Чингиз Абдуллаев
Покушение на власть

Книга первая
Субъект власти

//-- ФРАНЦИЯ. ЛАЗУРНЫЙ БЕРЕГ. НИЦЦА. 4 СЕНТЯБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   C ели вдвоем на заднем сиденье автомобиля и молчали. За рулем был водитель-француз, не понимающий русского языка. Но оба пассажира понимали, что нельзя позволять себе разговаривать даже в присутствии этого пожилого француза, чтобы не подвергать себя излишнему риску. Машина мягко затормозила перед воротами. Появившийся молодой человек внимательно посмотрел на сидящих в машине и лишь затем, обернувшись к воротам, махнул рукой. Ворота автоматически открылись, и автомобиль въехал на территорию виллы. Территория была, очевидно, достаточно большой, до дома нужно было ехать около двух минут. Машина бесшумно заскользила по дорожке, когда один из пассажиров, владелец виллы, положил руку на плечо водителя, попросив его остановить машину. Он сказал всего лишь одно интернациональное слово «стоп», но водитель его расслышал, понял. И сразу затормозил. Владелец виллы и его гость вышли из кабины автомобиля, и водитель, не дожидаясь сигнала, поехал к основному зданию, расположенному в шестистах метрах от этого места. Когда машина скрылась за поворотом, владелец виллы обратился к своему гостю:
   – В машине разговаривать глупо, а на моей вилле еще глупее. Я не могу гарантировать, что меня не прослушивают, даже несмотря на охрану. Предают только свои, так кажется говорят французы.
   Он был среднего роста, с подвижным лицом, крупными чертами, большим крючковатым носом. Говорил негромко, постоянно оглядываясь, словно опасаясь, что из-за кустов могут появиться нежелательные незнакомцы. Его собеседник был чуть выше ростом, лысоватый, в очках, с тонкими губами, несколько вытянутым лицом, большими прижатыми к черепу ушами.
   – Я думаю, что в вашем саду нас не смогут услышать, – предположил гость, – хотя согласен, что ничего нельзя гарантировать. Сейчас существуют такие системы наблюдения, о которых мы даже не подозреваем.
   – Технический прогресс, – улыбнулся хозяин. – На дворе двадцать первый век. Все меняется. Мы тоже пытаемся приспосабливаться. Вчера здесь работала целая группа специалистов, они все проверили. Пока ничего не нашли…
   – Надеюсь, что именно сегодня здесь ничего не услышат, – поддержал его гость, – и мы сможем с вами переговорить.
   – Все и так ясно, – ответил хозяин, останавливаясь и снова оглядываясь, – я думаю, что мы четко себе представляем, чего именно хотим.
   – Похоже, – осторожно отозвался гость, – другого варианта просто не существует. По моим данным, они имеют два варианта. Либо первый, который был опробован в девяносто девятом, когда действующий президент просто передает власть по наследству своему преемнику. Уже есть реальные кандидатуры – либо министр обороны, либо председатель Государственной Думы. В любом случае это ставленники нынешний власти. Один – генерал КГБ, другой – генерал милиции. В таком случае вся система продолжает работать, меняется лишь конкретное лицо во главе страны. При этом прежний президент сохраняет за собой право «Генерального советника», если его можно так назвать…
   – А второй?
   – Второй более неприятный. Пользуясь своим абсолютным большинством в парламенте, нынешняя власть проводит через Государственную Думу закон об изменении Конституции. В таком случае президент автоматически становится главой правительства и может занимать этот пост столько, сколько пожелает. Его партии нужно будет побеждать каждый раз на выборах, но это не проблема. Ведь губернаторов будет назначать новая власть, а это значит, что они будут абсолютно лояльны. И любой исход выборов с нужным результатом почти гарантирован.
   – Насколько реален второй вариант?
   – Пока фифти-фифти. Но если начнет расти давление на власть, то не исключено, что они применят второй вариант.
   – И тогда мы получим бессрочную монополию одной власти, – закончил за гостя хозяин виллы.
   – Да, – подтвердил тот, – и никаких вариантов.
   – Или почти никаких, – задумчиво повторил хозяин, – если не считать нашего варианта, при котором развитие событий может пойти по другому сценарию.
   Гость незаметно вздохнул. Собственно ради этого разговора он и приехал во Францию. Если он поддержит тему, то возврата назад уже не будет. Вошедший в эту реку либо перейдет на другой берег, либо утонет. Других вариантов нет.
   – Мне кажется, этот сценарий наиболее полно отвечает нашим интересам, – очень деликатно сказал гость.
   – Мы не на дипломатическом рауте, – перебил его хозяин. – Если наш разговор прослушивают, любой поймет, о чем мы говорим. Хотя я на девяносто восемь процентов исключаю такую возможность. Нужно понимать, что другого варианта просто не будет. А пока у нас есть и финансовые средства, позволяющие провести эту операцию.
   – Нужно задействовать профессионалов.
   – Безусловно. Предстоит найти специалиста, который сможет и скоординировать всю нашу затею, и осуществить ее. Всякого рода глупые вылазки доморощенных террористов или этих смертниц вызывают лишь отторжение основной части населения и разочарование наших друзей. Необходим настоящий специалист, чтобы провести эту акцию грамотно, умно, с точным попаданием в цель. Второго шанса у нас просто не будет. Там тоже работают профессионалы. И они быстро вычислят, кто за этим стоит. Значит, удар должен быть профессионально подготовлен и нанесен со стопроцентной уверенностью в успехе.
   – Вы хотите сказать, что нужно задействовать профессионала, который сможет «решить проблему»?
   – Я не вижу другого выхода, чтобы «решить все наши проблемы», – возразил хозяин. – Иначе это будет бег по кругу. В нашей стране всегда есть только один конкретный «субъект власти». И это всегда носитель высшей власти. Как и сто, двести, триста лет назад. Ничего не происходит без «батюшки-царя». Просто у нас такая страна. По-моему, мы никогда не выберемся из этой ситуации. Вы слышали последние известия из Осетии?
   – Я смотрел последние новости. Это ужасно.
   – Никаких переговоров не будет. Теперь ясно, что никто на них не пойдет. Слишком много крови. По моим сведениям, готовится физическое уничтожение легитимного лидера сепаратистов, после чего разговаривать будет не о чем. И нам сейчас не нужны такие «союзники». Мы должны выйти на конкретное решение вопроса, иначе рано или поздно нас объявят уголовными преступниками и выдадут в наручниках. Когда наступит удобный момент.
   – Тогда нужно принимать решение, – сказал гость. – Вы готовы взять на себя такую ответственность?
   – Иначе я не стал бы вас приглашать. Деньги мы найдем, а профессионала придется искать вам.
   – Если будет нормальное финансирование, мы решим эту проблему. – Гость еще раз незаметно вздохнул. Похоже, что сегодня они решили свою судьбу раз и навсегда. – У меня к вам только один вопрос.
   – Какой?
   – Вы сказали, что на девяносто восемь процентов уверены, что нас никто не прослушивает. Почему такая странная цифра? А остальные два процента?
   – Это вы и я, – любезно пояснил хозяин виллы. – Ведь нельзя исключать вероятность, что один из нас может оказаться тем, кто сдаст своего собеседника. В саду гарантированно нет подслушивающих устройств. Но они могут оказаться либо в вашем, либо в моем кармане. Такой вариант я не могу исключать.
   – Ясно, – гость помрачнел, и когда они сделали несколько шагов по направлению к вилле, снова остановился. – У меня еще один вопрос, на этот раз действительно последний, перед тем как мы войдем в ваш дом. Скажите, вы кому-нибудь доверяете?
   – Нет, – сразу ответил хозяин, – никогда и никому, даже самому себе. Это единственная гарантия выживания. Иначе меня давно убрали бы. Я всегда помню, что в этом мире существуют денежные знаки разных стран, на которые можно купить любого человека. Вопрос только в цене. А так как у меня не хватит денег, чтобы купить абсолютно всех, я всегда помню, что рано или поздно может появиться кто-то другой, кто предложит большую цену. И тогда человек, которому я абсолютно доверяю, вполне возможно, не устоит, поступится своей верностью мне. – Он неожиданно улыбнулся. – В какой-то момент я тоже могу решить, что гораздо лучше получить некие блага в определенных гарантиях или заявлениях власти, чем поддерживать вас в такой безумной затее. Никогда и никому нельзя верить – вот мой единственный и самый важный принцип в жизни.
   Гость несколько озадаченно посмотрел на своего собеседника, но больше не сказал ни слова.
//-- ЛОНДОН. «ГРОВНОР-ОТЕЛЬ», КАФЕ «НИКО». 2 ОКТЯБРЯ, СУББОТА --//
   За столиком кафе сидел мужчина лет пятидесяти пяти. У него были мясистые щеки, кустистые брови, второй подбородок, большая родинка на щеке, ближе к носу. Редкие волосы были зачесаны назад. Он читал газету, не обращая внимания на остальных посетителей. В кафе можно было войти с улицы или из отеля. Именно с улицы и появился тот, кого мужчина ждал – человек высокого роста, со светлыми, аккуратно подстриженными усами, каштановыми волосами и глазами серого цвета. Одет он был в элегантный серый костюм. Увидев сидящего за столиком мужчину, вошедший подошел к нему.
   – Добрый день, господин Хеккет. Мы договаривались о нашей встрече. Моя фамилия Дзевоньский. Вам звонили насчет меня.
   – Добрый день, мистер Дзевоньский. – Хеккет отложил газету, поднялся, протянул ему руку.
   Оба уселись за столик, и Хеккет подозвал официанта.
   – Что будете пить? – спросил тот у нового посетителя. – Чай или кофе?
   – Кофе, – попросил Дзевоньский, – черный кофе с молоком, но без сахара.
   Официант, кивнув, бесшумно удалился.
   – Хорошее место, – оглянулся вокруг Дзевоньский. – Вы всегда назначаете свидание вашим клиентам в таких известных местах?
   – Это неплохая гарантия безопасности, – улыбнулся Хеккет. – Мы ведь встречаемся впервые, мистер Дзевоньский, а я не привык доверять незнакомым людям. Как, кстати, и хорошо знакомым. Учитывая специфику нашей профессии, думаю, вы со мной согласитесь.
   – Нам говорили о вас как о прекрасном специалисте, – осторожно начал Дзевоньский разговор, ради которого состоялась эта встреча.
   – Надеюсь, это так. У вас польская фамилия, но ваш английский безупречен. Вы из Канады? – полюбопытствовал Хеккет. – Хотя нет, скорее из Соединенных Штатов. Думаю, в последние годы вы жили в Чикаго или где-то на севере.
   – Там большая польская община, – подтвердил Дзевоньский, – но я несколько лет жил в Детройте.
   Он соврал, чтобы не называть Сиэтл, где действительно проживал. При этом его собеседник понял, что Дзевоньский врет, а сам говоривший – что его собеседник умеет улавливать малейшие интонации сказанного.
   – Наши общие друзья звонили мне из Эдинбурга, – сообщил Хеккет, – и я дал согласие на нашу встречу.
   – Спасибо, – отозвался гость, вновь оглянувшись по сторонам. – Вы уверены, что нас не могут услышать? В этом отеле любят останавливаться арабские шейхи, а сейчас все арабы находятся на особом подозрении у британских спецслужб. Здесь наверняка повсюду установлены подслушивающие устройства.
   Хеккет достал из кармана скремблер и положил его на столик. Дзевоньский, улыбнувшись, достал свой прибор, искажающий все звуки. Скеллеры прошлого века стали уже анахронизмом, современные – напоминали небольшие магнитофоны и обладали более мощным радиусом действия.
   – Я же вам сказал, что привык к любым неожиданностям, – улыбнулся Хеккет. – Но если хотите, мы можем пойти в парк. Хотя на открытом пространстве нас могут прослушать с гораздо большей эффективностью. И наша защита не сработает, так как для искажения записи необходимо закрытое пространство.
   – Будем считать, что вы меня убедили, – усмехнулся Дзевоньский, – но я все равно не могу говорить о нашей проблеме в этом кафе. Можете считать это моим маленьким капризом. Если не возражаете, давайте покатаемся на моей машине. Она в гараже отеля.
   – Возражаю, – отрезал Хеккет. – Никогда не сажусь в чужие машины. Я знаю слишком много секретов, чтобы оказаться в автомобиле человека, которого я вижу первый раз в жизни. Если хотите, поедем на моем автомобиле и с моим водителем. Так будет удобнее. Кроме того, салон моей машины отделен от водителя пуленепробиваемым стеклом, и он не может услышать, о чем мы говорим.
   – Согласен, – кивнул Дзевоньский.
   Они поднялись одновременно. За соседним столиком поднялось еще двое мужчин. Дзевоньский оглянулся на них и одобрительно кивнул.
   – Похоже, что вы предусмотрели все варианты, мистер Хеккет.
   – Все предусмотреть невозможно, – возразил тот, – но я стараюсь учитывать пожелания моих возможных клиентов.
   Он сделал характерный жест рукой, давая отмашку одному из помощников. Тот поспешил вперед. Подъехал роскошный «БМВ» седьмой модели. Хеккет показал на автомобиль и первым полез в салон. Дзевоньский устроился рядом с ним на заднем сиденье. Хеккет поднял стекло, отделяющее их от водителя. И машина мягко тронулась.
   – Теперь можете изложить вашу проблему, – разрешил Хеккет. – И судя по вашим предосторожностям, цена должна быть соответствующей.
   – Да, – улыбнулся Дзевоньский, – мне разрешили, чтобы гонорар вы назначили сами.
   – Очень любезно с вашей стороны, – пробормотал Хеккет. – Это сильно укрепляет меня в моем желании поработать с вами. И самая приятная фраза, которую можно услышать от клиента, настраивает на оптимистический лад. Что ж, изложите вашу проблему…
   – Ликвидация, – очень тихо пробормотал Дзевоньский, словно все равно опасался, что его услышит кто-то третий.
   – Конкретное лицо?
   – Да, – кивнул он, – даже очень конкретное.
   – Бизнесмен?
   – Нет.
   – Политик?
   – Да.
   – У него есть охрана?
   – Да.
   – Послушайте меня, мистер Дзевоньский. Если вы не хотите разговаривать, то можете выйти из автомобиля. Я не обязан вытягивать из вас все подробности. Итак, мне нужно знать, кто этот человек и когда? Остальные детали мы сможем обсудить.
   – Это достаточно известный политик, – пояснил Дзевоньский. – У него собственная служба охраны и своя служба безопасности. И мы должны иметь гарантию его ликвидации. При этом нужно иметь в виду, что второго шанса у нас не будет. Все должно получиться с первого раза. Иначе нас моментально вычислят.
   – Как интересно! – усмехнулся Хеккет. – Политик, которого так охраняют, что после первого неудачного покушения нас всех тут же вычислят. Если это президент Соединенных Штатов, то боюсь, у нас ничего не получится. Я не берусь за такие дела, это слишком опасно и нецелесообразно. Я могу заработать деньги и другим путем.
   – Нет. Это не он, – ответил Дзевоньский, – хотя вы почти угадали.
   – Премьер Соединенного Королевства? Неужели вы хотите убрать нашего милого Тони Блэра? Вы знаете, как его сейчас охраняют? После того как Буш объявил его главным союзником Америки, он оказал ему ненужную услугу. Террористы всего мира знают, что есть цель номер один – это сам президент Соединенных Штатов. И цель номер два – это наш премьер-министр. Или я ошибаюсь? Может, это наша королева? Может, вас нанял ее сынишка Чарльз, чтобы поскорее стать королем?
   Дзевоньский даже не улыбнулся. Он понимал, что Хеккет шутит намеренно, чтобы проверить его реакцию. А тот в свою очередь понял, что поляк разгадал его хитрость.
   – Кто? – напрямую спросил Хеккет, и улыбка сползла с его лица.
   – Президент, – выдохнул Дзевоньский. Затем еще раз проверил включенный скремблер и пояснил: – самой большой страны…
   – Китай? – шепотом переспросил Хеккет. – Нет. Неужели… Вы хотите сказать… Северная страна?
   – Да. Россия.
   – Ясно, – упавшим голосом произнес Хеккет.
   Минуту они ехали в полном молчании. Дзевоньский терпеливо ждал.
   – Нет, – наконец решил Хеккет. – Это слишком рискованно. Я, конечно, выполняю поручения моих клиентов, но не такие опасные. Это невозможно, мистер Дзевоньский. Очень сожалею, но вынужден отказаться. Хочу еще несколько лет попользоваться благами, которые дает мне цивилизация. Если я соглашусь на ваше предложение, то должен буду исчезнуть из Лондона навсегда. И вообще из цивилизованного мира. Меня ведь все равно вычислят. Но никакие деньги не заменят мне этой оставленной жизни. Я берусь только за такие операции, которые не могут осложнить моего нормального существования. Будем считать, что нашего разговора просто не было. Я отказываюсь, мистер Дзевоньский. И думаю, вы понимаете мои мотивы.
   – Пять миллионов долларов, – отреагировал Дзевоньский. – Ваш гонорар составит пять миллионов долларов.
   – Зачем мне деньги на том свете?
   – Восемь миллионов долларов, – прошептал Дзевоньский. От напряжения у него на лице появились капельки.
   – Это несерьезно. Том, остановите машину, – попросил Хеккет, нажимая кнопку переговорного устройства.
   Машина мягко затормозила.
   – Десять миллионов, – предложил Дзевоньский. – Мы согласны на любые условия.
   – Нет. Я не принимаю подобных заказов. Это невозможно. Даже если у нас все получится, то меня все равно вычислят. Всем известен мой почерк. Меня вычислят и убьют. И дело не только в русских спецслужбах. Им начнут помогать все: американцы, англичане, немцы, французы, китайцы. Международных террористов нигде не любят, особенно сейчас. А политики слишком ценят свою жизнь, чтобы не проявлять солидарной ответственности. Однако моя жизнь для меня бесценна, поэтому мне не нужны деньги.
   – Двадцать миллионов, – перебил его Дзевоньский. В его глазах появилось упрямство.
   – Выходите, – потребовал Хеккет, – не нужно торговаться. Мне это особенно обидно, если учесть, что вы пытаетесь оценить мою жизнь. Не беспокойтесь. Я обещаю, что о нашем разговоре никто не узнает. Надеюсь, вы понимаете, что вам более не следует меня искать? А если со мной что-то случится, то содержание нашей беседы станет известно и в Лондоне, и в Москве. Это моя страховка от ваших возможных неразумных действий.
   – Пятьдесят миллионов долларов! – чуть ли не крикнул Дзевоньский.
   – Вон отсюда! – разозлился Хеккет. – Я же сказал, что ценю мою жизнь гораздо дороже. Уходите.
   Дзевоньский открыл дверцу.
   – Будьте осторожны, – сказал он зло напоследок. – Вы совершаете большую ошибку.
   – И вы тоже старайтесь не простужаться, – пожелал ему Хеккет. – И не пытайтесь мне угрожать. Я понимаю последствия моего отказа, но ничего не могу сделать.
   Едва Дзевоньский вышел из салона, как машина тронулась. Он долго смотрел ей вслед.
   – Сукин сын, – пробормотал Дзевоньский, доставая мобильный телефон. Нажал несколько кнопок, но одумавшись, отменил набор и убрал аппарат в карман. Было заметно, как сильно он нервничает.
   – Негодяй, – в свою очередь выругался Хеккет, оставшись один. – Решили меня подставить. Считают таким дураком. Пусть сами пробуют, если хотят, а я еще не самоубийца. Или этот тип считает, что я засиделся на этом свете? Том, возвращаемся в офис, – приказал он водителю.
   Когда машина завернула за угол, Хеккет обернулся. Затем нахмурился. Судя по всему, деньги у них есть. Огромные деньги. Ему звонили из Эдинбурга, а там сидит очень серьезный посредник. А Дзевоньский похож на человека, готового идти до конца. Нужно как-то себя обезопасить. Позвонить в МИ-5 и сообщить о состоявшейся беседе. Их обязательно следует предупредить. С одной стороны, это лишняя гарантия безопасности, но с другой – он ничем не обязан Дзевоньскому, который не заплатил ему ни цента за этот неприятный разговор. Иногда нужно демонстрировать свою гражданскую ответственность. Если, конечно, это можно сделать бесплатно, без ущерба для бизнеса.
   Хеккет достал аппарат и набрал номер своего помощника.
   – Больше никаких дел с Эдинбургом, – приказал он ему, – мы не знакомы и никогда не знали друг друга. Ты все понял?
//-- ГЕРМАНИЯ, ДЮССЕЛЬДОРФ. 12 ОКТЯБРЯ, ВТОРНИК --//
   Дзевоньский в шляпе и длинном плаще, в каких полвека назад обычно ходили разведчики восточного блока, подошел к скамейке, не оглядываясь, словно был уверен, что здесь никто за ним не следит. Хотя абсолютно точно знал, что как минимум две пары глаз за его действиями внимательно наблюдают. Затем спокойно опустился на скамейку, не спросив разрешения у терпеливо поджидавшего его старика – человека лет семидесяти или даже чуть больше с редкими рыжеватыми волосами, которые он, очевидно, подкрашивал. Со слегка выпученными глазами, крупным носом и глубокими морщинами, прорезающими лоб… Наконец, повернувшись, сказал по-немецки:
   – Здравствуйте, герр Вебер.
   – Добрый день, – усмехнулся старик, – я жду вас уже двадцать минут. Решили перестраховаться, прежде чем здесь появиться?
   – Я немного опоздал, – соврал Дзевоньский, – хотя не стану возражать. Мы, конечно, проверили все факты, прежде чем решились назначить вам встречу. У вас есть интересующая нас информация. И мы готовы за нее заплатить.
   – Понимаю, – улыбнулся Вебер и полез в карман своей старой вельветовой куртки.
   Дзевоньский заметил, что у старика трясется правая рука, и сочувственно улыбнулся. Он знал, что Веберу уже много лет и он давно страдает болезнью Паркинсона. Старик достал смятый носовой платок, вытер лоб.
   – Вы привезли деньги? – спросил он.
   – Конечно, – ответил Дзевоньский, – десять тысяч евро за вашу информацию.
   – И гарантии моей безопасности, – терпеливо напомнил Вебер, снова вытирая лоб.
   – Что? – не понял Дзевоньский. Или сделал вид, что не понял.
   – После того как я сдам вам «Герцога», вы решите, что не обязательно оставлять здесь человека, который может знать о его существовании. Я не знаю, зачем вам нужен «Герцог», но вы можете решить, что заплатили мне слишком большую сумму. Или оставили в живых нежелательного свидетеля. Я уверен, что сейчас за нами следят несколько ваших помощников. Скажите им, чтобы они не дергались, я никуда не убегу и никого не выдам. Но я должен вернуться сегодня вечером живым к моей супруге. А если я не вернусь, то уже завтра утром информация о «Герцоге» пойдет в федеральное ведомство по защите конституции. И вся информация о людях, которые вышли на меня сегодня днем. Думаю, это нормальная страховка, чтобы получить от вас деньги и уйти живым?
   – Вы нам не доверяете? – покачал головой Дзевоньский. – А нам рекомендовали вас как надежного человека.
   – Именно поэтому я вам не доверяю, – Вебер опустил руку, сумев попасть в карман и убрать туда носовой платок.
   – Вы знаете, где скрывается «Герцог»? – Дзевоньский решил не продолжать столь опасную тему.
   – Знаю. Деньги у вас с собой?
   – Возьмите, – Дзевоньский достал из кармана конверт и протянул его старику. После введения евро подобные расчеты стали гораздо удобнее. Если в долларах пачка в десять тысяч насчитывала сто бумажек по сто долларов, то теперь эта же сумма представляла из себя тоненькую пачку из двадцати бумажек по пятьсот евро.
   Старик жадно схватил конверт, открыл его и принялся, не спеша, пересчитывать деньги. Дзевоньский терпеливо ждал. Наконец Вебер закончил считать, кивнул:
   – Все правильно.
   – Где он? – сразу спросил Дзевоньский.
   – В Перу. Служба безопасности президента. Он работал еще с Фухиморой, потом перешел к новым властям. Он их главный аналитик. Сейчас его знают под фамилией Перейра.
   – Спасибо, – Дзевоньский подумал, что за эту информацию они могли бы заплатить в десять раз больше.
   – Надеюсь, мы больше никогда не увидимся, – усмехнулся Вебер. Было заметно, что его обрадовал этот конверт.
   – Прощайте, – вместо ответа произнес Дзевоньский. Затем поднялся и быстро пошел к соседнему дому, за которым его ждала машина. По дороге кивнул своим помощникам, разрешая им действовать. Откуда мог знать несчастный Вебер, что в его доме произведен тщательный обыск и его заготовленное письмо уже перехвачено. Утром его супругу выманили из дома, сообщив ей о выигрыше стиральной машины, которую она должна получить в магазине, куда ее повезли люди Дзевоньского. Оформление должно было занять весь день. Счастливая женщина не могла поверить, что получает такой ценный приз. Ей пообещали вернуться вечером домой с новой стиральной машиной.
   Вебер не спеша поднялся и пошел в противоположную сторону. Полученная сумма позволяла помечтать. Он уже давно не имел столько денег сразу. Пожалуй, этим летом они с женой смогут поехать в Италию. И вообще смогут позволить себе некоторые удовольствия.
   Он не услышал, как мимо прошли двое молодых мужчин. А на улице было много людей, и он не боялся посторонних прохожих. Его не станут убивать на глазах у всех, полагал Вебер. И это стало его последней ошибкой в жизни. Один из прохожих обогнал его справа и прижал к дому. У второго, находившегося сзади, в руках была трость, и он больно уколол Вебера в ногу. Старик гневно обернулся, чтобы сделать замечание, и в последнюю секунду вдруг осознал, что это не случайный укол. Но осознал слишком поздно, уже падая на тротуар. Поддержавший его первый мужчина одним ловким движением достал конверт из его кармана. К ним уже спешили прохожие. У старика был обычный сердечный приступ, которые частенько случаются в таком преклонном возрасте. Письмо насчет «Герцога» и условий сегодняшней встречи было изъято из квартиры Вебера еще два часа назад.
   Дзевоньский сидел в машине, когда ему позвонили. Выслушав сообщение, он отключил аппарат, ничего не сказав. Ему не хотелось комментировать по телефону действия своих помощников. После первой неудачи в Лондоне они не имели права повторить ошибку. Хотя с Лондоном они еще не все закончили. Ведь никто не давал гарантии безопасности мистеру Хеккету.
//-- ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 25 ОКТЯБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Он почувствовал внимание этого человека, едва появившись на улице. Впрочем, его уже давно не удивляла постоянная слежка, которую он все время видел за своей спиной. Его телефоны прослушивались, за его домом вели наблюдение, всех людей, которые появлялись рядом с ним, тщательно проверяли. Такой была его обычная жизнь на протяжении последних пятнадцати лет.
   Сразу после падения Берлинской стены генерал Гельмут Гейтлер эмигрировал в Советский Союз. Он понимал, что охота за ним начнется с первого дня объединенной Германии, и не стал дожидаться официальной объявленной даты третьего октября девяностого года. После падения стены в местных отделениях «Штази» начались погромы. Многие офицеры, не видя выхода, стрелялись, некоторые эмигрировали, часть предпочла сбежать в Южную Америку или в другие страны Европы на заранее приготовленные квартиры. Но генерал «Штази» Гейтлер не мог спрятаться, даже если бы захотел. Его фотографии несколько раз появлялись в газетах, он был известным человеком.
   В Москве его приняли неплохо, выделили квартиру, оформили денежное пособие, разрешили вызвать жену, дочь, двух внуков. Ему казалось, что можно будет попытаться начать все сначала. Его опыт, знания, связи могли пригодиться. Кроме Гейтлера в Москву тогда эмигрировало еще несколько бывших руководителей «Штази», среди которых был и легендарный генерал Маркус Вольф, которого все они считали своим учителем. В Москве генерала Вольфа привычно называли «Мишей». Почти все бывшие генералы восточногерманской разведки неплохо владели русским языком, а для некоторых этот язык был почти таким же родным, как и немецкий.
   Они с нарастающим сомнением и с беспокойством следили за событиями внутри Советского Союза. К лету девяносто первого обстановка накалилась до предела, становилось ясно, что внутри страны происходят метаморфозы, вызывающие кардинальные изменения в политике бывшей супердержавы. Любому аналитику было ясно, что огромная страна неудержимо рвалась к катастрофе.
   Проблеск надежды появился в тот августовский день, когда они все узнали о появлении ГКЧП. Казалось, что еще можно остановить катастрофу, не допустить развала великой державы, повернуть время вспять. Но уже через несколько дней все было кончено. Здание КГБ не взяли штурмом, хотя стоящий на площади перед ним памятник Дзержинскому снесли под одобрительные крики толпы. Вольф приехал к бывшему руководителю советской разведки Леониду Шебаршину, чтобы попытаться выяснить, как им поступать дальше. Но никто не знал, что им нужно делать. Шебаршин не смог сказать ничего утешительного. Лишь посоветовал Вольфу бежать из страны. Это был крах, конец.
   Всю свою сознательную жизнь Гельмут Гейтлер верил в незыблемость идеалов социализма, верил в могучего союзника, каким был Советский Союз, верил в свою страну, которую он защищал. Однако все идеалы оказались ложными, собственной страны больше не было, а союзники не хотели и не могли его защитить. Вольф вернулся в Германию, где на границе в Байериш-Гмайне его уже ждал федеральный прокурор. Арестованного Вольфа выпустили под огромный залог, но затем снова арестовали.
   Началось судебное разбирательство, завершившееся вынесением приговора в девяносто третьем году в Дюссельдорфе. Летом девяносто пятого Федеральный конституционный суд постановил, что бывшие офицеры разведки ГДР не подлежат преследованию в новой Германии за измену и шпионаж. В девяносто седьмом по новому приговору Вольф получил два года условно и был приговорен к штрафу в пятьдесят тысяч марок с оплатой всех судебных расходов.
   Словно предчувствуя все возможные перипетии своей дальнейшей судьбы, генерал Гельмут Гейтлер исчез из Москвы в сентябре девяносто первого года. Уже через месяц его жена, дочь и двое внуков вернулись обратно в Германию. К тому времени их бывшая квартира была уже занята новыми жильцами. Семье пришлось трудно, очень трудно. Все знали, что Гейтлер исчез и новые власти не собирались помогать его семье. Шесть лет ему пришлось скрываться в других странах и на другом континенте. За это время произошли невероятные перемены в Германии. В объединенной стране дважды судили Вольфа, судили и приговаривали к различным тюремным срокам остальных генералов и офицеров бывшей ГДР. Кто-то из друзей Гейтлера тайком помогал его жене и дочери, высылая небольшие суммы денег.
   А новая власть в России, называемой теперь «демократической», выдала тяжело больного Эриха Хонеккера германским властям. Когда его депортировали из Москвы, он поднял руку в бывшем коммунистическом приветствии, словно подтверждая нерушимость своей клятвы, данной много лет назад. В Германии быстро установили, что Хонеккер тяжело болен. Его освободили, и он уехал в Чили, чтобы умереть далеко от своей родины. Гейтлер видел эти кадры, находясь за тысячи километров от Германии. В девяносто седьмом он вернулся, узнав о смерти своей жены. Его арестовали дома, дав возможность посетить кладбище. Потом был суд, приговоривший его к пяти годам тюремного заключения. Через два года Гейтлера освободили. Он вернулся к дочери и к уже взрослым внукам. Для них все его прежние идеалы были непонятными и немного смешными. Это были совсем другие мальчики, уже нового, двадцать первого века. Гейтлер переехал в небольшую квартиру на окраине Берлина, где поселился в одиночестве. Ему было только шестьдесят два года.
   Он привык к тому, что за ним все время наблюдали, что его телефоны прослушивались, а любой журналист из тех, что иногда появлялись в его доме, мог оказаться агентом другой спецслужбы. В последние годы ему несколько раз предлагали сотрудничать с ЦРУ или МИ-6, но он неизменно отказывался.
   Увидев, что следящий за ним человек тоже, как и он, перешел улицу, Гейтлер улыбнулся. Кажется, этот тип просто хочет, чтобы его заметили. Интересно, что ему нужно? С тех пор как Гейтлер оставил свою службу, прошло уже пятнадцать лет. Тогда ему было сорок семь. Неужели они до сих пор нуждаются в его опыте? Прошло так много времени…
   Он замедлил шаг. В его возрасте глупо прятаться и тем более убегать. После смерти супруги Гейтлер уже ничего не боялся и ничему не удивлялся. Поэтому, увидев пустую скамейку, подошел к ней и тяжело опустился, ожидая, когда незнакомец подойдет к нему ближе.
   Неизвестный мужчина был высокого роста, светловолосый, в темном плаще. Он сел рядом с Гейтлером, глядя перед собой, и так молча они просидели секунд двадцать. Со стороны они были чем-то похожи. У обоих одинакового серого цвета глаза, словно они родственники. Только у Гейтлера лицо очерчено более резкими штрихами, чем у его соседа.
   Наконец незнакомец негромко спросил:
   – Вы генерал Гельмут Гейтлер?
   – Если вы не знаете, кто я такой, то зачем следите за мной? – грубо ответил генерал. – А если знаете, то для чего задаете этот идиотский вопрос?
   – Мне нужно убедиться, что это вы.
   – Хотите, чтобы я дал вам отпечатки моих пальцев?
   – Нет, – улыбнулся незнакомец. По-немецки он говорил с небольшим акцентом. Так обычно разговаривают американцы. Но незнакомец не был похож на типичного американца. Или в ЦРУ решили сделать очередную попытку?
   – Кто вы такой? – спросил Гейтлер.
   – Я уполномочен передать вам привет от «Герцога».
   – Что? – если бы незнакомец назвал любую другую фамилию или любую другую кличку, Гейтлер не удивился бы. Но про «Герцога» знали только несколько человек. Это был агент, внедренный в западногерманскую разведку и исчезнувший больше пятнадцати лет назад. И с тех пор про «Герцога» никто ничего не слышал. Именно поэтому генерал позволил себе удивиться.
   – Не удивляйтесь, – незнакомец посмотрел на часы. – Если наш разговор продлится больше десяти минут, я смогу соединить вас с ним по телефону.
   – Я вам не верю, – ответил Гейтлер. – Не знаю, кто вы такой, но я вам не верю.
   Неизвестный достал аппарат и набрал номер. Затем коротко подтвердил свое присутствие, убрал аппарат и сообщил:
   – Он перезвонит нам через несколько минут.
   Гейтлер нахмурился. Неужели такое возможно? Спустя столько лет объявился «Герцог»? Если это не блеф… Нет, это невозможно. «Герцог» был гражданином ФРГ, и на него не распространяется амнистия, объявленная офицерам ГДР. Если его схватят, то даже сейчас он получит пожизненный срок. Или два таких срока. «Герцог» сдал пятнадцать или шестнадцать агентов, половину из которых приговорили к смертной казни. Нет, это невозможно. Гейтлер холодно взглянул на неизвестного. Наверное, они хотят проверить версию о «Герцоге», поэтому решили действовать столь грубо и откровенно.
   – Я не знаю никакого «Герцога», – заявил Гейтлер, – и вас тоже не знаю. Я уже пожилой человек на пенсии, и ваши провокации меня не могут удивить. Я не люблю, когда так откровенно блефуют.
   Он поднял воротник куртки, собираясь встать и уйти, когда незнакомец осторожно дотронулся до его локтя.
   – Не спешите, – мягко предложил он, – я вас не обманываю. Вы можете спросить его о каком-нибудь факте, известном только вам и ему.
   – Повторяю, я не знаю никакого «Герцога». Я понимаю, что это очередная проверка, но вы ошиблись…
   – Он сказал, что вы можете нам помочь, – неожиданно объяснил незнакомец, – мы ищем вас уже достаточно давно. Герр Гейтлер, мы нуждаемся в ваших консультациях.
   – Я уже старик, – нахмурился генерал. Пусть делают все, что хотят. Может, им нужно его снова посадить, доказав причастность к операциям против ФРГ. Тогда остаток дней он проведет в тюрьме. Что ж, возможно, это лучший вариант для всех. Внуки его давно не навещают, дочь звонит один раз в две недели. А иногда не звонит и целый месяц…
   Незнакомец хотел что-то сказать, когда раздался телефонный звонок. Он достал аппарат, послушал, удовлетворенно кивнул головой и протянул его Гейтлеру. Тот посмотрел на неизвестного, затем достал носовой платок и взял аппарат. Ему не хотелось оставлять своих отпечатков на этом телефоне. Неизвестно, какие планы у этого человека.
   – Гельмут, – услышал генерал знакомый голос «Герцога», – это действительно ты?
   Он не мог не узнать этого голоса. Про эту тайну не знал никто, даже в «Штази». Они были братьями по отцу. Единокровными братьями по отцу. Мать «Герцога» была любовницей отца Гейтлера, с которым познакомилась в далекой Уфе, где проживали семьи немецких антифашистов, эвакуированные туда во время войны. Об этом отец рассказал самому Гельмуту только спустя тридцать лет, когда они оба работали в органах госбезопасности. По обоюдной договоренности никто не предал огласке этот факт. И «Герцог» работал под фамилией своего формального отца – мужа его матери.
   – Здравствуй, – коротко отозвался Гельмут, покосившись на неизвестного. – Рад тебя слышать. Как у тебя дела?
   – Неплохо. Я сейчас в Южной Америке. Как у тебя? Я слышал, что Марта умерла? Прими мои соболезнования.
   – Да, – подтвердил Гельмут. Он узнал голос брата, но все еще колебался. Они могут подделать любой голос.
   – Как твой отец? – неожиданно спросил Гельмут. – Он жив?
   Генерал подождал ответа на этот простой вопрос. Если его собеседник действительно «Герцог», он обязан понять этот вопрос. И «Герцог» понял.
   – Как и твой, – ответил он. – Умер в семьдесят девятом. Второго августа.
   Все. Дальше можно было не проверять. Это был «Герцог». Тот самый, о котором Гельмут не слышал много лет.
   – Как я могу тебя найти? – спросил он, уже не глядя на незнакомца.
   – В Перу, – ответил также успокоившийся «Герцог». – Тебе дадут мой контактный телефон. Позвони и оставь свой номер. Где бы ты ни был. Я тебя найду. Рядом с тобой сидит человек. Можешь ему доверять в рамках разумного. До свидания.
   – До свидания, – генерал почувствовал, что его сердце забилось сильнее. Таких эмоций он не испытывал после выхода из тюрьмы. Гейтлер вернул аппарат неизвестному мужчине.
   – Теперь вы мне верите? – улыбнулся тот.
   – Нет, – отрезал Гейтлер. – Теперь тоже не верю. Сначала представьтесь, а потом скажите, что вам от меня нужно.
   – Меня зовут Кшиштоф Дзевоньский, – церемонно представился мужчина. – Я прилетел сюда по поручению группы людей, которым нужна ваша помощь.
   – Вы представляете какую-нибудь страну или конкретную организацию?
   – Группу людей, – повторил Дзевоньский, уклоняясь от конкретного ответа.
   – Хорошо. Пусть будет группа людей. Что вам от меня нужно?
   – Вы нужны нам как специалист. Это ведь вы в семидесятые годы консультировали специалистов из «красных бригад».
   – Это неправда, – нахмурился Гейтлер. – Только несколько человек попросили тогда убежища в Восточной Германии, и мы им помогли.
   – Не нужно, генерал, – мягко возразил Дзевоньский. – Мы прекрасно знаем, как и где вы им помогали. Это общеизвестный факт. В любой вашей биографии написано, за какие заслуги вы получили полковника в тридцать шесть лет и были награждены двумя орденами.
   – Вы собираетесь меня шантажировать? Это было почти тридцать лет назад.
   – Верно. Но таких специалистов в мире почти не осталось.
   – Что вам нужно?
   – Ваш опыт, генерал. Мы предлагаем вам поработать нашим консультантом. Гонорар можете назвать сами. Мы заранее согласны на все ваши условия.
   – Это зависит от того, для чего я вам нужен.
   – Если я вам скажу, то потом вы не сможете отказаться, – предупредил его Дзевоньский.
   – Все настолько серьезно?
   – Абсолютно. Мы хорошо изучили ваше прошлое, генерал. Если вы согласитесь с нами сотрудничать, то получите приличный гонорар, чтобы купить себе остров где-нибудь в Тихом океане и на всю жизнь остаться там. Конечно, вы лишитесь вашей пенсии, но мы ее вам компенсируем. На тысячу лет вперед. И вы сможете вызвать к себе ваших внуков, дочь. Через некоторое время.
   – Интересное предложение, – генерал подумал, что это не похоже на ЦРУ. И вообще не похоже, что они действуют от имени конкретной спецслужбы. Хотя найти «Герцога» было трудно, почти невозможно. Но они смогли его вычислить. Но если у них такие возможности и если они смогли узнать подробности его биографии, то, возможно, незнакомец действительно представляет серьезных людей.
   – Что вам нужно? – повторил вопрос Гейтлер.
   – Вы знаете русский язык? – неожиданно спросил Дзевоньский.
   – Конечно. Я родился в России в сорок втором году. И жил там до сорок шестого. Если вы знаете мою биографию, то должны были знать и про это. Потом я учился в Москве в течение семи лет. Пять лет в институте, два года специальной стажировки. И еще два года жил там уже в восемьдесят девятом—девяностом первом. Я владею русским так же, как и немецким.
   – Все правильно, – кивнул Дзевоньский, – мы хотим предложить вам работу в России. Ваш гонорар будет исчисляться в семизначной цифре. Например, три миллиона долларов. Двадцать пять процентов можете получить сразу же, как только согласитесь с нами сотрудничать.
   – Три миллиона долларов? – усмехнулся Гейтлер. – Такие деньги платят только за особую операцию. И не всегда их выплачивают сразу после операции. Гораздо удобнее просто убрать человека, которому обещали столько денег.
   – Это не тот случай, – серьезно ответил Дзевоньский. – Как только вы согласитесь, я скажу вам, какого рода консультации нас интересуют.
   – Можете не продолжать, – отозвался генерал, – я еще умею думать. Сначала вы нашли «Герцога», чтобы подтвердить ваши полномочия и всю серьезность ваших намерений. Затем спросили меня о леворадикальных экстремистах из РАФ, с которыми мы сотрудничали. Предложили невероятный гонорар и уточнили, владею ли я русским языком. По-моему, вывод очевиден. Вы готовите операцию в России, возможно, масштабную и сложную. Вы хотите повторить в Москве нью-йоркские события одиннадцатого сентября? Хотя нет. Для такого террористического акта я вам не нужен. Тогда для чего? Нечто в этом роде?
   – Мы цивилизованные люди, – возразил Дзевоньский. – Речь идет только об одном человеке. Никаких массовых побоищ. Только один человек…
   – Три миллиона долларов за одного человека? – переспросил Гейтлер. – Не слишком ли дорого? Или это… – он не договорил.
   – Да, – Дзевоньский показал на небо, – все правильно. Это он. Мы хотим предложить вам решить нашу и вашу проблему.
   – Так, – негромко подвел итог Гейтлер, – три миллиона долларов и ваша безумная затея. Теперь я понимаю, почему вы пришли именно ко мне. Считаете, что я буду помогать вам из-за своей обиды на бывших товарищей?
   – А разве нет? – спросил Дзевоньский. – Он ведь был подполковником КГБ. И работал в Германии, здесь, рядом с вами. И не помог никому из вас.
   – Он тогда не мог никому помочь.
   – А потом? А его президент? Вы знаете, сколько писем получил Горбачев от бывших офицеров «Штази»? Только Маркус Вольф написал ему два письма, которые были опубликованы. Чем они вам помогли? Или вы до сих пор считаете их своими союзниками? Кажется, вашу жену и дочь вместе с внуками вышвырнули из их страны, как только там поменялась власть. А нынешний президент – олицетворение этой власти. Они вас сдали, сдали всех. Или у вас есть возражения?
   – Не нужно меня убеждать, – поморщился Гейтлер. – Ваша агитация в данном случае бесполезна. У меня уже не осталось никаких идеалов и никаких чувств. Даже ненависти. Вы заплатите пять миллионов евро и переведете мне первый миллион уже завтра. Нужно будет организовать мою «смерть», чтобы спокойно работать. Придется искать похожий труп и сделать ему мои зубные коронки. И еще два ранения. Левое плечо и левая нога. Мне всегда не везло на левых политиков и на левую сторону, – пошутил генерал. – Заодно я проверю, насколько серьезно вы собираетесь работать.
   – План разработаете сами или нам сделать его за вас?
   – Сделайте за меня, – предложил генерал, – а я посмотрю, как вы работаете. Может, я имею дело с богатыми дилетантами, которые ничего не умеют делать. Я не могу бегать по городу в поисках подходящего трупа. Подозреваю, что за мной все еще следят и мой телефон наверняка прослушивается. Итак, вы меня поняли?
   – Мы знаем насчет телефона. Не нужно считать нас дилетантами. Мы смогли найти «Герцога», – напомнил Дзевоньский. – Или вы считаете, что это было просто?
   – Одно очко вы уже заработали, – спокойно согласился Гейтлер. – Поэтому я согласился получить первый миллион. Второе очко получите сразу после «моего убийства». Когда у вас будет два очка, а у меня миллион евро, я начну действовать. И подумайте о моих документах.
   – Мы знаем, что кроме русского вы владеете еще английским, – проговорил Дзевоньский.
   – У вас неполные сведения, пан Дзевоньский, – ответил по-польски генерал. – Я владею еще пятью языками: польским, украинским, чешским, датским и французским.
   – Надеюсь, что вы не попросите надбавку за знание языков? – улыбаясь, пробормотал его собеседник.
   Гейтлер тоже улыбнулся. Конечно, его собеседник все знал. И очень неплохо подготовился к их беседе, если сумел сделать почти невозможное – найти «Герцога». Нужно будет согласовать с ним все детали его «смерти». Внуки уже достаточно взрослые, для них смерть деда не будет неожиданностью. Дочь, конечно, будет переживать, но не очень долго. Сейчас у нее новый, уже третий муж, и ее занимают совсем иные проблемы. После смерти Марты на этой земле больше не осталось ни одной души, ради которой он хотел бы остаться в Берлине. Похоже, это его идеальный шанс начать новую жизнь.
//-- ВЕЛИКОБРИТАНИЯ. ЛОНДОН. 27 ОКТЯБРЯ, СРЕДА --//
   Их офис располагался в Сити, в одном из тех многоэтажных домов, где находятся офисы многих известных европейских и американских компаний. На четырнадцатом этаже выходящих из трех лифтов гостей встречал приветливый консьерж, за работой которого наблюдали две камеры. Лишь убедившись, что поднявшихся посетителей действительно ждут, он открывал дверь и пропускал их во внутренние помещения. За дверью находился охранник, который следил за перемещением прибывших и принимал решение об открытии второй двери. Только после этого гость мог пройти в остальные помещения и встретиться с кем-то из нужных ему людей или увидеть главу частного агентства Уорда Хеккета.
   В этот день в офисе работало восемь сотрудников его агентства.
   Почтальон, как обычно, принес почту, и консьерж вызвал секретаря, чтобы она расписалась за принятую документацию. Улыбающаяся девушка расписалась, выслушав привычный комплимент от почтальона. Она забрала несколько писем, два плотных пакета, одну небольшую посылку, прибывшую из Америки, кивнув консьержу, и прошла во внутренние помещения.
   Хеккета в офисе не было. В этот день у него была важная встреча в Брайтоне, и это спасло ему жизнь. Сначала девушка открыла письма, привычно пробегая глазами тексты сообщений. Затем вскрыла посылку, в которой оказались две заказанные книги. Хеккет получал подобные посылки из всех крупных издательств мира. Это была специальная литература по криминалистике, баллистике, истории, сборники судебных решений, воспоминания следователей, судей, бывших разведчиков, политиков. Словом, вся та литература, которая могла ему понадобиться.
   Первый плотный конверт содержал послание адвокатской конторы из Канады, и секретарь отложила его для передачи юристу компании. На конверте второго письма было написано «Лично в руки». Секретарь чуть поколебалась. Хеккет разрешал ей вскрывать все письма, но подобные обычно просматривал сам. Девушка отложила пакет и через некоторое время снова взглянула на него. Хеккет должен вернуться поздно вечером. Возможно, в конверте важное сообщение из Ливерпуля, о котором он уже спрашивал.
   В этот момент зазвонил телефон. Она подняла трубку. По странному стечению обстоятельств звонили из Ливерпуля. Позвонивший сообщил, что выслал письмо на имя мистера Хеккета. Положив трубку, она больше не сомневалась и протянула руку за плотным конвертом. Письмо из Ливерпуля пришло через день, но она об этом уже не могла узнать.
   Взрыв был такой силы, что разнес не только комнаты на их этаже, но и причинил серьезные разрушения на двух других этажах. Погибло четырнадцать человек. Хеккета среди них не было. Но узнавший об этом Хеккет сразу понял, кто и почему послал ему это предупреждение. В газетах появилось сообщение, что сам Хеккет тяжело ранен. Больше о нем ничего не было слышно. Хеккет предпочел покинуть беспокойный Лондон, не оставив никому своего адреса.
//-- ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 30 ОКТЯБРЯ, СУББОТА --//
   Этот небольшой трехдверный автомобиль «Оpel Corso» выпускался в Айзенахе с девяносто третьего года специально для восточных немцев, сочетая в себе приемлемую цену, низкий расход топлива и немецкий стандарт качества. Автомобиль этой модели девяносто пятого года выпуска и был приобретен несколько дней назад герром Гейтлером. При этом цена за машину была почти символической – в обеспеченной Германии не принято продавать автомобили с девятилетним сроком эксплуатации. Покупатель приобрел ее всего за четыреста долларов.
   Было заметно, что он давно не имел машины и поэтому водит не очень уверенно. Сказывался и его почтенный возраст. За несколько дней он дважды чуть не попал в серьезные аварии, чудом избежав столкновений со встречными автомобилями. А выезжать на трассу пока даже не рисковал.
   В этот день генерал вышел из дома раньше обычного. Соседка обратила внимание, что он часто держался за сердце. Гейтлер даже заехал в аптеку, где купил болеутоляющее лекарство. Затем выехал на улицу. По утрам в субботние и воскресные дни города Германии словно вымирают. Их жители предпочитают отдыхать в своих домах, вечером собраться в ресторанах или барах, чтобы отметить уикенд.
   Когда автомобиль выехал на улицу, там почти не было другого транспорта. И мало случайных прохожих.
   Но на одном из поворотов машина генерала резко остановилась, едва не став причиной аварии. Идущий за ней микроавтобус вынужден был резко затормозить. Автомобиль с Гейтлером какое-то время постоял, словно водитель размышлял, что ему теперь предпринять. Наконец, развернувшись, поехал обратно. Сотрудники полиции, дежурившие в своей машине, обратили внимание на этого странного водителя, но не стали проверять его документы, ведь он не нарушал правил дорожного движения.
   Автомобиль с генералом между тем свернул за угол, к набережной. Вскоре послышался противный визг тормозов, затем сильный удар, и автомобиль съехал прямо в реку. Сотрудники полиции были на месте происшествия ровно через минуту. За ними приехали врачи, пожарные, служба спасения. Когда водолазы открыли автомобиль, выяснилось, что сидевший там пожилой мужчина уже задохнулся. Тело извлекли из машины, проверили документы.
   Труп был опознан дочерью погибшего и одним из его внуков. Провели вскрытие, подтвердившее предварительный вывод о том, что несчастный задохнулся в воде. Очевидно, у него прихватило сердце. Не справившись с управлением автомобиля, он врезался в ограду, пробил ее и свалился в реку. А в состоянии шока он уже не мог вылезти из машины. На всякий случай сравнили зубы погибшего со снимками, сделанными у его дантиста два года назад. Все совпало. Сомнений не осталось. Погибший был бывшим генералом «Штази» Гельмутом Гейтлером.
   Никто не мог даже предположить, что настоящий Гельмут Гейтлер вышел из автомобиля, едва он свернул за угол. На его место в кабину посадили человека, погибшего несколько минут назад. Он умер от удушья в воде. У мужчины было больное сердце, и в течение последних двух дней с его зубами работал дантист, чтобы привести их в полное соответствие со снимками челюстей генерала. Все было проделано со скрупулезной точностью. Неизвестный получил одежду и документы Гейтлера. Жертву погрузили в воду за несколько минут до того, как появился генерал, а в его автомобиль посадили уже мертвым. Затем машину столкнули в реку.
   Все прошло почти идеально. Через два часа Гейтлер сидел в скором поезде, направлявшемся в Гамбург. Над ним уже поработал гример, и теперь его невозможно было узнать. Рядом находились двое сотрудников Дзевоньского. Гейтлер разместился у окна и иногда поглядывал на свое отражение. При этом он улыбался.
//-- АВСТРИЯ. ВЕНА. ОТЕЛЬ «МЭРРИОТ». 18 НОЯБРЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   Дронго сидел за столиком, наблюдая за устроившейся рядом с ним шумной компанией. Пять или шесть молодых ребят громко говорили по-грузински. Они о чем-то вспоминали, спорили, смеялись, весело обсуждая новости. Им было не больше двадцати пяти—тридцати лет. Для них история началась после девяносто первого года. Эти молодые люди были уверены, что все развивалось так, как должно было развиваться, и не задавали себе мучительных вопросов об истории и судьбе своего народа. Для них все было правильным и безусловным. Это были в основном дети тех «новых грузин», которые воспользовались повальной коррупцией при режиме Шеварднадзе и сделали свои состояния. Отправив детей в Европу, родители предпочли перевести основную часть капиталов туда же, а сами переехали в Россию или в Азербайджан, подальше от неистового Саакашвили, так отважно пытавшегося покончить в его стране с массовой коррупцией.
   Дронго взглянул на часы. Уже половина седьмого. Он нахмурился. «Надеюсь, что это не глупый розыгрыш», – недовольно подумал Дронго. Позавчера вечером на его электронную почту пришло сообщение из Нью-Йорка. В нем был указан телефонный номер и просьба перезвонить по нему с любого «свободного» аппарата. На такой случай Дронго имел несколько зарегистрированных на чужие имена мобильных телефонов. Он позвонил. Неизвестный уточнил номер его телефона и пообещал вскоре перезвонить. Ровно через минуту раздался звонок. Дронго сразу узнал голос говорившего. Это был Уорд Хеккет.
   – Добрый день, мистер Дронго, – торопливо сказал он, – у меня нет времени разговаривать. Хотя у вас, наверно, уже вечер. Можете поверить мне, что я позвонил вам только из-за очень важного дела. Исключительно важного. Я буду ждать вас восемнадцатого в половине седьмого вечера в венском отеле «Мэрриот» в кафе на первом этаже.
   – Я знаю, – коротко ответил Дронго.
   – Тогда договорились. Это очень важное дело, мистер Дронго. Вашу безопасность я гарантирую. До свидания.
   Конечно, можно было проигнорировать такое сообщение. И не лететь в Вену, тем более что Уорд Хеккет был одним из тех негодяев, которым нельзя верить на слово. Своей порочной репутацией он давно снискал себе славу одного из самых опасных людей в криминальном мире. Но среди профессионалов такого уровня не принято приглашать на встречу коллегу-конкурента для банального убийства. Существуют негласные правила, которых придерживаются все остальные. Кроме того, Хеккет обязан понимать, что Дронго не поедет на встречу, не обеспечив себе безопасность обязательным сообщением, куда он едет и с кем намерен встретиться. А это означало, что у Хеккета действительно исключительно важное дело. В эту ночь Дронго не заснул. Он просмотрел все английские газеты за последний месяц и обратил внимание на сообщения о взрыве в офисе частной компании Хеккета в лондонском Сити. Дронго распечатал сообщения и сделал нужные пометки, внимательно читая все статьи об этом взрыве. В одной из них говорилось, что мистер Хеккет тяжело ранен и находится в госпитале. Однако нигде не было указано, в каком именно госпитале.
   Уже под утро Дронго решил, что нужно лететь в Вену. По Интернету он заказал себе билет на дневной рейс. Самолет вылетал из Москвы в пятнадцать часов пятьдесят минут рейсом шестьсот вторым австрийской авиалинии.
   Отправляясь спать в седьмом часу утра, Дронго решил послать для подстраховки сообщение о его возможной встрече с Хеккетом своим друзьям. Хотя уже сознавал, что эта встреча чрезвычайно важна не только для Хеккета, но, возможно, и для него самого.
   А теперь он уже сидел в отеле «Мэрриот», ожидая, когда появится Уорд Хеккет или кто-нибудь из его посланцев. На часах было около семи, когда в кафе появился мужчина, который смотрел в сторону Дронго, делая вид, что не замечает его, но было ясно: интересуется именно им. Дронго терпеливо ждал. Наконец мужчина поднялся, подошел к нему.
   – Вы мистер Дронго? – спросил он.
   – Меня обычно так называют, – кивнул Дронго.
   – Вас ждут на улице, – сообщил незнакомец и не отошел, дожидаясь, когда Дронго расплатится за выпитый чай и поднимется, чтобы выйти вместе с ним.
   Они вышли на улицу. Дронго был готов к тому, что рядом с ними затормозит машина, но тут увидел, что на другой стороне улицы стоит сам Уорд Хеккет и приветливо машет ему рукой. Дронго посмотрел по сторонам и перешел улицу. Это была парковая зона. Хеккет дружелюбно кивнул ему, протянул руку. Дронго удивленно посмотрел на нее.
   – Сейчас не время для ваших обид, – понял Хеккет, увидев, что Дронго не желает пожать ему руку. Однако убрал ее и пробормотал: – Вы всегда были неисправимым идеалистом.
   – Зачем вы меня позвали? – мрачно поинтересовался Дронго. – Хотите выпить со мной чашечку венского кофе? Или погулять по парку? Может, вас замучила ностальгия?
   – Не нужно так агрессивно, – взмахнул рукой Хеккет. – Как только вы меня видите, у вас сразу же возникают негативные воспоминания. Мы знакомы уже много лет.
   – С девяносто седьмого, – напомнил Дронго. – Вы тогда пытались устроить провокацию, но у вас ничего не вышло…
   – Да, не вышло, – весело согласился Хеккет, – однако я почему-то по-прежнему оптимист, а вы превращаетесь в меланхолика.
   – Это я с виду такой серьезный, – отозвался Дронго. – Если бы на самом деле стал меланхоликом, никогда не приехал бы к вам в Вену. Скорее я – романтик, а вы – циник.
   – Цинизм всего лишь форма нашего существования, – возразил Хеккет, – некий гибрид фарисеев-моралистов, если хотите. А ваш романтизм покоится на меланхолизме в сочетании с морализмом. И это гораздо более сложная смесь.
   – Надеюсь, я не скоро стану таким, как вы, – буркнул Дронго. – Вы позвали меня в Вену для этого схоластического диспута?
   – Нет, – сразу ответил Хеккет. – И я вам благодарен, что вы откликнулись на мое приглашение. Думаю, вы не пожалеете. Более того, я собираюсь дать вам уникальный шанс отличиться…
   – Очень много лишних слов, – заметил Дронго. – Так зачем я вам нужен? Это как-то связано со взрывом в вашем офисе? Неужели у вас появились враги? Или это ваши старые враги?
   – Я так и думал. Вы слишком умный человек, чтобы ничего не узнать. Наверное, просмотрели все газеты?
   Дронго не ответил, ожидая дальнейших объяснений.
   – В общем, у меня серьезные неприятности, и я должен был на время исчезнуть из Лондона, – сообщил Хеккет. – Вместо меня в госпитале святого Георга сейчас лежит другой человек, загримированный под меня. Меня не было в офисе в момент взрыва. И похоже, это меня спасло. А пока пусть все считают, что я нахожусь без сознания. И хотя охрана усилена, однако никто не может гарантировать моей безопасности. Подозреваю, что меня еще захотят убрать. И как можно быстрее. Поэтому это наша последняя встреча. В ближайшие месяцы я намерен вообще уехать из Европы. В Канаду или в Аргентину. В общем, найду место по душе.
   – Вас так напугали?
   – Если они взорвали мой офис и убили половину моих сотрудников, то можно считать, что они меня напугали. И очень рассердили. Я ведь не новичок в нашем бизнесе, знаю все правила и стараюсь их соблюдать. Но когда ведут себя вот так бесцеремонно и нагло, я становлюсь злым и мстительным. И собираюсь отомстить с вашей помощью, мистер Дронго. Как видите, я достаточно откровенно говорю вам об этом.
   Дронго заметил двух мужчин, следующих за ними на некотором расстоянии. Очевидно, Хеккет действительно был взволнован случившимся покушением.
   – Теперь о сути дела, – сказал Хеккет, оглянувшись назад. – Примерно полтора месяца назад ко мне обратился один мой знакомый. Он рекомендовал мне встретиться с неким паном Дзевоньским, который усиленно искал встречи со мной. Я с ним встретился. Вы знаете характер моей работы, я никогда никому не отказываю. Если у людей есть конкретные предложения и они могут заплатить, то почему бы им не помочь? Согласен, я действую иногда на грани закона, но это уж мои проблемы. Пан Дзевоньский предложил мне участие в операции, которую я посчитал нереальной. И очень опасной. Нужно сказать, что мой гость проявил настойчивость, предложил мне большой, очень большой гонорар. Но я благоразумно отказался. Он ушел от меня неприятно пораженным. Очевидно, решил, что я отказался от денег из-за моих высоких моральных принципов и поэтому меня нужно убрать.
   – Он же совсем вас не знал, – вставил Дронго.
   Хеккет вздохнул, но продолжил:
   – На самом деле причина была абсолютна иная. Я просто сразу понял, что дело, которое он мне предлагает, чрезвычайно опасное. И совсем не прибыльное. Дело не в сумме гонорара. Если я сумел бы выполнить его задание, меня искали бы по всему миру, если бы не сумел – тоже. Вот такое неприятное уравнение с двумя известными ответами.
   Дронго остановился. Хеккет взглянул на него. Сопровождающие замерли на почтительном расстоянии.
   – Что же он вам предложил? – спросил Дронго. – Я думал, вы не отказываетесь, когда вам сулят большой гонорар.
   – Не делайте из меня монстра, – огрызнулся Хеккет. – Если вам предложат взорвать автобус с детьми, вы согласитесь?
   – У меня другая репутация, мистер Хеккет. Я не берусь за такие дела, и об этом все знают. Но думаю, что за большие деньги вы взорвали бы автобус с детьми. У вас репутация не очень приличного человека, и вам это прекрасно известно. Какой же гонорар вам предлагали? Миллион, два, пять?
   – Пятьдесят, – ответил Хеккет, улыбаясь произведенному эффекту.
   Дронго нахмурился. Затем повернулся и пошел дальше, ничего не сказав. Хеккет тронулся за ним следом.
   – Пятьдесят миллионов, – негромко произнес Дронго, – и вы отказались? Я думал, за такие деньги вы готовы продать свою бессмертную душу. Хотя в Бога вы наверняка не верите. Пятьдесят миллионов долларов, и вы отказались? Может, мне попытаться угадать, что именно вам предложили? Какой-то вариант повторения событий одиннадцатого сентября в Нью-Йорке или одиннадцатого марта в Мадриде?
   – Почти, – подтвердил Хеккет. – Мне предложили убить вашего президента. Продумать и осуществить покушение на его жизнь. Можете себе представить? Меня сразу вычислили бы. Мой почерк известен всем спецслужбам. Меня нашли бы, независимо от того, сумел бы я выполнить этот «заказ» или нет.
   – Подождите, – прервал его Дронго, – это похоже на провокацию. Неужели у них нет своих исполнителей?
   – Я не говорил об исполнителях. Им был нужен аналитик. Серьезный эксперт, который сумел бы продумать всю операцию до мелочей. Но зачем мне деньги на том свете? Поэтому я отказался. Русские стали бы искать меня по всему миру, а американцы и европейцы им помогали бы. Вы думаете, у меня был бы хоть шанс спрятаться?
   – Пятьдесят миллионов за убийство президента, и вы отказались? А почему не обратились в Скотланд-Ярд?
   – Я не сумасшедший. Любая подобная попытка только ускорила бы высылку этого «подарка», от которого я спасся лишь чудом. У них могут быть свои люди в Скотланд-Ярде. Я подозреваю, что есть, так как мой знакомый из Эдинбурга, рекомендовавший мне пана Дзевоньского, как раз имеет очень неплохие связи со спецслужбами нашей страны. Более того, я полагаю, что сам Дзевоньский – бывший офицер польской или восточногерманской разведки. Он очень профессионально и грамотно выстроил нашу беседу. Хотя в конце сорвался, пытаясь меня уговорить.
   – Вы рисковали, – заметил Дронго. – Они были уверены, что вы согласитесь…
   – Очевидно, да. Я действительно часто помогаю людям, для чего и создал свое агентство. Но на такое даже я не способен. Мне пришлось бы полететь в Москву, сидеть там, разрабатывать план устранения русского президента. И вы думаете, что визит такого человека, как я, прошел бы незамеченным для русских спецслужб? Или для английских? Я стараюсь не выглядеть дураком.
   – И поэтому решили выбрать именно меня? Но я не российский гражданин и точно так же могу находиться под подозрением российских спецслужб.
   – Вы живете в Москве, у вас хорошие связи. И у вас есть то, чего нельзя купить ни за какие деньги, мистер Дронго. Это ваша репутация. В мире всего несколько специалистов вашей квалификации: сэр Мишель Доул из Лондона, комиссар Дезире Брюлей из Парижа, мистер Фредерик Миллер из Брюсселя. Четыре или пять человек. К сожалению, романтиков почти не осталось. Вы ведь как ангелы, вас все знают наперечет. А моя контора обеспечивает людей ложными алиби, готовит нужных свидетелей…
   – И лжесвидетелей, – вставил Дронго.
   – И лжесвидетелей, – согласился Хеккет. – Мы собираем компрометирующий материал на супругов, политиков, бизнесменов. Занимаемся экономическим шпионажем, находим нужных женщин, чтобы скомпрометировать чью-то репутацию. В общем, вся Европа знает, что мы не ангелы. Но мы и не убийцы. Во всяком случае, если бы речь шла о каком-то несчастном любовнике, который мешает состоятельному мужу-политику, то возможно, мы могли бы найти для пана Дзевоньского подходящую кандидатуру на предмет устранения подобного нежелательного субъекта. Ничего личного. Мы бы взяли свои комиссионные проценты и нашли нужного человека. Они сами обычно договариваются об оплате подобных услуг. Нашли бы… Но не для политического убийства. Это абсолютно исключено.
   – А почему вы решили так срочно найти меня?
   – Решил немного вам подыграть. Может, вы даже получите орден за то, что предотвратили покушение в Москве. Или другую благодарность. Я решил сдать вам пана Дзевоньского. Он оказался слишком неблагодарным и самонадеянным типом. Возьмите дискету. Здесь все, что я знаю. И его фотографии. Думаю, что они не успокоятся и будут искать специалиста с моим профилем. В мире не так много людей нашей профессии. Думаю, что вы сумеете вычислить аналитика, которого привезут в Москву. И сможете предотвратить покушение, – в руках у Хеккета появилась дискетка.
   – А если это провокация? – снова спросил Дронго. – Если они решили таким образом просто устроить спектакль?
   – Бомба, которую они мне прислали, тоже спектакль? – зло поинтересовался Хеккет. – Или это у них такое своеобразное чувство юмора?
   – Когда это случилось? По датам?
   – Первая встреча была второго октября, а бомбу прислали двадцать седьмого. Как видите, быстро.
   – Давайте вашу дискетку, – прервал его Дронго, – и ваш контактный телефон. Может, мне придется еще раз с вами увидеться.
   – Нет, – отказался Хеккет, – никаких телефонов. Я в больнице и без сознания. И я не приду в себя до тех пор, пока не получу известий из Москвы. Либо о том, что вы проиграли, либо о том, что вам удалось предотвратить это покушение. Учтите, они не остановятся на полпути. Если у них есть такие деньги и такие возможности, то боюсь, что они уже действуют. И оцените хоть немного мое благородство. Я ведь мог просто послать сообщение в Москву, а не вызывать вас сюда.
   – А чувство мести? – напомнил Дронго. – Среди погибших были близкие вам люди.
   – Оно мне знакомо, – ответил Хеккет, – я хорошо вас знаю, мистер Дронго. Вы не сможете отмахнуться от моего предложения. Уже сегодня вы начнете анализировать мои данные и действовать. И если в результате ваших действий будет арестован или убит этот пан Дзевоньский, я буду считать мою миссию выполненной. А если вы сумеете его арестовать и это приятное для меня сообщение появится в российских газетах, обещаю вам, что сразу «выздоровлю», прилечу в Москву и лично вас поздравлю. Но номера телефона я вам не дам. Слишком опасно.
   – Понятно, – протянул Дронго. – Вам не кажется, что пора заканчивать с вашим частным агентством? Лучше займитесь благородными делами, помогайте находить пропавших детей, охраняйте высокопоставленных особ, ищите преступников. И люди скажут вам «спасибо».
   – Могу сообщить вам некоторые факты из моего личного опыта, – живо возразил Хеккет. – Охотнее всего люди платят за информацию, добытую в обход моральных и юридических норм. Они платят за намеренное отклонение от закона гораздо больше, чем за пунктуальное ему следование. Хотите, сравните наши доходы. Идеалиста-романтика с циником. И вы увидите, что я получаю в десять раз больше вашего.
   – Не сомневаюсь, – улыбнулся Дронго. – Но вы должны быть готовы и к тому, что среди ваших знакомых рано или поздно окажется новый пан Дзевоньский. И на этот раз вы можете случайно оказаться в офисе.
   – Да, – помрачнел Хеккет, – но это уже «издержки» нашей профессии. Надеюсь, что моя дискетка вам поможет. До свидания. Я еще раз благодарю вас за то, что вы сюда приехали, – он повернулся и уже не прощаясь и не протягивая руки исчез за деревьями.
   Двое его телохранителей также бесшумно растаяли среди деревьев, очевидно, выйдя к стоявшим на другой стороне парка автомобилям. Дронго остался один. Он посмотрел по сторонам и заторопился в сторону отеля «Мэрриот». Сегодняшняя новость не стала для него такой сенсацией. Он по-прежнему не доверял Хеккету, хотя и сознавал, что действительно был для него «последним шансом».
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 19 НОЯБРЯ, ПЯТНИЦА --//
   Поезд прибыл в город почти вовремя. Гейтлер проснулся раньше обычного и, лежа в постели, прислушивался к стуку колес, такому забытому и одновременно памятному. В Европе почти не было поездов со спальными вагонами, не считая нескольких фирменных составов, курсирующих между различными странами. В небольшой по размерам ГДР в любую точку можно было добраться за несколько часов, выехав из Берлина. И только у соседей, в России, где Гейтлер провел так много лет своей жизни, можно было действительно отоспаться в поезде. Рядом дремал один из его помощников. Гейтлер посмотрел в его сторону и усмехнулся. Напрасно они ему так не доверяют. Если бы он хотел сбежать, то уже давно это сделал бы. Он приподнял голову и посмотрел в окно. Повсюду лежал снег. Скорый поезд «Красная стрела» шел из Санкт-Петербурга в Москву и должен был прибыть на Ленинградский вокзал ранним утром. Гейтлер вспомнил, что впервые воспользовался этим поездом тридцать семь лет назад. Как же давно это было! В шестьдесят седьмом. Тогда все было немного по-другому. Он поднялся с постели, и его напарник сразу открыл глаза.
   – Спи, – строго по-русски сказал Гейтлер, – еще не хватает, чтобы ты ходил за мной в туалет, вызывая подозрения у проводников. Не бойся, я не убегу в тапочках и спортивных брюках. При таком морозе можно запросто замерзнуть.
   Он с удовольствием говорил по-русски, используя уже забытые слова. Ему понравилось это всплывшее из памяти слово «запросто». Забрав щетку и зубную пасту, он вышел из купе. Когда же, почистив зубы и умывшись, вышел из туалета, его провожатый с каменным выражением лица стоял в коридоре. Наверняка все-таки боялся, что Гейтлер выпрыгнет из движущегося экспресса, да при таком морозе почти абсолютно раздетым. И наверное, правильно делает, что боится, подумал генерал. Вот если бы это происходило лет двадцать или тридцать назад, его никто не удержал бы. Только сначала он нейтрализовал бы своего провожатого. А сейчас убегать глупо. И не нужно. Тем более что он сам согласился на такой необычный шаг и решил приехать в Москву, чтобы продумать все на месте. Но верный своим прежним принципам конспирации, Гейтлер прекрасно понимал, что не стоит прилетать прямо в Москву, чтобы не оказаться под подозрением, даже при наличии безупречных документов. Поэтому он выбрал Санкт-Петербург, переехав в него из Хельсинки, и теперь ехал в Москву поездом.
   Гейтлер вернулся в свое купе, ничего не сказав своему провожатому. Он не сомневался, что кроме этого парня в поезде должны быть еще несколько человек для подстраховки. «Какие же кретины, – возмущенно подумал генерал. – Слух о моем появлении в Москве разнесется по всему городу раньше, чем я начну что-то придумывать. Нужно предупредить Дзевоньского, чтобы он изолировал всех моих провожатых».
   На вокзале их встречали. Гейтлера посадили в темный джип отдельно от его провожатого. В кабине было двое мужчин, один из которых уселся вместе с гостем на заднем сиденье. Они ехали долго, больше часа, куда-то за город. Но за все это время генерал не произнес ни слова. И его провожатые тоже не разговаривали. Очевидно, у них были строгие инструкции. Наконец автомобиль остановился, и Гейтлер вылез из машины, разминая затекшие ноги.
   – Добрый день, господин Шайнер, – приветствовал его на русском языке сам Дзевоньский, одетый в светлый джемпер и темные шерстяные брюки. Волосы у него были зачесаны назад, на глазах появились очки, придавшие ему интеллигентный вид.
   Гейтлер пожал протянутую руку и улыбнулся. По документам он теперь был чехом Йозефом Шайнером, архитектором из Праги. Какие документы были у Дзевоньского, генерал не знал, но понимал, что тот тоже их сменил. Они вошли в дом и, пройдя через большой холл, оказались в просторной гостиной. Дзевоньский показал на глубокие кресла у камина, устраиваясь в одном из них. Гейтлер сел в другое.
   – Как добрались? – поинтересовался Дзевоньский. Он неплохо говорил по-русски, хотя с некоторым акцентом.
   – Все нормально. Если бы не плотная опека ваших помощников, у меня было бы более хорошее настроение.
   – Это в целях вашей безопасности, – пояснил Дзевоньский.
   – Тогда в целях моей безопасности изолируйте всех месяца на три или на четыре, пока мы не завершим наше общее дело.
   Дзевоньский улыбнулся:
   – Вы думаете, что мы посвящаем их в детали операции? Они были обязаны всего лишь охранять вас.
   – И тем не менее они знают, что я сюда приехал. Я не хотел бы видеть их еще раз.
   – Мы учтем ваши пожелания, мистер Шайнер. Между прочим, меня зовут Станислав Юндзил. Я бизнесмен из Литвы. Из Клайпеды.
   – Не сомневаюсь, что вы успешный бизнесмен, – пробормотал Гейтлер, – но мне хотелось бы знать, кто еще осведомлен о цели моего визита? – Он протянул руку, растопыривая пальцы. Если вы скажете, что их число превышает количество пальцев на моей правой руке, мы закончим с вами наши отношения немедленно. Прямо здесь. И я верну вам ваши деньги.
   Они смотрели друг другу в глаза.
   – У вас слишком много пальцев, – заметил Дзевоньский. – Кроме нас с вами никто не знает о цели вашего появления. Ни один человек, кроме меня, во всяком случае ни один из тех, кто сейчас находится в Москве, не знает, кто вы такой и зачем сюда приехали. Моему помощнику Карлу Гельвану известно лишь ваше имя и наша задача в общих чертах. Никто и не должен знать о цели вашего визита, мистер Шайнер. Не считайте меня дилетантом. Иначе я не сумел бы найти «Герцога» и убедить вас в серьезности наших намерений.
   – Вы об этом уже говорили. Не нужно все время этим бравировать. Я оценил качество вашей работы во время моей «гибели» в Берлине. Сколько человек охраняет этот дом?
   – Четверо. Все профессионалы, но они тоже не знают о цели вашего приезда. И будут охранять этот дом от назойливого любопытства каждых посторонних. Я правильно сказал по-русски?
   – Не совсем. Лучше сказать «всех посторонних». Так будет точнее.
   – Спасибо. Иногда я допускаю подобные ошибки. В доме будут еще кухарка и уборщица. Охрана дежурит в доме круглосуточно. Вся территория просматривается камерами. Дом находится в дачном поселке, который охраняется сотрудниками местной милиции. У них она называется вневедомственной охраной. Что еще вас интересует?
   – Все, что касается нашего субъекта власти. Его привычки, круг общения, манера поведения, передвижения по стране. Какая у него охрана, каковы его маршруты, в общем все, что вы сможете о нем узнать.
   – Мы готовим материалы уже достаточно давно. Но вы должны понимать, что мы проявляем особую осторожность во всем, что касается его персоны. Любая чрезмерная настойчивость может вызвать ненужное внимание его охраны. Там работают профессионалы. Кроме того, он сам знает, как себя вести и что делать. Не забывайте, он наш коллега.
   – Не забуду, – улыбнулся Гейтлер, – а вам трудно беседовать по-русски. Если хотите, перейдем на немецкий или польский.
   – Почему?
   – Вы себя невольно выдали. Сказали, что он «наш коллега». А я ведь не спрашивал вашу биографию.
   – Верно, – нахмурился Дзевоньский, – я много лет не был в России. И мне трудно себя все время контролировать. Давайте перейдем на немецкий или польский. Так мне будет легче.
   – Пан Дзевоньский, – перешел на польский язык Гейтлер, – вы понимаете, что мне нужно время для разработки операции? И конкретный исполнитель. Или исполнители, которые ничего не будут знать до последнего момента. Это в фильмах и книгах прошлого века можно было нанять наемного убийцу, который будет действовать в одиночку. Сейчас такое невозможно. Нужны продуманные действия многих людей, хотя успеха чаще всего добиваются одиночки именно в силу законов конспирации.
   – Вы хорошо говорите по-польски, – кивнул Дзевоньский, – и я понимаю все наши проблемы. Что-нибудь еще?
   – Конкретные исполнители. Я скажу, кто именно мне нужен.
   – Когда?
   – Пока не знаю, скажу, когда изучу ситуацию. Мне понадобится автомобиль с водителем, чтобы немного поездить по городу. И уберите эту дурацкую охрану. Вы прекрасно понимаете, что если бы я захотел, то давно ушел бы от вас. Это не проблема.
   – Думаю, да, – согласился Дзевоньский, – тем более что свои деньги вы очень ловко спрятали. Мы не смогли их найти. Не подскажете, куда вы их перевели?
   – Не подскажу, пан Дзевоньский. Или лучше пан Юндзил? Это моя страховка на случай, когда вы решите, что «мавр сделал свое дело»…
   – Охрану я не уберу, но машину мы вам дадим. Можете ездить, но будьте осторожны, не стоит привлекать ненужного внимания.
   – Могли бы этого не говорить.
   – Согласен. Я ценю ваш большой опыт, пан Шайнер. И готов выслушать все ваши рекомендации.
   – И мое последнее условие. Вы сказали, что второго шанса не будет. С этим я могу согласиться. Поэтому мы всегда готовили два варианта. Основной и резервный, на случай провала первого. Основной вариант будем готовить мы с вами вдвоем. Резервный буду готовить я один. Вам придется мне поверить. И выплатить еще половину суммы. Если не получится у ваших людей и мы провалим основной план, то я задействую резервный вариант, о котором будет знать только один человек. Я сам. Это абсолютная гарантия безопасности.
   – А исполнители? – поинтересовался Дзевоньский. – Разве вам не будут нужны конкретные исполнители? Как вы думаете осуществить свой план? Каким образом? Или вы возьмете пистолет и пойдете в Кремль?
   – Вы сами сказали, что цените мой опыт. Я уже догадался, что вы работали в органах госбезопасности. Возможно, даже в разведке, пан Шайнер. И были очень толковым специалистом. Вы знаете, чем я занимался в нашей бывшей стране. Но вы даже не предполагаете, сколько на счету нашего отдела успешно проведенных операций. Не можете даже себе представить. И никто об этом никогда не узнает. Документы уничтожены. Свидетелей не осталась. Иногда мне бывает обидно, что мир не узнал всех подробностей о работе моих сотрудников. Даже в КГБ не было специалистов такого уровня. И столько успешно проведенных операций. Но в финале мы проиграли из-за просчета наших политиков и из-за предательства Москвы, которое я никогда и никому не простил. Вся моя жизнь изменилась. Я потерял Родину, семью, работу, свою честь. Надо мной смеялись, объясняя, что я всю жизнь служил ложным идеалам. – Гейтлер взглянул на огонь в камине и негромко продолжал уже по-немецки. – Поэтому давайте договоримся так. Вам придется мне поверить и не мешать. Я никуда не сбегу. Не потому, что вы мне так нравитесь. Я хочу завершить мою карьеру самым громким делом в моей жизни. Хочу поставить жирную точку и показать всему миру, что они слишком рано похоронили мою страну и нашу разведку. Эндшпиль будет за нами. Это моя историческая миссия, если хотите.
   Наступило молчание. Дзевоньский молчал целую минуту, словно раздумывая. И наконец произнес, тоже по-немецки:
   – Я вам верю, генерал. Можете делать все, что считаете нужным. Машину мы вам дадим. Разрабатывайте ваши варианты, я буду вам помогать. Только на всякий случай хочу вас предупредить. Если вдруг вы решите все-таки исчезнуть, мы не станем вас искать. У вас остались два внука в Берлине. И ваша единственная дочь. Это гарантия вашей лояльности. Извините, что вынужден так говорить, но я хочу быть искренним до конца.
   Теперь целую минуту молчал Гейтлер. Его лицо превратилось в каменную маску, но многолетняя закалка в органах разведки сказывалась. Он ничем не выдал своего волнения. Две пары серых глаз снова скрестились. Они понимали друг друга. Они слишком хорошо понимали друг друга. И только через минуту генерал криво усмехнулся:
   – Я ошибся, пан Дзевоньский. Вы не служили в разведке. Вы работали в контрразведке. Наверное, выслеживали ваших перебежчиков. И ловили всех инакомыслящих. Если бы вы работали в разведке, вы наверняка знали бы, как важно устанавливать доверительные отношения со своим подопечным. Но метод шантажа и угроз вам более привлекателен. Будем считать, что я принял к сведению ваши слова. Не нужно было мне об этом говорить. И все-таки, коли вы сказали, я запомню ваши слова и приму их к сведению. А теперь покажите мне мою комнату, где я могу переодеться и начать работу.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 20 НОЯБРЯ, СУББОТА --//
   В Москву Дронго прилетел накануне днем. И сразу заперся в своей квартире, чтобы просмотреть все материалы и попытаться понять, насколько велика опасность, о которой его предупредил Хеккет. Он работал всю ночь напролет, стараясь ответить себе на несколько вопросов.
   Первый был о самом Хеккете. Ведь вполне вероятно, что за этим крылась его попытка таким необычным способом отомстить его возможным конкурентам или врагам. Хеккет мог попытаться подставить своего конкурента под подозрение российских спецслужб. Такой вариант нельзя было исключать.
   Однако Хеккет, на взгляд Дронго, был достаточно умным человеком, чтобы не понимать, что такую игру рано или поздно разоблачат.
   Тогда неизбежно возникал второй вопрос: кто стоит за Дзевоньским, прибывшим в Лондон? Судя по сумме гонорара, который предлагали Хеккету, это очень серьезные люди с огромными возможностями для осуществления их плана.
   К вечеру двадцать седьмого октября Дронго наконец принял решение и тут же позвонил своему старому знакомому – бывшему полковнику Первого Главного Управления, много лет проработавшему за рубежом в Канаде, США, Великобритании, а затем вышедшего на пенсию, но сохранившего прежние отношения с сотрудниками управления.
   Владимиру Владимировичу, по странному совпадению полному тезке президента страны, пришедшего к власти пять лет назад, было уже за семьдесят. Теперь старый разведчик, с которым Дронго дружил уже более десяти лет, ходил с палочкой, у него часто болели ноги, однако он сохранял удивительную ясность ума и проницательность, основанную на большом практическом опыте. Старик часто выступал в роли своеобразного связного между спецслужбами и Дронго.
   Как всегда, Владимир Владимирович, кажется, не удивился звонку Дронго, почувствовав, что произошло что-то чрезвычайно важное, и пригласил его к себе. Дронго приехал в половине десятого вечера, поднялся в знакомую квартиру. Владимир Владимирович жил один. Дронго всегда удивляло, что старик открывал ему дверь почти сразу, словно точно знал, в какой момент он за нею окажется. Будто ему кто-то сообщал о его передвижениях.
   Они вошли в квартиру, прошли на кухню, где Владимир Владимирович пил кофе. Гостю он предложил чай, зная, что Дронго не пьет кофе, предпочитая элитные сорта чая. И специально держал для него такой чай.
   – Что случилось? – осведомился старик, когда его гость уселся за столик. – Последний раз, помнится, мы виделись с тобой в Риме, куда мне пришлось вылететь, чтобы уговорить тебя вернуться в Москву. А теперь ты сам прибежал. Догадываюсь, случилось что-то серьезное, иначе я не увидел бы тебя так быстро. По-моему, у тебя на общение со мной своеобразная аллергия, которая возникает сразу после наших встреч. Будто ты устаешь от моего общества. Или вообще устаешь от своих дел, от окружающих тебя людей. Но раз ты оставил семью в Риме и прилетел в Москву, значит, у тебя сейчас период одиночества. Ну, начинай, рассказывай.
   – Меня вызвал Хеккет, – произнес Дронго.
   – Что? – не поверил своим ушам Владимир Владимирович. В этот момент он как раз доставал чашку для чая. – Сам Уорд Хеккет? Он тебе позвонил?
   – Представьте себе. И не просто позвонил, а попросил срочно прилететь в Вену. И вы знаете, я решил ему поверить.
   – Когда ты едешь? – тревожно спросил Владимир Владимирович. – Я думаю, это не совсем безопасно.
   – Я уже там был, – ответил Дронго. – И прежде чем туда отправиться, оставил для вас дома письмо. Так что, если бы я не вернулся, вы узнали бы об этом первым.
   – Напрасно ты так рисковал, – хозяин налил чай в большую чашку, которую держал для гостей, и кофе в небольшую чашечку – для себя. После чего уселся наконец напротив Дронго.
   – Знаю. Но прежде чем уехать, я просмотрел все лондонские газеты за последний месяц. И выяснил, что кто-то пытался убить Хеккета. Взрыв уничтожил его офис, и там погибло большинство его сотрудников. А потом в газетах появилось сообщение, что сам Хеккет тяжело ранен и находится в реанимации. Согласитесь, после этого было интересно увидеть его живым и невредимым в венском отеле.
   – Интересно, – неторопливо отозвался Владимир Владимирович, – это уже настоящая детективная интрига.
   – Поэтому я и полетел. Интересно было, зачем я мог понадобиться этому типу. В общем, я согласился на встречу. И узнал много полезного. Хеккет передал мне важные сведения. Оказалось, к нему по просьбе его друзей из Эдинбурга обратился некий господин Дзевоньский. Этот человек готов был выплатить ему неслыханный гонорар за убийство. Можете себе представить сумму гонорара. Пятьдесят миллионов долларов! Но Хеккет отказался.
   – Ты сам-то веришь в свои слова? Хеккет не мог отказаться от таких денег.
   – Отказался. Они просили его спланировать и осуществить убийство политика. Однако Хеккет решил, что риск слишком велик. И отказался.
   Владимир Владимирович поставил свою чашечку на столик. Посмотрел на своего гостя.
   – Ты знаешь, о каком политике идет речь?
   – Знаю.
   – И можешь мне об этом сообщить?
   – Вы уже знаете, о ком я говорю…
   – Если это тот, о ком я думаю, тебе грозит серьезная опасность.
   – Пока нет. Никто не знает, что я встречался с Хеккетом. А для всех остальных он пока лежит в больнице без сознания. Хеккет тоже хочет остаться в живых. Если получится…
   – Почему они так подставились? В таких случаях не допускают ошибок. Или это не профессионалы? Но судя по сумме гонорара, такие деньги не платят дилетантам. Тогда почему?
   – Торопятся, – пояснил Дронго. – Я тоже об этом думал. Есть конкретные заказчики, которые готовы заплатить деньги. И они торопятся. Им нужно не просто покушение. Не обычный снайпер, который может промахнуться. Им необходимо гарантированное уничтожение политического противника. Вот поэтому они и обратились к такому специалисту, как Хеккет. Они понимают, что в связи с чеченской войной субъекта высшей власти охраняют так, как никого другого в Европе. Именно поэтому они хотят гарантировать свое «вложение денег». Уорд Хеккет – один из немногих в мире специалистов, который может спланировать и осуществить такой акт. Просчитали его возможности, учли его опыт, его неразборчивость в выполнении любых грязных дел, его страсть к деньгам… Единственный момент, который они не приняли во внимание, – это трусость Хеккета в сочетании с его умом. Он умеет рассчитывать варианты. Он негодяй, но – не самоубийца. И поэтому он отказался. А они, естественно, решили, что простить такой просчет нельзя. Взорвали его офис. Хеккет не погиб только чудом – в тот момент его там не было.
   – И к какому выводу ты пришел?
   – Они не остановятся. Не те люди. Им нужно отработать огромный гонорар и на этот раз не ошибиться. Поэтому я уверен: они найдут другого аналитика. Такого же высокого класса, как Хеккет. Найдут и выплатят ему этот гонорар. Тому, кто не откажется. Вы понимаете, что это означает? В ближайшие месяцы может произойти непоправимое. Это вам не «Шакал», который был всего лишь обычным левым радикалом и которого можно было легко вычислить. Уже тогда все спецслужбы знали его настоящее имя – Рамирес Ильич – и готовы были его взять. Если бы ему не помогли в странах Восточной Европы, где он отсиживался, «Шакал» никогда не смог бы стать такой легендой. Но на этот раз все будет иначе. Огромные деньги политических конкурентов и конкретный аналитик высшего класса, который спланирует и осуществит террористический акт. Сейчас киллерам за стрельбу в подъезде платят только бандиты и коммерсанты, сводящие друг с другом счеты. А когда такие деньги и такие планы – это совсем другой уровень. Здесь платят за ум, за неожиданный удар, за разработку настоящего плана. Хотите, я выскажу вам одну мою версию?
   Дронго перевел дыхание. Владимир Владимирович молча ждал.
   – Неужели вы верите, что вылезшие из пещер и палаток арабские террористы могли сами спланировать и осуществить террористический акт одиннадцатого сентября? – спросил Дронго. – Нужно ничего не понимать в специфике работы профессионалов, чтобы так думать. Разработать такой террористический акт под силу только группе талантливых аналитиков. Ведь надо было подготовить столько людей, скоординировать их действия, просчитать силу ударов самолетов по башням Торгового Центра, уточнив, в какой именно этаж нужно бить, чтобы наверняка разрушить обе башни… Произошедшая трагедия – это результат расчетов целого штаба, а не нескольких террористов, собравшихся вокруг Усамы бен Ладена. И вообще, сегодня самое опасное сочетание – это огромные деньги и мозги, которые можно на них купить. Деньги дают сами американцы и европейцы – они основные потребители дешевой арабской нефти. Для американских спецслужб этот удар оказался абсолютной неожиданностью, настолько мощным и продуманным он был. Как и удар одиннадцатого марта в Испании.
   – Не нужно ломиться в открытые ворота, – вздохнул Владимир Владимирович. – Я думаю, многие аналитики в мире с тобой согласятся.
   – Скажу вам больше, – не мог остановиться Дронго, – я абсолютно уверен, что сейчас где-то в мире планируется следующий террористический акт, еще более страшный, настоящий мегаакт. С применением ядерного или биологического оружия. Вы помните «связного из Багдада», когда мы чудом успели обезвредить атомную бомбу в Риме? Я думаю, повторение такого вполне возможно. В Нью-Йорке, Лондоне, Париже, далее везде… Нужно срочно создавать мощный мировой антитеррористический центр, куда должна стекаться вся информация о любых фактах пропажи ядерного топлива и другого оружия массового поражения. Чтобы аналитики могли разрабатывать контрдействия. Но ничего подобного пока нет.
   – Ты хочешь сказать, что у нас похожий случай?
   – Я в этом убежден. Ведь вполне возможно, что где-то в мире уже работает аналитик, которому поручено спланировать и осуществить это убийство. И действовать будет не обычный террорист-одиночка, который случайно окажется на складе, как Ли Харви Освальд. В такие случайности сейчас уже никто не верит. Да и служба охраны ныне работает по-иному. Это будет не обычное покушение. Не обычный террористический акт. Тут должны столкнуться интеллект против интеллекта. Аналитик против аналитика. Нам необходимо вычислить аналитика, к которому могли обратиться заказчики. Кстати, это не так трудно. Таких людей в мире всего человек двадцать. Или двадцать пять. И все они на виду.
   – Хорошо, предположим, что мы сумеем его вычислить, – кивнул Владимир Владимирович. – А кто будет ему противостоять? Кто захочет «сыграть с ним эту партию»? У тебя есть конкретная кандидатура?
   – Я, – ответил Дронго, – если мне позволят. Полагаю, Хеккет не просто так позвонил именно мне. Очевидно, тоже просчитал варианты и нашел во мне лучшего противника тому неизвестному аналитику. Нам необходимо его вычислить, предугадать его действия. И суметь его опередить.
   – Это почти невозможная задача. А если не справишься? Ты понимаешь, что ставкой в этой игре будет и твоя собственная жизнь? Противная сторона довольно быстро узнает, кто из аналитиков решил сыграть с ней эту партию. Может, оставить все другим? Может, тебе лучше отойти в сторону?
   – Сколько лет мы знакомы? – неожиданно спросил Дронго. – По-моему, уже больше десяти. И за столько лет вы еще не поняли мой характер? Или нарочно отговариваете, чтобы меня проверить?
   – Просто я хорошо к тебе отношусь, – пробормотал Владимир Владимирович. – Но ты прав. Это особый случай. Я должен позвонить прямо сейчас. У тебя с собой документы, которые передал тебе Хеккет?
   – Конечно. Я дополнил их своими сведениями.
   – Тогда не будем терять время. Иду звонить. Нужно будет подключить аналитиков ФСБ и СВР. Пусть поищут нужного нам человека. И конечно, необходимо сообщить обо всем в Службу Безопасности. Им придется перестраивать свою работу с учетом наших рекомендаций. – Владимир Владимирович поднялся и пошел в другую комнату.
   Дронго остался один. Перед ним стояла недопитая чашка чая, который уже совсем остыл. Дронго закрыл глаза, откинул голову назад. Повторение пройденного? Того, что было почти семнадцать лет назад? Или нет? Тогда он был еще совсем молодым человеком, когда состоялась историческая встреча Горбачева с новым президентом США, которым стал Джордж Буш-старший. Встреча президентов проходила на острове. В те дни Дронго и его напарники искренне верили, что спасают мир. Он сам верил в свою миссию.
   Ему казалось, что Горбачев олицетворяет собой новое мышление, новый стиль руководства, в котором так нуждалась его страна. Чем это закончилось, Дронго тоже помнил. Горбачев оказался слабым и нерешительным политиком. Шарахался из стороны в сторону, отрекался от прежних взглядов, идеалов, предавал своих друзей, сдавал союзников… Кровавые драмы вспыхивали по всей огромной стране, которая разваливалась на куски. В этих условиях Горбачев все больше и больше терял власть и уважение сограждан. Уже много лет спустя он будет говорить о своем понимании свободы для миллионов сограждан. И забудет про миллионы людей, потерявших из-за его нерешительности свою родину, забудет о сотнях тысяч погибших, о страданиях и несчастьях людей, обреченных на нищую, несчастную жизнь. Но это будет потом, много лет спустя. А в девяносто первом просто сложит с себя полномочия. Президент страны, поклявшийся защищать ее целостность и независимость, спокойно объявил, что страны больше не существует и он уходит в отставку.
   Дронго почувствовал боль в спине. Именно тогда он был впервые ранен. Луиза Шернер стреляла ему в спину, и он чудом выжил. Потом были долгие месяцы в больнице, трудное возвращение к жизни, которая стала так стремительно меняться буквально на глазах. За эти годы он много раз спрашивал себя: правильно ли они тогда поступили? Нужны ли были их жертвы, его тяжелое ранение, их самоотверженная верность тому государству и лидеру, которые не смогли защитить самих себя, уйдя в политическое небытие? И каждый раз не находил ответа на эти вопросы.
   Так что же? Спустя семнадцать лет история повторяется? Или тогда была трагедия, а теперь будет фарс? Зачем он вообще ввязывается в эту историю? Теперь он никому и ничем не обязан. Или ему так важно реабилитировать себя за поражение семнадцатилетней давности? Но той огромной страны уже давно не существует. Пространство, на котором он привык существовать, распалось на пятнадцать независимых частей, часто враждебно настроенных друг к другу. Во многих независимых государствах существовали внутренние конфликты, приведшие к тяжелым и кровавым войнам.
   В комнату вернулся Владимир Владимирович. Дронго открыл глаза и посмотрел на него.
   – Нас ждут завтра утром, – сообщил Владимир Владимирович. – И учти, что они собираются ради тебя в воскресенье.
   – Спасибо, – отозвался Дронго. – А я думал, что они соберутся уже сегодня ночью.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 21 НОЯБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Уже два дня Гейтлер разъезжал по городу, внимательно фиксируя необходимые детали. Ему выделили большой «Ниссан-патроль», от которого он благоразумно отказался. Огромный внедорожник привлекал бы к себе ненужное внимание. Попросил заменить его на другую, менее заметную машину. Ему дали довольно старый «СААБ» девяносто первого года выпуска. В машине был заменен мотор, однако внешне этот темно-синий автомобиль смотрелся весьма непрезентабельно. Дзевоньский приказал найти водителя, хорошо знающего город, и эту работу поручили бывшему таксисту, подрабатывающему «бомблением» на своей машине. За зарплату в пятьсот долларов Николай Сальков охотно согласился работать на фирму, специализирующуюся на «ландшафтном дизайне». Ему не обязательно было знать, каким именно дизайном занимается приехавший из Праги архитектор Йозеф Шайнер. Не знали об этом и две девушки, работавшие в офисе компании, снимавшей помещение в гостинице «Международная». Туда иногда приезжал пан Юндзил, а в его отсутствии в комнате сидел представитель компании, тридцатипятилетний Карл Гельван, гражданин Латвии. Он всегда был аккуратно одет, говорил по-русски с еле заметным латышским акцентом и лично просматривал все приходившие в офис бумаги. Работы почти не было, девушки скучали, рассматривая модные журналы по современному дизайну, которые в изобилии лежали в их офисе. Сальков числился водителем компании и поэтому не удивлялся, когда его пересаживали с одной машины на другую. У фирмы могли быть свои приоритеты. Хотя несколько дней он ездил на довольно комфортабельных машинах, но затем ему приказали пересесть на старенький «СAAБ». Сальков не очень удивился. Очевидно, приехавший старичок, которого он возил уже два дня по всему городу, занимал не очень высокий пост в компании, и его вполне устраивала такая машина. К тому же они ездили в выходные дни, когда машин было гораздо меньше обычного.
   В первый день Гейтлер наслаждался поездкой по Москве, которую уже начал забывать. Со времени его последнего приезда в этот город, который он раньше хорошо знал, прошло уже почти тринадцать лет. За это время Москва кардинально изменилась. Появились новые здания, были отреставрированы старые, повсюду открылись новые магазины, проспекты и улицы буквально забили, образуя постоянные пробки, дорогие автомобили, вокруг сверкали вывески модных ресторанов, кафе, баров, казино… Теперь тут проживало, как ни в одном другом городе мира, огромное число миллионеров и миллиардеров, что, безусловно, сказывалось на всем облике города и его инфраструктуре.
   Некоторые улицы в центре изменились настолько, что их невозможно было узнать. Некоторые переулки превратились в пешие торговые улочки, закрытые для машин. Гейтлер намеренно, чтобы убедиться в профессионализме Салькова и проверить, каким образом за ним организовано наблюдение, выбирал различные маршруты. Долго проверять не пришлось. У Дзевоньского в Москве было не так много сотрудников, поэтому за ними постоянно следовал черный внедорожник «БМВ», в котором находилось двое мужчин. К вечеру первого дня поездок Гейтлер уже не сомневался в профессионализме своего водителя и в аккуратности тех, кто за ними наблюдал. На следующий день с утра он назвал Салькову конкретный адрес, куда они выехали в девять утра. Без пятнадцати десять, остановив машину на Сретенке, Гейтлер вышел из автомобиля и исчез, предупредив водителя, чтобы тот его ждал. Сальков, привыкший за время работы к многочасовому ожиданию клиентов, согласно кивнул.
   Гейтлер отсутствовал целых два часа, когда наблюдавшие за Сальковым сотрудники позвонили Дзевоньскому.
   – Он пропал, – коротко сообщил один из них.
   – Как это пропал? – не понял Дзевоньский.
   – Остановил машину и вошел в какой-то подъезд. С другой стороны там есть выход, мы о нем не знали. Может, он поднялся к кому-то на этаж? Но мы не знаем, в какую квартиру…
   – Где его машина?
   – Стоит у дома и ждет.
   – Вы тоже ждите, – распорядился Дзевоньский. Нельзя было выдавать своих истинных чувств. Он знал, что в таких случаях важно не сорваться. Однажды он уже чуть не сорвался в Лондоне, когда ему отказал Хеккет.
   Прошло еще два часа. Гейтлер не появлялся. Дзевоньский дважды перезвонил своим наблюдателям. И оба раза старался говорить ровным, спокойным голосом, ничем не выдавая своего волнения. Еще через час Гейтлер вышел из подъезда дома и сел в машину Салькова.
   – Все нормально? – спросил Николай.
   – Да, – кивнул Гейтлер. Со своим водителем он говорил по-русски, но преднамеренно с чудовищным акцентом, чтобы не выдать своего отличного знания языка.
   Когда Дзевоньскому сообщили, что Гейтлер снова сел в машину, он достал носовой платок, вытер лицо и впервые за весь день облегченно выдохнул. Несмотря ни на что, он волновался. Такой человек, как Гейтлер, мог выкинуть любой трюк, устроить все что угодно. Гейтлер, разумеется, ошибался, когда говорил ему, что мало кто знает об успехах его бывшего отдела. О некоторых успехах генерала Гельмута Гейтлера отлично знали во всем мире. Его операции изучались во многих разведках мира, они давно стали частью тех легенд, которые окружали существование восточногерманской разведки и ее легендарного руководителя Маркуса Вольфа. В Польше до событий восемьдесят девятого года генерал Дзевоньский жил под другой фамилией. Он был одним из самых молодых руководителей польской разведки. Гейтлер был прав, когда предположил, что он работал в контрразведке. Дзевоньский возглавлял контрразведку во внешней разведке. Это была элита профессионалов, которые проверяли разведчиков, внедрившихся в других странах, на их лояльность центру.
   Дзевоньский слышал об операциях Гейтлера еще в семидесятые годы, когда был молодым сотрудником польской разведки. В восьмидесятые он стремительно продвигался по служебной лестнице. Но для него все закончилось в восемьдесят девятом, когда к власти пришло первое некоммунистическое правительство Мазовецкого. Именно тогда молодой тридцативосьмилетний генерал понял, что игра закончена. И начал готовить свое отступление. Через два года он вышел в отставку, уже имея небольшую фирму, на счета которой переводил деньги.
   Но бизнесмена из него не получилось. Фирма довольно быстро закрылась. А Дзевоньский начал заниматься тем, чем занимался и раньше – стал давать консультации по вопросам безопасности нарождающегося польского бизнеса. Работы было много. Затем он переехал в Бельгию, где по-прежнему нуждались в его «консультациях». О возвращении на родину не могло быть и речи. Там его уже искали, обвиняя во многих преступлениях. Дзевоньский считался одним из лучших специалистов по странам Восточной Европы. Поэтому именно его нашел несколько месяцев назад посредник, предложивший неслыханные гонорары и невероятные условия для выполнения особо сложной задачи. Дзевоньский не колебался. К этому времени он превратился в абсолютного циника и преступника, выдачи которого могли потребовать сразу несколько государств. Умный профессионал, он понимал, что для такой операции ему понадобится настоящий специалист, аналитик высшего класса. И сначала обратился к профессионалу, чья квалификация не вызывала сомнений, как и его страсть к деньгам. Но ошибся. Хеккет испугался, он слишком хорошо представлял себе последствия этой акции. Дзевоньский ошибся лишь в одном: Хеккету нравилась публичная жизнь и он не собирался исчезать навсегда.
   Предстояло найти другого специалиста такого же класса, для которого это задание стало бы последним в его жизни. Аналитика, который мог бы все спланировать, а потом исчезнуть из политической жизни европейского общества навсегда. Таким человеком мог стать великий Гельмут Гейтлер, на операциях которого Дзевоньский учился. Именно поэтому он сделал почти невероятное: вышел на Вебера, нашел «Герцога» в Перу и все только для того, чтобы наконец найти Гейтлера, человека, не знавшего поражений в той, прошлой жизни. К тому же Гейтлер был немец, один из тех генералов Восточной Германии, на судьбах которых особенно болезненно отразились изменения в Европе. Все эти профессионалы, честно и преданно служившие своей стране, в результате политических катаклизмов оказались «предателями» и «преступниками». Их преследовали, сажали в тюрьмы, обвиняли во всех смертных грехах, лишали работы, пенсий, пособий. Все они прошли путь, полный горьких разочарований и обид. Каждый из них помнил, что именно предательство Горбачева и советского руководства осенью восемьдесят девятого года стало началом крушения их жизней и идеалов. Каждый из них знал, каким образом были оговорены условия сдачи их собственной страны летом девяностого, а также слышал о том, какие письма отправлял их бывший руководитель Маркус Вольф советским лидерам с просьбами защитить его товарищей – высших офицеров от мести победителей. Письма остались без ответа, участь бывших союзников была решена.
   Гейтлер вернулся в восемь часов вечера. Дзевоньский ждал его в гостиной у камина. Когда Гейтлер вошел и поздоровался, Дзевоньский кивнул ему в знак приветствия. Гейтлер сел в кресло, протянул руки к огню.
   – Я отвык от российских морозов, – признался он, – хотя сегодня еще не так холодно. Всего одиннадцать градусов. Вот в январе морозы будут сильнее.
   – Вы собираетесь сидеть здесь так долго? – осведомился Дзевоньский, поднимая правую бровь.
   – Я собираюсь сидеть здесь столько, сколько понадобится, – отрезал Гейтлер. – Если вы не поняли, что такую операцию нужно продумывать и готовить достаточно долго, то значит, вы не совсем тот человек, за которого я вас принял.
   В наступившем молчании было слышно, как гудит огонь в камине. Дзевоньский недобро усмехнулся.
   – Куда вы сегодня исчезали? – спросил он. – Решили поиграть на моих нервах?
   – Да. Очень хотелось, чтобы вы получили инфаркт, – равнодушно парировал Гейтлер. Они снова говорили по-русски. – Я вам уже говорил, что не собираюсь никуда бежать. Кстати, мне еще не перевели тех денег, которые я просил. Или вы думаете, что мне они нужны для развлечения? Я был бы вам благодарен, если бы эту часть денег вы привезли мне наличными.
   – Зачем?
   – Ненужный вопрос. Мне нужны деньги для нашей операции, а не для того чтобы бегать в казино.
   – Я их вам привезу через два дня.
   – Очень хорошо. И уберите наконец ваших «наблюдателей». Остановить они меня не смогут, только будут вас нервировать, когда я буду неожиданно исчезать. Да. Иногда на весь день. Если вы поручили мне работу, то позвольте продумать все детали. Мне важно почувствовать атмосферу, окружение, энергетику этого города и его людей. Я должен попасть на мероприятие, где будет президент и его охрана, чтобы посмотреть, как они работают. Плотно его прикрывают или дают ему возможность отрываться? Как перекрывают основные точки со всех сторон, как готовятся к встрече, как отходят. В общем мне нужно несколько раз увидеть все это своими глазами.
   – Вы думаете, что у меня есть свои осведомители в Кремле? – разозлился Дзевоньский. – Или мне докладывают, когда и куда он едет? Это самая большая государственная тайна. Не забывайте, что у них уже который год идет чеченская война и они постоянно имеют в виду потенциальную угрозу со стороны возможных смертников. Поэтому все передвижения президента строго засекречены. Никто не может узнать, где и когда он будет.
   – За исключением тех моментов, когда он обязан осуществлять свои властные полномочия, – возразил Гейтлер.
   – Что вы имеете в виду? – не понял Дзевоньский.
   – У каждого субъекта власти существуют свои властные полномочия и свои атрибуты власти, – пояснил Гейтлер. – Вы же знаете, что мы изучали все покушения, которые готовили на президента де Голля. Пытались понять, почему при таких возможностях и исполнителях все попытки убить генерала провалились. Я вам скажу. Во-первых, сами исполнители не до конца были убеждены в правоте своего дела. Там было много настоящих французских патриотов, среди которых в свою очередь оказывались и осведомители спецслужб. Не потому, что они были сексотами или получали деньги. Они не были уверены в правоте тех идей, за которые нужно было умереть.
   – Это не наш случай.
   – Верно. Но вы меня не дослушали. Дело в том, что основные покушения планировались именно на тот момент, когда де Голль осуществлял свои полномочия как президент республики. Им тоже трудно было просчитать, когда и где он окажется, но существовали места, где он обязан был быть. И были известны его полномочия, которые мог осуществить только он сам. Например, встречи с главами иностранных государств в Елисейском дворце или восьмое мая, когда он обязательно появлялся у Триумфальной арки. В общем, всегда можно просчитать действия субъекта власти, зная его программу на год.
   – Вы хотите просчитать возможные действия президента и его охраны? – наконец понял Дзевоньский.
   – Я хочу знать, когда и где он может появиться. Вы помните, как убили Раджива Ганди? Между прочим, операцию его устранения разрабатывали совсем в другом месте и другие люди. В КГБ была об этом абсолютно достоверная информация. На Западе не очень приветствовали леворадикального политика, ставшего премьером огромной страны после смерти его матери. Тогда американские и пакистанские спецслужбы просто просчитали, где и когда может появиться Раджив Ганди. Ничего не планировалось, это был обычный анализ ситуации. Но этот анализ довели до сведения заинтересованных лиц. И все. Больше ничего не было нужно. К самому популярному политику Индии подошла молодая женщина-смертница, на теле которой была установлена взрывчатка. Никто не мог даже представить себе подобного. Взрыв был такой силы, что никто не уцелел. Между прочим, я тогда уже не работал. Скрывался в Москве, но не мог не обратить внимания на эту операцию.
   – А я ушел с работы до убийства Ганди, – неожиданно признался Дзевоньский. – Если бы ничего не изменилось, возможно, сейчас мы сидели бы в Москве, планируя очередные совместные операции, проводимые где-нибудь в Канаде или в Великобритании.
   – Согласен. В покушениях на политических лидеров очень большое значение имеет информация о месте и времени появления нужного лица. О том, что президент Джон Кеннеди приедет в Даллас, знали все жители города. Об этом сообщалось по радио и в газетах. Все даже знали, что он будет в открытой машине. Оставалось подняться на крышу, имея в руках винтовку с оптическим прицелом, что и сделал Ли Харви Освальд. Хотя многие до сих пор убеждены, что стреляли с разных сторон. Но для нас важно не это обстоятельство. Важен сам факт – многим было известно, по какой улице и когда проедет президент. Оставалось только устроить засаду.
   – Я с вами согласен. Но как вы просчитаете действия нашего субъекта?
   – Поэтому мне и нужно узнать о нем как можно больше. Я хочу поменять ситуацию. Не ждать, где появится президент, а вызвать его в нужное мне место.
   – Не выйдет, – отозвался Дзевоньский. – Мы тоже провели сравнительный анализ самых крупных захватов заложников в Москве и в Беслане. В Москве – во время представления мюзикла, в Беслане – в средней школе. В обоих случаях было захвачено беспрецедентное число заложников. И в обоих случаях служба безопасности президента не позволила ему появиться рядом с этими объектами. Все понимали, что устранение политического лидера по своей значимости далеко превосходит любой террористический акт, даже такой трагический, как в Беслане.
   – Да, – нахмурился Гейтлер, – я видел по телевизору. Чудовищная и абсолютно неэффективная акция. Такая может вызвать только отторжение и ненависть. Легче всего взорвать детский сад или какую-нибудь школу. Для любой террористической группы это самое простое. Но именно это редко кто делает. Потому что такие акции вызывают обратный эффект. И ответные волны ненависти бывают сильнее, гораздо сильнее тех, на которые рассчитывают террористы.
   – Тогда чем занимаемся мы? – неожиданно улыбнулся Дзевоньский.
   – Своей работой, – чуть подумав, ответил Гейтлер, – именно в результате двурушнической политики Москвы, которая сдала наши страны, мы с вами оказались без работы, пан Дзевоньский. А теперь мы делаем то, что умеем. Восстанавливаем справедливость, если хотите. Парадокс лишь в том, что нашу операцию мы готовим на деньги граждан этого государства. И не говорите ничего, Дзевоньский. Я все равно не поверю, если вы начнете доказывать мне, что деньги вам дали сенегальские вожди или тибетские ламы. Я еще не разучился просчитывать варианты. Может, в этом самый невероятный парадокс нашего времени.
   – У вас уже есть какой-то конкретный план?
   – Конечно нет. Я здесь только два дня. Мне понадобятся деньги и время. Много денег и много времени, пан Дзевоньский, чтобы я мог гарантировать вам конкретный результат. Кстати, я все время забываю вас спросить. Как вы вышли на «Герцога»? О нем знали только несколько человек.
   Они снова посмотрели друг другу в глаза. Между ними начало устанавливаться нечто похожее на взаимную ненависть и симпатию, какая бывает у супругов, проживших вместе много лет и не имеющих сил расстаться. Оба слишком хорошо понимали друг друга.
   – Вебер вам был известен под кличкой «Спутник», – пояснил Дзевоньский. – Мы нашли его в Дюссельдорфе, где он жил с женой. Я был уверен, что он поможет нам найти «Герцога».
   – Жил? – переспросил Гейтлер.
   Его собеседник понял, почему генерал сделал акцент на этом слове. Гейтлер тоже понял, что Дзевоньский не ошибся, употребляя именно это русское слово.
   – Да, – кивнул поляк, – он умер. Сердечный приступ. Сразу после нашей встречи.
   На этот раз оба улыбнулись. Можно было больше ничего не объяснять. Два генерала понимали друг друга без лишних слов.
   – Иногда я думаю, что вы не так безнадежны, пан Дзевоньский, – проговорил Гейтлер по-польски, снова протягивая руки к огню. – Хотя вы по-прежнему вызываете у меня активное отторжение. Но я начинаю думать, что с вами можно работать, несмотря на ваш ужасный характер.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 21 НОЯБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Ему позвонили рано утром, подтвердив, что в двенадцать часов дня к его дому подъедет автомобиль. Дронго недовольно поморщился, глянув на часы. В половине десятого утра он обычно еще спал, но позвонившему ничего не сказал. Следовало подняться, принять душ, побриться и подумать о предстоящей встрече.
   Стоя под струей горячей воды, Дронго вспоминал вчерашний разговор с Владимиром Владимировичем. Если все пойдет нормально, то сегодня они соберут настоящий штаб, первой задачей которого будет разработать и определить векторы опасности. Однако надо быть готовым и к тому, что будет принято другое решение. Например, изолировать его, Дронго, до окончательного решения вопроса с этой опасностью, угрожающей политическому лидеру. В таком случае все решения будут приниматься без него, другими людьми. И хорошо еще, если его только изолируют. Кто-нибудь в службе безопасности может решить, что столь умного эксперта вообще нецелесообразно оставлять в живых. Вот такой вполне возможный конец всей его деятельности.
   Но это, конечно, самый пессимистический вариант. Скорее всего, его могут вежливо поблагодарить и попросить не вмешиваться в работу сотрудников ФСБ и Службы Безопасности. Это – оптимистический вариант. И наконец, есть третий – фантастический. Его услуги принимаются и они начинают совместный поиск противника. Третий вариант фантастический еще и потому, что Дронго не сотрудник российских спецслужб и никто не обязан ему доверять столь уникальную операцию. Рассчитывать же, что ему поможет пенсионер, бывший сотрудник бывшего Первого Главного Управления КГБ СССР, его старый знакомый Владимир Владимирович, по меньшей мере, наивно.
   Вот так, стоя под горячим душем, Дронго размышлял о предстоящей встрече. Жизнь сделала его реалистом и прагматиком. Он не любил чудеса и не верил в них. Но в душе все-таки считал возможным и такое развитие событий, при котором для схватки с неизвестным противником будут учтены его опыт и способности.
   Без пяти двенадцать ему сообщили, что за ним подъехала машина. Он был уже готов. Оглядел свою квартиру, словно прощаясь. В этой четырехкомнатной квартире Дронго жил все последние годы, когда находился в Москве. И пускал сюда только Джил и детей в те редкие дни, когда они приезжали к нему. Дронго старался, чтобы об этой квартире знало как можно меньше людей, и часто назначал встречи в московских отелях, где намеренно снимал номера.
   В автомобиле находился только водитель. Это немного успокаивало. Хотя там тоже есть свои аналитики, которые знают психологию и умеют работать. Дронго сел в салон, вежливо поздоровался. Спрашивать, куда они едут, не стал. Просто откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. В конце концов какая разница, где состоится их встреча? Важно, как она пройдет и не попросят ли его задержаться на достаточно долгое время.
   Они ехали недолго, минут двадцать, и подъехали к зданию. Это было здание ФСБ в центре города. Не на Лубянке, но недалеко от нее. У Дронго проверили документы. И подтянутый молодой человек провел его в просторную комнату на третьем этаже, где уже собралось человек десять незнакомых Дронго людей. Среди собравшихся были две женщины. Войдя в комнату, Дронго поздоровался и увидел Владимира Владимировича, сидящего в углу с отрешенным видом, словно он случайно зашел сюда по дороге.
   – Садитесь, – пригласил Дронго пожилой мужчина лет шестидесяти с зачесанными назад седыми волосами. У него были крупные черты лица, густые брови.
   Дронго подумал, что никогда не видел этого человека, и прошел к столу. Ему отвели место напротив этого седовласого мужчины, очевидно, председательствующего на данном собрании. Так как все остальные сидели поближе к неизвестному, получалось, что все присутствующие были на одной стороне, а Дронго – на другой. Стол был длинный, рассчитанный человек на двадцать—двадцать пять. «Представляю, как они меня ненавидят за то, что из-за меня пришлось вытащить их сюда в воскресный день», – подумал Дронго.
   Со своего места он не мог разглядеть всех находившихся в комнате. Однако заметил, что при его появлении все повернулись в его сторону.
   – Как к вам обращаться? – спросил председательствующий.
   – Меня обычно называют Дронго, – ответил он.
   – Мы знаем. Если вам так нравится…
   – Да, – невежливо перебил Дронго, – именно так мне нравится более всего. Если возможно.
   – Господин Дронго, вы знаете, зачем мы тут собрались. Но сейчас должен подойти руководитель нашей группы.
   – Понимаю…
   – Вы передали материалы, с которыми мы внимательно ознакомились. Они представляются нам заслуживающими серьезного внимания. Очень серьезного. Мы хотим поблагодарить вас за эти материалы.
   – В первую очередь следует благодарить «товарища Хеккета», – не удержался Дронго от соблазна зло пошутить. Ему не понравилось обращение «господин». Он знал, что среди сотрудников спецслужб и в армейской среде России это обращение не прижилось и здесь по-прежнему называли друг друга по-старорежимному «товарищ». Говоривший, очевидно, понял его намек и поэтому улыбнулся.
   – А я Алексей Николаевич Полухин, – представился он, – мне поручено возглавить группу, которая проведет анализ предоставленной вами информации.
   Дронго кивнул в знак приветствия. «Интересно, откуда этот тип, – подумал он. – Для Службы Безопасности слишком интеллигентен, для ФСБ – не столь прямолинеен. Неужели из разведки? Или я ошибаюсь?»
   – Здесь собрались представители различных ведомств, – пояснил Полухин, – каждый из них представляет конкретное ведомство. Нам поручено составить именно межведомственную комиссию с тем, чтобы реально оценить степень угрозы и вывести конкретные предложения.
   – Когда хотят уйти от ответственности, обычно создают комиссию, – пробормотал Дронго и заметил, как сидящий в углу Владимир Владимирович неодобрительно покачал головой.
   – Да, – согласился Алексей Николаевич. Он даже не обиделся, – наверно, вы правы. Но сегодня не тот случай. Насколько можно понять из предоставленных вами материалов, к… мистеру Хеккету обратился неизвестный с предложением о проведении террористического акта против конкретного политического лидера страны. Я верно излагаю суть дела?
   – Пока да.
   – Спасибо. Хеккет оказался невообразимо честным и благородным человеком, решив отказаться от неслыханного гонорара. В ответ ему прислали бомбу, которая только чудом его не убила. И тогда он решил найти вас, чтобы рассказать вам о сделанном ему предложении, желая как бы наказать своих обидчиков. Правильно?
   Дронго кивнул.
   – Вы понимаете, что эта история больше похожа на шпионский детектив, чем на реальность? Обращаться с таким запросом к незнакомому человеку верх глупости. Почему мы должны верить известному авантюристу и провокатору Уорду Хеккету? А если он придумал всю эту историю, чтобы привлечь к себе внимание и таким необычным образом подогреть к себе интерес? Ради больших денег он мог устроить взрыв в своем офисе. Вам не кажется возможным такой вариант?
   Дронго почувствовал на себе изучающие взгляды присутствующих. Из двух сидящих за столом женщин одной с сухим морщинистым лицом, одетой в синее платье, было лет пятьдесят пять. Она внимательно слушала Дронго, делая какие-то записи в блокноте, лежащем перед ней. Вторая была моложе – лет сорока или чуть больше. Светлые, тщательно уложенные волосы. Элегантный темный бордовый жакет, светлая блузка. И легкая улыбка на губах. Дронго всегда нравились люди, умеющие улыбаться.
   – Ради денег и рекламы Хеккет пойдет на все что угодно, – согласился он. – И в данном случае, мне кажется, неизвестные нам заказчики хотели воспользоваться именно этим. Ничего удивительного не вижу и в вашем предположении, господин Полухин, насчет взрыва в офисе этого циника. Такое, увы, случается. Насколько мне известно, перед недавними выборами в Государственную Думу один из депутатов устроил взрыв в своем кабинете, решив инсценировать покушение на свою персону…
   Полухин нахмурился. Сидящий рядом с ним мужчина что-то отметил в блокноте. Некоторые недовольно заворчали. Обе женщины с интересом уставились на Дронго. А Владимир Владимирович опять покачал головой. Дронго явно многим не нравился.
   – Однако в вас говорят стереотипы мышления, – продолжил Дронго, – даже намек на подобные действия внутри страны вызывает у вас недовольство. Я абсолютно с вами согласен – Хеккет подлец, но он не дурак. И не самоубийца. При взрыве погибли его сотрудники, с которыми он проработал многие годы. Поэтому, думаю, версию провокации с его стороны мы должны рассматривать в самую последнюю очередь. Боюсь, репутация Хеккета гораздо хуже его самого. Поэтому-то заказчики и обратились к нему. Он известен в мире как мастер политических провокаций. На его счету немало убийств, осуществленных в интересах его клиентов. Одно такое преступление я лично расследовал примерно семь лет назад. Тогда Хеккет пытался скомпрометировать одного известного российского бизнесмена, осуществив реальное убийство его девушки, которую, кстати, сам ему и подослал…
   – Мы это знаем, – перебил его Полухин, – этот человек способен на любое преступление. По нашим сведениям, за ним тянется целый шлейф преступлений. И вы хотите, чтобы мы поверили такому господину?
   – Не хочу. Он не станет делать ничего, что не принесет ему конкретной выгоды. И, обратившись ко мне, поступил точно так же. Уверен, Хеккет передал мне эти сведения только с одной целью – чтобы хоть как-то обезопасить себя в дальнейшем от повышенного интереса этих людей. Других мотивов я не вижу.
   – А если это часть крупной провокации, рассчитанной на дестабилизацию в нашей стране? – спросил Полухин. – Ведь после получения такого сообщения мы должны закрыть границы, проверять всех иностранцев, ввести ограничение на въезд в нашу страну, удвоить или утроить охрану всех наших лидеров, начать массовые проверки всех уже прибывших, что немедленно даст нашим оппонентам на Западе повод обвинить нас в нагнетании страстей и введении чрезвычайного положения. Накануне вступления нашей страны в ВТО подобные ограничения выглядят самоубийственным шагом.
   – Я вас понимаю, – согласился Дронго, – но убежден: Хеккет пытается спасти прежде всего себя самого.
   – Возможно. А возможно, и нет. На сегодня ситуация выглядит следующим образом. Неизвестные нам люди обратились к известному нам международному авантюристу и проходимцу Уорду Хеккету, который выбрал вас для передачи нам этого материала. Прошу меня извинить, но вы тоже не наш сотрудник и даже не гражданин России. Почему мы должны вам верить больше, чем всем остальным? Извините, но я рассматриваю этот вариант в отрыве от вашей персоны. Так сказать, абсолютно беспристрастно.
   Все снова посмотрели на Дронго. Владимир Владимирович молчал, но оставался абсолютно спокоен. Ему явно не нравилось поведение Дронго и некоторые его ответы. Но он почему-то не волновался, словно точно знал, что именно произойдет дальше. Дронго устало пожал плечами.
   – Все правильно, – спокойно согласился он, – все так и должно быть. Хеккет действительно международный авантюрист и законченный подлец, не имеющий ничего святого. А я – подозрительный иностранец, к тому же кавказец, которому вообще нельзя доверять и еще нужно проверить его московскую прописку. Только учтите, если мы будем рассматривать этот вариант, то окажемся в дураках. Все вместе. Остальное можете согласовывать без меня. До свидания.
   Он поднялся, чтобы уйти, однако Полухин его остановил.
   – Подождите, – сказал он, – здесь не институт благородных девиц. Обижаться будете в другом месте. Или вы считаете, что мы обязаны верить любому подобному сообщению?
   – Не обязаны, – согласился Дронго. И устало опустился на стул. – В жизни всегда приходится выбирать: что надо делать, а чего делать не нужно или не обязательно. Мне казалось, что я был обязан к вам приехать. Обязан передать вам эти материалы, чтобы вы смогли оценить реальную опасность. Или убедиться в ее отсутствии.
   – Не забывайте, что вы «вольный стрелок», а мы сотрудники государственных органов, – жестко заметил сидящий рядом с Полухиным невысокий мужчина лет сорока пяти. У него были редкие темные волосы, тонкие губы, карие глаза. Он явно неприязненно смотрел на Дронго, было ясно, что он его только раздражает.
   – И на этом основании мне можно не доверять?
   – Вам доверяют, – резко парировал мужчина, – именно поэтому вы находитесь здесь и мы с вами разговариваем.
   В этот момент в комнату вошел еще один человек. Все присутствующие поднялись. Полухин уважительно кивнул вошедшему, но тот стремительно бросился к Дронго.
   – Здравствуй, – стиснул он его в объятиях. – Когда мне сказали, что ты к нам приехал, я не поверил. Очень рад тебя видеть.
   Ошеломленный Дронго только слабо кивал головой. Вошедший был примерно одного с ним роста и телосложения. Это был Виктор Машков, тот самый полковник Машков, с которым он работал в Париже летом девяносто восьмого, стараясь спасти американское посольство от взрыва бомбы, заложенной на балконе находившегося рядом отеля «Крийон». Тот самый полковник, вместе с которым три года спустя он искал убийцу, пытаясь вычислить его на стадионе во время футбольного матча. Тот самый человек, который вместе с ним не раз рисковал жизнью. А это значит – они доверяли друг другу по-настоящему.
   – Извините, Полухин, что я опоздал, – пробормотал Машков, обращаясь к председательствующему. – Я специально предупредил, что обязательно приеду. Хочу вам представить моего друга, лучшего эксперта-аналитика, которого я когда-либо в жизни встречал. Это тот самый Дронго, о котором я вам говорил.
   – Спасибо, генерал, – вежливо улыбнулся Полухин, – мы уже познакомились.
   – Когда ты получил генерала? – осведомился Дронго. – Давно?
   – Уже дважды, – улыбнулся Машков. – Четыре года назад стал генерал-майором, а в этом году – уже генерал-лейтенантом. Между прочим, я буду координировать действия группы, которая будет работать над твоим материалом. Вчера, как только мне сообщили, что ты снова появился в Москве, я решил, что стану с тобой работать.
   – Прекрасно, – отозвался Дронго, снова опускаясь на свое место. Теперь он понял, почему был так спокоен Владимир Владимирович. Старик, видимо, знал, кто именно возглавит группу, поэтому и не волновался. А все слова Полухина были обычной мерой предосторожности перед началом совместной трудной работы.
   – Твой материал уже анализируется, – сообщил Машков, – хотя некоторые эксперты не исключают возможности провокации со стороны Хеккета.
   – Мы об этом уже говорили, – вставил Полухин.
   – Прекрасно. Кстати, познакомьтесь. Алексей Николаевич Полухин. Генерал Полухин представляет Службу внешней разведки. Он поможет нам в поисках аналитиков, к которым могут обратиться заказчики. Я познакомлю тебя с каждым из членов нашей группы. Мы получили специальное разрешение на твое включение в ее состав. А это генерал Богемский из Службы Безопасности, – он показал на мужчину, сидящего рядом с Полухиным.
   Здесь действительно собрались представители различных спецслужб. Дронго узнал, что сухая невысокая женщина – сотрудница ФАПСИ Татьяна Чаговец, а ее молодая напарница Эльвира Нащекина – заместитель руководителя одного из управлений Службы внешней разведки. Представив всех остальных офицеров, собравшихся в комнате, Машков подвел итог:
   – Теперь мы перейдем в другую комнату, где нас познакомят с кандидатами, уже отобранными нашей службой. Они работали всю ночь, пытаясь провести предварительный анализ. Пока число отобранных аналитиков довольно большое – более сорока человек. Я думаю, нам предстоит поработать, чтобы найти среди них того единственного, который согласился провести эту операцию.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 22 НОЯБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Каждое утро начиналось одинаково. На рабочем столе его ждала небольшая папка с самыми важными оперативными донесениями спецслужб страны, которые должен был знать президент. Предварительно они тщательно проверялись; многие при этом отсеивались, так что случайные новости в эту папку не попадали. Предыдущий президент иногда неделями не открывал эту тонкую папку. В отличие от него, действующий президент старался читать эти сообщения каждый день. Сказывалась дисциплина и привычка систематически знакомиться со всеми поступающими материалами.
   Этим утром он тоже внимательно просмотрел все поступившие сообщения. И обнаружил, что два ведомства выдали ему одну и ту же информацию. ФСБ и СВР докладывали о конкретной угрозе – якобы против него готовится террористический акт, осуществить который должен специально приглашенный аналитик мирового класса. Указывалось, что источник, передавший эту новость, заслуживает доверия и внимания.
   Президент несколько раз перечитал это сообщение, чуть нахмурившись. Если это угроза, то зачем они ему о ней сообщают? Эти сведения надо передать в Службу Безопасности президента, являющуюся автономной службой в государстве. А если это всего лишь предположение, то зачем его знать президенту? Он подчеркнул это сообщение, решив поговорить о нем с руководителем своей Службы Безопасности.
   Все утро было расписано по минутам. Встреча с министром иностранных дел Франции, прием еще двух министров, разговор с губернатором Краснодарского края… Времени не было. Только после обеда он вспомнил о папке, которую ему принесли утром, и приказал вызвать руководителя Службы Безопасности.
   Тот появился почти мгновенно. Они были знакомы много лет, и президент доверял ему – другу и коллеге, которого знал по прежней работе. Начальник службы безопасности Леонид Пахомов ранее работал в органах КГБ, был кадровым офицером. Он стал начальником Службы Безопасности президента еще пять лет назад.
   – Что за сообщение? – спросил президент. – Ты его читал?
   – Да, – кивнул Пахомов. Он вообще был немногословным человеком.
   – Зачем они мне об этом сообщают?
   – Мы проверяем это сообщение. Но пока мы считаем его очень серьезным. По нашему предложению составлена межведомственная группа из сотрудников спецслужб, куда включены ведущие сотрудники ФСБ, ФАПСИ, СВР и нашей службы. Возглавляет группу генерал Машков. От нас туда включены Богемский и Краснов.
   – Я Машкова помню, – кивнул президент, – очень толковый человек. Он ведь недавно стал генерал-лейтенантом?
   – Так точно, – ответил Пахомов. – Кроме того, он лично знает этого эксперта, с которым встречался Хеккет. Мы проверяем сейчас всю поступившую информацию.
   – Проверяйте, – равнодушно согласился президент. Он никогда не думал о таких опасностях. Это было заботой его службы охраны. Президент не был трусливым человеком. Хороший спортсмен, чемпион Санкт-Петербурга по самбо и дзюдо, подполковник разведки президент менее всего боялся за свою персону. Но как умный человек понимал, какой удар может быть нанесен по властной вертикали в случае убийства лидера государства. Поэтому пунктуально выполнял все предписания своей службы охраны.
   Правда, в отличие от прежнего президента, он был молод и энергичен. Поэтому то плавал на подводной лодке, то оказывался в кабине истребителя или летал на военном вертолете, побывал на учениях военно-морского флота и даже проехался на КамАЗе, управляемом опытным гонщиком. Во всех экстремальных ситуациях он чувствовал себя вполне комфортно.
   Президент отпустил руководителя Службы Безопасности и подумал, что еще несколько лет назад никто даже не мог предположить, что все так изменится. Тогда, в девяносто шестом году, он был первым заместителем мэра Санкт-Петербурга. Но на выборах они проиграли. Ни для кого не было большим секретом, что предыдущий президент не очень любил мэра Санкт-Петербурга. Президент был партийным выдвиженцем, а мэр – демократом новой волны, ни одного дня не проработавший на партийной или советской работе.
   Предыдущий президент был уже в возрасте, измученный болезнями, его рейтинг равнялся всего лишь трем процентам перед началом выборов. Мэр северной столицы был сравнительно молодым человеком для политика и блестящим оратором в отличие от косноязычного главы государства. И умел нравиться женщинам. В общем, он был полным антиподом президента. И его рейтинг всегда был неизмеримо выше рейтинга любого политика. Но как часто бывает в жизни, все получилось с точностью до наоборот. В девяносто шестом президент сумел выиграть выборы, несмотря на то что во время второго тура лежал в больнице и был фактически недееспособным человеком. Мэр при всей его популярности – проиграл выборы и вынужден был уйти.
   Пришлось уйти и почти всей его команде. Именно тогда нынешний президент впервые в жизни остался без работы. Он не представлял себе, что ему делать дальше. Пришедший к власти в результате выборов девяносто шестого года бывший вице-мэр города мог предложить ему какую-нибудь работу. Но он сам не хотел и не мог оставаться в мэрии после ухода человека, который был его педагогом и руководителем. Именно тогда он и произнес те известные слова, которые затем растиражировали средства массовой информации: «Лучше быть расстрелянным за верность, чем повешенным за предательство».
   Предстояло определиться, как жить дальше. У него были неплохие связи с бизнесменами, банкирами, коммерсантами из зарубежных стран, и он полагал, что начнет заниматься бизнесом на частной основе. Для человека, всю жизнь проработавшего на государственной службе – это было нелегкое решение. К тому же было ясно, что оставаться в северной столице ему будет сложно. Именно поэтому он решил тогда приехать в Москву. Ему позвонил один из тех близких к предыдущему президенту людей, которые и определяли тогда политику государства. Позвонил и пригласил в столицу. Будущий президент, оставшийся в тот момент без работы, согласился приехать. Здесь он терпеливо ждал, пока о нем вспомнят. Но никто больше не позвонил. И он решил вернуться в Санкт-Петербург, понимая, что все ожидания ни к чему не приведут. В аэропорт его провожал питерский друг, ставший крупным московским чиновником – Леша Мудрин. Именно он уговорил его позвонить в последний раз прямо из аэропорта управляющему делами президента. После этого телефонного звонка все изменилось. Управляющий предложил будущему президенту место своего заместителя. Будущий президент согласился и остался в Москве. Через три года он был уже председателем правительства. А затем стал президентом самой большой страны в мире.
   Тот свой телефонный звонок он запомнил навсегда. Когда это было? Всего лишь восемь лет назад. А кажется так давно. Или один день, проведенный в президентском кресле, нужно считать за три? А может, за все пять? Мера ответственности, свалившаяся на него, оказалась самой тяжкой ношей в его жизни. Когда бывший президент впервые предложил ему стать его преемником, он отказался. Причем отказался совершенно искренне, полагая, что «шапка Мономаха» не для него.
   Но через несколько дней согласился. Будучи человеком дисциплинированным и ответственным, он представлял себе невероятный объем работы и сложность руководства такой огромной страной. Но, оказалось, не мог представить все. В стране тысячелетиями складывались традиции. От первого лица зависело многое, если не все. К этому трудно было привыкнуть и почти невозможно этому соответствовать. Но он с самого начала понял, что обязан держать планку. И старался изо всех сил, хотя не всегда и не все получалось.
   Вечером перед сном президент еще раз вспомнил о той папке и о разговоре с руководителем Службы Безопасности. Интересно, кого они найдут, подумал он без страха. Ему было действительно интересно. С этой мыслью президент и заснул.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 27 НОЯБРЯ, СУББОТА --//
   Деньги привезли в небольшом чемоданчике – миллион евро, в различных купюрах. Чемоданчик лежал в спальне, и казалось, что Гельмут Гейтлер забыл об этих деньгах. Он еще несколько раз исчезал из поля зрения своих наблюдателей. Дзевоньский не снял наблюдения, пояснив, что эти люди нужны для охраны и помощи. Сальков по-прежнему ни о чем не догадывался, катая архитектора из Праги по городу. А Гейтлер все также неожиданно куда-то пропадал и отсутствовал по несколько часов, словно просто выпадал из этого пространства, а затем также неожиданно появлялся. Дзевоньский устал от его бесконечных поездок, но старался никак не комментировать действия своего подопечного. Так прошло еще несколько дней.
   В этот вечер Гейтлер вернулся позже обычного, в половине двенадцатого вечера. Поднялся к себе в комнату и довольно долго переодевался. Дзевоньский в гостиной терпеливо ждал, когда наконец Гейтлер спустится вниз. Генерал вышел в половине первого ночи, словно хотел окончательно его добить. Дзевоньский сидел перед камином, потягивая легкое чилийское вино. Когда Гейтлер наконец спустился, он, не оборачиваясь, спросил:
   – Ужинать будете? Наша кухарка уже уехала, но оставила вам еду. Кажется, все наши сотрудники уже прониклись уважением к такому трудоголику, как вы, – Дзевоньский намеренно говорил по-немецки, словно для того чтобы показать, как он недоволен поведением своего подопечного.
   – У меня были дела, – устало пояснил Гейтлер. Он был в шерстяном джемпере и серых брюках. – Я понимаю, что со стороны это выглядит как издевательство. Но мне кажется, что мы договорились. В общем, я пытаюсь разобраться в нашей ситуации. Для этого мне нужно получить как можно больше информации. Самому понаблюдать за передвижениями нашего «субъекта».
   – Вы с ума сошли? – спросил Дзевоньский, поворачиваясь к собеседнику. – Каким образом вы это делаете? Или вы собираетесь следить за его передвижениями? Вас мгновенно вычислят. Любой человек, оказавшийся больше одного раза на пути маршрута президентского кортежа, сразу привлечет к себе внимание.
   – Могли бы мне этого не говорить. Я случайно дважды оказывался в такси, когда их кортеж въезжал к Кремль. Я в это время говорил по телефону.
   – Какому телефону?
   – Я купил несколько мобильных телефонов. Не беспокойтесь, никаких особых разговоров я не веду. И вообще, я представляю, что нужно делать и как. Что нам оставили на ужин?
   – Кажется, она готовила курицу, картофель, какие-то салаты. И какие-то котлеты. Она неплохая кухарка, но у нее слишком специфическое понимание еды. Готовит в основном местные блюда.
   – Я пойду на кухню, – решил Гейтлер.
   Кухня была оборудована новой итальянской мебелью со встроенной техникой. Этот дачный поселок появился всего лишь несколько лет назад. И дом сдали всего лишь месяц назад, подписав договор аренды с фирмой, занимающейся ландшафтным дизайном. Предоплата была произведена за год вперед.
   Гейтлер сидел за столом и сосредоточенно жевал холодные котлеты, когда на кухню вошел Дзевоньский.
   – Хорошая еда, – одобрил Гейтлер. – Не понимаю, почему она вам не нравится. Я думал, у всех славян одинаковый вкус. Вам должно нравиться.
   – Вы еще и расист? – беззлобно заметил Дзевоньский, усаживаясь напротив. – Не любите славян?
   – Только в этом меня еще не обвиняли, – сообщил Гейтлер. – Я, между прочим, вступил в партию в девятнадцать лет. И не выходил из нее до самого последнего момента, пока мне не пришлось бежать из страны. А насчет расизма, это правда. Я вас не люблю, герр Дзевоньский, но не как представителя славянской нации, а как конкретного типа, который нанял меня на работу, угрожает семье моей дочери и следит за каждым моим шагом.
   – Обмен любезностями закончен, – отмахнулся Дзевоньский. – Я все равно заказываю себе еду из города. У меня к вам есть один конкретный вопрос. Зачем вам нужны были деньги, если вы их не трогаете? Чемоданчик с деньгами стоит в вашей спальной комнате.
   – А вы что, каждое утро их пересчитываете? – огрызнулся Гейтлер. Затем подошел к холодильнику и открыл дверцу. – Кажется, у нас закончилось пиво, – объявил он и выразительно посмотрел на Дзевоньского.
   – А сосиски с капустой не хотите? – разозлился Дзевоньский. – Я сейчас позвоню, и нам принесут ящик пива. У наших охранников холодильник гораздо больше этого. Там две морозильные камеры. – Он достал телефон и набрал номер. Попросил одного из охранников войти в дом и принести пива. Затем убрал телефон и сообщил: – Сейчас принесут. Но вы не ответили мне насчет денег. Или вы нарочно спросили о пиве, чтобы уйти от ответа?
   – Ваша подозрительность делает вас похожим на параноика, – пробормотал Гейтлер. – Я не трогал деньги потому, что мне они пока не нужны. Я просил эти деньги не для себя. Они необходимы мне для конкретной операции. И давайте на этом закончим. Больше не спрашивайте меня об этих деньгах. Когда будет нужно, они исчезнут из дома.
   – Предположим. Но вы здесь уже целую неделю. И пока я не слышал от вас конкретных предложений. Кроме массы газет и журналов, которые вы ежедневно привозите, никаких других изменений я пока не заметил. Или я ошибаюсь?
   – Неделя слишком короткий срок, герр Дзевоньский. Если хотите, давайте перейдем на польский, чтобы я мог называть вас паном. У меня пока нет никаких идей. Все слишком неопределенно.
   – Семь дней, – напомнил Дзевоньский, – сто шестьдесят восемь часов. И вы ничего не можете нам предложить?
   – Не могу. И не делайте удивленного лица, Дзевоньский. Такие операции готовятся по несколько месяцев.
   Раздался звонок. Это охранник принес пиво и стоял перед входной дверью. Охранникам было запрещено входить в дом. Дзевоньский поднялся, вышел из кухни. Через минуту он принес упакованную связку пива и поставил ее на стол. Гейтлер удовлетворенно кивнул, достал одну банку. Потом открыл ее, наполнил кружку.
   – Спасибо за пиво, – спокойно произнес он и продолжил ужинать.
   – Не за что. Я жду ваших пояснений.
   Гейтлер не спеша разжевал последний кусок, выпил пива, отодвинул тарелку, кружку.
   – На кухне можно разговаривать или нам лучше вернуться в зал с камином? – спросил он по-русски.
   – Лучше у камина, – согласился Дзевоньский.
   Гейтлер аккуратно сложил всю грязную посуду в посудомоечную машину, включил ее. Затем, забрав банку пива, пошел в гостиную. Дзевоньский усмехнулся, покачав головой. Немецкая педантичность его всегда восхищала.
   Когда они уселись у камина, Гейтлер поставил банку на столик.
   – Будем говорить по-немецки, – решил он, – хотя если нас прослушивают, они все равно найдут хорошего переводчика.
   Дзевоньский не отреагировал на шутку.
   – Мы уже договорились, что для нас самое важное – решить где и когда нужно нанести конкретный удар. Проникнуть сквозь защиту его Службы Безопасности и попытаться нанести удар в самое неудобное для них время. А для этого мы должны хотя бы представлять, где такой удар можно нанести.
   – Об этом мы уже говорили, – поморщился Дзевоньский. – Не нужно объяснять мне такие азбучные истины. Я хочу знать, к какому выводу вы пришли?
   – Существуют пять факторов, определяющих мою работу, – начал Гейтлер. – Первый – это определение момента, что, на мой взгляд, абсолютно нереально сделать. Насколько я сумел понять, согласно их дипломатическим стандартам, глава государства не встречает гостей в аэропорту и не провожает их. Все встречи происходят в Кремле, проникнуть куда совершенно невозможно. Если только не попытаться сбросить туда десант из нескольких террористов, что тоже невозможно. Самолет не сможет пролететь над территорией Кремля, он туда просто не долетит, а всех парашютистов перестреляют еще в воздухе.
   Второй фактор – его охрана. Насколько я могу судить, там не просто профессионалы. Это специальная служба, прошедшая особую подготовку, имеющая своих аналитиков и отличное техническое обеспечение. Они вооружены спецтехникой и другими чудесами нового века, о которых мы с вами даже не знаем.
   Дзевоньский слушал молча. Он не совсем понимал, когда его собеседник шутит, а когда говорит серьезно. Но внимательно слушал.
   – Третий фактор, – невозмутимо продолжил Гейтлер, – это невозможность определить время выезда «субъекта». Я внимательно прочел все газеты за последние несколько месяцев. Специально проверял по Интернету. Иногда глава государства появлялся в театре или на каком-то мероприятии, но никто не знает заранее, где именно он может оказаться. Почти никто, за исключением его начальника службы охраны и, возможно, руководителя его администрации.
   – Вы считаете, что мы должны завербовать одного из них, чтобы получить нужную нам информацию? – со злостью поинтересовался Дзевоньский. – Или вы по-прежнему шутите?
   – Четвертый фактор – это невозможность проведения операции в другом месте. Для этого необходимо иметь точные маршруты передвижения нужного нам лица, заблаговременно выехать в город, куда он собирается отправиться, провести проверку на месте.
   И наконец, пятый фактор – невозможность самого террористического акта. К его самолету, поезду, машинам подобраться нельзя, устроить засаду где-то по дороге – нереально, напасть в толпе – абсолютно немыслимо, а проникнуть на охраняемую территорию Кремля – вообще невероятная затея.
   Гейтлер открыл банку пива и с удовольствием его выпил, затем положил пустую банку на пол, рядом с собой и, взглянув на Дзевоньского, насмешливо улыбнулся.
   – Из всего вышесказанного становится ясно, что вся наша затея обречена на провал еще в стадии своего зарождения. Никаких шансов у нас нет. Ни одного. Сегодня он самый охраняемый человек в мире. Правда, может, есть еще один такой человек – президент Соединенных Штатов. Или два, если считать и премьера Великобритании. – Гейтлер опять улыбнулся и протянул руки к огню.
   – Вы издеваетесь? – холодно спросил Дзевоньский. – Зачем вы все это мне рассказывали?
   – Чтобы вы наконец начали понимать. Нельзя сидеть здесь и ждать результата. Это глупо. Вы все еще проверяете деньги в моем чемодане, считая меня мелким вором, а не генералом разведки, известным во всем мире. И по-прежнему думаете, что, если вы заплатите мне несколько миллионов долларов, евро или даже фунтов стерлингов, я смогу придумать и осуществить для вас какой-нибудь невероятный фантастический вариант нападения, который увенчается успехом? Это глупо.
   Он поднял банку, потряс ее и, убедившись, что она пустая, снова положил на пол рядом с собой. Дзевоньский сжал зубы.
   – Это у вас глупый юмор, – гневно заявил он по-русски. – Скажите, чего вы хотите?
   – Ничего. Просто пытаюсь втолковать вам, что вам нужно перестать оскорблять меня вашим недоверием. Попытайтесь наконец понять, насколько сложная задача стоит передо мной.
   Дзевоньский тяжело вздохнул. Затем согласно кивнул:
   – Понимаю. Что еще?
   – Ничего. Я вам скажу, что семь дней – это не так много. Хотя я пытаюсь продумать один возможный вариант. Мне пришлось вспомнить и проанализировать все «домашние» заготовки, которые когда-либо готовили наши аналитические службы.
   – Уже лучше, – пробормотал Дзевоньский, снова переходя на немецкий.
   – В семидесятые годы была совместно разработана операция против генералиссимуса Франко, – сообщил Гейтлер. – Я был тогда еще молодым офицером. Наша служба действовала совместно с управлением «Т» Первого Главного Управления КГБ СССР. Было решено задействовать все наши возможности, выйти на террористические организации басков и организовать покушение на «каудильо». Он был уже стариком, глубоким стариком, но очень цепко держался за власть. А в Португалии произошла революция и было просчитано, что смерть Франко приведет к революционным изменениям в самой Испании. Тогда был разработан очень оригинальный план, предусматривающий устранение Франко. Резидентом КГБ в Париже в то время был Иван Петрович Кисляк. Мы уже готовили группу для переброски ее через Францию, когда выяснилось, что «каудильо» тяжело болен. Операцию приостановили. Через полгода он умер.
   – Я об этом не слышал, – отреагировал Дзевоньский, – но не совсем понимаю, как этот вариант может быть использован в нашем случае?
   – Операция разрабатывалась с учетом особенностей характера Франко, – пояснил Гейтлер. – Как жаль, что я взял только одну банку. Придется пойти за следующей. Дело в том, что мы предложили вариант, при котором сами определяли, когда и как увидеться с «каудильо». Хотя тогда не было таких технических возможностей, какие есть сейчас…
   – Что вы хотите сказать?
   Гейтлер начал говорить. И по мере того как он говорил, на лице Дзевоньского начала отражаться целая гамма чувств – напряжение, сомнение, удивление, изумление. Когда Гейтлер закончил, Дзевоньский глубоко вздохнул. Хорошо, что они нашли именно такого специалиста. Хоть и долго пришлось искать, а все-таки сумели найти.
   – Гениально, – пробормотал он. – Я не сомневаюсь, что ваш план может быть осуществлен. Но вы говорили, что всегда готовите резервный вариант. Про него вы пока не сказали ни слова.
   – И не скажу, – усмехнулся Гейтлер. – Вы вспомнили не все. Я сказал, что если провалится основной вариант, то будет задействован резервный. Про который не будет знать никто, кроме меня. Даже вы, Дзевоньский. Вы узнаете о нем только тогда, когда он будет осуществлен. Или провалится.
   – Ясно. И как вы смогли такое придумать? Или вы и раньше разрабатывали нечто подобное?
   – Это я вам расскажу в другой раз, – пробормотал Гейтлер.
   – Тогда скажите, с чего мы начнем?
   – С журналистов, – ответил Гейтлер. – Думаю, мы должны начать именно с них. Как хорошо, что на кухне еще осталось пиво!
//-- ЛОНДОН. ГОСПИТАЛЬ СВЯТОГО ГЕОРГА. 29 НОЯБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   На часах было около четырех утра, когда к госпиталю подъехала машина. В серебристом «Мерседесе» находилось трое мужчин. Сидящий за рулем кивнул, и двое других вышли из автомобиля, направились к госпиталю. В приемной всегда бывает много людей, но в это время «собачьей вахты», как ее называют моряки, там не было никого кроме двух дежурных врачей и сидящего в углу старика, ожидавшего решения какого-то своего вопроса.
   Двое мужчин прошли в регистратуру к дежурной, полной женщине, очевидно приехавшей из Пакистана, которая работала на компьютере. Один из вошедших мужчин вежливо обратился к ней:
   – Простите, что отрываю вас от работы. Нам нужно узнать, не поступила ли к вам за прошедшие сутки миссис Кендалл?
   – Нет, – ответила дежурная, – кажется, с такой фамилией никто не поступал. – Она начала проверять на компьютере, и в этот момент зазвонил телефон.
   – Возьми трубку, Кэтрин, – попросила дежурная, обращаясь к своей напарнице, девушке лет двадцати пяти. У нее были рыжие волосы, выдвинутый вперед, типичный английский подбородок. И большие очки, спадающие с носа.
   Девушка поправила очки и подняла трубку. Откуда ей было знать, что это звонит третий мужчина из стоящего на улице «Мерседеса».
   Первый мужчина еще потоптался перед дежурной, загораживая ей обзор, а в это время второй незаметно юркнул в коридор. Старик, сидящий на стуле, встрепенулся, но первый мужчина покачал указательным пальцем правой руки и старик снова закрыл глаза.
   Мужчина, проникший в коридор, уже через минуту стал подниматься по лестнице, стараясь ступать как можно тише. Навстречу ему попался санитар в голубом халате. Санитар удивленно посмотрел на незнакомца в штатской одежде, неизвестно откуда взявшегося здесь в пятом часу утра, но ничего не спросил. Это было не его дело. Мужчина поднялся на четвертый этаж, достал пистолет, глушитель. Быстро навинтил глушитель и двинулся дальше.
   У палаты, к которой он шел, сидели двое охранников. Один клевал носом, другой постоянно теребил его, чтобы тот не уснул. Наконец не выдержав, послал своего сонного напарника за кофе. Но тот лениво отмахнулся, заявив, что не хочет пить кофе. Тогда первый охранник встал и, строго предупредив напарника, чтобы тот не смел спать, двинулся к лифту. На нем он спустился вниз, чтобы взять в автомате два кофе – себе и товарищу. Естественно, охранник не мог предположить, что этим спас свою жизнь. Когда кабина лифта двинулась вниз, мужчина с пистолетом появился в коридоре четвертого этажа. Спрятав руку с оружием за спину, он стремительно приблизился к полусонному охраннику. Тот услышал быстрые шаги и глянул в сторону приближающегося человека. Что-то ему не понравилось. Может, слишком быстрые его шаги. Или закинутая назад рука.
   Охранник вскочил со стула, крикнул, чтобы мужчина остановился. Даже успел вытащить оружие. Но тот оказался проворнее. Подняв руку, он трижды выстрелил в охранника, который рухнул на пол как подкошенный. Мужчина подошел к нему, еще раз выстрелил ему в спину. Затем мягко открыл дверь. В палате находился только один больной. Весь перевязанный бинтами. Когда открылась дверь, он открыл глаза и увидел убийцу.
   – Нет! – успел крикнуть больной. – Не нужно!
   И тут же три пули вошли в его тело. Мужчина подошел к постели и сделал контрольный выстрел в голову больного. При этом он держался в стороне, чтобы не испачкаться его кровью. Затем повернулся и быстро вышел из комнаты. Кабина лифта поднималась наверх, когда он начал спускаться по лестнице.
   – Эй! – крикнул кто-то ему вслед. – У вас на брюках кровь.
   Но мужчина только отмахнулся, не оборачиваясь. Его вместе с напарником ждал серебристый «Мерседес» на улице.
   На следующий день несколько газет сообщили об убийстве Уорда Хеккета в госпитале святого Георга.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 30 НОЯБРЯ, ВТОРНИК --//
   Не привыкший к такому ритму жизни, когда нужно просыпаться в восемь утра, чтобы к десяти успеть на первое утреннее заседание группы, Дронго уже через несколько дней заметно осунулся. Иногда они работали до одиннадцати-двенадцати часов ночи. Каждую кандидатуру аналитика, способного по заказу разработать чудовищный террористический акт, рассматривали в отдельности. Кроме них в этих расследованиях участвовали сотни людей по всему миру. Но информация стекалась к ним для анализа.
   К этому дню стало ясно, что реальных претендентов, кроме Хеккета, может быть еще тридцать восемь человек. На каждого было заведено досье. В рассмотрении и изучении «кандидатов» участвовали сотрудники дипломатических представительств, местных отделений ФСБ, использовались даже возможности Службы внешней разведки России. Один из предполагаемых злодеев-аналитиков проживал в Америке, и было решено задействовать возможности американской стороны. Одним словом, проверяли каждого, кто мог оказаться тем самым аналитиком, которого могли купить вместо Уорда Хеккета.
   В это утро Дронго приехал в мрачном настроении. Ему казалось, что их поиски затянулись и они тратят неоправданно много времени. До сих пор им не удавалось вычислить конкретного человека, который мог бы заняться столь сложной операцией. С другой стороны, не было никаких гарантий, что противная сторона, уже допустившая одну ошибку с Хеккетом, продолжила искать другого аналитика, а не решила обойтись собственными силами. Никто не мог сказать точно, увенчаются ли их поиски успехом или это напрасный труд.
   Для получения оперативной информации и ее переработки им выделили трех офицеров из ФСБ и Службы Безопасности. Проверялись все известные специалисты по террористическим группам, все бывшие аналитики из спецслужб, все возможные кандидаты на решение столь важной задачи. По предложению генерала Богемского началась проверка в самой Службе Безопасности. Проверялись все бывшие сотрудники, которые невольно или добровольно могли стать осведомителями террористов. Число задействованных людей постоянно росло.
   Дронго поздоровался со всеми, снял пиджак и подсел к офицеру, уже работающему на компьютере. Рядом устроилась Татьяна Чаговец, которая постоянно диктовала оператору новую информацию. У нее было строгое выражение лица, говорила она ровным, спокойным голосом, словно занималась не поисками террориста, а преподавала ботанику в школе. Дронго невольно подивился ее выдержке.
   В этот момент они проверяли данные по американскому эксперту Роберту Берарди, который раньше работал в ЦРУ и вышел на пенсию в девяносто пятом.
   – У него такой послужной список! – с восхищением произнес оператор. – Посмотрите, где он только не работал. А сейчас ему уже шестьдесят восемь…
   – В Америке много разведслужб, – недовольно заметил Дронго. – Вместо того чтобы организовать такую суперструктуру, как КГБ, они предпочли разделить свои разведслужбы на несколько частей. Считается, что в демократических государствах должно быть несколько спецслужб, чтобы они могли конкурировать друг с другом и контролировать друг друга.
   – Вы даже не можете себе представить, сколько разведывательных ведомств в США, – охотно поддержала Дронго сидящая рядом с соседним оператором Нащекина.
   – Неужели больше десяти? – рассмеялся молодой оператор.
   – Пятнадцать, – ответила Нащекина. – Мы как раз недавно рассматривали их структуры.
   – Сколько? – переспросил оператор. Он был офицером ФСБ, но не мог даже предположить такое количество разведслужб в США.
   – Введите наш пароль и распечатайте список, – обратилась Нащекина к своему оператору, которому было уже за тридцать.
   Тот согласно кивнул, ввел нужные данные и распечатал список.
   – Возьмите, – предложила Нащекина Дронго. – Если в каждой из этих служб есть хоть один такой ветеран, как Берарди, нам придется проверять их целый год.
   Дронго взял список. Он был достаточно подготовленным человеком, неплохо знал структуру и организацию многих спецслужб. Но пятнадцать организаций потрясли и его. Он просмотрел список. Центральное разведывательное управление. С этим ясно. Разведка Министерства внутренней безопасности США. Она была создана только в прошлом году. Разведка ВВС. Слишком специфична. Они проводят разведку с помощью современных самолетов-разведчиков. Среди них не может быть аналитика по организации убийства политического лидера. Или специалиста такого класса. Разведка Министерства финансов. Это специалисты из охраны президента. В Америке служба безопасности президента традиционно подчиняется Министерству финансов. Так. Среди них может оказаться эксперт, который знает, как охранять президента и как к нему подобраться.
   Военно-морская разведка. Тоже подходит. Агентство по национальной безопасности. Нет. Эти занимаются разведкой из космоса. Федеральное бюро расследований. У них своя спецслужба. Тоже годится. Армейская разведка, разведки госдепартамента, береговой охраны, Министерства энергетики, морской пехоты. Национальная геокосмическая разведка. Разведывательное управление Министерства обороны…
   Дронго передал список оператору, чтобы тот ввел данные в свой компьютер. Сидевшая рядом Чаговец нахмурилась, увидев этот длинный перечень.
   – Так мы никогда не вычислим нужного нам человека, – заявила она, – просто не сумеем его найти.
   Все посмотрели в ее сторону.
   – Это невозможно, – громко пояснила она, – таких специалистов десятки и сотни.
   – Что вы предлагаете? – спросил Полухин. В отсутствие Машкова он заменял руководителя группы.
   – Сообщить всем, что мы ищем возможного пособника террористов и просим оказать нам срочную помощь, – предложила Чаговец. – Мы теряем время. В любой момент террористы могут решить, что пришла пора, и начнут действовать. А если аналитика привезли из Ирака, где сейчас таких «специалистов» сотни и тысячи? А если он из Пакистана или Афганистана? Если мы вообще о нем никогда не слышали? Кто придумал Беслан? Чья это чудовищная фантазия? И вы хотите, чтобы мы вычислили такого человека? Они готовы на любой террористический акт, а мы сидим и проверяем бывших офицеров спецслужб, среди которых много героев и порядочных людей.
   – Я согласен с Татьяной Георгиевной, – вмешался генерал Богемский. – Эти бесполезные поиски могут нас далеко завести. Нужно усилить оперативную работу, попытаться вычислить их по факту.
   – Извините, – вмешался Дронго, – я боюсь, что мы действительно отвлекаемся. Если эти люди, которые пытались выйти на Хеккета, решили, что им нужен такой специалист, это значит, что они не хотят устраивать обычный террористический акт, понимая всю бессмысленность подобного кровавого кошмара. У них нет никаких гарантий, что они смогут хоть каким-то образом оказаться рядом с нужным им человеком. И поэтому они так усиленно ищут настоящего специалиста. В пользу этой версии говорит и то обстоятельство, что они пытались устранить Хеккета, устроив взрыв в его офисе. Значит, продолжают искать нужного человека, а Хеккета хотели заставить замолчать. Взрыв в его офисе – самое убедительное доказательство их поисков.
   Полухин согласно кивнул и обвел взглядом присутствующих.
   – Я согласен с нашим экспертом, – сказал он. – Не нам решать, что мы должны делать. У нас есть конкретное указание руководства. Наша группа сформирована для поиска возможного злодея-аналитика. И мы должны сделать все, чтобы его найти.
   В комнату стремительно вошел Машков с каким-то листком в руках. Закрыв дверь, он обвел взглядом всех присутствующих.
   – Товарищи офицеры, – привычно произнес старший по званию Полухин. Он был генералом разведки и не привык к армейским правилам. К тому же все присутствующие были в штатском.
   Машков махнул рукой, чтобы никто не вставал.
   – У нас срочное сообщение, – негромко сообщил он. – Вчера ночью было совершено покушение на Уорда Хеккета, находившегося в госпитале святого Георга. Был убит один из его охранников и сам фальшивый Хеккет. Сегодня все английские газеты написали об этом убийстве. Второй охранник уже задержан, но он ничего не видел.
   Полухин тяжело поднялся. Подошел к Машкову.
   – Это значит, что у них уже появился другой кандидат, – предположил Полухин, – и они хотят заставить Хеккета замолчать, чтобы скрыть свою ошибку от нас.
   – Да, – согласился Машков. – Поэтому мы должны работать круглые сутки. Если понадобится. Нам дадут еще трех операторов из Службы Безопасности. И еще двух сотрудников из ФСБ. Министерству иностранных дел предложено помогать нам по дипломатическим каналам, подключив к этому расследованию все наши посольства за рубежом. Пограничная служба усилила контроль на границе. Как ты думаешь, Дронго, где теперь Хеккет?
   – Не знаю, – пожал тот плечами. – Может, где-нибудь в Тасмании или Исландии. Но он наверняка знает о своем «убийстве». И ждет вестей из Москвы. Пока мы не сообщим о наших результатах, он не станет «оживать». Это не в его интересах.
   – Вы говорили, что они так настойчивы именно из-за второго кандидата, – напомнила Чаговец, – вы в него так верите?
   – Я верю в факты, – ответил Дронго, – раз они идут до конца, то это не просто упрямое желание наказать отступника. Серьезные люди такими вещами не занимаются. Это почерк профессионалов. Они не знают, что Хеккет уже застраховался от нападения на него. Но убийством несчастного двойника Хеккета они лишь усилили наше подозрение и подтвердили наши опасения. Теперь мы будем искать, точно зная, что второй кандидат существует. И вполне вероятно, что он уже в Москве.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 1 ДЕКАБРЯ, СРЕДА --//
   В это утро снег начал засыпать московские улицы часов с восьми, а примерно в девять Гейтлер решил выехать с дачи. Он попросил Салькова поменять легковую машину на внедорожник, чтобы беспрепятственно доехать до города. Увидев, какой идет снег, Дзевоньский предложил ему вообще не выезжать из дома. Гейтлер молча пожал плечами и пошел одеваться. Когда он спустился вниз, Дзевоньский уже стоял у входных дверей.
   – Сегодня плохая погода, герр Шайнер, – сказал он по-немецки, – неужели вам так необходимо ехать в город? Можете застрять в сугробах или попасть в автомобильную пробку.
   – Надеюсь, вы искренне за меня беспокоитесь, – пошутил Гейтлер.
   – Как хотите, – обиженно ответил Дзевоньский, – это ваше право.
   – Спасибо, пан Юндзил, – вежливо поблагодарил его Гейтлер, – вы очень любезны.
   Дзевоньский оказался прав. Они попали в автомобильную пробку, протянувшуюся на несколько километров. И Сальков с удивлением заметил, как нервничает его клиент, все время поглядывая на часы. За все дни, проведенные вместе, этот пунктуальный чех никуда и никогда не опаздывал. Правда, иногда куда-то исчезал на три, четыре и даже шесть часов, но неизменно был вежлив, заранее предупреждал о задержке и даже звонил, отпуская Салькова на обед. Но сегодня он странно нервничал, все время посматривая на часы. Когда их «Ниссан» въехал на Тверскую, мистер Шайнер попросил свернуть к «Шератону». Сальков послушно повернул машину. Шайнер предупредил, что в отеле у него важная встреча и он выйдет через три часа. Сальков согласно кивнул, он давно привык к многочасовым ожиданиям, заранее запасаясь какой-нибудь занимательной книгой.
   Гейтлер вошел в отель через главный вход, пересек холл и вышел с другой стороны, непосредственно на Тверскую, где довольно быстро поймал проходившую мимо машину и попросил отвезти его в Петровскому пассажу. У пассажа он расплатился и вышел, оглядываясь по сторонам. Затем вошел в пассаж и быстро вышел с другой его стороны. После чего, перейдя улицу, довольно долго наблюдал за проходящими мимо машинами и прохожими, всматриваясь, нет ли за ним слежки. Наблюдателей Дзевоньского он не боялся. Гейтлер знал их всех в лицо. К тому же они не успевали следовать за ним, и несколько дней назад сам Дзевоньский разрешил им не сопровождать Гейтлера в его поездках по Москве. Во-первых, это могло привлечь внимание посторонних наблюдателей, а во-вторых, было абсолютно бесполезным занятием, так как Гейтлер с его опытом работы легко отрывался от любых наблюдателей, а высылать за ним группы поддержки в количестве десяти или двенадцати человек для организации перекрестного наблюдения Дзевоньский не имел возможности. У него просто не было столько людей.
   Гейтлер подождал минут двадцать, затем снова появился на улице и быстро перешел ее, двигаясь по направлению к Большому театру. Обойдя здание, он на мгновение остановился, подняв голову. Генерал помнил этот театр. Но за столько лет здесь ничего не изменилось. Сменилась эпоха, а Большой театр стоял на прежнем месте как символ стабильности в этом стремительно меняющемся мире. Зато здание поблизости, казалось бы еще более монументальное и уже успевшее стать историческим, снесли. Как-то непривычно было видеть на месте гостиницы «Москва» какие-то рекламные щиты неизвестных компаний, которые очерчивали пустое пространство. Гейтлер нахмурился. В отеле «Москва» он несколько раз жил, когда приезжал в Москву. Там было уютно и комфортно. «И зачем снесли такое красивое и прочное здание», – недоуменно подумал он. Кажется, его построили во времена Сталина, а тогда умели строить настоящие здания, не жалея ни мрамора, ни цемента, ни кирпича.
   Пройдя мимо Большого театра, он увидел вход в метро и, оглянувшись по сторонам, снова перешел улицу. В вестибюле было довольно много народа. Он взглянул на часы. До назначенного времени оставалось около трех минут. Гейтлер поднял голову и увидел… нужного человека. Она стояла чуть в стороне, настороженно разглядывая проходящих мимо людей. Их взгляды встретились. Генерал видел, как она обрадовалась, вспыхнула. Он предостерегающе поднял бровь. Она все поняла. Гейтлер повернулся и пошел к эскалатору. Она последовала за ним. На эскалаторе они спускались вместе, разделенные четырьмя или пятью пассажирами. Затем вместе ждали поезда и вместе вошли в один вагон.
   Там они оказались ближе друг к другу. Постепенно толпа сближала их, подталкивая к выходу. На одной из станций Гейтлер быстро вышел из вагона. Она последовала за ним. В следующий состав они не вошли, пропустив поезд. Гейтлер стоял на станции минуты две. Она терпеливо ждала. Наконец он решился войти в один из очередных проходивших составов. Она вошла следом. Двери захлопнулись. Они посмотрели друг на друга.
   – Я рад тебя видеть, Рита, – сказал Гейтлер по-русски так, чтобы только она могла его услышать.
   – Здравствуй, Гельмут, – она смотрела на него с такой жадностью, с таким нетерпением, как будто не видела целую вечность. Хотя если подумать, с тех пор действительно прошла целая вечность, целая эпоха с ее достижениями, промахами, ошибками, трагедиями.
   Она была одета в скромное пальто, темные брюки. Светлые волосы коротко острижены. Голубые глаза, ровный носик, тонкие губы, высокий лоб. Он так часто видел эту женщину в своих снах. Гейтлер смотрел на нее, чувствуя, как сильнее бьется его сердце. В их встречу невозможно было поверить. Первую минуту, глядя друг на друга, они молчали. Каждый вглядывался в другого, словно спрашивая, что именно потерял и приобрел стоявший перед ним человек за столько лет разлуки.
   «Сколько же лет прошло», – думал Гельмут, глядя ей в глаза, хотя на самом деле знал, что они не виделись больше восемнадцати лет. Гельмут видел, что она изменилась, постарела. Когда они встречались последний раз, ей было около тридцати. Значит, сейчас уже под пятьдесят или немного меньше. Он и сам тогда был гораздо моложе. Ему было чуть больше сорока. А теперь? Интересно, что она думает, глядя на него?
   – Сколько лет прошло, – произнесла она очень тихо, – сколько лет! Я думала, что больше никогда тебя не увижу.
   – Я тоже так думал, – сдержанно подтвердил он. Вагон дернулся, Гельмут поддержал ее, чтобы она не упала, и шепотом предупредил: – Выходим на следующей станции.
   На следующей станции они вышли из вагона, поднялись эскалатором наверх. На улице прошли еще метров двести. Он оглянулся. Ни одного прохожего. Напротив – здание небольшого кафе. Он сжал ее локоть, и они вошли в него. Внутри почти никого не было, за исключением двух студенток, весело щебетавших в углу. Они заказали кофе и сэндвичи. После чего сели наконец за столик, чтобы поговорить впервые за столько лет.
   – Я слышала, что у тебя были неприятности, – начала Рита, – читала в газетах, что ты исчез. В девяностом говорили, что ты уехал в Москву с семьей. Потом здесь произошел переворот, и ты уехал из страны, вернулся в Германию. И снова исчез. А затем я прочла, что тебя нашли и посадили в тюрьму.
   – Мне тогда пришлось вернуться, – хрипло пробормотал Гельмут. – У меня тяжело болела жена.
   – Что с ней случилось?
   – Она умерла.
   Рита помолчала. Она не произнесла слов соболезнований, понимая, что это будет выглядеть неискренне. И не сказала слов сожаления или извинения. Просто продолжала говорить:
   – Я не знала, чему верить, но не могла тебя искать. Ты ведь меня тогда предупредил, что так может случиться. Я думала, что ты просто забыл обо мне.
   – Никогда не забывал, – возразил Гейтлер. – Когда мы познакомились, тебе было девятнадцать. А мне тридцать четыре. Только представить, какие молодые мы были!
   – В Дрездене, – вспомнила Рита, улыбаясь сквозь набежавшие слезы, – ты был неотразимым. Красивый, мужественный, умный, внимательный. Я влюбилась в тебя по уши. И, не раздумывая, пошла за тобой…
   Он это помнил. Тогда их отдел разрабатывал способ внедрения своего агента в федеральную налоговую службу Федеративной Республики Германии. Было ясно, что налоговая служба, имеющая возможность проверять достоверность доходов любого из граждан, обладает невероятными возможностями в смысле поставки информации. Рита Хайден приехала в Дрезден навестить свою тетю и собиралась вернуться обратно в Мюнхен, где работала в налоговой службе Баварии. Если учесть, что Пуллах, где размещалось разведывательное ведомство ФРГ, тоже находился в Баварии, то ценность подобного агента вырастала во много раз. На вербовку отправился сам Гейтлер. Ему понравилась эта молодая подтянутая невысокая женщина, еще когда он знакомился с ее фотографиями и личным делом. В восточногерманской разведке было создано целое подразделение, которое называлось «группа Ромео». Это были молодые, красивые, интеллигентные мужчины в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти. Им вменялось в обязанность знакомиться с женщинами, работавшими в западных землях, для последующих контактов. Операция была разработана психологами и аналитиками. Для контактов выбирались несчастные, одинокие женщины в возрасте от тридцати и выше, работавшие в различных федеральных ведомствах.
   Расчет оказался верным. Женщины охотно шли на контакт с интеллигентными мужчинами, не понимая, что попадают в расставленные ловушки. Некоторые даже выходили замуж, другие предпочитали остаться друзьями. Но почти все соглашались передавать информацию своим новым друзьям. Расчет психологов оказался верным. Информация, получаемая таким образом, оказалась сравнимой с той, которую выдавали нелегалы, работавшие в ФРГ.
   Но случай с Ритой Хайден был совсем другим. Ей было только девятнадцать. И она действительно нравилась Гейтлеру. Поэтому он и пошел сам на вербовку. И познакомился с молодой женщиной. Начался бурный роман. Он действительно увлекся Ритой Хайден. Склонить ее к сотрудничеству было совсем не трудно. Она согласилась уже во время второй встречи. Потом даже призналась, что почувствовала в нем разведчика, едва познакомившись с ним.
   Это было в семьдесят шестом. Потом было десять лет совместной работы. И большой любви.
   Они встречались в разных местах. Каждый раз, когда Рита выезжала в отпуск или в командировку, он летел следом за ней. Они встречались в Париже, Копенгагене, Берне, Брюсселе, Роттердаме, Марселе. Это были лучшие годы их жизни. Рита уверенно продвигалась по служебной лестнице, у нее были превосходные показатели. Она была собранной, точной, умной, деловой женщиной. В восемьдесят втором ей предложили перейти на работу в Министерство иностранных дел. Она размышляла недолго и дала согласие. По совету Гейтлера Рита начала учить русский язык и довольно скоро очень неплохо заговорила по-русски. Именно поэтому ее взяли в отдел, занимавшийся проблемами германо-советских отношений, а Берлин и Москва начали получать еще более важную информацию.
   Встречаться им пришлось реже, но Рита Хайден стала одним из самых ценных агентов генерала Гейтлера. К тому времени он уже был генералом и не мог позволить себе столь частые поездки как раньше для встречи с агентом. Теперь их встречи проходили вопреки устоявшимся правилам. С ней работали другие связные. Последняя встреча была в декабре восемьдесят шестого на Рождество, когда ее неожиданно послали в командировку в Осло. Гельмут бросил все свои дела, и хотя это не диктовалось служебной необходимостью, вылетел в Норвегию.
   В отеле «Континенталь» они провели свою последнюю ночь. Ему тогда было уже сорок четыре, ей – двадцать девять. Они стали взрослыми людьми. Рита так и не вышла замуж. Она знала, что он женат, но по обоюдному молчаливому согласию они никогда не говорили об этом. Ее очень ценили за ценнейшую информацию. Гейтлер понимал, что нарушает все негласные правила конспирации, но считал себя ответственным за агента, завербованного более десяти лет назад.
   Утром они простились. Гельмут вернулся в Берлин и получил выговор, первый выговор в своей жизни. Потом были годы напряженной работы. Он полагал, что ему удастся вырваться, удастся еще раз встретиться с Ритой. Но это были самые сложные, самые трудные годы в его жизни. К тому же он возглавил управление и не имел права так глупо подставляться. Однако за Ритой и за ее сообщениями продолжал следить. В восемьдесят девятом грянула революция.
   В ноябре толпы людей начали сносить Берлинскую стену. К этому моменту стало ясно, что Советский Союз предпочтет не вмешиваться, и восточногерманское государство обреченно доживает последние дни. В стране царил хаос, люди прорвали границу, бросились громить здания «Штази», захватывать документы. Гейтлер, забрав семью, уехал в Москву. Его хорошо приняли, выделили квартиру, определили денежное пособие, помогли устроить внуков в школу. С ним работали лучшие специалисты Первого Главного Управления КГБ СССР. Четвертый отдел, занимавшийся германоязычными странами, получил ценную информацию об агентах, внедренных в правительственные и разведывательные структуры Федеративной Республики Германии. По существу переехавшие в Москву генералы «Штази» и других спецслужб ГДР сдавали свою агентуру советским разведчикам, понимая, что нужно спасать своих людей.
   Но среди тех, кого назвал Гейтлер, не было Риты Хайден. Генерал был опытным профессионалом. Он понимал, что нельзя сдавать такого агента даже своим союзникам. Это была его страховка на будущее. А может, сказалась немецкая сентиментальность, и он не смог сдать человека, которого так искренне любил. Или, может быть, прочувствовал ситуацию, при которой ему придется покинуть и Советский Союз. Тогда в январе девяностого произошли кровавые события в Баку. Вспыхнувшие провокационные погромы армянского населения, совершаемые в целях дестабилизации существующего режима, привели к настоящей трагедии. Сначала погибли десятки армян. Тысячи бакинцев выходили на улицу, чтобы защитить своих соседей, десятки тысяч людей были спасены. Погромы и убийства были остановлены через три дня. А еще через три дня в город были введены войска, состоявшие из резервистов и необученных молодых военнослужащих. Солдаты, вошедшие в город ночью и не подготовленные к подобному испытанию, стреляли в любую движущуюся цель. В результате погибали случайные люди, врачи «скорой помощи», просто прохожие, ученые, выехавшие на опытную станцию, дворники, сотрудники милиции. Среди погибших были дети и старики, представители многих национальностей, проживающих в Баку. Трагедия была страшной и оглушительной. Горбачев, как обычно, отрекся от этого кровавого кошмара, заявив, что не знал всех подробностей. Тогда Гейтлер понял, что рано или поздно придется бежать и из этой страны. Это было как первый сигнал.
   Еще через год произошли январские события в Риге и в Вильнюсе. Крах огромной державы стремительно приближался. На Кавказе начались настоящие войны, в которые были втянуты все три кавказские республики.
   Еще через полгода произошли августовские события. Однако последняя попытка высших чиновников Советского Союза спасти собственную страну не увенчалась успехом. Тогда никто не понял, что это было не торжество демократии, а настоящий переворот. Ровно через четыре месяца страна перестала существовать, когда три республиканских лидера, так и не сообразивших, что именно произошло, развалили страну, история которой насчитывала тысячи лет.
   Гейтлер не сдал Риту ни когда сбежал из Германии, опасаясь ареста, ни когда передавал свою агентуру советским разведчикам, ни позже, когда вернулся на родину и его посадили в тюрьму. Он заставил себя забыть о ее существовании, не помнить о женщине, оставшейся в Мюнхене. Так прошло много лет. Глядя теперь на нее, он видел возрастные изменения, которые невозможно было скрыть никаким макияжем. Ей было уже сорок семь лет. Однако она сохранила все ту же подтянутую, моложавую фигуру. Интересно, что она думает про него? Он в шестьдесят два выглядел гораздо старше своих лет. Сказались разочарования последних лет, заключение в тюрьме, смерть жены, одиночество. Сказались все эти годы бесцельной жизни, когда он прятался, словно загнанный зверь, опасаясь быть узнанным.
   – Я изменился, – горько сказал он, – сейчас перед тобой настоящий старик, Рита. Мне уже шестьдесят два.
   – Я помню, сколько тебе лет, – отозвалась она, – ты неплохо сохранился.
   – Спасибо, – усмехнулся он, – буду считать твои слова комплиментом. Ты уже не работаешь с дипломатами?
   – Нет. Ушла три года назад. Я решила, что достаточно времени отдала моей стране и нашему Министерству иностранных дел. Я пришла туда еще при Геншере. Все эти годы я ждала, когда обо мне вспомнят. Но ты не появлялся и никто не приходил ко мне от тебя. Много лет подряд, Гельмут. Сначала я ждала, очень ждала. После объединения Германии я начала бояться. Каждый день передавали о все новых и новых разоблаченных бывших агентах Восточной Германии. Я каждую минуту ждала, когда за мной придут, чтобы меня арестовать.
   Потом немного успокоилась. Начала ждать связных. Но не было никого. Ни из контрразведки, ни бывших «товарищей» по борьбе. И тогда я поняла, что ты решил не подставлять меня, уничтожив все документы, связанные с моей работой. Я поняла, что ты сделал это ради меня. И тогда я осознала, что мне не стоит оставаться в МИДе. Все, что было можно, я уже сделала. К тому же я не знала, что именно произошло с тобой.
   Поэтому и ушла. Сейчас я работаю в фирме, являющейся дочерней компанией «Дойче телеком». Руковожу отделом по связям с прессой. Живу в том же самом доме, который ты знаешь. Но уже одна. Моя старшая сестра давно вышла замуж и переехала в Новую Зеландию. Хорошо, что ты сам мне позвонил, иначе я не поверила бы, что ты жив. Но ты обговорил нашу встречу столькими предосторожностями, заставил звонить тебе из другого города, приехать в Москву, ждать тебя в метро. Я много раз бывала в Москве и хорошо знаю этот город, но почему ты снова оказался здесь? Что вообще происходит, Гельмут? И зачем ты вспомнил меня спустя столько лет? Неужели моя работа снова кому-то интересна? Или ты считаешь, что сведения о работе операторов нашей компании могут заинтересовать российскую разведку?
   Он невесело усмехнулся. Положил руку на ее ладонь.
   – Я так рад тебя видеть, – выдохнул он, – очень рад. Скажи, какая у тебя зарплата?
   Она нахмурилась. Затем улыбнулась.
   – Это у русских принято спрашивать о зарплате, – напомнила Рита, – мы не ведем подобных разговоров.
   – Сколько? – настаивал Гейтлер.
   – Больше пяти тысяч евро, – ответила она.
   – Сколько ты получаешь без налогов?
   – Больше трех с половиной тысяч евро. Почему ты спрашиваешь?
   – В год получается сорок – сорок пять тысяч евро?
   – С бонусами больше шестидесяти, – ревниво произнесла она.
   – Шестьдесят, – задумчиво подвел итог Гейтлер. – Значит, если проработаешь еще лет двадцать, то получится миллион двести тысяч евро. А если сорок, то два с половиной миллиона. Верно?
   – Нужно еще прожить сорок лет, – улыбнулась она.
   Он убрал руку.
   – Я хочу сделать тебе предложение, – начал он.
   Она усмехнулась.
   – Точно такими же словами ты начинал мою вербовку много лет назад. Или ты решил повториться?
   – Я хочу сделать вам предложение, мисс Хайден, – сказал Гейтлер, переходя на немецкий, – и мне очень важно получить ваш искренний ответ.
   – Ты решил меня разыграть? – спросила она тоже по-немецки.
   – Я предлагаю тебе сотрудничество, – пояснил он, – и гарантирую тебе заработную плату на сорок лет вперед. Для этого ты должна уволиться из твоей компании и переехать в Москву.
   – Хорошая шутка, – улыбнулась она, – но это невозможно. На какие деньги я буду здесь жить? У меня нет квартиры, нет денег, чтобы жить в отеле. Я заплатила сегодня за проживание в «Мэрриоте» около трехсот евро. Больше нескольких дней я не смогу здесь оставаться.
   Он глянул на студенток, сидящих в углу. Затем достал конверт, положил его на столик.
   – Здесь двадцать тысяч евро, – пояснил Гейтлер. – Подай заявление и поясни, что тебе нужно срочно уехать к старшей сестре, которая тяжело заболела. Ты собираешься переехать в Новую Зеландию и ухаживать за сестрой. Пусть тебе дадут отпуск на несколько месяцев без сохранения содержания. Или пусть уволят, если первый вариант их не устроит. Затем ты переедешь сюда и снимешь квартиру где-нибудь на северо-западе, я помогу тебе и выберу нужный дом.
   – А что будет потом?
   – Потом ты снова станешь работать на меня, – коротко сообщил ей Гейтлер.
   К ним подошла официантка.
   – Что-нибудь еще? – спросила она недовольным голосом.
   – Повторите еще кофе и сэндвичи, – попросил Гейтлер.
   Девушка быстро отошла.
   – Зачем ты это сказал? – удивилась Рита. – Я не хочу больше кофе. И сэндвичи мне не нужны.
   – Тебя плохо учили в вашем МИДе, – заметил Гейтлер, – нужно понимать местный менталитет. Он до сих пор почти не изменился. Если в Германии можно взять чашку кофе и сидеть в кафе весь день, то здесь категорически нельзя устраивать подобные эксперименты. Официантка решит, что мы над ней издеваемся. Чем больше заказ, тем больше денег мы здесь оставим. Ее начальство просматривает все счета. И чаевые мы платим тоже исходя из общего заказа. Поэтому она все время к нам подходит.
   – Мне предстоит еще многое узнать, – согласилась Рита. – Я не знаю, что ты задумал, но надеюсь, что ты сумеешь мне внятно объяснить, зачем ты вспомнил меня спустя столько лет и как именно я могу тебе помочь.
   – Спасибо, – взволнованно произнес Гейтлер, – я в тебя очень верил, Рита. Большое спасибо.
   – И еще, – сказала она, глядя ему в глаза, – у меня хороший номер в отеле. Очень хороший и дорогой. Я могу попросить тебя поехать ко мне прямо сейчас? В прошлый раз ты завербовал меня после того, как мы вместе провели ночь. Или ты забыл?
   Ее голубые глаза вспыхнули как тогда. Разве он мог забыть их первую ночь?
   – Рита, – пробормотал он, чувствуя себя почти виноватым, – только не сегодня. Если ты разрешишь, завтра днем я приеду к тебе на час или два. Пойми, так нужно. Потом мы станем встречаться чаще.
   – Хорошо, – согласилась она. Затем положила ладонь на его руку и добавила: – Гельмут, я так долго тебя ждала. Можешь не сомневаться, я сделаю все, как ты скажешь.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 4 ДЕКАБРЯ, СУББОТА --//
   В этот день директор ФСБ был на приеме у президента. Такие закрытые приемы не фиксируются телекамерами, сообщения об этих встречах не попадают в газеты. Разговоры носят исключительно конфиденциальный характер. Президент благосклонно относился к директору ФСБ. Это был его преемник на этом посту. Когда сам будущий президент переходил на работу в правительство, он оставил именно этого генерала на своем месте. Генерал знал, что его выбрали из нескольких кандидатов. И точно знал, кому он обязан своей должностью.
   Директор ФСБ рассказывал о положении дел в Чечне. Он не скрывал фактов, не старался преуменьшить или преувеличить опасность. Генерал был точен, расчетлив, сухо излагал цифры. Президент, сам предпочитающий такой же деловой стиль, благосклонно кивал головой. В конце беседы директор затронул последний вопрос.
   – У нас появились сообщения о возможном появлении аналитика, приглашенного для разработки операции, направленной против нашей страны и лично против вас, – доложил он.
   – Мне об этом уже говорил Пахомов, – вспомнил президент и нахмурился.
   – Работает специальная группа экспертов, – сообщил директор ФСБ. – На сегодняшний день мы оцениваем уровень опасности как достаточно высокий. Дело в том, что человек, передавший эту информацию, – некий Уорд Хеккет, подвергся нападению. Сначала ему послали бомбу в офис, которая уничтожила его сотрудников и лишь по счастливой случайности не убила его самого. Но он решил, что нужно имитировать свое ранение, и отправил в госпиталь своего двойника. Несколько дней назад двойника и охранявшего его полицейского убили.
   – Ясно, – мрачно отозвался президент. Ему хотелось сказать, что не стоит заниматься такими делами, но он понимал, что обеспечение его безопасности – государственная проблема, которая важна именно для сохранения стабильности всего государства.
   – А кто такой этот Уорд Хеккет? – поинтересовался он.
   – Международный авантюрист, аферист, организатор многих преступлений, – пояснил директор. – У нас на него большое досье.
   – И вы верите такому источнику?
   – Не совсем. У нас работает специальная группа, составленная из представителей различных ведомств.
   – Работайте, – кивнул президент. – Что еще?
   – Мы собираемся разработать новый график ваших перемещений по стране совместно со Службой Безопасности, – сообщил директор. – Пахомов уже дал согласие.
   – Хорошо. Поступайте так, как считаете нужным, – разрешил президент. – Что-нибудь еще?
   – Да, – директор ФСБ несколько замялся. Президент удивленно посмотрел на него. Генерал не был кисейной барышней, он всегда излагал свои мысли ясно и четко. К тому же он знал, что пользуется благосклонной поддержкой президента. И тем не менее сейчас явно нервничал.
   – В чем дело? – наконец спросил президент. – Что вы хотите мне сказать?
   – У нас есть очень серьезные основания считать, что заказчиками данного преступления являются не этнические группы сепаратистов, а конкретные бизнесмены, – доложил наконец директор.
   Президент стиснул зубы. Он всегда ненавидел этих толстосумов, инстинктивно чувствовал, какая угроза исходит от них. И точно знал, как именно они относятся к нему. Руководство ФСБ и ФАПСИ заботливо снабжало его сообщениями о разговорах, происходивших в среде олигархов. Они не скрывали своего презрения и своего возмущения этим «выскочкой», который посмел стать главой государства. Каждый из них считал, что заработанные им миллиарды дают ему право на эту должность. И вдруг «наследником» страны объявили ранее никому не известного человека, к тому же бывшего подполковника бывшего КГБ.
   Олигархи не просто его ненавидели. Они ненавидели всю команду, которую президент привел вместе с собой. Этих исполнительных, дисциплинированных, ответственных, менее вороватых и более исполнительных чиновников. Для них они все были серыми, бесталанными, тупыми исполнителями. Любой, кто не сумел украсть больше ста миллионов долларов, не заслуживал, по их мнению, никакого уважения.
   Президент нахмурился.
   – Кто именно? – зло спросил он.
   – Пока не знаем. Но наши аналитики полагают, что за этим поиском нужного специалиста могут стоять конкретные олигархические структуры. Это очень похоже на их почерк. Чеченцы не стали бы искать такого специалиста.
   – У вас все?
   – Так точно.
   – Стоит более конкретно узнать, кто и когда принял такое решение, – посоветовал президент, прежде чем директор ФСБ собрал свои документы и вышел из комнаты.

   Оставшись один, президент откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Они решили не останавливаться, пока не уничтожат его окончательно. Им кажется, что все их проблемы только в нем. И не понимают, как ошибаются. По данным любых социологических опросов, их ненавидит большинство населения. И пока он ведет борьбу с олигархами, его рейтинг зашкаливает за семьдесят процентов. Президент открыл глаза. Неужели они решились на открытое противостояние? Хотя почему бы и нет? Разве он не знает, как именно они финансируют оппозиционные издания и оппозицию? Разве он не знает, как покупали депутатов в прежней Государственной Думе? Разве он не знает, как они разворовывали огромную страну, наживая миллиардные состояния? Но тронуть многих из них он не может. Они являются составной частью той системы, которая была выстроена при прежнем президенте. Многие из них в свое время сделали миллиардные состояния именно на своей близости к нему. И выстроили эту систему, которую он теперь должен разбирать по кирпичику, заменяя их на свои собственные кирпичи.
   Президент встал, прошел по комнате. С одной стороны, нужно сохранять всю эту систему сдержек и противовесов, а с другой – менять конкретных людей, намертво вросших в саму систему государственности. Это, конечно, трудно. Но ему было трудно еще тогда, когда он только готовился стать президентом. Впрочем, легко не было никогда. Такова уж его жизнь. С раннего детства. Ему всегда было сложно и трудно, но он никогда не отступал, не искал для себя легких путей.
   Еще в школе он был щуплым и хилым мальчиком, на котором могли отыгрываться более старшие ребята. Не обладавший большими физическими данными, невысокий, худощавый паренек решил заняться самбо и дзюдо. И достиг в этом очень больших успехов. Был многократным чемпионом Ленинграда по самбо, а в семьдесят третьем году получил звание мастера спорта. И еще через два года стал мастером спорта по дзюдо.
   Впечатлительный мальчик рос в окружении сверстников. Книги читал, но их было не так много в их доме. Зато фильмы он смотрел с удовольствием и более других любил появившийся в конце шестидесятых «Щит и меч», в котором действовал так похожий на молодого президента разведчик Иоганн Вайс в исполнении актера Любшина. Его приключения и выдержка потрясли молодого человека. И тогда будущий президент твердо решил посвятить всю свою жизнь этому благородному делу – разведке. Фильмы о разведчиках и их подвигах все время крутили в кинотеатрах, но самым любимым оставался четырехсерийный «Щит и меч». Уже позже снимут «Мертвый сезон», в котором появится интеллигентный Донатас Банионис, игравший советского разведчика.
   Молодой человек, решив работать в КГБ, сразу по окончании школы пришел в местное управление и попросил взять его на работу. В управлении его выслушали и посоветовали сначала получить высшее образование. При этом ему рекомендовали выбрать юридический факультет. Он так и сделал, поступив на юридический факультет. Но в КГБ не забыли о молодом человеке, так наивно и отважно попросившемся на работу в их ведомство. По строгим правилам, заведенным в КГБ, все заявления и встречи строго оформлялись. И пожелание молодого человека было занесено в особую папку, для последующей работы.
   Он закончил юридический факультет в семьдесят пятом. К тому времени самым главным разведчиком всех времен и народов стал легендарный Штирлиц. После просмотра этого телесериала молодой человек уже не сомневался, кем он станет в будущем. И когда закончил юридический факультет Ленинградского университета, его отправили по распределению на работу в органы государственной безопасности. Разумеется, в такую организацию, как КГБ, студентов просто так, без соответствующих проверок не брали. Очевидно, что все годы учебы в университете за ним было установлено негласное наблюдение, которое он достойно прошел. Его отец был участником войны, мать прошла блокадный Ленинград. В те годы, когда цинизм и безнравственность еще не считались нормой, таким анкетным данным придавали большое значение. И он получил распределение в КГБ.
   Базовое юридическое образование, тем более обретенное в таком престижном университете, значило очень многое. Но ему пришлось учиться. Его взяли в элиту КГБ – в Первое Главное Управление, известное как разведка Советского Союза. Учиться пришлось долго и настойчиво. В разведке готовили настоящих профессионалов, отбор был очень жестким. А завершив учебу, он получил не только офицерское звание, но и блестящее владение немецким языком.
   Выдержанный, дисциплинированный, аккуратный, добросовестный, настойчивый, энергичный – все эти эпитеты взяты из личного дела молодого офицера КГБ. Даже своей будущей жене он не сразу сказал, где работает и куда собирается поехать. По странному стечению обстоятельств его будущая жена родом из Калининграда, из того самого бывшего немецкого Кенигсберга, который отошел после войны к Советскому Союзу и в котором, несмотря на почти полное переселение немцев, все же сохранялся некий немецкий дух.
   Молодого офицера направили на работу в Германию. Наконец сбылась его мечта. Но его отправили не нелегалом, как виделось ему в молодости, а на рутинную работу в Дрезден, в Германскую Демократическую Республику. В ней были размещены советские войска, повсюду сидели советские советники. Никто и не думал скрывать, что Путин работает на советскую разведку. Он не стал нелегалом, ему поручили обычную работу под прикрытием в стране, где почти легально работали все спецслужбы Советского Союза. Некоторые коллеги будущего президента потом посчитали, что это была не слишком обременительная и даже несколько унизительная работа для офицера четвертого отдела ПГУ КГБ СССР.
   Конечно, он не был Джеймсом Бондом, но в условиях Дрездена подобный героизм не мог быть принят и понят его начальством. Однако он сумел дослужиться за эти годы до подполковника, отмеченного наградами СССР и ГДР. Работавшие с ним разведчики отзывались о нем как об исключительно надежном и добросовестном офицере.
   Когда в восемьдесят девятом году началась революция в ГДР и административные здания начали захватывать митингующие, в Дрездене произошел чрезвычайный случай. Толпа митингующих двинулась к зданию общества советско-немецкой дружбы, за которое отвечал будущий президент. Рядом с ним в тот момент было только два автоматчика.
   Конечно, он точно знал, что за его спиной вся мощь Советской Армии. Конечно, он понимал, что митингующая толпа немцев – это не обычный «бессмысленный бунт», а всего лишь вышедшие на улицы законопослушные граждане, недовольные политическим строем и запретами в собственной стране. Но в тот момент могла произойти любая провокация. Достаточно было одного выстрела, одного крика. Он вышел к толпе и на хорошем немецком языке начал уговаривать людей разойтись. Ему всегда было трудно выступать перед толпой, перед аудиторией. Такие люди идеальные исполнители, надежные воины, но не ораторы, способные зажечь своим темпераментом тысячные толпы людей. Однако в тот день ему удалось остановить толпу. Он убеждал их не штурмовать здание, объяснял, что все должно пройти спокойно. Ему поверили и начали расходиться. Никто, кроме его жены, не мог даже представить себе, какого физического и душевного напряжения ему стоила эта речь.
   Через несколько месяцев он вернулся в родной Ленинград. И его снова обидели. Профессионального разведчика, имеющего многолетний стаж работы, подполковника Первого Управления, отправили работать помощником проректора ЛГУ по международным вопросам. Для такой роли вполне мог подойти бывший завхоз посольства или какой-нибудь офицер на пенсии. Но ему поручили эту работу, и он согласился. В тот момент все офицеры, вернувшиеся из объединенной Германии, считались не совсем надежными, так как в процессе объединения двух стран непонятная пассивность советских спецслужб и армии привела к полному провалу всей политики СССР в Центральной Европе.
   Через несколько месяцев ректор ЛГУ Станислав Алтуфьев рекомендовал своего толкового и энергичного помощника проректора своему бывшему профессору, ставшему председателем Ленсовета Анатолию Кобчаку.
   В течение многих месяцев будущий президент был советником председателя Ленсовета. Он вышел в отставку и открыто объявил о своей работе в КГБ СССР. В начале девяностых это был мужественный шаг. Правда, знающие люди сразу понимают, чем отличается работа разведчика за рубежом от работы контрразведчика, который ловит диссидентов в собственной стране. Но нарастающий хаос сказался и на всей жизни окружающих людей. Будущему президенту пришлось не раз услышать упреки в свой адрес, оскорбительные выпады, глупые подозрения. Сильно досталось и его бывшему преподавателю, ставшему его руководителем. Кобчак был типичным продуктом новой советской избирательной системы, когда на поверхности оказывались демагоги с хорошими ораторскими данными, умеющие правильно формулировать и высказывать свое отношение к существующей проблеме. На фоне бывших партийных работников, часто мычащих и блеющих, на фоне лидера страны, не умевшего правильно говорить и допускавшего чудовищные ляпы, на фоне министра иностранных дел, так и не выучившего русского языка, новый лидер Кобчак казался одним из самых умных и достойных людей нового времени.
   Доктор юридических наук, профессор права стал одним из самых ярких депутатов. Прямая трансляция по телевизору мгновенно превратила его в одного из самых популярных людей нового времени.
   Он клеймил позором партократию, выступал как непримиримый демократ и либерал. Его громовые речи становились известны всей стране, его выбирали во всевозможные комиссии, ему поверили миллионы людей. Никто не вспомнит спустя много лет, как блестящий Кобчак издевался над партократами, выбранными от национальных округов. Его речь, полная сарказма, стала символом борьбы новых демократов с отживающей партийной номенклатурой. Спустя много лет его супруга будет избрана в сенат по списку от национального округа, но это уже не будет столь существенным фактом, на который необходимо обращать внимание.
   Кобчак был назначен в комиссию по расследованию трагедии в Тбилиси, когда противостояние между армией и толпой людей завершилось кровавой драмой, в которой погибли восемнадцать молодых женщин и девушек. На волне возмущения этой трагедией в Тбилиси прибыла комиссия Верховного Совета. В нее входили писатели и ученые. Комиссия почти единогласно обвинила руководство Грузии и командование армии в умышленном убийстве несчастных жертв этой трагедии. Версия о «саперных лопатках», применяемых солдатами во время безоружной демонстрации протеста, еще долго гуляла по всем средствам массовой информации.
   И никто, ни один беспристрастный наблюдатель, не захотел задать элементарного вопроса, который напрашивался после вынесения этого невероятного вердикта сам собой. Как могло получиться, что в этой трагедии погибли только женщины и девушки? Неужели грузинские мужчины стояли и смотрели, как убивают их сестер и дочерей? Почему среди погибших не было мужчин? И почему эксперты не обратили внимания на мнение многих независимых патологоанатомов, утверждавших, что смерть девушек наступила в результате сжатия тел, возникших во время давки у дома правительства. Но на трагедии было решено заработать дополнительные очки. В те дни в Тбилиси был настоящий траур, город почернел от горя. И прислушаться к другому мнению означало опровергнуть выводы комиссии. В тот момент такие выводы были нужны новым властям Грузии, московским либералам, так неистово разрушающим собственную страну, и самой комиссии, доказавшей свою беспристрастность и честность.
   Кобчак стал настоящим героем. Уже открыто обсуждался вопрос о его выдвижении в президенты страны. В июне девяносто первого его избрали мэром Ленинграда. А через несколько недель он провел референдум и переименовал город в Санкт-Петербург, несмотря на протесты почти половины населения города. Будущий президент стал председателем Комитета по внешним связям. Кобчак оценил его умение работать, сдержанность, честность и компетентность своего советника, выдвинул его на пост руководителя комитета.
   Еще через три года будущий президент стал первым заместителем мэра города. Без его визы не проходило ни одно важное решение, ни одна сделка мэрии. Но это было потом, несколько лет спустя, уже после того как развалилась огромная страна и две попытки переворота стали суровым испытанием для самого Кобчака и его первого заместителя.
   Президент вернулся на свое место и вспомнил, что должен поговорить с руководителем администрации. Он поднял трубку, чтобы вызвать к себе нужного ему чиновника. На часах было около двенадцати.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 6 ДЕКАБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   В этот день далекого сорок первого года началось зимнее наступление советских войск под Москвой. Тогда казалось, что перелома достичь невозможно, немецкие передовые части были уже на окраинах города. Но именно в этот момент началось контрнаступление советских частей. Враг был отброшен от столицы, и это была первая крупная победа советских войск в самой страшной войне, которую знала страна.
   Ветераны войны, генералы, руководители города возлагали цветы к памятнику Неизвестному солдату и к сотням других памятников, разбросанных по всему городу. Это был день, который традиционно помнили все фронтовики.
   Гейтлер находился у здания Манежа. Теперь вся площадь была перекрыта различными постройками, а под землей разместился целый комплекс. Гейтлер видел, как к Александровскому саду тянулись ветераны войны. В основном это были глубокие старики и старухи. Приехала делегация во главе с энергичным мэром города.
   Гейтлер пересек улицу и оказался около отеля «Националь». Он помнил, что рядом находилось здание отеля «Интурист». Но, проходя мимо «Националя», обнаружил, что здания этого высокого отеля тоже нет. Это вызывало по меньшей мере недоумение. Сразу два крупных, сравнительно новых отеля в центре города снесены. Гейтлер прошел дальше, поднимаясь к зданию Центрального телеграфа. Он помнил это здание. Сюда он приходил много раз, чтобы позвонить в Берлин, поговорить с женой, с дочерью, с еще живыми родителями. Он прошел мимо него скорым шагом, не останавливаясь.
   У здания мэрии он перешел подземным переходом на другую сторону улицы и остановил машину. Водителя темно-красного «Москвича» он попросил довезти его до здания отеля «Украина», рядом с которым его должен был ждать Сальков. Еще через два часа Гейтлер был уже дома, переодевался к обеду. Дзевоньский сидел за столом. Кухарка принесла еду. В ее присутствии они говорили только по-немецки, чтобы не выдавать своего хорошего знания русского языка. Правда, Дзевоньский общался с ней по-русски, успешно коверкая язык.
   – Как ваша поездка? – спросил Дзевоньский. – Сегодня вы что-то вернулись рано.
   – Решил доставить вам удовольствие, – пошутил Гейтлер, усаживаясь за стол. – Я думаю, нужно подумать о замене нашего дома. Мы можем тут примелькаться.
   – Я об этом подумал, – согласился Дзевоньский. – Вам необходимо почаще появляться в офисе нашей фирмы. Вы однажды там уже были. Мистер Карл Гельван один из немногих людей, кому я могу доверять.
   – Он знает обо мне?
   – Нет. Об этом мы уже много раз говорили. Ни один человек, кроме меня, не знает, кто вы такой. Гельван знает только нашу задачу в общих чертах. Но в любом случае нам могут понадобиться помощники. Карл Гельван один из тех, кто будет нам помогать.
   – Ясно. Скажите ему, чтобы он приехал к нам.
   – Когда?
   – Прямо сейчас. Данке шен, – поблагодарил он кухарку, которая принесла еду.
   Дзевоньский достал телефон и набрал номер.
   – Карл, – сказал он, услышав знакомый голос, – срочно приезжай к нам. Мы тебя ждем.
   – Вы не отпустили Салькова? – спросил он, убирая аппарат.
   – Нет, – ответил Гейтлер, – если я начну отпускать его в два часа дня, он решит, что у нас не так много работы. Пусть ждет.
   – Прекрасно. В таком случае, появление здесь Гельвана будет очень кстати. Сальков убедится, что мы вызываем к себе руководителя нашего офиса.
   – Сколько человек работают с вашим Гельваном?
   – Две женщины и два водителя. Есть еще курьер.
   – Вы их проверяли? Там не может случайно оказаться внедренного сотрудника КГБ? Хотя сейчас контрразведка называется ФСБ.
   – Проверял. Не волнуйтесь, генерал. Каждый занимается своим делом. Я получил генерала даже на год раньше вас, герр Гейтлер. За хорошую работу в контрразведке. Традиционно считается, что в контрразведке получить звание гораздо труднее, чем в разведке.
   – Никогда об этом не слышал. У нас хорошая кухарка, – одобрительно сказал Гейтлер, попробовав жареные грибы со сметаной.
   – Надеюсь, – пробормотал Дзевоньский, – мы платим ей большие деньги.
   – Ваши охранники из местных?
   – Разумеется. Кроме нескольких людей, которые за вами следят. Я привез их с собой. Но они живут в другом месте.
   – Все вместе?
   – Нет. Парами. Одна пара на одной квартире, другая – на другой.
   – Обе пары мужские?
   – Нет. Я думал, вы заметили. Вторая пара смешанная. Они муж и жена.
   – На самом деле супруги?
   – Это имеет для вас принципиальное значение?
   – Нет, никакого. Документы в порядке? Как они проходят по документам? Здесь несколько иные нормы нравственности. Если мужчина и женщина снимают одну квартиру и не являются супругами, то об этом рано или поздно узнает участковый сотрудник милиции.
   – Вы так хорошо знаете их менталитет?
   – Надеюсь, что знаю. Вторая пара не оформлена как супруги? – Дзевоньский почувствовал сарказм в словах Гейтлера.
   – Не оформлены. Они друзья из Америки. Оба граждане Америки и снимают одну квартиру. Так дешевле, они приехали сюда для практики по обмену опытом. Документы у них тоже в порядке.
   – Прекрасно, – Гейтлер повернул голову, – кажется, она забыла принести пиво.
   – В холодильнике, – сообщил Дзевоньский, – я уже выучил ваши вкусы.
   Гейтлер издал короткий смешок, поднялся и достал две банки пива.
   – Я не люблю пива, – заметил Дзевоньский.
   – Знаю, – ответил Гейтлер, – я достал обе банки для себя. – Он вернулся на свое место.
   – Могу я задать вам личный вопрос? – неожиданно спросил Дзевоньский.
   – Конечно, – отозвался Гейтлер, – какие у нас могут быть секреты друг от друга? – Он налил себе пива в большую кружку.
   – У вас появилась любовница?
   Кружка в руках у Гейтлера не дрогнула. Просто он сделал еще два глотка и поставил кружку на стол. Затем очень спокойно посмотрел на Дзевоньского:
   – С чего вы взяли? Вы умеете читать мысли?
   – Не умею. Я проверяю белье, которое вы сдаете в стирку. Все рубашки, брюки, носки, трусы. Все без исключения. Вы можете забыть какую-нибудь бумагу, а я не имею права ошибиться. И несколько дней назад я обратил внимание, что на рукаве вашей рубашки был отчетливый след губной помады. Очень нечеткий след, но это была губная помада. Кроме того, ваша майка отчетливо пахла женским парфюмом.
   – Неужели вы еще и нюхаете мое грязное белье? – беззлобно поинтересовался Гейтлер. – Должен вам признаться, Дзевоньский, что я тоже все проверяю перед тем, как сдаю белье в чистку. Но вы меня снова потрясли. Такой необычный нюх и такая наблюдательность.
   – Значит, женщина была?
   – Я был у проститутки. Снял номер в отеле и вызвал по телефону женщину. Я еще достаточно здоровый человек, Дзевоньский, и у меня нормальная потенция.
   – И вы потратили на проститутку почти полмиллиона евро? – спросил Дзевоньский. – Я проверял ваш чемоданчик. Оттуда исчезла половина ваших денег.
   – Именно моих. Я ведь не прошу у вас других денег.
   – Хорошо, – кивнул Дзевоньский, – если не хотите, можете не отвечать. Вы можете встречаться с кем угодно. Только не приглашайте сюда женщин по вызову. Они привлекут внимание бандитов, сутенеров, заодно и милиции.
   – Я учту ваше пожелание. Обещаю, что посторонние женщины здесь не появятся.
   – Вы должны понимать мое беспокойство, Гейтлер. В России идет самая настоящая война. Сейчас каждый иностранец, прибывающий в эту страну, находится на особом учете. И вполне вероятно, что за вами могут следить. Или подставить вам человека.
   – Возможно, вы считаете, что я потерял квалификацию? У каждого своя работа, генерал.
   В наступившей тишине появилась кухарка, которая принесла мясо индейки. Оба сосредоточенно придвинули к себе тарелки, словно ждали именно этого блюда. Когда женщина вышла, Дзевоньский быстро заметил:
   – Мы делаем одну работу, генерал. Не нужно так нервничать. Я обязан обеспечивать в том числе и вашу безопасность.
   – Не сомневаюсь. В следующий раз я специально испачкаю мое нижнее белье, чтобы вы могли найти его по запаху, – раздраженно заявил Гейтлер. Ему было неприятно, что он мог допустить такую оплошность, не заметив пятна на своем рукаве. Наверное, он был слишком невнимательным. Для разведчика такой промах абсолютно непростительная ошибка. Но больше на эту тему они не говорили. Гейтлер понял, что Дзевоньский ему не поверил. Дзевоньский понял, что Гейтлер лжет и знает, что его собеседник ему не верит. Каждый остался при своем мнении. Они слишком много времени провели в спецслужбах, чтобы верить друг другу.
   Через час приехал Карл Гельван. Это был высокий тридцатипятилетний латыш, бывший спецназовец, который служил в десантных частях Советской Армии еще в восемьдесят девятом году. Затем он вернулся в Ригу, устроился на работу в полицию. В девяносто четвертом переехал в Бельгию. Работал охранником, телохранителем, инструктором по рукопашному бою. В девяносто восьмом устроился работать к Дзевоньскому и с тех пор выполнял его деликатные поручения. Гельван вошел в дом и прошел в гостиную с камином, где его уже ждали. У него были светлые волосы, немного выпученные глаза, строгие, словно вырубленные черты лица.
   Войдя в зал, Гельван замер, ожидая разрешения сесть. Дзевоньский благосклонно кивнул. Ему нравился армейский стиль его помощника. Гельван прошел к ним и сел на стул, ожидая дальнейших указаний шефа. По-немецки он говорил свободно, немного знал французский.
   – Вы уже знакомы, – сказал Дзевоньский по-немецки, – герр Шайнер хотел поговорить с вами, Карл, чтобы прояснить некоторые вопросы.
   Гельван посмотрел на гостя. Он вообще не любил много говорить.
   – Где вы служили, Гельван? – неожиданно поинтересовался Гейтлер. – В какой армии? Я же вижу вашу армейскую выправку.
   – В Советской Армии, – ответил Карл, – в десантных частях.
   – Прекрасно, – кивнул Гейтлер, – значит, вы примерно знаете, как могут вести себя ваши бывшие коллеги. Еще вопрос. Вам известно, зачем мы все сюда приехали?
   Гельван посмотрел на Дзевоньского. Тот закрыл глаза, разрешая ответить.
   – Известно, – ответил Карл.
   – Что именно? Зачем мы сюда приехали?
   Гельван снова взглянул на Дзевоньского. И тот снова разрешил ответить.
   – Готовить важную операцию, – чуть подумав, произнес Карл.
   – Прекрасно, – откликнулся Гейтлер, – значит, вы знаете, какую именно операцию мы будем готовить. Не нужно ничего говорить. Я спрашиваю, да или нет.
   – Да, – ответил Гельван.
   – Тогда скажите, любите ли вы театр?
   – Что? – не понял Карл. Он не удивился, просто не понял.
   – Я спрашиваю, любите ли вы театр?
   Гельван посмотрел на Дзевоньского, но тот молчал, не подавая никаких знаков. Карл перевел взгляд на сидящего в кресле гостя.
   – Я не знаю, герр Шайнер, – наконец произнес Гельван, – я не понимаю, о чем вы меня спрашиваете.
   Гейтлер посмотрел на Дзевоньского и укоризненно покачал головой.
   – Какие языки вы знаете? – спросил он у Карла.
   – Латышский, русский, немецкий, французский. Немного литовский.
   – Ясно, – Гейтлер обратился к Дзевоньскому по-английски. – Боюсь, такой помощник нам не подойдет. Нужно найти другого. Более сообразительного.
   – Спасибо, Карл, – закончил разговор Дзевоньский, – вы можете подождать нас в другой комнате. Если вы проголодались, наша кухарка вас накормит.
   Гельван поднялся и вышел из комнаты.
   – Вы знаете, генерал, что при всей моей сообразительности ваши вопросы иногда ставят в тупик даже меня, – признался Дзевоньский. – При чем тут любовь Карла к театру? Какое это имеет отношение к нашему делу? Может, вам любопытно, нравится ли ему балет или чем Верди отличается от Пуччини?
   – Если это понадобится для нашего дела, то Гельвану придется научиться отличать их друг от друга, – невозмутимо заметил Гейтлер, – но мне нравится ваш вопрос. Если даже такой профессионал, как вы, не понял сути моего интереса, то боюсь, наш замысел может оказаться неудачным.
   – Какой замысел? – занервничал Дзевоньский. – При чем тут наша работа и любовь Гельвана к театру?
   – Вы примерно представляете, как работает служба безопасности президента? – спросил Гейтлер. – Они отслеживают все, что касается безопасности охраняемого лица. Специальные аналитики анализируют все возможные угрозы, все перемещения любых известных террористов, изучают все уловки, к которым они могут прибегнуть. Анализируются их возможности, приемы, проверяется новая техника, исследуется весь путь президента от его резиденции до дома. Одним словом, там не только охранники с накачанными мускулами, а умные и думающие люди. Как вы, Дзевоньский. Но ни один аналитик никогда не задаст такой глупый вопрос: любит ли Карл Гельван театр?
   Дзевоньский промолчал. Он уже понял, что Гейтлер задал свой странный вопрос не просто так. Но по-прежнему не мог понять, какая может быть связь между их операцией и абсолютно непонятным разговором о любви к театру.
   – Меня пригласили сюда не для того, чтобы я сидел на этой даче и наслаждался вашим обществом, – заметил Гейтлер. – Вы, кажется, поставили передо мной конкретную задачу, решив выплатить мне большой гонорар за мою работу. А моя основная работа – это думать головой. Вот поэтому я и придумал парадоксальную ситуацию, которую никогда ни одна служба безопасности не сможет просчитать. Они будут проверять все что угодно: от еды президента до бумаг, которые приносят ему на подпись. Будут видеть в каждом посетителе террориста, проверять приходящую корреспонденцию, мебель, брать даже пробы воздуха. Но никто не задаст себе такого вопроса: любит ли Карл Гельван театр?
   – Объясните наконец, что происходит, – не выдержал Дзевоньский. – Я все еще ничего не могу понять.
   – Вы можете заставить президента приехать в место, которое вам нужно? – спросил Гейтлер. – Помните, я рассказывал вам о подготовке покушения на Франко? Тогда мы разрабатывали именно такую ситуацию, при которой мы должны были заранее знать, где и когда окажется «каудильо». Здесь мы ничего такого сделать не можем. Мы не знаем, куда поедет президент, с кем он будет, каков маршрут его передвижения, какие транспортные средства он использует, где и сколько времени пробудет. Мы ничего не знаем, если только вы не сможете завербовать руководителя его службы безопасности или руководителя его администрации. У вас есть такая возможность?
   Дзевоньский не ответил, только насмешливо фыркнул.
   – Правильно, – улыбнулся Гейтлер. – Таким образом я намеренно моделирую ситуацию, при которой буду точно знать, где и когда появится президент. Буду знать и смогу подготовиться к этой встрече еще до того, как об этом узнает его служба безопасности, еще до того, как об этом будет знать сам президент.
   – Сейчас я начну потихоньку сходить с ума, – пробормотал Дзевоньский. – О чем вы говорите? Вы будете знать, где появится президент, еще до того, как он сам будет об этом знать? Еще до того, как об этом будет знать его охрана?
   – Да, – невозмутимо ответил Гейтлер. – Поэтому я и задаю такой смешной вопрос. Дело не в любви Гельвана к театру. Дело в том, что страницы, посвященные культуре, не будет читать ни один аналитик службы безопасности. Разве что для собственного удовольствия. А пресс-служба президента читать будет. Более того, они обязаны делать краткие выжимки из наиболее известных статей для информирования руководителя государства. Теперь вы начали понимать, мистер Дзевоньский?
   – Вы сами моделируете ситуацию? – ошеломленно переспросил Дзевоньский.
   – Правильно. И мне нужна всего лишь определенная сумма денег, чтобы заплатить журналистам. Если в течение месяца во всех крупных периодических изданиях будут хвалить какую-нибудь конкретную постановку или писать о ней в неоднозначных тонах, то вероятность появления на этом спектакле самого президента настолько велика, что легко просчитывается аналитиками. Служба безопасности, конечно, не обратит внимания на спектакль, который усиленно пропагандируют и вокруг которого бушуют страсти. А вот пресс-служба обязательно это заметит и упомянет этот спектакль в своем отчете. Один раз, второй, третий… Рано или поздно любой нормальный человек, знакомясь с этими отчетами, заинтересуется такой повторяющейся закономерностью. И наконец можно прямо потребовать, чтобы именно глава государства высказался по проблеме этого спектакля. Или лично посмотрел его. Как вы думаете, какова вероятность того, что он появится в этом театре? Я думаю, очень высокая. Но пока ни он и никто в мире не знают, что через месяц или через два он должен побывать в этом театре.
   – Вы самый поразительный человек из всех, с кем я когда-либо общался, – пробормотал изумленный Дзевоньский.
   – Я занимался этим всю жизнь. Вернее, первую половину моей жизни, пока у меня не отняли мою работу и мою страну, – сухо отреагировал Гейтлер.
   – И вы хотите вызвать такой шквал интереса к какой-то конкретной постановке?
   – Конечно. Нужно проанализировать все премьеры сезона, выбрать конкретную постановку, желательно в известном театре, находящемся в центре. И оплатить рекламную кампанию журналистам. Думаю, с этим проблем не будет. В последнее время я внимательно читал газеты и журналы, достаточно внимательно смотрел телевизионные программы по многим каналам. Не замечать скрытую рекламу на каналах и оплаченные статьи в газетах и журналах просто невозможно. Остается потратить немного денег и получить результат. Ведь самое важное в нашей операции – знать, где и когда появится нужный нам «субъект власти». Мы не можем позвонить ему и пригласить его в определенное место. Но мы можем сделать так, чтобы он сам захотел попасть в это место. И тогда наша задача практически решена. Мы будем знать заранее, где он появится. Вот вам и решение нашей задачи.
   – В театре будут проверять всех пришедших, – заметил Дзевоньский.
   – Вы не хотите ничего понимать. Меня интересует не сам театр. Конечно, это закрытое помещение и там заранее все будет проверено. Появятся группы с собаками, натасканными на взрывчатку, по помещениям пройдутся с миноискателями, при входе могут быть охранники. Но нам важны не эти малозначительные факты. Нам важна сама возможность манипуляции. Если этот номер пройдет, то мы сможем подготовиться к той самой операции, о которой я вам говорил.
   – Гельван не годится на такую роль, – заявил Дзевоньский.
   – Абсолютно не годится. Спектакль и театр мы можем выбрать сами. А вот толкового посредника нужно найти. Какого-нибудь журналиста, обладающего нужными связями. Если публикации пройдут сразу в пяти-шести популярных газетах, то это будет неплохо. Конечно, с разницей во времени. От нескольких дней до двух-трех недель. Я внимательно читаю местную прессу и думаю, что при желании найти нужных журналистов – не проблема.
   – Можно выйти на журналистов через Гельвана? Или найти другого человека?
   – Обязательно другого. Учтите, что он нам понадобится не только во время подготовительной стадии, но и на основной, когда мы собственно и будем проводить нашу операцию. Поэтому такой специалист должен быть найден в Москве. Будет неплохо, если найдется специальный корреспондент западного журнала или газеты. Им больше верят и они лучше платят. Если даже нет такого корреспондента, то его всегда можно «придумать». Две-три недели пребывания в модных клубах, на закрытых приемах, участие в разных презентациях, небольшие знаки внимания нужным людям, и он становится своим. Легко узнаваемым и принятым в круг журналистов.
   – Будем искать, – кивнул Дзевоньский, – а спектакль и театр вы выберете сами?
   – Выберу. С этим у вас не будет проблем. Между прочим, Дзевоньский, нельзя рассчитывать только на кулаки Гельвана. Я думал, у вас есть помощники с мозгами.
   – Для этого мы нашли вас, – криво усмехнулся Дзевоньский, – мозги сейчас большой дефицит, мистер Шайнер. Давайте перейдем на русский. Мне нужна практика.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 10 ДЕКАБРЯ, ПЯТНИЦА --//
   Проверки продолжались. Они оказались гораздо более масштабными и сложными, чем предполагалось на начальном этапе их совместной работы. Возникали все новые и новые имена, проверялись специалисты не только из Америки и Европы. Начали составлять списки сотрудников спецслужб азиатских стран. Это была самая непредсказуемая часть работы. Многие из этих профессионалов были неизвестны даже своим собственным спецслужбам, настолько засекретили их деятельность. Приходилось проверять по обрывкам поступивших сведений, по косвенным фактам, имевшимся в распоряжении группы, что не давало полной уверенности в получаемой информации и не помогало воссоздавать общую картину.
   Однако даже сталкиваясь с такими трудностями, к десятому декабря группа Машкова оставила только восемнадцать подозреваемых, каждый из которых мог оказаться в числе аналитиков, приглашенных для участия в разработке террористического акта.
   Дронго приехал к десяти утра. За последние годы он забыл о той административной дисциплине, которая является составной частью работы любого должностного лица. Лишь очень немногие люди в мире могут позволить себе свободный график работы, появляясь на службе, когда это нужно им самим. Лишь люди творческих профессий, свободные художники, независимые эксперты могут позволить себе такие вольности. Даже руководители государств и крупные бизнесмены не имеют свободного графика, жестко очерченные рамками своих служебных обязанностей.
   Дронго по-прежнему появлялся тщательно выбритый, сосредоточенный, готовый к работе. Каждый вечер они устраивали своеобразное «мозговое совещание», предлагая различные варианты решения ситуации. Все спецслужбы страны поставляли собственную информацию, которую необходимо было перерабатывать. Среди присутствующих наибольшее раздражение у Дронго вызывал генерал Богемский из Службы Безопасности. Богемский не скрывал, что ему не нравится участие в их группе независимого эксперта. Собранные по просьбе Дронго, они анализировали вопросы, которые не должен был знать посторонний человек. В свою очередь Дронго понимал отношение к нему Богемского и также недолюбливал генерала.
   В тот день они начали проверку бывших сотрудников спецслужб ГДР. Среди тех, кого отобрали в первую очередь, были три бывших руководителя «Штази»: Маркус Вольф, Зепп Виммер, Гельмут Гейтлер. Когда список появился на экране, Полухин задумчиво покачал головой, но ничего не сказал. Они обычно обедали и ужинали на месте, чтобы не отвлекаться на поездки в город. По предложению генерала Машкова было организовано питание для всей группы. Вместе с операторами их стало уже более двадцати человек. В перерыве, когда все отправились обедать, Алексей Николаевич вдруг вспомнил про этот список.
   – Я давно знаю Вольфа, – сказал он, – этот человек ни при каких обстоятельствах не будет выступать против нашей страны. Никогда. Он еще помнит время, когда его называли в Москве «Мишей». И несмотря на все случившееся с ним, сохранил удивительно доброе отношение к нашей стране. И к своей профессии. Маркус Вольф – человек долга. Он до сих пор не сдал ни одного из известных только ему агентов. Ни одного. Хотя американцы много раз предлагали ему сотрудничество и бывший директор ЦРУ Уэбстер даже посылал к нему своего специального представителя. Вольфа можно сразу исключить из этого списка. В мире просто нет такой суммы, за которую его могли бы купить.
   – Серьезная рекомендация, – неодобрительно заметил Богемский, тщательно пережевывая пищу. – Но он ведь остался без работы уже много лет назад. На какие деньги он существует? Насколько я знаю, его судили в ФРГ и приговорили к большому штрафу. Кто помог ему выплатить эти деньги?
   – Его друзья, – ответил Полухин. – Кроме того, он получает гонорары за свои книги, которые издаются и переведены на многие языки. Недавно Вольф приезжал в Москву. Я уверен, что его никогда не смогут уговорить выступить в роли аналитика. Хотя он один из лучших в мире специалистов по моделированию возможных ситуаций. И любой, самый неслыханный гонорар, который бы он попросил, я лично заплатил бы ему, учитывая его профессионализм. Но это не он. Серьезные люди к нему даже не пойдут. Им известна его репутация.
   – Сами говорите про гонорар, – проворчал Богемский. – Я считаю, что никого нельзя исключать. Каждого нужно проверить.
   – Его можете исключить, – улыбнулся Полухин. – Ему уже за восемьдесят, и он очень известный человек, которого многие знают в лицо. Можете даже исключить под мою ответственность.
   Богемский промолчал. А Машков поддержал генерала Полухина.
   – Я тоже слышал про Вольфа, – вставил он, – и думаю, вы правы, Алексей Николаевич. Мне рассказывали о его удивительной судьбе. Еще совсем мальчиком он приехал к нам в страну и получил советское гражданство вместе с родителями. Его отец поехал сражаться в Испанию, он был врачом. А потом их эвакуировали в Алма-Ату. Вы знаете, с кем они вместе туда поехали? С Анной Ахматовой. Можете себе представить? Сохранились воспоминания Вольфа об этом периоде его жизни.
   – Между прочим, Бродский тоже был знаком с Ахматовой, – заметил Богемский, – что не помешало ему уехать из нашей страны и не вернуться, когда ему предоставили такую возможность.
   – Вы еще и Бродского вспомнили, – улыбнулась Нащекина. – А он любил Ленинград. Вы помните его стихи «На Васильевский остров я приду умирать».
   Дронго, любивший стихи Бродского, улыбнулся ей в ответ. Богемскому такое вмешательство очень не понравилось, но он не стал спорить.
   – Он умер в Америке, а был похоронен в Венеции, – сухо и немного ревниво напомнила Чаговец. Она видела, как относятся мужчины к ее более симпатичной коллеге. И вступилась за Богемского.
   – И на этом основании его можно считать предателем? – весело поинтересовался Машков. – Вам не кажется, что Бродский уже давно стал такой величиной в мировой культуре, что нам не стоит обсуждать его поведение.
   – Я только хотел заметить, что знакомство с Ахматовой не сделало из него патриота, – ответил Богемский.
   Дронго не хотел вмешиваться, понимая, что лучше молчать. Но Нащекина не стала молчать.
   – Иногда я начинаю понимать, почему Бродский не вернулся обратно, – негромко сказала она. Но так негромко, чтобы ее услышал Богемский.
   – В вас по-прежнему сидит сотрудник Пятого Управления, – мягко заметил Полухин, обращаясь к Богемскому, – вы ведь тогда курировали деятелей культуры и литературы?
   Пятое Управление КГБ СССР занималось вопросами творческой интеллигенции, идеологии и диссидентами. Позднее оно было переименовано в Управление защиты конституционного строя. Сотрудники Первого Главного Управления КГБ СССР, то есть специалисты из внешней разведки, традиционно не любили своих коллег из Второго Главного Управления, из контрразведки. Но еще больше не любили сотрудников Пятого Управления, многие из которых занимались, по их мнению, внутренней цензурой, что соответствовало действительности.
   – А вы считаете, что все было правильно? – разозлился Богемский. – Они развалили страну, растащили по частям, подорвали наш строй, отрицали наши ценности. И я теперь должен делать вид, что ничего не произошло?
   – Хватит, генерал, – поморщился Машков. – Вам ведь около пятидесяти. Откуда такая непримиримость? Мы сейчас заняты своим делом, а подобные чувства только мешают установлению истины. – Чтобы перевести разговор на других кандидатов, он снова обратился к Полухину: – А других двоих вы знаете?
   – Я о них только слышал. Виммер, по-моему, был специалистом по диверсионной работе, а Гейтлер – руководитель аналитического управления. Он часто работал с нашими сотрудниками, особенно с четвертым отделом, занимавшимся немецкой проблематикой, и с двумя управлениями ПГУ.
   – Какими?
   – Управлениями «Т» и «Р». Первое занималось активными действиями за рубежом, второе – оперативным планированием и анализом.
   – Серьезная рекомендация, – заметил Машков. – Нужно найти людей, которые работали с Виммером и Гейтлером.
   – Гейтлера можно исключить, – неожиданно сказала Нащекина.
   – Он тоже вырос у нас? – нехорошо улыбнулся Богемский.
   – Как ни странно, да. Родился в Советском Союзе, кажется, в Уфе, в сорок втором.
   – Он, наверное, вырос вместе с Пастернаком, – зло пошутил Богемский. – И по этой причине мы должны его тоже исключить из списка подозреваемых?
   – Ценю ваше чувство юмора, – заявила Нащекина, – но причина гораздо более прозаичная. По нашим сведениям, он погиб. Попал в автомобильную аварию. Его машина свалилась с моста.
   – Когда это произошло? – заинтересовался Машков.
   – Тридцатого октября, – ответила Нащекина, – мы все проверили. У него был старый автомобиль. Случился сердечный приступ, и машина свалилась в реку. Автомобиль достали, труп опознали. Провели вскрытие, все подтвердилось. Ему было уже за шестьдесят.
   – Тогда нужно исключить его из нашего списка подозреваемых, – согласился Машков.
   – Не нужно, – вдруг подал голос Дронго.
   – Что? – все повернулись в его сторону. Многие уже привыкли, что он молчит, не вмешиваясь в общие разговоры.
   Богемский нахмурился. Он вообще считал, что этого постороннего человека нельзя пускать на столь ответственные совещания. К тому же этот тип мог узнать детали работы совместной группы, о которых никто не должен был знать.
   – У вас есть какая-то своя идея? – неприятным голосом осведомился Богемский.
   – Такие совпадения случаются очень редко, – пояснил Дронго, стараясь не обращать внимания на недовольство генерала из Службы Безопасности, – или вообще не случаются, когда речь идет о таких профессионалах.
   – Поясните, пожалуйста, – попросил заинтересовавшийся Полухин.
   – Посмотрите, что получается. Второго октября Уорд Хеккет отказывает некому пану Дзевоньскому. Двадцать седьмого октября офис Хеккета получает своеобразную «посылку» в виде бомбы. Они считают, что Хеккет должен умереть, но он всего лишь тяжело ранен, по версии самого Уорда Хеккета. Тридцатого октября, ровно через три дня после этого, погибает генерал Гейтлер. А еще через несколько дней в госпитале святого Георга убивают двойника Хеккета. Они могли пойти на такое только в том случае, если вопрос с преемником Хеккета уже решен и они готовы рискнуть, чтобы заставить опасного свидетеля замолчать навсегда.
   – У тебя все? – спросил Машков.
   – Нет, не все. Если учесть, что Гейтлер родился в России и должен знать русский язык, как родной немецкий, то это уже очень интересный факт. Насколько я сумел понять, он еще является и крупным специалистом в области анализа информации. Я думаю, что он может быть тем самым профессионалом, которого мы пытаемся вычислить. Нужно срочно лететь в Германию и выяснять все на месте.
   Машков посмотрел на остальных офицеров, сидящих за столом. Все молчали, никто не стал возражать. Даже Богемский.
   – Предлагаю проверить, – сказал Машков в полной тишине. – Отправить нашего эксперта вместе с полковником Нащекиной в Берлин для проверки этой версии на месте. Вы ведь хорошо владеете немецким языком, Эльвира Марковна?
   – Да, – кивнула она.
   – Тогда решили. Завтра вылетите в Берлин.
   – Завтра суббота, – возразила Нащекина. – Может, лучше послезавтра? Мы успеем ознакомиться с его личным делом.
   – Хорошо, – согласился Машков, – тогда послезавтра. Мы свяжемся с нашим посольством, чтобы вам оказали содействие.
   Дронго глянул на свою напарницу. И вспомнил ее слова про Бродского. С ней ему будет гораздо интереснее, чем с Богемским. Хорошо, что тот не знает немецкого языка.
//-- ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 13 ДЕКАБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Им заказали номера в очень недорогом отеле, расположенном в самом центре Берлина, недалеко от посольства России. Отель назывался по имени улицы, на которой находилось посольство – «Унтер ден Линден». Комнаты были небольшие, узкие, вытянутые. Дронго вспомнил, что однажды уже останавливался в этом отеле четыре года назад. Но ничего не сказал своей напарнице, считая невозможным поменять отель и переехать в другое место, оставив женщину одну.
   Он еще помнил те времена, когда в конце этой улице, у Бранденбургских ворот, находилась государственная граница, разделяющая Берлин на Восточный и Западный. Помнил, как пограничники стояли у стены, разделившей всю Европу пополам. Рейхстаг был на Западной стороне, с Восточной были видны лишь его купола. Иногда, попадая в Западный Берлин, Дронго подходил к этой границе с другой стороны. Он помнил эти времена. Даже спустя много лет, глядя на эти места, он испытывал некое чувство ностальгии, словно тоску по ушедшей молодости, когда возведенная в центре города стена так зримо делила весь мир на «свой» и «чужой».
   Они прилетели в Берлин накануне вечером. Нащекина сухо пожелала ему спокойной ночи и прошла в свой номер. Он даже не решился ей предложить где-нибудь поужинать. Хотя в самом отеле был довольно вместительный ресторан. Дронго поужинал в одиночестве и поднялся в свой номер. На часах было около девяти. Достав газеты, купленные в аэропорту, он просмотрел некоторые из них и незаметно уснул.
   Проснувшись ночью, Дронго долго вспоминал, где и зачем он находится. Постоянные переезды из города в город, из страны в страну, проживание сразу в трех абсолютно разных местах, сама его работа, требующая большого напряжения, сказывалась и на его жизни. Он вдруг понял, что не может вспомнить, в каком городе находится и зачем сюда приехал. Дронго включил светильник и поднял голову. Память услужливо подсказала все остальные детали: город, страну, отель, с кем он сюда приехал, зачем и что они собираются тут делать, чем заниматься. Все это вернулось быстрее, чем можно было даже произнести. Он тряхнул головой. В первый момент Дронго еще не проснулся, поэтому и был в таком состоянии. Или ему приснилось что-то неприятное? Странно. Сны он обычно запоминал. Они были цветные и интересные. Почти каждую ночь. И еще Дронго до сих пор летал. При этом поднимаясь странным образом, лежа на спине, словно вертолет, вращая руками. Он поднимался над людьми, замечая их изумленные взгляды, летал по комнатам, над деревьями, домами. Иногда полеты были сложными, он никак не мог подняться выше, иногда – легкими, он буквально парил над городами.
   Дронго взглянул на часы. Было около пяти часов утра. Все правильно, как и должно быть. За последние дни он привык подниматься именно в это время, чтобы успеть подготовиться к девяти, когда за ним придет машина. Берлинские пять часов утра означали московские семь. Организм запомнил время систематического пробуждения и дал утренний сигнал по инерции. Сказалась разница во времени.
   Дронго выключил свет и снова лег. Если его предположения верны, то это генерал Гельмут Гейтлер. В последний раз генерал официально был в Москве с конца восемьдесят девятого по август девяносто первого. Тогда после провала ГКЧП многие высокопоставленные генералы «Штази» покинули Советский Союз навсегда. У него должна была остаться естественная обида на своих бывших товарищей. По воспоминаниям офицеров, работавших с Гейтлером, он говорил по-русски свободно, безо всякого акцента. У него осталось много знакомых в Москве, это минус. Но с другой стороны, такое знание русского языка, местных обычаев, традиций, условий жизни – большой плюс. Если это Гейтлер, то, возможно, этот вариант самый худший из всех, какой только может быть. Если это действительно Гельмут Гейтлер.
   Он успел отсидеть в тюрьме, у него умерла жена. Такой человек должен озлобиться. Судя по его личному делу, у него больше наград, чем у любого другого генерала «Штази». Больше, чем у легендарного Маркуса Вольфа. Многие операции Гейтлера, проведенные совместно с бывшей советской разведкой, до сих пор находятся под грифом «Совершенно секретно». Дронго так и не разрешили прочитать это досье. Нащекиной – разрешили. Генерал Полухин извинился, что не может выдать документы иностранцу. Ни при каких обстоятельствах, даже в случае разрешения самого директора СВР. Дронго его понял. Парадокс заключался в том, что он стал иностранцем в Москве, в которой вырос, в которой несколько раз учился, которую считал столицей своего государства в течение тридцати двух лет своей жизни. И вдруг в одночасье эта страна стала для него иностранным государством, после декабря девяносто первого. Все верно. Нужно принимать исторические реалии такими, какие они есть.
   Он проворочался в постели до восьми утра, уже не пытаясь уснуть. Затем поднялся, пошел принять душ и побриться. Через полчаса спустился в ресторан на завтрак. Нащекина уже сидела за столиком. Он подошел к ней.
   – Доброе утро, – вежливо поздоровался Дронго, – как вы спали?
   – Не очень, – призналась она, – переезды на меня всегда действуют. Особенно разница во времени. Я проснулась где-то в половине шестого.
   – А я в пять, – улыбнулся Дронго, – вы разрешите?
   – Садитесь. У нас есть еще полчаса времени. В девять утра нас будет ждать в посольстве первый секретарь Владлен Коровин.
   Дронго прошел чуть дальше, выбрал себе булочку, сыр, масло, мед. Затем вернулся за столик.
   – Вы так мало едите? – удивилась Нащекина.
   – По утрам да, – ответил он. – Я обычно плотно ем ночью, хотя знаю, что это вредно.
   – По вашей фигуре не скажешь, – заметила Нащекина, – вы хорошо выглядите.
   – Это просто костюмы создают впечатление подтянутого человека. На самом деле я жутко толстый.
   – Неправда. Я сама страдаю склонностью к полноте. При моем росте в метр семьдесят во мне почти шестьдесят три килограмма. Можете себе представить?
   – Женщины обычно боятся говорить о таких вещах. Все, что угодно, кроме своего веса. Что касается вас, Эльвира Марковна, то у вас почти идеальный вес.
   – Не делайте мне комплиментов, – отмахнулась она, – мне уже почти сорок. В моем возрасте немного смешно их выслушивать.
   – Больше не буду. Обещаю не затрагивать эту щекотливую тему.
   Она улыбнулась.
   – Зато я знаю все ваши параметры, – вдруг сообщила Нащекина.
   – Не сомневаюсь, что в вашей службе на меня есть полное досье.
   – Не полное, но есть. Мне говорили, что вы об этом знаете. Вы успели отличиться в стольких местах! Раньше я думала, что вас просто придумали, как некий собирательный образ. Такого человека просто не могло существовать.
   – Теперь верите?
   – Почти. Рост метр восемьдесят семь, вес под сто килограммов. У вас баскетбольный рост и бицепсы боксера, а лицо мыслителя.
   – Просто кентавр, – рассмеялся Дронго. – Наша операция тоже попадет в мое личное досье?
   – Можете не сомневаться.
   – Вы меня успокоили. Приятно сознавать, что где-то фиксируются все мои поездки и расследования. Я рассчитываю, что много лет спустя их издадут отдельной книгой.
   – Не издадут, – честно ответила Нащекина, – никогда.
   – Жаль. А я так рассчитываю на посмертную славу.
   – Можно я задам вам личный вопрос?
   – Конечно.
   – Почему вы не хотите нормально оформить свои отношения с нами? Устроиться к нам на работу. Вы бывший советский гражданин, у вас есть квартира в Москве, вы известный человек. Думаю, что и с получением гражданства у вас не было бы проблем.
   – Возможно. Но я не хочу ничего менять. Более всего на свете я ценю мою свободу. А если я снова вернусь куда-то на работу, мне будет сложно. Мне и так трудно вставать каждое утро в семь часов, но я очень рассчитываю, что рано или поздно мы закончим наше расследование. Можно я тоже задам вам один личный вопрос?
   – Только один, – улыбнулась она.
   – Вам поручили проработать со мной этот вопрос или это была ваша личная инициатива?
   У нее изменилось выражение лица. Она нахмурилась. Затем опять улыбнулась.
   – Никогда больше не стану задавать вам таких вопросов. Вы бываете беспощадным.
   Он не ответил. Только пожал плечами.
   К девяти часам они подошли к массивному зданию российского посольства на Унтер ден Линден. Это был целый комплекс величественных зданий, в которых размещалось еще советское посольство. Их уже ждал первый секретарь посольства Коровин. Это был мужчина среднего роста, с прилизанными волосами, бесцветными глазами и стертыми чертами лица.
   Он уже знал, по какому вопросу приехала эта странная парочка. Еще в субботу посольство получило указание из Министерства иностранных дел связаться с руководством полицейского управления Берлина и помочь прибывшим гостям. Разумеется, ни Коровин, ни сам чрезвычайный и полномочный посол не могли решить такой вопрос в субботу вечером. Немцы не работали по выходным дням и изменить это обстоятельство было практически невозможно.
   Именно поэтому Дронго и его спутнице пришлось ждать почти до трех часов дня, пока Коровин решал необходимые вопросы, согласовывая разрешения поочередно с руководством полиции города, министерством внутренних дел Германии, министерством иностранных дел. Коровин, при всей его внешней бесцветности, оказался толковым сотрудником, и уже к трем часам дня они получили разрешение приехать в управление криминальной полиции и поговорить с ее руководителем Паулем Герстером.
   Управление находилось в западной части города, и им дали машину. Еще через полчаса они уже входили в кабинет комиссара Герстера, который любезно согласился принять их вместе с сотрудником российского посольства герром Коровиным. В кабинете комиссара оказался еще один человек – полный мужчина лет пятидесяти, которого Герстер представил как герра Энгеля из министерства иностранных дел. Дронго обратил внимание, как кивнули друг другу Коровин и Энгель, понимая, что оба лишь числятся дипломатами, а работают совсем по другим ведомствам. При этом каждый знает, где именно работает другой.
   – Нам сообщили о вашем желании встретиться с нами, – начал беседу комиссар Герстер. Ему было чуть больше сорока. Это был высокий, уверенный в себе мужчина.
   Дронго обратил внимание на его большие руки и широкие ладони. Но он мог лишь догадываться, о чем говорит Герстер, так как не знал немецкого языка.
   – Позвольте вам представить моих спутников. Это фрау Нащекина, – сказал Коровин, – а это герр… – он замялся. Затем автоматически спросил по-немецки, – как вас называть?
   Дронго понял, о чем его спросили.
   – Меня обычно называют Дронго, – по-русски ответил он.
   – Извините, – поняла Нащекина, – я запамятовала, что вы не знаете немецкого языка. Теперь буду вашим переводчиком.
   Коровин представил своего второго спутника как герра Дронго. Затем представился сам.
   – У нас несколько необычная просьба, – продолжил Коровин, – мы хотим посмотреть протоколы осмотра трупа погибшего полтора месяца назад бывшего генерала «Штази» Гельмута Гейтлера.
   Нащекина перевела слова Коровина Дронго. Герстер взглянул на Энгеля, и тот кивнул в знак понимания. Очевидно, немецкую сторону уже информировали о цели приезда группы экспертов из Москвы.
   – Почему вас так интересует Гейтлер? – спросил Энгель. – Вы хотите узнать нечто конкретное? Вы можете рассказать нам, почему такой повышенный интерес к покойному?
   Коровин взглянул на Нащекину, словно предлагая ей высказаться.
   – Дело в том, что Гейтлер не совсем обычный гражданин, – пояснила она. – У нас есть определенные подозрения, что Гейтлер не погиб, а всего лишь инсценировал свою смерть. И мы хотим проверить этот факт. Учитывая его прошлое, мне кажется, такое вполне возможно.
   Она хотела перевести свои слова Дронго, но тот понял их смысл и сделал знак рукой, чтобы она ничего не говорила.
   – Мы тоже знаем его прошлое, – отозвался Герстер, – и поэтому проверили все обстоятельства смерти генерала Гейтлера. Он купил старую машину и пытался на ней ездить. Но у него было больное сердце. И когда он сел за руль тридцатого октября, у него случился сердечный приступ. Машина сбила ограждение и свалилась в реку, где он и захлебнулся. Его автомобиль и труп достали, провели тщательное исследование. На вскрытии были трое патологоанатомов, наши лучшие специалисты. Все трое пришли к единому выводу. Сначала у него было резкое сокращение сердечной мышцы, он даже попытался принять лекарство. Мы нашли остатки его препарата в кабине автомобиля. И несколько таблеток у него на коленях. Пузырек лежал рядом. Абсолютно точно установлено, что он захлебнулся. Не было никакого насилия, в него не стреляли, его не душили, не убивали. – Герстер замолчал.
   И тут еще несколько слов добавил Энгель:
   – Для опознания тела пригласили его дочь и внука. Они подтвердили, что погибший Гельмут Гейтлер. Вопрос был закрыт.
   Нащекина перевела слова обоих мужчин сидящему рядом с ней Дронго.
   – Машина, – сразу сказал тот. – Он купил ее за несколько дней до аварии. Верно?
   Нащекина перевела. Герстер с Эльнером переглянулись.
   – Да, – ответил Герстер, – но мы считаем, что этот факт лишь подтверждает версию случайной смерти. Ведь он долгое время не сидел за рулем.
   – Гейтлер взял машину, чтобы инсценировать свою гибель, – убежденно заявил Дронго.
   – Вы говорите по-английски? – спросил Эльнер. И когда Дронго кивнул, спросил его уже по-английски: – Почему вы в этом так уверены?
   – У нас есть факты, указывающие, что он мог решить таким образом незаметно исчезнуть из Берлина.
   – Мы проверили даже зубные коронки, – возразил Эльнер, – вы же понимаете, как в нашей стране следят за деятельностью бывших генералов «Штази».
   – Ему было шестьдесят два, – напомнил Дронго, – это был подготовленный человек, бывший спортсмен. В его личном деле сказано, что он занимался теннисом, боксом, волейболом. И в этом возрасте у него неожиданно заболело сердце? Он ведь сидел в тюрьме. Вы проверяли по данным тюремной администрации, обращался ли Гейтлер хотя бы один раз за помощью к врачам по поводу болезни сердца? Хотя бы один раз?
   Эльнер посмотрел на Герстера и нахмурился. Затем что-то негромко сказал, и Герстер быстро вышел из кабинета. Наступило томительное молчание.
   – Его предъявляли родственникам до вскрытия или после? – поинтересовался Дронго.
   – Конечно, после, – ответил Эльнер.
   – Тогда понятно, почему родственники его узнали. В таком положении трудно рассматривать погибшего. Тем более, если до вскрытия он был в воде. Хотя я не исключаю, что он был очень похож. А экспертов, конечно, интересовала не его внешность, а его внутренности. Они проверяли, были ли перекрашены его волосы? И не были ли коронки поставлены недавно? Вот самые важные вопросы. А вместо этого их наверняка интересовало, от чего умер человек и состояние его внутренностей. Как и все патологоанатомы мира, они всего лишь специалисты в своей области. Им важно препарировать конкретный труп, а не узнать историю его жизни. Это просто не их дело.
   – У вас разве иначе? – спросил Эльнер.
   – Нет. Но именно поэтому я об этом вас и спрашиваю. Они проводят трепанацию черепа, стягивая кожу с лица. Затем потрошат тело. Я профессиональный юрист по образованию, герр Эльнер, и проходил судебную медицину в полном объеме, как и положено выпускникам юридического факультета. А потом я много раз присутствовал на вскрытиях, к моему большому сожалению, и примерно знаю, как это делается. За Гейтлера они могли выдать совсем другого погибшего человека. Достаточно было исправить ему зубные протезы, придать некоторое сходство с генералом. А устроить сердечный приступ, насыпав таблеток в машину и сделав несчастному незаметный укол, абсолютно не трудно. Меня смущает еще одно обстоятельство. Труп попал в воду и пролежал там несколько часов. Если бы он умер в постели, это было бы не так подозрительно. Но в воде с телами происходят удивительные метаморфозы, которые они тоже могли просчитать. Не забывайте, что мы имеем дело с бывшим генералом «Штази», а они умели работать.
   Нащекина и Коровин молчали. Оба не так хорошо владели английским. Нащекина? – чуть лучше, Коровин – чуть хуже. Но оба поняли речь Дронго.
   – Вам не кажется, что вы несколько демонизируете «Штази»? – невесело усмехнулся Эльнер.
   – Мне кажется, что вы их просто недооцениваете, – парировал Дронго. – Это была одна из самых эффективных и лучших спецслужб в мире, особенно их разведка. Боюсь, у вас еще осталась эйфория после объединения Германии. Вам кажется, что вы победили и можете не обращать внимания на подобные мелочи.
   Вернулся Герстер. Он что-то недовольно буркнул. Все замолчали. Дронго терпеливо ждал, когда ему наконец переведут слова хозяина кабинета. И Нащекина наклонилась к нему.
   – Он ни разу не обращался за врачебной помощью. Его трижды осматривали врачи – сердце, легкие, почки, печень. Все было в идеальном порядке. Он вообще был очень здоровый человек. Но врач говорит, что потрясение после смерти жены могло сказаться на его сердце.
   – Могло, – согласился Дронго. – Почему вы не провели дактилоскопирование трупа?
   – Каким образом? – разозлился Эльнер. – Труп пролежал в воде почти сутки. Пока организовали спасательные работы, пока вытащили автомобиль… Или вы думаете, что в течение такого времени у него могли сохраниться достаточно четкие рисунки на пальцах? Может, нам сейчас провести эксгумацию трупа и попытаться проверить отпечатки его пальцев? После того, как он полтора месяца пролежал в земле?
   – Это невозможно, – заявил Герстер. По-английски он говорил с сильным акцентом. – Труп не сохранился.
   – Что? – на этот раз были изумлены все, даже Эльнер.
   – Нашли его старое завещание, – смущенно пояснил Герстер. – Гейтлер просил кремировать его труп.
   – И вы это сделали?
   – Примерно месяц назад. Мне очень жаль, я узнал об этом только сейчас.
   Дронго нахмурился. Все обстоятельства были против них. Нащекина подумала, что они напрасно совершили это путешествие. Все можно было узнать из Москвы. Если трупа уже нет, значит, не может быть никаких дополнительных проверок.
   – Он был дважды ранен, – вспомнил Дронго, – на его теле должны были остаться шрамы.
   – Это указано в акте, – подтвердил Герстер, – два ранения. Патологоанатомы отметили рубцы на его теле.
   – Все совпадает, – безжалостно добавил Эльнер, – это был Гельмут Гейтлер, как бы вам ни хотелось думать иначе.
   – Мне кажется, вы просто внушили себе, что погибший мог быть другим человеком, – заметил Герстер. Он тоже понял, что приехавший эксперт не знает немецкого языка.
   – Я не верю, – упрямо заявил Дронго, – таких совпадений не бывает. Я не верю, что у здорового шестидесятидвухлетнего человека вдруг отказало сердце именно в тот момент, когда он купил подержанный автомобиль. И точно свалился в реку. А потом вы находите его завещание, где он просит кремировать его тело. И плюс все случившееся вокруг этой странной и такой своевременной смерти. Я не верю…
   – Это ваше право, – равнодушно заявил Эльнер.
   – Завещание, – вспомнил Дронго. – Вы сказали «старое завещание». Насколько старое?
   – Десятилетней давности, – ответил Герстер. – Он оставил его у нотариуса.
   – Тогда еще была жива его жена, – напомнил Дронго. – Какое странное завещание. Совсем как-то не по-немецки. Ведь они прожили с женой много лет. Он должен был отметить, что хочет быть похоронен рядом со своей супругой. Тем более что тогда они были живы и никто не знал, кто уйдет первым. Ее похоронили на кладбище, а его тело кремировали. Это очень не по-немецки.
   – Бывает, что человек боится захоронения, – отметил Герстер, – в моей практике такое случалось. Некоторые боятся, что их похоронят живыми. Это своего рода фобия.
   – У генерала «Штази» могла быть такая фобия? – не поверил Дронго. – Давайте найдем нотариуса, который фиксировал завещание. И узнаем, насколько оно «старое».
   – Как вы сказали вас зовут? – спросил Эльнер. – Я, кажется, где-то про вас слышал. Вы не тот самый Дронго, о котором ходит столько легенд?
   – Нет. Тот придуманный персонаж из сказки, а я реальный человек.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 14 ДЕКАБРЯ, ВТОРНИК --//
   В этот вечер Гейтлер наконец сообщил Дзевоньскому, какую премьеру он выбрал. С этого момента начался новый этап их совместной операции.
   – А я уже нашел человека, который может провести рекламную кампанию, – отозвался Дзевоньский, – его характеризуют как гения в области рекламы. Холмский Аркадий Яковлевич. Я попросил собрать о нем материалы. Ему шестьдесят лет. Он четырежды был женат, трое детей от разных браков. Провел несколько рекламных кампаний. У него небольшая фирма, где работает он сам и несколько сотрудников. Однако фирма лишь ширма для его истинных талантов. Он умело проводит разные рекламные кампании, в том числе пиар-акции для разного рода политиков – депутатов, сенаторов, губернаторов. Говорят, этот человек отличается поразительной неразборчивостью в средствах ради достижения своей цели. Он вхож в самые различные круги, среди его знакомых даже члены правительства…
   – Возможно, подходящая кандидатура, – согласился Гейтлер, – но вам нельзя с ним встречаться. Слишком опасно. У вас есть подходящий кандидат? Только не говорите мне про вашего Гельвана. Он наверняка исполнительный помощник, но абсолютный кретин во всем, что касается мозговой деятельности. Нужен другой, более гибкий и толковый человек.
   – У меня есть такой. Он хорошо говорит по-русски. Работает корреспондентом западных изданий в Варшаве. Я вызову его и поселю в «Метрополе», где он сможет встретиться с Холмским.
   – Как его зовут?
   – Ежи Курылович. Он достаточно известный журналист в Польше. Мы с ним давно знакомы.
   – Он знает ваше настоящее имя?
   – Разумеется, нет. Я для него пан Дзевоньский, коммерсант из Западной Европы. Почему вы спрашиваете?
   – Я в который раз напоминаю вам, что решающее условие выполнения поставленной задачи – это абсолютная секретность. Ваш туповатый помощник Гельван знает о нашем существовании. Это уже неприятно.
   – Мой «туповатый помощник» блестяще провел операцию по вашему «убийству», – недовольно напомнил Дзевоньский. – Тогда вы были довольны.
   – Тогда да. Но я подозреваю, что он всего лишь точно выполнил ваши и мои распоряжения, что, согласен, тоже неплохо. Тем не менее он знает обо мне и знает о том, где мы с вами живем. Плюс четверо ваших «наблюдателей», плюс наши охранники, кухарка, горничная, плюс водитель, который возит меня, и водитель, который возит вас. Пальцев одной руки не хватит, чтобы всех перечислить.
   – Никто ничего про нас не знает, – возразил Дзевоньский. – Только Гельван примерно представляет, зачем мы здесь. Но ничего конкретного.
   – Слишком много людей, – пробормотал Гейтлер.
   – Это всего лишь обслуживающий персонал. Если у меня появится малейшее подозрение в отношении кого бы то ни было, этот человек сразу исчезнет.
   – Только этого не хватает! И сразу вызовет подозрение своим исчезновением. Я забыл еще вспомнить про девушек в офисе Гельвана. Надеюсь, он не спит с ними?
   – Не знаю, не проверял.
   – А вы поинтересуйтесь, это будет полезно.
   – Обязательно. В следующий раз установлю камеры в туалете нашего офиса.
   – Не смешно, пан Дзевоньский, совсем не смешно. В вас глубоко сидит контрразведчик. Это иногда мешает. Вы считаете, что любую проблему можно решить, уничтожив носителя информации. А я считаю, что лучше самим моделировать новые ситуации и не допускать неожиданных ляпов. Все время хочу вам напомнить. Вы наверняка знаете, что на генерала де Голля было организовано более полутора десятков покушений со стороны офицеров ОАС, не согласных с его политикой. Полтора десятков покушений, проведенных лучшими специалистами своего дела, среди которых были аналитики, снайперы, саперы, минеры, десантники, одним словом, цвет французской армии. И ни одного удавшегося. Почему?
   Дзевоньский улыбнулся.
   – Меня учили на других операциях, которые удались, – заявил он, – чтобы понять возможные ошибки.
   – В этом ваша проблема. Вы хотите понять ошибки правительственной стороны, чтобы не допускать их впредь. А мы пытались анализировать провалы нападавших, чтобы понять, почему они провалились.
   – Поняли?
   – Думаю, что да. Дело не в эффективности французских спецслужб. Они работали как обычно. Пятнадцать покушений – это много, чрезвычайно много. Можно даже просчитать, что случайно они должны были добиться успеха, хотя бы в двух или трех случаях. Но ни одного ранения генерала мы не знаем. За исключением того инцидента, когда пули стрелявших попали в машину и де Голль пригнул голову своей жене, заявив, что никогда не простит террористам стрельбу в женщину. Он был галантным, этот французский президент, но даже он не представлял себе, какую работу ведут его спецслужбы. А секрет был прост. Среди высшего руководства ОАС были агенты спецслужб, которые сообщали обо всех возможных покушениях. Все закончилось тем, что в шестьдесят втором году был арестован руководитель ОАС генерал Рауль Салан. И его тоже сдал кто-то из своих. Французы придумали гениальную поговорку «Предают только свои». Надеюсь, вы поняли все, что я хотел вам сказать.
   – Я держу ситуацию под полным контролем. Никто не догадывается, зачем мы сюда приехали. Пока не догадывается.
   – Когда ваш журналист прилетит в Москву?
   – Если мы решим, то послезавтра.
   – Что вы ему объясните? Почему такой интерес к конкретному спектаклю?
   – Скажу, что есть некие спонсоры, заинтересованные в рекламе этого спектакля. И порекомендую ему встретиться с Холмским. Вы уже нашли подходящий спектакль?
   – Нашел. Постановка Андрона Сончаловского во МХАТе. Он поставил там «Чайку». Я думаю, этот спектакль как раз то, что нам нужно.
   – Почему именно этот? – заинтересовался Дзевоньский. – Почему вы считаете, что президент может появиться именно на этом спектакле, а не на другом?
   – Элементарный расчет. Президент позиционирует себя как руководитель государства, озабоченный национальными проблемами его деятельности, в том числе и культуры. Я думаю, вы знаете, насколько сильны чувства антисемитизма в среде некоторых высших чиновников, недовольных засилием олигархов – представителей определенной национальности. Разумеется, об этом не принято говорить вслух, но это заметно настолько, что становится неприличным. На бытовом уровне это чувствуется еще сильнее. В этих условиях поддержать театр, известный своими историческими и культурологическими традициями, очень важно. Плюс руководителем театра с такой историей является некто Сигаретов. В газетах пишут, что он талантливый организатор. И плюс Сончаловский. Несмотря на такую фамилию, он русский человек, я специально проверял. Сын автора национального гимна и брат известного режиссера, руководителя фонда культуры страны. Посмотрите, сколько плюсов, один на другой. Остается изменить общее мнение газет. После первого спектакля почти все критики отметили неровную игру актеров и слабую постановку. Нужно поменять знаки. С минуса на плюс. Нужно начать активную кампанию по рекламе этого спектакля. Везде. На телевидении, радио, в газетах и в журналах. И можно гарантировать, что наш «субъект власти» появится на этом спектакле. Общий интерес, гарантированная ангажированность, явственная поддержка культуры. Если этот план сработает, можете рассчитывать, что наша операция получится. Но для этого ваш пан Курылович должен убедить Холмского хорошо поработать на наш план.
   – Считайте, что мы уже начали, – криво усмехнулся Дзевоньский, – пан Курылович получит все необходимые средства для работы. Между прочим, насчет антисемитизма. Вы знаете, что премьер-министр этой страны еврей?
   – Конечно, знаю. Но это ничего не меняет. Я умею читать газеты и чувствовать общее настроение. Многие считают, что среди олигархов слишком большое засилие людей всего лишь одной национальности.
   – Также было и в Германии, в двадцатые годы, – улыбнулся Дзевоньский, – тогда считалось, что все банкиры и бизнесмены евреи. Вы помните, к чему это привело?
   – Никто не считает Гитлера нормальным человеком, – обиделся Гейтлер, – а фашистская идеология вообще напоминает религию умалишенных. Между прочим, насчет антисемитизма я могу и поспорить. Вы знаете, в каких государствах всегда был ярый антисемитизм? И где традиционно были самые страшные погромы? Не в Германии, дорогой пан Дзевоньский, а в Польше и на Украине. Это поляки сдавали своих соседей в гетто, это польские мальчики обстреливали камнями вагоны с еврейскими узниками, это польские «стражники» устраивали настоящие облавы на бежавших из концлагерей евреев. Есть такая арабская поговорка, что живущий в стеклянном доме не должен бросать камни в дом своего соседа.
   – И вы, немец, смеете говорить мне подобные вещи? – изумился Дзевоньский. – Это мы организовали концлагеря? Это мы придумали геноцид евреев по всему миру? И разве только евреев? Вы ведь, кажется, умудрились перебить еще миллионы людей других национальностей, в том числе и славян. И смеете обвинять поляков в антисемитизме.
   – Мои родители были антифашистами, – сурово отрезал Гейтлер. – И родился я, как вам хорошо известно, в России. Что касается антисемитизма, то бациллы этой заразы проникают и в самые цивилизованные нации, и в самые благополучные государства. Вы знаете, что в оккупированной Франции в гестапо висели объявления, что прием заявлений по поводу евреев уже завершен. Соседи-французы так усердно доносили на евреев, что в гестапо не успевали всех забирать. Вот вам пример «цивилизованной нации».
   Что касается России, то здесь ситуация несколько иная. Униженная развалом огромной страны, потерявшая свое величие, пережившая несколько тяжелых экономических кризисов, обнищавшая страна стала питательной средой для всякого рода националистов и ультрарадикалов. На этом фоне появились невероятно богатые люди, которых хочется обвинить во всех смертных грехах. Учитывая, что среди олигархов много представителей одной нации, легко возбудить ненависть именно против. Так уже было в истории, пан Дзевоньский. И не один раз. Легче всего при любых трудностях найти врагов. Это могут быть евреи, масоны, католики, протестанты, мусульмане, индейцы, сикхи, славяне, кавказцы – выбор большой. Вспомните Варфоломеевскую ночь, тогда было не до евреев. Это был погром гугенотов в одном из самых цивилизованных городов мира на тот период.
   – Вы меня убедили. Человечество не становится лучше, – шутя согласился Дзевоньский, – давайте вернемся к нашему плану.
   – Согласен. Я надеюсь, что пан Курылович не будет информирован о моей особе. И вообще не будет знать, где мы находимся. Какую сумму вы намерены потратить?
   – Думаю дать им сто тысяч долларов. Или двести.
   – Лучше дайте миллион. Это самый дорогой город в Европе, здесь другие цены. Все равно четверть стащит ваш знакомый Курылович, а другую четверть – сам Холмский.
   – Тогда дам полмиллиона и сам буду контролировать, куда они тратят деньги.
   – Прекрасно. Будет еще лучше, если вы вместе с Холмским будете сами раздавать деньги. Нет, Дзевоньский, это тот случай, когда вам придется поверить им на слово. Но предупредить, чтобы воровали не слишком откровенно. Хотя говорить это всегда неприятно, когда разговариваешь с человеком, нагло и открыто ворующим у тебя деньги.
//-- ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 14 ДЕКАБРЯ, ВТОРНИК --//
   Накануне вечером они не смогли найти нотариуса Фредерсдорфа, находившегося в Потсдаме. Дронго никак не мог успокоиться. Он чувствовал, что все совпадения носят неслучайный характер и не могут быть объяснимы с рациональной точки зрения.
   Они вышли из полицейского управления в седьмом часу вечера. Коровин сухо попрощался и удалился. Дронго предложил своей напарнице пообедать и одновременно поужинать где-нибудь в западной части города, и они отправились в популярный у немцев ресторан аргентинской кухни. Нащекина попросила принести ей слабо прожаренное мясо, Дронго – сильно прожаренное. Взяли бутылку красного чилийского вина.
   – Вы все никак не хотите успокоиться, – задумчиво произнесла Нащекина. – А если мы все-таки ошибаемся?
   – Завтра узнаем, – отрезал Дронго. – Но я не верю в такие случайности. Почему в тюрьме он ни разу не пожаловался на сердце? А тут случился неожиданный сердечный приступ именно в тот момент, когда Хеккет отказался сотрудничать? Нужно проверить завещание и поговорить с патологоанатомами. Я не верю в случайную смерть этого человека.
   – Это может быть ложный след, – заметила Нащекина, – и мы лишь зря потеряем время.
   – В Москве отрабатывают и другие варианты, – возразил Дронго. – А мы должны проверить до конца этот. И убедиться, что погиб действительно Гейтлер. Или что нам подставили искусно сделанную «копию».
   – Не хотите смириться со своим поражением? – спросила она.
   – Я не могу успокоиться, пока не установлена истина, – пояснил Дронго. – Интуиция подсказывает мне, что Гельмут Гейтлер – идеальная кандидатура на роль аналитика. Абсолютно идеальная. Знание русского языка, наличие множества знакомых, наконец, возможная обида на Москву… Клубок причин. И я хочу понять, почему он попросил кремировать его тело? Откуда такое странное желание?
   Нащекина промолчала. Она понимала, что Дронго прав. Но ей казалось, что установить истину, после того как тело погибшего сожгли, просто невозможно. Вечером они церемонно попрощались и разошлись по своим номерам. Утром за ними заехал Коровин, и они снова отправились в управление, где их ждали Герстер и Эльнер. Нотариус должен был появиться к десяти утра с копией составленного завещания. Пока они его ждали, Дронго попросил найти врача, проверявшего зубные коронки погибшего. Герстер, которому уже начала надоедать его назойливость, нехотя согласился. Они позвонили врачу, и Дронго попросил Нащекину уточнить, какие зубные протезы были у погибшего? Она перевела вопрос Герстеру. Тот, в свою очередь, задал его стоматологу.
   – Они полностью соответствовали его карточке, которая у нас была, – заявил врач. – Не понимаю, почему это вас так волнует?
   Герстер неприязненно посмотрел на Дронго.
   – Все совпало с его карточкой, – сообщил он. – Мы можем даже не ждать нотариуса.
   Он хотел положить трубку.
   – Извините, – остановил его Дронго, – а зубные коронки были старые или новые?
   Герстер понял вопрос и повторил его стоматологу.
   – Новые, конечно, – ответил тот, – хотя подождите. Насколько я помню, у погибшего в карточке было отмечено, что зубы ему лечили пять лет назад, в тюремной больнице. Или даже шесть. А протезы и коронки были недавно поставленные. В этом я убежден. Но вы об этом не спрашивали.
   Герстер сжал зубы. Затем посмотрел на присутствующих. Он был честным полицейским и мужественным человеком. Даже если эта версия не совпадает с его собственной, он обязан о ней сообщить.
   – Коронки и протезы были новые, – коротко доложил он. – Но врач вспомнил, что в карточке были указаны совсем другие сроки.
   – Почему же он не вспомнил об этом раньше? – разозлился Дронго.
   – Его об этом не спрашивали. Мы просили проверить соответствие зубов погибшего стоматологической карточке Гейтлера.
   Эльнер шумно вздохнул. Коровин и Нащекина обменялись понимающими взглядами. В этот момент в кабинет вошел нотариус. Это был невысокий лысоватый мужчина лет пятидесяти с характерными мешками под глазами. Он церемонно поздоровался со всеми. В руках нотариус держал большой кожаный портфель.
   – Вы знаете, зачем мы вас пригласили, герр Фредерсдорф?
   – Конечно. Мне вчера позвонил ваш помощник. Вы хотите узнать, есть ли у нас копия нотариально заверенного завещания герра Гельмута Гейтлера? Разумеется, есть. Подлинник мы передали семье покойного, а копию оставили себе. Мы всегда делаем копии и храним их десять лет или даже больше, если завещание оговаривает особые условия наследования. Но в данном случае была только последняя воля погибшего генерала. И кроме его дочери и внуков, нет никаких других наследников.
   Нащекина перевела его речь Дронго.
   – Он просил кремировать его тело? – быстро спросил Эльнер.
   – Да. Там ясно указана его воля.
   – Когда было составлено завещание?
   – Давно. Больше десяти лет назад. Там стоит точная дата, я могу вам показать.
   Нотариус полез в портфель за бумагами.
   – Спросите его, не менял ли погибший завещания? – не выдержал Дронго.
   Нащекина задала вопрос. Нотариус не спеша достал бумаги, положил их на стол. Затем также не торопясь достал очки, надел их и очень вежливо ответил:
   – Все осталось без изменений. Только за несколько дней до своей смерти он попросил изменить пункт, касающийся захоронения его тела. Раньше они с женой просили похоронить их вместе, а в последний раз он просил его тело кремировать. Но так как общий смысл документа о наследовании в завещании не был изменен, мы сохранили старое число, когда эта бумага была составлена.
   – Черт подери! – выругался Герстер. – Почему вы не сообщили об этом?
   – Согласно нашим законам, мы не обязаны сообщать обо всех изменениях, которые производят наши клиенты в своих завещаниях, – ответил нотариус, снимая очки. – Более того, мы можем оставить старую дату, если в завещании не изменились условия наследования, так как в данном случае закон не был нарушен.
   – Вас волнуют только деньги и его имущество, – проворчал Герстер.
   – Простите, герр комиссар, но вы не правы, – вежливо заметил Фредерсдорф, – дело в том, что имущество, деньги и недвижимые объекты являются частью наследства, которое должно перейти к его наследникам. Это отчуждаемая и делимая часть. Что касается собственно самого тела покойного, то оно не может рассматриваться как объект наследования. Поэтому в данном случае мы лишь фиксируем волю нашего клиента, выполнить которую могут его наследники. При этом они не обязаны этого делать, если в завещании не предусмотрены определенные санкции за невыполнение пожелания покойного.
   – Спасибо, – кивнул комиссар, сдерживая гнев. – Вы поразительно хорошо все объяснили.
   Нащекина едва успевала переводить.
   – Вас всегда волнует только имущество клиента? – рассерженно спросил Эльнер, вскочив с места.
   – Для этого мы и работаем, – резонно заметил Фредерсдорф. – Наша задача – фиксировать волю правообладателя и проследить за точным ее исполнением. Вопросы морального плана мы не обсуждаем. Клиент может высказать пожелание, чтобы его прах был доставлен на Луну или развеян в Антарктиде. Мы обязаны сообщить об этом его наследникам. Если клиент захочет, чтобы мы проследили за выполнением этого пункта, значит, мы обязаны следить. Гельмут Гейтлер всего лишь внес пункт, касающийся кремации его тела, причем в форме пожелания, а не обязательного условия для получения наследства наследниками. Мы передали его волю дочери и внукам. Они согласились. Я могу уйти?
   – Конечно, – нехотя ответил комиссар.
   Нотариус поднялся, сложил очки, убрал бумаги в портфель, пожелал всем доброго дня и вышел из кабинета. В наступившей тишине Эльнер пробормотал что-то невразумительное и подошел к окну. Он не хотел никак комментировать ошибки полицейских властей.
   – Вы правы, – нехотя признал Герстер, обращаясь к Дронго. – Гейтлер действительно все подстроил. Изменил завещание, нашел человека, которому были имплантированы его зубные протезы и коронки, купил нужную машину, разыграл сердечный приступ с падением в воду. Вы правы, герр Дронго, – повторил комиссар, – мы недооценили этого старого разведчика. Он оказался гораздо умнее всех нас. – Он произнес эти слова по-немецки и терпеливо подождал, когда Нащекина переведет его слова.
   – Гейтлер был специалистом по делам именно такого рода, – великодушно отозвался Дронго. – Так что нет ничего удивительного в том, что он так безупречно разыграл свою «смерть». Если бы не другие факты, мы тоже поверили бы в эту неожиданную аварию.
   – Какой профессионал! – восхищенно добавил по-английски Эльнер. – И почему только они так глупо себя ведут? Мы стольким генералам «Штази» предлагали работать с нами. И все отказываются.
   Дронго, глянув на него, неожиданно спросил:
   – Вы переехали в Берлин с Запада?
   – Да, из Бонна. А как вы догадались?
   – Спросите лучше ваших руководителей, почему эти генералы не хотят с вами сотрудничать. Может, дело в том, что они вам не верят и не очень вас любят? Может, они считают, что таким невероятным образом сохраняют верность той стране и той разведке, которых уже нет и которым они однажды присягали? Вам никогда не приходило в голову такое объяснение?
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 16 ДЕКАБРЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   Курылович не был в Москве три года. Он неплохо говорил по-русски, знал литовский и украинский языки. Каждый раз попадая в Москву, он невольно изумлялся концентрации невероятного богатства и демонстрации роскоши. Ни в одном европейском городе не было таких заоблачных цен в отелях, ресторанах и модных бутиках, которые, однако, никого не удивляли.
   Его пригласил в Москву соотечественник, бизнесмен из Бельгии, пан Дзевоньский. Заказал для него номер в одном из лучших московских отелей – «Метрополе» и согласился оплатить билет. Если учесть, что командировочные должны были составить неплохую сумму, то ничего лучшего Курылович не мог и придумать. Он знал Дзевоньского с девяносто восьмого года. Говорили, что этот бизнесмен из Брюсселя занимался нелегальной торговлей оружия, имел сомнительные сделки с итальянской мафией и даже был связан с бывшими сотрудниками спецслужб Польской Республики, но все это были слухи, на которые Курылович не обращал никакого внимания. Он несколько раз пересекался с паном Дзевоньским, когда нужно было подготовить конкретный материал для польской печати. Дзевоньский платил хорошие деньги, а Курылович выполнял поставленные задачи. Иногда у заказчика были странные просьбы. Например, передать в центральную газету статью о бывших сотрудниках спецслужб или, наоборот, опубликовать статью о прошлом двух известных польских бизнесменов. Одним словом, у Дзевоньского бывали разные планы, но Курылович никогда не задавал ненужных вопросов. Он только выполнял его поручения.
   В «Метрополе» ему отвели одноместный номер и назвали цену, превышающую пятьсот долларов. Услышав ее, Курылович чуть не упал у стойки, но любезный администратор успокоил его, пояснив, что номер оплачен за неделю. Курыловыч облегченно выдохнул. Таких денег у него с собой просто не было. Вечером в отель приехал сам пан Дзевоньский. Они поужинали в ресторане, разговаривая на разные отвлеченные темы. Курылович понял, что его собеседник не хочет ни о чем говорить в отеле. Это его обрадовало. Значит, задание будет сложным и немного секретным. А за такие задания Дзевоньский платил двойную цену. Курылович честно пересказал все последние польские новости. После десерта оба вышли на улицу и стали прогуливаться перед отелем. Курылович был среднего роста, рыжеватый, с одутловатым лицом, немного выпученными глазами, полными губами и курносым носом. Даже в самых дорогих костюмах и галстуках он умудрялся выглядеть помятым и неопрятным.
   – У меня к вам важное дело, Курылович, – начал Дзевоньский. – Мне нужно, чтобы вы встретились с одним человеком, который является руководителем небольшого рекламного агентства. На самом деле это всего лишь ширма для его деятельности. Весьма бурной деятельности. Он гарантированно может разместить во всех центральных газетах нужные материалы, чтобы кого-то развенчать или, наоборот, поднять до небес. В общем, это «местный Курылович», если хотите. Его зовут Аркадий Яковлевич Холмский. Мне важно, чтобы вы с ним встретились и обговорили все условия нашей сделки.
   Курылович слушал внимательно. Он не знал, что за ними наблюдают сразу несколько сотрудников Дзевоньского. Комплимент ему понравился, и он улыбнулся.
   – Необходимо убедить Холмского провести рекламную акцию в поддержку конкретного спектакля, о котором я вам скажу. Нужно, чтобы в течение месяца во всех газетах, журналах, на телевизионных каналах, по радио звучала реклама этого спектакля. Не открытая реклама, а скрытая. Чтобы высказывались критики, восторгались зрители, обсуждали режиссеры. Вы все понимаете?
   – Какой спектакль? – деловито спросил Курылович.
   – «Чайка» Чехова, – улыбнулся Дзевоньский.
   – Что? – изумился журналист. Он был уверен, что его вызвали для рекламы какого-нибудь американского мюзикла.
   – Постановка Андрона Сончаловского в Московском Художественном театре. Нужны материалы на тему, насколько интересна интерпретация этого спектакля и как важно его увидеть. Вы все поняли?
   – Конечно. Вы были спонсором спектакля? – не удержался от вопроса Курылович.
   – Ненужный вопрос, – покачал головой Дзевоньский.
   – Извините, – торопливо сказал Курылович. – Я понял задачу. Нужна скрытая реклама спектакля. И для этого необходимо встретиться с паном Холмским. У вас есть его координаты?
   – Есть. Но он достаточно известный человек, и поэтому я не дам вам его координат. У вас есть неделя, чтобы с ним встретиться и договориться. Ваш отель я оплатил. Сколько стоил ваш билет?
   – Шестьсот долларов, – сделал скорбное лицо Курылович. Он не стал сообщать, что купил билет за триста.
   – Вот вам пять тысяч долларов за билет и на расходы, – достал из кармана деньги Дзевоньский.
   Согнутая пачка долларов быстро оказалась в руке Курыловича. Он широко улыбнулся. На таких условиях Курылович был готов рекламировать даже пребывание в аду.
   – Вам нужно выйти на Холмского и заказать скрытую рекламу этого спектакля. Пусть он сам назовет ее цену. Узнайте, сколько он хочет, и сообщите мне по телефону. Я оставляю вам мобильный аппарат для связи. У вас есть еще вопросы?
   – Никаких, – радостно ответил Курылович, – хотя нет, есть один. Я могу посмотреть спектакль или это не обязательно?
   – Вам не обязательно. Но если хотите, пойдите и посмотрите. Мне лично все равно.
   – Спасибо. Я все понял.
   – И учтите, Курылович, это очень важное задание. Если вы с ним справитесь, мы, возможно, начнем работу на постоянной основе. Вы все понимаете?
   – Безусловно. Я всегда рад на вас работать, пан Дзевоньский. Можете не волноваться, все будет сделано аккуратно и вовремя. Какой срок?
   – Чем быстрее, тем лучше. Будет прекрасно, если рекламная кампания начнется сразу, как только вы договоритесь с Холмским. И учтите, вам нужно самому выйти на этого Холмского. Чтобы вас представил ему человек, которому он доверяет. Или хотя бы которого знает.
   – Сделаю, – самоуверенно откликнулся Курылович. – У меня полно знакомых в Москве.
   – До свидания, – Дзевоньский повернулся и пошел к подземному переходу.
   Курылович сжал пачку денег в кармане. Доллары приятно согревали пальцы. Пять тысяч долларов на семь дней! Можно потратить несколько сотен на еду, остальные он отложит. Как приятно, что именно к нему обратился пан Дзевоньский. Он ведь мог сам позвонить этому Холмскому. Интересно, каким будет рекламный бюджет? При большом бюджете от него можно будет немного отщипнуть. Это тоже приятный довесок к его работе. Курылович улыбнулся. Жизнь была прекрасна.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 16 ДЕКАБРЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   В Москву они вылетали утром. Коровин провожал их в аэропорту. Он был задумчив и как-то подавленно молчал почти все время. И лишь когда они пошли на посадку, вдруг обратился к Дронго:
   – Откровенно говоря, я считал, что вы только перестраховываетесь. Хотите проверить все до конца. Даже злился, что вы приехали. Они ведь уверяли меня, что все в порядке. И вскрытие было, и его зубы проверяли. А оказалось – все обман. Теперь на всю жизнь запомню, как вы смогли настоять на своем. До свидания.
   Уже в салоне самолета Нащекина обратилась к Дронго:
   – А вы умеете создавать о себе легенды. Теперь Коровин и эти господа из полицейского управления будут уверены, что имели дело с абсолютно непредсказуемым аналитиком, который блестяще доказал им свою правоту.
   – А вы как считаете? – лукаво спросил он.
   – Вы хотите, чтобы я начала вам льстить?
   – Не хочу. Но и не вижу в этом ничего необычного. Я вспоминаю рассказ одного американского фантаста. Кажется, Азимова или Брэдбери, сейчас уж точно не вспомню, кого именно. Там шла речь о невероятном космическом разуме, вобравшем в себя все знания Вселенной. Но этот разум оказывается бесполезным, так как никто из прибывших не может нормально сформулировать для него вопрос. И делается гениальный вывод из этой парадоксальной ситуации: чтобы задать правильный вопрос, нужно хотя бы отчасти знать на него ответ…
   – И вы всегда знаете ответ? – усмехнулась Нащекина.
   – Не всегда, – сознался Дронго, – но стараюсь помнить об этой притче. Беда людей заключается в том, что они мыслят привычными категориями, не пытаясь выйти за рамки своей профессии. Что интересовало полицейское управление? От чего умер Гейтлер? Как он умер? Был ли у него сердечный приступ? Является ли найденное тело трупом погибшего генерала? В общем, обычные вопросы, которые всегда задают в таких случаях полицейские следователи. И еще они проверили его зубные протезы, пригласили на опознание родственников, убедились, что шрамы на найденном теле соответствуют ранам, полученным Гейтлером. В этом и состояла ошибка работников полиции.
   Сердечный приступ, конечно, был создан искусственно. Очевидно, несчастному сделали укол, сокративший его сердечную мышцу. Затем насыпали в кабину машины таблетки, бросили туда пузырек, создав видимость, будто человек боролся с приступом. Несчастного задушили в воде, чтобы создать полную иллюзию. Затем усадили в машину и столкнули вместе с ней в реку.
   Нужно было поставить перед патологоанатомами совсем другие вопросы. Я уверен, что если бы они не проводили обычное вскрытие, а проверили бы рубцы на теле погибшего, то быстро установили бы, что они свежие, и никаких внутренних повреждений от его ранений нет. Теперь зубные протезы и коронки. Они сравнили его челюсти с сохранившимся у стоматолога снимком и убедились, что они совпадают. Но этого было мало. Нужно было задать всего один элементарный вопрос: у погибшего новые протезы или старые? Почему все зубы у трупа оказались только-только обработанными? Разве не ясно, что это вызвало бы как минимум подозрение. И наконец, необычное завещание Гейтлера. Когда мне про него сообщили, я уже был уверен, что мы правы.
   – Почему? – заинтересовалась Нащекина.
   – Этот человек долгие годы скрывался от германского правосудия. Если бы он захотел, никто никогда его не нашел бы. Тем более что сами немцы уже не очень охотно ищут представителей бывшей ГДР, о которой многие начали забывать. Но Гейтлер узнал, что его жена смертельно больна, и вернулся. Правда, не успел застать ее в живых, она умерла. Но он поехал на кладбище, чтобы с ней проститься. И этот человек, который так относился к своей жене, мог больше десяти лет назад написать завещание, в котором просил бы, чтобы его тело сожгли? Почему он не завещал похоронить себя рядом с женой? Тем более что тогда они оба были живы. Здесь произошел обычный парадокс. У полиции свой взгляд, у нотариуса – свой. Полицейским было важно узнать, когда было составлено завещание. Нотариус сообщил, что больше десяти лет назад. Все остались довольны. Никто не нарушил закона. Сотрудники полиции отдали тело родственникам, разрешив его кремировать. Нотариус не стал уточнять, что пункт, касающийся захоронения, завещателем был изменен. Формально нотариус был прав. Ведь основное завещание, составленное много лет назад, не изменялось. Поменялся всего лишь один пункт. Нотариус не обратил на него внимания, потому что в нем речь шла не об имуществе. А полиция была обязана проверить именно этот пункт. Но мне стало ясно, что необходимо еще раз поговорить с нотариусом, который и подтвердил мое предположение. Тут, можно сказать, сработало все: немецкая сентиментальность, немецкая педантичность, немецкая аккуратность. Учитывая ментальные особенности этого народа, можно было выстроить некое заключение.
   – Ясно, – Нащекина улыбнулась, откинувшись на спинку кресла. – Может, они правы, и вы действительно герой из сказки?
   – Тогда Иванушка-дурачок, – парировал Дронго, закрывая глаза.
   Она посмотрела на него, но больше ничего не сказала. Дронго сидел с закрытыми глазами, пока самолет поднимался в небо. Через два часа они были в Москве.
   На следующее утро Машков собрал всех, входящих в группу. Они выслушали невероятное сообщение Нащекиной – Дронго любезно предоставил говорить ей. Нужно отдать должное его напарнице, она не скрывала, что их успех был достигнут благодаря настойчивости Дронго. Богемский недовольно морщился, пока ее слушал. Все остальные часто поглядывали на Дронго.
   – Можно сделать вывод, – закончила Нащекина, – что генерал Гейтлер умело инсценировал свою гибель. Мы в этом уверены. При этом ему явно помогали толковые и способные помощники. Мы не можем исключить и того факта, что бывший генерал «Штази» в настоящее время находится в Москве.
   – Пограничники уже проверяют, – сообщил Машков, – но пока никто похожий на Гейтлера не пересекал нашей границы и не оставался в нашей стране надолго. Правда, пока мы проверяем только московские аэропорты и вокзалы. На проверку всей страны понадобится гораздо больше времени.
   Все молчали, понимая масштабность задачи.
   – Я считаю, что мы не имеем права зацикливаться на этой версии, – вдруг подал голос Богемский. – Прямых доказательств все равно не существует. Новые зубные протезы и измененный пункт в завещании – еще не прямые доказательства.
   – Что вы предлагаете? – спросил Машков.
   – Продолжать проверку, – твердо произнес Богемский.
   – Правильно, – поддержала его Чаговец.
   – Мне кажется, что фактов насчет Гейтлера вполне достаточно, – тактично заметил Полухин.
   – И мне так кажется, – вставила Нащекина.
   Машков оглядел собравшихся.
   – Продолжаем поиски, – решил он. – Вся группа по-прежнему работает под моим руководством. Алексей Николаевич, а вас попрошу заняться поисками генерала Гейтлера. По моим сведениям, у него в Москве много знакомых, поговорите с ними, проверьте всех…
   – Вы знаете, кто встречался с ним два раза? – вдруг спросил Полухин. – Нам удалось установить невероятные факты. Гейтлер дважды встречался с нашим президентом в Германии. Они лично знакомы.
   – Интересно, – задумался Машков. – И все-таки будем продолжать проверку. Если это Гейтлер, то мы его обязаны найти. Если другой, значит, мы должны вычислить его. Вопросы есть?
   Все молчали.
   – И поблагодарим нашего эксперта, – вдруг добавил Машков.
   Дронго изумленно взглянул на генерала. Что происходит? В глазах многих было откровенное недоумение.
   – Приглашенный в нашу группу эксперт Дронго прекрасно поработал, – продолжал Машков, стараясь не смотреть в глаза своему другу. – Я думаю, будет правильно, если мы выразим ему благодарность от имени всей группы и пожелаем дальнейших успехов в его трудной деятельности.
   Он первый зааплодировал, по-прежнему не глядя на Дронго. Остальные зааплодировали следом за ним.
   – Спасибо, – сказал Машков, все еще избегая смотреть в глаза другу. – Мы благодарим вас, господин Дронго. Вы можете быть свободны. – Он даже перешел на «вы», настолько ему было стыдно.
   Дронго понял, что ситуация изменилась. Пока он ездил в Германию, здесь что-то произошло. Не в его пользу. Он поднялся и сказал:
   – Спасибо за доверие. Надеюсь, вы сумеете найти этого генерала. До свидания.
   Машков сделал вид, что хочет протянуть ему руку, но Дронго повернулся и пошел к двери. Все подавленно молчали. Нащекина встала, пытаясь выйти следом за ним, но ее остановил предостерегающий взгляд генерала.
   Вечером этого дня в квартире Дронго раздался звонок. Он пошел открыть дверь, точно зная, что это приехал Виктор Машков. И, открыв дверь, посторонился, чтобы тот мог войти.
   – Обиделся? – спросил Машков, снимая пальто.
   – Обрадовался, – зло парировал Дронго.
   Они прошли в гостиную. Машков сел в кресло. Дронго – напротив.
   – Напрасно обижаешься, – мягко заметил генерал, – я думал, что ты все поймешь.
   – Что я должен понять? Что вы меня выгнали?
   – Мы не могли иначе. Богемский все время докладывал, что в группе присутствует иностранец, не имеющий права доступа. А тут еще и сообщение Нащекиной.
   – Какое сообщение? Она тоже хотела, чтобы меня выгнали?
   – Наоборот. Она прислала из Берлина восторженное послание. Расписала тебя как настоящего гения. Это насторожило руководство. Меня вызвали и прямо спросили: почему я держу такого опасного и подозрительного аналитика со столь выдающимися способностями в своей группе? Ведь он может узнать все секреты охраны, всю закрытую информацию, а потом его перекупят другие. Формально они правы. Ты иностранец, частный детектив. Работаешь на того, кто больше заплатит.
   – Ты специально приехал, чтобы сообщить мне эти гадости? Неужели ты не узнал меня за столько лет?
   – Я-то узнал, а они не знают. В общем, я получил приказ, а у нас приказы не обсуждаются. Директор ФСБ приказал убрать тебя из группы, как только ты вернешься в Москву. Скажи спасибо, что еще не установили наружное наблюдение.
   – Спасибо.
   – В общем, все. Тебе спасибо за все и можешь обо всем забыть. А еще лучше уехать куда-нибудь в Италию к семье или в Баку. У вас, наверное, там сейчас хорошо, тепло.
   – Я так и сделаю.
   – Ну хватит обижаться. Я ничего не мог поделать. Приказ есть приказ.
   – Ты мог бы попытаться объяснить.
   – Что можно объяснить, когда дело касается безопасности президента? Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Кто меня станет слушать?
   Дронго промолчал. Он чувствовал себя не обиженным, а раздавленным.
   – У тебя есть что-нибудь выпить? – вдруг спросил Машков.
   – Есть, – ответил Дронго. – Что тебе больше нравится: коньяк, текила, виски, вермут, кампари, джин?
   – Обычная водка. И принеси два стакана, чтобы мы могли выпить вместе.
   – Старый алкоголик, – вздохнул Дронго, – а еще генерал! Хочешь меня споить?
   – Очень хочу.
   – Только учти, я не могу просто так пить водку. Я буду смешивать ее с томатным соком и выжимать туда лимон.
   – Хоть ананас, – великодушно разрешил Машков, – неси бутылку.
   В эту ночь генерал Машков уехал домой в третьем часу ночи. И Дронго впервые в жизни почувствовал, что у него кружится голова от выпитого алкоголя. Он помыл голову и отправился спать, чувствуя, что ему отказывают ноги.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 18 ДЕКАБРЯ, СУББОТА --//
   В элитный джаз-клуб «Золотой Овен» Курылович приехал не один. Он был с молодой женщиной, с которой познакомился в ресторане «Метрополя». Нина была неотразима – длинные ноги, высокая грудь, стройная талия. Когда он подавал ей шубу, то чуть не вскрикнул от удивления. Поразительно, но в Москве элитные проститутки одевались в стриженную норку или шиншиллу. В Варшаве такие шубы могли себе позволить только жены самых богатых бизнесменов. Даже супруги ведущих политиков не могли рассчитывать на подобные знаки внимания от своих мужей. Нина Курыловичу понравилась сразу. Он с удовольствием пригласил ее за свой столик, хотя и помнил, что вечером должен быть в клубе, где его обещали познакомить с Холмским. Два дня пребывания в Москве сказались на его кармане. Он умудрился потратить более трех тысяч долларов. Ему пришлось позвонить Дзевоньскому и объяснить, что затраты значительно выросли. Дзевоньский благосклонно пообещал возместить все расходы.
   Нина сразу поняла, что ее новый знакомый живет в этом отеле, что само по себе было неплохой рекомендацией. А он сразу понял, чем она зарабатывает себе на жизнь. Договорились они быстро. Она попросила пятьсот долларов, и он согласился. За ужин пришлось заплатить еще около трехсот: Нина выбрала самые дорогие блюда из омаров и крабов. Пришлось стерпеть. Но он не успел подняться с ней в свой номер – торопился попасть в «Золотой Овен» до девяти вечера, чтобы застать там Холмского.
   В половине девятого Курылович вызвал машину и вместе со своей спутницей поехал в джаз-клуб. Она была взволнована и в салоне автомобиля все время лезла к нему, пытаясь продемонстрировать свои профессиональные качества. Он легко оттолкнул ее, ему не нравилась такая вольность. Курылович был мошенником и прохвостом, но в отношениях с женщинами старался соблюдать определенные нормы приличия. Или просто был брезглив. Бог не наделяет человека всеми добродетелями, как не наделяет и всеми пороками сразу.
   В клубе было весело и тепло. Курылович и его спутница прошли к заказанному столику. Для начала он попросил джин-тоник для себя и коктейль для своей спутницы. Она была верна себе – выбрала коктейль за сорок долларов. Курылович, глянув на карточку цен, подумал, что за такие деньги в его городе можно чудесно пообедать вдвоем. Он сразу узнал Холмского, сидевшего в углу и очевидно кого-то поджидающего. Этот кто-то появился через пятнадцать минут. Курылович его тоже узнал. Популярный журналист Бенедиктов приехал в клуб по договоренности с Курыловичем. Они познакомились накануне на приеме в Московском нефтяном клубе. Вице-президент клуба Сабиров познакомил Курыловича с Бенедиктовым. Если учесть, что сам Курылович познакомился с вице-президентом клуба только утром, то такое знакомство оказалось весьма полезным. Бенедиктов пообещал представить его Холмскому и даже помог купить два билета в этот джаз-клуб.
   Увидев Курыловича, Бенедиктов приветливо помахал ему рукой. Курылович пошел к столику Холмского, предупредив свою спутницу, чтобы та терпеливо его дожидалась. Еще через полчаса Бенедиктов ушел, и они остались одни. Холмскому было лет шестьдесят. У него были темные редкие волосы, коротко подстриженные усы и бородка. Он сразу осознал, что этому приехавшему поляку что-то нужно, и поэтому почти не пил, ожидая, когда Курылович начнет разговор, ради которого и появился в этом клубе. И дождался.
   – Я много слышал о вашей успешной рекламной деятельности, – осторожно начал Курылович. – Говорят, вы имеете связь со всеми крупными рекламными агентствами Москвы.
   – Не со всеми, – благодушно заметил Холмский, – но некоторые связи у меня есть.
   – Мне рекомендовали именно вас, – любезно сообщил Курылович, – говорят, вы – настоящий гений в этой области.
   – Не нужно столько комплиментов, – ласково заметил Холмский, – что вы хотите?
   – Мне нужно провести рекламную кампанию, – пояснил Курылович, – поместить несколько сообщений в газетах и на телевидении.
   – В чем проблема? – удивился Холмский. – Если у вас есть деньги, никаких проблем. Сейчас везде есть рекламные отделы. Можете заплатить и разместить там вашу рекламу.
   – Не подойдет, – весело ответил Курылович. – Мне нужна другая реклама. Скрытая. На телевидении и в газетах. Нужны статьи, передачи, сообщения, замечания, новая информация.
   – О какой рекламе идет речь? – деловито осведомился Холмский. – Какой-нибудь залежалый товар? Электроника? Продукты? Лекарство?
   – Спектакль. Обычный спектакль в театре.
   – Неужели спектакль? – поморщился Холмский. – Наверное, кто-то из ваших соотечественников – спонсор этого спектакля? Тогда понимаю. Но любой спектакль стоит меньше, чем нужно денег на скрытую рекламу. Поверьте мне, дорогой пан… кажется Курылович. Спектакли просто не стоят таких денег.
   – И тем не менее мне рекомендовали именно вас, – твердо повторил Курылович. – Мне нужна ваша помощь, господин Холмский.
   Холмский пожал плечами. Этот странный поляк его забавлял. Наверное, он просто не знает московских цен. И не совсем понимает, куда приехал.
   – Скрытая реклама стоит не меньше ста тысяч долларов, – снисходительно пояснил он. – И это только начало. Чтобы провести хорошую кампанию, нужно заплатить в несколько раз больше. Неужели ваш спонсор захочет платить такие деньги? Он ведь не продает бриллианты или самолеты. А за спектакль такие деньги еще никто не давал. Можно заплатить десять тысяч долларов хорошему журналисту за одну статью. Или за две. Это дорого, но журналист сам договорится с главным редактором. И если хотите, я вам даже помогу. Но рекламная кампания будет стоить очень дорого.
   – Назовите окончательную сумму, – выдохнул Курылович, облизывая сухие губы.
   – Четыреста тысяч долларов, – усмехнулся Холмский, – а лучше пятьсот. У вашего доверителя есть такие деньги?
   – Вы можете немного подождать? Я должен поговорить с моим другом.
   – Десять минут достаточно?
   – Вполне.
   – Тогда я подожду.
   Курылович поднялся и пошел в мужской туалет. Он заметил, как Нина отчаянно флиртует с каким-то бородатым молодым человеком.
   «Шлюха», – зло подумал Курылович, входя в туалет и доставая аппарат. Он прошел в кабинку, закрыл дверцу и набрал номер. Дзевоньский ответил сразу.
   – Я вас слушаю, – Курылович не мог знать, что это был аппарат Дзевоньского, номер которого знал только он один и который был специально куплен для разговора с единственным собеседником – Ежи Курыловичем.
   – Я встретился с нашим знакомым, – сообщил Курылович, – он просит нереальную сумму. Четыреста или пятьсот тысяч. Мне кажется, что нужно найти другого специалиста…
   – Соглашайтесь, – сразу велел Дзевоньский, – на пятьсот тысяч.
   – Вы меня не поняли, – занервничал Курылович, – речь идет не о рублях, а о долларах.
   – Я еще не идиот Курылович, – раздраженно заметил Дзевоньский, – конечно, в долларах. Скажите ему, что мы согласны. Завтра получите деньги наличными. Пусть даст расписку.
   – Пятьсот тысяч долларов, – ошеломленно повторил Курылович, – за рекламу какого-то спектакля?
   – До свидания, – Дзевоньский отключился.
   Курылович вышел из кабинки, подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. У него был явно растерянный вид. Он умылся, чтобы немного успокоиться. Достав платок, вытер лицо и вышел из туалета. Нины нигде не было. Она уже получила свои пятьсот долларов и вполне резонно решила, что проведенные три часа в обществе Курыловича вполне окупили эти деньги. В эти три часа вошли совместный обед и поездка в джаз-клуб. Она даже немного «переработала», дожидаясь клиента еще полчаса за столиком. А теперь уехала с другим. Курылович подошел к Холмскому.
   – Кажется, ваша дама вас не дождалась, – меланхолично заметил тот.
   – Возможно, – согласился Курылович. – Мы согласны.
   – Я позвоню вам и сообщу имя журналиста, кому вы сможете заплатить десять тысяч, – сказал Холмский, собираясь подняться.
   – Нет, – остановил его Курылович. – Вы не поняли. Мы согласны вам заплатить. Четыреста пятьдесят тысяч долларов, – он решил, что десятипроцентная скидка ему просто положена. И эту разницу можно будет положить в карман.
   Холмский изумленно посмотрел на своего собеседника. Привыкший к любым цифрам, он впервые в жизни столкнулся с человеком, готовым заплатить невероятные деньги за скрытую рекламу спектакля. За такие деньги в городе можно было поставить два или даже три спектакля. Но этот непонятный поляк, кажется, не шутил.
   – Четыреста пятьдесят тысяч, – деловито повторил Холмский, – хорошо. Будем считать, что мы договорились. Завтра подпишем соглашение, и вы переведете деньги. Стопроцентная оплата, никаких авансов.
   – Договорились.
   – Какой спектакль? Это «Кошки» или «Чикаго»?
   – Нет. «Чайка» Андрона Сончаловского в Московском Художественном театре.
   – Это шутка? – спросил изменившимся голосом Холмский. – Зачем это вам нужно?
   – Вы согласны или нет?
   – Вас прислал его брат Никита? Хотите меня скомпрометировать? Или искусственно поднять ажиотаж вокруг спектакля? Я ведь понимаю, что вы никогда не заплатите таких денег.
   – Завтра получите всю сумму, – решительно заявил Курылович, – целиком.
   – Не нужно меня дурачить. Такие деньги в Москве еще никто не платил.
   – Завтра я привезу вам деньги, – упрямо повторил Курылович.
   – Вы или провокатор, или сумасшедший, – решил Холмский. – Хорошо, встретимся завтра у меня в офисе. Хотя завтра воскресенье, но ради вас я приеду на работу. Если вы заплатите такие деньги сразу, я возьму мои слова обратно и признаюсь, что сам сумасшедший. До свидания. Что-то мне подсказывает, что завтра в два я вас не увижу в моем офисе.
   – Дайте ваш адрес, – потребовал Курылович.
   Холмский протянул ему карточку и быстро вышел из зала. За ним потянулись двое молодых людей, очевидно его телохранители.
   Курылович посмотрел на визитную карточку и улыбнулся.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 19 ДЕКАБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   По выходным дням в городе было гораздо меньше машин. Гейтлер вызвал Салькова и поехал с ним к Центральному универмагу, словно для того, чтобы сделать покупки. На Неглинной он остановил машину и вошел в здание универмага, чтобы выйти с другой стороны, сесть в машину и назвать другой адрес. По дороге он еще раз поменял автомобиль и вышел за квартал до встречи. Риту он узнал издали. Она шла к нему легкой, стремительной походкой.
   – Как дела? – спросил он. В Москве они говорили только по-русски.
   – Прекрасно, – радостно ответила Рита. – Я уже сняла квартиру и заплатила на полгода вперед.
   Он увидел, что она опять изменилась – разгладились черты ее лица, исчезло задумчиво-тоскливое выражение глаз. Ему было приятно сознавать, что он причастен к этим хорошим переменам. Они вошли в небольшое кафе, уселись за столик.
   – Ты мог бы подняться ко мне, – предложила Рита, – я живу совсем недалеко отсюда.
   – Я помню, – улыбнулся Гейтлер. – Сколько ты заплатила за полгода вперед?
   – Шесть тысяч долларов, – озабоченно призналась она. – Ты не поверишь, но здесь цены выше, чем в центре Берлина.
   – Я знаю, – ответил Гейтлер. – Вот тебе еще двадцать пять тысяч евро, – он протянул ей конверт, – плати в евро. Старайся не менять крупные суммы. Это привлекает внимание.
   – Ты их печатаешь? – улыбнулась Рита.
   – Пока нет. Но нужно подумать, может, из меня получится неплохой фальшивомонетчик. Ты все помнишь, о чем я тебя просил?
   – Конечно. Я привезла все, что нужно.
   – Хорошо. Я постараюсь достать необходимые документы, но это пока очень сложно. А ты должна сделать все так, как я тебя просил.
   – Я помню, помню. Когда мы с тобой увидимся?
   – Через неделю, на Рождество. Я сниму номер в каком-нибудь отеле, чтобы мы с тобой могли провести там ночь.
   – Ты останешься со мной на всю ночь? – не поверила она. – Если действительно останешься, то я поверю в чудеса.
   – В Рождество чудеса иногда случаются, – загадочно улыбнулся Гейтлер и взглянул на часы. – Мне пора. Не вставай, пока я не уйду. И помни, о чем я тебя просил. Никому не доверяй. Ни одному человеку. Из дома выходи только за продуктами. Мы еще успеем с тобой нагуляться в другом месте.
   – Хорошо. Я буду ждать Рождества.
   – До свидания, – он поднялся и, не оглядываясь, вышел из кафе.
   Она проводила его долгим взглядом. И подумала, что до Рождества еще много дней.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 19 ДЕКАБРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Ровно без пяти минут два Ежи Курылович появился в офисе Аркадия Яковлевича Холмского. Нужно отметить, что впервые за много лет Холмский испытывал некоторое беспокойство, поглядывая на часы. За это утро он успел навести справки и выяснить, что никаких зарубежных спонсоров у спектакля нет. Это вызывало еще большее изумление. Какой-то неизвестный готов заплатить невероятные деньги, чтобы провести скрытую рекламу этого спектакля. Холмский решил, что его разыграли. Возможно, в джаз-клубе была установлена аппаратура и их разговор засняли скрытой камерой. Такие телевизионные передачи практиковались сразу на нескольких каналах, и самым смешным был «Розыгрыш» на первом. Холмский наводил справки, чтобы узнать, как именно его разыграли и уже собирался позвонить Курыловичу, выдавшему себя за поляка, когда этот господин вдруг появился с чемоданом в руках и действительно принес четыреста пятьдесят тысяч долларов наличными.
   Холмский впервые в жизни не знал, что ему делать. Чутье подсказывало ему, что это очень грязная игра, правила которой ему неведомы. Интуитивно он боялся взять эти деньги, понимая, что за такими суммами могут стоять только очень серьезные люди. Но с другой стороны, деньги лежали перед ним. Настоящие, не фальшивые купюры, он это сразу определил. Сорок пять пачек по сто бумажек в каждой. Сорок пять пачек по десять тысяч долларов. Взять такие деньги было очень опасно. Отказаться – значит расписаться в собственном безумстве. Он откашлялся, глядя на деньги.
   – Должен признаться, вы меня удивили, – хрипло выговорил Холмский, – я не думал, что вы говорите серьезно. Признаюсь, я был не прав. Очевидно, это я немного схожу с ума, если не могу сразу распознать такого важного клиента, как вы.
   Курылович улыбнулся, довольный произведенным эффектом. Ему нравились эти деньги. Нравилась такая крупная сумма, которую он столь небрежно положил на столик. Когда Дзевоньский и его люди привезли деньги, у Курыловича мелькнула мысль, что все можно сделать по-другому. Можно забрать деньги и исчезнуть. С такими деньгами он сумеет развернуться где-нибудь в Канаде или в Словакии. Но, глядя на лица двух охранников, с которыми приехал Дзевоньский, он понял, что эти типы его в покое не оставят. Можно взять деньги и превратить свою жизнь в сущий кошмар, все время прячась от возможных преследователей. Если учесть, что общей недвижимости у Ежи Курыловича было не на одну сотню тысяч долларов, то получалось, что он оставлял обе свои квартиры, дачу, работу, счета в банке, машины, любовниц, жену, семью, родителей. Он подумал, что оставшиеся в Польше средства явно превышают эту сумму, и смирился с тем, что ее придется отдать. Правда, по дороге забрал пять пачек, справедливо полагая, что может позволить себе некоторую компенсацию за такую честность.
   Деньги лежали перед ними, и Холмский озадаченно кусал губы. Отказаться было уже нельзя, это он начал понимать.
   – Хорошо, – сказал он, – я беру ваши деньги, и мы подписываем конфиденциальное соглашение. Я обязуюсь в течение месяца размещать скрытую рекламу вашего спектакля на радио, в телевизионных передачах, во всех основных газетах. Будут статьи критиков, восторженные письма читателей, специальные передачи о вашем спектакле. Только, черт возьми, объясните мне, зачем это все вам нужно?
   – Вы отказываетесь? – Курыловичу приятно было осознавать себя хозяином положения.
   – Я только спрашиваю. Какой срок?
   – Месяц-полтора, не больше. Об этом спектакле после Нового года должна говорить вся Москва. Билеты должны раскупаться с рук и заранее. В общем, создайте нужный ажиотаж. За такие деньги, я думаю, можно скупать все места в зрительном зале.
   – Можно, – согласился Холмский, – мы сейчас подготовим соглашение.
   Он продолжал волноваться, пока его секретарь и юрист готовили соглашение. И лишь когда обговаривали заключительные условия договора, Курылович вдруг потребовал указать сумму в пятьсот тысяч, пояснив, что десять процентов – его гонорар. Холмский улыбнулся. Теперь он несколько успокоился. Если посредник привычно ворует деньги и требует свои десять процентов, значит, это обычная коммерческая сделка. Ничего страшного в ней нет. Конечно, сам Холмский тоже украдет, и не меньше ста тысяч долларов. Но оставшиеся триста пятьдесят будут честно пущены на рекламу. Или это очень большая сумма? Хватит и трехсот тысяч, тем более что жуликоватый поляк, кажется, готов покрыть все недостачи. Холмский опять улыбался, этот Курылович даже не подозревает, в какую яму сам себя загнал. Конечно, договор был подписан на пятьсот тысяч. И конечно, Холмский уже знал, кому и куда нужно позвонить, чтобы уже завтра статьи начали появляться в газетах. Некоторых критиков достаточно накормить хорошим обедом, некоторым женщинам – послать мелкие подарки. Для телевизионного сюжета понадобится тысяч пятьдесят, для нескольких статей еще столько же. Можно сэкономить огромные деньги. Холмский вновь улыбнулся.
   – Мы согласны на все ваши условия, – сказал он, протягивая руку своем партнеру.
   – Я рад, что мы пришли к взаимопониманию, – пожал ему руку не менее радостный Курылович.
   В отель он вернулся через час. Пять пачек денег были его неслыханным гонораром, которого он не имел никогда в жизни. Курылович был счастлив. К тому же ему позвонил Дзевоньский и сообщил, что после Нового года они снова вызовут Ежи в Москву. Курылович заверил патрона, что готов летать сюда еженедельно и бросить все свои дела в Варшаве.
   Холмский оказался человеком дела. Уже через два дня в двух крупных газетах появились прекрасные отзывы о состоявшемся спектакле. А на следующий день по главной программе новостей был показан целый сюжет из этого спектакля с подробным комментарием, в котором говорилось о блестящей игре актеров и продуманной тонкой режиссуре. Рекламная кампания началась…
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 20 ДЕКАБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Можно напиться и на одну ночь забыть все свои проблемы. Можно пить достаточно долго, пытаясь утопить свою обиду в алкогольных парах. Можно пить всю жизнь, пропив прошлое и будущее, чтобы жить одним настоящим и загубить свою жизнь. Дронго не умел пить. Он вообще не понимал, для чего нужно напиваться до скотского состояния, чтобы на следующий день просыпаться с гудящей головой и похмельным синдромом.
   После ухода Машкова несколько дней назад он проснулся с ощущением собственной вины. Дронго не мог понять, откуда оно взялось. Все было нормально, он честно провел расследование, обнаружив обман Гейтлера в Берлине. Но чувство вины, возникшее во сне, вызывало беспокойство. Дронго сел на кровати. Он любил спать один, даже когда ночевал в доме Джил. Сказывалось его постоянное одиночество, его сложная жизнь и чуткий сон, при котором любой другой человек мешал ему проваливаться в небытие.
   Голова сильно болела, и он выпил таблетку болеутоляющего. Затем принял душ, прошел в кабинет. Сел в кресло, включил компьютер и задумался. Почему он решил, что его будут долго терпеть? Почему считал, что они обязаны держать его в своей группе? Ведь Хеккет вызвал его всего лишь для передачи информации. Даже Хеккет не рассчитывал, что Дронго включат в эту группу. И никто не рассчитывал. Машков согласился включить его на свой страх и риск. Риск не оправдался. Генералу Машкову указали на его ошибку и предложили удалить иностранного эксперта. Все правильно, все так и должно быть.
   В седьмом часу утра Дронго отправился спать и проспал весь день. Сказалась изрядная доля алкоголя и лекарство, принятые почти одновременно. Потом было несколько дней тишины. Он читал газеты, смотрел телевизор, что-то искал в Интернете, дважды говорил с Джил и объявил ей, что приедет в Италию на Рождество. В эти дни периодически проглядывая прессу, Дронго обратил внимание на периодически появляющиеся статьи о новом спектакле Сончаловского «Чайка» и решил, что надо купить два билета, привезти в Москву Джил и сводить ее на него. С другой стороны, он обратил внимание, что рекламировали этот спектакль как-то уж очень навязчиво, даже подумал, что такая слишком откровенная рекламная кампания может повредить и постановке, и театру в целом.
   В понедельник вечером ему позвонили снизу от охраны, которая была в его доме. Он удивился. Никто из его друзей не приезжал без предварительного телефонного звонка. Ни Кружков, ни Вейдеманис. А посторонних не пропустила бы охрана. Именно поэтому он так удивился, услышав, что звонок от нее.
   – К вам пришла женщина, – доложил дежурный охранник, – но вы нас не предупреждали.
   – Как ее фамилия? – нахмурился Дронго. Он не любил неожиданных визитеров.
   – Госпожа Нащекина.
   – Пропустите, – разрешил Дронго.
   Через несколько минут она была в его квартире. Он принял ее пальто, провел в гостиную. Эльвира Марковна была в темном костюме, длинной юбке, на ногах – изящные сапожки. Было заметно, что она волнуется. Дронго уселся в свое любимое глубокое кресло, предложив ей выбрать куда садиться. Нащекина выбрала диван. И оказалась рядом с ним.
   – Может, вы хотите что-нибудь выпить? – предложил Дронго.
   – Нет, – женщина явно была не в себе, – я хочу с вами поговорить.
   – Я думал, что уже стал неинтересен членам вашей группы, – грустно заметил Дронго, – или там что-то изменилось?
   – Ничего не изменилось. Но я пришла извиниться. Оказалось, что я невольно подставила вас.
   – Каким образом?
   – Прислала восторженный отчет в нашу совместную группу. Отчет размножили и передали во все службы. В результате руководства Службы Безопасности и ФСБ забеспокоились, что вы и так слишком много узнали. И приняли решение отстранить вас от работы в группе. Увы. Я думала, что вас поблагодарят за помощь, а все обернулось таким печальным образом. Я повела себя непростительно неразумно, как начинающая девчонка. И в результате вот что вышло. Понимаю, что вам неприятно и обидно. Поэтому я пришла к вам извиниться. Я сама узнала обо всем этом только сегодня. Мне рассказал Алексей Николаевич. Кстати, он и Машков возражали против вашего отстранения. Но их не стали слушать.
   Дронго улыбнулся. Ему приятно было узнать, что Машков не сдался. Сам Виктор не рассказывал ему, как он возражал. И это тоже ему понравилось.
   – Надеюсь, вы доведете это расследование до конца, – сказал Дронго, – и спасибо, что вы пришли. Я очень вам благодарен.
   – Мне показалось, что так будет правильно, – Эльвира Марковна взглянула на часы. – К сожалению, я должна идти. Я сказала вашим охранникам внизу, что выйду через пятнадцать минут. И они разрешили мне оставить машину во дворе.
   – Это единственная причина, по которой вы так быстро уходите? – мягко спросил он.
   Она посмотрела ему в глаза. У нее они были карие.
   – Вы забыли, что я знакома с вашим досье, – улыбаясь, лукаво заметила Нащекина. – Там есть пункт о ваших отношениях с женщинами. Должна признаться, в этом деле вы одерживали самые убедительные победы. Поэтому я лучше побыстрее уйду, чтобы не попасть в этот список. Так будет лучше для нас обоих.
   Она поднялась с дивана. Он встал с ней.
   – Контакты офицера разведки с подозрительным иностранцем, – прокомментировал Дронго, провожая ее к входной двери, – все правильно.
   Он видел только ее спину. Снял с вешалки пальто, помог ей одеться. Открыл дверь. Нащекина повернулась к нему.
   – Это всегда очень предосудительно, – произнесла она, все еще продолжая улыбаться, – и опасно. Для нас обоих, господин эксперт. – Затем вдруг шагнула к нему и легко коснулась его губ.
   Дронго не успел ничего понять. Эльвира Марковна вышла из квартиры, закрыв дверь. Дронго провел языком по своим губам. Они пахли чем-то вкусным, словно карамелью. Он повернулся и вернулся в гостиную. Дронго знал, что улетит из Москвы через несколько дней.
   Двадцать третьего декабря, в четверг, он действительно улетел в Рим. Но все эти дни чувствовал на губах карамельный вкус ее губ.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 24 ДЕКАБРЯ, ПЯТНИЦА --//
   В этот день Дзевоньский ощущал себя почти именинником. Как и большинство поляков, он традиционно справлял все католические праздники. Даже в те годы, когда был офицером спецслужб, в их доме отмечалось Рождество. Это был светлый и радостный праздник. Дзевоньский договорился с кухаркой насчет праздничного ужина и подождал, когда к завтраку выйдет Гейтлер.
   – Доброе утро, – вежливо поздоровался Гейтлер, – мы прямо как космонавты, живем в замкнутом помещении.
   – С праздником, – поздравил его Дзевоньский.
   – Спасибо, – улыбнулся Гейтлер, – вас тоже. Вы ведь наверняка католик, как и все поляки?
   – А вы лютеранин?
   – Скорее агностик. Я убежденный агностик, пан Дзевоньский, меня трудно убедить, что нашими поступками управляет некий старец, наблюдающий за нами сверху. Очень трудно, – Гейтлер придвинул к себе чашечку чая.
   – Мы заказали на вечер праздничный ужин, – сообщил Дзевоньский, – будем отмечать вдвоем. Если хотите, пригласим Гельвана и наших девушек из офиса. Или поедем куда-нибудь в ресторан.
   Гейтлер замер. Сегодня ему нужно было сообщить самую неприятную весть своему работодателю и получить его согласие. Он продолжал спокойно завтракать, чтобы поговорить обо всем после того, как они пройдут в гостиную.
   – Курылович уже вернулся обратно в Варшаву, – сообщил Дзевоньский, – но я думаю, вы обратили внимание на все эти статьи. Особенно блестящая статья была в «Коммерсанте». С одной стороны, как будто ругали спектакль, но с другой – так блестяще его подали, что любой заинтересованный человек захочет его увидеть. Это высшее мастерство.
   – Да, – согласился Гейтлер, – я читал эту статью. Должен заметить, что ваш Холмский умеет работать. Я внимательно смотрю телевизионные передачи. Уже несколько раз по разным программам сообщали о нашем спектакле. Все идет нормально, пан Дзевоньский.
   – Вам не кажется, что мы могли бы подготовить конкретного исполнителя для встречи «субъекта власти» в театре? – поинтересовался Дзевоньский.
   – Вы никак не хотите успокоиться, – благодушно заметил Гейтлер, – вам нужна бойня, а не продуманная операция. Каким образом ваш человек войдет в охраняемый театр? Где он сядет? А вы знаете, где именно сядет наш «субъект власти»? И как ваш человек сможет к нему подойти? Если Служба Безопасности сработает нормально, то нашему «смертнику» не дадут даже руку поднять.
   – Ладно, ладно, – отмахнулся Дзевоньский, – я только спросил.
   – Все должно идти по плану, – напомнил Гейтлер. – На первом этапе мы проверяем наши возможности по манипулированию ситуацией. В истории известны несколько случаев, когда покушение происходило в театрах. Самый известный – с Авраамом Линкольном. В России все помнят убийство Петра Столыпина. Не дергайтесь, Дзевоньский. Если мы заставим главу государства откликнуться на нашу рекламную кампанию, значит, мы на верном пути. И не форсируйте события. Неужели вы думаете, что мне так приятно сидеть на этой даче с таким чудесным человеком, как вы?
   Дзевоньский взглянул на него, но ничего не ответил. Кофе они традиционно пили у камина. Когда устроились в креслах, Дзевоньский неожиданно спросил:
   – Почему русские отмечают Рождество седьмого января? Это ведь нелогично. Сначала Новый год, а потом – Рождество…
   – У них есть старый Новый год, – пояснил Гейтлер. – Никто и ничто не мешает им отмечать два раза Рождество и два раза Новый год. Такая традиция.
   – Мне она не совсем понятна, – признался Дзевоньский. – Вы уже решили, как мы отметим сегодня Рождество?
   – Я хотел попросить у вас разрешения покинуть вас на этот вечер. У меня другие планы.
   Дзевоньский нахмурился.
   – Только на вечер? – уточнил он совсем другим голосом.
   – И если можно, на всю ночь. Я не собираюсь исчезать, если вы думаете об этом. Завтра днем я вернусь в наше «логово». Но мне хотелось бы отметить этот день с моей знакомой.
   – И я обязан вам верить?
   – Не обязаны. Вы можете приставить ко мне ваших «церберов». Но я их все равно обману и уйду. А вы начнете нервничать, когда я не вернусь ночевать. Поэтому я и решил вам сообщить, чтобы вы не волновались.
   – Не хотите встречать Рождество со мной? – криво усмехнулся Дзевоньский.
   – Это было мое самое заветное желание с тех пор, как я с вами познакомился, – пошутил Гейтлер, – но если серьезно, то у меня есть знакомая, с которой я хочу провести эту ночь. По-моему, вполне нормальное желание.
   – Она не русская? – спросил Дзевоньский.
   На долю секунды у Гейтлера дрогнули веки. Он вдруг осознал свою ошибку: ведь для русских католическое Рождество не столь важный праздник, как православное. Однако сразу исправил свою оплошность:
   – Я же вам сказал, что они отмечают эти праздники дважды. А моя знакомая знает, что я немец.
   – Вы сами говорили о нежелательности любых контактов. Если вам нужна женщина, мы можем снять номер в отеле и вызвать туда любое количество нужных женщин, – предложил Дзевоньский.
   – Спасибо за предложение. Но я привык в таких вопросах обходиться собственными силами.
   Дзевоньский долго смотрел на своего собеседника. Затем нехотя согласился.
   – Хорошо, – сказал он, – но с одним условием. Вы возьмете с собой один из наших телефонов, чтобы я мог вас найти и хотя бы поздравить.
   – Безусловно, – кивнул Гейтлер, – и обещаю вам его не выключать.
   – Договорились, – у Дзевоньского испортилось настроение.
   Он поднялся к себе в комнату и долго сидел на стуле, решая, как поступить. Оставаться одному на эту ночь не хотелось. Видеть Гельвана – тем более. Дзевоньский тяжело вздохнул и набрал телефон своего помощника.
   – Купи мне билет на любой ближайший рейс в Брюссель, – попросил он. – А завтра утром я вернусь обратно. Один билет бизнес-класса.
   – Сейчас сделаю, – понял Гельван. – Прислать машину за вами?
   – Не нужно. Где ты будешь отмечать Рождество?
   – С друзьями, – неопределенно заявил Гельван, – у меня есть друзья.
   – Не забывай о моем приказе, – жестко напомнил Дзевоньский, – не трогать девочек, работающих в твоем офисе. Ни в коем случае. Ищи себе развлечения на стороне.
   – Я помню, – обиженно заверил Гельван.
   Дзевоньский бросил трубку. Конечно, нужно проследить, куда это ездит Гейтлер. Нужно выяснить, с кем он встречается. Для этого он привезет из Брюсселя два специальных телефона. В них будет вмонтировано передающее устройство. В следующий раз, когда Гейтлер поедет на встречу, нужно будет дать ему этот аппарат и проследить, куда он поехал. Нельзя так доверять этому генералу. Он доказал, что обладает невероятным умом. Придумать такую операцию с театром мог только талантливый человек.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 31 ДЕКАБРЯ, ПЯТНИЦА --//
   В это утро он проснулся раньше обычного. Он не любил лежать в постели, проснувшись, и нежиться под теплым одеялом. Сказывалось его спортивное прошлое, когда время учебы и занятий было расписано по минутам. Будучи по натуре рациональным прагматиком, он менее всего был похож на изнеженного флегматика или меланхолика, способного провести под одеялом все утро. Но в этот день он лежал под одеялом и вспоминал самые важные эпизоды своей жизни. Именно в этот день пять лет назад бывший президент удивил всех своих помощников, всю страну и весь мир. Он всегда был непредсказуемым человеком. И в тот день неожиданно объявил, что уходит в отставку, оставляя вместо себя главу правительства. Сказать, что это был эффект разорвавшейся политической бомбы, – значит ничего не сказать.
   Аналитики были отозваны из отпусков, все спецслужбы ведущих государств начали готовить собственные исследования, пытаясь понять, кем является человек, ставший главой самого большого в мире государства. И одного из самых сильных. Можно было много сетовать на развал государства, можно было вспоминать о тотальном обнищании народа, полном развале армии, неудачной внешней и внутренней политике, мятеже девяносто третьего, дефолте девяносто восьмого… Можно было много чего вспомнить. Но все перевешивало одно важное обстоятельство – у России сохранялся второй в мире ядерный потенциал. Это была не просто самая большая страна в мире. Это была страна, которая гарантированно могла уничтожить не только любого врага, но и всю человеческую цивилизацию. Даже с точки зрения безопасности и будущего человечества нужно было попытаться осмыслить и понять – кто станет руководителем этого сверхпотенциала.
   Президент закрыл глаза. Это был самый запомнившийся день в его жизни. Бывший президент тогда сказал ему на прощание – «Берегите страну», и его голос предательски дрогнул.
   Президент повернулся на бок. Это был самый запомнившийся, но не самый переломный день в его жизни. В его жизни дважды были по-настоящему важные дни. В первый раз, когда он вернулся из Германии. Он рассчитывал тогда, что его возьмут на работу в Ленинградское управление. Или предложат нечто соответствующее. Но в отделе кадров решили по-другому. Тогда его обидели, очень серьезно обидели, отправив подполковника разведки помощником проректора. Он понимал, что это важная составляющая работы органов госбезопасности, повсюду на таких должностях сидели офицеры из органов, но ему было обидно, что весь его опыт работы в Германии использовали таким образом. Он никогда не отказывался ни от какой работы. И на работу в университет пошел, готовый трудиться как обычно. Энергичный, собранный, немного скрытный трудоголик.
   Но тогда все поменялось довольно быстро. Новый лидер города взял его к себе советником, затем сделал руководителем комитета по внешним связям, а позднее – первым заместителем председателя правительства города. Кобчак был умным, грамотным человеком с большой эрудицией. Он правильно рассчитал, что может положиться на этого невысокого, подтянутого офицера из бывшего КГБ, который ни при каких обстоятельствах не мог его предать. Их связывала не просто общая работа. Кобчак был человеком ярким, одаренным от природы многими талантами. Он был блестящим оратором, умел нравиться женщинам, выступать перед массами. Но у него был и явный недостаток. Этот человек, никогда не работавший в рутинных условиях, не любил и не хотел заниматься многими организационными вопросами, которыми обязан заниматься руководитель города в силу занимаемой должности.
   Все эти дела Кобчак постепенно переложил на своих заместителей. Он любил председательствовать во всевозможных комиссиях, принимать иностранных гостей, устраивать праздники. А заниматься канализацией или вывозом мусора ему казалось не только глупой прозой, но и некоторой пошлостью. Подобные дела он охотно передоверял своим заместителям. Будущий президент работал с Кобчаком все годы, пока тот был мэром, почти шесть лет.
   Кобчак понимал, что его заместитель никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет претендовать на его место. В народе, а тем более в их городе, еще было слишком сильно отторжение – там не любили бывших партийных руководителей и сотрудников органов КГБ, на которых были вылиты ушаты грязи. И хотя степень этой нелюбви искусственно завышалась, тем не менее на протяжении всех шести лет Кобчака неоднократно упрекали в том, что он взял к себе на работу бывшего офицера КГБ.
   Будущий президент оказался человеком порядочным и принципиальным. Он не сдал своего начальника во время августовского кризиса девяносто первого года, когда казалось, что судьба страны уже определена. Кобчак активно выступил против ГКЧП, и в этом его поддержал заместитель, ставший своеобразным мостом между органами правопорядка, армейскими частями, с одной стороны, и мэром города, с другой.
   В девяносто третьем ситуация почти повторилась. На этот раз против президента страны выступил Верховный Совет. Противостояние получилось ожесточенным и кровавым. Кобчак поддержал линию президента, понимая, что в случае победы его оппонентов ему придется нелегко. Президент ввел танки, обстрелял собственный парламент и победил. Позже эту чудовищную победу назвали «торжеством демократии». Многие думающие люди понимали, что это не совсем «торжество» и уж вовсе не «демократия». Победа была достигнута тяжелой ценой. Но как и в августе девяносто первого все вышло совсем по-иному. В августе девяносто первого высшие руководители страны, доведенные до отчаяния абсолютно нелогичной и непоследовательной политикой своего говорливого лидера, были готовы сделать все, чтобы спасти страну от развала. Вопреки здравому смыслу их назвали «путчистами» и отправили в тюрьму. А уже через четыре месяца в Беловежской пуще три республиканских лидера подписали договор об упразднении великой страны. Президент Советского Союза, поклявшийся на Конституции защищать страну, добровольно сложил с себя полномочия, примирившись с распадом великой державы.
   Похожие обстоятельства произошли и в октябре девяносто третьего. Расстреляв собственный парламент, Президент России объявил о введении новой Конституции и проведении новых выборов. И уже на декабрьских выборах получил оглушительную пощечину, потерпев полное фиаско, – на первом месте оказалась националистическая ультраправая либеральная партия.
   В октябре девяносто третьего будущий президент снова поддержал Кобчака. А на следующий год стал его первым заместителем. Кобчак полностью ему доверял, даже требовал, чтобы он выступал перед депутатами Законодательного собрания. Это были очень тяжелые моменты для будущего президента. Толковый исполнитель, четкий, дисциплинированный, собранный человек, он не был трибуном. Первые выступления перед депутатами проходили тяжело. Кобчак, смеясь, говорил ему, что он приходит после них «синий и сразу худеет на несколько килограммов». Но этот опыт общения очень поможет будущему президенту, когда через десять лет он возглавит государство и должен будет часто выступать перед большими массами людей.
   Будущий президент не забыл, что сделал для него Кобчак. Он сохранил ему верность до конца, даже помог покинуть страну в тот трудный момент, когда против бывшего руководителя Санкт-Петербурга возбудили уголовное дело. И ушел вместе с ним в отставку, оказавшись во второй раз в жизни на перепутье.
   Конечно, тогда ему тоже помогли, и он это всегда помнил. Ему снова предложили роль почти «завхоза». В течение года он был заместителем управляющего делами администрации президента. Однако выбирать не приходилось. И на этой должности, как всегда, будущий президент проявил свои лучшие качества – дисциплинированность, собранность, четкое выполнение всех указаний руководства, контроль за исполнением собственных решений.
   В марте девяносто седьмого его перевели начальником Контрольного управления администрации президента. От других высших чиновников он отличался трудолюбием, не любил появляться в публичных местах, не пытался заниматься собственным бизнесом. Сказывалось все его прошлое – воспитание и образование, привитое навсегда уважение к собственной стране, гордость за ее историю и культуру. В этом отношении настоящие офицеры поистине подлинные «государственники». Хотя он не был ангел и ничто человеческое ему не было чуждо.
   Двадцать пятого мая девяносто восьмого года президент сделал его первым заместителем руководителя своей администрации, а еще через два месяца – директором Федеральной службы безопасности. На этой должности будущий президент встретил августовский дефолт, когда казалось, что крах всего государства неминуем. Однако произошло настоящее чудо. Дефолт потряс всю платежную систему страны, произошло массовое банкротство, рубль упал в четыре раза, но пришедшее к власти новое правительство каким-то непостижимым образом удержало страну на краю пропасти. Разумеется, в этом была заслуга и нового директора ФСБ.
   Главой правительства стал бывший руководитель разведки Симаков. Опытный, мудрый, осторожный, много повидавший, он медленно, но верно вывел страну из небывалого кризиса. У него сложились неплохие личные отношения с директором ФСБ. Оба были «государственники», оба пришли из органов, оба откровенно не любили олигархов, ограбивших страну. Через несколько лет в Аргентине произошел похожий дефолт, хотя там национальная валюта упала лишь на пятьдесят процентов. Это вызвало массовые беспорядки, сменились один за другим несколько президентов. Аргентина пережила самые худшие дни в своей истории.
   Двадцать девятого марта девяносто девятого года президент сделал директора ФСБ секретарем Совета Безопасности. А еще через пять месяцев неожиданно предложил его на должность руководителя правительства. Но до этого прошло пять долгих месяцев, в течение которых сменилось еще два премьера.
   Президент открыл глаза и подумал, что пролежал слишком долго – почти пятнадцать минут. Непростительная роскошь. Он поднялся, направился в ванную комнату. Несколько дней назад он записал обращение к народу, поздравил людей с наступающим Новым годом. Сегодня ночью это обращение передадут по всем телевизионным каналам страны. Но до этого нужно еще успеть так много сделать, просмотреть столько документов… Начинался обычный день, заполненный привычными трудностями.
//-- ИТАЛИЯ. РИМ. 31 ДЕКАБРЯ, ПЯТНИЦА --//
   Дронго встречал Новый год в тревожном настроении. Он отлично понимал, что означает внезапное исчезновение генерала Гельмута Гейтлера и его инсценированная смерть. Хорошо знакомый с работой органов госбезопасности, специалист по активным действиям за рубежом, один из лучших аналитиков «Штази», генерал был именно тем человеком, способным продумать и осуществить такой план, противостоять которому было очень сложно. Дронго все время хотелось позвонить в Москву и попросить Машкова еще раз проверить все обстоятельства возможного появления Гейтлера в России. Но он понимал, что Машков и все остальные офицеры ясно осознают масштабы опасности, а поэтому работают с удвоенной энергией, стараясь вычислить и найти исчезнувшего немецкого генерала.
   Просматривая информационные телевизионные передачи из Москвы и слушая радио, Дронго опять же обратил внимание на массированную рекламу спектакля «Чайка», при этом частенько очень удачно завуалированную. По степени упоминаемости с этим спектаклем могли соперничать только два фильма – «Ночной дозор» и «Турецкий гамбит», но с ними все было понятно. Продюсерами этих фильмов были руководители канала, которые, разумеется, делали все, чтобы привлечь внимание зрителей к своим фильмам. Использовались любые возможности скрытой рекламы. Но о «Чайке» говорили по всем каналам, о спектакле упоминали почти все газеты и журналы. Это привело к тому, что даже Джил, увидев один из таких сюжетов по телевидению, спросила, нельзя ли ей прилететь в Москву, чтобы увидеть этот спектакль. Дронго подумал, что ему следует выяснить, хотя бы ради интереса, кто и почему так настойчиво рекламирует эту постановку.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 31 ДЕКАБРЯ, ПЯТНИЦА --//
   В этот день Гейтлер опять решил уехать на всю ночь. Он знал, что Дзевоньский теперь ему доверяет и не станет возражать против его поездки. Правда, Дзевоньский поменял аппарат, выдав ему новый «Сименс», который обладал более совершенным дизайном и более изящной конструкцией. Гейтлер несколько удивленно посмотрел на аппарат, прежде чем положил его в карман. Раньше он не замечал за Дзевоньским тяги к более совершенным вещам и тем более не замечал стремления своего работодателя сделать что-то приятное своим сотрудникам. Именно поэтому Гейтлер внимательно рассматривал аппарат, пока Сальков вез его в город.
   Уже в городе, перед тем как выйти, Гейтлер достал другой аппарат, вынул карточку из новенького «Сименса» и переставил ее в свой старый телефон. А новый «Сименс» просто оставил в автомобиле, засунув его в кармашек переднего сидения. Выйдя из автомобиля, он забыл про этот телефон. Но главное правило разведчика Гейтлер помнил всегда. Нельзя иметь с собой ни одной вещи, которую тебе любезно передадут, подарят или вручат. В любой пуговице, в любой зажигалке может быть спрятано передающее устройство. При современных технических достижениях создать такие устройства проще простого.
   Дзевоньский приказал своим «наблюдателям» проверить, где будет зафиксирован сигнал. Когда ему сообщили, что сигнал получен из района бывшего ВДНХ, он удовлетворенно подумал, что сумел переиграть Гейтлера. Приказав установить более точный район наблюдения, Дзевоньский позвонил Гельвану. Билеты были заказаны и выкуплены еще несколько дней назад, осторожный Дзевоньский беспокоился, что не сможет вылететь в Бельгию на один день. Тридцать первого декабря билетов могло не быть.
   Он прилетел в Брюссель вечером, совершив пересадку во Франкфурте. У него было хорошее настроение, когда он садился в такси. Дзевоньский включил два своих телефона, и в этот момент позвонил один из них.
   – Слушаю, – благодушно ответил он. В салоне бизнес-класса Дзевоньский выпил две рюмки отличного коньяка.
   – Добрый вечер, – торопливо произнес Гельван, – мы проверили сигнал.
   – Ну и что? – насторожился Дзевоньский.
   – Этот сигнал поступает из машины Салькова. Похоже, герр Шайнер оставил свой аппарат в ее салоне. Автомобиль стоит у дома Салькова. Алло, вы меня слышите?..
   Дзевоньский опустил руку. Выражение его лица изменилось. Гейтлер снова доказал, что он настоящий профессионал. Конечно, этот тип никуда не убежит, но и следить за собой не позволит. На всякий случай. Как и положено настоящему разведчику.
   «Сволочь, – подумал со злостью Дзевоньский. – Ничего, я потерплю до конца операции. Ведь этот зарвавшийся немец должен еще получить вторую половину денег. Так что неизвестно, получит ли…» Подумав об этом, Дзевоньский снова улыбнулся и убрал телефон в карман.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 3 ЯНВАРЯ, ВТОРНИК --//
   Утром президент получил папку, предназначенную только для него. Руководители спецслужб информировали о последних событиях в мире. В Ираке было особенно неспокойно, и он обратил внимание на последние сообщения из этой страны. Потом ему доложили, что с ним хочет встретиться руководитель Службы Безопасности. Президент удивился. Обычно Пахомов не проявлял такой инициативы. Он вообще старался не досаждать президенту своими претензиями. Пахомов знал, что его непосредственный шеф, за жизнь которого он отвечал в первую очередь, сам придерживался очень строгих правил и никогда не нарушал рекомендаций своей Службы Безопасности. Бывший офицер и бывший директор Федеральной Службы Безопасности, президент понимал, что эти люди не только охраняют его жизнь, но и отвечают за стабильность целой страны, в которой убийство или тяжелое ранение первого лица может поколебать сами основы власти. Любое покушение на президента следует рассматривать как покушение на власть, ибо власть в России сакральна, а фигура президента олицетворяет собой высшую власть небожителя, как это было в императорских Китае и Японии. Фактически президент и был главным «субъектом власти» государства.
   Он принял Пахомова, сидя за столом. Кивком головы разрешил ему пройти и сесть у приставного столика. Пахомов молча вошел и присел на стул, ожидая, когда президент освободится.
   – Что у тебя? – спросил президент, не поднимая головы. Он доверял руководителю своей Службы Безопасности и поэтому мог принять его, сидя во главе стола, а не за приставным столиком, как обычно делал, принимая главу правительства или ответственных чиновников.
   – Я уже докладывал вам о группе Машкова, – начал Пахомов.
   – Генерала из ФСБ? – вспомнил президент. – Они проверяли какое-то дело.
   – Уже проверили, – доложил Пахомов. – У них есть уверенность, что в Германии нашли генерала «Штази», которого пригласили в Москву специально для осуществления террористического акта.
   – Против кого? – президент продолжал читать последние сводки.
   – Против вас.
   Президент поднял глаза, недобро усмехнулся. Сколько таких угроз он уже слышал! Недавно в Чечне даже назначили цену за его голову.
   – И теперь мне нужно прятаться? – спросил он насмешливо.
   – Нет. Мы принимаем все необходимые меры. Но я обязан сообщить вам об этом.
   – Какой генерал? Как его имя? – осведомился президент. – Я же знал почти всех руководителей «Штази», проработав там столько лет. Как его зовут?
   – Генерал Гельмут Гейтлер, руководитель управления стратегического анализа и информации. Нам сообщили, что вы с ним дважды встречались.
   Президент нахмурился. Затем отложил ручку и посмотрел на Пахомова.
   – Я о нем много слышал, – сказал он, – и действительно с ним встречался. Один раз на приеме в советском посольстве, другой раз он приезжал в Дрезден с руководителем одного из наших отделов. Значит, Гейтлер? Его тогда считали выдающимся специалистом, говорили даже, что он заменит самого Маркуса Вольфа. Гейтлер был самым молодым генералом в «Штази». Я потом спрашивал, что с ним случилось, и мне сказали, что он исчез из страны.
   – Вернулся, когда тяжело заболела его жена, – сообщил Пахомов. – Тогда его арестовали и посадили в тюрьму.
   Президент поднялся и махнул рукой, чтобы Пахомов не вставал. Было заметно, что он занервничал.
   – Что случилось с его женой?
   – Она умерла, еще до его приезда. Он не успел.
   – А где он сейчас?
   – У нас была информация, что Гейтлер погиб. Но в результате проверки выяснилось, что не погиб, а только инсценировал свою смерть. Аналитики из группы Машкова уверены, что он в Москве.
   – Гейтлер очень хорошо говорил по-русски, – вспомнил президент.
   – Так точно. Он и родился у нас. Жил здесь до сорок шестого года. Потом много раз приезжал, работал, учился.
   Президент вернулся на свое место. Невесело глянул на Пахомова.
   – Несчастные люди, – неожиданно произнес он. – Когда я о них думаю, мне всегда становится не по себе. Они все потеряли. Мы хотя бы живем в своей стране. А у них все отняли – работу, страну, бывшие жизни. Ничего им не оставили.
   Пахомов вежливо промолчал. С его точки зрения, Гейтлер был обычным террористом, которого необходимо найти и обезвредить.
   – Что предполагаете делать? – наконец спросил президент.
   – Постараемся его найти, – ответил Пахомов. – И усилим вашу безопасность.
   – Еще больше? – пошутил президент. – Работайте. Между прочим, мне уже несколько раз писали о том, что в Московском Художественном театре состоялась премьера «Чайки» Сончаловского. Говорят, очень интересная постановка. И жена все время напоминает. У нее скоро день рождения, а меня на Рождество не будет в Москве. Мы собирались в эту субботу пойти в театр. Или в следующую, когда будет идти этот спектакль. Как ты считаешь, может, мне стоит отменить поход в театр?
   – Не нужно ничего отменять, – улыбнулся Пахомов. – Мы заранее все проверим. Никто не знает о вашем решении.
   – Хорошо. А насчет Гейтлера подумайте, как его найти. Он очень интересный человек. Лучше его использовать в качестве консультанта или советника. Постарайтесь его найти.
   – Обязательно, – кивнул Пахомов, поднимаясь. – Разрешите идти?
   – Иди. И не забудь, что в субботу мы с женой пойдем в театр. Я пока никому об этом не говорил. Ты первый, кому докладываю. Даже жене пока не сообщил, вдруг не получится.
   Пахомов вышел из кабинета. Его не удивило такое отношение президента к бывшему генералу «Штази». Он знал, как тепло президент относится к Германии вообще и к своим бывшим знакомым по прежней работе в частности. Но больше всего Пахомову понравилось сообщение президента о предстоящем посещении театра. Если никто, кроме самого президента и его начальника Службы Безопасности, действительно не знает, где и когда будет руководитель государства, то это можно считать большим достижением вверенного ему дела. А этим двоим – президенту и себе самому – Пахомов доверял абсолютно, без каких-либо подозрений.
   В эту минуту ни он, ни кто другой в мире конечно же не мог предвидеть, что произойдет в ближайшее время. Никто, кроме генерала Гельмута Гейтлера, придумавшего удивительный, невероятный план. Но об этом в следующей книге.

Книга вторая
Атрибут власти

     «Вперед мы уплатили горькой доле,
     Погашен долг; теперь умерим скорбь.
     Нет, не лежала Англия у ног
     Надменного захватчика и впредь
     Лежать не будет, если ран жестоких
     Сама себе не нанесет сперва.
     К ней возвратились пэры. Пусть приходят
     Враги теперь со всех концов земли.
     Мы сможем одолеть в любой борьбе, —
     Была бы Англия верна себе».

Уильям Шекспир. Король Иоанн

     «Бог да простит вас! Вот вам приговор.
     Вы в заговор вступили против нас
     С лихим врагом и золото его
     Залогом нашей смерти получили;
     Вы продали монарха на закланье,
     Его вельмож и принцев – на неволю,
     Его народ – на рабство и позор
     И всю страну – на горе и разгром.
     Не ищем мы оплаты за себя,
     Но дорожим спасеньем королевства,
     Которое вы погубить хотели, —
     И вас закону предаем. Идите
     Несчастные преступники на смерть».

Уильям Шекспир. Генрих Пятый

//-- ФРАНЦИЯ. КУРШЕВЕЛЬ. 4 ЯНВАРЯ, ВТОРНИК --//
   Сразу после Нового года небольшой французский поселок Куршевель превращался в настоящий центр международного туризма, о котором уже начинали слагать легенды.
   В шестидесятые годы на этот горнолыжный курорт иногда приезжали англичане и американцы. В семидесятые здесь отдыхали итальянцы и французы. В восьмидесятые тихий курорт стал местом уединенного семейного отдыха для пожилых европейцев, предпочитавших тихую, размеренную жизнь. Эти семейные пары жаждали не столько научиться скользить по склонам, сколько насладиться вечерними закатами и горным воздухом. На весь Куршевель, в те тихие времена, было два сонных инструктора, которые дежурили по очереди, терпеливо дожидаясь возможности заработать несколько сотен франков.
   Все изменилось с появлением первых гостей из бывшего Советского Союза. Сначала позволить себе отдых здесь могли редкие пары с немалым достатком, а после дефолта девяносто восьмого Куршевель облюбовали уже многие быстро разбогатевшие люди России. В течение несколько лет поток отдыхающих нарастал и довольно скоро превратил спокойный тихий поселок в один из самых престижных мировых курортов.
   Появились новые отели и рестораны. Цены достигли заоблачных высот. Тренеры и инструкторы получали невероятные гонорары, предпочитая работу в Куршевеле даже международным соревнованиям. Через несколько лет поездка на этот курорт стала «обязательной программой» для большинства российских «олигархов». Они прибывали сюда на собственных самолетах, большими компаниями. Некоторые являлись с целыми «гаремами» юных красоток. Кое-кого прельщали не количество и возраст, а статус подруг, – такие предпочитали актрис или певиц. Самые «продвинутые» везли с собой молодых друзей. Респектабельные «олигархи», которых было совсем не так много, отдыхали в окружении новых молодых жен и детей от первых браков.
   Куршевель стал символом современной роскошной жизни. Здесь уже не удивлялись, когда приехавшие гости заказывали самые дорогие вина и оставляли в ресторанах тысячи евро за каждый ужин. Завелись даже «местные» рекордсмены, которые умудрялись тратить в течение одной недели до двухсот или трехсот тысяч евро. Для нуворишей, никогда не зарабатывавших деньги собственным трудом и считавших такие суммы смешными, своего рода развлечением стало видеть испуганные и встревоженные лица «аборигенов», не привыкших к подобному расточительству. Справедливости ради стоит добавить, что на курорте начали появляться гости и из других «братских» республик бывшей большой страны. Там процесс приватизации и присвоения народного имущества шел с некоторым опозданием, зато принимал еще более дикие формы, чем в России.

   Двое мужчин стояли на склоне горы, у небольшого отеля, наблюдая за спуском многочисленных любителей, осваивающих азы горнолыжного спорта. Среди спускающихся был губернатор одной из крупных областей России, облаченный в красно-синий костюм. За ним заботливо следили сразу два инструктора, сопровождавших своего именитого клиента.
   – Катается, – сказал первый наблюдатель, мужчина невысокого роста. У него были внимательные, умные, глубоко посаженые глаза, крупные черты лица, мешковатая фигура. Он был одет в теплую куртку и темно-коричневые вельветовые джинсы. На ногах – тяжелые ботинки. Стоявший рядом с ним мужчина был выше ростом. Вытянутое лицо с тонкими губами облагораживали очки в изящной золотой оправе. Этот был одет в спортивный костюм, словно собирался демонстрировать собеседнику свое горнолыжное мастерство.
   – Хорошо, если не свалится, – жестко процедил второй, наблюдая за неумелыми действиями губернатора.
   – Я думаю, не свалится, – улыбнулся первый, – наш знакомый всегда отличался удивительным чувством равновесия.
   – Вы имеете в виду его политическую эквилибристику? – неодобрительно заметил второй. – Я ему никогда не доверял.
   Первый кивнул в знак согласия и отвернулся. Затем тихо спросил:
   – Что с нашим делом?
   – Насколько я информирован, все в порядке. Они работают уже в Москве, и о них никто не знает. Это было самое важное условие для их работы.
   – Вы доверяете этому поляку?
   – Нам рекомендовали его как лучшего специалиста. Он некоторое время жил в Сиэтле, работал в Бельгии. Там у него своя небольшая контора. Самое главное, что он понимает и свою задачу, и наши цели.
   – Посмотрим, посмотрим. Пока никаких результатов нет. А мы потратили уже большие деньги.
   – Вы так считаете? – встревожился второй.
   – Мы уже говорили об этом. Надеюсь, он сумеет выполнить наше поручение. Посмотрите, губернатор чуть не упал. Но каким-то чудом держится.
   – Упадет! – снова уверенно предположил второй.
   – Какие сроки вы им установили?
   – Никаких. Мы говорили о конкретном результате.
   – Конкретный результат будет, когда мы вернемся в Москву.
   Второй промолчал. Он не хотел комментировать последнюю фразу. Первый верно понял его молчание.
   – Все еще сомневаетесь?
   – Не знаю. Я и раньше не считал этот вариант идеальным.
   – Знаю. Но другого у нас нет. И не скоро будет, если мы не хотим остаться здесь в качестве инструкторов по политическому жонглированию для этих придурков. Между прочим, наш друг закончил трассу, но так и не упал.
   – Я вижу, – отозвался второй, наблюдая за губернатором, – но все равно он долго не протянет. У меня есть информация, что его собираются убрать. Я имею в виду с его должности…
   – Тем лучше. Вот и еще один союзник. Нужно, чтобы он тоже получил эту информацию. Не забывайте, что он губернатор одной из самых крупных областей.
   Второй взглянул в сторону губернатора и недовольно прищурился. Снял очки, протер стекла.
   – Я не вижу его в качестве союзника.
   – Вам всегда мешает ваша политическая ангажированность, – заметил первый, – он будет нам полезен. А если нет – ничего страшного. При его любви к горнолыжному спорту я лично не стал бы его страховать. На опасной трассе всегда можно неудачно свалиться, когда инструкторов и тренеров не окажется рядом. Вы меня понимаете?
   – Наш «клиент» тоже любит горнолыжный спорт, – вдруг напомнил второй.
   – Об этом пусть думает ваш поляк. Мы платим им такие деньги, что он может нанять целый воздушный флот и разбомбить Кремль. – Первый повернул в сторону здания отеля.
   Второй замер, ожидая продолжения реплики.
   – Я, конечно, шучу, – сказал первый, не оборачиваясь, – но всегда важен конечный результат.
   Затем через плечо глянул на своего собеседника.
   – Идемте, – предложил он, – по вечерам здесь бывает очень холодно. А мне еще нужно отсюда уехать. Совсем не обязательно, чтобы нас видели вместе. И поторопите вашего знакомого. Пусть предлагает конкретные сроки, о которых мы должны знать.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 8 ЯНВАРЯ, СУББОТА --//
   В этот день в Московском Художественном театре шла «Чайка» в постановке известного режиссера Сончаловского. Об этом спектакле уже несколько недель писали все газеты, передавали репортажи по телевидению. При этом Сончаловский был немало поражен внезапно изменившейся позицией большинства критиков. Если раньше спектакль глухо ругали или не замечали, то теперь рецензии следовали одна за другой и посвящались как потрясающей игре актеров, так и глубоко продуманной режиссуре спектакля. Сончаловский, изумленный подобными отзывами, тем не менее подсознательно чувствовал какой-то неясный подвох, словно критики и журналисты пытались его обмануть. Будучи человеком глубоко прагматичным и независимым, сам он прекрасно видел все недостатки своей постановки, и поэтому излишне восторженные оценки казались ему не вполне справедливыми. Однако, как умный человек, он держал собственные мысли при себе, не пытаясь оспорить уже утвердившееся мнение о триумфе своего детища.
   За несколько часов до начала спектакля в театр привезли металлическую «рамку» и установили ее на входе. Все поняли, что сегодня в театре будут важные гости. Руководитель театра – вальяжный, барственно-величавый режиссер Сигаретов уже знал, что сегодня к ним приедут сам президент страны с супругой. Сигаретову было не особенно приятно, что в спектакле, заинтересовавшем президента, занята молодая жена Сончаловского, а не его собственная молодая жена, но он нашел подобающий выход из положения. Недаром Сигаретов был не только умелым администратором и талантливым режиссером, но и прекрасным актером. Он встретил президентскую чету у входа в театр рука об руку с женой, которая вручила цветы супруге президента. Затем они вместе проводили почетных гостей в центральную ложу, откуда можно было совместно наблюдать за ходом спектакля, подавая в нужный момент необходимые реплики. Сигаретов проявил себя опытным царедворцем, иначе нельзя – ведь он возглавляет один из самых известных театров страны.
   Руководитель охраны президента генерал Пахомов приехал в театр за четыре часа до начала спектакля. С помощниками он обошел здание, осмотрел все входы и выходы, определил место для каждого из своих сотрудников. Вместе с ними прибыли опытные саперы, которые проверили весь зал и прилегающие помещения. А кинологи со своими четвероногими помощниками прошлись между рядами в поисках пластиковой взрывчатки, не реагирующей на металл. Все действовали четко, согласно штатному распорядку, каждый знал свою задачу, свой участок охраны. Но Пахомов распорядился еще раз проверить зрительный зал, словно предчувствовал возможные неприятности.
   Пахомов помнил, что был первым, кому президент сообщил о своем желании посетить театр. За эти дни генерал никому не говорил о предполагаемом визите президента, понимая, насколько важно, чтобы подобные сведения никуда не просочились. Мало того, Пахомов был уверен, что и президент заранее не сказал об этом даже собственной супруге. Таким образом, знать о намечаемом визите главы государства в театр не мог никто. А если и мог, то исключительно от самого президента либо от его начальника охраны. Учитывая, что президент был бывшим сотрудником госбезопасности и умел хранить секреты, Пахомов не сомневался, что никто из посторонних не мог узнать об этом заранее. Даже директор театра. Но проверки проводились всегда, поэтому Пахомов не стал ничего отменять. Тем более что у него появилось смутное предчувствие опасности. Хотя генерал привык доверять только фактам, интуиция его никогда не подводила. Поэтому, уезжая из театра, он приказал еще раз пройти по зрительному залу.
   Через два часа ему позвонил один из старших офицеров и доложил, что проверка закончена и глава государства может посетить театр. Пахомов подумал, что все идет по плану, – он не сомневался, что доклад будет именно таким. Тем не менее нарастающее чувство опасности вынудило его послать в театр одного из своих заместителей – генерала Богемского с тем, чтобы проверить обстановку в третий раз.
   Все билеты были проданы. Зрители с удивлением и восторгом увидели пришедшую на спектакль президентскую чету, они встретили ее аплодисментами. Первый акт был сыгран на одном дыхании. Сигаретов профессионально отметил, что актеры играли даже лучше обычного. С одной стороны, сказывалось волнение, подстегивающее актеров, а с другой – на спектакле присутствовал и сам режиссер Сончаловский, который отмечал малейшие изменения трактовки заложенных им образов. В перерыве президент и его супруга приняли Сончаловского в кабинете директора театра. К явному неудовольствию Сигаретова, режиссер вел себя, как обычно, независимо и несколько отстраненно, словно разговаривал не с главой государства, а с обычным зрителем, случайно заглянувшим в театр. Такая манера поведения Сончаловского ужасно раздражала не только Сигаретова, но и многих чиновников от культуры, обычно не переносивших «независимых художников». Однако мудрый Сигаретов предпочитал ни во что не вмешиваться. В конце концов, каждый человек, даже известный режиссер, имеет право на ошибку. Так, кажется, говорил сам Андрон Сончаловский.
   Второй акт несколько раз прерывался аплодисментами. Спектакль уверенно держал зрительский интерес. Президенту он явно нравился. Его супруга несколько раз улыбнулась. Сигаретов следил за выражением лица высокого гостя. Если понравится спектакль, то после третьего акта можно будет намекнуть на новую реставрацию театра и открытие еще одного филиала. В конце концов, Сончаловский ставил свой спектакль именно в их театре и с участием их актеров. Во втором перерыве, едва закрылся занавес, супруга президента обернулась к Сигаретову.
   – Прекрасная игра! – восторженно сказала она.
   Президент поднялся со своего кресла. Жена встала за ним. Сигаретов держался чуть в стороне. Охрана привычно заняла свои места, все было в порядке. Пахомов взглянул на президента, словно почувствовав, что сейчас может что-то произойти. Президент, улыбнувшись, повернулся, чтобы выйти из зрительного зала. Но неожиданно возникло какое-то движение. Кто-то стремительно направлялся к ним. Пахомов лишь заметил, что это уже немолодой человек, лет пятидесяти. Никто не успел понять, что именно происходит. Незнакомец вылетел из толпы, словно выброшенный неведомой пружиной. Все замерли. Охранник, стоящий рядом с президентом, метнулся навстречу. Пахомов шагнул к президенту, прикрывая его своим телом. Еще один охранник спешил к ним. Но незнакомец был ближе, в трех шагах от президента. Первый охранник уже протянул руку, чтобы перехватить неизвестного. Пахомов подумал, что охранник может не успеть, и сделал еще шаг. Теперь он был между президентом и этим неизвестным. А за спиной незнакомца уже находилось сразу трое сотрудников охраны…
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 9 ЯНВАРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Завтракая, Гейтлер смотрел в окно. Шел крупный снег. Гейтлер улыбался, глядя на этот снег. Такие морозы и такой крупный снег напоминали ему детство. Тогда все было проще и понятнее. Они были немцами, и настороженность в общении с ними проскальзывала в словах каждого случайного знакомого, каждого соседа. Существовала линия фронта, и каждый, кто находился за этой линией разделения, считался врагом. А каждый, кто был вместе с народом по эту сторону фронта, считался «своим». Мальчишки не понимали подобных разделений, и детям немецких антифашистов часто доставалось от соседских ребят, которые видели в каждом из них врага. К сорок пятому стало немного легче. Собственно, он помнил только последний год, сорок шестой, когда ему было чуть больше четырех. После победы отношение к немецким антифашистам и к их детям кардинально изменилось. Теперь уже многие понимали разницу между немецкими фашистами и немецкими коммунистами, боровшимися против режима Гитлера.
   Детские воспоминания всегда бывают окрашены ноткой ностальгии и светлого чувства защищенности, когда родители рядом и все кажется таким понятным и радостным. Гейтлер смотрел в окно. Крупный снег напоминал ему картинки детства. Он закончил завтракать, аккуратно сложил посуду, – сказывалась немецкая педантичность. И в этот момент на кухню ворвался Дзевоньский. Обычно невозмутимый и ироничный, поляк выглядел не просто взбешенным. Он был в ярости.
   – Вы с ума сошли, – крикнул Дзевоньский, – как вы могли все так провалить? Кто вам дал право так поступать?
   Гейтлер поставил чашку и спокойно посмотрел на орущего Дзевоньского.
   – Не нужно так громко кричать, пан Юндзилл, – посоветовал он. – Нас могут услышать. Скоро должна приехать наша кухарка. Совсем не обязательно кричать так, чтобы она нас услышала.
   – Что вы наделали? – яростно зашипел Дзевоньский. – Мы готовили операцию несколько месяцев, потратили миллионы долларов. А вы все так бездарно провалили. Вы слышали, что случилось вчера в театре?
   – Конечно. Об этом передавали сегодня в новостях. Уже сообщили по Си-эн-эн и по Би-би-си. Вчера было неудачное покушение на Президента России, когда он с супругой находился в театре. Однако некоторые считают, что нападавший был просто неуравновешенным типом, место которому в психиатрической больнице.
   – Это был ваш человек? Ваш «запасной вариант»? – снова крикнул Дзевоньский.
   Прагматичного поляка возмущал не столько провал операции, сколько потраченные деньги, часть из которых он благоразумно присвоил. Нужно будет отвечать за срыв операции и неудачу, это он хорошо понимал. Понимал он и другое. Его заказчики – достаточно серьезные люди, не жалеющие денег на проведение нужной им операции. И в случае ее провала сбежать ему не удастся. Эти люди сумеют найти «охотников», которые быстро вычислят, куда и как скрылся генерал Дзевоньский.
   – Сядьте и успокойтесь, – посоветовал ему Гейтлер, – нельзя так волноваться по пустякам.
   Дзевоньский сел на стул, усилием воли заставляя себя немного успокоиться. Затем сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал:
   – Вы могли бы меня заранее предупредить.
   – О чем? – участливо спросил Гейтлер. – Предупредить вас о возможном появлении неуравновешенного типа, к которому я не имею абсолютно никакого отношения? Такие идиоты могут появиться когда угодно и где угодно. Кстати, у таких идиотов всегда больше шансов, чем у любой организованной группы. Сказывается отсутствие связных и большого круга посвященных в операцию людей, среди которых, по статистике, обязательно бывают агенты или осведомители спецслужб. А одиночка вполне способен успешно провернуть собственную операцию. Вспомните, как стреляли в бывшего президента СССР Горбачева. Его спасло только чудо. Там тоже был психически больной человек, который умудрился пронести оружие и сделать два выстрела. Или убийство Кеннеди. Люди до сих пор верят в теорию заговора. Но никто не смог бы найти лучшего исполнителя, чем затравленный и неуравновешенный Ли Харви Освальд, к тому же приехавший из России. Если Освальда подставили, то это самая гениальная операция в истории спецслужб. Если нет, то моя теория верна. Одиночка сделал то, о чем мечтали многие организованные группы.
   – Так этого идиота послали вы? – прошипел Дзевоньский.
   – Вы упрямо ничего не хотите понять, пан Юндзилл, – усмехнулся Гейтлер. – Дело в том, что мне было очень важно проверить нашу способность манипулировать сознанием людей, опираясь на средства массовой информации. Нужно учитывать ментальность бывших советских людей. Здесь не очень доверяют официальным сообщениям, часто распространение информации идет на уровне слухов, сплетен, домыслов. И поэтому когда в разных изданиях появляются сообщения об одном спектакле, это вызывает общий интерес, который подогревается нашими сообщениями. Мне было важно провести «разведку боем», если хотите. Посмотреть, как отреагирует охрана президента на нашу информационную подставку. Они не заподозрили ничего необычного. Трудно найти в сообщениях о новой постановке популярного спектакля что-то опасное для президента. Сейчас другое время, пан Юндзилл, и войны выигрываются с помощью информационных технологий.
   – Не читайте мне лекций! – разозлился Дзевоньский. – Вы или не вы послали Иголкина в театр?
   – До вчерашнего дня я даже не слышал такой фамилии, – улыбнулся Гейтлер, – и конечно, никого не посылал. Вы знаете, я думаю, что пан Ярузельский, ваш бывший президент, нанес непоправимый урон вашим спецслужбам, особенно польской контрразведке, в которой вы служили.
   Дзевоньский нахмурился.
   – Когда у вас появилась «Солидарность», вы начали работать среди рабочих этого объединения, – продолжал Гейтлер. – Это, конечно, не дипломаты и не зарубежная разведка. Все ваше внимание было переключено в первую очередь на «Солидарность». Но остановить этот профсоюз силами спецслужб вы не смогли. Ярузельский ввел военное положение, чтобы спасти свою страну от возможного советского вмешательства. Он, конечно, спас Польшу, но дисквалифицировал свою контрразведку. Если до этого вы еще должны были продумывать и планировать свои операции, то после введения военного положения у вас исчезла всякая мотивация. Достаточно было малейшего подозрения, чтобы арестовать не понравившегося вам человека. Любой намек на нелояльность, любой донос на диссидента мог привести к его аресту и временной изоляции. Не нужны были никакие дополнительные доказательства, все списывалось на военное положение. И это привело к вашей вынужденной дисквалификации, пан Юндзилл. Когда извилины не работают, наступает атрофия мозга. Я не хочу вас обидеть, но деятельность польской контрразведки в восьмидесятые годы – одни сплошные провалы.
   – Зачем вы мне все это говорите? – зло огрызнулся Дзевоньский. – Можно подумать, что «Штази» сумела спасти свою страну. Моя Польша все еще на своем месте, а где ваша бывшая страна, герр Шайнер? Или ваши спецслужбы работали лучше?
   – Гораздо лучше. А насчет страны вы правы. Только нас сдал Горбачев и Москва, а мы в этой капитуляции были виноваты меньше всего. Это некорректное сравнение. Никто не мог даже предположить, что нас подведут наши основные союзники, которые в конечном счете сдали самих себя. Теперь насчет Иголкина. Судя по тем отрывочным сообщениям, которые мы имеем на данный момент, это абсолютно неуравновешенный тип, страдающий психическим заболеванием. Он бросился на президента, украв нож в буфете театра. С таким оружием покушений не совершают. Этого типа признают психопатом и отправят в больницу уже сегодня.
   – Вы его не посылали? – понял наконец Дзевоньский.
   – Я похож на идиота? – улыбнулся Гейтлер. – Этот Иголкин появился случайно. Но такая случайность только работает на нас. Его будут проверять, проверять все его связи, всех его знакомых, всех родственников. Они ничего не найдут и быстро выяснят, что он типичный психопат-одиночка. Который очень точно ложится в мою схему. Теперь вы меня поняли?
   Дзевоньский молчал. Очевидно, он оценивал варианты. Его обидели слова Гейтлера о «дисквалификации», но он еще не разучился анализировать. Поэтому сидел и обдумывал ситуацию.
   – Вы действительно не имеете никакого отношения к Иголкину? – недоверчиво переспросил он снова.
   Гейтлер развел руками:
   – Мне даже обидно, что вы спрашиваете. Случайно оказавшийся в театре неуравновешенный «патриот» Иголкин решает напасть на президента страны, похитив обычный столовый нож из буфета. И с этим оружием пытается совершить нападение. И вы серьезно считаете, что я мог спланировать подобную акцию. Ах, пан Юндзилл, иногда я начинаю жалеть, что связался с вами.
   – Что дальше? – осведомился Дзевоньский. – Или этот случай вписывается в вашу схему?
   – Не совсем. Этот Иголкин появился не вовремя и совсем не к месту. Но он абсолютно подтвердил мою версию о манипулировании общественным сознанием. Вы знаете, я еще в прошлый приезд обратил внимание на одну особенность местного населения. Если книгу хвалят по телевидению и в газетах, ее никто не станет читать. А если люди передают друг другу восторженные отклики, то книгу обязательно начнут покупать и она станет бестселлером. Сказываются десятилетия общего неверия в официальную пропаганду. И общего недоверия к любым официозным критикам. Поэтому сегодня мы приступим ко второму этапу нашей операции.
   – А когда будет последний?
   – Он и есть последний. А насчет «запасного варианта» вам не стоит волноваться. О нем не знает никто, кроме меня. Считайте, что я такой же неуравновешенный псих-одиночка, как Освальд. Или Иголкин. Только когда я уверен, что об операции известно лишь мне, я могу рассчитывать на успех. Надеюсь, вы наслышаны о достижениях современной медицины? Вам могут вколоть какую-нибудь гадость, и она заставит вас рассказывать обо всем, что вы знаете, с таким радостным энтузиазмом, что ваши следователи не будут поспевать за вами записывать.
   – С вами можно сойти с ума, – проворчал Дзевоньский. – Я уже просто не знаю, что и говорить.
   – Будет гораздо лучше, если вы будете давать деньги и не задавать лишних вопросов. А еще выполнять все мои указания. Вы можете вызвать из Польши вашего знакомого Курыловича?
   – Он только и ждет, чтобы я его позвал.
   – В таком случае позвоните ему и сообщите, что он понадобится нам в конце января. И учтите, на этот раз ему придется приезжать в Москву два или три раза.
   – Он будет только счастлив. Я оплачиваю все его расходы.
   – Прекрасно. В таком случае позвоните ему прямо сегодня, пусть заранее закажет билеты и будет готов прилететь в Москву двадцать восьмого или двадцать девятого. – Гейтлер поднялся. – Я уезжаю в город. Приеду только вечером.
   Дзевоньский шумно вздохнул и отвернулся к окну.
   – Если мы провалим эту операцию, нас обоих ликвидируют. Они достанут нас из-под земли. С их деньгами и возможностями, каких нет ни у одной спецслужбы мира.
   И нам не поможет ни моя «дисквалификация», ни ваша «квалификация». Ничего не поможет.
   – Вы все-таки обиделись, – констатировал Гейтлер.
   – Нет, я обрадовался. Слава богу, что этот Иголкин не имеет к нам никакого отношения. Признаюсь, я очень переживал из-за этого нападения.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 9 ЯНВАРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   В метро оказалось свободнее обычного. По выходным народу здесь было гораздо меньше, чем в будни. Гейтлер сидел в углу вагона, с любопытством наблюдая за пассажирами. Ему было интересно слушать, о чем они говорят, спорят, узнавать, что их волнует. Публика за последние годы сильно изменилась, это было заметно. С одной стороны, появилось много молодежи, а с другой, – еще больше – плохо одетых людей, попрошаек, бродяг. Молодые вели себя абсолютно раскованно, громко смеялись, свободно общались. Попадались невероятно красивые молодые женщины, которыми Гейтлер откровенно любовался.
   Он доехал до нужной станции и вышел на улицу. Место встречи было назначено в небольшом ресторанчике «Ёлки-палки» в двух кварталах от метро. Проверив, нет ли за ним наблюдения, Гейтлер вошел в ресторан, где его уже ждала Рита. Она сидела в углу с отсутствующим видом. Гейтлер быстро прошел через зал, уселся рядом с ней.
   – Здравствуй, – он легко дотронулся до ее руки, – как у тебя дела?
   – Спасибо, – улыбнулась Рита, – все в порядке. Живу на две квартиры. А встречаюсь с тобой в каких-то непонятных отелях, маленьких ресторанах, на станциях метро. Ты считаешь, это нормально?
   – Я тебе все объяснил, – устало заметил Гейтлер, – не будем больше об этом говорить.
   – Хотя бы сегодня побудешь со мной?
   – Нет.
   – Ты не боишься, что я начну тебе изменять?
   – Не начнешь, – улыбнулся Гейтлер.
   – Когда мы с тобой увидимся?
   – Через две недели. Я приеду к тебе домой и останусь на ночь.
   – В какую квартиру?
   – На северо-западе. Про другую я даже не хочу вспоминать. Там меня никогда не будет. И никого из посторонних не будет. Ты делаешь все, как я сказал?
   – Конечно. Я помню твои инструкции.
   – Теперь расскажи мне, что было в театре?
   – Может, ты сначала поешь? Возьми что-нибудь, на нас обращают внимание.
   Гейтлер согласно кивнул. В зале ресторана сидело всего несколько человек. В эти дневные часы посетителей было меньше обычного. Гейтлер почувствовал, что проголодался. Через несколько минут он уже с аппетитом поглощал рассольник, запивая его холодным пивом.
   – Ты была в театре? – снова уточнил он.
   – Конечно. Я ходила на все спектакли, как ты и велел, – ответила Рита. – И сидела на местах, открывавших хороший обзор. Когда закончился второй акт, все привычно зааплодировали. Президент поднялся и повернулся к своей жене, чтобы выйти вместе с ней. И в этот момент к ним бросился какой-то тип. Среднего роста, в узком пиджаке, мятых брюках. Редкие волосы на покатом черепе, узкие глаза, выступающий подбородок. Он что-то кричал, но я не расслышала что. В руках он держал нож, но было сразу заметно, что это не боевое оружие.
   – В первом отделении этот тип себя никак не проявлял?
   – Никак. Во всяком случае, я его не видела.
   – Что было потом?
   – Видимо, в первом антракте он стащил нож в буфете. А после второго акта побежал с этим ножом к президенту. Но не успел сделать и нескольких шагов. Как только он закричал и побежал, к нему сразу бросились люди из охраны. Его сбили с ног, уложили на пол, отняли нож. Он что-то кричал, плакал, пытался вырваться, – не оставалось сомнений, что он не в себе. Этого типа мгновенно нейтрализовали. Должна заметить, что сотрудники охраны работали исключительно профессионально. Быстро и надежно. Никакой паники, никакой растерянности. Мгновенная реакция.
   – Дальше, – потребовал Гейтлер.
   – Его увели. Начало третьего акта задержали на полчаса. Но никто из зала не уходил. Президент тоже не ушел. Он мужественный человек. Остался вместе с женой и досмотрел спектакль. Хотя было заметно, как нервничала его охрана.
   – Это очень важно, – тихо произнес Гейтлер. – Значит, он не покинул здание театра?
   – Нет, не покинул. Но я видела, как охрана пыталась его изолировать и увести. Он прошел в кабинет директора и через полчаса вернулся. Я думала, что в таких случаях охраняемое лицо эвакуируют сразу, без промедления.
   – Ему важно общественное мнение, – возразил Гейтлер, – и я думаю, что охрана верно все просчитала. Этот сумасшедший тип больше не представлял для президента никакой опасности. Поэтому им разрешили досмотреть спектакль. Но ты права, все равно это нарушение установленного порядка охраны.
   – Они вызвали подкрепление, – сообщила Рита, – в театре появились новые лица. Их стало в три раза больше, чем раньше. Я думаю, президент сам не захотел уйти. Когда он снова появился в своей ложе, его встретили аплодисментами.
   – Очень интересно, – задумчиво проговорил Гейтлер, – значит, он остался и досмотрел спектакль до конца. И ты все время была в зале?
   – Да. Когда спектакль закончился, все опять бурно зааплодировали. И актерам, и ему. Ему за то, что остался. Актерам – за то, что смогли доиграть и играли очень неплохо. В общем, аплодировали минут пять или шесть. Потом всех задержали, а президент с женой ушли. Охрана никого не выпускала из зала еще минут десять. Потом разрешили выходить, но все равно за всеми следили.
   – То есть сотрудники охраны не уехали, – уточнил Гейтлер, – остались в театре?
   – Часть охранников осталась. Они следили за всеми выходящими из зала. Я боюсь даже предположить, но, кажется, нас всех снимали видеокамерой. Двое сотрудников стояли на выходе и проверяли у выходивших документы. Фамилии и номера паспортов переписывали. И, повторяю, по-моему, нас всех засняли на пленку.
   – Черт возьми! – вырвалось у Гейтлера. – Они работают гораздо более профессионально, чем я мог предположить. Про камеру я даже не подумал. Тебе больше нельзя появляться в театре. Ты меня поняла?
   – Мне уже надоел этот спектакль. Я видела его восемь раз. Ходила на каждое представление. Трижды покупала билеты с рук, переплачивая в несколько раз.
   – Спасибо. Ты мне очень помогла. А ты обратила внимание, как они выстроили систему охраны, откуда появились эти офицеры?
   – Конечно. Я даже набросала для себя схему.
   – Напрасно. Нужно запоминать, а не записывать. Помнишь, как я тебя учил?
   – Конечно, помню. Но я так сделала, что кроме меня никто не сможет прочесть эти записи.
   – Если понадобится, прочтут, – недовольно заметил Гейтлер, – постарайся все запоминать. Мы увидимся с тобой через неделю.
   – Ты говорил – через две.
   – Я передумал. Так будет лучше. Ровно через неделю.
   – Опять в каком-нибудь ресторане?
   – Я приеду к тебе на квартиру, как и сказал. Часам к трем или четырем. Ты заранее закупи продукты и напитки, чтобы не выходить в воскресенье из дома. Но не сразу, а ежедневно небольшими порциями. Чтобы не было заметно, что ты ждешь гостей.
   – Ясно, – кивнула Рита.
   – И еще. Паспорт, который я тебе дал и который у тебя проверили, можешь спрятать. Больше им не пользуйся. Я дам тебе другой. Постараюсь его найти за две недели, если получится. Квартиры ты снимала на русский паспорт или на немецкий?
   – На немецкий. Иностранцам сдают охотнее, но просят больше денег. С меня за каморку в центре города взяли тысячу долларов в месяц. Это много.
   – Так нужно, – возразил Гейтлер. Он еще раз дотронулся до ее руки. – Я тоже скучаю без тебя. Если все будет нормально, уедем куда-нибудь далеко. Например, на острова в Тихом океане. И останемся там навсегда. Вдвоем.
   – Обещаешь?
   – Я тебя когда-нибудь обманывал?
   – Нет. Ты просто исчезал, и надолго. На всю прошлую жизнь. Не исчезай и на этот раз.
   – Не исчезну, – он сжал ее руку, – ты нужна мне гораздо больше, чем я тебе.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 11 ЯНВАРЯ, ВТОРНИК --//
   Вернувшись в Москву, Дронго заперся в своей квартире, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Об инциденте, случившемся в театре, он уже знал. Об этом сообщили все ведущие мировые телеканалы, написали все известные газеты, и не только в России. Аналитики дружно сходились на том, что появление подобных неуравновешенных людей возможно в любом обществе и при любой ситуации. Дронго внимательно читал эти сообщения, обращая внимание на самые незначительные детали. Но ничего подозрительного в них не нашел, такой тип действительно мог появиться где угодно.
   От подобного нападения не может быть застрахован ни один президент, ни один политик.
   В этот вечер он читал последнюю книгу Брауна, когда раздался телефонный звонок. Дронго удивленно посмотрел на аппарат, но автоответчик, включившись, уже сообщал кому-то, что хозяина нет дома.
   – Я знаю, что ты дома, – прозвучал знакомый голос Машкова, – если разрешишь, я к тебе заеду.
   – Добрый вечер, – поднял трубку Дронго, – что у вас опять произошло?
   – Долго рассказывать. Я лучше к тебе приеду. Примешь?
   – В последний раз мы виделись почти месяц назад. Можешь приезжать. Только учти, что пить я с тобой больше не буду. Мне все равно за тобой не угнаться, а все время проигрывать я не люблю.
   – Посмотрим. – У его собеседника явно не было желания шутить. – Буду у тебя через час.
   Виктор Машков приехал, как и обещал, ровно через час. Он вошел в квартиру и снял пальто, даже не пытаясь придать своему лицу хотя бы подобие приветливого выражения. Дронго понимающе усмехнулся, но ничего не спросил и проводил гостя в гостиную.
   – Давай на кухню, – вдруг предложил Машков. – Там как-то уютнее.
   Генерал Виктор Машков и эксперт Дронго были знакомы уже много лет. Но сегодня гость был явно не в настроении.
   – Что ж, пойдем на кухню, – согласился хозяин квартиры.
   Кухня примыкала к столовой, где можно было усесться за удобным столиком и поговорить по душам. Машков сел лицом к окну. Дронго уселся напротив.
   – Может, предложишь хотя бы кофе? – попросил гость.
   – У меня нет кофе, – ответил Дронго, – я его не люблю. А держать специально для гостей глупо. Выглядит как-то слишком подобострастно. К тому же сюда почти не ходят гости. У меня есть чай. Хороший чай – зеленый, с жасмином, черный… Есть даже черный с китайской красной розой.
   – Лучше зеленый, – выбрал генерал.
   Дронго включил электрический чайник и вернулся на свое место.
   – У тебя сегодня плохое настроение, – заметил он.
   – Не очень хорошее, – согласился Машков.
   – Ты генерал. У тебя в любое время должно быть хорошее настроение. Ты знаешь, я всегда представлял себе в детстве генералов пузатыми и лысыми. А ты у нас подтянутый красавец с хорошо уложенной шевелюрой.
   – Завидуешь? – улыбнулся Машков, взглянув на своего лысоватого собеседника.
   – Конечно. Давно мечтаю сделать пересадку волос. Как Берлускони. Но почему-то не решаюсь. Боюсь выглядеть глупо.
   – Тебе идет лысина. Становишься похожим на ученого, интеллектуала. Я, между прочим, всегда представлял себе умных людей лысыми и в очках. Такой распространенный образ.
   – Очки я пока не ношу, а Эйнштейн, между прочим, был с волосами.
   – Растрепанный, – поправил его Машков, – может, он специально не причесывался, чтобы не были видны его залысины?
   – Убедил. – Чайник выключился. Дронго поднялся, снова прошел к кухонной стойке и через минуту, вернувшись с двумя чашечками зеленого чая, спросил: – Варенье хочешь?
   – Не нужно. У тебя всегда хорошие конфеты. Говорят, что шоколад даже полезен.
   Дронго достал две небольшие коробки с шоколадными конфетами и положил на столик. Затем опять сел напротив Машкова.
   – А теперь начни рассказывать, зачем ты сюда приехал, – предложил он. – Судя по твоему виду, у тебя не очень приятные новости.
   – Совсем неприятные, – буркнул Машков. Затем, сделав несколько глотков чая, спросил: – Ты слышал о «ЧП», случившемся в театре?
   – Конечно. Об этом написали все газеты. Но, кажется, это был какой-то псих. Я, во всяком случае, понял именно так. Или я ошибся?
   – Нет. Он действительно не совсем нормальный человек и, судя по всему, одиночка. Случайно оказался в театре, а когда увидел президента, решил, что нужно действовать.
   У него с собой не было даже оружия. В буфете стащил обычный нож из столового набора. Небольшой и не слишком острый. С таким ножом он не справился бы с нашим президентом, даже если б рядом не оказалось ни одного охранника. Этому кретину пятьдесят лет, он страдает одышкой, у него незалеченная язва, холецистит. В общем, полный набор всех болезней. Если бы он даже прорвался к президенту, то вряд ли успел бы замахнуться. Президент справился бы с ним безо всякой помощи, учитывая, что он владеет дзюдо и самбо. Этот нож был глупой и пустой угрозой. Президент мог запросто сломать ему руку.
   – Охрана не успела вмешаться? – уточнил Дронго.
   – Конечно, успела. Все было кончено за несколько секунд. Идти с таким ножом против президентской охраны – такая глупость!
   – Он был с кем-то связан?
   – Конечно, нет. Но сейчас его проверяют. Самое интересное, что никто кроме начальника охраны генерала Пахомова не мог знать о предстоящем визите президента в театр. Об этом сам президент сказал Пахомову всего несколько дней назад. А для таких акций нужна подготовка. Иголкин действовал самостоятельно, в одиночку. Тоже мне «патриот» чертов!
   – Ты специально приехал, чтобы рассказать мне об этом?
   – Нет.
   – Тогда честно скажи, почему ты появился у меня с таким выражением лица.
   Машков замолчал и помрачнел.
   – У нас к тебе дело, – не очень уверенно начал он.
   – Опять «у вас»! – насмешливо заметил Дронго. – После того как меня в последний раз выгнали из твоего учреждения, я думал, что «у вас» ко мне больше не будет никаких дел.
   – Это совсем не то, о чем ты думаешь, – еще больше нахмурился Машков, – дело в том, что наши оперативные сообщения совпадают с выводами, которые ты сделал. Генерал Гельмут Гейтлер – один из самых талантливых специалистов по организации террористических актов. Своего рода «мастер». И похоже, на этот раз кто-то решил использовать его опыт.
   – Значит, мы не зря ездили в Берлин, – отозвался Дронго. – И ты появился у меня только для того, чтобы сообщить эту новость? Или чтобы рассказать, какой талантливый этот немецкий генерал?
   – Нет. После случившегося в театре решено бросить все силы на поиски Гейтлера. По распоряжению руководства проверяются все возможные варианты, отрабатываются все версии.
   – Прекрасное вступление. А теперь сообщи наконец, зачем ты явился ко мне?
   – Они считают, что ты слишком многое узнал. – Машков не отвел глаза. Он говорил честно и прямо. – Ты ездил в Берлин, ты один из лучших аналитиков, ты знаешь о работе нашей совместной группы.
   Дронго молча смотрел на своего гостя и друга. Но тот снова не договорил.
   – Да, я многое знаю, – досказал за него Дронго, – в том числе и о том, о чем не должен знать. Верно?
   Машков молчал.
   – Генералы должны уметь брать на себя ответственность, – напомнил Дронго, – и поэтому я жду твоей последней фразы.
   – Принято решение о твоей «нейтрализации», – сухо ответил Машков.
   – Это означает «ликвидацию»?
   – Нет. Но тебя посадят под домашний арест. И начнут прослушивать все твои телефоны. Отключат Интернет. Одним словом, создадут комфортную обстановку. Будешь как на отдыхе.
   – И долго я буду так «отдыхать»?
   – Пока не возьмут Гейтлера. Наши специалисты считают его возможное появление в Москве исключительно опасным. Он способен придумать все, что угодно. Абсолютно все. В одном из сообщений из Берлина его назвали «гением» подобных разработок. А с «гениями» всегда трудно. Поэтому, пока его не возьмут, тебе нужно немного отдохнуть.
   – Приятная перспектива! А если его вообще нет в Москве? Если он разрабатывает свои операции, сидя где-нибудь в Канаде или в Португалии? Мне нужно ждать, пока вы его не найдете?
   – Да. Похоже, другого варианта у нас нет.
   – А если я не согласен?
   – Тогда тебя посадят в тюрьму. Мне с трудом удалось их убедить, что лучше тебя оставить дома. Ты всегда мечтал посидеть дома, читая книги. Вот сейчас у тебя и появится такая возможность.
   – Издеваешься?
   – Нет. Делаю все, чтобы ты остался в живых, – честно признался Машков. – Согласись, для них гораздо удобнее и дешевле, если ты случайно попадешь под машину или выпадешь из окна.
   – Спасибо за откровенность.
   – Генерал Богемский настаивал, что тебя нужно «изолировать». Он считает, что нельзя доверять иностранцу такие секреты. Извини.
   Дронго поднялся, забрал обе пустые чашки и отнес их к кухонной стойке, чувствуя на своем затылке взгляд Машкова. Еще раз наполнив обе чашки зеленым чаем, вернулся к столу и поставил чашку гостя перед ним.
   – Спасибо, – поблагодарил его Машков.
   – У меня есть варианты? – поинтересовался Дронго.
   – Похоже, что нет.
   – Мне не разрешат даже уехать?
   – Нет.
   – Вы думаете, что таким образом обеспечите должную безопасность вашего президента?
   – Пока не найдут Гейтлера, мы все будем на особом положении.
   – Ясно. Я могу принимать гостей?
   – Меня можешь. У тебя есть какие-то конкретные пожелания насчет женщин?
   – Нет. Джил я не позову, а остальным здесь появляться не обязательно. Но у меня бывает домработница, которая должна убирать в квартире.
   – Ее будут пускать.
   – А Вейдеманис? Или Кружков? Ты знаешь, что они бывают у меня довольно часто.
   – Ты попросишь их пока не приходить. Твой водитель тоже может получить отпуск.
   – Похоже, вы всё продумали.
   – Почти всё. Поэтому я к тебе и приехал. Не пытайся делать глупости. Тебя просто не поймут. И никуда не уезжай. Гулять можешь во дворе, перед домом.
   – Меня будут прослушивать?
   – Не знаю. Думаю, да. Телефоны обязательно, а насчет квартиры не уверен. Хотя у тебя есть новые скремблеры и ты можешь их использовать. Но на твоем месте я не стал бы этого делать.
   – А продукты, вода? Или вы берете меня на государственное обеспечение? Если я не смогу выходить из дома, то кто будет доставлять мне продукты? И на какие деньги? А еще учтите, что я частный эксперт и зарабатываю на жизнь консультациями. Ваше ведомство готово возместить мне мои издержки?
   – Будет лучше, если ты попадешь в больницу? – разозлился Машков. – Я с трудом уговорил их не арестовывать тебя. Что касается продуктов, – к тебе будет приезжать наш водитель, которому ты можешь сообщать, что именно нужно купить.
   – И деньги ему буду платить тоже я?
   – Разумеется. У нас нет такой статьи расходов.
   – Прямо как в Америке. Частная кооперативная тюрьма, за которую еще и платит сам заключенный. Ты не думаешь, что это абсолютный идиотизм?
   Машков поднялся.
   – С тобой невозможно разговаривать. Я хочу тебя спасти, а ты валяешь дурака. Пойми, когда речь идет о безопасности главы государства, такие «мелочи», как твой комфорт, никого не волнуют. И твои затраты также никого не беспокоят.
   Дронго тоже поднялся.
   – Ладно, – буркнул он, – поговорили. Наручники будешь надевать или дома я могу ходить без них? Может, достанете мне тюремную одежду, такую полосатую робу, чтобы я чувствовал себя более «комфортно»? Можно придумать какой-нибудь знак для заключенного. У евреев в фашистских концлагерях были шестиконечные звезды. Может, вам пора вводить такой особый знак для кавказцев? Например, рисунок горы. Или нечто в этом роде. А может, такие «мелочи» тебя тоже не волнуют?
   Машков повернулся и пошел к выходу. Надевая пальто, он сильно побагровел, но ничего не сказал. Дронго молча следил за ним. Машков открыл дверь и, не проронив ни звука, вышел, с силой захлопнув ее за собой. Дронго повернулся и пошел в гостиную. Через несколько минут раздался телефонный звонок. Это снова был генерал.
   – Я зайду сегодня еще раз к руководству, – коротко пообещал Машков. – Постараюсь снова убедить их, чтобы тебя выслали в Италию к твоей Джил. Уезжай к чертовой матери, если дашь подписку о неразглашении всех полученных тобою сведений! Скажу, что у тебя язва и тебе нужна особая пища.
   – Типун тебе на язык, – улыбнулся Дронго, – у меня абсолютно здоровый желудок. Еще накаркаешь!
   – Иди ты к черту! – разозлился генерал и разъединился.
   Дронго прошел в кабинет и сел за компьютер. Он решил узнать все, что написали об инциденте в театре. И всё проанализировать. Если в деле замешан Гейтлер, то случайность в театре может быть не совсем случайной. Похоже, это понимают и в ФСБ. Именно поэтому они так встревожились и пытаются проверить все возможные источники информации.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 11 ЯНВАРЯ, ВТОРНИК --//
   Гейтлер сидел перед компьютером, вчитываясь в очередную статью. Он уже два дня работал за письменным столом. Во вторник появились газеты с подробным описанием неудачного покушения на президента в театре. Иголкин дружно признавался всеми психически невменяемым типом. К тому же выяснилось, что попал он в театр, потому что его брат-электрик достал ему билет на престижный спектакль. Во время первого действия Иголкин сидел в амфитеатре, а в антракте умудрился найти местечко в партере и украсть нож в театральном буфете. Журналисты где-то раскопали, что Иголкин некоторое время состоял членом одной из «патриотических» организаций, но был исключен из нее за недисциплинированность.
   Все газеты издевались над несчастным «террористом», решившимся на нападение с почти бутафорским оружием. Обыгрывалась и тема президента – мастера по дзюдо и самбо. Одна газета даже представила примерную схему боя, если бы несчастный сумел добраться до президента, и пришла к выводу, что президент в лучшем случае сломал бы напавшему руку, а в худшем – вообще мог бы его убить. Журналисты справедливо считали, что для защиты от такого «террориста» главе государства не нужна была его охрана. Более того, оказалось, что Иголкин состоит на учете в психиатрическом диспансере. И в результате почти сенсационная трагическая новость обернулась настоящим фарсом.
   Дзевоньский читал все газеты подряд и потихоньку успокаивался. Он понимал, что нападение Иголкина никак не связано с деятельностью Гейтлера. Это была та самая случайность, которая возможна в любом деле.
   К вечеру одиннадцатого января Гейтлер вышел к ужину мрачный и сосредоточенный.
   – Я почти закончил, – сообщил он генералу Дзевоньскому.
   – Надеюсь, – пробормотал тот, – наша кухарка сегодня приготовила отменный ужин, а через два дня обещает порадовать нас праздничной едой. По-моему, даже собирается сделать индейку. Никогда не могу понять этот странный русский обычай – праздновать Новый год два раза. У всех Новый год – это первое января, а у них есть еще и старый Новый год.
   – Вы, поляки, хоть и славяне, но католики, – пояснил Гейтлер, – и поэтому не можете понять русских. Ваши противоречия основаны на разделении цивилизации на католическую и православную. В России отмечают Новый год как во всем мире, а потом празднуют православное Рождество и свой старый Новый год. Их церковь так и не признала замену юлианского календаря григорианским.
   – Это я знаю, – ответил Дзевоньский, – мне непонятно, как можно после официального Нового года отмечать Рождество и старый Новый год.
   – А мне нравится, – улыбнулся Гейтлер, – прекрасная русская традиция! Зимние праздники растягиваются почти на три недели…
   – Россия – самая непредсказуемая страна в мире, – проворчал Дзевоньский, – никто и никогда не сможет их понять. Нужно много лет жить в этой стране, чтобы начать понимать их ментальность.
   – Это народ великой культуры и литературы, – напомнил Гейтлер, – почитайте Достоевского, Чехова, Толстого, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Горького, Шолохова, Булгакова, и вы многое поймете.
   – Неужели вы читали всех этих русских писателей? – изумился Дзевоньский. – Правда, читали?
   – И даже на русском языке, – усмехнулся Гейтлер. – Я все время хочу вам сказать, что в вас сидит очень сильная неприязнь к русским – такая традиционная польская неприязнь к своим восточным соседям.
   – А вы, немцы, всегда очень любили русских? – зло осведомился Дзевоньский. – Или нас, поляков? И вообще, кого вы любили в вашей истории? Французов? Англичан? Вы умудрились воевать даже с австрийцами.
   – Почему вы сразу огрызаетесь? Я говорю вам об устоявшихся привычках, об особенностях вашего менталитета, а вы сразу вспоминаете мне всю историю Германии. Может, тогда заодно вспомните, что крупнейшие философы и почти все музыкальные гении тоже были немцами? В вас крепко сидит этакий ясновельможный местечковый пан. Ну почему не признать, что русские и немцы – два великих народа? А вы волею судеб оказались между ними и потому так много страдали в своей истории. Две империи не могли позволить существовать польскому государству. Поэтому вас все время брали в тиски и с востока, и с запада. Поляки тоже великий народ, но их место в Европе оказалось достаточно уязвимым.
   – Я читал Чехова и Толстого, – ответил Дзевоньский, – правда, на польском. Должен согласиться с вами, что мы совсем разные народы, хотя и относимся к славянам. Наша религия разделила нас сотни лет назад. И мне часто трудно бывает понять русских. Иногда даже кажется, что немцы нам гораздо ближе по своей ментальности. – Дзевоньский нахмурился и продолжил: – Я все время задаю себе вопрос: как могла Красная Армия победить немецкую во время войны? Ведь Германия – это не просто страна. Это новейшие технологии, самая лучшая организация труда, исключительная дисциплина, пунктуальность, порядок. И на фоне разваленного советского хозяйства и безалаберности русских сталкиваются две страны. Два образа жизни. Ведь Германия была страной «мессершмиттов» и «хейнкелей», «тигров» и «пантер». А сталелитейная промышленность, а наука немцев?! И вдруг они проигрывают войну русским. Самая организованная армия в мире, самая технически оснащенная. Покорившая всю Европу. Разгромившая лучших французских генералов, отбросившая отборные английские войска. В несколько недель разбившая нашу армию, а ведь мы умели сражаться, доказав это и в двадцатом году, и потом в сорок пятом. Но немцы вдруг проиграли русским. Никогда не мог понять – почему? Говорят, что во время войны русские самолеты и танки были гораздо лучше немецких. Но как такое возможно? Ведь сейчас даже смешно подумать, что русские автомобили могут быть лучше немецких. Все эти «волги», «жигули», «москвичи»… Что они в сравнении с «мерседесами», «БМВ», «ауди», «фольксвагенами»? Что такое вообще современная российская промышленность против немецкой? Или русская организация труда против немецкой? Их «Аэрофлот» против «Люфтганзы»? Авиационные моторы для воюющей Германии изготавливали на заводах БМВ. До сих пор название этой фирмы означает высочайшее качество и эффективность. На Германию работала вся европейская промышленность, за исключением промышленности Великобритании. И вдруг немцы проигрывают войну. Они опрокинули нашу страну практически за неполный месяц, а ведь наши солдаты сражались достаточно храбро.
   Дзевоньский перевел дыхание, нахмурился и продолжал:
   – И такой парадокс в России! Немцы доходят до Сталинграда, захватывают практически всю промышленную часть Советского Союза и останавливаются в нескольких метрах от Волги. Всё. Дальше они не прошли. Никогда не мог понять! Русские воевали с винтовками Мосина, изобретенными в девятнадцатом веке, против автоматического оружия немцев. И все-таки победили. Но как? Почему? Вопреки всякой логике!
   – Вы действительно не понимаете эту страну, – усмехнулся Гейтлер, – поставьте перед ними самую сложную задачу и будьте уверены: они ее выполнят. Они проявляют свой характер в самые сложные времена. Как было в начале семнадцатого века, когда ваши предки попытались уничтожить их государство. Они тогда сами защитили свою страну, буквально вырвав ее из ваших рук. Как было при Карле Двенадцатом или при Наполеоне. По всей логике событий они не могли выиграть войну у шведской армии Карла. Лучший полководец того времени, самая отборная армия, уже не раз бившая русскую армию, союзники украинцы. И вдруг такое поражение под Полтавой. А разве можно было предположить, что они смогут противостоять великой армии французского императора, возглавляемой таким гением? Лучшая армия, лучший полководец, лучшие условия. Но французы тоже не смогли победить. Каждый из русских полководцев по отдельности не смог бы выстоять против Наполеона, даже Кутузов, которого он побил до этого при Аустерлице. Но, соединившись вместе, поставив перед собой великую цель освобождения собственной страны, они не только выиграли войну, но и прошли через всю Европу, разгромив Наполеона.
   Вспомните, как Польша отбросила русских в двадцатом году. Вам тогда казалось, что вы самое мощное государство на востоке Европы. Вы побили даже будущего маршала Тухачевского. Взяли в плен десятки тысяч красноармейцев, которых потом так и не вернули, замучив в своих лагерях. Вам казалось, что вы будете новым западным валом против восточных большевистских орд. А Россия останется разоренной крестьянской страной. Вы знаете, какие потери они понесли во время Гражданской войны? Была практически уничтожена большая часть кадровой армии, погибли миллионы людей, вся страна перешла на натуральный обмен. Что было потом? Они сплотились в Советский Союз, за десять—пятнадцать лет модернизировали страну, а вы остались топтаться на месте. Во время войны они умудрились мобилизовать свою промышленность, организовать выпуск лучших танков, лучших самолетов, реактивных орудий. Они поставили перед собой почти невозможную задачу. Остановить и победить немецкую армию, самую сильную армию в мире на тот момент. И они это сделали. А вспомните про космос. Как могла разоренная войной страна, потерявшая столько людей, имеющая столько сожженных городов и сел, первой выйти в космос? Уже через двенадцать лет после войны они запустили туда свой спутник. А еще через четыре года – первого человека. Глядя на их нынешнее состояние, вы считаете, что так будет всегда? Предатель Горбачев опрокинул собственную страну, сделал из армии посмешище, развалил спецслужбы. Но так не будет долго продолжаться. Они снова поднимутся, как Феникс из пепла. Уже сейчас их олигархи покупают Европу, скупая яхты, дворцы, футбольные клубы и даже нас с вами, дорогой генерал. Это удивительная страна и удивительный народ, Дзевоньский. Один русский поэт сказал – «умом Россию не понять». Они побеждают вопреки всякой логике и проигрывают вопреки устоявшимся нормам и правилам. Их история непредсказуема, как непредсказуем сам народ. Если хотите, это особая цивилизация, которая развивается по своим собственным законам.
   – Я начинаю подозревать, что вы только притворяетесь немцем, – заметил Дзевоньский, – вы так восторженно о них говорите.
   – Из-за их непредсказуемости я потерял все, – напомнил Гейтлер, – родину, работу, жену, семью, будущее. И поэтому не говорите мне о моей восторженности. Я действительно слишком хорошо знаю эту страну и ее людей. И испытываю к ним сложные чувства. Давайте начнем работать. Вы уже просмотрели сегодняшнюю прессу?
   – Конечно. Я попросил скупить все сегодняшние газеты. Нужно будет еще пролистать и еженедельники, которые выйдут к концу недели.
   – Согласен. Но в общих чертах уже ясно, что Иголкин – несерьезная фигура. Нашим планам он помешать не может. Вы говорили с Курыловичем?
   – Он приедет в тот день, когда мы его позовем.
   – Очень неплохо. Значит, нам нужно уже сегодня определиться с фигурой журналиста, который нам понадобится. Я подобрал несколько человек. Нужно будет тщательно все продумать.
   – Полагаю, я плохой советчик такому специалисту по России, как вы, – признался Дзевоньский.
   – Не нужно говорить так самоуничижительно. В данном случае будет неплохо, если вы выступите как мой оппонент. И тем более учитывая ваш специфический опыт. Мне нужен серьезный оппонент из контрразведки, чтобы выбрать подходящего журналиста.
   – Кого вы наметили?
   – Пока выбрал шестерых. Синкин и Уткин из «Московского комсомольца», Павзнер, Леонов и Абрамов с телевидения. Бенедиктов с радио. Вот пока эти шестеро. Дальше нужно думать, выбирая, с кем из них мы будем работать более плотно.
   – Бенедиктов не подходит, – сразу сказал Дзевоньский, – он знает Курыловича и Холмского, с которыми мы работаем. Через него можно выйти на них. Это достаточно рискованно.
   – Тогда убираем Бенедиктова, – сразу согласился Гейтлер, – хотя он был очень подходящей кандидатурой. Достаточно известный журналист, руководитель свободной радиостанции. Известен на Западе. Популярен в Москве. Но его кандидатуру нужно убрать. Вы правы. Нельзя, чтобы среди его знакомых был Курылович. Остаются пятеро. Как вам кандидатура Синкина? Он достаточно популярен, знаковая фигура среди демократических журналистов, газета все время публикует его острые материалы и письма к президенту. Подходит?
   – Нет, – ответил Дзевоньский, – я читал его письма. Очень смело и по-своему талантливо. Но что касается президента… Это довольно опасная смесь. Откровенного хамства и плохо скрываемой иронии. Если бы не ваш план, он был бы идеальной кандидатурой для любой другой операции. Однако в данном случае Синкин не годится. Даже если его «раскрутить» по полной программе. Он слишком радикален. И я думаю, нам он не подходит.
   – Приятно слышать мнение профессионала, – польстил своему коллеге Гейтлер, – я тоже об этом подумал. Давайте следующего. Главный редактор газеты Уткин. Подходит?
   – Очень неплохо. Насколько я знаю, у него хорошие связи, обширный круг знакомств. Он – владелец газеты, обеспеченный человек. Его кандидатура подходит почти идеально. Но его недолюбливают многие коллеги. Удачливых людей всегда не любят. Журналисты могут не поддержать нашу кампанию. Уткин – барин, а не работяга, такие не вызывают симпатии.
   – Откуда вы знаете, что его не любят?
   – Если бы даже не знал, то мог бы предположить. Где вы видели, чтобы профессионалы хорошо относились к коллеге, ставшему успешным бизнесменом? Нам могут предложить потребовать выкуп из его собственных средств. Зависть? – очень сильное чувство, вызывающее ненависть.
   – Вы рассуждаете как контрразведчик. Игра на человеческих слабостях.
   – А вы другого мнения?
   – Нет. Я с вами согласен. Эта фигура одна из самых подходящих. Но давайте возьмем следующую. Павзнер с телевидения. Ведущий аналитической программы, очень известный журналист, имеет хорошие связи среди зарубежных коллег, особенно в США, где он работал. Если в нашем деле будут задействованы американские журналисты, это только усилит эффект подачи материалов. Как вы считаете?
   – Сколько ему лет?
   – Сейчас посмотрю. Семьдесят. Он самый старший в этой компании.
   – Опасно. В таком возрасте сильные стрессы приводят к серьезным последствиям. Наша операция может затянуться, и тогда нам понадобится врач или реанимационная палата. Кроме того, он еврей, а это нам не очень подходит.
   – Опять ваши антисемитские взгляды?
   – Я всего лишь констатирую факт. Мне кажется, нам лучше подобрать русского журналиста.
   – Он не еврей. У него мама француженка. Но насчет возраста вы правы. Я подумаю. Следующий Леонов, тоже с телевидения. Очень популярный журналист, имеет репутацию настоящего «патриота». Говорят, во время второй чеченской войны его даже приговорили к смертной казни за одиозные выступления. Отличается крайне радикальными позициями, считается государственником.
   Дзевоньский покачал головой.
   – Его похищение может быть похоже на хорошо разыгранную провокацию, – возразил он, – я бы не стал с ним связываться.
   – Вам трудно угодить, генерал, – Гейтлер убрал листок с данными Леонова, – этот слишком патриотичен, другой – слишком демократичен. Если будем мыслить подобными категориями, никогда не найдем подходящего. Вот у меня есть еще шестой кандидат. Павел Абрамов. Работает на радио и телевидении с начала девяностых. Имеет устойчивую репутацию демократически ориентированного журналиста. Но без радикализма. В девяносто третьем не поддержал расстрел российского парламента. Он одинаково нравится и центристам, и правым, и левым. Освещал события в Чечне вполне профессионально и без ненужной агрессии. Ему тридцать девять лет, он спортсмен, занимался пятиборьем, был мастером спорта. Женат второй раз. Имеет пятилетнюю дочь. От первого брака детей нет. Подходит?
   – Спортсмен – это немного опасно, – пробормотал Дзевоньский, – и он достаточно молод. Может предпринять попытку к побегу, я уже не говорю о том, что его захват будет сопряжен с некоторыми трудностями.
   – Браво, генерал! Вы нашли недостатки у всех шести кандидатур, – кивнул Гейтлер, – если вас беспокоит только его физическая форма, то это не так сложно. Ваши «костоломы» с ним справятся. Тем более что ничего особенного делать не придется. Все продумано в малейших подробностях. Только теперь давайте пройдемся снова и остановимся наконец на двух из них, чтобы прокрутить наших кандидатов более подробно. От нашего правильного выбора зависит успех всей операции.
   – Я понимаю. Но вы сами предлагали мне быть вашим оппонентом. Поэтому я и пытаюсь вам возражать.
   – Напишите две ваши кандидатуры, – предложил Гейтлер, – а я напишу мои. И мы сравним. Вот бумага. – Он подвинул собеседнику лист бумаги.
   Тот взял ручку и задумался. Гейтлер, не размышляя, написал две фамилии. Дзевоньский наконец решился. И тоже написал две фамилии. Они протянули друг другу листки. И оба одновременно усмехнулись. На листках были написаны одинаковые фамилии. И в одинаковом порядке. Первой генералы поставили фамилию Абрамова, второй – Уткина.
   – Я был неправ, когда говорил о дисквалификации вашей службы, – признался Гейтлер, – очевидно, даже военное положение не могло изменить профессионализма ваших сотрудников. Такое единодушие меня радует. Можете обосновать свой выбор?
   – Конечно. Бенедиктов никак не подходит. Павзнер слишком стар. Кандидатура Леонова не вызовет большого ажиотажа среди левых журналистов, а кандидатура Синкина – среди правых. Остаются двое – Абрамов и Уткин. Но Уткин, как говорят сами русские, барин. Он владелец газеты, богатый человек, сам почти ничего не пишет. Некоторая часть русского общества может отнестись к неприятностям с ним со злорадством. Остается Абрамов. В меру демократичен, в меру патриотичен, молодой, красивый, – Дзевоньский показал на листок с его фотографией, – что тоже немаловажно. Имеет семью, маленькую дочь. Это должно разжалобить женскую аудиторию. Одним словом, идеальная кандидатура.
   – Прекрасно, – кивнул Гейтлер, – значит, мы оба остановили свой выбор на Павле Абрамове. Пусть будет он. А запасным вариантом оставим Уткина. В качестве дублера. Как у космонавтов. Только нас за это не станут награждать звездами.
   Дзевоньский криво улыбнулся.
   – Я предпочитаю наличными, – хрипло произнес он, – это и удобнее, и надежнее.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 13 ЯНВАРЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   Рано утром позвонил Машков. Открыв глаза, Дронго невольно прислушался к автоответчику. Машков просил взять трубку, извиняясь, что звонит в половине десятого утра. Дронго поднял трубку, хотя в такое время он обычно спал.
   – Тебе разрешили уехать, – коротко сообщил Машков, – заедешь ко мне и подпишешь все бумаги. Никому ни одного слова до завершения операции. Как только мы возьмем Гейтлера, ты сможешь вернуться в Москву. Но пока я не дам сигнала, не смей здесь появляться. Ты меня понял?
   – Какие сложности! Сколько у меня времени?
   – Машина за тобой уже поехала. Мы заказали тебе билет на чартерный рейс в Милан, оттуда ты уж сам доберешься до Рима.
   – Только этого не хватало! – разозлился Дронго. – Я не летаю чартерными рейсами и на случайных самолетах. Если не можете перебронировать, закажите мне билет на «Люфтганзу». Полечу в Рим через Франкфурт или Мюнхен. И желательно бизнес-классом. Все равно я сам буду оплачивать все расходы.
   – У тебя вечно буржуйские замашки, – пробормотал Машков.
   – Какие замашки? Я не очень-то помещаюсь в креслах эконом-класса. При моих габаритах.
   – У нас рассказывают легенды, что ты дрался с самим Миурой.
   – Это было давно и неправда, – усмехнулся Дронго. – Все равно платить я буду сам. Поэтому закажите мне нормальный билет до Рима.
   – Сделаем. Еще есть просьбы?
   – Есть. Вы напрасно удаляете меня из Москвы. Это ошибка, Виктор. Я могу помочь найти Гейтлера.
   – На эту тему мы уже говорили. Теперь его будут искать другие люди. Мы до сих пор не выяснили, кто такой этот неизвестный поляк Дзевоньский, появившийся у Хеккета. Некоторые наши аналитики не исключают вероятности провокации со стороны самого Хеккета. Он мог намеренно увести нас в сторону, чтобы на время сбить возможные подозрения с настоящего организатора. Ты ведь сам ему не доверяешь.
   Дронго промолчал. Несколько воодушевленный его молчанием, Машков добавил:
   – А ты уезжай в Италию. Там сейчас тепло, хорошо.
   – Ты повторяешься. Его никто не сможет найти. Ваши люди его просто не смогут вычислить. Для этого нужен другой психотип – загнанный и одинокий, как он. То есть как я.
   – Это ты-то загнанный? – улыбнулся Машков.
   – Он все потерял, Виктор, – работу, страну, семью. Он ненавидит людей, из-за которых лишился прошлого и будущего. Этот человек очень опасен. Исключительно опасен. К тому же он лучший специалист по террористическим операциям. Чтобы его найти, нужен такой человек, как я.
   – С чего меланхолия? У тебя-то все в порядке – семья, работа, страна. Почему ты считаешь, что вы похожи?
   – Той моей страны уже нет, Виктор. А семью я не могу привезти в Москву именно из-за моей работы, и ты это знаешь. Работы ты меня лишил. Что остается? Доживать пенсионером за счет Джил в Италии? Незавидная участь.
   – Хватит! – разозлился Машков. – Мы все уже обговорили. Ты летишь сегодня, и никаких разговоров на эту тему у нас с тобой больше быть не может.
   – Я вас понял, генерал. Счастливо оставаться!
   – И не нужно принимать все так близко к сердцу. Слава богу, что они разрешили хоть этот вариант. Будь здоров! А когда все закончится, мы с тобой еще посидим. И кстати, поздравляю тебя со старым Новым годом. Жаль, что мы с тобой его не отметим.
   – До свидания. – Дронго раздраженно отключился.
   И почти тут же раздался новый звонок. Дронго резко обернулся, схватил трубку и сразу же зло осведомился:
   – Снова хочешь мне объяснить, как красиво ты поступил?
   – Я хотела пожелать вам счастливого пути, – услышал он знакомый голос Нащекиной. – Мне сообщили, что вы уезжаете.
   – Извините. Я принял вас за другого…
   – Догадываюсь даже за кого. Счастливого вам пути!
   Она наверняка знала, что его телефон уже прослушивается, но тем не менее позвонила. Дронго подумал, что был несправедлив и к Машкову, и к ней. В конце концов, они чиновники, а не «вольные стрелки», как он.
   – Спасибо за ваш звонок, – поблагодарил Дронго, – я очень тронут.
   – Счастливого пути! – повторила она, не добавив больше ни слова.
   Через три часа он вылетел во Франкфурт, а затем – в Рим. Вечером этого же дня Дронго был уже в Италии. И никто во всем мире не мог даже предположить, что ему еще придется столкнуться с бывшим генералом «Штази» Гельмутом Гейтлером.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 14 ЯНВАРЯ, ПЯТНИЦА --//
   Через двадцать минут должна была состояться встреча с одним из министров правительства. Им предстояло рассмотреть сложный вопрос, но президент уже знал, что встречу будут освещать журналисты сразу нескольких телевизионных каналов. Все было продумано до мелочей. Охрана привычно проверяла аппаратуру уже прибывших телевизионщиков, прежде чем пропустить их в апартаменты главы государства, а президент, сидя в кабинете за столом, слегка морщился, размышляя о предстоящей беседе с министром. Она действительно была важной, и его раздражало, что начать ее им придется с этого «телевизионного шоу».
   В силу своей прежней профессии он вообще не любил обсуждать важные вопросы на людях, как не терпел и публичных дискуссий, в которых собеседники стараются блеснуть интеллектом. Президент был убежден, что деловые встречи должны проходить без присутствия журналистов, а следовательно, и излишнего популизма принимаемых на них решений. Ведь когда разговор ведется под объективами телекамер, невозможно сосредоточиться и нормально работать. Но он также понимал и необходимость освещения деятельности первого лица страны, как составной части его имиджа, пропаганды его президентских функций. Это был один из обязательных атрибутов его власти, проявляющийся в этих телевизионных картинках, очень важных для его должности.
   Недавно, когда во время обсуждения сложного финансового вопроса кто-то из министров выдвинул возражения и попытался обосновать их своими фактами, президент не выдержал. Под объективами телекамер он впервые сорвался и громко попросил: «Без комментариев». И еще раз повторил свою просьбу. Это был очевидный срыв, но он не хотел признаваться в этом даже себе самому. Вынесение интеллектуального спора на широкую аудиторию ему не нравилось.
   Президент прикрыл глаза. Когда несколько дней назад в театре в их с женой сторону метнулся человек с блеснувшим в руке ножом, он не испугался. Совсем не испугался. Наоборот, инстинктивно шагнул вперед, защищая жену. Там все было ясно. Кто-то пытался прорваться к нему, но он сразу же, еще до того, как злоумышленника схватили офицеры охраны, понял, что абсолютно не боится этого незнакомца. Вот если бы все было так просто и в политике!
   Когда несколько лет назад бывший президент предложил ему эту должность, он тоже не испугался. Но засомневался. Из-за огромной ответственности. Потому и отказался. Однако случилось невероятное. Через несколько дней президент повторил свое предложение, и он, уже сознавая всю меру ответственности, согласился.
   И затем искренне старался соответствовать своей должности. Он никогда не мечтал о такой вершине, не готовился к ней, не строил честолюбивых планов. Но, оказавшись на этом посту, отнесся к нему со всей ответственностью, с какой привык относиться к любой работе. Он очень старался. Хотя иногда случались срывы. Они были связаны и с его психологией, и с его прежней работой, и с его психотипом, который так явно проявлял себя на первом этапе его работы.
   На одной из пресс-конференций, которые его так раздражали, речь зашла о террористических акциях на Кавказе. Он, не сдержавшись, пообещал «мочить террористов в сортире». Журналисты потом долго издевались над этими его словами. Через некоторое время, сразу после очередного террористического акта, когда французский журналист позволил себе нетактичный вопрос, президент снова не сдержался, предложив французу отправиться туда, где ему будет гарантировано «обрезание», проведенное по мусульманским обычаям, чтобы лучше понять проблему. Переводчики не смогли нормально перевести эту фразу. Точнее, даже не пытались, во избежание большего скандала. Но смысл ее был понятен, и это не осталось незамеченным.
   Самая неприятная история была связана с атомной подводной лодкой, затонувшей в самом начале его первого президентского срока. Тогда он еще не был готов к такого рода испытаниям. Отчасти виноваты были военные, слишком много и неубедительно лгавшие по поводу этих событий. Гибель заточенных в лодке людей потрясла весь мир. Кто-то из помощников посоветовал президенту не ездить на место трагедии. Это было ошибкой. Очевидной и непростительной ошибкой. Позже он ее исправил, прибыв туда. Но он был обязан в первые же дни выступить, дать свой комментарий произошедшему. А потом его позвали на Си-эн-эн, где он снова не сумел найти нужный тон, сбиваясь то на ерническую улыбку, то на слишком серьезные ответы. Это был урок. К счастью, он оказался прилежным учеником. Больше подобных ошибок уже не допускал. И ретивых помощников не слушал.
   Теперь президент знал, что обязан быть последовательным, жестким и даже жестоким, если того требуют обстоятельства. Теперь он точно знал, что любая заминка, любое отступление власти будет использовано против государства, которое он возглавляет. Теперь он точно знал, что обязан проявлять твердость до конца. Что бы ни случилось.
   А случилось много страшного. Сначала произошли террористические акты в Америке, и весь мир содрогнулся от расчетливой жестокости и невероятной изощренности террористов. Затем последовал захват театрального помещения с заложниками в Москве. С самого начала было ясно, что никаких переговоров с преступниками вести нельзя. Как его тогда раздражали непрошеные политики, появлявшиеся на экранах в роли посредников! Спецслужбы получили приказ и разрешение на активные действия. Такой приказ мог отдать только президент. Они взяли штурмом здание театра, уничтожив всех засевших в нем боевиков, которые называли себя «мучениками» – шахидами, официальная пропаганда считала их террористами.
   Потом произошел еще более страшный террористический акт – захват школы, в которой оказалось более тысячи заложников, в большинстве своем – детей. Применить газ там было невозможно. Решиться на штурм – немыслимо. Все понимали тупиковость этой чудовищной ситуации, при которой необходимо искать варианты достойного ее разрешения. Но развязка началась спонтанно. Вокруг школы оказалось много вооруженных людей – родственников заложников. Цепь случайных событий, непредсказуемые взрывы, гибель спасателей, прибывших на место и принятых за офицеров спецназа… Все это привело к страшной трагедии – погибли дети, много детей.
   Президент открыл глаза и нахмурился. Воспоминания об этих событиях всегда отдавались в нем чувством вины. Он понимал и принимал всю долю своей личной ответственности за случившееся. Он все время пытался найти лучшее решение, соответствовать традициям великого государства, руководить которым ему довелось в один из самых драматичных моментов его истории.
   В прошлом веке этим государством правили харизматические лидеры. Но время титанов ушло в прошлое. Теперь для руководства страной требовались умелые администраторы.
   В истории крупных государств еще не было ни одного случая, чтобы во главе страны встал человек, не имеющий опыта руководства и публичной деятельности. А его путь к власти был особенно короток. Сначала работа в Санкт-Петербурге в качестве заместителя мэра города Кобчака. Он и тогда старался избегать публичной деятельности, оставив политику своему шефу, блиставшему ораторским искусством и манерами светского человека. Затем работа в управлении делами президента. Эти ступени карьеры не могли считаться публичной деятельностью будущего политика или кандидата, претендующего на высшую должность в стране. По существу, он был руководителем спецслужбы лишь чуть больше года, а председателем правительства – всего несколько месяцев. Но он упрямо учился. И также упрямо старался не допускать ошибок. Став премьером, он вытягивал страну из той глубокой ямы, в которую она попала. С почти разваленной после дефолта девяносто восьмого экономикой, ослабленная проявлениями местного сепаратизма, показной независимостью многих губернаторов, проводивших самостоятельную политику, отданная на откуп кучке зарвавшихся олигархов, откровенно вмешивающихся во все дела государства, подрываемая террористическими атаками изнутри страна, казалось, была обречена на распад.
   Но он старался изо всех сил. Сказалась и работа его предшественника на посту премьера, который также пришел из спецслужб и сумел удержать государство от экономического коллапса. Правда, этого предшественника грубо и демонстративно убрали из-за того, что он не скрывал своих политических амбиций. Прежний президент не терпел таких людей. Поэтому и остановил свой выбор на человеке, который никак не проявлял честолюбивых замыслов и казался четким, аккуратным исполнителем…
   В комнату вошел один из помощников.
   – Все готово, – коротко сообщил он, – через пять минут можем начинать.
   – Хорошо, – кивнул президент, очнувшись от своих мыслей, – Пахомов здесь?
   – Ждет в приемной.
   – Пригласите его.
   Помощник кивнул и вышел из кабинета. Почти сразу вошел генерал Пахомов.
   – Добрый день, – поздоровался президент, поднимаясь из кресла и пожимая руку начальнику охраны. – Что-нибудь известно об этом Иголкине?
   – Психопат, – поморщился генерал, – но мы все равно проверяем все его контакты. Похоже, он просто неуравновешенный человек. Придется отправить его на лечение. Он ни с кем не связан.
   – Я так и думал. Нужно передать журналистам, чтобы меньше писали об этом несчастном. Незачем уделять ему слишком много внимания.
   – Да, – сдержанно согласился Пахомов и вышел из кабинета.
   Уже несколько дней его офицеры вместе с сотрудниками ФСБ проверяли всю предыдущую жизнь Иголкина. И ни одного подозрительного факта, указывающего на возможное наличие заговора, не нашли. Однако Пахомова все последние дни одолевало нарастающее чувство беспокойства. Он не понимал, чем оно вызвано. О предстоящем визите президента в театр знали только два человека: сам президент и начальник его личной охраны. Иголкин оказался шизоидным неврастеником, место которого в психиатрической больнице. И тем не менее Пахомов продолжал поиски, словно пытаясь опровергнуть самого себя.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 16 ЯНВАРЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Утром Гейтлер выехал в город, предупредив Дзевоньского, что вернется лишь на следующий день.
   – Хорошо, – согласился тот, тяжело вздохнув, – я вам верю, но каждый раз, когда вы уезжаете, я теряю столько нервных клеток, что мне гораздо легче поехать вместе с вами.
   – До сих пор считаете, что я сбегу? – понял Гейтлер. – Я уже вам говорил, генерал, что вы имеете дело с профессионалом. У меня есть свое понятие офицерской чести. И мне совсем не хочется, чтобы ваши молодчики появились у моих внуков. Это тоже сдерживающий фактор. Можно было бы об этом не говорить, но я все время помню ваши угрозы.
   – Можете их забыть, – великодушно предложил Дзевоньский, – это были глупые угрозы.
   – Но я помню, – возразил Гейтлер, – постоянно помню. До свидания, пан Юндзилл. Завтра днем я вернусь сюда. Как там с Абрамовым? Ваши люди за ним следят?
   – Конечно. Проверяем все его связи, всех знакомых. Установили нашу аппаратуру у него в квартире, прослушиваем все домашние беседы, все телефонные разговоры. Информации уже достаточно. Мы можем взять его в любую минуту, когда вы решите, что настал такой момент.
   – Рано, – отозвался Гейтлер. – Мы ведем наблюдение всего несколько дней. Этого мало. Нужно не меньше двух недель. К концу января мы будем готовы. Куда думаете его привезти?
   – Сюда, – ответил Дзевоньский, – у нас есть винный склад в подвале. Мы уже начали его осторожно освобождать. Там метров сорок, вполне достаточно. Посадим его на цепь. Или наденем наручники.
   – Это опасно, – предупредил Гейтлер, – не забывайте, что его будут искать.
   – Именно поэтому. О его появлении здесь будут знать только два человека. Вы и Карл Гельван. Больше никто. Я буду чувствовать себя намного более уверенно, если этот журналист будет сидеть в нашем подвале.
   – А если его обнаружит наша кухарка? Или кто-нибудь из охранников?
   – Не думаю. Мы постараемся все предусмотреть. Они в подвал никогда не спускаются. Повесим там замок, а ключ будет только у меня. Я даже думаю установить в подвале небольшую видеокамеру, чтобы за ним следить.
   – А если он начнет кричать?
   – Его не будет слышно, я проверял. Кроме того, можно поставить легкую музыку у дверей. Например, включить какой-нибудь магнитофон.
   – Это вызовет подозрение… Вы же не можете все время держать там магнитофон.
   – Тогда избавимся от кухарки. Перейдем на заказы из ресторанов. Наверное, так будет правильно. Мы с вами как-нибудь проживем. Всегда можно заказать еду в ресторане. Сейчас это не проблема. А кухарке объявим, что она нам пока не нужна. Я продумаю детали, можете не волноваться.
   – Хорошо, – сдержанно согласился Гейтлер, – но у нас в разведке не принято все яйца класть в одну корзину. Российские спецслужбы могут вычислить нас и выйти на него. Или наоборот, выйти на него и вычислить нас. С точки зрения профессионала, это ошибочный ход.
   – Именно поэтому я его и делаю, – усмехнулся Дзевоньский. – Ни один офицер спецслужбы не заподозрит, что в доме, где скрываются два бывших генерала спецслужб, может находиться еще и заложник. Это нелогично, неправильно и непрофессионально. Пусть так все и думают. Иногда нужно поступать не совсем логично, чтобы сбить с толку другую сторону. А мне будет спокойнее.
   – Делайте, как считаете нужным, – согласился Гейтлер, – и достаньте мне бланки двух местных паспортов. Можно даже заполненные. Два или три местных паспорта.
   – Зачем? – нахмурился Дзевоньский.
   – Это мое дело, пан Юндзилл. Вы же не думаете, что я могу сбежать с паспортами, номера которых вам заранее известны. Желательно, чтобы эти паспорта были чистыми. Они мне нужны.
   – Постараюсь найти. Что-нибудь еще?
   – Если вы посадите его в подвал, то как быть с его туалетом? И учтите: он будет у нас не один день и не одну неделю. Вы собираетесь лично выносить за ним его ночной горшок?
   – Для этого есть Гельван, – улыбнулся Дзевоньский, – но я продумал и этот вопрос. Уже заказал биотуалет. Не забывайте, что наша «фирма» занимается ландшафтным дизайном, составной частью которого могут считаться и подобные «объекты».
   – Вы заказали один?
   – Конечно, нет. Десять. Мы действительно можем предложить их возможным клиентам фирмы. И разместить один у себя в подвале. Что-нибудь еще?
   – Нет, ничего. Похоже, вы действительно не теряли времени зря. Прекрасная работа. Завтра днем я вернусь. Пусть обратят внимание, куда он ездит по воскресеньям. У Абрамовых, кажется, есть небольшая дача. Нужно побывать там и все выяснить на месте. Можно ли там оставаться зимой? Нам будет важно выиграть время…
   – Понимаю, – кивнул Дзевоньский, – мы все проверим.
   – До свидания. – Гейтлер вышел.
   В машине его уже ждал водитель. Николаю Салькову было за шестьдесят. Бывший водитель такси подрабатывал на своем автомобиле, совершая рейсы в основном в центре города. Сальков был достаточно разумным человеком и понимал, что нельзя соваться в аэропорты и на вокзалы, где была своя местная «мафия». Зарабатывал он неплохо – в месяц доходило до трехсот долларов, что было ощутимой прибавкой к его пенсии. Когда ему предложили работу за пятьсот долларов, он сразу же согласился. И в течение последних нескольких месяцев ни разу об этом не пожалел. Гейтлер ездил не очень много. В основном предпочитал пешие прогулки, часто отпускал водителя домой. Это устраивало обоих.
   Салькову нравился этот немногословный и немного замкнутый чех, который так плохо говорил по-русски. Гейтлеру приходилось коверкать свой превосходный русский язык, чтобы не вызвать подозрений у своего водителя. Они направились в центр города, и Гейтлер заехал в два магазина, прежде чем отпустил Салькова и остался один. Еще полтора часа он проверял, нет ли за ним слежки. А затем взял попутную машину и отправился по известному ему адресу. Еще через полчаса он уже сидел в квартире Риты.
   Теперь можно было не торопиться. Он с удовольствием подумал, что может позволить себе остаться в этой квартире на целые сутки. Рядом с женщиной, которая ему так нравилась. Это иллюзорное ощущение некой устойчивости, некой опоры, ощущение нормального дома, исчезнувшее много лет назад. Он подумал, что платил слишком большую цену за право оставаться самим собой. Но прежде чем окончательно расслабиться и забыть, зачем они находятся здесь, он должен еще раз переговорить с Ритой.
   – Схема охраны, – напомнил Гейтлер, – я сделаю чертеж, а ты постарайся все вспомнить. Кто и где находился. Как они действовали. Надеюсь, у тебя не осталось никаких записей?
   – Остались, – улыбнулась Рита, – у меня хорошая память, но не такая, как у тебя. И, кажется, я уже говорила, что их никто не сумеет прочесть.
   Она достала листки бумаги, на которых были изображены фрукты и овощи.
   – Ты все-таки рисковала, – нахмурился Гейтлер. – Такие записи легко прочесть. Не нужно считать себя умнее других. Покажи, как они стояли в момент нападения. Кто и где находился. Мне важно увидеть схему их расстановки. Сможешь вспомнить?
   – Сейчас начерчу, – согласилась Рита.
   У нее действительно была хорошая память. И, будучи внимательной, она заметила многие мелочи. Гейтлер смотрел, как Рита уверенно чертила схему перемещения охранников в момент нападения.
   – Они подстраховывали друг друга, – пояснила она. – Я думаю, что, если бы вместо этого несчастного Иголкина там оказался настоящий террорист, у него тоже не было бы ни единого шанса напасть на президента. С ножом это практически невозможно. Все равно остановят и перехватят. Не дадут сделать и нескольких шагов.
   – А если с пистолетом?
   – Тоже сложно. Я видела, как они перекрыли все секторы. Если бы в руках у нападавшего был пистолет и он попытался бы стрелять, то успел бы сделать один, ну, максимум два выстрела. Его все равно схватили бы, не дав нормально прицелиться.
   – Иногда одного выстрела достаточно, – задумчиво произнес Гейтлер.
   – Но не в этом случае, – резонно возразила Рита, – ему не дадут прицелиться и выстрелить. Не разрешат подойти ближе. Я видела, как они работают, Гельмут, это абсолютно бесполезное занятие.
   Гейтлер, внимательно глядя на ее схему, думал о чем-то своем.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 24 ЯНВАРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   В этот день Гейтлер и Дзевоньский решили, что можно начинать. Теперь оба генерала ждали сообщений от Карла Гельвана, который выехал с группой на захват заложника.
   Утром этого же дня молодой, но уже известный тележурналист Павел Абрамов проснулся в одиннадцатом часу, естественно, не подозревая, что вскоре его жизнь серьезно изменится. Несколькими часами раньше его супруга Лена отвезла дочь Алину в детский садик и сама отправилась на работу. Ее больница, где она работала врачом-ларингологом, находилась в ста метрах от детского садика. Это было удобно, мать всегда могла забрать дочь, как только сама освобождалась. В семье Абрамовых были две машины: белая «Ауди А4», на которой ездила Лена, и новенький синий «Пежо» четыреста седьмой модели, который принадлежал Павлу.
   Жили Абрамовы на улице Сурикова, в районе метро «Сокол» в небольшой трехкомнатной квартире. Это жилье они приобрели давно, но переехали сюда лишь полтора года назад, после затянувшегося ремонта.
   Павел зарабатывал неплохо. В тележурналистике вообще в последние годы начали платить приличные деньги, и успешные тележурналисты стали зарабатывать на уровне своих европейских коллег. Рекламный рынок рос стремительными темпами и уже опережал в своем развитии и по своим ценам многие европейские страны. Так что Абрамовы могли позволить себе ежегодные выезды за рубеж, отдых в Испании или Италии. Купили небольшую дачу в девяноста километрах от Москвы. И даже перевезли родителей Лены в двухкомнатную квартиру на окраине города, в тихом зеленом массиве.
   Абрамов вел на телевидении сразу несколько популярных передач, был узнаваемым лицом канала, а вместе с популярностью росли и его гонорары. Сегодня он должен был приехать на работу к трем часам дня и поэтому, проснувшись привычно поздно, никуда не торопился.
   Павел не был москвичом, он родился в Саратове, а в семнадцать лет приехал в столицу поступать в университет на факультет журналистики, что с первой попытки сделать не удалось, и парню пришлось отслужить три года на Северном флоте. Это было с восемьдесят четвертого по восемьдесят седьмой годы, когда в стране назревали решающие перемены. Затем он снова сделал попытку сдать экзамены в МГУ и снова провалился. Конкурс на факультет журналистики всегда был огромным, но стал прямо-таки невероятным в конце восьмидесятых, когда газеты и журналы начали выходить невиданными миллионными тиражами и многие мгновенно раскупались. К тому же несколько ослабла цензура, и журналисты почувствовали себя гораздо свободнее. В восемьдесят девятом Павел наконец стал студентом. Следующие годы были самыми драматичными и самыми интересными и в его жизни, и в жизни страны. Распалась одна страна, на ее месте появилась другая. На глазах Абрамова произошли августовские события девяносто первого года и октябрьские события девяносто третьего. С девяносто первого Павел уже работал на радио, постепенно приобретая заслуженную популярность. С девяносто шестого перешел на телевидение. Сначала был ассистентом режиссера, затем помогал ведущим. И лишь несколько лет назад начал сам вести аналитическую программу, быстро получившую широкий общественный резонанс.
   Телезрителям нравился спокойный, выдержанный тон Абрамова, его независимый взгляд на события, некоторая отстраненность и неангажированность, оказавшиеся очень выигрышными в сравнении с манерой поведения других ведущих. Чуть выше среднего роста, подтянутый, курносый, светловолосый, он нравился женщинам и импонировал мужчинам.
   Павел позвонил на канал и попросил свою ассистентку Галину приготовить нужные ему документы, чтобы самому не терять время на их поиски.
   – Когда ты будешь? – спросила она.
   – Мы же договаривались к трем часам, – напомнил он.
   – Лучше в половине третьего, – попросила Галина, – ровно в три у нас начнется встреча, а я хочу успеть передать тебе документы.
   – Договорились, – согласился Абрамов, – приеду в половине третьего, постараюсь успеть. Мне еще надо заехать в издательство.
   – Имей в виду, сейчас везде пробки, особенно в центре, – напомнила Галина.
   – Не опоздаю. Издательство рядом с Останкино. Они недавно сюда переехали. Хотя говорят, что скоро съедут и оттуда. Забегу к ним и сразу на работу. У меня еще полно времени.
   Он положил трубку и отправился одеваться. Из дома Павел вышел десять минут первого, чтобы успеть попасть в издательство до перерыва, и не обратил внимания на новый автомобиль, стоявший во дворе. Это был черный внедорожник «БМВ», в котором находились двое мужчин, невидимых за темными стеклами. Еще один мужчина стоял около «Пежо» Павла, терпеливо ожидая, когда он наконец выйдет на улицу. Это был Карл Гельван, который точно знал время появления Абрамова, так как слышал все его разговоры по телефону. В руке Гельван сжимал небольшой шприц, которым нужно было незаметно уколоть журналиста. Состав лекарства в нем был рассчитан на почти мгновенное действие. После укола оставалось только подхватить падающее тело и поместить его в подъехавшую машину.
   Третий подручный Гельвана сидел в автомобиле «Мицубиси галанте», стоящем у выезда со двора на улице. И должен был подстраховать первую машину в случае какой-либо непредвиденной неудачи.
   Но Карлу не удалось близко подойти к журналисту. Павел вышел из подъезда не один. Рядом с ним шел его сосед по лестничной клетке, офицер Генерального штаба, который тоже направлялся к своей машине. Увидев человека в форме, Гельван благоразумно отступил. Павел еще несколько минут разговаривал с соседом, а Карл терпеливо ждал. Но офицер отошел от Абрамова, только когда тот уселся в «Пежо». Гельван неслышно выругался, а журналист неторопливо выехал на улицу. Карл схватил мобильник и велел водителю «Мицубиси» не мешать выезжающей машине.
   – Едем за ним, – приказал он своим помощникам, сидящим в «БМВ». И запрыгнул на заднее сиденье.
   Абрамов ездил аккуратно. В девяносто шестом он разбил свой «жигуль» и побывал в больнице, после чего запретил себе лихачить на дорогах. До издательства все три автомобиля добрались без приключений.
   Популярное издательство, выпускавшее большое количество литературы, располагалось в огромном доме еще сталинской постройки. Вход в него был с угла. Абрамов припарковался неподалеку и вошел в здание.
   Почти сразу следом за ним внутрь поспешил один из помощников Гельвана. Сам Карл и водитель «БМВ» остались в машине. Рядом с ней мягко пристроился «Мицубиси». Все трое терпеливо ждали.
   Помощник Гельвана успел вбежать в кабину лифта вместе с журналистом и поднялся с ним на пятый этаж. Там Павел повернул налево, а его сопровождающий замешкался у лестницы.
   В издательстве Абрамова принял главный редактор, моложавый мужчина лет сорока. В другой жизни, до развала страны, он был успешным математиком и даже защитил кандидатскую диссертацию. Но в девяностые годы, сменив профессию, стал главным редактором популярного издательства, зарабатывая гораздо больше своих коллег, занятых наукой. Подобные повороты судьбы в те времена пережили многие. Так, один из владельцев этого издательства был выпускником консерватории.
   Главный редактор, мужчина высокого роста, все время улыбался, разговаривая, немного шепелявил. Он был благожелательно настроен ко всем к нему приходящим. Другое дело, что большинству отказывал, некоторым разрешал зайти еще раз и лишь очень немногим обещал издать их рукописи. А с теми немногими писателями, на которых в основном держался бизнес издательства – беллетристах, делающих ему тиражи и имя, главный редактор держался подчеркнуто уважительно. Абрамов не был раскрученным автором, и его книга не обещала стать бестселлером. Однако он был популярным журналистом известного телеканала, и потому с ним следовало дружить. К тому же его книга публицистики оказалась в меру интересной и острой, а такие издания тоже необходимы для имиджа издательства, даже если они выходят небольшим тиражом.
   Учитывая все это, главный редактор благосклонно принял журналиста, сообщив, что его книга появится на прилавках ровно через два месяца. Разумеется, о гонораре не может быть и речи, пока она не будет распродана. В этом вопросе издательство придерживалось абсолютно выигрышной тактики. Деньги вперед, по предъявлении рукописи, выплачивались только уже хорошо известным авторам, гарантирующим раскупаемость тиражей. Хотя и они в последнее время переводились на «роялти», ибо издательству так выгоднее расплачиваться с авторами.
   Разговор продолжался около пятнадцати минут, после чего Абрамов вышел из кабинета главного редактора и спустился вниз на лифте, не заметив, что на лестнице все еще стоит тот самый человек, вместе с которым он недавно поднимался. А если бы даже и заметил, то не удивился бы. У каждого свои дела.
   Когда створки кабины лифта захлопнулись, этот человек немедленно позвонил вниз. Гельван тут же вылез из машины, дав знак водителю «Мицубиси» быть готовым к действиям.
   На этот раз Павел вышел на улицу один. Он ступал осторожно, стараясь не поскользнуться. Рядом с его машиной стоял какой-то высокий мужчина, и Абрамов шагнул в сторону, чтобы с ним не столкнуться, при этом не заметив другого прохожего, спешившего мимо. В последнюю секунду Павел инстинктивно посторонился, почти прижавшись к высокому мужчине, и в этот момент почувствовал какой-то укол в ладонь.
   «Наверное, ключи», – недовольно подумал он, однако, сделав еще шаг, с изумлением осознал, что у него подкашиваются ноги. Потом успел понять, что высокий мужчина подхватил его под руки, и далее не помнил ничего.
   Карл действительно успел подхватить падающего журналиста. Водитель «Мицубиси», заставивший Абрамова прижаться к Гельвану, помог поддержать Павла с другой стороны.
   В следующую секунду они вдвоем втолкнули журналиста в «БМВ». Карл вскочил в машину следом и коротко приказал:
   – Быстрее!
   Водитель «Мицубиси», подобрав выпавшие из руки журналиста ключи от «Пежо», бросил их выбежавшему из здания и успевшему подскочить к ним третьему участнику операции. Затем «БМВ» рванул в одну сторону, а «Мицубиси» и «Пежо» – в другую.
   Они не хотели рисковать. Поэтому, свернув в первый же переулок, оставили «Пежо» возле какого-то киоска. Продавщица, увидев, что рядом припарковалась незнакомая машина, зло крикнула, чтобы здесь не останавливались – ей должны были вот-вот привезти очередную партию товара. Но водитель, которого она так и не увидела, ее не послушался. Выйдя из автомобиля, он быстро пересел в «Мицубиси», который сразу же отъехал. Когда женщина вышла из ларька, рядом стояла лишь пустая машина. Она зло пнула ее, мстительно отметив, что оставила на капоте царапину, и, довольная собой, вернулась обратно в свою будку.
   Через пятнадцать минут водитель «БМВ» остановился и вышел из машины. За руль уселся Карл Гельван, который развернул внедорожник и помчался на дачу, где его ждали. Ни один из похитителей, кроме самого Гельвана, не знал, куда он едет. Когда через час Карл въехал на территорию дачи, там уже все было готово к приему захваченного журналиста. Гельван подогнал автомобиль к самому дому, достал несчастного и внес его в дом. Там спустился в подвал, нацепил наручники на правую руку и правую ногу Абрамова, после чего проверил состояние его пульса. Пульс был нормальный, журналист просто спал. Гельван прикрепил наручники к железным стойкам стеллажа с деревянными полками, где прежде хранились в горизонтальном положении бутылки. Вытащил из карманов Абрамова мобильный телефон, деньги, документы, ключи, записную книжку, какие-то бумаги и поднялся наверх. Там молча протянул ключи от наручников Дзевоньскому. Тот кивнул, взял ключи. Гельван выложил все вещи, изъятые у журналиста, на столик.
   – Возьми телефон, выключи его и выброси в реку. Где-нибудь подальше, – посоветовал Дзевоньский.
   Гельван все так же, в молчании, забрал аппарат.
   – Молодец, – добавил Дзевоньский.
   Наблюдавший за ними Гейтлер заметил, как Карл улыбнулся. Гейтлер отвернулся, подумав, что этот латыш действует ему на нервы.

   Павел Абрамов не приехал в этот день на работу. Его ждали в половине третьего, потом в три. В четыре начали искать. В пять уже серьезно забеспокоились. В шесть позвонили к нему домой. В девять его жена и сотрудники Павла начали обзванивать больницы и морги. В половине одиннадцатого нашли главного редактора издательства, который подтвердил, что Абрамов был у него. В три часа ночи патрульная машина милиции обратила внимание на припаркованный в неположенном месте «Пежо». В пять утра на опознание машины в милицию приехала супруга Абрамова. В шесть утра они еще раз обзвонили все больницы и морги, так и не уснув в эту ночь. С началом следующего дня стало ясно, что журналист исчез. Словно испарился. Его видели в половине первого в издательстве, после чего он вышел оттуда и исчез, а его машину позже нашли на соседней улице. Еще через два дня было возбуждено уголовное дело по факту исчезновения известного тележурналиста Павла Абрамова. На всякий случай следователь прокуратуры изъял из издательства его рукопись. В ней не нашлось ничего, что могло бы навести на след журналиста.
   Жена, коллеги и друзья недоумевали, куда Павел мог деться. Высказывались самые невероятные предположения, искали повсюду, вплоть до того, что звонили его первой жене, матери в Саратов и даже друзьям Павла по службе на Северном флоте. Но все было безрезультатно. Абрамова найти не удавалось. Жена сходила с ума, коллеги беспокоились, друзья переживали. Через неделю по всему городу развесили портреты журналиста, а еще через несколько дней на телевизионном канале сделали передачу об исчезнувшем Павле Абрамове. Руководство канала даже пообещало крупное вознаграждение любому, кто поможет в его розысках. Но все было тщетно. Абрамов нигде не объявился.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 25 ЯНВАРЯ, ВТОРНИК --//
   Сначала ему казалось, что он лежит в своей кровати. Затем, пошевелившись, понял, что у него затекла рука. Болело правое плечо. Павел недовольно поморщился, решив повернуться на другой бок. И обнаружил, что не может этого сделать. Более того, появилось полное ощущение, будто какая-то неведомая сила тянет его в разные стороны. Он открыл глаза. Прислушался. В нос ударил отчетливый винный запах. Неужели он перепил? Где и когда? Почему он здесь, как он сюда попал? Почему ничего не помнит? А если пил, то где и с кем? Зачесался глаз, и Павел попытался поднять правую руку, но почувствовал неожиданную боль. Поднял левую руку и почесал глаз. Затем огляделся, дернул правой рукой. Она была словно привязана. Он недоуменно глянул на руку. Так и есть – прикована наручниками к какой-то металлической стойке. Он застонал, пытаясь развернуться. И обнаружил, что его правая нога тоже прикована. Павел изумленно уставился на наручники. Что бы это значило? Или такая глупая шутка его коллег? Кто надел на него наручники? Как он здесь оказался?
   – Эй! – крикнул Павел. – Кто здесь есть?
   Ответом было молчание. Звук собственного голоса показался ему каким-то глухим, словно он находился в бочке. Может, в подвале? Но почему здесь такой стойкий запах вина? Или ему так кажется? Почему его приковали наручниками? Необходимо все вспомнить – вспомнить, что с ним произошло. Вышел из дома и потерял сознание? Нет, он еще поговорил с Малышевым – их соседом по дому, офицером Генштаба, подполковником. Значит, поговорил с Малышевым и потерял сознание? Нет, тоже неправильно. Затем поехал в издательство. Да, точно. Побывал там, встретился с главным редактором. Таким благожелательным и улыбчивым человеком. Кстати, как его зовут? Кажется, Игорь Вячеславович. Да, точно. Крупный мужчина высокого роста… А что было потом?
   Болела правая рука, и Павел невольно снова потянул эти чертовы наручники. Интересно, его собираются кормить? Может, дадут хотя бы воды? Он огляделся. Глаза постепенно привыкали к полумраку. В тусклом, пробивавшемся откуда-то сверху свете удалось разглядеть, что он находится в довольно просторном помещении. Но почему его приковали наручниками? Чего они боятся? Значит, он вошел в издательство, поговорил с главным редактором, а потом… Что было потом? Вроде бы он вошел в кабину лифта. Спустился вниз. Вышел из здания – и все… Дальше ничего не было. Дальше он ничего не помнит. Он двинулся к своей машине, и тут… Что там случилось? Павел снова потянул руку. Она сильно болела. И вдруг вспомнил. Кажется, был какой-то укол. Наверное, ему вкатили сильный наркотик, и он потерял сознание.
   А потом его привезли сюда.
   – Здесь есть кто-нибудь? – снова крикнул Павел.
   И снова тишина в ответ.
   Может, его с кем-то спутали? Наверняка перепутали, коли похитили. Он, конечно, не самый бедный человек, но если похитители рассчитывают на крупную сумму, то они ошиблись. Больших денег у них нет. К тому же они лишь недавно переехали в новую квартиру, а во время переезда тратится столько денег на всякие ненужные мелочи. Павел попытался вспомнить, сколько денег у них осталось. Кажется, тысяч шесть или семь на карточке. Еще несколько тысяч у жены. Вот и все сбережения. И из-за таких денег его похитили? Это невозможно. Между тем, судя по тому, как ловко его взяли, действовали профессионалы. А судя по наручникам – они его опасаются. Значит, выяснили, что он занимался спортом, пятиборьем…
   Наверху послышался какой-то шум, и Павел поднял голову. Где-то открылась дверь. Он увидел свет и невольно зажмурился. По-слышались тяжелые шаги – к нему кто-то спускался по узкой лестнице. Павел не мог разглядеть, кто это. Понял только, что какой-то крупный мужчина и абсолютно ему незнакомый.
   – Кто вы такой? – спросил он его. – Почему я здесь?
   Мужчина ничего не ответил, только поставил рядом с Павлом две пластиковые бутылки с водой и тарелку, накрытую салфеткой.
   – Что это? – задал вопрос Абрамов, но снова не получил ответа.
   Вместо этого мужчина наклонился к нему и неожиданно отцепил один конец наручников у правой ноги. Но Павел не успел обрадоваться, как этот конец защелкнулся на другой его ноге. Теперь он, если б захотел, смог бы передвигаться, но только мелкими шажками.
   Мужчина вкрутил небольшую лампочку, и сразу стало светлее. Затем снял наручник с руки. Павел потер затекшую правую руку.
   – Туалет, – показал мужчина на какую-то дверцу в углу.
   Это было единственное слово, которое он произнес, однако Павлу показалось, что он уловил какой-то странный акцент. Хотя судить по одному слову невозможно.
   – Подождите, – закричал он, – почему меня здесь держат?
   Но мужчина уже поднимался вверх по лестнице.
   – Черт возьми, – пробормотал Абрамов, – кажется, этот тип не слишком разговорчив.
   Он жадно съел всю еду, выпил воды. И его чуть не стошнило. Павел почувствовал неприятные колики в боку и едва не упал, когда попытался быстро подняться. Проклятые «браслеты» на ногах сковывали все движения. Он с трудом доковылял до туалета. А потом всю ночь просидел у пустых бутылок, пытаясь понять, что же с ним происходит.
   Еще несколько дней подряд все тот же мужчина приносил еду и воду. Причем оставлял запас сразу на весь день. И больше не появлялся, из чего Павел сделал вывод, что этот тип не живет в доме, а приезжает сюда в разное время. Благо часы у него никто не отнимал. Ему понравился биотуалет, который был здесь установлен. На второй день неизвестный принес матрац, простыню, подушку, одеяло. Они были чистыми, это Павла порадовало. Он сам застелил себе постель.
   А еще через неделю Абрамов решил, что нужно бежать. Кормили его неплохо, воду тоже давали. Правда, поначалу есть приходилось без вилок и ножей, но на третий день ему стали давать пластиковые столовые приборы. Иногда приносили фрукты. Раздражали только эти оковы на ногах. Однако постепенно Абрамов к ним даже привык. Беспокоила лишь полная неопределенность – было непонятно: кто и зачем его похитил. Павел начал обдумывать план побега.
   Он решил, что для начала должен нейтрализовать своего сторожа – здорового молчаливого типа, ежедневно спускающегося к нему.
   Судя по его виду, этот «амбал» наверняка был подготовленным человеком. Следовательно, ему надо нанести такой точный удар, который его свалит. Затем забрать у него ключи, чтобы не семенить в наручниках на ногах. Абрамов усмехнулся: «Наручники на ногах!» Правильнее назвать их наножниками. Но это не меняло сути его решения. Ему надоело сидеть в этом подвале. Он не может больше ждать, когда его жена сойдет с ума от неизвестности. Да и маленькая Алина, наверное, плачет, без конца спрашивая, куда исчез ее папа. Все, ждать больше нечего. Надо постараться сбежать отсюда. Тем более что этот молчун даже не пытается ему объяснить, зачем его похитили и что собираются с ним сделать.
   Павел обдумал весь план в деталях. Нужно выбрать время и нанести один точный удар. Он знал, куда бить. А рука у него сильная – сказались многолетние занятия спортом. Оставалось выбрать удобный момент и наконец осуществить этот рискованный план.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 28 ЯНВАРЯ, ПЯТНИЦА --//
   На этот раз Курыловичу был заказан номер в отеле «Радиссон», куда он приехал прямо из аэропорта. А через два часа он спустился в ресторан, находящийся здесь же, на первом этаже.
   В ресторане подавали баварские сосиски с пивом. Курылович не любил немецкую кухню, поэтому заказал себе только пиво, без сосисок. И почти сразу же в зал вошел генерал Дзевоньский. Увидев его, Курылович почтительно вскочил.
   – Садитесь, – махнул ему генерал, усаживаясь рядом, затем положил на стол небольшую папку, которую принес с собой. – Мне тоже пива, – сказал он подоспевшему официанту.
   Курылович облизнул полные губы. У него были рыжие волосы, одутловатое лицо, выпученные глаза и курносый нос – довольно запоминающаяся внешность. Он часто выполнял деликатные поручения Дзевоньского. Его земляк хорошо платил и никогда не задавал ненужных вопросов.
   – Как погода в Варшаве? – осведомился Дзевоньский.
   – Тоже холодно, – ответил Курылович, – но не так, как в России.
   – У нас не может быть так, как в России, – недовольно заметил Дзевоньский. Они говорили по-польски тихо, чтобы не привлекать внимания немногочисленных посетителей. – Мне опять нужна ваша помощь, – сразу же перешел он к делу. – Речь пойдет о журналисте, которого похитили несколько дней назад.
   – О каком журналисте? – насторожился Курылович.
   Официант принес заказанное пиво в большой стеклянной кружке. И только когда он ушел, Дзевоньский недовольно проворчал:
   – Я считал вас серьезным человеком, пан Курылович. А вы позволяете себе, появляясь в Москве, не читать местной прессы. Вы думаете, что ездите сюда на прогулку? Я полагал, что еще в аэропорту вы купили столичные газеты, чтобы сориентироваться в сегодняшней ситуации, знать, что тут происходит.
   – Я просто не успел, – сразу соврал Курылович. – Взял целую пачку газет, они у меня в номере, только не успел их просмотреть.
   Дзевоньский с обоснованным подозрением хмуро посмотрел на ретивого собеседника.
   – Не нужно мне лгать, – строго предупредил он. – Если я сейчас поднимусь к вам в номер и не найду газет, это будет повод с вами расстаться.
   – Они у меня, – храбро заявил Курылович, сообразив, что отступать нельзя. – Мы можем подняться, и я их вам покажу.
   В крайнем случае он уже был готов свалить все на служащих отеля и заявить о пропаже сумки, в которой находились сегодняшние газеты, якобы купленные в аэропорту. Дзевоньский не стал проверять, хотя и чувствовал, что ему врут.
   – Несколько дней назад исчез известный журналист Павел Абрамов, – вполголоса сообщил генерал. – В Москве его считают одним из лучших современных тележурналистов. Поиски ведутся уже несколько дней, но пока безрезультатно. Нужно сделать так, чтобы эта тема постоянно муссировалась в средствах массовой информации. Необходимо превратить пропавшего журналиста в настоящего героя. Персону номер один в этой стране. Чтобы каждый день потрясенные читатели и телезрители читали и смотрели репортажи об исчезнувшем Абрамове. Вы меня понимаете?
   – Вам нужно его раскрутить? – понял наконец Курылович.
   – Мне нужно, чтобы вы снова встретились с Холмским и объяснили ему нашу задачу. Абрамов должен стать национальным героем. Неплохо бы вспомнить его счастливое детство, его пионерские подвиги. Если их нет, надо придумать. Намекнуть, каким хорошим сыном он был, как честно отслужил на Северном флоте три года. Рассказывать о его журналистской честности и компетентности. Одним словом, его имя и его портрет должны войти в каждый российский дом, в каждую семью.
   – Я вас понимаю, – быстро кивнул Курылович. Он очень боялся очередного прокола.
   – Найдите Холмского и поставьте ему конкретную задачу, – продолжил Дзевоньский. – Нужно сделать из этого журналиста настоящую звезду. Чтобы о нем говорил весь мир. Чтобы, прильнув к экранам телевизоров, его возвращения ждали тысячи женщин. Чтобы его таинственное исчезновение потрясло всех добропорядочных граждан. Одним словом – максимум слез, восторгов и информации об этом человеке. В ближайшее время о нем должны писать и говорить больше, чем о президенте страны, папе римском и генеральном секретаре ООН, вместе взятых.
   – Мы все сделаем, – облизнул полные губы Курылович, – все, что вы говорите. Каков объем финансирования?
   – Как и прежде. Полмиллиона долларов. Деньги наличными в три этапа. Ваши расходы оплачиваем отдельно. И премиальные после завершения нашей кампании. Все мои прежние телефоны можете выбросить, я уже сменил номера и теперь сам буду вам звонить. У вас есть вопросы?
   – Никаких, пан Дзевоньский. Я сделаю все, что смогу.
   – Договорились. Вот здесь папка с вырезками из российских газет. И краткая биография Абрамова. Возьмите и передайте эти сведения Холмскому. Будет правильно, если вы встретитесь с ним уже сегодня. А вечером я вам сам позвоню. Разумеется, он не должен знать, от кого исходит данный заказ.
   – Этого вы могли бы не говорить, – улыбнулся Курылович.
   – Вот вам деньги на текущие расходы, – достал из кармана конверт Дзевоньский, – здесь десять тысяч долларов. Оплата вашего билета, командировочных, отеля. За пиво я сам заплачу.
   – Не нужно, – великодушно отказался Курылович, – я здесь живу и могу вас угостить кружкой пива.
   – Можете, – согласился Дзевоньский, – но я этого не хочу.
   Он передал конверт Курыловичу и оставил тысячерублевую купюру на столе. Затем поднялся и, кивнув на прощание, вышел из ресторана. Курылович посмотрел на лежавшую купюру. За кружку пива это слишком много. Даже учитывая зверские цены в Москве. И за две кружки тоже много. Конверт с деньгами приятно оттягивал внутренний карман. Но эта купюра тоже не должна здесь оставаться. Он огляделся по сторонам и забрал деньги. С какой радости оставлять на столике целое состояние для этого нерадивого официанта? Правильнее заплатить ему по счету, а лишние деньги оставить себе.
   Курылович подозвал официанта и попросил принести счет. А когда его подали, улыбнулся. Пиво обошлось в два раза дешевле, удалось даже оставить официанту на чай. Непорядочные люди не бывают непорядочными в чем-то одном, они жертвы своих пороков. Курылович достал записную книжку и посмотрел на часы. Если даже Холмский сейчас в реанимации или на операционном столе, он все равно постарается с ним увидеться. Слишком большая сумма поставлена на кон. Курылович набрал номер на мобильном аппарате и дождался ответа.
   – Аркадий Яковлевич, – обрадовался он, – это я, пан Ежи Курылович. Когда мы можем с вами увидеться? У меня к вам важное дело. Очень важное.
   – Завтра утром, – сразу ответил Холмский. – Завтра суббота, и мы сможем спокойно поговорить. Жду вас утром, приезжайте ко мне в офис часам к десяти.
   – Договорились, – согласился Курылович.
   Он убрал телефон и счастливо усмехнулся. Из этих пятисот тысяч долларов можно будет украсть тысяч сто. И забыть о всех проблемах. Курылович подумал, что еще несколько таких дел, и он сможет открыть в Польше собственный новый бизнес. Он давно мечтал иметь небольшой ресторан, конечно, с польской кухней и без этих баварских сосисок.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 29 ЯНВАРЯ, СУББОТА --//
   Курылович приехал в офис к Холмскому в хорошем настроении. Успев сообщить Дзевоньскому о предстоящей встрече, он появился в офисе, уже имея соответствующие полномочия своего заказчика.
   Холмский принял его гораздо радушнее, чем в прошлый раз. Теперь Аркадий Яковлевич знал, что имеет дело с серьезным и финансово состоятельным господином, готовым платить очень крупные суммы за свои прихоти. Холмский был проницательным человеком и понимал, что сам Курылович не может быть заказчиком. Но его не слишком интересовало имя подлинного заказчика, ему было достаточно этого жуликоватого посредника, чтобы, с одной стороны, получать задания, на реализацию которых тратятся такие огромные деньги, а с другой – иметь свой никем не учтенный процент.
   – Вы сегодня без вашего чемоданчика, – улыбнулся Холмский гостю. В руках у Курыловича была лишь небольшая папка. Он сел в предложенное кресло.
   – С чемоданчиком проблем не будет, – сразу пообещал Курылович. – Хочу вас поблагодарить за нашу первую совместную операцию. Вы очень удачно провели рекламную кампанию по раскрутке спектакля.
   – Всегда готов помогать нашей культуре, – развел руками Холмский, – тем более когда за эту помощь платят наши польские друзья.
   – Не сомневаюсь, что вы говорите искренне, – восхитился Курылович, оглядываясь по сторонам. – У нас к вам опять важное дело.
   – Можете говорить, – разрешил Аркадий Яковлевич, – здесь нас никто не услышит.
   – Речь идет об известном журналисте, – сообщил Курылович, протягивая папку, – который исчез несколько дней назад. Мы были бы вам очень благодарны, если бы в газетах и на телевидении появились материалы об этом благородном человеке.
   Холмский придвинул к себе папку, открыл ее и нахмурился. Он сразу понял, о ком идет речь. Уже несколько дней все средства массовой информации периодически сообщали о загадочном исчезновении видного тележурналиста Павла Абрамова. Холмский об этом и слышал, и читал. Но теперь, листая подшивку, чувствовал, как в нем зарождаются сомнения.
   Когда его попросили провести рекламную кампанию в пользу спектакля Сончаловского, он еще мог привести некие разумные доводы для такой акции. Поляки платили огромные деньги только за рекламу этого спектакля. Холмский не верил в альтруизм, он был для этого достаточно прагматичным скептиком. И все же какие-то резоны в пользу подобного решения сумел бы сформулировать. Возможно, поляки хотели пригласить Сончаловского для постановки масштабной исторической картины, и им важно было поднять его престиж. Или какой-нибудь богатый спонсор, давший денег на постановку спектакля, хотел таким необычным образом вернуть свои дивиденды. Правда, тратя такие огромные деньги на рекламу, спонсор просто обязан понимать, что театральные билеты никогда не покроют столь значительных сумм. Тем не менее какие-то мотивы могли найтись…
   Но исчезнувший журналист, судьба которого так волновала неизвестных спонсоров, не мог принести никаких дивидендов по определению. Тогда зачем таинственный заказчик готов платить огромные деньги за имидж какого-то телеведущего? Неужели этого поляка с выпученными глазами так волнует судьба российского журналиста? К тому же не самого богатого и не самого известного. Чем больше читал Холмский, тем больше он нервничал, не понимая, почему ему принесли эти материалы. Затем он взглянул на Курыловича.
   – Я не совсем понимаю, что нам нужно делать, – признался Аркадий Яковлевич, – о нем и так пишут все газеты.
   – Нужно сделать из него настоящего героя, – пояснил Курылович, – подать историю его исчезновения как истинную трагедию, рассказать о ней так, чтобы все вокруг плакали. Устроить вокруг нее настоящий ажиотаж.
   – Зачем? – спросил Холмский. – Вы можете мне сказать – зачем?
   – Сначала назовите сумму, – предложил Курылович, – а потом мы обсудим и этот вопрос.
   – Смешная цена. Про него будут писать бесплатно. Ну, предположим, сто или двести тысяч долларов. Каков ваш бюджет на этот раз?
   – Четыреста тысяч, – сообщил Курылович ошеломляющую цифру. – Но вы распишетесь за пятьсот.
   – Полмиллиона долларов за то, чтобы газеты писали об этом пропавшем журналисте? Вы считаете меня сумасшедшим? Скажите, зачем вам это нужно?
   – Мы выплатим вам деньги в три этапа, – проигнорировал его вопрос Курылович. – Выплаты будут наличными. Вы опять сомневаетесь?
   – Нет, – хрипло ответил Холмский, – я уже не сомневаюсь. Вы деловой человек, Курылович. Только удовлетворите мое любопытство. Зачем вам все это нужно?
   – Может, кто-то хочет сделать из него идола. Или создать новую легенду, – пожал тот плечами. – А зачем вам ненужные сомнения? За такие деньги можно раскрутить любое ничтожество, сделать из олуха настоящего гения. Разве не так?
   – Так. Но Абрамов уже давно популярный человек. Его и так все хорошо знают. Кроме того, о нем сейчас бесплатно пишут все газеты, о нем говорят на всех каналах. Зачем тогда платить такие деньги?
   – Интерес может пропасть, а вам его нужно искусственно поддерживать. Я не понимаю ваших вопросов, господин Холмский. Вы отказываетесь?
   – Конечно нет. Я согласен на все ваши условия. Если нужно сделать из этого Абрамова нового мессию, за такие деньги я постараюсь таким его и представить. В общем, я согласен на все ваши условия. Но когда мы закончим, обещайте, что вы удовлетворите мое любопытство.
   – После того как все закончим, – подтвердил Курылович. Он тоже был готов на любые условия, лишь бы начать работу. Потом можно будет придумать все, что угодно…
   – Вы хотите, чтобы мы раскрутили самого Абрамова или историю его исчезновения?
   – Мне важно, чтобы о нем появилось как можно больше материалов. Любых. И в любых комбинациях.
   – Мы все сделаем, пан Курылович. Когда вы привезете деньги?
   – Первый транш в понедельник. Сто пятьдесят тысяч долларов.
   – Договорились. Можете не сомневаться, мы сделаем из него настоящего героя. Хотя я все равно не понимаю, зачем вам это нужно. Но кто платит, тот и заказывает музыку.
   Через два дня Курылович передал Холмскому деньги и честно вычел из этой суммы тридцать тысяч долларов, как раз те двадцать процентов, которые сразу зарезервировал для себя. И улетел на следующий день в Польшу, чтобы снова вернуться в Москву через две недели и выплатить следующие сто пятьдесят тысяч, опять же вычтя из них тридцать.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 31 ЯНВАРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   В этот день Гейтлер и Дзевоньский, оставаясь в загородном доме, сражались в шахматы. Время от времени кто-нибудь из них поглядывал на экран монитора, наблюдая за находившимся в подвале журналистом. Видеокамера была установлена почти под потолком и замаскирована под обычный кронштейн. Ее прикрепили к вбитой в стену железной скобе с таким расчетом, чтобы она могла фиксировать все происходившее в помещении. Сделать камеру подвижной было невозможно, журналист мог обратить на нее внимание, а главная задача состояла в том, чтобы Абрамов о ней не узнал. Он не приглядывался к ней и почти не смотрел в эту сторону, что позволяло наблюдать за ним.
   Вечером, к пяти приехал Карл Гельван. Раз в день он появлялся в доме, привозя продукты заключенному. Кухарка была из дома удалена, домработница, обычно убиравшая в комнатах, – получила бессрочный отпуск. Гельван сам спускался вниз, относил питье и пищу для заложника, забирал пустую тару, дважды менял кассеты в биотуалете. Казалось, все идет по намеченному плану. В первые дни было заметно, как Абрамов нервничал. Но затем он несколько успокоился и даже попросил газеты. Ему дали старые журналы и две книги по шахматам, чтобы узник мог чем-то заполнить досуг. Еду для заложника приходилось готовить Дзевоньскому самостоятельно, что последнего явно раздражало. Гейтлер с ироничным любопытством наблюдал за действиями своего партнера. Он понимал чувства Дзевоньского. Однако чем больше людей окажется посвященными в тайну исчезновения журналиста, тем более возрастет риск свести на нет всю операцию, так интересно продуманную Гейтлером.
   В этот день Гельван приехал в подавленном настроении. Это было заметно по тому, как он вошел в комнату, как уныло поздоровался с Дзевоньским и кивнул Гейтлеру.
   – Что произошло? – полюбопытствовал Дзевоньский, сразу обративший внимание на состояние своего помощника.
   – У меня неприятности, – коротко сообщил Гельван. Он не садился без разрешения шефа и потому стоял, глядя на него.
   Тот раздраженно махнул рукой:
   – Садись и рассказывай.
   Гельван сел на краешек дивана. Гейтлер с интересом наблюдал за ним. По негласной договоренности все трое говорили по-русски, чтобы улучшить произношение.
   – Говори, – потребовал Дзевоньский. Он сидел в кресле в мягких серых брюках и темном джемпере с белым медведем на груди.
   – Я заказывал сегодня еду, – сообщил Гельван, – просил, чтобы привезли побольше хлеба и воды. Четыре ящика. Для вас и для него, – он показал вниз, – а потом меня позвали в другую комнату.
   Было очевидно, что он не решается сказать главное.
   – И что случилось? – не выдержал импульсивный Дзевоньский. – Нужно говорить быстро. Как это по-русски? Четко.
   – Более конкретно, – подсказал Гейтлер.
   – Да, – кивнул Дзевоньский, – более конкретно.
   – У меня на столе лежали газеты, – наконец решился Гельван, – все газеты, в которых было написано об Абрамове. И я оставил их, когда спустился вниз, в ресторан. В это время ко мне в кабинет вошла Ксения и увидела эти материалы. Я в них про Абрамова подчеркивал синим карандашом. Когда я вернулся, она меня спросила, почему я так интересуюсь судьбой этого журналиста. Сказала, что знает немного его жену. Ее сестра дружит с ней.
   – Ну и что? – рассудительно отозвался Гейтлер. – Вы смотрите телевизор, и вам интересно, что происходит с популярным журналистом. Напрасно вы так нервничаете.
   – Она посмотрела все статьи, – неуверенно добавил Карл.
   – Там было еще что-то? – догадался Дзевоньский.
   – Да, – кивнул Гельван, – журнал с семейными фотографиями Абрамова. Журнал, в котором печатается телевизионная программа.
   – «Семь дней», – вспомнил Гейтлер, посмотрев на Дзевоньского.
   Оба одновременно изменились в лице, когда выяснилось, что журнал был прошлогодний.
   – Там были напечатаны фотографии Абрамова и его семьи, – уныло повторил Гельван, – и Ксения их увидела. Она сказала, что в пятницу пойдет к своей сестре и расскажет, как я интересуюсь Абрамовыми. Я хотел превратить все в шутку, но она заявила, что ей всегда нравился этот журналист и она попросит сестру рассказать его жене, как ее начальник следит за его судьбой, чтобы ей было приятно. Сказала, что многие люди сейчас так же переживают из-за его исчезновения.
   – Идиот! – крикнул Дзевоньский. – Зачем ты хранил у себя этот старый журнал?
   – Он давно лежал у меня в столе, – попытался оправдаться Карл, – я о нем совсем забыл. Обычный журнал с телевизионной программой.
   – Верно, – поднялся со своего места Гейтлер. – Если журнал находится в одном месте, а статьи про похищенного журналиста – в другом, в этом нет ничего страшного. Но вот когда они вместе… Боюсь, здесь вы допустили ошибку, Карл. Выходит, вы интересовались этим журналистом еще до того, как он исчез. Задолго до этого. И если ваша сотрудница расскажет обо всем своей сестре, а та жене Абрамова, вами могут заинтересоваться компетентные органы. В отличие от вашей Ксении, вы не можете сказать, что вам всегда нравился этот журналист. Конечно, если вы не придерживаетесь определенной сексуальной ориентации. А если нет, то тогда я не знаю, чем объяснить ваше нездоровое любопытство к этой семье.
   Дзевоньский негромко пробормотал ругательство на польском, зло уставившись на своего помощника. Гельван угрюмо молчал, он понимал, что допустил ошибку.
   – У вас мышление дебила, – с отвращением произнес Гейтлер. – А зачем вам понадобилось собирать газеты про этого Абрамова? Откуда такие наклонности садиста? Вам мало того, что мы его взяли? Вы еще хотите узнать о его семейной жизни?
   Гельван молчал.
   – Сколько у нас работает эта Ксения? – поинтересовался Дзевоньский.
   – С тех пор как мы сюда приехали, – ответил Карл.
   – Как ее фамилия?
   – Костина. Ксения Костина.
   – Ты с ней спал? Только честно. Да или нет?
   – Нет. Я иногда встречался с другой.
   – Кретин, – пробормотал Дзевоньский, – тебе ничего нельзя поручить. Она замужем? Я спрашиваю про эту Ксению.
   – Нет.
   – Живет одна?
   – Не знаю.
   – У нее есть друг?
   – Не знаю.
   – Что ты вообще знаешь? Как ты ее взял на работу?
   – Ее привела Светлана, наш второй сотрудник. Они хорошо знакомы. Кажется, вместе учились. Или вместе работали.
   – И ты принял на работу человека, о котором ничего не знаешь. Ее личное дело хотя бы есть в памяти твоего компьютера?
   – Есть. В нашей базе данных.
   – Иди на второй этаж, там мой компьютер, срочно распечатай и принеси. Хотя нет, подожди, не нужно. Позвони Светлане и спроси у нее, где можно найти Ксению. Заодно узнай, с кем она живет и где.
   – Сейчас позвоню, – понял Карл. Он достал аппарат и набрал номер своей сотрудницы. – Светлана, здравствуй, – сказал он, услышав знакомый голос, – я звоню Ксении и не могу ее найти. У меня есть номер ее мобильного, но он не отвечает. Ты не знаешь, где она живет? И есть ли там телефон.
   – Конечно, Карл. Сейчас продиктую.
   Девушка продиктовала номер городского телефона. Гельван аккуратно записал и затем спросил:
   – Она живет одна или с другом?
   – С мамой. Старшая сестра вышла замуж и переехала, а Ксения живет с мамой. У них хорошая квартира на Большой Якиманке. Осталась от отца, он, кажется, был известным ученым. Если хотите, я позвоню ее сестре, может, Ксюша поехала к ней?
   – Нет, не нужно, – торопливо остановил девушку Гельван, – я постараюсь сам ее найти.
   Он убрал аппарат, взглянул на Дзевоньского и доложил:
   – Она живет с матерью на Большой Якиманке. Адрес у меня должен быть. Сейчас пойду и распечатаю с вашего компьютера. – Гельван поднялся и вышел из комнаты.
   Гейтлер проводил его недовольным взглядом. Оплошность этого типа могла дорого обойтись всем участникам операции.
   – Что вы намерены предпринять? – спросил он у Дзевоньского.
   – Разве у нас есть выбор? – угрюмо буркнул тот. – По-моему, это вы заинтересованы в том, чтобы о нашей операции никто не узнал. В этом смысл вашего плана.
   Гейтлер закусил нижнюю губу. Он понимал, что Дзевоньский прав. Но все это было гадко и омерзительно.
   – Пошлете туда своих людей? – спросил он.
   – У нас нет другого выхода, – повторил Дзевоньский и тяжело вздохнул. – Придется так поступить. Скажу, чтобы инсценировали ограбление. О женщинах не беспокойтесь. Выстрел в голову… Им даже не придется мучиться, они ничего не почувствуют.
   – Мясники, – поморщился Гейтлер. – Вот почему я всегда не любил контрразведчиков. У вас все методы одинаковые. Может, не будете трогать ее мать?
   – Это вызовет подозрение. И сразу наведет следователей на мысль об инсценировке. Мы не можем так рисковать, у нас слишком важное дело.
   Гейтлер поднялся, чтобы выйти из комнаты. Ему было неприятно все это слышать. Но с другой стороны, нужно все тщательно продумать.
   – У вас есть другое предложение? – мрачно поинтересовался Дзевоньский. – Или вы знаете, как приготовить яичницу, не разбив яиц?
   – Продумайте, как обеспечить алиби вашему помощнику, – предложил Гейтлер.
   – Он позвонит Светлане и проведет с ней всю ночь, – сообщил Дзевоньский. – Используем в своих интересах его любвеобильность. Пусть она обеспечит ему алиби. Черт возьми, как мне не хочется этого делать! Но убийство вызовет интерес полиции – простите, милиции, – к месту работы жертв. Карла начнут проверять…
   – Вот именно, – подтвердил Гейтлер. – Первые подозреваемые всегда среди сослуживцев. Гельван попадет под подозрение. Они просто проследят, куда он ездит каждый день, и на этом все закончится.
   – Что вы советуете сделать?
   – Ксения должна исчезнуть, но так, чтобы мать и сестра считали, что она сбежала с новым другом. Нам нужно выиграть время, пан Юндзилл.
   Каждый раз, когда Гейтлер саркастически выговаривал это имя, под которым в Москве находился его коллега, Дзевоньский чувствовал себя так, словно его намеренно оскорбляют.
   – Вы все-таки хотите спасти ее мать, – буркнул он.
   – Я хочу спасти нашу операцию, – поправил его Гейтлер. – И насчет выстрелов в голову я бы тоже возражал. Когда грабители так торопятся расправиться со своими жертвами, это всегда вызывает некоторое подозрение. Получается, что цель преступников не нейтрализация хозяев квартиры, а их убийство. У меня был случай, когда профессиональный убийца намеренно сделал несколько выстрелов в разные части тела жертвы, чтобы не выдать своего мастерства.
   – Хороший способ, – кивнул Дзевоньский. – Я скажу Карлу, чтобы он отправился к своей Светлане. И остался с ней, даже если у нее сегодня месячные. А мы сумеем устроить утром «исчезновение» той несчастной.
   – Ее нельзя просто так убить, – морщась от злости, напомнил Гейтлер. – Пусть сначала напишет несколько писем. Прямо в машине. А потом можете ее убрать. Это должны быть короткие записки, типа «мама, не волнуйся» и тому подобные.
   Дзевоньский согласно кивнул.
   – И еще, – добавил Гейтлер, – уже сейчас ясно, что Гельван больше не должен приезжать сюда каждый день. Его визиты, в конце концов, вызовут подозрение у наших охранников. Ежедневное появление на нашей даче слишком заметно. И без домработницы мы утонем в грязи. Неужели вы не можете никого вызвать? Нужно найти какую-нибудь женщину. Человека, которого вы давно знаете и которому верите. Она будет носить еду нашему пленнику и иногда убирать у нас в комнатах. Не забывайте, что вскоре Карл понадобится нам совсем в другом месте.
   – Я подумаю, – кивнул Дзевоньский, – а если никого не найдем, будем сами по очереди спускаться в этот подвал.
   – Не смешно, – зло бросил Гейтлер, выходя из комнаты.
   Когда Карл вернулся, его шеф был в состоянии тихой ярости. Он был готов задушить своего помощника собственным руками. Гельвану пришлось выслушать все, что думает генерал о его умственных и организаторских способностях. Успокоившись, Дзевоньский приказал найти Светлану и провести эту ночь с ней. А группе захвата утром отправиться на Большую Якиманку и ждать у дома несчастной молодой женщины.
   Гельван спустил очередную порцию еды и воды в подвал, после чего сразу уехал. Дзевоньский еще долго сидел один, размышляя о случившемся. Затем поднялся на второй этаж, постучал в дверь комнаты Гейтлера.
   – Войдите, – разрешил тот.
   Дзевоньский вошел. Гейтлер сидел на стуле и читал книгу. Увидев генерала, он отложил ее.
   – Я давно хочу вас спросить, – Дзевоньский подошел ближе, – вы сами-то верите в успех нашей операции?
   – Я вам уже много раз говорил. Если бы не верил, ни за что не согласился бы сидеть тут вместе с вами. Или вы думаете, что проживание с вами в одном доме я рассматриваю как награду?
   – Не шутите. Я хочу знать, какой запасной вариант вы предусмотрели?
   – Не нужно об этом говорить. Мы пока не опробовали основной. Не нужно торопиться, пан Юндзилл.
   – Не называйте меня так! – не выдержал Дзевоньский. – Мы же одни, и здесь нет подслушивающих устройств. Я достал вам три паспорта. Один чистый и два заполнены на разные фамилии. Зачем вам паспорта, куда вы так часто ездите в город? Вы должны понимать, что я отвечаю перед нашими заказчиками.
   – Спасибо за паспорта, – ответил Гейтлер, – но будет лучше, если вы перестанете задавать мне вопросы, на которые я все равно не отвечу. Поймите, генерал, современные акции необходимо проводить с учетом технических достижений современной цивилизации. Вспомните, как одиннадцатого сентября террористы использовали обычные гражданские самолеты в качестве взрывных устройств. Начиненные топливом баки огромных самолетов превратились в летающие бомбы. Такое простое и эффектное решение. Если я когда-нибудь решусь написать мемуары, то они станут настоящими бестселлерами нашего времени. Только я их никогда не напишу. – Он помолчал и добавил: – В моих планах всегда есть поправка на таких дураков, как ваш Карл Гельван. Я считаю, что человеческий фактор – самое опасное, что может нам угрожать. И поэтому стараюсь максимально его исключить из моих расчетов. Чем меньше людей посвящены в замысел операции, тем выше шансы на ее успешное проведение. Кстати, я прочел сегодня утром статью об исчезнувшем журналисте. Блестящая статья. Ваш Холмский не зря получает деньги. Думаю, недели через две нужно вызвать еще раз Курыловича и передать вторую часть денег. Мы придумали преступление, которое войдет в мировую историю, генерал. Преступление с применением всей мощи пропагандистской машины средств массовой информации, которые вольно или невольно, но работают на наш план. Ни у одного организатора террористического акта еще не было столько помощников, сколько их у нас. При этом о готовящемся покушении знают только три человека: я, вы и ваш дебил Карл Гельван.
   – Он не все знает, – напомнил Дзевоньский.
   – Тем лучше. Значит, только мы двое. Это очень неплохо, учитывая масштаб нашей операции. И учтите, что Курылович должен будет передать теперь более конкретное задание Холмскому. Я уже набросал общую схему.
   – Учту, – мрачно пообещал Дзевоньский. – Я думаю, будет правильно, если я вызову из Бельгии одну мою бывшую сотрудницу. Она работала почти пятнадцать лет в полиции, потом занималась несовершеннолетними в местах заключения. Ей пятьдесят восемь лет, но она крепкий человек. Абсолютно не знает русского языка, что нам только на руку. Будет носить еду нашему журналисту и убирать в комнатах, если сможет. Но хочу вас заранее предупредить, что готовить она не умеет. Это я точно знаю. Всю жизнь прожила одна, без семьи.
   – Надеюсь, она не старая дева? – пошутил Гейтлер. – У русских на этот счет есть много разных шуток.
   – Не проверял, – в тон ему ответил Дзевоньский, – но она человек надежный. А то, что не знает языка, даже хорошо. Будет сидеть в доме и ни с кем не общаться.
   – Значит, теперь мы будем жить семьей, состоящей из трех человек, – вздохнул Гейтлер. – Мало мне было вас, так вы еще хотите привести сюда бывшего полицейского, которая к тому же была еще и надсмотрщицей. Вы не боитесь, что она установит здесь тюремный режим и нам придется выполнять все ее приказы?
   – Не боюсь, – ответил Дзевоньский, – я уже много лет ничего не боюсь. Если мне платят большие деньги – это лучшая страховка ото всех страхов. Лучшая, генерал.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 2 ФЕВРАЛЯ, СРЕДА --//
   В этот день много лет назад завершилась Сталинградская битва, которая стала коренным переломом не только в ходе Великой Отечественной войны, но и всего хода истории. Рвавшаяся к Волге мощная группировка фельдмаршала Паулюса была окружена и капитулировала. Сам Паулюс, получивший за несколько дней до этого звание фельдмаршала, понимал это как конкретное указание покончить с собой. Но он решил сдаться. И сдался вместе со своим штабом и остатками армии, так и не сумевшей взять Сталинград.
   Этот день особо чтят ветераны войны. У памятников и монументов появляются живые цветы, здесь же собираются сильно поседевшие участники тех страшных боев, сюда приходят родственники погибших воинов. Не обходят такие места своим вниманием и политики…
   В Александровском саду, у могилы Неизвестного солдата, возлагала цветы большая группа политиков во главе с мэром города. В этот момент на дорожке показалась старая женщина со скромным букетиком в руке. Она шла медленно, наклонив голову. Ее пальто бросалось в глаза своей потертостью. Однако, будучи расстегнутым, открывало взгляду орденские планки на темном платье старушки. Очевидно, она тоже была ветераном войны. Ее не остановили, когда она вошла в сад, но задержали, когда попыталась пройти ближе к могиле. Среди дежуривших в саду офицеров милиции старшим был капитан Лугаев. Он попросил женщину подождать, пока не отойдут толпящиеся у памятника люди.
   – Что у вас? – строго спросил он, глядя на нее.
   – Ничего, – дребезжащим голосом ответила она, – я хотела возложить цветы. Мой брат погиб в Сталинграде. Мы вместе с ним воевали…
   Лугаев глянул на стоящего рядом старшего лейтенанта Стрельнева. Тот пожал плечами. Конечно, можно и пропустить старую женщину, к тому же ветерана войны.
   – Проверь, – строго приказал Лугаев.
   Стрельнев достал металлоискатель и провел им по одежде старушки. Все было чисто. Она протянула руку, и металлоискатель слабо пискнул. Цветы оказались обвязаны железной проволокой.
   – Брат был связистом, – объяснила женщина, – это в память о нем.
   Лугаев взял цветы, прощупал проволоку. И вернул ей букетик.
   – Ваши документы? – уже более дружелюбным голосом попросил он.
   Она достала паспорт, ветеранскую книжечку.
   – Самойлова Лидия Андреевна, – прочел Лугаев. Ей было под восемьдесят. Она жила на Тверской, совсем рядом с Александровским садом. Он вернул документы.
   – Подождите, – еще раз попросил капитан, – пусть они уйдут, и мы вас пропустим. Извините нас, пожалуйста, но у нас приказ никого не пускать.
   Женщина улыбнулась:
   – Я подожду.
   Капитану было неудобно перед этой пожилой женщиной, но, к счастью, мэр и его делегация, возложив пышные букеты цветов, быстро ушли. Как только они удалились шагов на пятьдесят, Лугаев пропустил пожилую женщину к могиле Неизвестного солдата. Она осторожно дошла до памятника, возложила цветы. Постояла около минуты, смахнула слезу. Затем повернулась и медленно побрела обратно. Проходя мимо Лугаева, поблагодарила его.
   – Спасибо вам, товарищ капитан, – как будто он мог вообще не пустить ее к этому монументу.
   Лугаев отвернулся. Его жег стыд за то, что он заставил старую женщину, ветерана войны, ждать, пока уйдут все эти политики. Но пропускать посторонних к делегации мэрии и вообще к любым делегациям он просто не имел права. Повернувшись, капитан проводил женщину долгим взглядом. Стрельнев, стоявший рядом, шумно вздохнул. У него дед погиб на Курской дуге, и отец, родившийся в сорок третьем, своего отца никогда не увидел.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 2 ФЕВРАЛЯ, СРЕДА --//
   На Большой Якиманке по утрам очень много машин. Как, впрочем, и повсюду в городе. В постоянно возникающих пробках водители в первую очередь винили городские власти. Автомобильные заторы становились серьезной проблемой для столицы, хотя и имеющей немало широких проспектов, абсолютно, казалось бы, не характерных для города с почти тысячелетней историей. Машин становилось все больше и больше, а улицы не росли. К тому же сказывалась и плохая организация транспортного движения в городе.
   Ксения вышла из дома, как обычно, в половине девятого, чтобы доехать на автобусе до гостиницы «Международная», где находился офис их фирмы. Автобус останавливался за углом. Она успела сделать всего пятнадцать или двадцать шагов, когда ее неожиданно окликнули. Ксения обернулась, и в этот момент проходивший мимо мужчина толкнул ее в сторону большого черного джипа. Или внедорожника, она плохо разбиралась в этих машинах. При толчке мужчина кольнул ее чем-то острым в правую ладонь. Она обернулась, чтобы крикнуть ему что-нибудь обидное, но тут почувствовала, что ее ноги цепляются одна за другую. Машинально сделав еще пару шагов к джипу, Ксения увидела, как открылась дверца машины, а затем тот же самый мужчина втолкнул ее внутрь. Сопротивляться у нее уже не было сил…
   Через минуту внедорожник «БМВ» свернул за угол. Еще через час машина была уже далеко от этого места, углубившись в лесной массив за городом. Ксению долго приводили в чувство, дважды делали ей уколы. Затем еще не пришедшую в себя молодую женщину заставили писать записки. Но почерк был неуверенным, буквы плясали, поэтому ее, казалось бесконечно, заставляли переписывать. Эта пытка продолжалась минут тридцать. Ксении хотелось спать, она не понимала, зачем ей приходится рисовать эти ненужные буквы, расписываться на каждой бумажке. Ручка ее почти не слушалась, пальцы не повиновались. Один мужчина из сидящих рядом даже ударил ее по лицу, но это было совсем не больно, только смешно. Наконец ее оставили в покое.
   Машина еще долго куда-то ехала. Потом двое мужчин почему-то копали землю. Время от времени Ксения поднимала голову, но не могла понять, где находится и зачем сюда приехала. Страха не было. Хотя она не знала окружающих ее людей, они казались ей милыми и миролюбивыми. Затем ее вытащили из машины. Было холодно и слякотно. Ее бросили на землю, вернее в яму, которую только что вырыли. Ксения свернулась калачиком, пытаясь наконец уснуть. От холода она дрожала, но ей уже было все равно. Почувствовав, как на лицо упали комья земли, Ксения еще успела открыть глаза и улыбнуться. А потом стоящий над ней мужчина вытянул руку, и она ощутила тупые удары по телу. Это было не больно, но очень неприятно, словно он колотил по ней непонятной колотушкой. Четвертый выстрел мужчина сделал в голову. Перед глазами Ксении взорвался яркий шар, и больше она уже ничего не чувствовала.
   Ее тело забросали землей, перемешанной с мокрым снегом, яму замаскировали какими-то ветками и прошлогодней листвой. Перепачканные мужчины чертыхались, отряхивая себя от грязи. В город они возвращались в плохом настроении. Об убитой никто из них даже не вспомнил.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 3 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   В этот день Павел наконец решился на побег. С утра он растирал затекшие руки, постарался промассировать ноги. Лампочка тускло светила над ним, он уже научился по ночам ее отключать, осторожно поворачивая так, чтобы она не выпала из гнезда. Лампочка тоже входила в его расчет. Но он не мог даже предположить, что она подвешена таким образом, чтобы в течение всех этих дней он не мог заметить небольшую камеру, прикрепленную к верхнему кронштейну. Однако Дзевоньский в это утро обратил внимание на несколько необычную активность пленника.
   Гельван должен был приехать к трем часам дня. Они уже послали первую записку матери Ксении, в которой несчастная молодая женщина просила ее не искать. Между тем ежедневные поездки Карла за город могли привлечь ненужное внимание. Поэтому на следующее утро они ждали новую гостью из Бельгии. И, словно предчувствуя эти возможные изменения, Абрамов решился на побег именно в этот день. Он уже сумел выдрать из рубашки длинную нитку и с самого утра прикрепил ее к лампочке, чтобы в нужный момент оставить своего тюремщика в полной тьме. Все было бы хорошо, если бы на его манипуляции не обратил внимание Дзевоньский. Подозвав Гейтлера, он показал ему на экран монитора:
   – Кажется, наш друг собрался бежать.
   – Пора уже, – пробормотал Гейтлер, – девять дней прошли. Мы изучали психологию задержанных. Обычно проходит чуть больше недели, прежде чем они решаются на первые активные действия. Следующий пик придется на конец месяца. Нужно сразу ему показать, что любая его попытка будет обречена на провал. Да, он уже созрел для того, чтобы сделать первый шаг к свободе. К тому же его угнетает полная неизвестность, ведь Карл ему ничего не говорит.
   – Что нам делать?
   – Пошлите ему воду с легким наркотиком. И предупредите Гельвана, чтобы он был готов к активным действиям своего подопечного.
   – Может, мне спуститься вниз вместе с Карлом?
   – Нет. Это будет означать, что мы уже знаем о намерении Абрамова сбежать. Не будем себя выдавать. Он ведь пока не подозревает, что мы за ним следим. Пусть и далее остается в неведении.
   Они продолжили наблюдение за действиями журналиста. Абрамов прикрепил нитку к лампочке, подвел ее под правую руку. Было заметно, что он волнуется, проверяя пространство вокруг себя и отрабатывая будущий удар по своему надзирателю.
   Когда приехал Гельван, Дзевоньский строго его проинструктировал, пояснив, как ему нужно себя вести. Карл был прилежным учеником. Он согласно кивнул, затем, захватив дневной рацион для заключенного, пошел в подвал. Обычно принося свежую еду и воду, он забирал пустые пластиковые бутылки и использованные тарелки.
   Было понятно, что журналист попытается напасть именно в тот момент, когда Карл наклонится за бутылками, валявшимися на полу. По плану Абрамова, секундой раньше должна выпасть лампочка, а Гельван – невольно обернуться, чтобы понять, что случилось. Этого замешательства было бы достаточно. Журналист собирался нанести отработанный удар именно в это мгновение.
   Карл медленно спустился по лестнице, подошел к лежавшему на полу Абрамову. Тот приподнялся и сел, внимательно наблюдая за своим надзирателем. Гельван поставил на пол две новые бутылки воды, упакованную в пластиковый пакет еду и потянулся за использованными бутылками и посудой. Точно в этот момент Павел дернул за нитку. Лампочка, вылетев из гнезда, упала на пол и разбилась. Абрамов метнулся к своему мучителю, но тот оказался к этому готов – журналист наткнулся на выставленный кулак. Гельван словно знал, что именно сделает пленник. Внезапно наступившая тьма и звон разбитой лампочки не отвлекли его внимания. От неожиданного удара Павел отлетел в сторону. Не ограничившись одной защитой, Гельван еще несколько раз сильно и больно ударил его ногой. Затем, забрав пустую посуду, поднялся по лестнице.
   Павел глухо стонал. Неожиданно Гельван вернулся с другой лампочкой. И ввинтил ее на прежнее место. Абрамов с трудом поднялся, едва не упав, и снова попытался броситься на надзирателя. И получил еще несколько болезненных ударов в тело и по лицу.
   – Он его изуродует, – встревожился Гейтлер.
   – Ничего, – отмахнулся Дзевоньский, – послужит уроком на будущее.
   Силы оказались неравны. Журналист был достаточно молодым человеком и спортсменом, но против опытного бойца Гельвана выстоять не смог. Сильно мешали наручники на ногах, не дававшие ему нормально двигаться. Если бы не этот факт, возможно, у них были бы равные шансы, но в таком состоянии Абрамов не смог бы выстоять даже против гораздо более слабого соперника.
   Карл еще раз ударил журналиста ногой и вышел из подвала. Поднявшись, он запер дверь и прошел в соседнюю комнату, где вопросительно посмотрел на Дзевоньского.
   – Нормально, – кивнул тот, – только не старайся его покалечить. Нам инвалид совсем не нужен. И врача у нас для него пока нет.
   Гейтлер посмотрел в монитор на скорчившегося на полу журналиста.
   – Скажите Курыловичу, чтобы Холмский активизировался, – недовольно проворчал он. – В последние дни я не видел новых сообщений об этом журналисте. Они начали немного халтурить, мне это совсем не нравится. История Абрамова должна быть постоянно на первых полосах всех центральных газет. Только не называйте его фамилии по телефону. Они могут установить аппаратуру, способную реагировать на конкретные фамилии.
   Дзевоньский согласно кивнул. Затем достал мобильный телефон и набрал номер Курыловича.
   – Добрый день, – начал он по-польски, услышав знакомый голос, – мне кажется, что наш знакомый не очень старается. Нужно его немного подстегнуть. И учтите, что на следующей неделе вы нам понадобитесь.
   – Опять приехать в Москву? – обрадовался Курылович. – С большим удовольствием. Я ему сейчас позвоню.
   – Только не называйте никаких имен, – попросил Дзевоньский, – а я вам сам перезвоню. – Он убрал телефон.
   – Вы ему абсолютно доверяете? – осведомился Гейтлер.
   – Конечно, нет. За ним следят двое моих людей в Варшаве. Для страховки.
   Гейтлер улыбнулся и снова взглянул на экран. Абрамов в подвале жадно пил воду и глухо стонал. Очевидно, Карл нанес ему болезненные удары.
   – Когда он уснет, я спущусь вниз и уберу осколки лампочки, – сообщил Дзевоньский, – чтобы он не поранился. Но нужно дождаться, когда он заснет.
   – Будьте осторожны. Что, если он только притворится спящим? Вы не сможете драться с ним как Гельван.
   – Раз пьет воду, то уснет. Этот наркотик сильный. И потом, у меня не будет с собой ключа от его наручников. А куда он с ними убежит? Он ведь не сумеет даже выбраться из подвала.
   Они просидели несколько минут в полном молчании. Затем Дзевоньский взял один из сотовых аппаратов, лежащих перед ним на столе, набрал известный ему номер в Варшаве.
   – Вы дозвонились? – спросил он у Курыловича.
   – Да, пан Дзевоньский, – торопливо ответил тот, – у нашего друга небольшие неприятности. Власти требуют не сообщать ничего об этом журналисте, пока проводится расследование. Он говорит, что одна газета отказалась опубликовать его материал.
   – Не нужно больше ничего говорить по телефону, – перебил его Дзевоньский, – приезжайте сюда в понедельник, и мы все обсудим. Вы поняли?
   – Конечно. Уже бегу за билетом.
   Дзевоньский отключился, взглянул на Гейтлера.
   – Власти не разрешают раздувать скандал с этим журналистом, – сообщил он.
   – Этого следовало ожидать, – отозвался тот, – но здесь достаточно свободная пресса и никто не сможет запретить журналистам публиковать свои материалы. Нужно использовать эти возможности.
   – Я ему так и передам.
   – А когда прибывает ваша знакомая?
   – Завтра. Уже завтра.
//-- ИТАЛИЯ. РИМ. 4 ФЕВРАЛЯ, ПЯТНИЦА --//
   В этот день в Рим прилетел Эдгар Вейдеманис. Он представлял себе, что должен чувствовать Дронго, которого фактически выслали из Москвы, не разрешив провести собственное расследование. С другой стороны, оба хорошо понимали, что их коллеги по профессии не могут допустить участия частных лиц в такого рода расследованиях. Все, что касается охраны первых лиц государства и обеспечения их безопасности, является строжайшим государственным секретом, который нельзя доверять каждому встречному. Чувство обиды должно было смениться чувством понимания. Но горький осадок все равно остался. Сначала они использовали Дронго, чтобы выяснить и доказать возможное участие Гельмута Гейтлера в подготовке покушения на руководителя государства, а когда он собственно вычислил этого генерала «Штази» и определил всю степень опасности его подключения к предполагаемому террористическому акту, с легкостью отстранили.
   Дронго поехал вместе с Эдгаром в центр города, где они довольно долго бесцельно бродили по узким улочкам, разглядывая старинные здания и церкви. Часам к четырем оба сильно проголодались, но в это время почти все рестораны закрывались до семи вечера, и им пришлось зайти в небольшой китайский ресторанчик недалеко от виа Кондотти, открытый в это неурочное для итальянцев время.
   – Джил придет в ужас, если узнает, что я обедал в китайском ресторане, – улыбнулся Дронго. – Она считает, что лучшая кухня в мире – итальянская. И я почти с ней согласен. Хотя прежде мне более всего нравилась наша, бакинская.
   – Это воспоминания детства, – отозвался Эдгар. – Знаешь, в Риме так тепло, что начинаешь забывать про морозы в Москве.
   Мимо прошла группа громко разговаривающих и смеющихся итальянцев. Дронго, глядя на них, грустно усмехнулся.
   – Они напоминают мне моих земляков, – признался он, – очень похожи. Я иногда закрываю глаза и чувствую себя почти дома.
   – Мне не нравится твое состояние, – пробормотал Эдгар, – ты становишься меланхоликом.
   – Уже стал. Ты просто не заметил.
   – Наверное. Ты так переживаешь, что тебя отстранили? Но этого же следовало ожидать. Чего ты хотел? Чтобы они позволили тебе принять участие в таком проекте? Они правы, он связан с национальной безопасностью и никакой посторонний эксперт не может в нем участвовать. Извини, но мне кажется, ты не совсем прав.
   – Знаю. Но Гейтлер слишком непредсказуем. И очень опасен. Они загонят его в угол, но не смогут остановить. Машина против комара. Они привычно задействуют весь арсенал спецслужб, но могут его не взять. Если я верно его вычислил, он будет действовать в одиночку. Опыт последних пятнадцати лет жизни этого человека научил его никому не доверять. Сначала он сбежал из ГДР, переехав в Советский Союз, затем сбежал из Москвы, потом его искали по всему миру, и только когда он вернулся в уже объединенную Германию, чтобы попрощаться с умирающей женой, его арестовали. А сейчас кто-то снова решил использовать его уникальный опыт. Невозможно вычислить человека, который никому не доверяет и ни с кем не работает. Он может придумать все, что угодно. А судя по его досье, этот человек настоящий гений в области организации террористических актов.
   – Они знают о нем все и смогут его взять, – возразил Эдгар.
   – Не уверен. Им сложно представить его чувства, его невыносимое состояние одиночества. Они будут действовать привычными методами, задействуя все организационные возможности. Помнишь, как у Богомолова, в его знаменитой книге «В августе сорок четвертого»? Контрразведчики из СМЕРША понимали тогда, что нельзя проводить общевойсковую операцию. Иногда нужны хирургические методы там, где хотят пройтись трактором.
   – Тебе не разрешат вернуться, – напомнил Вейдеманис.
   – Понимаю. Поэтому и сижу здесь, ожидая, кто первым нанесет удар. Я думаю, что Гейтлер уже действует, только пока его действий никто не замечает. Более того, я даже уверен в этом.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 4 ФЕВРАЛЯ, ПЯТНИЦА --//
   Эрика Франкарт прилетела в Москву утром четвертого февраля рейсом голландской компании «КЛМ» из Амстердама. Она переехала из Бельгии в Голландию, чтобы вылететь оттуда в Россию, получив визу сразу на месяц. В аэропорту Шереметьево-2 ее встречал Карл Гельван. Они были знакомы друг с другом, поэтому Эрика лишь кивнула ему и позволила взять свою объемистую сумку.
   Они вышли из аэропорта и направились к стоянке, где Гельван оставил машину, по дороге почти не разговаривали. Карл удрученно думал о своей бывшей сотруднице, которую уже начали искать. Казалось бы, две посланные записки должны были успокоить ее родных, тем не менее на фирму уже заходил сотрудник милиции, куда обратилась мать пропавшей молодой женщины. И хотя пока оснований для возбуждения уголовного дела не было, стало ясно, что рано или поздно милиция начнет планомерные поиски пропавшей и, возможно, нагрянет к ним в офис с обыском. Гельван даже не мог взять на место Ксении нового работника, чтобы не вызывать ненужных подозрений.
   Эрика Франкарт впервые оказалась в Москве и вообще в России. Но местные достопримечательности ее не особо интересовали. Она знала, что прилетела сюда для работы. Дзевоньский всегда хорошо платил.
   Гельван сразу повез ее за город, на дачу, где ее уже ждали Дзевоньский и Гейтлер. Эрика вошла в дом, поднялась в гостиную и замерла, глядя на обоих мужчин. Следом вошел Гельван, осторожно отпустил ее сумку на пол.
   – Приехали, – почему-то объявил он.
   – Здравствуй, Эрика, – по-немецки произнес Дзевоньский, – хорошо, что ты прилетела. Познакомься, это наш друг, герр Йозеф Шайнер из Праги. Он специалист по архитектуре.
   Она сухо кивнула в знак приветствия. Высокая женщина с грубыми чертами лица. У нее были странные раскосые глаза и широкие скулы, словно среди ее предков затесались азиаты, пришедшие из далеких степей в Центральную Европу. На самом деле ее мать была венгеркой, и в Эрике Франкарт угадывались доставшиеся ей по наследству черты древних мадьяров и гуннов. Она работала с Дзевоньским уже несколько лет, он мог всецело положиться на ее исполнительность и добросовестность.
   Гейтлеру женщина понравилась. Именно такой он себе ее и представлял, за исключением внешности. Но и здесь были свои плюсы. Ее можно было принять за гостью из Средней Азии, которых довольно много в последние годы появилось в Москве. Или за российскую гражданку из Башкирии.
   В первый же день Эрика Франкарт спустилась вниз, и Абрамов с изумлением увидел, что вместо прежнего надзирателя у него теперь надзирательница. Мысли о побеге снова замелькали в голове. Но теперь он почему-то чувствовал постоянную слабость, еще не догадываясь, что в воду, которую он так жадно пьет, ему добавляют наркотики.
   Вечером Дзевоньский спросил у своего напарника, как ему понравилась приехавшая гостья.
   – Нормально, – откликнулся тот, – хотя увеличение числа людей всегда внушает мне опасения.
   – Вашему плану это не повредит, – успокоил его Дзевоньский. – Кроме всего прочего она сможет ассистировать врачу, когда он здесь появится. Самое главное, что кроме нас двоих никто ничего не знает. Ни один человек. Даже хирург, который будет задействован в нашем проекте. Никто.
   – Это единственное, что меня утешает, – буркнул Гейтлер.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 7 ФЕВРАЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   На этот раз Курыловичу забронировали одноместный номер в «Балчуге». Это было очень дорого и нерационально, но Дзевоньский считал, что часто прилетающий в Москву польский журналист должен останавливаться в разных отелях, чтобы не вызвать ненужных подозрений. Он приехал в отель на встречу с ним поздно вечером и был в плохом настроении. Незадолго перед этим Дзевоньскому позвонил заказчик и предложил встретиться через два дня в Кёльне, чтобы узнать последние новости от него самого.
   Курылович, напротив, пребывал в прекрасном настроении, предвкушая приобретение следующих тридцати тысяч долларов, которые он «снимет» с общей суммы в сто пятьдесят тысяч. Он был уверен, что получит эти деньги, и уже заранее распределил, куда и как их потратит. Но Дзевоньский приехал без традиционной сумки или «дипломата». Более того, в руках у него не было вообще ничего, и это Курыловичу не понравилось.
   – Наш клиент плохо работает, – огорчил его Дзевоньский. Он оставил свое пальто в гардеробе ресторана и был в синем костюме при модном широком галстуке розового цвета.
   Курылович, на котором любой костюм сидел мешковато, смотрелся в роскошных интерьерах пятизвездочного отеля нелепым грязным пятном. Он был в светло-голубой рубашке с узким галстуком, коричневом костюме. На ногах – тяжелые ботинки.
   – Я с ним поговорю. – Курылович заерзал на стуле. – Мы четко договаривались, что он будет работать по этому журналисту. Не понимаю, что с ним происходит. Вы ведь раньше были довольны?
   – По театру он отработал очень хорошо. А сейчас работает плохо. Мне кажется, Курылович, что он не совсем четко понял свою задачу. Или получил недостаточно денег.
   Курылович беспокойно шевельнулся. Дзевоньский заметил, как напрягся его подопечный, почесал нос, стрельнул глазами в сторону. Было ясно, что Курылович «снимает» свои проценты с общей суммы. Дзевоньский нахмурился.
   – Я думаю, вы должны немного изменить наше задание, – пояснил он, – необходимо более подробно рассказывать о жизни нашего героя, его семье. Я принес вам несколько сообщений, опубликованных в западных газетах о заложниках. Двое французских журналистов были захвачены в Ираке. И вот еще один случай, когда в том же Ираке освобождали итальянскую журналистку. Мы заинтересованы, чтобы сообщения об этих заложниках появились в здешних газетах. Сначала общим фоном, затем более конкретно. – Дзевоньский достал из кармана конверт с газетными вырезками на русском и английском языках.
   Увидев конверт, Курылович встрепенулся. Может, и деньги ему принесли в таких конвертах, которые находятся во внутренних карманах генерала?
   – Обязательно! – отозвался он почти радостно. – Холмский все сделает. Я ему передам, чтобы они упомянули эти факты, когда будут писать об исчезнувшем журналисте. Что-нибудь еще, пан Дзевоньский?
   – Да, – улыбнулся тот, – еще узнайте номер его счета, чтобы мы могли переводить ему деньги непосредственно в банк. Мне кажется опасным передавать ему такие большие суммы наличными.
   – Это неразумно, – быстро возразил Курылович, краснея от волнения. – Это очень неразумно с вашей стороны, пан Дзевоньский. По внутренним законам России любая сумма свыше двадцати тысяч долларов подлежит обязательной проверке. И обо всех подобных перечислениях сообщают в налоговую полицию. Перевод сразу ста пятидесяти тысяч долларов может вызвать подозрение.
   – Ничего. – Дзевоньский видел, как нервничает его собеседник, и это, похоже, доставляло ему удовольствие. – Мы будем переводить ему небольшими порциями – по девятнадцать тысяч. Чтобы не подвергать его риску и не утруждать вас, пан Курылович.
   – Мне кажется, наличными все-таки удобнее. – Курылович начал понимать, что его собеседник просто издевается над ним. – Но если вы так считаете…
   – Хорошо, – вдруг согласился Дзевоньский, – завтра я сам поеду вместе с вами к Холмскому и передам ему деньги. Сто пятьдесят тысяч долларов? Или меньше? Какой процент навара от этого имеете вы, пан Курылович?
   – Как вы можете такое говорить? – попытался возмутиться Курылович. – Вы меня столько лет знаете…
   – …и вы всегда были мошенником, пан Курылович, – в тон ему ответил Дзевоньский. – Так сколько вы имеете? Двадцать пять процентов или пятьдесят? Я ведь все равно узнаю, но будет лучше, если вы расскажете мне сами.
   – Двадцать процентов, – торопливо сообщил Курылович. – Только двадцать процентов. Это мои комиссионные, все по справедливости.
   Дзевоньский негромко выругался и затем поднялся.
   – Я вычту эту часть денег из вашего гонорара, – беззлобно сказал он, – и постарайтесь больше у меня не воровать. Это не хорошо, пан Курылович.
   – Не буду, – сразу согласился Курылович, – но у меня большие траты. Приходится каждый раз бросать все мои дела в Варшаве и приезжать в Москву…
   – Вы недовольны?
   – Конечно, доволен, но расходы…
   – Поговорим об этом в следующий раз. А пока постарайтесь выполнить наше задание. И доведите до сведения Холмского, что мы разочарованы его работой. Деньги получите завтра, на набережной, рядом с отелем, ровно в десять утра. И сделайте так, чтобы до Холмского дошла вся сумма. Хотя бы на этот раз, пан Курылович, иначе вы меня очень разочаруете.
   На следующее утро Курылович получил следующие сто пятьдесят тысяч долларов. Он не смог удержаться и взял из них пять тысяч долларов, объяснив Холмскому, что снимет свои проценты в следующий раз. А заодно передал ему конверт с нужными сообщениями, которые должны были появиться в газетах.
   Курылович был уже в Варшаве, когда газеты вновь запестрели материалами об исчезновении журналиста. В них уже более конкретно высказывались предположения, что журналиста похитили чеченские сепаратисты, которые не могли простить ему объективной позиции по освещению событий второй чеченской войны. При этом упоминались похищения в Ираке двух французских журналистов, отпущенных лишь после нескольких месяцев заключения, и итальянской журналистки, во время освобождения которой погиб офицер итальянских спецслужб.
   Дзевоньский читал большую статью, опубликованную в «Комсомольской правде», уже находясь в самолете, вылетевшем из Москвы в Кёльн. Статья ему понравилась. Он аккуратно сложил газету, спрятав ее в карман.
//-- ГЕРМАНИЯ. КЁЛЬН. 9 ФЕВРАЛЯ, СРЕДА --//
   Знаменитый Кёльнский собор находится рядом с железнодорожным вокзалом, и на площади перед ним всегда много народа.
   Дзевоньский тревожно огляделся. В последние дни он чувствовал себя не совсем нормально. Сказывалось напряжение последних месяцев. В Москве на уютной даче, рядом с охранниками и своими помощниками, он ощущал себя гораздо увереннее. Хотя и так сказать нельзя. Спокойно ему не было уже давно. Сначала этот обидный прокол с Уордом Хеккетом, который не должен был отказаться и тем не менее отказался принять его предложение. Правда, ликвидация Хеккета была не самым трудным заданием для его людей. Потом эти розыски другого кандидата. Зато генерал Гельмут Гейтлер оказался самой подходящей фигурой. Придуманный им план – неординарный и дерзкий. Дзевоньский сразу понял, что у них появились шансы на успех. Но с этой минуты уже больше не чувствовал себя в полной безопасности, хорошо осознавая, на какую безумную затею они решились.
   На площади наконец появился тот самый человек, который платил ему эти огромные деньги. Дзевоньский шагнул к нему, но человек резко повернулся и пошел в другую сторону. Дзевоньский поспешил за ним, догадавшись, что заказчик просто не хочет разговаривать на этой шумной площади. Они прошли два квартала, прежде чем он наконец обернулся и позволил Дзевоньскому подойти. На нем был длинный темный плащ и несколько старомодная шляпа, словно он появился здесь из старых шпионских фильмов. Этому человеку было лет шестьдесят. Или чуть больше. При первой встрече он представился Дзевоньскому Андреем Михайловичем.
   – Добрый день. – Разговор шел на русском языке.
   – Здравствуйте. – Андрей Михайлович оглянулся. Он опасался не меньше Дзевоньского, но сразу перешел в наступление: – Что у вас происходит? Почему все так долго? Вы возитесь уже несколько месяцев. Или вам мало платят?
   – Дело не в деньгах, – принялся объяснять Дзевоньский, – мы готовим очень серьезную операцию, почти исключительную, которая может остаться в истории работы спецслужб. Поэтому не стоит нас торопить. Наш друг «архитектор» знает, как нужно работать.
   – Вы хотите сказать, что вся эта операция может затянуться еще на полгода?
   – Нет. Нам нужен месяц, от силы два. Это на основной вариант. На резервный – еще столько.
   – У вас есть резервный вариант? – усмехнулся Андрей Михайлович и недовольно поднял голову – начинался дождь.
   В руках у Дзевоньского был зонт, но он его пока не раскрывал.
   – Наш «архитектор» предусмотрел два варианта, – тихо пояснил он, – основной и резервный. Мы готовим оба. Если все пройдет нормально, то через два, максимум три месяца ваша «проблема» будет решена.
   Андрей Михайлович, глянув на него, снял очки, протер стекла. Не спеша надел очки снова.
   – Кто знает об основном плане? – спросил он.
   – Только я и наш «архитектор», – ответил Дзевоньский.
   – А о резервном?
   – Только он.
   Андрей Михайлович нахмурился. Ответы должны были ему понравиться, но он нахмурился.
   – Вы ему так доверяете?
   – Его семья осталась в Берлине, – напомнил Дзевоньский, – они под нашим контролем. Он все правильно понимает. Если провалится основной план, я уеду из Москвы, а он останется. Мы купили ему несколько новых российских паспортов.
   – Номера у вас есть?
   – Конечно.
   Андрей Михайлович снова оглянулся. На улице почти никого не было. Неподалеку перебегали дорогу две молодые девушки.
   – Мы ждем непозволительно долго, – негромко проговорил он, – слишком долго. Будем считать, что три месяца – это самый крайний срок. Мы деловые люди, Дзевоньский, и не собираемся тратить миллионы денег на ваши прогулки в Москву и обратно. Мы вложили уже очень крупные суммы и ждем результата. Никаких отсрочек. Я принципиально не хочу знать, что именно вы придумали. Но три месяца – самый крайний срок. Он нам слишком мешает. Вы меня понимаете, Дзевоньский? Из-за вашей нерасторопности мы теряем гораздо больше, чем сотни миллионов долларов. Мы теряем нашу репутацию, наших деловых партнеров, веру друзей в наши возможности. И наконец инвестиции, которые могут появиться в нашей стране, если там кардинально изменится политическая ситуация. И все это зависит от вас и от вашего «архитектора», господин Дзевоньский. Поэтому постарайтесь понять наше нетерпение. И сделайте так, чтобы мы больше не встречались. Это мое самое большое желание…
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 13 ФЕВРАЛЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Следующий день отмечался как День святого Валентина, который в России постепенно превратился в общенациональный праздник всех влюбленных, а из нее перекинулся и на другие республики бывшей страны. Теперь день влюбленных начали отмечать даже в мусульманских республиках Средней Азии и Кавказа, воспринимая его настолько светлым и радостным, что он просто утратил свое историческое происхождение от совершенно иной религиозной конфессии.
   В воскресенье президент не выезжал на работу в Кремль, предпочитая работать с документами на даче, куда ему привозили все неотложные бумаги. В этот день он встал привычно рано, позавтракал и прошел в свой рабочий кабинет просмотреть поступившие сообщения. Среди них оказался доклад Генерального прокурора страны о налоговых преступлениях в компании «АКОС». Справка была снабжена пометкой «для служебного пользования». Изучая ее, президент все больше и больше хмурился. Прокурор откровенно писал о миллиардах долларов, уведенных в оффшоры, о миллиардах долларов, украденных у государства и присвоенных группой владельцев «АКОСА». Дочитав до конца, президент отложил бумагу в сторону, но затем, немного подумав, снова перечитал документ.
   Несколько владельцев компании были арестованы, некоторые успели сбежать в Америку и Израиль… В связи с этим президент вспомнил, что два дня назад руководство ФСБ докладывало ему о полученных оперативным путем сведениях насчет группы олигархов, готовых профинансировать план физического устранения главы государства. Это был прямой вызов. Впрочем, он точно знал, как к нему относятся эти олигархи. Он и сам относился к ним ничуть не лучше.
   Президент снова посмотрел на лежавший перед ним доклад Генерального прокурора. Конечно, все эти олигархи уверены в своей безнаказанности. Незаслуженно получив миллиарды долларов, они возомнили себя самыми умными, самыми деловыми, самыми проницательными людьми в мире. Хотя, сделав за несколько лет неслыханные состояния, они даже не умели ими толком распорядиться, вызывая гнев у своих соотечественников и смех у иностранцев.
   Все началось в девяносто шестом году, когда рейтинг прежнего президента стал невероятным низким. Неприлично низким – в несколько процентов. Тогда казалось, что остановить лидера коммунистов будет практически невозможно. Многие даже советовали отменить президентские выборы. К тому же старый президент был тяжело болен, ему требовалась срочная операция на сердце, о которой многие даже не догадывались.
   Стало ясно, что без серьезных финансовых вливаний проблему выборов президента решить невозможно. И тогда было решено передать крупные пакеты государственной собственности в руки молодых пронырливых бизнесменов, обещавших найти деньги на финансирование президентских выборов. Была даже создана новая нефтяная компания. План разрабатывал один из олигархов, оказавшийся самым близким к семье предыдущего президента человеком – Глеб Жуковский.
   По схеме Жуковского государственные предприятия передавались новым миллиардерам буквально за гроши. А те, в свою очередь, обязались финансировать предвыборную президентскую кампанию. По существу, это был самый настоящий обман. Денег у скороспелых нуворишей не было и не могло быть. Они закладывали свою собственность, доставшуюся им даром, и получали деньги у государства, отдавая их на президентскую кампанию.
   Были потрачены миллионы долларов, еще больше – украдено. Когда руководители спецслужб решили приостановить эту деятельность, задержав двоих представителей избирательного штаба с коробкой из-под ксерокса, набитой пачками долларов, их просто прогнали, решив, что победа на выборах должна быть достигнута любой ценой. Сыграла свою роль и дочь прежнего президента, ставшая советником отца. Через нее многие будущие олигархи давили на главу государства, объясняя, что выбор может быть сделан в пользу лидера коммунистов. Одному из олигархов, Лебединскому, даже подарили телевизионный канал для успешной борьбы с коммунистами.
   Президент убрал от себя самых близких ему людей и решил до конца пройти свой «крестный путь» с группой Жуковского. С одной стороны действовала эта группа будущих олигархов, сколотивших всего за несколько лет миллиардные состояния. А с другой – группа Мумбайса, циничного и ловкого царедворца, который традиционно возглавлял правую неолиберальную группу. Проведя исключительно неудачные реформы в начале девяностых годов, разорив почти всю страну, обманув миллионы своих сограждан, Мумбайс и его группа были готовы на любые подлоги, любой обман, чтобы только оставить у власти прежнего президента и не отвечать за свои действия по ограблению миллионов соотечественников.
   В девяносто шестом выборы оказались самыми скандальными и бессовестными в многолетней истории страны. Они были построены на сплошном обмане. Благодаря невероятным финансовым вливаниям, группе зарубежных советников, помощи новых олигархов и успешной организационной деятельности группы Мумбайса президента удалось протащить во второй тур. Но здесь произошло неожиданное. Он просто выдохся и попал в больницу. Объявить кандидата недееспособным означало проиграть выборы. И тогда от избирателей просто скрыли этот факт. По телевизору показали прежнее обращение президента, по каналам крутили старые записи. Сказалась и поддержка третьего кандидата – патриотически настроенного генерала. Генерал был честным солдатом, но глупым политиком. Ему пообещали кресло преемника и даже назначили на ответственный пост. Патриоты были расколоты, и часть из них поверила генералу, проголосовав за старого президента.
   Выборы еще не закончились, когда президент попал в больницу. Операция на сердце прошла удачно, а про обман уже никто и не вспоминал. Зато результатом выборов девяносто шестого года стало появление в стране целой группы молодых и ловких людей, быстро ставших миллиардерами. К тому же в стране был зафиксирован твердый обменный курс доллара к рублю. Начался период невиданного обогащения молодых олигархов. Они давали в долг государству его же деньги под огромные проценты и получали неслыханные дивиденды. Многомиллиардные кредиты разворовывались, едва поступив в страну. Жуковский и его компания стали самыми богатыми людьми не только в стране, но и вошли в престижный клуб миллиардеров «Форбса». Они, не стесняясь, покупали политиков – министров, депутатов, губернаторов. Несколько олигархов начали диктовать свои условия главе государства.
   Даже невероятный по своим масштабам кризис девяносто восьмого года не сумел выбить их из колеи. Многие из тех, кто был близок к Жуковскому и Мумбайсу, заранее узнали о грядущем дефолте. И успели поменять свои деньги в пропорции шесть к одному, чтобы через несколько дней продать те же деньги уже в четыре раза дороже. Но не все было так гладко. В сентябре во главе правительства оказался бывший руководитель разведки и бывший глава Министерства иностранных дел, известный своей принципиальной позицией. Став премьер-министром в самое сложное для страны время, он попытался несколько ограничить права олигархов. Он был одним из самых информированных людей в стране, понимал причины дефолта и его последствия. Этот человек не побоялся бросить вызов самым богатым и влиятельным людям государства. И тогда они объявили ему самую настоящую войну.
   Олигархи поняли, что новый премьер представляет для них страшную угрозу. Они считали себя самыми разумными и самыми проницательными людьми в стране. Незаслуженно полученные миллиарды усыпили их бдительность. Новые выборы старый президент уже не смог бы выиграть ни при каких обстоятельствах. К тому же он был серьезно болен. И поэтому с подачи олигархов было решено передать страну в руки надежного преемника, который сумеет защитить камарилью, окружавшую старого президента. Они долго выбирали, стараясь найти кандидатуру, способную противостоять премьеру. При этом среди олигархов было достаточное количество умных людей, которые понимали, что выдвинуть кандидата из собственной среды означает обречь его на поражение. И тогда выбор пал на незаметного, скромного руководителя ФСБ, лишь недавно переведенного туда из аппарата президента.
   Им казалось, что этот исполнительный и дисциплинированный кандидат сумеет стать надежным защитником их интересов. Они все еще видели в нем бывшего помощника Кобчака, скромного и спокойного чиновника. К тому же он был представителем тех самых спецслужб, которых они все-таки опасались. Его назначили в сентябре руководителем правительства, а через несколько месяцев прежний президент объявил о своей отставке.
   На избрание нового президента олигархи бросили весь свой ресурс. Его соперников просто размазывали на всех каналах телевидения. Почти все средства массовой информации были на стороне нового кандидата. Для победы были задействованы лучшие аналитические агентства и новейшие достижения пиар-технологий. Борьба велась настолько неприлично, что у остальных кандидатов просто не было никаких шансов. Но все же победа досталась трудно – новый президент получил только чуть больше пятидесяти двух процентов.
   Олигархам казалось, что они победили. Им было трудно просчитать, что новый кандидат окажется «могильщиком» той системы, которую они так усердно выстраивали. И дело не в том, что ранее он работал в спецслужбах. Новый президент видел, как разворовывали государство, понимал, насколько интересы олигархов не совпадают с интересами большинства населения страны. К тому же они начали активно вмешиваться в политику, по существу разваливая государство на региональные островки.
   Нужно было либо укреплять государство, а значит и собственную власть, либо наблюдать, как все рушится. Олигархи просчитались, он оказался умнее, чем они полагали.
   И гораздо сильнее. Поначалу ему пришлось сложно, сказывалось отсутствие опыта. Но дилемма, стоящая перед ним, была очевидна. Либо олигархическое государство под властью кучки ненавистных всем нуворишей и дальнейший распад страны – либо укрепление государственности, введение жесткой властной вертикали и ослабление позиций олигархов. Они были более опасны для государства, чем все террористические акции, вместе взятые. Они пытались подменить собой государство, все его законодательные, исполнительные и судебные органы.
   Ему было трудно еще и потому, что приходилось все время лавировать. С одной стороны, сохранять определенную верность традициям ушедшего президента, стараясь не трогать его семью и наиболее приближенных к ней олигархов. А с другой, чтобы государство не рухнуло совсем, незаметно, по кирпичику, разбирать эту старую систему, заменяя ее монолитными блоками новой государственности. Но сначала нужно было избавиться от «делателя королей» – главного олигарха Глеба Жуковского, который в глазах миллионов людей олицетворял собой прежнюю систему, основанную на абсолютной безнравственности. Новый президент знал, какие деньги вложил Жуковский в его избрание. Но он четко понимал, что нельзя позволять ему и дальше развращать политиков, превращая их в марионеток собственных интересов.
   Его не арестовали. Процесс над этим олигархом мог вызвать самый настоящий скандал, если бы он вдруг вздумал заговорить. Поэтому ему позволили уехать и обосноваться в Лондоне. Затем начали выживать следующего одиозного олигарха – Лебединского, уже имевшего в середине девяностых годов конфликты с представителями силовых структур прежнего президента. Лебединского даже арестовали, чтобы продемонстрировать решимость новой власти действовать до конца. И вырвали из его рук тот самый канал, метровую частоту которого ему подарил прежний президент. Группа независимых журналистов перешла на шестой канал, но и этот канал через некоторое время оказался закрыт.
   Лебединский все правильно понял. Он благоразумно уехал, сначала в Испанию, а затем перебрался в Израиль.
   Конечно, у обоих уехавших олигархов оставалась их многомиллионная собственность, недвижимость, часто переписанная на другие имена. Но они уже не могли влиять на принятие государственных решений и на политику государства. Находясь в вынужденной эмиграции, олигархи оказались в изоляции от процессов, происходящих в стране. Их собственность постепенно переходила в другие руки, а их влияние – соответственно падало. Президент начал укреплять властные структуры, поднимать престиж силовых органов, формировать новый парламент, новое правительство, более ответственное перед главой государства и не исполняющее более волю одиозных личностей. Ему пришлось даже терпеть несколько лет во главе правительства прямого представителя прежней семьи, которого он не мог сразу убрать. И лишь по прошествии некоторого времени сменил его на свою кандидатуру – исполнительного и аккуратного чиновника безо всяких политических амбиций.
   Казалось, остальные олигархи поймут, как нужно себя вести, примут новые правила игры. Но здесь произошло самое неприятное. Среди оставшихся нуворишей был человек, считавшийся самым богатым в стране и одним из самых обеспеченных людей в мире. Умный, работоспособный, энергичный, красивый, он создал компанию «АКОС», ставшую одной из самых крупных нефтяных компаний мира. Этот олигарх был готов идти и дальше, заключая соглашения с остальными компаниями и поглощая их, чтобы выстроить новый холдинг, который мог бы стать одним из крупнейших в мире.
   Олигарха звали Михаил Кочуровский. Он даже не скрывал, что покупает голоса нужных ему депутатов Государственной Думы, лоббирует прохождение новых законов, умеет находить общий язык с членами правительства. Президент все время получал информацию о нарушениях в этой компании, о невероятных политических амбициях самого богатого человека в стране.
   Президент не реагировал на доклады своего окружения. Среди тех, кто собрался вокруг него, были в основном люди из бывших силовых структур. Они также ненавидели олигархов, считая их зарвавшимися нуворишами. Если бывшие комсомольские работники и партаппаратчики сумели захватить большую часть государственной собственности, то этой группе людей почти ничего не досталось. В начале девяностых выходцев из спецслужб не очень-то жаловали. К тому же среди них было немало порядочных, честных, знающих людей, недовольных развалом прежнего государства и систематическим грабежом нынешнего. Среди них было много «государственников», считавших, что страна не может быть отдана на откуп группе олигархов.
   Последний удар Кочуровский нанес себе сам. Во время поездки в Соединенные Штаты он имел несколько встреч с американскими бизнесменами и политиками. На этих встречах самый богатый человек страны откровенно говорил о необходимости смены курса, пренебрежительно высказывался о действующих политиках, обещая принятие новых законов, нужных его компании. Он не скрывал, что вкладывает деньги и в правую и в левую оппозиции. И даже не скрывал своего снисходительного отношения к нынешней власти. Для олигарха, владеющего миллиардами долларов, все остальные люди, не сумевшие заработать даже миллиона, представлялись не очень толковыми и совсем не серьезными людьми. Но он допустил небольшую ошибку. Его разговоры были переданы в Москву. Это любезно сделали американцы, решившие, что дружба с новым президентом гораздо выгоднее дружбы с олигархом, мечтающим о создании компании мирового уровня и становившимся основным конкурентом их собственным нуворишам.
   Судьба Кочуровского была предопределена. С ним хотели поступить, как и с остальными. Сначала предоставить ему возможность уехать, а затем спокойно развалить его холдинг. Но он проявил упрямство. Ему все еще казалось, что ничего не потеряно. Самый богатый человек страны решил выступить против политической системы этой страны. И проиграл. Безжалостная прокурорско-судебная машина была приведена в действие.
   Кочуровского арестовали. Ему предъявили обвинения в хищении миллиардов долларов, неуплате налогов, подделке документов. По этим статьям можно было смело арестовывать и сажать любого из олигархов. Среди них не было ни одного, у кого при желании нельзя было бы найти таких же нарушений. На примере Михаила Кочуровского власть хотела продемонстрировать свои силу и решимость идти до конца. Собственно, речь шла не об амбициях самого олигарха. Речь шла о нормальном функционировании государственных структур, которые не должны зависеть от прихоти и миллиардов одного человека.
   Компания Кочуровского была разорена, его миллиарды стали собственностью государства, его предприятия передали другим компаниям, сделка о слиянии с которыми была заранее объявлена, но не состоялась. Были арестованы некоторые из его компаньонов, остальные успели сбежать. Это был самый важный и самый главный удар по всей прежней системе олигархического правления. Кочуровский невольно стал главной жертвой, приняв удар на себя. Как у более молодого по сравнению с Жуковским и Лебединским, у него было больше амбиций, больше воли, больше сил. И он решил остаться, чтобы бросить вызов. Но государство ответило на его вызов своим. Чтобы отныне каждый живущий в стране олигарх точно знал, что не имеет права возвышаться над этой машиной. Отныне каждый из оставшихся нуворишей должен понимать – правила игры изменились. Нет больше кучки людей, диктующих свои законы государству. Есть сильное государство во главе с президентом, которое само диктует правила игры. Это был самый важный шаг в сторону укрепления стабильности страны.
   Президент еще раз посмотрел на лежащий перед ним доклад. В конце его Генеральный прокурор предлагал варианты развития ситуации.
   Президент взял ручку и быстро написал только одно слово: «Согласен». И размашисто расписался.
//-- ИТАЛИЯ. РИМ. 15–17 ФЕВРАЛЯ, ВТОРНИК—ЧЕТВЕРГ --//
   По-настоящему характер личности проявляется в сложные времена. Они умножают способности человека, закаляя сильных и подавляя слабых. Оставшийся без конкретного дела, Дронго решил не сдаваться. Благо свободного времени у него теперь было много. Он часами сидел перед компьютером, просматривая последние сообщения из Москвы, читая газеты и журналы посредством Интернета, изучая новости последних дней.
   В этот день проснувшись, как обычно, достаточно поздно для утреннего завтрака, он сразу же прошел в кабинет. Джил была довольна, что он так долго остается рядом с ней, но даже в этот период он не нарушил собственных правил, ночуя в отдельной спальне и засыпая привычно поздно. Ему не хотелось менять распорядка дня Джил и детей.
   Присев за столик, Дронго вошел в Интернет и начал просматривать ежедневные российские газеты. Неожиданно он обратил внимание на одну конкретную статью. Она заканчивалась на следующей странице. Дочитав до конца, Дронго с удивлением обнаружил, что автором ее является известный журналист Горбунков, постоянно выступающий в этой газете. Дронго задумался. Горбунков написал смелую, полемичную статью. Сделал нужные обобщения, некоторые верные выводы. Но сама статья была тенденциозна, пристрастна. Горбунков рассказывал о поисках исчезнувшего журналиста, используя сочные образы и запоминающиеся эпитеты.
   Дронго перечитал статью еще раз и нахмурился. Он знал, что Горбункова не очень уважают в Москве, считая его умелым наемником, способным выполнить любой заказ.
   И почему вдруг Горбунков так пишет о своем коллеге? Откуда такой пафос, такое желание сделать из пропавшего журналиста почти икону, на которую следует молиться? Или Горбунков уже изменил собственным принципам? Дронго перечитал статью в третий раз, найдя все эпитеты в адрес Абрамова настолько комплиментарными, что невольно возникала мысль: Горбункову кто-то посоветовал написать именно так.
   Что-то похожее Дронго уже читал несколько месяцев назад. Он попытался вспомнить. О чем мог тогда писать Горбунков? Помнится, Дронго еще очень удивился, полагая, что интересы Горбункова лежат в несколько иной плоскости. В какой? Нужно вспомнить. Хотя почему нужно? Есть такая удобная штука, как Интернет. Можно проверить, какие статьи опубликовал Горбунков за последние несколько месяцев. Дронго начал поиск и уже через несколько минут знал, что в декабре Горбунков написал большую статью о прекрасном спектакле Андрона Сончаловского в Московском Художественном театре. Дронго распечатал статью. Обычно Горбунков по заказу определенных лиц выдавал компромат на конкретных политиков или деятелей культуры, а здесь вдруг заделался искусствоведом и вот с восторгом написал о коллеге.
   Дронго внимательно прочитал статью Горбункова о спектакле, в которой он с восторгом расписывал его достоинства, режиссерские находки и прекрасную игру актеров. И вдруг каким-то шестым чувством понял, что на самом деле автора не интересует ни этот спектакль, ни его исполнители – все написано на одной голой технике, очевидно, журналист выполнял чей-то заказ.
   Заказ? Дронго задумался. Сначала Горбунков так подробно описывает достоинства спектакля Сончаловского, а спустя некоторое время выдает восторженную статью о своем бывшем коллеге. Спокойно. Здесь есть что-то настораживающее. Дронго помнил о происшествии в театре, когда во время спектакля, на котором присутствовал президент, там объявился какой-то Иголкин.
   Наверняка служба безопасности президента не интересуется подобными статьями. У них и без того много работы. Но вот два опуса Горбункова, явно написанные по заказу, привлекают внимание. Допустим, в первом случае реакцией на такую статью было появление президента на нашумевшем спектакле. А во втором? Нужно подумать, кому и зачем было выгодно заказать Горбункову статью об исчезнувшем журналисте.
   Дронго снова ввел систему поиска. В декабре во многих московских газетах появились рецензии на спектакль Сончаловского. В некоторых газетах они носили абсолютно рекламный характер, хотя и подавались как объективная критика. И чем больше он читал, тем больше убеждался, что кто-то словно управлял этим массированным появлением одинаково хвалебных и рекламных выступлений в разных газетах. Дронго решил сравнить. В популярном еженедельнике журналист Лиховцева опубликовала в декабре материал о прекрасной игре актеров в спектакле, поставленном Сончаловским. В июне тот же еженедельник напечатал ее статью, имеющую явно рекламный характер, о пользе пищевых добавок. Даже непосвященному читателю понятно, что такой материал может быть только заказным. И вот одиннадцатого февраля выходит проникновенный рассказ о пропавшем друге, как она называет Абрамова. Достаточно прочесть несколько ее статей, чтобы понять, как далека эта женщина от добрых чувств вообще и тем более к конкретному журналисту.
   Дронго распечатал все статьи Лиховцевой за последние три года. И нашел то, что искал. Два года назад она гневно отчитывала Абрамова за его якобы нейтральную и независимую позицию по атомным станциям. Было отчетливо видно, как несправедливы ее упреки к Абрамову, сделавшему специальный репортаж для телевидения. А теперь она пишет о своем «пропавшем друге». Дронго почувствовал тот легкий азарт, который бывает у опытных охотников, когда они выходят на след зверя – предчувствие верной удачи.
   Лиховцева написала об Абрамове большую статью. При этом вспоминала о двух французских журналистах, похищенных в Ираке, подробно рассказав, как несколько месяцев все французские средства массовой информации внимательно следили за их судьбой. Были задействованы дипломаты Министерства иностранных дел, специалисты в области внешней разведки, парламентарии, члены правительства, сам президент. Но освобождение было трудным. По некоторым данным, за журналистов был уплачен выкуп. По другим – их освобождение стало возможным в результате договоренности между представителями мусульманского духовенства во Франции и в Сирии, с одной стороны, и шиитскими священнослужителями в Ираке – с другой.
   Дронго обратил внимание, что Лиховцева особо подчеркнула значимость личного вмешательства президента республики, который встречал освобожденных журналистов как национальных героев. Увлекшись, он даже не услышал, как Джил позвала его обедать, настолько его захватил поиск истины.
   Дронго начал сверку параллельных статей, обращая внимание на все сообщения об удачном спектакле Сончаловского. Вскоре ему стало очевидно, что была подготовлена и проведена настоящая рекламная кампания. Статьи появлялись в разных газетах, но иногда под одними и теми же фамилиями наиболее одиозных журналистов, известных всей Москве своей продажностью и непорядочностью.
   Он не стал обедать и забыл про ужин, практически весь день просидев за компьютером. Зато к вечеру он уже точно знал, что в конце прошлого года была проведена умелая кампания по рекламе спектакля Андрона Сончаловского «Чайка». И уже не сомневался: именно она вызвала появление президента с супругой в театре, где и произошло последовавшее нападение Иголкина.
   А в конце января, когда исчез известный тележурналист Павел Абрамов, практически сразу же началась новая скрытая кампания – теперь уже по его «раскрутке». Непонятно, кто стоял за этим и какие цели преследовал. Но Абрамова «назначили» новым телевизионным гением, его репортажи подавались как вершины мастерства, а работа в кадре – как пример остальным тележурналистам.
   Даже после беглого сравнения этих кампаний можно было сделать вывод, что заказчиками в обоих случаях были одни и те же лица. Одни и те же журналисты публиковали статьи в одних и тех же изданиях. Дронго ввел поиск слова «президент». В первом случае, во время рекламы спектакля, это слово не упоминалось ни разу. Он ввел слово «власть» и обратил внимание, что дважды журналисты советовали властям посетить этот спектакль, чтобы поддержать театры, состоящие на государственных дотациях.
   Затем Дронго ввел слово «президент» еще раз, чтобы найти его во второй рекламной кампании, посвященной добродетелям исчезнувшего журналиста. Но оно нигде не упоминалось за исключением статьи Лиховцевой. Тогда он распечатал и прочел еще несколько последних статей об Абрамове. Кроме слезливых упоминаний о семье журналиста и его несомненных профессиональных достоинствах, в одной из последних публикаций тот же Горбунков вспоминал о том, как в Ираке была похищена итальянская журналистка. Когда ее освобождали, был случайно убит итальянский офицер, заслонивший собой заложницу от выстрелов американских солдат. Труп погибшего и спасенную журналистку в аэропорту встречал сам премьер-министр Италии Сильвио Берлускони.
   Прочитав эти строки, Дронго устало откинулся на спинку кресла. Нужно знать государственное устройство европейских стран, чтобы понять разницу. В России главой государства, имеющим реальную власть, является президент. Во Франции – некий симбиоз смешанного правления, при котором президент имеет определяющую власть. А в Италии реальный глава – это премьер-министр, даже при наличии президента, выполняющего в основном представительские функции, как и в Германии. Поэтому последнюю статью Горбункова можно было рассматривать несколько иначе, поменяв слово «премьер-министр» на слово «президент». Похоже, кто-то неизвестный, но достаточно умный очень последовательно и тонко пытался внушить всем, что поисками пропавшего журналиста должен заниматься непосредственно глава государства. Интересно, зачем? И кому нужна такая кампания?
   Пять или шесть раз Дронго приносили в кабинет чай, а он продолжал работать. Джил, понимая, что он занят, больше его не беспокоила. Вечером, когда на часах было уже около десяти, он наконец поднялся из-за стола и отправился есть, хотя чуть позже не смог бы вспомнить, что именно съел. Вернувшись к компьютеру, Дронго снова принялся проверять свою версию. Спать он лег только утром. А на следующий день вновь сел за стол, понимая, насколько невероятной может выглядеть его версия. Но к вечеру этого дня он был убежден в своей правоте.
   Единственная закавыка состояла в том, что в эту версию не совсем укладывалось сомнительное появление в театре Иголкина. Этот тип выглядел абсолютно лишним элементом в той сложной конструкции, которую пытались выстроить неведомые заказчики. Но Иголкин все-таки появился, и следовало понять: было ли это продуманной игрой или возник тот самый дополнительный фактор, который невольно сыграл на неведомых заказчиков, сделав их позиции почти неуязвимыми.
   Дронго отлично сознавал, что он рискует, пытаясь снова вмешаться в возможное противостояние между неизвестными заказчиками этих рекламных кампаний и спецслужбами, призванными обеспечивать безопасность главы государства. Но сидеть и молчать не мог. У него был другой характер. И поэтому он все-таки решил позвонить.
   На третий день Дронго наконец взял телефон и набрал знакомый номер. Телефон не отвечал. Он опустил руку и задумался. Может, набрать другой номер? Дронго не любил звонить на мобильные телефоны, понимая, какими занятыми могут оказаться их владельцы. Но это был явно не тот случай. Придется звонить. И он набрал номер мобильного телефона генерала Машкова.
   – Слушаю, – сразу же ответил Виктор. Номер его личного телефона был известен очень небольшому числу близких людей.
   – Это я, – торопливо проговорил Дронго, – мне кажется, что у меня есть для тебя чрезвычайные новости.
   – Мы договорились, что ты больше не занимаешься этим делом. Давай закончим наш разговор, пока мы его еще не начали. У нас работает большая группа специалистов…
   – Они заняты не тем, чем нужно, – перебил его Дронго, – у меня появились другие сведения…
   – Я тебя просил…
   – Послушайте меня, генерал, – разозлился Дронго, переходя на «вы», – неужели вы считаете, что я настолько глуп, чтобы звонить вам после того, как вы меня выгнали из Москвы, просто поболтать? Неужели вы считаете, что я позвонил бы, не будучи абсолютно уверенным в своих предположениях?
   – Что случилось? – спросил Машков.
   – Речь идет о безопасности президента. Мне кажется, я начинаю понимать, как работает генерал Гейтлер…
   – Не нужно по телефону, – напомнил Машков.
   – Уже поздно. Он работает, готовится нанести удар. Мне нужно срочно вернуться в Москву. Уже завтра. Алло! Ты меня слышишь?
   Машков молчал. Долго молчал.
   – Если ты ошибаешься, – наконец выдавил он, – будет очень неприятно. Тебя больше не выпустят из страны. Ты это понимаешь?
   – Я не ошибаюсь. Если все проверить, ты сможешь сам убедиться. Он уже действует, я в этом уверен. И вам его сложно вычислить. Вы пытаетесь искать его традиционными методами, а он решил нанести удар там, где вы совсем не ждете. Я завтра вернусь в Москву.
   – Хорошо, – согласился Машков, – мы встретим тебя в аэропорту.
   Дронго убрал телефон и выключил компьютер. Но еще долго сидел перед погасшим экраном, о чем-то размышляя.
//-- РОССИЯ. ПЯТИГОРСК. 16 ФЕВРАЛЯ, СРЕДА --//
   В этот день Карл Гельван вылетел на Кавказ, в Минеральные Воды. В его сумке не было ничего необычного, если не считать дешевой модели мобильного телефона «Нокия», который он приобрел за день до того в одном из подмосковных магазинов. Гейтлер категорически приказал передвигаться только поездом, но накануне Карл немного задержался у своей знакомой и на поезд опоздал. Чтобы нагнать время, он приобрел билет на самолет, вылетев в Минеральные Воды семьсот третьим рейсом «Аэрофлота». Гейтлеру и Дзевоньскому он ничего не сказал, даже не подозревая, какую ошибку совершает.
   Прилетев в Минеральные Воды, Гельван на такси поехал в Пятигорск. В центре города он отпустил машину, огляделся, прошел к скамейке, стоящей у входа в парк, и достал телефон. По плану Гейтлера он должен был позвонить ровно в шестнадцать часов. Когда стрелки часов добрались до цифр четыре и двенадцать, он набрал номер домашнего телефона Павла Абрамова. И довольно долго ждал, пока наконец ему не ответили. Голос принадлежал пожилой женщине. Карл нахмурился. По разработанному плану он должен был сначала переговорить с женой журналиста.
   – Алло, – тревожно сказала женщина, – я вас слушаю.
   – Здравствуйте, – Гельван старался говорить без акцента, – можно поговорить с Леной? – назвал он имя супруги Павла.
   – Ее нет дома, а кто спрашивает?
   – Я перезвоню. – Карл отключился.
   Такой вариант был предусмотрен планом Гейтлера. Они понимали, что могут сразу не найти нужного человека. На этот случай у Гельвана был другой номер телефона. Долго не раздумывая, он набрал его.
   – Слушаю вас, – ответили ему почти сразу. Это был номер телефона в группе Абрамова.
   – Телестудия? – уточнил Карл.
   – Да. Что вам нужно?
   – Я звоню по поручению Павла Абрамова, – стараясь четко выговаривать слова, сообщил Гельван. – Не пытайтесь прервать разговор или записать мои слова. Абрамов находится у нас. Мы позвоним вам ровно через восемь дней. Наши условия – передать нам пять миллионов долларов за его освобождение и зачитать по вашему каналу наши требования. До свидания.
   – Подождите, – крикнул молодой человек, ошеломленный услышанным, но Карл уже отключился.
   Затем он поднялся, вынул сим-карту, выбросил аппарат в мусорный ящик и перешел площадь, чтобы взять такси и поехать на вокзал. Через час он уже сидел в купе скорого поезда, едущего в Москву.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 17 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   В последние дни Абрамов чувствовал общую слабость. Ему все время хотелось спать. Было стойкое ощущение нехватки воздуха, он часто задыхался по ночам. Иногда Павлу снилось солнце. Несколько дней назад он обнаружил камеру, прикрепленную к верхнему кронштейну. Журналиста все время мучил вопрос: каким образом прежний надзиратель сумел догадаться о его действиях? Почему не среагировал на громкий звук разбившейся лампочки, почему был готов к неожиданно наступившей темноте? Несмотря на вялые мышцы и длительный сон, Павел сумел понять, что за ним наблюдают. Камеру могли спрятать только наверху, чтобы она охватывала все помещение. Иногда, просыпаясь по ночам, он поднимался и пытался передвигаться по подвальному помещению. Тогда-то он и обнаружил небольшую камеру и теперь точно знал, что за ним наблюдают и могут видеть каждое его движение.
   Осознание этого факта не сулило ничего хорошего. Наоборот. Теперь он точно знал, что его охраняют как минимум несколько человек, один из которых, видимо, все время следит за его передвижениями. Прежнего мучителя заменила мучительница, дородная дама с грубыми полуазиатскими чертами лица. Она вообще не раскрывала рта, ограничиваясь лишь кивками головы. На все его попытки заговорить отвечала угрюмым молчанием. Он даже думал, что она глухонемая, но женщина явно его слышала, хотя и не отвечала.
   Наверное, ей была дана такая установка. Старые журналы, которые ему бросили, он уже зачитал до дыр и просил принести хоть что-нибудь другое – книги или журналы. Пугала полная неопределенность. С ним уже больше трех недель никто не разговаривал и даже не пытался что-либо объяснить. Павел чувствовал, что у него заканчиваются последние силы. Мышцы становились дряблыми и вялыми, все время хотелось спать, ему было лень даже подниматься и двигаться к биотуалету. Он сильно зарос, надзиратели не давали ему бритву, чтобы побриться. Павел с отвращением чувствовал, что от него плохо пахнет. Раньше, когда у него было больше сил, он регулярно умывался, но теперь ему не хотелось вымыть даже лицо. Зубы он не чистил, ногти приходилось обгрызать. В редкие минуты просветления Абрамов был противен самому себе.
   Мысли о побеге по-прежнему не давали ему покоя, но при одном взгляде на дородную надсмотрщицу, которая появлялась в его камере, он пугался, чувствуя, что не сумеет справиться даже с ней. К тому же сильно болели затекшие ноги, с которых так и не снимали наручников. Утром ему снова принесли еду и воду. Он уже начал догадываться, что его постоянная сонливость связана с потреблением воды или пищи, в которую, вероятно, добавляют это проклятое снотворное, но ничего не мог с собой поделать. Выпив очередной раз воды, он крепко уснул, даже не подозревая, что через несколько часов приехавший с Кавказа Карл Гельван вместе с Эрикой поднимут его наверх, тщательно побреют, приведут в порядок ногти, неумело постригут. И даже переоденут в цивильный костюм.
   Он проснулся от яркого света и грубых толчков, когда Гельван попытался его разбудить. От неожиданности Павел чуть не вскрикнул. Он находился в большой просторной комнате, залитой электрическим светом. На ногах по-прежнему были наручники, но чувствовал он себя как-то необычно. На лице будто чего-то не хватало. Словно ему отрезали нос или губы. Проведя по нему рукой, он с удовольствием отметил, что его побрили. И даже постригли. Павлу показалось, что он спит, настолько невероятными были эти превращения. Эрика сунула ему в руку развернутую газету. Не совсем еще соображая, что происходит, он держал газету в руках, пока Карл его фотографировал. Но затем почувствовал, что глаза у него слипаются – ему нестерпимо хотелось спать.
   Он и уснул, свалившись на диван. Его отнесли обратно в подвал. Проснувшись, Павел долго вспоминал, что с ним было. И заснул снова, твердо решив, что все происшедшее ему приснилось. Но когда он проснулся на следующий день и провел рукой по лицу, ему пришлось поверить, что все случившееся с ним происходило наяву. На лице не было прежней густой щетины, на голове вместо отросших волос чувствовался ежик. Он так и не понял, зачем его куда-то поднимали, стригли и брили. Откуда ему было знать, что назавтра его фотографии со свежей газетой в руках попадут сразу в три центральных издания.
   Ажиотаж вокруг похищенного журналиста – а теперь уже никто не сомневался в его похищении – вспыхнул с новой силой. К тому же на телевидении пошел слух, что похитители требуют пять миллионов долларов и оглашения их политической платформы. Стало ясно, что неожиданное исчезновение Абрамова превращается в криминальную драму с явным политическим оттенком. На этом фоне розыски пропавшей Ксении казались чем-то несерьезным. Тем более что молодая женщина уже прислала домой три записки, уверяя, что с ней все в порядке. Сотрудники уголовного розыска даже не собирались заниматься поисками этой девицы, сбежавшей куда-то со своим другом.
   На следующий день после появления фотографий Абрамова почти все газеты опять написали о нем. Похищение журналиста постепенно становилось главной новостью для всех средств массовой информации. По всем телеканалам передавали его репортажи, рассказывали о его прежних успехах. Фотографии захваченного журналиста начали передавать ведущие информационные агентства мира.
   И в этот день в Москву вернулся Дронго.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 18 ФЕВРАЛЯ, ПЯТНИЦА --//
   Его встречали в аэропорту. Он даже не успел дойти до своей машины и увидеть водителя, который ждал его у выхода из терминала. Два вежливых и предупредительных сотрудника Машкова забрали его небольшой чемодан и пригласили отправиться вместе с ними. Дронго смог только перезвонить водителю и попросить, чтобы тот его не ждал. А через сорок минут они уже были в том же самом кабинете, где заседала объединенная комиссия.
   Все офицеры оказались в сборе. Дронго кивнул Машкову, мрачно поглядывающему на своего старого друга, поздоровался с остальными.
   Генерал Богемский демонстративно отвернулся, увидев входящего Дронго. Он по-прежнему продолжал считать, что нельзя подключать к работе такой представительной комиссии подозрительных экспертов, не являющихся сотрудниками спецслужб. Сидящая рядом с ним ответственный сотрудник ФАПСИ Татьяна Чаговец строго глянула на Дронго. Она была согласна с мнением генерала Богемского и не понимала, почему этому эксперту опять разрешили появиться на заседании комиссии. Полухин вежливо кивнул в ответ. И только Нащекина улыбнулась, но более ничем не выдала своего отношения. Остальные отнеслись к «воскрешению» Дронго достаточно спокойно.
   – Вы хотели встретиться с нами, – сухо начал Машков. – Можете кратко пояснить суть вашего анализа?
   – Дайте мне пятнадцать минут, – попросил Дронго, доставая папку с материалами, – мне нужно только пятнадцать минут.
   – Начинайте, – разрешил Машков.
   И Дронго начал рассказывать. Он показывал статьи, сравнивал различные репортажи, отмечал схожие места, обращая внимание на продуманную рекламную кампанию в декабре, когда почти все газеты дружно выдали материалы по качеству спектакля «Чайка», и февральскую кампанию, когда те же газеты и те же журналисты подняли ажиотаж вокруг исчезнувшего тележурналиста. Сходство было столь очевидным, что отрицать его было невозможно.
   – Все это прекрасно, – прервал Дронго генерал Богемский, – но при чем тут работа нашей комиссии? Мы занимаемся серьезными вопросами безопасности первых лиц государства, ищем профессиональных террористов, которые могут представлять угрозу для страны, а вы привезли нам какие-то несерьезные статьи по поводу слез актрисы во втором акте и хорошей игры другого актера в третьем. Вам не кажется, что эти сравнения не имеют к нам абсолютно никакого отношения?
   – Поэтому они и проводят такую кампанию, – возразил Дронго. – Я убежден, что генерал Гейтлер очень хорошо знает и ваши методы охраны, и вашу агентурную работу, и даже ваше стандартное мышление, генерал. Извините меня за откровенность. – Он заметил, как Полухин с трудом скрывает улыбку. В конце концов пора было вернуть хотя бы часть своего долга этому Богемскому.
   – Что вы хотите сказать? – разозлился тот.
   – Гейтлер решил применить нестандартный ход, используя средства массовой информации. Он абсолютно верно рассчитал, что вы и ваши сотрудники не станут обращать внимания на рецензии критиков и журналистов по поводу спектакля «Чайка». Ведь такого рода статьи формально не имеют к вам никакого отношения.
   – Верно. Не имели и не имеют. Если кто-то любит театр, это не значит, что он террорист. И мы не обязаны читать все рецензии критиков.
   – Вы обязаны думать, генерал, что ваш противник не глупее нас с вами. В декабре он провел пробную акцию. Почти одновременно несколько журналистов, известных своей ангажированностью и беспринципностью, вдруг бросились отмечать прекрасный спектакль Сончаловского. Обратите внимание, что ни один из них никогда ранее не писал на эти темы. Но теперь каждый посчитал своим долгом похвалить постановку. Создавалось общее мнение о ней, как о новом прочтении известной чеховской пьесы, по телевидению шли о ней репортажи, во всех газетах появились положительные рецензии. Как реагирует на это власть? Вспомните, когда рекламная кампания достигла своего пика, президент принял решение посмотреть этот спектакль. И не только он один. По моим данным, на спектакле побывали многие члены правительства, депутаты, послы. Это, безусловно, был результат рекламной кампании, усиленный слухами и ажиотажем вокруг этой постановки. Не спорю, спектакль может быть действительно хорошим, но атмосферу вокруг него создают средства массовой информации. Я обратил внимание на такую деталь. В сентябре эту постановку критики вяло поругивали, и билеты на нее почти не раскупались. В декабре, когда начался рекламный шум по поводу того же самого спектакля, стоимость билетов на него возросла до заоблачных высот.
   – Никто не отрицает возможностей рекламы, – вмешалась Чаговец, – театр можно только поздравить с прекрасными пиар-менеджерами, которые так успешно разрекламировали спектакль. Это их право. Иногда реклама навязывает нам абсолютно некачественный товар. Но люди привыкли верить рекламе. Почему это вас так волнует?
   – В январе президент решил посмотреть спектакль, – пояснил Дронго, – он отправился в театр вместе с супругой. Генерал Богемский, вы можете мне ответить, не нарушая служебной тайны, кто, кроме самого президента, мог знать об этом его намерении?
   – Никто, – ответил Богемский. – Президент достаточно самостоятельный человек. Он принимает решение и сообщает об этом руководителю службы охраны генералу Пахомову.
   – Который никогда и никому не расскажет о том, куда собирается поехать глава государства, – закончил за своего собеседника Дронго.
   – Не расскажет, – подтвердил Богемский. – Даже я не могу узнать, куда и когда поедет президент. Это известно только ему самому и руководителю службы охраны.
   – А теперь на минуту представьте, что кроме этих двоих есть еще и третий, абсолютно посторонний человек, который точно знает, куда собирается глава государства. Этот человек таким образом выстроил собственную стратегию, чтобы подвести главу государства к мысли о посещении этого спектакля. Вся рекламная кампания была направлена на то, чтобы такой визит состоялся. И он состоялся. Следовательно, наш неизвестный противник способен заранее просчитать возможность появления главы государства где угодно и заранее к этому подготовиться.
   Все замерли. Богемский посмотрел на Машкова, затем резко покачал головой.
   – Чушь какая-то! – громко заявил он. – Мы проверяем Иголкина до сих пор. Это абсолютно опустившийся тип, неврастеник, страдающий шизофренией. Неужели вы думаете, что такого идиота мог использовать генерал Гейтлер? Это несерьезно. Мы проверили Иголкина, применив новые достижения нашей фармакологии. Он абсолютно точно не был связан ни с какой из организованных групп.
   – Согласен, – улыбнулся Дронго, – Иголкин всего лишь досадный сбой в плане генерала Гейтлера. Или наоборот – его абсолютное алиби. Ведь именно поэтому он теперь повторяет такую же рекламную акцию, совершенно уверенный, что вы допросите Иголкина по всем статьям, применяя, как вы говорите, «новые достижения нашей фармакологии», и успокоитесь. Вы убедились, что Иголкин не был подготовлен неизвестным террористом, и вся кампания по рекламе спектакля ничем вам не угрожала. Но Иголкин запутал вас еще больше. И вы не стали анализировать действия человека, за безопасность которого вы отвечаете. Ваши спецслужбы привыкли анализировать все: возможные действия террористов, их заказчиков, агентуру, связи. Одним словом, все, что имеет отношение к охране первых лиц государства. Все, кроме одного, – вы никогда не анализируете возможные действия самого президента. А генерал Гейтлер именно на этом построил свою новую стратегию.
   В наступившем молчании генерал Богемский посмотрел на окружающих его офицеров.
   – Я работал еще в пятом управлении КГБ СССР, – побагровев, выдохнул он. – Кто вы такой, чтобы меня учить?
   – Подождите, – вмешался Машков как более старший по званию, – мне кажется, наш эксперт прав. Мы ведь действительно не анализируем возможные реакции главы государства. А Гейтлер, похоже, решил этим воспользоваться.
   – Да, – кивнул Дронго, – а теперь посмотрите, какая шумиха поднялась в газетах по поводу исчезнувшего Абрамова. В каждой статье или выступлении по телевидению исподволь проводится мысль, что поисками такого известного журналиста должен заняться лично президент. Или по крайней мере они должны вестись под его личным контролем, о чем, собственно, уже объявлено. Возьмите последние статьи, в которых навязчиво обращается внимание на то, что освобожденных французских журналистов в аэропорту встречал сам президент Франции, а бывшую заложницей итальянскую журналистку на родине встречал премьер-министр Италии. Эти статьи написали те же самые журналисты, которые так восторженно хвалили спектакль. Одни и те же люди в одних и тех же газетах. Будто получили установку на написание этих статей. Я уже сейчас могу сказать, что ажиотаж вокруг Абрамова будет нарастать. А затем его неожиданно освободят. Или произойдет что-то в этом роде. Может, его тяжело ранят или попытаются убить. Но когда его привезут в Москву, если его вообще увозили из города, то возможное покушение произойдет во время предполагаемой встречи Абрамова с президентом.
   Нащекина нахмурилась. Предположение, высказанное Дронго, было непривычно смелым. Полухин взял ручку и что-то быстро записал. И в этот момент Татьяна Чаговец покачала головой.
   – Вы ошибаетесь, – убежденно заявила она, не скрывая злорадства, – Абрамов похищен и сейчас находится на Северном Кавказе. Два дня назад неизвестные похитители попытались выйти на связь с его телеканалом. Мы установили, что звонок был из Пятигорска.
   Теперь все смотрели на Дронго.
   – Это ничего не доказывает, – возразил он. – Чтобы сбить нас с толку, они могли отправить нужного человека в Пятигорск и позвонить оттуда. Звонок был из конкретного дома?
   – Нет, с мобильного телефона.
   – И где был куплен мобильный телефон?
   Чаговец нахмурилась. Ей не нравился этот импровизированный допрос. Но все ждали ее ответа.
   – В Подмосковье, – зло ответила она, – телефон был куплен здесь.
   Дронго посмотрел на Машкова:
   – У тебя еще есть вопросы?
   – Это не доказательство, – крикнула Чаговец, уже не сдерживаясь, – они нарочно купили здесь номер телефона.
   – Нужно проверить, – задумчиво произнес Машков.
   – Подождите, – вмешался Полухин, – я думаю, наш гость высказал очень здравые мысли. Нас собрали здесь, чтобы мы работали на государство, а не пытались проявить свои амбиции.
   Машков несколько удивленно посмотрел на Полухина. Обычно этот человек молчал, предпочитая не вступать в споры. Дронго понял, что обязан подвести черту.
   – Я предлагаю начать проверку, – твердо произнес он. – Надо выйти на заказчиков этой рекламной кампании, установить тех, кто платил журналистам за их заказные статьи. Необходимо определить круг поиска нужных нам лиц и начать эти поиски. Я убежден, что таким образом вы сможете выйти на самого журналиста Абрамова и возможных будущих организаторов террористического акта. У вас почти нет времени.
   Теперь все ждали решения Машкова. Он был председателем объединенной комиссии.
   – Алексей Николаевич, – обратился он к генералу Полухину, – свяжитесь с прокуратурой, и пусть они передадут нам дело Абрамова. Думаю, будет правильно, если мы начнем проверку всех журналистов, которые так «отметились» за последние несколько месяцев. Но надо учесть, что среди них определенно есть и порядочные люди, которые совершенно искренне переживают за своего пропавшего коллегу. Проверку придется проводить быстро, но очень деликатно. Сегодня в газетах появились фотографии Абрамова. О них передали все ведущие информационные агентства мира. Если господин Дронго прав, то у нас совсем мало времени.
   Полухин кивнул в знак согласия.
   – А что касается вас, – добавил Машков, – я думаю, члены комиссии не будут возражать, если господин Дронго останется на время в Москве. Разумеется, ему придется дать подписку о полной конфиденциальности его сотрудничества с нами. – Он строго посмотрел в сторону своего друга и неожиданно улыбнулся.
   – Это просто совпадение некоторых фактов, – вмешался генерал Богемский.
   – Будем считать, что версия господина Дронго – всего лишь одна из множества, которые мы проверяем, – согласился Машков, – но полностью игнорировать ее мы просто не имеем права. Или вы не согласны со мной генерал Богемский?
   – Согласен, – буркнул тот, чувствуя на себе взгляды всех остальных.
   Нащекина подмигнула Дронго. Все уже понимали, что это день его возвращения.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 21 ФЕВРАЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   В течение двух выходных дней целая группа аналитиков проверяла версию Дронго. Вывод был однозначным и категорическим. В обоих случаях действовали одни и те же люди, получившие конкретные установки. В первом случае публиковались статьи и рецензии, вызывающие интерес к спектаклю и восторженно его пропагандирующие. Во втором случае проводилась целенаправленная кампания по созданию имиджа лучшего журналиста и возможного мученика. К понедельнику стало ясно, что статьи Горбункова, Лиховцевой и остальных были заказаны и проплачены. Однако действовать нужно было очень осторожно, чтобы не спугнуть заказчиков. Именно поэтому на разговор с Горбунковым отправили журналиста Габунию, работавшего не только специальным корреспондентом крупной столичной газеты, но и представлявшего интересы Службы внешней разведки в одной из стран Западной Европы. Арчил Габуния и Роберт Горбунков были знакомы много лет, что должно было облегчить задачу первого.
   Габуния пригласил старого знакомого в ресторан «Сыр», расположенный на Садово-Самотечной улице. Ресторан был оригинально оформлен, его посетители находились словно внутри большого куска сыра. Меню тут подавали в медной кастрюльке. Габуния и Горбунков заняли место в углу, чтобы им не мешали говорить.
   Сначала пошли традиционные вопросы о друзьях, успехах, гонорарах. Габуния был кадровым сотрудником СВР и понимал, что не следует торопиться, чтобы не насторожить своего собеседника. Он незаметно подвел Горбункова к разговору о его успехах. Как и каждый пишущий человек, Горбунков был достаточно тщеславен.
   – Я просмотрел твои статьи, – сообщил Габуния после первой выпитой бутылки водки, – очень неплохо. Хорошо подаешь материал. И я обратил внимание, как ты хвалил этого исчезнувшего журналиста. Забыл, как его зовут…
   – Павел Абрамов, – усмехнулся Горбунков, – тоже мне журналист! Сделал два толковых репортажа и возомнил себя гением.
   – Но ты о нем так пишешь…
   – Это заказуха… Обычный заказ. Кому-то надо сделать из него новую икону, эдакого великомученика за всех журналистов. Мне заплатили, чтобы я подал материал именно так. Они даже навязывают мне темы, которые я должен затронуть. Раньше никогда такого не было…
   – Значит, у него есть богатые родственники? Или это канал так его раскручивает?
   – Конечно, канал. – Горбунков выпил еще рюмку водки и недовольно скривил губы. – Любое ничтожество на телевидении становится очень значимым, как только попадает на экран. Такая игра в «фабрику звезд». Достаточно несколько раз засветиться на одном из федеральных каналов, и ты уже звезда. А про нас, пишущих журналистов, никто даже не вспоминает…
   – Верно. – Габуния снова наполнил рюмку своего собеседника. – Значит, ты думаешь, что это канал финансирует твои статьи?
   – Только они. У них такие возможности, другим и не снились. Любой фильм могут раскрутить так, чтобы все ринулись в кинотеатр. А потом выясняется, что картина – настоящее дерьмо, но за это уже никто не отвечает. Так и с этим журналистом. Когда его освободят, то, наверное, дадут «Героя» за мужество, хотя он обычный репортер со средними способностями.
   – Все равно ты у нас лучший. И все знают, что ты настоящий журналист со своим неповторимым лицом. Давай выпьем за тебя…
   Они снова выпили. Горбунков до дна, Габуния чуть пригубив.
   – Так тебе платит канал? – уточнил Габуния.
   – Нет, – рассмеялся Горбунков, – они у нас снобы. Не снизойдут до таких журналистов, как я. У нас есть свой «благодетель», который не дает нам зачахнуть. Хотя гнида страшная, дает копейки, а требует на миллион. Но он никогда не обманывает и хотя бы платит, правда иногда с большим опозданием.
   – Кто это?
   – Холмский. Наш дорогой Аркадий Яковлевич. Все журналисты у него в кармане. Он может поднять любого и сделать миллионером, а может опустить, как в тюряге, и сделать нищим. В общем, он наш «крестный папа» и руководитель нашего «профсоюза» пишущих журналистов. Я имею в виду тех, кто получает от него гонорары.
   «Профсоюз продажных журналистов, – подумал Габуния, – хотя почему я их осуждаю? Я ведь сам получаю заработную плату в двух местах. У государства и в своей газете. Каждый устраивается, как может. Хотя методы Холмского вызывают омерзение. Я, по крайней мере, работаю на свою страну, а он на любого, кто даст больше денег».
   – Ты даже не представляешь, как мы работаем, – осмелел Горбунков. – Холмский дает направление и подсказывает, в каких изданиях нужно разместить статьи. И ни одного отказа. Любая газета, любой журнал берут мои статьи после рекомендации Холмского. Иногда я думаю, что при желании он может сделать героя из обычного человека и развенчать любого политика, размазав его по земле.
   – У каждого свои методы, – философски заметил Габуния, – ты думаешь, он тоже выполняет чей-то заказ?
   – Конечно. Он же не станет платить свои деньги. Это просто не тот человек. Иногда бывает обидно. Я думал, что мои статьи будут переводить на основные языки, перепечатывать в американских и европейских газетах. А приходится работать на такую гниду. Вот что я тебе скажу. Сегодня никому и ничего не нужно. И все журналисты никому не нужны. Вокруг одна муть, все пишут на заказ и как требует хозяин.
   Габуния согласно кивнул. Он узнал все, что ему было нужно, и почти сразу потерял интерес и к этому ужину, и к своему собеседнику. К тому же он был диабетиком и не мог злоупотреблять спиртным и обильной пищей.
   На следующий день было установлено наблюдение за Аркадием Яковлевичем Холмским. Все его телефоны были взяты на прослушивание – в его офисе, в трех квартирах и на даче была установлена специальная аппаратура.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 23 ФЕВРАЛЯ, СРЕДА --//
   Праздник бывшей Красной Армии, ставший затем праздником Советской Армии, плавно перешел в новое время, став праздником Российской Армии. В обществе по традиции отмечали этот день, называвшийся теперь Днем защитников Отечества. Предполагалось, что цветы к монументу в Александровском саду возложит делегация Государственной Думы во главе с ее председателем. Уже к десяти часам утра, когда должны были прибыть важные чиновники, парк был перекрыт, и в него никого не пускали.
   Лугаев узнал пожилую женщину, которая терпеливо дожидалась у ворот парка, чтобы возложить свой скромный букетик. Он подошел к ней, взглянул на часы. До приезда делегации оставалось минут десять или пятнадцать. По рации должны были сообщить, когда они выйдут из Государственной Думы. Отсюда до здания Думы было не более пяти минут хода, а если они подъедут на машинах, то и того меньше.
   – Ваши документы, – строго сказал он, надеясь, что она его не узнает.
   Но женщина тоже его узнала и улыбнулась. Потом протянула паспорт.
   – Самойлова, – сразу вспомнил Лугаев, мельком взглянув на фамилию. И вернул документы женщине. Затем посмотрел в сторону монумента. – Проходите быстрее, – неожиданно разрешил он, – только положите цветы и проходите дальше. Не задерживайтесь, иначе у меня будут неприятности.
   – Спасибо вам.
   На ней было то же самое светлое пальто, в котором она приходила несколько дней назад. Наверное, этому пальто лет было не меньше, чем самому капитану. Ему опять стало стыдно, что он задерживает пожилую женщину, ветерана войны, в угоду политикам, которые должны вот-вот здесь появиться.
   – Стрельнев, – подозвал он своего заместителя, – проводи женщину.
   В руке она держала традиционный букетик. Стрельнев привычно поднял металлоискатель, провел им по одежде старушки. Лугаев нахмурился. Старший лейтенант поступил абсолютно правильно, но все равно в этом действии было что-то оскорбительное. Что могла сделать эта несчастная пожилая женщина, едва передвигающая ногами. Лугаев забрал букетик и ощупал проволоку. Все нормально.
   – Идите, Лидия Алексеевна. – Он успел прочитать в паспорте ее имя, но не был уверен, что правильно назвал отчество.
   – Лидия Андреевна, – поправила она и снова достала свой паспорт.
   – Проходите, проходите, – разрешил Лугаев, махнув рукой.
   Стрельнев довел ее до монумента. Она положила свой скромный букетик на край постамента и, поклонившись, отошла. Затем засеменила к выходу из сада.
   Именно в этот момент Лугаеву сообщили, что делегация во главе со спикером уже находится рядом.
   – Стрельнев, – крикнул он, поднимая рацию, – задержи женщину, там сейчас будет делегация.
   – Хорошо. – Стрельнев остановил Самойлову, придержав за локоть, и она застыла рядом с ним. – Подождите, пожалуйста, – попросил он.
   Большая делегация политиков во главе со спикером Государственной Думы вошла в сад. Члены делегации толпой прошли мимо замерших на месте Стрельнева и пожилой женщины, направляясь к могиле Неизвестного солдата для возложения цветов. Среди них было много узнаваемых лиц – сам спикер, его заместители, руководители постоянных комитетов, известные депутаты. Лугаев с ужасом подумал, что сейчас несчастная женщина обратится к кому-нибудь из них с жалобой или с просьбой. И тогда ему не избежать наказания за то, что он пропустил в сад постороннего человека во время возложения цветов руководством парламента. Но Самойлова стояла не двигаясь. Когда все прошли мимо, она тяжело вздохнула и направилась к выходу. Лугаев был готов ее расцеловать и опять устыдился, что мог так плохо о ней подумать. Эти ветераны честно сражались во время войны и достойно жили после нее. Такая женщина не станет ничего просить, даже увидев перед собой толпу известных политиков. Лидия Андреевна доковыляла до него и мягко поблагодарила:
   – Спасибо вам, капитан.
   – Удачи! – отозвался он на прощание, поворачиваясь к делегации Государственной Думы.
   Они уже возлагали цветы.
   Стрельнев подошел к нему.
   – Вот такие у нас ветераны, – с восхищением произнес он. – Я думал, что она не удержится и кого-нибудь из них остановит, чтобы высказать свои претензии. А она даже не посмотрела в их сторону.
   – Это люди старой закалки, – объяснил подчиненному Лугаев, – сейчас таких уже нет.
//-- РОССИЯ. ДАГЕСТАН. МАХАЧКАЛА. 24 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   Рано утром Карл Гельван приехал в Махачкалу. В обычном купе скорого поезда ему пришлось провести долгую ночь с семьей даргинцев, направлявшихся в Дагестан. На три места их было пять человек вместе с отцом семейства и его дородной супругой. Дети беспрестанно галдели, и Гельван почти все время пути простоял в коридоре, избегая их шумного общества.
   Утром он вышел на перрон вокзала невыспавшийся и злой. Проведя рукой по щетине, вспомнил, что у него с собой электрическая бритва. Взять ее посоветовал Гейтлер, почему-то считая, что на Кавказе небритый человек обязательно обратит на себя внимание и вызовет подозрение, хотя именно здесь было полно бородатых и усатых мужчин. Карл направился в вокзальный туалет, неухоженность которого вызвала у него отвращение.
   В его дорожной сумке кроме бритвы лежали небольшой диктофон и два мобильных телефона. Дзевоньский специально отправлял одного из своих работников в Ростов за этими сотовыми аппаратами.
   Гельван побрился, благо электрическая розетка в этом грязном туалете, как ни странно, оказалась в исправности. И через десять минут уже снова вышел на привокзальную площадь. Его зазывали частники, предлагая подвезти куда угодно, но Карл прошел мимо них. Сегодня у него был другой маршрут. Он обошел площадь, огляделся и вернулся на вокзал, где приобрел билет в спальный вагон – «СВ». Внезапно его осенила идея купить и второй билет в это же двухместное купе, чтобы наконец выспаться, но кассир лишь развела руками – больше билетов не было. Поезд на Москву отправлялся через три часа.
   Расстроенный Карл снова вышел на площадь. Он помнил строгие указания Гейтлера и потому направился строго на восток. Ему предстояло пройти несколько кварталов, прежде чем начать звонить. Важно было не заблудиться в чужом городе.
   По пути Карл увидел небольшую шашлычную и решил в нее зайти. Там, на его удивление, оказалось уютно и чисто. Кофе, конечно, не было, и тогда он заказал горячий чай, сыр, овощи, зелень и тонкий горячий хлеб, который здесь называли «лавашом». Когда все это поставили на стол, хозяин вопросительно посмотрел на своего раннего посетителя и спросил:
   – Хаш принести?
   – Что? – не понял Гельван.
   – Хаш, – повторил хозяин. – У нас прекрасный хаш. Вы ведь для этого пришли к нам? – По-русски он говорил с очень сильным акцентом, но Карл его понимал.
   – А что такое хаш? – полюбопытствовал он. – Я вас не совсем понимаю.
   – Это наше самое лучшее блюдо, – взмахнул руками хозяин, полный, невысокий, лысый мужчина с пышными черными усами. – Вы разве не знаете, что так рано утром мы подаем хаш?
   – Его едят по утрам? – уточнил Карл.
   – Сейчас все принесу, и вы увидите.
   – Давайте, – согласился Гельван. Времени у него было много, почему не попробовать?
   Мальчик, очевидно сын хозяина, принес глубокое блюдце, наполненное чем-то остро пахнущим. Гельван понюхал, попробовал на язык. Это был уксус, в котором плавал мелко нарубленный чеснок.
   «Какая гадость! – с ужасом подумал Карл. – Что это такое? Наверное, приправа. И все равно, можно с ума сойти – по утрам есть чеснок. Дикие люди».
   Хозяин поставил перед ним на стол запотевшую бутылку водки. Гельван решил, что это уж слишком. Неужели на мусульманском Кавказе именно так завтракают? Мальчик принес соль и перец. Теперь следовало ждать выноса главного блюда. И действительно, вскоре появился хозяин заведения с глубокой тарелкой, скорее похожей на небольшую кастрюльку, от которой шел горячий пар. Пахло чем-то вкусным.
   Гельван посмотрел на варево довольно густой консистенции, напоминающее немецкий суп. Может, картофельный суп? Хотя пахнет как-то необычно. Он взял ложку, чтобы попробовать.
   – Подожди, – остановил его хозяин. После того как он подал хаш, клиент стал ему гораздо ближе, и он перешел на «ты». – Прежде чем начать есть, нужно все хорошо посолить, – пояснил он. – Потом добавь ложку уксуса с чесноком. И налей себе водки.
   – Я не пью по утрам, – сурово отказался Карл.
   – Не нужно пить, – удивился хозяин, – это для хаша.
   Размешивая ложкой суп, Гельван понял, что в нем плавают куски мяса. Хозяин, видя, что гость не знает, как нужно действовать, густо посолил его «суп», влил в него большую ложку уксуса с чесноком и налил рюмку водки.
   – А теперь начинай есть. Только все размешай. Искендер, принеси еще соленья!
   Мальчик принес тарелку с маринованными баклажанами, перцем и чесноком. Гельван недоверчиво поднес ложку ко рту. Было очень горячо и вкусно. Он помешал ложкой и попробовал еще раз. Губы слипались, это было необычное, но приятное ощущение. Карл глянул на полную рюмку и подумал, что такую еду действительно хочется запить водкой. После первой рюмки ему стало веселее. После второй – уже совсем хорошо. В жидкости плавали крупные куски, похожие на разваренное мясо, только очень светлое. В сочетании с чесноком, добавленным в уксус, они казались особенно питательными. Гельван съел всю тарелку, выпив еще и третью рюмку водки. Хозяин умиленно смотрел на него.
   – Еще принести? – почти ласково поинтересовался он.
   – Да, – кивнул Карл, – очень вкусно.
   Бессонная ночь и все его страдания куда-то улетучились. Ему было тепло и хорошо. Хозяин принес вторую тарелку хаша. Такого же горячего и вкусного. На этот раз Гельван сам щедро насыпал соль и плеснул ложку уксуса с растертым чесноком. И снова налил себе рюмку водки. Это было невероятное наслаждение. Он съел содержимое и этой тарелки, чувствуя, как с трудом открывает рот, – от этой еды губы казались словно смазанными клеем. Карл посмотрел на бутылку водки. Четыре рюмки для него было многовато, но он не ощущал опьянения. Наоборот, ему казалось, что он пил простую воду, настолько ясно и хорошо работала голова.
   – Хаш с водкой подают по утрам после обильного застолья накануне, – пояснил хозяин. – Чтобы человек мог опохмелиться и прийти в себя.
   – Хорошая традиция, – согласился Гельван. – А можно еще тарелку?
   – Только половину, – поднял указательный палец хозяин, – иначе потом тебе будет плохо.
   Он принес третью тарелку, но наполненную до половины. Карл с удовольствием съел и эту добавку, чувствуя, как горячее тепло разливается по всему телу. И выпил пятую рюмку водки, закусив ее маринованным баклажаном. Затем тяжело поднялся из-за стола абсолютно счастливый.
   – Прекрасный суп, – сказал он хозяину. – Из чего вы его делаете? Из свинины? Хотя нет, у вас же нет свинины. Тогда курица? Или какое-то другое мясо?
   – Это ноги коровы, – улыбнулся хозяин, – мы аккуратно чистим их, потом варим всю ночь до утра. Они развариваются, и получается вот такой хаш.
   – Ноги коровы? – изумился Гельван. Хорошо, что ему не сказали об этом перед тем, как он начал есть. Иначе, пожалуй, не притронулся бы к этой еде. Какая гадость! Хотя… было очень вкусно.
   – Спасибо, – кивнул Карл, – мне очень понравилось. Я теперь буду ходить по утрам в восточные рестораны и заказывать ваш хаш. До сих пор никогда не слышал о таком блюде.
   – В любой ресторан нельзя, – наставительно заметил хозяин, – нужно ходить к человеку, которому ты веришь. Настоящий хаш дают не везде.
   – Запомню. Сколько я должен?
   – Двести рублей.
   – Сколько? – не поверил Карл. В иных местах Москвы за такие деньги можно выпить только чашечку черного кофе. Обычный свежевыжатый сок, который еще надо поискать, может стоить пятнадцать долларов, то есть больше четырехсот рублей.
   – Разве много? – не понял его хозяин шашлычной.
   – Возьми триста, – протянул ему деньги Гельван.
   – Нельзя, – рассудительно ответил радушный хозяин, – это уже будет «харам» – незаработанные деньги. А я человек верующий. Можешь дать двести пятьдесят. Так будет справедливо.
   Карл, улыбаясь, протянул деньги. Когда он вышел на улицу, ему показалось, что ноги несут его сами, так хорошо и радостно было у него на душе. Однако необходимо было вспомнить, зачем он сюда приехал. Гельван взглянул на часы, до отхода поезда оставалось чуть больше часа. Самое время. Он оглянулся по сторонам и достал аппарат, купленный в Ростове. Включил его, проверил. Затем набрал уже знакомый ему номер. Ответили сразу. Он опять посмотрел на часы, зная, что нельзя говорить больше минуты, иначе его быстро вычислят. Хотя и так ясно, что все равно вычислят, но чуть позже. А еще Гейтлер не сомневался, что этот разговор обязательно запишут.
   Карл улыбнулся и включил диктофон.
   – Алло, говорите, – повторил голос в трубке.
   – Слушайте меня внимательно. – На пленке у Гельвана был записан голос мужчины, говорящего с характерным кавказским акцентом. Его нашли в Швейцарии, где и попросили сказать несколько фраз в диктофон.
   – Кто это говорит? – спросили в Москве.
   Тут в записи была сделана пауза. Предполагалось, что собеседник может задать похожий вопрос. Гельван прижал телефон к диктофону, увеличил громкость.
   – Деньги нужно передать нашему представителю в Таллине, – пошла дальше запись, – он будет ждать вас в отеле «Виру» в субботу, двадцать шестого, в двенадцать часов. В руках у вас должна быть российская газета. Этот человек ничего не знает и с нами не связан. Но если вы попытаетесь его задержать, мы сразу узнаем об этом. Он передаст вам нашу политическую программу, с которой мы требуем ознакомить телезрителей вашего канала.
   Карл выключил диктофон.
   – Подождите, – раздалось в телефонном аппарате. Наверняка это был сотрудник спецслужб. – Мы должны иметь гарантии, что Абрамов жив. Как вас найти?
   Гельван отключил телефон. Затем посмотрел по сторонам. Кажется, все спокойно. Теперь надо вынуть сим-карту, выбросить аппарат. Пройдя два квартала, уничтожить и сим-карту. Он сделал все, как ему велели. И через час с небольшим уже входил в свой «СВ».
   На этот раз его сосед по купе, высокий пожилой мужчина лет шестидесяти, почему-то все время стоял в коридоре. Карл удобно устроился, сразу попросил постельные принадлежности и заснул, так и не догадавшись, почему его сосед по купе не хотел сидеть рядом с ним. От Карла Гельвана нестерпимо несло чесноком и маринованными баклажанами.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 24 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   В этот день президенту сообщили, что подозрения подтвердились – в городе действительно действует группа террористов, нанятая олигархами для его физического устранения. Услышав это, президент невесело усмехнулся. Конечно, чего-то подобного следовало ожидать. Его враги трусливы и непоследовательны, но, убедившись, что он твердо намерен с ними бороться, решили нанести упреждающий удар. И единственное, что смогли придумать, – это убрать человека, объявившего им войну.
   Люди не глупые, они поняли, что система, которую он пытается выстроить, – сильное государство с жесткой вертикалью власти, способное отторгать вмешательство вот таких олигархов, стоящих вне закона и над властью. Губернаторы уже не зависят от их поддержки и денежных вливаний, они теперь назначаются из Центра. В депутаты стало невозможно проводить нужных людей. Отныне выборы в Государственную Думу проходят исключительно по партийным спискам, и депутаты-одиночки, так легко становившиеся добычей крупных компаний и нуворишей, уже не могут попасть в парламент.
   У олигархов выбита почва из-под ног. Больше им не влиять на правительство, не диктовать свои условия. Отныне и всегда принимать решения станет аппарат главы государства, превративший даже правительство в чисто технический орган. Разумеется, на этом фоне последней надеждой все-таки выжить в этой стране у олигархов может быть только уничтожение главы государства. Их задача – не дать ему укрепить власть до такой степени, чтобы он мог передать ее своему преемнику.
   В преемники ему почти единодушно определен нынешний министр обороны, бывший генерал первого главного управления КГБ СССР. Хотя все понимают, что в кадровом резерве президента есть и нынешний глава парламента, бывший министр внутренних дел. Обоих этих политиков отличают такие качества, как порядочность, независимость от любых олигархических групп и от семьи бывшего президента, личная дружба с нынешним главой государства. Оба – «государственники», верные его единомышленники и тоже выходцы из спецслужб, люди проверенные, осторожные, выдержанные, сумевшие остаться кристально честными во времена диких перемен. Словом, похожи как близнецы. Смущает одно – они добросовестные исполнители, среди них нет харизматического лидера, каковым, впрочем, нельзя было считать и его самого.
   Президент со злостью подумал, что, намереваясь устранить его, олигархи надеются таким образом подготовить ситуацию внутри страны для своего возвращения. Им мало тех миллиардов долларов, которые они незаслуженно получили в девяностых годах, когда нефть стоила в четыре, в пять раз дешевле, чем теперь, у государства были огромные долги, а золотовалютных резервов почти не существовало. Дефолт девяносто восьмого был почти вынужденной необходимостью. Но как все сильно изменилось за последние годы! Золотовалютный запас сейчас уже превышает сто миллиардов долларов. Был создан особый стабилизационный фонд, куда перечислялись дополнительно десятки миллиардов долларов. Несколько лет подряд бюджет государства исполняется с большим профицитом, – доходы намного превышают расходы. И наконец, в стране появилась та самая стабильность, о которой в девяностые годы, когда все разворовывалось и разваливалось на глазах, можно было только мечтать.
   Президент имел точные сведения о масштабах трагедии, постигшей его страну. Даже последняя Отечественная война, такая страшная и разрушительная, нанесла в два раза меньше ущерба, чем непродуманные реформы и развал государства в начале девяностых. Это были конкретные цифры, которые он знал. И воспоминания об этих потерях делали его бескомпромиссным и решительным.
   Будучи человеком смелым, он не боялся этих неизвестных террористов, как не боялся летать в охваченные войной южные районы страны, спускаться на подводной лодке, подниматься за облака в кабине истребителя. Но президент хорошо знал и свои недостатки. Он не был публичным политиком, не обладал харизматическими чертами трибуна, вождя, не понимал светских приемов, не умел облекать свои речи в дипломатически выдержанные спичи. Но система, которую он выстраивает, и не предполагает во главе какого-то общепризнанного лидера или нового идола. Это система современного полудемократического государства.
   Когда несколько лет назад он принимал страну, все было иначе. Да и сам он тогда был немного другим. Даже будучи директором ФСБ и руководителем правительства, не представлял истинных масштабов развала страны, всех трудностей, с которыми ему придется столкнуться.
   Между тем сказывались последствия августовского дефолта девяносто восьмого года, отсутствие золотовалютных резервов, недоверие западных партнеров. На юге бушевала настоящая война, в столице произошли невиданные по силе трагедии террористические акты, направленные против гражданского населения. Это случилось еще до одиннадцатого сентября, когда пассажирские лайнеры протаранили башни Международного торгового центра в Нью-Йорке. И в ту пору никто даже не мог предположить, что взрывы домов в Москве с мирно спящими в них людьми – предвестники нового века, в котором терроризм захлестнет весь мир.
   Российские чиновники уже ничего не боялись. В правительстве существовали властные группировки, враждующие между собой. Олигархи цинично и нагло вмешивались в политическую жизнь страны, диктуя новые законы для задыхающегося государства. По-существу, их деятельность была выведена за рамки судебно-правовой системы страны. Царила неслыханная преступность, лидеры мафиозных кланов отстреливали друг друга прямо на улицах.
   И наконец, новому президенту досталась общая апатия народа, отказывающегося верить в обещанные перемены. Слово «реформа» стало настолько непопулярным, что воспринималось как бранное.
   Все это было несколько лет назад, когда его избрали президентом, но и потом не стало легче. Продолжались и война, и террористические акты. Захват театра на Дубровке оказался настоящей проверкой главы государства на прочность. Если бы он тогда дрогнул, отступил, сдался, все могло бы быть по-другому. Но он понял, что не имеет права на колебания, не имеет права сдать слишком тяжело завоеванные позиции.
   В этой трагедии было много погибших. Потом говорили о плохой координации действий спасателей и врачей, но он продемонстрировал всему миру свою отчаянную решимость.
   А в ответ ему выпало новое испытание – захват террористами средней школы, в которой заложниками оказались более тысячи детей и их родителей. Это был уже не просто террористический акт, а настоящий Апокалипсис. Погибли сотни детей – страшная цена за выстраиваемую им вертикаль власти.
   Он понимал: те, кто противостоял ему сегодня, менее всего думают о стране, уже начавшей обретать черты настоящей государственности. Газеты по-прежнему пишут о развале, по телевидению говорят об ужасающей демографической ситуации, что тоже правда, все дружно отмечают бегство капиталов… Но нельзя же не видеть и позитивные перемены, которые происходят буквально на глазах. Его страна постепенно становится уважаемым членом мирового сообщества, его усилия к внутренней стабилизации поддерживаются уже всем цивилизованным миром. А его противники все вспоминают «благословенные времена» девяностых, когда можно было безнаказанно грабить и расхищать собственную страну, высмеивать ее традиции и издеваться над ее гражданами.
   Президент сжал кулаки. Готовя к работе за рубежом, его учили анализировать собственные действия. Он обладал редким качеством – умением понимать свои сильные и слабые стороны. И он точно знал, что не сможет уступить. Слишком многое поставлено на карту. Гораздо более важные ценности, чем его собственная жизнь и судьба. Он обязан выстоять и передать новому лидеру более сильное, более уважаемое, более надежное государство, менее всего зависящее от воли и взглядов кучки людей, почему-то названных олигархами. В одной из недавно вышедших книг он наткнулся на другое слово – «плутократы». Оно понравилось ему гораздо больше.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 24 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   Теперь за Дронго каждое утро приезжала машина, и он отправлялся на работу в комиссию. Нащекина приветствовала его доброй улыбкой, Чаговец сухо бросала: «Доброе утро!», Богемский кивал, не глядя, Полухин и Машков пожимали ему руку. Остальные вежливо здоровались.
   Наблюдение, установленное за Холмским, показало, что он действительно интересуется Абрамовым. Более того, он устроил еще две статьи о творчестве журналиста в разных газетах. Однако все это еще не доказывало вины Холмского. Предстояло исходить из того, что за ним может быть установлено наблюдение и если он исчезнет, то основной заказчик или резко свернет свою деятельность, или поменяет всю операцию.
   Утром двадцать четвертого февраля Холмский вызвал к себе в офис свою хорошую знакомую Ариадну Лиховцеву, которая слыла довольно-таки известной журналисткой. Внешне эта сорокалетняя женщина выглядела бесформенной и неряшливой: расплывшаяся в разные стороны различными своими частями фигура, мешковатая одежда, большие очки в старомодной роговой оправе, всегда плохо причесанные грязноватые волосы. Лиховцеву хорошо знали многие главные редакторы центральных изданий, а некоторые политики побаивались ее бойкого пера. На приемы, куда эту журналистку иногда приглашали, она приходила с большой сумкой, без зазрения совести складывая в нее со стола фрукты и деликатесы. Лиховцева зарабатывала неплохие деньги, хранила их в различных банках и даже покупала ценные бумаги. Она одна растила дочь, которую очень любила. Муж ушел от нее уже более десяти лет назад.
   Войдя в кабинет Холмского, Лиховцева плюхнулась на кресло, которое жалобно скрипнуло под ее весом. Она оглянулась по сторонам. Ей было неуютно в этом холодном, словно не обжитом кабинете.
   – Может, предложите даме кофе? – поинтересовалась журналистка, глядя на Холмского.
   Тот пригладил редкие волосы, пощупал коротко остриженную бородку и заявил:
   – Ваша последняя статья мне совсем не понравилась.
   – Поэтому вы не хотите дать мне кофе? – бесцеремонно поинтересовалась Лиховцева.
   – Принесите нам кофе, – позвонил Холмский секретарю, – а вы возьмите вот эти данные и подготовьте хорошую статью для еженедельника.
   – Вы уже договорились с главным редактором? – спросила Лиховцева.
   – Разумеется. Он готов ее опубликовать. Только пишите без ненужной патетики – просто сухие факты, выводы. И обратите внимание читателя, что розыски пропавших журналистов обычно проходят под личным контролем глав государств. На этом нужно сделать особый акцент. Исчезновение такого журналиста, как Павел Абрамов, – удар по престижу самого президента. Все понятно?
   – Понятно. Когда наконец принесут ваш кофе? И могу я спросить, сколько вы мне заплатите?
   – Как обычно. Пятьсот долларов.
   – Я делаю для вас такую работу, а вы платите мне гроши. Это даже немного обидно.
   – Если обидно, не пишите и не берите денег. Найду другого журналиста. С этим товаром сегодня нет проблем. Бери – не хочу.
   – Фу, какой вы грубый. Вам не говорили, что вы не джентльмен?
   – Говорили. И я этим очень горжусь.
   Секретарь внесла кофе для гостьи и зеленый чай для хозяина кабинета. Бесшумно вышла.
   – Давайте деньги, – согласилась Лиховцева, – хотя вы меня просто грабите. Я собрала бы гораздо больше, стоя на паперти.
   – Начните завтра, – посоветовал ей Холмский, протягивая деньги.
   Она проворно спрятала их в сумочку и, хлебнув кофе, заявила:
   – Я вас ненавижу.
   – Никогда в этом не сомневался, – улыбнулся Холмский. – Только учтите, статья должна выйти на следующей неделе. Не позже.
   – Сделаю. Он ваш родственник или сын? Почему вы так о нем хлопочете? Можете открыть мне хотя бы эту тайну?
   – Мы столько лет знакомы, Ариадна Николаевна, а вы меня совсем не знаете. Неужели вы думаете, что я стал бы суетиться таким образом из-за своего сына или родственника? И платить всем вам такие деньги для того, чтобы вы похвалили моего сына? Или вы думаете, что это я организовал похищение нашего героя-журналиста?
   – От вас можно ожидать любой гадости. Но почему вы тогда так за него хлопочете? Никогда не поверю, что вами движет чистый альтруизм.
   Разговор записывался на пленку, и его слушали сотрудники Федеральной службы безопасности.
   – Какой альтруизм, моя милая? – удивился Холмский. – Только бизнес, и ничего кроме бизнеса. Мне заказывают музыку и платят, а я плачу вам. Все на взаиморасчете, никаких чувств.
   – Не сомневаюсь. Но зачем вам за него платят? Хотят еще раз уколоть власть? Так мелко и глупо? Для чего?
   – Не знаю. Лучше не думать об этом. И вам не советую. Мне дают деньги – я выполняю заказ. Не больше и не меньше. Если начну выяснять подробности, то могу потерять голову. Любопытство – один из самых страшных пороков. И самых глупых.
   – Тогда не буду любопытничать, – она с шумом поднялась, – статью сделаю к понедельнику. Что-нибудь еще?
   – Позвоните мне после того, как выйдет статья. Возможно, будет новый заказ.
   – Договорились. Сама не понимаю, почему я работаю с вами за такие деньги? Наверное, слишком хорошо к вам отношусь.
   Лиховцева вышла из кабинета Аркадия Яковлевича, а текст их беседы уже через час лег на стол объединенной комиссии.
   – Ты был прав, – прочитав его, обратился Машков к Дронго. – Обе эти рекламные кампании провела контора Холмского. Теперь надо постараться узнать, кто именно ему платит.
   – Нужно все тщательно продумать, – отозвался Дронго. – Гейтлер опытный специалист. Его люди могут быть рядом. Я не удивлюсь, если узнаю, что Лиховцева или Горбунков работают одновременно и на Холмского, и на самого Гейтлера. Может, лучше подождать, когда на Холмского выйдет заказчик или человек, который передает ему деньги? Судя по тому, что он посоветовал Лиховцевой позвонить ему на следующей неделе, этот деятель должен скоро появиться.
   – Я бы подождал, – вставил Полухин.
   – Мне кажется, ты его демонизируешь. – Машков уже не скрывал своей давней дружбы с Дронго, обращаясь к нему при всех на «ты». Или пытался таким образом отчасти загладить свою вину.
   Но Дронго держался с ним сухо и не торопился восстанавливать прежние отношения.
   – Насколько я сумел понять, Гейтлер – лучший специалист в области подготовки террористов и осуществления террористических актов в мире, – продолжил он. – А это значит, его нельзя недооценивать. К тому же он много раз бывал в России, родился здесь, хорошо знает местные привычки и обычаи. В общем, идеальная машина для убийства.
   – Не перехвали, – мрачно посоветовал Машков, – хотя, похоже, ты прав. Надо подождать, когда они выйдут на связь с этим Холмским. Хотя бы несколько дней. Пока не нашли Абрамова, у нас еще есть время, если наш эксперт правильно все просчитал.
   – Утром на телевидение звонили из Махачкалы, – напомнила Чаговец. – Они требуют пять миллионов долларов, которые нужно передать через два дня в Таллине. Мы проследили звонок. Телефон был куплен в Ростове, а звонили из Махачкалы. Аппарат был отключен ровно через минуту после разговора и, очевидно, уничтожен.
   – Махачкала и Ростов, – победно произнес Богемский, – ваша теория, Дронго, рассыпается в прах. Они купили аппарат не в Москве.
   – Это лишь доказывает, что они учатся на собственных ошибках, – парировал тот.
   – Абрамова похитили чеченцы, – убежденно заявил Богемский, с ненавистью глядя на эксперта. У генерала были глубоко посаженные глаза, покатый череп, тонкие губы.
   – Почему обязательно чеченцы? – поинтересовался Дронго.
   – Или другие кавказцы, – отозвался генерал, – они не простили ему объективной позиции в вопросе о войне в Чечне.
   – Звонивший говорил с характерным кавказским акцентом, – поддакнула Чаговец.
   – У вас есть доказательства? – спокойно поинтересовался Дронго.
   – А у вас? – разозлился Богемский. – Вся ваша теория «газетных заговоров» построена на одних предположениях.
   – Не совсем, – решил, что пора вмешаться, Машков, – вы ведь прочли беседу Холмского с журналисткой. И давайте не будем высказывать друг другу необоснованных обвинений. Мы делаем общее дело.
   Нащекина подошла к Дронго.
   – Мне иногда бывает стыдно за наших коллег, – призналась она. – Надеюсь, вы не обижаетесь?
   – Если бы обижался, то не вернулся бы обратно в Москву, – откликнулся тот. – А вообще я некоторым образом считаю себя должником вашего президента.
   – В каком смысле? – не поняла она.
   – Несколько лет назад в Баку на него готовилось покушение, – пояснил Дронго. – Азербайджанские спецслужбы узнали об этом, когда взяли террористов, но предупредили российскую сторону о том, что опасность террористического акта остается. Президент не отменил своего визита. Просто по согласованию со службами охраны перенес его на более ранний утренний час. И прилетел в Баку. Можете себе представить, как он рисковал? Однако визит состоялся. Я думаю, что возвращаю ему часть того долга. Он мужественный человек.
   – Я об этом не слышала, – призналась Нащекина. – Как вы думаете, что лучше сделать в Таллине? Отдать деньги или задержать посредника?
   – Не знаю. Решение принимаю не я. Но, полагаю, будет идеально – выплатить им часть суммы и потянуть время.
   – Я тоже так считаю, – согласилась Нащекина. – Предложите этот план генералу Машкову.
   – Нет. Лучше вы сами. Вас послушают быстрее, чем меня. Вы же видите, с каким трудом меня здесь терпят.
   – Ладно, – согласилась она, – сделаю. Посмотрим, как он отреагирует.
   – Хотя нет, – неожиданно остановил ее Дронго. – Это может быть опасно для Абрамова. Если позвонил человек с кавказским акцентом, значит, они решили провести эту игру до конца. Чтобы противная сторона поверила в их решимость и звериную жестокость, они могут не остановиться ни перед чем. Например, отрезать ему палец, создавая себе определенный имидж. Я думаю, мы не имеем больше права ждать – необходимо сегодня же допросить Холмского.
   – Вы говорили, что это очень опасно…
   – И продолжаю так считать. Но ждать нельзя. Ради безопасности несчастного журналиста, который стал невольной пешкой в большой игре.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 24 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   Холмский закончил свои дела поздно вечером и поехал домой. Сегодня он решил отправиться на Кутузовский проспект, где у него была квартира, купленная на имя матери. Мать умерла два года назад, и квартира перешла к нему. Здесь была просторная тихая спальня, выходящая окнами во двор. В многокомнатной квартире Холмского на Ленинском проспекте всегда было многолюдно: там вести хозяйство его супруге помогали горничная, кухарка, домработница. К тому же постоянно приходили какие-то монтеры, наладчики антенн, различные мастера, маляры. В общем, всегда было полно чужих людей непонятных профессий. Третья квартира, находившаяся на улице Усиевича, была предназначена для деловых и не очень деловых встреч.
   Отпустив водителя и охранника, Холмский поднялся на четвертый этаж, открыл ключом дверь и вошел в квартиру. В квартире было тихо и немного пыльно, как бывает в пустующих жилищах, несмотря на любую, самую тщательную уборку. Сняв пальто в прихожей, он сразу же прошел в ванную комнату, где долго мыл руки. Затем разделся в гардеробной, повесил одежду в шкаф и отправился в спальню, предвкушая, как уляжется на такую удобную, просторную и мягкую, двуспальную кровать, оставшуюся еще от родителей. Телевизор он не включал, радио в квартире не было. Однако, открыв дверь в спальню, он в изумлении увидел сидящих там двух незнакомых мужчин и замер на пороге. Его поразило не только их непонятное появление в квартире, но и их долгое терпение – с того времени как он пришел, они не выдали своего присутствия ни звуком. Мужчины продолжали молчать и тогда, когда Холмский появился перед ними.
   Он оглядел себя. На нем были только трусы и майка. Мужчины смотрели на него. И вдруг Аркадий Яковлевич отчетливо понял, что этих типов не интересует ни его имущество, ни его квартира. Когда люди сидят вот так долго и молча ждут появления хозяина дома, они делают это только с одной-единственной целью – чтобы его убить.
   – Что вам нужно? – спросил Холмский дрожащим голосом. Как могли эти чужаки попасть в его квартиру? Внизу все время дежурит консьержка, замок на входной двери был заперт, он сам его открывал. И тем не менее сидящие перед ним мужчины были реальностью.
   – Садитесь, – посоветовал один из них, показывая на пустой стул, – садитесь, Аркадий Яковлевич, и постарайтесь успокоиться.
   Это уже лучше, они хотя бы не станут его убивать прежде, чем закончат разговор. Но как же им удалось так незаметно войти и о чем с ним хотят говорить?
   – Можно я оденусь? – почему-то шепотом обратился он к ним.
   – Нельзя, – ответил другой мужчина, коренастый, с немного выпученными глазами и сильными руками.
   Холмский посмотрел на его руки и понял, что ему лучше послушаться. Этот человек мог задушить его в один момент. Он сел на стул.
   – Мы хотим с вами поговорить, Аркадий Яковлевич, – начал первый мужчина, показавшийся Холмскому интеллигентнее второго. Хотя тоже не разрешил ему одеться. Им что – доставляет удовольствие наблюдать за голыми коленками пожилого хозяина квартиры?
   – О чем поговорить? – не понял он.
   – Наш разговор должен остаться между нами, – предупредил первый, – и мы рассчитываем, что вы никому о нем не расскажете.
   Это было уже почти деловое предложение, и Аркадий Яковлевич насторожился. Почему он не должен рассказывать о визите этих неприятных типов?
   – Кто вы такие? – рискнул полюбопытствовать он.
   – Это не важно. Мы хотим задать вам несколько вопросов. И учтите, что нам нужны максимально честные ответы.
   – По какому вопросу? Вы, наверное, что-то перепутали. Я занимаюсь мелким рекламным бизнесом и не имею никакого отношения к серьезным делам.
   – Мы это знаем. Вы провели рекламную кампанию в прошлом году, разместив несколько рецензий на спектакль Сончаловского «Чайка». Верно?
   – Я не понимаю, кто вы такие? И почему это вас интересует? – начал сердиться Холмский. Он испугался, что может потерять большие деньги за прежний заказ.
   – Хватит, Холмский, – лениво предупредил его второй, – либо говорите правду, либо мы ее из вас выбьем. Неужели непонятно?
   – Что вы хотите? – Аркадий Яковлевич был вполне разумным человеком.
   – Вам заказали рекламу этого спектакля? Да или нет? Учтите, мы пришли сюда не просто поболтать.
   – Понимаю. – Холмский подумал, что больше никогда не сможет чувствовать себя в этой квартире уютно и надежно.
   – Так кто заказал вам рекламу спектакля? – снова спросил первый.
   – Ко мне обратился мой знакомый Бенедиктов. – Холмский все еще надеялся сохранить свои деньги. Или жизнь? Почему их так интересует этот спектакль?
   – Значит, он заказал вам рекламу «Чайки»?
   – Не совсем. – Черт возьми, ему очень не хотелось ничего говорить! Но если эти типы сумели так ловко проникнуть в его квартиру, то они наверняка сумели и кое-что разузнать заранее, прежде чем оказались в его спальне. Ну и черт с ними! Жизнь дороже денег. – Меня познакомили с одним поляком. Тоже журналистом, Ежи Курыловичем. Это он просил меня организовать такую кампанию. Наверное, он большой поклонник Сончаловского. Или Чехова. А может, какой-нибудь актрисы, что скорее всего. Я его не спрашивал, а сам он не рассказывал.
   – Курылович заплатил вам деньги?
   – Нет, я работал на одной любви к ляхам, – зло буркнул Холмский. – Если б не заплатил, я ничего и делать бы не стал. А что, это уже запрещено?
   – Он говорил вам, о чем писать?
   – Я уже давно в рекламном бизнесе. Мне достаточно намекнуть…
   – Тогда и я «намекаю». Вторую кампанию тоже попросил организовать Курылович?
   – Какую кампанию?
   – Холмский, у нас мало времени. Вы организовали и разместили уже более десяти материалов о пропавшем журналисте Абрамове. Или мы ошибаемся?
   – Это тоже не запрещено законом. Холодно, я замерз. Может, вы все же разрешите мне одеться?
   – Мы скоро уйдем, если вы будете четко отвечать на наши вопросы. Это Курылович просил вас публиковать материалы об исчезнувшем тележурналисте?
   – Да. Поляки любят наш театр и наших журналистов. Они просто всех нас любят. И хорошо за это платят. Вы из налоговых органов?
   – Почти угадали. Курылович предлагал вам конкретные темы?
   – Предлагал. Просил обратить внимание на схожие случаи во Франции и в Италии, где освобожденных заложников-журналистов по возвращении домой встречали главы государств. Я думаю, это хорошая традиция. А как вы считаете?
   Оба «взломщика» проигнорировали его вопрос и лишь переглянулись.
   – Когда вы должны с ним встретиться в следующий раз? – спросил первый.
   – Не знаю. Он мне должен позвонить.
   – Сколько вы уже получили от него денег?
   Напрасно они это спрашивают. Он все равно не назовет точной цифры. Никому на свете.
   – Около ста тысяч. – Хватит с них и этой суммы.
   – Не больше? – усомнился первый.
   – Возможно, чуть больше.
   – Насколько больше?
   – Не помню. У меня в голове нет бухгалтерских книг. Обычный заказ. Что вам от меня нужно?
   – Ничего. Больше ничего. Вы можете назвать номер телефона Курыловича?
   – Он у меня в записной книжке. Я могу принести. Она в кармане…
   – Не беспокойтесь, – вмешался второй мужчина и поднялся, – я сам принесу.
   Холмский опять испугался. В кармане его пиджака лежало несколько тысяч долларов. За такие деньги в городе могут убить несколько раз. Второй мужчина вернулся с его записной книжкой. Холмский взял ее, назвал номер телефона.
   Тогда поднялся и первый:
   – Надеюсь, вы все точно поняли: никому ни одного слова. Это и в ваших интересах, господин Холмский. Ни одного намека на наш сегодняшний разговор. И продолжайте выполнять все указания пана Курыловича. Вам ясно?
   – Да. – Холмский вдруг подумал, что, если они уйдут, это будет самая большая удача в его жизни.
   Мужчины, не прощаясь, вышли из комнаты. Послышались звуки открываемых замков входной двери. Затем она захлопнулась. Холмский почувствовал, что дрожит. Он не верил, что все закончилось. Поспешив к входной двери, снова запер ее на все замки. Но и тогда не почувствовал себя в безопасности. Ему казалось, что эти люди способны войти сквозь стены. Или снова открыть его входную дверь.
   Он задернул тяжелые шторы на всех окнах. Подбежал к пиджаку, проверил деньги. Все доллары были на месте. Неизвестные не взяли ничего. Это его немного успокоило, но затем еще больше насторожило. Этих людей не интересовали его деньги, им было важно расспросить его обо всем. Откуда они взялись и почему так странно себя вели? У Холмского поднялось давление, сильно заболел затылок. Он снова прошел к входной двери, проверил замки. Затем принес стул из столовой и поставил его у входа.
   Наконец вернулся в спальню, залез под одеяло, но успокоиться никак не удавалось. Ему было холодно. Через некоторое время Холмский вылез из постели, накинул на плечи одеяло, прошел в столовую. Он никогда не пил и не держал для себя в доме спиртного, однако помнил, что в баре стоит бутылка какого-то рома. Александр Яковлевич достал ее, отвинтил крышку и выпил прямо из горлышка. Ром был густой, тяжелый и очень горький. Холмский закашлялся и с отвращением вернул бутылку на место. Возвратившись в спальню, достал из шкафа еще одно одеяло. Его по-прежнему бил озноб.
   – Сволочи! – громко проговорил Холмский, словно они могли его услышать. – Сволочи! – повторил он еще громче и повернулся на бок.
   В эту ночь ему снились кошмары.
//-- ПОЛЬША. ВАРШАВА. 25 ФЕВРАЛЯ, ПЯТНИЦА --//
   Это был один из самых плохих вариантов, какие только можно вообразить. Если бы заказчик оказался из любой другой страны Европы, его можно было бы взять под наблюдение или поручить заботам местных спецслужб. В Западной Европе сработал бы вариант обращения к сотрудникам Интерпола. В Белоруссии, Молдавии, Украине с заказчиком вообще не предвиделось бы особых проблем. Самые сложные отношения традиционно существовали со странами Прибалтики и с Польшей. И, как назло, Ежи Курылович жил в Варшаве, а передача денег должна была состояться уже завтра в Таллине.
   Было понятно, что похитители Абрамова намеренно выбрали столицу Эстонии, с которой у Москвы натянутые отношения. Но если до завтра у них еще было время, то сегодняшняя поездка в Варшаву не сулила ничего хорошего. Курылович был достаточно известным человеком, и любая попытка его задержать или даже взять под наблюдение вполне способна обернуться международным скандалом с последующими громкими обвинениями в адрес Москвы во вмешательстве России во внутренние дела соседей.
   Именно поэтому в Варшаву срочно откомандировали двух опытных сотрудников ФСБ, которые должны были как можно более скрыто провести проверку на месте, взяв под наблюдение польского журналиста Ежи Курыловича. Им отчасти повезло.
   Курылович проснулся, как обычно, в первом часу дня. С тех пор как Зося ушла от него, он жил один. У него сильно болела голова, так как накануне он явно перепил с друзьями, отмечая день рождения Януша. И зачем нужно было столько пить?
   Он прошел в ванную и подставил голову под холодную воду. Это иногда помогало. В его трехкомнатной квартире был тот самый «творческий беспорядок», который якобы характерен для деятелей искусства, журналистов и коммивояжеров. Почему-то разбросанные вещи, небрежно расставленная мебель, валяющееся повсюду грязное белье и немытая посуда на кухне у них считается «творческим беспорядком», тогда как такое же отношение обычного человека к своему жилью называется элементарным свинством.
   Курылович вышел из ванной, прошел на кухню. Он был абсолютно голым, не потрудившись надеть даже нижнее белье. Достав таблетку растворимого аспирина, бросил ее в стакан, налил воды. Подождал, когда таблетка растворится, затем сел на стул и залпом выпил лекарство. Это иногда помогало. Хотя все равно не нужно так напиваться.
   Итак, сегодня пятница. Курылович мотнул головой. Деньги, которые он привез последний раз, уже закончились. Как все это глупо устроено! Чего он тогда испугался Дзевоньского и взял вместо положенных тридцати тысяч только пять? И вот за семнадцать дней умудрился их растратить. Куда они разошлись? Ну, сначала позвонила Марыня, его первая супруга, и ультимативно потребовала, чтобы он оплатил обучение их дочери. Девочке уже шестнадцать, она учится в престижной частной школе. Пришлось отдать ей две тысячи долларов. Потом он послал деньги Эмилии, второй своей супруге, с которой формально еще не развелся. Кажется, пятьсот долларов. Сто дал в долг Мареку, еще двести потратил в ресторане на день рождения Зоси. Купил себе две новые рубашки… Ах, да, еще ему пришлось сменить старые покрышки на «Фольксвагене». Зимой нельзя ездить с такими покрышками. В общем, по мелочам все и разлетелось. Конечно, у него есть деньги в банках и в ценных бумагах, но пять тысяч лежали такой уютной пачкой в ящике письменного стола. А теперь совсем нет денег. Наверняка еще и Зося умудрилась вытащить несколько бумажек, беззлобно подумал Курылович.
   Сегодня уже двадцать пятое февраля, вдруг вспомнил он. Так, а почему же не звонит Дзевоньский? Между последними двумя приглашениями в Москву прошло десять дней, а теперь – уже восемнадцать. Или им больше не нужны услуги Курыловича? Может, они сами вышли на Холмского и решили, что будет дешевле непосредственно иметь дело с ним? Этот тип может спокойно его сдать, если ему пообещают лишних хотя бы тысячу долларов. Абсолютно беспринципный жулик. Курылович огорченно вздохнул и поднялся. Нужно ждать, когда ему позвонят. Обидно терять такой бизнес. А в тот раз все же следовало проявить больше мужества – забрать свои тридцать. Никогда больше он не станет так глупо поступать. Испугавшись Дзевоньского, потерял не только двадцать пять тысяч долларов, но и дальнейшие перспективы на сотрудничество с этим польско-бельгийским бизнесменом, почему-то так интересующимся русскими режиссерами, актерами и журналистами.
   Курылович не мог знать, что за его квартирой уже наблюдают приехавшие из Москвы сотрудники ФСБ, которых привез на своей машине сотрудник посольства. Квартира Курыловича находилась на третьем этаже старого дома, и на ее оконных проемах уже были закреплены на мягких присосках небольшие резисторные улавливатели шумов, способные обеспечить прослушивание всего помещения.
   Огорченный Курылович пошел одеваться. Иногда приходится вспоминать, что ты журналист, и соответственно выдавать какие-нибудь глупые репортажи для своей газеты. Его счастье, что главный редактор – родной дядя Эмилии. Только поэтому он и не разводится с этой стервой, ведь не выгонит же дядюшка с работы мужа любимой племянницы. Если вспомнить, как он начинал, то раньше подпись «Ежи Курылович» стояла под самыми громкими разоблачительными статьями. Но потом его стали покупать. Сначала – приглашать в рестораны, делать дорогие подарки, затем откровенно предлагать деньги. И он начал работать совсем по-другому. Теперь его не слишком интересовал сам материал, ему было важно узнать позицию заказчика. И даже если Курылович находил данную позицию неприемлемой, он все равно исправно отрабатывал свой гонорар. Моральные категории его более не волновали. И тогда он просто перестал существовать как независимый и достаточно самобытный журналист, а стал обычным писакой, работающим на заказ. Его не обижало, когда он читал о себе в газетах заметки, в которых упоминался под таким прозвищем. Иногда появлялись эпитеты и похлеще. Но к тому времени он уже оброс кожей слона. И его интересовали только гонорары, а вовсе не отзывы о нем коллег. Можно сказать, что Курылович поменял мораль на «золотого тельца», а изменяя морали, невозможно сохранить совесть. Поэтому он особенно и не переживал.
   В этот момент зазвонил его мобильный телефон. Курылович глянул на аппарат. Неужели Бог услышал его молитвы и это звонит пан Дзевоньский? Он бросился к телефону.
   – Здравствуй, – услышал Курылович знакомый голос Эмилии, такой ненавистный сейчас. Она специально звонит на сотовый, чтобы его найти. Или уже знает о Зосе и не хочет звонить на городской?
   – Добрый день. – Он посмотрел на часы.
   – Ты еще не проснулся? – довольно невежливо спросила она. – У тебя сонный голос.
   – Я уже давно в гараже, вожусь с машиной, – зло соврал он.
   – Кстати, насчет машины. Я все время забываю тебе сказать. Два дня назад меня ударили на Маршалковской. Теперь мой «Ситроен» стоит в ожидании ремонта.
   – Разве у тебя нет страховки?
   – Есть. Именно поэтому я тебе и звоню. Машину отремонтируют, но нужно внести деньги за ее страховку на следующий год.
   – Сколько? – все так же зло осведомился он.
   – В злотых или в долларах? – Жена явно издевалась.
   – В турецких лирах! – Он даже не мог отключиться. Тогда она сразу позвонит дяде, и эти двое все равно вычтут деньги на страховку ее машины из его зарплаты.
   – Четыреста долларов, – сообщила Эмилия. – Можешь выслать в злотых. Или перевести на счет страховой компании. Я сообщила им, что ты их старый клиент. Ведь твой «Фольксваген» тоже застрахован у них? Верно, дорогой?
   Курылович отключился, не прощаясь. Придется заплатить за эту дрянь. А потом уйти в другую газету, чтобы уж окончательно порвать с Эмилией. Ее мамаша – любимая сестра их главного, названивает своему братику по любому поводу и без него. Нужно уходить. А пан Дзевоньский все никак не звонит.
   «Наверное, решил поменять партнера», – огорченно подумал Курылович. Ему хватало ума не звонить самому по старым номерам, чтобы не испортить окончательно отношений со своим основным заказчиком. К тому же тот все равно их сменил. Помнится, он именно так ему и сказал во время их последней встречи. Или предпоследней?
   Курылович уже оделся и собирался выйти из дома, когда зазвонил городской телефон. Это не мог быть Дзевоньский. Тот никогда не звонил на городской. Но Курылович бросился к аппарату.
   – Когда ты явишься на работу?! – гневно поинтересовался главный. – Мало того, что ты позволяешь себе частые командировки, так еще и не выходишь на работу, когда тебя просят. Я же просил приехать сегодня пораньше. У нас визит в Польшу делегации НАТО, а ты еще спишь!
   – Сейчас приеду, пан редактор. – У Курыловича окончательно испортилось настроение.
   И именно в этот момент зазвонил его мобильник.
   Курылович пробормотал ругательство и достал аппарат. Он уже не ждал ничего хорошего, когда услышал голос Дзевоньского.
   – Добрый день, пан Курылович.
   – Господь услышал мои молитвы! – обрадовался тот. – Я вас слушаю, пан Дзевоньский.
   – Когда вы можете приехать в Москву? Нам нужно кое-что обсудить.
   – Сегодня, завтра?.. – радостно спросил журналист.
   – Нет. Давайте в понедельник. Как раз будет последний день зимы. Встретите весну в Москве. Мы закажем вам номер в отеле «Националь». На три дня. На вашу фамилию. Договорились?
   И он еще спрашивает!
   – Сейчас же еду за билетом, – не стал скрывать восторга Курылович.
   Теперь он заберет оставшиеся с прошлого раза двадцать пять тысяч. А с выданных для последнего транша двухсот тысяч снимет еще шестьдесят. Нет, шестьдесят пять – за все свои мучения. Пусть Холмский выкручивается, как хочет, это не его дело. И пусть они потом никогда ему не звонят. Нельзя быть таким честным дураком, это просто невыгодно.
   А еще надо сменить газету и найти другого главного редактора, который согласится на его частые отлучки.
   Курылович бросился вниз, чтобы сразу отправиться за билетом в Москву. Билет можно купить по кредитной карточке. Он так и сделал, проехав четыре квартала от дома и припарковав машину рядом со зданием аэрокассы. Только купив билет на утренний рейс в понедельник, он вспомнил, что в редакции его ждет главный. Но как же ему не хотелось туда ехать!
   «Пусть эта сука Эмилия сама платит за страховку на следующий год», – подумал Курылович и улыбнулся своему решению.
   В редакции в этот день он так и не появился.
   Его разговоры с женой, главным редактором и неким паном Дзевоньским, позвонившим из Москвы, были переданы в комиссию Машкова. Купленный билет означал, что Курылович собирается в Россию, где за ним будет гораздо легче пронаблюдать. Сотрудники ФСБ получили приказ проконтролировать отъезд польского журналиста в Москву. Они же обратили внимание на другую машину, которая повсюду следовала за Курыловичем. Это означало, что за ним следят не только сотрудники ФСБ, но и какие-то другие структуры, которые даже не пытались хоть как-то закамуфлировать свои действия.
   Получив известия из Варшавы, комиссия Машкова сразу же начала проверку звонка Курыловичу из Москвы. Теперь уже никто не сомневался, что они находятся на верном пути. Фамилия пана Дзевоньского возникла уже во второй раз. Впервые ее произнес Уорд Хеккет при встрече с Дронго в Вене еще полгода назад. Но все поиски этой таинственной личности пока не увенчались успехом. Однако Курылович именно так называл человека, позвонившего ему из Москвы.
   Поздно вечером Машков собрал всех офицеров, не забыв пригласить и Дронго.
   – У нас начинается заключительная стадия расследования, – сообщил генерал. – Вполне вероятно, что неизвестный нам Дзевоньский выведет нас на самого Гельмута Гейтлера. Или, по крайней мере, объяснит нам свой интерес к нашему театру и жизни Павла Абрамова. Обращаю ваше внимание, что нам не удалось установить, откуда звонил этот Дзевоньский. Наиболее вероятно, он находился в машине, которая двигалась к Москве. Закончив разговор, сразу же отключился. Но аппарат был приобретен в Санкт-Петербурге, это мы уже сейчас знаем. Так что, если он заработает снова, мы сможем его вычислить.
   – А разве нельзя найти отключенный аппарат? – удивился Дронго. – Я не очень в этом разбираюсь, однако, насколько мне известно, современные технические средства позволяют легко найти даже выключенный аппарат.
   – Верно, – кивнула Чаговец, – но мы имеем дело с профессионалами. Они об этом тоже знают. Он может вытащить сим-карту из аппарата и спрятать ее в другом месте. Или вообще спрятать отключенный телефон, что для нас еще хуже. Установив наблюдение за этим местом, будет ждать. А как только мы там появимся, можно будет заканчивать нашу операцию. Мы себя выдадим.
   – Снимаю все мои сомнения, – объявил Дронго. – Сегодня шпионы ищут друг друга с помощью спутников.
   Машков усмехнулся на его реплику. Впервые за много месяцев у него было хорошее настроение.
//-- ЭСТОНИЯ. ТАЛЛИН. 26 ФЕВРАЛЯ, СУББОТА --//
   В Таллин прибыл опытный «переговорщик» – подполковник ФСБ Мансимов. Изъяснявшийся на безупречном русском языке, этот человек имел типично кавказскую внешность: темные волосы, пышные черные усы, нос с горбинкой и веселые озорные глаза. Мансимов специализировался на северокавказских операциях. Психологически появление «кавказца» на переговорах от России было оправданно, ибо сразу производило нужный эффект.
   Ровно в двенадцать часов Мансимов с российской газетой в руках появился в холле отеля. Он сел в кресло, положил свернутую газету рядом с собой на столик и принялся терпеливо ждать. По договоренности с Машковым было решено не привлекать местные службы безопасности. Среди их сотрудников мог оказаться провокатор или болтун, способный загубить всю операцию. Поэтому в Таллин вместе с Мансимовым приехали еще двое сотрудников ФСБ, которые были обязаны не выдавать себя ни при каких обстоятельствах, обеспечивая безопасность подполковника-«кавказца».
   Эти двое прилетели под видом семейной пары и теперь тоже находились в холле, наблюдая за всеми входящими. В десять минут первого к Мансимову подошел какой-то мужчина. Он был чуть выше среднего роста, с рыжеватой, коротко подстриженной бородкой, небольшими усами и светлыми глазами. На голове – кепка с названием какого-то бейсбольного клуба, на плечах – яркая оранжевая куртка.
   – Здравствуйте, – произнес мужчина с типичным эстонским акцентом, – вы приехали из Москвы?
   – Да, – показал на газету Мансимов, – я жду вас уже десять минут.
   – Извините, – незнакомец внимательно смотрел на своего собеседника, – я думал, что приедет другой человек.
   Один из сотрудников ФСБ подал знак Мансимову, что в холле находится посторонний. Кроме этого типа, в отель вошел еще один мужчина, который сел в дальнем углу, внимательно наблюдая за происходящим разговором.
   – Вы принесли деньги? – спросил эстонец.
   – Только часть, – ответил Мансимов, – вы должны нас понять. Мы хотим быть уверены, что с журналистом ничего не случится.
   – Вы нарушили наши условия, – заметил эстонец, – до свидания. – Он поднялся, собираясь уйти.
   – Подождите, – остановил его Мансимов, – легче всего закончить разговор. Вы не думаете, что люди, которые нас сюда послали, будут недовольны? И ваши люди, и мои?
   – Что вы предлагаете? – чуть заколебался эстонец.
   – Нам нужно договориться. Мне поручили узнать, как себя чувствует похищенный журналист и убедиться, что он жив. Только в этом случае я должен выдать вам десять процентов от всей суммы. А позже все остальное. Поймите, у меня есть свое начальство, я не могу так просто распоряжаться этими деньгами.
   – Вы должны были принести пять миллионов, – зло напомнил эстонец.
   – Правильно. Но у нас нет никаких гарантий. А если наш журналист уже давно погиб? Или умер от сердечной недостаточности? Как я могу это проверить? Или вы предлагаете себя вместо заложника?
   Эстонец нахмурился. Он не был готов к таким вопросам.
   – И ваша программа, – не отступал Мансимов, – вы должны передать мне вашу программу. Я думаю, будет правильно, если мы сначала выполним ваше требование, чтобы вы убедились в нашем позитивном отклике, а затем состоится передача всей суммы в обмен на заложника. Согласны?
   – Я вас не понимаю, – обреченно проговорил эстонец, затравленно озираясь по сторонам.
   – Где ваша программа, которую мы должны передать по нашему каналу? – упрямо настаивал Мансимов.
   Эстонец наконец вспомнил про эту программу. Он полез в карман и достал конверт. Бросил его на столик, чтобы не передавать из рук в руки. Эстонец почему-то опасался прикасаться к Мансимову.
   – Мы ее обязательно рассмотрим, – кивнул подполковник. – Давайте договоримся так. Я передам вам деньги сегодня через два часа в этом отеле. Как раз успею их привезти. Только вы никуда не уходите. А насчет остальных денег мы договоримся, когда получим гарантии, что журналист жив. Вы меня понимаете?
   – Понимаю. – Эстонец был согласен на все, лишь бы избавиться от гипнотического взгляда и голоса этого человека.
   – Мы ждем вашего звонка в понедельник, ровно в полдень. И хотели бы услышать голос самого Абрамова, – пояснил Мансимов.
   – Я передам, – пообещал вконец растерявшийся эстонец.
   – Тогда до встречи через два часа. – Мансимов встал и вышел из холла, а наблюдавший за эстонцем незнакомец остался сидеть в отеле. Очевидно, в его задачу входило наблюдение за своим человеком.
   Мансимов получил деньги, переданные с дипломатической почтой в российское посольство. Это была большая победа Машкова и всей комиссии. Они настояли, чтобы первые пятьсот тысяч были отправлены в Таллин для успешных последующих переговоров.
   Эстонец затравленно озирался после ухода Мансимова и наконец, не выдержав, вскочил с места, подбежал к наблюдавшему за ним мужчине.
   – Они согласны выплатить только часть денег, – шепотом доложил он, умоляюще глядя на него.
   – Вернись на свое место, кретин, – довольно громко буркнул тот.
   Сомнений не оставалось. Эти люди связаны друг с другом. Через два часа Мансимов привез деньги. Все это время эстонец просидел за столиком, корчась и бросая отчаянные взгляды на наблюдающего за ним мужчину. Едва получив деньги, он забрал портфель и чуть ли не бегом выскочил из отеля. Его наблюдатель быстро вышел следом. И почти сразу отель покинула «семейная пара» сотрудников ФСБ.
   Уже вечером того же дня Мансимов вернулся в Москву, а сотрудники ФСБ установили фамилии и адреса обоих эстонцев, приезжавших в «Виру» на переговоры. Ленарт Кясперт и Арни Рауддсепп теперь были под их наблюдением. На следующий день в Таллин для подкрепления должны были прибыть еще две пары сотрудников ФСБ. Деньги остались в квартире Рауддсеппа, в субботу их невозможно было положить в банк. Правда, наблюдатели не смогли установить, с кем беседовали эти двое, но стало ясно, что именно они проведут следующий тур переговоров. Оставалось дождаться понедельника.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 27 ФЕВРАЛЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   В выходной члены комиссии Машкова собрались, как обычно делали это в будние дни. Все понимали чрезвычайную важность их работы. Речь шла о самом изощренно продуманном террористическом акте в истории мировых спецслужб. У Машкова были воспаленные глаза, он уже которую ночь не высыпался, пропадая на докладах у руководства. Все остальные выглядели не лучше. Дронго, ночевавший дома, успел принять душ, побриться, переодеться в свежее белье. Но многие офицеры ночевали прямо на рабочих местах.
   В полдень Машков подвел некоторые итоги. На следующее утро ожидался прилет Курыловича в Москву и его возможная встреча с заказчиком. В Эстонии установлено наблюдение за двумя местными жителями. И наконец, Холмский и вся его деятельность – под плотным контролем спецслужб. Каждая из групп, работающих в Польше, Эстонии и Москве, действовала независимо, передавая все полученные сведения в межведомственную комиссию генерала Машкова.
   Прилетевший вчера вечером в Москву подполковник Мансимов коротко доложил о своей встрече в Таллине. Все понимали, что завтрашний день может стать одним из решающих.
   – Нужно сразу брать Дзевоньского, – предложил Богемский, – судя по всему, мы имеем дело с профессионалом, который быстро поймет, что мы за ним наблюдаем. Если мы его упустим, он уйдет, и мы его никогда больше не найдем.
   – А если он сможет вывести нас на самого Гейтлера? – усомнился Полухин. – Мне кажется, игра стоит свеч.
   – Господин генерал, – обиделся Богемский, – ваши спецслужбы могут разрабатывать любые операции. Это ваше право. А я здесь представляю службу охраны президента. И обязан думать в первую очередь об интересах страны и безопасности главы государства. Некоторые полагают, что вся наша работа состоит из непосредственной охраны первых лиц, когда накачанные телохранители стоят плотным кольцом вокруг охраняемого лица. Но вы же знаете, что это не самое важное в нашей работе. В первую очередь мы обязаны предотвращать любые возможные покушения. Мы должны анализировать обстановку, предвидеть действия внушающих подозрения личностей. А судя по нашей многомесячной работе, мы имеем дело с чрезвычайно опасными профессионалами, способными на любой нестандартный ход. Поэтому я настаиваю на своем предложении: Дзевоньский должен быть арестован сразу же, как только появится в зоне нашего наблюдения.
   – Мы учтем ваше предложение, Богемский, – согласился Машков, – но будем действовать, исходя из конкретной обстановки. Наша цель не просто найти и арестовать одного из вероятных террористов. Мы должны сделать все, чтобы предотвратить возможный террористический акт. И не забывайте, что мы с вами отвечаем еще и за жизнь журналиста Абрамова. Его судьба тоже в наших руках.
   – Это несопоставимые фигуры? – президент и журналист, пусть даже очень известный и талантливый, – возразил Богемский.
   – Речь идет о жизни людей, – угрюмо поправил его Машков, – и я отвечаю за обоих. Давайте на этом прекратим нашу дискуссию. Для нас важно не допустить террористического акта и спасти жизнь похищенного журналиста. Для этого мы здесь и собрались.
   – Мне не совсем понятно, что именно собираются делать террористы, – подала голос Чаговец. – Насколько я поняла, у нашего эксперта вызывает подозрение рекламная кампания, заказанная Холмскому через Курыловича неким Дзевоньским. Но никто не объяснил нам, как эти газетные статьи могут быть связаны с террористическим актом?
   – Мы пока этого не знаем, – ответил Дронго, чувствуя на себе взгляды всех остальных, – но я убежден, что Дзевоньский проводит свою акцию не просто так. Им движет не альтруистическое желание спасти журналиста или рассказать всем о его прежних успехах. В целенаправленной кампании я вижу конкретную опасность для главы государства. Ведь служба охраны обычно не реагирует на такие статьи. Она тоже не находит в них прямой опасности.
   – А если мы ошибаемся? – не успокаивалась Чаговец. – Что, если линия Дзевоньский—Курылович—Холмский никак не связана с похищением журналиста и встречами нашего представителя в Таллине? Если это параллельные линии, которые никогда не пересекутся в будущем? Кто ответит за нашу ошибку? Вы?
   Дронго хотел что-то сказать, но его опередил Машков:
   – За возможные ошибки отвечаю лично я? – как руководитель межведомственной комиссии…
   – И мы все, – добавил Полухин, – как ответственные люди.
   Чаговец обменялась взглядами с Богемским. Оба явно были недовольны, но предпочли больше не спорить.
   Совещание закончилось. Дронго подошел к Нащекиной.
   – Иногда я радуюсь, что не нахожусь на государственной службе, – тихо признался он. – Иметь такого начальника, как Богемский, просто невыносимо.
   Женщина улыбнулась:
   – Он вас тоже не очень любит.
   – Чувствую, – согласился Дронго и, помолчав, сменил тему: – Я вот все время думаю, что мы будем делать, когда все закончится?
   Нащекина чуть покраснела и попросила:
   – Не нужно.
   Это была обычная слабость, свойственная любой женщине.
   Очевидно, она вспомнила о своем поцелуе, хотя тогда лишь прикоснулась к нему губами. Но он не забыл этого ощущения карамельной свежести.
   – У меня есть шанс пригласить вас куда-нибудь на ужин, после того как нашу комиссию распустят? – поинтересовался Дронго.
   – Не знаю. Мне кажется, нет, – отозвалась Нащекина. – Я иногда делаю глупости, о которых потом жалею. По-моему, уже все знают о моей к вам симпатии. Этого достаточно. Не будем переходить эту грань.
   – Я думаю, они замечают взаимную симпатию, – улыбнулся Дронго.
   – Тем более… – Она осторожно вздохнула. – Иногда мне тоже не хочется оставаться на государственной службе. Но у каждого свои обязанности. Вы ведь вот вернулись обратно в Москву, хотя вас никто не звал? А могли бы спокойно остаться в Риме.
   – Я не мог там остаться. Мне показалось важным…
   – Вот видите! У каждого из нас есть чувство долга. И разум, который должен управлять нашими эмоциями. Вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Но этого недостаточно, чтобы я забыла обо всем. К тому же мое руководство явно не одобрит нашей возможной встречи. Или совместного ужина. Как вы считаете?
   Дронго не ответил, только пожал плечами. Уговаривать в таких случаях женщину он считал недопустимым, убеждать в своей правоте – глупостью. Лучше промолчать. Хотя по большому счету молчать в такой ситуации – тоже глупость. Но он ничего не мог с собой поделать. Такое отношение к женщинам было уже частью его натуры. В конце концов, нельзя изменить самого себя. Это сложнее всего.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 27 ФЕВРАЛЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Теперь они завтракали втроем. И Гейтлера постепенно это начало раздражать. Эрика Франкарт имела мощные челюсти и обычно тщательно прожевывала пищу, перед тем как проглотить. Кроме этого, она любила булочки с маслом и сладкий кофе. Гейтлер с отвращением наблюдал, как она мажет белый хлеб маслом – толстым, способным одним своим видом вызвать тошноту слоем. На Дзевоньского эта особа, кажется, никак не действовала. Он ее словно не замечал. А Гейтлер постоянно вспоминал утонченные пальцы Риты и старался не смотреть на узловатые пальцы бывшей надсмотрщицы и инспектора полиции.
   И все-таки нужно отдать ей должное – она была пунктуальна и четко выполняла все задания Дзевоньского. К Гейтлеру Эрика относилась с некоторым пиететом, понимая, что перед ней бывший руководитель высокого ранга, который мог быть министром внутренних дел или главой полиции крупного города. Но Дзевоньского она по-своему даже любила, относилась к нему тепло и иногда лишний раз предлагала приготовить ему кофе.
   В этот день после завтрака мужчины прошли в гостиную с камином, а Эрика осталась на кухне. Посуду мыть она не умела, тарелки и чашки у нее постоянно бились, но это была ее проблема.
   Дзевоньский, заметив, что Гейтлер смотрит на часы, недовольно спросил:
   – Вы опять собираетесь нас покинуть?
   – Да, – кивнул Гейтлер, – я вызвал моего водителя. Он будет здесь в одиннадцать.
   – Я вас не понимаю, – признался Дзевоньский. – Неужели вы действительно в одиночку готовите ваш «резервный» вариант? Полагаете, что если провалится основной, то у нас еще будут шансы? И вообще, неужели мы решим здесь остаться? Нас же сразу вычислят и арестуют. Разве вы этого не понимаете?
   – Каждый занимается своим делом, – меланхолично заметил Гейтлер, – и не нужно считать их профанами. Они умеют работать и действительно могут сорвать наш основной план. Ведь кроме нас с вами мозаику этого плана знает уже большое количество людей. И где-нибудь может произойти утечка информации.
   – Не может, – отрезал Дзевоньский, – мы все предусмотрели.
   – Очевидно, не все. Ваши эстонцы не смогли провести переговоры на должном уровне. Их просто переиграли. Судя по беседе, на переговоры явился опытный человек, сумевший убедить ваших людей взять только десять процентов и продолжить переговоры, что нас не совсем устраивает.
   – Деньги они заплатили, – напомнил Дзевоньский, – значит, решили пойти на уступки.
   – Это пока ничего не значит. Заплатили только десять процентов. И нам нужно завтра снова отправлять Карла на Северный Кавказ. А он уже дважды туда выезжал. Это может вызвать подозрение. Кроме того, если ему придется говорить своим голосом, они смогут его вычислить. Гельвана достаточно услышать один раз, чтобы понять, из какой страны он сюда приехал.
   – У вас есть другое предложение? Вы же сами настаивали, чтобы круг осведомленных людей был как можно уже. Кроме Карла я никому не доверяю. Ни одному человеку. Даже Эрике.
   – Понимаю. Но мы все равно рискуем. Нужно дать указание Гельвану, чтобы он настаивал на наших условиях. Никакого торга. Сначала деньги – затем заложник. Я думаю, что ФСБ уже подключилось к этой операции. Возможно, и другие спецслужбы. На вашем месте я не рисковал бы выходить на непосредственную связь с Курыловичем. Это опасно. Особенно на заключительной стадии нашей операции.
   – Я учту ваши пожелания, – угрюмо пообещал Дзевоньский.
   – Когда вы собираетесь вызвать хирурга?
   – Он ждет. Готов прилететь в любой момент.
   – Вы достали пластид?
   – Конечно. Он уже у нас. Четыреста граммов. Две пластинки пластида по двести граммов. Я только не понимаю, как вы все рассчитали? Может, ваш вариант нужно было сначала опробовать?
   – Я все проверил на компьютере, – возразил Гейтлер, – и не совсем понимаю, как это можно проверить на живых людях. У вас есть два лишних человека, которых мы можем убить? Или полигон, где не будет слышен взрыв? Вы представляете, какое количество людей нужно задействовать, чтобы провести такие идиотские испытания? Не волнуйтесь, расчеты показывают, что ни один из двоих в живых не останется. Почти гарантированно.
   – Мне давно хотелось вас об этом спросить. Впрочем, поступайте, как считаете нужным. Хирург прилетит во вторник.
   – А Курылович?
   – Завтра. Как видите, у меня все готово.
   – Посмотрим, – неопределенно буркнул Гейтлер. – Я подготовлю для него «редакционное задание». Как у вас с деньгами?
   – С этим у нас проблем нет. В этом городе сто или двести тысяч наличными уже давно не очень крупные деньги.
   – Ясно. Надеюсь, вы не получаете их лично?
   – Не волнуйтесь. Частями и в разных банках. Я привез в Москву достаточное количество людей.
   – За Холмским и Курыловичем по-прежнему наблюдают?
   – Разумеется. Но оба на свободе и чувствуют себя хорошо. Вы напрасно волнуетесь, Гейтлер. Я думаю, вы просто готовите себе лучшие варианты отхода в случае неудачи. Или, наоборот, удачи. Но это ваше дело. После того как мы выполним наш «заказ», можете ехать куда угодно. И это уже будет не мое дело.
   – Надеюсь, что так, – согласился Гейтлер, – но я все равно съезжу в город. У меня еще есть дела.
   – Поезжайте, – кивнул Дзевоньский. – Между прочим, у нас не осталось масла, сыра и овощей. Может, купите по дороге? Так можно сказать?
   – Лучше сказать «на обратном пути» или «по пути».
   – Значит, может, купите продукты на обратном пути? – поправился Дзевоньский.
   – Все, что угодно, кроме масла, – вспомнил Гейтлер.
   – Почему? – удивился Дзевоньский.
   – Ваша протеже ест его в неимоверных количествах. Я боюсь, что столько съеденного масла приведет ее к холециститу или гастриту. Мне просто жаль, что вы останетесь без такой нужной помощницы.
   Дзевоньский испытующе посмотрел на него. Он не понимал, издевается над ним Гейтлер или говорит серьезно.
   Когда Гейтлер уехал, Дзевоньский позвонил Гельвану и пригласил к себе. Требовалось оговорить завтрашнюю беседу. И взять билет для очередной поездки на Кавказ. Или лучше запутать следы и выехать куда-нибудь на Урал? Ведь если они ездят из Москвы на Кавказ, пытаясь обмануть возможных преследователей, то почему не посчитать логичным, что похитители якобы выехали с Кавказа в другое место с той же целью – обмануть своих противников? Эта идея ему понравилась. Завтра можно отправить Карла куда-нибудь на восток. Или на север. И пусть позвонит оттуда. Нужно потребовать все деньги до последнего цента. А потом выдать им Абрамова. Если, конечно, этот журналист выдержит. Они так обильно подмешивают ему наркотики, что он уже давно потерял чувство реальности. Впрочем, это то, что им нужно, согласно плану Гельмута Гейтлера.
//-- РОССИЯ. ВОРОНЕЖ. 28 ФЕВРАЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Карл Гельван нервничал. Просто сходил с ума от этого поезда, так медленно ползущего к Воронежу. Накануне он взял билет на ночной поезд и был уверен, что успеет в город к десяти часам утра. На час дня у него уже был обратный билет. Наученный горьким опытом, он купил себе купе в «СВ» туда и обратно. Но поезд опаздывал. Выехал с часовым опозданием, а потом не только не нагнал график, но еще и задерживался на каждой станции по пятнадцать—двадцать минут. В результате на часах было уже около двенадцати, а состав только подъезжал к Воронежу. Это была ситуация, не предусмотренная планом Гейтлера. Карл в который раз посмотрел на часы и рванул дверь в коридор.
   – Когда мы наконец приедем? – зло спросил он проходившего мимо проводника.
   – Не волнуйтесь, – успокоил его проводник, – минут через тридцать будем в Воронеже.
   – Через тридцать? – не скрывая возмущения, переспросил Гельван, еще раз глянув на часы. До назначенного времени оставалось около пяти минут. Ну и черт с ними! Он позвонит прямо из поезда, а потом выбросит аппарат в окно. Это единственный выход.
   Ровно в двенадцать часов Гельван заперся в своем купе, достал мобильник, купленный в Волгограде, включил его, набрал знакомый номер. Ему долго не отвечали, и он нервно поглядывал на часы, понимая, что каждая секунда ожидания не в его пользу.
   Операторы ФСБ пытались вычислить, откуда идет звонок. Их совершенная аппаратура начала подавать сигналы из района Воронежа. Было полное ощущение, что аппарат на большой скорости движется в сторону города. Очевидно, его владелец находился в автомобиле.
   Наконец Гельвану ответили:
   – Мы вас слушаем.
   Карл включил портативный диктофон, который заранее положил рядом с аппаратом. Его характерный латышский акцент не должен раздаваться в телефонной трубке.
   – Хотим вас предупредить, что игра затянулась, – сообщил голос одного из сотрудников Дзевоньского, записанный на пленку. – Мы не собираемся торговаться. Через три дня вы выплатите в Таллине всю оставшуюся сумму и получите фотографии живого журналиста со свежими газетами в руках. Разговаривать с вами он не будет. Как только деньги будут выплачены, мы его освободим. В момент выплаты денег мы вам сообщим, где его можно будет забрать через несколько часов.
   – Может, вы оставите какой-нибудь контактный номер?
   Гельван снова приложил диктофон к аппарату.
   – И передайте наши условия перемирия по вашему каналу. Мы будем ждать.
   Затем он сразу отключился, не слушая, что говорят на другом конце. Его задача была передать информацию и сразу отключиться. Карл достал из аппарата сим-карту, смял ее и выбросил в окно. Затем разбил аппарат и тоже выбросил в окно. Операторы ФСБ уже вычислили точное место, где находился обладатель этого мобильного телефона. Теперь они точно знали, что звонивший говорил не из машины, а из поезда, подъезжающего к Воронежу.
   – Передайте в Воронеж, чтобы на вокзале начали проверку паспортов, – приказал Машков. – И пусть обратят внимание на людей, говорящих с польским акцентом.
   – Он говорил чисто по-русски, – напомнил Богемский.
   – Это была заранее заготовленная запись, – устало пояснил Машков. – Он никогда не отвечает на наши вопросы, не вступает в диалог. Действует как машина, передающая только их предложения. Запись делается заранее, я в этом убежден.
   – Похоже, вы правы, – поддержала его Чаговец, вглядываясь в динамику прохождения голосового сигнала на компьютерах. Судя по ней, говоривший был спокоен и словно диктовал текст, а не вел речь о миллионах долларов, предназначенных в том числе и ему.
   – Вы думаете, что в Воронеж поехал сам Дзевоньский? – спросил Полухин. – Но так он не успеет вернуться в Москву к прилету Курыловича.
   – А если он вернется самолетом? Или скорым поездом? И вечером будет в Москве? Мы ничего не знаем. Кто звонил и какой он из себя? Может, это старик или вообще женщина. Мы ничего не знаем и поэтому должны проверить всех. Позвоните на вокзал, пусть задействуют все силы. И подключите областное управление ФСБ.
   Когда на вокзале началась проверка документов, Карл Гельван уже сидел в поезде, направлявшемся в Москву. Он обратил внимание на появившиеся патрули и сотрудников милиции. Но не придал этому особого значения – в последние годы на железнодорожных вокзалах частенько проверяли документы у пассажиров. Однако когда увидел, что вдоль железнодорожного полотна ходят сотрудники ФСБ, видимо, выискивая выброшенный им телефон, то понял, что ищут конкретного человека, звонившего в Москву. Правда, и этот факт не насторожил Гельвана – ведь заранее было известно, что его телефон будет прослушиваться. Но откуда ему было знать, что в эти часы Ежи Курылович уже летел в Москву, где его ждала хорошо организованная засада. Кольцо вокруг разработчиков террористической операции начало сжиматься.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 28 ФЕВРАЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Сто второй рейс вылетал из Варшавы в одиннадцать часов утра по местному времени. Полет длился всего полтора часа. Но из-за разницы во времени путь на Восток автоматически удлинялся на два часа. Соответственно, вылетая из Москвы на Запад, пассажир попадал в столицу Польши иногда на несколько минут раньше времени своего вылета.
   На часах было около трех, когда самолет совершил посадку в Шереметьево-2. Курылович не мог себе даже представить, какое количество людей следило за ним. Сначала в Варшаве его провожали двое сотрудников Дзевоньского и соответственно следившие за ним сотрудники ФСБ. Затем в Москве его встречал один из подручных Карла Гельвана, который внимательно наблюдал за тем, как Курылович вышел из терминала и направился к частникам, стоявшим у здания аэровокзала. Еще несколько сотрудников Федеральной службы безопасности наблюдали за тем, как Курылович договорился с водителем и уселся в машину. Следом сразу же отправились два автомобиля. Польский гость поехал в отель «Националь», где ему был заказан номер. И не только заказан, но и оплачен. Узнав об этом, Курылович радостно усмехнулся. Дзевоньский ничего не стал менять, это было хорошим знаком.
   Теперь оставалось ждать визита заказчика. Курылович набрал номер офиса Холмского и попросил секретаря соединить его с Аркадием Яковлевичем.
   – Кто говорит? – поинтересовалась секретарь.
   – Передайте, что звонит его друг из Варшавы.
   Через несколько секунд Холмский взял трубку.
   – Добрый день, Аркадий Яковлевич, – любезно начал Курылович, – как наши дела?
   – Неплохо. Вы разве не следите за газетами? Очень неплохо, на мой взгляд. Я думал, вы позвоните гораздо раньше. Или вы хотите свернуть нашу рекламную кампанию?
   Очевидно, Холмского тоже беспокоило затянувшееся молчание заказчиков. У каждого свои проблемы, радостно подумал Курылович.
   – Мы будем сотрудничать с вашей фирмой еще много лет, – весело пообещал он.
   Их разговор тоже был записан. Вокруг здания гостиницы сосредоточилось в общей сложности более двадцати офицеров ФСБ, готовых к штурму в случае необходимости. Группа сотрудников службы охраны находилась недалеко от здания Государственной Думы, готовая подключиться к операции. Все ждали появления Дзевоньского.
   Дронго находился в здании комиссии рядом с остальными офицерами. Машков кусал губы от нетерпения. Все понимали, что это единственный и последний шанс. Если Дзевоньский почувствует засаду или сумеет от нее уйти, они уже не смогут в оставшееся время его найти. К тому же террористы откажутся от своего плана с журналистом и перейдут к другому варианту. Никто не сомневался, что Гельмут Гейтлер, как опытный специалист, разработал сразу несколько вариантов покушения на главу государства, при котором первый был основным, а остальные – резервными.
   В двенадцать часов на телевидение позвонил неизвестный мужчина и сообщил, что условия меняться не будут. Третьего марта ровно в полдень деньги должны быть выплачены в Таллине. Вся оставшаяся сумма. И только тогда им передадут фотографии живого журналиста и скажут наконец, где его можно забрать.
   Звонивший говорил из Воронежа, его телефон был куплен в Волгограде. По приказу Машкова все возможные силы ФСБ и УВД области были брошены на поиски звонившего. Операторы ФСБ определили, что он говорил из состава поезда, двигавшегося в сторону Воронежа. Но поиски возможного террориста ни к чему не привели, хотя до трех часов дня проверяли всех подозрительных людей, приехавших этим поездом из Москвы. По предложению Полухина начали обход железнодорожного полотна в надежде найти выброшенный телефон. И действительно, в четыре часа дня сообщили, что найдены остатки разбитого телефона, которые отправлены на экспертизу. Аппарат именно с этим номером был куплен в Волгограде. Теперь сомнений не оставалось. Неизвестный направлялся в Воронеж из Москвы, чтобы скрыть свою причастность к столичному региону. Когда пришло это сообщение, Дронго и Нащекина, не сговариваясь, посмотрели в сторону Татьяны Чаговец, но та обиженно отвернулась.
   Ей всю жизнь, еще со школы, не нравились такие пышнотелые, румяные и светловолосые женщины, как Эльвира Нащекина, хотя Татьяна не хотела признаваться в этом даже самой себе. Невысокого роста, сухая, с крысиным лицом и конечностями, похожими на лапки грызунов, Татьяна Чаговец никогда не пользовалась особым расположением мальчиков. С годами эта тенденция только усилилась. Она так и осталась старой девой, ни разу не познав радости в паре с мужчиной. Зато научилась ненавидеть. Мужчин она презирала, а более счастливых соперниц – терпеть не могла.
   Чаговец быстро росла по служебной лестнице, ее ценило начальство, побаивались подчиненные, уважали коллеги. Но никто не знал, что творится в душе этой одинокой женщины. Она испытывала почти физическое отвращение к женской красоте, считая, что с нею судьба обошлась несправедливо. Как и все очень некрасивые, но целеустремленные женщины, она была умной, начитанной, волевой, энергичной, почти с мужским характером. И это помогало ей держаться, невзирая на очевидность того факта, что ее жизнь при всех внешних атрибутах успеха все же не удалась.
   В пять часов вечера Курылович заказал обед себе в номер. А в группе Машкова в это время никто не мог даже думать о еде. Все ждали появления Дзевоньского. Каждый входивший в отель попадал под плотное наблюдение сотрудников ФСБ. Но среди них не было того единственного человека, ради которого они задействовали столько людей.
   В половине седьмого вечера зазвонил мобильный телефон Курыловича. Ежи Курылович в этот момент лежал на постели, переключая телевизионные каналы. И сразу схватил аппарат.
   – Я вас слушаю, – выдохнул он.
   – Пан Курылович, – сказал по-польски Дзевоньский, – сейчас к вам приедет наш сотрудник, который передаст вам мои инструкции.
   – А деньги? – не удержался журналист.
   – Не беспокойтесь, – ответил Дзевоньский, – деньги вы получите.
   Следующие несколько минут были самыми томительными для сотрудников ФСБ. Все ждали появления курьера. Через четверть часа в отель вошел мужчина средних лет. На нем были темная куртка, шляпа, тяжелые ботинки, большой шерстяной шарф. Он подошел к портье и попросил передать конверт для пана Курыловича, после чего откланялся, приподняв шляпу, и вышел. За ним немедленно было установлено наблюдение. Дзевоньский решил в последний момент последовать совету Гейтлера и не выходить непосредственно на связь с Ежи Курыловичем.
   Незнакомец сел в машину и отправился в аэропорт. С собой у него был небольшой чемоданчик. Его сопровождали до самого самолета. Не тронули, даже когда он прошел границу и предполетный досмотр. Самолет вырулил на дорожку, но затем повернул обратно. Вот тут в салон авиалайнера и ворвались сразу пять человек, которые схватили этого пассажира. Но уже через полчаса стало ясно, что они ошиблись. Задержанный мужчина не имел никакого отношения к Дзевоньскому. Просто накануне вечером в баре отеля «Мэрриот Аврора» этот поляк познакомился с земляком и охотно взялся выполнить его просьбу? – оставить конверт в отеле «Националь» для другого земляка. К вечеру стало ясно, что Дзевоньский переиграл группу Машкова. Нужно было срочно отправлять самолет с пассажирами, чтобы не вызвать еще больших подозрений. В Варшаву уже сообщили, что самолет задержали по техническим причинам. Все понимали, что допустили непростительную ошибку. В Варшаве наверняка следили за полетом именно этого самолета и прибытием именно этого поляка.
   В конверте, переданном Курыловичу, были категорические указания активизировать работу всех журналистов, напечатав тревожные статьи о возможной гибели Павла Абрамова.
   Поздно ночью Машков подвел неутешительные итоги. Он не хотел признавать своего поражения, но понимал, что Дзевоньский оказался хитрее. Никто из офицеров межведомственной комиссии даже не пытался возражать. Все переживали поражение. В огромном зале, где были установлены сразу восемь компьютеров, вдруг стало очень тихо. Все замерли, глядя на Машкова, ожидая от него каких-то слов поддержки. Но он молчал.
   – И что же нам делать? – наконец не выдержал Полухин.
   – Признать свой провал, – с горечью ответил Машков. – Как мы все глупо облажались! Он нас переиграл, как дурачков. Подставил нам этого поляка, своего соотечественника, которого наверняка ждали в Варшаве. А теперь они знают, что самолет задержали и этот человек не прибыл. Мы все провалили. Очень глупо. Дронго был прав, когда полагал, что мы не справимся с этим Дзевоньским. Нас всех нужно отсюда гнать. Никакие мы не профессионалы, мы потеряли нашу квалификацию, пока нас десять раз реорганизовывали и сокращали. Ни на что не годимся.
   – Я такого не говорил, – возмутился Дронго, – и ты напрасно так себя ругаешь. Этот тип сумел придумать ловкий трюк, но пока он еще в городе. Ведь им нужно любой ценой провести эту встречу третьего марта. Ты же читал их указания. И слышал, что говорили по телефону из Воронежа. Значит, им эта встреча важна не меньше, чем нам.
   – Как мы их вычислим за три дня? Возьмем Курыловича? Он ничего не знает.
   – Правильно. Но у нас есть небольшая зацепка. Это отели, в которых жил Курылович. Ведь он приезжает сюда не в первый раз. И каждый раз ему заказывали номера и оплачивали их. Нужно немедленно проверить, кто именно это делал. Прямо сейчас. Кроме того, можно поднять все номера телефонов, звонивших в службу резервации отелей.
   Машков глянул на одного из сотрудников, и тот бросился к телефону.
   – Теперь нужно создать алиби задержанному поляку, – продолжил Дронго. – Положите его в больницу и сообщите родным, что ему стало плохо с сердцем. Или если у него здоровое сердце, проверьте его желудок. Может, у него язва или диабет. Ему пятьдесят пять. А в этом возрасте у человека всегда можно найти какую-нибудь болезнь.
   – Алексей Николаевич, займитесь больницей, – согласился Машков, – и сообщите родным этого поляка, что он попал в реанимационное отделение. Может, сработает.
   – Попытаемся сделать, – кивнул Полухин, – сейчас посмотрю, что у него со здоровьем. Кажется, у него диабет.
   – И вчера он перепил в отеле «Мэрриот Аврора» со своим соотечественником, – напомнил Дронго. – Они ведь наверняка не чай пили, когда общались.
   – Все сделаем. – Полухин быстро вышел из комнаты.
   Говоривший по телефону офицер ФСБ посмотрел на Машкова.
   – Докладывайте, – разрешил тот.
   – Мы еще вчера проверили, сколько раз Курылович прилетал за последние три месяца в Москву, – сообщил офицер. – Оказалось, четыре раза. Жил в «Балчуге», «Метрополе», «Радиссоне» и теперь вот в «Национале». Все номера в отелях оплачивались неизвестными людьми наличными. Сразу и за все дни. Но звонки были из разных мест. Однако дважды звонили из фирмы, занимающейся ландшафтным дизайном. Может, это совпадение, но мы сейчас их проверяем. Они снимают офис в бывшем международном центре торговли.
   – Проверяйте быстрее, – попросил Машков, – поднимите распечатки по всем телефонам, которыми они пользовались. И узнайте, кто к ним звонил.
   Люди продолжали работать. Никто не чувствовал усталости. В четвертом часу утра вошедший офицер сообщил, что в фирме, занимающейся ландшафтным дизайном, примерно месяц назад произошло «ЧП», сбежала сотрудница, которую до сих пор не могут найти. Она присылает маловразумительные записки и не отвечает на звонки своего мобильного телефона.
   – Сбежала с каким-то парнем, – недовольно предположил Богемский. У него были красные от бессонницы глаза. – Эти девицы все никак не хотят заниматься настоящим делом.
   – Проверяйте дальше, – предложил Машков. – Пошлите людей, пусть проведут обыск в их офисе.
   – Сейчас пятый час утра, – напомнила Нащекина, посмотрев на часы.
   – Именно поэтому группа должна отправиться немедленно, – приказал Машков, – прямо сейчас.
   В шестом часу утра принесли распечатки всех разговоров из офиса фирмы ландшафтного дизайна. Там провели тщательный обыск, но ничего подозрительного не нашли. Дронго сидел рядом с Татьяной Чаговец, внимательно исследуя номера телефонов. Он обратил внимание, что в фирму звонили двадцать пятого декабря из Шереметьево-2, в тот самый день, когда католики всего мира традиционно отмечают Рождество.
   Он прошел к одному из офицеров и попросил его проверить, не вылетал ли человек с фамилией Дзевоньский из России именно в этот день. И через полчаса уже знал, что никто с такой фамилией в аэропорту не появлялся.
   – Вы думаете, он будет летать под этой фамилией? – снисходительно спросил сотрудник ФСБ, глянув на Дронго.
   – Не думаю, – ответил тот, усаживаясь рядом.
   Нащекина с некоторой тревогой смотрела на него. Она видела, что Дронго нервничает, от напряжения у него дергался правый глаз.
   – Давайте сделаем по-другому, – неожиданно предложил Дронго. – Им еще звонили в тот день?
   – Звонили. Из Брюсселя. И они звонили в Брюссель.
   – А позже были звонки в Брюссель?
   – Да. Тридцать первого декабря.
   – Очень хорошо. Теперь мне нужен список людей, вылетавших в Брюссель двадцать пятого и тридцать первого. Одна фамилия может совпасть. Если этот Дзевоньский поляк, то он католик, а значит, мог на праздники полететь к себе домой. Проверьте списки всех пассажиров.
   Он поднялся и принялся лихорадочно ходить по залу. У компьютеров работали сразу несколько операторов. Вместо прежней тишины теперь здесь стоял приглушенный шум бегающих по клавишам пальцев. Все негромко переговаривались, никто не хотел нарушать этой рабочей обстановки.
   – Одна фамилия совпала, – сообщил сотрудник ФСБ, поднимая голову, и Дронго подошел к нему. – Станислав Юндзилл. Он летал в Брюссель и двадцать пятого, и тридцать первого декабря.
   – Теперь быстро проверьте, когда он прибыл в Москву до этого. Я уверен, что он оставался в Москве примерно с середины ноября.
   Сотрудник снова склонился над компьютером.
   – Верно, – удивленно произнес он, – этот тип появился в Москве в середине ноября.
   Дронго уже не слышал его. Он повернулся к Нащекиной и убежденно сказал:
   – Это они. Дзевоньский католик и летал к себе домой на праздники. Он не подозревает, что мы смогли вычислить его фамилию, под которой он зарегистрировался в Москве.
   – Руководитель фирмы ландшафтного дизайна – латышский гражданин Карл Гельван, – сообщил ему офицер. – За ним ничего нет. Мы проверили.
   – Есть, – возразил Дронго. – Он как минимум знаком с Дзевоньским. Посмотрите по вашим данным, где он был двадцать четвертого февраля. Может, летал в Махачкалу?
   Офицер работал минут тридцать. Затем покачал головой. Ни на одном самолете пассажир с такой фамилией не был зарегистрирован. Ни в Махачкалу, ни обратно.
   – Проверьте шестнадцатое число. Вылет в Минводы из Москвы и обратно, – тяжело вздохнув, попросил Дронго. Он все еще не терял надежды.
   Сотрудник ФСБ работал еще минут десять или пятнадцать. Затем вдруг поднял голову.
   – Есть, – почему-то шепотом сообщил он. – Гельван улетел в Минводы шестнадцатого февраля рейсом «Аэрофлота».
   – В котором часу?
   – В двенадцать тридцать.
   – А когда был на месте?
   – В четырнадцать пятьдесят пять.
   – А в шестнадцать был звонок из Пятигорска? – уточнил Дронго.
   Офицер ФСБ счастливо улыбнулся. Дронго повернулся и пошел к Машкову. Он быстро рассказал ему обо всем. На часах было около девяти.
   – Этот Гельван связан с Дзевоньским, – убежденно сказал Дронго. – Нужно отправить группу к нему домой. Прямо сейчас. И достать распечатку его мобильного телефона. Я думаю, это тот самый невидимка, который звонил на телевидение из Минвод, Махачкалы и Воронежа.
   – Группа захвата! – мгновенно отреагировал Машков. – Давай адрес…
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 1 МАРТА, ВТОРНИК --//
   Ранним утром сразу восемь офицеров спецназа ворвались в квартиру Карла Гельвана. Он не сразу понял, что происходит, и попытался сопротивляться. В конце концов Карл был достаточно подготовленным профессионалом, а у них наверняка – строгий приказ взять его живым. Именно поэтому ему удалось легко ранить двоих нападавших и нанести рваную рану третьему. Его довольно сильно побили, но действительно доставили в группу Машкова живым. К этому времени специалисты проверили два его сотовых телефона. Не оставалось никаких сомнений. Он успел побывать в Минводах, Махачкале и Воронеже как раз в те самые дни, когда оттуда раздавались засеченные телефонные звонки.
   На всякий случай арестовали и остальных сотрудников фирмы: водителя, уборщицу, секретаря. Все понимали: счет идет на минуты. Гельвана допрашивали почти два часа. При этом его телефонные аппараты были включены, а специалисты из технического управления уже моделировали его голос для возможных ответов за него.
   В двенадцатом часу дня раздался телефонный звонок. И уже знакомый голос, так похожий на голос Дзевоньского, недовольно спросил, почему Карл не перезвонил. Сотрудник ФСБ уже был готов ответить. Все замерли, ожидая трудного разговора.
   – Что происходит, Карл? – задал вопрос Дзевоньский. – Наш друг сообщил из аэропорта, что тебя там не было. Его встретил наш сотрудник без тебя.
   – Я не успел, – ответил сотрудник ФСБ, – ударил машину.
   – Только этого не хватало! Очень плохо. Возьми другую или вызови водителя и приезжай к нам. Тебе нужно сегодня позвонить моему соотечественнику. Ты понял, о ком я говорю? О нашем госте.
   – Все понял. Когда мне приехать?
   – Прямо сейчас. Я тебя сегодня не узнаю. Ты какой-то заторможенный. Ты не пострадал в этой аварии?
   – Немного. Ударился головой.
   – Приезжай немедленно. Я тебя жду, – приказал Дзевоньский.
   Номер его телефона уже высветился на дисплее. Операторы переключились на него, пытаясь установить, откуда шел звонок.
   – Группу на выезд! – крикнул Машков.
   Гельвану к этому времени уже вводили специальный состав, называемый «сывороткой правды». Латыш начал давать показания. И сразу рассказал, где живет Дзевоньский, которого он упрямо называл другим именем. Тем самым, которое сумел вычислить Дронго – Станислав Юндзилл. Противостоять современным методам допроса практически невозможно. Человека могут убить, если введут лошадиные дозы лекарства, но заставят рассказать все до конца. Гельван честно признался, что похищенный журналист Павел Абрамов находится на даче у Дзевоньского, где вместе с ним проживает еще герр Йозеф Шайнер и старая знакомая пана Юндзилла Эрика Франкарт.
   Машков приказал любым способом взять живым Дзевоньского. Он был нужен не только для показательного процесса над возможными заказчиками, но и как единственный свидетель, знающий в лицо генерала Гельмута Гейтлера. Дронго хотел отправиться вместе с группой захвата, но не решился напроситься, понимая, что ему откажут. Оставалось мучительно ждать известий.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 1 МАРТА, ВТОРНИК --//
   В это утро Гельмут Гейтлер проснулся с четким ощущением надвигающейся беды. Он еще не понял, чем вызвано это ощущение, не знал, почему так плохо спал ночью, но предчувствие приближающейся катастрофы было очень четким. Или он видел во сне кошмары, о которых не помнил? А может, на него так подействовал этот первый день весны в России? Гейтлер поднялся, сделал энергичную зарядку и пошел умываться. Обычно они просыпались рано и завтракали примерно в девять часов утра. Или в половине десятого.
   Он мрачно кивнул Эрике, поздоровался с Дзевоньским. Стол был заставлен привычными продуктами. Эрика сварила кофе. Может, она ему просто не нравится? Или он внутренне протестует против собственного плана? Сегодня они пройдут точку, после которой возврата не будет. Но почему тогда он так нервничает? Ощущение краха с каждой минутой только усиливалось.
   – Гельван уже передал наше последнее сообщение, – объявил Дзевоньский, – я думаю, что третьего они заплатят нам деньги, и мы должны просчитать, где и как выпустить Абрамова. Уже сегодня его нужно отправить на юг. Три моих сотрудника будут готовы к вечеру.
   – Что с вашим поляком, который передал пакет Курыловичу? – поинтересовался Гейтлер.
   – Он не прилетел в Варшаву, – сообщил Дзевоньский. – Мне уже звонили оттуда. Кажется, у него диабет, а мы с ним немного перебрали. В самолете ему стало плохо, и его отправили в реанимацию. Я утром звонил, он в больнице.
   – Странное совпадение, – мрачно заметил Гейтлер.
   – Возможно. Но он сам говорил мне о своем диабете. А мы выпили около двух бутылок вина. Вернее, пил он. Я думаю, он просто не рассчитал свои силы. Хорошо, что сумел отдать конверт. А уже в салоне самолета ему стало плохо.
   – Найдите кого-нибудь из его соседей, и пусть они вам подтвердят эту версию, – предложил Гейтлер.
   – Каких соседей? Откуда я знаю, кто с ним летел?
   – Пусть ваши люди любым способом найдут одного или двух пассажиров, которые были с ним в одном самолете. Мне не нравятся такие случайности. Я давно перестал в них верить.
   – Про диабет он говорил мне сам, – упрямо повторил Дзевоньский. Однако достал аппарат и набрал номер Гельвана. Телефон был отключен. – Спит, наверное, – разозлился Дзевоньский. – С какой-нибудь из своих подруг… Перезвоню ему позже.
   Гейтлер поднялся к себе в комнату и бесцельно побродил по ней. Затем неожиданно начал собирать вещи, словно получив какой-то толчок. Минут через сорок он спустился в комнату с камином.
   – Вы нашли Карла? – осведомился он.
   – Пока нет. Телефон отключен, – ответил Дзевоньский, – я перезвоню ему еще через несколько минут. Надеюсь, он проснется к тому времени.
   Гейтлер нахмурился. В это утро его ничего не радовало.
   – А как Курылович?
   – Один из моих людей наблюдает за ним. Он в отеле, у него все в порядке. Кажется, ему нравится в Москве. Живет в лучших отелях, ездит за наш счет, ворует у нас деньги…
   – И где ваш хирург?
   – Уже прилетел. Они мне звонили. Через полчаса он будет у нас. Я думаю, что Абрамова мы сможем отправить сегодня вечером.
   – Как странно, что они не выдвинули дополнительных условий, – задумчиво произнес Гейтлер. Он уселся в кресло, наблюдая, как Дзевоньский набирает какой-то номер.
   – Где наш гость? – спросил Дзевоньский у своего сотрудника, очевидно имея в виду хирурга.
   – Через полчаса будем у вас, – успокоил его тот.
   Дзевоньский улыбнулся. Хотя бы здесь у них все в порядке. А вот на его немецком коллеге, кажется, сказываются годы разочарований, проведенные вдали от родины. Гейтлер пережил такие потрясения! Сначала исчезла с политической карты мира его родина, потом исчез Советский Союз, в который он так верил. И наконец, Гейтлер, потеряв любимую жену, вернулся на родину, где был обвинен во всех смертных грехах и посажен в тюрьму. Понятно, что он стал излишне осторожен. Этого следовало ожидать. Дзевоньский поднял трубку и, глядя на Гейтлера, вновь набрал номер Карла Гельвана, услышал, как прошло соединение, и улыбнулся еще раз.
   Пусть Гейтлер послушает его разговор. Сегодня вечером Абрамова увезут, и они смогут считать, что операция завершена. Третьего марта в Таллине они получат деньги, затем выдадут Павла Абрамова. А вечером произойдет тот самый террористический акт, о котором позже напишут все газеты мира. И который войдет в историю спецслужб как пример идеально подготовленной операции.
   Наконец Дзевоньский услышал, что ему ответил Гельван.
   – Что происходит, Карл? – нервно спросил он, глядя на Гейтлера. – Наш друг сообщил из аэропорта, что тебя там не было. Его встретил наш сотрудник без тебя.
   – Я не успел, – коротко ответил Гельван, – ударил машину.
   Дзевоньский нахмурился. Он видел, как наблюдает за этой беседой Гельмут Гейтлер. Не нужно давать ему очередного повода для трусливой истерики. Все уже закончено. Можно обойтись даже без Курыловича, которому предстоит выплатить рекламщикам еще двести тысяч. Хотя для гарантии появления президента в нужном месте в нужное время эти деньги придется сегодня отдать. Вот пусть Карл их ему и отвезет.
   – Только этого не хватало! – торопливо сказал он, отводя глаза. – Очень плохо. Возьми другую машину или вызови водителя и приезжай к нам. – Он снова улыбнулся, давая понять Гейтлеру, что ничего страшного не произошло. В Москве машины бьются на каждом углу. И пусть Гельван передаст деньги Курыловичу. – Тебе нужно сегодня позвонить моему соотечественнику, – приказным тоном произнес он. – Ты понял, о ком я говорю? О нашем госте.
   – Все понял. Когда мне приехать? – спросил Карл. Он отвечал как-то односложно. Неужели все-таки пострадал в аварии? Или просто испугался?
   – Прямо сейчас, – приказал Дзевоньский. И снова посмотрел на Гейтлера. Может, немец иногда все же бывает прав? – Я сегодня тебя не узнаю, – сказал Дзевоньский, обращаясь к своему помощнику, – ты какой-то заторможенный. Ты не пострадал в этой аварии?
   – Немного. Ударился головой, – сразу ответил Гельван. У него был какой-то странный голос. Значит, авария все-таки серьезная. Впрочем, это не имеет никакого отношения к их делу. Все решено. Деньги Курыловичу сможет передать и другой сотрудник. Даже Эрика.
   – Приезжай немедленно, – велел он Карлу. – Я тебя жду.
   И убрал телефон.
   – Что еще случилось? – спросил Гейтлер.
   – Ничего страшного. Небольшая авария. Поэтому у него с утра был отключен аппарат. Он скоро приедет. Ударили его машину, здесь зимой такое часто случается. Скользкие дороги, их плохо чистят…
   – Ясно. – Гейтлер поднялся, взглянул на часы. – Я думаю, будет правильно, если этот хирург меня здесь не увидит. И не забывайте, что он должен сегодня же улететь обратно.
   Я вызову такси и поеду в город.
   – Почему не вашего водителя? – не понял Дзевоньский. – Зачем вам такси?
   – Мне так удобно. Сегодня я заберу оставшиеся деньги и проведу генеральную репетицию резервного варианта.
   – Вы уже не верите в наш план?
   – Верю. Но я должен все проверить сам. У нас появилось слишком много неучтенных составляющих. Слишком много.
   Гейтлер снова вышел из комнаты.
   Дзевоньский покачал головой. Чем ближе к финалу, тем больше нервничает этот немецкий генерал. И кажется, Дзевоньский начал понимать почему. Гейтлер наверняка уверен, что его уберут, а оставшуюся часть денег присвоят. Поэтому и хочет сегодня сбежать в город. Нет, это глупо. Куда он сбежит, если знает, что его дочь и внуки у них под контролем? Просто перестраховывается. Хочет остаться в живых. Боится, что его уберут. Ведь для всего мира, в том числе и для своих родных, он уже давно мертв. Вот и психует.
   Гейтлер спустился вниз через двадцать минут. В руках у него были кейс и сумка.
   – Уже собираетесь сбежать? – прямо спросил Дзевоньский.
   – Нет. Спасти нашу операцию, – ответил Гейтлер. – И учтите, что вы мой должник, если я сумею завершить эту операцию.
   – Мы вместе ее завершим.
   – Тот телефон, который вы мне дали на случай вашего исчезновения, будет работать независимо ни от каких обстоятельств?
   – Конечно. Мне кажется, вы паникуете. Нам осталось только завершить ваш гениальный план. Сегодня хирург сделает все, что нужно.
   – Посмотрим. – Гейтлер вышел из комнаты, не прощаясь. Просто повернулся и вышел.
   Дзевоньский зло пожал плечами. Он не обязан заниматься психоанализом каждого неврастеника.
   Гейтлер уехал на машине ровно через минуту. А еще через шесть минут приехал хирург, уже готовый приступить к сложной операции. Никто из них даже не предполагал, чем закончится этот первый день весны. Никто, кроме Гейтлера.
   А генерал Гейтлер, расположившись на заднем сиденье машины, думал обо всем, что с ними произошло. Ему внушали, что во время проведения операции необходимо обращать внимание на любые мелочи. Его учили, что любая внештатная ситуация должна рассматриваться как угроза проведению всей операции. Это были незыблемые законы, которые он соблюдал всю свою жизнь. Но за последние дни у них произо-шло несколько серьезных сбоев, которые можно было рассматривать как некий структурный провал. Сначала не совсем удачные переговоры в Таллине, потом оперативное вмешательство в Воронеже. И наконец, две чрезвычайные ситуации. Диабетическая кома у поляка, которого послали с конвертом к Курыловичу, и автомобильная авария у Карла Гельвана, который был обязан включить свой сотовый, чтобы дозвониться и сообщить о случившемся. Гейтлер невесело усмехнулся. Дзевоньский может ему не верить. Он обернулся и посмотрел на дачный поселок, уже исчезающий за горизонтом. И подумал, что больше никогда сюда не вернется.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 1 МАРТА, ВТОРНИК --//
   Они въехали в дачный поселок на пяти автомобилях. За ними двигались еще несколько машин с людьми, которые оцепили весь участок с домом. Охранников сразу обезоружили, те даже не смогли понять, что происходит. Затем спецназ ринулся на штурм здания. Они ворвались в дом с трех сторон, выбивая оконные рамы и двери. В большой просторной комнате на столе лежал под наркозом Павел Абрамов. Стоящий над ним хирург уже готов был сделать разрез, когда один из ворвавшихся спецназовцев увидел блеснувший в его руке скальпель и тут же выстрелил эскулапу в голову. Эрика успела достать оружие и сделать несколько выстрелов. Она тяжело ранила одного из спецназовцев, и ее застрелили почти мгновенно. Дзевоньский медленно поднял руки. Он с горечью подумал, что Гейтлер был абсолютно прав, когда говорил ему о своих подозрениях. Нужно было поверить в его опыт.
   Абрамова сразу увезли в реанимацию. Дзевоньского стерегли несколько офицеров, он был нужен для допросов. Остальных брали в разных местах. Курыловича арестовали в «Национале», эстонцев поручили местным властям, предварительно взломав квартиру одного из них и изъяв переданные им ранее деньги. Казалось, что все завершилось малой кровью.
   Члены комиссии поздравляли друг друга, когда Машкову доложили, что привезли Дзевоньского. Машков решил, что допросит задержанного в своем кабинете. Уже выходя из зала, он обернулся и негромко позвал Дронго:
   – Вы можете пройти со мной?
   Это было признанием исключительных заслуг эксперта. Дронго кивнул и под аплодисменты офицеров вышел из зала. В кабинете Машков крепко пожал ему руку. Они сидели за столом, когда в комнату ввели Дзевоньского. Он был в наручниках. Машков поморщился и приказал конвоирам снять с задержанного наручники, а самим выйти из кабинета.
   – Вот мы и встретились, – произнес генерал Машков, – я много о вас слышал, пан Дзевоньский.
   – Вы не представились, – уставшим голосом заметил тот.
   – Я генерал Машков – руководитель специальной группы, созданной для вашего разоблачения и захвата. А это наш эксперт, господин Дронго.
   – Дронго, – взглянул на него Дзевоньский. В глазах блеснуло некое подобие интереса. – Так вот почему мы проиграли. Вы были на их стороне.
   Дронго промолчал. Ему не хотелось говорить, что Уорд Хеккет остался жив даже после двух покушений.
   – Какой наркотик вы вводили Абрамову? – поинтересовался Машков. – Учтите, что мы все равно установим точный состав вашего лекарства. У нас есть ваши ампулы.
   – Вот сами и проверяйте, – пожал плечами Дзевоньский. У него осунулось лицо. Провал явно плохо на него подействовал. За это утро он сильно постарел.
   – Проверим. Вы понимаете, что вам грозит?
   – Ничего не грозит. Мы не успели ничего сделать, разве что похитили вашего журналиста и устроили ему неплохую рекламную кампанию. За такие действия я получу несколько лет. Или меня выдадут моей стране, где меня тоже ждет тюрьма.
   – На фирме у Карла Гельвана исчезла одна сотрудница. Это тоже ваша работа?
   – Не представляю, о чем вы говорите.
   – Вы наняли генерала Гейтлера, чтобы провести террористический акт в отношении главы нашего государства. Надеюсь, этот факт вы не станете отрицать? И учтите, Дзевоньский, у нас есть возможность получить абсолютно точные сведения именно от вас. Вы меня понимаете?
   – Знаю, – спокойно ответил тот, – сейчас такая фармакология, что ничего скрыть нельзя. Это раньше инквизиция глупо применяла разные «испанские сапоги» или жгла людей огнем. Сейчас вы легко отключаете сознание и добиваетесь всех нужных ответов. Я не сомневаюсь, что вы так и сделаете. Только перед тем как вы окончательно превратите меня в дебила, я хочу вам сообщить, что генерал Гельмут Гейтлер, о котором вы упомянули, на самом деле исчез. И боюсь, вам его не найти. Тем более что даже я не знаю, где он в данный момент и что конкретно замышляет.
   – Мы и это проверим, – нахмурился Машков.
   – Конечно, проверите. Только ничего у вас не выйдет. Я действительно не имею понятия, где он и что собирается делать. Можете допросить меня, хоть поменяв мне всю кровь на ваши лекарства. Большего эффекта от этого не будет. Гейтлер слишком хорошо знает все ваши методы, чтобы хоть кому-нибудь, даже мне, намекнуть о своих планах. Резервный вариант – это его детище, о котором неизвестно никому, кроме него самого.
   Машков глянул на Дронго. Оба понимали, что сидевший перед ними Дзевоньский говорит правду.
   – Вы планировали покушение? – спросил Машков. – Все последние месяцы ваша группа была занята подготовкой террористического акта. Основной версией?
   – Да. Генерал Гейтлер придумал абсолютно идеальное покушение. В нашу задачу входило похищение популярного журналиста. Затем мы разворачивали кампанию по его рекламе, отмечали все лучшие качества его личности и профессиональные достижения. В средствах массовой информации началась настоящая истерия, которую мы искусно подогревали. Тем более что сделать это было несложно. В таких случаях журналисты сами проявляют завидную солидарность. И стараются написать и опубликовать о своем коллеге как можно больше всего положительного. Такой самонарастающий вал. И наконец, мы осторожно отметили, что в подобных ситуациях на Западе поисками журналистов, оказавшихся в заложниках, или по крайней мере встречей их после освобождения всегда занимаются исключительно главы государств. Мы были готовы освободить Павла Абрамова на наших условиях и поэтому провели такую кампанию…
   – Нам это известно, – перебил его Машков.
   – У нас было все готово. Третьего марта мы собирались получить оставшиеся деньги и выдать вам Абрамова. Где-нибудь в Ростове или во Владикавказе. Может, в Назрани, если бы удалось туда проехать.
   – Дальше, – потребовал Машков.
   – А дальше все шло бы по плану генерала Гейтлера. С помощью приглашенного хирурга мы собирались имплантировать в конечности журналиста, а именно – в его ноги, по двести граммов пластида, который должен был взорваться только при подаче условного импульсного сигнала. Гейтлер проводил испытания и рассчитывал все на компьютере. Человеку, который стоял бы в тот момент рядом с прооперированным журналистом, гарантированно оторвало бы ноги, и он получил бы ранения, не совместимые с жизнью. Если бы президент приехал лично встречать освобожденного из заложников журналиста, то был бы обречен.
   Машков мрачно взглянул на Дронго.
   – Поэтому вы заранее приготовили четыреста граммов пластида?
   – Да. Абрамову ежедневно давали психотропные средства, и он был немного не в себе. После вынужденного более чем месячного заточения он все равно передвигался бы с трудом. Никому и в голову не пришло бы проверять его ноги.
   – А почему вы были уверены, что встречать освобожденного журналиста приедет сам президент? – поинтересовался Машков.
   – Такова традиция во всех странах. В Италии, Франции, Румынии. Никто не станет проверять несчастного журналиста в такой момент. Тем более – на наличие в его ногах пластида. В лучшем случае сотрудники спецслужб обыщут его одежду. Или поменяют старую одежду на новую. Расчет строился на обычной психологии. Кто будет подозревать несчастного заложника, которого только что освободили? Он истощен, почти ничего не помнит, плохо говорит, с трудом передвигается. Но зато уже обрел ореол героя и мученика благодаря нашим усилиям. Все эти факторы в его пользу. А в момент встречи в аэропорту, когда там было бы полно журналистов, кто-то из наших людей просто подал бы импульсный сигнал.
   В решающий момент живая бомба сработала бы. У человека, находящегося рядом, не было бы никаких шансов. План абсолютно гениальный. Следовало только провести нормальную рекламную кампанию в пользу этого журналиста. И можно было считать, что террористический акт в принципе готов. Мы уточнили психотип президента, его психическую стабильность, его готовность к самопожертвованию. Основным атрибутом власти являются представительские функции главы государства. Он обязан появляться в такие сложные моменты перед объективами телекамер. Это одна из самых важных составляющих президентской власти. Работа на популизм, на электорат. И чисто человеческое сочувствие измученному долгим пленом журналисту. Мы придумали лучшее преступление, какое только возможно. Просчитали все нюансы, все возможные факторы. И нам казалось, что успех почти гарантирован. Но мы не учли одного небольшого момента – возможности появления вашего эксперта, который наверняка сумел прочитать наши сообщения не так, как их читали все остальные. Нам казалось, что вы не допустите к этому расследованию посторонних лиц. Мы были в этом убеждены. К сожалению, вы нас переиграли. Примите мои поздравления, генерал. – Дзевоньский невесело усмехнулся и вздохнул.
   – Это означает, что вы отказались от ваших замыслов?
   – Конечно, нет. Гейтлер на свободе, и все, что мы замышляли, будет исполнено. Может, немного иначе. И в другой форме. – На этот раз Дзевоньский усмехнулся чуть веселее. – И вообще, генерал, на вашем месте я не стал бы примерять новые погоны. Боюсь, пока вы не найдете Гейтлера, вам следует подумать о нынешних. Вы вполне можете лишиться и их. Даже если считать вашим огромным успехом захват такого противника, как я.
   Машков угрюмо посмотрел на Дзевоньского. Он понимал, что все им сказанное – правда. И поиски Гейтлера должны начаться прямо сейчас. Кивнув Дзевоньскому на прощание, он показал ему на дверь. Тот поднялся, сложил руки за спиной и, тяжело ступая, вышел из кабинета. Машков повернулся к Дронго.
   – Придется все начинать заново, – невесело предположил он. – А если этот Дзевоньский прав? За свои погоны я не волнуюсь. Но как нам быть? Снова вести поиски с нуля? Не зная, где, с кем, почему, от кого и куда. Наша победа оказалась пирровой.
   – Нет, – запротестовал Дронго, – ты же слышал, что он сказал. Если бы мы опоздали всего на несколько часов, все могло закончиться куда более плачевно. После операции Абрамов был бы обречен. А если бы состоялась эта встреча…
   – Мы предотвратили самое невероятное покушение в истории терроризма, – Машков посмотрел другу в глаза, – а теперь должны сказать, что ничего не добились.
   Дронго промолчал. Оба понимали, какую сложную операцию они завершили. И какой сложной будет задача, вставшая перед ними. Теперь они должны будут остановить самого генерала Гельмута Гейтлера, вычислив его «резервный вариант». А это задача беспримерной сложности и неслыханного мужества. Что мог придумать этот человек, считающийся гением терроризма? Что замыслил его изощренный и опытный мозг? Где он скрывается, когда и где собирается нанести удар? Они не знали этого. И никто еще не знал.
   В кабинет осторожно вошла Нащекина. Глянув на двоих мрачных мужчин, она в недоумении остановилась, не понимая, почему они в таком удрученном настроении.
   Впереди была самая важная партия в их жизни. Они даже не представляли, что столкнутся с невероятным предательством. Из трех находящихся в комнате людей один погибнет, второй станет инвалидом. А третий… Но об этом в следующей книге.

Книга третья
Объект власти

//-- БЕЛЬГИЯ. БРЮССЕЛЬ. 3 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   Два автомобиля подъехали почти одновременно. В первом, «Мерседесе» ослепительно-белого цвета, находилось двое мужчин. Во втором, черном «Ауди», – еще двое. Все четверо молча вышли на тротуар. На этой тихой улочке, расположенной на юго-западе столицы Бельгии, было мало машин и не очень много прохожих.
   Мужчина, до этого наблюдавший из подъезда соседнего дома за входной дверью в небольшой двухэтажный особняк, поспешил к прибывшим.
   – Они все вместе, – коротко сообщил он по-русски.
   Один из приехавших, человек в несколько старомодной шляпе и длинном плаще, задумчиво посмотрел на старинный особняк и кивнул трем остальным, которые неторопливо направились к его двери. Затем достал из кармана пачку сигарет. Наблюдавший за домом мужчина остался стоять рядом с ним. Он услужливо достал зажигалку, чиркнул ею и поднес к сигарете, которую пожелавший закурить не спеша вытащил из пачки.
   Трое мужчин подошли к дому, один из них позвонил и что-то сказал по-фламандски в домофон. Дверь автоматически открылась, и все трое быстро проскользнули внутрь. Оставшийся на улице их руководитель прикурил сигарету, не спуская глаз с особняка. Стоящий рядом с ним мужчина беспокойно оглядывался по сторонам.
   На улице не было слышно никаких звуков. Мужчина в плаще молча курил, глядя на дом. На его лице не дрогнул ни один мускул, даже когда неожиданно неподалеку раздался смех двух женщин. А стоящий рядом беспокойно дернулся и обернулся. Но женщины быстро прошли мимо, громко и весело обсуждая свои проблемы, после чего на улице вновь стало тихо.
   Наконец послышался какой-то непонятный стук… Или удар от упавшего предмета. Курящий вынул сигарету изо рта и оглянулся по сторонам в поисках урны. Он не хотел бросать окурок на тротуар.
   – Давайте, – с готовностью предложил второй мужчина, протягивая ладонь, – отнесу в мусорный бак на углу.
   – Не нужно, – человек в плаще потушил сигарету и, достав из кармана полупустой коробок спичек, засунул окурок в него.
   В этот момент послышался треск, словно в особняке что-то ломали. Он был приглушенным, но отчетливо различимым. Прошло еще несколько минут. Наконец из дома вышли все трое мужчин. Двое были спокойны, третий все время озирался, словно опасался преследования. В руках у всех троих были чем-то наполненные пластиковые пакеты.
   – Все, – сообщил один из них, когда они подошли к машинам.
   – Сколько их там было? – поинтересовался руководитель.
   – Четверо. Двое мужчин и две женщины.
   – Бумаги?
   – Забрали.
   – Компьютеры?
   – Диски у нас, жесткие диски уничтожили.
   Мужчина, спрятавший окурок, повернулся, прошел к «Мерседесу» и уселся. Тот, с кем он только что говорил, устроился за рулем. Остальные трое быстро разместились в «Ауди», которая тут же развернулась и поехала в другую сторону. Сидящие в «Мерседесе» подождали, пока отъедет «Ауди», затем тоже развернулись и отправились за ней, соблюдая некоторую дистанцию.
   – Вы все сделали правильно? – спросил пассажир «Мерседеса» в плаще.
   – Да, Андрей Михайлович. Четыре контрольных выстрела в голову. Собрали все дискеты, которые там были, и бумаги из кабинета Дзевоньского. Через десять минут там все сгорит. Мы установили таймеры в нескольких местах. Все нормально, можете не беспокоиться.
   Андрей Михайлович достал сотовый аппарат, набрал номер и коротко кому-то сообщил:
   – Все в порядке.
   Отключив телефон, вытащил сим-карту, выбросил ее в окно и приказал водителю:
   – Быстрее, я должен успеть на поезд.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 4 МАРТА, ПЯТНИЦА --//
   Это не была тюрьма в обычном ее понимании. Даже «Матросская тишина» не охранялась так серьезно, как этот невысокий трехэтажный корпус без окон, вокруг которого постоянно расхаживали охранники. Внутри здания, где под камеры были оборудованы четыре комнаты, также дежурили несколько человек. Обычно здесь содержались задержанные, о существовании которых не должны были знать ни официальные власти, ни правоохранительные органы, и вообще никто. Это была особая тюрьма бывшего Первого Главного Управления КГБ СССР, о существовании которой не подозревали даже бывшие ответственные сотрудники Комитета Государственной Безопасности. Сюда помещали задержанных исключительно с санкции руководителя ПГУ или распоряжения самого председателя КГБ. Попавшие в нее люди порой исчезали бесследно. Никто и никогда не мог увидеть ни документов, по которым оформлялось их задержание, ни внутренних инструкций по их содержанию.
   Генерал Дзевоньский, задержанный три дня назад, был помещен именно в эту внутреннюю тюрьму бывшего ПГУ. Но он не был здесь единственным узником. В соседней камере находился его помощник Карл Гельван, а в двух других – еще четверо его сотрудников. Двоих из них взяли на даче, где они охраняли Дзевоньского, а остальных вычислили, когда они начали беспрерывно звонить по всем телефонам, пытаясь установить, куда подевался их руководитель.
   На шестерых задержанных здесь было около двадцати охранников, сменявшихся через сутки. Побег отсюда считался абсолютно немыслимым. В этой внутренней тюрьме, оборудованной еще в начале семидесятых, были созданы все условия для «успешных допросов». Некоторые офицеры, слышавшие о существовании этого здания, иногда рассказывали друг другу, что там проверяли всех нелегалов, вернувшихся с Запада, на предмет их перевербовки. Говорили, что специальная аппаратура исключает всякую возможность утаить малейшую информацию или исказить истину. С тех пор здесь проверяли сотрудников КГБ только в исключительных случаях. Но за тридцать с лишним лет технический прогресс и бурное развитие фармакологии сделали процедуру постижения истины более простой и удобной для всех – и для следователей, и для задержанных. Теперь стало невозможно скрыть истину или солгать. И это понимали обе стороны, что значительно упрощало саму процедуру «общения».
   В этом здании нельзя было появляться посторонним, и поэтому генерал Машков не имел права разрешить Дронго побывать здесь, даже учитывая его исключительные заслуги в розыске и задержании Дзевоньского. Сам Машков получил разрешение на его допросы от руководства Службы Внешней Разведки – СВР. Кроме него в здании могли появиться только три человека из руководящей группы их совместной комиссии – генерал Полухин и полковник Нащекина из СВР и генерал Богемский из Федеральной службы охраны – ФСО.
   Этим утром Машков приехал на допрос в плохом настроении. Ему сообщили, что все задержанные уже позавтракали, и он приказал привести к нему генерала Дзевоньского. За три дня Дзевоньский сильно изменился: осунулся, постарел, потускнел. Его переодели в другую одежду, выдали специальные тапочки, и теперь он выглядел не столь эффектно, как раньше. К тому же интенсивные допросы двух последних дней сказались и на здоровье бывшего генерала.
   Он вошел в комнату и позволил двум техникам-операторам прикрепить аппаратуру к его телу. Сначала прикреплялись датчики брюшного и грудного дыхания. Затем – датчики двигательной активности, потоотделения, пульса. Глядя на все эти манипуляции, Дзевоньский невесело усмехнулся:
   – Опять будете применять ваш наркотик?
   – От него вам не станет плохо, – мрачно пообещал Машков.
   Один из сотрудников вошел в комнату и вопросительно взглянул на него. Генерал кивнул в знак согласия. Дзевоньский протянул руку, и офицер осторожно ввел ему лекарство в вену.
   – Я начинаю забывать, о чем говорю на ваших допросах, – сказал Дзевоньский, – вы применяете слишком сильные психотропные средства. Скажите, чтобы они немного сбавили дозу. Я могу стать идиотом.
   – Не станете, – буркнул Машков, – мы с вами еще долго будем общаться. Вы знали, на что шли.
   Теперь нужно было подождать несколько минут. Дзевоньский закрыл глаза, ничего не ответив. Машков тоже молчал. Сотрудники прошли к аппаратуре, уселись перед мониторами. Один из них негромко спросил генерала:
   – Где вопросы?
   Обычно вопросы заранее формулировали психологи и аналитики центра. Машков покачал головой:
   – На этот раз я буду сам задавать вопросы.
   – Что-нибудь случилось? – спросил, не открывая глаз, Дзевоньский.
   – Почему вы так решили?
   – Обычно вы приезжаете чуть позже. А сегодня приехали рано и явно торопитесь. К тому же собираетесь лично меня допрашивать. Раньше вопросы сочиняли ваши сотрудники.
   – Случилось, – признал Машков. – Похоже, что мы недооценили возможности ваших «заказчиков».
   Дзевоньский открыл глаза:
   – Что произошло?
   – Ваш офис в Брюсселе. В субботу мы собирались направить туда своих людей, готовили специальную группу. Не так-то просто их перебросить. Хотели проверить ваш офис, когда там останется только дежурный. В отличие от обычных наемников мы не можем действовать как заблагорассудится…
   – Их убили? – перебил генерала Дзевоньский.
   – Да.
   – Всех?
   – Да.
   – Всех пятерых?
   – Там было четверо. Двое мужчин и две женщины. Их фамилии есть в сегодняшних газетах. Сначала убили, а потом сожгли ваш офис.
   – Среди женщин не было Бачиньской?
   – Нет. Такой фамилии нет. Кто это?
   – Близкий мне человек, – Дзевоньский тяжело вздохнул. – Слава богу, что хоть ее не достали. Она должна была вернуться в Бельгию на этой неделе. Ездила в США по нашим делам. У меня неприятный привкус металла во рту. Кажется, ваше лекарство начало действовать. Задавайте ваши вопросы, генерал.
   – Ваше настоящее имя Тадеуш Марковский?
   – Об этом вы меня уже спрашивали. Да.
   – Вы были генералом польской разведки?
   – Да.
   – В последние годы вы действовали под фамилией Дзевоньского?
   – Да.
   – Под какой фамилией вы работали в нашей стране?
   – Станислав Юндзилл.
   – Под каким именем прибыл в нашу страну генерал Гейтлер?
   – Под именем чешского гражданина Йозефа Шайнера. Можно мне выпить стакан воды? Начала кружиться голова.
   – Выпейте, – разрешил Машков. Он взял бутылку, наполнил водой пластмассовый стакан и протянул его допрашиваемому.
   Дзевоньский осторожно поднял левую руку, чтобы не нарушить положение датчиков, прикрепленных к телу и к правой руке. На левой находился только один датчик пульса. Схватил стакан, залпом выпил воду.
   – Сколько человек входило в состав вашей группы?
   – В Москву со мной прибыли пятеро. Еще трое периодически сюда приезжали. Но для охраны дачи, которую мы снимали, были наняты еще пятеро охранников.
   – Они в курсе ваших дел?
   – Нет. Конечно нет.
   – Вы приехали вместе с генералом Гейтлером?
   – Нет.
   – Как он прибыл в нашу страну?
   – На поезде. Из Хельсинки. А потом на «Красной стреле» из Санкт-Петербурга в Москву.
   – Гейтлер жил все время с вами?
   – Нет. Иногда покидал дачу.
   – Куда он уезжал?
   – Никто не знает. Генерал легко отрывался от наблюдения и никогда не рассказывал, где оставался.
   – Вы ничего не подозревали?
   – Нет. Но он просил достать ему три российских паспорта. Два заполненных и один пустой. Мы ему достали. Номера и фамилии я вчера вам уже продиктовал.
   – Вы помните, на какие вопросы отвечали вчера?
   – Конечно. Ваши наркотики пока еще не превратили меня в идиота. Хотя все идет к тому. Я чистосердечно отвечаю на все ваши вопросы, но вы упрямо продолжаете пичкать меня этой гадостью. Мне может так понравиться говорить правду, что потом я никогда не смогу перестроиться…
   – Вот видите, – усмехнулся Машков, – наше лекарство на вас почти не действует. Вы даже пытаетесь шутить.
   – И тем не менее будет лучше, если вы перестанете колоть мне ваши наркотики. Я и так говорю все, что знаю. Гейтлер умный человек. Он неоднократно повторял, что единственная гарантия его безопасности – это полная конфиденциальность. Он даже предвидел, что вы можете использовать вашу фармакологию в своих целях.
   – Где его можно найти?
   – Не знаю.
   – У него есть деньги?
   – Да. И крупные суммы. Несколько миллионов евро он уже получил.
   – Гейтлер может выйти на вашего заказчика без вас?
   – Он знает номер телефона. Может, уже и вышел, но я не уверен.
   – Как вы считаете, он может сбежать?
   – Нет. Не сбежит.
   – Почему?
   – Профессиональная гордость. К тому же он знал, что мы следили за его дочерью и внуками.
   – А если мы гарантируем им безопасность?
   – Все равно. Он настоящий профессионал. Взять деньги и сбежать как обычный мошенник? Это не для него. Кроме того, Гейтлер очень обижен на Москву из-за вашего предательства его страны в восемьдесят девятом. Он тогда все потерял. Но вот у него появился такой уникальный шанс напомнить о себе. И обо всех своих бывших товарищах. Нет, он не сбежит.
   – А если мы, наоборот, возьмем в заложники его семью?
   – Все равно не сбежит. Он умный человек, понимает, что вы с ними ничего не сделаете. Вы же связаны негласными правилами, которые вынуждены соблюдать. А если ваши спецслужбы попытаются похитить трех граждан Германии, то это выльется в огромный скандал. Гейтлер хорошо все себе представляет.
   – Где он может жить?
   – Не имею представления.
   – У него могут быть сообщники в Москве?
   – Не знаю. – Дзевоньский закрыл глаза, потом снова их открыл. – Такое ощущение, будто я всю ночь держал за щекой железку. Вы можете дать мне еще немного воды? Или жажда является составной частью вашей пытки?
   Машков налил ему еще стакан воды, который Дзевоньский также залпом осушил, снова осторожно подняв левую руку.
   – Спасибо, – поблагодарил он.
   – Как ваши заказчики вышли на вас? – задал следующий вопрос Машков.
   – Позвонили и приехали. Ничего необычного. Номер нашего телефона был в справочнике.
   – Кто приехал?
   – Один человек. Я думаю, русский. Назвался Андреем Михайловичем. По-моему, бывший сотрудник спецслужб. Или дипломат. Он сразу заявил, что любые деньги для него не проблема. И поставил задачу.
   – И вы согласились?
   – Конечно. По-моему, он заранее знал, что я соглашусь.
   – Он не сказал, кто дает ему деньги?
   – Нет.
   – И вы не спрашивали?
   – Зачем мне терять такой заказ? После выполнения этого дела я мог бы уйти на пенсию.
   – Сколько людей работают на вас в Европе?
   – Человек сорок пять. Среди них есть исполнители и осведомители. Полный список я вам уже составлял.
   – Кто такая Бачиньская?
   – Мой близкий друг. Олеся Бачиньская. Она считалась кем-то вроде моего личного пресс-секретаря. Если сможете ее найти, передайте, чтобы она не возвращалась в Брюссель. Там ее обязательно найдут и убьют. Она видела Андрея Михайловича.
   – Откуда и как к вам поступали деньги?
   – Частично привозили наличными, частично присылали из Цюриха обычными переводами, так же – из Нью-Йорка, из «Сити-банка».
   – Как можно вычислить Гейтлера?
   – Вас все время интересует этот вопрос. Я не знаю.
   – Как вы считаете, кто стоит за вашим заказчиком?
   – А вы не знаете? – устало вздохнул Дзевоньский.
   – Вы не ответили на мой вопрос.
   – Думаю, достаточно состоятельные и влиятельные люди. Для которых, с одной стороны, сто миллионов долларов не деньги. А с другой – им очень мешает ваша нынешняя власть. Я не знаю имен, но думаю, что их всегда можно вычислить. Не у каждого человека есть лишние сто миллионов долларов на убийство президента такой страны. И не каждый решится на такое.
   – Как найти Гельмута Гейтлера?
   – Искать повсюду. Он может находиться в соседней комнате. Или слушать нас, устроившись где-то рядом. Мне иногда становилось страшно в его присутствии.
   – Кроме вашего головного офиса в Брюсселе, где у вас еще были представители?
   – В Варшаве и в Нью-Йорке. Телефоны и адреса я вам уже дал. Но эти люди не имеют к нашему делу никакого отношения. И я думаю, что их не будут убивать. Они не знали о моем визите к вам. Хотя нет. В Варшаве знали, но без подробностей.
   – Как найти Бачиньскую?
   – Ее тетка живет в Чикаго. Там большая польская община. Можно найти через нее. Телефон я помню…
   – Назовите, – потребовал Машков.
   Дзевоньский пробормотал номер телефона. Машков удовлетворенно кивнул.
   – Судя по всему, память у вас работает превосходно. И наше лекарство никак не превращает вас в дебила. По-моему, наоборот, освежает вашу память.
   – Это временная эйфория, – предположил Дзевоньский, – а потом может наступить спад.
   – Не наступит. У вас были знакомые в Москве?
   – Да. Я приезжал к вам раз десять. Список я составил еще в первый день. Но если вы думаете, что я мог попросить помощи у кого-то из бывших знакомых советских офицеров, то ошибаетесь. Я понимал, что этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах.
   – Как вы связывались с Андреем Михайловичем?
   – У нас было два телефона, на номера которых он мог звонить. Он сам выходил со мной на связь.
   – Почему вы обратились к Уорду Хеккету?
   – Это самый крупный негодяй в Европе, – пояснил Дзевоньский, – раньше он никогда не отказывался от подобных дел. Но на сей раз почему-то испугался. Наверное, побоялся ваших спецслужб. Я думаю, он допустил ошибку. Поэтому и погиб.
   – Ваши люди не смогли его убить, – сообщил Машков.
   – Знаю, – отозвался Дзевоньский, – мы устроили взрыв в его офисе, но он остался жив. Пришлось исправлять нашу ошибку, отправив к нему в больницу нужных людей.
   – Вы ошиблись и во второй раз, – поведал Машков. – Он обманул ваших людей, подставив вместо себя другого человека. И остался жив…
   Дзевоньский в очередной раз закрыл глаза. Затем открыл их, устало посмотрел на Машкова:
   – Он вам все сообщил? Нет, этого не могло быть. Вы бы ему не поверили. И он знал, что ему нельзя выходить на прямой контакт с вами… – Дзевоньский качнулся.
   Машков с интересом наблюдал за ним.
   – Ваш эксперт, – неожиданно проговорил Дзевоньский безо всяких эмоций. – Они должны быть знакомы. Хеккет вышел на Дронго. Вот почему здесь появился этот эксперт…
   Машков не ответил.
   – Единственная ошибка в моей жизни, – заявил Дзевоньский. – Такого негодяя нужно было убрать самому. Есть прекрасная английская пословица: «Хочешь сделать дело хорошо, сделай его сам», – пословицу он произнес на английском.
   – Что будет делать Гейтлер? – спросил Машков.
   – Убивать, – меланхолично ответил Дзевоньский. – И в отличие от меня он не совершит такой ошибки, как я с Хеккетом. Поэтому вычислить его будет невозможно. Вам остается лишь гадать, где и когда он нанесет свой удар.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 4 МАРТА, ПЯТНИЦА --//
   Когда вечером раздался телефонный звонок, Дронго не удивился. Он даже ждал этого звонка, справедливо полагая, что после ареста Дзевоньского с ним захотят встретиться. Правда, несколько дней, очевидно, ушли на интенсивные допросы задержанных. Дронго понимал, что Дзевоньского и его подельников будут содержать в особом месте, о существовании которого ему даже не сообщат. И поэтому терпеливо ждал, когда наконец ему позвонит Виктор Машков. Он полагал, что это произойдет еще через несколько дней, но Машков позвонил сегодня. И приехал к нему домой в восьмом часу вечера.
   Уже по внешнему виду генерала можно было догадаться, что произошло нечто особенное. Машков снял плащ и, пройдя на кухню, мрачно опустился на стул. Дронго сел напротив, с любопытством уставившись на гостя.
   – Когда ты появляешься у меня дома с таким лицом, я начинаю думать, что ты получил очередной приказ о моей «ликвидации», – пошутил он.
   – Дурацкая шутка, – устало отмахнулся Машков. – Тебя никто и никогда не хотел убивать. Но есть государственные секреты, которые нельзя доверять даже самым гениальным экспертам. Не обижайся, ты должен нас понять.
   – Я понимал вас так хорошо, что даже эмигрировал из России, – в сердцах отозвался Дронго. – В следующий раз вы, видимо, решите, что я должен покинуть этот земной шарик и отправиться в качестве добровольца-испытателя на Марс. Что опять случилось? Почему у тебя такой похоронный вид? Я думал, ты получишь как минимум «Героя» за столь успешную работу твоей комиссии.
   – Мы честно написали, что в ней есть и твоя исключительная заслуга, – сообщил Машков. – Никому и в голову не пришло бы искать в рекламных газетных статьях угрозу для жизни президента.
   – И ты пришел для того, чтобы сообщить мне эту приятную новость?
   – Нет. Мы уже три дня интенсивно допрашиваем Дзевоньского, Гельвана и их людей. Применяя специальные методы допроса. Ничего ужасного, только детекторы и немного витаминов. Но они говорят правду, соврать невозможно, даже при всем желании.
   – Не сомневаюсь в успехах российской медицины. Или не только российской?
   – Какая разница? Важен результат, которого мы добились. Мы планировали провести силами наших сотрудников проверку центрального офиса Дзевоньского в Брюсселе. Собирались это сделать в субботу, когда там останется только дежурный охранник. Но нас опередили.
   Дронго вопросительно глянул на Машкова.
   – Да, – подтвердил тот, верно оценив его взгляд. – В Брюссель прибыла неизвестная нам группа киллеров. И в офисе не осталось ни людей, ни самых важных документов. Налет был неожиданным. Всех, кто там находился, убрали. А офис сожгли. Полиция приехала слишком поздно.
   – Когда это произошло?
   – Вчера утром, – Машков следил за реакцией Дронго.
   Тот нахмурился, поднялся со своего места, потер подбородок. У него был мощный череп, выпуклый лоб. Высокого роста, ширококостный, с хорошо развитой мускулатурой, Дронго скорее походил на бывшего спортсмена или боксера, чем на эксперта. Но внешнее впечатление часто обманчиво, и Машков это хорошо знал.
   – Почему молчишь? – невесело спросил он.
   – Думаю, – Дронго прошелся по кухне, вернулся на свое место. – Так не бывает, – заявил он, глядя на своего собеседника.
   – Поэтому я и приехал, – подвел итог генерал Машков.
   Потом оба долго молчали. Минуту. И еще пятнадцать секунд. Наконец Дронго нарушил эту гнетущую тишину.
   – Дзевоньского взяли первого марта. Остальных тоже. Курыловича, Гельвана – всех. А уже третьего утром кто-то является в офис Дзевоньского и убирает всех его сотрудников. Моментальная реакция. Они сумели собрать группу киллеров за один день? И подготовить нападение на офис? Почти невероятно.
   – Я сегодня весь день допрашивал Дзевоньского, – сообщил Машков, – а наши аналитики пытались определить степень столь быстро проявившейся реакции. Даже мы, рассчитывая все сделать как можно быстрее, планировали собрать людей и послать их только в субботу. Как же им удалось так молниеносно сообщить об этом в Брюссель?
   – Может, им позвонил Гейтлер? Вы не учитываете такой возможности?
   – Учитываем. Даже если он сумел все сразу просчитать и позвонить, то сделал это лишь первого марта. Значит, на сбор группы и подготовку нападения у них был только один день. Нам понадобилось три, а они успели за один. Поразительная реакция! Как будто все были наготове, сидели и ждали. На самом деле у них был только этот день, ведь Гейтлер уехал с дачи первого марта. А о случившемся он мог узнать лишь вечером того дня. Мы начали допросы Дзевоньского ночью с первого на второе. Но уже третьего утром они были в его офисе…
   – Что говорит сам Дзевоньский?
   – Он не может понять, что происходит. Представителем «заказчика» выступал какой-то Андрей Михайлович, которого сам Дзевоньский считает бывшим офицером спецслужб. Мы составили его фоторобот, но более никаких следов.
   – Остальных допрашивали?
   – Да. Они даже рассказали о том, как похитили и убили сотрудницу фирмы Гельвана – Ксению Костину. Сейчас мы пытаемся найти ее тело. Но никто из них не сообщал в Брюссель о событиях в Москве. Тем более что никто и не знал о существовании Андрея Михайловича.
   – Какой вывод?
   – Плохой. Очень плохой. Тот, кто нас опередил, заранее знал о возможном провале. И был готов действовать. В благополучной Европе держать группу киллеров в одном городе почти невозможно. Значит, их нужно было собрать, доставить из разных мест. Кроме того, продумать план нападения, проследить за офисом. Нападающих понадобилось бы четверо или пятеро. Может, даже больше. Если они не дилетанты, то должны были сначала проследить за этим зданием, вычислить, сколько там людей, проверить охрану, возможность случайного появления полиции или посторонних людей. И все за один день?
   – Понимаю. – С каждым словом генерала у Дронго все больше и больше портилось настроение. Он уже догадался, какой вывод может сделать его собеседник.
   – О нашей работе не знал никто, – подошел к главному Машков. – Ни один человек. Секретность была абсолютной. Даже сотрудники ФСБ и МВД, которые следили за перемещениями подозреваемых, не знали об истинных масштабах нашей работы. Ни один человек. Только члены нашей комиссии и ты.
   – И поэтому я главный подозреваемый? – в упор спросил Дронго.
   – Не знаю. Я пытаюсь понять, как это могло произойти, но пока не в состоянии этого сделать. Могу тебе только сказать, что я думаю. Конечно, это не ты. Но тогда почему такая мгновенная реакция? Как ты можешь это объяснить? И как я должен это понимать?
   Дронго молчал. Смотрел в глаза сидящему напротив гостю и молчал.
   – Ты сам напросился на работу в комиссию, – безжалостно продолжил Машков, – ты первым позвонил мне. Непонятно как вычислил всю эту группу. Сдал нам Дзевоньского и компанию. Но главный подозреваемый ушел совершенно необъяснимым образом. Словно его кто-то предупредил или он заранее обо всем знал. А что, если кто-то еще более умный и предусмотрительный решил, что Дзевоньского и его людей можно сдать как отработанный материал, чтобы переключить все внимание нашей комиссии на эту группу, в то время как исчезнувший Гейтлер проведет свой террористический акт?.. – Машков замялся.
   – Договаривай, – потребовал Дронго.
   – Если они купили Гейтлера, то почему не могли нанять еще одного очень умного и знающего эксперта? – нанес свой самый жестокий удар генерал. – Извини, что я вынужден так говорить.
   – Ничего, ничего. Я уже привык к вашим оскорблениям. Правда, мне казалось, что ты все правильно понимаешь.
   – Я передал тебе вывод наших аналитиков. Кроме тебя, никто не знал о нашей операции. Может, ты случайно кому-то проговорился?
   – Ты повторяешься, – заметил Дронго. – Сначала была трагедия, а сейчас – фарс. Неужели ты действительно считаешь, что они могли меня купить? Интересно, за какие деньги? И я провел такую хитроумную операцию, не понимая, что стану главным подозреваемым?
   – Не считаю, – ответил Машков, – поэтому приехал к тебе. Завтра у нас будет сеанс допроса. Ты должен присутствовать.
   – Кого будут допрашивать?
   – Тебя.
   – Примените ко мне ваши методы?
   – Да.
   – Я могу отказаться?
   – Нет.
   – Я буду помнить об этом допросе?
   – Думаю, да. Мы не применим лишних психотропных средств. Нам важно выявить степень твоей невиновности.
   – Или виновности, – добавил Дронго. – Будете меня потрошить, как рыбу, выжимая все сведения из моего мозга.
   – Это единственный выход. И для тебя. И для нас.
   – Надеюсь, вы не испортите мне голову? Это мое единственное богатство.
   – Не беспокойся. Постараемся не испортить.
   – А Гейтлер?
   – Он исчез. Мы не можем понять как, но он почувствовал, что мы вышли на них, и исчез.
   – Такая гениальная интуиция? – Дронго покачал головой. – Тут скорее другое. Он просто просчитал ваши действия. Сначала осечка с этим поляком, которого вы сняли с рейса. Неожиданный приступ. Он действительно болен диабетом?
   – Да. Уже много лет. И говорил об этом Дзевоньскому. Мы действовали правильно…
   – А потом вместо Гельвана разговаривал ваш сотрудник.
   – Там все было безупречно. Он говорил голосом Гельвана.
   – Но сообщил, что попал в аварию и приедет с некоторым опозданием. Мне еще тогда не понравилась ваша версия. Подряд два чрезвычайных происшествия. Гейтлер в это не поверил и правильно сделал. Один сбой может считаться случайностью, но два сбоя – это уже подозрительная закономерность. Потому он и исчез.
   – Нам от этого не легче. Все равно нужно его искать.
   – И не только его, – задумчиво произнес Дронго.
   – Что ты хочешь сказать?
   – Если завтра выяснится, что я не причастен к нападению на брюссельский офис, что тогда вы будете делать? Ведь нужно найти причины, объясняющие провал в Брюсселе. Как тогда вы себя поведете? Начнете проверку всех членов вашей комиссии?
   – Это невозможно, – сразу отрезал Машков. – В комиссии девять человек. Три генерала, пять полковников и подполковник. Девять высших и старших офицеров наших спецслужб. Никто не возьмет на себя такую ответственность – разрешить допрос этих людей. У каждого ведомства свои секреты, свои тайны. Это невозможно.
   – Значит, их нельзя, а меня можно? Сволочи, – добродушно заметил Дронго. – Вот поэтому я и не работаю на государственные службы. Мера цинизма просто зашкаливает.
   – Возможно, – согласился Машков, – мы все не ангелы. Но нам нужно понять, что происходит.
   – Тогда я тебе скажу, что происходит. Скинем десять процентов на то, что произошла трагическая случайность. Еще десять на высокий профессионализм Гейтлера. На то, что он действительно сумел все просчитать и предупредил о неизбежном провале. Возможно. Но восемьдесят процентов за то, что в вашей комиссии завелся «крот». Восемьдесят, Виктор, и я думаю, что эта моя версия наиболее правильная.
   – Только не вспоминай об этом завтра, – попросил Машков, – тогда мы не сможем нормально работать. Если завтра все пройдет нормально, я добьюсь, чтобы тебя официально включили в нашу группу. И мы начнем поиски исчезнувшего Гельмута Гейтлера.
   – Ты полагаешь, что после завтрашнего допроса я захочу с вами работать?
   Машков не ответил. Потом вдруг усмехнулся.
   – Чему ты улыбаешься? – поинтересовался Дронго.
   – Сегодня утром я спросил Дзевоньского, мог ли генерал Гейтлер просто сбежать? Забрать уже полученные деньги и сбежать. Дзевоньский твердо ответил, что он так не поступит. У него, видите ли, есть своя профессиональная гордость. Вот и ты такой же. У тебя тоже есть профессиональная гордость. Ты захочешь найти Гейтлера и вычислить возможного «крота».
   – Подлизываешься?
   – Еще как! Может, поедем куда-нибудь ужинать? Моя машина ждет внизу.
   – Сначала наговорил кучу гадостей, сделал из меня подонка, предложил пройти тест на верность, а теперь приглашаешь на ужин?
   – Я думал, ты поймешь…
   – Не хочу понимать. Убирайся отсюда, – Дронго неожиданно улыбнулся, – но не очень быстро. Чтобы я успел переодеться и поехать с тобой. Только учти: если завтра вы перепутаете дозы и сделаете меня идиотом, то всю оставшуюся жизнь я буду сидеть на твоей шее. Специально оговорю это в моем завещании.
//-- ИСПАНИЯ. МАРБЕЛЬЯ. 5 МАРТА, СУББОТА --//
   Темно-синяя громада седьмой серии «БМВ» затормозила рядом с кафе. Из автомобиля вышли двое. Первый – водитель – был молодым человеком, лет двадцати пяти, одетым в светлые брюки, красный джемпер с характерным крокодильчиком на груди и легкую светлую куртку. В начале марта в Марбелье было около двадцати градусов, но иногда становилось прохладно, температура опускалась до шестнадцати-семнадцати градусов. Второй мужчина был гораздо старше – лет под пятьдесят. Он был одет в светло-серые брюки и черную водолазку. Глядя на него, было трудно определить, каким количеством денег он обладает. Однако внимательный наблюдатель оценил бы его обувь, сшитую на заказ в Милане, брюки из английского «Харродса», водолазку из кашемира и, наконец, часы, стоимость которых превышала сорок тысяч долларов. Выйдя из машины, этот человек сразу же направился в кафе, где его уже ждали.
   Ожидающий сидел за небольшим столиком на веранде, глядя на приближающегося к нему бизнесмена. Об этой встрече они условились заранее. В начале марта в придорожных кафе всемирно известного испанского курорта Марбелья обычно мало посетителей. Кроме одиноко сидевшего за столом Андрея Михайловича, на веранде больше никого не было. А в зале сидели только двое его помощников, но о том, кто они такие, никто не знал. Они обеспечивали страховку этой встречи.
   Вновь прибывший прошел к столику на веранде и сел рядом с Андреем Михайловичем, кивнув ему в знак приветствия. Они были знакомы достаточно давно и не видели смысла в официальных рукопожатиях. Из недр кафе к ним поспешил официант.
   – Что угодно сеньору?
   – «Эспрессо», – ответил новый посетитель. Его водитель остался у машины.
   Официант вернулся внутрь заведения. Приехавший мужчина взглянул на сидевшего рядом Андрея Михайловича, перед которым стояла почти пустая кружка пива.
   – Что у нас? – спросил он.
   – Все нормально, – ответил Андрей Михайлович. – Офис мы уничтожили, свидетелей убрали, документы сожгли. Осталась одна женщина, которая меня видела, сейчас мы ее ищем.
   – Это ваши проблемы, – торопливо отмахнулся приехавший, не желая слышать подробностей. – Меня интересует, как продвигается решение нашей задачи.
   – Работаем, – отозвался Андрей Михайлович.
   – Столько месяцев? – напомнил приехавший. – Вы знаете, сколько денег мы уже потратили?
   – Конечно. Но результат будет. У нас появились некоторые проблемы. Как мы и предполагали, группу Дзевоньского спецслужбы смогли вычислить. Эта группа вела себя слишком шумно. Все эти их перелеты, статьи в газетах, многочисленные контакты с ненужными людьми и, наконец, убийство несчастной женщины, которая работала в их офисе. Дзевоньский и его люди были обречены, их рано или поздно должны были взять. План у них был интересный, но авантюрный.
   – Вы так спокойно говорите о своей неудаче, словно расписываете мне шахматную партию.
   Официант принес чашечку кофе и торопливо удалился. Он уже понял, что эти двое назначили встречу на холодной веранде, чтобы поговорить без свидетелей.
   – Нужно быть готовым жертвовать пешками и фигурами, чтобы победить в партии, – добродушно пояснил Андрей Михайлович. – Должен вам сообщить, что Дзевоньский и его группа были лишь первой линией нашей атаки. У нас в запасе – резервный вариант генерала Гейтлера. Он уже выходил со мной на связь, позвонив мне еще первого марта. Гейтлер уверен, что российские спецслужбы начали с ними игру. Отдаю должное его интуиции, он исчез за несколько минут до штурма дачи. И сейчас готовит свой план самостоятельно. Даже я при желании не смогу его найти.
   – И мы должны ждать, когда он снова позвонит?
   – Я дал ему другой номер телефона, о котором не знал Дзевоньский. А прежние два сменил. Но ждать мы не будем. Нужно признать: мои бывшие коллеги сумели доказать, что не разучились работать…
   – Мне не совсем понятно, чему вы радуетесь?
   Андрей Михайлович усмехнулся. Он был лет на десять или пятнадцать старше своего собеседника. И терпеливо продолжил:
   – С самого начала было понятно, что обеспечить абсолютную секретность операции невозможно. Кто-то где-то как-то может проговориться. А когда задействовано такое количество людей и большие деньги, возможность осечки возрастает многократно. Поэтому было решено использовать Дзевоньского и его группу в качестве основной ударной силы, на которую будет отвлечено все возможное внимание российских спецслужб.
   – То есть вы с самого начала знали, что используете их в качестве подставки?
   – Почти. Конечно, если бы удался их авантюрный план, было бы хорошо. А если нет, то они должны были привлечь своими активными действиями внимание комиссии генерала Машкова, которая была создана сразу после того, как Хеккет передал через знакомого эксперта предложение Дзевоньского. С этой минуты наш поляк и вся его группа по существу были под прицелом.
   – Я не понимаю ваших рассуждений. Выходит, что вы тратили наши деньги впустую, заранее зная, что у них ничего не выйдет? – разозлился приехавший, отодвигая от себя чашку уже остывшего кофе.
   – Мы не исключали такой возможности. Если бы мы не тратили деньги, внимание спецслужб переключилось бы на другие варианты, что могло привести к ненужным для нас последствиям. Поэтому мы так спокойно расстались с группой Дзевоньского. А теперь готовы нанести свой собственный удар.
   – «Резервный» вариант генерала Гейтлера?
   – Нет. Это вторая линия прикрытия. Он, конечно, гений, но я уже давно не верю в гениев-одиночек. Их время закончилось.
   – Тогда объясните подробнее.
   – Не буду. Вам нужен результат, и вы его получите. А каким образом – это мое дело. Я не выйду за рамки составленной нами сметы.
   – Ясно. Когда?
   – Два месяца – предельный срок. Думаю, мы уложимся.
   – Хорошо, – приехавший поднялся. – Куда переводить деньги? Как и раньше? В «Сити-банк»?
   – Нет. Об этом счете знал Дзевоньский. Я записал для вас счета двух других банков. Эти банки не большие, о таких не пишут в газетах. Французский и швейцарский. – Андрей Михайлович достал из кармана небольшой листок бумаги, сложенный пополам, и протянул своему собеседнику. Тот быстро кивнул, забирая бумагу.
   – Что еще?
   – Ничего. Ждать.
   – Почему об аресте группы Дзевоньского ничего нет в российских газетах? Я думал, что они используют такой шанс. Покушение на президента. Им всем дадут за это ордена и медали.
   – Все предельно засекречено. Они знают, что еще не нашли Гейтлера, и поэтому не сообщают о своей успешной операции. Это своего рода игра, в которой обе стороны понимают, почему противник поступает именно таким образом. Самого Дзевоньского и его людей держат за городом в специальном центре бывшего ПГУ. Доступ туда крайне ограничен.
   – Откуда вы знаете?
   – Я работал в ПГУ, – напомнил Андрей Михайлович, – и ушел оттуда в пятьдесят два года. Вы никогда не спрашивали меня, как я оказался на Западе и почему не остался в Москве, где сейчас снова в фаворе бывшие чекисты и бывшие советские разведчики.
   – Вы говорили, что у вас были неприятности, – вспомнил его собеседник. – Мы ведь знакомы с вами с девяносто пятого.
   – Верно. Но мои неприятности начались из-за того, что один из руководителей внешней контрразведки ПГУ генерал Калугин оказался не очень порядочным человеком. Некоторые даже считали, что он сдал часть наших агентов. Я знал точно, что это не так. Калугин был слабый и не очень квалифицированный работник. К нам тогда, сразу после августа девяносто первого, прислали Бакатина. Тот пришел на волне революционного энтузиазма и все сразу развалил. За несколько месяцев. А Калугин вознамерился оседлать эту волну, сделать карьеру. Поэтому он стал еще большим демократом, чем все наши доморощенные либералы. И сам не заметил, как подсел на американские гранты, начал получать деньги от разных фондов, выступать на различных международных конференциях, организованных этими фондами. И сдавать своих бывших товарищей. Даже написал книгу, умудрившись таким образом сдать одного из наших агентов. В общем, покатился по наклонной. Руководителем ФСБ он не стал, не та квалификация, а вот предателем его назвать можно. Но когда он начал так себя вести, соответственно стали трясти и его бывших сотрудников. В первую очередь выперли меня. Хорошо, что сохранили пенсию. В девяносто третьем я получал восемь долларов в пересчете с тех рублей. Жена у меня умерла еще в девяностом, дочь стала взрослой. Я тогда женился во второй раз, но дочь не очень охотно приняла мою новую жену. Все это вы хорошо знаете. Когда вы согласились взять меня в вашу службу безопасности, то проверили мою прежнюю жизнь. Мне об этом известно. И вы знали, что я знаю. С девяносто пятого я работаю на вас и на ваших друзей. И благодаря вам живу в Европе уже столько лет.
   – Зачем мне все эти подробности?
   – Чтобы расставить наконец все точки над «i». Я помню, чем обязан вам и вашим друзьям. И не могу забыть, как меня выгнали мои бывшие товарищи. Поэтому я здесь, а они там. И поэтому я работаю на вас, а не вместе с ними против вас, и сделаю все, чтобы ваш план удался. Вы должны понимать, что они мне гораздо ближе, чем вы и ваши друзья. Но раз так получилось, я буду играть на вашей стороне.
   – Всегда?
   – Во всяком случае, до конца этой игры. Что будет потом, мы не знаем. И никто не знает.
   – О вашей прежней жизни, о которой мне все хорошо известно, поведали. А вот о том, что собираетесь делать, не сказали.
   – Конечно, не сказал. Я только хотел вам напомнить, как получилось, что я оказался на вашей стороне. А больше я вам ничего не скажу. Я и так наговорил сегодня слишком много.
   – Как мы свяжемся в следующий раз?
   – В записке номера двух новых телефонов. Можете звонить в любое время. Но я думаю, что вам не стоит волноваться по пустякам. Мы сделаем все, как нужно.
   – Хорошо, – приехавший задумчиво посмотрел на Андрея Михайловича, затем поднялся, так и не притронувшись к своему кофе.
   – Одну минуту, – остановил его Андрей Михайлович, поднимаясь следом. – Кто этот парень, ваш водитель? Вы ему доверяете? Я раньше его не видел. Мне кажется нецелесообразным брать с собой на встречу посторонних людей.
   – Это не посторонний, – торопливо ответил его собеседник, посмотрев в сторону «БМВ». – Это мой сын от первого брака. Я думаю, что имею право иногда ездить вместе с ним. Он пока студент, учится в Англии. До свидания.
   Андрей Михайлович тяжело опустился на стул. Приехавший стремительно прошел к своему автомобилю, сел в машину, и они уехали. Андрей Михайлович посмотрел на нетронутый кофе. Почти сразу появился официант.
   – Сеньор уже уехал? – удивился официант. Он не был встревожен. Посетитель, приехавший на такой дорогой машине, как «БМВ» седьмой серии, не станет сбегать из-за чашечки кофе. Может, он просто забыл заплатить?
   – Да, – ответил Андрей Михайлович. Он хорошо знал испанский. – Но вы можете не беспокоиться. Я оплачу его кофе.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 5 МАРТА, СУББОТА --//
   Все происходило как обычно. Его посадили в машину и повезли. Ехали долго. Затем пересели в микроавтобус и двигались еще полчаса куда-то на юг. Дронго догадался о направлении движения по тусклому солнцу, которое в этот день появилось на небе. Наконец машина въехала в какой-то большой ангар. Его деликатно вывели из салона, проводили по лестнице на второй этаж.
   В просторной комнате уже ждали двое сотрудников Машкова и сам генерал, у которого был виноватый, несколько смущенный вид. Дронго невесело усмехнулся. В конце концов его старый друг абсолютно прав. Французы не зря говорят, что предают только свои. Машков пробормотал какое-то приветствие. Один из его сотрудников уточнил, нет ли у Дронго аллергии на различного рода лекарства.
   – Нет, – ответил он, – мне можно вкалывать любую гадость. Я с детства люблю, когда меня колят.
   Первый сотрудник улыбнулся. Второй посмотрел сурово. Потом ему протерли руку спиртом и ввели лекарство. Дронго поморщился и отвернулся. Пока подключали датчики, Машков сел за стол. Дронго огляделся. Стену с правой стороны занимало большое зеркало. Очевидно, за ним находились наблюдатели, следившие за происходящими в комнате допросами. Оба сотрудника, закончив прикреплять аппаратуру, взглянули на генерала и быстро вышли из комнаты. Стало понятно, что они не будут присутствовать при допросе. Видимо, показания датчиков поступят на мониторы в соседнюю комнату, где находятся неизвестные ему люди, которые имеют доступ к подобным допросам.
   Машков и Дронго остались одни. Машков посмотрел на своего друга и несколько неуверенно поинтересовался:
   – Как ты себя чувствуешь?
   – Пока нормально. Слегка кружится голова и неприятное ощущение во рту. Кажется, болят ноги. Или мне только кажется.
   – Может, начнем?
   – Не нужно так волноваться. В конце концов пытают меня. И допрашивают тоже меня. Поэтому задавай свои вопросы спокойным, естественным голосом. Тем более что за нами наверняка следят.
   – Дурак, – разозлился Машков. Затем бросил какую-то папку на стол перед собой, раздраженно отвернулся и зло пробормотал:
   – Можешь встать и убираться отсюда. И вообще уехать из Москвы. Тебя никто не остановит.
   – Ни к чему так патетически, – спокойно отозвался Дронго, – давай начнем. И учти, что на этот раз я буду говорить правду. Поэтому лучше не спрашивай, что я о вас думаю.
   – Назови громко три цифры, – попросил Машков, – и мы начнем работать.
   – Один, три, семь.
   – Хорошо. Сейчас я буду называть цифры, и ты должен все время говорить «Нет». Во всех случаях.
   – Один…
   – Нет.
   – Два…
   – Нет.
   – Три…
   Машков досчитал до десяти. И все десять раз Дронго повторил слово «нет». Генерал удовлетворенно кивнул. Все правильно. Семь верных ответов, три неверных.
   – Как ты себя чувствуешь в роли палача? – вдруг поинтересовался Дронго.
   – Заткнись, – опять разозлился Машков, – и отвечай на вопросы. – Он сердито оглянулся на это проклятое зеркало, за которым находились двое психологов, следивших за допросом.
   – Он намеренно выводит его из себя, – предположил один из них.
   – Похоже, – согласился второй, – но Машков опытный специалист.
   Сам Машков усилием воли сумел несколько успокоиться и начал задавать вопросы. И первым был такой:
   – Ты знал кого-нибудь раньше из группы Дзевоньского?
   – Нет.
   – Ты звонил в Брюссель?
   – Нет.
   – Ты знаешь Гельмута Гейтлера?
   – Нет.
   Собственно, после этих трех ответов допрос можно было прекратить, но он продолжался около двух часов. Задавая в разных вариациях одни и те же вопросы, Машков добросовестно пытался выяснить, что именно мог узнать Дронго о работе Дзевоньского в Москве до того, как приступил к своему расследованию. Дронго трижды просил воды и трижды Машков передавал ему наполненный стакан. На все вопросы Дронго отвечал четко, иногда шутил. У него сильно болела голова, не проходило ощущение подступающей тошноты. И тем не менее он ясно воспринимал все происходящее и так же ясно отвечал на все вопросы.
   Закончив допрос, Машков устало откинулся на спинку кресла и неожиданно улыбнулся. Затем схватил бутылку, чтобы налить себе воды, но обнаружил, что она пуста.
   – Принесите воды! – крикнул он куда-то в сторону.
   – А вот это ошибка, – заметил Дронго, морщась от головной боли. – Я мог бы и не догадаться, что нас слушают. А крикнув, ты невольно выдал этот секрет.
   – Иди ты к черту! – добродушно огрызнулся Машков. – Слава Богу, что все закончилось. Теперь ни одна собака не посмеет ничего сказать в твой адрес.
   – Позови своих архаровцев, чтобы они сняли с меня ваши чертовы датчики. И еще. Я повесил пиджак в другой комнате. Там у меня есть «спазмалгон». Пусть принесут таблетку. Ужасно болит голова.
   – Я сам принесу. – Машков быстро вышел из комнаты. Почти сразу в ней появились двое сотрудников, которые начали деловито отключать Дронго от аппаратуры и сворачивать ее. Машков принес таблетку и бутылку воды. Он налил сразу два стакана – себе и Дронго. В это время вошел еще один сотрудник, который принес какой-то тюбик. Он выдавил из него в стакан с водой некоторое количество буро-зеленого вещества, затем размешал и, протянув напиток Дронго, предложил:
   – Выпейте.
   – Еще какая-нибудь гадость? – спросил тот.
   – Обычное мочегонное средство, – пояснил сотрудник, с любопытством разглядывая эксперта. – Это фитолизин. Хорошее польское лекарство.
   Дронго и Машков посмотрели друг на друга и оба улыбнулись.
   – Надеюсь, вы не одолжили его у Дзевоньского? – улыбнулся Дронго, выпил лекарство и поднялся. Голова у него все еще кружилась, во рту было такое ощущение, словно он перекусывал электропровода. Или дотронулся языком до батарейки, как однажды сделал это в детстве. Память о том неприятном «опыте» сохранилась на всю жизнь.
   – Надеюсь, теперь ты сможешь убедить свое начальство не выгонять меня каждый раз из Москвы? – спросил Дронго. – Хотя, между прочим, я предложил бы проверить таким же образом всех членов вашей комиссии.
   – Хватит, – торопливо остановил его Машков. – Мы уже закрыли этот вопрос. Пойдем, я помогу тебе одеться.
   Они вышли из комнаты.
   – Ничего не закрыли, – тихо возразил Дронго, – нужно найти Гейтлера и понять, почему вас опередили в Брюсселе. Боюсь, работы теперь у вас больше, чем ты думаешь.
   – Я знаю, – отозвался генерал, – но теперь мне никто не сможет помешать привлечь тебя к ней. Мы все равно должны вычислить обоих – и Гейтлера, и возможного «крота». Хотя в существование последнего мне очень трудно поверить. Всех, вошедших в мою комиссию, я знаю много лет.
   – Ты и меня знаешь много лет, – напомнил Дронго, – но это не помешало тебе привезти меня сюда. Помнишь, как у Оруэлла? «Все животные равны, но некоторые равны более…»
   – Иногда с тобой просто невозможно разговаривать, – вздохнул Машков. – Сегодня опять будут допрашивать Дзевоньского и всех его людей. Нам важно понять, куда делся Гейтлер и как его найти.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 5 МАРТА, СУББОТА --//
   Тетя Ануся стала жительницей Чикаго еще в те годы, когда большинство ее соотечественников об этом не могли и мечтать. Она переехала сюда из Англии в семьдесят девятом, когда Польша была совсем другим государством, для граждан которого выезд на жительство в Соединенные Штаты представлялся весьма проблематичным со всех точек зрения. Но супруг тети Ануси был подданным Великобритании и поэтому достаточно быстро получил сначала вид на жительство, а затем и гражданство этой великой страны.
   Олеся родилась как раз в семьдесят девятом и поэтому не могла знать тетю Анусю, которая на самом деле приходилась ей вовсе не теткой, а двоюродной бабушкой. Однако уже в девяносто втором, в возрасте тринадцати лет, Олеся впервые посетила Чикаго и познакомилась с родственницей, о которой в их родном Вроцлаве ходили легенды. Муж тети Ануси был известным архитектором, работавшим в Чикаго. В девяносто восьмом он умер. А Олесе к этому времени исполнилось девятнадцать лет, и она переехала в Париж, надеясь устроить свою жизнь во Франции.
   Там ей пришлось трудновато. Никто не ждал молодую красивую девушку в этом городе. А те, кто предлагал ей «помощь» и свои услуги, совсем не нравились Олесе. У них были влажные глаза, потные руки, и их намерения ясно просматривались с самого начала. Из Парижа Олеся довольно быстро переехала в Брюссель, где устроилась на работу в небольшое проектное бюро и пошла учиться. Но еще неизвестно, насколько лучше устроилась бы ее жизнь в Бельгии, если бы неожиданно она не встретила там знакомого их семьи пана Тадеуша Марковского, о котором в той, прошлой жизни, ее дедушка говорил как об очень влиятельном человеке. Марковский и здесь выглядел влиятельным и богатым. Во всяком случае, он тут же взял Олесю в свой офис и оплатил ее обучение.
   Ей было двадцать два года, когда она начала работать в его фирме, в которой все называли Тадеуша паном Дзевоньским, но она понемногу к этому привыкла. У Олеси были светлые волосы, голубые глаза и довольно резкие черты немного вытянутого лица, которое наводило на мысль, что среди ее предков встречались не только славяне. Родственники Олеси жили во Вроцлаве, который немцы традиционно называли Бреслау, а в этой части Западной Польши веками перемешивались прусы, саксонцы, чехи, поляки. Тогда как в Центральной и в Восточной части Польши преобладал другой тип женщин – преимущественно пышногрудые брюнетки со славянскими чертами лица, считавшиеся одними из самых красивых женщин Европы.
   Олесе понравилось в Брюсселе. Здесь у нее появилось много знакомых, новые друзья. А главное – Рауль, португальский «мачо», переехавший сюда из Лиссабона. Он был профессиональным футболистом и выступал за одну из местных бельгийских команд. Олеся встречалась с разными парнями, но Рауль стал ее самым близким другом. Все закончилось через два года, когда его клуб решил продать своего португальского полузащитника в Италию. Девушка была безутешна, поскольку Рауль не предложил ей последовать за ним в солнечную южную страну. Его продали, как раньше продавали рабов, даже не очень интересуясь его собственным мнением. Так он и уехал, оставив на память о себе черного фарфорового лиссабонского петушка.
   Потом у Олеси появился новый друг, но этого она сама бросила. Парень крепко сидел на наркотиках и собирался приобщить к этому занятию и свою новую подружку. Затем как-то незаметно получилось, что Олеся оказалась подругой самого пана Дзевоньского. Однажды он пригласил ее на ужин, и она обратила внимание на его стильный костюм. Из ресторана они поехали в отель. Пан Дзевоньский не особенно ей нравился, но для нее это был первый опыт встречи с мужчиной, годящимся ей в отцы. И секс с ним неожиданно открыл Олесе новую радость. В отличие от молодых «петушков», с которыми она имела дело до Дзевоньского, он был сдержан, тактичен, умел доставлять удовольствие женщине, в не меньшей степени думая о ее удовлетворении, чем о собственном. Все ее предыдущие дружки больше думали о себе.
   С тех пор они время от времени встречались. Пан Тадеуш был очень занят и лишь изредка – один или два раза в месяц позволял себе такие свидания. Но они неизменно доставляли Олесе удовольствие, поэтому она всегда охотно соглашалась. К тому же он повысил ей зарплату в два раза.
   Тадеуш заранее, еще в сентябре прошлого года, предупредил девушку, что ему предстоит длительная командировка. С тех пор они виделись лишь несколько раз, когда он приезжал в Брюссель. Но говорили по телефону почти ежедневно. Олеся докладывала ему как шефу о текущих проблемах, а он решал, что и как следует делать в том или ином случае. Она одна знала номер его телефона, который он постоянно носил с собой. Две недели назад Олеся попросила Дзевоньского отпустить ее в Чикаго навестить тетю Анусю. Богатой родственнице было уже за восемьдесят, она могла умереть в любую минуту. Кроме Олеси у нее были еще два дальних родственника от другой сестры. Эти «двоюродные внучата» жили в Сан-Франциско и почти ежедневно интересовались здоровьем любимой родственницы, понимая, как важно успеть к дележу наследства.
   Тетя Ануся жила в престижном центре Чикаго рядом с небоскребом Сирс-Билдинг. Перейдя на другую сторону реки, на набережную Уокер-драйв, можно было выйти к самой ратуше. Роскошную квартиру Ануси купил ее муж, и, по оценкам экспертов, она стоила не меньше двух миллионов долларов. Кроме того, на счету старушки наверняка остались деньги, доставшиеся ей в наследство от мужа. Поэтому Олеся, как умная и деловая молодая женщина, прилетев в Чикаго, добросовестно ухаживала за своей родственницей целых две недели. На первое марта у нее был обратный билет в Брюссель, но старушка неожиданно заболела и попросила ее остаться. Отказываться не имело смысла, к тому же Дзевоньский разрешил ей задержаться. И тогда Олеся поменяла билет на шестое марта.
   А третьего марта в Брюсселе на их офис совершили нападение и убили всех находившихся там людей. На следующий день Олесе об этом сообщила сестра одной из погибших. Теперь она не знала, что ей делать и куда возвращаться, а телефон Дзевоньского не отвечал. В мучительных раздумьях прошли два дня.
   В субботу утром тетя Ануся отправила ее в аптеку за лекарством. Олеся спустилась вниз и вышла из здания, едва не столкнувшись с незнакомым мужчиной, который в это время объяснял дежурному швейцару, куда и зачем он собирается подняться.
   Швейцар пропустил его в здание получить разрешение у консьержа, сидящего в роскошном холле. Доброжелательный консьерж вежливо выслушал господина Мосина, появившегося в доме в столь ранний час, и тут же связался с госпожой Анусей, чтобы выяснить, может ли она принять гостя, который заявил, что является другом пана Дзевоньского и прилетел из Европы по его поручению. Тетя Ануся уже долго жила в Америке и потому привыкла проверять все получаемые сообщения. Она тут же перезвонила Олесе и поинтересовалась, знает ли та о каком-то неизвестном ей пане Дзевоньском.
   – Конечно, – обрадовалась Олеся, – я жду от него сообщений. А где этот человек?
   – Он у нас в холле, – сообщила тетя Ануся, – но ты не волнуйся. Купи лекарство и возвращайся домой. Я разрешу ему подняться к нам, а Беата поможет мне его принять.
   Беата работала в доме у тети Ануси уже двадцать пять лет. В отличие от Ануси, у нее была большая семья – четверо детей и девять внуков. Она была моложе своей хозяйки на десять лет и сохранила удивительную ясность ума и энергичность деловой женщины. Беата служила кухаркой и домработницей одновременно. Или ее можно было назвать экономкой, что тоже было бы правильно.
   Олеся знала, что на добросовестность Беаты можно положиться, и спокойно вошла в аптеку, думая, что тетя Ануся безусловно будет рада неожиданному гостю. Когда человеку за восемьдесят и он почти не выходит из дома, будешь счастлив любому общению. В квартире вместе с ней верная Беата, внизу появление неизвестного зафиксировали камеры внутреннего наблюдения, его видели охранники, консьерж и швейцар. Именно поэтому тетя Ануся так спокойно разрешила незнакомцу подняться к ним в квартиру на четырнадцатый этаж.
   В то время, когда Олеся покупала лекарство, снова зазвонил ее сотовый телефон. Она недоуменно глянула на аппарат и ответила:
   – Слушаю вас.
   – Это Олеся?
   – Да.
   – Здравствуйте. С вами говорят по поручению пана Дзевоньского, – сообщил неизвестный ей голос.
   «Какой нетерпеливый, – раздраженно подумала Олеся. – Не может немного подождать, когда я вернусь».
   – Я знаю, – перебила она позвонившего. – Пожалуйста, подождите меня немного, я скоро буду дома.
   – Нет, вы не поняли. Я не могу ждать. Это очень важно, пани Бачиньская. Меня просили передать вам, чтобы вы не оставались у вашей родственницы. Люди, которые убили ваших друзей в Брюсселе, могут попытаться найти вас и в Чикаго.
   – Что? Кто это говорит? Откуда вы звоните?
   – Неважно. Немедленно уезжайте из Чикаго. И не возвращайтесь к вашей родственнице. Мы попытаемся вас найти.
   В этот момент Олеся получала сдачу и на секунду отвлеклась.
   – Кто вы такой? – снова переспросила она и в этот момент услышала знакомый голос Дзевоньского:
   – Олеся, тебе угрожает опасность. Немедленно уезжай из Чикаго. И не выключай телефон. Мы позвоним тебе через три часа и сообщим, где можно с нами встретиться. Олеся, это очень важно.
   Тут она вспомнила, что в квартире тети Ануси уже сидит какой-то мужчина, также представившийся знакомым пана Дзевоньского. Чуть не выронив пакет с лекарствами, Олеся быстро набрала номер телефона квартиры.
   – Слушаю вас! – Беата говорила по-английски с чудовищным акцентом, несмотря на десятилетия, проведенные в Америке.
   – Это я, – торопливо сообщила Олеся. – Немедленно позвоните в охрану и выведите из квартиры этого незнакомого человека. Он чужой. Вы слышите, он чужой!
   – Ничего не понимаю, – отозвалась Беата. – Какой чужой? О ком ты говоришь? Подожди, кто-то стучит в дверь.
   – Не открывайте! – закричала Олеся, но Беата уже положила трубку на столик.
   – Господи! – Олеся начала лихорадочно звонить консьержу. И, едва услышав его голос, быстро проговорила: – Мистер Дэвис, это Олеся Бачиньская. Я прошу вас вызвать охрану. Сейчас на четырнадцатый этаж поднялся чужой человек. Я прошу вас срочно вызвать полицию и охрану.
   – Ему разрешили подняться, – невозмутимо ответил консьерж.
   – Это убийца! – закричала она, и в аптеке от нее шарахнулись все посетители.
   – Я вас не понимаю, госпожа Бачиньская, – испугался консьерж. Все, что выходило за рамки его компетенции, вызывало у него легкую панику.
   – Звони в полицию, кретин! – крикнула она и, снова отключившись, дрожащими руками набрала телефон полиции: – Нужна ваша помощь. В квартире убийца!
   – Назовите ваш адрес, – попросила дежурная.
   Олеся назвала адрес, номер дома, квартиры, телефона.
   – Только быстрее, – попросила она, – там убийца.
   – Вы находитесь не в квартире? – поинтересовалась дежурная.
   – Нет.
   – Тогда откуда вы знаете, что там происходит? В этом доме есть охрана, консьерж, швейцар. Никто к нам не звонил.
   – Быстрее! – Олеся увидела, что одна из провизорш подняла телефонную трубку, очевидно, собираясь позвонить в полицию, чтобы сообщить о неизвестной психопатке, которая все время орет в свой мобильный телефон.
   Олеся выбежала из аптеки. На улице она снова достала аппарат, набрала номер квартиры тети Ануси. Телефон долго не отвечал, она уже отчаялась, когда наконец услышала голос своей родственницы:
   – Алло. Кто это говорит?
   – Это я, Олеся. Ваш гость не тот человек, за кого себя выдает. Вы меня слышите?
   – Господин Мосин, это наша Олеся, – сообщила тетя Ануся. До нее элементарно не дошло, что ей только что сказали.
   – Выгоните его! – закричала Олеся.
   – Как это выгнать? – громко переспросила тетя Ануся. И это были ее последние слова в жизни.
   Реакция убийцы оказалась гораздо более быстрой, чем реакция несчастной пожилой женщины. Раздалось два выстрела. Затем крик Беаты и еще один выстрел. Олеся заплакала. Она стояла на тротуаре, прижимая телефон к уху, и громко плакала. И неожиданно услышала в трубке чужой голос:
   – Олеся?
   – Будь ты проклят! – закричала она ему и быстро отключилась, словно он каким-то неведомым образом мог достать ее через этот аппарат.
   Олеся вынула из кармана деньги. Когда она выбегала из дома, то не взяла с собой даже сумочки, в которой остались кредитные карточки, документы, автомобильные права. И теперь, кроме пакета с уже ненужными лекарствами, у нее при себе оказалось лишь тридцать шесть долларов. Она еще раз обшарила карманы. Ничего. Только одна пластинка жвачки. Ах да, еще мобильный телефон. Олеся посмотрела на него и снова заплакала. Она не представляла, что ей теперь делать, куда идти.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 5 МАРТА, СУББОТА --//
   Когда взяли группу Дзевоньского, президенту доложили об этом в тот же день. Директор ФСБ лично приехал, чтобы проинформировать его о реальной угрозе, которую могла представлять авантюрная затея Дзевоньского с похищением журналиста Абрамова. Если бы глава государства отправился встречать освобожденного заложника, трагедия была бы неминуема. Террористы рассчитали всю операцию с учетом именно этого фактора. Ни один глава государства не упускал случая появиться рядом с освобожденным заложником, тем более если это был журналист. Так происходило во Франции, Италии, Румынии. Могло случиться и в Москве. Никто не стал бы серьезно осматривать бывшего заложника, проверяя его на наличие пластида. И тогда «живая бомба» могла бы сработать. Задуманный план был интересен еще и тем, что сам Абрамов не подозревал о том, как его раскручивают в средствах массовой информации и как собираются использовать.
   – Мы знаем о существовании камикадзе, – доложил президенту директор ФСБ, – но тут, пожалуй, впервые из заложника хотели сделать невольного смертника, устраивая такую террористическую атаку. Теперь мы будем перестраивать нашу работу с учетом и этого фактора. Хотя всегда считали, что среди погибших террористов, которые действовали на территории нашей страны, могли быть люди, одурманенные наркотиками или находящиеся под сильным внушением, наркозом. Но нельзя исключать и таких вариантов.
   Президенту было ясно, что его противники могут прибегнуть к любым ухищрениям. Собственно, они этого и не скрывали. Он посмотрел на лежащие перед ним документы. Тот факт, что среди арестованных оказалось несколько поляков, был ему особенно неприятен. Отношения с Польшей ухудшались с каждым годом. И дело было не только в антироссийской риторике польских политиков. Они также охотно разыграли антироссийскую карту во время событий на Украине.
   Среди сообщений были и последние донесения о работе совместной комиссии генерала Машкова. Особо отмечалась значительная роль эксперта-аналитика, обычно работающего под кличкой Дронго.
   Президент отложил эту бумагу, чтобы позже перечитать ее еще раз. И начал просматривать остальные. Самое сложное, с чем ему пришлось сразу столкнуться, это террористические акты, произошедшие в Москве, когда тут начали взрывать жилые дома. Тогда в многомиллионном городе мог поселиться страх. А он в свою очередь мог породить панику, волнение и как прямое следствие – всплеск ненависти ко всем инородцам. В огромном мегаполисе, где, по самым приблизительным оценкам, проживало полтора миллиона выходцев с Кавказа и еще около миллиона мусульман, такой неконтролируемый выброс ненависти был бы очень опасен. Он мог привести к погромам в самой столице. Но, к счастью, этого удалось избежать.
   Президент подумал, что все эти годы он изо всех сил пытался сдержать рост ксенофобских настроений, вызванных войной на юге страны. После каждого крупного террористического акта можно было ожидать вспышки насилия, которая привела бы к абсолютно непредсказуемым последствиям.
   За эти годы удалось стабилизировать обстановку на юге, наладить нормальную жизнь во многих регионах. Но теперь его противники собирались снова нарушить эту стабильность. Он хорошо представлял группу людей, которые его ненавидели. Слишком очевидными были их намерения и возможности. У него об этом имелась вся возможная информация. Неслыханно, невероятно разбогатев во времена грабительского капитализма в начале и в середине девяностых годов, они считали, что так и должно продолжаться. Их семьи проживали в других странах, дети учились за рубежом, даже не думая возвращаться на родину. Они скупали на Западе виллы, дворцы, замки, яхты, самолеты, не вкладывая денег в родную страну. Масштаб вывезенных ими средств потрясал воображение. Свою страну и собственный народ они откровенно презирали. Президент все это знал. Но с другой стороны, он был связан именно с этими людьми – они в немалой степени способствовали его восхождению, помогая ему в трудные минуты. К тому же многие из них были составной частью той политической системы, которую выстраивал прежний президент.
   Об этом следовало помнить. Иначе пришлось бы дожимать еще нескольких олигархов, среди которых были даже близкие друзья и родственники прежнего главы государства. Новый президент не хотел рвать все свои прежние связи столь кардинальным образом. Когда в Москве произошел энергетический сбой, вызванный пожаром на небольшой электростанции, стало отчетливо ясно, что вся система энергоснабжения, выстроенная при прежней власти, требует перестройки. Руководил энергетической отраслью человек, имя которого олицетворяло грабеж населения в девяностых. Мумбайс был умным, грамотным, умелым организатором. Когда-то в Питере он начинал с продажи цветов, а затем вырос до самых крупных должностей в стране, занимая посты вице-премьера и руководителя администрации президента. Во многом именно благодаря его выдающимся организаторским способностям были выиграны выборы прежнего президента в девяносто шестом году. Помог он и новому президенту, когда тот потерял работу в Санкт-Петербурге. Вместе с тем президент знал, что Мумбайс был категорически против его назначения руководителем правительства. Мумбайс привык видеть в нем исполнительного помощника Кобчака и не верил, что он сумеет удержать огромную страну от распада. Просто не видел в нем такого лидера.
   Привыкший решать глобальные проблемы, Мумбайс менее всего понимал проблемы обычных рядовых людей. Цинизм в сочетании с выдающимся талантом менеджера и абсолютным пренебрежением к людям сделали из него холодного администратора и совершенно беспринципного политика. Он мог спокойно оправдывать своего друга, получившего невероятный гонорар за издание брошюры. Мог реформировать энергетическую отрасль самой большой страны в мире, не думая об интересах обычных людей, живущих на пенсии и пособия. Эта была ошибка, характерная для его единомышленников, которые мыслили категориями миллионов людей и миллиардов долларов.
   Беспримерная авария, произошедшая в Москве, заставила по-новому взглянуть на работу Мумбайса и его группы. Первая же проверка выявила удивительные подробности. Имея оборудование сорокалетней давности, руководство энергетической отрасли умудрялось получать прибыль в размере почти двух миллиардов долларов в год, при этом не вкладывая денег в модернизацию собственного производства и объясняя это отсутствием необходимых средств. А московская энергетическая компания, непосредственно отвечавшая за работу в столице, умудрилась раздать бонусы и премиальные проценты более чем на миллиард рублей.
   Когда президенту доложили об этом, он пришел в ярость. Однако президент хорошо представлял себе все последствия отставки Мумбайса и его подчиненных. Мумбайс олицетворял на Западе либеральное направление, неформально возглавляя это крыло. После осуждения Кочуровского его отставка вызвала бы там однозначное осуждение. Но более молчать было тоже невозможно. Пришлось наказать руководителей, предельно жестко обозначив свою позицию.
   Президент отчетливо понимал, что обязан сломать государственную машину, созданную под царя, каким был прежний глава государства, и создать новую. Понимал, как осторожно нужно действовать, как невозможно применять только силовые методы. Ему было тяжело. Он не обладал качествами выдающегося вождя, харизматичного лидера или трибуна. Это был исполнительный и дисциплинированный чиновник, изо всех сил пытающийся соответствовать своей высокой должности. Но именно поэтому он обладал способностью к самоанализу и росту. Именно поэтому так упрямо демонтировал прежнюю систему, выстраивая новую страну и новые отношения. В отличие от Мумбайса и других олигархов, он любил эту страну и понимал ее народ. Его приход был ожидаем. Страна и народ устали от перемен. Они хотели стабильности, порядка, справедливости. И новый президент олицетворял в глазах людей гарантию этих чаяний.
   Но система сопротивлялась его попыткам все изменить…
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО, 5 МАРТА. СУББОТА --//
   Олеся замерла, оглядываясь по сторонам. Нужно было принять какое-то решение. Денег при себе у нее было мало, уехать она никуда не могла. Но с другой стороны, стоять у ратуши и плакать тоже глупо. Убийца может вычислить, в какую именно аптеку она пошла. Подумав об этом, Олеся выбросила пакет с лекарствами и, повернувшись, побежала в другую сторону от дома. Увидела остановившийся автобус, направляющийся в сторону Аквариума Шедда, вскочила в салон и пристроилась на заднем сиденье. Но успокоилась, лишь когда автобус отъехал. Ей казалось, что убийца находится уже рядом.
   Она вышла на остановке у музея Естественной истории. Можно купить билет и войти в музей, но у нее не так много денег, лучше их поберечь. Она пошла дальше по тротуару, вспоминая, что сегодня даже не завтракала. Но есть совсем не хотелось. Она взглянула на свой телефон. Почему они не звонят? Почему не звонит пан Тадеуш? Он сказал, что перезвонит через три часа. Как еще долго ждать! Может, поехать в полицию? Нет, это не выход. Придется объяснять, почему она ушла из дома и каким образом узнала, что в их квартире убийца. А может, полиция уже арестовала этого киллера, и она напрасно переживает, не находя себе места? Нет, возвращаться нельзя в любом случае. Нужно переждать, пока ей позвонят. И куда ей идти? Может, в кино? Но билеты такие дорогие! Лучше все-таки зайти в музей и переждать там. В музее ее не станут искать.
   Она вернулась к зданию музея и обнаружила, что входной билет стоит четырнадцать долларов девяносто центов. В другое время это не было бы для нее большой проблемой. Но сейчас она боялась тратить деньги. Поэтому, отойдя от музея, пошла по направлению к набережной Леди Шор-драйв. Нужно дождаться, когда ей наконец позвонят и объяснят, что происходит. Почему пан Тадеуш ничего не сообщил, когда так неожиданно исчез несколько дней назад, а теперь вдруг позвонил? И откуда он мог заранее узнать о появлении этого убийцы? Или его кто-то предупредил? И кто тогда устроил нападение на их офис в Брюсселе? От этих мыслей у Олеси разболелась голова. К тому же практичная девушка помнила о тете Анусе. Если ее убили, а она в этом уже не сомневалась, то работники полиции наверняка будут искать именно ее.
   Остановившись у телефонной будки, она задумалась. Ее могут лишить наследства. А это будет очень обидно, ведь она так рассчитывала на него. Но если Олеся три часа проболтается на улице, то за это время они могут подумать о ней все, что угодно. Даже обвинить ее в преступлении. В конце концов, она не обязана слушаться во всем пана Тадеуша. У него своя жизнь, а у нее – своя. Если она получит приличную долю наследства, то сможет вообще уйти с работы. Тем более что их бывший офис сгорел, а ее шеф куда-то исчез.
   Олеся достала свой телефон и набрала номер консьержа.
   – Мистер Дэвис, – быстро проговорила она, услышав знакомый голос, – это говорит госпожа Бачиньская. Что у вас происходит?
   – У нас ужасная трагедия, – участливо сообщил консьерж. – Убита ваша родственница и тяжело ранена ее экономка. В доме сейчас полно полицейских. Они рядом со мной… Извините…
   Кто-то взял у него трубку:
   – Говорит лейтенант Саймонс. Госпожа Бачиньская, где вы находитесь? Мы хотели бы поговорить с вами.
   – Да, я тоже этого хочу, но боюсь приехать. Этот убийца пришел за мной. Алло, вы меня слышите? Он пришел за мной. Хотел убить меня.
   – Мы понимаем. Где вы сейчас находитесь? Мы можем приехать за вами и предоставить вам нашу защиту.
   Олеся задумалась. В фильмах она часто видела похожие сцены. Сейчас она сообщит этому лейтенанту, где находится, и он приедет сюда через пятнадцать или двадцать минут. А потом окажется, что приехавший – продажный полицейский, сообщник того самого киллера. И этот продажный полицейский жестоко расправится с ней, в точности как в кино. Олеся вздрогнула.
   – Вы можете приехать за мной на своей машине? – переспросила она.
   – Конечно.
   – Только не один. Иначе я в машину не сяду. Пусть с вами будет полицейский в форме. Вы меня слышите?
   – Да, конечно. Я возьму с собой сержанта. Что-нибудь еще?
   – Нет, ничего. И я должна буду увидеть ваши документы.
   – Я все понимаю, мисс Бачиньская. Ответьте мне только на один вопрос. Откуда вы знали, что появившийся в вашем доме мужчина – убийца? Вы его ждали?
   – Нет. Мне о нем сообщили. Мой шеф позвонил мне из Европы и сообщил о возможном появлении убийцы.
   – Именно в этот момент? – усомнился лейтенант.
   – Да. Вы мне не верите?
   – Мы поговорим при встрече. Где вы находитесь?
   – На набережной. Недалеко от аквариума. На углу, рядом с телефонными будками.
   – Мы сейчас подъедем. Никуда не уходите и не оставайтесь одна. Не отключайте ваш телефон. Я выезжаю немедленно.
   – Спасибо, – Олеся убрала аппарат в карман и подумала, что поступила, в общем, правильно. Пусть ее защищает американская полиция. Так надежнее. Но ее душу по-прежнему терзали сомнения. Она любила детективы и смотрела много американских боевиков. По законам жанра лейтенант Саймонс должен оказаться предателем. Господи, какие глупости лезут ей в голову! Если он предатель, значит, она проживет еще несколько минут, после того как сядет в их машину. Нет, даже думать об этом страшно.
   В ожидании сотрудников полиции девушка нервно прохаживалась по набережной. Затем, немного подумав, перебежала через дорогу, увертываясь от автомобилей, и спряталась в подъезде одного из домов. Отсюда можно наблюдать за появлением сотрудников полиции. Может, они подъедут к телефонной будке и сразу начнут стрелять, как это обычно показывают в фильмах? И убьют по ошибке другую женщину, решив, что убрали опасного свидетеля. Ну что за ерунда! Ее фотография стоит в гостиной тети Ануси на самом видном месте и наверняка полицейские уже сделали копию.
   Куда же пропал Дзевоньский? Интересно, почему он поменял свою фамилию? Олеся подозревала, что их агентство занимается какими-то опасными делами. Иногда в офисе появлялись подозрительные типы, но шеф не вводил ее в курс дела. Она связывала его с нужными людьми по всему миру, приносила газеты, докладывала о всех звонках, о намеченных мероприятиях. Но никогда не лезла в его дела и не спрашивала, куда он так часто отлучается. Это было просто не ее дело. Хотя однажды, когда они отдыхали в небольшом отеле в Шарлеруа, зазвонил его сотовый телефон и кто-то сообщил об убийстве некоего Прейса. Пан Тадеуш громко переспросил:
   – Вы уверены, что Прейс мертв? – И, получив утвердительный ответ, весело улыбнулся и подмигнул ей. В этот вечер он выпил чуть больше обычного. А затем продолжил: – Ваш гонорар получите в Амстердаме. Это очень хорошая работа. И самое главное, что все сделано так быстро. Спасибо.
   Потом Дзевоньский положил аппарат на столик и обернулся к ней. Олеся увидела его широко раскрытые глаза. Он вдруг осознал, что позволил себе сказать лишнее в ее присутствии. Она не знала, о чем именно он подумал, но заметила, как на его лице напряглись все мускулы. Очевидно, он размышлял, как ему поступить. Олеся не могла даже представить, что в ту секунду решалась ее судьба. Она жалобно, чуть виновато улыбнулась, глядя на шефа из-под одеяла. И он улыбнулся в ответ. Напряжение спало. Тадеуш рванул ее к себе.
   – Ты никогда не слышала этого разговора, – шепотом произнес он. – Ты меня понимаешь?
   – Конечно, – Олеся не придала никакого значения какому-то умершему чеху. О том, что это был чех, она догадалась по его фамилии. Пан Тадеуш в эту ночь был с ней гораздо грубее обычного. На следующее утро они уехали. А позже Олеся прочла в газетах о гибели чешского банкира Йозефа Прейса в автокатастрофе. Сидевший рядом с ним его друг выжил лишь чудом. Но самое интересное, что на фотографии друга она узнала человека, который однажды приходил к ним в офис. Но Олеся никогда никому об этом не сказала. Даже Раулю, даже тетушке Анусе.
   Наконец Олеся увидела, что к телефонным будкам подъехал серый автомобиль «Крайслер Неон». В нем сидели двое мужчин. Один из них – темнокожий афро-американец был в форме полицейского. Оба нетерпеливо поглядывали по сторонам. Олеся посмотрела на машину и еще раз оглядела улицу. Все было спокойно. И тогда она решилась: сделала шаг вперед и пошла навстречу приехавшим.
   Она еще подходила к машине, когда ее увидели. Полицейский в форме вылез на тротуар и открыл для нее заднюю дверцу. Девушка уселась в салон. Полицейский сел рядом с водителем. Тот обернулся к ней. У него были тонкие правильные черты лица, небольшие усики. И вообще он был больше похож на голливудского актера, чем на грубого офицера полиции.
   – Я лейтенант Саймонс, – представился он. – А вы Олеся Бачиньская? Я узнал вас по фотографии.
   – Да, – кивнула она. – Что с тетей Анусей?
   – Боюсь, что ей уже ничем помочь нельзя. А вот ваша экономка, возможно, и выживет. Преступник выстрелил ей в сердце, но пуля прошла рядом, не задев его. Врачи считают, что у нее есть шансы. Убийца не стал стрелять в нее второй раз. Вы не знаете, кто это был?
   – Не знаю.
   – Тогда почему вы позвонили и заранее сообщили, что он убийца?
   – Мне позвонил пан Тадеуш… Извините, мой шеф из Бельгии. Господин Дзевоньский. Он сказал, что меня, вероятно, попытаются убить и мне не следует возвращаться домой.
   – Может, он в Америке, здесь, в Чикаго?
   – Нет-нет. Но я не знаю точно.
   – И он сообщил вам, что может появиться убийца?
   – Да. Поэтому я перезвонила домой. Потом позвонила консьержу. Потом хотела позвонить в полицию. Но было уже поздно…
   У Олеси сами собой потекли слезы. Было жалко старушку. Тетя Ануся не заслуживала такой участи.
   – Вы приходитесь родственницей погибшей?
   – Да, я внучка ее родной сестры.
   – Вы ее единственная наследница? Других родственников у нее не было?
   Олеся испугалась. Они могут решить, что она врет и сама подослала убийцу. А если она не единственная наследница, то и не главная подозреваемая.
   – Нет. Я не единственная, – торопливо сообщила она. – У нее была еще и старшая сестра. Двое ее детей живут в Сан-Франциско. Вы можете им позвонить.
   – Обязательно, – сказал Саймонс, трогая машину с места. – А как перезвонить вашему шефу?
   – Не знаю. Он отключил свой телефон. Несколько дней назад на наш офис в Брюсселе напали и убили всех сотрудников. А офис сожгли…
   Олеся полагала, что они обо всем знают. Но Саймонс резко нажал на тормоз и посмотрел на своего напарника.
   – В Брюсселе напали на ваш офис? – переспросил сержант.
   – Да. И всех убили.
   – Когда это было?
   – Три дня назад. Нет, два. Третьего марта утром. Здесь еще была ночь второго. Да, два дня назад.
   – А как вы собираетесь связаться со своим шефом? – вмешался Саймонс.
   – Он сам должен мне позвонить. Куда мы едем?
   – На место убийства. Вы должны посмотреть, что именно пропало в квартире вашей родственницы.
   – Нет, – испугалась Олеся, – нет! Я туда не поеду. Я не хочу… Мне нельзя… Там меня будет ждать этот убийца… Нет, нет…
   – Мисс Бачиньская, – устало произнес Саймонс, – кроме нас двоих там будет еще человек пять или шесть детективов. Не считая собственной охраны дома. Вы полагаете, что в Чикаго есть такой сумасшедший, который рискнет напасть в одиночку на целый отряд офицеров полиции? Это при том, что полицейский участок находится рядом, и через пять минут у здания могут собраться еще полсотни наших сотрудников? Как вы думаете, какие шансы у этого киллера остаться в живых, если только он посмеет что-либо предпринять?
   – Но я не могу… Я не могу смотреть на мертвых. Я их боюсь.
   – Трупа там уже нет. Хозяйку квартиры увезли в морг, а ее экономку – в больницу. В доме сейчас только наши офицеры.
   – Хорошо, – согласилась она, – хорошо. Я поеду вместе с вами. Только вы стойте около меня и никуда не уходите.
   – Обещаю, – улыбнулся Саймонс. – Я буду все время рядом.
   Через пятнадцать минут они были у дома. В холле здания дежурили двое полицейских в форме. Это Олесю немного успокоило. Но в квартире, когда она увидела кровавые пятна на диване, где обычно сидела тетя Ануся, ей снова стало страшно. В сопровождении Саймонса Олеся ходила по знакомым комнатам, оглядывая вещи. На первый взгляд, все оставалось на своих местах. В кабинете мужа тети Ануси за картиной находился сейф, о котором она знала. Олеся показала сейф Саймонсу. Тот сразу подозвал какого-то офицера с аппаратурой. Ключей не нашли, но и они не помогли бы – в нем оказался кодовый замок. Однако специалист из полиции справился с ним за десять минут и открыл дверцу сейфа. Там лежали какие-то акции, бумаги, письма, сорок тысяч долларов наличными и драгоценности тети Ануси, которые ей дарил покойный муж. В верхнем отделении хранился желтый конверт, надписанный крупными буквами характерного почерка тети Ануси. Это было ее завещание, копия которого находилась у нотариуса.
   Саймонс внимательно прочел завещание и передал его Олесе.
   – Мне кажется, вам будет интересно с ним ознакомиться, – сообщил он.
   В завещании тети Ануси говорилось, что имеющиеся у нее акции трех разных компаний она делит поровну между детьми ее старшей сестры. Олеся расстроилась, о ней здесь не было сказано ни слова. Общая сумма наследства на каждого ее троюродного брата в Сан-Франциско составляла около трехсот пятидесяти тысяч долларов. Далее сообщалось, что загородный дом тети Ануси переходит к ее верной экономке Беате, а в случае ее преждевременной смерти – к ее детям. Это тоже было очень обидно. Олеся читала, закусив губу. В конце концов тетя могла бы вспомнить и о ней.
   В завещании были упомянуты личный врач старушки, ее массажистка, парикмахер, нотариус. Каждому предназначалась определенная сумма в деньгах или в акциях. Олеся уже смирилась с тем, что никогда не прочтет своего имени. Наверное, старушка просто не любила ее, скрывая неприязнь под маской ласки и учтивости. Оставался последний абзац. И вдруг…
   Свою квартиру в этом доме со всем имуществом, находящимся в ней, тетя Ануся завещала ей. Невероятно, но именно так. В абзаце четко написано, что квартира переходит по наследству к Олесе Бачиньской. Квартира стоила больше двух миллионов долларов, и поэтому предусмотрительная старушка оставила большую часть своих денег в банке для выплаты налогов на наследство, с тем, чтобы квартира перешла к Олесе без каких-либо дополнительных проблем.
   Олеся опустила письмо и растерянно огляделась. В этой квартире были чудесные картины, различные скульптуры, антикварная мебель, собранная мужем хозяйки. Все это тянуло еще на один миллион долларов. Получалось, что она в один момент стала миллионершей. Олеся хотела улыбнуться, но не смогла, ее вдруг стала бить крупная дрожь. Она снова заплакала.
   – Не стоит так нервничать, – посоветовал Саймонс, забирая у нее завещание. Он внимательно следил за ней и видел ее естественную реакцию. Если эта молодая особа сама организовала убийство богатой родственницы, то играла она гениально.
   – Мы должны будем проверить по вашему телефону все входящие звонки, – пояснил Саймонс, – чтобы гарантировать ваше алиби.
   – Хорошо, – она все еще не могла прийти в себя. Выходит, что этот киллер сделал ее в течение нескольких секунд миллионершей?
   И в этот момент зазвонил ее телефон. Сразу несколько полицейских обернулись к ней. Олеся достала аппарат и посмотрела на Саймонса. Тот кивнул в знак согласия. Кто-то из офицеров подбежал и подсоединил ее аппарат к небольшому диктофону. Она ответила.
   – Слушаю.
   – Это я, – услышала она знакомый голос пана Тадеуша. – Где ты находишься? С тобой хотят встретиться. Ты успела уехать из Чикаго?
   – Нет… да… нет… – она опять взглянула на Саймонса, и тот укоризненно покачал головой.
   – Я в Чикаго! – вдруг закричала Олеся. Сказались все переживания этого дня. Она уже не отдавала себе отчета, что именно говорит. – Здесь убили тетю Анусю. И застрелили ее экономку. Я вернулась домой, но не знаю, что мне делать…
   – Уходи оттуда, – успел сказать ее шеф, и в этот момент Саймонс выхватил у нее аппарат.
   – Господин Дзевоньский? Где вы находитесь? Говорит лейтенант полиции Саймонс. Мне нужно с вами поговорить…
   Телефон отключился почти сразу. Саймонс недоуменно посмотрел на аппарат. Может, Дзевоньский сам организовал это нападение. Но зачем тогда он в последний момент предупредил о киллере? И как он мог об этом узнать? Нужно будет найти его и задать ему эти вопросы.
   – Проверьте, откуда звонили, – приказал лейтенант и, строго глядя на Олесю, поинтересовался: – Какие у вас отношения с шефом?
   – Хорошие, – она чуть покраснела, что не укрылось от проницательных глаз офицера. Возможно, таким образом этот неизвестный шеф хотел поправить свои дела? Убрать старушку, оформить наследство на свою молодую сотрудницу и затем попробовать отнять эти деньги у нее?
   – Он обещал жениться на вас? – спросил Саймонс.
   – Нет, – Олеся улыбнулась, – нет, никогда. У нас с ним были не такие отношения, – не очень уверенно произнесла она.
   Лейтенант понимающе кивнул. Нужно будет все это тщательно проверить. Но похоже, что эта молодая женщина права. Ей понадобится их охрана… А в следующую секунду вбежавший офицер полиции просто поразил его своим донесением:
   – Мы проверили звонок, лейтенант. Звонили из Москвы. Из России.
   «Только русской мафии мне здесь и не хватало!» – с раздражением подумал Саймонс.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 6 МАРТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Утром комиссия собралась в прежнем составе. Все офицеры сидели за круглым столом. Богемский, увидев Дронго, глянул на него с явной неприязнью и отвернулся. Татьяна Чаговец сжала губы, остальные молча кивнули эксперту в знак приветствия. Нащекина улыбнулась. Даже второй представитель Федеральной Службы Охраны – полковник Краснов, и тот приветливо поздоровался. Виктор Машков поднялся, пожал Дронго руку и показал на место напротив себя. После вчерашнего «промывания мозгов» его наконец признали почти своим. Дронго не мог знать, что Богемский настаивал на том, что процедура проверки не может исключить возможной измены эксперта в будущем, но Машков не захотел его слушать.
   Почему-то именно эти двое – генерал Богемский и полковник Чаговец невзлюбили Дронго с самого начала. С женщиной все понятно. Или относительно понятно. Старая дева, сухая, черствая, недоброжелательная. Наверняка заметила, что он нравится Нащекиной и, видимо, поняла, как к Дронго относятся другие женщины, или что-то слышала об этом. Он не был «типичным латинским любовником». Скорее, наоборот. Держался с женщинами немного отстраненно, несколько иронично, но неизменно доброжелательно. В сочетании с юмором и интеллектом это, видимо, было то самое, что рождало к нему симпатию. Но возможно, именно поэтому он и не нравился Чаговец.
   Неприязнь Богемского была также объяснима. Служба охраны не любила, когда в ее функции вмешивались даже сотрудники ФСБ. А здесь какой-то эксперт вдруг начал внимательно читать газеты и обнаружил в них угрозу для главы государства. Безоговорочно поверить Дронго означало расписаться в некоторой своей некомпетентности. А Богемский этого не хотел признавать ни при каких обстоятельствах. Он продолжал подозревать, что Дронго имел и другие источники информации, о которых не пожелал сообщить комиссии. Дронго вспомнил, что при первой встрече Полухин даже не сказал ему, что генерал Богемский из Службы охраны. Он представил его как сотрудника Службы Безопасности, настолько явно они не хотели сообщать постороннему о главной задаче комиссии по обеспечению безопасности президента.
   Дронго сел за стол и оглядел собравшихся. Девять офицеров, из которых три генерала. По два сотрудника от ФСБ, СВР и Службы охраны. Представители МВД, ФАПСИ и прокуратуры. Всего девять человек: семеро мужчин и две женщины. Все люди проверенные, опытные, знающие. Но один из них может оказаться тем самым «кротом», который сообщил о провале Дзевоньского и спровоцировал нападение на его офис в Брюсселе. Каждый из присутствующих понимал, насколько малы шансы на столь оперативное вмешательство неизвестных «заказчиков» в столице Бельгии без чьей-то подсказки о возможном аресте Дзевоньского. Об этом старались не говорить, но все так думали. Вместе с тем никто не решался предложить начать проверку всех офицеров комиссии, сознавая, что нападению могла предшествовать предварительная работа «заказчиков», которые могли следить за группой Дзевоньского или выйти на контакт с генералом Гейтлером.
   Отныне поиски Гейтлера становились самым главным приоритетом в их деятельности. Машков обвел взглядом всех присутствующих:
   – Вчера в Чикаго была совершена попытка убить Олесю Бачиньскую, секретаря Дзевоньского. Киллер застрелил ее пожилую родственницу и тяжело ранил их экономку. Убийцу не смогли остановить, несмотря на наше предупреждение. Бачиньской отчасти повезло, ее в это время не было дома. Мы даже разрешили Дзевоньскому с ней поговорить, но оказалось, что эта молодая женщина сумела принять верное решение и обратилась за защитой в полицию. Сейчас ее охраняют сотрудники полиции Чикаго.
   – Девочке повезло, – недовольно заметила Чаговец, словно Бачиньская должна была обязательно умереть.
   – Если ее так преследуют, значит, она знает что-то опасное для «заказчиков», – заметил Машков.
   – Да, – согласился Полухин, – они, видимо, решили убрать опасного свидетеля.
   – Предлагаю связаться с представителями американской стороны и допросить Бачиньскую, – сказал Машков. – Наш представитель может вылететь в Чикаго и переговорить с ней. Дзевоньский утверждает, что она видела «заказчика». Может, поэтому ее хотят убрать?
   – Похоже, – согласился Богемский.
   – Нет, – неожиданно произнес Дронго, и все посмотрели в его сторону. Ему очень не хотелось возражать именно после слов Богемского, но он не мог промолчать. – Мне кажется, здесь очевидное расхождение, – попытался объяснить Дронго. – Я думаю, дело не в том, что она видела неизвестного «заказчика».
   – Вы полагаете, они охотятся за ней только из спортивного интереса? – не без иронии произнес Богемский.
   Дронго увидел заинтересованный взгляд Нащекиной.
   – Нет. Но они точно знали, что Дзевоньский арестован, и именно его арест спровоцировал их нападение на офис в Брюсселе. Теперь давайте рассуждать логично. Зачем рисковать, посылая наемного убийцу в Чикаго, когда офис уничтожен, документы сгорели, а дискеты похищены? Для чего убивать эту молодую женщину? Что такого она могла знать, чего не знает Дзевоньский? Ведь если напавшим точно известно, что Дзевоньский арестован, то они понимают, что рано или поздно из него вытянут все сведения. В этом не может быть никаких сомнений. Но Бачиньскую упрямо хотят убить. Почему? Может, потому, что она знает нечто такое, чего не мог знать Дзевоньский и не знали остальные сотрудники его офиса? Вот это и необходимо найти – попытаться выяснить, что же такое ей известно. Тогда нам станет ясно, почему ее так настойчиво хотят убрать.
   Машков нахмурился. Дронго прав. Зачем убивать секретаря, если ее шеф, владеющий гораздо большей информацией, находится у них в руках? Тут явная нестыковка. Нужно было обратить внимание на нее еще вчера.
   – Предлагаю послать в Чикаго наших представителей, – решил он. – Нужно договориться с посольством, чтобы выдали срочные визы. Полковник Кашаев, свяжитесь с представителем ФБР в Москве. И объясните им всю сложность ситуации. Разумеется, речь идет только о Дзевоньском и его группе. Никаких дополнительных сведений мы им сообщать не обязаны. Я предлагаю, чтобы в Чикаго вылетели полковник Нащекина и… – он сделал паузу, – и наш эксперт, привлеченный к этой работе.
   «Только не это! – подумал Дронго. – Придется лететь через океан. Удовольствие сомнительное. Даже с Нащекиной…»
   – Согласен, – кивнул заместитель Машкова генерал Полухин. И улыбнулся, глядя на Дронго.
   – У тебя есть американская виза? – поинтересовался Машков у Дронго.
   – Есть, – уныло кивнул тот. – Но ты напрасно считаешь, что я испытываю восторг от полета за океан. Не люблю так далеко летать.
   – Придется, – улыбнулся Машков, – ты ведь сам взялся нам помогать. Никто тебя не принуждал. Полковник Нащекина, вы не возражаете?
   – Я не боюсь летать, – ответила она без тени улыбки, – тем более в компании с таким мужчиной.
   Машков опять улыбнулся и вдруг подмигнул Дронго. Тот понял, что эта поездка – своеобразное извинение его друга за вчерашнее дознание. И больше ничего не стал говорить. Машков перебрал бумаги, лежащие перед ним.
   – Я думаю, что Дзевоньскому и его группе можно будет предъявить обвинения не только в подготовке террористического акта, но и в конкретном убийстве, – заявил он. – Однако поиски исчезнувшего Гельмута Гейтлера пока ни к чему не привели. Все сотрудники милиции имеют его фотографию. Мы передали сообщения во все аэропорты, на вокзалы, автобусные и речные станции. У нас есть номера паспортов, которые Дзевоньский передал Гейтлеру, но пока эти документы нигде не всплыли. Никто не может даже предположить, где находится Гейтлер. Прошу высказаться по этой проблеме. Мы должны определить круг поисков. – Машков посмотрел на сидящего рядом с ним Полухина.
   – Мы отрабатываем все прежние связи Гейтлера, – доложил тот, – пытаемся выйти на офицеров, которые раньше с ним работали, проверяем всех его бывших знакомых. Прошло немало лет с тех пор, как он был в нашей стране в последний раз. Но наши сотрудники подняли все архивные материалы и продолжают работу. У нас уже есть несколько адресов и несколько знакомых Гейтлера, которых мы будем проверять.
   – Мы тоже проверяем его зарубежные связи, – сказала Нащекина. – В девяносто первом он сдал нам практически всю агентуру, но, возможно, как профессионал, не захотел сообщить обо всех, оставив себе несколько агентов в качестве запасного варианта. Или для возможного торга с американцами. Хотя второй вариант почти исключен. Американцы несколько раз предлагали ему сотрудничество, но он всегда отказывался.
   – Лучше бы работал на американцев, – в сердцах вставил Богемский. – Патриот чертов!
   – Что у вас? – спросил его Машков.
   – Проверяем. – Богемский явно не хотел говорить в присутствии Дронго, даже после всех вчерашних испытаний. Но понимая, что ограничиться одним словом невозможно, начал пояснять более подробно: – Наши аналитики вместе с сотрудниками ФСБ просматривают все бывшие операции Гейтлера. Возможно, есть аналоги. Мы вообще смотрим все операции его бывшего управления. Обращаем внимание на сообщения в прессе, – он покосился на Дронго, – проверяем всех прибывающих в Москву иностранцев, которые могут быть задействованы в возможной операции Гейтлера.
   – Все паспортные столы получили указание проверить регистрацию прибывших иностранцев, – сообщил представитель МВД полковник Кашаев. Это был высокий мужчина с азиатским разрезом глаз и вытянутыми скулами. Он проработал в национальном бюро Интерпола более десяти лет и сейчас занимал высокую должность в Управлении собственной безопасности МВД России.
   – Мы задействовали наши возможности, – доложила Чаговец, – подключили аппаратуру. – Она посмотрела в сторону Дронго. Ей тоже не хотелось сообщать подробности в присутствии этого эксперта.
   – Говорите, – подбодрил ее Машков. – Здесь собрались люди, которым можно доверять.
   – Да, конечно. Мы задействовали аппаратуру «Прометей», подключив ее через спутники к московской телефонной сети. Кроме того, будут задействованы наши возможности и в сотовых компаниях связи. Но это огромный объем работы…
   – А программа «Прометей» обладает аналитическими возможностями? – поинтересовался Машков.
   – Да. Она отсеивает нужные нам разговоры и вводит их в наши компьютеры для анализа информации, – пояснила Чаговец.
   Дронго знал, что представляет собой такая программа. В Советском Союзе ее аналоги были впервые введены в действие еще в конце семидесятых годов. Тогда с ее помощью старались обнаружить возможных диссидентов, разговаривающих по телефонам городской сети. Одному из собеседников достаточно было произнести определенный стандартный набор слов, например, «Долой КПСС», как телефон мог автоматически отключиться, а его параметры тут же заносились в особую программу. Похожие антитеррористические программы были разработаны и в американском Агентстве Национальной Безопасности. В бывшем КГБ СССР существовало Восьмое Главное Управление, отвечавшее за связь и шифровальные службы. Кроме того, действовали специальный Двенадцатый отдел, занимавшийся вопросами прослушивания нужных объектов и индивидов, а также Шестнадцатое Управление, отвечавшее за электронную разведку и радиоперехват.
   Очевидно, программа «Прометей» была новым достижением в подобных разработках. Она позволяла вводить кодовые слова, например фамилию Гельмута Гейтлера или имя, под которым он прибыл в Россию – Йозефа Шайнера. Вместе с этими кодовыми именами в память компьютеров могли быть включены фамилии Дзевоньского и членов его группы, а также ключевые слова, связанные с подготовкой террористического акта.
   Стоило лишь прозвучать одному такому слову, как компьютер выделял весь разговор, переводил его в режим записи и выдавал аналитикам на прослушивание. Такие умные машины позволяют экономить время, просеивая миллионы разговоров по всему городу.
   – Мы не можем долго ждать, – твердо произнес Машков. – Уже завтра постараемся переговорить с американским посольством, чтобы наши представители вылетели в Чикаго. Допросы задержанных нужно проводить более интенсивно, особенно Дзевоньского. Возможно, он вспомнит какие-нибудь моменты, связанные с деятельностью Гейтлера. Необходимо еще раз тщательно проверить все его связи в нашей стране. Полковник Нащекина, я думаю, будет правильно, если на обратном пути вы заедете в Берлин и найдете там родных генерала Гейтлера. Вдруг у него остались в России какие-то связи, о которых, кроме его близких, никто не знает. Они ведь тогда бежали в Москву все вместе: его жена, дочь, внуки. Поговорите с ними еще раз.
   – Хорошо, – согласилась Нащекина.
   – Я думаю, будет правильно, если мы активизируем нашу деятельность и в Бельгии, попытавшись выйти на «заказчиков». – Машков помолчал и неожиданно добавил: – Но все эти меры не могут нам дать быстрого и конкретного результата. Нужно сделать все, чтобы как можно скорее найти и обезвредить Гельмута Гейтлера, который находится где-то в Москве. Сегодня он представляет для нас самую большую опасность. Мы уже имели возможность столкнуться с его изощренным умом. Давайте постараемся не предоставить ему второго шанса. Ведь на этот раз мы можем и опоздать.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 6 МАРТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   Гейтлер спускался вниз по Тверской, проходя мимо знакомых зданий, величественно возвышающихся по обеим сторонам широкой улицы. Он еще застал время, когда эта улица носила имя Горького. Гейтлер оглянулся на здание мэрии, напротив которого стоит памятник Юрию Долгорукому. Гейтлер помнил, как однажды назначил у него свидание молодой женщине. И вообще у него было множество приятных воспоминаний, связанных с учебой в России и последующими частыми приездами к советским друзьям и коллегам. Тогда ему казалось, что это навсегда, навечно. Его страна пользовалась уважением и признанием во всем мире, их разведка считалась одной из лучших, если не самой лучшей среди стран Восточного блока. Незыблемость их положения поддерживалась всей мощью великого восточного соседа, обладавшего вторым в мире ядерным потенциалом и самыми мощными танковыми армиями в Европе.
   Правда, уже тогда можно было заметить признаки начинающегося упадка и разложения. Но они списывали их на возможные недостатки самой системы, им казалось, что все еще можно изменить, улучшить, исправить. Только все произошло иначе. Даже в самых смелых фантазиях невозможно было предугадать того, что затем случилось. С политической карты мира исчезла ГДР – страна, ставшая одним из символов успеха всей социалистической системы. Она исчезла так неожиданно и внезапно, что многие даже не успели понять перемен, происходивших в центре Европы. А затем исчез и Советский Союз, казалось, созданный на века. Мог ли кто-нибудь тогда предположить, что такое возможно? Изменения оказались невероятными и поистине космическими по своим масштабам. Гейтлер смотрел на витрины модных магазинов и шел дальше. У одного из них он остановился. Это был «Босс», магазин модной немецкой одежды. Гейтлер вспомнил, что ему следует подумать и своем гардеробе, но решил, что покупать одежду лучше в другом месте.
   Сейчас его трудно было узнать. За несколько дней у него появилась небольшая седая бородка, усы. Теперь он носил очки, совершенно изменившие его глаза. И если бы его остановили, чтобы проверить паспорт, то любой постовой мог убедиться, что перед ним Эрнст Макулов, приехавший из Саранска преподаватель истории, которому уже за шестьдесят. Один из паспортов, выданных еще Дзевоньским, был изменен. Вместо пятерки в самом начале его номера стояла шестерка, а вместо двойки в середине – восьмерка. Одним словом, теперь это был документ с другим номером и на другое имя. Гейтлер безупречно говорил по-русски, и ни один проверяющий не смог бы догадаться, что перед ним чистокровный немец.
   Дойдя до места, где раньше возвышался отель «Интурист», Гейтлер остановился. Сейчас здесь возводили новое здание. Он спустился в подземный переход и прошел к отреставрированному манежу. Тут под землей теперь был целый торговый комплекс. Гейтлер вошел в небольшое кафе и заказал себе чашечку кофе. Он видел, что посты сотрудников милиции находятся на каждом этаже. Заметил среди посетителей подземной галереи и одетых в штатское мужчин, которые внимательно осматривали прохожих. А судя по тому, как они особо выделяли мужчин возраста Гейтлера, нетрудно было догадаться, кого они стараются выявить. Он выпил кофе и пошел обратно к отелю «Националь», где всегда можно было поймать свободное такси. Остановив автомобиль, попросил отвезти его на проспект Мира. Водитель, молодой человек лет двадцати пяти, весело кивнул в знак согласия. Гейтлер подумал, что в молодости веселый оптимизм – это норма, тогда как характерной чертой людей его возраста становится скептицизм. Или цинизм. Это уже зависит от опыта прожитой жизни.
   Безусловно, самым большим циником из виденных им в жизни был Дзевоньский. Этот поляк не верил ни в Бога, ни в дьявола, не доверял ни Гейтлеру, ни своим людям, и вообще никому на свете. И так глупо подставился, самоуверенно решив, что русская контрразведка не сможет его вычислить. Вспомнив о провале Дзевоньского, Гейтлер помрачнел. Он тогда сразу понял, что два непредвиденных случая, произошедших один за другим, не могут быть случайным совпадением. В такие совпадения опытный профессионал просто не имеет права верить. Поэтому Гейтлер так быстро и покинул ту дачу. А Дзевоньский был убежден, что его не найдут. Но может, где-то ошибся он сам? Каким образом спецслужбы смогли вычислить Дзевоньского? Ведь их план разрабатывал не он, а Гейтлер. И про похищенного журналиста не знал никто, кроме них. Хотя нет, знал этот кретин Карл Гельван. И однажды сильно подставился, когда его сотрудница чуть не догадалась обо всем. Эту девицу пришлось убрать, а Гельван получил хороший урок. Но даже если считать, что тогда они допустили очевидный промах, каким образом русская контрразведка смогла установить место нахождения Дзевоньского? Навели его контакты с Курыловичем? Возможно. Среди журналистов могли быть, и наверняка были, сотрудники КГБ. Или ФСБ, как сейчас называют их контрразведку. Да, это возможно.
   Как еще? Первая версия провала – через Гельвана. За его фирмой могли следить после исчезновения их сотрудницы, а в связи с этим обратить внимание на частые командировки Гельвана на юг и его поездки на их дачу. Тогда ясно, почему они так быстро вычислили Дзевоньского. Вторая версия провала – через Ежи Курыловича, болтливого польского журналиста, связанного со многими московскими коллегами. Разве не любопытная ситуация – иностранец заказывает статьи? Но работники спецслужбы, конечно, ошиблись. Им следовало бы выходить на связь с Холмским через местного журналиста. Так было бы и проще, и надежнее. Что могло быть еще? Третья версия провала – люди Дзевоньского, часто прилетающие в Москву и подолгу в ней гостящие. Между тем Россия продолжает войну на юге, в столице приняты повышенные меры безопасности. Раньше каждого иностранца брали на особый контроль. Времена, разумеется, изменились, но спецслужбы вполне могли начать выборочную проверку. И наконец, четвертая версия провала – утечка информации на первоначальном этапе: где-то в Бельгии, Англии или во Франции. От самих заказчиков или от связных, через которых они выходили на контакты с Дзевоньским. Гейтлер подумал, что версий набирается многовато. Все действия надо было анализировать ежедневно. Они допустили просчет, за который Дзевоньский теперь расплачивается свободой, а может быть, и жизнью.
   Гейтлер показал водителю, где остановиться, расплатился и вылез из машины. Затем, проводив долгим взглядом отъехавший автомобиль, достал из кармана один из тех сотовых аппаратов, которые были куплены им еще месяц назад, набрал знакомый номер и долго ждал, когда ему ответят. Наконец в трубке прозвучало:
   – Говорите.
   – Переведите деньги в известный вам банк в Малайзии, – негромко попросил Гейтлер. – Всю оставшуюся сумму.
   – Вы можете гарантировать?
   – Да, постараюсь.
   – Время?
   – Пока не знаю. Следующая связь через неделю плюс один час. До свидания.
   Он отключился, достал сим-карту, выбросил аппарат в мусорный ящик. Сделав это, пошел дальше по улице и метров через триста выбросил и сим-карту. Гейтлер подумал, что раньше было гораздо сложнее выходить на связь, особенно из Москвы. А сейчас можно купить самый дешевый мобильник и просто набрать номер телефона в любой точке земного шара. Потрясающий технический прогресс! Ведь сколько тысяч агентов погорели именно на связи, когда не имели возможности передать нужные сообщения. Все шпионские истории строились на том, как резидент пытался переправить свои сведения за рубеж, придумывая различные хитроумные ходы, и как раз на этом попадался. От Штирлица до Джеймса Бонда в действительности разведчиков самым важным было наличие связи. Гейтлер прошел еще метров триста, оглянулся и посмотрел по сторонам. После чего наконец поднял руку, чтобы остановить следующую машину. До дома он всегда добирался с пересадками и останавливал даже случайные автомобили за два квартала от него.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. НЬЮ-ЙОРК. 8 МАРТА, ВТОРНИК --//
   Утром этого дня они вылетели из Шереметьево-2 триста семнадцатым рейсом «Аэрофлота». Дронго настоял, чтобы им купили билеты бизнес-класса за его счет, в креслах эконом-класса ему неудобно было сидеть, некуда было деть ноги, а на время долгого перелета над океаном хотелось устроиться более удобно. Сначала им приобрели билеты эконом-класса, а затем обменяли их на билеты бизнес-класса с доплатой, сделанной Дронго – у комиссии не было средств отправлять своих представителей с таким комфортом.
   Нащекиной проставили американскую визу в течение одного дня. Когда дело касается борьбы с террористами, американцы проявляют понимание ситуации. Прямого рейса «Аэрофлота» в Чикаго не было, пришлось лететь с пересадкой в Нью-Йорке. Из Москвы они вылетели в десять часов пятьдесят минут утра, чтобы прибыть в Нью-Йорк в час дня по местному времени.
   Когда они устроились в креслах, Дронго вытащил из своей сумки флакон французских духов и протянул Нащекиной. Она удивленно посмотрела на него.
   – Восьмое марта, – улыбнулся он.
   – Действительно, восьмое, – улыбнулась она в ответ, – а я совсем забыла, замотавшись с этой поездкой. Вчера за один день мне сделали визу, взяли нам билеты, дома было полно проблем… Сегодня утром я чуть не опоздала в аэропорт.
   – Понимаю, – кивнул Дронго.
   – Я знаю, – отозвалась она, – у вас глаза понимающего человека. Может, поэтому вы так нравитесь женщинам.
   – Вашей коллеге Чаговец я не очень нравлюсь, – заметил Дронго. – Значит, бывают исключения.
   – Мы об этом говорили, – напомнила Нащекина, – у каждого свои пристрастия. Ей, наверное, нравится генерал Богемский. У них много общего.
   Самолет легко оторвался от взлетной полосы, взяв курс на Нью-Йорк. Дронго, уступивший место у окна женщине, старался не смотреть в иллюминатор.
   – Не любите летать, – вспомнила Нащекина. – Я обратила внимание, что вы никогда не смотрите вниз.
   – Терпеть не могу, – подтвердил Дронго. – Два часа лета я еще могу выдержать, а восемь или девять – это уже слишком. К тому же теперь нам предстоит почти все время лететь над океаном.
   – Насколько я знаю, вы много раз бывали в Америке, да и на другие континенты тоже летали. Или вы передвигались по морю?
   – Конечно нет. Повсюду только летал. Летал и боялся. Терпеть не могу подниматься в воздух. Хотя только в США был раз десять. Приходится. Кстати, в Чикаго я тоже был. Очень интересный город.
   – А я не была, – вздохнула Нащекина. – Хотя в Америке была два раза. Один раз у друзей в Сан-Франциско, а второй – в Вашингтоне на конференции.
   – Между разведчиками уже проводятся совместные конференции? – усмехнулся Дронго.
   – Я ездила туда от другой организации, – дипломатично пояснила Нащекина. – И не ловите меня на каждом слове. Хотя я думаю, что американцы прекрасно знают, кто и зачем к ним приезжает. Как и мы знаем почти все о прибывающих к нам. Учтите, обратно мы сначала полетим в Берлин, а уж оттуда в Москву.
   – Очень популярный маршрут, – пробормотал Дронго. – Что-то мы долго взлетаем.
   – Разве? По-моему, мы уже взлетели.
   – Табличка не гаснет, – показал Дронго. – Когда самолет уже взлетел, табличка «Застегнуть ремни» обычно гаснет.
   – И вы их сразу расстегиваете?
   – Никогда в жизни. Но выключенная табличка на меня действует умиротворяюще.
   Не успел он закончить фразы, как табличка погасла. Оба весело рассмеялись. Стюардесса начала разносить напитки и еду. В полетах Дронго старался почти не есть, но от небольшой дозы спиртного, которая снимала стресс, неизменно при этом возникающий, не отказывался.
   – Вы думаете, что Бачиньская может знать что-то особенное о заказчиках? – поинтересовалась Нащекина.
   Они оба вели себя так, словно не было того поцелуя у него дома.
   – Мне кажется, да.
   – Но Дзевоньский не позволил бы ей узнать больше, чем полагалось. Он – профессионал. А если она что-то знает, то уже сообщила об этом полиции.
   – Бачиньская не знает, кто именно хочет ее убить. Ведь у Дзевоньского были сотни клиентов.
   – Возможно, – согласилась она. – Странно, что в группе Дзевоньского столько поляков.
   – Ничего странного. Он сам поляк и поэтому привлекал знакомых земляков. Судя по всему, он знал семью Бачиньской. А с другой стороны, отношения между русскими и поляками всегда были сложными. Как у французов с немцами или с англичанами. Или у турков со славянскими народами Балкан. У соседей частенько непростые отношения.
   – С поляками особенно…
   – Да. Я как-то читал размышления одного русского философа о том, что движению на Запад России всегда мешала Польша, которую, в свою очередь, в Европе рассматривали как своего рода вал против грозного восточного соседа. Наверное, сказалось и то, что поляки – славяне по происхождению – приняли католичество, оказавшись вместе с литовцами самыми восточными католиками в Европе. А это линия разделения цивилизаций, если хотите.
   – У нас накопилось слишком много претензий друг к другу, – заметила Нащекина. – Даже сейчас. Нашему руководству очень не нравится их активное вмешательство в дела Украины. Судя по тому, как они себя ведут, поляки собираются стать самыми верными союзниками американцев в Европе, даже потеснив немцев и французов.
   – Уже стали, – кивнул Дронго.
   – Да, наверное. И еще они не могут простить нам Катыньской трагедии, как будто за грехи Сталина должны отвечать мы все. Хотя я их понимаю, ведь было убито столько офицеров, цвет польской интеллигенции.
   – Не уверен, что они вправе предъявлять такие претензии именно сегодня, – возразил Дронго. – Трагедия в Катыни произошла при определенных исторических обстоятельствах, которые нельзя игнорировать. Нужно помнить всю историю.
   – Я вас не совсем понимаю.
   – Дело в том, что, едва возникнув, благодаря Октябрьской революции, польское государство стало угрожать существованию своих соседей. В двадцатом году поляки даже начали войну, захватив в том числе и Киев. Красная Армия отбросила их к Варшаве, но во время преследования так увлеклась, что получила сильнейший контрудар. Тысячи красноармейцев попали в плен, тысячи были интернированы в Пруссию, тысячи погибли. Советское правительство тогда согласилось на разделительную линию, отдав полякам западные Белоруссию и Украину. Важно учитывать, что все те люди, которые стояли у власти в тридцать девятом и сороковом, – Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Тимошенко – не могли забыть, что сделали поляки с их соотечественниками в двадцатом и в последующие годы. Попавшие в плен красноармейцы умирали с голода, их забивали до смерти, пытали, мучили. Из них живыми почти никто не вернулся.
   Кроме того, к этому времени Сталин и его окружение хорошо представляли себе, что значит иметь у себя в тылу двадцать тысяч подготовленных людей, большая часть которых – офицеры. Такой опыт уже был, когда во время Первой мировой войны сформировали целый корпус из пленных чехословаков. Кстати, существовали такие же венгерские и польские части. И что произошло? Чехословацкий корпус поднял мятеж в тылу, где не было регулярных войск, и все едва не закончилось свержением Советской власти.
   – Это, по-вашему, оправдывает убийства в Катыни? – задала вопрос Нащекина.
   – Погодите. Я хочу сказать, что у Сталина и его окружения был этот негативный опыт. Вспомните о поведении Польши на границах с Советским Союзом все двадцать лет до начала Второй мировой войны. Это были постоянные провокации, обстрелы, засылка диверсантов и шпионов, рейды бандформирований. После того как поляки отказались пропускать войска СССР в случае войны с Германией, а англичане и французы откровенно торпедировали заключение совместного союзного договора, Советский Союз был вынужден заключить договор с Германией, подписав акт Молотова—Риббентропа. По нему предусматривался раздел Польши и вхождение Прибалтики с Финляндией в сферу влияния Советского Союза. Договор был обоюдовыгодным, но направленным против Польши и прибалтийских народов. Хотя благодаря ему Литва вернула себе Вильнюс, который поляки не хотели ей возвращать ни при каких обстоятельствах. Сейчас они об этом предпочитают не вспоминать, но Вильнюс Литве подарил именно Сталин.
   Советская Армия расчетливо выжидала, пока немцы наступали, а когда участь Польши была решена, семнадцатого сентября начала наступление с Востока. Представляю состояние поляков, которые снова подверглись ударам двух империй с обеих сторон. На Востоке польские армии почти не сражались. И в результате у Советского Союза оказалось огромное число пленных.
   Теперь нужно представить состояние Сталина и его ближайшего окружения. Германия захватывает одну страну за другой, разбивает Францию, отбрасывает английские войска, и все понимают, что рано или поздно немцы повернут на Восток. А у Сталина в тылу двадцать тысяч поляков, которые его ненавидят. И которых ненавидит он сам. Что ему делать? Я его не оправдываю, это глупо и бессмысленно. Я пытаюсь понять логику ответственного политика. И тогда он отдает кровавый приказ. Тысячи офицеров, среди которых были священники, ученые, интеллигенция, погибли в Катыни. Это настоящая трагедия. Но другие тысячи были интернированы в Сибирь. Кстати, еще одно обстоятельство, о котором никто никогда не вспоминает. После того как Германия напала на Советский Союз, Сталин разрешил создать новую польскую армию из тех, кто был интернирован в Сибирь. Помните, что с ними стало? Они снова предали своих союзников, отказались воевать на Восточном фронте, и вся армия Андерса ушла воевать вместе с англичанами. Вот такая история. Потом Сталин во второй раз разрешил сформировать новые польские части. Сначала дивизию, затем – армию. Но эти части были уже под полным контролем польских коммунистов.
   – Все это объясняет, но не оправдывает Сталина, – серьезно заметила Нащекина.
   – А я и не пытаюсь его оправдать. Я только не понимаю, почему вы не хотите рассматривать определенные моменты в контексте исторических событий. А кстати, это и моя история. Что за мазохистский комплекс всегда жить с чувством вины? Свершилась чудовищная трагедия. Но рассматривать ее нужно со всех сторон. И между прочим, я могу привести другую историческую параллель.
   Во время египетской экспедиции Наполеона в битве при Яффе в плен взяли четыре тысячи турецких солдат и офицеров. Французы пообещали им жизнь, и они согласились сдаться. Но у Наполеона не было ни продовольствия, чтобы их кормить, ни конвойных войск. Он промучился три дня, не зная, как ему поступить, а потом приказал всех расстрелять. Всех до единого. Вот интересно, что никто не вспоминает этот пример, не называет Наполеона Бонапарта кровавым маньяком. А ведь он хладнокровно отдал приказ об убийстве четырех тысяч людей, которым была обещана жизнь. Чтобы не оставлять их у себя в тылу, решился на такой бесчеловечный поступок. Убил только потому, что так диктовала сложившаяся обстановка.
   – Я этого не знала, – нахмурилась Нащекина.
   – Мне всегда нравилась история, – признался Дронго, – поэтому я иногда читаю интересные книги, откуда черпаю массу полезного и поучительного. А что касается Катыни, то это – трагедия обоих народов. И жертв, и палачей. И вообще – трагическая страница в истории отношений двух стран. Только почему никто не вспоминает убитых в двадцатом красноармейцев, которые не вернулись домой? Или это не считается трагедией, потому что Пилсудский был лучше Сталина?
   – Больше я не буду с вами спорить, – пообещала Нащекина, – хотя я думаю, что с вами многие не согласятся.
   Дронго пожал плечами и больше ничего не сказал. Потом Нащекина задремала, а он читал журналы, потому что спать во время полета все равно не мог. Через несколько часов, когда принесли обед, его спутница проснулась. Над океаном начало слегка трясти, и Дронго сердито пробормотал:
   – Закон подлости – трясет всегда в середине океана.
   – Какая разница? – резонно спросила Нащекина. – Или вы считаете, что когда трясет над землей, не так страшно?
   – Конечно, – ответил Дронго. – Если будет трясти так сильно, мне придется выпить еще бокал вина. Хотя, боюсь, одного бокала будет мало.
   – Обычно мужчины предпочитают не говорить о своих страхах или комплексах, – заметила она.
   – А зачем скрывать? – возразил он. – По-моему, это и есть самый главный комплекс – скрывать свои комплексы и бояться говорить о собственных страхах.
   – Страх мужской несостоятельности вам тоже знаком? – лукаво полюбопытствовала Нащекина.
   – Не знаю, – ответил Дронго, – хотя, наверное, мы все подсознательно этого боимся. Каждый самец. Но это уже на другом уровне.
   – Вы тоже боитесь? – уточнила Нащекина.
   – Наверное. – Он понимал, о чем она спрашивает, но ему не хотелось об этом говорить, ведь тогда была несколько иная ситуация. Им казалось, что они больше не встретятся. И она, прощаясь с ним, разрешила себе его поцеловать. Или, лучше сказать, лишь легко прикоснуться губами. Это был не поцелуй – скорее дружеское пожелание счастливого пути.
   – Вы сознательно избегаете любого намека на эту тему? – спросила Нащекина.
   – Я все время должен напоминать вам о том, как хорошо вы ко мне относитесь? – отозвался Дронго.
   Улыбнувшись, она прикусила губу. Затем сказала:
   – Вы мне нравитесь, господин эксперт. Только не думайте, что я пытаюсь вам навязаться. Честное слово, я ни разу в жизни не встречала такого человека, как вы.
   – Принимаю как комплимент. Мне всегда немного неудобно навязываться женщинам, тем более когда речь идет о коллеге по работе.
   – По-моему, вы ведете себя безупречно.
   – Спасибо. Надеюсь, сегодня мы сможем вместе поужинать. Хотя ужин в Чикаго – это завтрак в Москве.
   Она усмехнулась, затем неожиданно добавила:
   – А насчет Катыни я начинаю думать, что не все так просто.
   – В истории вообще полно подобных трагедий, о которых люди не знают всей правды. Например, Хатыньская трагедия в Белоруссии, когда сожгли всю деревню. В Советском Союзе традиционно писали, что это сделали немецко-фашистские оккупанты. И никто не разрешал публиковать правду о том, что это были в основном каратели из западно-украинских отрядов. Но тогда считалось, что обнародование такой информации может повредить отношениям двух братских союзных республик. Вот ничего и не сообщали.
   – У вас еще много таких невероятных историй? – поинтересовалась Нащекина.
   – Достаточно. У каждого человека, у каждой семьи есть свои скелеты в шкафу. А у истории их целые кладбища. Просто народы время от времени начинают бить этими историями друг друга по голове, вместо того чтобы учиться мудрости на их примерах. Самое непродуктивное – коллекционировать обиды прошлого. Вот французы и немцы смогли отойти от многолетней вражды и начать создавать новую Европу. А ваши отношения с поляками пока далеки от идеала. И не только с поляками, но и с прибалтийскими республиками. Хотя, справедливости ради, стоит признать, что это они в основном пытаются использовать уроки истории против своих соседей. – Дронго откинулся на спинку кресла. До посадки еще оставалось около четырех часов.
   Нащекина больше не спала. Они продолжали тихо разговаривать, чтобы не мешать остальным пассажирам. И не заметили, как пролетело время, пока капитан корабля не объявил о том, что они идут на посадку.
   В аэропорту имени Джона Кеннеди им пришлось прождать около двух с половиной часов, прежде чем их самолет вылетел в Чикаго. Меры безопасности, принятые в аэропорту, превосходили всякое воображение – американцы серьезно опасались новых террористических актов. Даже транзитных пассажиров проверяли по второму кругу. Повсюду появлялись полицейские с собаками, натасканными на взрывчатку. Перелет в Чикаго занял около двух часов, и наконец в пять пополудни по местному времени они вышли из самолета.
   В аэропорту их встречали. Высокий мужчина с красивым аристократическим лицом коротко представился как лейтенант полиции Саймонс. Он с явным интересом смотрел на Нащекину. Второй встречающий, мужчина среднего роста, коренастый, полный, лысоватый оказался представителем ФБР, старшим агентом Конелли, который неплохо говорил по-русски. По его предложению они поехали в отель, чтобы оставить там вещи. Пока ехали в город и размещались в отеле «Холлидей Инн» – одном из тех многочисленных отелей, которые были рассыпаны по всему миру, – время приблизилось к семи.
   Американцы пригласили гостей на дружеский ужин. Было очевидно, что предложение исходило от Конелли, хотя Саймонс также не возражал, все время глядя на Нащекину. Прибывшая гостья его явно заинтересовала. Судя по вопросам, которые задавал Конелли, он был не столько старшим агентом ФБР, сколько высококвалифицированным сотрудником ЦРУ. Но все делали вид, что абсолютно доверяют друг другу. Шутили, рассказывали анекдоты, хотя их так трудно бывает понять иностранцам, даже при идеальных переводах. Ужин прошел в благостной обстановке, после чего гостей опять отвезли в отель. По непонятному капризу портье их номера находились на разных этажах. Выходя на четвертом этаже из кабины лифта, Нащекина кивнула Дронго на прощание. Он поднялся на пятый, вошел в свой номер.
   На часах было около десяти. В Москве – уже семь часов утра. Он прошел в ванную, чтобы принять душ, смыть напряжение минувшего дня. И сразу вслед за этим отправился спать. На утро была назначена встреча с Олесей Бачиньской.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАРТА, СРЕДА --//
   В этот день президент должен был принять одного из сибирских губернаторов. Но это была не совсем обычная встреча. Губернатором был Нахрапович, тот самый миллиардер, о невероятных доходах и расходах которого ходили легенды по всему миру. Раньше самым богатым человеком в стране считался Михаил Кочуровский. Но после привлечения его к уголовной ответственности, осуждения и фактического развала его компании, «место под солнцем» занял Нахрапович.
   В отличие от Кочуровского, он не имел никаких особых политических амбиций, хотя и умудрился стать губернатором одной из самых дальних и отсталых сибирских губерний, чтобы иметь некий статус, позволяющий ему получать дипломатический паспорт и быть встроенным в систему государственной власти. Однако прославился Нахрапович не своими делами в далекой Сибири, а своими покупками, за которыми зачарованно следил весь мир. Словно в комедийном фильме, где герой получил задание как можно быстрее потратить доставшиеся ему миллионы, он совершал грандиозные приобретения с такой скоростью, что газеты не успевали сообщать о все новых эпатажных поступках самого знаменитого российского губернатора.
   Нахрапович тратил деньги так щедро, что превзошел Вандербильдов, известных своим невероятным мотовством. В течение нескольких лет им покупались самые дорогие яхты, самые известные виллы, он заказал самолет, какого не имели даже многие руководители государств. И наконец, приобрел один из самых знаменитых футбольных клубов Англии. Практически из ничего Нахрапович стал легендой Старого Света.
   Его состояние позволило ему считаться самым богатым человеком в России и самым богатым человеком из проживающих в Великобритании иностранцев. Все понимали абсолютную абсурдность того положения, что миллиардер, живущий в Лондоне, является сибирским губернатором. На работе он появлялся раз или два в месяц. Правда, благодаря тому, что зарегистрировал свою компанию в собственной вотчине, отчисления и налоги выросли во много раз, территория губернии благоустраивалась, а жизненный уровень населения неуклонно повышался. Должно быть, только поэтому очевидное нарушение трудового кодекса и вызов элементарным нормам здравого смысла никого не смущали, и никто не решался нарушить сложившееся статус-кво. Нахрапович по-прежнему жил в Лондоне, лишь изредка появляясь на своем рабочем месте, тратил невероятные деньги на футболистов английского клуба и продолжал прославляться своими экстравагантными выходками: то переоборудовал свои яхты на десятки миллионов долларов, то повышал зарплату тренерам и футболистам до неприлично высоких размеров, бросая вызов всем остальным клубам.
   Президент хорошо понимал, что существование Нахраповича – вызов той системе, которую он так долго и скрупулезно выстраивал. Но с другой стороны, он помнил, что Нахрапович был частью структуры старой семьи бывшего президента и тронуть его – означало бросить вызов бывшему руководителю государства. К тому же Нахрапович в отличие от Кочуровского соблюдал некие негласные правила. Его политические амбиции ограничивались лишь далеким сибирским округом, где он действительно существенно поднял жизненный уровень населения. И хотя его покупки и поведение были вызовом всему населению страны, большая часть которого жила за чертой бедности, он не представлял непосредственной опасности, аккуратно выполняя все поручения и постановления вышестоящих чиновников. Его безумные траты гораздо больше вредили имиджу самого Нахраповича, чем имиджу российской власти.
   Никто не мог понять истинного отношения главы государства к Нахраповичу. Все знали, что президент не любит абсолютно всех олигархов. Воспитанник прежней системы, бывший офицер КГБ, бывший руководитель ФСБ, он органически не переносил этих молодых людей, так откровенно презирающих страну, в которой они жили. Как не переносил и чиновников, которых они покупали.
   Именно поэтому президент окружил себя людьми, лишенными всякой харизмы и не успевшими сделать состояние при прежнем режиме. К тому же их объединяла одна важная, характерная для всех без исключения его близких помощников черта. Они были «государственниками», не замешанными в связях с олигархами и вместе с ним ненавидящими всех нуворишей, так ощутимо отличавшихся от них своей раскованностью, авантюризмом, жаждой наживы. Кроме всего прочего, они считали несправедливой приватизацию девяностых годов, так как в большинстве своем не успели к дележу государственного имущества. И некоторые из них полагали, что вполне возможно некоторое перераспределение награбленного.
   Но это была лишь одна сторона медали. С другой стороны, президент всегда помнил, что он обязан Мумбайсу и его группе, которые так ощутимо помогали ему в трудное время, когда он остался без работы. Мумбайс стал заместителем Кобчака именно тогда, когда сам будущий президент перешел к новому мэру помощником. Президент всегда помнил, что он обязан и покойному Кобчаку, взявшему его на работу сначала помощником, а затем и заместителем. А в те годы сотрудников КГБ брали на работу не столь уж охотно. Он помнил, что обязан и бывшему президенту, который выдвинул его на эту должность, фактически сделав своим преемником. И помнил про олигархов, которые были встроены в прежнюю систему. Многие назначения при прежнем руководстве страны решались в кабинете Жуковского. Или его фактического помощника – Нахраповича, который оказался даже умнее своего учителя.
   Президент нахмурился. Подобная трагическая раздвоенность иногда присутствовала в его решениях и поступках. С одной стороны, он делал все, чтобы выстроить новую систему государственного управления, а с другой – был вынужден сосуществовать со многими олигархами, оставшимися ему в наследство от прежней системы.
   По большому счету никто не смог бы объяснить, чем Нахрапович лучше Кочуровского. И почему одному можно лишь изредка появляться на работе, проживая в Лондоне и транжиря свои миллиарды, а второй – руководитель успешной компании – должен сидеть в тюрьме. Ведь законы нарушались обоими абсолютно одинаково. В таком случае становилось ясно, что Кочуровский нарушил определенные правила игры, одинаковые для всех остальных.
   Изгнание «делателя королей» Глеба Жуковского, который встал в открытую оппозицию президенту, должно было стать уроком для всех других. За ним последовал Лебединский, который позволял своим телеканалам и газетам поддерживать оппозиционный неолиберальный курс, критикуя политику главы государства.
   Но кроме Жуковского и Лебединского в стране остались десятки других олигархов. Однако все помнили уроки опальных миллиардеров. И урок Кочуровского, который не захотел или не сумел принять правила игры.
   Президенту принесли статистические данные по итогам деятельности губернатора Нахраповича. Судя по ним, положение в регионе было достаточно успешным, во всяком случае жизненный уровень населения там рос самыми стремительными темпами. Президент вздохнул. В конце концов, от добра добра не ищут. К тому же руководитель сибирского региона, полномочный представитель президента в этой части страны, готов рекомендовать Нахраповича на второе избрание. Его утверждение означало бы, что президент решил продолжать свою политику, не настаивая на истреблении всех олигархов в стране. Это был бы и неплохой посыл Западу. А с другой стороны, внутри страны олигархов ненавидели так сильно, что любые действия против них априори одобрялись подавляющим большинством населения.
   Президент в который раз подумал о том, в каком сложном положении он находится. Он был хорошо осведомлен о том, каким образом группа молодых людей стала в течение нескольких лет миллиардерами. Но пересматривать итоги приватизации считал невозможным. Это могло взорвать обстановку внутри страны и вызвать резкую критику на Западе. Оставалось примириться с существованием этих плутократов, постепенно урезая их права и ограничивая их возможности.
   Перед тем как принять Нахраповича, президент вызвал к себе руководителя своей службы охраны, генерала Пахомова. Войдя в кабинет, тот замер у двери в ожидании разрешающего жеста. Президент вспомнил прежнего руководителя личной охраны бывшего главы государства всевластного генерала Моржикова. Тогда казалось, что Моржиков, получивший абсолютную власть, стал фактически вторым человеком в стране. Он принимал ответственные решения, с его подачи назначались люди на высшие должности в стране, он имел почти неограниченное влияние на прежнего президента. И даже позволял себе откровенно конфликтовать с олигархами. Всем была памятна история его взаимоотношений с Лебединским. Летом девяносто шестого именно Моржиков и поддерживающие его руководители силовых структур решили бросить вызов той системе, которая начала формироваться у них на глазах. Эти генералы были умными людьми и понимали, что передача многомиллиардных активов группе циничных молодых людей ведет в конечном счете к угрозе самой власти главы государства и подрывает основу правления чиновников.
   Страна оказалась на перепутье. Если бы прежний президент поддержал Моржикова и его группу, возможно, Россия получила бы иной вектор развития. Стала бы менее демократичной, менее либеральной, в ней не было бы олигархов с многомиллиардными состояниями, но, возможно, она была бы более сильной, более авторитарной, а всевластие ее чиновников – абсолютным. Или мог начаться неуправляемый распад страны. Вариантов просматривалось несколько, один хуже другого. Что было лучше, никто никогда не узнает. Прежний президент под влиянием своей дочери предпочел выбрать иной путь. Он поддержал Мумбайса и его людей. Моржиков вместе с другими самыми близкими прежнему президенту людьми был отправлен в отставку. И развитие страны пошло по другому пути.
   – Садись, – разрешил президент своему начальнику охраны. Когда не было посторонних, он обращался к нему на «ты». И сразу же поинтересовался: – Хотел узнать у тебя, как работает комиссия Машкова? Они еще не вышли на конкретных заказчиков?
   – Нет. Но у них уже есть большие успехи. Арестовали группу поляков, которые были связаны с террористами. Среди задержанных есть граждане Бельгии, Дании, Латвии. Сейчас мы их всех проверяем. Есть основания полагать, что некоторые свидетели находятся в Германии и в США. Туда тоже вылетели наши специалисты.
   – Хорошо, – мрачно кивнул президент. – Я хотел обратить твое внимание, что информация о работе Машкова и его людей не должна появляться в газетах. Даже когда вы будете точно знать, кто является заказчиком, не нужно этого публиковать. Ты меня понимаешь?
   – Вся работа комиссии засекречена, – доложил Пахомов. – С ними работает только один иностранный эксперт, но мы его проверили на наших детекторах. Он предупрежден о секретности работы комиссии.
   – Правильно. Не нужно ничего предавать огласке. Нашим оппонентам в любом случае нужен скандал, сенсация. Даже если они ничего не добьются, то скандал все равно вызовет к ним повышенный интерес. Не нужно раздувать эти пузыри, – предложил президент.
   – Я вас понял, – кивнул Пахомов.
   – Что у вас есть по Нахраповичу? Я сегодня с ним встречаюсь.
   – Ничего, – сразу ответил Пахомов. – У нас работает в Лондоне целая группа. Сейчас там настоящая колония наших олигархов. Нахрапович ведет себя как обычно: безумно тратит деньги, увлечен футболом и своими яхтами. С Жуковским он не общается, несмотря на настойчивые попытки последнего выйти с ним на встречу. Во время последнего экономического форума в Лондоне там было человек семьдесят наших политиков и олигархов. Есть донесения агентов ФСБ, внедренных в их среду. С Жуковским почти никто не встречался и не общался. Кроме президента «Дельта-банка». Но у них была приватная беседа в самом отеле.
   – О чем говорили, известно?
   – Да, конечно. В ФСБ есть полная запись беседы. Они вам ее пришлют. Банкир был очень осторожен и отказывался от любых обязательств. Хотя своим нынешним положением обязан Глебу Жуковскому.
   – Ему многие обязаны, – сухо заметил президент. – Значит, на Нахраповича ничего нет?
   – Нет, – уверенно ответил Пахомов. – Правда, недавно в Антибе он купил виллу рядом с виллой Жуковского.
   – Ну и что?
   – Ничего. Аналитики ФСБ считают, что часть денег Жуковскому тогда дал Нахрапович.
   – Это его деньги, – недовольно напомнил президент. И больше ничего не сказал.
   Когда генерал ушел, президент позвонил заместителю руководителя своей администрации Вилену Суровцеву. Тот занимался кадровыми вопросами в масштабах всей страны. Если Жуковский «делал королей» по своему лекалу и для своих целей в середине девяностых, то Суровцева можно было назвать новым кадровым поставщиком «пэров», которых он выстраивал по ранжиру, назначая лояльных и смещая нелояльных. Но Суровцев работал в команде президента и помогал главе государства выстраивать жесткую вертикаль власти. И в этом было отличие нового времени от прежнего.
   И еще одна особенность отличала Суровцева от всех остальных. Раньше он работал в команде Кочуровского, и президент об этом помнил. Как помнил и сам Суровцев.
   – Наш полпред в Сибирском округе предлагает вторично утвердить губернатора Нахраповича на его должности, – сообщил президент. – Как вы к этому относитесь?
   Суровцев молчал. Он понимал, что президент спрашивает не просто так. И знал, что через двадцать минут губернатор Нахрапович войдет в кабинет к главе государства. Но дать утвердительный или отрицательный ответ – означало предвосхитить решение главы государства. Суровцев знал, как относится к олигархам президент. В то же время он сам готовил справку об успехах губернатора Нахраповича. В конце концов, почти все показатели области говорили в пользу его вторичного назначения.
   – Мне кажется, он справляется со своей работой, – осторожно заметил Суровцев, – но конкретное решение все равно принимать вам.
   – Это я знаю. – Президент положил трубку и еще раз пробежал глазами на лежавшую перед ним справку. Он не позволит своим личным чувствам взять вверх. Сегодня он примет Нахраповича, и только его выразительные взгляды, иногда бросаемые на самого богатого человека в стране, будут выдавать истинное отношение к нему главы государства.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 9 МАРТА, СРЕДА --//
   Дронго и Нащекина встретились за завтраком. Оба поднялись ни свет ни заря. Сказалась разница во времени. Прибывающие в Америку европейцы обычно просыпаются ранним утром и привыкают к иному временному распорядку примерно через неделю. В семь утра они уже завтракали. Дронго спросил, как Нащекина спала, и та честно призналась, что заснула поздно, а поднялась очень рано, еще до шести. В Москве в это время было около трех часов дня, и организм отказывался спать.
   Саймонс должен был заехать за ними в половине девятого. Минут за десять до этого они уже спускались в холл отеля. Дронго подумал, что весной в Чикаго погода гораздо лучше, чем в Москве. Здесь было уже довольно тепло, тогда как в Москве все еще шел снег.
   – Этот красавец из полиции считает себя неотразимым Дон Жуаном, – пробормотала Нащекина. Она была в легкой куртке и темном брючном костюме.
   – Симпатичный офицер, – меланхолично поддержал Дронго, думая о своем. – Именно он вышел на Бачиньскую. Уговорил ее сдаться. Наверное, обладает даром убеждения. Думаю, женщинам он нравится.
   – Вчера решил проверить свои способности на мне. Позвонил, хотел подняться ко мне в номер, – сообщила Нащекина. – И хотя мой английский очень сильно хромает, я смогла ему объяснить, что уже очень поздно.
   – Он вас понял?
   – Видимо, да, коли не решился взломать мою дверь.
   – Хорошо, что он не итальянец, – улыбнулся Дронго. – А сам Конелли не пытался попасть к вам через окно?
   – Нет, пока нет. Вы напрасно шутите. По-моему, Саймонс серьезно обиделся.
   – Надеюсь, он все же приедет за нами.
   Саймонс приехал. Ровно в половине девятого. И вел себя так любезно, словно вчерашнего инцидента вовсе не было. По дороге он более подробно рассказал о случившемся в доме родственницы Бачиньской, хотя ничего нового в общем-то не сообщил. Было ясно, что убийца заранее знал, где можно найти Олесю, и пришел точно по адресу. Молодую женщину спас звонок из Москвы, иначе она вернулась бы в квартиру и встретилась там с киллером.
   Саймонс отвез их в управление ФБР, где гостей уже ждали. Среди встречавших был и Конелли. Но судя по всему, его не все узнавали в здании управления ФБР, где он якобы работал старшим агентом. Дронго и Нащекина сделали вид, что не замечают этих шероховатостей.
   В комнате для допросов ждала Олеся Бачиньская. Рядом с ней находился переводчик. Саймонс и Конелли вошли к ним вместе с Дронго и Нащекиной. За прозрачной стеной двое операторов записывали все происходившее на видеокамеры, но Дронго и его спутница старались не обращать внимания на эту зеркальную стену.
   – Госпожа Бачиньская, – торжественно начал Конелли, показывая на новых для нее людей, – эти двое экспертов прилетели из Москвы, чтобы помочь вам обнаружить убийцу. Вы можете отвечать на их вопросы, пользуясь услугами нашего переводчика, если чувствуете, что вашего английского недостаточно. Итак, начнем наш разговор. Вы согласны?
   – Да, – кивнула Олеся. Она с интересом разглядывала новые лица. Ей было не совсем понятно, почему к ней в Чикаго приехали эти русские эксперты. Хотя мужчина был больше похож на итальянца.
   Нащекина посмотрела на Дронго. Они с самого начала условились, что допрос будет вести именно он. В конце концов, именно он выдвинул версию о том, что Бачиньскую искали по каким-то другим, невыясненным причинам.
   – Здравствуйте, пани Бачиньская, – начал Дронго, – я хотел бы задать вам несколько вопросов. Прошу вас не нервничать и отвечать на них как можно более спокойно. Если вы что-то не вспомните, ничего страшного. Насколько мне известно, вам показали пленку, на которой зафиксирован убийца вашей родственницы. Вы его раньше когда-нибудь видели?
   – Нет, никогда, – ответила она. – Я вообще не знаю, почему он хотел меня убить.
   – Вот это мы и постараемся узнать, – пояснил Дронго. – Может, вы раньше слышали его голос?
   – Нет. Я бы запомнила. Но, по-моему, он не американец. Говорил с акцентом. Скорее, болгарин или румын.
   – Может, украинец или молдаванин?
   – Да, возможно. У молдаван и румын похожий язык?
   – Одинаковый. Скажите, пани Бачиньская, как вы считаете, почему он пришел именно к вам?
   – Я не знаю… – Она неуверенно взглянула на Саймонса и Конелли. – Я сама ничего не понимаю.
   – И кто-то напал на ваш офис в Брюсселе. Вы об этом слышали?
   – Да. Я прочитала в газетах. Такой ужас! Их всех убили.
   – Вы не замечали в последние дни перед отъездом в Чикаго чего-нибудь подозрительного?
   – Нет, ничего.
   – Вы давно работаете с паном Дзевоньским? Неужели не замечали ничего странного?
   – Он хороший человек, – не совсем уверенно произнесла Олеся. – Кстати, а где он сейчас?
   – Отдыхает где-то на Востоке. – Дронго заметил, как внимательно слушает их разговор Конелли. Американцы подозревали в его вопросах какой-то подвох. Наверняка будут потом анализировать и изучать каждое прозвучавшее слово.
   – Он меня спас, – напомнила она.
   – Я знаю. – Рассказывать о том, что Дзевоньский находится в Москве и позвонил только потому, что ему разрешил это сделать Машков, было нельзя.
   – Он мой хороший друг, – соврал Дронго, – но я прошу вас вспомнить. Может, вы все-таки замечали что-то странное. Или слышали что-то такое, что вызвало у вас удивление. Вспомните. Этим вы поможете пану Дзевоньскому. Или пану Тадеушу Марковскому, если называть его настоящим именем.
   Конелли чуть нахмурился. Он явно слышал это имя не впервые. Олеся чуть изумленно посмотрела на Дронго. Она помнила, что нельзя называть шефа настоящим именем. И не сообщала этого имени даже в полиции Чикаго. Хотя судя по поведению Конелли, они уже давно выяснили, кто именно скрывается под именем пана Дзевоньского. Но если Дронго знает настоящее имя шефа, то возможно, он действительно его друг?
   – Он очень хороший человек, – тихо повторила Олеся.
   Саймонс шумно вздохнул. Он с самого начала подозревал, что ее с шефом связывают романтические отношения.
   – Я не сомневаюсь. И все-таки вспомните, возможно, были какие-то обстоятельства, какие-то случаи, которые вызвали у вас удивление. Поймите, это нужно для того, чтобы помочь пану Тадеушу.
   – Помочь? – Она неуверенно посмотрела на Дронго. Потом на Саймонса и Конелли.
   Все наблюдали за ее реакцией.
   – Погибли ваши друзья в брюссельском офисе, – напомнил Дронго. – Мы должны найти тех, кто это сделал.
   – Да, – она задумалась. – Однажды в Шарлеруа нам позвонили и сообщили, что убит банкир Йозеф Прейс. – Олеся не стала говорить, что Дзевоньский предложил позвонившему получить деньги в Амстердаме. Он ведь просил об этом никому не рассказывать. А об убийстве она может сказать – о нем тогда написали все газеты.
   – Как вел себя при этом ваш шеф?
   – Никак. Выслушал и положил трубку, – соврала она.
   И все заметили, что она соврала. Конелли помрачнел. Тут, конечно, не обычное убийство. Они уже изучили досье на этого бывшего генерала польской разведки Тадеуша Марковского. Досье оказалось объемным.
   Дронго глянул на Нащекину. Трудно разговаривать с молодой женщиной, которая считает себя обязанной своему шефу.
   – И больше ничего подозрительного вы не помните?
   – Нет. У нас шла обычная работа. Приходили клиенты, и с ними разговаривал сам Дзевоньский.
   – Понятно. – Он перевел дыхание. Нужно было приступать ко второй части допроса. Самой ответственной. И делать это в присутствии Конелли и Саймонса.
   – Я хочу вам напомнить, – начал Дронго, – что примерно семь или восемь месяцев назад к вам в офис приезжал русский господин. Его звали Андреем Михайловичем. Мы составили фоторобот, можете на него посмотреть. – Он достал фотографию и взглянул на Конелли. Тот согласно кивнул. Дронго передал фотографию Бачиньской. Фоторобот сделали по описаниям Дзевоньского, который подробно рассказал, как выглядел его «заказчик».
   – Да, это он, – сразу сказала Олеся. – Я его помню. Такой вежливый русский джентльмен. Он к нам приходил три раза. Нет, два. Или может три, точно не помню.
   – И разговаривал с паном Тадеушем?
   – Да. Всегда в его кабинете.
   – Вы не слышали, о чем они говорили?
   – Нет. – Олеся хотела вернуть фотографию Дронго, но Конелли с легкой извиняющейся улыбкой перехватил снимок и вопросительно посмотрел на Дронго. Они знали, что все будет именно так. И если американцы найдут этого человека, то в Москве не станут возражать. Поэтому Дронго согласно кивнул. Пусть оставит эту фотографию у себя.
   – Вы не знаете, зачем он приходил?
   – Нет.
   – Вы не знаете его телефона?
   – Нет.
   – Откуда он приезжал?
   – Не знаю.
   – С кем он еще приходил?
   – Всегда один.
   – И вы ему не звонили?
   – Он сам нам звонил.
   – Может, он приносил какой-то чемоданчик или документы?
   – Я не видела. Нет, не помню. Не видела…
   – И больше вы ничего о нем не знаете?
   – Нет. – Она не понимала, почему ей задают все эти вопросы.
   Дронго опять взглянул на Нащекину. Их миссия терпела крах. Бачиньская не могла сообщить ничего нового.
   – Это очень важно, – сказал Дронго, – вспомните, Олеся. Может, вы видели его где-то еще? Или что-то слышали о нем? Не отвечайте сразу. Постарайтесь спокойно вспомнить.
   Она сдвинула брови, явно что-то припоминая. Это был очень важный момент.
   – Кто он такой? – совершенно не вовремя поинтересовался Саймонс.
   – Мы считаем его исключительно опасным террористом, – ответила Нащекина.
   Она понимала, что Дронго установил определенный внутренний контакт с Бачиньской и его нельзя сбивать. Конелли также терпеливо ждал.
   – По-моему, я никогда его больше не видела, – не совсем уверенно произнесла Бачиньская.
   – Может, слышали о нем? Или кто-то говорил об этом человеке? Его зовут Андрей Михайлович, – терпеливо повторил Дронго.
   – Пан Дзевоньский не разрешал нам присутствовать в его кабинете во время встреч.
   – Возможно, вы видели его не в вашем офисе, – попытался подсказать Дронго. – Возможно, вы встречались с ним где-то в другом месте.
   – Никогда, – сразу ответила она. – Я не могла встречаться с этим человеком. Ему много лет, и нам не разрешали встречаться с нашими клиентами. Это абсолютно исключено…
   – Вы давно живете в Бельгии, – не унимался Дронго, – вспомните, где вы могли видеть этого человека. В последние месяцы. Ведь у вас было не так много работы. Дзевоньский все время отсутствовал, его не было в Бельгии уже несколько месяцев.
   – Откуда вы знаете? – удивилась Олеся.
   – Нам нужно ему помочь, – снова соврал Дронго.
   – Нет, – отрезала девушка после минутного колебания, – я ничего не помню.
   Дронго повернулся к Нащекиной. Трудно признаваться в своем поражении. Конелли испытующе смотрел, как эти приезжие эксперты будут искать выход.
   – Может, гипноз, – подсказала Нащекина.
   Конелли знал русский язык.
   – Она – свидетель, – напомнил он по-русски, – а согласно нашим законам мы не можем подвергать ее никаким допросам с применением гипноза. Это будет приравнено к пытке. В нашей стране никто не разрешит допрашивать свидетеля таким образом.
   – Господин Конелли, – негромко ответил также по-русски Дронго. – В вашей стране держат десятки и сотни заключенных на базе в Гуантанамо без решения суда, только потому, что эти люди подозреваются в террористической деятельности. Мало того что они сидят там годами, их еще и подвергают пыткам. В том числе физическим.
   – Вы прилетели сюда, чтобы рассказать мне об этом? – спросил Конелли. Нужно отдать ему должное, он умел держать удар.
   – Вы говорите по-русски? – вмешалась Олеся. Будучи полькой, она понимала русский язык. – Вы знаете русский язык?
   – Немного, – ответил Конелли.
   – Я еще раз прошу вас, пани Бачиньская, сосредоточиться и вспомнить, где вы могли видеть этого человека, – напомнил Дронго.
   Нащекина нахмурилась. Она уже смирилась с поражением, и такая настойчивость Дронго казалась ей ненужной.
   – Нет, – повторила Олеся, – я его нигде больше не видела.
   – Может, она права, – снова вмешался Саймонс, – почему вы так уверены, что она должна знать этого типа?
   – Иначе ее не хотели бы убить в Чикаго, – пояснил Дронго. – Они и так разрушили офис, перебили всех в Брюсселе. Для чего тогда они приехали в Чикаго?
   – Может, хотели выйти через нее на этого Дзевоньского?
   – Нет. Они точно знали, что не смогут на него выйти. Им нужна была она. И должна быть причина, по которой ее хотели убить.
   – Она работала в офисе Дзевоньского. Этого достаточно, – упрямо напомнил Саймонс. – В моей практике таких случаев сколько угодно. Убирают всех свидетелей.
   – Свидетелей чего? – разозлился Дронго. – Что она может рассказать? Что она знает? У нас есть его фоторобот, о нем может все рассказать сам Дзевоньский, а она видела только приходившего к ним мужчину и больше ничего не знает. Тогда почему ее хотят убить?
   – А почему убили остальных? – начал нервничать Саймонс.
   – Им важно было разгромить офис. Поэтому они и перебили всех находившихся там людей. Сожгли документы, похитили жесткие диски. Но почему они так упрямо преследуют Олесю Бачиньскую?
   – Перестаньте, – вмешался Конелли. – Мы все равно ничего не узнаем таким образом. Нужно заканчивать.
   – Да, – согласилась Нащекина, – очевидно, она ничего не может вспомнить.
   – Олеся, – попытался в последний раз Дронго, – вспомните, где еще вы могли встретить этого человека? В ресторанах, в барах, в кафе, в клубах, в театрах, на футболе… Где?
   Она опять нахмурилась, пытаясь вспомнить.
   – Перестаньте, – строго сказал, поднимаясь со стула, Конелли, – все и так ясно.
   – Нельзя выжать из человека то, чего он не помнит, – рассудительно пробормотал Саймонс. Ему было приятно, что этот приехавший щеголь потерпел поражение. Он справедливо подозревал, что сам накануне потерпел неудачу именно из-за того, что этот тип был рядом с женщиной. И возможно, нравился ей.
   – Вам придется охранять ее все время, – тихо произнес Дронго по-русски, обращаясь к Конелли, – пока мы не найдем этого человека. Вы допускаете ошибку.
   – Мы применим к ней программу защиты свидетелей, – отреагировал тот. – В нашей стране с этим нет особых проблем. Мисс Бачиньская не может вернуться в Бельгию. Кроме того, она стала наследницей миллионов своей убитой родственницы. И наверняка сама не захочет уехать обратно в Европу.
   Бачиньская поняла, о чем они говорят.
   – Я не хочу в Европу, – заявила она по-польски. – Мне лучше остаться здесь.
   – Вы останетесь, – успокоил ее Дронго, обращаясь к ней по-английски, – можете ни о чем не волноваться. Тем более что вы тут получили наследство. Надеюсь, с его оформлением у вас не будет проблем.
   – Спасибо. – Олеся вдруг изменилась в лице. – С оформлением? С оформлением этой квартиры?
   – Нотариус подтвердит завещание, – вмешался Саймонс. Он поднялся, собираясь выйти.
   Следом за ним поднялась Нащекина. Только Дронго упрямо сидел на стуле.
   – Пойдемте, – предложил Саймонс. Этот тип вызывал у него теперь сожаление.
   – Возможно, она еще что-то вспомнит, – предположил Конелли.
   – Да, – вдруг сказала Олеся, – я его видела еще один раз.
   Все обернулись к ней. Саймонс нахмурился. Он не ожидал такого развития ситуации.
   – Я видела его, когда мы вместе с Раулем оформляли машину, – вдруг ошеломленно сообщила Олеся. – Он был в офисе той фирмы. Они сидели втроем. Когда мы проходили, дверь закрыли, но я его заметила. И он тоже нас увидел. Меня с Раулем.
   – Кто такой Рауль? – быстро спросил Конелли.
   – Это мой друг. Бывший друг, – поправилась Бачиньская.
   Нащекина шагнула к ней. Она не могла поверить, что ситуация так изменилась.
   – Название фирмы помните?
   – «Одеон». Они торгуют автомобилями. В основном подержанными. Но привозили на заказ и новые машины.
   – Как зовут вашего друга? – громко спросил Конелли.
   – Рауль Феррейра, – ответила Бачиньская, – он сейчас выступает за итальянский футбольный клуб.
   – Какой клуб? Название помните?
   – Да, конечно. Он выступает за «Парму». Они его купили.
   Конелли и Саймонс переглянулись. Первый достал сотовый телефон и набрал номер.
   – Срочно найдите мне номер телефона футбольного клуба «Парма». Да, в Италии. Срочно. Код я знаю, конечно.
   Все смотрели на Дронго. Он единственный сохранял относительное спокойствие.
   – Вы уверены, что видели его именно там? – уточнил Конелли.
   – Да, я вспомнила. Мы оформляли машину. Новый «Лексус» для Рауля. И там я увидела этого русского. Он сидел в офисе с двумя другими мужчинами. Увидев нас, он отвернулся и ничего не сказал. Но я его рассмотрела.
   Раздался телефонный звонок. Конелли, прижав телефон к уху, молча записал номер, который ему продиктовали. Затем начал звонить в Италию. Через минуту ему ответили.
   – Это футбольный клуб «Парма»? – спросил он по-итальянски.
   – Да, синьор, чем мы можем быть полезны?
   – Меня интересует футболист из Португалии, выступающий за ваш клуб. Рауль Феррейра. Скажите, я могу узнать номер его телефона?
   – Извините, синьор, но разве вы не знаете о том, что с ним случилось?
   – Нет, не знаю.
   – Он погиб три дня назад в автомобильной катастрофе. Выехал на своем мотоцикле на встречную полосу и погиб. Очень сожалею, синьор, но об этом написали все наши газеты.
   – Спасибо, – Конелли положил трубку и повернулся к Дронго.
   – Не говорите ничего в ее присутствии, – попросил по-итальянски тот. Он уже понял, что произошло что-то трагическое.
   – Спасибо, госпожа Бачиньская, – кивнул Конелли, – вы можете подождать нас в другой комнате.
   Саймонс нахмурился.
   – Что случилось? – не выдержал он.
   Конелли терпеливо ждал, когда выйдет Олеся. Она встала, недоуменно взглянула на них и переспросила:
   – Мне выйти?
   – Мы закончили, – кивнул Конелли. – Можете подождать нас в соседней комнате.
   «У этого американца абсолютно железные нервы, – подумал Дронго. – Он никак не выдал своего потрясения». Бачиньская молча вышла из комнаты. Когда за ней закрылась дверь, Саймонс недоуменно взглянул на Конелли. Тот тихо сообщил:
   – Ее друг погиб в автомобильной катастрофе три дня назад.
   – Убийство, – понял лейтенант.
   – Безусловно, – кивнул Конелли. – Наш гость был прав. Очевидно, этот русский запомнил несчастную девушку и ее друга. И с этого момента их участь была предрешена. Девочке повезло, ее спасло только чудо. Бачиньскую должны были убить, как и остальных.
   Саймонс умел признавать профессионализм других. Он был лейтенантом чикагской полиции, а в американской полиции лейтенантом не может стать случайный человек, не обладающий настоящими профессиональными навыками. И не уважающий других профессионалов. Поэтому он повернулся к Дронго и протянул ему руку.
   – Вы оказались правы, – сказал он. – Ее хотели убить именно из-за этого.
   Нащекина улыбнулась. Ей было приятно, что Дронго сумел доказать свою правоту. И их дальняя поездка оказалась не напрасной.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАРТА, СРЕДА --//
   Машков собрал свою комиссию вечером, когда получил первые сообщения из Америки о допросе Олеси Бачиньской. В Чикаго было около полудня, тогда как в Москве – уже девять часов вечера. Генерал посмотрел на офицеров, сидевших с ним за одним столом. Его окружали люди, которые десятки лет работали на государство, были отмечены высшими наградами страны, много раз рисковали жизнью, получали ранения, были безусловными профессионалами. Он не мог и не хотел верить, что один из них способен оказаться предателем. Некоторых из присутствующих Машков знал уже много лет. С ними не было только Дронго и Нащекиной, которые находились в данный момент в командировке за океаном.
   – Бачиньская вспомнила, что видела заказчика в автомобильной фирме «Одеон», куда приезжала со своим другом, португальским футболистом Раулем Феррейрой, оформлять его автомобиль, – сообщил Машков. – Ее друг затем переехал играть в Италию за футбольный клуб «Парма». Три дня назад он погиб в автомобильной катастрофе. Есть все основания полагать, что его убрали. Американцы полагают примерно так же. Их эксперты вылетят в Италию для тщательной проверки и в Бельгию на поиски неизвестного пока нам Андрея Михайловича. И судя по размаху его деятельности, Дзевоньский мог оказаться не единственным исполнителем этого «заказчика».
   – Нужно немедленно послать в Бельгию наших людей, – предложил Полухин, – прямо сейчас. У американцев уйдет на согласование несколько дней. А мы можем задействовать наше посольство в Брюсселе и перевести несколько человек из Голландии и Франции. Прямо сегодня. Завтра утром у американцев будет ночь, мы можем постараться их опередить.
   – Правильно, – согласился Машков, – я прошу вас, Алексей Николаевич, передать наши просьбы во все посольства. Пусть соберут всех, кого можно, задействуют наши резидентуры в этих странах.
   – Мы засветим наших людей и ничего не добьемся, – недовольно проворчала Чаговец.
   – Это тот случай, когда не задействовать их – значит допустить еще более грубый просчет, – возразил Машков. – У нас есть что-нибудь по Гейтлеру? – спросил он у Полухина.
   – Проверяем все его связи, – ответил тот, – буквально каждого человека, с кем он мог контактировать. Составили списки, уточняем, где он мог бывать, с кем встречаться. Людей много, но мы проверяем каждого.
   – У него была здесь женщина? Или какие-нибудь случайные связи?
   – Если и были, то о них никто не знает. И вообще он приезжал с женой и дочерью. Мы проверяем людей даже в детском садике и в школе, куда ходили его внуки.
   – Ясно. А что говорят офицеры, которые с ним работали?
   – Он выдающийся специалист, – сообщил Полухин, – может быть, самый лучший из тех, с кем мы когда-либо сталкивались. Я вообще не понимаю, как можно было отпустить такого человека. Наша кадровая политика в девяностых отличалась отсутствием всякой логики. Отказаться от такого специалиста!.. Нужно было предложить ему в сто раз больше денег и оставить в Москве. К сожалению, мы еще не научились ценить достойных людей.
   – Кто мог знать, – недовольно заметил Богемский, – что он снова приедет к нам с таким заданием? Если бы можно было всех купить…
   – Не всех, – возразил Полухин, – я говорю о настоящем профессионале.
   – Полковник Кашаев, что у вас? – решил прервать несколько затянувшийся спор Машков.
   Представитель МВД подвинул к себе бумаги.
   – Ищем по всему городу, – доложил он. – Номера известных вам паспортов есть в каждом управлении милиции, у наших оперативников. Участковые проверяют все квартиры и дома, которые сдают иностранцам. Пока ничего нет.
   – Он где-то рядом, – мрачно напомнил Машков. – Надо его вычислить. Любым способом. Если нужно, давайте задействуем армейские части. Прочешем весь город. Мы не имеем права оставить на свободе такого человека, как Гельмут Гейтлер.
   – Может, он уже давно сбежал из города? – предположил Богемский. – Он ведь не дурак, понимает, что мы его будем искать.
   – Судя по его «почерку», он умеет определять места, где может появиться президент, – вставил Кашаев. – Может быть, нам тоже стоит проанализировать, куда и когда поедет в ближайшее время президент?
   – Мы это уже сделали, – сообщил Богемский. – Эти случаи в театре и с похищенным журналистом нас тоже многому научили. Никто даже не мог себе представить, что возня вокруг исчезнувшего журналиста была поднята на деньги террористов, которые нарочно создавали ажиотаж вокруг персоны Павла Абрамова. Они все просчитали точно. Сначала украли журналиста, потом начали рассказывать, каким талантливым он был, давали о нем сообщения почти ежедневно. Затем вышли с нами на связь и попросили деньги. Они могли отпустить его и бесплатно, но тогда это вызвало бы у нас подозрение. А мы были готовы им заплатить. Они и хирурга подключили, чтобы сделать операцию на ногах Абрамова. Двухсотграммовые пластины он даже не почувствовал бы – решил бы, что отсидел себе ноги. Но в случае взрыва все находящиеся рядом с ним обязательно погибли бы. Поэтому мы сейчас пытаемся предупредить каждый шаг главы государства. Террористы объявили охоту на президента, а мы объявили охоту на них.
   – Только наша охота должна закончиться конкретным результатом, – резко заметил Машков. – Полковник Кашаев, давайте подумаем, как использовать наши возможности не только в Москве. Вполне возможно, что Гейтлер скрывается где-то в Подмосковье. Судя по всему, по-русски он говорит безупречно, никто в нем не заподозрит иностранца.
   – Областное управление МВД тоже проинформировано о наших поисках, – сообщил Кашаев, – у них своя программа поиска.
   – Алексей Николаевич, – снова обратился к Полухину Машков, – давайте звонить в наши посольства прямо сейчас. Может быть, успеем со всеми переговорить до завтрашнего утра. Но работать надо осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания. Адрес этой фирмы нам передаст Нащекина.
   – Я начну звонить прямо сейчас, – пообещал Полухин.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 9 МАРТА, СРЕДА --//
   Допрос был окончен. Олесю Бачиньскую увели. Она по-прежнему оставалась в этом же здании под охраной сотрудников ФБР. Конелли поспешил доложить своему начальству о полученных результатах. Саймонс предложил выпить кофе, пригласив Дронго и Нащекину на второй этаж, где находилась небольшая ведомственная столовая, как ее назвали бы в советские времена.
   Они сидели за столиком и пили кофе. Дронго взял бутылку воды, чая здесь не было, а кофе он не любил. Нащекина и Саймонс предпочли крепкий кофе без сахара.
   – Судя по тому, как он работает, этот человек из русской мафии, – предположил Саймонс, – у него должны быть обширные связи. Сумел устроить бойню в Брюсселе, потом прислал убийцу в Чикаго, организовал автомобильную аварию в Италии. Для этого нужны большие связи…
   – И большие деньги, – добавил Дронго.
   – Вы можете объяснить мне, что происходит? – спросил Саймонс. – Почему ваши бывшие соотечественники так ополчились на контору Дзевоньского? Конелли говорит, что они готовили террористический акт на территории России. Это верно?
   – Да, – подтвердил Дронго, – у нас есть все основания полагать, что этот тип заплатил большие деньги Дзевоньскому и его людям за организацию террористических актов на территории России.
   – Тогда понятно, – кивнул Саймонс. – Я думал, что мы сумеем взять этого неизвестного киллера. Но если он приехал по заданию, то наверняка уже покинул Чикаго. И мы его никогда не найдем.
   – Нет, – возразил Дронго, – это не совсем обычная бандитская организация, с которыми вы привыкли иметь дело. Эти люди – бывшие профессионалы спецслужб. Обратите внимание на мгновенную реакцию киллера. Когда Бачиньская позвонила хозяйке квартиры, он сразу же начал стрелять, просчитав, что девушка там больше не появится. Я думаю, он еще в городе. И более того, я уверен, что сейчас он ищет способ, как ему достать Олесю Бачиньскую. Пока вы не увезете ее из Чикаго, жизнь этой молодой женщины будет под угрозой.
   – Завтра она даст показания в суде, и мы отправим ее в другой город, – пообещал Саймонс. – Можете не беспокоиться, ее будут охранять до тех пор, пока мы не сменим ей документы и место жительства.
   К ним подошел чуть запыхавшийся Конелли. Присел рядом с ними за столик.
   – Завтра мы начнем проверку в Брюсселе, – сообщил он гостям. – Есть дополнительные данные по этому типу?
   – У вас есть его фотография, – напомнила Нащекина.
   – Этого мало, – заявил Конелли. – Нам нужны его фамилия, его данные, номера банковских счетов.
   – У нас ничего нет, – ответила она. – Он был известен Дзевоньскому как Андрей Михайлович.
   – А деньги? – быстро спросил Конелли. – В таких случаях речь идет о миллионах долларов, если не о десятках миллионов. Он же не мог привозить их все время с собой в чемодане. Это просто нереально.
   Дронго взглянул на Нащекину. Им разрешили лишь в крайнем случае передать американцам номера счетов для более конкретных поисков. Очевидно, это и был тот самый «крайний случай». Она кивнула в знак согласия и, достав номера счетов, передала их Конелли.
   – Деньги переводились с двух счетов, – пояснила Нащекина, – из Нассау и с Кипра. Мы сейчас пытаемся узнать, кто именно за этим стоял. Но счета обезличенные, деньги переводились туда с других счетов. А затем поступали к Дзевоньскому.
   – Мы все проверим. – Конелли забрал бумагу и поднялся. – Можете сегодня отдохнуть. Завтра будет слушание в суде, а потом мы снова поговорим с нашей польской пани. Билеты вам заказаны на послезавтра. У вас есть какие-нибудь просьбы или пожелания?
   – Нет, – ответила Нащекина.
   Дронго промолчал.
   Конелли взглянул на Саймонса. Тот нехотя поднялся.
   – Увидимся завтра, – попрощался лейтенант.
   – Спасибо за кофе, – улыбнулась ему Нащекина.
   Он махнул ей рукой и пошел вместе с Конелли.
   – Меняетесь прямо на глазах, – притворно вздохнул Дронго, – еще вчера вы не захотели пустить его в свой номер, а сегодня с ним уже кокетничаете.
   – Не может быть, – она обернулась к нему, глядя веселыми глазами, – вы ревнуете? Мистер Дронго, это на вас не похоже.
   – Нужно охранять честь российской разведки, – отозвался Дронго, сдерживая улыбку. – Когда я вижу, что вы готовы сдать ваши секреты офицеру американской полиции, то вспоминаю, что мы когда-то жили в одной стране.
   – Я ему еще ничего не сдала, – рассмеялась Нащекина. – И между прочим, у нас масса свободного времени. Куда мы поедем?
   – Здесь полно музеев, – вспомнил Дронго, – и вообще это великолепный город. Пойдемте, я вас приглашаю.
   – Между прочим, вы намекали на завтрак в Москве или ужин в Чикаго. Я не ошибаюсь?
   – Ни в коем случае. Я помню об одном превосходном итальянском ресторане. Идемте.
   Из здания ФБР они вышли в пятом часу дня. Ни один из них даже не предполагал, насколько Дронго был прав. Прилетевший в Чикаго убийца и его напарник сидели в автомобиле, находящемся в ста метрах от здания. Когда на улице показались люди, прилетевшие из Москвы, один из сидевших в автомобиле сказал другому:
   – Это они.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАРТА, СРЕДА --//
   На Ленинградском вокзале столицы пассажиров и ожидающих всегда меньше, чем на других московских вокзалах. Отсюда поезда идут в основном в сторону Санкт-Петербурга и Хельсинки. Наибольшее оживление на этом вокзале наблюдается обычно ближе к полуночи. В это время в северную столицу с разницей в несколько минут уходит сразу несколько скорых поездов. И хотя дневные поезда тоже отправляются переполненными, все равно людей на самом вокзале обычно гораздо меньше, чем, например, на Курском, для которого постоянные тысячные толпы давно стали привычным фоном. Именно в таких местах милиции и всевозможных патрулей всегда гораздо больше, чем на более спокойном Ленинградском вокзале. Но и тут, разумеется, установлены милицейские посты. И в составах тоже дежурят работники милиции, так что пассажиры, отправляющиеся из Москвы в Санкт-Петербург, из одного мегаполиса в другой, попадают из самого охраняемого города страны в другой, не менее строго охраняемый город. И здесь, как на других вокзалах, у подозрительных лиц привычно проверяют документы, а подозрительные грузы могут досматриваться даже с помощью служебных собак.
   Все сотрудники милиции, дежурившие в воздушных и речных портах, на вокзалах и автобусных станциях, имели фотографии Гельмута Гейтлера и описание его внешности. Они были предупреждены, что подозреваемый – иностранец, хорошо говорящий по-русски, и он может изменить свою внешность, а также иметь документы на имя российского гражданина. Но ни один сотрудник милиции не обратил особого внимания на пожилую пару, которая, неторопливо пройдя через зал ожидания Ленинградского вокзала на перрон, вошла в вагон поезда «Москва – Санкт-Петербург». Пожилой мужчина и его не менее пожилая спутница были с двумя небольшими сумками. А если бы их остановили, то супруги предъявили бы паспорта на имя Эрнста и Эльзы Макуловых, педагогов из Мордовии, которые гостили в Москве у своих друзей, а теперь едут в северную столицу. При этом Эрнст Макулов говорил бы с некоторым акцентом, что очевидно было связано с его мордовским происхождением.
   Никто не смог узнать в этих пожилых людях Гельмута Гейтлера и его спутницу – Риту Хайден, которые неузнаваемо загримировались, отправляясь в Санкт-Петербург. Психологический расчет был точно выверен. Во-первых, Гейтлер возвращался тем же маршрутом, каким приехал в Москву, а профессионалы так никогда не поступают. Во-вторых, он оказался в паре со «своей супругой», чего нельзя было предположить ни при каких обстоятельствах, зная его скрытность и недоверчивость. В-третьих, он сознательно разговаривал с небольшим акцентом, понимая, что всем сотрудникам милиции сообщат о его превосходном русском языке. И наконец, грим сделал Гейтлера практически неузнаваемым. Кроме того, он верно рассчитал, что основные поиски его будут на вокзалах, с которых поезда уходят на юг.
   Никто не мог знать, что они купили все купе – все четыре места. Два взрослых и два детских билета. А войдя в купе, тут же закрыли дверь.
   – Все нормально, – кивнул Гейтлер, – они даже ни разу не проверили наши документы.
   – Иногда проверяют, – возразила Рита. Она подошла к окну. По перрону проходил милицейский патруль. Рита быстро задернула занавеску.
   – Завтра вернешься в Москву, – распорядился Гейтлер. – И как только выйдешь с вокзала, сразу забудь о своем паспорте на имя Макуловой. Показывай другой. Ты меня поняла?
   – Ты напрасно каждый раз так беспокоишься, – ответила Рита, – я сделаю все, как ты сказал.
   Он сел на полку. Достал носовой платок, чтобы вытереть лицо, но вспомнил про грим и наклеенные короткие усы и бородку. Осторожно дотронулся только до лба, убрав капельки пота.
   – Осталось совсем немного, – устало проговорил Гейтлер. – Потом уедем отсюда навсегда. И найдем какой-нибудь остров.
   Она улыбнулась. Ей не хотелось ему напоминать, что он говорит об этом острове уже не в первый раз. Может, таким образом успокаивает себя? А ей было спокойно и хорошо рядом с ним, и больше она ни о чем не думала.
   По радио объявили, что состав отойдет через минуту. Гейтлер протянул руку и открыл дверцу купе, которое сразу же наполнилось свежим воздухом. Затем поднялся и вышел в коридор. По коридору протискивалась невероятно полная дама с тремя огромными тюками. Она все время застревала и толкала саму себя, чтобы пройти дальше. Гейтлер с интересом за ней наблюдал. Наконец она поравнялась с ним.
   – Пятое купе? – устало спросила она.
   – Третье, – ответил Гейтлер.
   Женщина вздохнула. Гейтлер отступил в купе, и она протиснулась мимо него. Когда она в очередной раз застряла, он ее слегка подтолкнул. Женщина с тюками двинулась дальше. Рита улыбнулась.
   – У тебя это хорошо получилось, – заметила она, показав на женщину.
   Гейтлер кивнул в знак согласия и улыбнулся в ответ. Состав медленно тронулся с места.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 9 МАРТА, СРЕДА --//
   В семь часов вечера они приехали в небольшой ресторанчик «Марио», расположенный в тихом переулке. Дронго любил итальянские рестораны и знал толк в итальянской кухне. Он сделал заказ, выбрав бутылку хорошего итальянского вина «Бароло» девяносто третьего года. В небольшом зале играла тихая итальянская музыка. Когда они приехали, посетителей было не так много, но постепенно зал ресторана заполнялся.
   Едва выйдя из здания ФБР, они перезвонили Машкову, уже знавшему о допросе Бачиньской. Звонок поднял генерала с постели: в Москве было около трех часов ночи. Машков подтвердил, что группа сотрудников уже готова начать проверку автомобильной фирмы, в которой Олеся видела «заказчика». Пожелав успеха своим коллегам, генерал отправился досыпать, а Дронго и Нащекина поехали в ресторан, где теперь и сидели, пробуя разнообразные блюда современной итальянской кухни.
   Он рассказывал о своих путешествиях по разным экзотическим странам, в частности, вспоминая поездки в Аргентину и Африку, а Нащекина внимательно слушала. Дронго был хорошим рассказчиком, и она чуть рассеянно улыбалась. Когда подали основное блюдо, Дронго попробовал вино и неожиданно замолчал. Затем спросил:
   – Кажется, вы меня не слушаете?
   – Нет, слушаю, – возразила она.
   – А мне показалось, что вы не столько меня слушаете, сколько пытаетесь догадаться, как поведет себя сегодня ваш напарник. Буду ли я столь же настойчив, как Саймонс, или поступлю, как в Берлине?
   Женщина слегка покраснела:
   – Вы всегда читаете чужие мысли?
   – Это ответ?
   Эльвира пригубила вино, затем с вызовом ответила:
   – Да. Вы же знаете, что нравитесь мне. И если бы в Берлине вы повели себя, как Саймонс, возможно, я не была бы столь категорично против.
   Кажется, на этот раз чуть покраснел сам Дронго:
   – Мне остается только пожалеть, что я вел себя так глупо. – Он поднял бокал с вином: – За вас. Я немного боялся вас скомпрометировать. Учитывая, что я иностранный эксперт и к тому же лицо, находившееся под некоторым подозрением…
   – Не нужно, – перебила его Нащекина. – Ох уж эта идиотская привычка наших руководителей: подозревать всех и каждого. Но, согласитесь, что у них были на то основания… Есть факты, которые они обязаны были проверить…
   – Разумеется. Поэтому я и вернулся во второй раз. Мне показалось важным доказать, что еще существуют относительно нормальные и порядочные люди. Кроме того, я люблю Москву и мне трудно без этого города, как невозможно существовать без родного Баку или без Рима, где находится моя семья.
   – За вашу семью, – подняла она бокал.
   – И за вашу, – улыбнулся Дронго.
   В девять часов, когда они заканчивали ужинать, зал ресторана был почти полон. На десерт Нащекина взяла капучино, а Дронго попросил принести ему зеленый чай. Расплатившись, он помог ей подняться, и они вышли из ресторана. Отсюда до их отеля было далековато, предстояло пересечь всю центральную часть города. Поднимался сильный ветер, было холодно, не более десяти градусов по Цельсию, хотя термометры во многих местах показывали температуру по Фаренгейту. Дронго поднял воротник плаща, его спутница поежилась и плотнее запахнула длинный легкий светлый плащ.
   – Пройдем пешком? – предложил Дронго. – Хотя до отеля не близко…
   – Тогда возьмем такси, – предложила она в свою очередь. – Уже десятый час. Мне кажется, будет неправильно, если мы снова проведем ночь на разных этажах.
   Он смущенно кивнул в знак согласия. Затем повернулся к ней. Увидел ее глаза. Второй поцелуй был более продолжительным. И тот же вкус карамели на губах. Дронго чуть отстранился. Эльвира улыбалась. Ему все еще казалось неудобным воспользоваться таким случаем и войти к ней в номер. Он отвернулся, чтобы посмотреть на дорогу. Шагнул на проезжую часть, поднимая руку. Рядом почти тут же затормозила какая-то машина, но он никак на нее не отреагировал, ведь это было не такси. Ему вдруг подумалось, как приятно чувствовать на себе взгляд своей спутницы. Дронго снова повернулся к ней. Поцелуй подействовал на него как бокал шампанского. И тут он интуитивно ощутил опасность, успел услышать за спиной быстрые шаги и увидеть, как у Нащекиной резко изменилось выражение лица. Но было уже поздно. В этот момент его ударили по голове. Последнее, что он услышал, был ее крик.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   В этот день Машков приехал на работу к девяти часам утра. Когда привели Дзевоньского, он удовлетворенно кивнул. Арестованный был чисто выбрит, от него даже пахло неплохим парфюмом. Машков настоял, чтобы в камеру передали тот самый парфюм, которым Дзевоньский обычно пользовался. Это был довольно дорогой «Van Cieef & Arpelz». И теперь его аромат придавал допросу своеобразный оттенок, делая их встречи не столько трагическими, сколько трагифарсовыми.
   Пока Дзевоньскому подключали аппаратуру, он молчал. Но когда обнаружил, что его не будут колоть, с удивлением посмотрел на Машкова:
   – Изменение в наших отношениях?
   – Небольшое, – подтвердил генерал Машков. – Дело в том, что нельзя все время вводить вам это лекарство. Постепенно оно вызывает привыкание. Как всякий наркотик. А мы не хотим, чтобы у вас появилась такая зависимость. Но если почувствуем, что вы лжете, лекарство будут вводить снова. Это я вам обещаю.
   – Не нужно угроз, – поморщился Дзевоньский, – я все понимаю как нужно. И спасибо за мой парфюм. Он помогает мне обретать потерянную уверенность.
   – Пожалуйста. Хочу сообщить вам, что Олесю Бачиньскую сумели спасти. Она сейчас под охраной ФБР.
   – Спасибо. – Его не очень тронула это новость. Было приятно, но он никогда особенно не любил эту девицу. Всего лишь хорошо к ней относился. Ему было важно узнать, как оперативно они прореагируют на его тревогу. Теперь Дзевоньский знал, что он для них самый важный подозреваемый.
   – Ее хотели убить в Чикаго, – сообщил Машков.
   – Из-за чего? – спокойно спросил Дзевоньский. – Она ничего не знала.
   – Оказывается, знала. Она видела вашего заказчика в одной из автомобильных фирм. А он видел Бачиньскую вместе с ее другом…
   Аппаратура зафиксировала нервное состояние Дзевоньского, его давление резко подскочило.
   – Этого не может быть, – заявил он не очень уверенно.
   – Она его видела, – сурово подтвердил Машков, – но самое неприятное, что он тоже их видел. Ее друг – Рауль Феррейра погиб в автомобильной катастрофе несколько дней назад. Есть основания считать это событие заранее спланированным убийством, а не несчастным случаем.
   Дзевоньский заметно занервничал.
   – Сейчас мы будем проверять эту автомобильную фирму. Вам больше ничего не известно об этом Андрее Михайловиче?
   – Нет, ничего. Иначе я бы вам сообщил.
   – Мы его ищем. А ваша бывшая сотрудница стала богатой наследницей, они убили ее родственницу. И только чудом не убрали саму Бачиньскую.
   – Выходит, вы спасли ей жизнь.
   – Мы, – поправил его Машков. – Вы тоже принимали в этом участие.
   – Спасибо. Но мне она о той встрече не говорила.
   – Она не помнила. Теперь вспомнила, и мы поняли, почему ваш клиент так настойчиво хотел ее убрать.
   – Мерзавцы, – без особых эмоций произнес Дзевоньский. – Я даже не мог предположить, что она его видела где-то еще.
   – Оказывается, увидела. А она не могла узнать и про Гейтлера?
   – Нет, ничего. Нет, нет! Его разработкой занимался я сам. Слишком важная фигура, чтобы доверять такое дело своему секретарю. Нет, она даже никогда не слышала его фамилии. В этом я уверен. Хотя можете спросить у нее.
   – Мы проверили банки, через которые вам переводили деньги. Система взаимной подстраховки. Деньги вносились в третьих банках посторонними лицами на чужие счета. Затем переводились в другие банки и оттуда – к вам. Должен отметить, что многие счета закрывались сразу же, как только они переводили вам деньги. Создается ощущение, что они готовились к вашей возможной неудаче. Или нам это только кажется?
   Дзевоньский нахмурился. Потрогал подбородок. Взглянул на Машкова:
   – Не знаю. У меня не появлялось такого ощущения. Может, это обычная система подстраховки, о который вы говорите?
   – Слишком сложно. К тому же реакция вашего заказчика была мгновенной. Это нам тоже не нравится, я говорил вам об этом. А если предположить, что у них есть «резервный вариант», как был у вас с Гейтлером? Такую возможность вы исключаете?
   – Нет, – сразу ответил Дзевоньский. – На их месте я поступил бы также. Это обычная практика в нашей работе. И в вашей тоже, генерал. Всегда есть основной вариант и резервный, как при полетах космонавтов. Так планируют свои действия все крупные спецслужбы мира. А наш заказчик был бывшим сотрудником спецслужб, в этом я убежден. Он хорошо понимал специфику нашей работы. Поэтому я думаю, что у них мог быть свой «резервный вариант».
   – И тогда у нас два «резервных варианта», – подвел неутешительный итог Машков. – Один – с участием Гельмута Гейтлера и второй, который мог быть предусмотрен вашим «заказчиком». Такое возможно?
   – Да. – Дзевоньский тяжело вздохнул. – С этими шпионами всегда так, пан генерал. Не знаешь, какую гадость они выкинут в очередной раз…
   – А если серьезно?
   – Безусловно. Гейтлер исключительно опасен. Я не перестаю об этом говорить с первого дня моего ареста. Он может выкинуть все, что угодно. Придумать любую пакость. Мне кажется, вам нужно больше думать о розыске Гейтлера, чем искать моего «заказчика», который может свернуть всю свою деятельность и эмигрировать куда-нибудь в Канаду или Чили.
   – Мы допросили ваших помощников, – сообщил Машков, – и точно знаем об убийстве Костиной, сотрудницы фирмы Гельвана. Вы понимаете, что у нас есть основание привлечь вас к ответственности за организацию и совершение убийства? И вы можете получить пожизненный срок.
   – Это уже было, – поморщился Дзевоньский, – не нужно меня пугать. Все равно со мной ничего не сделают. Меня же не отправят в обычную колонию к вашим уголовникам. Самое страшное, что мне грозит, это остаться на всю жизнь в этой вашей тюрьме и ежедневно встречаться с вами. Не очень приятная перспектива, но лучше, чем в ваших колониях и тюрьмах. А вообще я вам нужен. Меня можно перевербовать и отправить на работу обратно в Бельгию. У меня сложилась деловая репутация, меня неплохо знают в Европе. Представляете, какую информацию я смогу вам поставлять?
   – Про репутацию не напоминайте, – усмехнулся Машков, – она не так уж хороша. Лучше скажите, как бы вы искали Гейтлера на нашем месте? С чего начали бы? В двенадцатимиллионном мегаполисе ему легко скрыться с его великолепным знанием русского языка, наших нравов и обычаев. Как вы это сделали бы?
   – Я думаю, нужно проанализировать все его прежние операции, – предложил Дзевоньский. – Мы тоже их проверяли, но у нас был ограниченный доступ. А у вас есть целое досье на него. Он прибыл к вам сразу после падения Берлинской стены. Они все были тогда в таком полуневменяемом состоянии, потеряв свое будущее, свою страну, свою работу. И он мог тогда рассказать чуть больше, чем нужно. Возможно, как профессионал он не раскрыл всех своих агентов, понимая, что надо иметь запасные варианты, но в том состоянии мог где-то что-то и сообщить. Хотя лично я не верю в его случайную болтливость. Он слишком умен и хитер для этого. Но проверить нужно. Все его связи, всех знакомых в Москве и оставшихся в Германии. Может, даже его агентуру в других странах. Особое внимание обратите на агентов, которые знали русский язык. Насколько мне известно, почти всю документацию по «Штази» вам удалось вывезти и спасти. Бедные американцы получили лишь крохи, все остальное отобрали ваши военные контрразведчики и разведчики. Поэтому нужно заново все проверить. Но если подумать, он должен понимать, как его будут искать. После моего ареста он сменит все явки, все возможные адреса. На вашем месте я поработал бы с его бывшим водителем, которого мы прикрепили к нему от фирмы Гельвана. Конечно, Гейтлер мог останавливаться где угодно, чтобы потом добираться до нужного места на такси или метро, но даже в его остановках должна проявиться продуманная схема. Поработайте с этим водителем, может, он вам подскажет какие-то адреса.
   – Хорошо, – кивнул Машков. – Кажется, его фамилия Сальков?
   – Да, Николай Сальков. Он мог обратить внимание на какие-то детали. Но, если честно, то я думаю, что Гейтлер уехал из Москвы.
   – Как это уехал? Бросил все и сбежал? Вы понимаете, что говорите? Только недавно вы уверяли меня, что он обязательно доведет до конца задуманное дело. А теперь утверждаете, что его нет в Москве?
   – Я сказал «думаю». Он не захочет подставляться. И если готовит очередную пакость, то делать это лучше совсем в другом месте. А сюда приехать на готовенькое. Москву он знает великолепно, такое впечатление, что он здесь родился и вырос.
   – Так вы думаете, что он мог уехать?
   – Конечно. Чтобы пересидеть где-нибудь в небольшом русском городке, где его вообще не будут искать. Но городок должен быть в радиусе езды одной ночи или одного дня, чтобы иметь возможность как можно быстрее вернуться в Москву в случае необходимости.
   – Представляете, какой это масштаб поисков? – вздохнул Машков. – Если мы не можем его найти в столице, то каким образом вычислить в другом городе? Это почти фантастика.
   – Да. Но по-другому его не найти.
   Машков задумался.
   – А если мы решим вас выпустить под честное слово, чтобы вы нашли Гейтлера? Сумеете это сделать?
   Дзевоньский неприятно рассмеялся. Его смех рассыпался на несколько составляющих.
   – Кто сейчас верит в «честное слово»? Не нужно меня обманывать, генерал. Вы меня никогда не отпустите, а я не смогу найти Гейтлера. Мы слишком опытные профессионалы, чтобы позволить себе ненужные иллюзии. Это невозможно, генерал. Вы не можете меня отпустить, а я не могу найти Гельмута Гейтлера. Останемся при своих, не будем блефовать.
   – И нет никаких шансов?
   – Почти ни одного. Но если вы дадите мне слово, что меня не убьют в этой тюрьме, я обещаю вспомнить одну зацепку.
   – Вы верите в мое слово? Только что сказали, что сейчас никто не верит в «честное слово».
   – В мое честное слово, – улыбнулся Дзевоньский, – в мое уже никто не поверит. И вы это сами знаете. А в ваше еще верят. Среди профессионалов вас знают как порядочного человека. И я могу поверить в ваше слово.
   – Что ж, даю слово, – торопливо произнес Машков, – никто не собирается вас убивать.
   – Хорошо. Я вам верю. Мы вышли на Гейтлера через Вебера, его бывшего сотрудника.
   – Где сейчас этот Вебер?
   – Умер от сердечного приступа, – усмехнулся Дзевоньский.
   – Ему помогли?
   – Не без этого. Старик был очень жадным. Но он сумел вывести нас на «Герцога», одного из руководителей спецслужбы Перу. А через «Герцога» мы нашли наконец Гейтлера.
   – Значит, слухи о том, что в Латинской Америке действовала агентура «Штази», не были лишены оснований?
   – Конечно нет. Сначала туда эмигрировали бывшие фашисты и их прихвостни, сразу после войны. А с конца восьмидесятых потянулись бывшие партийные функционеры и генералы «Штази». В некоторых странах, таких как Парагвай или Чили, сложились целые немецкие колонии. Благодаря «Герцогу» мы вышли на Гейтлера. У меня было такое ощущение, что этих двоих связывало нечто большее, чем просто работа. Возможно, дружили их отцы или матери, но между ними были дружеские искренние отношения.
   – «Герцог»? – задумчиво переспросил Машков.
   – Да. Ищите и через него. Гейтлер ему доверял, хотя он мало кому доверял в этой жизни. «Герцог» возглавлял охрану президента, его легко можно вычислить.
   В этот момент зазвонил сотовый телефон Машкова, оставшийся в другой комнате.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   Сильно болела голова. Дронго открыл глаза, абсолютно не понимая, где он находится и каким образом сюда попал. Он поморщился. Если его будут все время бить по голове, он лишится своего самого ценного органа.
   Но кажется, он не связан. Дронго чуть пошевелил руками, ногами. Все нормально. Неприятный запах плохо выстиранного белья. Откуда этот запах? От одеяла, на котором он лежит. Нужно подняться, но, кажется, в комнате есть еще кто-то. Надо поднять голову и посмотреть, кто это может быть.
   Спокойно. Лучше не дергаться и вспомнить, что с ним произошло. Они вышли с Эльвирой Нащекиной из ресторана, это он точно помнит. Расплатились и вышли. Кажется, она отказалась идти пешком через весь город. Поднимался ветер, было прохладно. Он предложил поехать на такси. Нет. Он предложил пройтись пешком. Ему нравится гулять в такую погоду, когда поднимается сильный ветер и отчетливо пахнет большой массой воды. Это запах йода, соли, самой воды. У нее бывает такой особый запах, это знает любой человек, выросший у моря. Такая погода напоминала ему любимый Баку… Но Нащекина предложила взять такси. А что случилось потом?
   Рядом остановилась какая-то машина, и из нее вышли несколько мужчин. Дронго услышал за спиной их торопливые шаги, резко обернулся, попытался отпрянуть в сторону и почувствовал сильный удар. Больше он ничего не помнит. Значит, это были не сотрудники полиции. Нужно подняться и повернуть голову, чтобы разглядеть, кто сидит рядом с кроватью. Дронго чуть скосил глаза. На этой не очень чистой постели он лежит прямо в плаще. Если бы его хотели убить, то не привезли бы сюда, это точно. Он чуть застонал, беспокойно дернул ногой.
   – Я вижу, вы приходите в себя, – произнес мужской голос по-русски.
   Дронго медленно повернул голову. В кресле сидел незнакомый мужчина лет сорока с оружием в руках. На нем был темный плащ и большая глубокая шляпа, закрывавшая почти половину лица.
   – Кто вы? – прохрипел Дронго. – Как я сюда попал?
   – Я вам помог, – ответил незнакомец. – Вы много выпили и, очевидно, свалились на тротуаре. Пришлось вызвать машину и притащить вас сюда. Ничего не помните?
   – Нет. Какую машину?
   – Обычное такси. Я вас поднял, погрузил в салон и привез в этот отель. Деньги за комнату я достал из вашего кармана. Согласитесь, что это справедливо.
   Дронго усилием воли заставил себя подняться и сесть напротив собеседника. Сильно болела голова. Он поморщился. Потрогал голову. Нащупал большую шишку и недовольно заявил:
   – Будет гематома. Это было обязательным условием нашей встречи?
   – Что?
   – Бить меня по голове? И не врите, что я выпил. Я вообще мало пью и тем более не стал бы напиваться до такого скотского состояния. А где моя спутница? Куда вы ее дели?
   Мужчина усмехнулся. В руке он по-прежнему держал оружие. Кажется, новую модификацию «магнума» – обычной боевой модели в американских штатах. Откуда взялся этот тип, так хорошо говорящий по-русски? Можно не строить догадок, ясно, что он – один из тех, кто принимал участие в нападении на офис в Брюсселе и попытках убить Олесю Бачиньскую в Чикаго.
   – Слишком много вопросов, – произнес незнакомец, – но вопросы буду задавать я. Кто вы такой? Где работаете? В ФСБ или в МВД?
   – Нигде. Я частный эксперт…
   – Не врите. Вы приехали в ФБР как частное лицо?
   – Повторяю, я частный эксперт. А приехал я сюда не как частное лицо, а в составе официальной делегации на встречу с сотрудниками ФБР. Вас удовлетворяет такой ответ?
   – Ваша спутница тоже частный эксперт?
   – Да. – Дронго решил соврать, чтобы проверить, насколько информирован его собеседник.
   Но тот промолчал. Это было первым хорошим знаком. Значит, своих информаторов в местном ФБР у этих ребят нет.
   – Вы встречались с Бачиньской?
   – С кем? – Важно было немного потянуть время, чтобы понять, как отреагирует незнакомец.
   Тот взмахнул оружием.
   – Не придуривайся, – сказал он без гнева. – Мы знаем, зачем вы приехали и с кем встречались. Не валяй дурака…
   – Тогда зачем спрашиваешь? – Дронго решил отвечать в том же духе. Если ему хамят и переходят на «ты», то и ему не обязательно демонстрировать своему обидчику чудеса французского дипломатического этикета.
   – Хочу узнать, насколько ты честно говоришь. Вы встречались с ней?
   – Да.
   – И что она вам рассказала?
   – Она работала в Бельгии. Там напали на ее офис. Потом хотели убить в Чикаго. Но не сумели. Она вовремя сбежала.
   – И больше ничего не рассказала?
   Дронго понял, почему его об этом спрашивают. Очевидно, Андрей Михайлович решил подстраховаться. Футболиста он уже убрал, теперь хотел добраться и до несчастной молодой женщины. Но здесь нужно играть под дурачка, не сообщая о ее истинных показаниях.
   – Больше ничего. Кто ты такой? Почему решил меня сюда привезти?
   Дронго успел осмотреться. Небольшая комната. В углу висит маленький телевизор. Из-за стены доносятся характерные звуки: такое ощущение, что там одновременно занимаются сексом сразу несколько молодых пар. В комнате кроме кровати и стула только тумбочка с телефоном, небольшая полка и еще кресло, которое занимает этот неприятный тип. Чувствуется специфический запах дешевого отеля – плохо выстиранного белья, человеческого пота, пыли, гнилой мебели.
   – Здесь вопросы задаю я, – повторил незнакомец и опять взмахнул оружием.
   – Тогда объясни, зачем меня сюда притащили?
   – Чтобы с тобой поговорить. Твоя девочка у нас…
   – У тебя извращенный вкус, – сразу перебил его Дронго. – Назвать девочкой сорокалетнюю даму может только извращенец.
   – Хватит! – разозлился неизвестный. – Перестань меня перебивать. Сиди и слушай. В общем, твоя баба у нас. И времени у тебя только двадцать четыре часа. Ты должен любым способом вывести из здания ФБР эту польскую девку – Бачиньскую. Любым способом выйти вместе с ней из здания…
   – И что будет потом?
   – Не твое дело. Но бабу мы твою отпустим…
   – Где гарантии?
   – Никаких гарантий. Тебе придется поверить нам на слово…
   – Сначала я должен убедиться, что она жива.
   – Убедишься. – Незнакомец достал небольшой телефон, набрал номер и кому-то сообщил по-английски с чудовищным акцентом: – Он хочет с ней поговорить.
   Этот человек явно не жил в Чикаго, он приехал сюда из Европы.
   Дронго подумал, что если этот тип встанет и подойдет к нему с телефоном или подпустит его близко к себе, то у него появится шанс выбить оружие из его руки одним сильным ударом. Или вывести из строя самого похитителя. Но тот не собирался подходить – лишь бросил аппарат.
   – Говори.
   Дронго взял телефон. Это была дешевая модель «Нокии».
   – Алло! – У него невольно предательски дрогнул голос.
   – Здравствуй, – раздался знакомый голос Нащекиной. – Как ты себя чувствуешь? Я видела, как они тебя ударили…
   – Лучше. Как ты? С тобой все в порядке?
   – Пока да. Хотя мне обещают кучу разных гадостей, если ты не выведешь им Олесю Бачиньскую.
   – Я им объяснил, что мы два частных эксперта, – важно было ее сориентировать…
   – Да, спасибо. Они хотят, чтобы ты ее вывел из здания. Но гарантий мне не дают. Твое направление всегда самое верное, – произнесла она загадочную фразу, – ты правильно считал, что они приехали за ней.
   – Они тебя не трогают?
   – Нет. Они не знают, что мы ищем этого полунемца и поэтому приехали в Чикаго. – Дронго нахмурился. Нащекина явно пыталась ему что-то подсказать.
   – Хватит! – Кто-то вырвал у нее телефон из рук и хрипло сказал в трубку: – Сейчас уже полночь, у тебя ровно сутки. Выведи Бачиньскую из здания ФБР и получишь свою женщину обратно. Не выведешь, она умрет. Все понял?
   – Да. – Дронго услышал гудки. Он посмотрел на сидящего в кресле мужчину с оружием и поинтересовался: – Бросить тебе телефон? – Это была последняя возможность как-то задержать этого типа.
   – Оставь его себе, – откликнулся тот и поднялся.
   Расстояние между ними было более полутора метров. «Прыгнуть не сумею, – с сожалением подумал Дронго. – Потому что сижу на этой продавленной кровати, а он стоит. У меня ни одного шанса. Он успеет выстрелить».
   – Мы тебе позвоним, – объявил незнакомец. – Можешь здесь даже немного поспать. Номер оплачен до утра. В десять мы тебе позвоним. И потом будем звонить каждый час. Как только придумаешь, как ее вывести, сразу сообщи нам.
   – Они мне не поверят, – устало ответил Дронго. – В ФБР сидят не дураки. Они не выпустят своего свидетеля просто так, без охраны.
   – Пусть возьмут любую охрану, – усмехнулся бандит, – главное, чтобы она вышла из здания, а ты сообщил нам об этом. Остальное не твое дело. Придумай какую-нибудь уловку. Предложи поехать в дом, где убили ее тетку. В общем, выкручивайся. И не валяй дурака. Бабу замочим, тебя тоже найдем.
   – Жаргон у тебя бандитский, а манеры профессионала, – неожиданно определил Дронго, – напрасно работаешь под урку. Я же вижу, как ты держишь оружие и как бросил мне аппарат.
   – Значит, все понимаешь, – добродушно согласился похититель. – Иди и думай. И не дергайся лучше. Все равно ничего не сделаешь, а тебе будет плохо. И ей тоже. Пока!..
   – Подожди, – попросил Дронго. – Вы же не идиоты. Должны понимать, что можно сделать реально, а чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Если я соглашусь, значит, я решил вас подставить. В ФБР дураки давно не работают, их там просто не осталось.
   Незнакомец нахмурился. Он понимал, что Дронго прав. И поэтому явно заколебался, не решаясь выйти.
   – Я не смогу ее вывести, – решительно заявил Дронго. – Давайте лучше другой вариант.
   – Другого варианта не будет. Узнай, когда они ее вывезут из здания, – предложил незнакомец. – Пока она в управлении ФБР и никуда не выходила. Но, наверное, завтра утром ее вывезут. Или уже сегодня.
   – Это тоже нереально…
   – Ничего другого не будет. Узнай, когда они ее повезут, и позвони нам. И мы отпустим твою напарницу. Пока!
   Мужчина с оружием вышел, закрыв за собой дверь. Дронго остался сидеть на кровати. Подумал, что им следовало бы попросить оружие у Саймонса или Конелли. Нужно было предусмотреть и такую ситуацию. Но сейчас уже поздно сожалеть, что этого не сделали. На часах десять минут первого. Десятое марта. Четверг. В Москве уже утро. Нужно успокоиться и решить, что ему делать. Дронго поморщился. Сильно болела голова. Придется идти в аптеку за лекарством. Или вернуться в гостиницу.
   Дронго полез в карман. Мобильный телефон при нем, магнитная карточка от номера в «Холлидей Инн» тоже, паспорт он оставил в своем чемодане в отеле… А что с бумажником? Он нащупал его во внутреннем кармане, достал. Кредитные карточки на месте. А денег нет. Четыреста долларов наличными исчезли.
   «А еще профессионал!» – усмехнулся Дронго. Это было приятное открытие. Если этот тип с оружием ворует деньги, значит, он не совсем тот, за кого хочет себя выдать. Четыреста долларов совсем не жалко за такое открытие. С другой стороны, похититель сказал, что заплатил за этот номер. Дронго тяжело поднялся. Нужно будет принять душ после этой ночлежки. Номер в ней явно стоит не больше двадцати долларов. За стенкой слышались голоса нескольких людей. Неужели они все занимаются сексом? Таким большим коллективом? Дронго поморщился и снова сел на кровать. Нужно все продумать. У него есть еще немного времени. Что можно придумать в такой обстановке?
   Дронго достал свой аппарат, хотел позвонить, но передумал. Если они видели его телефон, то могут прослушать. Оставили какой-нибудь «жучок» в этой комнате. Нет, отсюда звонить нельзя. Проверив все карманы и обнаружив несколько мелких долларовых купюр, он поднялся и, не раздумывая, вышел из комнаты. В коридоре было грязно, пахло плесенью и мочой. Он спустился по узкой лестнице, удивляясь, как этот тип поднял его в номер. Или их было двое, трое, четверо? Один с ним явно не справился бы. Да и двоим пришлось бы трудно. Отовсюду доносились звуки работающих телевизоров, разговоры постояльцев. На первом этаже Дронго обнаружил кабину лифта, которая громыхая поднималась наверх, и дежурного портье, проводившего его мутным, равнодушным взглядом. Сюда можно было привести хоть целую роту солдат и, оплатив их номера, поднимать по очереди в этом лифте. Портье не стал бы возражать.
   Дронго вышел на улицу. Вполне возможно, что за ним наблюдают. Интересно, в каком районе он находится? Дронго огляделся. Понять ничего нельзя. А в этом отеле наверняка нет карты города. Их здесь просто не выдают. Надо выйти на центральную улицу и поймать такси. Он двинулся в сторону авеню, увидев мелькающие впереди автомобили. Обошел мусорные баки и лежавшего рядом с ними афроамериканца-бомжа. Вышел на центральную улицу. Кажется, слежки за ним нет. Он поднял руку и остановил такси.
   Когда Дронго назвал отель и адрес, водитель обернулся, чтобы переспросить. Оказывается, они находились далеко от центра. Ехать пришлось долго, почти полчаса, прежде чем автомобиль затормозил у отеля. Дронго расплатился и вышел из машины. Еще раз оглянулся. За ним никто не следил. В «Холлидей Инн» он подошел к любезному портье и попросил предоставить ему еще один номер.
   – Вам не нравится ваш номер? – удивился тот.
   – Очень нравится. Но мне нужен второй. Я хочу принимать гостей, – пояснил Дронго.
   – Сейчас уже без пятнадцати час, – напомнил портье, – вам придется заплатить за сутки. До одиннадцати часов дня.
   – Конечно, – улыбнулся Дронго, доставая кредитную карточку.
   – Мы можем предоставить вам бизнес-салон, – предложил портье. – Он сейчас пустой. И у нас есть еще два зала для деловых встреч.
   – Нет, мне нужен отдельный номер.
   – Понимаю. На вашем этаже? – уточнил портье.
   – Лучше на другом, – попросил Дронго.
   – На третьем. – Портье взял кредитную карточку, проверил кредитоспособность, вернул карточку и передал пластиковый ключ. – Триста одиннадцатый номер.
   – Спасибо, – поблагодарил его Дронго. – У вас есть таблетка от головной боли?
   – У меня есть аспирин, – ответил портье. Этот человек, лет сорока, обладал совершенно бесцветной внешностью, как у многих работников сферы обслуживания. Портье протянул Дронго небольшой пакетик с растворимым аспирином.
   Дронго поблагодарил его еще раз, решив, что разведет лекарство в номере минеральной водой из мини-бара.
   Он вошел в кабину лифта и поднялся на третий этаж. Прошел к триста одиннадцатому номеру, открыл дверь, вошел внутрь. Заперев дверь, достал бутылку минеральной воды, развел лекарство и, чуть морщась, выпил его. Затем прошел к телефону, поднял трубку, быстро набрал знакомый номер. Здесь уже второй час ночи, значит, в Москве одиннадцатый час утра. Он терпеливо ждал, когда ответит Машков, но сотовый телефон генерала не отвечал. Дронго ждал долго. Ему никто не ответил. Он положил трубку и нахмурился. Решение нужно было принимать как можно быстрее, от этого сейчас зависела жизнь Эльвиры Нащекиной. И возможно, его собственная.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   В соседней комнате продолжал звонить телефон. Один из дежурных операторов обратил на это внимание и вошел к Машкову, который вел допрос Дзевоньского, чтобы предупредить генерала. Номер этого сотового телефона почти никто не знал, Машков использовал его только для срочной связи. Понимая, что произошло нечто исключительное, он прошел в соседнюю комнату, достал телефон из кармана плаща. На нем высветился американский номер. Машков нахмурился: значит, в Чикаго произошла какая-то накладка, если они решили позвонить ему в такое время суток, когда в Америке глубокая ночь. Генерал был опытным профессионалом и не стал перезванивать. Он уселся на стул, терпеливо дожидаясь, когда раздастся следующий звонок. Через две минуты телефон зазвонил снова.
   – Слушаю, – сразу ответил Машков.
   – Это я, Виктор, – услышал он знакомый голос Дронго. – У нас неприятности. Похитили Нащекину…
   – Как это похитили? – не понял генерал. – А где были американцы? Вы разве не с ними? Куда они смотрели?
   – Их не было рядом с нами. Мы ужинали в ресторане, а потом вышли на улицу. Меня ударили по голове, а ее похитили…
   – Понятно. Нужно было предупредить американцев о круглосуточной охране. Ты уже им сообщил?
   – Нет.
   – Почему?
   – Похитители вышли со мной на связь.
   – Даже так? Очень интересно. Чего они хотят?
   – Чтобы я сообщил им, когда ФБР будет отправлять Олесю Бачиньскую. Она пока находится в здании их управления.
   – Черт возьми! – вырвалось у Машкова. – Что думаешь делать?
   – Сейчас решаю. Но в любом случае понятно, что они хотят ликвидировать Бачиньскую, чтобы она не вывела нас на эту автомобильную фирму в Брюсселе. Вы уже готовите операцию?
   – Конечно. Откуда ты говоришь? Тебя не могут услышать?
   – Нет, не могут. Я снял другой номер. Послушай меня внимательно. Сейчас в Брюсселе только восемь утра. Или уже половина девятого. Тебе нужно срочно отменить операцию. Или приостановить.
   – Я не могу…
   – Иначе ее убьют, – предупредил Дронго.
   – Все понимаю, но отменить не могу. Если мы опоздаем, там появятся американцы. Они церемониться не будут, а мы потеряем важный источник информации. Не знаю, что делать, но операцию останавливать не буду. Ты тоже должен меня понять.
   – Время можешь мне сообщить?
   – Сегодня в два часа дня по среднеевропейскому времени. Мы еле успели. И никто не разрешит мне отменить операцию, когда речь идет о безопасности главы государства. Ты должен понимать.
   – Два часа дня, – начал считать Дронго, – разница с Чикаго семь часов. Значит, у нас будет уже утро. Семь часов утра. Только семь часов утра. Сейчас половина второго ночи. Осталось пять с половиной часов. Я ничего не успею…
   – Я не знаю, что тебе посоветовать, – жестко произнес Машков. – За это время мы не сможем даже сформировать группу. Или долететь до Чикаго. Рассчитывай на собственные силы. У тебя есть оружие?
   – Откуда? Конечно нет.
   – Может, обратишься к американцам?
   – Не знаю. Я сейчас думаю, как мне поступить. А если среди американцев окажется информатор другой стороны? Тогда я гарантированно все провалю.
   Машков задумался. Он понимал, в каком трудном положении сейчас Дронго. Менее всего ему хотелось упрекать друга в том, что тот оказался не готов к такой ситуации. Впрочем, они все были не очень-то к ней готовы.
   – Она пыталась мне подсказать, где находится, – вдруг сказал Дронго, – пыталась мне подсказать…
   – Что ты сказал?
   – Ничего, я перезвоню тебе через несколько минут. Мне нужно подумать. Никуда не уходи, оставайся около телефона. Мне нужно немного подумать. – Дронго отключился.
   Машков положил аппарат на столик и задумчиво посмотрел на него. Он понимал всю сложность ситуации, из которой, казалось, не было выхода. Единственный возможный вариант ее решения мог предложить только сам Дронго, находящийся за тысячи километров от Москвы. Машков вспомнил про «Герцога» и поднял трубку внутреннего телефона. Нужно будет послать еще одну группу в Перу. И кого-нибудь срочно отправить в Берлин. Уже сейчас понятно, что у Дронго и его напарницы серьезные проблемы. Очень серьезные. Может получиться так, что оба не вернутся обратно в Москву. Машков помрачнел. Ему не хотелось вспоминать, что он сам предложил послать в Чикаго Дронго с Нащекиной. Тогда ему казалось это правильным. А теперь эти две срочные командировки в Перу и в Германию. Его могут просто не понять. Если дело вести такими темпами, они израсходуют весь командировочный бюджет ФСБ на год вперед.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   Дронго сидел на стуле, вспоминая, что ему сказала Нащекина. Но вспомнил только, что в тот момент у него сильно болела голова. Сейчас она тоже болела, несмотря на лекарство. Так как же Эльвира сказала? «Твое направление всегда самое верное». Кажется, именно так. Непонятная фраза. Что это значит? Какое направление и куда?
   И еще она сказала про какого-то «полунемца», которого они якобы ищут. Но Гейтлер не был полунемцем, он чистокровный немец, родившийся в Советском Союзе во время войны. Дзевоньский? Нет, тот поляк. Может, она имела в виду этого неизвестного Андрея Михайловича? Но откуда она может знать, что он полунемец? Нет, это не он. Тогда зачем упомянула какого-то «полунемца»? Что за «полунемец»? Что именно Нащекина хотела ему подсказать?
   «Нужно пойти в свой прежний номер на пятом этаже и достать из чемодана лекарство от головной боли, – мрачно подумал Дронго. – Но прежде надо успокоиться, сосредоточиться и понять, что именно ему хотела сказать Эльвира». Он поднял трубку, набрал номер портье.
   – Принесите мне в номер подробную карту Чикаго, – попросил Дронго.
   – Сейчас пришлю, – сразу ответил портье.
   «Направление. Нащекина сказала, что его направление самое верное. Направление куда? Или, употребив это слово, она подразумевала что-то совсем другое? Нет. Нужно думать».
   В дверь постучали. Рассыльный принес подробную карту Чикаго. Дронго дал ему доллар, поблагодарил и разложил карту на столе. Город Чикаго занимал огромную площадь, вытянувшись вдоль озера Мичиган. «Нащекина сказала „направление“. Это может быть только южное направление, если иметь в виду корни самого Дронго. Южное направление и полунемец. – Он стал внимательно изучать карту, Южное направление… – Там районы Саут-сайда и Саут-Чикаго. И еще район Хаммонда. Что она хотела сказать? Полунемец. Что за полунемец? Какой полунемец возникал во время их розысков? Когда они искали, к кому из бывших сотрудников „Штази“ мог обратиться Дзевоньский, назывались три фамилии. – Дронго точно их помнил: Маркус Вольф, Гельмут Гейтлер и Зепп Виммер. Все трое – немцы. – Нет. Вольф был наполовину евреем. Полунемцем. Но какое отношение может иметь Вольф к похищению Нащекиной? Она не стала бы этого просто так говорить. Полунемец…» Дронго водил пальцем по карте, стараясь понять, что же имела в виду Нащекина.
   Минут через пятнадцать он раздраженно отложил карту. Так невозможно сообразить. «Твое направление всегда самое правильное». Южное или западное? Все террористы, которыми они занимались, появлялись с Запада. Тогда получается, что нужно смотреть западное направление. Нет. При чем тут запад? Или она думала о востоке? Что она имела в виду? Дронго закрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Не трудно представить, как сейчас волнуется в Москве генерал Машков. Все-таки необходимо осознать послание, которое успела передать ему Нащекина. Постараться понять…
   Дронго взял аппарат, снова набрал номер Машкова. Тот ответил сразу.
   – Извини, что часто звоню к тебе, – глухо проговорил Дронго, – я все пытаюсь понять, что именно Нащекина мне сказала. Ты не помнишь, какие еще немецкие фамилии назывались во время поиска Гейтлера? Кто там еще был?
   – Вебер, – сразу ответил Машков, – но его уже ликвидировали.
   Дронго увидел на столике ручку и блокнот. Записал имя. Сейчас не до шпионских игр. У него остается не более пяти часов. Через пять часов объединенная группа из работников спецслужб начнет штурм загадочной фирмы по продаже подержанных автомобилей. И находящиеся в Чикаго поймут, что их обманули. Бачиньская успела вспомнить о встрече, уже стоившей жизни ее бывшему другу.
   – Продолжай, – попросил он Машкова, – но пока не похоже, что мы на верном пути.
   – «Герцог», – вспомнил тот.
   – Это его фамилия? Херцог?
   – Нет. Кличка. Его фамилии мы пока не знаем. Будем проверять.
   – Не подходит. Кто еще?
   – Гейтлер работал под руководством самого Вольфа…
   – Тоже не подходит. Может, какой-то немец, работавший в твоей комиссии? У нас были немцы? Или полунемцы?
   – Нет. Я знаю про всех. Никаких полунемцев или немцев не было.
   – Тогда кто? Вспомни, Виктор, кто мог быть среди тех, кого мы проверяли. Какой-нибудь немец – полукровка.
   – Она тебе так и сказала?
   – Она сказала «полунемец». Дословно. Я хочу понять, кого она подразумевала.
   – Не знаю. – Машков также мучительно размышлял. – Хотя с Гейтлером работал заместитель начальника управления Герхард Рейнбоу. Очень интересный разведчик. У него отец был англичанином, а мать – немкой. Отец погиб еще в начале тридцатых…
   Дронго продолжал водить пальцем по карте города, исследуя южную часть мегаполиса.
   – Как ты сказал, была его фамилия? – переспросил он, рассматривая названия, мелькающие на карте.
   – Герхард Рейнбоу. Он застрелился в конце девяностых. Не перенес тех изменений, которые произошли в его стране. Но там все чисто. У него была жена и двое детей. Тело опознали. Он стрелял себе в сердце, чтобы не испугать своим видом родных. Представляешь, какой был человек? Даже об этом подумал в последний момент. На похоронах был представитель нашего посольства. Мы все точно проверили. Это был сам Рейнбоу. Кто еще тебя интересует?
   – Откуда ты знаешь, что его отец был англичанином?
   – Я же говорю. Он работал с нашими сотрудниками из Первого Главного Управления…
   Машков еще что-то продолжал говорить, когда Дронго вдруг нашел на карте нужную точку. Он не верил своим глазам, перечитывая название Рейнбоу несколько раз. Затем тяжело вздохнул.
   – Все, – сказал он, усаживаясь на кровать и вытирая потный лоб, – я нашел то, что мне было нужно. Теперь я примерно знаю, где может быть Нащекина.
   – Что ты сказал? – не понял Машков.
   – Ничего. Теперь уже все нормально. Постараюсь выйти из отеля и остаться живым. Я буду тебе периодически звонить.
   – Хорошо. Но ты можешь мне сказать, что собираешься сейчас сделать?
   – Найти лейтенанта Саймонса. По-моему, ему нравится моя напарница.
   – Надеюсь, это не единственная причина, по которой ты его ищешь?
   – Нет, не единственная. Он приехал за Бачиньской и отвез ее в ФБР. Во всяком случае, они добрались туда живыми. А это уже безусловное алиби Саймонса. Он человек, которому я могу доверять.
   – Ясно. Но будь осторожен.
   – Постараюсь…
   Дронго еще раз посмотрел на карту. Все правильно. Теперь это название ему сразу бросалось в глаза. Он поднял трубку и позвонил в полицейское управление.
   – Мне нужен номер телефона лейтенанта Саймонса, – попросил он.
   – Сейчас два часа ночи, – раздраженно отозвался дежурный. – Вы с ума сошли? Если вам нужен офицер полиции, звоните девять один один…
   – Мне нужен лейтенант Саймонс, – терпеливо объяснил Дронго, – и по исключительно важному делу. Это говорит эксперт, с которым он сегодня работал в управлении ФБР. Мне нужен его телефон.
   Дронго не стал уточнять, какой именно эксперт и по какому вопросу работал. Но дежурный, услышав про ФБР, понял, что нельзя просто так отказать позвонившему и повесить трубку.
   – Сейчас постараюсь найти номер его мобильного, – пробормотал он.
   Через минуту дежурный продиктовал Дронго номер телефона.
   Саймонс долго не отвечал. Затем послышался недовольный голос:
   – Я вас слушаю. Кто говорит?
   – Это Дронго. Мы с вами утром встречались.
   – Русский эксперт? Я вас помню. А где ваша дама?
   Послышался недовольный женский голос. Очевидно, Саймонс был в постели не один.
   – У нас неприятности, – сообщил Дронго, – большие неприятности, Саймонс. Мне нужно с вами срочно встретиться. Возьмите оружие и приезжайте в «Холлидей Инн». Я буду ждать вас в триста одиннадцатом номере.
   – Вы переехали?
   – Нет. Я снял еще один номер.
   – У вас всегда так, – проворчал Саймонс, – либо мафия, либо миллионеры, работающие на правительство. Сейчас приеду. Это такое важное дело?
   Опять послышался недовольный женский голос. Очевидно, женщине не нравилась затея Саймонса покинуть ее в середине ночи.
   – Речь идет о жизни моей напарницы, – сообщил Дронго.
   – Ясно. – Офицер американской полиции обычно умеет быстро принимать решения. – Я буду у вас через пятнадцать минут. Ждите в номере и никуда не выходите.
   Дронго положил трубку и снова начал изучать карту. Он не боялся, что завтра выяснится, с кем именно он говорил по телефону из триста одиннадцатого номера. Завтра это будет уже неважно. Времени у него не так много. Сегодня до семи часов утра он должен сделать все, чтобы попытаться спасти свою напарницу. Дронго прошел в ванную комнату и умылся. Через пять минут поднялся в свой прежний номер. Осторожно вошел в комнату. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы понять – здесь побывали посторонние. Дронго прошелся по комнате, осмотрелся. Видимо, они хотели найти какие-нибудь материалы допроса. Похоже, Машков прав. Эта автомобильная фирма в Брюсселе служит прикрытием для таинственного Андрея Михайловича. Дронго открыл чемодан. Слава богу, паспорт на месте. Выяснять отношения с иммиграционной службой США ему совсем не хотелось. Он переложил паспорт в карман и, выйдя из комнаты, спустился на третий этаж.
   В триста одиннадцатом номере Дронго успел только дойти до стула, когда в дверь постучали. Это был Саймонс. Дронго открыл дверь, впустил офицера в комнату.
   – У нас проблемы, – сказал он гостю, – они похитили мою напарницу.
   – Так, – мрачно протянул Саймонс, проходя в комнату и усаживаясь на стул.
   Дронго пришлось разместиться в кресле.
   – Рассказывайте по порядку, – потребовал лейтенант. Он даже не снял шляпы и плаща.
   – Мы вышли вечером из ресторана, и меня ударили по голове, – пояснил Дронго, – а ее похитили. Когда я пришел в себя, то оказался в каком-то небольшом, грязном отеле. Рядом сидел один из похитителей. Оттуда я приехал сюда.
   – Ясно. Они выдвинули какие-нибудь условия?
   – Да. Сначала этот тип хотел, чтобы я вывел из здания ФБР Олесю Бачиньскую. Я попытался ему объяснить нереальность его предложения. Кажется, он понял, потому что потребовал, чтобы я узнал в ФБР, когда ее повезут в другое место. И сообщил об этом им.
   – И все?
   – Да.
   – И вы думаете, что вам вернут вашу коллегу? Даже если вы поможете им убрать опасного свидетеля?
   – Не вернут, – согласился Дронго. – Поэтому я и позвонил вам.
   – Вы предлагаете мне выяснить, когда ее повезут? Или сами уже знаете? – невозмутимо поинтересовался Саймонс.
   – Я позвал вас не для того, чтобы вы начали издеваться. И я не знаю, когда Бачиньскую повезут. Может, ночью. Конелли мне об этом не говорил. И вам наверняка тоже.
   – Не обижайтесь, – миролюбиво предложил Саймонс, – я понимаю ваше состояние. Утром мы подумаем, как вам помочь.
   – Вы меня не понимаете. У нас мало времени. Только до семи утра.
   – Почему до семи?
   – Поверьте мне на слово. Только до семи.
   Саймонс внимательно посмотрел на Дронго, потом снял шляпу, положил ее на столик рядом с собой и покачал головой:
   – Мы ничего не сможем сделать. За несколько часов найти человека в Чикаго нереально. Абсолютно невозможно. Если даже я подниму сейчас всю полицию города, мы все равно не найдем вашу коллегу до семи утра. Сейчас уже третий час ночи.
   – Найдем, – упрямо возразил Дронго. – Я примерно знаю, где ее могут прятать. – Он достал карту. – В южном районе Саут-Чикаго, на побережье. Примерно в десяти—двенадцати километрах от центра. У парка Рейнбоу.
   – Откуда вы знаете? – нахмурился Саймонс. – Вы раньше бывали в Чикаго? Они вам сказали, куда отвезли вашу напарницу?
   – Никто ничего мне не говорил. Просто я сумел вычислить, куда ее могли увезти…
   – Вычислить? – не поверил Саймонс. – Когда вы пришли в себя после удара?
   – Примерно в полночь.
   – И за два часа смогли найти место, где прячут человека? – все еще не верил услышанному лейтенант полиции. – В таком случае, вы гений, мистер Дронго. Но это вам не голливудское кино. У нас в Чикаго все очень серьезно. Кто вам сказал про парк Рейнбоу?
   – Я же говорю вам, что сумел вычислить. Когда я потребовал убедить меня, что она жива, ей дали поговорить со мной по телефону. Она и подсказала мне нужную информацию. По карте я нашел подходящее название. Там есть какие-нибудь заброшенные помещения или склады, где могут прятать заложника?
   – Есть несколько домов в восточной части, – кивнул Саймонс. – Черт возьми, я все еще не могу в это поверить! Что вы намерены предпринять?
   – Найдите мне оружие, и я отправлюсь на ее поиски, – предложил Дронго.
   – Один? – скептически взглянул на него Саймонс. – Не считайте себя последним рыцарем нового века. Поедем вдвоем, мне ваша напарница тоже нравится. Может, сегодня вечером она согласится поужинать со мной, а не с вами?
   – Договорились, – улыбнулся Дронго, – я согласен. Тем более что вы в отличие от меня знаете этот район.
   – Конечно. – Саймонс полез куда-то под пиджак. Как у хорошего оперативника, у него было сразу два револьвера. Один он протянул Дронго. – Надеюсь, вы умеете стрелять? – спросил лейтенант, вставая со стула и нахлобучивая шляпу.
   Дронго взял оружие и улыбнулся.
   – Это единственное, что я умею делать очень неплохо, – признался он. – Можете в этом не сомневаться.
   – Тогда поехали, – кивнул Саймонс. – Я начинаю думать, что вы, русские, все немного чокнутые. Хотя я всегда это предполагал.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   В этот день президент решил пригласить к себе Мумбайса. Все знали, что выразителем интересов крупных олигархов и праволиберальной партии является именно Мумбайс, который удивительно сочетал в себе определенную оппозиционность, верность старому режиму и служение новой власти в роли руководителя энергетического комплекса всей страны. Ему удавалось быть единым во всех трех лицах, что достаточно проблематично для любого другого человека.
   Возведенный в абсолют цинизм и блестящий ум, невероятные способности талантливого менеджера и приватизация, проведенная в начале девяностых, удачная предвыборная кампания предыдущего президента и провалы правых партий на выборах – все это связывалось с его именем. Именем человека, служащего государству и власти, которой во многом оппонировала его собственная партия.
   Они были знакомы давно. Очень давно. Мумбайс работал заместителем Кобчака и переехал в Москву, когда будущий президент только начинал работу в мэрии Санкт-Петербурга. По существу, Мумбайс был длительное время руководителем «питерской группы», как называли выходцев из северной столицы. И когда бывший помощник мэра Санкт-Петербурга остался без работы, именно Мумбайс благодаря своим связям устроил безработного чиновника в аппарат управляющего делами президента, откуда началось восхождение нового политика. Но когда решался вопрос о назначении будущего президента руководителем правительства и фактическим преемником предыдущего главы государства, Мумбайс выступил категорически против. Он не видел в исполнительном помощнике мэра Санкт-Петербурга лидера, равного предыдущему президенту.
   С тех пор поменялось понятие «питерской команды». Если раньше это были либеральные экономисты и правые политики, то им на смену пришли прибывающие из северной столицы силовики и государственные служащие – центристы и даже левоцентристы по своим политическим убеждениям. По существу, во властных структурах оказались две «питерские группы», одну из которых возглавлял сам глава государства, а другую – уже малочисленную и разрозненную – Мумбайс.
   Сначала президент хотел пригласить на встречу с Мумбайсом и заместителя руководителя своей администрации Суровцева, но затем передумал. Суровцев был не менее талантливым организатором и умелым стратегом. Но он работал под руководством главы государства и считался одним из его самых доверенных помощников. Встреча Мумбайса и Суровцева в кабинете президента фактически делала их противоборствующими сторонами при главе государства. Президенту хотелось избежать такой двусмысленной ситуации.
   С самого начала он твердо понял, что только жесткая вертикаль власти может спасти страну. Поэтому пытался выстроить новые отношения внутри властных структур, постепенно избавляясь от прежних кадров. На смену всех, кто остался от старой команды, ушло несколько лет терпения и выдержки. Ему отчасти повезло. Одиннадцатого сентября две тысячи первого года была совершена чудовищная атака на самую сильную страну в мире. В Нью-Йорке были разрушены две башни Торгового центра, нападению подвергся Вашингтон. По существу, это стало объявлением новой мировой войны. Американцы ответили атакой в Афганистане и в Ираке. Цены на нефть взлетели до немыслимых пределов, колебания мировых валют вызвали панику на биржах, начались проблемы с бюджетом в США, экономическая стагнация в Европе и одновременный рост российской экономики.
   Мумбайс вошел в кабинет, и они с президентом пожали друг другу руки. На этот раз журналистов не пригласили. Это была закрытая встреча, о которой не сообщают в печати и которую не комментируют. Президент точно представлял, о чем они будут говорить. Похоже, и Мумбайс тоже сознавал истинную причину его срочного вызова. Но для начала оба собеседника помолчали несколько секунд, словно пытаясь определить настроение друг друга.
   – Вы знаете, зачем я вас пригласил? – наконец спросил президент.
   – Примерно догадываюсь, – ответил Мумбайс. – Ходят разные слухи…
   – Не нужно верить слухам, – посоветовал президент, – хотя иногда слухи превращаются в факты.
   – Да, – согласился Мумбайс, – и это достаточно неприятные факты.
   – Судя по сведениям ФСБ, которые мы получили, группа олигархов готовит смену власти в нашей стране, – прямо сообщил президент. – Более того, они пошли на подготовку террористического акта, наняли для этого специалистов из бывшей ГДР и нашли для подготовки такого акта огромные деньги. – Он не гневался, не нервничал, всего лишь спокойно излагал факты.
   Однако Мумбайс понимал, что при этом должен чувствовать президент, и помрачнел. Это было самое худшее из того, что он ожидал услышать.
   – Возможно, среди заказчиков есть и иностранные граждане, – осторожно предположил он.
   – Да. Но это не оправдывает остальных…
   – Известны конкретные имена?
   – А вы считаете, что должны быть конкретные имена? Мы ведь точно знаем, кто именно может финансировать подобные авантюры. И вы тоже знаете этих людей. В сообщении ФСБ указывается лишь на возможные последствия такого их решения, в том числе и правовые. Если будет доказано, что подготовку террористического акта финансировали наши олигархи, я полагаю, это скажется и на наших отношениях с ними. И на ваших тоже. – В глазах президента промелькнуло раздражение.
   Мумбайс слишком давно знал этого человека, чтобы не понять его слов.
   – Да, – согласился он, – безусловно. Нельзя нарушать стабильность, достигнутую таким трудом. И любая антигосударственная акция должна быть осуждена. Независимо ни от каких мотивов, которыми они руководствуются. Любая террористическая акция – это вызов обществу и государству.
   Президент хотел услышать именно эти слова. Он помолчал, должно быть, обдумывая, затем согласно кивнул.
   Когда через полчаса Мумбайс возвращался домой, он был в ярости. Несколько зарвавшихся миллиардеров решили подставить всех остальных – надумали сместить главу государства, прибегнув к его физическому устранению. Мумбайс, как разумный человек, понимал всю опасность такого шага, за которым мог последовать неминуемый распад государства.
   Он всегда не доверял авантюристам, сделавшим себе состояние в середине девяностых. На самом деле среди тех, кто стал миллионерами и миллиардерами в начале и середине девяностых годов, были разные люди. С одной стороны, это бывшие чиновники, которые вошли в первое правительство и сумели сделать свои баснословные состояния на развале огромной страны. Вместе с тем они пытались как-то противостоять разрушительным тенденциям, выправить ситуацию. Среди них были в основном молодые экономисты, в одночасье ставшие российскими министрами. Готовые тогда, казалось, переделать весь мир, они довольно быстро осознали, что это не так просто, и потому элементарно воспользовались обстоятельствами, сумев переписать на себя огромное имущество распадавшейся страны.
   Вторую группу составили производственники, также закрепившие за собой часть государственного имущества во время всеобщего беспредела: бывшие руководители нефтяной, газовой, лесной, сталелитейной, атомной, автомобильной промышленности. Их отличал профессионализм и хорошее знание своего дела. И наконец, третья группа олигархов сложилась из молодых и не очень молодых людей, как правило, бывших младших научных сотрудников, а по совместительству – фарцовщиков, работников различных кооперативов. Их общей характерной чертой был беспредельный цинизм и неразборчивость в средствах. Именно из этой группы вышли самые богатые и самые беспринципные олигархи. В то же время именно среди них оказались самые предприимчивые, самые умные, самые толковые и самые талантливые люди. Но они же стали и самыми опасными для власти. Баснословно разбогатев, эти личности искренне поверили в свою избранность, презирая народ, среди которого жили. Их семьи давно переселились в другие, более спокойные и обеспеченные страны, большая часть их денег была помещена в оффшоры и в зарубежную недвижимость. Они также презирали чиновников, депутатов, губернаторов, мэров, сенаторов, считая, что всех их можно купить и перекупить. В обстановке всеобщего развала по-своему они были правы. Но когда в стране начала выстраиваться жесткая вертикаль власти, быстро выяснилось, что эта система противоречит интересам «вольницы баронов». Тогда между властью и ними началось противостояние.
   Мумбайс прекрасно знал отношение к нему некоторых олигархов, которые считали его позицию двуличной и слишком близкой к власти. Но при всех своих недостатках он хотел остаться в истории реформатором, а не грабителем, выдающимся организатором, а не патроном новых плутократов. Именно поэтому, вернувшись к себе на работу, Мумбайс приказал своей пресс-службе подготовить специальное сообщение для прессы, в котором фактически выразил полную поддержку экономическому курсу власти. Каждый из тех, кому было адресовано это сообщение, должен был понять, на чьей стороне будет Мумбайс в начавшейся схватке. Одни сочли его поступок верным, другие – безнравственным, кто-то – циничным, иные – прагматичным. Но нашлись и такие, кто посчитал это предательством по отношению к их интересам. Но последние менее всего интересовали самого Мумбайса.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   В южную часть города они отправились в автомобиле Саймонса. Лейтенант сидел за рулем и молча глядел вперед. Дронго поражала выдержка этого человека. Когда они уже подъезжали, Саймонс, не поворачивая головы, спросил:
   – Сколько похитителей там может быть? Как вы считаете?
   – Немного, – ответил Дронго, – один или двое следят за зданием, где находится Бачиньская. Значит, с моей напарницей тоже не больше одного или двух. Три максимум. Никак не больше.
   – Тогда справимся, – пообещал Саймонс. – Я всегда могу вызвать патрульную машину, но вам ведь нужно, чтобы мы сработали тихо.
   – Самое главное – быстро, – вставил Дронго. – У нас почти не осталось времени.
   – Найдем. Там два склада и несколько домов. На их обход уйдет часа полтора, не больше.
   – Лучше меньше, – выразил пожелание Дронго. – Я думаю, они не станут прятать ее в обычном доме, даже очень заброшенном. А на складе вполне могли оборудовать специальное помещение. В первую очередь нужно искать именно там.
   – Начнем со складов, – согласился Саймонс, – только будьте осторожны. Оба склада очень большие, там может спрятаться целый эскадрон кавалеристов. У вас есть мобильный телефон?
   – Конечно.
   – Дайте мне номер, чтобы мы могли переговариваться. Мой номер вы знаете. И будьте осторожны, – снова повторил Саймонс.
   В этой части Чикаго было гораздо меньше построек, чем на густо застроенном севере. Отсюда шли основные железнодорожные магистрали на север, а ведущие со всей Америки – в центр города. Саймонс показал в сторону парка, до которого оставалось совсем немного:
   – Не понимаю, как вы смогли их вычислить? Но в любом случае будьте готовы, что они могут нас встретить. У меня есть фонарь, только применять его нельзя – нас сразу заметят. Как вы видите в темноте? Нормально?
   – Как кошка, – зло ответил Дронго, и лейтенант улыбнулся.
   Часы показывали без пятнадцати три, когда их автомобиль мягко притормозил у какого-то склада. Оба вышли из машины и, войдя в здание, направились в разные стороны. Дронго старался ступать как можно мягче, чтобы не было слышно его шагов. Но битое стекло, камень, дерево и какие-то жестяные банки под ногами все равно производили шум. Где-то в стороне поскользнулся Саймонс. Было слышно, как он негромко выругался. Дронго пожал плечами, здесь действительно почти ничего не видно. И кажется, давно никого не было. Может, он ошибся в своих предположениях, и похитители создали убежище в каком-нибудь заброшенном доме? Нет. У них не было для этого времени. Гораздо удобнее использовать какой-нибудь склад. Саймонс снова поскользнулся. Едва не упав, на сей раз он выругался погромче. Очевидно, тоже начал понимать, что в этом заброшенном сарае никого быть не может.
   – Нужно отсюда уходить, – сердито крикнул Саймонс, – иначе мы переломаем себе ноги.
   – Да, – согласился Дронго и тоже чуть не упал, наступив на какую-то прогнившую балку.
   Они вернулись к выходу, потеряв около тридцати минут.
   – Нужно было сразу понять, что в этом заброшенном здании никого не может быть, – раздраженно произнес лейтенант, – поедем на другой склад. Он кажется более обитаемым.
   – Правильно, – согласился Дронго, – у них не было времени, чтобы оборудовать заброшенное помещение. – Он посмотрел на часы. – Уже пятнадцать минут четвертого.
   Сзади послышался какой-то треск, и оба почти одновременно достали оружие. Но это оказалась кошка. Саймонс усмехнулся:
   – У вас хорошая реакция, мистер Дронго.
   Они сели в автомобиль и направились в сторону второго склада, находившегося на расстоянии полутора километров. Подъехав к нему, они увидели два припаркованных у здания автомобиля, и лейтенант остановился рядом с ними.
   – Они здесь, – констатировал Саймонс, доставая оружие. Он в этом уже не сомневался.
   – Приехали несколько дней назад и нашли подходящее помещение, – прокомментировал Дронго. – Будьте осторожны, напарник.
   – Как в глупом кино, – недовольно заметил лейтенант. – Если вытащим твою напарницу, я напишу сценарий и получу кучу денег. Не возражаешь?
   – Нет, – улыбнулся Дронго. – Только отдай хорошему режиссеру.
   Они одновременно решили, что пришло время для более дружеских отношений. И хотя в английском языке нет столь контрастного различия в обращении на «ты» и «вы», как в русском, оба поняли, что с этой минуты стали настоящими партнерами.
   У входа никого не было. Дверь в этот огромный склад, скорее напоминающий авиационный ангар, была закрыта. Стучать пришлось долго, пока не появился молодой человек лет двадцати пяти. Они его явно разбудили.
   – Что вам нужно? – недовольно спросил парень. Он был в джинсах и в длинной голубой майке.
   – Полиция Чикаго, – показал ему свой полицейский значок Саймонс. – Здесь есть посторонние?
   – Никого нет, – сердито буркнул молодой человек. – В другом конце есть своя дверь. Там были какие-то люди. Кажется, поляки. Они говорили между собой по-славянски.
   – Сколько их?
   – Трое или четверо. Но недавно кто-то из них уехал.
   – К ним можно пройти отсюда?
   – Можно. По лестнице и верхом.
   – Закрой дверь и никого не выпускай, – приказал Саймонс.
   Молодой человек испуганно кивнул. Саймонс и Дронго прошли внутрь огромного склада, заставленного большими коробками, и, поднявшись по лестнице, направились к отдельному помещению на втором этаже, состоящему из нескольких комнат. Саймонс подошел к двери и осторожно постучал. Оба прислушались. За дверью послышались шаги.
   – Это ты, Илья? – спросил кто-то по-русски.
   Саймонс глянул на Дронго. Тот понял его взгляд.
   – Да, – крикнул он тоже по-русски.
   Дверь открылась. Кто-то выглянул, и Саймонс ударил его сзади по шее. Неизвестный рухнул.
   – Если окажется, что мы ошиблись, меня выгонят со службы, – заметил лейтенант, входя в помещение и втаскивая за собой бесчувственное тело незнакомца. Дронго внимательно посмотрел на этого человека – раньше он его не видел. Они прошли дальше. В кресле перед компьютером сидел еще мужчина. Рядом на ящике лежал пистолет. Увидев входящих, мужчина метнулся к оружию. Прозвучал выстрел, и несчастный взвыл от боли. Пуля попала ему в правую руку. Саймонс уважительно глянул на Дронго. Тот умудрился попасть бандиту в руку с первого выстрела, почти не целясь. Откуда Саймонсу было знать, что Дронго сразу узнал в этом человеке своего «знакомого» по грязному отелю, где «отдыхал» несколько часов назад. Бандит упал на пол, продолжая выть.
   Саймонс подошел и забрал его оружие.
   – Кто еще здесь есть? – строго спросил он, но раненый только громко стонал.
   Дронго подошел к нему, приставил оружие к здоровой руке.
   – Теперь мы в расчете за мою голову, – удовлетворенно проговорил он. – Тебя спрашивают, кто еще здесь есть и где женщина? Считаю до трех, потом стреляю.
   – Не нужно, – крикнул раненый. – Она здесь, в другой комнате.
   – Где еще твои люди?
   – Дежурят у здания ФБР, – выдохнул раненый. – Только не стреляй… – Он выругался, и Дронго улыбнулся.
   Саймонс, не понимающий русского языка, пожал плечами. Он догадался, что раненый ругается.
   Дронго вбежал в соседнюю комнату. Там на какой-то кушетке сидела Эльвира Нащекина, скованная наручниками. Она слышала выстрел и крики раненого. Поэтому не удивилась, когда увидела Дронго. Он бросился к ней, крепко сжал в объятиях.
   – Спасибо, – тихо произнесла Эльвира, – только не так сильно. У меня, кажется, вывихнуто плечо.
   – Извини. – Он чуть отстранился. Дронго полагал, что их встреча будет несколько иной, но сказалось напряжение последних часов. После бурных событий наступала обычная апатия. Его напарница даже не обрадовалась, увидев знакомое лицо, словно ей была безразлична собственная судьба. У нее было бледное лицо, на щеке красовался кровоподтек. Дронго нахмурился. Очевидно, она пыталась оказать сопротивление после того, как напавшие на них убийцы неожиданно ударили его по голове.
   – Я принес ключи от наручников, – сообщил Саймонс, появившись в комнате. – Рад вас приветствовать, мисс Нащекина. Кажется, двое других мерзавцев дежурят у здания ФБР и здесь больше никого нет. – Он подошел к Эльвире и снял наручники.
   Женщина слабо кивнула в знак благодарности. Дронго подумал, что она изменилась. Последние несколько часов были тяжелым испытанием для ее психики. Саймонс вышел, чтобы помочь раненому, вызвать врачей и полицию. Нащекина внимательно посмотрела на Дронго.
   – Я думала, что у ресторана тебя убили, – призналась она.
   – Это я виноват. Глупо подставился, – развел руками Дронго, – но ты здорово меня направила. Южное направление и этот полунемец. Машков вспомнил, что с Гейтлером работал Рейнбоу, полунемец-полуангличанин. А я нашел на карте парк Рейнбоу и догадался, где тебя нужно искать.
   – Спасибо, – слабо улыбнулась она, пытаясь встать.
   – Они тебя били? – Он помог ей подняться.
   – Несколько раз ударили. Эта пара еще ничего, другая была хуже. Там один садист бросал на меня такие взгляды! Если бы он не уехал, я не знала бы, как себя вести. Он смотрел на меня такими страшными глазами, как будто я была в его полной власти. Они, наверное, дежурят у здания ФБР. Возьмите их…
   – Лейтенант Саймонс уже звонит своим коллегам и в ФБР. У твоего обидчика нет ни единого шанса…
   – Спасибо, – снова произнесла Нащекина и чуть пошатнулась.
   Дронго поддержал ее за руку.
   – Ты сообщил в Москву о случившемся? – спросила Нащекина.
   – Да. – Он произнес это слово с некоторым колебанием, и Эльвира все поняла.
   – Ты просил отменить операцию в Брюсселе?
   – Конечно, просил.
   – Они согласились?
   Он услышал иронию в ее голосе.
   – Нет.
   – Я удивилась бы, если бы согласились.
   – Я тоже, – признался он.
   В соседней комнате стонал раненый.
   – Что ты с ним сделал? – поинтересовалась Нащекина.
   – Выстрелил в руку. Он попытался схватить пистолет.
   – Насколько я помню, ты хорошо стреляешь. Почему не в оружие?
   – Этот тип ударил меня по голове и отвез в какую-то дрянную гостиницу. Напал на нас. Украл мои деньги. Я решил, что будет справедливо, если он немного помучается.
   – А ты злопамятный, – улыбаясь, произнесла Нащекина.
   – Да, когда пытаются убивать моих друзей.
   Она посмотрела на него каким-то странным взглядом. И неожиданно предложила:
   – Позвони Виктору Машкову, сообщи, что все в порядке.
   – Подождем несколько минут. Пусть возьмут вторую пару у здания ФБР. И тогда я сразу ему перезвоню.
   В этот момент в комнату вошел Саймонс:
   – Я пытаюсь оказать помощь вашему «знакомому». Кстати, тех двоих взяли. Только что. Один из них убийца, который был в доме родственницы Бачиньской. Я думаю, его опознают, и теперь у суда будут все основания для его осуждения.
   Дронго достал аппарат, набрал номер.
   – Это я, – сказал он, услышав знакомый голос, – все в порядке. Она стоит рядом со мной.
   – Передай ей телефон, – сдержанно попросил Машков.
   Дронго отдал аппарат Нащекиной.
   – Здравствуйте, Эльвира. – Машков с трудом сохранял невозмутимость. – Я очень рад, что все уже закончилось. Поздравляю вас. Я думаю, вы можете сразу вернуться в Москву.
   – Мы должны еще заехать в Берлин, – напомнила она.
   – Нет. В Берлин поедут другие. Возвращайтесь. Это приказ. Достаточно того, что вы сделали. И берегите себя…
   Последние слова выдали его волнение. И это поняли оба.
   – Благодарю вас, – произнесла Нащекина чуть дрогнувшим голосом, возвращая телефон Дронго.
   Тот убрал аппарат в карман и посмотрел на часы.
   «Уже четыре часа утра, – подумал он, – в Москве сейчас час дня, а в Брюсселе – одиннадцать. Через три часа они войдут в офис этой фирмы и найдут, наконец, неизвестного Андрея Михайловича». Ему очень хотелось верить, что на этом все закончится. Откуда ему было знать, что с этого все только начнется?
//-- БЕЛЬГИЯ. БРЮССЕЛЬ. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   Это был обычный рабочий день. И в фирме «Одеон» все находились на своих местах: двое служащих, миловидная секретарь, даже директор, который лично осматривал все предназначенные для продажи автомобили. Его заместитель с раннего утра уехал в Брюгге на переговоры. А с ним в Брюсселе остался его помощник, который был фактически представителем основных хозяев фирмы. Еще двое сотрудников охраняли машины и готовили их к предварительному показу на стоянке.
   Эта небольшая фирма была создана несколькими иностранцами, прибывшими из России специально для прокручивания денег. А если точнее, то ее основали один литовец, один украинец и один бывший гражданин России, имевший доминиканский паспорт. Двое других «отцов-основателей» тоже имели паспорта каких-то небольших центрально-американских государств.
   Фирму назвали «Одеон» словно в насмешку над здравым смыслом, ведь так когда-то в Древней Греции назывались места, специально возводимые для певцов. Однако этот своеобразный юмор работал на привлечение внимания к выставленным на продажу подержанным автомобилям. По заказу сотрудники «Одеона» могли найти для покупателя любую машину из имеющихся в каталогах автомобилей. Откуда клиентам было знать, что многие из машин перегонялись из стран Восточной Европы, после того как их доставляли туда из Западной Европы и «растаможивали» на границе, перебивая номера, подделывая документы. Затем машины возвращали обратно, и они попадали в «Одеон».
   Несмотря на все предосторожности, у фирмы «Одеон» уже дважды были неприятности с проверяющими налоговыми органами, которые опытным адвокатам удалось устранить по обоюдному согласию. Но в полиции и в Министерстве финансов за фирмой прочно закрепилась слава сомнительных дельцов, имеющих порочные связи и большие проблемы с уплатой налогов. К тому же не все автомобили, прибывшие из Восточной Европы, оформлялись надлежащим образом. Одним словом, фирма была на плохом счету и проверяющие довольно часто появлялись в ее офисе.
   В этот день с самого утра рядом со стоянкой автомобилей пристроился серебристый «Ситроен», в котором сидели двое неизвестных. В полдень к офису фирмы «Одеон» подъехала еще одна машина – темно-зеленый «Опель», тоже с двумя мужчинами в салоне. Один из них вышел из автомобиля и куда-то исчез. Служащие фирмы «Одеон» не обратили никакого внимания на эти машины. Они привыкли к тому, что покупатели частенько ждут своих друзей или знакомых, чтобы вместе с ними выбрать покупку.
   Но в половине второго, когда наступил перерыв и секретарь отправилась обедать в соседнее кафе, к зданию фирмы подъехали еще два автомобиля. В этот момент в «Одеоне» находился только руководитель фирмы месье Морриссен и его помощник Савелий Сукманов, который и был фактически представителем действительных владельцев фирмы. Во время перерыва, когда на обед уходили почти все сотрудники, эти двое обычно оставались в офисе вместе с охранником и одним из работников стоянки, который уходил обедать позже остальных, меняясь с напарником.
   Ровно в два часа дня сразу шесть человек начали движение с двух сторон к зданию фирмы. Охранник даже не успел понять, что происходит, когда один из подошедших коротким движением руки нанес ему удар по шее и свалил молодого человека на пол. Работник, дежуривший на стоянке, увидев незнакомых мужчин, бросился бежать, но один из них успел достать пистолет и выстрелить ему в спину. Парень упал на землю, ударившись головой. Он не был убит, хотя такой выстрел мог бы свалить и быка, поскольку это был выстрел ампулой ПХ-14 со специальным составом, предназначенным для усыпления крупных животных.
   В кабинет Морриссена вошли сразу двое неизвестных мужчин. Директор недоуменно взглянул на них, когда один вскинул руку и выстрелил. Ампула ПХ-14 вошла в грудь директора, вызвав схожую реакцию. Морриссен уронил голову на стол. Увидев это, Сукманов вскочил, собираясь броситься к другой двери, но на ее пороге в этот момент возник еще один из напавших на офис. Он подошел к Сукманову и ткнул ему пистолетом в висок.
   – Адрес Андрея Михайловича, – приказал вошедший по-русски.
   – Что?! – изумился Сукманов. Он был уверен, что к ним явились обычные грабители.
   – Говори адрес, – потребовал вошедший.
   Остальные двое напряженно ждали.
   – Что вам нужно? – У Сукманова дрогнул голос. Несколько дней назад он участвовал в нападении на офис Дзевоньского, поэтому теперь понял, кто именно и зачем появился у них в «Одеоне».
   – Быстрее, – посоветовал мужчина с пистолетом, – у тебя только минута… Потом ты останешься здесь лежать, а мы уйдем. Быстро – его адрес и номер телефона.
   – Его сейчас нет в Брюсселе, – прошептал Сукманов.
   – У тебя остаются последние двадцать секунд.
   – Он… его адрес… Подождите. Я все скажу. Только не стреляйте…
   – Адрес…
   – Он живет на севере. В районе Хамме. Прямо у собора. Там его двухэтажный дом.
   – У него есть охрана?
   – С ним только экономка. Но ей много лет.
   – Спасибо, – мужчина бросил взгляд на своего напарника, стоящего рядом с Сукмановым, и тот, приложив дуло к спине допрашиваемого, выстрелил. Сукманов упал, не успев даже испугаться.
   – Забираем его и едем в Хамме, – приказал руководитель группы.
   Тело Сукманова вынесли и поместили в багажник одной из приехавших машин. После чего все четыре автомобиля развернулись и помчались на север столицы Бельгии. Хамме был расположен в двадцати минутах езды. Группа прибыла на место уже через шестнадцать минут. Андрей Михайлович как раз подъехал к дому и собирался выйти из машины. В этот момент зазвонил его сотовый телефон. Ему собирались сообщить о нападении на фирму «Одеон» вернувшиеся с обеда сотрудники. Андрей Михайлович достал аппарат.
   – Я вас слушаю, – сказал он по-французски.
   – Извините, что мы вас беспокоим, – это был один из работников «Одеона», – но только что на наш офис напали. Убили всех находившихся в здании, включая директора Морриссена. Мы уже вызвали полицию. Вы можете приехать сюда?
   – Грабители? – Он не испугался. Даже не встревожился. Может, это и к лучшему, мелькнула мгновенная мысль. В конце концов, Морриссен уже слишком много знал. Да и остальные начали замечать ненужные подробности. А нападение грабителей может все списать. Нужно было самому провести такую акцию, чтобы избавиться от нежелательных свидетелей.
   – Мы сейчас проверяем, что именно пропало, – испуганно сообщил позвонивший.
   – Где Сукманов? – спросил Андрей Михайлович.
   – Он исчез. Мы нигде его не можем найти…
   Андрей Михайлович помрачнел. Сукманов был его доверенным лицом, посвященным во многие тайны. Если нападение решил устроить он, то это плохо. Очень плохо. В таком случае Сукманов исчезнет с деньгами и документами. Андрей Михайлович готов был поверить в грабителей, появившихся в спокойном Брюсселе, или в предательство Сукманова, но только не в появление группы сотрудников российских спецслужб. Для этого нужна была слишком буйная фантазия. Однако интуитивно он почувствовал опасность. В офисе было не так много наличных денег. Бельгийцы обычно платили по кредитным карточкам или чеками. В отличие от Москвы, здесь никто не расплачивался непосредственно деньгами. Какую сумму мог стащить Сукманов, решивший сбежать?
   Андрей Михайлович раздраженно подумал, что придется вернуться в центр Брюсселя, и уже собрался развернуть машину, как увидел подъезжающие к нему автомобили. Он успел достать пистолет, сообразив в последний момент, что ошибся. Но это было его последнее движение. В следующий момент ампула ПХ-14 разорвалась у него в правом плече, и он потерял сознание, уткнувшись головой в руль. Экономка работающая в его доме, ничего не услышала. Когда через пять минут она выглянула в окно, на стоянке перед домом не было ни машины хозяина дома, ни самого Андрея Михайловича.
//-- СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ --//
   На часах было около восьми вечера, когда они наконец вышли из здания ФБР.
   В течение почти всего дня Конелли и сотрудники ФБР продолжали допрашивать обоих экспертов, прилетевших в их страну, пытаясь понять, каким образом могло произойти нападение у ресторана. Одновременно агенты ФБР работали со всеми задержанными, один из которых был ранен в руку. Одного из них сразу опознали консьерж и работник службы безопасности в доме, где произошло убийство. Одним словом, доказательств набралось достаточно, чтобы дело на всех задержанных передать в суд. При этом выяснилось, что только убийца был прилетевшим из Бельгии, тогда как все остальные трое оказались «местными» бандитами, из Нью-Йорка.
   На часах было около двух, когда рассерженный Конелли объявил, что попросит санкцию и на арест обоих прибывших экспертов. Саймонс не понимал, чем вызвано такое возмущение Конелли, когда тот вывел лейтенанта полиции в коридор.
   – Эти русские эксперты нас обманули, – гневно заявил Конелли. – Пока мы здесь с ними беседовали, пока вы помогали освобождать эту женщину, их коллеги напали на офис фирмы «Одеон» в Брюсселе и похитили двух бывших соотечественников. Представляете, какое коварство, Саймонс? Мы об этом узнали только что.
   – Это их внутренние разборки, – отозвался лейтенант. – Вы сами говорите, Конелли, что они похитили своих бывших соотечественников. Какое нам до этого дело?
   – Вы ничего не понимаете! – разозлился Конелли. – Эти двое не из полиции. Они явно из разведки. И господин Дзевоньский был не совсем тем человеком, за которого себя выдавал. Это генерал польской контрразведки Тадеуш Марковский. Какие-то русские напали на его офис и всех перебили. А теперь кто-то напал на офис «Одеона», и мы подозреваем, что это сделали сотрудники спецслужб. Они нарочно прислали к нам двух экспертов, чтобы потянуть время…
   – И вы думаете, что они разыграли комедию? – не поверил Саймонс. – Того парня стукнули по голове, он так переживал из-за своей партнерши, ранил одного из бандитов. Вы думаете, что все это они подстроили для нас?
   – Не думаю. Они тянули время, а сами знали о нападении в Бельгии. Почему вы полезли ночью на этот склад? Разве нельзя было подождать до утра? Только не говорите, что этот тип ничего вам не объяснил. Или вы у него не спрашивали?
   – Спрашивал. Но он объяснил, что у него есть время только до семи утра.
   – Вот видите, – сразу откликнулся Конелли, – а семь утра в Чикаго – это два часа дня в Брюсселе, – как раз то самое время, когда произошло нападение на офис фирмы «Одеон». Он знал об этом нападении…
   – Да, – кивнул Саймонс, – он знал, но именно поэтому хотел спасти свою напарницу. Такое объяснение вам не приходит в голову, Конелли? Он понимал, что не сможет отменить приказа о нападении, и решил спасти женщину. По-моему, он благородный человек. А методы работы ваших коллег одинаковы во всем мире. Все, как у вас.
   – Хватит, – прервал его Конелли, – они использовали нас и обманули. С этими русскими нельзя иметь дело…
   – По-моему, он не совсем русский…
   – Какая разница? Они все русские. Я буду требовать, чтобы их задержали в Чикаго еще на несколько дней. А вы должны будете выступить свидетелем.
   – Нет, – ответил Саймонс.
   – Что? – не понял Конелли. Он уже повернулся, чтобы вернуться в комнату.
   – С этим парнем Дронго сегодня утром я рисковал жизнью. Когда один из бандитов, как раз тот самый, который ударил его у ресторана, потянулся к оружию, Дронго выстрелил ему в руку, чтобы не убить. Хотя мог спокойно его застрелить. По-моему, он нормальный человек.
   – Этот тип один из самых известных аналитиков в мире! – крикнул Конелли. – И он прекрасный стрелок. Если бы он захотел, то мог бы отстрелить по одному все десять пальцев на руках этого гангстера. У нас на вашего Дронго есть целое досье…
   – Тогда почему вы не говорите мне всей правды? – пожал плечами Саймонс. – Идите и допрашивайте их столько, сколько вам нужно. Но арестовывать женщину, которую я только что освободил, по-моему, глупо. В нашей практике такого еще не было. Вы уверены, что ваше руководство хочет, чтобы вы устроили такой скандал? Бандиты у нас, а эти двое экспертов ни в чем не виноваты. И они не отвечают за действия своих партнеров в Бельгии. Тем более что те просто забрали своих людей. Просто вы хотели их опередить и поэтому так переживаете. Не нужно, Конелли, влезать в их дела. Оставьте себе четверых бандитов. Это ваш самый крупный успех. – Саймонс спокойно повернулся и пошел по коридору.
   Конелли с трудом сдержался, чтобы не пробормотать ругательство. Он понимал, что лейтенант прав. Однако до семи вечера продержал Дронго и Нащекину в управлении, все еще пытаясь понять, что именно произошло в Бельгии и почему бандиты так настойчиво пытались убрать Олесю Бачиньскую. К семи часам даже Конелли понял, что пора заканчивать. У каждого из экспертов болела голова, врач настаивал, чтобы им разрешили уехать. Весь день они питались сэндвичами и пили кофе, которое им приносили из местной столовой. Дронго пил воду и принимал болеутоляющее. Нащекина дважды выпила аспирин. Конелли вынужден был закончить беседы с ними, когда врач в очередной раз потребовал прекратить импровизированный допрос. Конелли завершил разговор с очень недовольным выражением лица и, поднявшись, даже не пожелал экспертам счастливого пути.
   В отель они вернулись в машине полиции. Билеты им перебронировали на утренний рейс. Дронго и Нащекина вошли в кабину лифта. Оба чувствовали, что от усталости еле держатся на ногах.
   – По-моему, Конелли остался недоволен, – тихо заметила Нащекина. – Наверняка наша группа в Бельгии опередила американцев, поэтому он так и бесится.
   – Верно, – согласился Дронго. – Нужно позвонить Машкову, но сейчас в Москве только четыре часа утра.
   – Позвоним завтра утром, – устало предложила Эльвира.
   – Хочешь поужинать? – спросил Дронго.
   – Нет, – ответила она, – я ничего не хочу.
   Лифт остановился на четвертом этаже. Нащекина сделала шаг, обернулась к нему:
   – Спасибо за все. – И она вышла, уже не оглядываясь.
   Створки кабины захлопнулись. Дронго промолчал. Или он рассчитывал, что она позовет его к себе? После сегодняшних событий это было бы невероятно. Они оба вымотаны и физически и нравственно. На пятом этаже он вышел в коридор, прошел в свой номер. И только тут вспомнил, что не сдал триста одиннадцатый номер. Придется платить за двое суток. Раздеваясь на ходу, Дронго отправился в ванную, чтобы принять душ после столь бурной ночи и не менее напряженного дня. Сильно болела голова.
   Он сбросил всю одежду прямо на пол и встал под горячий душ, вспоминая события минувшей ночи. Ему повезло, он сумел вовремя вычислить этот парк. Или большую часть успеха обеспечила сама Нащекина, сумев правильно передать ему информацию? Дронго закрыл глаза. Сколько в его жизни было таких моментов! Сколько раз он терял друзей! В Венском аэропорту погибла Натали. Эта картина стояла у него перед глазами. Как много раз жизнь испытывала его на прочность! Как много раз…
   Он вдруг почувствовал, что хочет расплакаться. Словно маленький ребенок, неожиданно оставшийся совсем один, далеко от дома, от родителей, потерявшийся в чужой стране, не знающий, что ему делать и к кому обратиться. Дронго невесело усмехнулся. Кажется, он становится излишне сентиментальным. Если в Брюсселе все прошло нормально, то уже завтра они будут знать, кто такой Андрей Михайлович. Тогда можно будет узнать имена и конкретных заказчиков, выйти на Гельмута Гейтлера и попытаться его нейтрализовать. По существу, можно считать, что дело уже выиграно. Надо возвращаться в Москву.
   Звонок своего сотового телефона он услышал сразу. Дронго вспомнил, что не выключил аппарат, когда входил в ванную комнату. До этого телефон был выключен весь день – в здании ФБР на время допроса иностранных экспертов попросили отключить их мобильники. Он включил телефон совсем недавно. Может, это Нащекина? Решила позвонить ему по этому номеру, не прибегая к услугам внутренней связи отеля? До чего же мужчины бывают самоуверенными! Он не забыл, о чем они говорили перед тем, как его ударили. И все же не хотел сдаваться… Но когда Дронго выскочил из ванной комнаты и нашел свой телефон, услышанный голос развеял все его сомнения.
   – Здравствуй, – произнес Машков. – Как у вас дела? Где вы сейчас находитесь?
   – Уже в отеле. Завтра утром вылетаем. Все в порядке. Что случилось? Почему ты звонишь мне в такое время? У вас еще четыре часа утра.
   – Мы его взяли, – сообщил Машков. – Мы смогли его вычислить и взять. Это Андрей Михайлович Истрин, бывший сотрудник ПГУ. Наши аналитики считают, что вам нужно как можно быстрее вылетать обратно в Москву. Алло, ты меня слышишь?
   – Слышу… – Он сел на кровать, не чувствуя, что вокруг его мокрого тела расползается пятно.
   Нужно было понять с самого начала, что к помощи Дзевоньского и Гейтлера могли обратиться только настоящие профессионалы. Зачем привлекать к такому заданию дилетантов? А если Машков говорит об этом открытым текстом, то и в этом есть некий смысл, который тоже нужно понять. Дронго нахмурился.
   – Что нам делать? – спросил он.
   – Возвращаться как можно быстрее, – повторил Машков. – Будем думать, как такое могло случиться. Я считал, что вам нужно сообщить. На всякий случай вызовите охрану. И не оставайтесь одни.
   – Хорошо, – растерянно отозвался Дронго. Он убрал аппарат и придвинул к себе телефон отеля. Набрал номер. Через некоторое время ему ответила Нащекина.
   – Извини, что беспокою, – сказал Дронго, – ты еще не спишь?
   – Нет, принимаю ванну. Что-нибудь случилось?
   – Да. Они взяли главного свидетеля.
   – Поздравляю.
   – Он оказался твоим бывшим коллегой.
   – Еще раз поздравляю. Это и твой успех.
   – Не совсем. Они считают его очень опасным свидетелем. Сейчас звонил Машков. Он полагает, что мы не должны оставаться одни и сегодня ночью я должен быть рядом с тобой.
   Она помолчала.
   – Это он так полагает или ты?
   – И я тоже.
   Нащекина снова помолчала. Целых полминуты. Наконец разрешила:
   – Приходи.
   Он поднялся, вернулся в ванную, насухо вытерся. Переоделся в свежее белье, надел рубашку, брюки, пиджак. В конце концов, он отправляется охранять женщину, а не на любовное свидание. И вообще, стоит ли оставаться в ее номере? Это глупо, ведь у них есть другой. Он надел обувь и вышел в коридор. Там никого не было. Дронго спустился по лестнице вниз, подошел к дверям ее номера. Постучался.
   Она открыла дверь. В отличие от него, Нащекина еще не успела одеться и была в белом банном халате с названием отеля.
   – Извини, – произнесла она, – я не успела переодеться. Если ты немного меня подождешь…
   – У меня есть другой номер, – сообщил Дронго. – Я могу подождать тебя в коридоре. Одевайся, и мы спустимся вниз, на третий этаж.
   – Входи, – предложила она, – я быстро переоденусь.
   Дронго вошел в номер. Она взяла платье и прошла в ванную комнату. Он сел в кресло. В номерах, где живут женщины, всегда пахнет иначе, чем там, где обитают мужчины. Дронго закрыл глаза. Он ждал несколько минут.
   – Пойдем? – Она стояла перед ним в темном длинном платье.
   – Может, в ресторан? – спросил Дронго, открывая глаза и поднимаясь.
   – Нет. Совсем нет аппетита. Сэндвичи отбили у меня всякую охоту к еде.
   Они вышли из номера, спустились на третий этаж. Дронго достал карточку-ключ и открыл номер. Когда они вошли, Нащекина обернулась к нему.
   – Скажи честно. Ты придумал про звонок Машкова или он действительно позвонил?
   – Я думал, что мы уже давно понимаем друг друга, – пробормотал Дронго. – Он действительно мне позвонил. Ты считаешь меня немного идиотом? Думаешь, я решил таким образом за тобой поволочиться?
   – Извини. Я сегодня не в форме. От одной мысли, что могло со мной произойти, я вся сжимаюсь от напряжения. Не думала, что в моем возрасте возможны такие приключения. Это слишком сильное испытание для моей психики.
   – Понимаю, – ответил Дронго, – и для моей тоже. Значит, будем спать. Здесь двуспальная кровать. Ты – слева, я – справа. Можешь раздеться, я подожду в ванной.
   – Лучше я подожду, – предложила она, проходя в ванную комнату.
   Он разделся, аккуратно сложил одежду на стул и лег справа на кровать. Голова продолжала болеть. «Дурацкая ситуация, – подумал Дронго, – играем в какие-то непонятные игры».
   Он терпеливо ждал, когда она выйдет из ванной. Сначала длительный перелет, потом напряженный допрос Бачиньской, бессонная ночь, удар по голове, поиски Эльвиры Нащекиной, беседы с Конелли весь прошедший день – все эти события поплыли перед его глазами, и он не заметил, как уснул. Сказались, конечно, и несколько таблеток разных болеутоляющих средств, обычно включающих в себя снотворное. Он заснул и уже не слышал, как она вышла из ванной, подошла к нему, села рядом и улыбнулась. Нащекина знала, что он сказал правду о звонке Машкова, но ей все еще казалось, что и в этом ночном происшествии скрыт некий смысл. А Дронго спал, даже не реагируя на чужое присутствие, что происходило с ним крайне редко. У него было очень уставшее лицо. Эльвира поправила одеяло, осторожно поцеловала его в голову и обошла кровать с другой стороны. Когда она легла, то услышала, как он шумно втягивает воздух, словно собирается захрапеть. Нащекина улыбнулась и закрыла глаза. Впервые в жизни она лежала рядом с мужчиной, который заснул в ее присутствии. Никогда раньше у нее такого не было. Она повернула голову и посмотрела на спину своего напарника. Возможно, она стареет. Или он на самом деле устал, ведь ему пришлось всю прошлую ночь искать ее в огромном мегаполисе. Эльвира снова посмотрела на его спину и улыбнулась.
   Вскоре заснула и она.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 11 МАРТА, ПЯТНИЦА --//
   Утром они едва не опоздали. Самолет в Нью-Йорк вылетал в одиннадцать утра, а когда Дронго открыл глаза, было уже восемь. В половине девятого за ними должна была прийти машина. Дронго с недоумением посмотрел на часы. Как он мог проспать в Америке так долго? Обычно за океаном он просыпался в пять-шесть часов утра из-за разницы во времени с родным континентом. Восемь утра. Он вспомнил, что произошло накануне, и быстро оглянулся. Рядом никого не было. Из ванной доносился шум льющейся воды.
   «Какой ужас! – подумал Дронго. – Я привел ее сюда, чтобы охранять, а сам провалился в сон. Как могло получиться, что я проспал так долго, почти десять часов? И ничего не чувствовал. Наверное, из-за этих лекарств, от них меня всегда тянет в сон. Болеутоляющие лекарства всегда содержат немного снотворного. Какой кретин! Мог бы и проснуться».
   Он вылез из постели и натянул брюки. Нащекина выглянула из ванной. Она была в халате.
   – Доброе утро, – улыбнулась Эльвира, – я уже успела сходить в свой в номер за зубной щеткой и пастой.
   – Неужели я так крепко спал? А где ты спала ночью? Поднималась к себе?
   – Зачем? Я провела чудесную бессонную ночь под твой громкий храп. Иногда ты прекращал шуметь, но тогда начинал беспокойно ворочаться. А иногда затихал, и тогда я пугалась, что у тебя остановилось дыхание. Тебе нужно обратиться к врачу.
   – Кажется, это называется «апноэ», – вздохнул Дронго. – У меня сломан нос и перебита перегородка. Поэтому я часто задыхаюсь во сне. Внезапная остановка дыхания во сне? Наверное, это плохо. Но еще хуже, что я сегодня заснул. Или нет?
   – Ничего страшного. Мне было даже интересно. Такой опыт общения с очаровательным мужчиной, который всю ночь рядом громко посапывал. Буду хвастаться внукам, что в моей жизни было и такое.
   – У тебя уже есть внуки? – пошутил он. – Тогда ничего не страшно.
   Она улыбнулась, шутливо погрозила ему пальцем и скрылась в ванной.
   Они не успели позавтракать. Пришлось быстро, поднявшись в верхние номера, собирать свои вещи, чтобы к половине девятого спуститься в холл, где их уже ждал лейтенант Саймонс со своим темнокожим напарником. Дронго подошел к портье расплатиться. Первые два номера оплачивала принимающая сторона, а за двое суток в триста одиннадцатом ему пришлось заплатить самому. Портье – пожилой афроамериканец лет шестидесяти – распечатал счет и упаковал его в фирменный конверт.
   – Извините меня, – вдруг сказал он, протягивая конверт, – но зачем вам на двоих три номера?
   – Это был эксперимент, – тихо пояснил Дронго, подмигнув ему.
   – Понимаю, – с умным видом кивнул портье.
   «Интересно, что он понимает?» – подумал Дронго, усаживаясь в салон полицейского автомобиля.
   В аэропорт они прибыли за два часа до вылета. Таковы были условия авиакомпании, проверяющей всех пассажиров.
   Саймонс молча и сильно по очереди стиснул руки обоим улетающим. И на прощание двумя пальцами отдал им честь. Это было все, что он мог себе позволить.
   В салоне самолета Нащекина сразу уснула. Сказалась бессонная ночь. Дронго не мог спать в самолетах, поэтому читал газету, раздраженно поглядывая в иллюминатор. Летели они удивительно спокойно и прибыли в Нью-Йорк в тринадцать сорок шесть, как и было указано в расписании. Несмотря на завтрак в самолете, обоим захотелось есть, и они пообедали в небольшом кафе, прямо в здании аэропорта. А затем снова отправились на посадку, пройдя заново всю процедуру предполетного досмотра. Над океаном была ночь, когда лайнер пересекал его в обратном направлении. Дронго задумчиво смотрел перед собой. Если Истрин бывший сотрудник КГБ, то должен понимать всю степень своего поражения. И он наверняка знает людей, заказавших Дзевоньскому этот террористический акт. Но может и не знать, где конкретно находится Гейтлер. Настоящие профессионалы – как выпущенная из ружья пуля. Она летит по своей траектории, и ничто уже не в силах ее остановить. Разве что посланная вдогонку вторая пуля… Но такое редко кому удается.
   Судя по тому, как они продумали всю операцию, Гейтлер мог оказаться решающей ударной силой. И возможно, имел какие-то полномочия, действительно неизвестные Дзевоньскому. Дронго подумал, что, только найдя Гейтлера, они смогут спокойно распустить комиссию и закончить свою работу. Хотя те, кто планировал устранение президента, наверняка не успокоятся и прибегнут к другим методам. Политического деятеля можно устранить, победив его на выборах и отправив в политическое небытие. Иногда такое поражение гораздо трагичнее, чем реальная физическая смерть, сразу превращающая политика в легенду. Но не в России. В двадцатом веке, кажется, не было ни одного случая, когда соперников побеждали на демократических выборах. Керенский сбежал, Троцкого выслали, чтобы потом убить. Каменева и Зиновьева расстреляли. Оппозицию Хрущеву – Молотова, Кагановича, Маленкова – тоже разогнали. Сначала их отправили на незначительные должности подальше от Москвы, а затем – на пенсии. При этом формально они имели перевес в Политбюро, но Хрущева тогда поддержал Жуков, а затем и большинство членов Пленума. Горбачев пытался отстранить Ельцина, убрав его в Госстрой. В свою очередь, Ельцин не стал бы церемониться с Зюгановым, если бы не победил на выборах девяносто шестого. И тем более не подчинился бы такому исходу выборов.
   А сейчас другая парадоксальная ситуация. Победить нынешнего главу государства, переиграв его партию на выборах, почти невозможно. Победить его самого – уже нереально. Он и так избран на второй срок подряд, но его рейтинг остается невероятно высоким для президента.
   Дронго вспомнил, как Гейтлер готовил террористический акт с помощью похищенного журналиста. Сначала надо было найти подходящего кандидата, затем раскрутить его исчезновение в средствах массовой информации, изображая Абрамова человеком редкого таланта и самых лучших человеческих качеств. И наконец, сделав из журналиста настоящую политическую сенсацию, заставить руководителя государства прибыть в аэропорт на встречу с освобожденным заложником. Все было рассчитано так идеально и с таким учетом человеческой психологии, что остается только поражаться плану генерала Гейтлера.
   «Куда же он мог подеваться? – в очередной раз задумался Дронго. – Остался в Москве? Не похоже. Он умный профессионал, понимает, что его будут искать изо всех сил. После ареста Дзевоньского Гейтлер не мог оставаться в Москве, даже изменив внешность и обеспечив себя новыми документами. Хотя ему легко выдать себя за местного, настолько хорошо и свободно он владеет русским языком. Да, он должен был уехать. Но недалеко. И там готовить свой новый план. Для этого ему понадобятся помощники. Гейтлер не такой человек, чтобы довериться первому встречному. Вернее, он никому не доверится. Вот этот момент самый важный. И Гейтлер это тоже понимает. Кстати, он все время исчезал из дома, готовя резервный вариант, но не рассказал о нем даже самому Дзевоньскому. Судя по работе Гейтлера в разведке, он очень опытный человек, обладающий изощренной фантазией.
   Да, это самый важный момент. Нужно вычислить партнера Гейтлера в Москве. Безусловно, он не просто его бывший знакомый. Это человек, которому генерал абсолютно верит, искать нужно в его прошлой жизни. Но Гейтлер много лет не был в Москве, он сбежал оттуда в девяносто первом. И всех, с кем он был знаком, проверяют. Гейтлер не мог этого не знать. Тогда где же он найдет себе помощника? Вычислил его в Москве, среди новых знакомых? Абсолютно невозможно. Значит, помощник должен быть из его старых знакомых. Но Гейтлер не доверится и людям, с которыми столько лет не виделся, не общался. Здесь кроется основное противоречие. Где же тогда искать? Может, Гейтлер решил провернуть операцию в одиночку? Нет, это тоже нереально. Он не убийца. И не снайпер. И тем более не сделает из себя самоубийцу-шахида, повязав пояс смертника. Гейтлер – человек рациональный, он представитель западной цивилизации. Его «поиск истины» будет абсолютно другим – точно выверенным ударом, шахматной партией, в которой он захочет напоследок переиграть всех, чтобы доказать, кто именно был первым в давнем противостоянии всех разведок во времена холодной войны».
   Находиться в лайнере столько часов – настоящее испытание для нервов. Почему-то в самой середине океана самолет всегда начинает трясти. Иногда сильнее, иногда слабее. Но этот момент самый неприятный. Однако на этот раз обошлось без качки. Дронго много раз замечал, что когда летишь на Восток, трясет гораздо меньше, чем при полете на Запад. Может, это связано с вращением Земли, каждый раз думал он.
   Утро разгоралось медленно, длинная мартовская ночь не желала заканчиваться, до весеннего равноденствия было еще десять дней. На его родине, в Баку, этот день традиционно отмечали как праздник Весны. Мать готовила особую «хончу», на которой лежали семь видов сладостей и орехов. Вокруг «хончи» зажигали свечи, к ужину подавали плов с изысканным мясным гарниром, кишмишем, курагой, зеленью, каштанами. Этот праздник уходил корнями в далекие времена огнепоклонников.
   При воспоминании о своем детстве Дронго улыбнулся. В последние годы отец часто болел, и это тревожило более обычного. Разрывающийся на три страны Дронго чувствовал себя человеком мира, подлинным космополитом этого нарождающегося человеческого общества новейшего времени. Жизнь сразу на три города приучила его к мгновенным переменам, когда ему удавалось сочетать восточную иррациональность и западную рациональность. Баку, Москва, Рим. Он метался между этими городами и цивилизациями.
   Нащекина вздохнула и открыла глаза. Кровоподтек у нее на щеке стал как-то особенно заметен, наверное, потому что она спала, склонив голову на эту сторону. Дронго мрачно посмотрел на ее лицо.
   – Не смотри так, – попросила она, понимая, на что он смотрит.
   – Болит?
   – Терпимо.
   – Никогда себе не прощу…
   – Уже все прошло. Я думала, ты всегда живешь в настоящем. Или в будущем.
   – Я весь в прошлом, – очень серьезно ответил он. – Иногда мне это мешает.
   Эльвира поднялась, чтобы пройти в туалетную комнату. Тем временем к нему подошла стюардесса:
   – Могу я вам что-нибудь предложить?
   – У вас есть хорошее красное вино? – спросил Дронго. – Если есть, налейте, пожалуйста, мне стакан сухого красного вина.
   Нащекина вернулась на свое место и почти сразу же снова заснула. В час дня по местному времени они наконец прилетели в Москву. Дронго отправился домой, дружески обняв Эльвиру на прощание. Они оба даже не подозревали, что готовит им следующий день.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 12 МАРТА, СУББОТА --//
   В четыре часа утра Дронго проснулся. Вернее, последние несколько часов он не спал толком. Теперь начинался обратный процесс «реклиматизации». Приехав из аэропорта, Дронго принял душ и почти сразу уснул. Сказались два утомительных перелета, сначала из Чикаго в Нью-Йорк, а затем продолжительный – из Нью-Йорка в Москву. Проспал до полуночи, но затем проснулся и отправился на кухню. Соорудив себе бутерброд, съел его, выпил чаю и снова улегся спать. Но на этот раз только пытался уснуть, время от времени проваливаясь в какое-то забытье. А в четыре часа утра зазвонил его телефон. Дронго подумал, что это Джил, но она никогда не звонила в такое время. Он поднял трубку и сразу услышал знакомый голос Машкова:
   – Не спишь? Мы сейчас высылаем за тобой машину.
   – А ты знаешь, который час?
   – Почти четыре. Но это неважно. У нас «ЧП». Тебе нужно срочно к нам приехать.
   – Последние полгода у вас все время «ЧП», – напомнил Дронго.
   – Лучше ничего не говори. Одевайся и спускайся вниз. Сейчас приедет машина.
   Дронго положил трубку. Такое впечатление, будто он уже поступил на работу к Машкову. Сколько можно его дергать? Что там еще могло случиться? Дронго оделся, спустился вниз. Даже в теплой куртке и в кепке он ощутил пощипывание московского морозца. После прохладной весенней погоды в Чикаго он снова попал в настоящую зиму. Шел снег. Дронго протянул руку, и на ладонь упали снежинки. Через несколько минут к дому подкатила машина.
   Они поехали прямо к зданию, где работала комиссия. Рядом с ним стояло несколько автомобилей. Один из молчаливых сотрудников Машкова проводил Дронго к генералу. Тот сидел в своем кабинете один. Мрачный и задумчивый. Увидев вошедшего, кивнул ему в знак приветствия и показал на кресло перед собой.
   – Что случилось? – спросил Дронго, усаживаясь.
   Машков посмотрел на него мутными, уставшими глазами:
   – Убит Истрин.
   Дронго даже вздрогнул. Он ожидал чего угодно, только не этого.
   – Как это произошло? – спросил Дронго.
   – Его два дня держали в полунаркотическом состоянии, чтобы привезти в Москву, – пояснил Машков, – и вчера вечером посадили на наш самолет в Берлине. Все документы на него были оформлены, даже выдан дипломатический паспорт, чтобы не было никакой задержки на границе. Его сопровождали двое наших сотрудников. Пограничникам пояснили, что он пьян. И провели его через салон бизнес-класса. Все было нормально. А как только лайнер взлетел, Истрин завалился набок. Все попытки сопровождавших его сотрудников и стюардесс привести Истрина в чувство успеха не имели. В самолете среди пассажиров оказался врач, но и он ничего не сумел сделать. Предварительное вскрытие показало, что кому-то удалось вкатить ему укол с какой-то отравляющей жидкостью. Его убили, чтобы он не успел дать показания в Москве. Этот кто-то понимал, что мы вытащим из него всю информацию.
   – Сильный ход, – холодно заметил Дронго. – Сопровождающих допросили?
   – Обоих арестовали. Заодно задержали всех членов экипажа, переписали всех пассажиров, арестовали врача. Но пока никаких улик. Ни одной. Никто не может понять, как это произошло. Но его убили, это абсолютно точно.
   – Может, перестарались ваши «костоломы»? Перекормили его наркотиками, и следы от уколов – результат действий ваших людей?
   – Мы проверили и этот вариант. Укол сделали не наши люди. Кто-то успел уколоть его либо перед посадкой в самолет, либо во время взлета. Первый вариант более реальный.
   – Американцы не могли принять решение о его ликвидации?
   – Зачем?
   – По-моему, им было неприятно, что вы их опередили.
   – Из-за этого не убивают. К тому же никто из посторонних к нему не подходил. Как американцы могли узнать, каким рейсом и откуда мы собираемся привезти его в Москву?
   – Но все равно кому-то это стало известно. Кто еще знал о возвращении Истрина в Москву?
   – Больше никто. Только члены моей комиссии и я. – Машков глянул на Дронго уже более осмысленным, сердитым взглядом. – Ты вне подозрений. Я говорил тебе, что Истрин арестован, но ты не знал, когда его привезут.
   – И Эльвира Нащекина не знала, – напомнил Дронго.
   – Она знала, – возразил Машков.
   – Не понял? – нахмурился Дронго.
   – Это ты у нас «вольный стрелок», – пояснил Машков, – а она офицер на службе. Поэтому вчера ты отправился домой, а она приехала сюда и составила подробный рапорт обо всем, что с ней произошло. И уехала от нас в шестом часу вечера. Заодно узнала, когда именно прилетает Истрин. Или когда его привезут, что одно и то же.
   – Кто ей сказал?
   – Я. У меня нет секретов от членов нашей комиссии.
   – Кроме меня. Мне ты не сказал.
   – Ты не член комиссии. Ты всего лишь привлеченный к нашей работе эксперт. Извини, но я вынужден так говорить.
   – В любом случае спасибо, что не сообщил. Иначе мне снова начали бы промывать мозги или отправили бы куда-нибудь в Антарктиду.
   – Не смешно.
   – А я и не хочу быть смешным. У тебя в комиссии «крот». Это было ясно еще неделю назад. Представь, до какой степени Истрин был опасен, если его убрали таким образом. На вашем месте я задержал бы всех пассажиров этого рейса.
   – Мы так и сделали. Там работают сразу сорок сотрудников следственного управления ФСБ. Но это уже паранойя.
   – Возможно. Только другого выхода просто нет. Тебе нужно отправить всех членов твоей комиссии на проверку.
   – Мы так и сделаем. Они все сейчас соберутся в зале. Кроме троих…
   – Кого не будет?
   – Богемского и Чаговец. Они улетели в Берлин.
   – Они готовили отправку Истрина?
   – Нет, они улетели до того, как было принято решение о его перелете именно из Берлина. Мы договорились об этом здесь, у нас в здании. Они об этом ничего не могли знать.
   – Кто третий?
   Машков снова посмотрел на него мутным взглядом сильно уставшего человека. Дронго потом много раз вспоминал этот взгляд. Возможно, человек предчувствует свою судьбу.
   – Она временно отстранена, – сообщил Машков.
   – Ее арестовали?
   – Не говори глупостей. Ее пока отстранили. Она пока в числе проверяемых сотрудников. Только и всего.
   – Почему не все остальные?
   – Никто отсюда не уезжал. Мы сидим в нашем здании безвылазно вот уже вторые сутки подряд, – пояснил Машков.
   Раздался звонок. Генерал поднял трубку внутреннего телефона.
   – Все собрались, – коротко доложил Полухин. – Я уже вернулся. Врач считает, что у меня будет голливудская улыбка.
   – Хорошо, Алексей Николаевич. Голливудская улыбка – это как раз то, что нам нужно. Сейчас приду. Вы звонили в Берлин?
   – Разумеется. Богемский и Чаговец уже проверяют всех, кто мог знать об отправке Истрина.
   – Пусть проверяют всех без исключения, – твердо приказал Машков, – даже нашего посла, если он знал об этом. А вы поезжайте на допрос. Уже пятый час утра. Время дорого.
   – Я лучше дождусь вас, доложу обо всем, а потом поеду.
   Машков поднялся и кивнул Дронго.
   – Я вызвал тебя сюда, потому что хотел, чтобы ты все знал. По телефону об этом нельзя было говорить.
   – А зачем ты назвал мне фамилию Истрина, когда я был в Чикаго? Нарочно?
   – Да. Мне важно было показать американцам, что мы ничего не скрываем. Истрин – наш бывший сотрудник, и мы его искали. Я думаю, они прослушивали все твои звонки. Точнее, я в этом уверен.
   – Понятно. И что мне делать?
   – Отправляйся домой досыпать. А завтра утром приедешь ко мне, и мы будем думать, как вычислить нашего «крота». Мне уже предложили всех проверить на нашем детекторе. Я и сам так думаю, другого пути просто нет.
   – Ты приказал Полухину ехать на допрос. Кого он будет допрашивать в пять часов утра?
   – Езжай домой, – не ответил Машков и поднялся, чтобы выйти в коридор, но Дронго остановил его, перегородив дорогу.
   – Вы все сумасшедшие! – крикнул он, схватив генерала за лацкан пиджака. – Неужели ты еще не понял, что она ни в чем не виновата? Промывайте мозги другим своим сотрудникам, а она вчера чуть не погибла. Она и так еле держится на ногах…
   – Она сама дала согласие на такой допрос, – убрал его руку с пиджака генерал. – И перестань орать. Здесь хорошая слышимость. Полухин должен допросить Сукманова, которого привезли чуть раньше.
   Машков вышел в коридор, уже не оглядываясь. Дронго последовал за ним. Генерал направлялся в тот самый зал, где они раньше все вместе работали. Там сейчас собрались все члены возглавляемой им межведомственной комиссии и офицеры ФСБ, занятые в этой операции. До зала они прошли вместе.
   Машков остановился перед дверью, обернулся к Дронго. Когда-то они были молоды, а мир – прекрасен. Много лет назад они оказались вместе на мансарде парижского отеля «Крийон» и тогда не боялись ничего – ни смерти, ни предательства. Как давно это было! С тех пор прошло уже восемь лет. И вот они стоят и смотрят друг другу в глаза… Казалось, Машков постарел за эту ночь на десять или двадцать лет. Он уже точно знал, что «крот» находится среди членов его межведомственной комиссии.
   – До свидания, – генерал протянул руку, – спасибо тебе, – сказал он на прощание.
   Стиснув его ладонь, Дронго пожал плечами.
   Машков открыл дверь в зал. Дронго повернулся и пошел по коридору, но он еще услышал, как генерал громко сказал:
   – Давайте начнем работу…
   Дронго шел по коридору, отпустив голову. Он успел сделать десять—двенадцать шагов. А подойдя к лестнице, ведущей вниз, дотронулся до перил и почувствовал, что прикоснулся к чему-то липкому. Из-за элементарной брезгливости Дронго отдернул руку и посмотрел на нее. На пальцах осталось красное, вязкое, возможно кровь. Он недовольно поморщился. И в этот момент чудовищной силы взрыв выбросил его в проем лестницы. Дронго ощутил сильный удар, хрустнули кости. За его спиной взорвался зал, где заседала комиссия. Но он уже ничего не слышал и не понимал.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 21 МАРТА, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Прошло ровно десять дней.
   Дронго смотрел в окно, через частую решетку. Первые несколько дней он вообще не понимал, куда попал и почему на окне решетка. Только потом к нему постепенно начало возвращаться сознание. Но лишь к концу недели он понял, что находится в своеобразной тюремной больнице, куда его поместили по приказу нового главы межведомственной комиссии генерала Богемского.
   Во время взрыва, произошедшего в зале, погибли почти все члены комиссии. Разорванное тело Машкова опознали одним из первых. От некоторых остались лишь фрагменты тел, настолько сильным был взрыв. По телевидению сообщили о взрыве бытового газа в одном из специализированных научных учреждений без всяких подробностей о семнадцати погибших.
   Вернувшийся из Берлина генерал Богемский стал руководителем межведомственной комиссии и первым же приказом оформил арест Дронго, которого отправили в тюремную больницу. В течение этих десяти дней следователи ФСБ с особым пристрастием допрашивали всех, кто находился в тот злополучный день в здании и сумел выжить. Разумеется, допрашивали и Дронго, после того как он, наконец, пришел в себя. Причем допрашивали не один раз. По настоянию Богемского следователи ФСБ допросили и его самого. Ни для кого не делалось исключения. Под подозрением оказалась и Эльвира Нащекина, которую мучили несколько дней, хотя она все еще не могла прийти в себя после этой трагедии. Вернувшаяся с Богемским Татьяна Чаговец ни разу не навестила ни Дронго, ни свою коллегу Нащекину. Чаговец искренне полагала, что кто-то из них проболтался в Америке об арестованном Истрине, а уж затем представители мафии или сами американцы устранили Истрина, попутно ликвидировав большую часть комиссии.
   Именно поэтому Дронго содержался в тюремной больнице, где на окнах были установлены решетки. Он звонил в Италию, успокаивал Джил, понимая всю абсурдность и нелепость своего положения. Но следователи, похоже, не видели в этом ничего ненормального, продолжая его допрашивать. Они не понимали, что ничего нового он сообщить им не может. На десятый день ему разрешили встать с постели, а до этого все еще сказывались последствия сильной ударной волны от взрыва, буквально выбросившей его на лестницу и таким образом спасшей ему жизнь. Но он по-прежнему находился в тюремной больнице.
   Дронго уже знал о смерти Виктора Машкова. Все эти дни он обдумывал случившееся, понимая, что среди оставшихся в живых может оказаться тот самый «крот». Но в живых остались только трое, не считая его самого. Богемский, Чаговец и Нащекина. Всех троих несколько раз проверяли на детекторах, даже с применением психотропных средств, на чем настоял сам генерал. Врать во время таких допросов невозможно. После них человек даже не помнит, о чем он говорил, введенный наркотик отбивает у него не только память, но и волю к сопротивлению.
   Если все трое невиновны и сам он ничего подобного не делал, то корни измены нужно искать в Берлине. Тогда получается, что среди сотрудников, работающих в столице Германии, оказался «крот». Но это было почти невероятно и слишком притянуто за уши. Ведь любой «крот» должен был понимать, что ему нельзя заявлять о себе в тот момент, когда Истрин находится в Берлине. Тем не менее все сотрудники, работавшие в Берлине, были отозваны в Москву.
   Экспертиза подтвердила, что взрыв в зале комиссии был направленным и точно рассчитанным. Именно поэтому прокуратура возбудила уголовное дело по статьям «Терроризм» и «Убийство группы лиц с отягчающими вину обстоятельствами». А также была добавлена статья об «убийствах должностных лиц, находившихся в момент смерти при исполнении своих служебных обязанностей». Теперь следователи прокуратуры приезжали к Дронго на допросы почти регулярно. И он терпеливо им отвечал, одновременно задавая себе все новые и новые вопросы, на которые так и не находил ответов.
   Двадцать первого марта к нему впервые впустили Нащекину. Она вошла стремительно, будто боялась передумать. На ее плечи был наброшен белый халат. Эльвира подошла к Дронго, обняла его и горько заплакала. Она была хорошо знакома с Ириной, супругой Виктора Машкова. Дронго сидел мрачный. Он не находил слов, чтобы успокоить несчастную женщину.
   А вечером к нему снова приехал Богемский.
   – Принято решение о вашей депортации, – объявил генерал, не глядя на Дронго. – Не нужно вставать. Через три дня вас отсюда выставят. Можете считать, что вам повезло.
   – Спасибо, – невесело ответил Дронго, – но я прошу дать мне возможность остаться.
   – Для чего? – с раздражением спросил Богемский. – Вам мало того, что здесь произошло?
   – Именно поэтому я хочу остаться. Виктор Машков был моим другом. Я должен понять, что произошло и почему их убили.
   – Этим занимаются следователи ФСБ.
   – Они не в курсе всех событий. А я говорил с Машковым за несколько секунд до взрыва.
   Богемский наконец соизволил посмотреть на Дронго.
   – Что вам нужно? – буркнул он. – Мы и так вас отпускаем. Уезжайте отсюда и никогда больше не возвращайтесь.
   – Не уеду, – упрямо заявил Дронго, – и прошу разрешить мне остаться в вашей тюремной больнице. Я должен долечиться.
   Богемский нахмурился. Этот тип никогда ему не нравился.
   – У меня приказ не держать вас здесь, – заявил генерал, – поэтому вам лучше уехать, пока мы не поймем, кто и зачем убрал Истрина, кто устроил взрыв в нашем Центре.
   – Я остаюсь, – повторил Дронго, – и требую, чтобы меня ознакомили со всеми документами по делу, даже с самыми секретными. Я остаюсь, чтобы помочь найти негодяев, замысливших и совершивших это преступление. Вы можете меня насильно посадить в самолет и выслать из Москвы, но я все равно вернусь. И буду искать убийцу. Не забывайте, генерал, что я с юга, а там свои законы кровной мести. Пока не найду убийц Машкова, никуда не уеду.
   – Дети гор, – поморщился Богемский. – Не устраивайте балаган. Я же знаю, что никакого обычая кровной мести вы не придерживаетесь. Это с вашими-то аналитическими способностями, и вдруг кровная месть? Только нам действительно хочется узнать, что здесь произошло.
   – Поэтому я и останусь, – повторил Дронго.
   – Хорошо, – неожиданно согласился Богемский. – Дадите в прокуратуре подписку о невыезде. И не забудьте про вашу обязанность каждую неделю отмечаться в прокуратуре. Вы все еще остаетесь важным свидетелем.
   – Все?
   – Почти все. За исключением одного обстоятельства. Когда вы поправитесь, я дам вам разрешение работать экспертом в нашей комиссии. Вас уже допрашивали несколько раз, и наша совместная комиссия считает, что вы можете помочь нам в розысках преступников.
   – Ваши эскулапы не считают меня честным человеком?
   – Оценка вашей деятельности не входит в их компетенцию, – строго заметил Богемский. – Завтра вас выпишут, и вы можете переехать домой. – Он повернулся, намереваясь уйти.
   – Подождите, – попросил Дронго.
   Богемский обернулся.
   – Мы должны найти «крота» среди членов вашей комиссии, – решительно произнес Дронго. – Может, еще кто-то остался в живых?
   – Нет. Все погибли. Все, кто был причастен к этому расследованию. Все, кроме нас.
   – Я буду искать убийцу, – твердо пообещал Дронго, – и мы должны помнить о Гейтлере. Он все еще на свободе.
   Богемский, не сказав больше ни слова, повернулся и вышел из палаты. Дронго осторожно опустил голову на подушку. Слава богу, ему разрешили остаться.
   На следующий день его выписали. А еще через несколько дней он сам приехал на работу в комиссию, стараясь не замечать удивленных и восторженных взглядов ее членов. С этого момента он уже каждое утро приезжал сюда, стараясь помочь десяткам специалистов вычислить генерала Гейтлера, а также найти неизвестных организаторов убийства Истрина и взрыва в Москве.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 1 АПРЕЛЯ, ПЯТНИЦА --//
   Он подошел к окну и посмотрел на открывающуюся за стеклом панораму. Здесь было тихо и спокойно. Гейтлер повернулся к столу. Ему нравилось пить по утрам парное молоко, словно окунаясь в детство. Правда, тогда молоко было большим дефицитом, но когда его приносили домой, он осторожно дотрагивался языком до приятно пахнущей жидкости, пробуя ее на вкус, а затем пил неторопливо, считая глотки, чтобы растянуть удовольствие.
   Гейтлер сел за стол и задумался. До назначенного им самим времени осталось тридцать восемь дней. После этого он наконец сможет покинуть эту страну и навсегда уехать не только из России, но и вообще из Европы. Тридцать восемь дней – не такой уж большой срок. Он не боялся, что его могут найти. Он еще раз сменил место жительства, и об этом доме, где теперь находился, не знал никто, даже Рита, которой Гейтлер безусловно доверял. Но он слишком хорошо представлял себе возможности допросов с применением психотропных средств, когда из человека выжимают все вопреки его желанию.
   План разработан и всесторонне продуман. Все готово, и никакие случайные факторы не могут помешать претворить его в жизнь. Последнее время Гейтлер часто смотрел телевизионные программы, и многие из них ему нравились. Кроме этого он ежедневно покупал газеты, внимательно их читал. Конечно, об аресте Дзевоньского и его группы в них не было ни слова. А это означало, что полная секретность будет сохраняться до тех пор, пока спецслужбы не найдут его самого. Гейтлер очень хорошо это знал.
   Но даже опытный генерал Гельмут Гейтлер не мог себе представить, как скрупулезно и тщательно в это время проверялась вся его прежняя жизнь, как ее исследовали буквально по дням. Не мог он себе представить и какое количество людей в различных частях света задействовано в этой проверке – Америке, Перу, Германии и даже в Португалии, где Гейтлер одно время работал. Он понимал, что Дзевоньский его сдал, но не догадывался о масштабах последовавших поисков. В Перу «Герцог», почувствовавший слежку, сумел оторваться от наблюдения и не вернулся к себе домой. Некоторые полагали, что он сбежал, другие возмущались, негодовали, не верили. Но «Герцога» так и не нашли, хотя всю его жизнь подвергли такой же тщательной проверке. В Лиму прибыли четверо сотрудников ФСБ, чтобы еще раз проверить возможные связи «Герцога» с генералом Гельмутом Гейтлером. Поиски продолжались по всему миру.
   Гейтлер знал, что архивы «Штази» были вывезены в Москву, но список своих собственных агентов он лично уничтожил, а поэтому не боялся, что смогут вычислить Риту. Он теперь вообще ничего не боялся. Оставалось лишь дождаться решающего дня…
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 14 АПРЕЛЯ, ЧЕТВЕРГ --//
   В последние дни у Дронго появилось ощущение, будто он заведен, как будильник, который должен сработать в определенный момент. Но минутная стрелка упрямо не желала приближаться к этому моменту, все время оттягивая время. Он продолжал работать, ежедневно появляясь в комиссии, пытаясь вычислить и понять, кто организовал взрыв и где следует искать Гейтлера. Все окружающие видели его напряженное состояние. После смерти Машкова Дронго словно превратился в робота, нацеленного на решение только одной задачи – поиск виновных. Теперь все работали в другом здании, но продолжали поиски истины.
   Даже Богемский, по-прежнему не питающий к Дронго симпатии, невольно проникся к нему уважением, наблюдая, с каким энтузиазмом и добросовестностью тот проверяет все документы бывшего «Штази», хранящиеся в Москве. Дронго буквально донимал переводчиков, требуя донести до него каждую фразу, каждое слово, стараясь не только понять смысл документов, но и найти в них имя кандидата на роль помощника Гельмута Гейтлера.
   Роль следователя часто сводят к героическому противостоянию между ним и преступником. В кинофильмах доблестные стражи порядка обычно преследуют и задерживают преступников, проявляя чудеса отваги. Конечно, случается и такое, но на самом деле хороший следователь – это прежде всего дотошный чиновник, который скрупулезно изучает каждую мелочь, обращает внимание на каждую улику, проверяет каждый факт. Он внимательный наблюдатель и бесстрастный исследователь, а вовсе не супермен, стреляющий с бедра. Самые известные сыщики – Шерлок Холмс, комиссар Мегрэ, Эркюль Пуаро и Ниро Вульф умели анализировать именно детали произошедшего преступления.
   Попутно шел поиск организатора взрыва в здании межведомственной комиссии. Над этим работала особая группа ФСБ, которая должна была конкретно ответить на два вопроса: кто мог организовать взрыв в здании и кто мог убить Истрина. Двенадцатого апреля, не выдержав напряжения и допросов, сбежал один из сотрудников ФСБ, который отвечал за безопасность Андрея Истрина, задержанного в Брюсселе. Его поиск был объявлен первоочередной задачей ФСБ, но четырнадцатого апреля утром труп сбежавшего с двумя пулевыми ранениями был найден в сорока километрах от Берлина.
   Богемский приехал на работу в состоянии, близком к бешенству. Ему намекнули, что он может сдать свои дела, как не справившийся со своей работой в качестве руководителя межведомственной комиссии. Сбежавший сотрудник ФСБ, который наверняка был причастен к убийству Истрина, мог стать роковым пятном в карьере генерала. И последним. Именно поэтому, приехав в четыре часа дня, он приказал вызвать к нему Дронго. Когда тот вошел в кабинет, Богемский недовольно кивнул в знак приветствия и спросил:
   – Уже слышали, что произошло?
   – Да. Его труп нашли в сорока километрах от Берлина. Кажется, в районе Биркенвердера?
   – Немного севернее, – уточнил Богемский. – Что вы об этом думаете?
   – Этого следовало ожидать. Кто-то «уколол» Истрина перед тем, как его посадили в самолет. Теперь нашелся этот конкретный исполнитель. Жаль, что слишком поздно.
   – Вы так говорите, словно радуетесь.
   – Я не радуюсь. Нужно было вычислить его раньше. Но мы не смогли…
   – Вы полагаете, что мы можем провалиться и с Гейтлером?
   – Боюсь, что пока у нас ничего нет.
   Богемский сердито кивнул, соглашаясь. Если Гейтлеру удастся совершить покушение, генерала Богемского в лучшем случае разжалуют, а в худшем – просто отдадут под трибунал.
   – У вас нет никаких предложений? – спросил Богемский.
   – Мне нужны данные по экспертизе останков тел. Мне их не выдают без вашего приказа.
   – И не выдадут. Какое отношение имеют фрагменты останков к нашему расследованию? Это дело следственной группы ФСБ.
   – И мое тоже. Погиб мой друг.
   – Опять вы за свое?
   – Я хочу знать, чьи останки не найдены или вызывают сомнения.
   – Таких нет. Мы провели экспертизу на клеточном уровне. От некоторых сотрудников ничего не осталось, только фрагменты. Но все они идентифицированы.
   – И никто не пропал?
   – Никто. Хотя троих разнесло буквально на мелкие частицы.
   – Кого?
   – Какая вам разница?
   – Я хочу знать. Кого?
   – Они все погибли, – напомнил Богемский.
   – Чьи тела вы не нашли? – упрямо повторил вопрос Дронго.
   – Полковник Кашаев, представитель МВД…
   – Я его помню.
   – Генерал Полухин и генерал Машков. Они втроем стояли у стола, на котором лежало взрывное устройство. Несколько килограммов тротила. Все вокруг разнесло на кусочки.
   – И генетическая экспертиза установила, что разбросанные останки принадлежат этим трем офицерам?
   – Не только им троим. Там еще было много погибших. Вы же знаете, что погибли семнадцать офицеров. Но конкретно речь идет об этих троих. Тела сгорели, остались только фрагменты.
   – А остальные?
   – Все идентифицированы. Все без исключения. И нам остается сделать вывод, что заложивший бомбу негодяй был смертником, который погиб во время взрыва. Сейчас мы проверяем и всех погибших.
   – Он не мог быть таким идиотом, – возразил Дронго. – Человек, который продумал и осуществил устранение Истрина, а также сумел организовать взрыв в прежнем здании комиссии, по-своему был гением. А вы делаете из него параноика.
   – Я не делаю. Просто рассуждаю. Тогда кто? Святой дух? Только я в духов не верю. Или каким-то образом сюда мог проникнуть сам Гельмут Гейтлер? И в это я тоже не верю. Тогда кто? И куда он исчез?
   – Из здания можно было выйти?
   – Только через официальный вход, где дежурил офицер. Он проверял документы. Вы же все сами видели.
   – Другой выход есть?
   – Есть. Но он всегда закрыт.
   – У кого могли быть ключи?
   – Не считайте себя умнее всех. Ни у кого. Может, только у Машкова. Это было здание ФСБ, а не клуб филателистов. Постарайтесь это уяснить.
   – Но кто-то же взорвал в этом здании зал, – напомнил Дронго.
   – Да. И поэтому мы пытаемся его вычислить. Как и вы Гейтлера. С вами работают два переводчика и восемь наших сотрудников. Уже две недели. И никаких результатов.
   – Я помню, – невесело признал Дронго. – Значит, ключи могли быть только у Машкова? Может, разрешите мне посмотреть данные ваших экспертов?
   – Вы сумасшедший, – зло заявил Богемский. – Я же вам сказал, что специалисты провели исследование на клеточном уровне. Проверяли ДНК всех найденных останков. Никто не сбежал из здания, обнаружены фрагменты всех пропавших.
   – И все-таки я хотел бы посмотреть данные экспертизы, – упрямо повторил Дронго.
   – Хорошо. Я прикажу, чтобы вас с ними ознакомили. Хотите быть последовательным? Надеетесь найти больше, чем сотрудники ФСБ? Лучше вычислите Гейтлера, и я первый буду просить, чтобы вас наградили.
   – Посмотрим, – буркнул Дронго и, помолчав, поинтересовался: – Как себя чувствует Эльвира Нащекина?
   – Она в больнице, и к ней никого не пускают. Нервный срыв. Для офицера в ее возрасте это довольно странно.
   – Она столько всего перенесла, – напомнил Дронго.
   – Мы все много чего перенесли, – заметил Богемский. – Хотя… конечно, ей пришлось труднее, чем остальным.
   – Что с ней произошло?
   – Инсульт. Отнялась левая рука. Врачи делают все возможное. Они считают, что у Нащекиной есть шансы выкарабкаться. Однако, видимо, работу ей придется сменить.
   Дронго ошеломленно промолчал. Потом тихо спросил:
   – Я могу ее увидеть?
   – Я же сказал, к ней никого не пускают. Сколько вам еще нужно времени, чтобы вычислить Гейтлера или его возможного помощника?
   – Не знаю. Столько, сколько нужно. И я буду надоедать вам, пока мы их не найдем. Только даже не пытайтесь меня отсюда выставить. Я буду здесь сидеть до конца. – И, подумав, Дронго добавил: – Если выдержу…
//-- ГЕРМАНИЯ. МЮНХЕН. 15 АПРЕЛЯ, ПЯТНИЦА --//
   Мужчина с небольшими седыми усами сидел на скамье, внимательно наблюдая, как к нему подходит человек, которого он давно ждал. На ожидающем были темные очки, кепка, которую он раньше никогда не носил, плащ и черные перчатки, хотя погода стояла теплая. Его невозможно было узнать – он сознательно изменил свою внешность.
   Наконец человек, которого этот мужчина давно ждал, уселся рядом с ним на скамью.
   – Вы опоздали, – сказал ожидавший.
   – Пришлось лететь самолетом, – ответил подошедший.
   – У вас все готово? – осведомился первый.
   – Конечно. Мы готовы перевести деньги. Но нам не совсем понятно, что же на самом деле произошло. Мы считали, что Истрин…
   – Не нужно о нем говорить, – попросил мужчина с усиками.
   – Понимаю. Но мы вышли на Дзевоньского через него.
   – Это было мое предложение. Старый трюк спецслужб. Скрыть подготовку такого масштаба невозможно. Переводы денег, подготовка группы людей, связные, исполнители – задействуются слишком многие. Поэтому нужно было, чтобы Истрин вышел на Дзевоньского, а тот начал бы искать Гейтлера. Я был прав, когда предложил именно такой вариант. Дзевоньский ошибся уже на первом этапе – предложил сотрудничество Уорду Хеккету, а тот отказался. И хуже того, сообщил обо всем эксперту, который привез в Москву все данные на Дзевоньского.
   – Кретин, – спокойно прокомментировал подошедший. – Но Хеккет убит, а Дзевоньский сидит в тюрьме.
   – Хеккет жив, – возразил его собеседник, – а Дзевоньский выжат, как лимон. Но он не знает, где искать Гейтлера, и это облегчает нашу задачу. Сейчас все заняты поисками Гейтлера.
   – А почему вы думаете, что они не ищут вас?
   – Я официально погиб. Меня не существует.
   – И вы можете нам гарантировать, что сделаете все, что не сумел осуществить Дзевоньский?
   – Конечно. Иначе я не стал бы с вами встречаться.
   – Но мы потратили столько денег на Истрина, Дзевоньского и всю эту компанию…
   – Вы потратили деньги на дезинформацию противника. Так что считайте, что эти средства пошли на ту же операцию.
   – Не в деньгах дело. Мы не понимаем, как вам удалось там выжить?
   – Это не ваше дело…
   – Но Гейтлера еще не нашли…
   – А это не мое дело…
   Подошедший замолчал, очевидно, стараясь собраться с мыслями. Затем осторожно спросил:
   – Это вы приказали убрать Истрина?
   – Он мог меня выдать во время допроса. Когда на него вышли, я понял, что мне нужно уходить. И ушел, эффектно хлопнув дверью. Теперь моя могила будет среди ветеранов спецслужб. Меня это радует. Останусь в памяти как герой, а не предатель.
   – Мы готовы перевести все деньги, – сразу сообщил второй мужчина, – хотя некоторые по-прежнему считают вашу историю абсолютно невероятной.
   – Я и сам в нее не очень верю, – криво улыбнулся усатый, – но мой план сработал, а это сейчас самое важное. Пока они догадаются, как это случилось, все уже будет кончено.
   – Когда?
   – Думаю, в течение месяца. У нас все готово…
   – Я не перестаю вам удивляться.
   – Я тоже. Если бы кто-нибудь мне рассказал, что я способен на подобное, я ему не поверил бы. До свидания. Увидимся ровно через месяц, когда мы закончим нашу акцию.
   Когда мужчина в перчатках ушел, второй долго сидел без движения, должно быть, размышляя, можно ли доверять этому загадочному и невероятному человеку. Он дважды сжимал свой телефон, намереваясь кому-то позвонить, но оба раза вынимал из кармана пустую руку, вспоминая, что звонить никому нельзя.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 20 АПРЕЛЯ, СРЕДА --//
   Дронго работал так истово, что заражал своей работоспособностью всех остальных. Каждый день мог стать последним. Им выделили еще несколько переводчиков с немецкого языка, чтобы ускорить процесс обработки данных. Переводчики знали, какого человека надо искать, но пока по многочисленным документам «Штази», вывезенным в восемьдесят девятом году в СССР, не удавалось выявить агента, с которым мог бы сотрудничать Гейтлер для решения своего вопроса в Москве, почти два десятилетия спустя после исчезновения его страны и его разведки.
   Дронго сформулировал несколько ключевых моментов, присущих, по его мнению, личности такого агента. Во-первых, во время падения Берлинской стены ему должно было быть не более сорока – сорока пяти лет, чтобы и через двадцать лет после этого он оставался способным нормально выполнять поставленные перед ним задачи. Во-вторых, он должен был быть абсолютно доверенным человеком Гейтлера – либо лично им завербованным, либо состоящим с ним в дружеских отношениях. И наконец, должен был владеть русским языком или хотя бы его понимать. Как только в биографии какого-нибудь агента находили такие «моменты», его имя сразу же передавали группе Дронго для исследования дальнейшей жизни и деятельности этого специалиста. И такие люди возникали. Но один оказался слишком стар, ему уже стукнуло восемьдесят, другой давно умер, третий погиб еще в восьмидесятые годы. Ни одного подходящего работника в бывшем управлении генерала Гейтлера или среди завербованных им агентов, проходивших по секретной картотеке, так и не обнаруживалось.
   Почти уже отчаявшись отыскать этого невидимку, Дронго и его люди одновременно проверяли все старые связи Гейтлера в Москве, пытаясь понять, кого из своих бывших коллег или знакомых он мог бы использовать. На эту проверку уходило особенно много времени. Некоторых людей приходилось искать неделями. Одного бывшего сотрудника ПГУ КГБ СССР нашли во Владивостоке, куда он переехал к дочери. Другой оказался жителем Германии. На его поиски ушло четыре дня, но человек страдал болезнью Паркинсона и уже ничего не мог вспомнить.
   Даже сотрудники ФСБ были поражены той настойчивостью, с которой Дронго исследовал все документы, стараясь найти хотя бы малейшее упоминание об агенте, не найденном в прежних списках. Некоторым стало казаться, что у Дронго появилась самая настоящая паранойя, с таким маниакальным упорством и терпением он продолжал эту титаническую работу.
   И наконец утром двадцатого апреля среди изучаемых ими сообщений, переданных партийному руководству в Берлине, мелькнуло имя агента «Шарлотта», которая сообщала весьма ценную информацию о работе Министерства иностранных дел Федеративной Республики Германии. Один из переводчиков обратил внимание, что среди других сообщений явно отсутствовало несколько документов. В результате тщательной проверки стало понятно, что они были намеренно изъяты из архива и пропали без объяснимых причин. С этим им уже приходилось сталкиваться. Некоторые документы о наиболее ценных агентах в архиве отсутствовали. Или сами немцы успели их уничтожить, или их изъяла советская разведка, решившая использовать оставшихся агентов «Штази» в собственных целях.
   Взялись проверить всю деятельность «Шарлотты». До самого вечера шли поиски документов, где могла бы быть еще зафиксирована ее работа, но почти ничего не нашли. Это подстегнуло рвение проверяющих. Стало ясно, что они отчасти на верном пути. Среди документов семидесятых годов сохранились два упоминания об агенте «Шарлотта» – молодой девушке, работавшей в налоговой службе федеральной земли Бавария.
   Никаких упоминаний о ее последующей деятельности – в восьмидесятые годы – в бумагах не было. И самое поразительное, что о ней не вспомнил и Гейтлер, когда сбежал в Москву в конце восемьдесят девятого года. Это уже было подтверждением их версии. Иначе с чего бы это Гейтлер «забыл» о столь ценном специалисте?
   Были подняты материалы бывшего МИДа ГДР, в которых также обнаружилось упоминание об агенте «Шарлотта», имевшей отношение к отделу германо-советских отношений и, очевидно, владевшей русским языком.
   Поздно вечером все собрались в общем зале. Многие переводчики сидели с покрасневшими глазами, настолько тяжелым и долгим был этот марафон. Благодаря общим усилиям этих людей вырисовывалась следующая история.
   Молодая девушка, завербованная в семьдесят шестом, когда ей было не больше двадцати пяти, передавала ценную информацию из Мюнхена. По документам получалось, что в восьмидесятые годы она же работала в Министерстве иностранных дел Федеративной Республики Германии и одновременно сотрудничала с разведкой «Штази». При этом контакты с ней осуществлялись под личным руководством самого Гейтлера. К тому же удалось выяснить, что именно Гейтлер был инициатором ее вербовки в семьдесят шестом, хотя все данные на этого агента из архивов «Штази» оказались изъяты. Теперь уже никто не сомневался, что им удалось найти агента, которого они так долго искали. Оставалось лишь выяснить имя этой женщины.
   На следующее утро в Мюнхен выехали сразу несколько сотрудников российского посольства. Учитывая исключительную опасность Гейтлера и его агента, было решено передать сведения о «Шарлотте» немецкой стороне. И уже к полудню стало известно ее имя. В Министерстве иностранных дел ФРГ и в налоговой службе Баварии работала Рита Хайден. Согласно полученным сведениям полгода назад она уехала из Германии, уволившись с должности пресс-секретаря в небольшом филиале фирмы «Дойче телеком». Рита Хайден объяснила свой отъезд тяжелой болезнью сестры, живущей в Новой Зеландии. Разумеется, уже через несколько минут стало известно, что ее сестра, действительно проживающая в Веллингтоне, не виделась с Ритой уже более трех лет. Сотрудники посольства, среди которых были кадровые разведчики, сразу сообщили об этом в Москву.
   Вечером Богемский собрал всю свою комиссию, переводчиков, операторов, всех, кто занимался поисками «Шарлотты» в течение этого долго месяца, и представил им заместителя директора ФСБ генерала Филатова.
   – Благодаря вашей работе нам удалось выйти на возможного помощника Гельмута Гейтлера, – сообщил Филатов. – Мы предусмотрели комплекс мероприятий по поиску и аресту Риты Хайден, которая, по нашим предположениям, сейчас находится в Москве. Особая благодарность нашему эксперту, – он посмотрел на Дронго и чуть смутился, вспомнив, что эксперт был не совсем «нашим», но быстро поправился, – человеку, который работал с нами все эти месяцы и может быть назван одним из нас. Спасибо.
   Когда все зааплодировали, Дронго угрюмо кивнул. Он подумал, что поиски Риты Хайден – это только начало долгого пути. Нужно понять, почему произошел взрыв и как погиб генерал Машков.
   – Вы хотите что-то сказать? – спросил его Филатов.
   – Да, – ответил Дронго, поднимаясь, – я хочу попросить…
   – О чем? – благожелательно поинтересовался генерал Филатов.
   Богемский и Чаговец переглянулись. Они догадывались, о чем собирается попросить Дронго.
   – Разрешите мне закончить мою работу здесь и попытаться найти всех виновных в смерти наших товарищей, – проговорил Дронго.
   Филатов растерянно оглянулся. У него не было таких полномочий. Но он только что назвал Дронго «нашим экспертом» и поблагодарил его за хорошую работу. В конце концов, Дронго действительно вместе со всеми и рисковал жизнью, и активно трудился, бросив все другие свои дела. Филатов видел, как на него выжидающе смотрят все сотрудники.
   – Да, – твердо произнес он, – вы можете остаться и работать. – И, увидев, как доброжелательно отреагировали на его слова почти все окружающие, с облегчением подумал, что принял верное решение.
   Был сформирован особый штаб по розыскам Гельмута Гейтлера и Риты Хайден. Теперь они знали, что нужно искать не только одного высокого мужчину, но и женщину – того самого загадочного агента, который перебрался в Москву пять месяцев назад и остался здесь, чтобы помочь своему бывшему шефу. Московская милиция получила четкое указание проверять все квартиры в городе, арендованные в последние пять месяцев одинокими женщинами. При этом возраст и национальность не оговаривались. Всем было сказано, что Рита Хайден хорошо владеет русским языком.
   Уже на следующий день четыре тысячи сотрудников милиции начали масштабную проверку центра Москвы. Кольцо вокруг Гейтлера и Хайден неумолимо сжималось.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 25 АПРЕЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   В этот день президент должен был принять премьер-министра и объявить ему об отставке его кабинета. С самого раннего утра у главы государства было плохое настроение. Он понимал необходимость перемен, понимал, что смена кабинета и главы правительства давно назрела, но привыкший тщательно обдумывать свои решения и не допускать поспешных кадровых перестановок, президент все еще колебался.
   Предыдущее правительство проработало несколько лет, хотя все предрекали ему скорую отставку. Слишком разными людьми были глава государства и глава правительства, оставшийся ему в наследство от прежнего режима. Нынешнему правительству тоже пророчили отставку чуть ли не с момента его возникновения. Но кабинет проработал достаточно долго. Новый премьер был порядочным, дисциплинированным, ответственным чиновником, который изо всех сил пытался провести экономические реформы. Однако, несмотря на беспрецедентный рост цен на нефть и поступление в страну десятков миллиардов незапланированных долларов, добиться настоящего перелома в экономике не удавалось. Более того, росла инфляция, поднимались цены, наступала стагнация. Необходимость смены правительства стала очевидной, и все же президент медлил. Он понимал, что, назначая нового главу кабинета перед выборами, он как бы дает отмашку и новой президентской кампании, в которой главным фаворитом становится новый премьер-министр. Так ведь было и с самим президентом.
   В мировой истории уже существовали две страны, которые на протяжении многих лет управлялись одной партией в достаточно демократических условиях. В Мексике несколько десятилетий подряд главой государства становились представители одной партии, сменяющие друг друга на посту президента. А в Японии лидерство либеральных демократов на протяжении тридцати лет вообще не вызывало сомнений. Но времена изменились.
   Президент подумал, что нынешний премьер сделал все, что мог. Нужно будет объявить ему благодарность, перед тем как отправить в отставку. И назвать своего преемника. Президент думал все последние дни. Он понимал важность и необходимость этой преемственности. Только такая практика могла привести к дальнейшей стабилизации в стране, дальнейшему укреплению государства. Лишь наличие преемника обеспечивало гарантии укрепления государственной власти. Президент имел на примете нескольких кандидатов на этот пост. Основным среди них он считал министра обороны. Бывший генерал Первого Главного Управления КГБ СССР, министр обороны был одним из самых близких ему людей по своим взглядам. Он не станет шарахаться из стороны в сторону, не будет предавать своих предшественников и коллег. Но на Западе наверняка поднимут крик, заявляя, что один бывший офицер КГБ сдает самое большое государство в мире другому бывшему офицеру госбезопасности. Хотя президент помнил, что ему сказал мудрый Киссинджер при личной встрече. «Все нормальные люди работают на свое государство», – заявил он, отметив, что и сам трудился на разведывательные органы своей страны.
   Было у президента и несколько других, на его взгляд, удачных кандидатур. Но его выбор должен стать безупречным. Для себя он уже решил, что не будет баллотироваться на третий срок. Такое по-настоящему произойдет, пожалуй, впервые в истории страны. Ведь его предшественник ушел, можно сказать, вынужденно, понимая, что следующих выборов ему не пережить, – рейтинг власти в тот момент опустился низко, как никогда.
   Президент вспомнил о разговоре с Пахомовым накануне. Тот сообщил, что среди бывших офицеров КГБ оказались «оборотни», и назвал имя генерала Андрея Истрина, захваченного в Брюсселе и погибшего при переезде из Берлина в Москву. Президент лично знал Истрина, помнил, как тот вынужден был уйти с работы в результате несправедливых обвинений. И вот такой трагический финал… Вспомнив об этом деле, президент помрачнел.
   «Оборотнями» обычно называли сотрудников милиции, погрязших в коррупции. В госбезопасности и в разведке всегда работали самые лучшие, самые порядочные офицеры. Это была настоящая элита среди всех остальных спецслужб. Поэтому такое сообщение было президенту очень неприятно. Но когда человеку предлагают огромные деньги, не всякий сможет устоять. Даже самый порядочный, самый стойкий. Президент подумал, что, выбирая преемника, он должен учитывать и этот фактор. Слишком легко оказать услуги своим людям, помочь нужным знакомым, сделать один звонок и таким образом обеспечить своих родных до конца жизни их внуков. Но именно этого и необходимо избегать, иначе они никогда не выйдут из замкнутого круга олигархов, толпящихся у власти. Просто вместо одних олигархов, когда-то умело захвативших большую часть собственности огромной страны, появятся другие. Назначенные и сообразительные. Если первое их пришествие состояло из циников и романтиков, среди которых было много молодых людей, сумевших оказаться рядом с властью, то второе пришествие олигархов будет состоять из прагматиков и реалистов, также связанных с властью, но уже с силовым блоком. Каждый будет знать, что и почем, кого можно продать, а кого нужно купить… Вторая волна олигархов окажется более страшной для страны, чем первая. Поэтому нужно вовремя останавливать эти накатывающиеся волны. В великой, богатой стране так легко сделать кого-то миллиардером. И так трудно потом обуздать политические амбиции новоявленного нувориша!
   Президент вспомнил про уходящего премьера. Кажется, он будет первым человеком, кто на своем посту не стал миллиардером или мультимиллионером, оставаясь всего лишь исполнительным и грамотным чиновником при минимуме амбиций. И у президента вдруг мелькнула мысль: «А может, такие и нужны государству? Может, нам всем пора меняться?»
   Президент знал ответ на этот вопрос. Пылающий юг и почти незаселенные восточные территории, всепроникающая коррупция и тяжелейший развал экономики, постигший страну в конце перестройки, общая апатия народа и вызов олигархов, очевидное отставание от ведущих держав и катастрофическая демографическая ситуация… Все эти неразрешимые проблемы смешались в один клубок, и каждая была жизненно важна для существования государства. Именно поэтому ему пришлось принимать эти вызовы времени и не только решать каждую из проблем, но и пытаться построить новое государство, в которое ему так хотелось верить.
   Поднявшись, президент быстро зашагал к двери. Сегодня все увидят его решительным и смелым. Каким и должен быть глава самого крупного государства в мире, страны с уникальной культурой, литературой, наукой, имеющей глубокие исторические корни. Он поднял голову. Ему бывало трудно, очень трудно. Но он всегда помнил об ответственности, лежащей на его плечах, и старался ей соответствовать. Изо всех сил старался. Как у него получилось, пусть теперь рассудит история. До следующих президентских выборов оставалось менее года…
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 1 МАЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ --//
   В этот день по всей России проходили традиционные первомайские демонстрации, оставшиеся в наследство еще от тех великих времен, когда эти шествия превращались в триумфальные праздники, организованные самой властью. В последние годы первомайские демонстрации выглядели значительно скромнее, к тому же их часто использовала левая оппозиция и профсоюзы, выдвигая лозунги в защиту прав трудящихся. Обычно в этот день для транспорта перекрывались многие центральные магистрали столицы, а на работников милиции ложилась особая ответственность по охране порядка на улицах, заполненных многочисленными толпами людей.
   Проверки лиц, арендующих жилье, продолжавшиеся уже несколько дней, завершились тоже в этот день. На северо-западе столицы была обнаружена квартира, которую неизвестная женщина снимала за пятьсот долларов в месяц. Когда туда в одиннадцатом часу утра ворвались сотрудники спецназа, квартира оказалась пустой. Но хозяйка жилья, работавшая в фотоателье и обладающая хорошей памятью на лица, сразу же узнала в предъявленной ей фотографии свою постоялицу. Теперь не осталось никаких сомнений, что Рита Хайден находится в городе и готовится осуществить террористический акт под руководством своего бывшего шефа Гельмута Гейтлера.
   На квартире оставили засаду, догадываясь, однако, что для Риты Хайден это лишь запасное убежище, а появиться она может совсем в другом месте. По предложению Дронго поиск усилили в Центральном округе, на улицах, примыкающих к Кремлю. Фотографию Риты Хейден получил каждый постовой милиционер, каждый участковый, каждый сотрудник госавтоинспекции.
   Второго мая генерал Филатов собрал совещание. Каждый день мог стать решающим. Никто не знал, где и когда именно Гейтлер нанесет удар. Аналитики высказывали разные предположения. По их предложению глава государства отказался от поездок на автомобиле и передвигался в пределах столицы исключительно на вертолете. Все его возможные встречи на эти дни были отменены, визит в Новгород, заранее объявленный по телевидению, отложен. Но никто по-прежнему не знал, где и когда…
   Аналитическая группа состояла из нескольких специалистов, привлеченных к работе из различных спецслужб, в том числе ГРУ, ФСБ и СВР. По личному разрешению генерала Филатова к ее работе был привлечен и Дронго. Они разрабатывали собственные планы возможного нападения, стараясь предугадать логику Гейтлера. Было очевидно, что тот, обладая в подобных делах огромным опытом и будучи настоящим профессионалом, сумеет придумать такую схему террористического акта, которая обеспечит его успех.
   Следственная группа ФСБ, работавшая по взрыву в здании межведомственной комиссии, пришла к выводу, что взрывчатку туда пронес неустановленный офицер, который погиб вместе с остальными. Ничего другого предположить было невозможно. Всех живых проверяли по несколько раз, останки всех погибших идентифицировали. В этом был своего рода компромисс, когда объявили, что террорист, скорее всего, тоже погиб. Однако руководство ФСБ такой доклад не удовлетворил. Им хотелось знать, кто и зачем устроил взрыв, уничтоживший столько офицеров. К тому же теперь их не могли похоронить всех вместе, иначе получалось, что убийца окажется вместе со своими жертвами.
   Третьего мая аналитики собрались снова. Все ясно представляли, что каждый следующий день может оказаться последним. Но по настоянию своей службы безопасности на майские праздники президент улетел в Сочи и должен был вернуться лишь к девятому числу, чтобы традиционно возложить цветы к могиле Неизвестного солдата в Александровском саду.
   Среди аналитиков, приглашенных для разбора ситуации, присутствовал и старый знакомый Дронго, бывший сотрудник Первого Главного Управления КГБ СССР Владимир Владимирович. Старик явно благоволил Дронго и почти все время молчал, сидя чуть в стороне, слушая более молодых и энергичных специалистов. Но когда все закончили говорить, он попросил слово. Собравшиеся разом замолчали – всем было интересно услышать, что скажет старейший эксперт. Тот, оглядев присутствующих, произнес:
   – Вы предложили множество версий, забыв о самой важной дате – девятого мая. В этот день президент всегда появляется в Александровском саду, о чем знают все. Не нужно даже ничего высчитывать. Помните, как у Форсайта? «Шакал» был уверен, что де Голль появится у памятника Неизвестному солдату, под Триумфальной аркой. Это был точный расчет. Глава государства не может позволить себе оказаться трусом и не почтить в этот день память павших. К тому же де Голль был генералом, а наш президент – подполковник. А для таких людей характерно особое отношение к той войне, к фронтовикам, отдавшим свои жизни за нашу победу. Даже если мы попытаемся уговорить президента не появляться девятого мая в Москве, он все равно приедет. Могила Неизвестного солдата – единственное место, о котором заранее известно, что в определенные дни и часы здесь обязательно появится глава государства. Если Гейтлер решил нанести удар, то он может попытаться это сделать девятого мая.
   – Не сможет, – возразил Богемский. – Уже много лет подготовка к таким мероприятиям проводится по устоявшемуся распорядку: мы оцепляем сад, выставляем посты, задействуем наших переодетых сотрудников. Ни один посторонний не сможет оказаться в саду в момент возложения цветов. Ни один человек. Это исключено. Скорее можно предположить, что Гейтлер попробует завербовать кого-нибудь из солдат кремлевского полка. Но их тоже проверяют.
   – Я не об этом, – мягко заметил Владимир Владимирович. – Гейтлер точно знает, что президент прилетит на праздник. Обратите внимание, как он обычно разрабатывал свои операции. Гельмут Гейтлер по-своему уникальный профессионал и планировал операции с учетом психики не только нападавших, но и самой жертвы. Он умеет просчитывать поведение интересующего его лица. Если Гейтлер так давно занимается нашим президентом, то он точно знает, что девятого мая глава государства будет в Александровском саду. Я думаю, точка пересечения наших и его интересов именно там. Гейтлер обязательно учтет в своих планах психотип нашего президента.
   Филатов нахмурился. Он понимал, о чем говорит этот пожилой эксперт.
   – Вы можете себе представить, чтобы глава нашего государства отменил возложение цветов девятого мая? – продолжал Владимир Владимирович. – Ни один президент в нашей стране не пойдет на такое. Даже под угрозой террористического акта. Уважение к памяти погибших и к подвигу фронтовиков генетически заложено в каждом из нас. Гейтлер это прекрасно понимает.
   Все молчали. Даже Богемский не стал больше спорить. Дронго решил, что нужно поддержать своего старого друга.
   – Давайте решим, что девятое мая – это тот самый день, когда все должны проявить максимум внимания, – предложил он. – В любом случае охрана должна быть особенно строга с учетом психохарактеристики уже самого Гейтлера. Необходимо учитывать и его особенности. Для этого мы здесь и собрались.
   Богемскому явно не понравились слова эксперта, но он промолчал. Генерал Филатов кивнул в знак согласия. На этом совещание закончилось.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК --//
   Это был особый день для всех граждан бывшего Советского Союза. И для многих людей во всем мире. Но в Европе этот праздник традиционно отмечали восьмого мая, а в СССР – именно девятого, отдавая дань памяти миллионам погибших в самой страшной войне в истории человечества. На этой памяти нередко пытались спекулировать, называли невероятные цифры потерь, пытались опорочить имена победителей. Но сам факт победы невозможно было изменить или опровергнуть. Именно Советская Армия сумела дать отпор лучшей армии, когда-либо созданной европейской цивилизацией, и не только выстоять, но и победить. Победить – несмотря на хваленую немецкую технику, искусство военных стратегов, образцовую арийскую дисциплину, а под конец и отчаянную стойкость солдат, сражавшихся до последнего патрона в обреченном Берлине, где даже десятилетние мальчишки с фауст-патронами в руках шли на верную смерть во имя ложных идеалов национал-социализма.
   В это утро Александровский сад был привычно оцеплен. Сотрудники ФСБ и службы охраны президента рассредоточились по своим местам. Все было отработано годами, каждый знал свою точку. Участвовал в оцеплении и капитан Лугаев, занявший свой традиционный пост. Рядом с ним стоял старший лейтенант Стрельнев, с которым они работали весь последний год. К десяти часам утра должен был появиться президент и все руководство страны. Поэтому с самого утра в сад уже никого не пускали.
   Неожиданно начал накрапывать дождик, и Лугаев, недовольно поморщившись, глянул на небо. Если дождь усилится, нужно будет раздать офицерам плащи, которые подвезут по первому же его звонку. Но пока тепло и терпимо. В этот момент Стрельнев увидел стоящую на дорожке знакомую женскую фигуру. Он беспомощно оглянулся на капитана и показал ему на женщину с традиционными гвоздиками в руках. Лугаев хорошо знал эту женщину, много раз проверял у нее документы. Лидия Андреевна Самойлова. Ветеран войны. Ее брат погиб в Сталинграде, где был связистом. Поэтому она обматывает свои букетики проволокой и проводами, отдавая таким образом дань его памяти. Она живет где-то тут рядом и часто приходит сюда возлагать цветы. И каждый раз они ее тщательно проверяли. Один раз ее даже пропустили к монументу, нарушив инструкции. Это было двадцать третьего февраля, и она оказалась там одновременно с делегацией Государственной Думы.
   Дождь усилился. Стрельнев смотрел на Лугаева, переминаясь с ноги на ногу. На часах было только пятнадцать минут десятого. Женщина остановилась рядом с ними. Она ни о чем не просила, просто, как обычно, молча стояла в старом плаще с букетом гвоздик в руках. Лугаеву стало стыдно. Он подумал, что женщине придется ждать около часа, пока к монументу не приедут все официальные лица, и еще столько же, пока они все не уедут. Два часа под дождем. Лугаев посмотрел в сторону стоявших неподалеку офицеров ФСБ и решил подойти к ним. Одного из них он знал. Это был майор Гринько.
   – Что случилось? – спросил Гринько.
   – У нас тут женщина, фронтовик, моя знакомая, – показал Лугаев в сторону Самойловой. – Может, разрешим ей оставить цветы?
   – Ты же знаешь, что нельзя, – ответил Гринько.
   – Они приедут только в десять, – напомнил Лугаев. – Выходит, что ей нужно ждать до десяти. А она человек пожилой, участница войны.
   Гринько не мог остаться безучастным. Эти слова «участник войны» были святыми в их семье. Во время войны из их села на фронте погиб каждый второй мужчина, а его мать потеряла отца в пятилетнем возрасте. Эти слова были святыми для миллионов людей, потерявших во время войны своих родных и близких.
   – Документы у нее в порядке? – спросил Гринько.
   – Конечно. Можете сами проверить. Паспорт у нее всегда с собой.
   – Пойдем, посмотрю, – согласился Гринько. – Между прочим, у нас есть приказ насчет той немки, которая может здесь появиться.
   – У меня есть ее фотография, – кивнул Лугаев, – но той чуть за пятьдесят, а этой восемьдесят. Есть разница…
   Они подошли к стоящему рядом с женщиной Стрельневу. Тот бросил понимающий взгляд на Лугаева и кивнул в знак согласия. Конечно, надо пропустить старушку, чтобы она не мокла два часа под дождем.
   – Покажите ваши документы, – строго потребовал Гринько.
   Женщина достала паспорт. Гринько взял его, внимательно просмотрел. Затем вернул.
   – Извините, Лидия Андреевна, – мрачно произнес он, – но сад закрыт. Туда сейчас никого не пускают. Нам очень неприятно, но вам лучше прийти сюда через два часа.
   Стрельнев и Лугаев старались не смотреть друг на друга. Гринько тоже было не просто говорить женщине такие слова, но он помнил о строжайшем приказе никого не пускать.
   – Что мне делать? – спросила она. – Я хотела положить цветы.
   – Может, я возьму ваши цветы и положу? – предложил Гринько. – А вы придете попозже.
   – Я не смогу позже, – улыбнулась Самойлова.
   Гринько посмотрел на обоих офицеров милиции.
   – Мы пропускали ее, когда там была делегация Государственной Думы, – тихо сообщил Лугаев. – Я думаю, ничего страшного не случится. Даже если у нее спрятана базука под плащом.
   – Хватит! – поморщился Гринько. – Я понимаю, что она ничего не сделает, но у нас приказ.
   – Я сам доведу ее до монумента и обратно. И она сразу уйдет, – предложил Лугаев. – Между прочим, эти люди сражались и за наше будущее.
   – Черт возьми! – не выдержал Гринько. – Не делай из меня подлеца. Проведи ее, и пусть она положит цветы. Только быстро. В концов концов, это действительно их праздник.
   Гринько отошел от них. Лугаев повернулся к женщине. Взял ее под руку и бережно повел к могиле Неизвестного солдата. Стрельнев остался на своем посту. Все видели, как капитан милиции ведет старую женщину с букетом цветов. До назначенного срока появления главы государства было еще далеко. К тому же капитан крепко держал ее за руку. Под взглядами сотен проверяющих они медленно шли по дорожке. Лугаев обратил внимание, что букетик традиционно обвязан проволокой. Она так всегда делала, вспомнил он. Когда они наконец подошли, Самойлова стиснула его руку и, тяжело дыша, переложила цветы в другую ладонь. Затем потуже затянула проволоку на букетике и бережно опустила гвоздики на бордюр. После чего вытерла набежавшую слезу и отошла, чуть споткнувшись.
   – Пойдемте, – Лугаев опять взял ее под руку.
   Обратно она шла быстрее, даже держалась стройнее, словно, выполнив свой долг, помолодела. Он довел ее до поста.
   – Может, вас проводить? – улыбнулся капитан.
   – Нет, – ответила она, – я доберусь сама.
   В этот момент рядом с ними появился Дронго. Богемский разрешил ему прийти сюда ранним утром, чтобы лично присутствовать на церемонии возложения цветов. Разумеется, Дронго тоже не разрешили пройти через сад. Они вместе с Богемским подошли к Стрельневу.
   – Что происходит? – строго спросил генерал.
   – Все нормально, – ответил Стрельнев, – капитан Лугаев провел одну старую женщину, чтобы она оставила свои цветы. Мы ее давно знаем. Она фронтовичка, живет где-то здесь рядом. Просто положила цветы и ушла, чтобы не мокнуть под дождем. Лугаев все время держал ее за руку.
   Дронго посмотрел вслед уходящей женщине, потом в сторону монумента. И снова – на удаляющуюся фигуру. Рост. Рост почти невозможно изменить. А эта женщина точно такого же роста, как Рита Хайден. Но офицеры оцепления сказали, что давно ее знают.
   – Сколько лет вы здесь дежурите? – поинтересовался он у Стрельнева. – Конкретно на этом месте?
   – На этом только с декабря прошлого года, – сообщил Стрельнев.
   Не успел он это договорить, как Дронго рванулся с места.
   – Остановите ее! – крикнул он остальным офицерам. – Остановите ее! И уберите цветы.
   Лугаев, услышав его крик, даже не понял, что происходит, а Гринько уже бросился к букетику цветов, скромно лежащему на гранитном бордюре. Пробежав несколько шагов, он схватил букетик и отшвырнул его в сторону. Прогремел взрыв. Гринько упал на землю и остался лежать – живой, хотя и сильно оглушенный. Дронго вместе с пятью или шестью офицерами в это время спешили за женщиной. Она обернулась и вдруг, забыв о своем возрасте, побежала совсем как молодая.
   – Стой! – крикнул Стрельнев, уже понявший свою ошибку. – Стой! Стой, иначе буду стрелять!
   Он выстрелил в воздух. Женщина бежала по открытому пространству в ту сторону, где раньше стояла снесенная ныне гостиница «Москва». Бежала, не оборачиваясь. Уже было ясно, что в восемьдесят лет так не бегают. Последовавшие в этот момент выстрелы двух других офицеров почти одновременно достигли цели, разорвав ей спину. Она упала как подкошенная. Когда Дронго и Стрельнев подбежали и склонились к ней, женщина уже умирала. Парик с седыми волосами чуть съехал набок, в небо смотрели невидящие глаза…
   Дронго поднял голову. В двадцати метрах от него на Манежной площади стоял Гельмут Гейтлер. Он ждал своего лучшего и последнего агента. Генерал тоже был загримирован под старика, но Дронго его сразу узнал. Он увидел в глазах загнанного Гейтлера боль, отчаянье, крах, смерть. Генерал стоял и смотрел на Дронго. Он даже не пытался уйти или скрыться, понимая, что в эту минуту его жизнь закончилась. Стрельнев, заметив взгляд Дронго, начал поднимать оружие. К ним уже спешили другие офицеры.
   – Поразительно, – сказал кто-то из подбежавших, – они замкнули пластид на букете гвоздик. Если бы не Гринько, взрыв прогремел бы через час. Все было рассчитано по минутам.
   Гейтлер по-прежнему стоял, не шевелясь и неотрывно глядя в глаза Дронго. Острова в океане таяли, превращаясь в мираж. И ему уже не хотелось ни бежать, ни прятаться. Он устал. К нему спешили другие офицеры. Он протянул руки, позволяя надеть на себя наручники. Затем улыбнулся, глядя в глаза Дронго. Он видел, как умерла Рита Хайден, а ведь только она еще и оставалась смыслом его жизни. Поэтому, уже не обращая внимания на суетившихся вокруг него людей, Гейтлер нащупал языком спрятанную в дупле зуба ампулу, надкусил ее, по-прежнему не отрывая глаз от Дронго, и опять улыбнулся.
   Через секунду он умер. Дронго отвернулся. Ему было неприятно. Он видел смерть последнего героя великого противостояния Запада и Востока. Все закончилось, Гейтлер был мертв.
//-- РОССИЯ. МОСКВА. 17 МАЯ, ВТОРНИК --//
   Гринько и Стрельнева представили к наградам. Лугаева чуть не уволили, но ограничились выговором. Богемский получил новое звание и даже Татьяну Чаговец представили к награде. Дронго поблагодарили, одновременно сообщив, что более в его услугах не нуждаются, и разрешив поработать последнюю неделю, чтобы завершить все дела. Это сделал лично генерал Филатов. После смерти Гейтлера, казалось, что все самое худшее уже позади. В межведомственной комиссии бурно отмечали успех. Трупы Гейтлера и его подруги идентифицировали. Дело можно было считать закрытым. И только Дронго все никак не хотел успокоиться.
   В этот день он приехал на работу в комиссию, уже точно зная, о чем именно будет говорить с Богемским. Всю последнюю неделю он изучал данные экспертов, ездил к патологоанатомам, внимательно читал материалы баллистов и офицеров-минеров. Одним словом, забыв об успешной деятельности комиссии, экспертом которой он сам являлся, Дронго продолжал какую-то загадочную работу, стараясь что-то найти в материалах экспертов, исследовавших место трагедии после взрыва.
   Богемский прибыл к десяти часам утра, когда Дронго уже сидел в его небольшой приемной.
   – Доброе утро, – поздоровался с ним генерал, – что у вас?
   – Хочу с вами поговорить.
   – Что еще? Я думал, мы уже закончили наши дела.
   – У меня важное сообщение…
   – Нашли Гейтлера? Но он уже погиб.
   – Нет, я хочу с вами поговорить о другом. Истина мне кажется абсолютно невероятной, однако, возможно, я все-таки прав.
   – Какая еще истина?
   – Вы меня примете или будем разговаривать в вашей приемной?
   – Заходите, – разрешил Богемский.
   Когда они вошли и сели в кресла друг напротив друга за небольшим приставным столиком, генерал поинтересовался:
   – О какой истине вы говорите?
   – Сначала я хочу вас поздравить со второй генеральской звездой.
   – Спасибо. Так о чем вы хотели со мной поговорить? Учтите, что официально дело уже закрыто. Сейчас следователи ФСБ пытаются найти «заказчиков» этой чудовищной трагедии. Гейтлер и Хайден убиты, в этом уже нет никаких сомнений.
   – Я нашел вашего мертвеца, – сообщил Дронго.
   – Не говорите глупостей, – нахмурился Богемский. – Какого еще мертвеца?
   – Если вы считаете, что я могу говорить только глупости, то мы можем сразу закончить наш разговор.
   – У меня сдают нервы, Дронго, – примирительно произнес Богемский. – Ну что там у вас? О каком мертвеце речь?
   – Об исчезнувшем. Сейчас все поясню. В отличие от вас я помню французскую поговорку, что предают только свои. Поэтому я был уверен, что в нашей комиссии работает «крот». Дзевоньский и его группа были лишь прикрытием для него. Даже Гейтлер не знал о его существовании и являлся резервным вариантом. Ведь понятно, что такая мгновенная реакция Истрина и его партнеров в Брюсселе не могла состояться без чьей-то подсказки. Причем сообщение должно было пойти еще до того, как здесь взяли Дзевоньского. «Крот» должен был чувствовать, что кольцо вокруг Дзевоньского сжимается. Вся эта затея с Абрамовым существовала лишь для того, чтобы отвлечь внимание от основного исполнителя, который спланировал нападение на офис Дзевоньского в Брюсселе, дал санкцию на устранение Олеси Бачиньской и ее друга в Италии. Причем этот человек настаивал, чтобы устранение прошло быстро. Не Истрин, а именно этот неизвестный «кукловод» приказал убить Рауля Феррейру и Олесю Бачиньскую, а когда понял, что девушку невозможно убрать, потому что она находится по охраной ФБР, решил сделать все, чтобы выманить ее оттуда.
   Меня еще тогда поразила оперативность киллеров. Они знали о нас с Нащекиной все. Практически все. Знали, что нас двое, что у нас нет оружия. Знали, как я отношусь к Нащекиной. В общем, были готовы к нападению и считали, что я выполню их условия. Не сомневаюсь, что потом нас обоих ликвидировали бы. Но устранение Бачиньской позволяло не допустить появления сотрудников ФСБ в Бельгии и ареста Андрея Истрина.
   – Все это очень интересно, но о каком мертвеце вы говорите?
   – Сейчас узнаете. Итак, мы можем допустить, что противная сторона иногда проявляла чудеса гениальности, заранее рассчитывая все наши возможные ходы. А я в такие совпадения не очень верю. Но как только в Бельгии арестовали Истрина, стало ясно, что «крот» обречен. И тогда этот человек решил устроить взрыв и собственную смерть. Он знал все подробности работы комиссии, заранее обо всем информировал другую сторону и несомненно был лично знаком с Истриным. Поэтому боялся разоблачения. Именно его человек убил Истрина в Берлине.
   – У вас есть какие-нибудь доказательства?
   – Есть. Этот человек организовал взрыв, чтобы замести все следы. По-своему, он гений, но его погубила одна небольшая деталь. В тот день, когда произошел взрыв, я успел дойти до лестницы.
   – Говорите яснее. Я ничего не понимаю. Кого вы подозреваете?
   – Кто знал все о работе комиссии? Кто мог выходить и входить в здание через черный ход? Кто мог дать команду напасть на офис Дзевоньского? Кто знал о наших отношениях с Нащекиной и видел, что я ей симпатизирую? Кто?
   – Вы говорите о Машкове? – понизил голос Богемский. – Но это невозможно. Нашли его сгоревшие ноги, остатки одежды, обувь, часть черепа. Он погиб. Это абсолютно непреложный факт.
   – Погиб, – печально согласился Дронго, – но когда он отсутствовал, его часто замещал другой человек. Его заместитель. Генерал Полухин. Алексей Николаевич Полухин.
   – Он тоже погиб, – отмахнулся Богемский. – Я считал вас серьезным человеком, а вы пришли ко мне рассказывать сказки. Это даже неуважительно по отношению к погибшим.
   – Вот протокол экспертизы, – достал бумагу Дронго. – Я попросил провести исследование остатков засохшей бурой жидкости на перилах лестницы. Это оказалась кровь четвертой группы. Очень редкой группы. Положительный резус. Группа крови и резус-фактор погибшего Полухина. Это я тоже специально выяснил.
   – Не понимаю, зачем вы мне об этом говорите? Понятно, что взрыв был такой силы, что останки могло разметать. Вы же там были, и хотя находились достаточно далеко, даже попали в больницу сразу после взрыва. Что еще вам нужно? Остатки крови Полухина на перилах лестницы только доказывают общепризнанную версию.
   – Ничего они не доказывают. До лестницы могла дойти лишь взрывная волна, которая меня и отбросила. А теперь слушайте очень внимательно. Перед тем как пойти в общий зал, Машков позвонил Полухину и доложил, что все уже собрались. Машков предложил ему поехать на допрос, но Полухин заявил, что лучше дождется его, чтобы передать ему все сообщения, а потом уедет. Я слышал все, о чем они говорили. Полухин не знал, что я нахожусь рядом с Машковым. А еще он только что вернулся от стоматолога и сказал, что тот пообещал ему «голливудскую улыбку».
   – Все верно. Ну и что?
   – У Полухина был запасной ключ. Или ключи, которые ему дал Машков. Я нашел зубного врача Полухина. Мне еще тогда показалось странным, что он был у стоматолога глубокой ночью. Ведь когда я сидел у Машкова, часы показывали около пяти утра. Но самое интересное, что врач действительно работал круглосуточно. И той ночью, примерно в полночь, принял Полухина, который сам попросил его об этом, объяснив, что днем очень занят на работе. Торопился…
   – Правильно. Мы проверили всех погибших. Следственная группа ФСБ изучала их последний день буквально по минутам, но ничего не нашла. Полухин договорился с врачом и поехал к нему глубокой ночью. Пробыл там долго. Все верно. И это основание для ваших подозрений?
   – Врач снял ему протез, на который были посажены три зуба, чтобы потом имплантировать на это место новые зубы. Это последнее достижение технологии стоматологов. Так хотел сам Полухин, – напомнил Дронго. – И вот еще один любопытный момент. После взрыва среди фрагментов тел был найден тот самый зубной протез Полухина с тремя зубами.
   – Верно. И вы думаете, что он нарочно его туда подкинул? – Богемский криво усмехнулся. – Вы подозрительный тип. Посмотрите внимательно протоколы экспертов. Многие тела сгорели, но им удалось найти не только зубы погибшего, но и фаланги двух его пальцев левой руки. Вот здесь в документе все написано. Их тоже проверяли эксперты. Группа крови совпала. Генетический код, ДНК – они все проверили. Это пальцы Полухина.
   – Не сомневаюсь. Но именно это вызвало у меня наибольшее подозрение. Фаланги нашли, а других останков не обнаружили.
   – Вы противоречите сами себе, – рассердился Богемский. – То так, то эдак.
   – Ничего подобного. Просто хочу обратить ваше внимание на этот факт. Фаланги двух пальцев. Экспертиза пришла к однозначному выводу, что зубной протез и эти фаланги пальцев принадлежали Полухину. Убедительно?
   – Вполне. Для меня во всяком случае.
   – А он на этом сыграл и вас подставил. У него были запасные ключи. Он в моем присутствии сообщил Машкову, что скоро у него будет «голливудская улыбка». А затем попросил разрешения остаться на заседании комиссии. В тот день он намеренно уехал ночью, чтобы привезти взрывчатку и заложить ее в стол. Он уже точно рассчитал, что должен исчезнуть. И не просто исчезнуть, а «погибнуть», чтобы его никто не искал. Представляю, как ему трудно было решиться на такой поступок. Он заложил взрывчатку в стол. Полухин был единственным человеком, кроме Машкова, кто имел право подходить к этому столу. Затем вернулся к себе, отсек два пальца и снова прошел в зал заседаний. Ему оставалось только подбросить куда-нибудь в угол зубной протез и фаланги. Все. Его задача была выполнена. Конечно, думаю, Полухин принимал обезболивающие препараты, но очевидно все-таки испытал сильный шок. И поэтому допустил крохотную ошибку. Когда он выходил из здания, то не заметил, как испачкал кровью перила лестницы. Должно быть, наложил слишком слабую повязку.
   Полухин ушел по лестнице. А мы с Машковым попрощались в коридоре, и я тоже зашагал к лестнице. Там успел дотронуться до перил и заметить, что они испачканы кровью. Ваши следователи этого не могли знать. Но это была кровь Полухина. Он отсек себе два пальца, понимая, что если после взрыва не найдут фрагментов от него, то его будут искать. Искать по всему миру. Ему важно было оставить неопровержимые доказательства своей гибели. Вот он и подбросил зубной протез и пальцы. Сейчас я думаю, что он просто очень торопился, зная, что Машков появится в зале с минуты на минуту. Поэтому не успел как следует наложить повязку. У него просто не оставалось времени. Даже нескольких лишних секунд. Он стремительно уходил. Посмотрите протоколы, генерал, вы попались на уловку Алексея Николаевича. Ведь ничего больше от него найти не удалось. Потому, что ничего другого и не было. Очевидно, Полухин сделал себе обезболивающий укол, прежде чем решился отсечь пальцы. Но он это сделал. Ведь за два пальца этот мерзавец покупал себе будущее и обеспечивал гарантированную безопасность.
   Обратите внимание, что пальцы с левой руки, а не с правой. Тоже интересная деталь.
   – И вы теперь уверены, что Полухин жив?
   – Да, я в этом уверен. На перилах осталась его кровь, когда он спешил покинуть здание. Я просмотрел материалы на всех семнадцать погибших офицеров. Только у него была четвертая группа крови с положительным резусом. Только у него. Это неопровержимое доказательство, генерал.
   Богемский ошеломленно молчал. Затем потер рукой лоб и вдруг спросил:
   – Как это могло произойти? И как мы его сможем найти, если он действительно жив?
   – Не знаю, – ответил Дронго, – но найти можно. Он должен выходить на связь с оставшимися здесь сотрудниками. Полухин пытался всех обмануть, но в конечном итоге мы сможем обмануть и его.
   – Но как вы все это поняли?
   – Истрин и Полухин работали в Первом Главном Управлении еще в советские времена. И хотя ни в одной анкете не указано, что они были знакомы или где-то пересекались, я почти уверен, что они знали друг друга. И еще погибший сотрудник в Берлине. Он ведь тоже из бывших работников ПГУ. Слишком много совпадений.
   Богемский не знал, что сказать. Он сидел и молча осмысливал только что услышанное.
   – Если это правда… – с нарастающей угрозой прохрипел он.
   – Правда, – перебил его Дронго, – он заплатил немалую цену за свое предательство, но такова была плата за его освобождение.
   – И как же нам теперь его найти?
   – Провести комплексную проверку и арестовать всех, кто мог с ним сотрудничать. По малейшему подозрению начинать проверку. И конечно, искать самого Полухина. Я думаю, он где-то в Германии. И еще несколько фактов. Полухин – вдовец, у его сына давно своя семья, своя жизнь. Его исчезновение никто не должен горько оплакивать. Вот он и решил, что за те деньги, которые сможет получить, ему лучше «умереть». Вожделенным объектом любой власти являются полномочия и деньги, которые можно получить, обладая этой властью. Так и с Полухиным. Власть у него уже была, но она не приносила ему полагающихся дивидендов. Он сообразил, что это его единственный шанс. Пределом его мечтаний была сумма, которую он мог получить за свое предательство. Все остальное, даже два оставленных пальца, его мало волновали.
   – Если я вам поверю, то могу считать себя сумасшедшим, – тихо прошептал Богемский. – Так не бывает…
   – Он тоже так думал. И был уверен, что и мы так подумаем. Но иногда и так бывает. Давайте начинать проверку и убирать всех, кто мог быть с ним связан.
   – Понимаю, – кивнул Богемский. – А вы сами хоть представляете, где он может сейчас находиться?
   – Несколько дней назад был в Германии. Где сейчас – не имею представления. Но думаю, что вы сможете его найти. – Дронго поднялся.
   Богемский очень недовольно посмотрел на него снизу вверх.
   – Никому ни слова, – приказал он. – Ни одного слова.
   – Это я могу вам пообещать.
   – А Гейтлер? – вдруг вспомнил Богемский. – Как быть с ним? Или он тоже был мифом? Они не были связаны друг с другом?
   – Думаю, что нет. Полагаю, Гейтлер останется в памяти тех, кто его знал, как один из лучших генералов в истории «Штази». Все остальное будут додумывать за меня историки спецслужб и журналисты.
   – Вы понимаете, о чем вы мне сейчас рассказали? Я должен доказывать, что найденные останки генерала Полухина всего лишь его блеф, а сам он жив. Меня поднимут на смех.
   – Можно подумать, что мне это нужно больше всех, – в сердцах огрызнулся Дронго.
   – Вы обвиняете офицеров разведки. А это элита наших правоохранительных органов. Кстати, скоро в Ясенево будет отмечаться юбилей их института. И даже наш президент собирается туда отправиться…
   – Что? Что вы сказали? – встревожился Дронго, невежливо перебив Богемского.
   – У них скоро юбилей, – повторил генерал, уже сообразив, почему Дронго его перебил и почему у него изменилось выражение лица. – Двадцатого мая, – тихо добавил он, – двадцатого мая президент намеревался отправиться к ним.
   – Расчет Полухина мог быть на это число, – предположил Дронго. – Будьте готовы к чему угодно. После смерти Гейтлера вы решили, что все закончилось. И в этом ваша самая большая ошибка. В другие дни им не так легко подобраться к президенту.
   – Мы отменим эту встречу, – пообещал Богемский, – и проверим всех, кто там будет. Даже если Полухин отрежет себе голову, то и тогда они ничего не смогут сделать. Мы сумеем их остановить.
   – Да, отмените встречу, – посоветовал Дронго, – и проведите тщательный обыск в этом Краснознаменном институте. Возможно, они решили сыграть на ностальгии президента. Ведь он тоже из ПГУ и заканчивал это учебное заведение.
   – Мы его туда не пустим, – заверил Богемский. – Теперь ни за что не пустим. – Он поднялся, размышляя уже о том, как будет говорить с генералом Пахомовым. Торопливо кивнул на прощание. – Мы проверим все ваши факты, – добавил генерал, протягивая Дронго руку, – и сделаем все, как нужно.
   – Не сомневаюсь, – ответил тот, – что вы сделаете все, как положено. Тем более что цена всему этому оказалась такой высокой. Погиб Машков, в тяжелом состоянии Нащекина. Я уж не говорю о всех других ваших коллегах.
   Богемский опустил руку. Снова нахмурился.
   – Мы на войне, – напомнил он, не глядя на Дронго, – а на войне случаются потери. Я вас больше не задерживаю. До свидания.
   – До свидания. – Дронго повернулся и вышел, так и не пожав генералу руки.
   Богемский долго смотрел ему вслед. Затем вызвал помощника.
   – Этого типа больше сюда не пускать. И отберите у него все наши временные удостоверения.
   Помощник молча кивнул в знак понимания. Когда он вышел, Богемский поднял трубку, набрал номер Пахомова. Услышав знакомый голос, вздохнул, как перед прыжком в холодную воду. Он понимал, что назад пути уже не будет.
   – Мы нашли «крота» в нашей комиссии, – доложил генерал. – Абсолютно невероятная история, в которую трудно поверить. Но нам придется отменить визит президента в Ясенево. Вы разрешите мне зайти к вам?

Чингиз Абдуллаев Покушение на власть

Книга первая Субъект власти

Книга вторая Атрибут власти

Книга третья Объект власти

Чингиз Абдуллаев
Покушение на власть

Книга первая
Субъект власти

Книга вторая
Атрибут власти

Книга третья
Объект власти