Константин Серебров
Один шаг в Зазеркалье. Мистический андеграунд

Книжная серия «Алхимия в действии» посвящается памяти Владимира Григорьевича Степанова

Слово издателей

   Эта книга – первая под знаком издательской группы «Традиция».
   Во многих смыслах эта книга как раз и послужила наименованию и проявлению данной сущности.
   Традиция через искусство пословиц подсказывает: «Назвался груздем – полезай в кузов». Но стоит очутиться в нем, как становится ясно: в «кузове» – бессчетное количество других груздей, залезших в него ранее.
   В этом сравнении издательскую группу «Традиция» можно уподобить грибнику.
   На вопрос же «Куда вы несете собранное?» лучше всего ответить словами Мастера Джи:
   «Русское Знание – на Запад, Русскую Мудрость – на Восток».
   Таков наш девиз.
   От всей души желаем автору и всем, кто принимал участие в работе над книгой, дальнейших плодотворных трудов на поприще оБогащения и передачи Знания.

Один шаг в Зазеркалье

Предисловие

   Меня всегда привлекала идея внутреннего развития; хотелось проникнуть в тайны бытия, заглянуть за неведомый занавес, который окутывает обычное восприятие. Большинству людей не свойственно верить в некую тайну, скрытую за видимым миром. Возможно, эти люди более счастливы: они проводят жизнь, добиваясь успеха в своей карьере, у них замечательные семьи и дети. Они являются правителями общего мнения.
   Однажды я встретил человека, который указал мне на духовный Путь. Я долго размышлял, прежде чем решил присоединиться к нему, отказавшись от старых взглядов и намерений.
   Мне потребовался целый год, для того чтобы освободиться от рутины своей жизни и, приняв учение, которое он нес в своем сердце, последовать за ним в долгое странствие.
   Передача учения требовала многих приключений и переживаний, а также роста моего бытия.
   Через несколько лет из куколки моей души выпорхнула бабочка духа и полетела по раскинувшимся перед ней широким просторам, радуясь красоте мироздания. Иногда я сожалел о том, что оставил свое прошлое, и пытался вернуться в него. Но того, что я искал, в этом прошлом не существовало. Поэтому я вновь и вновь возвращался на Путь, твердо веря в то, что однажды мне откроется тайна бытия.
   В предлагаемой читателю работе я хочу поведать о мистериальных измерениях жизни моего наставника, которые он, будучи непревзойденным режиссером и актером в реальной жизни, умело скрывал от тех, кто был враждебен его миссии или слишком далек от нее.
   В заключение я хочу выразить благодарность моим друзьям Гурию и Марие за помощь, оказанную ими при написании книги. Они проделали большую работу по отбору и обработке материала и обогатили текст множеством интересных деталей, совершенно выветрившихся из моей памяти.

Глава 1
Встреча с таинственным

   Я шел по пыльным улицам Кишинева, и ничто не радовало меня: ни голубое небо, ни сияющее солнце – свинцовая тяжесть сковала мою душу. Полный раздумий о своей нелепой жизни, я свернул в один из старых переулков, где меж невзрачных серых домов стояла бело-голубая церквушка. Ее купола были единственным прибежищем для души среди окружающего уныния, и я, чуть робея, решил войти.
   Перешагнув порог храма, я перекрестился и взглядом поискал священника, но храм был пуст. У иконостаса и перед темными иконами горели лампады, слабо освещая лики святых, с укором взиравших на меня, как на блудного сына. Однако тихая атмосфера храма и десятки горящих свечей подействовали на меня умиротворяюще.
   Оглядевшись, я заметил в дальнем углу сидящего на скамье сутулого старца с длинной седой бородой. Он опирался руками на посох, а его сгорбленные плечи покрывала черная мантия. Казалось, он наблюдал за мной, хотя голова его была недвижима. Вдруг он поманил меня пальцем, и я медленно подошел, всматриваясь в его лицо, испещренное множеством морщин, словно оно вобрало в себя страдания всего города. Его темные мудрые глаза излучали таинственный отблеск иной реальности. Он совершенно не походил на местного жителя, а, скорее, напоминал человека, явившегося из других миров.
   – Позвольте исповедоваться, батюшка, – преодолев робость, произнес я. – Каюсь в гордыне, жадности и прелюбодеяниях.
   Он строго посмотрел мне в глаза, и я, не выдержав взгляда, невольно стал на колени, опустив голову. Минутное безмолвие показалось мне вечностью; он легким движением положил сухую руку мне на голову и произнес:
   – У Господа в мирах всего много, да простит тебя Он.
   Я хотел было подняться с колен, но он придержал меня рукой и продолжил:
   – Сотни лет назад великий Дух был разделен на части и воплощен в разных людях для выполнения неведомой миссии. Одной из этих частей являешься ты. Но пока ты не выполнишь своей задачи, ты не сможешь соединиться с родственными душами и совместно с ними подняться в высшие миры. В данный момент судьба поворачивается так, что ты можешь вернуть свою целостность, но для этого необходимо вспомнить свое предназначение. Тогда ты сможешь найти родственные души, испытывая к ним неодолимое влечение.
   Я взглянул ему в глаза, и луч небесной любви коснулся моего сердца. Я вспомнил людей, которых я чем-либо обидел, и тех, на кого обижался сам; их образы возникали в сознании в потоке золотистого света, и волна любви отогревала их сердца. Грядущий приговор на Страшном Суде почувствовался немного легче…
   Я очнулся в тот момент, когда старец, перекрестив мою опущенную голову, слегка толкнул меня в плечо. Медленно поднявшись, я вышел на улицу.
   – Да поможет тебе Господь, – напутствовал он.
   Унылый городской пейзаж вернул меня к действительности. Я не мог понять, почему именно меня этот старец избрал слушателем своего монолога, сделав частью сказочной истории о высшем разделенном Духе. Разум не хотел верить услышанному, но в душе всколыхнулось глубоко дремавшее чувство.
   Я с детства чувствовал близость иной реальности, в которую непроизвольно попадал и во сне и наяву. Я родился и до семнадцати лет жил на Кавказе, в горном курортном городке. В двенадцать лет я познакомился со своим первым духовным наставником, который объяснил мне мои переживания и научил медитации и дыхательной технике Крийя-йоги. Но через несколько лет после переезда в Кишинев мои медитации и дыхательные упражнения перестали давать вдохновение. Я, тем не менее, из-за врожденного упрямства, часами медитировал и делал дыхательные упражнения, сидя в кладовке, которую переделал в скрытую от взглядов посторонних келью. На стене, напротив места, где я сидел, висела с самого первого дня занятий небольшая фотография великого Учителя Крийя-йоги Шри Юктешвара. Его невозмутимый вид поддерживал меня в безрадостные моменты жизни и не давал мне превратиться в суетливого человеко-хомячка. Но после встречи со странным старцем моя жизнь в Кишиневе потеряла свой привычный ритм.
   Меня захватило непреодолимое желание исследовать иные реальности и я стал усиленно изучать книжный эзотеризм. Мне захотелось стать настоящим ловцом снов, чтобы вылавливать из Зазеркалья предначертания своей судьбы, и я избегал общества людей, обремененных только житейскими заботами. В то время я был руководителем небольшой группы программистов в университете и мог спокойно жить в относительном затворничестве.
   Но, несмотря на все свои усилия, я ни на шаг не приблизился к Духу. Медитации не давали желаемого результата, а погоня за эзотерической литературой превратилась в бесплодное коллекционирование редких трактатов. Книги уводили меня в мир грез и неосуществимых фантазий, после которых оставались лишь разочарование и сухие ментальные схемы.

//-- На этой гравюре Ангелы небесные спускаются со своих высот на землю, чтобы разбудить спящего ученика. Ему пора проснуться и устремить свой взор к Господу. Настал час, когда ученику следует познать себя и подняться по лестнице, ведущей вверх, в небесные сферы. --//

   Я серьезно стал задумываться над тем, как найти человека, который смог бы провести меня сквозь пелену мирского восприятия.
   А за окном протекала так надоевшая мне однообразная жизнь.
   В одну из летних ночей, когда я медитировал на фото Шри Юктешвара, я почувствовал вдруг, что он обращается ко мне: «Если ты действительно хочешь проникнуть в тайну самого себя, то поспеши в Одессу, к своему другу. Ты найдешь там то, что так долго ищешь. У тебя есть только три дня». На мгновение глаза Шри Юктешвара на фотографии ожили, как будто он подтверждал свое сообщение.
   – К какому именно другу? – обратился я к нему мысленно. – У меня в Одессе так много друзей и знакомых!
   Но ощущение его присутствия уже пропало, и фотография выглядела как обычно. Я еще некоторое время сосредотачивался на ней, но невидимая внутренняя дверь уже закрылась, и я лег спать.
   Я проснулся от утреннего солнца, приветливо светившего мне в лицо. Я вскочил и распахнул окно. На ветке тополя у самого ствола каркал черный ворон. Я внезапно вспомнил слова Шри Юктешвара, услышанные ночью, и по мне пробежал легкий электрический ток. Я прошел на кухню и кинул ворону кусок хлеба, но он, резко взмахнув крыльями, улетел прочь.
   Мне стало не по себе и я, наспех одевшись, вышел на улицу. Солнце играло теплыми лучами на зеленой листве деревьев и крышах домов. Бредя, куда глаза глядят, я размышлял о совете Шри Юктешвара. Желание последовать ему становилось все сильнее. «Даже если это видение и является лишь игрой подсознания, то я все равно ничего не теряю, съездив в Одессу, – рассуждал я. – В крайнем случае, освежусь морским ветерком, да наведаю давних приятелей. Ну, а если это был действительно совет самого Шри Юктешвара, то в моих руках золотой шанс». Я позвонил по уличному телефону своему заместителю, и сказал, что на три дня ухожу в подполье, и что он должен сам решать текущие вопросы. Такое случалось нередко, и поэтому я мог не беспокоиться о своей лаборатории.
   От Кишинева до Одессы, лениво раскинувшейся на берегу Черного моря, я смог бы доехать на электричке даже и до полудня. Я купил билет и устроился на деревянной скамье старого вагона, просматривая от нечего делать забытую кем-то газету. Электричка тронулась. В вагон по-хозяйски вошла развязная немолодая цыганка в ярком цветастом платье и, быстро обведя взглядом вокруг, направилась в мою сторону.
   Я недолюбливал цыганок за их назойливость и природную склонность к магии. Легко покачивая пышными бедрами, она небрежно подошла ко мне и заискивающим голосом произнесла:
   – Подай рубль бедной женщине, и она поведает тебе будущее.
   Я не собирался верить ее гаданию, понимая, что ей надо хитрым образом извлечь деньги из моих карманов. Но под ее давлением, нехотя положил рубль в ее грязную ладонь. Вдруг она схватила мою руку и стала быстро говорить:
   – Судьба тебя ждет непростая, дорога дальняя: иди по ней, не оглядываясь. Забудь свое прошлое, смотри только вперед. Еще подай, и я все расскажу тебе.
   Я вывернул пустые карманы.
   Цыганка озлобленно махнула цветным подолом перед моим носом, и, сплюнув на пол, скрылась в другом вагоне. «Жуткая женщина, – подумал я, – я еще дешево отделался».
   Три часа спустя я шагал по одесским мостовым по направлению к улице Бабеля, где и жил мой старый приятель.
   Он был необычным человеком. В его квартире постоянно толпились местные и приезжие мистики, отшельники, последователи Раджниша, Ауробиндо, Кастанеды и иных духовных учителей. Временами гости так утомляли Георгия, что он, при их приближении, прятался за занавеской или сбегал через окно в задней комнате, но гости, зная эти незатейливые хитрости, спокойно ожидали его неизбежного возвращения. Иногда Георгий принимал решение начать новую жизнь: он закрывал свой дом и постился дня три-четыре, но едва восстановив свои силы, бросался в водоворот общения вновь.
   На улице стояла жара, легкий ветерок шевелил листья огромных каштанов на бульваре. С радостным предчувствием я вошел в старенький уютный дворик и огляделся в поисках чего-нибудь необычного, предсказанного в медитации. Но на крыльце сидел лишь большой рыжий кот, настороженно наблюдавший за мной. Осторожно проскользнув мимо него, я поднялся по темной лестнице с истертыми ступенями на галерею, заглянул в окно квартиры своего друга и увидел весьма необычную картину.
   За столом сидели знакомые мне одесские эзотерики; перед каждым из них стояла шахматная доска, и они сосредоточенно разглядывали сложные позиции, дымя длинными сигарами. Их глаза неестественно блестели. Перед столом, спиной ко мне, стоял крепкого сложения незнакомец с седыми, вьющимися волосами. Казалось, он излучал спокойную уверенность мудреца, удивительную в напряженной атмосфере прокуренной комнаты. Я услышал его слова: «Вам – шах», – и прошел дальше, к двери. У дверей меня настигла следующая фраза незнакомца: «А вам, мсье, мат». Дверь квартиры Георгия была почти всегда открыта, и я, дав знать о своем приходе легким стуком, вошел в комнату.
   Георгий, в летней безрукавке и потертых джинсах, заметив меня, вышел навстречу. Его светлые глаза пристально смотрели на меня.
   – Ты, я помню, – сказал он вместо приветствия, – не один год ищешь Мастера. Так вот, тебе повезло: Мастер сам приехал сюда.
   – Собираешься ли учиться у него и ты? – спросил я.
   – Я посмотрю сначала, что выйдет из тебя, – отрезал Георгий и направился к незнакомцу. На фоне вольных одесситов в джинсах и разноцветных майках, гость выделялся строгой рубашкой глубокого синего цвета и дорогого покроя темными брюками. Прямая осанка выражала достоинство и непринужденность. Его лицо с тонкими, благородными чертами и дружелюбным взглядом могло бы принадлежать, как я вдруг подумал, какому-нибудь знатному средневековому рыцарю.
   – Это Касьян, мистик из Молдавии, подающий большие надежды, – обратился к нему Георгий с легкой усмешкой. Незнакомец посмотрел на меня, и я почувствовал, что незамеченным для этого человека осталось очень немногое. Он спокойно выдержал мой испытующий взгляд и подал руку.
   – Называй меня Джи. – сказал он. Рукопожатие его было твердым, но чутким. Затем он вернулся к столу с шахматными досками, а я, выбрав последнюю новинку самиздата из библиотеки Георгия, пристроился в углу, наблюдая время от времени за сеансом одновременной игры.
   Я провел в углу несколько часов, а за столом происходило постоянное движение: проигравшие мистики вставали из-за стола, а на их место садились новые. Но и выбывшие из игры не уходили из комнаты: они окружили Джи, с большим воодушевлением о чем-то ему рассказывая. Как я понял по отдельным услышанным фразам, они делились с ним своим сокровенным опытом. Я хорошо знал этих людей, их ироничную манеру общаться и усталый скепсис и не мог понять, каким же образом Джи удалось так расположить их к себе. Георгий, однако, был напряжен, и взгляд его выражал беспокойство.
   Ближе к вечеру Джи спросил:
   – Кто хочет прогуляться на пляж?
   В комнате наступило недолгое молчание.
   – Я с удовольствием отправлюсь с вами, – быстро ответил я.
   Я шел молча рядом с Джи по вечерним одесским улицам, обдумывая мучивший меня вопрос и, наконец, собравшись с духом, спросил:
   – Я давно пытаюсь понять, что такое высшее «Я» и как мне его достичь. Не могли бы Вы рассказать мне об этом?
   – Мне кажется, – ответил он, искоса поглядывая на меня, – ты уверен в том, что можешь проникнуть в Зазеркалье, оставаясь таким же сырым и непроработанным, как сейчас.
   – Что вы имеете в виду? – настороженно спросил я.
   – Таким, каков ты есть сейчас, ты никогда не сможешь достичь высшего «Я», – заявил он. Его глаза бесстрастно изучали мою реакцию.
   – Какое же это непреодолимое препятствие вы нашли во мне?
   – Говоря языком алхимии, – продолжил он, – ты являешься неофитом, в котором заключена первоматерия; на алхимических гравюрах она символизируется Уроборосом – драконом. В твоем Уроборосе в потенциальном виде находятся сера – сущность, и ртуть – душа. На первом этапе алхимического делания необходимо выплавить эти серу и ртуть из Уробороса, очистить их, и по достижении определенной степени чистоты, можно приступить ко второму этапу алхимического делания. Именно: поместить твое мужское стабильное начало, стремящееся к духу, и твое женское летучее начало, стремящееся к Анима Мунди, в алхимическое яйцо, запечатать его печатью Гермеса и поставить его на постоянный огонь в атанор, алхимическую печь. После долгого процесса трансмутации должна получиться материя Ребис – андрогинная субстанция, которая обладает качествами и серы, и ртути. Но полученная андрогинная субстанция нестойка по своей природе и легко может испариться под влиянием жизни. Поэтому ее надо тщательно оберегать и не вынимать из алхимического яйца. Если ты будешь допускать проявления негатива, то через эти проявления андрогинная субстанция быстро улетучится, и тебе придется повторить весь процесс алхимического делания с самого начала. Но если все, милостью Божией, пройдет удачно, наступит третий этап алхимического делания. На третьем этапе твою материю Ребис необходимо подвергнуть дальнейшей трансмутации, и этот процесс может занять несколько лет. Только тогда из нее может быть получен Философский Камень, или, в понятных тебе словах, ты обретешь свое высшее «Я».
   В этот момент нечто стукнуло меня по голове, и я вскрикнул от неожиданности. Джи наклонился, и поднял с мостовой каштан в грубой зеленой скорлупе с длинными иглами, свалившийся мне на голову.
   «Сейчас он скажет, что каштан является знаком для того чтобы подвергнуть моего Уробороса испытанию огнем», – скептически подумал я. Но Джи, бросив на меня понимающий взгляд, произнес:
   – Я думаю, что этот каштан, подслушав наш разговор, решил напомнить кое-кому о его невежестве.
   – Эк завернул, – пронеслось в голове и, потерев ссадину, я признался в одной из своих глубоких проблем.
   – Дело в том, что я попал во внутренний тупик, и техники, которые я практикую, уже не дают прежних результатов.
   – Тебе надо измениться, и только тогда ты попадешь в высшие миры.
   – Что значит «измениться»? Я не вижу в себе ничего такого ужасного, что нужно было бы менять.
   – Я имею в виду, – улыбнулся Джи, – что тебе не хватает внутренней культуры.
   – Я окончил университет. Я дипломированный математик и руководитель лаборатории, – заявил я, обидевшись. Беседа все глубже и глубже задевала меня за живое.
   – При всем при этом себя ты так и не изучил.
   В это время мы проходили мимо бойкой на вид девушки, продававшей виноград с лотка. Джи улыбнулся ей и спросил:
   – Как вы считаете, похож ли этот молодой человек на математика?
   Она бросила на меня быстрый взгляд и ответила с деланным смущением:
   – Вы, надеюсь, простите меня, если я скажу, что он больше похож на лешего.
   Я покраснел от ее дерзости, а она громко расхохоталась. Мне показалось, что Джи был чрезвычайно доволен ее ответом, и я просто взвился от возмущения:
   – Да откуда у этой лоточницы возьмется мало-мальски верная оценка меня?!
   Но Джи, не обращая на меня внимания, снова обратился к продавщице:
   – Знаете ли вы детскую песенку про цыпленка?

     Цыпленок жареный, цыпленок пареный
     Пошел по улицам гулять.
     Его поймали, арестовали,
     Велели паспорт показать, —

   звонким голосом пропела девушка, ехидно поглядывая на меня.
   – Конечно, высмеивать покупателей гораздо интереснее, чем просто торговать виноградом, – пробурчал я, уязвленный этим водевильным диалогом. Но Джи не дал мне продолжить, снова обратившись к девушке:
   – Кого же вам напоминает мой спутник?
   – Сырого цыпленка, конечно – рассмеялась она. Я не ожидал такого содействия Джи со стороны лоточницы, но заподозрить их в сговоре показалось мне нелепым. Джи улыбнулся маленькой проказнице и сказал:
   – Ну, а теперь, Касьян, за ту помощь, которую оказала тебе в самоизучении эта милая девушка, купи для нас несколько килограммов винограда.
   – Взвесьте вот эти, покрупнее, – сказал я девушке, изображая приятную улыбку.

//-- На гравюре изображен Уроборос, или Дракон, помещенный в алхимический огонь. Дракон символизирует первоматерию. В нем заключена основная сила человека. Если человек становится на Путь Совершенства, то ему необходимо пройти алхимическую трансформацию. На первом этапе из Дракона, помещенного в атанор, алхимик постарается извлечь Серу – огненное мужское начало, и Ртуть – летучее влажное женское начало. Марс как страж порога не позволяет Уроборосу вырваться из атанора и избежать трансмутации. За протекающими изменениями должен наблюдать опытный Мастер, который знает весь процесс трансмутации, ведущий к получению Философского Камня. --//

   Вскоре мы добрались до пляжа и, оставив одежду, бросились в прохладные волны. Вдали белел одинокий парус, и Джи поплыл к нему, отдаляясь прочь от берега, а я вслед за ним. Мы плыли в открытое море не менее получаса. Берег остался далеко позади; парус исчез за горизонтом. И тогда я решился задать самый важный вопрос; правильный ответ Джи рассеял бы остатки моих сомнений:
   – С чем сталкивается человек, достигнув сверхсознания?
   Джи, обратив на меня твердый взгляд, ответил:
   – Когда человек соприкасается с высшим «Я», он видит бессмысленность земной жизни, направленной на выполнение родовых семейных программ. Он отчетливо понимает в этот момент, что живя телесным «я», он проводит жизнь во сне. Он видит, что все люди спят и сон их настолько глубок, что невозможно это кому-либо объяснить и, тем более, дать пережить. Только немногие могут проснуться от сна майи и войти в соприкосновение со своим божественным началом, со своим высшим «Я». Сон майи настолько силен, что растворяет все стремления к высшему.
   Я сразу распознал в атмосфере слов Джи отблески тех нескольких состояний сверхсознания, которые я пережил некогда в своей ранней юности и понял всем своим существом, что Джи говорит из опыта, а не цитирует какого-нибудь духовного Учителя. Я больше не сомневался, что Джи и есть тот человек, о котором мне сообщил в медитации Шри Юктешвар, и от прилива радости глубоко нырнул. Я не закрывал глаз, чтобы насладиться видом таинственно мерцающей воды. Вынырнув, я увидел Джи плывущим к берегу, далеко от меня. Когда, усталые, мы вернулись к своему месту на пляже, я обнаружил, что пакет с виноградом исчез.
   – Не расстраивайся, – сказал Джи, – это дань местным духам.
   – Это пляжные мальчишки, – сказал я с досадой.
   – Они тоже духи, воплощенные в тела, – заметил Джи, – только не осознают этого.
   Вскоре мы вернулись в квартирку Георгия, которая уже опустела; только раздавленные окурки сигар в тарелках и на полу напоминали о недавних посетителях. В дверях задней комнаты вдруг появилась изящная дама с золотистыми волосами, спускающимися до плеч. Ее зеленоватые глаза сверкали потусторонним блеском, и она напомнила мне статуэтку китайской принцессы, вырезанную из темного дерева, которая стояла у меня на письменном столе. Она шла легко и бесшумно, а вокруг тонкой талии словно струилось серебристое мерцание. Мягко опустившись в кресло, она закурила и стала пристально рассматривать дым своей сигареты. Вдруг я понял, что она находилась в состоянии, которое я иногда улавливал в своих глубоких медитациях. Это была спутница Джи.
   – Познакомься, дорогая, – сказал он ей. – Это мой новый знакомый из Кишинева, Касьян.
   Георгий позволил мне устроиться на ночь на кухне, и выделил мне матрац и одеяло. В ту ночь мне удалось поймать сон, связанный с дамой Джи. Я оказался в густом саду с раскидистыми экзотическими деревьями и бродил среди дивных цветников. Мне захотелось сорвать красный цветок на высоком тонком стебле, и я протянул руку, но неожиданно услышал: «Не трогай его, пришелец, я запрещаю тебе срывать цветы в этом саду». Я обернулся и увидел воздушную фею. Она была необычайно красива, с ниспадающими до плеч золотистыми волосами, однако зеленоватые глаза смотрели пронзительно и враждебно. Мне показалось, что я узнал ее. Она взмахнула рукой, и все цветы превратились в эльфов, затем она величественно повернулась и медленно направилась в сторону леса, сопровождаемая эльфами. Поляна опустела. Я собрался последовать за ней, но она обернулась и остановила меня презрительным взглядом.
   С тех пор я стал называть даму Джи Феей – повелительницей эльфов из волшебного сада. На следующий день я попытался рассказать ей о встрече во сне, но она устало-равнодушным взглядом остановила мой воодушевленный рассказ после первого же предложения. За окном лил дождь, и утомленные пыльные деревья с радостью подставляли свои обмякшие ветви шумным струям. Я заглянул в комнату, где расположился Джи, чтобы задать следующий важный для меня вопрос. Джи читал «Философию свободы» Бердяева.
   – Как мне приступить к изучению самого себя? – спросил я.
   Джи оторвался от чтения и, заинтересованно посмотрев на меня, спросил:
   – Ты уже преодолел свой скептицизм?
   – У меня никогда его и не было, – удивился я. – Я всегда стремлюсь к высшему «Я».
   – Ты не наблюдаешь себя. Не замечал ли ты, что в тебе живет большое количество разных «я»?
   – Я считаю себя целостным, – ответил я не очень уверенно.
   – Посмотри на это дерево, – произнес Джи. – Если прибегнуть к метафоре, то ты – это ствол и ветви, а листья – твои различные «я», и у каждого из них свое, отличное от других желание. Только тогда, когда ты объединишь их в одно целое, обретешь ты свою целостность.
   – Вы хотите сказать, что мне надо сделать из всех листьев дерева один огромный лист? – пошутил я.
   Но Джи не обратил внимания на мои слова, а только странно посмотрел мне в глаза. От его взгляда внутри меня нечто сместилось, и во мне ожили сотни маленьких существ, до сих пор спокойно спавших на дне души. Во мне вдруг всплыли десятки противоречивых желаний: срочно познакомиться на улице с интересной дамой; сходить в ресторан и прокутить последние деньги; сесть на поезд и, добравшись до Киева, провести со своей девушкой несколько дней наедине. Затем у меня возникло желание сбежать от Джи, и еще масса сумбурных идей проплыла по моему сознанию. И только где-то глубоко внутри прозвучал еле слышно робкий голос одного из моих «я», которое хотело развиваться и искало общения с Джи. Я заметался по квартире как раненый зверь, и вдруг заметил, что Джи наблюдал за моим смятением с нескрываемым удовольствием. Я был поражен, встретившись с его взглядом, и тогда, среди хаоса чувств, раздался скептический шепот: «А что ты тут делаешь»?
   Я выскочил на улицу. Сильный порыв ветра хлестнул по лицу проливным дождем, и я, гонимый хаосом, помчался наугад, пока не выбился из сил. Невдалеке росла высокая акация. Я встал под ней, прислонившись к стволу, и она по-матерински утешала меня шумом ветвей, успокаивая многоголосые разные «я». От холода и сырости сознание прояснилось, и я вернулся в квартиру. Но там был лишь ее хозяин, одиноко сидящий за бутылкой вина. Увидев меня, Георгий сделал большой глоток из горлышка и сумрачно произнес:
   – Деньги все пропиты. К тому же, ситуация стала настолько напряженной, что я закрываю для гостей свой дом и ухожу в глубокое подполье. Прошу тебя, безо всяких обид, исчезнуть из моей квартиры. И не забудь захватить с собой своего Мастера.
   – Я с удовольствием приму Джи и его спутницу у себя, – ответил я.
   – Вот завтра и поезжай, – недобро усмехнулся он. Взгляд его остекленел, и я вышел из душной комнаты. Бродя по пустынным улицам, я пытался осознать то, что со мной произошло. Сопоставив все факты, я еще более утвердился в мысли, что Джи и является тем человеком, который сможет указать мне Путь, ведущий к высшему «Я».
   Я дождался его возвращения и осторожно обратился к нему:
   – Приглашаю вас и вашу спутницу в Кишинев, познакомиться с местными мистиками и попробовать отличного молдавского вина.
   – Я поговорю с Феей, – ответил он и удалился.
   Я долго не мог заснуть, лежа на матраце в кухне Георгия: от всей души я желал, чтобы Джи и Фея приняли мое предложение.

Глава 2
Зашифрованная карта Пути

   На следующий день Джи сообщил, что принимает мое приглашение.
   – Тогда надо срочно собираться, – заметил я. – Георгий в очередной раз решил начать новую жизнь, и хочет избавиться от гостей.
   Быстро упаковав вещи, мы втроем отправились на вокзал и сели в подошедшую электричку. Войдя в вагон, я поставил сумки под деревянными скамьями и уже было собрался вздремнуть, как Джи предложил мне сыграть партию в шахматы. Через пять минут игры я понял, что эту партию мне не выиграть. Сон как рукой сняло, а когда он поставил мне мат, я был в полном недоумении. Фея, увидев мой проигрыш, улыбнулась. Мне давно хотелось задать Джи один вопрос, но никак не удавалось найти подходящий момент.
   – Что такое Путь? – набравшись храбрости спросил я. Джи улыбнулся и ответил:
   – Твой путь длиной в бесконечность начинается с плохой шахматной партии. Знаешь ли ты, что самураи перед смертельным поединком садились сыграть партию в го, и именно тот, кто ее выигрывал, был, как правило, победителем и в поединке. Партия в го показывала, чье намерение сильнее.
   – Почему же вы называете наш поединок «смертельным»? – спросил я, насторожившись.
   – Да потому, – ответил Джи, пристально глядя на меня, – что борьба с твоим Уроборосом предстоит нам не на жизнь, а на смерть.
   Я невольно вздрогнул от его интонации, которая словно копьем пронзила нечто в глубине моего живота.
   Фея, казалось, скучала; она, в легком летнем платье, с закрытыми глазами сидела у окна. Ее распущенные золотистые волосы дремали на открытых плечах.
   – В каком районе Кишинева ты обитаешь? – поинтересовалась она.
   – В большой трехкомнатной квартире недалеко от вокзала, – ответил я. – Каждый день шум поездов напоминает мне о Пути. Этот район города находится в котловине, и по ночам в ней собирается мутный серый туман, несущий в себе тяжелый эмоциональный осадок рабочей окраины. Просыпаясь утром, я вдыхаю отравленную низкими эмоциями атмосферу и впадаю в тупую остекленелость.
   – А зачем ты выбрал такой идиотский район? – поинтересовалась Фея.
   – Это район выбрал его, – заметил Джи.
   Спустя несколько часов наш поезд подъехал к кишиневскому вокзалу, на перроне которого теснились толпы людей, томясь в ожидании под палящим солнцем. Мы взяли такси и быстро доехали до многоэтажного дома, в одной из квартир которого я обитал. Пока Джи с Феей устраивались в маленькой комнате, я приготовил чай. Выпив чая, Фея сказала, что хочет отдохнуть с дороги и вернулась к себе.
   – Хотите посмотреть, где я медитирую? – спросил я Джи. Он кивнул, и я провел его в свою келью. Джи бросил взгляд на изображение Бабаджи и фотографию Шри Юктешвара и заметил:
   – Хорошо устроился, братушка.
   – Вот здесь и проходят мои многочасовые медитации, – сказал я.
   – Ну, и каких результатов ты достиг?
   – Иногда достигал состояния сатори.
   Джи внимательно посмотрел на меня.
   – Уже несколько лет медитации не приносят желаемых результатов, – признался я. – Я совсем пал духом, потому что оказался в тупике и не могу найти выход из него.
   – Он лежит совершенно в иной плоскости, – сказал Джи. – Ты действовал в одиночку, пытаясь проникнуть в высшие сферы с черного хода. Но даже если тебе и удастся попасть туда на некоторое время, ты в них не удержишься. Это все равно, как если бы конюх попытался войти в высшее общество. Он, конечно, сможет взглянуть краем глаза на великолепную жизнь, но не более того. Ты должен научиться вхождению в высшие миры с парадного входа. Когда тебе удастся это, ты по праву займешь там достойное тебя место.
   – Почему вы считаете, что мои медитации являются входом с черной лестницы? Ведь во всех эзотерических учениях обещано окончательное просветление через медитацию.
   – Да потому, что кроме видения высших миров необходимо владеть как внешней, так и внутренней культурой. Да и вообще, для начала ты должен изучить всю земную культуру, и только затем пытаться проникнуть на небеса, – произнес он и подошел к окну. Я пришел в замешательство от обрисованной перспективы и, глядя ему в спину, недовольно произнес:
   – Мне хотелось бы верить вашим словам, но я не вижу оснований для этого. Я не встречал еще ни одного культурного человека, который бы имел отношение к высшим мирам.
   – А знаешь ли ты, – не оборачиваясь, ответил он, – что земная цивилизация была инспирирована из высших сфер?
   – Вы хотите сказать, что для того, чтобы проникнуть в высшие миры, мне надо изучить всю современную культуру? У меня едва хватает времени на медитации! – возмутился я.
   Джи с сожалением посмотрел на меня и, ничего не сказав, вышел из комнаты. Я был доволен тем, что не уступил, но через несколько минут на меня навалилось состояние бессмысленности, и я перестал радоваться своему упрямству.
   Когда на следующий день я вернулся с работы, Джи, сидевший в гостиной с книгой, произнес:
   – Не хочешь ли ты, Братец Кролик, немного прогуляться?
   – С удовольствием, – сказал я, быстро проглатывая остатки вчерашнего ужина.
   Мы вышли на асфальтированную дорожку и зашагали по направлению к городскому парку. На улице было тепло, редкие прохожие улыбались августовскому солнцу, но я, не обращая внимания на красоту мира, задал Джи важный вопрос:
   – С чего бы я мог начать свое внутреннее развитие?
   – С наблюдения за собой, – ответил он.
   – Но какое отношение это имеет к внутреннему развитию?
   Джи оценивающе посмотрел на меня и произнес:
   – Ты все еще считаешь себя целостным и не хочешь признать, что ты состоишь из многих частей, мало осознающих друг друга.
   – Мне не нравится эта мысль, – недовольно ответил я.
   – Тем не менее, это так, – улыбнулся он. – Причем, хоть твоя голова и работает как компьютер, но он требует починки и настройки, а твои инстинкты похожи на диких обитателей джунглей.
   – Это сравнение нелепо, – заметил я.
   – Вряд ли ты помнишь о своем желании развиваться, когда встречаешь красивую женщину, – сказал Джи. – И едва ли ты будешь помнить о высших мирах, если задето твое самолюбие.
   – Я никогда об этом не задумывался.
   – А ты помедитируй над этим, – сказал Джи.
   Весь оставшийся вечер я размышлял над услышанным.
   Поздно вечером я прилег на диван в своей комнате. Я долго настраивался на то, чтобы поймать сон, связанный с Джи. Мне удалось найти его возле готического собора. Он стоял у входа, созерцая статую Девы Марии. Я встал рядом с ним, ожидая, когда он обратит на меня внимание. Из собора вышло несколько человек, выглядевших весьма необычно. Они остановились недалеко от нас, и я стал прислушиваться к их беседе. Они говорили о всемогуществе Бога. Высокий человек в темной накидке с серебристыми проблесками произнес: «Бог не является всемогущим. Он сотворил такой камень, который сам не может поднять, и этот камень – человек. Когда Люцифер пал, он увлек за собой в низшие миры все человечество. А вот поднять человечество в те миры, где оно обитало прежде, для Бога оказалось невозможным».
   «Не думаю, что это так, – заметил человек средних лет в голубом бархатном плаще. – Поскольку Господь даровал человеку свободу выбора, Он не будет поднимать человечество против его воли. Но если человек возымеет желание подняться в высшие миры, то внутри него засияет божественный Свет, и весь Космос откроет ему свое волшебство. Если же человек отринул Господа, то он остается в тягостном одиночестве, и посмертная жизнь его ужасна. У человека есть божественное будущее: он может возвыситься до Адама Кадмона и, созерцая Господа, творить вместе с Ним. У человека есть дар любви, и, любя мир вокруг себя, он возносится ввысь, ощущая ответную любовь. Любовь и стремление к духовной свободе – это два крыла, на которых человек может подняться к высшим мирам».
   В это время на площади раздался пронзительный крик, и появился бегущий в нашу сторону человек. За ним гнались двое стражников с обнаженными мечами. Через несколько мгновений беглец в потрепанной одежде оказался возле меня и, схватив за руку и заглядывая мне в глаза, стал просить о помощи. Я не знал, как можно ему помочь, будучи безоружным и ничего не зная об этой стране. Я попытался вырваться из его цепкой хватки и от этих усилий проснулся в холодном поту. Сон был настолько реальным, что мне стало слегка не по себе.
   Когда мои чувства улеглись, я вышел в гостиную. Джи сидел на диване и беседовал с Феей. Увидев меня, он улыбнулся и сказал:
   – Ну, заходи, брат Касьян, что-то давно тебя не было видно.
   Я сел в кресло и, помолчав для приличия минуты три, решительно спросил его:
   – Не могли бы вы сместить мое восприятие за границы обыденного мира?
   – Ты думаешь, что уже готов к этому? – испытующе спросил он.
   – Я уже давно надеюсь, что смогу вновь пережить состояние сверхсознания, – ответил я.
   Джи прошел в мою келью и сел, скрестив ноги, под фотографией Шри Юктешвара; я расположился напротив. Джи слегка прикоснулся правой рукой к моей груди. Во мне внезапно открылась сияющая бесконечность: это был свет бесчисленных звезд внутреннего космоса. Яркая волна благодати разлилась по мне, так что я сам начал становиться этой благодатью. Утратив осознание тела, я почувствовал свое единство со Вселенной, ощутил себя мощным сияющим «Я» простирающимся до границ звездных миров.
   – Я дал тебе возможность вновь прикоснуться к высшему «Я»; теперь перед тобою всегда будет сиять маяк вечности, – услышал я, когда мое сознание вернулось в тело.
   Мое сердце переполняла неописуемая радость; я видел, что лицо Джи было озарено внутренним светом.
   – Я бы хотел научиться у вас самостоятельно входить в состояние сверхсознания, – сказал я как можно спокойнее. Он посмотрел на меня с нескрываемой усмешкой, но тем не менее ответил:
   – Это будет не то обучение, о котором ты мечтаешь, а нечто совсем иное, и, может быть, ты еще не раз пожалеешь о своем решении. Высшее «Я» лежит на тысячекилометровой внутренней глубине, на которую не так легко погрузиться.
   Ситуация была кристально ясной: Джи имел доступ к сокровищу, которое я желал приобрести любой ценой.
   В Кишиневе у меня были единомышленники, с которыми я обменивался литературой, но никто из них не встречал человека, знающего путь к высшему «Я». Мне казалось, что охотники за внутренней свободой будут счастливы встретиться с тем, кто укажет на отраженный свет внутреннего солнца. Мне хотелось предоставить им хотя бы один шанс.

   Первым на очереди был мой лучший друг Григорий. Десять лет он пытался достичь высшего «Я», сидя в отрешенной позе на крыше биологического корпуса Академии наук. Он был аспирантом и писал диссертацию. Жил он на запыленном чердаке старой лаборатории, где валялись брошенные столы и сломанные стулья.
   Летние ночи он проводил на крыше, вглядываясь, как некий индийский йог, в далекие звезды, чтобы найти в бесконечном небе ту звезду, где провел свою прошлую жизнь. Он был уверен, что пришел на землю для того, чтобы именно здесь найти постоянно ускользающее «Я».
   Тело его было красивым и мускулистым – следствие его напряженных тренировок по системе Хатха-йоги. В него постоянно влюблялись студентки университета, но ему удавалось держаться в стороне, избегая мягкого женского плена.
   В запыленном углу его аскетического жилища лежала громадная куча книг, в которых он пытался найти метод, ведущий к полному освобождению.
   Но когда я вошел к нему на чердак, я понял, что что-то случилось: книги были покрыты толстым слоем пыли и густой паутиной. Я нашел своего друга на крыше, в безрадостном настроении, с потрепанной книгой доктора Штейнера «Как достичь познания высших миров» в руке. Он сидел на низеньком стульчике и наблюдал за медленно бегущим временем.
   – Я принес тебе важное известие, – сказал я ему.
   В отсутствующем взгляде Григория появился легкий интерес.
   – Я встретил человека, который знает, как открыть свою божественную природу! – воскликнул я радостно. – Он, я думаю, и тебя примет в ученики.
   – Ты немного опоздал, – безучастно ответил он. И тут я увидел, как из двери, выходящей на крышу, появилось милое существо с худеньким личиком и большим животом, и, не обращая на нас внимания, стало развешивать на веревке рубашки Григория и цветное белье.
   – Вот, видишь? – заявил он. – С погоней за просветлением я завязал, оставлю это на следующее воплощение. Я выхожу из игры. Прошу тебя убраться из моей конуры и никогда не напоминать мне о прошлом.
   – Ну и влип ты, Григорий, – бросил я ему. – Как говорил Гурджиев, ты умрешь, как последняя собака под забором.
   И я с презрением удалился. Григорий молча наблюдал, как я спускаюсь по лестнице, а я не оглядывался, зная, что ухожу навсегда.
   Когда я вернулся домой, Джи сидел в мягком коричневом кресле в гостиной; он пил чай и увлеченно читал все тот же толстый том Бердяева. Услышав, что я пришел, он оторвался от книги и вопросительно посмотрел на меня.
   – Я вот только что навестил своего давнего друга, много лет мечтавшего о внутренней свободе. Я хотел его познакомить с вами, но опоздал, он успел жениться на молодой барышне.
   – Мне кажется, что ты пришел вовремя, а вот он не дождался своего шанса, – улыбаясь, ответил Джи.
   – Ответьте мне, каким образом я мог бы начать свою эволюцию?
   – Ты можешь начать с изучения себя, – ответил он, осматривая меня, словно не веря моей искренности.
   – Мне кажется, что я неплохо знаю себя, – возразил я с некоторым удивлением.
   Джи заварил себе зеленого китайского чая, залив его горячей водой из термоса, посмотрел на меня как на бестолкового человека и произнес:
   – Ты знаешь себя только как свои физическое и астральное тела, но ты ими не являешься.
   – Откуда вам известно, что я часто выхожу из тела? – спросил я в изумлении, – я ведь никогда не рассказывал вам об этом.
   – Ты спишь и видишь сны о себе, – сказал Джи, медленно отпивая чай из фарфоровой чашки, – но, в сущности, ты являешься духом.
   – Это звучит как некое внушение, – заметил я с подозрением.
   – Ты, видимо, позабыл свои опыты сверхсознания, включая и тот, который я тебе подарил недавно.
   – Это могло быть моей фантазией, – заверил я. Но его взгляд не оставлял места для сомнений.
   – Очень жаль, что ты помнишь себя только в комфортных условиях, – произнес Джи, – но стоит эти условия слегка изменить, как ты теряешь контроль над собой. Тебе следует освободиться от ошибочных представлений о самом себе, – заключил он и подошел к открытому окну. На улице хлестал дождь, и мрачные свинцовые тучи затянули небо до самого горизонта.

   Я был огорчен тем, что Григорий, бывший охотник за просветлением, провалился в мирское болото, сойдя с Пути, который был опасен для молодой жены. Следующим искателем просветления был художник Ион. Много лет он гонялся за собственным отражением, изучая эзотерические трактаты и выплескивая найденные в них откровения в абстрактные картины. Мы с Джи отправились к нему вечером следующего дня. Его жилище стояло на окраине города среди закоулков, где днем бродили куры и надутые индюки, а ночью раздавался лай собак. В небольшом уютном дворике темнел сруб колодца с журавлем и росло несколько лоз вьющегося черного винограда.
   Мы поднялись по винтовой лестнице к его логову, и я постучал условным стуком. Послышался скрип половиц, и осторожный голос спросил: «Кто это?»
   Я так же тихо ответил: «Свои», – и тогда в открывшуюся щель высунулся недоверчивый нос Иона. Убедившись, что все в порядке, он открыл дверь и исчез в глубине темного коридора. Мы шли за ним на ощупь, пока он не открыл дверь в ярко освещенную гостиную. Его усталые глаза недоверчиво вглядывались в мир, словно в непроходимую чащу леса. Белая рубашка мешковато свисала с плеч, а полотняные брюки были испачканы краской.
   – Ты напоминаешь мне звездного мечтателя, посаженного в банку из-под маринованных огурцов, – усмехнулся я.
   – А ты поживи с мое.
   – Садитесь за стол, – захлопотала его миловидная, несмотря на полноту, жена. Она разлила из графина красное вино.
   – Я пью за свободных охотников за просветлением, – произнес Джи.
   – За достижение внутренней свободы, – произнес я.
   – Поднимаю бокал за нашу счастливую жизнь, – пропела жена.
   – Да от такой жизни можно только одуреть, – ответил Ион и медленно осушил свой бокал.
   – Хватит жаловаться чужим людям, – заметила она, нервно покручивая кольцо на руке. – Если бы не дочь, давно бы ушла от тебя.
   – Принеси лучше из погреба вина и закуски, – повелительно произнес Ион, – эти люди только тебе чужие, а мне – близкие.
   Подождав, когда она скроется за дверью, я заметил:
   – Постарел ты, брат, и книги тебе не помогают.
   – Я только и мечтаю уединиться где-либо в скиту и целыми днями созерцать бесконечную красоту Абсолюта, – произнес задумчиво он.
   – Так кто же тебе мешает?
   – Дочь надо растить, да семью содержать.
   – Твоя жизнь напоминает собачий хвост, – заметил Джи.
   – Это уж точно, сколько ее не выпрямляю к небу, она опять заворачивает к земле. – Глаза Иона наполнились грустью.
   – Не мог бы ты показать мне свои картины? – спросил Джи.
   – Здесь нет моих работ, а вот свое жилище могу показать.
   Джи осмотрел три небольшие чистые комнаты, а также чердак, напоминавший мастерскую, и произнес:
   – Да, у тебя тут славно.
   – Я скрываюсь здесь от жены, изучая древние книги о Духе. Если бы она не ставила палки в колеса духовной жизни, я бы давно достиг просветления.
   – Дорогие гости, – раздался мелодичный голосок, – стол накрыт, садитесь, пока не остыло. Играла тихая мелодия аргентинского танго, было сытно и приятно; все это напоминало сон, от которого не хотелось просыпаться. Я понял, что Иону никогда не выбраться из семейного болота. В атмосфере его дома не осталось ничего, что бы говорило о внутреннем поиске.
   На улице уже успело стемнеть, и Джи вышел на балкон отдохнуть от проблем чужого родового древа, а я увязался за ним. Над нами сверкали звезды, рассыпанные по темному бархату необъятного неба. Млечный Путь искрился яркими серебристыми туманностями. Глядя на звездное небо, Джи неожиданно произнес:
   – Ты задавался когда-либо вопросом о том, кто ты?
   – Да, но несмотря на все мои необычные переживания, я продолжаю ощущать себя как тело.
   – Ты являешься чем-то гораздо большим, чем эта бренная плоть. Может быть, эта бесконечная россыпь звезд является твоим отражением.
   – Хотел бы поверить в это, но не могу, – грустно усмехнулся я.
   – Ты спишь и видишь один из своих бесконечных снов.
   – Так кто же я?
   – Ты вечный дух, облеченный в плоть.
   – Но почему я этого не ощущаю?
   – Твои чувства похожи на чувства каменной глыбы, – улыбнулся он.
   Такое сравнение больно задело меня. Мы вернулись в комнату и, быстро распрощавшись с художником и его симпатичной женой, вышли на темную улочку и направились ко мне, осторожно обходя глубокие лужи.
   – Других ловцов ускользающего отражения Бога среди моих друзей не осталось, – заметил я с сожалением.
   – Мне жаль, что они упустили свой «золотой шанс»: их воля к свободе угасла в перипетиях жизни, не дотянув до решающего момента. На пути к Неизвестному остаются только самые отчаянные, – произнес назидательно Джи.
   – Среди моих знакомых остались лишь странноватые любители эзотеризма. Может быть, они тоже могут быть вам интересны? – предложил я неуверенно.
   – Мне совершенно неважно, кто они; любопытно повидаться со всеми. Может, и среди них попадется интересный персонаж для нашего посвятительного представления.
   Всматриваясь в далекие и вместе с тем такие близкие моему сердцу звезды, я спросил:
   – Не могу понять, почему моя любовь так часто омрачается ревностью?
   – Твоя любовь полностью механична. Механическая любовь из «плюса» легко превращается в такой же «минус», – ответил Джи. – Если хочешь стать рыцарем, то не охоться сладострастно за женщинами, а постарайся найти контакт с их внутренней Золушкой.
   Тем временем, заблудившись в темноте, мы вышли на заброшенный пустырь, и мне захотелось поскорее выбраться из этого неприветливого места. Но Джи бодро посмотрел на меня и спросил:
   – Можешь ли ты, брат Касьян, как настоящий бойскаут, зажечь костер с одной спички?
   – Во мне вы можете не сомневаться, – ответил я и, шаря руками в темноте, насобирал толстых палок. Достав из кармана коробок, который всегда носил с собой на всякий случай, я зажег спичку, но резкий ветер погасил ее. Стало совсем прохладно.
   Где-то вдалеке глухо прокричал филин; я вздрогнул от неожиданности. Джи улыбнулся и, аккуратно сложив ветки «шалашиком», чиркнул спичкой. Уже скоро языки пламени взвились к темному небу.
   Грея руки у костра, я спросил:
   – Могу ли я в тонком теле проникнуть в высшие миры?
   – Это не так легко, как ты думаешь, – ответил Джи. – Даже если ты покинешь плотское тело, тебе не удастся попасть туда. По космическим законам духовного роста в начале Пути тебе необходимо познать нашу Землю, осознать ее и полюбить. Только тогда ты получишь право войти в духовные миры, и то ненадолго, ибо впереди тебя в ожидании нового духовного импульса стоит вся Вселенная и все цивилизации, существующие в ней. Тебе надо принять, изучить и полюбить их. Только тогда ты завоюешь право войти в духовный мир, который является достоянием человеческой колонны, освоившей планеты многих звездных систем. Я вкратце описал тебе путь восхождения человека к высотам Духа, путь, по которому проходит тот, кто ищет освобождения. В Махабхарате Кришна обучает Арджуну этому искусству, искусству воина. Только победив все мутное и демоническое внутри себя и став подлинным властелином своего внутреннего царства, ты получаешь право перехода в высшую касту брахманов, пневматиков, истинных руководителей человечества и всего сущего.
   – Великолепно, – ответил я, пытаясь скрыть свой скепсис. – Но перспектива, нарисованная вами, рассчитана на десятки, если не на сотни воплощений, а я хочу достичь освобождения в этой жизни.
   – Поспешай медленно, – улыбнулся Джи.

   На следующий день я решил позвонить Гурию. Гурий изучал в университете теоретическую физику и мечтал стать великим ученым. Но внешностью он больше напоминал Ламме Гудзака – спутника Уленшпигеля, чем выдающегося физика. Да и имя у него было не совсем подходящим для ученого. Несмотря на свой напыщенный вид, Гурий, как мне казалось, пытался проникнуть в суть своего существования, чтобы хоть на мгновение поймать на облаках свое отражение.
   Познакомился я с ним год назад, в центре города, у громадного памятника королю Стефану Великому. Гурий с той поры изредка почитывал книги из моей библиотеки, пытался медитировать и говорил, что он – мой ученик. Я не отрицал этого, но и не подтверждал, потому что он напоминал мне пустынное растение, перекати-поле. Было похоже, что нигде он долго не задерживается, и жизнь несет его неизвестно куда.
   Набрав его телефонный номер, я услышал радостный голос, отвечавший, однако, с легким упреком:
   – Ты исчез на целую неделю, не предупредив меня.
   – Я получил важный знак в сновидении, который вывел меня на особых людей. Они теперь гостят у меня, и если хочешь с ними познакомиться, – приходи.
   – Буду у тебя через пятнадцать минут, – взволнованно сказал он и бросил трубку.
   Я усмехнулся тому, что Гурий отреагировал именно так, как я рассчитывал: он интересовался только значимыми и особыми людьми. Этому он научился у своего отца, важного чиновника, который, несмотря на то, что принадлежал к угасавшему грузинскому дворянскому роду, сумел сделать неплохую карьеру в советской Молдавии. Минут через десять послышался шум подъезжающей к дому машины, быстрые шаги по лестнице и резкий продолжительный звонок. Открыв дверь, я увидел Гурия, с гордым видом держащего увесистый пакет. Он решительно шагнул в комнату навстречу Джи и, поскользнувшись на коврике, растянулся во весь рост, потеряв весь апломб.
   – Пришел к вам, чтобы войти в историю, да вот поскользнулся, – сказал он смущенно, и обезоруживающая улыбка появилась на его лице.
   Он достал из свертка свою традиционную двухлитровую бутыль чачи и произнес:
   – Гурий. Дарю от чистого сердца.
   – Ты сообразительный молодой человек, – заметил Джи, и приняв подарок, коротко представился: «Джи». Гурий, довольный тем, что угодил гостю, бодро прошел в комнату и налил себе чашку кофе.
   – А как насчет коньячка? – обратился он ко мне.
   Я подумал, что Гурий еще менее, чем я, осознает свою духовную природу, и поэтому ведет себя как человек, еще не знающий, какой долгий путь ему предстоит, и ответил ему укоризненным молчанием.
   Джи, поставив бутыль на стол, вышел из комнаты, а Гурий прошептал:
   – Я сразу понял, что Джи может многое для меня сделать. Спасибо за ценное знакомство.
   – Ты сначала удержись в его обществе, а потом благодари, – заметил я. В этот момент вернулся Джи и, устроившись поудобней на диване, спросил:
   – Ну что, Гурий, как твои дела?
   – Совершено погряз в мирской жизни, – ответил он и принялся рассказывать о своих проблемах, временами посматривая на Джи, который участливо выслушивал его. Через час атмосфера комнаты погрузилась в непроходимый мрак.
   – Гурий, не мог бы ты прекратить жалобы на свою жалкую жизнь? – не выдержал я.
   – Я скучно рассказываю, – смутился он. Джи облегченно вздохнул и, встав с дивана, подошел к открытому окну, с удовольствием вдыхая прохладный воздух.
   – Ну и нагнал ты атмосферку, – заметил он.
   Гурий смущенно покраснел и тут же произнес:
   – Сегодня вечером я устрою ужин в вашу честь и хочу познакомить вас с моими друзьями. Мои родители сейчас в Ливии, так что можно будет спокойно посидеть и пообщаться. Прошу быть у меня в восемь часов, – и, откланявшись, он поспешно удалился.
   – Занятный у тебя дружок, – растягивая слова, произнес Джи.
   Я был рад, что Гурий, несмотря на свою молодость и экстравагантность, неожиданно проявился более разумно, чем старые охотники за просветлением. Он, к моему удивлению, сразу распознал шанс выйти из сна своей жизни и попасть на небеса.
   Ровно в восемь мы с Джи и Феей, которая была очень эффектна в платье из черного шелка, вошли в квартиру Гурия. Там уже была группа молодых людей, которые посматривали на нас с легкой иронией. Джи представился свободным художником. Гурий подошел к нему и прошептал:
   – Мои друзья, хоть и не заботятся о своем просветлении, но очень достойные люди.
   Затем деловито приказал своей сестре:
   – Цира, немедленно накрой на стол.
   Цира исполнила приказ со скоростью, которая говорила о том, что ей это было не впервые, и Гурий внес в комнату огромное серебряное блюдо с ароматным шашлыком из баранины.
   – Какой молодец наш Гурий! – послышались со всех сторон радостные возгласы.
   Когда голодные гости расселись вокруг блюда, Гурий разлил по стаканам душистую сорокоградусную чачу и произнес:
   – Я хочу выпить за то, чтобы все сидящие за этим шашлыком люди, рано или поздно, достигли просветления.
   По тому, как гости лихо опрокинули в свои глотки прозрачную чачу, я определил, что эти люди никогда не станут на Путь.
   – Что за идиотов ты привел? – спросил я шепотом у разомлевшего Гурия. – Разве ты не видишь, что их души намертво прилипли к телам? Их невозможно пробудить от сна даже самыми светлыми учениями.
   – Извини, брат, – пролепетал он, – это все, что у меня есть, остальные – гораздо хуже.
   – Не расстраивайтесь, по мне все люди хороши: потенциал роста есть у всех – тихо заметил Джи, так, что это было слышно только нам.
   Гости сосредоточенно поедали мясо и зелень, в обилии лежащие на серебряном блюде. Наконец скатерть опустела и повисло тягостное молчание: друзья Гурия чего-то ждали от нас.
   – Гурий, не мог бы ты рассказать о встрече с Касьяном? – неожиданно попросил Джи, – я думаю, это будет любопытная история.
   – Вы застали меня врасплох, – смутился он. – Но желание уважаемого гостя, по обычаю этого дома, является законом…

   В прошлом году мне исполнилось 20 лет; я учился в университете, готовя себя к карьере ученого. Но моя внутренняя жизнь была скучна и однообразна, ибо я ничего не знал о Просветлении. Я пил со своими друзьями по университету, рассуждал о мироздании и волочился за красивыми девушками.
   Однажды на одной из вечеринок ко мне подошел молодой человек и, подав руку, произнес: «Антон». Это был тоже студент физик, младшего курса, и выглядел он броско: красная рубашка, белые, с острой стрелкой брюки и черные дорогие туфли. На плече у него висела черная кожаная сумка. Но, хотя он и был на полголовы выше меня, я заметил, что мой пристальный взгляд внушал ему почтение. Бледность его лица говорила о долгом сидении дома. Его серые глаза заинтересованно изучали меня. Я был довольно известной личностью в университете, и многие искали моего общества.
   Пригласив его присесть рядом, я подал ему стакан коньяка и спросил: «Чем обязан твоему интересу?» Антон достал из своей сумки стопку переплетенных в виде книги пожелтевших фотографий. Это была фотокопия книги некоего индуса, по имени Шивананда; ее название, «Медитация и жизнь», ничего мне не говорило. Антон спросил, не интересует ли меня такого рода литература? Я просмотрел ее, и нечто в этой невзрачной книжонке зацепило меня. Я воспитывался на произведениях Достоевского, Толстого, Пушкина и Диккенса, обожал читать фантастику, но эзотерическую литературу никогда еще не встречал. Поскольку Шивананда писал о просветлении, о чем никто в моем окружении, и, в первую очередь, я сам, ничего не знал, я взял эту книгу, надеясь впоследствии блеснуть перед друзьями новыми знаниями.
   Через несколько месяцев Антон неожиданно решил эмигрировать со своей матерью в Израиль. Прощаясь, он сказал мне:
   – Я очень хочу переписываться с одним своим знакомым по имени Касьян, но чтобы не привлекать к нему внимание посторонних людей, писать письма я буду на твой адрес, а он будет тебе звонить.
   Я легко согласился, ибо отец мой занимал важный пост в одном из министерств и мог меня защитить в случае повышенного интереса со стороны КГБ.
   Время от времени раздавались звонки, и человек, представившийся Касьяном, осведомлялся о письме. Ни единого письма от Антона так и не пришло, но примерно через полгода мне вдруг пришла в голову мысль о том, что мне нужно познакомиться с Касьяном. Мы встретились с ним и я, представившись восходящей звездой в мире физики, стал рассуждать о потусторонних мирах с точки зрения новейших открытий в области твердого тела некоего, изгнанного из Академии наук, физика Чугаевского. Касьян слушал меня чрезвычайно внимательно и этим завоевал мое доверие. Я пригласил его к себе в гости. Мы сели в гостиной, я предложил отличного коньяка, но он отказался, попросив чая. Я налил себе коньяка и закурил. Пачка сигарет сушилась на настольной лампе. Касьян осматривал дорогую обстановку комнаты, не проявляя особого интереса, а затем спросил:
   – Ради чего, дорогой Гурий, ты родился на этой земле?
   – Хочу стать великим ученым.
   – Я думаю, – сказал Касьян, – что пройдет еще двадцать лет, а ты все так же будешь сушить на лампе сигареты и мечтать. Что же до Шивананды, которого ты мне недавно цитировал, то книгу эту, среди прочих других, Антон одолжил из моей личной библиотеки.
   – Можешь ли ты предложить мне нечто более интересное? – спросил я с любопытством.
   – Самое лучшее, что может сделать человек в жизни – это следовать учению Великих Посвященных и достигнуть высших миров. Ведь ученый не обладает ни способностью проходить в тонкие миры, ни сверхсознанием, которые есть у просветленного человека, – ответил Касьян.
   Эта идея меня заинтересовала: я с детства хотел быть причастным к чему-нибудь великому или хотя бы очень значительному. Касьян пригласил меня в гости и обещал показать книгу о Великих Посвященных, которую он никому не давал на руки.
   Недели через три после приглашения я решил посетить его. С трудом отыскав улицу Пугачева в захолустном районе города и найдя дом, напоминавший бетонный ящик, я позвонил в дверной звонок. Касьян, в простой отечественной светлой рубашке, но в настоящих штатовских «пиленых» джинсах, открыл дверь, и я с неудовольствием заметил на его лице тень недоумения и удивления: он словно забыл, что месяц назад сам пригласил меня в гости.
   – Долго ты до меня добирался, – заметил он, изучающе глядя на меня. – Да с тебя, видно, свалилось несколько килограммов кармы, поэтому и объявился; ну, проходи.
   – Хочу изучать путь к просветлению, – быстро выпалил я, вдруг забыв длинное весомое объяснение причин моего прихода, которое сочинил по дороге.
   – Какой молодец, – усмехнулся он.
   Я сделал вид, что не заметил иронии.
   Он показал мне свою келью, в которой, как я сразу почувствовал, он провел долгие часы в медитациях, сидя на соломенной циновке перед фотографиями индийских гуру.
   Потом он поднял сиденье большого дивана в комнате, и я увидел там десятки книг, отпечатанных на машинке или на фотобумаге, в самодельных переплетах. От всего этого веяло некой таинственностью. Касьян бросил на меня пронзительный взгляд, и я неожиданно вспомнил давно забытое страшное переживание, терзавшее меня в детстве несколько лет: по меньшей мере пару дней в неделю, когда я лежал в своей постели ночью без сна, я явственно чувствовал, что покидаю свое тело и оказываюсь в каком-то безграничном, но темном пространстве. У меня вырастали крылья и я летел куда-то, но конец был один и тот же: я подлетал к какой-то пропасти и крылья переставали держать меня: я падал в пропасть, исчезая во тьме, теряя свое «я». Я начинал кричать от ужаса и моя мама, знавшая об этой напасти, просыпалась от моего крика, вбегала в комнату и крепко сжимала мои ступни руками. Тогда я возвращался в тело. Я осознал, что жизнь моя, перед лицом этого кошмара, была никчемной и малозначащей, и в ней не было ничего, что могло бы меня защитить. Это все пронеслось в моем сознании в одно мгновение. Интерес к карьере ученого пропал, как будто его никогда и не было, и я сказал Касьяну:
   – Не мог бы ты взять меня в свои ученики, так, как это описывается у Шивананды? Я тоже хочу познать самого себя.
   – Ты не похож на человека, который сможет это сделать, – заметил он с сарказмом. – Я тебе советую для начала почитать книги, которые я подобрал для тебя, – и он протянул увесистый пакет. – Но книги могут помочь лишь частично, для настоящего развития нужен реальный Мастер.
   Я стал увлеченно читать книги по йоге, Раджниша, Карлоса Кастанеду и так вдохновился этими учениями, что вскоре позвонил Касьяну.
   – Мне срочно нужна твоя помощь, не мог бы ты зайти ко мне на пару часов?
   – Неужели тебя увлекла идея внутренней свободы? – усмехнулся он. – Твоя душа похожа, как говорят суфии, на собачий хвост, который не выпрямить. Бесполезно говорить тебе о святом учении.
   – Все равно, я жду тебя, – проглотив колкость, ответил я и положил трубку.
   – Ну, что у тебя еще за проблемы? – недовольно спросил Касьян, едва войдя в квартиру, – не успел прочесть пару эзотерических книг, как зовет на помощь.
   – Помоги мне создать в комнате нечто вроде твоей кельи: я хочу начать двигаться к Просветлению.
   Касьян посмотрел на меня недоверчиво и с усмешкой произнес:
   – Неужели ты серьезно собрался исправить свою жизнь?
   Он приказал мне выставить в коридор два больших кресла и импортную стереосистему, сказав, что все эти вещи только будут мешать работе по достижению Просветления. Затем, по его указаниям, я отгородил угол комнаты с помощью платяного и книжных шкафов и застелил пол в углу шерстяным одеялом. Получилось что-то вроде тесной кельи, похожей на касьяновскую.
   – Теперь садись в центре своей кельи в полулотос, – приказал Касьян. – Ни в коем случае не прислоняйся к стене, ибо тогда вся твоя наработанная тонкая энергия уйдет в нее. Можешь обвязать, как делают тибетцы, ноги и поясницу веревочным кольцом, тогда будет легче сидеть долгими часами.
   Я повиновался, поняв, что отныне мне лучше не препираться с ним. Касьян достал из сумки большую фотографию Раджниша, которую я давно уже безуспешно выпрашивал у него, и прикрепил ее к задней стене шкафа на уровне моих глаз.
   – С чего мне начать? – спросил я озабоченно.
   – С ежедневных двухчасовых медитаций. Хватит тебе почитывать перед сном эзотерическую литературу и мечтать о просветлении, – сказал Касьян и обучил меня методу внутреннего погружения. Затем он покинул меня, и я остался наедине со своими беспорядочными мыслями.
   Я стал следовать его советам, и моя жизнь наполнилась внутренним смыслом.
   Уже через несколько месяцев нерегулярных занятий у меня начались сознательные сновидения. Это был один и тот же сон: мне снилось, что я сижу в своем медитационном углу за шкафами. Внезапно приходило осознание, что я нахожусь во сне, и я погружался в медитацию. Несколько раз я сновидел, что Раджниш выходил из своей фотографии, и я о чем-то подолгу с ним беседовал. Во время одного из таких сновидений я решил выйти в комнату, и увидел свое тело, спящее в постели. Испытав что-то вроде шока, я проснулся. А не так уж давно во время медитации невидимая сила вытащила меня из тела, и я полетел по длинному туннелю, испытывая необычайную легкость; я попал в светлое, сияющее пространство, которое завертело меня в серебристом вихре. Оно было полной противоположностью пространству, в которое я попадал в своих детских темных видениях. Я стал растворяться в открывшейся светлой бесконечности. Когда я вернулся в свое тело, то твердо решил достичь Просветления уже в этой жизни, поняв, что это наиболее достойная цель для человека.

   Гурий закончил рассказ, и на лице его сестры появилась презрительная усмешка:
   – Мало тебе уютной домашней жизни, – недовольно произнесла она. – Все только и делают, что исполняют твои желания, а ты еще какого-то там «просветления» захотел.
   – Я с тобой разберусь попозже, непутевая девица, – сказал с недоброй интонацией Гурий.
   Возникла напряженная тишина, и только настенные часы тихо отсчитывали ускользающее время. Несмотря на атмосферу скептицизма, исходившую от большинства гостей, я спросил у Джи:
   – Каким образом можно войти в более высокий мир? – Джи пристально посмотрел на меня, затем на присутствующих и заговорил:
   – Если вы хотите попасть в иной космос, то избегайте легких путей, ищите трудности, идите на смерть каждое мгновение. Ибо в другом космосе другие законы. И вы, такие как есть, не годитесь в Высший Космос. Но если вы изменитесь, то, уходя отсюда, я смогу взять вас с собой. Однако для ориентации в том пространстве вам надо развить тончайшее восприятие различных вибраций голоса, поскольку в некоторых высоких посвятительных центрах все указания даются только в слове. Если тонкий слух не развит – ничего не поймете.
   Я усиленно пытался осознать услышанное, а в это время молодая девушка в ситцевом платье, едва прикрывавшем ее стройные ноги, задала интересный вопрос:
   – Что мне делать? Я поняла, что нельзя серьезно воспринимать поведение моих родителей, иначе можно сойти с ума от их деспотизма. Они говорят: «Делай что хочешь, ты свободна», – а сами контролируют каждый мой шаг.
   – Учитесь играть в жизни, – ответил Джи. – Если вы не будете привязываться к внешнему миру, то всегда сможете разыграть перед ним любую роль. Внешняя жизнь является лишь тончайшей пленкой над нашим основным внутренним бытием. Поэтому никогда не привязывайтесь к своим действиям. Если вы научитесь действовать в вашей жизни как актер на сцене, вы перестанете привязываться к тому, что вас окружает. Если вы вспомните, что вы всего лишь актер на одно воплощение, вы сможете осознать тот факт, что ваша пьеса вскоре закончится и не стоит прилепляться к ней всей душой. Ваша жизнь является затянувшейся пьесой, – повторил он. – Вы пришли сюда выполнить определенную работу над собой, и когда пьеса вашей жизни закончится, вы вернетесь обратно, туда, откуда пришли.
   – Спасибо за вдохновляющий ответ, – сказала девушка.
   – В одиночку трудно стремиться к Духу, – добавил я. – Для этого нужен Мастер, нужна Школа.
   – Я хотела бы услышать о том, что является Школой, – сказала интересная брюнетка в длинном платье бирюзового цвета и вопросительно посмотрела на Джи.
   – Корабль Аргонавтов, стремящийся за Золотым руном, может стать для вас своеобразной школой. Представьте себе, что мы плывем на судне аргонавтов, которое каждый час меняет галс, и каждый час надо меняться.
   – И этот Корабль действительно существует? – удивленно спросил Гурий.
   – Да. На него можно попасть, вернувшись на две тысячи лет назад, ко времени пришествия Христа. Мы имеем прямое отношение к Господу нашему Христу. Чтобы вам легче было это понять, попробуйте взять на себя роль одного из апостолов, и попытайтесь ощутить Голгофу Христа.
   Джи вышел на минуту из комнаты. Воспользовавшись паузой, несколько приятелей Гурия покинули квартиру.
   – Как-то стало легче дышать в комнате, – вернувшись, заметил Джи. – Видимо, кто-то впитал в себя свинцовые элементы нашей ситуации и, отяжелев, удалился, с душой полной скепсиса.
   Гурий разлил по стаканам остатки чачи и произнес:
   – Я предлагаю выпить за облегчение нашей ситуации и ее освобождение от людей, погрязших в мирском болоте.
   – Я лучше выпью за тех, кто в него еще не успел окончательно провалиться! – возразил молодой человек в строгом черном костюме.
   – Мы здесь говорим о какой-то ерунде, – возмутилась полная женщина лет двадцати восьми, в длинной коричневой юбке и блузке с крупными цветами. – Я не люблю тратить свое время попусту. Гурий, ты меня обманул. Обещал встречу с умными людьми, а тут собралась какая-то подозрительная компания. – Она яростно выдернула свою сумочку из кучи вещей, сваленных на полу, и, хлопнув дверью, пулей вылетела из квартиры.
   – Что это за сумасшедшая? – спросила Гурия Фея.
   – Это отличница нашего факультета. Она много лет мечтает познакомиться с мужчиной, который забрал бы ее в Москву, и я ей пообещал встречу с московским человеком.
   – Какой же ты чудак, – упрекнула Фея.
   – Ну, видите ли, – извиняющимся тоном произнес он, – она мне казалась нужным человеком в моей карьере. Похоже, что я ошибся.
   Я понимал, что обстановка не располагает к глубоким вопросам, но все-таки решился спросить:
   – Когда возник мистический Луч?
   – Несмотря на неадекватность ситуации, я все-таки попробую тебе ответить, – произнес Джи усталым голосом. – Корабль Аргонавтов, плывущий за Золотым руном, является проводником некоего таинственного Луча, который упал на Землю в шестидесятые годы. Под влиянием его инспирации появились Beatles – предвестники новой волны. Луч продолжал работать в этом направлении. Рок, диско, – в общем, вся современная музыка, – это некое выражение идеи Луча, его скорости, стремительности, дикости и мгновенного ухода в неведомое. Сила Луча такова, что нет для него никаких преград. Можно уйти на тысячу лет в прошлое и будущее, улететь в иную галактику. Сможете ли вы спуститься на такую внутреннюю глубину, на которой каждый ваш день по насыщенности был бы равен всей предыдущей жизни? Вот к чему надо стремиться, господа!
   В комнате струилась золотистая атмосфера космического романтизма.
   – Твои друзья – позабытые Богом миряне, – сказал я Гурию, заметив, что он устало зевает. – Они приземляют твое стремление ввысь.
   – Не стоит стричь всех под одну гребенку, – сказала девушка, хотевшая узнать как защититься от деспотизма родителей. Обняв Гурия за плечи, она игриво посмотрела мне в глаза. – Разве вы не видите, что я отличаюсь от его приятелей? Я с детства знала, что мое тело является лишь приятным костюмом для моей души.
   – Позвольте и мне прикоснуться к этому знанию, – ответил я подходящей к случаю двусмысленностью.
   – Прикоснетесь, когда будете готовы, – рассмеялась она. – Пока ваши глаза говорят о другого рода интересе.
   И она исчезла в дверях соседней комнаты.
   – Ты что-то слишком увлеченно интересуешься моей девушкой, – буркнул Гурий, и подошел поближе к Джи, который в этот момент говорил:
   – Я плаваю на мистическом Корабле Аргонавтов, который бороздит как звездные просторы, так и нашу планету в поисках Золотого руна, символа объективной внутренней свободы. На Корабль могут попасть лишь избранные.
   – А мне можно поступить на Корабль, хотя бы юнгой? – смущенно произнес Гурий. Джи, бросив на него пристальный взгляд, сказал:
   – Я беру тебя, но при одном условии: ты будешь соответствовать всем требованиям, которые предъявляются Аргонавтам.
   – Я буду делать все, что от меня потребуется, – решительно заявил Гурий.
   – Ну хорошо, я подумаю, – ответил Джи. Мы попрощались с Гурием и вышли в сияющую ночь, под яркие летние звезды. Джи галантно вел Фею под руку.
   – Сегодня ты вдохновила меня на тонкую инспирацию, – сказал он ей с благодарностью, – иначе я не стал бы ни о чем говорить в такой сырой компании.
   – Когда уже ты перестанешь ходить по этим бесконечным ситуациям; сколько можно метать бисер, читать лекции камням в пустыне? – заметила недовольно Фея.
   – Ты не права. Хотя, может быть, в твоих словах и есть определенный смысл, но мне кажется, что в этом городе я обрел единомышленников, а говорил я в основном для них. Имеющие уши да услышат. Ну, а эта бедная отличница, полностью отождествившаяся со своим временным телом, тоже когда-нибудь поймет свою ошибку.
   – Только в момент смерти, – усмехнулась Фея. – Хотя Вселенная открыта для всех нас, и всегда, в любой момент приглашает нас в романтическое путешествие, – и она поцеловала Джи в щеку. – Давай забудем обо всем и куда-нибудь скроемся от толпы, я хочу побыть с тобой наедине.
   Джи и Фея попрощались со мной и скрылись в темноте ночи.

   Постоянно наблюдая за Джи, я открыл, что его внутренний мир вмещал в себя целый космос, и временами из глубин его высшего «Я» лучился загадочный золотистый свет. Я тоже стремился воссоединиться с высшей частью своей души, но не знал как, а спрашивать не решался, ибо знал, что в словах нельзя найти ответ.
   Долго я размышлял об этом, глядя на бледный диск Луны. Черный купол неба манил своей таинственной красотой, и каждую ночь я пытливо вслушивался в напряженную тишину звезд.
   Было уже около трех ночи, когда я вернулся домой, но в маленькой комнате горел свет. Постучавшись, я приоткрыл дверь: Фея, все еще в черном шелковом платье, сидела неподвижно на стуле, и взгляд ее таинственно блестящих глаз был устремлен в пустоту. Она даже не заметила моего присутствия. В комнате ощущалась некая прохлада, а воздух дрожал от странной наэлектризованности. Мне показалось, что она отсутствует, и ее душа блуждает в далеких пространствах, а тело застыло в непривычной позе. Я, как завороженный, забыв о приличиях, продолжал стоять у приоткрытой двери, наблюдая за нею. Через некоторое время легкая дрожь пробежала по ее рукам, и ее душа вновь вернулась в тело. Она бросила на меня недовольный взгляд, затем холодно улыбнулась и сказала, отвернувшись:
   – Что это еще за неожиданный ночной визит?
   Я смутился, сообразив, что мой интерес мог быть расценен ею как нечто совсем иное, и робко сказал:
   – Горел свет, и я хотел узнать, все ли у вас в порядке, и не нужно ли вам чего? Но, честно говоря, я хотел бы узнать у вас, как научиться быть более сознательным во сне, поскольку уже встречался с вами в сновидении, и понял, что вы можете очень многое.
   – Ветер твоей души веет в другую сторону, – ее голос звучал словно из иного мира. – Для начала научись перемещаться в сновидении с помощью намерения, и тогда сможешь достигать цели.
   – Без вашей помощи у меня это вряд ли получится скоро, – заметил я. Фея посмотрела сквозь меня и неторопливо достала из своей дорожной сумки загадочный пакет. Осторожно открыв его, она передала мне небольшую картину, написанную маслом на твердом картоне. Я стал с любопытством ее рассматривать: это было искусное изображение головы тигра, его шерсть переливалась различными оттенками, а взгляд изумрудных глаз тотчас пронзил меня холодным потусторонним огнем. Затем ощущение живых глаз тигра пропало.
   – И что мне делать с этим тигром?
   – Перед сном концентрируйся на нем, расфокусировав взгляд, – ответила она серьезно. – Этот образ – вход в миры Зазеркалья.
   Я собирался задать следующий вопрос, но она молча указала взглядом на дверь. Я отправился спать и, с наслаждением вытянувшись под одеялом, почувствовал, что смертельно устал за этот длинный день.

   Несколько часов сна вернули мне бодрость. Утром, наслаждаясь ароматным кофе, я уже раздумывал, как бы построить новый день поинтересней. Поскольку Джи интересовался людьми, которые стремились к Просветлению или хотя бы утверждали, что стремятся к нему, мне пришло в голову съездить вместе с ним к одному чудаку-философу, который покинул Питер и приехал просветляться в молдавскую деревню. Осторожно постучавшись в дверь Джи, я дождался мягкого «да» и заглянул в приоткрытую дверь. Джи, в легком льняном костюме, сидел в изголовье кровати Феи, углубившись в чтение «Философии свободы». Получив от него согласие на поездку за город, я удалился на работу.
   Я с трудом дождался конца рабочего дня. В пять часов вечера мы втроем сидели на блестящих сиденьях местной электрички, теснимые деревенскими жителями. «Никто из них ни разу в жизни не задумывался о просветлении», – подумал я, разглядывая их озабоченные лица.
   Через пару часов мы сошли на пустынной платформе, где, кроме кружащих ворон, не было никого. С трудом отыскав весь увитый виноградом домик с красной черепичной крышей, я толкнул скрипучую калитку, и мы оказались в небольшом дворике. На нас бросился огромный черный пес, но не достал: спасла железная цепь, которой он был прикован к бетонному электрическому столбу. Навстречу вышел среднего роста плотно сбитый человек, в старой зеленой рубахе и мятых черных штанах; на ногах его красовались начищенные до блеска хромовые сапоги. Он подозрительно покосился на моих гостей.
   – Это свои люди, – сказал я ему.
   Тогда он протянул широкую ладонь и представился: «Виктор». Он настороженно всматривался в Джи прищуренными глазами, сверля насквозь острым зрачком. При взгляде на Фею он слегка смягчился, а на лице появилась сдержанная улыбка. Поцеловав ей руку, он, галантно поклонившись, пригласил нас в просторный кирпичный дом, в гостиную, и предложил сесть за стол, накрытый узорчатой молдавской скатертью.
   Вскоре в дверях появилась молодая симпатичная женщина в длинном крепдешиновом платье. Ее черные густые волосы были собраны на затылке в косу, и при каждом движении головы коса причудливо извивалась. Она внесла на расписном блюде жареного цыпленка, аромат которого подействовал ободряюще на наши голодные желудки. За ней шла десятилетняя дочка с графином молодого молдавского вина. Мое лицо просияло в предвкушении праздника.
   – Не духом единым жив человек, – произнесла мелодичным голосом хозяйка.
   Она белою рукою разлила по граненым стаканам вино и села рядом с хозяином.
   «Эх, и отхватил же себе красотку», – завистливо подумал я.
   – Первый тост предлагаю выпить за нежданных гостей, – произнес Виктор и легко опрокинул стакан в жилистую глотку.
   – Хорошо живешь, Витя, – произнес умильно Джи, попивая терпкое вино.
   – Все это создано своими руками, – сказал Виктор назидательно. – Я это творил ради внутреннего Пути. Уехал вот из Питера, от городских соблазнов, а здесь, на воле, одна дорога – к Богу. – Он налил следующий стакан и с наслаждением выпил. – Здесь я живу один на один со своей совестью. Она мне каждый день подсказывает правильное направление.
   – И жена у тебя, словно Елена прекрасная, – пропела нежным голосом Фея.
   – Да вот, уж такая краса ненаглядная, что как только загляжусь на нее, так все на свете и забываю, и уже она становится Богом, на которого хочется молиться и оберегать от заезжих завистников.
   Виктор бросил недобрый взгляд в мою сторону, и я, почувствовав вину, отвел слишком мечтательный взгляд от горячих глаз его женщины. Тут Витя ударил с размаху кулаком по столу и решительно произнес:
   – Предлагаю выпить за настоящего Абсолюта, который создает вот таких замечательных женщин, которые одним видом доказывают, что Бог не зря есть.
   – За твое стремление к Богу через женскую красоту, – подхватил эхом Джи.
   Вино после этого тоста так легко вошло в меня, что я не заметил, как слегка опьянел. Следующий тост я предложил выпить за бесконечность Нирваны.
   Фея, насмешливо поглядывая в мою сторону, еле слышно добавила:
   – Только сам не нанирванься, а то земля закрутится под ногами не в ту сторону.
   Но я уже ничего не слышал, ибо краем глаза пристально сканировал неведомое пространство у туго стянутой талии молодой Елены. Еще немного и моя кровь закипела бы от нахлынувшего чувства…
   Но тут громко залаял дворовый пес. Я вдруг вспомнил себя. Резко спохватившись, я припомнил, что давно хотел узнать у Джи о том, каким образом можно погрузиться во внутренний мир. Набравшись смелости, я, наконец, спросил его об этом. Джи подозрительно осмотрел мою, видимо, не очень трезвую физиономию, и, нахмурившись, произнес:
   – Начни с работы над собой.
   – Что значит – работать над собой?
   – Вряд ли сейчас тебе это можно объяснить, ибо ты находишься не в том состоянии, чтобы получить ответ. Но я попробую хоть что-то сказать по этому поводу. Работа над собой является длительным и сложным процессом, под наблюдением специалиста в этой области, то есть Мастера.
   – А разве я не могу быть для себя Мастером?
   – Нет, не можешь, ибо не знаешь направление Пути.
   – А могу ли я узнать это из книг?
   – Кое-что – да, но вряд ли сможешь применить, – ответил он и улыбнулся моему замешательству.
   – Вы хотите сказать, что я глуп?
   – Ну, это и так понятно, – засмеялась Фея. – Любая информация, которая имеется в твоем распоряжении, – это лишь некая ментальная схема минувших событий, а реальная жизнь является совершенно другой.
   – Не совсем понятно, – заметил я.
   Джи достал из кармана потертую карту Москвы и протянул ее мне. Я повертел ее в руках, не понимая, что с ней делать; мне показалось, он подтрунивает надо мной с этой картой, но я из уважения развернул ее.
   – Ну, что ты там видишь? – спросил заинтересованно он.
   – Обычную карту Москвы, – не понимая, к чему он клонит, ответил я.
   – Вот и отлично, а как ты думаешь, есть ли какое-то сходство между картой и настоящей Москвой?
   – Карта – это всего лишь бумажная схема, а Москва реальна.
   – Ну, теперь-то ты понимаешь? – насмешливо спросил он.
   – А что я должен понять?
   Он посмотрел в окно на голубое небо, по которому величественно плыли многослойные вечерние облака, дав мне возможность почувствовать собственную глупость и произнес:
   – То, что написано в книгах о Пути, имеет такое же отношение к реальности, как эта карта к городу.
   Такого заключения я не ждал, его логика вывела меня из состояния сонного отупения.
   Он наблюдал, как внутри меня нечто бесповоротно разрушалось, как мне было трудно расстаться со своими любимыми иллюзиями. Я столько лет жил в них и привык к ним, как к красивым обоям, прикрывающим неведомую реальность.
   – Эх, уж эта работа над собой, заведет она вас неизвестно куда, – сумрачно и глухо проговорил Виктор и выпил еще стакан вина. Его голова неуклюже опустилась на руки, небрежно раскинувшиеся по столу, и вскоре раздался глухой прерывистый храп.
   Я понял, что он никогда не пойдет с нами, ибо его душа храпела по-мирскому.
   Его храп вернул меня в состояние внутреннего сна, и я вновь стал заглядываться в волшебные глаза его жены. Ее горящий взор завораживающее действовал на меня, доставляя странное наслаждение. Через некоторое время в моей душе заструился легкий огонь.
   «И снова кровь моя красной станет от любви», – подумал я. Я был готов броситься в этот бездонный омут чувств и наслаждений, как вдруг раздался голос Феи:
   – Этот любовный напиток не для тебя.
   Я тотчас вспомнил себя, и мне уже не хотелось задерживаться в этом доме. Жизнь Виктора показалась вдруг мне скучной и ограниченной, и я порадовался своей свободе.

//-- На гравюре алхимик указывает на то, что старания неофита самостоятельно приступить к Великому Деланию похожи на попытку неподготовленного человека подняться без лестницы на отвесную стену башни. Он обречен на провал, на незамедлительное падение. Алхимик также напоминает о том, что обычная земля и земля философов имеют принципиальное различие. Неофитом здесь назван человек, стремящийся восстановить потерянное сияние души. --//

   Дни, проведенные в обществе Джи, пролетали легко и незаметно, как птицы в Зазеркалье, но я так и не смог представить точной картины своего пути в поисках высшей Анимы. Джи собирался вернуться в Одессу, чтобы, как он выразился, «подремонтировать Георгия и его пространство», а потом ехать в Москву. В последний день перед отъездом он вдруг обратился к нам с Гурием:
   – Предлагаю вам обоим съездить с нами в Одессу на несколько дней.
   – Я не могу ехать, – ответил я, – мои свободные дни уже использованы, а работы в лаборатории невпроворот.
   – Когда-нибудь тебе придется сделать выбор между определенностью насиженного места в жизни и Путем, – сказал Джи, и обратился к Гурию:
   – А каковы твои планы?
   – У меня нет планов, – гордо ответил Гурий, – я живу мгновением. Вот только возьму деньги, пару вещей с собой, и готов ехать.
   «Мне он так залихватски еще никогда не отвечал, – подумал я. – Видно, надеется теперь занять место поближе к Джи, ввиду моего отсутствия».
   – Вот и отлично, – сказал Джи, – проверим твое бытие. По-настоящему все сильные и слабые стороны человека раскрываются, когда он отрывается от насиженного места и отправляется туда, не знаю куда, за тем, не знаю чем.
   Перед отходом поезда, на пустом уже перроне, когда Фея и Гурий поднялись в вагон, я признался Джи:
   – Когда вы уедете, я останусь совсем один. Мне трудно с людьми. Если я долго общаюсь с человеком, я начинаю подавлять его, поэтому предпочитаю одиночество. Может быть поэтому, встретив девушку своей мечты, я испытываю непреодолимое смущение и неловкость.
   Джи, после некоторой паузы, ответил:
   – Те женщины, к которым ты тянешься вовне, являются лишь отражением твоих внутренних дам. Твое общение с ними зеркально отражается в отношениях с дамами твоего внутреннего мира. Если ты подавляешь женщин, то этим самым подавляешь и своих внутренних дам, что делает тебя бескрылым, неспособным к звездному полету. Небесная Пифия обитает как вне тебя, так и внутри. Она может повести тебя к звездам и к высшим прозрениям.
   Те люди, которые ограничивают других, на самом деле ограничивают и себя. Ибо вся внешняя Вселенная заключена в нас, и лишь небольшая перегородка разделяет эти миры. То, что вовне, то и внутри. Человек – это весь мир, Вселенная, и если мы боремся и давим что-то во внешнем мире, то тем самым давим эту часть и в себе. Бороться против внешнего мира – дурная бесконечность.
   – Ну, сколько можно говорить? – сказала недовольно Фея, выглянув в открытое окно вагона. – Может быть, ты хочешь остаться?
   – В минуты расставания время уплотняется настолько, что в пространстве образуется окно, и в этот момент можно сообщить нечто очень важное, – ответил Джи и продолжил:
   – Любя всех людей, мы тем самым освобождаемся от плена этого мира, ибо каждый человек является копией чего-то внутри нас. Любя его, мы даем возможность расцвести чему-то внутри нас. Это великая тайна и мудрость. Весь внешний мир на самом деле есть отображение нашего внутреннего мира. Поэтому Христос сказал: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Ибо это единственный способ дать расцвести и уравновеситься всему, что внутри нас. Каждый заморыш и урод вовне – это зеркало того, что есть внутри тебя и внутри каждого человека. Не подал пятачок старушке с протянутой рукой, а внутри тебя тоже есть нищий, который просит подаяние – а ты надменно прошел мимо. Так и мимо тебя проходит удача.
   Джи продолжал говорить, уже стоя на подножке вагона:
   – Вселенная находится внутри нас, но не каждая душа готова к пониманию этого. Полюбить каждого всем сердцем – единственный во Вселенной путь к восхождению. Тот, кто умеет наладить контакт с любым человеком или существом, тем самым может войти в контакт с любым своим внутренним существом. Наблюдая отношения между людьми, ты поймешь, как относятся друг к другу твои внутренние существа и что из этого выходит. Может быть, тебе нужен контакт даже со змеями и иными неприглядными тварями. Ибо все это – вывернутый наружу внутренний мир. И никому никуда от этого не деться. Это самая странная загадка человека во Вселенной, и ему надо ее разгадать.
   Я восторженно слушал Джи, но в то же время понимал, что для меня является невозможным полюбить всех. В это время поезд тронулся, и проводник закрыл дверь. Фея, стоя у окна, помахала мне на прощанье рукой. Мое сердце защемило от печали и на глаза навернулись слезы. Присутствие Джи открывало вход в таинственный волшебный мир, в котором оживала любая сказка, но когда он уехал, невидимая дверь закрылась, и вход в Зазеркалье исчез.
   Я стал похож на Буратино, который остался сидеть у нарисованного камина в каморке Папы Карло, не имея возможности проникнуть по ту сторону реальности. Корабль Аргонавтов покинул Молдавию, а с ним ушли и все надежды на достижение Золотого руна. Мой мир опять сузился и превратился в отвратительную точку, где все было известно до мелочей. Я не мог выйти из замкнутого круга, в котором душа была обречена на постепенное умирание.

   Через несколько дней вечером в моей опустевшей квартире раздался телефонный звонок.
   Я поднял трубку и услышал взволнованный голос Гурия:
   – Касьян, я вчера вернулся из Одессы, и со мной сегодня ночью произошло нечто странное, ты просто не поверишь.
   – Сначала расскажи, что происходило в Одессе, – охладил я его эмоции, которые успели нагреть телефонную трубку.
   – Сейчас приеду к тебе, и все расскажу, – ответил Гурий и положил трубку.
   Не прошло и получаса, как он уже звонил ко мне в дверь, на лице его была написана смесь восторга и недоумения.
   – В Одессе все было очень странно. Джи представил меня твоим одесским друзьям как своего оруженосца, и они смотрели на меня недоверчиво, но с уважением. Я наслаждался их вниманием, пока Джи не сказал вдруг, что его оруженосец – то есть, я – отличный повар, который даже из остатков может изготовить отличное блюдо. Ты ведь знаешь, что я терпеть не могу готовить, но пришлось сделать вид, что я действительно таков. У Георгия к тому же ничего и не было, кроме каких-то усохших овощей, и я долго тушил их вместе, пока не получилась какая-то малосъедобная масса, которую я выдал за особое грузинское блюдо. Хотя одесские эзотерики плевались, попробовав эту стряпню, Джи, к моему удивлению, съел все поданное ему, нахваливая мою способность к импровизации. Но вот Фея даже не прикоснулась к своей тарелке. Эзотерики холодно посматривали на меня; я расслышал шепот одного из них: «Опять Джи привел одного из своих недоделанных воспитанников». Несколько бутылок чачи, которые я захватил с собой, исправили положение: атмосфера сразу потеплела.
   Джи, немного выпив, спросил меня вдруг, улыбаясь:
   – А видел ли ты, брат Гурий, фильм про козла-провокатора?
   – Нет, – ответил я настороженно.
   – Представь себе стадо овец с белым шелковистым руном, которые послушно идут за козлом. У козла гордо поднята голова, на шее висит колоколец. И вот стадо подходит к огороженным проходам, попадает прямо на бойню, под ножи мясников. А козла освобождают, и он ведет следующее стадо на бойню.
   Джи рассказывал это с какой-то особой интонацией, и я вдруг почувствовал, что все это происходит внутри меня: я внезапно вспомнил все несправедливости и подлости, которые я делал другим, а другие – мне. Мне стало так не по себе, что я только и смог, что пролепетать:
   – Зачем вы мне это рассказали?
   – Эх, Гурий, да чтобы слегка поджарить твою наивность: если ты хочешь встать на духовный Путь, то ты должен знать, что и на нем существуют подобные ситуации.
   – Но ведь я уже выбрал путь: следовать за вами, – ответил я.
   – Если ты хочешь следовать за мной, то должен быть готов идти per tenebrise ad lucem.
   – Что это значит? – спросил я.
   – Сквозь тьму к свету, – ответил Джи.
   – Я готов к этому, – ответил я.
   Джи встал со стула и, подняв руки вверх, держа их параллельно, спросил:
   – Готов ли ты так же, подняв руки, что символизирует полную отдачу своей воли, шагнуть за мной в неизвестность?
   Я сомневался, говорит ли он серьезно, или разыгрывает меня, но на всякий случай тоже встал и поднял руки.
   Джи сказал:
   – А теперь делай шаг за мной.
   И он сделал широкий шаг к окну, а я последовал за ним.
   Все это показалось мне какой-то эзотерической шуткой. На следующий день я вернулся домой. Ночью, когда я лег спать, под окном вдруг раздался заунывный собачий вой. Я вдруг вспомнил, что, по народному поверью, бродячая собака воет к чьей-то смерти. Эти мрачные мысли не оставляли меня до полуночи, и я так измотался, что в какой-то момент забылся сном. Внезапно я проснулся, поднял голову и огляделся. К своему удивлению, я обнаружил, что нахожусь в лодке посреди широкой реки. На корме сидел мой отец, в строгом черном костюме и белой рубашке с галстуком, крепко держа в руках большой портфель. Отец сидел неподвижно, глядя перед собой отсутствующим взором. Вниз по течению виднелся древний город с высокими потемневшими от времени башнями и белыми колоннадами храмов. Течение быстро несло лодку вниз, и вскоре мы причалили к пристани. Над нами возвышались высокие каменные стены. Пришвартовавшись рядом с небольшим кораблем, легко покачивающимся на волнах, я выбрался на берег и направился к воротам города.
   – Куда ты пошел? – резко окликнул отец.
   – Меня ждут в этом городе важные события и люди.
   – Чепуха, – уверенно заявил он, – мы с тобой никогда не бывали здесь.
   – Отец, я все-таки пойду, а ты подожди меня.
   – Ты еще слишком молод, чтобы указывать мне – стал горячиться он, – я пойду с тобой и докажу тебе, что ты глупый мечтатель.
   Я быстро направился к высоким дубовым воротам, которые служили входом в таинственный город, отец пошел за мной, посмеиваясь над моей торопливостью. Но огромные ворота оказались крепко заперты.
   – Ну вот, так тебя здесь и ждали, – рассмеялся отец и стал озабоченно копаться в коричневом портфеле. Я стал отчаянно стучать в почерневшие врата. Внезапно со скрипом открылась боковая дверца, и из нее вышел стражник в синей накидке, с коротким мечом у пояса и копьем в руке.
   – Кто вы, и что вам здесь нужно? – спросил он, положив руку на меч.
   Я хотел назваться, но не мог вспомнить своего имени, как ни пытался.
   – Свое имя я забыл, – сказал я стражнику, – но за меня могут поручиться Джи и Касьян.
   Стражник молча отступил в сторону, пропуская меня, но я задержался в дверях, наблюдая за отцом.
   – Кто вы? – обратился стражник к отцу.
   – Симон Степанович, заместитель министра, – гордо ответил он.
   – Предъявите документ, – приказал стражник.
   Отец запустил руку в свой портфель, потом перевернул его и потряс: портфель был пуст.
   – Я не могу вас пропустить, – ответил стражник и захлопнул дверь перед растерянным лицом моего отца. Избавившись от навязчивого отеческого контроля, я радостно направился вперед по широкой улице, которая вела к городской площади. Улицы были пустынны, но на душе было тепло и спокойно, словно после длительного отсутствия я вернулся на Родину.
   Я долго бродил по улицам, не понимая, зачем я сюда прибыл. Вдруг из большого здания с арками послышались голоса, я поспешил туда, поднялся по каменной лестнице и оказался в просторном зале, где на длинных скамьях сидело множество юношей и девушек.
   Они были одеты в длинные хитоны светлых тонов и молчали, и казалось, что они ожидали начала какого-то важного события. У стены стоял высокий белый алтарь на котором я с удивлением заметил золотой крест, а под крестом стояла золотая чаша, украшенная драгоценными камнями.
   Рядом с алтарем стоял иерофант, высокий мужчина с поседевшими волосами и белой бородой, одетый в длинный белоснежный хитон. Нечто в его лице напоминало мне Джи. Два юноши в белых длинных одеждах повели меня через весь зал к алтарю, люди в зале затихли, устремив на меня любопытные взоры. Иерофант торжественно взял с престола белый сверток и протянул его мне.
   – Отныне ты посвящен в Аргонавты. Теперь ты можешь отправиться в плавание за Золотым руном. Я даю тебе новое имя – Язон, надеюсь, ты оправдаешь его. А это – твое новое одеяние, – громко произнес благородный муж.
   В зале послышался шум приветствия. Меня облачили в белый хитон, подпоясав веревкой. От восторга мое сердце сильно забилось. Моя старая одежда, лежавшая на полу, вдруг вспыхнула от невидимого огня и в одно мгновение превратилась в пепел. Я склонился перед старцем, и он возложил руки мне на голову; затем слегка подтолкнул меня и знаком показал, что я могу идти. Я повернулся и пошел к выходу. Юноши и девушки поднялись и пошли за мной, воодушевленно крича: «Язон, Язон!» Моему счастью не было конца: сбылась моя сокровенная мечта, теперь я могу отправиться в долгое странствие за Золотым руном. Гурий умер, и возродился как Язон.
   И тут видение померкло и я ощутил, что возвращаюсь в свое тело через какой-то проход в центре груди.
   – Ты получил в сновидении посвящение в Аргонавты, – сказал торжественно я, – поздравляю тебя с успешным началом Пути, теперь ты обязательно попадешь к небожителям.
   – Спасибо, ты меня успокоил, – ответил Гурий, – а то я подумал, что все это – плод воображения.
   – Нет. Это высшая, духовная реальность, в которую тебе посчастливилось проникнуть.

Глава 3
Мистическое пространство Москвы

   Наступили первые дни осени, прежде чем мне удалось накопить денег и приехать в Москву для продолжения охоты за невидимой тенью просветления.
   Изрядно поплутав в районе метро «Авиамоторная», я вышел, наконец, к девятиэтажному дому с высокими окнами, построенному видимо еще в сталинские времена.
   В подъезде стояла гулкая тишина; слабый свет едва обозначал номера квартир. Я поднялся на четвертый этаж и с волнением позвонил в дверной звонок.
   Послышались легкие шаги, щелчок замка, и на пороге появилась Фея. Увидев меня, она приветливо улыбнулась. Тонкую фигуру мягко облегал голубой китайский халат, на котором шелком был вышит красно-золотой дракон. Она пригласила меня войти и пристально посмотрела мне в глаза. Ее фосфоресцирующий взгляд словно проникал во все уголки души. Я почувствовал, как вибрации иного мира прошелестели по телу; мне стало не по себе. Ее душа явно пребывала в иной реальности.
   – А где Джи? – растерянно спросил я.
   – Он скоро придет, – ответила она вибрирующим голосом с другого конца бесконечности. Я не мог оторвать от нее взгляда. Ее золотистые волосы, наэлектризованные неземной энергией, ниспадали на худые плечи, а сумеречные глаза, подернутые зеленоватой дымкой, прохладно мерцали из-под ресниц.
   Заметив мой испуганный взгляд, она вышла из комнаты.
   Оставшись один, я стал рассматривать необычные картины, написанные на холстах, оргалите и даже на кухонных досках для резки. С трудом оторвавшись от их созерцания, я окинул взглядом обстановку комнаты. В левом углу стоял диван под блеклым китайским покрывалом, а посередине – большой круглый стол, на котором я увидел тюбики с красками, засохшие куски хлеба и запыленные граненые стаканы. Под столом лежала большая куча одежды вперемешку с женскими туфлями. Квартирка производила сюрреальное впечатление.
   – Я вижу, ты слегка шокирован моей обстановкой, – заметила Фея, вернувшись с дымящимся чайником. Ее взгляд уже успел обрести нормальное выражение. – Вещи в этой комнате собраны из совершенно разных пространств и периодов моей жизни. Как видишь, они настолько несовместимы друг с другом, что находятся в состоянии войны.
   Фея приготовила китайский зеленый чай и подала мне чашку из позолоченного фарфора, на которой тоже был изображен дракон. Я осторожно присел к столу и стал молча помешивать чай резной золотой ложечкой. Фея отстраненно смотрела прямо перед собой; взгляд ее снова уплыл в бесконечность.
   «Только Джи мог поселиться в этом оторванном от реальности пространстве», – подумал я. Внезапно дверь отворилась, и он появился на пороге, одетый в темную рубашку и джинсы, что создавало странный контраст с утонченными чертами его лица. Он загадочно улыбнулся и спросил:
   – Ну что, жив еще, братушка?
   – В душе моей горит огонь, – ответил я.
   – Тогда начинай вживаться в московский алхимический лабиринт.
   Меня захлестнула теплая волна света, и мне показалось, что я, словно блудный сын, возвратился в отчий дом после многих инкарнационных скитаний. Было такое ощущение, что я провел в обществе Джи и Феи не одну сотню лет, но вспомнить ничего не мог.
   – Рад видеть тебя в каморке Папы Карло, – сказал весело Джи.
   Я вытащил из сумки молдавское вино и, разложив на столе нехитрую закуску, предложил отметить свой приезд.
   Разлив красное вино по бокалам, Джи произнес;
   – За вечное возвращение, – и посмотрел на меня.
   – За достижение высшего «Я»! – сказал торжественно я.
   – Если остановишь сны своей жизни, то сможешь проникнуть в просвет между мирами, – не спеша произнес Джи. – Читал ли ты роман китайского писателя У Чэн-эня «Путешествие на Запад»? Его сюжет заключается в том, что монаху из династии Тан была вверена небесными силами миссия: принести весть о буддизме в Китай. И он отправился на запад с двумя спутниками, Сунь Укуном и Чжу Бацзе, которые обязаны были помогать ему в пути, защищая от разных неприятностей. Они знали, что если Танскому монаху удастся выполнить свою миссию, то в награду за это они получат освобождение от колеса сансары. Вопрос в том, смог бы ты стать Сунь Укуном, если бы встретил Танского монаха?
   С этими словами Джи снял с полки книгу и подал мне. Я открыл ее и быстро просмотрел оглавление, а затем пролистал слегка пожелтевшие страницы. «Теперь ситуация стала более ясной», – подумал я и решительно произнес:
   – Просветления я собираюсь достичь в этой жизни, а каким образом – это не столь важно, и не хочу откладывать это до следующего воплощения.
   – Какой дерзкий молодой человек, – пропела Фея с другого конца комнаты.
   – Дай ему свободно высказаться, – остановил ее Джи.
   – Если хотите, то я приведу вашу неустроенную каморку в приличный вид, – заявил я.
   – Ну, попробуй, – разрешил Джи.
   Со следующего дня с утра до вечера я выпиливал из авиационной фанеры полки и сооружал сундук-кровать, чтобы использовать его для хранения запрещенных властями книг о духовном Пути.
   – Ночь, проведенная на эзотерических книгах, направляет ум к внутренней свободе, – заметил Джи, и я не понял, шутит он или нет.
   Я работал молотком и пилой на лестничной клетке, прямо перед дверью коммунальной квартиры, в которой обитали Фея и Джи. Жители подъезда, проходя по лестнице, бросали на меня недоуменные взгляды, а их собаки проявляли ко мне повышенный интерес. Ничто не могло бы остановить меня, но на третий день Фея неожиданно заявила:
   – Кажется, скоро мне придет конец. Я не ожидала такого нападения на свое пространство.
   – Я же делаю как лучше, – ответил я.
   – Вы не учитываете того, что я болезненно переношу шум, – прижав ладони к вискам, прошептала Фея.
   «Ваши трудности», – подумал я, а Джи попытался успокоить ее:
   – Может быть, он на самом деле сделает нашу комнатку уютной.
   Фея подняла голову, в ее глазах я заметил безжалостные зеленые огоньки.
   – Каким образом, скажи на милость, эта комната станет уютной для меня, – сказала Фея, подчеркнув ледяной интонацией слово «меня», – если он считается только со своим, и немного – с твоим мнением?
   – Я надеялся, что комната станет более приятной на вид, если мы спрячем все это – сказал я, показав на валявшиеся повсюду вещи.
   – Меня не интересует внешний порядок, – отрезала Фея, – я забочусь только о покое и тишине.
   Тем не менее, с согласия Джи я продолжил строгать, пилить и стучать молотком. Еще через три дня непрерывной работы над интерьером комнаты Джи невесело произнес:
   – Несмотря на то, что моросит осенний дождь, предлагаю тебе, Братец Кролик, прогуляться по московским улицам.
   Мы вышли из дома, и мелкий дождь вдруг прекратился; яркие лучи заходящего солнца заскользили, переливаясь, по мокрому асфальту. Навстречу шли какие-то безликие люди; было очевидно, что они не собирались достигать просветления ни в этой жизни, ни в следующей. Унылые коробки одинаковых зданий еще более усугубляли это впечатление.
   Я шел по улице, стараясь поймать взглядом искорки в глазах красивых девушек, которые могли бы скрасить мои невеселые мысли. Но мимо нас проплывали сонные лица, зачарованные гипнозом майи. Джи искоса посмотрел на меня и медленно произнес:
   – Если бы ты наблюдал за ситуацией, то давно бы заметил, какую дисгармонию внес в нашу квартиру своим появлением.
   – Ведь я хотел сделать как лучше, – сказал я с обидой в голосе.
   – А Фея воспринимает это как покушение на ее территорию.
   – Какая нелепость! – возмутился я.
   – Давай хоть на мгновение не будем зависеть от женских капризов, – засмеялся он, и в его глазах я с удивлением увидел сияющую пустоту. Эта пустота стала переливаться в мое сердце, пока я не почувствовал внутри отголосок вечности, потеряв отсчет времени.
   Не замечая прохожих, я столкнулся с шедшим мне навстречу солидным мужчиной, который, обозвав меня сумасшедшим, вернул меня к реальности. Джи, увидя мое замешательство, улыбнулся и сказал:
   – Я думаю, Фея успела отдохнуть, и мы можем спокойно вернуться домой.
   Не успели мы войти в комнату, как услышали обеспокоенный голос Феи:
   – Вы забыли также и о том, что мы живем в коммунальной квартире. Соседка не вынесла шума пилы и молотка, и теперь грозится вызвать милицию.
   – Я разберусь с ней по-своему, – процедил я.
   – Ты уедешь, а нам с ней жить, – ответила сурово Фея.
   – Мне непонятен ваш страх перед этой сварливой женщиной.
   Но Джи миролюбиво произнес:
   – Обновление каморки Папы Карло на сей раз придется прекратить.
   Я приуныл, но возразить мне было нечего. Мое внимание привлек рисунок – треугольник с золотистым диском солнца на вершине.
   – Что это за символ? – спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему.
   Джи внимательно всмотрелся в мое лицо, а затем произнес:
   – Треугольник, повернутый вершиной вверх, является символом арийской расы, символом восходящего огня. Арийская раса имеет особое задание – подготовить весь мир для восхождения в Космос. Но для этого он должен подвергнуться трансформации, пройдя стадию внутреннего огня.
   Для адептов Солнечной системы существует девиз, который связывает их магической цепью с адептатом нашего Кольца:

     «Из огня создан мир, и в огонь возвратится он.
     Все мы сгорим в жарко любящем сердце Бога».

   Частое произношение этого девиза может открыть тебе двери в некоторые школы на гиперфизическом плане. «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся» (Лк. 12:49), – говорил Христос. Евангелие описывает, как Иоанн крестил приходящих к нему водой, но когда он увидел Иисуса, приближавшегося к нему, Иоанн сказал: «Я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем». (Лк. 3:16). Это является настоящим крещением, после которого человек меняет свою земную природу; ему открывается космическое восприятие бытия. Крещение водой – это символическое приобщение к христианству. Крещением водой человек приобщается к импульсу любви, но сам не может еще никого любить, ибо это состояние может возникнуть только при крещении огнем любящего сердца Бога.

   Я не мог воспользоваться тем знанием, которое получил от Джи. Оно не вызывало у меня никаких ассоциаций, и поэтому зависло на одном из витков моей памяти до лучших времен.
   В маленькой каморке Джи и Феи было тесно, и я спал на полу, в углу возле стола. Часа в три ночи я проснулся от странного ощущения опасности. В темной комнате царило безмолвие, только тиканье часов нарушало напряженную тишину. Яркое пятно луны притягивало взор: она словно манила на улицу, обещая таинственное приключение. Я поддался ее мягкому зову и вышел из квартиры. Меня насторожила наэлектризованность темного пространства, но все же я стал медленно, держась за перила, спускаться по лестнице. В углу лестничной площадки третьего этажа я заметил притаившуюся женщину. Я постарался незаметно проскользнуть мимо, но она крепко уцепилась за мое плечо, и я увидел сверкающие ненавистью глаза. Оставив клок одежды в ее кулаке, я выбежал на пустынную улицу. Светила полная луна; воздух дышал опасностью. Деревья серебрились в холодном лунном свете, навевая ужас. Я побежал к церкви, надеясь укрыться там, но, потеряв дорогу, свернул не в ту сторону, и вдруг оказался на кладбище. Я хотел было повернуть назад, но леденящий душу крик за моей спиной погнал меня вперед. Вокруг меня кривым частоколом расходились кресты старых могил. Тень женщины хищной бестией скользила за мной. В середине кладбища я наткнулся на одинокую девушку с сумеречным взором птицы.
   Испугавшись ее прозрачного тела, я отпрыгнул в сторону и, зацепившись ногой за бетонную плиту, свалился на землю. Вдруг рука нащупала на земле острый кинжал. Я вскочил и с ужасом увидел перед собой искаженное ненавистью лицо преследовательницы; в ее глазах отражалась смерть. Я резко взмахнул длинным лезвием кинжала и ее голова покатилась по земле с глухим стуком.
   Меня разбудил резкий крик соседки.
   – Он отрубил мне голову, – завывала она где-то за стеной.
   «Теперь мне не избежать смерти», – пронеслось в голове. Мне стало до боли жаль прерванного обучения. Два месяца назад я был счастлив, что наконец встретил человека, который указал дорогу, ведущую к Небу, и все приобрело смысл. Новая жизнь, для которой я был предназначен, не успев начаться, нелепо закончилась.
   Проснулась Фея.
   – Что ты сделал с бедной женщиной? – спросила она, приподнимая голову с подушки.
   Тут я осознал, что это был яркий, неотличимый от реальности сон.
   А голос за стеной продолжал причитать:
   – Я вызову милицию, я буду жаловаться в партком…
   – Придется пойти к ней, иначе она не успокоится, – сказала Фея и вышла.
   Крики стихли. Вернувшись, она встревоженно сообщила:
   – Соседка требует, я цитирую: «люди, не прописанные здесь, должны покинуть твою комнату, иначе я вызову милицию».
   – Пора менять координаты, – произнес Джи. – Дядя Дема нас опять вычислил.
   Делать было нечего. Я быстро оделся, взял свою дорожную сумку и уже собрался уходить. Между тем Фея, посмотрев на лежащего в постели Джи, произнесла:
   – Ты ведь тоже тут не прописан.
   В этот момент пустота в ее глазах приобрела угрожающий оттенок.
   – Я надеюсь, ты не воспринимаешь серьезно угрозы соседки? – мягко спросил он.
   – Конечно, нет, но тебе тоже лучше уйти, – напряженно произнесла она.
   – Ну, разве только ради твоего спокойствия, – ответил Джи, неохотно вставая с постели.
   Мы с Джи тихо выскользнули из квартиры. Было раннее утро, но солнце уже согревало мостовые московских улиц, радостно сияя на лицах прохожих. Джи пристально посмотрел на меня и спросил:
   – Не мог бы ты, братушка, прояснить ситуацию? Не может быть, чтобы соседка разгневалась безо всякой причины.
   – Дело в том, – сконфуженно начал я, – что мы с ней не поладили во сне, – и я рассказал ему о ночном приключении.
   – Это был не сон, а реальное сновидение, – произнес Джи. – В этом случае трудно сказать, какой мир более реален. Ты вступил в опасную стадию Нигредо.
   – Что такое Нигредо? – забеспокоился я.
   – Это прохождение стихии Земли. Оно является важной ступенью обучения. Изнуряющий физический труд, психологические перегрузки и неожиданная встреча со смертью. Читал ли ты книгу о капитане Бладе? Ее автор, Рафаэль Сабатини, был посвящен в алхимию души, и все его романы построены в алхимическом ключе.
   – Не могли бы вы мне вкратце рассказать об этом? – спросил я, интересуясь своей судьбой.
   – Роман начинается с того, что доктора Блада, практиковавшего в маленьком английском городке, вызвали к раненому дворянину, участвовавшему в мятеже герцога Монмута против короля Якова. В жизни Блада было прежде немало приключений, когда он служил под началом известного голландского флотоводца адмирала де Рюйтера, но он считал это закрытой главой своей жизни. Тут, как говорится, пробил его час, и он вступил на путь инициации. Пока он оперировал раненого, пришли гвардейцы короля Якова и арестовали повстанца, а заодно и доктора Блада. Раненый мятежник выздоровел, благодаря умелой помощи Блада, и затем, используя связи и большие деньги, получил помилование у короля. А Блад, вместе с мятежниками, был приговорен к смертной казни. Но королевской милостью смертный приговор был заменен продажей в рабство в английские колонии на далекие острова, где не хватало рабов.
   Блад был видным, сильным человеком, с огненным взглядом и мужественными чертами лица, и он понравился прекрасной молодой леди – племяннице губернатора острова. Так Блад стал рабом на плантациях ее дяди. Наступила тяжелая пора: ему приходилось сносить всевозможные оскорбления и унижения, работать до изнеможения, но сила его духа не была сломлена. На острове Блад проходил алхимическую закалку, которая и называется стадией Нигредо.
   Джи хотел рассказывать дальше, но я возмущенно прервал его:
   – Я не собираюсь проходить стадию рабства, даже если это необходимо для моей стабилизации!
   – В твоем случае, – ответил Джи, – это будет, скорее всего, роль Ваньки Жукова из рассказа Чехова. За всеми ухаживать, готовить еду, мыть посуду, вовремя подавать на стол, наливать вино. Ходить в магазин за продуктами и вином; желательно уметь быстро зарабатывать на это деньги.
   То, что предлагал Джи, показалось мне возмутительным и, по сравнению с историей Блада, лишенным всякой романтики.
   – Мне не нравится ваша последняя фраза: деньги быстро тают в моих карманах, а мне хочется пробыть в вашем обществе как можно дольше, – стараясь казаться спокойным, возразил я.
   – У меня тоже нет денег на твое обучение, – ответил Джи, и я увидел в его глазах легкую иронию. – Не пройдя стадии Нигредо, ученик не может удерживать внутреннее равновесие, и даже при малом психологическом градусе он лопнет, как мыльный пузырь, – продолжал Джи. – Ее никак нельзя обойти, – сказал он, глядя на меня с сожалением.
   – Но я ведь уже прикасался к высшему «Я». Может быть, проходить стадию Нигредо мне не обязательно?
   – Это ничего не значит, – заметил он, – каждый хоть раз в жизни способен случайно пережить мгновение высшего озарения. Но оно длится лишь секунды, а затем человек погружается в вековой сон, вновь отождествляясь со своим телом. Ты, как обычно, хочешь попасть в Царство Небесное через черный ход. А я хочу ввести тебя в него через традиционно-парадный.
   Я понял, что мне все равно придется драить кастрюли, заниматься грязной работой и учиться быстро зарабатывать деньги. Тяжелая часть меня сопротивлялась всему тому, что исходило от Джи, но зов высшего «Я» с неодолимой силой звучал в душе.

Глава 4
Перекресток бесконечностей

   Куда мы сейчас направляемся? – спросил я Джи, заметив, что мы подошли к станции метро.
   – Поскольку возвращаться домой нежелательно, – сказал Джи, – то отвезу-ка я тебя на «перекресток бесконечностей»; там можно провести несколько дней, пока страсти на Авиамоторной не утихнут.
   – Я не понимаю, почему это вы церемонитесь с этой несчастной соседкой! – снова возмутился я.
   – Ты еще не знаком с коммунальными боями, которые всегда оканчиваются в пользу дотошных скандалисток; это ведь составляет неотъемлемую часть их жизни. Когда мы боремся с чем-то во внешнем мире, мы отождествляемся с этим, вбираем в себя чужие вибрации и в итоге проигрываем, растрачивая свет своей бессмертной души.
   В этот момент в его глазах отразилась таинственная пустота Вечности, во всей своей многозначности. Мой ум застыл в безмолвии, и я увидел, насколько ничтожны земные проблемы по сравнению с необъятной Вселенной.
   – Что такое «перекресток бесконечностей»? – спросил я, когда мы на эскалаторе спускались в метро.
   – В этом неприметном для посторонних людей месте существует невидимая дверь в иные измерения, и тот, кто готов, может проникнуть сквозь нее в неведомый мир Зазеркалья.
   – Можно ли мне войти в нее?
   – Это столь же непросто, как верблюду проникнуть в угольное ушко.
   – Вы хотите сказать, что, по сравнению с вами, я похож на верблюда? – спросил я обиженно.
   – Может быть, для меня ты все-таки человек, но с точки зрения Стражей Порога высших миров ты определенно верблюд.
   Я прикусил от досады губу, но не нашелся, что ответить. Мне была неприятна мысль, что кто-то видит меня верблюдом. От нахлынувшей на меня обиды я не заметил, как мы оказались у Курского вокзала. День выдался по-летнему жарким. На платформе толпились грибники с корзинами и дачники с рюкзаками и тележками. По их разморенным жарой лицам было понятно, что их не волнуют мысли о просветлении. Мы направились к пригородным кассам, обходя стороной толпу, и вдруг увидели маленькую сморщенную старушку, одиноко стоящую с протянутой рукой у стены. Сердце мое сжалось; я было опустил руку в карман, но моя жадность протащила меня мимо. Джи остановился и, неторопливо порывшись в карманах, подал ей гривенник. «А ты пожадничал», – робко напомнила мне проснувшаяся совесть, но гордыня властно парировала: «Ты что, дурак, возвращаться назад и позориться? Джи подал за нас обоих!» Покачиваясь от немощи, словно божий одуванчик, старушка прошептала Джи благодарственную молитву. А люди проходили мимо, так же как и я, не обращая на нее внимания.
   – Перед Богом все мы находимся в положении этой старушки, все мы бедные, все мы нуждаемся в Его милости, – сказал задумчиво Джи, не глядя на меня. Я почувствовал немой укор в его интонации. Мое самолюбие было задето, мне стало не по себе, и я, вернувшись, неохотно положил рубль в сморщенную ладонь. Старушка посмотрела на меня затуманенным взором и, перекрестив, сказала:
   – Господь поможет тебе, сынок.
   Легкая тихая радость вошла в мое сердце, и ночной кошмар рассеялся, словно его и не было.
   – Если ты подашь ей, то и Господь сможет однажды подать тебе, – сказал Джи. Его глаза внезапно отразили всю бесконечность мироздания.
   – Вся наша падшая Вселенная стоит с протянутой рукой перед Господом, прося жалкую милостыню, и может быть, однажды, Он бросит ей золотой.
   – Вот такая неприметная старушка, которой ты вначале поскупился подать монету, явилась для тебя громоотводом, – добавил он. Я воспрянул духом и, шагая рядом с ним по платформе, почувствовал себя счастливым. Мы вошли в первый вагон и сели на свободную деревянную скамью. Джи тут же достал из сумки дорожные шахматы и сказал:
   – Предлагаю сыграть отчаянную партию, которая захватила бы твой дух. Если ты сможешь подключить к игре те враждебные «я», которые окопались в глубине души и отчаянно сопротивляются обучению, то их удастся трансформировать.
   – Вы даете мне легкий путь к трансформации психологического свинца? – обрадовался я.
   – Он потребует от тебя предельной концентрации и тщательного самонаблюдения, – улыбнулся он.
   Я с большим энтузиазмом открыл красные дорожные шахматы и, расставив фигуры, сделал первый ход. Я уже знал, что Джи превосходно сражается в шахматы с любым противником, и поэтому победить его нелегко. В первые минуты я был полностью захвачен партией, и напряжение игры достигло уровня сущности, но внезапно что-то произошло, и я перестал спонтанно замечать неожиданные ходы. Мне стало скучно.
   – Вот ты и столкнулся со своим свинцом, – заметил Джи, – и не можешь его преодолеть.
   – Не знаю, как это сделать, – поникшим голосом ответил я.
   – Вырвись из привычных шахматных штампов, которыми ты пользуешься в игре. Сделай сверхусилие и преодолей свое тяжелое состояние, пройди сквозь него, как доблестный воин.
   Я попытался следовать его советам, но через пять минут произнес:
   – Я не могу найти в этой партии ни одной интересной комбинации. Мне скучно, а скука для меня – труднопреодолимое препятствие.
   – А ты пожертвуй одну из фигур, и за счет этого резко улучшишь свою позицию.
   – Но тогда я могу проиграть вам эту партию!
   – Если ты ее проиграешь в острой борьбе, то это совершенно меняет ситуацию.
   – Самолюбие не позволяет, – признался я.
   – Вот ты наткнулся еще на один паттерн в своей личности, – заметил он.
   – Что вы имеете в виду? – заинтересовался я.
   – Схему твоего механического поведения, когда ты включаешь в игру лишь свою ложную личность.
   – А как надо играть на самом деле?
   – Должна играть сущность, которая постоянно будет сталкиваться со свинцовыми пространствами ложной личности. И вот, если ты сможешь на сверхусилии, как воин, пройти сквозь эти препятствия, тем самым ты трансформируешь свой свинец.
   – Сейчас наша станция, – посмотрев в окно, спохватился Джи и, осторожно собрав шахматы, быстро пошел к выходу. Я подхватил сумки и, изо всех сил раздвигая закрывающиеся двери электрички, едва успел выскочить из вагона.

   Сойдя с платформы, мы зашагали по извилистой тропинке, пролегающей сквозь высокие кусты бузины и могучие заросли лопухов. Москва осталась далеко позади; здесь все было другим. Горьковатый аромат полевых цветов подчеркивал особую печальную прелесть бабьего лета. Золотистые солнечные лучи милостиво одаривали нас последним ласковым теплом. Следуя за Джи, я выжидал удобного момента, чтобы задать мучивший меня вопрос. Наконец он обернулся и я снова заметил в его глазах странное сияние: сначала незаметное, оно вдруг становилось ослепительным. Тогда я спросил:
   – В одном из разговоров вы упоминали о том, что в каждом человеке есть скрытое женское начало. Не могли бы вы объяснить, как мне раскрыть его?
   – В алхимических трактатах женское начало символизируется ртутью и изображается в виде белой королевы. Его надо выплавить путем различных трансмутаций из первоматерии, которой является неофит, то есть, в данном случае, ты сам. Первоматерия изображается на алхимических гравюрах в виде дракона, из которого должна быть извлечена душа во всей ее чистоте. Но белоснежная дева должна суметь приручить дракона, обуздать его мощь и поставить себе на службу.
   Помочь в этом внутреннему женскому началу можно различными путями:
   Первый изображен на многих индийских картинах: темно-голубой Кришна из бессмертного Космоса в окружении множества юных девушек. Человеческая душа – всегда юная девушка, поэтому Кришна каждую девушку обнимал и любил, и каждой казалось, что только ей одной он дарит свою любовь. Кришна один, но он распался на сотни и миллиарды частей, чтобы объять все человеческие души.
   И другой подход: вдова, много лет страдавшая кровотечениями, которой не мог помочь ни один врач, пошла за Христом, веруя, что прикосновение к Его одежде исцелит ее. Христос почувствовал это прикосновение, произошла передача силы без Его ведома, и женщина была исцелена в мгновение ока. «Дщи, вера твоя спасе тя: иди в мире и буди цела от раны тво ея» (Мк.5:34).

   Я не знал, как мне воспользоваться ответом Джи, но не стал больше надоедать ему вопросами, надеясь все осмыслить самостоятельно. На какой-то момент моя жажда знания была удовлетворена. Меж тем мы уже шли по дачному поселку. Солнце стояло в зените, и осень золотистыми листьями устилала нам путь. Возле глухого переулка, в котором, казалось, никто не жил, Джи приостановился.
   – Это тайное «место силы» на перекрестке бесконечностей.
   – Вы имеете в виду потусторонние миры? – спросил я.
   – В этом месте могут появляться сущности из разных миров. Это пространство было построено для выхода в Зазеркалье. Оно восстанавливает силы, перезаряжая аккумуляторы души. На перекрестке миров на крыльях души оседает золотистая алхимическая пыльца. Эта пыльца является реальной валютой в Космосе, ибо деньги там не имеют значения. Каждый платит только из золотого запаса своей души. И если у тебя за душой пусто, то ты никому не нужен, даже себе. Накопив алхимическое золото, ты легко проникнешь в иные миры, а если нет – то пойдешь путем обычного человека.
   – Я тоже желаю научиться накапливать космическую валюту! – выпалил я.
   – Ну, тогда, – усмехнулся Джи, – готовься к встрече с неизвестностью.
   Пока я пытался разгадать, что имел в виду Джи, он открыл калитку и зашел на участок, заросший малинником и диким кустарником. Я ожидал увидеть большой каменный дом, которым мог быть, по моим представлениям, «космический перекресток», но меня ожидало большое разочарование. «Местом силы» оказался маленький деревянный домик с мансардой, сиротливо стоящий среди крыжовника и густой крапивы, да покосившаяся деревянная кухня в заброшенном яблоневом саду. Золотистые бабочки-однодневки кружили над редкими цветами, выглядывающими из буйно разросшейся травы.
   – Ты будешь жить в моем кабинете на первом этаже, а я расположусь в мансарде, – сказал Джи, исчезая за кустом отцветшего жасмина. Обрывая мелкие ягоды одичавшего крыжовника, я неторопливо вошел в дом; половицы подозрительно заскрипели под ногами. В комнате, которую Джи назвал кабинетом, стоял старенький столик с настольной лампой и две кровати на доисторических пружинах, покрытые бордовыми одеялами; на полках стояли пожелтевшие от времени книги Гофмана и Германа Гессе, а на стене ярко выделялись странные геометрические знаки. Я сразу же сел за стол, смахнул с него пыль и стал писать путевые заметки. Среди прочих моих наблюдений я записал, что идеи, которые проводит Джи, не могут жить в мире обычных людей, никогда не задумывавшихся о великом Пути освобождения. Окончив записи, я прошел на кухню и увидел там Джи, сидящего с кружкой чая на грубо сколоченном табурете; его голову украшало соломенное сомбреро, а глаза выражали неприступную строгость испанского гранда, остановившегося в избушке лесника. Увидев меня, он смягчил взгляд и стал уютно-добродушным милым дачником, который произнес:
   – Предоставляю тебе еще одну попытку научиться с помощью шахмат трансформировать энергию своих драконов.
   – С превеликим удовольствием, – без особого энтузиазма сказал я, изображая радостную улыбку, и стал расставлять шахматные фигуры.
   – Ты опять не можешь выйти из схемы примитивной механической игры, – отметил Джи через несколько минут.
   – Ну, я не виноват в том, что не могу следовать вашим инструкциям в шахматах, – оправдывался я.
   – Нет в тебе отрешенности воина, – ответил строго Джи, и его взгляд стал тверд, как сталь. – В тебе отсутствует творчество, без которого всякое действие механично.
   Мне стало не по себе – куда девался беззаботный дачник, попивающий чаек? Передо мной сидел человек с лицом средневекового рыцаря. Поток невидимой силы изошел из него, и я на миг перенесся на поле боя. Передо мной мелькали картины рыцарских сражений, победоносный клич рыцарей звал к победе над врагами христианской веры.
   – Не хочешь быть воином – приступай к обязанностям Ваньки Жукова, – долетел словно издалека его голос.
   – Я старательно избегаю приготовления обедов и мытья грязной посуды, – заявил я, вернувшись к дачной реальности, – а вы хотите превратить меня в кухонного мальчишку.
   – Пока ты не станешь домохозяином, тебе не видать потусторонних миров, как своих ушей, – ответил Джи без всякого юмора и пояснил: – Домохозяин – это человек, который может на свои деньги содержать дом, в котором расположилась Школа. В его обязанности входит готовить обеды, следить за порядком и за тем, чтобы у всех было хорошее настроение.
   – То есть содержать всех лентяев за свой счет. Это уж слишком подозрительное условие попадания в высшие миры, – мелькнуло в голове. Но я промолчал, надеясь избежать этой участи, сделал ход конем и понял, что безнадежно проигрываю. А вслух произнес:
   – В данный момент могу содержать только двух человек.
   – Себя и еще двоих сверху? – с любопытством спросил он.
   – Себя и еще одного, – быстро ответил я.
   – И этот другой человек – женщина?
   – На женщин – не трачу, ибо они символизируют для меня уход от внутренних поисков в мир соблазнов. Процесс обучения является для меня важным делом, и денег на это не жалко. Но я не вижу смысла в том, чтобы кормить компанию ленивых учеников, – закончил я.
   – А если это является частью обучения? – загадочно спросил Джи.
   – Я не верю в такое обучение.
   Джи поставил мне шах, а затем мат и произнес:
   – Как ты относишься к миру, так и он к тебе, – и в его глазах на миг открылась вселенская пустота.
   Решив все же сыграть роль Ваньки Жукова, я отправился в сад. Обойдя заросший крапивой двор, я не нашел ничего пригодного в пищу, кроме цветущей петрушки и пожелтевшего лука. Из этого я приготовил салат, а на грязную засаленную плиту поставил вариться горох, который остался в шкафу с прошлого лета. Как только я накрыл на стол, появился Джи и, бросив взгляд на скудный ужин, заметил:
   – От твоей стряпни и помереть можно.
   – Больше нет ничего, – с растерянностью ответил я.
   – С таким отношением к обязанностям домохозяина как у тебя, на кухне никогда ничего не будет.
   Меня задела его интонация, и я вернулся в комнату. В ящике письменного стола я обнаружил большую коллекцию курительных трубок и около двадцати сортов иностранного табака. Взяв из коллекции изящную трубку с изображением Мефистофеля, я набил ее табаком и сладостно закурил, пуская клубы дыма в потолок. Внезапно я вспомнил фразу, которую обронил Джи: «Наша цивилизация со всем ее комфортом носит фаустовский характер».
   Но я не мог представить, как бы я жил без этого комфорта.
   Докурив трубку, я решил посетить Джи. На улице было уже совсем темно. Яркие звезды рассыпались по небосклону, чаруя своим таинственным мерцанием.
   – Мы пришли на Землю из созвездия Большой Медведицы, – вдруг прозвучал сверху голос Джи. Меня пронзило острое чувство ностальгии, и я долго не мог оторвать взгляда от звездного ковша. Поднявшись в мансарду, я залюбовался уютной комнатой: с левой стороны стояли две кровати, одна была накрыта голубым, а другая темно-красным старинным ковром с магическим завораживающим узором. Правую сторону занимали полки с толстыми томами работ Сталина, посреди комнаты стоял деревянный стол, на котором располагалась черная настольная лампа, освещавшая комнату желтым светом. Заметив у двери небольшую гипсовую скульптуру Ленина, я поинтересовался:
   – Как вы можете терпеть его в этом мистическом пространстве?
   – На невидимом перекрестке бесконечностей он является Стражем Порога Среды, – улыбнулся он.
   – Вы говорите странными метафорами, – удивился я.
   – Это отнюдь не метафора, – ответил он серьезно.
   – Что же это?
   – Страж Порога Среды, – медленно, разделяя каждое слово, произнес он, и эхо пустоты захлестнуло меня невидимой волной.

   Утром я нашел Джи за длинным растрескавшимся столом под яблоней. Его лицо было задумчиво. Мне не хотелось мешать его размышлениям, и я было собрался уйти, но он кивнул мне в знак приветствия. Тогда я решился задать вопрос, который задавал уже не впервые:
   – Каким образом я могу работать над собой?
   Джи, чуть улыбнувшись, дал мне все тот же ответ:
   – Попробуй начать с самонаблюдения.
   – Как это делается? – механически поинтересовался я, уже зная, что ничего нового он не скажет.
   – Проследи за сменой эмоций различных «я», и ты заметишь, что большую часть времени ты находишься в негативе.
   Я не был согласен с его утверждением, но виду не подал.
   – Ну, а дальше что с этим наблюдением делать? – спросил я как можно смиреннее.
   – Осознать, что в состоянии негатива ты забываешь о цели своей жизни, о том, что ты собрался достичь внутренней свободы.
   Тут я не выдержал:
   – Вы не правы, я всегда помню о том, что хочу достигнуть высших миров.
   – И каким же образом? – иронично спросил он.
   – Я надеюсь, что вы возьмете меня с собой в эти миры, – ответил я растерянно.
   – Я уже пробовал брать с собой своих учеников, но из этого ничего не вышло. Я могу лишь указать тебе Путь, но пройти по нему ты должен сам.
   Меня охватила легкая дрожь.
   – По книгам я знаком с различными методами обучения. Какому следуете вы?
   – На книжное знание ты лучше не рассчитывай, – ответил он. – Ты должен как можно подробней описывать все, что происходит с тобой в моем присутствии. Если не сейчас, то когда-либо потом ты сможешь понять, куда ты попал. Иначе твое пребывание в моем обществе будет бессмысленным, – донесся его голос как бы издалека.
   Я пошел к себе в комнату и, раскурив трубку с головой Мефистофеля, стал описывать последние события. Долго писал я в своем дневнике, пока усталость окончательно не свалила меня, и я прилег отдохнуть, надеясь продолжить после. В середине ночи я очнулся от скрипа отворяемой двери и стал напряженно всматриваться в темноту. Вдруг я заметил, как в образовавшуюся щель вошла прозрачная светящаяся сущность. По моему телу пробежал холодный озноб, и страх закрался в сердце. Сущность была соткана из голубоватого тумана. Ее светящиеся глаза скользнули мимо меня и остановились на одном из знаков, висевших на стене. В комнате разлился тонкий аромат цветущего жасмина, и в лунном полумраке отчетливо различался светлый утонченный лик. Заметив на себе пристальный взгляд, она выскользнула в дверь. Я поднялся и по шаткой деревянной лестнице взобрался в мансарду к Джи.
   – Я только что встретил потустороннее существо! – взволнованно выпалил я.
   Он оторвал взгляд от пожелтевшей рукописи и произнес:
   – Надеюсь, ты больше не сомневаешься в том, что оказался на перекрестке бесконечностей?
   – Мой ум не доверяет вашим словам.
   – Потому что твоей душе не хватает внутреннего огня.
   – Как его приобрести?
   – Мне трудно бороться с твоим скептицизмом. Может быть то, что я тебе сейчас прочитаю, натолкнет тебя на понимание.

   «Когда Иисуса распяли, то Пилат прибил к кресту доску, на которой была надпись INRI: „Иисус из Назарета, Царь Иудейский“. Но рыцари Розы и Креста расшифровывают ее иначе: „Огнем природа обновляется вся“ (Igne Natura Renovatur Integra).
   Тут возникает тема внутреннего огня; огонь требует постоянной жертвы, иначе без дров нашей души, которыми является борьба с семью смертными грехами, внутренний огонь погаснет. Жертва является единственным питанием для огня. Каждый день мы можем жертвовать своими страстями, ленью, временем и энергией для поддержания огня в алхимической печи нашего сердца. На каждый удар сердца надо повторять: „В нас царствует Иисус“, – на латинском языке это звучит так: „In Nobis Regnat Jesus“.
   Сердце – носитель огня, который рождается в крови. Сердце привлекает токи Иисуса. Настоящий христианин является носителем импульса Христа, который есть новый Адам Кадмон для всего передового человечества; это новый микрокосмос, который на собственной жертве, на алхимическом огне начинает проплавлять руду своей души, принося себя в жертву для поднятия падшей Вселенной, для восстановления своего первородства.
   Обычные люди, называющие себя христианами, являются бутафорными фигурами на сцене жизни, но даже и в таком виде они в какой-то степени являются нашими союзниками».

   – Мне трудно будет разжечь огонь в своей душе, ибо я не привык приносить жертвы, – сокрушенно ответил я. – Не могли бы вы мне подсказать, с чего начать мне первую жертву?
   Джи встал и несколько раз прошелся по комнате.
   – Я предлагаю тебе самому подумать над этим вопросом, – серьезно ответил он, – какие-то вопросы ты должен решить сам.
   Я сконфуженно попятился к двери, и, не попрощавшись, стал спускаться в темноте по узкой лестнице. Засыпая, я все думал, чем же мне пожертвовать, чтобы разжечь внутренний огонь.
   На следующий день, заглянув в пустые кухонные ящики, я понял, что надо идти в магазин, который находился в сером деревянном домишке, сиротливо стоящем у проселочной дороги.
   «Пусть это будет моей первой сознательной жертвой», – подумал я.
   Взяв со стула старенькую сумку для продуктов, я направился за покупками. У дверей магазина стояли куры и настороженно ожидали от людей хлебных крошек. В сельпо продавались лишь слежавшиеся макароны да плесневелый горох. Хлеб еще не привезли.
   – Нет ли у вас чего-либо более съедобного? – недовольно спросил я. Толстая продавщица в сером потертом халате раздраженно ответила:
   – Продукты надо везти с собой из Москвы, или на огороде выращивать.
   «Отпетая мирянка», – подумал я.
   Ничего не купив, я вышел, и куры дружно обступили меня, надеясь на свою долю, но мне нечего было им дать. Провожаемый недовольным кудахтаньем, я вернулся с пустыми руками.
   – Ну что же, – сказал Джи, посмеиваясь, – это и есть твой уровень бытия как домохозяина. Ты не можешь в сельской местности достать приличной еды, а еще хочешь постичь тайное знание. А знаешь ли ты, что его в сотни раз сложнее добыть? Весь твой утренний облик говорил о том, что ты обречен на неудачу, поэтому я сам достал все, что необходимо для уютной жизни.
   На столе красовалась бутылка токайского вина, на сковородке я увидел только что пожаренную рыбу, а рядом – огурцы, помидоры и пучки зелени.
   «Опять ты прокатился на шару», – пронеслось в голове.
   – Ты, брат Касьян, не расстраивайся, присаживайся, выпей да закуси. Когда-нибудь ты овладеешь искусством кайфмейстера.
   – Что такое искусство кайфмейстера?
   – Это умение в любой сложной дискомфортной ситуации построить душевную атмосферу, суметь отогреть своих товарищей теплом своего сердца. Это умение создать такую атмосферу, в которой все присутствующие чувствовали бы себя комфортно и свободно могли проявляться. А также суметь построить пространство, в котором человек смог бы попасть в свою сущность.
   Я был явно не готов к восприятию сказанного, ибо, на мой взгляд, все люди мешали моему внутреннему комфорту, и я всегда старался от них отстраниться. Но с Джи спорить не стал, стараясь выглядеть смиренным.
   Ближе к полуночи скрипнула калитка, и на пороге появилась красивая девушка в коротком ярком платье: стройная, длинноногая, с растрепавшимися от ходьбы волосами. Голубые глаза ее оживленно блестели из-под пушистых ресниц. На вид ей было лет пятнадцать.
   – Знакомься, Касьян, – сказал Джи, – это Дракоша, одна из самых молодых учениц.
   «Вот с этой ученицей я бы пошел хоть на край света», – подумалось мне. Девушка села у стола и стала увлеченно рассказывать Джи о последних событиях в Москве. Я не знал людей, о которых она говорит, и почти ничего не понимал, но с удовольствием слушал ее звонкий мелодичный голос. Я никогда не думал, что у Джи могут быть столь привлекательные ученицы. Около часа ночи, когда меня стал одолевать сон и я собрался уйти спать, Джи неожиданно предложил:
   – Не мог бы ты, брат Касьян, прочесть вслух с правильной интонацией главу из книги Успенского «В поисках чудесного»?
   – С большим удовольствием, – лицемерно заявил я, поскольку хотел казаться твердо идущим по пути к просветлению. Джи достал толстую книгу, отпечатанную на машинке, и подал мне:
   – Прочти нам, брат Касьян, что-нибудь на выбор.
   Читать скучные рассуждения Успенского мне совсем не хотелось. Но поскольку я старался произвести хорошее впечатление на молодую ученицу, то, открыв наугад толстую книгу, стал читать главу «О водородах».
   Я начал довольно бодро, перевернул страницу и пришел в ужас: глава почти целиком состояла из непонятных таблиц. Но я решил пройти на сверхусилии.
   – Триада «до», «си», «ля» дает «водород 96». В скобках: аш 96, – читал я монотонным голосом.
   – Да он едва сидит на стуле, – засмеялась молодая девушка, – а от его голоса веет невыразимой скукой.
   Джи недовольно посмотрел на меня и произнес:
   – Почитай-ка ты Успенского, дорогая Леночка, у тебя и голосок звонче. Может быть, Касьян поучится, как надо правильно читать.
   Под переливы ее приятного голоса я прикрыл веки и, делая вид, что внимательно слушаю, незаметно заснул. Я в ужасе очнулся оттого, что с грохотом свалился на пол, разбив при этом тарелку. Девушка звонко засмеялась и сказала с издевкой:
   – Какие талантливые ученики живут у вас на даче!
   Нелепо растянувшись на полу, я почувствовал, что краснею. Но я справился с собой, подобрал осколки, вновь уселся на стул и притворился внимательно слушающим. Глаза мои вскоре опять стали закрываться; я попытался их открыть и вдруг увидел, что нахожусь на лесной поляне. Была глубокая ночь, луна ярко светила над черными силуэтами сосен. Оглядевшись, я заметил хрупкую девушку, похожую на лесную фею, в воздушном платье, легком как туманная дымка, светлые волосы ее разметались по плечам. Она поманила меня пальцем и углубилась в тревожную темноту леса. Ее голубые глаза показались мне знакомыми, и я спокойно последовал за ней. Вскоре за стволами деревьев мелькнул огонь. Мы вышли на широкую поляну с большим костром посередине, вокруг которого лесные девы кружились в призрачном танце. Тела их едва прикрывали, развеваясь, невесомые накидки. Я застыл в изумлении; в крови пронесся невидимый ветер, и мои чувства стали воспламеняться. Одна девушка отделилась грациозно от круга и приблизилась ко мне, оживленная вихрем танца, с пылающим взором черных глаз. Гибкий стан ее обвевали мягкие складки нежного шелка. Я обнял ее прекрасные плечи, но она вдруг растаяла, став воздушным облачком. Я вздрогнул от неожиданности и в этот миг проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Молодая ученица подула мне в лицо, пытаясь разбудить, в глазах ее играли смешинки.
   – Сегодняшний урок для тебя неудачно закончился, любитель Гурджиева, – съехидничала она.
   – Ты оскорбил юную леди мужицким храпом, – серьезно, как судья, произнес Джи, – а ведь она приехала из Москвы, чтобы посреди ночи прочесть тебе о внутреннем развитии.
   Я стал нелепо извиняться и, стараясь быть незаметным, выскользнул из комнаты. Рано утром я наблюдал в окно, как молодая ученица манерно вышла на улицу, направляясь обратно в Москву. Помахав мне рукой на прощанье, она скрылась за густыми кустами малины.
   – Если хочешь искупаться в озере, то быстро собирайся! – раздался бодрый голос Джи.
   Я бросил в сумку полотенце, кошелек и дневник, с которым решил никогда не расставаться. Мы шли по пыльной дороге меж кукурузных полей, а над нами по лазурному небу проплывали бело-дымчатые многоэтажные облака.
   – Посмотри, какой замечательный небесный храм раскинулся над нами! – произнес Джи, и в его глазах просияла любовь ко всему мирозданию.
   Я едва взглянул на небо; мои мысли были заняты другим.
   – Вы знакомы с таким широким кругом людей, – наконец спросил я, – не понимаю, для чего они вам нужны?
   – Наш прекрасный мир все же является тюрьмой для наших душ, – сказал он, – но я собираюсь выйти из ее стен и проникнуть в иной мир с группой преданных учеников. Поэтому я собираю команду для возможной археософской экспедиции в иные миры, и ты с ней постепенно познакомишься.
   Меня мало интересовала команда, когда решалась моя собственная судьба. Я шел и размышлял о своем положении и о том, как переселиться в Москву, чтобы с помощью Джи проникнуть за занавес этого мира. Джи как будто угадал ход моих мыслей и сказал:
   – Если ты утончишь свой внутренний состав, то тебе удастся проникнуть сквозь игольное ушко алхимического лабиринта. Будучи сырым, ты никогда не проплывешь между Сциллой и Харибдой, стоящими на грани двух миров.
   «Опять он говорит о моей сырости», – недовольно подумал я.
   – Между нами колоссальный разрыв, – продолжал Джи, – внутренне я обитаю в ином пространстве, которое тебе пока недоступно. Поэтому тебе следует пройти обучение у моих учеников и избавиться от деревенской грубости.
   Меня не вдохновляла такая перспектива; я предпочитал общество Джи, но таил эти мысли в себе. Меж тем мы подошли к крутому берегу озера. Гладь воды была уже по-осеннему темной и суровой. Джи разделся и, войдя в воду, поплыл; я старался не отставать от него, но ледяная вода обжигала тело, и через несколько минут я настолько замерз, что не решился плыть дальше и повернул назад. Но когда я с трудом выбрался на холодный берег, то, к своему удивлению, обнаружил там Джи; он, посмеиваясь, растирался полотенцем.
   – Как вы могли оказаться здесь? – подозрительно спросил я, но Джи ничего не ответил.
   Меня это настолько поразило, что я неожиданно для себя заявил:
   – Сегодня попробую сделать первую сознательную жертву: пойду в село и достану отличную закуску, – и, прихватив целлофановый пакет, я отправился в сторону ближайшего села.
   – Только помни себя! – бросил Джи мне вдогонку.
   «Себя-то я никогда не забуду, вот помнить бы о других», – недовольно подумал я и пошел по накатанной сельской дороге. Я мечтал найти в убогом селе домик, в подвальчике которого с потолка свисали бы окорока, а в углу стоял бы бочонок красного вина. Нет, не похож я на тибетского монаха, который во имя святого учения отправляется за подаянием. Поборов внутри себя спесь городского жителя, я стал бродить по крестьянским дворам, высматривая, нет ли там чего из еды. Через час унизительных для меня расспросов и поисков я приобрел баранью ногу и литр картофельного самогона. Гордясь собой, я пустился в обратный путь, но неожиданно для себя очутился в совсем незнакомой местности. Вся округа была усеяна однообразными квадратами дачных участков, похожих друг на друга как две капли воды. Сев на огромный камень у дороги, я осознал, что не запомнил ни названия переулка, где стояла приземистая дача, ни московского адреса. Пушистые белые облака мирно проплывали по небу, а я все сидел и гадал, какая из дорог является верной.
   Только теперь я понял, что Джи не зря предупреждал меня: «Будь алертен, когда ты находишься в сфере действия Луча». Я сожалел, что не мог посмотреть на мир его глазами и не принимал его слова всерьез.
   Выбрав дорогу наугад, я пошел ускоренным шагом, но через час дорога неожиданно закончилась у ворот очередного дачного поселка. Я вернулся к камню и пошел от него по другой дороге. Вокруг тянулись поля, дачи перестали попадаться; я пересек какой-то лес, попытался вернуться к камню, но не смог. К вечеру местность показалась мне хорошо знакомой. Уже в сумерках, уставший и обескураженный, нашел я покосившийся деревянный домик, стоящий в глухом переулке. «Наконец-то я вернулся», – обрадовался я, открыл калитку, вошел в полутьме в дом и позвал Джи, но навстречу вышла незнакомая женщина, очень старая, в морщинах, с седыми волосами и спросила:
   – Вы кого-то ищете?
   У нее были светлые острые глаза, на плечи накинута яркая шаль с крупными цветами. Я понял, что в сумерках ошибся, и рассказал ей историю о том, как я заблудился. Женщина ответила, что ночью я вряд ли найду дорогу, но могу остаться у нее до утра. Я осмотрелся и заметил огромного черного кота, который неприветливо наблюдал за мной, изо всех сил давая понять, что я вторгся на его территорию. Комната оказалась на удивление чистой, а кровать у окна покрывал сиреневый ковер. Под потолком висели связки лекарственных трав, их резкий запах был мне незнаком.
   «Уж очень подозрительно здесь все», – подумал я, но плутать в темноте – больше не хотелось.
   – Ну что ж, отдыхайте с дороги, – сказала женщина.
   Серое платье болталось на ее сгорбленных плечах, а поседевшие волосы выбивались из-под платка. Я вдруг подумал, что когда-то она была очень красива. Я угостил кота бараниной, и тот, шипя, убрался с дороги. Странная хозяйка постелила мне постель и предложила чай из каких-то мелких сухих цветов; я почему-то чувствовал себя неловко и не решался заговорить с ней. Почувствовав навалившуюся усталость, я закрыл глаза. Я снова увидел перед собой проселочные дороги, по которым так долго ходил весь день, перекресток бесконечностей. Если бы Фея не рассердилась, я бы не оказался здесь. Я вспомнил слова Джи:

   «Тебе надо учиться управлять женским ветром. Дама не может быть постоянно милой и заботливой. Иногда в ее атмосфере вспыхивают люциферические молнии, которые могут разрушить слабые души. Но этот огонь может закалить сердце того, кто собрался пройти сквозь алхимические реторты внутренней трансформации. А если начать даму осуждать и тут же устремиться к другой, то тогда не произойдет алхимической трансформации.
   Положительный ветер, исходящий от дамы, надо использовать для достижения целей Школы. А ты пытаешься использовать этот ветер только для себя. Ты норовишь вытащить из школьного пирога только самые вкусные кусочки. Я же учу тебя работать со всей ситуацией, которая состоит как из привлекательных, так и неприятных моментов».

   Я подумал, что старая женщина, у которой я ночую, как раз является горькой частью пирога. В ночной темноте я внезапно почувствовал, что кто-то схватил меня за руку и, вытащив из постели, вылетел со мной на улицу. При свете луны я увидел, что лечу над поселком, а рядом, крепко держа меня за руку, летит моя хозяйка в развевающемся платье; ее седыми волосами играл ветер, а лицо напоминало застывшую маску. Мое сердце словно остановилось от страха, но я старался держаться за старуху, чтобы не свалиться с огромной высоты. Вскоре вдалеке показался полуразрушенный храм, его золоченые купола тянулись вверх, к небесам. Мы влетели внутрь. Я услышал тихое пение. Вокруг было темно, только у разрушенного алтаря горела одинокая свеча. Присмотревшись, я заметил призрачные фигуры монахинь, читающих молитвы. Сквозь их темные силуэты просвечивали старые стены. Моя спутница бросилась на пол у распятия и долго лежала, шепча молитвы, затем, словно спохватившись, она крепко схватила меня за руку и взмыла в воздух. Подлетев к домику, мы с шумом ворвались внутрь, и я ощутил, как она втолкнула меня в тело, спящее на кровати.
   Очнулся я от яркого луча солнца, бившего мне прямо в глаза сквозь щель в заколоченном досками окне. Я увидел, что одетый лежу на соломе в углу пустой комнаты, где пыль густой пеленой покрывает пол. Я выскочил во двор: вокруг молчаливо стоял заброшенный сад с зарослями крапивы. Покосившийся домишко сиротливо смотрел на меня заколоченными окнами. Выбравшись на улицу, я ринулся прочь от заколдованного места. Долго еще плутал я среди дачных поселков, но так и не нашел домик Джи. Ругая себя за отсутствие алертности, я кое-как добрался до электрички и поехал в Москву.
   Только проехав три остановки, я вдруг вспомнил, что забыл в заброшенном доме свою добычу: самогон и баранью ногу. Совсем обескураженный, я приехал в Москву и, сойдя с электрички, быстро добрался до метро «Авиамоторная» и бросился к квартире Феи.
   На долгие звонки дверь открыла соседка; увидев меня, она изменилась в лице. Ее глаза засверкали ненавистью, и она злобно прошипела:
   – Твои покровители надолго уехали.
   Она резко хлопнула дверью, давая понять, чтобы я немедленно убирался.

//-- Ангел – посланец Господа нашего – спустился с небесных сфер, чтобы помочь ученику встать на Путь. Он возносит его на высокую гору, чтобы показать великолепные просторы Вселенной, которые откроются перед ним, если он пойдет по пути трансформации своей непросветленной природы. --//

   – Как жаль, что рядом с Феей проживает такая темная душа, – сожалел я. Не имея никаких шансов найти Джи, я отправился на Киевский вокзал и купил билет на скорый поезд «Молдова». Моя душа была полна отчаяния: я опять упустил свой шанс.
   По дороге в Кишинев у меня было достаточно времени, чтобы окончательно привести мысли в порядок. Я открыл свои записи и стал читать то, что удалось записать со слов Джи.
   «Посвятительные работы на Земле считаются каторжными в нашей Вселенной. Люди, достигшие внутренней свободы, берутся за это добровольно, не жалея своей крови, жертвуя великолепными условиями бытия в высших космосах. Они нисходят в мир, чтобы своей кровью полить Землю, удержать ее от падения в адские глубины.
   Наш космос основан на законах Гермеса Трисмегиста; эволюционное строительство Космоса было осуществлено им в течение тысячелетий. Он является Посвятителем нашего Кольца. В борьбе с космической инволюцией, хаосом, мировой анархией и силами сознательного зла Гермес Трисмегист проявил незаурядные способности, раскрыв существенные стороны творческого потенциала человека».
   В этот момент навязчивый сосед по купе достал бутылку водки и, толкая меня локтем, сказал:
   – Да брось ты свои каракули, давай лучше выпьем и поговорим о жизни.
   Я посмотрел в его глаза и понял, что он не тот человек, с которым можно выпивать, ибо он никогда не пойдет по пути просветления.
   – Видали мы таких гордых, – прохрипел он, наткнувшись на мой холодный взгляд.
   Я отвернулся и молча продолжил чтение.
   «Основной задачей Гермеса Трисмегиста было показать, что человек может дойти до Бога, опираясь только на свои силы. Но для этого надо родиться Героем. Импульс Гермеса – это импульс, идущий снизу. Герметический ток основан на строгой дисциплине, на жертве, на вечном подвиге, на постоянном сверхусилии. Только люди из расы Героев способны на рост из самих себя. Но ты им не являешься.
   Импульс Христа – это помощь, идущая с Небес; сам Бог через Господа Иисуса Христа протягивает помощь свыше, и тебе необходимо обратиться к нему, если ты хочешь достичь Неба».
   От этих слов передо мной раскинулась панорама необъятного звездного пространства, и я ощутил дыхание потусторонних миров.

Глава 5
Московский алхимический лабиринт

   Когда поезд наконец прибыл на кишиневский вокзал, я выскочил из вагона и упругой походкой направился к привокзальной площади. На меня нахлынула суета южного города: пыльные улицы, мужчины и женщины, несущие сумки с овощами, – им не было дела до стремления в высшие миры, – и мне сразу захотелось вернуться обратно, в Москву, к Джи, хоть я и не удержал свой шанс. Подойдя к остановке троллейбуса, я вдруг услышал голос Гурия:
   – Я думал, ты в Москве. Как ты оказался здесь? – Гурий, в джинсовой куртке и с дорогим кожаным портфелем в руке, недоуменно смотрел на меня.
   Я досадливо махнул рукой, скользнув угрюмым взглядом по его удивленному лицу; чувство отчуждения захватило меня, и никого не хотелось видеть.
   – Как ты провел время в обществе Джи? – заинтересованно спросил он.
   Я упорно молчал, и по моему неприветливому лицу он понял, что мне не до него.
   – Позвони мне, когда сможешь, – попросил он и вскочил в подошедший троллейбус.

   Месяца через два Гурий получил письмо, в котором Джи приглашал его познакомиться с алхимическим лабиринтом Москвы. Радости Гурия не было предела. Он заглянул ко мне ненадолго, с огромным рюкзаком за плечами, и в тот же день вылетел в Москву. Я тоже хотел поехать с ним, но не мог: дела держали меня в Кишиневе.
   Дни пролетали однообразно и скучно; иногда мне удавалось уловить сон, где я встречал Джи, и это было единственной радостью. Прошла осень, началась зима. Никто из моих знакомых не хотел и слышать о Пути; я был одинок в своем устремлении.
   Однажды вечером, когда я перечитывал самиздатовский том Кастанеды, раздался настойчивый стук в дверь. Я открыл – и увидел веселое лицо Гурия. Он важно стоял на пороге, в истертых джинсах, со своим нелепым круглым рюкзаком за спиной.
   – Наконец-то ты вернулся! – обрадовался я.
   Гурий протиснулся в дверь, цепляя рюкзаком за косяк, и протянул мне задубевшую ладонь. Я довольно холодно пожал его руку, чтобы сбить московскую спесь, а затем пригласил за стол, приготовив кофе с коньяком. Гурий пренебрежительно огляделся и заметил:
   – Да, у тебя не так интересно, как в Москве, – ты здесь, в провинции, уже, видать, отстал от духа времени.
   Мне был неприятен его высокомерный тон: он пытался показать, что его шансы намного выросли.
   – Я приехал прямо к тебе, даже домой не зашел, – произнес он, отхлебывая кофе. – Но ты не думай лишнего о себе, это я поступаю так по просьбе Джи.
   Колкие замечания так и вертелись у меня на языке, но я, помня о самонаблюдении, сдержался: очень хотелось узнать все до мелочей. «Его опыт может пригодиться мне на пути к просветлению», – подумал я и, преодолев себя, налил ему сто граммов коньяка в граненый стакан.
   – Не ожидал от тебя такого широкого жеста, – сказал он с ухмылкой. Дождавшись, когда он выпьет весь коньяк, я спросил:
   – Не мог бы ты поподробней рассказать об алхимической Москве?
   По его лицу расплылось довольство; он закурил и после нескольких затяжек, значительно посмотрев на меня, начал свой рассказ.

   Получив неожиданное приглашение от Джи, я вылетел первым же самолетом в Москву и через два часа уже был в аэропорту Внуково. До этого я еще никогда не путешествовал самостоятельно и поэтому всю дорогу размышлял о предстоящей встрече и переживал, как бы не опоздать на вечернее приключение. Новенький желтый автобус минут за сорок довез до станции метро «Юго-Западная». Пока я гадал, та ли это станция, что мне нужна, автобус опустел, и я вышел вслед за остальными. Под ногами скрипел свежий снег; я с любопытством разглядывал лица прохожих, выискивая кого-нибудь, кто мог бы подсказать мне дорогу.
   Я сделал несколько неудачных попыток, обращаясь к озабоченно спешащим москвичам, которые, бросив короткое «не знаю», исчезали в глубине метро. В смятении и растерянности озираясь по сторонам, я наконец набрался смелости и подошел к высокой женщине в элегантном длинном пальто, в замшевых сапогах на тонких каблуках, с небольшой сумочкой, которую она прижимала к груди рукой в черной перчатке. Она никуда не торопилась, как можно было предположить, глядя на нее, и это привлекло меня. Ее глаза оживились, и она, сдерживая улыбку, подробно объяснила мне, как добраться до Авиамоторной.
   Всю дорогу я думал: согласилась бы она плавать на Корабле Аргонавтов или нет; если «да» – то моя жизнь могла бы превратиться в сплошное удовольствие.
   Выйдя из метро, я через несколько минут добрался до девятиэтажного кирпичного дома, угрюмо стоящего на углу улицы, и вошел в темный проем первого подъезда. На четвертом этаже я нетерпеливо нажал кнопку звонка и стал ждать. Дверь открыл Джи, одетый в джинсы и похожий на кольчугу серый свитер. Я выпалил:
   – Джи, наконец-то я добрался сюда! Я так счастлив!
   Но Джи приложил палец к губам. Я взглянул ему в глаза и вдруг сам увидел в них то, чему не знал названия. «Касьян называл это сиянием бесконечности», – вспомнил я. Джи открыл дверь, скрытую за тяжелой портьерой, и жестом пригласил войти. Я оказался в небольшой комнате, в центре которой стоял круглый стол красно-коричневого дерева. На деревянной подставке красовался небольшой фарфоровый чайник старинного вида с изображением китайского мудреца и причудливых птиц и две разностильные чашки. На диване, накрытом блеклым цветным покрывалом, сидела Фея; ее глубокий, как пустота Вселенной, взгляд был сосредоточен на узорных кольцах дыма, поднимающегося от сигареты. Пепельно-золотистые волосы падали легкими завитками на плечи, а лоб закрывала прямая челка. Голубой тонкий свитер и джинсы подчеркивали стройность и гибкость фигуры. Однако облик Феи совсем не вязался с этой одеждой: она больше напоминала древнеегипетскую принцессу, и это сходство было даже пугающим. Она перевела взгляд на меня, и я, слегка оробев, поприветствовал ее. Тем временем Джи надел длинное серое пальто, напоминающее шинель, и вложил во внутренний карман несколько конвертов. Потом снял с вешалки меховую темно-коричневую шапку и вынул из кармана, расправляя, старые кожаные перчатки.
   – Ягненочек, – сказал он нежно Фее, – мы скоро вернемся.
   – Хорошо, – вибрирующим голосом, как бы издалека, ответила она, – я буду вас ждать.
   Я оторвал взгляд от необычных картин, висевших на стенах, – они были написаны на холстах, на дощечках, на кусках плотного картона и излучали тонкую ясную атмосферу, похожую на атмосферу Феи.
   – Я прошу тебя быть предельно алертным, – сказал Джи, – и вести себя в коридоре и на кухне очень тихо. Соседка ведет с нами коммунальные бои по поводу квадратных миллиметров совместной жилплощади.
   – Понятно, – ответил я и, открыв дверь, осторожно шагнул в коридор, но зацепил рукавом стоявший у входа высокий сосуд музейного вида, покрытый разноцветной эмалью, и он свалился с громким звоном.
   Джи укоризненно посмотрел на меня и вышел на лестничную площадку. Он передвигался совершенно бесшумно и незаметно, несмотря на массивность своего тела. Я выскочил за ним, и мы спустились по выщербленным ступеням.
   Было около четырех часов пополудни; надвигались тусклые сумерки.
   – Ну, как ты жил в Кишиневе? – спросил Джи по дороге.
   – Очень хорошо. Почти каждый день я закручивал обучающие ситуации, – ответил я гордо.
   – И как же ты это делал?
   – Я брал с собой бутылочку-другую сухого вина и отправлялся к кому-нибудь в гости – обсуждать идею духовного роста.
   Сказав это, я почувствовал, что фраза прозвучала нелепо: в его атмосфере значимость событий кишиневской жизни куда-то испарилась.
   – Очень даже интересно, – произнес Джи и свернул с тротуара на боковую дорожку, ведущую к стеклянной коробке почтового отделения. Еще подходя, я заметил внутри две длинные очереди, выстроившиеся у касс, и предложил:
   – Давайте займем очередь, а сами посидим в кафе.
   – Посмотрим, – ответил он, открывая стеклянную дверь.
   Мы прошли в душный зал, где множество людей с усталыми лицами терпеливо ждали своей очереди. Я встал в стороне, подальше от исходящей от них тягостной атмосферы.
   Джи непринужденно стоял, оглядывая малопривлекательную обстановку: стены, выкрашенные серой краской, заслеженный пол, стойку со старыми газетами и журналами. Его взгляд остановился на высоком, чахнущем от холода и сырости кактусе в большом горшке. Он рассматривал его с большим интересом, а затем подозвал меня:
   – Гурий, если ты поговоришь с этим растением, то унылая атмосфера почты изменится, и нам легче будет стоять здесь.
   «Какой стыд», – подумал я и стал нервно оглядываться, высматривая, не услышал ли кто-нибудь нелепое предложение Джи.
   – Попробуй поднять ему настроение, – доверительно продолжал он. – Ты ведь понимаешь, как скучно этому кактусу стоять в углу, не имея возможности отлучиться. Ты находишься в более выгодном положении.
   – Мне не хочется становиться посмешищем в глазах этих людей.
   – Ты же попросился юнгой на Корабль, – напомнил мне внезапно Джи, – и обещал учиться.
   – Но ведь не тому, чтобы вести разговоры с кактусом! – обиделся я.
   – Юнга, – ответил серьезно Джи, – должен уметь налаживать контакты не только с симпатичными девушками, но и с другими обитателями Земли. Ведь ты не знаешь еще, в какие Космосы тебе, может быть, придется нести знание. Так что, будь добр, поговори с кактусом.
   Я сдался и, подойдя к обмякшему от тоски кактусу, недовольно пробормотал:
   – Из-за тебя, колючий переросток, я попал в дурацкую ситуацию. Рос бы ты спокойно у себя в Мексике, я бы и горя не знал.
   – Смог ли ты найти немного тепла в душе для этого заброшенного существа? – спросил Джи.
   Я смутился, но затем уверенно солгал:
   – Конечно, смог.
   – Какой же ответ пришел тебе?
   – Никакой.
   В этот момент я заметил, что к нам прислушивается красивая девушка, которая уже стала потихоньку смеяться.
   – Как вы думаете, – обратился к ней Джи, – почему мой юнга никак не может поговорить с растением по-дружески?
   – Он считает себя намного более значительным и привлекательным, чем кактус, – ответила девушка, поправляя прядь светлых блестящих волос, – но самооценка у него явно завышена. Если бы мне нужно было чье-либо участие, я бы скорее обратилась к кактусу.
   – Не понимаю, к чему эта глупая ситуация, – пробормотал я, покраснев.
   Джи посмотрел на меня с сожалением и сказал:
   – Эх, Гурий, какой же ты черствый! Мало в тебе тонких эфирных лепестков для восприятия красоты волшебного мира. Если ты научишься когда-либо разговаривать с этим кактусом, то найдешь контакт с теми существами, которые пока спят на глубине твоей души. Тогда ты сможешь и другим людям передавать свое знание.
   Неожиданная союзница Джи уже стояла у окошка кассы. Она получила какой-то конверт и направилась к выходу. Проходя мимо нас, она тепло улыбнулась Джи, который, на мой взгляд, был далеко не молод, а про меня словно забыла.
   «Было бы гораздо интереснее учиться говорить с красивыми девушками, чем разыгрывать нелепую комедию на почте», – подумал я и твердо решил больше не попадать в дурацкие ситуации.
   Подошла наша очередь, и, пока Джи заполнял бланки, я спросил его:
   – Каким должен быть юнга Корабля Аргонавтов?
   Джи искоса посмотрел на меня:
   – Если тебе удастся не забыть свой вопрос до того, как мы вернемся к Фее, я дам тебе некий ключ.
   «Спросить о юнге», – украдкой написал я на ладони.
   Получив какие-то бандероли, мы вернулись домой, и тут, взглянув на руку, я вспомнил вопрос.
   – Вы обещали дать мне ключ к пониманию.
   Джи подошел молча к книжной полке и, сняв оттуда толстую книгу в темном переплете, вручил ее мне.
   – Здесь ты найдешь зашифрованный ответ.
   Я пристроился на подоконнике на площадке между этажами, закурил сигарету и открыл роман. Он назывался «Путешествие на Запад». Стиль был старинный и вычурный, текст перемежался стихами, которые я пропускал, сочтя их ненужным украшением.
   Это была история некоего Сунь Укуна, который вылупился из каменного яйца в виде странной обезьяны с человеческим сознанием. Он чувствовал от рождения тягу к тайному знанию. Быстро изучив алхимию и семьдесят два способа магических превращений, он взялся осваивать все виды боевых искусств. Через некоторое время по своей силе он стал подобен небожителям. Тогда ему захотелось занять достойное место среди них. Но небожители не хотели принимать Сунь Укуна в свой избранный круг, считая его вульгарным и неотесанным. Сунь Укун разгневался и задумал отомстить небожителям: вторгнувшись в их владения, он разрушил часть этого прекрасного мира. Небожители решили захватить его в плен и послали свою многочисленную охрану. Но он разгадал их план и, избежав ловушки, забрался в Небесный Сад, где росли волшебные персики, дарующие бессмертие. Украв из Небесного Сада волшебный персик, он тут же его проглотил, вмиг став бессмертным и неуязвимым для любого оружия…
   История постепенно захватила меня; куря сигареты одну за другой, я с интересом читал роман.
   Небожители, испробовав все способы борьбы с Сунь Укуном, потерпели поражение. Тогда они обратились за помощью к самому Будде. Будда спустился со своих недосягаемых высот, желая помочь опечаленным небожителям. Он внезапно появился перед Сунь Укуном и предложил ему небольшое состязание.
   «Если ты сумеешь выпрыгнуть из моей ладони, – сказал он, – то тебе никто из небожителей не будет чинить препятствий».
   Сунь Укун посмеялся легкости задачи и, уменьшившись в размерах, прыгнул на ладонь Будды. В следующий момент он оказался в огромном, неведомом ему мире. Собрав всю свою мощь, он прыгнул вверх, направляясь к границам мира.
   После долгого полета он приземлился на границе мира и увидел пять гигантских розовых столбов, вершины которых терялись из виду. Сунь Укун посмеялся тому, как легко ему удалось победить Будду. В качестве знака своего достижения он помочился на подножие одного из столбов. Затем он победоносно вернулся в центр ладони Будды, который поставил его на землю. Приняв нормальные размеры, с торжествующей улыбкой посмотрел он на Будду. Тут Будда поднес свою ладонь к лицу Сунь Укуна, и тот почувствовал, что один из пальцев Будды пахнет мочой. Сунь Укун осознал, что пять гигантских розовых столбов были всего лишь пальцами Будды. Он понял, что окончательно проиграл…
   Несмотря на то что роман был похож на детскую сказку, он увлек меня так, как ни одна книга прежде не захватывала. Вдруг чьи-то шаги на лестнице отвлекли меня; я обернулся. Это была молодая красивая девушка с длинными светлыми волосами, которые свободно спадали на плечи. Элегантная светло-коричневая дубленка была расстегнута и виднелся черный свитер и джинсы, заправленные в дорогие сапожки. Ее большие ярко-голубые глаза блестели и улыбались, круглые очки сидели на кончике носа, придавая ученый вид, а на губах появлялась и мгновенно исчезала легкая усмешка.
   Она прошла мимо и поднялась на лестничную площадку. Я с волнением наблюдал, гадая, войдет ли она в какую-либо квартиру или поднимется на следующий этаж. Девушка переступила через последнюю ступеньку и застыла на мгновение, словно в нерешительности. Я затаил дыхание. Она вдруг обернулась и, поймав мое напряжение, улыбнулась, а затем вошла в приоткрытую дверь квартиры Феи. Я покраснел, интерес к чтению тут же пропал; захлопнув книгу, я вернулся в комнату. Джи представил меня девушке и сказал, что она уже несколько лет плавает на Корабле и ее корабельное имя – Молодой Дракон.
   Молодой Дракон смотрела на меня с насмешливым интересом, а Джи вдруг спросил ее, что она сделала по программе, которую они вместе наметили. Она тут же переключилась на Джи, мгновенно позабыв обо мне, и стала доверительно рассказывать ему звонким голосом, напоминающим звуки лютни. Я с любопытством слушал ее.
   – Наблюдая за собой, я обратила внимание на интересный факт: пока я помню себя, я чувствую внутреннюю устойчивость и независимость от внешних влияний. А как только засыпаю, забывая о своей сущности и отождествляясь с телом, – тут же накатывает волна депрессии. Присутствие поклонников также выбивает меня из состояния самонаблюдения: их внимание усиливает гордыню.
   Она описала еще несколько своих состояний, деля их на состояния тонкие и грубые. Я не ожидал услышать сухой анализ самой себя от такой юной девушки и захотел ей понравиться. Я стал раздумывать, как заинтересовать ее собой, и весь ушел в мечтания, перестав слушать. Вдруг до меня донесся голос Джи:
   – Напрасно ты, Гурий, так невнимателен к словам Дракона. Ты ведь не знаешь ничего о своих внутренних состояниях и понятия не имеешь о том, как отделять тонкое от грубого. А когда ты пытаешься что-либо рассказать, то говоришь нечленораздельно, как будто рот твой полон каши.
   – Как я мог научиться помнить себя, если вы мне об этом никогда не рассказывали? – вспыхнул я.
   – Я говорю тогда, когда вижу, что тебе есть чем воспринять, – ответил он. – Как раз сегодня ты мог бы воспринять эти идеи от молодой девушки, что для тебя гораздо проще и интересней. А когда я тебе рассказывал о работе над собой у тебя дома, в Кишиневе, ты вдруг захрапел, уснув прямо в кресле. Твой ум отчаянно сопротивляется любому знанию. Я замечал в тебе два противоположных состояния, в которых ты обычно находишься, – рабочее и хаотическое.
   – А что является моим рабочим состоянием?
   – Твоим рабочим состоянием является такое, в котором ты, не проявляя раздражения и гнева, воспринимаешь коррекции по поводу своего поведения или настроения.
   – Что же является моими нерабочими состояниями?
   – К нерабочим, – слегка улыбаясь, ответил Джи, – относятся все остальные.
   – Вот, видишь, Дракоша, – продолжал он, – это новый юнга. Родом он из Кишинева. Ему сложно понять, что такое Корабль, потому что он рос мелким домашним тираном, заставляя родителей выполнять все его прихоти. А вне семьи он слаб как былинка, неустанно ищет место, где бы поуютнее пристроиться. Как ты думаешь, Дракоша, что он собой представляет?
   Смерив меня укоризненным взглядом, она пренебрежительно произнесла:
   – У него дешевый набор хвастливых «я», которыми он размахивает, как корова хвостом, отбиваясь от мух. Он напоминает мне инстинктивного человека, который любое внутреннее достижение сводит к телесному удовольствию.
   – Я возмущен вашей дерзостью! – воскликнул я, хотя чувствовал, что она в чем-то права.
   – Ваш молдавский юнга представляет собой набор сырых «я». Он похож на трэмпа, пытающегося пристроиться к осетру, – сказала Дракон ехидно, но, вместе с тем, сочувственно улыбаясь.
   – Это звучит как неприкрытое оскорбление под видом обучающей ситуации! – возмутился я.
   – Вот сейчас ты и находишься в нерабочем состоянии, – презрительно улыбнулась она.
   – Она ловко тебя подловила, – засмеялся Джи.
   – Как же себя трансформировать? – притих я.
   – Только проходя обучающие ситуации под руководством Джи, – улыбнулась она. – Но если ты не выдержишь градуса и впадешь в негатив, то твоя работа над собой превратится в мартышкин труд.
   «Ну и язва», – подумал я, но нагрубить ей не решился.
   – Я вижу, эта юная особа – ваша любимица и ей все позволено, а вы под видом обучения устроили из меня посмешище! – обрушился я на Джи. – Смотрите, как она встречает новых учеников!
   – Да он у вас еще и злобный, как мелкая дворняжка, – презрительно отозвалась она.
   «Если бы эта белокурая бестия не вызывала в одно и то же время любовь и ненависть, я бы не дошел до такой точки внутреннего кипения!», – негодовал я.
   – Пойди на лестничную площадку и выпари свое «озеро Чад», – сказал Джи, заметив мое взрывоопасное состояние.
   Выйдя на лестницу, я закурил сигарету и стал сначала наблюдать за вечерними огнями, но от обиды и горечи все расплывалось в глазах; тогда, чтобы прийти в себя, я снова открыл книгу.
   … За наглое поведение на небесах Сунь Укуна заковали в цепи и накрыли сверху большой скалой. Когда же он попросил о милосердии, Будда, удаляясь в свой мир, сказал, что настанет время, когда монах из династии Тан должен будет принести учение Будды на Запад. Если Сунь Укун поклянется быть ему верным слугой и будет защищать его от всех врагов, то Танский монах освободит его.
   Сунь Укун провел несколько тысяч лет в заточении, лежа под скалой у дороги, пока не появился человек необыкновенной чистоты, в котором Сунь Укун распознал Танского монаха и поклялся быть ему верным помощником. Танский монах с помощью тайной молитвы освободил его из-под скалы и взял с собой. Он надел на голову Сунь Укуну небольшую шапочку с вышитыми на ней мантрами и объяснил, что если их миссия будет выполнена успешно, то Сунь Укун получит долгожданное Просветление и обретет внутреннюю свободу. Вдвоем они отправились на Запад, неся провозвестие Будды.
   В пути Танский монах проповедовал святое учение, а Сунь Укун защищал его от разбойников и демонов, которые пытались его уничтожить, чтобы не дать светлому учению распространиться по Земле. Поскольку Танский монах не был приспособлен к обычной жизни, то Сунь Укун был обязан заботиться о ночлеге и пропитании. Если Сунь Укун по старой памяти пытался бунтовать, то Танский монах читал особую молитву, и шапочка на голове Сунь Укуна сжималась, причиняя сильное страдание. От шапочки Сунь Укун не мог избавиться, как ни пытался, поэтому нрав его постепенно улучшился.
   Однажды, пересекая горную гряду, они столкнулись со странным воином, у которого было свиное рыло вместо лица.
   Звали этого воина Чжу Бацзе. Он преградил им путь и потребовал, чтобы Сунь Укун сразился с ним. Сунь Укун своим магическим посохом легко одолел воина, который сражался граблями, и тут побежденный вдруг сказал, что узнал Танского монаха и хочет следовать за ним. Воин надеялся, что Танский монах сможет избавить его от свиного рыла, которое он получил в наказание за необузданное пьянство в небесных чертогах…
   Тут дверь квартирки Феи отворилась: оттуда вышла Молодой Дракон и тихо прошелестела мимо меня, послав на прощание ослепительную улыбку. Я провожал ее влюбленным взглядом, пока она не скрылась из виду.
   «Почему время, проведенное в обществе Джи, имеет такую плотность и насыщенность?» – раздумывал я. По моим оценкам, интенсивность внутренних переживаний была такова, будто я провел в Москве больше недели, хотя это был всего лишь первый день.

   На следующий день я купил возле метро у старушек хороший окорок, и мы, перекусив, приготовились к новому приключению.
   – Сегодня я поведу тебя в ситуацию московского андеграунда. Это может оказаться для тебя «проверкой на вшивость», так что будь алертен. Заодно поучишься корабельному стилю жизни. Не забывай, что учишься на юнгу: не слушай советов плохого настроения и не вешай носа, когда тебе случайно наступят на мозоль, – проговорил Джи с необычайным сиянием в глазах.
   – А как я должен себя вести? – забеспокоился я.
   – Позаботься о хорошем угощении для хозяев дома, приготовь еду, накрой на стол, а затем убери и вымой посуду. Но надо делать это, не привлекая к себе внимания, иначе твоя помощь может легко превратиться в помеху.
   «Может быть, сегодня меня опять ожидает встреча с московской красавицей?» – тайно надеялся я.
   Мы заглянули в магазин, и Джи спросил:
   – Какой бы напиток ты выбрал для сегодняшней встречи?
   – Пятизвездочный армянский коньяк и хорошую ветчину на закуску.
   – Это бессмысленная трата денег тебя быстро сделает нищим, – заявил он и предложил мне купить недорогое, но хорошее вино.
   Когда я купил все, что было необходимо для проведения прекрасного вечера, он сказал:
   – Сегодня я познакомлю тебя с молодым гением. Если ты сможешь установить с ним сущностный контакт, то откроешь несколько тонких лепестков своего восприятия.
   – А я предполагал, что будет встреча с прекрасной дамой, – с сожалением произнес я.
   – Ты уже потерпел фиаско с одной из них.
   Мы долго ехали в метро, сделав две пересадки, и наконец добрались до нужного дома. Дверь открыл бледный молодой человек с умным лицом и холодными как лед глазами.
   – А-а-а, Магистр со свитой. Заходите.
   – Дорогой Александр, познакомься с моим новым юнгой, – улыбнулся Джи.
   – Проходите, – кивнул он, едва взглянув на меня.
   Большая прихожая неярко освещалась старинной хрустальной люстрой. Сиял матовым отблеском аккуратно навощенный темного дуба паркет. Александр был бледен, на губах играла надменная усмешка, подчеркивающая его превосходство. Он был в просторных серых габардиновых брюках, черном разношенном весте и белой рубашке с небрежно подвернутыми манжетами. На мизинце красовался перстень с темным камнем и латинской монограммой. Он молча ждал, пока мы сбросили свои вещи на стул рядом с переполненной вешалкой, а потом преувеличенно резким, словно недавно заученным и все еще доставляющим удовольствие жестом пригласил нас пройти в комнату.
   Джи сел на диван и обратился к нему:
   – Ты не будешь возражать, если мой новый оруженосец займется приготовлением закуски?
   – Разрешаю, – ответил Александр, странно поджав губы, – но только пусть все делает тихо.
   – Я понял, сэр, – притворно улыбнулся я и, взяв сумку с едой, недовольно отправился на кухню.
   Нарезая сыр, я услышал голос Александра:
   – Я посвятил вам, Маэстро, одну из своих баллад – «Кружится Магистр». Позвольте исполнить ее.
   – С удовольствием послушаю тебя, Саша, – сказал Джи.
   Я услышал полнозвучный аккорд. Голос у Александра был отчужденно-холодным, но текст звучал интересно; он с видимым удовольствием несколько раз повторил припев:

     В руках его вальтер,
     в руках его вальтер,
     в руках его Вальтер Скотт.

   – Потрясающе! – сказал Джи. – Тебе удалось почувствовать нечто запредельное. Как ты смог проникнуть вглубь этой странной полушарлатанской фигуры Челионати, которую я представляю на сцене жизни?
   «А меня Джи не хвалит, как бы я ни старался», – мрачно думал я, продолжая готовить закуску.
   – Недавно я виделся с Евгением, – сказал Александр. – Мы обсуждали тему запредельной тьмы. Я написал еще одну балладу и, если вы хотите, могу спеть ее.
   – Конечно, – с энтузиазмом поддержал Джи, – продолжай.
   – «Этот синий сеньор Астарот…» – начал Александр с ледяной интонацией, резко ударив по струнам.
   Я перестал прислушиваться, ибо текст баллады был пугающим. Приготовив закуску под звуки песни о чьем-то белом теле, навевающей кладбищенскую жуть, я вошел в комнату с подносом, уставленным тарелками, и услышал начало следующего куплета:

     Двадцать миллионов в речку,
     Двадцать миллионов в печку,
     Наши автоматы не дают осечки…

   Я накрыл на стол и съежился на стуле, прячась от тягостной ледяной атмосферы, не зная, как вернуться к состоянию внутреннего комфорта.
   Баллада закончилась сильным аккордом, от которого лопнула пара струн. Александр запрокинул голову и закрыл глаза, словно в экстазе. Джи отставил свой бокал и воодушевленно произнес:
   – Ну вот, теперь мы можем и закусить слегка. Почему бы нам, Александр, не перебраться за накрытый стол?
   «Отлично, – пронеслось у меня в голове, – начинается более приятная часть визита».
   Вдруг я увидел, что атмосфера в комнате засверкала перламутровым блеском. Она привлекала меня ощущением внутреннего взлета, но в то же время отпугивала неземным холодом. Александр, небрежно бросив гитару, сел к столу и, налив себе полный стакан вина, залпом осушил его.
   – Я постоянно общаюсь теперь с Евгением, – заговорил он. – Эльдар – это лишь его отражение в темном зеркале. Евгений раскрыл мне глубину Великого Делания, давая инструкции в контексте инспираций Фламеля и Бэзила Валентина. Он дал мне задание изучить их труды в подлиннике, и я уже стал приближаться к Работе в Красном.
   – Как же тебе это удалось? – поинтересовался Джи.
   – Сделав некоторое усилие, я за два месяца изучил французский и прочел их труды. Теперь в Нигредо для меня не осталось секретов. Но я надеюсь от вас узнать состав летучего агента, который во много раз ускоряет алхимическую реакцию. Евгений ссылается на ваш авторитет…
   «Как жаль, что не понимаю ни слова из этого разговора», – думал я и удивлялся тому, как Джи может так легко говорить интонациями Александра, используя те же выражения, и, казалось, даже сверкая тем же холодным блеском.
   – Посмотрим, – сказал Джи. – К этому знанию не так-то легко подойти; оно, скорее, бытийного характера.
   – Кстати, два дня назад Евгений снова зашел ко мне, и мы углубились в тайны Работы в Красном, – перешел к другой теме Александр. – Когда наступила полночь, Евгений вдруг произнес: «Хочу тебя, дорогой друг, посвятить в тонкости одной запредельной алхимической доктрины, но без тонких напитков тут никак не обойдешься», – в этот момент в его глазах открылись непознаваемые бездны. Поскольку в доме все было выпито, я вышел купить водки, но ее не было даже у таксистов. Внезапно возле меня вырос грузин с огромными усами, одетый в осеннее пальто; из кармана у него торчала бутылка «Столичной». – «Милейший, – обратился я к нему, – не продашь ли водку? Нужна позарез». – «Дорогой, мне не нужны твои деньги, – с сильным акцентом произнес он, – видишь, мне холодно, а ты стоишь в дубленке и просишь водку». – «Плачу тебе сотню», – ответил я. – «Какая сотня, дорогой? Давай дубленку, а я тебе водку и свое пальтишко». – «Ну и сволочь же ты, милейший», – ответил я, снимая дубленку и надевая его легкое пальто с водкой в кармане. Желание Мэтра было для меня законом. – «Коммерция – выше эмоций, дорогой», – запахнув дубленку, ответил он.
   – Предлагаю выпить за четкость твоих действий, – произнес Джи, разливая по стаканам каберне.
   Александр, заметив, что вина больше не осталось, сказал:
   – Вы не возражаете, Магистр, если я с вашим оруженосцем схожу купить вина?
   – Нисколько, – ответил Джи. – Я тем временем просмотрю пару книг из твоей библиотеки.
   Мы вышли в прихожую, и Александр, надев дорогого вида длинное черное пальто и небрежно накинув на шею белый шарф, открыл дверь. Я, скрывая вспыхнувшую зависть, надел свою поношенную куртку и вышел. Он тщательно закрыл за собой дверь, и мы быстро спустились по лестнице. Напротив дома Александра была большая стройка, и толпы рабочих направлялись по своим домам и общежитиям с сизыми от мороза лицами. Горизонт лиловел вечерними облаками, навевающими легкую грусть. Александр схватил меня за руку, напугав неожиданным жестом, и произнес:
   – Посмотри, как инфернальна жизнь вокруг, как она чудовищна! Посмотри на этих механических монстров, захватывающих человеческое пространство под предлогом прогресса и целесообразности. Я надеюсь, ты чувствуешь глубинные измерения жизни?
   – И даже очень сильно, – гордо ответил я.
   – Значит, ты не совсем еще оболваненная серость.
   «За Александра стоит держаться, – подумал я, – он далеко пойдет».
   Мы купили несколько бутылок вина и вернулись в квартиру. Я увидел в полуоткрытую дверь, что за столом сидит уже новый гость – высокий, коротко подстриженный молодой человек в темно-сером костюме в тонкую полоску. Они с Джи потягивали армянский коньяк, непринужденно о чем-то беседуя. Но когда Александр вошел в комнату, тот мгновенно вскочил, приветствуя, прищелкнув каблуками.
   – Это – Алекс, мой адъютант, – бросил Александр. – Предан мне беззаветно.
   Алекс окинул меня пренебрежительным взглядом, от которого мне стало не по себе.
   «Жаль, что место адъютанта уже занято», – подумал я.
   – На чем же мы остановились? – спросил Джи у Алекса. – По-моему, ты как раз рассказывал о том, как увидел скрытую глубину Алеши Дмитриевича.
   Александру не понравилось, что ситуация так неожиданно изменилась.
   – Я предлагаю выпить за Орден, – сказал он, сумрачно глядя на Джи. – Орден разберется со всеми сомнительными ситуациями и установит порядок.
   – Что ты имеешь в виду? – спросил я, уловив в его голосе скрытую агрессию.
   Я заметил краем глаза, что Джи делает мне предостерегающие знаки. Но Александр уже резко повернулся ко мне:
   – Молчать! Ты не имеешь права слова в присутствии легата Ордена.
   – Подумаешь, возомнил о себе невесть что, – пренебрежительно заметил я.
   – Молчать! – вспыхнул он. – Молчать, свинья!
   – Да пошел ты… – разозлился я. Он побледнел еще больше, глаза его засияли стальным блеском, и он презрительно произнес:
   – Я требую, Гурий, чтобы вы немедленно убрались из моего дома. Но вы, Маэстро, конечно, оставайтесь. Вы не можете быть в ответе за этого идиота, – добавил он, повернувшись к Джи.
   Я мгновенно собрался и, уходя, жалобно посмотрел на Джи. Поймав мой умоляющий взгляд, он обратился к Александру:
   – Может быть, ты примешь во внимание, что он только приехал из провинции и весьма неотесан?
   – Нет, – холодно ответил он. – Нам не о чем с ним говорить. Пусть немедленно уходит.
   Тогда Джи, внимательно посмотрев на него, произнес:
   – Я не могу оставаться в обстоятельствах, где только вы решаете, как поступать с моими спутниками.
   – Это ваш выбор, – медленно произнес Александр, надменно поджав губы.
   Джи молча оделся, и мы поспешно покинули еще недавно гостеприимный дом.
   Во мне кипело задетое самолюбие.
   – Ты сегодня из зависти к его необычайным талантам разрушил тончайшую ситуацию, которую я строил несколько месяцев, – внезапно произнес Джи холодным тоном. – Я подключал его к различным метафизическим полям, рассчитывая на то, что он сможет однажды поступить на Корабль, а ты так легко лишил его этого шанса! Но ведь и твой шанс отобрать у тебя очень просто: если я чуть-чуть изменю атмосферу, перестану прикрывать тебя своим невидимым плащом, ты тут же сбежишь в Кишинев и никогда больше не появишься. Ты приехал учиться, а учиться ты можешь, только помогая мне в построении учебных ситуаций, как верный оруженосец. Но сегодня ты сунул такую палку в колесо, что чуть вся телега не перевернулась.
   Резкие как стрелы, слова Джи попали точно в ту мою часть, которую я тщательно скрывал от самого себя. Я понял, что переступил некие границы и вот-вот могу снова оказаться в Кишиневе.
   – Простите меня, – жалостливо произнес я, – я больше никогда не буду грубить вашим протеже.
   Джи внимательно посмотрел на меня, оценивая, насколько я искренен, а потом сказал:
   – Хорошо. Пока тебе прощается. Попробуем при случае отремонтировать ситуацию.
   «Второй день в Москве еще более неудачен, чем первый, – вздохнул я. – Почему мне так и не удается начать учиться на юнгу?»

   – Я познакомил тебя со стихиями Воздуха, через Молодого Дракона, и Воды в форме Льда, через многообещающего человека из московского андеграунда, – сказал мне Джи на следующий день, – а теперь хочу провести тебя через стихию Земли, которая придаст тебе особую устойчивость. Для этого мы пойдем сегодня на кладбище – знакомиться с человеком, который глубоко работает с этой стихией.
   – Как его зовут? – поинтересовался я.
   – Этого человека зовут Боря; он начальник бригады могильщиков на одном из московских кладбищ. Для тебя, кстати, это хорошая возможность зарабатывать деньги. Если ты с ним подружишься, то всегда сможешь подработать, копая могилы.
   – Хорошая идея, – запинаясь от легкого паралича, произнес я, ибо Джи отнесся к этой перспективе с большим энтузиазмом.
   – Вина на этот раз покупать не нужно, – заметил он, и мы налегке добрались до кладбища.
   Джи нашел небольшой побеленный домик возле покосившейся ограды и толкнул тяжело заскрипевшую дверь.
   Мы вошли в тускло освещенную комнату, и на грубой штукатурке белой стены вытянулись две причудливые тени. У окна я увидел кухонный обшарпанный стол, на котором в беспорядке лежали шапки, рукавицы, стояли грязные тарелки и кружки. Посреди комнаты стоял большой грубо сколоченный ящик, застланный газетой «Правда», а на нем – три бутылки водки и три граненых стакана. Вокруг, тоже на ящиках, сидели три человека, один из которых, в грязно-синем комбинезоне, с потухшим взглядом, нелепо открывал маникюрными ножницами консервы «Килька в томате». Мой взгляд невольно остановился на его огромном носу, напоминавшем цветом и формой мороженую клубнику.
   «От этих людей попахивает нижними мирами», – подумал я.
   – Здравствуй, Боря, – сказал Джи, обращаясь к одному из них. – Решил заглянуть в твой уголок – посмотреть, как живешь.
   – А это кто с тобой? – спросил Боря, по-прежнему сутулясь и держа руки в карманах засаленной телогрейки.
   Лицо его было массивное, в шрамах, а в глазах стояла кладбищенская пустота. Его жесткие волосы серого цвета торчали во все стороны. Я подумал, что человек он добрый и простодушный, хотя и недалекий.
   – Это мой новый оруженосец, – сказал Джи. – Хочу познакомить его с тобой, может, чему-нибудь он сможет научиться.
   Я тем временем перевел взгляд на третьего. Он был высок и жилист, с узким, почти лысым черепом. Выпуклые темные глаза светились инфернальным блеском. Он, казалось, не обращал внимания на происходящее. Я подумал, что еще не встречал таких подозрительных оборванцев и что Джи меня просто разыгрывает.
   – Ну, – сказал Боря нараспев, – давай знакомиться.
   Я протянул ему руку, стараясь скрыть брезгливость, и сказал: «Гурий».
   Боря повертел ладонью возле уха:
   – Плохо слышно тебя, скажи еще раз.
   Я слегка наклонился вперед и, выговаривая каждую букву, снова произнес: «Г-у-р-и-й».
   – Как-то ты не по-русски говоришь. Понять тебя нельзя. Наклонись поближе.
   Я раздраженно наклонился к самому его уху, но не успел я произнести и звука, как Боря сильно огрел меня кулаком по спине и отчетливо проговорил:
   – Не гордись собой, Гурий, даже когда видишь таких убогих, как мы.
   «Не простой этот гад Боря, – сообразил я, – раз так быстро вычислил меня».
   – А теперь можешь выпить водки, – сказал он и налил полный стакан.
   – Не пью.
   – Тогда не выживешь здесь, – усмехнулся он.
   Чтобы защитить свою честь, я взял полный стакан водки и выпил на одном дыхании.
   – Вот это по-нашему, – улыбнулся он. – А теперь будь как дома.
   Я расслабился и сел на ящик из-под бутылок, искоса рассматривая подозрительную компанию. В моей голове слегка помутилось, но холод не давал мне потерять остатки разума.
   Лысый вдруг поднялся и, покопавшись среди сваленной под столом рухляди, достал шахматную доску.
   – Играешь? – спросил он меня.
   Я обрадовался возможности показать себя.
   – Конечно, играю.
   – Меня зовут Мещер, – представился лысый и вкрадчиво предложил, – Пойдем, сыграем?
   Боря и Клубничный Нос повернули головы ко мне, ожидая, что я скажу.
   – С удовольствием, – ответил я, предвкушая быстрый выигрыш и уважение могильщиков.
   Мещер, с шахматной доской в руках, направился к двери.
   – Какие могут быть шахматы в двадцатиградусный мороз? – удивился я, но могильщики молча наблюдали за мной.
   – Вы что, собрались меня проверять? – усмехнулся я и на слегка подгибающихся ногах подошел к двери.
   Решительно открыв ее, я вышел на небольшую площадку перед домом. В трех метрах от меня начинался ряд могил; на одном из надгробий сидел Мещер и, положив доску на другое надгробие, расставлял на ней фигуры. Я понял, что мне придется сидеть прямо на могиле, и в животе возник тугой ком спазма.
   Первые ходы я делал в замешательстве, почти ничего не видя: меня смущала атмосфера угрозы, исходившая от Мещера. В это время на могилку присел Клубничный Нос с бутылкой водки в руках. Он закурил папиросу, налил водки в стакан и протянул мне со словами:
   – Давай, за знакомство. Меня Григорием зовут.
   – Твоя водка больше похожа на воду, – заметил я, осушив стакан.
   – Ну и глотка же у тебя, – удивился он. – А я ведь не всегда был могильщиком. Еще два года назад писал я в Главное Разведывательное Управление доклады, сидя на гавайском пляже под пальмой, с бутылкой «Баккарди» в одной руке и мулаткой в другой. Да… Но вот одна из них оказалась шпионкой и все мои доклады прямиком направляла в ЦРУ. Меня за это уволили с волчьим билетом, и теперь никто не берет на работу. Один вот Боря, добрая душа, меня приютил.
   – Дурак ты потому что, – сказал Мещер, делая ход. – Пил бы водку, а не «Баккарди», и все было бы у тебя в порядке.
   От вида Григория и его рассказа я стал беспокоиться о паспорте, крепко сжимая его в кармане. Вдруг из-за старого надгробия появился бледный как привидение мальчик с ярко-алым пионерским галстуком поверх пальто. Он встал рядом с нами, молча наблюдая за игрой. От его присутствия я стал нервничать еще больше и проиграл выигрышную позицию.
   – Ты откуда здесь взялся? – спросил Мещер пионера.
   – Да вот, – махнул он рукой в сторону, – мама у меня здесь лежит, пришел проведать.
   – Садись, сыграем, – сказал Мещер.
   Мальчик занял мое место, и скоро они так увлеклись игрой, что не обращали внимания на окутавшую кладбище темноту. От мороза я протрезвел и, стуча зубами от холода и нервов, вернулся в домик.
   Джи был совершенно пьян, а его глаза сияли бездонной пустотой; он весело падал с ящика на пол, а Боря поднимал его и усаживал вновь. Джи смеялся и говорил:
   – А вот не поднимешь меня! – и снова падал.
   Боря, увидев меня, обрадовался:
   – А-а-а, Ванюша, давай забирай своего Капитана, он уже хорош.
   С большим трудом поставив Джи на ноги, я повел его к двери. Шел он послушно, только хихикал и говорил что-то совсем непонятное. Но когда мы вышли из домика, он вдруг проговорил:
   – Надо поработать кое с какими товарищами, – и, легко вырвавшись от меня, побежал по дорожке меж надгробий и крестов.
   Я успел только крикнуть:
   – Джи, куда же вы?! – но он уже исчез в сумерках.
   Кладбище было большое, и я бросился за ним, боясь потерять его среди могил. Вскоре я выбился из сил, мороз усиливался, а я потерял дорогу назад. Мне уже стали со всех сторон видеться мертвые, как вдруг я услышал, как неподалеку чей-то голос распевал на одной ноте странную песню:

     Аккордеон себе я купил-л-л-л-л…
     Аккордеон себе я купил-л-л-л-л…
     Аккордеон себе я купил-л-л-л-л…
     И под кровать его положил-л-л-л-л…

   Я осторожно двинулся на голос, боясь потерять его, и через несколько минут, к своей радости, увидел Джи, мирно сидящего на могилке в обнимку с юным пионером. Заметив меня, Джи строго спросил:
   – Ванюша, ты куда это запропастился? Мы с этим товарищем тебя давно поджидаем.
   «Не нравится мне этот пионер», – подумал подозрительно я.
   Вдруг Джи резко поднялся и покачиваясь, но крепко держась за гранитный крест, закричал на все кладбище:
   – Наблюдай вечную мистерию жизни и смерти, смерти и жизни! Смерть и жизнь перетекают друг в друга, как вода из серебряного и золотого кубка! Немедленно передай это послание стихиям!
   Я подошел к нему, спотыкаясь в темноте, и стал уговаривать отправляться домой, но Джи смотрел куда-то отсутствующим взглядом. Я обхватил его и повел назад. Тут я вспомнил о подозрительном пионере, который молча наблюдал за нами.
   – А ты что делаешь ночью на кладбище? – спросил я его.
   – Вы лучше о себе позаботьтесь, – сказал он, нехорошо улыбаясь, и, как-то странно пятясь, исчез за могилами.
   В полной темноте мы случайно наткнулись на Мещера, который, что-то заподозрив, пошел нас искать. Увидев Джи, он многозначительно покачал головой:
   – Ну, в таком состоянии через ворота нельзя – сторож донесет на нас в дирекцию кладбища. Будем перетаскивать через забор.
   Мы подошли к забору, скрытому зарослями кустов, и я, забравшись на забор, стал тащить Джи за руки, а Мещер подталкивал его сзади. Джи весил килограммов сто, не меньше, поэтому на забор его удалось затащить с большим трудом. Тут Мещер заявил, что дальше я должен сам разбираться, и скрылся в темноте.
   Я усадил Джи, который, казалось, впал в каталептическое состояние, а сам спрыгнул, но, пока я готовился его принять, Джи вдруг наклонился и, как Шалтай-Болтай, свалился прямо на меня. Поднявшись с земли после мощного удара, я отряхнул его и, снова обхватив, повел, как раненого командира, на остановку троллейбуса. Джи молча плелся, пока мы шли по темному переулку. Но когда мы оказались на ярко освещенной вечерней улице, по которой ходили троллейбусы, Джи снова стал хихикать, что-то громко говорить и вырываться. Я с трудом его успокоил, а затем сообразил, что в метро нам нельзя, потому что милиция тут же задержит нас.
   – Как добраться до Авиамоторной? – спросил я одинокую старушку.
   Она сочувственно посмотрела на Джи и произнесла:
   – Эх, соколик, да как же это ты нагрузился… – и объяснила, как добираться.
   Я подумал: «Ну вот, есть же добрые души», – и злость от мысли о том, как плохо обо мне думают сейчас окружающие, вдруг исчезла. Остался лишь страх перед милицией и вытрезвителем, а также проверкой документов и выдворением из Москвы. Я негодовал, что Джи так безответственно напился и теперь ставит нас обоих под удар и что мое обучение на Корабле может так бесславно закончиться.
   Пока мы ждали троллейбуса, я спрятал Джи за газетным киоском, а сам высматривал оттуда, как из засады. Джи стоял, прислонившись спиной к стене, свесив голову на грудь, и с комической интонацией повторял одно и то же:
   – Не будь иудушкой, Гурий, не жалей денег на такси…
   «Как же так, – злился я, – пытаюсь его доставить домой, а он меня еще обзывает».
   Наконец мы оказались на заднем сидении тускло освещенного троллейбуса; я постарался задвинуть Джи как можно глубже в угол, и, к моему облегчению, оказавшись в тепле, он мирно уснул. Я бдительно следил за остановками и, когда подошла наша, быстро вытащил Джи из троллейбуса. Джи продолжал спать, но ногами передвигал, так что я беспрепятственно довел его до дому.
   Фея открыла дверь и всплеснула руками:
   – Ну, где же вы так погуляли!?
   – На кладбище, – ответил я.
   – Опять, значит, на скотный двор ходил, – сказала Фея. – Как же вы добрались-то?
   – Я как-то ухитрился довезти его на троллейбусе. Слава Богу, в вытрезвитель не забрали.
   – Ты просто герой, – похвалила она. – Ты проявился как настоящий юнга и ученик.
   «Теперь Джи не сможет меня раскритиковать», – подумал я.
   Мы осторожно уложили его на постель, и я, забравшись в свой спальник, сразу отключился.
   На следующий день я проснулся, когда Джи и Фея уже сидели за столом и пили чай; Джи был снова прежним. Я быстро оделся за шкафом и, умывшись на кухне, вернулся в комнату и подсел к столу.
   – Гурий-то, – сказала Фея, – какой молодец, так достойно проявляется. Не то что его приятель Касьян, который только о себе и думает.
   Допив чай, Джи предложил:
   – Пойдем-ка, братушка, прогуляемся, заодно обсудим ситуацию.
   Мы вышли из подъезда и направились в сторону небольшого парка. Я, стараясь скрыть нетерпение, ждал, когда Джи попросит меня, как обычно, описать происшедшее. Но Джи долгое время шел молча, погруженный в другую реальность, и лишь потом спросил:
   – Каковы твои впечатления от обучающей ситуации у Бори?
   – Вы были настолько хороши, что мы с трудом оттуда выбрались, – ответил я.
   – Я что-то совсем устал после вчерашнего, давай-ка присядем здесь.
   Он поднял валявшуюся ветку и смел ею слежавшийся снег со скамейки. Мы сели, и Джи достал из кармана своего похожего на шинель пальто небольшую плоскую фляжку. Он отвинтил крышечку, не снимая перчаток, и сделал небольшой глоток. Я нетерпеливо ждал, когда Джи признает – то ли словом, то ли жестом – мои вчерашние заслуги. Джи сделал еще глоток и произнес:
   – Обычно я выступаю в роли учителя, то есть объясняю, читаю лекции, утешаю. Но твоя голова не может воспринять бытийное знание, ты можешь это только пережить в обучающей ситуации. И тогда я выступаю в роли бенефактора. Тебе это может быть понятно на примере ролей, которые играли по отношению к своим ученикам Дон Хуан и Дон Хенаро. Вчера ты оказался в ситуации, которая была проведена в бенефакторском ключе.
   Вместо того чтобы читать тебе многочасовые лекции о твоих слабых местах, я просто показал их тебе.
   – Мне кажется, что я был вчера единственным, кто как-то еще сохранял контроль над собой и ситуацией. Вы не помните своего состояния, – тут же вспылил я.
   – Ты горд тем, как ты вел себя на кладбище? Но, во-первых, ты забыл главную цель, с которой мы затеяли эту экспедицию, – дать тебе возможность где-нибудь зарабатывать на жизнь.
   Джи сделал паузу, чтобы снова отпить из фляжки.
   – Но почему же вы меня не поправили, не остановили?!
   – Ученику дается возможность полного и свободного самоопределения в ситуации.
   Вдруг на аллее, метрах в двадцати от нас, показались два милиционера. Они совсем не обратили внимания на Джи, который спокойно продолжал сидеть, держа фляжку в руке, но на меня они посмотрели с подозрительным интересом.
   – Это связано с твоим гневным состоянием, – заметил Джи, когда патруль прошел мимо. – Вчера тебе надо было вызвать такси по телефону, который есть в кладбищенском домике, но ты пожалел денег.
   Я молчал, ибо нечего было ответить.
   – Ты поддался провокации Мещера, обманувшего тебя и заставившего рискованно перелезать через забор. Если бы не твоя жадность, мы спокойно на такси добрались бы до Феи, не ставя себя под удар. Единственное, что ты сделал относительно верно, – это выбрал правильную старушку с хорошим тоналем. Ты очень наивен и горд, совершенно не разбираешься в людях. А еще хочешь плавать на Корабле. В настоящей жизни ты находишься на уровне семилетнего ребенка. Теперь ты видишь свою реальность, – холодно заключил Джи.
   – Вы нанесли такой сильный удар по моему самолюбию, что в одно мгновение я превратился из ловкого оруженосца в никчемного маленького бродяжку! – обиделся я.
   – Я вчера разыграл тебя, – холодно сказал он. – Хотелось увидеть твою реальность.
   – Если бы не мое желание стать небожителем, я бы давно сбежал от вас, – дрожащим голосом произнес я.
   Я чувствовал себя таким несчастным, что едва не заплакал от ощущения собственного ничтожества.
   – Тебя никто не держит, – ответил он. – Жалость к себе обескровливает тебя и крадет остатки твоей энергии. Если ты будешь и дальше поддаваться этому чувству, то вполне можешь умереть прямо здесь, на скамейке.
   Я с удивлением посмотрел на Джи.
   – Ну, – сказал он, – до физической смерти дело не дойдет, а вот все твое тонкое восприятие исчезнет, и ты станешь таким, каким был до встречи с Касьяном.
   Я вдруг ощутил, что моя энергия действительно исчезает неведомо куда, что и давало мне вначале ощущение облегчения и удовольствия. Но теперь осталась одна только холодная пустота.
   – Что же мне делать? – в отчаянии спросил я.
   – Попробуй настроиться на рабочую волну, вспомнить свои цели – зачем ты приехал ко мне в Москву. Это поможет тебе восстановить правильную ориентацию.
   Джи поднялся и зашагал по аллее, а я направился за ним. Когда чистая энергия, исходящая от него, наполнила меня, я вновь стал веселым и бодрым.
   – Сам по себе ты мал и слаб и легко падаешь духом. Но когда Луч берет тебя на свои крылья, ты можешь летать внутри себя, даже если целиком состоишь из ошибок и проколов.
   В его интонациях я уловил зов вечности, и что-то в моем сердце глубоко отозвалось на его слова.

   – Сегодня я отведу тебя в новую обучающую ситуацию, – сказал Джи, когда мы на эскалаторе опускались в глубину метро. – Вчера стало ясно, что для работы на кладбище ты пока еще не готов. Попробуй заработать деньги более артистическим способом. Я познакомлю тебя с Маргаритой, известной художницей. Она занимается реставрацией и, если ты расположишь ее к себе, может дать тебе работу.
   – Это как раз то, что мне надо! – радостно заявил я. Мне снова стало интересно: я уже видел себя на диване с роскошной женщиной, участливо смотрящей мне в глаза.
   – Ты сам видишь, – продолжал Джи, – что на обучающие ситуации нужны деньги. Не можешь же ты вечно сидеть на шее у родителей? Не забывай, что мы идем в необычный дом. На этот раз не забудь о своем кубическом сантиметре шанса, будь алертным.
   – Клянусь, – вырвалось у меня, – в этот раз я не упущу своего!
   Джи пристально взглянул на меня и усмехнулся моей страстной интонации.
   Мы вышли из метро в одном из старых районов Москвы и пошли по Бульварному Кольцу, мимо симпатичных зданий начала века. Довольно скоро Джи вошел в подъезд четырехэтажного каменного дома, украшенного кариатидами и гротескными масками, и мы поднялись на последний этаж.
   Дверь открыла интересная брюнетка в светлой блузке и длинной широкой юбке, подчеркивающей упругость ее бедер. Она придерживала наброшенную на плечи темную шаль. Волосы ее были гладко зачесаны и собраны в узел, а карие глаза светились любовью и теплотой.
   – Давненько ты у меня не бывал. Заходи, заходи, – улыбнулась она. – Кто это с тобой, такой серьезный?
   – Это новый юнга из Кишинева, – ответил Джи, переступая через порог. – Он художник-любитель, хочет познакомиться со столичными мэтрами.
   – А как его зовут? – спросила женщина.
   Я решительно шагнул вперед из-за спины Джи:
   – Гурий. Меня зовут Гурий.
   Она слегка отступила назад, иронически улыбнувшись.
   – Мой друг, – заметил Джи, войдя в прихожую, – никуда еще из своей провинции не выезжал и поэтому несколько неуклюж.
   Я повесил свою куртку на вешалку и, пройдя вслед за Джи, искоса осмотрелся. В квартире было две комнаты: просторная гостиная с большими окнами, за которыми виднелся внутренний двор с детской площадкой и высокими деревьями, и небольшая спальня. В гостиной стоял диван, обтянутый коричневым велюром, в углу – шкаф с книгами, рядом с ним висела на стене старинная икона с лампадкой. В центре комнаты стоял большой квадратный стол. На одной его половине лежали в беспорядке куски хлеба, яблоки, сыр; на другой находились тюбики с краской, мелкие необычные ножи и скальпели. Там же лежало старое полотно с изображением сельского пейзажа. На небольшом столике стоял фирменный приемник с магнитофоном; на стенах висело несколько написанных маслом картин, по виду старинных.
   – Присаживайтесь, – сказала Маргарита, указывая на два потертых старинных кресла, и села на диван. – Вот, получила заказ – реставрировать коллекцию одного любителя. Сутками сижу, боюсь не успеть в срок.
   – Интересное совпадение, – сказал Джи. – Мой юный друг как раз ищет возможность поработать и поучиться у мастера.
   – Что же ты умеешь делать? – обратилась она ко мне.
   Я замялся, а потом решительно сказал:
   – Все, что потребуется.
   – Ты не похож на человека, который будет делать то, о чем его просят, – иронически заметила Маргарита. – По-моему, к специальности реставратора ты мало пригоден.
   Я испугался, что такая роскошная ситуация уплывает прямо из рук, и сказал:
   – Я могу также убирать и готовить.
   – Ну, – сказала Маргарита, – это большой плюс. Я к жизни мало приспособлена, почти не забочусь о еде и об одежде. Вот эту юбку ношу уже лет пятнадцать, – и она быстро провела ладонями по бедрам.
   Мой взгляд невольно последовал за ее движением, и меня бросило в жар. Маргарита послала мне взглядом легкую усмешку, и я покраснел.
   – Можно попробовать поручить ему первую очистку, – сказала она Джи. – Когда он сможет приступить к работе?
   – Прямо сегодня.
   Я обрадовался, что цель была достигнута так быстро. На очистке я не собирался долго задерживаться.
   – Конечно, – сказал я, стараясь сдержать радостную дрожь в голосе, – прямо сейчас и могу начать. Лишь бы была работа!
   Я и сам удивился страсти, которая прозвучала в голосе, а Маргарита оценивающие посмотрела на меня и благосклонно улыбнулась. Джи иронически усмехнулся.
   Маргарита, сев за стол и взяв кисть, тем не менее, словно ждала чего-то, искоса поглядывая на меня. Мне показалось, что она смотрит так, словно мы заключили не просто деловое соглашение, а нечто большее, даже слегка интимное.
   – Может быть, отметим как-то начало новой работы? – произнес я.
   – И новой дружбы, надеюсь? – насмешливо спросила она. – Но вот только дома у меня сейчас ничего нет…
   – Это не страшно, я мигом слетаю в магазин.
   – Может быть, – спросил Джи, – и мне с тобой сходить?
   – Я справлюсь сам, – недовольно ответил я, боясь, что он опять меня выставит в смешном свете.
   Джи только слегка улыбнулся:
   – Ну что ж, если ты стремишься быть самостоятельным, не буду тебе мешать.
   Я накинул куртку и, выйдя из дома, нашел поблизости большой гастроном.
   В винном отделе продавался пятизвездочный армянский коньяк, и я взял две бутылки, а к этому еще и дорогую колбасу, консервированного краба, лимоны и хороших сигарет. На это ушло рублей около шестидесяти, и кошелек заметно уменьшился в размерах. Я обеспокоился на минуту, но затем решил считать это удачным вложением капитала, в расчете на грядущие доходы. Раздражение на Джи сменилось чувством благодарности за то, что он так вознаградил меня после двух тяжелых ситуаций.
   На мой звонок дверь квартиры открыл Джи. Он удивленно посмотрел на бутылки, которые я прижимал к груди, и сказал:
   – Ты просто вылитый князь Обезиани, собравшийся проникнуть в замок царицы Тамары.
   Я насторожился, неожиданно вспомнив, что, по легенде, любовникам царицы Тамары отрубали голову утром, после ночи любви, но решил не придавать шутке значения. Стараясь скрыть свое торжество, я вошел в комнату и поставил бутылки на стол. Маргарита подняла голову, и глаза ее радостно распахнулись.
   – Гурий, – сказала она, – вы настоящий джентльмен. У вас хороший вкус.
   Я покраснел и пробормотал:
   – А где у вас тарелки?
   – В кухонном шкафчике, – сказала она. – Да вы хозяйничайте, распоряжайтесь как дома.
   Быстро найдя тарелки и бокалы, я спросил:
   – Где накрывать на стол?
   – Здесь и накрывайте, – ответила Маргарита, – я должна закончить еще этот угол.
   Я расставил тарелки и бокалы на квадратном столе и пошел на кухню – нарезать овощи и колбасу. Следом вошел Джи и, подойдя к столу, взял ломтик колбасы.
   – Да, – сказал он, – ты не поскупился.
   – Но я ведь скоро начну зарабатывать!
   – Ты всегда видишь только первый ход, и поэтому успех быстро ослепляет тебя. Ну да ничего, может, ты и в самом деле заработаешь.
   Я почувствовал себя вполне обжившимся в этом уютном месте и уже мечтал о том, что может случиться, если я останусь наедине с прекрасной дамой.
   Мы расселись вокруг стола, и я со значительным видом разлил коньяк по рюмкам.
   – Гурий, – произнес патетически Джи, – родом из страны, где развита культура тостов.
   Я поднял рюмку, подражая тому, как это делал мой отец, и значительно произнес:
   – Предлагаю выпить за эту встречу и так удачно начавшееся сотрудничество.
   Джи слегка улыбнулся и пригубил из своей рюмки. Карие глаза Маргариты чарующе поблескивали, и я уловил в них пробуждающийся интерес ко мне.
   – Гурий, почему бы тебе не приготовить рис? – вдруг предложил Джи. – Может быть, у нашей хозяйки остались еще запасы?
   – Да, конечно, – сказала Маргарита, – именно рис и остался.
   Я с неохотой встал из-за стола, прихватил с собой рюмку коньяка, сигареты и отправился на кухню. Но, как только я оказался на кухне, вдруг почувствовал себя легко: не нужно было вести беседу, придумывать тосты – мне не приходилось раньше этого делать.
   Я старательно мыл рис, затягиваясь хорошей сигаретой, и гадал, как пойдет дальше вечер, сколько еще мы с Джи пробудем здесь.
   В этот момент раздался звонок в дверь; я услышал, как Маргарита что-то сказала Джи и пошла открывать. Хотя особого шума не было, я почувствовал, что пришла большая компания. Я подошел к двери кухни с кастрюлей риса и увидел моих знакомых с кладбища во главе с Борей. Я узнал Мещера и бывшего шпиона, остальные же четверо были мне незнакомы. Мещер нес большой картонный ящик с бутылками водки и портвейна, а Клубничный Нос – сумку с продуктами.
   «Опять эти парни из нижних миров перебежали мне дорогу», – недовольно подумал я. Тем не менее, я отметил не без удовольствия, что в ящике было не меньше двадцати бутылок. Маргарита оживленно улыбалась, а я напряженно пытался понять, что может ее связывать с подобными типами.
   – Привет, Гурий, – поздоровался Боря. – Еду, значит, готовишь? – и прошел в комнату.
   Мещер и «шпион» только слегка кивнули, и вся компания проследовала за Борей. Я с напряжением ждал, как будут развиваться события дальше, забыв о рисе, потому что присутствие Бори со свитой было прямой угрозой моим уютным планам.
   Я услышал, как Боря спросил у Джи:
   – Вы не против посидеть с нами?
   – С большим удовольствием посижу, – ответил он.
   Послышался характерный звон выгружаемых бутылок, глухой стук жестянок консервов; на кухне появился «шпион», достал из ящика стола штопор и, подмигнув мне, скрылся в комнате.
   Я сообразил, что эта кухня ему хорошо знакома. Я механически продолжил было мытье риса, но потом мне пришло в голову, что глупо отсиживаться здесь, если Джи уже участвует в ситуации. К тому же я беспокоился о том, что мой дорогой коньяк довольно скоро может исчезнуть.
   Поставив рис вариться, я вошел в комнату. Стол был уже уставлен бутылками портвейна. Возле Джи пустовал один стул, а Маргарита сидела между Борей и Мещером. Я сел рядом с Джи, стараясь не показать, что пришедшая компания мне совсем не нравится. Джи выглядел довольным ходом событий.
   Весь коньяк был уже разлит по большим стаканам – передо мной тоже стоял наполненный. Разговор не шел: они словно ждали кого-то. А стаканы быстро пустели и так же быстро, в молчании, наполнялись. Я не отставал и только посматривал на Маргариту, спрашивая взглядом, скоро ли уберутся эти незваные пришельцы? Но Маргарита пила наравне со всеми и смотрела на меня равнодушными глазами, в которых я ничего не мог прочитать. Скоро я захмелел и забыл о своих планах.
   Вдруг горячая рука легла на мое плечо, и я услышал шепот:
   – Подойди незаметно к ванной, мне надо с тобой поговорить.
   Я с трудом обернулся: это была Маргарита.
   – Ванна? Почему ванна?
   – Тише, – драматически прошипела она, – это единственное место, которое пока еще свободно. А мне нужно сказать тебе что-то очень важное.
   Она ушла, а я, посидев с минуту, встал и, придерживаясь за мебель, пошел к ванной. Квартира была полна людей. Маргарита, слегка приоткрыв дверь ванной, впустила меня и закрыла на задвижку. Когда она повернулась ко мне, в ее глазах стояли слезы.
   – Ты кажешься мне единственным человеком, – сказала она, – с которым можно поговорить. Если бы ты знал, как невыносимы для меня все эти люди. Я так устала от них. Они приходят каждый день, и каждый день повторяется одно и то же.
   – Почему же тогда ты не прогонишь их? – спросил я, с трудом собирая разбегающиеся мысли.
   – Я одинока, – ответила она, – и у меня нет сил, нет и повода, чтобы как-то изменить все это… Но работа с тобой, как мне показалось, может что-то исправить. Но, конечно, только если ты сам этого хочешь…
   – Чего именно? – спросил я, не понимая, к чему она клонит.
   – Как-то избавиться от всех этих людей, – ответила она, – сделать так, чтобы они ушли.
   Глядя в ее полные слез глаза, я почувствовал, что ради нее стоит рискнуть.
   – Я постараюсь что-нибудь сделать.
   Выйдя из ванной и увидев всех этих людей, я, хоть и был совсем пьян, заколебался. Я подошел к комнате, где за столом сидел Джи, и вспомнил, что он говорил об обучающих ситуациях. «Может быть, – подумал я, – это тоже обучающая ситуация?» – и, подойдя к Джи, сказал шепотом, что хочу поговорить с ним о важном деле.
   – В ванной, – добавил я, вспомнив об этом секретном месте.
   Джи насмешливо посмотрел на меня и ответил:
   – Иди туда, я скоро подойду.
   Ванная комната была пуста; Джи вошел, присел на край ванны и спросил:
   – О чем же ты хотел мне рассказать?
   – Дело в том, – сказал я, стараясь отчетливо выговаривать слова, – что Маргарита хочет начать новую жизнь. Она говорит, что это под влиянием встречи со мной.
   – Ну что же, – сказал Джи, – это хорошо. Ты считаешь это известие достаточно важным, чтобы сообщить мне?
   – Не только, – сказал я, стараясь говорить короче. – У нее проблема: все эти люди вокруг мешают ей жить по-новому.
   – Ты имеешь в виду сегодняшних гостей? – спросил Джи.
   – Ну да, – сказал я, – и я решил попросить их убраться. Но мне для этого нужно ваше благословение.
   – Ты осознаешь, – спросил Джи, – что твое состояние, мягко говоря, необычно приподнятое? – я кивнул. – И ты хорошо продумал все последствия?
   Его глаза светились необыкновенной чистотой. Я вспомнил Дон-Кихота и опустился на колени.
   – Прошу вас благословить меня на это деяние, – добавил я патетически.
   Джи положил мне руку на голову и сказал: «Благословляю».
   На душе стало легко, и, поднявшись, я вошел в комнату. Подойдя к высокому крепкому парню, с которым уже познакомился, выпивая, я решительно произнес:
   – Андрей, у меня к вам просьба.
   – Что у тебя за дело? – спросил он, добродушно улыбаясь.
   Я приободрился и продолжал:
   – Маргарита должна завтра начать работать, и поэтому я прошу всех уйти.
   Он был, казалось, удивлен, но затем просто отвернулся от меня. Тут мне пришла в голову здравая мысль, что формально я свое обещание выполнил и лучше на этом остановиться. Но для верности строго произнес еще раз:
   – Андрей, я прошу всех закончить вечер и удалиться.
   Он обернулся и, схватив меня за грудки, повел к окну. Я неловко сопротивлялся, опешив от неожиданности. Он, удерживая меня одной рукой, другой открыл окно.
   – Ты, по-моему, в первый раз здесь – может быть, с тебя и начнем?
   Я мгновенно протрезвел от морозного воздуха, ворвавшегося в комнату. Скамейки во дворе казались совсем небольшими с высоты четвертого этажа. Я увидел пьяно-веселые глаза Андрея и понял, что могу потерять жизнь из-за одного лишь неосторожного слова.
   – Не стоит, – сказал я. – Это просто недоразумение. Я ничего серьезного не имел в виду.
   – Это хорошо. Тогда иди, гуляй дальше.
   Он отпустил меня и как будто мгновенно забыл о том, что произошло. Все еще растерянный, я поискал взглядом Маргариту и увидел, что она весело смеется, сидя на диване рядом с Борей. Во мне вспыхнули ревность и ненависть.
   «Может быть, – подумал я, – вызвать ее в ванную и уличить в предательстве?» Но мысль эта показалась мне нелепой. Я налил себе портвейна и залпом выпил. В этот момент ко мне подошел Джи.
   – Ну как, – спросил он, – удалось тебе кого-нибудь уговорить?
   – Я чуть было не погиб, – мрачно ответил я.
   Джи рассмеялся:
   – Этого можно было ожидать. А что ты намерен делать сейчас? Я собираюсь к Фее, на Авиамоторную, ты можешь поехать со мной.
   Здравый смысл подсказывал мне, что нужно уезжать вместе с Джи. Но затем я подумал, что, может быть, гости разойдутся сами по себе под утро и у меня будет шанс остаться с Маргаритой наедине.
   – Я останусь, а на Авиамоторную приеду завтра.
   Джи улыбнулся:
   – Ну что же, желаю тебе вовремя проснуться.
   Я понял, что Джи увидел мой скрытый план, и напряженно ждал каких-нибудь острых замечаний, но он больше ничего не сказал и, быстро одевшись, ушел.
   Я присел рядом с компанией, в которой была Маргарита, но после ухода Джи атмосфера резко изменилась, и я ощутил надвигающуюся угрозу. Я то и дело ловил на себе косые взгляды окружающих и стал уже жалеть, что не ушел вместе с Джи.
   Внезапно в дверь начали звонить. Раздался громкий голос:
   – Откройте, милиция. Проверка документов!
   Все притихли, а затем один из гостей сказал:
   – Мне прямо с утра завтра на службу. Я псаломщик. Если патруль меня здесь поймает, то уж точно трое суток продержат.
   – А я на птичьих правах в Москве, – заявил я, – мне тоже надо спрятаться.
   – Если у вас нервы крепкие, – ответила Маргарита, – то можете постоять за балконом, там вас не заметят.
   Мы мгновенно кинулись к балкону и, перебравшись через ограждение, спрятались за пристроенными боковыми стенками. Я клял себя за то, что впопыхах не взял перчатки, потому что руки быстро замерзли. Рядом было слышно напряженное дыхание моего компаньона по бегству.
   Казалось, прошло не меньше часа, когда дверь на балкон открылась. Я хотел было подозвать вышедшего на помощь, но через щель в досках заметил строгий профиль милиционера, который, похоже, искал спрятавшихся. Я затаил дыхание и мысленно клялся всегда уходить из ситуации вместе с Джи. Милиционер закурил и вернулся в комнату.
   Я выждал еще минуту и аккуратно перебрался на балкон, столкнувшись со своим товарищем. Осторожно заглядывая в просвет между занавесками, мы увидели, что там патруль из трех человек и один из них рассматривает паспорта. Не найдя ничего достойного их внимания, они ушли.
   Я постучал в стекло, и Маргарита открыла дверь.
   – Давайте, бедненькие, выпейте чего-нибудь, чтобы согреться, а то заболеете.
   – Часто у вас такое бывает? – спросил я, стараясь казаться невозмутимым.
   – Да нет, – ответила она. – Кто-то им сообщил, что подозрительная компания дебоширит после двенадцати.
   Я выпил полный стакан водки и решил выспаться, устроившись на своей куртке под растущим в кадке большим фикусом.
   Проснулся я, разбуженный сильным толчком. Это была Маргарита. Она стояла на коленях, упираясь руками мне в плечо. Ее волосы свисали прядями на лицо, а глаза как будто ничего не видели, и все лицо было в красных пятнах.
   – Вставай, – сказал она, – ты мне нужен.
   Я молча смотрел на нее, не понимая, где я нахожусь.
   – Вставай, – повторила Маргарита, – водка кончилась; пойдем сейчас на одну квартиру – они продают ночью.
   Я побоялся отказаться и, одевшись, ждал ее в прихожей. Маргарита надела длинную песцовую шубу и черную вязаную шапочку и сказала коротко:
   – Что же ты стоишь? Идем.
   Компания продолжала гулять, а на нас никто не обращал внимания. Стенные часы пробили два часа ночи. Мы вышли на морозную улицу, которую освещали редкие фонари; окна квартир многоэтажных домов были темны, и я сообразил, что мы легко можем попасть в какие-нибудь неприятности. Через десять минут мы резко остановились у одного из высотных домов.
   – Это здесь, – сказала Маргарита, и мы вошли в подъезд.
   – По-моему, – добавила она, вспоминая, – это пятнадцатая квартира.
   У меня похолодело в груди от мысли, что мы будем сейчас звонить и требовать водку совсем не у тех людей.
   – А вдруг это не та квартира, – спросил я осторожно, – и они вызовут милицию?
   – Трус! – хлестко сказала Маргарита. – И такой человек собирается работать со мной?!
   Она резко повернулась и стала подниматься по лестнице. Я неохотно пошел за ней. Квартира оказалась на четвертом этаже, и под взглядом Маргариты я нехотя и боязливо нажал на кнопку звонка. Через несколько минут за дверью послышалось шарканье, и сиплый мужской голос спросил:
   – Кто там?
   – Коля? – спросила Маргарита. – Это я. Водка у тебя еще осталась?
   – Какая водка? Какой Коля? – загремел голос. – Сейчас вот милицию вызову, если не уберешься.
   Послышался скрежет открываемого замка, и мы быстро сбежали вниз по лестнице.
   – Не страшно, – сказала Маргарита, – я знаю еще одну квартиру неподалеку.
   Я умоляюще заглянул ей в глаза, но она была непреклонна и, резко повернувшись, зашагала по тротуару. Я поплелся следом.
   – Я не люблю трусов, – строго отчитывала меня Маргарита. – Мужчина, который хочет работать со мной, не должен бояться рисковать.
   Я пробурчал что-то утвердительное, решив со всем на словах соглашаться, чтобы не остаться на улице в мороз. Мы скоро оказались у двери, обитой старым дерматином. Звонок болтался на одном-единственном проводе, и я, под давлением взгляда Маргариты, постучал по косяку. Прошла минута, но за дверью никого не было слышно. Я повернулся к Маргарите:
   – Никого нет, может быть, пойдем отсюда?
   – Стучи сильнее, – ответила она.
   За дверью послышались осторожные шаги и испуганный женский голос:
   – Чего там?
   Маргарита начала:
   – Мне говорили, что у вас можно водки купить…
   – Нет у нас никакой водки, чего ты по ночам бродишь, шла бы домой спать…
   – Как это нет?! – крикнула Маргарита. – Я точно знаю, что есть!
   За дверью вдруг послышалось рычание огромной собаки.
   – Я вот сейчас дверь приоткрою и своего пса на вас выпущу, а он у меня обученный…
   Мы снова быстро сбежали вниз по лестнице, спасаясь от неприятностей. Я с надеждой думал, что сейчас-то мы уже вернемся домой.
   – Есть еще одно место, но там они не должны видеть меня. Ты должен сам подняться и купить водки, – и Маргарита вложила мне в руку два измятых червонца.
   У меня снова похолодело в груди от мысли, что я должен покупать водку в какой-то квартире, глубокой ночью, в незнакомом городе, да еще и в таком месте, где не очень, по-видимому, жаловали Маргариту. Я ощутил острое желание вернуть ей деньги и убежать. Но бежать было некуда, и моя сумка все еще лежала в квартире Маргариты.
   Я шел за ней, кляня себя за то, что польстился на ее многообещающий взгляд. Довольно скоро Маргарита остановилась у невзрачной пятиэтажки, затерявшейся среди высотных домов, и подтолкнула меня.
   – Зайдешь в крайний подъезд, на третий этаж, первая квартира слева, – номер не помню – и купишь две бутылки.
   Я, сжимая деньги в кулаке и слегка дрожа от холода и страха, поднялся и позвонил в нужную дверь. Атмосфера была мрачной и угрожающей. Дверь открылась быстро, без вопросов, и я понял, что сюда заходят ночью довольно часто. На пороге стоял высокий мужчина, лысый, в белой майке, небрежно заправленной в спортивные штаны.
   – Сколько тебе? – спросил он.
   – Две, – ответил я торопливо.
   – Давай деньги, – сказал он и, взяв мои червонцы, скрылся за дверью.
   Замок защелкнулся. Я занервничал, не зная, получу ли водку. Но минут через пять дверь открылась, и мужчина вручил мне пакет с двумя бутылками, завернутыми в газету.
   Я вышел на улицу: Маргарита стояла в тени у подъезда.
   – Ну, как? – спросила она.
   Я показал ей пакет; равнодушно повернувшись, она пошла к тротуару. Я быстро зашагал за ней. Я не чувствовал никакого удовлетворения, только сильную усталость и опустошенность.
   «Нелегко обучаться на Корабле Аргонавтов», – подумал я.
   Когда мы вернулись в ее квартирку, я взял свою сумку, небрежно брошенную кем-то в прихожей, и, забившись под фикус, лег на свою куртку. Сумку я положил под голову. Я был рад, что компания не обращала на меня ни малейшего внимания, и быстро уснул.
   Проснувшись ранним утром, я увидел, быстро оглядев комнату, что три человека спали на разложенном диване, двое – на полу, а один уснул сидя за столом, свесив голову на грудь.
   Маргарита была, как я заключил, в своей спальне, и я вдруг вспомнил шутку Джи насчет царицы Тамары и ее любовников, которым отрубали голову поутру.
   Я поспешно оделся и осторожно выскользнул из квартиры. С трудом найдя автобусную остановку, я, после полуторачасового путешествия на автобусе и метро, снова оказался на Авиамоторной.
   Когда я увидел Фею и Джи, мирно завтракающих в своей маленькой комнате, мое сердце забилось от радости.
   – Мне опять не повезло, – сообщил я, жуя бутерброд с докторской колбасой.
   – Ты опять упустил шанс чему-либо научиться, – заговорил Джи, задержав на мне свой пристальный взгляд, – и к тому же успел навлечь на себя гнев свиты, ведя себя очень нагло. Слава Богу, что остался жив.
   – Разве у этих непрезентабельных людей я смогу научиться тому, как попасть к небожителям?
   – Прежде чем попасть на небеса, тебе необходимо трансмутировать темную часть своей души, пройдя ряд алхимических ситуаций, – ответил Джи. – Но помни, что за каждой дамой на тонком плане тянется длинный шлейф ее кавалеров. И этот шлейф может любого неофита заземлить и лишить правильной ориентации. С другой стороны, если не давать тебе свободно проявляться, ты потеряешь интерес к обучению и личную инициативу. Будучи на Корабле, ты имеешь свободу выбора, а я – свободу коррекции.
   – Что же произойдет, если неофит потеряет правильную ориентацию? – спросил я.
   – Он теряет тогда интерес к Школе, к обучающим ситуациям, воспринимает их очень плоско – только с точки зрения личной корысти. Тогда его корректирует сама жизнь, и он быстро оказывается в том месте, которое соответствует его уровню бытия. Для тебя это – Кишинев, и это единственное место, где ты можешь жить.
   – Мне меньше всего хочется думать о Кишиневе, – сказал я. – Московская жизнь настолько интересна, что я буду изо всех сил держаться за место оруженосца. Я только не представляю себе, как можно ориентироваться в ситуациях московского андеграунда.
   – Тебе следует научиться чувствовать атмосферу «саки», – ответил Джи, – атмосферу грозящей опасности.
   – Как же этому научиться?
   – На собственной шкуре, – усмехнулся Джи. – А сегодня я предлагаю тебе поработать над дневником и описать прошедшие события. Дневник является астральным желудком ученика, который переваривает полученные впечатления. Если ты не будешь описывать их, то очень скоро забудешь про обучение и отвергнешь любую коррекцию. Поезжай на почтамт и там поработай с дневником. Фее надо побыть в одиночестве.
   – Вы меня отправляете писать этот несчастный дневник на почтамт, как бездомного бродяжку, – обиделся я.
   – Если бы у тебя было бытие, ты бы мог отправиться на уютную квартирку Александра или Маргариты, – холодно ответил Джи.
   – Нет уж, спасибо, я лучше посижу на Главпочтамте.
   Взяв сумку, я вышел на улицу. «Если бы не мое желание попасть в миры вечного счастья, я бы никогда не стал писать этот ненавистный дневник», – с сожалением думал я.
   Мне удалось пристроиться у старого конторского стола, где заполняли бланки, и я потратил несколько часов на переваривание последних событий. Как ни странно, эта работа дала мне ощущение легкости, словно я сбросил на бумагу не меньше десяти килограммов психической тяжести, и я ощутил, что силы вернулись ко мне.
   Когда мы встретились с Джи вечером, он сказал:
   – Сегодня я поведу тебя в мистический салон. Там отмечают день рождения человека, на которого тебе нужно обратить особое внимание. Его зовут Кукуша. Возможно, когда-нибудь тебе придется сыграть при нем роль старого слуги Савельича при молодом барине Гриневе. Если ты еще не раздумал попасть на небеса, то тебе надо постараться подружиться с хозяевами салона и пройти у них обучение.
   – Я все сделаю ради вас, – заявил я.
   – Ради себя, – поправил Джи.
   Поднявшись на седьмой этаж двенадцатиэтажного дома, он позвонил в массивную дверь. На пороге появилась симпатичная дама средних лет, с таким выражением лица, как будто все происходящее было для нее лишь развлекательной пьесой.
   – Здравствуй, Розалита, – приветствовал ее Джи.
   – Входите, входите, – сказала она. – Ты, как всегда, приходишь с новым оруженосцем, но вот из этого вряд ли получится что-либо стоящее.
   – Напрасно вы судите по моей внешности, – отпарировал я. – При малом росте я обладаю многими достоинствами.
   – Надеюсь, я их замечу, – усмехнулась она и прошла в комнату.
   Я тоже прошел в комнату и издали любовался, как Розалита, в элегантной черной юбке до колен и белой шелковой блузе, переходит от одного гостя к другому. Кисть ее руки охватывал тонкий серебряный браслет в виде двух переплетающихся змеек с изумрудными глазами. Такого же глубокого зеленого цвета были и глаза Розалиты. Я решил приступить к выполнению задания Джи и, подойдя к ней, смущаясь, произнес:
   – Хоть я и вижу вас впервые, но уже захотел стать вашим послушным пажом.
   – И вам хватает наглости высказывать такие желания? – надменно улыбнулась Розалита, но я заметил, что она была польщена.
   Она несколько пренебрежительно повела плечами, как бы потеряв ко мне интерес, и подвела меня к высокому молодому человеку с длинными волосами, узким лицом и остроконечной бородкой, в круглых очках.
   – Познакомься, Чера, с этим прытким молодым провинциалом, – сказала она насмешливо. – Это новый подлещик, и он уже успел попроситься ко мне в пажи.
   – Он как раз может заменить тебе пуделя, – холодно улыбнулся Чера.
   Я подавил в себе негодование и, следуя наказу Джи, стал думать, с какой же стороны подойти к этому щеголю, одетому в вельветовые брюки бутылочного цвета, тонкий бежевый свитер и дорогие туфли с фирменными ярлыками в виде саламандры. От Розалиты излучалась атмосфера прохладной элегантности и исключительности, и я сразу захотел стать таким же. Когда она упорхнула к другим гостям, я обратился к Чере:
   – Я – новый оруженосец Джи. Он говорил, что если я пройду у вас обучение, то овладею скрытым знанием.
   – Прямо так и сказал? – насмешливо ответил он и отвернулся.
   «Жаль, что не удалось войти в доверие к этому напыщенному москвичу», – думал я, куря одну сигарету за другой. Я успокоился и, выпив рюмку коньяка, подошел к Джи, который беседовал с восточным человеком в строгом сером костюме, с черными блестящими волосами, гладко зачесанными на пробор.
   – Заман, что ты скажешь о моем новом ученике? – неожиданно спросил его Джи.
   Взгляд Замана, напоминавший взгляд коршуна, быстро пробежался по мне.
   – Хотя в нем и сквозит нечеловеческая хитрость, я мог бы обучить его проникать в миры Зазеркалья.
   – Если хочешь – поезжай в Азербайджан с суфийским шейхом, – предложил Джи. – Он берет тебя в ученики. Твоего «да» будет достаточно.
   – Можно мне подумать до конца вечера? – попросил я.
   – Напрасно отказываешься, – улыбнулся Заман.
   «Что я, дурак, – уезжать из столицы в какую-то провинцию», – подумал я и подошел к Чере, который элегантно держал в левой руке рюмку с коньяком, а правой едва касался красивой брюнетки в малиновом платье, плотно облегавшем ее привлекательную фигуру.
   – Воин не насильствен, потому что тонок и точен, – говорил он. – Поиск состояния воина – это поиск не кайфового состояния, а правильного намерения для конкретного действия. Нравится, не нравится – это дело десятое; важно, что ты добилась результата. Состояние само по себе не столь важно, и поиск его ради удовольствия – опустошает. Если бы ты привыкла делать, ты бы не задавала вопросов и достигала бы всего вообще без всякого знания. Знание – это потакание ума самому себе, а ум является очень маленькой частью человека. Но ум делает все, чтобы наша сущность не просыпалась. Чтобы перехватить управление сущностью, нужно как можно больше пустоты и чистоты. Нужно остановиться, или, в других терминах, остановить мир…
   – Как же сделать это? – спросила девушка.
   – Это может быть темой следующей нашей беседы, – ответил Чера.
   В этот момент в дверях появился высокий подросток в серых мешковатых брюках и клетчатой фланелевой рубашке, висевшей на худых плечах. Он молча прошел через толпу гостей и, сев за старое черное пианино, неуклюже сыграл рэгтайм. Джи обнял его за плечо со словами: «Здравствуй, Кукуша», – и, указывая на меня, добавил: «А вот и твой будущий Савельич. Подучи его пока играть в „риск“, а то он любит подстелить себе соломку».
   Я нетерпеливо отмахнулся от Кукуши и спросил Джи:
   – Не могли бы вы сказать, действительно ли Заман является суфийским шейхом?
   – Ну, если это тебя так занимает… – ответил Джи. – До двадцати пяти лет Заман был простым трактористом. Однажды, работая в поле, он услышал в своем сердце зов свыше. Он бросил трактор и тут же уехал в Баку. Ведомый некой силой, он направился к зороастрийскому храму. Войдя смиренно в храм, он обратил внимание на одинокого старца в черном халате, держащего в руке изумрудные четки. Старец назвал его по имени и пригласил следовать за собой, сказав: «Я – шейх суфийского Ордена. Великий Аллах решил призвать меня к себе и указал на тебя как на моего преемника. Впоследствии тебе предстоит провозгласить суфийские идеи в академической среде». Через некоторое время Заман поступил в Московский университет на исторический факультет и за два года окончил его. За свои необычные таланты он был принят преподавателем в Бакинский университет на кафедру истории религии. Он стал включать в свой курс описание суфийских идей, и на его лекции приходили сотни людей: они чувствовали, как через него передается духовная барака. Он сделал необычайно быструю карьеру в социуме, но я призываю его к осторожности и к тому, чтобы он не очень увлекался социальным успехом. Надеюсь, он прислушается к моим словам…
   В этот момент Чера, не обращая внимания на меня, позвал Джи, и тот, извинившись, отошел в сторону.
   Когда мы возвращались на Авиамоторную на последнем поезде метро, Джи спросил:
   – Удалось ли тебе наладить контакт с Розалитой?
   – Она не воспринимает меня всерьез, – сказал я, – и к тому же в ней нет ничего мистического.
   – Жаль, что ты ничего не заметил. Она могла бы избавить тебя от провинциального жирка, научить тонкости и куртуазности. Ты настолько погряз в грубых схемах общения на уровне инстинктов, что не можешь притянуть к себе ни одну тонкую сущность.

   Фея встретила Джи нахмурившись. Она сидела на диване, излучая потусторонний холод, от которого леденела душа. Я робко поздоровался и, отговорившись усталостью, быстро лег спать. Засыпая, я непрестанно думал о Розалите.
   Во сне я встретил девушку лет четырнадцати с торчащими в стороны косичками. Ее глаза и черты лица были мне до странности знакомы. Она приблизилась ко мне и смущенно произнесла: «Я когда-то хотела стать принципом Шакти, вдохновлять и поддерживать на Пути…», – от громкого телефонного звонка я неожиданно проснулся.
   Джи пригласил меня на прогулку – закупить продуктов и зайти в одно интересное место. Фея расстроилась, оттого что Джи снова уходит, но старалась не подавать виду.
   Мы шли по тротуарам, покрытым свежим снегом, и я невольно думал о том, что уже скоро мне придется возвращаться в хмурый сырой Кишинев. Снег создавал ощущение чистоты и легкости, и я грустил о предстоящем расставании. Джи сказал, чтобы я собрался: предстоит встреча с высоко развитой сущностью.
   Вскоре мы вошли в сиротливо выглядевший Дворец культуры, успешно миновали заслон недовольной женщины в униформе, и Джи постучал в дверь с табличкой «Костюмерная». Раздался мелодичный голос: «Войдите».
   В комнате у конторского стола сидела красивая брюнетка лет тридцати, с легкой проседью в волосах. У нее были большие темные глаза с рассеянным взглядом и тонкий нос с легкой горбинкой; губы ярко-вишневого цвета, полные, но изящно обрисованные. На коленях лежало нечто вроде рубашки-туники, в руке – иголка с ниткой. На пустом столе лежала подушечка, в которую было воткнуто с десяток иголок с нитками разных цветов. При виде Джи легкая улыбка заиграла на ее ярких губах, но глаза сохраняли прежнее выражение.
   – Володечка, – протяжно сказала она, – вас-то я и ждала. А что это за отрок с вами? На вид – сущий поводырь, но да внешность-то обманчива – ему бы самому за кем-нибудь плестись.
   Я обмер от странного ужаса, который она пробудила во мне этими словами. Они звучали как легкая издевка, и я подумал, сам не зная почему, что эта женщина может быть опасна. Я невольно сделал шаг назад и встал за Джи, выглядывая из-за него, как из-за угла большого надежного дома.
   – Вы садитесь, – продолжала она нарочито певучим голосом, – вот и стулья там стоят.
   Джи снял свою шинель и, повесив ее на вешалку, сел на один из жестких деревянных стульев; я сел немного позади Джи, чтобы оставаться в укрытии.
   – Как дела у тебя, Гиацинта? – спросил он. – Встречаешься ли с кем-нибудь из наших?
   – Давно уже никого не видела, – ответила женщина, положив вышивание на край стола, – поэтому и решила всех сразу увидеть, заручившись вашей поддержкой.
   – Каким же образом я могу тебя поддержать?
   – Я решила сегодня отметить ваш юбилей, – сказала Гиацинта, – ваше грядущее пятидесятилетие у себя, на Белорусской. Уже приглашены Евгений, Эльдар, Лора. И еще человек двадцать помельче.
   Джи, потянувшись, достал из кармана пальто фляжку и, повертев ее в руках, спросил:
   – Не найдется ли у тебя пары рюмок?
   Она поднялась и грациозной походкой подошла к большому платяному шкафу. Открыв его, она вытащила снизу, из-под сложенных одежд, три небольших стакана и плавным жестом поставила их перед нами. Джи налил в них из блестящей фляжки и сказал загадочно, поднимая свой стакан:
   – За так неожиданно наступившее пятидесятилетие.
   Я недоумевал: «Что за странность скрывается в праздновании этой даты?» – и осушил стакан одним глотком.
   Пока Джи беседовал с Гиацинтой, я думал о том, почему эта роскошная женщина наводит на меня такой панический ужас.
   – Когда ожидать вас? – вдруг спросила Гиацинта, снова берясь за шитье.
   – Мы с Гурием придем часам к семи, – ответил Джи и поднялся.
   – До свидания, приятно было познакомиться, – запинаясь произнес я и, взяв свою куртку, мигом оказался в коридоре. Вскоре вышел Джи, застегивая пальто, и посмотрел на меня с легким удивлением.
   – Что это с тобой? – спросил он, когда мы вышли из Дворца культуры.
   – Эта женщина пугает меня.
   – Да? – сказал Джи иронически. – А мне показалось, что ты глаз с нее не сводил.
   – Ну да, – ответил я. – Смотрел, как загипнотизированный кролик.
   – А, – сказал Джи, – тогда понятно. На самом деле Гиацинта является высокой духовной сущностью, но ты, видимо, не готов к реальной встрече с ней. Она мгновенно очаровала тебя, однако барьер ее ледяного холода ты не можешь преодолеть.
   Морозный воздух выветрил из меня пары страха и паники, и мой ум снова заработал.
   – Сегодня мне бы хотелось, – сказал я, стараясь, чтобы это звучало убедительно, – поработать, сделать кое-какие записи на почтамте.
   Джи с легким укором посмотрел на меня.
   – Ты неблагодарен к появившемуся в твоем пространстве шансу. Луч к тебе очень доброжелателен: ты сможешь как раз перед отъездом увидеть весь эзотерический высший свет Москвы и познакомиться с ним.
   Я оживился, представляя себе изысканных дам, похожих на персонажей романов Бальзака и Дюма.
   – А с кем мне нужно общаться прежде всего?
   – Я не могу подсказывать тебе, – ответил Джи. – Ты сможешь общаться с теми, кого притянет к тебе твой уровень бытия.
   – Что такое мой уровень бытия?
   – Ты пока еще не готов к разговору об этом. Общайся, с кем можешь или с кем интересно, и все запоминай. Ты сможешь осознать увиденное впоследствии.
   – Почему Фея, – спросил я, – так сильно отличается от всех остальных?
   – На этот вопрос тоже сложно ответить тебе. Фея имеет невероятно глубокую внутреннюю жизнь: она вмещает в себя практически целый континент. Но чтобы понять это, нужно самому иметь достаточно глубокое бытие. Касьян, благодаря своей медитационной подготовке, иногда улавливает отблеск ее эманаций.
   Приступ зависти заполнил мою душу черным туманом.
   – Пока я могу только сказать тебе, что Фея – это живая статуя, которая, находясь в нашем пространстве, проводит токи из далеких космических бездн. И мы до конца инкарнации должны всячески ее поддерживать и оберегать.
   Мы выковываем чашу Грааля в нашей эпохе, в нашей стране. Всякие рациональные, корыстные подходы к Фее обречены на провал. Чтобы общаться с Феей, нужно уметь быть Синдбадом, обладающим живой драгоценной жемчужиной.
   В Фее есть все: и весь театр марионеток, и Атлантида, и Египет, и тольтеки, и ужас, и красота, и нечто высшее, чем красота. Фея проводит луч Матери Мира, а также и луч Девы Мира. Это очень нелегко – сохранять статую в нашем пространстве; тайна статуи, или лампы Аладдина, в том, что она всегда стремится затеряться.
   Его голос доносился до меня будто из другого пространства. Я был ошеломлен этим описанием Феи, которое находило отклик в какой-то глубокой части меня, но отвергалось моим скептическим умом.
   – Как же я, такой несовершенный, могу найти контакт с ней? – спросил я.
   Джи мгновенно уловил нотку фальши, прозвучавшую в реплике, и остро посмотрел на меня.
   – Ты обманываешь сам себя. У тебя уже есть прекрасный контакт с ней. Ты вообще можешь наладить контакт с кем угодно, если захочешь.
   Я покраснел от удовольствия при этом комплименте.
   – Я не совсем понимаю вас.
   – Я имею в виду, – ответил Джи, – что твоя любовь к комфорту не позволяет тебе увидеть следующий ход для улучшения отношений. Ведь ты немного рисуешь и можешь мастерить, а Фея нуждается в помощи – помоги ей.
   – Да, – пробормотал я разочарованно, – но я бы хотел, как Касьян, встречать ее в сновидениях.
   – Не сравнивай себя с ним, – улыбнулся Джи. – Вы принадлежите к разным весовым категориям, если воспользоваться терминами бокса. Ты – боксер в весе пера, а Касьян – в тяжелом весе. Ну, как вас можно поставить рядом? Начни помогать Фее на плане физическом – и тогда она сможет тебе помочь на планах более тонких.
   Я решил последовать совету Джи, тем более что выбора у меня не было.
   Мы вошли в коридор коммунальной квартиры на Авиамоторной, который был всегда темен; я повесил куртку на вешалку, и Джи открыл дверь в комнату, отведя тяжелую портьеру, которая скрывала комнату от любопытных глаз.
   Фея, с завороженным взором, неподвижно сидела перед небольшим мольбертом, на котором был закреплен лист чистой белой бумаги. Звучала тихая успокаивающая музыка с повторяющимся мотивом, гармонично вторившим внутреннему звучанию самой Феи. Джи предостерегающе приложил палец к губам, увидев, что я хочу, как обычно, бодро поздороваться. Он жестами показал мне сесть за стол и заняться своими записями. Я осторожно налил себе чая из китайского чайничка и, достав тетрадь, стал рисовать необыкновенное лицо Феи, словно явленное из глубины сияющего мира.
   Она увидела нас, и ее состояние мгновенно изменилось.
   – Ну, как визит к Гиацинте? Нагулялись по тонкому льду? – спросила она с легкой иронией.
   – Почему вы решили, что мы посетили ее? – удивился я.
   – Ее взгляд глубоко отпечатался в ваших глазах, – усмехнулась она.
   – Как вам удается за короткое время создавать такие волшебные картины? – спросил я.
   Фея, согревая пальцы о чашку с горячим чаем, ответила:
   – Есть такая техника: смотришь на белый лист, представляешь себе различные варианты композиций, пробуешь разные цвета. Сейчас я работаю над образами старцев, которых встречаю в сновидениях. Попробуй, посозерцай сам.
   Я смотрел на лист несколько минут и ощутил только приступ глухой тоски. Фея взглянула как бы сквозь меня и заметила:
   – Поскольку твое восприятие не очищено, тебе лучше попробовать другую технику. Попробуй спонтанно нанести на лист краску и посмотреть на то, что получится.
   Она достала из черного китайского шкафчика тюбики краски и разбавитель.
   – Краску можешь разводить на блюде, – добавила она. – И не жалей разбавителя – тогда цвета станут прозрачнее.
   Я выдавил из тюбиков синей, красной, желтой и белой краски на большое фаянсовое блюдо. Потом добавил разбавителя, так что получилось несколько разноцветных лужиц, и кистью изобразил расплывчатые фигуры на листе.
   – Неплохо, – сказала Фея, выпуская тонкую струйку дыма.
   – А теперь постарайся увидеть какой-либо образ и обрисуй его несколькими линиями.
   Я смотрел на расплывчатые фигуры минут пять, пока не появился смутный образ, и я, чтобы сделать его поотчетливее, нанес несколько линий. Получилась угрюмая, перекошенная физиономия, устало глядящая мимо меня.
   Фея скептически осмотрела ее и заметила:
   – Ну, этот откуда-то из подвалов выполз. Старайся создавать благородные образы, учись не вызывать дурных настроений у ближних. И так много мрака вокруг, и так все задыхаются от этой помойки. Это вот мы можем нырнуть в помойку и вынырнуть, как крепыши. А другой какой-нибудь нырнет – и будет потом выбираться несколько инкарнаций.
   – Да это случайно так получилось, – оправдывался я.
   – Это, – сказала Фея, – не просто так – ты нарисовал одного из своих злобных «дедов». Они так и выглядят. Это хороший способ избавиться от какого-нибудь «деда», который тебя достает. Нарисуй его, а рисунок затем сожги.
   – Что же такое «дед»? – спросил я.
   – Твоя агрессия, – сказала Фея. – Или депрессия, по-православному – уныние. Это значит, что один из твоих «дедов» активизировался.
   – Наконец-то он и от тебя чему-нибудь научится, – отметил Джи.
   Меж тем незаметно наступил вечер.
   – Пора, Гурий, отправляться на празднование моего пятидесятилетия, – напомнил Джи.
   Он оделся и весело посмотрел на Фею, пытаясь передать ей оптимизм и бодрость. Но Фея расстроенно затянулась сигаретой и, выпуская дым, пренебрежительно произнесла:
   – Значит, все-таки пойдешь навещать магиссу? И тебе все равно, какие она про тебя сплетни распускает, и что каждое твое слово потом переврут и высмеют?
   – Гурджиев, – сказал Джи, улыбаясь, – даже сам выдумывал и распускал невероятные сплетни о себе. Я нахожусь в более удобном положении: за меня это с удовольствием делают другие.
   – Ну, хотя бы приходи не очень поздно, – сказала Фея. – Для меня у тебя никогда нет времени, а для других – сколько угодно.
   Я взял сумку и вышел вслед за Джи.
   Мы быстро доехали на метро до «Белорусской». Вечер был морозным, в темно-синем небе светила большая желтая луна, навевая меланхолию и оцепенение.
   – Постарайся быть внимательным, – сказал Джи, – и запоминай все, что будет происходить. Ты сможешь понять события позднее, а пока – просто присматривайся.
   Мы шли мимо массивных старинных особняков, рядом с которыми высились многоэтажные дома. Было холодно, но продавцы цветов с посиневшими от морозного ветра лицами продолжали упорно стоять у своих прилавков.
   Мы подошли к одному из особняков, и Джи направился к полуоткрытой двери цокольного этажа. Оттуда доносились голоса и выходили клубы пара, смешанного с табачным дымом. Окна были мутно-серыми и выступали над асфальтом лишь наполовину. Через них ничего нельзя было разглядеть, хотя занавесок не было.
   Джи спустился по трем ступенькам и вошел в квартиру; я последовал за ним, держась на некотором расстоянии.
   Почти всю длину комнаты, в которой мы оказались, занимало несколько столов. За ними сидела большая компания. На столах стояли бутылки с водкой и портвейном, маленькие тарелки с закуской и большие пепельницы, а в воздухе висели клубы дыма.
   Все поднялись, приветствуя Джи. Гиацинта возникла вдруг рядом с ним, взяв его под руку. В другой руке ее был большой бокал, наполненный шампанским. Высокий человек в черной рубашке встал на стул и стоял, плавно покачиваясь, готовый, казалось, в любой момент упасть. Я обратил внимание на его необычайно подвижные брови, которые изгибались вверх и вниз в такт всем его жестам и покачиваниям. У него был заметный шрам на лбу и короткий сухой нос своенравного человека.
   – Дорогой мэтр, – произнес он, изысканно выговаривая слова, – мы счастливы видеть вас сегодня, хотя повод собраться здесь показался нам странным. Splendor Solis сегодня гуляет – и я пью за ваше ослепительное бытие!
   Гиацинта повела Джи на почетное место во главе стола, а я сел на ближайшее свободное. Справа от меня был странно одетый восточного вида человек с яркой тюбетейкой на обритой голове, а слева – высокий парень в дорогом на вид костюме и ярко блестевших черных туфлях из мягкой кожи. Восточного человека звали Эльдар, а франта – Достоевский. Рядом с Джи сидела небольшого роста женщина в квадратных очках; она пристально посмотрела на меня и спросила Джи:
   – Папуля, что это за мамасика ты с собой привел?
   – Этот подлещик приехал ко мне из Молдавии, – ответил Джи.
   Дама заинтересованно посмотрела на меня, но я от застенчивого высокомерия отвел от нее взор.
   Мне показалось, что она выглядит весьма незначительно, ибо я мечтал найти более интересную даму для вальяжной беседы. Но не успел я толком осмотреться, как вдруг ко мне подошел старик очень маленького роста с длинной бородой, в синем кителе и офицерских сапогах.
   – Владимир Иванович, – представился он и, достав из-за пазухи фляжку, торжественно произнес:
   – Выпей моего целебного напитка для разотождествления с миром!
   Я пришел в замешательство и, небрежно отвинтив пробку, брезгливо понюхал содержимое.
   – Настойка-то у вас с подозрительным запахом, – ответил я с вежливой миной. – Не пью-с такие.
   Старичок лихо опрокинул в себя полфляжки и, придя в возбужденное состояние, стал отплясывать гопака и что-то выкрикивать. Я удивился такой вольности, но окружающие находили его выходку вполне естественной. Я набрался смелости и решил завязать разговор со своими соседями.
   Я спросил Эльдара, давно ли он знает Джи.
   – Слишком давно, – ответил он недобро улыбнувшись и повернулся к своей соседке, женщине лет тридцати с короткими черными волосами и черными непроницаемыми глазами. Я тоже повернулся к своему разодетому соседу и спросил, который час, чтобы как-то прервать натянутое молчание.
   Достоевский нехотя посмотрел на часы и из-за этого опрокинул рюмку, которую держал в руке, на свои роскошные брюки.
   – Пол-одиннадцатого, – ледяным тоном сообщил он и стал салфеткой тщательно тереть образовавшееся пятно.
   Он с большим трудом удерживался, чтобы не нагрубить мне. Я встал из-за стола, но тут меня схватил Владимир Иванович, все еще плясавший гопака, и закричал:
   – Гурий! Ты Сталин! Ты Полярная Звезда! Пляши!!!
   Я посмотрел на сидящих эзотериков: все как будто ждали с любопытством, как я отреагирую. Я нехотя сделал несколько «па» и постарался поскорее снова занять место за столом, чтобы не привлекать к себе внимания Владимира Ивановича.
   Единственное свободное место было возле дамы в очках, и я сел рядом с ней.
   – Как вас зовут? – спросил я. Она оживленно ответила:
   – Какой мамасик еще маленький, даже Лору не знает! Откуда ты такой здесь взялся?
   Она излучала мягкую, сердечную волну, которая растворила мою скованность и неловкость.
   – Я попросился юнгой на Корабль «Арго» и вот оказался здесь. Но я не понимаю, почему это празднование пятидесятилетия – ведь Джи не больше сорока на самом деле?
   – Не утруждай себя, мамасичек, размышлениями о приколах Гиацинты, у нее их – сотни. В действительности, она чувствует, что карма влечет ее на дно, и она отчаянно хочет выплыть. Поэтому она решила рискнуть и использовать последнее, самое сильное средство, хоть она и ненавидит Джи.
   – Разве это рискованно – просить Джи о помощи? Он мне кажется самым добрым человеком в мире.
   – Если ты недостоин, то можешь сгореть от помощи, которую он, действительно, всегда оказывает просящему. А сейчас сходи, будь любезен, на кухню – принеси бутылочку сухого.
   Я выбрался из-за стола и пошел на кухню, размышляя над ее загадочными словами.
   «Почему Джи называет этих людей эзотериками, – думал я, – если они пьют и курят, вместо того чтобы медитировать?» Ситуация напоминала театральную пьесу, но поскольку меня это вполне устраивало, я с удовольствием подливал себе портвейн, пока окружающее не расплылось в розовом тумане.
   Поздно ночью вечеринка закончилась, и мы с Джи отправились на Авиамоторную. Пока мы ждали такси, Джи спросил:
   – Тебя привлекло что-нибудь в этой роскошной ситуации?

//-- Чтобы взошли семена, посеянные в душе ученика, ему нужно умереть для своего прошлого. Он должен, таким образом, стереть следы кармы, которая препятствует его внутреннему росту. Ангел взывает к пробуждению сущности ученика. Прохождение стадии Нигредо означает спуск в низшие слои своей души и встречу с подсознательными течениями. Когда неофит готов, ему предлагается встретиться с подводными сущностями, которые появляются на поверхности только в исключительных случаях. Без руководства опытного алхимика неофит может поддаться их соблазнительному гипнозу, ибо подводные существа намного сильнее самого неофита и могут легко покорить и поработить его, очаровав непревзойденной игрой воображения, черным юмором, сладкими грезами о несбыточной мечте вечного парадиза. --//

   – Мне странно, что эти самоуверенные и вульгарные люди принадлежат, по вашим словам, к эзотерической элите, – заявил я. – А Гиацинта беспредельно влюблена в самое себя и не видит ничего вокруг.
   Джи, вздохнув, сказал:
   – Твое бытие настолько слабо, что хоть Луч и предоставляет тебе королевский шанс сразу войти в центр событий, ты совершенно не можешь им воспользоваться. Попробуй хотя бы пересказать все, что ты увидел и узнал, Касьяну – иначе твое пребывание в Школе быстро выродится.
   «Почему он меня обижает? – подумал я. – Ведь я к нему так хорошо отношусь».
   Джи бросил на меня сочувствующий взгляд:
   – Пока ты занимаешь пассивную позицию и ждешь, что с тобой будут считаться, уважать твое самолюбие и интересы твоих инстинктов, никакая ситуация не будет для тебя достаточно хороша.
   – Что же я должен был делать в сегодняшней ситуации?
   – Развертываться, – ответил Джи, – и завоевывать себе опорную точку в Москве. Не можешь же ты все время сидеть на шее у Феи.
   – Я боюсь покинуть ваше общество, – смутился я.
   – Ну что же мне теперь с тобой делать? – вздохнул Джи.
   – Ничего. Завтра я уже буду в Кишиневе.
   – Я имею в виду, что у тебя отсутствует тонкое восприятие, – московский андеграунд оказался гораздо выше твоего понимания.
   – Но они ничем не похожи на небожителей! – воскликнул я.
   – Да на такого, какой ты есть, ни один небожитель даже плюнуть не захочет, – ответил Джи, а я подумал: «Если бы не моя мечта попасть на небеса, я бы не выдержал такого мнения о себе».
   Я провел ночь на Авиамоторной, а утром купил билет на самолет – и вот я здесь. Но я совершенно не могу понять, чему же именно я обучался в Москве и что это за люди – московские ученики Джи. Во всяком случае, после рассказа я чувствую в душе легкость и спокойствие.
   С этими словами Гурий собрал свои вещи и поехал домой, а я долго обдумывал услышанное.

Глава 6
Три буддийских обезьяны

   Прошло более полугода. В течение этого времени я психологически готовился покинуть Кишинев и присоединиться к Джи. Лето подходило к концу, и я, соскучившись по новым приключениям, позвонил Джи в Москву.
   – Ты еще жив, братушка? – спросил бодрым голосом он.
   – Душа не находит покоя, – ответил я.
   – Бросай математику и осваивай ремесло лепщика, – предложил Джи.
   – В каком смысле? – удивился я.
   – В самом прямом.
   – Неужели вы считаете, что я должен покинуть место заведующего лабораторией в университете и перейти в простые рабочие? – возмутился я.
   – Тебе пора выходить в жизнь, а не наблюдать ее из окна. Пришло время освоить новое ремесло, научиться творить руками. Тогда ты сможешь обрести материальную независимость и следовать за мной.
   – Я веду важный проект, меня никто не отпустит до тех пор, пока я его не закончу, – телефонная трубка слегка подрагивала в моей руке.
   – А ты попробуй.
   – Вы меня поражаете! Неужели вам не известны университетские правила? – запальчиво продолжал я.
   – Ну и оставайся приклеенным к креслу начальника, – заявил Джи, – а Корабль Аргонавтов поплывет дальше в поисках Золотого руна… – короткие гудки в трубке охладили мои эмоции.
   «До чего же странный он человек», – раздумывал я, нервно передвигаясь по квартире. Но поскольку делом моей жизни становилось стремление к внутренней свободе, я решил подчиниться пожеланию Джи. Хотя я всегда чувствовал отвращение к ремеслу всякого рода, я решил попробовать. На следующий день я, с большим сомнением в удаче, положил на стол директора вычислительного центра заявление об уходе. Каково же было мое удивление, когда он подписал его с милейшей улыбкой, заявив при этом:
   – Сейчас мы стремимся брать на работу исключительно молдаван – это новая национальная политика. Так что на ваше место уже есть человек.
   От неожиданности я опешил и, собрав с рабочего стола все свои вещи, с болезненно сжавшимся сердцем отправился в город. Втайне я надеялся, что директор не отпустит меня, и тогда моя совесть перед Джи будет чиста, но вышло совсем наоборот.
   Мне как математику было чуждо художественное ремесло, к тому же я никогда не пробовал лепить из глины. Эта идея казалась мне абсурдной. Но поскольку я совершенно неожиданно оказался не у дел, то решил последовать совету Джи и купил в киоске газету «Труд». Прочитав заметку о нехватке специалистов на скульптурном комбинате, решил испытать свое счастье и отправился по указанному адресу.
   Скульптурный комбинат располагался на большой территории, огороженной бетонной стеной с железными воротами, недалеко от центра города. Войдя на просторный двор, загроможденный гипсовыми изделиями, я с трудом отыскал лепную мастерскую. Это оказалось темное помещение, заставленное гипсовыми вазами и головами партийных деятелей. Привыкнув к темноте, я почувствовал на себе подозрительный взгляд. Меня в упор разглядывал полный мужчина лет сорока в грязной рабочей одежде. Физиономия его была заплывшей и неприветливой.
   – Тебе чего? – грубо спросил он.
   – Пришел по объявлению в газете, – робко ответил я.
   – Без специального образования тебе нечего делать в моей мастерской, – сказал он и повернулся ко мне спиной.
   Его агрессивная внешность говорила о полном пренебрежении к чистоте души. Он разговаривал со мной словно из преисподней.
   Я разочарованно отправился в приемную директора, где увидел за небольшим столом миловидную девушку, одетую в светлое платье, облегавшее ее стройную фигуру с изящной грудью.
   – Несмотря на объявление в газете о том, что требуется лепщик, я получил грубый отказ, – сокрушался я.
   – А вы попробуйте устроиться в мастерскую через бюро по трудоустройству, – подсказала симпатичная секретарша. – В этом случае комбинат вынужден будет принять вас на работу.
   Обретя некоторую надежду, я отправился на поиски этого заведения. Бюро по трудоустройству оказалось неуютным помещением из двух комнат, где за полированным столом сидела молодая брюнетка, которая каллиграфическим почерком выписывала направления на работу. Она была одета в голубую блузку с низким вырезом и короткую черную юбку. Строгие глаза равнодушно глядели на посетителей. Было видно, что ей надоело работать в таком заброшенном месте без всякой перспективы. Я подошел и с легкой улыбкой спросил, нужны ли специалисты по лепке на скульптурный комбинат. Девушка подняла на меня серые глубокие глаза и, раскрыв потрепанный журнал, ответила:
   – Имеется одно место для хорошего специалиста.
   – Мне это подходит, – произнес я уверенным голосом.
   Решив, что я и есть нужный специалист, она, не посмотрев мои документы, выписала своим безупречным почерком направление на работу и, мило улыбнувшись, протянула мне его, слегка перегнувшись через стол. В этот момент вырез ее блузки опустился еще ниже, и я, почувствовав прилив вдохновения, медленно взял листок бумаги из ее прозрачных пальцев.
   «С такой девушкой было бы приятно идти к Просветлению», – промелькнуло у меня в голове.
   Выйдя на улицу, залитую ослепительным солнцем, я улыбнулся, оттого что удалось обвести вокруг пальца ворчливого мастера.
   На этот раз, вернувшись на комбинат, я направился прямо к директору. Посреди просторной комнаты стоял огромный стол из мореного дуба, а на нем – черный телефон и бронзовая пепельница с символическими изображениями трех буддийских обезьян – «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». За столом важно восседал мужчина лет сорока пяти кавказской наружности. Его черные усы нависали над торчащей изо рта трубкой. Я протянул ему свои документы и направление на работу. Он взял мои бумаги и деловито посмотрел на меня:
   – А что это вы, работая в университете заведующим лабораторией, решили перебраться в лепщики?
   Вопрос был неожиданным, и я опешил: не мог же я сказать ему правду! Я решил ответить как наивный человек:
   – Я с детства мечтал быть скульптором, но мои родители заставили меня стать математиком. Теперь я окончательно убедился, что математика – не мое призвание, – слушая свой голос как будто со стороны, я удивлялся, откуда у меня берется столько наглости наговаривать на своих родителей, но прозвучало это весьма убедительно, – и собираюсь попробовать себя в качестве скульптора. Я чувствую, что это мое настоящее призвание.
   Директор посмотрел на меня как на безумца, но, тем не менее, подвинул в мою сторону пожелтевшую пепельницу с тремя обезьянами:
   – Не знаю, врешь ты мне или нет, но на столе у самого Геббельса стояла серебряная пепельница с такими вот тремя символическими обезьянами. Если ты за несколько дней сделаешь сносную копию – я возьму тебя на работу.
   Зазвонил телефон. Он повертел трех обезьян перед моим носом и жестом показал на дверь:
   – А теперь уходи, не мешай.
   Я ушел с чувством победителя, хотя и понимал, что втереть очки директору будет гораздо сложнее, чем молодой девушке. Проблема была в том, что я никогда еще в своей жизни не брал в руки глины для лепки.
   Все же я преодолел первое препятствие. Я решил обратиться за помощью к Гурию, который, как я знал, в детстве учился в художественной школе.
   Он открыл мне лишь после долгих пронзительных звонков. Увидев его недовольное лицо, разбросанную по полу в беспорядке одежду и старый рюкзак, я спросил:
   – Куда это ты опять собрался, братец?
   – Вчера позвонил Джи и неожиданно сообщил: «Приглашаю тебя в обучающую поездку по Белоруссии и Прибалтике. Жду в Гомеле через два дня. Найдешь меня по афишам: „Выступает джазовый ансамбль „Кадарсис“. Если твой самолет будет лететь через Киев, то зайди в музей западноевропейского искусства и помедитируй на гобелены в одном из залов. Тебе нетрудно будет их найти: на них изображены похождения Дон Кихота и Санчо Пансы“.» – А у меня на физфаке пересдача экзаменов, – сокрушенно добавил Гурий. – Мне не терпится поскорее покинуть надоевший Кишинев. Как ты думаешь, зачем Джи советовал мне обязательно посмотреть на Санчо Пансу и Дон Кихота?
   – Это символический роман, в котором описано путешествие Гроссмейстера рыцарского Ордена со своим оруженосцем и учеником, – ответил я. – Они никем не поняты и всеми осмеиваемы. Если настроишься на вибрацию романа, то глубже почувствуешь свою роль.
   – В моем вчерашнем сне, – сообщил встревоженно Гурий, – нам была поручена важная миссия, которую мы должны выполнить в течение своей жизни. Мы преодолели массу трудностей, и нам все-таки удалось ее выполнить, но за это нас обоих распяли на Андреевских крестах.
   – Не расстраивайся, братушка, это должно случиться лишь через много лет, – ответил я. – А вот сейчас ты лучше помоги мне вылепить трех обезьян Геббельса для устройства в лепную мастерскую, по заданию Джи.
   – У меня нет времени, – отрезал он.
   Я повернулся и собрался было уйти, как вдруг услышал его голос:
   – Ну ладно, не переживай, самолет вылетает только завтра утром, у нас есть в запасе целая ночь.
   – Я не помню, как выглядят эти обезьяны, – заметил я.
   – Тебе не дали их копии? – удивился Гурий.
   – Я ведь назвался специалистом по лепке, а лепить-то, должно быть, умеешь ты.
   – Да я учился рисовать, а не лепить! – возмутился он.
   – Ты бы поостыл. Я вообще ничего не могу, и то решился на эту авантюру, – заметил я. – Не забывай, что нам надо достичь Просветления еще в этой жизни, и ради этого можно вылепить и тысячу обезьян.
   – Тогда поехали в город искать обезьяну, – успокоился Гурий.
   Когда мы безрезультатно объехали десяток магазинов, Гурий возмутился:
   – Не могу понять, почему нигде не продаются книжки с картинками обезьян…
   – Даже игрушечные обезьяны исчезли с полок, – добавил я.
   – Не расстраивайся, – вспомнил он, – у моей матери есть «Энциклопедия животных» Брема – там-то уж точно найдется изображение приличной обезьяны.
   Дома Гурий аккуратно вырезал страницу с изображением обезьяны и около двенадцати ночи, закатав рукава, принялся лепить обезьянку – ту, что с закрытыми глазами, – а я напряженно пытался запомнить его движения.
   Рано утром Гурий вылетел рейсом в Гомель через Киев, в надежде на этот раз столкнуться с ускользающей тенью своего «Я».
   Вернувшись домой, я, чтобы настроиться на Путь, открыл записи бесед с Джи и прочел:

   «Сейчас мы входим в эпоху Параклета – эпоху Святого Духа. Наша Школа является первым островком нового влияния.
   Эпоха третьей космической ипостаси будет эпохой, которая гармонически сочетает в себе оба тока, Герметический и Христианский, и их последовательное чередование во времени. Импульс космического огня проявлен в двуедином токе и называется Герметическо-Христианским.
   Все те ситуации, которые происходят в пространстве Школы, создают благоприятные условия для внутреннего роста учеников. Русская пословица гласит: „Богу молись, а к берегу гребись“. Таким образом, мы подступили к теме внутреннего круга человечества, к теме Эзотерического Христианства и его Школы.
   Основная линия Эзо-Христианства – это правильное сочетание в своей работе двух импульсов – Гермеса и Христа, что дает реальную возможность человеческой монаде достичь максимальной самостоятельности. Именно поэтому так драгоценен и труден для вас процесс саморазвития, который протекает по законам Гермеса Трисмегиста, но в то же время вам обеспечивается помощь свыше. Если с вами не произойдет выпадения из Школы, то есть откладывания на завтра тех проблем и задач, которые надо решить именно сегодня, – ибо завтра вас ожидает еще более важный бой, – то вы будете продвигаться скоростным способом, скоростными методами, разработанными в Герметических Школах.
   Правда, в этом случае все темные силы будут мешать вам, пытаясь превратить в статуи, ввергнуть в инферну, деморализовать, лишить боевого духа, включить сигнал бесконечного сомненья и подозрительности относительно Школы и правильности обучающего процесса».

   Укрепив свое стремление к Просветлению, я принялся лепить пепельницу. На третий день я, с тремя глиняными обезьянами, появился в прокуренном кабинете директора. Он быстро оглядел мою работу и сказал:
   – Ну что ж, обезьяны похожи на обезьян. Так какой ты хочешь разряд? Третий или четвертый?
   – Четвертый, – выпалил я, хотя не представлял, во что это мне выльется.
   – Ну, хорошо, – с серьезным видом сказал он. – Вот тут у нас заказ на двенадцать гипсовых ваз в греческом стиле. У тебя есть месяц, чтобы их сделать. Каждая ваза высотой в полтора метра. Я думаю, ты справишься.
   Меня перекосило от его задания, но на лице я изобразил счастливую улыбку. Я с победоносной физиономией прошагал мимо лепной мастерской и, засунув обезьян под мышку, горделиво направился домой – о завтрашних неприятностях с вазами не хотелось думать. Вдруг меня окликнул приятный женский голос – я обернулся и увидел Светлану, первую университетскую красавицу: ее белокурые локоны волной падали на плечи, светлое шелковое платье облегало стройную фигуру. Я всегда издали любовался ее красотой, но подходить не решался.
   – Никогда не думала, что ты так хорошо умеешь лепить, – с веселым удивлением сказала она.
   – Решил стать скульптором, – заявил я и галантно взял ее под руку.
   «Если на пути к просветлению мной интересуются такие очаровательные девушки, то я иду верным путем», – промелькнуло в голове. Пройдя в молчании несколько минут, я решился спросить:
   – Не интересует ли тебя жизнь после смерти?
   – Я уверена, что смерть ставит точку на нашем существовании, и поэтому надо брать от жизни все что можно.
   – Твой ум пребывает в заблуждении, – заметил осторожно я.
   – Разве ты – судья последней инстанции? – ответила она недовольно.
   – Почти что, – отпарировал я и в этот момент заметил, что ее стройные ноги притягивают взгляды прохожих.
   – Я не люблю навязчивых молодых людей, – сказала она с раздражением и, оттолкнув мою руку, пошла в противоположную сторону.
   «С такой строптивой красавицей сложно добраться до Абсолюта», – размышлял я, оставшись на тротуаре со своими тремя обезьянами.
   На следующий день я сразу же отправился в лепную мастерскую, намереваясь выведать у рабочих, как лепятся вазы.
   Мастер лепной мастерской – тот самый угрюмый толстяк – очень удивился моему появлению и заявил:
   – Такие работники, как ты, мне здесь не нужны, а со своими вазами можешь убираться к чертовой матери!
   Вихрь его темных мыслей рассеял мое приподнятое настроение.
   «Как жаль, что темные личности тоже встречаются на пути к просветлению!» – подумал я.
   Я зашел в кабинет к директору и пожаловался:
   – Мастер ослушался вашего приказа и выгнал меня вон.
   – А ну-ка позови его сюда! – рассвирепел директор, и его правое веко дернулось.
   Победоносно зайдя в мастерскую, я заявил презрительно смотрящему на меня начальнику:
   – Вас вызывает к себе директор комбината.
   – Ну, ты у меня еще попляшешь, – с ненавистью сквозь зубы процедил он, вернувшись от директора красным как рак.
   Не зная, как приступить к лепке ваз, я ходил по мастерской, осторожно наблюдая, как мастер ваял амфору, до тех пор, пока его сальная рожа не расплылась в ухмылке.
   – Так ты, как я вижу, ничего не умеешь делать? – заявил он мне, дыша перегаром в лицо. – Какой разряд дал тебе директор?
   – Четвертый.
   У мастера глаза вылезли на лоб.
   – Да знаешь ли ты, щенок, что у меня самого только пятый, и я двадцать лет уже тут работаю, а ты пришел с четвертым! Ты что, родственник директора? – злобно оскалился он.
   Я попятился к дверям, чтобы не отвечать на его идиотские вопросы, и, оказавшись во дворе, стал лихорадочно обдумывать свое незавидное положение.
   «Самое главное – вовремя смыться, – мелькнуло в голове, – но что тогда будет с моим Просветлением?» И я решил бороться до конца. Поскольку сделать вазу я был не в состоянии, то решил где-нибудь ее раздобыть. Надев для маскировки темно-синюю спецодежду лепщика, я угнал небольшой грузоподъемник, припаркованный во дворе, и на нем отправился на поиски вазы.
   Проезжая мимо парка Пушкина, я заметил девять белых ваз высотою около метра. К ним-то я и подъехал. Милиционер уважительно отнесся к моей спецодежде, но когда у него на глазах я деловито подхватил подъемником вазу весом в триста килограмм, он подозрительно спросил:
   – А документ у тебя имеется, любезный?
   – Ну конечно, – ответил я весело, похлопав по пустому карману. – Двенадцать новых ваз вскоре будут стоять на этом месте, – объяснил я ему. – Эта работа делается по специальному заказу.
   И увез бетонную вазу, оставив вместо нее квадратную вмятину в земле.
   Мастер, завидев меня с огромной вазой, с негодованием процедил:
   – Чтобы ноги твоей не было в моей мастерской, а свои двенадцать ваз будешь делать во дворе.
   Я вначале не придал значения этому требованию и, довольный собой, стал ходить вокруг вазы, пытаясь понять, как снять с нее двенадцать улучшенных копий. Но вдруг начался ливень, и, промокнув до нитки, я подумал: «Как жаль, что путь к просветлению не является сплошным развлечением!»
   После работы я приобрел книги по литью из гипса. За ночь мне предстояло освоить это ремесло. Вернувшись домой, я сел в уютное кресло с чашечкой черного кофе и, чтобы поднять боевой дух, взялся читать записи разговоров с Джи:
   «Школа является провозвестником тока Параклета; в ней делается упор на внутреннее саморазвитие в начале третьего тысячелетия. Наши духовные водители – Святой Георгий, Архангел Михаил, Гермес Трисмегист и Христос. Мы обязаны устоять на острие Духа Времени, ибо в противном случае мы будем выброшены с передней линии фронта в безмолвные тылы Космоса. Гермес строил пространство своей жизни в определенном символизме, одновременно на многих планах. Все, что связано с ним, является колоссальной поддержкой для попадания в Школу.
   Многие эзотерические течения в настоящее время ведут в никуда, их срок истек к концу двадцатого века. Сегодня человек должен учиться сам себя вытаскивать за волосы из болота жизни, и этому может его научить барон Мюнхгаузен.
   Очень важна работа, называемая „рост по второй и третьей линии“, то есть передача своих знаний группе людей, которая может совершить побег из мира форм, а также помощь в выживании Школе, проводящей импульс Неба на Землю. Без второй и третьей линии работы ученик быстро вырождается и выпадает из пространства Школы, превращаясь без ее воздействия в обычную статую.
   Каждый ученик обязан развернуть свое собственное творчество. На первых порах оно может быть неуклюжим и не вписываться в ситуацию Школы, но впоследствии, войдя в зрелость, ученик научится приносить пользу не только себе, но и ей.
   Импульс Святого Георгия неразрывно связан с импульсом Архангела Михаила, который является Архистратигом Сил Света».
   Эти короткие записи выпрямили мой ум, сделав его ясным и целеустремленным. У меня вновь появилась уверенность в том, что мне удастся достичь внутренней свободы.

   Ночью я прочитал книгу «Основы литья из гипса» и на следующий день под огромным черным зонтом сидел под проливным дождем подле своей вазы, делая вид, что работаю. Вдруг ко мне подошел двухметрового роста главный инженер комбината, в сером отглаженном костюме и сиреневом галстуке. Он обошел вазу несколько раз, стараясь не запачкать новенькие лаковые туфли, и недобрым голосом произнес:
   – Кого-кого, а меня ты не обманешь! Я сразу понял, что ты валяешь дурака, изображая лепщика четвертого разряда. На самом деле ты хочешь занять мою должность. Видимо, директор захотел поставить на комбинате своего человека!
   Я молча сидел под зонтом, а он топтался вокруг, приговаривая:
   – Таких хитрых подонков, как ты, я до сих пор не встречал…
   – Да что вы ко мне пристали со своими дурацкими подозрениями! – разозлился я.
   – Ты еще смеешь грубить! – рассвирепел он и, мокрый с головы до ног, яростно развернулся и ушел.
   «Эти подозрительные миряне пытаются помешать мне достичь внутренней свободы», – рассуждал я, сидя под холодным дождем.
   На следующий день ко мне подошел мастер и снисходительно сообщил:
   – Если ты еще хочешь остаться на комбинате, то будешь работать по низшему разряду в мастерской на должности Ваньки Жукова – или мы сживем тебя со свету.
   «С этими людьми нельзя идти к Просветлению, – рассуждал я. – Но для меня сейчас главное – научиться у них мастерству литья из гипса, а потом я пойду по дороге, ведущей в Небо». И смиренно согласился на самую низкую должность.
   Потянулись безликие дни обучения, но я не забывал своей основной цели – рано или поздно достичь высшего «Я», ибо вся наша жизнь является сном Брамы.
   Через несколько недель в лепной мастерской неожиданно появился возмужавший Гурий.
   – Привет! – сказал он весело. – Я вернулся из великолепной поездки по Белоруссии и Прибалтике, и у меня есть для тебя нечто интересное.
   Я бросил работу и, переодевшись, ушел вместе с ним. Дома, разлив по белым фарфоровым чашечкам кофе с грузинским коньяком, Гурий затянулся сигаретой.
   – Ты чем-то озабочен? – спросил я.
   – Слегка. Мне еще предстоит отчитаться за свои прогулы в университете.
   – Расскажи, чему ты научился в путешествии, – попросил я. – И, пожалуйста, как можно подробней.
   Выпустив фиолетовый дым в потолок, он налил себе рюмку грузинского коньяка и начал свой рассказ.

Глава 7
Джаз-ансамбль и стихия Воздуха

   Самолет, летевший в Гомель, сделал посадку в Киеве, где мне пришлось ожидать вылета в течение шести часов. Сначала я бесцельно слонялся по зданию аэропорта, думая о том, чем мне грозят пропущенные занятия в университете. «А родители вообще не знают, что я уехал, – думал я, – и что теперь будет?»
   Вдруг я вспомнил, что Джи дал мне задание обязательно посетить музей западноевропейского искусства. Теперь я даже обрадовался, что оказался в Киеве и у меня есть свободное время. «Кажется, мои приключения начинаются», – весело подумал я.
   Сменив несколько автобусов, я оказался через час у здания музея. Интеллигентная музейная старушка направила меня в зал гобеленов, о которых говорил Джи, и я стал разыскивать Дон Кихота и Санчо Пансу. Наконец я нашел то, что искал, и стал тщательно рассматривать, надеясь понять скрытый смысл.
   Первый сюжет повествовал о посвящении Дон Кихота в рыцари в придорожном трактире: хозяин трактира заносит шпагу над коленопреклоненным Дон Кихотом, а на заднем плане завсегдатаи развлекаются с хихикающими девицами. Лицо Дон Кихота показалось мне знакомым: своей бесстрашной отрешенностью он напомнил мне Джи.
   Главным персонажем следующего сюжета был Санчо Панса, которого назначили губернатором острова. Его несли на носилках два рыцаря: один в красных доспехах, а другой – в синих. Я вгляделся в важную физиономию Санчо Пансы и, к своему удивлению, узнал в его образе себя.
   Последний сюжет был запечатлен на потолке: Дон Кихот на лошади и Санчо Панса на осле, несущиеся в облаках над пропастью. Это напомнило мне о моей мечте – попасть в конце жизни к небожителям. Я надеялся, что будучи ординарцем Джи, я рано или поздно заслуженно попаду на небеса. Другого пути у меня не было.
   Прилетев в Гомель, я нашел местную филармонию, где узнал, что джаз-ансамбль «Кадарсис» расположился в гостинице «Сож».
   Осторожно постучав в девятый номер второго этажа, я услышал знакомый голос: «Войдите». Открыв дверь, я увидел Джи. Его глаза смотрели на меня из пустоты, и я сразу ощутил себя причастным к небесной жизни, окунувшись в бесконечность, излучающуюся из его глаз.
   – Ну что, жив, братушка? – ласково спросил он.
   – Вашими молитвами, – ответил я, разглядывая обстановку тесного гостиничного номера: две кровати, разделенные тумбочкой, небольшой журнальный столик и кресло у окна, платяной шкаф, встроенный в стену.
   Я хотел немедленно рассказать о своей кишиневской жизни, но Джи опередил меня:
   – Приглашаю тебя прогуляться в ближайший магазин канцтоваров.
   – К чему такая срочность? – удивился я.
   – Отныне ты начнешь работу над Телом Времени, а для этого нужен дневник, – значительно произнес он.
   – Что такое Тело Времени? – спросил озабоченно я.
   Джи надел защитного цвета куртку и коричневые туфли, похожие на офицерские, и сказал:
   – Отвечу на этот вопрос по дороге.
   Мы вышли на осенний тротуар. Желтые листья, кружась, сыпались нам под ноги, а каждая встречная девушка представлялась мне романтической незнакомкой.
   – Тело Времени, – сказал Джи, – это вся совокупность дней жизни человека, от рождения и до смерти. Мы – бабочки-однодневки. Наше пространство, наше жилище – один единственный День, в котором мы живем. Большинство живет в унылой собачьей конуре своего Дня. Наша задача – превратить каждый День, если мы только не уснем, в сияющий эфирный дворец величиной с весь мир. Но пока поставим перед собой более скромные пределы – планетарное сознание Земли. Обычный человек своим сознанием прикреплен только к настоящему моменту; он не помнит прошлого и не видит будущего. Наша задача – освоить трехмерное Пространство Времени и из движущейся точки превратиться в человека.
   – Не понимаю, – ответил я, – что хорошего в том, что чувствуешь себя бабочкой-однодневкой? Для меня очень важно иметь перспективу, определенность. Какие уж тут перспективы, если я живу всего лишь один день?!
   – Ты и не можешь видеть никаких перспектив при твоем нынешнем состоянии сознания, – ответил Джи. – То, что ты называешь «перспективой», – просто зацикленность на определенном уровне комфорта. Тебе нужно начать работать над своим восприятием при помощи дневника. Это долгий путь. Ты уже пробовал делать, по моему настоянию, записи в Москве. Теперь ты знаешь, зачем это нужно.
   – Теперь для тебя главное, – продолжал он, – суметь описать свой день. В дневнике всегда должны быть указаны место, время, состояние неба. Ты должен изжить свою неряшливость в словах и текстах. Учись этому на примере монастырских рукописей. Логос, доктрина, благодать сможет посетить чашу твоего восприятия, пролиться в сосуд твоей души именно в той мере, в какой ты утончишь слог своей рукописи. Твоя речь тоже должна стать ярче, экспрессивнее. Ты можешь учиться этому у Нормана, руководителя ансамбля, которому я сегодня собираюсь тебя представить. Он знает великое множество хокку и танка и сам пишет их.
   Тем временем мы дошли до магазина. Я представил себе, как через некоторое время буду очаровывать прекрасных дам изысканной речью, и с энтузиазмом обратился к продавщице:
   – Девушка, пожалуйста, тетрадь… Нет, две тетради. И десять ручек.
   – Может быть, одной ручки достаточно будет? – осведомилась, усмехаясь, высокая блондинка в синей униформе. – А то, пока тетрадь заполнится, вы уже все ручки растеряете.
   – Я имел в виду – разноцветных ручек, – ответил я, но насмешил ее еще больше.
   «Эта малообразованная продавщица не видит, – успокоил я себя, – насколько серьезным делом я собираюсь заняться». Я холодно поблагодарил ее, и мы вышли из магазина.
   На обратном пути мы купили пиво, пирожки, лук и сало. На улице стало темнеть, весело засияли витрины, от окон квартир веяло уютом и спокойствием.
   Мы вернулись в ярко освещенную гостиницу, и Джи повел меня в номер этажом выше. На его стук дверь открыл высокий седой человек с серыми глазами, чем-то напоминавший сухого и педантичного ученого-немца. Он бросил на меня доброжелательный, но в то же время острый взгляд.
   – Норман, – сказал Джи, – это мой молодой ординарец из Кишинева. Он интересуется философией и литературой и желает к нам присоединиться в этой поездке.
   – Одного его желания недостаточно.
   – Я ручаюсь за него, – ответил Джи.
   – Не злоупотребляете ли вы моим расположением? – нахмурился Норман. – Ну, да что ж, проходите. Предоставим шахматной партии право решающего голоса.
   Норман расставил шахматные фигуры на блестящей доске. Он недооценивал меня, играя весьма небрежно. Выигрывая ход за ходом, я мучился мыслью: «Может быть, дипломатичнее будет проиграть?»

     Не знаю, что за люди здесь,
     Но птичьи пугала в полях —
     Кривые все до одного…

   – мрачно произнес Норман, когда получил мат.
   Я тут же достал новую серую тетрадь и записал хокку. Норман сморщил лицо в невыразимую гримасу.
   – Следующую партию я хочу сыграть с вами, Джи, – заявил он и стал быстро расставлять фигуры. – А что еще умеет делать ваш друг?
   – Еще, – ответил Джи, – он умеет таскать ящики и расставлять аппаратуру.
   Норман углубился в партию, а я – в описание своих впечатлений.
   «Сегодня я начал работу над Телом Времени, – аккуратно записал я на первой странице, после хокку. – Джи познакомил меня с руководителем ансамбля Норманом. Это самолюбивый мирской человек, который никогда не задумывался о высших мирах. Как может Джи интересоваться такими людьми? Ведь такого человека, как Норман, никогда не допустят к небожителям».
   Партия закончилась поражением Джи, и Норман, не скрывая радости по поводу нелегкой победы, сказал:
   – Ну ладно, беру твоего ординарца на испытательный срок.
   Когда мы вышли, я удивленно спросил:
   – Как вы могли проиграть ему выигрышную позицию?
   – Я выиграл у него разрешение на твое пребывание в ансамбле, – ответил Джи. – Но дело не в выигрыше и не в проигрыше – дело в том, чтобы суметь глубоко пообщаться с человеком за игрой. Ты играешь хорошо, с точки зрения комбинаторики, но совершенно не следишь за атмосферой, за тем, что человек чувствует, что он думает и переживает. Поэтому твоя партия поверхностна.
   Перед дверью в свой номер он остановился и негромко сказал:
   – Я делю комнату с одним очень непростым человеком. Постарайся подружиться с ним. Ты будешь спать на полу в нашем номере, поэтому важно, чтобы и он тоже был настроен к тебе положительно.
   От перспективы спать на полу у меня сразу упало настроение. Джи посмотрел на мою искривившуюся физиономию и иронически произнес:
   – У тебя, к сожалению, не хватит денег, чтобы снять отдельный номер.
   Он открыл дверь, и я вошел вслед за ним. Я увидел сидящего в кресле полного, небольшого роста человека, склонившегося над каким-то разобранным устройством; в одной руке он держал паяльник, а в другой – пинцет. Стоявшая на журнальном столике уютная лампа с абажуром соломенного цвета ярко освещала лицо сидящего, на котором выделялся красноватого оттенка нос, и такого же цвета лысина, от которой во все стороны торчали длинные рыжие волосы. На нем был черный кожаный пиджак, а в зубах – закушенная под прямым углом папироса «Беломор». Он поднял голову, когда услышал наши шаги. Круглые глаза смотрели строго и неприветливо.
   – Это и есть твой ординарец? – спросил он, как мне показалось, с пренебрежением и затянулся папиросой.
   – Да, – ответил Джи. – Пожаловал на курс переподготовки.
   Человек протянул мне руку и сказал: «Паяльник».
   – Так называют звукооператоров в ансамбле, – пояснил Джи. – Настоящее же его имя – Шеу. Он является скрытым большим начальством, которое скромно выдает себя за нечто иное.
   Услышав эти лестные слова, человек по имени Шеу чуть заметно улыбнулся и спросил:
   – Ну, а кто вы? Надолго ли к нам приехали?
   – Я приехал пройти небольшой тренинг под водительством Джи. Если вы не возражаете, я буду спать на полу в вашем номере.
   Шеу сделал брезгливую физиономию, а я, спохватившись, добавил:
   – Я купил к ужину отличного пива…
   – Это другое дело, – улыбнулся Шеу и широким жестом отодвинул разобранный аппарат на край столика.
   Джи вынул из кармана сложенную газету и аккуратно расстелил ее на столе.
   – Бессмертный «пикник на обочине», – произнес он, и в его глазах отразилась бесконечность.
   Я выставил на стол дюжину бутылок «Рижского», пирожки, огурцы и помидоры и сел поближе к столу.
   – А лук, – напомнил Джи, – и сало? Нарежь их тоже, пожалуйста.
   Я возмутился от мысли, что мне приходится обслуживать их как важных персон, но здесь нужно было подчиниться. Джи и Шеу открыли по бутылке пива и потягивали его, закусывая пирожками с мясом. Я с ненавистью очистил луковицу, порезал ее крупными кусками и брезгливо накромсал сала. «Пока я тут вожусь, от моих пирожков ничего не останется», – злился я, вытирая скользкие руки о гостиничное полотенце.
   Наконец я поставил на стол сало с луком и, откусив изрядную часть пирожка, успокоился. Наблюдая за тем, как Шеу с жадностью поглощал пирожки, обильно запивая их пивом, я понял, что он никогда не стремился к Небу.
   После ужина Шеу вернулся к своей работе, а Джи предложил мне прогуляться.
   – Так, постепенно, ты познакомишься со всеми членами команды нашего Корабля, – сказал мне Джи. – Я давно уже плаваю на нем, проводя через музыку новый посвятительный импульс.
   – В чем именно заключается импульс? – спросил я.
   – Он непостижим для обычного восприятия. Подготовка восприятия происходит через Посвящение на эфирном плане. Перед приходом последнего Мессии из тайных посвятительных центров вышли два старца, которые отправились с некой вестью через все страны. Они, через свои странствия, проложили определенные силовые линии, вдоль которых возникли затем храмы, монастыри, Ордена. Так и мы сейчас прокладываем новые силовые линии на эфирном плане, подготавливая плавный переход планеты в третье тысячелетие.
   Для выполнения этой задачи я и выбрал путешествие с джазовым ансамблем, и атмосфера Луча притянула сюда яркие фигуры музыкантов, каждый из которых четко проводит свое планетарное влияние.
   – А какова может быть моя роль во всем этом? – спросил я, ошеломленный грандиозной картиной, которую нарисовал Джи.
   – Ты будешь мне ассистировать.
   Уже становилось темно, и Джи предложил вернуться в гостиницу. Когда мы подошли к ярко освещенному входу, я увидел швейцара, который проверял пропуск у какого-то человека. Я похолодел от страха и повернулся к Джи:
   – Но ведь у меня такого пропуска нет!
   – Хорошо, что ты вспомнил об этом перед тем, как подойти к швейцару. Я, зная твою непредусмотрительность, уже запасся визиткой Шеу – по ней ты и пройдешь, – и Джи вручил мне визитку.
   Швейцар, увидев фирменный знак гостиницы, больше не интересовался нами, и мы спокойно прошли в номер. Джи дал мне матрац со своей кровати и два покрывала. Я устроил себе постель в углу и быстро уснул.
   Небольшой будильник на столике разбудил меня в десять часов утра. Я быстро умылся и собрался выскочить из номера – позавтракать, но Джи остановил меня:
   – Подожди, не торопись! Сначала убери свой матрац и восстанови обычный вид номера. Местная Марья Васильевна не должна заподозрить, что здесь живет кто-то третий.
   – Кто такая Марья Васильевна? – недовольно спросил я.
   – Так музыканты, – ответил Шеу, – называют всех работниц обслуживающего персонала.
   – А теперь нам пора отправляться к открытой эстраде в парке для подготовки сцены, – сказал Джи, когда я закончил уборку.
   Мы вышли на улицу. Когда мы проходили по ажурному мосту через широкую реку Сож, Джи вдруг остановил меня и указал на два небольших катера, белый и черный, которые только что разминулись друг с другом прямо под мостом. Несколько секунд их след на воде выглядел как четко очерченный ромб.
   – Запомни этот знак, Гурий. Он указывает, что мы находимся в самом центре новой волны Посвящения.
   Мы спустились к реке. Тонкий белый песок шелестел под ногами. Джи разделся и бросился в ледяную воду. Думая, что это скрытый экзамен на юнгу, я, с большой неохотой, тоже разделся и прыгнул за ним. Ощущение шока пронзило меня; от ледяной воды дыхание перехватило; задыхаясь, я с трудом выбрался на берег, с ужасом наблюдая, как Джи удаляется от меня. К моему полному удивлению, он только через полчаса вышел на песок; от его раскрасневшегося тела шел пар. Стряхивая с себя ладонями воду, он произнес:
   – Человеческая душа – девственна, женственна, поэтому подлинный мужчина называется «gentilhomme», «gentleman». В каждом из нас присутствуют элементы мужской и женской стихии. Вода – это женский элемент. Купаясь здесь, мы проходим невидимую мистерию переключения энергий, очищения стихиями.
   Мы проходим огонь, то есть внешнее солнце и солнечную орбиту среди людей, и воду – реки, озера и колонну женской пластичности среди людей, начиная от девушек всех видов, ростов и возрастов и кончая тетками, дамами и старухами. Огонь, вода и медные трубы – боевое пространство действующего, и в то же время невидимого ни для кого, даже для самих участников, Луча. Он порхает, словно махаон, среди сонного царства спящих людей.
   Тут Джи увидел, что я все еще дрожу от холода, и ободряюще произнес:
   – Полезно обсыхать именно так, не вытираясь, чтобы ощутить стихию Воздуха.
   Я с удивлением наблюдал, как он медленно прохаживался вдоль кромки воды, словно это был теплый летний день.
   Через двадцать минут мы нашли летнюю эстраду в городском парке. Два человека быстро расставляли на ней микрофонные стойки. Один из них был высокий и худой, с длинными волосами, козлиной бородкой и цепкими придирчивыми глазами; другой – небольшого роста, толстый, кучерявый, с выражением лени и уныния в бесцветных глазках.
   – Худой – это Петраков, а плотный – Аркадий, – пояснил Джи.
   – Наконец-то появились, – оскалился Петраков, – поменьше надо разгуливать по городу, да побольше работать! А это кто с тобой пришел?
   – Это мой ординарец. Желает поездить с нами, к жизни присмотреться.
   – А помогать он может, – спросил ехидно Петраков, – или только присматриваться будет?
   – А что ему можно делать?
   – Играть на флюгель-горне, – издевательски ухмыляясь, ответил Петраков, и они с Аркадием расхохотались.
   – Неужели мне придется подчиняться этому типу? – шепнул я Джи.
   Недобрые глаза Петракова обшарили меня с ног до головы. Он смачно сплюнул и медленно произнес:
   – Будешь заниматься погрузкой и разгрузкой, и только попробуй лентяйничать – мало тебе не покажется. А пока сложи все ящики в кармане сцены!
   Джи знаком позвал меня к заднику сцены. Там было небольшое помещение со сваленными пустыми ящиками.
   – Попробуй сложить их в одном углу.
   – Почему я должен слушаться какого-то Петракова? – разозлился я.
   – Он начальство, – коротко ответил Джи.
   – Не буду подчиняться этому работяге – я приехал учиться у вас.
   – Но я устроился сюда, для выполнения своей задачи, рабочим сцены, – ответил Джи, – а Петраков – бригадир. Если хочешь быть в моем обществе, ты должен знать сцену и все виды работ лучше, чем Петраков. Если ты его перерастешь бытийно, он тебя уже не сможет задеть. А пока ты ничего не умеешь делать, и он, естественно, пользуется этим.
   Я смутился и взялся за ручку ящика. Джи ушел. Открыв большие двери, выходящие на одну из аллей, я с сожалением снял свой красивый кожаный пиджак и стал таскать и укладывать ящики. «Как может Джи общаться с этими работягами, – раздумывал я, – они ведь никогда не задумываются о небесной жизни!»
   День был довольно прохладным, но солнечным, и по дорожкам парка гуляли нарядно одетые люди. Я поймал несколько любопытных взглядов, брошенных на меня симпатичными девушками, и смутился от мысли, что меня примут за грязного рабочего вроде Петракова. Я подумал и снова надел кожаный пиджак. Теперь я укладывал ящики медленно, стараясь не задеть острые края, и вдруг услышал хохот Аркадия:
   – Хватит красоваться, пижон, шевелись лучше побыстрее!
   Я сбросил пиджак, но тут появился Петраков и закричал:
   – Ты что, недоедаешь?! И откуда только такие недотепы берутся на мою голову?
   Худой Петраков оказался жилистым и быстро нагромоздил ящики друг на друга.
   – Смотри, как надо укладывать: внизу колонки, потом – аппаратура, а вверху – кофры для инструментов. А ты, идиот, чего натворил?
   «Если бы не мое желание попасть на небо, я послал бы подальше этого недалекого пролетария, – подумал я, едва сдерживая гнев. – Но неужели это придется терпеть каждый день?!»
   – Он дает тебе ценные советы, – заметил Джи, внезапно возникший из-за спины Петракова. – Ты должен их записать, иначе забудешь. Это важное направление для работы над собой.
   Преодолевая сопротивление, я лениво достал тетрадку и записал петраковские поучения.
   Наконец работа на сцене была закончена, и Джи предложил мне прогуляться по парку. Мы уселись на старой зеленой скамейке, и он, нарисовав на песке прутиком знак в виде треугольника, сказал:
   – Ты был принят на Корабль в качестве юнги, и теперь можно уже объяснить тебе, что значит – быть юнгой. Ты должен знать всю аппаратуру, все инструменты и ящики «Кадарсиса», знать их расположение на сцене и уметь расставлять их быстро, никому не мешая. Ты должен стать, по меньшей мере, таким же знающим дело и выносливым, как Петраков. Должен уметь договариваться с администрацией филармонии, зала и транспортных организаций.
   В сумке у тебя всегда должна быть еда, приправы и газета, которую мы используем как дастархан. Кроме того, должна быть еще тряпочка – вытирать за собой, если напачкали. Должен быть еще твой дневник, чтобы ты мог, если освободилось время, вести записи.
   Я понуро молчал. Меня всегда угнетало, когда я был что-то «должен». Собравшись с духом, я решил отстаивать свою свободу.
   – Я не смогу этому научиться за несколько дней, – не очень уверенно сказал я.
   – Суворов, – с иронией ответил Джи, – терпеть не мог солдат, которые говорили «не могу», и сурово их наказывал.
   Я кивнул, соглашаясь, иначе пришлось бы возвращаться в Кишинев – а этого я боялся больше всего на свете. Джи ясно дал понять, что я могу быть с ним только на условиях постоянного труда. Но я надеялся, что смогу ловко увильнуть от своих обязанностей.
   Мы вернулись к эстраде, где уже собрались музыканты. В ярком свете дня, на фоне нарядной желто-багряной листвы, бросались в глаза их черные фраки и белые рубашки. Музыканты настроили инструменты, и начался концерт. Он был бесплатным, но зрители все равно не пришли. Только одна полуживая столетняя парочка сидела на заднем ряду.
   – Эх, Васенька, вот раньше оркестры такую задушевную музыку играли, а сейчас одна буржуазия, – шептала старушка, покачивая головой.
   Джаз Нормана вызвал у меня легкое, веселое состояние, и я запел себе под нос боевую песню.
   – Ты чего, ненормальный? – ткнул меня в бок Петраков, сидевший рядом со мной.

   После концерта мы собрали аппаратуру и, спрятав ее в комнату за сценой, вернулись в гостиницу. Чувствуя во всем теле дикую усталость, я из последних сил расстелил на полу матрац и свалился на него.
   Едва я успел закрыть глаза, как попал в роскошную квартиру, уставленную старинной мебелью. Посреди комнаты горел большой очаг, на котором запекался целый баран. Вокруг, за столами, сидели роскошно одетые дамы, явно высокого положения, и пили терпкое красное вино, ожидая, когда подадут главное блюдо. Вдруг я заметил среди них улыбающегося Нормана – его лицо постоянно менялось, он становился похожим то на Джи, то на Петракова. Увидев меня, он надменно воскликнул:
   – А, Гурий, ты сама простота – все твои зажимы лежат на поверхности, даже и говорить нечего!
   – У меня нет зажимов, – гордо ответил я.
   – Тогда докажи, что их у тебя нет.
   Я тут же осушил огромный, как хрустальная ваза, кубок вина, неожиданно для всех забрался под стол и стал отчаянно флиртовать с дамскими ножками. Дамы хохотали, закатывая глазки и поливая меня вином из своих бокалов. Лицо Нормана приняло вид пьяной рожи Петракова и заорало на меня благим матом: «Убирайся отсюда, щенок!»
   Я мгновенно спрятался за широкую дамскую юбку, переждал немного и снова осторожно высунулся из-под стола. Я увидел, что Джи внимательно слушает Нормана, который рассказывает ему о своих скрытых чертах и проблемах в ансамбле. Я подслушивал их диалог, пока Джи не заметил меня. Он так нахмурился, что я от страха тут же проснулся.
   На следующий день Джи пригласил меня на прогулку в парк. Когда мы проходили мимо большой клумбы, где пять девушек в синих комбинезонах и белых платочках сажали цветы, он внезапно произнес:
   – Гурий, познакомься немедленно с одной из девушек и добудь у нее несколько растений.
   Я почувствовал сильное сопротивление во всем теле, и мое лицо предательски покраснело.
   – Для меня унизительно общаться с простушками, – выпалил я.
   – Я уверяю тебя, – сказал Джи, сохраняя серьезное выражение, – что каждая из этих девушек является абсолютно не простой, но даже более того – скрытой принцессой. Проблема только в твоем восприятии, которое очень плоско и бескрыло… – я смутился. – Ты не понимаешь смысла таких, казалось бы, незначительных поручений, – продолжал он. – Выполняя их, ты очищаешь понемногу лепестки лотосов своего восприятия. Внешний мир – это отображение мира внутреннего, и твоя интуиция является такой же девушкой, только внутренней. Но ты сможешь войти с ней в контакт, только если научишься дружелюбно общаться с внешними женщинами.
   Эта логика была понятна моему прагматическому уму, и я, сделав над собой усилие, напряженно пошел к девушкам.
   Одна из них, увидев меня, распрямилась и мило заулыбалась. Из-под платка выбивались пряди блестящих золотистых волос. У нее были ясные синие глаза с длинными ресницами и правильные черты лица: тонкий нос, полные, четко очерченные губы и круглый изящный подбородок. Я удивился, что так вот просто, среди рабочих парка, вижу такую интересную девушку.
   Она насмешливо смотрела, как я осторожно приближаюсь, и рассмеялась:
   – Не бойтесь, я не кусаюсь.
   – Что вы сажаете? – спросил я робко.
   – Лобелию, – ответила она. – Если хотите, могу вам подарить семян.
   – Да, пожалуйста, – ответил я.
   – Нет ли у вас листка бумаги?
   Я вынул свой новый дневник и, вырвав оттуда исписанный лист, отдал ей. Она сделала небольшой кулечек и насыпала туда семян, похожих на мелкий песок. Забирая сверток, я слегка коснулся ее тонких пальцев, и она улыбнулась.
   – Благодарю вас за необычный подарок, – смутился я.
   – Только не забудьте с любовью ухаживать за лобелией, – прошептала она на прощание, словно в растении осталось ее сердце.
   «Как жалко, что эта девушка не является небожительницей», – подумал я. Во мне всегда присутствовало опасение, что мирская девушка, какой бы привлекательной она ни была, может загасить мою мечту о небесной жизни.
   – Лобелия – мистический цветок, – заметил Джи. – Постарайся сохранить семена и посадить их, когда вернешься домой. Если они прорастут, у тебя появится мощный союзник на тонком плане.
   Я снисходительно улыбнулся, не веря его словам.
   – У растений, – с полной серьезностью продолжал Джи, – коллективная душа на тонком плане. И если ты в дружеских отношениях с одним из них, то и с другими тоже. Растения вообще являются космическим транспортом и могут унести тебя в далекие миры или помочь в решении проблем. Но тебе пока трудно это почувствовать, потому что ты любишь грубые стихии.
   Я молча размышлял над его словами по дороге в гостиницу. Когда мы вошли в холл, я заметил Нормана в строгом костюме с бабочкой, сбегавшего по широкой лестнице.
   – Я спешу! – крикнул он на бегу. – Я узнал, что в этом городе есть оправы для очков производства ФРГ. Таких нигде нет в продаже!
   Вдруг он остановился, потер переносицу и заявил:
   – Для доказательства полной лояльности к «Кадарсису» вы должны помочь мне выбрать наилучшую оправу. Следуйте за мной!
   Мы подчинились.
   – Я не могу понять, – говорил Норман, когда мы почти бежали рядом с ним по безлюдной пыльной улице, – почему вы оба производите впечатление людей не очень практичных. Взять вас, например, Гурий: что у вас вообще за интересы?
   «Ни за что не открою своей сокровенной мечты о небесах этому надменному человеку», – подумал я и ответил:
   – Я хочу во снах узнавать правду о других людях.
   – Вот видите, – торжествующе сказал Норман, – увлекаетесь разной ерундой…
   – Вот вчера, например, – ответил я, задетый его ремаркой, – мне снилось, что вы беседуете с Джи. Вы довольно откровенно рассказывали ему о музыкантах нечто интересное.
   – Да? И что же я говорил?
   – Вы говорили, что Жорж – более одаренный музыкант, чем Вольдемар, но поскольку Вольдемар льстит вам, вы больше хвалите его игру. А прогрессу барабанщика мешает слишком большое количество обожательниц, – и я бросил на Нормана быстрый взгляд, ожидая, какой эффект произведут мои слова.
   – Вы забываетесь, – с легкой угрозой ответил Норман. – Если только Джи не пересказывает вам мои мысли. Но это было бы еще большим абсурдом… Почему же я никогда не вижу снов?! Только очень редко, что-то черно-белое, незапоминающееся.
   – А в детстве ты видел сны? – спросил Джи.
   – Да, конечно, когда-то я летал во сне, это было лет двадцать назад…
   В этот момент мы проходили мимо сливового дерева. Ему было тесно за забором, и часть его ветвей, усыпанных желтыми сливами, свешивалась над тротуаром. Но они были высоко. Джи остановился, аккуратно поставил сумку на тротуар, подпрыгнув, ухватился за ветку и сорвал несколько слив. Я снял кожаный пиджак и последовал его примеру. Сливы оказались спелыми и сочными. Норман отошел в сторону, вдруг заинтересовавшись объявлением на столбе.
   – Норман, ты не любишь сливы? – спросил Джи.
   – Люблю, – нерешительно ответил Норман, – но ведь они же чужие!
   – Ну и что? – ответил я, выплюнув косточку.
   Норман посмотрел вверх, на приглашающие ветки, поправил галстук-бабочку и произнес:
   – Не могу… Вдруг меня увидит кто-нибудь из тех, кто вечером придет на концерт?
   – Ну и что? Зато ты совершишь вертикальный поступок. Тогда, может быть, и твои сновидения изменятся, – сказал Джи.
   Норман колебался. Он даже сделал шаг в нашу сторону, но что-то остановило его. Он подождал, пока Джи совершит еще несколько прыжков, и мы вместе направились в «Оптику» за новой оправой. Там мы провели около часа. Норман примерял разные оправы, обсуждая с Джи тонкости цвета и формы, и наконец, выбрав несколько пар, счастливый, побежал оплачивать покупку.
   – Сегодня он мог бы совершить вертикальный поступок, но не совершил, – задумчиво сказал Джи. – Он не смог пожертвовать своим образом интеллектуального джазмена, прыгая с нами за сливами. Он живет, как мальчик Кай, согласно четким интеллектуальным схемам, и поэтому обречен на расплывчатые серые сны.
   Наконец Норман подошел к нам, свысока глядя сквозь пустые овалы роговой оправы, с которой никак не мог расстаться.
   – Это напоминает мне розовые очки, которые продавал Челионати, пытаясь вернуть населению города романтическое видение, – заметил Джи.
   Возвращаясь, мы снова шли по той же пыльной улице, где росли сливы. Вдруг Норман остановил нас и, как-то заговорщицки оглянувшись, сказал:
   – Пожалуйста, посмотрите назад и вперед. Никого нет?
   – Никого, – ответил Джи, хотя вдали виднелись какие-то фигуры.
   Не обращая внимания на свой костюм, Норман подпрыгнул, пригнул ветку и стал с наслаждением поедать сливы, как мальчишка, срывая их с ветки, и лицо его стало вдруг веселым и простодушным.

   По дороге мы зашли в булочную, и Джи вдруг обратился к усталой немолодой продавщице, удивленно указывая на булку:
   – Что это такое?
   – Даже если бы я и сказала вам, что это свекла, вы все равно бы не поверили, – ответила она слегка раздраженно.
   – Я охотно не верю своим глазам, но вашим бы сразу поверил, – с подкупающей галантностью ответил Джи.
   На лице женщины вспыхнул яркий румянец, и она мгновенно расцвела и как будто помолодела.
   Джи произнес с легкой улыбкой:
   – Нам пора идти дальше.
   – Заходите еще разок, – произнесла продавщица, кокетливо поправляя белую кружевную наколку на волосах.
   – Ну, разве что в следующей инкарнации, – вздохнул Джи.
   Выйдя из магазина, он пояснил:
   – Она сначала пришла в замешательство от моего ответа, но вдруг – нечаянная радость, душа Дульсинеи выскользнула, как бабочка из тела гусеницы, сбросив остатки цензуры. То, что мы сейчас сделали, называется в Традиции «танцем странствующего монаха». Это значит – протанцевать танец на тонком плане: в магазине с продавщицей, в пивбаре с симпатичной официанткой, со старушкой, просящей милостыню. Главное – согреть их души своим вниманием. Ведь в глазах пролетающего Ангела мы такие же потерянные, безнадежно занятые своими будничными неинтересными делами.
   Пусть на час, на минуту, на секунду – но все-таки был полет, была радостная свобода! Пусть бессознательно, но де-факто, реально! В Традиции это называется еще «построением дворца за одну минуту», «вхождением в пространство нечаянной радости». Именно нечаянной, незапланированной, и потому сумевшей бабочкой пропорхнуть мимо Сциллы и Харибды собственной цензуры.
   Это и есть практика донкихотства: излучение из себя благодати, красоты, силы, творческого отношения к любой секунде своей жизни. Это – прыжок к желтой сливе, к нашей солнечной орбите.
   Вдохновленный его речью, я, как истинный последователь Санчо Пансы, тут же заскочил в ближайший магазин и купил вина и две отменных жареных курицы. После концерта мы упаковали и погрузили в машину аппаратуру, а потом, вместе с Шеу, устроили ужин в эту последнюю ночь в Гомеле.
   Ужин затянулся почти до утра. Когда музыканты наконец разбрелись по своим номерам, а я устраивался на матраце в углу, надеясь поспать часок-другой, раздался настойчивый стук в дверь.
   – Войдите, – отозвался Джи.
   На пороге появился Норман. Мы никогда не видели его таким взволнованным.
   – Как вам это удалось?! – спросил он, оглядывая нас. – Мне приснился сон! Первый раз в жизни! Яркий, цветной, а не черно-белый! Я летал! Представьте, я летал!
   – Сам? – равнодушно спросил Шеу.
   – Нет, конечно, не сам – на очень странном самолете, похожем на велосипед с крыльями. Там были рычаги, клапаны; я маневрировал, я землю видел, я летал! Я мог, крутя педали, подниматься высоко в небо! Не знаю, что об этом и думать… – Норман помолчал и добавил:

     Застыли палочки в руке,
     И вдруг подумал я:
     «Ужель к порядкам,
     Заведенным в мире,
     Я исподволь привык?»

   В город Слоним нас довез маленький филармонический автобус. Как только Джи расположился в гостинице, он тут же пригласил меня прогуляться в местный универмаг.
   – Сегодня, дорогой Гурий, я продемонстрирую тебе твои подсознательные зажимы, – пообещал он, и я почувствовал легкое беспокойство.
   Зайдя в канцтовары, он купил, тщательно отобрав, две пригоршни значков и десятка два карманных календарей с видами разных городов.
   – Вы коллекционируете их? – удивился я.
   – Это небольшие подарки туземцам различных городов, которые мы еще посетим, – загадочно ответил Джи, и я не стал его расспрашивать.
   Перейдя в отдел мужской одежды, он вдруг стал примерять все имеющиеся шляпы, разглядывая себя в зеркало. Подражая ему, я примерил более двадцати плащей и почувствовал, что устал. Две продавщицы, хихикая, косились в мою сторону; я расслышал слово «дурак».
   – Это знак, – сказал Джи и внезапно направился в отдел женской одежды.
   Мне пришлось, смущаясь, последовать за ним, прямо к стеклянному прилавку, где продавалось нижнее белье.
   – Я думаю, – сказал он авторитетно, – что ты можешь здесь выбрать красивые трусики для своей девушки.
   Мои ноги словно приросли к полу.
   – Не могли бы вы помочь моему оруженосцу выбрать для дамы своего сердца ажурные трусики? – обратился Джи к продавщице, кокетливой блондинке с круглым улыбающимся лицом и полной, но привлекательной фигурой, затянутой в элегантную темно-синюю униформу магазина. – Он это делает впервые.
   – Какого цвета волосы у вашей девушки? – серьезно спросила продавщица.
   – Она блондинка, – ответил я, краснея с головы до ног.
   – Она вашего роста? – продолжала допытываться продавщица.
   – На двадцать сантиметров выше, – гордо ответил я.
   – Ну, вы, однако, лихой кавалер, – улыбнулась она, разглядывая меня сверху вниз, словно ища, за что это меня так любят женщины.
   Пожав недоуменно плечами, она стала легкими движениями перекладывать белье на стеллажах.
   – Какой размер она носит?
   Я попытался скрыться в толпе.
   – Нет, братец, – произнес Джи, крепко схватив меня за рукав, – настоящий юнга должен отлично разбираться в модном дамском белье.
   – У нас, к сожалению, нет импортных моделей, – мелодично пропела продавщица. – Но вот эти, кремового цвета, «Фантазия», вероятно, подойдут. Они пользуются большим спросом, очень удобны и выглядят элегантно.
   – Беру эти, – решительно сказал я, пытаясь побыстрей избавиться от унизительной процедуры.
   – А денег у вас достаточно? – подозрительно спросила она, косясь на мою красную физиономию. – Эти трусики стоят 20 рублей 11 копеек.
   – Тогда что-нибудь подешевле, – ответил я, покраснев еще гуще.
   – Ну, посмотрите еще вот эти, «Нежность», они тоже неплохо сидят, но только белого цвета. И стоят не так дорого… – она вытащила из пакета нечто воздушное, почти невидимое.
   – Покупаю, – заявил я, чувствуя, что мое замешательство и раздражение становятся почти неконтролируемыми.
   – Тогда заплатите пятнадцать рублей в кассу.
   – У меня только один рубль, – порывшись в карманах, ответил я.
   – Я могу дать тебе взаймы четырнадцать рублей, – к моему ужасу заявил Джи.
   – Я не хочу тратить деньги на женские трусики! – с возмущением прошептал я Джи в самое ухо, но продавщица расслышала.
   – Маленький, да еще и жадный! – возмутилась она. – И как только твоя подружка тебя терпит?
   – Неужели ты не понял, – спросил Джи, – что это была демонстрация твоего главного комплекса?
   – Какого? – поинтересовался я, готовясь услышать самое худшее.
   – Инфрасексуальности.
   Я не знал смысла этого слова, но меня словно обдало жаром.
   – Стихия дамского белья удивительна, – продолжал он. – Это вспенивание, фонтанирование на материальном плане эфирных потоков. Ленты, кружева и духи благоприятно воздействуют на душу, но если взять стадию аурических орденских лент, то это уже очень высокий уровень.
   Свою внутреннюю женщину – а она красавица невероятная – надо холить и лелеять, одевать и баловать, выполнять ее капризы и «покупать» то, что ей по сердцу. Я даю тебе задание: каждую неделю посещать отдел женского белья.
   После такого урока я долго не мог прийти в себя.

   Когда мы после обеда расставляли аппаратуру на сцене, я краем глаза вдруг заметил стоящего у портьеры старца в темно-коричневой рясе. От него излучались доброта и спокойствие. Я направился в его сторону, чтобы предупредить о том, что посторонним запрещено быть на сцене, но он растаял в воздухе.
   – Не пугайся, это мой постоянный спутник, – успокоил меня Джи. – Странно, что ты заметил его. Существ из другого мира можно видеть, если не фокусировать на них прямого взгляда.
   Весь вечер я старательно скашивал глаза, но больше никого не встретил.
   Этот город я покидал с легким сердцем. Меня радовало, что я больше никогда в жизни не встречу продавщиц, которые так посмеялись надо мной.

   В город Гродно ансамбль приехал рано утром. По плану филармонии «Кадарсис» должен был дать в городе три концерта. Получив номера в центральной гостинице, мы сразу же отправились разгружать аппаратуру. Когда разгрузка была закончена, я сел и с наслаждением затянулся сигаретой. Джи обратился ко мне:
   – Не хотел бы ты, Братец Кролик, прогуляться по городу?
   «Ну вот, опять начинается», – подумал я и ответил:
   – Я так устал после разгрузки, что мне хочется вернуться в гостиницу и никуда не выходить. Я, собственно, даже и не понимаю, с какой целью в каждом городе мы бродим по заброшенным улочкам и магазинам.
   Джи посмотрел на меня с некоторым сожалением.
   – Если бы у тебя было достаточно тонкой энергии, то ты бы понял, что во время прогулок происходит тонкая работа с атмосферой всего города. Не знаю, заметил ли ты, что мы всегда заходим на городской рынок? С его помощью можно прочувствовать чрево города и его окрестностей. Мы стараемся познакомиться с туземцами, интересующимися внутренним развитием, то есть, как настоящие ученые, изучаем местную флору и фауну. А в храме легко можно подключиться к высшим чакрам города.
   В это мгновение я поднял глаза и заметил летящую прямо на меня серебристую тонкую паутинку, невесомую, но ясно различимую в сиянии солнца. Несколько секунд я зачарованно следил за ее полетом, пока она не растаяла в синеве осеннего неба.
   – Это и есть знак, лично для тебя, – сказал негромко Джи.
   – Шанс, который тебе предоставляется высшими силами, чтобы ты мог подняться в высшие миры, так же тонок и почти невидим, как эта паутинка. Ты должен до предела утончить свой состав, избавиться от тяжелого кармического груза – и только тогда небесная паутинка сможет выдержать твой вес.
   Джи ушел один, а я провел несколько часов в гостиничном номере, изнывая от скуки.
   Свободное время подходило к концу, вскоре начиналась репетиция «Кадарсиса». Я расспросил дорогу и через четверть часа подъехал на автобусе к местному Дворцу культуры. Джи, Петраков и Аркадий уже подтаскивали ящики к сцене.
   – Явился не запылился, – съязвил Петраков.
   Я подхватил ящик и понес его вместе с Аркадием. В этот момент на меня навалилась глухая тоска, исходящая от него. Я вспомнил, что Шеу называл унылого Аркадия черной дырой в низший астрал, в которую безвозвратно проваливается вся тонкая атмосфера.
   – Гурий, ты что, опять заснул? – крикнул Петраков скрипучим тенором. – Живо берись за подзвучки!
   Подтаскивая с Джи к середине сцены колонку, я сказал ему в сердцах:
   – Меня тошнит от одного вида Аркаши. Зачем такой человек вообще живет на свете? Он только ест, пьет, говорит пошлости и сплевывает сквозь зубы. Это не личность, а жвачное животное, продукт стада. Человеком можно считать только того, кто стремится к Небу, – я остановился, чтобы перевести дух и пожаловаться на Петракова, но Джи иронически усмехнулся и ответил:
   – Ты сам, дорогой Гурий, продукт стада, а вовсе не индивидуальность, которой ты себя воображаешь.
   Я задохнулся от обиды, а Джи продолжал:
   – У людей с чистой аурой ты вызываешь чувство брезгливости. Они видят, что ты раб своих инстинктов. Возьмем, скажем, твою привычку курить по три пачки в день, не говоря уже об алкоголе и инфрасексе. Благодари Бога, что ты поступил в Школу, которая занимается трансформацией свинца в золото. Что же касается таких людей, как Аркадий, их ждет очень незавидная судьба. Они думают, что человеческий облик им выдается на веки вечные, но это не так. Если он и дальше будет вести инстинктивную жизнь, несмотря на то что судьба подкинула ему шанс измениться, то через пару сотен лет он, да и все подобные ему, будут жить в резервации в полу-человеческом, полу-скотском обличии. Но и такие люди необходимы на Корабле. Такого рода люди – как губки: они впитывают в себя все тяжелые психологические элементы. Их как таковых не существует. Они питаются различными слабостями людей: если ты жаден – они будут жить твоей жадностью, паразитировать на ней; если ты груб – они зацепятся за твою грубость. Поэтому ты должен стать неуязвимым человеком с возвышенными стремлениями, сублимировать свою лунную энергетику и избавиться от механичности. Тогда твое грубоватое лицо может со временем превратиться в лик.
   – Гурий! – закричал пронзительно Петраков. – Ты что, за день не наговорился?!
   Тихо ругаясь, я понес колонку на край сцены, после этого вышел в фойе покурить и придирчиво осмотрел в зеркале свою физиономию. Да, черты не отличаются утонченностью, но высокий лоб выдает незаурядный интеллект, а в хитро прищуренных глазах читаются решимость и упорство. Не всем же, в конце концов, быть мужественными красавцами, как Касьян!
   – А что, у меня с лицом совсем плохо? – спросил я, вернувшись.
   – Когда я смотрю на твое лицо, мне приходят на ум воспоминания о двух исторических персонажах. Более поздний – это Сократ, а ранний – это Хозарсиф, или Моисей, – сказал Джи. – Один физиогномист как-то сказал Сократу, что на его лице видны задатки пороков. Сократ ответил, что он, действительно, был склонен к дурному, но победил эти склонности.
   Что же касается Моисея, то когда он начинал свой Путь, черты его лица указывали на такие скрытые пороки, как коварство, жадность, трусость, хитрость, предательство и тому подобные вещи. Те же самые качества написаны и на твоем лице, но у тебя пока нет положительных качеств Моисея. Все же, благодаря тому что ты обрел Школу, ты можешь, как и он, герметически переработать свои отрицательные качества, превратить свинец в золото или хотя бы в медь. Тогда и грубоватые черты твоего лица начнут утончаться.
   Сейчас приближается время, когда внутренние качества людей будут явно отражены на их лицах. Ничего нельзя будет скрыть. А если человек слишком предавался своим инстинктивным импульсам – он, может быть, вообще не будет иметь лица.
   Наставление Джи вызвало бурю в глубинах моей личности. Чистая энергия, которая излучалась из него, высвечивала притаившиеся в подсознании негативные чувства и мысли, в которых я не хотел себе признаваться. В данный момент это было чувство зависти к лицу Джи. Некоторые сравнивали его с лицом греческого философа, другие – с иконным ликом.
   От нахлынувшей досады я резко выдернул звуковую колонку из ящика.
   – Гу-у-урий, – вдруг закричал пронзительно Петраков, – посмотри, какие царапины на колонке! С тебя сейчас можно пятьдесят баксов за ремонт снять!
   – Не вешай на меня старые царапины, – сердито ответил я Петракову.
   – Ты здесь без году неделя, – завопил Петраков, брызгая слюной, – и будешь мне указывать, какие царапины старые, а какие нет! Здесь мое слово – закон! Увижу еще раз такое – сниму сто баксов!

   В напряженном молчании мы закончили расстановку аппаратуры, и Джи, бросив на меня мимолетный взгляд, предложил прогуляться и выпить пива.
   Мы шли по многолюдной площади, ярко освещаемой солнцем. Я вдруг почувствовал себя как в сновидении, когда вот-вот должно что-то произойти; мне показалось, что ожидание чего-то необычного разлито в самой атмосфере, в прохладном воздухе над площадью. Вдруг я увидел в нескольких метрах впереди стройную фигуру девушки в голубых облегающих джинсах и пушистом сером свитере, с блестящими золотистыми волосами, спускавшимися почти до талии. Догнав ее, я хотел было завязать разговор, но тут она, словно почувствовав мое внимание, обернулась – и я остановился, оцепенев от мгновенного ужаса. Вместо девичьего личика, которое я себе представлял, передо мной возникло багровое безносое и безгубое нечто, как страшная бесформенная маска, на которой ярко сияли голубые холодные глаза. Я отшатнулся и опустил глаза, а когда поднял их – странной девушки уже не было. Это настолько совпадало с темой наставления Джи, что я осознал, что Луч подал знак моему скептицизму. От ужаса по телу разлилась липкая дрожь. Я потянулся за сигаретами, но их в кармане не оказалось.
   – Пойдем в местную пивную и попьем холодного пива, – участливо сказал Джи.
   Мы быстро нашли пивной ларек за зеленым дощатым ограждением; когда мы стояли с кружками за круглым высоким столиком, Джи задумчиво произнес:
   – Для того чтобы не попасть под поток злого рока, захлестывающего мир, необходимо выбраться из одного из его притоков – анализа. И для этого нужна очень простая вещь – обратная ориентация. В самых чудовищных обстоятельствах, в самых кошмарных и страшных, можно найти что-то особенное, прекрасное, что делает ситуацию уникальной, неповторимой, обучающей.
   Наша сущность хочет есть, а мы, критикуя и анализируя, кормим ее камнями вместо хлеба. Есть суфийская притча о том, как Иисус с учениками шел по пустыне и на их пути попался труп собаки. Реакции учеников были разнообразны, но суть их – анализ и критика: «это нехорошо, это грязно, безобразно». А Иисус стал вдруг всматриваться в этот труп и затем произнес: «Какие прекрасные белые зубы». Даже и в этой ситуации Он нашел нечто достойное любования!
   Питание души – это восторг, умиление, удивление, необычное, парадоксальное решение… – Джи замолчал, потягивая прозрачное пиво, и, воспользовавшись маленькой паузой, я спросил:
   – Почему же моя физиономия не приобретает благородный вид, хотя я уже две недели тружусь, помогая вам? Я ведь еще и покупаю напитки и закуску для обучающих ситуаций. Почему же со мной не происходит явных изменений?
   – Рост сущности, – ответил мне Джи, – происходит медленно. Пока тебе нужно сконцентрировать усилия на том, чтобы вырастить свое бытие. Это значит, что тебе нужно стать хорошим рабочим сцены, а в обучающих ситуациях ты должен мне ассистировать: готовить еду, накрывать на стол, убирать, общаться с участниками ситуации по заданной теме и уметь импровизировать.
   – С чего же мне начать?
   – Я уже говорил тебе об этом. Начни с того, чтобы всегда быть готовым к «пикнику на обочине», – ответил Джи. – Это основной стиль нашего поведения. У тебя в сумке всегда должен быть дневник, а также сало, лук и, для поддержания градуса, вино или водка. И очень важный элемент – тряпочка.
   На следующий день я с большой неохотой поднялся рано утром и потратил около десяти рублей, купив перечисленные Джи съестные припасы. Мне стоило больших усилий уложить все это в сумку и принести в гостиницу.
   – Джи, я все сделал, как вы сказали, – похвалился я, входя в номер.
   – Отлично, – ответил Джи. – Нам пора во Дворец культуры, Норман устраивает сегодня раннюю репетицию. Только положи в сумку еще этот свитер и «Философию свободы», – он с улыбкой наблюдал за тем, как я напористо затолкал все в сумку.
   Приехав на площадку, мы быстро расставили аппаратуру.
   – А теперь хотелось бы закусить, – заметил Джи.
   Я расстелил на столе газету «Гудок», открыл сумку – и в нос мне ударил резкий запах горчицы. Я похолодел.
   – Не дашь ли мне Бердяева, Братец Кролик? – спросил вдруг Джи.
   – Сейчас, подождите минутку, – ответил я, повернувшись к нему спиной, и носовым платком стал оттирать от горчицы книгу Бердяева.
   – Да ты измазал мою самую любимую книгу! – возмутился он.
   – Вот вы где, субчики! – резко выкрикнул Норман, вбегая на сцену. – Немедленно передвиньте рояль поближе к кулисам!
   – Местные рабочие сказали, что передние ножки рояля едва держатся и двигать его запрещено, – ответил я, разозлившись на его властный тон.
   – Это все чепуха, – сказал он решительно, – вы слишком наивны, верите случайным людям. Вам бы только поменьше работать! Мы сделаем это вместе!
   Мы с Джи встали со стороны клавиш, а Норман – сбоку.
   – По моей команде, – сказал он, упираясь руками в бок рояля, – одновременно толкаем. Весь секрет в синхронности. Необходимо точно чувствовать своего партнера. Итак, на счет три: раз, два, три!
   Мы резко толкнули, рояль величественно завалился на левый бок, чуть не подмяв Нормана, который едва успел отпрыгнуть.
   – Гурий, – прокричал он с холодной яростью, – я видел, как вы толкнули слишком сильно и раньше меня! Теперь я убедился в том, что вы не умеете работать! Я думаю, что вам нужно немедленно покинуть ансамбль! А вы, Джи, проследите, чтобы к репетиции рояль стоял точно возле второй кулисы!
   Норман удалился. Рояль лежал на боку. Я в сердцах пнул его.
   – Не переживай, – сказал Джи. – Норман выступил сейчас в роли Стража Порога. Он почувствовал твое хаотическое состояние и по-своему отреагировал на него. Если ты перестанешь поддаваться чувству обиды и гордыне, он тут же перестанет требовать, чтобы ты уезжал. Прими нормальные размеры на тонком плане, стань скромным и веселым, а не гордым и надутым князем Обезиани, которому нельзя сделать ни одного замечания, – и все будет в порядке.
   Норман – мастер создавать психологическую температуру, которая необходима для внутренних алхимических процессов. Мы имеем в себе нечто, что притягивает такую реакцию среды, и это – наша собственная хаотичность. Если ты выдерживаешь поток гнева Нормана и не оправдываешься и сам при этом не поддаешься гневу, то его энергия прорабатывает твой внутренний хаос. Он не может направить энергию на себя – ему легче сбросить ее на нас, а наша задача – подставить себя под эту энергию и позволить ей очистить наши внутренние пространства… А сейчас найди рабочих сцены и мы приведем все в прежний вид.
   Я нашел рабочих в одной из комнат подвала по звуку костяшек домино и азартным выкрикам.
   – Рояль упал, – сказал я.
   – Заплатите штраф дирекции, – ответил один из рабочих, в очках и с папиросой в зубах.
   – У нас начинается репетиция, – трагическим голосом произнес я. – Помогите поставить его на место.
   – Ты разве не видишь? Мы заняты…
   – Поставлю бутылку, – предложил я, испугавшись.
   – Две, – сказал все тот же рабочий.
   Я сбегал за сумкой и поставил водку на стол.
   – А за второй сходи в гастроном, – сказал рабочий и потушил папиросу.
   К приходу музыкантов рояль стоял так, как хотел Норман. Я притаился за ящиками в кармане сцены, не желая попадаться ему на глаза. Под замысловатый аккомпанемент интеллектуального джаза я выплескивал в дневник накопленные обиды. Джи бесшумно подошел и сел рядом со мной. Мне не хотелось с ним разговаривать.
   – Одна из твоих обязанностей как ученика – это научиться смиренно принимать мои коррекции, – сказал Джи, почувствовав мое состояние. – Если бы ты это умел, ты давно бы уже начал расти. Но через свои обиженные оправдания ты сбрасываешь тонкую энергию, которую я передаю тебе.
   – Я готов принимать ваши коррекции, но почему меня ругает и Петраков, и Норман, и весь ансамбль? Я что, хуже всех?
   – Петраков – твой замечательный бенефактор: он помогает мне в работе над тобой.
   Я не стал возражать. Джи продолжал:
   – Я играю роль «тайного советника», который подает атмосферу звездной Традиции на джаз-ансамбль через общение с каждой «планетой» «Кадарсиса» на доступном ей языке. Это невозможно сделать на вербальном уровне, потому что строгая цензура нашей личности тут же все перехватывает и искажает. Поэтому с Норманом, например, я общаюсь через шахматы. Он, играя, переходит из своей личности в сущность, и тогда я могу через атмосферу передать его сущности весть о новом Посвящении. Эта весть является особого рода звездной пыльцой, которая оседает на крыльях нашей души. Когда у человека есть звездная пыльца, он испытывает томление по тем высшим мирам, откуда эта пыльца взята, стремится к росту своей внутренней Золушки – сущности, стремится к Богу. А если эта пыльца потеряна или съедена жизнью, то у человека только материальные интересы: семья, карьера, удовольствия жизни. Вот ансамбль и передает людям, через концерты, часть этой пыльцы, опыляя, таким образом, целые города. Это гомеопатический метод, который работает очень эффективно.
   На Корабле есть еще и трюмное отделение, с машинистом и кочегаром. Тебе нужно уметь общаться и с ними тоже – ведь без них Корабль не может плыть дальше.
   – Вы имеете в виду интригана Петракова и мерзкого Аркашу? – выпалил я, все еще не в силах успокоиться.
   – Всякое осуждение, даже очень справедливое, создает пробоину в энергобалансе, – сказал Джи, – кормит нашу Золушку – сущность камнями вместо хлеба. Я не говорю уже о тех астральных отбросах, что ты извергал из себя, ругаясь как сапожник. Это уже просто в грязи испачкаться! Ты ведь спрашивал меня, как твоя сущность может начать расти? Чтобы сущность могла расти, надо начать кормить ее хлебом – тем, что она может усвоить.
   Я молчал. Возразить было нечего.
   – Хлеб – это когда ты в любом хаосе увидел жемчужину смысла, красоты, личное письмо Господа Бога к Самому Себе. Тема соборности, соборного делания – лейтмотив нашего Посвящения…
   В этот момент подошел Шеу и, попыхивая «Беломором», сказал:
   – Господа, предлагаю вам продолжить разговор в приличном заведении, расположенном в пяти минутах ходьбы отсюда.
   Пивная располагалась в небольшом зале с каменными стенами: высокая стойка из светлого дерева, несколько квадратных деревянных столиков и стульев. В зале сидела одна пара, остальные столики пустовали. У стойки сидела на высоком табурете официантка в короткой синей юбке, открытой блузке и белом переднике, с ней флиртовал рослый красавец-бармен. Засмотревшись на ее круглые колени, я невольно позавидовал этим людям: их жизнь показалась мне легкой и беззаботной. Джи осмотрел зал и выбрал столик, стоявший у кадки с небольшим деревцем. Официантка нехотя соскользнула с табурета и подошла к нам.
   – Мы возьмем пива и креветок, – сказал Шеу значительно. – Они у вас, надеюсь, свежие?
   – Свежайшие, – без всякой обиды, с улыбкой ответила официантка и убежала, стуча каблучками.
   Ее легкая атмосфера растворила мою угрюмость.
   – Что же такое наша сущность, о которой вы все время говорите? – спросил вдруг Шеу, внимательно изучая меню.
   Джи ответил не сразу:
   – Однажды к Иисусу подошел молодой человек и попросился в ученики. Иисус ответил, что для этого следует раздать свое имение бедным, и тогда он сможет стать учеником. Но тот не смог сделать это и, заплакав, ушел.
   Имение – это наша личность, а бедные, нищие, хромые и убогие – это наша сущность, которая перестает расти после семи лет. Но только она может в нас развиваться, расти, летать!
   – Но как же ощутить ее в себе? – спросил я.
   Шеу посмотрел на меня с интересом.
   – Научись отделять сущность от существ, которые населяют твое внутреннее пространство, – ответил Джи. – Ты ведь читал роман «Робинзон Крузо»? Даниэль Дефо был не просто писателем, он был создателем «Интеллидженс Сервис» и посвященным в тайные учения. В романе «Робинзон Крузо» он и описывает внутренний мир человека в виде необитаемого острова с дикой природой, которую нужно начать культивировать. Стань Робинзоном, исследующим население внутреннего острова. Наблюдай его обитателей без критики и похвалы и заноси их в дневник. В неделю у тебя должен быть килограмм записей и рисунков.
   В этот момент официантка поставила на стол три большие кружки пива и блюдо с креветками и снова отошла к стойке бара. Я посмотрел на креветок. Их было очень много, но все же меньше килограмма.
   – Вы, наверное, ошиблись, – осторожно сказал я. – Как это – килограмм? Уж не хотите ли вы сказать…
   – Именно это я и хотел сказать, – ответил Джи. – Я совсем не ошибся, когда сказал: «Килограмм исписанной тобой бумаги». В какой-то момент ты заметишь, что некие туземцы живут в тебе, а ты принимаешь их желания за свои.
   – А где же моя сущность? – спросил я, испуганный идеей, что какие-то существа пользуются мной.
   Тут неожиданно вмешался Шеу:
   – Мне трудно с тобой согласиться. Я, например, считаю неотъемлемой частью моей сущности душевное сидение за пивом и креветками. Я просто не мыслю жизни без этого!
   – Отлично! – произнес Джи. – После пивной предлагаю пойти в магазин – закупить еды на вечер.
   Когда мы закончили наши посиделки, я рассчитался с официанткой и с сожалением покинул пивную.

   Мы долго ходили по узким кривым улочкам, пока Шеу не потерялся в одной из них. Наконец мы нашли магазинчик с выкрашенными синей краской стенами и кирпичного цвета полками. Несмотря на невзрачный вид, магазин был полон консервов, колбас, копченой рыбы и пива. Я выбрал большую палку сухой колбасы, несколько копченых сардин, десять бутылок пива, а потом, не дожидаясь колких намеков Джи, приличный кусок соленого сала и полкило луку. Продавщица, веснушчатая и голубоглазая, надписывала толстым карандашом цену прямо на упаковке. Я протянул ей двадцать пять рублей. Джи вдруг остановил меня:
   – Скажи сначала, сколько причитается сдачи с этих денег?
   Мне было неприятно, что симпатичная продавщица может подумать, что я мелочен.
   – Не могу подсчитать, – нашелся я, – не смотрел на весы.
   Женщина с любопытством поглядывала на нас, ожидая, чем закончится наш диалог.
   – Я обучаю своего юнгу элементарным бытовым навыкам, – обратился к ней Джи, – учу его считать деньги.
   – А как же без этого? – ответила женщина. – Но он, наверное, никогда еще своих денег не имел – на родительские до сих пор живет.
   – Советую вам, – как можно более весомо сказал я, – следить за тем, откуда берутся ваши собственные деньги.
   – Какой он у вас колючий, однако, – сказала она Джи, рассмеявшись, – прямо как репей.
   – Представляете себе, в каком положении я нахожусь? – подхватил ее тон Джи. – И так он отвечает на любое мое замечание! А ведь я работаю над его совершенством.
   Женщина понимающе и сочувственно кивнула, как будто и в самом деле знала, что имеет в виду Джи. Я быстро оценил стоимость покупок и выпалил:
   – Примерно тринадцать рублей!
   – Ну что ж, – сказал Джи, – это похоже на реальность. В следующий раз я попрошу тебя назвать точную цифру, так что будь алертен.
   Пока я укладывал продукты, продавщица выбила чек на 12 рублей 40 копеек. Она протянула его Джи, глядя на меня и укоризненно качая головой. Я был вне себя от всей этой нелепой, на мой взгляд, сцены. Джи приветливо улыбнулся и попрощался с продавщицей.
   – Всего хорошего, – сказала она, – приходите еще.
   – Не знаю, – ответил он серьезным тоном. – В этой инкарнации уже вряд ли получится.
   Мы вышли на улицу.
   – Почему вы высмеяли меня перед какой-то продавщицей?! – сердито спросил я.
   – Она ведь сказала о тебе правду, не так ли?
   – Ну, в общем-то, да, – нехотя согласился я.
   – Ты все время забываешь, что находишься в Школе и обучающая ситуация может сложиться в любую минуту. Знать, сколько у тебя денег и как ты их тратишь – твоя ответственность, а не продавщицы. В твоем отношении к деньгам, которое было проявлено сегодня, видна твоя главная слабость: ты привык всю ответственность перекладывать на других людей. Это позиция лунатика и бродяги, а ты должен стать домохозяином. Расти-то надо тебе самому, а не продавщице и множеству других людей, на которых ты перекладываешь возможность своего роста, до сих пор оставаясь бытийно маленьким, съежившимся Циннобером, Крошкой Цахесом.
   Меня передернуло. Я помнил гофмановскую историю о Крошке Цахесе. Он был обездоленным уродливым карликом, но над ним сжалилась фея Розабельверде. Благодаря ее магическому дару он мог казаться не тем, чем был на самом деле. Он достиг почестей, богатства и угодливого почитания окружающих, оставаясь ничтожным карликом со скверным характером. Его сморщенная душа так и не откликнулась на призыв феи, которая внушала ему: «Ты не тот, за кого тебя почитают, но стремись сравняться с тем, на чьих крыльях ты, немощный и бескрылый, взлетаешь ввысь…»
   Вдруг вопрос Джи вернул меня от рефлексии к реальности:
   – Кстати, как нам вернуться назад, во Дворец культуры? Ты запомнил, как мы сюда шли?
   Я похолодел от мысли о том, какой нагоняй мне устроит Петраков за опоздание, и огляделся. Мы стояли на тротуаре возле пятиэтажного кирпичного дома. Рядом с ним и на противоположной стороне возвышались такие же дома. Место было совершенно незнакомым. Я посмотрел на табличку на доме.
   – Мы находимся на улице Каверина, – сообщил я.
   – Это ничего не меняет, – ответил он.
   – Сейчас, – сказал я растерянно, – подождите… Я спрошу кого-нибудь.
   Улица была пустынна. Я пробежался трусцой до следующего перекрестка, который был метрах в ста, и осмотрелся.
   – Здесь почему-то никого нет! – крикнул я.
   Джи иронически посмотрел на меня.
   – Я бы предпочел, чтобы ты использовал свою способность логически мыслить, – и указал рукой куда-то вверх, в промежуток между домами.
   Посмотрев туда, я увидел возвышающуюся над городком башню телевидения. Джи повернулся ко мне и переносицу его вдруг прорезала глубокая вертикальная морщина, делая лицо суровым, даже пугающим.
   – Я уже устал от твоей безалаберности! – сказал он резким голосом. – Ты ни за что не хочешь отвечать, ты уже превратился из помощника в обузу!
   Я оцепенел. Передо мной стоял совершенно незнакомый человек, излучавший атмосферу ясности и строгости, – ни уюта, ни тепла, обычно свойственных Джи, там и в помине не было! Я запаниковал.
   – Если ты и дальше будешь так безответственно себя вести, то определенные силы переведут тебя на другой участок работ, чтобы добро, которое в тебя уже вложено, не пропадало зря.
   Я хрипло спросил, не узнавая свой голос:
   – А куда они меня переведут?
   Джи иронически улыбнулся:
   – Не волнуйся, вовсе не в Сибирь. Вернешься в Кишинев, будешь по-прежнему сидеть на шее у своих родителей. Но больше никаких поездок по стране с ансамблем не будет!
   Я собирался заплакать от обиды, но какая-то часть меня оставалась отстраненной, наблюдая за тем, что происходит внутри.
   Вдруг я заметил, что гнев и паника принадлежат не мне, а какому-то темному существу внутри меня, похожему на туземца. Это оно гневалось и рычало внутри: его задевали не слова, а атмосфера чистоты, которую излучал Джи. Я решил не поддаваться гневу этого существа, поскольку оно не имело никакого отношения к моей сущности. Через минуту существо исчезло, не выдержав огненной энергии Джи. Вместе с этим существом исчезли тяжесть и мутное состояние, беспокоившие меня с самого утра.
   – Ну вот, теперь ты, как губернатор, можешь занести этого туземца в реестр обитателей своего острова. Ты получил практический урок в самонаблюдении. Я создал определенный психологический градус, который заставил одно из твоих многочисленных «я» проявиться, так что ты даже смог его увидеть. Но это произошло, потому что ты принял температуру, не стал ее сбрасывать.
   – А через что сбрасывается температура? – спросил я.
   – Если бы ты поддался этому существу, то стал бы выражать его гнев на мое замечание. Ты стал бы всячески его защищать, оправдывая свое поведение. В этот момент вся твоя энергия стала бы растрачиваться, и ты ничего бы не смог увидеть. Увидеть – это ведь не так просто, для этого нужно иметь тонкую энергию, которую я тебе передал через легкую коррекцию твоего состояния. Тонкая энергия дает блаженное состояние сущности, но личность – и особенно ложная, с которой ты непомерно отождествлен, – сильно страдает.
   Мы вернулись во Дворец культуры, и я все оставшееся время ходил, плохо осознавая окружающее: состояние сущностного видения то и дело возвращалось. Я увидел, что внутри меня обитают неведомые мне странные существа, напоминающие насекомых. Я и не подозревал о том, что они настолько недоразвиты и кошмарны, и изумленно рассматривал их.

   В эту ночь мне выпал сон, в котором я был превращен в черного карлика, царского повара. Я умел готовить напиток «Гамах», одна капля которого убивала дракона. Надо мной смеялись, меня дразнили, стоило мне только выйти на городские улицы. Но я помнил свое прошлое вельможи, который нарушил запрет и влюбился в царскую дочь – и в наказание за это был превращен в карлика.
   Я стоял на вершине холма, наблюдая за знаками на облаках, а в моих глазах резвились эльфы. Вдруг по небу на лошадях пронесся большой кортеж – рыцари и дамы, а посреди них в золотой карете прекрасная фея. Я закричал: «О, фея! Расколдуй меня!» Она услышала мой отчаянный крик и бросила из окна кареты алую розу – символ свободы. Я попытался поймать розу, но сильный вихрь подхватил ее и унес вдаль. Надменный смех колдуньи, заколдовавшей меня, еще долго звучал среди облаков.
   Я проснулся; крупные слезы все еще стояли в глазах. В номере никого не было. Я быстро оделся и, занимаясь уборкой, заметил на столе открытку с двумя бирюзовыми минаретами. Любопытство заставило меня перевернуть ее и прочесть:

   «Дорогой Эльдар,
   Тезис: „Позиция независимости Духа от Реальности“ – уже указывает на то, что Реальность не абсолютна.
   Параболическое вхождение группы Посвященных в пласты инерционной Дремоты Европы может изменить Карту Спящего Евразийского мира. Может быть, тебе ближе Мохаммед, его Revelatio и передел Земли Исламом, но ведь недаром существует легенда о Фаридах (Сверх-Посвященные) и другие, еще более загадочные сюжеты, восходящие к Рашидской синархии, территориально опирающейся на Евразийский континент как единственно оперативный на нашей планете.
   Поля неопределенности представляют собой „Иерархию Рыцарских Орденов Парадоксальных Манифестаций“, а также „В пробужденном Космосе источником Чуда становится Воля дважды рожденного“.
   В рамках двух последних изречений осуществляется моя шахматная партия с миром, одновременно – игра и парадоксально-спонтанное управление».

   – Разве ты не знаешь, что некрасиво читать чужую корреспонденцию? – раздался за спиной голос Джи.
   – Простите, но все равно я ничего не понял из прочитанного, – сконфуженно произнес я.
   – Это только и утешает. Я посвящу тебя в доктрину почтовых голубей, когда ты созреешь для этого.
   Я согласно кивнул, не зная, что на это ответить.
   Мы вышли из гостиницы и направились в близлежащий гастроном. День был сумрачным и прохладным, слегка моросил дождь. Гастроном был богатым, и я, как всегда, потратил намного больше, чем собирался. Я выложил продукты из корзинки у кассы и вместе с продавщицей стал усердно считать их стоимость. Она раздраженно косилась на меня, но я, стараясь не обращать на нее внимания, складывал цифры столбиком в своей тетради. Джи, иронически улыбаясь, наблюдал за мной. Я закончил быстрее, чем продавщица, и с гордостью показал Джи итог: 7 рублей 57 копеек.
   Продавщица, выбив чек с такой же точно суммой, сказала обиженно:
   – Сколько лет уже честно работаю и никто меня вот так не проверял. Бывают же такие подозрительные покупатели!
   Джи рассмеялся, а я взял сдачу и, сконфуженно затолкав продукты в сумку, заторопился к выходу под смешки очереди. Мы миновали стеклянные двери и вышли на тротуар. Джи внезапно остановился у каменной цветочной клумбы с розовыми и белыми хризантемами.
   – Согласно своей психологической конструкции, ты должен был положить помидоры в самый низ, – заметил Джи.
   – Не может быть, – горячо возразил я. – Они где-то вверху, – и нервно стал выкладывать продукты на край цветочницы: сначала золотистую копченую рыбу, завернутую в прозрачный пергамент, потом булку серого хлеба, сетку лука, свертки с сыром, маслом – и в самом низу обнаружил пакет с помидорами, которые уже плавали в собственном соку.
   Джи назидательно произнес:
   – Уровень бытия человека проверяется на таких вот мелочах. Видно, что бытие у тебя совсем слабое.
   Наблюдая за тем, как я вожусь с копченой рыбой, стараясь ровно уложить ее на дне сумки, он сказал:
   – Внизу – голубая рыба, над рыбой – алое сердце, а над ним – золотой альбатрос. Запомни этот алхимический символ.
   Яркая вспышка света озарила мое сознание.

   Клайпедская филармония размещалась в здании бывшего костела. Разгружаться нам нужно было только вечером, и Джи сказал, что мы поедем в тайное мистическое место, расположенное на Куршской косе.
   Я сложил в сумку все, что было нужно для пикника и мы отправились в гавань к парому, а за нами увязался скучающий от одиночества контрабасист Вольдемар. Он был добрый и безответный; его рыжие прокуренные усы меланхолично свисали из-под длинного носа. Он всегда носил один и тот же потертый черный костюм и белую рубашку, манжеты которой далеко высовывались из рукавов. Вдруг он спросил:
   – Вот я, человек совершенно неинтересный, обычно в пустом своем номере скучаю за бутылкой пива. А тут Гагарин, полная моя противоположность, ко мне стал заходить, про свою жизнь рассказывать, с подружками знакомить. К чему бы это?
   – Ваши планеты притягиваются друг к другу, – ответил Джи.
   – Какие планеты? – удивился Вольдемар.
   – Музыкант чувствителен к определенным планетарным влияниям, и это связано с инструментом, на котором он играет. Ты, например, легко настраиваешься на влияния Венеры: мягкость, доброта. А Гагарин как барабанщик любит Марс, резкие взрывные энергии, которые ему самому не дают покоя. Ты его своими вибрациями гасишь, смягчаешь, вот он и чувствует себя комфортно в твоем обществе.
   – Вот оно что… – протянул Вольдемар.
   В гавани было свежо, дул резкий северо-восточный ветер. Между берегом и косой курсировал белый двухпалубный паром. Мы купили билеты и встали у борта на верхней палубе.
   Едва паром отчалил, стая чаек, рассевшихся на пирсе и пляже, тут же взмыла в воздух и стала кружить возле борта. Они издавали резкие крики, тревожащие мою душу.
   – Дай-ка хлеба из наших запасов, – обратился ко мне Джи.
   Он отщипнул кусок хлеба и, с силой швырнув его вверх, воскликнул:
   – Здравствуйте, господа Джонатаны Ливингстоны! Здравствуйте, господа ученики!
   Небольшая верткая чайка спикировала сверху и мгновенно проглотила кусок.
   – Вот, господа, – произнес Джи загадочно, – учитесь у них, как нужно охотиться за кубическим сантиметром шанса!
   Я вдруг заметил, как в его глазах заискрилось пространство сияющей пустоты.
   – Море нашего Посвящения, – добавил он, – это Белое море, откуда изошла Белая Раса. Это – цель нашего путешествия на Северо-Запад. А пока мы находимся под протекторатом Архангела Балтийского моря.
   Паром подошел к пристани, и мы, сойдя на берег, принялись осматриваться по сторонам. Коса казалась необитаемой. Здесь не было почти ничего – только летнее кафе, билетная касса и еще какие-то небольшие строения. Сразу у пристани начинались дюны. Немногие пассажиры, прибывшие вместе с нами, куда-то исчезли. Дул холодный ветер, гоня волны с белыми бурунами. Я чувствовал себя неуютно, не представляя, что можно делать в этом заброшенном и чуждом людям месте.
   – Приглашаю вас прогуляться по берегу моря, – сказал Джи.
   – Я, пожалуй, – заметил Вольдемар, дрожа от холода, – подожду вас в кафе.
   Кутаясь в легкую куртку, он покинул нас, а я зашагал за Джи, боясь пропустить самое интересное.
   Берег был пустынным, лишь по небу плыли высокие белые облака. У кромки воды широкой полосой лежали разноцветные ракушки и камни. Несколько чаек качались на волнах. Солнце, появлявшееся время от времени из-за облаков, освещало тонкий белый песок и редкие высокие сосны.
   Я дрожал от холода и с неудовольствием смотрел, как Джи разделся и стал бродить по пляжу в одних плавках. Он остановился в паре метров от набегающих волн и нарисовал ногой большой треугольник с глазом внутри. Над треугольником возвышался неровный круг с крестом.
   – Что это значит? – спросил я.
   – Мы должны передавать наше провозвестие стихиям, – ответил он.
   Неожиданно огромная волна накатила на берег и, захлестнув знак, стерла его, как будто забрав с собой в море. Внезапно все стихло, и даже холодный ветер замер на мгновение.
   Джи вошел в воду и, пройдя метров двадцать, поплыл. Я уже не испытывал дискомфорта, и даже купание в ледяной воде показалось вдруг вполне привлекательным. Быстро раздевшись, я вбежал в воду и, нырнув, поплыл за Джи. Я думал, что легко догоню его, но уже через несколько минут руки стали неметь, а ноги – сводить судорогой. Я вернулся на берег и, стряхнув воду ладонями, быстро оделся. А Джи продолжал плыть к горизонту, размеренно взмахивая руками.
   «Может быть, он и не собирается возвращаться? – пронзила меня догадка. – Значит, я останусь здесь один?!» Эта мысль привела меня в такой ужас, что я стал громко кричать:
   – Джи, не покидайте нас! Заберите меня с собой!
   Резкий порыв ветра подхватил мой голос и унес в море.
   Наконец точка в волнах, которую я почти потерял из виду, медленно стала приближаться.
   Через какое-то время, показавшееся мне невероятно долгим, Джи вышел на песок и отрешенно произнес:
   – Если бы не ты, я бы никогда не вернулся. Ты напомнил мне о невыполненной миссии.
   По его глазам, отражавшим нечто неизмеримо большее, чем наш мир, я понял, что он, действительно, готов был уйти навсегда.
   – Я решил уйти в Зазеркалье, но в твоем голосе я услышал призыв о помощи тех, кого я оставлял без поддержки на Земле. Еще не настало время для переселения и работы на тонком плане. Ведь ни ты, ни даже Касьян не можете последовать за мной туда, где я только что был.
   Голос Джи звучал как будто из другого мира, переливаясь серебряными искрами.
   – Хорошо, что вы вернулись! – воскликнул я радостно. – Без вас это воплощение потеряло бы для нас с Касьяном всякий смысл!
   Джи оделся. Мы быстро дошли до кафе и, войдя, обнаружили Вольдемара, сидевшего с кружкой темного пива за круглым столом у окна.
   – У них здесь только этот портер, – сказал он, и его слова вернули меня в привычную реальность, – но в качестве личной услуги и за особую плату бармен может подлить водочки. У меня такое чувство, что я упустил что-то интересное…
   – Это не первый случай, когда самое главное проходит мимо тебя, – заметил я.
   – Ты странный парень, – обратился он вдруг ко мне. – Кто бы мог подумать, что грузин будет наслаждаться прогулкой у Балтийского моря холодной осенью?
   – Это была не просто прогулка, а настоящая мистерия, – таинственно ответил я.
   – Хотя ты еще очень молод, но в тебе есть что-то от старого подпольщика, – заметил он. – Ты не тот, за кого себя выдаешь.
   Подошла официантка, и я заказал два темных пива с водочкой. Она мило улыбнулась и ушла.
   – Это интересно, – обратился Джи к Вольдемару. – А как ты его воспринимаешь?
   – Он ловок и умеет маскироваться; он напоминает мне старого подпольщика по кличке Петрович.
   – Я считаю, – ответил ему Джи, – что через тебя пролилась сейчас инспирация Балтийского моря.
   Официантка поставила на стол две большие кружки пенящегося пива. Джи поднял свою и сказал:
   – Утверждаю новое посвятительное имя: Петрович.
   – Спасибо, господа, – произнес я с гордостью, тоже поднимая кружку, – я оправдаю доверие Ордена!

   Мы вернулись в филармонию, но она оказалась закрыта. Обойдя здание, я нашел наш фургон. Шофер курил, сидя в кабине. Увидев меня, он раздраженно спросил:
   – Ваш, что ли, груз?! Давайте, скидывайте побыстрее, мне еще на обратный путь загружаться!
   – Сейчас, – ответил я, – вот только бригадира найду.
   Я побежал искать бригадира, но никого не нашел. Тогда я вернулся к Джи и Вольдемару, оставшимся ждать у входа, и нашел их беседующими с небольшого роста блондинкой в черном распахнутом плаще, под которым были темно-синяя юбка, белая рубашка и короткий, в цвет юбки, пиджак. Волосы были коротко подстрижены, а длинная челка спадала на левую бровь. Она мило улыбалась, а Джи что-то быстро говорил. От взгляда на блондинку у меня перехватило дыхание, и я, замедлив шаг, осторожно приблизился к ним.
   – А вот и наш друг Петрович, – сказал Джи. – Когда он видит красивую девушку, то испытывает два противоположных желания. Первое – это, бросив все, немедленно бежать навстречу к ней.
   Джи сделал паузу.
   – А второе? – заинтересованно спросила девушка.
   – Второе, не менее сильное, – это немедленно бежать прочь от нее как можно дальше.
   – Бедняга, – сказала девушка, – как он, должно быть, сильно страдает.
   Я покраснел и подошел ближе.
   – Познакомься, Петрович, – весело сказал Джи, – это наш администратор Яна.
   – Шофер требует немедленно разгрузить фургон с аппаратурой, – озабоченно произнес я.
   – Ну и что? – забавно улыбнулся Джи. – Почему же мы должны поддаваться гипнозу его требований? Ты вполне можешь поговорить немного с Яной, осведомиться, каковы ее интересы или планы на вечер.
   Но я не мог вымолвить ни слова: у меня возникло ощущение, будто в горле застрял булыжник.
   – Сегодня вечером я занята, – выручила Яна, взглянув на меня как на скучный неодушевленный предмет.
   – Не обращайте внимания, он у нас крайне серьезный и молчаливый молодой человек, – кивнул в мою сторону Вольдемар. – Я давно не был в вашем городе, может быть, вы знаете какое-нибудь уютное кафе неподалеку отсюда?
   Булыжник провалился в желудок, и мне стало совсем не по себе. Вольдемар взял Яну под руку и, рассказывая ей что-то веселое, удалился в ближайшее кафе.
   Я облегченно вздохнул, но Джи, заметив это, произнес:
   – Твоя проблема в том, что ты слишком зациклен на корыстных интересах своих нижних чакр. Это проявилось еще в магазине в отделе женского белья. Надо работать на человека, ради него, незаинтересованно, не корыстно – тогда приходит легкость, импровизация. А уже потом ты видишь, как расцвел и раскрепостился человек, и, к своему удивлению, замечаешь, что все твои эгоистические «я» тоже накормлены, незаметно для них.
   – С чего же мне начинать? – спросил я.
   – Да просто удели ей сердечное внимание, попробуй вывести на какую-нибудь интересующую ее тему, расспроси о том, что она делала сегодня, – ответил Джи.
   – Но мне это не очень интересно.
   – Попробуй разыграть интерес. Все люди любят играть, и если ты своей игрой предоставляешь им возможность поиграть тоже, то это и будет помощью человеку. Все люди требуют внимания к себе, однако никто не уделяет им его. А ты можешь это сделать, пользуясь энергией нашей общей роскошной ситуации.
   – Гурий, – раздался недовольный голос Петракова, – ты опять уши развесил? А ну, быстро разгружать фургон!

   В Клайпеде мы дали лишь один концерт и уезжали в тот же вечер. Мы стояли у вагона вместе с Яной, и я с завистью смотрел, как она печально прощалась с Вольдемаром.
   Джи улыбнулся, сказав:
   – Видно, что твоя ревность и зависть уязвлены. А для Яны у меня есть небольшой подарок, который утешит ее.
   Джи подошел к ним. Увидев его, Яна улыбнулась.
   – У меня есть для вас нечто, – сказал Джи, – на память о нашей встрече.
   Глаза Яны загорелись любопытством. Джи достал из кармана небольшой кошелек и вынул из него православный крестик с голубой эмалью.
   – Ах, – воскликнула Яна, – какой он красивый! Большое спасибо! – она обняла Джи и расцеловала его.
   Ее печаль как рукой сняло. Я с удовольствием заметил, что теперь нахмурился Вольдемар.
   «Граждане пассажиры, поезд отправляется с первого пути; просьба занять свои места», – раздался голос диктора.
   Яна стояла на перроне, глядя на Джи. Потом она повернулась и медленно пошла к зданию вокзала. Легкая печаль охватила мое сердце. Поезд тронулся.
   – В ее душе много эфира, – сказал Джи, стоя вместе со мной у окна, – поэтому ты так тянешься к ней. В тебе же много мощных стихий, но главного элемента – эфира – очень мало, поэтому ты и ищешь его вовне.
   – Я всегда считал себя независимым и самодостаточным человеком, – ответил я обиженно, но затем, поборов упрямство, спросил:
   – Как же я могу накопить его?
   – На это вопрос невозможно дать тебе однозначный ответ. Ты сам должен найти этот способ. Но я могу дать тебе подсказку: в Каунасе, куда мы направляемся сейчас, есть музей Чюрлениса. Чюрленис был подключен к высокому инспиративному каналу и провел через себя имагинацию эфирного Посвящения, сгорев в этом огне. Если ты тонко настроишься на его работы, то накопишь в душе летучий элемент эфира.

   Встретивший нас в Каунасе администратор филармонии оказался высоким сухопарым человеком в сером плаще и с потертым портфелем в руках. Подождав, пока все музыканты уселись в автобус, он занял место рядом с водителем и коротко приказал ему отправляться в гостиницу.
   «Как жаль, что Яна осталась в Клайпеде», – грустно подумал я.
   Старый филармонический автобус подвез нас к трехэтажному особняку, в котором размещалась гостиница. Первым получил номер, как всегда, Норман, затем музыканты в произвольном порядке, а затем уже Шеу и Петраков со своей бригадой. Я, затесавшись среди музыкантов, незаметно проскользнул мимо строгого швейцара.
   Шеу и Джи достался номер на верхнем этаже, где-то под крышей, с покатым потолком. Подождав, пока Джи расположится в номере, я спросил его:
   – Как я понял, все мои страдания происходят от отсутствия эфира?
   – Для внутреннего счастья необходимо гармоничное сочетание всех стихийных элементов, – ответил Джи. – Но в тебе отсутствует не только эфир, но и почти все остальные элементы тоже. Поэтому тебе нужно начать работать над своим стихийным составом.
   – Какой элемент важнее всего? – спросил я.
   – Важнее для чего? – спросил Джи.
   – Для легкого общения с эфирными девушками, не теряя при этом головы.
   – Твой прагматический инженероидальный подход показывает, что ты не готов еще к обсуждению этой темы, – ответил Джи. – Необходима полнота всех элементов, и только тогда ты сможешь правильно взаимодействовать с принципом Шакти.
   В этот момент дверь распахнулась без стука и Петраков, с помятой физиономией, злобно произнес:
   – Кончай базар, фургон с аппаратурой давно вас заждался! – и, хлопнув дверью, исчез в коридоре.
   – Пролетарская морда, – заметил Шеу, – обнаглел до предела.
   – Мы продолжим наш разговор после, – сказал Джи, одеваясь.
   После разгрузки аппаратуры и расстановки сцены Джи вытер платком пот со лба и сказал:
   – А теперь я вас приглашаю в музей Чюрлениса – почувствовать эфирную волну, которую он передал через картины.
   Мы вышли на улицу. День был теплый, от старинных зданий и брусчатки мостовой веяло уютом.
   – Я знаю, как пройти к музею, – заявил Шеу и повел нас неприметными задворками.
   – Когда же мне удастся попасть к небожителям? – вздохнул я.
   – Попробуй настроиться на импульс таинственного Луча, и он откроет тебе дверь, ведущую в поднебесье, – ответил Джи.
   – Ничего у меня не выходит…
   – Ты находишься на Корабле Аргонавтов, который в каждое мгновение способен сменить галс и даже идти в противоположном направлении. Тебе нужно осваивать скоростные техники внутреннего погружения, тогда невидимая дверь откроется для тебя.
   В это время мы подошли к музею Чюрлениса и, войдя внутрь, погрузились в тонкую эфирную атмосферу. Странные картины, которые я там увидел, создавали некое сюрреальное пространство, словно я попал в зазеркальный мир. Я почти увидел радужное сияние, исходящее от Джи. Оно растопило мое сердце, и я вдруг ощутил светлую, прозрачную атмосферу, излучающуюся из картин. Неожиданно Джи подозвал меня и сказал:
   – Посмотри на эту картину. Это чисто алхимический сюжет, который могут распознать только те, кто посвящен в тайное знание некоторых рыцарских Орденов.
   На белом троне в белоснежном одеянии сидел золотой король, а в отдалении маячила тень черного короля.
   – Это указание, путеводный знак для тех, кто ищет эфирное Посвящение, Золотое руно, – сказал Джи. – Надо идти за ним во тьму, в эту вечную неизвестность и хаос, чтобы добыть таинственное сокровище – внутреннее золото.
   В этот момент к нам подошел Шеу.
   – Я в недоумении, не могу оценить эти работы. Они похожи на детские рисунки: с одной стороны, – очень просты, а с другой, – в них есть какое-то волшебство, которое не поддается логическому анализу и путает все мои мысли. До сих пор я считал, что прекрасно разбираюсь в живописи, но теперь я вижу, что мало смыслю в ней, – растерянно сказал он и без всякого перехода добавил:
   – Предлагаю вам, господа, посетить не менее знаменитый Музей чертей, который находится прямо через дорогу.
   Я внутренне содрогнулся и хотел возразить, что никуда больше не пойду, но Джи удержал меня.
   – В его предложении есть определенный смысл. Ты сможешь почувствовать разницу между этими музеями.
   – В этом музее собраны черти со всего мира, – разглагольствовал Шеу, как навязчивый экскурсовод. – Посмотрите на этого классического Мефистофеля из трагедии Гете. У него такой искушающий взгляд! А вот его современные американские собратья… А это перуанский черт, завидев которого, хочется бежать на край земли…
   Атмосфера этого музея казалась отвратительно липкой и словно мгновенно приклеивалась к посетителям.
   Я перестал слушать Шеу, который выдавал себя за знатока чертей. В голове поднялся дребезжащий хаос, из врат ада вырвался невидимый протуберанец ужаса; я выскочил на улицу и там попытался прийти в себя, лихорадочно читая «Отче наш».
   – Я рад, что тебе удалось оценить разницу атмосфер музеев, – заметил Джи, видя мое печальное положение. Я кивнул, но ответить ничего не мог.
   – Гурий, ты слишком впечатлителен для своего возраста, – рассмеялся Шеу, – бери пример с меня!

   Мы вернулись в зал к началу концерта. Каунасская публика, по-видимому, любила джаз, потому что зал был полон. Как наслаждался Норман, выбравшись из глухой белорусской провинции и играя перед настоящими знатоками и ценителями! После каждой пьесы зал взрывался от восторга хлопаньем, свистом и криками. После концерта Нормана окружили по-западному одетые, артистического вида люди.
   – Так, – сказал Джи, – я чувствую, что готовится интересный вечер… Пойди-ка, Петруччо, разузнай, что происходит.
   Я осторожно затесался среди колоритных фигур, окружающих Нормана, и услышал, как бородатый субъект в темных очках и с саксофонным крючком на шее сказал: «Значит, вечером, в одиннадцать. Надеемся, что все твои ребята придут. Будет отличный сейшн».
   Вечером, загрузив три небольшие подзвучки, четыре микрофонные стойки и два усилителя в подержанный «опель», мы подъехали к уютному кафе в центре города. Небольшая сцена была уже заполнена аппаратурой: Норман, как обычно, перестраховался. Мы с Джи выбрали столик недалеко от сцены, заказали темное пиво и стали ждать. Вскоре сцена заполнилась пестро одетыми музыкантами, а еще минут через десять вошел Норман со своим ансамблем – все в черных фраках и белых рубашках. Они ярко выделялись на общем фоне.
   – Смотри, – сказал Джи восхищенно, – наши музыканты – настоящие марионетки. Посмотри, как они движутся, как отточены их движения! Ты видишь, как марионетки одного города любят встречаться с марионетками другого? Быть такой марионеткой – это уже высокий уровень, потому что тогда человек получает инспирацию от традиции «Comedia del Arte» и точно передает наш странный брамбиллический импульс, облучая им посетителей концерта.
   – Что такое брамбиллический импульс? – спросил заинтересованно Шеу.
   – Есть история, написанная Гофманом, которая называется «Принцесса Брамбилла», – ответил Джи. – Это история любви неудачливого актера Джильо Фавы и белошвейки Джачинты, которым покровительствует некто Челионати, по виду шарлатан. Он продает жителям Рима розовые очки, надевая которые, они начинают видеть мир в романтическом свете, и рассказывает в кафе немецким студентам чудесные истории о Зазеркалье. Но на самом деле Челионати является князем Бастианелло де Пистойя, магом и каббалистом, который под маской уличного шарлатана обучает тайному знанию. Он помогает Джачинте и Джильо Фаве раскрыть свою высшую природу, используя необычные средства, в том числе театрализацию и карнавал. Это и есть импульс Принцессы Брамбиллы, которая олицетворяет высшую часть души Джачинты.
   Я достал тетрадь и стал записывать объяснения Джи. Джи хотел было продолжить, но вдруг откуда-то из полутьмы появился Аркадий и занял свободный стул. «Мерзопакостный слизняк», – подумал я. Атмосфера каравана Принцессы Брамбиллы мгновенно исчезла и вместо нее словно образовалась черная зияющая дыра, из которой в наше благородное общество вывалилась астральная помойка. Джи мгновенно сманеврировал и спросил Аркадия:
   – Как тебе нравится джем-сейшн?
   – А, бездельники эти музыканты, попробовали бы ящики таскать, – ответил, морщась, он.
   Шеу скривился и выпил залпом стакан водки.
   – Аркаша, – произнес я, едва сдерживаясь от гнева, – не мог бы ты отвалить от нашего стола?
   – А что, я мешаю? – обиженно спросил он, поудобнее устраиваясь на стуле.
   – Ты что, глухой? Или не понимаешь, может быть, когда тебе прямо говорят? – не на шутку разозлился я.
   – Я не глухой, – сказал он, медленно поднимаясь, – но ты, грузинская рожа, держишься в ансамбле только на честном слове Джи, – и пересел за дальний столик.
   Я ждал продолжения разговора о «Comedia del Arte», но Джи резко заметил:
   – Как ты можешь так хамить? Ведь судьба его и так ужасна – его и многих других, – а ты копаешь ему яму. Ты бы лучше помог ему, согрел бы, ведь солнце – оно всем светит, и грешникам, и святым. Все твое достояние равно лепте бедной вдовы, о которой говорил Христос, то есть одной копейке. Ты свою копейку вложил и оказался здесь. Все, что от тебя требуется, – это учиться убирать, готовить, таскать ящики и вести дневник. Но даже и это для твоего слабого уровня бытия огромная задача!
   – Он отъявленный идиот, – ответил я раздраженно.
   – Ты бы мог разыграть смешную сценку, и он бы отсел от нас безболезненно, а так – ты нажил врага в его лице.
   – Я не умею играть в жизни, – оправдывался я.
   – Но это – главное, ради чего ты плаваешь на Корабле Аргонавтов. Я намерен сделать из тебя человека играющего, хотя ты даже не тянешь на человека разумного.
   – Кто же я такой?
   – Ты «трэмп» по натуре, но у меня есть надежда выпрямить собачий хвост, – вздохнул Джи.

   Дав несколько концертов в Каунасе, джазовый ансамбль отправился в Ригу. Устроившись в старой гостинице, Джи предложил ознакомиться с мистическим пространством города.
   Я шел рядом с Джи и рассматривал высокие крыши, выложенные разноцветной черепицей. На них то и дело встречались флюгеры в виде черных котов.
   На узкой улочке, мощеной желтым булыжником, Джи заметил огромного медного кота, чем-то похожего на застывшего даосского монаха. Джи старательно поклонился ему и произнес:
   – Здравствуйте, господин школьный учитель!
   – Как можно кланяться медному коту?! – возмутился я.
   – Коты – загадочные существа, – ответил Джи. – Они владеют экзистенциальной тайной и могут научить тебя плавно уходить от агрессии. Один из примеров этого описывается в повести «Котик Шпигель».
   – Где можно достать эту книжонку? – спросил я как можно более небрежно.
   Джи иронически улыбнулся:
   – Сколько бы ты ни читал этот рассказ, ты не сможешь извлечь из него скрытое знание.
   – В университете я считаюсь одаренным физиком.
   – Крохотное бытие Крошки Цахеса не позволит тебе этого сделать. «Чукча – не читатель, чукча – писатель», – заключил он.
   Я неожиданно для себя рассмеялся.
   Мы повернули за угол и почти столкнулись с Петраковым и Аркашей, стоящими у дверей красивого старинного здания.
   – Вы бы еще к вечеру пришли! – сварливо накинулся на нас Петраков. – А ну, живо на разгрузку!
   «Если бы не моя мечта стать когда-нибудь небожителем, – подумал я, – я бы давно уже поставил на место этого зарвавшегося пролетария!»
   Таская на пару с Джи тяжелые кофры с аппаратурой по узкой винтовой лестнице на третий этаж, я про себя нещадно клял архитектора, который сделал такой нелепый подход к сцене.
   – Чем это ты занимаешься в своей голове? – спросил неожиданно Джи. – Из тебя испаряются целые клубы адского дыма.
   – Да я матерю негодяя, который заставил нас так унизительно мучиться!
   – Будь смиренен, читай благостную молитву, и тогда в конце Пути откроются перед тобой таинственные врата небесного Олимпа.
   – Я не святой, я всего лишь скромный оруженосец Дон Кихота, – заметил я, но ругаться все же перестал и стал читать, шевеля губами, «Отче наш».
   После расстановки сцены Джи куда-то исчез. Испытывая внезапную панику, я с трудом отыскал его на крыше филармонии. Он наблюдал за одиноким белым голубем.
   – Удастся ли тебе, – спросил Джи, – дать ему крошку хлеба, не спугнув его одиночества? Он является воздушным принцем этого пространства.
   Я прицелился и швырнул корочку хлеба «принцу крови»; тот слегка встрепенулся и величественно зашагал к внезапному угощению.
   – Вот так, примерно, – сказал Джи, – произошла и наша встреча. Гуляли по небесам два Архангела, заметили тебя на земле и говорят мне: «Подкорми-ка ты его». С тех пор я осторожно подбрасываю тебе крупицы знания… А сейчас пойдем в город: то, что тебе удалось накормить голубя, является знаком интересной встречи.
   Через двадцать минут мы с Джи поднялись на смотровую площадку высокой башни, с которой был виден весь город. Мы любовались панорамой, когда к нам подошел вьетнамец в костюме цвета хаки и спросил на ломаном русском, как добраться до филармонии. Я показал с башни красную черепицу высокого здания, откуда мы только что пришли, и он мгновенно исчез на ступенях лестницы.
   – Это второй знак, – заметил Джи. – Запомни: узкоглазый человек азиатского типа в определенных обстоятельствах становится Големом, то есть посланником силы, указывающим на необычную встречу.
   Я обвел взглядом черепичные крыши и высокие трубы домов. Заходящее солнце золотым огнем играло в оконных стеклах и один за другим зажигало флюгера на крышах. Мы были на площадке одни.
   Прошло несколько минут. На площадке появилась симпатичная девушка, одетая, однако, несколько необычно: вязаный свитер, небрежно накинутый прямо на смуглое тело, казался слишком просторным для ее изящной фигуры; рваные джинсы выдавали обольстительную красоту ее коленей. Минуту-другую она полюбовалась городом, а потом несмело обратилась к нам:
   – Не могли бы вы одолжить мне рубль до конца инкарнации? У меня уже два дня и крошки не было во рту.
   «Вот она, необычная встреча!» – обрадовался я и, как истинный щедрый домохозяин, сказал:
   – Я приглашаю вас в нашу гостиницу. Там мы предложим вам наилучшее угощение.
   – А можно, я приду с довесочком? – так же робко спросила девушка.
   – Конечно, – ответил я, бросив быстрый взгляд на Джи, который одобрительно кивнул.
   Мы вместе спустились с башни; на крутой лестнице Джи поддерживал девушку под руку. Внизу ее ожидала большая компания молодых людей, одетых в рваные джинсы и увешанных диковинными амулетами. У многих длинные волосы спускались чуть не до пят.
   – Я не предполагал, что довесочек в десять раз превышает вас, – сказал я удивленно.
   – Ничего, привыкай, – засмеялась красавица.
   И странная компания, распевая битловские песни, двинулась за нами по направлению к гостинице. Это напоминало шествие бродячих артистов по улицам средневекового города; карнавальная атмосфера захватила меня, и я запел вместе с ними о том, что «All you need is love».
   Через двадцать минут голодная компания хипов сидела в номере Джи. В этот момент к нам заглянул скучающий Вольдемар.
   – У вас что-то происходит! И какие красавицы в вашем номере! – воскликнул он.
   – Входной билет – бутылка водки или приличная закуска, – заявил Шеу.
   – Понял, – откланялся Вольдемар, исчезая в дверях, и вскоре номер заполнили музыканты – с коньяком, вином и колбасой.
   Я был удивлен тем, что Джи знал всех главных хипов, чьи имена упоминались нашими гостями с большим уважением. Оказалось, что он был участником первого слета хипов Советского Союза, который состоялся не так давно на Балтийском море.
   – Хипы со всего Союза стекались в Прибалтику; они ехали даже из Тюмени, Хабаровска, Владивостока; добирались автостопом, ехали «зайцами» на поездах и на электричках. Милиция их вылавливала на подступах и пачками сажала в кутузку, но основная масса прорвалась на слет, – говорил Джи. – Мой тогдашний спутник Костюня в период слета крестил в море около сотни молодых хипов.
   Я разговорился с обольстительной девушкой, которую мы встретили на смотровой площадке; узнал, что она из Риги, что ее зовут Инга и что больше всего в жизни она ценит свободу. Я сказал, что и мне дороже всего свобода, но, кажется, мы имели в виду не одно и то же. В это время парень по имени Алис оживленно рассказывал музыкантам о своих психоделических опытах, после которых он стал проникать в иные миры:
   – Ночью зажги свечу и смотри в зеркало. Ты войдешь в него и окажешься в мире Зазеркалья, где можно жить и странствовать так же, как здесь…
   – Это готовый кандидат на Корабль, – прошептал я на ухо Джи. – Здесь таких много!
   Джи нехотя оторвался от беседы с бритоголовой девушкой в длинном свитере и произнес:
   – Это особая порода людей, которая на сленге Корабля Аргонавтов называется «зайцы». «Заяц», по природе своей, – косой, пушистый и безобидно ест морковку. Вот и хипы такие – странные, тонкие, чувствительные к эфирным веяниям. Наша задача – в каждом городе создавать оазисы, где такие вот «зайцы» могли бы общаться, помогать друг другу выживать и потихоньку приобщаться к импульсу внутреннего развития. Но они не тянут на членов команды, которые должны брать на себя ответственность.
   – Инга говорит, что больше всего в жизни ценит свободу, – прошептал я. – Вот бы взять ее с собой в путешествие!
   – Опять с довесочком?
   – Я, кажется, не на шутку влюбился, – признался я.
   – Но она к тебе равнодушна.
   Мне вдруг захотелось уйти из социума, жить в «системе», говорить на сленге, радоваться корке хлеба, странствовать и никогда не расставаться с красавицей Ингой. Желание попасть на Небеса показалось смешным и надуманным. Я встал и вышел на улицу, чтобы окончательно не погибнуть под волшебными чарами.
   «Когда Одиссей проплывал мимо острова прекрасных сирен, он велел матросам привязать его к мачте корабля и, несмотря ни на какие просьбы, не отпускать его», – эхом звучал в моей голове голос Джи.

   На следующий день, отправив реквизит в город Даугавпилс, мы вместе с музыкантами направились туда на неказистом филармоническом автобусе. Я смотрел в окно и думал о том, что Инга, может быть, тоже вспоминает обо мне сейчас. Сердце сладко сжималось, и постепенно я словно погрузился в приятный сон.
   Как всегда, сразу после приезда Джи пригласил меня ознакомиться с местной флорой и фауной. Как только мы вышли из гостиницы, я решил задать давно мучивший меня вопрос:
   – Есть ли у вас союзники из потустороннего мира, такие же, как у Дона Хуана?
   Джи посмотрел внимательно мне в глаза и отчетливо произнес:
   – Может быть, именно таких, какие описаны в книге Кастанеды, у меня нет. Но союзников как таковых, и самого различного порядка, предостаточно. Хотя ты и не готов встретиться с ними, но все же одного из них – тактического порядка – я тебе покажу в подходящей ситуации.
   Джи говорил что-то еще, но я его не слушал. Перед моим внутренним взором снова соблазнительно мерцал образ сладкозвучной сирены – хипповой девушки из Риги. У меня пропал интерес к прогулке вместе с Джи, к городишке Даугавпилсу, к обучению на юнгу. Я хотел только одного – вернуться в Ригу, найти Ингу и странствовать вместе с нею.
   Джи был весел, то и дело заглядывал в разные дворики и громко восхищался уютом и благоустроенностью жизни. Я невпопад соглашался с ним.
   – Что с тобой? Не заболел ли ты? – участливо спросил вдруг Джи.
   – Нет. Я хочу найти Ингу. Больше мне ничего не нужно.
   Джи не ответил. Некоторое время он шел молча, а затем сказал:
   – Я вижу, что некто подложил под твой внутренний компас приличный топор; придется обратиться к союзникам, и они слегка поправят тебя.
   С этими словами Джи вошел в уютный дворик, усыпанный желтыми листьями, и направился бодрым шагом прямо к детской площадке. Я с неодобрением наблюдал за ним, а он сел на качели и стал раскачиваться, выше и выше. «Сейчас будет скандал», – подумал я, но, к моему удивлению, никто из жильцов даже не высунулся в окно.
   Тогда я решил последовать за своим Капитаном и взялся за металлическую штангу соседних качелей. Я потянул качели к себе и уже приготовился сесть на них, но внезапно они вырвались из рук, и я, потеряв равновесие, упал. Я хотел вскочить, но не успел: качели нанесли мне сокрушительный удар по затылку. В глазах засверкали золотые искры. Все-таки я сумел подняться, но тут же был сражен ударом в пах.
   Побежденный, я лежал на земле и следил взглядом за коварными качелями, которые все еще качались, но с меньшим размахом. Наконец они со скрипом остановились. Я подождал еще несколько секунд, прополз под ними и медленно встал, покачиваясь от боли и негодования.
   – Ну вот, ты и познакомился с одним из моих союзников, – утешил меня Джи, когда я пришел в себя.
   – Жестокие у вас ребята, – ответил я, пытаясь изобразить улыбку.
   Внезапно мое сознание прояснилось. Я вдруг почувствовал себя свободным: образ сладкозвучной сирены покинул мое сердце. Я вспомнил, что до встречи с ней плыл за Золотым руном, и радостно прокричал:
   – Я продолжаю путешествие с вами, Капитан!
   – Ну вот, – улыбнулся он, – наконец-то ты освободился от топора, отклонившего стрелку твоего компаса.
   Боль мгновенно прошла. Сев на присмиревшие качели, я достал дневник и стал коротко описывать последние события.
   – Если художественно описать свои внутренние переживания, то это будет скрытым магическим актом, – произнес Джи. – Дневник – это средство очищения ученика. Если ученик не описывает своих переживаний, то он быстро переполняется тяжелыми элементами и теряет интерес к плаванию. Поскольку время на Палубе течет с неимоверной скоростью, то процесс неправильной кристаллизации происходит очень быстро.
   Я лихорадочно записывал все его слова, стараясь ничего не пропустить.
   – А сейчас ты можешь проделать еще одну практику, которая может парадоксальным образом помочь тебе в сновидениях, – добавил он. – Попробуй, раскачиваясь на качелях, созерцать левым глазом солнце, а правым – арбузную корку сбоку от тебя. Это техника по разделению внимания.

   Через полчаса мы вернулись в гостиницу; в просторном холле, устланном темно-зелеными коврами, мы столкнулись с Норманом, который скучал у кадки с резиновой пальмой.
   – Не сыграете ли со мной партию в шахматы? – обратился он к Джи. – У меня, к тому же, есть отличное средство сделать ее острой. Дело в том, что Петраков сообщил о некорректном поведении вашего спутника, и я решил так: если вы выиграете, то он может продолжать путешествие.
   У меня перехватило дыхание.
   – Наша ситуация всегда висит на волоске, – заметил Джи. Я напряженно следил за ходом партии, от которой зависела моя судьба. Когда Норман потерял коня, я подскочил на стуле от радости, а он расстроенно произнес:

     Вот уж и кожа на шее
     Привыкла к бритью,
     Но пора умирать…

   Через два хода Джи потерял слона; я сразу потух, а Норман радостно продекламировал:

     Так ли уж он глуп,
     Этот мотылек,
     Летящий на огонь свечи?

   Я делал Джи знаки руками из-за спины Нормана, пытаясь изо всех сил помочь ему выиграть меня.
   – Гурий, вы разве не знаете, что у меня глаза на затылке? – вдруг заявил Норман.
   Я сел на стул, убитый замечанием, и молча покорился своей судьбе.
   – Петрович, отдайся на волю Господа, – посоветовал Джи. Я нервно наблюдал, как Джи терял фигуру за фигурой, а Норман радостно приговаривал:
   – Видно, Господь решил оставить вас без оруженосца.
   Но тут король Нормана попался в умело расставленную ловушку и неожиданно получил мат. Я подпрыгнул от радости, а Норман печально произнес:

     К старости он так обнищал,
     Что ему нечего было надеть,
     Кроме правительственных наград.

   – Ладно, так и быть: ваш оруженосец остается при вас; но для точного соблюдения кодекса чести вы должны сопроводить меня в местный универмаг. Я хочу приобрести самый модный и дорогой галстук.
   Пока Норман примерял галстуки, Джи направился в отдел, где продавались разные безделушки. Я напомнил Джи загадочную фразу о туземцах, которую он однажды произнес в подобной ситуации. Перебирая значки и брелки, он ответил:
   – Корабль Аргонавтов обычно посещает неведомые страны, заходя в морские порты. Из приключенческих романов ты знаешь, что туземцы любят разные безделушки на память, поэтому я сейчас закупаю значки, красивые открытки и другие сувениры. А в благодарность туземцы могут указать место, где скрыто природное золото. Туземцы его не ценят, но для алхимика оно крайне необходимо. Ведь, чтобы делать золото нашего искусства, необходимо иметь природное золото.
   – Что же это такое? – заинтересовался я.
   – Природное золото в алхимии, – ответил Джи, – символизирует неофита, который обладает качествами благородства, доброты, мужества, преданности и выносливости. Если человек имеет хотя бы задатки таких качеств или некоторые из них, то уже с помощью алхимического искусства эти качества можно облагородить, усилить и стабилизировать. Но ты к этим темам пока еще не готов.
   В этот момент появился Норман, в модном галстуке, с сияющей улыбкой, непривычной на его строгом лице.
   – Меня посетило вдохновение, – сообщил Норман. – Я отправляюсь в гостиницу писать новую пьесу… А вы, Гурий, смотрите: в следующий раз Джи может и проиграть вас безвозвратно.
   Мы вышли из магазина. Под ногами шелестели пурпурно-золотые кленовые листья. Джи подбирал самые яркие из них и вскоре нес в руках пышный букет.
   – А вот и наши музыканты, – неожиданно сказал он, и я увидел Шеу, Вольдемара, Гагарина и саксофониста Жоржа, стоящих на остановке трамвая под табличкой: «Осторожно, листопад».
   Мы присоединились к ним. Подошел трамвай. Войдя, Джи окинул взглядом пассажиров и бодро произнес: «Надо эту застывшую ситуацию оживить», – и стал развешивать по всему трамваю яркие кленовые листья. Люди с удивлением наблюдали за нами, а я краснел и смущался. Только блондинка с зелеными глазами восторженно смотрела на Джи.
   – Не упусти ее, Петрович, – шепнул он мне.
   Но мои ноги прилипли к полу от неожиданного приказа. Трамвай между тем остановился и девушка вышла, бросив на Джи сожалеющий взгляд. Тогда Джи неожиданно выскочил через заднюю дверь, я бросился за ним, а за мной и музыканты. Но Джи опередил нас. Когда мы поравнялись с ним, он уже шел рядом с блондинкой, оживленно беседуя с ней. Увидев нас, он с улыбкой произнес:
   – А вот и мои «бременские музыканты!» Позвольте представить вам, господа, известную в этом городе танцовщицу госпожу Элен.
   Красавица Элен улыбалась. Мы посидели в кафе в городском парке и вышли оттуда, чувствуя, что праздник продолжается. Саксофонист Жорж разговорился с Элен, галантно ведя ее под руку. Никто не заметил, как он отстал от нас.
   – Смотрите! – ахнул вдруг барабанщик Леша Гагарин.
   Саксофонист Жорж быстро удалялся от нас куда-то в сторону, вместе с прекрасной Еленой.
   – Ну и жучара! – воскликнул Шеу, но было уже поздно.
   – Однажды суфийский Мастер купил на базаре печенки, чтобы сделать пирог и позвать на это угощение своих друзей, – произнес Джи. – Дорога проходила через небольшой лес, где на ветке сосны сидел голодный ворон. Когда ворон почуял запах печени, он, громко каркнув, выхватил ее из рук Мастера и улетел в дремучий лес. Мастер сказал своему ученику: «Что ж, печенки мы лишились, но рецепт пирога известен только мне».
   – Что является пирогом в нашем случае? – полюбопытствовал Шеу.
   – Тонкая ситуация с местной Коломбиной, в душе которой много эфирных субстанций, – ответил Джи. – Она обладает способностью вдохновлять мужчин. Благодаря ей пролился бы целый каскад посвятительных доктрин в нашей «Comedia del Arte». Ведь ты, Шеу, – настоящий Капитан, Жорж – чистый Арлекин, а мы с Петровичем – это Папа Карло с Пиноккио. Я подготовил уже целое посвятительное представление, но Арлекин потянул на себя одеяло, и наш театр лишился Коломбины, посланной мэром города.
   – Меня поразил необычный платок этой девушки, напоминающий тибетскую мандалу, – задумчиво заметил Шеу.
   – Если ты внимательно присмотришься, какие платки носят женщины, то поймешь, что это своего рода вымпелы, девизы, выражающие их внутренние состояния или скрытые цели, – произнес Джи.
   – Намерением этого платка было встретиться с караваном Принцессы Брамбиллы, – сказал я.
   – … И уйти от него с кавалером, – рассмеялся Шеу.

   Отыграв концерт, музыканты отправились в гостиницу. Норман пригласил Джи сыграть в шахматы, а я как приклеенный пошел за ними. Когда атмосфера стала заманчиво притягательной, в номер подтянулись почти все музыканты. Вдруг дверь отворилась, и в нее осторожно просунул нос саксофонист Жорж, который проводил влияния планеты Меркурий.
   – Джи, выручай, – простонал он.
   – Что случилось? – участливо спросил Джи.
   – Вначале все было прекрасно. Мы с Элен долго гуляли по городу, я пригласил ее на концерт и предложил после концерта зайти ко мне в номер. Я купил самого дорогого коньяка. Она пришла, но в сопровождении двух прелестных подруг из драмтеатра, которых тоже зовут Еленами. Теперь три Елены сидят в моем номере, они выпили уже половину армянского коньяка и съели шоколадные конфеты, скучают и вот-вот уйдут. Я не знаю, что с ними делать, – ради Бога, помогите!
   – Я помогу, но мне нужны ассистенты, – ответил Джи.
   – А можно, ассистенты не будут пить мой коньяк? – с надеждой спросил Жорж.
   – Невозможно. Господа, приглашаю вас на «бон авентюр», – обратился Джи к присутствующим. – Поможем нашему Меркурию?
   – Поможем! – отозвалось пространство номера.
   Шеу первым распахнул дверь, захватив с собой две бутылки пива, и первым вошел в номер Жоржа, а за ним, один за другим, с галантными поклонами, – музыканты. Когда я вошел в номер, замыкая процессию ассистентов Джи, то увидел трех красавиц, которых явно развеселило наше появление.
   – Их души наполнены северным эфиром, и поэтому они так притягательны, – заметил Джи.
   Я залюбовался прекрасными Еленами. Шеу пытался угостить пивом зеленоглазую блондинку, встреченную нами в трамвае. Леша Гагарин и остальные музыканты увивались вокруг второй Елены, высокой и рыжеволосой. Третья, с роскошной черной косой до пояса, наблюдала за нами с легкой отстраненной улыбкой.
   – Вы актриса? – спросил ее Джи.
   – Да. Сегодня мы с огромным успехом сыграли Шекспира. Я всегда с большим трудом выхожу из роли.
   – Идея театра – таинственная вещь, – произнес Джи.
   Елена кивнула.
   – Когда вы играете какую-то роль, обязательно наблюдайте, какие центры в вас при этом работают, – продолжал Джи. – Театр – это современный способ «self-remembering». Разыгрывать театр в жизни – единственный способ контролировать свое отождествление с эмоциями.
   Жизнь и так является театром, но только бессознательным, глупым и бескрылым. А в жизни надо играть тонко и инспиративно, и только тогда вы достигнете успеха и вспомните себя. Как только наша сущность отключилась от высоковольтной линии под названием «театр» – мы тут же забыли себя, отождествились с телом.
   – Вы так прекрасно говорите, – улыбнулась Елена. – Вы мне напоминаете доброго волшебника.
   – А вот Петрович – знаток гадания по ладони, – и Джи указал в мою сторону. – Если хотите знать будущее, можете обратиться к нему.
   – Мы все хотим! – хором ответили Елены.
   Я дико покраснел, ибо впервые слышал, что я – знаток гадания по ладони. Я отозвал Джи к окну и негодующе произнес:
   – Джи, я не умею гадать! Я не делал этого никогда! И сейчас не хочу!
   – Если хочешь учиться на юнгу, – невозмутимо ответил Джи, – то придется сыграть роль профессионального гадальщика. Жизнь есть театр. Если будешь правильно играть, тебя посетит вдохновение и ты войдешь в контакт с интуицией.
   – Мне легче перетаскать вагон ящиков, – вздохнул я.
   Преодолевая немыслимое смущение, я взял руку третьей Елены и стал делать вид, что внимательно рассматриваю ее мягкую ладонь. Линии были тонкие, глубоко и четко очерченные; выпуклости ладони были тоже ясно видны и излучали силу.
   Я вдруг почувствовал, что ее ладонь раскрывается, и перед моим мысленным взором прошла вереница образов: ее родители, друзья, печальная первая любовь, мимолетные романы; ее одинокая размеренная жизнь, люди, с которыми она работает в театре, немолодой поклонник, который ходит с букетами на все ее спектакли. Она не говорит ему «нет», но и не говорит «да», потому что чрезвычайно дорожит независимостью, словно ждет более интересного шанса в жизни. Я стал описывать картины, которые увидел.
   Елена слушала меня сначала недоверчиво, потом с возрастающим интересом, и я понял, что мой рассказ производит на нее шокирующее впечатление.
   – Спасибо, – смущенно улыбнувшись, произнесла она, и я поцеловал ей руку.
   – Ты заслужил двойную порцию коньяка! – восторженно произнес Жорж и протянул мне полстакана вдохновляющего напитка. – Прекрасная Елена, я приглашаю вас на танго!
   – Лучше пригласите одну из моих подруг. Я выбираю другого партнера, – ответила она и, подойдя к Джи, пригласила его.
   Сначала я с завистью наблюдал, как она с очаровательной улыбкой склонилась головкой к его плечу, а он уверенно поддерживал ее за талию. Но атмосфера была такой эфирной и легкой, что я вдруг ощутил, что перенесся в «серебряный век» и сижу не в уныло обставленном номере гостиницы, а в петербургском салоне, наблюдая полет танцующих пар. Легкость и романтизм, излучаемые Джи, преобразили гостиничный номер в карнавальное пространство королевства Брамбиллы, и я мысленно поблагодарил его за это волшебство.

   На следующее утро я никак не мог отделаться от тяжелых мыслей, неизвестно откуда навалившихся на меня. От вчерашнего полета души не осталось и следа. Джи сидел у стола и что-то писал в записной книжке.
   – Наверное, мне придется сегодня уехать в Кишинев, – с сожалением произнес я. – Я прогулял больше трех недель занятий в университете, а родители вообще не знают, куда я исчез, – чувствую, там поднялась буря.
   Джи внимательно взглянул на меня и сказал:
   – Когда человек плывет на Корабле Аргонавтов, силы хаоса насылают на него различные наваждения. Ему кажется, что срочно надо возвращаться в родное гнездо, что его ждут и не могут обойтись. Или, что ему грозит большая опасность, если он останется еще хоть на один день. Но в реальности ничего этого нет. Важно не поддаваться этой волне, и она рассеется. В этой поездке с тобой произошли важные алхимические изменения. Если ты уедешь не пройдя московских ситуаций, то жизнь в Кишиневе быстро съест ростки новых качеств. Москва действует как алхимический закрепитель и фиксирует в твоем астральном теле все изменения.
   – Я так смущен вашими словами, что не знаю, что мне делать.
   – Ты можешь уехать, но тогда это будет абортированная ситуация, и вместо алхимического младенца в душе останется нежизнеспособный выкидыш.
   – Тогда я остаюсь, – радостно заявил я, и стопудовая тяжесть свалилась с плеч.
   Наши гастроли по Прибалтике подходили к концу. После нескольких концертов в городке Резекне мы должны были вернуться в Москву.
   Вместе с Петраковым и Аркадием я привычно расставлял аппаратуру на маленькой сцене местной филармонии. Джи подождал, пока я закончу, и весело произнес:
   – Дорогой Петруччо, приглашаю тебя обследовать здание. Заодно посмотрю, чему ты бытийно научился, как ты сможешь войти в контакт с местной флорой и фауной – с рабочими сцены, вахтерами и администраторами, а также с уборщицей, – сумеешь ли ты заручиться их поддержкой.
   – Это выше моих сил, – устало заявил я, – при чем тут уборщицы?
   – Ты, братец, постоянно забываешь о том, что обучаешься на юнгу Корабля Аргонавтов.
   На мое счастье, филармония оказалась пустой.
   – Ну что ж, – заявил он, – тогда пойдем в город.
   Я шел рядом с ним молча, – все еще думая о том, что ждет меня в Кишиневе – ведь рано или поздно туда придется возвращаться. Мы проходили мимо книжного магазина, и вдруг Джи сказал:
   – Надо купить путеводитель.
   Он зашел в магазин, а я остался ждать на улице. Вскоре он вернулся и протянул мне маленькую детскую книжку за пять копеек. Книжка называлась «Под грибом». На обложке были изображены три белых гриба, а под ними – маленькая девочка. Я повертел книжку в руках, ничего не понимая. Джи забавно улыбнулся и загадочно произнес:
   – Эта книжка указывает нам дорогу.
   Я рассмеялся очевидной нелепости этого заявления.
   Мы зашли на рынок. Джи купил красной рыбы, а я – пучок петрушки.
   – У тебя странный вкус, – заметил он.
   – У меня мало денег, – сконфузился я.
   – Это жалость к себе.
   Я молча брел за ним, любуясь сказочной красотой голубоватых улиц. Внезапно мы оказались в пустынном дворе, посреди которого возвышался белый полуразрушенный храм.
   – Если обойти вокруг него с молитвой, – произнес Джи, – то с твоей души снимется уныние и тяжесть.
   Моля Господа о помощи, я пошел вокруг храма, касаясь рукой прохладной белой стены. Позади храма оказалась небольшая лужайка, окаймленная облетающими кустами. То, что я увидел, заставило меня вздрогнуть. На лужайке возвышались три двухметровых каменных гриба, а под ними, на деревянной скамейке, печально сидела симпатичная молодая девушка.
   Это выглядело настолько сюрреально, что я воскликнул:
   – Не может быть! – и уставился на Джи, все еще державшего в руке книжечку «Под грибом».
   – Так работают знаки, – улыбнулся он.
   «Может быть, я сплю?» – подумал я. На лужайке стояла удивительная тишина. Как во сне, я приблизился к девушке и спросил не своим голосом:
   – Что ты тут делаешь?
   – У меня мама умерла, – печально ответила она. – Сегодня ночью она просила, чтобы я пришла сюда и помолилась за нее.
   Ее голос, доносившийся из потустороннего мира, мгновенно переместил меня в Зазеркалье. Я тоже присел на скамейку. Желтый лист, покружившись в воздухе, плавно опустился мне на руку. Никто из нас не сказал ни слова. Прошло несколько минут. Девушка вдруг поцеловала руку Джи и мягким голосом произнесла:
   – Спасибо, что вы пришли.
   Я совершенно растерялся и стал нервно искать в сумке записную книжку, чтобы записать ее адрес, но когда я достал листок бумаги, то с ужасом обнаружил, что девушка исчезла. Я похолодел. Волна страха прокатилась по позвоночнику.
   – Ты увидел на мгновение дверь в стене, – отчужденно произнес Джи, и его голос доносился из бесконечности, – но опять не смог войти в нее. Ты спишь, тебя нет. Твое восприятие так тускло, так непоэтично. Разве ты не знаешь, что от поэзии до ясновидения – всего один шаг?
   Я вдруг вспомнил короткий рассказ, который так и назывался: «Дверь в стене». Он произвел на меня сильное впечатление, и я много раз перечитывал его, чувствуя сердцем тонкую, необычную вибрацию.
   Это была история, которую рассказывает своему другу человек, сделавший удачную карьеру в обществе, влиятельный, достигший успеха в своих политических начинаниях.
   Когда он был ребенком, он, гуляя, увидел зеленую дверь в белой стене. Было холодно – осень; он решил посмотреть, что находится за дверью, и, открыв ее, вошел в прекрасный летний сад. Он нашел там детей, одетых в белые одежды, с которыми играл в чудесные игры; черную пантеру, которая катала его на своей спине. Затем к нему подошла женщина в длинных одеяниях и дала ему книгу с картинками. Каждая картинка была живой и показывала день из его жизни, и он перелистывал их, пока не дошел до картинки, где рассматривал волшебную книгу. Женщина сказала ему, чтобы он не переворачивал эту страницу, не забегал вперед; но он из любопытства перевернул ее и увидел изображение стены с зеленой дверью, а в следующий момент стоял на тротуаре перед белой стеной – и двери не было.
   Он так и не смог найти в жизни той красоты и тепла, которые увидел в чудесном саду, и постоянно мечтал найти зеленую дверь и войти в нее. И дверь появлялась несколько раз за те годы, когда он учился, женился, делал карьеру. Но каждый раз, когда он видел дверь в белой стене, он направлялся на очередное важное свидание, которое должно было выгодно устроить его жизнь. И каждый раз он выбирал свидание, а не дверь. И дверь перестала появляться.
   Вдруг я осознал, что Джи является для меня дверью в волшебный сад, но до сих пор я не могу в нее войти.

   Гастроли «Кадарсиса» закончились. На следующий день мы уже стояли на платформе Рижского вокзала в Москве, поеживаясь от холода. Мой кожаный пиджак, который я так берег, теперь был потерт, помят; через дырку на боку проникал холод, и я трясся мелкой дрожью.
   – Что, холодно тебе? – сочувственно спросил Петраков.
   – Совсем замерз, – ответил я.
   – Давай меняться. Я тебе – свою ватную фуфаечку, а ты мне – дырявый кожаный пиджак.
   В другую погоду я дал бы ему по наглой роже, но в такой собачий холод мне пришлось уступить. Мы обменялись. Надев ватную фуфайку, я сел на потертый зеленоватый кофр с подзвучкой, слегка стесняясь своего пролетарского вида, но зато было так тепло и уютно, что я достал тетрадку и стал ее перелистывать.
   – Ну что, Петруччо, – сказал интригующим голосом Джи, – покажи мне свои дневнички – хочу поглядеть, как ты пишешь историю своего обучения.
   Я дал ему тетрадку, и Джи, небрежно листая страницы, вдруг заявил:
   – Твой дневник – это просто «карта каката». Так это называлось в Древнем Риме.
   – Что?
   – Зас…я бумага.
   Я подпрыгнул от такой уничтожающей ремарки и запальчиво ответил:
   – Хотя у меня нет литературного таланта, но по вашей просьбе я описал, как мог, путешествие с вами.
   – В этом тексте не видно твоих усилий, – ответил Джи. – Талант – это работоспособность и постоянные усилия, которые создают качество.
   Вот ты хочешь стать порядочным человеком. Ты думаешь, что у тебя есть «талант» быть порядочным? Нет. Ты должен просто работать. Почему Моцарт виртуозно играл и писал музыку в пять лет? Да потому, что в прежней инкарнации он фантастически глубоко вкалывал. Гениев «просто так» не бывает. Это все результат усилий.
   – Кончай базар, – заорал Петраков, – фургон на подходе, готовь ящики к погрузке!

   Я переночевал у Шеу и на следующее утро стоял, в петраковской ватной фуфайке, во дворе Росконцерта, где Джи назначил мне встречу. Я перебирал в памяти все нелепые и унизительные ситуации, в которые попадал во время своего путешествия, и мне было до слез жалко себя.
   – Бодрое дутро, – приветствовал меня Джи. – Есть такой глагол: «пей», и есть такая музыка: «джаз», а вместе получается «пейджаз», и это как раз то, на что мы смотрим.
   Ветер его слов рассмешил меня и вывел из остекленелого состояния.
   – Есть сталкерская доктрина, – продолжал он, – страшная, глубоко символичная, которая показана в фильме Тарковского «Сталкер»: бросание гайки, привязанной к тряпочке, как ориентир для следующего шага. Наша гайка с тряпочкой – это центр тяжести внутреннего интереса: в какую куклу своего внутреннего театра ты его помещаешь, та и становится активной в ситуации. Ты можешь активизировать своих внутренних грушницких и рогожиных, предаваясь жалости к себе и лелея чувство обиды, а можешь поместить центр тяжести в никогда не унывающего Петровича или Братца Кролика, который из любых страшных ситуаций выходит героем.
   Погрузив аппаратуру в фургон, мы отправились к зданию Общества слепых – готовить сцену к вечернему концерту. В метро Джи обратил мое внимание на мраморные барельефы, украшавшие станцию. На одном из них, цвета слоновой кости, был изображен пастух с кавказских гор, который держал на руках ягненка. «Узнаешь?» – спросил он. Я присмотрелся и увидел, что пастух очень похож на Джи, а ягненок выглядит в точности как Фея. «Есть и другие знаки, но их ты увидишь в свое время», – сказал Джи. Я не очень-то понял, что он имел в виду, но спрашивать не стал.
   Подошел поезд; толпа народа оттеснила меня, но я в последнюю секунду протиснулся в закрывавшуюся дверь. Я повис на поручне рядом с Джи; меня толкали со всех сторон. Не успел я прийти в себя, как получил сильный пинок, и старушечий голос недовольно произнес:
   – Убери с прохода свое «заде»!
   – Хорошее напоминание о том, что Корабль Аргонавтов всегда находится на передней линии фронта, где летают невидимые пули, – прокомментировал Джи.
   В этот момент неприметный парень, выходя из вагона, подмигнув, сунул мне свежую газету и скрылся в толпе. Я брезгливо искал момент, чтобы избавиться от нее, и, заметив любопытный взгляд Джи, вручил ее ему, испытывая колоссальное облегчение. Джи развернул газету и, быстро просмотрев ее, углубился в чтение одной из статей.
   – Некоторые заметки являются знаковыми, и, читая их особым образом, можно предвидеть будущие события или увидеть глубже настоящие, – объяснил он. – Тебе уже знакома идея театра марионеток, которую реализуют, сами того не зная, музыканты группы «Кадарсис». Они являются, по своим типам, яркими персонажами «Comedia del Arte», и через них, благодаря присутствию импульса Луча, разыгрывается мистериальное представление. А я потихонечку, через совместный быт, приключения, лекции, обтесываю их и подключаю к разным тонким влияниям. А теперь прочти эту заметку.
   Я взял газету. Заметка называлась: «На задворках театра Кабуки». Вот что в ней было написано:

   «Рядом с большим зданием театра приютилась незаметная крошечная мастерская, где делают кукол. В прошлые века кукольное представление было самым излюбленным зрелищем, а его артисты – народными кумирами. Главный мастер Токо Сиокэнсай и его немногочисленные помощники не гонятся за количеством. Они создают кукол не торопясь, тщательно вырисовывая каждый волосок. Кроме кимоно, у кукол имеется большое „приданое“: парадные и повседневные, зимние и летние халаты, веера, крошечные плетеные сандалии и многое другое. Разумеется, такие куклы стоят очень дорого. Их цена колеблется от 20000 до 600000 иен. Оттого их покупают крайне редко, а затем передают из поколения в поколение».

   Я пробежал статью пренебрежительным взглядом и вернул газету Джи.
   – Будь у тебя больше бытия, – сказал Джи, – ты бы мог из этой простой заметки добыть гору жемчужин. Единственное, что ты можешь сейчас сделать, – это вырезать ее и подклеить в свою тетрадь.
   – А что в ней такого? – удивился я.
   Джи чуть насмешливо посмотрел на меня и задумчиво произнес:
   – Дело в том, что ты являешься такой же уникальной куклой, изготовленной на задворках Вселенной.
   В его глазах засиял потусторонний огонь, обжигающий мое сердце. У меня в затылке раздался легкий щелчок; я вдруг отлепился от тела и увидел со стороны, как сонная кукла под названием Петрович угрюмо качалась в вагоне метро на никелированной трубе.
   Я решил сделать на прощание доброе дело. Во время концерта, пока музыканты старательно выводили ноты прохладного джаза, тайно отправился на поиски магазина, в котором собирался накупить пива и докторской колбасы.
   Когда концерт закончился, я, расставив бутылки с пивом посреди опустевшей сцены, пригласил голодных музыкантов на «пикник у обочины».
   – Петрович, теперь я верю, что ты настоящий юнга нашего Корабля, – улыбнулся Шеу, с наслаждением потягивая холодное пиво.
   Я подливал пива, как щедрый домохозяин, купаясь в волнах молчаливой благодарности. Открывая бутылки о порог сцены, я случайно оторвал стеклянное горлышко одной из них, и пенящееся пиво обрызгало мои брюки. В этот момент из-за спины выплыла толстая уборщица, удрученная жизнью, и сказала:
   – Родные мои, не оставите ли мне пустых бутылок?
   Я брезгливо отвернулся, а Джи заботливо произнес:
   – Милейшая женщина, возьмите то, что вам надо, – и протянул ей бутерброд с докторской.
   – Спасибо, милок, – обрадовалась она, засовывая бутерброд в карман, – я своим деткам припасу, – и, подобрав бутылки, быстро исчезла в боковой двери.
   – Да, это чистый космос, – философски заключил Шеу, – все накормлены, и даже сирый сверчок умилительно застрекотал в углу сцены.
   – Правда, Петрович по неаккуратности лишил Марью Васильевну целой пустой бутылки, – добавил Джи.
   Я взорвался:
   – Я проявил инициативу, нашел магазин, потратил свои деньги, всех накормил! И вы считаете это само собой разумеющимся пустяком?
   – Я фиксирую твой бытийный рост, – холодно ответил он. – Ситуация была бы магически завершенной, если бы ты позаботился и о Марье Васильевне. Этой заботой ты привел бы в действие космический закон аналогии. И какой-нибудь Архангел, в глазах которого все жители нашей планеты подобны этой несчастной уборщице, позаботился бы и о нас.
   Ты должен по уровню бытия равняться на водителя каравана, который учитывает каждую мелочь.
   – Мне так не хочется возвращаться в понурый Кишинев, – сказал я грустно. – Я хочу остаться в Москве и следовать за вами повсюду.
   – Для начала окончи университет, получи диплом, и, когда научишься самостоятельно зарабатывать, можешь приезжать, – ответил Джи.
   – Это слишком долгий путь – я хочу все сразу, здесь и сейчас.
   – Я понимаю твое желание поскорее покинуть дом, – продолжал Джи, потягивая темное бадаевское пиво. – В мифах Древней Греции герой – непременно «изверг», то есть человек, извергнутый из-под густой, приятной тени родового древа. Ведь обычно человек всю жизнь варится в родовом котле, повинуется зову каких-то далеких предков, реализует их планы и, тем самым, укрепляет могущество рода. У него еще нет индивидуальности, он еще не «Я», а так – полусонный кукушонок в гнезде воробья. Ему хорошо, он греется и нежится в изобилии комфорта. Но там невозможно проснуться. И воробьи, дети воробьев, так и остаются воробьями. Я не хочу, однако, как-то задеть птичек. Это все только образы. Но кукушонок вдруг слышит совершенно другой зов. Нет, вообще-то, кукушонок – образ неточный. Самый точный – это гадкий утенок. Или, еще более точный, – это полное ничто, решившее стать индивидуальностью. Оно обычно со страшными жертвами вырывается из лона семьи и начинает самостоятельный рост. Ибо наш единственный способ роста как человеческих существ – это способ барона Мюнхгаузена: самого себя вытаскивать за волосы из болота. Да еще и с лошадью.
   – Через час мой поезд отправляется с Киевского вокзала, – печально сообщил я и низко поклонился Джи.
   – Хочу сделать тебе небольшой подарок, – сказал с улыбкой Джи и протянул мне томик из «Тысячи и одной ночи». – Может быть, ты вспомнишь родину своей сущности. Эти истории интерпретируются знающими людьми как зашифрованное указание на Путь Хакиката – высший мистический Путь суфиев. По нему могут идти только особые посвященные. Но ты медитируй время от времени над этими историями и записывай свои комментарии. Может быть, тебе удастся вспомнить себя.
   Я положил книгу в сумку и, попрощавшись с Джи и музыкантами, отправился на вокзал.
   – Вот и все, что я могу тебе рассказать, – заключил Гурий. – У меня полная путаница в голове сейчас, и я так и не могу понять, чему же я научился в поездке.
   – Если ты не чувствуешь, что чему-либо научился, – сказал я, – значит, ты и не научился ничему. Может быть, обучение, которое Джи имеет в виду, тебе недоступно.
   – Что же мне делать сейчас? – спросил Гурий.
   – Попробуй освоить ремесло лепщика, – сказал я. – Это пригодится тебе.
   – Это слишком низкий уровень для меня, – сказал Гурий. – Я не люблю примитивные работы. Лучше я займусь скульптурой… А теперь мне пора домой. До встречи, – и он, подхватив рюкзак, исчез за дверью.

   Не прошло и недели, как раздосадованный Петрович появился в моей квартире и, залпом выпив рюмочку коньяка, рассказал следующую историю:
   – Сразу после приезда я обратился к своему отцу и он устроил меня поработать к одному известному скульптору в качестве подмастерья. Как-то вечером, после работы, подметая мастерскую, я обратил внимание на гипсовую скульптуру Ленина, которая стояла на большом возвышении, вытянув руку вверх. В народе этот жест называют «пол-одиннадцатого» – время начала продажи водки во всех магазинах. Так вот, когда я закончил уборку и собирался покинуть мастерскую, Ленин вдруг зашатался и рухнул с постамента на пол, разбившись на куски. С невольным криком: «Полтергейст!» – я выбежал на улицу. Скульптор прокричал мне вслед: «До тебя ничего подобного не происходило! Чтоб я больше тебя в мастерской не видел!»
   – Не везет тебе, братушка, – заметил я. – Может, попытаешься устроиться к менее известному мастеру?
   – Да ну их, надоело мне все – лучше пойду готовиться к экзаменам, – с досадой произнес он и, откланявшись, ушел.

Глава 8
Город Дураков

   В середине осени из Москвы позвонил Джи и сообщил, что завтра вечером будет проездом в Кишиневе. От радости я чуть не выронил трубку: наконец-то в мирскую жизнь города вплетется таинственный импульс, который на невидимых крыльях унесет меня в волшебный мир. На следующий день мы с Гурием, теперь ставшим Петровичем, встречали Джи, стоя в нетерпении на платформе железнодорожного вокзала. Вскоре диктор объявил о прибытии из Москвы фирменного скорого поезда «Молдова». Мы спешно подошли к девятому вагону и стали искать Джи среди выходивших пассажиров, но его не было. Настроение резко упало.
   – Видимо, что-то случилось, – подумал я разочарованно, но в этот миг меня кто-то участливо похлопал по плечу и спросил:
   – Ты еще жив, братушка? – от неожиданности сердце мое радостно забилось.
   – Странно, что вы не заметили, как я вышел из вагона, – произнес он, и в его глазах открылось пространство бесконечности.
   «Как давно я не встречал людей, внутри которых сияет Вселенная», – пронеслось в голове.
   Петрович подхватил его синюю дорожную сумку и легко понес на плече.
   Мы шли по многолюдной вокзальной площади. Я начал было рассказывать о своих приключениях на скульптурном комбинате, но Джи, прервав меня, сказал:
   – Я приглашаю вас завтра поехать со мной в город Дураков, где будет проходить джазовый фестиваль. Норман со своей группой решил выступить и показать, что такое настоящий высокий уровень.
   – Я не смогу поехать, – ответил встревоженно Гурий. – Мне надо догонять курс, иначе меня отчислят из университета.
   Джи понимающе кивнул в ответ и вопросительно посмотрел в мою сторону.
   – Как я могу поехать с вами? Ведь я по вашему же заданию работаю лепщиком, да и директор меня не отпустит, – сказал я с возмущением, на что Джи холодно ответил:
   – Время на Корабле Аргонавтов течет с невероятной скоростью; по корабельному отсчету прошло более года. Я тебя приглашаю плыть дальше, иначе ты упустишь свой шанс.
   – Я имею право взять отпуск за свой счет только через полгода, – обиделся я.
   – Если хочешь поймать свой кубический сантиметр шанса, то ехать нужно сейчас. Корабль Аргонавтов никого не ждет, он завтра уплывает за Золотым руном.
   – Так что, мне уйти с работы?
   – Тебе лишь надо сделать выбор между жизнью в привычном комфорте и долгим странствием в поисках своего духа.
   Тем временем мы подошли к остановке и, дождавшись троллейбуса, поехали ко мне домой. Мне так не хотелось уходить с налаженной работы, но, с другой стороны, я ведь стремился пройти у Джи курс обучения.
   После долгих колебаний я наконец решился поехать с ним. Пока я собирался в дорогу, Джи предложил Петровичу прогуляться по вечернему городу.
   Гурий колебался. Я знал, что сегодняшний вечер он хотел посвятить Наденьке – своей новой пассии. На его лице отразился весь драматизм внутренней борьбы, которая завершилась удовлетворенной улыбкой: видимо, он нашел компромисс. Поздно вечером, когда я закончил сборы и сел делать записи в дневнике, они наконец вернулись.
   – Ну, как ваша прогулка? – полюбопытствовал я.
   – Сможешь ли ты, дорогой Петрович, поведать историю о нашем приключении? – спросил загадочно Джи. – Если сделаешь это художественно, то очистишь ржавые лепестки своей вишудхи.

   – Джи произвел на Надю неизгладимое впечатление! – воскликнул Гурий. – Как только я представил ей Джи, она заявила:
   – Мне кажется, что я вас где-то уже встречала.
   – Есть известная доктрина родственных душ, – ответил ей Джи. – Когда такие души встречаются, то чувствуют близость, как будто они уже были знакомы прежде.
   – Я обещала Гурию, что мы пойдем куда-нибудь гулять, но оказалось, что мне нужно быть на профсоюзном собрании.
   – Прекрасно, – сказал Джи, – мы проводим Вас.
   Надя тут же подхватила его под руку и быстро зашагала по направлению к своей работе. Я направился вслед за ними, слегка опешив от такого начала. Она оживленно заговорила:
   – С вами мне так легко! А когда Гурий начинает свои нудные лекции о том, что нужно духовно развиваться, я чувствую инстинктивную враждебность. Он очень туманно описывал некоего таинственного Капитана Корабля «Арго», но я сразу догадалась, что это он говорил о вас.
   Мне оставалось только любоваться изящной фигурой Нади и покачиванием ее соблазнительных бедер, горько думая о том, что она сумела за несколько секунд выставить меня полным идиотом в глазах Джи. А Джи подлил масла в огонь:
   – Гурий, к сожалению, – сказал он, – любит подавлять окружающих своей значительностью и осведомленностью. Я пытаюсь работать над этим качеством в нем, но это очень долгий процесс.
   – Его совершенно не интересует моя жизнь, – пожаловалась Надя, – и люди, которые меня окружают.
   – Почему это недалекие миряне, не задумывающиеся о небесной жизни, должны меня интересовать? – горячо возразил я. – Это они должны интересоваться мной, если хотят попасть на Корабль.
   – Ты не прав, Петруччо, – сказал Джи. – Юнга Корабля должен уметь находить общий язык с любым существом из мира плоскатиков. Я предлагаю пойти вместе с Надей на собрание и там продолжить обсуждение этой темы.
   – Замечательно! – воскликнула она, слегка прижимаясь к Джи. – Мне так не хочется скучать там одной!
   Скоро мы вошли в просторный мраморный холл проектного института. Проходя мимо столика, где в беспорядке лежали газеты и журналы для посетителей, Джи прихватил с собой газету «Вечерний Кишинев».
   – Я уверен, – сказал Джи, – что мэр города позаботился об интересном сообщении для нас.
   – Какое отношение к нам имеет мэр города? – спросил я.
   – Обычный мэр, может быть, и никакого, – ответил Джи, – а вот астральный мэр, которого я имею в виду, имеет к нам особое отношение. Но ты пока к этому знанию еще не готов.
   – Опять эти сказки про астрал, – сказала Надя, надув губки. – Мне кажется, это просто фантазии людей, которые не нашли своего места в жизни. Или любимого человека, – и она мечтательно посмотрела на Джи.
   – Нет, – сказал Джи серьезно, – это не сказки, это реальность. Человек, разочаровавшийся в том, что может дать ему обычная жизнь, не так отождествлен с ролями, которые он играет в ней. Поэтому он более чувствителен к импульсам с тонкого плана. Но если он не связан ни с какой Традицией, то в его восприятии, действительно, может быть много личных фантазий, не имеющих отношения к тонкой реальности. Твое восприятие тонкого, может быть, еще спит, поэтому ты так поверхностно воспринимаешь не совсем обычные идеи.
   Слова Джи, произнесенные мягким тоном, все же задели Надю – она притихла, и в ее глазах появилось легкое замешательство. Я был поражен тем, как Джи обыграл пустые замечания моей девушки.
   Мы прошли в зал, который уже был полон, и сели в одном из последних рядов. На трибуне стоял высокий лысый мужчина с потухшим оловянным взглядом. Он рассказывал что-то о достижениях своего отдела.
   – Это мой начальник, – почтительно прошептала Надя.
   «Работая у такого человека, – подумал я, – можно лишиться даже и последних остатков тонкого восприятия». Я досадовал на то, что Джи построил эту нелепую ситуацию, в которой я не находил для себя ничего интересного. Я бросил взгляд на Джи, сидевшего слева от Нади, и увидел, что он глубоко уснул. Его тело сновидения находилось, как мне показалось, очень далеко отсюда, чуть ли не в другой солнечной системе. Меня наполнил невероятный восторг и вдохновение, когда я вдруг на мгновение уловил шкалу жизни Джи. «Да, – подумал я, – при таком размахе дел Джи, наверное, знает всех влиятельных небожителей». Наденька кокетливо припудривалась, бросая короткие взгляды то на спящего Джи, то на меня.
   – Твой Капитан, – сказала она мне, – интересный человек, настоящий философ. Но я вижу, что у него нет в жизни определенного занятия. Так, странствует повсюду. И ты тоже таким станешь, если будешь его слушать. А мне нужен человек ответственный, который может обо мне позаботиться.
   – Что это с тобой? – удивился я. – Ты ведь говорила, что я интересен именно потому, что стремлюсь к духовному росту…
   – Это просто увлечение, – сказала она. – Но вот именно сейчас мне стало ясно, что я не должна разменивать реальную жизнь на различные фантазии.
   Надя говорила уверенным тоном, не свойственным ей прежде – в интонациях звучала убежденность и сила. Я понял вдруг, что атмосфера Джи проявила то, что скрывалось внутри Наденьки, и почувствовал себя обманутым. Мечта двигаться по пути к Небу вместе с ней пропала, и недовольство этой нелепой ситуацией стало еще больше.
   В этот момент проснулся Джи.
   – Собрание еще продолжается? – быстро спросил он.
   – Да, – ответила Наденька, – все тот же доклад.
   Джи всмотрелся в докладчика:
   – Видно, как плохо человек играет одну и ту же примитивную роль. Ни ему это не интересно, ни окружающим.
   Джи с шумом развернул газету и стал рассматривать заголовки. На нас обернулось несколько человек; средних лет женщина с толстым сварливым лицом возмущенно что-то прошипела. Джи не отрывал взгляда от газеты. Человек на трибуне замолчал и удовлетворенно наблюдал, как тяжелые отходы его психики оседают в умах собравшихся коллег. В этот момент Джи непринужденным тоном, как если бы сидел где-нибудь в кафе, произнес:
   – Петрович, я нашел интересное сообщение. Прочти-ка нам вслух эту заметку.
   Джи показал пальцем на крупный заголовок: «Под сенью креста». Потеряв контроль над собой, я не своим голосом пробормотал:
   – Да ведь нас сейчас отсюда выведут. Потом неприятностей не оберешься.
   – Это важное упражнение по самонаблюдению, – сказал Джи. – Помнишь, как это было в Гродно? Ты ведь не сбежал тогда, хоть тебе и хотелось. Не упрямься, прочти заметку.
   Надя с интересом наблюдала за нами. Мне не хотелось терять свой имидж, и я, запинаясь, стал читать про некоего известного поп-музыканта и певца Александра Симонова. Автор заметки строго осуждал Александра за его религиозно-мистические поиски в группе, которую организовал местный православный священник. Я стал нервно озираться.
   – Что с тобой? – спросил Джи.
   – Мне кажется, лучше не читать эту заметку при посторонних, – сказал я.
   – Почему?
   – Мне кажется, нами могут заинтересоваться.
   – Почему ты говоришь таким драматическим шепотом? – вмешалась вдруг Надя.
   – Ты не знаешь, – взвился я, – насколько это может быть серьезно.
   – Наблюдай за собой, – сказал Джи. – В тебе сейчас всплыло определенное существо, которое излучает атмосферу паники и страха, притягивающую хаотические силы. Это что-то вроде упыря-наводчика, в которого превратили Варенуху, если ты помнишь «Мастера и Маргариту». Я часто наблюдал в тебе его эманации, но сейчас и ты можешь его заметить.
   – О чем это вы? – насторожилась Надя.
   – Мы с Петровичем говорим на особом птичьем языке, – сказал Джи.
   Я вспомнил свой опыт самонаблюдения и попробовал повторить его. Внезапно что-то щелкнуло в затылке, и я увидел со стороны раздражение и замешательство материальной куклы по имени Гурий, к которым примешивались отталкивающие холодные вибрации какого-то грязно-серого существа. Я стал мысленно читать «Отче наш», и существо пропало, а вместе с ним – ощущение панического страха. Я спокойно дочитал заметку. Джи сказал:
   – Ты уловил правильное состояние. Нужно носить свое тело, управлять им, но самому быть где-то в другом месте.
   – Вы стали совсем непонятно говорить, – капризно сказала Надя. – Я опять начинаю скучать.
   Джи внимательно посмотрел на нее, потом на трибуну и загадочно произнес:
   – Женщина, с экзистенциальной точки зрения, – космос. И твой разговор с ней – это как если бы человек подошел к реке и стал ей объяснять: «Чтобы полюбить – надо сделать такое-то упражнение…» – А река смотрит на него тысячами глаз, отражает, и не пугает его, а принимает такие славные, славные формы женщины.
   Я не знал что ответить, а он продолжил:
   – Я предлагаю нам втроем перебраться куда-нибудь в более уютное место.
   – Я не могу, – сказала Надя. – Я должна поговорить со своими коллегами после собрания.
   – Ну что ж, – сказал Джи, – может быть, мы как-нибудь еще встретимся.
   – И мы ушли, – закончил свой рассказ Гурий.
   Я поразился тому, как Джи смог, посреди многолюдного собрания, построить фантасмагорическую глубинную ситуацию с Гурием и его девушкой.
   Гурий посидел с нами еще немного и ушел, печально распрощавшись. На пороге он обернулся:
   – Господа, вы не бросите меня одного в Кишиневе? Я ведь еще увижу Корабль?
   – Трудно ответить на этот вопрос, – сказал Джи. – Гарантий никаких, есть только некий шанс. Если ты будешь за него держаться, то мы встретимся. Если будешь потакать старому себе, то можем и не встретиться никогда больше в этой инкарнации.

   Утром следующего дня я вошел в приемную директора и сообщил симпатичной секретарше о своем желании взять отпуск на несколько дней. Она мило улыбнулась, и в этот момент я увидел ее красивые стройные ноги, приоткрытые длинным разрезом строгого шелкового платья. Заметив мой заинтересованный взгляд и оставшись довольной произведенным впечатлением, она сказала, что я не вовремя решил уехать, потому что у директора настроение паршивое. Но мне не хотелось отступать, и я несмело вошел в его кабинет. Увидев меня, он недобро посмотрел в мою сторону. Я нерешительно сказал, что беру отпуск на три дня за свой счет. Директор раздраженно ответил:
   – Нормальные люди просят отпуск после года работы, а ты едва поступил – и уже собрался отдыхать! Я прошу вас выйти из кабинета.
   Секретарша, поправляя длинные черные волосы, небрежно спадающие на плечи, заметила, что она меня предупреждала. Я быстро вышел во двор и стал придумывать правдоподобную мотивацию своего срочного отъезда. Но в голову ничего умного не пришло, кроме банальной истории о том, что в другом городе моя одинокая бабушка лежит при смерти, что ее соседи решили вызвать меня по телефону и что, если у него осталась хоть капля жалости, он должен меня отпустить.
   С этой историей я смело вошел в приемную. Соблазнительная секретарша бросила на меня сочувственный взгляд и сказала:
   – Желаю тебе успеха со второй попытки.
   Я уверенно открыл дверь в кабинет и наткнулся на недовольный взгляд директора, который, ссутулившись, сидел за широким столом и нервно писал золотой паркеровской ручкой. Две верхних пуговицы его черного пиджака были расстегнуты, а дорогой коричневый галстук сдвинут немного вбок. Он открыл рот, собираясь возмутиться моим нахальным вторжением, но я быстро выпалил свой миф и стал наблюдать за произведенным впечатлением. Через некоторое время в его глазах я увидел пробудившееся сочувствие и понял, что заготовка сработала. Он быстрым росчерком пера подписал заявление, и я, скрывая радость, удалился из его кабинета.
   Пробегая мимо секретарши, я послал ей на прощание воздушный поцелуй:
   – Всего хорошего!
   Но мастер в лепной мастерской ядовито заметил:
   – Такие работники нам не нужны. Ты первый, кто прогуливает работу с разрешения директора.
   – Кесарю – кесарево, – ответил я весело.
   – Ты у меня еще попляшешь на сковородке, – злорадно усмехнулся он.
   В семь часов вечера я стоял с билетом в кармане и огромным коричневым чемоданом у двенадцатого вагона скорого поезда. Джи опаздывал. Когда до отправления оставалась одна минута и я в растерянности не знал что предпринять, за моей спиной раздался неожиданно его голос:
   – Ну что, братушка, все-таки решил окунуться в новое «бон авентюр»?
   Я победоносно улыбнулся и ответил:
   – Я хочу ощутить ветер свободы и не упущу свой шанс.
   – Самое главное в жизни – следовать голосу своего духа, – улыбнулся он. – Только зачем ты прихватил с собой этот громадный чемодан?
   Я смутился: чемодан был в три раза больше его дорожной сумки. Для трех дней, на которые я собрался поехать, такое количество вещей было явно ни к чему.
   Мы вошли в вагон, поезд тронулся. Я достал из чемодана вареную курицу и бутылку молдавского вина и поставил на столик.
   – Наконец-то ты начал ценить душевный разговор, – произнес Джи, и под стук колес мы отправились за Золотым руном.
   В город Дураков мы прибыли в пять утра. Выйдя на пустой перрон, в сырой туман, я почувствовал себя отвратительно, ибо почти всю ночь провел без сна. Весь романтизм, который бушевал во мне накануне, куда-то испарился, и я повис в холодной реальности неприветливого города. Было зябко. Прохладный утренний туман стелился по земле.
   – Поищи телефонную будку, – обратился ко мне Джи, – а я пока посторожу вещи.
   Я удивился – кому это он собирается звонить в незнакомом городе в пять утра? – но, ничего не сказав, отправился в помещение вокзала. К моей досаде, ни один телефон не работал, и я вышел на площадь: справа от нее я заметил кривую улочку, в глубине которой виднелась одинокая телефонная будка. Подойдя к синей покосившейся будке, я обнаружил, что телефон в ней работает исправно; довольная улыбка появилась на моем лице. Вдруг за спиной раздался строгий голос:
   – Гражданин, предъявите ваш документ.
   Я, нервно вздрогнув от неожиданности, обернулся. Позади меня стоял милиционер и подозрительно оглядывал мою невзрачную одежду. Я не понимал, откуда он взялся – улица была абсолютно пустынна. Дрожащими руками я долго рылся в карманах, пока не нашел паспорт, и протянул ему. Сержант резко открыл его и стал тщательно изучать.
   – С какой целью прибыли в наш город? – спросил он неприветливо.
   – Приехал к другу, – ответил я стандартно.
   – Знаю, к какому другу ты приехал, – сурово заметил он. – Если останешься здесь более трех дней, то обязан зарегистрироваться в местном отделении милиции. Иначе посадим на недельку, для выяснения обстоятельств.
   Он отдал мне паспорт и исчез в утреннем тумане.
   – Куда же ты пропал? – с упреком спросил Джи, когда я вернулся. – Я уж подумал, что с тобой что-то случилось.
   Я почему-то не стал рассказывать о происшедшем, и, подхватив чемодан, с тяжелым сердцем пошел по направлению к телефону. Джи бросил на меня недоуменный взгляд, но затем, ничего не спрашивая, последовал за мной.
   Когда мы оказались у телефонной будки, он достал из кармана небольшую записную книжку и долго листал странички, исписанные мельчайшим почерком. Я смотрел на него, слегка раздосадованный такой медлительностью. Воспоминание о только что состоявшемся диалоге с милиционером не оставляло меня, и я хотел как можно быстрее покинуть это место.
   – Есть ли у тебя монетка? – неожиданно спросил Джи, снимая трубку с рычага.
   Я очнулся от тревожных мыслей и стал лихорадочно рыться в карманах.
   – Ну, что же ты, – сказал Джи, набирая номер, – опять уснул? В нашем деле счет часто идет на секунды. Опоздал – и все, поезд ушел.
   В трубке уже раздавались длинные гудки ожидания. Я успел опустить монетку в тот самый момент, когда телефон щелкнул, соединяя, и трубка ответила сонным девичьим голоском: «Алло, кто это?»
   – Здравствуй, дорогая Ника.
   – Который сейчас час? – спросил голосок недовольно.
   – Сейчас один из самых прекрасных утренних часов, – бодро сказал Джи, – для тех, кто расположен к неожиданным приключениям.
   – Боже мой! – воскликнул голосок, – я совершенно не в состоянии вспомнить вас в такое раннее время!
   – Месяц назад мы говорили с тобой о романтическом импульсе Принцессы Брамбиллы, – сказал Джи. – Именно сейчас ее караван приближается к городу, а я со своим спутником решил пойти вперед – оповестить всех, имеющих уши, чтобы слышать.
   В трубке послышался легкий смех:
   – Я начинаю вспоминать вашу особенную манеру высказываться. Ее невозможно забыть или спутать с чьей-либо еще.
   – Я вижу, – сказал Джи, – что ты начинаешь просыпаться.
   – Вы можете зайти минут на двадцать, выпить чая и отдохнуть. Но затем я должна подготовиться к занятиям и в восемь часов идти в университет.
   – Отлично, – сказал Джи, – мы едем к тебе.
   Услышав это, я приободрился. Джи повесил трубку и, повернувшись ко мне, сказал:
   – Что же, брат Касьян, ты можешь начать потихоньку «ловить мышей». Если завоюешь доверие Ники, то в будущем развернешься в этом городе.
   Я кивнул, не зная, что ответить, и подхватил наши вещи. В стареньком трамвае мы отправились на другой конец города. Сонные пассажиры в своих мыслях уже наводили порядок на рабочем месте, пока их тела покачивались в такт перестукиванию колес. За окном мелькали высокие темно-коричневые здания. Мой интерес к жизни еще не успел проснуться этим ранним утром, и я задремал на заднем сиденье.
   Мы сошли на остановке у многоэтажного кирпичного дома, вокруг которого росли редкие березки. Войдя в подъезд, осторожно поднялись по чисто убранной лестнице на четвертый этаж и остановились перед дверью, старательно покрашенной белой краской. Отчетливо поблескивали черные цифры «45» на двери. Джи посмотрел на меня, приглашая взглядом к действию. Я нажал кнопку звонка и невольно спрятался за его спиной. Он покосился на меня и хотел было что-то сказать, но в этот момент дверь открылась.
   В глубине слабо освещенного коридора я увидел девушку невероятной красоты. Халат из синего шелка очерчивал упругие линии ее тонкого тела и длинных стройных ног. Черты ее лица, казалось, имели идеальные пропорции, а глаза светились изнутри глубоким изумрудным цветом. Ее светлые волосы, несмотря на ранний час, были тщательно причесаны. Она искоса посмотрела на меня, и мое сердце учащенно забилось, словно я ощутил легкий трепет ее ресниц на своих губах.
   Мое лицо покраснело, и я отступил назад, чтобы похожая на Алису в Зазеркалье знакомая Джи не заметила моего смущения.
   – Как я рада вас видеть! – воскликнула она, а ее испытующий взгляд переходил с меня на огромный чемодан и обратно.
   – Не пугайся, это мой новый спутник по внутреннему поиску. Он лишь недавно спустился с гор и еще не успел обтесаться среди городской жизни, – ответил небрежно Джи.
   Ника весело рассмеялась и перевела взгляд на Джи.
   «За что он меня так унижает?» – с горечью подумал я, но, улыбнувшись, любезно произнес:
   – Никак не ожидал встретить в это безрадостное утро такую очаровательную юную леди.
   – Будьте проще, – ответила она.
   – Ну что ж, брат Касьян, – сказал Джи немного торжественно, – вот и началось твое знакомство с Никой.
   Она чуть натянуто улыбнулась в ответ и пригласила войти в узкий коридор, заставленный коробками от женских туфель. Я прошел за Джи, постаравшись замаскировать свой чемодан в самом темном углу. Мы вошли в просторную светлую кухню. Ника жестом пригласила нас к столу, где уже стояли чайничек и три чашки, и, разлив чай по чашкам, присела на стул, положив ногу на ногу. Полы халата слегка разошлись, приоткрыв белые колени. Я украдкой любовался ее изящными жестами. Молчание становилось с каждой секундой все более и более цепенящим, и я не знал куда деться. Тут Джи произнес:
   – Не мог бы ты, брат Касьян, поведать что-либо интересное о внутреннем поиске? Твой опыт мог бы пригодиться нашей очаровательной хозяйке.
   – Извините, – равнодушно ответила она, – я не смогу послушать вашу историю, через двадцать минут мне надо уйти на занятия в университет. Надеюсь, вы успеете отдохнуть к тому времени.
   Поправив халат, небрежно прикрывавший ее привлекательные ноги, она медленно встала и, принужденно улыбаясь, вышла в другую комнату. Из угасающего уже любопытства я проследил за ней взглядом и увидел опрятную комнату с сиреневыми обоями, стол, заваленный учебниками и тетрадями, и широкий диван в углу. Ника плотно закрыла дверь за собой. Тлевшая у меня слабая надежда остаться в ее уютной квартире испарилась вместе с приятными фантазиями по поводу совместных поисков Просветления.
   Вдруг я услышал заговорщицкий шепот Джи:
   – Настал момент преодолеть барьер между нотами «ми» и «фа», и тогда мы сможем начать строить здесь невидимый оазис. Но чтобы это получилось, надо сделать верный ход. Я предлагаю тебе заняться этим.
   – Я не думаю, что у нас что-то получится.
   Джи посмотрел с сожалением на мою кислую физиономию и произнес:
   – Да, братец, ты впал уже в полную прострацию. Ты слишком быстро сдаешься.
   В этот момент на кухне появилась Ника: в строгом светлом платье она казалась неприступно-обворожительной.
   – Как ты смотришь на то, дорогая Ника, что мы сходим в магазин и накупим массу вкусной еды? Когда ты вернешься из университета, тебя будет ждать на столе прекрасный обед, – сказал с обаятельной улыбкой Джи.
   – Я согласна, – ответила Ника и, снисходительно улыбнувшись, положила на стол ключи от квартиры.
   Надев длинный черный плащ, она повернулась к нам в дверях и, помахав на прощание изнеженной рукой, исчезла на лестнице.
   – Ты, братушка, непростительно расслабился и потерял хватку, – заметил Джи. – Ты считаешь, что я вместо тебя обязан «ловить мышей» и обеспечивать плацдарм для развертывания. Если ты хочешь развиваться, то тебе придется делать разнообразные внутренние усилия, искать выход из самых неожиданных ситуаций. Если не будешь этого делать, то лучше возвращайся в Кишинев – к образу жизни улитки, без конца жалеющей себя.
   От его холодной интонации я мгновенно потерял благодушное состояние. Подозрительные мысли по поводу того, что Джи просто хочет использовать меня для достижения своих целей, стали безудержно роиться в голове.
   – Наблюдаешь ли ты за собой? – вдруг спросил Джи мягким голосом. – Какие именно «я» захватили власть в тебе сейчас?
   – Подозрительные и обидчивые, – преодолев замешательство от неожиданного вопроса, ответил я.
   – А где сейчас «я», которые заявляли, что хотят обучаться?
   – В данный момент они куда-то испарились.
   – Знаешь ли ты, что рабочие слоны, обычно кроткие, подвержены иногда приступам бешенства? – спросил вдруг Джи.
   – Никогда не интересовался.
   – Они способны причинить много вреда окружающим и себе самим. А ведь слон, обученный работать, стоит очень дорого, поэтому терять его – непозволительная расточительность. Есть метод успокаивать их. Два специально тренированных слона зажимают с боков взбесившегося сотоварища и бегут вместе с ним, удерживая его между собой. Постепенно энергия безумия рассеивается в усталости, и слон приходит в себя.
   – Не понимаю, какое отношение имеет эта история ко мне? – я еще больше обиделся.
   – Твои эмоции, – сказал Джи, – когда я слегка поднимаю психологический градус, напоминают взбесившегося слона.
   – Как же мне с ними справиться?
   – Один из тренированных слонов – это твой разум, который должен помнить о том, что ты в Школе. Другой слон – это двигательный центр. Когда ты чувствуешь, что эмоции выходят из-под контроля, ты всегда можешь сделать что-либо полезное, например, вымыть посуду, навести порядок в квартире. Или, что актуально, сходить в магазин, купить продуктов для обеда. Мы ведь обещали это Нике.
   Туман обиды у меня в сердце стал рассеиваться. Джи нашел в прихожей большую коричневую сумку, и мы отправились на поиски магазина. Он оказался неподалеку, в сером одноэтажном здании. И толстая кассирша в синем халате, и ранние покупатели выглядели хмуро и неприветливо. «Нет здесь ничего», – подумал я и хотел уйти, но Джи широким жестом обвел полупустые полки и произнес:
   – Я поручаю тебе, брат Касьян, выбрать продукты, которые понравились бы Нике.
   Я заметался по магазину, испытывая странное возбуждение. Ничто не казалось мне достаточно хорошим для нее. Я видел, как Джи посмеивался надо мной. Для него, по-видимому, не было секретом то, что происходило внутри меня.
   – Заметь, – сказал он, когда я подошел к нему с пустой сумкой, – как в тебе по-прежнему конфликтуют различные «я». Одно из них – самое сильное – мечтает как можно скорее проглотить воздушную девушку. Другое, разумное – безуспешно старается найти выход из создавшейся ситуации. А третье – совсем маленькое – собралось, якобы, чему-то обучаться. Ты легко теряешь себя, растворяясь в телесных желаниях. Сможешь ли ты сказать, куда подевалось твое рабочее «я» и кто захватил власть во внутреннем царстве?
   – Нет, – смутился я.
   Возбуждение, не оставлявшее меня, мешало прислушаться к смыслу слов Джи.
   – Не кажется ли тебе, что ты попал под власть своих необузданных инстинктов? – вкрадчиво спросил он.
   – При чем тут необузданные инстинкты?
   – Они ясно читаются в твоем поведении, – сказал Джи.
   – Мне кажется, вы смеетесь над тем, что я пришел в замешательство.
   – Не стоит обижаться на легкие коррекции, – заметил Джи.
   Мне пришла в голову здравая мысль, что я вижу Нику в первый раз в жизни и поэтому вряд ли могу знать ее вкус. Загнав вглубь обиду, я обратился к Джи:
   – Не можете ли вы мне помочь в этом слишком сложном для меня деле?
   – Я-то могу помочь тебе, – ответил он, – но тогда это не будет твоим обучением.
   Джи неторопливо пошел вдоль полок, указывая на разнообразные овощи и фрукты, а я шел за ним, укладывая их в пакеты. В довершение мы купили три бутылки красного сухого вина, большой кусок баранины и килограмм риса. Я с неудовольствием складывал в уме быстро растущие числа и совершенно расстроился бессмысленной тратой. Мы вернулись в квартиру Ники, и я, решив расслабиться, прилег на диван.
   – Я предлагаю тебе, брат Касьян, приготовить настоящий плов, – вдруг обратился ко мне Джи. – Это традиционное блюдо, которое уместно в любых обстоятельствах. Ну, и два-три салата. Этим ты произведешь на Нику хорошее впечатление. Но в твоем подсознании сейчас много негативов. В терминах Алхимии этот негатив называется тяжелым осадком после выплавки металла. Находясь в этом состоянии, лучше не готовить, поскольку еда будет насыщена тяжелыми эманациями.
   – Что же мне делать? – смутился я.
   – Мы могли бы сыграть партию в шахматы, – ответил Джи. – Попробуй вытащить из себя этот негатив и спроецировать его на разыгрываемую партию, – он достал походные шахматы и расставил фигуры.
   Первые ходы партии казались унылыми. Но вскоре меня охватил азарт, и началось острое сражение. Я совсем забыл о концентрации на алхимическом осадке, а когда проиграл, то обнаружил, что в глубине души по-прежнему осталась тяжесть. Джи внимательно посмотрел на меня и заметил:
   – Слабо тебе работать с тонкими вещами. Тогда постарайся читать христианские молитвы, пока готовишь.
   Я отправился на кухню и, читая «Отче наш», приготовил обед из пяти блюд.
   Раздался звонок в дверь, я открыл: на пороге стояла Ника, поблескивая изумрудными глазами.
   – Как провели время? – поинтересовалась она и, не дожидаясь ответа, прошла на кухню. – Что это? – спросила она с любопытством, поднимая крышку большой кастрюли.
   – Это плов, – ответил я с гордостью, – по самому лучшему рецепту из Азии. А это три вида салата, в том числе – фруктовый.
   – Ты сумел точно угадать мой вкус, – Ника удивленно посмотрела на меня, и мои сожаления по поводу больших расходов стали куда-то испаряться.
   – Давайте сядем за стол: я очень голодна.
   Я украдкой любовался ее пленительной грацией и блеском глаз цвета моря. Внезапно Джи отложил вилку и нож и произнес:
   – В некоторых мистических домах существует обычай – рассказывать во время трапезы какую-нибудь поучительную историю. Я предлагаю тебе, Касьян, рассказать, как ты встретился с Кораблем Аргонавтов.
   – Когда жизнь перестала вдохновлять мою душу, – начал я, – в одном из сновидений я получил знак. Следуя ему, я встретил Джи в Одессе, у своего друга Георгия.
   Меня поразило, что Джи, в клубах сигаретного дыма, одновременно играл на пяти шахматных досках. Одесские мистики нервно передвигали фигуры, а Джи спокойно прохаживался между и выигрывал одну шахматную партию за другой. Посреди комнаты стояло ведро, полное окурков, а в комнате через каждые пять минут раздавался глубокий вздох – это означало, что кто-то проиграл…
   – Между прочим, – прервала меня Ника, – и здесь Джи устроил то же самое. Он обыграл в местном шахматном клубе лучших игроков, после чего тренер команды Джон записался к нему в ученики.
   – По этому, а также по некоторым случившимся со мной в обществе Джи переживаниям, я понял, что Джи человек непростой, – продолжал я, – но чтобы окончательно удостовериться в подсказке своей интуиции, я пригласил его к себе в Кишинев. Там я и осознал, что судьба подарила мне королевский шанс достичь освобождения из колеса сансары.
   – Только никому не нужные люди мечтают об этом, – презрительно возразила Ника.
   – Да ведь это – основная идея буддизма! – воскликнул я.
   – Ну, может быть, во времена Будды жизнь человека была ужасна и приносила массу страданий. Но сейчас, в наш цивилизованный век, она является чуть ли не сплошным удовольствием. И если ты хочешь избавиться от нее, то ты заурядный неудачник, слабый беспомощный человек, который не в состоянии реализовать себя. Если здесь ты никому не нужен, то на том свете от тебя тем более все разбегутся.
   Ника нервно поднялась и вышла на кухню. Я услышал грохот посуды и шум воды, льющейся из крана.
   – Однако она в чем-то права, – заметил Джи, собираясь отдохнуть на диване. – Она ловко указала на твое слабое место.
   Я действительно не знал, что ей ответить, и, удобно устроившись в мягком коричневом кресле, закрыл глаза, пытаясь уловить интересный сон. Внезапно я оказался вместе с Джи на площади незнакомого, странно выглядевшего города. Высокие кубические здания зеленого цвета окружали нас со всех сторон. Мне показалось, что они были построены из изумруда. Площадь, выложенная квадратными плитами, напоминала шахматную доску, а люди, двигавшиеся по ней, были одеты в белые и голубые хитоны, ниспадающие до самых пят.
   Я пристально всматривался в их лица, но они проходили мимо, не замечая нас.
   Над горизонтом с одной стороны неба всходило темно красное солнце, а на другом краю небосклона клонилось к закату солнце голубого цвета. Меня поразило невообразимое сочетание красок в этом мире: листва деревьев была темно зеленого цвета, но с глубоким фиолетовым оттенком.
   – Где мы? Что это за город? – удивленно спросил я Джи.
   – Я взял тебя с собой в далекое путешествие, на планету с двумя солнцами, расположенную в иной солнечной системе, – ответил он. – На этой планете обитают люди, похожие на древних эллинов, живших тысячи лет назад на нашей Земле. Жизнь этих людей длится около пятисот земных лет, и они посвящают это время занятиям искусством и наукой.
   Я заметил, что к нам стремительно приближается высокий человек в голубой накидке, и глаза его смотрят сквозь меня. Я не успел отскочить в сторону, и он прошел сквозь нас, ничего не почувствовав. Я вскрикнул от удивления, а Джи засмеялся и объяснил:
   – Мы невидимы для этих людей, так как находимся в тонких телах, которые не воспринимаются их телесным зрением.
   – Могут ли эти люди, прекрасные на вид, стремиться к духовному росту?
   – После достижения столетнего возраста они получают естественную возможность выхода из физического тела. В тонком двойнике, состоящем из светящегося эфира, они путешествуют по разным мирам нашего Космоса, гордые этой исключительной возможностью, – ответил Джи, любуясь необычной красотой женщин планеты с двумя солнцами.
   Я невольно позавидовал обитателям этой планеты, а Джи заметил:
   – Земляне также могут научиться выходить из своих тел, но только после длительных тренировок.
   – Путешествуя по разным мирам, – продолжал Джи, – жители этой земли открыли планету, на которой обитают люди с более высоким сознанием. После продолжительного общения они узнали, что нет смысла стремиться к исследованию миров, находящихся на том же уровне развития.
   Для человека более важно, следуя духовному Пути, достичь высших миров, по отношению к которым наша Вселенная является космическим дном.
   Чтобы проникнуть в вышестоящие миры, необходимо пройти длительный Путь Восхождения, ведущий сквозь все промежуточные миры, которые расположены в иерархическом порядке и обладают гораздо большим количеством измерений, чем наш. В них обитают высокие духовные сущности, совершенно не похожие на людей, но способные принимать их форму. Если человеку удастся найти с ними сущностный контакт, то они могут поднять его в духовный мир.
   – Каким образом можно встретиться с сущностями более высоких измерений? – загорелся я.
   – Попробуй стать для них привлекательным, – с улыбкой ответил он. – Чем, например, ты сможешь заинтересовать Архангела, если встретишь его?
   – Даже не могу представить себе.
   – Если он встретит тебя на своем пути, то ты можешь сгореть в его сиянии, как любопытный мотылек, исследующий природу огня.
   – А что, если встретиться с Ангелом? – с надеждой в голосе спросил я.
   – Что ты можешь предложить ему, кроме своих прокисших эмоций? – в голосе Джи прозвучал укор.
   – Неужели не найдется хоть один Ангел, которого я смог бы уговорить поднять меня на небеса?
   Джи рассмеялся и сказал:
   – Любопытных не берут в высшие миры. Некоторые люди десятки лет совершенствуют себя в надежде на эту возможность, но часто и они остаются ни с чем. Без специальной подготовки тебе туда не проникнуть.
   В этот момент я вернулся в тело: меня выбил из сновидения бодрый мужской баритон, исполнявший шлягер. Это Ника включила приемник на полную громкость, наводя порядок в кухне. Она заметила, что я проснулся, и подошла к креслу. На ней уже была черная мини-юбка, плотно облегавшая бедра, и тонкий свитер.
   – Вставай, соня, – сказала она.
   – Ты меня оторвала от такого удивительного путешествия… – попытался объяснить я, но она отвернулась.
   – Мы поедем сейчас на вокзал – встречать наш караван, – сказал Джи.
   – Как же я вас найду? – спросила Ника.
   – Мы выступаем в одном из Дворцов культуры. Ты можешь найти нас по программе фестиваля: ансамбль «Кадарсис».
   – Я хотела бы познакомить вас с моими друзьями…
   – Отличная идея, – подхватил Джи. – У меня есть надежда встретить в этом городе живые души, чтобы развернуть новую часть своего учения, – интонации его голоса напомнили мне о Пути.
   На перроне у поезда я, несмотря на многолюдье, сразу узнал группу Нормана, уже хорошо знакомую мне по рассказу Петровича. Их выделял из толпы приехавших легкий настрой, в котором я узнавал отголоски атмосферы Джи. Норман первым заметил приближающегося Джи.
   – Весьма кстати, – сказал он, – а это кто еще с вами?
   – Это еще один мой оруженосец, – ответил весело Джи, – из тех же краев, что и Петрович.
   – Он тоже может таскать ящики? – спросил Норман.
   – Он будет помогать мне, – ответил Джи.
   – Отлично, – сказал Норман, – потому что у нас не хватает рабочих рук. Аркадий по непонятным причинам решил остаться в Москве.
   Я ловил на себе любопытствующие взгляды музыкантов. До меня донеслась реплика одного из них: «Сколько же всего оруженосцев у Джи? Вот уже и второй приехал помогать». К нам подошел, как я догадался, Петраков.
   – Пошли, – коротко сказал он. – Вагон с реквизитом здесь неподалеку стоит.
   Мы быстро выгрузили втроем полторы тонны аппаратуры «Кадарсиса» и, уложив ее в подъехавший автобус филармонии, отправились во Дворец культуры железнодорожников, где должен был выступать «Кадарсис».
   – Дворец культуры железнодорожников, – сказал Джи, – это хороший знак. Знаешь ли ты, о брат Касьян, что Шмаков, написавший «Пневматологию», был инженером путей сообщения? Это высокий уровень бытия, если иметь в виду, что пути нужно прокладывать не только на «толстом», но и на тонком плане.
   – Это что, – спросил вдруг Петраков, что-то уловив из слов Джи, – про болезни легких, что ли?
   – Нет, – вежливо ответил Джи, – это книга о духовном. Пневма – значит Дух.
   – А-а-а, – и Петраков отвернулся, тут же потеряв интерес.
   «Безнадежно заблудший человек, – подумал я, – никогда ему не придется узнать о Просветлении». Выгрузив ящики в кармане сцены, я стал помогать Джи распаковывать их и оттаскивать на сцену аппаратуру.
   Тут на сцене появились улыбающиеся музыканты во главе с озабоченным Норманом, и вскоре началась репетиция. Я пристроился в углу за кулисами сцены, где горела небольшая лампочка, и стал делать записи в дневнике. Мне не хотелось ни с кем общаться, я вспоминал день, проведенный у Ники. Обида на острые уколы, которые наносил Джи во всем моим болезненным точкам, рассеялась, и я теперь думал, что не встречал еще девушки привлекательней и романтичней, чем она. Джи сидел на стуле у занавеса и наблюдал за происходящим. Я ощутил, как из него излучается в окружающее пространство легкая тонкая энергия. Внезапно серая бессмысленная атмосфера сцены распалась на клочья тяжелого тумана и исчезла, а откуда-то сверху словно опустилась многоцветная радуга вращающихся энергий.
   Я невольно потер глаза и огляделся: Джи отрешенно что-то писал в небольшом блокноте. В это время на сцене появилась Ника и легкой походкой подошла ко мне:
   – Наконец-то я вас отыскала. Мне необходимо переговорить с Джи…
   Я заметил, что барабанщик не может оторвать от нее взгляд. Вдруг раздался резкий голос Нормана:
   – Да что же вы, Алексей, опять отвлекаетесь на молодых барышень? Когда же вы наконец научитесь играть вместе с другими, а не только с самим собой? Давайте-ка еще: раз, два… – и снова полился легкий джаз, наполнивший меня бодростью и ясностью.
   – Кто эта замечательная красотка? – спросил подбежавший Петраков. – Я в жизни не встречал такую женщину! Может, ты меня познакомишь с ней? Я хочу пригласить ее в кафе.
   – Ну-ка притормози, обслуга! – бросил ему барабанщик. – Эта роскошная девушка только для избранных! А ты со свиным рылом не лезь в калашный ряд, – и, не обращая более внимания на позеленевшего от досады Петракова, вкрадчиво обратился к Нике:
   – Не хотите ли сегодня после концерта посидеть в хорошем ресторане?
   – С удовольствием! – ответила Ника.
   – Ты еще пожалеешь, что перешел мне дорогу, – огрызнулся Петраков и, отойдя в сторону, пробурчал:
   – На следующей репетиции пара твоих барабанов будет с дыркой.
   А мне и Джи он добавил с ухмылкой:
   – Придется вам как миленьким сидеть на сцене до самого концерта – двери-то не закрываются.
   Джи спокойно согласился, и я тоже не стал протестовать.
   – Посторожи-ка, любезный Касьянчик, сцену, – заметил Джи, – а мы с Никой прогуляемся по «дворцу».
   Оставшись один, я зарисовал расположение аппаратуры на сцене, чтобы расставлять ее не завися от Петракова, и снова вернулся к дневнику. Постепенно стали собираться музыканты. Первым пришел небольшого роста, молодой, но уже с бородой и лысиной, саксофонист Жорж.
   – Почему это вы за Джи ездите? – спросил он с любопытством, возясь со своим саксофоном.
   – Пополнить октаву впечатлений, – ответил я без особого интереса, глядя на его приветливое, но далекое от чего бы то ни было потустороннего лицо.
   – Как же, – вступил вдруг появившийся барабанщик, – пополнить… поездить… Нашел дурачков! Джи у них вроде как гуру.
   Но тут появились остальные музыканты во главе с Норманом, и я был избавлен от дальнейших расспросов. Началась репетиция, которая была прервана приходом администратора:
   – Норман Николаевич, фойе уже переполнено. Мы бы хотели открыть зал…
   – Никогда не удается спокойно отрепетировать новую пьесу, – драматически сказал Норман. – Тираническая власть публики. Ну, да пускайте уж.
   Музыканты ушли, а я, сидя за кулисой, рассматривал нарядно одетую, интеллектуально-артистического вида публику, заполнившую зал. Я уловил чье-то присутствие и обернулся. Это Джи бесшумно возник рядом со мной.
   – Я усадил Нику в зале, – сказал он. – После концерта мы спрячем ценную аппаратуру в артистической и продолжим нашу вечернюю программу. А во время концерта можем сразиться с тобой в шахматы.
   – Барабанщик вот пригласил Нику в ресторан… – недовольно буркнул я в ответ.
   Джи только улыбнулся и достал шахматы.
   После концерта мы быстро управились с аппаратурой. Ника уже ждала нас у входа, а барабанщик ходил возле нее кругами, пытаясь увести ее подальше от нас. Улицы сияли красно-сине-желтыми огнями; везде шумели толпы джазовой молодежи.
   – Я хочу везде успеть, – говорила Ника. – Сегодня вечером выступает около десяти групп одновременно.
   – А как же твое обещание провести вечер со мной? – вмешался барабанщик.
   – Ты можешь присоединиться к нам, – ответил ему Джи и, обращаясь к Нике, добавил:
   – Нам вовсе не обязательно стремиться побывать всюду. Для меня более важна идея качества, чем количества. Главное – это зачерпнуть пробу грунта и войти в контакт с местными стихиями.
   – Тогда я, пожалуй, покину вас, – произнес недовольно барабанщик и, устремив взгляд на проходящую красавицу, исчез в толпе.
   – Ну что, и тебе не обломилось? – саркастически бросил ему вслед Петраков, выбегая из дверей с бутылкой вина.
   К полуночи мы побывали на трех джазовых концертах. Волна экзотической музыки уже пошла на убыль. Мы стояли неподалеку от очередного Дворца культуры, где должен был выступать еще один джазовый гений, и гадали – идти на это выступление или нет, как вдруг Ника окликнула элегантную высокую девушку с прямыми светлыми волосами, одиноко стоявшую в некотором неприступном отчуждении:
   – Привет, Голден-Блу! Хочешь познакомиться с интересными людьми из «Тысячи и одной ночи»?
   Голден-Блу окинула нас ироническим взглядом:
   – Ты, как всегда, преувеличиваешь, девочка! Твой излишний романтизм развеется вместе с молодостью, – на ее красивом лице была маска слегка скучающей светской дамы.
   – Это Джи, – произнесла Ника. – Он заведует караваном Принцессы Брамбиллы. А это его верный спутник Касьян.
   – Каким ветром вас занесло в наш город? – равнодушно спросила Голден-Блу, доставая из сумочки пачку сигарет.
   – Нордическим, – ответил я ей в тон, но это прозвучало грубее, чем мне хотелось.
   Она удивленно подняла брови и перевела взгляд на Джи.
   – Мой спутник не отличается хорошим воспитанием, – ответил он, – и часто бывает нелюдим. Мы приехали посмотреть на джазовый фестиваль, сочетая при этом полезное с приятным.
   – Пожалуй, я сегодня присоединюсь к вашей компании, – миролюбиво ответила Голден-Блу. – Все равно других планов на вечер у меня нет.
   – Тогда предлагаю отправиться ко мне домой, – сказала Ника, – и мы продолжим этот прекрасный вечер.
   Голден-Блу движением ресниц выразила согласие. Джи, взяв галантно Нику под руку, пошел впереди, увлеченно рассказывая ей, как я уловил по нескольким словам, о плавании за Золотым руном. Я шел рядом с Голден-Блу, искоса рассматривая ее великолепную фигуру. На ней был длинный светлый плащ и зеленое платье, смелым разрезом открывающее стройные ноги. Я мучительно искал подходящую тему для разговора. Мне было приятно идти рядом с красивой женщиной, но задевало ее пренебрежительное отношение. Я так и не смог разрешить внутренний бинер, который выпал осадком в моем подсознании.
   Когда мы подходили к дому, Ника вдруг замедлила шаг и обернулась к нам.
   – Я предлагаю сегодняшней ночью устроить небольшой праздник! – сказала она воодушевленно.
   Снисходительная усмешка взрослой женщины тронула губы Голден-Блу, а мое сердце запело от юного огня в глазах Ники. Я любовался ею, когда она легко взбежала по лестнице, открыла дверь и, подхватив свою подругу за руку, увлекла ее в комнату, бросив нам: «Мы хотим одеться по-карнавальному!»
   Я заварил чай и посмотрел на Джи: в его глазах открылась сияющая бесконечность. Вдруг я осознал, что забыл себя, мое внимание полностью захватили девушки. Чтобы вновь вдохновиться работой над собой, я раскрыл дневник. Заметив на полях загадочную пометку «Бридж-фигура», я вспомнил один из диалогов Джи с Феей, в тонкости которого так и не смог вникнуть. Джи говорил тогда о Бридж-фигуре, которая, по его словам, имеет доступ во все мистерии Земли.
   «Сейчас настал удобный момент», – подумал я и спросил Джи:
   – Какова роль Бридж-фигуры в Посвящении Земли?
   Немного помедлив, Джи произнес:
   – Пройдет несколько столетий после двухтысячного года – и Земля должна выйти в Космос на уровне нового Посвящения. А сейчас она находится в темном токе. Сейчас все центры Посвящения – демиургические. Прекрасный и могучий космический адептат, который скрывается за семью печатями, – ушел вглубь. Таинственная Бридж-фигура, стоящая во главе его, может проникать как в темные, так и в светлые центры. До тех пор пока Россия не достигнет кристальной внутренней устойчивости, Бридж-фигура будет всегда подозрительна. В данный момент Бридж-фигура пытается подключить нашу планету к космическому адептату, встречая на своем пути непреодолимые трудности. На всех маршрутах, которые проходит Бридж-фигура, остаются меченые атомы, созданные иными мыслями, политые потом тяжелых усилий. Великая Россия может со временем превратиться в Новую Атлантиду. Но работа над этой задачей должна быть длительной и суровой; ее может осуществить только тончайший Мастер…
   В этот миг раздался звонок. Из спальни послышалось: «Я открою сама», – и Ника выбежала оттуда в наспех накинутом халате. Мы с Джи переглянулись: кто бы это мог в такое время прийти к Нике? Она открыла дверь, и в прихожую вошел высокий молодой человек с короткой бородкой, в длинном темно-зеленом плаще и с белым щегольским шарфом. Он снял плащ, оставшись в дорогом, слегка поношенном темно-сером костюме и белой рубашке с синим галстуком, и прошел за Никой в комнату. Увидев нас, он приветливо улыбнулся, но глаза его стали настороженными. Он слегка поклонился и, представившись: «Боб», – повернулся к Нике.
   – Я к тебе, собственно, по важному делу… – но Ника не дала ему договорить.
   – Пойдем скорее, мы с Голден-Блу пытаемся подобрать платья для вечера и никак не можем выбрать. Без тебя ничего не получается, – Ника увлекла его за собой в спальню, а я почувствовал зависть.
   – Вот мы и начали знакомиться с местными зайцами, – сказал Джи. – Они сами находят нас.
   Из спальни доносился веселый непринужденный смех.
   – Я тебе советую примерить эту шелковую блузку и зеленые туфли, – услышал я голос Боба.
   – А мне, – спросила Голден-Блу, – что ты посоветуешь?
   – Попробуй вот эти брюки, – авторитетно ответил Боб, – и двухцветную рубашку.
   Я пошел на кухню и принялся готовить бутерброды и салат, чтобы скрыть от Джи вспыхнувшую ревность. Я механически нарезал сыр и намазывал масло на хлеб, почти не замечая, что я делаю, и читал молитву, чтобы погасить негативные эмоции. Через полчаса дверь спальни широко распахнулась, появились Голден-Блу и Ника, за которыми следовал Боб. Дамы были экстравагантно одеты и по-особому накрашены, так что выражение их лиц стало более резким и вызывающим. Боб был доволен собой, но старался не подавать виду.
   – Я надеюсь, – улыбнулась Ника, – мы вас не слишком шокировали? Дело в том, что Боб – единственный мужчина на нашем курсе и доверенное лицо нас всех. Он дает прекрасные советы по поводу того, как одеваться, как вести себя с другими мужчинами. Мы все просто обожаем его и делимся с ним всеми тайнами.
   Боб, заметив, что я слишком пристально рассматриваю блистательных дам, отозвал меня на кухню и презрительно сказал:
   – Советую тебе искать Просветления не под юбками моих девушек, а в другом месте.
   От его слов у меня перехватило дыхание, и оправдания застыли в горле холодным комком.
   – Нам надо с Бобом обсудить один важный вопрос, – сказала Ника, надевая плащ. – Начните вечер без меня, а я постараюсь вернуться, как только смогу, – и вместе с Бобом исчезла за дверью.
   Я проводил взглядом самоуверенного Боба, который разрушил все мои планы, и стал лихорадочно думать, о чем же заговорить с Голден-Блу.
   – Ника ушла вовремя, – сказала, улыбаясь, Голден-Блу. – Не стоит печалиться об ее отсутствии, мы и сами можем неплохо повеселиться.
   Она выбрала старую пластинку из стопки и включила проигрыватель. Зазвучала мелодия медленного танго. Непринужденно и плавно обходя комнату, Голден-Блу зажгла три большие свечи в высоких керамических подсвечниках, выключила свет и, остановившись перед Джи, пригласила его на танец. Я не ожидал такого преображения от этой надменной дамы и молча наблюдал за движениями томной пары. Золотистое сияние разлилось в атмосфере комнаты от слияния небесного Ян с чистым Инь.
   Устав, я заснул прямо на стуле. Меня разбудил звук открывающейся двери; на пороге появилась утомленная Ника. Она сразу прошла в спальню и бросилась на кровать, едва скинув туфли. Голден-Блу, вызвав по телефону такси, уехала домой. Джи вынул из сумки неизменный томик Бердяева и устроился читать на кухне у стола. Я достал из чемодана спальный мешок и расстелил его в углу комнаты на ковре.
   После долгий странствий во сне мне удалось наконец встретить Джи в горной долине, лежащей среди снежных вершин. Место было необычайно живописным: альпийские луга окружали стоящий на склоне большой каменный дом. Джи направился к дому по узкой тропинке, пролегающей между валунами и острыми скалами; я последовал за ним.
   – Сейчас ты встретишь моих учеников, которые живут здесь, – сказал он.
   Войдя в дом, он направился к небольшой группе людей, которые, сидя у очага, неторопливо беседовали. Я прислушался. Они вели разговор о неком рыцарском Ордене, отряд которого недавно вернулся из путешествия на другие планеты. Увидев Джи, они приветствовали его легкими поклонами и продолжали разговор. Джи посоветовал мне запомнить все, что я здесь увижу и услышу. Я вслушался в рассказ высокого седовласого мужчины в темно-фиолетовом плаще, с загорелым лицом и мужественным взором, говорившем о многих испытаниях, которые выпали на его долю, и понял, что он и принадлежал к этому отряду.

   – Наш отряд рыцарей, сбросив физическое одеяние, в тонких телах отправился на планету с оранжевым солнцем. Прибыв туда незаметно для местного населения, которое внешне напоминало людей нашей планеты, мы решили исследовать жизнь этого отдаленного участка Космоса. Я принял видимую форму одного из его жителей и отправился по дороге, уходящей вдаль по заросшим лесом холмам. Природа этой планеты почти не отличалась от нашей, лишь листва высоких деревьев была красновато-бурого оттенка. Остальные рыцари ждали на опушке леса. Пройдя несколько миль, я увидел сидящего у дороги мужчину в длинном белом хитоне; его тело, казавшееся гибким и текучим, по форме напоминало человеческое, только голова была удлиненной формы, но большие лучистые глаза светились добротой и приветливостью.
   Я приветствовал незнакомца легким поклоном и, увидев улыбку на его лице, остановился рядом.
   – Ты, как я вижу, чужеземец, – произнес мужчина. – В нашем мире я не встречал людей, имеющих такую жесткую форму тела.
   – Я прибыл с другой планеты, – ответил я, – для того чтобы узнать, как люди вашей земли приходят к внутреннему познанию.
   Мужчина медленно произнес:
   – Боюсь, тебе трудно будет понять нашу жизнь. Мы живем в очень странном мире: стоит нам сосредоточиться на одном предмете, как наше тело начинает менять свою форму. Поэтому жители нашей планеты не могут подолгу размышлять о духовном пути. Если кто-то из нас начинает сосредотачиваться на идее внутреннего развития, то его тело меняет форму, превращаясь в нечто другое, а в новом обличии он не помнит того, о чем думал раньше.
   Я сказал изумленно:
   – Я долго странствовал по разным планетам нашего необъятного Космоса, но впервые встречаю такой странный волшебный мир.
   В этот миг мой собеседник завибрировал и стал менять свою форму, превращаясь в прекрасного оленя. Олень гордо посмотрел на меня, мотнул головой и быстрыми прыжками ускакал в лесную чащу.
   Удивленный, я отправился дальше. Я шел по каменистой лесной дороге, вслушиваясь в щебет птиц. Через некоторое время я подошел к деревянному мосту, переброшенному через ревущий горный поток. На краю моста, свесив ноги, сидела девушка. Ее фигурку облегала оранжевая накидка с просторными рукавами, а тонкую талию стягивал узкий шелковый пояс. Только голова ее имела несколько необычную форму.
   – Не боишься ли ты, молодая леди, сидеть у реки в этом дремучем лесу? – спросил я, а девушка рассмеялась и сказала:
   – Я уже встречала тебя, чужеземец.
   Я всмотрелся в ее лицо, ставшее вдруг серьезным, и оно чем-то напомнило мне существо в белом хитоне, с которым я беседовал у дороги. Я весьма удивился той легкости, с которой это существо меняет свою форму, и спросил:
   – Можно ли развиваться, не имея постоянной формы?
   – Нам это так трудно, – ответила юная леди. – Мы думаем над тем, как удержать тело в одной и той же форме, но каждый всплеск чувств нарушает равновесие нашей внутренней природы, и мы тут же меняем свой облик.
   Пораженный услышанным, я взял девушку за руку, но та вдруг задрожала и превратилась в белую птицу, взмахнула крыльями и улетела в небо. Я был удивлен свойствами этих существ и отправился дальше. Через некоторое время я встретил сидящее на краю дороги существо, внешне напоминающее пожилого мужчину; опершись на посох, он смотрел в землю перед собой.
   Подойдя к нему, я остановился и спросил:
   – Отчего в вашем мире все так быстро меняется?
   – Ты, наверное, прибыл с планеты Земля, коль задаешь такой странный вопрос, – ответил старик. – Мы меняем формы наших тел для того, чтобы не привязываться ни к одной из них. Наша задача состоит в том, чтобы мы могли воспринять свободу своего духа независимо от данного нам тела. В вашем же мире люди привязаны к определенному физическому телу и так с ним отождествляются, что забывают о своей высшей природе.
   Мы же должны научиться контролировать свои эмоции. Тот, кто достиг власти над своей низшей природой, может сохранять свою форму продолжительное время. Мне в течение десяти лет удается сохранять форму мужчины, потому что я научился контролировать свои внутренние состояния, но я пошел дальше и теперь могу менять форму по своему желанию.
   Сказав это, он превратился в сокола и, взмахнув заостренными крыльями, взвился в малиновое небо.
   Рыцарь замолчал, и только пламя гудело в очаге, бросая яркие отсветы на каменные стены…
   В этот момент я почувствовал на щеке прикосновение нежных женских пальцев и открыл глаза: передо мной стояла Ника в легком сиреневом платьице и насмешливо меня разглядывала. Я невольно залюбовался ее улыбкой, которой она очаровала мое сердце. Она была похожа на мечту моей юности – тонка и романтична, словно весталка.
   «С такой девушкой я с удовольствием отправился бы на поиски Просветления», – подумал я.
   – Вставай, пока не проспал свое обучение, – весело сказала она и удалилась. Я поспешил одеться и появился на кухне в тот момент, когда Ника с серьезным видом спросила Джи:
   – Я хочу начать работу по изменению самой себя, но не знаю, как это сделать, – и она кокетливо вздохнула. – Не могли бы вы рассказать об этом?
   Джи взглянул на нее, словно пытаясь определить, насколько она адекватна своему вопросу, перевел взгляд на меня и затем ответил:
   – Через импульс Христа и Девы Марии попытайтесь возвысить свои души, восстановить свою сущность. А пользоваться мафиозно-демоническими энергетиками – полная глупость, поскольку они ведут в ад. Христос спустился в ад и вывел оттуда души грешников, поэтому с Его именем можно идти и в свой ад. Многие земные эзотерические школы занимаются тем, что «вертятся на ниточке», пробуют воровать друг у друга мелкую информацию, но не стремятся к истинному развитию. Таков почти весь земной эзотеризм со всеми его школами. Христос жертвенно отдал Свою мистическую силу для духовного роста человека, без отработок, без батрачества. Но Христу противостоит рог изобилия Люцифера-Демиурга. Ничего он – ничего! – не дает бесплатно; за все его, так называемые, дары, за миллионы и наслаждения приходится жестоко расплачиваться. А с именем Христа можно идти смело в свой собственный ад. Попробуй, подобно Гераклу, очистить свои авгиевы конюшни.
   – Откуда у меня авгиевы конюшни? – спросила запальчиво Ника. – Я молода, красива и не чувствую в себе того, о чем вы говорите.
   – Ну, может быть, тебе еще рановато браться за внутреннюю работу, – с чувством собственного превосходства заметил я.
   – А Боб говорит, что когда он общается со мной, то слышит голоса Ангелов. А ведь Ангел может говорить только через чистую душу!
   – В нашей душе, – ответил Джи, – есть ряд скрытых сторон, как положительных, так и отрицательных. Но мы обычно не осознаем их, пребывая в различных фантазиях, навеянных нашим окружением. Тебе гораздо важнее было бы сейчас начать систематическую работу по самоизучению. Никакие перемены не возможны, пока ты не познаешь саму себя.
   – Как же это сделать? – тихо спросила Ника.
   – Традиционный подход – это осознание себя в различных обучающих ситуациях, в различных географических точках с различным стихийным составом, при коррекции Мастера, который всегда может подставить тебе зеркало.
   – Я не понимаю того, что вы мне говорите.
   Я видел, что Ника колебалась, стараясь решить: уйти ей или продолжать беседу с Джи.
   – В настоящее время существует странствующая Школа, для которой «Кадарсис» является своеобразной оболочкой, защищая от давления социума. Если бы ты могла путешествовать вместе с «Кадарсисом», то вошла бы в самый центр обучающей ситуации.
   – Я не могу себе этого представить, – сказала растерянно Ника. – Разве такое возможно?
   – Один из вариантов, – ответил Джи, – это стать администратором ансамбля. Из-за своего неуживчивого характера, сейчас у Нормана нет администратора, и ты могла бы попробовать занять это место.
   – Это интересно, – Ника встала и вежливо улыбнулась. – Я всегда мечтала о путешествиях и очень люблю джаз. Это просто идеальная комбинация. Но как мне быть с учебой в университете?
   Раздался звонок в дверь, и Ника пошла открывать.
   – Ну как, братушка, – обратился ко мне Джи, – привлекательна ли для тебя перспектива путешествовать иногда в обществе Ники?
   – Конечно, – ответил я, – только и я не могу себе представить, как это может произойти.
   – Главное, – сказал Джи, загадочно улыбаясь, – это построить правильный «советского завода план». Знакома ли тебе эта старая песня? Когда-нибудь я прокомментирую тебе ее с точки зрения Алхимии, и ты поразишься тому, какая в ней сокрыта мудрость.
   – Я не верю тому, что в дешевых советских песнях может быть мудрость.
   – Твое понимание – с наперсток, и я не могу влить в него ведро традиционного знания, – в этот момент в глазах Джи на мгновение открылась пустота.
   В прихожей появился Боб; он стоял, явно не собираясь задерживаться.
   – Мне очень интересен наш разговор, – сказала Ника, подкрашивая ресницы перед зеркалом, – но Боб приглашает меня в кафе.
   – Я думаю, – заметил Джи, – что это окружающая среда через своего посланца приглашает нас всех в неожиданное приключение. Ты не возражаешь, если мы продолжим разговор в кафе?
   – Прекрасно, – обрадовалась Ника.
   – Я надеюсь, – обратился ко мне Джи, – что ты будешь ассистировать мне в предстоящей ситуации?
   – Что вы имеете в виду? – насторожился я.
   – Ты же видишь, что Боб появляется точно в тот момент, когда наш разговор с Никой становится более глубоким. Значит, это неспроста. Попробуй, поговори с ним и дружески расположи к себе.
   – А знаете, что уже два часа? – радостно сообщил я, ибо мне совсем не хотелось мило беседовать с тем, кого я считал соперником. – Мы опаздываем.
   – Действительно, через час репетиция, – засобирался Джи. – Норман приехал лишь на два дня, так что сегодня последний концерт, а завтра мы уезжаем.
   Глаза Боба засветились удовольствием.
   – Так скоро? – заволновалась Ника. – Я даже ни о чем не успела с вами поговорить.
   – У нас есть еще сегодняшний вечер, – ответил Джи. – До свидания, принцесса.
   Во Дворце культуры Джи взял у вахтерши ключи от сцены, и мы принялись выносить аппаратуру из гримерных. Внезапно я вспомнил, как совсем недавно рассказывал директору скульптурного комбината о бедной больной бабушке.
   – Джи, – сказал я, когда мы уселись отдохнуть, – а я ведь должен завтра быть в Кишиневе.
   – Почему это вдруг? – спросил Джи, неопределенно глядя куда-то в сторону.
   – Мой трехдневный отпуск заканчивается, и я должен возвращаться на работу.
   Джи иронично заметил:
   – Конечно же, раз тебе надо на работу, то поезжай – этим ты подтвердишь свою невероятную дисциплинированность.
   От его слов я вскочил и нервно сделал несколько кругов по сцене.
   – Я должен еще купить билет на поезд, – сказал я.
   – Если тебе так хочется, – ответил Джи, – то покупай.
   Я поехал на вокзал и взял билет на утренний поезд следующего дня. На сердце было тяжело, словно я готов был совершить непоправимую ошибку. Я вернулся во Дворец культуры и увидел у входа новую ворчливую вахтершу.
   – Вы куда, молодой человек? – обратилась она ко мне.
   – Я из «Кадарсиса», – ответил я, после короткой заминки.
   – Знаю я таких, «из Кадарсиса», небось все на шару норовишь на концерт пролезть. Покажи-ка удостоверение.
   В этот момент в коридоре появился недовольный Петраков и на ходу прокричал:
   – Ты где это пропадал? А ну-ка быстро на сцену!
   – Проходи, бездельник, – злобно проворчала вахтерша, – тебе бы все по магазинам за водкой шляться. Не стой в проходе…
   – Касьян, – обратился ко мне Норман, едва завидев меня, – пожалуйста, передвиньте мою подзвучку. Что-то я плохо ее слышу.
   Я двигал подзвучку минут десять в разных направлениях, пока не расщепился на двух человек: честного трудягу, обязанного возвращаться в Кишинев, и романтика, желающего продолжать обучение. После концерта, все еще оставаясь в этом состоянии, я помог собрать аппаратуру и погрузить ее в большой трейлер. Петраков сел в кабину, а мы с Джи пристроились на ящиках в фургоне, и машина поехала на вокзал.
   – Почему вы выбрали такой низкий, тяжелый труд? – спросил я, вымотавшись после таскания ящиков.
   – Элементы спартанского воспитания, – сказал Джи, – абсолютно необходимы на посвятительном пути. Они дают искателю необходимую стабилизацию и прорабатывают его глубинные стихии, которые обычно скрыты от человека. Когда-нибудь я подробнее раскрою тебе эту тему.
   Вернувшись к Нике, мы заметили, что она печальна.
   – Какие у вас планы, господа? – спросила она, разливая чай.
   – Мой план всегда один и тот же, – ответил Джи, – продолжать посвятительное плавание на «Арго». Что же касается брата Касьяна, то он сам может тебе рассказать.
   Я посмотрел в зеленые глаза Ники: они были как заветная дверь в мир грез моего сердца. Вдруг я понял, что не могу сказать ей о том, что возвращаюсь в Кишинев на работу. Я осознал, что не хочу больше никогда туда возвращаться; что мне плевать на карьеру лепщика, на скульптурный комбинат и на всю мою занудную прошлую жизнь, которая не стоила и выеденного яйца. Была еще какая-то иная часть меня, которая осознавала режиссуру Джи и восхищалась тем, как незаметно он подвел меня к грани нового вызова.
   Вдруг раздался голос Джи, который глубоко проник в центр нового осознания:
   – Если не хочешь возвращаться, то можешь поехать со мной в Москву.
   Играла нежная португальская музыка, дым от сигареты Ники, извиваясь фиолетовой змеей, медленно поднимался вверх. Я понял, что в этот миг я вернулся в свой родной дом и теперь уже не покину его. Я стоял на магическом перекрестке, ясно осознавая, что если сейчас не использую этот шанс, то никогда не достигну манящего берега свободы.

Глава 9
Необычная форма обучения

   Скорый поезд мчался по направлению к Москве. Размеренно стучали колеса, а за окном мелькали опустевшие поля. Джи бросил на меня глубокий взгляд, которым, казалось, видел меня насквозь, и сказал:
   – Перед тобой лежит большая возможность пойти по пути внутреннего изменения. Это означает, что ты должен побороть старого Касьяна, который заполонил пространство твоей души. Неизвестно, удастся ли тебе? Ты должен научиться не отождествляться с теми событиями, в которые ты попадаешь. Иначе очень скоро ты растеряешь свое «Я» на те соблазны, которые ты встретишь в Москве. Постарайся помнить себя: того, кто собрался учиться.
   В тебе живет несколько человек. Один из них любит женщин и развлечения, другой привык сидеть в углу, медитируя на сияние души, а тот, который хочет работать над собой, только начал формироваться. И вот ему придется вести борьбу со всеми другими, которых в тебе множество. Если ты победишь в этой длительной и беспощадной борьбе, то достигнешь совершенства, если нет – то упустишь свой шанс до нашей встречи в следующих инкарнациях.
   – Я не намерен ждать до следующей инкарнации. Хочу достичь просветления в этом воплощении, – уверенно ответил я, не понимая, к чему он клонит.
   – Тогда у тебя не так уж много времени, – напомнил он.
   – С чего мне начать?
   – Тебе придется исследовать московский алхимический лабиринт. Каждая встреча в нем будет на вес золота. Если ты хочешь проникнуть в глубину неизвестного учения, тебе придется заняться «археологическими раскопками» и найти все то, что заложено в ритуальные фигуры.
   – Что же я буду искать?
   – Тайное знание. Или его осколки.
   Я ждал более конкретных указаний, но Джи снова углубился в «Философию свободы» Бердяева. «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что», – вспомнил я и больше не задавал вопросов.
   Тем временем поезд подъехал к Москве, которая встретила нас теплыми вечерними огнями. Мое сердце сильно билось от радости. Джи вскинул свою дорожную сумку на плечо и быстро зашагал по асфальтовой платформе, я последовал за ним. Через час он уже открывал дверь феиной комнаты длинным ключом, который висел на брелке с небольшим белым скелетом. В комнате звучала негромкая музыка. Я увидел Фею, не дыша склонившуюся над мольбертом. Картина, над которой она работала, казалась окном в иное измерение, из которого в пространство комнаты взирали таинственные очи древнего божества.
   – Наконец-то ты вернулся, – сказала радостно Фея, оторвавшись от мольберта, и золотые искорки заблестели в ее глазах, – я уже давно сижу без денег.
   – Ах ты, моя дорогая, сейчас мы пойдем в магазин и купим для тебя всевозможной еды, – сказал Джи, обнимая ее.
   – А что, уже утро? Я так и не ложилась спать.
   В это мгновение она наконец-то заметила меня, и на ее лице появилось кислое выражение; я сразу понял, что мой прошлый визит оставил тягостное впечатление.
   – В этот раз я буду подобен легкой тени на стене, – произнес я извиняющимся тоном и проскользнул в комнату, боясь остаться снаружи.
   Через несколько минут Джи позвал меня прогуляться в магазин, взяв с собой большой пакет с изображением египетских пирамид.
   По дороге он заметил:
   – Если ты хочешь проникнуть в Зазеркалье, то постарайся найти общий язык с Феей: она является первой алхимической фигурой, которая стоит на твоем пути. Фея может стать дверью в пространство древнего Египта, и если ты сможешь заслужить ее доверие, то она откроет тебе свой внутренний мир.
   – Ну, это у меня легко получится, – заявил я, не имея никакого представления о том барьере восприятия, который разделял Фею и меня и выражал себя лишь в легком отчуждении.
   – Дай-то Бог, – заметил Джи.
   Как только мы вернулись из магазина, я, преодолев застенчивость, обратился к Фее:
   – Не могли бы вы мне рассказать о том, как проникнуть в иной мир?
   – Ты вначале пообтешись в Москве, а потом я посмотрю, – ответила она, и в ее глазах отразилась незримая пустота.
   – Можно мне приготовить завтрак? – спросил осторожно я.
   – В своем доме я готовлю сама! – отрезала она.
   Когда она вышла на кухню, я сокрушенно произнес:
   – Вот видите, я сделал все, что мог, но она меня не принимает в расчет.
   – Наоборот, принимает, и даже очень серьезно. Приготовить на кухне обед – это значит занять в доме одну из центральных позиций, а она тебе еще не доверяет и не хочет, чтобы ты воспользовался этим ходом, имея в таком случае право отказать тебе в гостеприимстве.
   – Как у вас все сложно! – вырвалось невольно у меня.
   – Пора тебе отвыкать от деревенской сиволапости, – ответил он.
   Я обиделся еще больше. Моя первая попытка добыть тайное знание окончилась неудачей, и я решил, что бессилен что-либо изменить.
   – Обида – одно из препятствий, которые тебе наиболее трудно преодолеть, – заметил Джи, наблюдая за мной.
   Я взял свой дневник и стал описывать последние события, чтобы разгрузиться от внутренних проблем. Когда лицо мое просветлело, Джи сказал:
   – Сегодня я познакомлю тебя с Сиреневым бульваром, где находится важный мистический дом. Хозяйкой этого дома является интересная дама по имени Розалита, которая живет со своим другом Черой.
   – Чем же они интересны? – спросил с любопытством я.
   – Розалита в студенческие годы искала корни эзотерических традиций, и я решил провести ее через алхимические ситуации. Благодаря особым качествам своей души она глубоко вошла во внутренний круг московских адептов и в какой-то момент была посвящена в духовное рыцарство. Перед тобой стоит задача – достать сокровище, сокрытое в ее душе, и получить от нее посвящение в тайны мистической жизни, – заключил он.
   – Обучаться у школьных дам мне нравится гораздо больше, чем вести сложные беседы с адептами мужского пола, – обрадовался я.
   – Сегодня ты уже пытался выведать знание у одной дамы, – улыбнулся Джи.
   – Кто такой Чера?
   – Мистик. Один из самых талантливых в Москве. Сын отставного генерала. Однажды на старом Арбате я заметил молодого человека с огромным черным котом на плече. Он был в круглых очках, с длинными волосами, которые свисали лохмотьями, сидел на ящике из-под бутылок, а перед ним прямо на асфальте расположилась пестрая компания хипов, ловивших каждое его слово. Он показался мне привлекательным, я легко познакомился с ним и привел к себе домой. В течение нескольких лет я водил его по алхимическому лабиринту, знакомя с фрагментами неизвестного учения. Если ты охотишься за тайным знанием, то тебе надо будет найти глубокий контакт с его душой.
   – Попробую – сказал я, не проявляя особого энтузиазма.
   – Вы родились с ним в один год, в один и тот же месяц и день, и для меня интересно пронаблюдать, как вы будете взаимодействовать. Если ты сможешь у Черы добыть знание, то это будет твоей удачей.
   – Не думаю, что они обрадуются твоему появлению, – промолвила Фея, посматривая на меня из-под длинных ресниц. Ее голос медленно доносился до меня, словно она говорила из Зазеркалья.
   – Нам надо срочно выходить, – произнес Джи, и, быстро собравшись, вышел из квартиры. Пока я одевался, он уже исчез за дверью.
   Боясь упустить свой шанс, я бросился бегом по лестнице, перепрыгивая через ступени, но, выскочив на улицу, убедился, что Джи уже успел исчезнуть. Я бросился бежать на станцию метро Авиамоторная в надежде там его перехватить, и только спустившись на эскалаторе в подземелье метро, я заметил его стоящего на пустой платформе. Когда я подошел, он улыбнулся и заметил:
   – Если ты так медленно будешь двигаться в алхимическом лабиринте, то застрянешь там до конца жизни.

   Стало уже смеркаться, когда мы оказались возле дома, где жили хранители тайного знания. Следом за Джи я вошел в подъезд обычной белой девятиэтажки.
   Джи позвонил, и за дверью раздался предупреждающий лай. Я невольно отступил. Нам открыла изящная дама средних лет. В ее светлых глазах сквозил легкий холодок. К двери подбежал большой черный пес и грозно уставился на меня.
   – Проходите, собака не укусит, – сказала она.
   Обстановка мистического дома ничем не была примечательна, так же, как и его обитатели. Таинственный Чера оказался высокого роста молодым человеком с острой мушкетерской бородкой, одетым в клетчатую рубаху и потертые джинсы. Льняные волосы свисали на сутулые плечи. Он был мягок и неуловим. Ни в его глазах за круглыми стеклами очков, ни в зеленоватых глазах Розалиты я не заметил сияния высших миров. Сын Розалиты Кукуша, высокий подросток, не обратил на меня никакого внимания.
   Оторвавшись от чтения книги, Чера налил нам китайского чая из изящного фарфорового чайника, соблюдая правила чайной церемонии. Он предложил закурить, сам затянулся длинной коричневой сигаретой, и спросил Джи, бросив на меня равнодушный взгляд::
   – Кого вы привели к нам на этот раз?
   – Это Касьян, мой новый спутник, он интересуется темой внутреннего поиска, и я надеюсь, вы найдете общий язык.
   Чера неопределенно кивнул, то ли в знак согласия, то ли наоборот, и предложил Джи сыграть партию в шахматы. Наблюдая за их медленной игрой, я заскучал и прошел в другую комнату, где нашел хозяйку дома, с интересом разгадывающую журнальный кроссворд; подле ее кресла лежал черный пес и преданно глядел ей в глаза. Я сел рядом, пытаясь уловить в ее глазах отражение бесконечности, но увидел только разочарованную усталость от жизни. Безуспешно прождав минут пять в надежде, что она обратит на меня внимание, я набрался храбрости и сказал:
   – Я слышал, вы интересуетесь внутренним развитием.
   – Кто тебе мог сказать такую глупость? – недовольно спросила она.
   – Один человек, – ответил я, понимая, что нельзя подводить Джи.
   – Можешь сказать этому человеку, что он глубоко заблуждается. Я давно этой чепухой не занимаюсь.
   – Я слышал, что вам пришлось пройти алхимический лабиринт московского андеграунда? – спросил я, окончательно смутившись ее ответом.
   Она снисходительно посмотрела на меня и ответила:
   – В юности я верила в духовное рыцарство, но затем, столкнувшись с эзотерическим андерграундом, с его интригами и другими непонятными мне вещами, ушла оттуда и построила свою независимую жизнь. Мне надоели эзотерические пьянки, которые отнюдь не были идеально духовными, они сломили меня, я не выдержала и, разочаровавшись, ушла из этой ситуации. Мои иллюзии рассеялись навсегда.
   В этот момент Джи, оставив игру в шахматы, вошел в комнату и, обращаясь ко мне, произнес:
   – Поскольку Розалита никогда не занималась самонаблюдением, то она не смогла провести ясное различие между ситуациями, в которых она участвовала, и внутренними состояниями, возникающими в ее душе. Она не учитывала, что существуют две совершенно разные реальности. Одна из них – внешний видимый мир, который одинаков для всех, а другая – внутренний психологический мир, в котором участником является лишь она одна.
   Ей сложно непредвзято описать алхимические ситуации, в которых она была больше зрителем, чем участником, она описывает состояния обиженного человека, который не выдержал алхимической проплавки. Она не может со стороны посмотреть на свои состояния, ибо не отделена от них, а полностью с ними слита.
   – Ты так и не изменился с тех пор, – разозлилась она и, бросив кроссворды на пол, вышла на кухню.
   Джи с сожалением заметил:
   – Жаль, что она до сих пор не преодолела свою обиду. Обида является следствием невоспринятого алхимического градуса.
   – Теперь мне все понятно, – ответил я.
   – Ничего тебе не понятно, – возразил он, – ты не смог выполнить моего задания. Вместо того, чтобы подружиться с ней, а только потом задавать вопросы, ты сделал это прямолинейно и грубо, не позаботясь о том, чтобы сначала наладить сущностные отношения.
   – Откуда же я знал, что у нее столько проблем? – обидевшись, спросил я.
   – Отождествившись со своей внутренней сыростью, человек начинает обвинять других и упускает шанс реальной трансформации, – заметил Джи. – Не отождествляйся со своими сырыми реакциями. Обучающая ситуация является алхимическим пространством, в котором происходит трансформация страстей человека. Если ты отстранишься от своих состояний, то сможешь пронаблюдать за тем, что происходит у тебя внутри.
   – Как я могу отделиться от своих эмоций? – удивился я. – Я всегда доверял своим ощущениям.
   – Твои ощущения зависят от того, насколько трансформирована твоя природа. Находясь в своей сущности, ты сможешь отстраненно наблюдать за болезненными реакциями личности. Совершая внутреннее усилие, ты постепенно научишься разотождествляться с теми состояниями, которые поглощают тебя. Научись отделять чувство сущностного «Я» от тех эмоций, которые его охватывают, независимо от того, приятны они или нет. Не поддавайся тем настроениям, которые навязывает тебе внешний мир, пребывай в сущностном «Я». Помни себя.
   – Мне кажется, я и так помню себя.
   – Нет. Помнить себя – значит помнить чистое состояние сущностного «Я». Помни, что ты являешься искрой Абсолюта.
   Внезапно я увидел, как вспышка света озарила его лицо, и я на мгновение ощутил в груди сияющее солнце.
   – «Я» – это чистое сверкающее сознание, а эмоции – легкая рябь на его поверхности, – вполголоса произнес Джи, и я почувствовал неуловимый вкус просветления.
   Скрипнула дверь, и в комнату вошел Чера с тарелкой бутербродов.
   – Не знаю, что вы там наговорили Розалите, но она находится в сильном раздражении. Поэтому, не удивляйтесь, если оно скоро проявится, – значительно предупредил он.
   Джи взглянул на часы и сказал:
   – Мне пора уходить. Могу ли я оставить у вас своего друга?
   Чера кивнул и вышел, оставив дверь в комнату открытой. Я заметил, что Розалита что-то говорит ему, с неприязнью поглядывая на меня. В комнату вбежал пес и стал с удовольствием поедать бутерброды. Когда я потянулся к тарелке, он зарычал, и я уже не смел ему препятствовать, чтобы не раздражать хозяйку дома. Чтобы хоть немного рассеять напряженность, я решил поговорить с тринадцатилетним Кукушей.
   – Давай лучше сыграем партию в шахматы, – заметил тот, расставляя на доске блестящие фигуры из слоновой кости.
   – Ты слишком еще молод, чтобы хорошо уметь играть, – ответил я с нескрываемым пренебрежением.
   – Ходи, – коротко ответил он, поставил мне через десять минут мат и загадочно улыбнулся. – Если ты не будешь мозолить глаза Розалита и задавать вопросы о просветлении, то до утра как-нибудь продержишься.
   Я занялся своим дневником. Кукуша, уходя спать, показал мне красный диванчик на кухне:
   – Когда устанешь, можешь прилечь здесь, – и ушел в свою комнату.
   После подробного описания событий я отправился на кухню, чтобы прилечь, но застал на диване дремлющего пса. На мои попытки согнать его он ответил злобным рычанием, и я понял, что он будет сражаться за диван до последнего дыхания. Пес явно ненавидел гостей, которые претендовали на его место.
   Я подумал, что глупо обижаться на пса, хоть я и лишился по его милости ужина и удобного ночлега.
   – Зато сегодня я осознал себя как сверкающую искру Абсолюта, – вспомнил я. – По сравнению с этим любая обида бессмысленна.
   Согретый этим чувством, я взял наугад одну из книг, лежавших на столе, и погрузился в чтение. Это была напечатанная еще до революции история крестовых походов. Скучнейшие рассуждения автора и непривычный шрифт с «ятями» подействовали на меня лучше любого снотворного, и я не заметил, как моя голова опустилась на стол и я оказался в громадном готическом соборе.
   Перед распятием горела одинокая свеча, еще одна освещала статую Девы Марии; мои шаги гулким эхом отдавались в звенящей тишине. Размеры собора казались невероятными; казалось, он вмещал весь мир; я почувствовал себя затерянным в его безмолвном величии. Гул, который я слышал, был ветром потусторонних миров. В этот момент я страстно желал встретить человеческое существо и вдруг невдалеке от статуи Девы Марии я заметил тонкую женскую фигуру в серебристом плаще, из-под которого выступала рукоять меча. Дама окинула меня суровым взором, и я с ужасом увидел, что она удаляется от меня.
   – Не уходите! – взмолился я, в отчаянии оттого, что остаюсь в одиночестве.
   – Зачем ты пришел? – обернувшись, спросила она.
   Я попытался вспомнить свою цель, но в голове крутились только беспорядочные обрывки мыслей. Стены собора задрожали и потеряли четкость очертаний; женская фигура стала растворяться в воздухе; невидимый вихрь выталкивал меня в пустоту.
   – Я ищу знание! – наконец вспомнил я, и ее огромные глаза чуть заметно улыбнулись в ответ.
   Стены собора растворились, как прозрачные декорации, и я оказался в черной космической пустоте. Я увидел скопления звездной пыли, увидел огромные светящиеся сферы и блистающие удивительными красками миры бесконечно далеких солнц. Душу охватил благоговейный восторг перед величием мироздания. Моя спутница держала меня за руку, и я слышал ее голос:
   – Наш мир желтого солнца – малая песчинка по сравнению с просторами необъятной Вселенной; ее звездные системы, количество и разнообразие которых немыслимо, сверкают всеми цветами радуги. И все эти миры являются светильниками у подножия трона Великого Бога, и все они малы перед иными, выше стоящими мирами. Существуют космосы, иерархически поднимающиеся от нашего мира до самого верха. Поднимаясь по этим космосам, можно достичь мира, где обитает наш Господь. Высшие космосы прекрасны и гармоничны, но во Вселенной наряду с этим существуют и хаотические миры, которые стоят вне всякой иерархии. В них вошли тяжелые элементы хаоса. Такими пространствами являются мир блуждающих духов, мир меняющихся образов и миры безумия. В этих пространствах можно навсегда затеряться и не прозреть. Будь осторожен, – после этих слов дама растаяла в темноте, но мне показалось, что я узнал ее.

   Утром я проснулся от холодного взгляда хозяйки дома. Натянуто поблагодарив ее за хороший прием, я надел куртку и вышел из квартиры, услышав вдогонку недоброе ворчание собаки. На улице уже сияло яркое солнце, и я направился к ближайшему метро. Найдя телефон-автомат, я набрал номер Джи, и с другого конца города раздался его бодрый голос:
   – Встречаемся в шесть вечера в центре зала метро «Тургеневская». Подготовь все необходимое для следующей ситуации.
   Я погулял по центру Москвы, посидел в кафе, а потом отправился на Центральный почтамт, и делал записи в дневнике. Без четверти шесть я стоял в назначенном месте, ища Джи глазами в бесконечном потоке людей. Но я так и не заметил, каким образом он возник возле меня. Он с преувеличенным уважением протянул руку в приветствии, и я нервно пожал ее. Мне не нравилось его легкое подтрунивание над моей всегдашней серьезностью.
   – Сегодня постарайся быть предельно алертным, – сказал Джи. – Я поведу тебя в новую ситуацию, где познакомлю со значительной фигурой Москвы – Шеу. Если ты придешься ему по душе, то сможешь спокойно зажить у него.
   – Вы как будто проверяете, в какой ситуации я смогу прижиться? – поинтересовался я. Джи, наблюдая за вспышкой моей подозрительности, ответил:
   – Если говорить словами русских сказок, то ты выступаешь в роли доброго молодца, стремящегося попасть в небесное царство, на пути которого попадаются различные волшебные избушки на курьих ножках. В каждой избушке сидит своеобразная Баба-Яга, которая накормит, напоит, а ночью засунет в печку. От твоих проявлений в этих проверочных ситуациях зависит дальнейший путь, ибо каждая Баба-Яга является своеобразным стражем порога на твоем пути.
   – Такая форма обучения нигде не описана, – сказал я.
   – Ты забыл русские сказки, – возразил он.
   – Так это ведь сказки, а не указание на Путь.
   – Это указание на Путь, зашифрованное в русских сказках, – сказал он и посмотрел на меня. В его глазах я заметил раскрывшуюся бесконечность, мой ум на миг прекратил внутренний диалог, и отсвет этой бесконечности коснулся моего сердца.

   К восьми вечера мы подошли к невысокому кирпичному строению, расположенному в тихом переулке в центре Москвы, где в коммунальной квартире проживал мастер пивных путчей, которого я уже знал по рассказам Гурия. Дверь открыл светловолосый мужчина с большим животом, на вид ему можно было дать лет тридцать шесть, он чем-то напоминал короля гномов. На его подвижном полном лице сияла добродушная улыбка.
   – Заходите, дорогие гости, – воскликнул Шеу, – давненько я вас не видал в своих краях.
   – Мой новый оруженосец Касьян, – представил меня Джи.
   – Это наилучшая рекомендация, – ответил он.
   Зайдя в просторную комнату с белыми стенами, я увидел огромный стол, сооруженный из камазовских шин, поверх которых лежали светлые полированные доски. А на стене красовался его портрет, нарисованный на штукатурке красной губной помадой, с огромной сигарой в зубах и вызывающей надписью: «великий гений культур-мультур». Вдоль гигантского стола, на шинах от легковых машин, лежали доски, напоминающие скамьи для гостей. Другой мебели в комнате не было.
   – Сегодня, в честь своего появления на земле, я устраиваю пивной путч. Приглашены известные актеры, поэты и эзотерики, – заявил он.
   На столе, посреди сотен бутылок пива, красовалась метровая красная рыба. По глазам Шеу я понял, что он не собирался идти по дороге, ведущей к просветлению, но остановиться у него можно. Через каждые пять минут дверной звонок издавал радостные трели, и люди разных возрастов и полов входили с улыбками и поздравлениями. Это были веселые актеры, задумчивые поэты и с темными кругами у глаз писатели. Многие пришли в сопровождении очаровательных подруг. Шеу зажег стоящие на столе высокие свечи в серебряных подсвечниках и, выстрелив бутылкой шампанского в потолок, произнес:
   – Мои любимые и дорогие друзья, я рад приветствовать вас, ибо в этот вечер много лет назад я появился на божий свет, чтобы сегодня устроить для вас пивной путч. Гуляйте и веселитесь!
   Послышались смех, аплодисменты и хлопки откупориваемых бутылок. Запахло пивом, глаза гостей заблестели, атмосфера стала непринужденно-веселой. Актеры пели под гитару, их сменяли рассказчики правдивых историй и музыканты, играющие на экзотических инструментах, названий которых я не знал. Но, сколько я ни вглядывался в их лица, ни в одном из них я не заметил стремления к высшему «Я».
   «Может быть, они и так счастливы», – подумал я, любуясь очаровательной смуглой девушкой, сидящей на коленях Шеу. Я видел, как она шепнула ему какие-то слова, Шеу что-то сказал, и несколько человек бросились убирать бутылки со стола. Девушка грациозно поднялась на стол, длинное индийское сари упало к ее ногам. Оставшись в обтягивающем черном трико и яркой шали, повязанной вокруг стройных бедер, она начала эротический танец под пьянящую музыку.
   Ее упругое тело изгибалось подобно змее, а сильный загар придавал коже оливковый оттенок. Когда ее черные немигающие глаза на мгновение останавливались на мне, огонь соблазна распалял мое сердце. Шелковый ветер зашелестел в крови.
   «Вот бы такую танцовщицу увлечь идеей достижения высшего „Я“», – мечтал я, наблюдая, как легко двигались в такт музыке ее точеные ноги.
   Заметив мои горящие глаза, она небрежно задела тонким каблучком полную кружку пива, и я весь оказался залит пенящейся жидкостью. Я сразу пришел в себя, и, отряхивая брюки, обратился к Джи:
   – Я не знаю, как не отождествляться со своими чувствами к этой очаровательной брюнетке.
   – А ты не строй по поводу нее никаких планов, – улыбаясь, ответил он. – План является началом реализации твоих желаний и эмоциональной привязкой.
   Однако манящее тело танцовщицы так захватило мое воображение, что моя рука сама собой потянулась к ее оливковым коленям, плавающим перед моим лицом. Но Шеу остановил мое движение:
   – Отслеживай свои инстинкты, паря, – небрежно бросил он.
   Я прикусил губу.
   В этот момент в комнату без стука ворвалась возмущенная соседка в халате:
   – Какое вы право имеете праздники разводить после одиннадцати ночи! – захлебываясь от ненависти, кричала она.
   – Ладно, Клара, захлопни дверь с той стороны, – ответил Шеу.
   – Ты еще пожалеешь, что не пригласил меня, – весомо пригрозила она и с грохотом хлопнула дверью.
   Все тут же забыли о ее визите, и праздник продолжался.
   «Как ей далеко до просветления», – сочувственно подумал я.
   Через полчаса раздались сильные удары ног в дверь, и в комнату в самый разгар путча ворвался отряд свежевыбритых милиционеров. В глаза резко ударил электрический свет.
   – Сидеть, молчать, не двигаться, – громко распорядился сержант, – все арестованы!
   Раздались нецензурные крики протеста, послышался звон бьющихся бутылок; мускулистые стражи порядка поволокли арестованных участников пивного путча в черный воронок.
   Джи спокойно лег под стол и притворился в стельку пьяным. Двое молодых милиционеров попытались вытащить его из-под стола.
   – Не дотащим, слишком тяжелый. Давай лучше возьмем вон того тощего, – заявил возмущенно один из них. Они оставили Джи лежать под столом и, сграбастав отчаянно сопротивляющегося тщедушного поэта, потащили его в машину. Я незаметно протиснулся в туалет и притаился там.
   «Люди с такими лицами никогда не будут охотиться за просветлением», – размышлял я за закрытой дверью. Когда шум утих, я осторожно выглянул и увидел лежащего под столом Джи.
   – Опасности больше нет, – прошептал я ему в ухо. Он открыл один глаз, обвел им медленно пространство и произнес:
   – Самое главное в нашем деле – это вовремя смыться.
   Мы быстро выскользнули на улицу, оставив разгромленную милицией квартиру Шеу. Поймав такси, мы сели на заднее сиденье, и только тогда я почувствовал себя спокойно.
   – На Авиамоторную, – сказал уверенно Джи, и машина, сверкая зеленым огоньком, понеслась по ночной Москве.
   Свет внутреннего солнца, исходящий от Джи, засиял в салоне машины, но шофер не обратил на это внимания.
   «Жаль, что он никогда не задумывался о просветлении», – подумал я.

Глава 10
Оазис в Киеве

   Поздно вечером, когда я занимался своими путевыми заметками, а Фея рисовала, открылась дверь и появился Джи. Он был в темной рубашке и светло-коричневых джинсах.
   – Ты сегодня выглядишь особенно оживленным, – заметила Фея.
   – Дело в том, что я хочу ненадолго вас покинуть, чтобы организовать археософскую экспедицию в Киев. Там я надеюсь развернуть серию алхимических ситуаций, – и Джи выжидающе посмотрел на меня.
   – Хочу поехать с вами, – заявил я, боясь пропустить алхимическое путешествие.
   – Ты уверен, что можешь быть мне полезен? – строго спросил он.
   Я быстро стал перебирать в памяти, чем бы я мог ему пригодиться, но ничего не нашел и ответил:
   – Не знаю. Но я бы хотел стать нужным человеком.
   – Сможешь ли ты хотя бы обеспечить себе независимый ночлег в незнакомом городе?
   Я приуныл, но тут вспомнил о своей давней подруге Светлане, которая жила в Киеве в трехкомнатной квартире.
   – Если я смогу разместить и вас, тогда вы возьмете меня? – спросил с надеждой я.
   – Вот это уже нечто, – улыбнулся Джи. Я стал лихорадочно набирать номер Светланы. После долгих гудков в трубке раздался ее печальный голос:
   – Здравствуй. Я тебя не узнала, ты так давно не звонил.
   – У тебя такой грустный голос. Что-то случилось? – встревоженно спросил я.
   – Несколько месяцев назад погиб муж. Он попал в автомобильную катастрофу, – прошептала она, в ее голосе послышались слезы.
   – Если хочешь, могу приехать к тебе.
   – Приезжай, – ответила она просто.
   – А если я приеду со своим другом, это тебя не расстроит?
   – Лучше бы ты приезжал один, но, если ты настаиваешь, то делай, как хочешь, мне сейчас все равно, – сказала она и положила трубку.
   – Все, теперь мы можем жить в трехкомнатной квартире с прелестной хозяйкой, – с победоносным видом произнес я.
   – Тогда я тоже поеду с вами, – заявила неожиданно Фея.
   – Мы не берем в экспедицию женщин, – ответил Джи, – эта поездка будет довольно трудной.
   – А вы думаете, мне легко вас держать в своей квартирке? – ответила она.
   – В таком случае, я никуда не поеду, – сказал недовольно Джи.
   – Ну, это еще лучше, – сказала Фея, подозрительно улыбаясь.
   Я понял, что дал маху: не надо было мне рассекречивать трехкомнатную квартиру в Киеве, надо было сказать об этом Джи отдельно. После некоторого молчания он произнес:
   – Я возьму тебя в экспедицию, но только ты обещай, что не будешь мешать нам осваивать Киев.
   – Я даже буду везде ходить с вами, – ответила Фея, сверкая глазами из потустороннего мира.
   – В этом случае попробуем организовать мощный рабочий треугольник с четким team spirit для успешной работы над Киевом. Только для этого нам необходимо взять билеты в отдельное купе, чтобы по дороге обсудить совместные действия.
   Я тут же поехал на Киевский вокзал и купил билеты на скорый поезд, отправляющийся сегодняшним вечером в Киев.
   Быстро собравшись, мы через несколько часов уже сидели в отдельном купе, убаюкиваемые мерным стуком колес. Джи погрузился в свой бездонный внутренний мир, и казалось, что на земле присутствует лишь его телесная оболочка. Через некоторое время он произнес:
   – В моем сердце всегда остается надежда встретить своих старинных друзей или соратников из далекого прошлого. Если я смогу помочь им вспомнить себя, то мы совершим побег из мира материи в сферы духа.
   В этот момент у меня возникло ясное ощущение того, что я уже встречался с Джи не один раз. Я попытался отогнать эту странную мысль, но она навязчиво вертелась в моей голове.
   – Кто же я такой? – спрашивал я себя, но дверь в прошлое не открывалась. Фея вышла заказать чай, а Джи тем временем сообщил:
   – Поскольку Фея является сновидящей, то в поездке могут возникнуть непредвиденные сложности из-за нестабильности ее характера. Она большую часть жизни проводит в сновидениях. Поскольку она все же поехала с нами, то прошу тебя позаботиться о ней.
   В этот момент Фея вошла с тремя стаканами чая и осторожно поставила их на покачивающийся столик.
   – Не позволите ли вы мне узнать, что нужно сделать, чтобы максимально обеспечить ваш комфорт? – спросил я ее, отпив горячего чая.
   – Если ты думаешь, что я озабочена внешней жизнью, то ты глубоко ошибаешься: обычная жизнь меня мало интересует. Я томлюсь в физическом теле, мечтая вернуться в высшие миры, в свой эфирный дом.
   Глаза ее необыкновенно светились потусторонним светом.
   В этот момент проводник просунул голову в купе и проворчал:
   – Быстрее чай допивайте, за стаканами очередь.
   – Ну и нахал, – заметила Фея.
   – Поскольку Фея является настоящей принцессой на горошине, – произнес Джи помешивая ложечкой в стакане, – то поездка для нее будет особенно трудной, ибо любая мелочь может причинить ей огромное неудобство. Надо уделить особое внимание для сохранения ее тонкого состояния.
   – Это даже интересно, – заметил я.
   – Наблюдайте за собой, отслеживайте негативы и быстро выходите из отрицательных состояний, – продолжал Джи, обращаясь к нам обоим. – Не выпадайте из сущностного «я» в личностную структуру. Предупреждаю, на вас будет подан небольшой алхимический градус, и поэтому путешествие будет протекать в условиях повышенного трения между нами, но, преодолевая его, вы проплавите слабые места своей души. Как бы высоко ни поднимался психологический градус в нашем треугольнике, прошу вас сохранять сердечные отношения друг с другом.
   – Это предостережение? – иронически спросила Фея.
   – Это дружеский совет, – ответил он. – А сейчас предлагаю сыграть партию в шахматы или в карты для изменения хаотического пространства купе на более упругое и романтическое. Через игру все наши внутренние дельфины легко находят друг с другом общий язык, иначе им трудно пересечься.
   – Что это значит? – поинтересовался я.
   – В человеческом подсознании живут дельфины, которые говорят между собой на неслышимом языке. И если дельфинам дать возможность свободно поплавать, то человек чувствует себя необычайно счастливым. Обычно они как бы вморожены в толстые пласты льда внутри нашей психики, и лед этот необходимо растапливать.
   Джи достал из кармана джинс колоду карт и раздал их на троих.
   – Я не собираюсь играть с вами в карты, – заявила Фея, – ненавижу эту вульгарную игру, лучше почитаю книгу.
   – Ты с самого начала не хочешь вписываться в общую ситуацию, – сказал недовольно Джи.
   – Я проще впишусь в нее со своей книгой, – быстро ответила она и стала читать, показывая, что не желает продолжать этот разговор.
   – Втроем довольно сложно преодолеть личностные преграды и войти в поэзию сущностного общения, – заметил Джи, играя со мной в карты.

   На следующее утро Киев встретил нас радостным шумом. Огромное количество людей хлынуло с перрона в город, образуя непрерывный живой поток; я всматривался в их лица и ни в чьих глазах не замечал того романтического блеска, который присущ охотнику за высшими состояниями. Взвалив на плечо дорожную сумку, я в другой руке нес тяжеленный чемодан Феи, которая тихо шла позади под руку с Джи. Подойдя к голубой телефонной будке, я поставил вещи на асфальт и набрал номер Светланы. В трубке раздался радостный голос:
   – Приезжайте, я вас жду.
   Я даже не успел предупредить, что в нашей компании присутствует женщина. «Будь что будет», – подумал я, и ничего не сказал Джи. Мне не хотелось преждевременно портить всем настроение.
   – Светлана с юности охотилась за снами, в которых встречала людей из другого мира, – сообщил я.
   – Тогда мы едем в правильное место, – заметил Джи.
   Час спустя мы возникли на пороге ее дома, и я позвонил.
   Я помнил Светлану жизнерадостной блондинкой с глазами, похожими на переливчатый зеленоватый опал. Сейчас она выглядела печальной, но еще более привлекательной. Длинное платье из темного шелка подчеркивало ее стройный притягательный силуэт.
   Заглянув в глубокие глаза Джи, она улыбнулась ему, как старому другу:
   – Я вас так ждала. Мне очень одиноко.
   Неуловимый оттенок влюбленности с первого взгляда не ускользнул от отточенного чутья Феи. Взгляды двух дам встретились, сверкнув светским холодом.
   – Я не думала, что среди вас будет женщина, – произнесла Светлана.
   – Так можно ли мне войти? – чуть улыбнувшись, спросила Фея.
   – Конечно, чувствуйте себя, как дома, – Светлана отступила, пропуская нас в квартиру. Показав две комнаты, отведенные нам, она приготовила кофе и пригласила в просторную кухню. Слегка краснея, она обратилась к Джи:
   – Касьян говорил мне, что вы ищете людей, которые встречают в своих снах собственное отражение. Я иногда встречаю в своих снах человека, который напоминает мне о высшем «Я», и он советует мне отправиться на поиски отраженного света внутреннего солнца.

//-- На гравюре изображен Король, помещенный в алхимический тигель. Он проходит стадию трансмутации посредством огня, которая необходима для выплавки в нем благородных субстанций. Для того чтобы довести мужской принцип до совершенства и превратить его в Короля, необходимо подвергнуть его испытанию огнем в алхимической печи – атаноре. И только по прошествии тайной трансмутации он станет достойным брачного союза с Белой Королевой, ждущей его у чертога внутренней свободы. --//

   Я поглядывал на ее высокую грудь, слишком вызывающе, на мой взгляд, обтянутую темным шелком.
   – Нелегко одинокой женщине отправиться в поиски неизвестного, – добавила она, поправляя длинное нефритовое ожерелье.
   Джи молча вслушивался в ее дрожащий голос, а Фея поглядывала недружелюбно.
   – После того как я родила сына, муж погиб в автомобильной катастрофе. Я заканчиваю писать докторскую, пытаюсь жить как прежде, но после его смерти все потеряло смысл, – грустно произнесла Светлана.
   – Я думаю, что настало время для поиска своего духа, – произнес Джи. – Смерть всегда является советчиком на Пути.
   – У меня часто возникает ощущение того, что мое тело не является мною и существует отдельно от меня.
   – Мы являемся духовными существами, воплощенными в физическое тело, чтобы пройти Великий Путь Посвящения, – ответил Джи. – Но мы забыли об этом, потеряли золотую нить осознавания. Есть Вселенные, где все иначе; в этих вселенных дух всегда свободен, он не попадает в зависимость от временного физического или астрального тела. Он легко входит и выходит из них, возвращаясь в духовный мир, все осознавая и понимая. Он не привязан к своим оболочкам, он пользуется ими как скафандрами, как проводниками в мир материи и мир великого астрала. Эти путешествия романтичны и парадоксальны. Господь создал человека удивительным, прекрасным и столь же загадочным существом. Он дал в его распоряжение все созданные Им миры, дабы человек мог проникать в них с помощью разных тел, которые являются его проводниками в эти пространства.
   В словах Джи ощущался невидимый ветер, который распрямлял крылья души.
   Фея вдруг прервала речь Джи и с некоторой иронией спросила:
   – Как же вы, Светлана, хотите распорядиться своим «скафандром» в данный момент?
   Светлана мечтательно посмотрела на Джи и ответила:
   – В данный момент я ищу того человека, которого вижу во сне, ибо чувствую, что моя жизнь тянется без цели и смысла.
   – Вы можете обратиться к Фее, – заметил Джи, – она поможет вам заглянуть вглубь себя.
   Легкое разочарование отразилось в глазах Светланы. Она вышла на балкон подышать свежим воздухом, Джи последовал за ней. Фея почувствовала себя ущемленной, и на ее лице проступила обида. Я с интересом наблюдал сквозившее напряжение между двумя дамами. Чтобы разрядить атмосферу, я позвонил своему приятелю Вадиму, который много лет стремился познать себя, и договорился о встрече. Но Джи, казалось, никуда не торопился.
   – Прежде чем идти куда-либо, тебе надо углубить свои отношения с Феей, – произнес он.
   Понимая, насколько сложно разговаривать с ней в данный момент, я спросил:
   – Не могли бы вы, прекрасная Фея, прийти в мой сон? Я хотел бы увидеть в ваших изумрудных глазах свое ускользающее отражение.
   Но моя замысловатая манерность привела не к тому результату, которого я ожидал.
   – Налаживание сущностных отношений в нашем треугольнике я считаю невозможным, ибо Джи уже успел увлечься местной дурой, – прервала меня Фея с дрожью в голосе.
   – Ты ослеплена неуместной ревностью, – заметил Джи.
   Резко зазвонил телефон, и нашу хозяйку срочно вызвали в университет. Фея свободно вздохнула, и глаза ее опять приобрели потусторонний блеск. Мы тут же выехали на встречу с Вадимом. Он встретил нас на пороге своей уютной квартирки и радостно произнес:
   – Какие замечательные люди заглянули в мой ашрам!
   Комната Вадима была украшена восточными коврами, новыми и истершимися от времени. Стульев не было, их заменяли продолговатые ковровые подушки. На стенах, среди уставленных книгами полок, я заметил написанные маслом картины с видами индуистских храмов и Тадж-Махала. Сам хозяин, смуглый, худощавый, в голубой джинсовой рубашке навыпуск поверх дорогих джинсов, выглядел на лет тридцать. Его карие глаза постоянно улыбались.
   – Не хотите ли вы попробовать отличного токайского? – предложил он и достал из-за дивана узкую высокую бутылку. Попивая ароматное золотистое вино, я наблюдал, как он заинтересованно разглядывал Фею. Заметив на себе его пристальный взгляд, она улыбнулась.
   – Не могли бы вы рассказать о том, как вы приблизились к потустороннему? – ее голос донесся откуда-то из пустоты.
   Вадим поудобнее устроился на ковре и, отпив небольшой глоток вина, начал свой рассказ:
   – На втором курсе политехнического института мне в руки попала книга по йоге. Прочитав ее, я почувствовал непреодолимое влечение к внутреннему поиску. Я начал собирать эзотерическую литературу, изучать йогу и самостоятельно практиковать ее. Через год усиленных занятий я развил в себе способность вылавливать из жизни интересные ситуации и однажды притянул к себе пленительную юную незнакомку, выделявшуюся из толпы необычной легкостью движений и тонким обаянием. Эта гибкая голубоглазая девушка вскоре стала моей верной ученицей; она настолько увлеклась йогой, что я не заметил, как любовь к ней полностью завладела моим сердцем. Я настолько страстно полюбил свою прелестную ученицу, что вскоре накопленная психическая энергия была растрачена на любовную страсть. Мы вместе с ней так тщательно прорабатывали все философские позиции тантры, что она от этого слегка забеременела. Когда это случилось, она во всем обвинила меня. Семейная жизнь оказалась очень обременительной. Я впал в отчаяние, ибо мои внутренние погружения вызывали у нее в сильнейшее раздражение. Наша любовь превратилась в молчаливую войну, которая вконец извела нас и вымотала последние силы.
   И тут в мои руки попалась книга с историей Будды. Прочтя ее, я сел в позу лотоса в углу своей комнаты, и, погрузившись внутрь себя, попытался прикоснуться к вершинам собственного духа. Моя верная ученица не выдержала такого поворота событий и покинула меня в надежде как-то устроить свою жизнь. Но я не бросился ее удерживать, ибо решил до конца подражать Будде, который оставил свою жену и великолепный дворец ради поиска внутренней свободы.
   Сидя в позе Будды, я, наконец, притянул к себе человека с громадной эзотерической библиотекой: за каждую такую книгу могли спокойно отправить в тюрьму. Но Михаил – хозяин библиотеки – ничего не боялся, и я с огромным энтузиазмом взялся изучать его книги в надежде найти метод, с помощью которого я мог бы достичь внутренней благодати. В одной из книг я прочел, что можно очистить свое загрязненное сознание, удалив из организма застарелые шлаки. Однажды я решил пойти на это, чтобы поскорее избавиться от осточертевшего физического мира и проскользнуть в иной, более светлый.
   Я решил сделать это с помощью длительного голодания. Первую неделю было очень тяжело обходиться без еды, затем пища стала казаться чем-то инородным для организма. Я потерял больше тридцати килограммов. По квартире я едва передвигался, постоянно теряя сознание. В этот момент ко мне решила вернуться моя любимая ученица, чтобы увидеть меня в состоянии просветления. Найдя в квартире неподвижное существо, напоминающее скелет, обтянутый сморщенной кожей, она дико испугалась; она собралась звать на помощь людей со двора, но я решил ее успокоить и подал голос.
   Наконец-то она узнала меня, расплакалась от жалости и, несмотря на мой протест, вызвала «скорую помощь». Я не мог сопротивляться такому повороту судьбы, и мой опыт остался незавершенным. Меня отвезли в госпиталь, где мое тело восстанавливали в течение двух недель. Но в процессе голодания я потерял всю эмаль со своих зубов, и для меня начались отвратительные мучения во время принятия пищи.
   – Бедный ты, бедный, – сочувственно произнесла Фея, – ну и намаялся ты в поисках Бога.
   Джи сочувственно покачал головой. Я тут же вызвал Вадима в коридор и таинственно сообщил ему:
   – Я знаю человека, который может указать тебе на правильный путь.
   Но он надменно улыбнулся и ответил:
   – Я уже сам приблизился к статусу мастера; лучше я буду следовать за тенью Бога, чем за другим человеком.
   Я подумал, что он потерял не только эмаль со своих зубов, но и еще кое-что.
   – Я доволен ситуацией, – произнес Джи, – нам быстро удалось войти в гущу мистической жизни Киева.
   Пространство комнаты наполнилось невидимым ветром. Фея курила длинную сигарету и едва слушала Вадима; было заметно, что ее мало интересовал этот физический мир, доставляющий ей массу неудобств. Она всем своим отрешенным видом напоминала таинственную принцессу из древнего Египта. Я мог представить себе, как утомительны были для нее бесконечные встречи с искателями духовной истины, которые устраивал Джи. Выпустив легкую струю дыма в пространство, она спросила:
   – Не могли бы вы, Вадим, познакомить меня с Михаилом? Меня заинтересовал его мистический образ.
   Вадим тут же замолчал; видно было, что вопрос застал его врасплох, но, посмотрев на улыбающееся лицо Феи, он произнес:
   – Я сейчас же могу отвести вас к нему, тем более что у меня к нему есть небольшое дело.
   – Мне тоже интересно пойти с вами, – быстро заметил Джи.
   Через час мы с Вадимом, бредя по узким запутанным улочкам, утопающим в цветущей черемухе и каштановых свечках, пришли к серому фабричному общежитию, нелепо затесавшемуся между жилыми домами.
   Войдя в грязный подъезд, заваленный окурками и осколками винных бутылок, мы по узкой деревянной лестнице поднялись на третий этаж и с трудом втиснулись в крохотную комнатушку, до потолка набитую эзотерической литературой.
   – Михаил, – представился нам сухощавый, коротко подстриженный хозяин мистической библиотеки, одетый в синий спортивный костюм. Взгляд его серых глаз был колючим, лицо казалось излишне напряженным, а красноватый загар говорил о том, что все свободное время он проводит на пляже, старательно оберегая здоровье своего тела. Мне он чем-то напомнил сушеный бобовый стручок.
   – Я привел к тебе необычайно интересных людей, – сообщил Вадим и сел на зеленую раскладушку, стоявшую в углу комнаты.
   – Они тоже увлекаются редкими книгами? – с живостью спросил Михаил.
   – И книгами тоже, – ответил Джи. – Но еще больше для нас привлекательны редкие люди. Каждый человек является неразгаданной Вселенной и поэтому он уже интересен, – и я снова заметил в глазах Джи сияющую бесконечность.
   – Ну что ж, раз пришли, то проходите, – сказал Михаил более дружелюбно, – присаживайтесь, кто куда сможет.
   С трудом отыскав место среди книг, мы уселись на шатающиеся крохотные стульчики. Михаил разлил по миниатюрным чашечкам витаминный чай, уверяя, что он очень полезен для здоровья.
   – У вас великолепная самиздатовская библиотека, – сказал Джи, оглядывая книги, до потолка заполнившие комнату.
   – Лучшая в городе, – с гордостью ответил Михаил. – Я начал ее собирать двадцать лет назад. Ни разу не ездил в отпуск, не пил вина, ни на что не отвлекался, зато, можно сказать, жизнь не зря прожил.
   – И все эти книги вы изучили? – спросил Джи с уважением.
   – В основном те, которые связанны со здоровьем. Теперь я мастер своего здоровья. Мне ничего не нужно, кроме моих книг.
   Наблюдая за ним, я понял, что он заботился о своем «скафандре» гораздо больше, чем о просветлении души.
   – Кстати о редких людях, – заметил Михаил, – я знаю одну очень интересную даму, которая, побывав на обучении у Вадима, родила от него мальчика.
   – Я действительно не знаю, что с ней делать, – сконфуженно сказал Вадим.
   – Мы могли бы с ней встретиться и исправить ее ситуацию, – добавил быстро Джи.
   Вадим как-то скис, и, достав толстую книгу, сделал вид, что читает.
   – Да не будь ты собакой на сене, – заметил Миша.
   Вадик тяжело оторвал нос от книги и написал номер телефона. Я быстро схватил бумажку и засунул ее в карман.
   Вадим нахмурился и произнес:
   – Мне не нравится твоя торопливость.
   – Ты что так засуетился? – поинтересовалась Фея. Я смутился и стал рыться в обширной библиотеке. Джи тоже стал рассматривать редкие книги. Фея долго томилась на узеньком стульчике, а потом заявила:
   – Я задыхаюсь в этой комнатушке от книжной пыли и тесноты; мне было бы удобнее отправиться домой, – и вопросительно посмотрела на Джи.
   – Чем тебе не нравится эта прекрасная ситуация? – спросил он удивленно.
   – Мне все нравится, но я желаю идти домой.
   Джи встал, извинился перед Михаилом за внезапную вспышку своей дамы и вышел в коридор, а я с большим сожалением поставил на полку заинтересовавшую меня книгу о Зеленом луче и вышел за ними.
   – Зачем ты испортила такую великолепную ситуацию? – произнес Джи, недовольно глядя Фее в глаза.
   – Я уже объяснила, – резко ответила она, и решительной походкой направилась вниз. Едва мы спустились в лестничный пролет, как этажом ниже послышался бойкий стук каблучков, и тотчас появилась высокая изящная девушка. Она была необычайно привлекательна, пепельные волосы волной спадали на обнаженные плечи, а взгляд прекрасных глаз скользил мимо нас. Стремительно поднявшись выше, она свернула в коридор, из которого мы только что вышли.
   Джи тут же шепнул мне на ухо, чтобы я проводил Фею домой, а сам отправился назад в крохотную квартирку. Два раза подряд хлопнула одна и та же дверь. Фея, слегка побледнев, быстрым шагом направилась обратно. Понимая ее досаду, я последовал за ней. Войдя в комнату, я увидел девушку с пепельными волосами. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась и произнесла:
   – Я надеюсь, вы последний, кто пришел в этот дом.
   Фея с легким с презрением посмотрела на девушку.
   – А как ты сюда попала, Оля? – спросил подозрительно Вадим.
   – Я решила взять у твоего друга книгу, – ответила она, дерзко глядя ему в глаза.
   – Оставь ее в покое, Вадим, – встрял в разговор Михаил. – Раз ты ушел от нее, значит, ушел, и нечего следить, куда она ходит.
   – Ты за моей спиной решил завести с ней роман, – распалялся Вадим, – а еще называешь себя моим другом!
   – Не будь собакой на сене, – заметил Михаил, – ты ведь не собираешься кормить своего сына.
   – Вы, мальчики, разбирайтесь без меня, – сказала Ольга и, бросив обворожительный взгляд на Джи, скрылась за дверью. Джи последовал за ней. Вадим понял, что это был обходной маневр, и его глаза зло уставились на меня, но сделать он уже ничего не мог, только недовольно захлопнул за мной дверь. Когда я сбежал вниз по лестнице, то увидел, что Джи мило беседовал с Оленькой. В этот момент Фея взяла его под руку и, отведя в сторону, резко произнесла:
   – Мне надоело болтаться по невзрачным мистикам, я хочу побыть наедине с тобой и обсудить некоторые вопросы.
   – Еще в Москве я предупреждал тебя, – ответил Джи, – что поездка в Киев не будет туристической прогулкой, а предполагает напряженную работу по развертыванию школьной ситуации. И ты на это согласилась, а теперь хочешь утопить роскошную ситуацию в слезах и капризах.
   – Недавно ты утверждал, что я дама твоего сердца, а сейчас на моих глазах увиваешься за молодыми дамочками. Я больше не пойду ни в какую ситуацию, – резко заметила Фея.
   – Но ведь это обычная ревность, – заметил Джи.
   «Идея создания спаянной команды потерпела неудачу», – думал я, идя рядом с очаровательной Оленькой.
   Я наблюдал, как Фея отчаянно теряла тонкую атмосферу, выплескивая из себя негатив, разрушающий то, что создавал Джи.
   Через некоторое время мы подошли к многоэтажному кирпичному дому, где обитала Ольга. Обернувшись, я с удивлением отметил, что Фея что-то увлеченно и весело рассказывает Джи.
   – И как ему удалось такой минус трансформировать в плюс, – подумал я.
   Ольга жила со своим маленьким мальчиком в просторной двухкомнатной квартире с огромной кухней. Для развертывания киевской ситуации места было предостаточно.
   – В любом, даже самом бедном доме можно отыскать горсть крупы и пару забытых луковиц, – улыбнулся Джи. – Чтобы ситуация в доме стала легкой и искристой, надо чтобы хозяйка поставила на кон хотя бы крошку хлеба.
   Осмотрев пустые полки кухонного шкафа, я нашел остатки риса, одну луковицу и полморковки, и, добавив продуктов из своей сумки, принялся готовить ужин. Когда ребенок уснул, Ольга появилась в комнате. Она казалась еще моложе в легком платье, подчеркивающем волнующий изгиб ее бедер и упругую маленькую грудь.
   – У меня болит голова, – заявила Фея, – не пора ли отправиться домой?
   – Ты можешь отдохнуть в соседней комнате, – ответил Джи.
   – Я не могу спать в чужом пространстве! – резко сказала она.
   Я заметил, как пространство комнаты стало заполняться невидимым сияющим светом; почувствовав необычайное вдохновение, я спросил:
   – Можно ли поднять наш космос в высшие миры?
   – Чтобы спасти нашу Вселенную, – произнес Джи, – надо спасти самого Демиурга. Тогда он снимет заклятие с нашего мира. Надо найти ту причину, по которой он получил наказание, и устранить ее. Но для этого необходимо вернуться на миллиарды лет в прошлое, когда произошло это событие. Оно мимолетно отражено в мифах о сотворении мира, об Адаме и Еве, о Люцифере и о проклятии Духа Света. Задачей нашей Школы является именно расследование и устранение причин катастрофы. Демиург нарушил закон и был проклят. Надо все восстановить.
   В глазах Джи я заметил сияние потусторонних миров.
   В этот момент вошла Фея.
   – Я больше не собираюсь оставаться в этом доме, – недовольно сказала она, и стала собираться. Джи поднялся и, с выражением разочарования на лице, сказал:
   – Тебе не обязательно провожать нас. Если хозяйка не против, то советую остаться.
   – Конечно, пусть остается, – ответила Ольга с заметным смущением.
   – К сожалению, я не могу бросить своих друзей в Киеве, я опасаюсь, что они не найдут дорогу домой, – сказал я с кислой физиономией.
   – Ты настоящий джентльмен, – быстро сказала Фея, взяв меня под руку.
   Через час мы были у Светланы, которая, сияя, сообщила нам:
   – Какие вы замечательные люди! Увидев вас, я сразу поняла, что вы приносите удачу и радость. Сегодня мне в Академии предложили бесплатную путевку в Ялту, о которой я мечтала все лето. Я хочу посоветоваться с вами, что мне делать, – и она мило улыбнулась.
   – Ялта никуда от тебя не денется, а вот мы вскоре исчезнем, и твой шанс вместе с нами, – ответил Джи.
   – Поскольку путевка бесплатная, то тебе лучше воспользоваться случаем и поехать на берег Черного моря, а мы всегда у тебя под рукой, – возразила Фея. Светлана, сверкая зеленоватыми глазами, пошла укладывать вещи в чемодан, обещая подумать, а рано утром, пока все спали, она уехала.
   – Она совершила ошибочный выбор, – сказал я, когда увидел ее записку на кухонном столе. Мне было откровенно жаль Светлану, ибо я был уверен в искренности ее внутренних поисков.
   – Все происходит по роману Булгакова, – заметил Джи. – В тот момент, когда в квартирке-бис остановилась странная компания, ее хозяин Степа Лиходеев оказался на пирсе в Ялте, глядящим в море. То же произошло и с нашей милой хозяйкой. Пространство Луча особым образом влияет на тех людей, которые в него попадают.
   Я посмотрел на Джи и вдруг заметил в его глазах развернувшуюся бесконечность. Мой дух стал просыпаться от сна, и я спросил:
   – Почему человечество оказалось падшим?
   – Много миллионов лет назад в духовном космосе произошла грандиозная катастрофа, – ответил Джи, – Часть духовного мира погрузилось на дно материального Космоса, образовав нашу Вселенную. Золотая нить высшего осознания была оборвана, и все сущности вдруг, к великому ужасу, оказались в плену, потеряв всякую возможность вернуться в свое духовное состояние. Застигнутые врасплох, они вынуждены были влачить свое существование в телесных скафандрах.
   Но даже после того, как наступала смерть физического тела, люди не получали прежней духовной свободы. Связь с духом была утеряна, а выход из лабиринта оказался скрыт за семью печатями. Так мучается и бьется вся та часть сотворенного мира, которая попала в катастрофу.
   Выход один – восстановить связь с духовным миром, в который человек потерял доступ. Это значит – надо вытащить из космической катастрофы громадную часть сотворенного мира. И только тогда все существа получат возможность вернуться на духовную родину.
   Я думаю, теперь тебе ясен обет аватар: воплощаться и работать до тех пор, пока не достигнет освобождения последнее существо. Если падший космос будет поднят, то долгожданную свободу получат все сразу, а не каждый в отдельности.
   – Это займет миллионы лет, – возразил я, – а мне надо достичь высшего «Я» еще в этой жизни.
   – Ты сможешь его достичь, если будешь принимать участие в миссии Танского монаха, – сказал Джи. – К примеру, Йогананда понес весть линии Бабаджи, Лахири Махасайя, Шри Юктешвара на Запад и в Америку. А в конце жизни, когда он выполнил эту задачу, Шри Юктешвар погрузил его сознание в высшие миры. Эта жизнь является только одним из этапов более высокой и долговременной задачи – поднятия нашей Вселенной из грандиозной катастрофы. Ты тоже должен принять участие в этой грандиозной задаче спасения.
   Его глаза сияли потусторонним огнем.
   Меня всегда восторгали масштабы Джи, но я казался себе здравомыслящим человеком, который не впадет в фантастические иллюзии насчет спасения всего падшего мира.
   Быстро позавтракав, Джи сказал:
   – Сегодня нам надо совершить нечто необычное. По определению октав мы сделали успешно несколько первых шагов, таким образом, пройдя путь «до-ре-ми». По закону октав, теперь надо заполнить промежуток между «ми» и «фа» неким сверхусилием, тогда наша ситуация вновь наберет силу.
   В это время раздался отчаянный телефонный звонок, я поднял трубку и услышал дрожащий от волнения голос Михаила:
   – Срочно приезжайте ко мне. Со мной произошло нечто ужасное. По телефону не могу ничего рассказать.
   Я сообщил об этом Джи, и он сказал:
   – Мы немедленно выезжаем.
   Через час мы уже звонили в дверь нашего нового знакомого. Нам открыл Михаил, в полной растерянности; от его самоуверенности не осталось и следа. Перед нами стоял беспомощный человек, потерявший всякую веру в себя.
   – Ну, что случилось? – спросил Джи.
   Михаил сел на маленький стульчик, нервно крутя в руках ручку, и стал рассказывать:
   – От метро до моей работы не более километра; обычно я преодолевал это расстояние пешком, но сегодня утром, по пути на работу, я решил проехать одну остановку на автобусе. Мне было жалко тратить деньги на талон, и я ехал «зайцем». К несчастью, на остановке у дверей автобуса встали два здоровенных парня, которые проверяли билеты. У меня не было ни билета, ни денег для оплаты штрафа, и эти парни потащили меня в ближайшее отделение милиции. Когда подошла моя очередь, холеный следователь попросил предъявить документы, но я никогда не ношу с собой паспорта. Он заподозрил меня в бродяжничестве и велел показать, что находится в моей сумке. В ней была книга по индийской тантре с изображением различных поз влюбленной пары.
   – Да ты, парень, как я вижу, любитель порнографии, – сказал он, потирая руки. – А ты знаешь, что за распространение порнографии ты, как минимум, можешь получить два года?
   – Да это книга по тантра-йоге, – запротестовал я.
   – Ты мне зубы не заговаривай, ишь дураков нашел. Поедешь сейчас с двумя сержантами, для дальнейшего выяснения обстоятельств дела, и покажешь им свою квартиру. Если найдем у тебя голых баб, то тебе придется отдохнуть парочку лет на зоне.
   Меня посадили в воронок и привезли ко мне домой. Когда два сержанта вошли в мою комнатку и увидели мою лучшую в городе эзотерическую библиотеку, они присвистнули от удовольствия:
   – Наконец нам попалась крупная эзотерическая акула, – сказал один из них. Они начали просматривать книги, но через пять минут бросили это дело.
   – Мы ничего не понимаем в этой литературе. Ты посиди здесь часок, а мы съездим в прокуратуру, выпишем ордер на обыск и конфискацию имущества, а потом вернемся со специалистом по этому вопросу, – зловеще улыбаясь, сказал мне один из сержантов.
   – Если вынесешь хоть одну книгу, мы тебя посадим, – добавил угрожающе другой.
   – И они вышли довольные уловом, – заключил свой рассказ Михаил. – Я напуган, и не знаю что делать. Надеюсь, что вы поможете мне.
   Первой моей мыслью было как можно быстрей уйти из этого ставшего опасным места. У меня в Кишиневе скопилось немало такой литературы, да и Джи тоже было над чем задуматься. Но мне было жаль отдавать милиции редкие книги, и я спросил:
   – Есть ли у тебя большие сумки?
   – Только эти, – сказал Михаил и дрожащими руками вытащил две громадные синие сумки, потертые на вид, но еще довольно крепкие. Я тут же стал бросать в них самые ценные эзотерические трактаты, и когда сумки оказались набитыми доверху, мы с Джи подхватили их и быстро понесли вниз по лестнице.
   Я первым выбежал из подъезда, и бросился на улицу ловить такси. Прошло минут пять, и, увидев машину с зеленым огоньком, я отчаянно замахал руками. Шофер затормозил.
   – Не могли бы вы довезти нас до железнодорожного вокзала? – с надеждой спросил я.
   – Никуда я с вами не поеду, – зло заявил водитель, бросив подозрительный взгляд на мой озабоченный вид и две громадные сумки. – Вы не похожи на пассажиров, опаздывающих на поезд.
   – Даю в пять раз больше, – нехотя произнес я.
   – Это другой разговор, – обрадовался он, – только побыстрее грузите свой багаж, меня ждет еще один вызов.
   Не успели мы тронуться с места как во двор въехали две милицейские машины и остановились у того подъезда, из которого мы только что вышли. Шофер опасливо покосился в нашу сторону, но, увидев наше абсолютное спокойствие, нажал на газ, и мы с огромным облегчением покинули опасное место.
   – Куда мы теперь повезем эту литературу? – спросил Джи. Я долго перебирал в памяти все варианты, а потом сказал:
   – Попробуем отвезти ее к прелестной ученице Вадима.
   – Отличная идея, – согласился он.
   – Мы решили ехать по другому адресу, – сообщил я водителю.
   – Это будет стоить еще дороже, – злобно ответил водитель. – Еще неизвестно, с кем я связался, – добавил он.
   – Вам будет все оплачено, – быстро ответил я.
   – Может вас лучше сразу отвести в милицию?
   – Не волнуйся, папаша, все у нас в порядке, – улыбнувшись как можно шире, ответил я.

//-- Наш Корабль является символом эфирной вести, которую необходимо донести до многих и многих сущностей Земли. Поэтому он бороздит просторы океана, основывая в разных гаванях маленькие оазисы эфирной культуры. Он помогает человеку раскрыть в себе королевское начало и стать достойным жителем Космоса. --//

   В квартале от дома, где жила Ольга, я попросил таксиста, все еще подозрительно следившего за нами в зеркало, остановить машину. Сбив его со следа, я расплатился с ним, и мы, взвалив сумки на плечи, потащили их к дому Ольги. Я спросил Джи, пользуясь моментом затишья:
   – Что представляет из себя Корабль Аргонавтов, плывущих за Золотым руном?
   Джи, как ни в чем ни бывало, продолжил прерванный разговор.
   – Корабль – символ вести, символ миссии Танского монаха. Весть нужно донести до многих и многих сущностей. А задача Сунь Укуна и Чжу Бацзе – помочь донести эту весть во все уголки нашей обреченной Вселенной. После выполнения своей миссии они будут освобождены от магического заклятия и смогут вернуться в высшую Вселенную. А дальше вступят в силу другие законы, которые поднимут падший мир из той пропасти, куда он провалился.
   – Что же я должен делать?
   – Твоя задача на первом этапе – быть собирателем колосков. Собрать их, смолоть внутри себя, получить муку, замесить тесто и испечь хлеб. Сейчас продолжается сбор колосков, то есть дальнейшее знакомство с представителями Школы. Надо создать ядро, которого пока нет. До тридцати лет ты ползал по стране, как гусеница. Но когда ты встретил меня, у тебя появилась возможность превратиться в бабочку, расправить крылышки и начать летать. Бабочка живет всего лишь один день, но за этот день она успевает сделать столько, сколько гусеница не сделает за всю жизнь. Ей надо успеть облететь все цветы на своей полянке и опылить их. Твоя задача состоит в опылении цветов, растущих в нашей оранжерее. Без опыления они просто погибнут. После опыления они должны дать плоды.
   Тем временем мы подошли к дому Ольги. Моля Бога, чтобы она оказалась дома, я поднялся на второй этаж и позвонил. После долгого ожидания дверь отворилась, и Ольга озарила меня роскошной улыбкой.
   – Как я рада вас видеть, вчера вы ушли так неожиданно…
   – Мы с Джи решили исполнить твою мечту и привезли тебе целую эзотерическую библиотеку. Теперь она твоя, и не надо искать книги по всему Киеву.
   – А где же ваши книги?
   – Подожди, через минуту все будет у тебя.
   Я бросился вниз, и мы с Джи, под подозрительным взглядом толстой старухи в выцветшем платье, сидящей у подъезда на лавочке, понесли громадные сумки на второй этаж.
   «Лишь бы в милицию не сообщила», – мелькнуло у меня в голове.
   Внеся в квартиру тяжелые сумки, Джи произнес:
   – Дорогая девочка, мы привезли тебе кое-что для укрепления магнитного центра.
   – Где вы их взяли? – удивилась она.
   – Потом объясним, – ответил я.
   – Это все мне? Я всегда мечтала о таких книгах. Теперь моя жизнь обязательно изменится, и все это – благодаря вам. Я всегда мечтала иметь мистическую литературу, но она стоит больших денег, и к тому же неизвестно, где ее достать. Я буду вам обязана до конца жизни.
   «Как нам повезло, – думал я. – С этой девушкой можно идти к просветлению. И для построения в Киеве мистического салона места предостаточно». Я уже мысленно превращал ее жилище в квартирку-бис, в которой смогут собираться киевские эзотерики.
   Мы разместили сумки в незаметной кладовке в комнате, где спал ее сын, и пошли на кухню праздновать удачное завершение операции.
   Ольга расцвела непередаваемой красотой. На наших глазах она из бедной золушки превратилась в хозяйку нового мистического салона. Но я не знал одной вещи – нет ничего более ненадежного, чем привлечение в союзницы красивой сирены.
   Только теперь Джи стал основательно рассматривать то, что удалось нам спасти. Мне попалась в руки книга по карма-йоге. Перелистывая ее страницы, я серьезно задумался над своей кармой. Я вспомнил, как однажды спросил у Джи:
   – Почему мне так сложно почувствовать ветер Луча и его вдохновляющее воздействие? Почему, несмотря на обучение в школе, я не чувствую никакого облегчения?
   – У тебя плохая карма, – ответил Джи, – пока ты ее не облегчишь, ты не почувствуешь прозрачной легкости в своей душе.
   – Помогите мне, – отчаянно попросил я его.
   Тогда он задумчиво отвел глаза в сторону, и ничего не ответил. Но через некоторое время я ощутил в душе невероятную легкость и с этого момента стал ясно осознавать школьную ситуацию.
   – С тех пор, как я попросил вас облегчить мою карму, многое изменилось во мне. Как вы сделали это? – спросил я Джи.
   – Когда ты стал работать над собой, уняв свою гордыню, у меня появилась надежда на твой рост и я решил принять часть твоей кармы в виде удара на себя. Таким образом, я дал тебе возможность воспарить вверх и проникнуть во внутреннее пространство Школы. Иначе только за попытку попасть сюда ты был бы уничтожен силами хаоса. Можно считать, что я выкупил тебя у вечности, дав шанс на возможный рост, и ты вдруг резко пошел вверх и опередил тех, кто шел рядом с тобой. Теперь твой долг – честное служение Господу.
   – Я оправдаю ваши надежды, – с благодарностью произнес я.
   – Впереди будет много страданий, но ты должен быть готов все вынести с честью и не отступиться. Ты должен научиться трансформировать отрицательную энергию любого человека из Школы в положительную. Например, возьми от Петровича тот хаос, который он тебе предлагает, переведи его в плюс и верни ему любовь и благодать. Это христианский подход, а не старозаветный. Но люди до сих пор живут по закону «око за око, зуб за зуб».
   Из тебя должно быть полностью выжжено чувство собственности по отношению к любой вещи или живому существу. Ты не должен зависеть ни от какой внешней причины. Ничто внешнее не должно влиять на твое сущностное решение.
   – Наверное, я еще не готов выполнить такую высокую задачу, – подумал я.
   – Может быть, для меня тоже настал момент, чтобы сделать сущностный выбор? – произнесла Ольга, внимательно следившая за нашим разговором. Сейчас она показалась мне еще красивее. Ее лучистые глаза сияли. Шелковый халат цвета морской волны соскользнул с белого колена, обнажив его привлекательность.
   Внимательно посмотрев на нее, Джи произнес:
   – Тебе подходит имя Сольвейг, девушки из древних скандинавских легенд.
   Сольвейг вопросительно посмотрела на него, потом на меня.
   – В целях создания тайного птичьего языка, дается короткое имя-свертка, оно подчеркивает основное качество человека, – сказал я.
   – Сольвейг – несущая в своем сердце солнце, – пояснил Джи.
   – Боюсь, что вы меня переоцениваете, – смутилась она.
   – Расскажи нам о себе, милая Сольвейг, – попросил я.
   – В девятнадцать лет я приехала из глухой провинции в город Киев ухаживать за своей больной бабушкой. Два года я провела у ее постели, пока она не умерла на моих руках. Перед смертью она успела прописать меня в квартире, и я осталась одна. Каждую ночь бабушка являлась ко мне и рассказывала о бесконечной красоте потусторонних миров. Она звала меня в свои сны, пытаясь научить выходить из тела. Она говорила мне: «Вспомни во сне, что ты спишь, и тогда к тебе придет осознавание, что сон является дорогой к свободе». Но я почти ничего не понимала из ее слов.
   Однажды я встретила во сне незнакомого человека, который настойчиво просил помочь ему. На следующий день я увидела Вадима, и он чем-то напомнил мне человека из сна. Я влюбилась в него, и мы вместе стали охотиться за странными снами, пытаясь проникнуть за грань намерения этого мира. Любовью я занималась с ним только в эротических сновидениях, но однажды мы настолько увлеклись, что выпали из сновидения в этот мир, от неожиданности Вадим потерял контроль над собой, и я сразу же забеременела. Мои родители убедили меня не делать аборт. Но, поскольку за мной ухаживал еще один мистик, то Вадим перестал доверять мне, и я с тех пор живу одна. Мне интересны люди, стремящиеся к свободе духа.
   – Наша Школа – Корабль Аргонавтов – держит внутренний курс на север, где сокрыто алхимическое солнце, – произнес я.
   – Иногда я называю свою Школу, – продолжил Джи, – желтой субмариной, странствующей по пространству и времени в поисках Золотого руна. Она исследует флору и фауну посещаемых городов, строя небольшие гавани для ищущих.
   Длинные полуобнаженные ноги Сольвейг, мечтательно глядевшей на Джи, не давали мне покоя, но я старался не смотреть на них, пытаясь внимательно слушать Джи.
   – То знание, которое человек получает в школе, может легко уйти, как только он подпадает под законы этого мира. Необходимо достичь того уровня, когда он самостоятельно будет иметь доступ к своим инспирациям. Наш средневековый Двор построен на иных законах бытия, на законах непадшей Вселенной.
   В разных городах мы встречаем людей, которые вдруг узнают нас с первого взгляда. Все они – заблудшие души, попавшие во вселенскую катастрофу. Возможно, мы встречались с ними раньше. Возможно, они – великие в прошлом адепты, которые были когда-то впереди основной части человечества. Сейчас они тоже очень много знают и умеют, но сами по себе они бесполезны. Для толпы они чужие.
   Теперь ты, Касьян, в совершенно ином свете можешь посмотреть на тех представителей школы, которых тебе предстоит встретить. Все они заблудшие души, попавшие во вселенскую катастрофу.
   Мало кому нужны их инспирации, их никто не в состоянии понять и тем более принять их поведение. Отсюда их личная трагедия, непонятность, никчемность, безумие, вечное пьянство и самоумерщвление. Но теперь появилась возможность всем этим воспользоваться.
   – Может быть, и я – ваш союзник из далекого прошлого? – взволнованно спросила Сольвейг.
   – Это должно вскоре стать ясным, – ответил он и продолжал, внимательно глядя на меня:
   – Наша задача – спасти Вселенную из катастрофы. И здесь не обойтись без самопожертвования, крови и потерь. Долг и честь рыцаря – сражаться за всю Вселенную против хаоса, идя на смерть и снова возрождаясь, подобно Фениксу. Теперь ты можешь радоваться, что дожил до этого момента. Раньше тебе нельзя было все это сообщать, ибо ты не был готов к подвигу, с тобой нельзя было отправиться в путешествие. Теперь знание даст тебе особую легкость, силу в борьбе с хаосом и все качества, которые ты растерял по дороге.
   Глаза Джи сияли внутренним солнцем, сияние которого отзывалось легкими вспышками в моем сердце.
   Вдруг резкий телефонный звонок прервал речь Джи.
   Сольвейг сняла трубку и тут же передала ему, но он, прежде чем взять ее, спросил:
   – Кто это?
   – Это Фея, – ответила Сольвейг, – она повсюду вас разыскивает.
   Джи взял трубку, и, после того как выслушал новости, сообщил:
   – Мне срочно надо возвращаться к Фее, чтобы обсудить с ней немаловажные московские дела.
   Он быстро оделся и, попрощавшись, ушел.
   Наконец я остался один на один с прелестной красавицей, на которую надеялся произвести неизгладимое впечатление. Я радовался, что у меня появился хороший шанс овладеть всей ситуацией, но она вдруг спросила:
   – Пытался ли ты хоть раз выйти за пределы падшей Вселенной в своем сновидении?
   Я очень смутился и ответил:
   – Я думаю, что в принципе это невозможно.
   Дым от ее сигареты тонкой струйкой поднимался вверх, и она загадочно посмотрела в мои глаза.
   – Жаль, что ты не гений, – сказала она, и, пренебрежительно взглянув на меня, ушла спать в другую комнату, закрыв дверь на ключ. Я не ожидал от нее такой высокомерной реакции, ожидая похвал за доставку в дом эзотерической библиотеки. Наткнувшись на внезапное отчуждение и холод, я отправился в ванную и стоял там под холодным душем до тех пор, пока мои чувства не остыли. Затем я отправился на кухню делать записи последних событий и, устав, заснул.
   Меня разбудили настойчивые звонки телефона. Ярко светило солнце, а часы показывали двенадцать. В трубке я услышал голос Джи:
   – Я сейчас нахожусь в гостях у замечательных молодых людей на Чеховской, если хочешь, приезжай, – и он продиктовал телефон и адрес.
   Я быстро оделся и, захватив черную сумку, в которой хранил самые необходимые вещи: паспорт, деньги, адреса и тетради с записями, вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.
   Во дворе я встретил Сольвейг, которая выгуливала своего сынишку; я поблагодарил ее за гостеприимство и, сказав, что вернусь вечером, сел в подошедший трамвай. Она только насмешливо улыбнулась, а поднявшийся ветер растрепал ее роскошные волосы и обвил вокруг стана сиреневое платье.

   Минут через сорок я остановился перед домом начала века, украшенным каменными дриадами и фавнами. Дверь квартиры открыл молодой человек среднего роста. Его темные волосы спадали на бледное интеллигентное лицо, а внимательные подвижные глаза говорили об интересе к жизни.
   – Здесь ли находится мистер Джи? – спросил я его. Он утвердительно кивнул и пригласил войти. Просторная квартира с высокими лепными потолками была уставлена китайской мебелью, а на стенах висело несколько старинных китайских гравюр. Джи беседовал с интересной девушкой лет двадцати, с темными прямыми волосами, в короткой черной юбке, подчеркивающей красоту длинных ног.
   Меня пригласили присесть, предложив чашку кофе.
   Я лишь изредка позволял себе любоваться точеной фигурой девушки, не желая показаться назойливым мужланом. Джи увлечено рассказывал о наших совместных приключениях, при этом он описывал ситуации с такой стороны, которых я никогда не замечал:
   – У меня есть один знакомый молодой человек, которых страстно влюбляется во всех школьных дам и ведет себя при этом как Грушницкий из произведения Лермонтова «Герой нашего времени». Когда его взгляд останавливается на красивой фигуре, его челюсть отвисает к полу, глаза подергиваются маслянистой пленкой, а лицо приобретает крайне жалкое выражение. «Присматривай за своим нижним центром, – говорю я ему, – он тебя до добра не доведет». А мой знакомый уже ничего не слышит, он погрузился на дно своей страсти. «Учись вести себя с дамами как Печорин, отстранено и беспристрастно», – говорю я. «Какой там Печорин, – отвечает он, – мне бы до Грушницкого дорасти!»
   Постепенно я понял, что в рассказе он тонко высмеивает мои слабые стороны, и с этого момента мое лицо через каждые две минуты заливалось краской. Меня спасало знание того, что любой градус надо выдерживать с честью. Я уже не знал, куда деться от стыда, как в дверь позвонили. В комнате появился странный посетитель, выглядевший весьма непрезентабельно: несмотря на жару, он кутался в темное потрепанное пальто, брюки его были измяты, а бесцветные бегающие глаза говорили о распредмеченности его внимания. Волосы его были взъерошены, а лицо выражало легкий испуг. Он мешком свалился в кресло напротив меня.
   – Я тоже эзотерик, – начал он без всякого вступления. – Зовут меня Федором, и только вчера меня выписали из психиатрического диспансера.
   При этих словах две симпатичных девушки встали и покинули комнату. Ничего не замечая, странный гость продолжал:
   – Несколько лет назад, начитавшись эзотерической литературы, я увлекся медитацией на внутренние звуки. Через месяц стал слышать голос, который раздавался из потустороннего мира. Я обрадовался, подумав, что наконец-то нашел связь с духовным учителем, который обитал в астральном мире.
   Первое время этот голос советовал делать мне совершенно невинные вещи, и я, в конце концов, в него уверовал. Но поскольку я нигде не работал и жил весьма бедно, то стал просить его избавить меня от унизительной нищеты. Голос тайно сообщил мне:
   – На левом склоне холма Печерской лавры, под огромным камнем, лежит клад, который был спрятан старым монахом, всю жизнь собиравшим милостыню. Если хочешь разбогатеть, то выкопай его.
   Я взял лопату и лом и ночью пошел откапывать клад. Копал я его по ночам всю следующую неделю, пока городские власти не поставили на ночь охрану около вырытой ямы. После этого я потерял всякую надежду на финансовую поддержку со стороны своего наставника.
   Но ровно через неделю, глубокой ночью, я вновь услышал его голос, который сочувственно сказал:
   – Не отчаивайся, я тебе дам еще один шанс разбогатеть, только теперь это будет гораздо сложней. На Крещатике в ста метрах от входа в метро стоит высокое дерево; под ним двести лет назад был закопан одним богатым человеком железный ларь с золотыми кольцами и серьгами. Если у тебя хватит смелости, то ты непременно поправишь свое финансовое положение.
   Я не стал долго ждать и ночью пошел на дело, прихватив ту же самую лопату и большой лом, чтобы было легче справиться с корнями дерева. В три часа ночи, когда Крещатик почти опустел, я нашел нужное дерево и стал копать под ним яму. Но в тот момент, когда я наткнулся на твердый предмет, меня окружили милиционеры, и, наставив пистолеты, спросили:
   – Не собираешься ли ты подложить бомбу замедленного действия?
   – Я ищу клад с золотыми кольцами, – ответил я, дрожа от страха. Но в этот момент лопата предательски звякнула обо что-то твердое.
   Один сержант с большим усердием принялся откапывать то, на что я наткнулся. Когда он вытащил из-под дерева огромный камень, патруль тут же посадил меня в свою машину и отвез в дурдом, в котором я и провел шесть последних месяцев.
   Как только он закончил свой рассказ, молодая хозяйка дома поднялась с дивана и сказала:
   – К сожалению, нам с мужем пора уходить по одному неотложному делу. Я надеюсь встретиться с вами в следующий раз и дослушать ваши замечательные истории.
   Нам ничего не оставалось делать, как откланяться и выйти на улицу. Федор увязался за нами, он шел и заискивающе твердил, будто виляя хвостом:
   – Вы такие замечательные люди, я не могу без вас жить, возьмите меня с собой куда-нибудь, я буду делать все, что вы захотите, только не оставляйте меня на произвол судьбы.
   Джи решил взять его к Сольвейг, для того чтобы развлечь ее такой поучительной историей. Он представил Федю нашей даме как забавного чудака, и она, радуясь нашему появлению, пригласила нас за накрытый стол. Федя ел жадно и быстро; видно было, что в дурдоме кормили плохо. После обильного ужина наступила некоторая пауза и я решил задать вопрос Джи:
   – Как вы думаете, насколько важна для успешного продвижения на Пути верность ученика своему Мастеру?
   Я заметил, что Джи не хотелось отвечать, но Сольвейг тут же поддержала меня, сказав:
   – Этот вопрос имеет для меня принципиальное значение.
   Джи обвел нас взглядом и неожиданно произнес:
   – Иисус сказал: «Кто пойдет за мною, тому открою Царство Небесное». Но за Ним никто не смог пойти, кроме редких единиц. Смог бы ты пойти за своим Мастером в любой уголок Вселенной, куда бы он ни направился?
   – Я пошел бы за ним куда угодно, – ответил я.
   – Тогда тебе предстоит еще многое сделать для нашего направления, а также попутно трансформировать себя, – ответил Джи, – но главное – принять страдание, которое возникнет в связи с этим. Это твоя плата. Не настраивайся на кайф и просветленное бытие. Наш удел – страдание за всю Вселенную, которую надо спасти. Мы идем самым трудным путем. Стань рыцарем. Пусть твое сердце покроется ранами страданий, а не плесенью наслаждений. Никогда не отвечай злом на зло, лучше попробуй вобрать побольше чужого гнева в себя и там, внутри, все это перестрадать, преобразовав в плюс. Этим ты очистишь свое сердце и облегчишь путь другого существа. Не забывай, что пришлось перестрадать очень многим людям, чтобы дать тебе возможность войти в школьное пространство. Оправдай их доверие. Восторг и радость, боль и страдание – это все ты должен принять в равной степени, не отрекаясь ни от одного, ни от другого.
   Каждая человеческая душа подобна невесте, ждущей жениха. Каждая душа достойна любви, но редкая способна принять эту любовь и донести до брачного ложа, не расплескав своей верности и преданности.
   Ты должен вытравить в себе ревность, которую будешь испытывать всегда при брачном союзе божества и достойной невесты – души.

   В этот момент волна золотистой энергии влилась в мою душу, и его слова навечно запечатлелись в ней.
   Я поискал глазами Сольвейг, чтобы увидеть, как в ее глазах отражается этот золотистый свет, но ее в комнате не было.
   Я заглянул в детскую и увидел Федю устроившегося возле детской кроватки. Он рассказывал мальчику сказку о волке и семерых козлятах. Сольвейг сидела рядом, тоже слушая эту историю.
   – Трудно маленькому козлику без папы, – задушевно обращался Федя то ли к мальчику, то ли к ней. – Папа и конфеток купит, и серого волка прогонит…
   Сольвейг улыбалась, но от ее милой улыбки мне стало не по себе.
   – Иди-ка сюда, козлик, – поманил я Федю. – Ты чего это задумал?
   – Прошу тебя, не мешай нам. – Глаза Федора поблескивали тихим безумием. – Мне голос только что сказал: «Кто позаботится о Сольвейг, если не ты?» Я подошел к Джи и обеспокоенно сообщил:
   – Сольвейг слишком благосклонна к этому помешанному. Нужно ее выручать; Сольвейг наивна, а он хитер и может быстро перемагнитить нашу даму в мирской ток.
   – Перестань думать только о своем шкурном интересе, – ответил Джи. – Космос устроен так, что во всем устанавливается некое равновесие. Надо думать и о Сольвейг, чтобы и ей жилось хорошо.
   – Но ведь мы сделали так, что ей будет хорошо! У нее будет мистический салон, библиотека, интересные знакомые, она будет общаться с нами… У нее появилась возможность изменить всю свою жизнь, стремясь к Духу!
   – Стремиться к Духу – это не всегда комфортно и приятно. Дорога нелегка, и на каждом шагу приходится чем-то жертвовать.
   Вдруг раздался настойчивый телефонный звонок. Сольвейг подняла трубку и сказала:
   – Это тебя.
   В трубке послышался взволнованный голос Михаила:
   – Наконец-то я тебя отыскал. Я звоню из автомата; ко мне приходить нельзя, ибо за моим домом установлено наблюдение. Думаю, что они хотят выловить всех моих друзей. О том, куда вы отвезли мою литературу, я даже не хочу знать, иначе они все выпытают из меня. Как только вы скрылись, они тут же забрали всю мою библиотеку, предъявив ордер на обыск, и целый день продержали меня в камере. Выпустили только сейчас, как я уверен, для тайного наблюдения за мной. Прошу не звонить мне и не появляться в моем районе.
   Не успел я положить трубку, как раздался новый телефонный звонок, Сольвейг подняла трубку:
   – На этот раз вас просит Фея.
   Джи подошел к телефону. По мере того, как менялось его лицо, я понял, что произошло нечто необычное. Он поднялся и произнес:
   – Господа, позвольте откланяться, нам надо срочно выезжать в Москву по неотложным делам. Библиотеку Михаила оставляю на хранение тебе, Сольвейг, для укрепления твоего магнитного центра. Я надеюсь, ты вырастешь, изучая ее.
   – А может быть, вы еще останетесь? Я так и не успела сказать вам самое важное, – грустно произнесла она.
   – Моя милая девочка, я бы с большим удовольствием остался, но не могу. Может быть, мы еще встретимся. – в его взгляде отразилась неземная любовь.
   Я исподлобья наблюдал, как Федя вьюном вьется вокруг нашей Сольвейг и уже уверенно обнимает ее за плечи. Мне вдруг вспомнился сюжет из книги «Тысяча и одна ночь»: прекрасная юная пери, возлюбленная царя, покидает по ночам роскошный дворец, потому что ее влечет общество черного раба, плешивого, кривого и горбатого, который осыпает ее проклятьями и побоями.
   «Жаль, что обучающая ситуация не позволяет мне реагировать подобно сказочному шаху», – подумал я.
   – Вы не переживайте, ребята, езжайте по своим делам, а об Олечке я сам позабочусь, – хлопотливо выпроваживал нас Федя.
   «Ты о себе еще не научился заботиться», – нахмурился я.
   Джи вызвал такси по телефону, взгляд его стал необычно серьезным и отрешенным. Наспех распрощавшись, мы вышли на улицу. Быстро забрав Фею и багаж из квартиры Светланы, отправились на вокзал. Купив билеты на первый же поезд, отправляющийся в Москву, мы вскоре сидели в купейном вагоне и обсуждали последние события.

Глава 11
Недоступная сказка

   Как только мы оказались в квартире Феи, раздался телефонный звонок. Джи поднял трубку:
   – Завтра «Кадарсис» отправляется на гастроли в Псков. Я могу взять тебя в эту поездку. Но только с одним условием: ты должен научиться легкому общению, то есть подружиться с музыкантами, вести с ними непринужденные разговоры, а также ухаживать за ними, словно за маленькими детьми, всячески смиряя свое самолюбие.
   – Это еще зачем? – удивился я.
   – Для быстрейшего развития в тебе правильной личности и меркуриального начала, а также для повышения градуса, без которого в тебе не произойдет никаких изменений. И чтобы мне было легче передать импульс Луча, – ответил он.
   – Вы находите, что моя личность недостаточно развита?
   – Как же она могла развиться, если ты всю жизнь варился в своем соку и не встречался с людьми из приличного общества?
   – А ухаживать-то зачем? Они ведь и сами люди взрослые!
   – Ах, дубинушка ты стоеросовая, – вздохнул Джи. – Ничего же ты не понимаешь в искусстве кайфмейстера! Для того чтобы поговорить по душам с человеком, надо расположить его к себе, создать душевную атмосферу, не побрезговать ухаживанием за ним, приготовить кофейку, занять его приятным разговором, расспросить его о делах и затруднениях – и только потом можно и самому что-либо поведать. Тогда он тебя и поймет, и примет в свое сердце.

   В Псков поезд прибыл рано утром. Сонные музыканты неуклюже сползли с поезда и, сев в голубой филармонический автобус, отправились в центральную гостиницу.
   В утренней суматохе мне легко удалось затеряться в толпе артистов и проскользнуть в гостиницу мимо швейцара. Я почти сразу заснул в мягком кресле в номере Джи и Шеу.
   В два часа дня голос диктора объявил по радио о смерти Брежнева, и на несколько дней по всей стране был объявлен траур. Выступления всех ансамблей были отменены. Таким образом, у нас образовалось свободное время.
   – Мы фантастически богаты, – произнес Джи, наблюдая за мной, – мы владеем бесценным сокровищем – временем. Создадим из унылой ситуации весну Боттичелли!
   Я тут же стал подсчитывать свои сбережения, соображая, сколько я протяну при таком раскладе.
   – Не будь таким скаредным, – произнес Джи. – Нам просто повезло: мы находимся в великолепном русском городе. Здесь русский дух, русская старина, древние храмы и монастыри… Но для начала предлагаю посетить Псковский драматический театр, – произнес Джи, надевая куртку.
   Я уныло поплелся вслед за Джи по направлению к театру, мимо старинных домиков и утопающих в сирени дворов с аккуратно сложенными высокими поленницами. Если бы не редкие машины, можно было подумать, что мы попали в прошлый век.
   – Надо найти ситуацию, с которой могла бы потянуться ниточка приключений, – произнес Джи, открывая массивную дверь театра.
   Внутри было безлюдно, но я услышал приглушенную музыку: кто-то играл начало «Лунной сонаты». Мы заглянули в пустой зрительный зал, поднялись по мраморной лестнице и увидели в фойе за роялем стройную девушку с высокой прической, одетую в розовое атласное платье с высоким ажурным воротником и пышными кружевами. Она вдруг прервала игру и печально задумалась о чем-то.
   – Хочешь познакомиться с интересной дамой? – спросил проникновенно Джи.
   – Да, но разве я смогу завязать с ней непринужденный разговор? – смутился я.
   – А ты преодолей свое смущение, – улыбнулся он.
   – Это выше моих сил.
   – Поскольку ты зажат внутри, тебе сложно заговорить с прекрасной незнакомкой. Твоя внутренняя женщина тоже зажата и не может быть спонтанной. Попробуй дать ей свободу, и тогда ты сможешь из своего убогого мирка попасть в страну чудес, которая похоронена в глубине твоей души. Попробуй рассмешить Царевну Несмеяну.
   Я робко направился к роялю, но покраснел и на полпути повернул назад, наткнувшись на невидимый барьер.
   – Жаль, что ты не можешь выполнить простейшее задание, – сказал Джи.
   Наш разговор обратил на себя внимание незнакомки, и она вопросительно смотрела на нас.
   – Какую пьесу ставят в театре? – непринужденно спросил Джи.
   – «Спящую красавицу», – вздохнула она. – Детский спектакль.
   – Есть сведения, – конфиденциально сообщил Джи, – что в вашем городе остановился караван Принцессы Брамбиллы. Но это тайна, о которой пока никто не знает.
   Девушка заинтересованно смотрела на Джи. Глаза ее улыбались.
   – Я хочу организовать в вашем городе карнавал в честь Принцессы. Не поможете ли мне в этом, прекрасная незнакомка?
   – Во всяком случае, попробую, – улыбнулась она и протянула Джи изящную руку. – Зовите меня Белоснежка.
   – Тогда приглашаю вас в ближайшее кафе, где мы обсудим секретный план действий.
   Мы нашли небольшое кафе с видом на реку Великую и белокаменный Кремль. Джи заказал кофе с коньяком и, по просьбе Белоснежки, разноцветное мороженое.
   – Никто из моих знакомых не понимает, почему мне нравится история о Принцессе Брамбилле, – пожаловалась Белоснежка. – А я люблю карнавальные маски, люблю волшебство и романтику, люблю театр. В жизни этого так мало.
   – Жизнь – естественный театр, а люди – актеры, – заметил Джи.
   – Но, Боже, до чего они бездарны! – воскликнула Белоснежка. – Конечно, за редкими исключениями, – улыбнулась она Джи. – За всю жизнь люди успевают разучить две-три роли и сыграть их уныло и тоскливо.
   – От этого их жизнь так скучна, – заметил Джи. – Но если научиться играть как минимум сорок ролей – тогда жизнь превратится в интереснейший театр. Идеал современного человека – Homo Sapiens, человек разумный, но и до этого уровня мало кто дотягивает. Следующей же ступенью развития является Homo Ludens, человек играющий. Я предложил брату Касьяну дотянуться до этого уровня, но ему слабо. Он ищет в моем обществе Просветления, но сам только и может, что сидеть в кладовке и медитировать на свечу. Он думает, что таким образом попадет в Царство Небесное. На самом же деле он живет в своем рахитичном мирке, мечтая о встрече с ангелами. Но не то что ангел, даже обычная бабочка отказывается отдохнуть на его плече.
   – Господи, – воскликнула Белоснежка, – неужели он такой бестолковый?!
   – И разве можно научить бестолкового человека Королевскому Пути? – добавил Джи.
   – Он научится, – засмеялась Белоснежка, снисходительно глянув на меня, – только, прошу вас, не лишайте его надежды.
   Мы оставили кафе и шли по улице, мимо домиков, ушедших в землю на целый этаж, и белых церквей, луковичные купола которых напоминали шлемы суровых воинов. Джи легко вел Белоснежку под руку. Она, в элегантном светлом плаще и ярком платке с бахромой, что-то рассказывала ему о городе. Я шел угрюмо позади, сожалея о том, что Джи умеет даже самую легкую и ажурную ситуацию превратить в унизительно-оскорбительную для моего самолюбия.
   Прислушавшись, я понял, что разговор снова идет обо мне.
   – Человеком является тот, кто хотя бы усвоил и полюбил культуру своей страны, а Касьян не знает ни русского языка, ни литературы, – беспощадно продолжал Джи. – Он совершенно равнодушен к русской культуре, свысока относится к Пушкину, а уже считает себя человеком, которого все должны уважать. Он претендует на уважение своих диких инстинктов. И такого человека я взялся обучать игре в жизни… Не сошел ли я с ума?
   – «Палаты купца Поганкина. Памятник старины. Охраняется законом», – насмешливо прочитала Белоснежка блестящую табличку на замшелой каменной стене. Джи засмеялся, и от его смеха мне стало еще горше. От обиды я позабыл про обучающую ситуацию и даже о стремлении к высшему «Я».
   Белоснежка взглянула на меня, и в ее выразительных глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Я услышал, как она тихо сказала Джи:
   – Смотрите, как он переживает, ведь ему неприятно слушать ваши замечания в моем присутствии.
   – Я специально поднял этот вопрос именно здесь, чтобы он четко зафиксировался в памяти Касьяна, иначе он бы просто ничего не заметил. Ему надо научиться свободно ориентироваться в мире женщин. Даже великие адепты падали, попадая в женский космос, так как не владели достаточно хорошо собой и своими инстинктами. Инстинкты связаны с внутренними стихиями человека. Человек, не умеющий правильно общаться с женщиной, не владеет своими внутренними стихиями, и потому не заслуживает Царствия Небесного.
   Белоснежка задумалась, в разговоре образовалась пауза.
   – Не хотите зайти ко мне на чашку чая? – предложила она.
   – Благодарю за приглашение, – ответил Джи, – с удовольствием.
   Я обрадовался, что с вопросом о моем воспитании временно покончено, и подумал, что в домашней обстановке мне будет легче обратить на себя внимание Нины и завоевать ее симпатию. Сейчас она была увлечена разговором с Джи.
   – Иногда мне кажется, что жизнь на сцене более реальна, чем за стенами театра, – говорила она. – Конечно, я мечтаю о роли Офелии, но вряд ли наш театр в скором времени поставит Шекспира.
   Неожиданно мы услышали удивленный голос Шеу:
   – Господа, я поражен и в то же время рад встретить вас в обществе столь блистательной дамы, – и он куртуазно поцеловал Белоснежке ручку.
   «Ну вот, теперь он от нас не отвяжется», – с досадой подумал я.
   – Мы хотим сегодня в честь нашей дамы устроить роскошный праздник, – заметил Джи, – и как раз направляемся в магазин.
   – Если я куплю для этого праздника все необходимое, то не возьмете ли вы меня с собой? – спросил Шеу с обезоруживающей улыбкой. – Кстати, разрешите представиться: Шеу, великий гений культур-мультур, выдающийся меценат, мастер пивных путчей…
   Джи вопросительно бросил взгляд на Нину.
   – Мы возьмем вас при условии, что вы будете прилично себя вести, – не без кокетства предупредила Белоснежка. – Господа, вы ручаетесь за своего товарища? Тогда я его приглашаю.
   – Я сама галантность, – расхваливал себя Шеу. Он уверенными шагами направился в магазин и вернулся, нагруженный свертками. Оба кармана его куртки теперь оттягивали бутылки «Абрау-Дюрсо». Квартира Нины располагалась в уютном особняке на тихой улице, круто поднимающейся в гору.
   – Иногда здесь снимают фильмы, – сказала Белоснежка.
   Войдя в квартиру вслед за хозяйкой, я заметил на стенах прихожей множество театральных афиш и фотографий Нины в разных костюмах. В комнате на подоконнике, на письменном столе и просто на полу стояли букеты цветов в вазах. В углу стояли два мягких кресла, над ними были развешены на ниточках итальянские марионетки.
   Я накрыл на стол, надеясь заслужить улыбку хозяйки дома, и устроился в кресле рядом с Джи. Белоснежка поставила пластинку, и заиграла мелодия довоенного танго.
   – Сегодня я выступлю в роли человека за сценой, – произнес Джи, внимательно изучая лицо одной из марионеток, – буду наблюдать за изменением ваших состояний.
   – А что делать мне? – напряженно спросил я.
   – Наблюдай за собой, контролируй свой инстинктивный центр и отслеживай отрицательные эмоции, когда приглянувшаяся тебе девушка уплывает в чужие руки, но при этом старайся не выпускать желчную жабу изо рта. Попробуй негативную энергию превратить в творческий плюс, – сказал он.
   – Вряд ли смогу с этим справится, – ответил я разочарованно.
   – Но ты ведь хочешь обучаться?
   – Разве это обучение? – хотел возразить я, но в этот момент в комнату вошла Белоснежка в немыслимом наряде из голубой воздушной ткани. Ее волосы были перевиты нитями жемчужных бусинок, шею и запястья украшали ожерелья и звенящие браслеты.
   – Принцесса! Клеопатра! – воскликнул Шеу и склонился перед ней в почтительном поклоне. Шепнув ей что-то, он вышел из комнаты и через несколько минут вернулся, гордо расправив плечи, в чем-то напоминающем римскую тогу. На его лысой голове красовалась зубчатая корона.
   «Лучше бы ты напялил гномий колпак», – с неприязнью подумал я и стал с обожанием разглядывать Нину. Все мои мысли сосредоточились на ней.
   – Позвольте сесть у ваших ног, – галантно произнес Шеу, – хочу рассказать вам интересную историю из своей жизни.
   И он, не дожидаясь согласия Нины, быстро сел на пол.
   – Однажды, – начал он, – заглянул ко мне Высоцкий, выпить и поговорить по душам…
   В этот момент я, наконец, собравшись с духом, подошел к ним и сказал:
   – Дорогая Белоснежка, позвольте мне пригласить вас на аргентинское танго.
   Шеу посмотрел на меня в упор и резко заметил:
   – Молодой человек, разве вы не видите, что дама беседует со мной? Может быть, обучить вас хорошим манерам?
   В ответ я раздраженно сказал:
   – Я, кажется, обращаюсь не к тебе.
   – Ты, однако, откровенный грубиян, – медленно, растягивая слова, произнес Шеу.
   Белоснежка сделала недовольное лицо:
   – Вы напрасно ссоритесь, я выбираю танец с Джи, – и с улыбкой подошла к нему.
   Джи, придерживая Нину за тонкую талию, стал танцевать с ней медленное танго. Шеу, глядя на меня, заметил:
   – Я не люблю наглых молодых людей, которые в обществе Джи воображают себя гениями.
   Я вспыхнул:
   – Тебе обидно за твою нелепую внешность, но при чем тут я?
   Шеу вздрогнул и отошел в другой конец комнаты.
   Белоснежка пригласила всех на кухню пить чай. Я не пошел и остался в одиночестве. До меня доносились их голоса и веселый смех, но мне не хотелось к ним присоединяться.
   Через полчаса Джи подозвал меня и сказал:
   – Ты своим поведением испортил отношения с Шеу. Я в тебе разочарован.
   – Вы тоже против меня? – обиделся я. – Тогда мне лучше вернуться в Кишинев. Я чувствую себя лишним в обществе, в котором меня не принимают таким, как я есть, и постоянно критикуют.
   – Сырым и постоянно жалеющим себя ты мне не нужен, – холодно ответил Джи, и в его глазах вспыхнула строгость иного измерения. Затем, смягчившись, он произнес:
   – Конечно, поезжай, – но вот как же быть с твоим желанием продолжать обучение?
   – Вместо обучения вы постоянно критикуете меня, – высказал я давно копившуюся обиду.
   – Не критикую, а даю маленькие коррекции твоему мужицкому поведению, – холодно сказал он.
   В этот момент я заметил ироничный взгляд нашей принцессы.
   – Извините, что не обращаю на вас внимания, – обратилась она ко мне. – Не обижайтесь, но мне очень скучно с вами.
   – У него наступил легкий кризис, – объяснил ей Джи. – Взыграло чувство жалости к себе, и захотелось домой.
   – Мне жаль его, – улыбнулась Белоснежка. – Он так жадно на меня смотрит, но я не знаю, о чем с ним говорить.
   И, взяв Джи под руку, закружилась с ним в легком вальсе; ее голубое шелковое платье слегка коснулось моей руки. Подошел Шеу, и, окинув меня снисходительным взглядом, заметил:
   – Ну что, красавчик, нарвался на неприятности?
   «Оставьте меня в покое», – подумал я.
   Джи подошел ко мне и участливо спросил:
   – Можешь ли ты пронаблюдать за тем, какие «я» взяли тебя под контроль и с чем ты отождествился?
   – Мне сейчас не до самонаблюдения, – грубо ответил я.
   – Отлично, – улыбнулся Джи, – тогда я могу объяснить тебе, что ты сделал. Ты нахамил человеку, взявшему тебя на обучение, а дело лишь в том, что тебя отвергла обаятельная женщина. Внутри тебя обитает несколько шаек разбойников, – добавил он, – которые используют идею саморазвития в виде приманки, чтобы просочиться в мое общество в поисках лакомой добычи.
   – Роль Грушницкого вам не к лицу, – заметила Белоснежка.
   – Ты бы лучше изучил искусство кайфмейстера, чтобы любую тоскливую ситуацию уметь превращать в роскошный фейерверк, любой минус переводить в плюс, – сказал Джи и обнял принцессу за талию. Я чувствовал себя полностью уничтоженным.
   – Я сочувствую вашему ординарцу, – произнесла принцесса, влюбленно глядя в глаза Джи, – хотя он и плохой актер. Может быть, сеньор Челионати, вы расскажете мне еще что-то о вашей Школе? Мне показалось, что она, находясь в мире, не принадлежит ему.
   – Весь мир идиотичен, – ответил Джи, – и все, что в нем происходит, имеет такой же характер. Школа – это звено, соединяющее землю с небесным царством. Работяги, инженеры, эзотерики, гении сами по себе являются хорошими, симпатичными людьми, но они не имеют никакого отношения к миру небесному.
   Мирское начало охватывает людей кошмарным гипнотическим влиянием. И только тогда, когда человек внутри себя начинает собирать крупинки внутренних драгоценностей – он начинает интересоваться Древним Египтом, христианством, исламом, буддизмом, встречаться с замечательными людьми, его сущность, именуемая бедной Золушкой, получает доступ к внутреннему кислороду и его душа может расцвести. Иначе она умирает, и человек превращается в живого мертвеца: он становится холодным и инфернальным.
   Глаза Джи излучали небесный огонь, и пространство стало вдруг свежим и легким, словно после разряда молнии.
   – Когда влияния Неба проникают в душу человека, – продолжал он, – его сущность просыпается ото сна всемирного гипноза, и, вспоминая себя, человек проявляет интерес к духовному. И такие люди на определенном этапе становятся беспомощными. И вот тут миллион икринок природа бросает в жизнь, а выживает одна. Начинающему ученику надо реально понять тщету жизненных ценностей. Сущность человека считается проснувшейся, если в нем реально умерли мирские интересы. Такой человек может встретить Школу на своем пути. Но поскольку шансы, в виде внутренней Школы, приходят в невзрачном виде, он может пропустить их. Школа берет людей с сущностью, которая хоть на миг проснулась от гипнотического сна, намагничивая ее ветром реальной свободы.
   – Я не собираюсь упускать свой шанс, – улыбнулась принцесса и восхищенно посмотрела на Джи.
   «Я тоже», – подумал я и вдруг ощутил необыкновенную легкость, словно все шайки внутренних разбойников наконец сложили оружие и сдались мне в плен.
   Мы провели в Пскове неделю. В эти дни я не вел дневник, считая, что все равно не способен запечатлеть неуловимые мгновения. От чудесных прогулок по городу осталось только ощущение полета души.

     Ах, сегодня – весна Боттичелли!
     Мы в объятьях весеннего бриза,
     Нас баюкает в мягкой качели
     Голубая испано-сюиза.

   Эти строки из романса Вертинского постоянно звучали у меня в голове.
   Наступил последний день нашего пребывания в Пскове.
   Мы с Джи вдвоем бродили по городу. Я чувствовал легкую грусть и старался запомнить ярко-синее небо, белоснежные храмы и волшебное ощущение полета.
   В переулке, возле обветшалой церкви, меня вдруг подозвал, воровато озираясь, алкоголик неопределенного возраста с простым русским лицом. Я хотел пройти мимо, но он настойчиво остановил меня, что-то пряча под полой рваной телогрейки.
   – Браток, выручи, а? Купи икону. Всего за пять рублей отдам.
   Он бережно развернул белый платок, и на меня взглянул кроткий лик Спасителя. Я порылся в карманах, нашел три измятых рубля и немного мелочи.
   – Возьми. Больше у меня нет. Подожди, вот еще десять копеек.
   Алкоголик радостно пересчитал деньги и скрылся.
   Образ, без оклада, немного потемневший от времени, был написан талантливым иконописцем. Казалось, от него исходило невидимое сияние. Глубокие глаза Христа глянули в мою душу, озарив ее тихим светом благодати.
   Некоторое время мы с Джи шли молча. Говорить не хотелось. Нас окутывало мягкое тепло весенних сумерек.
   – Я хочу провести последние в этом городе часы в обществе нашей принцессы, – предложил Джи.
   – Не успеем, – возразил я. – Через четыре часа отправится наш поезд в Петербург, а нам еще надо загрузить в багажный вагон шестнадцать ящиков с аппаратурой.
   – Ты снова стараешься перестраховаться, – заметил Джи. – Снова боишься рискнуть хоть чем-нибудь, стараешься подстелить себе мягкую соломку. Такие расчетливые спутники вряд ли выживут на Корабле Аргонавтов.
   «Если бы не моя расчетливость, меня бы давным-давно смыло с палубы Аргонавтов», – подумал я, но промолчал.
   – Ты можешь взять на себя ответственность за то, чтобы мы успели на поезд, – предложил Джи. Мы молча подошли к дому, где жила Белоснежка. У меня возникло нелепое подозрение, что Джи может навсегда остаться в этом городе. На длинный звонок дверь открыла принцесса с заплаканными глазами.
   – Что это с тобой, милая? – спросил растроганный Джи.
   – Я уже не смогу жить так, как раньше. Я вдруг поняла, что до сих пор моя душа спала, я жила словно во сне, а теперь моя сущность открылась навстречу таинственному солнцу, и, если вы уедете, она погибнет. Что мне делать без каравана Принцессы Брамбиллы? – грустно произнесла она.
   Я вышел на кухню, сел за стол и налил себе остывшего кофе; мне и самому не хотелось уезжать.
   «О чем они сейчас говорят?» – думал я. Я помнил, что в минуты расставания время уплотняется и становится возможным передать нечто очень важное. Но я решил не мешать их беседе, боясь оскорбить обостренное чувство Белоснежки.
   Мои размышления прервал голос диктора по радио, который сообщил: «Московское время двадцать ноль-ноль».
   Осторожно постучав в дверь соседней комнаты, я напомнил:
   – Наш поезд отходит через два часа, а мы еще не упаковали вещи в гостинице.
   – Все, я отпускаю вашего наставника, – сказала Белоснежка, – теперь у меня появилась какая-то надежда на иную жизнь.
   Наконец мы распрощались с нашей дамой и вышли из ярко освещенной теплой квартиры на темную улицу. Я спросил Джи:
   – Отчего вы постоянно ищете новых людей?
   – Я подбираю мистическую группу, которая в посмертных мирах продолжит орденское строительство, – ответил он. – Люди, желающие в нее попасть, проходят через алхимический лабиринт, построенный по всей стране. Проходя сквозь алхимические тигли внутренней возгонки, кандидаты совершенствуют свои душевные качества, трансмутируя психологическую руду в металл, закаляя свои слабые стороны. Для этого я организую археософские экспедиции, в которых адепты естественным путем наталкиваются на труднопреодолимые препятствия. Званых много, но мало избранных. Те, кто не прошел стражей порога, сходят с дистанции, превращаясь в застывшие статуи, стоящие вдоль всего посвятительного Пути.
   Через двадцать минут напряженного ожидания на остановке подошел автобус, и мы, сев на мягкие сиденья, с облегчением вздохнули: наконец-то можно было расслабиться и закрыть глаза. Я думал о Белоснежке и о том, почему так мало людей, способных изменить свою жизнь и отправиться на поиски просветления.

//-- На гравюре изображены богини четырех стихий, которые необходимо пройти ученику, чтобы трансформировать свое темное начало и достичь Просветления. Первая стихия – стихия Земли. Ее прохождение называют стадией Нигредо. Она изображается на алхимических гравюрах черным человеком или черным вороном. Вторая – стихия Воды – называется также Альбедо, или стадией очищения. Изображается на гравюрах белым лебедем. Третья – стихия Воздуха. Изображается павлином с распущенным разноцветным хвостом. На этой стадии ученик соприкасается со стихией искусства и творчества. Четвертая стадия – прохождение стихии Огня – изучение и усвоение эзотерических доктрин. --//

   «А мы с Гурием не побоялись и рискнули», – думал я в приятной полудреме. Неожиданно автобус затормозил, и мои размышления прервал голос шофера:
   – Все, приехали. Выходите, автобус дальше не идет.
   Я, схватив чемодан, послушно вышел, Джи вслед за мной, дверь за нами закрылась, шофер нажал на газ, и автобус скрылся в темноте ночи. Джи огляделся вокруг, и не заметив ни одного огонька поблизости, спросил меня подозрительно:
   – Почему ты вышел из автобуса в столь пустынном месте?
   – Потому что шофер сказал, что дальше не едет, – ответил сконфуженно я.
   – Но, тем не менее, автобус уехал.
   Я всмотрелся в темноту ночи и понял, что города поблизости нет. Мы стояли в открытом поле, свистел пронизывающий ветер, и мало было надежды выбраться отсюда.
   – Я ведь дал тебе задание – следить за внешней ситуацией, – сказал недовольно Джи, – и поэтому следил только за внутренним маршрутом, а ты так самодовольно и уверенно завез меня на пустырь.
   – Это шофер во всем виноват, – ответил я.
   – Я начинаю разочаровываться в тебе, – сказал холодно Джи.
   Было темно и пустынно, а до отхода поезда оставалось меньше часа. Меня охватила дикая паника: ведь если мы опоздаем, то Норман выгонит нас из джаз-ансамбля. Я не думал, что будет, если музыканты приедут в Питер без аппаратуры, мне просто было очень страшно лишиться общества Джи.
   Вдруг из темноты вынырнул огромный самосвал. Я бросился ему наперерез. Шофер резко затормозил и, распахнув дверь кабины, закричал:
   – Ты что это бросаешься под колеса? Я не собираюсь из-за таких идиотов, как ты, сидеть в тюрьме!
   – Слушай, мы опаздываем на поезд, довезешь нас за бутылку водки до гостиницы «Псков»?
   Шофер злобно засунул водку под сиденье и посадил нас с Джи в кабину. Взревел мощный мотор, и мы покатились по направлению к городу. Заскочив в гостиницу, я как попало побросал вещи в свой огромный коричневый чемодан и стал с недовольством смотреть, как Джи неторопливо укладывает дорожную сумку.
   – Не смотри на меня такими жуткими глазами, лучше выйди на улицу и поймай такси.
   Я схватил чемодан и выбежал на тротуар, к самой бровке, пытаясь поймать такси. Медлительность Джи раздражала меня. Однако, как только такси остановилось, Джи первым оказался в машине. Через десять минут мы были у багажного отделения. До отхода поезда оставалось всего семь минут, а наши ящики сиротливо стояли на тележках у вагона. Я огляделся и увидел двух грузчиков, лениво попивающих пиво.
   – Эй, братушки, не могли бы вы помочь загрузить эти ящики в багажный вагон?
   – Нашел дураков, – ответил высокий мужик, сверкнув холодными глазами.
   – Только за бутылку водки, – ответил второй, помельче ростом. Было видно, что его красная физиономия давно не просыхала от пьянства. Я достал последнюю бутылку «Столичной» и с сожалением отдал ему. Парень, несмотря на свой малый рост, в одиночку стал затаскивать ящики в вагон.
   – Побыстрей пошевеливайся, приятель, поезд сейчас тронется, – прошепелявил длинный, и я кинулся помогать.
   Забросив последний ящик, я вслед за Джи подбежал к нашему вагону и уже на ходу запрыгнул в отходящий поезд.

Мистический андеграунд

Предисловие

   Много лет своей жизни я посвятил поискам Пути, ведущего к Небу, пока не встретил духовного Мастера – человека, который знал, как достичь высшее «Я».
   – Называй меня просто Джи, – сказал он.
   После некоторого времени обучения у своего наставника я думал увенчать себя лаврами победителя и предстать перед своими друзьями как человек более высокого уровня. Но, к моему удивлению, Джи вызвал меня к себе и сказал:
   – Я не могу тебя более ничему научить, потому что ты не готов.
   Меня потрясло это сообщение.
   – Несмотря на ваше утверждение, – сказал я, – мне все-таки хотелось бы продолжить обучение.
   – Тогда тебе придется отправиться к тем, кто раньше тебя почувствовал ветер Традиции и впитал его незаметно для себя.
   Мне ничего не оставалось делать, как согласиться на его условия. Так началось мое длительное хождение по статуям бесконечного посвятительного лабиринта. Надо было собрать по крупице тайное знание, которое в виде зерен было заброшено в их души. Это называлось: «пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».
   Эта книга описывает события, связанные с обучением у старых адептов и последователей Джи. Хотя он давал учение незаметно, на его идеях выросло большое количество людей. Он никогда не читал публичных лекций, не провозглашал себя открыто и для многих всегда оставался философом-одиночкой, который жил непонятной и странной жизнью. Джи не любил писать книги. Он говорил, что книга – это мертвая вещь и всегда лучше работать над живыми людьми. Но я все-таки решил частично описать тот Путь, по которому он проводил тех, кто готов.
   Готовятся к изданию следующие книги, в которых будет продолжено описание посвятительного лабиринта, и поныне существующего в России и других странах Евразии.
   В заключение я выражаю благодарность моим друзьям Гурию и Марие за их деятельное участие в работе над этой книгой.

Глава 1
Взлет и падение

   Приближался конец 1981 года. Под уютный стук колес ночного поезда я достал из сумки припасенную копченую курицу и положил ее на покачивающийся столик.
   – Ну, братец, я не ожидал от тебя такой щедрости. Раз так, то я тоже кое-что припас, – и Джи достал бутылочку молдавской «Лидии» – прекрасного терпкого вина. – Мы можем отметить окончание визита каравана Брамбиллы в Псков. Несмотря на препятствия, нам удалось построить мистический оазис. Теперь хотя бы одна благородная душа будет нести импульс Корабля Аргонавтов в дремучую горизонтальную жизнь.
   – Не могли бы вы поведать историю о том, – спросил я, – как в Питере возник алхимический лабиринт?
   Джи отпил небольшой глоток красного вина, внимательно посмотрел мне в глаза и произнес:
   – В один из периодов своей жизни я окончательно разочаровался в московских философских кругах. Я с горечью убедился в том, что в этой среде невозможно построить внутреннюю Школу. Слишком много было в душах наигранного ученого скептицизма. И тогда я решил уйти в жизнь и там искать пути построения мистического лабиринта.
   Покинув высокомерных ученых, я обрел полную свободу действий. Для начала своего нового Пути я решил отправиться на Куршскую косу, расположенную недалеко от Кенигсберга, и водрузить в ее центре Андреевский флаг – символ духовной свободы. Я надеялся, что в результате этой акции удастся построить новое мистическое направление. В это глубоко символическое путешествие я взял с собой двух спутников: Анатолия, который вызвался быть сталкером по мистическому Петербургу, и Костюню, своего старого ученика. Анатолий по пути в Питер красочно расписывал скрытые возможности мистического города, клянясь сразу же ввести нас во все сферы этой таинственной жизни. Но, по приезде в город, стал вдруг плутовать и морочить нам голову. Он долго водил нас по пыльным улицам, мудрено почесывая затылок, а когда под вечер мы выдохлись, сделал хитроватое лицо и произнес:
   «Я провел вас возле всех тайных мистических заныров, но ни один из вас не почувствовал по атмосфере, что здесь обитают люди духа. Поскольку вы не прошли проверку, то я вас покидаю навсегда», – ехидно улыбнувшись, он исчез в толпе.
   Мы с пригорюнившимся Костюней опустились на лавочку и задумались. Тут к нам подсел дружелюбный пенсионер и, окинув меня проницательным взглядом, произнес:
   «Ребята, не хотите ли выпить? А если вам негде ночевать, то в моем доме всегда найдется для вас место – мне нравится ваше общество».
   «Чует мое сердце, – испуганно прошептал Костюня, – что это майор Пронин в отставке».
   «Ну, раз он в отставке, – улыбнулся я, – то тебе, братушка, ничего не грозит».
   Так мы получили первую точку опоры для быстрого развертывания в Питере. Устроившись в квартирке добродушного пенсионера, мы тут же стали осваивать мистический андеграунд. Через несколько дней мы проникли в эзотерические художественные круги, а затем вышли на известных мистиков города. В каждом новом салоне нам попадалось сконфуженное лицо Анатолия, который заискивающе спрашивал:
   «Как же вам удалось проникнуть в это законспирированное место?»
   «Ты недооценил наше бытие, братец», – отвечал я ему.
   «Видеть тебя не хочу, зануда», – отворачивал от него лицо Костюня.
   Однажды я со своим учеником зашел в мастерскую известного художника, расположенную напротив храма Спаса-на-Крови. И в этой мастерской, к своему удивлению, я заметил на стене гигантское полотно, изображавшее Андреевский флаг, которое затмевало своим сиянием вычурную роскошь гостиной комнаты. Он напомнил мне символ нашей возрождающейся Вселенной, и я понял, что мои поиски обязательно увенчаются успехом. Я получил знак, что иду правильным путем. В этот же день я встретился с Кэт, высокой аристократического вида блондинкой. Мне удалось разговориться с ней и рассказать о цели нашего путешествия. Она долго всматривалась в мое лицо и, словно что-то вспомнив, произнесла:
   «Сегодня вечером я уезжаю на месяц в Крым, и моя четырехкомнатная квартира остается свободной. Вы можете жить в ней до моего приезда».
   «Все происходит по схеме из романа „Мастер и Маргарита“, – восхищенно прошипел мне на ухо Костюня, – Степу Лиходеева некие силы тоже отправили в Крым».
   Оставив небольшую сумму денег на проживание, Кэт покинула нас.
   Я осваивал мистический Петербург с Костюней, знакомился с эзотерическими группами, соединял разрозненные круги мистического андеграунда. Так постепенно я создавал алхимический лабиринт, пронизанный влиянием Школьного Луча. Это было золотое время. В одной из художественных мастерских я встретил необычную девушку с яркими магическими способностями в области любви. Все мужчины были у ее ног. Она гадала на картах, и все ее предсказания сбывались. Ее звали на французский манер – Натали, что весьма подходило к ее романтическому и несколько загадочному образу. Мне удалось близко с ней подружиться и совместно провести массу интереснейших скетчей – быстротекучих ситуаций.
   Через месяц домой вернулась обаятельная Кэт с мужем, атлетического сложения Николаем, и озорной дочкой Лизонькой. Увидев мужа, Костюня мгновенно стушевался, побежал на вокзал, купил билет и в тот же вечер уехал.
   Николай был лучшим культуристом города. Он неизменно занимал первые места на конкурсах красоты мужского тела и пользовался необычайным успехом у женщин. Кроме того, он готовился к досрочной защите кандидатской, учась в аспирантуре. После очередного романа он писал длинные эротические поэмы, в которых прославлял свой фаллицизм. Кэт закрывала на это глаза, утверждая, что нашла наилучшего представителя мужского пола для создания счастливой семьи. После нескольких бесед о Пути Николай решительно записался в мои ученики. Он бродил за мной по алхимическому лабиринту, таская в кожаном дипломате джентльменский набор Ваньки Жукова – водку, вино и закуску.
   Наполнившись постепенно ветром таинственного Луча, он возомнил себя Иоанном Крестителем. Выйдя на Невский проспект, он стал молиться и крестить прохожих, которые в ужасе разбегались в разные стороны.
   Окрестив достаточное количество людей, Николай направился к своему профессору и запер его на ключ в лаборатории, обещая отпустить только при условии немедленного крещения.
   Только после того, как он изрядно подмочил свою безукоризненную репутацию, мне с большим трудом удалось его успокоить.
   Кэт, слегка шокированная поведением своего «идеального» мужа, выпала в глубокий осадок. Для поднятия ее боевого духа я привез в Питер крупную фигуру из московского андеграунда – Али, который покорил Кэт великолепными мистическими мифологемами. По сравнению с Али ее муж никак не смотрелся, и Кэт влюбилась в нового героя. Николай тут же был вытеснен из квартиры к одной из своих обожательниц, а Кэт зажила с гениальным философом. Али, не теряя времени даром, тут же взялся за воспитание Кэт и стал вводить ее в курс мистической жизни. В процессе обучения Али постоянно упоминал алхимического Мэтра Адмирала, и Кэт заочно была им очарована. Когда воспитанница была готова, Али решил показать ее Адмиралу для контрольной проверки. Привезя ее в Москву, Али гордо и величаво отправился на ночное заседание мэтров. Как только Кэт увидела Адмирала, левый глаз ее необычайно заблестел, и она, подойдя к нему, прошептала:
   – Как вы можете жить среди этих ублюдков? Давайте я вас заберу к себе в Питер! – под милый шепот влюбленная воспитанница Али подливала коньяк в стакан Адмирала, до тех пор пока он не согласился сесть в такси, чтобы быть доставленным домой к Белому Тигру, под личной охраной Кэт.
   Очнулся Адмирал ранним утром в Ленинграде, на Московском вокзале.
   – Куда же это ты меня завезла? – удивился Мэтр алхимии. – Что я скажу Белому Тигру?
   – Скажи, что теперь будешь обитать у Королевской Кобры, – усмехнулась Кэт.
   Адмирал нехотя отправился осматривать апартаменты восторженной Кэт, да так там и остался. С этой минуты для Кэт наступили дни жесткого обучения у Адмирала. Он был гением, который под моим руководством изучил теорию и практику Западной алхимии. Кэт даже в своих лучших снах не могла мечтать о таком Мастере. На этот раз ей сильно повезло – она всегда выбирала только самое лучшее, самое дорогое…
   – Я мечтаю пройти по алхимическому лабиринту Петербурга! – возбужденно воскликнул я.
   – На это должна быть высшая воля, – задумчиво ответил Джи, и его глаза засветились потусторонним огнем.

   Приехав в Петербург, мы разгрузили аппаратуру «Кадарсиса» в Ленкон-Ленконцертеа затем следом за музыкантами отправились в гостиницу «Советская». Директриса джаз-ансамбля, которую все звали Киса, выдавала номера, а я проскользнул мимо швейцара под видом носильщика багажа профессора Джи.
   Номер выглядел вполне обычно: пружинная кровать с желтым одеялом, темно-коричневая тумбочка и светлый ковер на полу. Когда вещи были разложены по полкам, Джи решил отдохнуть. Я нервничал, оттого что был вынужден сидеть в номере, пока Мастер отдыхал, а за окном гостиницы пульсировала захватывающая жизнь.
   – Раз ты так спешишь в город, то можешь идти, – участливо произнес Джи.
   – Если я без вас отправлюсь на ночные улицы, то наверняка пропущу интереснейшую обучающую ситуацию.
   – Твоя физиономия напомнила мне буриданова осла, который умер от голода, – Джи пристально посмотрел на меня.
   – Почему же? – не выдержал я.
   – Потому что не сумел сделать правильный выбор.

//-- Гора Алхимического Делания. Для достижения Философского Камня неофит должен взойти на Алхимическую Гору и выдержать все испытания. --//

   Я от смущения опустил голову – Джи, как всегда, оказался прав.
   – Прежде чем идти в город, – продолжил он, – надо опуститься на глубину себя и настроиться на волну Луча, иначе город размоет нас и мы превратимся в обычных обывателей, не несущих в себе высшего импульса. Поскольку наша жизнь проходит на передней линии невидимого фронта, то мы не имеем права проводить через себя голую горизонталь.
   Духовная жизнь всегда идет вразрез с обычной жизнью. «Не мир принес вам, но меч», – говорил Христос. В каждый момент Дух должен превышать жизнь. Ученик слаб, и если он выпадает из поля Школы, то сразу становится беспомощным. Довольно часто бывает, что ученик уютно живет при Школе, ожидая, пока его магнитный центр окрепнет для встречи с реальностью. Все, что связано со Школой, идет против жизни. Если человек в себе выработал магнитный центр идти всегда против жизни, то он может выстоять. А если он себе постоянно уступает, жалеет себя – то он не достигнет цели. Например, в монастыре настоятель следит за монахом, чтобы тот каждый день совершал около пяти тысяч молитв. В Школе Мастер наблюдает за правильным ростом магнитного центра ученика. Телевизор, информация – все это дает определенную энергию, но при этом обязательно должна быть келья в душе, где постоянно творится молитва. Иначе Марфа забивает Марию. В душевной сфере совершенно бесполезно отыскивать духовный смысл – это ведет к энергетической потере. Все уходит в борьбу, а глубинные корневые соки у человека отсутствуют. А корни человека находятся в космической жизни.
   Ученик должен воспитать в себе воина, сталкера, научиться владеть любой гаммой ролей. Но параллельно течению обычной жизни должна присутствовать и его таинственная внутренняя жизнь.
   Это означает, что в любой обычной ситуации он в глубинах своей души подключен к золотистой вибрации, находящейся в резонансе с духом его учителей. Ученик, который сам по себе способен находиться в резонансе с любой Традицией, встречается крайне редко. Этот ученик постепенно может стать Мастером и организовать Школу, которая объединит идущих по Пути. Но такого Мастера можно встретить лишь чудом – это люди с тончайшей энергией, они приходят с далеких звезд.
   В Школе ученик проходит обучение через живую ситуацию, через живое слово. При этом в герметическом котле перерабатываются все страсти ученика. На уровне сущности возникает реальная посвятительная жизнь, проходящая в постоянном сверхусилии. Для ученика начинается время испытаний и неожиданных провокаций…
   Я пытался осознать, что именно мне передал Джи, но это оказалось не так легко.
   – Я думаю над тем, – сказал загадочно он, – какой маршрут предложит нам мэр Петербурга. Может быть, удастся провести тебя по алхимическому коридору, который я построил с помощью Адмирала, но для этого должен возникнуть ряд совпадений.
   Джи подошел к телефону и набрал номер, заглядывая в свою крохотную записную книжку, умещавшуюся на половине ладони.
   – Здравствуй, Кэт, дорогая, – сказал он воодушевленно. – Хотелось бы тебе принять участие в постановке второй части «Le Mystère de Pétersbourg»?
   В трубке раздался приятный голос с легким металлическим тембром:
   – Ах, это вы, Джи! И вы осмелились позвонить? Я еще до сих пор не оправилась от ваших уроков, в моей судьбе произошло столько непоправимых изменений…
   – Мы можем изменить ситуацию, – сказал Джи, – сделав ее частью благополучного сценария.
   – Знаю я, как вы можете поправить, – добавила Кэт, – но, впрочем, хуже, чем сейчас, уже не будет. Так что приходите, любезнейший Мэтр, – в трубке раздались короткие гудки.
   – Пока нам везет, – загадочно сообщил Джи.
   Мы вышли в вечерний город, который ярко блистал огнями. Улицы были заполнены нескончаемым потоком людей; они дрожали от мороза и спешили согреться в своих домах.
   Внезапно Джи произнес:
   – На Корабле есть железное правило: тот, кто хочет попасть в обучающую ситуацию, должен купить бутылку «Столичной».
   – Может быть, лучше что-нибудь из еды? – предложил я.
   – В этом доме не поощряется склонность к чревоугодию, а легкая закуска там всегда найдется.
   Мои деньги были на исходе, и я нехотя купил бутылку «Столичной» и, на всякий случай, «Лидию», положил их в потрепанный портфель, и мы с Джи спустились в метро.
   Джи посмотрел на мою хмурую физиономию и заметил:
   – Как я вижу, ты всегда хочешь прокатиться на шару, но я добиваюсь от тебя того, чтобы ты умел быстро зарабатывать деньги и, не задумываясь, тратить их на ситуацию.
   Пока я пытался оценить, сколько еще осталось в моем кошельке, мы оказались на Благодатной. Мороз крепчал, и холодный ветер насквозь продувал легкое пальто, а осенние туфли оказались плохой защитой от глубокого снега, который немедленно в них проник.
   – Если ты сумеешь вписаться в алхимический лабиринт правильным образом, то в этом перегонном кубе проплавятся твои сырые места, – сказал Джи. – Если ты, как Иванушка-дурачок, смело прыгнешь в котел с кипящей водой, то выйдешь добрым молодцем, а если поступишь как умный старший брат, то пропадешь как кур во щах.
   – Я постараюсь быть братцем Иванушкой – грустно вымолвил я.
   – Только не забывай, что мы идем в гости не к сестрице Аленушке, а к Нечто.
   Мы вошли в подъезд и, поднявшись на скрипучем лифте на восьмой этаж, остановились перед массивной деревянной дверью. Джи позвонил: дверь открыла изящная блондинка, одетая в элегантное черное облегающее платье. Распущенные волосы мягко струились по полуобнаженным плечам, прямая челка скрывала высокий лоб. Глаза сияли холодным светом морской глубины, опасно маня и отталкивая.
   – Заходи, Джи, заходи… – мелодично произнесла она.
   Я неуклюже протиснулся следом.
   – А это что за довесочек? – смутилась она, окинув меня недоброжелательным взглядом.
   – Да это мой новый оруженосец, – ответил Джи.
   – Разве он не может подождать на улице?
   На моем лице появилась горестная улыбка. Насладившись действием своих слов, Кэт язвительно произнесла:
   – Ах да, ведь там мороз! Ну ладно, пусть оруженосец греется на кухне.
   Тепло домашнего уюта пахнуло в лицо, пока мы шумно снимали запорошенные снегом пальто.
   В гостиной за широким столом, накрытым белой скатертью, сидела томная брюнетка с интригующим взглядом. Она курила «Беломорканал», закинув ногу на ногу, и, казалось, безучастно наблюдала за происходящим. Я обратил внимание на ее пленительную фигуру и изящные, словно точеные, маленькие руки.
   – Здравствуй, очаровательная Натали, – улыбнулся Джи. – Я рад, что красная посвятительная колонна по-прежнему стабильно удерживает вместе с голубой вход в мистерии Изиды.
   – Как вы и предсказывали, Кэт стала моей наилучшей подругой, – ответила она, – хотя вначале я была убеждена, что еще не встречала женщины более мне чуждой. Но оказалось, что в душе мы очень близки.
   Я любовался легкого восточного оттенка красотой Натали и собрался сесть рядом, но насмешливый взгляд хозяйки привел меня в замешательство.
   – Ну, что застыл в недоумении? – удивился Джи. – Доставай бутылочку «Лидии»!
   Я вытащил вино из портфеля и поставил на стол.
   – Открывай же ее! – воскликнула Натали, подставляя голубоватые фужеры.
   Я обеспокоенно наполнил их терпким вином по самый край.
   – Ну и ученичок у тебя, – язвительно заметила Кэт, и в ее глазах вспыхнул презрительный огонь.
   Я покраснел и неуклюже сел на стул.
   – И где же ты подобрал такого неотесанного ординарца? – усмехнулась она. – Он что, спустился с диких гор?
   – С кавказских заснеженных хребтов, – поправил Джи.
   – Ну что ж, Витязь в тигровой шкуре, произнеси хотя бы один замечательный тост, – едко улыбнулась Кэт.
   – За прекрасных дам, – пробормотал я.
   – Банально, но лучше чем ничего, – заметила Кэт.
   – А я хочу выпить за появление в нашем городе каравана Принцессы Брамбиллы, – сказала с улыбкой Натали.
   – Надеюсь, этот визит для меня будет более удачным, – произнесла Кэт ледяным тоном. – Я вас пустила в дом, а когда мой муж превратился в Иоанна Крестителя, вы привезли ко мне Али. Этот восточный гений навсегда разрушил мой уютный мир, где было все: любовь, семья и внутренняя устойчивость.
   – Хоть не лицемерь в моем присутствии, дорогая Кэт, – затянулась сигаретой Натали. – Ведь за твоим мужем стояла нескончаемая очередь поклонниц его великолепной фигуры.
   – А тебя никто не просил вмешиваться, – отрезала Кэт.
   Джи, как ни в чем не бывало, весело попивал вино, вслушиваясь в напряженные вибрации дамских голосов.
   – А какой образ жизни ведете вы? – продолжила Кэт. – Разве прилично человеку вашего возраста и положения бродить по городам, таская за собой всяких идиотов, вроде этого? – и она кивнула в мою сторону.
   Я заерзал на стуле от негодования, но все же сдержался.
   В это время раздался резкий телефонный звонок, и Кэт вышла из комнаты. Мне сразу стало легче дышать, словно астральная кобра покинула помещение.
   – Я думаю, Кэт скоро потеплеет, она столько о вас рассказывала, – помолчав, произнесла Натали, отпив глоток вина. – Мне вот интересно узнать: ученики в вашей Школе так же быстро меняют внутренний облик, как Кэт под воздействием Адмирала?
   – Неужели, дорогая Наташенька, ты стала интересоваться Школой? – удивился Джи.
   – Я всегда ею интересовалась, – быстро ответила она. – Только не люблю этого показывать.
   – Если взять Касьяна, то он пришел в Школу полным сырых эмоций, – ответил Джи. – Все его страсти должны быть укрощены и просветлены. Он не умеет уживаться с учениками, он постоянно с ними в ссоре, не понимая, что ученики являются для него лишь зеркальным отражением. Отражаясь в них, Касьян наконец-то встретился с неизвестной частью своей ложной личности и открыл очень болезненные для самолюбия моменты. Постепенно он увидит все свои буфера, столкнется, как сегодня, со своей гордыней и обидчивостью. Но все это можно преодолеть в парниковых условиях Школы, которая стабильно поддерживает связь с Небом.
   – А мне кажется, что условия в вашей Школе далеко не тепличные, – улыбнулась Натали.
   – Ученик в Школе рискует каждый день, – ответил Джи. – Школа – это передняя линия фронта, и тот, кто испугается пуль и снарядов, может потерять шанс реальной трансформации.
   Неофит, вступивший в Школу, неуязвим для мира, поскольку в ней он обучается психологическому каратэ. Именно в Школе он получает реальное Посвящение.
   Ибо он говорит: «Я хочу изменить себя», – а реально не может. Он говорит: «Я хочу себя познать», – но не может этого сделать до тех пор, пока навязывает другим свои представления. Но если он в резонансе с полем Школы, он наполняется ветром Луча, который определит его суть.
   – Я, например, боюсь потерять свою индивидуальность, – заметила Натали.
   – Единственное, что ты можешь потерять, – это свою ложную личность. Твоя земная индивидуальность далека от реальной космической индивидуальности, которую, обучаясь в Школе, ты можешь открыть…
   В этот момент вошла Кэт и молча села за стол. Разговор тут же прервался. Я стал наблюдать, как ее глаза постепенно превращались в холодную сталь и как в них засветились зрачки кобры.
   – Вы опять что-то задумали сделать со мной, – заговорила она, словно выплескивала яд из души. – Я не могу простить вам того, что произошло со мной после вашего появления.
   – Но ведь ты сама выбирала свою судьбу, – ответил Джи.
   – Долгое обучение у Адмирала разрушило мое сердце, испепелило душу, а также привело квартиру в полную разруху, и теперь необходимо сделать дорогой ремонт, а денег уже нет.
   Джи выразительно посмотрел на меня и сказал:
   – Мой оруженосец отлично ремонтирует квартиры и мог бы тебе помочь.
   – Ваша квартира будет в надежных руках, – заверил я, пытаясь любой ценой остаться у Кэт, хоть и не разбирался в ремонте.
   – Тогда принеси еще «Столичной», – сказала она.
   Выйдя в коридор, я достал припасенную благодаря совету Джи бутылку и аккуратно разлил водку по рюмкам.
   – А теперь садись у моих ног, – повелительно произнесла Кэт и кивком указала мне на пол у своего кресла.
   «Какой позор, – подумал я. – На Кавказе только женщины сидят у ног мужчин!»
   – Если тебе слабо, то позволь мне присесть возле прекрасной дамы, – сказал Джи.
   – А ты что же не следуешь за своим наставником? – съязвила Кэт, и я, покраснев, опустился на пол, осторожно всматриваясь в ее глаза.
   – Твои неуклюжие попытки проникнуть в мой мир останутся безуспешными, – усмехнулась Кэт. – Моя гордость не позволит принять твою помощь. Если бы ты немедленно покинул квартиру, то сделал бы мне великое одолжение.
   – Ну что ты на него нападаешь? – вступилась Натали.
   – Потому что ненавижу его мизерабельность! – воскликнула Кэт. – Хотя тебе он, наверное, успел приглянуться.
   – Во всяком случае, я не нахожусь в состоянии войны сама с собой, – натянуто улыбнулась Натали.
   – Тебе ли судить об этом, деточка! – вспыхнула Кэт и, переведя взгляд на Джи, заметила:
   – Этого молодого альфонса я бы не пустила дальше прихожей, но я не могу пренебречь тем, что великий Маэстро оказывает ему личную протекцию… Что ж, мальчик, можешь жить у меня, но только пореже попадайся мне на глаза.
   – Если бы не ваша необычная красота и мое обучение у Джи, – дерзко произнес я, – то я бы не стал выслушивать ваши дешевые ремарки.
   Глаза Кэт широко распахнулись, обдав меня полярным холодом, и она воскликнула:
   – Это просто неслыханно! Маэстро, как вы можете водить за собой в приличные дома такого неотесанного грубияна? Почему бы вам не забыть этого выскочку в глухой российской деревне, которые вы так любите посещать? Он просто компрометирует вас своей пошлой убогостью!
   – Да, милейшая Кэтрин, вы попали в самую точку, – с выражением полнейшего согласия произнес Джи. – А можете ли вы себе представить, что именно этот человек просит меня о Просветлении?
   – Такой тип, как он, способен въехать в Рай только на вашей шее, – рассмеялась она. – Надеюсь, дорогой Маэстро, вы прогоните этого пройдоху при первой же возможности.
   – Да, – загадочно произнес Джи, – вот я и хочу оставить его у тебя. Я надеюсь, что ты снимешь с него первую стружку. Без твоей помощи мне не справиться с этим провинциалом, возомнившим себя Принцем Датским.
   Я чувствовал себя как уж на горячей сковородке. Кэт говорила обо мне как о навязчивом приживале, от которого надо поскорее избавиться! Но очарованный холодной красотой Кэт, я готов был терпеть все унижения. Никогда еще дама моей мечты не проходилась по мне так безжалостно. Большим усилием воли я заставлял себя молчать, испытывая внутри десятибалльный шторм.
   – Ну что же вы, Катенька, превращаетесь в мегеру? Вы даже и слова не даете вымолвить Витязю в тигровой шкуре, – затягиваясь папиросой, чувственно произнесла Натали.
   – Тебе не идет роль Офелии, милочка, – отпарировала Кэт. – Предоставь мне расправиться с гордыней этого молодого человека, пока она не погребла навеки его душу.
   – Боишься, что завтра будет поздно? – поинтересовалась Натали.
   – Ты лучше бы помогла расщепить его деревянное сознание, – сказала Кэт, – и отделить тонкое от грубого хаоса, которым набита его душонка. Иначе от него не будет никакого толку.
   – Я это сделаю своим методом, – произнесла Натали.
   – Знаю я твои методы, – рассмеялась Кэт, – они только разобьют его сердце.
   – Они возродят любовь в его душе, – возразила Натали.
   – Из него вначале надо выстругать Буратино и прилепить длинный нос, которым он сумеет расковырять дырку из этого мира в мир потусторонний.
   – Ты думаешь сделать это за один вечер?
   – Я не думаю, а уже делаю, подбавляя алхимического огня в его отсыревшую душу…
   Я так вымотался за этот день, что незаметно для себя уснул прямо на стуле под разговор о моем алхимическом преобразовании.
   Подняв голову, тяжело покоившуюся на столе, я огляделся. На улице было еще темно, только шум троллейбусов возвещал о начале дня. Я постарался вспомнить все, что произошло ночью, чтобы пополнить умными мыслями дневник, но они путались в голове и сбивались в беспорядочное месиво. Тогда я стал будить Джи, надеясь отдохнуть в гостинице.
   Я успешно просочился мимо швейцара под предлогом неотложного визита к профессору Джи, и тут же уснул в его номере на ковре, укрывшись демисезонным пальто. Проснувшись в два часа дня, мы быстро позавтракали и отправились на концерт Нормана в заброшенный Дом культуры на окраине Питера.
   «В такую дыру вряд ли заглянет приличный любитель джаза», – думал я, осматривая унылое помещение. Концерт давался для рабочих цементного завода. Угрюмые рожи обиженных пролетариев озлобленно слушали изысканные джазовые композиции, не понимая, за какую провинность их загнали в зал на жутко нелепую музыку. А в антракте гурьбой повалили в буфет пить водку и закусывать солеными огурцами.
   – Может быть, из пожарного брандспойта дать струей воды по сцене и смыть это безобразие с нашего завода? – прогудел маленький озлобленный тип, похожий на грызуна.
   – Да будет тебе, Вася, – шепелявил старик с помятым, как сморчок, лицом, – выпей еще двести грамм, и любая музыка вознесет тебя на Небеса.
   Мы вернулись в зал. Я сел в углу сцены около Шеу и в полутьме делал записи в дневнике, пытаясь ничего не упустить из вчерашней алхимической ситуации. Где-то внутри себя я осознал, что мне гораздо легче воспринять тайное знание из рук благородной дамы, и обида на Кэт испарилась.
   Цементная публика явно не принимала интеллектуальный джаз Нормана, но музыканты продолжали играть, натыкаясь на злобную пустоту. После концерта мы быстро упаковали ящики и выгрузили их в помещении Ленконцерта, прямо в коридоре. Было уже поздно, половина первого.
   – Теперь мы отпущены на свободу, – произнес Джи и набрал номер телефона Кэт.
   Хотя мне ужасно хотелось спать, я с нетерпением ожидал ночного приключения.
   – Она принимает нас, – сказал, улыбнувшись, Джи.
   В суматохе дня я забыл купить крепких и легких напитков для продолжения алхимической проплавки и только теперь спохватился, но было поздно – на водочных магазинах красовались амбарные замки.
   – Сегодня у тебя есть еще один шанс проникнуть в раскаленное пространство Эмины и Зибельды, – заметил Джи.
   – А что мне это даст? – не понял я.
   – А что может дать деревенскому конюху общение с благородными дамами королевского двора?
   Меня задела его меткая ремарка, и я замолчал.
   На этот раз нам открыла обворожительная Натали, в черном шелковом платье, делавшем ее еще более утонченной.
   – Как приятно тебя видеть, моя дорогая, – произнес галантно Джи.
   – Не стойте же у двери, заходите, – сказала она, улыбнувшись уголками губ.
   На столе в гостиной квартирки-бис стояла бутылка «Столичной» и ветчина, красиво разложенная на большой тарелке.
   – Какое великолепное угощение, – заметил Джи.
   – Не надо преувеличенных похвал, – сказала Кэт. – Это я приготовила для вас.
   Мы сильно устали, и такая закуска была очень кстати. Кэт молчала, с легким пренебрежением наблюдая, как быстро исчезает со стола ее угощение.
   – Это вы, Маэстро, виновны в моем бедственном положении, – вымолвила она. – Вы привели в мой цветущий дом своих учеников, а они, вместо того чтобы указать Путь к высшим мирам, исковеркали мою судьбу. Теперь у меня нет ни семьи, ни мужа, ни душевного покоя.
   – У тебя и тогда не было настоящего мужа, – вдруг вспыхнула Натали. – Вся твоя жизнь была фальшивой и показной. За твоим мужем стояла очередь любовниц, а ты делала вид, что не видишь этого. А Джи внес в твою насквозь лицемерную жизнь вертикальное измерение.
   – Замолчи, – резко оборвала ее Кэт, – тебе никто не давал права судить меня.
   – Я хочу избавить тебя от иллюзорных страданий, но ты не позволяешь мне этого сделать! – отпарировала Натали.
   – Прежде чем попасть в высшие миры, – заметил Джи, – необходимо на Земле пройти все стадии алхимической трансформации и выплавить в себе алхимическое золото. Но ты, Кэт, в процессе своей трансмутации застыла на стадии Нигредо.
   – А что это за стадия? – встрепенулась Натали.
   – Это неоднократная встреча со смертью, вследствие которой должны сгореть все земные страсти и привязанности. В результате прохождения Нигредо в душе зарождается лунная жемчужина.

//-- Стадии Великого Алхимического Делания. --//

   – Вот почему, Катенька, ты теперь пребываешь в обугленном состоянии, – заметила Натали. – Ты застряла между небом и землей, и не будет тебе покоя, пока не сделаешь свой выбор.
   – А ты, девочка, неужто вообразила себя выше меня? – сказала Кэт, нервно прикуривая сигарету.
   Джи незаметно выскользнул на кухню, и я последовал за ним.
   – Я так и не понимаю, чему можно научиться в этой бестолковой ситуации? – недоуменно спросил я.
   – Ситуация, в которой ты участвуешь, является для тебя бенефакторской, – ответил он. – Несколько тысячелетий назад Кэт жила в одном из египетских святилищ. Она получила Посвящение Изиды и достигла высокого уровня. Сейчас же она не помнит об этом, но ее душа страдает и рвется ввысь, к солнечным мирам. В момент нашей первой встречи она словно вспомнила меня и оставила жить в своей квартире. Я веду строптивую Кэт по Пути алхимической трансмутации уже несколько лет. Я устраиваю ей необходимый градус с помощью своих учеников, которые постепенно проводят ее через алхимический лабиринт.
   Чтобы помочь ей вспомнить свое прошлое, я познакомил с ней Али, который расщепил ее сознание и вывел из горизонтального ступора.
   Адмирал обучал ее несколько лет; он отделил в ней грубое от тонкого и довел ее до стадии Нигредо. Нам же надо помочь ей выйти из него с наименьшими потерями. Но сможет ли она пройти стадию Альбедо, стадию очищения, – зависит только от ее сверхусилия и длительной работы над собой.
   – Теперь-то мне все понятно, – облегченно вздохнул я.
   – Тебе необходим высокий градус, – продолжил Джи, – иначе твой затвердевший кундабуфер так и останется торчать в виде величественного надгробия. Заодно ты приобщишься к алхимическому полуфабрикату Адмирала в виде Кэт и проплавишься вместе с ней.
   Видишь ли, Учитель иногда просто вынужден проводить политику войны, а не мира с горизонтальной жизнью. Ему приходится создавать ситуации, в которых вскрываются болевые нарывы ученика, и, конечно, отношение ученика к Учителю меняется с положительного на враждебное. Мастеру трудно одновременно выступать в двух ролях: благостного Учителя и беспощадного Бенефактора.
   Бенефактор работает над слабостями ученика, поэтому ученик его боится. А Учитель ведет душеспасительные беседы, создает мягкие ситуации. Но довольно часто Учитель все-таки вынужден выступать также и в роли Бенефактора. Например, Гурджиев всегда выступал как в роли Учителя, так и в роли Бенефактора. Если взять серию книг Кастанеды, то Дон Хуан – Бенефактор для одной группы учеников, а для другой – Учитель. Хенаро, наоборот, являлся Учителем для той группы учеников, для которой Дон Хуан был Бенефактором, и Бенефактором для той группы, где Дон Хуан выступал как Учитель. Как только Учитель спускается в работе над неофитом на центр ниже сердца, он превращается в Бенефактора, потому что от этого ученику становится больно…
   – В комнате наступила подозрительная тишина, – прислушавшись, заметил Джи. – Не вернуться ли нам к столу?

   В два часа ночи Кэт вылила себе в рюмку последние капли водки и бросила на меня пронизывающий взгляд:
   – По-моему, сейчас ты сможешь хоть как-то пригодиться.
   Я надеялся, что эта фраза ничего не значит, но Кэт неумолимо продолжила:
   – Давай мигом на перекресток – купи водки. Без бутылки можешь не возвращаться.
   – Где же купить ее в это время? – растерялся я.
   Кэт резко рассмеялась:
   – Какая незрелость! У таксистов, естественно!
   Джи тоже поднялся, и я понял, что он пойдет вместе со мной. Мы оделись и вышли на лестничную площадку. В разбитое окно дул ледяной промозглый ветер. Мы спустились вниз, и я занял пост под уличным фонарем. Началась вьюга, снег бил в лицо. Когда появилось первое такси, я отчаянно замахал руками. Машина резко остановилась.
   – У вас не найдется бутылочки водки? – спросил застенчиво я.
   – Проси сразу три, – добавил Джи.
   – Да ты, парень, совсем свихнулся! Что я тебе – магазин на колесах? – сердито бросил шофер, и машина рванула с места.
   Мне стало не по себе от этого унижения, но возвращаться без водки было еще более неприятно. К приходу пятой машины я уже немного пообтесался и перестал обращать внимание на хамство. Неловкость быстро прошла; я сообразил, что это обычный бизнес таксистов, торгующих алкоголем втридорога. Водки у них не было лишь потому, что вся она уже разошлась. Я был голоден и зол, меня унижала обучающая необходимость ночью, в мороз и вьюгу, покупать у таксистов водку. Джи невозмутимо прохаживался взад и вперед по тротуару, изредка прихлопывая мерзнущими руками в черных кожаных перчатках.
   – Ну как, не остыло ли твое желание обучаться у меня? – вдруг спросил он.
   – Никак нет, – ответил я, бодро подпрыгивая, чтобы согреться.
   Внезапно из снежных вихрей появился микроавтобус с крутящейся желтой лампой на крыше. На его дверце было написано крупными синими буквами: «Аварийная помощь». Я привычно махнул рукой, машина остановилась. Молодцеватый шофер только заступил на дежурство, и его секретный запас под сиденьем был полон. Я купил бутылку по тройной цене, уже с большой радостью, лишь бы вернуться в алхимическую ситуацию к двум безукоризненно прекрасным леди. Все же, по экономности своего характера, я не стал брать больше.
   – Зря ты пожадничал, – заметил Джи.
   У меня внутри все заскрипело и напряглось.
   – Я изо всех сил стараюсь растянуть остатки денег на как можно больший срок.
   – Гулять так гулять, – произнес Джи, – на всю катушку, включая почтовые расходы, – так завещал Георгий Иванович.
   «Я не собираюсь жить по Гурджиеву, – подумал я, – иначе сразу вылечу в трубу».
   Промерзшие на холодном ветру, мы быстро вернулись в теплую квартирку, и я, не снимая покрытого снегом пальто, гордо поставил водку на середину стола.
   – Ну, молодцы ребятушки, не зря на морозе простояли, – заметила Кэт, поправляя челку, упавшую на глаза.
   – Ты думаешь, одной хватит? – спросила Натали.
   – Еще как, – заверил я.
   Не успел я расслабиться и насладиться маленькой победой, как бутылка быстро опустела, а психологический градус для продолжения алхимического процесса в нашем атаноре так и не поднялся. Ситуация замерла на полуобороте.
   – Что ж, Витязь в тигровой шкуре, – с насмешкой бросила Кэт, – придется тебе опять отправиться на перекресток. Только не забудь, что жадность фраера сгубила.
   Меня передернуло от этой фразы, но протестовать, рискуя быть списанным с Палубы, я не решился. Угрюмо поднявшись, я взял свое еще мокрое от растаявшего снега пальто и, раздраженно волоча его по блестящему паркету, вышел на лестничную площадку.
   «Да, моим денежкам пришел конец, – недовольно подумал я. – А мне так не хочется возвращаться в Кишинев!»
   Я вышел на перекресток, и в ту же минуту появилось такси. Этот шофер держал водку в автопарке, куда мне и пришлось отправиться вместе с ним. Минут за двадцать мы доехали туда, и таксист, потребовав у меня десять рублей, пошел за водкой. Я остался ждать его, печально размышляя о своей судьбе и жалея, что не запасся напитками днем. Ветер завывал за окном машины, и вскоре снег совершенно запорошил все окошки.
   «Наверное, он уже сбежал с моей десяткой», – злился я, поеживаясь от холода. Наконец, когда я совсем окоченел, он появился с бутылкой в руке. Я радостно вздохнул. «На сегодня мои неприятности закончились», – мелькнуло у меня в голове.
   Когда я появился в квартирке-бис, Кэт встретила меня неприятной репликой:
   – Опять купил одну? Все боишься прогадать, считаешь копейки. Может, сразу отправишься обратно на перекресток?
   Я нервно вздрогнул и собрался было защищаться, но тут раздался голос Натали:
   – Оставь его, Кэт, пусть отдохнет. Может быть, на сегодня нам хватит?
   – Как ты не понимаешь, – воскликнула Кэт, – это все делается для его проплавки, а без водки я не могу общаться с этим идиотом!
   – Да чем же я так плох?! – возмутился я.
   – Ты что, думаешь, зашел сюда поразвлекаться с красивыми девочками? Мы работаем над твоим сэлфом, пытаемся разрушить твой мерзкий кундабуфер.
   – Что это еще за кундабуфер вы обнаружили в моем организме?
   – Это как раковая опухоль, – заметила Кэт, – с годами растет и пожирает душу. А впрочем, милочка, лучше ты растолкуй этому простаку, в чем дело.
   – Кундабуфер – это некое невидимое устройство внутри тебя, которое не позволяет столкнуться друг с другом противоречивым «я», – очаровательно произнесла Натали.
   – А что будет после его разрушения?
   – На какое-то время ты сойдешь с ума, – засмеялась Кэт.
   – Но затем, если хорошее в тебе перевесит плохое, ты сможешь стать целостным человеком, – добавила Натали.
   – Если стремление к вертикали перевесит твою запрограммированную горизонталь, то ты станешь реальным адептом, – продолжил Джи.
   Я понимающе вздохнул и под пристальным взглядом Кэт повесил пальто на вешалку.
   – Присаживайся, – сквозь зубы произнесла она. – Надеюсь, ты не будешь вечно искать защиты у женщин, – и, бросив на меня уничтожающий взгляд, презрительно отвернулась.
   – Вторая бутылка пришлась к месту, – заметил Джи, – ситуация вновь стала набирать градус, достаточный для того, чтобы расплавить твою закристаллизованную структуру.
   – Но для этого тебе не мешало бы пройти школу Ваньки Жукова у моей беспощадной подруги, – добавила Натали.
   – То есть делать по дому самую грязную работу, – с надменной улыбочкой произнесла Кэт.
   – Это обязательно? – спросил я, с надеждой поглядывая на Джи.
   – Без этого твое обучение выродится в развлекательную прогулку, – серьезно произнес он.
   Два часа подряд Кэт едко разбирала все мои скрытые противоречия, о существовании которых я даже и не подозревал, – она пыталась расшатать мой «железобетонный», по ее словам, кундабуфер. В течение этой долгой ночи я неоднократно засыпал, непроизвольно норовя сползти с «горячего стула», но Кэт твердой рукой усаживала меня обратно. Наконец, у нее стали слипаться глаза, и она, вытащив из темной комнаты два матраца, презрительно бросила их мне под ноги. Затем достала из шкафа четыре старых полушубка и пальто бывшего мужа. Дверь в комнату захлопнулась, щелкнул замок. Мы с Джи мгновенно рухнули на матрацы и забылись глубоким сном.
   Я проснулся оттого, что почувствовал сильные удары в бок. Это десятилетняя Лизонька, дочь Кэт, ожесточенно пинала меня ногами. Я бросил взгляд на будильник: было девять утра. Увидев, что я проснулся, она отпрыгнула и спросила ядовитым писклявым голосом:
   – Кто ты такой и кто тебе позволил спать в нашей квартире?
   – Твоя мама, – ответил я.
   Мой голос, хриплый от водки и ночного мороза, напугал Лизоньку.
   – Моя мама никогда такого бродягу не пустила бы в дом, – запинаясь, сказала она и отступила к двери.
   Джи еще спал. Я поискал глазами одежду и не нашел ее там, где, как мне казалось, оставил ее. На лице Лизоньки появилась широкая улыбка. Я понял, что вредная девчонка основательно приготовилась к утренней встрече, и, завернувшись в пальто культуриста Коли, стал искать спрятанные вещи. Через десять минут поисков я занервничал – мы опаздывали на погрузку аппаратуры. «Кадарсис» должен был давать концерт в Кронштадте. Лизонька ходила за мной, ехидно посмеиваясь: ей нравилась моя беспомощность.
   «Вся в маму», – подумал я мельком. Наконец я нашел одежду, надежно засунутую под ванну в дальний угол.
   «Будь моя воля, надрал бы ей уши», – подумал я.
   Приведя в порядок помятую одежду, мы с Джи отправились в Ленкон-ЛенконцертЛизонька, выйдя на лестничную площадку, прокричала вдогонку:
   – В следующий раз твои штаны полетят с восьмого этажа!
   С чувством ужасной неприязни я покидал квартирку-бис.
   – Ты, я вижу, не можешь вынести даже такого маленького градуса, который создает Лизонька, – изумился Джи, заметив мое мрачное лицо. – Во всем виновата твоя гордыня. Ты думал, что являешься важным человеком, а Лизонька показала тебе, кто ты такой.
   Я готов был взорваться, но усталость и бег до метро по Благодатной охладили мой пыл. К счастью, мы приехали раньше музыкантов и, обрадованные этим, рухнули в кресла и забылись сладким сном. Я проснулся от резкого крика Петракова:
   – Вам что, ночи не хватило? Чего это вы развалились, как господа? А ну, быстро на погрузку!
   После ночной проплавки с меня слетела обычная спесь, и я с радостью начал грузить аппаратуру. Киса, увидев меня, повела красивыми черными глазами и сказала:
   – Тебя, Касьян, мы не можем взять с собой на концерт, ибо сегодня едем в Кронштадт, закрытое для посторонних место, а на тебя нет пропуска. Тебя на въезде ссадят с автобуса, и ты на тридцатиградусном морозе тут же замерзнешь в чистом поле.
   – Ну что, рискнешь? – спросил Джи, испытующе поглядывая на меня.
   – И без него обойдемся, – бросил Петраков, – а то еще перед его мамашей будем отвечать.
   – Рискну, – ответил я. – В крайнем случае, подберете меня на обратном пути.
   Петраков скорчил гримасу, означавшую «сам заварил, сам будешь расхлебывать», и я, забравшись в голубой автобус, с удовольствием устроился рядом с Джи. Автобус тронулся и, выехав через полчаса из города, быстро понесся вперед, подпрыгивая на дорожных ухабах. Джи, погрузившись в себя, слегка прикрыл глаза, и я внезапно ощутил таинственный ветер иных миров. Я вновь почувствовал, что не зря живу на земле, словно осознал скрытый смысл всего бытия. На душе потеплело, и я стал засыпать, хотя мое тело беспрестанно трясло и подкидывало на жестком сиденье.
   «Главное – не дать ему стукнуться головой о железную ручку, торчащую впереди», – подумал я и провалился в забытье.
   Я очнулся от сильного толчка в бок.
   – Эй, просыпайся, сейчас будут проверять, – проворчал Петраков.
   Автобус затормозил у шлагбаума с одинокой деревянной будкой, из которой вышел замерзший морячок в черной шинели с автоматом наперевес. Он подозрительно покосился на музыкантов.
   – Мы джаз-ансамбль, едем давать концерт вашим матросам, – быстро проговорила Киса, мило улыбнувшись молодому бойцу.
   – А, филармония, давненько не бывали в наших краях. Ну, проезжай, – оскалился он.
   Так я проник на секретную морскую базу под видом одного из музыкантов.
   Через некоторое время автобус остановился у хорошо сохранившегося огромного собора, в котором находился концертный зал.
   Ровно в 19.00 открылся занавес, и первые аккорды прохладного нормановского джаза понеслись в зал. Из-за кулис я увидел, что в зале присутствовали одни молодые матросы, для которых любая музыка – праздник, лишь бы не идти в караул. Наверное, офицеры недолюбливали джаз.
   – Пойдем, прогуляемся по зданию, – вдруг позвал Джи. – Раньше в этом громадном соборе на воскресные службы собиралось около тысячи моряков. До семнадцатого года здесь служили молебны перед выходом в море, а теперь устроили концертный зал, лишив Кронштадт духовной поддержки, идущей от Господа нашего Иисуса Христа.
   Джи открыл потайную железную дверь и, в полной темноте, стал подниматься по винтовой лестнице, ведущей к куполу. Я осторожно последовал за ним. Поднявшись наверх, мы очутились среди поваленных балок. Сквозь дырки в куполе сверкали жемчужные звезды. Отворив единственное окошко, я взглянул в морозное ночное небо: надо мной блестел Орион, переливаясь красно-желтым драгоценным свечением.
   – Это наша духовная родина, – печально произнес Джи.
   Меня охватило чувство бесконечности, изливавшееся из его сердца. Где-то далеко внизу «Кадарсис» играл пьесу «Не умеешь – не свингуй».
   Постояв несколько минут в полном молчании, я осмелился спросить:
   – Каким образом появляются статуи в алхимическом лабиринте Школы?
   – В Школьном пространстве имеется масса филиалов, святилищ, перегонных алхимических кубов, которые постепенно проходит неофит. В статуи превращаются те ученики, которые были в свое время сильно намагничены Школьным ветром, но, не выдержав градуса в одном из перегонных кубов, ушли в жизнь. Но они все же сохраняют в своей душе сотни осколков знания. Неофит, если он хочет правильным образом развиваться, должен у этих статуй очень многому научиться и понять, чего статуя достигла и на чем сломалась. Интерес к галерее статуй у человека, ставшего на Путь, возникает постепенно, ибо каждая статуя тенью от своей руки указывает на зарытое сокровище, которое скрыто в степени тонкости самой статуи. Школа же старается, с одной стороны, удержать ученика, а с другой стороны, поднимая для него градус, создает ситуацию ухода из нее. И только те, кто прошел очередную проплавку в алхимическом котле, идут дальше. Некоторые ученики обитают в Школе только для украшения, как красивые виньетки. Для того чтобы ученик мог продолжать обучение, он должен постоянно настраиваться на Школьный ветер, который часто меняет направление. Те ученики, которые не сориентировались, неожиданно оказываются вне Школы, вне ее интересов и задач.
   Иногда на некоторых учеников ополчается вся Школа, и им надо бороться за свое место. Пока ты находишься в миру, тебе постоянно угрожает опасность духовно умереть. Так и в Школе – ученику каждый день угрожает опасность из нее вылететь. Удержаться в Школе очень сложно, ибо надо научиться ходить по скользкой Палубе, которой нет.
   Каждый человек – это Космос, который себя не осознал. Для того чтобы войти в резонанс со Вселенной, надо внутренне абсолютно измениться. В пространстве Школы дуют разные ветры: то северный, то южный, то ветер пустыни Тартари, и в этой сложной ситуации ученик может уйти с Пути в некое замкнутое пространство. Отошедшие не потеряны для Школы, они являются статуарной ее частью, и эта часть велика. Но есть еще небольшая движущаяся Школьная группа. И в ней с учениками происходят самые невообразимые вещи, такие как прозрения о своих воплощениях в других солнечных системах. Тут сам ученик становится реальным участником чуда.
   Бывает, попадет в Школу какой-нибудь идиот, и с ним возятся и возятся, хотя, казалось бы, имеется столько достойных адептов. Почему – непонятно. Может быть, он имеет заслуги в прошлом или будет иметь их в будущем и посрамит всех героев? А может быть, это прихоть Мастера? И только если неофит искренне задает вопросы, то ответы придут отовсюду.
   Те, кто верны идеям Школы, могут стать солью земли, а если они потеряют свое качество, то все, что есть на Земле, потеряет смысл.
   – Я всей душой желаю войти в число верных учеников, – тихо произнес я.
   – Дерзай – и тебе откроется Небо, – медленно ответил Джи. – А теперь нам пора.
   Мы стали спускаться по винтовой лестнице, с небесных высот – на землю, к людям.
   – Вы опять куда-то исчезли! – закричал Петраков, заметив нас. – Быстро собирайте аппаратуру, Норман торопится в Питер!
   Подойдя к гостинице, я, смешавшись с толпой музыкантов, проскользнул внутрь, радуясь, что ночлег мне обеспечен. Когда мы зашли в номер, на часах была полночь.
   – Сегодня мы не пойдем в гости к Кэт – попробуем устроить в номерах музыкантов небольшие хэппенинги, – сказал Джи.
   Я обрадовался перемене событий, но после двух ярких ночей, проведенных в обществе Кэт и Натали, где все драконьи головы моего Уробороса основательно подгорели, компания музыкантов показалась мне довольно пресной.

   Это был последний день гастролей. На следующий день «Кадарсис» уезжал выступать в Петрозаводск. Утром, не успев окончательно проснуться, я услышал голос Джи:
   – Я сейчас ухожу в гости к Натали, – хочу попрощаться с ней. Она живет на Лиговском проспекте. Если успеешь собраться, можешь пойти вместе со мной.
   Я вскочил с матраца и, одевшись за одну минуту, стал ждать Джи у двери.
   – А кто соберет твою постель? – удивленно спросил он.
   – Но ведь мы очень спешим, – ответил я.
   – Если горничная заметит матрац, лежащий на полу, то тебе придется заплатить за проживание в номере, а также еще и штраф, – ответил Джи.
   После этих слов я бросился тщательно заметать следы.
   Через полчаса мы поднялись по мраморной лестнице серого дома начала века, и, остановившись у дверей, Джи нажал кнопку звонка. Две минуты показались мне вечностью. Дверь открыла Натали, в розовом шелковом халате. Глаза ее светились глубинной красотой.
   – Проходите, вы пришли очень кстати, – пропела она бархатным голоском.
   Мы оставили свои пальто в прихожей на стуле и прошли на кухню. Наливая в заварной чайник крутой кипяток, Натали меланхолично произнесла:
   – Мой муж две недели назад ушел из дома, не сообщив, куда. Только что он позвонил и сказал, что уехал в Среднюю Азию на несколько месяцев. И потому я сейчас живу одна и исследую ночной Питер…
   Мы тихо сидели на кухне, попивая чаек. Натали, держа карты в руках, рассказывала Джи о своей жизни:
   – Если вы помните, несколько лет назад вы посоветовали мне выйти замуж за одного азиатского суфия, говоря, что он в душе глубокий мистик. Я вас послушалась, и моя семейная жизнь оказалась довольно странной, совершенно не похожей на совдеповскую. Я вам благодарна за совет, но с этим суфием я натерпелась неприятностей, как, думаю, и он со мной. Дело в том, что хотя Аллах и дал ему мистический дар прозрения, но забыл предостеречь от бурной ночной жизни. Его притягивало дно общества, и своей экстравагантностью он опустошил мое сердце. Я стала уходить из дома, надеясь сохранить себя. Он постепенно терял человеческий облик, впадая в бешенство, грубость и хамство, так что наша жизнь превратилась в ад. Ни о каком Пути к Абсолюту не могло больше идти речи.
   – Да, – вымолвил Джи, – как жаль, что Эфенди так и не уберег себя.
   Я наслаждался бархатным голосом хозяйки дома, ловя каждый ее взгляд. Через некоторое время Джи посмотрел на часы и произнес:
   – Нам пора уходить – скоро наш поезд.
   Затем он окинул меня взглядом и, поняв, что я безнадежно влюбился, неожиданно спросил:
   – Дорогая Натали, сможешь ли ты позаботиться об этом молодом человеке, если я оставлю его в Питере дней на десять?
   У меня перехватило дух. Натали изучающе посмотрела в мою сторону и улыбнулась:
   – Я думаю, мне удастся убедить Кэт, что ей необходим помощник в ремонте квартиры.
   – Простите, что я не выполнил своего обещания помогать вам, – смущенно сказал я, обращаясь к Джи.
   – Да ладно, я как-нибудь справлюсь и сам, – ответил Джи, – хотя твоя помощь была бы мне весьма необходима. А через десять дней я заберу тебя в Москву: тебе нельзя зависать долго на одном месте, иначе ты размагнитишься и превратишься в эдакого обрюзгшего мещанина.
   Я был на седьмом небе от счастья. Мне так было необходимо общество Эмины и Зибельды, что я благодарил Джи за его благосклонное великодушие. Я тут же позабыл о своей идее следовать за Мастером на край света до окончательного Просветления. Сияние души, казалось, находится рядом, и оно мгновенно затмило вечное стремление к небесам.
   – Не думай, что ты сошел с Пути, – молвила Натали, когда Джи закрыл за собой дверь. – Дни, проведенные в нашем обществе, надолго останутся в твоей душе. Я буду немеркнущим маяком любви на твоем Пути.
   Я недоверчиво посмотрел в ее распахнутые глаза и почувствовал необычайное волнение. Я отвел взгляд в сторону, боясь утонуть в бездне ее души…
   Когда я ввалился к Кэт со своим огромным коричневым чемоданом, она посмотрела на меня как на сумасшедшего.
   – Натали расписала мне, что ты великолепный мастер, но, глядя на тебя, не могу в это поверить, – заявила она.
   – Я постараюсь сделать все как можно лучше, – ответил я, смутившись.
   – Ну ладно, проходи, посмотрим, к чему ты пригоден.
   Я сознавал, что разоблачение наступит довольно быстро, но решил держаться до последнего. Я стал изображать специалиста высокого класса, небрежно осматривая потолки и делая значительные ремарки. Кэт подозрительно изучала мою физиономию, пытаясь понять, что скрывается под маской деловитого маляра. Она дала мне двадцать пять рублей и отправила в магазин купить все необходимое для ремонта. Я долго бродил по задворкам, пока не нашел рабочих, ремонтирующих дом, и купил у них краски и гипса раза в два дешевле, чем в магазине. Сэкономленные деньги я вернул Кэт, за что был награжден улыбкой.
   Вечером Кэт отвела мне самую маленькую комнатку в квартире и, не считая меня достойным общения с ней, удалилась. Я стал было делать записи в дневнике, но тут появилась Лизонька.
   – Предлагаю тебе сыграть партию в шахматы, – заявила она писклявым голоском.
   – Да ты еще не умеешь держать фигуры в руках, – буркнул я.
   – Не смотри на мой малый рост, – пропищала она. – И запомни, если ты не сыграешь перед сном со мной в шахматы, то я прикажу маме выставить тебя за дверь, за навязчивое приставание. – Раз ты настолько коварна, то расставляй фигуры.
   К моему полнейшему удивлению, Лизонька через тринадцать ходов поставила мне мат.
   – Я занимаю первые места в нашем шахматном клубе, – хихикнула она и отправилась спать.
   Я вновь взялся за дневник, пытаясь найти оправдание тому, что не сдержал слово, данное Джи. Я представил себе, что он мог бы сказать:
   – Кто-то подложил топор под компас твоего сердца. Твоя рабочая группа потерялась в хаотическом вихре нижних центров. Где твое желание работать над собой? Ты позабыл о желании достичь Просветления… – но голос разума уже не мог остановить разбушевавшихся желаний.

   Ночью я попал в зловещее сновидение.
   Я, в форме старшего лейтенанта, в сопровождении двух солдат шел по ночному Петербургу. В одном из темных переулков на нас набросились девять рыцарей в черных доспехах, со знаками перевернутой пентаграммы на груди.
   «Воины Тьмы», – пронеслось в голове. Мне удалось сбить с ног первого рыцаря, но тут, оглушенный мощным ударом по голове, я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что привязан к фонарному столбу. Я попытался освободиться от пут, но руки были намертво скручены. Оглядевшись вокруг, я заметил, что солдаты также привязаны к фонарям. Рыцари Тьмы сорвали с одного из них военную форму и стали вырезать на его солнечном сплетении инфернальный знак. Мое сознание вдруг озарила мысль: это сновидение. Я вспомнил Фею и правило, как перемещаться в пространстве, используя силу намерения. Быстро повернувшись против часовой стрелки, я мгновенно оказался в долине среди высоких гор. Я стоял, наблюдая за ярким светом множества костров, горевших у реки. Я наугад подошел к одному из них и, к великому удивлению, увидел свою мать. Она печально посмотрела на меня и произнесла:
   – Сынок, как можно скорее покинь это адское место.
   Я с любопытством всмотрелся в костер и, к своему ужасу, понял, что на нем горит человеческая плоть.
   – Это черные мистерии инфернальных миров, – произнесла она. – Спасайся, или тебя принесут в жертву Бафомету.
   Я бросился бежать из этого проклятого Богом места, поняв, что попал в нижние сферы потустороннего мира. Утром я встал с тяжелым чувством в груди, жалея о том, что не уехал с Джи. В мою комнату заглянула Кэт:
   – Ты сегодня сделаешь пробную работу. Когда я вернусь, то проверю все до мелочей, – и неприветливо захлопнула дверь.
   Я осмотрел еще раз потолки и понял, что если я начну их ремонтировать, то они примут еще более ужасный вид. Впав в отчаяние, я открыл свои записи – мне больше ничего не оставалось делать, как попробовать осознать себя, – и прочел одно из писем, которое Джи когда-то написал Белой Птице, летящей за Удодом на гору Каф. Он дал мне изучить эти письма для большего понимания Луча Школы.
//-- 25 сентября 1980 г. --//
//-- Пятигорск --//

   Дорогая Белая Птица! Хочу сегодня остановиться на теме гармонии, которая все противоречия претворяет в красоту. Пусть эта мысль послужит для тебя лейтмотивом твоего поведения. Постарайся бытийно проникнуть в ее глубину. В этом один из секретов магнитного центра, который делает человека особенным, интересным внутренне, с благоухающей чистой аурой, магнетически притягивающим к себе информацию, обстоятельства, каскады совпадений, помощь со стороны Ангелов. Ибо к такому Человеку они испытывают интерес, им приятно следить за ним, покровительствовать ему. Он уже не штампованный биоробот, каких миллионы, а творческая, постоянно экспериментирующая, изобретающая, стремящаяся к совершенству сущность. Сами люди (полуспящие и спящие) инстинктивно стремятся к такому человеческому магниту, им интересно возле такого человека, он для них таинственен, постоянно озарен непостижимым (для них) вдохновением. У тебя есть шанс начать культивировать свой магнитный центр, но учти, шанс – это еще не реализация.

   Я задумался над тем, что является реализацией в моем случае, но ответа так и не нашел. Спрятав тетрадку, я решил позвонить Натали.
   Она, обрадовавшись моему звонку, пригласила меня прогуляться по Невскому.
   Восприятие города в обществе необычной дамы было обостренным и возвышенным. Храм Спаса-на-Крови, пруд с лебедями, беседы с кошкой в подворотне – все мне казалось необыкновенной сказкой. Я, казалось, попал в пространство «Весны Боттичелли» и совершенно позабыл о ремонте. В этом сладком забытьи прошло несколько часов, и я вдруг стал понимать, что оказался в плену магического сна, навеянного Натали. Это осознание вызвало щемящую боль в сердце.
   – Ах, дорогая Натали, – печально произнес я, – как мне жаль, что ты так и не стала на Путь, ведущий к освобождению от кругов сансары.
   – Боже мой, – воскликнула она, – да оглянись ты вокруг! Как можно освобождаться от этой незабываемой красоты?! Никакая Нирвана не сравнится с моей жизнью, полной романтических приключений и безумной любви. Ты, наверное, просто одинок и поэтому тоскуешь по несбыточному. Тебе плохо, я вижу. Я возьму тебя в ночной полет над Петербургом на астральном В-52, и ты позабудешь свои призрачные мечты. Прости за прямоту, но я думаю, что многие люди стремятся к Просветлению от своей убогости!
   – Как жаль, что ты так ничего и не поняла, – сокрушенно ответил я.
   – Ты лучше бы проводил меня на улицу Авиационную, – вдруг сказала она. – Там у меня своя комнатка в квартире отца. Уже более месяца в этой комнате обитает друг моего мужа, никому не известный поэт Шишкин, приехавший в Питер из Навои писать поэму, как он говорит, по живым следам, об Иисусе Христе и о том, что того никогда не существовало. Он обращается со мной так, как будто бы я должна выполнять все его прихоти. Он говорит, что на Востоке женщина должна повиноваться мужчине. Он мне так надоел, что я не хочу одна встречаться с ним.
   – Но ведь мне надо делать ремонт, – ответственно заметил я.
   – Если ты поможешь мне, то на шаг приблизишься к Просветлению.
   Я удивленно посмотрел на нее.
   – Если истинный рыцарь помогает даме своего сердца, то он приобретает заслугу на Небесах, – улыбнулась Натали.

   Через полчаса мы поднимались по темной лестнице на четвертый этаж кирпичного дома. Натали, слегка постучав и не дождавшись ответа, достала ключ и открыла запертую дверь. В углу обставленной странной мебелью комнаты сидел за письменным столом мужчина лет сорока с бычьим выражением лица. Он пил пиво и что-то писал – по-видимому, свою поэму.
   – Ты зачем пришла? – заявил он. – Мне нужен покой и уединение. Ты разве не знаешь, что я, по заданию партии, пишу разоблачительную поэму о Христе?
   – Ты забываешь, что это моя квартира, – вызывающе ответила Натали.
   – Мне разрешил здесь поселиться твой муж, – ответил он. – У нас на Востоке слово мужа – закон для жены.
   – А здесь Питер, где слово женщины – закон для мужчины, – гордо сказала она. – К тому же я знаю, где мой муж. Он в Азии, в Навои, у своей давней любовницы.
   Я вытащил из сумки бутылку портвейна «Кавказ» и поставил на стол.
   – Ты и впрямь чему-то научился, – улыбнулась Натали.
   Выпив портвейна, Шишкин захмелел и произнес:
   – Я горжусь тем, что мир устроен так, как он есть. Благодаря этому партия надеется, что вдохновленный Ленинградом, родиной революции, я докажу, что Христа не существовало.
   – И как ты, Наташа, можешь терпеть в своем доме такого идиота?! – возмутился я.
   – Это я вас терплю и милую, – вдруг заявил Шишкин. – Ибо я – с партией, а вот вы не соответствуете ее идеологии, – и допил остатки портвейна прямо из горлышка.
   – Выпив лишнего, Шишкин всегда начинает приставать, – шепнула Натали, наклонившись ко мне. – Я не знаю, как от него избавиться. Не уходи.
   – Я постараюсь что-нибудь придумать, – пообещал я и обратился к Шишкину:
   – А почему тебе, товарищ Шишкин, кажется, что Питер вдохновит тебя на поэму об отсутствии Иисуса Христа?
   – Да потому, что это колыбель революции, – выпалил он.
   – Ты как Иуда, продаешь Христа за тридцать сребреников, – презрительно бросила Натали.
   – Вы напрасно меня оскорбляете, – повысил голос Шишкин, – я такие вещи никому не прощаю!
   – Общение с этим хамом закрывает нам зеленую дверь в высшие миры, – сказал я шепотом Натали.
   – У меня не хватает сил от него избавиться, – ответила она. – К тому же это лучший друг моего мужа.
   Вскоре Шишкин, разглагольствуя о великой партии Узбекистана, растянулся на широкой кровати и захрапел.
   Я вдруг осознал, что уже поздняя ночь. Натали устроилась на матраце в углу комнаты, а я прилег на полу, укрывшись пальто ее мужа. Засыпая, я вспомнил о том, что должен был сегодня начать ремонт.
   «Ну и достанется мне от Кэт, – подумал я. – Хотя кое-что я выиграл: момент моего разоблачения отодвинулся еще на один день».
   К вечеру следующего дня я робко позвонил в дверь квартирки на Благодатной.
   Открыв дверь, Кэт яростно набросилась на меня:
   – Как я могла довериться такому прощелыге, как ты?!
   – Я спасал Натали от Шишкина, – виновато пролепетал я.
   – Нашел кого спасать, – рассмеялась она. – Неужели ты не понимаешь, что сильно подвел меня? Я взяла отгул, чтобы помочь тебе, и целый день ждала, а ты оказался необязательным идиотом.
   – Простите, мадам, – пролепетал я, дрожа и краснея от стыда.
   Кэт хлопнула дверью и ушла учить с Лизонькой уроки, а я, осознав в полной мере свое ничтожество, отправился скоблить потолок. Вспоминая наставления Джи, я старался читать про себя молитвы, но отчего-то становилось так тяжело, что я прекратил эти попытки.
   К двум часам ночи, закончив работу, я решил прочесть еще несколько писем Удода неизвестной Птице.
//-- 26 сентября 1980 г. --//
   Сегодня 26 сентября, завтра я буду в Москве, но тем не менее, то, что я собираюсь сказать, может быть сказано только в этом послании и только из этого места и времени, в котором я сейчас нахожусь.
   Тема глубокого творческого размышления (медитации). На открытке с обратной стороны письма изображен ритуальный Лик Старца и его Маска, несомая на спине монахом, одетым в черную рясу. Что это означает и что дает твоей Душе и твоему Пути? Понимаешь ли ты что-либо?
   Вся твоя будущая жизнь – это Маски и Роли, которые ты будешь с большим или меньшим успехом (скрипом и т. д.) играть на Сцене Жизни. Но что таится под Масками? Можно ли оторваться от Маскарада и уйти в центр внутренней Глубины, в Море, где плавает Золотая Рыбка, уйти от разбитого Корыта, от Столбового Дворянства, от Царицы? Для этого придется отвлечься от вздорности и массы свойств, принадлежащих Старухе, то есть Личности, перестать быть Мачехой своей Душе.
//-- 3 октября 1980 г. --//
//-- Нижний Новгород --//
   Болдинская золотая осень. Хрустальный воздух. Кремль над Волгой, в котором я сейчас и обосновался.

//-- Первичная Материя – Уроборос – помещается в огненную пещеру, где из нее под воздействием постоянного огня в течение длительного времени выплавляется Сера – Лев, и Ртуть – Черная Орлица. --//

   Сегодняшняя тема: цвет пламени, его желтый спектр, возносящий, через глубинную медитацию на избранное растение, огненно-крылатую стихию человеческой души в огненный мир. Тот, кто прикоснется крыльями своей Чайки (символ свободной души) к тайне золотого сияния, постигнет скрытое измерение бледно-желтого солнца нашей системы. Он попадет в другую, сверх-человеческую цивилизацию, вестниками которой в мире людей были святые и герои, озаренные золотым огненным нимбом. Крылья птицы, уносящие нас через стихию воздуха в провалы огня, где сгорает все тленное, недостойное, смертное, неблагородное, могут зацепить драгоценную добычу – нашу жизнь, тело нашего времени. И там, в герметической плавильне солнца, через гибель и смерть наших слабостей мы возродимся к солнечному бытию, проливая солнечный свет в мир человеческий для тех, кто готов…
   Эти слова привели меня к осознаванию своей души и придали устойчивость распредмеченному сознанию.
   Перед тем как заснуть, я постарался подсчитать, удалось ли мне за сегодняшний день хоть на миллиметр продвинуться к Просветлению. «Тихо, улитка, ползи по склону Фудзи, вверх, до самой вершины», – успокаивал я себя хокку, похожим на коан.

   Утром я проснулся оттого, что Кэт ожесточенно ходила вокруг моей кровати.
   – Ты обманул меня, негодяй! Я убедилась, что ты не в состоянии сделать приличный ремонт. И вообще ремонт делать абсурдно, ибо тогда сотрется память об Адмирале, которую вобрали в себя эти стены. А тебе я советую побыстрее убираться из моего дома.
   Ситуация была критической. Я оделся и быстро побросав вещи в коричневый чемодан собрался покинуть квартирку-бис.
   – Так тебе и надо, – заверещала радостно Лизонька, – поживешь на улице, сразу поумнеешь.
   Уже стоя в дверях, я справился со своей уязвленной гордыней и, натянуто улыбнувшись, произнес:
   – А ведь в туалете и ванной нет атмосферы Адмирала, и значит, их можно безболезненно для вашей памяти отремонтировать.
   – Пожалуй, ты прав, – сменяя гнев на милость, произнесла Кэт. – Я, наверное, разрешу тебе привести их в порядок. Но делать ты это будешь только под моим строжайшим контролем. Работать тебе позволяется только в моем присутствии.
   – Отлично, – с радостью согласился я.
   – В таком случае, ровно в 17.00 ты должен быть дома, – сказала она и ушла.

   Не успели стихнуть ее шаги на лестничной площадке, как раздался телефонный звонок. Я осторожно поднял трубку.
   – Привет, Касьян, – проворковал тихий голос Натали, – если ты свободен, можешь зайти в гости.
   Размышляя о том, как проскользнуть между Сциллой и Харибдой, я оделся и заспешил к станции метро по пушистому снегу, обильно выпавшему за ночь. На мой нетерпеливый звонок дверь тихо отворилась, и я увидел бархатные ресницы Натали, из-под которых улыбались дорогие мне сияющие глаза. Мое сердце учащенно забилось. Я прошел на кухню, надеясь уютно посидеть за чайком вместе с Натали, и увидел у стола здоровенного парня, который сжимал рукой, сплошь покрытой татуировкой, бутылку вина. Он окинул меня безучастным взглядом любителя потасовок и основательно приложился к горлышку.
   «С этим парнем никогда не просветлеешь», – подумал я.
   – Это Боцман, мой старый приятель. Он только что вернулся из плавания и тут же забежал ко мне.
   – Ну ладно, – сказал Боцман, подозрительно оглядывая меня, – мне пора идти к жене и детям, – он натянул потертую рыжую ушанку, допил одним глотком вино из бутылки и с грохотом захлопнул за собой дверь.
   Я облегченно вздохнул, ибо мне не понравилась его нагловатая физиономия.
   «Слава Богу, что у меня иная судьба, – подумал я. – Мне надо как можно скорее подняться к Небесам, а Боцману – забраться в уютную клетку родового древа».
   – Присаживайся, – чарующим голосом произнесла Натали и, налив чай в изящную чашку, подала ее мне. – Отчего это ты ходишь за Джи, как нитка за иголкой? – вдруг с любопытством спросила она.
   – Видишь ли, – отпив чай, произнес я, – я не готов к разговору на эту тему.
   – Нет уж, ответь на мой вопрос, – упрямо нахмурилась она.
   Мне не хотелось так быстро раскрывать свои карты этой симпатичной молодой леди; смущенно поглядывая по сторонам, я не знал с чего начать.
   – Может, тебе для храбрости налить стаканчик «Агдама»? – полюбопытствовала она.
   Я пригубил портвейн и нехотя сказал:
   – Я избрал Джи своим наставником на великом Пути Освобождения и поэтому следую за ним по таинственному лабиринту человеческих судеб.
   – И чего же ты достиг?
   – Рано об этом говорить. Вначале у меня возникла странная идея: построить каменный дом, где-нибудь в лесу, и дать Джи возможность жить в нем тихо и одиноко, как жили пустынники в древности. Затем постепенно начать приводить к нему искателей духовного со всей страны, как к новому русскому Мастеру. Мне по наивности казалось, что мистики обрадуются, что нашелся русский Мастер, и толпой повалят к нему на поклон, и заживем мы тогда хорошо. Но Джи почему-то сразу не понравилась эта идея, и он отверг мою мечту.
   «Если ты надумал идти за мной по Пути, то тебе придется пройти по опасному – для твоего эго – алхимическому лабиринту, – строго сказал он, – найти то – не знаю что и вернуться целым и невредимым».
   «Согласен, раз некуда деваться», – ответил я, скрывая разочарование. Тогда он продолжил:
   «Я смогу передать тебе учение только в пути, на реальном опыте, в странствиях по разным городам и неведомым обстоятельствам, а не читая лекции в тишине кабинета. Это путешествие будет называться плаванием за Золотым руном к берегам таинственной Колхиды».
   Я ему полностью доверился и с тех пор странствую с ним, присоединившись к джаз-ансамблю.
   – Ты не ошибся, – произнесла Натали, и ее лицо стало вдруг серьезным, – Джи действительно настоящий Мастер.
   – А откуда ты можешь знать это? – удивился я.
   – Однажды поздно вечером, выйдя из своей квартиры, я поспешно спускалась по лестнице и вдруг увидела необычного человека в черной монашеской рясе. Я удивилась: никогда в своем подъезде я не встречала монахов. Он легко и быстро поднимался мне навстречу, наклонив голову. Но когда он приблизился, мне удалось разглядеть его лицо. От неожиданности я вскрикнула: это оказался Джи. Его взгляд излучал такую мощь и силу, что у меня от страха онемело все тело. Я попыталась до него дотронуться, но мои руки прошли сквозь пустоту. Тут я не на шутку испугалась, даже волосы встали дыбом. А он вдруг растворился в темноте верхней площадки.
   – Ну и встреча, – тихо произнес я и ощутил, как легкий морозец пробежал по спине.
   Мы так разговорились, что весь день пролетел как одно мгновенье. И только когда стемнело, я вспомнил о том, что уже давно должен был быть у Кэт.
   – Я опять опоздал! – с ужасом воскликнул я.
   – Да ладно тебе, – лениво потягиваясь, промолвила Натали. – Кэт уже целый год пытается сделать ремонт. Ничего страшного не случится, если она подождет еще немного. Я пойду с тобой – мне надо повидать мою бесценную подругу, – и нырнув в норковую шубку, она набросила на голову пуховый платок.

   Когда мы добрались до Благодатной улицы, Натали решительно позвонила в квартиру Кэт. Дверь приоткрылась: навстречу нам высунулась любопытная Лизонька.
   – Ну, теперь мама тебя точно выгонит, – в восторге пропищала она.
   – Не мешай, – ответила Натали, и отодвинув ее от двери прошла внутрь.
   – А, объявился! – гневно воскликнула Кэт. – Ты второй раз посмел подвести меня. Теперь я понимаю, что связалась с необязательным человеком, на которого нельзя положиться.
   – Это я его задержала, – произнесла примирительно Натали.
   – Так ты, милочка, решила поучаствовать в моем ремонте? Спасибо, не ожидала… А впрочем, это в твоем духе – все сводить к бесконечным романам.
   – Не сердись, я ведь тебя очень люблю, – сверкнула глазами Натали, снимая шубку. – У меня к тебе дельце: только ты можешь помочь мне избавиться от этого чертова писателя Шишкина. Я уже месяц пытаюсь выставить его из своей комнаты, но он так туп, что не понимает моих намеков.
   – Да он просто водит тебя за нос! – возмутилась Кэт. – Я быстро помогу тебе избавиться от этого графомана. Он немедленно отправится к себе в Навои марать бумагу.
   – Я буду вечно тебе благодарна, – вздохнула Натали.
   – Для начала его надо заманить в мое пространство. Здесь я мгновенно с ним расправлюсь: атмосфера моей квартиры специально предназначена для расщепления такого рода идиотов.
   «Как замечательно, – обрадовался я. – Теперь весь гнев Кэт с меня переместится на Шишкина!»
   Вызвав по телефону такси, мы втроем отправились к писателю. Когда Натали открыла дверь, я увидел мрачного Шишкина, который по-прежнему писал за столом в углу и пил. На столе горела свеча, освещая стопки исчерканной бумаги, на полу валялись измятые листы.
   – Почему без звонка? – недовольно пробасил он, косясь на незваных гостей.
   – Ведь это моя комната, – смущенно пролепетала Натали.
   – Ну ладно, проходите, рассаживайтесь, – и Шишкин хозяйским жестом пригласил нас войти.
   – Я, собственно говоря, – ласково произнесла Кэт, – приехала послушать вашу поэму. Не могли бы вы прочитать прямо сейчас несколько избранных строф?
   – Простите, я не совсем готов к этому, – заподозрив неладное, ответил Шишкин.
   – Отчего же? – удивилась Натали.
   – Мещанская атмосфера этого дома не располагает к чтению моего произведения.
   – Тогда я вас приглашаю к себе в гости. Вы сможете отлично провести время, – хищная улыбка озарила лицо Кэт.
   – Нет, благодарю вас, – испуганно ответил он, – я, пожалуй, останусь здесь.
   – Неужели вы способны отказать даме?
   – Быстро за такси, – шепнула мне Натали. – Азиатский поэт не сможет устоять перед такси.
   – Нет-нет, я не поеду… – упрямился Шишкин.
   Через пять минут я появился в дверях и торжественно произнес:
   – Господин поэт, у подъезда вас ожидает такси.
   Глаза Шишкина потеплели. Он быстро оделся и когда мы спустились к заснеженной машине, с видом значительной персоны сел на переднее сиденье. Когда мы появились в квартире Кэт, на часах была полночь.
   – А ты можешь не раздеваться, – бросила мне Кэт. – Мигом на водочный перекресток!
   – У меня нет денег, – смущенно произнес я.
   – Я могу дать тебе взаймы двадцать рублей, – с насмешкой произнесла она, наслаждаясь моим замешательством.
   «Чего не сделаешь ради того, чтобы посмотреть, как будет уничтожена гордыня зарвавшегося графомана», – утешал я себя, выходя на обледенелую дорогу. Этот водочный перекресток в который раз охладил мой пыл, напоминая о несгибаемом намерении достичь Абсолюта еще в этой жизни. Стоя на ночном морозе, я ясно понимал, что моя цель – обучение у Джи, а не безумная погоня за дамой сердца.

   Когда я поставил на стол две запотевшие от холода бутылки «Столичной», Шишкин приятно улыбнулся и тут же с большим удовольствием разлил водочку по хрустальным рюмкам. Кислая атмосфера сменилась на некое восторженное ожидание. Кэт, поставив кассету с записями алхимических песен Адмирала, болезненно вспоминала томительные минуты своего неземного счастья.
   Когда же кассета доходила до того места, где Адмирал начинал петь пьяным голосом, Кэт резко вскакивала и перематывала ее на начало. Натали томилась, выжидая удобного момента, чтобы начать расщепление Шишкина. Наконец глаза Кэт засверкали яростными огоньками королевской кобры.
   – Что же вы так напряженно молчите, милейший автор, – задушевным голосом обратилась она к Шишкину. – Может быть, вам не нравятся песни?
   – Это буржуазно-упаднический дух, – заявил Шишкин, выпив рюмку одним махом. – Настоящее искусство должно быть полезным партии и обществу.
   – И что же вы знаете о настоящем искусстве? Знакомы ли вы с Достоевским, Толстым, читали ли вы Гоголя, Лермонтова, господин Шишкин? – поинтересовалась она, едва сдерживая охотничий блеск в глазах.
   – Это вчерашний день, – ответил Шишкин, горделиво оглядывая слушателей.
   – Ну, с тобой все ясно, лапчик, – холодно бросила Кэт, туша сигарету дрожащими пальцами. – Я вижу по вашему лицу, что вы не поэт, а идиот. Кто будет читать вашу графоманию!? Обществу, о котором вы так заботитесь, будет полезней, если вы будете где-либо в Питере выгребать мусор. А еще лучше – возвращайтесь в Азию к жене и детям, займитесь домашним хозяйством, но, мать вашу, не беритесь за перо, не позорьте слово «поэт»!
   Шишкин от неожиданности побледнел, открыл рот и стал судорожно хватать воздух. В наступившей тишине я разлил водку, на сей раз довольный тем, что благодаря ей ситуация стала остро разворачиваться.
   – Кстати, почему вы думаете, что Иисус Христос не существовал? – произнесла Кэт, прикуривая сигарету.
   – Партия сообщила, – неуверенно произнес Шишкин.
   – Но партии во времена Христа, как вы понимаете, еще не было! – воскликнула Натали.
   – Неважно, – заметил Шишкин, жадно глотнув водки, – партия знает все.
   – Откуда же она знает?
   – А вы разве не в курсе, что у нее везде свои люди?
   – И кто же, по-твоему, выступал от лица партии две тысячи лет назад?
   – Фарисеи, конечно, – ответил Шишкин, победоносно оглядывая всех присутствующих.
   – Ну, ты до умиления сумасшедший или плохо притворяешься, – дико расхохоталась Кэт.
   – Да нет, – возмутился Шишкин, – когда я закрываю глаза, то передо мной ясно возникает картина распятия Христа.
   – Так значит, он все-таки был.
   Тут Шишкин неожиданно обмяк и сник, вжал голову в плечи, а на лбу выступила холодная испарина. Его мания величия разрушалась и таяла прямо на глазах.
   – Я сдаюсь, – вдруг произнес он глухим голосом, – и полностью признаю свое ничтожество.
   Он резко встал, снял с вешалки в коридоре полушубок и шляпу и взялся за ручку двери.
   – Ты куда это собрался, лапчик? – резко остановила его Кэт.
   – На Авиационную, – выпалил он.
   – Нет, ты давай убирайся отсюда прямо на вокзал – и сразу же в Навои, – холодно произнесла Натали. – Не могу больше тебя видеть!
   – А как же вещи? – озлобился Шишкин.
   – А вещи вышлем по почте, – промолвила с наслаждением Кэт.
   У Шишкина лицо мгновенно вытянулось в подобие кренделя.
   – Позвольте остаться хотя бы до утра, – взмолился он.
   – Ладно, одну ночь можешь переночевать на кухне, – презрительно улыбнулась Кэт.
   Шишкин, совершенно разбитый и опустошенный, смирно поплелся на кухню. Начинало светать. Кэт бросила мне на пол матрац и шубу и ушла спать.
   Перед тем как уснуть, я решил заглянуть в свой дневник и прочел очередное послание молодой ученице.

   «Дорогая Птица, одиноко летящая на север! В этой сказке (как и в любой сказке, если суметь увидеть ее глубину) изложено известное тебе психологическое учение о сущности (индивидуальности) и личности, которое мы с тобой проходили в начале этой весны. Ключ вроде бы простой, но владеть своей личностью, укрощать, обуздывать, перерабатывать ее неукротимую сырую алчную энергию, как ты уже прекрасно знаешь, не так просто. В эзотерических Школах наша неразвитая сущность может вырасти, но только в том случае, если ученик выдерживает нагрузку обучения, усваивает идеологию и разносторонне психологически развивается. Часто бывает так, что личность в человеке дремлет, не проявляя себя заметно. Но стоит попасть в провокационную обстановку – и то, что в человеке дремало, вылетает как змий о двенадцати головах (в алхимии его называют Уроборосом). Причем даже если их рубить, они вырастают вновь, поэтому приходится быть изобретательным, пробовать разные методы, постоянно и внимательно наблюдать за собой. Не бояться экспериментировать, преднамеренно создавая провокационные нагрузки разной степени и интенсивности. Пытаться увидеть в себе множество самых невероятных существ, хороших и плохих, имеющих свое собственное мнение, свою жизнь, интересы; видеть, как они всплывают и затем неизвестно куда проваливаются; проследить, куда они скрываются, где живут…»

   Дочитав последнюю строку, я вновь стал высчитывать, на сколько миллиметров я за сегодня продвинулся к Абсолюту.
   На следующий день Шишкин, помятый, но слегка освобожденный от вечного хамства, выполз из кухни, тихонько надел ботинки и собрался как можно скорее бежать. Но Кэт, словно почуяв, что добыча пытается ускользнуть, появилась внезапно перед ним.
   – Ты куда это собрался, братец? – спросила она с любопытством.
   – Прогуляться по свежему воздуху, – ответил он, переминаясь с ноги на ногу.
   – Тогда купи, пожалуйста, две бутылочки шампанского для дам.
   – А где же я их достану в столь раннее время?
   – Мне ли тебя учить, дорогой!
   Развенчанный и покорный писатель смиренно поехал искать шампанское, а квартирка вновь погрузилась в сон. Через пару часов всех в доме разбудил резкий телефонный звонок.
   – Это я, Шишкин. Пустите, ради Бога, я уже полчаса стою под дверью, но мне никто не открывает.
   – Ну, раз вспомнил о Боге, то заходи, – ответила Кэт и ушла на кухню ставить чайник.
   Прошло пять минут – Шишкин ввалился в дверь, горделиво поставил две бутылки шампанского на середину стола и недовольно произнес:
   – Еще немного – и я бы разбил от злости это шампанское об вашу дверь.
   – Ты лучше побыстрей открывай бутылку, – холодно остановила его Кэт, – я не терплю мужчин, жалеющих себя.
   Глаза Натали были особенно прекрасны в лучах зимнего солнца, пробивавшегося сквозь заиндевевшее окно.
   – А теперь отправляйся на кухню готовить яичницу с луком! – приказала Кэт самозваному поэту.
   – Вот теперь ты на своем месте и даже неплохо смотришься у плиты, – с восторгом отметила Натали.
   Яичница и шампанское быстро исчезли. Я почувствовал себя весело, и даже гора грязных тарелок под столом и разбросанные окурки не мешали моему приподнятому настроению. Кэт специально запрещала убирать мусор, для нагнетания мрачной атмосферы: она хотела притянуть в ситуацию люциферические силы. Стол был покрыт табачным пеплом и заставлен пустыми бутылками. Через несколько часов наша бэд компани вновь проголодалась.
   – Кого бы нам пригласить в гости, чтобы принес водки и закуски? – произнесла задумчиво Кэт.
   Натали позвонила Боцману на работу – ответили, что он дома. Позвонила домой – жена сказала, что он с утра на работе.
   – Может, вызвонить Мертвого Глаза? – подсказала Кэт, пуская прозрачное колечко дыма.
   Натали быстро набрала номер, и на другом конце провода холодный мужской баритон произнес:
   – Не волнуйтесь, приеду с цыплятами табака и бутылкой «Столичной».
   – Что за отталкивающая кличка у этого парня, – заметил я.
   – Этот странный молодой человек из приличной семьи, – ответила Натали своим мягким голосом, – он уже несколько раз пытался покончить с собой. Правда, всегда неудачно: его обязательно кто-нибудь спасал. После этих попыток он перестал чувствовать и реагировать на жизнь, глаза его словно омертвели, стали холодными и пустыми, а улыбка напоминает оскал трупа. Пять лет назад он решил повеситься в парке, у памятника Пушкину. Дрожащей рукой он неуверенно накинул петлю на шею и повис на цветущей яблоне. Но на его несчастье, по парку прогуливался генерал в отставке. Он снял дергающегося в судорогах молодого человека с яблони и надавал ему пощечин по полумертвой физиономии, приговаривая:
   «Как ты посмел повесить свое холопское тело рядом с великим поэтом? В следующий раз вешайся у туалета», – а затем поколотил его так, что тот три года жил хорошо, ни разу не вспомнив о самоубийстве, но потом вдруг опять решил покончить с собой.
   На этот раз он, закрывшись дома, наглотался снотворных таблеток, но, как назло, мать раньше времени вернулась с работы и вызвала «скорую». Его опять насилу откачали. Вот так он и познал нечто о потусторонних мирах. Теперь же он неистово изучает все, что имеет отношение к Зазеркалью. Но самым надежным методом проникновения в неведомое пространство он считает встречу со смертью.

   Незаметно пролетело два часа, а Мертвый Глаз с цыплятами табака так и не появился.
   – Что он, под землю провалился?! – возмутилась Кэт. – Я тебе могу одолжить еще двадцать рублей – пойди купи водочки, а то что-то на душе неприятно. Отдашь потом, когда заработаешь.
   – Я пойду с тобой, – сказала вдруг Натали, и когда мы вышли из подъезда на вечерний мороз, мило шепнула мне:
   – Тебя любить – естественней, чем жить! Без тебя не могу быть ни одной минуты. Только ты да я, да только мы с тобой…
   – Ах, Натали, – печально ответил я, – человек я неискушенный и боюсь, что ваши шутки могут разбить мое сердце.
   – Ты просто боишься поверить мне. Ты боишься сладостного чувства любви – оно может опалить твои крылья, и ты не долетишь до высших миров.
   – Нет, наши романтические встречи навсегда останутся в моем сердце, – прошептал я.
   Мы гуляли по обледенелым питерским улицам; наши обнаженные сердца тревожно бились рядом, боясь спугнуть тонкое невыразимое чувство.
   Купив четыре бутылки «Изабеллы», мы, замерзшие, но счастливые, возвратились в квартирку-бис. Лизонька сидела за фортепиано и вредоносно тыкала пальцем по клавишам, разучивая «Собачий вальс». Поскольку Шишкин быстро вошел в роль Ваньки Жукова, то Кэт послала его проводить Лизоньку на день рождения подруги.
   – Ну и дочка у тебя, – сказал он, вернувшись. – Я по дороге расчувствовался и купил ей кубик-рубик. «Такую дрянь может подарить только идиот вроде тебя!» – завопила Лизонька и запустила кубиком в ворону. Когда я возвращался домой, на моих глазах машина сбила молодого парня, выскочившего из трамвая. А у самого дома я наткнулся на лежащего в снегу мужчину средних лет – его откачивали санитары.
   – Тебя преследуют странные знаки, – растерянно прошептала Натали.
   – Питер явно на что-то намекает, – таинственно произнесла Кэт.
   – Можно, я пойду собирать вещи? – взмолился побледневший Шишкин.
   – Собирай, только не забудь приобрести билет в Навои.
   Как только затихли шаги развенчанного поэта, на пороге возник Мертвый Глаз.
   – Где же твои цыплята табака? – удивленно спросила Кэт.
   – Я просто поддержал твой шутливый тон.
   – Я не шутила. А ну-ка, мигом в магазин.
   Через полчаса Мертвый Глаз принес двух огромных куриц и, приготовив их в духовке, накрыл на стол. Я разлил вино по бокалам и, отпив глоток, сказал:
   – Я тщательно изучаю Зазеркалье и весьма наслышан о тебе. Не мог бы ты, братушка, рассказать о том, что видел в потустороннем мире?
   – Когда я умирал, – начал Мертвый Глаз, отпив глоток терпкого вина, – моя душа стремительно уносилась вверх по светящемуся туннелю, к сияющему солнцу, я чувствовал себя бесконечно счастливым и легким как воздух. Но, к сожалению, врачи всегда успешно возвращали меня обратно в этот проклятый мир. Не могу более переносить эти убогие серые лица, напоминающие брейгелевских персонажей!
   – А ты знаешь, что самоубийц не отпевают в церкви и хоронят за пределами кладбища? – заметила Кэт.
   – Да вся моя жизнь и так напоминает инфернальный безумный коктейль, – сокрушенно произнес Мертвый Глаз. – Я чувствую себя заживо похороненным в адских пространствах.
   – И ты думаешь, что смерть избавит от этого? – удивился я.
   – Я давно уже не думаю, – со страданием произнес он, – хочу побыстрей выбраться из кошмара этой жизни.
   – Если ты хочешь избавиться от страданий и выйти из колеса Сансары, то отправляйся на поиски Абсолюта, – предложил я. – В этом деле я обязательно тебе помогу.
   – Гораздо проще повеситься, – заявил Мертвый Глаз, с сомнением глянув на меня. – Нет человека – нет и проблемы.
   Кэт поставила кассету с песнями Адмирала и повелительным жестом прекрасной руки приказала мне сесть у своих ног. Я неохотно подчинился.
   Она окинула взглядом Мертвого Глаза, который в черном костюме сидел на стуле и без всяких эмоций смотрел поверх дам, и обратилась к Натали:
   – Я наслышана о твоих многочисленных победах, но это умершее сердце тебе, милочка, никогда не удастся вернуть к жизни.
   Натали выпустила в потолок струйку табачного дыма и, подойдя к Мертвому Глазу, присела к нему на колени, томно водя нежным пальчиком по его лицу. Не найдя в его глазах отклика, она стала медленно расстегивать на нем белую рубашку, затем сняла галстук и бросила на пол. Она изо всех сил пыталась пробудить в его душе робкое застенчивое чувство, но он равнодушно смотрел вверх.
   – Ну, что я тебе говорила? – рассмеялась Кэт.
   – К тебе, видно, душа так и не вернулась, раз ты такой бесчувственный чурбан, – недовольно произнесла Натали, вставая с его колен. – Ты бы лучше привел Лизоньку со дня рождения, чем смотреть в пустой потолок.
   Мертвый Глаз, подняв рубашку с пола, оделся, молча поклонился и вышел. Кэт вдруг стала ласково теребить мои волосы, и я, совершенно разомлев, положил голову на ее колени.
   – Ты, как я вижу, совершенно не умеешь вести себя с женщинами, – воскликнула она, – а еще хочешь добраться до Абсолюта! Ты глупо и быстро западаешь на красотках, теряя разум, если он у тебя вообще есть, и сразу становишься рабом инстинктов. Так ты далеко не уйдешь, Витязь в тигровой шкуре. Стоит симпатичной дуре показать тебе ножку, как, забыв о духовном Пути, ты приземлишься на ее мягких перинах. С женщинами надо уметь быть холодным и не залипать на их прелесть. А на себя надо наплевать и не проявлять к себе ни любви, ни жалости.
   Тебя нужно еще очень долго расщеплять, закаляя низы, но только не так, как ты можешь подумать. Тебе надо пройти испытание ревностью и перешагнуть через Маньку Величкину, которой у тебя хватит на десятерых. И не прыгай на женщин, как молодой бычок, не допускай к ним в себе мужланского чувства.
   – Я хотела бы выпить чашечку зеленого чая, – неожиданно заявила Натали, пристально глядя на меня.
   – Не могла бы ты, милочка, сама его приготовить? – ответила с усмешкой Кэт.
   – Сколько ты можешь слушать эти безумные пьяные песни Адмирала? – холодно спросила Натали.
   – Если бы ты не потеряла по своему идиотизму своего любимого, Кита, то твоя жизнь была бы намного счастливее, – еще более холодно ответила Кэт.
   – Как это произошло? – спросил я у Кэт.
   – Кит был известным рок-музыкантом; они с Натали каждый день ходили по рок-тусовкам и концертам. Однажды, счастливые и вдохновленные, они возвращались домой по ночному Петербургу, обсуждая планы дальнейшей жизни, как вдруг к ним подошел крепко сбитый мужчина и потребовал деньги. Денег у Кита было мало и бандит, выхватив нож, ударил Кита и тут же скрылся. Удар пришелся по крупной вене на ноге, и кровь хлынула ручьем. Натали вызвала скорую. Кит потерял много крови и просил Натали дать ему свою кровь. У них взяли пробу. Медсестра сказала, что у Кита первая группа, а у Натали четвертая. Кит умолял Натали дать ему свою кровь, но медсестра влила в Кита чужую, и Кит на глазах у Натали стал умирать. Оказалось, что медсестра ошиблась: на самом деле у Кита была та же группа, что и у Натали, и в тот момент только она могла его спасти. Теперь она чувствует вечную вину перед Китом.
   – Он часто повторял, – расплакалась Натали, – «Я знаю, что в моей жизни настанет момент, когда помочь мне сможешь только ты, иначе я умру». Так и вышло!
   – Ты не спасла его, а могла бы!
   – Не смей так говорить! – крикнула Натали и залилась слезами.
   Кэт стала бить ее по щекам, чтобы привести в чувство.
   – А ты что стоишь? – глянув на мою растерянность, возмутилась она. – Принеси хотя бы воды!
   Кэт заботливо подала подруге чашку, подождала, пока она немного успокоится, и заявила:
   – Поздно лить слезы, тогда надо было спасать любимого.
   Натали снова зарыдала. Кэт опустилась перед ней на колени.
   – Прости меня, моя милая девочка, ведь я тебя так люблю, – тихо шептала она. Но тут ее взгляд упал на меня, и она почувствовала себя оскорбленной.
   – Вон из моей квартиры! – закричала она.
   Я стал дрожащими руками бросать свои вещи в чемодан, затем схватил в охапку пальто и выскочил на лестничную площадку. Только там я решился надеть ботинки. Внезапно дверь отворилась. Натали бросилась вниз по лестнице, я побежал за ней. Когда я выскочил на улицу, она, в слезах, стояла у двери. Я поймал такси, и мы через десять минут оказались на Авиационной. Открыв дверь в свою комнату, Натали устало упала на кровать, я с трудом снял с нее шубу. Шишкин быстро поднялся и удалился в кухню. Разговаривать не хотелось. Чтобы найти островок спокойствия в кипевшем вокруг меня безумии, я открыл дневник и прочел еще несколько писем Удода к неизвестной Птице.
//-- 26 февраля 1980 г. --//
//-- Владивосток --//

   Приветствую Одинокую Птицу. В этот раз мне хотелось бы остановиться на состоянии тонкой восприимчивости, позволяющей увидеть существ тонких миров, стихиалей, духов природы, гениев времен года и даже вступить с ними в разговор. Все они живут в инобытии по отношению к неразвитой человеческой жизни, где вся энергия обычно уходит на свары, страхи, треволнения, суету, где нет направленного, углубленного, нерасплесканного созерцательного состояния, позволяющего нашей сущности свободно почувствовать вещи, невероятные для не-ясновидящего человека.
   Второе, что можно отметить здесь, так это дружелюбное покровительственное отношение всех этих существ к добрым, кротким, трудолюбивым (мотив Золушки и Феи) человеческим сущностям. Они одаривают их сказочными дарами, увеличивающими степень воли и свободы. Но в то же время, если ясновидение наступило преждевременно, если сущность еще не проработала свои внутренние стихии, еще дика, неразвита и все еще находится под большим влиянием личности (мотив Мачехи), контакт с этими существами просто-напросто грозит гибелью или безумием.

//-- 8 октября 1980 г. --//
//-- Ярославль --//

   Дорогая Птица! Некоторые люди могут вырастить в своих Садах (внутренних и внешних) плантацию Фиалок. Пора и тебе заняться Садоводством – пока имеет смысл выращивать цветы, но вырастить плодовое дерево не так-то просто. Как бы мне хотелось увидеть в твоих Садах разные Цветы, которые уже могут прорастать, ибо за последний год были посеяны в твою почву самые невероятные и роскошные сорта. Семена уже кое-где прорастают, но за ними нужен регулярный уход во избежание свалки или пустыря. Смысл и предназначение Женщины – воспринимать в себя семена чудесных импульсов и выращивать их…

   Вдруг раздался резкий звонок в дверь. Я открыл: на пороге стояла запорошенная снегом Кэт, а из-за ее спины безразлично выглядывал Мертвый Глаз.
   Кэт презрительно отстранила меня и бросилась к Натали:
   – Милая моя девочка! Прости мне мою резкость. Вернись ко мне, и я буду лишь любить и баловать тебя!
   – Нет, моя дорогая Кэт. Хоть я и люблю тебя, но больше никогда не появлюсь в твоем доме. Я более не хочу пытаться растопить твое оледеневшее сердце. Оставайся в своем Нигредо – мне тебя оттуда не вытащить.
   – Спасибо, милочка, что заботишься обо мне, но я не нуждаюсь в помощи. А ты, Шишкин, чего тупо уставился? Ты, я вижу, так и не поверил в существование Христа, – сверкнув холодным взором, произнесла Кэт. – Немедленно несись за водкой, да не скупись.
   – Да я ведь через минуту уезжаю, – взмолился он.
   – Ну, так тем более, – вдруг ожил Мертвый Глаз, – мы тебя проводим по-человечески, с отпускной молитвой.
   Шишкин побагровел и, выходя, произнес:
   – А где же ваше христианское милосердие?
   – Оно предназначено для благородных людей, – отпарировала Кэт.
   – Ну и сволочь же этот графоман, – прошипел Мертвый Глаз. – Не верит ни в Бога, ни в черта, а лишь в одну узбекскую партию.
   Шишкин вернулся на удивление смирный и покорный, с литровой бутылкой водки, разлил ее по рюмкам и присел в уголок, больше не претендуя на роль основного.
   – За твой немедленный отъезд, – произнесла Натали.
   – Чтобы ты никогда не закончил свой бездарный пасквиль, – вымолвила Кэт и, пригубив водки, закашлялась. – Водка-то твоя премерзкая, и от нее лишь становится дурно. Видно, заразил ты ее своей флюидацией. Сколько тебе, иудушка, узбеки пообещали заплатить за нападки на христианство?
   Шишкин побагровел, неистово вскочил, схватил сумку и, выходя, изо всей силы хлопнул дверью. С потолка на паркетный пол белой пылью посыпалась известка.
   – А теперь можно ехать ко мне, – объявила Кэт. – Я вызвала такси.
   Через полчаса мы уже сидели в гостиной Кэт за огромным столом. Дамы попивали водочку.
   – Спасибо тебе, дорогая Катенька! – вздохнула облегченно Натали, – помогла ты мне избавиться от приземленного графомана. Как жаль, что нет рядом алхимического поэта – твоего Адмирала!
   – Ты знаешь, милочка, что эта тема является запрещенной в моем доме, – резко произнесла Кэт, сверкнув зеленоватыми глазами.
   – Если бы не твоя бабская вредность да мелочная жадность, ты могла бы не только до сих пор быть счастливой, но и трансмутировать в себе королевское начало, – продолжила Натали, покачиваясь на стуле. – Ведь он посвятил тебя в таинства алхимического Делания, а ты разменяла его на медяки.
   – Ты же знаешь, милочка, что это самое больное место в моем сердце! Замолчи немедленно, – холодные огоньки королевской кобры вновь мелькнули в ее глазах.
   – Если бы ты была немного поженственнее да соблюдала бы пиетет к Мэтру алхимического Королевства, твой ненаглядный Адмирал был бы рядом.
   Заметив на моем лице удовлетворение, Кэт запустила бутылкой в мою голову. Я ловко увернулся, и бутылка с грохотом разбилась о стену.
   – Что, опять выгуливаешь своих драконов? – презрительно усмехнулась Натали, и в ее глазах заплясали мстительные огоньки.
   Кэт вскочила и наотмашь ударила ее по щеке.
   – Как ты не понимаешь, что не имеешь права даже говорить об Адмирале, ибо на твоей совести лежит смерть любимого человека?! – закричала она.
   – Хорошо! – истерично всхлипнула Натали. – Я искуплю свою вину, если ты на этом настаиваешь! – и, резко открыв окно, она села на обледенелый подоконник, свесив ноги с восьмого этажа.
   – Оставь свои дурацкие фокусы, – бросила холодно Кэт.
   Натали медленно обернулась и, глядя вызывающе ей в глаза, потихоньку стала сползать за окно. Я попытался остановить ее, но Кэт крикнула:
   – Не трогай, не то она назло нам сорвется вниз!
   Ситуация накалилась. Натали раскачивалась на подоконнике, уже наполовину свесившись наружу. Я замер в ужасе, боясь пошевелиться. Трудно было понять: то ли Натали берет нас «на слабо», то ли все это серьезно. Так прошло пятнадцать напряженных минут, в течение которых в моей голове разыгрывались ужасные картины. «Вот, видимо, и окончилось мое обучение у Джи, а все из-за женских истерик», – думал я. Я снова пожалел о том, что не уехал с ним, а остался с прекрасными дамами. Внезапно Натали прекратила свой смертельный трюк и хладнокровно села за стол. Я облегченно разлил водку по рюмкам, и мы выпили в полном молчании.
   – Тебя бы за такие шуточки фэйсом об тэйбл, – раздраженно произнесла Кэт. Было заметно, как в ее руке подрагивает сигарета. – Или просто захотелось шикануть перед Витязем в тигровой шкуре? – она посмотрела на мою чересчур напряженную физиономию и добавила:
   – Всегда относись к себе с иронией, мальчик.
   Я вышел на кухню за чаем, а когда вернулся, то увидел, как обе дамы обнимаются, прося друг у друга прощения. Эта сцена вызвала во мне странную грусть. Я вспомнил о бесконечной Вселенной, раскинувшейся над нами, и великом Духе, к которому мы когда-нибудь устремимся. Я внезапно затосковал по обществу Джи. Мне не хватало его жаркого сердца. Мне показалось, что я знаю его очень давно, по своим прошлым жизням, и теперь встретил снова, чтобы никогда больше не потерять.
   Пробило три часа ночи.
   – Нам пора прощаться, – заметила Кэт и, проводив нас до двери, отправилась спать.
   Мы долго стояли на перекрестке, пытаясь поймать такси, но улица была пустынна – только холодный ветер нес снежную пыль нам в лицо. Внезапно возле нас остановилась темная карета, запряженная тройкой лошадей.
   – До Лиговского довезете? – спросила Натали у ямщика, завернутого в овчинный тулуп.
   – Садитесь, – глуховато ответил он.
   Натали недоверчиво поднялась в темную карету, и мы под звон колокольчиков понеслись вперед. Казалось, я на секунду задремал, а когда открыл глаза, увидел, что карета едет по запорошенной дороге в темном лесу. Сквозь тучи едва пробивалась луна, слабо освещая заиндевевшие ветви деревьев. Где-то вдали послышался протяжный вой. Ямщик хлестнул лошадей, и они, раздувая ноздри, пугливо побежали по дороге.
   – Мне страшно, – произнесла Натали, судорожно прижавшись ко мне.
   Вдруг кони, встав на дыбы, резко остановились. Я всмотрелся в темноту и увидел, что прямо перед нами на ветви старого дуба качается на ветру человек, подвешенный за ноги. Я спрыгнул на снег и подошел к нему.
   – Жаль, что мне не удалось вас убить, – прохрипел он, яростно сверкая глазами, и тут же испустил дух.
   – Просыпайся, Витязь в тигровой шкуре, – раздался насмешливый голос Кэт. – Мне рано утром идти на работу, – и, проводив нас с Натали до двери, она отправилась спать.

   На следующий день я навестил своих родственников, старых революционеров, – их квартира в период революции была тайной явкой Ленина. Теперь же их восьмикомнатное жилище было заставлено музейными экспонатами, а они сами напоминали запыленные восковые фигуры, застывшие в бессмысленном ожидании коммунизма.
   «Эти люди были причастны к пролетарской революции, – размышлял я, – и на их лицах навеки осталась печать воинствующего материализма. Как жаль, что они никогда не смогут помыслить о духовном Пути».
   Отобедав у них, я отправился на Невский, с грустью отметив: «Напрасно, в погоне за мировой революцией, они потеряли острие духа», – и поспешил в храм, чтобы очистить лепестки своей души от налипшей серости и бессмысленности борцов за революцию.
   «Теперь они не могут дождаться своей смерти», – думал я, любуясь великолепием собора Спаса-на-Крови. Здесь на меня нахлынула странная ностальгия, яркое воспоминание о своей духовной родине. Изрядно замерзнув, я зашел в ближайшее кафе и заказал чашку кофе с коньяком. Согревшись, я открыл свои записи и с интересом прочел следующие письма неизвестной Птице.
//-- 25 мая 1980 г. --//
//-- Варшава --//

   Итак, дорогая Птица, похожая на Эналлагму, если хочешь летать так же свободно, как эта красавица, изображенная на открытке, надо будет внутренне приобрести такие же благородные очертания, выявить из сырого хаоса своих эмоций нежный полет души, и первым условием для этого является антидырявость. Много существует дыр в человеческой психее, но самая главная дыра, куда уходит почти вся эмоциональная одаренность нашей сущности, – это ложный мир всего негативного, мрачное царство обид, раздражительности, страха, недовольства собой, или своим положением, или своим ближним. И даже если человек догадывается обо всем этом – у него нет конкретных, четких линий работы над собой в этом направлении, а также нет живого импульса солнца и звезд небесных, горящих в микрокосмосе тех, кто вступил на Путь. У тебя же есть и то, и другое, то есть бесценные дары первоначального пламенеющего знания (которые могут пропасть, улететь, если ты не начнешь воплощать их в своей личной жизни), а также дан импульс такой силы и красоты, такой вольной крылатости, от которого может ожить даже камень. Будет жаль, если ты навсегда останешься маленьким флаконом, пузырьком, и в тебя не сможет войти не то что океан новых стихий и новой жизни, но даже ведро. Откажись от пузырьковости, расстанься с ней…

//-- 15 ноября 1980 г. --//
//-- Мурманск --//

   Дорогая Птица! Иногда мне кажется, что тебе хочется нырнуть обратно в уютную жизнь обычного человека, который беспрерывно жалеет себя и постоянно себя оправдывает, тащится кое-как, переваливаясь изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, без особых изменений. Разве только внешне в его жизни будет что-то происходить, и потому он будет постоянно ориентироваться лишь на внешние ситуации. Он не в силах использовать шансы, связанные с героической внутренней жизнью, омываемой кровью непрерывных герметических боев с бандами батьки Махно. Вступив на Путь, уже невозможно сохранить прежний комфорт, привычки, прежние глупости. Путник движется, он находится в Пути, он вышел из самого себя старого и постоянно обновляется, поднимаясь все выше и выше к звездам, выдерживая любые житейские бури. Чего же ты хочешь: утешения или поддержки в Пути?

   Я посмотрел на часы и увидел, что уже 18.30 и мне пора на Московский вокзал. Через час прибывал поезд, на котором должен был приехать Джи, и я с легким чувством поспешил его встречать.
   – Ну что, братушка, не потерял ли ты последние остатки инициативы в столкновении с алхимическими фигурами? – спросил он, когда мы встретились на перроне.
   – Вы вовремя появились, – ответил я. – Еще один день – и я бы уснул в уютном чреве Петербурга, забыв о вечном стремлении к Абсолюту.
   – Как говаривал святой Йорген, «главное в нашем деле – это вовремя смыться», – рассмеялся он.
   Я подхватил его дорожную сумку, и мы отправились на Благодатную.
   – Дорогой Джи, я так рада вас видеть, – всплеснув руками, произнесла Кэт. – Сегодня вечером должен был приехать из Москвы Адмирал, но вместо этого он позвонил и сообщил, что не приедет ко мне, – глаза ее стали грустны, на губах отразилась плохо скрываемая боль.
   – Наконец-то вы вернулись, – воскликнула Натали, обнимая Джи, – без вашего звездного импульса моя душа стала задыхаться!
   – Моя милая девочка, – произнес Джи, нежно поглаживая ее по голове, – ты надолго останешься в моем сердце. Мне жаль недосказанных слов и убегающего времени, но мы вновь должны уезжать.
   Я загрустил: мне не хотелось покидать таинственных дам. Кэт, заметив это, засмеялась:
   – Как бы ни было тебе тяжело, улыбайся и относись к себе с легкой иронией. Легко смотри на великолепную игру жизни, не привязываясь даже к самой прекрасной юбке. А как только земная плесень осядет на твоих плечах – приезжай без стеснения, мы ее снимем. И не разглядывай так пристально меня, Витязь в тигровой шкуре… Ну ладно, докурю последнюю сигарету – и разбежимся, – добавила Кэт, посмотрев на часы.
   Я сделал над собой усилие и улыбнулся.
   – Быстро все схватывает мальчик, – сквозь сигаретный дым обратилась Кэт к печальной Натали, – молодежь-то пошла способная.
   Через полчаса мы стояли на железнодорожном перроне. Натали, прижавшись ко мне, прошептала:
   – Я поняла, что люблю тебя, и всегда буду ждать твоего приезда. Если бы я только дала волю своему сердцу, ты бы никуда не уехал. Я могла бы прямо сейчас упасть к твоим ногам и зарыдать во весь голос, умоляя остаться… У тебя доброе сердце, ты бы меня не бросил. Но я не буду этого делать. Тебе ведь все нипочем – ты паришь в небесной вышине, стремясь к Просветлению, – а что мне делать на грешной земле без тебя?
   – Мы обязательно вернемся, дорогая Наташенька, – улыбнулся Джи, поцеловав протянутую руку.
   Я вошел в тамбур; мое сердце сжималось от ее слов. На глазах Натали появились слезы, оставив две влажные дорожки на ее прекрасном лице. Она запахнула шубку и оправила белоснежной рукой пуховый платок. Ее беззвучное рыдание разрывало мое сердце. Поезд тронулся; она медленно повернулась и одиноко побрела в ночь. Ее слезы вызвали у меня глубокую тоску по духовной родине. Как мне хотелось ее достичь! Я готов был все отдать, лишь бы оказаться там хоть на мгновение!

Глава 2
Путь Разбойника

   Не успел питерский вокзал скрыться вдали, как Джи, забросив сумку на верхнюю полку, с интересом спросил:
   – Не хочешь ли ты, братушка, поведать мне о своих похождениях у Эмины и Зибельды?
   – Какой смысл вы вкладываете в эти два имени? – спросил я, присаживаясь к столику у окна поезда.
   – Разве ты не читал роман Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе»?
   – Впервые слышу.
   – Как обременительно иметь дело с необразованными учениками, – покачал головой Джи. – Не стыдно ли тебе не знать основного в Школе посвятительного романа?
   – Прощу прощения, – произнес я, разливая вино по маленьким граненым стаканчикам, которые стал носить в своей сумке, рядом с дневником. – В ближайшее время я исправлю эту ошибку.
   – Ну так вот, Эмина и Зибельда – две прекрасные таинственные дамы, которых главный герой романа, юный офицер Альфонс ван Ворден, встречает на своем посвятительном Пути через горы Сьерра-Морена. Они являют собой шестой Аркан – выбор между Женщиной в Красном и Девой в Белом, выбор между земной любовью и Божественной. И только тогда, когда ван Ворден проходит весь лабиринт Посвящения, ему открывается мистическая тайна, которой владеют Эмина и Зибельда – властительницы шестого Аркана, называемые Femina Rubra et Virgo Alba.
   – Хочу выпить за то, чтобы и мне утонченные дамы помогали познавать тайны алхимического искусства, – произнес я.
   – За то, чтобы они не накрыли тебя своим шлейфом, – добавил Джи, попивая прозрачное токайское.
   – В каком смысле?
   – Видишь ли, почти за каждой прекрасной дамой тянется тяжелый кармический шлейф ее кавалеров, которые отнюдь не обязаны стремиться к совершенству. И вот если ты попадаешь в этот огромный круг сообщающихся сосудов, то можешь навсегда потерять всякий интерес к Духу.
   – Вот это да, – медленно произнес я. – Так что же – позволено влюбляться только в ужасных женщин?
   – Кто предупрежден, тот вооружен.

//-- Для выделения из Первичной Материи Серы и Ртути необходимо воздействие семи планет. --//

   Рассказав о приключениях в салоне Эмины и Зибельды, я выжидающе посмотрел на Джи.
   – Ну, раз тебя не поглотили питерские кариатиды, то ты готов к следующим испытаниям. Эмина и Зибельда успели снять с тебя первый слой провинциальной грубости…
   Джи внимательно осмотрел меня и добавил:
   – Но все равно ты еще дремуч. Твоя душа напоминает непроходимое болото. Мне жаль, что в это болото проваливается даже моя пассионарность. Напрасно я вливаю вино эфирного Посвящения в ветхие мехи.
   – Вы несправедливы ко мне! – возмутился я.
   – Ты дыра в Космос Хаоса, – поморщился Джи. – Тебе нужно настроиться на тонкую волну Луча, чтобы общаясь с Феей, ты мог проявить себя как джентльмен.
   Поезд прибыл в Москву ранним утром; по улицам стелился морозный туман, и мутное небо едва начинало светлеть.
   – Как мне не хватало тебя! – улыбнулась Фея, когда Джи открыл дверь квартиры на Авиамоторной. Ее глаза засветились прохладным потусторонним сиянием. – Я чувствовала, что сегодня ты приедешь, – мягко произнесла она. – Чай уже на столе.
   Я проскользнул в комнату вслед за Джи, незаметно пристроил в углу свой чемодан и тоже присел у стола с чашкой чая. Выбрав момент, я сказал:
   – Я так давно мечтаю проникнуть в московский алхимический лабиринт, что готов многим пожертвовать.
   – А что у тебя есть? – заинтересовалась Фея.
   – Желание, время и остатки денег.
   – Твое время ничего не стоит, – усмехнулась она. – Что оно есть, что его нет. А твое желание повиснуть на шее у Джи и на шару прокатиться по московскому андеграунду вызывает у меня одни подозрения.
   – А что же мне теперь делать? – вздохнул печально я.
   – Решить свой материальный вопрос и найти место в Москве, где могло бы расположиться твое беспокойное тело.
   Я приуныл.
   – Напрасно ты считаешь себя бесценным подарком, – усмехнулась Фея. – «Вот, я пришел, радуйтесь мне, дорогие люди, носите на руках, кормите и поите, пока я с вами». Это Джи заслужил такое отношение к себе, а у тебя нет причины зазнаваться.
   – Не думал, что так вы меня встретите, – произнес я.
   – А ты заслужи, чтобы тебя встречали с оркестром.
   – Ну ладно, дорогая Фея, ты ему достаточно хорошо объяснила ситуацию, – миролюбиво произнес Джи. – Я думаю, что постепенно он прорастет и вернет все с лихвой. Но, как говорится, используй то, что под рукой, и не ищи себе другого, – и продолжил, обращаясь уже ко мне:
   – Я все-таки введу тебя, брат Касьян, в мистический андеграунд, но для этого должны совпасть три измерения: Время, Место и Люди. Видишь ли, Петрович более удачлив, чем ты, поэтому он и попал в роскошную алхимическую ситуацию, хотя, к сожалению, так и не извлек из нее пользы. На этот раз события будут разворачиваться спонтанно и потребуют от тебя импровизации и легкости. Но только не надейся, что здесь тебя будут окружать утонченные мистические дамы, с которыми ты так и мечтаешь завести роман. Сегодня вечером мы с Феей идем к Казьмину, мистически одаренному ученику известного художника Василия Ситникова. Я могу взять тебя с собой, но там не будет летучих девушек, которых ты бы мог поедать глазами. Наоборот – тебе придется вдохновлять утомившихся эзотериков живее ползти к небу.
   – Я на все согласен, – сказал я, – только не бросайте меня. Я обещаю, что при первой же возможности заработаю денег не только на себя, но и для всех.
   – Чем больше ученик обещает, тем он меньше делает, – усмехнулась Фея.

   В восемь вечера мы приблизились к банальной серой пятиэтажке.
   – Художнику, к которому мы идем, – сказал Джи, – удается поддерживать постоянную связь с тонким планом.
   На долгий звонок Джи дверь открыл человек с правильными чертами лица, умным взглядом, весь распрямленный и, как мне показалось, манерный. В аристократической руке он держал тонкую кисть.
   – Заходите, заходите, – улыбнулся он, – я вас давно жду. Он горячо пожал руку Джи и нежно прикоснулся губами к щеке Феи.
   – Хоть бы раз увидеть тебя без кисти, – певуче сказала Фея.
   – Будь неладен тот день, когда я решил стать художником, – ответил он.
   «В этом мистике не хватает внутренней силы и устремления к Абсолюту, – определил я. – Напрасно Джи мне его так расхваливал – он не пойдет за нами».
   – Эх ты, бестолковая голова, – прочел мои мысли Джи. – Мы, подобно пчелам, опыляем разные растения, стремящиеся к Небу. Ты бы позаботился о том, чтобы передать ему огонь своего сердца, а ты хочешь, чтобы все пламенели, как ты.
   Я стал ходить по огромной мастерской, переделанной из обычной квартиры. Она была пуста – только рояль и мольберт. Я долго рассматривал картины, на которых были изображены тонко выписанные кресты. Каждый из них состоял из мельчайших цветных точек, и ни один не был похож на другой.
   – Эта манера письма называется пуантилизм. Казьмин работает в технике «сухой кисти», которую передал ему Ситников, – заметила Фея.
   Картины производили ошеломляющее впечатление – у меня сразу сместилось восприятие, и я перенесся в неведомое мистическое пространство. Когда я очнулся от мира волшебных крестов, в квартире уже собралось много незнакомых людей. Я присмотрелся к их озабоченным лицам – таким же, как у людей на улице – и сразу спустился с небес на землю.
   «Господи, и это московские эзотерики! – пронеслось у меня голове. – Ведь с этими полумертвыми людьми не то что к Богу, но даже в соседнюю пивную глупо направляться».
   – Как вы можете отдавать огонь своего сердца этим аморфным душам?! – спросил я у Джи. – Это так же безнадежно, как работа по озеленению Луны.
   – Я вижу, ты хочешь поедать только вкусные части Школьного пирога. Ты любишь брать, но в этот раз тебе придется отдать искру своего сердца. Многие из этих людей долгие годы посвятили изучению книг Штайнера и Гурджиева. Я обещал в этот вечер ответить на все их вопросы. Сможешь ли ты передать им свои мистические переживания?
   – Эту серость уже ничем не вдохновишь, – вздохнул я.
   – Ты ведь знаешь: в Тибете адепт, по заданию Учителя, должен был огнем своей души отогреть мертвеца. Если тот оживал – то ученик был готов идти по Пути.
   Гости расположились прямо на полу. Я задумался и занял место в их кругу.
   – Зажги сандаловые благовония, – попросила Фея.
   – Не могли бы вы объяснить, почему даже сверхусилия не всегда приводят к желаемому результату? – спросила худощавая женщина с пристальным птичьим взглядом.
   Когда Джи посмотрел на ее аскетическую фигуру, он тут же попросил бокал красного вина. Я поставил в центр круга горящую белую свечу.
   «Ее огонь хоть немного поддержит это искривленное пространство», – подумал я.
   – Вы совершенно правы. Решетом воды не наносишь даже и на сверхусилии, – ответил Джи. – Чтобы труд ваш не был напрасным, ваша душа должна быть герметическим сосудом.
   – Что же такое герметический сосуд?
   – Герметический сосуд – это сосуд без дыр, – произнес Джи, отпивая глоток вина. – А если душа имеет даже небольшую трещину, то в ней никогда не удастся накопить космическое золото. И сколько бы вы ни наполняли ее мистическими драгоценностями – они там долго не удержатся.
   – И что же может быть такой трещиной в моей душе? – раздраженно осведомился некто в сером костюме.
   – Вашей основной дырой, как я вижу, являются негативные эмоции. И пока вы не научитесь радоваться, никаких изменений с вами не произойдет.
   – Меня интересует очень важный вопрос, – сказал молодой человек с беспокойными глазами. – Как можно трансформировать сексуальную энергию?
   – Сексуальная энергия является творческой энергией уровня Си-12, то есть солнечного уровня. Все пассионарии работают на этой энергии. Но в человеке много дыр, и солнечная энергия Си-12 попадает то на садизм, то в искаженный эмоциональный центр, то в засушенный интеллектуальный. Постепенно человек растрачивает все запасы тонкой энергии на негативы и бушующие страсти, и тогда его душа постепенно умирает. Такой человек может быть внешне активен, но душа его мертва. И выходит, что миром правят мертвые люди, которые, добираясь до пульта управления, растратили весь золотой запас души.
   – Но я не понял, как все-таки трансформировать сексуальную энергию?
   – Изучайте даосскую алхимию и специальные техники, – ответил Джи.
   – Не могли бы вы объяснить, как пополнить запас солнечной энергии, если он уже растрачен? – спросил мужчина с квадратным лицом.
   – Я советую вам активизировать октаву впечатлений, – ответил Джи.
   – Я объездил чуть не весь земной шар, но моя душа еще более опустошилась.
   – Восстановить растраченную тонкую энергию возможно, если вы путешествуете в составе Герметической Школы, – добавил Джи. – Но если вы, накопив золотистое сияние, не будете следить за собой и позволите ему вытекать через негатив и сексуальную активность, то с вами опять не произойдет никакой алхимической трансформации. Если вы не актеры и гнев ваш не розыгрыш, то советую вам не злиться. Иначе из вашей души вытечет вся ценная эфирная субстанция, а без нее вы не в состоянии измениться. И вы постепенно станете мертвыми людьми.
   – А если я хочу восстановить личную силу?
   – Тогда изучайте Карлоса Кастанеду – в его книгах есть одна практика, которая вам поможет.
   – А если мой гнев справедлив?
   – Это ничего не меняет, – ответил Джи.
   – Даже если все вокруг вас провалится в тартарары, вы не должны гневаться, иначе потеряете золотистую энергию Си-12. А когда это произойдет, вы навсегда останетесь на собственном дне, ибо вся космическая валюта потрачена на негатив.
   – Как вы думаете, почему чувство страха гасит свет души? – поинтересовалась единственная симпатичная мне девушка.
   – Страх и депрессия быстро лишают человека тонкой энергии, – ответил Джи. – Это – одна из форм негатива. Хочу отметить, что сразу после сброса Си-12 кажется, что жизнь стала легче. Но через некоторое время наступает полная апатия, весь творческий потенциал оказывается растраченным. Человек превращается в биологического робота и уже не способен к восприятию тонких вещей. Если вы умеете наблюдать, то можете легко заметить, что у многих людей давно уже нет космической валюты, нет душевных жизненных соков.
   В этот момент я почувствовал, что Джи удалось пробить брешь в вязкой атмосфере вечера, и пространство зажурчало множеством весенних ручейков, а на эфирном плане засветило ясное солнышко. Время полетело быстро и незаметно, как в прекрасном волшебном сне. Я, преодолевая легкое смущение, спросил:
   – Посоветуйте, как мне сражаться с волной темного бунта, которая поднимается внутри?
   – Это в тебе просыпается твой любимый Уроборос.
   – Что это еще за родственник? – удивился молодой человек, интересующийся применением Си-12.
   – Твой темно-зеленый внутренний дракон, – засмеялся Джи.
   – Как с ним бороться?
   – Согласно древней алхимической Традиции, дракона помещают в герметический сосуд и постепенно поднимают градус, до тех пор пока из него не выплавится чистое мужское и чистое женское начало. И только потом можно продолжить алхимическую трансмутацию. Если ты набрался храбрости прыгнуть в кипящую воду Школы – это значит, ты достиг уровня доброго молодца. И пройдя систему атаноров – алхимических трансмутационных печей, – ты можешь стать принцем крови. Но для этого тебе не раз придется сразиться со своим Уроборосом.
   – Красиво звучит, – заметила симпатичная брюнетка, смахнув со лба растрепавшиеся легкие кудри, – но как это происходит в реальной Школе?
   – При любом мистическом дворе существует свой кайфмейстер, – продолжил Джи, отпив еще вина. – Он создает тонкую изысканную атмосферу, ублажает слух красивыми историями о Просветлении. Но есть также и Бенефактор, который обязан провести вас между Сциллой и Харибдой. И в самый непредсказуемый момент трансмутации вы можете внезапно взвиться от боли, как черный фонтан. На самом деле это вас кусает дракон, сопротивляясь алхимической проплавке. И каждый из нас может на чем-нибудь попасться.
   – Я думаю, чтобы победить дракона, нужна незапятнанная совесть, – сказала девушка голосом отличницы.
   – Совесть – это космический элемент, это тайный эмиссар Бога, – ответил Джи. – И если слушать голос истинной совести, а не светской морали, то можно добраться до самого Господа. Если вы не прислушиваетесь к голосу совести, то ее шепот постепенно затухает. Все чаще и чаще вы попадаете в сложные ситуации, в которых он перестает давать коррекцию, и потихоньку падаете вниз.
   – Я постоянно испытываю внешнее давление, – пожаловалась солидная дама с канделябром на голове вместо прически. – Но каждый раз, когда я пытаюсь рассказать об этом, мой муж меня останавливает…
   – А я провожу большую часть времени в одиночестве, занимаясь самонаблюдением, – перебил ее тощий мужчина с землистым цветом лица, – но не вижу в себе никаких положительных изменений. Почему это так?
   – Дело в том, что на всех нас неимоверно давит пресс жизни, выдавливая из души страсти и расплавленные эмоции. И если человек не выговаривается, то он начинает закисать и покрываться плесенью. А его Уроборос при этом неумолимо возрастает – для него наши страсти являются наилучшей пищей. Но мало кто знает, что основная часть айсберга наших душ находится под водой, на внутренней глубине…
   Постепенно заплесневелые мистики словно проснулись от полуобморочного состояния, их глаза заблестели внутренним огнем, их души проснулись и защебетали, как весенние птицы. Но ни один из них не заметил, что именно Джи разбудил их от сна майи, – они приписали все себе.
   Это напомнило мне старую сказку о том, как однажды странствующий волшебник попал в мертвое королевство. Он увидел на улицах города жителей, застывших в странных позах. Кто-то остолбенел на ходу, другой замер, наклонившись к земле, а третьи стояли с открытыми ртами, собравшись произнести речь. Могущественный дракон захватил все королевство и с помощью магического заклинания вынул из его обитателей души. Тела жителей превратились в соляные куклы, застывшие там, где проклятье застигло их. Теперь по ночным улицам скользили одни ужасающие тени. Они подчинялись дракону, выполняя его повеления. Лишь великий волшебник знал, как освободить страну от власти темных сил. Глубокой ночью он тайно пробрался к городской площади. Затем поднялся на высокую каменную башню и, дождавшись боя часов, ровно в полночь произнес спасительное заклинание. В тот же миг люди королевства ожили и, даже не заметив ужасного колдовства, продолжили свою обычную жизнь, как ни в чем не бывало…
   То же самое произошло и в мастерской: ожившие от мертвой спячки мистики даже не поняли того, что их души спали беспробудным сном, навеянным гипнозом майи, и волшебник также остался для них незамеченным.
   «Нелепые эзотерики, – подумал я. – Как они слепы в своем неведении!»
   Было уже одиннадцать вечера, и Джи собрался уходить. Казьмин на прощанье поцеловал Фею более страстно, чем следовало.
   – Что он себе позволяет, – шепнул я раздраженно Джи. – Ведь Фея – королева нашего мистического двора, и отношение к ней должно быть возвышенным.
   – Это говорит твоя разыгравшаяся ревность, – ответил он. – Ты, со своими сельскими представлениями о культуре, в любой момент можешь оказать мне медвежью услугу. Тебе следует пообтесаться, посетив как можно больше культурных людей. Сегодня ночью ты и можешь приступить к выполнению этой задачи.
   – Что вы имеете в виду? – спросил я, не готовый к такой неожиданности.
   – У тебя в Москве появилось много интересных знакомых. Попытайся заночевать у кого-нибудь из них и заодно поведай им об идеях Корабля Аргонавтов.
   – Это проверка на прочность, – сказала Фея.
   Я проводил печальным взглядом Джи, а когда они с Феей исчезли в метро, неуверенно направился на поиски ночлега. Было полдвенадцатого ночи, на улице свистела вьюга. Я лихорадочно подбежал к телефонному автомату, открыл пухлую записную книжку и стал звонить всем подряд.
   – Извини, сегодня мы не можем тебя принять… – раздавался в трубке один и тот же ответ.
   К полуночи я запаниковал, а в ноль тридцать принял решение уехать в Питер к любящей меня Натали. Эта мысль согрела мое сердце, но напоследок я набрал номер добродушного саксофониста Жоржа и, к моему удивлению, смешанному с легким разочарованием, он радостно пригласил меня к себе. Я вбежал в метро и поехал через всю Москву на Юго-Западную.
   – Ну, заходи, – сказал дружелюбно Жорж, открыв дверь на мой звонок. – Ты так долго добирался, и я уж подумал, что тебя занесло снегом…
   – На твоем доме нет номера, – ответил я, снимая заснеженное пальто.
   На столе в кухне стояла легкая закуска и бутылка красного вина. Две очаровательные брюнетки мило улыбнулись мне, и я понял, что сегодня судьба меня балует.
   Не успел я пригубить вино, как Жорж поднялся и сказал:
   – Время уже позднее, мы с женой идем спать. Оставляю тебя наедине с Мариной: она прекрасная собеседница.
   Темноглазая жена саксофониста глянула на меня с интересом и даже с сожалением, но Жорж увел ее в спальню, а мы с Мариной остались за столом.
   – Вы, видимо, голодны? – вдруг спросила она.
   – Ужин – это то, чего мне более всего не хватает, – честно ответил я.
   – Как я вас понимаю, – отозвалась она, заботливо поджаривая яичницу на сале.
   Только теперь я рассмотрел ее стройные ноги, слегка прикрытые ситцевым халатиком. Я почувствовал непреодолимое желание пригласить ее на Корабль Аргонавтов: она бы вдохновляла нас на победоносное шествие к Абсолюту.
   «Если бы не мудрость Джи, то я бы никогда не встретил эту сероглазую девчонку с легкими веснушками на прелестном личике», – промелькнуло в моей голове.
   – Отчего так печальны ваши глаза? – поинтересовался я, с удовольствием поедая яичницу.
   – Видите ли, – грустно ответила она, – год назад я приехала из глухой провинции полюбоваться златоглавой Москвой. Я так влюбилась в этот город, что решила любой ценой остаться здесь и вышла замуж за первого попавшегося москвича. Но он дурно со мной обращался и наотрез отказал в прописке. Тогда я ушла от ненавистного мне человека. Первое время жила на чердаке многоэтажного дома, с ужасом засыпая на картонных ящиках. Денег у меня не было, мне приходилось жить на пять рублей в месяц. Чтобы выжить, я научилась играть. Когда надо было попасть в метро, я разыгрывала у входа эксцентрическую сценку с потерей кошелька, и кто-нибудь из прохожих обязательно давал мне немного мелочи.
   – Я восхищаюсь силой твоего намерения! – воскликнул я.
   – Только не смотри на меня такими влюбленными глазами, – улыбнулась она. – Сейчас я устроилась в мастерскую по ремонту сумок и обитаю в Москве нелегально. Я совершенно не представляю, как мне жить дальше.
   – Если бы ты стремилась к внутреннему развитию, я бы с удовольствием пригласил тебя на наш Корабль Аргонавтов.
   – Чем вы занимаетесь на своем Корабле?
   – Мы плывем к берегам мифической Колхиды, за Золотым руном – символом духовной вести.
   – Моя Колхида – это богатая Москва, и я ни на что ее не променяю.
   – Жаль, что ты не охотишься за космическим золотом. Хотя я чувствую, что у тебя нежная, романтическая душа, – заметил я, и Марина более доверчиво посмотрела на меня:
   – Моя душа, словно птица, бьется в клетке, она трепещет и летит в лунном свете, но только кому нужна моя тонкая натура, если нет у меня ни квартиры, ни денег, ни связей?
   – Ах, дорогая Марина, как вы ошибаетесь! – воскликнул я. – Меня очень привлекает ваше внутреннее богатство.
   – Ну нет уж, мой наивный друг! Ты, видно, как и я, болтаешься по Москве без квартиры и денег. Уж лучше плыви ты сам за мифической сказкой о Золотом руне. Я же поищу земного счастья.
   – Напрасно ты отказываешься от кубического сантиметра шанса, – с сожалением произнес я.
   – А меня в мастерской хотят выдать замуж за одного алкоголика, – печально прошептала она. – Говорят, что он уж точно пропишет, ему все равно терять нечего, – и слезы навернулись на ее прекрасные глаза.
   – Девушки с непреклонным духом необходимы нашему Кораблю, – сказал я, – они вдохновляют сердца идущих к Абсолюту.
   Я хотел утешить ее, обнять за плечи, но она вдруг встала и одернула приоткрывшийся халатик.
   – Ты мне не можешь помочь, – резко сказала она и тут же скрылась за дверью.
   Всю ночь мне грезились ее прекрасные черты и легкое дыхание. В этот миг я готов был многое отдать за то, чтобы сделать ее счастливой.
   На следующий день я из любопытства заглянул в ее мастерскую и не узнал свою волшебницу: у стола сидела ординарная девушка в грязном халате, зашивая длинной иглой порванную сумку.
   Когда я рассказал Джи о своем приключении, он с легкой иронией взглянул на меня:
   – Ты все пытаешься пристроить на Корабль, в виде бесценного груза, одну из ночных красавиц. А ведь еще Одиссей велел привязать себя к мачте корабля, когда Аргонавты проплывали мимо острова сладкозвучных сирен. Научись созерцать красоту женщины издали – тогда ты познаешь небесное вдохновение. Как только ты попытаешься овладеть ею, то тут же превратишься в жалкого раба.
   – Но я был вполне искренен в своих намерениях! – воскликнул я, поднявшись со стула.
   – У нас на Корабле под искренностью понимается нечто другое, – ответил Джи. – Мы пытаемся быть искренними друг с другом, для того чтобы достичь общей цели – Золотого руна. Без искренности наша команда не доплывет до берегов мифической Колхиды. А если ты, ради своего удовольствия, искренне возьмешь в плавание красивую сирену, то вся команда может взбунтоваться.
   – Что же такое искренность?
   – Попробуй сам найти ответ на этот вопрос. Поддерживать и усиливать атмосферу искренности в команде Корабля – это самое сложное. Мы, в нашем командном тигле, постоянно пытаемся увеличивать процент искренности. И тогда открывается парадоксальная вещь: если мы не имеем золотого запаса в своей душе, нам нечем быть искренними.
   – Разве злость не бывает искренней? – спросил я.
   – Это искренность не твоего сердца, а Уробороса – он быстро растет на дрожжах недовольства. Любое человеческое существо, родившееся в Солнечной системе, не знает, что такое негатив, но общество, в котором мы обитаем, навязывает нам свое раздражение ошибочным воспитанием. Команда Корабля может накапливать тонкую энергетику Си-12 через впечатления, получаемые в путешествии, и затем использовать ее для увеличения процента искренности. Для того чтобы еще что-то сделать в этом направлении, мы должны вернуться к состоянию детской искренности. В Евангелии сказано: «Будьте как дети». Что бы ни произошло рядом с тобой, пусть даже разорвалась бомба или граната, постарайся не злиться. Постоянный внутренний негатив – это закристаллизованные горы отрицательных эмоций. Ты можешь легко отследить в себе такие обычные негативы, как мелкая раздражительность…
   – Я ее не замечаю, – недовольно прервал я объяснения Джи.
   – Ты не замечаешь и своей извечной угрюмости, которая является следствием подспудного негатива. Я помню, что у тебя была темная мечта – освободить свой дух, умерев на уровне высших тонких тел, и навечно исчезнуть из этой Вселенной. Эта идея не твоя – она поддерживается инфернальными центрами, которые на людей не обращают никакого внимания. В этом смысле человечество идет на колбасу, которой закусывают некие темные существа. Вот сейчас тебе передали напильник в булке хлеба и лестницу для побега, а у тебя нет ни сил, ни желания, потому что твоя тонкая энергия Си-12 вытекла через гнев и угрюмость. А для побега из тюрьмы этого мира нужна объединенная группа людей, и с каждым из них тебе предстоит найти обратную связь. Для этого в группе надо всегда иметь в достаточном количестве тонкую энергию Си-12, и только тогда, объединившись, мы сможем совершить совместный побег.
   – Стоит ли передавать знание скептикам и враждебно настроенным элементам? – спросил осторожно я.
   – Метать бисер перед свиньями – это преступление перед Традицией. Школа дает энергетическую подпитку Си-12, пробуждая в ученике стремление работать над собой. Эту драгоценную энергию нельзя растрачивать на тех, кто упорствует в невежестве. Она предназначена для жаждущих.
   Но сейчас перед нами стоит иная задача. Внутренний круг Школы постоянно копается в одних и тех же ошибках, и поэтому с ним ничего не происходит. Преодолейте обиды, вспыхивающие в вас по отношению друг к другу, ибо девяносто процентов вашего золотого запаса вытекает через это. Оправдайте оказанное вам доверие. Ведь, когда вы засыпаете, над вами продолжают работу Светлые силы.
   – Я постараюсь оправдать ваше доверие, но как же мне побороть вечные обиды и жалость к себе?
   – Жалость к себе – это одна из форм пассивного негатива, – продолжил Джи, – это опять потеря энергии Си-12. Любой негатив – это раковая опухоль. Если ты провел через себя негатив, пусть даже очень справедливый, – значит, ты провел через себя инфернальный ток. Я говорил уже, что инфернальный ток заинтересован в отсутствии у нас тонкой энергии. А ты по-прежнему не можешь переносить тот алхимический градус, который необходим для проплавки слабых мест в душе, и постоянно обижаешься на меня. Раковую опухоль обиды и жалости к себе, которая постоянно разъедает наш внутренний круг, надо выбросить из сферы нашего общения. Все вокруг грызутся и по любому поводу теряют обратную связь, а нам надо взрастить бытие, которое называется любовью. Любовь – это новое небо, это новая земля, понятие об этом дается в Новом Завете… – Джи озабоченно посмотрел на часы и сказал:
   – Сейчас нам пора двигаться на нашу базу в Общество слепых. Рано утром позвонил Норман и сообщил, что джаз-ансамбль «Кадарсис» через несколько часов вылетает во Владивосток, билеты уже куплены.
   – А как же я?
   – На эту поездку у тебя не хватит денег, – ответил Джи и с сожалением посмотрел на меня. Я почувствовал, как твердая почва ускользает из-под ног.
   – Как же мне без вас продолжать обучение? – спросил я, и обида снова остро кольнула сердце.
   – Об этом поговорим по дороге, а сейчас срочно надо выходить, иначе опоздаем на загрузку фургона, – сказав это, Джи взялся за дорожную сумку.
   – Мне так не хочется возвращаться в Кишинев… – сказал я, догоняя Джи, сбегавшего по ступенькам лестницы.
   На улице сквозь морозный туман просвечивало золотистое солнце. Блаженные улыбки сияли на лицах спешащих школьниц.
   – Если ты готов, – сказал Джи, посмотрев мне в глаза, – я могу направить тебя на дальнейшее прохождение алхимического лабиринта, но уже без моей постоянной поддержки.
   – Можете за меня не волноваться, – радостно заверил я, – только предоставьте шанс.
   – Но без опытного проводника – сталкера в этом лабиринте – ты, скорее всего, заблудишься и сгинешь. Доставай свою записную книжку и записывай телефон Джона Сильвера. Когда будешь готов, позвони ему и скажи, что ты от меня. Этого будет достаточно – Сильвер знает, что ему надо делать.
   Через час мы подошли к зданию Общества слепых, где размещалась аппаратура ансамбля. Петраков уже прохаживался у двери с важным видом. Завидев нас, он ехидно заявил:
   – Если бы вы опоздали хоть на минуту, я вычел бы треть из зарплаты Джи.
   Быстро загрузив аппаратуру в фургон, мы забрались в кабину, где как раз было два свободных места.
   – Эй, загнивающая интеллигенция, – вдруг вмешался Петраков. – Живо переселяйтесь в фургон, на ящики, – сейчас в почете рабочий класс.
   А я как честный работяга поеду в теплой кабине, – кривая улыбочка появилась на наглой физиономии.
   Я покраснел от злости, но Джи спокойно сказал:
   – Наш удел – смирение и только смирение: оно обеспечивает полную незаметность.
   Дверь фургона захлопнулась, мы оказались в полной темноте.
   – Ну, Петраков, погоди, – пробормотал я сквозь зубы, подскакивая на ухабах на заледеневшем дюралевом ящике, который на крутых поворотах скользил из стороны в сторону.
   – Как жаль, что ты не понимаешь роскоши жизни на обочине, – произнес задумчиво Джи.
   – В вашем обществе мне хорошо и уютно даже внутри ледяного фургона, а без вас самая роскошная квартира становится золотой клеткой, – возгласил я.
   – Это потому, что огонь Луча согревает твое сердце, – ответил он. – Рядом со мною, на обочине жизни, тебе гораздо легче сохранять верность орденскому Лучу, чем в какой-нибудь комфортной ситуации истэблишмента, где тебя могут преследовать сотни соблазнов и искушений. Ты ведь даже не представляешь, как легко потерять веру среди роскоши и наслаждений. Так легко кто-то может подложить топор под компас твоей души. И тогда ты вдруг потеряешь интерес к поискам Духа и все твои надежды превратятся в обветшалую труху. К таким испытаниям ты пока еще не готов. А на обочине жизни ты сможешь подготовиться к тому, чтобы стать Кшатрием и оставаться верным этой высокой касте, не испытывая никакой жалости к себе. Если ты не сможешь этого сделать, то о дальнейшем обучении не может быть и речи. Но как только ты достигнешь уровня Кшатры, сразу будут решены многие наши проблемы. Ты, наверное, помнишь Танского монаха, который нес тайную небесную весть на Запад, в сопровождении Сунь Укуна и Чжу Бацзе. Сунь Укун был Кшатрием, а Чжу Бацзе – оруженосцем. Все их действия были согласованы с небесными стражами Танского монаха. Ты можешь стать своеобразным Сунь Укуном, а Петрович – Чжу Бацзе, если будете верны законам Кшатры.
   – Удастся ли мне достигнуть Просветления в награду за верную службу Танскому монаху? – задал я терзавший меня вопрос.
   – Я покажу тебе Небеса, но удержаться там может только чистая душа, – ответил он. – Это закон небожителей.
   – Чем ближе я подхожу к Абсолюту, тем более он отдаляется, – сокрушенно произнес я.
   – Будь наоборот, ты давно уж сидел бы в Раю, – усмехнулся Джи. – Космический Луч коснулся Земли, но мало кто может узреть эту великую тайну. Только дуриком ты смог просочиться в эту ситуацию. Если бы ты узнал, куда ты попал, то каждый день смеялся бы от радости. Такое бывает только раз в тысячу инкарнаций… – в темноте фургона Джи не заметил, как удивили меня его слова, и продолжил:
   – Многие эзотерические школы интересовались Танским монахом, но так и ушли ни с чем. Роберт Грейвс, Идрис Шах, последователи Мориса Николла – все они посылали своих учеников, но те так и не смогли ничего взять. Танскому монаху не раз предлагали переселиться в страну с лучшими условиями жизни, обещая комфорт, славу и деньги, но он остался верен своей миссии, избрав девизом коан: «Пикник на обочине». Таинственный космический Луч начал свое действие в 1962 году. Желательно, чтобы ты собрал всю информацию об его истоках и о том, как он проявлялся в людях с самого начала.
   – Я исполню ваше пожелание, – после долгого молчания заверил я.
   – Для этого тебе придется пройти путем, указанным в русской сказке: «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».
   В этот момент фургон резко затормозил, и через минуту дверь распахнулась.
   – Ну что, философы, – оскалился Петраков, – можете вытряхиваться, пора загружать аппаратуру в самолет.
   Я спрыгнул на бетонную площадку и огляделся. Вокруг было пустынное заснеженное поле аэродрома, вдали виднелись серебристые ангары. Мы стояли в аэропорту Домодедово. Мела метель, холод забирался под демисезонное пальто. Показался тягач с огромным самолетом на прицепе.
   – Если ты пройдешь московский алхимический лабиринт, – произнес Джи под легкий свист ветра, – то слабые места твоей души постепенно проплавятся. Не забывай, что ты пока являешься необработанной рудой. Из нее предстоит выплавить серу – сухой и чистый мужской принцип, стабильно устремленный к Духу, а также ртуть – летучий женский принцип, влажный и нестабильный, стремящийся испариться.
   – А мне казалось, что я исполняю все ваши коррекции, – с обидой в голосе ответил я.
   – Ты просто не видишь себя со стороны и не можешь верно оценить свои качества.

   Около четырех пополудни я распрощался с Джи у зала контроля и, слегка опечаленный, вернулся в Москву, по дороге обдумывая свое незавидное положение. Я нашел в кармане лишь тринадцать копеек, на которые мне и предстояло развернуться в столице. Бросив две копейки в телефонный автомат, я позвонил Джону Сильверу.
   – Откуда у тебя мой номер? – подозрительно спросил низкий хрипловатый голос.
   – Я обращаюсь к вам по рекомендации Джи, – осторожно произнес я. – Он сказал, что вы являетесь сталкером по московскому андеграунду.
   – Вначале я должен взглянуть на тебя, – строго ответил он.
   – Я к вашим услугам, сэр.
   – Через час жди меня в центре зала станции метро «Кузнецкий мост».
   – А как я вас отыщу в людской толпе?
   – Если ты читал «Остров Сокровищ» Стивенсона, то легко узнаешь меня, вспомнив старого пирата Джона Сильвера, – в трубке раздались короткие гудки.
   Добравшись до «Кузнецкого моста», я остановился в центре зала и стал глазами искать человека с черной повязкой на голове. Чтобы не терять времени, я достал свой уже потрепанный дневник и продолжил чтение писем неизвестной Птице.
//-- 16 ноября 1980 г. --//
//-- Мурманск, Баренцево море --//

   Дорогая Птица, утешение и Путь – это разные вещи. Первое дается лишь очень слабым, обездоленным существам, которых жизнь сломала, раздавила. Это их, в далеком прошлом заслуженная, благодать, да и она посылается им незримо, чтобы не зазнавались. Второе – дается редчайшим людям, и то только как шанс, который они могут утратить в своей тоске по прежнему комфорту, в жалости к себе, в привычном психологическом хаосе и эгоцентризме, в стремлении обслужить только себя и более никого. Громадному же большинству человечества не дается ни утешения, ни Пути, ибо оно спит и ничего не хочет слышать или воспринимать. Конечно, я могу ждать десятилетиями и даже столетиями твоего изменения, прорастания, и я дождусь, но, пойми, у тебя есть шанс все сделать быстро, в сжатые сроки, если ты перестанешь жалеть себя и возьмешься за работу. Тогда все твои трудности превратятся в пушинку, они просто исчезнут, а вместо них возникнет живая реальная жизнь: горы, пустыни, взлеты и падения, а главное – Путь как возможность выхода из беличьего колеса прежних, изживших себя миражей.

//-- 20 ноября 1980 г. --//
//-- Архангельск --//

   Дорогая Птица! Сегодня затронем важнейшую тему Герметизма, на которой базируется одна из тайн Дао. Есть два Пути получения энергии, тепла, утешения и света. Первый – искать это все вовне. Это общение с людьми, с книгами, с природой; питание своих тонких тел разными тонкими впечатлениями (внешними). Имеется в виду питание информацией, событиями, встречами и т. д. Второй – пробить артезианскую скважину внутри самого себя, расщепить свое атомное ядро и получить источник бесконечной энергии. Этот Путь в миллиард раз труднее первого. Есть еще и третий – уметь правильно сочетать (в соответствии со своим внутренним ритмом и способностями) первые два Пути, оплодотворяя внешний Путь внутренним и внося богатство внешнего Пути во внутренний. Помни: «Я есмь Путь…»

   «Я бы выбрал третий Путь, – подумал я. – Хотелось бы поймать двух зайцев: насладиться жизнью и обрести Просветление».
   Внезапно я увидел одноногого человека в ватнике. Опираясь на костыли, он быстро двигался в толпе, легко скользя между прохожими.
   «Это, наверное, сталкер, Джон Сильвер», – подумал я и направился к нему.
   Сталкер заметил меня и остановился. Он был похож на опытного человека, много повидавшего на своем веку, и я с уважением пожал его мозолистую руку. Подняв голову, Сильвер посмотрел мне в глаза, и от его проницательного взгляда по телу пробежала легкая дрожь.
   – Ты не сломаешься – я редко ошибаюсь, – изрек он после тщательного изучения моей физиономии. – Но для начала тебе надо пройти стихию смерти.
   – Что же мы стоим? – спросил я.
   – Это ты стоишь, а я давно иду по Пути, – резко заявил он и развернулся ко мне спиной.
   Он стал так быстро удаляться на своих костылях, что я едва не потерял его в толпе. На все мои расспросы он однозначно отвечал:
   – Тебе надо самому это увидеть.

//-- Превращение физического тела в скелет символизирует первый этап очищения, то есть смерть горизонтальных устремлений ученика. --//

   После долгих странствий по переходам метро и московским дворам мы подошли к двенадцатиэтажному дому, китайской стеной протянувшемуся вдоль парка. Мы поднялись на дребезжащем лифте на девятый этаж, и мой проводник позвонил в угловую квартиру. Дверь открыла суровая полная женщина с белесыми бровями и острым как бритва взглядом. Кутаясь в пуховый серый платок, она спросила глуховатым голосом:
   – А это еще что за фрукт?
   – Да вот, еще один ученичок Джи, – произнес Сильвер, протискиваясь в тесную прихожую.
   – Опять он прислал нам своего шпиона! Ну что же, все понятно, – резко ответила она.
   – Не мешало бы парню показать, что такое Нигредо, – процедил Сильвер.
   – А деньги у тебя есть? – спросила хозяйка, испытующе оглядывая меня. – А то мои дети с утра еще ничего не ели.
   – Только шесть копеек, – смутился я.
   – Да что ты заладил приводить к нам нищих идиотов? – взорвалась хозяйка. – Пусть вначале достанет деньги, а потом приходит.
   – Да угомонись ты, Стеклорез! Он, может, и вовсе не будет есть.
   – Ну ладно уж, проходите. И откуда вы только беретесь на мою голову?
   Двухкомнатная квартира выглядела скучно и совершенно бестолково. Стол, диван и старые стулья в гостиной имели такой вид, как будто их принесли с помойки. В соседней комнате надрывно орал ребенок.
   «Ничего эзотерического, – подумал я, – все напоминает запущенную московскую коммуналку. Не пахнет тут Просветлением, а даже наоборот».
   – Наших нет, – сообщила Стеклорез, подозрительно осматривая меня, – Мещер где-то бродит, видимо, на промыслах. Скоро вернется.
   – Я знаю, где его искать, – ответил Сильвер и, закуривая «Беломорканал», повернул к двери.
   Мы спустились с девятого этажа и направились в парк. Навстречу нам размашисто шагал нелепый человек с красным и подозрительным лицом. Его желтоватые глаза хищной птицы остро пронизывали окружающий мир, словно пористую субстанцию. По мягко-угрожающей атмосфере, исходящей от него, я сразу догадался, что это Мещер. Приблизившись, он значительно пожал Сильверу руку и, обратившись ко мне, доверительно произнес:
   – Не могу тебе дать много – сегодня неудачный день, – и вытащил из кармана пригоршню медных монет.
   Я ожидал чего угодно, только не этого.
   – Бери, не бойся, хулы не будет, – протянул он, стараясь дружелюбно улыбнуться.
   Его неожиданная доброта сняла мое внутреннее напряжение. Он высыпал монеты на протянутую ладонь, внимательно наблюдая за моей реакцией.
   – Вы угадали тайное желание, – сказал я, с удовольствием высыпая мелочь в карман. – По Москве о вас гуляют ужасные слухи.
   – О тебе тоже скоро поползут ужасные слухи, – сказал он, как-то странно улыбаясь.
   По моему телу пробежал легкий холодок, но я постарался не придавать этому значения.
   – Ну что ж, пошли ко мне, – сказал он и молча зашагал впереди.
   Когда мы вернулись в квартиру, я выгреб всю мелочь на стол перед Стеклорезом.
   – Это, небось, Мещер успел подсыпать тебе монеты, – усмехнулась она. – Но все равно видно, что сердце в тебе еще не погибло.
   Она налила нам спитого чая и недовольно заворчала:
   – Еще вчера все деньги закончились. Хоть бы пряников соизволили принести деткам, совести никакой нету…
   «Какая тут мистика, – с сожалением думал я. – И куда это Сильвер меня привел?»
   Мещер, не обращая внимания на сварливую голодную хозяйку, дружелюбно расспрашивал Сильвера о жизни. Я откровенно заскучал, и если бы не пустота карманов, наверное, ушел бы из этой квартиры, покрытой невидимой плесенью.
   Ближе к вечеру в дом стали подтягиваться странные личности. Первой в дверях проявилась интересная белокурая дама. Сказав, что ее зовут Еленой, она стала увлеченно беседовать с Сильвером о духовном Пути, изредка бросая на меня любопытные взгляды. Мне показалось, что у нее в прошлом были более близкие отношения с Сильвером. У Елены из-под расстегнутой на груди кофточки поблескивал золотой крестик необычной формы. Мне стало немного интересней. Вдруг раздался длинный звонок в дверь, и на пороге возникла компания молодых людей.
   – Вот и наша магическая группа потихоньку собирается, – поблескивая глазами, произнес Мещер. На кухонном столе появились три бутылки «Столичной» и огромный вяленый лещ.
   – Это – для глубокого душевного разговора, – пояснил Сильвер, ловко откупоривая первую бутылку. – Без крепкого градуса наш люд никогда не расколется. Будет нести всякую чепуху, которая не относится к духовному Пути, а вот когда выпьет, полностью обнажит свое сердце. Так что без нее, родимой, – никак, – заметил Мещер, разливая водку по граненым стаканам.
   С каждой минутой ситуация становилась все более и более интересной. Молодые люди собрались на кухне и встали в круг. В атмосфере возникло гнетущее напряжение. Глаза учеников запылали огнем, но они лишь настороженно продолжали наблюдать за происходящим. Мещер, выпив полный стакан водки, обвел присутствующих сверкающим взглядом и, подойдя к самому молодому неофиту, строго спросил:
   – Ты готов умереть за Христа, прямо здесь и прямо сейчас? Не отводи глаз, отвечай.
   Я увидел, как в глазах неофита заметался страх. Мещер схватил его за грудки и вытащил на середину круга.
   – Ты не достоин быть распятым рядом со Христом! – яростно закричал он. – Ты – нераскаявшийся разбойник. Вон отсюда, турыст-тыптымат.
   – Это проверка на вшивость, – тихо пояснил Сильвер. – Мещер великолепно разыгрывает самые невероятные роли, подводя каждого к ощущению смерти. Только смерть дает реальный толчок к осмысленной жизни. Но не подумай, что Мещер здесь главный. Главный здесь – Боря Кладбищенский, а Мещер лишь его ученик. Но Боря сейчас пребывает в тихом Просветлении, а Мещер совсем распоясался. Меня сам Джи приставил контролировать эту группу и особо просил присматривать за Мещером, чтобы был полный порядок.
   – Не видно здесь влияния Неба, – шепотом сказал я.
   – Не спеши с выводами, – сурово остановил меня Сильвер.
   Мещер постепенно повышал градус, атмосфера кухни становилась все более угрожающей; он как коршун хищно поглядывал на учеников. Заметив высокомерного неофита, сидящего в непочтительной позе, он схватил его за рубашку и, сверкая глазами, спросил:
   – Ты что это здесь нагло расселся? Ты не у себя дома, ты ко мне пришел.
   Неофит осунулся и присмирел.
   – Я тебя быстро научу, как от гордыни избавляться, – прошипел Мещер.
   – Мещер ловко расправляется с Манькой Величкиной, – тихо пояснил Сильвер.
   Я с удовольствием наблюдал за тем, как Мещер безжалостно расщеплял своих учеников. Вдруг он резко развернулся и направился в мою сторону. Приблизив свой нос к моему лицу, Мещер резко рванул на мне рубашку, белые пуговицы мгновенно разлетелись по полу.
   – А это – чтобы ты не наслаждался страданиями других, – процедил он сквозь зубы. – И запомни, это тебе не дурдом, ты попал в правильное место. Я веду людей Путем разбойника. Они все дойдут куда надо.
   Вдруг его пылающий гневом взгляд остановился на золотой цепочке с гранатовым кулоном.
   – Ты разве не знаешь, что на груди надо носить только крест? – зло выдавил он и, с ненавистью сорвав цепочку с моей шеи, бросил в угол кухни.
   Я собрался было поднять цепочку, но чья-то изящная женская рука проворно засунула ее в лифчик. Мещер победоносно оглядел бледные лица, со страхом и любопытством наблюдающие за ним, и, выхватив огромный кухонный нож, истерически прокричал:
   – Теперь я здесь основной вместо Бори Кладбищенского!
   Все мгновенно притихли. Леночка, со слезами на глазах, робко сняла со своей груди золотой крестик и надела мне на шею. Я был тронут ее жертвенной любовью и с нежностью посмотрел на нее.
   – Ты не заслуживаешь такой награды, подлый шпион, – с ненавистью крикнула Стеклорез, и сорвав золотой крестик, спрятала его в тайное место на груди.
   Атмосфера накалилась так сильно, что стеклянная ваза, стоящая на холодильнике, вдруг с треском раскололась. Букет сухих роз рассыпался по полу, перемешавшись с осколками стекла. В этот момент раздался надрывный звонок в дверь, и через минуту на кухне появилась живописная парочка.
   Симпатичная дама в песцовой шубе и черной шапочке цепко держала за руку небольшого роста мужчину с серым лицом уголовника. Он был одет в дорогую дубленку и держался слегка развязно. Круг ученичков у стола мгновенно потеснился. Дама сбросила шубу и, подобрав длинное черное платье, осторожно присела у стола.
   – Здравствуй, дорогая Марго… – приветствовала ее Стеклорез.
   «Ведь это та самая Маргарита, – догадался я, – у которой Гурий проходил обучение, но сбежал на второй же день».
   Ее спутник, казалось, не знал, куда себя деть.
   – Привет, Рыба, – язвительно произнесла Стеклорез. – Наконец-то ты объявился! Отчего это ты полгода скрывался у Маргариты под юбкой? Ты что, позабыл, как валялся у меня в ногах на этой кухне, умоляя, чтобы мы взяли тебя в свою магическую группу? Ты позабыл, как клялся мне, что будешь идти к Богу через любые страдания, Путем раскаявшегося разбойника? А когда пристроился у Маргариты, тут же предал всех. Эх и подлая же у тебя душонка!
   Рыба скромно присел за столом в углу кухни напротив Марго, глазами ища у нее защиты.
   – Она богатая художница, – уважительно шепнул Сильвер мне на ухо.
   Все внимание с Мещера переключилось на вновь пришедших, и я облегченно перевел дух. Стеклорез, меча молнии из голубоватых глаз, быстро открыла бутылку и разлила по граненым стаканам водку.
   – Выпей, Рыба. Пусть твоя кровь зашелестит по остывшим венам!
   Но не успел Рыба притронуться к стакану, как она схватила его за узкие плечи и стала изо всей силы трясти, приговаривая:
   – Почему ты, тюремная сволочь, увел от нас лучшую даму? Ты ее, гад, заманил своими пошленькими стихами. Не ты ли, обливаясь слезами, клялся в верности, каждый день умолял меня передавать Маргарите дурацкие стишки, пока она не взяла тебя в свой дом? Чем же ты отблагодарил нас? Взял, подлец, да и оболгал всех перед Маргаритой. Сейчас ты нам ответишь за свое вранье!
   Рыба попытался улыбнуться, но Стеклорез занесла острый нож над его головой. Рыба побелел, судорожно схватил стакан водки и поднес ко рту. Не успел он сделать и полглотка, как побледневшая Маргарита с криком ненависти:
   – Ты обещал мне больше не пить, негодяй! – выхватила стакан из его пальцев и выплеснула водку в оторопелые глаза своего подопечного.
   Рыба заорал от боли и, перепрыгнув через стол, бросился в одних носках на улицу, оставив дубленку и ботинки в прихожей. А на дворе мела вьюга, приближался Новый год…
   – Лови эту сволочь! – крикнула Стеклорез, и все ученички поспешно бросились вылавливать Рыбу.
   Марго схватила его вещи и, небрежно накинув шубу, выбежала на мороз, обронив в суматохе толстый черный кошелек. Кошелек раскрылся от удара, и я увидел, что он набит крупными купюрами. Я завороженно уставился на него.
   – Не пялься на чужое, – прошипела Стеклорез и носком тапочка запихнула его под стойку с обувью.
   «С этими ребятами я вряд ли доберусь до Абсолюта», – горестно подумал я. Оставшись один, я тихонько забился в ванную и, открыв свой дневник, вновь углубился в чтение писем неизвестной Птице.
//-- 10 августа 1980 г. --//

   Дорогая Птица, пытающаяся лететь за Удодом на гору Каф. Решил поделиться последними медитативными темами. Дела наши развернулись таким образом, что мы задерживаемся – надо исследовать эзо-измерения жизни в Молдавии. Через неделю-две мы встретимся в Москве, обменяемся впечатлениями. Сейчас работаем над материалами Дао, с которыми вкратце тебя ознакомлю. На Пути Дао ученик изучает, как трансформировать свою сексуальную энергию в алхимический агент и как, очистив от мирского налета, накопить его в одном из алхимических котлов внутри тела.

   В связи с этим работаю над темами:
   1. Очищение восьми психических каналов;
   2. Микрокосмический котел и печь;
   3. Собирание внешнего алхимического агента;
   4. Быстрые и медленные огни;
   5. Собирание внутреннего алхимического агента;
   6. Бессмертное дыхание;
   7. Приготовление эликсира бессмертия.

   Накопление эликсира бессмертия в драгоценном котле. Все эти Традиционные темы отображены в зашифрованном виде на рисунках из китайских свитков, а также на вазах и блюдах. Я знаю, ты любишь все, что связано с Китаем. Не забрасывай тему Востока, чаще окунайся в атмосферу Дао. Материалов у тебя достаточно. Внимательно изучай их, постепенно углубляя спектр эфирных переживаний, которые связаны с твоей восходящей судьбой и в то же время – с даосским Гнозисом. Он содержится не только в литературе (хотя это очень важная опорная точка), но также проявляется через вертикальные поступки, через организацию медитативного пространства, ритма и времени. Если будет трудно, сразу окунайся в материалы Чжуан-Цзы.

   Я обнаружил среди писем яркую почтовую открытку, перевернул ее и прочитал:

   Дорогая Птица! На открытке, которую ты держишь в руках, изображен молодой пастух Лель (элемент Я), который ранней весной безумно влюбился в Снегурочку. Он и не подозревает, что она может в любое мгновенье растаять от ярких лучей солнца. Ибо температурный режим Снегурочки (элемент Инь) весьма ограничен. И хотя она неудержимо любит Леля и не хочет с ним расставаться, ее жизнь определена холодным диапазоном. Она не может наслаждаться весной, ей нельзя прыгать через костер, ей неведомо волшебство осени. Всякий огонь для нее – смерть, она может жить только во дворцах Снежной Королевы. А влюбленный Лель, если последует за ней, превратится в мальчика Кая.
   Хочу дать тебе небольшое задание: найди в себе мотивы Снегурочки, прочувствуй их, определи их внутренний режим, пойми, что угрожает ее существованию, при каких условиях возможна ее любовь с Лелем. А также обрати внимание на то, что является осенью и зимой внутри человека…

   Едва я успел дочитать последнюю фразу, как вся компания, погнавшаяся за Рыбой, недовольно вернулась с пустыми руками.
   – Как вы могли упустить Рыбу, удравшего в одних носках, – дрожащим от возмущения голосом произнесла Стеклорез. – Я должна была его обязательно наказать!
   Ученики Бори Кладбищенского сгрудились на кухне, виновато переминаясь с ноги на ногу. Мещер обвел присутствующих безжалостным взглядом и вновь угрожающе спросил:
   – Почему это на столе нет водки?
   Ловкая рука быстро поставила на середину три запотевшие бутылки.
   – Так-то будет лучше, – сквозь зубы произнес он. – Теперь я тут у вас за главного. Теперь я буду повышать алхимический градус и проводить всех через испепеляющее Нигредо.
   – Да кто ты такой? – возмутилась Стеклорез. – Ты нашему Бореньке и в подметки не годишься!
   Мещер побледнел, выпил одним махом полный стакан водки и, открыв окно, шагнул, пошатываясь, на обледенелый карниз.
   – Когда уже только ты перестанешь перед народом выделываться, – холодно произнесла Стеклорез.
   Безумно вращая черными глазами, Мещер закрыл за собой створку окна и, стоя на высоте девятого этажа, истошно прокричал:
   – Если ты не признаешь меня Мастером, я тут же отпущу руки.
   – Перестань выламываться за окном, – крикнула она.
   – Я не собираюсь шутить, – грозно добавил Мещер, покачиваясь на карнизе. – Через минуту я отпущу руки, и тебе одной придется кормить моих детей.
   – Отпускай руки и лети ко всем чертям, – зло сказала она. – Одним мерзавцем будет меньше.
   Тут на кухню, расталкивая столпившихся учеников, влетела выглядевшая безумной худенькая женщина. Она упала на колени и запричитала:
   – Не губи меня, родимая, да как же я останусь одна, я же люблю этого идиота, пожалей его…
   – Ну ладно, – смягчившись, произнесла Стеклорез, – пока Боря отдыхает, будешь вместо него.
   Мещер победоносно слез с окна и выпил еще стакан водки. Горделивый и довольный собой, он по-хозяйски осмотрелся вокруг и вдруг наткнулся на презрительный взгляд Сильвера.
   – А ты что нагло уставился, одноногий? – яростно прошептал он. – Теперь я здесь за главного!
   – Повидал я таких «главных» на своем веку, – глядя исподлобья, произнес Сильвер. – Я тебе советую присесть и успокоиться: главный тут я, меня сам Джи приставил присматривать за вами.
   – Не тянешь ты на одноногого пирата Джона Сильвера, – демонически расхохотался Мещер и, выхватив огромный нож, яростно рассек его белоснежную рубашку.
   – А теперь, – хладнокровно произнес Сильвер, – я с чистой совестью раскрою твою поганую башку, – и, схватив костыль, резко замахнулся.
   – Кончай базар, – властно вмешалась Стеклорез. – Христос свою кровь проливал за людей, а ты нам ножом грозишь.
   – Я докажу, что крови мне на вас не жалко, – Мещер помрачнел и, бешено обведя глазами испуганных адептов, резанул острым лезвием по ладони. Горячие капли брызнули во все стороны.
   – Примите мою жертву, – кричал он, брызгая кровью на пол, стены и людей, – теперь вы будете принадлежать мне до конца жизни!
   Кухня мгновенно опустела.
   – Твоя жертва, как и ты сам, никому не нужна, – гневно повторяла Стеклорез, смывая половой тряпкой капли крови со стен.
   Настенные часы пробили полночь. Сильвер встал и направился к двери. Я быстро схватил сумку и поспешил за ним.
   – А тебе положено оставаться здесь до конца, – заявил он. – Ты должен полностью пройти ситуацию тринадцатого Аркана, – устало опираясь на костыли, он многозначительно направился к двери.
   – Тут тебе не здесь, – сказал он, обернувшись, – они тебя быстро отвыкнут.
   – А то, – кивнул я. – Чувствую, что мне тут мало не покажется.

   В час ночи раздался длинный звонок и в дверь с трудом протиснулся огромный детина. На его голове красовалась небрежно нахлобученная рыжая шапка-ушанка. В правой руке была авоська с водкой, в левой – с курами, которые волочились по полу.
   – Ура! Валек объявился! – закричала Стеклорез и бросилась ему на шею.
   Валек сгреб ее в объятия и бережно расцеловал. Куры тут же оказались в кастрюле, а водка с закуской – на столе. Валек снял пальто, шапку и сел, задумчиво положив пудовые кулаки на стол. На голове сквозь волосы проступала запекшаяся кровь.
   – Откуда это у тебя, кормилец ты наш? – забеспокоилась Стеклорез.
   Валек вздохнул, выпил залпом стакан водки и заговорил:
   – Работаю я себе безмятежно на поезде директором ресторана, сижу, попиваю армянский коньячок, и все у меня идет тик-так. Пассажиры пьют и гуляют в ресторане, а я себе поджариваю шашлычок на кухне. Так мы в расслабленном удовольствии и доехали до Питера, а затем нас загнали на ночь в Камышевку, где-то на болотах под городом. Стоим, все тихо, спокойно, и решил я прилечь в два ночи отдохнуть. Тут, гляжу, – дым за окном. Выглядываю – а там какая-то сволота обливает керосином и поджигает прямо подо мной вагон-ресторан! Я, надев ушанку и фуфайку, выскакиваю из двери – а там высокий мужик с фашистской рожей орудует с канистрой. Я к нему подбегаю и кричу:
   «Ты что это, сволочь, тут затеял?»
   «Молчи отсюдова», – злобно проорал он – и шарахнул меня лопатой по голове.
   Я пошатнулся и чуть было не потерял сознание, да шапка родная спасла. В диком гневе я схватил его за горло и потащил к проруби на болото, чтобы немедленно утопить. А он дергается, кричит и матерится на немецком. Дотащил я его до гиблого места и стал не спеша душить над прорубью. Уже лицо его посинело и глаза стали выкатываться из орбит. Но тут откуда-то налетела на меня его молодая, да к тому же красивая, баба, упала в ноги, и ну реветь да сапоги целовать:
   «Пощади моего мужика, родненький, не убивай, дети у нас, как я буду жить без кормильца…»
   «И откуда у такой сволоты писаные красавицы берутся?» – удивился я.
   Эх, разжалобила она меня до самой сердечной теплоты, и тогда бросил я старого фашиста с горечью на лед, плюнул на него в сердцах и сказал:
   «Еще раз дотронешься до поезда – убью», – а потом, стиснув зубы, вернулся к себе в вагон…

   Молодые ученики Кладбищенского с уважительным трепетом взирали на Валька. Он победоносно осмотрел их и грозно произнес:
   – Кто обреет мою голову и обнажит рану – того я непременно награжу. Но кто сделает мне больно – того сразу прибью.
   Ученики боязливо отводили глаза и потихоньку выскальзывали из кухни. Они знали крутизну Валька: сказал – сделал. Я никогда не пользовался опасной бритвой, но мне было необходимо завоевать его доверие. И я вызвался побрить громилу.
   Все с напряжением следили, как я ловко водил по его голове острой бритвой. Моя рука ни разу не дрогнула, и через пятнадцать минут блестящая голова Валька засияла на всю кухню.
   – Ну, молодец, – благодушно изрек он. – Раз ты прошел первое испытание, беру тебя в ординарцы. Будешь отныне везде бродить со мной. Научу тебя верно жить и идти ко Христу Путем разбойника. Когда Христа распинали, то справа от него был распят разбойник, который тут же раскаялся перед Господом нашим и был взят на Небеса. А распятый слева так и погиб, без покаяния сгинув в аду. Так вот, лично мы идем к Богу путем раскаявшегося разбойника, ты это учти.
   К четырем часам ночи квартирка-бис почти опустела. Ученики разбрелись по своим норам. Стеклорез бросила мне на пол в коридоре старое пальто, и я устроился на половичке в углу, радуясь, что не выпроводили на улицу.

   От большого количества энергии, скопившейся во мне, спать не хотелось, и я решил прочитать одну из бесед с Джи о работе над собой, чтобы немного прийти в себя и не слишком быть захваченным бурными событиями.

   «Работа над собой – это создание внутри себя мистического кристалла, светящегося ядра, способного к саморазвитию. У нас Школа самореализации. Например, Гурию трудно удержаться в Школе, поскольку у него очень мало личного желания расти. Но нам и такой человек от мира тоже нужен. Но как только Гурий перестает писать дневник, он уже не в силах переварить плотность Школьных событий. К тому же он навалил на себя тупую и вялую карму тех женщин, которые разделяли с ним ложе, и под давлением этой тяжести в нем затих родник интереса к побегу с планеты Земля, интереса к Звездной Традиции. Зачем ему куда-то бежать, когда и здесь хорошо? Для того чтобы вновь пробудиться, ему необходимо сделать сверхусилие по преодолению этого кармического свинца и пройти стадию Альбедо, то есть очистить душу. В принципе, не так уж много в Школе работы, и если отстраниться от своего эго, то можно успеть все сделать. А если тебя начинает одолевать интерес к жизни, то тут же все становится очень трудным и тяжелым. Интерес к горизонтальной жизни убивает желание побега в гиперфизические миры.
   Научись видеть себя с точки зрения нескольких тысячелетий, а не с точки зрения одной инкарнации или одного дня. Это и будет отличным упражнением по самовспоминанию. Только тогда ты сможешь сформировать свой магнит и поддерживать его в правильной вибрации по отношению к Лучу. Неважно, где ты находишься, в пустыне или в городе, – ты должен смотреть на эту жизнь с точки зрения истории, с точки зрения веков. Это видение необходимо в себе развивать. Иначе трудно быть отстраненным от проблем внешней жизни, трудно суметь не быть втянутым в ее поверхностный вихрь.»

   Прочтя эти строки, я задумался над тем, как именно я провожу свой день: в соответствии со Звездной Традицией или чисто горизонтально, прикрываясь мнимой работой над собой, как фиговым листком? К великому сожалению, я обнаружил, что довольно часто не слышу и не чувствую ветер Школы. Поклявшись себе, что с завтрашнего дня начну новую жизнь, я стал читать дальше.
   «Активная позиция – когда один самурай побеждает семерых бандитов. А пассивная позиция – когда десять человек позволяют одному бандиту полностью их уничтожить. Это опять к той же теме, что принцип Йод всегда побеждает принцип Хе».
   И тут я серьезно задумался над тем, что может являться для меня активной позицией в группе, идущей по Пути разбойника. Побрить раненого громилу, прописаться в группе Кладбищенского и успеть стать ординарцем – это ли не прикосновение к активному принципу Йод? С этими мыслями я сладко заснул под тиканье будильника.
   – Вставай, соня, – раздался надо мной бас Валька. – Ты забыл, что ли, что сегодня вся страна празднует Новый 1982 год? Поехали со мной – будем выбирать лучшую в городе новогоднюю елку.
   Я быстро собрался и выскочил на улицу вслед за Вальком. Он остановил такси, и белая «Волга» помчалась по предновогодней Москве. Выбрав пушистую высокую елку на базаре у метро, Валек назвал таксисту другой адрес.
   – Поедем ко мне домой, – сказал он. – Жена, может, ждет.
   Жилище Валька представляло собой огромную пустую комнату. Посреди нее одиноко стояла одна только разбитая раскладушка, прикрытая рваным зеленым одеялом. С потолка свисала голая электрическая лампочка. Весь пол был застелен газетами, в углу стоял вместо стула деревянный ящик из-под водки.
   – Ты ведь говорил, что живешь с женой, – заметил я, дивясь дикому холостяцкому запустенью.
   – Да вот, – опечалился Валек, – попалась мне баба – недобитая атеистка, ушлая безбожница. Умаялся я с ней, увещевая Богу молиться, а она никак – все кланяется и дрожит перед портретом Ильича. Видит Бог, все силы приложил, чтобы уразумить безбожную. Но однажды не вынес я непочтительного отношения к Творцу и в сердцах сказал: «Пока не поверишь в Господа нашего Иисуса Христа, будешь спать на голой раскладушке, пить сырую воду и, как мышь, грызть по ночам сухари».
   – Похоже, она так и не уверовала, – заключил я.
   – Да Бог с ней, – вздохнул Валек. – Не нужна мне неверующая. Еще в Библии сказано: «Да убоится жена мужа своего».
   – Правильно делаешь, – восхитился я. – Бог важнее мирского довольства.
   – Ну, раз этой безбожницы нет, то повезем елку к нашим – там ей наверняка обрадуются, – почесав пятерней затылок, заявил Валек.
   На квартирке-бис мне было поручено украшать елку красными яблоками и мандаринами.
   – Ну что, Валек, жена-то сбежала от тебя или еще ютится на дырявой раскладушке? – поинтересовалась Стеклорез.
   – Баба с возу – кобыле легче, – равнодушно ответил он.
   – Почему не кормил жену? – возмутилась она.
   – Коль не верит в Бога, так пусть кесарь ее и кормит, – назидательно изрек он.
   – Ну и изверг ты, при чем тут Бог?
   – Я даю деньги только идущим ко Христу, – грозно ответил Валек.
   – Пожалел бы жену.
   – Не всякая жалость ведет к добру. Не помогаю женщинам, не радеющим о спасении души, пусть кесарь о них заботится.
   – На новогоднюю ночь должны объявиться все наши ученички, – перебил Мещер. – Я вот думаю: а не проверить ли их на вшивость еще разок?
   – Да, небось зажрались и позабыли о Боге, – глубокомысленно произнес Валек. – Надо с каждого особым образом снять мирскую плесень и проверить на верность нашему ордену.
   – Мужчин будем проверять на страх смерти, а женщин – на послушание, – добавил Мещер, сверкнув красными глазами.
   Квартирка постепенно заполнялась народом. Когда пробило десять часов вечера, Мещер схватил большой кухонный нож и, слегка помахивая им, стал обходить собравшихся учеников. Тех, в чьих глазах начинал метаться страх, он вытаскивал за грудки на середину кухни и подносил нож к горлу.
   – Ну что, не страшно ли тебе ради Христа пожертвовать своей жалкой никчемной жизнью?
   Если лицо ученика бледнело и тело обмякало, Мещер немедленно указывал ему на дверь, а если лицо краснело и мышцы невольно напрягались, то он произносил:
   – Этот пусть остается – его сердце не дрогнет в смертный час.
   Удалив трех неверных, он устремил взгляд на учениц.
   – Кому не слабо раздеться наголо за веру и исполнить любое желание основного? – воскликнул он, обведя алчными глазами затихших учениц.
   – Мне, – гордо заявила дама очень солидного возраста и вышла на середину круга.
   – И ты туда же, – сплюнул Валек.
   – Да я могу утереть нос любой соплячке, – возмутилась она, но Мещер не стал ее слушать.
   – А ну-ка ты, Нори, выйди на середину, – вкрадчиво произнес он и поманил пальцем симпатичную девушку с тонкой талией и красивыми миндалевидными глазами, которой, наверное, едва исполнилось восемнадцать лет.
   К моему удивлению она, надменно окинув взглядом окружающих, вышла на середину кухни и легким движением сбросила белую шелковую кофточку. Перед моими глазами предстала высокая девичья грудь, излучающая тонкую эротическую атмосферу, словно алая роза.
   – Тебе что-нибудь еще надо? – спросила она, вызывающе глядя в глаза Мещеру.
   – Это точно наша, – воскликнул восхищенный Валек. – Ты ее сейчас не тронь, я с ней сам разберусь.
   – Если ты сейчас же не прекратишь издеваться над женщинами, – заявила вдруг Стеклорез, – то я тебя в один миг вышвырну из своей квартиры, старый пакостник.
   – Ну ладно, женщина, мы ведь чуть-чуть пошутили, – пряча недовольство, лицемерно заявил Мещер.
   – Прошедшие испытание остаются на новогоднюю ночь гулять и веселиться в орденском пространстве, – продолжил он, – остальных прошу удалиться.
   После набата кремлевских курантов Валек величественно встал во весь огромный рост и заявил:
   – Настоящие мужчины должны раздеться до пояса и сесть на кухне вокруг стола, чтобы по-орденски войти в следующий год. А лучшие женщины будут приносить водку и вовремя ставить закуску. Остальные пусть веселятся в комнатах, не мешая ходу основной мистерии.
   Когда приказ был исполнен, Валек посмотрел мне в глаза и произнес:
   – А ты как мой ординарец следи за тем, чтобы в стаканах всегда была водка, и учись правильному ритуалу у настоящих мужчин.
   Они громко чокнулись полными стаканами и опрокинули их в разгоряченные глотки. Мещер со всего размаха хлопнул кулаком по столу и прокричал:
   – А теперь все повторяют за нами! – стал ожесточенно разгрызать стакан на части, разжевывая и проглатывая осколки.
   Валек последовал за ним. Я с восхищением и ужасом наблюдал за ними, непрестанно подливая водку, которой они запивали осколки разжеванного стекла. По их подбородкам из порезанных десен стекали струйки крови. Валек, взглянув мне в глаза, произнес:
   – Мой ординарец должен уметь делать все, что делаю я. А ну-ка, налейте ему стакан водки – пусть он сначала выпьет, а потом съест стакан.
   Услужливые ученики, ухмыляясь, подали полный стакан. Я, зажмурив глаза, выпил одним духом. Перед моими глазами поплыли улыбающиеся физиономии, а над самым ухом раздался холодный голос Мещера:
   – А теперь посмотрим, настоящий он ученик Джи или липовый. Ну, что уставился на стакан? Закусывай им, и чтобы с наслаждением.
   Я ожесточенно стиснул стекло зубами. Один зуб треснул, и я взвыл от боли.
   – Слабак, – презрительно хмыкнул Мещер. – Ни на что не годное существо, я таких не беру на воспитание.
   – Не годишься в капитаны, а звание ординарца еще должен доказать, – пробасил Валек. – И в наказание за несоответствие своему месту ты должен съесть до утра всю новогоднюю елку.
   – А если останется хоть одна веточка, то выбросим тебя в окошко, – ухмыльнулся злорадно Мещер.
   – А ты не лезь не в свое дело, – повысил голос Валек.
   – Это мой человек, что хочу, то и творю.
   Я пододвинулся к разукрашенной мандаринами елке и стал осторожно жевать длинную колючую ветку, надеясь, что до утра Мещер не доживет и не приведет в исполнение свою угрозу. Я старательно жевал елку и закусывал яблоками и мандаринами, если они попадались на пути.
   – Распятый Христос взял раскаявшегося разбойника на Небеса, а другого забрали в ад. Так что ты смотри, твори разное, но успей перед смертью раскаяться, – учил Мещер.
   Я ел елку, ветку за веткой, в ожидании, что два главных разбойника помрут от проглоченных стекол и, раскаявшись, попадут на небо. Но они оказались более чем живучи: стекло не брало их стальные желудки. Они бурно обсуждали дела ордена, а ученички подливали водку в стаканы, настороженно наблюдая за происходящим. Вдруг Валек отодвинул в сторону бутылку и сурово произнес:
   – Ты это брось, браток, я здесь за главного, меня Боря Кладбищенский назначил следить за порядком.
   – Да как ты смеешь со мной так нагло распускаться? – возмутился Мещер, замахнувшись ножом на оторопевшего Валька. – Ты что, забыл, как я подобрал тебя на лесоповале, в тайге, забыл, как ты землю грыз, клянясь в верности? Ты всего-навсего мой ученик, выполняющий приказы. Ты чего это тут расселся, бурдюк со щами, я увольняю тебя с офицеров, будешь шестеркой – Ванькой Жуковым. А ну-ка, хватай швабру и начинай драить палубу.
   – Да ты, браток, совсем перегнул, – вскипел Валек и, вырвав нож у Мещера, схватил того громадной рукой за глотку и легко поднял над столом.
   – Если ты посмеешь меня задушить, то тебе никогда не попасть в Царство Небесное, – заорал из последних сил трепыхающийся Мещер.
   – А ты не волнуйся за меня, братушка: я перед смертью аккуратно покаюсь, – осклабился Валек.
   С этими словами он положил Мещера на пол и приставил нож к его горлу.
   – Ты, браток, совсем зарвался. Запомни, тут я отдаю приказы, – приговаривал он.
   Я бросил жевать опостылевшую новогоднюю елку и уставился с уважением на Валька.
   – Ты не думай, что это дурдом, – патетически произнес он, сидя верхом на Мещере. – Ты попал на орденскую мистерию.
   Вдруг я ощутил серую волну потустороннего ветра, которая вязким туманом наполнила мою душу. Я увидел колонны черных рыцарей, движущихся на север в поисках мистического царства Туле.
   «Вот это настоящая Посвятительная ситуация, хоть она и скрывается за ужасающими проявлениями», – мелькнуло у меня в голове.
   Наконец пробило пять утра.
   – Всем спать, – приказал Валек. – А я отправляюсь сторожить астрал, чтобы ни один бес не нарушил пространство этого дома. А ты, – сказал он, глядя на меня, – доешь свою елку в следующий раз.
   Я налил себе полстакана водки и облегченно выпил. Спать не хотелось, я открыл дневник и наткнулся на наставление Джи:

   «Чтобы достичь Просветления, тебе надо все время сражаться на передней линии фронта своего сознания, выступать против внутренних врагов, которые кажутся тебе близкими родственниками. Ты должен подражать Арджуне – Кришна учил его сражаться не на жизнь, а на смерть с его мнимыми родственниками, которые принадлежали дому Луны и отстаивали законы горизонтального мира. А ты похож на человека, который объелся горизонтальной белены, утратил понимание и перестал действовать на передней линии фронта. Ты превратился в тыловую крысу Шушару, которая преследует каждого Буратино в Школьном театре как своего потенциального соперника.
   Ты думаешь, Школа существует для тебя и во имя тебя? Школа предназначена передавать инспирацию Луча, инспирацию Духа времени всему человечеству. Если сказать яснее, то инспирация существует даже для инфузорий, плавающих в лужах, – а ты стараешься узурпировать мое пространство и время. Даже маленького и жалкого Петровича ты умудряешься терроризировать угрозами.
   Нельзя ходить в маске дутого пуделя Артемона: мол, со мной люди должны заигрывать, нянчиться и развлекать, как китайского болванчика. Ты, как грубый зверь, матер и необходителен с дамами нашего королевства. У тебя, видимо, никогда не было приличных женщин? На всех барышень ты смотришь глазами нижнего центра, словно волк на овец. Наше пространство Посвящения требует инициативы во всем, а ты сводишь ее к стрельбе куропаток; если же их нет, ты начинаешь нудить и маяться от скуки.
   В нашей Школе твоя инициатива должна проявляться в вертикальном стремлении к Духу. Инициатива и еще раз инициатива. Нельзя забывать, что мы работаем над всей Россией, несем в страну, которая во многих смыслах просто спит, импульс Звездной Традиции, неразрывно связанный с Духом времени. Пространство твоей инициативы засорено объедками со стола наших ситуаций, и если ты не вернешься к первоначальной цели обучения, то не будет смысла продолжать наше зашедшее в тупик общение.»

   Это наставление подействовало на меня как ушат холодной воды.
   «Если я не трансформирую в себе грубое начало, то Джи рано или поздно выгонит меня из Школы, – подумал я. – Но как это сделать? Я никак не могу этого понять. Когда Джи говорит мне об утончении, приводит примеры, то я легко его понимаю. Но в его отсутствие у меня наступает внутренний ступор».
   Так я и уснул, думая об этом, а также еще и о том, что Мещер с Вальком помрут от дырок в желудках, проделанных разжеванным стеклом. Но поутру они, как ни в чем не бывало, поднялись с пола, прополоскав водкой горло.
   «Крутые ребята, – подумал я, – но подражать им не буду – с ними только отдалишься от Абсолюта».
   Днем атмосфера в доме была тихой: народ приходил в себя и готовился к следующей ночи. После полудня Валек взял меня на прогулку с двумя огромными сетками бутылок, чтобы, сдав их в ближайшей подворотне, вновь затариться водкой.
   Увидев, что я прячусь от милиции за его широченной спиной, он не на шутку возмутился.
   – По Москве надо ходить широкой грудью, нагло глядя в глаза ментам, – заявил он. – Смотри на меня, – и он зашагал прямо на двух приближавшихся милиционеров.
   Я сжался в комок и пошел за ним. Но милиционеры неожиданно расступились и я, зацепив их бутылками, пошел дальше не оборачиваясь. Купив девять бутылок водки, мы с Вальком вернулись в квартирку-бис.
   – За что уважаю тебя, Валек, – проговорил Мещер, разливая горькую по стаканам, – что ты всегда вовремя появляешься с сеткой водки. А после вчерашнего срочно надо опохмелиться. Я вот вместо водки в своей деревне стал выращивать на огороде коноплю, прямо на глазах у ментов, а они смотрели на нее, и им казалось, что это японский салат. Но когда я встретил Борю, то сразу понял, что у этого сына земли есть чему поучиться. Боря уже в то время был на кладбище самым уважаемым человеком. Он обучал меня мастерски хоронить мертвецов.
   «Для того чтобы попасть на пир к Богу, надо пройти стадию Нигредо и не дрогнуть при встречах со смертью, – учил он, – но это лишь первое Посвящение. Выкопаешь свежую могилку, выпьешь бутылочку водки и мирно похоронишь человека, проводив его в последний путь. Смерти надо смотреть в лицо, – напоминал Боря. – Но чтобы кое-что понять про смерть, надо с годик поработать на кладбище. Смерть на самом деле несет добро людям: она избавляет их от страданий и бесполезных мучений. Глядя на мертвых, быстро понимаешь, что никто долго на земле не задерживается, всякого смертушка прибирает: и бедного, и богатого. И тогда возникает неумолимое желание направиться к Богу».
   – Ну вот ты – кто такой? – вызывающе спросил Мещер, пронзительно глядя мне в глаза. – Душа, заключенная в тюрьму своего тела. И снится тебе сон, что ты тот, который носит штаны. На самом же деле ты себя совершенно не помнишь, а значит, так и не знаешь. Ты ведь болтаешься в своем окаянном теле уже столько лет, а толку от тебя никакого, потому что забыл о главном. К Богу надо стремиться, как тот разбойник, и тогда заслужишь честь быть распятым вместе со Христом, – а так помрешь под забором, без всякой славы.
   Мир мертвых очень близок нам. Бывало, умрут зимой десять человек в один день, и надо им всем по могиле выкопать в мерзлой земле. А мороз – минус тридцать, земля словно камень, но хоронить надо, только водка и спасает. Мертвые любят лежать в земле, и работы у нас всегда хватает… – он помолчал и добавил:
   – Все то, что ты видел, бывает не каждый день – это сила призвала группу в связи с тобой. Так-то мы тихо живем.

   В полночь дверь неожиданно отворилась и в квартирке-бис возник сам Боря Кладбищенский. Это был крепко сбитый человек с жестким лицом и теплыми глазами.
   – Наконец ты объявился, родимый, – воскликнула Стеклорез, – спустился с небес на нашу грешную землю. Тут без тебя Мещер такого успел наворотить…
   Боря молча прошел на кухню, налил себе водки и, глянув испытующе в глаза Мещеру, задумчиво произнес:
   – Если ты настоящий мой ученик, то немедленно достань мне писаную красавицу.
   – Да где ж я ее в такой поздний час отыщу? – взмолился Мещер.
   – Да хоть под землей, а если нет, то твоя жена пойдет в ход.
   Мещер задрожал как осиновый лист и стал немедленно выполнять приказ.
   Он сел за телефон, открыл засаленную записную книжку и целый час звонил по всем имеющимся в ней номерам, но так и не смог выписать молодую красотку на квартирку-бис.
   – Веди свою жену, – приказал Боря, с наслаждением попивая водочку. Мещер, чуя беду, дрожащей рукой привел невзрачную жену из соседней комнаты.
   – Раздевайся, – холодно приказал Боря.
   Женщина, боязливо поглядывая на мужа, стала смущенно снимать помятую черную юбку. Мещер побледнел.
   – Может быть, ей выпадет великая честь, – осклабился Валек, – а ты, дурень, дрожишь как банный лист.
   Глаза Мещера налились кровью и, сжав с ненавистью кулаки, он выскочил на балкон.
   – Вот так, – назидательно произнес Боря, – теперь будешь знать, как измываться над женщинами… А ты одевайся, – миролюбиво заметил он, повернувшись к жене Мещера. – Это я так, слегка пошутил.
   – А жаль, – произнесла она с нервной усмешкой.
   – Ты лучше водочки выпей, – посоветовал Боря.
   В этот момент с улицы послышался сильный шум и треск веток. Жена Мещера выпила глоток водки и, всхлипнув, ушла в другую комнату. Час спустя раздался длинный пронзительный звонок в дверь. Стеклорез отворила и ахнула: между двух выбритых лощеных милиционеров стоял помятый и исцарапанный Мещер.
   – Этот человек утверждает, что, как птенец из гнезда, вывалился из вашей квартиры, – оскалился один из милиционеров. – Только кто ж ему поверит?!
   – Я только что спрыгнул с этого балкона, – возмутился Мещер.
   – С парашютом, – усмехнулся белобрысый сержант.
   – Да я свалился на дерево и, падая с ветки на ветку, угодил в сугроб.
   – Кончай врать, бандюга. Жильцы второго этажа доложили, что ты пытался обчистить их квартиру, но наступив на ледяные перила поскользнулся и грохнулся наземь.
   – Оставьте в покое моего мужа, – вдруг завопила жена Мещера, упав перед милиционерами на колени. – Я клянусь своей головой, что он только что сидел здесь.
   – Давай-ка мы всех доставим в милицию, – разозлился белобрысый сержант.
   – Да, здесь что-то нечисто, – процедил сквозь зубы второй.
   – Следователь разберется, кто из вас врет, – нахально улыбнулся белобрысый и расстегнул кобуру, небрежно болтающуюся на поясе.
   При виде блестящей рукояти пистолета бэд компани мгновенно притихла. Пока патруль разбирался с подвыпившими, мне удалось тихонько проскользнуть в дверь и незаметно покинуть посвятительное место.
   Я был счастлив, что отделался так легко и ушел даже с червонцем в кармане. Забравшись на последний этаж соседнего подъезда, я прислонился к горячей батарее и сладко задремал, дожидаясь открытия метро.

Глава 3
Мать культурной революции

   Отыскав телефонную будку, я набрал номер Сильвера. После двадцати гудков в трубке раздался недовольный голос:
   – Кого это принесло в такую рань?
   – Это я, Касьян…
   – Не мог позвонить попозже?
   – Валек взял меня ординарцем, и теперь я могу жить на квартирке-бис сколько угодно.
   – Ну и сидел бы там, а то звонишь ни свет ни заря.
   – Не нравится мне атмосфера их тайных встреч – они никогда не достигнут Просветления.
   – До Просветления им, конечно, далеко, – пробурчал Сильвер, – но я знаю верный Путь.
   – Не мог бы ты провести меня по следующему витку посвятительного лабиринта?
   – Ты поверхностно прошел тринадцатый Аркан, – недовольно произнес Сильвер. – Это – Аркан смерти, он является входом в лабиринт. Даже и не знаю, что с тобой делать.
   – Но я ведь получил Посвящение на Путь разбойника и могу входить в эту потустороннюю волну.
   – Нигредо предполагает работу с темным аспектом подсознания. Ты должен выйти из него черным, как голова Ибиса, а в твоем сердце будет гореть тайный огонь. Но тебе еще далеко до этого.
   – Джи обещал, что ты проведешь меня по лабиринту, – не отступал я.
   – Не будем нарушать слово Мастера, – холодно ответил Сталкер. – Встречаемся в три часа в центре зала метро «Университет».
   Я был рад вырваться на свободу и с наслаждением пройтись по заснеженным московским улицам, один, без сопровождения эзотерических разбойников. Метро, как всегда, было наполнено спешащими москвичами: кто-то читал газету, миловидные девушки готовились к экзаменам, штурмуя физику, историю и философию.
   В ожидании Сильвера я стоял в центре зала, ностальгически поглядывая на студентов. Я завидовал их молодости и беспечности, а с другой стороны, был счастлив, что уже не штудирую книжное знание, а обучаюсь у Джи, как следовать велениям Духа.

//-- Когда первичные привязанности неофита к земной жизни умерли, Мастер исследует, насколько теперь он готов к алхимической трансформации. --//

   Джон Сильвер появился внезапно, словно вырос из-под земли; его костыли отбивали быстрый шаг по мраморному полу, глаза горели любопытством.
   – Ну, как прошло Посвящение? – спросил он напряженно.
   – Как видишь, все в порядке.
   – Было бы в порядке, если бы ты поработал месячишко на кладбище, – недружелюбно ответил он. – А так – ты остался недоделанным полуфабрикатом.
   – Трудно быть идеалом в чужих глазах, – ответил я.
   – Следуй за мной, умник, – недовольно произнес Сильвер.
   Несмотря на костыли, Сильвер бойко передвигался по Москве, легко заныривая в трамваи и троллейбусы, так что я все время отставал от него. Увидев винный магазин, Сильвер заметил:
   – Для грамотного вхождения Иванушки-дурачка к следующей Бабе-яге ему надо купить шампанское. Тогда он может быть принят в более высоком обществе, где царствует Лорик. Она посмотрит и скажет, что с Иванушкой делать.
   – Мудрено говоришь, – не удержался я.
   Через некоторое время мы остановились у кирпичного пятиэтажного дома. Сильвер не торопясь вошел в обшарпанный подъезд и нажал кнопку звонка.
   Дверь открыла дама в больших строгих очках, с очень короткими темными волосами. Одета она была по-мужски непритязательно, но весь ее облик излучал оригинальность, жизненную силу и еще какую-то непреклонную и в то же время теплую вибрацию.
   – Какого интересного мамасика ты ко мне привел, – произнесла она, глядя на меня взглядом следователя.
   – Это подарочек тебе от Джи, прямо к Новому году, – широко улыбнулся Сильвер.
   Сняв пальто в полутемной прихожей, я прошел в небольшую комнату. Лорик, несмотря на свое высокое положение в художественном андеграунде, жила крайне бедно. Вместо шикарной мебели, которую я ожидал увидеть, в комнате стояли старенький диван, шатающиеся угрюмые стулья и детский голубой стульчик.
   Крохотный стол, больше похожий на табуретку, покосился на гнутых ножках и, казалось, в любой момент готов был развалиться, а в углу красовалась неуклюжая новогодняя елка. На стенах с зелеными в цветочек обоями висело несколько картин, изображавших, как мне показалось, сцены из жизни клошаров.
   – Я из высоких принципов не забочусь о мещанской обстановке, – сказала она. – Меня более интересуют тайны человеческой души. А квартиру использую лишь для ночевки. Самую интересную часть жизни я провожу вне ее.
   Я поставил бутылку шампанского на шаткий столик.
   – О, умный мамасик, – произнесла она, – знает, как Лорику угодить.
   – Это Джи приучил, – сказал я. – «Не веди себя в гостях так, будто ты самый прекрасный подарок в мире, – говорил он, – лучше поставь на стол шампанское – и твой визит даст желаемый результат».
   – Смотри, он уже и Папу нашего цитирует! А вот сам-то ты чего хочешь? Зачем к Лорику пожаловал?
   – Ищу путь к Просветлению, – гордо заявил я.
   – Зачем ты привел ко мне этого идиота, подпольщик Сильвер? – возмутилась она. – Ну ладно, мамасик, открывай шампанское, потом разберемся.
   – Извините, – засуетился вдруг Сильвер, – я спешу в элитарные эзотерические круги читать доктора Штайнера.
   – Бедный Сильвер, – сочувственно произнесла Лорик, – и ты туда же! И что тебе, Христа мало? Шел бы ты лучше в монастырь да Богу жизнь посвятил. А то мотает тебя нелегкая по всяким там заграничным докторам Штайнерам.
   – Эти высокие пространства для тебя пока недоступны, – прошептал он мне и рванулся к выходу.
   – Да брось ты! – придержал я его. – Общество Джи – вот самое недоступное пространство. Доктор Штайнер давно умер, а по книгам к Абсолюту не допустят.
   Сильвер открыл дверь и застучал костылями по ступенькам.
   – Да читает он Штайнера, небось, в кругу изысканных московских барышень, пудрит им мозги, а они за это его любят. Как же ему теперь доктора не уважать-то? – подметила Лорик, пока я разливал шампанское. – А это вот сынулька мой, Юрасик, – добавила она, мотнув подбородком в сторону мальчика лет пяти, – крепко саблю держит в руке. Он своего не упустит, учись у него.
   – Сейчас порублю тебя на мелкие кусочки, – заорал сынулька и принялся колотить меня пластмассовой саблей, а минуту спустя схватил ломаный будильник и нацелился мне в голову.
   – Это мой страж порога проверяет тебя на вшивость, – тепло улыбнулась Лорик, наблюдая за моей реакцией.
   Но после посвящения на Путь разбойника это были для меня пустяки.
   – Пусть дитя играет, а мамасик пусть расскажет, откуда он такой взялся, – повелительно сказала Лорик.
   – Я учусь у профессора Джи, – начал я несмело. – Но поскольку он уехал недели на три в район Камчатки, то поручил меня Джону Сильверу. Сильвер обязался провести меня по московскому эзотерическому андеграунду для приобретения алхимической устойчивости…
   – Во как загнул, – заметила Лорик. – Не мог бы попроще объяснить, чего тебе надо?
   – А почему у вас я оказался, так это только Сильверу известно, – сконфузился я. – Перед этим я прошел Посвящение у Мещера, в группе, идущей по Пути разбойника. Наверное, так надо для моей алхимической трансформации?
   – Так он, значит, вначале отвел тебя в Сокольники, на скотный двор, а потом, в виде повышения, ко мне?
   – Стало быть, так.
   – Ничего не пойму – дурдом какой-то! А мне-то что с тобой делать? – воскликнула она. – Я, конечно, понимаю, что ты тут ни при чем. Но что это за подлая манера у разбойника Сильвера: привел человека, бросил его, а сам, как заяц, сбежал! Видите ли, ему надо благородных девиц обслуживать, страничку из Штайнера им некому прочитать! Я здесь культурную революцию делаю, художников поднимаю на великое дело – а тут партизан Сильвер со своим мамасиком как снег на голову. Видишь ли, ему Просветление от Лорика получить надо… Да ты не стой по стойке «смирно», выпей шампанского, а то все бульки повылетают… Вот так. А теперь что-нибудь скажи, теперь Лорик тебя послушает.
   – Сильвер обещал, что вы на меня поглядите и скажете, что со мной надо делать.
   – Ну погоди, подпольщик Сильвер, я тебе покажу, как голову Лорику морочить…
   – Профессор Джи мне сказал: «Пока ты не пройдешь обучение у московских мэтров – чтобы мне на глаза не попадался».
   – Слишком мала у тебя душонка, чтобы узреть его величину, – заметила Лорик. – А чтобы ты вместил каплю от океана его мудрости, тебя надо целый месяц рихтовать и нивелировать. Я вижу, ты даже не знаешь, что он является одним из главных мэтров московского андеграунда. Обучаться у него для тебя гораздо почетнее, чем однажды скурвиться под очередной женской юбкой. Мне все с тобой ясно. А теперь ступай домой – мне надо встретиться с важным человеком, – а завтра приходи опять.

   На этом мое первое посещение Лорика закончилось. Выйдя на улицу, я попытался настроиться на одну волну с Джи и вдруг ясно, как будто он был рядом, вспомнил его слова:

   «Тебе необходимо следить за тем, что ощущают люди, которые общаются с тобой – это даст твоей душе тонкую энергетику для сновидения. Научись делать маленькие подарки своим знакомым – и ты заметишь, насколько улучшатся твои отношения с ними. Позволь людям, окружающим тебя, делать то, что им хочется, – и ты увидишь, как расцветут их души.
   Тебе надо научиться инициативно развертываться в различных городах. Это тебя быстро разовьет. Никогда не жди, чтобы кто-то тебе что-то сделал. Ты сам должен наполнять людей своей инициативой и внимательностью. На твоей ответственности лежит проблема – придумать, каким образом в данный момент жить лучше, чем уже есть. Нельзя быть нахлебником, пусть лучше другие ими будут. Не ищи почета, иначе ты никогда не проявишь свой внутренний театр на сцене жизни. Чем больше ты даешь людям и ученикам, тем больше получишь от них. Ты подключен к Лучу Солнечного тока, поэтому можешь давать людям свое тепло, свое знание, не считая душевных затрат. Жизнь в сплошных инстинктах ни к чему хорошему не приводит, а в Школе ты можешь быстро закристаллизоваться в этом. Но замечательным человеком является тот, кто всякому прохожему может дать что-либо из своей души».

   На следующий день, когда я подходил к дому Лорика, около меня вдруг резко затормозило такси.
   – А, мамасик! Ну, раз ты успел, то забирайся на заднее сиденье, – торопливо сказала Лорик. – Поедешь со мной на кладбище – хочу навестить могилу своего брата Георгия.
   Я запрыгнул в такси, радуясь везению – иначе пришлось бы целый день болтаться по морозной Москве.
   На кладбище повсюду лежал пушистый снег. Дул холодный пронизывающий ветер. Лорик положила красные розы на запорошенную снегом могилу и сказала:
   – Вот он был настоящим адептом! Он объездил весь земной шар в поисках своего Мастера, посетил тайные школы Индии, проник в закрытые духовные общины, и везде его отлично принимали. Однажды Георгий посетил Турцию, где встретился с самим султаном. Султан души не чаял в Георгии и настолько ему доверял, что делил с ним любимую наложницу Нару. Султан предложил ему остаться навсегда в своем дворце, но Георгий отказался и отправился на Тибет, надеясь там отыскать своего Учителя…
   Холодный порыв ветра сбил с дерева пушистый снег, и он упал на могилу искрящейся пылью.
   – Пошли, а то таксист заждался, – сказала она, и я вслед за ней заспешил по еле заметной тропинке.
   Я оглядел длинный ряд могил, однообразно протянувшийся до темнеющей вдали полосы леса, и отчаянно взмолился:
   – Господи, настави меня на путь истинный, дабы жизнь моя не закончилась так же бессмысленно, как жизнь этих людей, бесславно лежащих под землей. Укажи Господи, Путь в высшие миры!
   – Только смерть и может остудить наши буйные головушки, – заметила Лорик. – Твори добро, пока живешь на свете, а то поздно будет в грехах раскаиваться.
   Я почувствовал легкое касание смерти. Мне захотелось как можно быстрее покинуть место захоронения изношенных тел.
   «В следующем воплощении эти люди наверняка повторят свои ошибки, – подумал я. – Смерть их ничему не научит».

   Через час мы вошли в квартиру Лорика, и я достал из сумки бутылку дешевого вермута – денег, выданных Вальком, не хватило на шампанское.
   – Ты за кого меня принимаешь?! – возмутилась Лорик. – Только бомжи да алкаши распивают эту бормотуху в московских подворотнях. Можешь отнести эту дрянь на помойку – там кто-нибудь подберет.
   Я с сожалением развернулся на пороге и собрался отнести свой презент к мусорному бачку.
   – Нет, стой, – вдруг скомандовала она. – Сегодня ко мне заявится спивающийся молодой человек. Он, небось, будет счастлив этой сивухе.
   Не успел я снять пальто, как пришлось открывать дверь на чей-то звонок. На пороге возник развязный молодой человек, а из-за его спины выглядывала девушка – ее черные волосы и колдовские глаза напоминали гоголевскую панночку. У меня сразу забилось сердце при виде ее очаровательной улыбки. Пока милая парочка обживалась в комнате, Лорик позвала меня на кухню.
   – Ты, я вижу, сразу запал на Танечку? – недовольно сказала она. – Не лезь к ним – это лимита, желающая любыми путями остаться в Москве.
   – Да я только немного полюбовался, – покраснел я.
   – Так вот, этот грубоватый красавец Миша прибыл из Казани, – продолжила Лорик. – Он пристроился монтажником и живет в рабочей общаге, где вскоре стал известен как сексуальный гангстер. За короткое время он перетрахал все этажи, начиная с первого, где ютились азербайджанки, и постепенно добрался до шестого, а там наткнулся на Танечку с Верочкой и образовал с ними любовный треугольник. Миша, как прирожденный балбес, топит жизнь в водке и женщинах. Ему рано стремиться к Богу – он еще не дотянул до звания человека. Я-то сразу его раскусила…
   – Иди-ка сюда, Мишунька, – позвала Лорик, – буду на путь истинный наставлять, вот для тебя вермут мамасик приготовил. – А ты, – приказала она мне, – покажи Юрашке мультфильм «Принцесса на горошине» и развлеки бандеровскую гуцулку.
   Пока Юрашка был отвлечен мультфильмом, Танечка, сверкая в полутьме зеленоватыми глазами, шепотом призналась мне:
   – Я так по-глупому привязалась к этому идиоту, что почти потеряла себя, а моя душа стонет и плачет.
   – Ему не раскрыть алой розы в твоем трепетном сердце, – сказал я, любуясь ее весенней свежестью.
   – Да, теперь я понимаю, что он безнадежно груб, – улыбнулась она и влюбленно посмотрела на меня.
   Взяв ее руку и испытывая глубокое волнение, я стал гадать по тонким линиям, разбросанным по ее очаровательной ладони.
   – Лорик для меня столько сделала, – произнесла она, – нашла талантливого художника, который готовит меня к поступлению в Суриковское. А до встречи с Лориком я беспечно увлекалась легкими романами, пока однажды резкая встреча со смертью не остановила мой беспредел. Я словно очнулась от долгого сна и устремила глаза к небу.
   Меня охватило острое романтическое чувство.
   – Хочешь, я заберу тебя с собой? – прошептал я, но в этот момент из кухни донесся голос Мишуни:
   – Я умоляю тебя, Лорик, возьми меня на воспитание, я тебе всю жизнь ноги буду целовать…
   – Еще чего вздумал – ноги Лорику целовать! Передо мной на коленях лучшие мужчины Москвы стояли, а ты кто?
   – Лорик, если ты не возьмешь меня, я погибну…
   – Если будешь так бездарно прожигать жизнь, – брезгливо произнесла Лорик, – отправлю тебя для исправления на войну в Афганистан, убивать душманов. Либо на остров Шпицберген, на полярную зимовку, где ты сможешь послужить матушке-России. А когда вернешься и дорастешь до звания человека, тогда в храме на колени перед Господом станешь. Покрещу тебя в Новодевичьем монастыре и в мир отпущу – будешь добро творить. Иначе к тридцати годам ты превратишься в потрепанного альфонса и окончишь бесславно жизнь под чьей-нибудь юбкой…
   – Забирай, гуцулочка, своего идиота, – громко сказала Лорик, – он уже нахлебался и потерял человеческий вид.
   Гуцулочка нехотя встала и, бросив на меня печальный взгляд, взяла Мишуню под руки и надела на него пальто:
   – Лорик, прости меня за то, что я показала его тебе…
   – Ну ладно, уходи, надоела ты мне со своей глупостью. Я-то надеялась, что ты хоть в мужиках разбираешься, а ты спишь со всякой дрянью и сама такой скоро станешь.
   Воспитанница Лорика поспешно покинула комнату, а я вышел вслед за ними – прогуляться по свежему воздуху и морозному снегу. Весна Боттичелли, едва успев распуститься в моей душе, тут же увяла, и я почувствовал в груди острое одиночество.

   Я решил снова настроиться на одну волну с Джи, открыл свои записи и прочел:

   «Свинг – это джазовый ритмический прием, с помощью которого можно объединять музыкальные партии. Этот образ может помочь тебе увидеть пересечение в одной точке разных времен и обстоятельств, которые связаны с совместными прошлыми воплощениями. Если, к примеру, взять нашу ситуацию, то в отдаленном прошлом мы пересекались для выполнения сложных заданий нашего Ордена на Земле. В последующих инкарнациях мы не виделись, а теперь по совместной договоренности вновь произошла встреча. И вот мы опять вместе. Такого рода встречи узнаются по свингу. Каждому из нас дается тема для импровизации, но в определенные моменты инкарнационного времени свингующий ритм мелодий нашего творчества должен совпасть, а затем мы расстаемся. Потом – новая точка совпадения разных времен и ритмов.
   С помощью свинга мы способны, оставаясь в разных временных пространствах, находить точки соприкосновения друг с другом для подведения итогов, получения коррекции, обсуждения дальнейшего курса. Если кто-то из нас потеряет ощущение свинга, то не будет совместного творчества, пропадет командный дух.
   Свинговать с Мастером – это достойный вызов для тебя до конца жизни.»

   – Ну что, мамасик, выгулял на морозе своих внутренних существ, одуревших от безделья? – спросила Лорик, когда я показался на пороге. Я застал ее за мольбертом, на котором она пастелью рисовала портрет гуцулочки, но черты были более тонкими и одухотворенными.
   – Я творю Божье подобие из человеческого материала. Когда я пишу идеальный портрет, он начинает работать над исходным образом, и какая-нибудь дурнушка, глядишь, неожиданно расцветает. Теперь, надеюсь, твоя нестриженая голова сможет поразмышлять о том, кто ты есть и зачем пришел в этот идиотический мир. А может, Лорик тебя возьмет в помощь делу культурной революции.
   – На все готов, – ответил я, снимая пальто, покрытое мелким снегом.
   – Ни на что ты еще не готов, – резко ответила она. – Лорик, в отличие от вялотекущего мамасика, был и в молодости очень деятельным. Для меня жизнь была нескончаемой борьбой на баррикадах, за дело культурной революции в прагматичном Совке, за что и прозвали меня Гаврошем.
   Я присел у стола, стараясь ничего не упустить из рассказа Лорика.
   – Моя революция началась, когда мне было шестнадцать лет. От политики я быстро отошла – мне чужда жажда власти. Мне всегда была ближе культура, потому что культура беззащитна перед совковым бульдозером, но в то же время является великой силой.
   Да, Лорик был красивой бестией. Я умела проникать через закрытые двери и знакомиться с теми, кто мне нравился, невзирая на их высокое положение; видела людей насквозь, быстро вычисляла их нутро и всегда боролась за справедливость.
   Я была вхожа во все литературные салоны Москвы. В одном из них я встретила надменного Евтушенко, который нагло хамил женщинам, пользуясь своей безнаказанностью. Возмутившись, я отхлестала его по щекам, чем завоевала своеобразную известность. Лорик любил эпатажно общаться со знаменитостями, находя в этом особый шарм и волну захватывающего интереса.
   Когда в одной из компаний я повстречала Высоцкого, то мгновенно вычислила его.
   «Ты никогда не сможешь разменять пятака на полушки, – сказала я ему, – не сможешь увидеть, сколько и чего надо дать каждому, – ты даешь слишком много. Но ты можешь вдохновить толпу на дело культурной революции, за тобой пойдут». Высоцкий по этому поводу написал три известные баллады.
   Лорик любил внезапно появиться в элитарной компании и, наделав много шума, так же быстро исчезнуть, ничего не взяв и ни от кого не завися. Я вела жизнь, полную путешествий и острых приключений…
   – Как жаль, что я раньше тебя не встретил, – заметил я.
   – Раньше Лорик безликих мамасиков в упор не замечал – его тянуло к ярким творческим натурам. А сейчас попытаюсь что-либо из тебя сотворить. Учись у Лорика – раз уж ты сюда попал.
   Когда Лорик путешествовал по родному Совку, он носил универсальную куртку, в которой днем ходил по городу, а ночью спал на кладбищах. Приезжая в новый город, служивший объектом моего изучения, я вместо гостиницы сразу отправлялась на кладбище. Там подыскивала хорошо сохранившийся склеп и в нем останавливалась. Проблем с ночлегом у Лорика никогда не возникало.
   Кладбище, да будет тебе известно, – это лицо города. Мертвецы обычно говорят правду, живые же всегда выпендриваются и носят маски. Когда я ночевала в склепах, ко мне иногда захаживали мертвяки, ища интимной близости. Они хотели, чтобы я им помогла решить их проблемы. Один раз под утро в склеп вошел огромный мужчина, одетый в черный костюм и белую рубашку с галстуком. Он осторожно подошел ко мне и, упав на колени, произнес.
   «Умоляю, отдай мне свое тело, худо тебе не будет. Ты такая живая, что если ты подаришь мне любовь, то я вновь войду в жизнь».
   У мертвяка руки были холодны, а глаза сверкали таким люциферическим блеском, что меня пробрал адский холод. Но, к счастью, стало светать, послышался лай собак, и по дорожке к склепу направилась бабка с метлой. И я облегченно сказала:
   «Поздно уже, петухи прокричали, приходи завтра».
   «Ты меня не подведи, – ледяным голосом заявил мертвяк, – я ведь тебя давно ищу».
   «Как уж получится», – ответила я и выскочила на улицу.
   Еще не хватало Лорику с мертвецами возиться – надо было совершать мировую культурную революцию, спасать мир от нашествия варваров.
   Когда Лорику было негде жить, он устроился на даче у пожилого иудея, который всю жизнь провел дома, в крохотном уголке, и дальше Москвы никуда не выезжал. Он боялся, что его могут убить или что-либо с ним случится.
   «У меня нет ничего, – возмущался он, – но почему-то все думают, что у меня что-то есть. Я бедный человек, а за мной охотятся как за богатым…»
   «Не годишься ты для мировой революции», – с сожалением сказала я и через неделю покинула его конуру.
   Однажды у меня закончились деньги, и я пошла в синагогу – Богу помолиться. Молилась до тех пор, пока синагога не опустела, а потом маникюрной пилочкой стала открывать ящик для сбора милостыни. Согбенный раввин, одиноко сидевший в углу синагоги, подошел и сказал:
   «Брось это дело, там ничего нет. Сколько тебе надо? Пятьдесят рублей хватит? На, возьми. Ты умная девочка, приходи сюда, когда тебе надо будет».
   Я, полная счастья, пошла на эти деньги поддерживать культурную революцию, спасать художников, у которых не было ни гроша. Когда деньги на революционные нужды заканчивались, я вновь приходила молиться в синагогу. В общей сумме раввин мне выдал четыреста рублей, пытаясь привлечь в свою общину, но Лорик неподкупен.
   Благодаря моей доброте и полной отдаче я имела большие связи во всех кругах Москвы и всех вдохновляла на дело мировой культурной революции…
   – Ну все, на сегодня хватит, – сказала Лорик, оглядев меня с ног до головы. – Нельзя тебе давать все и сразу, а то еще подавишься, потом отвечай за тебя. Я тебе не просто байки рассказываю, для развлечения, а посвятительные истории, чтобы ты учился парадоксальной жизни. А то ты прокис в своем болоте – пора тебя оттуда извлечь на свет Божий.

   Я попрощался и вышел на улицу. Шел небольшой снег, было приятно пробежаться по легкому морозу после маленькой комнатки и беспокойного Юрашки.
   В метро, сев в вагон, я достал дневник и прочел о молодом Рыцаре Парсифале, который совершил великий подвиг – нашел Святой Грааль. Меня восхищало, что это смог сделать неподготовленный новичок. Ведь даже заслуженные рыцари Короля Артура, искавшие Святой Грааль, нашли только свою гибель.
   «Дело в том, что подвиг может совершить, – говорил Джи, – неприглядный на вид новичок, который в далеком прошлом прошел длительный Путь тайных посвящений. И в новом воплощении он быстро выполняет сложную задачу. С точки зрения рыцарей Круглого Стола, он совершенно неподготовлен, и этому не стоит удивляться, ибо он готовился раньше, в другом времени и ином пространстве, которое обладало силой, ниспровергающей все препятствия данного временного промежутка.
   – Не могу понять, почему горизонтальные люди так не любят нас, – спросил я.
   – Если злой визирь Королевства Кривых Зеркал, который читает эзотерическую литературу в отхожем месте, распространяет про людей Внутреннего Круга нелепые сплетни, то для них даже самая неприличная сплетня является знаком Пути, по которому они следуют.
   Если падший человек кого-то ругает – то это является перстом, указующим на Путь. Этот закон парадоксально вытекает из ситуации, в которой человек хвалит тех, кто ему подобен, и ненавидит тех, кто противоположен ему.
   Наш Корабль придерживается таинственного направления, на котором блажен человек, побиваемый камнями, ибо он на пути к Царству Небесному. Бояться своих преследователей глупо, это не наш удел».

   На следующий день я пришел к Лорику без хлеба и вина.
   – Ну что, мамасик, небось пообнищал? – покачала она головой. – Так-то таскаться по Москве в поисках чуда.
   – Если позволите, я бы продолжил у вас обучение, – предложил я. – Делать могу все.
   – Мне трудно понять, на что такой фрукт, как ты, может сгодиться, – озабоченно нахмурилась Лорик. – Могу взять тебя на испытательный срок, на должность Ваньки Жукова: будешь с Юрашкой гонять кошек по помойкам, убирать квартиру и ходить по магазинам. Но запомни, ненавижу шаровиков и мужиков, болтающихся без дела.
   – Я все сделаю для великой культурной революции! – воскликнул я.
   – Для начала я тебя ознакомлю с короткой историей, из которой тебе надобно извлечь правильный урок. Однажды Адмирал привел ко мне своего знакомого – Кошку. Кошка был соблазнительным молодым человеком и пользовался особым успехом у одиноких женщин с артистической натурой. У меня с Кошкой завязался роман, и я тут же уединилась с ним в комнате. Адмирал проплакал в ванной всю ночь, так как он любил меня и не понимал, как это небо и грязь могут быть рядом. Через некоторое время я познакомила Кошку с отрядом передовых амазонок, стоящих в центре культурной революции, – это сто лучших художниц Москвы.
   Так вот, в их салонах Кошка очень удачно пристроился, ибо кошки любят не хозяев, а закоулки, где можно жить. Я предупреждала мадам, влюбившуюся в него, что Кошка на все способен, но она не прислушалась к совету. Вскоре мадам уехала отдыхать в Крым, а Кошка ограбил ее квартиру и слинял с какой-то смазливой медсестрой в неизвестном направлении.
   – С тех пор я употребляю имя «Кошка» как нарицательное, – продолжила Лорик. – Это может быть молодой человек с кошачьим стилем поведения и с такой же сексуальной неразборчивостью, как у котов. На внутреннем Пути любовь не возбраняется, но прежде всего – дело и упорная работа над собой. Иначе можно превратиться в постельного мальчика, слизняка, вечного альфонса, который пытается устроиться в жизни за счет той женщины, с которой спит.
   Ты смотри, не превратись в эдакого Кошку, таскающегося из одной постели в другую. Тебе надо еще много лет работать над собой, прежде чем начать обращать внимание на обольстительных женщин.
   – Это что ж, только к старости я получу разрешение на пылкую любовь? – разочаровался я.
   – К старости ты должен стать мудрым даосом, писать толстые книги и любоваться неувядаемой красотой небожительниц. А сейчас запомни, что в Москве нельзя безответственно бросать молодых девочек в салоны, иначе они могут пойти по рукам и пропасть. В Москве достаточно мест, в которых можно навсегда сгинуть или растлиться…
   В это время зазвонил в коридоре телефон. Вернувшись, Лорик сообщила:
   – Это позвонила молодая гуцулочка – она гуляла всю ночь, а теперь вот жалуется, что надо махать щеткой на тридцатиметровых лесах. Она сейчас работает маляром, умоляет позаботиться о ней, а то, говорит, пропадет…
   – Может ли она пригодиться в борьбе за культурную революцию? – с надеждой спросил я.
   – Рано ей на баррикады с Лориком становиться – пусть на лесах еще поработает.
   – А может, она создана для того, чтобы шагать рядом со мной к Абсолюту?
   – Она предназначена для любви, но не божественной, а земной. Тебе нужна женщина, которая вдохновляла бы тебя следовать за великими мира сего, а не забрасывала пеленками и кастрюлями.
   В этот момент Юрасик подскочил ко мне и ловко вытащил из моего кармана значок с длинноносым Буратино. Он гордо нацепил его на джемпер Лорика и выразительно посмотрел на меня.
   – Ну вот, – сказала она, – теперь ты в виде значка приколот ко мне до тех пор, пока не будешь готов для великого дела культурной революции.
   Зазвонил телефон; Лорик деловито взяла трубку. Я прислушался.
   – Куда пропал Адмирал? – донесся из трубки женский возбужденный голос. – Он ушел из дома неделю назад отмечать день рождения к своему ученику Александру и с тех пор не вернулся. Я тебя умоляю, Лорик, найди его! Он твой лучший друг и вдохновитель, только ты можешь его разыскать в андеграундной Москве.
   – Да ты не расстраивайся, – ответила Лорик, – остался твой Адмирал у своих ученичков, учит их уму-разуму, помогает от Земли оторваться. Найду я тебе его через свои особые каналы, потерпи немного, – и повесила трубку.
   – Это звонила Белый Тигр, личная дама Адмирала, – пояснила Лорик. – Она так названа за когтистую манеру поведения. У Белого Тигра сложились тонкие и гармоничные отношения с Адмиралом: она создает ему рабочую атмосферу, в которой он может творить завораживающие алхимические поэмы. У Адмирала существует особый насмешливый прикол к розенкрейцерам: он всегда иронизирует над ними, от тоски по непризнанной своей гениальности. Когда он напивается, от него исходит сильная волна инфернальности. Ему давно осточертели старые рожи его друзей, но иногда они собираются вместе – погудеть, погрузиться в особые тайные измерения потусторонних глубин.
   – Причастен ли Адмирал к культурной революции? – спросил я, заинтригованный алхимической фигурой.
   – Адмирал – мой близкий друг. Эта дружба питает мою душу высоким духовным импульсом, – ответила она. – А теперь пойди и приготовь ужин, только при этом обязательно читай «Отче наш». От тебя в пищу изливается такая тяжелая флюидация, что я была вынуждена выбросить в помойку приготовленный тобою обед. Ты должен всегда читать про себя молитвы, пока готовишь еду, чтобы не портить мои продукты.
   Я отправился на кухню чистить лук и молиться Богу, в надежде на скорое Просветление.
   Когда ужин был почти готов, я спросил:
   – Почему андеграунд так тяготеет к экстравагантному и даже безобразному?
   – Я сама в юности безумно восторгалась безобразными физиономиями, – ответила Лорик. – Все виды мрачных личностей, с которых рисовались картины Босха и Гойи, я стремилась отыскать в жизни, а когда находила, то торчала на этих нелюдях. Так, однажды я набрела на настоящего недочеловека по имени Измаил. Он был главарем банды, состоявшей из тридцати человек. Я прижилась при шайке и была для Измаила своеобразным талисманом. Он говорил: «Пока ты со мной, с нами ничего не случится, а как уйдешь – погибнем».
   Измаил с детства рос на улице, родители рано умерли. В детдомах он не уживался и всегда убегал в темные места. С детства любил душить уток и кур голыми руками, получая от этого мрачное удовольствие. Ночевал где придется, ел, что украл или что дали. А когда подрос, то стал особенно лют и зол. Он убивал всех собак, которые посмели на него залаять. Измаил уничтожал всех, кто ему не угождал, даже сам не зная отчего, так уж у него с юности повелось. Повзрослев, он собрал вокруг себя шайку бандитов, которая держала большую часть Москвы в страхе и повиновении. Деньги ему были не нужны, потому что в рестораны ходил он редко, все боялся засветиться. Он убивал для удовольствия и к тому времени успел замочить более двадцати человек.
   В то время мне очень нравилось изучать мир недочеловеков, и поэтому я сильно увлеклась Измаилом. Но однажды на моих глазах убили двадцатилетнего бандита за то, что он заложил двух товарищей. Убивали жестоко – каждый из членов банды имел право на удар ножом, но убить должен был Измаил. Остальные подходили к извивавшемуся парнишке и протыкали его ножом, наслаждаясь кровью и местью в пьяном угаре. После этого я решила навсегда исчезнуть из этой шайки. Измаила вскоре подрезали в одном темном месте, а затем и всех членов банды пересажали или поубивали…
   – Молодец, что усердно записываешь истории, глядишь, из тебя выйдет настоящий летописец, – заметила она. – Пока общаешься с великими – пиши, хоть что-то останется. Если будешь записывать, что говорю, – цены тебе не будет. А теперь иди и выгуляй Юрченка.
   На прогулке, пока Юрашка крутил хвосты местным кошкам, гоняясь за ними по помойкам, я снова достал записи бесед с Джи, пытаясь понять, кем я должен стать в результате алхимического делания.
   «Твоей задачей является выплавить в себе благородный алхимический сплав, – говорил Джи. – Сплав – это внутреннее единство, которое достигается через преодоление сильного душевного трения, в постоянной борьбе между „да“ и „нет“. Если ты живешь без внутренней битвы, если с тобой все случается – то ты остаешься механическим.
   Если ты не преодолеваешь внутреннего давления, не оказываешь сопротивления поверхностным желаниям, то ты также остаешься механическим. Если ты легко влечешься туда, куда подует ветер, или туда, куда затянет горизонталь, то ты останешься без изменений. Но если в тебе начинается ожесточенная битва с самим собой, борьба между „да“ и „нет“, невероятное трение между различными „я“ – тогда в тебе проступает стремление к совершенству, стремление к побегу из материального космоса. В тебе начинает созревать кристалл, ведущий к освобождению от гипноза майи. Но твоему личному бытию это пока не под силу.
   Однако твоя кристаллизация может произойти и на ложной основе, если ты не будешь прислушиваться к моим коррекциям. Здесь сокрыта идея борьбы Света и Тьмы. Если ты закристаллизуешься на неправильном основании, то потеряешь всякую возможность дальнейшего развития. Тебе ошибочно будет казаться, что чем больше ты будешь манипулировать людьми, тем быстрее будешь развиваться. Неправильную кристаллизацию можно исправить, но только пройдя сильное страдание.
   Ты спрашиваешь, каким образом можно вызвать в себе битву между „да“ и „нет“. Ответ простой: для этого нужна жертва. Надо принести в жертву внутренние горизонтальные установки. Если ты ничем не будешь жертвовать, то у тебя ничего не получится. И всегда необходимо жертвовать чем-то драгоценным в данный момент времени, жертвовать из жизни – для Школьной работы. Жертвовать надо в течение долгого времени и жертвовать много. Но все же не навеки, это следует понять. Жертва необходима лишь тогда, когда запущен и осуществляется процесс кристаллизации. Когда кристаллизация достигнута, то отречения, лишения и жертвы больше не нужны. Тогда ты сможешь иметь все, что захочешь. Тогда внешние законы не будут иметь над тобой власти – ты сам будешь законом для себя, гораздо более строгим, чем все существующие. Такой ученик настолько сливается с Эгрегором, что между ним и Эгрегором нет трения. В этом случае закон Эгрегора проявляется через него в полной чистоте».

   – Пора домой, – вдруг закричал Юрашка, – я совсем замерз и хочу есть.
   Лорик вернулась к восьми вечера, и я старательно накрыл на стол.
   – Какую это молитовку мамасик прочитал, что ужин у него получился хороший? – спросила Лорик.
   – Пресвятой Богородице, – ответил я.
   – Ну вот, теперь всегда ее и читай, раз она к тебе благосклонна.
   – Как ты думаешь, долго ли мне еще идти к Просветлению? – спросил озабоченно я.
   – Скорее всего, всю жизнь, – ответила Лорик, отпивая терпкое красное вино, – да и то, видимо, мало будет. Придется тебе прихватить еще следующее воплощение, а то и несколько. Сейчас у тебя более-менее гармонично развиты низы – до солнечного сплетения, но на уровне сердца идет большой разрыв. Далее следует темное пятно у горла и, ко всему этому, пульсирующая голова.
   Голова должна быть не пульсирующей, а корректирующей. Поскольку твое сердце закрыто, ты совсем одинок, нелюбим и беззащитен. Ты уже не демон, но еще не человек; любая рвань может раздавить тебя как блоху. Вот поживешь у меня – может быть, удастся что-либо из тебя сотворить. Вот только мне непонятно: кем ты хочешь стать? – спросила она так сурово, что мне стало не по себе.
   – Как минимум, Просветленным человеком, – ответил я, сжавшись в комок.
   – А максимум – идиотом, – засмеялась она. – Ладно, так и быть, что-нибудь из тебя сделаю, только больше не повторяй как попугай о Просветлении – ты создан для другого. Для начала ты должен выразить самого себя, ощутить свое «Я»; почувствовать, кто ты есть, для чего тебя Творец создал, понять свою задачу в мире. Выразить себя можно только через творчество. Надо учиться свободно творить. Пока себя не выразишь, не вывернешь наизнанку, ничего с тобой не произойдет и ты не сможешь через себя пропустить высший опыт. Нужно сначала заслужить высшее, и оно само придет. Нужно научиться отдавать все, что у тебя есть, отдавать всего себя, а не брать постоянно у людей, у Бога. Отдавай, и тебе придет еще больше. Только через самоотдачу ты сможешь достичь того, чего ты хочешь.

   На следующее утро я вышел на улицу прогуляться и осмыслить новое знание. Первый раз вошел бесплатно в метро – никто не остановил. Вгляделся в недобрые лица людей: они выглядели мрачными и задавленными, и не было у них в сердце Бога. Вложили в них горизонтальную программу, отштамповали и выпустили на свет Божий. Несутся они теперь по своей колее, боясь с нее соскочить, думая, что вне колеи смерть нравственная и духовная.
   Бедные они, бедные, ничего не знают о реальной космической жизни! Дом, работа, колбаса – все их заботы. Хорошо, что Господь хоть иногда посылает просветленных даосов – они несут благую весть Небес в никелированный мир.
   Я смотрел на мир глазами Лорика и гордился тем, что стал обучаться у московских мэтров великому искусству алхимии. Я все-таки добился своего! Я не поленился и насобирал по помойкам пустых бутылок и, сдав их, купил в ГУМе конструктор для Юрашки, в надежде занять его и освободить время для размышлений об Абсолюте. Затем зашел в модную парикмахерскую. Симпатичная девушка в голубом халатике, облегающем тонкую фигуру, строго осмотрела мою лохматую голову и принялась беспощадно обрезать густые волосы.
   – Сколько у вас стоит стрижка? – полюбопытствовал я через несколько минут.
   – Пять рублей, – ответила парикмахерша, покосившись на меня.
   – Какие у вас высокие цены! – изумился я. – У меня в кармане рубль двадцать.
   – Безмозглый идиот, – заорала девушка, в которую я чуть не влюбился, – вали отсюда, – она ловко стащила меня с кресла и вытолкнула на улицу.
   – Где это тебе, как бездомному псу, выдрали клок волос? – поинтересовалась Лорик, когда я отдавал конструктор Юрашке.
   – В парикмахерской не расплатился.
   – Каким же надо быть идиотом, чтобы садиться под бритву без копейки денег, – возмутилась она. – Столько времени проторчал у меня, а так ничему и не научился.
   Я тут же исчез на кухню готовить обед, твердя праведную молитву. Обед удался; Лорик сменила гнев на милость, и я услышал от нее еще одну посвятительную историю.
   – В молодости я училась в театральном институте и никогда не водилась с такими растяпами, как ты. Летом я ездила на Черное море и купалась рядом с лучшим на побережье пляжем космонавтов. Я была эксцентричной личностью, и меня знал весь пляж. Я сшила себе экстравагантные плавки из советского красного флага: на заднице – серп и молот, а спереди – пятиконечная звезда. В то время это было слишком вызывающе. Однажды из озорства я заглянула за ограду и неожиданно увидела Юрочку Гагарина. Обрадовавшись, я громко крикнула: «Юревич, иди сюда».
   Юрочка заулыбался и подошел.
   «Ну что, ты видел демонов в космосе?»
   «Видел», – улыбнулся он.
   «Тогда перелезай ко мне, поговорим».
   И Юрочка пошел со мной на камушек. С тех пор мы часто беседовали на этом камушке. Юрочка рассказал, что когда он проходил верхний слой атмосферы, в иллюминаторе возникли два жутких глаза, и тогда он стал креститься и молиться Христу, как мать учила в детстве. Он попытался заснять эти глаза фотоаппаратом, но на пленке ничего не оказалось. Многие космонавты до него погибли в этом слое. Как выяснилось, Земля опоясана инфернальным слоем, который сложно преодолеть.
   Как-то раз я с космонавтом попала в гостиницу, где жили артисты кино. Одна грудастая актриса хотела провести ночь любви с покорителем космоса. Тогда это было престижно, но он все не давался. На ночь в номере с ним остались две дамы и известный актер – там затевалась некая любовная история. Тут посреди ночи раздался настойчивый стук в дверь. Космонавт сорвался с постели, со второго этажа спрыгнул в клумбу и вывихнул колено. Я прыгнула за ним и потом на себе насилу дотащила до такси. В медпункте вправили ногу, я посадила космонавта в такси и отвезла домой. Затем я узнала, что в ту ночь известный актер заказал корзину шампанского, и гарсон, принеся его, ломился в дверь.
   – Вся ваша жизнь наполнена великолепными приключениями, – восторженно сказал я.
   – А твоя настолько ординарна, что тебе стыдно сидеть рядом с такой знаменитостью, – улыбнулась она. – Тебе нельзя жить как раньше, надо срочно измениться. Окунись в мир людей, прояви себя. Только не стань шакалом. Шакал бегает за всеми, торчит, кайфует, собирает материал, пишет, издается, но никому ничего не дает. Ты вот все пытаешься воспитывать кого-либо, а чтобы воспитывать людей, надо иметь благословение Божие. Ты – Лев, а Львы не могут миссионерствовать, они для других дел. Львы – царственные звери, но они слегка туповаты и не всегда чуют опасность. Они не могут вести – их ведут.
   А к людям нужен особый подход – их надо любить и уважать, тогда все будет хорошо. Более всего на свете человек любит себя и с удовольствием будет общаться со своим зеркальным отражением. Если ты будешь человеку во всем потакать и подыгрывать, то ему будет хорошо и приятно с тобой. Ибо нет ничего интересней для него, чем его собственная личность… Ну ладно, на сегодня хватит поучений, займись чем-нибудь, а меня ждут дела культурной революции.

   Постепенно я прижился у Лорика – или она смирилась с моим присутствием. Мне был отведен небольшой уголок в комнате на раскладном кресле, где я и спал, грезя о Просветлении.
   Однажды рано утром отчаянно зазвонил телефон.
   – Это твой Папочка, – сообщила Лорик, – хочет с тобой побеседовать. Он уже вернулся из поездки, но я сказала, что не хочу тебя отпускать в город, пока ты не закончишь у меня обучение, иначе все, что я в тебя вкладываю, выветрится в один миг. Поэтому он решил навестить меня сегодня вечером.
   Я горел нестерпимым желанием увидеться с Джи, ибо не мог долго обходиться без небесного импульса.
   Джи пришел вечером, а за его спиной стояла целая гвардия мистиков. Я удивился, увидев Фею: она редко выходила в свет и почти всегда молчаливо отсиживалась в углу.
   Я быстро накрыл на стол и стал ждать, когда разгорятся горячие споры о шествии к Абсолюту. Но эзотерики все съели и выпили, не вспомнив ни о Боге, ни об Отечестве. Тогда Джи незаметно стал поднимать алхимический градус.
   Грянула музыка, и очаровательные эзотерические дамы, вместо того чтобы рассуждать о трудностях духовного Пути, пустились выплясывать в коротеньких мини-юбках соблазнительно-замысловатые узоры.
   – Пойдем на кухню, Болотная Русалка, – позвала Фею Лорик, – мне надо с тобой поговорить о тайной красоте женского мистического Пути.
   – А мы с тобой, – подозвал меня Джи, – выйдем на лестницу – нам надо обсудить дальнейшие планы твоего обучения.
   Чтобы нам никто не помешал, мы поднялись на четвертый этаж.
   – Я не могу долго находиться в этом месте, – пожаловался я. – Если вы позволите, я бы сегодня же слинял от Лорика, ибо она уже успела расплющить мою душу.
   – Нет, – возразил Джи, – тебе придется учиться у Лорика до тех пор, пока она сама не выгонит тебя, и только после этого попытаться найти работу в Москве. А если нет – то поезжай в город Дураков. Там ты подготовишь почву для построения эзотерической Школы. Тебе надо обеспечить квартиры для будущего приезда Школы и найти интересных людей, среди которых она будет разворачиваться. Учение будет даваться по мере прохождения разнообразных обучающих ситуаций, на массе живых примеров. Учение невозможно дать находясь в аудитории, оно дается в путешествии по разным городам, при участии различных мистиков и необычных обстоятельств. Учение не является буквой или книгой, оно живет каждую секунду своей уникальной жизнью, и в этот момент можно передать ту или иную его грань. Поэтому надо подготовить живое пространство для развертывания Луча.
   – Всегда готов, – заявил я.

   Мы спустились в уютную квартиру, где эзотерики гуляли и веселились так, что весь дом ходил ходуном. Джи сел рядом с Лориком и спросил:
   – Как ты думаешь, выйдет ли из брата Касьяна что-либо путное? Есть ли смысл его дальше вести?
   Я замер в ожидании.
   – Твой мамасик довольно наглый, – ответила Лорик. – Другие побольше его, но поскромнее, а этот все время просит: научи, дай, подключи к Лучу. Вот и решила для начала научить его все записывать, чтобы стал летописцем – хоть какой-то толк от него будет. А теперь пусть просит все, что хочет.
   Я упорно молчал.
   – Один раз в десятки тысяч лет тебе выпала такая возможность – просить у Лорика все, что хочешь, – учтиво произнес Джи, – а ты словно воды в рот набрал.
   – Твой мамасик является знаком того, что новые ученики требуют нового подхода, – произнесла Лорик, – и время уже пришло работать с ними в другом ключе. Может быть, твоего мамасика отправить в созвездие Гончих Псов? Но для улета туда нужна основательная бытийная база, а базы-то у него и нет, и все равно туда же рвется…
   – Ты, мамасик, – обратилась она ко мне, – как я вижу, лишь из гордыни рвешься учить юнцов, но не знаешь, как это делать. Не нужно ничего своего вставлять в ученика, как это делаешь ты. Надо увидеть его «Я» и его творческие грани, развить и укрепить их, а затем отправить по индивидуальному пути. Ты же не интересуешься творческими гранями ученика, а пытаешься вставить в него свой непереваренный конгломерат жизненных эрзацев. Нельзя ограничивать личность ученика – всегда должна быть свобода и возможность для его собственных изысканий в области духа. Ты все просишь, чтобы я тебя подключила к Лучу. Я могу, но смотри – а то ведь и сгоришь сразу. Ты хочешь только иметь, но если имеешь – то надо учиться и отдавать, чтобы был обмен энергиями: ты – мамасикам, а они – тебе. Нельзя только давать, не беря у них ничего взамен. И наоборот: нельзя только брать, ничего не давая взамен. Должен быть перелив и обмен энергией в свободной ситуации. Сможешь ли ты это делать – не знаю, для этого надо уметь любить людей.
   – Как же мне научиться их любить? – спросил я.
   – Этому нельзя научиться, дурачок. Можно только молить Творца: «Господи, дай мне любви, наполни мое сердце любовью к людям и милосердием».
   – Не могла бы ты, Лорик, отправить нетерпеливого мамасика в волшебную страну грез, да так далеко, чтобы он вернулся, изрядно помудревшим, лишь к следующей инкарнации? – спросил Джи.
   – Каким же надо быть твердолобым, чтобы утомить самого Мэтра! – возмутилась Лорик. – Отправлю-ка я его на Альдебаран, – после недолгого раздумья сказала она, – оттуда он нескоро вернется.
   Мне стало не по себе.
   – А что мамасик будет там делать? – спросила вкрадчиво Лорик, глядя на мое вытянувшееся лицо. – Неужели опять совершенствоваться?
   – А есть там кто-нибудь? – напряженно спросил я.
   – Нет, мамасик, там никого нет, будешь только с духами общаться. А хочешь, отправлю тебя – вот так, каков ты есть, целехоньким, не вытаскивая тебя из тела, а прямо вместе с ним?
   – Не хочу на Альдебаран, – заявил я, – там нет Пути к Абсолюту.
   – А если я все-таки отправлю мамасика, – продолжила Лорик, – то знаю, что скажет Папочка: «Ну что ж теперь сделаешь?» – и погрустнеет.
   На мое счастье, один высокий молодой человек галантно пригласил Лорика на танец, и вопрос об отправке на Альдебаран был отложен на неопределенное время.

   – Наш Мэтр плохо выглядит, – тревожно заметила Лорик, когда все разошлись, – не знала я об этом. Надо ему чем-то помочь, что-то для него сделать. Постарел, поседел, стал совсем дедушкой, наверное, и в метро теперь ему место уступают. Хватит ему жить с Болотной Русалкой в крохотной комнатушке. Надо ему подыскать приличную даму с огромной квартирой и отдельным кабинетом. Хватит бродить ему по России с такими идиотами, как вы с Петровичем. Пора ему книгу писать.
   Лорик подошла к зеркалу и оглядела свое лицо.
   – Да, – с сожалением сказала она, – внешностью я теперь больше похожу на торговку и скандалистку. Но даже с такой безобразной рожей мне надо двигать вперед культурную революцию. Да и мамасики уже привыкли к такому Лорику. Раньше у Лорика была клевая мордашка, и народ шел к нему в гости без передышки. Но затем возникла необходимость изменения мордашки в морду. После произведения особой трансформации получилось то, что ты сейчас видишь перед собой. Хотя можно, конечно, на время вернуть прелестный вид для нежной любви, а потом вновь теперешний – для борьбы с московской бюрократией. Но зачем это Лорику делать?
   Под предлогом поиска работы в Москве мне удалось вырваться на волю, и я сразу позвонил Джи.
   – Приезжай, – сказал он своим мягким баритоном, – сегодня хочу тебя ввести еще в один мистический салон Москвы, который держит чета Жигаловых. Они играют в московском алхимическом лабиринте немаловажную роль и воспитали не одного адепта. Если тебе удастся войти в их внутренний мир, то ты получишь доступ в мистический оазис, где подтянешь свое бытие.
   – В мистическом салоне нас ждут вечером, – сказал Джи, когда мы встретились. – А сейчас предлагаю отправиться в кинотеатр – посмотреть фильм «Грек Зорба».
   Я смотрел фильм без особого интереса. Некий инженер из Америки решил построить лесообрабатывающий завод. Помогать ему вызвался грек по имени Зорба. Он честно внес свой капитал и стал компаньоном. Инженер был серьезен, а Зорба – подозрителен. Все деньги были затрачены на постройку завода, но в последнюю минуту он стал разваливаться на глазах подавленных хозяев.
   Грек Зорба вначале застыл от ужаса, а потом, неожиданно, дико расхохотался и стал танцевать сиртаки.
   – Я понял, что наша жизнь – это всего лишь странный сон! – неистово закричал он.

//-- Вскармливающая львят Львица, на которой восседает Белая Дева, означает, что только очищенный и облагороженный принцип Инь может взрастить пламенеющий принцип Ян. --//

   – Потрясающе, – тихо сказал мне Джи. – Мы живем в иллюзии великого Брамы, бесконечный сон майи окружает нас…
   – Ты разорил меня! – пришел в ужас инженер. Но вдруг он внезапно проник в пространство видения Зорба и так же безумно расхохотался.
   – Они потерпели полное крушение на внешнем плане, – прокомментировал Джи, – но через это смогли ощутить иллюзорность всей своей жизни. В душе инженера что-то изменилось. Произошла передача внутреннего состояния от Зорба к инженеру, по закону сцепления зубчатых колес. Его восприятие сместилось, и он вдруг увидел, что его жизнь является сном, – и расхохотался. Здесь Зорба выступил в роли Мастера.
   Когда мы вышли на улицу, Джи сказал:
   – Метод социальных провалов – дзенский способ Просветления. Он мгновенно смещает восприятие, обнажая искрящуюся монаду в ее первозданном сиянии. В фильме прекрасно показано, что надо не только строить домик на земле, но и помнить о стремлении к Абсолюту.
   Для некоторых учеников вертикаль может открыться только через полное разрушение построенных горизонтальных надежд. В древних Посвятительных мистериях это достигалось через прохождение учеником коридора смерти, в котором земные ценности теряли всякое значение. Ученик должен понять тщету горизонтальной жизни, и только после этого он способен направить все свои усилия на поиски Божественной сущности. Но чтобы произошло переключение, он должен находиться в поле влияния своего Мастера.
   В наше время проход в Зазеркалье легче осуществить единой группой, ибо на нее может быть подана энергия Луча из Космоса.

   Через два часа мы подошли к небольшому бревенчатому домику, симпатично стоявшему на лесной лужайке среди голубых сугробов и заснеженных деревьев.
   Жигалов был высоким молодым человеком в клетчатой фланелевой рубахе с закатанными рукавами и джинсах, заправленных в обрезанные валенки. Он напомнил мне отважного сельдерея, деловито растапливающего печь сосновыми щепками. Его жена похожа была на увядающую мимозу, в которую Создатель не успел вдохнуть жизнь. Она выглядела надменной и холодноватой; из-под ее опущенных ресниц струилась явная неприязнь к моему появлению.
   – Это мой новый денщик, – сообщил Джи в ответ на вопросительные взгляды, брошенные в мою сторону.
   – Ну, присаживайтесь попить чайку. В такой холод приятно посидеть у горячей печи. А чем занимается ваш денщик? – спросил хозяин дома, внимательно рассматривая мое неприступное лицо.
   – Я направляюсь к Абсолюту, – многозначительно заявил я.
   – И ты уверен, что достигнешь Его? – усмехнулся он.
   – А мне неважно, достигну или нет, главное – что я иду в Его сторону.
   – А ты уверен, что идешь? – надменно спросила жена, похожая на мимозу.
   – Идет Мастер, а я лишь следую за ним.
   – И ты ему еще доверяешь? – коварно спросила она.
   – Намного больше, чем вам, – парировал я.
   – Моя жена освоила новое ремесло, – примирительно сказал Жигалов, – она ткет мистические гобелены на темы своих видений.
   – Очень интересно, – сказал Джи, – не покажите ли вы нам эти работы?
   Жигалов поднялся и жестом пригласил нас в соседнюю комнату. Огромный гобелен был натянут на старинный станок. Переливающийся красками орел парил в небесной вышине, указывая магу Путь к абсолютной свободе. Я был настолько покорен силой этого образа, что застыл от изумления.
   – Изготовление гобеленов в Средние века считалось королевским искусством, – пояснил Жигалов. – В России ему обучали девушек из царской семьи. С мистической точки зрения, постоянное пересечение двух нитей, вертикали и горизонтали, несет в себе глубокий сакральный смысл.
   – Твое поведение весьма вызывающе, – сказал Джи, когда мы на минуту остались одни. – Ты недооцениваешь скрытую утонченность этого дома, – в его тоне прозвучало недовольство, – не дозируешь свое присутствие, насильно навязываешь себя хозяевам. С людьми надо работать тонко и филигранно. Придется тебя учить настраиваться на основные алхимические фигуры лабиринта, иначе тебя примут за дурачка. Нельзя просто ловить кайф на Луче. Надо пропускать его через себя для филигранной работы с учениками, а не использовать для собственного кайфа и надменной гордыни. Если ты найдешь сердечный контакт с этой необычной парой, то они многое смогут тебе передать.
   Но эти слова еще больше усилили во мне чувство отчуждения, и пока Джи расспрашивал Жигаловых о тонкостях их ремесла, я молча пил чай.
   – Ну что ж, поскольку тебе слабо взять этот барьер, – с сожалением сказал мне Джи, – я закрываю тебе вход в эту ситуацию. Он тепло распрощался с Жигаловыми, и мы ушли.

   По узкой тропинке, вьющейся среди сосен, мы отправились на электричку.
   – Жаль, – произнес Джи, – что ты не смог проникнуть в завуалированное под простоту мистическое пространство этого алхимического перегонного куба.
   – Холодное отношение ко мне хозяйки дома сразу подорвало мой интерес.
   – Это разгулялась твоя Манька Величкина, – подметил Джи. – Поучился немного у Лорика – и сразу зазнался. И к тому же ты совсем забыл о тибетской практике оживления мертвецов. Если бы ты согрел огнем своего сердца охладившуюся душу хозяйки, то получил бы от нее в тысячу раз больше.
   – Что-то не лежит моя душа к этому дому, – ответил я.
   – В этом-то и заключается твоя ошибка. Кстати, в их пространстве долгое время возрастал известный тебе Али. Адмирал, Мамлеев, Лорик и Али – это четыре апостола московского мистического андеграунда, – добавил Джи. – Тебе желательно перенять у них хоть малую часть их опыта.
   Адмирал – таинственная фигура, его душа живет в ином пространстве. У Адмирала существует несколько противоречивых лиц.
   Первое лицо – стиль пьяного, полное социальное падение и инфернальность. Он настолько вживается в роль, что даже может спать в грязной канаве. К его неординарной внешности постоянно цепляется всякая пьянь и милиция.
   Второе его лицо – это полный уход в Зазеркалье, абсолютное одиночество, непонятость, тончайшая высота души. Тебе нечем воспринять его тонкую структуру. В нем воспитана тонкая эротическая культура на уровне высших чакр, что людям еще вообще не снилось. Есть всего несколько адептов, которые его по-своему любят и поддерживают – среди них питерская Кэт и Белый Тигр. Адмирал всегда может уйти в свое Зазеркалье. Для людей он непонятен, и делать на Земле ему уже нечего.
   Тем временем, шипя и издавая гудящий звук, к платформе подъехала электричка. Мы торопливо вошли, и она, постукивая колесами, повезла нас по направлению к Москве.
   – Мне очень хочется встретиться с Адмиралом, – воскликнул я.
   – Только со своей грубой напористостью ты далеко не продвинешься по Пути, – заметил Джи. – Тебе надо вначале трансформировать свою грубую часть.
   – Я постараюсь, – сказал неопределенно я, не понимая, что он имеет в виду.

   Как только я появился у Лорика, она подозрительно спросила:
   – Когда ты последний раз причащался в церкви?
   – Год назад, – сконфузился я.
   – Завтра срочно отправляйся в Божий храм, а то на тебе толстым слоем осела мирская плесень и лицо слегка покривело.
   – Но Джи мне никогда не говорил об этом, – смутился я.
   – Он высокий Мастер и к тому же является эзотерическим Папулей, заботящимся обо всех мамасиках мира. Ему не хватает времени все тебе объяснять. А вот похождения по московскому алхимическому андеграунду расплавили остатки твоих мозгов, и теперь ты похож на идиота с пустыми глазами и отвисшей челюстью. Постоянные разговоры об инферно и посещение группы, идущей Путем разбойника, привели многих мамасиков к распаду, и мне бы не хотелось, чтобы ты пополнил их ряды. Я не собираюсь делать из тебя еще одного беса. Ибо в этом случае причастие будет насмешкой над священником. Если браться за дело как следует, то не стоит тебе шляться по дурацким кино и посещать таких же идиотов, как и ты сам.
   Для меня это было самым большим наказанием, но возражать я не посмел.
   – Ну, а какие у тебя успехи в поиске работы? – грозно спросила Лорик.
   – Сегодня день был неудачным, с работой не повезло, – сообщил я, – но зато Джи познакомил меня с четой Жигаловых.
   – Жигалов снаружи похож на герань, растущую на грядке, – заметила Лорик. – А внутри он напоминает древовидный папоротник, которому не нужен ни Бог, ни космическое сознание. Он удачно устроился в своем уголке и глядит оттуда глазами красивого цветка.
   А ты, вместо того чтобы продолжать шляться по чужим квартирам, обязан был найти работу. Иначе отправишься к молдаванам, выплескивать непереваренное знание, которого ты здесь поднабрался. Будешь удобрять отрыжкой свой Юг.

   На следующее утро я отправился каяться в несметных грехах и причащаться в Новодевичий монастырь. Но священник, выслушав мою исповедь, не допустил меня к причастию, а наложил строгую епитимью – отбить тысячу земных поклонов перед иконой Святого Николая, и с покаянной молитвой я отправился домой. Подойдя к метро, я позвонил Джи и сообщил:
   – Я не смогу прийти к вам, ибо по приказу Лорика должен готовиться к причастию: очищаться и читать до утра молитвы.
   – Вот Лорик, молодец! Наконец-то ты вернешься в лоно христианской церкви, а то ни о чем не можешь думать, кроме медитации и Просветления.

   Вечером на кухне у Лорика, под насмешливые крики Юрашки, я отбивал челом земные поклоны, читая покаянную молитву перед иконой Николая-Угодника. А все мои мысли были направлены на обдумывание плана побега от Лорика. Через два часа на лбу от чрезмерного усердия образовалась бордовая шишка, и мне показалось, что Святой Николай теперь-то уж точно допустит к причастию.
   – Вот теперь ты можешь меня о чем-либо спросить, – сказала Лорик, одобрительно осматривая мою шишку.
   – Я никак не могу понять, – робко начал я, – почему мои лучшие девушки начинали с разговоров о Просветлении, а заканчивали попыткой создать семью и нарожать детей…
   – Вы, мужчины, доверчивые простофили, – снисходительно улыбнулась Лорик. – Вы полностью раскрываетесь в сексе. Перед оргазмом вы становитесь беззащитными, как дети, и вас можно брать голенькими. В этот момент очень хорошо просвечивается структура мужской души. Можно увидеть всю грязь и всю его красоту, и то, что надо изменить, переделать в его внутреннем мире, а что надо наладить и развить.
   Обычные девицы пытаются в этот момент мужчину вычислить, узнать, когда сказать «женись», или «купи золота, шмоток». Вагинат стремится подмять под себя и свои юбки все лучшие устремления мужчины, если они у него, конечно, есть. По правде сказать, среди мужиков тоже много дряни, но попадаются интересные личности с высокими помыслами. А среди баб довольно редко встречается творческий экземпляр. Женщина – это Земля, и она всегда стремится к ней; мужчина же стремится к Небу.
   Женщина сотворена из ребра мужчины и поэтому должна помогать ему достичь Неба, а она вместо этого накрывает его юбкой и затрахивает своими кастрюлями и прочей ерундой. Женщина должна служить мужчине, давая ему возможность оторваться от земли…
   Лорик пронзительно взглянула на меня и произнесла:
   – А тебя я попробую собрать в единую отлаженную схему, ибо ты состоишь из различных частей, и только малая крупица тебя хороша и пригодна для развития, остальные же куски как хлам придется выбросить на помойку.
   – Я буду вам премного благодарен, – заверил я, – если вы сделаете из меня человека.
   – У тебя существует не ахиллесова пята, а целый ахиллесов живот, – продолжила она. – Когда ты видишь юбку, то тут же у тебя отвисает челюсть, а душа расползается желтой жижей. Вибрации похоти отвратительны. Это свойство присуще низшим расам.
   Высшие расы – арийцы – при виде прекрасной женщины вдохновляются любовью и устремляются к солнцу и звездам – тогда возможна и близость.
   Низшие расы при виде красоты сразу пытаются залезть под юбку, а затем улизнуть к следующей.
   Ариец при виде красоты весь собирается внутренне, подтягивается и расцветает. У низшего примата отвисает челюсть, и он начинает плыть в желтой похоти.
   Чтобы тебе остаться нормальным человеком среди серой массы людей, надо вначале окрепнуть, а затем полностью овладеть материалом своей души, но для этого у тебя должны быть всегда экстремальные условия. Тебе надо пройти джеклондоновский вариант – Север, ледокол, ситуации на грани выживания. Если у тебя не будет экстремальных условий, то вся возрожденная мной схема твоей души заржавеет и перестанет работать. А кто ее будет чинить?
   Ты должен быть всегда очень крепок, собран и боеспособен. А если ты превратишься в постельную кошку, то очень скоро тебя можно будет выбросить на помойку. Женщины своей красотой должны вести к звездам, а не под юбку. Женщина по природе великий провокатор Вселенной. Через нее проходят два пути: один ведет к Небу, другой – в Ад.
   Лорик бросила на меня строгий взгляд и ответственно заявила:
   – С завтрашнего дня ты должен научиться зарабатывать деньги в Москве без моей помощи. Пока ты только и можешь, что бомжевать на сдаче бутылок.
   А теперь отправляйся спать, на сегодня хватит – из твоих ушей дым повалил, ненароком перегреешься, еще надо будет откачивать.
   Чтобы настроиться на волну Луча, я прочитал недавнюю беседу с Джи о стратегии Кшатрия.
   – Центр тяжести твоих поступков должен исходить из рабочих «я», из группы Арджуны, – говорил он. – К ней можно подключиться только на сверхусилии. Группа рабочих «я» в твоем горизонтальном составе является островом Робинзона. Только эта маленькая сплоченная когорта может противостоять натиску хаоса, и, может быть, не только противостоять, но и повести решительную борьбу со всем твоим устаревшим составом, проводящим волны хаоса, мрака, разрушения, анархии. Это и есть стратегия Воина, искусство Кшатрия. Воин в тебе принимает вызов и приступает к подготовке великого сражения – не на жизнь, а на смерть. Твоя первая задача – преобразовать весь свой состав. Это преображение достигается только через огонь беспощадной битвы, через страдание и жертвенность, непрерывные и разнообразные по своему спектру. Жертва и сознательное страдание – это метод. Преображенный состав или малые фрагменты его рождают волны Гармонии, Красоты, Сострадания, Любви и Абсолютного Мужества, Волны Великих Замыслов.
   Списки отрицательной и положительной стороны сэлфа нужно углубить. Затем начать кровопролитные боевые действия группы Арджуны под водительством Учителя Кришны.
   Алхимия – переплавка отрицательных свинцовых залежей в благородные светлые субстанции, которые формируют черты рыцарского характера. На стороне Арджуны – группы саморазвития – гигантский потенциал твоей сущности, ожидающей развития. И хотя эта группа мала, она обладает невероятной инициативой, предприимчивостью, неутомимостью, мужеством. В нее входят Воины-профессионалы, Воины без страха и упрека. В этой битве осуществляется рост сущности, высвобождение ее сокровенных, неисчерпаемых творческих богатств, расцвет ее микрокосмоса и даже расцвет – весна Боттичелли – твоих друзей, близких к Ордену.
   – Но процесс переплавки является невероятно болезненным, – сказал я тогда, вспоминая свои неудачные попытки.
   – Когда льву попадает в лапу заноза, то процесс избавления от застрявшей колючки также крайне болезнен для царя зверей. Но если ты хочешь стать быстрым, то надо пожертвовать комфортом и потерпеть боль.

   На следующий день я отправился на Белорусский вокзал в надежде заработать на жизнь. Подойдя к трем подозрительного вида носильщикам, я спросил:
   – Не знаете ли вы, как здесь можно подработать?
   Коротышка в рваной фуфайке, сплюнув мне на башмак, процедил:
   – Катился бы ты отсюда. «Чего ожидать от отпетого пролетария», – подумал я, зашагав прочь, но напарник, выглядевший более прилично, бросил вдогонку:
   – Походи, поспрашивай у поездов, не нужно ли чемодан поднести. Может, что-нибудь и дадут.
   Первый поезд прибыл из Брянска. Я ходил среди вываливающихся из вагона пассажиров, учтиво предлагая свои услуги, но озлобленные граждане сами перетаскивали невероятно тяжелые тюки, с опаской поглядывая на меня.
   – Советская беднота умрет под своим багажом, но сбережет копейку, – раздался дребезжащий голос коротышки. – Жди богатого поезда.
   Богатый поезд из Германии приезжал только через час, и я отправился бродить под снежинками, падающими с неба, по московским улицам. Когда на перрон высыпали прилично одетые пассажиры, я уже более уверенно врезался в спешащую толпу. Мне повезло – две дамы почтенного возраста, возвратившиеся из Берлина, выдали рубль за переноску громадных чемоданов.
   «Нет, это не для меня, – размышлял я. – Мне больше по душе заниматься великими делами, помогать Танскому монаху в выполнении космической задачи, а таскать вещи – это не для героев».
   Осознав тщету мелких заработков, я с надеждой набрал номер Джи.
   – Спасите меня от кармы носильщика, – взмолился я. – Толку от меня на вокзале никакого.
   – Ну ладно, – произнес он, – вещи таскать не столь уж важно. Приглашаю тебя на встречу с замечательным мистиком – Александром. Он должен появиться в центре зала станции «Киевская» ровно в 16.00.
   Я с легким сердцем покинул Белорусский вокзал и направился в очередное обучающее приключение.

   Александр, известный мне по рассказу Гурия, выглядел истинным арийцем, строгим и подтянутым. Он принадлежал к московской золотой молодежи, от которой ожидалось многое. Я шел слева от Джи и с интересом наблюдал, как Александр чеканит шаг. Ариец небрежно рассказывал о том, как праздновал свой день рождения с Адмиралом, несколько дней гуляя по всей Москве.
   – Я был настолько восхищен Адмиралом, – говорил он, – что решил посетить вместе с ним всех своих друзей. Но на поверку они оказались мелкими крысами и не оценили люциферического великолепия моего кумира. Испытывая страх перед потусторонним холодом Мэтра, они закрыли передо мной двери в свои мышиные норы. Ну и Бог с ними: даже все вместе они не стоят общества Адмирала.
   Джи стал подниматься по лестнице к переходу на другую станцию.
   – Кстати, куда мы сегодня направляемся? – спросил Александр.
   – Приглашаю тебя к Лорику, – ответил Джи с легкой улыбкой.
   На лице Александра отразился восторг. Он выхватил из своей сумки бутылку портвейна и швырнул ее вниз на перрон.
   – Зиг хайль! – громко прокричал он. – Это мой дар богу Дионису! – и экзальтированно выбросил вперед правую руку.
   Бутылка разбилась о гранитный пол прямо перед элегантной парочкой, обдав их дорогие меха алой волной портвейна. В моей груди похолодело, восторг исчез – не хотелось оказаться в милиции. Джи, не оборачиваясь, слегка ускорил шаг. Среди поднявшейся суматохи и гневных криков никто на нас не обратил внимания.

   – Господи, сколько же сегодня гостей! – воскликнула Лорик, открыв дверь на мой звонок, и я увидел, что в ее квартире уже собралась большая и шумная компания.
   – Вам, дорогой Мэтр, я очень рада, – улыбнулась она Джи, – мне как раз хотелось вас увидеть… А ты, небось, опять слинял с поисков работы и побежал к своему любимому Мастеру спасаться? – недовольно обратилась она ко мне.
   Я достал из кармана рубль:
   – Сегодня на Белорусском вокзале я честным образом его заработал.
   – Ну, брат, это не заработок – я в твои годы раскручивалась на несколько порядков быстрее. Но раз ты не выполнил задания, то я не буду больше продвигать тебя по христианской линии, посылать в церковь проходить очищение.
   – Слушаю и повинуюсь, – обрадовался я, так как всеми путями избегал прохождения работы в белом – алхимической стадии Альбедо.
   Мы с трудом уместились за стареньким шатающимся столиком, который Лорик поставила посреди комнаты, и достав водку – морской чай, – стали беседовать о путях, ведущих к Господу. Внезапно Юрашка загадочно поманил меня в коридор.
   – Посмотри на мою добычу, – помахивая саблей, заявил он, – я тщательно проверил все сумки и карманы. Здесь паспорта и кошельки всех мелких эзотериков.
   Я отобрал у него трофеи поголовного обыска и вернул их обрадованным хозяевам.
   Тем временем Лорик рассказывала о судьбе русских эмигрантов:
   – Часть московских художников уехала из России, ибо здесь их не ценили официальные круги, не давали выставляться и не платили деньги. А за рубежом их выставляли, говоря, что они гении, высокие люди, не понятые в России, но признанные на Диком Западе. Правда, у каждого художника была в Москве мастерская, масса поклонников и учеников, в общем – жили они неплохо.
   Попав в цивилизованную Европу, они сразу обратились к владельцам галерей и выставочных залов и прочим почитателям, потребовав бабок и признания. Но им ответили: «Дорогие ребятки, у нас художники пишут картины после работы, а деньги делают на другом. Идите и продайте картины сами, если сумеете».
   И с тех пор московские художники сидят в луже. Один спился, другой сширялся, третий попал в Гарлем, а кого просто подожгли, но кому-то и повезло. А в основном это неудачники, которые, напившись, затягивают одну и ту же песню: «А я в Россию домой хочу, я так давно не видел маму».
   Доктора химических наук теперь моют окна американских небоскребов и рады, что еще хорошо устроились. Только теперь они поняли, что Россия – самое благоприятное место для духовного роста на Земле. А на Западе ценятся только денежки. Пока нет у тебя деньжат, ну, скажем, сотни тысяч долларов, ты не войдешь в интересные круги, а будешь заседать в Гарлеме среди черных либо чуть-чуть повыше. А на твою хорошую душу обратят внимание, если из кармана пиджака будут вываливаться пачки долларов.
   И остались наивные мамасики у разбитого корыта, и каждое утро приходят к морю и зовут Золотую рыбку… Говорила я им: «Напрасно вы бежите на Запад, надо в России совершать культурную революцию».
   Я сходил в магазин и купил несколько бутылок «Лидии», приятного молдавского вина, чтобы поддержать огонь в глазах присутствующих.
   – Не могла бы ты, Лорик, рассказать поучительную историю из твоей юности, как образец талантливого сталкинга? – попросил Джи.
   – В молодости меня за революционный дух прозвали Гаврошем, – начала она. – В восемнадцать лет я случайно познакомилась с французским представителем крупной телевизионной фирмы. Француз был без пяти минут миллионером, ему шел шестидесятый год. Он без ума влюбился в меня и захотел взять в жены, чтобы увезти во Францию и устроить красивую жизнь. Я наплела ему, что родителей у меня нет, ибо они расстреляны в тридцать седьмом году, что росла я в детдоме, поэтому бумаг, удостоверяющих личность, у меня не имеется, и власти вряд ли их выдадут. Но француз распадался от любви и хотел добиться своего. Когда он обратился к нашим властям по поводу женитьбы, то менты вызвали меня и говорят:
   «Тебе что, наших мужиков мало, и ты теперь на французских бросаешься? Сиди в России и не рыпайся, а то мы тебя посадим».
   Мне пришлось скрыться на три месяца во французском посольстве, где я воспитывала двух девочек-близнят у супругов-дипломатов. Французу я сказала, что быть его женой боюсь, так как в Европе человек считается совершеннолетним с двадцати одного года, и что он еще вдобавок может продать меня своему начальнику. У француза были две дочери постарше меня, и я предложила ему удочерить меня в качестве третьей. Дурак француз согласился и стал носиться с этой идеей по Москве, консультироваться у юристов. Вскоре его вызвали во Францию – там он собирался уладить дела по удочерению невесты. А я тем временем познакомилась с молодым обаятельным дипломатом из Греции. Во французское посольство менты войти не могли, а тех, что стоят у входа, подкупили, и я могла спокойно с французами выезжать в город на прогулки. Однажды гречонок предложил мне уехать в Пицунду на дипломатической машине. Я, недолго думая, согласилась. Провела с ним на море медовый месяц и осталась отдыхать дальше, проводив дипломата в Грецию.
   А вы, нынешние эзотерики, – сказала она, внимательно обведя нас глазами, – даже в магазин боитесь сгонять за водкой.
   Истории Лорика вводили меня в шок: я восхищался ее сталкингом, но этот уровень был для меня недоступен.
   Джи вышел прогуляться на улицу, а я увязался за ним.
   – Ну, братушка, как ты поживаешь? – поинтересовался он.
   – Нелегко мне обучаться у Лорика, – признался я. – Из души иногда поднимается такая тяжесть, что и жить неохота.
   – Это испарения твоих собственных авгиевых конюшен, – заметил Джи. – Дело в том, что в тебе есть атмосферически плотные места, мешающие идти к Просветлению, и именно над этими тугоплавкими частями и надо работать. Я надеюсь, что по мере возрастания твоя рабочая группа постепенно завоюет эти хаотические пространства, увеличив за их счет свою мощь. Проблема в том, каким образом включить в эту работу весь твой состав. Хотя у тебя, как и у каждого человека, есть свой индивидуальный Путь.
   В фильме «Горец» ясно показано, как каждая победа над демоническим существом продлевает жизнь. Побежденный отдает свою силу победителю, делая его неуязвимым.
   В этом состоит секрет получения дополнительных энергетических возможностей на Пути. Ибо хилые интеллигентные «я» не в состоянии долго продержаться на Корабле Аргонавтов – они начинают выдыхаться, терять смысл и умирать. Такие адепты быстро сбегают на сушу копаться в свалке интеллектуальных отбросов, тщательно оберегая свое сэлф-пити от алхимического разрушения…
   Мы шли неторопливо, снег поскрипывал под ногами.
   – В Ордене человек учится владеть своей грубой и тонкой энергией, – продолжил Джи. – Эта ситуация прекрасно показана на картине одиннадцатого Аркана силы: изящная дама на тонком поводке прогуливает доисторического ящера, в котором сосредоточена вся ее пробивная мощь. Дама несет в себе герметическую тонкость восприятия тайных космических знаний.
   В этой символической картине отображено алхимическое делание – отделение в своей душе тонкого духовного начала от грубой звериной силы, которая, тем не менее, тоже присутствует. Необходимо всю свою темную силу поставить под полный контроль высшего «Я». Но секрет в том, что тонкая дама неотделима от своего ящера, который является ее энергетическим запасом. Он позволяет изысканной даме добиться поставленной цели и выполнить свою миссию. Если тонкую даму изолировать от ее энергетического источника, то она тут же погибнет в пылу битвы – ее растопчут на поле брани солдаты инферны.
   На уровне подсознания люди часто обмениваются своими демоническими существами. Зная об этом, каждый день следует очищать душу от отрицательных влияний. Это лучше делать с молитвой в уединенном месте силы, прибегая к помощи кропотливой дневниковой работы.

   Когда мы вернулись к Лорику, я с порога услышал ее голос:
   – В московском андеграунде четыре апостола: Адмирал, Джи, Мамлеев и Лорик.
   – А что вы можете сказать об Али, одном из моих учителей? – холодно спросил Александр.
   – Эх, Али… Был хорошим мальчиком, пока не повзрослел, – вздохнула Лорик. – Затем пришлось ему вырасти в нечто трудноопределимое. Кровей у него понамешано немало: татарская, персидская, азербайджанская. Мамочка его любила, а папочка всегда сторонился. Но Али уважал папочку и ценил больше всего на свете. Чуть подрастя, Али воспитывался у бабушки в Москве, и она наставляла его на путь истинный. Мамочка его была цирковой артисткой, дрессировщицей тигров, а папочка – художником.
   В восемнадцать лет Али в виде прапорщика, щелкающего каблуками, появился у Лорика и прошел месячную школу перевоспитания, после которой вышел в жизнь слегка налаженным. Затем он встретился с мэтрами – Джи и Адмиралом. Он ходил в адъютантах Адмирала долгое время, многое у того переняв. А теперь он входит в новые круги психоделизма и инфернальности. У Али отличная память и способности к языкам: он их к тридцати годам выучил больше десятка.
   В молодости Али работал сторожем: он охранял железобетонные плиты, изучая французский и Ницше. Однажды у него на работе неожиданно появился мамасик по кличке Достоевский – этого новоиспеченного неофита Лорик отмыл, привел в порядок и отослал к Али на дальнейшее обучение.
   «Если пробьешься к нему в ученики, – напутствовала я его, – то из тебя выйдет эзотерик, а если нет – ставлю на тебе крест».
   Достоевский пришел за полночь к Али и с порога экзальтированно воскликнул: «Будь моим учителем!»
   «Не хочу быть ничьим учителем, – разгневался Али, – пошел бы ты куда подальше».
   «Если ты не примешь меня в ученики, – истерически прокричал Достоевский, – то я повешусь на твоих глазах».
   Он как пиявка пристал к Али, прижился у него дома, где торчал с утра до вечера и нахватался инфернальности. Он бычился на его учеников, постепенно вытесняя их. Али в молодости увлекался всеми видами кайфа, а на жизнь зарабатывал тем, что брал деньги взаймы у тех, у кого их слишком много, и никогда не возвращал. Однажды, собрав вокруг себя истинных арийцев, он направился на Памир в поисках мифического города Туле. Закон был жесток: если кто-то ломает ногу, его сбрасывают в пропасть, помогая героически умереть и попасть в страну героев-викингов – Небесную Валгаллу.
   Однажды с Мэтром Джи Али появился в Питере, в доме нордической дамы Кэт, и, естественно, прибрал ее к рукам. За свои особые качества Кэт получила кличку Мата Хари. Али провел у нее полтора года, обучая потустороннему и наставляя Мата Хари на Путь. Как-то раз Мата Хари вернулась домой и почувствовала в своей квартире постороннюю женскую флюидацию.
   «Я никогда не ожидала от тебя такой подлости, – возмущенно заявила она. – Я поклоняюсь тебе как Мастеру, но как мужчину – изгоняю из своего дома».
   Али гордо встал, быстро собрал вещи и подошел к двери.
   «Как мужчина я покидаю твой дом, – с достоинством произнес он, – но как Мастер – остаюсь».
   Однако Мата Хари узнала, каким способом Али зарабатывал деньги, и навсегда ушла от него, ибо это не совпадало с ее внутренней аксиоматикой. А сама влюбилась в Адмирала – учителя Али, которого вывезла к себе в Питер. Адмирал провел у нее несколько лет, бегал по городу, разнося заказанные билеты, зарабатывая по пятьдесят рублей в день. Он тщательно обучал Мата Хари тайнам алхимии. Теперь она может любому зазнавшемуся интеллигенту вправить мозги в течение одной пьянки и раздолбать его в пух и прах.
   В молодости Али женился на красивой девочке по прозвищу Соляная Кислота. Жил он с ней в Очаково, где они держали эзотерический салон. Затем у Соляной Кислоты прижился его ученичок Достоевский. Али обычно содержал некий гарем из девиц, каждой из которых нравился Достоевский, что-то перенявший от Али, но ставший развиваться самостоятельно.
   Как только Али приобрел отдельную квартиру, у него появилась эзотерическая дура Любаша, простая совдеповская баба, решившая стать на Путь. Она исполняла роль Ваньки Жукова, обслуживала и обстригала своего наставника. Она настолько смирилась с гаремом Али, что не хотела уходить от него, как бы он ее ни выгонял. Однажды Али появился в Сокольниках, у Мещера, известного еще по кличке Мефистофель, и заявил:
   «Я – Имам, самый главный человек в исламе».
   «А я, в таком случае, повелитель Вселенной», – рассмеялся Мефистофель.
   Али сразу стушевался и с тех пор в Сокольниках не бывал.
   Али имеет глубокую связь с космическим инферналитетом и весьма гордится этим. Однажды Али на одной из эзотерических гулянок преподнес в подарок Адмиралу азиатский нож. Адмирал протянул руки, и Али полоснул по утонченным рукам поэта острым лезвием. Кровь брызнула на пол.
   «Это тебе за то, что ты увел Мата Хари», – расхохотался Али.
   Через несколько часов Али, стоя на коленях перед Адмиралом, просил у него прощения.
   – Каждый из этой истории может извлечь свою мудрость, – заметил Джи.

   На следующий день я появился у Лорика, надеясь еще послушать ее поучительные рассказы, но Лорик, посадив меня на стул и строго глядя в глаза, произнесла:
   – Как я вижу, хождение по московскому андеграунду свинчивает тебе последние мозги. Как только я привожу тебя в порядок, ты бежишь с Мэтром в ситуацию и возвращаешься опять с отвисшей челюстью. Дать бы тебе по фэйсу, чтобы ты знал, как растекаться серой жижей. Я требую, чтобы ты временно перестал общаться с алхимическим андеграундом, а то Бог знает что из тебя выйдет. Я хочу, чтобы ты вышел на самостоятельный путь личного творчества, а не остался бы Труффальдино при мэтрах: «Фигаро тут, Фигаро там». Тебе тридцать с лишним – а ты пока еще даже не полуфабрикат. Подожди – скоро сделаю тебя нормальным, укреплю твою психику, вставлю перышко для легкости, да еще бак запасного горючего, и лети тогда на все четыре стороны.
   – Я, – продолжила Лорик, – являюсь агентом потусторонней разведки. Беру и делаю из всякого дрянного человека конфетку, улучшаю навигацию и отпускаю в жизнь. Мэтр же не всякому дает что-либо и не берет к себе, но вы, идиоты, сами лезете к нему. Он за вас не отвечает: как у вас сложится судьба, так и будет. Если ты после наладки внутренней схемы пойдешь опять в Труффальдино к мэтрам, то через год-два попадешь в дурдом. Вот сейчас у тебя хоть какие-то мысли появились в голове, думать стал, а то совсем ничего не думал, мозг работал импульсивно, как маяк в море… Ну все, на сегодня хватит, – строго произнесла она, – а теперь, мамасик, отправляйся в город на поиски работы.
   – Слушаю и повинуюсь, – ответил я, надевая пальто и направляясь к выходу.
   «Серьезно взялась она за мое воспитание, – с сожалением подумал я, – пора бы прислушаться к совету Святого Йоргена». Но уж очень заманчиво было заполучить у нее отрихтованную схему своего кундабуфера.

   Наконец я очутился на свободе. Прохожие бодро спешили по делам, а я любовался падающим снегом. Я решил не тратить времени в поисках жалкого рубля, а хоть ненадолго зайти к Джи, чтобы укрепить свой дух. В глазах Джи сиял небесный огонь утешения, но выглядел он строже обычного.
   – Наша ситуация несколько напоминает гурджиевскую, – серьезно сказал он, – но вам с Гурием неизмеримо легче, чем ученикам Гурджиева, потому что он предъявлял к ним более строгие требования. Вас он бы давно выгнал из своей Школы, а я пока терплю.
   – Не могли бы рассказать о его Школе? – попросил я.
   – Гурджиев появился в России в 1913 году во время сильного исторического катаклизма, – сказал Джи. – Его маршрут проходил по пути Радищева: Петербург – Москва. В то время на Россию из Высших миров была подана колоссальная энергетика – это были годы расцвета русской нации, годы русского Ренессанса. Но Сатанаэль сделал ставку на Россию, и все было разметено безвозвратно.
   Все, что связано с Гурджиевым, являлось действием Луча. Все те места, где Гурджиев основывал Школы, пронизаны силой высокого порядка. На Земле же почти все существующие Ордена пронизаны демиургическим током и служат Князю мира сего.
   В 1917 году маленькая группа учеников последовала за Гурджиевым на Кавказ, в Ессентуки. Учеников было двенадцать, но потом, в результате повышенного психологического градуса, осталось пять. Среди них был композитор Фома де Гартман.
   С 1917 по 1921 год де Гартман жил подле Гурджиева, видя его ежедневно, но затем их пути разошлись.
   Георгий Иванович старался вызвать в ученике нечто такое, о чем тот даже не подозревал. Гурджиева можно понять по рассказам тех, кто учился в его Школе. Читая их, ты сможешь заново осмыслить свое обучение, что является работой со временем.
   Но если идеи Гурджиева рассматривать чисто теоретически, без активного действия, то они бесполезны. «Вера без дел мертва», – слова Христа. В твоем случае дело – это активная, направленная к развитию работа над собой.
   – Я не совсем понимаю, в чем она состоит, – ответил я.
   – Только через сорок лет де Гартман стал понимать, как работать над собой, – улыбнулся Джи. – Гурджиев любил повторять своим ученикам: «Помните, зачем вы здесь». Я, так же как и Гурджиев, говорю вам: «Помните, почему вы явились сюда».
   Я был очень заинтригован этой фразой и, выйдя на улицу, беспрестанно стал повторять про себя:
   «Вспомни, для чего ты явился сюда».
   Первое время эта фраза казалась бессмысленной, но через час упрямого повторения я вдруг осознал, что появился здесь для того, чтобы достичь высшего «Я».

   Пятого января 1982 года я зашел к Лорику в надежде услышать следующую поучительную историю. Чтобы честно заслужить ее, я стал исполнять обязанности Ваньки Жукова. Лорик в это время беседовала по телефону с кем-то из московских мэтров. Я оставил работу на кухне и прислушался.
   – Ты чего это подслушиваешь мои разговоры? – возмутилась она. – Я тебя быстро отучу от этого! Иди готовь ужин!
   Я смиренно занялся чисткой картошки, размышляя о таинственном окружении Лорика.
   – Звонил Адмирал, – сообщила Лорик. – Он очень просил, чтобы я встретилась с Мата Хари и посмотрела на результат его воспитания. Договорились, что смотрины состоятся на Рождество, у одной из моих амазонок. Твой Мэтр тоже придет туда со своими мамасиками.
   Мое сердце забилось от радости: Рождество обещало быть бурным.
   На следующий день Лорик торжественно одела и причесала нас с Юрашкой, поймала такси, и мы поехали в Елисеевский гастроном. К амазонке – элегантной аристократке в черном бархатном платье – мы прибыли первыми. Я нес авоськи, наполненные курами, овощами и марочными винами.
   – Стереги Юрашку, – приказала Лорик, – а я буду готовить праздничный стол.

//-- Неофиты – простые Металлы: Свинец, Медь, Железо, Олово, Бронза – просят благословения Господа на прохождение процесса трансмутации, чтобы достичь стадии Алхимического Золота. --//

   Ровно в 18:00 в дверях появилась вся эзотерическая компания: Джи, Фея, уже знакомая мне очаровательная ученица по прозвищу Молодой Дракон, с распущенными волосами, эксцентричный Александр. Последним вошел Адмирал со своей воспитанницей Кэт, которую теперь называли Мата Хари – это имя она получила за особую работу над мужским космосом. Несколько позже подтянулись менее значительные лица.
   Джи сел между Феей и Драконом, Адмирал – с Мата Хари, я – с Лориком, остальные – как придется.
   – Первый тост, – поднялась Лорик, – я произношу за Рождество, за Христа.
   Мистики торжественно выпили, а затем набросились на еду.
   – Второй тост, – сказала Лорик, – я произношу за победу мировой культурной революции.
   Я только собрался выпить, как в соседней комнате раздался безумный крик Юрашки.
   – Ступай на пост, – скомандовала Лорик. – Видишь, малыш требует внимания. Расскажи ему сказку из «Тысячи и одной ночи», он их страсть как обожает.
   Я был жутко недоволен, но роль Ваньки Жукова играл до конца. Только через полчаса я смог выйти. Джи весело беседовал с красавицей Мата Хари, и она то и дело смеялась. В длинном белом платье Мата Хари выглядела романтично, как невеста. Фея посматривала на нее с иронической улыбкой, курила одну сигарету за другой, пила портвейн и мерцала зеленоватыми глазами.
   Пожилой друг Феи модельер Денисов, которого все звали Саня, в элегантном смокинге с розой в петлице, подошел к ней, держа в одной руке бокал вина, а в другой – гитару:
   – Фея, дорогая, не спеть ли вам белогвардейский романс?
   – Не понимаю, – выпуская дым в потолок, произнесла Фея, – почему Джи так весело с Мата Харей? Меня еще не успел осчастливить, а уже за питерскую Харю взялся.
   – Оставь его, – сказал Саня, – и я буду вечно любить тебя.
   Он, подав ей бокал, перехватил гитару и запел задушевным тенором:

     «Другая же, белая-белая,
     Была как попытка несмелая…»

   Я перевел взгляд в другой угол. Художник с лицом сатира, на котором выделялся перебитый нос, обнял за талию хозяйку салона – высокую амазонку в черном платье, оставлявшем открытыми ее красивые плечи. Он что-то прошептал ей и амазонка, наступив острым каблуком на его башмак, презрительно отвернулась. Лицо сатира на мгновение искривилось от боли, но он тут же подошел к Лорику и обнял ее за талию.
   – Да уйди же ты отсюда, – возмутилась она, – нашел к кому приставать! Что тебе, молодых девчонок мало?
   Сатир послушался, подсел к Молодому Дракону, который грустил над чашкой кофе, и стал поглаживать ее пушистые длинные волосы подрагивающими от вожделения руками. Молодой Дракон нервно ежилась, потом, взяв кофе, пересела на другой конец стола. Сатир, поджав хвост, через минуту снова подсел к ней и стал нетерпеливо ощупывать бархатное платье.
   – Седина в бороду – бес в ребро, – громко сказала она и подошла ко мне:
   – А ты хоть и оказался в самом центре алхимического лабиринта, но так и не избавился от жалости к себе.
   – Я требую сказку! – вдруг завопил Юрашка.
   – Ну что сидишь? – добавила она. – Хозяйский сынок требует Ваньку Жукова.
   Проглотив колкость, я отправился в «детскую» – рассказывать мелкому тиранчику сказку о Золотой рыбке. Неожиданно дверь открылась, и в мое заточение вошел Адмирал, с двумя бокалами токайского вина.
   – Твои глаза довольно холодны, – мягко произнес он, протянув мне бокал. – Вижу, что Юрашка тебя поддостал. Смотри, чтобы Лорик не сломал твой дух.
   – Я прошу вас посвятить меня в рыцари Алхимического королевства! – воскликнул я.
   – Это невозможно сделать сейчас, – холодно улыбнулся Адмирал и, допив вино, удалился.
   Окрыленный этой встречей, я продолжил сказку. На строке: «И осталась старуха у разбитого корыта…» в детскую влетела улыбающаяся Мата Хари. Окинув беглым взглядом комнату, она подошла к зеркалу, висевшему на стене. Посмотрев на себя около минуты, она достала из сумочки косметику и стала неторопливо подводить глаза, а также попыталась жесткую линию губ превратить в нежный овал.
   – Ты много потерял, уехав тогда из Питера, – не глядя на меня, бросила она. – Ты ведь не достоин такой дамы, как Натали, – тебе до нее расти и расти.
   – У меня своя цель, – ответил я, – я ищу Просветление.
   – Не под юбкой ли у Лорика? – презрительно рассмеялась она.
   Я вспыхнул от негодования, но тут Юрашка гневно заорал:
   – Убирайся отсюда, купеческая дочка! Ты что, не видишь – я сказки слушаю?
   Кэт метнула на него ненавидящий взгляд и молча удалилась. Я снова взялся за сказки, а когда Юрик заснул, вышел к мэтрам.
   – Я уже говорил тебе, – потихоньку сказал Джи, когда я сел рядом с ним, – что для Феи достаточно просто жить на Земле среди нас. Она проводит сюда нечто из глубин Вселенной. Наша задача – сохранить жизнь Фее как можно дольше. Фея – живая жемчужина. Она совмещает в себе разные Традиции: Египта, Атлантиды, ацтеков, тольтеков, она несет в себе великий ужас, и вечную красоту, и нечто более высокое. Это один из лучей Девы Мира, и поэтому она должна быть нами защищена и сбережена. Фея – древняя статуя, несущая в себе тайное знание. Эту статую сохранить нелегко – она всегда стремится разбиться или затеряться…
   Ибо загадка Феи настолько велика, настолько неожиданна, что она скрыта, может быть, даже и от самой Феи. Мы можем приобщиться к ней только через невероятную внимательность и куртуазность. Мы должны стать настоящими придворными, если мы хотим действительно создать новое Средневековье…
   – Не находишь ли ты, – обратилась Фея к Кэт, – что Джи сильно изменился с момента вашей встречи?
   – Я изменилась больше, – равнодушно ответила Кэт.
   – Неужели? Ведь вы виделись не так давно, когда он был в Питере на гастролях…
   – Я вижу, что тебя, милочка, до сих пор мучает ревность! – победоносно воскликнула Кэт и, нежно обняв Джи, присела к нему на колени.
   Джи, под ледяным взглядом Феи, осторожно взял Кэт за талию и пересадил на прежнее место.
   – Что-то вы все погрустнели, – заметила Лорик. – Видать, вино закончилось, а без вина эзотерику – что растению без воды. Бабки на стол! – властно произнесла она.
   Тут же в центре стола, посреди пустых бутылок и обильной закуски, выросла горка червонцев.
   Когда вино появилось на столе, алхимический градус стал с новой силой накатывать на лихие головы учеников. Кэт успела, с присущим ей холодом, разгромить нескольких горделивых мистиков, и они сбежали на кухню.
   – Не считаете ли вы, дорогая Кэт, – тихо произнес Александр, подсев к ней поближе, – что теперь настал мой черед поселиться на Благодатной, у вас в Питере?
   – Никогда не любила нагловатых юнцов. Вы, Сашенька, научитесь хотя бы правильно кричать «Зиг хайль». А потом, Сашуня, – с издевкой произнесла она, – вам еще рано ухаживать за дамами своих учителей. А то можете получить фэйсом об тэйбл.

     Еще сгорит под вашим мавзолеем
     Земля от наших огненных знамен!

   – перефразировал Александр поэтические строки Адмирала. Через минуту он вскочил и, резко выбросив руку вверх, экзальтированно выкрикнул:
   – Зиг хайль!
   Кэт артистично подняла руку вверх и с ядовитой улыбочкой опустила.
   – Придет время – и мы наденем каски, – глядя в глаза Кэт, гордо произнес Александр.
   Вдруг ее лицо покрылось неровным, ярким румянцем: она наконец-то заметила Адмирала, который посадил Лорика на колени и страстно целовался с ней.
   Кэт, забыв об Александре, резко поднялась.
   – Лорик, не забирай у меня Адмирала, – униженно вымолвила она, – он единственная любовь в моей жизни.
   Но сладкая парочка не разжимала объятий. Кэт вернулась к столу и, налив себе портвейна, сделала изрядный глоток. Я слышал легкий стук ее зубов о стекло бокала. На ее глазах показались слезы, но вдруг она с криком выскочила из-за стола. Я нагнулся и увидел под столом довольного Юрашку – он был вооружен длинной вилкой и уже нацеливался на соблазнительные ножки гордой амазонки.
   – Юрасик, дорогой, поехали со мной в Питер, – вдруг запричитала Кэт. – Там можно делать все что угодно: жечь квартиру, бить тарелки, выбрасывать вещи с восьмого этажа…
   – Ладно, не подлизывайся, – сказала Лорик, не выпуская Адмирала из своих объятий, – я все равно заберу его у тебя.
   Кэт вдруг села мне на колени и нежно обняла за шею. Горячая волна страстных желаний зашелестела по моему телу. Я затрепетал от волнения и забеспокоился, не зная, чем для меня обернется ее вольность.
   – Я прямо здесь соблазню твоего воспитанника! – крикнула Кэт.
   – Нашла чем напугать, – рассмеялась Лорик. – Адмирал, а теперь мы срочно едем ко мне!
   – Ну хорошо, моя дорогая Изабэль, – шептал Адмирал, – тебе опять удалось меня отобрать у Кэт…
   – Мамасик, – крикнула мне Лорик, – лови такси – мы увозим Адмирала от вульгарной купчихи.
   Кэт сорвалась с моих колен и стала яростно отдирать Лорика от Адмирала.
   – Ты чего обижаешь мою маму?! – гневно закричал вдруг Юрашка и, схватив бутылку, прицелился в голову бушующей Кэт. В зеленых глазах Кэт засверкал яростный и холодный огонь и, не найдя выхода, обрушился на меня.
   – Ты, сволочь, немедленно успокой ребенка, – с ненавистью проговорила она, – а то я принесу тебя в жертву Бафомету.
   – Лорик, забирай своих сумасшедших эзотериков, – нервно выкрикнула амазонка. – Я больше не могу видеть бабской истерики!
   – Мы немедленно уезжаем, – холодно произнесла Лорик, – мне надоел этот бардак. А со своей дурой Катькой ты, Адмирал, больше здесь не показывайся, – бросила она, открывая дверь.

   Я заночевал у Лорика на старом раскладном кресле. В десять утра раздался телефонный звонок. Лорик подняла трубку и, заметив, как я с напряжением прислушиваюсь, сказала:
   – Чтобы тебе неповадно было меня подслушивать, отправляйся в магазин, за молоком для Юрасика.
   Подозревая, что это был Джи, я, выйдя на улицу, сразу позвонил ему.
   – Сегодня идем на важное дело, – загадочно сказал он, – встречаемся в ДК «Москворечье».
   Я удивился такой дальней встрече, но все равно поехал на другой конец города. Я ходил по пустому залу в Москворечье в нетерпеливом ожидании. Чтобы унять волненье и настроиться на Луч, я прочел старые записи.

   – В архитектуре собора Парижской Богоматери, – говорил Джи, – заложена Западная алхимическая Традиция. Традиция существует всегда, на каждой планете нашей Солнечной Системы. Чтобы войти в контакт с Традицией, надо полезть в печку, себя расплавить и создать заново. Традиция древней, чем время, но вместе с этим она свежа и нова. Это альфа и омега всего тайного учения. Аггарта – это предание, но вступая во взаимодействие с преданием, человек поступает творчески. Он учится комбинационному мастерству, он творит сам в ее духе. Жизнь реальна тогда, когда «Я есмь». Аз есмь творчество, и входящий сюда может здесь находиться, если он творец. Слепым автоматическим передатчиком Традиции являются статуи храма. Они играют роль В-влияния – помогают обычному человечеству накопить В-влияние, сформировать магнитный центр.
   Вы можете стать частью Традиции, если будете работать в унисон с ней. Соломон в диалогах с Богом настолько с ним сливался, что, несмотря на идиотическое поведение, он всегда выигрывал все битвы с врагами, так как он был в духе с Традицией. Нужно не бояться, не гордиться, а передавать Традицию через себя, передавать ее на Земле и на том свете. Передавать Традицию с большим чувством гармонии, будучи бытийно проработанным.
   – Что это значит? – спросил я.
   – Бытийная работа – это работа по устранению влияния кундабуфера. Кундабуфер – это очень сложная канцелярская структура, которая расположена перед сущностью. Все тонкие имагинации, исходящие из высших миров, кундабуфер не пропускает, и сущность человека задыхается без кислорода тонких эманаций. Кундабуфер играет роль мачехи, ложной личности, а сущность – роль Золушки. Мачеха не способна духовно развиваться. Только Золушка может расти из самой себя, ибо она сотворена по образу Божию, у нее есть космическое будущее.
   Традиция помогает человеку, преодолевая крики души, увидеть себя без прикрас и пристрастий. Кундабуфер закристаллизовался в человеке, и освободиться от него можно, только находясь в духе Традиции. Но это героический труд – постоянно видеть свою фальшь и прислушиваться к коррекции. Хочется быть представителем Традиции механически. Для того чтобы Традиция лилась в мир, надо каждый день работать над собой.
   Андреевский флаг – символ постоянного движения. Человек должен быть постоянно в движении. И через тебя какие-то зайцы получат ветер Традиции, но для этого надо знать четвертое измерение.
   Пространство истории. Чувство истории позволяет выйти на какие-то иные поступки. Интересоваться телом времени всей планеты – это открывать дверь в Неведомое. Такого человека отличает особая глубина.

   Поразмыслив над прочитанным, я посмотрел на часы: прошло два часа, а Джи все не было. Я, досадуя об ошибке, поехал обратно к Лорику, вспоминая слова Джи:
   «Лорик в твоей жизни играет роль бенефактора. Не пройдя обучения у нее, ты ничему не сможешь у меня научиться. Держись у нее до последнего момента, если хочешь хоть что-то понять в московском андеграунде».
   Когда я вошел к Лорику, она посмотрела на меня уничтожающим взором.
   – А где молоко для Юрашки? – гневно спросила она. – Ты что, опять сбежал к своему Мэтру без разрешения? И как только Папуля терпит такую бестолочь!
   Я виновато отправился на кухню чистить картошку.
   – Звонил Папочка, – сказала она. – Передал, что они сидят у Саши-гитариста в центре Москвы, но я тебя теперь никуда не пущу, ты наказан. Будешь читать молитвы, стоя на коленях перед иконой Николая-Угодника.
   От досады я чуть было не сбежал, плюнув на обучение.
   – Звонила Мата Хари, – продолжила Лорик. – Вчера, когда она садилась в такси, дверцей ей выбило зуб.
   – Если ты будешь и дальше издеваться над мамасиками, – ответила я ей, – то поломаешь еще и ногу. Вместо того чтобы создавать прекрасную атмосферу для их внутреннего роста, она над ними измывается, теша свою гордыню. В этом она проявляется как обыкновенная совдеповская коза, каких в Москве много, особенно во Внешторге и других подобных заведениях. Впечатление о Мата Хари у меня осталось неважное, – с сожалением сказала Лорик, – я ожидала большего. Хотела встретить ученицу гениального Адмирала, но увидела озлобленную купчиху, в подметки не годящуюся обычной московской гетере.
   – Не понимаю, чем вам так не понравилась Кэт?
   – Я ценю в женщине, – продолжила Лорик, – мягкость и доброту, способность создать атмосферу духовного роста для мамасиков. А уничтожить мамасика может любая торговка – вон их сколько.
   – Кто же такая гетера? – с любопытством спросил я.
   – Гетера – это образованная свободная женщина, которая в совершенстве знает искусство любви, поэзию, философию, хорошо поет и танцует. Гетера – это земное воплощение самого прекрасного для мужчины. Это его воплощенная мечта о Небе, о прекрасном. Гетера создает мужчине возможность приблизиться к волшебному миру грез о вечном Эдеме. В это время опять зазвонил телефон.
   – А, это ты, Александр, – недовольно сказала Лорик. – И чего тебе еще от меня надобно? Нет, в гости – с Адмиральской купчихой – я вас не пущу… Я сегодня не расположена выступать в роли матери русской демократии. И своего мамасика я вам не отдам, хватит ему разлагаться в вашей компании.
   – Ну что, Мальчик-Электроник, – заметила Лорик, поймав мой затравленный взгляд, – ты ведь настоящий астральчик, медиумический полупроводничок. Вообще-то Джи тебя правильно использует.
   Я не поверил своим ушам, а Лорик невозмутимо добавила:
   – Астральчик – это тот, который оттуда, из астрала. Обычно они там и живут.
   – Но при чем здесь я?
   – Я это узнала в ночь перед Рождеством. Тебя можно послать кое-куда с информацией, и ты все передашь как положено.
   – Что-то я не припомню ни одного из своих сновидческих путешествий.
   – Еще чего, не хватало тебе помнить! – проворчала она. – Если бы астральчики помнили то, что им велено передать, то они бы перемешали все нам здесь, на Земле, в одну невообразимую кучу.
   – А где я был рождественской ночью?
   – Ты лучше не любопытствуй, не лезь куда не положено, – ответила Лорик. – Чем больше скромности, тем быстрее получишь то, что хочешь. И передай своему Мэтру, что Лорик назвала тебя астральчиком, Мальчиком-Электроником.
   – Хоть сейчас передам, – обрадовался я.
   – Я даю все авансом, вперед, – продолжила Лорик. – Кто хорош – тот идет дальше, а кто плох – тот свинчивает совсем. Я хочу, чтобы ты был свободен, не зависел ни от кого, и от меня тоже. Когда будешь готов, тогда привязанность ко мне надо будет убрать. Я-то всегда свободна и ни к чему не привязываюсь.
   Тебя пока еще тут на Земле нет, вот потому и грустно тебе среди людей. Вот появится у тебя свое «Я», тогда поймешь, как прекрасен мир, а пока сам не знаешь, что тут делаешь и чего от тебя все хотят. Ты уже почти готов, осталось только подключить головушку. Она у тебя заработала, но еще не подключена к телу.
   – Можно ли мне позвонить Джи по вашему телефону? – встревоженно спросил я у Лорика.
   – Зачем тебе звонить? У него свои дела, а у тебя свои, да и слаб ты еще. Никуда вы друг от друга не денетесь. А теперь отправляйся читать молитвы.
   Я опустился на кухне на колени перед старинной иконой Николая-Угодника и стал читать покаянный канон. Через полчаса вошла Лорик, взглянула на меня, как художник на свое творение, и сказала:
   – Когда ты будешь окончательно готов, к тебе все начнут прикалываться, как и ко мне. Смотри, не истрахайся, а то пойдешь по постелям.
   – За юбками не гоняюсь, – гордо ответил я.
   – Кошка тоже не гонялся, но бабы сами тянули его в постель, вот он и истрахался, и больше ничего уж не хотел. Противно видеть его разлагающуюся личность. Таких надо убивать.
   – Моя цель – достичь Просветления.
   – Я тебя предупреждала не бросаться при мне этими словами, – грозно сказала Лорик. – Иди чистить картошку. Да не забудь про молитвы, а то опять придется ужин выбросить.

   Два дня я старательно, с правильной молитвой, выполнял работу Ваньки Жукова, пытаясь осознать, что же со мной происходит. Но это оказалось непосильной задачей – мой ум скользил по поверхности событий, не имея возможности коснуться глубинных процессов, происходящих в моей душе.
   На третий день Лорик, окончательно устав от меня, заявила:
   – Я пришла к заключению, что пора тебя выводить в люди. Сейчас же иди в бюро по трудоустройству. Там тебе обязательно дадут работу, – заверила она, прохаживаясь по комнате.
   Я тут же отправился по свежему морозу и пушистому снегу на разведку.
   – Без прописки, молодой человек, – слышал я один и тот же ответ, – вас никто не возьмет на работу. Женитесь, а потом приходите.
   Избавившись от груза иллюзий, я появился у Джи.
   – Привет, братушка, – улыбнулся он, и в его глазах отразилась необъятная бесконечность.
   Я с невероятным блаженством прикоснулся к бездонному небу, которое всегда сияло над головой Джи.
   – Я не могу понять, в чем была польза последней встречи? – спросил я у него. – Ведь там и словом никто не обмолвился о духовном Пути.
   – Как я устал, – вздохнул Джи, – от необходимости все объяснять твоей крайне любопытной голове. Прежде чем отправиться на поиски Абсолюта, тебе надо пройти ряд перегонных алхимических кубов, в которых весь твой свинец должен быть трансформирован в чистую энергию Ян и чистую энергию Инь. А ты пока очень далек от этого.
   – Понятно, – ничего не понимая, произнес я. – А не могли бы вы сказать, как скоро я достигну высшего «Я»?
   – Ловкий Сунь Укун и храбрый Чжу Бацзе заменили Танскому монаху целую армию. И вы с Петровичем тоже можете помочь Танскому монаху донести эфирную весть на Запад. Но вы должны при этом неустанно работать над собой, и тогда в конце жизни, на грани эпохи Параклета, вы достигнете желанного Просветления.
   – Что это за эпоха? – заинтересовался я.
   – Эпоха Параклета – это эпоха людей, наделенных невероятным творческим порывом. Этим людям суждено созидать прекрасные соборы – новые твердыни Света. Узникам, сидящим в тюрьме материального мира, должен быть тайно передан напильник в булке хлеба, чтобы они смогли выйти из заключения. Наша Школа играет роль этого самого напильника, но пилить они должны сами. И это лишь первый шаг в борьбе за духовную эволюцию, за выживание в свободном Космосе.
   Учителя, такие как Гурджиев или Мастер Челионати, являются Школой в себе. В наше время идеи сущностного роста заменены идеями роста личностного. Твой творческий талант – самый ценный дар, данный Господом.
   – В чем может проявиться мое творчество? – спросил я.
   – Слова и поступки – это и есть твое творчество. В нашем деле основное – поиск быстрых способов прохождения Пути при активном участии в современной жизни. Арджуна, как и ты, не знал своего Пути. Он, как и ты, для ориентации искал водительства высших сил. Но не мечите бисер перед свиньями, ибо они обратятся против вас.
   – Теперь мне почти все понятно, – заявил я, хотя опять ничего не понял.
   – Прекрасно, – сказал Джи, – я беру тебя в следующую ситуацию для проплавки твоего кундабуфера.

   Пока я осознавал слова Учителя, мы подошли к знакомому мне дому Шеу. В его комнате было тепло и уютно. На столе из длинных досок, уложенных на автомобильные шины, стояло бутылок двадцать пива и блюдо с красными раками.
   На белой стене все так же красовался портрет Шеу, нарисованный губной помадой, с подписью: «Великий Учитель культур-мультур». За столом заседали сам Шеу и Джон Сильвер.
   – Присаживайтесь, дорогие гости, – пивным басом сказал Шеу, поглаживая литровую кружку. Я откупорил бутылку пива и стал трудиться над толстой клешней, пытаясь достать сладкое розовое мясо.
   – Вот мы соображаем, – пробасил Шеу, – как в моем доме создать группу девушек с хорошим тоналем.
   – Для достижения галактического Просветления, – серьезно добавил Джон Сильвер.
   – Это очень хорошо, – похвалил Джи.
   – Для этого два раза в неделю я буду читать труд доктора Штайнера «Как достичь познания высших миров», – сообщил Сильвер.
   – Это крайне интересно, – сказал Джи и открыл бутылку пива.
   – Чем больше будет таких кружков, – радостно подхватил Шеу, – тем быстрее мы достигнем желаемого результата.
   – А когда соберутся одаренные девушки, неукоснительно стремящиеся к высшим мирам… – начал говорить Сильвер.
   – И что тогда? – мгновенно ожил я.
   – Тогда мы, братец, тебя сюда точно не пустим, – рассмеялся Шеу.
   – Ну возможно ли с вами выплавить из свинцовой руды золото чистого Ян? – с сожалением сказал я, попивая горьковатое пиво.
   – На чужой каравай – рот не разевай, – ехидно ответил он.

   Поздно вечером я возвратился к Лорику.
   – Ну, что? – подозрительно спросила она. – Где же ты весь день проболтался?
   – Безуспешно обошел всю Москву в поисках работы.
   – Сдается мне, что ты опять побывал в московском андеграунде и посему не выполнил моего задания.
   – Да нет же! – дивясь ее проницательности, оправдывался я, – только вечером я на минутку встретился с Джоном Сильвером.
   – В таком случае, ты должен немедленно покинуть Москву, – заявила она. – Собирай вещи!
   – Зачем? – удивился я.
   – Будешь выходить в люди на периферии, раз не смог этого сделать в центре. Я хочу проверить то, что в тебя вложила.
   – Я обязательно исправлюсь…
   – Тебе не удастся устроиться у Лорика под видом обучения, а самому, как Труффальдино, исподтишка шататься с Папочкой по андеграунду. Запомни, с Лориком это не пройдет.
   Я собрался смыться от разборок на кухню, но Лорик приказала:
   – Сиди здесь.
   – У тебя есть задатки Кшатрия, – произнесла она, расхаживая по комнате. – Кшатрий имеет свой самостоятельный выход в Небо. Но вначале надо себя создать, нарисовать свой собственный рисунок здесь, на Земле, и только тогда ты можешь быть кем-то там. Иначе, кто ты? Горсть космической пыли…
   Умей вести с мамасиками филигранную работу. В работе должны учитываться следующие факторы: время, место, люди. Попробуй себя в общении с простыми людьми, а не с закрученными и задолбанными интеллектуалами и мозгляками, которые сидят и бубнят по углам, да сосут творческую энергию. Поговори с душевными людьми от природы, которые тоже что-то могут тебе дать.
   Вот если выполнишь эту задачу, то у тебя будет возможность стать творцом и здесь, и там. А если не захочешь – возвращайся в свой угол, сиди и мечтай, проецируй свои фантазии.
   В Питере тебе была предложена ситуация седьмого Аркана: овладеть двумя дикими сфинксами – Мата Хари и Натали. Это две яркие противоположности. Когда сможешь удержать их в одной упряжке – тогда хоть что-то поймешь в эзотеризме. А если нет – разорвут они тебя на части, как паршивого раба.
   Кшатрий не должен торговаться, ему не надо искать выгоды для себя. У тебя сейчас самая выигрышная ситуация – по сравнению с остальными – быть миссионером. Эта честь выпадает единицам. Хотя есть более достойные, чем ты, но они сидят по углам, а их внутренние ростки поедают свиньи да клюют вороны.
   Поезжай, подумай, попробуй то, что в тебя заложено, в личном действии. Мне самой будет интересно посмотреть на результат. Но чтобы ты стал человеком, почувствовал самого себя, тебя надо отключить от астральчика. У тебя есть большая возможность превратиться в Цркадло – бессознательного медиума – и потерять себя, став проводником разных сущностей. Хотя это тоже нужно для чего-то на Земле. Но через тебя могут проявляться совершенно разные сущности. Проводник не выбирает себе хозяина, кто может – тот и проведет через него нужную информацию в некие сферы. Также в тебе нужно уменьшить импульсы еды, сна и женщин: они мешают в здоровом теле поселиться духу. Напрасно ты живешь жизнью чужих людей, надо жить своей жизнью. То, что было с тобой раньше, забудь – это ты жил без самого себя. Теперь пройди через работу, но только не в молдавской провинции.
   – Слушаю и повинуюсь, – ответил я.
   – Тебе не удастся запарить Лорику мозги, хитрый мамасик.

   На следующий день Лорик посмотрела на меня и недовольно произнесла:
   – Тебе надо срочно работать, а то лень прет из всех ушей. Если нет мужицкой работы, то происходит застой и твоя морда деревенеет от тупости и безделья. Пойди на улицу и где-нибудь найди доски. Сделаешь несколько полок в доме – и, может быть, твоя физиономия приобретет осмысленное выражение.
   – Дай мне трешку, и я в магазине куплю отличные деревянные полки, – сказал я Лорику. – У меня давно денег нет.
   – В магазине может купить и каждый дурак, – рассвирепела Лорик, – а вот ты попробуй найди их. Для чего я тебя обучала? – и выпроводила меня за дверь.
   Я обрадовался, оказавшись на морозной улице: энергетика, исходящая от Лорика, была жесткой и беспощадной. У меня внутри все трещало и рассыпалось, было безысходно неуютно на сердце, и тут я понял, отчего сгорали мамасики в атмосфере Лорика.
   Я бродил по дворам и помойкам в поисках материала несколько часов. Наконец я нашел на заброшенной стройке пять длинных досок. Полдня я пилил и строгал их, сооружая полки.
   – Ну ладно, мамасик, за хорошую работу разрешаю еще на два дня остаться в Москве, – одобрительно сказала Лорик. – А потом – на юг! У тебя есть задатки к рыцарству, – продолжила она. – Вообще все мамасики с Кавказа склонны к рыцарству. Они обычно растут в чистоте, на воле, на природе, у них раньше были обряды посвящения в рыцарство, джигитовка, сражения на саблях. Из тебя может получиться хороший Кшатрий, только надо отключить тебя от астральчика, чтобы все было нормально.
   «Как бы смыться от нее до момента отключения», – раздумывал я, не желая подвергаться этой мистической операции.

   Следующее утро началось с тотальной промывки моих мозгов, а когда у меня в голове все поплыло и завертелось, Лорик сказала:
   – Я знаю, что с тобой делать. Вечером отправлю тебя на мясокомбинат.
   – Как вам будет угодно, – вздохнул я.
   – В 19.00 у проходной начинается набор на ночную смену. Хватит лень разводить в моем доме. А сейчас пойдешь к настоящему мужчине, охотнику. Он полтора сезона в одиночку жил в тайге, заработал много денег и теперь занимается делом – пишет книгу. Пойди, поучись у него, тогда отправим тебя в Сибирь – бить зверя.
   Я пулей вылетел от Лорика и через час уже звонил в дверь настоящему мужчине из тайги.
   На пороге появился бородатый детина двухметрового роста. В комнате был полный беспорядок: повсюду валялись носки, свитера, болотные сапоги, необработанные шкурки, а сверху лежали пачки патронов. Остро пахло махоркой. Охотник писал книгу жизни, и гора скомканной бумаги росла в углу комнаты. От писательского напряжения из его глаз и ушей валил сизый астральный дым, как от таежного костра. Охотник тут же достал литровую бутылку самогона, разлил по стаканам и стал учить, как надо жить и писать.
   Когда я заснул, он разбудил меня и отослал обратно к Лорику.
   «С этим парнем никогда не доберешься до Абсолюта, – подумал я, – разве что одичаешь окончательно».
   В метро я вновь достал свои записи, ибо крыша у меня давно съехала набекрень от такого интенсивного обучения, и мне надо было хоть как-то восстановиться, настроившись на волну Джи.

   «Мы несем в мир фрагменты неизвестного учения, – прочитал я, – которое никогда не будет открыто профанам. Наше положение сродни положению Дон-Кихота, который один восстал против всего горизонтального мира, ибо он был тайным магистром рыцарского Ордена.
   Вы с Петровичем удерживаетесь подле меня потому, что до рождения на Земле вы обучались в высшей Школе, расположенной на другой планете. Этим и объясняется ваша внутренняя стабильность при всей внешней нестабильности. Подготовка в иной Солнечной системе позволяет вам не предать Танского Монаха.
   Школа – это мало учеников, но много бисера и драгоценных пространств. В ваших сердцах обязательно должен гореть вопрос: как помочь Танскому монаху донести на Запад благую весть из высших миров? Но этот вопрос – о развертывании Луча и собственном саморазвитии – у вас почти не возникает, вы просто греетесь в лучах запредельного Солнца.
   Вы должны сделать максимум в этой инкарнации, иначе мы более не встретимся. Если мы здесь не закрепим наши отношения орденской работой, то ни о каком будущем не может быть и речи – зачем нам встречаться вновь? Желающих просто кайфовать в лучах метафизического Солнца и без вас предостаточно. Но при помощи определенной работы над собой можно создать бессмертную душу».

   Я ощутил свежий прилив сил, словно отыскал в пустыне родник воды живой, и вновь обрел утерянный смысл жизни.
   Вернувшись к Лорику, я встретил ее подозрительный взгляд.
   – Ну что ж, – сказала она, – раз ты обучался у настоящего человека, будем отправлять тебя в зимнюю тайгу, ловить тигров.
   Я сморщился от такой перспективы.
   – Ввиду нового направления твоей деятельности, я не буду посылать тебя в ночную смену на мясокомбинат.
   – Спасибо, – радостно произнес я.
   – Бери трешку и быстро в магазин за шампанским. Мы проводим Старый Новый год, а заодно я продолжу чистку твоих мозгов.
   Когда от потока новых нравоучений у меня съехала крыша, Лорик торжественно произнесла:
   – Я тебя готовлю по особой ускоренной программе, так что терпи. А теперь пора тебе ехать в тайгу, – серьезно заключила она. – Я в тебя и так много вложила.
   – А какие же программы ты вложила в меня? – живо поинтересовался я.
   – Будешь жить, узнаешь, – ответила она, грозно сверкнув глазами.
   Я свернулся в комок на своем кресле, надеясь побыстрее уснуть, чтобы избавиться от мысли о ловле тигров в Уссурийском крае.
   Утром Лорик, считав за ночь все мои мысли, гневно сообщила:
   – Если ты не способен ничему научиться у меня, то не лучше ли тебя сдать сегодня же в дурдом? – и, хлопнув дверью, ушла по делам, оставив меня воспитывать Юрашку.
   Я хотел было смыться к Джи, но он уехал на гастроли с «Кадарсисом». Я пытался утешить себя мыслью, что все равно не смог бы его сопровождать, ибо сидел без денег.
   Лорик пришла поздно вечером. Она поглядела на меня очень недобрыми глазами. Я тут же вспомнил благодетельный совет Святого Йоргена странствующему пилигриму: «Главное в нашем деле – это вовремя смыться», – и тихонечко направился к двери.
   – Ты ведь знаешь, – грозно сказала она, – что я не могу вот так выгнать тебя на улицу, в ночь и мороз. От тебя идет непонятно что, и это меня давит, уже сил нет терпеть все это. Будто ты чей-то соглядатай. И кто тебя прислал ко мне, и зачем ты здесь находишься – понятия не имею.
   Хотела тебя отправить на путину, ловить рыбу в Северном Ледовитом океане, на ледоколе, но ты не прошел бы по состоянию здоровья. Никчемный ты человек. Работать надо, смотри, чтобы не вышел из тебя второй Али. Это жирный теленок, у него на морде всегда написано жрать и гоняться за юбками. Он даже гвоздя в стену не может вбить.
   Он лежит пятном на моей совести. Вот что значит – взять человека и бросить на полпути. Для чего я его познакомила с Мамлеевым? Я боюсь, чтобы из тебя не получился второй Али либо постельная Кошка.
   – Я не стану ни тем, ни другим, – возразил я.
   – Да я вас с Джи очень люблю, а то стала бы я так беспокоиться! Знаешь, поезжай завтра же домой – будешь плести молдавские кружева.
   – Не радует меня такая перспектива.
   – А можем тебя в дурдом устроить – если нет у тебя желания работать, а только болтаться с Джи. Получай пенсию в шестьдесят рублей и шляйся, где тебе угодно. Будешь как Али.
   – Не хочу я в дурдом, – твердо ответил я.
   Лорик прошлась по комнате, посмотрела на меня, считала мысли и заявила:
   – Но я тебе не позволю более таскать ящики у Джи. Стыдно такому здоровенному мужику работать на подхвате.
   Я не мог объяснить Лорику, что обучение у Джи и являлось моей основной целью. Именно для этого я бросил работу в Кишиневе и приехал в Москву. Теперь же она пыталась вернуть меня туда, откуда я изошел! Но это было невозможно – я сжег за собой все мосты.

   Ночь я провел в ужасных снах, от которых так извертелся на старом кресле, что оно едва не развалилось.
   Утром, едва я протер глаза, как Лорик заявила:
   – Я прямо не знаю, что мне с тобой делать. Нет у тебя своей жизни. Ходишь, смотришь на жизнь других людей. Зачем тебе жить? Кому нужно такое бездарное существование? Может быть, тебя отдать на заклание Бафомету?
   – Не делай этого, – умоляюще произнес я.
   – Да это для того, чтоб хоть какая-то польза была от тебя, а то ходишь с тупой мордой и смотришь – куда тебя поведут и к кому. А когда спросят, кто пришел и зачем, непонятно, что отвечать, – Лорик полоснула взглядом по моему растерянному лицу и сказала: – Ну ладно, не будем тебя кончать. Устраивай дела с обменом на Москву, я тебе помогу. Будем делать из тебя человека. Да почитай Достоевского – язык у тебя деревенский.

   После такого напутствия я собрал свою котомку и позвонил Сильверу. На душе у меня было радостно – я закончил обучение и вышел на долгожданную свободу! Поскольку встреча с Сильвером была назначена после обеда, я отправился на Главпочтамт – это было место, где я мог привести свои записки в порядок, делая вид, что пишу письма. Я сел и увидел, что возле меня лежит красивая черная мужская шляпа. Пока я писал дневник, к шляпе никто не подошел. Поскольку идти к Сильверу с пустыми руками не годилось, я прихватил шляпу с собой.
   Сильвер ждал меня на кухне, листая толстую книгу доктора Штайнера. Он глянул на меня исподлобья и спросил:
   – Ну как, хлебнул посвящения Лорика?
   – Намного больше, чем необходимо, – мрачно сказал я. – Психологический градус такой, что душа растрескалась.
   Сильвер налил мне вина для успокоения чувств и глубокомысленно произнес:
   – Лорик – Великий Провокатор душ человеческих.
   – Что ты имеешь в виду? – встревоженно спросил я.
   – Провокатор – тот, кто подыгрывает другому человеку, тем самым заставляя его полностью раскрыться, а потом раздолбает в пух и прах или поможет избавиться от недостатков.
   – Что ж ты раньше мне не сообщил об этом? – возмутился я. – Ведь я попадался на эту удочку Лорика много раз!
   – Ну, брат, – удивился Сильвер, – разве сразу обо всем расскажешь? Поначалу надо это испытать на своей шкуре, а потом и наставление впрок пойдет.
   Я вытащил из сумки роскошную черную шляпу и протянул Сильверу:
   – Дарю тебе как своему сталкеру, в знак благодарности за водительство по Зоне московского андеграунда.
   Сильвер примерил ее и сказал:
   – Аналогично начинается роман Майринка «Голем»: главный герой Атанасиус Пернат находит шляпу великого мага и, не подозревая об этом, надевает ее на голову. С ним начинают происходить странные вещи, и его жизнь резко меняется… А я свою шляпу потерял, когда возникли разборки в моей пивной при выборе районного основного.
   Я уважительно посмотрел на Сильвера.
   – Это новый сленг, – пояснил он. – Основной – это самый главный, который имеет право дать по фэйсу любому рванью, – с этими словами он достал из нагрудного кармана тайный опознавательный знак Ордена Иезуитов.
   На одной стороне был изображен основатель Ордена – Игнатий Лойола, а с другой начертан магический девиз: «Из пролитой крови рождаются фиалки».
   Мое сердце откликнулось и затрепетало, как крылья бабочки на ветру. Я был глубоко потрясен этим девизом. Он оказался ключом к тайне, спрятанной на глубине моей души.
   – Следующей фигурой, которую надо будет тебе пройти, – вывел меня из задумчивости Сильвер, – является Адмирал. Правда, есть одна опасность для тебя: попасть в холодный ток. Ибо поговаривают, что Адмирал ходит под ручку с самим Люцифером. Это его тайный любимец.
   – Объясни, мне ничего не понятно! – с жаром воскликнул я.
   – К примеру, доктор Штайнер трактует это так: человек является плоскостью между Люцифером и Ариманом. А Христос находится посредине. Необходимо соблюдать это равновесие.
   Ариман пытается притянуть человека к земной жизни, дабы он забыл о духовных мирах.
   Люцифер – тянет человека в холодные миры Снежной Королевы, повелевая забыть о земле.
   Знай, что высшие силы сделали ставку на Россию. Именно эта страна должна стать оплотом Духа на Земле. Если Россия не воспримет духовные наследия Востока, Запада, Юга и Севера, то высшие силы покинут ее, и она распадется на мелкие части и исчезнет в неумолимом потоке времени. А вместе с ней и вся Земля будет отброшена назад в своем эволюционном витке.
   Чтобы проникнуть в духовные миры, надо еще при жизни на Земле создать основу внутри себя, фундамент любви и добра. Иначе – кто ты такой? Кому ты нужен в Светлых духовных мирах? Туда без паспорта не принимают. Пропуск в те Светлые сферы надо получать здесь, при жизни, проходя посвятительные ситуации. А это надо заслужить делом и чистым рыцарским сердцем.
   – Меня глубоко интересует тема рыцарства, – сказал я. – Не мог бы ты рассказать мне что-либо об этом?
   – Томас Мэлори написал великолепный рыцарский роман «Смерть Артура», потому что он сам был посвященным рыцарем. Однажды он что-то натворил и был заключен на долгие годы в тюрьму, где и написал книгу, чтобы скоротать дни полного одиночества. Но чтобы понимать рыцарские романы, надо знать тайные ключи. Вот один из них:
   Поединок рыцаря происходит не на поле сражения, а внутри него. В душе рыцаря разворачивается жестокая длительная борьба между благородством, мужеством, стремлением к Свету – и драконом страсти, который сидит в нем самом. Этого дракона рыцарь должен победить и подчинить себе.
   Второй ключ – когда рыцарь побеждает врага, то он его не убивает, а отправляет служить своей прекрасной Даме. А прекрасной Дамой является тонкое благородное начало в его душе.
   Я был заворожен этим сообщением – теперь у меня было два важнейших ключа к расшифровке рыцарских романов. Я прочел их немало, но без внутренних ключей было непонятно, как извлечь из них скрытую мудрость и взрастить в себе хоть одно рыцарское качество.
   Джон Сильвер разрешил остаться у него на одну ночь. А утром я уехал на почтамт – работать над своими записями, никому не мешая.
   Как радостно и легко на душе, когда в сердце просыпается любовь к людям и Божьему миру! Я сидел на втором этаже почтамта и с удовольствием наблюдал за москвичами, чинно прогуливающимися по бульвару. Великое дело – хоть на мгновенье открыть для любви свое сердце, на миг забыть о печали. Только тихая радость уносит в поднебесье…
   Приведя в порядок свои мысли, я дозвонился молдавскому мистику, музыканту Юрию, который смело шел по Пути, являясь собственным наставником и учеником. Он обрадовался звонку и пригласил меня. Помня первое правило – «никогда не являйся в гости с пустыми руками», – я нашел шесть бутылок у пивного ларька и, сдав их в приемном пункте, купил пачку дорогих сигарет.
   На мой долгий звонок дверь открыла черноволосая красавица лет двадцати.
   – Извините, – смутился я. – Видимо, ошибся – ищу Юрия.
   – Нет, вы не ошиблись, – мило улыбнулась она, – он живет у меня. Да проходите же, я вас не съем.
   «Как быстро он успел свить гнездо у такой красотки, – мелькнуло в моей голове. – Вот мне бы научиться так!»
   Я положил пачку сигарет «Мальборо» на стол и пожал тонкую руку Юрия. Он был строен, хорошо сложен, темные волосы обрамляли его красивое лицо.
   – Вот только сейчас пришел в себя после вчерашнего выступления в ресторане – играл на гитаре, – вымолвил он.
   – Ты отлично устроился, – заметил я.
   – Можешь остаться у нас на несколько дней. Познакомься с моей ученицей – пианисткой Натальей, – горделиво произнес он. – Ты не думай, что я променял духовный Путь на мягкую постель и нежные объятья. Я иду оригинальным путем. А вот ты, на мой взгляд, пал жертвой очередной иллюзии. Я видел твоего Мастера – ничего особенного. Умный человек, но к Духу он не имеет отношения. И чему только ты у него учишься?
   – Ты замахнулся на высокий авторитет, – заявил я. – Если для тебя он обычный человек, то для меня он настоящий Мастер.
   – Да откуда ты знаешь, что он, а не я являюсь твоим наставником?
   – Вот в этом я абсолютно уверен, – засмеялся я.
   – Ну и напрасно.
   Затем мы долго обсуждали вопросы Пути, попивая горячий душистый чай, настоянный на листьях мелиссы. Наташа тоже пыталась вслушаться в разговор, но, как я заметил, она была далека от поисков Просветления. Она была просто обаятельной студенткой консерватории и украшала нашу беседу, подобно весеннему цветку на пустынных скалах. На улице стемнело, разыгралась настоящая зимняя вьюга. На столе горела одинокая свеча, отблески пламени играли на бледном лице изнеженной Наташи.
   – Недавно я обнаружил, – произнес я, любуясь тонким обликом музыкальной девушки, – что мне предстоит серьезная борьба с ревностью и привязанностью к женщинам.
   – А вот я уже поборол эти отрицательные качества и не привязываюсь к Наташеньке, и тем более не ревную ее, – победоносно произнес Юрий.
   – Ты отвечаешь за свои слова? – сверкнув глазами, поинтересовалась она.
   – Еще бы, детка, – сказал снисходительно он. – Ревность к моим прелестным ученицам – это твоя нерешенная проблема.
   Наташа вспыхнула и, легким движением поднявшись со старинного кресла, села мне на колени. Слегка краснея, она тревожно обняла меня. Я почувствовал горячий трепет ее легкого тела и понял, насколько мне она была симпатична. Воодушевленный ее призывающим взглядом, я флиртовал с ней на глазах у Юрия, но он только улыбался, пуская сизые кольца сигаретного дыма.
   – Моя дорогая, ты напрасно пытаешься сыграть на моих нервах, – заметил равнодушно он.
   Тогда она, глядя в его голубые холодноватые глаза, стала ласкать подрагивающими пальцами мое лицо, шею, нежно прикасаясь горячими губами к кончикам моих ресниц. Я тут же позабыл об осторожности и стал неуверенно отвечать ей тем же.
   Эта эротическая игра оказалась столь увлекательной и так захватила нас, что мы совсем забыли о присутствии заинтересованного наблюдателя. Мы очнулись, когда он попытался разъединить наши объятия и пересадить красавицу на свои колени, что удалось ему с немалым трудом.
   «Жаль, что его побежденная ревность проснулась раньше, чем разгорелась наша страсть», – подумал я.
   После этих событий разговор о духовном Пути сам собой иссяк. Юрий увел разгоряченную девушку в свою комнатку, и только томные вздохи доносились оттуда, пока не наступил рассвет.
   Я решил прийти в себя, и самым лучшим в этой ситуации было прочесть одну из бесед с Джи.

   «…Весь наш человеческий путь должен превратиться в житие, а не в дорогу, облеванную незадачливыми учениками. Твои мучения не являются платой за обучение в Ордене. Если ты за эту инкарнацию сформируешь в себе магический кристалл, то в следующих воплощениях мы сможем продлить наши встречи. Отрекись от себя и не спекулируй прежними заслугами. На своей энергии ты должен именно сейчас работать в полную силу. Мы – потерпевшие кораблекрушение, и пока ты сам не реорганизуешься, ты не выберешься из низов падшего мира, из-под его обломков. Нельзя метать бисер перед свиньями. То золото, которое сияет в нас, должно быть направлено внутрь Школы. Иначе все будет пожрано свиньями, и они обратятся против тебя…»

   Было три часа ночи. Я поднял телефонную трубку и позвонил в город Дураков, Нике. Когда я услышал ее нежный голосок, мое сердце защемило от тоски.
   – Ты не представляешь, насколько ты вовремя позвонил, – восхищенно произнесла она. – Я собиралась завтра послать тебе телеграмму и сообщить, что прилетаю в Москву, но ты каким-то чудом услышал мое намерение.
   – Я чувствую тебя сердцем, – ответил я.
   – Можешь ли ты меня встретить в аэропорту? – спросила Ника.
   – И не только. Я прошел тайные алхимические коридоры московского лабиринта и могу посвятить тебя в их скрытые измерения.
   – Зачем это мне? – кокетливо спросила Ника.
   – Для интенсивной проплавки твоего кундабуфера.
   – Только не перестарайся, – засмеялась она. – Я ведь еще молода и не так безумна, как ты. До завтра. Я прилетаю в 15.00, встречаемся у выхода.
   После разговора с Никой я мгновенно уснул.
   На следующее утро Юрий разбудил меня и сказал:
   – Я с Наташей еду за город, поэтому ты поищи себе другое место.
   – Вчерашняя ситуация охладила нашу дружбу, – вздохнул я.
   – Только не преувеличивай свои донжуанские способности, – натянуто рассмеялся он.

   Возможностей остаться в Москве у меня становилось все меньше.
   «К кому бы пойти?» – раздумывал я, листая записную книжку, и вдруг меня осенило – позвонить Чере. «Джи говорил, – вспомнил я, – что Чера – глубокий мистик и что он родился в один год и в один день со мной». И, почти уверенный в удаче, я позвонил.
   – Кто это? – раздался скрипучий голос бабушки.
   – Это я, брат Касьян…
   – Так вот, Чера повелел передать вам, что его нет дома.
   – Передайте ему, что я его понял, – ответил я и повесил трубку.
   Попрощавшись с Юрием, я отправился к Лорику, получить последнее напутствие перед отъездом.
   – А, выгнанный мамасик вернулся, – обрадовалась она.
   – Вот, я уезжаю и пришел за последним советом.
   – Ну, что тебе еще надо? Спрашивай, Лорик тебе ответит. Но только после этого – чтобы духу твоего здесь не было!
   – Я не знаю, как мне овладеть эротической энергией, которая возникает при виде тонких и обаятельных дам.
   – Первое правило, – серьезно ответила Лорик, – сексуальная энергия должна тобой перерабатываться в творчество. Ее реально можно трансформировать в духовную энергию, занимаясь утонченной поэзией, высокохудожественной литературой. Тебе надо осваивать Градацию Искусства.
   Вот твой основной девиз:
   Когда хочется тебе заниматься любовью с прекрасной барышней – садись за стол и твори. Не трахайся, а созидай. Творчество – это лучший способ секса.
   Второе правило: когда тебя одолеют сексуальные импульсы, молись Господу нашему и проси у Него любви к людям, которая должна родиться в сердце духовном и физическом.
   И еще раз напоминаю тебе: истинного арийца изысканная дама вдохновляет устремляться к звездам, и он при виде ее красоты становится более четким и собранным.
   Низшие расы утонченную женскую красоту немедленно пытаются извалять в своей постели, после чего вдохновение навсегда покидает их.
   И запомни – тонкие Лани должны бродить только в Королевском парке, иначе другие звери их загрызут…
   – Ты получил ответ на свой вопрос? – строго спросила она.
   – Да, – ответил я и собрался попрощаться.
   – Нет, слушай дальше. Тебе не стоит играть с другими людьми и пробовать из них сотворить нечто. Тебе дана Светлая энергия для тебя самого, а иначе она растратится, и ты не успеешь созреть. Не привязывай к себе никого, ибо у тебя есть кошачьи наклонности. Надо будет убрать из тебя постельную кошку, постепенно ее из тебя вытащить. Ты ведь не можешь долго находиться с женщинами – они тебе не нужны. Ты не понимаешь их ассоциаций и не можешь владеть ими. Тебе противопоказано вступать с ними в брачные авантюры.
   Ты как кот – пришел, полежал и ушел, а они привыкают и притарчиваются, нельзя этого делать. Ты не владеешь женским материалом и своим тоже. Поэтому тебе противопоказано делать различные опыты с людьми. Никого не пускай в свое пространство, а то раздавят. Ты звереныш от природы, идти тебе надо к Господу нашему через природу. Многие святые пришли к Богу через природу. У тебя есть неплохие способности к приспособлению и выживанию, как у природы. Но так называемые люди могут тебя изломать. Сейчас мало людей. В основном воплощены лярвы – злые, эгоистичные. Приходит их последний час, вот они и мечутся, желая все вкусить и испробовать.
   Тебе надо быть осторожным. Ни с кем не конфликтуй – ни на улице, ни дома, ни на работе. А то привяжутся лярвы и будут разрушать.
   Вообще над тобой интересно работать, ставить опыты разного рода. Тебе нельзя связываться с простыми бабами. У них ты вызываешь дикую агрессию, и они попытаются тебя уничтожить. Тебе можно быть рядом только с великими – они тебя поймут. А когда надоешь им, они от тебя легко могут отколоться, а потом опять позвать к себе.
   – Очень интересно проверить, будет ли мне не хватать тебя, не прикололась ли я к тебе, – задумчиво добавила Лорик и, помолчав, продолжила:
   – Ты сейчас нормально собран по схеме, и из тебя надо иногда пить солнечную энергию, чтобы не застаивалась. Многие захотят проникнуть в твою светлую ауру, но никого не впускай к себе в душу.
   Если выпадет хоть один винтик из твоей схемы, то неизвестно, что будет, так как не знаешь, откуда он выпал.
   Петровичу не говори, что узнал, ибо он все, что возьмет у тебя, использует против тебя же. У него нет ничего, живет чужими пятаками. Конечно, ты не удержишься, чтобы не побродить по бабам.
   В тебе есть какой-то особый кайф. Теневые стороны твоей природы затягивают, они настолько кайфичны, что хочется иногда окунуться в них. Еще только Адмирал не прикрыл тебя своим шлейфом. Береги свою нежность и бархатность: если потеряешь ее – ничего уже не останется.
   – Спасибо тебе, Лорик, за высокоградусное обучение, – поклонился я и, закрыв за собой еще одну страницу своей жизни, поехал в Домодедово – встречать Нику.

Глава 4
Пират Сильвер

   Я занял наблюдательный пост у выхода из зала и стал искать глазами лучшую адептку из города Дураков. Но вместо нее я увидел Голден-Блу в норковой шубе и черных сапожках. Она рассеянно посматривала вокруг, у ее ног стоял большой черный чемодан. Когда она заметила меня, на лице ее засияла золотистая улыбка.
   – Ты как будто не рад моему приезду, – сказала Голден-Блу нежным голосом, в котором звучало нечто похожее на любовное чувство, – а ведь я так стремилась тебя увидеть…
   Я опешил еще больше, не зная что и думать, – события развивались неожиданным образом.
   Тут из-за колонны вышла хохочущая Ника.
   – А хорошо мы тебя разыграли? – выпалила она, пленительно улыбаясь.
   – Какое счастье, что вы приехали! – воскликнул я.
   – То ли еще будет, – рассмеялась она.
   Голден-Блу повела нас к своей сестре, стюардессе зарубежных авиарейсов. В ее квартире, уставленной дорогой мебелью красного дерева, нас ждал вкусный ужин.
   – Как идут дела на эзотерическом фронте города Дураков? – спросил я, утолив голод, но снедаемый любопытством.
   Голден-Блу, изящно держа бокал в тонких пальцах, начала свой рассказ:
   – Джон – ученик Джи – за слишком активную эзотерическую деятельность был схвачен милицией и отправлен для усмирения в дурдом. Целый месяц врачи тщательно обследовали его мозг, но ничего подозрительного для государства не обнаружили. Джон был выпущен на свободу со справкой о непригодности к войне.
   – На чем же он попался? – с интересом спросил я.
   – Началось с того, что Джи постоянно играл с Джоном в шахматы, говоря при этом, что в них древнеегипетские жрецы вложили тайное знание. Джон как верный ученик решил извлечь тайное знание из шахмат любой ценой и устроился директором шахматного клуба. Вскоре он стал главнокомандующим шахматных войск всего города, но тайна древнеегипетских жрецов так и оставалась сокрытой от его взора.
   Тогда он сказал, что будет приобщать жителей города, утонувших в горизонтали, к импульсу таинственного Луча. Он стал устраивать встречи с лучшими людьми города из разных социальных кругов, пытаясь передать им тот внутренний импульс, который получил от Джи. Но этого ему показалось мало – он решил стать настоящим пассионарием.
   Джи часто рассказывал ему о караване Принцессы Брамбиллы, вносящем в город мистическую волну, а также об эзотерическом театре Гурджиева, который выступал с пьесой о борьбе Белых и Черных магов. Джон решил воплотить эту идею в жизнь и создал странный театр из мистически настроенных актеров, но под конец и сам забыл, зачем его организовал. Тогда он поручил актерам разучить пьесу «Пир во время чумы», а затем театр стал с ней выступать в городе. Успех был невероятный. Но в это время скончался Брежнев, глава государства, и вышел указ: неделю носить траур и прекратить всякую театральную деятельность. Но театр Джона все же дал еще один спектакль. Власти города нашли эту акцию антисоветской, тем более что Брежнев был родом из наших краев.
   Всех актеров немедленно вызвали на допрос, пытаясь узнать, что за этим стоит, но не узнали, ибо никто ничего не понимал в происходящем. Тогда власти на всякий случай припугнули репрессиями всех, кто был к этому делу причастен, а Джона взяли как главного, и даже выпустив, стали наблюдать за ним, пытаясь выследить всех странных людей города, живущих не по-ихнему времени, а по-нашему, по времени Корабля Аргонавтов, который плывет за Золотым руном, неся благую весть эфирного Посвящения…
   – Никогда бы не подумал, что Джон на это способен, – удивленно заметил я и посмотрел на Нику, которая от нетерпенья не могла усидеть на стуле.
   Рассказ Голден-Блу произвел на меня впечатление цепной реакции событий, которые, как я уже заметил, всегда возникали после очередного импульса Джи. Я бросил взгляд на Нику, которая с недовольной миной терзала вилкой красную рыбу. Она поймала мой взгляд и сухо спросила:
   – Какие планы у нас на вечер?
   – Я хотел бы рассказать о лабиринте Москвы и возможностях алхимической трансформации, – ответил я.
   – А я надеялась, что ты поведешь нас к интересным людям, – вспыхнула Ника. – Мне надоело слушать твои сказочки об алхимии – это такая скука. Я разочарована встречей, поэтому ухожу к своим друзьям.
   – Меня поражает твое экзальтированное поведение, – покачал я головой. – Не прошло и трех часов, как ты в Москве, а у тебя уже напрочь снесло крышу. У тебя включилась программа мирской барышни – кавалеры, кино, музеи. А может, тебе хочется ночью на кладбище к Мещеру заглянуть? Так я тебе прямо сейчас могу это устроить! Ты, конечно, пока еще в Школе, но если не хочешь разгребать свои авгиевы конюшни – ты свободна!
   – Да как ты смеешь так со мной говорить? – вспыхнула Ника; ее прелестные губы задрожали от обиды и возмущения.
   Я посмотрел ей в глаза – она действительно ничего не понимала: мирская жизнь полностью распылила ее крохотный магнитный центр.
   – Да оставь ты ее в покое, – заступилась Голден-Блу. – Видишь, девочка только что спрыгнула с самолета и еще не пришла в себя, а ты ей сразу про алхимическую Школу, про серьезное.
   – Какая я тебе девочка? – еще больше возмутилась Ника. – Не успела я приехать, а он уже наговорил массу грубостей!
   – С точки зрения мирского человека, – значительно заметил я, – всякая коррекция со стороны Мастера выглядит как грубость или занудное нравоучение.
   – Это себя ты считаешь Мастером? Ты извини, – недовольно произнесла Ника, – но ты не Джи, и тебе до него далеко.
   Быстро одевшись, она выпорхнула в дверь.
   – Ну вот, обидел девочку, – заметила Голден-Блу, сверкнув умными глазами.
   «Что же я сделал не так?» – подумал я и, чтобы настроиться на волну Луча, вышел в соседнюю комнату, открыл дневник и прочел:

   «Что такое искусство верховой езды?
   Освоить верховую езду – это значит овладеть своим эмоциональным спектром: быть всегда учтивым, тактичным и тонким. Заниматься укомплектовкой твоей личности я сейчас не буду – это слишком долгий процесс. Но могу помочь исследовать, что такое терпение, тонкость и благородство. Для начала научись каждый день находиться в состоянии деликатности, добродушия и постоянной изобретательности. Если ты научишься владеть своим голосом и интонацией, ты сможешь спокойно перемещаться в человеческой колонне. Чтобы ослабить высокое внутреннее давление, надо найти гармоничное сочетание между различными „я“ внутри себя.
   Тебе обязательно надо научиться легкому общению в компании незнакомых людей. Обычно, если ты входишь куда-либо, то тоскливо молчишь. Ты не несешь радости людям, не знаешь, что их интересует, не веселишь людей. Ты спрашиваешь, как это сделать? Для этого надо возжечь и развеселить свой эмоциональный центр. Попробуй подумать над тем, как порадовать человека, как сделать ему приятно. От людей должна быть хорошо скрыта твоя меланхоличность и угрюмость – это твоя тайна. Ни одна капля брызг твоих расплавленных состояний не должна упасть на людей. Внешне должен быть позитив, но только не бодренький пошлячок. Внешне надо быть очень привлекательным для каждого человека. Подумай: какой цветок своей души я могу подарить? За каждым человеком, за каждым существом скрываются тонкие силы. Ты должен сам себя воспитывать и доводить до нормы.»

   Восстановив себя, я уверенно набрал номер подпольщика Сильвера.
   – Куда ты запропастился? – воскликнул он.
   – Да вот, готовлю для тебя двойной сюрприз…
   – Небось, какую-нибудь подставу хочешь подсунуть, – после некоторого молчания ответил он.
   – Это как судьба распорядится, – усмехнулся я. – Две юные ученицы Джи прибыли из города Дураков и жаждут познакомиться с группой Штайнера.
   – Ну, тогда веди их ко мне завтра на досмотр, – серьезно сказал он. – Хочу проверить степень их готовности. Я ведь в Москве выступаю как страж порога доктора Штайнера.
   – Жди нас в 14.00, – ответил я и повесил трубку.
   Поздно вечером вернулась Ника в расстроенных чувствах.
   – Никого я не встретила, – сказала она раздосадованно, – мой друг даже не дождался меня и один ушел в театр. Больше я с ним не собираюсь встречаться.
   – И чтобы в этом убедиться, тебе надо было объездить пол-Москвы, – заметила Голден-Блу.
   Теперь Ника более заинтересованно смотрела мне в глаза, ибо я остался последней нитью, ведущей к интересным, и к тому же алхимическим, ситуациям.

   На следующий день я с двумя эзотерическими барышнями и тремя бутылками «Лидии» прибыл к пирату Сильверу. Он, к моему удивлению, был чисто выбрит. На столе стояла трехлитровая банка с пивом и портвейн.
   – Сильвер! Эти напитки сгодятся только для глоток крутых мистиков, – с упреком сказал я. – А для кисейных барышень у нас есть легкое вино.
   Как только Сильвер увидел двух очаровательных учениц, глаза его вдохновенно заблестели. Он был неожиданно услужлив, как истинный джентльмен. Пирата Сильвера я представил дамам как сталкера по эзотерическому московскому андеграунду. Мы сели за кухонный стол, Сильвер откупорил бутылки.
   Ника, широко раскрыв глаза, рассматривала полки, уставленные томами доктора Штайнера и Блаватской, большими старинными Библиями и морскими раковинами. В углу покачивался, в клубах дыма от трубки Сильвера, пиратский двухмачтовый бриг.

//-- Черные вороны на кладбище символизируют этап Нигредо. Неофит погружается в темную часть себя, чтобы исследовать ее. Все, что имеет отношение к горизонтали, должно умереть. --//

   – Как у тебя замечательно! – восхищенно произнесла Ника. – Ты похож на героя моих детских снов.
   – Ты права, девочка, – улыбнулся он. – Я тебе все проясню о том мире, в котором мы живем.
   – Самым великим учителем является доктор Штайнер, – продолжил он, – и если ты последуешь его учению, то тебе откроется последняя истина…
   Он говорил и говорил на антропософские темы, попивая портвейн, в течение трех часов. Я стал замечать, что Ника как-то обмякла, и вдруг она расплакалась.
   – Мне так жалко тебя, дорогой Сильвер, – сквозь слезы прошептала она, – ты такой незыблемо отрешенный! Я восхищаюсь твоей стойкостью.
   К моему удивлению, атмосфера вдруг приобрела явственно эротический оттенок, и я понял, что Сильвер, несмотря на костыли, мог нравиться женщинам.
   – Перед отъездом в Москву я пошла в магазин, – произнесла Голден-Блу, – и неожиданно возле его ступеней наткнулась на умершего человека. Покупатели спешили по своим делам, равнодушно перешагивая через труп. Я пришла в неописуемый ужас и позабыла, что хотела купить. Развернувшись, я побежала домой.
   – Это знак, – произнес Сильвер, затягиваясь «Беломором». – Твоя прошлая жизнь безвозвратно умерла, и с этой поездки начинается новая, таинственная и неведомая.
   – Ах, как все странно! – завороженно воскликнула Голден-Блу.
   – Когда я уезжал из Кишинева, – сказал я, – то также наткнулся на мертвеца, лежащего возле продуктового магазина: он был накрыт газетами, а рядом на урне сидела жена, безудержно плача и горько причитая.
   – Что все это значит? – насторожилась Голден-Блу.
   – Для тех, кто идет по Пути, – ответил я, подкрепившись терпким вином, – встреча со смертью является знаком того, что все прошлое должно умереть. Я вступил на дорогу, ведущую в Небесную Валгаллу, и со мной стали происходить события, подобные тем, которые происходили с героем «Рукописи, найденной в Сарагосе». Это посвятительный роман, написанный Яном Потоцким, членом одного из тайных мистических Орденов. Но знаковая система действует только для тех, кто включен в посвятительный Луч.
   – Не надо нас запугивать, – вдруг вмешалась Ника, вытирая слезы.
   – Тут никто никого не пугает, – произнес Сильвер. – Это реальная жизнь Ордена.
   – А что происходит с Вальком и группой, идущей по Пути разбойника? – спросил я, чтобы сменить тему разговора.
   – Через группу Бори Кладбищенского в Сокольниках я провел многих учеников Джи, – значительно произнес Сильвер. – Но после твоего появления Сокольники почему-то закрываются и в марте прекратят свое существование. Сейчас за основного у них Валек. Он никому не дает там ночевать, выпроваживает всех и сам уходит последним. Мне очень жаль, что этот алхимический котел закрывается, – сказал грустно Сильвер. – Над этими ребятами работали двенадцать лет. Их чему-то научили; сохранить бы это для некоторых мистерий. Там у ребят была отлажена четкая и филигранная работа над теми, кто желает вступить на Путь Сарагосы. Они стараются выявить все отрицательные черты неофита и дать им возможность прогореть. Они устраивают настоящую мистерию, которая имеет отношение к жизни и смерти. И хотя ситуация всегда критическая, они никогда никого не тронули: Боря Кладбищенский хорошо держит пространство мистерии.
   – Кто такой Боря Кладбищенский? – спросила Голден-Блу.
   Сильвер выпил целый стакан портвейна и начал свой рассказ:
   – Я познакомился с Борей много лет назад на украинской киностудии у Зубкова. Там проводили разные опыты с хатха-йогой. В то время йога тоже была запрещена как буржуазное наваждение. Боренька делал перед камерой позу скорпиона для фильма «Индийские йоги – кто они?». А я в это время писал поэму о посвятительном Пути и показал ее Боре.
   «Хорошо пишешь, – меланхолично процедил Боря, – смотри», – и с расстояния пятьдесят метров попал резиновым мячом в красную точку на столбе, три раза подряд.
   «Я так не могу!» – удивился я.
   «Надо только сконцентрироваться на эту точку и не думать ни о чем – рука сама попадет», – улыбнувшись, произнес Боря.
   С тех пор я стал дружить с Борей и перенимать у него науку самопогружения и концентрации.
   Однажды я поссорился со своей женой Леночкой – трепетной адепткой московского андеграунда, – и она, уезжая на дачу, гневно прокричала: «Я вернусь через два дня, и чтобы ты к этому времени не только убрался из моего дома, но и увез всю свою рухлядь. А что останется – немедленно полетит в мусоропровод».
   Я знал, что Леночка не бросает слов на ветер, поэтому сразу позвонил Боре и попросил помочь перевезти вещи.
   «Но только без выпивки», – строго добавил я.
   Боря, конечно, пришел со своим учеником, сразу выставил на стол отвратительнейший портвейн и отечески сказал:
   «Пей, Сильвер, – это такой волшебный напиток, что из тебя все дерьмо выйдет».
   Голден-Блу и Ника переглянулись.
   – Я после недолгих уговоров выпил, – продолжил Сильвер, – а затем появилась еще дюжина бутылок, и мы загудели как положено. А когда я выпил столько, сколько надо, то стал бросать в стенку тарелки, приговаривая:
   «Это так, для порядка, чтобы Леночка знала наших».
   Осколки сыпались на Бореньку, который лежал на диване. Вдруг он встал и сказал:
   «Хватит!» – но очередная тарелка уже полетела, угодив Боре в переносицу. Кровь ручьями потекла на ковер. Его ученик в гневе схватил бутылку и хотел уже разбить ее о мою голову, но Боря примирительно сказал:
   «Не надо, он не виноват», – и ушел домой.
   Утром я проснулся с больной головой, лежа на битых стеклах, на залитом кровью диване. Долго не мог вспомнить, как я оказался среди битой посуды и крови. Вспомнил и поехал извиняться к Бореньке домой.
   «Ну, ничего, Сильвер, не расстраивайся. Хоть ты и прилично врезал вчера мне тарелкой по переносице, но все уже зажило», – произнес Боря, затягиваясь сигаретой.
   И действительно, на его носу была видна лишь маленькая царапина. Он прекрасно владел своим биополем.
   В глазах Ники и Голден-Блу я заметил восхищение и любопытство.
   Сильвер вышел на балкон проветриться, а я спустился на улицу – прогуляться и собраться с мыслями, – открыл дневник и прочитал одну из бесед с Джи.

   «Гурджиев любил устраивать пирушки, балаганы, но он сам всегда соблюдал порядок, что являлось для него базальтом восхождения в высшие миры. Пока человек не создаст в себе правильный кристалл духовной стабильности – он не войдет в Звездное Рыцарство. Но если ученик вошел в магическую цепь высшего адептата, то через него будет проходить высшая мистическая волна, которую он может передать в мир горизонтали. Магическая цепь создается за счет спаянности магнитных центров всего высшего адептата. Стрелка их поиска всегда указывает на Север, на трудности, на внутреннюю работу, а не на Юг – на полное расслабление. В своих усилиях Посвященный доходит до поиска высших родственных душ.
   Школа постепенно поднимает ученика до трансцендентальных посвятительных высот. Но как ее узнать, каковы ее правила? Как не пройти мимо Школы, если в тебе существует скептический кундабуфер и ты не можешь через него ее увидеть? Школа – это пространство, где все законы действуют совсем иначе. Попасть в Школу – значит попасть в таинственный готический храм, который может находиться где угодно – и в воде, и в огне, и в воздухе. И если ученик находится в храме, который называется Школа, ему ничего не страшно. Но для того чтобы поддерживать огонь, горящий в храме, необходимо постоянно вкладывать в него свои усилия и жертвовать, а для этого надо быть достойной магической фигурой. Надо ставить на кон каждый день. А ставить на кон человек может, ибо энергии у него бесконечно много. На одном только упрямстве можно несколько дней продержать всю Солнечную Систему.
   Школа принимает только свежее пожертвование. Жить имеет смысл только ради этого – иное ведет к кристаллизации автоматических схем кундабуфера. Если не будете работать над собой, то вы быстро отрицательно закристаллизуетесь. В Школе переплавка ученика идет на всех уровнях: сексуальном, моторном, эмоциональном и интеллектуальном. Без Мастера, который знает тайну трансмутации, ничего нельзя сделать. Одни люди накопили книги по Гурджиеву, другие по христианству, но реально они не являются тем, на что претендуют, и приписывают себе качества, которыми не обладают.
   Необходимо тонкое различение между горизонтальным и вертикальным образом жизни, нужна способность к внутренним археологическим раскопкам, а также умение вести экспедиционный образ жизни.»

   Когда я, вновь набравшись сил, вернулся в квартиру, то застал всю компанию по-прежнему за столом. Сильвер попивал терпкое винцо и продолжал рассказывать о своем обучении у Кладбищенского:
   – Как-то раз, в жаркий полдень, Боря пригласил меня на кладбище, в прохладу старых могил – обсудить один важный эзотерический вопрос. Найдя приличную тенистую могилку, мы уселись на нее. Я разложил небольшой дастархан и, прикуривая сигарету, спросил:
   «Почему моя жена Леночка иногда так разрушительно влияет на мое стремление к духовному поиску?»
   «В каждой женщине есть Белая и Черная Венера, – произнес Боря, изрядно глотнув портвейна. – Черная Венера может запросто расплавить бессмертную сущность мужчины, а Белая – вознести его в небесные сферы. Но сегодняшний мир полон вагината, с которым надо постоянно бороться».
   – Я рассказываю вам культурно, милые дамы, но Боря, объясняя доктрину Черной Венеры, через каждое слово в качестве связки употреблял такие вульгарные слова, что даже цветы на могилках приувяли. А в это время меж могил пробирался здоровенный мужик, и в его оттопыренных карманах торчали две бутылки бормотухи. Он оторопело вышел на нас, попав на отборнейшую ругань, и разъяренно завопил: «Это я-то – сука московская?» – и, багровея от возмущения, со всей силы ударил Борю бутылкой по голове.
   Боря отряхнул с головы осколки стекла, отер платочком лицо от разлившегося по нему портвейна и, как ни в чем не бывало, спросил:
   «Ну, так о чем мы говорили?» – и мирно продолжил беседу.
   Мужик слегка офигел и свалился в близлежащие кусты.
   – Дело в том, – продолжил Сильвер, – что Боря на московском кладбище организовал начальное отделение алхимической Школы. В этом пространстве ученики посвящались в работу в черном, встречались со смертью, проходя под Бориным руководством стадию Нигредо…
   Я заметил, что атмосфера после рассказа Сильвера наполнилась холодом и отчуждением.
   – Вы слегка шокированы повествованием, – заметил Сильвер, посмотрев на притихших учениц, – но это полезно для внутренней трансмутации.
   – Если вы не против, я мог бы прочесть вам для разрядки, – предложил я, – интереснейшие письма Джи к некой неизвестной Птице.
   – Мне интересно все, что связано с Джи, – оживилась Ника.
   Я достал дневник и начал читать.
//-- 23 октября 1979 г. --//
//-- Хабаровск, Амур – Река Любви --//

   Дорогая Птица!
   Верх Ян всегда тантрически борется с низом Инь. Во внутренней алхимии, в недрах нашего бытия, сознание – орел – тантрически взаимодействует с подсознанием – драконом. Ян, небесный мужской принцип, вонзил свой клюв в Мальвину – Иня, орел треплет дракона за холку.
   От этого свадебного поединка исходят токи и невероятные импульсы. Их можно ощутить и пережить через внешнее и внутреннее взаимодействие, если только Монада замыкает этот круговорот в себе самой.
   … Помнишь ли ты, что уже было две попытки отсоединить тебя от Нового Импульса, входящего в твою жизнь? Я имею в виду силы Хаоса и Безликости, пытавшиеся отобрать у тебя греческую монету с бессмертным герметическим символом. Теперь он постоянно сопровождает твою школьную сумку, твою способность учиться, то есть меняться, расти. Ты помнишь иконку с Мадонной от ключей, которые всегда раньше терялись, и которые теперь никогда не теряются? Только благодаря этому ты постепенно начинаешь обретать свой дом. Если человек стабилизировался и стал устойчивым, то со временем его пускают в Алхимический Дом. Символически это выражается земными ключами и ответственным к ним отношением…
   …Любимого человека надо почувствовать и понять. Легко и ненавязчиво узнать, в чем он нуждается, что ему будет в радость. Уметь дозировать общение с ним, не требовать только для себя – прямо или косвенно – внимания, впечатлений. Как монах или монахиня в монастыре выполняет труднейший объем работы, как обет послушания перед своей совестью, надо научиться давать любимому человеку на самых разных уровнях. Не ругая его и не красуясь своим даванием – пусть это давание будет безвестное и неприметное, но постоянное, как родник чистой ключевой воды. Именно это создает прекрасную ауру и привлекает Ангелов к ученику. Разучиться, пусть постепенно и с трудом, брать и требовать чего-либо для себя. На это способна только героическая натура, идущая против механических, сонных штампов жизни. Такой человек нигде не пропадет и везде будет Человеком с большой буквы.
   А стремление получить что-либо для себя получше и играть красивую роль в маскараде жизни приводит к зависимости, рабству и разбитому корыту.
   Поэтому, моя дорогая Птица, лучше начни делать из себя истинную красавицу. А для этого, кроме твоих хороших внешних данных, необходимы прекрасные внутренние характеристики. Их можно приобрести только упорным творческим трудом, изобретая саму себя заново. В этом разница между Красавицей с волшебным зеркалом, которой ты легко можешь стать, – и Красавицей, подругой семи Богатырей – семь чакр, – невестой королевича Елисея, заснувшей от отравленного яблока…

   – Спасибо за мягкую волну, – сказала Ника, – она меня привела в себя.
   – Нам пора уходить, – произнесла, вставая, Голден-Блу. – Уже десять вечера.
   – Вы идите, – задумчиво сказала Ника, – а мне надо стражу Сильверу задать несколько вопросов о докторе Штайнере.
   – Непонятны мне твои настроения, – сказал недовольно я.
   – Да ты не волнуйся, братушка, она попозже подъедет, – честно заверил меня пират Сильвер.
   Мы с Голден-Блу вышли на заснеженную улицу, в зимнюю ночь.
   – Не пойму я этого Сильвера, – произнесла она, любуясь летящими снежинками в свете желтого фонаря, одиноко заснувшего на остановке.
   – Джи дал мне задание, – сказал я, – построить в городе Дураков серию театральных площадок, чтобы можно было каравану Принцессы Брамбиллы широко развернуться в городе, поработать над его атмосферой. А также мне нужно заработать деньги на следующий год обучения.
   – Ну что ж, приезжай, я тебе помогу, – мягко улыбнулась Голден-Блу.

Глава 5
Назад пути нет

   На следующее утро я выехал в Кишинев, который покинул несколько месяцев назад, отправившись вместе с Джи на три дня в город Дураков. В поезде я снова открыл записи бесед с Джи и прочел:

   «Верховая езда – умение одеваться, быть опрятным, умение фехтовать, всех смешить и радовать. Надо владеть живой творческой жилкой, чтобы, например, смехом умыть человека.
   Если подумаешь про человека плохо, то сам становишься грязным. Если ты не будешь саморазвиваться, то останешься роботом. Твоя сила – это тайна. Ты должен ее проявлять только в рыцарских поединках. Когда ты выйдешь на тропу войны, там надо демонстрировать свое рыцарское искусство, а в мирной ситуации надо быть простым человеком. Ржавый замок своего горла надо смазывать маслом. Грубо говоря, тебе из угрюмого человека надо становиться веселым и легким.
   Умей играть несколько ролей – это поле для творчества, для самых мощных медитаций. Наш кундабуфер замкнут на боль, и посему трудно подойти к своим красным флажкам. Почему многие люди нас грабят? Потому что виноваты мы сами. В нас есть что-то такое, что притягивает эти обстоятельства. В каждого из нас вмонтирован агент черного двойника, и он всегда будет притягивать к нам отрицательные ситуации, он ими питается, они продлевают его жизнь в нас, дают ему пищу, дополнительный толчок.

     Ходит по берегу черный двойник,
     Свистит над плечами шелковый кнут.
     Он живет годы, я живу – миг.
     Робинзон Крузо на двадцать секунд.

   Ни в коем случае нельзя влиять на центр воли человека в момент принятия им важного решения, иначе берешь на себя колоссальный обратный удар.
   Работа со страхом. Если сознательно вызвать состояние сильного страха, то с тонкого плана появится особое существо, которое тут же вырастет на твоем страхе и скроет тебя от врагов. Надо быть мастером страха.
   Дон Хуан и Дон Хенаро вызывали потустороннее существо Олли посредством контролируемого страха. Когда они убирали страх, Олли уходило. А когда им надо было показать Олли Кастанеде, они путем нагнетания своего страха вызывали его – оно пугало Кастанеду и их самих. Но надо уметь владеть своими чувствами, чтобы не допускать развития страха и появления существ Олли возле тебя.»

   Я с большой неохотой вернулся в Кишинев, который, как и прежде, жил горизонтальной жизнью. После Москвы особенно было тяжело вписываться в его однообразие, как будто я попал в плотную среду с огромным земным притяжением.
   Мои друзья по внутреннему поиску все так же читали мистическую литературу, в надежде встретить такого Мастера, который описан в книгах. Но от реального Мастера они отгородились жалостью к себе. Я вдруг увидел, насколько они безнадежно застыли на месте. Я убедился в правоте слов Джи, что без реальной Школы никто не может измениться.
   В Герметической Школе надо ежедневно совершать сверхусилия, расти из самого себя, преодолевать сеть красных флажков, идти против течения – а почитывать книжечки о Просветлении и называть себя идущим по Пути сможет каждый Балбес Иваныч. Нет вне Школы также и того, кто может сказать, что ты не прав. Ты сам себе мастер и сам посвящаешь себя в миры собственных фантазий, от которых Манька Величкина разрастается до невероятных размеров.

   Первым делом я отправился на скульптурный комбинат – спасать трудовую книжку, без которой я не мог никуда устроиться на работу. Миновав открытые железные ворота комбината, я вошел в приемную, подарив симпатичной секретарше добрую улыбку, и осторожно открыл дверь в кабинет директора. Он удивленно оторвался от стола и долго смотрел на меня сквозь мутные очки.
   – Вернулся, негодяй! – заорал он, наконец узнав мою физиономию. – Да я бы такого прохвоста, как ты, три дня плетками стегал, прежде чем отпустить на свободу!
   Я от неожиданности остолбенел, а потом быстро скрылся за дверью. Секретарша сочувственно покачала головой. «Надо купить бутылочку коньяка, – подумал я, – это смягчит его холодное сердце», – и отправился в магазин покупать армянский коньяк со звездочками. Когда я во второй раз вошел в кабинет, директор в гневе подскочил на стуле.
   – Так ты еще хочешь меня купить, а потом подставить! – разозлился он. – Да я тебя уволю с волчьим билетом, – кричал он, выталкивая меня в коридор, – чтобы никто не взял тебя на работу! Ты навсегда запомнишь, как меня надувать!
   Не успел я прийти в себя, как в приемной появился парторг.
   – А я на тебя уже дело завел, – ласково сказал он, потирая руки.
   – Какое еще дело? – испугался я, сжавшись в комок.
   – Да вот лепной мастер донес, что ты давал ему читать книгу по магии.
   «Вот сволочь, – подумал я, – а еще умолял: дай почитать, никто не узнает».
   Секретарша смотрела на меня серыми большими от любопытства глазами.
   – Пошли в первый отдел, – грозно произнес парторг, – сейчас мы с тобой разберемся.
   «Ну, попался как кур во щи», – крутилось в моей голове, пока я шагал за ним по длинным обшарпанным коридорам.
   – А ты знаешь, что за магию тебя можно посадить на два года в тюрьму? – с инквизиторским удовольствием сказал парторг. – Вот такие, как ты, виноваты в том, что и мой сын увлекся мистикой. Всех вас пересажать пора!
   Я стал горячо молиться святому Йоргену, прося о немедленной помощи.
   Первый отдел был заперт, и это обломало парторгу кайф.
   – Да что они там, все померли, что ли? – разозлился он, устав барабанить в дверь.
   – А книжка не моя, я ее на свалке нашел, – тихо сказал я.
   – Знаем мы, что это за свалка, – огрызнулся член партии. – Чтоб стереть позор с нашего предприятия, я должен немедленно сдать тебя в милицию. Но если ты исчезнешь с комбината навсегда, то я могу закрыть глаза на твой проступок, – закончил он смягчившимся голосом.
   – Я у вас никогда больше не появлюсь, – честно заверил я, с легким сердцем выпорхнул из этого мрачного места и побежал в отдел кадров, не переставая молиться святому Йоргену.
   Милая интеллигентная заведующая, изнывая от канцелярской духоты, читала Эдмона Ростана. Я поведал ей свою печальную историю.
   – Ладно, я помогу тебе, – сказала она, ласково глядя в глаза, – но только никому не проговорись, – и поставила штамп в трудовую: «Уволен по собственному желанию». От счастья я, галантно поклонившись, поцеловал ее мягкую изящную руку.
   – Как трогательно, – смутившись, сказала она. – Лучше побыстрей уходи отсюда.
   «Прав был Джи, когда говорил, что женская колонна всегда поддерживает наше направление», – отметил я.
   Я радостный выскочил из отдела кадров, как вдруг наткнулся на старшего бухгалтера.
   – Попался, голубчик, – объявил он, – мы тут тебя обыскались!
   – А вам что от меня надо? – приготовился я к защите.
   – Выдать тебе зарплату за полмесяца, прогульщик, – сухо усмехнулся он.
   – Всегда готов, – бодро заявил я и отправился за ним в бухгалтерию.

   Получив деньги, я позвонил Петровичу и договорился с ним встретиться в молодежном кафе «Улыбка» в центре города. Через час я сидел в «Улыбке», потягивая пиво и любуясь неотразимой красотой молодых девушек.
   – Извини, что опоздал, – произнес за моей спиной Петрович – похудевший и еще больше похожий на веселого итальянца. – Сел, как обычно, в троллейбус, а он на полпути вдруг загорелся – пришлось выкручиваться.
   – Это знак приближения к Лучу, – заметил я и заказал еще кружку пива для Петровича.
   Пока он покупал себе сигареты и бросал томные взоры на девушек, я быстренько подлил в его пиво водки и поставил кружку на прежнее место. Петрович вернулся и безмятежно взялся за кружку.
   – А теперь расскажи, брат Санчо, – попросил я, – о своей последней поездке с Джи по Кавказу.
   Петрович многозначительно посмотрел на меня и залпом выпил свое пиво. Через несколько секунд в его глазах отразилось непредвиденное восхищение. Он тихо крякнул, вытер с блаженной улыбкой губы и начал рассказ:
   – Оставшись в Кишиневе один, после твоего отъезда, я первое время пытался помнить о работе над собой и внутренней трансформации, но мой роман с Наденькой разгорелся с новой силой. Я так увлекся окаянной любовью, что вскоре стал похож на Кощея Бессмертного. Мой изможденный вид, синяки под глазами и отсутствующий взгляд удивляли родителей и сокурсников, но я забыл обо всем, и о высших мирах – тоже. Наслаждаясь с Наденькой паточным раем, мы шептали друг другу подозрительно сладкие слова. Иногда я чувствовал, что хожу по краю пропасти, но не углублялся в причины этого. Но однажды в сновидении мне явился Джи и произнес:
   – Если ты, свинья эдакая, не прекратишь бессмысленно растрачивать драгоценнейшую тонкую энергию Луча – я уволю тебя с должности юнги Корабля.
   – Простите, – вскричал я, упав на колени, – я искуплю свою вину.
   – Тебе предоставляется последний шанс, – строго произнес он. – Немедленно позвони мне.
   Осторожно выбравшись из постели, я пошел в гостиную, где стоял телефон, и набрал московский номер. Было около пяти утра, но Джи взял трубку уже через три гудка и бодрым голосом сказал:
   – Слушаю.
   – Это я, Петрович, – вы просили позвонить…
   – Ну, раз ты успел проснуться вовремя, – сказал Джи, – то у тебя есть шанс сегодня увидеть меня. Я вместе с ансамблем в девять утра вылетаю в Белореченск. Это маленький городок недалеко от Армавира, на Кубани. Найдешь меня как обычно, через филармонию.
   – Я оправдаю ваше доверие, Капитан, – прослезился я, – раз Луч не оставил меня…
   Но Джи уже положил трубку. Я вернулся в спальню, полюбовался сонной мягонькой Надей и растолкал ее.
   – Ну что еще? – недовольно протянула она. – Дай поспать, наконец.
   – Я получил приказ от Капитана: сегодня же явиться на шхуну.
   – Очнись, Гураша! Какая шхуна в такую рань? Иди-ка лучше в постельку, – она изящно выскользнула из-под одеяла и пошла на кухню за коньяком.
   Выпив рюмочку, я отстраненно посмотрел в ее любящие глаза и весомо заявил:
   – Ты, дорогая, недооцениваешь серьезность ситуации. Сегодня утром я обязан вылететь в Армавир.
   – Что, опять за старое? Господи, и когда же ты станешь нормальным человеком?
   – Не плачь, подруга, – ответил я, поспешно одеваясь, – я все равно уезжаю.
   Я попытался поцеловать ее на прощанье и получил оплеуху.
   – Совести у тебя нет! – крикнула она мне вслед, но я уже выскользнул на лестничную площадку.
   Через полчаса я тихо, чтобы не разбудить родителей, открыл дверь своей квартиры и бесшумно прошел к себе. Включив настольную лампу, я стал нервно искать отложенные на непредвиденный случай деньги. Их оказалось в общей сложности триста рублей. Быстро побросав вещи в рюкзак, я на цыпочках пробрался к двери – и неожиданно столкнулся с матерью.
   – Ты куда это, голубчик, собрался? – воскликнула она, всплеснув руками.
   – Мамочка, выручай, – сказал я, припав к ее руке. – Мне нужно еще сто рублей, для очень важного дела.
   – Господи, опять мальчик попал в дурную компанию, – прошептала она, доставая деньги из сумочки.
   – Только не говори отцу. Вернусь через недельку, – заверил я, выскользнув из ее объятий и скрываясь за дверью.
   – А как же университет? – запричитала она. – Подожди, я тебе покушать соберу на дорогу… – но я уже не оглядывался.
   Добравшись до аэропорта, я обнаружил, что рейс на Армавир отправляется лишь вечером. Целый день я писал дневник, пытаясь осознать пагубное воздействие Наденьки на мое стремление к Небу.
   Вечером в Армавире я сел на автобус, направляющий в сторону Белореченска. В автобусе было тепло и уютно, и я стал клевать носом переднее сиденье, которое занимала симпатичная брюнетка. Она оглянулась и недовольно отодвинулась подальше от моего носа.
   Добравшись до Белореченска, я отыскал Джи в дорогой гостинице. Он стоял на террасе в потоке света, среди ярко-оранжевых цветов и внимательно следил за полетом золотисто-голубого махаона.
   – А, Петрович, здравствуй! – воскликнул он, не спуская взгляда с махаона, порхающего вокруг розовой гортензии. – Ты, Петрович, по своей структуре вестник, гонец, поэтому смирись с тем, что тебе всегда придется следовать за Кораблем. Ты не можешь разрабатывать правильную стратегию своего поведения, тебе легче следовать тому направлению, которое указываю я или блуждающий Касьян…
   От возмущения я проснулся: за окном было темно, только множество звезд сияло на темно-синем небе. Я пробрался по заваленному сумками проходу к шоферу и спросил его, когда же будет Белореченск.
   – Какой Белореченск? – ответил шофер. – Уже два часа в Краснодар едем!
   – Останови машину! – истерически закричал я. Автобус с визгом затормозил.
   – Ты что, напился, шоферюга? – раздался голос пьяного на заднем сиденье. – Людей, чай, везешь, не дрова!
   Я схватил сумку и, наступая в спешке на ноги пассажирам, выскочил из автобуса.
   – Спасибо большое! – закричал я шоферу.
   – Да ладно, не за что, – ответил он, и автобус уехал.
   Тут я осмотрелся и сообразил, что стою на обочине в ночной степи, и нет вокруг ни жилья, ни даже деревьев. На ледяном ветру я мгновенно продрог до костей. Было около полуночи. Нелепость и даже опасность моей ситуации стала вполне ясной. Ночевать в степи я не умел.
   Я решил стоять, пока совсем не устану, на обочине, и голосовать. Прошел час. Я натянул на себя все теплые вещи, какие были в сумке, но это не спасало. Наконец мне повезло: появился большой бензовоз и довез меня до Белореченска.
   Около трех ночи я был уже в гостинице, но о музыкантах там никто даже и не слыхал. Я снова впал в панику, но дежурная через некоторое время сказала, что, может быть, они выступают в Майкопе. Я успокоился: Майкоп был совсем недалеко. Место мне дали в общем номере, среди цыган. Я надежно спрятал деньги и документы, ремень сумки намотал на руку и все равно долго не мог заснуть. Наконец-то я стал понимать, что обычная жизнь, где я мог проявляться идиотическим образом, тут заканчивалась. Школьные стражи порога стали пристально следить за моими действиями, и если я совершал ошибку, то попадал в угрожающие обстоятельства.
   На следующее утро я уже был в Майкопе. Я направился к гостинице – трехэтажному розовому зданию, – надеясь поскорее увидеть Джи.
   – Куда торопитесь, матрос Морковкин? – окликнул чей-то знакомый голос.
   Я обернулся, но никого не заметил.
   – Эй, турыст-тыптымат! Тут тебе не здесь! Мы тебя быстро отвыкнем! – этот голос был мне незнаком.
   Я осмотрелся и заметил под навесом пивной палатки Джи, Шеу и крепкого сложения человека лет сорока, с кудрявой бородкой. Они мирно выпивали утреннюю кружку прохладного золотистого пива, отщипывая кусочки вяленой рыбы, лежавшей перед ними на белом столике.
   Мы все расхохотались. Я подошел к ним, сбросил сумку и, заказав кружку пива, принялся за рыбу, которая таяла во рту, наполняя живот невероятным удовольствием.
   – Ну что, жив, братушка? – улыбнулся Джи. – Познакомься со Стасом, моим давним приятелем, новым барабанщиком «Кадарсиса».
   – Добрался, но с такими приключениями, – сказал я, – что мало не покажется.
   – А это для оттенения радости встречи, – бросил Стас, потягивая пенящееся пиво.
   – Приехал просветляться? – усмехнулся Шеу и оторвал от рыбы аппетитный бок.
   – Зачем смеяться над бедным Петруччо, – заступился Стас, – он и так настрадался.
   – Недавно Росконцерт посылал Нормана в Гаагу, представлять Советский Союз на джазовом фестивале Северного моря, – произнес Джи, – а сегодня, из особого чувства равновесия, – в казачью станицу Венцы.
   – Соблюдение законов абсурда – великое искусство, – засмеялся Шеу.
   – Кстати, об абсурде, – добавил Стас. – Петраков получил повышение – теперь он еще и костюмер «Кадарсиса».
   Попив пивка, я забросил вещи в номер Джи и направился загружать аппаратуру. Джи носил ящики с новым рабочим «Кадарсиса», фамилия которого была Бредихин, а мне предложил поработать с Петраковым.
   Петраков был тих как овечка. Он подозрительно цепко ухватился за ящик и, заметно пошатываясь, понес его со мной к автобусу.
   – Не думайте, господа, что я пьян, – недовольно пробормотал он, зацепившись ногой о трещину в асфальте.
   По дороге в казачью станицу он еще держался, но при расстановке сцены вдруг упал навзничь и намертво отключился.
   – Ну и напился, собака, – проворчал Шеу, оттаскивая его за кулисы и маскируя фанерным плакатом с намалеванным Ильичом.
   – Где моя черная концертная бабочка? – возмущенно вскрикнул Норман, бегая по убогому зданию клуба. – Гурий, – приказал он, увидев меня, – немедленно разыскать Петракова и узнать, куда он спрятал мою бабочку. Иначе вы будете отвечать за срыв концерта.
   Перепугавшись, я ринулся расталкивать пьяного в стельку Петракова.
   – Отстань, бродяга, – вяло отмахивался Петраков, – я тебе покажу, кто тут главный. Я – бывший матрос речного флота, а ты кто?
   – Да вот она! – закричал Шеу, доставая бабочку из лакированного ботинка Нормана.
   Норман брезгливо сморщился, но все-таки прицепил ее к белому воротничку рубашки.
   – В следующий раз я ее так упрячу, что она никому не достанется, – прохрипел костюмер Петраков и мудро отключился.
   Норман, отрепетировав партитуру на скорую руку, начал концерт, и мы спокойно смогли устроиться в пустой комнатке за сценой. Я отслеживал себя, описывал события, а Джи потягивал пиво из темной бутылки, сидя в черном кожаном кресле. Зашел рабочий сцены Дима Бредихин, с блестящим бутербродом в руке, и, сев напротив Джи, ехидно произнес:
   – Если ты, как я слыхал, мудрый человек, то скажи, как мне разбогатеть?
   – Для начала тебе нужно обрести внутреннее богатство, чтобы ты, даже сидя в глухом углу своей тюрьмы, мог истинно творить.
   – Спасибо, – обиделся Дима и вскочил со стула. Бутерброд вырвался из рук и прочно приклеился маслом к его новым джинсам. Бредихин мгновенно позеленел и вылетел из гримерной.
   – Страж порога не дремлет, – произнес Джи и углубился в «Философию свободы» господина Бердяева.
   В очищенном от простонародья пространстве мне стало легче дышать, и я спросил Джи:
   – Как мне стать более духовным?
   – Если ты зажжен каким-то идеалом, ты должен видеть его везде.
   – Как – везде?!
   – Как Дон-Кихот, оторванный от этой реальности и творящий другую, глубинную и проникающую в самую сердцевину духа. Это роза, распятая на кресте твоего тела. Но тебе нужны для этого благородные субстанции, которые ты не должен расплескивать по всяким выгребным ямам. Эти субстанции образуются лишь в результате усилий осознать, вспомнить себя, Петровича. Ты должен не отождествляться с игрой своего внутреннего и внешнего театра, а наблюдать ее, и затем – наблюдать наблюдателя.
   Мне нравилась энергия, которая чувствовалась за этими словами, но я совершенно не мог уловить смысла того, что он говорил. Я углубился в записи, пытаясь упорядочить свой хаотический поток сознания.
   Когда концерт для казаков закончился и мы оказались в городе, в гостинице, я собрался расстелить дастархан и прилично закусить котлетами с пивом. Но Джи вдруг произнес:
   – Предлагаю тебе заглянуть к Петракову и Бредихину и в виде обучающей ситуации поговорить с ними.
   – Какое обучение может получиться из разговора с такими простолюдинами? – возмутился я, с сожалением глядя на расставленную закуску.
   – Если хочешь развиваться, ты должен почувствовать человека, суметь заглянуть в корень его «таковости» и понять, что Мировой Логос хочет выразить через него. А научиться этому ты можешь только практически, участвуя в ситуациях.
   – Теперь все ясно, – пробормотал я и поплелся за Джи – учиться общению с тоскливыми пролетариями.
   Петраков спал одетым, его грязные башмаки хорошо устроились на белой простыне. На полу валялись бутылки из-под пива и водки. Ошалевший Бредихин ожесточенно теребил гитару, наигрывая блатную песню «Вор в законе». Я занял свободный стул, а Джи присел на кровать.
   Я ждал окончания песни, чтобы завести разговор о Просветлении, но урловая баллада лилась, как вода из крана, действуя на меня наихудшим образом. Постепенно черный романтизм полностью захватил меня, я позабыл о своем стремлении к Небу и замолчал как рыба. Повисла каменная тишина, и я нетерпеливо ерзал на старом потертом стуле. Джи взглянул на меня с некой безнадежностью и предложил отправиться к Шеу.
   Шеу как раз накрывал на стол, аккуратно застланный газетой, выставляя на него темно-коричневые бутылки пива и выкладывая гору пирожков и очищенных луковиц. Стас, сидя на подоконнике, отбивал ладонями на барабане замысловатое соло.
   Усевшись за стол и ухватившись за аппетитный пирожок, я решил во что бы то ни стало выполнить задание Джи.
   – Ну рассказывай, брат Гурий, что тебя сюда привело, – дружелюбно сказал Стас.
   – Год назад я встретил человека, который указал мне дорогу, ведущую к Небу, и с тех пор я иду по ней денно и нощно, – бодро выпалил я.
   – С большим пирожком в руке, – многозначительно добавил Шеу.
   – К сожалению, не всегда, – нашелся я.
   – И тебе не скучно уже много месяцев тащиться по этой дороге? – продолжил Шеу, откупоривая бутылку с пивом.
   – Так я же не один.
   Стас, оживившись, сыграл лезгинку.
   – И кто же идет с вами? – не отставал Шеу.
   – Да ты, например!
   – Ну и загнул же ты, брат, – ухмыльнулся Шеу. – Это я иду по широкой дороге жизни, а ты рядом пристроился.
   – Неважно, кто к кому пристроился, главное – что идем, – не желая сдаваться, возразил я и отхлебнул золотистого пива прямо из бутылки.
   Барабан Стаса выдал пионерскую дробь.
   – Не идем, а закусываем, – уточнил Шеу и, достав из кармана коричневую трубочку, любовно забил ее махоркой.
   Тут дверь отворилась, и в нее просунулась пьяная голова Петракова.
   – Пивком не угостите? Голова раскалывается с похмелья, – жалким голосом произнес он.
   – Ну, заходи, – сказал Шеу, слегка поморщившись.
   – Вот спасибо, ребятки, – и он тут же вылил бутылку пива в бездонную глотку. – Я вижу, вы тут изрядно скучаете, – и рассказал гнусный анекдот.
   В комнате повисла гнетущая атмосфера.
   – Тебе, Петраков, всегда удается вовремя очернить все самое прекрасное, – брезгливо произнес Стас.
   – Для того и живем, – хмыкнул Петраков и, прихватив бутылку пива, покачиваясь, удалился.
   Мое прекрасное настроение совсем испортилось: анекдот Петракова незаметно разъедал душу. Мы вернулись в свой номер.
   – Вы обещали мне, что писание дневника изменит меня, – с легкой обидой произнес я и посмотрел в сторону Джи. – Я пишу его уже полгода, а изменений так и не наступило.
   – Ты находишься в неправильном состоянии, и мой ответ не принесет тебе пользы.
   – В чем же неправильность моего состояния? – спросил я запальчиво.
   – Ты предъявляешь претензии, – ответил Джи. – А человек, который претендует на то, чтобы быть юнгой, может предъявлять претензии только к самому себе. Сейчас были слегка задеты лишь некоторые из твоих инстинктивных «я». Количество претензий у этих «я» бесконечно, ибо они подключены к хаотической жизни. Если ты задашь вопрос из сущности, то я отвечу, но пререкаться с троглодитами я не собираюсь. Пойди, погуляй, переключись, а потом мы продолжим.

   Когда я вернулся, Джи читал зелененькую книжку доктора Штайнера и не обращал на меня внимания. Я встал рядом и три раза громко прокашлял, чтобы обнаружить свое присутствие.
   – Я вновь обрел благодушное настроение. Не могли бы вы ответить на мой вопрос? – как можно скромнее произнес я.
   – Пока ты не подключишь к написанию дневника эмоции – главный источник энергии – ты будешь уныло и скучно марякать абракадабру. Вся энергетика находится в руках «батьков» – существ из твоих низов, которые делают что-либо только ради удовольствия. Петрович, который является сущностью, пока еще очень мал и не в силах переключить на себя их аккумуляторы. Чтобы это могло произойти, нужно заняться алхимией, принести жертву. Конечно, все нужное для твоей сущности будет казаться Гурию – ложной личности – унылым и скучным.
   У тебя пока нет энергии. Энергия – это эмоции. А эмоции возникают только в результате борьбы: эмоциональный центр построен по Кшатрийскому принципу. Откуда же взяться борьбе, если «батьки» твои по-прежнему на воле, их ничто не обуздывает и не останавливает. Поэтому твоя внутренняя рабочая группа, поймав лихого «батька» в тот момент, когда он предается свинству, должна огласить приказ высших инстанций:
   «Отныне и вовеки ты, Свин Бурдюков, приговариваешься к медленному поджариванию».
   И тут-то у тебя появится огромная энергия. В этом процессе трансформации грубого в тонкое и заключается алхимия.
   – Как же мне отделить Петровича от Гурия? И как отличить «батьков» от самого себя? – спросил я.
   Джи, не отрываясь от любимого Штайнера, произнес:
   – Опиши свои грубые и тонкие проявления в Школьном пространстве, и ты увидишь, кто в тебе за этим стоит.
   В этот момент в номер постучал Шеу. На нем уже был его черный кожаный пиджак, а в зубах – беломорина с мундштуком в гармошку.
   – Господин Джи! Позвольте вас пригласить на прогулку по вечернему городу и тайную приватную беседу! – произнес он и выпустил изо рта три дымных кольца.
   – Ну что ж, Петрович, – улыбнулся Джи, выходя из номера, – наконец-то у тебя появилось время для тонкой кабинетной работы. Бери тетрадь и описывай.
   Я с досады пнул ногой сумку, а затем все-таки достал ненавистную тетрадь и написал:

   «По приказу Джи выполняю непосильный труд. Меня посадили на гауптвахту и заставили писать о том, чего в данный момент во мне нет…»

   Вдруг мой взгляд упал на листок бумаги, лежащий на краю стола. Из вспыхнувшего любопытства я прочитал:

//-- Правила поведения на Корабле Аргонавтов: --//
   Юнга на Корабле обязан:
   – иметь несгибаемое намерение достигнуть высших миров;
   – соблюдать преданность Капитану, вплоть до оказания материальной помощи;
   – таскать ящики и капитанские сумки с приятной улыбкой на лице.
   Юнге на Корабле Аргонавтов запрещено:
   – испытывать эгоизм и тяготеть к личному комфорту;
   – проявлять нетерпимость к любого рода коррекциям;
   – таить обиду и нагнетать агрессию;
   – питать страсть к алкоголю, табаку и женщинам.
   Не одобряется:
   – жить на шару;
   – грубить, хитрить и оставаться равнодушным.
   Рекомендуется:
   – брать ответственность не только за себя, но и за весь экипаж.

   «Как все продумано», – отметил я и тут же погрузился в медитацию. Через полтора часа вернулся Джи.
   – Как всегда, пришлось разгребать завалы обид Шеу на Нормана и музыкантов, – устало произнес он. – А как ты? Продвинулся в выполнении задания?
   – Прошу прощения, но я ничего не сделал – застрял на Правилах.
   – Не растрачивай энергию на жалость к себе, – заметил он. – Ты только начал наблюдать за собой – то ли еще будет.
   – Что ж мне теперь делать? – напряженно спросил я.
   – Изо всех сил удерживаться в Луче нулевого Аркана на Палубе нашего Корабля и выполнять поставленные задачи. Это обязательно трансформирует твой неблагородный состав.
   Но есть еще одна тема, над которой тебе нужно поработать – это твое отношение к женщинам. Инфрасексуальное отношение к даме может разрушить твою тонкую алхимическую лабораторию. Дело в том, что эфирное тело мужчины – это женщина. Поэтому каждая женщина является для мужчины приглашением в некое удивительное эфирное путешествие. Говоря языком алхимии, чтобы делать золото, нужно его иметь. И для построения развитого эфирного тела мужчине нужен уже оформившийся на всех планах эфир, в виде благородной дамы, который может ему помочь избавиться от гипноза тусклого материального существования.
   «Все понятно, – подумал я. – Нужно найти тонкую благородную даму – и это решит все мои проблемы». Я собрался задать следующий важный вопрос, но тут в номер ввалился неотесанный Бредихин.
   – Петраков приказал немедленно отправиться в Дом культуры – расставлять аппаратуру на сцене, – сказал он и нагло уставился на меня.
   – Так поздно? Да у него крыша съехала с перепою! – возмутился я, но Джи сделал знак, чтобы я замолчал. Он стал неспешно одеваться, а Бредихин – от скуки изучать свою физиономию в зеркале.
   – Сколько тебе уже стукнуло? – поинтересовался я.
   – Двадцать один год промаялся и еще осталось столько же, – хмуро ответил он.
   – Так сколько тебе еще осталось жить? – вдруг переспросил Джи, разыскивая ботинки.
   – Ну и вопросы ты задаешь, – оскалился Бредихин.
   – А сколько бы ты хотел прожить? – не унимался Джи. – Годочков десять? двадцать? Сколько тебе нужно?
   – Да не знаю, – затрясся вдруг Бредихин, – сколько надо, столько проживу.
   – Твои ответы на сей серьезнейший вопрос не отличаются точностью, – невозмутимо заметил Джи, надевая куртку.
   Бредихин внезапно побледнел и выскочил на улицу.
   – Он ощутил дыхание смерти, – произнес Джи. – Смерть – наилучший советчик на Пути к Абсолютному, – добавил он, и легкий озноб пронесся по моему телу.
   На следующий день мы переехали в город Кропоткин.
   – А ты знаешь, – заметил Джи, – этот город назван в честь знаменитого теоретика анархизма. Тебе это может быть близко. Ты по натуре настолько идиотичен, что мне иногда кажется, будто ты – незаконный сынок батьки Махно.
   – Неужели я так безнадежен? – воскликнул сокрушенно я.
   – Не настолько, чтобы так бестолково жалеть себя, – улыбнулся Джи. – А до революции это поселение называлось хутор Романовский, в честь династии Романовых.
   Первый концерт Норман должен был дать в станице Отрадная. В громадный клуб пришло всего лишь восемь зрителей. Они бесцеремонно уселись на последнем ряду, лузгая семечки, а из их карманов торчало по бутылке водки. Не успел Норман поднести к губам флюгельгорн, как из всех щелей в полу сцены стали пробиваться струйки дыма.
   – Это мелочи, котельная загорелась, – успокоила нас администрация. – Не волнуйтесь, пожарные уже тушат огонь, а на дым не обращайте внимания.
   Восемь слушателей пили водку из горла, спасаясь от углекислого газа. Норман честно отыграл первое отделение, после чего музыканты так отравились, что едва стояли на ногах. Пьяные сельчане рванули домой, а сторож, плюнув на сцену, заявил:
   – Всех вас перестрелять надо. Воете как волки на луну.
   – Ты, батя, в своей глуши одурел от студеного ветра, – заметил подошедший Шеу. – Верх джазовой культуры – а ты не понимаешь.
   – Да я тебе сейчас голову прострелю! – завопил дед и наставил на Шеу здоровенную двустволку.

   А на следующий день я проснулся от приступа жалости к себе, больным и отравленным. Из носа текло, глаза болели, все тело ломило и корежило.
   – Ты непригоден к плаванию на Корабле Аргонавтов, – сказал мне внутренний голос, и я собрался снова заснуть.
   – Нам пора отправляться на освоение города, – сказал Джи, надевая зеленую куртку. – А также необходимо послать телеграмму молодой эфирной сущности из города Дураков, которая выразила желание сопровождать нас.
   – У меня высокая температура, – жалостливо произнес я.
   – Тебе нужно заботиться, – ответил Джи, – не о хорошем или плохом состоянии, а о боевом духе Кшатрия. Надо уметь алхимически подходить к собственному ничтожеству и с умом использовать тотальную убогость. Слабость побеждает силу. Для размыва бетонных личностных структур учись плавать не только под парусом Мажора, но и совершенного Минора.
   Впрыгнув в брюки, я рванул на почту. Теперь Джи едва поспевал за мной, оживленно комментируя возможный приезд загадочной сущности:
   – Это приглашение к эфирному танцу, которого заждался бедный истощенный «Кадарсис». Личность «Кадарсиса» уже поджаривается на огне событий, а теперь это позволит сущности вырваться из клетки. Норману, у которого украли в поезде индийский чемодан на колесиках, уже нечем чваниться. Подумать только: он единственный пал жертвой железнодорожного вора! А ты, совершив прорыв в тонкие миры, расплачиваешься теперь сопливостью и общим оцепенением. Молодцеватое жеребячество уже не бурлит в твоей груди. Там образовалась пустота, которую можно заполнить более тонкими субстанциями…
   На пороге почтамта я столкнулся со смиренной рожей Петракова.
   – Какие люди! – воскликнул он и, сняв фуражку, склонился в поклоне.
   – Что это с тобой? – удивился я.
   – Это порыв трепетной души, – произнес он и скрылся за углом.
   – Будь осторожен, – произнес Джи, – наступает время интриг бывшего матроса речного флота. Он пытается восстановить свой статус в ансамбле после отчаянного запоя.
   Отправив телеграмму, Джи улыбнулся печальной девушке за стеклянной перегородкой – и ее бирюзовые глаза засияли.
   – Теперь мы отправимся на рынок, – добавил Джи, поглядывая на меня. – Там можно исследовать всех жителей ближайших деревень.
   – И зачем они вам нужны? – удивился я.
   – Гарун Аль-Рашид, великий правитель Азии, переодевшись простолюдином, так же исследовал свою империю.
   Не успели мы пересечь неширокую улицу, как к нам подошла пугающая троица: громила с сизым лицом и кулаками-кувалдами, а с ним свита – большой калека, который припадал на обе ноги, и маленький невзрачный человек в мохнатой кепке.
   – Александр, – представился громила и протянул мозолистую руку.
   – Владимир, – произнес Джи и пожал широкую ладонь.
   – Гурий, – пролепетал я дрожащим от страха голосом.
   – Отец Владимир, – пробасил громила, – ты же духовное лицо! Так подай нам хоть на водочку – выпить хочется.
   – Мы можем и вместе выпить, если знаешь, где купить, – сказал, к моему ужасу, Джи.
   – Я все тут знаю, – широко ухмыльнулся Александр, – топайте за нами.
   Я от страха хотел сбежать, но вспомнил последнее Правило Юнги: «Бери ответственность за весь экипаж, даже в тех случаях, когда сам за себя не отвечаешь», – и остался.
   Александр повел нас на рынок, где сам выбрал и сторговал по низкой цене вяленой рыбы, сало и лук. Я расплатился. Затем подошел к какой-то старушке, я снова заплатил, и она вытащила из кустов возле прилавка бутыль самогона. После этого мы отправились в рыночную пивнушку. Мы с Джи купили пива на всех, Александр долил под столом в кружки самогон, и мы выпили.
   – Хочу, – сказал Александр, глядя на Джи, – рассказать тебе свою жизнь. Есть в тебе что-то такое, чувствую, что тебе можно все рассказать, без утайки.
   Родители у меня были люди известные на заводе. Отец был знаменитый токарь, для космоса втулки точил, сам директор за ним за руку и по имени-отчеству. А мать в бухгалтерии деньги считала. Я у них единственный был, и хотели они меня, дитя свое кровное, тоже, значит, к заводскому делу пристроить. Возвращаясь домой из армии, я увидел на улице своего города узкобедрую блондиночку, которая чулочек поправляла. И так меня это забрало, что я остолбенел от изумления. «Ну чего, солдатик, рот раскрыл, – усмехнулась она, – пойдем, отметим твой приезд». И загудели мы надолго у нее на квартире. Но квартирка была непростая – гуляла там вовсю местная малина. Я с ними быстро закорешился и тоже вором стал. Ходили часто мы на дело, и долго мне везло, но однажды предали меня братки, и попал я в тюрьму. Отбили мне там легкие и голову повредили, так что соображаю плохо, работать не могу и воровать тоже. Подают мне добрые люди, и мать из пенсии своей вдовьей помогает… – из красного опухшего глаза Александра скатилась большая слеза.
   Джи внимательно выслушал его рассказ, а потом серьезно сказал:
   – У тебя, Александр, хорошие актерские способности и талант рассказчика. Тебе бы начать учиться и ты мог бы тогда на вполне приличный уровень выйти.
   Александру замечание Джи очень понравилось, он даже просветлел лицом на мгновение и сказал:
   – Отец Владимир, хочу к тебе в ученики податься. Сердце у тебя широкое, чувствую, что ты даже ко мне по-доброму относишься.
   От пива с водкой и прочувствованного рассказа Александра я забыл о своих страхах. Вдруг я заметил краем глаза, что маленький алкаш пробует осторожно открыть молнию моей сумки, а калека пристраивается поближе к сумке Джи.
   Физиономия же Александра вдруг снова изменила цвет, став темно-коричневой и мрачной.
   – Да что это я перед тобой душу свою раскрываю?! А может, ты вовсе не тот, за кого себя выдаешь!? Ты, может, надо мной издеваешься?! – вдруг воскликнул он.
   Я оцепенел от страха, поняв, что сейчас у нас все отберут под каким-нибудь выдуманным предлогом, да еще и поколотят, если будем сопротивляться. Но Джи остался невозмутим и весело обратился ко мне:
   – Петрович, ты эгоистичен и невнимателен к желаниям своих собеседников. Почему бы тебе не предложить сигарету Александру?
   «Джи слишком благодушно настроен», – подумал я, но, автоматически послушавшись, предложил Александру сигарету. Тот так же автоматически ее взял и закурил, выпустив большой клуб дыма в лицо недоброго вида парню за соседним столиком.
   Парень закашлялся, а потом мгновенно – мы даже не успели заметить, как – взял Александра за грудки и грозно спросил:
   – Ты что, шутки со мной шутишь?
   Сложением он был даже больше Александра, и тот, как ни старался, не мог вырваться. Свита бросилась на помощь своему предводителю, и о нас на мгновение забыли. Мы мигом оказались на улице, у троллейбусной остановки. Тут же подъехал троллейбус, и мы впрыгнули в него. Троллейбус поехал, и я в заднее стекло увидел, что наша троица уже выбежала за ограду рынка, оглядываясь по сторонам.
   – Вот, – сказал Джи, – это была демонстрация доктрины о положении «В», которое разработано в московских эзотерических кругах. Оно определяется так: «Зашить карманы и не лажать жеста».
   – Что значит «не лажать жеста»? – спросил я.
   – Это непростой тезис, – ответил Джи, – над которым нужно долго медитировать. Один из смыслов его в том, что любой жест, который внешний мир делает в твою сторону, нужно принимать, от него нельзя отказываться. Но нужно делать это не механически, а обыгрывать в театральном ключе, превращая его в посвятительную ситуацию. Ведь можно ситуацию воспринимать убого, двумерно, а можно воспринимать ее как послание определенных сил, с которыми Мастер Джокерского Луча ведет свою игру.
   Сейчас невидимый мэр города, который существует на тонком плане любого места, послал к нам принца кропоткинского андеграунда со свитой. Когда его программы переключились с плюса на минус, мы тут же последовали совету святого Йоргена.
   – А что это за святой с таким странным именем? – спросил я.
   – Ты еще не готов к настоящему знакомству с ним, – ответил Джи. – Могу только намекнуть, что он имеет отношение к работе со временем. У тебя мало энергии из-за многих энергетических проколов. Чтобы ты мог начать эти проколы штопать, я рекомендую тебе следующее упражнение: ты всегда должен знать, сколько мелочи у тебя в кармане, с точностью до одной копейки. Также ты должен подбирать все монетки, которые видишь на улице.
   Я взглянул на часы и присвистнул от удивления:
   – Уже четыре часа! Мы опоздали на расстановку аппаратуры, и теперь нам не миновать расправы Петракова.
   Когда мы вошли на сцену кропоткинского Дворца культуры, Петраков с Бредихиным уже распаковали и расставили аппаратуру на сцене.
   – Явились не запылились, – заявил зло Петраков. – Может, на вас подать рапорт с предложением об отставке?
   – Да оставь их в покое, – проворчал Бредихин, – дольше проживешь.
   – Если ты, о Петрович, научишься у Петракова так же быстро расставлять сцену и освоишь работу монтировщика сцены, – произнес Джи, – то будешь пропущен в более тонкие сферы.
   – Не собираюсь учиться у этого наглеца чему бы то ни было, – заявил раздраженно я.
   – Иногда ты бываешь еще более невыносимым, – сказал Джи. – Но я-то принял тебя полностью, таким, какой ты есть, без всяких прикрас, и терпеливо переношу все твои жутковатые проявления.
   С этого момента я старался запоминать все, что делалось на сцене.
   На следующее утро, как только я протер глаза, Джи заявил:
   – Сегодня мы построим свой день по-новому. Довольно уж тратить деньги, пора и заработать их, – с этими словами Джи достал из своей сумки аккуратно сложенный рюкзак.
   – А ну-ка, Петрович, сложи в него все пустые бутылки из-под пива, собравшиеся в нашем номере.
   Я наклонился и, кряхтя, стал укладывать в рюкзак пустую тару.
   – Я вожу с собой этот рюкзак специально для такого случая, – пояснил Джи. – На палубе Корабля Дураков сдача бутылок является алхимической акцией. Мы обмениваем на деньги тяжелый психический осадок, который скапливается на бутылках, трансформируя, таким образом, свинец во внешнее золото. И заодно очищаем свое внешнее и внутреннее пространство. Но это непростая акция, поэтому будь готов к неожиданностям.
   Я взвалил на себя неудобный рюкзак и подумал: «Джи склонен преуменьшать трудности и усложнять ситуации». Джи отправился искать приемный пункт по узким и кривым улочкам города Кропоткина, а я поплелся за ним с навязчивым бутылочным громыханьем.
   – Какие замечательные, уютные домики! – восхищался Джи. – Они живут тихой созерцательной жизнью.
   – Вы не знаете, как пройти к приемному пункту? – озабоченно спрашивал я прохожих, сгибаясь под тяжестью рюкзака.
   Все четыре приемных пункта, которые я нашел, оказались закрыты. С меня сошло семь потов, и я готов был забыть проклятый рюкзак у первого же забора.
   – Смотри! – вдруг дернул меня за рукав Джи. – Не упусти свой шанс!
   Из калитки приземистого домика с зелеными ставнями вышел мальчик в школьной форме, с таким же, как и у меня, громыхающим рюкзаком.
   – Вы не знаете, как пройти к приемному пункту? – бросился я к нему.
   – Нет, не знаю, – испуганно ответил он. – А если тебе бутылки сдать надо, так их в любом магазине берут.
   Через пять минут я с огромной радостью избавился от своей ноши, получив взамен шесть рублей.
   По дороге я вспомнил, что Шеу просил меня купить кипятильник, взамен того, который я включил в пустом стакане. Мы зашли в хозяйственный магазин и увидели нашего школьника, стоящего последним в огромной очереди. Мы встали за ним. Очередь двигалась быстро: кропоткинцы раскупали велосипедные насосы, беря по несколько штук.
   – Отчего это спрос на насосы так велик? – обратился Джи к оробевшему пионеру.
   – Да вот уже три года, как они исчезли с прилавков, – зардевшись от смущения, ответил пионер.
   Тут подошла его очередь.
   – Насосов больше нет, – грозно ответила толстая продавщица.
   – Не может быть, – произнес горестно мальчик, – мне так хотелось прокатиться на велосипеде, – и печально вышел из магазина.
   Джи внимательно посмотрел на продавщицу и с вежливой силой произнес:
   – Я нуждаюсь в велосипедном насосе. Не будете ли вы так добры, что поищете где-либо случайно завалявшийся, последний насос?
   – Подождите, милый человек, – ответила, улыбаясь, продавщица. – Лично для вас я найду все, что угодно.
   Она долго искала под прилавком, затем за стеллажами и, наконец, победоносно достала насос.
   – Заплати, – обратился ко мне Джи.
   Я с большой неохотой заплатил 12 рублей 75 копеек. Когда мы отошли от прилавка, Джи вдруг произнес:
   – А теперь найди мальчика и подари ему этот насос.
   Во мне вспыхнуло небывалое возмущение и жалость к себе, вернее, к напрасно потраченным деньгам. Недовольный дурацкой ситуацией, я все же выскочил из магазина. На улице мальчика уже не было, и я стал гадать, в какую сторону мне бежать. Чутье подсказывало, что в левую. Но, пробежав метров пятьдесят и завернув за угол, я никого не увидел.
   Возмущение закипело с еще большей силой: возвращаться с насосом к Джи нельзя, и выбросить его жалко – все-таки заплатил свои деньги. Поэтому я решил бежать дальше. Пробежав два квартала, я наудачу снова свернул налево – и тут увидел пионера, шагавшего мне навстречу с мороженым в руке. Я подошел к нему, держа в руке завернутый в замасленную газету насос, и увидел в его глазах легкий испуг.
   – Возьми, это тебе, – натянуто произнес я.
   Пионер от неожиданности выронил мороженое и, схватив насос, быстро скрылся за углом дома.
   Джи ждал меня возле магазина.
   – Ну как? – спросил он. – Запомнил чувство, которое пришло к тебе, когда ты подарил насос?
   – Да, – смутился я.
   – Посмотри, – продолжил Джи, – этот мальчик так робок, что ходи он в магазин каждый день, тетка не продала бы ему ни одного насоса. Безвыходная ситуация для него. Своими силами он сделать ничего не может. И тут какой-то парень, с небритой рожей уголовника, выполняет его сокровенное желание. То же самое может случиться и с тобой. Ведь ты сам, своими силами, никогда не сможешь добраться до небожителей. Но однажды один из ангелов вспомнит твое доброе дело и поднимет тебя на Небеса, следуя закону аналогии. Ты по своей природе – аравийский джинн, исполнитель желаний. Даже лицо твое и строение тела соответствуют этому образу.
   «Лучше слушаться Джи», – притих я и смиренно зашагал за ним во Дворец культуры расставлять сцену.
   Норман пришел на репетицию веселый и возбужденный и с порога громко прочитал новое хокку:

     Красавица,
     Как быстро ты стареешь
     На моих руках!

   Это был наш последний концерт в Кропоткине. Мы загрузили фургон и отправили его в Таганрог – следующий город по гастрольному маршруту, – а сами добрались туда только ночью.
   На следующее утро в дверь номера кто-то осторожно постучал. Я открыл. На пороге стояла высокая, необычайно элегантная девушка, с лучезарными изумрудно-зелеными глазами.
   Она приветливо улыбнулась:
   – Я – Ника.
   Я тут же сообразил, что это и была та самая «эфиризированная молодая сущность», которой Джи ходил посылать телеграмму в Кропоткине. От нее и в самом деле исходило ощущение необычной легкости и сияния. Джи сидел за письменным столом, делая записи в своей книжке. Он улыбнулся, увидев Нику:
   – Здравствуйте, дорогая принцесса. Как изволили доехать?
   – Без трудностей на Корабль Аргонавтов не удавалось проникнуть еще ни одному человеку.
   Джи обнял ее и усадил на диван.
   – А это что за молодой человек с южными глазами? – тихонько спросила его Ника.
   – Познакомься – это Петрович, мой новый оруженосец, – сказал Джи.
   Я пожал ее узкую ладонь с длинными артистическими пальцами, чуть дольше, чем следовало, задержав их в своей руке.
   – Я знаю – он исправно таскает за вами сетку с бутылками и откупоривает их в нужный момент, – усмехнулась Ника, недовольно освобождая ладошку.
   – Вы, наверное, путаете оруженосца с лакеем, – запальчиво произнес я.
   – Говорит как сынок отставного генерала!
   – Мой отец имеет честь занимать должность замминистра, – возмутился я.
   – А вы явно претендуете на роль сынка лейтенанта Шмидта!
   – Да как вы смеете так говорить со мной?!
   – Нет, он явно похож на Паниковского, – заключила Ника и отвернулась.
   – А ты, Петрович, не дуйся. Сходи-ка лучше в магазин и добудь нам всем чего-нибудь перекусить. Судьба послала тебе в подарок прекрасного бенефактора, который, надеюсь, обтешет твою мужицкую сиволапость, – обратился ко мне Джи.
   Едва сдерживая гнев, я схватил сумку и выскочил на улицу в поисках магазина. «Унизили, оскорбили и выгнали, – негодовал я, подойдя к прилавку. – Я же ничего такого не делал!»
   Когда я вернулся, в номере сидел Шеу. Он не сводил с Ники восхищенных глаз, и я понял, что его не так просто будет выкурить отсюда.
   Я выложил из сумки на стол лук, холодец и соленую кильку.
   – Ты что, решил мне отомстить? – заметила Ника. – Если бы ты был настоящим Паниковским, то принес бы жареного гуся.
   – Что-о-о! – театрально воскликнул Шеу. – Прекрасную даму кормить этим? Она заслуживает искристого шампанского! Немедленно идем в ресторан – я угощаю!
   – Вот это истинный рыцарь большого круглого стола, – улыбнулась Ника.
   – Вашу руку, мадам, – галантно произнес Шеу и гордо зашагал рядом с ней, слегка подпрыгивая, поскольку был на полголовы ниже. Джи с интересом наблюдал за ними. Ника сохраняла свой задумчивый, углубленно-отстраненный вид, а Шеу оживленно рассказывал ей о том, как он лихо кутил в ресторанах когда-то, с шампанским и икрой. Его было не узнать – обычное состояние умудренного жизнью гнома сменилось умильной игривостью.
   Мы уселись за столик в центре пустого беломраморного зала. Шеу с видом завсегдатая взял у подошедшей официантки меню:
   – Для начала – шампанского, а на закуску – икру.
   – Икры нет, – сказала официантка.
   – Тогда, – сказал Шеу, – вот эти бифштексы, для четверых.
   – Бифштексов нет.
   – Тогда эскалопы, – сказал Шеу.
   – Эскалопов тоже нет.
   – А что же у вас есть? – спросил Шеу.
   – Есть щи.
   – Ну, давайте щи, – сказал Шеу, – наша дама голодна.
   Брови официантки уехали высоко на лоб, и она медленно удалилась. Шеу смущенно закурил «Беломор», а Ника мило улыбнулась:
   – Не переживайте, Шеу. Я очень люблю и щи, и шампанское, и меня ваш выбор вполне устраивает.

//-- Чтобы подняться по Пути Восхождения, необходимо найти тайное равновесие между Мужским и Женским Началами. --//

   Шеу заулыбался, как ребенок.
   – Эти провинциальные нравы могут испортить самое возвышенное настроение, – заметил он. – То ли дело – веселая московская жизнь. Однажды я ехал по ночной Москве, сидя в открытом багажнике легковой машины, с целым ящиком шампанского, и на каждом резком повороте откупоривал новую бутылку…
   Официантка, напряженно стараясь не рассмеяться, поставила на белую скатерть бутылку шампанского и четыре огромные тарелки щей. Шеу расплатился.
   – За неожиданную галантность, – подняла бокал Ника.
   – За мотыльковость, которую Ника вносит в аляповатую атмосферу «Кадарсиса», – произнес Джи. – За принцип Школьной Шакти– игривой, недоступной и романтичной.
   – За прекрасного бенефактора, – сказал Шеу.
   – За щи с шампанским, – съязвил я.
   Распив шампанское и закусив щами, мы покинули ресторан.
   – Мне нужно идти во Дворец культуры – налаживать аппаратуру, звук и свет, – огорченно сказал Шеу.
   А мы снова поднялись в наш номер.
   – Ну что ж, – похвалил Джи Нику, – можно сказать, что сегодня ты сделала сущности Шеу великолепный подарок.
   – Чего нельзя сказать о бедном Паниковском, – добавила Ника.
   – Прошу вас, – недовольно воскликнул я, – никогда не называть меня Паниковским! – и нервно стал накрывать на стол, быстро раскладывая на разостланной газете холодец, лук, хлеб и сало.
   – Ты что же, Петрович, – воскликнул Джи, – остался голоден после ресторана?
   – Никогда нельзя лажать жеста, – усмехнулась Ника. И я вдруг понял, что она – не просто красивая дама, и с ней надо быть поосторожнее.
   «Небось, многое переняла у брата Касьяна, – подумал я, – овладела корабельным сленгом, и теперь к ней не подступишься».
   Я серьезно подналег на холодец. Ника отщипнула кусочек и сморщилась:
   – Хорошая пища для солдата, но дамы предпочитают более эфирное питание.
   – Не уберешь ли ты со стола, любезная Ника? – напомнил я, чтобы Ника тоже привыкала к обязанностям юнги.
   – Нет, Братец Кролик, – снисходительно улыбнулась она, – ты уж сам прибери за собой, а я прогуляюсь с Джи по городу.
   Я стал остервенело мыть посуду, пока не разбил два стакана. Злость сменилась расстройством, что опять придется потратить деньги.
   Джи и Ника вернулись веселые после прогулки. Я увлеченно строчил в дневнике и обдумывал вторым планом, как бы выстроить такой сталкинг, чтобы Ника тоже работала по хозяйству.
   – Петрович, – сказал Джи, – отложи-ка свои записи ненадолго. Нам предстоит сейчас важный визит к Норману. Дело в том, что пока у него нет администратора, и я хочу предложить ему воспользоваться помощью Ники. Таким образом, она будет с нами путешествовать на Корабле, сочетая приятное с полезным.
   – Как!? – возмутился я. – Ника только что появилась здесь, а уже собирается занять такую важную позицию в ансамбле? А я все буду продолжать таскать ящики да сумки и убирать со стола?
   – Успокойтесь, товарищ Паниковский, – засмеялась Ника, – обаятельная девушка гораздо лучше смотрится в роли администратора, чем квадратноногий джинн.
   – Это мое решение, – заметил Джи.
   – Но она же ничего не знает! – продолжил я.
   – Вот, – сказал Джи, – ты и введи ее в курс дела, а навыки она приобретет в процессе работы.
   Джи вытянулся на своей кровати, глаза его закрылись, и дыхание стало почти неслышным. Ника с любопытством смотрела на меня, ожидая детальных объяснений. Я начал сумрачно объяснять, как администратор должен заботиться об ансамбле, гостиницах, площадках для выступлений, машинах для транспортировки и прочем. К моему удивлению, Ника прилежно записывала все, что я рассказывал. Ее теплая улыбка растопила мою досаду. Когда я закончил свое объяснение, Джи тут же открыл глаза.
   – Как только Ника наденет на себя что-либо женственное, – произнес он, – мы сразу отправимся к Норману.
   Ника переоделась в ванной и предстала перед нами в короткой черной юбке и зеленом, как весна, свитере, облегающем ее тонкую фигуру. Мы зашли к Норману: он сидел за роялем и записывал ноты новой пьесы.
   – Это моя прелестная ученица, – представил Нику Джи, – она приехала на зимнюю стажировку.
   – Хорошо, хорошо, – согласился Норман, с восхищением рассматривая Нику, – а чем вы занимаетесь в жизни?
   – Я учусь на филологическом факультете, – ответила Ника, – романо-германское отделение.
   – Ну-ну, – сказал Норман, – а зачем вам путешествовать с джазовым ансамблем? Какое отношение имеет это к романо-германскому отделению, если не считать ассоциации с моим романо-германским именем?
   – Я поклонница джаза, – ответила Ника, – и особенно интеллектуального. Я считаю вашу музыку лучшей в этом стиле и хотела бы почувствовать ее еще глубже.
   – Раз так, – расцвел очарованный Норман, – то можете путешествовать с нами, если будете помогать. Нам не дали администратора на эти гастроли.
   – Я за нее ручаюсь, – добавил Джи.
   – Я об этом могла только мечтать, – блеснула счастливыми глазами Ника, – и даже могу прочесть по этому случаю хокку:

     Вот выплыла луна
     И каждый мелкий кустик
     На праздник приглашен.

   Норман и Джи сели играть в шахматы.
   Я заметил уже, что когда Норман играл с Джи в шахматы, он превращался из холодного, как Гренландия, джазмена в веселого мальчишку. Его сердце оттаивало от подводного теплого Гольфстрима, который Джи проводил через себя на тонком плане. Джи объяснил мне как-то, что в человеческом подсознании живут дельфины, которые говорят между собой на неслышимом языке. И если дельфинам дать возможность свободно поплавать, то человек чувствует себя необычайно счастливым. Обычно они как бы вморожены в толстые пласты льда внутри нашей психики, и лед этот необходимо растапливать.
   Джи умел делать это через игру в шахматы, и Норман настолько привязался к этому теплу, что стал охотиться за любой возможностью сыграть с Джи. Но на уровне сознания Норман считал, что это шахматы так согревают его сердце.
   Через час мы отправились в магазин.
   – На этот раз я тебе, милая Ника, предлагаю выбрать продукты для сегодняшнего ужина, – сказал Джи.
   Ника набрала морковки, красной капусты, зеленого салата, мандаринов и яблок.
   – Все, – сказала она Джи. – Я думаю, этого для нас достаточно.
   – Для тебя, но не для нас, – улыбнулся Джи. – Только зайчики и воздушные девушки могут довольствоваться твоими покупками.
   – Неужели вы до сих пор едите мясо? – удивилась Ника.
   – Мы едим даже ужасный холодец, – и, забрав у нее корзину, я выложил мандарины и салат, заменив их пивом, а на закуску взял колбасы и буханку черного хлеба.
   У кассы стояла длинная очередь, и Ника со скукой в глазах наблюдала за мной.
   – Ты вполне могла бы, – заметил Джи, – заранее занять очередь.
   – Подумаешь, потеряли две минуты, – вспыхнула Ника и, обидевшись, отошла в сторону.
   – Не можешь ты переносить коррекции Капитана, – обрадовался я, – даже самые незначительные.
   – Молчи, Паниковский, тебе до меня расти не одну инкарнацию!
   Когда кассир выбила окончательную сумму, Джи вдруг сказал:
   – Мне кажется, что этот подсчет неверен. Ника, не могла бы ты проверить?
   Щеки Ники обиженно порозовели.
   – Ну, какая разница, – сказала она, – это ведь такая мелочь!
   – На Палубе, – заметил Джи, – мелочей нет. Это обучающая ситуация, и если бы ты могла наблюдать за собой, то увидела бы свои буфера.
   – Ничего обучающего я не вижу, – возразила она, – разве что вашу мелочность.
   – Как я помню, ты хотела взять на себя обязанности администратора – вот я и проверяю твои слабые места. Там психологический градус будет намного выше, чем здесь.
   Ника тут же притихла, а я не смог сдержать улыбки удовольствия. Она заметила и посмотрела на меня так холодно, что я слегка отшатнулся.
   – А что такое буфера? – спросила Ника, когда мы вышли из магазина.
   – Это то, что у тебя прекрасно работает, – хихикнул я, таща на себе тяжелые сумки.
   – Человек обычно не замечает своих внутренних противоречий, – невозмутимо ответил Джи. – Это состояние поддерживается особыми механизмами, встроенными в психику, которые называются буферами. Если буфера убрать, хотя бы частично, то человек сразу наталкивается на свои противоречия, ощущая сильнейший дискомфорт. Это и происходит в обучающей ситуации, а внешние формы могут быть разными.
   – В том числе и подсчеты у кассы, – добавил я тоном бывалого ученика.
   – Мне показалось, – сказала Ника, – что все люди посмеиваются над моей мелочностью – что я из-за каких-то копеек задерживаю очередь.
   – Гнев и есть один из твоих буферов, который не позволил тебе пронаблюдать за собой. Другой буфер, свойственный тебе, – это самооправдание. В тебе есть очень неприятные для твоего самолюбия качества, пронаблюдать которые ты можешь только в ситуациях с высокой температурой, а затем начать над ними работать. А ты постоянно позволяешь буферам переключать всю энергию на себя.
   – Наконец-то, Ника, Джи расщепил твою непроницаемую гордыню! – ликуя и подпрыгивая от восторга, вставил я.
   – Не будь злобным карликом, – вспыхнула Ника.
   – Может быть, Петрович, все сказанное предназначалось тебе, но посредством анализа ошибок Ники, – с укором произнес Джи.
   Я тут же отстал на шаг от этой распрекрасной Ники, которая так испортила мне жизнь.
   Оставив продукты в номере, мы отправились во Дворец культуры, где должен был состояться концерт. Ника устроилась в кресле возле кулисы и стала с умным видом описывать в дневнике свои проколы.
   – Старик, посмотри, вот это красавица! – взволнованно шепнул трубач Ханыч барабанщику Стасу.
   – А что вы делаете на нашей сцене? – восхищенно спросил Стас.
   – Я приехала встретиться с Джи и попутешествовать в его обществе пару недель.
   – Да? – удивился Ханыч. – А что у вас общего?
   – Я его лучшая ученица, – сказала Ника снисходительно, как бы прощая нелепый вопрос.
   – Тогда я тоже записываюсь к нему в ученики! – поспешно сказал Стас.
   – Тебе что, старик, красивых девушек мало? – бросил ошеломленный Ханыч и пошел в гримерную.
   – Интересно наблюдать, – сказал Джи, – как музыканты, представляющие разные планетарные влияния, реагируют на Нику. Это просто демонстрация практической астрологии!
   – А как в этом разобраться? – поинтересовался я.
   – Только через длительное наблюдение ты сможешь развить в себе видение планетарных влияний.

   После концерта, когда мы с Никой ужинали у себя в номере, раздался стук.
   – Привет, – сказал Шеу, протискивая в дверь свое неуклюжее тело.
   Он развалился в кресле, выпустил дым из сигареты и бросил на Нику откровенно чувственный взгляд. Джи посмотрел на влюбленного сатира и произнес:
   – Вот, Петрович, теперь ты видишь, зачем весь Космос существует, на что он работает. Космос делает кресло, в котором должен сидеть Шеу. Сидеть и излучать. Запомни это.
   – Как холодно в этой гостинице, – сказала Ника, зябко поеживаясь.
   – Могу предложить тебе закутаться в одеяло, – сказал я.
   – Нет уж, спасибо, – отказалась Ника, боясь, наверное, потерять свой элегантный вид.
   – Я приглашаю тебя к себе в номер, – выпалил Шеу. – У меня стоит жара!
   Ника вопросительно посмотрела на Джи.
   – А я знаю один старый трюк, который поправит ситуацию, – произнес Джи, многозначительно глядя на Шеу.
   Он пошел в ванную и включил на полную мощность горячую воду. Вскоре из ванной повалили клубы пара и заполнили всю комнату. Через несколько минут мы перестали видеть друг друга, зато стало тепло. Где-то в горячем тумане хлопнула дверь: это Шеу, не выдержав, выкатился из номера.
   – Вы его лишили возможности любоваться прекрасной дамой, – сказал я Джи.
   – Не любоваться, а вожделеть, – поправила Ника.
   Некоторое время мы сидели в молчании.
   – Что может заинтересовать в этой жизни такую прекрасную леди? – обратился я к Нике.
   – Сновидения, уводящие в Зазеркалье.
   – А я вот пытаюсь добраться до небожителей, – грустно произнес я.
   – И какая по счету попытка? – снисходительно засмеялась она.
   – Путь на Небеса начинается со школы Ваньки Жукова, – произнес Джи, – который учится ухаживать за людьми, как вселенская Мать за голодным ребенком.
   – Значит, мы идем параллельными путями, – задумчиво ответила Ника. – А я в своих сновидениях охочусь за человеком, который проведет меня к внутренней свободе, между северным и южным ветром.
   Мы стали устраиваться на ночь. Ника получила мою постель, а я улегся на полу, подальше от нее.
   «Эх, – подумал я, – сколько еще инкарнаций придется спать на полу, прежде чем попаду к небожителям».
   В сновидении я оказался на просторной опушке леса. Спускались сумерки, и я поеживался от холода и от неприятного предчувствия. Вдруг из леса вышла молодая амазонка. На ней была только короткая туника, в руке лук, а за спиной колчан со стрелами. На широком кожаном ремне, опоясывающем тонкую талию, висел короткий меч. Ее сопровождали две борзые собаки. Я загляделся на ее красивое тело, которое было едва прикрыто развевающейся на ветру туникой, и вдруг осознал, что амазонка холодно наблюдает за мной, положив правую руку на стрелы. Я быстро скрылся в кустарнике. Амазонка свистнула, раздалось рычание и мягкие собачьи прыжки, над головой просвистело несколько стрел. Мне стало трудно бежать, ноги стали тяжелыми, словно прилипли к земле.
   Я упал на колени перед громадным дубом и взмолился о спасении. Передо мною появилась призрачная девушка в изумрудном одеянии. Она обняла меня и быстро шагнула в ствол дерева. Я почувствовал себя парящим в энергетическом пространстве, которое пронизывали вихри изумрудной теплой энергии. Собаки завыли, подняв морды вверх.
   – Выходи, Паниковский! – звонко кричала красивая амазонка, удивленно разыскивая меня.

   От страха я открыл глаза. Было уже утро, Джи, сидя за столом, читал «Философию свободы» Бердяева, а Ника принимала ванну. Я поспешно рассказал Джи о своем сновидении.
   – Ника великолепно сновидит, – заметил он. – Она вошла в твой сон как женщина-воин, а не в виде гетеры, о чем ты, вероятно, мечтал.
   Я быстро оделся и замел следы своего ночлега. Из ванной вышла Ника, и я понял по ее взгляду, что она помнит о нашей встрече в сновидении. В дверь постучал Норман.
   – Ника, через пять минут жду тебя внизу: пойдем в филармонию, получать информацию о дальнейшем маршруте.
   Ника ушла.
   – В чем же, собственно, состоит обучение Ники на Палубе? – спросил я.
   Джи внимательно посмотрел на меня:
   – Ты слегка завидуешь ей, не так ли?
   – Вовсе нет, – горячо ответил я.
   – Попробую ответить твоим уязвленным «я», – сказал он. – Моя идея состоит в том, чтобы собрать хорошую команду, умеющую выполнять все необходимые функции в ансамбле. Тогда мы можем спокойно разъезжать по всей стране, не вызывая вопросов у властей и милиции по поводу целей наших странствий. Касьян готовится на роль бригадира, ты – рабочего, а Ника является кандидатом в администраторы. Есть в ансамбле еще одно место, которое занимает по совместительству Петраков – место костюмера. На эту должность сейчас подготавливается другой кандидат, который заставит «Кадарсис» вздрогнуть. Но все должно произойти в должный момент, когда Иншалла соблаговолит этого захотеть. А сейчас я предлагаю пойти на службу в собор – приобщиться к местной святыне.
   Большой собор был наполнен людьми, в основном старушками в глухих платках. Джи купил несколько свечей и предложил мне сделать то же самое. Зажав свечи в кулаке, я подошел к первой иконе, на которую обратил внимание, и поставил там все свечи. Я страшно смущался, мне казалось, что все люди насмешливо или осуждающе смотрят на меня. Я с интересом смотрел, как старушки со скрещенными на груди руками подходили к священнику для совершения таинства Святого Причастия. Вдруг мне захотелось как можно скорее выйти на улицу. Тело заныло от непонятной усталости.
   – Это злые демоны изнутри читают по тебе отходную, – сказал Джи, – но ты им не поддавайся.
   После службы, вернувшись в гостиницу, мы нашли на дверях номера записку:

   «Переехала в 402. Пожалуйста, принесите мою сумку».

   – Вот, – сказал Джи, – события уже начали разворачиваться.
   У двери в четыреста второй я насторожился: из номера доносилась приглушенная музыка и странные звуки.
   Я открыл дверь: в номере были Ника, Стас и Ханыч. Ника сидела в короткой юбочке, из-под которой выглядывали изящные колени, а ее глаза откровенно флиртовали с музыкантами.
   – Так кем же все-таки, Ника, ты приходишься Джи? – спрашивал Ханыч.
   – Я учусь проникать в чужие сны, создавая загадочные узоры на лепестках душ…
   Мне вдруг стало понятно, что мы для нее перестали существовать. Джи сел в углу, подальше от нас, и словно погрузился в свои мысли. Я смотрел, как прожженный Ханыч пожирает глазами невинную фигурку Ники, а Стас подливает ей шампанского.
   «Я здесь лишний», – понял я и вышел в коридор. Тут я вспомнил, что ключ от нашего номера остался у Джи.
   «Сейчас он сам выйдет», – подумал я, но он не появлялся.
   Прошло полтора часа. Я сидел в холодном вестибюле, под мигающей неоновой лампой, и размышлял о том, что одним позволено развиваться, флиртуя и попивая шампанское, а другим приходится драить вечно грязную палубу. К концу второго часа своей вахты я принял решение собрать вещи и уехать.
   – Тихо, улитка, ползи по склону Фудзи, вверх до самой вершины, – шепнул мне на ухо паучок, свесившись на тонкой ниточке с потолка.
   Наконец вышел Джи.
   – Путь на Небеса начинается со школы Ваньки Жукова, – сказал он, заметив мое пасмурное лицо. – Искусный игрок наблюдает, сидя за сценой, но формы его намерения воплощаются в игре опереточных фигур на залитой огнями площадке жизни.

   После Таганрога «Кадарсис» переехал на черноморское побережье. Сочи показался нам тропическим раем.
   Было тепло, сияло солнце, и зеленым веером покачивались вечнозеленые пальмы. Мы ходили на море, купались и собирали красивые камни и ракушки. Ника, к моему удивлению, бесшумно плавала в холодной воде, а потом подолгу беседовала о чем-то с Джи.
   – Дорогая Ника, не могла бы ты рассказать о том, как ты решила встать на Путь? – как-то раз спросил Джи, когда мы поздно вечером прогуливались по набережной.
   – Однажды в сновидении, в дни полной луны, я обнаружила знак Ом, начертанный струями ветра на небесах. Он дал мне понять, что пришло время искать человека, который укажет Путь, ведущий к мгновенному озарению. Одно дыхание направлено внутрь, а другое – вовне. Я искала проход между мирами, желая проскользнуть между видимым и невидимым горизонтом. А Корабль плыл в этом же направлении. Так я и осталась на нем.
   На моем факультете есть замечательная девушка, которой я рассказала о Школе, и теперь она мечтает с вами познакомиться. Но дело в том, что у нее слегка омертвелая душа.
   – По мне, чем мертвее, тем лучше, – подумав, ответил Джи. – Это значит, что есть работа и трудности, которые необходимо творчески преодолевать. В некоторых тайных тибетских школах была практика: неофиту предлагалось пойти на кладбище и дождаться, когда привезут хоронить недавно умершего покойника. Он должен был этого покойника отрыть, обнять труп и пролежать с ним несколько дней, читая определенные мантры, пока труп не оживет и не уйдет, сказав «спасибо». И только тогда неофит мог переходить к выполнению следующих заданий.
   – Для меня это слишком круто, – заметила Ника.
   – Но, с другой стороны, личность может ошизеть среди мертвецов, – продолжил Джи.
   – Я бы мог взяться за эту девушку, – вызывающе сказал я, – если, конечно, она симпатична.
   – Ищешь красивых мертвецов? – усмехнулась Ника. – Чтобы вытащить эту девушку из ее состояния, тебе придется прилично потрудиться.
   – Предпочитаю стиль Обломова, – ответил я.
   – Не переусердствуй в этом, – заметил Джи. – Надо суметь найти гармоничное сочетание труда и безделья, ибо трудолюбие и лень – одного порядка человеческие глупости. И, кстати, не вздумайте ничего завершать, ибо, завершив, человек терпит фиаско.
   – Отлично! Это в моем вкусе – я как раз никогда ничего не завершаю, – заверил я.
   – И когда же ты, о Петрович, сошьешь себе сапоги из моих поучений?! – сокрушенно сказал Джи. – Говорится одному человеку, а предназначается для того, кто стоит рядом. Чтобы такое сообщение уловить, нужно иметь хорошо развитое ухо, но не обычный слух, а то ухо, о котором говорится в Евангелии: «Имеющий уши да слышит».
   – Да, я забыла сообщить, – произнесла Ника, – что завтра на пару дней прилетает Голден-Блу.
   – Отлично, – обрадовался Джи, поглядывая на меня, – у нас появится сущность, в ауре которой присутствует благородное голубовато-золотистое свечение.
   Засыпая, я желал, чтобы как можно скорее наступило завтра.

   На следующее утро, когда Норман чинил расправу над музыкантами за халтуру на сцене, из-за кулис вышла леди с золотистыми волосами, в длинном модном пальто, и спросила, где найти странствующую Школу Мастера Джи. Я не мог отвести взгляда от нее, Норман и музыканты – тоже. Ее красота была другой, чем у Ники: присутствие Ники делало все вокруг легким и четким, а Голден-Блу словно уводила в золотисто-сияющий мир эйфории. Я понял, почему у нее такое имя.
   Джи предложил пойти погулять на дикий пляж возле города. Я шел впереди, а Джи с дамами и примкнувший к нам Шеу чуть отстали. В какой-то момент я обернулся, но они словно сквозь землю провалились. Пустынный берег, серебристо-серое море, полоса гальки и одинокая сосна. Я испугался и стал звать Джи, но никого не было. Через пять минут, когда я все облазил вокруг в поисках пропавших, Джи с компанией внезапно возникли передо мной, появившись из тени сосны.
   – Это техника шапки-невидимки: учись быть совершенно незаметным и не привлекать к себе внимания.
   Я был не на шутку поражен.
   – Но эта тема имеет еще другое измерение, – продолжил Джи. – Это тема Робинзона Крузо: как уйти из этого мира. Когда ты уходишь в пустыню от своей внутренней толпы, ты становишься Робинзоном на двадцать секунд. Ты можешь таким же образом уйти из мира людей.
   Эдгар По написал рассказ о поисках важного письма у одного министра. Это рассказ из серии о сыщике Дюпене. Письмо, за которым охотились, было намеренно оставлено на видном месте, вложенное в старый конверт… Не могла бы ты, Ника, как студентка филфака, продолжить эту историю? – прервал повествование Джи.
   – Извините, но я думаю о своем.
   – Да, – сказал Джи, – и это студентка романо-германского отделения! Не может пересказать простую историю…
   Ника молчала, упрямо поджав губы.
   – Смотрите, как Ника упорно увиливает от участия в ситуации, занимая позицию стороннего наблюдателя. Поэтому она до сих пор ничего не понимает в Посвятительных мистериях, которые организуются каждый день под видом прогулок, купаний в холодном море, вечерних визитов к музыкантам. Поставь хоть что-нибудь на кон, Ника, хоть пятачок! Только тогда ты сможешь проникнуть в глубину ситуации.
   – Разве это мистерии? Просто прогулки или посиделки в номере. Скука!
   – Только потусторонний ветер может невидимо унести за горизонт, – ответил Джи. – Скука? – повторил он. – Мы опять видим проблему Фауста и его скудную картину мира. Путь человека – это движение от богатой ботвы, которой является наша личность, к развитию сущности. И если хотя бы одно маленькое «я» личности начинает стремиться к развитию, то это уже много. А если оно, как Робинзон, найдет и воспитает Пятницу – сущность, – то шансы еще более увеличатся.
   – А как развить сущность? – вдруг спросила Голден-Блу.
   – Ответ на твой вопрос содержится в одной суфийской притче.
   Попугай, пойманный в далекой стране, много лет жил в клетке у богатого купца. Однажды купец собрался в Индию, на родину попугая, по своим неотложным делам. Попугай настоятельно попросил его передать привет своим далеким сородичам. Купец отправился в долгое путешествие и, встретив сородичей своего попугая, передал от него привет. Но в этот момент он увидел нечто особенное, что сильно поразило его. Вернувшись, купец рассказал попугаю, что, когда он передал привет его сородичам, то они все замертво попадали с деревьев! Попугай сухо сказал «спасибо» и с этого дня начал хиреть. Вскоре он умер. Купец, испытывая большое горе, вынес его в сад и стал рыть ему могилу. Но попугай тут же расправил крылья и улетел, крикнув на прощанье: «Спасибо за своевременный привет от моих родственников!»
   – Мне не нравится эта глупая притча, – сказал разочарованно Шеу.
   – А я в ней увидела способ избавления из тюрьмы нашего тела, – вспыхнула Голден-Блу.
   В эту ночь я попал в яркое сновидение. Я гулял с Джи и Никой по ночному городу. Вдруг подул сильный ветер, и я вспомнил, что это сон. Вихрь, вырвавшись из-за горизонта, принес багровые клубы дыма, образовавшие огромное темное облако, которое подхватило Нику и унесло в темноту. С разрядом грома сверкнула ослепительная молния, прорезав весь небосвод. В ее отблесках я увидел Нику, уходящую от нас в серое пространство, к безликим человекоподобным существам.
   – Не уходи туда, – в отчаянии прокричал я, – твоя душа умрет и оледенеет!
   – Угомонись, Паниковский, – произнесла она, обернувшись, и холодно усмехнулась.
   Проснувшись, я рассказал Джи о сновидении.
   – Это знак, что наша любимая Ника тяготеет к холодным люциферическим пространствам великого Космоса и в будущем может покинуть нас.
   – Мне так не хочется расставаться с ней, – опечалился я.
   – Тогда отогрей ее прохладное сердце.
   На следующий день мы тем же составом отправились прогуляться на пляж. Голден-Блу шла вдоль водной кромки, в стороне от нас, о чем-то печально размышляя.
   – Посмотрите! На песке лежит умирающая чайка! – вдруг воскликнула она. – Я чувствую, что это знак для меня.
   Она наклонилась и дотронулась до растерзанных крыльев. Чайка вздрогнула под ее рукой и навсегда замерла.
   – Если ты завтра вернешься в город Дураков, – задумчиво произнесла Ника, – то твоя душа может умереть.
   – Я бы не хотела возвращаться, но я обещала друзьям.
   – Если ты хозяйка своего слова, то возьми его обратно! – недоуменно произнес Шеу.
   Голден-Блу посмотрела на Джи, как бы спрашивая взглядом его совета, но Джи ничего не ответил.
   Мы купили пива и вина, чтобы устроить хорошие проводы Голден-Блу. С каждым бокалом я чувствовал, как сердце наполняется приятным теплом, и готов был щедро делиться им с окружающими.
   Голден-Блу беседовала с Шеу о каких-то мелочах, и я вмешался в их разговор:
   – Советую тебе, Голден-Блу, не зацикливаться на личных проблемах. Ты бы вполне могла попутешествовать с нами еще несколько дней.
   Я взял ее за руку и стал медленно гладить, пытаясь впитать все эротические флюиды, но Голден-Блу холодно посмотрела на меня. Я решил не отчаиваться и отогреть ее замерзшую в горизонтали душу. «Будь что будет», – подумал я, прижавшись к ее восхитительным коленкам. Меня охватила волна кайфа, и я, совсем забыв об осторожности, пытался придумать ход, как бы случайно коснуться ее сладостной груди.
   – Гурий, ты совсем осовел! Дама разговаривает со мной! – вскричал Шеу, оттаскивая меня в сторону.
   – А ты, безнадежно влюбленный сатир, опять пришел ловить рыбу в нашем пруду! – засмеялся я, но, увидев его мрачную физиономию, осекся.
   Через некоторое время я осознал, что сижу на диване рядом с Никой.
   – Какая ты соблазнительная женщина, – заплетающимся языком произнес я, обнимая ее тонкую талию. – Я всю жизнь мечтал о такой!
   – Паниковский, – воскликнула Ника, – я не для тебя предназначена! – и отсела от меня подальше.
   Но я сделал сверхусилие, чтобы не упасть, и еще крепче прижался к ее трепещущему телу.
   – Ну и нахал же ты! – разозлилась она, вырываясь из моих рук.
   – Ты глупая курица! – рассердился я. – Ты теряешь шанс получить от меня бараку.
   – Передавай ее женщинам своей касты, пьяная свинья! – воскликнула она.
   – Не ломай из себя недотрогу!
   Шеу взял меня за шиворот и выкинул в коридор.

   Когда я проснулся на следующее утро, любое движение головы причиняло боль. Джи посмотрел на меня и произнес:
   – Своим диким обезьяньим флиртом ты вчера всем испортил ажурный вечер. А сейчас приглашаю тебя прогуляться: надо бы обсудить деликатные вопросы.
   Я с тяжелым сердцем пошел за ним. Мы вышли на дорогу, ведущую к морю, и тут Джи прервал молчание:
   – Ты, Петрович, совсем уже зарвался и охамел. На словах ты соблюдаешь некую иерархию, но все твои проявления меж двух Посвятительных колонн – Ники и Голден-Блу – основаны на чувстве плебейского равенства или даже превосходства. Тебе кажется, что они – такие же инстинктивные существа, как и ты. А ведь все очень просто: тебе достаточно следить за двумя основными центрами твоей бессознательности – это вино и муладхара. Пора бы уже научиться приносить в жертву свои одичалые инстинкты. Помнишь умирающую птицу на пляже? В некотором смысле это был знак не только для Голден-Блу, но и для тебя. Прими во внимание этот знак, иначе тебе не пройти во врата астральной Школы.
   От интонации Джи дикая боль в затылке только усилилась.
   – Вы все позволяете красивым женщинам, – возмутился я, – а мне, заслуженному юнге, достаются только пинки и объедки с вашего стола!
   – Ты не можешь по-рыцарски относиться к прекрасной даме, – холодно сказал Джи. – Ты ведешь себя как дешевый холоп. Твое место в этом случае – на скотном дворе. Алкоголь и курение однажды превратят тебя в жалкое подобие человека.
   В этот день я решил начать новую жизнь, но не удержался и на нервной почве выкурил две пачки.
   После концерта мы вчетвером пошли прогуляться на пляж. По сторонам гавани вспыхивали и гасли два маяка – зеленый и красный.
   – Попробуйте созерцать эти вспышки, не фокусируя взгляда, – произнес Джи. – Это глубокий знак: мы видим взаимодействие изумрудного и рубинового лучей – семнадцатого и пятнадцатого Арканов, рождающих Дух Параклета, Дух нашего времени.
   Я попытался недолго созерцать, но отметил только возросшее чувство тяжести и печали.
   На следующий день мы проводили Голден-Блу в аэропорт, а сами, вместе с «Кадарсисом», переехали в Пятигорск. Я был рад оказаться подальше от черноморского побережья, атмосфера которого ввела меня постепенно в состояние депрессии. Как только я увидел величественные горы, уныние мгновенно покинуло мою душу.
   – Заметил ли ты перемену своего состояния? – спросил Джи, разглядывая меня.
   – Как же не заметить!
   – Атмосферические поля одного места отличаются по воздействию от полей другого. Поэтому в древних Традициях и говорится: Время, Место, Люди. Правильное их сочетание дает особую силу передаваемым доктринам. А Черное море – особое место. В глубокой древности именно здесь располагались святилища Черной расы.
   Нынешние черные – это просто выродившиеся остатки некогда могущественной расы. Белая раса была в рабстве у них, пока не появился Великий Посвятитель Рама и не разбил войска Черной расы, предводителем которой был Равана. Поэтому и море называется Черным, и черной также называется магия, которая им принадлежала. Возле Красного моря располагалась Красная раса, возле Желтого – Желтая. Родина же нашего посвящения – это Белое море.
   В Пятигорске мы оживленно разгружали фургон с аппаратурой «Кадарсиса», любуясь золотым закатом над голубыми вершинами гор.
   – Да, – сказал Джи, в своей забавной манере подражания простонародному выговору, – море, конечно, хорошо, но горы – они поглавнее будут.
   – Как прекрасно! – воскликнула ожившая Ника. – Мое глупое уныние исчезло, я остаюсь с вами и никуда не уезжаю.
   – Прошу у тебя прощения, – радостно произнес я. – Теперь я даже не знаю, почему был так зол на тебя.
   Странная атмосфера, сеявшая между нами раздоры, исчезла. Мы отправились погулять по городу, и внезапно Джи остановился у киноафиши: «Полеты во сне и наяву».
   – Господа, – сказал Джи, – мэр города сделал нам подарок. Как раз сегодня у нас единственный свободный вечер, а это фильм режиссера Балаяна, которого я хорошо знаю. Он делает фильмы инспиративно, на арканологические темы, совершенно не подозревая об этом. Но так даже к лучшему, потому что, узнай бы он об этом, его эго тут же перехватило бы контроль.
   – Что тут происходит? – вдруг прозвучал голос Нормана, появившегося в окружении музыкантов.
   – Готовимся к интересному фильму, – произнесла Ника. – Может, пойдете с нами?
   – Если вы будете сидеть рядом со мной, то, пожалуй, да, – нахмурился Норман.
   Весь ансамбль уселся посреди пустого зала в ожидании чуда.
   Когда свет погас, неожиданно я услыхал дружеский шепот Шеу:
   – Братан, этот фильм без глотка армянского коньячка не будет столь приятным. Я отпил приличный глоток, и на сердце мгновенно повеселело.
   В главных ролях были мои любимые актеры – Янковский и Табаков. Табаков играл положительного героя, преуспевающего в обществе, Янковский – свободного несоциального человека, который чувствовал себя чужим на псевдопразднике жизни. В какой бы ситуации он ни оказался, он говорил то, что чувствовал, не считая нужным лицемерить. Табаков его резко осуждал. Постепенно от Янковского отказалась любимая женщина и лучшие друзья. В конце фильма он одиноко идет по осеннему полю, меж стогов, и вдруг начинается сильный дождь. Он забирается в копну, скрываясь от ливня. В последнем кадре видна только его рука, торчащая из копны, с пучком травы в кулаке…
   – Я восхищен этим фильмом, – сказал Джи после окончания сеанса. – Режиссер инспиративно передал состояние Джокера из двадцать первого Аркана. Пока человек не останется один, не уйдет из теплого греющего мира людей, от женского тепла, он не станет кем-то. Человек должен быть извергнутым из родового гнезда, этой копилки дурных бесконечностей. Вот он забрался в копну, и вот его уже не видно. И жив ли он, и там ли он на самом деле, уже никто не скажет. Но он ушел в себя и вышел из игры других карт с четко определенными ролями.

     Где он живет – не знает никто,
     Куда он идет – не знает никто,
     Если спросят его – он ответит: «Не знаю»,

   – прочитал вдруг хокку Джи. – А тебе понравился этот фильм? – спросил он Нику.
   – По-моему, – сказала Ника, – Янковский – человек эгоистичный и гордый. Он не может жить без женщин, но не хочет себе в этом признаться и открыться женщине на уровне сердца. Поэтому он и попадает во все эти неприятности.
   – Ты видишь только поверхностный слой, – ответил Джи. – Надо смотреть фильм глубже – на уровне сущности.
   Я видел, как вдохновился Джи, говоря о Посвятительном одиночестве.
   «А что, если Джи вдруг захочет уйти из мира в эти непонятные джокерские измерения, – забеспокоился я, – что мне тогда делать? Я ведь не могу обходиться без комфорта, без женского тепла. Без этого моя жизнь становится полностью лишенной смысла».
   – Я глубоко возмущен этим фильмом, – прорвало Нормана. – Все мои симпатии на стороне Табакова. Такие люди, как он, являются положительной силой общества, а типы вроде Янковского несут с собой одно только разрушение. Как можно быть таким асоциальным, – кипятился Норман, – и так безответственно вести себя?! Куда смотрят власти, позволяя делать такие фильмы?!
   – А ты как видишь этот фильм? – обратился Джи к Шеу.
   – В Янковском я увидел копию себя, – сказал он, поглаживая пухлый животик. – Я давно уже живу так, как он, – чувствую себя везде чужим, хотя популярен еще больше, чем он. Всем говорю правду, и те же проблемы с женщинами, только еще больше.
   – Эх, – сказал Джи, – и ты упускаешь главное. Герой демонстрирует свою внутреннюю расплавленность, в которой находишься и ты, кстати. Но только ты все еще хочешь быть королем в колоде, а не вне нее.
   Шеу не ответил, но я почувствовал, что внутри у него все вскипело гневом. По-видимому, слова Джи задели какую-то старую рану, нанесенную его самолюбию.
   – Пойдемте в столовую перекусить, – предложил я, надеясь избегнуть вопроса о фильме, как вопроса на экзамене, ибо коньячок Шеу еще не выветрился из моей головы.
   Но за едой Джи все-таки спросил:
   – А ты, Петрович, что смог вынести из этого фильма?
   – Это сложный и непонятный мне сюрреалистический фильм, – сказал я, скрывая свое настоящее мнение.
   – А ты вообще знаешь, что такое сюрреализм? – спросил все еще раздосадованный Шеу.
   – Знаю, – ответил я заносчиво. – И к тому же постоянно в нем живу!
   – Нет, – наклонился ко мне Шеу, – о сюрреализме, о сверхреальности ты вообще не имеешь никакого представления.
   Я готов был взорваться от негодования.
   – Мне кажется, что вы оба правы, – вмешался Джи. – Шеу – в глобально-стратегическом смысле, а Петрович – в мелко-тактическом. Ты, Петрович, видишь кусок мира зеленого цвета и думаешь, что все остальное тоже зеленого цвета. А ты, Шеу, – птица крупного полета и видишь иные горизонты. Научись, Петрович, летать крупно, тогда поймешь, что Шеу имеет в виду.
   – А как же мне научиться летать крупно, если я – мелкий воробей? – спросил я с кислой улыбкой.
   – А только мелкий воробей и может летать крупно. Умались – и возвысишься.
   Я стал молча доедать свой ужин. Ника сочувственно посмотрела на меня. От нее шла доброжелательная волна поддержки, и я пожалел, что так грубо и холодно относился к ней.
   «Ника часто находится в тонком состоянии, – осенило меня, – и общается через атмосферу и взгляд».

   Дав два концерта в Пятигорске, ансамбль переехал в Черкесск. В этом городе на всех навалилась странная подавленность и растерянность. Мы забыли кофр с оборудованием в автобусе, музыканты с трудом могли играть, а я прожег кипятильником стул в гостиничном номере. Пришлось заплатить горничной десятку, и кошелек опустел.
   Мы отправились на базар и грустно ходили меж рядов, отщипывая от буханки серого хлеба. Разломанные, как в натюрмортах, гранаты, белый самодельный сыр, инжир и грецкие орехи были нам не по карману. Джи с улыбкой посмотрел на меня:
   – А слабо тебе, Петрович, без денег достать еды? Ведь ее здесь изобилие.
   Я, переламывая гордость, подошел к ближайшему продавцу:
   – Не дадите ли вы мне без денег пару кило яблок?
   – Ты что, сумасшедший? – зло ответил он, и я уловил краем глаза, что его рука откинула полу каракулевой бурки, из-под которой выглядывал кинжал с перламутровой рукояткой.
   Я поспешно отошел, надеясь, что выполнил основную задачу, данную Джи: справиться со своей гордыней.
   – Это не смирение, а неуклюжесть, – сказал Джи, словно читая мои мысли. – Механически такую задачу не решить. Надо найти подходящего человека.
   Джи пошел вдоль базара, а мы с Никой, голодные, последовали за ним. Он остановился у богатого прилавка без единого покупателя. Продавец – высокий старик в черной папахе и с янтарными четками в руке – подозрительно посмотрел на меня.
   – Никогда не видел таких хороших груш! – вдруг громко сказал Джи. – Странно, почему никто не покупает. А какие у вас прекрасные гранаты! Они хорошо очищают испорченную кровь. Когда разбогатею, буду покупать для тебя и Ники по десять килограммов гранатов в день у этого достойного человека, – пообещал Джи. – Знаешь ли ты, о Петрович, что когда ты покупаешь на рынке что-либо, самое важное – это выбрать продавца с упругим тоналем и доброго по натуре? Потому что атмосфера человека содержится в продуктах, которые он продает.
   Напряжение на лице продавца, когда он услышал про «доброго человека», уменьшилось.
   – Попробуй, красавица, самое большое яблоко, которое смотрит на тебя, – обратился аксакал к Нике и, вынув огромный кинжал, рассек яблоко пополам.
   Ника взяла половинку и поделилась со мной. В этот момент у прилавка стали собираться люди. Джи подал нам знак уходить:
   – Мы отыграли свою мизансцену – теперь посмотрим, как на нее отреагирует продавец.

   Прогулявшись вокруг рынка, мы вернулись к нашему торговцу.
   – Идите сюда! – сказал он, завидев нас. – Слава Аллаху! Он послал мне хороших людей, теперь торговля пошла удачно. Наберите в свою сумку все, что хотите! – и я тут же принялся за дело.
   Мы вернулись в гостиницу и устроили пир. В самый его разгар дверь отворил Шеу:
   – Праздники празднуете… А вот я перестал чувствовать смысл жизни, мне уже не интересны ни работа, ни развлечения. Не знаю, что и делать.
   – Присоединяйся к нам, – пригласила Ника, – мы тебя быстро развеселим.
   – Слишком долго ты вращался в хаосе жизни, – сказал Джи, – и это отняло твои силы. Есть только один выход: движение против потока горизонтальной жизни, в сторону собственного внутреннего развития. Помнишь главного героя «Полетов во сне и наяву», когда он входит в толпу веселящихся, а скорее, имитирующих веселье людей? Свадьба, спящие лица, и среди них – наш сталкер, наш джокер. Но он бодрствует, он отстранен, ибо он ощущает пульс высших миров.
   Он может, конечно, подключиться к их игре, к этой жалкой и жуткой пародии на истинную любовь и жизнь, но может и не подключиться.
   Тебе, Шеу, надо принять, что и ты, и мир сиры, обездолены и нищи. И чем более искренне ты понимаешь это, тем больше у тебя возможностей для развития.
   Шеу задумчиво курил «Беломор».
   – Мне не очень нравится идея всеобщей нищеты, – заметил он, пуская дым в потолок. – Тем более, что мир утопает в роскоши.
   – Но с точки зрения высших измерений, – возразил Джи, – наш мир абсолютно беден, ибо не чувствует дыхания высших миров.
   Шеу дипломатично улыбнулся, как если бы слова Джи относились не к нему…
   Был уже поздний час, и Петрович закончил свое повествование.

   На следующей неделе я зашел к Петровичу: он сидел за письменным столом и штудировал квантовую механику.
   – Представляешь, – воскликнул он, – мне удалось сдать экспромтом три экзамена. Скоро я смогу продолжить поиски Пути, ведущего к Небу!
   – Зачем откладывать на будущее? Начинай прямо сейчас, – предложил я.
   – У меня по соседству есть приятель, – сказал Петрович, – он уже несколько лет идет Путем воина по Кастанеде. Зовут его Штирлиц. Не хочешь ли к нему заглянуть?
   – Идем к Штирлицу, – кивнул я, и Петрович радостно швырнул в угол толстый том Ландау.
   Мы пришли и остановились перед кованой дверью на первом этаже. На долгие звонки никто не открывал.
   – Он всегда так, – объяснил Петрович, – сидит дома и не пускает.
   Наконец дверь открылась, но это был не Штирлиц. Женская рука грохнула на порог мусорное ведро.
   – Наташа, это же мы! – взмолился Петрович.
   – Штирлиц ушел на рыбалку.
   – Открой, Наташенька, я ему десять рублей хочу вернуть.
   Дверь приоткрылась. Наташа, по вибрациям – настоящий северный ветер, – в упор посмотрела на Петровича.
   – Никуда он не ушел, – победоносно закричал Петрович, – вот же его ботинки стоят! Заходи, Касьян!
   Мы проскользнули в квартиру, но Штирлица в ней не было.
   – Ничего, – сказал Петрович. – Подождем полчаса. Если Штирлиц не прячется от нас в туалете – значит, он выпрыгнул в окно.
   Через пять минут появился Штирлиц – молодец плотного сложения, напоминающий не великого разведчика, а, скорее, казацкого есаула. Его серые глаза выражали холодную непреклонность.
   – Куда же ты ходил в тапках? – спросил Петрович. – Уж не на рыбалку ли?
   – Мало ли у меня дел, – ответил Штирлиц, – куда я могу пойти, в тапках или без тапок?
   – Жена у тебя не совсем ласковая, – сказал я.
   – Я так стер личную историю, что даже ей иногда кажется, что меня нет дома, – усмехнулся он.
   – От жены надо скрываться в первую очередь, – добавил я.
   – Что это вы тут заговоры плетете? – воскликнула Наталья, резко распахивая дверь. – Опять от семьи отбиваете? Шли бы вы из дому, по-хорошему.
   – Значит, поедем к моему другу Варану, – заявил Штирлиц. – Ибо сказано: «Враги человеку – домашние его».
   Через полчаса мы добрались до логова Варана. Дверь открыла его симпатичная жена с бледной кожей и травянисто-зелеными глазами, на целую голову выше Петровича.
   – А, опять Штирлиц с эзотериками, – нервно встрепенулась она. – Ну, проходите, только без фокусов: мой и так уже перемедитировал.
   На кухне, увешанной фотоснимками – художественными и обычными – сидел Варан, с холодными дымчатыми глазами и странно замедленными движениями. Он, казалось, знал что-то такое, что ему уже некуда было спешить.
   – Садитесь, – сказал он, наливая коньяк, – у меня все в порядке.
   – Только жена слегка волнуется, – заметил Штирлиц.
   – Ну, это пустяки. Тут я главный. А это кого вы привели ко мне?
   – Да это тот парень, чью библиотеку читает весь мистический Кишинев, – сказал Штирлиц, подливая себе коньячок. – Пришел послушать историю о твоем магическом опыте.
   – Ладно, расскажу, но только в последний раз. Однажды Штирлиц принес ко мне в Академию Наук, где я работаю фотографом, толстую книгу Папюса о магическом искусстве, попросив снять с нее фотокопию.
   «Прочти. Может, понравится», – сказал он.
   Оставшись один, я перелистал пожелтевшие страницы, и мной вдруг овладел трепет исследователя. Я захватил книгу домой и всю ночь изучал ее, не в силах оторваться. На следующий день я закрылся в фотолаборатории под видом срочной работы.
   Следуя описанию ритуала, я начертил магический круг, сделал алтарь, поставил на него три подсвечника, чашу и положил меч. Затем зажег курения и стал читать заклинания. К моему немалому удивлению, три духа появились передо мной. Они светились голубоватым свечением, от них веяло потусторонним холодом. Самый внушительный из них – старик с длинной бородой – грозно спросил:
   «Зачем нас вызвал из тьмы великой?»
   Я почувствовал, что мое тело дрожит от страха, и не смог выговорить ни слова. Я лихорадочно искал ответ, но в голове вертелась всякая чепуха.
   «Отвечай же, если не хочешь навлечь на себя беду!» – грозно повторил старец.
   «Я хотел бы узнать, кто был первым мужчиной моей жены», – заикаясь, пролепетал я.
   «Оторвем ему голову», – произнес дух женщины.
   «И жене тоже», – прошипел третий, и они угрожающе приблизились.
   «Нет, – приказал старец, – на первый раз я прощаю его».
   И они растворились в воздухе.
   Мой интерес к магии с тех пор угас. Тогда я счел более безопасным медитировать по ночам. Когда жена уснула, я встал и закрылся в ванной комнате. Поставив свечу перед зеркалом, я зажег ее и погрузился в глубокую медитацию, отключившись от реальности. Я вышел из тела и прошел сквозь зеркало. Оказавшись в Зазеркалье, я обнаружил, что стою на вершине холма. Внизу, в долине, лежал пестрый восточный город с высокими минаретами и бирюзовыми куполами, и я направился к нему. По дороге мне встретилось стадо баранов; я с трудом протиснулся сквозь него и вошел в старинные каменные врата. В это время муэдзин поднялся на белую башню и призвал к вечерней молитве. Я упал на колени вместе со всеми, кто находился рядом, и сложил руки в молитве.
   Прохаживаясь по глинобитному лабиринту старого города, напоминающего Бухару, я встретил на одной из узких улочек изможденного старика, который продавал лепешки.
   «Купи лепешки, дорогой, такие вкусные, никогда не пожалеешь!» – сказал он, едва завидев меня.
   Мне не нужно было ничего, но из жалости к его бедности я купил несколько горячих кукурузных лепешек и случайно взглянул ему в глаза. Вдруг я заметил, что это не бедняк, а старец с глазами суфийского шейха.
   «Не узнаешь меня?» – вдруг спросил он.
   Я изо всех сил старался припомнить, где же я видел его лицо, но не смог. Но сердце вдруг завибрировало и отозвалось на звуки его голоса. Я упал на колени перед ним и воскликнул:
   «Возьмите снова меня в ученики, Мастер!»
   «Если хоть раз еще ты найдешь меня в этом городе, – усмехнулся он, – я возьму тебя на обучение».
   Я с нетерпением ждал следующей ночи и, когда все уснули, вновь закрылся в ванной перед зеркалом и погрузился в медитацию. Попав в Зазеркалье, я опять оказался на вершине холма. Оглядевшись, я направился к городу, и снова встретил стадо баранов, и вновь вошел в каменные врата под вечерние выкрики муэдзина. Долго плутая по городским улочкам, я, к своему счастью, обнаружил на старом месте продавца лепешек.
   «Садись, – улыбнулся он, – теперь ты готов к обучению в сновидении. Когда ты окажешься во сне, обязательно вспомни, что это сон, – наставлял он. – В этот момент ты получишь полную свободу в своих действиях, и тогда отправляйся изучать свой родной город».
   «А как мне проснуться во сне?» – спросил удивленно я.
   «Не волнуйся, я тебе помогу», – рассмеялся шейх и растворился в воздухе.
   Я ему не поверил, но на следующую ночь его обещание сбылось: мне удалось проснуться во сне. Осознав свою свободу, я полетел над Кишиневом, тщательно запоминая те улицы, над которыми пролетал. А когда проснулся – сел в машину и поехал проверять, насколько сон был правдив. Дома и улицы выглядели так же, как и ночью. Я убедился, что Мастер прав, и решил продолжать свои опыты под его руководством. Несколько раз в неделю я встречался с ним в Зазеркалье, выслушивая его наставления.
   Однажды, встретившись с Мастером в сновидении, я услышал от него совет:
   «Не садись в этот вечер в первое такси, которое ты остановишь».
   Я принял это предостережение за необычную шутку. На следующий день праздновали день рождения Штирлица. Гулянка закончилась в два часа ночи, и мы вышли на дорогу ловить такси. Долго не было машин, затем одна остановилась около нас, и мы торопливо забрались в нее. Но, вдруг вспомнив о предупреждении, я схватил жену и резко вытащил ее из машины. От неожиданности она обрушила на меня весь свой гнев, а таксист сказал, что у меня не все дома, посоветовал меньше пить и уехал. Я тут же поймал другое такси, и мы спокойно поехали домой. Через десять минут мы подъехали к месту аварии – наше первое такси лежало перевернутым в кювете и дымилось. Я мысленно перекрестился и поблагодарил Мастера за предупреждение.
   – Да ты встретил настоящего Шейха! – воскликнул я, восхищенный его рассказом.
   – А не мог бы ты попросить великого Шейха взять и меня на обучение? – встрепенулся Петрович.
   – Только тебя не хватало, – недовольно произнес Варан и отпил вина.
   Вскоре пришли три ученика Варана и симпатичные ученицы. Они принесли несколько литров молдавского вина и поставили на стол.
   – Сразу видно – настоящие, – улыбнулся Штирлиц, – соблюдают пиетет и уважение.
   Когда стемнело, включили музыку, и несколько пар закружилось в темном пламени свечи. Я молча сидел в углу комнаты, наблюдая за чужим весельем.
   Варан вновь стал рассказывать о вызывании духов. Танцы стали более эротичными и агрессивными.
   – Ненавижу твоих адептов! – вдруг закричала жена Варана и, извиваясь в истерике, выбила плечом стекло в двери. У Варана слегка дрогнула бровь, и он нервно выпил коньяк.
   – А все из-за тебя! – крикнула она и, сбросив туфли, с диким хохотом стала плясать на стеклах. Пол окрасился кровью.
   – Святой Йорген советует нам вовремя смыться, – быстро сообщил я Петровичу, и мы, не дожидаясь окончания представления, выскочили на улицу.
   – Ну и дела! – удивился Петрович.

   На следующий вечер мы встретились с Петровичем на углу его улицы.
   – Что ты такой грустный? – спросил я у него.
   – Да вот, ты уедешь на большое дело, а я останусь в этом кишиневском болоте, – и он посмотрел на небо, на котором собирались грозовые тучи.
   – Это от того, дружище, что ты застрял на одной и той же роли. Сколько еще лет ты будешь считать себя сынком богатого министра, увлеченным теорией каких-то солитонов? Если бы ты научился разыгрывать различные роли, твоя жизнь превратилась бы в сказку о добром молодце.
   – Да что я могу еще сыграть, – посмотрел безнадежно на меня Петрович, – кроме самого себя?
   Вдруг неожиданно хлынул ливень с градом.
   – Бежим к Штирлицу! – крикнул Петрович, натягивая на голову куртку.
   – Чтобы от его жены получить поворот от ворот, – сказал я и побежал за ним, перепрыгивая через ручейки мутной воды.
   Взбегая по намокшей глине на бугор, Петрович вдруг поскользнулся и со всего размаха свалился в огромную лужу.
   «Теперь он в точности похож на Ламме Гудзака, свалившегося с осла», – подумал я, подавая ему руку.
   Куртка и штаны Петровича были заляпаны грязью, он выглядел жалко и нелепо в своем несчастье.
   – Не расстраивайся, братан, – сказал я, – мы твою неудачу используем с надлежащей мудростью. Поскольку я уезжаю в город Дураков, Джи поручил мне выбрать нового эзотерического мэра Кишинева. Ты можешь подойти для этого.
   – Да кто меня будет слушать? – усмехнулся Петрович.
   – Я подниму тебя, мой заместитель, в глазах мистиков до уровня уважаемого адепта. Для начала разыграем самого Штирлица, а он уж всем разнесет – у него большой авторитет в городе.
   И мы тут же направились к нему домой.
   После двадцати звонков дверь открыла разъяренная, как циклон, жена.
   – Вы что, не видите, что Штирлица нет дома? – сказала она, грозно вращая глазами. – Он вчера уехал на охоту.
   – Да брось ты, – сказал я. – У нас для него срочное сообщение.
   Петрович мгновенно схватил ее за руку.
   – Какой ты грязный! Отпусти, а то хуже будет!
   В это время я проскользнул в квартиру. Осмотрев комнаты, я нашел, что кладовка заперта изнутри.
   – На Петровича снизошло мгновенное озарение в виде Сатори, – громко произнес я.
   Дверь осторожно отворилась, и Штирлиц постепенно появился на кухне.
   – Ну и дела творятся во Вселенной, – недоверчиво промычал он.
   – Вот и я не верил, – сказал я. – Просветлел при ударе молнии.
   – Мы тебя слушаем, Петрович, – сказал Штирлиц.
   – Я ничего бы не смог достичь, если бы не мой Мастер и Герметическая Школа, – скромно улыбнулся мой Просветленный друг. – Если вы не возражаете, я передам вам бараку. Мой Мастер говорит:

   «Только находясь в Герметическом Луче, можно увидеть, что такое Школа, а также самих себя и наше место в ней. Без таинственного Луча этой Школы, который у нас в России хорошо представлен через Гурджиева, вы быстро теряетесь в многообразии мира. Поэтому ваше ощущение Школы возникает в искривленном видении или совсем пропадает. Многим неофитам надо часто напоминать, что существует Школа, и что в ней есть порядок и смысл. Но реальное желание изменить себя должно возникнуть в эмоциональном центре, а способность совершать действие – в нашем теле, в свадхистхане, в двигательном центре. Ум должен изучить язык тела и чувств.
   Если ученик, общаясь со мною, сердится на меня, то он слаб, а если я не могу удержать себя от раздражения, то я еще слабее его. Быть справедливым в момент действия в сто раз ценнее, чем быть справедливым после того, как оно совершилось. То есть состояние негатива надо сдерживать во время его проявления, а не осуждать себя после того, как это произошло. Та энергия, которая тратится бессознательно, теряется навсегда, но та, что сознательно направляется на работу над собой, может быть используема и в будущем.
   Объективная совесть сложилась в нас на протяжении тысяч лет и многих воплощений, но она может пробудиться только от сильного страдания, ибо покрыта толстым панцирем. Но после того как человек успокаивается, орган совести покрывается коркой. В обычных условиях требуется сильный шок, чтобы открылся орган совести. Тот, у кого совесть не открыта, не может быть нравственным.
   Помните: работа над собой является всего лишь средством, а не целью. Гордость – наш главный враг, главное препятствие нашему желанию работать над собой, оружие представителя Ада.
   Когда мы говорим о внутреннем развитии или внутреннем изменении, мы имеем в виду только сущность. Когда вы научитесь отделять сущность от личности, тогда только вы сможете понять, что в вас должно быть изменено. Но пока, к сожалению, вы еще не видите, что именно исходит от сущности, а что от личности».

   – В этом-то уж он совершенно прав, – вздохнул Штирлиц. – Почти никто из нас не может установить, когда он действует от личности, а когда – от вдохновенной сущности.
   Вскоре слухи о Просветлении Петровича поползли по городу.
   Каждый день он звонил мне, спрашивая, что ему отвечать отягченным жизненными проблемами молдавским мистикам.
   – Сколько мне еще надобно продержаться в этой роли? – нервно спрашивал он. – А то Манька Величкина начинает одолевать!
   – Не волнуйся, – ответил я. – Ты находишься в Луче, и, если зарвешься, жизнь тебя быстро поправит.
   Время шло; я уединенно медитировал и все медлил с отъездом, ожидая специального знака Силы. Джи объяснил мне, что человек, который соприкоснулся с Лучом и работает на него, попадает в зону его влияния. Посему при совершении ответственных поступков он должен присматриваться к знакам Силы, которые надо вовремя распознать. Знак дается с целью предупредить о надвигающейся ситуации. Проблема состоит в том, чтобы суметь его расшифровать.
   Однажды, прогуливаясь с юной девушкой по городу, я собрался перейти улицу и уже шагнул было с тротуара, но что-то меня остановило. В это мгновение огромная фура пронеслась перед моим лицом. Моя спутница побледнела, произнеся: «Ты ведь реально мог погибнуть!»
   И тут я вспомнил совет Святого Йоргена: «Главное в нашем деле – это вовремя смыться».
   Вечером этого дня я переходил дорогу у своего дома, и вдруг прямо передо мной самосвал врезался в легковую машину. Я видел, как ломались ноги и ребра пассажиров, сидевших в автомобиле, – зрелище было ужасным. Мне пришлось выламывать двери, чтобы вытащить изуродованных людей.
   Это был второй знак от Святого Йоргена.
   В двенадцать ночи я вышел прогуляться возле дома и залюбовался огромной луной, сияющей над горизонтом. Внезапно я обернулся и увидел мчащуюся на меня по пешеходной дорожке машину. Я прыгнул в кусты, поцарапав лицо. Черный автомобиль пронесся мимо на большой скорости.
   Третий совет Святого Йоргена дал понять, что меня засекла астральная полиция и надо мгновенно смываться из Кишинева. Я закрылся дома на несколько дней в надежде переждать магическую атаку с того света. Я еще не до конца понимал, что такое вражеская астральная полиция и почему она меня решила убрать.
   Все было загадочно и непредсказуемо, как в фильме «Три дня кондора». Я сидел за закрытыми дверями и думал: «Кому могут мешать тихие люди, стремящиеся к Просветлению? Кому может помешать наша тихая идея – погрузиться в созерцание потустороннего?»
   Но последние события подсказывали мне совершенно другое. Я понял, что каждая группа людей живет в своей реальности. Джи забрал меня в свое пространство и время, а там жизнь протекала с огромной скоростью. Я не знал той реальности, в которой жил Джи, но видел, что попал в иной круг таинственных обстоятельств. В них я мог ориентироваться только с помощью знаков, смысл которых не всегда понимал.

//-- Мастер и подмастерье снимают крышку с гроба, чтобы убедиться в том, что Ртуть и Сера очищены Духом Смерти перед Алхимической Свадьбой. --//

   На следующее утро я с великой осторожностью сел в поезд и тайно уехал в город Дураков. Отъехав от Кишинева на сотню километров, я осмелился открыть свои записи. Для успокоения нервов, расшатанных преследованием вражеской астральной полиции, я перечитал беседу с Джи о механическом поведении.

   «Что такое механическое делание? Это делание в соответствии с желаниями вашего эмоционального и инстинктивно-двигательного центра, не направленное ни на работу в Школе, ни по одной из трех линий работ. Если вы реально захотите работать над собой, то у вас получится, а без сознательного желания внутренней работы вы не сможете изменить себя. Сознательное желание – это самая сильная вещь на свете. Что это такое? Внутренняя работа в Школе по первой, второй и третьей линии, сопряженная с сознательной жертвой, с сознательным страданием и с сознательным сверхусилием называется сознательным желанием. А терпеть неприятные проявления ближних – это большая вещь, это последняя ступень. Только человек, достигший совершенства, может делать это. Постановка перед собой намеренной цели работать в Школе и подчинение самого себя ее достижению создает магнетизм и способность делать. Мы боимся, мы стараемся не видеть самих себя из страха испытать угрызения совести. Искренность трудна из-за толстого слоя корки, который нарос на нашей сущности.
   Только тот может быть справедливым, кто способен войти в положение другого. Ученик не должен делать того, что мешает его работе над собой. В суфийских школах часто приводят учеников в состояние шока, чтобы использовать их критическое состояние для прозрения. Когда у ученика все идет хорошо – это стопроцентное засыпание, ибо в этот момент он перестает чему-либо учиться, куда-либо стремиться, исчезает чувство цели. Настоящая работа над собой начинается только на третьей линии Школы, когда ученик прозревает до такой степени, что начинает прислушиваться к словам Мастера о том, что есть еще некий ветер, исходящий свыше, который ставит Школе конкретные задачи. Их она должна обязательно выполнять, сверх того что в ней воспитываются ученики. Это наиболее трудная часть, которая лежит не только на Мастере, но и на всей Школе. И вот при выполнении этой задачи, исходящей из более высокой Школы или Ордена, из сферы гиперфизических пространств, и начинается настоящая работа над собой.»

   Я сидел в пустом купе и долго обдумывал, работаю ли я реально над собой, или давно впал в приятную иллюзию. Потом достал из сумки вареную курицу. «Жаль, что рядом нет Джи», – вздохнул я и, обглодав курицу, счастливый, растянулся на второй полке.

Глава 6
Школьное пространство города Дураков

   Поезд прибыл в город Дураков в десять утра. Я подхватил сумку и, сев на трамвай, отправился к Нике. Весна здесь была в разгаре; я с удовольствием наблюдал в окно трамвая, как легкий ветерок покачивает зеленые ветви деревьев.
   Быстро отыскав знакомый дом, я вошел в прохладу подъезда. После моего длинного звонка дверь открыл мужчина лет сорока, в белой майке и спортивных брюках.
   «Неужели она завела себе такого грубого мужика?» – невольно подумал я.
   – Тебе чего? – спросил детина, надвигаясь на меня всем телом.
   – Я вообще-то ищу Нику… – стушевался я.
   – Она давно переехала, – и он сунул мне маленькую записку с новым адресом.
   Через полтора часа поисков я остановился у низенького домика в частном секторе и приоткрыл скрипучую калитку. Узкая цементированная дорожка вилась среди белых нарциссов, в большом количестве росших в саду. На меня выскочил пес и залился яростным лаем; вышла юркая старушка и недовольно приостановила собаку.
   – Не у вас ли снимает комнату Ника? – поспешил спросить я.
   – Ну, у меня, – ответила она, немного отпустив пса. – Только к ней особы мужского пола не допускаются, – зло добавила она.
   «Вот такие старухи, – подумал я, – вечно мешают доброму молодцу продвигаться по Пути».
   – Он только на минутку! – с улыбкой воскликнула Ника, появившись на пороге.
   Мое сердце отчаянно затрепетало.
   – Не вздумай прятать его под кроватью, – добавила старушенция, когда я входил в дом.
   – Ты как в настоящей осаде, и теперь к тебе не прорвешься, – заметил я.
   – Зато мне здесь спокойно, – ответила Ника.
   Я окинул взглядом уютную комнатку: кровать, стол у окна и ковер на стене.
   – Надолго пожаловал? – спросила она, и глаза ее засветились любовью.
   – Джи дал задание: создать мистическую группу и подготовить город к его приезду.
   – Не переоценил ли он твои возможности? – усмехнулась она.
   – Вот это я и должен проверить, – отпарировал я.
   – А где же ты собрался жить?
   – Хотелось бы у тебя, но ты так ловко отгородилась старушкой, что теперь разве что на улице.
   – Старушка сторожит все углы дома, а пес охраняет вход со двора, – сказала она, разливая чай. – Раз ты получил спецзадание от Капитана, то я помогу тебе. Есть один тайный обходной путь к моему окну со стороны каменной стены. Для этого тебе надо проникнуть через чужие дворы с собаками. Но ты, я надеюсь, справишься с этим. На три условных стука я отворю тебе окошко. Только не попади к хозяйке – ее окно рядом с моим, – засмеялась она.
   – С тех пор как я стал на Путь, жизнь следит за тем, чтобы я не расслаблялся.
   – Не переживай, – подбодрила Ника, – со мной происходит то же самое…
   За милой беседой часы пролетели как одна минута.
   – Молодой человек, – просунула голову в дверь недовольная хозяйка, – пора бы и честь знать. Уже одиннадцать часов вечера. А то я твою барышню выгоню вместе с тобой.
   Я с сожалением покинул Нику и пошел побродить по ночным улицам, наслаждаясь безграничной свободой и сияющим звездным небом. Дождавшись часу ночи, я, перелезая через заборы, пробрался мимо цепных собак и осторожно постучал в темное окно.
   «А вдруг сейчас высунется старуха?» – напрягся я.
   Но мне повезло: за темным стеклом появилась Ника и радостно поманила меня.
   – Ты сможешь пролезть в форточку? – поинтересовалась она. – Окно забито еще с зимы.
   – Попробую, – ответил я, с трудом протиснулся сквозь тесное отверстие и упал на пол.
   – Ты не мог свалиться потише? – прошептала она. – Хозяйка ведь не дремлет, сторожит мою праведность.
   – Ничего, она уже спит. Слышишь, как храпит в соседней комнате? Ты лучше расскажи о себе – ведь три месяца прошло после твоего визита в Москву.
   – Сильвер не пишет, я ему тоже. А так все по старому – университет, дом, да вот изучаю Гурджиева, а на днях достала Успенского «В поисках чудесного». Без скользкой Палубы Корабля – одна сплошная горизонталь.
   – Ничего, – заметил я, – скоро твоя жизнь наберет первую космическую скорость.
   – Мне удалось познакомиться с новыми интересными людьми, – произнесла она. – Я тебе дам их телефоны. Они, так же как и мы, ищут Путь к Небу.

   Рано утром я незаметно выскользнул из комнаты Ники и вышел в город. На душе было легко и светло, и я зашел на службу в ближайший православный храм.
   Исповедь и молитвы очистили мою душу, и я вновь почувствовал ностальгию по своей духовной родине и решимость достичь ее. Передо мной стояла нелегкая задача, но при поддержке Ники я мог ее решить.
   На небе сияло яркое солнце, теплыми лучами согревая остывшие за ночь улицы. Навстречу шли юные девушки, одна из них улыбнулась мне.
   «Это хороший знак», – подумал я и направился к телефонной будке.
   Я развернул листок с номерами телефонов, который дала мне Ника. Их оказалось всего два: первый номер принадлежал некому Васе, а второй – неизвестному существу по кличке Рикки-Тики-Тави, и с него я решил начать.
   Я позвонил, и человек-мангуст тут же пригласил меня к себе. Он жил в старом двухэтажном доме на рабочей окраине. Проходя через пыльный двор, увешанный бельем, где кричали дети и ссорились хозяйки, я подумал: «Нелегко, наверное, этому Рикки стремиться к Просветлению, среди земной суеты».
   На мой звонок открыла громадная женщина в ситцевом фартуке, сказала: «Проходите», – и кивнула на балконную дверь. Там, в уголке балкона, заставленного банками с огурцами и вареньями, стоял на голове сухонький парень в застиранной футболке, в самом деле похожий на юркого мангуста. Он перекувыркнулся и пожал мне руку:
   – Ну, рассказывай о своем Учителе.
   – Мой Учитель довольно крут, и в двух словах его не опишешь, – ответил я, – поэтому лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
   – А моя жизнь – хреновая, – вздохнул он. – Дом, работа, колбаса – вот и все впечатления. Вот это воплощение проживу безупречным семьянином, а в следующем – обязательно надо родиться тибетским монахом.
   – А зачем тебе ждать следующего воплощения? – удивился я. – Ты и в этом еще успеешь.
   – А жена? – поднял он испуганные глаза.
   – Да брось ты ее, и не будет у тебя проблем.
   – Как же она без меня, родненькая?! – запричитал он.
   – А только будет счастливее с другим, – сказал я, глянув на его тщедушность.
   – Совесть не позволяет, – отрезал Рикки, – я человек ответственный.
   – Тут не в совести дело, а в твоей нерешительности, – отметил я. – Ты вот почитай «Путешествие на Запад», там все написано про нужную совесть.
   – Да я все читал, – отмахнулся он. – Вот, целая библиотека под кроватью. Когда твой Мастер приедет, обязательно познакомь меня с ним.
   – Ну-ка, марш белье отжимать, – крикнула жена, появляясь на балконе, и храбрый Рикки покорно поплелся на кухню.
   «Этот парень надежно сидит под юбкой, – подумал я, – но все же попытаюсь из него сделать человека». Я радостно вышел на свежий воздух, нашел в парке скамейку под березой и присел погреться в ярких лучах солнца. Сделав короткие записи в тетради, я, для настройки на Луч Школы, прочел слова Джи:

   «Перед нами стоит задача настолько великая и высокая, что за нее могут взяться лишь немногие отважные люди, которым надоело расти в тепличных условиях Школы, делая игрушечные упражнения. Многие Школьные практики существуют только для того, чтобы сместить восприятие ученика в сторону осознавания гиперфизического мира. И только когда ученик реально станет участвовать в гиперфизической жизни, когда он окунется в мир потустороннего бытия и сможет войти в передовой отряд человечества – он пройдет первую ступень на Пути своего восхождения. Он пройдет первых Стражей астрального порога, он будет допущен в Храм. Но до этого все его потуги будут лежать в области фантазий, а он сам будет пребывать на помойке космической жизни.»

   Восстановив свой дух, я позвонил Василию.
   Второй кандидат на Корабль устроился получше своего дружка. Он жил в новом доме с молоденькой симпатичной женой, но, тем не менее, выглядел вялым и дряблым.
   «Это дохлик или мямлик», – определил я.
   Он радостно усадил меня за стол и стал рассказывать про свою горькую жизнь:
   – Когда мне было шестнадцать лет, я прочел книгу Шивананды о медитации. Мне страстно захотелось с ее помощью достичь Высшей Свободы. Я провел в медитациях сотни часов. Иногда мне даже удавалось прикоснуться к Высшему «Я», и тогда мой скучный мир превращался в космические бездны, из которых я не хотел возвращаться.
   Чтобы удержаться в правильной позе, я обматывал себя веревками и так подолгу находился в состоянии транса. Однажды в дом заглянула моя бабка и, увидев меня в странном для нее состоянии, вызвала санитаров, которые тут же отвезли меня в дурдом. В дурдоме, узнав, что я стремлюсь к Просветлению, закололи меня аминазином, и до такой степени, что я перестал ходить, а руки и ноги дергались во все стороны.
   Но молоденькая медсестра Вера помогла мне. Она с большими трудностями, под расписку и личную ответственность, забрала меня из этого ужасного заведения к себе домой на полное обеспечение. Два года я приходил в себя, учился заново ходить, читать и писать. Считай, она спасла мне жизнь. Теперь Вера стала моей женой и ученицей одновременно…
   Я смотрел грустно на Васю: да, ему не повезло в жизни. Он был похож на бесформенное желе и не мог собрать сознание в точку, чтобы стать человеком. Нет, Вася не годится в ученики – он входит в число пострадавших на поле битвы. Теперь ему надо отсиживаться в тылу, а на передовую можно брать только здоровых…
   Было еще рано возвращаться к Нике, и я пошел в городской парк, чтобы углубиться в темы бесед с Джи, для укрепления связи с его учением и настройки на высшие вибрации. Открыв дневник, я прочитал:

   «…И только выполняя на Земле те задачи, которые поставлены вышестоящим Эгрегором, он может начать реальную работу над собой. Тогда начнутся реальные трудности, смерть станет советчиком на Пути. Тогда впервые откроется дверь в реальную космическую жизнь, где дуют не только теплые южные ветры, но и ледяные северные. А до этого все молитвы к вышестоящему Божеству и всевозможные упражнения имеют чисто мирской оттенок. Он выдается той облагороженной фальшью, которая идет от телесных или душевных потребностей. Только тогда, когда ученик вступит в пределы Эгрегорной жизни, он начнет свое реальное восхождение по Золотой Лестнице.
   Но оранжерейная атмосфера Школы необходима, ибо она на протяжении десятилетий готовит слабый человеческий дух к настоящей космической жизни, где нет места слабости и жалости к себе, нет самооправданий, где за все надо платить своей кровью.
   Делать дыхательные упражнения и вовремя исполнять молитвы – это работа по первой линии.
   Если помогать в этом своим товарищам, то это работа по второй линии.
   А если правильно держать Небо над землей, проводить ветер вышестоящего Эгрегора, то это третья линия работы.
   И вот тут-то начинается настоящая битва с самим собой, не игрушечная, а реальная, где в обучении нет места дешевым трюкам, где все происходит реально. Это выход на переднюю линию фронта, где летают снаряды и всегда можно погибнуть.»

   Я огляделся. Надо мной мирно светило вечернее солнце, играя бликами на теплом асфальте, чуть подрагивали от ласкового ветерка листья каштанов, пересвистывались птицы.
   «А как хочется на космическую передовую!» – подумал я.
   Кроме подготовки группы мистиков к приезду Джи, мне было необходимо заработать деньги на следующий год обучения. Я решил позвонить Голден-Блу, ведь она обещала помочь.
   Через час мы с Голден-Блу быстро шагали вдоль набережной. По реке скользили белоснежные катера, и сердце мое пело от того, что рядом со мной идет такая очаровательная леди.
   – Я отведу тебя к своему другу – известному художнику, – сказала она.
   – Он тоже стремится к Просветлению? – с надеждой спросил я.
   – Он стремится разбогатеть, – засмеялась Голден-Блу, – а для тебя такой человек может быть полезен. – Его зовут Вячеслав, или просто Художник. Он великолепно разбирается в мире людей, являясь в этом непревзойденным сталкером.
   – Как же художник может разбогатеть? – удивился я.
   – Вячеслав выполняет мозаичные заказы. Самое главное – найти богатого заказчика. Он виртуозно обрабатывает председателей колхозов, знает все о скрытых фондах и о том, как из них законным образом извлечь финансы на оформительские работы.
   – Как все сложно! – вздохнул я. – Это тебе не в кладовке медитировать, – засмеялась Голден-Блу.
   Мы подошли к длинному обшарпанному дому, под окнами которого росли крапива да одичавший лук.
   – Привет, – кивнула Голден-Блу молодому человеку, стоявшему с папиросой на балконе первого этажа.
   Я взглянул на него: передо мной был вылитый Остап Бендер.
   – Привет нищему духом, – отозвался Вячеслав, окинув меня опытным взглядом. – Заходите.
   Мы вошли, и уже через час от его наставлений у меня стала съезжать крыша.
   – Финансовый сталкинг – великое дело, – говорил он. – Без него ты навсегда останешься бедным и будешь работать на других.
   – Да разве это главное? – пытался возразить я. – Весь проявленный мир – лишь один из снов Брамы, и любой ценой надо из него выбраться к Просветлению.
   – А что мешает великому Браме увидеть сон, в котором мы богаты? – спрашивал Вячеслав. – Только мы сами. Если хочешь быть сталкером, мало читать Кастанеду – надо и в социуме быть Воином. Хочешь научиться чему-нибудь – поедешь завтра вместе со мной в обком партии, выбивать заказ.
   – Какая от меня польза? – удивился я.
   – Будешь сопровождать меня, для придания солидности нашему делу. Ты ничего не понимаешь в жизни, а я тебя научу социальному сталкингу.

   Я заночевал у Вячеслава, а на другое утро мы на новеньком «москвиче» отправились в путь – по каким-то обкомам, исполкомам и прочим департаментам.
   – Еще немного, – говорил Вячеслав, вытирая пот со лба после беседы с очередным чиновником, – и он раскошелится на мозаику. Посетим-ка его завтра.
   Но на следующий день повторялось то же самое. Шло время, и ничего не происходило. Я понимал, что ни на шаг не приближаюсь к Просветлению, а надежды легко заработать таяли с каждым днем.
   По вечерам в квартире Вячеслава толклись местные эзотерики – он всем обещал работу. Они с интересом выслушивали мои рассказы о Корабле, но для путешествия за Золотым Руном их души не были готовы.
   – Испорченные эзотерики, как известно, самые нищие люди, – говорил Вячеслав, – ибо они все деньги и все свободное время тратят на добычу литературы да чтение о том, как проникнуть в высшие миры. Но сами туда никогда не попадут, ибо в Небо они рвутся от собственного ничтожества. Им кажется, что это спасет их от разложения, в котором они уже пребывают, здесь и сейчас. Но я, по крайней мере, учу их работать.

   Поскольку ситуация с художником Вячеславом стала затягиваться и стагнировать, я решил снова позвонить Голден-Блу.
   – Долго же ты не объявлялся, – сказала она.
   – Я выдохся в поисках кандидатов на Палубу, которой нет, – сказал я. – Не поможешь ли мне снова?
   – Я тебя интересую, только когда у тебя ничего не получается? – усмехнулась она. – Для подкрепления вашего слабенького эзотерического круга я предлагаю тебе встретиться с Джоном. Он является независимым адептом города Дураков, организатором эзотерического театра и большим другом прелестных актрис. Запиши его телефон.
   – Спасибо, дорогая, теперь я у тебя в кармическом долгу!
   – Ты его уже отработал, – ответила она.
   – Когда же это я успел?
   – Когда познакомил меня с Сильвером. Он приглашает меня переселиться в Москву.
   – Ты работаешь на больших скоростях, – удивился я.
   – Учись, мальчик, и ты далеко пойдешь.

   Я позвонил Джону, и тут же был приглашен в его театр. Я сел на трамвай и поехал на встречу. Найдя огромное здание заводского клуба, где обосновался Джон, я вошел в массивные дубовые двери. Репетиция только что закончилась, и прелестные девушки стайкой мотыльков порхали вокруг Джона.
   «Какое славное местечко, – промелькнуло в голове, и я бодро направился к сцене. – Теперь у меня будет достойное занятие: помогать симпатичным актрисам в деле Просветления».
   – Привет, Касьян, – воскликнул Джон, – рад познакомиться. Какими судьбами?
   – Надо подготовить город к приезду каравана Брамбиллы.
   – Ну, тогда ты попал куда надо, – рассмеялся он.
   В этот момент из-за кулис на сцену вышла девушка, в которой я сразу почувствовал необычную природную силу. Она свысока глянула на меня из-под черных ресниц, устало откинулась на стул у портьеры и затянулась сигаретой.
   – Единственная женщина-воин в нашем городе, – улыбнулся Джон.
   Она повернула голову в мою сторону и тихо произнесла:
   – Когда ты пристально смотришь на меня, то из глубины души поднимаются непонятные токи.
   – Это оттого, что в сновидениях я попадаю в очень странные пространства.
   – А я ведь тоже бываю в потусторонних мирах, – отстраненно сказала она, пуская вьющуюся струйку дыма. – И путешествую в сновидениях, но только отчего-то иногда ко мне приходят синие трупы, которых я ужасно боюсь.
   – Ну, этой беде можно помочь, если ты ответишь на пару вопросов.
   – Я не могу полностью раскрыться перед тобой, потому что внутри меня есть нечто, что тебя отпугнет.
   – Но как раз смысл общения в том, чтобы раскрываться как можно больше и идти на определенную глубину.
   – Нет, я не решаюсь.
   – Я сейчас буду тебе говорить о мистике, – предложил я, – о Боге, а ты попробуй увидеть, каким этажом ты будешь меня воспринимать.
   – Что бы ты ни говорил, я воспринимаю тебя только своим животом.
   – А может ли твой нижний этаж думать о Боге?
   – Он может думать только о Боге в мужчинах. Однажды на вечеринке я со злостью сказала, что не нужна ни Богу, ни черту. В эту же ночь раздался телефонный звонок, и тяжелый бас осведомился: «Зачем ты меня вспоминала?» Моя душа наполнилась темными адскими эманациями, и запах серы разнесся в комнате. Я от ужаса стала молиться, а на следующий день сильно ушибла руку.
   – Да ты не так проста, как рассказываешь, – бросил я.

   Поздно ночью я успешно миновал злых собак, заборы, старуху и, привычно пробравшись в форточку, оказался в Никиной комнатке.
   – Ты бы еще утром пришел, – недовольно вымолвила она.
   – У Джона в театре я познакомился с очень странной девушкой. Ее зовут Айкидо. Мне кажется, что у нее есть мистические данные.
   – На какие ты чакры больше смотрел, – холодно поинтересовалась Ника, – на верхние или на нижние?
   – На все сразу, – признался я, – и поэтому хочу включить ее в нашу эзотерическую группу.
   – А я сегодня, – сказала Ника, – решила попробовать практику расслабления и вошла в тонкое состояние. И тут же увидела образ из потустороннего мира – Джи в виде странника, и в нем не было ничего мирского. А эту особу я знаю и до сих пор не находила в ней ничего мистического.
   – Ты слишком ревнива. Айкидо – прирожденный сталкер. У нее упругий тональ…
   – Насколько я знаю, у нее лишь упругая грудь, – усмехнулась она.
   – В ней нет сырости, – возразил я, – она может стать настоящим воином…
   – Но ты продолжай, – улыбнулась Ника. – Твои иллюзии как мыльный пузырь: чем больше ты их наполняешь собой, тем скорее они лопнут.
   – Ну, это мы еще посмотрим.

   Спустя несколько дней мне удалось приручить Айкидо. Я стал обучать ее медитациям и техникам накопления личной силы и пытался передать знание Джи. Художник возил ее с собой по колхозам – на практические занятия по сталкингу и актерскому мастерству. «Наконец-то появился недостающий элемент Инь», – радовались мы с ним. Только Ника не принимала в этом участия, презрительной улыбкой отвечала на наши восторги и все реже приходила к Художнику.
   – Как жаль, что ты не можешь выдержать испытания ревностью, – говорил ей Вячеслав.
   Но однажды, когда мы строили планы взятия обкома, она вдруг появилась – в три часа ночи, в помятом и залитом вином платье, растрепанная, но с довольной улыбкой на лице.
   – Что с тобой произошло? – холодея, спросил я.
   – Я исследовала тайную жизнь Айкидо, – торжествующе ответила Ника.
   – Расскажи, как это было, – сказал я, обняв Нику, а Художник подал ей чашку чая.
   – Я сегодня днем позвонила ей и сказала, что устала от упражнений и хотела бы отдохнуть и развлечься.
   – Давно пора, – с сочувствием ответила Айкидо, – ты попала, бедная, в лапы Касьяна. Он из ревности гипнотизирует тебя, не давая увидеть реальную жизнь.
   – Что ты имеешь в виду? – спросила я заинтересованно.
   – Касьян заботится только о своем удовольствии, прикрывая это высокими словами. Он просто лицемер и проныра. Если хочешь, я могу тебя познакомить с настоящими мужчинами, которые знают, что нужно женщине.
   – Ну, наверное, разок можно попробовать, – ответила я, – беды от этого большой не будет.
   – Беды? – язвительно переспросила она. – Ты поймешь, что такое настоящая жизнь. Нам, женщинам, просто необходимы острые ощущения, без них мы как во сне!
   Мы встретились поздно вечером в кафе «Каприз». Айкидо пришла в кожаной мини-юбке и легкой блузке с открытыми плечами. Губы блестели от яркой помады.
   – Хочешь научиться настоящему сталкингу? – с чувством превосходства спросила Айкидо. – Касьян вряд ли рассказывал тебе, что женский сталкинг – это власть над мужчинами.
   Мы сели у стойки, и она сказала, увидев, как я удивленно рассматриваю ее:
   – Мне надоело быть родительской дочкой и слушать этих старых идиотов. У мужчин, которые смотрят на меня, только одно на уме: затащить в постель. Но толку в постели от них на самом деле мало. Ты просто еще не знаешь, что такое настоящий мужчина.
   – Зачем мне власть над мужчинами? Я хочу сама всего добиться в этой жизни, развив себя внутренне.
   – Гораздо проще получить все, что хочешь, через мужчин. Они, идиоты, легко попадаются на крючок. Смотри! – и Айкидо послала томный взгляд трем мафиозным физиономиям, занимавшим столик в углу.
   Они вскочили, как пришпоренные, и устремились к нам.
   – Я бы и близко не подошла к ним, даже если бы они сидели в клетке, в зоопарке, – шепнула я на ухо Айкидо.
   – В жизни все нужно попробовать и ничего не бояться, – ответила она. – Иначе что это за жизнь?
   Решив все-таки провести исследование до конца, я осталась.
   – Какие женщины скучают одни! – с развязной улыбкой сказал чернявый тип, проворный, как обезьяна. – Может быть, угостить вас шампанским для приятного времяпрепровождения?
   – Ну что ж, попробуй, если получится, – ответила Айкидо, положив небрежно ногу на ногу, отчего мини-юбка поднялась еще выше.
   – А чего в этой дыре сидеть? – сказал другой, пялясь на ее стройные ноги. – Поехали ко мне, там и крутанем по-настоящему!
   – Если ехать – то как минимум на такси, – заявила Айкидо с надменной улыбкой.
   – Зачем тебе это такси? – шепнула я ей на ухо.
   – Жизнь – это игра, – ответила Айкидо. – Кто не рискует – тот не живет.
   – О чем разговор, девушки, – вмешался чернявый, – у нас своя телега – «Мерседес»! – и они заржали.
   «Мерседес» оказался старой и обшарпанной «Победой». Нас с Айкидо поместили на заднее сиденье, двое сели по бокам, а чернявый – за руль. Громила возле меня тут же попытался облапать мои ноги.
   – Тебя что, в первый раз к женщине допустили? – остановила я его. – Боишься, что не дотерпишь до квартиры?
   Его дружки расхохотались, и тот, что был за рулем, сказал:
   – Ну даешь, детка, такое мне нравится. Тебя бы я хоть каждый день на «Мерседесе» катал.
   Мы приехали в однокомнатную конуру почти без мебели – лишь липкий стол, несколько стульев, проигрыватель в углу со стопкой пластинок и рыхлый зеленый диван. На кухне стоял ящик дешевого вермута.
   – А где же шампанское? – презрительно спросила Айкидо, как будто и в самом деле ожидала, что их слова будут правдой.
   – Пардон, девушки, – сказал водитель, – в следующий раз будет шампанское, сегодня и вермутом обойдемся. Зачем снижать градус?
   Айкидо слегка улыбнулась.
   – Выпьем за молодость и флирт, – сказал чернявый, разливая по стаканам вермут. – Пока кровь горяча, надо брать от жизни все, а то, что не дается, – надо брать силой, точно я говорю?
   – Точнее не бывает, – подхватил другой, и, чокнувшись, они опрокинули вермут в свои глотки.
   – А теперь – танцы! – и чернявый поставил пластинку с каким-то идиотским шлягером.
   Он облапил меня, и в глазах Айкидо я заметила ревность. «Пора смываться отсюда», – подумала я. Тут мой кавалер попытался втолкнуть меня в ванную.
   – Это – чтобы нам не мешали, – объяснил он.
   – Постой, – крикнула я, – забыла сказать, что я на лечении. Если ты по-серьезному, то я за последствия не отвечаю.
   – Ты чего? – сказал чернявый, оторопело глядя на меня. – Зачем тогда поехала, сука? А ну сваливай отсюда!
   Я бросила взгляд в комнату и заметила полураздетую Айкидо, уже на диване, в окружении двух подонков.
   – Куда ты бежишь, дура, – усмехнулась она, – обломала себе кайф.
   – К счастью, я быстро поймала такси и сразу направилась к тебе, с докладом, – иронично прибавила Ника.

   На следующий день Айкидо, как ни в чем не бывало, появилась у Художника, в элегантном костюмчике, с невинным выражением лица и темными кругами у глаз.
   – Вот это я понимаю, – покачал головой Художник, – перед нами строит недотрогу, а сама гуляет по всей программе.
   – Полный беспредел, – заключил я.
   – Ну что, раскололась, стукачка? – презрительно сказала Айкидо.
   – Ловко я тебя раскрутила, – усмехнулась Ника.
   – Ну и оставайся со своими эзотерическими идиотами, – надменно произнесла Айкидо и, повернувшись, гордо удалилась.
   – Эх ты, так ошибся, – сказал Художник.
   – Я сразу поняла, что эта девушка никогда не станет вашим идеалом, – усмехнулась Ника, – но вам, как я понимаю, мсье, нужны веские доказательства. А теперь прочти что-нибудь из бесед с Джи.

   «Есть элементарное человечество, близкое к миру растений. Есть человечество нормальное, которого не понимает примитивное человечество. Мы сейчас доукомплектовываем нормальный человеческий облик, который называется Никсы. Никсов очень мало на Земле. Это люди, владеющие культурой своей страны, религией своей страны.
   А следующий уровень, который мы штурмуем не первый год и который может возникнуть, когда мы станем Никсами, – это уровень Унибронга. Это последний уровень, куда входит человек. Это уровень, когда человек идет по Пути оккультного знания, изучая его в Герметической Школе. Возрастая, он начинает входить в понимание измерения Герметической Скрижали, умеет отделять в себе грубое от тонкого.
   Для этого необходимо изжить в себе турка и цыганщину, которым в лучшем случае надо поторчать при Школе, чтобы что-то унюхать. Нам надо освоить уровни Рима и Германии. Когда мы внутри себя сможем стать немцами, тогда для нас откроется более высокий уровень. Когда магнитный центр человека достаточно развит, тогда он встречает Луч Школы.
   Так же было и со мной: после достижения некоторого уровня я притянул к себе новых людей, новые обстоятельства; стал совершать переход от Никсов к Унибронгам. Вначале долгое время знакомился с метафизикой, а затем вошел в центральные сферы, в Храм Герметического Посвящения. У вас будет плавный переход от Никсарабов до Никсов и далее, по возможности, к Унибронгам.»

   – Я не все понимаю, – сказала Ника, – мне далеко до этого уровня, но я уже вижу цель, к которой могу стремиться.
   – Тогда советую тебе внимательно задуматься над строками Адмирала:

     Нет у меня ни жены, ни детей,
     Есть только хохота рыжая медь.
     Сам себе остров, сам себе тень,
     Сам себе парадоксальная смерть.

   Через некоторое время в город Дураков приехал Джи вместе с джазовой группой. Я встретил их на вокзале.
   – Ну как, жив братушка? – спросил он, сходя на перрон.
   – Да вот без вас душа стала погибать, – признался я. – Высшие миры совсем закрылись для меня, а нижние стали казаться чарующе притягательными.
   Последним из вагона, улыбаясь, выбрался отрок Кукуша.
   – Привез вот птенца в тренировочный полет, – объяснил Джи. – Пусть потихоньку обтесывается – может, из него выйдет толк.
   – Я хотел бы показать вам некоторых учеников, которые могли бы вступить на скользкую Палубу.
   – Но сначала надо устроиться, – напомнил Джи.
   Я подхватил его синюю сумку и вместе с музыкантами отправился в гостиницу.
   – А для восстановления тонких субстанций в душе, – сказал он, – попробуй подружиться с юным Кукушей, тогда получишь недостающий тебе эфир.
   «Какая чепуха, – подумал я, – при чем тут Кукуша, только Джи может помочь мне».
   Джи положил вещи в уютном номере, и мы отправились совершать осмотр новых кандидатов на Палубу, которой нет.
   – Ну и набрал ты дутых фигур! – только и говорил Джи после очередного визита, а обойдя всех кандидатов, подвел итог:
   – Ты просто мастер строить бутафорные потемкинские деревни. Вот только Рикки с Васей, пожалуй, сойдут за юнг на Корабле Аргонавтов. Но и то – надо бы их проверить на прочность.
   – Уверен, что они вам понравятся, – ответил я.

   В тот же вечер я пригласил их на джазовый концерт. Но Рикки почему-то не появился, а вместо Василия пришла его преданная жена, медсестра. Она, опустив глаза, краснея и бледнея, сказала:
   – Я не для того спасла Васеньку, чтобы вы ему голову морочили. Больному нужен покой.
   – Все с тобой ясно, – проворчал я, – уже успела затрахать парня своими кастрюлями.
   После концерта Джи взял с собой Джона и Кукушу, и мы решили разобраться, что случилось с новоиспеченным юнгой Рикки. Я долго звонил в дверь его квартиры, но никто не открывал.
   – Да спят они, – сказал Джон. – Я лучше отведу вас в другое место.
   Вдруг за дверью послышались торопливые шаги. На пороге появился взъерошенный Рикки: голова у него была перевязана белой тряпкой, из-под которой пробивалась кровь.
   – Ну, раз пришли, то уж заходите, – недовольно сказал он, – у нас тут большие разборки.
   У его жены на левом глазу красовался синеватый бланш и пол-лица опухло.
   – Кто это тебе, Рикки, пробил череп? – удивленно спросил Джон.
   – Это приезжала из Запорожья моя первая жена Софья. Устроила тут погром и заехала утюгом по голове.
   – А я, как честная дура, стала защищать его, – всхлипнула жена, – но он, подонок, подбил мне глаз.
   – Чтобы не вмешивалась, – наставительно пояснил Рикки.
   – Может, мы не вовремя пожаловали? – поинтересовался Джи.
   – Да нет – как раз вовремя, чтобы посмотреть на поведение своего приятеля. Садитесь, я налью вам чаю, – миролюбиво добавила жена.
   – А я вот научился все меньше и меньше доставаться внешним миром, – сказал Джон. – Поскольку я учусь актерскому мастерству, то при общении стараюсь точно передавать свое внутреннее настроение через интонацию и жесты, без всякого отождествления. Но на самом деле я изучаю искусство сталкинга, или игры в жизни.
   – Что это значит? – спросил Рикки.
   – Это значит, что я не просто несусь по жизни, управляемый инстинктами, а уже играю шахматную партию и представляю, хотя бы примерно, что последует за тем или иным ходом.
   – А я предпочитаю изучать Штайнера, – гордо заявил Рикки.
   – А я жду, пока нечто внутри тебя проговорит все свои программы и замолкнет, – ответил Джон. – Тогда, может быть, удастся услышать голос твоей сущности.
   – Долго же тебе придется ждать, – вставила жена.
   – А вот что мне делать? – спросил Рикки, держась за больную голову. – Во мне постоянно сидит эротическое желание, и я ни о чем другом не могу подумать, только о женщинах. И ничего мне не помогает.
   – А ты, любезный, займись любовью в своем воображении с какой-нибудь красоткой, – предложил Джон, – и тебя отпустит.
   – Да я уже все перепробовал, – ответил Рикки. – Вчера, в трамвае, я увидел симпатичную девчонку, и тут же в воображении сделал все, что хотел, и почувствовал, что вся моя тяжелая энергия ушла в нее. А она порозовела, обрадовалась, стоит-улыбается, не зная чему. Но когда я приехал в гости к Нике и попробовал сделать то же самое, она презрительно произнесла:
   – Есть такие наглые ребята, которые норовят раздеть женщину глазами. А есть и такие, которые внутрь пытаются забраться.
   Я сделал вид, что не понимаю, о чем это она.
   – Надо же, как Ника все отслеживает! – удивился Джон.
   – Недаром она проходит у меня обучение, – улыбнулся я.
   – Мне нравится ваша Школа, – произнес Рикки, – но только в ней не хватает искреннего общения, везде один только сталкинг.
   – Поскольку ты боишься его осваивать, – добавил Джон, – на Празднике города ты и лишился двух зубов.
   – Ну, хватит вам ссориться, – примирительно произнес Джи.
   – Тогда я вам расскажу суфийскую историю, – улыбнулся Джон. – Один из братьев моей бабушки был по натуре настоящий Иудушка Головлев и все время строил козни своей родне. Бабушка поссорилась с ним и не разговаривала пятьдесят лет, пока его не хватил паралич, и он уже стал умирать. Он оставил после себя пятнадцать сберкнижек по десять тысяч рублей на каждой и дюжину авторских свидетельств на изобретения по акустике театров, а также золото и серебро. Но родственники передрались из-за этих книжек.
   – А что же тут эзотерического? – удивился Рикки.
   – Ну, раз ты не догоняешь, то послушай другую суфийскую притчу. Первая моя жена была балерина, на пять лет старше меня. Она меня била по ночам, когда я засыпал. Но я ушел только после того, как она ударила меня по лбу сабо, и я потерял сознание от сотрясения мозга.
   Был у меня один ученик, с мускулатурой культуриста и почти без шеи. Он носил все мои старые башмаки и брюки. У меня была когда-то любовница, которая шила мне костюмы. Этот ученичок нашел ее и сделался ее любовником, и она шила такие же, как у меня, костюмы уже ему. А потом он нашел мою первую жену, балерину, и женился на ней. И с тех пор стал я его встречать на улице с пробитой головой.
   – Ничего не понимаю, – разозлился Рикки.
   – Это, брат, тебе не хухры-мухры, – свысока улыбнулся Джон, – это настоящий коан.
   – Так и что? – не унимался Рикки.
   – А то, что над коаном год надо думать, а потом внезапно просветлеешь.
   – А как мой друг Василий? – поинтересовался Рикки, поправляя повязку на голове.
   – Хотел я его взять на Корабль Ванькой Жуковым, но не получилось, – сказал я.
   – Да это просто дурачок, – расхохотался Джон, – который на Шивананде помешался, а о реальности ничего не знает.
   – Ты и сам-то, Джон, не пришей… рукав, – разозлился Рикки, – только и можешь, что про театр свой гундеть!
   – Учитесь, господа, быть рыцарями-госпитальерами, – сказал вдруг Джи. – Нужно поддерживать и защищать все человеческие души, идущие к Господу.
   Рикки достал бутылочку первача.
   – С этого и надо было начинать! – молвил до сих пор молчавший Кукуша.
   Джон внимательно посмотрел на Рикки и сказал:
   – В городе ты еще смотришься, но по-настоящему ученик раскрывается только в путешествии. Надо тебя, Рикки, еще обстоятельно проверить на вшивость.
   – Хочешь ли ты, братушка, – сказал Джи, – чтобы завтрашний день был не таким, как вчера или год назад?
   – Еще бы, – оскалился Рикки, – да кто ж меня спрашивает?
   – Мы, господа, – задумчиво сказал Джи, – каждый день рождаемся утром и каждый день умираем вечером. Это великая мистерия, но немногим дано ее осознать. Приглашаю вас, брат Касьян и брат Мангуст, поехать вместе с джаз-банд к морю – в город Азов.
   – Я согласен! – радостно произнес Рикки. – Жена, ты слышишь? Завтра я уезжаю.
   – Да хоть навсегда, – усмехнулась она, прикрывая синяк ладонью, – а то ведь привык глядеть на мир из-под моей юбки.
   – После встречи с Кораблем я стал видеть осознанные сны, – сказал Рикки. – А сегодня в сновидении встретил Васину жену. Она меня обнимает по-дружески и говорит: «Ну, давай, дорогой, общаться». А я остолбенел и стою. Тут она берет мои руки, и кладет себе на грудь, и требовательно просит: «Давай общаться по-настоящему». А затем ведет меня в другую комнату, а там стоит громадная кровать под белым балдахином, а мои руки все сильнее и сильнее подрагивают на ее груди. Подводит меня к кровати и, глядя в глаза, говорит: «Вот здесь и может быть настоящее общение, вот это я понимаю…»
   – Сколько мужика не корми, а он все равно в лес смотрит, – разозлилась жена.

   На следующий день, собрав аппаратуру и отвезя ее на вокзал, мы с Рикки купили билеты и вместе с музыкантами сели в вагон. Город Дураков быстро остался позади, и я снова ощутил ветер свободы. Молчаливый Кукуша вдруг исчез, а появился только после того, как проводник проверил билеты. На все наши вопросы он отвечал загадочной улыбкой.
   Огромное солнце за окном опускалось в степную пыль, стало уже смеркаться, и Рикки спросил меня:
   – А почему вы все время ездите? Ведь это только осложняет связь с высшим планом.
   – Главное, – ответил ему Джи, – это уметь оторваться от того места, в котором живешь. Каждый город или поселение переваривает нас в своем чреве, и только в новой обстановке можно получить свежий импульс. Город, в котором мы обитаем, быстро успевает навязать нам свои штампы и маразматические идеалы. Мистический губернатор города всегда связан с дядей Демой, то есть Демиургом, который не заинтересован ни в чьем духовном росте.
   – Ни фига себе, – восхищенно ответил Рикки и стал устраиваться на ночь.
   Шеу взгромоздился на верхнюю полку, Джи занял вторую и сказал, бросив взгляд на нас:
   – Куда бы нам положить Кукушу? С Касьяном ему будет тесновато, а вот Рикки как раз сухонький, и они с тощим Кукушей прекрасно уместятся вдвоем.
   Рикки слегка позеленел:
   – Я вообще-то беспокойно сплю и могу скинуть его с постели.
   – Не скинешь, – весело ответил Кукуша, – полка широкая, с запасом.
   Они улеглись, и я еще долго слышал сдержанное кряхтение Рикки, словно ему так и не дали крепко выругаться.
   Утром, когда мы, с трудом просыпаясь, вышли на перрон, Джи бодро сказал:
   – Ну, господа, немного галерных работ для зарядки – и пойдем осваивать местность…
   – И ящики таскать, и место свое с каким-то сопляком делить, а за это еще свои кровные денежки платить? – вдруг злобно буркнул Рикки. – Ну нет, не на такого напали… – и мгновенно исчез в толпе.
   Джи посмотрел на меня:
   – Вот и последний кандидат дал стрекача, как заяц. Все они – бумажные солдатики, и сгорают мгновенно даже от легкой температуры.
   Мы расставили колонки на сцене Дворца культуры и устроились под сенью большого фикуса в холле.
   – Какие у тебя планы? – спросил Джи. – Будешь дальше обогревать Космос, набирая своих недовылупившихся адептов?
   – Не понимаю, почему вы так скептически настроены? – обиделся я.
   – Я хочу предложить тебе поехать со мной дальше, – сказал Джи, – проплавляться и наращивать свое бытие.
   – Вы же знаете, – с сожалением произнес я, – что мы с Художником выбиваем дорогой заказ, а мне так нужны деньги для обучения в Школе.
   – Пока твое бытие слабо и дыряво, ты сможешь притянуть к себе такие же слабые финансовые обстоятельства, а также ненадежных и дырявых кандидатов, которые будут распадаться на тысячи кусочков при любом ничтожном давлении или градусе.
   – До сих пор мне все удавалось, – ответил я.
   – Ты приписываешь себе заслуги Луча, к которому подключен, – покачал головой Джи, – и не хочешь прислушаться к коррекциям, которые от Луча же и исходят. Я ведь не просто высказываю личные пожелания, а настраиваюсь на некие иерархии, которые и дают тебе коррекцию. Но я не могу заставлять тебя следовать моему видению ситуации, – добавил отчужденно Джи, – иначе я ограничиваю твою свободу выбора.
   Я простился с ним и на следующий день вернулся в город Дураков.
   – Ну что, – спросил я Вячеслава, с вокзала придя к нему, – получил заказ?
   – Потерпи еще три дня, – зло улыбнулся он, – кончится наша Кали-Юга.
   «Джи, как всегда, оказался прав, – подумал я. – Дорогой заказ выскальзывает из рук, подобно ящерице. И зачем я сюда вернулся?»
   Но на следующий день Художник внезапно заявил:
   – Пора проверить, как ты учишься социальному сталкингу. Ты должен выбить заказ на мозаику из колхоза «Путь к коммунизму». Предварительную работу я уже провел. Машину не дам, она мне самому нужна. Вот тебе рубль на расходы.
   – Не жирно, – заметил я.
   – Тяжело в ученье, легко в бою, – ухмыльнулся он, – потом еще спасибо скажешь…
   Встав засветло, я добрался до колхоза к девяти утра и, послав приветливую улыбку хмурой секретарше, смело вошел в кабинет.
   – Что вам, товарищ, надо? – спросил меня толстый лысый председатель, с челюстью как ковш экскаватора и глазами, съежившимися в точку от забот.
   – Мы, товарищ начальник, – бодро сказал я, – поддерживая линию партии об усилении момента культуры в быту, хотим построить вам автобусную остановку, украшенную прекрасной мозаикой…
   – Вот если бы ты мне коровник смог построить, я бы еще послушал, – прервал меня председатель. – А на вашу тряхомудию с мозаикой у меня времени нет. Проваливай отсюда.
   Я опешил от грубого хамства и пулей вылетел из кабинета.
   Вернувшись к Художнику, я накинулся на него:
   – Что ж ты мне врал, что председатель уже подготовлен?
   – Моя работа – найти председателя с нереализованными фондами на развитие. А твоя – чтобы он эти денежки заплатил нам.
   – Ты бы на его рожу посмотрел, – сказал я. – Его челюстью только могилы копать.
   – Ты ничего не понимаешь в психологии начальников, – ответил холодно Вячеслав, – упрямцев надо брать измором.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ты должен ездить туда каждый день, пока председатель не поймет, что проще ему построить остановку, чем отвязаться от нас.
   – И как долго я должен это делать? – спросил я.
   – Хоть три года. Пока не заключишь договор.
   На следующий день я неловко положил на краешек стола секретарши плитку шоколада.
   – «Сказки Пушкина», – сказал я, – рекомендую. А я вот художник, все пытаюсь вашего председателя уговорить, чтобы мы у вас красивую автобусную остановку построили.
   – Проходите, – не глядя сказала она.
   Я вошел в кабинет и быстро, чтобы он не успел меня прервать, проговорил:
   – Вот вы за коров переживаете. А люди-то не хуже коров! Они теперь будут ждать автобус не на ветру, а в роскошной остановке.
   – Ничего ты, товарищ, не понимаешь, – отрывая нос от бумаг, зло сказал председатель, – коровы-то у нас будут поважнее человеков. А теперь пошел вон.
   Я решил, что не сдамся, и продолжил осаду. Каждый день я обращался к Силе Намерения, чтобы она подействовала на упрямого колхозника. Прошло две недели, и председатель, в очередной раз выслушав мою байку, в сердцах заявил:
   – Достал же ты меня, гаденыш, как клоп вцепился, и откуда такие мерзавцы берутся! Давай свои цидульки, чего там у тебя намарякано… – и поставил на проекте Художника размашистую подпись.

   За неделю мы вдвоем построили остановку, красиво обложили ее плиткой и получили деньги. Но их едва хватало на покрытие расходов.
   – Будем брать дорогой заказ, – почесал затылок Художник, – есть у меня на примете пара колхозов. Надо только уломать человека из обкома.
   Целую неделю мы оббивали пороги важных чиновников, но дело не двигалось.
   «Пора применять магию», – решил я и отправился в мастерскую Художника, которая располагалась в доме на спуске к реке, в просторной комнате с огромными окнами. За стеной, в маленькой комнатке, жила старая коммунистка с сыном-алкашом.
   Этой же ночью я соорудил посреди мастерской магический престол. Затем начертил защитный круг и поставил ксибросы вызываемых духов. Вокруг престола разместил три курильницы, а в центр положил ритуальный меч.
   На улице вдруг разыгралась гроза, молнии разламывали небо и врезались в землю, словно голубые сверкающие змеи. Ветер гудел и выл над крышей, словно стая чертей вырвалась из преисподней.
   Ровно в полночь я стал громко читать заклинания, вызывая духов, чтобы они заставили чиновника из обкома отдать дорогой заказ в наши руки. Неожиданно в комнате раздался сильный стук, жуткий порыв ветра распахнул окно и затушил все свечи. Я ощутил в пространстве нависшую угрозу. Помолившись святому Йоргену, я поспешно собрал магические предметы и в страхе покинул место ритуала.
   У Художника я появился через день, когда все, по моим расчетам, должно было уже произойти. Художник был зол, как голодная кобра.
   – Как дела? – невинно спросил я.
   – Хуже некуда, – сказал Художник, – этот недоумок отдал заказ нашим конкурентам.
   «Опять черти все напутали», – разозлился я.
   – А теперь нам надо бы в мастерскую, – сказал Художник, – закончить эскизы с голубыми лебедями для остановки.
   Мы подошли к домику и обнаружили, что входная дверь выбита ломом. Осторожно вошли внутрь – там царил полный хаос. Все картины сброшены на пол, мебель поломана.
   – Какая сволочь сделала это? – закричал Художник.
   Тут показалась злорадная рожа коммунистки, бабки в рваном пальто и стоптанных башмаках.
   – Это тебе за то, что ты, подлец, занял огромную квартиру, подкупив нашего управдома. Прощелыга проклятый, живет как барин, а я вот двадцать лет не могу получить заслуженное, подыхаю с сыном в маленькой каморке. Я сегодня же подам в суд. Зажрался, мерзавец, развелось вас тут, в революцию таких ставили к стенке, а квартиры отдавали бедным…
   – Успокойся, мамаша, – деловито произнес Художник, – мы сейчас с тобой разберемся по-нашему, по-честному, тебе даже не надо в суд обращаться, – и он удалился с ней на нейтральную территорию.
   Через десять минут коммунистка с кривой рожей вышла довольная, зажав в кулаке какой-то сверток, и быстро шмыгнула в свою каморку.
   – Сколько пришлось ей дать? – поинтересовался я.
   – Ровно столько, чтоб она закрыла свой матюгальник, – ответил Художник, захлопывая кошелек.

   На следующий день Ника сообщила, что решила переехать жить в двухкомнатную квартиру.
   «Пора вызывать на подмогу Петровича», – подумал я и набрал его кишиневский номер.
   – Петрович, – сказал я серьезно, – ситуация для твоего приезда подготовлена. Есть жилье и работа. Ты можешь пройти закалку на прочность и послужить Кораблю Аргонавтов.
   – А как же мое губернаторство? – жалобно произнес он. – Ко мне из других городов на поклон приезжают!
   – Здесь тоже есть нуждающиеся, – ответил я.

   Прошло еще три дня, и Художник радостно заявил:
   – Наконец-то нам улыбнулась удача: мы начинаем работать над дорогим заказом. Срочно набираем бригаду из тщедушных эзотериков. Правда, их надо еще учить класть мозаику.
   – А почему бы тебе не взять нормальных рабочих?
   – Пора тебе знать, что эзотерики – это самая дешевая рабочая сила, – улыбнулся он.
   Тут раздался звонок в дверь, и на пороге появился Петрович: на лице его сияла улыбка, за спиной висел большой рюкзак. Всем своим видом он напоминал отважного хоббита Фродо.
   – Ты что, на Дальний Восток собрался? – рассмеялся я.
   – Это я привез маленький бочонок грузинской чачи, – сказал он. – Даже в самом глухом колхозе мы не пропадем от скуки и сырости. Джи сказал, что очень важно для моего становления пройти стажировку совместно с тобой.
   – Я думаю, что он прав, – улыбнулся я.
   На следующий день бригада из пяти человек была заброшена в колхоз «Червоний проминь».
   У дороги стояла полуразбитая остановка, которую надо было преобразить в самое прекрасное строение колхоза.
   Вячеслав сел в машину, помахал нам рукой и на прощанье сказал:
   – Ребята, я обещаю вам, что здесь вы сможете заработать большие бабки.
   Эзотерики сразу приуныли и поплелись отдыхать в ленинский уголок, который нам выделил председатель колхоза в общественной столовой.
   После работы я открыл тетрадь с записями. Для настройки на Луч Школы я стал изучать алхимические комментарии Джи к известной сказке Шарля Перро «Кот в сапогах». Джи написал их, путешествуя по Дальнему Востоку, на открытках, которые отсылал одной преданной ученице.
//-- 7 октября 1979 г. --//
//-- Бухта Находка --//
   Было у мельника три сына, и оставил он им, умирая, всего только мельницу, осла и кота. Братья поделили между собой отцовское добро без нотариуса и судьи, которые бы живо проглотили все их небогатое наследство. Старшему досталась мельница (инстинктивно-двигательный центр). Среднему – осел (эмоциональный центр). Ну, а уж младшему пришлось взять себе кота (медитативный, мыслящий центр).
   Комментарий: Младший Брат, который «вовсе был Дурак», получает в наследство Кота, а ведь Кот, по египетским представлениям, – это солнечное Божество, принцип Солнечного Арканологического творчества.
   Бедняга долго не мог утешиться, получив такую жалкую долю наследства.
   «Братья, – говорил он, – могут честно заработать себе на хлеб, если только будут держаться вместе. А что станется со мною, после того как я съем своего кота и сделаю из его шкурки муфту? Прямо хоть с голоду помирай!»
   Кот слышал эти слова, но и виду не подал, а сказал спокойно и рассудительно: «Не печальтесь, хозяин. Дайте-ка мне мешок, да закажите пару сапог, чтобы легче было бродить по кустарникам, и вы сами увидите, что вас не так уж и обделили, как это вам сейчас кажется».
   Хозяин кота и сам не знал, верить этому или нет, но кто его знает – а вдруг и в самом деле он чем-нибудь поможет в беде.
   Комментарий: Мельник – это первые семь лет человека, когда он формирует свой физический план, физическое тело. Когда молочные зубы сменяются коренными, рождается Старший Сын (вторые семь лет человека). Затем, где-то в районе четырнадцати лет, рождается Средний Сын – астральное тело, тело эмоций, страстей, сексуальное созревание. Где-то в районе двадцати одного года рождается Младший Сын, представитель развивающегося сознания, то есть ментальное тело, или человеческое «Я» (Эфир, эфирное тело).
//-- 9 октября 1979 г. --//
//-- Приморский край. Бухта Находка --//
   Итак, продолжаю комментировать алхимический сюжет «Кота в Сапогах». Мельник (1–7 лет), Старший Брат (7-14 лет), Средний Брат (14–21 год), Младший Брат (21–28 лет). После двадцати восьми лет в человеческой жизни наступает перелом, как бы некая Герметическая Смерть, несущая в себе возможность возрождения. Если человеческая монада, сформировавшая в себе эфирное, астральное и ментальное тела, способна к дальнейшему развитию, то наступает алхимический период под названием «Кот в Сапогах». (Если монада не способна к развитию, она в дальнейшей жизни лишь прокручивает автоматически, шаблонно, достижения своих первых двадцати восьми лет).
   Перелом несет в себе прекращение прежней Поддержки, зарю Новой Жизни, Нового, совершенно иного, Герметического Творчества – жить надо уже под руководством Солнца, Света, то есть под руководством Кота в Сапогах. Сапоги – это вступление на Путь. До этого Кот был без сапог. Наступает иной период: Кот в Сапогах, то есть медитативный, мыслящий Центр, начинает осваивать свои прежние семилетия. А именно – семь лет уходит на работу по приведению в порядок своего астрала, своих чувств, эмоций, «дедов», которых контролировать труднее, чем мысли, ибо они более завораживающие, более скоростные, капризные, неуловимые (35+7=42).
   Следующие семь лет уходят на работу по приведению в порядок своего эфира, то есть всего своего подсознания, всех его Привычек и Комплексов (42+7=49).
   Следующие семь лет уходят на работу по преобразованию своего физического тела, раскрытию эроса и его трансформации – до восприятия высшей Анимы…

   Условия работы оказались довольно тяжелыми, и посему наша бригада, состоящая из ленивцев и лоботрясов, через три дня разбежалась. Остались только мы с Петровичем – самые стойкие и надежные.
   – Ничего, – ободрял Вячеслав, делая эскизы на стенах, – чем меньше народу, тем больше денег вам достанется.
   Он приезжал утром на машине, учил нас, как класть мозаику, а вечером уезжал домой. Иногда он брал нас проветриться в город. Мы закупали провизию и вино и ехали к Нике. В ее небольшом эзотерическом салоне откуда-то появились красивые студентки, которые умно рассуждали о Гурджиеве и Четвертом Пути. Они курили длинные сигареты и задумчиво пускали дым в потолок. Время летело быстро и незаметно.
   – Вот теперь Джи было бы на что посмотреть, – говорил я Петровичу.
   День в «Червоном промине» начинался так. Будильник звонил в семь утра. Я, как ответственный бригадир, поднимал заспанного Петровича.
   – Ты чего? В такую рань вставать? Мы здесь одни, могли бы и оттянуться.
   – На том свете оттянешься, – ответил я, заваривая чай.
   После легкого завтрака Петрович, в джинсах, перемазанных известкой и краской, хватал тяжелую тачку, грузил в нее инструменты и молча толкал ее на остановку. Я шел позади, насвистывая «Вот мчится тройка удалая», стараясь при этом не забывать о Просветлении. День проходил в трудах и заботах, а поздно вечером мы в таком же порядке возвращались в ленинский уголок.
   Невдалеке от нас стояла старая кузница.
   – Ты знаешь, Петрович, – сказал я как-то раз, – Джи говорил, что тот, кто хочет стать настоящим рыцарем, должен иметь собственный меч. А еще – если он хочет найти его в своих сновидениях, то меч надо выковать собственными руками.
   – Ну и что? – непонимающе спросил Петрович.
   – А то, что не зря у нас кузница рядом. Я сейчас же иду договариваться с кузнецом.
   – Я тоже пойду с тобою, – вскочил Петрович.
   – Нам надо выковать тринадцать мечей, чтобы выстоять перед тринадцатым Арканом смерти.
   – А что, нам угрожает опасность?
   – Пока нет, но кто предупрежден, тот вооружен. Ибо события вначале случаются на тонком плане, в сновидениях, а затем переходят в жизнь. И тот, кто выиграет битву в сновидении, тот выиграет ее и на земле, – так говорил Джи.

   Петрович взял две бутылки чачи, и мы отправились на дело. Через десять минут я стоял перед деревянной дверью ветхого здания, а внутри раздавался лязг железа и удары молота. Войдя, я увидел старого полуобнаженного кузнеца, который тяжелым молотом ковал дымящееся железо на огромной наковальне. Он приостановился, вытер со лба пот и спросил:
   – Ну, чего пожаловали, бродяги?
   Я поставил перед ним две бутылки чачи и сказал:
   – Не позволите ли вы нам выковать в кузнице мастерки для работы на остановке?
   Кузнец погладил бутылки, откупорил пробку и отпил глоток.
   – Да за такую горилку вся кузница – ваша! Можете работать по ночам, вас никто не тронет.
   Мы ударили по рукам и разошлись. В эту же ночь, принеся с машинной свалки тринадцать крепких рессор, мы принялись за дело. Через семь ночей мечи были готовы. Глубокой ночью мы пошли на кладбище колхозных машин испробовать их на крепость. Вытащив мечи, мы разрубили на части старую полуторку, стоящую одиноко в поле. Мы чувствовали невероятный подъем и счастье: наша мечта воплотилась в жизнь.
   – Надо бы найти подходящий тайник, – сказал я, любуясь мечами, слабо поблескивающими в бледных отсветах луны.
   За селом, над речным обрывом, чернели входы в заброшенные каменоломни. В прошлом веке здесь добывали белый камень, а теперь даже местные пацаны не проявляли к ним интереса. Мы запаслись фонариками и двухсотметровым мотком лески, аккуратно завернули стальные мечи в два мешка и спрятали так, что никто, кроме нас, не должен был их найти.
   На следующий день, когда солнце спускалось за степь, приехал Вячеслав.
   – Ну и страшные же рожи у вас образовались, – сказал он вместо приветствия, – совсем забурели вы здесь. Поехали в город оттягиваться, можете отдохнуть от мозаики.
   – Ты вовремя приехал, – сказал я. – В этом пустынном месте мы одичали, как степные сайгаки.
   – А как же твое Просветление? – поинтересовался Художник.
   – Хотя времени маловато, – ответил я, – но все же часок для медитации мне удается найти. Иначе я сразу забываю о своей цели и для чего тут работаю.
   – Ну а теперь – по машинам, – оборвал он, и мы, ловко побросав вещи, забрались в автомобиль.
   Через час мы подъезжали к дому Художника. На пороге у двери сидел один из тех, кто сбежал в первую же неделю. Он, держа руки в карманах, подошел к машине и нагловато заявил:
   – Я приехал сказать тебе, что больше никогда не буду у тебя работать, потому что я изучил всего доктора Штайнера и могу быть полезным человечеству как наставник или учитель. А ваш образ жизни не для меня, и, в порядке компенсации за моральный ущерб, прошу вас найти мне привлекательную даму, с глубокими духовными интересами.

//-- Для алхимической трансформации неофита необходимо объединить в нем очищенные Серу и Ртуть. После умирания первичного притяжения к земной жизни ученик должен отдать себя влиянию мистического Солнца и мистической Луны. --//

   – Вот тебе телефон интересной дамы по имени Айкидо, – сказал Художник. – Она тебе, вероятно, очень даже подойдет, – и усмехнулся.
   – Премного вам благодарен, – почтительно склонился эзотерик и поспешил к телефонной будке.
   На следующий день на рассвете кто-то настойчиво стучал в дверь.
   – Кого принесло в такую рань? – проворчал Вячеслав, неохотно выбираясь из-под одеяла.
   Это был наш продвинутый теоретик.
   – Ты мне подсунул такую сволочь, что я даже не знаю что и сказать! Можешь себе представить, что она жестоко продинамила меня – духовного наставника! – и выгнала на улицу в три часа ночи…
   – И правильно сделала, – рассмеялся Художник.
   – Мне нужна дама, – не унимался эзотерик, – которая далеко прошла по Пути. У нее должен быть развитый позитив и постоянная борьба с непослушанием мужчине. А пока в городе я вижу только сгустки негативов в форме женщин. Девушка должна быть приятнолицая и сладкоголосая…
   – Гуляй, ботаник, – произнес Художник. – Если ты с Айкидо не справился – то другим дамам тебя даже стыдно показывать, – и захлопнул дверь.

   В городе мы провели пять дней, и за это время произошло пять смертей на улице, где жил Вячеслав. В первый день погиб солдат. Он приехал на побывку и зашел проведать свою любимую, а она занималась любовью с другим. Солдат в гневе набросился на соперника, а тот выбросил его с седьмого этажа. Незнакомая женщина позвала нас поглядеть на труп. Во второй день смерть произошла ближе к дому Вячеслава: из проезжающей машины раздалась длинная автоматная очередь, и прямо средь бела дня был застрелен самый уважаемый в городе мафиози. На третий день напротив нашего двора неизвестная «Волга» сбила пожилую женщину, переходившую дорогу. На четвертый – в доме Вячеслава: молодая женщина сгорела в своей квартире. На пятый день мы сидели за столом и поедали гороховый суп.
   – Интересно, а что же произойдет сегодня, – произнес Вячеслав.
   В этот момент в дверь глухо постучали, и на пороге появилась женщина.
   – Люди добрые, – взмолилась она, – помогите положить моего старика в гроб. Он сегодня отошел в мир иной.
   Мы переглянулись.
   – Ну что ж, – сказал Вячеслав, – поможем несчастной женщине.
   Мы поднялись на второй этаж и зашли в квартиру, находящуюся прямо над нашей. Осторожно подняв хладный труп с постели, мы положили его в черный гроб, зловеще возвышавшийся на столе. Старик оказался легкий, как надувной резиновый макет.
   – Спасибо, дорогие, – прослезилась женщина.
   Мы молча вернулись на кухню и стали доедать свой суп.
   – Как ты думаешь, – спросил Петрович, – что это за знак нам подает сила?
   – Да успокойся, – ответил Художник, – у нас все в норме, я вам гарантирую полную безопасность.
   Но мне эта череда смертей не давала расслабиться. Я все время ломал голову над их странной закономерностью, но так ничего и не понял.
   – Мне надоело смотреть на ваши унылые физиономии, – вдруг сказал Вячеслав. – Пора вас отправлять обратно на остановку. Не забывайте, что на воротах Бухенвальда было написано: «Работа делает человека счастливым».
   Мы забрались в автомобиль, и шофер, знакомый Вячеслава, повез нас в колхоз. Чтобы настроиться на волну Луча, я достал открытки с комментариями Джи к сказке «Кот в сапогах».
//-- 10 октября 1979 г. --//
//-- Бухта Находка. --//
//-- (11 октября 1979 г.) --//
   Едва только Кот получил все, что ему было надобно, он живо обулся, молодецки притопнул, перекинул через плечо мешок и, придерживая его за шнурки передними лапками, зашагал в заповедный лес, где водилось множество кроликов. А в мешке у него были отруби и заячья капуста. Растянувшись на траве и притворившись мертвым, он стал поджидать, когда какой-нибудь неопытный кролик, еще не успевший испытать на собственной шкуре, как зол и коварен свет, заберется в мешок. Долго ему ждать не пришлось: молоденький и слишком доверчивый простачок-кролик сразу же прыгнул к нему в торбу. Гордый своей добычей, Кот отправился прямо во дворец и попросил приема у Короля.
   Комментарий: В любой игре Жизни и Смерти надо что-то ставить на кон, хотя бы маленькую, но ценность, хотя бы пятачок или живого кролика. Тогда дальнейшая октава может развиваться в полную силу, и при искусной игре Кота в Сапогах возможно сорвать банк в конце игры, то есть успешно пройти все Арканологические метаморфозы и Превращения и выйти на Алхимическую Свадьбу.
//-- 12 октября 1979 г. --//
//-- Владивосток, гостиница «Приморье», на берегу океана. --//
//-- (Вчера перебрались из Находки во Владивосток). --//
   Его ввели в королевские покои. Он отвесил его величеству почтительный поклон и сказал: «Государь, вот кролик из лесов Маркиза де Карабаса (такое имя выдумал он для своего хозяина). Мой господин приказал мне преподнести вам этот скромный подарок». – «Поблагодари своего господина, – ответил Король, – и скажи, что он доставил мне большое удовольствие».
   Комментарий: чтобы сдвинулось нечто в колоде Карт, в Застывшей Ситуации, необходима Жертва, Подарок, давание от себя, а не братие себе, солнечный режим, а не лунный. Вступившее на Путь, и потому имеющее Сапоги, Инициативное Солнечное Начало Человека ставит на кон пойманного кролика и начинает Игру, Вереницу Арканологических Превращений. Вроде бы такой пустяк – какой-то кролик, – а все же это реальный подарок, крохотная, но жертва, и вот что-то начинает сдвигаться в застывшей, заштампованной ситуации. Причем Кот просочился прямо и непосредственно к Королю (без посредников) и завязал с ним диалог, что требует инициативы и умной предприимчивости.
//-- 13 октября 1979 г. --//
//-- Владивосток --//
   Несколько дней спустя Кот пошел на поле и там, спрятавшись среди колосьев, опять открыл свой мешок. На этот раз к нему в ловушку попались две куропатки. Он живо затянул шнурки и понес обеих к Королю. Король охотно принял и этот подарок и приказал дать Коту на чай. Так прошло два или три месяца. Кот то и дело приносил Королю дичь, будто бы убитую на охоте его хозяином, Маркизом де Карабасом.
   Комментарий: Теперь Кот начинает наращивать первый Успех, не жалеет Сил, охотится со своим Мешком. Он тут же обращает добычу в психологическое золото, причем делает это регулярно, то и дело вводя Короля своей Карточной Арканологической Игрой в пространство своего Замысла, приучая его к существованию некоего таинственного Маркиза де Карабаса, а также к его регулярным подаркам.
   В застывшей психологии любого человека, вступившего на Путь, начинается странное движение и брожение; возникает интерес к таинственному Маркизу. Но если бы этот Маркиз появился на неподготовленной почве в пространстве «Химической свадьбы», то, вместо хорошего приема, он в лучшем случае получил бы пинок, и диалог его с Королем не смог бы состояться.

   Только я прочитал эти строки, как Петрович толкнул меня плечом и сказал дрожащим голосом:
   – Смотри!
   Я посмотрел вперед и увидел, как чья-то рука в белой перчатке заботливо устанавливает у заднего окна мчащейся впереди нас машины белый череп, угрожающе глядящий на нас черными глазницами.
   – Вячеслав, – сказал я, – это последний предупреждающий знак, который дается нам.
   – Ерунда, – ответил он, – нервы шалят.
   – Если мы не прислушаемся к нему, то случится непоправимое.
   – У тебя от этих смертей, – рассмеялся он, – возникла серьезная мания преследования.
   – Дай Бог, чтобы это было так, – прошептал Петрович, и через час мы подъехали к ленинскому уголку.

   Стояла золотая осень, работать было одно удовольствие. Мы с Петровичем, раздевшись по пояс под ярким солнцем, выкладывали битой плиткой на стенах остановки диких гусей, летящих на фоне солнечного диска. Время тянулось медленно и однообразно.
   На седьмой день работ приехал шофер и испуганно заявил:
   – Вячеслава забрала мафия на разборки, и никто не знает, когда он вернется. Придется вам самим заканчивать остановку.
   Наша ситуация стала очень скверной. Без Вячеслава мы остались словно без головы, ибо он вел все дела и финансовые расчеты. Но работу надо было продолжать, и мы по-прежнему выкладывали мозаику. Вскоре поля опустели, задул холодный северный ветер, и колхозная столовая закрылась. Деньги наши подошли к концу.
   – Придется тебе, Петрович, – сказал я – просить милостыню.
   – Как милостыню – так я, а все удовольствия – тебе?
   – У тебя жалостливый вид, – ответил я, – так что тебе каждый подаст. Становись у дороги и, как завидишь бричку, протягивай руку.
   Петрович стал в стойку нищего и застыл в ожидании.
   Внезапно возле него остановился мотоцикл, и с заднего сидения сошла молодая девушка странного вида: в заячьей шапке-ушанке и с блаженной улыбкой. Мотоциклист покатил дальше, а она, подойдя к Петровичу, хихикнула и положила в его руку крохотную корочку хлеба.
   Петрович бросил корку птицам и снова взялся за мастерок.
   Девушка с любопытством смотрела, как мы бьем глазурованную плитку на части.
   – Чем это вы здесь занимаетесь? – спросила она наконец.
   – Изнываем от скуки в этом заброшенном Богом месте, – сказал я. – Может быть, ты нас чем-нибудь развлечешь?
   – Могу только про свою жизнь рассказать.
   – Ты бы лучше еды принесла, – сказал Петрович. – А то, видишь, с голоду помираем.
   – Но сначала – про жизнь, – напомнил я, помешивая раствор.
   – Звать меня Любаша, – негромко начала она. – Жила я с матерью в деревне неподалеку отсюда. Сами знаете, какая в деревне жизнь унылая и однообразная. Было мне пятнадцать лет, и увидела я однажды в канаве у своего забора сорокалетнего мужчину. Симпатичным он мне показался, солидным, но был пьян и весь в грязи.
   Мне стало жалко – мужик все-таки пропадает. Я притащила его в дом и положила на кровать, а одежду постирала. Мать в это время уехала в другую деревню к родственникам. С тех пор мужик остался в доме, став моим первым мужчиной.
   Мы с ним жили неплохо: я его кормила, а он обещал на мне жениться, правда, работать он не хотел. Однажды уехал он в город и вернулся с пачкой денег и патефоном – а о нем я давно мечтала. Так три месяца прошло, и он запил – видно, надоела ему тихая жизнь.
   Постепенно я вызнала, что он отсидел в тюрьме восемь лет и поселился у меня, чтобы отдохнуть после отсидки.
   Напившись как-то раз, он вломился в дом в час ночи с топором в руках. Я лежала на кровати. Он, как бешеный бык, с красными глазами, двинулся на меня. Я затряслась от страха. «Не убивай меня сразу, – стала я умолять его, – дай приготовиться к смерти». Рожа у него была зверская, как у сатаны, правда, и ухмылка… Видать, сладко ему было от моих страданий. Вдруг мой рыжий кот почуял беду, завыл, прыгнул и свалил кастрюлю с печки. На грохот мужик обернулся, а я, врезав ему ногой по яйцам, выскочила в окно. На дворе хлестал дождь. И я голая всю ночь тряслась на улице, боялась войти в дом. Когда встало солнце, я вернулась. Мой убивец спал мертвым сном. Я вытащила его из дома и опять положила в канаву, а патефон разбила о камни и бросила рядом, заперла дверь большим замком и уехала в другую деревню к матери.
   Сейчас мне восемнадцать лет, возвращаюсь я из дурдома… а вы мне сразу понравились, особенно ты, зайка молоденький, – и Любаша стала гладить Петровича по шерстистой груди, заискивающе улыбаясь и глядя ему в глаза.
   Петрович попятился, опрокинул ведро с раствором, и, стукнувшись спиной о высокие козлы, мгновенно взобрался на них.
   – А где же вы, черноглазые, ночуете? – спросила Любаша, влюбленно глядя на Петровича.
   – В ленинском уголке, – буркнул он.
   – Я вечером снова приду и большую кастрюлю борща вам принесу. Я хорошо стряпать умею, вы теперь по-другому заживете.
   Возвращаясь поздно ночью в красный уголок, я споткнулся в темном коридоре о чьи-то вытянутые ноги и упал.
   – Кто здесь?! – заорал я, вскочив и приготовившись к обороне.
   – Это я, – произнес дрожащий девичий голосок, – борщ вам принесла.
   Я зажег свет. У двери сидела Любаша, в своей странной шапке-ушанке, разноцветных чулках и плюшевом пальто, держа в обнимку большую кастрюлю.
   Петрович выхватил у нее кастрюлю и, водрузив на стол, снял крышку. Даже в нескольких метрах от нее я почувствовал кислый запах. Петрович скривился и быстро прихлопнул кастрюлю крышкой.
   – Ну и гадость ты притащила, – сказал он и достал из сумки свою добычу – хлеб, яйца, сало и несколько стручков красного горького перца.
   Любаша уселась за стол и посмотрела на Петровича с таким обожанием, что он даже съежился.
   – А можно я с вами жить буду? – сказала она вдруг. – Я всегда двух мужей хотела иметь, а вы мне оба очень нравитесь, не знаю кого выбрать.
   Я развеселился.
   – Ну и как мы вместе жить будем? – спросил я.
   – А просто: пока вы работаете, я у вас тут поселюсь, мне много не надо. Буду готовить, убирать, все делать, что захотите. А потом возьму вас к себе, в дом свой. Там у меня большой огород, можно троим прокормиться. А если у вас неприятности какие, то и спрятаться там легко, никто к нам за забор и не заглядывает, живут себе – ну и живут. Я сердцем чувствую, что у вас беда какая-то, но я вас укрою.
   – Давай, поешь лучше приличной еды, – сказал сварливо Петрович, но я почувствовал, что эта забота со стороны странноватой деревенской красавицы растрогала его.
   Мы поели и стали устраиваться на ночлег.
   – Мне постель не нужна, – сказала Любаша, – я вообще спать не хочу, посижу вот на краешке кровати…
   Она взялась за спинку кровати, на которой Петрович устраивал себе теплую нору из одеял. Он бросил на Любашу подозрительный взгляд и быстро нырнул внутрь. Любаша проворно села рядом с ним и запустила руку под одеяло.
   – Какой же ты тепленький, – сказала она, – так и хочется у тебя погреться. Пусти меня к себе.
   – Не мешай мне спать, – сурово отозвался Петрович, – иди на другую кровать, одеял здесь полно.
   – Не хочу я на другую кровать, – ответила Любаша, и я услышал в темноте шорох, – я с тобой хочу рядом. Ты не бойся, я тебе ничего не сделаю, просто полежу чуток…
   – Ну нет! – сказал Петрович.
   Он поднялся и, включив свет, стал рыться под кроватью. Любаша молча смотрела на него, а он с торжествующим лицом вытащил из рюкзака длинную веревку. Поплотнее завернувшись в одеяло, он обмотал себя толстой веревкой и крепко завязал ее морским узлом:
   – Теперь можно спать спокойно, – и вскоре раздался его протяжный храп.
   – Какой же ты, зайчик, хороший, – сказала Любаша грустно, – только вот злой какой-то, к себе не пускаешь. Но я все равно вас люблю и буду вам хорошей женой. Поедем ко мне в деревню жить, там у меня куры будут, утки, все свое…
   Просидев до утра у ног связанного Петровича, она тихо ушла в серебристый туман.

   Утром, едва протерев глаза от сна, Петрович потащил нагруженную тележку к остановке, а я зашагал рядом:
   – Если ты хорошо послужишь Ордену в этой жизни, то после смерти мы все встретимся и продолжим наше восхождение к Абсолюту.
   – А сколько мне осталось трудиться, чтобы заслужить такое благословение? – спросил Петрович, поднимая лопату, свалившуюся с тачки.
   – Совсем немного, – ответил я. – Главное – быть искренним и открытым в своих действиях по отношению к Ордену.
   Мы принялись за работу, а вокруг щебетали птицы и сладко звенела на ветру сохнущая трава.
   Поработав до полудня, Петрович сказал:
   – Я не могу больше здесь. Я скоро загнусь от этого кошмара. Мне даже чача не помогает уже.
   – Терпи, – ответил я, – потому что если даже и помрешь при Школе, то в правильное место попадешь. Все равно ведь рано или поздно помрешь, а если при Школе, так хоть с толком.
   – Мы прикованы к этой остановке, как галерные рабы, – пожаловался Петрович. – Никогда я еще так не уставал! У меня ощущение, будто я свой гроб украшаю мозаикой.
   – Забыли люди Бога, – сказал я, – живут непонятно для чего.
   – Я, между прочим, физик, – не унимался Петрович, – а мой папа – замминистра, и тупая работа вредит моему уму.
   – Перестань упиваться жалостью к себе, – ответил я. – Лучше послушай сказку про Кота в Сапогах, в которой зашифровано тайное знание.
   – Лишь бы она была не о мозаике.
   Петрович бросил инструменты и мгновенно растянулся на сухой траве. Пока я доставал свои записи, он успел громко захрапеть.
   – Ты только не спи, – толкнул я его.
   – Я внимательно слушаю, – очнулся он и снова закрыл глаза.
//-- 14 октября 1979 г. --//
//-- Владивосток --//
   …И вот как-то раз Кот узнал, что Король вместе со своей дочкой, самой прекрасной принцессой на свете, собирается совершить прогулку в карете по берегу реки.
   «Согласны ли вы послушаться моего совета? – спросил он своего хозяина. – В таком случае, счастье у вас в руках. Все, что от вас требуется, – это пойти на реку, туда, куда я вам укажу. Остальное предоставьте мне».
   Маркиз де Карабас послушно исполнил все, что посоветовал ему Кот, хотя он вовсе не догадывался, для чего это нужно. В то время как он купался, королевская карета выехала на берег реки. Кот со всех сил бросился к ней и закричал что было мочи: «Сюда, сюда! Помогите! Маркиз де Карабас тонет!»
   Комментарий: Итак, на сцене появляется Дочь Короля, будущая потенциальная Королева, и ее возможный жених, будь то даже малоизвестный Маркиз де Карабас. Здесь Маркиз начинает охотиться за своей Божественной Анимой, которая является высшим его достижением. Эта идея высшего поиска является темой «Алхимической Свадьбы» Христиана Розенкрейца, а также темой многих сказок и легенд внутренних Традиций – обретение Царского Венца и Царства.
//-- 16 октября 1979 г. --//
//-- Владивосток --//
   …Король услыхал этот крик, приоткрыл дверцу кареты и, узнав Кота, который столько раз приносил ему в подарок дичь, сейчас же послал свою стражу выручать Маркиза де Карабаса. Пока бедного Маркиза вытаскивали из воды, Кот успел рассказать Королю, что у его господина во время купанья воры все украли до нитки. (А на самом деле хитрец собственными лапами припрятал хозяйское платье под большим камнем.)
   Король немедленно приказал своим придворным принести для Маркиза де Карабаса один из лучших нарядов королевского гардероба.
   Комментарий: Обряд крещения. В Пути рано или поздно, но совершенно неотвратимо, наступает ситуация перерождения через мистерию крещения в водах Иордана. Таким образом, происходит смена ветхих, изношенных, жалких Психологических Одежд на Новую Психологию, Новую Ориентацию, на Новую Благородную Одежду, ибо дальнейшие Изменения и Метаморфозы могут произойти только при наличии смены Ветхой Одежды на Новую Роль. К тому же Благородная Одежда означает также правильное драгоценное аурическое излучение Чакр и Лотосов вступившего на Путь человека.

   – Как бы мне воспользоваться этим знанием? – мечтательно протянул Петрович.
   – Ты поразмышляй над законом жертвы. Если хочешь успешно развиваться дальше, надо постоянно приносить что-либо в жертву. Иначе твоя телега застрянет в собственном болоте.
   – Сегодня пошел тринадцатый день нашего бесконечного пребывания на этой остановке, – заметил Петрович.
   – Тогда надо подготовиться к тринадцатому Аркану, – серьезно ответил я.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Раз мы находимся в потоке Луча – то сегодня такой день, в который смерть может стать нашим реальным советчиком.
   – Не запугивай меня, – сказал Петрович, берясь снова за работу, – и так на душе тошно.
   – Как говорит Джи, кто предупрежден, тот вооружен, – заметил я.
   День прошел в трудах и заботах. А в три часа ночи нас разбудил отчаянный крик старухи, у которой в сарае хранились наши стройматериалы. Она жила по соседству с ленинским уголком. Я тут же схватил топор, а Петрович – здоровую кирку, и мы бросились на помощь. Посреди пустыря на земле лежала наша бабуля, а рядом стоял пьяный мужик с железным ломом в руках.
   – Если не дашь – убью, – с ненавистью повторял он.
   – За что ж ты, милый, меня сильничать собрался? – кричала бабуля. – У тебя жинка молодая, она каждый день ходит ко мне за молоком. А ты, бесстыжий, позарился на старую толстую бабу с бородавкой на носу!
   – Оставь старуху, – прокричал я, размахивая топором.
   – Убирайся, пока цел, – добавил Петрович, грозно подняв кирку.
   Мужик злобно выругался пятиэтажным матом и с проклятьями стал потихоньку пятиться в темноту. Мы подняли бабусю и повели к дому.
   – Вот изверг окаянный, пришел ко мне ночью, стучит в дверь и орет: «Давай, бабка, молока». А я ему: «Какое тебе, сынок, молоко поздней ночью, шел бы ты к своей молодой жене». А он: «Открывай, а то дверь вышибу».
   Отворила я дверь, а он бросился на меня и давай штаны свои расстегивать. Я вырвалась – и бросилась в поле, да кричу ему:
   «У меня уж все там заросло, тебе что, жены мало, ублюдку старому?»
   Тут вы, сыночки, спасибо, прибежали, а то плохо бы бабке пришлось. Это ж надо, в молодости никто не хотел меня, а когда помирать собралась, нашелся кавалер поганый. И как у него поднялся на такую старуху?
   Бабуля вручила нам три литра молока, и мы, счастливые, вернулись в ленинский уголок.
   Через десять дней мы закончили остановку. Она стояла на краю дороги, посреди широка поля, как символ иной жизни – сияя в утренних лучах солнца, удивляя глаз и радуя душу.
   – Отличная работа, – сказал председатель, – только что с ней я буду делать? Кому нужна красота в нашем краю?
   – Она будет вдохновлять народ на великие дела, – ответил я.
   Председатель посмотрел на нас как на безумцев:
   – Какой тут народ, все сбежали в город – осталось только старики со старухами.
   – Теперь, – напомнил я, – хотелось бы получить за нашу работу деньги.
   – А вот с этим вопросом возникли некоторые трудности, – ухмыльнулся председатель. – На днях ко мне явились члены вашей бригады и объяснили, что вы настоящие жулики, и чтобы денег вам ни в коем случае не выдавать. Так что мы все пока должны расследовать, а лучше пригласите вашего главного – с ним и разберемся.
   «Вот это самое слабое место», – подумал я.
   – Ну и председатель – редкий прохвост! – разозлился Петрович. – Работали, работали, а теперь еще и денег не получим.
   – Эх, Петрович, – сказал я, – какой же ты наивный человек, если собрался сегодня же получить свои кровные. Обычно в жизни бывает так: три месяца работаешь, а потом три месяца выколачиваешь свои же денежки.
   Мы сели на автобус и в мрачном расположении духа добрались до города.
   – Ну что, храбрецы, – рассмеялась Ника, – на хлеб хоть заработали?
   – Пришла беда – отворяй ворота, – произнес Петрович и устало опустился на стул.
   – Ничего. Выше голову, надо уметь проигрывать, – улыбнулась она и добавила:
   – А твои мечты насчет обучения слегка поднакрылись.
   – Надо думать, как выбивать деньги, – ответил я.
   – Ну что ж, я вас на свою стипендию не долго смогу прокормить, – усмехнулась Ника, ставя на стол кастрюлю пшенки.
   Мы плотно поели и устало растянулись на ковре.
   Через некоторое время я увидел себя лежащим на полу, у балконной двери в комнате Ники. Я смотрел на свое спящее тело, радуясь тому, что так легко прошел Второй Магический Перекресток. Вдруг страшный удар обрушился на балконную дверь, и она едва не разлетелась в щепки. Второй удар последовал со стороны коридора. Входная дверь затрещала, чуть не срываясь с петель. Я увидел в воздухе перед балконом серое чудовище, состоящее из мрака и хаоса. Чудовище вновь подобралось к балкону, нанесло последний удар, от которого дверь вылетела, брызнув осколками стекла, и вломилось в комнату. Я огляделся и заметил тринадцать мечей, светившихся в темноте подле меня. Семь мечей я вонзил по самую рукоять в толстое тело чудовища – оно захрипело и отступило. Вдруг я увидел Нику: она протянула руки к чудовищу, которое звало ее с собой.
   – Ника, не приближайся, оно уничтожит твою душу, – закричал я, но Ника словно не слышала.
   Тогда я вонзил оставшиеся мечи в огромную тушу монстра, и он, истекая кровью, исчез в темной мгле, затянув Нику в холодный безжалостный вихрь.
   Я очнулся от неприятного сновидения и бросился рассказывать его Нике.
   – Будь предельно внимательна и постарайся не пускать в дом посторонних людей.
   – И у меня раскалывается голова от боли, – добавил Петрович. – Темная чужеродная энергия пыталась проникнуть в меня.
   – Не перекладывайте на меня свои проблемы, – усмехнулась Ника и упорхнула куда-то.
   В этот же вечер она привела в дом высокого мускулистого парня с длинными кудрявыми волосами и красными босыми ногами. Одет он был в просторные шаровары и брезентовую куртку, за спиной – рюкзак. Серые глаза сверкали, как у голодного ястреба.
   – Дорогой Касьян, – радостно сказала Ника, – это очень продвинутый питерский мистик, Петя Мамкин. Я с ним познакомилась только что у своих друзей. Он сегодня вернулся с Памира – обошел все горы босиком, представляешь?!
   Мамкин смотрел на меня равнодушно-изучающе, а на Петровича бросил только короткий взгляд. Ника повела нового знакомого на кухню, а Петрович шепнул мне:
   – Я этому типу не доверяю – слишком уж он гладкий.
   – Думаю, что этого Мамкина послала какая-то сила, в довершение всех наших неприятностей.
   Войдя на кухню, мы увидели Нику и Мамкина, с радостными улыбками поедающих тертую морковку.
   – Представляешь, – сказала Ника, – он не ест мяса, он совсем чистый!
   – Ну да, – произнес я, смотря в холодные глаза Мамкина, – любовь зла…
   – А чем вы, собственно, на Памире занимались? – подозрительно спросил Петрович.
   – Познавал себя, – объявил Мамкин. – Боролся с горами, усталостью и непогодой. Однажды я встретил горных дев, которые живут тысячелетиями. Они пытались меня заманить в пропасть, обещая неземную любовь, но я не поддался. В этой долине погибают все, но мне удалось спастись.
   – Ну, мы не будем вам мешать, – произнес я, наблюдая за слегка обезумевшей Никой.
   Мы вышли на улицу. Я достал из сумки последние заначенные деньги со словами:
   – Гулять так гулять, включая почтовые расходы.
   Мы пошли в магазин, закупили вина и хорошей закуски.
   – А теперь, – произнес я, – мы отправимся в театр к Джону.
   – Вот это ты хорошо придумал, – согласился Петрович, – а то смотреть на бездушную рожу Мамкина уже сил не хватает.
   У Джона в театре как раз закончилась репетиция, и мы устроили прекрасную вечеринку. Забыв о наших неприятностях, я флиртовал с симпатичной актрисой Олесей, а Петрович тихо зеленел. Но я о нем позаботился – Олеся пригласила в гости нас обоих.
   – Вот это я понимаю, – с завистью прошептал Петрович, – как бы и мне так научиться.
   Где-то ближе к полуночи я позвонил Нике.
   – Тебя тут поджидают крутые ребята, – дрожащим голосом произнесла она.
   – Все ясно, – ответил я и положил трубку.

   На следующее утро я поднял Петровича и сказал:
   – Пора нам, братушка, доставать свои мечи – надо совершить один ритуал, для резкого изменения ситуации.
   Мы быстро собрались и отправились в старую каменоломню, чтобы совершить магический ритуал для выхода из тупиковой ситуации. Через два часа мы зашли в темный лабиринт и, освещая дорогу подсевшим фонариком, стали искать запрятанные мечи.
   – Господи, – вскричал Петрович, – мечей-то нет! Они куда-то исчезли.
   – Не может быть, – сказал я, – мы ведь надежно их спрятали.
   Но мечей словно и след простыл. Мы обыскали почти всю каменоломню, но безрезультатно.
   – Вот крутая магия, – сказал Петрович, резко распрямился и стукнулся головой о низкий каменный свод.
   – Значит, чудовище из сновидений забрало мечи, – заключил я.
   Несколько обескураженные, мы вернулись в город.
   – Ты чувствуешь, – заметил Петрович, опасливо озираясь вокруг, – атмосфера становится все более угрожающей?
   Мы вышли на центральный проспект.
   – Да, – ответил я, оглядываясь по сторонам, – атмосфера «саки» говорит о приближающейся опасности.
   – А вот и они, – вдруг прозвучал суровый голос.
   Я оглянулся: из-за угла вышли четверо очень крутых ребят и быстро направились к нам.
   – Стой на месте, – приказал я Петровичу, – мы пусты, с нас ничего не возьмешь.
   – Ну что, попались? – ухмыльнулся двухметровый лоб. – Быстро гоните деньги, а не то вам долго не жить.
   – Какие деньги, – широко улыбнулся я, выворачивая карманы, – сами просим милостыню на остановках.
   – Ладно пудрить мозги, – пробасил верзила, – быстро их обыскать!
   Нас обшарили с головы до ног, но, кроме рубля, ничего не нашли.
   – Я же сказал, что деньги лежат в банке, – повторил я.
   – Будешь много говорить – получишь в пятак.
   – Так, – заверил малый, – если через три дня не будет тугриков, то вам мало не покажется, – и многозначительно посмотрев на нас, они скрылись за углом.
   – Поедем к Нике, – сказал я.
   Зайдя к ней в квартиру, мы застали Мамкина, сидящего за машинкой и зашивающего свои штаны.
   – А, это вы, – кисло улыбнулась Ника. – Пойдем на кухню, я хочу сообщить нечто важное.
   Школьной атмосферой больше и не пахло – везде сквозил холодный ветер, и душа тут же замерзала. Мы сели за стол, и Ника, облокотившись на подоконник, торжественно сообщила:
   – Мамкин хочет жениться на мне и забрать с собой в Питер.
   – Как же так? – я не верил своим ушам. – А Школа, Корабль…
   – Я порываю с этой детской игрой, – ответила Ника. – Буду идти истинным путем, как Мамкин.
   – У меня не было в Школе человека ближе, чем ты, – грустно сказал я. – Ведь я свою душу вложил в тебя!
   – Правда? И где ж она, поганка? Что-то я ее в себе не замечаю.
   – Ты стольким вещам уже научилась, – сказал я, стараясь не обижаться. – Ты могла бы разыгрывать любые роли, выполнять немыслимые задания. Неужели ты не понимаешь, что все твои таланты закиснут в атмосфере Мамкина?
   – Ты просто завидуешь Мамкину, потому что сам – неудачник, – взвилась Ника. – Посмотри, что у тебя получилось? Ничего! Ни мистической группы в городе, ни денег. Мне нужен настоящий мужчина, а не такой, которого я должна поддерживать!
   – Ты делаешь неправильный выбор, – не сдавался я, – тонкость души и связь с высшими мирами могут дать тебе несравненно больше.
   – Это для меня не очевидно, – отрезала Ника, – но я не хочу больше спорить с тобой. Я прошу вас с Петровичем забрать вещи, потому что завтра мы с Мамкиным едем в Питер!
   Неприятное сновидение начинало сбываться. Грустно побросав вещи в сумки, мы вышли на улицу. Мы стояли на холодном ветру – ни денег, ни Ники, только сплошные неприятности.
   – Ну что, – спросил Петрович, – куда нам теперь?
   – Попробуем к Рикки, – ответил я, – хотя вряд ли он нам обрадуется.
   В автобусе, чтобы отвлечься от тяжелых дум, я достал открытки с комментариями к «Коту в сапогах».
//-- 18 октября 1979 г. --//
//-- Хабаровск --//
   …Наряд оказался и впору, и к лицу, а так как Маркиз и без того был красивый и статный, то, приодевшись, он стал неотразим, и королевская дочка, поглядев на него, нашла, что он как раз в ее вкусе. Когда же Маркиз де Карабас бросил в ее сторону два-три взгляда, очень почтительных и в то же время нежных, она влюбилась в него без памяти.
   Отцу ее молодой Маркиз тоже пришелся по сердцу. Король был с ним очень ласков и даже пригласил сесть в карету и принять участие в прогулке.
   Комментарий: Замысел Кота стремительно развивается: в благородном Аурическом Излучении (что символизируется Новой Королевской Одеждой), наступившем после Крещения Водой, вступившая на Путь человеческая Монада становится достойной и равной по рангу Королевской Дочери, обретает Царское Достоинство.
   Теперь наступает особое изменение: уже не Маркиз тянется к Королевской Дочери, а она сама влюблена в него, и король, видя, что они оба хороши и аурически соответствуют друг другу, также симпатизирует Маркизу и, в конечном счете, их будущей свадьбе.
//-- 20 октября 1979 г. --//
   …Кот был в восторге, оттого что дела идут по его плану, и весело побежал перед каретой. По пути он увидел крестьян, косивших на лугу сено. «Эй, люди добрые! – крикнул он на бегу. – Если вы не скажете Королю, что этот луг принадлежит Маркизу де Карабасу, вас всех изрубят в куски, словно начинку для пирога! Так и знайте!» Тут как раз подъехала королевская карета, и Король спросил, выглянув из окна: «Чей это луг вы косите?» – «Маркиза де Карабаса», – в один голос отвечали косцы, потому что Кот до смерти напугал их своими угрозами. «Однако, Маркиз, у вас тут славное именье!» – сказал Король. – «Да, государь, этот луг дает каждый год отличное сено», – скромно ответил Маркиз.
   Комментарий: Людоед, то есть Ложная личность, обладающая большой Магической Властью и способностью видоизменяться, захватил власть над многими Внутренними угодьями Маркиза.
   Кот начинает битву с магией Людоеда, возвращая Маркизу его подлинные Владения, которые он должен отвоевать у Хаоса, прежде чем сможет приступить к Высшему Алхимическому Ритуалу Свадьбы с Королевской Дочерью.
   Кот в этой ситуации выступает в качестве небольшой рабочей группы, которая ведет борьбу за внутреннюю свободу бедного Маркиза, предоставляя ему возможность войти в Царство Небесное.

   – А, это ты, – скривился Рикки, когда я позвонил в его дверь. – Да вас еще и много! Нет, ребята, хватит…
   – Нам идти больше некуда, – драматически сказал Петрович, и Рикки задумался:
   – Ладно, могу с одним человеком познакомить, который, может, заинтересуется вашей Школой.
   Мы радостно согласились и Рикки привел нас в секретный заныр, где, тихо прячась от жены, обитал молодой цыган, измученный жизнью. Ночью, сидя у горящей свечи, он поведал нам свою историю:
   – Жил я со своей молодой женой тихо и мирно до тех пор, пока душа не запросилась в храм Божий. Я крестился, и священник посоветовал мне читать для постижения Бога Святое Евангелие. Каждый вечер перед сном я открывал святую книгу и углублялся в чтение. Жена, заметив это, стала биться в истерике, но я продолжал читать молитвы и житие Господа нашего. Это привело ее в бешенство – она разбила посуду в доме и изорвала Евангелие. Следуя Христовым заповедям, я смиренно перенес ее выходку, а на следующий день принес новое Евангелие и перед сном стал его читать. Жена перекосилась от гнева и вызвала чумовоз. Приехали мордатые санитары, одели меня в смирительную рубашку и посадили в дурдом на излечение от веры в Бога. Пролежал я там три месяца, и врачи почти закололи меня. Но родной дядька выручил, оставив заявление врачу, что с Богом у меня больше не будет никаких дел. Теперь я прячусь от жены, ибо она вновь грозится посадить меня в дурдом, а я не хочу жить без Бога в душе…
   – Не расстраивайся, – сказал я, – все нормально. Когда человек выбирает путь к Небу, весь горизонтальный мир может ополчиться против него. Но если есть поддержка со стороны Традиции, все можно преодолеть. Вот мы с Петровичем выковали тринадцать мечей для активной работы в сновидениях и хорошо запрятали их в каменоломне. Но после битвы с Тьмой мечи неожиданно исчезли.
   – Ты знаешь, – встрепенулся цыган, – я работаю на никелевом заводе, где из металла делают любые вещи.
   – А мог бы ты выручить меня и сделать настоящий меч? – с надеждой спросил я.
   – Нет проблем, – улыбнулся он.
   – Понимаешь, – сказал я, – настоящему воину меч очень необходим – он в сновидениях пробивает мечом Путь к свободе. А я остался без оружия.
   – Через неделю, – сказал цыган, – я принесу меч и положу его у твоих ног.
   – Вот это я понимаю, – улыбнулся я.
   – А за это, – сказал цыган, – ты научи меня, как овладеть мечом в сновидениях.
   – Нет проблем, – ответил я и похлопал его по плечу.

   Через девять дней двуручный никелированный меч с ажурной рукоятью был готов, оставалось только унести его с завода. Цыган пообещал, что вернется в шесть вечера, уже с мечом. Но время шло, стемнело, а его все не было.
   – Наверное, задержали на проходной, – предположил Петрович. – Или по дороге он попался милиции…
   Не дождавшись нашего друга, мы заснули тревожным сном, а в пять утра послышался условный стук в окно. На пороге появился дрожащий от страха мой ученик. Он сел на стул, тяжело дыша, совершенно расстроенный.
   – Где же меч? – тихо спросил я.
   – Пришел я к вам на два часа раньше, с мечом, завернутым в ковер. Все было тихо, спокойно. Только спрятал я меч в диван, на котором ты сидишь, как услышал яростный стук. Это управдом вместе с участковым барабанили в дверь, крича: «Открывай, мы знаем, что ты здесь».
   Я затрясся от страха: если найдут меч, то мне крышка. Управдом кричал сквозь ставни: «Вы не имеете права жить в этом доме, немедленно откройте дверь».
   Через час им надоело торчать перед дверью, а взламывать дом не решились – вдруг там никого нет. И они ушли. Я подумал: «Здесь опасно хранить меч, увезу-ка я его к своей бабушке, на другой конец города».
   – Тебя засекла астральная полиция, – сказал я. – А дальше что было?
   – Пришел я к бабушке и спрятал меч в диван, на котором она спит, и пошел в магазин купить ей хлеба. Полчаса меня не было, а когда вернулся, увидел, что возле дома – толпа и менты. Меня заметили, бросились за мной, но я сбил их со следа.
   Ночью я узнал через верного друга, что случилось. Как только я ушел за хлебом, бабке стало плохо, и она вызвала «скорую помощь». «Скорая» забрала ее через десять минут. А соседи, думая, что бабка померла, взломали квартиру. Они подозревали, что старая цыганка хранит в доме золото, открыли диван и вместо золота нашли меч – тут и вызвали милицию. И только сейчас я добрался до тебя. Теперь меня ищут, и я собираюсь бежать к своим родичам в дальнее село.

//-- Небесные ангелы помогают неофиту возродиться из пепла после прохождения встречи со смертью. --//

   Цыган снял с руки золотое кольцо:
   – Возьми, тебе пригодится больше, чем мне. Родичи у меня богатые, я не пропаду!
   И, открыв дверь, быстро растворился в предутреннем тумане.
   – Вот это настоящий друг, – произнес Петрович.
   Днем мы вышли в город, пытаясь дозвониться до Джи. На пешеходном переходе у почтамта на нас вылетела из-за поворота на огромной скорости белая «Волга». В последний момент я со всей силы выдернул испуганного Петровича из-под летевшей на него машины.
   – Это знак, что тебе надо немедленно убираться из города, – сурово произнес я.
   – Пожалуй, ты прав, – побледнел Петрович и тут же отправился на вокзал.
   Посадив его в первый поезд, отправляющийся в Москву, я на прощанье сказал:
   – Передай Джи, что я без денег не вернусь.
   Я решил разведать, что творится у Вячеслава, и отправился к нему домой. В окне горел свет. Я с большой осторожностью заглянул – и, к своему удивлению, увидел Вячеслава – он, как ни в чем не бывало, пил чай.
   – Я уже тебя жду целый час! – воскликнул он.
   – Так кто же знал, что ты уже дома, – обрадовался я.
   – Такие люди, как я, находят выход из любой ситуации.
   – Как тебе удалось выкрутиться из лап мафиози? – с уважением глядя на него, спросил я.
   – Пришлось поделиться своими доходами, но я с ними еще разберусь. Дай мне время окрепнуть – и полетят их буйные головы. Я только что вернулся из колхоза. Председатель, поартачившись, выдал все деньги. Но, правда, для начала пришлось его немного припугнуть. А местные ханыги на новой остановке уже успели отбить крылья нашим гусям, – зло добавил он, – пришлось восстанавливать их заново.
   Я провел в городе еще несколько дней. Голден-Блу уехала в Москву к Сильверу, Ника навсегда вышла из игры, променяв Школу на горизонтальную жизнь в Питере. А я, получив свою долю, выехал в Москву продолжать обучение. Теперь я был спокоен за свое ближайшее будущее.
   Удобно устроившись на верхней полке, я достал из сумки тетрадь и прочел последние комментарии к сказке «Кот в сапогах»:
//-- 22 октября 1979 г. --//
//-- Хабаровск, река Амур --//
   А между тем Кот бежал все вперед и вперед, пока не увидел на своем пути жнецов, работающих в поле. «Эй, добрые люди! – крикнул он, – если вы не скажете Королю, что все эти хлеба принадлежат Маркизу де Карабасу, так и знайте: всех вас изрубят в куски, словно начинку для пирога!»
   Через минуту к жнецам подъехал Король и захотел узнать, чьи поля они жнут. «Поля Маркиза де Карабаса», – ответили жнецы. И Король опять порадовался за господина Маркиза. А Кот все бежал и бежал впереди кареты и всем, кто попадался ему навстречу, приказывал говорить одно и то же: это дом Маркиза де Карабаса, это мельница Маркиза де Карабаса, это сад Маркиза де Карабаса. Король не мог надивиться богатствам молодого Маркиза.
   Комментарий: Итак, территория Людоеда отвоевывается Котом – рабочей группой – для подлинного правителя – Маркиза. Прежнее людоедское правление сменяется новым, мистическим Царствованием обновленного Человека, достойного вступить в алхимический брак с Королевской Дочерью; и, тем самым, Человек обретает «Царя в Голове» (то есть в Замке), сам становится Владыкой собственного грандиозного Микрокосмоса.
   Итак, продолжаю тему Перехода от Двойки – состояние Человека-Профана, где все, что было сегодня плюсом, завтра превращается в минус, и наоборот, то есть состояние психической неопределенности, безответственности, неустойчивости, прокручивания одних и тех же тупиковых шаблонов – к Тройке, то есть само-посвящению, ибо Треугольник – это грань Герметической Пирамиды. Человек, достигший этого Уровня, постоянно, во всех плохих (-) или хороших (+) Ситуациях идет к Возвышенной цели Нейтрализации этих двух Полюсов Человеческого Бытия. Любые противоречия, Хаос, Маразм, Свинец он превращает в Гармонию, Строгость, Порядок, Золото; он устойчив в круговороте событий, или в трясине вялотекущей апатии, приближаясь, таким образом, к Четверке, к Квадрату, к Кресту. Здесь изображены четыре стихии: Земля, Вода, Воздух, Огонь, в каждой из которых необходимо достичь Тернера изысканного равновесия.

Глава 7
Женская инициация

   Получив импульс мистического вдохновения, я сладко заснул, надеясь в сновидении переосмыслить прочитанное. В десять часов утра поезд уже подъехал к Киевскому вокзалу, разгоняя сизый туман. Улицы припорошил рано выпавший снег. Я выскочил из вагона и как можно скорее помчался к Джи и Фее. Мне так не хватало их тонкости, через которую проявлялась вибрирующая полнота Вселенной. Я почувствовал, как сильно устал от кремневых ситуаций города Дураков.
   «Жаль, что многие люди не догадываются, что есть высшие миры», – подумал я.
   После долгих звонков дверь отворила Фея с прической пажа, похожая на цветок на высоком стебельке. Ее зеленоватые египетские глаза блеснули потусторонним светом и снова стали обычными, а на губах появилась добрая улыбка.
   – Ну заходи, скиталец, – зазвенел ее золотой, с переливами, мелодичный голос, – вижу, что настрадался на чужбине.
   Не успел я переступить порог, как появился улыбающийся Джи.
   – Жив братушка, – сказал он и обнял меня, – и я почувствовал, как мгновенно расплавляется мое заледеневшее сердце.
   Я вытащил из сумки копченую курицу и пару бутылок вина – красной «Лидии» – и под одобрительным взглядом Феи водрузил все на стол, из-под которого, как из норки, высунулась вдруг заспанная физиономия Гурия.
   Он подозрительно посмотрел в мою сторону и тут же скрылся под столом, но запах аппетитной курицы выманил его обратно.
   – Я думал, ты уже не появишься, – несколько вызывающе прошептал он, дежурно пожав мне руку.
   – Ты, я вижу, ловко устроился, – бросил я, – тебе очень подходит это место.
   – А тебе если и придется здесь остаться, то спать ты сможешь только на потолке, – и глаза его утонули в колючем холоде.
   – А ты хорошо смотришься в роли дворового пса! – разозлился я. – Как юркий хамелеон, отсиживаясь в тылу, подстроился под хозяев, в то время как другие сражались на баррикадах…
   – Петрович, налей-ка нам лучше вина, а курицу подай на фарфоровом блюде, – заметил Джи, пододвигая к столу высокий кожаный стул сталинских времен. – А ты расскажи нам о своих замечательных приключениях.
   – За эти месяцы мне пришлось так много пережить и испытать, – начал я, – что до сих пор не могу прийти в себя.
   – Но зато ты получил недостающий жизненный опыт. Ты ведь пятнадцать лет просидел в кладовке, так ничего и не узнав о жизни. Теперь ты готов для следующего этапа обучения.
   Под любовные песни Алеши Дмитриевича я стал рассказывать о своих приключениях, чувствуя себя весьма значительной персоной.
   Джи некоторое время внимательно слушал меня, а потом заметил:
   – Как я вижу, в городе Дураков ты набрался горделивых бесов, и теперь придется их долго из тебя выпаривать.
   – Вы меня обижаете, – улыбнулся я. – Мне кажется, я заслужил большего: ведь теперь мы спокойно проживем полгода.
   – Ты немного не дотягиваешь до героя волшебной сказки, – усмехнулась Фея.
   – Тебе Луч показывал столько знаков в городе Дураков, а ты так ничего и не понял, – добавил Джи. – Потерял алертность и отстраненность от событий, слился с грубой ситуацией и тут же попался как кур во щи. Ряд приближающихся смертей плюс череп в окне должны были остановить твое нагловатое продвижение к видимому успеху. Последний знак – череп на заднем окне легковой машины – был точкой в длинной цепи твоих ошибок. Предупреждение тебе было дано через своих, орденских людей. Так действует знаковая система Луча. Я поражаюсь твоей наивной безответственности. Но, тем не менее, ты получил неплохой урок. За повышение уровня своего бытия приходится иногда дорого платить.
   – Да ты еще не все заплатил, – оскалился Петрович, обгрызая куриную ножку.
   – Что-то ты не в меру осмелел, – недовольно сказал я. – В городе Дураков ты шел за мной след в след, избегая смерти.
   – А здесь не ты правишь балом!
   – Ну и разговорчики у вас, – поморщилась Фея.
   – Мне вас жаль, – разочарованно обронил Джи. – Сколько над вами ни работай, а толку мало. Из-за ваших негативов мы не можем построить мужской мистический треугольник.
   – Прошу прощения, – потупив глаза, произнес я, – видимо, еще не отслоился от тяжелой кармы города Дураков.
   – Да, твои свинцовые образования придется расплавлять в алхимическом тигле Школы не один год, – покачала головой Фея.
   – А я хотел было начать с вами построение средневекового алхимического пространства, – с сожалением произнес Джи и строго посмотрел на нас.
   Мы с Петровичем тут же притихли.
   – Для того чтобы войти в алхимическое пространство, вам необходимо пройти обучение у Адмирала. Без его водительства вы никогда не поймете суть алхимии. То, что может с вами сделать Адмирал, никто не сумеет сделать. Только он может посвятить вас в тончайший психологический лабиринт мистического андеграунда. Его алхимические баллады имеют прямое отношение к построению средневекового пространства.
   Но отыскать Адмирала не так-то просто, а вам необходимо провести в его драгоценнейшем окружении по меньшей мере месяц, иначе вы ничего не поймете и не оцените.
   С вами должна произойти определенная алхимическая трансформация, но это отдельная долгосрочная задача. А в ближайшее время нам предстоит исследовать глубинку России. Мы создадим маленькую группу из нас троих и начнем двигаться против течения, попытаемся выйти из коллективной судьбы.
   В принципе, Европа является наилучшим местом для исполнения наших планов, но мы пока не можем в нее проникнуть – займемся ею позже, когда ваш уровень бытия достаточно возрастет.
   – Какие прекрасные перспективы, – восхитился я, – но нам с Петровичем на первое время хотя бы в Москве пристроиться.
   – Нам лучше вас держаться, – добавил Петрович, – что нам Европа без вашего присутствия?
   – Где вы, там для нас и центр мира, – медленно произнес я и отпил глоток вина из высокого бокала.
   Я чувствовал, как моя душа оживает и расправляет крылья в комнате Джи. Со времени моего отъезда здесь многое изменилось. На стенах появились новые картины. На одной из них я увидел легендарную Атлантиду и вспомнил слова Джи о том, что Фея пришла к нам оттуда, через Египет и другие культуры. Затонувший город, рыбы, плавающие вокруг погруженных в воду башен, создавали особую таинственную атмосферу.
   На другом полотне написаны были развалины древнего храма, стоящего на высокогорном плато. Заходящее солнце фиолетовыми лучами освещало руины, и на стенах проступал лик Хранителя Святилища. Он давно умер, его нет на физическом плане, но он всегда присутствует на тонком, незримо охраняя место Божественного Откровения.
   – Обычные люди видят только то, что происходит на толстом плане, на планете Земля, – сказал Джи. – Но почти никто из людей не имеет понятия о том, что происходит на другом плане, более тонком, который иногда называют духовным планом. Он существует где-то вблизи поверхности земного шара. Надо отметить, что Фея прекрасно видит тонкий мир, находясь в нашем, грубом, земном, и прекрасно видит земной мир, находясь в тонком. Она описывает в своих картинах взаимодействия и взаимные влияния между одним и другим планом. Поэтому ее картины необычны и мало кому понятны, хотя они несут в себе удивительное знание.
   Я перевел взгляд на третью картину. На ней был изображен Великий Космический Джокер – вечный шут, игрок. На плече он нес сумку, голову его украшал дурацкий колпак, а одежду – аккуратные заплатки. Правой рукой он опирался на куб со знаком нулевого Аркана. Вдалеке, через черный пруд – тщету мирских желаний, как объяснила Фея, – находилась разрушенная крепость. Все это придавало картине особый, печальный и романтический вид.
   – Посмотри, – сказал Джи. – Над разрушенным замком парят два Ангела. Один – посланник Солнца, другой – посланник Луны. Эти Ангелы держат в руках весы добра и зла. Великий Космический Джокер всегда находится между добром и злом, и чаша весов не перевешивает ни в одну, ни в другую сторону. Рядом с Солнечным Ангелом ты видишь лестницу, ведущую вверх. Это значит, что сотворчество с Солнечным Ангелом позволяет человеку взойти на Небо, возвыситься и обитать на земном и на тонком плане одновременно.
   – Каждый образ приходит ко мне с тонкого плана, – сказала Фея. – Если ты настроишься на мои картины, ты войдешь в контакт с теми, кто изображен на них. Эти таинственные сущности – лики стихий, незримые учителя, монахи Небесных Братств – недоступны взору обычных людей.
   И вдруг я увидел город Дураков и все свои приключения словно картинку в перевернутом бинокле – далекими, ничтожными и более не стоящими внимания.
   – В данный момент человек отклонился от своего первоначального типа, – произнес Джи. – Человек должен быть жителем Космоса. Наша цивилизация лишила человека сущностных качеств, разрушила связь с его внутренним Космосом. Она сделала его безликим, жалким придатком социума.
   Мы же пытаемся воспитать новый тип человека, который мог бы стать коллективной монадой. Это означает, что один человек может объединить в себе двенадцать разных типов людей или суметь наладить глубокий внутренний контакт с двенадцатью сущностями, представляющими все знаки Зодиака. В Космосе в данный момент делается ставка на сыгранную команду, в которой нет места расколу. Для вас я являюсь сталкером во все внутренние пространства. Я попытаюсь провести вас к коллективному Человеку. Я могу сделать из вас коллективную монаду, способную вместить в себя понимание двенадцати типов людей, двенадцати знаков Зодиака.
   – Мне не совсем понятно, что значит «построить средневековое пространство», – сказал я, постепенно настраиваясь на волну Джи.
   – Средневековье – это создание мистического двора, это стиль ретро. Только в средние века Космос мог свободно проявляться на Земле. Мы можем создать мистический двор пока только в небольших компаниях. Мы можем разыгрывать маленькие театральные сценки, чтобы заискрилась жизнь и всем стало интересно. Мы попробуем создать ситуацию тайн Мадридского двора. Все должны заинтересованно забегать, начать интенсивно шушукаться по углам, ревновать, любить – тогда начнется настоящая жизнь. А то наши дамочки увяли и потухли, нет в них жизни, огня, сидят все по норкам и тоскуют.
   – Я чувствую в ваших словах скрытую энергию к действию, – сказал я. – Благодаря им я вспоминаю, для чего родился.
   – Пожалуй, ты готов к новому витку алхимического лабиринта, – произнес Джи, таинственно поглядывая на меня.
   – А почему не я? – вспыхнул Петрович.
   – Потому что тебе, дорогой Петруша, еще надо закалиться на южном фронте, а затем уж отправляться на северный – слаб ты еще.
   – Зато необычен и гениален, – вставил Петрович.
   – А тебя, брат Касьян, хочу познакомить с одной довольно важной фигурой мистического андеграунда – госпожой Гиацинтой. Надеюсь, она окажет на тебя должное влияние.
   – А кто эта важная фигура? – заинтересовался я.
   – Ну, тебе еще предстоит узнать, – хихикнул Петрович.
   – Так вот, в молодости Гиацинта была женой Али – одаренного философа, – ответил Джи, поглядывая на меня, – известного всей андеграундной Москве. В их доме в Очаково постоянно собирались талантливые мистики. Гиацинта тщательно ухаживала за эзотерическим салоном и втайне гордилась причастностью к тайным потусторонним собраниям. Она готовила еду, наливала чай, держала эзотерический салон в идеальной чистоте и постепенно многому научилась у захожих мэтров, превратившись в изящную мистическую даму. Она прекрасно владеет сталкингом и художественным слогом.
   Весть о новой восходящей мистической звезде достигла ушей самого Адмирала. Он весьма заинтересовался одаренной особой и однажды позвонил ей от ближайшего метро и попросил прийти по очень важному делу. С тех пор Гиацинта так и не вернулась домой. Она объявила Адмирала своим мистическим Королем на год. Госпожа Гиацинта весьма необычная дама – она воспитанница московского андеграунда.
   – Я так рад, что не знаю, как вас отблагодарить, – воскликнул я, быстро поднимаясь со стула.
   – Если все пойдет хорошо, то она возьмет тебя на обучение. А теперь нам пора выходить.
   Джи быстро оделся и выскользнул на улицу, а я опрометью бросился за ним. Лишь через два квартала мне удалось нагнать его.
   – Не зайти ли нам в обувной магазин? – вдруг сказал он. – Ты бы помог мне выбрать подходящие зимние ботинки. А для воспитания алертности поручаю тебе проследить за нашими сумками.
   – А как же госпожа Гиацинта? – потухшим голосом спросил я.
   Зайдя в магазин, Джи поставил свою сумку под низкую скамью и выбрав черные немецкие ботинки стал тщательно их примеривать. А я поставил свою сумку с документами рядом с его и стал ходить из стороны в сторону, маясь от ожидания и магазинной духоты.
   После долгой примерки Джи недовольно встал:
   – Люблю немецкую обувь: у нее подошвы не отлетают в течение нескольких лет. Но эта пара слишком мала.
   Надев свои старые башмаки, он вышел на улицу, а я выскочил за ним.
   «Никто и не догадывается о том, как мне повезло, – размышлял я. – Следовать к Абсолюту за настоящим Мастером – это редкая удача». Вдруг мой взгляд наткнулся на местного идиота. Он бестолково стоял на тротуаре и напряженно изучал прохожих, вертя головой и раскрыв рот, но когда увидел меня, то вдруг стал отчаянно крутить пальцем у виска, показывая, что и я дурак. Возмущаясь его наглостью, я хладнокровно последовал за Джи.
   У дверей небольшого театра, где работала Гиацинта, Джи остановился, тщательно осмотрел меня и, покачав головой, поинтересовался:
   – А где наши сумки, которые я поручил тебе?
   Тут я с ужасом обнаружил, что обе сумки бесследно исчезли.
   – Как теперь мне ходить по Москве, – вскричал я, – без денег, паспорта и драгоценнейших записей!?
   – Так-то ты помнишь себя, – сокрушенно добавил Джи. – Какой же бестолковый ты ученик!
   Тут я осознал всю свою нелепость. Лицо Джи стало очень суровым, и он трагически произнес:
   – Если не найдешь мою сумку – то, считай, твое обучение закончилась. И напрасно ты не обратил внимания на знак.
   – Какой еще знак? – машинально ответил я. – Да не было никаких знаков!
   – Местный дурачок на дороге не зря показывал, что у тебя последние мозги отшибло от приближения к прекрасной Гиацинте, – объяснил он.
   – Какой же ты самонадеянный индюк, – сказал незнакомый голос за спиной.
   Я резко обернулся, но никого не было. Только вдалеке, как в замедленном фильме, ползли по шоссе машины, еле шевелились редкие прохожие, и совсем медленно падал черно-белый снег.
   И только тогда ко мне вернулась память – я вспомнил, что сумки остались в магазине, – там Джи искал ботинки, в которых он мог бы легко шагать через тернии к звездам.
   Добежав до магазина, я взволнованно распахнул дверь – сумки, как ни в чем не бывало, стояли под скамьей. Моему счастью не было конца. Когда я вернулся к театру, Джи сидел на ступеньках у входа и посмеивался надо мной:
   – Страж порога проверял тебя на вшивость, и если бы не уличный дурачок, то неизвестно, в чьих карманах оказались бы наши деньги и документы.
   – Но почему я до сих пор не умею разбираться в знаках? – сокрушался я.
   – Да потому, что ты самоуверенный ослик, – ответил Джи.
   Мы не спеша поднялись на последний этаж и остановились возле неприметной двери. Джи толкнул ее, и она, певуче скрипнув, отворилась.
   В мягкой полутьме комнаты я увидел огромное зеркало в старинной раме, в котором отражалась дама лет тридцати с королевской осанкой, в длинном платье из розового шелка.
   – А это что за явление? – спросила она с удивленным высокомерием.
   – Хочу представить тебе своего нового ученика, – широко улыбнулся Джи.
   В руках королевы был большой и тяжелый утюг. Она стояла у гладильной доски и разглаживала складки черно-золотого пышного наряда. Я слегка поклонился и заметил, что нахожусь в странном закулисном пространстве. Под потолком, на длинных шпалерах были развешаны бархатные камзолы, плащи, рыцарские доспехи, длинные платья со шлейфами. Костюмов было много, как людей на площади в праздник, и они напоминали о давно ушедших временах. Тонко вьющиеся волосы окружали лицо Гиацинты черным облаком, ниспадая на воздушный, как пена, кружевной воротник. Я долго не мог отвести взгляда от ее прекрасного лица, неуловимо похожего на венецианскую карнавальную маску.
   – О, Маэстро, – нежно пропела Гиацинта, – вас ждут бархатные одежды принца Гамлета. А вашему ученику подойдет костюм мушкетера.
   Облачившись в средневековый наряд, Джи завел увлеченную беседу с Гиацинтой на непонятном птичьем языке, который состоял из тонких намеков, едва уловимых взглядов и заливистого смеха. Я, в одежде мушкетера, наблюдал за ними в стоящем напротив темном зеркале.
   Вдруг в моем сознании вспыхнула яркая картина из прошлого… Я стою на каменной стене величественной крепости и вижу, что осаждающие воины уже преодолели крепостной вал и с криками взбираются на стены старого замка. Отряд рыцарей отчаянно защищает свою крепость, отражая удары неприятеля. Но вот сильный вражеский отряд поднялся по длинным лестницам на каменную стену и стал теснить ряды защитников. Вдруг среди отступающих появилась стройная девушка и устремилась вперед с развевающимся знаменем. Раздался боевой клич; рыцари, воспрянув духом, с новой силой бросились на противника. В огромный ров полетели с высокой стены сраженные враги, обагряя кровью холодную синеву воды…
   Я очнулся от своего видения только тогда, когда Джи спросил:
   – А не слабо ли тебе, прекрасная Гиацинта, взять моего оруженосца на обучение? Ибо то, что он считает обучением, на самом деле лишь сироп и греза. А у тебя он сможет пройти школу настоящего сталкинга.
   Гиацинта впервые внимательно посмотрела на меня:
   – Только из уважения к вам, дорогой Маэстро.
   – Тогда, с вашего разрешения, я покину вас, – сказал Джи, поднимаясь с драпированного кресла.
   События развивались так быстро, что я не успевал осознавать происходящее. От возможности обучаться у прекрасной дамы у меня перехватило дыхание. Джи исполнил мою тайную мечту, и я был бесконечно ему благодарен.
   – Теперь, молодой человек, вы поступаете в мое полное распоряжение, – произнесла учительским тоном Гиацинта. – И не смотрите так пристально на меня, – добавила она и вернулась к своей работе.
   Я издали тайно наблюдал за ее изящными движениями.
   Прошло не меньше полутора часов. Я не осмеливался мешать Гиацинте, а она приводила в порядок костюмы, снимая их длинной палкой с вешалки под потолком, уносила куда-то яркие вороха одежды и снова возвращалась. Я все думал, как заговорить с ней. Наконец Гиацинта окончила работу и, бросив на меня изучающий взгляд, произнесла:
   – Вы когда-нибудь выйдете из своего молчаливого ступора?
   – Да, конечно, – растерялся я, вскакивая со стула. – Дело в том, что вы ничего обо мне не знаете…
   – Не такая уж ты важная фигура, чтобы тобой интересоваться, – резко ответила она. – Ну что ты опять уставился на меня? Неужели собрался выйти в город в костюме мушкетера?
   Я бросился переодеваться. Гиацинта нервно стояла у двери в неопределенном ожидании.
   Теперь, в простом зимнем пальто и белой шапочке, она выглядела как строгая школьная учительница.
   – Вот, свалился на мою голову еще один эзотерический недоносок, – ворчала она, быстро спускаясь по бетонной лестнице.
   – А куда мы, собственно, направляемся? – спросил я, чтобы прервать тягостное молчание.
   – Как это куда? Мы идем к моему бывшему мужу Али.
   – Я много наслышан о суровом характере Али, – смутился я, – и меньше всего мне хочется появляться у него дома в такое позднее время, да еще с дамой его сердца.
   – Не надо громких слов, – отрезала Гиацинта.
   – Гнев восточного человека непредсказуем, – заявил я и остановился.
   – Не бойся, он не отрежет тебе голову, – рассмеялась она. – Наша совместная жизнь давно закончилась.
   Мы долго ехали в метро, пока не оказались где-то на окраине Москвы. Мое настроение совсем упало; я шел по перрону и уже размышлял о том, как буду выкручиваться из нелепой ситуации. Вдруг от толпы отделилась странная фигура, похожая на длинный циркуль в куртке, и направилась в нашу сторону прыгающей походкой.
   – Мяу, – крикнул он в самое ухо моей спутнице, – пойдем ко мне домой, я тебя приглашаю от всей души.
   – Видишь, Сахарный, я одна к тебе не пойду, со мной молодой человек.
   – Да брось ты эту лимиту в метро, – ухмыльнулся он.
   – Нет, Сахарный, я больше о тебе не буду заботиться – ступай своей дорогой.
   Сахарный мяукнул на все метро и большими прыжками удалился.
   – А я уж подумал, вы меня бросите, – произнес я.
   – Это вы все меня когда-нибудь бросите, – возмутилась Гиацинта, – я же никого не предаю.
   Не успели мы подняться по эскалатору, как возле нас раздалось громкое мяуканье.
   – Я согласен взять вас двоих, – склоняясь перед дамой как на шарнирах, объявил Сахарный, – только этого молодца мы положим на половичке у порога.
   «Лучше половичок Сахарного, чем кинжал Али», – облегченно подумал я и, успокоившись, пошел следом за ними через пустырь, напрямик, по дорожке, сокращающей людям путь от спальни до работы и обратно.
   К полуночи мы вошли в уютную квартирку. На полу лежали мягкие ковры, окно закрывали бархатные шторы, комната была чистой и тихой. К моему удивлению, Сахарный быстро приготовил ужин, накрыл на стол и достал бутылку дорогого красного вина. Разлив вино по бокалам, он нагло уставился на меня бесцветными глазами:
   – А теперь, дорогая Гиацинта, расскажи, – произнес он, потирая руки, – на каком вокзале ты подобрала этого подозрительного типа?
   – Он мне достался в подарочек от Джи, – ответила она и, взяв серебряный нож, стала разрезать бифштекс на тарелке с танцующими нимфами.
   – И что же ты собираешься с ним делать? – удивленно спросил он.
   – Так тебе все сразу и скажи.
   – А ты зачем по земле-то бродишь? – обратился ко мне Сахарный.
   – Как бы это смешно для тебя ни звучало, стремлюсь к Просветлению, – ответил я.
   – И этот туда же! – рассмеялся он. – Тебе, видать, на земле плохо живется, вот ты и заладил о Просветлении. Думаешь сразу в Рай просочиться? Нет, дорогой, вначале ты уж на земле намучайся, настрадайся, а потом и на небо заглядывайся. А то вишь какой, молоко на губах не просохло, а все туда же, где великие обитают…
   – Что это ты так засуетился? – поинтересовалась Гиацинта. – У тебя, что ли, в кармане ключи от райских врат?
   – А изучал ли ты труд Ницше «Так говорил Заратустра»? – обратился ко мне Сахарный. – Там указан Путь Великих Героев.
   – Меня больше привлекают восточные школы.
   – А, нам попался представитель йоги, любитель стоять на голове. И ты надеешься, задирая ноги, оказаться на Небесах? – рассмеялся Сахарный.
   – Нет, я думаю, госпожа Гиацинта поможет мне в этом.
   – Если она и приведет тебя куда-либо, так только не на Небеса.
   – Ты что-то слишком разболтался, – вспыхнула Гиацинта. – Не пора ли нам лечь спать, часы показывают три ночи.
   – Тебе, Гиацинта, я предлагаю лечь со мной на диване, а доброго молодца положить в коридоре у двери. Если он собрался идти к Просветлению, то пусть сразу привыкает к трудностям.
   – Сахарный, ты становишься приторным, – гневно ответила Гиацинта.
   – А, – закричал Сахарный и забегал по кухне, – я знаю, ты хочешь лечь на моем мягком диванчике с проходимцем от эзотеризма!
   – Перестань буйствовать, – вспыхнула она, – я лягу на диване, мой спутник на ковре, а ты в своем доме сможешь найти себе место.
   – Мой дом специально не приспособлен для гостей, – позеленел от негодования Сахарный.
   Пока я наслаждался горячим душем, все спальные места оказались занятыми. Гордость не позволяла лечь на пороге. Я вышел на кухню, сел на пошатывавшийся стул и открыл записи бесед с Джи: мне было крайне необходимо поддержать себя импульсом Луча.

   «Многие формы мистицизма на Западе носят мифический характер. Живя в богатых виллах Лондона и Парижа, эти мистики все равно не могут проникнуть в высшие сферы. Для этого нужны особые качества и обстоятельства, которые нельзя записать и сфотографировать, ибо они всегда меняются, являясь живыми субстанциями.
   Невозможно научиться летать в тонких эфирных сферах, будучи загрязненным. Можно, конечно, нарастить искусственные крылья, но это временное удовольствие вам дорого обойдется.
   Вы с Петровичем находитесь в оранжерейных условиях космического Луча, поэтому с вами происходит чудо: масса совпадений, внутренних допингов и неожиданного везения.
   И вы в точности отражаете притчу о хромом и слепом, которые дойдут только будучи вместе. Если будете постоянно выяснять отношения, то никогда не удержитесь на Пути. Вам надо идти вместе.»

   После прочтения этой фразы мое возмущение достигло наивысшей степени, ибо я никак не мог понять, почему Джи навязывает мне общество вредоносного Петровича – разве мало на свете других, приличных попутчиков?

   «Если поместить абсурд и нелепость Петровича в определенную ситуацию, то с его помощью можно отыскать иголку в стоге сена. Попробуй использовать его странные качества в положительном аспекте. Как Санчо Панса поддерживал Дон-Кихота, а Ламме Гудзак – Уленшпигеля, так и он всегда будет поддерживать тебя, если ты научишься обращаться с ним. Один ты не справишься с поставленной задачей. В каждом из вас должен присутствовать элемент безумия, а с другой стороны – момент волевого рационального подхода.»

   Я закрыл дневник и попробовал решить этот странный коан, который поставил передо мной Джи, да так ничего и не решив, заснул сидя на стуле. Очнулся я от сильного грохота, когда оказался на полу, продрогший от холода и утренней промозглости. Возбужденный Сахарный выскочил в пижаме из комнаты и, схватившись за голову, нервно заорал:
   – Опять привели человека, который развалил всю мою квартиру!
   – Сейчас я прикреплю ножки обратно, – пролепетал я, покачиваясь со сна.
   Сахарный вручил мне молоток и гвозди, и я, нелепо извиняясь, стал сонно сколачивать старинный стул, постоянно промахиваясь.
   – Ты чего это ножки приколачиваешь вверх ногами? – возмущенно завопил он.
   – Сахарный, какая тебе разница, на каком стуле читать Ницше? – произнесла Гиацинта. – Чини сам свою дряхлую мебель, нам пора уходить.
   – Да это антикварная вещь!
   – Небось, с помойки притащил, – усмехнулась она, – меня уж ты не проведешь. – Пойдем, Касьян, нас ждут важные дела.

   Через несколько часов мы оказались за городом, где снега было больше и ветер свободно гонял замысловатые искристые фантомы.
   – Вот в этой избушке на куриных ножках я обитаю, – сообщила она, указывая на бревенчатый домик.
   Он сразу понравился мне: похож был на ладную шкатулку, а вокруг застыли огромные сосны и березы, как будто он стоял в лесу.
   – Я и мечтать не мог о такой роскоши, – восхищенно произнес я. – Жаль только, что не в центре Москвы.
   Гиацинта, не раздеваясь из-за холода, села за стол и стала разглядывать свои белоснежные пальцы, а я следил за ней с тайным наслаждением. Наконец-то я остался с ней наедине и вдоволь мог любоваться длинными ресницами и сумеречным взглядом. Заметив это, она улыбнулась и вышла из комнаты.
   Я затопил печь, и мы в полном молчании стали пить чай.
   – К сожалению, мне надо отлучиться на несколько часов, – сказала Гиацинта. – А когда я вернусь, хотелось бы увидеть накрытый стол.
   – О, моя госпожа, – трогательно произнес я, – отныне я к вашим услугам.
   – В этом у меня будет время убедиться, – сказала она и, бросив на меня обворожительный взгляд, вышла на улицу.
   Я не спеша достал свой дневник, завернулся в огромный тулуп и стал описывать последние события, в надежде правильно их осознать.

   «Я не совсем понимаю, в чем будет состоять обучение, – записал я, – и для чего Джи отдал меня на воспитание этой прелестной даме? Наверное, она будет говорить со мной о Просветлении. Поэтому мне с почтенной миной придется выслушивать скучнейшие разговоры о том, что нельзя выражать негативные эмоции, и нужно с благостью взирать на Небеса…»

   Через некоторое время меня стало клонить ко сну: ночь, проведенная на антикварном стуле, стала сказываться на моем крепком организме. Скрипнула дверь, я проснулся. Гиацинта появилась на пороге, раскрасневшаяся от мороза, и, увидев мои заспанные глаза, воскликнула:
   – Вот как ты выполняешь мои просьбы! Оставался бы ты у Сахарного – чинить стул и слушать его нескончаемые вопли.
   – Я быстро исправлю ошибку, – сказал я и бросился на кухню.
   Заметив, что даже наспех приготовленный ужин привел мою наставницу в хорошее расположение духа, я решился спросить:
   – Не могли бы вы, прекрасная Гиацинта, поведать мне одну из историй вашей необычной жизни?
   – Что за любопытный и маловоспитанный человек! – удивилась она. – Здесь я вправе задавать вопросы. Только ваша жизнь меня совершенно не интересует.
   – Очень жаль, – огорчился я, – вы же мне очень интересны.
   – Вы что, собираете интервью для желтой прессы?
   – Как вы могли подумать? Ваша жизнь является поучительной историей для меня.
   – Как мне надоела невежественная провинция, – устало сказала она.
   Я умоляюще посмотрел ей в глаза.
   – Ну ладно, в качестве исключения расскажу тебе что-нибудь. Жила я в детстве со своей тетушкой, которой была отдана родителями на воспитание. Я почему-то не любила играть с девчонками в куклы, а сидела целыми днями дома и завороженно смотрела в пустой телевизор. Тетка нещадно била меня за это, пытаясь излечить от сумасшествия. А я любила наблюдать за тремя домовыми, которые с утра до вечера крутились вокруг этого ящика. Они то залезали в него, то вылезали, корчили рожи. Тетке нельзя было рассказать о них – она жила в совершенно другом мире и их не замечала.

//-- Высшее Мужское и Высшее Женское Начала, ведущие к Небесной эволюции. --//

   Детство у меня было своеобразное: в пять лет я стала летать. Учила меня этому одна женщина, которая давно умерла, но очень часто прилетала ко мне через окно. Если окна были плотно закрыты, то она произносила заклинание – и окна распахивались настежь. Я ее ужасно боялась, но ничего не могла поделать. Женщина заставляла меня летать вместе с ней, и мы долго парили над ночным городом. В темном небе нас никто не замечал, хотя летали мы над самыми домами. Выше подниматься было тяжело, ибо там мало энергетических коридоров, по которым можно скользить. Часто женщина хотела забрать меня с собой навсегда. Тогда я, опустившись на землю, убегала от своей ужасной и коварной преследовательницы. Один раз я не смогла влететь назад в окно и позвонила в три часа ночи в дверь своей квартиры, в ночной рубашонке. Тетка ахнула от удивления – как мог крохотный ребенок ночью попасть на улицу?
   У меня была длинная черная коса до колен, которую я очень любила. Эта коса росла с младенчества и ни разу не была пострижена, поэтому она обладала магической силой. Коса была своенравной, хотела – расчесывалась, хотела – нет. Хотела – заставляла меня идти на луг, поваляться в траве. Косу звали Елизаветой. Когда ей хотелось летать, она поднималась к форточке и вытаскивала меня на улицу, заставляя парить над ночным городом.
   В двенадцать лет летающая женщина перестала являться мне, и я осталась без учительницы. Но по ночам ко мне стало приходить некое существо, похожее на тюленя, оно откуда-то из пространства плюхалось мне на постель. Оно было прохладным, а на ощупь напоминало твердое желе. Я рано стала интересоваться мужчинами, чтобы спастись от потусторонних пришельцев. Вскоре я познакомилась со своим Звериком – Али, который и стал гоняться за косой Елизаветой с ножницами, постепенно отрезая ее. Когда косы не стало, я потеряла свою магическую силу, и с тех пор волосы умерли, летать я перестала и постепенно увлеклась внешним миром.
   Сразу после школы я вышла замуж за своего Зверика и мы стали жить в Очаково, под Москвой. Зверик был умный: он читал только философию, а я готовила и убирала в доме и кое-где подрабатывала на еду. Зверик был настоящим философом и поэтому запрещал рожать детей. Когда я забеременела, он чуть не выгнал меня из дому. На девятом месяце я все еще продолжала выполнять всю домашнюю работу. Однажды, возвращаясь из магазина с покупками, я ощутила, что начались схватки, упала и стала рожать прямо во дворе. Как раз шел дождь, и я родила прямо в луже. В это время Зверик проходил мимо и сделал вид, что не узнал меня. А потом не пустил домой с новорожденным. Пришлось мне скитаться по чужим домам, но долго никто меня не хотел терпеть с ребенком, и я часто ночевала в подъездах. На улице была уже зима. Я вешала мокрые пеленки на батареи, и так они до утра высыхали. Зверик не хотел и слышать о ребенке.
   Когда ребенок подрос, я отдала его бабке на воспитание и после этого вернулась домой. Но Зверик жил уже с какой-то Надей. Я сказала, что не буду им мешать, а наоборот, буду готовить, убирать и радоваться их счастью. Тогда Зверик согласился. Надя приходила нарядная и разукрашенная, вечером она ложилась с ним спать, а утром уходила на работу. Надя была некапризной женщиной, и уживаться с ней было легко. В доме часто гуляли московские эзотерики, друзья Зверика, а я должна была им готовить и убирать после них. Когда выпивка заканчивалась, Зверик посылал меня в магазин за водкой, требуя еще и хорошей закуски, но денег никогда не давал. Мне приходилось красть в магазине кур, а также все остальное. Для этого я пришила к одежде длинные внутренние карманы.
   Когда в доме появился Адмирал, я в него безумно влюбилась и выбрала его своим Королем на год. Адмирал таскал меня по пьяным компаниям, а ночью бросал у своих друзей и уходил, а когда я возвращалась, сильно ругался. После года такой жизни я ушла от Адмирала и вернулась к Зверику. Но он уже спал на диване с новой женщиной, а я – в углу на продавленной раскладушке. Ночью я просыпалась и тихо ненавидела Зверика, впиваясь в него глазами. Ненависть к нему достигала такой силы, что я проваливалась через спину в потусторонний мир и там странствовала всю оставшуюся ночь, а к утру возвращалась в свое спящее тело.
   Однажды в потустороннем мире я встретила магическую женщину, которая мне чрезвычайно понравилась. Я долго просилась к ней на обучение. Наконец, она решила взять меня, но с одним условием: я должна выполнять все, чего бы она ни попросила. Мне так надоел этот мир, что я, недолго думая, согласилась. Магисса учила меня всему, что знала сама. Мы часто летали с ней на болото и с девушками водили хороводы. Я видела, как некоторые из них превращались в огоньки и заманивали путников в трясину. Они также забирали души у своих любовников. На болоте они разводили большой костер, ставили на него огромный медный котел, затем заманивали туда души любовников и всю ночь варили их на медленном огне. После этого мужчины начинали хиреть и чахнуть, теряя острие духа…
   – Ваша жизнь полна ужасных страданий, – воскликнул я. – Неужели не нашелся человек, который мог бы понять вас?
   – Как видишь, меня окружали холодные люди.
   – Позвольте мне сделать вас счастливой!
   – Ах, молодой человек, разве вы сможете понять душу, в которой все струны порваны жестоким обращением?
   Гиацинта говорила чуть театрально, с иронией, но боль в ее голосе была настоящей. Я склонился к ней и нежно поцеловал изящную руку.
   – Не стоит так спешить, – молвила она. – День был столь насыщенным, что я едва стою на ногах. Вы можете лечь в маленькой комнате, а я буду в большой.
   С этими словами она выскользнула из кухни и направилась в свою комнату. Едва я собрался навестить ее, как в двери щелкнул замок. Я понял, что придется опять читать дневник, дабы отвлечься от романтических чувств. С большим смятением я открыл наугад тетрадь и прочитал:

   «Вы должны понять, что на самом деле нет никакой ревности, ибо жизнь, с одной стороны, являет собой мыльный пузырь, а с другой – волшебный сон Брамы.
   А из Петровича тебе надо сделать Петрушку: то, что в нем заложено, должно расти дальше. Элементу безумия надо придать приятные формы.
   Наша задача – добиться совместного действия и при этом остаться самими собой. Но совместная работа в Школе – это опыт соборного посвящения, который совершенно уникален.
   Представьте, что вас двое или трое, и больше не будет, и вы останетесь одни, а вам надо будет многое познать и пересечься со многими судьбами, передать импульс Школы. Поэтому надо создать друг для друга благоприятный климат, научиться считаться с пожеланиями каждого. Миряне объединены между собой либо общим гипнозом, либо деньгами. Вы же должны быть едины, выполняя задачу Луча. Петрович зачислен в Пажеский корпус, а ты – в Рыцарский, и между вами лежит почти непреодолимое расстояние. Твой конфликт с ним, с другой стороны, неплох, ибо он позволяет взглянуть глубже на природу ваших отношений. Но в критике будь беспощаден только к себе. Не надо бояться конфликтных ситуаций и даже смерти – вы должны научиться неуловимой гибкости. Конфликт – это знак: смотри глубже в себя, здесь зарыт клад, иначе скоро придет конец внутреннему росту. Смотри глубже – и любой конфликт, являющийся свинцом, будет преображен в золото. Но необходимо углубиться в себя не на пять метров, а на пятьдесят…»

   Я проснулся от шума на кухне и, быстро одевшись, вышел из комнаты. Гиацинта пила чай.
   – Я сейчас ухожу на работу, – сказала она. – Тебе позволяется пожить некоторое время в моем доме. Но при одном условии – ты не будешь заполнять собою все пространство и мешать мне углубляться в мир сновидений.
   – Я тихий человек, увлекающийся созерцанием того, что существует за видимым миром.
   – А деньги у тебя есть на проживание? – поинтересовалась она. – А то у Гиацинты их совсем мало, едва хватает на оплату одной комнаты.
   – Я могу оплатить все расходы, – заявил я.
   Допив чай, Гиацинта скрылась за дверью. Я не спеша позавтракал и, накинув пальто, вышел на заснеженный двор.
   «Пора ехать в Москву, – решил я, – надо срочно навестить Джи».
   Через час я позвонил в дверь квартиры Феи на Авиамоторной улице.
   – Что-то ты рано приехал, – удивился Джи, впустив меня в тесную комнату.
   Хотя был полдень, в комнате все спали: Фея на диванчике, а Петрович – под круглым столом, на старом одеяле.
   – Я неплохо устроился, в Красково, – бодро сообщил я, – в небольшом деревянном домике.
   – Очень кстати, – сказал Джи, постепенно просыпаясь. – Хорошо, если бы ты и Петровича туда пристроил, а то наша комната превратилась в ночлежку.
   – Да, невыносимо, – вдруг встрепенулась Фея. – Когда Петровичу снится страшный сон, он кричит и бьет ногами в дверцу шкафа. А такие сны ему снятся каждую ночь. И я бы тоже хотела пожить в деревянном домике под Москвой.
   – Тогда надо попить чайку и заняться этим вопросом, – сообщил Джи.
   К вечеру ситуация была обсуждена с госпожой Гиацинтой, и наша маленькая Школа получила разрешение снять две комнаты в деревянном домике.
   – Теперь перед нами стоит важная задача, – произнес Джи. – В Красково мы попытаемся построить пятиугольник. Нам надо научиться не то чтобы любить друг друга, следуя христианским заповедям, но хотя бы терпеть отрицательные проявления ближних. Это не так-то просто. Нам надо сохранить пространство Школы, его теплую атмосферу, в которой каждый из нас мог бы творчески проявляться. Мы наконец вырвемся из душного пространства московской коммуналки и попадем в более роскошные условия.

   К полуночи мы прибыли в домик и стали обустраивать новое пространство. Гиацинта приготовила тушеное мясо с жареным картофелем, по дому разнесся аппетитный запах. Накрыв на стол, она позвала нас отужинать.
   – А что происходит с твоей квартиркой на Белорусской? – спросил Джи, разрезая ножом большой кусок баранины.
   – Там живет Данилка, – невесело ответила она.
   – А это что за новый персонаж? – живо заинтересовался я.
   – Когда я получила однокомнатную квартиру – в полуподвале, недалеко от метро Белорусская, – начала свой рассказ Гиацинта, – то, конечно, в нее повадились ходить все эзотерики московского андеграунда. Они устраивали там свои пирушки и эзотерические заседания. Известный художник Зверев тоже частенько просился заночевать у меня, когда опаздывал на последний поезд метро. Мне опять приходилось за всеми убирать, опять покупать водку и мясо. Ведь если придут мэтры, то уж лучше их накормить и напоить, а то житья никакого не будет. Скажут недоброе слово – и вся жизнь пойдет наперекосяк. А тут подвернулся Данилка. Он сказал, что работает в КГБ начальником, у него своя машина. Живет он с женой в трехкомнатной квартире, с видом на Кремль. Но сейчас жена там затеяла ремонт, и он, если я не против, поживет немного у меня на Белорусской, заодно отремонтирует и мою квартиру. Я обрадовалась, что добрый человек нашелся, хоть порядок наведет. Но Данилка живет уже три месяца, а ремонт никак не закончит, и я сняла себе комнату в избе, в Красково.
   – Хотелось бы взглянуть на твою квартиру, – мечтательно произнес я – Вот и я хотела завтра поехать туда и посмотреть на ремонт! – воскликнула Гиацинта.

   На следующий вечер я бодро шагал за своей учительницей по Малой Грузинской улице. Пройдя разрушенную кирху, мы свернули в переулок и остановились перед обшарпанным особняком. Мы обошли его, и Гиацинта стукнула три раза в полуподвальное окошко.
   Открылась низкая дверь, и в нее высунулся двухметрового роста грузин, с надменным барственным лицом и холеными усами, одетый в черные дорогие брюки и белую рубашку с галстуком.
   – Наконец-то ты появилась, – пробасил грузин и заключил в объятья нежный стан Гиацинты.
   «Что это он так любезен с моей женщиной?» – разозлился я, стараясь оторвать ее от грузина. Вдруг его взгляд наткнулся на меня:
   – А это еще что за чудо?
   – Да это безобидный Барсик, – ответила Гиацинта. Тут зазвонил телефон, и Данила стал объяснять кому-то сложный юридический вопрос.
   Мы скромно переступили порог. Квартира была неплохо обставлена, но из-за ремонта кое-где лежали куски линолеума и недоклеенных обоев.
   Данила долго говорил по телефону, а Гиацинта ходила и ворчала, что прошло три месяца, а ремонт даже и не начинался. Подозрительный Данила отделывался пошлыми комплиментами.
   Я сидел на кухоньке и думал, что на самом деле ремонт делать не обязательно: комната и кухня выглядели по-домашнему уютно. А с этим грузином разбираться – все равно что провалиться в ад.
   – Пойдем отсюда – ты все равно от него ничего не добьешься, – сказал я.
   – Вот видишь – Гиацинту все время обманывают, и она ничего не может с этим поделать, – печально произнесла она, выходя на покрытый снегом асфальтовый двор.
   – Я бы на твоем месте завтра же выгнал его из дома, – недовольно ответил я.
   – А кто закончит ремонт?
   – По-моему, дело тут не в ремонте.
   – Ты, кажется, собрался устроить мне сцену ревности? – возмутилась Гиацинта. – Ты что, забыл, что находишься у меня на обучении? – и она строго посмотрела на меня.
   Жизнь в Красково потекла своим чередом. Я постепенно влюбился в госпожу Гиацинту и не мог жить без нее ни одной секунды. Однажды, набравшись смелости и дождавшись удобного момента, я торжественно произнес:
   – Дорогая Гиацинта, в вашем лице я встретил свою судьбу. Я вас люблю. Если вы согласитесь быть моей женой, я стану самым счастливым человеком.
   – Вы мне тоже нравитесь, – сказала она, слегка покраснев, – но не будем торопиться с браком – мне надо проверить ваши чувства.
   – Я готов пройти все испытания и заслужить ваше сердце, – ответил я.

   Гиацинта размышляла целый месяц, проверяя мое чувство самыми разнообразными методами, и, наконец, согласилась. Мы подали документы в загс, а ночью в сновидении меня вызвали в суд. Я вошел в огромный квадратный зал с мерцающими серыми стенами. Посреди зала стоял темный дубовый стол, за столом сидел строгий мужчина в сером штатском костюме с длинным сухим лицом. Он просверлил меня глазами насквозь и резким голосом спросил:
   – Это правда, что ты любишь госпожу Гиацинту? Или женишься на ней из-за прописки в Москве?
   «Если он заметит корысть в моем сердце, то все пропало», – задрожал я.
   – Беру в жены Гиацинту по любви, – с трудом произнес я, и тело покрылось холодным потом.
   Серый человек очень подозрительно посмотрел мне в глаза и с размаху ударил штампом по листу белой бумаги, а потом бросил ее мне через весь зал. Лист сделал головокружительный вираж и опустился в мои руки. На нем было проштамповано: «Женат на госпоже Гиацинте».
   От безудержной радости я тут же проснулся.
   – Гиацинта, – вскричал я, – нас поженили на тонком плане! Теперь мы муж и жена.
   – Ты сумел пройти астральную канцелярию, где за мной наблюдают, – улыбнулась она.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Я ничего не собираюсь тебе объяснять.

   Через неделю нас расписали. Свидетелями на свадьбе были Джи, Фея и Петрович. Мы с госпожой Гиацинтой поселились в отдельной маленькой комнатушке, Петрович жил в другой, а Джи с Феей – в просторной комнате.
   – Теперь, на правах законного мужа, мне хочется разобраться с Данилой, – заявил я госпоже Гиацинте.
   – Вот и хорошо, – засмеялась она, – сегодня же мы обязательно посетим его.
   Но когда мы подошли к квартире на Белорусской, я с удивлением заметил на двери листок бумаги с милицейским штампом:
   «Квартира опечатана. Хозяину помещения явиться в следственный отдел МВД».
   – Какой ужас! – воскликнула Гиацинта. – Я так и знала, что с этим Данилкой попаду в неприятную историю. Видишь, дорогой Барсик, придется тебе идти в милицию!
   – А я-то при чем? – возмутился я. – У меня нет желания попасть под наблюдение этих товарищей.
   – Что это за трусливый муж? – вспыхнула Гиацинта. – Улаживать дела с милицией – это твое дело. Тебя ведь все равно вызовут на допрос.
   «И мое обучение у Джи уж точно закончится», – подумал я.
   – Раз ты дрожишь как осиновый лист, – снисходительно произнесла она, – отправляйся домой, вечером встретимся.
   Я счастливо зашагал в сторону метро.

   Вернувшись вечером домой, Гиацинта сняла полушубок и сказала:
   – Данила-то оказался негодяем. Неделю назад он, как всегда, сидел вечером у телефона и куда-то звонил по делам КГБ. А в этот день по Москве шла очередная проверка документов. В дверь настойчиво позвонили, а когда Данила распахнул ее, то увидел на пороге двух сержантов с пистолетами.
   «Предъявите документ», – грозно сказал высокий сержант в кожаной куртке.
   «Какие документы, дорогой, – ответил удивленный Данила. – Вы что, не видите – я сам из КГБ, я знаю все ваше начальство».
   «Предъяви документ», – разозлился другой сержант, помахивая пистолетом.
   Данила полез искать паспорт по карманам пиджака. «Извини, сержант, – миролюбиво произнес он, – я живу в другом месте, жена делает ремонт, паспорт лежит в другой квартире».
   «Тогда, гражданин, пройдемте в отделение милиции – там и разберемся».
   Данила недобро посмотрел на пистолеты и, взяв пиджак, сел в черный милицейский воронок…
   – Откуда ты знаешь, как его взяли? – подозрительно спросил я. – Ты что, присутствовала при этом?
   – Это тебя не касается, – отрезала она. – Ты бы лучше позаботился, чтобы нас не посадили. Данила, как выяснилось, опасный авантюрист.
   – А меня-то за что? – удивился я.
   – Тебя – как соучастника, – холодно улыбнулась она. – Наш Данила сбежал из тюрьмы и уже восемь лет находится во всесоюзном розыске, потому что засветившись в одном городе, сразу смывался в следующий. Он жил тем, что обманом вымогал деньги у богатых дамочек – говорил, что он работник ОБХСС и может достать дорогие шубы и модные вещи. Моей знакомой Моськиной он пообещал шубу за тысячу рублей, и теперь только она поняла, что не видать ей ни шубы, ни данилкиной любви как своих ушей. Квартиру мою опечатали до выяснения подробностей.
   – Ну и попали мы в ситуацию, – произнес Петрович. – Тут надо что-то придумать.
   – Пойдем прогуляемся в магазин, – предложил Джи, – там все и обсудим.
   Я взял рюкзачок и вышел вслед за ним во двор, заваленный свежим пушистым снегом.
   – Если ты прошел сложные ситуации в городе Дураков, – произнес Джи, с удовольствием вдыхая морозный воздух, – то это не значит, что ты всему научился. Судьба не раз подбросит тебе массу таких сюрпризов, в которых ты можешь погрязнуть навеки.
   – Не знаю почему, но как только я вступил в Школу, меня стали преследовать сплошные неприятности.
   – Наконец-то ты столкнулся с реальной жизнью, – заметил Джи. – До этого ты жил в собственных иллюзиях.
   – Передо мной стоит еще одна важная задача, – сказал я, стараясь отвлечься от невеселых дум. – Каким образом вернуть Нику на Корабль? Она влюбилась в чуждого нам товарища Мамкина и уехала с ним в Петербург.
   – Нам нельзя терять ее, – заявил Петрович, словно очнувшись от зимней спячки.
   – Никогда не стремитесь ничего исправить в мире, – вдруг ответил Джи, – ибо ваша личная сила иссякнет. Для того чтобы Ника вернулась на Корабль, потребовалось бы собрать энергию всех электростанций мира и применять к ней каждый день, но у вас нет таких сил. Достичь высшей гармонии – значить научиться тонко использовать все противоречия. Не стремитесь исправить, стремитесь понять. Лишь Орден может исправить и сам это сделает, если нужно. Как только вы начнете исправлять мир – вы погибли. Ваши силы ограничены, вы не можете победить бесконечное число врагов. Но победить в душе негатив на ближнего своего – есть соизмеримая с вашими потенциями борьба с последствиями космической катастрофы, жертвой которой вы являетесь до сих пор.
   – Как я ненавижу этого Мамкина, – процедил Петрович, – увел от нас лучшую ученицу.
   – Как только вы испытываете негатив к кому-либо или друг к другу – вы исключаете себя из времени, – сказал серьезно Джи. – Ваше бытие исчезает, вас в этот момент нет. Некие инфернальные силы вас надули, обманули, провели, уничтожили.
   – Что же делать? – грустно спросил Петрович.
   – Вот способ борьбы, – ответил Джи, – исключите из тела своего времени все, что связано с негативом.
   Не впускайте в тело своего времени врага – тот или иной негатив на ближнего.
   За каждым негативом стоит очень враждебная для вас сущность – демон.
   Даже если негатив прикрывается очень благородной идеей, все равно за ним стоит демон, который желает вашей погибели.
   Время должно принадлежать вам, а не демонам.
   Похищение времени демонами опасней, чем похищение жизни, ибо вы навеки сокращаете свою реальную жизнь, запас которой тает от негативов друг на друга. Негатив – это кошмарный враг. Чем благородней негатив, тем он страшнее. Если вы хотите сократить свою космическую жизнь – испытывайте негативные эмоции. Но тогда в конце космической жизни вас ожидает нечто ужасное, в тысячу раз хуже, чем ад, – это космическая свалка.
   Но можно победить время, сделав конкретное сверхусилие, и излучать из себя атмосферу радости и сотворчества.
   – Слушай внимательно, Петрович, – заявил я, когда мы вернулись и сели пить чай, – с сегодняшнего дня мы должны прекратить всякую вражду.
   – Мне не нравится слово «должны», я никому ничего не должен…
   – Во всяком случае, я объявляю тебе перемирие.
   – Какой ты, Петруша, упрямый, не слушаешься, все норовишь перечить и баловаться в своей маленькой клеточке, – пропела Гиацинта, – не поскользнулся бы ты где-нибудь.
   Петрович сразу присмирел и уткнулся в свою тарелку.
   – Дорогая Гиацинта, – попросила Фея, – не могла бы ты нам рассказать что-либо о себе?
   – Вряд ли вас заинтересует моя история. Лучше Гиацинта расскажет, что она может делать.
   Гиацинта глупая и может только хозяйничать по дому, варить, убирать, стирать и готовить еду. Но она также может писать интересные сказки, любить и грезить. Гиацинта не может думать, забивать гвозди и держать молоток в руках. Она представляет мужчин маленькими детьми и тогда участливо заботится о них. Если Барсик полюбит немного Гиацинту, а потом бросит, то она побежит на помойку и найдет себе самое мерзкое существо, и будет ласкаться с ним. Поэтому ее нельзя заласкивать чрезмерно. Один раз в месяц вполне достаточно. Так что смотри, Барсик, не заласкивай Гиацинту, это ведь как пьянство. Если она запьет, так ей мало вот так здесь с вами пить, она побежит еще куда-то на сторону, чтобы выпить с кем-то еще. А нагулявшись на помоечке, Гиацинта придет и скажет: «Вот это тебе все, Барсик, это все твое». После сильных запоев Гиацинте хочется куда-либо сбежать и скрыться. Она так делает, если ее не любят, бьют и плохо к ней относятся. Гиацинта не любит только одно эротическое общение, с ней надо поговорить о разном, о многом. Она может быть разнообразной и многогранной, она любит, чтобы ее иногда сводили в гости…
   – Как ты можешь говорить такие вещи, Гиацинта! – возмутился я. – Ты ведь моя жена.
   – Это здесь я тебе жена, а там я сама по себе.
   – Где это – там?
   – Там, куда ты не можешь проникнуть.
   – По-моему, – проворчал Петрович, – Касьян проскользнет куда угодно.
   – Со своим идиотизмом он вряд ли сможет найти меня в сновидениях, – расхохоталась Гиацинта, и в глазах ее блеснул странный огонь.
   Волна потустороннего холода пронеслась по кухне. На меня снова смотрела бледная карнавальная маска, скрывающая Неизвестное.
   – Вы не будете возражать, если я покину вас? – тихо прошептал я. – Мне что-то не по себе.
   – А еще изображает героя, – недобро усмехнулась Гиацинта.

   Я упал на кровать; непреодолимая усталость навалилась на мои плечи. Не успел я сомкнуть глаза, как оказался бегущим по узкому ущелью, высоко в горах. В холодном небе мерцала луна, и яркие звезды угрожающе нависли над горизонтом. Вокруг возвышались отвесные мрачные скалы, едва различимые в темноте. Внезапно я услышал за спиной глухое рычание. Испуганно оглянувшись, я заметил вдалеке, в бликах желтой луны, двух матерых волков – они гнались за мной. Я неистово убегал от волков, перепрыгивая острые валуны, петляя между камней. Расстояние постепенно уменьшалось, меня охватил сверхъестественный ужас. Еще немного – и я буду растерзан.
   «Вот так бесславно заканчивается мое обучение», – только и успел подумать я. Но в это мгновение волки превратились в двух лучезарных юношей, протягивающих ко мне руки.
   Проснувшись, я рассказал об этом.
   – Это сновидение, – заметил Джи, – означает, что пройден восемнадцатый Аркан. Грубая энергия твоего Уробороса – Дракона – расщепилась на две более тонкие, мужскую Ян и женскую Инь. Теперь тебе под моим руководством необходимо произвести очистку и возгонку этих энергий, а затем вновь расщепить их на более тонкие – тогда в тебе прорастет сверхвосприятие.
   – Почему я не попадаю в такие сновидения? – недовольно сказал Петрович. – Чем я хуже Касьяна?
   – С точки зрения иерархии, ты стоишь ниже Касьяна, – ответил Джи, – поэтому он попадает в более высокие пространства и может тебе приказывать не злоупотребляя своей властью и не являясь жертвой подсознательных негативов. С точки зрения синархии, несмотря на пропасть, разделяющую вас иерархически, вы оба являетесь совершенно равными перед лицом Абсолюта.
   В рыцарской среде практикуется синархическое и братское отношение друг к другу. Соблазн применять власть и злоупотреблять ею – велик, поэтому старший рыцарь берет на себя всю ответственность за последствия своего приказа и пользуется этим правом только в крайних и редких случаях. В то же время нельзя сказать, что синархическое отношение является фамильярным и демократичным. Это сочетание доброты и дистанции, чувства юмора и спонтанности, понимания и взаимной жертвы перед лицом высших замыслов. Нельзя забывать, что оба находятся на службе великому делу Посвящения. Никто не имеет права злоупотреблять служебным положением. Необходимо сопоставлять любой конфликт и неясность с внутренним чувством жертвенного служения Высшему.
   Теперь об отношениях с нашими дамами. Гиацинта – Шакти высокого ранга, Петрович – паж. В его обязанности входит носить шлейф, веселить, развлекать, помогать и защищать. Любая претензия поставить себя на один уровень с дамой дисквалифицирует его и лишает изначального ранга пажа. Если ты одного ранга с дамой, то можешь питать надежды на интимную близость, если различного – то нет. Но по-братски, синархически, можно общаться. Внутренне непонимание «табеля о рангах» допускать нельзя. Это преступление, приравниваемое к кровосмесительству, и называется осквернение.
   – Какие суровые законы в вашем Космосе, господин Маэстро, – произнесла Гиацинта, кокетливо играя прядью пушистых волос и поглядывая на бедного Петровича.
   – В вашем они гораздо безжалостней, – отпарировала Фея.
   – Вот у Гиацинты на тонком плане есть настоящий королевский двор, – сказал вдруг Джи. – Он состоит из фрейлин и слуг, а сама Гиацинта является Снежной Королевой.
   – А Касьян в нем – влюбленный рыцарь, – подхватил Петрович.
   – Нет, Ласаро, – презрительно произнесла Гиацинта, – ты в моем замке являешься гадким мальчиком Каем. Тебе в глаз попал осколок зеркала Люцифера, и ты безумно влюбился в Снежную Королеву.
   – Но самым роскошным королевством владеет Фея, – произнес Джи, – она на тонком плане живет в царстве древнего Египта. Она – Жрица Фиванского Святилища. У нее эфирный состав тела, ее образ вы можете найти на фресках Египетских пирамид.
   Через нее высшие сферы просматривают современный мир. Таких тончайших сущностей в древнем Египте было около трехсот. Их изваяли в виде статуй, которые сохранились до сих пор. Древние Иерофанты с их помощью проникали в высшие миры и общались с небесными цивилизациями. Ее защищают небесные стражи, а тот, кто ее обижает, навлекает на себя массу неприятностей.

   Под утро в сновидении мне удалось проникнуть в царство таинственной Гиацинты. Ее замок был выстроен изо льда, его стены красиво мерцали голубоватым светом. Я сидел на ледяном полу и играл в фосфоресцирующие кубики; мне не нужен был мир людей, мое сердце остыло и превратилось в лед. Я предавался холодным мыслям о звездных просторах, рассматривая магическое зеркало. Вдруг в нем возникла призрачная фигура Гиацинты в одеянии Снежной Королевы.
   – Я хочу рассказать одну историю, – произнесла она. – Может быть, тебе она напомнит о прошлом.
   В одном из замков умер Рыцарь. Покинув свое остывшее тело, он стал подниматься в высшие сферы. Внезапно перед ним явилась прекрасная дама в красных доспехах. «Привет тебе, Рыцарь, – улыбнулась она. – Я рада вновь встретить тебя. Не одна сотня лет пролетела с тех пор, как мы однажды расстались».
   «Кто ты о, прекрасная дама?» – воскликнул восхищенный Рыцарь.
   «Ты забыл меня? А ведь раньше мы были хорошо знакомы, – и она нежно прикоснулась к его руке. – Ты вместе со мной сражался за великий Орден».
   «Но я не помню вас, моя дорогая принцесса», – смутился Рыцарь.
   «Приглашаю тебя в мой роскошный замок, который находится высоко в горах. Там ты встретишься с достойными рыцарями, умными и гордыми. Тогда ты вспомнишь себя, вспомнишь, как мы сражались под одними знаменами, как одерживали громкие победы. Там я напомню тебе о былой твоей славе».
   «Моя прекрасная госпожа, – склонил голову Рыцарь, – за вами я готов последовать хоть в ад».
   Вошел Рыцарь в замок и увидел множество рыцарей в прекрасных доспехах, но холодны были их взоры и надменны их лица, и вспомнил он, как вместе с ними сражался против воинства Светлых, и что одержали они победу над рыцарями, на знамени которых развевался белый Андреевский крест. И ушла радость из тех мест, и опустилась серая мгла, и люди перестали радоваться солнцу. И погас мир для их сердец. Опечалился Рыцарь, ибо понял, что не добру служил он ранее, и тут же решил покинуть замок. Но внезапно к нему подошла прекрасная дама, пригласившая его в замок, и вспомнил он, как, влюбившись в нее, постепенно забыл о своих друзьях по Светлому Ордену и следовал всюду за ней. И так сильна и сладка была эта любовь, что потерял он честь и перешел в Темный орден, забыв боевое прошлое. И заметил он, что потемнели лица рыцарей в зале, а лицо его дамы стало еще темнее. И понял Рыцарь, что попал в орден Темных, и не выбраться ему так легко из этого места…
   Звук легких дамских шагов на кухне вывел меня из волшебного сновидения.
   Я встал, вышел на кухню и увидел невероятных размеров Джи, напряженно сидящего за столом.
   – Откуда на кухне могли взяться дамские шаги? – спросил я, сонно протирая глаза.
   – Ну ты, чего встал, – пригрозил Джи, – какие еще женские шаги? Тут тебе не здесь, а ну ложись, а то мы тебя быстро отвыкнем…
   Он шумно вдохнул воздух и подул на меня с такой силой, что я мгновенно оказался в маленькой комнате, придавленный ветром к постели.
   – Вставай, – растолкала меня Гиацинта. – Тебе пора идти к следователю.
   – Не пойду, – сказал я. – Иди сама, я ни при чем.
   – Допрыгаешься ты, Барсик, – недовольно произнесла Гиацинта.
   Я открыл глаза: яркое солнце светило мне в лицо. Я тут же бросился записывать сновидения. В этот момент Петрович, одетый, открыл дверь и схватил свою сумку.
   – Куда это ты собрался? – удивился я.
   – Пока ты тут расслабляешься, Джи берет меня в ситуацию, – буркнул он.
   Я кое-как натянул на себя одежду, выскочил на кухню и, схватив пальто, бросился на улицу догонять Джи. «Ну и Петрович, – злился я, – отъявленный негодяй, не мог предупредить меня раньше».
   Я подбежал к отходящей электричке: на платформе никого не было Двери стали с шумом закрываться, и я с трудом раздвинул их руками и протиснулся внутрь. Обойдя все вагоны, я только в последнем обнаружил Джи, спокойно сидящего на скамье и разъясняющего Петровичу проблемы мироздания.
   – А я думал, что ты прозеваешь свой шанс, – засмеялся он.
   – Если я пропущу хоть один, то никогда не достигну Просветления.
   – Я не даю тебе никаких гарантий, – сказал Джи и достал дорожные шахматы. – Ну что, Петрович, не сыграешь ли ты партейку с Ласаро?
   – Да, с жалким Барсиком я всегда готов сыграть – ему это поможет переварить вчерашнюю ситуацию, – ухмыльнулся Петрович, подражая Джи в значительности интонации.
   Я бы с удовольствием заехал ему по фэйсу, но присутствие Учителя остановило моего Уробороса, и я стал расставлять фигуры.
   – У тебя появился замечательный шанс поработать над своим Драконом, – заметил Джи, пристально наблюдая, как гнев приливает к моим глазам.
   – Ты, Касьян, даже не замечаешь, как стал грубым конюхом, – добавил, ухмыляясь, Петрович.
   – Если ты еще уважаешь себя, то опрокинь шахматы Петровичу на голову! – орал внутри меня Уроборос.
   Я стиснул зубы, сопротивляясь сильнейшему искушению, но затем вышел в тамбур, изо всех сил хлопнув дверью.
   Под холодным ветром Уроборос притих и спрятался в нору. Тогда я мирно вернулся в вагон. Джи спокойно доигрывал мою партию.
   – Ну что, удалось, – поинтересовался он, – пережить сознательное страдание, пока Петрович пускал кровь твоему Дракону?
   – Это было непросто, – ответил я.
   – Но ведь ты сам подписался на обучение, – добавил он, – вот и терпи.
   – Терплю, покуда помню, но когда Дракон оживает, все забываю в праведном гневе.
   – Ну что ж, – вздохнул Джи, – сегодня я решил познакомить вас с загадочной мистической дамой, живущей замкнутой жизнью. Ее зовут Лэйла. В вашу задачу входит легко вписаться в ситуацию, не нарушая ее тончайшего узора.
   – Ну, это не сложно, – заявил Петрович, – можете на меня положиться.
   – Что б мы без тебя делали? – усмехнулся я.
   Ближе к вечеру мы во главе с Джи вошли в подъезд дома сталинских времен, сумрачно выделявшегося в редком морозном тумане. Дверь открыла женщина с суровым смуглым лицом, глянула черными прищуренными глазами и сказала сухо:
   – Входите.
   Мужская рубашка на ней была живописно испещрена мазками и пятнами краски, брюки не гнулись от покрывавшего их разноцветного слоя, в котором преобладали голубой и зеленый.
   «Да она, видимо, известная художница!» – догадался я и прошел на кухню. Моя догадка подтвердилась, когда я увидел нарисованную на беленой стене сине-фиолетовую лохматую спираль – она могла быть циклоном или галактическим вихрем.
   – Это ваша работа? – вежливо спросил я.
   – Это намалевал один мой знакомый, – обиженно сказала хозяйка, – и теперь часами медитирует на свое изобретение.
   На стульях с высокими спинками возлежали два огромных кота, мерцая туманными глазами. Один из них, занявший целых два стула, при моем приближении зло зашипел. Я небрежно сбросил его на пол, на одно из отвоеванных мест уселся сам, а другое предложил Джи.
   – Между прочим, – жестким голосом сказала художница, застыв с чайником в руке, – коты в древнем Египте считались священными животными. К тому же коты связаны с астралом дома. Неуважительное обращение с ними приводит к ссоре с духами – хранителями очага.
   – Приветствую вас, господин школьный учитель, – поклонился Джи серому коту, и тот ответил загадочной чеширской улыбкой.
   – Его зовут Рамзес, – сообщила Лэйла.
   – А второго? – поинтересовался Джи.
   – Рамзес Второй.
   Я недвусмысленно усмехнулся.
   – Какого невоспитанного человека вы привели в мой дом, – добавила она.
   – Я слыхал, что через голубые глаза сиамского кота, – солидно произнес Петрович, – можно войти в контакт даже с самим фараоном.
   – Можно, но не всем, – отрезала Лэйла.
   В ее взгляде я прочитал: «Когда же вы, наконец, уйдете?»
   – Вы не могли бы показать нам свои работы? – мягко спросил Джи.
   – Пожалуйста, – сказала Лэйла с видимым безразличием, – можете пройти в мою комнату.
   Я последовал за Джи в большой зал, лишенный мебели – только мольберт и круглый стол без скатерти. И стол, и пол под ним тоже были в мазках и пятнах краски, как палитра. Вдоль стен тянулись стеллажи, уставленные странными сюрреальными картинами. На многих из них была изображена Фея в одеянии египетской жрицы, на других – святилища и пирамиды среди голубоватой пустыни. Мне показалось, что в комнате звенит странная мелодия, древняя, ритмичная и прохладная.
   – Лэйла – тайная фрейлина Феи, прекрасный алмаз, который преждевременно потускнел, будучи заключен в простую невзрачную оправу, – произнес Джи. – На тонком плане она является статуей, которая стоит у входа в храм, застыв в ритуальной позе просящей подаяния. Из высших сфер я ей однажды бросил золотой, и до сих пор она живет его остатками.
   – Она кажется мне мужественной и неприступной, – заметил я, – а в ее картинах слишком много прохладного разума.
   – Это ритуальная сущность, в прошлом жившая в индийском тантрическом храме. Все древнее знание до сих пор сокрыто в ее теле. Но она об этом не знает, и не стоит ей об этом говорить. Лэйла будет посильнее Лорика, только в ней надо пробудить эту спящую энергию. Она сейчас похожа на руду, которую необходимо долго обрабатывать.
   Ритуальные женщины всегда одиноки – Гиацинта, Фея, Лэйла. Сейчас ее сердце мертво, и ты мог бы его оживить. Лэйла – древняя душа, обитавшая в других цивилизациях. Она глубоко вошла в наш Луч, поэтому… смотри сам.
   Я задержался в комнате, рассматривая картины, а Джи вернулся на кухню. Видимо, Лэйла немного смягчилась, потому что, прислушавшись, я услышал обрывок ее рассказа:
   – Однажды мой отец, путешествуя по Крыму, поднялся на гору Ай-Петри. Взглянув на море с вершины, он вдруг увидел в воздухе четкое видение древнего Египта – храмы, пирамиды, статуи. Он смотрел, а видение не исчезало, и было таким же настоящим, как город внизу. Он тогда позвал своего товарища, крикнул ему, чтобы тот тоже увидел такое чудо, обернулся – и видение мгновенно пропало, и ничего уже не было…
   Я поспешил на кухню, но с моим появлением интересный разговор прервался. Под колючим взглядом Лэйлы я почувствовал себя неуютно.
   – Я откланиваюсь и ухожу, – сказал Джи Лэйле, – но оставляю вам для беседы моего младшего брата, – и взяв с собой Петровича, он удалился.
   – Меня интересует только Фея, – заявила Лэйла, проницательно разглядывая меня, – а также все, что с ней связано.
   – Мне хотелось бы подружиться с вами.
   – Вы уже успели нахамить моему Рамзесу, – холодно улыбнулась она. – Это то же самое, что оскорбить меня.
   – Мне надо попросить у него прощения? – усмехнулся я.
   – И как можно скорее – хотя и это вам ничем не поможет, и вообще я не расположена к бессмысленным разговорам.
   – Прошу прощения, ваше величество, – саркастически произнес я, – за то, что бесцеремонно согнал вас с трона.
   – Не люблю неискренних людей, – сверкнула глазами Лэйла, – даже если они сумконосцы Джи.
   «Нет, не хватит у меня терпения размораживать эту мертвую душу», – разозлился я.
   Допив чай, я холодно откланялся и удалился.

   Был поздний вечер, и я отправился в нашу избушку за город. На улицы Москвы опустилась грозная ледяная ночь. В электричке напротив меня сидела девочка лет тринадцати, в нелепом клетчатом пальто и вытертой шапке. Она заглянула мне в глаза, а потом неожиданно, прозрачным пальцем на заиндевевшем стекле, стала тщательно выводить стоящий на могиле скелет. Я вначале не обратил на это внимания, но вдруг вспомнил, что Джи советовал мне не терять алертности даже в самые тихие, на первый взгляд, минуты.
   Насторожившись, я оглядел вагон, но редкие пассажиры мирно дремали на желтых деревянных скамьях. Уже недалеко было до моей остановки; я вышел в пустой обледенелый тамбур и прислонился спиной к вагонной двери. Электричка въехала на железнодорожный мост. В какой-то момент я отклонился от автоматической двери, зачем-то достал дневник из сумки и уже собрался прислониться снова – как вдруг вспомнил скелет на оконном стекле и оглянулся: дверь потихоньку открылась. Грохочущая темнота ворвалась в тамбур, готовая поглотить меня навсегда. Что-то безжалостно наблюдало за мной сквозь железные пролеты моста. Сердце мое похолодело от ужаса, я поблагодарил стражей Луча за знак на стекле. Я вернулся в пустую избушку и быстро лег в холодную постель.
   Очнулся я в средневековом замке, рядом с Джи, в кругу людей, одетых в дорогие испанские наряды. Я вслушался в негромкий рассказ одной из прекрасных дам.

   – Два темных Рыцаря, связанных глубокими узами друг с другом, услышав весть о Христе, покинули свой Орден и стали на Путь Света. Один из них нашел учеников Христа и стал учиться у них различению добра и зла. Он стал слушаться их во всем и следовать их наставлениям. Другой решил вступить в Светлый рыцарский Орден и выполнять все предписанные обеты.
   Первый сделался отшельником в пустыне, затем проповедовал учение Христа в одной из стран и, наконец, стал прелатом, духовным наставником испанского двора.
   Второй Рыцарь успешно участвовал в сражениях за освобождение Гроба Господня и быстро продвигался по иерархической лестнице Ордена.
   Однажды второй Рыцарь возвращался со своим отрядом из Палестины, покрытый славой, и решил остановиться в близлежащем замке на краткий отдых.
   В этом же замке гостила графиня, известная своей красотой. Лишь только увидел ее Рыцарь, огнем любви зажглось его сердце, и решил он просить руки графини. В тот же день в замке появился прелат со своими монахами, чтобы отслужить молебен, и, увидев графиню, понял, что готов оставить служение Господу, чтобы провести всю жизнь рядом с нею.
   Хозяин замка отвел обоим – крестоносцу и прелату – комнаты, расположенные рядом. Поздним вечером два бывших темных Рыцаря встретились и вспомнили друг друга со слезами удивления и радости. И поняли они, что оба мечтают о графине, полюбив ее с первого взгляда. Невозможна была борьба между Рыцарями, ибо связаны они были обетом мистической дружбы. Поэтому они решили предоставить выбор графине.
   Рыцарь отправил свой отряд на родину, а сам остался в замке – добиваться руки графини. Через некоторое время он сделал ей предложение и получил отказ. Сильно разочарованный, он попрощался с прелатом и уехал в Палестину.
   Прелат, обнадеженный неудачей своего соперника, также признался графине в любви, но также получил отказ, и, сокрушенный, вернулся к испанскому двору.
   В это время Рыцарь, доблестно сражаясь с сарацинами, организовал Орден для защиты паломников, идущих из Европы ко Гробу Господню. Слава о его подвигах дошла до графини, и она послала ему алую розу. Рыцарь, окрыленный надеждой, поспешил к ней в замок.
   Прелат же решил силой захватить графиню и, сложив с себя духовный сан, тайно обвенчаться с ней в монастыре у ставленника приора.
   И в тот миг, когда Рыцарь, приехав в замок, обращался с приветствием к графине, появился прелат и с ним – отряд вооруженных слуг. Догадался Рыцарь о его намерениях и схватился за меч, но вспомнил об их мистической дружбе и о том, что им нельзя сражаться друг с другом.
   Вдруг он с удивлением увидел, что вместо графини появился сноп искр, который превратился в куст алых роз, окружающий хрустальную чашу с изумрудным крестом над ней и двенадцать золотых пчел, кружащих над ними.
   В этот миг Рыцарь посмотрел в глаза своему сопернику, и они одновременно вспомнили о своей духовной родине, словно очнулись от векового сна.
   Они узнали в графине наиболее близкую им душу во всем Космосе, и, озаренные, отступили назад…

   В это время раздался настойчивый стук в окно, который вернул меня к обычной действительности. Я открыл дверь: это Петрович и Джи вернулись на последней электричке, замерзшие и голодные.
   – По твоему лицу вижу, что тебе так и не удалось завоевать сердце Лэйлы, – заметил Джи.
   – Да какое там, – недовольно произнес я. – Она терпеть не может мужчин, замкнута и лишена всякой сентиментальности.
   – Она мужественна, – возразил Джи, – хотя иногда может быть резкой и бесцеремонной с грубыми товарищами. Но в то же время очень стеснительна и тщательно оберегает свой мир. А ты сразу прокололся на чеширских котах. Твоя грубость не позволила тебе проникнуть в тонкость Лэйлы. Вот если бы она выглядела соблазнительно для твоих нижних центров – ты бы мгновенно нашел с ней общий язык. В Тибете ученику предлагалось отогреть своим теплом труп, а ты не можешь согреть теплом души интересную даму.
   – Хорошо, что мы не в Тибете, – заметил Петрович.
   – Возвращаясь домой, я встретился со смертью, – тревожно произнес я.
   – В городе Дураков ты намотал себе такую отрицательную карму, – сказал Джи, – что астральная полиция еще долго будет преследовать тебя… Петрович, а ну-ка приготовь нам ужин из топорища, а то брат Касьян находится в легком шоке.
   После ужина я отогрелся, мысли улеглись, душа оттаяла; я посмотрел на Джи – и вдруг почувствовал дыхание бесконечности.
   – Я хочу развить свой дух, – сказал я, – но я до сих пор не понимаю, что для этого надо делать.
   – Чтобы развить свой дух, – ответил Джи после минутного молчания, – вы постоянно должны поступать не так, как обычные люди. Вам надо развиваться по двум направлениям: по вертикали и по горизонтали. Но прежде всего вам надо достичь материальной стабильности. А для этого вам еще предстоит освоить новые ручные ремесла, которые приносят неплохие деньги, и преодолеть массу трудностей, связанных с новой работой.
   Дело еще в том, что для создания проточной атмосферы в душе вам необходимо часто менять род занятий. Благодаря этому вы получите массу новых впечатлений, которые являются условием гармоничного роста.

//-- Алхимический процесс трансформации очищенной Серы – в совершенный Огненный принцип и очищенной Ртути – в совершенный Пластический. --//

   Я надеюсь в будущем построить стабильный мистический треугольник. Но для того чтобы нам троим выйти на космический уровень, надо еще объездить всю Россию, проплавиться в разных ситуациях и в различных географических широтах. И только после этого ваша энергия сможет утончиться.
   В нашем обществе постоянно присутствуют утонченные Шакти, и это дает нам магическую стабильность. Если на Шакти достойные мужчины обращают свое внимание, то через нее начинает излучаться тонкая иньская энергия. Так проявляется Космос. Поэтому красивые девушки зажигаются, если мужчины бросают на них взгляды.
   Еще раз напоминаю, что для нас актуальна жизнь в стиле ретро. Ретро – это средневековье, стабильность, крепость и могучесть. Нам нужно создать Средневековье, ибо только через него может проявляться мистический Космос.
   – Мне по душе ваши идеи! – воскликнул я.
   – А теперь нам надо собираться – завтра мы с джаз-ансамблем выезжаем в Тулу.
   – Опять провинциальное захолустье и спать на коврике в гостинице, – скривился Петрович.
   – Гитлер долго искал магическое пространство Туле, надеясь там получить сильную поддержку от высших сил, и сейчас мы, возможно, и направимся в это сакральное место, – продолжил Джи. – Но только одного физического присутствия в городе недостаточно. Нашей главной задачей будет проникновение в его мистическое пространство. Надо установить внутреннюю связь с высшим миром, который расположен на этой территории.
   – А как это сделать? – открыл рот от удивления Петрович.
   – На месте разберемся, – ответил Джи и пошел готовиться к отъезду.

   На следующий день, погрузив аппаратуру «Кадарсиса», мы сели в поезд с музыкантами и отправились в таинственное путешествие. Петрович достал из кожаной сумки токайское вино и вареную курицу, и под стук колес завязалась душевная беседа.
   – Когда ты попал в опасность в городе Дураков, – сказал Джи, пристально взглянув на меня, – мне пришлось отстоять тебя у Темных сил. На неких высших планах по этому поводу произошло экстренное совещание: куда тебя направить – к Свету или во Тьму. Я заступился за своего протеже, и вопрос был решен положительно. Дело в том, что за многими ситуациями в этом городе стояли Темные силы – они-то и хотели увести тебя вниз. Постепенно увеличивалась вероятность того, что это случится, но мне удалось отвести от тебя удар. Иначе ты покатился бы во Тьму, как свинцовый колобок.
   – Если бы не вы, – сказал я, – то мне не удалось бы выбраться из этой кошмарной ситуации. Смерть повсюду охотилась за мной. Но я так и не разобрался, отчего это произошло.
   – У рыцаря свои чаяния и свои задачи, у коммерсанта – совершенно другие, – ответил Джи. – Нельзя безнаказанно заниматься стяжательством. Тебя уже стала засасывать коммерция, погоня за деньгами и прочее. Ты так прочно аурически слился с отрицательными обстоятельствами своей кармы, что пришлось вмешаться. Но ты получил достойный отрицательный урок. Хорошо, что этот процесс удалось остановить в самом начале, ибо твои планы были наглы и бесцеремонны по отношению к окружающим. Совещание по этому поводу в другом измерении длилось всего четверть секунды. По скорости это напоминает случай с Магометом: пока его чаша падала на мраморный пол, он успел облететь Землю несколько раз и познакомиться со многими сущностями. Вот так-то, брат Елдырин.
   – В моей отчаянной голове вначале зрели планы о захвате всей Земли, – признался я, – а потом некоторые очень сильные и холодные существа нашептали мне, что с их помощью можно захватить весь Космос. И я был упоен и подхвачен этой идеей.
   – Вот тогда-то и собрался совет Стражей Порога по твоему поводу, – заметил Джи.
   – Предлагаю выпить, – произнес торжественно Петрович, – за спасение души брата Касьяна.
   – Но остальные шаги по собственному спасению он должен сделать сам, – добавил Джи. – Его душа прочно закристаллизовалась в люциферическом токе.
   – Эх, – вздохнул Петрович, – как бы мне научиться летать в высших сферах!
   – Научиться летать, Петруша, можно лишь через повышение уровня духовного бытия. Но для начала тебе надо пройти стадию Альбедо, и если ты очистишься, то начнешь летать самостоятельно. А так, сдуру, – ну куда ты, Петрович, сможешь полететь? Разве что вниз головой с десятого этажа.
   Вот вы уже целый год учитесь этому искусству, а толку никакого. Если вы не свернете с Пути, не зазнаетесь и не продадитесь за деньги, комфорт и женщин, то я вас научу королевскому искусству Алхимии. Но для этого вам надо соблюдать по отношению ко мне пиетет и внутреннюю дистанцию, а также знать свое реальное место. Особенно это важно при длительном общении. Из-за несоблюдения этого правила многие ученики нашей Школы уподобились воронам из суфийской притчи. Они украли сырую печенку, но рецепт пирога остался у меня. И сидят они на ветках, превратившись в статуи, и не подозревают о своем проигрыше. Смотрите же, не уподобьтесь им.
   Сообщение Джи вызвало во мне сильное эмоциональное переживание, и я долго обдумывал свою шаткую позицию, пока не заснул на верхней полке.

Глава 8
Незримый град Туле

//-- Январь 1983 года --//
   Тула встретила нас холодным ветром и мелким снегом. Не успел я прийти в себя после разгрузки аппаратуры, как Джи произнес:
   – Предлагаю вам немедленно отправиться в город и присмотреться к местной флоре и фауне, а также закупить продуктов.
   – Я так устал, – пролепетал Петрович. – И вещи надо рассовать куда-то.
   – Тогда оставайся в номере – заодно опишешь события последних дней. А мы с Касьяном пойдем изучать город.
   Джи поднялся и вышел в коридор, я лениво зашагал за ним.
   – Я не могу долго оставаться в одиночестве! – завопил, догоняя нас, Петрович.
   – Все-таки решил не упускать свой шанс, – засмеялся Джи. – Вечно ты расползаешься в жалости к себе.
   Падал колючий снег, Джи шел впереди, а мы плелись следом.
   На углу улицы у деревянного купеческого особнячка стояла одинокая старушка, закутанная в дырявую коричневую шубу, и жалостливо просила милостыню. Я бросил ей пятачок.
   – Перед Господом мы все похожи на эту старушку, просящую подаяние, – отметил Джи.
   Петрович покрутил носом, а потом вернулся и положил три копейки.
   Джи вручил ему рубль и сказал:
   – Отдай ей от нас: сколько мы подадим ей, столько и Господь однажды подаст нам.
   – Да поможет вам Господь на страдном Пути, – перекрестила нас старушка, – дай Бог вам терпенья и благости.
   Я почувствовал благодать от ее слов и уже легко зашагал по тротуару.
   – Почему старушка упомянула о страдном Пути? – всполошился Петрович.
   – Путь Посвящения вначале проходит через стадию Нигредо, через всевозможные страхи и ужасы, через встречу со смертью. Если ученик застрял в Нигредо, то душа его опускается в нижние миры, и ему придется пройти инфернальные круги. Земной Ад – это формы возмездия человеку за его преступления. Космический Ад – это нечто намного ужасней и беспощадней. Но не пройдя ступеней Ада, человек вряд ли сможет понять и оценить красоту восходящих миров.
   Все победы являются лишь формами одной космической игры, и нельзя привязываться к выигрышу. Надо уметь проигрывать и полностью пережить это – такое переживание только очищает и возвышает наши души. Попробуйте пережить свое полное поражение, свою смерть.
   Например, война – это смерть на каждом шагу. Человек, который любит смерть, уже не является обычным мирянином – он имеет отношение к чему-то более существенному. А люди все погибнут, ибо они чрезмерно цепляются за свою шкуру. На тонком плане они похожи на стадо баранов, идущих на убой, ибо они не стремятся к духовной истине. Чтобы стремиться к духу, надо каждый день проливать внутреннюю кровь – кровь своего Уробороса, – иначе быстро впадаешь в самообман.
   Я пытался осмыслить услышанное, но бесконечное упрямство вытесняло на периферию души все здравые доводы. Вдруг, обгоняя нас, плавно и грациозно промелькнула милая эфирная девушка. Ее золотистые волосы были осыпаны снегом и мягко струились по белой шубке.
   – Не мог бы ты, Петрович, пригласить ее на концерт! – воскликнул восхищенно Джи. – Она явно из наших мистических пространств.
   – Не хочу приставать к незнакомкам, – буркнул он.
   – А тебе, брат Касьян, я понимаю, несолидно приглашать эту красотку с хорошим тоналем на концерт, – ведь у тебя есть верная Гиацинта.
   Во мне заметалась масса противоречивых чувств. Видно было, что Джи слегка подтрунивает надо мной. Мне очень хотелось пригласить эту воздушную девушку, но боязнь резкого отказа приводила меня в непреодолимый ужас. Моя гордость трепетала и возмущалась.
   «Как это унизительно – навязывать себя незнакомым женщинам, – думал я, – тем более что, скорее всего, она презрительно откажет…»
   К моему удивлению, Джи догнал летящую девушку:
   – Прекрасная незнакомка! Мой друг, братец Касьян, очень хочет пригласить вас на джазовый концерт – сегодня вечером, в Доме культуры оружейников.
   Чудесная мадемуазель застыла от изумления и бросила на меня любопытный взгляд.
   – Я очень спешу, но вечером обязательно приду, – улыбнулась она, и в глазах ее засияли кокетливые огоньки.
   – Я буду ждать вас у входа в концертный зал! – вдруг выскочил вперед Петрович.
   Девушка засмеялась и исчезла в толпе.
   – Сегодня у нас намечается романтическое приключение, – многозначительно произнес Джи.
   Усталость и сонливое настроение как рукой сняло. Я старался не подать виду, что от такого мимолетного приключения затрепетало мое сердце.
   – А как на это посмотрит любимая Гиацинта? – засуетился Петрович.
   Я и не заметил, как мы оказались у гостиницы, и только срочный отъезд на концерт прервал мои взвинченные мечты. Мы заскочили в автобус и поехали с музыкантами в заброшенный Дом культуры. Я, выбежав без пальто, нетерпеливо ожидал девушку на заснеженном порожке. Вокруг меня лениво проходили редкие любители холодного джаза. Вдруг я увидел прекрасную незнакомку – ее волосы развевались на ветру, и казалось, она летит навстречу, не касаясь земли.
   – Как замечательно, что вы пришли! – признался я.
   – Но только на первое отделение, – извиняющимся тоном ответила она, – мой жених вообще не хотел меня отпускать.
   Улыбка погасла на моем лице, губы сузились в нитку. Я сам не понимал, что со мной происходит.
   Я усадил девушку в зале между собой и Джи. Занавес поднялся, и Норман вдохновенно заиграл на флюгельгорне. На тульском концерте присутствовали полусонные граждане, утомленные собственной ненужностью, но Норман играл так, будто зал набит любителями изысканного джаза.
   После первого отделения нашу красавицу как ветром сдуло – даже юркий Петрович не успел взять у нее телефон. Закончилось второе отделение, зрители уже толпились у выхода, и одна-единственная девушка, лучистая, с тонкой талией, смущаясь, взбежала на сцену и подала Норману нежную орхидею. У меня захватило дух от ее искреннего тепла и детской наивности.
   – Не волнуйтесь, – заверил Петрович, – сейчас эта девушка будет в нашей компании.
   Не успел он к ней подойти, как ее перехватил Ханыч, и она уже оживленно беседовала с ним.
   После концерта мы втроем тихо отправились пешком по городу, желая поближе познакомиться с местной культурой и слегка странными жителями. Джи посмотрел на Петровича, уныло шагающего без девушки с тонкой талией, и произнес:
   – В этом городе мы спокойно можем обойтись без женщин, и даже самих хорошеньких. Благородные джентльмены воспитывают в себе внутреннюю даму и могут жить в чисто мужском обществе. Не стоит впадать в излишне картонную культуру – лучше хранить легкую дикость, и это настоящая жизнь. Подражание внешней культуре является ошибкой многих эзотерических школ, а легкая спонтанность и неуловимость – перспективой нашего пространства.
   Для достижения внутренней цели мы используем свою слабость, наивную уязвимость и временами – силу, нисколько не заботясь о собственной гордыне.
   Мы живем под девизом:
   «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».
   Пока на вас направлен луч космической Бараки, ваша жизнь может быть превращена в серию Посвятительных сюжетов из книг «Тысяча и одна ночь», «Рукопись, найденная в Сарагосе», «Мастер и Маргарита», «Похождения солдата Швейка». Вы будете проживать их в волшебной реальности, путешествуя со мной по необъятной России.

   Через час мы оказались в гостинице. После странного дня я сильно вымотался и лег в уголке на коврик, прикрывшись пальто.
   Я оказался вместе с Джи в высоком готическом замке, который стоял на горе возле реки, голубой лентой вьющейся меж холмов. За дубовым столом сидели знатные господа и дамы, и один из сидящих рассказывал:
   – В палящий знойный день по пескам пустыни мчался отряд Рыцарей. С раннего утра, без отдыха, не слезая с коней, мчались они со спешным поручением и смертельно устали. Тяжелая экипировка давила на плечи, и мучила нестерпимая жажда. К вечеру им стало ясно, что у них не хватит сил доехать до места назначения, но вдруг вдали они заметили оазис. Рыцари, воспрянув духом, направились к нему и расположились на берегу источника. Едва они успели снять доспехи, как увидели приближающийся отряд сарацин. Вскочив на лошадей, Рыцари вступили в бой, и после жаркого сражения сарацины бежали, оставив на поле повозку. Один из Рыцарей откинул полог палатки, возвышавшейся на повозке, и увидел прекрасное лицо незнакомки, глядящее на него из-под голубой вуали. Рыцарь почувствовал непреодолимое влечение к прекрасной даме и спросил, кто она.
   Дама ответила, что она дочь короля близлежащего города, что во время охоты на них напал отряд сарацин и захватил ее в плен. Рыцарь не мог оторвать взгляда от юной красавицы – ему грезилось, что некогда, в далеком прошлом, он встречался с этой незнакомкой на другой планете и так же страстно был в нее влюблен. Дама уронила платок. Рыцарь наклонился, чтобы поднять его, – и вдруг очутился на планете с голубым солнцем, в роскошном дворце, в окружении незнакомых рыцарей и прекрасных дам. Среди толпы он заметил лицо незнакомки, которая была дамой его сердца. Он вспомнил, что идя в бой, он всегда хранил ее образ в своем сердце, и эта неземная любовь не раз спасала его от смерти.
   Не земным существом казалась она, а воплощением высшей мечты. Ее неуловимо тонкий взгляд уносил его в миры красоты и небесной любви. Она была для него таинственной нитью, ведущей в мир извечной красоты. Она владела тайной, ведущей к Духу. Она являлась для него входом в высшие миры через щемящее чувство любви. И казалось, ничего не надо более – лишь только охранять ее, как драгоценный цветок…
   Рыцарь вдруг очнулся от своего видения и преклонил перед незнакомкой колена. Его пронзила прежняя любовь, и надежда воссияла в его душе. Теперь он вновь обрел вход в высшие миры любви и красоты, к которым всегда непреклонно стремился.
   В этот миг заиграла труба, возвещая о том, что отряд сарацин вновь напал на Рыцарей. Обещая прекрасной даме вскоре вернуться, Рыцарь бросился на помощь товарищам, и завязалась жестокая битва. Вновь прибывший отряд сарацин оказался намного сильнее Рыцарей, и им пришлось отступить, покинув оазис. Рыцарь был тяжело ранен и с трудом был вынесен с поля боя. Когда он пришел в себя, то в первую очередь спросил о прекрасной незнакомке, но ее, кроме него, никто не видел. Рыцарь тут же потерял сознание…

   Я проснулся от яркого солнца, светившего в окно гостиницы. Мне так не хотелось возвращаться в унылую реальность после взволновавшего меня сновидения, но Петрович успел приготовить чай, и надо было вставать.
   Я сел за маленький столик у окна. Не успел я поднести кружку ко рту, как Петрович наткнулся на меня, и горячий чай опрокинулся мне на колени.
   – Какая же ты неповоротливая свинья! – разозлился я.
   Петрович впился в меня ненавидящим взглядом, но, посмотрев на Джи, лицемерно произнес:
   – Прискорбно извиняюсь.
   – Я позволю себе прямо с утра скорректировать ваше поведение, – произнес Джи, недовольно глядя на нас. – Вы обязаны быть предельно деликатными и оттенять наивыгоднейшим образом недостатки друг друга. Например, Петрович крайне нелеп и неловок – эти качества надо попробовать выгодно использовать в связи с нашей целью. При любых обстоятельствах сохраняйте внутри себя положительный климат. Таким образом, вы реставрируете свое космическое эмоциональное бытие и очутитесь в пространстве Весны Боттичелли.
   Я запрещаю вам проявлять негатив по отношению друг к другу. Проявление негатива – это преступление номер один.
   Перед вами стоит сложная задача: понять друг друга и спуститься совместно на внутреннюю глубину, но чем глубже вы будете спускаться, тем больше встретите конфликтных ситуаций. Преодолевая их, вы будете реально возрастать. Вы вместе тянете одну повозку. Никто из вас не имеет права самолично наказывать своего брата – необходимо апеллировать к третьей силе в виде меня.
   Представьте себе, что вы сидите уютно в своей квартирке и читаете книгу об отважном пирате, который, пройдя сложнейшие испытания, стал благородным. Вы думаете, что прочитав об этом, вы тоже стали благородными? А большинство мистиков так и считают.
   Чтобы стать благородным, творческим человеком, вам надо преодолевать конкретные препятствия и большие нагрузки. Эти препятствия и трудности будут возникать перед вами, если вы будете помогать Танскому монаху нести благую весть на Запад.
   Как только, при тонком сверхусилии, вы найдете в себе возможность прощать друг друга и не судить, вы начинаете исправлять следы космической катастрофы, которая однажды произошла с человеком в недрах его подсознания. Работа по преодолению негатива должна быть конкретной по отношению к вашим ближним, а ближними для вас являются Фея, Гиацинта, я и вы сами.
   – А как мне относиться к благородным дамам? – заинтересовался Петрович. – Мне так тяжело сдерживать свой пыл!
   – У тебя, Петрович, Венера искажена и патологична, и только труд служения идеалу может сгармонизировать тебя. Твой сексуальный центр питает все твои остальные центры – отсюда вся твоя нелепость и искажения.
   Петрович надул щеки и покраснел.
   – Нельзя тебе делать все, что захочет твоя левая нога, – продолжил Джи. – А по поводу женщин могу заметить, что у многих благородных дам есть такая черта: они любят карликов, кошечек, собачек, они поддерживают дружбу с царством минералов и тонко сожительствуют с царством растений. У них бывает страсть к патологическим типам. А ты по сути являешься Ифритом – аравийским джинном – и должен знать свое место.
   – Так вот почему я получил от вас в подарок книгу «Тысяча и одна ночь»! – возмущенно сказал Петрович.
   – С людьми своего сословия даме позволительно завести интимную связь. Если же она сходится с людьми низшего сословия, то дискредитирует себя и порочит свою честь, даже несмотря на обоюдную любовь. Дело в том, что она при этом теряет свои внутренние качества, верность идеалам своего сословия. Это называется мезальянсом.
   Для того чтобы не впасть здесь в ошибку, вам необходимо научиться взаимодействовать с такого рода Шакти на более высоких чакрах и никоим образом не посягать на ее честь. Дама является природным энергетическим принципом – она может напитать флюидически тонкой энергией большое количество мужчин.
   Сколько у вас бытия, столько вы и воспримете из сказанного.
   Могу добавить, что питерская Натали и Лорик – стихийные дамы. Кэт – дама-кентавр: она отличается свирепостью и искренностью животного, но в то же время является очень утонченной.
   – Вот видишь, Петрович, – строго сказал я, – не разевай варежку на госпожу Гиацинту, она тебе не пара.
   – Это она бросает на меня заманчивые взгляды! – вспыхнул он.
   – Ты напрасно мнишь себя обаятельным мужчиной, – недовольно заметил я. – Физиономией ты смахиваешь на Санчо Пансу. Ты для нее не годишься. Ты безответственный трэмп, а она госпожа.
   – Как раз некоторые дамы предпочитают карликов и маленьких мужчин с большими недостатками, – улыбнулся горделиво Петрович. – Так что извольте терпеть и наблюдать проявления вашего Уробороса. Как говорит Джи, гордыня и ревность – это стражи порога высших миров, – закончил свою речь Петрович, подражая Джи в значительности и непоколебимости.
   – Когда вы ссоритесь, у меня начинает болеть сердце, – сказал печально Джи. – Я все надеюсь, что вы когда-нибудь перестанете соперничать и начнете совместную работу по Школе. Тогда мы сможем погрузиться на большую глубину самих себя.

   Получив большую порцию нового материала для осознавания, мы втроем отправились побродить по городу, стараясь углубить знакомство с его жизнью.
   – Как нам проникнуть во внутреннее измерение Тулы? – поинтересовался я.
   – Тула – непростой город, – ответил Джи. – Это пространство мифического города Туле. Сравните названия: Тула – Туле. Арийцы искали мистический град Туле, пытаясь основать на этом месте закрытый город. Правда, этот град находится в ином пространстве, но об этом они не догадались. В районе Тулы на тонком плане существует высокий Кшатрийский центр, который инспирирует тех, кто может на него настроиться. Я попытался настроиться на Кшатрийский Луч, но у меня ничего не получилось – так же, как и раньше, перед моими глазами были только скользкие тротуары, хмурое небо и припечатанные к земле рабочие кварталы.
   – Мое восприятие не может оторваться от земного плана, – пожаловался я.
   – Это возможно только при определенных условиях, – ответил загадочно Джи.
   – И что же это за условия? – не отставал я.
   – Чистота души и искренность намерения, – ответил он. – То, чего тебе как раз и не хватает.
   – А может быть, я готов? – вдруг нарушил молчание Петрович.
   – А тебе тем более не достигнуть высот другого измерения.
   – А как нам подготовиться к проникновению в высший мир? – не унимался я.
   – Я вас все время к этому готовлю, – ответил Джи, – но безуспешно.
   – Все равно ничего не понятно, – сказал Петрович.
   – То, что непонятно уму, – понятно чистому сердцу, – ответил Джи. – Пусть для любопытного ума это будет неразрешимым коаном.

   Поздно вечером после концерта наша троица шумно вошла в номер. Петрович стал накрывать на стол, а я так устал, что сразу прилег на свой половичок в углу номера и отключился.
//-- 5 января 1983 года --//
   Джи сидел за столом и изучал доктора Штайнера. Когда он оторвался от книги, я спросил:
   – Меня переполняет странная энергия. Она застаивается и возникает чувство нездоровой обособленности. Что мне делать?
   В этот момент дверь отворилась, и в просвет просунулась взъерошенная голова Петракова.
   – Чаи гоняем, – удостоверился он. – А вот Норман давно вас ждет на репетиции. Когда уже он разгонит вашу контору по Просветлению?
   Мы быстро вышли на улицу и заспешили к Дому культуры. Большие хлопья снега падали на мостовую.
   – Проблема заключена только в твоей эгоистичности, – продолжил разговор Джи. – Ты думаешь, что Школьная энергия предназначается тебе одному, тогда как она предназначена для всех тех, кто связан с нашей Школой. Есть специальная техника – «почтовые голуби». В средневековье посылали почтовых голубей, чтобы они летели с важными новостями. Сейчас нам помогает государство. Почтовая служба работает и на нас. Если бы у вас было развито тонкое восприятие, то вы могли бы ощутить, что наш визит в Тулу является целой инкарнацией. Поскольку мы включены в карму космического Луча, то наше время течет в десятки раз быстрее, чем время других людей. Поэтому вы должны послать некую стаю эфирных голубей, пронизанных порывом любви, тем людям, с которыми связаны глубинным образом. Наши отношения с людьми должны строиться на сентименте, на рыцарском начале. Благодаря почтовым голубям города начнут взаимодействовать с вкраплениями Школьного импульса.

//-- Небесный Андрогин. --//

   Вы посылаете письмо, и вдруг там, куда вы его послали, вспыхивает огонек радости, нежности, признания – и несется к вам. Таким образом, вы начинаете играть в бильярд, где шарами уже являются города. Вам известно, что принцип гомеопатии действует более надежно, чем любой другой. Посылая письмо Кэт или Натали, ты на самом деле посылаешь привет всему Петербургу. События активизируются сначала на тонком плане, потом на менее тонком, а потом даже и на грубом плане. Чем чаще вы будете писать, тем больше будет меняться состав вашей крови.
   – Ну что, Петрович, – спросил я, – будешь ли ты писать письма своим зазнобушкам?
   – А мне некому писать. Это тебе надо отчитываться Гиацинте, где ты колобродишь, а я свободный человек.
   – Как тебе не совестно, Петруша, – обратился к нему Джи, – ты ведь находишься на обучении. Это то же самое, что пребывать на службе у его превосходительства. Около двадцати наших братушек и сестренок ждут от тебя посланий с весточками о Школе. А ты, засунув руки в брюки, дефилируешь по священной земле Туле, как малоуважаемый трэмп.

   Покрутившись перед носом Нормана, мы с Петровичем сели у занавеса авансцены и на алюминиевых ящиках стали писать письма. Я смотрел на своего друга, который, перед тем как написать несколько строк, весь извертелся и покрылся мелкими капельками пота.
   – Что, брат Елдырин, – произнес я, – письма не ящики – тут надо мысль включать.
   – Ну, чего расселись, ленивцы, – рявкнул возникший Петраков, – берите отвертки и быстро чинить ящики. Я вам покажу, как на работе бумагу марать! Небось, доносы строчите?
   Когда после концерта редкая публика разбрелась по домам, а музыканты покинули опустевший зал, Джи пригласил нас на сцену.
   – Ну а теперь, горе-ученики, покажите мне свои письма, которые полетят в другие города с эфирной вестью.
   – Я написал письмо Молодому Дракону, – надуваясь от гордости, произнес Петрович. – Может быть, с него и начнем?
   По мере того как Джи знакомился с нашими опусами, лицо его становилось все более хмурым.
   – Ужасно! – сказал он наконец. – Вместо сердечных и изысканных посланий, наполненных Школьными идеями, вы посылаете ждущим сердцам затвердевшие куски бетона, облеченные в корявые обрывки моих прекрасных мыслей. И это мои ученики, которые, имея высшее образование, не могут связать двух слов! А я лелеял мечту, что вы когда-нибудь станете подобием петербургских писателей Панаева и Скабичевского.
   – Я все понял! – подскочил на стуле Петрович. – Отдайте мое письмо, я его порву!
   – Нет, – ответил Джи, – так делают только плебеи. Аристократ отвечает за каждое слово, которое он сказал или написал. Раз написал такую гадость – пошли, а потом прими все обвинения разгневанного Дракона и ответь на них галантно. Я вам даю знание не для того, чтобы вы похоронили его в себе, как в каменных гробах. Вы должны донести его до многих нуждающихся душ…
   Я взглянул на Петровича: он ерзал и суетился на стуле, как мышь в мышеловке, смотрел на часы, хмурился и хлопал бровями.
   – Что это с тобой, Петруша? – удивился Джи.
   – Со мной все в порядке, учитель.
   – Ну, раз ты никуда не спешишь, то специально для тебя произношу фантастическую доктрину – «Албанец в сундуке».
   Допустим, у вас есть некая великолепная возможность, но вы ею не пользуетесь. Хотя весь внешний и внутренний мир вопиет: «Воспользуйся!» – но вы выжидаете и, может быть, никогда не воспользуетесь ею.
   Я заметил, что вы с Петровичем очень стереотипны. Как только у вас появляются возможности, вы губите их тем, что жадно, торопливо и моторно пользуетесь ими. Не будьте рыбками, которые, завидев жирного червячка, сразу бросаются и заглатывают его. Будьте рыбками, которые подплывают к червячку, смотрят на него, рассуждают, а потом замечают леску и сидящего рыбака и соображают, что червячка лучше не трогать…
   – Я опаздываю на свидание к своей даме, – вдруг не выдержал Петрович, – я с ней сегодня познакомился на концерте.
   – Да что же ты молчал? – удивился Джи. – Мы сейчас вместе к ней и направимся!
   – Поэтому-то я и молчал, – сконфузился он. – В этот раз я хочу пойти один.
   – Ускользаешь от обучающей ситуации! – возмутился я.
   – Да я отлучусь только на час!
   – Ну, так и скажи: «Срочно нуждаюсь в личной жизни». А мы в следующий раз пойдем в интересную ситуацию без тебя.
   Петрович уже не слушал меня, он вскочил со стула и опрометью выбежал на улицу.
   – Эх, Петрович, все же побежал заглатывать червячка, – произнес Джи и продолжил:
   – Вы должны побороть страх и парализованную спонтанность. Даже если я вас ругаю, вашему Уроборосу не по себе и он стремится увильнуть от направленного огня, вы все равно должны идти Путем алхимика и стремиться к герметическому преображению, которое называется «Вызываю огонь на себя».
   Внешняя жизнь может подсунуть вам много неприятных пилюль, но это не есть учебная ситуация, где строго дозируются разнообразные виды сознательных страданий, направленных на вашу драгоценную персону.
   Сейчас вы находитесь в поле источника С-влияний, но никто не знает, как сложится ваша дальнейшая жизнь. Поэтому постарайтесь не путать и не смешивать страдания и треволнения от внешней жизни – с напряжениями, возникающими от вашего взаимодействия со Школьным пространством и С-источником.
   Царство С-источника, в которое включены в данный момент вы – многомерно, и постижение его дальнейших граней зависит от вашей пытливости и спонтанности. Пора положить конец вялотекущим слюням.
   Будьте детьми, проявляйтесь свободно, не бойтесь ругани. Если вы и получите учебное страдание или оплеуху, то не надо долго переживать. Оплеуха чаще всего означает для вас переключение на новую орбиту, на новый способ функционирования. Это приглашение прогуляться за горизонт вашей привычной ассоциативной жвачки.
   Ничего не бойтесь, веселитесь, будьте идиотами. Весна Боттичелли никогда не наступит для мрачных, сгорбленных, скучающих скитальцев, престарелых детей с морщинистой кожей. Вы забыли, что такое детство, что такое лазить по горам, хулиганить, рисковать…

   Где-то в час ночи на пороге гостиничного номера возник поутихший Петрович с большим синяком.
   – Ну что, Петруша? Хорошо ли ты порезвился на свободе? – спросил участливо Джи, с любопытством разглядывая малиновый синяк под левым глазом своего подопечного.
   – Вначале было все хорошо, – с горечью сказал Петрович, – мы танцевали и тонко общались. Но потом появился тульский кавалер моей прекрасной Шакти и аккуратно влепил мне фингал.
   – Петрович, – заметил я, – благодарю тебя за великолепную иллюстрацию доктрины «Албанец в сундуке».
   – А что это за доктрина? – полюбопытствовал он.
   – Это известная суфийская притча, – сказал я. – Один вдумчивый и уважаемый албанец был женат на женщине гораздо моложе его. Однажды вечером, когда он вернулся домой раньше обычного, к нему подошел его преданный слуга и сказал:
   «Ваша жена, господин, ведет себя подозрительно. Она находится сейчас в своей комнате. Там у нее огромный сундук, который достаточно велик, чтобы вместить человека. Я думаю, сейчас в нем кто-то есть. Она не позволила мне, вашему старому слуге и советчику, заглянуть в него».
   Албанец вошел в комнату жены и нашел ее беспокойно сидящей перед массивным деревянным сундуком.
   «Не покажешь ли ты мне, что в этом сундуке?» – спросил он.
   «Это из-за подозрений слуги и потому, что вы мне не верите?»
   «Не проще ли будет взять да открыть сундук, не думая о том, чем это вызвано?»
   «Мне кажется, это невозможно».
   «А он заперт?»
   «Да».
   «Где ключ?»
   Она показала ключ и сказала:
   «Прогоните слугу – и вы его получите».
   Албанец приказал слуге выйти, женщина протянула ему ключ, а сама удалилась, явно смущенная.
   Долго размышлял уважаемый албанец. Затем он позвал четырех садовников из своих слуг. Вместе они отнесли ночью сундук в отдаленную часть сада и закопали его, не открывая.
   И с тех пор об этом ни слова.
   – Это коан, – сказал я, – тебе надо думать над ним три года, а когда поймешь – просветлеешь.
   – Ну и загнул же ты, – произнес Петрович, осторожно дотрагиваясь до синяка.
   Меня стало клонить ко сну, я лег на свое место и закрыл глаза.
   Когда я проснулся, Джи сидел у стола, а Петрович усердно записывал в тетрадь его слова:
   – Гипноз окружающего мира давно уже превратил вас в трусоватых бухгалтеров, везде и всегда высчитывающих, сколько и за что они получат.
   Из цепкой и мертвой паучьей хватки этой бухгалтерии можно выбраться, только если вы сами в себе ее увидите. Поэтому я говорю: «Внемлите себе, не спите»! Если вы будете более искренними сами с собой, вы рано или поздно почувствуете, что где-то в вашей глубине струится маленький родник живой воды. Это ощущение должно быть чисто внутренним. Оно не знает ни страха, ни упрека.
   Более того: оно расцветает от страданий, нищеты, аскезы, от добровольно взятых на себя обетов. Оно одно идет против всего мира. В то время как вся окружающая среда продолжает неотвратимо катиться в уготованную ей бездну, подбадривая и усыпляя себя всевозможными лозунгами, апеллирующими к коллективному теплу, жвачке, массовому размножению и уходу в дурную бесконечность – горчичное зерно Царства Небесного внутри вас бескомпромиссно всегда идет против этого. Дальнейшая благодать и барака могут быть получены только от антипаразитарных проявлений.
   Стремитесь к нищете, голоду, холоду, оскорблениям, клевете, общественному презрению, к камням, которые полетят в вас со всех сторон. В этом источник вашего действительного внутреннего процветания, а стоит вам на минутку забыться – как вы тут же уютно заплывете жиром. Все вышесказанное не следует применять механически, ибо даже нищета и побои могут питать фальшивую личность внутри вас.

   Внезапно дверь отворилась, и в комнату влетел растрепанный Петраков.
   – Все! Отставить… отменяется! – радостно вопил он.
   – Что отставить? Почему отменяется? – спокойно спросил Джи.
   – Сегодняшние концерты в городе Калуге… из-за ошибок Росконцерта… отменяются, – захлебывался он, – и начнутся только через два дня.
   – И что же решило начальство?
   – Норман возвращается в Москву, хочет провести время с семьей. Я тоже не собираюсь торчать в захолустье, еду с ним, – рапортовал Петраков. – И музыканты настроены на Москву – в Калуге-то и посмотреть нечего. Разве что могилу Циолковского – говорят, он там всю жизнь прожил… Но вам придется поехать в Калугу, – скривился он в улыбке.
   Еще через пять минут в номер вошел сам Норман и солидно произнес:
   – Вы получаете трехместный номер в калужской гостинице. Только прихватите мой тяжелый чемодан на колесиках.
   – Хорошо, – согласился Джи. – Петрович у нас силач Бамбула, он донесет ваш чемодан, будь он даже без колесиков. Кстати, Норман, я нашел вам идеального звукооператора. Его зовут Чера, он тонкий знаток музыки и поэзии.
   – Я согласен, – торопливо сказал Норман.
   Следующим пришел саксофонист Жорж, а за ним барабанщик Стас с большой сумкой. Нас загрузили багажом и забросили в разбитый поезд времен революции.
   – Наконец-то нас охватила полнейшая свобода, – произнес Джи.
   Окна в поезде были кое-где выбиты и заколочены фанерой, полки шатались и грозились отвалиться, дверь в туалете едва висела на петлях. Девчонка-старшеклассница, сидящая напротив меня, как ненормальная ставила на полную громкость одну и ту же песню. Пугачева своим высоким голосом призывала освободиться от плена бренного тела и вырваться на свободу.
   – Это знак, – промолвил Джи. – Вы так приросли к своей телесной оболочке, что совершенно забыли о Небесах.
   У меня есть несбыточная мечта: вывести новую породу людей на тонком плане. Для этого желательно алхимически скрестить петербургскую Кэт и Черу. Сейчас Чера стал мистическим Робинзоном Крузо. Раньше он, выпив, пробалтывался об алхимических секретах красивым девушкам. Хотелось бы, чтобы ты попробовал добыть из него хоть кроху космического знания.
   – Да он просто отворачивается от меня, когда я завожу разговор о Пути.
   – В этом-то и вся сложность, – сказал Джи. – Чера – это фантастический тропический цветок, очень странная птица из неземных сфер. Он не достается негативами уже целый год. Ни от кого не зависим, и ко всем доброжелательный настрой. Если бы и вам удалось внутри себя создать алхимическую лабораторию, то и вы смогли бы стать независимыми от мира и жить на собственной расщепленной тонкой энергии. Поэтому всегда предпочитайте рабочую ситуацию, рабочее состояние, а не посулы ваших еще пока не просветленных инстинктов.
   – А я обожаю Джокера – он может разыгрывать разные роли в любой колоде.
   – Как мне далеко до Джокера, – с сожалением вздохнул Петрович.
   – Зато близко до трэмпа, – добавил я.
   – Но без этого трэмпа тебе не удастся выполнить твою задачу, – серьезно произнес Джи, – так что будь помягче с нелепым Петровичем.
   Наша задача – переключить жизненные силы собственной ботвы в захиревшее пространство Золушки – нашей бедной, больной, неухоженной, затравленной сущности. Всю энергию, все питание забирает наша фальшивая личность, ботва. Швырните хоть однажды жалкую кость своей обездоленной сущности, и не думайте, что это будет легко.
   Как стать более искренним с самим собой? Искренность – это спонтанная жизнь в одной секунде. Искренность – это скоропортящийся продукт, но в глубину можно проникнуть только через искренность. Проявляйте свои лучшие стороны, стремитесь к благородству. Стройте чистое поле.
   Вас все время давил окружающий мир, а теперь вы давите друг на друга. Дарите лучше только цветы.
   Будьте не от мира сего, и постепенно вы в нем пропишетесь.
   Делая нечто необычное, вы сами становитесь лучше.
   Любите людей, будьте авторами своей любви, и в ответ получите такую же любовь, в которой расцветете, как пионы.
   Можно надеть на себя маску плута, но внутри необходимо всегда быть чистым.
   Вы должны быть благородными для мира, а не ждать от него чего-то – постоянной энергии, подпитки, красивых дам, каких-то интересных ситуаций. Будьте сами для мира людьми, дарящими любовь и красоту.
   Хотя бы друг для друга станьте подарками, иначе ваше общество будет невыносимо тоскливо.
   – Моя участь безнадежна, – вдруг заявил Петрович. – После поступления юнгой на Корабль я стал превращаться в маленькое чудовище.
   – Ты уж не скромничай, – заметил я. – Ничего себе, маленькое.
   – Да нет, раньше у меня были какие-то увлечения, интерес к книгам, медитации. А теперь только внутренняя апатия и никакого интереса к жизни.
   – Это твоя фантастическая лень, – ответил Джи. – У тебя столько возможностей, но ты не пользуешься и сотой их долей. Ты предпочитаешь паразитировать и ловить кайф, а нужно любить работу над собой. Только ежедневная работа над собой может изменить твое качество. Усиление внутренней работы – это единственная вертикаль в бытии человека. Эта третья сила может быть поддержана реальной Школой.
   Не веди себя как собака на сене. Ты, может быть, никогда не воспользуешься многими знаниями, которые тебе даются, но через твои записи возникает шанс для человечества воспользоваться ими. В общем, так: вы, Касьян и Петрович, должны стать мистическими писателями. Это и есть конкретное делание, которое может стать вашей вертикалью.
   – Да какие из нас писатели? – удивился я. – Мы таскаем по стране дюралевые ящики и все время сидим на чужих чемоданах.
   – И, тем не менее, я даю вам такое задание, – заявил Джи.

   Приехав поздно вечером в Калугу, мы расположились в старенькой деревянной гостинице и, сыграв несколько партий в шахматы для переработки накопившихся впечатлений, стали располагаться ко сну. Номер был хорошо натоплен, и у каждого наконец-то была собственная кровать.
   Не успел я закрыть глаза, как вновь встретил Джи. На этот раз мы грелись у костра в сумрачном лесу. Несколько человек в темных накидках вели странную беседу. Я услыхал следующий рассказ.

   Однажды к отряду Светлых Рыцарей присоединился Темный Рыцарь, который покинул свой Орден в надежде стать на сторону светлых. Воины обратили внимание на то, что темный Рыцарь весь окутан густой темной мглой.
   – Чего ты ищешь среди нас? – спросил светлый Рыцарь.
   – Я ищу возможности от мглы освободиться, – ответил темный Рыцарь.
   – Зачем тебе это? Что будешь делать ты, от мглы освободившись?
   – Очистившись от своего темного начала, я надеюсь возродить первоначальный свет души. Ибо тяжела наша участь.
   – Чем занимается ваш Орден? – спросил светлый Рыцарь.
   – Наш орден задерживает развитие всех существ, стремящихся в Светлые миры. Так приказали нам высшие инфернальные владыки. «Вы боретесь с жестокой несправедливостью – утверждают Князья тьмы, – вы ведете праведную борьбу против Светлых Стражей Порога, которые не пропускают нас в высшие миры. Но если нас не пускают в высшие миры, то и мы не пустим туда тех, кто стоит ниже нас. Ибо мы хотим силой открыть для всех существ дорогу в миры горние».
   – Но если Князья тьмы проникнут силой в Светлые миры, то Свет померкнет в горнем пространстве и везде установится Тьма, – ответил светлый Рыцарь. – Поэтому Стражи Порога никогда не пропустят темных. А что ты будешь делать, если мы освободим тебя от мглы?
   – Я пойду в Темное царство и буду там проповедовать и призывать прекратить борьбу со Стражами Порога, не пропускающими темных к верхам. Пойду проповедовать, что недостойно задерживать развитие существ, стоящих ниже нас. Хочу убедить темных предоставить всем свободу в выборе пути, – ответил темный Рыцарь.
   Тогда светлые Рыцари отвели его в тайное святилище со следующими словами:
   – Ты должен провести в непрерывном покаянии несколько лет, и только тогда высший Бог снимет с тебя покрывало тьмы, и твоя душа засияет первозданным светом Абсолютного начала всех начал…

   В это мгновение я проснулся. В номере было уже холодно, снег залепил промерзшее окно, хотелось попить горячего чая и выбраться поскорей из ночной берлоги. Вечером приехали Чера и музыканты, и мы отправились на репетицию. Зайдя на сцену, я заметил толстого рыжего человека с недобрым лицом.
   – Скоро вашей ноги не будет в нашем ансамбле, – ухмыльнулся Петраков. – Рыжий басист Веревкин набирает свою обслугу. Он всем доказывает, насколько вас опасно держать в ансамбле. А у него есть бодрые жилистые ребята из Москвы.
   Я подбежал к Джи:
   – Плохи наши дела, – сказал я взволнованно, – новый тип пытается выжить нас из ансамбля.
   – Если нас по воле Провидения гонят с одного места, – невозмутимо ответил он, – то, значит, ожидают в другом.
//-- 8 января 1983 года --//
//-- Калуга --//

     И ты – тот, кто стремится узнать Меня,
     Знай, что твои стремления и тоска не помогут тебе,
     Если ты не узнаешь тайну:
     Если то, что ты ищешь, ты не найдешь внутри себя —
     Ты никогда не найдешь это вовне.

   Мы вышли из гостиницы пораньше, чтобы успеть до концерта пройтись по Калуге, заваленной пушистым снегом.
   – Ну что, Петрович, – спросил Джи, – отчего головушку буйную повесил?
   – Да вот, вспомнилась прекрасная Коломбина. Она заждалась меня в Москве, – грустно сказал Петрович, – а я тут по сугробам в одиночестве мерзну.
   – Да выброси ее из головы, – недовольно сказал я. – Ты что, устал идти с нами по дороге к Абсолюту?
   – Коломбина умоляла меня взять ее на Корабль, – гордо сказал Петрович. – Она то, что нам надо. Я уверен, что она собирается попасть со мной к небожителям.
   – Ты сам туда сначала попади, – рассмеялся я.
   – А знаешь ли ты, Петрович, – сказал неожиданно Джи, – что некая дама разыскивает тебя по Москве и требует, чтобы ты вернул ключ от квартиры, который ты у нее похитил. Не это ли твоя прекрасная Коломбина? Она грозится милицией.
   – Как вы это узнали? – растерянно спросил Петрович.
   – Я только что беседовал по телефону с Феей.
   – Не может быть! Коломбина сама отдала квартиру в мое полное распоряжение, и шелковую рубашку впридачу.
   – До чего ты наивен и тщеславен, братушка, – сказал Джи. – Стоит какой-нибудь сирене польстить тебе, ты тут же попадаешься во все ее ловушки.
   – О мой друг Чжу Бацзе, – добавил я, – напрасно ты норовишь сбежать от Танского монаха и пристроиться к очередной гейше.
   – А тебе, Касьян, – серьезно заметил Джи, – советую найти контакт с Черой – и ты получишь доступ к космической инспирации.
   – Но Чера говорит со мной только о тонкостях арманьяка и красивых женщинах, а во внутренний мир не пускает, – недовольно ответил я.
   – Твоя грубость отталкивает не только Черу. Поработай над собой – и он тебя примет. В это время мы подошли к великолепному храму, вознесшему свои купола в ярко-синее небо над солнечным городом.
   – Путникам необходимо посещать храмы для очистки лепестков души, – сказал Джи, открывая высокие деревянные врата.
   Я снял шапку, широко перекрестился и последовал за Джи. Ранняя служба закончилась, храм был пуст и таинственен; небесная благодать разливалась в напоенном ладаном воздухе.
   Я поставил свечи Матери Божией, Архангелу Михаилу и третью – у распятия и, став на колени, стал молить Господа о спасении наших душ от земной суеты. Когда я вышел на улицу, на сердце сделалось светло и радостно. Снег стал ярче искриться от солнца, и звонко засвистела синица.
   – Ну, а ты что бродишь все время за мной, как угрюмое привидение? – обратился Джи к Петровичу.
   – Хочу пройти интенсивное обучение, но меня все игнорируют.
   – Не обманывай себя, – ответил Джи. – Ты хочешь ловить кайф на энергетике Луча.
   – Как только очередная Коломбина поманит тебя, – добавил я, – ты все забудешь.
   – Клянусь, – заявил Петрович, – я не променяю Школу на женщину.
   – Не уподобляйся Петру, который до рассвета три раза отрекся от Христа. А если хочешь расти быстро – помоги Касьяну установить сердечный контакт с Черой. В Черу я вложил горы космического знания и подключил его к высоковольтной каббалистической линии. На тонком плане он является недоенной коровой, и все это знание в нем закисает, невостребованное.
   – Чера делится этим знанием только с любимыми Шакти, – добавил я.
   – И от этого идет на понижение, – ответил Джи. – Возьмите у него знание – и вы резко возрастете.
   – Господа, – раздался вдруг за моей спиной голос Шеу, – вы едва не прошли мимо отличного бара. Приглашаю вас продолжить душевное общение за кружкой пива.
   Мы спустились в подвальчик с обшитыми деревом стенами и взяли по кружке пива. Шеу заказал четыре и, залпом осушив три, четвертую принялся смаковать. Тут я услышал отборный шестиэтажный мат. Оглянувшись, я увидел толстенную женщину, которая из всех сил вытаскивала своего хилого мужика из-за столика.
   – Послушайте, как интересно, – сдувая пену с пива, заметил Шеу. – Все слова, которые она использует, образованы на основе вагинального мата.
   – Да пошла ты… – разозлился наконец мужик, подкрепляя свою речь фаллическими символами. – Дай хоть раз в жизни спокойно выпить и позабыть твою ненавистную рожу!
   – Заметили ли вы, господа, что русский мат – это явление духовное, – значительно заявил Шеу. – Фаллический мат возвышает человека, ибо он похож на вертикальный прыжок к желтой сливе, которая является символом Солнечного Посвящения. Вагинальный мат, который употребляет разгневанная женщина, вбивает сознание мужчины в дремучую горизонталь. Я замечал, что жители американского континента частенько употребляют пошлый мат, связанный с задними частями тела. Таким пользуются только прирожденные хамы.
   – Дорогой Шеу, – сказал я, – даже отборный духовный мат не поможет тебе устоять на Пути.
   – В ногах правды нет, я лучше отдохну в каком-нибудь прекрасном оазисе, – ухмыльнулся он. – Девушка, – подозвал Шеу симпатичную официантку, – не поможете ли вы нам превратить этот холодный вечер в карнавальную ночь?
   – Я уже вчера одним помогла, – разозлилась она и отвернулась.
   Мы с Джи допили пиво и пошли расставлять сцену для концерта.
   – Мне приходится тратить время на примитивную работу, – пожаловался я, перетаскивая тяжелые колонки, – а таинственные миры остаются недоступными.
   Джи, глянув на меня, произнес:
   – Если хочешь очистить лепестки своих чакр, каждый день рисуй храмы. Тогда твоя кровь освободится от асфальтовых залежей в твоих подвалах. Храмы являются небесными ковчегами, уносящими нас в космические глубины. Настройся тонко и пластично на воздушные купола, и ты ощутишь связь с неведомыми цивилизациями на других планетах нашей Вселенной.

   Вечером в гостиничном номере я пристроился у стола и стал, как умел, рисовать увиденный храм. Я почувствовал золотистый небесный ветер вдохновения, сердце учащенно забилось, и я стал терять ощущение физического тела.
   – Не приготовишь ли чайку, Петруша, – раздался голос Джи.
   Минут через пять Петрович, суетливо заваривая чай, умудрился плеснуть мне на брюки кипятком, и рожа его сразу просветлела.
   – Прошу прощения, – сказал он с достоинством и протянул Джи чашку чая.
   – Тебя, Петрович, видимо, мало стегали в детстве хворостиной, – сказал я, вытирая брюки, – может быть, сейчас добавить?
   – Оставь его в покое, – сказал Джи. – Он еще маленький. Может быть, его даже еще нет. Школа иногда подбирает таких трэмпов и доукомплектовывает их до человеческого уровня. Ты лучше бери пример с Арджуны, которому Кришна помогал сражаться с внутренними врагами.
   Я вернулся к рисунку, но золотистое состояние ушло. Вместо него вылез мой Уроборос, пылая багряным гневом. Он мысленно отвесил Петровичу несколько могучих пинков, и Петрович стал беспокойно метаться по номеру.
   «Мы все время вместе, – подумал я, – неужели это будет всегда? Хаос Петровича невыносим».
   – Я не могу быть искренним, – сказал я, вслушиваясь в завывание ветра за окном, – во мне столько противоречивых «я».
   – В эзотерических Школах, – сказал Джи, – человек называется «лгущее животное». То есть после того, как человек проучился в Школе лет десять или двадцать, ему говорят – и он сам видит, – что он не может быть искренним и говорить правду. Даже если он сможет говорить правду – он не сможет поступать правдиво. Вот и почтовые голуби – это метод приближения все к большей искренности. Ты сам видишь, где ты врешь.
   В этом смысле, когда ты пишешь в тетрадочке, ты четко видишь, когда ты врешь и когда не врешь. И самое интересное – что даже если ты в тетрадочке соврал, ты будешь, читая ее через год, через два, видеть реальную картину и все те барьеры, которые тебе помешали быть искренним. Запомните: направление вашего развития лежит в искренности. Когда вы пишете – а особенно когда вы пишете другому человеку, к которому вы питаете реальный сентимент – это вообще невероятно трудно. Особенно важна искренность в чувствах, в мыслях – этого вообще ни у кого нет.
   Однажды некий профессор запер своего ученика в комнате, где был аквариум с двумя рыбками, толстая тетрадь и карандаш, и дал задание заполнить всю тетрадь описанием рыбок. Студент подумал сначала, что это задание нелепо, и написал несколько фраз. Но поскольку профессор не хотел открывать дверь, пока задание не будет выполнено, студент вернулся к наблюдению за рыбками. Он в какой-то момент заинтересовался ими и исписал всю тетрадь. Оказалось, что студент, не зная, на что нужно обращать внимание, подметил несколько интереснейших особенностей поведения рыбок, на основе чего было сделано целое открытие.
   У вас нет интереса – вот в чем главный прокол. У вас нет интереса даже к самим себе, у вас нет интереса ни к чему. Вы его потеряли! Потеряли пассионарность, страсть, донкихотство.
   – Почему мою спонтанность, – спросил Петрович, – вы не считаете искренностью?
   – Я заметил, – сказал я в пространство, – что Петрович похож иногда на самонаводящуюся торпеду, которая ищет цель. Когда мне удается войти в тонкое состояние, он спонтанно делает что-то и выбивает меня.
   – Касьян ответил на твой вопрос, – сказал Джи. – Твоя спонтанность, Петрович, – это спонтанность не сущности, а чего-то иного в тебе.
   Не следует путать поверхностную спонтанность с глубокой искренностью. Искренность – это когда вы пытаетесь проникнуть вглубь самого себя, хотя бы на миллиметр. Вы учитесь искренности, когда начинаете исследовать свои скрытые мотивы. Не думайте, что это просто. Данте спускался в ад, но в глубине вас находится ваш собственный ад, с той же надписью над входом: «Оставь надежду всяк сюда входящий». И если пройдете все круги этого ада, только тогда вы почувствуете проблески реальной искренности.
   Есть специальное упражнение по погружению. Поставьте себе конкретную цель – любую, бытовую или возвышенную, неважно. Прикиньте, сколько вам нужно времени на ее реализацию. И включите хронометраж.
   И тут-то начнутся чудеса. Вы увидите, как внутри вас возникнут сначала десятки, а потом и сотни причин, которые не позволят осуществить задуманное, или будут удлинять срок, или затянут его до дурной бесконечности. Будут также сотни причин, оправдывающих всякое невыполнение этой конкретной задачи.
   Это значит, что вам пора ввести в вашем внутреннем мире армейскую самодисциплину. В Кшатрийском пространстве прежде всего ставится четкая задача, крайне ответственная, в виде приказа, который должен быть выполнен в нужное время и в нужном месте. Время и место тщательно анализируются и вычисляются заранее. Десятки или сотни субъективных или объективных причин, задерживающих выполнение боевой задачи, объявляются противниками, подлежащими ликвидации.
   А сейчас вы находитесь в состоянии апатии, полного безразличия и тупой незаинтересованности в чем бы то ни было. В дальнейшем будут даны конкретные, многообразные средства выхода из этой апатии…

   В этот момент на меня навалилась усталость, и я, закрыв глаза, мгновенно уснул.
   Я оказался на скалистой площадке в неведомых горах, у подножия сложенной из огромных камней сторожевой башни. Рядом были Джи и незнакомец в выгоревшем плаще, с суровыми чертами лица.
   – Я только что вернулся из длительного путешествия по другим бесконечностям, – сказал незнакомец, – и хотел бы рассказать вам о том, что видел.
   – Запомни все, что скажет мой старый друг из рыцарского Ордена, – сказал Джи. – Это тебе пригодится в недалеком будущем.
   Суровый Рыцарь начал свой рассказ:
   – Отряд Рыцарей нашего Ордена затеял поход в отрицательную Бесконечность, в которой царил беспросветный ужас. Мы летели через пространство, до тех пор пока не увидели пред собой огромную стену, состоящую из тумана, покрытую мраком. Преодолев ее, мы вошли в тот мир, который искали.
   Густой темно-кровавый туман отвратительного запаха наполнял эту бесконечность, в которой обитали крауниты – многоголовые существа, покрытые слизью. Один из Рыцарей решил сбросить с себя невидимый покров и принять образ краунита. Изменившийся Рыцарь шел по улице большого города, с удивлением рассматривал его строения и похожих на полулюдей, полу-насекомых его обитателей и прислушивался к их словам. Вдруг его цепко схватили несколько краунитов и потащили в огромный зал. Он не шевелился, желая узнать, что будет дальше. Его положили на железную скамью, и он услыхал следующее: «Он какой-то необычный: не плачет, не просит отпустить, все время молчит. Но как материал он годен».
   Тут его схватили за руки и ноги, и два огромных краунита занесли над ним железные молоты. Рыцарь силой своей эманации остановил занесенные молоты, и крауниты выпустили их из рук, но молоты так и остались висеть в воздухе.
   «Он не годен как материал. Бросим же его в яму, полную зловонной грязи, и заколотим крышкой, чтобы он никогда из нее не вышел», – испугавшись, сказали отвратительные существа.
   Рыцарю надоело находиться в руках низших. Он спокойно встал и высвободился от краунитов, которые с ужасом отступили. Он огляделся и увидел, что вся зала заполнена скамьями, и тех, кто лежал на них, колотили молотами огромные существа, и тела избиваемых принимали различные новые формы.
   Усилием воли он разогнал краунитов и стал с недоумением рассматривать странных существ, привязанных к скамьям. Очевидно, это были пойманные крауниты, измененные молотами, словно железо под ударами кузнеца.
   Вдруг Рыцарь увидел, как с одной скамьи поднялся не измененный еще краунит. Он подошел к Рыцарю и рассказал следующее:

   «Сильные крауниты нападают на более слабых и уносят их в свои мастерские, и там выковывают из них кирпичи для стен своих домов, а также всевозможную мебель и домашнюю утварь. Затем покрывают специальным веществом, чтобы выкованные крауниты не приняли первоначальный вид. Тела краунитов куются так же легко, как металлы, но их не надо нагревать, поэтому они служат наилучшим материалом для ковки различных изделий.
   Сильные крауниты захватывают женщин своего племени и превращают в наложниц, а когда они надоедают, перековывают их по своему вкусу и покрывают ужасным веществом, а затем ставят в виде статуй в своем доме. Эти фигуры не могут двигаться, но все так же ощущают, как и ранее. Когда у хозяев просыпается вожделение, они снимают покрытие со статуй, и те вновь превращаются в женщин…»

   В это мгновение в зал ворвались несколько громадных краунитов и занесли над Рыцарем свои бичи, но не успели они коснуться Рыцаря, как были отброшены его силой к стене. Присмотрелся Рыцарь и увидел, что бичи сплетены из змей, которые шипят и кусают все, к чему ни прикоснутся. В это время стали подниматься и оживать крауниты, еще не перекованные в вещи, и Рыцарь приказал им счищать со стен зала замораживающее вещество, и постепенно из стен восстало множество краунитов, которые горячо благодарили Рыцаря.
   Сбросил Рыцарь внешность краунита, и отряд его стал держать совет. И решили они освободить всех плененных краунитов, разрушив те дома, которые были построены из них, и научить жителей отрицательной Бесконечности различению добра и зла. Так для существ этого мира открылся Путь Восхождения в миры Высшие…

   Я проснулся оттого, что Петрович резко тряс меня за руку.
   – Неприлично спать на лекции, – сказал он.
   Я схватил тетрадь и стал записывать слова Джи.
   – В данный момент самое главное для вас – конкретная деятельность, четкое выполнение в срок поставленных перед вами задач. Вспомните, как Чайка Джонатан Ливингстон сумел сократить эти сроки. Через такого рода деятельность вы научитесь глубже видеть самих себя и преодолевать свою инерцию, вплоть до выхода на уровень Двадцать Четыре. Иногда вы будете чувствовать проблески уровня Двенадцать, Рыцарского Посвящения. Двадцать Четыре – планетарный уровень, когда вы подчиняетесь планетарным влияниям. Двадцать Четыре – состояние творца, а не тупого механического исполнителя.
   Я могу создать максимально благоприятные условия для вашего развития, но расти должны вы сами, ибо если я начну еще и расти вместо вас, то вас ожидает участь биокомпьютеров, лишенных своей воли, индивидуальности и космической судьбы. Ваше стремление к комфорту и гипноз окружающей среды всячески склоняют вас желать того, чтобы я не только создавал благоприятные условия, но и рос за вас… – и вдруг Джи с гримасой боли стал растирать колено.
   – Что случилось? – испуганно спросил Петрович.
   – Когда я начинаю говорить с вами на определенные темы, какие-то силы тут же наносят удар по моему центру воли. Надеюсь, что я смогу еще продержаться в ансамбле…
   В этот момент раздался стук в дверь, и в проеме показалась рожа Петракова.
   – У меня для вас информация к размышлению, – ухмыльнулся он, глядя почему-то на меня. – Норман велел передать, господа просветляющиеся субъекты, что ваше присутствие в ансамбле слишком заметно, а официально вы здесь не числитесь. Мы не хотим неприятностей с властями, – и Петраков с победной улыбочкой захлопнул дверь.
   – Это происки рыжего басиста Веревкина, – заметил я.
   – Как было все хорошо, – сказал Петрович, – пока ты сидел в городе Дураков! Я незаметно помогал Джи в ансамбле, ездил по разным городам, ходил по обучающим ситуациям. А теперь и Джи перестал со мной общаться, и Норман нас из ансамбля выкидывает!
   – Ну что ж, – сказал Джи, – придется мне увольняться. Без вас здесь делать мне нечего. Я не собираюсь ходить на поводу у Нормановой истерики.

   Наутро плотная атмосфера разборок в ансамбле распространилась по всей гостинице. Из многих номеров слышались раздраженные голоса, горничные и дежурные недобро косились на постояльцев. Я чувствовал себя словно отравленным ядом и с завистью смотрел на Джи и Петровича, которым, казалось, было все равно.
   Выйдя на улицу, мы вдохнули свежего морозного воздуха, и вся мрачная атмосфера быстро развеялась. Маленькие, покосившиеся калужские домики были похожи на театральную декорацию, и мы, смеясь и шутя, на ходу придумывали забавные сценки.
   Когда мы поравнялись с уличным лотком с пирожками, Джи спросил закутанную в серые платки продавщицу:
   – С чем пирожки, бабушка?
   – С рисом и мясом, миленок…
   – Петрович, ты, кажется, большой любитель пирожков, – сказал Джи. – Доставай сумку – я решил купить тебе двадцать штук.
   Петрович подставил пакет, и радостная бабуля наполнила его пирожками. Петрович взял один на пробу, разломил его и брезгливо сказал:
   – А что так мало мяса? Моя бабушка никогда бы такой дряни не приготовила, – с этими словами он съел сердцевину, а пирожок отправил в мусорный бак.
   – Ты чего мой товар оговариваешь? – грозно надвинулась бабуля.
   Джи попробовал пирожок, удивленно заметил:
   – Петрович, ты не прав. Пирожки очень вкусные, – и принялся за второй.
   – Спасибо вам, добрый человек, – залопотала бабуля, – хоть вы за меня заступились, а то этот чернявый всех покупателей распугает…
   – Петрович, если ты подписываешься на Путь, – серьезно произнес Джи, – ты должен подписываться до конца. В Школьной ситуации пирожки дают возможность приобщиться к стихиям и к местной карме. Ты выхватываешь самые лакомые кусочки, а наш путь скорее похож на этот пирожок из жесткого теста, чем на сладкий мед. Твоя тяга к комфорту погубит тебя.
   – Вы придаете мелочам преувеличенное значение, – обиделся Петрович, – а моих лучших сторон не замечаете.
   – Вечно ты утопаешь в жалости к себе, – недовольно заметил я.
   Джи улыбнулся и сказал:
   – Я предлагаю посетить городской каток и приобщиться к новой инспирации. Мы подошли к высокой ограде, за которой по голубоватому льду скользила на коньках пестро одетая публика.
   – Присмотритесь к брейгелевским персонажам, – предложил Джи. – В картинах Брейгеля заложена особая инспирация. Его пейзажи изображены всегда отстраненно, как бы с вершины холма. Мы должны развивать такое же созерцательное отношение к жизни.
   Внезапно меня подхватил вихрь Луча. Я откуда-то со стороны, отстраненно, увидел себя, нарисованного на картине жизни голландским художником. Меня охватила неописуемая радость, и я забыл о времени и ледяном ветре.
   – Наконец ты почувствовал инспирацию, – рассмеялся Джи. – А Петрович так и остался приклеенным к поверхности самого себя.
   – Мне надоело стоять на морозе и разглядывать веселых идиотов, – недовольно произнес Петрович.
   – Ты лучше взгляни на тех трех симпатичных девушек, – сказал я. – Их коньки рисуют на льду таинственный узор, а они пристально наблюдают за тобой и весело смеются.
   – Я понял, – сказал Петрович, – что вы замечаете нечто необычное и сюрреальное там, где я вижу лишь прозаические сценки. Научите меня сказочному восприятию, и я останусь вам верным до конца.
   – Очисти лепестки своих чакр, и тогда воспримешь мистерию мира, – ответил Джи. – Начни рисовать храмы. Это одна из самых мощных техник по очищению восприятия.
   – Да как я могу рисовать храмы, – пробурчал Петрович, – если я постоянно должен убирать в номере, готовить еду, вести дневник и таскать ящики?
   – Угомонись, Петрович, – сказал я, подставляя лицо падающему снегу.
   – Я решил объявить Норману ультиматум, – произнес Джи. – Если он запретит вам работать, я увольняюсь. Мы являемся цельной командой, Школой на колесах, и нас никто не сможет разлучить. Мы всегда идем против течения.

   По возвращении в гостиницу Джи один пошел к Норману, а мы остались в холле, напряженно ожидая результата переговоров. Петрович курил одну сигарету за другой, а я пытался помнить себя и не отождествляться с вихрем негативных эмоций.
   – Какая серьезная машина для чистки обуви, – вдруг услышал я смех Черы, – учит обращаться с людьми только в приказном тоне: «Опусти пять копеек».
   Чера бросил пятак в прорезь и подставил автомату свой башмак. Раздался щелчок и короткое жужжание. Чера подозрительно вытащил по-прежнему грязный ботинок.
   – Так я и знал, – рассмеялся он. – «Опусти пять копеек и катись на…!»
   – Фаллический прыжок к желтой сливе! – истерично расхохотался Петрович, и мрачная туча ожидания рассеялась сама собой.
   Тут в холле появился Джи вместе с улыбающимся Норманом.
   – Вы должны взять всю работу по сцене в свои руки, – неожиданно заявил Норман. – Я ожидаю от вас лучшего. Ты ведь, Петрович, на целую голову выше вьетнамца! А ты знаешь, что американцы в них стреляли резиновыми пулями, и раны не заживали несколько месяцев? Я здесь одичал от тоски, как людоед. Эта Калуга – такая глухомань, ни культуры, ничего, просто джунгли…
   «С Норманом к Просветлению не попадешь», – подумал я.
   – Хорошо, Чера, что я вас встретил, – продолжил Норман. – Вы должны что-то сделать с моей подзвучкой, а то я себя совсем не слышу.
   – Это точно, – тихо добавил Джи, – он забыл голос своей сущности.
   – Я налажу вам связь, – проникновенно сказал Чера, и они с Норманом ушли.
   – Пришлось проиграть начальству очередную партию в шахматы, – сказал Джи, – а также взять на себя весь его яд. Теперь Норман в более сущностном состоянии, и проблем у него с вами нет.
   – Когда-нибудь и я смогу делать так же, – с завистью прошептал Петрович.
   – Когда же мы окажемся в высших мирах? – с надеждой спросил я.
   – Вы сами являетесь входом в рай и в ад, – ответил Джи. – Но почему-то вы абсолютно уверены, что можете автоматически достичь высших миров. Алхимическое Делание – это тайное искусство сочетания Подвига и Жертвы. Если вы ничего не приносите в жертву, то алая роза любви вашего сердца никогда не раскроется. Для проникновения в сущностные пространства сэлфа необходимо отделить в душе грубое от тонкого, отделить возвышенное, героическое, благородное от инертного, тупого, бессмысленного.
   Вы должны найти в себе лидирующие, восходящие «я». Этих «я» очень мало, они скрыты и разбросаны по всему вашему внутреннему составу. Задача в том, чтобы найти их, выявить, поддержать и объединить в рабочую группу, которая поведет безжалостную борьбу с сотнями других ваших «я», являющихся инертным составом.
   Возникает вопрос: в чем здесь искренность? В том ли, чего от вас хотят инертные «я»? Они бесконечно пожирают энергию, время, пространство и шансы на духовный рост. Или искренность – это героическая попытка найти те немногие «я», которые решили не сдаваться в плен окружающей бессмыслице и смерти, – найти и объединить их между собою, не вызывая подозрений у агента Люцифера – кундабуфера, который пресекает любую попытку к духовному возрождению.
   Джи нарисовал в моей тетради два круга. Один из них он почти весь заштриховал, оставив лишь узкий светлый сектор.
   – Светлый сектор – это ваша рабочая группа, которая живет по двадцати четырем законам, а заштрихованная часть – это инертная масса, которая живет в собственном аду, под давлением девяноста шести законов.
   Во втором круге он, наоборот, заштриховал лишь узкую полоску, сказав:
   – А вот это должно быть вашим конечным состоянием, где почти вся ваша внутренняя территория принадлежит рабочей группе.
   Искренность – это безжалостная битва рабочей группы с инертной массой за внутреннюю территорию. Инертная масса является питательной средой, и ее нужно отвоевать. Для этого необходима воля к борьбе и ярко пламенеющий дух.

   Гастроли в Калуге закончились, и ночным поездом мы отправились в Москву.
   Петрович вышел покурить в тамбур, и я пошел вместе с ним, за компанию.
   – Последняя сигарета, – сказал он, закурив. – Эх, забыл купить.
   Дверь в тамбур заскрипела, и появилась физиономия барабанщика Стаса.
   – А вы что в ресторан не идете? – спросил он.
   – Не хочется, – ответил я дипломатично.
   – Опять куришь и кашляешь! – обратился он к Петровичу. – Ты что, не знаешь, что к Абсолюту с сигаретами не пропускают?
   – Не прикалывайся, – недовольно ответил Петрович, жадно затягиваясь, но вдруг поперхнулся.
   – Это по поводу твоего недоверия, – ухмыльнулся Стас. – Хотите, зачитаю вам из «Калужских новостей»? – он изобразил разворачивание газеты. – Редакция приносит извинения: вместо «в нашем театре выступает сионист Пердюк» следует читать «выступает пианист Сердюк».
   – Ладно, я брошу курить, – расхохотался Петрович и выронил сигарету.

Глава 9
Противостояние мистических дам

//-- 12 января 1983 года --//
   Прибыв в Москву, мы сразу направились в Красково, в избушку на курьих ножках. Госпожа Гиацинта отсутствовала, а Фея радостно встретила нас. На кухне было пусто: ни крошки хлеба, ни зернышка риса, только одинокая головка чеснока болталась на ниточке в углу.
   – Это защита от нечистой силы, – вымолвила Фея, заметив мой удивленный взгляд.
   – Срочно отправляемся в магазин, – произнес Джи.
   Фея накинула белую шубку.
   – Я иду с вами. Советую для начала заглянуть в пивной ларек, – сказала она. – Туда сегодня завезли свежее пиво и бочку тихоокеанской селедки.
   Пройдя по заснеженной тропинке, мы вышли на крутой склон реки, где одиноко стояла пивная будка. Румяная продавщица налила нам в десятилитровый бочонок пенящегося пива. Мы заказали по большой кружке и разместились у зеленой стойки, покрытой пивными наледями.
   – Петрович, – напомнил Джи, – нарежь нам селедочки – мы сейчас отпразднуем пикник на обочине.
   Петрович, брезгливо морщась, полез в карман за перочинным ножиком.
   – Как бедный Ягненочек по вам соскучился! – вздохнула Фея, попивая пиво.
   – Пора нам начать более глубоко осваивать Москву, – предложил Джи. – В провинции у нас возможностей намного больше, благодаря поддержке «Кадарсиса». А вот сумеем ли мы развернуться в Москве, на своей собственной энергетике?
   – Вчера я беседовала с Сильвером, – сообщила Фея. – У него простаивает двухкомнатная квартира. Он сейчас сидит дома и ожидает прихода силы.
   – Некогда Сильвер был моим ординарцем, – задумчиво произнес Джи, – но затем облажался и ушел с передней линии фронта в тыловой запас. Но раз через Фею мистический мэр города направляет нас к Сильверу, то придется вытащить его из запыленного ящика на свет Божий. Алхимик работает с любым материалом, превращая все в золото, или, по крайней мере, в медь.
   – Я с удовольствием встречусь с пиратом Сильвером! – воскликнул я.
   – И я хочу пожать ему руку, – добавил Петрович.
   – Господа, – обратился к нам Джи, – мы сейчас же отправляемся в гости.
   – А как же бедный Ягненок? – обиделась Фея. – Опять Волк его бросает!
   – Я беру тебя с собой, – сказал Джи.
   – Нет, я лучше останусь писать картину, – ответила Фея. – Вы только оставьте Ягненку бочонок пива и пару селедочек из Тихого океана.

   Мы застали Сильвера бодрым и воодушевленным.
   – Заходите, я как раз сижу один, пью водку. Это, конечно, для головы плохо, но зачем нам в России голова? Нам нужны доброе сердце, фаллос и сияющие глаза. Я часто думаю, что на самом деле я – неудавшаяся инкарнация Конфуция. В Москве его душа получила мало шансов проявить себя.
   Мы устроились на кухне.
   – Чем ты сейчас занимаешься? – обратился к нему Джи.
   – Стираю личную историю да пишу о былом.
   – Это интересно, – заметил Джи. – Петрович, что ж ты сидишь, как товарищ Очумелов? Достань пива, накрой на стол по-человечески.
   Через секунду на столе появилось десять бутылок пива, лук и свежая жирная селедка.
   – Вспомним былые времена, – произнес Сильвер, потягивая пиво из громадной кружки.
   – Не мог бы ты прочесть нам что-нибудь? – попросил Джи Сильвера.
   Сильвер взял с холодильника пачку помятых, небрежно сложенных листов и стал читать:
   – Чтобы достигнуть познания высших миров, необходимо следовать велениям Духа…
   – Превосходно, – сказал Джи минут через пять, – очень тонко написано. Я вижу в этом определенную алхимическую инспирацию.
   – Я творю свободно, – ответил Сильвер. – Пишу то, что чувствую.
   – Неплохой конспект Штайнера, – похвалил я.
   – А что ты имеешь против? – мгновенно ощетинился Сильвер.
   – Пойдем, Касьян, поговорим, – сказал мне Джи.
   Мы прошли в небольшую комнату рядом с кухней, где стояли на полках самиздатовские тома эзотерической литературы.
   – Я чувствую, что Сильвер вновь возродился к жизни. Будем в его квартирке строить алхимическое пространство.
   – Да ведь это же нереально, – ответил я. – Мы будем стараться, строить, а Сильвер все переделает в музей доктора Штайнера.
   – Ты опять идешь против моих планов, – недовольно сказал Джи. – Тогда зачем ты всюду бродишь за мною? Куда бы мы ни пришли, ты надуваешься и сидишь словно сыч, со значительной миной, равнодушный к людям, которые тебя окружают. От всех воротишь нос, словно они низшего сословия. Луч предназначен для всех людей нашей планеты, для их сущностного роста, и тебе в первую очередь надо рассказать им о своих внутренних поисках. А ты со скучающей маской ждешь, когда тебя начнут веселить и развлекать, или когда придет интересная, в твоем понимании, ученица. Тогда ты откроешь рот, чтобы проглотить ее необъятным чревом, переварить двенадцатиперстной кишкой и выплюнуть за ненадобностью…
   Я слушал его, потупив взгляд, не понимая, чем я мог так задеть своего Мастера.
   – Ты стал похож на неандертальца, который навел тоску в Школьном пространстве, залез под юбки красивым ученицам и удалился, не сказав никому доброго слова. Ты давно забыл про обучение, потерял основы понимания Школьной ситуации и стал разлагаться. Ты так и не научился отделять грубое от тонкого. А ведь вам прочитана масса доктрин, лекций, вы встретились с таким количеством замечательных людей, адептов, учеников – и куда все это пошло?
   Больше всего я боялся, что Джи исчезнет в неизвестном направлении, бросив меня на произвол судьбы.
   – Что же мне нужно делать, чтобы измениться? – смущенно спросил я.
   – Для этого тебе надо сразиться со своим великаном. Великан в герметической Традиции символизирует тщеславие и самолюбие, которые космически подключены к мощным темным энергиям. Победить их может только очень сильное светлое подключение.
   В комнату тихо проскользнул Петрович.
   – Вы уже куплены внешним миром, – продолжил Джи, – и для восстановления на Путь вас надо перекупить. Фальшивые ваши «я» нельзя переубедить. Но здоровые «я», привычки, внешние ресурсы можно, хоть и не сразу, переубедить и завоевать.
   Иисус говорит: «Только тот может быть учеником Моим, кто исполняет слово Мое».
   Однажды к Иисусу пришел юноша и спросил: «Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?»
   «Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди», – ответил Иисус и перечислил их. Юноша говорит Ему:
   «Все это я выполняю от юности моей, чего еще недостает мне?»
   И тогда Иисус сказал ему:
   «Пойди, продай имение твое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на Небесах. Тогда приходи и следуй за Мною».
   Юноша загрустил и сказал: «Не могу».
   И тогда Иисус ответил:
   «Легче верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в Царствие Небесное».
   Ваша сущность – это бедная, затравленная Золушка, которой ничего не перепадает из гигантского имения. Юноша – это инициативная группа, которая искренне хочет идти к учителям, но не может. Переплавка вашего состава, его возрождение, сублимация низших энергий под руководством инициативной группы и есть искреннее поведение. При этом внутри вас постоянно льется кровь ленивых, инертных и автоматических «я». Они не желают сдавать свои комфортные позиции инициативной группе Арджуны, неизвестно откуда свалившейся им на голову.
   – Спасибо за наставление, – произнес я. – Хотя так и не понял, как сублимировать низшие энергии.
   Мы вернулись на кухню. Сильвер молчаливо пил водку.
   – Хоть я и одинок, но горячее сердце не дает мне сорваться, – произнес он. – Жаль, что ты, Касьян, так и не понял, о чем говорит тебе Джи. Твоя проблема в том, что ты не можешь подняться с уровня живота на уровень сердца. Поэтому из тебя излучается тяжелая хаотическая энергия, которая уничтожает в Школьном пространстве тонкие вибрации сердца.
   – Ты хочешь сказать, что под видом обучения я разрушаю Школу? – разозлился я.
   – Хорошо хоть, ты сам это произнес, – вставил Джи.
   От такого печального открытия я лег на диван в соседней комнате и отключился.

   Посреди ночи, заслышав странный шум, я встал и пошел на кухню, а там сидел черт с лицом Сильвера и ожесточенно пил водку. Глаза его пылали красным огнем, а багровое лицо ехидно ухмылялось. Он предложил присесть и налил полный стакан. Я судорожно выпил и поднял глаза, но вместо черта передо мной оказалась прелестная юная девушка. Она мило улыбнулась и пересела мне на колени. От вспыхнувшего эротического желания я чуть было не потерял разум. Лаская обнаженные плечи юной красотки, я случайно взглянул на ее ноги и с ужасом заметил, что из-под платья торчат черные копыта…
   Я проснулся оттого, что Петрович тряс меня за ногу:
   – Ты разбудил весь дом своим безумным криком!
   – Спасибо, брат, ты меня вовремя выручил, – только и смог вымолвить я.
   Чтобы прийти в себя, я пошел в ванную и пустил на себя струю ледяной воды. Сон пропал, и я сел на кухне у окна, глядя на падающий снег в конусе света ночного фонаря. Через полчаса на кухне появился Петрович.
   – Ну и место! Здесь невозможно уснуть: пространство крутит душу и сворачивает в трубку.
   – Иди спать, – сказал я, – да не забудь прочитать «Отче наш».
   Петрович выкурил сигарету и ушел.
   Утром все было как обычно. Только я более пристально стал всматриваться в черные глаза Сильвера.
   – Ты чего уставился? – недовольно произнес он. – Ты разве не знаешь, что раз в месяц настоящие мужчины напиваются до чистого сознания? – и деловито достал из шкафа припрятанные три бутылки водки.
   – Ты знаешь все тонкости человеческой души, – сказал я и присел рядом.
   – Мысли о смерти невольно западают мне в душу, – сказал он, – когда я вижу тебя. Все мы мертвецы, все мы спим.
   Сильвер выпил, и его глаза засверкали холодным блеском. В них была затаенная ярость и страх перед вечным адом. В этот момент появился Джи.
   – Я вижу, вы тут делом занимаетесь, – заметил он.
   – Да так, говорим о вечности, – сказал Сильвер.
   На кухню выполз заспанный Петрович, но, взглянув на Джи, быстро проснулся:
   – Через секунду чай будет подан.
   – А твой Ванюша растет прямо на глазах, – засмеялся Сильвер. – Я с детства любил русские сказки про Ивана-Дурака и упрямых королей.
   – В нашем джаз-ансамбле тоже есть свой царек, – ответил Джи. – Это Норман, который бесконечно гордится своим положением. И злой визирь тоже есть – толстый хамоватый контрабасист, сующий свой нос во все дела маленького царства. Наш царек – любитель лести и казенного порядка, без улыбки и смеха. Он издал указ: «Смеяться и радоваться разрешается только по праздникам, а остальное время надо быть сосредоточенно-угрюмым. Смех на работе строго запрещен, а веселое настроение приравнивается к халатности».
   – А есть ли принцесса в вашем государстве? – спросил Сильвер.
   – Наша принцесса – атмосфера Школы, хрупкая атмосфера вечного праздника, весны Боттичелли.
   Придя в это королевство, вы попадаете в волшебное пространство «Тысяча и одной ночи» и можете алхимическим путем в короткий срок себя изменить.
   Нас мало касаются распоряжения нелепого царька и интриги злого визиря. Мы не зависим в своей свободе от влияний внешней среды, от интриг придворных льстецов. Мы самодостаточны настолько, что в любое время можем покинуть пределы Королевства Кривых Зеркал.
   Это хорошо видно в сказке «Алиса в Зазеркалье»: Алиса, провалившись под землю, вошла в карточное королевство, где всем инакомыслящим рубили головы. Но Алиса, не поддавшись наваждению страха инфернального мира, подула на них, и все королевство рассыпалось.
   Мы, как Алиса в Зазеркалье, настолько независимы, что можем позволить себе любоваться отточенностью ролей в нашей Comedia del Arte. Это очень важно для внесения импульса метаморфозы в застарелый театр Карабаса. Мы всегда можем покинуть Королевство Кривых Зеркал и найти новое место обитания…
   В это время раздался звонок в дверь. Сильвер пошел открывать и вернулся с прелестной юной особой, кудрявой и свежей, одетой в жемчужно-серый свитерок, на котором позванивали серебряные украшения.
   – Это моя преданная ученица, – сказал он и собрался продолжить чтение.
   – Так это же моя Коломбина! – воскликнул Петрович. – Почему ты скрывала от меня, что знакома с Сильвером?
   – Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь, – усмехнулась она.
   – Дай-ка я посмотрю линии на твоей руке, – сказал Петрович. – Видимо, я что-то упустил.
   Через час Петрович вызвал меня в отдельную комнату и прошептал:
   – Я все еще раз проверил – с этой девушкой можно идти к небожителям.
   – Ты слишком быстро увлекаешься прелестными ученицами, – заметил я, – а потом, взвалив на себя их нелегкую карму, стонешь, как муравей, несущий бревно.
   – Что же мне, в монахи податься? – разозлился Петрович.
   – Есть такая традиционная идея, – сказал я, собираясь с мыслями, – что Просветления можно достигнуть, если ты потерял все свое личностное достояние. Тогда можно с Мастером войти в космическую реальность.
   – Когда я получу причитающиеся деньги от родителей, – ухмыльнулся Петрович, – тогда и Небо пошире откроется передо мною…
   – Эх, Петрович, – сказал Джи, появляясь в комнате, – ты лучшая карикатура на всякое обучение. Никогда не строй свое счастье на деньгах. Они просто служат хорошим средством для создания Школьных ситуаций.
   Когда мы поздно вечером наконец выбрались на холодные московские улицы, Петрович озабоченно сообщил:
   – Если вы позволите, господа, я отправлюсь в Кубинку, к Коломбине.
   – Не поздно ли ты собрался? – усмехнулся я. – Скоро полночь.
   – В самый раз, – ответил он, пританцовывая от холода.
   – Вот если бы ты так стремился к внутреннему развитию! – рассмеялся Джи.
   – Я думаю, Коломбина поможет мне развить нужную скорость, – сказал Петрович и заспешил прочь.
   – Береги свой кундабуфер! – крикнул вдогонку я.
   – А мы сейчас поедем к себе, в наш уютный домик, – сказал Джи. – Фея нас ждет.

   В десять утра я сидел на кухне и делал записи в дневнике. Вдруг на пороге появился Петрович, с перекошенной от мороза и новых впечатлений физиономией.
   – Ты что это так рано? – удивился я. – Или милая Коломбина тебя не пригрела в своем голубином гнездышке?
   – Прав был Мастер, – сокрушенно сообщил Петрович, – лучше бы я сидел дома и читал благочестивые псалмы. Понесла же меня нелегкая к черту на рога!
   – А, объявился, – произнес Джи, внезапно возникший из-за двери, – рассказывай о своих похождениях.
   – На платформе, откуда отправлялся поезд в Кубинку, – начал свой рассказ Петрович, наливая себе чай, – было безлюдно и мрачно. Вдруг передо мной возник высокий зловещего вида человек в шапке из какой-то рыжей собаки.
   – Куда это ты в такую ночь направляешься? – нагловато спросил он.
   – В никуда, – холодно ответил я и отошел от него подальше.
   Подошла последняя электричка, и я, чувствуя напряженность пространства, с тревогой в душе сел в пустой вагон. Согревшись в тепле, я успокоился и незаметно заснул. Сквозь сладкий сон я услышал:
   – Эй, храбрец, быстро вставай – поезд уходит в депо.
   – Неужели это конечная? – ужаснулся я, нервно протирая глаза. – Или мне надо было пересесть в Акулово?
   – Завтра пересядешь, – разозлился рыжий.
   Он вытолкнул меня из вагона, и поезд уехал. Часы показывали полвторого. Стоял тридцатиградусный мороз, вокруг чернел лес, рядом никого не было. Меня сковал страх.
   – Да ты не переживай, – прошипел все тот же тип, возникая из темноты, – переночуешь у меня. Хата большая, веселая, в карты играем, девочки хорошие, водка – рекой.
   – Я лучше поймаю машину, – испугался я.
   – По этому шоссе и днем не ездят, – хмыкнул тип, украшая свою речь всеми видами мата. – Околеешь – приходи, первая хата за лесом.
   Я провел полчаса на морозе, прыгая, как кузнечик, во все стороны. Из леса неожиданно появился мой новый знакомый, а с ним – двое ему под стать. По их недоброй походке я понял, что на этот раз мне не выкрутиться. На мое счастье, из-за поворота на большой скорости появился грузовик. Я отчаянно бросился ему наперерез; завизжали тормоза.
   – Ты что, хочешь меня в тюрьму упечь? – заорал шофер.
   – Мне бы только отсюда смыться.
   – Давай, садись, – понимающе сказал он.
   Я впрыгнул в кабину и сразу приободрился. Под приятные мысли о встрече с Коломбиной я пригрелся в кабине и уснул. Поспав немного, я спросил у шофера:
   – Далеко ли еще до Кубинки?
   – Не знаю, – ответил тот, – я не местный.
   – А где мы?
   – Да возле Калуги.
   – Не может быть! – ужаснулся я.
   Было уже около четырех утра. Шофер остановил машину на краю поля, за которым виднелись яркие белые огни, и сказал:
   – Вон там, я знаю, электричка останавливается. И езжай на ней хоть на край света.
   Я вышел и побрел через поле по колено в снегу, кляня свои страсти, которые привели меня в это дурацкое положение. Станция оказалась летним фанерным домиком. Я прыгал, как заяц, на морозе и повторял:
   – Знаки указывают, что надо возвращаться к Джи…
   Через два часа подошла электричка из четырех вагонов. Когда я оказался в тепле, передо мной вновь возник ласковый образ Коломбины, и я сладко задремал. Электричка вдруг остановилась. Я открыл один глаз и увидел перед носом ветвистую железнодорожную схему. Мне мгновенно стало ясно, что если я сейчас пересяду на поезд, идущий в Кубинку, то окажусь у Коломбины через пятнадцать минут! Все во мне напряглось, как струна, и я рванулся к выходу. Двери тут же закрылись, и левую ногу зажало. Электричка тем временем тронулась, набирая скорость, и меня поволокло по платформе. Край платформы уже приближался; я понял, что меня сейчас сбросит на рельсы, и заорал что было мочи. Поезд дотащил меня до конца перрона и вдруг остановился. Я с ужасом посмотрел на тяжелые колеса, под которыми чуть не погиб, выдернул ногу и, провожаемый фаллической бранью машиниста, пошатываясь, отошел от края.
   «Смерть советует, – пронеслось в моем сознании, – что надо возвращаться к Джи». Но я не смог победить соблазн и все равно поехал в Кубинку!
   Когда я позвонил в дверь Коломбины, было уже семь утра.
   – Это ты? – удивилась она. – А я всю ночь проплакала.
   – Я это чувствовал! – воскликнул я, и сердце мое затрепетало.
   – Я знал, что ты меня ждешь.
   – В наш магазин завезли импортные дубленки, а мне не хватает трехсот рублей. Ты ведь дашь мне деньги? – сквозь слезы спросила она, и в ее глазах заиграли алчные огоньки.
   – А я чуть не погиб из-за тебя, – грустно сказал я.
   – Лучше бы ты не приезжал, – вновь разревелась она.
   – Эх, Петрович, пропадет твоя буйная головушка, – вздохнул Джи, – если ты свою пылкую кровь не направишь на работу над собой. За повышение уровня бытия всегда приходится дорого платить. А теперь надо сходить в магазин и устроить праздник, как в библейской притче о блудном сыне.
   Я быстро оделся, взял сумки, и мы отправились в магазин, расположенный в двух километрах от домика. Мы шли по лесной дорожке меж стройных сосен, поскрипывая замерзшим снегом.
   – Ты, брат Касьян, так и не хочешь меняться в лучшую сторону, – сказал Джи, поглядывая на меня.
   – Хочу, но не знаю, как.
   – Выпиши все свои отрицательные «я» и начни ежедневно работать над каждым из них. Через год ты сможешь проверить по этой таблице, насколько ты изменился.
   – Я вижу себя прилежным учеником, которому нечего исправлять в своем сэлфе.
   – Либо ты притворяешься ослом, либо завис в самолюбовании, – ответил Джи. – Поработай над шайками анархистов, которые в круговой осаде засели в кундабуфере.
   – Я в них не разбираюсь.
   – Тогда записывай, – ответил Джи. – Первая шайка состоит из ревности к Гиацинте, пренебрежения к Фее и негативов к Петровичу.
   Вторая – лелеет инфернальную мечту о распаде твоей монады, обещая свободу Высшего «Я».
   Третья пленила тебя постоянной обидой на мои коррекции.
   Четвертая опускает тебя на уровень второй чакры, в солдафонскую грубость и страх перед прыжком в котел с мертвой и живой водой алхимической трансмутации.
   Как ты видишь, твое обучение зашло в абсолютный тупик. Ты напрасно ходишь по обучающим ситуациям, не понимая, что они дают. Ты не интересуешься собратьями по Школе и не передаешь им свой внутренний опыт.
   Я недовольно выслушал сообщение о внутренних разбойниках, а Джи добавил:
   – Эти хаотические «я» создают мефистофельский образ, который уже стал вырисовываться на твоем благородном челе.
   – Я рад бы все изменить, только не знаю, как.
   – Для этого надо тебе пройти стадию Альбедо, – ответил Джи. – Начни ходить в церковь, исповедоваться и причащаться. А там батюшка приструнит твоих чертей крестом и святой водой.
   В это время мы подошли к небольшому магазинчику, стоявшему у железнодорожного полотна. Я купил жирного цыпленка, красного вина и кило сухой московской колбасы.
   – Ну, теперь Фея будет довольна, – заметил Джи.
   – Не могли бы вы описать мои рабочие «я»? – попросил я с надеждой.
   – Твои рабочие «я» на этом фоне выглядят весьма печально, – ответил Джи, когда мы вышли с полными сетками. – Это нафантазированная преданность Пути, вялая работа над собой да отдаленное представление о том, как помочь Школе. Если ты думаешь, что все это можно подменить зарабатыванием денег – это непонимание третьей линии работы. Господа Бога карасями не купишь.
   А в своем мефистофельском обличии ты разрушил многие тонкие ситуации, которые я тщательно готовил и выращивал. Ты постоянно ставишь палки в колеса Школьному строительству.
   – Как ни печально, – отметил я, – но я все равно не замечаю проявлений своего темного начала.
   – Хорошо, я помогу тебе, – сказал Джи. – Сосредоточь внимание на третьем глазе.
   Я сконцентрировал взгляд на точке между бровями, и вдруг передо мной стали появляться ужасные образы темных существ.
   – Ты видишь демонических существ, которые захватили пространство твоей души, – пояснил Джи. – Когда я пытаюсь донести до тебя благую весть, эти монстры закрывают твою сущность темным покрывалом, и до тебя невозможно докричаться. Ты становишься глух и слеп. Эти демоны на все мои коррекции твоего поведения отвечают лютой ненавистью.
   – Теперь до меня стало что-то доходить, – ответил я.

   Мы вернулись домой. Фея сидела перед мольбертом, курила «Приму» и пила пустой чай, а Петрович отсыпался после неудачного набега на молодых учениц.
   Я зарисовал ужасные лики демонов, чтобы знать в лицо своих врагов, и обратился к Фее:
   – Не могли бы вы подробно объяснить, как пройти стадию Альбедо?
   – Напиши полный список людей, которых ты когда-либо обидел, и садись читать покаянный канон, затем пойди и покайся перед батюшкой. Да будь искренен и не совершай больше того, в чем раскаялся. Читай утренние и вечерние молитвы, дабы Господь однажды услышал тебя и помиловал.
   «Слишком хлопотно», – подумал я и никуда не пошел.
   – Дай-ка я посмотрю, что ты там нарисовал, – попросила Фея. – Да тут и половины нет, – изумилась она, – это только начало!
   – Эти демоны подселились к тебе в городе Дураков и увеличили силу твоего Уробороса, – добавил Джи. – Уроборос – твоя отрицательно сконцентрированная энергия. Уничтожить его невозможно, можно только постепенно преобразовать. Хорошо, что Петрович одним своим видом выманивает твоих чудовищ наружу – пользуйся моментом, чтобы поработать над ними. Ибо Петрович уникален и не всегда будет рядом с тобой – а ты его не ценишь.
   Тебе нужно спешить расправиться с этими чудовищами, иначе вполне возможно, что твои отношения с Гиацинтой испортятся, и она покинет тебя навсегда. Другой такой возвышенной дамы тебе в этой инкарнации не встретить. Но это только начало большой битвы. Когда ты трансформируешь Уробороса, в тебе забьет ключ воды живой. Ты многое поймешь иначе, многое увидишь по-другому. Для начала же вам с Петровичем надо воцерковиться и читать молитвы на старославянском – этот язык просветляет и успокаивает душу.
   Джи ушел в свою комнату читать следующий том Бердяева. Фея вернулась к мольберту. Я наблюдал, как под ее кистью возникали чудесные цветы и птицы.

//-- Стадия Альбедо. Из Черной Жемчужины путем многократного очищения рождается чистая Небесная Дева, облаченная в белые одежды. --//

   – Когда я была маленькой девочкой, – задумчиво сказала она, – родители взяли меня в Китай. Я запомнила причудливые города с разукрашенными домами, с резными красными крышами и воздушными летающими змеями.
   Однажды я перелезла большой-большой китайский забор и попала в красивую китайскую оранжерею. Я любовалась цветами и не заметила, как ко мне подошел пожилой человек, похожий на даоса. Он взял меня за ручку и повел по цветочной дорожке, рассказывая волшебные истории о каждом красивом цветке. Он говорил по-китайски, но я поняла все, что он рассказывал. И тогда я вспомнила, что много лет назад прожила в Китае целую жизнь. Тогда я была принцессой…
   – А как вы повстречались с Джи? – с интересом спросил я.
   – Я в то время жила у моих друзей эзотериков. В их доме собирались интересные мистики, а питались мы так: ставили на стол кастрюлю каши – кто успел, тот не остался голодным. Но это совсем неважно. И там я впервые увидела Джи. Тогда мне только что исполнилось тридцать три года. Мы были два гиганта, оба уже прошли немалый мистический путь. Он был худощав, без бороды, у него были тонкие губы, и, может быть, из-за этого его лицо мне показалось жестоким.
   Когда мы на минуту остались с ним наедине, он сказал: «Знаешь сказку „Аленький Цветочек“? Мы очень похожи на ее персонажей – не забывай меня».
   Потом он исчез на два года, и я совершенно позабыла о нем. Вдруг я увидела его в сновидении. Одетый в роскошные одежды, он выходил из своего дворца с человеком небольшого роста.
   «Кто это?» – поинтересовалась я.
   «А, это брат – он глухонемой, с ним нельзя разговаривать…»
   Спустя несколько дней я опять встретила Джи в одной из эзотерических компаний.
   «Вы помните меня?» – спросил он.
   «Вы принц из моих сновидений», – ответила я.
   Мы долго скитались по Москве, жили у разных друзей и знакомых. Конечно, я очень страдала, когда он в компаниях ухаживал за молодыми ученицами, а ко мне в это время клеился кто-либо из капитанья. И, в конце концов, просто перестала ходить в эти ситуации. У него была своя жизнь.
   – Это были обучающие ситуации для вас? – поинтересовался я.
   – Ничего обучающего для себя я в них не видела, – резко произнесла Фея и ушла к себе.
   Я открыл дневник и стал описывать последние события.
   Через некоторое время появился Петрович:
   – Я попал в сновидение! Джи плавает в большом пруду с ледяной сверкающей водой, а я хожу вокруг и жалобно прошу: «Помогите очиститься от тьмы!» А он говорит: «Окунись в пруд с мертвой водой – и твоя душа просветлеет».
   – Ну и что? – спросил я.
   – Не поверил, – ответил Петрович.
   Внезапно открылась дверь, и появилась Гиацинта. Я хотел обнять ее, но что-то меня остановило. Гиацинта не отводила взгляда, и я почувствовал нагнетание пугающего холода. Вдруг на столе, подпрыгивая, зазвонил будильник. Гиацинта блеснула глазами, со всей силы ударила по будильнику и вышла, хлопнув дверью, а будильник, крякнув, затикал в два раза быстрее и громче.
   – Ну и ну, – перевел дух Петрович.
   – Гурджиев, – заметил Джи, – намеренно создавал в своем окружении напряженную ситуацию. Затевал такие ссоры между учениками, что многие уходили, проклиная его и весь Институт Гармонического Развития. А он лишь показывал ученикам их демонов. Но мало кто это осознавал – все разбегались, говоря, что Институт представляет собой сплошной кошмар. Наша Школа – школа сильных психологических шоков.
   «Вот в этом я точно не сомневаюсь», – подумал я.

   Я прилег отдохнуть и осознал себя в сновидении в незнакомом городе, с улицами, на которых едва могли бы разъехаться два всадника. Я зашел вслед за прекрасной дамой в собор и вдруг оказался в огромном зале с одиноко горящей восковой свечой, возвышавшейся на золотом подсвечнике.
   Незнакомка распахнула плащ, и ее алое шелковое платье коснулось лица. Она прижалась ко мне всем телом.
   – Ты мог бы меня полюбить?
   – Я уже люблю тебя, – затрепетал я.
   – Я хочу раскрыть твое сердце, – улыбнулась она. – Но если возьмешь меня, то умрешь – попробуй побороть свою страсть.
   – Не могу.
   – Тогда убей себя, – холодно произнесла она и вложила в мою руку нож. Я вырвался и побежал, но на другом конце зала опять увидел ее. Прекрасная леди, вызывающе закинув ногу на ногу, сидела в черном кресле. Ее талию охватывала прозрачная голубая шаль.
   – Напрасно доверяешься женщинам, покорившим твое сердце, – усмехнулась она.
   – Чего ты хочешь? – спросил я.
   – Когда ты ощутишь дыхание смерти, твое сердце запылает от любви.
   Я посмотрел в ее распахнутые глаза – и алая роза затрепетала в моей душе.
   – Вставай, – произнесла Гиацинта, прикасаясь губами к моей щеке, – я приготовила превосходный ужин.
   Я вышел на кухню: за столом сидел Джи, и перед ним дымился жареный цыпленок. Петрович разливал по бокалам белое вино и раскладывал по тарелкам картошку.

   Через несколько дней «Кадарсис» уезжал на гастроли в Брянск.
   – Я могу взять только Касьяна, – сказал Джи. – Так требует царек нашего карточного королевства.
   – А я? – требовательно спросил Петрович.
   – А твоя задача – работать над собой. Основные направления работы – Фея и Гиацинта.
   Отношения с Феей должны углубляться все больше и больше. От простой светской благожелательности, от согласия распить бутылочку-другую нужно перейти к тому, чтобы Фея раскрыла перед тобой глубины тех горних миров, в которых она королева. Она лишь притворяется человеком.
   Внешние обстоятельства очень просты: жизнь в Шкатулке, совместное ведение хозяйства, прогулки в магазин, на почту или за пивом. Глубина зависит от твоего уровня бытия. Ты можешь стать ее учеником. Но для этого нужна твоя инициатива, которая может служить передаточным звеном между гением Феи и внешним миром.
   Что же касается госпожи Гиацинты, то это вполне сложившаяся гранд-дама высокого ранга. Она прошла невероятно трудную школу таких сущностей, которые бродят уже в преддверии потустороннего, – Адмирала и Али. У Гиацинты ты можешь учиться ведению хозяйства, а также искусству рассказчика и писателя. Причем очень важно, чтобы Гиацинта поделилась с тобой воспоминаниями о прошлом, о людях, которых ты уже почти всех знаешь. Тогда их можно увидеть с совершенно другой, сущностной стороны.
   – Смотри, Петрович, – покосился я, – не переусердствуй в обучении у Гиацинты, а то секир-башка…
   – В этом видна вся твоя мизерабельность, – усмехнулась Гиацинта, подозрительно нежно глядя в глаза Петровичу.
//-- Брянск --//
   Утром джаз-банд прибыл в неприветливый Брянск. Пронизывающий ветер задувал снежную крупу в рукава и за воротник пальто. Нас встретил синий филармонический автобус и отвез в гостиницу. Время тянулось однообразно и скучно: я не мог войти в поле Джи и вертелся на периферии своего сэлфа. О чем бы я ни начинал думать, мои ревнивые мысли сходились к одной ужасной точке: «Гиацинта осталась с Петровичем».
   – Да что это с тобой? – спросил Джи после концерта. – Может, у тебя температура?
   – Хуже – у меня ревность, – честно ответил я.
   – На тебе лица нет, ты словно черная туча в предвестии грозы. Пойдем, погуляем.
   Я молча оделся и заспешил за Джи. Мы шли по обледенелой дороге и через полчаса оказались на огромном озере, скованном льдом.
   – Я прихожу в бешенство, – наконец заговорил я, – когда представляю себе, как Петрович закручивает любовную игру с госпожой Гиацинтой.
   – Опять впал в состояние жалеющего себя Грушницкого, – покачал головой Джи. – Не можешь дотянуть до уровня благородного Печорина.
   – Да мне легче бросить любимую Гиацинту, чем постоянно ее ревновать! – страстно выпалил я. – Или – уничтожить Петровича. Он этого заслуживает!
   – Перед тобой есть выбор, – сурово произнес Джи, – пойти вверх, к рыцарству, или вниз, в вайшьи с быстрой мирской карьерой. По отношению к Гиацинте ты хочешь поступить подло. Ее душа тянется к тебе и стремится к Свету, а ты собираешься бросить ее из-за каких-то эгоистических претензий. Пусть она изменит тебе хоть со всеми мужчинами города, но в душе останется верна – ты должен всегда ей помогать, ибо она в себе сочетает твоего друга и учителя – с любимой и ученицей.
   Если ты ее бросишь, ее подхватит жизненный хаос, и она пропадет. Это будет низко по отношению к ней. Ревность на самом деле является космическим Стражем Порога. Если ты одолеешь его в борьбе, он превратится в услужливого привратника, открывающего врата Посвящения.
   – Я понимаю, что в Школе, – ответил я, – женщина не должна рассматриваться как сексуальный объект. Она может быть близким другом и соратником на духовном Пути. Но я не могу преодолеть эротического желания и выйти на дружеский уровень общения! Одна мысль, что Гиацинта изменяет с одним из моих друзей, сводит с ума.
   – Ты забыл, что находишься в Школе для обучения, – произнес Джи. – Личные страсти полностью захлестнули твое воображение. Гурджиев бы мгновенно выгнал тебя за такую неконтролируемую ревность…
   Два часа Джи выгуливал меня зеленому льду озера, пока мои черти не успокоились.
   – Теперь можно тебя отвести в гостиницу, – сказал Джи и подставил ладонь большой снежинке, падающей с неба.

   На следующее утро я проснулся от осторожного стука в дверь. Быстро вскочив, я открыл ее – на пороге стоял напуганный Петрович.
   «Если бы интрижка удалась, – торжествуя, подумал я, – он приехал бы надутый, как индюк».
   – Заходи, Петруша, – улыбнулся Джи, – присаживайся, приготовь чайку, да расскажи о своих приключениях.
   И Петрович, сбросив сумку на пол, начал свой рассказ.
   – Как только вы уехали, я купил несколько бутылок вина. Мы сели с Феей на кухне, я разлил вино по бокалам и сказал:
   – О Фея! Не могли бы вы мне поведать какую-нибудь историю про тонкий план?
   – Зачем тебе тонкий план? Ты в этом еще не обжился.
   – Я хочу добраться до небожителей.
   – Я тебе лучше про этот мир расскажу, – Фея отпила вина и, чему-то улыбаясь, закурила. – У меня был знакомый заяц с завязанными ушами по прозвищу Пень-Дурень. Он тоже всегда просил: «Фея, помоги мне попасть на Небеса».
   – «Не торопись, – отвечала я, – ты и без моей помощи однажды там окажешься».
   Я проглотил колкий намек и вновь наполнил опустевшие бокалы.
   – А другой мой знакомый, окончив школу, поступил в институт, – продолжила Фея. – Вернее, так он говорил родителям. Каждый день рано утром он уходил, вечером возвращался, и пять лет они ничего не подозревали. А он все это время посвятил медитациям. Не знаю, понимаешь ли ты меня, но нет мертвых душ – в каждом человеке живет или хотя бы теплится болезненное стремление к звездам, которое ничем не заглушить.
   – Я слышал, что в юности вы много бедствовали, – сказал я.
   Фея снисходительно улыбнулась.
   – В пятнадцать лет во мне стала просыпаться память моих прежних инкарнаций в Древнем Египте. Черты лица стали меняться, и все в художественном училище восхищались: «Как ты похожа на египтянку!»
   Чтобы уйти от родителей, я вышла замуж за одного прикольного парня. Он умел вниз головой спускаться по перилам лестницы или висеть на одной руке на высоте десятого этажа и прекрасно танцевал рок-н-ролл в коридорах училища. Мало кто умеет по-настоящему танцевать рок-н-ролл, потому что если сцепка рук разорвется, партнерша может улететь на другой конец зала. А на наш танец собиралась посмотреть целая толпа. Директор училища просил: «Пожалуйста, не танцуйте здесь», – а сам смотрел и не мог оторваться. Но это неважно.
   Потом меня отчислили из училища по просьбе родителей, которые хотели меня перевоспитать, и послали на военный завод сверлить дырки в пулях. Когда заметили, что дырки кривые, поручили писать лозунги. Я писала призывы партии на огромном рулоне бумаге целый месяц, а когда закончила, подошел начальник и обомлел: «Да твоими лозунгами можно весь цех обвернуть три раза!» – и выдал мне премию.
   Поскольку родители заставляли меня вставать в шесть утра и идти на завод, я сбежала жить к своему приятелю, который вел себя как истинный рыцарь и спал в углу на раскладушке.
   Каждую ночь я попадала в сновидение и отправлялась странствовать по потусторонним мирам, нередко попадая в высшие области. Наш мир мне был совершенно чужд, и я никак не могла к нему привыкнуть.
   Мой рыцарь будил меня утром, помогал одеться, ибо частично я находилась в сновидении и мало что осознавала. Потом он обувал меня в здоровенные сапоги, которые стоили три рубля, одевал в пальто, ставил у открытой двери и направлял к автобусу. А сам смотрел в окошко, как я шлепала по двору в своих «прохорях». На заводе я ухитрялась ничего не делать и спала в каком-нибудь закутке. После работы шли за вином, и поэтому домой я возвращалась в два часа ночи. Работа на заводе опустила мои сновидения из высших миров в мрачные потусторонние пространства, от которых я приходила в ужас. Так продолжалось полгода.
   – Это история о синем берете, – допив вино, сказала она, – но не спрашивай меня, при чем здесь синий берет, мне так хочется.
   Я снова разлил вино по бокалам и снова попросил:
   – Расскажите, пожалуйста, о тонких мирах.
   Фея пригубила вина и, улыбнувшись, начала:
   – Однажды Джи попросил, чтобы я взяла его в свои сновидения. И вот во сне я беру его за руку и вытаскиваю в другое пространство. Мы стоим и смотрим на дымчатое существо, которое уже хотело с нами заговорить, и вдруг Джи серьезно спрашивает: «А план-то у вас есть?» И, конечно, существо исчезло.
   «Я же предупреждала, что нужно молчать!» – сказала я, когда мы проснулись.
   «А я видел Рыцарей, которые держали совет, как бороться со злом», – удивился Джи. – Но все равно, Петрович, ты не понимаешь, о чем я на самом деле рассказываю.
   – Это оттого, – сказал я, – что постоянно думаю о вашей дочери.
   – Дело в том, что у меня с Джи особые, утонченные отношения, – продолжила Фея. – Мы вместе путешествуем по далеким вселенным. А моя дочь слишком тонка для тебя, да к тому же у тебя к ней больше похоти, чем любви.
   – У меня к ней высокие чувства, – заявил я.
   – Не впадай в иллюзию по поводу своих эмоций, – заметила Фея. – Лучше открой следующую бутылочку красного, и я расскажу тебе про лечение.
   Как я вижу, у тебя есть способности к целительству. Надо войти в определенное состояние, соединиться с высшим планом и провести через себя тонкую энергию, которая восстановит пораженное место.
   – На этом я смогу заработать много денег! – обрадовался я.
   – Ты не очень-то торопись в целители, – сказала вдруг Фея. – Я сейчас расскажу историю, которая заставит тебя задуматься. У одного моего знакомого тяжело болела жена, и врачи обнаружили, что ей до смерти осталось несколько дней. Он пригласил в гости своего друга, и после этого жена вдруг стала выздоравливать. Друг же чуть не помер, но кое-как пришел в себя, и открылись у него тогда необычные целительские способности. Не вмешивайся просто так в чужую карму, а то ненароком сам помрешь.
   – Лучше я найду более безвредный способ доставать деньги, – заметил я.
   – Ну конечно, Петруша, – согласилась Фея, – живи себе спокойно. Это мне всегда было мало проявленного мира. Ты не помнишь страшной катастрофы, когда целый мир уходил под воду, вместе с храмами и дворцами, и нигде не было спасения – а я это помню с детства… Глаза Феи стали слегка светиться прохладным изумрудным светом, который проникал в меня, замораживая все тело. Тут мои нервы не выдержали, я встал и быстро вышел на мороз.
   – Картонный ты человек, Петруша, – усмехнулась Фея, когда я вернулся. – Надеюсь, ты остудил свою буйную голову.
   Я сел и одним глотком выпил стакан вина.
   – На тебя льется цистерна знания, – продолжила Фея, выпустив голубоватое колечко дыма, – а ты из этого усваиваешь только каплю…

   – Нельзя зацикливаться на своей хитрости, на идее плутовства, иногда надо выступить таким, каков ты есть, – задумчиво сказал Джи. – Получить все оплеухи, пусть даже размажут по стене, но потом, очищенным, ты возродишься. Спровоцируй ситуацию, где бы ты проиграл. Пусть тебя надуют, обманут. Ты должен вести себя более спонтанно – и тогда с тобой будет легче.
   Разнообразь набор своих ролей. Найди систему внутренней активизации, чтобы вести себя спонтанно, раскрепощенно и более естественно. Ты давно ведешь себя паточно, без искренних жестов. Ты все время играешь в навязанную обществом игру. Дух опасности и тяжелой работы – это то, чем дышит Кшатрий. А ты, наоборот, хочешь увильнуть от психологического и интеллектуального напряжения, бежишь от трудностей. Ну, и останешься таким же.
   Не можешь ты целиком отдаться потоку Луча, чтобы он тебя проработал. Неужели тебе приятно вариться в сансаре миллиарды лет?…
   – Я опять сказал Фее, что хочу побыстрее попасть к небожителям, – продолжил Петрович. – «Кто тебя такого возьмет на Небеса? – расхохоталась Фея. – В астральном мире все то же самое, только вместо физического тела у нас будет астральное».
   – Так и есть, – добавил Джи, – там все то же самое. Действовать ты должен, действовать, а не стоять на одном месте, как дерево. Практически каждый человек, которого ты видишь, – это застывшая статуя, и лишь кажется, что они движутся. В Школе высоко ценится инициатива, а ты, бездарь, только ноешь и выясняешь с Касьяном отношения. Необходимо «сварить суп» вместе, а не проявлять недовольство по любому поводу. А что же было дальше?
   – Я утомился и отправился в свою комнату, – продолжил свой рассказ Петрович, – а Фея осталась на кухне, погруженная в призрачный потусторонний мир. Я заснул и в сновидении попал в храм с высокими колоннами, который стоял на пустынном острове в Атлантическом океане. В святилище обитала прекрасная Богиня, обликом напоминавшая Фею. Я был прислужником величественного храма и прожил в нем не одну сотню лет. Время не имело власти надо мной, и Богиня по-прежнему оставалась прекрасной.
   Раз в столетие появлялся герой и просил у Богини мистического откровения. Но ни один из них не был готов, и они все погибали. Последним появился человек, похожий на вас, Джи, в одеянии рыцаря. Он осторожно посадил богиню на огромный лист лотоса и поплыл с ней в открытое море…
   Меня разбудил голос Феи:
   – Пора ехать в Москву, за красками и холстами. Я настроилась написать в эти дни серию мистериальных картин. Правда, госпожа Гиацинта будет всячески мне в этом мешать.
   – Но ведь она о нас так заботится! – удивился я.
   – Это потому, что были Касьян и Джи, – ответила Фея. – А теперь все будет по-другому.
   Мы поехали в Москву. Фея нагрузила меня красками, рамами, холстами и отправила в избушку, а сама поехала спасать очередного погибающего зайца – они постоянно осаждали ее просьбами о помощи.

   Когда я вернулся, света в доме не было. Я пощелкал выключателем – бесполезно. На домик опускались синие зимние сумерки. Я зажег свечу.
   – Напрасно, Гурашка, ты все это тащил на своих плечах, – услышал я грассирующий голос Гиацинты. – Фея здесь больше не появится…
   Я похолодел от ее пронзительного взгляда.
   – Какая же ты глупая плосконогая деревянная кукла, – продолжила она. – Как бы мне хотелось все зло, распыленное в тебе, как в болоте, собрать в одном месте и форму этому придать, чтобы ты мог служить моей потусторонней даме…
   – Я уже служу Джи, – запротестовал я, чувствуя, как холод Гиацинты входит в меня, лишая воли и остатков разума.
   – Не хочешь – и не надо, – произнесла Гиацинта, странно улыбаясь. – Раз служишь Джи, то я тебя тогда добру буду учить. Поди ко мне, я тебя псалмы научу читать, – с этими словами она открыла псалтирь и стала читать своим красивым певучим голосом. – Повторяй за мной, Гурашка, – приказала она.
   Я стал повторять старославянские слова за ее волшебным голосом. Вдруг меня начал постепенно охватывать ужас.
   – Этот псалом, – холодно улыбнулась она, – читается на заупокойной службе. Читаю я и вижу, как вас всех хоронят, и счастье во мне от этого разливается…
   Меня слегка затрясло от этих ее приколов, и я достал припрятанную бутылку водки.
   – А-а, Гурий, – обрадовалась Гиацинта, – хочешь меня, значит, улестить. Ну, давай, выпьем с тобой.
   – Не могли бы вы мне поведать, о прекрасная Гиацинта, – бледнея и запинаясь, сказал я, – поучительную историю из своей жизни?
   – Деда моего звали Кичер Малхазович, – сказала Гиацинта. – Было у него две жены, и одна из жен – колдунья. От нее сын родился, Давидка, который и был папенька мой. А мать его, бабка моя, все свое тайное искусство решила мне передать. Однажды перед смертью подозвала она меня к своей постели.
   «Хочешь, внученька, я тебе подарок бессмертный преподнесу, – сказала она тихим голосом, – так что вся твоя жизнь будет благоухать от счастья?»
   «Да», – ответила я, дрожа.
   «Ну, дорогая, подставь мне ладошки», – улыбнулась бабушка, и голос ее стал крепнуть и наливаться неведомой силой.
   Я открыла ладони перед ее лицом. Бабушка изо всех сил дунула, глаза ее засверкали, и мощный ветер подхватил меня, закружил и поднял к потолку.
   «Не пугайся, внученька, – только и сказала она, – я всегда буду с тобой», – и испустила дух.
   Исполнилось мне в ту пору пять лет, и стала я летать по ночам над городом. Бабушка часто приходила в мои сны, научила сновидеть и в потустороннее королевство заглядывать. Герцогини этого королевства и научили меня тайному знанию, и сделали меня одиноким воином. Страдала я много от людей в своей жизни, а когда выросла, то увидела, что они как противники для меня – ничто. Я оказалась гораздо сильнее их. Они вообще показались мне ничтожными в смысле личных импульсов. Если они и могут что-то сделать, так это все по мелочам: засадить в дурдом, ограбить, женить, развести. Но даже это они делают исключительно автоматически. Поэтому я стремлюсь в страну Хэппи Лэнд, где живут мои мудрые наставницы. А я – садовница в стране Хэппи Лэнд. И еще я люблю кормить мужчин, потому что если покормишь, то добро тебе будет, а если не покормишь, то голодный мужчина может тебе что-то плохое сделать…
   В комнате становилось все темнее. Я зажег свечу, разлил водку и предложил выпить за Джи.
   – Нет, Гурашка, сам пей за своего Мастера – я не выношу его излучений и не буду пить за его здоровье.
   – Почему? – нервно спросил я.
   – Я с ним познакомилась в юности. Он пришел к Али с детской книжкой про Пузыря, который собрал команду – Опивалу, Объедалу, Меткого стрелка и Длинного бегуна – и пошел с ними завоевывать королевство. Так и Джи набирал в свою команду разных идиотов, чтобы с ними устроить побег из нашего Космоса. Только отсюда никто не убежит – мы здесь сидим как в каменном мешке! Но через герцогинь моего королевства можно уйти в другие миры. Можно быть внутри пузыря, как это делаете вы с Касьяном, а можно быть и снаружи, как Гиацинта. Но на самом деле внутри можете быть только вы, потому что никто туда внутрь и не пойдет. Даже паршивое капитаньё, которое до смерти завязано на такие легко бросаемые дела, как семья и социум. Это капитаньё приносит Адмиралу одни проблемы. Все они спрашивают одно и то же: на какой невесте жениться, или что выбрать капитану для своего развития – дарвинизм или православие?…
   Тут я прервал певучий монолог Гиацинты.
   – Кто такие капитаны? – спросил я.
   – Капитанами их назвал Адмирал, и вот почему. Они поили и кормили его, а под этим предлогом пытались и вовсе зажить рядом с ним, чтобы общаться и свои капитанские проблемы обсасывать, потому что ничего другого они не могут. Но Адмирал поступал с ними сурово. Он давал им звание капитана и говорил: «Раз я тебя капитаном пожаловал, то катись отсюдова в жизнь оправдывать свое звание!»
   – Странные отношения между учителем и учениками, – заметил я.
   Гиацинта сняла с себя плотный свитер и осталась в джинсах и черной рубахе. Она стала изящной походкой прохаживаться по кухне, вводя меня в соблазн.
   – Для Москвы это не странно, – продолжила она. – Обычная смена ролей, когда любой зажравшийся неофит, побыв у Али в учениках пару месяцев, называет себя учителем, а Али – своим учеником. Причем они могут быть настолько мало знакомы, что учитель не пускает его к себе на порог или вышвыривает отовсюду, где тот появляется. Это вышвыривание, кстати, тоже является прецедентом кривозеркального ученичества.
   Но Джи с молодости был особой фигурой, возвышавшейся над всеми. У него всегда было много учеников, которые злобно разучивались от того, чему он их научал. Многие московские шизоиды прошли обучение у Джи, а теперь ушли в пьянку, распад и прочее. Но благодаря тонкости, которую проявлял Джи, уча их, а также личной ненависти к нему, они отходили от своей шизоидности и становились нормальными.
   Джи был беспощаден. Его деятельность и все его бытие были направлены на то, чтобы проявить всю бессмысленность людей и всего, что связано с ними, а также проявляется через них. Он мог выслушать какой-нибудь тончайший комментарий известного эзотерического труда, а потом пересказать его пришедшему неофиту, но так при этом все глупейше исказить, причем безо всякой нарочитости, а очень естественным образом, что превращал все в полный бред и оголтелость. Или мог так похвалить дамский наряд, который шился два месяца, что чувствовалась полная издевка надо всем, в том числе и над самим собой, и над своей похвалой. Но издевка проистекала из каких-то глубинных, не зависящих от Джи пластов. Джи всегда был персона нон грата.
   Я завороженно слушал Гиацинту, а она продолжала:
   – Я не говорю уже об ажитации и аттракции, которую Джи вызывал у шизоидных, да и у всяких, московских дам. Да оно и понятно, потому что стереотипы людей, попадавших в эти круги, были хорошо знакомы, и чего ожидать от них было хорошо известно, как и то, во что они разовьются. Там собирались Мамлеев, Лорик, Синицкий и известные эзотерики. А Джи был невероятно таинственной фигурой в полумаске, абсолютно ненавистной своей бесполезностью – в их восприятии.
   Иногда Джи приходил в гости с каким-нибудь новым учеником, узость, ущербность и идиотичность которого были ясны с первого взгляда, и громко рассказывал ему суфийскую притчу с намеком на присутствующих лиц. Все тихо ненавидели Джи, за то что целый вечер им приходилось тратить на выслушивание и разбор этой ужасающей истории, на этот замаскированный бред. Но в то же время Джи был мудр, и привлекателен, и ослепительно красив. А бесполезен Джи для обычной жизни потому, что находится на высшей ступени фаллицизма.
   – Что это значит? – заинтересовался я.
   – В необозримой Вселенной находится совершенно иной Космос Адамов, – сказала Гиацинта, – который не нуждается в женском начале. Но однажды от Адама, возлюбленного творения Господа, созданного Им по образу и подобию Своему, поступил запрос на женское начало. Для этого на Земле были сотворены мужчина и женщина, и дана им была возможность полного слияния. Но реальное слияние мужского и женского начал может произойти только при Алхимической Свадьбе, которая совершается на глубине душ. Тогда рождается в глубокой тайне Небесный Андрогин. Но чтобы получить алхимическое золото, надо пройти еще три стадии: Нигредо, Альбедо и Рубедо. А если реакция пойдет хоть чуть-чуть неправильно – тогда в конце концов вместо Золота получается Новый Свинец – ужасная субстанция. Это как раз то, что произошло с Адмиралом.
   – Не могу понять, чем тебе так не нравится Джи.
   – То, что излучается от него, раздавливает все мое существо, и я не могу выносить этого, – и Гиацинта в упор посмотрела на меня черными расширенными глазами. – Ну, хватит об этом, лучше я тебе расскажу суфийскую историю про одного дикого хохла, с которым Владимир Иванович служил в армии. Помнишь ли Владимира Ивановича? Ты еще из его сапога выпил бутылку вина на день пятидесятилетия Джи в моем доме.
   – Это он сам пил из своего сапога, в чью-то честь, – возмутился я приколом Гиацинты.
   – Не перебивай меня, а то не поймешь историю. Поскольку хохол вместо молитв по утрам читал солдатский устав, его полюбила большая змея и каждый раз приползала к нему на пост. Она обвивалась вокруг тела, любила его и лизала раздвоенным язычком самые нежные места. Потом вызнала путь в казарму и, пока никто не заснет, не приползала, а как заснут солдаты – тут же появлялась и опять его любила. А у солдата от всей этой любви сделался паралич мозга, и ум стал куда-то уплывать, а за ним и сам солдат. Сержант заметил странное исчезновение хохла и посадил его на гауптвахту. Когда же хохол признался командиру в своей любви к змее, тот отправил его в дурдом на излечение. Но змея и туда стала приползать, как-то вызнала от любви дорогу. А в дурдоме ему доктор не верил, так что любовь змеи была прочно охранена от санитаров…
   После этой истории меня пробрал иррациональный ужас. Я бросил взгляд на Гиацинту и увидел, что ее глаза странно светятся холодным темно-синим отливом. Я перепугался насмерть и, скороговоркой пожелав ей спокойной ночи, закрылся на замок в своей комнатенке. Я уже почти засыпал, когда вдруг услышал, как кто-то пытается открыть дверь.
   – Петруша, открой дверь, я тебе еще кое-что хочу рассказать… Открой, а то хуже будет, – раздался угрожающий шепот Гиацинты.
   Едва дыша от потустороннего страха, я пододвинул кровать к двери, чтобы понадежнее закрыть ее.
   – Гурашка, открой, а то у тебя к утру копытца вырастут, – не унималась Гиацинта.
   Темный ветер ворвался в мое сердце, и лоб покрылся холодным потом. Я ухватился за спинку кровати обеими руками и стал читать псалмы.
   – Ну ладно, спи, – прошелестела Гиацинта, – завтра я с тобой разберусь.
   Утром я тихо встал и, пока Гиацинта спала, отправился на вокзал покупать билет в Брянск. При таком раскладе сил я не хотел еще одну ночь проводить в избушке на курьих ножках.
   – Ну что ж, – сказал Джи, – значит, ты еще слаб, чтобы заботиться о таких мощных Шакти, как Фея и Гиацинта, и сила направила тебя туда, где ты можешь быть максимально полезен.

Глава 10
Кул-джаз и работа над собой

//-- 16 января 1983 года --//
//-- Брянск --//
   Предлагаю пойти в кино, – сказал Джи, – на какой-нибудь обучающий фильм. Петрович, поищи-ка программу кинотеатров.
   Петрович ушел и, вернувшись с газетой, сказал:
   – Нам не везет. Единственное, что есть в кинотеатрах – это новая индийская мелодрама «Крик раненого».
   Я заскучал с первых же кадров – это была банальная и нудная история о двух влюбленных, которым все препятствовали соединиться. Первым импульсом было предложить уйти, но Джи, казалось, смотрел с большим интересом.
   – Вам нравится фильм? – осторожно спросил я.
   – Фильмы – это не просто интересный или неинтересный сюжет, – тихо ответил Джи. – Европейские фильмы отражают Посвятительные сюжеты Comedia del Arte. Индийские, при поверхностном взгляде, напоминают слащавый китч, но при более глубоком – отражают шесть систем индийской философии, самое сложное из придуманного человечеством. Это всегда один и тот же глубочайший сюжет – взаимодействие Пуруши и Пракрити, мужского и женского принципа.
   В финале все погибли. Школьницы, которые только и были в зале, шумно всхлипывали.
   – Все хорошо, но слащавость испортила сюжет, – сказал Джи. – Этот фильм специально для тебя: в нем точно показаны твои отношения с Гиацинтой. Эх, Касьян, и когда ты из Грушницкого, обремененного мудовыми страданиями, дорастешь до Печорина, который презирает жалость к себе!
   Выходя из зала, я увидел под одним из сидений большой полотняный мешок. В зале уже никого не оставалось, и я прихватил мешок с собой. Я заглянул в него – там оказалось килограмм десять картошки.
   – Теперь мы не умрем с голоду, – воскликнул Петрович, – а то в кармане остались одни пятаки.
   Вечером Петрович почистил картошку и раздобыл у горничной огромную кастрюлю и мощный кипятильник. Через час дымящаяся картошка стояла на столе.
   – Мы с Петровичем постоянно боремся за место подле вас, – сказал я Джи. – Не могли вы сказать, кого вы предпочитаете из нас двоих? Это бы разрешило бесконечную борьбу.
   – Вы нужны мне только вместе, – ответил Джи. – Жаль, что вы до сих пор не можете этого понять. Многие эзо-школы дрессируют учеников убивать драконов, которые не встречаются в этой жизни. Вы же находитесь в реальной Школе, ориентированной на саморазвитие, на само-фонтанирование. Основная ваша цель – не выпасть из Луча Школы. Вы не можете до бесконечности развиваться индивидуально – почитывая книги, посапывая на диване – однажды этому наступит предел. В этот момент вам необходимо объединиться, чтобы вы могли совместно и спонтанно выполнить задачу, и делать это придется в стиле притчи о слепом и хромом, или в стиле фильма «Невезучие».
   Вместо того чтобы научиться совместной работе, вы постоянно наносите друг другу удары, как итальянские маски. Сражаться можно, но только театрально, а внутри должно быть все скоординировано. По одному вы распадетесь. Ни один из вас не может расти сам по себе, перерыв в росте – это падение. Даже безумие Петровича можно использовать, а не отучивать его от этого. Если вы грамотно научитесь соборному творчеству – этим самым вы преодолеете пропасть, барьер в линии собственного развития и пойдете дальше, но тоже только до определенного предела. Чтобы не упасть, вы всегда должны находиться в паре и в сотворчестве, а не в эгоцентризме. Вам надо также учиться сотворчеству с людьми, несущими импульс Луча. Нужно учиться работать вместе – вдвоем, втроем, но также и по одному. Нужно уметь быстро решать даже самые трудные задачи – только тогда вы будете бесперебойно развиваться. Но если вы вдруг почувствуете внутреннюю бесперспективность – значит, срочно надо пройти еще раз стадию Альбедо. Если вы не работаете по первой линии, над собой, то вы не сможете работать и по второй. Ибо вторая линия работы – это передача вашего личного опыта работы по первой линии.
   Работа по первой линии – это усилия, совершенные вами по вытаскиванию себя из мирского болота, подобно барону Мюнхгаузену. Когда вы дошли до собственного предела в работе по первым двум линиям, нужно немедленно подключиться к стратегической третьей линии.
   А с сегодняшнего дня вам надо работать в два раза быстрее.
   – Слушаю и повинуюсь, – бодро ответил я.

   На следующий день, после расстановки сцены во Дворце культуры, Петрович нарезал сало, лук и хлеб для «пикника на обочине». Мы перекусили, и он, наводя порядок, скомкал засаленный кусок полиэтилена, который служил скатертью, и собрался его выбросить.
   – Что? – сказал вдруг Джи. – Выбрасывать народное добро?
   Я подумал, что он шутит, но Джи был серьезен.
   – Найди воду и сейчас же вымой его, – сказал он.
   Петрович брезгливо расправил полиэтилен и пошел искать воду. Через десять минут он вернулся.
   – Здесь нет воды, – растерянно произнес он.
   – Можешь попробовать снегом, – подсказал Джи.
   – Вы надо мной, наверное, издеваетесь!
   – О великий Петрович, – заметил я, – разве ты не видишь, что Джи работает над твоим почтенным кундабуфером?
   – Если бы ты знал, как я тебя ненавижу, – прошептал он.
   – Где же твое смирение, Петруша? – покачал головой Джи.
   Петрович хлопнул дверью и пошел на улицу – тереть снегом и песком жирный и грязный полиэтилен.
   – Ты не сможешь удержаться юнгой на Корабле, – сказал Джи Петровичу, когда тот вернулся, – если не будешь жертвовать своими упрямыми марионетками. Никакое продвижение вперед не возможно без жертвы. Тем более что требуется от тебя немного: не выбирать лакомые кусочки из пирога, писать письма и не курить.
   – А что важнее всего? – озабоченно спросил он, открывая новую пачку сигарет.
   – Чтобы начать работу над своими марионетками, опиши их, дай имена и пронумеруй. Король должен знать всех своих подданных. И запомни, что в сакральном пространстве Луча нарушать обеты нельзя.

   На следующий день, когда мы закончили расстановку сцены, Петрович подошел ко мне с тетрадью и горестно произнес:
   – Эх, брат Касьян, я так отдалился от небожителей, что мои марионетки стали походить на демонов. Если ты не поможешь мне их увидеть, то мне крышка!
   – Сконцентрируйся по отдельности на каждой отрицательной эмоции, – ответил я, – и попробуй рассмотреть, что за демон за ней стоит. Когда ты направишь внимание внутрь, перед твоим взором всплывет туманный образ. Зарисуй его, опиши и наблюдай дальше. Постепенно ты увидишь всех демонов, которые подселились к тебе.
   – Ну, ты хоть одного опиши, – смиренно попросил Петрович, – а я потом смогу и других распознать.
   – Самый главный из твоих демонов – это бесцеремонная свинья, которая астральными миазмами загрязняет Школьное пространство. А когда Джи призывает эту свинью к порядку, ты дико обижаешься. В этот миг пронаблюдай, кто в тебе обижается и жаждет мести – и ты кое-что увидишь.
   – Прямо сейчас начну выслеживать демонов, – заверил он, и тут же ослепительная вспышка света залила всю сцену. Под ногами Петровича раздалось шипение и запахло палеными проводами. Он подпрыгнул от испуга и побежал отключать электричество. По дороге он наткнулся на Черу, задумчиво несшего два стакана черного кофе, и опрокинул их на его светлые вельветовые джинсы. Петрович выбежал на улицу освежиться, и тут на его горячую голову свалился с крыши огромный ком снега.
   – Очнись, дурья башка, – заорал Петраков, – иначе тебя сегодня же выкинут из ансамбля!
   – Что это ты насоветовал Петровичу? – спросил недовольно Джи.
   – Отслеживать своих демонов, – виновато ответил я.
   – Это задание я дал тебе, а ему еще рано. Видишь, он совсем с ума сошел. Пусть он лучше разучивает наизусть псалмы, по две строчки в день.
   – Петрович, хочешь, я дам тебе упражнение для самонаблюдения? – сказал подошедший Чера. – Резко выдохни пару раз и медленно вдохни, слушая шум дыхания. Преврати голову в пустоту. Потом, выдыхая, спускайся в полость Дань-Тянь, ниже пупка, и превращай ее в пустоту. Находясь в полном молчании, установи разницу состояний пустоты головы и нижнего Дань-Тяня. Таким образом, ты исследуешь разные степени пустоты, и нам спокойнее будет.
   Вечером после концерта мы отправились в гостиницу. Джи прилег отдохнуть, я сел писать дневник, а Петрович – зарисовывать своих демонов. Джи проснулся и, заметив нас за работой, сказал:
   – Вы, господа, на хорошем пути. Вы не врете, не высасываете свою историю из пальца. Описывая события Школы, вы создаете кристалл своей инкарнации, и, таким образом, вы обрабатываете кристалл своего астрального тела, состоящий из пространства и времени. Правда, он еще не настоящий, ибо только герметически переработанное тело времени превращается в кристалл. Каждый звездный странник должен уподобиться изумрудному кристаллу.
   Петрович устал от напряжения и лег отдохнуть. Через полчаса он, испуганно вращая глазами, вскочил с постели с криком:
   – Я попал в ужасное сновидение… Мы втроем летели в ракете к созвездию Орион. Тут в кабину влетает механик и кричит: «Топливо заканчивается, если мы не найдем выхода, то навсегда застрянем в железном Космосе». Джи берет меч, одним ударом отсекает часть себя и бросает в топку. Ракета делает громадный скачок в пустоту – звезды так и замелькали в иллюминаторе. Через некоторое время механик опять кричит: «Топлива не хватает, ракета сбавляет ход». Теперь Касьян, взмахнув острым клинком, хладнокровно бросает кусок своей плоти в пылающую топку. Ракета вновь стремится вперед. И снова врывается механик и кричит: «Остался последний рывок, подбросьте еще топлива», – и уставился на меня. Я от ужаса проснулся.
   – Этот сон, – серьезно произнес Джи, – может прояснить тебе кое-что по поводу жертвы.
//-- 18 января --//
//-- Смоленск --//
   На следующий день мы вместе с джаз-банд сели на поезд, идущий в Смоленск, и я еще раз попытался выведать у Черы заложенное в него космическое знание. Но Чера опять равнодушно посмотрел на мои старания, а затем, выпив бренди, уткнулся в книгу. Джи заглянул в купе, где сидели замерзшие музыканты, и двумя фразами превратил прокисшую атмосферу в золотой фейерверк.
   Я вышел в тамбур поезда подышать свежим воздухом. Мы ехали в последнем вагоне; в заднюю дверь можно было смотреть на убегающие в метельную тьму рельсы. Прибежал Петрович, нервно выкурил сигарету, за ней вторую.
   – Ну почему Джи вечно ругает меня, – пожаловался он.
   Наконец он выбросил последнюю сигарету, оперся о дверь – и вдруг, теряя равновесие, замахал руками. Я дернул его вперед и захлопнул грохочущую дверь. Глаза у Петровича были круглыми от ужаса.

   Утром нас встретил светящийся от снега Смоленск. Разгрузив аппаратуру, мы отправились в гостиницу. Петрович заварил зеленый чай, и мы уютно устроились в номере за белым столом. За окном падал пушистый снег.
   – Уже несколько дней, – сказал я, – нагнетается странная угрожающая атмосфера и неприятные происшествия. Чера чинил электропроводку на сцене, и провод загорелся в его руке. Я полез в свой портфель за дневником и глубоко поранил руку бритвой. А Петрович вчера чуть не выпал из поезда.
   – Наш Корабль, – строго произнес Джи, – вошел в заминированные воды. Отныне в вашей жизни не должно быть мелочей. А теперь приглашаю вас прогуляться по улицам Смоленска – познакомиться с местной флорой и фауной.
   Джи взял серое пальто и вышел в коридор, а мы поспешили за ним.
   Погода была тихой и возвышенной. Мы медленно шли изгибами заснеженных улиц. Через некоторое время у меня возникло ощущение присутствия высших сил. Я взглянул вверх и увидел высоко в небе прозрачный воздушный город с золотыми куполами церквей. От удивления я дернул Петровича за рукав, но видение тут же исчезло.
   – Немцы специально не тронули Смоленск, – произнес Джи. – Они до сих пор любят фотографироваться подле его величественных храмов. Но не всякий может проникнуть в тайны града Китежа, витающего над Смоленском. Когда вам будет очень тяжело или вас посетит сильное смятение, приезжайте в Смоленск, соприкоснитесь с градом Китежем – и вы очиститесь.
   Смоленск – святой город. В его пространстве могут пробудиться ваши души, и сущность засияет огнями солнца. Это невыразимое цветение души должно всегда сиять в ваших сердцах.
   Вечером мы сидели в зале, где свободных мест было больше, чем людей, и вслушивались в изящные пьесы интеллектуального джаза.
   – Посмотрите, как прекрасны марионетки «Кадарсиса», – сказал Джи, глядя на сцену, – как отточены их движения и разнообразен музыкальный ряд. Посмотрите на лица в зале: в этом городе – как, впрочем, и в любом другом – живет народ с очень ограниченным набором ролей. Жена, муж, дети – вот и все. Скучная жизнь и унылая старость. Куда им до восприятия импульса благой вести, которая льется через джазовые композиции Нормана! И все равно Корабль Аргонавтов продолжает плавание…
   Голос Джи приятно убаюкивал меня, и небеса казались совсем близки.
   – Почему бы вам, братцы, не сходить в магазин? – вдруг сказал он. – После концерта мы могли бы устроить небольшой праздник с участием Черы и музыкантов.
   Я не ответил. Хорошее настроение исчезло.
   «Чем меньше я буду тратить, тем больше продержусь в обществе Джи», – мелькнуло в голове.
   Джи посмотрел на мое мрачное лицо и заметил:
   – Твоя угрюмость проистекает из вечного крохоборства.
   Вечером мы, с трудом усыпив бдительность швейцара, проникли в чисто прибранный номер Джи. Через несколько минут он был, как обычно, завален нашими вещами. Гурий раскидал авоськи с продуктами, устроил на батарее под окном свои ботинки, в умывальнике замочил носки и пообещал, что сейчас придет. Вернулся он через полчаса, прокуренный, мучительно кашляя.
   – Если ты не способен на малую жертву и не можешь бросить курить, – покачал головой Джи, когда мы сели пить чай, – вряд ли ты готов к подвигу.
   Даю тебе последнее предупреждение, а также запрещаю превращать мой номер в свинарник.
   Петрович скукожился и виновато вышел в коридор. Я пошел за ним.
   – И до чего же мне не везет! – грустно произнес он.
   – Если тебе плохо, братушка, – сказал я, положив руку на его плечо, – то подумай сначала, что для тебя важнее – радости мира или благие обязанности по Школе. Если первое, то не удивляйся своему плохому настроению: ведь ты уже перешел в мирской ток, а в нем мало радости. Поэтому соберись с мыслями и восстанови в себе правильную иерархию ценностей.
   В этом тебе может помочь страх. Страх не как парализующее чувство, возникающее само по себе, а как контролируемый момент, который можно вызвать, чтобы победить чувства апатии и безразличия, свойственные мирскому току.
   Подумай также о смерти, которая неминуемо придет к тебе, о голове Берлиоза, о невидимых силах, управляющих миром. Тогда жирный мещанский флюид, наглость и жалость к себе немедленно исчезнут.
   Подумай также об идеалах Пути и о том, что все человечество живет еще по Ветхому Завету, хотя прошло уже две тысячи лет с тех пор, как на Землю пришел Иисус Христос.
   Ведь ты не забываешь каждый день есть и пить? А настройка на Луч, несущий Благую Весть, еще более необходима, чем еда и питье, и делать это нужно каждый день.
   – Я вчера попал в странное сновидение, – успокоившись, произнес Петрович. – На закате дня я встретился с Джи у старинного каменного замка – он стоял на берегу горного озера, отражаясь в чистой, как хрусталь, холодной воде.
   «Пойдем, я покажу тебе магический лабиринт, – предложил Джи. – Надеюсь, он поможет тебе вспомнить о прошлых воплощениях, когда ты сражался за веру Господню. Но там ты должен вспомнить те обеты воздержания, которые давал прежде».
   Я последовал за Джи, и через несколько минут мы оказались в подземелье замка. Повсюду горели яркие факелы. Джи нагнулся и вошел в потаенную дверь в стене, я быстро последовал за ним. Вдруг я оказался в огромной зале, освещенной мерцающим светом. Я увидел арку, за которой клубилась голубая мгла, – вход в магический лабиринт. Я вошел в его узкий коридор и направился вперед.
   По пути мне стали попадаться чаши ароматного вина, амфоры с рисунком из виноградных листьев, дымящиеся кальяны и красивые трубки из красного дерева, набитые разными видами табака. Я не выдержал и, схватив длинную коричневую трубку, покрытую бирюзой, с наслаждением затянулся. Вокруг никого не было. Тогда я поднял тяжелый белый кувшин и долго пил терпкое вино небывалого вкуса.
   Вдруг над головой раздался голос Джи: «Я не думал, что ты так глубоко погрузился в мир плоскатиков – людей, у которых нет выбора». Затем Джи воззвал к небесам и сказал: «Ты третий, и я верю, что твоя память когда-нибудь пробудится».
   – Послушай, – сказал я, – эти хокку специально для тебя:

     На ночь, только на ночь одну,
     О цветы лесного жасмина,
     Приютите странника вести.

     Если он человек не простой,
     То тончайший вьюнок расцветет
     На закате ушедшего дня.

     Скоро осветит луна
     Нежный сумрак склоненных теней
     И прозрачный напиток любви.

   – Эх, – вздохнул Петрович, – когда же Джи передаст мне тайное знание! Сегодня на концерте, читая про себя псалмы, я вошел в такое прекрасное состояние, что испытал невыразимое блаженство.

     …И будет яко древо, насажденное при исходящих вод,
     Еже плод свой даст во время свое и лист его не отпадет…

   И представилось мне, что Джи – это древо, а мое сознание – как лист на нем. Мне дают жизнь благодатные токи, поднимающиеся по стволу. Я понял, что в этом псалме говорилось о человеке-ядре, который поддерживает и питает Духом весь Святой Орден.
   Мы с Петровичем вышли на балкон. Снежные карнизы свешивались с крыши, готовые обрушиться на наши головы.
   – Главное для нас, дорогой Петрович, – произнес я, – выработать внутри себя непобедимый настрой, который преодолеет все препятствия. Он оживает в самых безнадежных ситуациях, когда смерть идет по пятам. Это огонь изнутри, огонь астральных миров – он побуждает нас быть алертными.
   Чтобы действовать в Луче, необходимо достичь этого огня. Он загорается, когда в тебе угаснут желания этого мира. Когда что-то внутри умерло, тогда дух, подобно таинственному вихрю, внезапно оживает.
   Ветер всегда дует из мира Нагваля. Но биологическое начало затуманивает внутреннее око, и мы не слышим зов Нагваля, а он всегда рядом. Мне сейчас тридцать три года, и мои биологические силы пошли на убыль. Мне приходится носить ящики на одной психической энергии. При больших нагрузках я чувствую дыхание смерти, и благодаря этому начинает гореть незамутненный огонь, светлый и чистый.
   Но чтобы коснуться астрального ветра, надо каким-то образом пробудить источник сверхэнергии. Обычно мы касается этого центра только в экстремальных негативных условиях – и совершаем героические поступки. А наша задача – достигнуть этого источника сверхэнергии при положительном настрое, чтобы выполнить задачи Школы.
   Мы с повеселевшим Петровичем вернулись в номер.
   Джи, взглянув на меня, сказал:
   – Чем больше ты будешь отдавать другим, тем больше будешь излучать тепла и очищаться, наполняясь невероятной солнечной энергией. Ты должен подражать Джонатану Ливингстону, который стремился увеличить свою скорость – и увидел двух небесных птиц. Стремись к совершенству во всем, что бы ты ни делал. Если ты не будешь стремиться к этому, то не увидишь двух птиц, останешься в прибрежной стае и будешь питаться отбросами. Все человечество находится в таком положении – питается отбросами, которые, чтобы не ощущать ущемленности, называются культурой.
   – А я стал смотреть, что стоит за негативными эмоциями, и увидел нескольких существ, – сказал Гурий. – Первый – Иудушка, упырь-наводчик. Он предает внешнему миру намерения или действия Джи и похож на большую дыру, через которую вытекает моя энергия.
   Второй – злобный чертенок, который ненавидит тех, кто останавливает его беспредел. Еще – неуклюжее существо, которое каждый день что-нибудь опрокидывает, ломает, портит. И что мне делать со всей этой коллекцией?
   – Это лишь малая часть твоего внутреннего театра, – ответил Джи. – Загляни-ка в свой инстинктивный центр – там и сидят твои красавцы.
   – Как это – в инстинктивный центр?
   – Это все, что внутри тебя связано с сексом, едой, алкоголем, табаком, сном, деньгами, ленью и паразитизмом.
   Вдруг Джи посмотрел на меня и серьезно произнес:
   – И вообще, если не хотите работать над собой – придется с вами расстаться. Я даю вам миллион возможностей для внутреннего роста, а вы зазнались и не делаете усилий.
   – Мы вроде исправно таскаем ящики, – надулся Петрович, – покупаем вино и колбасу, ходим по ситуациям, осваиваем города, записываем адреса новых зайцев, спим на полу! Я не могу понять, что значит духовно развиваться в этой ситуации.
   – Этот коан нам не разгадать до конца жизни, – добавил я.
   – Постарайтесь развеселить себя и не обижаться на коррекции, – сказал Джи. – И тогда постепенно ваши души оживут, внутреннее болото превратится в проточную воду, мрак исчезнет, и солнце радостно заискрится в глазах.

   Утром Джи разбудил нас.
   – Приглашаю вас в великолепный храм на праздник Крещения, – сказал он.
   Тихие заснеженные улицы встретили нас ласково и приветливо, а вдалеке возвышался огромный храм с золотыми куполами.
   – Путь роста и работы над собой – это путь страдания и кровопролития, – сказал Джи, пока мы поднимались к храму по дороге, утопающей в сугробах. – Необходимо распять себя на кресте служения и преданности. Христос показал каждому человеку Путь в Чертоги Небесные. Но в них можно пройти только через страдание и распятие самого себя. Сердце на этом пути омывается слезами и кровью…
   Смоленск, в искрящемся инее, выглядел невесомым. Мороз был поистине крещенским: минус сорок. Вокруг храма стояли сотни старушек, пройти сквозь них казалось невозможным.
   – Праздник-то какой, – слышалось вокруг, – патриархи со всех стран приехали.
   – С праздником, Макаровна.
   – И тебя с праздником, Филипповна, – умилялись смоленские бабули.
   – Да держи этих, с бородами, не пускай – сейчас всю воду крещенскую разберут! – вдруг всполошились они, когда мы попытались протиснуться вперед.
   Меня повлекло в храм, и я, просочившись через плотные людские ряды, очутился у входа. Передо мной на снежную паперть упал молодой человек и забился в конвульсиях. Я поднял его, уложил на лавку и вошел, медленно пробираясь в огромной толпе, ближе к торжеству Крещенской службы. Из алтаря вышел священник в черном монашеском одеянии, стал вглядываться в толпу и, заметив меня, вдруг поманил к себе. Я в растерянности подошел. Священник взял меня за руку и повел в алтарь, а старушки со всех сторон злобно шипели:
   – Родственника ведет, не пускай его, не пускай!
   За алтарными вратами я предстал перед епископом, облаченным в белую с золотом мантию. Он окропил меня святой водой, прочитал очистительные молитвы и, перекрестив, велел одеться в церковную одежду, затем торжественно вручил хоругвь Господа нашего Иисуса Христа и повелел идти во главе Крестного хода.
   Огромная процессия вышла из храма, совершая Крестный ход. Я шел за епископами, подняв высоко хоругвь Христа, не чувствуя земли под ногами, словно кто-то нес меня на крыльях неописуемого восторга.
   – Я и не узнал тебя, – заметил Петрович, когда мы возвращались в гостиницу. – Только что ты был с нами, в потрепанном пальто, – и вдруг такие чудеса.
   – Астральный мэр города принял тебя отлично, – произнес Джи. – Это событие является для тебя определенным знаком.
   Целый день я читал Евангелие, пытаясь проникнуть в тайну святой молитвы, на что Джи заметил:
   – Когда-нибудь христианство будет иметь большое значение в твоей жизни. Ты наполнился силой Света и теперь можешь глубже взглянуть внутрь себя. Без этого ты мог упасть в демонизм либо в сектантство. После города Дураков ты, сам того не подозревая, особенно приблизился к этой черте.
   Эта поездка – ваш последний шанс найти подход к Чере, – добавил он. – Чера для вас может стать ключом к Звездным Традициям, а вы не используете этот шанс. Чера является Белой Коброй, охраняющей пещеру с сокровищами, и туда вам без него не проникнуть.
   – Чера больше похож на черный ящик, – сказал Петрович.
   – Который откроется только после нашей смерти, – добавил я.
   – Чувствую, что до Черы вы еще не доросли, – с сожалением отметил Джи. – Смотри, Петрович, сегодня Касьян участвовал в Крестном ходе, шел в белых одеждах с хоругвью в руках вокруг белого храма. Как только он стал заниматься выслеживанием своих демонов – сразу изменился его магнитный центр и он притянул к себе светлые обстоятельства. Смоленская икона Богоматери «Одигитрия», то есть «Путеводительница», славится с давних пор своей святостью. Икону написал Святой Лука еще при жизни Богородицы, и то, что вы преклонили колена пред ней, даст вам надежную защиту.
   Пока вы не преобразуете себя, вы не сможете воскресить в душе Весну Боттичелли и посему ничего не сделаете для других людей, ибо на плане духовном вам нечего им дать. Прямо с Небесного Олимпа к вам тянется рука, дающая необыкновенную помощь – только работайте над собой. А вы не цените этого, обижаетесь и бездельничаете. Запомните: рост возможен только при помощи сверху и сверхусилии снизу.
   У человека с двадцати одного года вновь может развиваться сущность, но только в Школе, связанной с алхимической трансформацией.
   Человек живет, думая, что он приобретает те или иные черты характера, а на самом деле его постепенно захватывают демонические сущности, которые впоследствии определяют его внутренние качества. Что же касается Черы, я уже подсказывал вам возможный ход к нему.
   – Я надеюсь найти другой ход, подешевле, – признался я.
   – Вы думаете, что напитки нужны для личного удовольствия, но они покупаются только для подогрева ситуации, – ответил Джи. – Весь мой запас энергии, отпущенный на ваше знакомство с Черой, подошел к концу. Теперь собственными усилиями пробейте холод и найдите контакт с ним.
   У тебя, Касьян, было столько прекрасных ситуаций для общения с ним, но ты их не использовал. Я скоро от вас откажусь, ибо вы ничего не делаете для своей трансформации, разленились, стали вялотекущими, инертными. Каждый день для вас открываются сотни новых возможностей, но вы их легко теряете.
   Касьян, ты не понимаешь, что Чера – твой единственный шанс к достижению звезд, а ты проводишь время в безделье и демонизме, постоянно уходя в тоску. Наша Школа существует для солнечного расцвета души. Если бы ты так же охотился за шансом, который дается тебе здесь и сейчас, как в городе Дураков за деньгами, то из тебя вышел бы толк. Но ты давно позабыл, зачем ты ездишь со мной. Если ты не изменишься, тебя придется оставить. Не думай, что Школа исчезнет без тебя и твоих денег.
   «Хоть убей, не пойму, что от меня требуется, – обиделся я. – Вот уж истинно сказано: „Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что“.»
   На всякий случай я весь концерт просидел возле Черы у пульта, изо всех сил пытаясь проникнуть в его загадочную душу. Вдруг некая сила объединила нас, и удивительная инспирация древней Атлантиды прикоснулась ко мне.
   «Никогда не знаешь в этой Школе, откуда выскочит заяц», – подумал я.

   На следующий день мы вышли прогуляться по заснеженному Смоленску. Джи посмотрел на наши физиономии и сказал:
   – Долго бросались семена на каменистую почву ваших душ, но, я надеюсь, однажды они прорастут сквозь асфальт вашего восприятия. Вы должны сами заботиться о тех семенах, которые брошены в вас, ибо у нас Школа саморазвития.
   – Я все время думаю над тем, как изменить себя, – сказал я, – но заметных успехов пока не вижу.
   – Чтобы успешно бороться против взращенных тобою демонов и иных существ, надо перенести центр тяжести в рабочую группу, а сейчас он лежит у тебя в области темного двойника. Вечная угрюмость, обиженность на весь мир в виде самосожаления, историческая тоска, гордость, самолюбие и грубость – вот самые яркие проявления, исходящие из темной части твоей души.
   Мы подошли к местному рынку.
   – Если вам в пути встречаются песни Саймона и Гарфункеля, а также «Листья желтые над городом кружатся» и «Красное танго» в стиле ретро – вас ожидают большие перемены, – сказал Джи, слушая мелодию, льющуюся из уличного репродуктора.
   У широких рядов с сушеными грибами, огурцами в бочках и вареньями в банках я увидел убогую старушку, просящую милостыню. К ужасу, я обнаружил, что вместо рук у нее торчали два крюка, но ее глаза сияли необыкновенной чистотой. Она была совершенно заброшена и никому не нужна, люди проходили мимо, не давая ни копейки. Я бросил к ее ногам железный рубль.
   – Это колоссальный знак для нас всех, – сказал Джи, – ибо наша Земля так же заброшенно и покинуто стоит на задворках Космоса. А кто возьмется за ее возрождение, если не горстка рыцарей, охраняющих Гроб Господень?
   Рыцарство – это не только воинская доблесть, но и проявление благородных черт характера. И на самом деле все люди, проходящие мимо этой старушки, с точки зрения высших сил похожи на нее – они такие же калеки на плане своих душ. Кто без рук, кто без ног, а некоторые – с отрубленными головами. Если вы не овладеете своими страстями, то никогда не войдете в горстку рыцарей, охраняющих Гроб Господень.
   Джи положил к ногам старушки пригоршню монет.
   На концерте, сидя подле Черы, я незаметно задремал и оказался в сновидении. Я стоял у входа в храм, под ярко-синим небом другой страны, и кормил большую стаю белых голубей. Вдруг я заметил Черу, который, пристально глядя на меня, поднимался по мраморным ступеням. Его взгляд выдавал невыразимое страдание. Чем ближе он подходил ко мне, тем старше становился он, и вскоре превратился в дряхлого старика. Седые волосы волной ниспадали на его сгорбленную спину. Он схватился дрожащей рукой за мое плечо и крепко его сжал. Мне стало невыносимо больно.
   Чера расхохотался и с выразительной усмешкой громко произнес:
   – Твоя жизнь – это сон. Когда-нибудь ты проснешься и увидишь это, – с этими словами он внезапно исчез, только легкая дымка осталась на том месте, где он стоял…
   Я открыл глаза. Музыканты играли все ту же пьесу.

//-- Снятие с креста – один из эпизодов страстей христовых. --//

   Когда я вечером рассказал свой сон Джи, Гурий, присутствовавший при моем рассказе, сказал: «Хоть Джи и не поручал мне извлечь из Черы тайное знание, мне захотелось попробовать сделать это. Я попросил Черу взять меня в его сновидение, на что Чера безо всякого энтузиазма ответил, что подумает об этом. И представляете, этой ночью я обнаружил, что нахожусь в сновидении, и шагаю рядом с Черой по дорожке красивого парка. Недалеко от нас я увидел прекрасное белое здание в стиле XIX века; Чера сказал мне, что это Академия Арканологии. Вокруг нас было множество юношей и девушек, и везде было разлита необычайно прекрасная, артистическая атмосфера. И все как будто упражнялись в каких-то непонятных мне искусствах. Там был и Джи; он рассказывал что-то большой толпе, которая слушала его в почтительном молчании.
   И тут я вдруг увидел рядом с нами юношу с гитарой, на которой было только три струны. Он спросил Черу, почему тот не приводил меня раньше, и Чера ответил, что я, мол, из нового поколения учеников Джи, и только сейчас стал готов к этому пространству. Я спросил юношу, почему на его гитаре всего лишь три струны, а не шесть, как полагается. „У каждой струны есть свое имя, – ответил он мне, – первая называется Анализ, вторая – Синтез, а третья – Генезис“.»
   С этими словами он сыграл прекрасную мелодию. Я был в полном восторге, но всплеск эмоций выбил меня из сновидения, и я проснулся. Я вижу теперь, что Чера и в самом деле обладает особыми качествами, если он обитает в таких пространствах мира сновидений.
   – Я надеюсь, – заметил Джи, – что вы отныне будете серьезней относиться к моему призыву устанавливать внутренний контакт с моими прежними учениками и пытаться научиться их скрытым умениям.
//-- 20 января --//
//-- Сафроново --//
   Утром поезд привез нас в Сафроново, небольшой шахтерский городок. Мы бросили вещи в дешевой неприглядной гостинице, и Джи пригласил нас полюбоваться жизнью города. Перед зданием гостиницы застыл с кепкой в руке малорослый гипсовый Ленин. На серых улицах не было ни души, только с огромных плакатов скалились парни в касках, плечистые тетки в косынках да глянцевые негры на фоне клетчатого шара.
   – Это прямо заповедник абсурда, – заметил Петрович. – Только где же люди?
   – Сидят в шахтах и добывают уголь для великой державы, – предположил Джи.
   Мы зашли в магазин.
   – Да тут есть все для ублажения шахтерской души, – удивился я. – Пожалуйста: дешевая водка, мясо и красавицы с румяными щеками!
   – Это – для равновесия с тяжелой работой, – подметил Петрович.
   – Полный расцвет биологической жизни, – констатировал Джи, – только вряд ли здесь кто-то может понять высокий стиль джаз-ансамбля с его холодным академизмом.
   – Простые люди считают, – добавил Джи, – что они сами по себе живут на Земле, желая чего-то, стремясь приобрести нечто. Они не догадываются, что через них часто действуют силы демонических существ, не могущих воплотиться на Земле. Сущность у таких людей развивается до шести-семи лет, а затем, до двадцати одного, – только личность. А далее все они, словно баранье стадо, идут на убой, покорно и послушно.
   Для того чтобы стадо баранов завести на бойню, выбирается сильный вожак. Его направляют к убойной механической машине, а стадо упрямо следует за ним и уничтожается механической гильотиной. Вожака оставляют живым и используют в следующий раз.
   По такому принципу строится вся человеческая жизнь, в которой никто не должен пробудиться.
   – Как страшно, – вздрогнул впечатлительный Петрович.
   – Как жаль, – сказал я, – что у людей так много информации и так мало понимания Божественных Законов.

   Перед концертом буфет гудел. Шахтеры и их дивчины роились у прилавка, буфетчицы едва успевали разливать по стаканам водку.
   – Тише едешь – шире морда…
   – Спина кружится, зубы вспотели… – долетали до нас образчики местного юмора.
   – Петрович, – вдруг крикнул проходящий Чера, – принеси мне чай к пульту – я должен быстро настроить тембр.
   – Вот еще, нашел прислугу, – буркнул Петрович.
   – Эх, Петрович, – покачал головой Джи, – упустил ты свой шанс. А услужливость – это высшая степень культуры.
   Петрович побежал в буфет.
   – Тебе надо выработать в себе новое боевое состояние, которое в суровых обстоятельствах жизни видит вызов и смело идет в бой, – сказал Джи, когда он вернулся. – Вы должны научиться ухаживать за миром, а не мир – за вами. Это и есть солнечный уровень. Чем больше вы будете излучать тепла, тем больше будет дано благодати. А у вас, господа ученики, существует врожденное стремление к потребительству: где бы прислониться к теплому месту, как бы найти красивую даму.
   – У меня так мало огня, – ответил я, – что едва могу согреть свою собственную душу.
   – У вас же бесконечный запас любви, – добавил Петрович, – поэтому вы даете многим, вы можете прощать и быть великодушным.
   – Вы должны воспитать в себе эти качества. Нам предстоит пройти массу приключений и испытаний. Наша жизнь – это вечный вызов земной горизонтали. Поэтому настроение должно быть всегда ровным. Нельзя привязываться к потребительству, надо работать по всем трем линиям, двадцать четыре часа в сутки.
   Работа над собой, работа над людьми и еще раз работа – на благо Ордена. Необходимо увеличивать скорость во всех наших делах и поступках. То, что раньше могло быть сделано за месяц, теперь нужно успеть за день. Джонатан Ливингстон постоянно увеличивал скорость своих полетов, и его, наконец, взяли ввысь.
   – Мы действительно попали в заповедник советского абсурда, – продолжал Джи, приглядываясь к рожам сафроновских обывателей. – Эти люди живут как чайки в прибрежной стае: борьба за кусок хлеба, суета, страх, смерть. Но, в принципе, все человечество живет отбросами от культуры, а чтобы жилось не скучно, называют себя гениями, учеными, раздают награды «Труженик СССР», пишут о себе в газетах и развешивают красные лозунги «Слово партии есть слово партии». А связь с сущностью утеряна. Более того, всякую попытку пробиться к сущности пресекают дурдомами, угрозами, тюрьмами. Демоны обычно используют человека в своих целях, а затем, когда человек износится, они берутся за следующего претендента на погибель.
   Зазвенел третий звонок. Я осмотрел полупустой зал: мне стало жаль Нормана и музыкантов, которые играли утонченный джаз. А пьяные глаза шахтеров и их размалеванных жен были по-прежнему злы и недовольны: они видели в джазе экспансию империализма.
   – Во время концерта, – сообщил Петрович, когда мы убирали аппаратуру, – я попал в сновидение. Я осознал себя стоящим на улице этого городка. Стою и вижу – идут по дороге шахтеры, а вокруг них толпятся темные существа. Я присмотрелся и увидел, что они гонят шахтеров в темный мир. А старушка, сидящая в тряпье на снегу, молится и говорит:
   «Работали всю жизнь, работали, а о душе своей позабыли. Ты вот смотри и учись…»

   Подошли к концу и эти гастроли, и вечерним поездом мы с джаз-банд отправились в Москву. Мы расположились в удобном купе, Петрович заварил зеленый чай, а я достал записную книжку.
   – Уже целую неделю я пытаюсь разобраться со своими демонами, – сказал я, – но так ничего и не получилось.
   – Тебе надо научиться быстро распознавать демонов, – ответил Джи, – засевших на управляющих должностях в твоем внутреннем царстве. Надо твоим Пандавам – солнечным придворным – прогнать Кауравов – людей лунного цикла, а самому занять место государя и навести полный порядок. А сейчас все твое внутреннее царство охвачено адским пламенем и инфернальными проявлениями темного двойника, который захватил в нем власть.
   Петрович, делая вид, что записывает, тихо торжествовал.
   «Лучше бы он сидел в Кишиневе», – подумал я, поймав его довольный взгляд.
   – В твоем внутреннем царстве каждая мужская ипостась имеет себе подобную женскую, – продолжил Джи. – На каждую положительную эмоцию и тенденцию твоего характера имеется целая группа существ демонического склада.
   Падение Сефирот является падением тонких возвышенных существ в каждом человеке. Это и есть та космическая катастрофа, которая произошла в каждом из нас. Ибо те благородные сущности и ангелы, которые отвечали за связь человека с Богом, пали на дно нашего космоса, в адские пучины. Теперь они легко связывают нас не с Богом света, а с Богом тьмы, Демиургом, Князем мира сего – через темного двойника. Темный двойник был встроен в наши души в момент общего падения Кольца Ориона. Теперь падший ангел существует в каждом человеке. Человек по своему внутреннему строению является микрокосмосом, поэтому то падение, которое произошло в Космосе, произошло и в микрокосмосе каждого человека.
   В тебе, Касьян, существует некое начало, которое желает вытеснить Петровича из Ордена. А что ты после этого будешь делать? Возьмешь на себя все его заботы о нашей Школе? Вот так нас хотят разъединить, уничтожить. Но тогда у нас не будет команды, а на место Петровича придет еще более кошмарный человек.
   Воспримите негатив как благодать – это огонь, на котором поджариваются все сырые места. Этот огонь плавит Уробороса, его надо пустить в алхимическую переплавку.
   Благодарите Бога, который соединил вас.

   Я аккуратно записал наставления Джи и лег на верхнюю полку обдумывать то, что услышал.

Глава 11
Игры госпожи Гиацинты

//-- 21 января 1983 года --//
   Вечером наш Треугольник вернулся в деревянную Шкатулку под Москвой. Подходя к домику, окруженному березами и соснами, мы увидели Фею, с сигаретой стоящую на пороге.
   – А я вас сразу почувствовала, – воскликнула она. – Выхожу и вижу: идет Джи с маленькой сумочкой, за ним Касьян с сумкой побольше, а Петровича и не видно под рюкзаками и авоськами. И что, вы всегда так ходите?
   – Я по тебе так скучал, – улыбнулся Джи.
   – Я тут чуть было не умерла от голода и одиночества!
   – А я для тебя купил несколько бутылочек французского вина, – весело сообщил Петрович.
   – Тогда мы сейчас же устроим необыкновенный праздник, – обрадовалась Фея.
   В доме на мольберте стояла еще не оконченная волшебная картина: над прозрачно-золотым морем проявлялся на полотне, окутанный сияющим туманом, прекрасный и грозный женский образ.
   – Это Аура, Богиня стихии Воздуха, – пояснила Фея.
   – Петрович, ну что остекленел? – сказал я. – Быстро накрой на стол, порежь колбаски…
   Через десять минут стол ломился от яств и терпкого красного вина.
   – Гиацинта куда-то исчезла, и я не видела ее все это время, – начала рассказывать Фея. – Одной в доме страшно: в нем постоянно что-то скрипит и падает. Я никуда не уходила, сторожила наши старые фолианты и писала картины.
   Когда я начала писать Ауру, поздно ночью пришла Гиацинта и сказала:
   «Ну что, Троллик, – она меня так называет, – ты еще не замерзла в сугробах, в ожидании Годо? Ты думаешь, они когда-нибудь вернутся? Можешь их больше не ждать – они зажили в одном из захудалых городишек, у какой-нибудь Дульсинеи Тамбовской. Ты же знаешь, как на них падки худощавые провинциалки».
   И я долго плакала, потому что поверила ей.
   – Жалко, что ты никак не можешь подружиться с Гиацинтой, – вздохнул Джи. – Хочу поднять бокалы, – добавил он, – за прорастание нашей Школы на планете Нулла Регис. А Касьян получил настоящее христианское Посвящение, – и Джи рассказал о Крестном ходе в Смоленске.
   Фея, обрадовавшись, расцеловала меня.
   – До сих пор ты был демоном, – произнес Джи, – но на тонком плане в городе Смоленске тебе была сделана операция, такая же, как молодому человеку в фильме «Знахарь». А теперь тебе надо учиться существовать в Светлом токе. Побыл демоном – и хватит! Надо прорастать в Светлом направлении.
   – Мне кажется, вы преувеличиваете про демона, – ответил я.
   – В тебе, – сказал Джи, – была сконцентрирована такая угрюмость и злость, что все происходящее мгновенно становилось плохим в твоих глазах. Посему все тебя сторонились, остерегаясь твоего мафиозного глаза. У тебя было очень много сомнений и подозрений, ты стремился просочиться во все закрытые ситуации, а зачем?
   – Я же выполнял ваше задание – все знать и за всем наблюдать, – удивился я.
   – Теперь, чтобы ты выработал в себе правильный кристалл, я тебе даю новое направление, – объявил Джи. – Тебе нужно изучать опыт прежних цивилизаций. Здесь ты найдешь все интересующие тебя книги, а в Фее сокрыто больше знания, чем в целой библиотеке.
   В тот же вечер я с энтузиазмом занялся чтением толстого исторического труда о цивилизации инков. Петрович, подражая мне, тут же взялся читать «Дочь Монтесумы».
   – Не то читаешь, Петруша, – рассмеялся я. – Это тебе не Посвятительный роман Сабатини о капитане Бладе, где описываются Нигредо, Альбедо и Рубедо – стадии алхимической трансформации.
   – Много ты понимаешь, – насупился Петрович.
   Меня поразило то, что инки вели строжайший учет всего, что у них было, вплоть до мелочей. Благодаря этому их культура противостояла напору хаоса и успешно развивалась.
   Я решил ввести подобную систему и в Шкатулке и начал с книг, сотни которых лежали в чемоданах. Тщательно переписав всю эзотерическую библиотеку, свою и Джи, и сделав каталог, я аккуратно все расставил по полкам.
   – Ну, молодец, – обрадовался Джи, – хоть что-то сделал полезного.
   Через пару дней Джи взял мой каталог и попробовал найти Чжуан-Цзы, но не нашел.
   – Что же ты хвастался, брат Касьян, – обратился он ко мне. – На твоих полках полный беспорядок.
   Я бросился к Петровичу:
   – Это твоя работа!
   – Чуть что, сразу Петрович виноват? – недоуменно ответил он. – Это, скорее всего Фея – ей наплевать на твои правила!
   – Не смотри на меня подозрительно, – обиделась Фея, – я вообще не читаю книг.
   – А я считаю во всем виноватым Касьяна, – вдруг заявил Джи.
   От несправедливости я так и остолбенел.
   – Это для тебя дзенский коан в стиле Гурджиева, – рассмеялась Фея.
   – Я потратил столько энергии и сил… – возмутился я.
   – По поводу энергии, – ответил Джи, – я тебе скажу следующее. Тебе надо четко следить за количеством энергии, падающей на те или иные психологические пространства ученика. Ибо слишком большая энергия может его напугать, а дозированная – привести к Просветлению. Когда-нибудь ты увидишь тот Путь, который необходимо преодолеть человеку от земного существования до Просветления. И тогда ты ощутишь вкус человеческих возможностей. Надо научиться согревать своим сердцем сущность человека, начинать давать ей живительную энергию, постепенно возвышая ее до состояния Алхимического Золота.
   Если в этой инкарнации человек не дотягивает до восприятия Герметического импульса, то его не надо насиловать высокими идеями, лучше подождать до его следующего воплощения на Земле и найти такое, в котором он смог бы достичь своей высшей точки. Ибо не во всякой инкарнации человек способен достичь своего высшего состояния.
   Например, Кукуша: в этом воплощении он отдыхает от той сложной задачи, которую выполнял в восемнадцатом веке. Поэтому мы его не трогаем, его душа имеет право на отдых. Но в следующем рождении он для нас сделает очень много – он будет основной фигурой в наших операциях в пространстве Малькут.
   Чера является высокой сущностью из другого Космоса, он некоронованный король Атлантиды. Пока он единственный, кто может дать тебе космический гнозис, вещество высшего знания. Чера – это человек, который может помочь тебе вырастить духовные крылья.
   Все воплощенное человечество по своей природе делится на три части. Гилики – это представители земли. Им практически невозможно стать на Путь, ибо их тонкие тела находятся в атавистическом состоянии, и пробудить их к жизни почти невозможно. Психики – это люди, в которых пробуждена земная душа. У них масса сентиментальных переживаний, а высшая часть души находится в спячке уже многие инкарнации. Их мы и пытаемся пробудить к высшей жизни. Пневматики – это люди Духа, которые предназначены нести алхимические учения на планету. Они никогда серьезно не привязываются к земным проблемам. Из века в век они выполняют свою миссию, связанную с передачей герметического знания на планету Земля.
   – А к какой категории людей принадлежу я? – встрепенулся Петрович.
   – Чтобы узнать ответ на этот вопрос, я рекомендую тебе посетить чету Осиповых – это философы из университетских кругов. Они являются заслуженными мистическими статуями, которые с протянутой рукой застыли на одном из витков алхимического лабиринта, не смогли продвинуться дальше. Вот они тебе все и поведают.
   Петрович, недолго думая, взял сумку и исчез за дверью.

   Почувствовав усталость, я решил прилечь в маленькой комнатке и через несколько минут оказался в сновидении.
   Я увидел себя идущим по едва заметной тропинке в Красково, меж задремавших сосен и редких дач. Под ногами поскрипывал свежий снег. Светила яркая луна, и звезды серебром были рассыпаны по глубокому холодному небу. Вдруг я заметил темных существ с козлиными головами, снующих повсюду. Они собирались группами и оживленно что-то обсуждали. Потом по одному улетали в космос на далекую багряную звезду, видневшуюся на черном небосводе. Я оторвался от земли, полетел за ними и увидел, что все люди на этой планете похожи на бесов. По ночам они небольшими группами собирались вокруг огромных костров. Я незаметно подкрался к одному из них и услышал голос главного:
   «Нам надо разработать план освоения новых планет в падшем Космосе. Мы будем облучать эти планеты темными эманациями, исходящими из инфернальных миров. Для этого нам надо будет проникнуть в атмосферу планеты и слиться с личностями ее жителей, а затем проводить через них свое влияние. Таким образом, мы можем переключить планету в инфернальный ток развития…»
   Я проснулся оттого, что на кухне кто-то громко разговаривал. Выйдя из своей комнаты, я с удивлением увидел Петровича.
   – Ты проспал восемь часов, – сказала Фея. – Петрович успел уже вернуться и рассказывает о своем визите.
   – Когда я ехал на электричке в Москву, мне представлялось, что я, как Индиана Джонс, еду на археологические раскопки, искать утраченное знание. Но все оказалось прозаично. Владимир Осипов похож не на философа, а на бухгалтера, а его жена Нина – просто добродушная домохозяйка…
   – Значит, ты все-таки узнал их мнение о своей персоне, раз ты так их ругаешь, – проницательно сказал Джи. – Расскажи-ка все по порядку.
   – Я пришел к Осиповым. Нина – статная женщина с пышной кудрявой гривой – угостила меня чаем с домашними пирогами. Поедая с удовольствием пироги, я настроился на нее и спросил:
   «К какой категории людей, по твоему мнению, я отношусь?»
   «Ты, брат Петрович, принадлежишь к особой королевской категории трэмпов, которые никогда ни за что не отвечают, живут для кайфа и собственного удовольствия. Но тебя в виде эксперимента взяли на Палубу, которой нет. Джи надеется воспитать из тебя ответственного человека и перевести на две категории выше».
   От неожиданности пирожок застрял у меня в горле.
   «Если я трэмп, то кто же Джи?» – недовольно спросил я.
   Тогда Осипов как-то странно посмотрел на меня, выпил рюмку водки и произнес:
   «Трудно дать определенный ответ. Но на горизонтальные устремления учеников Джи действует как медленный яд: пьешь – и вроде бы приятно. И только спустя несколько дней ощущаешь его воздействие. Действие Адмирала зависит от дозы: сколько примешь, такой эффект и получишь. Результат приходит сразу».
   «А в данную эпоху, – добавила Нина, – рождаются тусклые монады, не способные к духовному развитию. В них на уровне монадного генотипа не заложена тяга к своей божественной сущности, и поэтому они, скорее всего, должны быть аннигилированы в Космосе на уровне всего своего внутреннего состава. Таких бесполезных, с точки зрения духовного развития, монад более высокие инфернальные сущности используют как энергетические батареи. Эти тусклые монады создают атмосферу всеобщего распада.
   Сам человек не в состоянии понять, как менять себя и каким образом это делается. Сущность можно оживить путем снятия асфальта с души, а если иметь в виду себя, то надо, чтобы кто-то следил за этими процессами со стороны и направлял их; сами мы не в состоянии избавиться от своего асфальта. Общение с Джи возможно только в динамическом режиме, статика смертельна для общения.
   Чтобы быть взятым в Школу, надо себя проявить хоть как-то. Одна из возможностей духовного роста – это общение с летучими людьми иных стихий и металлов – вот это доступная реальность. Джи – это тот, кто может указать на Путь, освещаемый мистическим Лучом. Но пройти каждый должен самостоятельно».
   «Как работает Посвятительный Луч?» – спросил я.
   «В работе Луча все ситуации строятся по закону внутреннего кристалла. Каждое число имеет свой кристалл. Число три соответствует трехгранному кристаллу, пятнадцатому Аркану соответствует кристалл, состоящий из пятнадцати граней.
   Работа Луча ведется строго в соответствии с каббалистическими разработками нашего Ордена. Если в ситуации три человека, то работа происходит для трех граней ситуативного кристалла, если пятнадцать человек – для ситуативного кристалла, состоящего из пятнадцати граней. Каждая грань имеет в ситуации свое значение и играет свою роль, проецирует определенное влияние. Если на ситуативный кристалл не подается энергетика Луча, то никакие процессы алхимического расщепления не возможны. Если электростанция не подает тока в жилой дом, то света не будет, телевизор не показывает, приемник молчит.
   А для того чтобы Луч включился в работу, надо на Земле создать соответствующую Школу, которая, как чаша, могла бы служить для восприятия огромного количества тонкой энергии и правильно ее распределять по всем ситуациям для исправления на Земле кривозеркального пространства…»
   – Я попробую пояснить тебе, – заметил Джи. – Никакая электростанция не будет подавать ток для одной лампочки. Для бесперебойной подачи напряжения Луча необходима круглосуточная работа Школы на земле. Если нас пятеро – Фея, Гиацинта, вы и я, то мы «варим суп» из пяти компонентов, если собралось тринадцать человек, то мы варим суп по законам тринадцатого Аркана…
   В этот момент дверь неожиданно открылась, и на кухню вошла Гиацинта: ее шубка была в снегу, а щеки порозовели от мороза.
   – Неужели вы приехали? – всплеснула она руками. – Я уж думала, что решили покинуть Фею, оставив ее навсегда в одиночестве…
   Петрович подошел к ней и, под видом приветствия, слишком долго не отлеплялся от ее стройного стана. Я тут же вызвал его на крыльцо и прошептал:
   – Если будешь так увлекаться, мало тебе не покажется.
   – Понял, – ответил Петруччо и забежал в комнату.
   – А, вернулся, – пропела Гиацинта, – небось, Касьян застращал тебя. Но чтобы ты умел расслабляться после неприятных моментов, и даже в общественном месте, Гиацинта тебя сейчас научит кое-чему. Во-первых, найди на помойке в меру обшарпанный термос, чтобы он не вызывал подозрений и создавал уют. В этот термос наливаешь водку, подкрашенную чаем. И спокойно себе попиваешь на глазах у милиции. А когда напьешься, Петруша, то начинай ласково хрюкать – и все бомжихи будут у твоих ног.
   – Как бы я хотел, чтобы наши тонкие дамы однажды подружились друг с другом, – сказал Джи. – В этом случае наш внутренний круг стал бы андрогинным. Мы бы смогли построить сильную магическую группу из пяти человек. Но, поскольку мы все разные, это сделать непросто.
   – Да, – добавил я, – характеры у нас мало совместимы. Я слушаюсь только вас. Петрович всегда подстраивается под сильнейшего.
   – Я абсолютная индивидуалистка, – заявила Гиацинта, – и подчиняюсь только магиссам из своих сновидений. А Фея, как я заметила, совершенно подвластна своим неустойчивым настроениям.
   – В сердечном состоянии, – сказал Джи, – она добрейшая христианка, но в темные периоды своих проявлений она одним словом может разрушить все и вся.
   – Кому много дано, с того много и спросится, – со странной улыбкой сказала Фея.
   – Гиацинта всегда алертна, – вставил Петрович, – но, кажется, ведет с нами двойную игру.
   – А возможно, тройную или многомерную, – задумчиво сказал Джи. – Улыбается нам, чистит, моет, готовит и убирает…
   – А когда мы уходим, – беззаботно прервал его Петрович, – занимается подозрительными делами…
   – Что это ты, Петруша, развеселился? – подняла на него холодные глаза Гиацинта. – Может, тебе пора на клиросе копытцами стучать и молитовку Бафомету почитывать?
   Я вновь почувствовал, как в комнате нагнетается невидимое напряжение. Петрович побледнел до землистого цвета, и вдруг Фея быстрым движением сбросила со стола нож, направленный в его сторону.
   Петрович тут же спрятался за спину Джи.

   С возвращением Гиацинты в домике стали происходить странные явления. Ночью слышались таинственные скрипы и вздохи, а Фее казалось, что вечерами кто-то смотрит на нее в окно с той стороны.
   Однажды утром я вышел на кухню и увидел, что Гиацинта моет посуду в той грязной воде, где только что полоскала половую тряпку.
   – Что ты делаешь! – возмутился я.
   – Это мыльная вода, Ласаро, – мило улыбнулась она. – Напрасно ты так волнуешься.
   На следующий день, проводив Фею, Джи и Петровича в Москву, я тихо возвращался в избушку, надеясь поработать над дневником. Войдя в калитку, я увидел, что перед окном кухни пляшут на снегу яркие отсветы. Я рванул дверь: пламя газовой плиты вздымалось до потолка. Гиацинта, с распущенными волосами и холодным отсутствующим взглядом, читала заклинания и водила руками над огнем.
   – Чем это ты занимаешься? – спросил я не своим голосом.
   – Ну что ты, Ласаро, подозреваешь меня в колдовстве? Я просто жарю мясо по-грузински на огне, – улыбнулась Гиацинта, мгновенно очеловечившись.
   Я не нашелся что ответить, но стал внимательно приглядываться к своей необыкновенной жене. А Гиацинта, странно улыбаясь, кормила нас вкусными блинчиками с килькой. По ночам при свете луны я часто замечал голубоватое свечение вокруг тела спящей Гиацинты, затем туманный призрак отделялся от нее и улетал в ночь. Иногда я наблюдал приходивших к ней странных существ, похожих на предрассветный туман.
   Однажды я почувствовал в домике мрачноватую атмосферу, как будто низко, на пределе слуха, вибрировала струна. Мы с Петровичем бросились осматривать дом и нашли в углах каждой комнаты воткнутые иглы и грязные перчатки с отвратительным запахом.
   – Это могла сделать только твоя любимая! – заявил Петрович.
   – У нее такие услужливые глаза, – ответил я, – что мне трудно тебе поверить.
   – Вот что значит взять в жены воспитанницу московского андеграунда, – назидательно прошептал он.
   – Ничего, брат Касьян, зато ты проходишь настоящее обучение, – заверил Джи. – Гиацинта – великая магисса.
   – Зачем тебе простая женщина, – добавила Фея, – она только испортит тебя.
   Вечером, по совету Феи, я долго изучал историю буддизма в древнем Китае. Ночью она подошла ко мне и забрала в сновидение, показав инкарнацию из далекого прошлого. Я увидел себя младенцем на руках прекрасной китайской дамы, которая подносила меня к статуе Будды. В облике этой женщины, прижимающей меня к груди, я различил тонкие черты Феи.
   На следующее утро госпожа Гиацинта исчезла и вернулась лишь к вечеру. Она была чем-то озабочена; ее глаза бегали по сторонам, не находя покоя.
   – Такое впечатление, – произнес я, – что ты совершенно забыла о Пути!
   – А ты знаешь, Ласаро, – выразительно произнесла она, – я была у следователя. И Данила наконец-то признался, что все деньги, взятые обманом у богатых москвичек, он хранил в дымовой трубе моей квартиры. Следователь с понятыми обыскал всю квартиру, но ничего не обнаружил.
   «Так где деньги?» – спросил меня следователь, поглаживая дуло пистолета.
   «Не знаю», – сказала я.
   «Идите и хорошо подумайте, – сказал следователь, – а когда вспомните что-нибудь, позвоните мне».
   И вот, Ласаро, смотрю я на тебя и вспоминаю, что в начале зимы ты переделывал трубу, ибо она плохо пропускала дым.
   – Так ты думаешь, это я взял деньги? – разозлился я.
   – Не знаю, не знаю, – усмехнулась Гиацинта, – я вот думаю, когда мне следователю звонить: сейчас или до завтра подождать?
   Ледяной холод, струясь из глаз Гиацинты, охватил мою душу.
   В этот момент из спальни высунулась голова Петровича.
   – Ну что, Петруша, может быть, и ты замешан в этом деле? – недобро произнесла Гиацинта.
   Петрович слегка побледнел и быстро скрылся за дверью. Я пошел за ним. Он сидел в спальне, голодный и злой, и читал «Робинзона Крузо».
   – Как дела? – спросил я. – Что же, тебе даже курочки съесть не хочется? Голоден ведь небось?
   – Ты что-то подозрительно внимателен ко мне, – сказал Петрович, – но пока Гиацинта на кухне, я лучше у себя отсижусь.
   – Я ставлю бутылку водки, – сказал я, – а ты целый час говори Гиацинте одни комплименты.
   – Только водку вперед, – нахмурился Петрович, – и полкурицы на закуску.
   Я вытащил бутылку «Кубанской» и поставил перед его носом. Через пять минут на кухне появился заметно повеселевший Петруша и, вальяжно развалившись на стуле, сказал:
   – Как поживаете, прекрасная Гиацинта?
   – Неплохо, деревянный человечек, – ответила она. – А ты как, в дурдом еще не собираешься? Могу тебя отвезти.
   – Ах, дорогая Гиацинта, без тебя мне там будет скучно!
   – Неужто ты желаешь, чтобы я с тобой в дурдоме поселилась?
   – Да, и непременно в той же палате, ибо я вас безмерно обожаю.
   – Это когда же ты, Петруша, успел влюбиться? После стакана водки?
   – Влюблен я в вас давно, а осмелел только сейчас.
   – Сладко поешь, – сказала она, – но что-то не очень верится.
   – Вы тонки, изящны и непредсказуемо алертны, вы покорили мое сердце… – и Петрович стал разливаться медовыми реками, описывая достоинства Гиацинты.
   Я наблюдал, как змеи в ее глазах отступили и уснули в глубине души. Когда ее сердце оттаяло и потеплело, я налил ей в рюмку водочки и спросил:
   – Не могла бы ты, дорогая Гиацинта, поведать о том, как просветлялась мифическая Нимфетка?
   – Ну хорошо, – ответила она. – Нимфетку так прозвали за необычайное выражение ее глаз. В семьдесят седьмом году ее отыскал Костюня в одном из московских кафе. Она была поразительно тонка и изящна. Ей едва исполнилось семнадцать лет, а сейчас уже двадцать четыре. Он тут же притащил восточную красавицу в элиту, где все стали за ней ухлестывать. Затем ею увлекся Мэтр, был у него с ней роман, в течение которого он ввел ее во все дома Москвы. Когда Али увидел Нимфетку, он тут же в нее влюбился. Она прожила у нас в Очаково два месяца. Али неистово любил ее, а она старалась перенять тайное знание, только Али ничего ей не рассказывал. Тогда она стала гоняться за мной. «Научи меня попадать в потусторонний мир», – умоляла она. Она лизала мне ноги, ползая за мной по земле в магазин, обдирая себе все лицо об асфальт. Я пряталась от нее в туалете, а она лежала под дверью и поджидала меня. «Тебе, дорогая, не надо никаких иных миров, – отвечала я, – ты, как никто из предыдущих барышень, фанатически стремишься сделать карьеру в эзо-элитарном круге Москвы. Поэтому я тебе ничего не скажу».
   Но из Очакова ее невозможно было выселить. Однажды Сахарный пришел к Али и, увидев Нимфетку, влюбился. А в качестве признания в любви прыгнул, как кот, на нее сзади, обхватив талию ногами. Она заметалась по хате, ища помощи, и, стеная, упала на пороге. Сахарный сжимал ее и не отпускал. Я была рада: наконец-то она попалась. Сахарный отпустил ее под обещание, что Нимфетка придет к нему жить, а он объяснит ей тайный смысл труда Ницше «Так говорил Заратустра». И она ушла на три месяца к Сахарному, и провела их любовно и преданно. Она слушала про Заратустру и училась играть на рояле, три месяца тыкая тонким пальцем в клавиши. Вдруг Сахарный понял, какая у нее низкая душа, и прогнал ее навсегда. Далее она безумно влюбилась в Адмирала и пыталась у него чему-то научиться, а через несколько месяцев Нимфетка уехала просветляться в пустынь к отцу Тавриону. За две недели она ввергла обитель в смуту. Монахи стали уговаривать ее вернуться в Москву, а она отвечала: «Изыди, сатана». Наконец, сам отец Таврион сказал: «Сестра, надобно вам покинуть сию святую обитель».
   Нимфетка стала скитаться по Москве, жалуясь на жизнь, и вновь поселилась у нас. Но на этот раз она бесконечными истериками так достала всех соседей, что они стали каждый день вызывать милицию, пока с нас не содрали огромный штраф. А Нимфетка, как всегда, вовремя смылась и сдала экзамены за десятый класс. И хотя она ничего не знала, по всем предметам ей поставили тройки. Но, как я догадываюсь, только для того чтобы не видеть больше ее рожи в школе.
   – Для ускорения своего времени, – встрепенулся Петрович, – я хотел бы повидаться с Нимфеткой!
   – И ты туда же, деревянный человечек! – рассмеялась Гиацинта и отправилась в свою комнату.
   – Давай-ка, Петруша, лучше сыграем в польского дурака, – сказал я, – и уравновесим твое эмоциональное поле.
   Мы еще сидели за картами, когда на кухне появился Джи. Было уже два часа ночи.
   – Хватит вам расслабляться, – сказал он, – пора заняться более серьезными делами. Почему вы не используете благоприятного времени для работы над собой, а устраиваете из Школы некий балаган? У каждого человека, включая и вас, есть свой особенный талант, и если вы его не разовьете, то он от вас отымется.
   Каждая картина Феи – это окно в Нагваль, но если она свой талант будет подвергать сомнению и полному забвению, то и он у нее отымется.
   Вы находитесь в таком фантастическом пространстве Школы, в котором каждый ваш талант может расцвести прекрасным цветом. Вам остается только работать засучив рукава, развивая его.
   Внешним символом вашего внутреннего развития является путешествие в составе Школы по просторам необъятной России. Школа пытается посеять семена нового импульса, и вы можете ей в этом помочь. А матрица внутреннего развития задана еще в Махабхарате, священном писании индусов, и включена во все космические Пути. Взаимоотношения Кришны и Арджуны бессмертны и являются лучшим примером. И всякое внутреннее развитие может происходить только по этой схеме.
   Каждый ваш талант должен давать оборот. Вы же обладаете талантами Сунь Укуна и Чжу Бацзе. Вы можете развить их, помогая Танскому монаху нести благую весть на Запад.
   Но если вы свои таланты зароете в землю, то Господь отнимет их у вас. Если драгоценность складывается к драгоценности, то накапливается богатство. А вашими драгоценностями являются пространство Школы и время, проведенное в ней.
   – Я принимаю все, что вы сказали, – признался я, – но сейчас я очень встревожен странностью поведения Гиацинты, – и я рассказал Джи обо всем.
   – Госпожа Гиацинта, – ответил Джи, – настоящий бенефактор и прекрасный сталкер – от слова «сталкивать». Она обучает не путем чтения лекций, а через экстремальную ситуацию. Она сталкивает своего ученика туда, где довольно опасно. Если он выберется оттуда – значит, бытие его выросло и он готов для следующей ступеньки, а если нет – то не стоит о нем жалеть. И так постепенно он наберет метафизический вес. А мирянин в потустороннем мире не имеет никакого метафизического веса.
   Гиацинта тоже проходила длительное обучение. Работая в Уголке Дурова, она научилась беседовать со зверями. У нее на шее сидела рысь, а по рукам ползали змеи – все звери уважали ее. Это значит, что она научилась беседовать и с внутренними зверьми других людей.
   Когда Гиацинта прошла это, она взялась за цветоводство и научилась тонко общаться с миром растений. Это открыло ей выход в тонкие пространства собственной души.
   Следующим ее этапом была работа с ужасом. Гиацинта сторожила огромные особо опасные объекты, где по ночам собирались алкаши и бандиты, а иногда происходили таинственные убийства. Этим она преодолела свой страх.
   Когда я познакомился с ней, Гиацинта работала в мужской бане и пела в церковном хоре. Если ты примешь эту необъяснимую двойственность ее натуры, тебе очень многое может открыться.
   – Это очень странное обучение, – ответил я.
   – Помнишь ли ты притчу о человеке, живущем в Каире, который услышал во сне голос, повелевший ему отправиться в Багдад на поиски сокровища? Он послушался таинственного голоса, продал все, что имел ценного, добрался до Багдада и там был отведен в тюрьму как бродяга. И когда начальник стражи спросил, в чем его вина, он рассказал свой сон. «Ты глупец, – расхохотался начальник стражи, – мне три раза снился сон, что я встречу человека из Каира, в доме которого под очагом зарыт сундук с золотом, – но я не верю снам». Вот так-то. Место, время и люди всегда важны.

   Ночью я проснулся от странного ощущения. Часы показывали четыре утра. Комнату заливал яркий свет луны. Я осмотрелся: было тихо, но в пространстве чувствовалось холодное напряжение. Я перевел взгляд на Гиацинту, которая спала рядом, всмотрелся в ее лицо и с ужасом заметил, что оно мертво, словно ее тело уже вторую неделю лежит в могиле. Мне стало жутко. Я перекрестился, выскочил на кухню и зажег свечу. А потом долго сидел за столом, пытаясь разобраться в случившемся.
   Внезапно на кухне появился Джи.
   – Моя карма так отяжелела, что мне видятся подземные миры, – а я даже не понял, как это произошло, – пожаловался я.
   – Каждый человек, – сказал он, присев рядом, – встреченный тобою в жизни, оставил в тебе некий прообраз, который до сих пор живет в тебе и влияет на твои поступки. Внутри тебя накопилось множество прообразов твоих знакомых, которые не дают тебе свободно идти по духовному Пути. Эта внутренняя ситуация называется: «А что скажет Марья Алексеевна?»
   Тебе надо стереть всю свою личную историю. Предстоит очистить свой внутренний мир от огромного количества шлаков и мещанского влияния твоих знакомых. Вызови в воображении каждого из знакомых и отпусти их на волю.
   Затем Джи добавил:
   – Но стремление к порядку всегда и везде – это дурная бесконечность. Надо делать все в меру. Парадокс внутри парадокса – это человек.

   На следующий день, ближе к вечеру, в избушке появилась довольная Гиацинта.
   – Теперь я все знаю про работника ОБХСС, который три месяца жил в моем доме, – объявила она. – На самом деле его зовут Хлевнер, он грузинский еврей, крупный аферист, любовник и вор, как рассказал следователь. Он приезжал в какой-нибудь захолустный город и быстро знакомился с немолодыми одинокими женщинами, которые в чем-либо были ущербны – то ли психикой, то ли внешностью, а то слабостью на передок, – и входил к ним в доверие через любовь, представляясь полковником КГБ или чиновником из Госснаба. Ну, принц для всякой заброшенной провинциальной клуши! Человек, который все может достать, на последние женские сбережения. Войдя в доверие и закрутив роман, он устраивался на квартире очередной дамочки и знакомился с ее окружением. И эти несчастные давали ему денег по полторы тысячи на сапоги, шубы и прочие вещи. Данила эти денежки припрятывал, тратил, а когда приходило время шуб с сапогами, он тихо линял в другой город, и опять с шиком, на краденой машине, въезжал в постель к другой бездарно гибнущей дамочке.
   За восемь лет он объездил всю Россию и жил как король. Были у него паспорта, только все поддельные и просроченные, и попался он совершенно случайно при проверке документов. Данилка понаделал сотню денежных афер по всей России. Так что следствие будет длиться года полтора, а Данила сидит в предварилке. Его будут возить по всей стране на очные ставки, а он будет пудрить всем мозги, чтобы как можно дольше протянуть в предварилке, а не в строгом режиме. Ему уж точно придется сидеть до конца жизни.
   Меня вызывали к следователю, к адвокату Данилы, задавали коварные вопросы, я отвечала, но мне никто не верил. Тогда меня отправили к прокурору.
   «Ну, что мы будем с тобой делать?» – спросил прокурор, пристально глядя в мои испуганные глаза.
   «Ничего не надо со мной делать, – ответила я, – я и так дрожу от страха».
   Он очень подозрительно смотрел на меня, перелистывая толстую папку по делу разбойника Хлевнера. Тогда я стала рассказывать ему все про свою жизнь…
   – И что же ты могла рассказать в столь ответственный момент? – поинтересовался я.
   – Я росла гадким замкнутым ребенком, – говорила я плачущим голосом, – меня никто не любил, а мать сразу же бросила. Отец отдал меня бабке, бабка старалась спихнуть тетке, а тетка отцу, отец бабке… Есть я не любила до восьми лет, и если меня никто не кормил, то ходила голодной по две недели. А когда начинала от истощения болеть, то врачи заставляли меня есть силком. Пищу я воспринимала как отбросы, и мне было противно от нее. В школу я ходила только как в здание, где были длинные коридоры, чердаки и подвалы, где я и проводила все уроки. А если меня все-таки находили на чердаке, то заводили в класс. Я долго не понимала, что в школе чему-то учат. Я не выходила из класса на перемену, смотрела в окно и думала о потусторонней жизни. В двенадцать лет, то есть в третьем классе, я научилась читать по слогам, и это было огромное достижение. В каждом классе я отсидела по два года, и меня автоматически переводили в следующий…
   И тогда прокурор захлопнул папку и закричал: «Зачем вы мне рассказываете эту ерунду?» И сожалением добавил: «Теперь по следствию вы будете проходить не как соучастница, а как потерпевшая».
   «Мой спаситель!» – промолвила я и от благодарности поцеловала ему руку. Радостная выскочила на улицу и поехала к вам.
   – Мафиози, небось, оставил тебе массу дорогих вещей, – сказал Петрович.
   – Только два литра браги, разлитой по красивым бутылочкам, – ответила Гиацинта, – да стоптанные тапочки сорок пятого размера. Данилка только одно доброе дело сделал для меня – выгнал всех непрошеных гостей, отвадил пьяную эзотерическую элиту, которая не знала меры ни в чем. Они разбивали окна, вынимали рамы, залезали в квартиру и начинали пьянку. Они говорили о чем угодно, только не о любимой вашей работе над собой. Пьянка длилась неделю, пока соседи не вызывали милицию. Посему я не люблю свою квартиру на Грузинке. А сейчас у меня не осталось никаких драгоценностей и приличных вещей. Живу я бедно, а если и были ценные вещи, то все они пропиты друзьями-эзотериками.
   Мне вдруг стало так ее жалко, что хотелось немедленно помочь, и я стал ласково гладить ее черные вьющиеся волосы.
   – Я думаю, нам всем пора прогуляться по морозу и проветрить свои застоявшиеся подвалы, – сказал Джи. – Петрович, не забудь бутылочку вермута для согрева души.
   – Я уж пойду отдыхать, – сказала Гиацинта, – а вам в самый раз поглядеть на луну.
   – Я все никак не могу понять, – сказал я, когда мы вышли на темную дорогу, – что же такое работа по второй линии.
   – Работой по второй линии, – ответил Джи, – является, например, искусство квартирмейстерства. Квартирмейстер должен обеспечить Школу проживанием в любом чужом городе. Найти провиант, ночлег, площадки, на которых Школа будет развертывать свои театральные действия. Простроить перегонные алхимические кубы для возгонки грубых элементов местного населения и приобщения их к импульсу Луча, а также для дружеского сцепления зубчатых колес наших сердец. Квартирмейстер должен заботиться также о чистоте среды, в которой обитает Школа.
   Учитесь у Феи: она прекрасно справляется с проблемой очищения пространства от психических отходов неофитов, от которых можно задохнуться. Люди привыкли очищать себя от отходов физического тела, а отходы астрального тела не убираются, превращая все пространство в одну сплошную помойку.
   – Теперь хоть что-то понятно, – вздохнул Петрович.
   Мы свернули на узкую тропинку, едва протоптанную в глубоком снегу, и через десять минут подошли к реке, тихо текущей подо льдом. Джи показал мне наклейку на бутылке вермута и пояснил:
   – На эмблеме вермута изображен щит, который держат два льва. В центре щита выгравировано огромное Н – это первая буква девятнадцатого Аркана. Венгерский вермут создает определенное состояние, которое дает возможность почувствовать тайное пространство Луча Н. В старые времена этим напитком пользовались, чтобы проникнуть вглубь себя. Для вас это значит понять идею самопожертвования и служения Ордену.
   Должна быть решимость все сделать здесь и сейчас, в любых обстоятельствах и условиях, ничего не откладывая на завтра. Решимость – это центростремительная сила внутри нас, которая выбирает стратегию сражаться до конца, с самим собой и вовне себя. Решиться – значит сжечь внутри себя очень многое из того, что мешает внутреннему росту в пространстве Школы. Решимость каждый день, самосожжение каждый день…
   Я слушал Джи, любуясь яркими звездами. Над нами сияло созвездие Ориона.
   «Там находятся миры Просветленных, достигших свободы», – подумал я.
   – Ничего, братушка, когда-нибудь и ты там окажешься, – прочел Джи мои мысли.
   Когда мы вернулись в деревянный домик, Фея встревоженно произнесла:
   – Я думала, вы опять сбежали от меня в Москву, на так называемую ситуацию.
   – Нет, – сказал Джи, – мы никогда не бросим любимого Ягненочка.
   – Вы так всегда говорите, а потом исчезаете на неделю – прошептала Фея.
   – Я считаю, что пришло время создать особый алхимический слав в нашем тигле, – сказал Джи. – Нам удалось пройти совместные ситуации, пусть даже простые и житейские, но через них мы смогли проплавиться вместе. Иначе все мы разлетелись бы в разные стороны под напором хаоса, который разрушил бы нас поодиночке – и Гиацинту, и Черу, и остальных. Любая эзогруппа может держаться на плаву жизни, только существуя совместно, сохраняя общую чашу восприятия.
   – Только я не пойму, чему можно научиться у Гиацинты: лекций она не читает, о Просветлении не говорит, – сказал я.
   – Она твой личный бенефактор, – пояснила Фея, – она обучает тебя через реальное действие. Явно она ничему тебя не учит, но живет с тобой так, что ты обучаешься под напором ее непредсказуемости. Хотя об этом ты даже не подозреваешь.
   На следующий день Джи встал рано утром и сообщил:
   – Через месяц наш ансамбль направляют на гастроли в Польшу, посему мне надо пройти проверку на верность родине у полковника КГБ.
   Он оделся, взял папку с документами и уехал в Москву. В два часа ночи он появился на кухне в огромной соломенной шляпе вместо зимней шапки.
   – Как живописно, – заметила Фея. – Сомбреро полезная вещь: летом защитит от солнца, зимой – от дождя и снега.
   – У дверей здания, где меня ожидал полковник КГБ, – ответил Джи, – с которым мне совершенно не хотелось встречаться, я неожиданно столкнулся с Адмиралом и его учениками.
   «Мы идем на дело, – сказал Адмирал. – У тебя есть деньги? Давай купим бутылочку водки и поговорим о сокровенном».
   «Меня тут полковник ждет!»
   «Какой полковник?! – воскликнул Адмирал. – Я живу как абсолютный профлигат, мы встречаемся раз в десять лет, присоединяйся снова к нам!»
   «Отдаю Польшу в руки православного Аллаха», – произнес я и отправился с бэд компани к Адмиралу.
   Мы победоносно заседали до позднего вечера, пока не вернулась жена Адмирала, похожая на разъяренного тигра.
   «Прокормить вас легко, – кричала она, обведя бэд компани полуобморочными глазами, – а пропоить невозможно!»
   «Это хорошо, что нас ругает мирская женщина, – произнес Адмирал. – Это значит, что на нас подается сильная энергетика, на которой можно продвинуться еще дальше по алхимическому лабиринту. А когда нас хвалят миряне – это полный проигрыш».
   «Но поскольку нас ругают всегда, – добавил я, – мы сохраняем форму и не жиреем».
   «Они ругают нас, – сказал Адмирал, – но жить им без нас безнадежно скучно. Нам всем некуда деться и некому жаловаться, только мы сами можем спасти себя».
   И мы переместились в ближайшее кафе, а когда оно закрылось – на лестничную площадку соседнего дома.
   Адмирал смотрел на поднимающихся по лестнице красивых женщин и приговаривал:
   «Всех вас надо зачислить в нашу коллекцию дивностанных! Вы спите, потому что свободны от любви, а кто любит, тот не спит. Коль нет любви, то нет и сладких снов. Пора издать новое правило для полярной зимовки: раз в месяц необходимо напиваться до чистого сознания».
   «Сегодня как раз такой день», – подхватил один из его ученичков.
   «Когда в Хиросиме разорвалась атомная бомба, – продолжил Адмирал, – в живых осталось девятнадцать алкашей, которые были абсолютно пьяны, и генерал иезуитского Ордена. Потом он описывал это в своих мемуарах: „Я сидел за столом и занимался делами Ордена, когда за окном раздался резкий хлопок. Но я был занят и не обратил на это внимания“.»
   В этот момент я отключился и попал на другую планету, где успел прожить целую жизнь, открыть Школу и передать Звездную Традицию.
   А очнувшись, я застал себя одиноко сидящим на подоконнике в полной темноте, без документов, часов и кошелька. Вместо зимней шапки на голове красовалось сомбреро.
   – Ну и дружки у тебя, – возмутилась Фея. – Живут по люциферическим законам: помоги упасть ближнему и поднимешься на ступень выше.
   – Жаль украденных денег, – вздохнул Петрович.
   – Это тайный взнос жуликам, – ответила Фея. – Теперь мы спокойно можем жить некоторое время. А тебе надо бы выспаться и прийти в себя.
   – Пожалуй, ты права, – ответил Джи и устало удалился в спальню.

//-- Стадия Рубедо – рождение Алхимического Короля, имеющего в душе Космическое Золото и Небесную Ртуть. --//

   – Вот теперь самое время разобрать гору сумок, которая лежит в углу, – заметила Фея и с подозрительным энтузиазмом приступила к делу.
   – Наконец-то я обнаружила потайной склад морского чая! – победоносно воскликнула она. – Вот вы на что тратите последние денежки! Теперь мне ясен секрет блеска ваших глаз! Придется конфисковать запасы горючего в пользу бедного Ягненка.
   – Да это же для освоения Москвы! – раздосадованно произнес я.
   – Если я этим займусь, я освою такие пространства, какие вам и не снились, – рассмеялась она и унесла добычу.

   Я прилег отдохнуть. Когда я открыл глаза, было темно, но я понял, что в Шкатулке никто не спит. Я вышел на кухню: за круглым столом сидели Петрович и Фея.
   Петрович писал дневник. Фея писала картину маслом: домик с черепичной крышей, обнесенный покосившейся каменной оградой, обитателей домика и его аналог на тонком плане, высоко в горах, в котором живут три Ангела в белоснежных одеяниях. Ангелы спускаются в мир земной, чтобы нести радость и утешение тем, кто живет там, но люди не могут понять существ из горних пространств…
   Проснулся Джи и вышел на кухню.
   – Пока вы спали, наши запасы горючего были конфискованы, – вскочив, отрапортовал Петрович.
   – Вынужденная жертва среде, – покачал головой Джи и продолжил, глядя на нас:
   – Сейчас наконец достигнут уникальный состав алхимического сплава нашей команды, и я объявляю о рождении Школы как реально действующего организма на планете Земля. До этого она существовала в другом измерении. Было много сложных моментов и испытаний, связанных с преодолением нашей совместной кармы. Но те города, которые мы посетили, стали эфирно оживать, там появились маленькие мистические оазисы, которые несут импульс эфирного посвящения. Наша Школа – это Школа ничтожного меньшинства среди человечества, но это закваска для будущего.
   Вдруг подул ураганный южный ветер; деревья за окном трещали и сгибались к земле. Крыша дома готова была сорваться и унестись с ветром.
   – Это реакция стихии Воздуха на рождение Школы, – прошептала испуганно Фея.
   К утру настолько потеплело, загрохотал гром, засверкали молнии и пошел дождь. Целый день после этого бушевала гроза с молниями, и насыщенные мистическим ужасом тучи приходили со всех сторон света.
   – Я ужасно боюсь молний, – шептала Фея. – Это живые существа, которые любят охотиться за людьми, – и она, дрожа от страха, пряталась под одеяло.

Глава 12
Тринадцатый Аркан

   Пятого февраля я выехал с «Кадарсисом» на гастроли в Харьков, а Петрович остался с Джи доделывать документы.
   Город встретил нас морозной пылью и помпезными зданиями сталинской архитектуры. В центре его возвышался громадный собор. Атмосфера города показалась мне довольно тяжелой: по слухам, он стоял на подземном грязевом резервуаре. Влияние хаотических сил здесь было здесь особенно заметно. Ансамбль разместился в дорогой гостинице с громадными залами и высокими потолками с лепниной.
   Как учил Джи, первым делом я направился в храм. Для правильного вхождения в пространство города я помолился Николаю Чудотворцу, Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому. Став на колени, припал к иконе Пресвятой Богородицы и попросил заступничества, помолился Архангелу Михаилу и поцеловал распятие Иисуса Христа. В завершение ритуала знакомства с астральным мэром города я отправился на кладбище поклониться мертвым. Теперь можно было спокойно осваивать Харьков.
   Я не мог дождаться приезда Джи и ходил сам не свой. На третью ночь я попал в странное сновидение.
   Мы шли с Джи по дороге, вьющейся среди пустынной скалистой местности. Солнце тускло освещало путь, едва просвечивая сквозь багровые тучи, не предвещавшие ничего хорошего. Вдруг вдалеке, за спиной, послышался сильный гул. Я оглянулся. К нам на большой скорости приближался смерч. Он поднимал в воздух все, что попадалось ему на пути.
   – Это дух смерти, – произнес Джи. Мы быстро побежали вперед, но смерч настигал нас, сметая камни и поднимая горы песка.
   – Нам от него не скрыться, – сказал Джи.
   – Так что же делать? – испугался я.
   – Надо переместиться в другое пространство, – ответил он. Быстро вращаясь в левую сторону, он исчез из моего мира.
   Вихрь приближался с огромной скоростью, и я отчетливо почувствовал дыхание смерти…

   Я проснулся от сильного стука в дверь.
   – Я тебя уже пять минут пытаюсь разбудить! – воскликнул, входя, Джи.
   Я тут же рассказал ему зловещий сон.
   – Странное предзнаменование, – сказал он, – но кто предупрежден, тот вооружен.
   Вместе с ним в пространство комнаты влилась солнечная волна, согревая мое сердце. В глазах Джи сияла бесконечность.
   – Наконец-то вы прибыли, – сказал я, воспрянув духом. – Без вас сплошная горизонталь: и солнце не светит, и птицы не поют. Я окончательно убедился, что музыканты – это миряне из области искусства. Они никогда не будут работать над собой, гуляют и расслабляются, никакого стремления вверх. А как ваши документы?
   – Когда я появился у полковника, он посадил меня перед собой, – сообщил Джи, – и четыре часа допытывался, с какой я целью еду в Польшу и на ком был женат мой прадедушка, не было ли в роду дворян или родственников за границей. Потом он долго перелистывал бумаги, бросал подозрительные взгляды, а на прощанье сказал: «Через два дня продолжим разговор». Я плюнул на бюрократию и уехал. А сейчас приглашаю тебя познакомиться с городом.
   Несколько часов мы бродили по морозным улицам. Я замерз и с нетерпением ждал, когда Джи предложит купить продуктов и вернуться в номер, но он внезапно произнес:
   – Я могу взять тебя в учебную ситуацию, к одной известной театральной актрисе, если ты будешь мягким и обходительным, как истинный джентльмен. Ты вырос в горах, годами медитировал в одиночестве, и поэтому остался неотесанным дикарем. Пока не станешь культурным человеком, никогда не найдешь Бога.
   – При чем тут культура? – вздохнул я.
   – Неграмотный конюх не может взойти на Небеса с парадного входа, он вынужден прокрадываться с черного.
   Высокие двери в подъезд, похожие на ворота, открыла консьержка.
   – Помни себя, – напомнил Джи, когда мы поднимались по широкой мраморной лестнице.
   Джи позвонил, открылась тяжелая дверь. Мой взгляд встретился с лучистым взглядом прекрасной дамы, и я так оробел, что едва смог поздороваться. Она была легка и непринужденна, и каждый ее жест был отшлифован до совершенства.
   – Ну, что смотришь как лисица на виноград? – играя сигаретой в тонких фарфоровых пальцах, иронично спросила она.
   На чайном столике стояли старинные чашечки с душистым чаем. Я смотрел на актрису и думал, что красота – наибольшая ценность в Божественном мире.
   – Наслаждение и совершенство – это разные вещи, – заметил Джи, словно прочитав мои тайные мысли. – Они определяют человека и имеют различные результаты. Тот, кто выбирает совершенство, становится чистым; тот же, кто выбирает наслаждение, не достигает истинной цели. Наслаждение само предлагает себя человеку и не требует больших затрат, а совершенство находится в отдалении и требует постоянного сверхусилия. И только мудрый исследует их и отличает друг от друга. Он выбирает совершенство как высшее по отношению к наслаждению. Но глупый выбирает наслаждение.
   – По-моему, ваш друг всегда выбирает второе, – засмеялась актриса.

   Несколько часов пролетели незаметно.
   – Ты не оправдал моих ожиданий, – заключил Джи, когда мы, попрощавшись с актрисой, вышли на улицу, – вел себя как отмороженный пингвин.
   – Как влюбленный, – поправил я. – С этой дамой я готов провести в заключении две тысячи лет!
   – А она с тобой – ни секунды.
   «Как жаль, что не бывает легких путей», – печально размышлял я, стараясь не отставать от Джи.
   На вечернем концерте в зале не было ни одного свободного места. Публика ликовала и вызывала на бис, дарила букеты роз, а в антракте одна интересная дама – поклонница прохладного джаза – пригласила весь ансамбль на пивной путч в ночной бар.
   В каменной пещере стоял длинный деревянный стол и такие же скамьи, под потолком горели восковые свечи. Оркестр негромко играл легкий джаз. Музыканты заняли места вокруг стола, и официант принес огромные бокалы с пенящимся пивом и дымящиеся креветки, а затем поставил на стол белые свечи. Джи посчитал – их оказалось тринадцать.
   – Прямо-таки вечер тринадцатого Аркана смерти, – отметил я.
   – Каждая планета, – сказал Джи, отпив глоток пива, – должна в своем развитии проходить Долину Смерти, долину тринадцатого Аркана. В это время по Земле проносятся войны, волны массовых убийств, приносятся миллионы человеческих жертв. Но после этой стадии начинается подъем. Наша планета прошла эту фазу в двадцатом веке, и теперь начинается новый цикл, в котором будут жить люди Солнечной расы. Мы стараемся приобщиться к этому Светлому току. Сейчас вся наша падшая Вселенная находится в нижней точке Rota, и теперь должно начаться восхождение. До сих пор Зло свободно существовало во Вселенной, теперь оно будет постепенно оттесняться. Материализм потеряет силу…
   – Предлагаю тост за великолепные композиции Нормана! – воскликнула голубоглазая блондинка и поцеловала его в щечку.
   – А я хочу выпить за нашу победу, – произнес Джи и подмигнул мне. Брызги пива полетели на стол, началось необычное веселье.
   Джи вышел и через пять минут вернулся с гримасой боли на лице.
   – Я случайно поскользнулся в проходе и сильно повредил колено, – преодолевая боль, произнес он.
   – Вчера ночью на том же месте, – сказал подошедший официант, – бандиты, изнасиловав, убили молодую девушку.
   – Это работа злых демонов, – сказал я. – Они повредили вам ногу.
   Мы вышли в служебное помещение. Я осмотрел опухшее колено Джи и понял, что дело плохо.
   – Джи, нам нельзя здесь оставаться, – сказал я. – Нужно вернуться в гостиницу и вызвать врача.
   – Я досижу до конца вечера, – стиснув зубы, ответил он. – Не хочу портить музыкантам этот удивительный праздник.
   Вечер продолжался как ни в чем не бывало. Джи сквозь боль шутил и рассказывал истории, а когда все закончилось, я рассказал Норману о случившемся, отвез Джи на такси в гостиницу и с трудом дотащил до номера.

   – Плохи мои дела, – сказал он, опустившись на диван, – теперь мне не светит не только Польша. Дай Бог, чтобы мог ходить.
   В комнате появился Петраков:
   – Начальство распорядилось, чтобы ты, Касьян, ехал с нами на гастроли в Киев, а Джи положат в больницу в Харькове.
   – Я ни за что не останусь в Харькове, – ответил Джи.
   – А я буду сопровождать его, – спокойно сказал я.
   – Ты что, хочешь сорвать нам гастроли? – разозлился Петраков.
   – А ты хочешь чтобы я оставил Джи одного? – холодно ответил я.
   – Ну, ты еще пожалеешь, – завопил Петраков и хлопнул дверью.
   – Основное качество плебея в том, – сказал Джи, – что, стоит ему дорваться до руководящей должности, как он начинает манипулировать, кроиться и выгадывать. Этим он и отличается от человека Двора.
   Тут появился Норман.
   – Дай в Москву телеграмму, посади Джи на поезд, и там его кто-нибудь встретит, – заявил он.
   – Нет, я его должен обязательно сопровождать.
   – Ну, тогда вы ответите за срыв концертов! – взорвался Норман.
   – Можете считать, – ответил Джи, – что с этой минуты мы у вас не работаем.
   Норман покраснел от злости и хлопнул дверью.
   Но дверь тут же открылась снова, и пьяный трубач Ханыч, рухнув на кровать к Джи, навалился на него всем весом. Джи чуть не потерял сознание от боли. Я взял Ханыча за шкирку и вытолкал из номера.
   – Ты зачем его выгнал? – возмутился Джи, не сразу придя в себя от боли. – Я над ним столько работал, приручая его, а ты одним махом все испортил.
   – Не тех людей вы приручаете, – заметил я. – Ханычу, кроме женщин, не надо ничего, не говоря уж о Просветлении. Бесполезно брать его на Корабль.
   – Ты лучше, брат Касьян, повнимательней вслушайся в Посвятительный стих Велимира Хлебникова:

     Еще раз повторяю:
     Я для вас вечерняя звезда.
     Горе моряку, взявшему неверный угол
     Своей ладьи на звезды.
     Он разобьется о рифы.
     Горе и вам, взявшим неверный угол
     Сердца ко мне.
     Вы разобьетесь о скалы,
     И камни будут насмехаться над вами,
     Как вы насмехались надо мной.

   – Это позывные нашего Луча, – сказал Джи.
   – Как жаль, что начальство так равнодушно к вам, – вздохнул я. – Как всегда, заботится только о себе.
   – Не осуждай их ни в чем, – заметил Джи. – Они ведут себя как маленькие дети.
   – Не орденские они люди, – заключил я.

   На следующий день Джи не мог ходить, колено болело все сильнее. Я поехал по аптекам и травмпунктам, доставать костыли, но их нигде не было. Тогда я поговорил с уборщицей тетей Дусей, купил костыли ее мужа и билеты на поздний поезд Харьков-Москва.
   В Москве я повез Джи в ближайшую больницу. В больнице было грязно, коридоры забиты больными, и в довершение картины я увидел умирающую старуху у дверей приемной.
   – Немедленно оперировать, – сказал травматолог. – Сложный случай, за исход не ручаюсь.
   – Если меня здесь оперируют, – произнес Джи, – то я точно останусь без ноги. Увози меня отсюда.
   – Куда вы это собрались? – воскликнула подошедшая медсестра. – Вам надо срочно в операционную. Без разрешения врача вы не имеете права покинуть больницу.
   – Мой отец умер во цвете сил после неудачной операции, – прошептал Джи. – Так что выручай меня.
   Обхитрив врачей, я сумел вывести Джи на улицу.
   – Теперь нам куда? – спросил я.
   – Бери телефонную книжку и звони. На Авиамоторную нельзя – там проблемы с соседкой.
   Я обзвонил многочисленных учеников и друзей, но никто не хотел принимать. Только Розалита без колебаний согласилась.

   Через час я уложил Джи на диван в гостиной Розалиты. Вскоре появились перепуганные Петрович и Фея.
   – Ну, как у вас с ногой? – испуганно спросил Петрович.
   – Можешь считать, – ответил Джи, – что с поездками навсегда покончено.
   – Мы вас никогда не покинем, – заверил Петрович.
   – Если ты поместишь свой центр тяжести в идею работы над собой, – сказал Джи, обращаясь к нему, – то на Небесах получишь невероятные привилегии. Но мир всегда будет отвергать тебя. Но если ты перестанешь работать над собой, то будешь переведен в ранг «редкого вида животного из Красной Книги», которое охраняется и поддерживается членами команды. Следующая категория после «редкого зверя» – это «брат мирянин», ученик, имеющий доступ на Палубу Корабля. Он еще не может отречься от мира, но и без Палубы ему скучно.
   Наш Луч несет в себе импульс барона Мюнхгаузена, то есть мы сами должны вытаскивать себя из болота, проявляя невероятную инициативу.
   К какой же категории учеников ты себя отнесешь? – спросил он.
   – Пожалуй, к трем сразу, – почесал затылок Петрович. – Лишь бы нога ваша зажила.
   – А ногу я вылечу, – произнесла Фея. – Ты знаешь, что Алеша из Академгородка, твой бывший ученик, приехал вчера в Москву? Он привез мумие одному знакомому, а тот уехал за границу.
   – Если Леша в Москве, – заметил Джи, – то он сейчас у Октябрины, знаменитой исследовательницы буддизма. Леша в будущем обещает стать большим мистиком, – добавил Джи. – Хорошо, если вы с ним подружитесь. А ты как поживаешь, дорогой Ягненок? – спросил Джи Фею.
   – Я сразу поняла, что с тобой что-то случилось, – ответила Фея. – Да и в избушке жить я больше не могу. После твоего отъезда я осталась одна и никуда не могла уехать, потому что хранила тайное знание. Вышла я как-то в магазин за продуктами, а когда вернулась, то увидела, что опрокинут большой дубовый стол. Как это можно было сделать? Только подняв его сверху каким-то крюком… Я смотрела на него удивленно, и вдруг огромная сумка, стоявшая на шкафу под потолком, упала на пол передо мной. «Наверное, ее мой котик зацепил», – успокаивала я себя. Вдруг возникло ощущение чужого присутствия, пугающего, как будто в комнате кто-то еще был. И через некоторое время – стук в калитку. Это наша Гиацинта приехала. «Ой, Троллик! Привет, дорогая, ты еще здесь не повесилась? А я-то думала, ты уже дня два в петле болтаешься!» – и все это со смехом да с хохотом…
   – Как жалко, что ты так и не подружилась с Гиацинтой, – покачал головой Джи.
   – Попробуй подружись с ней, – обиженно сказала Фея. Она положила руки на колено Джи: из них заструилась целительная энергия.
   Через час раздался звонок в дверь, и на пороге возникли две фигуры: высокий седовласый старик в длинном черном пальто и фетровой шляпе, а с ним небольшого роста человек с военной выправкой и короткой щеточкой усов.
   – Алексей, – бодро сказал маленький.
   – Иванов, – отстраненно произнес старец.
   – Это очень важный человек нашего Луча, – тихо сказал мне Джи, – хранитель тайного знания.
   – Я знаю его! – прошептал Петрович, отозвав меня на кухню. – В Пятигорске, поздно ночью, Джи взял меня с собой, предупредив, что идем на важное дело, о котором никто не должен знать. Мы долго плутали по ночному городу, пока не остановились у невзрачного домика.
   «Жди меня здесь, – сказал Джи, – но только человек, к которому я пришел, не должен тебя видеть».
   Я всю ночь скрывался под деревом. Дул пронизывающий ветер с мелким дождем, я промок до костей. Когда стало светать, тихо скрипнула дверь. Старец вышел провожать Джи, и я с радостью бросился к нему: «Я вас верно охранял всю ночь и уже стал сильно беспокоиться…»
   Старец был неприятно удивлен. Он подозрительно посмотрел на мой кожаный плащ и грузинское кепи.
   «Вы обещали, что придете один, – сурово произнес он, – а этот похож на шпиона».
   «Нет, это мой проверенный ординарец», – ответил Джи.
   «Не слишком ли вы рискуете, беря с собой ко мне такого юнца?»
   «По своему кармическому возрасту он вполне достоин», – ответил Джи.
   «А вы до сих пор любите играть в прятки со смертью», – покачал головой старец и скрылся за дверью.
   Джи потом долго меня ругал за то, что я так сильно его подставил, – закончил свой рассказ Петрович. Мы прошли в комнату. Джи уже полусидел на диване, откинувшись на подушку, и слушал рассказ Алексея:
   – Мы обнаружили, что Тунгусский метеорит был на самом деле тайным посланием Земле от Солнца. А потом в нашу группу попали материалы закрытой лаборатории по исследованию околоземных феноменов, и там мы насмотрелись на НЛО и инопланетян, на страшных существ из темных миров…
   Старик молчал и только иногда посматривал с легкой усмешкой на горячо жестикулирующего товарища. Я внезапно почувствовал, что между старцем и Джи происходит невидимый, но напряженный диалог. Алексей достал из кармана пиджака небольшую баночку:
   – Отличное алтайское мумие, колено через месяц заживет. Разводи водой и пей, – он передал баночку мне.
   – Алексей, нам пора, – строго сказал старец.
   Петрович вышел подать старику пальто. Но тот лишь холодно заметил:
   – Мы с вами, кажется, визуально знакомы? – и скрылся за дверью.
   – Эх, – вздохнул Петрович, – так он и не признал во мне своего… А знаешь, – вдруг оживился он, – вчера я попал в странное сновидение. Иду я по лесной дороге к высокому замку, возвышающемуся на скалистой горе. Вдруг слышу – за мной кто-то идет. Я обернулся и увидел высокого рыцаря в золотых доспехах. Я пошел быстрее. Рыцарь также ускорил шаг и стал приближаться. Я опасливо оглянулся, но увидел Джи в обычной одежде. «Напрасно ты испугался», – произнес он и положил руку мне на плечо. Его рука оказалась такой тяжелой, что я упал на землю.
   – Теперь, Петрович, ты точно знаешь, что попал в волшебное место, – сказал я. – За Школой стоит таинственный ветер Луча. Все твои тайные желания обязательно исполнятся. Магический ветер наполняет наши души и несет навстречу судьбе.
   – Что же я должен делать? – воскликнул Петрович.
   – Ты же знаешь историю про Сиддхартху, рассказанную Гессе, – сказал я. – Он до двадцати пяти лет, будучи сыном брахмана, изучил все священные тексты и ритуалы, но в двадцать пять его потянуло в мир, и он очнулся только в пятьдесят после четверти века, потраченных зря. К двадцати пяти годам усиливаются инстинкты, которые враждебны всякой работе над собой. Если ты не научишься контролировать их, то станешь их рабом. А пока ты просто похож на приезжего Гиви из Кутаиси, который на всех дам смотрит с определенным желанием.
   – Это неправда, – возмутился Петрович, – я их готовлю к Школе и работаю над их сыростью!
   – И, взвалив на себя всю их горизонтальную карму, идешь на дно, – засмеялся я.
   Петрович задумался, а минут через десять спросил Джи:
   – Почему у меня почти нет заслуг, по сравнению с Касьяном?
   – Как это нет? – удивился Джи, – А то, что ты учишь и пишешь псалмы по строчке в день – это что, по-твоему, не заслуга? Да на такую работу тянут только Ломоносов, Есенин да вот еще и ты.
   – Эх, Петрович, – вздохнул я. – И когда ты станешь скромным добряком, не будешь умничать, начнешь цитировать Евангелие, да перестанешь искать правду в окружающем мире?

Глава 13
Пиратская закваска Адмирала

   Через месяц Джи снова смог ходить.
   – Теперь вы должны пройти обучение у Адмирала, – произнес он однажды, поднимая на нас отрешенный взгляд. – Если он не передаст немного пиратской субстанции в вашу кровь, для закваски, то вы так и останетесь навсегда пассивными данниками Вагината. Адмирал – тайный Жрец бога Аполло и Диониса, Король искусства Алхимии. Обучение он проводит своеобразно и непредсказуемо. Он всегда ставит ученика в экстремальные обстоятельства, перед внутренним выбором – только тогда и может произойти алхимическая закваска на иной крови.
   – Я давно мечтал об этом, – сказал я, и мое сердце взволнованно забилось от предполагаемой рискованной вылазки.
   – Гиацинта говорила, что это может для нас плохо кончиться, – опасливо возразил Петрович.
   – Вы будете находиться под моей защитой. Но Адмирала не так-то легко найти. Если с ним договориться о встрече, то он обязательно не придет. Вчера я узнал, что он появится со своим учеником Сувереном у Шахматной – будет праздновать день рождения. Вот там мы его и сможем отыскать.
   Но вначале надо как следует запастись крепкими напитками: без водки в этих кругах не принимают.
   Мы во главе с Джи немедленно отправились в Москву. Доехав до станции «Добрынинская», мы зашли в местный гастроном и купили армянский коньяк и бутылку пиратского рома.
   – Ну вот, теперь мы готовы к алхимической ситуации, – улыбнулся Джи. – Aqua Vita придаст всему нужный градус. Петрович, я назначаю тебя хранителем огненной воды. Доставать напитки будешь только по моему знаку.
   – Я вас не подведу, – улыбнулся Петрович, аккуратно укладывая бутылки в кожаную сумку.
   Я шел, замечая каждую мелочь – так обострилось мое внимание. Наконец мы оказались перед тяжелой дверью. Джи позвонил.
   Дверь открыла дама лет тридцати пяти. На ней был тонкий голубой свитер и короткая черная юбка, на стройных ногах – туфли с высокими каблуками. Ее серые глаза с холодным удивлением осмотрели меня и Петровича. В пальцах она держала длинный костяной мундштук с дымящейся сигаретой.
   Из глубины квартиры слышались громкие голоса и гитара.
   – А это что за юные дарования? – недовольно спросила она, сбросив пепел на паркет прихожей. – Вы же знаете, что я не расположена принимать посторонних лиц.
   – Это мои ординарцы, – поспешил сказать Джи, – они хорошо знают свое дело.
   Шахматная, по-прежнему стоя в проеме двери, надменно прищурилась:
   – А может быть, подарить им свободный от нас вечер?
   Я изобразил приветливую улыбку.
   – Я думаю, что будет лучше, если они посидят у тебя на кухне, – улыбнулся Джи.
   – Я лучше знаю, что делать, а чего не делать в моем доме, – ответила она. – А впрочем, заходите.
   Мы с Петровичем одновременно протиснулись в узкий проем двери и оказались в обширной прихожей с высоким потолком.
   Оставив вещи в коридоре, я осторожно последовал за Джи на кухню.
   В центре ее стоял большой стол красного дерева с ножками в виде львиных лап. На столе была тарелка ветчины, салат и почти пустая бутылка токайского. На широком подоконнике – старинные шахматы с огромными резными фигурами.
   В кухне было двое: сам Адмирал и Суверен – молодой человек крепкого сложения, с прилизанным налево черным чубом. Его истерически блестящие глаза презрительно смотрели на меня.
   – А, сам Мэтр к нам пожаловал, – обрадовался он. – Хотя я встречаю вас очень редко, но у меня ощущение, будто я с вами беседую каждый день.
   – Ну, значит, твоя система дальней связи «Авакс» работает отлично, – улыбнулся Джи.
   Адмирал сидел на стуле в черной рубахе, расстегнутой на груди, и черных джинсах. Он смотрел на утонченное лицо Шахматной и, перебирая струны гитары, тихо напевал Вертинского:

     К мысу радости, к скалам печали ли,
     К островам ли сиреневых птиц —
     Все равно, где бы мы ни причалили,
     Не поднять нам усталых ресниц…
     Он бросил взгляд на нас и, отпив вина, продолжил:

     …И, сладко замирая от криков попугая,
     Как дикая магнолия в цвету,
     Вы плачете, Иветта, что ваша песня спета,
     Что это лето где-то унеслось в мечту…

   – Наконец-то ты появился, – сказал он Джи, поднимаясь навстречу. – Сегодня день рождения твоего эзотерического сынка. Я думал, ты опять не придешь – вот только не осталось нормального напитка.
   – Петрович, – произнес Джи, – достань-ка бутылочку пиратского рома, она нам весьма пригодится.
   Петрович быстро разлил ром по граненым рюмкам.
   – А меня почему пропускаешь? – подняла очаровательные глаза Шахматная.
   – Я думал, вы пьете только прозрачное винцо, – ответил Петрович.
   – Приучайся меньше думать и больше делать, – холодно ответила она.
   – Предлагаю поднять бокалы за твое пиратское сердце, – произнес Джи.
   – Но ты учти, – выпив ром, сказал Адмирал, – что не каждый может такого сынка подвзять, потому что я резок. Я люблю, чтобы было по-нашему, по-честному. Я был и в Египте неплох, но с той поры я изменил цвет лица. Посмотри, ведь у меня уже почти не осталось волос!
   – Эх, – заметил Джи, обняв Адмирала левой рукой, – через много лет ты будешь стоять за моей спиной, – жрец неведомого культа, который никогда никому не будет известен – и говорить то же самое и про меня. А знаешь ли ты, что моя борода стала седеть уже в тридцать лет? Спой-ка нам о Робинзоне Крузо.

     В бледных ладонях струится вода.
     В бледных ладонях – следы барракуд.
     Хищно смеется морская звезда.
     Робинзон Крузо на двадцать секунд.

     Нет у меня ни жены, ни детей,
     Есть только хохота рыжая медь.
     Сам себе – остров, сам себе – тень,
     Сам себе – парадоксальная смерть…

   – Там, где мы, – добавил Адмирал, – там центр событий, центр мира.
   – Займись моими олухами, – вдруг попросил Джи, – они без тебя пропадут.
   – Они у тебя совсем неплохи, – сказал Адмирал, пристально посмотрев мне в глаза. – А у меня ученики удерживаются максимум год. Александр – последний ученичок – уже предал меня. Он говорит, что по уму, мол, я ему равен, но что по таланту он круче.
   – Сразу видно парвеню, который еще не успел Традицию изучить, а уже вещает от ее лица, – добавил Суверен.
   – Да, Саня – это надежда советской алхимии, – иронически сказал Джи.
   Шахматная холодно наблюдала за происходящим, словно подсчитывая в аккуратно подстриженной головке комбинации и ходы невидимой партии. Она заложила ногу на ногу, соблазнительные колени невольно притягивали взгляд. Адмирал, исподлобья глядя на нее, запел:

     Где нет параллелей и нет полюсов, плывет оскаленный труп,
     Он ищет в туманах подводных лесов эллипс любимых губ.
     И кости его распадаются в неумолимой воде,
     И рука в последней грации тянется к бороде.

   «Вот с этой красавицей, – мечтал я, – можно было бы неплохо отдохнуть от ратных подвигов. Только ее глаза предательски холодны».
   – Адмирал – это более милосердная и жертвенная сущность, чем я, – прервал мои мысли голос Джи. – А вы – просто ослы, болваны, идиоты в кубе, абсолютно никчемные и ничего не понимающие люди.
   – Я знаю, – Адмирал снова внимательно посмотрел мне в глаза, – эти ребята никогда тебя не предадут.
   – Почему они везде следуют за мной, – с досадой произнес Джи, подливая себе ром, – я до сих пор не могу понять.
   – Они понимают, что ты – абсолютный Мэтр. Им просто некого любить, кроме тебя, – во всем мире.
   – Нас всего несколько на планете, – сказал Джи, положив руку на плечо Адмиралу, – ты да я, да два олуха Царя Небесного.
   – Нас мало, но мы крепкие ребята, – добавил Адмирал и тихо запел:

     Кони-Йото – старый шаман,
     Внешне выглядит очень странно.
     Он глотает морозный туман,
     Как другие глотают сметану.
     Кони-Йото любит гулять
     Со своим меховым пальто.
     Кони-Йото любит играть
     С тем, чего не знает никто…

   – Чем ты занимался последнее время? – поинтересовался Джи.
   – Погружался в пучины Нигредо, исследуя пространство мертвого рока. Да инспирировал две рок-группы – Бобчинского и Добчинского – и сделал им несколько программ. Но эта современная молодежь жутко рациональна, признает только «ты мне, я тебе». Тогда я решил их проучить. Бобчинскому я сделал замечательный цикл песен про котов, но когда пришел Добчинский, я дал эти песни и ему. Когда Бобчинский пришел ко мне разбираться, я сказал, что Добчинский, подлец и гад, украл у меня тексты, а Добчинскому я сказал то же самое про Бобчинского. Когда они встретились и выяснили это, Бобчинский прибежал ко мне и стал истерически орать, что он не вор. Но тут Белый Тигр метко указала ему: «А ведь честный человек никогда не обидится, если его назовут вором».
   Адмирал прикоснулся к струнам гитары:

     …Мы с тобою не составим исключения,
     И не будем мы иметь ни тел, ни душ.
     Оба наших позабытых отражения
     Встретятся в тумане черных луж…

   – Не могли бы вы меня, господин Адмирал, научить тайнам Великого делания? – собравшись с духом, произнес Петрович. – Я бы пошел и купил вам две бутылки коньяка!
   – Ты, Петрович, что, в алхимию решил въехать? – повысил голос Адмирал. – Что, дуралей, думаешь Господа Бога карасями купить?
   – Будешь по ночам бегать за водкой, – усмехнулась Шахматная, – так и пройдет твое обучение. Тебе никогда не пропоить сборную алкоголиков Петра Борисовича.
   – Так, а тебе никто не давал слова, – повернулся к ней Адмирал. – А твоим лучшим учителем, Петрович, – добавил он, – на данный момент может быть только вот эта кошка.
   – Почему это? – обиделся он.
   – Она всегда, по мере возможности плавно, уходит от всякой агрессии и никогда не ввязывается ни в какую склоку, – ответил Адмирал, беря кошку и мягко переворачивая вверх лапками. – Она плавно выходит из любой критической ситуации и стушевывает агрессию. Вот этому психологическому искусству и необходимо учиться. Никогда не отвечать внутренней агрессией на агрессию любого человека и даже врага. Надо учиться плавному смазыванию опасной ситуации. Никогда вслух не упорствовать на своем, будь ты сильный или слабый человек. А для начала тебе надо научиться идти по Пути Честности.
   – Что это за Путь? – спросил Петрович.
   – Путь Честности – это честно понять, какой ты идиот, и помнить об этом всегда, – и Адмирал бросил кошку на колени Петровичу.
   – Любишь ты пошутить, – произнесла Шахматная, выпустив колечко дыма.
   – Я не шучу, – серьезно заметил Адмирал.

     Учитесь плавать, учитесь плавать,
     Учитесь водку пить из горла.
     И рано, рано из Мопассана
     Читайте только рассказ «Орля».

     Учитесь плавать, учитесь прыгать
     На перламутре летучих рыб —
     И перед вами, как злая прихоть,
     Взорвется знаний трухлявый гриб.

   – Где же Фея, почему она с вами не пришла? – с любопытством спросила Шахматная.
   – Адмирал и Фея несовместимы, – ответил Джи. – Когда мы встречаемся с Адмиралом, Фея тут же чувствует пиратскую волну реальности и взрывается. Перед любым художником открываются постепенно тонкие миры, и это не всегда Светлые миры. Недаром Высоцкий сказал: «Но что-то ангелы поют такими злыми голосами…» То есть художник, артист сталкивается с сущностями на тонком плане. Когда Адмирал занялся алхимией, перед ним раскрылись черные миры – от этого и символика его поэзии соответствующая.
   – Кто научил тебя тайнам Алхимии? – спросил я у Адмирала.
   – Я считаю своими учителями, – произнес он, отхлебнув пиратского рома, – Джи и представителей мира кошачьих. А мои внутренние убеждения проснулись в восемь лет. Мне не надо было читать что-либо про эзотеризм, это было внутри меня… Дорогой Джи, не мог бы ты мне что-либо пожелать? – спросил Адмирал, всматриваясь в его потусторонние глаза.
   – Я поднимаю бокал за твое абсолютное провозвестие. За Жреца неведомого культа.
   – Почему вы везде таскаете за собой этих двух типов? – поинтересовалась Шахматная, презрительно глядя на нас.
   – Это и для меня, может быть, является загадкой, – ответил Джи.
   – Им некого любить, кроме вас, месье, – произнес Адмирал, – они прекрасно понимают, что вы абсолютный Мэтр оккультизма и абсолютный Мэтр каких-то орденов. Петровичу некуда возвращаться, кроме своих рощ, а Касьяну – кроме своих джунглей. Они верят в тебя, хотя и непонятно, откуда это им известно.
   – Наш обычный мир им кажется сумасшедшим домом, – добавил Суверен и продекламировал:

     В сумасшедшем доме, в сумасшедшем доме,
     В сумасшедшем доме музыкальный вечер.
     Крики, клики, шорох струн.
     На гладком фортепьяно отрезанные руки
     Играют белый ноктюрн…

   – Я начинаю видеть кошмар в твоих глазах, мой дорогой Суверен, – прервал его Адмирал.
   – Значит, мне надо возвращаться к жене: она ждет меня уже три дня.
   – Тогда подай мне пиджак, жалкая сволочь, и принеси туфли – я тоже ухожу.
   Адмирал, в своем вельветовом пиджачке и стоптанных туфлях на босу ногу, собрался покинуть вместе с Сувереном дом Шахматной. На улице стоял тридцатиградусный мороз.
   – Смотри не замерзни! – воскликнула Шахматная. – Хочешь, я тебе подарю стильный теплый плащ?
   – Ты настоящий друг, – ответил Адмирал, натягивая плащ, – только мне ты ничем не сможешь помочь.
   Дверь захлопнулась, и на кухне повисла мертвая тишина. Создавалась атмосфера прямолинейного вытуривания.
   – Ты давно знаешь Адмирала? – спросил я Шахматную.
   – Уж поболее, чем тебя, – усмехнулась она. – Он родился где-то на Урале. Отец его то ли погиб на фронте, то ли пропал. Мать была актриса, подкинула его в шестилетнем возрасте своим родственникам, а сама исчезла. Вначале одиночество пугало, но когда он вошел в него, понял, что действительно один на белом свете, и это стало для него источником невероятной энергетики. В одиннадцать лет он за полгода выучил греческий. Он рано осознал свою духовную родину, и это была Греция, хотя можно было бы скорее предположить, что это Скандинавия и кельтские мифы. Вспоминание духовной родины не является обычной памятью, это очень реальное глубокое переживание.

//-- Последняя стадия Алхимического Делания – умножение Философского Камня. Красный Король передает Алхимическую Традицию своим ученикам. --//

   В школу Адмирал ходил с пеналом, в котором было два отделения. В одно наливалась водка – серебро, в другое пиво – золото. Все это выпивалось, и Адмирал шел в школу. Так он рассказывал о себе. Правда, каждый раз он рассказывает новую историю своей жизни.
   Но на самом деле Адмирал был очень тихим и скромным юношей, до тридцати лет не курил, а пил очень мало.
   Его беззаветная любовь – Белый Тигр – была прекрасной дамой из высшего общества. Он любил ее всей душой и относился к ней как истинный рыцарь к даме сердца. Для него было немыслимо затащить ее в постель. Белый Тигр долго объясняла ему, что в жизни все наоборот, и что именно так и надо поступать.
   Тигр все ему прощает: пьянку, уходы, Мата Хари. А когда Мата Хари стала охладевать к нему, Адмирал ушел к некой Эльде. Та безумно его любила, давала деньги, каждый день лился рекой коньяк, хотя Адмирал просил водку. Собирались ее друзья, слушали Адмирала и называли его пророком. Они дожидались выезда за рубеж и нигде не работали. Потом из Москвы стали доходить слухи о том, кто такой Адмирал на самом деле. Эльда тут же крестилась, а квартиру окропила святой водой. Тогда Адмирал вернулся к Белому Тигру.
   – Да, странная у него жизнь, – произнес я.
   – Я все смотрю на вас, – сказала Шахматная, отпив токайского, – и никак не могу понять, что же находится между вами?
   – Между нами – дверь, – ответил Джи, – в которую можно войти.
   – А вам не будет слабо, если я однажды рискну это сделать? – усмехнулась она.
   – Мы только «за», – обрадовался Петрович.
   – Не тебя спрашиваю.
   Я посмотрел на часы: время приближалось к часу ночи. Шахматная перехватила мой взгляд и, закурив сигарету, сказала:
   – Так и быть, сегодня я вас оставлю у себя. Тебе, Касьян, я могу постелить в отдельной комнате – там живет сосед, но он уже месяц не ночует дома, – и оставила мне ключи.
   Я с удовольствием растянулся на широком диване с продавленными пружинами. Около трех часов ночи я ощутил, что меня крепко обнимают с обеих сторон два жутких существа. В полной темноте я никак не мог рассмотреть их, но ощущение потустороннего ужаса не оставляло. Я попробовал вырваться из их объятий, но не тут-то было. Через минуту заиграло старинное танго, и одно из них, вытащив меня в центр комнаты, стало отплясывать неимоверный танец. Тут-то я и разглядел ее. Это была старуха лет под девяносто, ее седые скомканные волосы свалялись на спине. Меня передернуло от ужаса. Она была настолько иссохшая, словно месяц пролежала в могиле. Я вгляделся и заметил, что часть ее тела была сгнившей. Я попытался освободиться из ее цепких объятий, но ее костлявые пальцы еще сильнее ухватились за мою спину. Она с силой прижималась ко мне, заставляя двигаться в такт музыке. Вскоре из постели вылезла другая старуха, такая же полусгнившая, и, уцепившись за меня сзади, принялась кружиться с нами. В таком ужасном состоянии я провел остаток ночи.
   Утром я выскочил к Шахматной.
   – Что за ведьминская комнатушка у тебя по соседству?
   – Не хотела пугать тебя сразу – год назад на этом диване скончались две сестры девяноста лет. Они пролежали в квартире несколько месяцев, пока их трупы случайно не обнаружили.
   – Почему ты мне ничего не сказала об этом? – возмутился я.
   – Это одна из частей Посвятительного лабиринта, – холодно улыбнулась она.
   – Нам надо срочно выходить, – сказал появившийся Джи, – сегодня я вновь хочу встретиться с Адмиралом. Он живет на Академической. Но он любит, договорившись о встрече, тут же исчезать из дома – и ты застаешь пустую квартиру. Чтобы не упустить Адмирала, мы, подъехав к его дому на Академической, сразу направились к телефонной будке, стоящей прямо у подъезда. Джи набрал номер.
   – А, это ты, дорогой Мэтр, – раздался голос в трубке. – Я, пожалуй, выйду сегодня на дело, только надо определить место встречи.
   – Мы уже у твоих дверей, – ответил Джи.
   – А, вот так? Вы меня что-то недооцениваете, – недовольно проговорил Адмирал.
   – Наоборот – слишком ценю! – ответил Джи. Адмирал вышел на тридцатиградусный мороз без плаща, в тех же туфлях на босу ногу.
   – Ты не замерзнешь в своем пиджаке? – удивился я.
   – Да я родился в нем, – натянуто улыбнулся он. – А теперь, ребята, надо заглянуть в ближайшую аптеку, чтобы затариться корвалолом. Ты, Петрович, надеюсь, хорошо знаешь, как это делается?
   Через десять минут Петрович вышел из аптеки с двумя флаконами корвалола.
   – Больше нет, – сконфуженно ответил он.
   – Тогда зайдем в магазин парфюмерии, – сказал Адмирал. – Девушка с золотой улыбкой! – обратился он к симпатичной продавщице. – Не найдется ли у вас подходящей дешевой парфюмерии, которая к тому же еще и укрепляет волосы?
   – Вам я предложила бы лосьон для выращивания новых, – засмеялась продавщица, разглядывая голову Адмирала.
   – Да нет, вы не поняли – мне просто надо как можно скорее опохмелиться!
   – Господи, – ужаснулась девушка, – такого лосьона у нас нет!
   – Нужно было тебе, Петрович, взяться за дело, – сухо сказал Адмирал и вышел на заснеженную улицу.
   – Может, купим «Кубанской»? – предложил я, догоняя Адмирала.
   – Так чего же ты молчал?
   – Так я думал, ты хочешь с утра именно лосьончику выпить.
   – Вообще-то я очень странный парень, – ответил Адмирал. – А теперь мы отправимся к одному недобитому фашисту – Петру Борисовичу.
   – А это что за персонаж? – спросил Джи.
   – Бывший чемпион по плаванию. Он во Франции несколько лет подряд брал первые призы по баттерфляю, а теперь возглавляет сборную московских алкоголиков, которая занимает одно из первых мест. Тренировки проводит у себя на квартире, жена от него ушла, дети не родились, и в его флэту можно всегда переночевать.
   – Отличная рекомендация, – восхитился Петрович.
   Через час дверь без звонка и номера в подъезде панельной башни открыл высокий, как проморенное бревно, человек в замызганном спортивном костюме. Его изломанное лицо говорило о дремучести пролетарской души.
   – А-а-а, сам Адмирал пожаловал, – пробасил он. – А эти чего за тобой увязались?
   – Водку несут, – кивнул Адмирал.
   – Ну, если пришли с билетом, то пусть раздеваются.
   Мы вошли в большую кухню, в центре которой стоял пустой белый стол и три серые табуретки. Из окна без занавесок открывался вид на одинаковые коробки новых районов. Не успел Петрович моргнуть глазом, как его сумка была выпотрошена и изъятые три бутылки «Кубанской» появились на столе.
   – Ну и скорости у тебя! – разозлился Петрович.
   – У меня в доме свои порядки, – ухмыльнулся Петр Борисович, откупоривая водку. – Мы все делим поровну – кроме любимых женщин.
   Мы расположились на неприбранной кухне и молча выпили по рюмке. Закусывать было нечем.
   – Я как посмотрю, нынешний день начинается лучше, чем вчерашний, – хмыкнул Петр.
   – А не найдется ли у тебя сигаретки? – спросил Адмирал.
   – Сейчас поищу: вчера я где-то в комнате заныкал чинарик.
   – А могу ли я что-либо доверить тебе или Гурию? – испытующе посмотрел на нас Адмирал, когда он вышел. – Ведь я владею гигантскими познаниями, которые не должны попасть в случайные руки. Я ведь единственный знаю, кто такой Джи, ибо я его лучший ученик, он посвятил меня в глубокие тайны. И я никогда не предам человека, который посвятил меня в эзо. Я всегда об этом помню. Знания Джи являют собой неизмеримую бездну. Другие думают, что, изучая алхимические трактаты, которые, может быть, Джи не читал, они превзойдут его. Но я думаю, сколько бы они ни читали, это не имеет значения… Только я – очень резкий. Я люблю пить честно, чтоб по-людски все было.
   – Ты можешь им доверять, – произнес Джи, – они прошли подготовку в болотисто-лесистой местности.
   – Я слеп, – сказал Адмирал. – Хоть у меня и два глаза, но один видит одно, а другой – другое. Жаль, что ты, Касьян, не знаешь даже первого закона полярной зимовки.
   – А почему я должен его знать?
   – Потому что ты совсем запросто можешь оказаться там, – и он взял гитару:

     Тяжелой тенью, в вечном сомненьи
     Тянется твоя жизнь.
     Выйди на площадь, стань на колени,
     Скажи себе «Аминь».

     Радио слушай, смотри телевизор,
     Сшей себе пальто.
     Забудь свое горе, приди в крематорий,
     Там тебе скажут, ты кто…

   – Не круто ли берешь? – недоверчиво спросил я.
   – Надо брать еще круче, – заметил Петр Борисович и налил себе полный стакан водки. – Звонят, открой – это наши.
   На кухне появился Суверен в черной рубахе и черных кожаных сапогах, достал бутылку красного и поставил на стол:
   – Это все, что удалось спасти от разгневанной жены.
   – Но все начинается с Алхимии, – продолжил Адмирал, заметив, что я внимательно его слушаю. – Существуют три Пути:
   Первый – Via Directrisa, Центральный Путь, он занимает всего лишь одно мгновение.
   Есть другой Путь, который занимает один день.
   Но есть Путь «влажной алхимии», которым иду я, и этот путь занимает пятьдесят-шестьдесят лет планомерной работы. На этом Пути имеют значение коллективные достижения. Здесь учителю важно привести других к свободе, и он нуждается в учениках, которые, именно благодаря своей неискушенности, могут натолкнуть на абсолютно новое решение.
   – Ученики дают творческий толчок Мастеру, – вставил Суверен, грозно поглядывая на недовольную рожу Петра Борисовича, – без них невозможно творчество.
   – Теперь мне решительно все равно, где быть и как жить, – произнес Адмирал. – Я только охочусь теперь за некоторыми качествами, необходимыми для окончательной трансформации.
   – Это, наверное, воля, – добавил многозначительно Суверен.
   – Это нечто другое, – ответил Адмирал.
   Петрович налил ему полстакана водки, и Адмирал, отпив пару глотков, продолжил:
   – Проблема состоит в том, чтобы haben oder sein – иметь или быть. Прежде чем решать остальные задачи, надо решить эту первичную проблему.
   Когда я стал заниматься алхимией, возникла колоссальная трудность в передаче, потому что никто не может вынести наступающего при этом одиночества и отчужденности. Другой проблемой является неоднозначность языка. Потому что русский язык, в принципе, бесконечномерен, и говоря что-либо, мы на самом деле подразумеваем совершенно разное.
   – Как тебе удалось выйти из этой безысходной ситуации? – поинтересовался Суверен.
   – Ища способ передачи, я обратился к песням. Кроме того, песни, как ни странно, лучший способ усвоения, восприятия и передачи эзодоктрины. Даже тотальные материалисты не могут с этим ничего поделать.
   – Они жестко и последовательно искореняют всякий романтизм, – пояснил Суверен. – Переписали историю, запутали весь мир. Теперь никто уже не может понять, насколько тонка и изысканна была культура древней Греции.
   – Именно так, – заметил Адмирал. – Скептицизм несет страшную опасность забывания своей духовной родины. Современный человек настолько им пропитался, что даже не осознает этого.
   – Петрович, – недовольно произнес Джи, – почему ты не освежаешь пустые рюмки?

   Адмирал настроил гитару:

     Есть на свете бесполезные вопросы:
     Отчего уходит лето в сентябре?
     И рыдают голубые альбатросы,
     Умирающие в утренней заре.

     Может быть, на дне последнего колодца
     Птицы видят отражения веков.
     Может, жалко им истерзанного солнца
     В дымной пасти кровожадных облаков.

     Может быть, своим могуществом играя,
     Им не хочется таиться и молчать,
     Нам ведь только, нам ведь только умирая,
     Разрешается тихонечко кричать.

     Так оставьте бесполезные вопросы —
     Отчего уходит лето в сентябре,
     И рыдают голубые альбатросы,
     Умирающие в утренней заре.

   – Они отрицают иной мир, – проговорил Адмирал, попивая водочку, – отрицают существование группового и личного бессмертия.
   – Давно поймали мир на технику, – добавил Суверен, – и уже открыто поклоняются сатане.
   – Опять вы об эзотеризме, – разозлился Петр Борисович, – я же всем запретил говорить на эту тему! И так бесы меня замучили – каждое утро просыпаюсь в синяках. Мой дом предназначен только для пьянки!
   – Где ты видишь пьянку? – поинтересовался Адмирал.
   – Правильно, пьянка только начинается, – заявил Петр Борисович и выпил полный стакан водки.
   – Для чего вы пьете ужасный лосьон и запиваете одеколоном «Саша и Наташа»? – осторожно спросил Петрович бывшего чемпиона.
   – Для того чтобы иметь честное отношение к телу, – ответил тот. – Для меня не существует того, что навязано тебе людьми, а также того, что я могу обожраться микробов.
   – Основная проблема, как ее излагает Фромм, – повторил Адмирал, – заключается в haben oder sein – иметь или быть. И сначала вы должен разобраться с этой первостепенной проблемой, а потом уже решать и все остальные. И как бы вы ни уворачивались от решения этой проблемы, к тридцати пяти годам она неминуемо встанет перед вами.
   – Но к тому времени, – вставил Суверен, – ни у кого уже нет сил ее решать. Люди, захваченные потоком жизни, уже мертвы, они не могут направить свои силы на реальные действия и стать на Путь восхождения.
   – Существует невидимая сеть, окутывающая каждого человека, – произнес Адмирал. – Она закрывает от него другую реальность. Но в этой сети всегда есть слабое место, которое неофит должен найти сам, и никто ему в этом не поможет. И когда он нашел щель между мирами – с этого момента и начинается Путь. Учитель теперь может указать ему, как выбраться наружу.
   – Просить у кого-либо что-либо – это акт кощунства и черной магии, – вдруг заявил Петр Борисович, – просить можно только у дьявола. Поэтому я отрицаю христианскую Традицию.
   – Ибо она, – произнес Адмирал, – далеко ушла от греческих мистерий.
   – Почему в доме нечего есть? – вдруг заорал Петр Борисович и гневно посмотрел на нас.
   – Петрович, зажарь кусок баранины, – попросил Джи, – у нас в рюкзачке лежит пара килограммов.
   Петрович бросился исполнять приказ.
   – Бойкий у вас Ванька Жуков, – улыбнулся Адмирал. – Я думаю, что он пойдет Путем даосов.
   – Почему же? – удивился я.
   – А ты выслушай притчу, и сам, может быть, поймешь. Один юноша провел в учениках у даоса пять лет, и все пять лет он чистил картошку, а готовил другой ученик…
   Петр Борисович заботливо подлил Адмиралу водки.
   – Через пять лет ученик спросил: «Сколько мне еще надо чистить картошку, чтобы чему-либо научиться?»
   Даос дал ему денег и сказал: «Убирайся. Раз не хочешь чистить дальше, тебе здесь делать нечего».
   Мораль этой притчи такова, что, находясь в обучении у даосов, не следует задавать вопросов: «А что будет после того, как я это сделаю?»
   – Так, хватит говорить об эзотеризме, – заорал Петр Борисович, – мой дом предназначен только для пьянки!
   – А где ты видишь пьянку? – удивился Суверен. – Здесь никто не пьет, тут все трезвые.
   – Пьянка только начинается – проорал Петр Борисович и вылил стакан водки в бездонную глотку. – А теперь попрошу спеть мою самую любимую: «Сидит пахан».
   – Дай-ка гитарку, – попросил Адмирал и, лениво перебирая струны, запел хрипловатым голосом:

     На Молдаванке музыка играет,
     Кругом веселье пьяное шумит.
     А в кабаке доходы пропивает,
     Пахан Одессы Костя-инвалид.

     Сидит пахан в отдельном кабинете,
     Марусю поит розовым винцом,
     А между тем имеет на примете
     Ее вполне красивое лицо.

     И вот пахан закуску подвигает,
     Вином и матом душу горяча.
     И говорит ей: детка, дорогая,
     Мы пропадем без Кольки-ширмача…

   – После этой песни всегда наступает переключение, – заметил Суверен, – и вместо выгоревшего состояния подается новая энергетика.
   Вдруг раздался резкий звонок телефона. Петр Борисович поднял трубку.
   – Это звонит Гиацинта, – сказал он, глядя на Адмирала.
   – Скажи, что тут никого нет.
   – Нет тут никого! – рявкнул в телефонную трубку Петр Борисович.
   – Как же нет, коль я слышу Адмирала? – раздался в трубке звонкий голосок Гиацинты.
   – Да это тебе показалось, – разозлился он. – И вообще нечего тебе сюда звонить!
   – Ну, ты еще пожалеешь о своей грубости, Петенька, – разгневалась Гиацинта. – Завтра же с тобой обязательно что-то приключится!
   – Плевать я хотел на твои угрозы, – расхохотался Петр и бросил трубку.
   – Так что ты хотел сказать про Дао? – спросил Джи.
   – Пу Сун-лин по-честному, по-китайски, написал на нескольких тысячах страниц трактат, который приближается к чистой доктрине даосизма.
   – Почему приближается? – спросил я.
   – Да потому что чистой доктрины даосизма не существует, – ответил Адмирал. – В названии книги Пу Сун-лина есть такая тонкость. Наш перевод:
   «Рассказы о людях необычайных». Оригинал: «Необычайные рассказы о людях». Еще в детстве я чувствовал эту ошибку. По этой неточности можно уже судить и об остальном переводе, – Адмирал снова подстроил гитару:

     Сидит ширмач на Беломорканале,
     Толкает тачку, стукает кайлой.
     А фраера вдвойне богаче стали,
     Кому же взяться опытной рукой?

     Езжай, Маруся, милая, дотуда,
     И обеспечь фартовому побег,
     Да торопись, кудрявая, покуда
     Не запропал хороший человек.

     Маруся едет в литерном вагоне
     И вот она у лагерных ворот,
     А в это время зорькою бубновой
     Идет веселый лагерный развод.

     Выходит Колька в кожаном реглане,
     На нем кепи и яркий козырек,
     В руках он держит разные бумаги,
     А на груди – ударника значок.

   На самом деле никто точно не знает источника даосской алхимии. Но если знать ее, тогда можно свободно ориентироваться в любой Традиции. Даосская алхимия в основном работает с запредельными вещами, которые совершенно непонятны профану.
   – В алхимии есть несколько существенных доктрин, – продолжил Адмирал. – Первая: чтобы делать золото, нужно его иметь. Традиция различает мертвое золото – ложки, браслеты, украшения, – и природное золото – самородки, найденные на берегах рек среди скал.
   Алхимики имеют дело с природным золотом. Но они говорят, что оно – свинец, над которым надо еще долго работать, трансформируя и проплавляя, чтобы получить настоящее Космическое Золото.
   – Последний раз говорю, – вдруг заорал Петр Борисович, – хватит говорить про алхимию! В моем доме тренируется сборная алкоголиков страны – и баста! – и он со всей силы ударил кулаком по столу. – Это разве пьянка? Пьянка только начинается! – прокричал он и выпил еще стакан водки, затем покачнулся и, держась за стену, пошел в комнату и там растянулся на диване во весь свой огромный рост.
   – Зачем вы возитесь с этой пьянью? – поинтересовался Джи.
   – Нас должны окружать люди из народа, – заявил Суверен.
   Адмирал взял гитару:

     О Маша, Маша, детка дорогая,
     Привет Одессы розовым садам,
     Скажи ты там, что Колька вырастает
     Героем трассы в пламени труда.

     Еще скажи: он больше не ворует,
     Блатную жизнь навеки завязал.
     Узнал он жизнь здесь новую такую,
     Какую дал нам Беломорканал.

     На Молдаванке музыка играет,
     Кругом веселье пьяное шумит,
     Пахан Марусе водки наливает,
     Потом такую речь ей говорит:

     У нас, ворья, суровые законы,
     И по законам этим мы живем.
     И если Колька честь свою уронит —
     Мы ширмача попробуем пером…

   Джи посмотрел на часы:
   – Ну, мне пора. А вам, – он строго посмотрел на нас, – советую остаться до тех пор, пока Адмирал не передаст вам свою таинственную инспирацию.
   – А в чем она будет состоять?
   – Со временем узнаешь.
   Джи оделся и, ни с кем не прощаясь, незаметно покинул квартирку-бис.
   – А теперь – нашу песню, – сказал Адмирал:

     Скоро, друзья, конец дороги,
     Еще три шага, и вот —
     Бархатный и высокий,
     Встанет перед нами эшафот.

     Впереди еще три сантиметра,
     Позади два десятка лет,
     Еще волосы пьяны от ветра,
     И лениво гибок скелет…

   Суверен выпил стакан водки и застыл в странной позе на стуле, Адмирал от усталости опустил голову. Гитара выпала из рук и соскользнула на пол. Я положил голову на стол и тут же отключился.
   Когда я очнулся, часы показывали два ночи. Суверен и Адмирал, так и не изменив позы, сидели, застывшие на стульях, как две восковые фигуры.
   Тут из двери появился Петр Борисович.
   – Так, надо ребятам помочь добраться до дивана, – шумно выдохнул он и потащил Суверена на плечах в комнату. – А вы с Петровичем можете пристроиться где-нибудь рядом, – по-доброму сказал он.
   Рано утром Петр Борисович отправился на работу, грузить ящики в депо Москва-Товарная. Ровно в десять я вздрогнул от сильного удара в дверь.
   «А вот и милиция», – мелькнуло у меня в голове. Но на пороге появился плотный мужчина в штатском, с черной боярской бородой.
   – У меня пятерка, – громовым голосом произнес он. – Пошлите кого-нибудь в очередь за пивом, – а сам, скинув галоши и пробасив «Господи, помилуй», направился на кухню и стал искать голодными глазами, чем похмелиться.
   – Это наш орденский батюшка, – объяснил Суверен. – Так что тебе, Петрович, придется сгонять в магазин.
   Выходя, Петрович шепнул мне на ухо:
   – Я чувствую себя уже полностью выжженным.
   – Ну, так поезжай к Коломбине и слегка развейся.
   – Тогда я не пройду обучающую ситуацию, – испугался он.
   – Значит, неси пиво.
   – Только не выключай меня из своего внимания, – взмолился он, – иначе я не выдержу…
   Не успел он вернуться, как дверь с шумом отворилась, и в коридор ввалился бледный Петр Борисович – на костылях, левая нога в гипсе.
   – Что это с тобой приключилось? – басом спросил батюшка.
   – Да вот Гиацинта приговорила, – ответил хромой Петр. – Вчера соизволил нахамить ей по телефону, а сегодня погрузчик ногу переехал.
   – Молись Господу, и все пройдет, – громовым голосом пропел батюшка.
   – Я уж лучше буду водку пить, – ухмыльнулся Петр, – она у меня вместо молитвы, – и проковылял на кухню. Он осторожно сел на табуретку, отставил костыли в сторону и быстро выпил стакан водки.
   – Вот теперь я вновь человек, – произнес он, нюхая черствый кусочек хлеба, и, путая мотив, срывающимся голосом запел песню Адмирала:

     А когда людоеды придут на песок,
     Унесет меня шизофренический спрут.
     Великолепен, красив и жесток —
     Робинзон Крузо на двадцать секунд.

   Вскоре появился Петрович с двадцатью бутылками пива.
   – А где водка? – недовольно спросил Петр.
   – Водку не заказывали, – испуганно ответил Петрович.
   Петр Борисович, опираясь на стол, поднялся и попрыгал на одной ноге в туалет. Там он залез в унитазный бачок и вытащил последнюю заначку. Мокрую бутылку он торжественно внес на кухню и под одобрительным взглядом батюшки поставил на стол.
   – Пиво без водки – деньги на ветер, – произнес он.

     Кто мы, кто мы, кто мы,
     Где мы, где мы, где мы,
     Мы ничего, ничего не знаем,
     Мучает нас Блик Пайн.

   – продекламировал Суверен куплет песни Адмирала.

     Кто-то приходит, кто-то уходит,
     Кто-то нам дарит банан.
     Я непонятен, ты непонятна,
     Мы непонятны вам.

   Через пять минут водка исчезла в бездонных глотках сборной алкоголиков страны.
   – А теперь, Петрович, проверю тебя на вшивость, – заявил Петр Борисович. – Если выиграешь у меня в шахматы, то живи сколько хочешь в моей квартире, а если нет, то мигом в магазин за тремя бутылками водки.
   – А деньги? – испуганно спросил Петрович.
   – Это твои проблемы, – захохотал Петр, – деньги доставай где хочешь. – Расставляй фигуры в спальне, – приказал он и проковылял туда, скрипя костылями.
   Он уселся на диване у окна, пристроив свою загипсованную ногу рядом.
   Игра началась с острой комбинации, которую придумал Петр Борисович. Но время от времени у него слегка мутилось в голове, и он падал на спину, ударяясь головой о батарею.
   – А ну-ка подними меня, Петрович, – морщился от боли он, продолжая четко следить за игрой. – Да принеси водочки, а то в глазах двоится.
   Через полчаса раздался радостный вопль Петровича:
   – Тебе, Петр Борисович, – мат!
   – Так, – сказал Петр, – хоть ты и честно выиграл, все равно тебе придется бежать за водкой.
   Он встал и, ковыляя на гипсовой ноге, поволок Петровича за шиворот к двери и, открыв ее пинком, вытолкнул его к лифту:
   – Одна нога там, а другая здесь! – крикнул вдогонку он.
   На дворе стали сгущаться лиловые сумерки.
   – Это пьяный вечер льется черными слезами сквозь фиолетовые пальцы Провидения, – ни на кого не глядя, сказал Адмирал и устроился с бутылкой вина у батареи.
   Мы с Сувереном остались за столом.
   – Нелюдь, которая считает себя интеллигенцией, – сказал Суверен, – называет Адмирала правой рукой Люцифера, сплошным ужасом. Но Мата Хари знала правду и поклонялась Адмиралу.
   «Если в подвале многоэтажного дома пьет Адмирал, – рассказывала она, – то его люциферические выбросы влияют на настроение всех жильцов. Весь дом начинает пить, драться и бить посуду, и никто не понимает, в чем дело…»
   Вдруг дверь отворилась, и на пороге появился полуинтеллигентный мужчина в глаженом коричневом костюме с масляными пятнами.
   – А, нас посетил новый член сборной алкоголиков страны – великий русский поэт Леха, – покачал головой Петр Борисович.
   Леха вполз ужом в кухню и проорал:
   – Друзья, у меня есть деньги, дайте срочно выпить, меня жена выгнала из дому, потому что я дружу с вами!
   Наспех допивая остатки вина, он достал один рубль мелочью, рассыпал его по столу и гордо оглядел присутствующих, ожидая сочувствия и понимания. Но на поэта-алкоголика никто не обратил внимания – у него не было метафизического веса в бэд компани. Тогда Леха забрался на стул и, вытянув руку вверх, стал громко читать свои хаотические стихи.
   – Заткнись, скотина, – прокричал побледневший Суверен, – здесь у нас один поэт – драгоценнейший Адмирал.
   Адмирал, покачиваясь на трехногом табурете, с интересом смотрел на Леху как на человекообразное существо неизвестной породы. Леха под этим взглядом, как завороженный, лег на пол, задрал ноги вверх и стал отчаянно хрюкать, кукарекать, а затем выть по-волчьи.
   – Заткнись скотина, или я сейчас в окно тебя вышвырну, – взорвался Суверен, наливаясь ненавистью.
   Но Леха еще более завелся и завизжал, уничтожив тонкую атмосферу апостола Бога Аполло.
   Петр Борисович, дебил и монстр, погладил Лешеньку по голове и ласково произнес:
   – Продолжай, сынок! Ты, паскуда, мне нравишься. Мой дом специально предназначен для безобразия!
   Леха гаденько улыбнулся и затих. Адмирал взял гитару и, глядя на Петра Борисовича, запел:

     У Питоновой Марьи Петровны
     За ночь выросла третья нога.
     Она Ване сказала любовно:
     «Я тебе теперь так дорога!»

     Наш Ванюша был парень убогий,
     У него вовсе не было ног.
     «Поласкай мою третюю ногу —
     И тебе испеку я пирог».

     Наш Ванюша окончил три класса,
     Ничего он не смыслил в любви,
     Он шептал, от желания красный:
     «Ты мне, Маша, пол-литра купи».

     Маша быстро сходила в магáзин
     И купила большой пистолет
     И Ванюше несчастному в ухо:
     «Ты меня будешь любить али нет?»

     Тут Ванюша убогий заплакал:
     «Я калека, не трогай меня».
     Изо рта у него выползала
     Очковая большая змея…

   В этот момент дверь снова отворилась, и на пороге появился Джи в сопровождении Кукуши. Кукуша поставил на стол три бутылки портвейна и сел напротив нас.
   – Пришел послушать Адмирала, – значительно заявил он и в одну минуту осушил бутылку. – Это чтобы догнать ваше метафизическое состояние.
   – Не мог бы ты, дорогой Адмирал, что-либо спеть? – попросил Джи.
   – Чтобы душа развернулась во всю ширь, – добавил монструозный Петр Борисович, – а потом с шумом свернулась.
   Адмирал взял гитару:

     Мама, я вышел из клиники,
     Сразу пошел на завод.
     Мы собираем будильники —
     Жизни советской оплот.

     Входит ко мне синеглазый чекист
     С крыльями за спиной,
     А у меня сидит гармонист,
     Брызгается слюной.

     На суде все было готово,
     Решили меня расстрелять.
     Вместо последнего слова
     Дайте поблевать.

   Кукуша побледнел и рухнул под стол, да так и остался лежать до конца вечера, чему-то улыбаясь во сне.
   – Петрович, – тихо произнес Джи, – ты не расслабляйся, запоминай песни Адмирала – в них заложена вся алхимическая мудрость.
   Петрович тут же достал тетрадь.
   – А ты знаешь, – грозно воскликнул Суверен, – что здесь запрещено записывать? – и разорвал в клочья драгоценный дневник Петровича.
   Снова раздался звонок, и на кухне появилась Шахматная в черной дорогой шубе с длинным шарфом и песцовой шапке.
   – Какие люди пожаловали к нам! – воскликнул Петр Борисович, сметая поэта Леху с табуретки. – Прошу, пани, присоединяйтесь к нашей бэд компани.
   Шахматная, не снимая шубы, осмотрелась.
   – Я что-то не вижу дорогого кожаного плаща, который недавно тебе подарила.
   – Он променял его на Старом Арбате на пять бутылок водки, – ухмыльнулся Петр Борисович.
   – Так-то ты ценишь мои подарки! – возмутилась Шахматная, и ее глаза засверкали от гнева.
   – Женщины убивают нас на духовном плане, и поэтому иногда лучше держаться от них подальше, – и Адмирал запел:

     Она смотрит недвижно и зло
     На журнал престарелых мод.
     У леди Вандерлоу
     Глаза вытекают, как мед.

     На полу в золотистой луже
     Шелушится неоновый свет,
     И на труп ее бедного мужа
     Фарфоровый падает снег…

     И леди Вандерлоу
     Глядит на фарфоровый снег,
     И слезы струятся светло
     По лицу, которого нет.

   – Но, несмотря ни на что, – произнес Суверен, – Шахматная – одна из центральных фигур московского андеграунда.
   – Но она дико жадная и трясется над своей квартирой, – добавил Петр Борисович. – Она выгоняет своих друзей, которые с ней выпили, в три ночи на мороз!
   – Поэтому-то Адмирал и не любит ее, – добавил Суверен.
   – Шахматная, несмотря на все свои тонкие достоинства, – сказал Джи, – одиноко прокисает, и хорошо, если бы кто-то переключил ее на сердечную волну. Но сделать это надо особым образом, так же, как Насреддин спас ростовщика, тонувшего в пруду.
   Однажды приходит Ходжа Насреддин в один город и видит, что в пруду тонет богатый ростовщик. Жители города собрались вокруг и с любопытством смотрят на это. Один из них кричит: «Дай руку, я тебя спасу!» Но ростовщик только мотает головой, продолжая тонуть.
   «Разве вы не знаете, – воскликнул Ходжа, – что ростовщику нельзя говорить слово „дай“. Он подошел к кромке воды и крикнул: „Возьми мою руку – и ты спасешься!“»
   Ростовщик мигом ухватился за Насреддина, и тот его вытащил на берег.
   Поэт Леха глупо рассмеялся.
   – Я могу взяться за это, – оглядывая Шахматную, произнес Петрович.
   – Учти, Петруччо, что приятное надо всегда сочетать с полезным, – предупредил Джи, – а без второй и третьей линии работы первая быстро выродится.
   – А ты знаешь, юноша, – сказала вдруг Шахматная, – я могу покориться только настоящему мужчине.
   – Я готов им стать, – заявил Петрович.
   – Настоящий мужчина, – произнесла холодно она, – может заниматься любовью всю ночь, заботясь прежде всего о наслаждении дамы. А для выковки настоящего характера ему надо хотя бы годик отсидеть в тюрьме.
   – А она права, черт возьми! – восхищенно выкрикнул Петр Борисович.
   – Ну, чего ты, братушка, приуныл? – сказал Петровичу Адмирал. – Если хочешь, мы тебе запросто поможем. Ведь тебе известны мои холодные принципы. Смотри – от тебя уже ждут немедленных и правильных действий.
   Одно время здесь тусовались двое псаломщиков, ограбивших родную церковь. Потом их посадили, и опять стало тихо. Так что наматывай на ус. А здесь могут выдержать только абсолютно закаленные бойцы, которые пьют все, что горит.
   – Я, пожалуй, не буду спешить, – заикаясь, пролепетал Петрович.
   – Мелкий бес под кобылу подлез и сам надорвался, – расхохотался Петр Борисович.
   – Православие всегда отличалось стойкостью, – произнес Джи, поглядывая на орденского батюшку. – Хотя этот его представитель и не блещет особым умом, как другой орденский батюшка, который еще в семинарии писал богословские диссертации, – зато у него богатый душевный пласт. Он прошел крутую школу, был послушником отца Тавриона, пока тот не умер. Чтобы попасть к отцу Тавриону в монастырь, ему пришлось выписаться из Москвы. А когда он возвращался в Москву, то за него вступился сам патриарх. В любом состоянии наш батюшка отстоит службу, будь то раннее утро или поздний вечер. А поскольку сознание у него слабое, то он хлещет водку в перерыве. Но в нем есть что-то непростое. Старец Таврион многое ему передал.
   Поэт Леха вдруг очнулся от спячки, схватил стакан водки со стола, быстро выпил, отполз на четвереньках в угол и там затих.
   – Это разве пьянка, – заорал вдруг Петр Борисович, – пьянка только начинается!
   – Кто тут пьет? – вставил Суверен, – тут все трезвые.

   Адмирал, перебирая струны гитары, запел:

     Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо,
     И всего только надо – опустить паруса.
     Здесь мы в блаженной истоме утонем,
     Подставляя ладони золотому дождю.

     Здесь можно петь и смеяться,
     И пальцы купать в жемчугах.
     Можно бродить по бульварам,
     И сетью лукавых улыбок
     Можно в девичьих глазах
     Наловить перламутровых рыбок
     И на базаре потом их по рублю продавать…

   Шахматная посмотрела на меня ласковым взором, и я тут же направил в нее все свое коагуле, скопившееся за время пребывания в квартирке-бис.
   Но она только улыбнулась, и ее бледные щеки слегка порозовели.
   – У тебя сейчас есть некоторый шанс, – напомнил мне Джи, – приобщиться к Адмиралу как реальному космическому бенефактору.
   – Объясните мне, что тут происходит, – поднял пьяную голову Петр Борисович, – а то вы все загадками говорите.
   – Совершенно бесполезно объяснять коаны, – ответил Адмирал. – Они теряют при этом особую сакральную силу.
   – Не могли бы вы рассказать об алхимии? – спросил я.
   – Первая стадия алхимии – Нигредо – это реальная тяжелая полная хаотичность, когда человек носит в себе хаос. Но при этом существует такая тонкость, что он не должен ограничивать свободу других ни в чем – это условие ненасильственности. Эта стадия помогает оторваться от элемента Земля. Из элемента Земля под воздействием алхимического солнца образуется элемент тяжелой Воды, и на самом деле баллада «Учитесь плавать» говорит именно об этом. Но только я могу вывести вас на Иссану.
   – Куда? – спросил Петрович.
   – Некогда посланная Тарасом Григорьичем субмарина «Голубой Ангел» заблудилась в реках джунглей Амазонки. Внезапно там появился человек, который сказал: «Я могу вывести вас на Иссану». Это был нужный им приток Амазонки.
   – Опять вы говорите про эзотеризм! – взорвался Петр Борисович. – Я вас последний раз предупреждаю: мой дом предназначен только для пьянки!
   – Да когда же ты, наконец, перестанешь перебивать Адмирала, пьяная скотина! – заорал Суверен и, схватив медный тазик, со всей силы ударил Петра Борисовича по голове.
   – Лучше бы я спал, – прошептал побледневший Петр и рухнул на пол.
   – Что такое Посвящение? – спросил я Адмирала.
   – Я только что посвятил Петра Борисовича на Путь смирения, – рассмеялся Суверен.
   – Внутреннее Посвящение – это когда в человеке запускается сублимационный механизм, – ответил Адмирал. – Но без стабилизации внешним Посвящением, которое дает Орден, одно только внутреннее может сделать неофита неконтролируемым.
   Орден – это причастность к золотой цепи Посвященных и понимание, что это единственная реальность для тебя.

     Разрезанная бритва на лиловом мотыльке,
     Разрезанная бритва на лиловом мотыльке.
     Кто-то идет рядом с нами, и в походке виден ум.
     На плечах вместо этой дряни – аквариум.
     Надо жить интенсивно и лениво вместе с тем,
     Как это красиво – рыбы вместо проблем.

   Я не сторонник ситуативных методов, как Джи, но в духовном смысле он гораздо круче меня. Посвящение беспощадно к слабостям. Любое общение с людьми уровня моего или Джи является даже вредным, потому что приводит к бесполезной трате ценного внимания. Ситуация Посвящения предполагает уже жесткие рамки и особые отношения. Джи парит как кондор над сельвой, он почти никогда не опускается сюда.
   – Ты, Петрович, – холодно заметил Суверен, – зомби от мира сего, абсолютно механический человек. Это оттого, что левая сторона тела, отвечающая за дух, не подключена к правой, которая отвечает за землю. Но после общения с Адмиралом, я надеюсь, ты станешь не только истеричным, но и более чувствительным к потустороннему.
   – А потом вам надо будет достичь нового синтеза уже на этом уровне, – добавил Джи.
   В это время Кукуша проснулся и вылез из-под стола.
   – Ну, что тут у вас происходит? – зевая, спросил он.
   – Да вот, пора отправляться домой, – ответил Джи.
   – Ну что ж, тогда пойдем, – ответил Кукуша, – а вот выпить чего-либо не найдется?
   Я налил ему стакан портвейна.
   – Вот, теперь можно жить дальше.

     Расползались на асфальте искалеченном
     Золотистые уроды фонарей.
     Умер город наш сегодня вечером.
     Очень жалко мне собак и лошадей…

   Так потянулись дни за днями. Чтобы заслужить доверие Адмирала, надо было суметь в любое время дня и ночи достать три бутылки водки, или десять бутылок сухаря, или, в другом эквиваленте, шестьдесят бутылок пива.
   Петр Борисович держал хату для того, чтобы в ней можно было драться, опиваться водкой, валяться на полу в окурках, наблюдая за тем, как полу-люди, полу-хоббиты лили на себя вино и стряхивали на голову пепел.
   Петр Борисович с поломанной ногой в гипсе и лихорадочно блестящими глазами, в порванной пижаме, потрошил сумки гостей, надеясь найти одеколон «Саша или Наташа».
   Чтобы пройти стадию Нигредо под руководством самого Адмирала, надо было проворно таскать из магазина водку, которую бэд компани выливала себе в глотки в течение нескольких мгновений.
   – В вас должно сгореть все земное, – сказал Адмирал, – и только тогда в вашей душе блеснет драгоценная лунная жемчужина.
   Атмосфера вокруг Адмирала быстро менялась, от мягкой и сердечной до слез волны до холодно-люциферической.
   Каждый день нам с Петровичем приходилось шарить мелочь в своих пиджаках и лететь в магазин, таща в руке сумку, набитую бутылками, причем сорок надо было ухитриться выдать за сто, иначе экзамен не был сдан.
   Нам пришлось учиться менять в магазине редкие книги на куски мяса, дабы хоть как-то прокормить вечно голодную бэд компани – а она мгновенно образовывалась вокруг великого Мэтра Влажного Пути Алхимии. Кто тащил сетку водки, кто ящик пива, дабы только прикоснуться к песням московского Мэтра. А когда Адмирал брал опытной рукой гитару, душа плакала и раскрывалась.
   Он был настолько мягок и добр, что слезы сами капали на окурки, растоптанные капитаньем. Суверен с бледным лицом время от времени истерически кричал: «Пьем за нашу свободу!» – резко выбрасывая руку вверх. Адмирал, легко шатаясь, поднимался со стула с тремя ножками и чертил в воздухе знак Ордена Splendor Solis – крылатое солнце бога Аполло.
   Каждый день был Днем Рождения Адмирала. Он говаривал: «Пить – так пить!» Капитанье напивалось и падало там, где его настигал неумолимый градус. Но Петр Борисович – чемпион сборной алкоголиков страны – всегда находил в себе силы растащить упавших в беспамятстве по комнатам и оставить их там лежать, как одурманенных змей.
   Когда все стихало, мы с Петровичем могли обменяться впечатлениями и сесть за дневник.
   – Не могу все это терпеть, – говорил Петрович, – в теплые места надо подаваться.
   – А ты думал пройти Нигредо в удовольствии и эйфории? – успокаивал я. – Еще немного – и в нас прогорит земная страсть и откроется в душе драгоценная жемчужина Анима Мунди…
   Но тут обычно кто-либо из капитанья, просыпаясь, громко восклицал:
   – Это разве пьянка – пьянка только начинается! Здесь никто не пьет, здесь все трезвые!
   Наступало утро, и хромой хозяин квартиры, с пьяной рожей, окаймленной прилизанными волосами, первым делом прыгал на одной ноге на кухню. Там он подбирал окурки с пола и с наслаждением докуривал, а остальное сметал в помойное ведро, набивая его доверху пробками и серым пеплом. Затем этот монстр сливал со всех пустых бутылок последние капли вина, водки и пива, называя их «Красные слезы», делал себе похоронный коктейль и, сильно морщась, выливал в глотку. Затем, насвистывая марш Люцифера, хоронил бутылки в огромной французской сумке – воспоминании о своем спортивном прошлом. Он отыскивал беспокойно спящего на половичке Петровича, выволакивал его за воротник в коридор, вручал сумку с бутылками, нажимал кнопку первого этажа в лифте и, дав сильного пинка и проорав: «Одна нога здесь, другая там!» – отправлял в спиртной магазин.
   Круглощекий Петрович торопился по грязной улице к магазину с тысячной толпой. Шныряя меж пьяных, он отыскивал щель в очереди, чтобы побыстрее сдать полсотни «мертвецов» – пустые бутылки на пьяном жаргоне – и получить за каждого не меньше двугривенного. Пьяный бутылочник грязной толстой клешней брал «мертвецов» за горлышки и сортировал по гробам. Затем, подозрительно косясь на Петровича, недодавал рубль. Петрович засовывал выручку в штанину и выпрыгивал вон, а потом нырял в слизистую очередь алкоголиков, злобно ожидающих похмелья, и там застывал, думая о том, далеко ли еще до Просветления. В это время я добывал что-нибудь в продовольственном магазине.
   – У меня съезжает крыша от такого обучения, – жаловался Петрович.
   – Терпи, братушка, – говорил я. – Еще немного – и мы должны попасть на Небеса.
   Вечерами Адмирал, глядя на безумного Петра Борисовича, напевал:

     Голубой и рогатый сыночек
     Тут как тут появился на свет.
     Упырев угостил его пивом
     И в партшколу тотчас потащил.

     Но директор обиделся люто,
     Упырева ругал он и клял,
     И сынка его из пулемета
     Деловитой рукой расстрелял.

     Упырев писал письма-угрозы:
     Дескать, я уезжаю в Донбасс.
     А потом, как печальная роза,
     Провалился он в свой унитаз.

   – Ты что, – косился на него Петр Борисович, – на меня намекаешь?
   – А на кого же еще? – смеялся Суверен.
   «У Адмирала мягкий, пантерообразный стиль общения, – говорил Джи. – И хотя ему немало лет, он напоминает черного леопарда, изящно спящего на краю огненного вулкана. Он похож на глубоководный айсберг. На физическом плане видна его верхняя часть в виде пьющего тела. А в глубине океанического слоя, там, в темноте потустороннего мира, находится гора психическо-духовной структуры Адмирала. Эта подводная гора имеет связь с раненым Люцифером».
   Это дыхание раненого божества мы ощущали по хмурым, выжженным алкоголем утрам. Атмосфера трещала и лопалась красными пузырями, пространство кишело монстроидальной астральной свитой. В такие часы любимый жрец Черной Изиды прятался от людей и милиции, которая в красных фуражках везде поджидала его. Иногда апостол бога Аполло излучал из своего сердца такую пронзительную волну любви, что даже самый старый звездный пират мог заплакать на его груди. А когда молоденькие студентки, приходившие послушать Адмирала, засматривались на него влюбленными глазами, он напевал:

     Ваш любовник скрипач, он слепой и горбатый,
     Он вас дико ревнует, не любит и бьет.
     Но когда он играет концерт Сарасате —
     Ваше сердце, как птица, летит и поет.

     Он Альфонс по призванью, он знает секреты,
     Он умеет из женщины сделать Зеро.
     Но когда затоскуют его флежолеты —
     Он божественный принц, он влюбленный Пьеро.

     А когда вы устали от ласк хамоватых,
     Где-то плачете тихо в углу, чуть дыша,
     Он сыграет для вас тот концерт Сарасате,
     От которого кровью зальется душа.

   В последний день трехнедельного обучения Адмирал вызвал меня и Петровича на кухню и торжественно произнес:
   – Теперь вы готовы получить Посвящение.
   Он прочитал молитву по-латыни к богу Апполо и прочертил над нашими головами таинственный знак Зеро.
   – Посвящаю вас на Путь познания тайн Алхимии – сакральной науки Великого Делания.
   Суверен холодно наблюдал за происходящим, а затем подошел и изо всей силы ударил меня по левому и правому плечу:
   – Раз выдержал удар – ты готов вступить в тайное рыцарство Ордена Splendor Solis.
   – У шаманов есть разные Посвящения, – сказал Адмирал. – Есть Посвящение медведя – человека, который искал его, поили специальным напитком, и он спал три месяца в берлоге. После чего он выходил совершенно другим, он мог проявлять как качества человека, так и качества медведя. Есть Посвящение, в котором человек отрабатывал до совершенства один-единственный удар кошачьей лапы.
   Есть Посвящение, при котором человек, завернутый в одеяло, должен был окунуться три раза в прорубь на сорокаградусном морозе, а потом высушить одеяло на себе.
   У индейцев было Посвящение Земли и Воды: под руслом реки рыли пещеру и туда на неделю помещали неофита. Вода и Земля что-то делали с ним. Он разучивался говорить, нужно было его снова учить.
   – Целью всех Посвящений, – произнес Суверен, – является попытка изменить психику неофита, раскрыть сердце и возжечь внутренний огонь. А в остальном до всего нужно додумываться самому. Посвящение дает только общее направление.
   Ваша проблема в том, что у вас головы набиты некими понятиями об Ордене. Но вы не можете реально увидеть ни Орден, ни обучение, потому что голова всегда отстает от реальности. Процессы трансмутации проходят на слишком больших скоростях, так что ваша голова не может их отследить. Нужно мыслить не головой, а левой половиной своего тела – областью сердца. Там живут тонкие существа, которые являются главными. Они мгновенно анализируют все, что видят, и действуют на очень больших скоростях. Уж если удастся уговорить их включиться в работу, то все пойдет по-другому.
   – Ваше восстание против мировой вагинально-инфернальной ваты и пассивности, – сказал Адмирал, – может быть оправдано только через Светлый подход к идее женственности. Сейчас даже подумать о чем-то подлинно мужском невозможно. Но культ фаллоса не имеет никакого отношения к крови. Чтобы быть рыцарем, надо ковать свой характер тысячелетиями.
   Многие рыцарские ордена – это псевдомиф. Это игры, в которые должны играть люди. Если их лишить игр, то они вырождаются и все сметают на своем пути. Наша задача – создать такой Орден, чтобы вся Земля приняла Звездное Рыцарство.

//-- Мадонна с Младенцем. Анима Мунди возрождает Небесный Мужской принцип. --//

   Вы и прежде искали Путь, потратив на это многие годы. Но за вашими поисками находится Нечто, бывшее еще до вашего рождения. Вы искали Корабль Аргонавтов уже тогда. Вы не знали, когда и на какой планете дойдет до вас благая весть. Вы могли ждать прихода благой вести, будучи в образе болотной травы. Потому что такие люди, как вы, обычно держатся в резерве и начинают проявляться в самый неподходящий для дяди Демы момент. Открою вам секрет: вы подготавливались в иной звездной системе, и это позволяет вам на Земле удержаться в пространстве Луча и не предать вашего Мастера.

   – Поразмыслите над тем, что вы услышали, – сказал Адмирал.
   С этими словами он вышел из кухни, и Суверен последовал за ним, окинув меня и Гурия пронизывающим взглядом.
   «Ну вот, мы получили наше алхимическое Посвящение, – сказал я Гурию, – как ты себя чувствуешь?»
   «Вчера у меня было необычное сновидение, – ответил Гурий, – мы вместе с Джи и многими другими учениками Школы, которых мы даже никогда и не встречали, были на празднике в одном из замков, принадлежащих Джи. Он был даже как будто и не на Земле, а в космическом пространстве, но не очень далеко от Земли. Была прекрасная атмосфера, все были радостны и счастливы. Я оказался с небольшой группой людей, среди которых был и мой брат, в башенке над крышей, с высоким стрельчатым окном. В окно вдруг впрыгнула черная пантера, и грациозно приземлилась на стол. Она пристально посмотрела мне в глаза; это был осмысленный взгляд, и я вдруг осознал, что это какой-то дух, и что он может убить всех нас. Я был при мече, и, выхватив его из ножен, снес пантере голову, но она успела при этом своей когтистой лапой разорвать мою грудь надвое. Хлынула кровь струями, и я мгновенно умер. Затем вдруг я очнулся, и обнаружил у себя большой вертикальный шрам, который тянулся через все грудь и живот. Ты сказал мне: „Это Джи исцелил твою рану, и оживил тебя“. И мы продолжили праздновать. По пробуждении я ощутил этот шрам даже на физическом теле, и ощущаю его и до сих пор.»
   Когда мы стояли перед Адмиралом, в моем уме пронеслась в одно мгновение вся моя нелепая жизнь, как будто я вот-вот должен был помереть. Затем я как будто увидел перед собой образ темного ангела с черными крыльями. Я стал читать про себя псалмы и только тогда он исчез. Мне не нравится Адмиральская алхимия, это не тот Путь, который ведет в Светлые миры. Зачем нам все это?
   – Вы должны были собрать фрагменты знания, которое я передал своим прежним ученикам, – сказал Джи, вдруг входя в кухню. – Посвящение Адмирала завершило этот цикл Посвятительных работ, и вы выполнили свое задание. Наш Путь описан в «Божественной Комедии». Я веду вас, как Вергилий вел Данте, в глубины ваших душ, чтобы, оттолкнувшись от дна, вы могли подняться в Светлые миры. Помните гностический девиз: «Сквозь тьму к свету».
   – Теплота вашего сердца вдохновляет меня на стремление к Богу.
   – Но когда я один, или в окружении других людей, то этот свет уходит, и я теряю Путь, – сказал я.
   – Опиши в художественной форме знание, которое ты получил в Школе, так же, как это должен был в свое время сделать Данте, пусть даже у тебя и нет его таланта, – сказал Джи. – Тогда вам откроется следующий шаг на Пути и вы поймете, как очистить свои души от «копоти Нигредо».

Константин Серебров Один шаг в Зазеркалье. Мистический андеграунд

Слово издателей

Один шаг в Зазеркалье

Предисловие

Глава 1 Встреча с таинственным

Глава 2 Зашифрованная карта Пути

Глава 3 Мистическое пространство Москвы

Глава 4 Перекресток бесконечностей

Глава 5 Московский алхимический лабиринт

Глава 6 Три буддийских обезьяны

Глава 7 Джаз-ансамбль и стихия Воздуха

Глава 8 Город Дураков

Глава 9 Необычная форма обучения

Глава 10 Оазис в Киеве

Глава 11 Недоступная сказка

Мистический андеграунд

Предисловие

Глава 1 Взлет и падение

Глава 2 Путь Разбойника

Глава 3 Мать культурной революции

Глава 4 Пират Сильвер

Глава 5 Назад пути нет

Глава 6 Школьное пространство города Дураков

Глава 7 Женская инициация

Глава 8 Незримый град Туле

Глава 9 Противостояние мистических дам

Глава 10 Кул-джаз и работа над собой

Глава 11 Игры госпожи Гиацинты

Глава 12 Тринадцатый Аркан

Глава 13 Пиратская закваска Адмирала

Константин Серебров
Один шаг в Зазеркалье. Мистический андеграунд

Глава 1
Встреча с таинственным

Глава 2
Зашифрованная карта Пути

Глава 3
Мистическое пространство Москвы

Глава 4
Перекресток бесконечностей

Глава 5
Московский алхимический лабиринт

Глава 6
Три буддийских обезьяны

Глава 7
Джаз-ансамбль и стихия Воздуха

Глава 8
Город Дураков

Глава 9
Необычная форма обучения

Глава 10
Оазис в Киеве

Глава 11
Недоступная сказка

Глава 1
Взлет и падение

Глава 2
Путь Разбойника

Глава 3
Мать культурной революции

Глава 4
Пират Сильвер

Глава 5
Назад пути нет

Глава 6
Школьное пространство города Дураков

Глава 7
Женская инициация

Глава 8
Незримый град Туле

Глава 9
Противостояние мистических дам

Глава 10
Кул-джаз и работа над собой

Глава 11
Игры госпожи Гиацинты

Глава 12
Тринадцатый Аркан

Глава 13
Пиратская закваска Адмирала