Даниэла Стил
Пять дней в Париже

   Никогда не расставайтесь с мечтой и, если сможете, найдите мужество влюбиться снова.
Д.С.

   Пять минут… пять дней… и вся жизнь изменилась в одночасье.

   Daniellе Steel
   FIVE DAYS IN PARIS
   Copyright © 1995 by Danielle Steel
   © Бушуев А., перевод на русский язык, 2015
   © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Глава 1

   Самолет, на котором летел Питер Хаскелл, совершил плавную посадку в аэропорту «Шарль де Голль», и спустя несколько минут Питер с портфелем в руке уже шагал по терминалу аэропорта. Несмотря на необычайно жаркую погоду и длинную очередь к посту паспортного контроля, он улыбался. Питер Хаскелл любил Париж.
   В Европе он бывал по четыре-пять раз в году. Руководимая им фармацевтическая фирма имела исследовательские центры в Германии, Швейцарии и Франции, а также крупные лаборатории и заводы в Англии. Питеру нравилось приезжать сюда: ему было интересно обмениваться идеями с учеными из исследовательских групп, разрабатывать новые рыночные стратегии, что, кстати, у него хорошо получалось. Но на этот раз приезд в Европу означал нечто большее, нежели обычную деловую поездку или презентацию новой продукции.
   На этот раз он прибыл в Европу для того, чтобы получить окончательный результат тестов нового препарата под условным названием «викотек». Это было его детище, мечта всей его жизни. Викотеку предстояло коренным образом повлиять на жизнь многих людей и их отношение к такой страшной болезни, как рак. Новый препарат должен радикально изменить курс лечения, более того – саму суть химиотерапии. Это будет главным подарком Питера всему человечеству.
   Последние четыре года, помимо своей семьи, Питер жил именно ради этой благой цели. Не говоря уже о том, что викотек принесет миллионы долларов прибыли корпорации «Уилсон-Донован». Нет, даже не миллионы, в течение ближайших пяти лет доходы корпорации ожидались миллиардные. Впрочем, для Питера деньги были не главное.
   Главным была человеческая жизнь и ее качество. Жизнь потускневшая, трепещущая, слабая, словно огонек свечи в гнетущей тьме онкологических заболеваний. Викотек поможет больным людям. Поначалу Питеру это казалось бесплотной мечтой, теперь же от окончательной победы их отделяли считаные дюймы. Питер каждый раз испытывал волнение при мысли о том, что должно произойти в ближайшее время.
   Пока что самые последние результаты исследований были обнадеживающими. Лабораторные испытания, проведенные в Европе, отвечали куда более жестким требованиям, нежели те, что были сделаны в Штатах.
   Сомнений не оставалось: препарат готов к клиническим испытаниям. Теперь, как только они получат разрешение FDA [1 - FDA – Food and Drug Administration – Управление по контролю за продуктами и лекарствами (США). Здесь и далее примечание переводчиков.], можно будет двинуться дальше, к первой фазе испытаний на людях. Сначала они станут давать минимальные дозы препарата ограниченной группе хорошо информированных пациентов, добровольно пожелавших принимать новое лекарство, и наблюдать за его действием.
   Корпорация «Уилсон-Донован» представила заявку в FDA еще несколько месяцев назад, в январе. Благодаря информации, которой они располагают в данный момент, сейчас можно будет просить о включении викотека в программу ускоренного одобрения, чтобы максимально форсировать испытания на пациентах. И как только FDA сочтет новый препарат эффективным и безопасным, их компания незамедлительно приступит к его массовому производству. При ускоренном одобрении появлялась возможность существенно сократить всю цепочку бюрократической процедуры и сэкономить драгоценное время, что особенно важно в случае производства лекарств для лечения тяжелых заболеваний.
   Получив одобрение FDA, они начнут тестирование препарата с группы в сто человек. Эти люди подпишут документ о своем добровольном участии в эксперименте. Все они тяжело больны, и новый препарат, даже если его прием и сопряжен с известным риском, – их последняя надежда. Обычно люди, подписывающие подобного рода согласие, бывают благодарны за любой шанс на улучшение и с готовностью идут на сотрудничество.
   В корпорации «Уилсон-Донован» надеялись как можно быстрее перейти к новому этапу – начать клинические испытания на добровольцах. Именно по этой причине так важно убедиться в безопасности викотека еще до начала слушаний в FDA, которые состоятся в сентябре и, как хотелось надеяться, приведут к включению препарата в программу ускоренного одобрения. Питер был абсолютно уверен: тестирование, которое завершает Поль-Луи Сушар, глава парижской лаборатории, подтвердит хорошие результаты, которые он только что получил в Женеве.
   – Туристическая или деловая поездка? – нарушил его размышления служащий паспортного контроля. Впрочем, ставя штампик в его паспорте, он едва удостоил Питера взглядом и лишь мельком посмотрел на фото.
   Питер был привлекательным темноволосым мужчиной с голубыми глазами. Он выглядел гораздо моложе своих сорока четырех лет: высокий, с правильными чертами лица. Не удивительно, что многие считали его красавцем.
   – Деловая, – ответил он с нескрываемой гордостью.
   Викотек. Победа. Спасение всех несчастных, что до сих пор были вынуждены терпеть адовы муки химиотерапии.
   Таможенник протянул Питеру паспорт. Тот взял портфель и вышел из терминала на стоянку такси. Стоял чудесный, солнечный июньский день. Поскольку в Женеве больше делать было нечего, Питер прилетел в Париж на день раньше. Он любил этот город: ему будет нетрудно найти себе здесь занятие. Пусть даже просто бродить по набережным Сены. Или, может, сразу позвонить Сушару? Вдруг тот согласится встретиться с ним раньше? С другой стороны, сегодня воскресенье, день только начинается, а Поля-Луи он о своем прилете не предупредил.
   Впрочем, Питер все равно собрался позвонить ему из отеля: вдруг тот сегодня свободен и согласится изменить время встречи.
   Питер немного владел французским, но все переговоры с Сушаром вел на родном языке. Он многому научился с тех пор, как покинул Средний Запад. Даже таможеннику в аэропорту «Шарль де Голль» было очевидно: Питер Хаскелл – важная персона, человек деловой и успешный. Безупречные манеры, дорогой костюм. От его облика веяло уверенностью в себе. В свои сорок четыре года он возглавлял одну из крупнейших фармацевтических компаний мира. Он не был ученым, зато был блестящим маркетологом – так же как и председатель совета директоров Фрэнк Донован.
   Кстати, жизнь сложилась так, что восемнадцать лет назад Питер Хаскелл женился на дочери Фрэнка. С его стороны этот брак не был заранее просчитанным «хитрым ходом». Сам Питер воспринимал это как чистой воды случайность, иронию судьбы, которой он сопротивлялся первые шесть лет их знакомства.
   В его планы не входило жениться на Кейт Донован. Когда они познакомились, ему было девятнадцать лет и он даже не знал, кто она такая. Произошло это в Мичиганском университете. Сначала Кейт была для него симпатичной блондинкой-второкурсницей, с которой он познакомился на студенческой вечеринке, но после двух свиданий Питер безумно в нее влюбился. Они встречались пять месяцев, а затем кто-то отпустил шутку, что, мол, Хаскелл чертовски расчетлив, коль решил приударить за малышкой Кэти.
   Потом ему все объяснили. Кейт была единственной наследницей капиталов корпорации «Уилсон-Донован», крупнейшей фармацевтической фирмы в стране. Питер отреагировал на это известие с пылом и наивностью двадцатилетнего юноши и еще долго злился на Кэти за то, что она ничего ему не сказала.
   – Как ты только могла? Почему скрывала от меня, кто ты? – упрекал он девушку.
   – А что я тебе должна была сказать? Предупредить, кто мой отец? Откуда мне было знать, что для тебя это так важно.
   Кэти страшно на него обиделась, а еще больше – испугалась, что Питер ее бросит. Она видела, какой он гордый, и знала, как бедны его родители. Питер признался ей, что они лишь в этом году смогли выкупить молочную ферму, на которой его отец проработал всю свою жизнь. Сама ферма была заложена-перезаложена. Питер вечно опасался, что их семейный бизнес прогорит и ему придется бросить университет и вернуться домой, в Висконсин, чтобы помогать родителям.
   – Ты прекрасно знаешь, что мне не все равно. Что же мне теперь делать?
   Питер прекрасно понимал: ему не попасть в ее мир. Он чужак в ее окружении и никогда не сможет вписаться в него. Кэти же ни за что не станет жить на ферме в Висконсине. Она объездила почти весь мир и с детства привыкла к комфорту. Ситуация усложнялась тем, что Питер, по большому счету, ощущал себя чужаком и в том мире, который окружал его с самого рождения. Как ни пытался он стать своим среди сельских жителей, он всегда отличался от них, как любой горожанин.
   Он ненавидел ферму, на которой вырос, и еще ребенком мечтал когда-нибудь перебраться в Нью-Йорк или Чикаго и стать частичкой делового мира. Питер терпеть не мог свои ежедневные обязанности по хозяйству – доить коров, собирать в стог сено и убирать навоз в коровнике. После занятий в школе он помогал отцу: и когда тот лишь арендовал ферму, и позднее, когда она перешла в его собственность. Питер знал, чем это ему грозит. По окончании колледжа ему придется вернуться домой и помогать родителям. Подобная перспектива вселяла в него ужас, однако он не искал легких путей к отступлению.
   Он верил, что делает то, что предписано ему судьбой, что выполняет свои обязанности, не хитря и не ища лазеек. По словам матери, он всегда был хорошим сыном.
   Узнав, кто такая Кейт, Питер решил расстаться с девушкой. Его чувства к ней были совершенно искренними, но окружающие могли подумать, будто он просто пытается с ее помощью пробиться наверх. Да, она хорошенькая, да, он влюблен в нее, но ведь другим людям этого не объяснишь. Питер был настроен решительно, и через две недели после того, как он узнал о материальном положении Кейт, они расстались. Какие бы доводы против разрыва она ни приводила, Питер был непреклонен. Кэти сильно переживала расставание. Впрочем, и сам Питер расстроился гораздо больше, нежели был готов признаться себе самому. Он окончил третий курс и в июне вернулся домой, в Висконсин, чтобы помочь отцу по хозяйству.
   Ближе к концу лета он решил взять академический отпуск, надо было поспособствовать родительскому бизнесу стать на ноги. Предыдущая зима выдалась нелегкой. Питер решил, что сможет применить на ферме новые знания, приобретенные в колледже.
   И он бы наверняка так и сделал, но вскоре получил повестку в армию и попал во Вьетнам. Он провел год под Данангом и, когда после отпуска вернулся в строй, его отправили в Сайгон, в армейскую разведку. Это было сложное для него время. Когда Питер вернулся домой из Вьетнама, ему было двадцать два, его мучили жизненно важные вопросы, на которые он не находил ответа.
   Питер четко представлял, чем хочет заниматься, чему посвятить свою жизнь. На отцовскую ферму возвращаться не хотелось, хотя он и понимал, что это его долг. Пока он воевал во Вьетнаме, умерла мать. Питер знал, как тяжело перенес эту утрату отец.
   Ему оставался всего год учебы в колледже, но возвращаться в университет Мичигана он не желал, чувствуя, что перерос его. Вписаться в обыденную жизнь мешал его вьетнамский опыт. Страна, которую он должен был ненавидеть, которая причинила ему массу страданий, теперь вызывала у него симпатию. Питер искренне привязался к ней и с неохотой ее покинул.
   Во Вьетнаме у него была пара любовных интрижек, главным образом с женщинами из числа вольнонаемных армии США, а также с одной красивой вьетнамкой. Эти отношения имели характерную особенность – никто не строил планов на будущее, ибо завтрашний день мог просто не наступить. Питер ни разу не написал Кэти Донован, хотя сам получил от нее рождественскую открытку. Вернее, открытку переслали ему во Вьетнам из Висконсина, куда Кэти отправила ее, не зная другого адреса Питера. Поначалу, в Дананге, Питер часто ее вспоминал, однако вскоре решил, что будет проще, если он не станет ей писать и постарается забыть как можно скорее.
   Да и что он мог сказать ей? Извини, ты такая богатая, а я так беден… радуйся жизни у себя в Коннектикуте, а я буду выгребать навоз из коровника на ферме в Висконсине до конца моих дней… всего тебе хорошего…
   Но как только он вернулся домой, стало очевидно: на ферме ему не место. Даже отец понял это и сам уговаривал его поехать в Чикаго и заняться поисками работы.
   Питер без особых усилий нашел себе место в маркетинговой фирме, по вечерам продолжал учебу и спустя какое-то время получил диплом. Он уже работал, когда, случайно попав на вечеринку, устроенную его другом из Мичигана, встретил на ней Кэти. Она сменила место учебы и теперь тоже жила в Чикаго, где вскоре должна была закончить Северо-Западный университет [2 - Северо-Западный университет – один из старейших университетов штата Иллинойс, основанный в 1842 году. Основной кампус находится в пригороде Чикаго Эванстоне.].
   Стоило Питеру увидеть ее, как прежние чувства захлестнули его. За эти три года, что они не виделись, она еще больше похорошела. И теперь одного взгляда на Кейт было достаточно, чтобы у него все затрепетало внутри.
   – Что ты делаешь в Чикаго? – нервно спросил Питер, как будто ей полагалось существовать лишь в его воспоминаниях.
   Ее образ преследовал его несколько месяцев после того, как он ушел из колледжа, но особенно в первые дни армейской службы. Однако Питер уже давно оставил воспоминания о ней в прошлом, надеясь, что навсегда. И вот сейчас, стоило увидеть ее опять, они нахлынули на него с новой силой.
   – Заканчиваю учебу, – ответила Кэти, растерянная и смущенная неожиданной встречей.
   Питер тоже изменился за эти годы, стал выше и стройнее. Волосы его потемнели, еще сильнее подчеркивая голубизну глаз. Внешность его обрела резкость и выразительность по сравнению с тем образом Питера, что сохранился в ее воспоминаниях. Кэти все это время не забывала его. Питер был единственным, кто расстался с ней из-за разницы в их положении, а также из-за своей упрямой убежденности в том, что он никогда не сможет дать ей то, к чему она привыкла.
   – Я слышала, ты был во Вьетнаме, – тихо сказала Кэти. Питер кивнул в ответ. – Там, наверное, было ужасно.
   Она боялась неверным словом или жестом отпугнуть его, сделать что-то не так.
   Помня о его гордом характере, она, глядя на него, понимала: Питер по-прежнему считает, что их разделяет пропасть. Он, в свою очередь, внимательно разглядывал ее и мысленно прикидывал: интересно, какой она стала и что ей от него нужно? Но Кэти выглядела такой невинной и милой. Несмотря на разницу в их социальном положении, она не представляла для него угрозы, которая – как он вбил себе в голову – якобы исходила от нее.
   Тогда ему казалось, что Кейт – этакое вечное напоминание о прошлом, которое уже не вернуть, и о будущем, о котором он мечтал, но не знал, как его воплотить в жизнь. С тех пор он повидал мир и сейчас, глядя на Кэти, не мог понять, почему, собственно, когда-то он видел в ней угрозу для себя. Сейчас он не находил в ней ничего опасного. Да что там! Она казалась ему такой юной, наивной и неотразимо красивой!
   В тот вечер они проговорили несколько часов, а потом он проводил ее до дома. А затем, укоряя себя в слабохарактерности, позвонил ей. На первых порах Питер даже убедил себя, что они с Кейт просто друзья, хотя самообман продлился недолго. Но он точно знал, что хочет быть с ней рядом. Кэти отличалась острым умом, с ней было весело, она хорошо понимала его чувства, понимала его неприкаянность и одобряла желание существенно изменить свою жизнь.
   Когда-нибудь – в далеком будущем – он мечтал изменить мир, если не радикально, то хотя бы чуть-чуть. Она же была единственным человеком в его жизни, кто понимал это. В ту пору Питер мечтал о многом и надеялся на успех. И вот теперь, двадцать лет спустя, викотек станет воплощением всех его юношеских мечтаний.
   В аэропорту Питер взял такси. Водитель положил его сумку в багажник и наметанным взглядом оценил своего пассажира. Клиент – человек солидный, с общественным положением, но не спесивый и заносчивый тип. Глаза светятся добротой и умом. Главное дело в самом человеке, а не в прекрасно сшитом костюме, накрахмаленной белой рубашке, галстуке от «Гермес» и дорогом портфеле.
   – Жарковато, как по-вашему? – заметил Питер по пути в город, и водитель согласно кивнул.
   По акценту пассажира было несложно догадаться, что это американец, который, однако, неплохо говорит по-французски. Таксист ответил ему на родном языке, но четко и медленно, чтобы Питер его понял.
   – Всю неделю стоит хорошая погода. Вы прилетели из Америки? – полюбопытствовал он. Питер неизменно располагал к себе людей, и они всегда тянулись к нему, даже если обычно внешне сохраняли сдержанность. В данном случае таксиста впечатлило, что пассажир прилично говорит по-французски.
   – Нет, из Женевы, – объяснил Питер, и в салоне машины наступило молчание.
   Питер подумал о Кэти. Как жаль, что она не путешествует вместе с ним. Но, увы, она всегда оставалась дома. Сначала дети были маленькими, позднее у нее появились свои дела, связанные со всевозможными общественными обязанностями. За все эти годы она составила ему компанию в деловых поездках разве что пару раз. Однажды они вместе слетали в Лондон, и еще раз – в Швейцарию. В Париже они никогда не бывали вместе.
   Париж неизменно оставался для Питера особым местом: воплощением всего, о чем он когда-то мечтал. Он долгие годы упорно трудился, чтобы добиться всего, что у него есть сейчас, даже если со стороны могло показаться, что удача сама плыла к нему в руки. Но он, как никто другой, знал, что это не так. В его жизни не было ничего, что он получил просто так, как говорится, «за красивые глаза». Если хочешь в этой жизни чего-то добиться – трудись, иного не дано.
   После их встречи с Кэти в Чикаго они продолжали поддерживать отношения еще два года. Окончив университет, она осталась в Чикаго: нашла работу в картинной галерее, чтобы быть ближе к Питеру. Теперь она была до безумия в него влюблена, однако он категорически запретил себе даже думать о женитьбе на ней. Более того, он по-прежнему считал, что им не стоит встречаться, а ей лучше вернуться в Нью-Йорк и связать свою судьбу с другим мужчиной.
   Но не в силах Питера было приказать себе порвать с ней или заставить ее сделать то же самое. К этому времени они сильно привязались друг к другу, и Кэти не сомневалась, что он по-настоящему ее любит. В конце концов в дело вмешался ее отец. Ему нельзя было отказать в уме и дальновидности. Он не стал говорить с Питером о дочери, ограничившись обсуждением своего бизнеса. Деловое чутье подсказывало ему, что это лучший способ расположить к себе Питера. Фрэнк Донован хотел, чтобы Кэти и ее кавалер перебрались в Нью-Йорк. И сделал все, что в его силах, чтобы помочь дочери уговорить Питера.
   Как и Питер, Фрэнк был прекрасным специалистом по части маркетинга, если не сказать – гениальным маркетологом. Он поговорил с Питером о его карьере, его планах на будущее. Услышанное ему понравилось, и Фрэнк предложил ему работу в корпорации «Уилсон-Донован». Но ни разу не заговорил о личных отношениях Питера и Кэти. Более того, утверждал, что дочь здесь совершенно ни при чем и не имеет к сделанному деловому предложению никакого отношения.
   Фрэнк заверил Питера, что, работая в компании «Уилсон-Донован», тот может сделать блестящую карьеру, а также пообещал, что никому даже в голову не придет, что Питер получил работу благодаря знакомству с Кэти и ее отцом. По словам Фрэнка, их отношения – сугубо личное дело их двоих. А вот о столь заманчивом карьерном предложении стоит задуматься, и Питер прекрасно это понимал. Несмотря на все его тогдашние опасения, работа в крупнейшей нью-йоркской корпорации была пределом его мечтаний. Так же как и Кэти.
   Он мучительно обдумывал предложение будущего тестя. Одолеваемый сомнениями, он позвонил отцу, и тот высказался за то, что принять предложение стоит. Питер даже съездил домой, в Висконсин, чтобы в выходные обстоятельно поговорить на эту тему. Отец, разумеется, желал для сына самого лучшего будущего и настоятельно советовал ему принять столь перспективное предложение, угадывая в сыне то, что тот еще сам в себе не вполне осознавал.
   Питер обладал несомненными качествами лидера, какие имелись далеко не у каждого мужчины, а также внутренней силой и стойкостью. Отец знал: если Питер за что-то брался, на него можно всецело положиться, ибо работа будет сделана качественно. Интуиция подсказывала ему, что работа в корпорации «Уилсон-Донован» станет для его сына лишь началом блестящей карьеры. В свое время, когда Питер был еще ребенком, он частенько дразнил жену, утверждая, что в один прекрасный день их сын станет президентом или, по меньшей мере, губернатором штата Висконсин. И порой супруга была склонна верить, что Питера ждет большое будущее.
   Его сестра Мюриэл говорила то же самое. Для нее брат всегда был героем, еще до Вьетнама и отъезда в Чикаго, и даже еще до того, как он стал учиться в колледже. Было в нем нечто особое. Мюриэл сказала брату то же самое, что и отец: отправляйся в Нью-Йорк и добейся успеха. Она также интересовалась у него, собирается ли он жениться на Кэти, однако Питер неизменно отвечал, что не собирается, чем всякий раз огорчал сестру. По ее мнению, о такой чудесной девушке, как Кэти, можно только мечтать. Мюриэл искренне восхищалась ее красотой, разглядывая фотографии, которые Питер носил с собой.
   Отец не раз приглашал Питера приехать к ним вместе с Кэти, но Питер каждый раз повторял, что не хотел бы вселять в нее ложные надежды на их общее будущее. Даже если Кэти понравится на ферме и Мюриэл научит ее доить коров, что из этого? Это все, что он способен дать Кэти. Но зачем ей деревенская жизнь с ее ежедневными тяготами?
   Что касается их семьи, то такая жизнь раньше времени свела в могилу его мать. Она умерла от рака, не получив достойной медицинской помощи, ибо не имела на нее средств. У отца даже не было медицинской страховки. Он всегда считал, что жена умерла от бедности и тяжелой работы, выпавшей на ее долю. Питер понимал, что не имеет права обречь Кэти на столь убогое существование и даже в мыслях не допускал, чтобы она хотя бы краем глаза увидела эту жизнь. Его сестра в свои двадцать два года выглядела гораздо старше своих лет, ей можно было дать все тридцать, если не больше, что неудивительно. Она рано, сразу по окончании школы – Питер тогда был во Вьетнаме, – вышла замуж за своего одноклассника и за три года родила троих детей.
   Питер искренне желал сестре счастья и благополучия, но, увы, одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять: это нереально. Ей не удалось даже получить образование в колледже. Теперь Мюриэл уже ни за что не вырваться из капкана сельской жизни. И она сама, и Питер прекрасно знали: ей с мужем суждено до конца их дней работать на ферме. До тех пор пока они или не уйдут из жизни или не лишатся фермы. Третьего не дано. А вот Питер может рассчитывать на нечто большее. И Мюриэл, понимая это, нисколько не обижалась, желая брату лучшей судьбы. Фигурально выражаясь, море расступилось перед ним, и единственное, что ему осталось, – это ступить на путь, предложенный Фрэнком Донованом.
   – Не раздумывай, Питер, – шепнула брату Мюриэл, когда тот приехал на ферму, чтобы обсудить с ними свое будущее. – Отправляйся в Нью-Йорк. Папа тоже этого хочет. Мы все этого хотим.
   Питера не оставляло ощущение, что отец и сестра советуют ему спасаться, выбираться на сушу, бежать как можно дальше от той жизни, в которой он точно утонет. Близкие хотели, чтобы он уехал в Нью-Йорк и начал там новую, счастливую жизнь.
   Уезжая в тот уик-энд с фермы, он ощущал щемящую боль. Отец и сестра стояли возле дома и махали ему вслед до тех пор, пока его машина не исчезла из вида. Наверное, все трое понимали: это важный момент в его жизни. Более важный даже, чем учеба в колледже. Более важный, чем Вьетнам. Питер только что разорвал пуповину, связывавшую его с родным домом.
   Вернувшись в Чикаго, Питер провел ночь в одиночестве. Он не стал даже звонить Кэти. Зато на следующее утро связался с Фрэнком и заявил, что принимает его предложение. Боже, как же при этом дрожала его рука, сжимавшая телефонную трубку!
   Через две недели Питер приступил к работе в корпорации «Уилсон-Донован», где работает и по сей день. Переехав в Нью-Йорк, он каждое утро просыпался, ощущая себя этаким победителем конного дерби в штате Кентукки.
   Кэти, работавшая в художественной галерее в Чикаго, ушла оттуда в тот самый день, когда он приехал в Нью-Йорк, и вернулась в родительский дом.
   Фрэнк Донован был доволен. Его план удался – дочь вернулась домой, а он нашел умного и способного сотрудника с явным талантом маркетолога. Для всех заинтересованных лиц все обернулось несомненным благом.
   Следующие несколько месяцев Питер сосредоточился в основном на работе, отодвинув личные отношения с Кэти на второй план. Сначала ее это сильно раздражало, но когда она пожаловалась отцу, тот мудро посоветовал дочери проявить терпение.
   В конечном итоге Питер освоился на новом месте, перестал нервничать и ощущать себя новичком. Он аккуратно и четко выполнял свои обязанности, всячески стремился оправдать доверие Фрэнка и продемонстрировать ему свою лояльность.
   Питер даже перестал ездить домой в Висконсин – не было времени. Однако позднее, к вящему облегчению Кэти, все же перестал отдавать себя без остатка работе и научился строить свой рабочий график так, чтобы в нем находилось место для отдыха и развлечений. Они стали посещать вечеринки и ходить в театр, Кейт познакомила его со своими друзьями. К своему удивлению, Питер поймал себя на том, что ему нравится их общество. Более того, он понял, как легко и непринужденно он чувствует себя в ее обычном окружении.
   В последующие месяцы мало-помалу все то, что раньше настораживало Питера в Кэти, перестало его беспокоить. Карьера понемногу набирала обороты, и, к великому изумлению Питера, никто не удивлялся ни его успехам, ни тому, с какой легкостью он получил столь престижную работу. Напротив, все ему симпатизировали и всячески его привечали. Подвластные очередному порыву взаимных чувств, они с Кейт через год обручились. И вновь это событие не вызвало удивления ни у кого, за исключением, пожалуй, самого Питера.
   Впрочем, он знал Кэти уже давно и теперь чувствовал себя в ее мире вполне комфортно, свыкшись с тем, что он в нем не чужой. Даже Фрэнк Донован заявил, что Питер с Кэти созданы судьбой друг для друга. Кэти с улыбкой восприняла слова отца. Она ни секунды не сомневалась, что Питер станет ее мужем. Она всегда это знала и всегда к этому стремилась.
   Мюриэл от души порадовалась за брата, когда тот позвонил ей, чтобы сообщить эту новость. Против предстоящего брака, к великому огорчению Питера, высказался только отец. Хотя отец всячески выступал за то, чтобы сын согласился работать в фирме Донована, он в равной степени был настроен против его женитьбы на дочери этого человека. Отец был абсолютно убежден, что в конечном итоге сын до конца своих дней будет сожалеть об этом опрометчивом шаге.
   – Ты всегда будешь для них батраком, если женишься на ней, сынок. Это неправильно, несправедливо, но так уж получается. Всякий раз глядя на тебя, они будут вспоминать, кем ты был раньше и кем стал теперь.
   Питер отмахнулся от его доводов. Он уже с комфортом устроился в мире Кэти, обжился в нем, врос в него, принадлежал ему. Его же собственный прежний мир давно отошел в прошлое, став частью чьей-то чужой жизни. Теперь ему порой казалось, что в Висконсине он вырос как будто случайно или даже как будто это был не он, а кто-то другой, и он не имеет к этому факту прошлого никакого отношения.
   Даже Вьетнам казался ему более реальным, чем детство и юность, проведенные на ферме. Временами ему бывало трудно поверить в то, что он и в самом деле прожил там целых двадцать лет. Не прошло и года, как Питер стал бизнесменом и настоящим ньюйоркцем. К отцу и сестре он по-прежнему относился с любовью и знал, что так будет всегда. Однако мысль о жизни на ферме, как и раньше, повергала его в ужас. Но как ни пытался Питер убедить отца, что поступает правильно, тот отказывался принимать в расчет его аргументы.
   Хаскелл-старший оставался на прежних позициях, не одобряя брак сына, однако, в конце концов, согласился приехать на свадьбу, скорее всего, лишь потому, что устал выслушивать доводы сына, пытавшегося доказать правильность этого шага.
   Впрочем, неожиданно все вышло иначе. Питер ужасно расстроился, что Хаскелл-старший все-таки не появился на их с Кэти свадьбе. За неделю до торжественного дня, когда отец работал на тракторе, произошел несчастный случай. Отец повредил спину и сломал руку. Мюриэл в это время была беременна четвертым ребенком. Приехать сама она не могла, а ее муж Джек не захотел лететь в Нью-Йорк и оставлять ее одну.
   Поначалу Питер чувствовал себя брошенным своей семьей, но вскоре это ощущение притупилось, и он снова окунулся в круговорот повседневных дел и забот.
   Они с Кэти отправились в свадебное путешествие в Европу, а когда вернулись, у них так и не нашлось времени для поездки в Висконсин. Вечно мешали какие-то дела, другие планы, инициаторами которых зачастую становились Кэти или Фрэнк.
   Но Питер пообещал отцу, что они приедут на Рождество и на этот раз ничто не помешает ему выполнить обещанное. Он не стал заранее говорить Кэти о своем намерении: решил сделать для нее сюрприз. Да и вообще, он уже начал подозревать, что это, пожалуй, единственный способ съездить наконец к родным.
   Но накануне Дня благодарения с отцом случился инфаркт, от которого он скончался. Питер воспринял смерть отца близко к сердцу. Его не отпускало чувство вины и горечи. Так получилось, что Кэти так ни разу и не встретилась с его отцом.
   Питер взял ее с собой на похороны. Это было тягостное мероприятие, проходившее под проливным дождем. Кэти стояла рядом и выглядела бесчувственной, словно деревянной. Питер же чувствовал себя абсолютно потерянным. Мюриэл, стоя чуть поодаль, рядом с мужем и детьми, безутешно рыдала. Контраст между сельскими жителями и приезжими ньюйоркцами бросался в глаза. И Питер понял, насколько он отдалился от сестры и соседей, уехав отсюда, и как мало теперь между ними общего.
   Кэти чувствовала себя в их обществе неловко и честно призналась в этом Питеру. Со своей стороны, Мюриэл тоже держалась с ней на удивление холодно, что, в общем, было ей не свойственно. Когда Питер попенял сестре на это, та заметила, что Кэти здесь чужая. Хотя она и жена Питера, она ни разу не соизволила навестить их, пока его отец был жив.
   Кэти своим внешним видом, в дорогом черном пальто и меховой шапочке, резко выделялась на общем фоне. Было видно, что ей не терпится поскорее уехать, и Мюриэл сочла своим долгом сказать об этом вслух, к немалой досаде брата. Она отпустила еще какой-то резкий комментарий в адрес Кейт, и они с Питером заговорили на повышенных тонах, а потом оба расплакались.
   Когда же адвокат огласил текст завещания, это вызвало еще большее отчуждение между ними. Отец завещал ферму Мюриэл и Джеку, и Кейт не смогла сдержать своего возмущения, когда это услышала.
   – Как он мог так с тобой поступить? – кипятилась она, когда они остались наедине в старой спальне со стенами, на которых давно облупилась краска, где кирпичный пол был покрыт старым линолеумом. Это убогое жилище разительно отличалось от того дома, который Фрэнк купил для них в Гринвиче. – Он оставил тебя без наследства! – не унималась Кейт.
   Питер попытался объяснить ей ситуацию. Лично ему все виделось совсем иначе.
   – Это все, что у них есть, Кейт. Это – ужасное, богом забытое место. Здесь – вся их жизнь. У меня есть карьера, хорошая работа, у меня есть ты. Мне ничего здесь не нужно. Я никогда не хотел жить на ферме, и отец это знал.
   Питер считал отцовское решение совершенно справедливым. Он хотел, чтобы ферма досталась Мюриэл. Для нее и Джека она значила все на свете.
   – Вы могли бы продать ферму и поделить вырученные деньги. Мюриэл с семьей могла бы перебраться в место получше, – резонно рассудила Кейт, в очередной раз продемонстрировав Питеру, что ничего не поняла в их семейных делах.
   – Они на это никогда не пойдут, Кейт. Кстати, именно такого поворота событий папа и опасался. Он не хотел, чтобы мы продавали ферму. Он всю свою жизнь положил на то, чтобы накопить денег и ее выкупить.
   Кейт не сказала ему, каким кошмаром ей казалась ферма, но он понял это по ее взгляду, брошенному на него. Понял и по установившемуся между ними напряженному молчанию.
   Что касалось Кейт, то ей ферма показалась даже ужаснее, чем она представляла себе по рассказам Питера, когда они еще учились в колледже. Какое счастье, с облегчением подумала она, что они больше никогда не вернутся сюда. После того как отец оставил его без наследства, Питеру не было никакого смысла сюда приезжать. Пусть Висконсин отойдет в далекое прошлое. Питер же должен двигаться вперед и только вперед.
   Мюриэл все еще была в расстроенных чувствах, когда они уезжали. У Питера возникло неприятное ощущение, будто он навсегда прощается не только с отцом, но и с сестрой. В общем, все получилось так, как хотела Кейт, хотя она никогда не осмелилась вслух сказать об этом Питеру: чтобы все его привязанности, все его симпатии и чувства принадлежали лишь ей одной. Она как будто ревновала его к сестре и той части его жизни, которую та олицетворяла. И то, что он не получил положенной ему доли наследства, стало подходящим поводом, чтобы раз и навсегда покончить с его сельским прошлым.
   – Ты правильно поступил, когда уехал отсюда, – осторожно заметила Кейт, когда они покидали ферму. Она как будто не замечала того, что в глазах Питера застыли слезы. Больше всего на свете в эти минуты ей хотелось поскорее вернуться в Нью-Йорк. – Питер, пойми, ты здесь чужой, – решительно добавила она спустя какое-то время.
   Он было возразил ей, что она ошибается, хотел постоять за родных хотя бы из семейной солидарности. Увы, в глубине души он понимал: Кейт права, отчего на него нахлынуло еще большее чувство вины. Он здесь чужой, да и никогда, в общем-то, не был своим.
   Когда в Чикаго они сели на самолет, у Питера как будто камень свалился с души. Он снова сбежал. Подсознательно он боялся, что отец завещает ферму ему, и тогда пришлось бы ею как-то заниматься, тратить на нее время и силы. Однако отец оказался мудрым и дальновидным. Он знал своего сына лучше, чем тот знал себя. Теперь у Питера были развязаны руки. Ферма ему не принадлежала, не грозила поглотить с головой, как он того опасался. Наконец он обрел свободу. А фермой пусть занимаются Мюриэл и Джек. Теперь это их проблемы.
   Самолет оторвался от взлетной полосы, взял курс на аэропорт имени Кеннеди, и Питер понял: он навсегда расстался с фермой и всем тем, что она олицетворяла. Оставалось лишь надеяться, что при этом он не потерял навсегда сестру.
   Пока они летели в Нью-Йорк, да и в следующие недели, Питер молча оплакивал смерть отца. Он не стал делиться с Кейт своими чувствами, опасаясь, что она не сумеет разделить его горе. Он пару раз звонил сестре, но та или была занята с детьми, или, как всегда, помогала Джеку. У нее никогда не находилось свободного времени, чтобы поговорить, а если и находилось, сестра отпускала в адрес Кейт нелицеприятные замечания, которые больно задевали его самого.
   Нескрываемая неприязнь Мюриэл и критика в адрес Кейт сделали свое дело: спустя какое-то время Питер просто перестал звонить сестре. Он с головой погрузился в работу и находил утешение и отдохновение в том, что происходило в его рабочем кабинете. Работа была для него вторым домом, здесь он чувствовал себя как рыба в воде. Более того, вся его нью-йоркская жизнь казалась ему наиболее комфортным способом существования. Он идеально вписался и в корпорацию «Уилсон-Донован», и в круг своих новых друзей, и в ту жизнь, которую создала для него Кейт. Казалось, он родился в таком блестящем окружении и никогда не жил иной жизнью.
   Нью-йоркские друзья признавали его своим. Еще бы! С его безукоризненным вкусом и манерами иначе и быть не могло. Правда, над ним нередко смеялись, когда он признавался, что вырос на ферме. В таких случаях чаще всего ему не верили. Он больше походил на уроженца Бостона или Нью-Йорка, чем на человека из глубинки штата Висконсин. Впрочем, неудивительно: Питер быстро приобрел столичный лоск, что, впрочем, от него и ожидали в семье Фрэнка Донована.
   Фрэнк настоял на том, чтобы Кейт и Питер поселились в Гринвиче, штат Коннектикут, где жил он сам. Он хотел, чтобы «его дочурка», которая также привыкла к этому месту, оставалась с ним рядом. Фирма «Уилсон-Донован» базировалась в Нью-Йорке, где у семейства имелась небольшая квартира, но сами Донованы всегда жили в Гринвиче, в часе езды от Нью-Йорка. Это было удобно, и Питер каждый день ездил с тестем на поезде на работу.
   Питеру нравилось в Гринвиче. Он любил свой дом, он был счастлив, что Кейт стала его женой. Они по большей части жили дружно. Единственное разногласие между ними сводилось к тому, что, по ее убеждению, ему причиталась доля фермы, которую потом можно было продать. Впрочем, они давно уже перестали спорить по этому поводу, деликатно избегая потенциально конфликтной темы.
   В целом Питера беспокоило другое: то, что дом для них купил Фрэнк. Питер пытался возражать, но решил не расстраивать Кейт – та слезно умоляла его не огорчать отца отказом. Питер сопротивлялся, как мог, но Кейт в конце концов одержала победу. Ей хотелось, чтобы у них был большой дом, чтобы как можно скорее в его стенах зазвенели детские голоса. Питер же пока никак не мог позволить себе такую привычную для нее роскошь, как просторный дом, в котором – по мнению ее отца – его дочь должна жить. Это была именно та проблема, которой Питер всегда опасался.
   Но Донованы виртуозно справились и с этим. Прекрасный дом в тюдоровском стиле отец Кейт назвал «свадебным подарком». Питеру он показался даже не домом, а настоящим дворцом. Просторный дом для большой семьи. В нем имелась роскошная гостиная, прекрасная веранда, четыре спальни, огромный кабинет для него самого и поистине фантастическая кухня в стиле кантри.
   По сравнению со старой убогой фермой в Висконсине, ради которой отец Питера гнул спину всю свою жизнь, это действительно был дворец. Питер, не в силах сдержать довольную улыбку, был вынужден признаться, что влюбился в новый дом с первого взгляда.
   Фрэнк пожелал, чтобы они наняли прислугу, которая бы поддерживала в доме порядок и занималась готовкой. Но в этом вопросе Питер занял непримиримую позицию, заявив, что, если придется, он сам готов стряпать, но не допустит, чтобы Фрэнк нанимал для них слуг. В конечном итоге Кэти научилась готовить, по крайней мере, самые незамысловатые блюда.
   Правда, ближе к Рождеству, когда ее по утрам стала отчаянно мучить тошнота, делать по кухне она ничего не могла, и Питеру пришлось кухарничать самому, так же как и взять на себя уборку дома. Он нисколько не возражал против домашних обязанностей и с радостью ожидал появления на свет своего первенца. В его глазах это была некая мистическая компенсация, своего рода утешение за потерю отца, боль от которой все еще давала о себе знать.
   Таким было начало счастливых и плодотворных восемнадцати лет их с Кэти совместной жизни. В первые четыре года брака у них родились трое сыновей, после чего Кэти с головой ушла в общественную работу: она участвовала в деятельности благотворительных обществ, родительских комитетов, в организации автомобильных пулов для поездок на работу. Все это ей ужасно нравилось. У мальчиков было множество самых разнообразных увлечений, включая футбол, бейсбол и плавание. А совсем недавно Кэти решила поучаствовать в борьбе за пост главы попечительского совета школы Гринвича.
   Круг интересов Кейт не ограничивался лишь их городком. Она также интересовалась проблемами экологии в глобальных масштабах и рядом вопросов, которые должны были, по идее, интересовать и Питера, но почему-то не интересовали. Питер шутил, что его жена занимается проблемами планетарной значимости за них двоих. Потому что сам он по уши увяз в работе.
   Впрочем, ей он это мог не объяснять. Мать Кэти умерла, когда ей было всего три года. Ее воспитывал отец и старался как можно больше времени проводить с дочерью. Когда Кэти подросла, она знала довольно много об отцовском бизнесе, во многом разбиралась, и в этом отношении мало что изменилось после того, как вышла замуж за Питера. Порой случалось, что она узнавала о состоянии дел компании даже раньше мужа. Когда же Питер делился с ней какими-то новостями, оказывалось, что для нее это никакая не новость. Иногда это порождало проблемы, но в целом Питер не возражал, чтобы Фрэнк занимал в их жизни особое место. Близость отца и дочери оказалась гораздо теснее, чем он ожидал, но он не видел в этом поводов для беспокойства.
   Фрэнк был человеком справедливым и всегда знал, насколько далеко может заходить в своих суждениях по тому или иному вопросу. По крайней мере, так Питеру казалось до тех пор, пока тесть не попытался указывать ему, в какой именно детский сад следует отдать их сына. В тот раз Питер проявил твердость и придерживался такой позиции до того момента, когда пришла пора отдавать мальчика в среднюю школу, – по крайней мере, попытался. Но были моменты, когда отец Кэти оставался непоколебим. Гораздо больше расстраивало Питера то обстоятельство, что Кэти в подавляющем большинстве случаев принимала отцовскую сторону, хотя и старалась делать это дипломатично и деликатно, пытаясь убедить мужа в правоте отца.
   Духовная связь Кэти с отцом не ослабевала с годами, она соглашалась с ним чаще, чем того хотелось бы Питеру. Впрочем, тот несмотря ни на что считал свой брак счастливым. Он имел столько жизненных благ, что жаловаться на редкие разногласия с тестем было просто грешно. Что ни говори, а обретенные им блага существенно превосходили душевные терзания или бремя забот.
   Единственным темным пятном, омрачившим его жизнь, стала смерть сестры. Мюриэл ушла из жизни совсем молодой, в возрасте двадцати девяти лет – от рака, так же как и их мать. Как и матери, сестре было не по карману приличное лечение. Люди гордые, ни она, ни ее муж не позвонили Питеру, чтобы сообщить о свалившемся на Мюриэл несчастье. Она была уже на пороге смерти, когда Джек все-таки позвонил и сообщил о болезни жены. Питер был потрясен, когда слетал в Висконсин и увидел Мюриэл. Через несколько дней ее не стало. Не прошло и года после ее смерти, как Джек продал ферму, женился и перебрался в Монтану.
   Спустя пару лет Питер потерял с ним всякую связь и не знал, где тот живет и что стало с детьми его сестры. Когда же Джек наконец через несколько лет снова позвонил ему, Кейт заявила, что слишком много воды утекло и продолжать общение с бывшим мужем сестры нет смысла. Питер выслал Джеку денег, которые тот у него попросил, но так и не выбрался в Монтану, чтобы встретиться с племянниками. С другой стороны, даже если бы Питер съездил их проведать, то он все равно оставался бы для них чужим.
   У них появилась новая мать, они жили новой семьей. Да и Джек позвонил ему не из сентиментальности, а лишь потому, что ему были нужны деньги. По большому счету брат бывшей жены был ему безразличен, так же как и он сам Питеру, хотя, в принципе, последний был бы не прочь повидать племянников и племянниц. Увы, он был слишком занят на работе, чтобы слетать к ним в Монтану. Да и что греха таить: они давно стали для него лишь крошечной, отдаленной частичкой его другой, прошлой жизни. В некотором смысле было куда разумнее и проще поступить так, как говорила Кейт, а именно выбросить мысли о прошлом из головы. И все же каждый раз, стоило ему вспомнить о своей семье, как его начинало мучить чувство вины.
   Но у него давно уже была своя жизнь. Он должен был думать о собственной семье, заботиться о собственных детях, бороться за лучшее будущее для своих близких. А это действительно была борьба, причем нешуточная, а разгорелась она за четыре года до того, как подошло время отдавать в среднюю школу их старшего сына Майка. Все Донованы получали образование в Эндовере [3 - В городе Эндовер расположена элитная частная мужская школа – Phillips Andover Academy, основанная в 1778 г.], и Фрэнк считал, что внук должен поддержать семейную традицию. Кэти поддержала отца, Питер же был не согласен с ними. Зачем, возражал он, отправлять сына в школу-пансионат, расположенный вдали от дома, если в их городе есть прекрасная средняя школа?
   В тот раз спор выиграл Фрэнк. Главным же фактором стало решение самого Майка. А все потому, что мать и дед убедили его, что без учебы в Эндовере ему не попасть в приличный колледж, не говоря уже о Школе бизнеса. Тем самым он позднее лишит себя перспективы получить престижную работу и обзавестись нужными деловыми связями.
   Питер находил эти доводы смехотворными. Он заявил, что сам поступил в Мичиганский университет, закончил вечернее отделение в Чикаго, никогда не учился в Школе бизнеса и, когда жил на ферме в Висконсине, слыхом не слыхивал ни о каком-то Эндовере.
   – Но у меня все получилось, – убеждал он сына. И это была правда: Питер управлял одной из крупнейших корпораций страны.
   Но он был не готов к тому, что в ответ сказал ему Майк:
   – Да, но ты удачно женился, папа. Это совсем другое дело.
   Что и говорить, удар получился болезненный, тем более что был нанесен родным сыном. Майк заметил реакцию отца на его замечание и понял, что тот обижен. Сын поспешил добавить, что имел в виду другое – то, что двадцать лет назад «все было совсем иначе». Однако оба понимали, что на самом деле он имел в виду. В конечном итоге Майк уехал учиться в Эндовер и теперь, как когда-то и его дед, осенью собирался поступать в Принстон.
   Теперь в Эндовере учился их средний сын Пол, и лишь Патрик, самый младший из сыновей, поговаривал о том, что останется дома или, по крайней мере, будет учиться в Эксетере, чтобы хоть как-то отличаться от братьев. Для раздумий у него был еще год, и он вот уже несколько раз заводил речь про школу-интернат в Калифорнии.
   Питеру эти разговоры очень не нравились. С другой стороны, он вряд ли сумеет отговорить Патрика. Скорее всего, будет так, как он захочет. Учеба в средней школе вдали от дома была в семье Донованов традицией, которая даже не обсуждалась. Даже Кейт, несмотря на всю ее близость к отцу, в свое время окончила частную школу для девочек «Мисс Портерс Скул».
   Питер предпочел бы, чтобы дети учились в родном городе, хотя понимал, что в данной ситуации есть свои плюсы и минусы. Пусть он не видел сыновей по несколько месяцев в году, зато они получали превосходное образование, в этом не было никаких сомнений. К тому же, по словам Фрэнка, сыновья Питера и Кэти во время учебы завязывали дружеские отношения, которые играли важную роль в их будущем.
   С этим было трудно спорить, и Питер не спорил, хотя, что греха таить, ему было одиноко без сыновей, которые, один за другим, уехали учиться в закрытые частные школы. Кейт и мальчики были его семьей, самыми близкими людьми. А еще он по-прежнему тосковал по Мюриэл и родителям, хотя никогда не признался бы в этом жене.
   За годы их супружества жизнь Питера коренным образом изменилась. Он стал важной персоной. Его карьера складывалась на удивление успешно. Они с Кэти переехали в новый дом, который был больше прежнего. На этот раз Питер смог позволить себе такую покупку. Ни о каких подарках от Фрэнка теперь не могло быть и речи.
   Новый дом располагался в Гринвиче, на участке площадью в шесть акров. Хотя Питера временами тянуло в город, он знал, насколько важен для Кэти Гринвич. Здесь она провела почти всю свою жизнь. Поблизости жили ее подруги, здесь учились в начальной школе их сыновья, здесь она занималась общественной работой, рядом был ее отец. Она и представить себе не могла жизни вдали от Фрэнка.
   Она по-прежнему присматривала за его домом, а в выходные дни они все вместе обсуждали семейные проблемы, дела компании или просто играли в теннис. Так что Кэти постоянно бывала в отцовском доме.
   Чтобы быть ближе к Фрэнку, они проводили лето на Мартас-Винъярд [4 - Мартас-Винъярд (англ. Martha’s Vineyard, что переводится как «виноградник Марты») – остров в 6 км от мыса Кейп-Код на юго-востоке штата Массачусетс.]. Здесь у Фрэнка было настоящее поместье, которое он приобрел много лет назад. Питер был вынужден согласиться с Кейт, что лучшего места для отдыха трудно себе представить. Да и сам он любил проводить здесь свободное время. Он сильно привязался к этому месту, и как только позволили средства, Питер убедил жену отказаться от коттеджа, который они арендовали у Фрэнка в его просторных владениях, и купил ей прекрасный дом на той же улице.
   Мальчики тоже были в восторге, особенно когда Питер построил для них летний домик, в который они теперь могли приглашать друзей. Вот уже многие годы Питер и Кейт были окружены детьми, особенно летом на Мартас-Винъярд. Казалось, что, кроме сыновей, в их доме постоянно обитает еще целая команда подростков.
   В целом жизнь их была легка и приятна. Несмотря на компромиссы, на которые Питер время от времени шел в таких домашних вопросах, как выбор места учебы для сыновей, он знал: в том, что касается бизнеса, он никогда не пожертвует принципами или собственным добрым именем. Впрочем, Фрэнк давал ему полную свободу действий. В свою очередь, Питер предложил ряд блестящих идей, которые способствовали дальнейшему процветанию фирмы и приносили доходы, о которых Фрэнк раньше не мог и мечтать.
   Предложения Питера невозможно было переоценить – смелые, порой даже дерзкие, они неизменно приносили положительные результаты. Фрэнк точно знал, что делает, когда пригласил перспективного молодого человека к себе на работу, а позднее сделал тридцатисемилетнего Питера Хаскелла президентом корпорации «Уилсон-Донован».
   Питер с самого начала мастерски руководил вверенной ему компанией. С тех пор прошло семь лет, из которых четыре года ушло на разработку викотека. Проект – с самого начала любимое детище Питера Хаскелла – был ужасно затратный, однако в будущем сулил небывалый успех. Именно Питер принял решение избрать это направление научных исследований. Именно он убедил Фрэнка в правильности избранного пути. Вложения капиталов были огромными, но в конечном счете они согласились, что игра стоит свеч.
   Впрочем, для Питера вопрос не сводился только к материальной выгоде. В случае успеха препарату предстояло стать воплощением его давней мечты – помочь человечеству. Не в последнюю очередь в память о матери и сестре Питер хотел, чтобы викотек пришел на помощь онкологическим больным как можно быстрее.
   Существуй в свое время подобный препарат, возможно, жизнь близких ему людей удалось бы спасти или хотя бы продлить. Теперь же Питер мечтал спасать других людей. Людей, живущих в сельской глубинке или в городах, но из-за недостатка средств или каких-то других обстоятельств лишенных возможности получить эффективное лечение.
   Сидя в такси, Питер поймал себя на том, что мысли его заняты анализом результатов встреч, состоявшихся в течение этой недели в Европе. Было приятно осознавать, насколько приблизился викотек к запуску в производство. Такси въехало в центр Парижа, и Питер в очередной раз пожалел, что рядом с ним нет Кейт.
   Ему всегда нравился этот удивительный город, от красоты которого у него неизменно захватывало дух. В первый раз он приехал сюда в деловую поездку пятнадцать лет назад. Тогда ему показалось, что в мире нет ничего прекраснее французской столицы.
   Тогда он приехал в Париж один, причем в день национального праздника. Он до сих пор хорошо помнил, как ехал по Елисейским Полям к Триумфальной арке, под сводами которой развевался флаг Франции. Он остановил машину, вышел и какое-то время стоял на тротуаре, не сводя взгляда с трехцветного полотнища. В какой-то момент он даже поймал себя на том, что на его глаза навернулись слезы.
   Кэти часто поддразнивала его, мол, в прошлой жизни он наверняка был французом, если так любит Париж. Этот город манил и влек к себе, причем Питер сам не смог бы объяснить, почему. Просто было в Париже нечто невероятно притягательное. Здесь ни разу он не испытал ни одной плохой минуты. И в этот раз будет точно так же. Хотя Поль-Луи Сушар по натуре слишком серьезен и неразговорчив для француза, Питер не сомневался, что встреча, которая назначена на завтра, будет настоящим маленьким праздником.
   Такси тем временем влилось в поток транспорта, заполнившего в полуденную пору центральные улицы Парижа. Мимо проносились так хорошо знакомые достопримечательности – Дом инвалидов, здание Оперы. Через несколько секунд они уже въезжали на Вандомскую площадь. Питер тотчас почувствовал себя почти как дома. Колонну в центре площади венчала статуя Наполеона. Если закрыть глаза, можно легко представить себе украшенные гербами кареты с французскими аристократами в напудренных париках и атласных камзолах.
   Абсурдность этой живописной картины невольно заставила Питера улыбнуться. Такси остановилось перед входом в отель «Ритц». Облаченный в ливрею швейцар поспешил открыть для Питера дверцу машины. Он моментально узнал Хаскелла, как узнавал и других постоянных постояльцев, и, пока Питер расплачивался с водителем такси, уже подозвал коридорного, чтобы тот внес в отель багаж гостя.
   Фасад «Ритца» отличался благородной сдержанностью и выделялся среди прочих зданий элегантными козырьками над входом. Он выглядел отнюдь не роскошнее известных магазинов, располагавшихся по соседству с ним. Витрины ювелирных домов «Шоме» и «Бушерон» сверкали изысканными украшениями. На углу площади разместились «Шанель» и ювелирный бутик «JAR», названный по имени его основателя, Жоэля Артура Розенталя, одного из самых талантливых ювелиров современности. Однако главной достопримечательностью Вандомской площади все же был «Ритц». Питер всегда считал, что такого второго отеля нет во всем мире.
   Обстановку отеля отличала изощренная роскошь и ни с чем не сравнимый комфорт. Останавливаясь здесь во время своих деловых поездок, Питер неизменно испытывал легкое чувство вины, однако за долгие годы так полюбил его, что просто не мог помыслить о том, чтобы поселиться в другом отеле. «Ритц» был единственным романтическим отступлением в его упорядоченной, размеренной жизни.
   Питеру нравились его изысканность, роскошь и элегантность обстановки номеров, помпезная красота обтянутых парчой стен, великолепные антикварные камины. Едва шагнув во вращающиеся двери отеля, Питер ощутил приятное возбуждение.
   «Ритц» никогда не разочаровывал его, как не перестает нравиться красивая женщина, с которой встречаешься лишь изредка, но которая всякий раз ждет вас с распростертыми объятиями. Причем всякий раз благодаря идеально наложенному макияжу и безукоризненной прическе ей удается выглядеть даже более привлекательно, нежели в последнюю вашу встречу.
   «Ритц» Питер любил почти так же, как и сам Париж. Для него это была часть волшебства и очарования французской столицы. Не успел он войти в вестибюль, как его приветствовал швейцар в ливрее. Преодолев две покрытые ковром ступеньки, Питер бодрым шагом направился к стойке портье. Даже процесс регистрации в «Ритце» доставлял ему удовольствие, хотя порой приходилось какое-то время ждать в очереди. Ему нравилось незаметно разглядывать других постояльцев отеля. Слева от него стоял пожилой, но все еще смазливый латиноамериканец, а рядом с ним – потрясающей красоты молодая женщина в красном платье.
   Они о чем-то негромко переговаривались по-испански. У женщины были безупречно ухоженные ногти и волосы; на левой руке – браслет с огромным бриллиантом. Она посмотрела на Питера и, перехватив его взгляд, улыбнулась. Он был привлекательным мужчиной, и, глядя на него, невозможно было бы догадаться, что он вырос в бедности на ферме. Он выглядел импозантно – богатый, солидный, привыкший вращаться в кругах деловой элиты, среди властителей мировых финансовых империй.
   Внешность Питера Хаскелла без слов свидетельствовала о власти и успехе. И вместе с тем было в нем нечто притягательное, свойственное романтичной молодости. Присмотревшись к нему повнимательнее, посторонний взгляд наверняка разглядел бы в нем нечто большее: некую загадку, затаившуюся в глубине его глаз, то, чего люди в нем чаще всего просто не замечали.
   Чувствовалась в нем некая мягкость, доброта, сердечность, способность к сопереживанию – редкие качества для влиятельных, волевых людей. Увы, женщина в красном платье этого не заметила. Она обратила внимание лишь на галстук от «Гермес», дорогой портфель, туфли английского производства, прекрасного покроя костюм и с трудом заставила себя отвести взгляд от незнакомца и посмотреть на своего спутника.
   По другую сторону от Питера стояли трое красиво одетых пожилых японцев. Все трое курили и о чем-то негромко переговаривались. Их сопровождал какой-то молодой человек, и портье за стойкой заговорил с ним по-японски. Когда же Питер отвел от них взгляд, все еще ожидая своей очереди, то заметил у входа некоторое оживление. Через вращающуюся дверь внутрь прошествовали четверо смуглолицых крепких мужчин, которые сразу же установили контроль за входом. Следом за этой четверкой в вестибюль вошли еще двое. После них, словно разноцветные шарики жевательной резинки из автомата, из вращающейся двери появились три ослепительно-красивые женщины в ярких костюмах от «Диора».
   Костюмы были одинаковыми, но разных расцветок, подчеркивающих индивидуальность своих обладательниц. Подобно испанке, которую Питер только что видел у стойки регистрации, этих красавиц отличала идеально ухоженная, холеная внешность. На всех троих были бриллиантовые серьги и ожерелья. Появление женщин произвело на присутствующих сильное впечатление. Еще мгновение, и шестеро телохранителей взяли их в плотное кольцо, а в вестибюль отеля из вращающейся двери шагнул немолодой араб импозантной внешности.
   – Король Халед… – услышал Питер чей-то шепот. – Или его младший брат… и три его жены… остановились здесь на месяц… занимают весь четвертый этаж, с той стороны, где окна выходят на сады…
   Халед был правителем небольшой арабской страны. Пока женщины пересекали вестибюль, Питер насчитал восемь охранников и еще несколько человек, замыкавших процессию. К этой внушительной группе тотчас же подскочил портье, и они, сопровождаемые взглядами присутствующих, проследовали дальше.
   При этом почти никто не обратил внимания на Катрин Денев, которая торопливо прошла в ресторан. Равно как никто не вспомнил и о том, что в отеле сейчас живет Клинт Иствуд – фильм с его участием как раз снимался в окрестностях Парижа. Подобные лица и имена в «Ритце» – привычное дело. Питер задался вопросом, наскучит ли ему самому когда-нибудь обращать внимание на знаменитостей?
   Пока что находиться здесь и наблюдать за происходящим доставляло ему немалое удовольствие. Он не мог заставить себя отвернуться или притвориться скучающим и пресыщенным жизнью, как то делали некоторые постояльцы. Равно как не мог удержаться от того, чтобы не понаблюдать за арабским королем и стайкой его очаровательных жен.
   Женщины о чем-то переговаривались и тихо смеялись. Телохранители не спускали с них глаз, не позволяя никому приблизиться к ним ни на шаг, окружая их подобно стене суровых статуй. Король шагал неторопливо, о чем-то беседуя со своим спутником.
   – Добрый день, мистер Хаскелл, – внезапно услышал Питер у себя за спиной чей-то голос и невольно вздрогнул. – Добро пожаловать в наш город. Мы рады снова вас видеть.
   – И я рад вернуться сюда, – с улыбкой ответил молодому портье Питер.
   На этот раз ему предоставили номер на третьем этаже. Впрочем, плохих номеров в «Ритце» не могло быть по определению. Он с удовольствием готов занять любой.
   – Смотрю, скучать вам не приходится. – Питер имел в виду арабского короля с его женами и маленькой армией охранников. С другой стороны – такого рода постояльцы были в «Ритце» обычным делом.
   – Как обычно… – вежливо улыбнулся молодой портье и отложил заполненный Питером бланк. – Я покажу вам ваш номер.
   Он проверил его паспорт и, назвав коридорному номер люкса на третьем этаже, жестом предложил гостю следовать за ним.
   Они прошли мимо бара и ресторана. И за стойкой, и за столиками было полно элегантно одетых посетителей. Кто-то пришел перекусить или выпить, кто-то – обсудить деловые планы или личные интересы. Питер заметил за угловым столиком Катрин Денев. Удивительно красивая, она смеялась над чем-то вместе со своим собеседником. Именно за это Питер и любил «Ритц» – за атмосферу, за царящий здесь дух, за здешнюю публику. Все это будто подпитывало его энергией.
   Шагая вслед за коридорным по длинному вестибюлю к лифту, Питер прошел мимо нескончаемого ряда витрин с дорогими товарами от всех парижских ювелиров и из известных бутиков.
   Его внимание привлек золотой браслет, который наверняка бы понравился Кэти. Питер решил, что ему стоит позже его купить. Он всегда привозил ей что-нибудь из зарубежных поездок – своего рода утешительный приз за то, что она не ездила вместе с ним. Во всяком случае, так было много лет назад, когда она бывала беременна или вынуждена присматривать за малолетними сыновьями.
   Сейчас же у нее просто не возникало желания путешествовать вместе с ним, и он это прекрасно знал. Кэти предпочитала заседания родительских советов и встречи с подругами. Сейчас, когда два сына учились в школах-интернатах, а дома оставался только самый младший, она вполне могла бы поехать вместе с ним. Увы, у нее всегда находились причины для отказа. С другой стороны, и сам Питер уже давно перестал нажимать на нее. Ей это просто не нужно, вот и все. Однако он по-прежнему привозил ей подарки. Впрочем, не только ей, но и мальчикам, если те были дома. Так сказать, последняя дань детству.
   Наконец они подошли к лифту. Арабского короля со свитой уже не было видно – тот еще несколько минут назад поднялся в свои апартаменты, коих у него было никак не меньше дюжины. Халед и его жены были здесь завсегдатаями. Обычно они проводили в Париже май и июнь, иногда задерживались и на июль, ожидая показа новых модных коллекций. Зимой они снова возвращались во французскую столицу – по той же причине.
   – В этом году у вас очень тепло для июня, – заметил Питер, обратившись к портье, пока они ждали лифта.
   На улице стояла дивная погода, в меру жаркая и приятная. В такую погоду хочется лежать на травке под деревом, безмятежно разглядывая проплывающие по небу облака. Да, сегодня день явно не для скучных деловых встреч. Однако Питер в любом случае был намерен увидеться с Сушаром. Более того, по возможности перенести эту встречу с завтрашнего утра на более раннее время.
   – Всю неделю было жарко, – ответил портье. Никаких неудобств у постояльцев это не вызывало – все номера отеля были оборудованы кондиционерами.
   Мимо них прошествовала американка с тремя йоркширскими терьерами. Собачки были лохматыми и от головы до хвоста в бантах. Мужчины невольно улыбнулись и обменялись многозначительными взглядами.
   А в следующий миг пространство коридора как будто пронзил разряд электрического тока. Питер почувствовал у себя за спиной внезапное движение. Он все еще провожал взглядом женщину с собачками, и даже она удивленно подняла взгляд от своих питомцев. Неужели это снова араб с его армией телохранителей или очередная кинозвезда, подумал Питер. Кто бы это ни был, но все вокруг моментально пришло в движение.
   Питер обернулся, чтобы посмотреть, чем вызвана такая суета. По коридору двигались спортивного вида мужчины, род деятельности которых не оставлял никаких сомнений – кроме наушников, у них имелись переносные рации. Будь на улице чуть прохладнее, они точно бы облачились в длиннополые плащи. Было непонятно, кого они прикрывали своими телами.
   Двигаясь почти синхронно, они шагали прямо к тому месту, где стоял Питер, и, когда прошли мимо, стало видно, кого они охраняли. Их подопечными были мужчины в легких костюмах, по виду, скорее всего, американцы.
   Один из них, светловолосый, на голову выше своих спутников, был похож на кинозвезду. Имелось в нем нечто такое, что тотчас же приковывало к нему взгляды окружающих. Трое его спутников внимали каждому его слову, все как один сосредоточенные, словно погруженные в какой-то серьезный разговор. Впрочем, в следующий миг они дружно рассмеялись тому, что сказал светловолосый.
   Человек этот заинтриговал Питера, и он присмотрелся внимательнее. Его не оставляло чувство, что он уже видел его раньше, однако никак не мог вспомнить, где именно. Неожиданно память помогла ему. Да это же молодой сенатор из Виргинии, Андерсон Тэтчер! Человек энергичный, сложный, неоднозначный. В свои сорок восемь лет он несколько раз оказывался замешанным в каких-то скандалах, но каждый раз выходил сухим из воды. Питер вспомнил, что в жизни сенатора имели место и трагические события.
   Шесть лет назад его брат Том, участник президентской гонки, был убит незадолго до выборов. Том считался фаворитом избирательной кампании. В связи с его смертью ходило немало слухов по поводу того, кому это могло быть выгодно и кто это сделал. На эту тему было даже снято два скверных фильма. Однако, как выяснилось в конечном итоге, Том Тэтчер пал жертвой некоего вооруженного безумца, не имевшего отношения к политике.
   В последующие годы Андерсон Тэтчер, Энди, как его называли близкие, серьезно занялся своим политическим имиджем, обзавелся как друзьями, так и недругами, и в предстоящей предвыборной гонке считался ключевым претендентом на пост президента страны.
   Он еще официально не объявил о выдвижении своей кандидатуры, однако сведущие люди были уверены, что это произойдет в самое ближайшее время. Последние несколько лет Питер с интересом следил за его карьерой. Несмотря на некоторые неблаговидные поступки сенатора, он считал Тэтчера политическим тяжеловесом с блестящим будущим. Видя его перед собой в эти минуты в окружении телохранителей и советников, Питер явственно ощущал исходящую от него харизму и как зачарованный не мог отвести взгляд.
   Убийство брата было не единственной трагедией, выпавшей на долю Тэтчера. Горе пришло в семью сенатора, когда его двухлетний сын умер от рака. Об этом Питеру было известно немногое, но он помнил, что после смерти мальчика в «Тайме» были опубликованы фотографии, трогающие до самой глубины души. Самое удручающее впечатление произвел на него тогда снимок жены Тэтчера, выходившей с кладбища после похорон. Молодая женщина выглядела потерянной и удивительно одинокой. На этом же снимке сам Тэтчер под руку вел с поминальной службы свою мать.
   Невыразимая мука на лице молодой женщины, потерявшей ребенка, заставила его тогда содрогнуться. С другой стороны, постигшая Тэтчеров трагедия привлекла к несчастным родителям внимание и расположила к ним сердца многих людей. Вот и Питеру было интересно встретить Энди Тэтчера, в данный момент о чем-то оживленно разговаривающего со своими спутниками.
   Спустя несколько секунд, пока он ждал лифт, а Тэтчер и его сопровождающие слегка отступили в сторону, Питер увидел в центре этой небольшой группы еще одну фигуру. Он напрягся, сам не понимая почему, и не сразу до него дошло: эта была та самая женщина с фотографии. Взгляд ее был устремлен в пол, а сама она показалась Питеру удивительно маленькой и хрупкой. У него даже возникло ощущение, что она, словно пушинка, может в любое мгновение оторваться от земли и улететь.
   Питер окинул ее пристальным взглядом с головы до ног. Худенькая, как тростинка, с такими огромными глазами, каких он никогда не видел ни у одной женщины. Одета она была в небесно-голубой льняной костюм от «Шанель». Было в ней нечто такое, что тотчас завораживало и вам хотелось смотреть на нее, не отрывая взгляда. А еще ее отличала удивительная кротость и вместе с тем независимость – Питер заметил это в ее осанке, когда она зашагала следом за группой мужчин. Ни один из них как будто не замечал ее, даже охранники, пока она стояла позади них, терпеливо ожидая лифта.
   Неожиданно женщина перехватила пристальный взгляд Питера. Глаза ее светились неизбывной печалью, но в самом ее облике не было ничего жалкого. Казалось, она просто не принадлежала этому миру. Женщина открыла сумочку и достала солнечные очки. Питер не мог не отметить, какие у нее красивые, изящные руки.
   Кстати, с ней никто так и не заговорил, никто из спутников сенатора не обращал на нее внимания. Когда, наконец, пришел лифт, все быстро двинулись вперед, к кабинке. Женщина безмолвно последовала за ними. Она держалась с поразительным достоинством, как будто пребывала в своем собственном мире, где нет никого, кроме нее. И еще она была настоящая леди, на все сто процентов. Ее, похоже, ничуть не волновало, что она предоставлена самой себе.
   Теперь Питер окончательно вспомнил то, что знал об этой женщине. Он часто видел в журналах ее фото, сделанные в те годы, когда она только вышла замуж за Тэтчера, и еще более ранние – в обществе ее отца. Перед ним была супруга Энди Тэтчера, Оливия Дуглас Тэтчер. Как и ее муж, она происходила из семьи профессиональных политиков. Отец – всеми уважаемый губернатор Массачусетса, брат – недавно избранный конгрессмен из Бостона. Питер припомнил, что ей тридцать четыре года, она часто привлекает к себе внимание журналистов, ее любит пресса, ее не оставляют в покое газетчики, хотя она и не дает им поводов для скандальных публикаций.
   Питер не раз читал интервью с ее мужем, но никак не мог вспомнить, чтобы кто-то брал интервью у нее самой. Она всегда оставалась на заднем плане, предпочитая держаться в тени. Питер поймал себя на том, что, даже войдя вслед за ней в кабину лифта, словно зачарованный не может оторвать от нее взгляд. Она стояла к нему спиной, однако так близко, что он мог протянуть руку и коснуться ее. При мысли об этом у него перехватило дыхание. А какие красивые у нее волосы – темные и шелковистые, так и хотелось их погладить.
   Как будто угадав мысли Питера, женщина обернулась и посмотрела на него. Их взгляды встретились снова, и на мгновение ему показалось, будто время остановилось. Его в очередной раз поразила печаль в ее глазах. Она, словно бы не произнеся ни слова, пыталась что-то ему сказать. Такого выразительного взгляда он еще ни разу не видел. Оливия Тэтчер отвернулась столь же внезапно, как до этого посмотрела на него, и больше не глядела в его сторону.
   Носильщик внес его багаж в номер. Горничная уже успела все подготовить, и в его люксе царил идеальный порядок. Войдя, Питер огляделся по сторонам, и ему снова, как и в каждый приезд в «Ритц», показалось, будто он умер и вознесся на небеса.
   Обстановка номера поражала своей изысканностью. Парчовая обивка стен была нежного персикового оттенка. Мебель исключительно антикварная. Камин сложен из розового мрамора. Шторы и покрывала выдержаны в той же цветовой гамме. Мраморная ванная была оснащена всеми мыслимыми и немыслимыми мелочами, призванными удовлетворять любую прихоть постояльцев. Это было сродни сну наяву.
   Питер дал чаевые портье, встал и медленно прошелся по комнате. Затем вышел на балкон и пару минут постоял там, любуясь ухоженным садом и цветочными клумбами и думая об Оливии Тэтчер. В ее лице и глазах было нечто колдовское. Такое же впечатление когда-то произвели на него и ее фотографии. Никогда еще ни одна женщина не производила на него такого магического впечатления, как жена сенатора Тэтчера. Взгляд ее огромных глаз словно отпечатался в его памяти.
   Нет, от него не ускользнуло застывшее в них страдание. Но это не был безжизненный, потухший взгляд, в нем светились сила и воля. Она как будто пыталась что-то сказать ему, или любому, с кем встретится взглядом. По-своему она была даже харизматичнее и неотразимее, чем ее муж. Питер почему-то решил, что Оливия Тэтчер не из числа тех, кто любит играть в политические игры. Насколько он помнил, такого за ней никогда не водилось, ни теперь, ни раньше, и это притом, что ее муж был погружен в политику и в данный момент оказался так близок к своей заветной мечте.
   Интересно, какие секреты таятся за этим сдержанным обликом? Или у него вновь разыгралась фантазия? Может, она вовсе и не печальна, а просто погружена в свои мысли? В конце концов, с ней никто не разговаривал, и она была предоставлена самой себе. Но почему тогда она так посмотрела на него? О чем она думала в этот момент?
   Питер продолжал думать об Оливии даже после того, как спустя пять минут умылся и позвонил Сушару. Он сгорал от нетерпения, желая поскорее с ним встретиться даже несмотря на воскресенье. В голосе Сушара Питер не уловил особой радости по поводу незапланированной встречи. Тем не менее француз согласился встретиться с Питером через час.
   Питер принялся нервно расхаживать по комнате. Внезапно он решил позвонить Кейт. Как обычно, ее не оказалось на месте. Там, за океаном, сейчас было девять часов утра, так что жена в данный момент наверняка уехала куда-то по делам или отправилась за покупками. После девяти Кейт трудно застать дома. Возвращается же она, как правило, не раньше половины шестого. Она постоянно в делах. Сейчас общественной работы у нее даже прибавилось, а поскольку дома с ними теперь жил лишь их младший сын, она могла позволить себе вернуться домой гораздо позже.
   Когда Питер наконец вышел из номера, он с трудом сдерживал волнение. Поскорее бы встретиться с Сушаром! Как долго он ждал этой встречи. Наконец викотеку будет дан «зеленый свет», и они смогут запустить препарат в массовое производство. Это, конечно, всего лишь формальность, однако формальность очень важная, особенно для FDA, если они хотят получить ее одобрение. Сушар – ведущий специалист в этой области. Его благословение детищу Питера будет гораздо более весомым аргументом, нежели если бы положительный отзыв на препарат дал бы кто-то другой.
   На этот раз лифт пришел быстро, и Питер стремительно вошел в кабину. На нем был все тот же темный костюм, правда, он сменил рубашку на новую, голубую, с накрахмаленными манжетами и воротником. В углу кабины лифта стояла стройная женщина в черных брюках, черной футболке и солнцезащитных очках. Ее темные волосы были зачесаны назад. Когда она повернулась и посмотрела на него, даже несмотря на большие темные очки, он моментально ее узнал. Это была Оливия Тэтчер.
   Он на протяжении нескольких лет читал о ней в прессе, а тут вдруг увидел ее дважды в течение одного часа. На этот раз она выглядела абсолютно иначе – демократичнее и моложе, нежели в костюме от «Шанель». Оливия Тэтчер сняла очки и бросила на него быстрый взгляд.
   Питер не сомневался: она тоже узнала его. Тем не менее они не обменялись ни словом, и он избегал смотреть в ее сторону. Но было в ней нечто такое, что невольно приковывало к себе взгляд. Питер сам не мог сказать, что же именно в ней вызывает такой пристальный интерес. Глаза, но, видимо, что-то еще. Может, ее грациозная осанка, ее внешность, легенды, связанные с ее именем?
   Она производила впечатление женщины гордой, уверенной в себе, на удивление спокойной и поразительно независимой. Ему хватило одного взгляда на нее, чтобы у него возникло желание задать ей тысячу разных вопросов, главным образом, глупых. Вроде тех, что обычно задают репортеры. «Почему вы выглядите такой уверенной в себе? Такой отстраненной? И такой печальной? Вам грустно, миссис Тэтчер? Что вы ощущали, когда умер ваш ребенок? Вы все еще переживаете его смерть?»
   Вот такого рода вопросы задавали ей журналисты, но она никогда не отвечала на них. И все же, глядя на нее в эти секунды, Питер тоже хотел услышать ответы на подобные вопросы, хотел узнать, что она чувствует и почему ее взгляд устремляется к его глазам, словно руки утопающего. С другой стороны, готов ли он сам к ответам на эти вопросы? Да, ему интересно узнать, что она за человек, но вряд ли это когда-либо будет дано ему понять. Самой судьбой им суждено остаться чужими людьми. Да что там! Им вряд ли суждено обменяться даже парой слов.
   И все же от одной возможности оказаться с ней рядом в тесном пространстве кабины лифта голова шла кругом. Ноздри ему щекотал запах ее духов, он видел блеск ее волос, едва ли не физически ощущал гладкость ее кожи. К его великому облегчению – поскольку он никак не мог оторвать от нее глаз, – лифт спустился до первого этажа и дверь открылась. Здесь ее уже ждал телохранитель. Оливия Тэтчер молча вышла в вестибюль и зашагала к выходу. Питер последовал за ней.
   У нее такая странная жизнь, подумал он, провожая ее взглядом. Она по-прежнему магнитом притягивала его к себе. Он был вынужден напомнить себе, что его ждут дела, что у него нет времени для романтических фантазий. Теперь Питер понимал, откуда берутся все эти окружившие ее имя легенды. Она действительно была ходячей загадкой. Этакой неведомой женщиной-тайной, которую хотелось узнать и разгадать.
   Даже выйдя на площадь, залитую ярким солнечным светом, он продолжал думать о ней. Швейцар тем временем остановил для него такси. Интересно, кто-нибудь, кроме него, узнал ее, подумал Питер. Отъезжая от отеля, он увидел, как Оливия свернула за угол и, опустив голову, торопливо зашагала по Рю де ла Пэ, прочь от Вандомской площади, – в темных очках, сопровождаемая телохранителем. В конце концов Питер заставил себя оторвать от нее взгляд, отвлечься от мыслей о ней и принялся разглядывать летевшие навстречу парижские улицы.

Глава 2

   Питер предполагал, что встреча с Сушаром будет короткой и исключительно деловой. К чему он был абсолютно не готов, так это к заключению Поля-Луи Сушара о викотеке. Вердикт француза прозвучал для него громом среди ясного неба.
   По словам Сушара – за исключением результата одного-единственного теста, – викотек потенциально опасен, и, возможно даже, смертельно опасен при неверном применении или даже случайном неправильном обращении с ним. В целом, если учесть все недостатки препарата, возникают сомнения в его пригодности. Даже в случае положительного ответа последнего теста викотек еще предстоит совершенствовать и дорабатывать не один год. Не готов пока препарат и для испытаний на добровольцах, на что так надеялся Питер.
   Питер молча выслушал Поля-Луи. Он отказывался поверить заключению эксперта, не мог даже представить себе, что кто-то вынесет подобный приговор его детищу. С другой стороны, он уже изрядно поднаторел в различных аспектах химических свойств викотека, чтобы задать Сушару ряд серьезных и довольно компетентных вопросов.
   У Сушара нашлись ответы лишь на некоторые из них, однако в целом он дал понять: викотек несет в себе опасность, и, по его мнению, дальнейшая работа над препаратом не имеет смысла. Если они захотят рискнуть и в течение нескольких следующих лет все-таки продолжат исследования, то проблему, возможно, удастся решить. Тем не менее нет никакой гарантии того, что им будет сопутствовать успех и викотек станет полезным и безопасным. Если же им не повезет, это будет препарат-убийца. Питер был в шоке и никак не мог прийти в себя.
   – Вы уверены, Поль-Луи, что при обработке данных в отчеты не закралась ошибка? – в отчаянии спросил Питер, пытаясь найти уязвимое место в методике исследований, а не в самом препарате.
   – Боюсь, что никаких ошибок нет и быть не может, – ответил по-английски с сильным французским акцентом Сушар, что, однако, не помешало Питеру понять его слова. Вид у француза был мрачный. Обычно именно он находил недостатки в новых испытываемых препаратах. Именно он неизменно сообщал их создателям плохие известия. Такова была его профессия. – Мы пока не закончили один тест. Возможно, его результаты минимизируют некоторые отрицательные результаты, но никак не изменят картину в целом.
   Далее Сушар пояснил, что получение положительных результатов может вселить некий оптимизм, приведет к тому, что понадобится провести дополнительные испытания. Но на это все равно уйдут годы, а не месяцы, и уж конечно не недели, как они надеялись, чтобы успеть до слушаний в FDA.
   – Когда будет закончен этот тест? – уточнил Питер. Он чувствовал себя кошмарно, никак не мог поверить в услышанное. Этот день показался ему худшим во всей его жизни, даже хуже того, что ему довелось пережить во Вьетнаме. Выходит, результаты четырехлетней работы полетели псу под хвост – если не полностью, то в значительной степени.
   – Нам потребуется еще несколько дней, но мне кажется, что этот тест – простая формальность. Полагаю, мы уже знаем, на что способен и на что не способен викотек. Мы отдаем себе отчет в его уязвимых местах и связанных с этим проблемах.
   – Как вы думаете, это не безнадежно? – с тревогой спросил Питер.
   – Лично я склонен думать, что да… но кое-кто из моих сотрудников придерживается иной точки зрения. Им кажется, что препарат всегда будет представлять слишком большую опасность, что он слишком сложный в обращении, и мы сильно рискуем, если вдруг он попадет в руки к неспециалисту. Но это означает, что больные не смогут принимать его самостоятельно. А ведь вы добиваетесь именно этого. Это невозможно. Во всяком случае, пока. Или, может быть, никогда.
   А ведь они хотели получить эквивалент химиотерапии, чтобы его легко могли бы применять даже далекие от медицины люди в сельской глубинке, где отсутствует надлежащая медицинская помощь. Но если верить словам Сушара, задача оказалась непосильной. Француз – судя по выражению его лица – понимал состояние Питера и сочувствовал ему. Сам Питер в эти минуты чувствовал себя так, будто лишился сразу всех членов семьи и всех друзей и только сейчас осознал последствия случившегося.
   А последствиям этим не видно конца. Это было колоссальное разочарование и настоящий шок – по крайней мере, так ему казалось, пока он выслушивал доводы собеседника.
   – Мне очень жаль, – тихо добавил Поль-Луи. – Уверен, что, в конце концов, вы одержите победу. Но пока должны набраться терпения.
   Питер вдруг почувствовал невероятную усталость. Боже, он надеялся, что они так близки к намеченной цели, а оказалось, что находятся в самом начале пути. Нет, не такое заключение ожидал он услышать. Ему казалось, что встреча с Сушаром станет рядовой формальностью, но на деле она обернулась сущим кошмаром.
   – Когда вы предоставите результаты испытаний, Поль-Луи? – спросил Питер, с тоской думая о неизбежном возвращении в Нью-Йорк, где придется рассказать Фрэнку о постигшей их неудаче.
   – Через два-три дня, может быть, через четыре. Не могу сказать точно. Но определенно к концу недели вы получите ответы на ваши вопросы.
   – А если результаты будут удовлетворительными, это изменит вашу нынешнюю позицию? – едва ли не умоляющим тоном спросил Питер.
   Ему было известно, насколько осторожен Сушар. Возможно, на этот раз француз просто решил перестраховаться. Странно, однако, что его результаты противоречили тому, что заявляли другие исследователи.
   Но репутация Сушара была столь безупречна, что не доверять ему не было никаких оснований. По всей видимости, есть смысл прислушаться к словам француза.
   – Это может в какой-то степени повлиять на мою позицию, но лишь отчасти. Скорее всего, если результаты будут удовлетворительными, вам, возможно, придется посвятить еще один год дальнейшим исследованиям.
   – Может быть, достаточно полгода? – с надеждой спросил Питер. – Если вести исследования во всех наших лабораториях, задействовав все мощности?
   Принимая во внимание доходы, которые сулил им новый препарат, подобные усилия были вполне оправданными. Аргументы в пользу грядущей прибыли Фрэнк наверняка выслушает, причем с удовольствием, чего не сказать о дополнительных испытаниях и отсрочки выпуска препарата.
   – Может быть, – пожал плечами Поль-Луи. – Но это серьезные обязательства, если вы намерены добиться поставленной цели.
   – Все, разумеется, зависит от мистера Донована. Я должен обсудить это с ним.
   Обсудить действительно придется многое, но Питер не хотел делать это по телефону. Он знал, что сильно рискует, однако предпочитал дождаться окончательных результатов испытаний и, лишь узнав их, поговорить с Фрэнком.
   – Все-таки я хочу дождаться окончания ваших тестов, Поль-Луи. Надеюсь, вы поймете меня, если я попрошу вас соблюдать конфиденциальность до завершения испытаний.
   – Разумеется.
   Они договорились встретиться сразу по завершении испытаний. Поль-Луи пообещал позвонить Питеру в отель.
   Встреча завершилась на мрачной ноте. Садясь в такси, чтобы вернуться обратно в «Ритц», Питер чувствовал себя совершенно разбитым. Не доезжая до отеля, он вышел из машины и прошелся пешком несколько кварталов до Вандомской площади. Настроение было подавленным. Никогда еще он не чувствовал себя так скверно, как в эти минуты. Сколько труда они вложили в викотек! А как он верил в свое дело! И вот вдруг все усилия оказались напрасными. Питер отказывался в это верить.
   Неужели викотек и впрямь лекарство-убийца? Почему они не обнаружили это раньше? Как такое стало возможно? Его мечта помочь человечеству потерпела фиаско: вместо исцеления он едва не создал препарат, несущий людям смерть. Какая горькая ирония судьбы!
   Питер вернулся в отель, но даже царившее здесь оживление, смех, звон бокалов и гул голосов нисколько не подняли ему настроения. Привычные посетители «Ритца» – богатые арабы и японцы, французские кинозвезды и манекенщицы со всего мира – даже не удостоились его взгляда. Погруженный в печальные мысли, он пересек вестибюль. Первым делом нужно позвонить тестю. Или лучше немного подождать, отсрочить звонок до тех пор, пока не поступит новая информация?
   Он охотно поговорил бы на эту тему с женой, если бы не знал, что любые его слова обязательно станут известны Фрэнку, причем очень быстро. Это было, пожалуй, главной проблемой их с Кэти отношений. Жена не умела хранить секреты, да и не прилагала к тому усилий. Все, что обсуждали они с Питером, неизменно становилось известно ее отцу.
   Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Привычка эта вошла в ее плоть и кровь. Кейт росла без матери, ее воспитывал один Фрэнк, и сколько бы Питер ни пытался, он так и не сумел отучить ее откровенничать с отцом. В конечном итоге он махнул на это рукой, зато стал проявлять осторожность, иногда кое-что утаивая от жены. Исключение составляли лишь те случаи, когда, наоборот, он намеренно хотел таким образом довести ту или иную информацию до сведения Фрэнка. Но сегодня совершенно не тот случай.
   По крайней мере, торопиться с плохими новостями не стоит. Лучше дождаться новой информации от Поля-Луи и только после этого поставить тестя перед фактом.
   Питер весь вечер провел в номере. Если бы не отрицательный отзыв Сушара, он бы наслаждался сейчас теплым парижским вечером. Мозг все еще отказывался поверить в случившееся. Нет, это какое-то наваждение! В десять часов он стоял на балконе, стараясь не думать о постигшей его неудаче. Увы, теперь все его мысли сосредоточились на том, насколько близки они были к заветной цели и как от слов Сушара рухнули надежды на то, что новый препарат вскоре принесет людям избавление от страданий. А ведь как он на это надеялся!
   Впрочем, надежда на создание препарата все еще оставалась, а вот шансов на то, что викотек в ближайшее время будет запущен в массовое производство, практически нет. В таком случае им нет никакого смысла присутствовать на заседании FDA в сентябре. Пока препарат не доведен до ума, не стоит даже мечтать, что они получат разрешение на его клинические испытания на пациентах.
   Тревожные мысли не давали ему покоя, он чувствовал себя совершенно опустошенным, и, в конце концов, в одиннадцать вечера Питер решил позвонить Кэти. Он надеялся, что ему станет легче после разговора с женой, стоит ему поделиться своими тревогами или хотя бы просто услышать ее голос.
   Он набрал номер, но трубку на том конце линии никто не взял. В Америке сейчас пять часов вечера, однако дома не оказалось даже Патрика. Кэти, скорее всего, отправилась на ужин к кому-нибудь из подруг.
   Питер положил телефонную трубку и некоторое время сидел неподвижно. Неожиданно на него накатилась волна депрессии. Четыре года тяжелого труда в одночасье пошли насмарку! Все его мечты разбились вдребезги. И, что самое печальное, об этом даже не с кем поговорить. Досадно.
   Он снова вышел на балкон и немного постоял, раздумывая, стоит ли ему выйти на прогулку. Увы, даже прогулка по чарующему ночному Парижу не помогла ему развеяться. Питер решил испробовать еще одно средство, чтобы избавиться от завладевших его сознанием демонов. Он поднялся в номер, перелистал лежавший на столе рекламный проспект отеля и быстро спустился вниз, в расположенный двумя этажами ниже фитнес-центр.
   На его счастье, тот был еще открыт. Питер благоразумно захватил с собой на всякий случай плавки. Ему обычно нравилось плавать в бассейне «Ритца», но сегодня он не был уверен в том, что выкроит для этого хотя бы час. И вот теперь выяснилось, что в ожидании того, когда Сушар закончит испытания, у него будет масса свободного времени для такого рода занятий. Другое дело, что сегодня он не в том настроении, чтобы получать от этого удовольствие.
   Дежурный смотритель оторвался от книги, которую читал в тишине, и с нескрываемым изумлением приветствовал Питера. Время близилось к полуночи. Дежурный вручил позднему посетителю ключ от раздевалки, и вскоре Питер уже шел по мелкому бассейну с дезинфектантом к главному бассейну, просторному и красивому. Нет, он все-таки правильно поступил, что пришел сюда. Это именно то, что ему в данный момент нужно. Плавание наверняка поможет ему выбросить из головы тревожные мысли.
   Питер нырнул в бассейн с глубокой стороны; его поджарое, мускулистое тело вошло в воду без брызг, как нож в масло. Проплыв под водой изрядное расстояние, он вынырнул на поверхность и поплыл длинными размеренными гребками. Добравшись до дальнего края бассейна, он увидел ее. Оливия плавала беззвучно, главным образом под водой, время от времени выныривая на поверхность и вновь скрываясь в глубине. Она была такой миниатюрной и гибкой, что терялась на фоне голубоватой воды.
   На ней был простой черный купальник. Когда она выныривала на поверхность, ее каштановые волосы казались почти черными. Стоило ей заметить Питера, как в ее глазах появилось испуганное выражение. Первый день пребывания в Париже преподнес Питеру не только горькое сообщение о викотеке, но вот уже третью встречу с Оливией. К Оливии Тэтчер у него сложилось двойственное отношение – она была невероятно близка и вместе с тем так далека, что казалось, будто она обитает на другой планете.
   Они какое-то время молча плавали на противоположных концах бассейна, затем несколько раз проплыли мимо друг друга, стараясь, однако, не посягать на чужое пространство. Затем, как будто сговорившись, сделали передышку на дальнем бортике бассейна. И он, и она запыхались от быстрых движений. Не зная, что делать, и не в силах оторвать от нее взгляд, Питер улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. После чего снова поплыла, прежде чем он успел что-нибудь сказать или спросить.
   Собственно, он и не собирался у нее ничего спрашивать, но у него возникло ощущение, что Оливия привыкла к тому, что люди преследуют ее или донимают вопросами, задавать которые не имеют права. Кстати, Питер удивился, заметив, что в бассейне нет ни одного телохранителя. Как будто они не знали, что жена сенатора спустилась сюда. Или же им вообще безразлично, где она. Когда он днем видел ее в обществе мужа, на нее никто не обращал внимания, никто с ней не разговаривал. Оливия словно пребывала в своем собственном замкнутом мирке, так же как и сейчас, в бассейне.
   Она как раз доплыла до дальнего бортика бассейна, и Питер машинально тоже поплыл в ее сторону. Он не отдавал себе отчета в том, что делает. Как не имел представления о том, что будет, если она вдруг заговорит с ним. С другой стороны, это вряд ли произойдет. Оливия Тэтчер была из числа тех, на кого лишь смотрят, кем очаровываются, кем восхищаются, – своего рода икона или загадка. Но только не реальный человек.
   Будто в подтверждение его мыслей, как только Питер приблизился к ней, Оливия грациозно выбралась из бассейна и одним быстрым движением закуталась в полотенце. Когда же он снова посмотрел в ту сторону, ее уже не было. Нет, он все-таки был прав. Это не женщина, это легенда.
   Он тоже вернулся в свой номер и в очередной раз решил позвонить Кэти. В Коннектикуте сейчас было семь часов вечера, и она, наверное, уже дома, ужинает вместе с Патриком, если, конечно, не гуляет где-нибудь с подругами.
   Однако – странное дело – ему расхотелось говорить с женой. Не хотелось притворяться, будто все хорошо, не хотелось лгать, утверждать, что дела обстоят прекрасно, равно как не хотелось признаваться в неудаче, о которой сообщил ему Сушар. Потому что завтра об этом уже будет знать ее отец. С другой стороны, то, что он не пообщался с ней, вызывало у Питера острый приступ одиночества – и это в Париже, в роскошном номере отеля «Ритц». В том месте, которому надлежало быть раем, но вместо этого оно стало чистилищем.
   Питер лежал в постели, ощущая прикосновение к коже теплого ночного воздуха. Чувствовал он себя чуть лучше, по крайней мере, физически. Спасибо бассейну. А еще встрече с Оливией Тэтчер. Она была так прекрасна и в то же время так нереальна и – внутренний голос подсказывал ему – так отчаянно одинока.
   Он не смог бы объяснить, почему ему так кажется и насколько это соответствует истине. Было ли так на самом деле, или же он где-то прочел об этом, или же понял это по ее красивым карим глазам, в которых таилась некая непостижимая загадка? Глядя на нее, это было невозможно понять. Он знал лишь то, что при взгляде на нее у него возникало желание протянуть руку и прикоснуться к ней, как к экзотической бабочке, – лишь для того, чтобы проверить, способен ли он на это и выживет ли она после его прикосновения.
   Той ночью ему приснились редкие бабочки и женщина, которая разглядывала его, прячась за деревьями в густом тропическом лесу. Ему постоянно казалось, будто он заблудился, и всякий раз, когда его охватывала паника и он начинал звать на помощь, он видел ее, и она безмолвно выводила его на безопасное место. Он не мог сказать, кто она такая, но почему-то думал, что это Оливия Тэтчер.
   Проснувшись утром, он все еще думал о ней. Это было странное чувство, скорее галлюцинация, а не греза. Питер всю ночь видел ее рядом с собой во сне, и теперь у него возникло чувство, будто он знает ее.
   Неожиданно зазвонил телефон. Звонил Фрэнк. В Америке было четыре утра, в Париже – десять. Тесть хотел знать, как прошла встреча с Сушаром.
   – Откуда ты знаешь, что я вчера встречался с ним? – сонно спросил Питер, пытаясь привести мысли в порядок. Удивляться раннему звонку особо не стоило – его тесть всегда, каждое утро встает в четыре часа утра. В полседьмого или в семь он уже у себя в офисе. Даже теперь, когда до ухода с поста председателя совета директоров его отделяли считаные месяцы, он не изменяет заведенному распорядку ни на минуту.
   – Мне известно, что ты в полдень вылетел из Женевы. Не в твоих привычках понапрасну терять время. Ну, давай, выкладывай хорошие новости.
   Голос Фрэнка звучал жизнерадостно, и Питер почувствовал укол совести, с предельной точностью вспоминая то, что ему сказал Поль-Луи Сушар.
   – Они еще не закончили испытания, – нарочито небрежным тоном ответил Питер, надеясь, что Фрэнк не заметит в его тоне фальши. – Хочу подождать здесь несколько дней, чтобы узнать окончательные результаты.
   Фрэнк усмехнулся, слушая его, и впервые его смешок подействовал Питеру на нервы. Что же он, черт побери, сейчас ему скажет?
   – Боишься даже на минуту оставить свое детище, сынок?
   Но Питер намек понял. Они вложили в викотек огромную сумму денег, затратили много сил и времени, а Питер еще и мечту всей его жизни. По крайней мере Сушар не сказал, что препарат абсолютно безнадежен, подумал Питер, сидя в кровати. Тестю он сказал лишь то, что появились кое-какие проблемы.
   Нет, конечно, проблемы возникли серьезные, но все равно еще рано расставаться с надеждой и опускать руки.
   – Ну что ж, наслаждайся Парижем. Мы здесь будем на своем посту. Ничего из ряда вон выходящего не предвидится. Сегодня вечером я пригласил Кэти на ужин в ресторан «21». Раз уж она не возражает против того, что ты прохлаждаешься в Париже, то и я, пожалуй, смогу без тебя обойтись.
   – Спасибо, Фрэнк. Мне еще нужно побыть здесь. Хотелось бы обсудить результаты с Сушаром, когда тот закончит испытания. – Питер решился намекнуть на истинное положение дел. – Очевидно, не все так гладко, скорее всего, всплыли небольшие недоделки.
   – Наверняка ничего серьезного, – отмахнулся Фрэнк, даже не насторожившись после этих слов зятя.
   Результаты, полученные в Германии и Швейцарии, были слишком обнадеживающие, чтобы вызвать реальную озабоченность. Питер тоже так считал, пока Поль-Луи не предупредил его, что викотек несет в себе потенциальную угрозу. Оставалось надеяться, что это лишь досадное недоразумение и в конце недели выяснится, что все проблемы – сущие пустяки.
   – Чем же ты собираешься занять себя в эти дни? – поинтересовался Фрэнк.
   Он всегда поддерживал дружеские отношения со своим зятем. Питер был человеком разумным и покладистым и оказался отличным мужем для его дочери. Он позволял Кэти заниматься всем, чем ей хочется, и никогда даже не пытался вмешиваться в ее дела. Она жила там, где ей нравилось, а сыновей отправила учиться туда, куда сочла нужным, – в Эндовер и Принстон.
   Питер каждый год приезжал на Мартас-Винъярд и уважал отношения, сложившиеся между его женой и ее отцом много лет назад. Кроме того, он был успешным президентом фирмы «Уилсон-Донован». Он был хорошим отцом своим сыновьям. Фактически в Питере Фрэнку нравилось почти все, за исключением незначительных мелочей. Например, зять порой проявлял упрямство, не желая отдавать мальчишек в частную школу, или по ряду других семейных проблем, которые – как казалось Фрэнку – его не касались.
   Маркетинговые идеи Питера уже вошли в историю корпорации – благодаря ему «Уилсон-Донован» стала самой успешной фармацевтической фирмой страны. В свое время Фрэнк создал ее буквально с нуля, превратив семейный бизнес в гигантское предприятие, но именно Питер помог ей стать международной империей. О нем регулярно писали журналисты «Нью-Йорк Таймс», а «Уолл-стрит Джорнэл» назвал его «вундеркиндом от мира фармацевтики».
   Совсем недавно репортеры хотели взять у него интервью о викотеке, но Питер отказался, сославшись, что еще не готов ответить на их вопросы. А Конгресс США недавно пригласил его выступить на заседании одного из подкомитетов в рамках обсуждения этических и экономических вопросов, связанных с ценообразованием лекарств. Правда, Питер пока еще не назвал им конкретной даты, когда он мог бы там выступить.
   – Я захватил с собой кое-какие проекты, – ответил Питер, глядя на залитый солнечным светом балкон. Сказать по правде, у него не было абсолютно никакого желания заниматься какими-либо делами. – Думаю, что сделаю кое-что на компьютере и отошлю готовые файлы в офис. А еще хочу прогуляться по городу, – добавил он, думая, что у него впереди еще целый день.
   – Не забудь запастись шампанским, – со смешком посоветовал Фрэнк. – У вас с Сушаром скоро появится хороший повод отпраздновать приятное известие. Мы тоже отпразднуем это событие, когда ты вернешься домой. Позвонить мне сегодня в «Таймс»? – поинтересовался он.
   Питер нервно мотнул головой и, как был, голышом, встал с кровати и прикрыл бедра простыней.
   – Я бы не стал с этим торопиться. Лучше подождем окончательных результатов, чтобы уже не оставалось никаких сомнений, – рассудительно произнес он, гадая, видит ли кто-нибудь его в открытом окне? Темные волосы взъерошены, вокруг талии замотана простыня. До гостиничного халата не дотянуться – тот висел на спинке антикварного парчового кресла, которое стояло на другом конце комнаты.
   – Не будь таким мнительным, – посоветовал Фрэнк. – Результаты превзойдут твои ожидания, вот увидишь. Позвони мне сразу, как только что-то узнаешь, – добавил он, внезапно ощутив, что ему самому не терпится взяться за работу.
   – Обязательно, – пообещал Питер. – Спасибо, что позвонил, Фрэнк. Передай Кэти, что я люблю ее, на тот случай, если увидишь ее раньше, чем я до нее дозвонюсь. Вчера ее не было на месте весь день; я так и не застал ее по телефону. А сегодня еще слишком рано, чтобы звонить ей.
   – Она у нас особа деловая, – пошутил Фрэнк с явной ноткой гордости в голосе.
   Для него Кейт так и осталась милой дочуркой. Впрочем, она очень мало изменилась с тех пор, как училась в колледже. Она выглядела почти так же, как и двадцать четыре года назад, когда Питер познакомился с ней. Стройная, белокурая, «очень хорошенькая», как, впрочем, до сих пор говорят о ней друзья, и очень спортивная. Она коротко стриглась, а голубые глаза делали ее похожей на очаровательного эльфа, за исключением, правда, тех моментов, когда кто-то смел ей перечить. Она была хорошей женой для Питера, прекрасной матерью для их сыновей и идеальной дочерью для Фрэнка. Оба это отлично знали.
   – Обязательно передам ей твои слова, – пообещал Фрэнк и положил трубку.
   Питер остался сидеть, глядя в окно. Что же он скажет тестю, если предположение Сушара подтвердится? Как они оправдают миллионы, потраченные на создание препарата, и миллиарды недополученной прибыли, на которую рассчитывали? А сколько еще денег уйдет на последующее исправление ошибок и решение проблемы? Фрэнк вряд ли согласится раскошелиться на проведение дополнительных исследований.
   Согласится ли он довести викотек до ума или же решит отказаться от проекта? Как председатель совета директоров тесть обладал решающим голосом, однако Питер был готов сражаться до победного конца. Как всегда бывал готов долго и упорно идти к намеченной цели, если та обещала солидную выгоду. Фрэнк же предпочитал победы яркие, быстрые и помпезные. Питеру нелегко дались последние четыре года – Фрэнк явно рассчитывал на срок примерно вдвое меньший. Вряд ли он согласится ждать еще пару лет, даже год. Особенно если принять во внимание, во что им обойдется это ожидание.
   Питер заказал в номер кофе и круассаны, после чего вновь взялся за телефонную трубку. Он понимал, что ему лучше дождаться звонка от Сушара, но удержаться не смог. Ему ответили, что доктор Сушар сейчас в лаборатории и его нельзя отрывать от дел. В данный момент происходит важное совещание. Питеру оставалось лишь извиниться и вернуться в состояние мучительного ожидания. Казалось, томительное напряжение растянется на целую вечность, прежде чем он, наконец, узнает о результатах теста. С момента их встречи с Сушаром не прошло и суток, а Питер уже не находил себе места.
   Наконец принесли завтрак. Питер раздумывал, не сходить ли ему в бассейн, однако решил, что плескаться в бассейне в рабочее время – легкомысленное расточительство. Мучимый совестью, он открыл портативный компьютер и, жуя круассаны и запивая их кофе, принялся просматривать файлы. Увы, сосредоточиться на работе никак не удавалось. В полдень он выключил компьютер, принял душ и оделся.
   Питер не сразу решил, чем ему заняться. Хотелось сделать нечто по-парижски легкомысленное: прогуляться вдоль Сены или по седьмому округу с его достопримечательностями, пройтись по улице Бак или посидеть в кафе в Латинском квартале, попивая вино и разглядывая прохожих. Другими словами, заняться чем угодно, кроме работы и всего, что имело отношение к викотеку. Ему хотелось поскорее покинуть номер и раствориться в Париже, стать частичкой этого удивительного города.
   Питер надел темный костюм и белую рубашку. Нет, он не назначал никому деловых встреч – просто у него не было с собой другой одежды. Выйдя под яркое июньское солнце на Вандомскую площадь, он остановил такси и попросил водителя отвезти его в Булонский лес. Он вспомнил, как в прошлые приезды в Париж ему нравилось там бывать: часами сидеть на скамейке на солнышке и, лакомясь мороженым, наблюдать за играющими детьми. Подальше от лаборатории, где сейчас тестируют викотек, и еще дальше от Гринвича, штата Коннектикут. Погрузившись в свои мысли, Питер сидел под лучами парижского солнца, и в эти минуты был далек даже от загадочной молодой жены сенатора Энди Тэтчера.

Глава 3

   Проведя полдня в Булонском лесу, Питер на такси доехал до Лувра и прошелся по его залам, особо нигде не задерживаясь. Лувр как всегда был прекрасен. Питер как зачарованный разглядывал стоящие во внутреннем дворе статуи. Казалось, будто он неким безмолвным образом общался с ними. А современная стеклянная пирамида, вызывающая самые противоречивые мнения как у самих парижан, так и у иностранных туристов совсем не нарушала, на его взгляд, общей гармонии.
   Питер побродил еще немного и, наконец, на такси поехал обратно в отель. Он гулял почти весь день и теперь снова чувствовал себя человеком. Более того, в нем вновь проснулась надежда. Даже если испытания дадут отрицательный результат, все равно что-то из разработок наверняка удастся сохранить и на этой основе продолжить создание препарата. Нельзя так легко сдаваться, нельзя допустить, чтобы такой важный проект прекратил существование из-за возникших проблем.
   В конце концов, слушания в FDA отнюдь не означают конец света. Если для достижения желанной цели потребуется не четыре года, а пять или даже шесть лет, в этом нет ничего страшного.
   Входя в «Ритц», Питер уже пребывал в умиротворенно-философском расположении духа. День клонился к вечеру, однако никаких сообщений для него не поступило. По пути в номер Питер купил газету и тотчас вспомнил о том, что собирался приобрести в гостиничном магазине золотой браслет для Кэти. Браслет представлял собой красивую цепочку с массивным золотым сердечком. Кейт обожала безделушки с сердечками, так что браслет она обязательно будет носить. Отец покупал ей дорогие украшения, вроде бриллиантовых колье и колец. Понимая, что с Фрэнком ему тягаться трудно, Питер обычно дарил жене только то, что отвечало ее вкусу, или то, что было связано с какими-то их личными событиями и имело для нее некий особый смысл.
   Питер поднялся к себе в номер и обвел взглядом пустую комнату. На душе почему-то стало тревожно. Ему стоило немалых усилий подавить в себе искушение немедленно позвонить Сушару.
   Вместо этого Питер позвонил Кейт, однако, набрав ее номер, услышал голос на автоответчике. В Коннектикуте был полдень. По всей видимости, она отправилась куда-нибудь на ланч.
   Мысли Питера переключились на сыновей. Майк и Пол, по идее, уже вернулись домой на каникулы. Патрик вообще никуда не уезжал, и через неделю-другую Кэти отправится с мальчиками на Мартас-Винъярд. Фрэнк в этом году берет отпуск в июле и августе. В честь его приезда Кейт задумала устроить на четвертое июля барбекю на открытом воздухе.
   – Извини, но никак не застану тебя дома, – произнес Питер, дождавшись сигнала на автоответчике. Он терпеть не мог разговаривать с бездушной электроникой. – Это все из-за разницы во времени… Позвоню попозже… пока… да, это я… Питер.
   Он улыбнулся и положил трубку, надеясь, что слова его прозвучали не слишком глупо. Питер всегда чувствовал себя неловко, оставляя послания на автоответчике.
   – Капитан индустрии, не умеющий наговаривать на автоответчик, – произнес он вслух, подсмеиваясь над самим собой. Затем лег на кушетку и, оглядев обитые персиковым атласом стены, задумался, где ему поужинать: сходить в соседнее бистро, остаться в отеле и спуститься в ресторан или же заказать еду в номер? В последнем случае можно посмотреть по телевизору канал Си-эн-эн или же сразу сесть за компьютер и поработать. В конце концов, Питер склонился к последнему варианту. Это было проще всего.
   Питер снял пиджак и галстук и закатал рукава белоснежной рубашки. Он был из числа тех аккуратистов, кто под конец дня выглядит столь же безупречно, что и утром. Сыновья подтрунивали над ним по этому поводу, говоря, что он-де родился с галстуком на шее. Это особенно забавляло Питера, помнившего свою юность в деревенской глубинке Висконсина.
   Кстати, хотя бы малая толика нелегкой отцовской юности пошла бы им на пользу. Слишком много в их жизни благ и комфорта Гринвича, Мартас-Винъярда и Коннектикута. Увы, Висконсин остался далеко в прошлом. Теперь, когда родителей и сестры не было в живых, у него самого не было причин возвращаться туда. Питер изредка вспоминал о детях Мюриэл, живущих где-то в Монтане, но спустя столько лет было уже поздно пытаться установить с ними контакт. Они уже подросли и наверняка не узнают его. Кэти была права, теперь уже слишком поздно.
   В теленовостях не было ничего интересного, и спустя какое-то время Питер сел за компьютер и занялся работой. Ужин, доставленный ему в номер, оказался отменным, был прекрасно сервирован, однако Питер поставил на стол компьютер и, не отрывая взгляда от монитора, принялся за еду. Поглощенный работой, он, к вящей досаде официанта, не обратил внимания на качество блюд.
   – Мсье, я бы на вашем месте прогулялся по городу, – посоветовал официант.
   Стоял дивный теплый вечер, и Париж при полной луне выглядел просто сказочно. Впрочем, Питер решил, что ему сейчас не до этого.
   Он дал себе слово, что попозже, часов в одиннадцать, как только закончит работу, устроит очередной вечерний заплыв в бассейне.
   Вдруг в номере раздался настойчивый звуковой сигнал. Сначала Питер подумал, что это радио или телевизор или же что-то не в порядке с компьютером, стоявшим рядом с прикроватным столиком. Но нет, странный звук становился все громче и настойчивее, а вскоре сменился завыванием сирены. Что происходит? Питер выглянул в коридор. Не успел он приоткрыть дверь, как вой сирены усилился.
   Другие постояльцы отеля тоже выглядывали из своих номеров. Лица у всех были встревоженные, если не сказать испуганные.
   – Что такое? Пожар? – по-французски спросил Питер у пробегавшего мимо коридорного. Тот на ходу ответил ему, впрочем, без всякой уверенности:
   – Вполне возможно, что пожар, мсье.
   Было трудно понять, что происходит, но, судя по неумолкающей сирене, явно что-то случилось. Коридор постепенно заполнялся людьми. А затем, словно по команде, все пришло в движение. Первым ожил гостиничный персонал.
   Коридорные, метрдотели, горничные с их этажа, кастелянши и другие служащие отеля быстро прошли по коридорам, стуча в двери и призывая всех постояльцев как можно быстрее выйти из номеров. «Нет, нет, мадам, не переодевайтесь, выходите в халате, ничего страшного…» Горничные раздавали халаты, коридорные помогали постояльцам нести вещи, которые те решили прихватить с собой, и заботились об их четвероногих питомцах. Пока не давалось никаких объяснений: гостям было сказано лишь то, что все они должны не медля ни секунды покинуть отель.
   Питер замешкался, не зная, брать ли с собой ноутбук, однако решил оставить его в номере. Никакой секретной информации в нем не содержалось, лишь обычные общедоступные файлы, которые требовались для работы, и электронные письма.
   Он не стал надевать пиджак, лишь засунул паспорт и бумажник в карман брюк и взял ключ от номера. После чего не мешкая спустился по лестнице вниз, вместе со стайкой японок в натянутых впопыхах нарядах от Гуччи и Диора, многочисленной американской семьей со второго этажа, несколькими арабками, увешанными безумно дорогими украшениями, целеустремленными немками, пытавшимися первыми пробиться вниз, и целым выводком йоркширских терьеров и французских пуделей.
   Со стороны все происходящее наверняка выглядело комично. Спеша по ступенькам вниз, Питер не смог удержаться от улыбки. Нет, лучше не проводить аналогий с «Титаником». «Ритц» совершенно точно непотопляем.
   На всем пути к выходу их сопровождал персонал отеля: помогая, успокаивая и извиняясь за доставленные неудобства. Никто даже словом не обмолвился о том, что же все-таки происходит – пожар, ложная тревога или же реальная смертельная угроза постояльцам отеля. Но как только они, миновав витрины гостиничных бутиков и вестибюль, оказались на улице, Питер увидел перед входом отряд спецназа французской полиции, полностью экипированный, со щитами и оружием. Это был местный аналог полицейского спецназа США.
   Заметив, что король Халед со своей свитой погрузился в лимузины и отъехал от отеля, Питер предположил, что причиной суматохи стало сообщение о якобы заложенной в «Ритце» бомбе. Он увидел в толпе двух известных французских актрис со спутниками, пеструю компанию пожилых мужчин с юными девушками и Клинта Иствуда, в джинсах и футболке. Когда отель покинули все до последнего человека, уже почти наступила полночь. Питер был приятно поражен тем, как быстро, слаженно и организованно прошла эвакуация.
   Персонал отеля без суеты и паники вывел постояльцев на Вандомскую площадь. Когда все оказались на безопасном расстоянии от здания, официанты выкатили столики с печеньем и кофе, не забыв про крепкие напитки для тех, кому это требовалось. Кто-то наверняка счел это забавным, если бы не столь поздний час и царившая на площади напряженная атмосфера близкой опасности.
   – Эх, не удастся мне вечером поплавать в бассейне, – вздохнул Питер, обращаясь к стоявшему рядом с ним Клинту Иствуду.
   Глядя на отель, знаменитый актер шарил по карманам в поисках сигарет. Спецназовцы отправились на поиски бомбы десять минут назад. Похоже, администрация отеля действительно получила звонок с угрозой.
   – А мне поспать, – мрачно ответил Иствуд. – Мне должны позвонить в четыре утра. Если это бомба, ее будут искать еще долго.
   Впрочем, актер мог вздремнуть и на съемочной площадке. У других постояльцев отеля такой возможности не было. Они продолжали стоять на площади – встревоженные, наспех одетые, прижимая к себе собачек и кожаные футляры с драгоценностями.
   Вскоре в отель прошествовало еще одно подразделение спецназовцев. Затем последовала команда отойти всем еще дальше от отеля. Обернувшись, Питер неожиданно увидел ее. Впрочем, заметил Питер и Энди Тэтчера в окружении телохранителей и помощников. Судя по лицу сенатора, тот не поддался панике и продолжал оживленно разговаривать со своими спутниками. Среди группы мужчин находилась единственная женщина, внешне чем-то напоминавшая бульдога. Она жадно курила, не прерывая разговора с Тэтчером. Сенатор же буквально внимал ее словам. Оливия стояла в сторонке с чашкой кофе в руке. С ней никто не разговаривал, никто не обращал на нее внимания, даже телохранители как будто о ней позабыли.
   Питер с восхищением наблюдал за ней. В белой футболке и джинсах, на ногах – легкие мокасины. Сейчас, в этой одежде было в ее облике что-то от подростка. Тем временем муж Оливии и сопровождавшие его лица медленно двинулись вперед. Тэтчер и один из его спутников заговорили со спецназовцами, но те лишь отрицательно покачали головами. Судя по всему, они пока еще ничего не нашли.
   Кто-то вынес из отеля складные стулья, официанты предложили постояльцам сесть и принесли подносы с вином. В целом постояльцы отнеслись к причиненным внезапной тревогой неудобствам с пониманием. Постепенно затянувшееся ожидание на Вандомской площади трансформировалось в полуночную вечеринку при лунном свете.
   Питер поймал себя на том, что не в состоянии отвести глаз от Оливии Тэтчер. У него сложилось впечатление, что она существует обособленно, совершенно отдалившись от мужа и его компании. Охрана как будто полностью утратила к ней интерес. Сам сенатор все это время стоял к ней спиной и ни разу не заговорил с ней. Теперь он и его спутники устроились на принесенных из отеля стульях. Оливия же направилась туда, где были выставлены столы с напитками.
   Она олицетворяла собой безмятежность. Ее, похоже, ничуть не задевало, что окружение мужа не обращает на нее внимания. Питер был не в силах оторвать взгляд от Оливии, проникаясь все бо -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

льшим восхищением к этой женщине.
   Она предложила пожилой американке стул, мимоходом погладила маленькую собачку и поставила на столик пустую чашку. Официант хотел подлить ей кофе, но она улыбнулась и отрицательно покачала головой. От нее веяло мягкостью и добротой. Оливия Тэтчер буквально лучилась душевным теплом, словно ангел, случайно попавший на землю. Питеру трудно было поверить, что перед ним обычная земная женщина.
   Она выглядела такой умиротворенной, такой хрупкой, совершенной и загадочной. Но стоило кому-нибудь приблизиться к ней слишком близко, она становилась напряженной и испуганной. Ей не нравилось, когда ее рассматривают в упор. Спокойной она чувствовала себя лишь тогда, когда на нее никто не обращал внимания, что, собственно, и имело место. Оливия была так скромно одета, что, даже стоя в толпе соотечественников, оставалась неузнанной. А ведь они наверняка видели ее фото сотни раз в газетах и на страницах журналов.
   Оливия долгие годы находилась в фокусе внимания папарацци. Они не давали ей прохода, щелкая блицами в самые неподходящие моменты, даже когда ее ребенок доживал последние дни. И даже тогда она оставалась загадкой, кем-то вроде живой легенды, подобием мученицы.
   Оливия тем временем постепенно отходила все дальше и дальше. Питеру приходилось напрягать зрение, чтобы ее увидеть. Интересно, она делает это специально или просто прохаживается по площади? Теперь Оливия находилась довольно далеко от мужа и его свиты, наверняка вне поля их зрения. Питер ждал, когда же они спохватятся и станут ее искать.
   Тем временем к отелю начали стекаться другие постояльцы – те, кто до объявления тревоги проводил время в ресторанах, ночных клубах вроде «Chez Castel», а может, находился в гостях или в театре. В толпе перешептывались, что вся эта кутерьма, мол, поднялась из-за короля Халеда.
   В отеле также остановился важный британский министр. Прошел слух, что на него могли покушаться бойцы ирландской ИРА. Так или иначе, но кто-то подложил в «Ритц» бомбу или же якобы подложил, и вот теперь отель оцеплен полицией и никто не может туда вернуться, пока спецназовцы не осмотрят все помещения.
   Было уже хорошо за полночь, а все оставалось по-прежнему. Клинт Иствуд успел уехать на съемочную площадку, чтобы заночевать в трейлере. В его намерения не входило тратить драгоценное время, стоя до утра на Вандомской площади в ожидании, когда полицейские разрешат вернуться в отель. Оглянувшись, Питер увидел, как Оливия Тэтчер медленно отделяется от толпы и переходит на противоположную сторону площади. Затем, повернувшись спиной к стоящим у «Ритца» людям, она неожиданно быстро зашагала дальше, к углу площади.
   Интересно, куда она направилась? Он поискал глазами идущего следом за ней охранника, полагая, что если бы муж знал, что супруга решила куда-то пойти, то непременно отрядил с ней одного из телохранителей. Но Оливия явно уходила одна. Заметно прибавив шаг, она пошла от отеля, больше не оглядываясь назад. Питер, боясь потерять ее из виду, отошел от толпы и зашагал следом за Оливией, направляясь к углу Вандомской площади.
   Тем временем вынужденные ожидать возвращения в отель постояльцы развлекались как могли. Похоже, уход Оливии Тэтчер и Питера остался незамеченным. Питер не обратил внимания на какого-то мужчину, который двинулся за ним на расстоянии нескольких шагов, но, привлеченный шумом на площади, вскоре потерял к нему интерес и предпочел вернуться в самый эпицентр событий. Здесь две известные манекенщицы, включив на всю громкость проигрыватель компакт-дисков, принялись вытанцовывать прямо перед растерянными спецназовцами.
   Вскоре к отелю «Ритц» прибыла съемочная группа телеканала Си-эн-эн. Первым, у кого журналисты решили взять интервью, оказался сенатор Тэтчер. Они поинтересовались его взглядами на проблему терроризма как в США, так и за рубежом. Отвечая на заданный вопрос, тот охотно изложил свое мнение. Принимая во внимание то, что случилось с его братом примерно шесть лет назад, Энди Тэтчер был ярым противником силового решения вопроса. Он произнес короткую эмоциональную речь, и те, кто стоял рядом и слышал его слова, встретили ее аплодисментами.
   Никому из телевизионщиков не пришло в голову пообщаться с женой сенатора, как будто он говорил за себя и за свою супругу. Записав интервью Энди, журналисты направились к танцующим манекенщицам.
   Девушки заявили, что вечер удался на славу, и выразили пожелание, чтобы такие вечера бывали бы в «Ритце» почаще. Сами они остановились в отеле на три дня, пока шли фотосессии для журнала «Харперс Базар», а вообще обе без ума от Парижа. Затем они спели какую-то песенку и даже исполнили прямо посреди Вандомской площади некое подобие ирландского танца. Так что, несмотря на возможную угрозу взрыва и поиски бомбы, которая так и не была найдена, ночь, похоже, выдалась и впрямь веселая.
   Правда, Питер всего этого уже не видел, потому что шагал следом за Оливией Тэтчер, свернувшей за угол Вандомской площади. Похоже, что она знала, куда идет, поскольку ни на мгновение не замедлила движения. Шла она быстро, и Питеру пришлось существенно ускорить шаг, но при этом он сознательно не сокращал расстояние между ними. Он пока не представлял себе, чем объяснит Оливии свое присутствие, если она неожиданно заметит его и спросит, что он здесь делает. Питер и сам толком не знал, зачем преследует жену сенатора.
   Ему казалось, что он должен быть рядом с ней – хотя бы для того, сказал он себе, чтобы удостовериться, что в столь поздний час ей ничто не угрожает. Правда, при этом Питер не мог объяснить, почему обеспечить ей безопасность должен именно он.
   Оливия прошла до самой площади Согласия и остановилась, с улыбкой глядя на фонтаны. На левом берегу Сены мерцала огнями громада Эйфелевой башни. На скамейке у фонтана дремал бездомный старик, целовались две парочки, не торопясь прогуливался молодой человек, и никто не обращал на нее внимания. Она же просто стояла там – улыбающаяся, счастливая.
   Питеру захотелось подойти к ней и, обняв за плечи, вместе с Оливией любоваться фонтанами. Вместо этого он стоял на приличном расстоянии и улыбался, глядя на нее. Но вот она обернулась и бросила взгляд в его сторону. В ее глазах читался вопрос.
   Она наверняка догадалась, что он пришел следом за ней, но в ее взгляде не было ни гнева, ни страха. В следующую секунду, к его величайшему удивлению, Оливия повернулась и медленно направилась к нему. Она знала, кто он такой. Тот самый мужчина, который вчера поздно вечером плавал в бассейне отеля. Когда Оливия подошла совсем близко, он покраснел, но его спасла темнота.
   – Вы фотограф? – тихо спросила она и посмотрела ему в глаза.
   Она снова выглядела печальной и беззащитной. Подобное уже происходило с ней раньше, тысячу, нет, миллион раз, и ее уже тошнило от назойливых репортеров. Папарацци преследовали ее повсюду, не давая спокойно ступить и шагу. А как торжествовали они, когда им удавалось застать ее врасплох! Впрочем, она отчасти уже привыкла к их беспардонному вниманию и воспринимала как часть своей жизни.
   Питер покачал головой. Он понимал ее чувства и сожалел о том, что вторгся в ее пространство.
   – Нет, не фотограф… Извините… Я всего лишь хотел убедиться, что вы… Уже поздно…
   Он посмотрел на нее с высоты своего роста. Внезапно смущение оставило его, зато появилось желание ее защитить. Боже, какая она хрупкая, какая уязвимая!
   – Я бы не советовал вам гулять одной по ночам. Это опасно.
   Оливия взглянула на прохожего и старого клошара и пожала плечами. А затем вновь подняла глаза на Питера.
   – Зачем вы шли за мной следом? – спросила она, что называется, в лоб. Ее карие глаза в неярком свете фонарей казались бархатистыми.
   – Я… я не знаю, – честно признался он. – Наверное, из любопытства, из желания защитить или просто… по глупости.
   Он хотел сказать ей, что сражен наповал ее красотой, но не смог.
   – Хотел убедиться, что с вами все в порядке, – попытался оправдаться Питер, но затем решил, что в данных обстоятельствах лучше всего быть честным. У него сложилось впечатление, что Оливия человек добрый и наверняка его поймет. – Вы ведь просто взяли и ушли с площади… ведь так? И никто об этом не знает?
   Впрочем, ее отсутствие уже могли заметить и теперь, наверное, повсюду искали. Но судя по Оливии, ей это было безразлично. Когда она посмотрела на него, он увидел в ее глазах лукавую искорку, сейчас она напоминала нашалившего подростка.
   – Думаю, никто не заметит моего отсутствия, – покачала она головой. – Мне захотелось побыть одной. Как говорится, «мои туфли мне порой слегка жмут».
   Оливия посмотрела на него испытующе, пытаясь определить, знает ли он, кто она такая. И если не знает, то пусть и дальше остается в неведении.
   – Любые туфли порой жмут, – философски заметил Питер. «Его туфли» тоже порой заставляли испытывать дискомфорт, хотя, наверное, не так сильно, как ее. Он вновь с сочувствием посмотрел на нее. Уж раз он дошел за ней до площади Согласия, не будет особого вреда сделать еще один шаг. – Давайте, я угощу вас кофе?
   Фраза, конечно, избитая. Оба улыбнулись, понимая это. Оливия на какое-то время задумалась, гадая, что за этим кроется: то ли он действительно просто предлагает ей кофе, то ли преследует какие-то свои цели. Заметив ее растерянность, Питер улыбнулся:
   – Это искреннее предложение. Поверьте, я довольно смирный, и чашка кофе в моем обществе еще никому не навредила. Я бы предложил сделать это в моем отеле, но, похоже, там возникли проблемы.
   Она рассмеялась его словам, было видно, что напряжение оставило ее. Да, она его узнала: они встречались в лифте и в бассейне «Ритца». Оливия окинула взглядом высокого привлекательного, хорошо одетого мужчину с умным и ироничным взглядом.
   – Хорошо, я согласна на чашку кофе, только не в вашем отеле, – сказала Оливия. – Мне кажется, там чересчур шумно. Что вы скажете насчет бистро на Монмартре? – неуверенно предложила она, но ее предложение Питер воспринял с воодушевлением.
   – Отличная идея! Возьмем такси?
   Она кивнула, и они направились к ближайшей стоянке. Здесь он помог ей сесть в машину, а Оливия назвала адрес бистро, которое, как ей было известно, работало всю ночь и где столики стояли на тротуаре.
   Вечер был теплый, и никому из них не хотелось возвращаться в отель, хотя оба чувствовали себя довольно скованно в обществе друг друга. Оливия первой нарушила неловкое молчание.
   – И часто вы это делаете? Я имею в виду, преследуете женщин? – Внезапно ситуация показалась ей забавной. Ее вопрос заставил Питера покраснеть.
   – Сказать по правде, еще ни разу, – признался он. – То есть сегодня я это сделал впервые и до сих пор толком не понимаю почему.
   Наверное, потому, что она показалась ему такой ранимой, такой хрупкой, и по какой-то безумной причине Питеру захотелось взять ее под свое крыло. Впрочем, вслух он этого не сказал.
   – Что ж, я даже рада, – призналась она с улыбкой, чувствуя, как в ней тает недоверие и напряженность.
   Наконец они подъехали к уличному кафе и спустя пару минут уже сидели за столиком, а перед ними стояли две чашки ароматного напитка.
   – Замечательная идея, – улыбнулась Оливия. – А теперь расскажите о себе, – добавила она и, поставив локти на стол, положила подбородок на ладони. В эти мгновения она напомнила ему Одри Хепберн.
   – Рассказывать особенно нечего, – слегка смущенно ответил он. Как здорово, что они сюда приехали.
   – Неправда. Откуда вы? Из Нью-Йорка? – довольно точно угадала она. По крайней мере, он там работал.
   – Почти. Я работаю в Нью-Йорке, а живу в Гринвиче.
   – А еще вы женаты и у вас двое детей, – добавила она недостающую информацию и задумчиво ему улыбнулась. Его жизнь такая счастливая и, похоже, такая обыкновенная. Не то что у нее: сплошные трагедии и разочарования.
   – У меня трое сыновей, – поправил ее Питер. – И да, разумеется, я женат.
   Стоило ему подумать о своих трех мальчишках, как он тотчас почувствовал себя виноватым перед ней. Ее собственный сын умер в раннем детстве от рака. Это был ее единственный ребенок, и Питер – впрочем, как и многие другие телезрители – знал, что с тех пор других детей у нее больше не было.
   – А я большую часть времени живу в Вашингтоне, – негромко сказала Оливия. Она не стала предлагать ему, чтобы он угадал, есть ли у нее дети, а Питер не стал спрашивать. Не хотел бередить старые раны.
   – И как вам нравится Вашингтон? – решил он задать нейтральный вопрос. Его собеседница лишь пожала плечами и сделала глоток кофе.
   – Не очень. В молодости я его просто ненавидела. Наверное, если бы я хорошенько подумала, то возненавидела бы его и сейчас. Не могу сказать, что мне не нравится сам город. Скорее, его обитатели и то, что они делают со своими жизнями. Да и с чужими тоже. Ненавижу политику и все, что с ней связано, – сказала она с таким жаром, что он ничуть не усомнился в ее искренности. Имея в семье политиков в лице брата, отца и мужа, она вряд ли могла вырваться из ее цепких объятий.
   Оливия посмотрела на него, вспомнив, что так и не представилась. Ей хотелось верить, что ее спутник пребывает в неведении, кто она такая. Обычная женщина, в мокасинах, джинсах и футболке.
   Но нет, по его глазам было видно, что инкогнито ей сохранить не удалось. И трудно сказать, не потому ли он сейчас, в два часа ночи, сидит рядом с ней в кафе. Но то, что он в курсе, кто она такая, сомнений не было.
   – Думаю, с моей стороны было бы наивно полагать, что вы не знаете моего имени. Я права? – уточнила она.
   Питер моментально проникся к ней сочувствием и кивнул.
   Может, анонимность и устраивает Оливию, но это явно не ее судьба. Как говорится, не в этой жизни.
   – Знаю. И действительно, было бы наивно полагать, что люди не знают, кто вы такая. Правда, это ничего не меняет. Ваше право – ненавидеть политику или что-то еще, гулять по площади Согласия и высказывать свое мнение о чем угодно. Это нормально.
   Он нутром чувствовал, как ей всего этого недоставало.
   – Спасибо, – тихо ответила она. – Кстати, вы только что сказали, что «туфли» жмут всем. И вам тоже?
   – Случается, – признался Питер. – У нас у всех бывают сложности. Например, я возглавляю компанию, и иногда мне хочется, чтобы этого не было, чтобы я мог делать то, что мне по душе.
   Как, например, сейчас. Хотя бы на какое-то мгновение он был бы рад вновь обрести свободу, забыть о том, что он женат. Вместе с тем Питер знал, что никогда не предаст Кейт. Он ни разу не изменил ей за всю их совместную жизнь и не собирался делать это теперь, даже с Оливией Тэтчер.
   – Думаю, мы все время от времени устаем от той жизни, которой живем, от той ответственности, что лежит на нас. Возможно, не так сильно, как вы, но все же, – сочувственно произнес он. – И все мы так или иначе хотели бы в один прекрасный день уйти с Вандомской площади и на какое-то время исчезнуть. Как Агата Кристи.
   – Меня всегда занимала эта история, – кивнула Оливия. – И мне всегда хотелось последовать ее примеру.
   Ей было приятно, что ему известно про этот случай. Однажды Агата Кристи взяла и исчезла. Ее машину нашли разбитой, врезавшейся в дерево. Сама же известная писательница как сквозь землю провалилась. Интересно, почему? Оливии давно не давал покоя этот вопрос.
   Агата Кристи пропадала несколько дней, а когда нашлась, то никак не стала объяснять свое отсутствие. В ту пору исчезновение писательницы наделало много шума. Газеты наперебой кричали об ее исчезновении, причем не только британские, но и газеты всего мира.
   – Теперь вы повторили ее поступок, пусть всего на несколько часов. Как и она, вы оставили надоевшую вам жизнь.
   Питер улыбнулся ей, она же посмотрела на него лукавым взглядом и тоже улыбнулась.
   Ей понравилась эта идея.
   – Но ее не было несколько дней. Меня – всего несколько часов, – добавила Оливия и как будто расстроилась.
   – И тем не менее все уже, наверно, сошли с ума от беспокойства и вас ищут везде и повсюду, уверенные в том, что вас похитил Халед, – пошутил он.
   Она искренне рассмеялась его шутке. Спустя еще несколько минут Питер заказал им по сэндвичу, которые они съели с завидным аппетитом. Было поздно, и оба изрядно проголодались.
   – Вряд ли меня станут искать, – после паузы заговорила Оливия. – Даже если бы я по-настоящему пропала, это вряд ли бы кто заметил, если только в тот день не было запланировано какого-нибудь мероприятия, митинга или предвыборной речи в женском клубе. В такие моменты от меня бывает польза. В остальные – я ничего не значу. Я что-то вроде искусственного дерева, которые для красоты выносят на сцену. Его не нужно ни поливать, ни подкармливать, главное, поставить у всех на виду, чтобы оно радовало глаз и отвлекало внимание от менее симпатичных вещей.
   – Вы говорите ужасные вещи, – укоризненно произнес Питер. Хотя, судя по тому, что он видел, похоже, так оно и было. – Неужели вы и вправду воспринимаете так вашу жизнь?
   – Да, примерно так, – ответила она, зная, что ступает на зыбкую почву. Если он окажется репортером, причем, что еще хуже, репортером таблоида, к утру ей перемоют все косточки. Впрочем, какая разница. Ей так хотелось кому-то излить душу, а в Питере было нечто удивительно теплое и располагающее. Она еще ни с кем не разговаривала так искренне, как с ним сейчас, и ей не хотелось останавливаться и возвращаться к своей прежней жизни или хотя бы в отель «Ритц». С какой бы радостью она осталась с ним на Монмартре навсегда.
   – Почему вы вышли за него замуж? – рискнул спросить Питер после того, как она какое-то время смотрела в темноту, а затем снова заглянула ему в глаза.
   – Тогда он был не такой… В самом начале все было прекрасно. Мы любили друг друга, заботились один о другом. Энди даже поклялся мне, что никогда не пойдет в политику. Но все быстро изменилось. Мы пережили много несчастий.
   Я видела, что отцовская карьера сделала с нашей семьей, особенно с моей матерью. Энди собирался стать юристом. Мы мечтали о детях. Хотели иметь лошадей и собак и жить на ферме в Виргинии. И мы там жили, примерно полгода, а потом все перевернулось. В семье Тэтчеров политиком был его брат, а не Энди. Не сомневаюсь, что Том со временем стал бы президентом. И если мне и грозило бывать в Белом доме, то только на Рождество, когда там зажигают елку и приглашают близких родных.
   Но через полгода после того, как мы поженились, Тома убили, и тогда политические заправилы положили глаз на Энди. Не знаю, какая муха его укусила, но после смерти брата он счел своим долгом занять его место и сделать, как он сам выразился, «что-нибудь важное для страны». Я слышала эту фразу столько раз, что теперь мне от нее тошно. В конечном итоге Энди влюбился в политику. Политические амбиции – крепкое зелье, они легко кружат голову. Политика требует от вас даже большей самоотдачи, чем ребенок, и дарит больше волнующих моментов и страсти, чем женщина. Она поглощает любого, кто только рискнет подойти к ней слишком близко. Нельзя любить политику и остаться прежним человеком. Это невозможно. Сужу по своему опыту. В конце концов она выгрызает человека изнутри, уничтожает все лучшее, что было в нем, – любовь, доброту, порядочность. Она выедает целиком человеческую личность, а на ее месте оставляет лишь личину политика. Страшный обмен.
   Так у нас с ним все изменилось. Энди с головой ушел в политику, а потом, чтобы чем-то заполнить мою жизнь, мы завели ребенка. Не скажу, что сын был ему нужен.
   Когда родился Алекс, Энди разъезжал по стране в рамках избирательной кампании. Его не было со мной рядом. Как не было и тогда, когда наш сын умер.
   Она произнесла эти слова, и лицо ее словно окаменело.
   – Подобные вещи кардинально меняют все. Том, Алекс, политика. Как правило, такое бесследно не проходит. Для нас уж точно не прошло. Не знаю почему, но я думала, что все образуется.
   Не то чтобы я очень на это надеялась. Просто когда Том умер, он забрал с собой какую-то часть моего мужа. То же самое случилось со мной, когда умер Алекс. Жизнь порой сдает нам плохую карту. И как ни старайся, все равно не выиграть, сколько бы денег ни было поставлено на кон. Лично я поставила много. И играла долго. Мы женаты уже шесть лет, и наш брак никогда не был безоблачным.
   – Тогда почему вы все еще с ним? – В разговоре двух малознакомых людей это был довольно странный вопрос. Оба удивлялись и его смелости, и ее искренности.
   – А как люди уходят из семьи? Что они говорят в таких случаях? Мол, извини, твой брат умер, и твоя жизнь полетела вверх тормашками, ты уж прости, но наш единственный ребенок… – Оливия умолкла. Она хотела договорить, но не смогла.
   Питер взял ее руку в свою, и она не стала сопротивляться. Еще вчера вечером они были совершенно посторонними людьми, просто случайными постояльцами одного отеля, как вдруг, всего сутки спустя, сидят в уличном кафе на Монмартре и ведут задушевный разговор.
   – А завести второго ребенка? – осторожно спросил Питер. Никогда не знаешь, что случается с людьми, что они могут, а чего нет. Но он хотел спросить ее и услышать ответ.
   Она печально покачала головой:
   – В принципе можно было, но я не захотела. По крайней мере, не сейчас. Я с трудом представляю, как бы я стала вновь заботиться о крошечном человеческом существе. Скажу больше. В том мире, в котором я сейчас живу, мне не нужен ребенок. С мужем-политиком – ни за что! Политика едва не испортила жизнь мне и моему брату, когда мы были детьми. Но, что еще хуже, она загубила жизнь моей матери. Она продержалась почти сорок лет и ненавидела каждое прожитое мгновение. Нет, вслух она этого не говорила, она вообще в этом никому не признается, но политика сгубила ей жизнь. Она живет в вечном страхе, что люди подумают что-то не то, не так поймут ее слова, не так воспримут тот или иной поступок. В результате она боится открыть рот, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Ей страшно думать, ей страшно чувствовать, ей страшно быть собой. И вот теперь Энди хочет сделать меня такой же. Но я не хочу!
   Произнеся это признание, она как будто испугалась сказанного в порыве откровенности, снова стала замкнутой и настороженной. И Питер догадался, о чем она думает.
   – Не бойтесь, Оливия. Я ничего плохого вам не сделаю. Я никому ничего не скажу. Никто никогда не узнает содержание нашего разговора. Все останется между нами и Агатой Кристи.
   Он улыбнулся, и она с опаской посмотрела на него, не зная, можно ли ему верить. Как ни странно, она ему поверила. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять: он ее не предаст.
   – Будем считать, что сегодняшнего вечера никогда не было, – осторожно подбирая слова, произнес он. – Мы поодиночке вернемся в отель, и никто не узнает, где мы были и что мы вообще были вместе. Для всех мы незнакомые люди. Никогда не встречались.
   – Договорились. Спасибо вам, – совершенно искренне кивнула Оливия. Она была ему благодарна, и она ему верила.
   – Вы ведь когда-то писали? – спросил Питер, вспомнив, что читал об этом в газете. Интересно, пишет ли она до сих пор?
   – Да. И моя мать тоже. У нее настоящий талант. Когда-то, в самом начале отцовской карьеры, она написала роман о Вашингтоне. Роман был опубликован, но отец больше не разрешил ей печататься. Она подчинилась, а зря. По части таланта мне до нее далеко. У меня ничего не опубликовано, но я давно мечтаю написать книгу. О людях, о человеческих отношениях, о компромиссах… О том, что бывает, когда мы слишком часто идем на компромиссы.
   – Ну, так и напишите! – воскликнул он с жаром.
   Оливия рассмеялась его порыву и покачала головой.
   – И что будет, если я напишу книгу? Пресса сорвется с цепи. Энди скажет, что я поставила под удар его карьеру. Такой книге никогда не увидеть свет. Его подручные сожгут ее на каком-нибудь складе.
   В общем, Оливия Тэтчер была пресловутой птичкой в золотой клетке, лишенная права быть собой, ибо это может навредить ее мужу. Но все же она ускользнула от него и вот теперь сидит в кафе на Монмартре и изливает душу малознакомому мужчине.
   Оливия вела странную жизнь, и, глядя на нее, Питер видел, как близко она подошла к опасной черте. Ее ненависть к политике, одиночество и душевные страдания – все это в избытке присутствовало в ее жизни.
   – А вы? – спросила она, глядя на него своими бархатными карими глазами.
   Она знала о нем совсем немного: он женат, живет в Гринвиче, у него три сына и свой бизнес. Еще он умеет слушать. А когда Питер прикоснулся к ее руке, Оливия почувствовала, как внутри нее что-то шевельнулось – та самая ее часть, о которой она привыкла думать, что уже лишилась ее. Совершенно неожиданно выяснилось, что она жива и напоминает о себе.
   – А что привело в Париж вас, Питер?
   Питер ответил не сразу. Какое-то время он сидел молча, держа ее руку в своей и глядя ей в глаза. Она была с ним откровенна, доверяла ему, и он должен ответить ей тем же. Он устал носить все это в себе.
   – Я здесь по делам фармацевтической компании, которую возглавляю. В течение четырех лет мы разрабатывали сложный лекарственный препарат. На самом деле это не такой уж и долгий срок, но мне он показался вечностью. Не говоря уже о вложенных в разработку препарата деньгах.
   Препарат этот способен произвести революцию в онкологии, и он очень важен для меня. Он – мое детище, нечто такое, что я принес бы в этот мир. Он стал бы искуплением за все мои прежние легкомысленные и эгоистичные поступки. Он значит для меня все. Многочисленные тесты препарат прошел очень удачно. Во всех странах, где есть филиалы нашей компании. Последние тесты проходят здесь, во Франции, и я приехал для завершения работ.
   Мы хотим получить у FDA разрешение на клинические исследования на людях. Результаты наших внутренних тестов дают на то основания. Тестирование препарата выходит на завершающий этап, и до настоящего момента он вел себя безупречно.
   Но есть одно «но». Результаты тестов во Франции дают несколько иную картину. Испытание еще не окончено, но во время вчерашней встречи глава нашей французской лаборатории сказал, что с препаратом возникли серьезные проблемы. Грубо говоря, вместо того, чтобы cтать спасителем человечества, он может стать убийцей.
   Окончательный вердикт я узнаю лишь в конце недели, но боюсь, что он может послужить концом моей мечты и началом нового, причем длительного, периода дальнейших исследований. В этом случае я должен буду вернуться домой и сказать председателю компании, между прочим, моему тестю, что наш продукт либо нуждается в доработке, либо его можно выбросить на свалку. Не думаю, что он будет рад этому.
   Оливия слушала его внимательно, не перебивая, а когда он закончил говорить, кивнула.
   – Представляю. Вы ему уже сообщили об этом?
   Она не сомневалась, что он именно так и поступил, вопрос был скорее риторическим. Каково же было ее удивление, когда Питер с виноватым видом отрицательно покачал головой.
   – Не хочу ничего говорить, пока не буду иметь полной картины, – уклончиво ответил он.
   – Да, вам не позавидуешь! Представляю, каково это ждать целую неделю, – сочувственно сказала Оливия, поняв по его глазам, насколько для него это важно. – А как отреагировала ваша жена? – спросила она, почти не сомневаясь, что у других людей в семьях царит взаимное доверие. Откуда ей было знать, что он ничего не мог доверить Кейт, чтобы она потом не передала его слова своему отцу.
   Но Питер вновь удивил ее, причем на сей раз еще больше.
   – Я ей ничего не сказал, – негромко признался он.
   Оливия удивленно посмотрела на него.
   – Ничего не сказали? Но почему? – Она не могла даже представить себе причину такой скрытности.
   – Это долгая история. – Питеру не очень хотелось углубляться в свои семейные дела.
   Оливия задумалась. Было нечто такое в его глазах, что свидетельствовало об одиночестве и разочаровании. Впрочем, это было заметно очень внимательному взгляду со стороны, так что, наверное, он сам об этом даже не догадывался.
   – Она слишком близка со своим отцом, – произнес Питер, осторожно подбирая слова. – Ее мать умерла, когда Кэти была еще ребенком, так что ее растил отец. Она рассказывает ему все.
   Питер снова посмотрел на Оливию. Похоже, она его поняла.
   – Даже те вещи, которыми вы делитесь с ней по секрету? – недоверчиво уточнила Оливия.
   – Даже их, – кивнул он. – Потому что от отца у нее нет никаких секретов.
   Ему было больно произносить эти слова. Он не мог сказать почему, но сейчас осознание этого факта сильно ранило его.
   – Да, вам нелегко, – сочувственно сказала Оливия.
   Она не могла разобраться, счастлив ли он в браке или такая дочерняя преданность жены устраивает его, кажется ему вполне приемлемой.
   И все же его глаза говорили иное. Может, именно на это он и намекал, когда говорил, что «любые туфли» иногда жмут? Для Оливии такт и порядочность значили очень многое. «Туфли» Питера натерли бы ей ноги до крови.
   – Вот так обстоят мои дела, – подвел он итог. – Я давно уже свыкся с таким положением. Не думаю, что это заговор жены и тестя против меня. Просто я знаю, что есть вещи, которые ей лучше не говорить, потому что Кейт и ее отец слишком привязаны друг к другу.
   Оливия подумала, что дальше развивать эту тему ему не стоит. Какое право имеет она лезть ему, малознакомому человеку, в душу, портить ему настроение критикой в адрес его жены? Никакого.
   – У вас сегодня был нелегкий день. Весь день в одиночку переживать по поводу тестов и не иметь возможности перекинуться с кем-то даже словом.
   Она сочувственно посмотрела на него. Ее слова тронули его до глубины души. Они понимающе улыбнулись друг другу. Оба тащили на плечах нелегкую ношу.
   – Да, поговорить мне было не с кем, и я пытался чем-нибудь занять себя, – негромко признался Питер. – Съездил в Булонский лес. Посмотрел, как играют дети. Затем прогулялся вдоль Сены и побродил по Лувру. В конце концов вернулся в отель и сел за работу, пока не сработал сигнал тревоги. – Он улыбнулся. – И с этого момента день стал просто замечательным.
   Более того, уже начинался день новый. Было почти пять часов утра. Оба понимали, что пора возвращаться в отель.
   Проговорив еще полчаса, они в половине шестого утра неохотно поднялись из-за столика и отправились на поиски такси. Они медленно, держась за руки, шагали по улицам Монмартра, она в футболке и джинсах, он без пиджака, словно подростки на первом свидании. Им было на удивление легко друг с другом.
   – Какие странные сюрпризы порой преподносит нам жизнь, – заметила Оливия, подняв на него глаза. Она снова подумала про Агату Кристи. Интересно, что делала она во время своего исчезновения? Это было желание просто побыть в одиночестве или нечто более личное? По возвращении знаменитая писательница не обмолвилась об этом ни словом. – Мы думаем, что одиноки, но вдруг, словно из тумана, совершенно неожиданно появляется кто-то, и одиночества как не бывало, – задумчиво произнесла Оливия.
   Она даже не мечтала, что когда-нибудь встретит такого человека, как Питер. Наверное, то же может сказать и он. Боже, как она истосковалась по нормальным человеческим отношениям.
   – Будет что вспомнить в трудные минуты. Никогда ведь не знаешь, что ждет тебя буквально за углом, – с улыбкой произнес Питер.
   – Думаю, что меня за углом ждут президентские выборы. Или, что еще хуже, пуля какого-нибудь безумца.
   Это была неприятная мысль, которая тотчас пробудила воспоминания об убийстве ее деверя. Питер понимал: когда-то она любила своего мужа, и ей было больно от того, что жизнь так жестоко с ними обошлась, причем не один раз.
   В некотором смысле Питеру было жаль их обоих, но в первую очередь, конечно же, Оливию. У него в голове не укладывалось, как можно игнорировать собственную жену, а Энди Тэтчер именно это и делал. Питер не раз мог наглядно убедиться в этом. Сенатор демонстрировал к супруге такое вопиющее безразличие, как будто для него она была пустым местом и он в упор ее не замечал. Что, кстати, по его примеру делали и те, кто входил в его ближайшее окружение.
   Так что, наверное, она права. Для них она не более чем некий декоративный элемент.
   – А вас? Что ждет вас? – спросила Оливия с искренним участием. – Что будет, если ваш препарат и в самом деле окажется опасным? Что с вами сделают, когда вы вернетесь в Нью-Йорк?
   – Подвесят за ноги и высекут, – ответил Питер с горькой усмешкой, а затем вновь посерьезнел. – Вы правы, мне придется нелегко. Мой тесть в этом году решил отойти от дел. Думаю, в какой-то степени это вотум доверия мне. Но если препарат не пройдет тестов, он наверняка останется на посту. И мне будет стоить немалых усилий отстоять свою правоту.
   Впрочем, дело даже не в нем самом. Он для того и разрабатывал викотек, чтобы спасать людей, чтобы они не умирали раньше времени, как его мать и сестра. Викотек значил для Питера слишком многое. И дело было не в деньгах и не в том, что скажет Фрэнк Донован. И вот теперь его мечты грозили рухнуть. Одна только мысль об этом убивала его.
   – Мне бы ваше мужество, – заметила Оливия, и в ее глазах Питер заметил ту же печаль, которая была в них, когда он увидел ее в первый раз. Неизбывную, глубокую печаль.
   – От неприятностей не убежишь, – произнес он. Впрочем, она знала это сама – двухлетний сын умер у нее на руках. Бывает ли в жизни большее мужество? Питер решил, что просто не имеет права читать ей лекции на эту тему.
   – Но что, если нужно бежать для того, чтобы выжить? – спросила она, серьезно на него глядя. Питер осторожно обнял ее за плечи.
   – Прежде чем это делать, следует убедиться, что другого выхода нет, – ответил он ей с той же серьезностью.
   Боже, с какой бы радостью он ей помог! Она отчаянно нуждалась в друге, и он стал бы им, пусть даже всего на несколько часов. Впрочем, знал он и то, что как только они расстанутся у двери отеля, он больше не сможет ей позвонить, не говоря уже о том, чтобы встретиться с ней снова.
   – Мне кажется, что я уже почти убедилась, – тихо призналась Оливия. – Почти. Не до конца.
   Это было честное, хотя и нелегкое признание. Какой бы несчастной, какой одинокой ни ощущала она себя, ей еще предстояло принять окончательное решение.
   – И куда вы убежите? – спросил Питер, когда они наконец поймали такси и попросили довезти их до Рю де Кастильоне. Он не хотел подъезжать прямо ко входу в отель. Кто знает, впустили ли уже эвакуированных постояльцев внутрь или они все еще ждут на площади?
   Ответ на его последний вопрос у Оливии имелся. Ей уже доводилось бывать в этом месте, и она точно знала, что лучшего убежища ей не найти.
   – Есть одно подходящее место. Я бывала там много лет назад, когда на год приезжала сюда на учебу. Маленький рыбацкий поселок на юге Франции. Я обнаружила его случайно, а потом часто приезжала туда на выходные. Там совсем не шикарно, наоборот, все очень даже просто. Но это единственное место, куда я могла приехать, когда мне хотелось побыть наедине с собственными мыслями. Я провела там неделю после того, как умер Алекс, но мне было так страшно, что газетчики найдут мое тайное пристанище. Я уехала оттуда прежде, чем это произошло. В один прекрасный день было бы здорово снова вернуться туда и, может, даже написать там книгу, которую я давно вынашиваю в мыслях. Может, и вправду получится. Это волшебное место, Питер. Жаль, что я не могу его вам показать.
   – Может быть, когда-нибудь и покажете, – ответил Питер и привлек Оливию к себе, желая поддержать и утешить ее.
   Он не предпринимал никаких попыток навязать себя ей. Никаких объятий, никаких поцелуев. Даже если ему страстно этого хотелось, из уважения к ней, из уважения к своей жене он никогда себе ничего подобного не позволит.
   В некотором смысле Оливия была его фантазией. Уже то, что они проговорили с ней всю ночь напролет, стало бесценным подарком судьбы, который он будет хранить до конца своих дней. Ему казалось, что все это не происходит с ним наяву, а он смотрит фильм с собственным участием.
   – И как называется это место? – поинтересовался он.
   Оливия улыбнулась ему и произнесла название деревушки. Оно прозвучало как тайный пароль.
   – Ла Фавьер. Это на юге Франции, неподалеку от Кап Бена. Ты тоже мог бы туда съездить. Лучшего места не найти на всем свете, – прошептала она, положив ему на плечо голову.
   Оставшийся путь до отеля они ехали молча. Но он и без слов догадывался, чего ей не хватает.
   Ему хотелось сказать Оливии, что он всегда останется ее другом, что всегда придет ей на выручку, пусть она не колеблясь звонит ему, если ей понадобится помощь. Увы, он не знал, как облечь все это в нужные слова, и просто еще крепче прижал ее к себе. А в какой-то безумный момент он едва не сказал, что любит ее. Он спросил себя, давно ли ей кто-нибудь признавался в любви? Давно ли кто-то разговаривал с ней как с дорогим и близким человеком? Давно ли кто-то проявлял к ней участие?
   – Вам везет, – негромко сказала Оливия, когда такси, не доезжая до Вандомской площади, остановилось на Рю де Кастильоне, как они и велели водителю.
   – Почему вы так думаете? – искренне удивился Питер. Если ему в чем-то и повезло, так это в том, что они провели вместе целую ночь, изливая друг другу душу, держась за руки, делясь секретами.
   – Потому что вы довольны вашей жизнью. Вы верите в то, что делаете, и вообще не утратили веры в человеческую порядочность. Про меня этого не скажешь.
   Ее жизнь никак нельзя сравнивать с его жизнью. К нему по большей части она была добра, в то время как к ней – жестока.
   Впрочем, Оливия не стала говорить ему, что его брак, похоже, не такой счастливый, как ему кажется. Наверное, он даже не догадывается об этом. В некотором смысле ему даже повезло, что тут он слеп. Зато он честный и отзывчивый, он привык трудиться и даже готов закрыть глаза на тот факт, что жена равнодушна к нему, что для нее на первом месте – она сама и ее отец, который считает себя вправе вмешиваться в их жизнь, диктовать свои условия.
   По мнению Оливии, ему повезло, что он не замечал царившей вокруг него пустоты. Не то чтобы он ее вообще не чувствовал. Просто не обращал внимания. Но какой он добрый, порядочный человек. В эту ночь от него исходило такое тепло, такое участие, что сейчас ей совершенно не хотелось с ним расставаться.
   – Не хочу возвращаться, – сонно прошептала она, уткнувшись носом в его рубашку. Ей было так уютно сидеть, прижавшись к нему, на заднем сиденье такси. После бессонной ночи, проведенной в разговорах, их, наконец, сморила усталость.
   – А я не хочу тебя отпускать, – честно признался он, изо всех сил пытаясь представить лицо Кейт. Увы, ему хотелось быть рядом с этой женщиной, а не с ней.
   Он за всю жизнь не разговаривал так искренне ни с кем, как сегодня с Оливией. Никто не проявил к нему такого участия, как она. Впрочем, простого человеческого участия не хватало и ей самой. Она, можно сказать, изголодалась по нему. Так как же он сейчас ее оставит? Да и вообще, должен ли он это делать?
   – Я знаю, что должна вернуться, но не помню, почему, – улыбнулась она, но тут же подумала, как обрадовались бы папарацци, имей они возможность наблюдать за ней последние шесть часов. С трудом верилось, что они провели вместе все это время, не попав в объектив репортеров. На Монмартре они проговорили всю ночь, и вот теперь их ожидало мучительное возвращение к прежней жизни, неизбежное и неотвратимое.
   Внезапно Питер понял, что никогда не разговаривал с Кейт так, как этой ночью с Оливией. И так же внезапно почувствовал, что влюбился в нее, хотя его чувства не имели будущего.
   – Мы оба должны вернуться, – грустно заметил он. – Вас наверняка уже хватились и сходят с ума, не зная, где искать. Я же должен дождаться результатов теста.
   Видит бог, если бы не викотек, он сбежал бы вместе с ней.
   – А что потом? – спросила она. – Наши миры рушатся, каждый сам по себе, но мы продолжаем жить дальше. Да и с какой стати нам быть смельчаками?
   В эти мгновения она была похожа на капризного ребенка. Питер невольно улыбнулся.
   – Потому что так надо. Кто-то когда-то сказал: «Эй ты, держись. Ты ведь смельчак». Скажу больше, Оливия. Вы куда сильнее, чем я.
   Он понял это сегодня ночью и проникся к ней уважением.
   – Неправда, – возразила она. – Разве это мой собственный выбор? Никакого выбора у меня не было, просто так получилось. Это не храбрость, это судьба.
   Она выразительно посмотрела на него. Как ей хотелось, чтобы он принадлежал ей, но, увы, это невозможно.
   – Спасибо, что пошли за мной следом… и за чашку кофе, – улыбнулась она, и Питер не удержался, легонько дотронулся пальцами до ее губ.
   – Оливия, запомните: в любое время, когда вам захочется выпить со мной чашку кофе, звоните мне. Где угодно. В Нью-Йорке, Вашингтоне, Париже.
   Он предлагал ей дружбу, и она это знала. К сожалению, это было единственное, что он мог ей предложить.
   – Желаю вам успеха с викотеком, – сказала Оливия, когда они вышли из такси. – Если вы считаете, что поможете людям, вас ждет удача. Я в это верю.
   – Я тоже в это верю, – печально произнес он, зная, что навсегда теряет ее. – Всего вам доброго, Оливия.
   Боже, сколько всего он хотел ей сказать, сколько всего хотел пожелать! А еще обнять и убежать с ней в эту рыбацкую деревушку, о которой она упоминала.
   Почему жизнь порой так несправедлива? Почему ей не хватает щедрости? Почему они не могут взять и на время исчезнуть, как когда-то Агата Кристи?
   Они какое-то время постояли на углу, затем он на прощанье пожал ей руку. Оливия свернула за угол и быстро зашагала через площадь – тонкая, изящная фигурка в джинсах и белой футболке.
   Питер проводил ее взглядом, думая о том, доведется ли ему увидеть ее снова, хотя бы мельком в отеле, а потом зашагал следом. Она уже стояла у входа и, прежде чем скрыться за дверью, помахала ему. Он же мысленно отругал себя за то, что так и не поцеловал ее.

Глава 4

   Вернувшись в свой номер в шесть утра, Питер просто валился с ног от усталости. Он проспал до самого полудня, и как только проснулся, первым делом подумал об Оливии. Без нее ему было печально и одиноко. А когда он посмотрел в окно, там, словно откликаясь на его настроение, шел дождь.
   Он долго сидел за круассанами и кофе, думая о ней. Его неотступно преследовал вопрос, что происходило между супругами Тэтчер, когда Оливия рано утром вернулась к себе в номер. Был ли муж зол на нее или так напуган, что не находил себе места? Питер не мог представить, чтобы Кейт позволила себе нечто подобное. А ведь еще два дня назад он то же самое сказал бы и о себе.
   Как жаль, что на общение с Оливией судьба подарила лишь одну ночь, столько осталось недоговоренного. Она была с ним так откровенна, так честна. Допив кофе, он перебирал в памяти то, что она ему сказала как о собственной жизни, так и о его.
   Она помогла ему взглянуть на свой брак другими глазами. Внезапно тот предстал в совершенно ином свете, причем особенно задевала его близость Кейт с ее отцом. Они были настолько близки, что ему самому в этих отношениях не находилось места. А еще его сильно огорчало то, что он не может рассказать жене про результаты исследований Сушара и признаться, по какой причине он вынужден задержаться в Париже. Даже если он ничего не хотел сейчас говорить Фрэнку, Питер с удовольствием поделился бы своими сомнениями с женой. Впрочем, об этом нечего было даже мечтать.
   Странно, что прошлым вечером ему было куда проще излить душу совершенно незнакомому человеку. Оливия была полна сочувствия к нему, полна участия. А как легко она поняла, насколько мучительным было для него ожидание результатов! Как жаль, что он не может поговорить с ней снова.
   Питер принял душ и оделся, все это время не переставая думать о ней. Перед его мысленным взором стояли ее глаза, ее лицо. Он вновь пережил щемящее чувство потери, с которым он смотрел ей вслед. Может, все это ему приснилось?
   У него словно камень свалился с души, когда в номере зазвонил телефон. Звонила Кейт. На него тотчас нахлынуло желание поговорить с ней по душам, убедиться, что она его любит.
   – Привет! – поздоровалась она. В Америке было семь утра, голос ее звучал бодро, и, похоже, она уже куда-то спешила. – Как поживает Париж?
   Питер мгновение помедлил, не зная, что ей сказать.
   – Нормально. Я скучаю по тебе, – произнес он, а в следующий момент необходимость утаивать от жены результаты тестов Сушара навалилась на него тяжким грузом.
   Вчерашний вечер вдруг показался ему иллюзией. Или нет? Теперь реальный человек для него Оливия, а иллюзия – Кейт? Он плохо выспался и ощущал себя разбитым, неудивительно, что мысли путались у него в голове.
   – Когда ты возвращаешься домой? – спросила Кейт. Она спешила, допивая кофе и заканчивая завтракать. Ей надо было успеть на восьмичасовой поезд до Нью-Йорка.
   – Рассчитываю вернуться через несколько дней, – неопределенно ответил он. – Но к концу недели буду точно. У Сушара задержка с тестами, и поэтому я решил дождаться результатов здесь. Я подумал, что это его слегка подстегнет.
   – А в чем причина задержки? – поинтересовалась Кейт. – Это что-то важное или просто технические причины?
   Питер мог поклясться, что видит рядом с ней Фрэнка, ожидающего его ответа. Впрочем, Фрэнк наверняка уже передал дочери все, что Питер рассказал ему накануне. И он ни на мгновение не забывал, что должен проявлять осторожность в разговорах с женой. Потому что любое его слово тотчас станет известно тестю.
   – Так, разные мелочи. Ты ведь знаешь, какой он дотошный, этот Сушар, – уклончиво ответил Питер.
   – Он паникер, вот он кто. Всегда найдет проблему на ровном месте. По словам отца, в Женеве все прошло великолепно.
   В ее голосе можно было уловить гордость за мужа, хотя Питер не был в этом до конца уверен. За годы супружества их отношения претерпели заметные изменения. Кейт сделалась более сдержанной, почти отстраненной, если только не бывала в игривом настроении наедине с ним. Вот и сегодня утром в ее голосе почти не чувствовалось тепла.
   – Да, в Женеве все прошло замечательно.
   Питер попытался представить ее, но вместо Кейт увидел лицо Оливии, и что самое странное, она сидела за кухонным столом в его доме в Гринвиче. Странная галлюцинация. Ему даже стало слегка не по себе. Его жена, его жизнь – это Кейт, а не Оливия Тэтчер. Он уставился на дождь за окном, стараясь сосредоточиться на том, что видит.
   – Как вчера прошел ужин с отцом? – попытался сменить тему Питер. Ему не хотелось обсуждать с Кейт викотек. Они еще наговорятся о нем, когда он вернется домой.
   – Отлично. Мы задумали столько планов на лето! В этом году отец постарается провести с нами целых два месяца, – с удовольствием сообщила Кейт.
   Питер заставил себя не думать о том, что ему сказала Оливия: мол, у него не жизнь, а сплошные компромиссы. Да, такова его жизнь вот уже почти два десятка лет, и другой у него не было, да и не будет.
   – Как же, знаю, он будет с вами два месяца на Мартас-Винъярд, а меня вы бросите в городе. – Питер соскучился по сыновьям и не мог не спросить про них. – Как там мальчишки?
   – Все в делах, – ответила Кэти. – Я их почти не вижу. Патрик закончил занятия в школе. Пол и Майк вернулись домой в тот день, когда ты улетел, и теперь наш дом снова напоминает бедлам. Я только и делаю, что собираю носки и джинсы и пытаюсь подобрать парные кроссовки.
   Им с Кейт повезло с сыновьями, и они их очень любили. Питеру нравилось проводить с ними время и когда те были маленькими, и когда повзрослели. Вот и сейчас, слушая рассказ Кейт, он слегка взгрустнул.
   – Что ты делаешь сегодня? – поинтересовался он. Ему самому предстояло ждать результатов от Сушара еще день, все это время томясь бездельем. Разве что, запершись в номере, снова засесть за компьютер.
   – У меня в городе заседание благотворительного совета. Я подумала, что могу пообедать с отцом, а потом соберу кое-какие вещи к отъезду на остров. В прошлом году наши герои умудрились порвать простыни. Думаю, в этом году надо купить новые полотенца и кое-что еще по мелочам.
   И в очередной раз Питер невольно отметил про себя, что Кейт обедает с отцом.
   – Мне казалось, ты ужинала с ним прошлым вечером, – заметил он, нахмурив брови. Сейчас он смотрел на некоторые вещи под другим углом.
   – Да, а что? Я сказала ему, что сегодня собираюсь в город, и он пригласил меня на ланч у него в офисе.
   Интересно, о чем они будут говорить, задался мысленным вопросом Питер.
   – А ты как? – в свою очередь спросила Кейт.
   Он посмотрел в окно на дождь, заливавший улицы Парижа. Он любил Париж даже в дождь. Он вообще любил в нем все.
   – Наверное, сегодня буду весь день сидеть в номере и работать. Нужно подбить кое-какие итоги.
   – Не слишком веселое занятие для Парижа. Почему бы тебе не пообедать хотя бы вместе с Сушаром?
   Питер знал, Кейт не просто так предлагает ему пообедать в обществе Сушара, а надеется поскорее получить положительный отзыв на викотек. Ему же не хотелось отвлекать французского коллегу от его дел.
   – Мне кажется, он очень занятой человек, – уклончиво ответил Питер.
   – Я тоже, – откликнулась Кэти. – Мне пора бежать, иначе опоздаю на поезд. Что-нибудь передать отцу?
   Питер покачал головой. Имей он что сказать Фрэнку, он бы позвонил ему сам или отправил тестю факс. Посылать Фрэнку сообщения через Кейт? Только не это.
   – Спасибо, не стоит. Желаю удачи. Увидимся через несколько дней, – сказал Питер. Никто по его голосу не догадался бы, что предыдущий вечер он провел, изливая душу незнакомой женщине.
   – Ты тоже не перетруждай себя, – на прощание посоветовала она и положила трубку.
   Питер какое-то время сидел, думая о Кэти. Разговор был дежурный и для нее типичный. Она проявила интерес к его работе, тем более что дело касалось компании ее отца. А вообще у нее практически не находилось для него свободной минуты. Они давно уже не делились друг с другом сокровенными мыслями, держали свои чувства при себе.
   Иногда Питер задавался вопросом: может, Кейт просто страшно оторваться от отца? Мать она потеряла в детстве, и это чувство потери и потребности в родительской опеке до сих пор было живо в ней. Она как будто боялась прикипеть душой к кому-то другому кроме отца.
   Отец, надежный, как скала, был для нее всем на свете. Нет, конечно, у нее еще был Питер, но отец все равно занимал в ее жизни первое место. И он многое требовал от нее. Ее личное время, ее интерес, ее внимание. Безусловно, Фрэнк многое давал взамен, однако любил, когда его щедрость сторицей возвращалась к нему в виде внимания и дочерней привязанности.
   Но разве в ее жизни не было других, столь же близких людей? А как же ее собственная семья – муж, сыновья? И тем не менее Питер подозревал, что Кейт никого не любила так, как отца – даже его, даже их сыновей. Хотя, конечно, никогда в этом не признается.
   Когда Кэти казалось, что кто-то угрожает ее отцу, она, словно львица, вставала на его защиту. Такая реакция была бы понятна по отношению к собственной семье. Увы, в случае с Кейт ее чувства всецело принадлежали отцу. Неестественная привязанность дочери к отцу беспокоила Питера, ибо превосходила все разумные границы.
   Питер весь день проработал за компьютером и, наконец, в четыре часа решил позвонить Сушару. Впрочем, стоило ему это сделать, как он тотчас пожалел о своем нетерпении. На этот раз Поль-Луи ответил ему из лаборатории, правда, был немногословен и не сказал Питеру ничего нового. И снова пообещал перезвонить, как только тесты будут закончены.
   – Да-да, я знаю, извините. Просто я подумал…
   Питер ощущал себя идиотом и находил для себя оправдание только в том, что викотек значил для него слишком многое и занимал все его мысли. Викотек и Оливия Тэтчер.
   В конце концов Питер поймал себя на том, что больше не может работать, и в пять часов решил спуститься в бассейн и поплавать. Вдруг это поможет снять накопившееся напряжение?
   Он выискивал глазами Оливию в лифте, пока спускался в фитнес-центр, потом в бассейне. Везде. Но ее нигде не было. Интересно, где она сегодня? И что думает про вчерашний вечер? Что он для нее значит – редкую отдушину в монотонной жизни или поворотный момент в ее судьбе?
   Питер поймал себя на том, что постоянно прокручивает в уме их вчерашний разговор, вспоминает, как она выглядела, ищет в ее словах некий глубокий, потаенный смысл. Перед его мысленным взором стояли ее огромные карие глаза, их искренний взгляд, милое, невинное лицо, стройная фигура Оливии, исчезающая в дверях отеля.
   Даже плавание в бассейне оказалось не в силах изгнать образ Оливии из его мыслей. Вернувшись в номер, Питер чувствовал себя ненамного лучше. Чтобы как-то отвлечься от звучавших в голове голосов, от образа почти незнакомой женщины, что стоял перед глазами, от напряженного ожидания экспертного заключения по викотеку, которое могло поставить крест на его детище, Питер включил телевизор.
   Если верить каналу Си-эн-эн, в мире мало что изменилось. Очередная заварушка на Ближнем Востоке, небольшое землетрясение в Японии. В Нью-Йорке какие-то злоумышленники якобы подложили бомбу в небоскребе Эмпайр Стейт Билдинг, а в результате несколько тысяч испуганных людей пришлось выводить из здания на улицу. Это сообщение напомнило ему вчерашний вечер, когда он сначала провожал глазами Оливию Тэтчер, когда та шла через Вандомскую площадь, а потом отправился за ней следом.
   Не успел Питер об этом подумать, как ему показалось, будто он сходит с ума. Потому что, словно вторя его мыслям, диктор произнес ее имя. Вслед за этим на экране появилось размытое фото, снятое со спины, когда Оливия в белой футболке и джинсах спешила по площади. За первым снимком последовал второй – мужчины, который шел за ней на некотором расстоянии. Собственно, ничего, кроме его затылка, разглядеть было невозможно.
   – Накануне вечером, после того как поступило сообщение о том, что в отель «Ритц» в центре Парижа якобы подложена бомба, исчезла супруга сенатора Андерсона Тэтчера. В последний раз ее видели, когда она поспешно покидала Вандомскую площадь. Есть свидетели того, что некий мужчина последовал за ней. Никакой информацией о его личности мы не располагаем. Неизвестно, шел ли он за ней из преступных побуждений согласно некоему плану, или это простое совпадение.
   Питер мгновенно понял, что видит на снимке себя в тот момент, когда он шел следом за Оливией по площади. Ему повезло, что никто его тогда не узнал. Опознать же его по этому снимку было попросту невозможно.
   – Миссис Тэтчер не видели примерно с полуночи. Никаких сведений о ее местонахождении не поступало. По словам ночного дежурного, ему показалось, будто он видел ее сегодня рано утром, однако согласно достоверным данным в отель она больше не возвращалась. В данный момент невозможно сказать, имеем ли мы дело с похищением, или же в силу напряженной политической обстановки Оливия Тэтчер решила провести какое-то время у своих парижских знакомых, хотя, поскольку она так и не дала о себе знать, последняя версия представляется менее правдоподобной. Полиция провела целый день в номере Тэтчеров, ожидая телефонного звонка от супруги сенатора, но его не последовало. Единственное, что нам точно известно, – Оливия Дуглас Тэтчер исчезла. С вами был канал Си-эн-эн из Парижа.
   Питер, не веря своим глазам, уставился на телеэкран. Перед ним тем временем возникла новая картинка – фотомонтаж из нескольких снимков Оливии, вслед за этим на экране появился ее муж. Местный репортер брал у Энди Тэтчера интервью для англоязычного канала, который смотрел Питер.
   Репортер постоянно намекал на то, что последние два года, после смерти их сына Алекса, супруга сенатора пребывала в глубокой депрессии. Энди Тэтчер это категорически отрицал. Он также добавил, что не сомневается в том, что его супруга жива и здорова, потому что если бы ее похитили, то похитители уже давно бы заявили о себе. Говорил он искренне и был удивительно спокоен. Глаза сенатора были сухи. Никаких признаков паники Питер не заметил.
   Слова и поведение Энди Тэтчера навели Питера на мысль, что у сенатора на первом плане его предвыборная кампания и он отнюдь не переживает по поводу исчезновения жены.
   Страх за Оливию вкрался в сердце Питера. Куда же могла она исчезнуть после того, как попрощалась с ним на площади? В последний раз он видел ее примерно в шесть утра, когда она входила в отель. Что же могло с ней случиться?
   Питер почувствовал ответственность за нее. Вдруг Оливию действительно похитили? Схватили, когда она шла к себе в номер? Он прокручивал эту сцену в голове раз за разом и все время останавливался в одном и том же месте.
   Мысль о похищении не давала ему покоя. Нет, здесь что-то не так.
   Чем больше он думал об исчезновении Оливии, тем больше проникался уверенностью, что с ней все в порядке. Ему на память приходила история с исчезновением Агаты Кристи. Вчера вечером Оливия взяла и ушла с площади перед отелем. Что ей мешало вновь сделать то же самое ранним утром? Что, если она просто не захотела возвращаться к своей прежней жизни? Впрочем, ей все равно придется – по крайней мере, ему так казалось. Но вчера вечером Оливия призналась ему, что долго не выдержит.
   Думая о ней, Питер расхаживал по комнате и вскоре понял, что должен сделать. Ситуация, конечно, складывалась неловкая, но если от этого зависит безопасность Оливии, то почему бы нет? Он должен пойти и признаться сенатору, что был с его женой минувшей ночью, рассказать, куда они с ней ходили и что рано утром он довел ее до отеля.
   Питер также хотел упомянуть Ла Фавьер, потому что чем дольше об этом думал, тем больше проникался уверенностью, что Оливия уехала именно туда. Внутренний голос подсказывал ему, что это единственное место, где она могла укрыться от остального мира. И пусть он провел с ней всего несколько часов и он плохо знал ее, такой шаг Оливии представлялся ему очевидным.
   А вот Энди Тэтчер, хотя и был в курсе того, как любит она Ла Фавьер, даже не вспомнил про эту рыбацкую деревушку. Так, может, стоит ему подсказать? Предложить, чтобы туда немедленно направили полицию? И только если ее там не окажется, можно будет с уверенностью говорить о том, что Оливия попала в беду.
   Питер не стал дожидаться лифта, а стремительно поднялся по лестнице на тот этаж, где поселились Тэтчеры, – накануне Оливия назвала номер их апартаментов. Первое, что бросилось ему в глаза, – обилие в коридоре полицейских и агентов в штатском. Все какие-то притихшие, хотя и не слишком мрачные. Даже те, что стояли рядом с ее номером, не производили впечатление встревоженных.
   Как только Питер появился в конце коридора, все взгляды обратились в его сторону. Перед тем как выйти из номера, он накинул пиджак, правда, не повязал в спешке галстук и нес его в руке. Интересно, примет ли его Андерсон Тэтчер? Не хотелось бы обсуждать такие вещи с кем-то посторонним. Да и сенатору не так-то просто признаться, что он в течение шести часов провел с его женой в кафе на Монмартре. Но Питер хотел быть честным с ним, а это самое главное.
   Подойдя к двери номера, Питер спросил, можно ли увидеть сенатора. Дежурный телохранитель спросил, есть ли у него договоренность о встрече, и Питер вынужден был признать, что нет. Затем сообщил, кто он такой, и мысленно отругал себя за то, что предварительно не позвонил в номер сенатора. С другой стороны, как только Питер понял, что Оливия исчезла, ему хотелось как можно скорее поделиться с ее мужем своей догадкой. Кто знает, вдруг каждая минута на вес золота?
   Телохранитель скрылся в номере. Оттуда до Питера донесся смех и шум, потянуло сигаретным дымом. Похоже, там шла оживленная беседа, а может быть, и вообще вечеринка. Интересно, это как-то связано с поисками Оливии или же – как он раньше подозревал – здесь полным ходом обсуждали предвыборную кампанию или другие дела из области политики?
   Впрочем, телохранитель вскоре вернулся и вежливо извинился. К сожалению, сенатор Тэтчер сейчас занят, у него совещание, и, если мистер Хаскелл не возражает, пусть позже свяжется с сенатором по телефону и они договорятся о встрече. Сенатор не сомневается, что мистер Хаскелл его поймет, особенно в свете последних событий.
   И мистер Хаскелл понял. Правда, ему было не совсем понятно, почему из номера доносится смех, почему оживленно о чем-то болтают, вместо того чтобы бросить все силы на поиски исчезнувшей миссис Тэтчер.
   Она уже пропадала раньше? Или им было все равно? Или же они подозревали, так же как и он, что ей все надоело и она решила провести пару деньков одна? Прийти в себя, собраться с мыслями?
   Питер едва не сказал, что пришел поделиться соображениями по поводу местонахождения супруги сенатора. Но что, если он ошибается?
   Чем дольше он думал об этом, тем отчетливее понимал, каким идиотом выставил бы себя, примись он рассказывать об их свидании на площади Согласия. И вообще, зачем он увязался за ней следом? Питер не смог бы это объяснить. В общем, все это попахивало большим скандалом как для Оливии, так и для него самого. Так что зря он пришел к сенатору. Сначала нужно было позвонить. И он направился в свой номер, чтобы это сделать.
   Но как только Питер вошел к себе, он тотчас увидел на телеэкране лицо Оливии. Теперь репортер выдвигал новую версию. На сей раз это было не похищение, а самоубийство. На экране появились старые фото ее маленького сына, затем снова она, на его похоронах, с заплаканными глазами.
   Эти полные боли глаза смотрели на него с экрана и умоляли не выдавать ее. Затем репортер взял интервью у психоаналитика по поводу последствий депрессии. Доктор объяснил, какие странные вещи порой вытворяют люди, перенесшие большое горе. Нечто подобное произошло и с Оливией Тэтчер после смерти сына.
   Эх, с каким удовольствием Питер в них бы чем-нибудь запустил! Боже, да что они знают о ее жизни, о ее боли, о ее горе? И какое право имеют копаться в ее чувствах?
   Затем на экране появились свадебные фотографии Оливии и Энди, а затем снимки с похорон ее деверя, погибшего через полгода после того, как она вышла замуж за Тэтчера.
   Питер уже снял телефонную трубку, когда репортер принялся обсуждать трагедии, преследующие семейство Тэтчеров, начиная с убийства Тома Тэтчера шесть лет назад: смерть малолетнего сына и вот теперь исчезновение самой Оливии. Репортер как раз назвал ее исчезновение трагическим, когда в трубке раздался голос телефонистки и спросил, с кем его соединить.
   Он открыл было рот, чтобы назвать номер апартаментов Энди Тэтчера, но внезапно понял, что лучше этого не делать. По крайней мере, сейчас. Сначала он должен все проверить сам. И если Оливии там не окажется, значит, с ней действительно что-то случилось, и тогда он сразу же позвонит сенатору.
   По большому счету он ей ничего не должен, но после вчерашнего вечера обязан ей молчанием. А еще Питер надеялся, что не ставит под удар ее жизнь, оттягивая до последнего посвящение Тэтчера в свои догадки.
   Он повесил телефонную трубку, ничего не сказав. Диктор Си-эн-эн тем временем сообщил, что пока что родители миссис Тэтчер, губернатор Дуглас и его супруга, не выступили с заявлением по поводу загадочного исчезновения их дочери в Париже. Диктор продолжал что-то бубнить, но Питер его не слушал. Открыв шкаф, он вытащил свитер. Черт, как жаль, что он не захватил с собой джинсы. Но кто знал, что они могут ему понадобиться. Джинсы – неподходящая одежда для присутствия на деловых совещаниях.
   Затем Питер позвонил на ресепшен, чтобы ему подсказали, как можно побыстрее добраться в Ниццу, но ему объяснили, что в это время суток авиарейсов туда нет, а последний поезд отходит через пять минут. Тогда он спросил, можно ли взять напрокат машину. И еще ему пригодилась бы карта, которая поможет добраться из Парижа на юг Франции.
   Когда же портье предложил ему машину с водителем, Питер пояснил, что предпочел бы сесть за руль сам, хотя, безусловно, ехать с водителем было бы безопаснее и быстрее. Но ему хотелось побыть одному.
   Портье пообещал, что все подготовит через час: машина будет ждать его у парадного входа. Дорожную карту он найдет внутри салона.
   Часы показывали начало восьмого. Когда же в восемь часов Питер спустился вниз, его там уже поджидало новенькое «Рено», на переднем сиденье которого лежало несколько карт. Швейцар услужливо объяснил ему, как лучше выехать из Парижа.
   Никакого багажа у него с собой не было – лишь яблоко, бутылка минеральной воды «Эвиан» и зубная щетка в кармане. Сев за руль, Питер тотчас почувствовал себя искателем приключений. С дежурным за стойкой он договорился, что, если понадобится, сможет оставить машину в Ницце или Марселе и самолетом вернуться в Париж.
   Но это лишь в том случае, если он Оливию не найдет. Если же найдет, они смогут вернуться вместе в его машине. Если, конечно, Оливия согласится. Все-таки вдвоем ехать веселее, есть с кем поговорить. Ей же наверняка захочется выговориться, и, пока они будут ехать в Париж, он поможет ей разобраться в мыслях и чувствах.
   Даже в это время суток автострада, что вела на юг, или, как называли ее французы, «дорога солнца», была забита машинами, и лишь после Орли движение сделалось менее оживленным, и Питер последующие два часа, до самого Пуйи, мчался на приличной скорости. Он вдруг почувствовал, как с каждым километром улетучивается беспокойство, а потом на него снизошло нечто вроде умиротворения.
   Питер не мог понять, в чем дело, но ощущение было такое, что он поступает правильно. Впервые за много дней он ощутил себя совершенно свободным от всех тревог и забот. Было нечто мальчишеское в том, чтобы на ночь глядя сесть за руль и выжимать скорость на темном шоссе, забыв обо всем на свете. Обо всем, кроме нее.
   А как прекрасно было вчера вечером, когда они проговорили почти ночь напролет! Это было сродни тому, как в незнакомом месте неожиданно встретить старого друга.
   Питер вел машину и видел перед собой ее лицо, ее печальные глаза – именно такие, как тогда, в первый раз. Он представлял себе Оливию в бассейне, когда она черной рыбкой уплывала от него. Затем увидел ее на Вандомской площади, когда она пыталась вырваться на свободу, с отчаянием и безнадежностью в глазах. Он вспомнил охватившее его умиротворение, когда она рассказывала ему про маленькую рыбацкую деревушку.
   Нет, это, конечно, безумие, ехать за ней через всю Францию, Питер прекрасно это понимал. Ведь они практически незнакомы. И все же, как и накануне вечером, когда он пошел следом за ней через площадь, он знал, что должен это сделать. Пусть он сам толком не понимает почему, но он должен ее найти.

Глава 5

   Дорога до Ла Фавьер была долгой и утомительной, но благодаря скорости, с которой Питер вел машину, он сумел добраться до места за десять часов. В шесть утра, когда только взошло солнце, он уже медленно въезжал в рыбацкий поселок. Яблоко было давно съедено, а бутылка минеральной воды на сиденье рядом с ним почти пуста.
   Он дважды за время пути останавливался выпить кофе и, чтобы не уснуть за рулем, постоянно слушал радио. Он ехал, опустив все окна, подставляя лицо струе свежего воздуха, и вот теперь наконец, добравшись до места, почувствовал, как сильно устал.
   Питер не спал всю ночь, да и предыдущая ночь выдалась бессонной. Не удивительно, что волнение, весь тот адреналин, что кипел в его жилах, потихоньку начал стихать, и он понял, что, прежде чем взяться за поиски Оливии, ему надо хоть немного поспать.
   В любом случае приступать к поискам ранним утром было бессмысленно. Не считая рыбаков, что уже начали подтягиваться к причалу, поселок еще спал. Питер подъехал к обочине и устроился на заднем сиденье. Там было тесно, но он свернулся на нем клубочком и моментально заснул.
   Когда он проснулся, было уже девять. Где-то неподалеку играли дети, и до Питера доносились их звонкие голоса. Кроме того, он различил крики чаек. Сон окончательно слетел с Питера, он сел, попробовал потянуться затекшим телом.
   Ночь выдалась длинная и прошла исключительно за рулем. Но если он найдет Оливию, его поездка будет не напрасной. Питер увидел свое отражение в зеркале заднего обзора и рассмеялся. Вид у него был заспанный и помятый. Этак можно распугать маленьких детей.
   Питер причесался, остатками минеральной воды прополоскал рот и, когда вышел из машины, чтобы отправиться на поиски Оливии, имел уже вполне сносный вид.
   Он понятия не имел, с чего начать, и просто последовал за стайкой детей. Те привели его к булочной, где он купил булочку с шоколадной начинкой, после чего вернулся назад полюбоваться морем.
   Рыбаки уже вышли на промысел, но несколько небольших барж и парусников все еще покачивались у причала. То там, то здесь стояли группки стариков, обсуждавших свои дела, в то время как мужчины помоложе занимались дневной работой.
   К этому времени солнце уже поднялось высоко. Питер огляделся по сторонам и понял, что Оливия была абсолютно права. Лучшего места, чтобы укрыться от мира, невозможно придумать: мирное, безмятежное, красивое. Было в нем нечто располагающее и теплое, похожее на дружеские объятия.
   Рядом с рыбацким причалом начинался длинный песчаный пляж. Питер дожевал булочку и, мечтая о чашке кофе, медленно зашагал по песку, совершенно зачарованный солнцем и морем. Он прошел почти весь пляж и, присев на камень, задумался, с чего начать поиски Оливии. Интересно, как она отреагирует, когда он ее найдет? Обрадуется? Разозлится? Если, конечно, она действительно здесь.
   Когда он поднял глаза, то увидел стройную женщину, которая направлялась по песчаному пляжу в его сторону. Босиком, в футболке и шортах, невысокая и хрупкая. Темные волосы развевались на ветру.
   Питер смотрел на нее, не отрывая глаз. Наверное, эта встреча была уготована судьбой.
   Вот так легко, так просто. Оливия приближалась к нему и улыбалась, как будто знала, что он будет ждать ее здесь. И эта улыбка предназначалась только ему.
   – Вряд ли это случайное совпадение, – вместо приветствия сказала она, садясь на камень рядом с ним.
   Питер все еще не пришел в себя и с того момента, как увидел ее, сидел, не шелохнувшись, с трудом веря, что так легко ее нашел.
   – Ты сказала, что возвращаешься в отель, – напомнил он. Нет, он не сердился на нее и ничему не удивлялся. Встреча с Оливией произошла слишком быстро и неожиданно.
   – Верно, я собиралась вернуться. Но как только приблизилась к отелю, поняла, что не смогу оставаться там ни минуты, – печально ответила она и тихо спросила: – А как ты узнал, где меня искать?
   – Посмотрел репортаж по Си-эн-эн, – ответил Питер, чем, похоже, привел ее в ужас.
   – И там показали меня?
   Питер рассмеялся ее наивному вопросу.
   – А ты как думаешь? Я провел весь день, гадая, как воспринял сенатор Тэтчер твое ночное исчезновение. В шесть часов я включил новости и кого же увидел на экране? Тебя. Сообщили, что тебя якобы похитили. Затем в роли потенциального похитителя я увидел себя любимого. Папарацци щелкнули меня, когда я последовал за тобой с Вандомской площади. Слава богу, лица на фото было не разобрать.
   Питер улыбнулся. Ситуация казалась ему полным абсурдом. Впрочем, он умолчал о том, что теперь средства массовой информации муссируют слухи о ее депрессии.
   – Боже мой, я об этом даже не подумала! – Оливии понадобилось некоторое время, чтобы переварить услышанные новости. – Я собиралась оставить Энди записку, предупредить его, что вернусь через несколько дней. Но, в конце концов, не оставила. Просто взяла и уехала. Сюда. Поездом, – добавила она, предвосхищая его вопросы.
   Питер кивнул, все еще пытаясь понять, что привело сюда его самого.
   Он уже дважды увязывался следом за ней. Его как будто тянуло к ней некой неодолимой силой.
   Их глаза встретились, Питер ласкал ее взглядом, однако оба даже не шелохнулись, чтобы прикоснуться друг к другу.
   – Я рада, что ты приехал, – тихо сказала она.
   – Я тоже рад.
   Внезапно налетевший ветер взъерошил ему волосы, и он стал похож на мальчишку. Непокорная прядь упала ему на глаза.
   – Я не знал, рассердишься ты или нет, если я разыщу тебя, – признался он, не отводя взгляда. Эта мысль не давала ему покоя всю дорогу от самого Парижа. Вдруг она сочтет его безрассудный шаг вмешательством в ее жизнь?
   – Разве можно на тебя сердиться? Ты был так добр ко мне. Ты слушал меня… ты меня запомнил.
   Она до сих пор не могла прийти в себя от удивления, отказывалась поверить, что он разыскал ее. Как он вообще решился на такой шаг? Ведь это так далеко от Парижа!
   Оливия порывисто поднялась и протянула ему руку.
   – Пойдем, я накормлю тебя завтраком. Ты, должно быть, проголодался после бессонной ночи.
   С этими словами она взяла его под руку и медленно повела к порту.
   Она шла босиком, и Питер обратил внимание, какие у нее красивые ноги. Песок был горячим, но она, казалось, этого не замечала.
   – Ты очень устал?
   Питер улыбнулся, вспомнив, каким разбитым чувствовал себя, когда добрался до поселка.
   – Не волнуйся, со мной все в порядке. Когда я приехал сюда, сумел поспать в машине три часа. Как-то не чувствуется усталости, когда ты рядом.
   Рядом с ней вообще было легко и весело. Это он знал точно.
   – Извини, я не нарочно, – сказала Оливия, а в следующий миг они вошли в крошечный ресторанчик, где заказали омлет, круассаны и кофе.
   Когда им принесли омлет, тот источал аппетитные ароматы. Питер проглотил свою порцию в два счета, а Оливия едва притронулась к еде. Не спуская с него глаз, она пила крепкий черный кофе.
   – Мне до сих пор с трудом верится, что ты приехал сюда, – тихо сказала она. – Энди неспособен на такие подвиги. Не был даже в самом начале наших отношений.
   – Я пытался сообщить твоему мужу об этом месте, – честно признался он. На ее лице тотчас возникло испуганное выражение.
   – Что ты сказал? Ты сказал ему, куда, по-твоему, я уехала?
   Ей меньше всего на свете хотелось видеть здесь Энди. Что касается Питера, то его появлению она была даже рада. Но видеть здесь мужа – нет, к этому она еще не готова. Собственно, она затем и приехала сюда, чтобы быть от него как можно дальше.
   – Но, в конце концов, я передумал, – поспешил успокоить ее Питер. – То есть сначала я хотел ему сказать, но как только подошел к вашему номеру, у меня тотчас пропало желание. Там было полно полиции, репортеров, телохранителей. Со стороны могло показаться, будто он проводит брифинг.
   – Вряд ли это как-то связано со мной, – покачала головой Оливия. – У Энди удивительный нюх на такие вещи. Он точно знает, когда ему стоит волноваться, а когда нет. Именно поэтому я и не оставила ему никакой записки. Он хорошо меня знает, и потому мое отсутствие его не слишком беспокоит. Не думаю, что он и в самом деле поверил в похищение.
   – Мне тоже так показалось, когда я пришел к вашим апартаментам, – согласился Питер.
   По крайней мере никакой паники в окружении сенатора он не заметил. Угрожай ее жизни опасность, наверное, все выглядело бы по-другому. Не похоже, что Энди Тэтчер был чем-то встревожен. Именно по этой причине Питер тогда решил ничего не говорить или, в крайнем случае, позвонить позднее.
   – Скажи, Оливия, ты будешь звонить ему? – спросил он с неподдельной тревогой. Ему казалось, что это ее долг.
   – Не сейчас. Я пока не знаю, что ему сказать. Я также не уверена, хочется ли мне вернуться к нему, но, видимо, придется это сделать. Хотя бы затем, чтобы все объяснить.
   Что объяснить? То, что она больше не хочет жить с ним. Что когда-то она любила его, но любовь прошла, что он разбил все ее надежды, нарушил все приличия, испортил все, что она ждала от него.
   Собственно говоря, ей было не к чему возвращаться. Оливия поняла это в тот вечер, когда вставила ключ в замочную скважину их номера и обнаружила, что не в состоянии его повернуть.
   Она больше ничего для него не значила. И она это знала. Причем уже давно. Бо2льшую часть времени муж просто не замечал ее существования.
   – Оливия, ты уходишь от него? – тихо спросил Питер, когда они закончили завтракать. Это, конечно, не его дело. Но с другой стороны, разве не затем он провел бессонную ночь за рулем, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? Это давало ему право хотя бы на крупицу правды, и она это понимала.
   – Думаю, что да.
   – Ты уверена? Но это выльется в громкий скандал.
   – Не меньший скандал разразился бы, если бы стало известно, что ты сейчас здесь со мной, – рассмеялась она. Питер тоже усмехнулся – что правда, то правда. Потом Оливия вновь посерьезнела. – Скандал меня не пугает. Подумаешь, шум, как хлопушки на Хеллоуин. Проблема не в этом. Я просто больше не могу терпеть ложь и лицемерие, эту фальшь, которой буквально пронизана политика. Я насмотрелась всего этого на десятки лет вперед и не знаю, смогу ли пережить еще одни выборы.
   – Ты думаешь, твой муж на следующий год ввяжется в президентскую гонку?
   – Возможно. Очень даже возможно, – задумчиво ответила Оливия. – Но если так, я просто не в состоянии быть вместе с ним. Нет, конечно, он мой муж… но только не это. Это выше моих сил. Боже, как хорошо все начиналось. Знаю, как много значил для него Алекс, даже если у Энди почти никогда не находилось для него времени. Но я не осуждала его, а пыталась понять.
   Его стало не узнать после смерти брата. Как будто тот унес вместе с собой какую-то часть его «я». Энди предал все свои высокие принципы, все те красивые слова, какие когда-либо произносил. Я не могу так поступить. И я не понимаю, почему я должна это делать. Я не хочу закончить так, как моя мать. Она пьет. Ее мучают мигрени и кошмары, у нее трясутся руки. Она живет в постоянном страхе попасть в поле зрения прессы. Ее терзает вечный страх сделать что-то такое, что поставит отца в неловкое положение. Я никому не пожелала бы такой жизни. А ведь моя мать живет в этом кошмаре уже не один десяток лет. Нет, внешне все прекрасно. Она выглядит моложе своих лет благодаря подтяжке лица, и никому не понять, что за этой маской кроется страх.
   Отец таскает ее за собой повсюду – на каждое собрание, на каждую лекцию или публичное выступление, на каждый митинг. Обладай моя мама мужеством, она бы призналась, что ненавидит его за это, но она никогда этого не сделает. Отец погубил ее жизнь. Ей следовало уйти от него еще много лет назад, и, поступи она так, сейчас бы была совсем другим человеком. Думаю, она осталась с отцом лишь затем, чтобы он не проиграл выборы.
   Питер внимательно слушал Оливию, и каждое ее слово находило отклик в его душе.
   – Знай я, что Энди пойдет в политику, я бы никогда не вышла за него замуж. Наверное, я должна была понять это еще в самом начале, – с печальным видом добавила Оливия.
   – Откуда тебе было знать, что его брат погибнет, а он сам окажется втянутым в политические игры?
   – А может, это лишь предлог и у нас в любом случае ничего бы не сложилось. Как знать? – Она пожала плечами и отвернулась, глядя в окно. Рыбацкие лодки вдали казались игрушечными. – Как здесь красиво! Я готова остаться здесь навсегда.
   Она произнесла эти слова с такой искренностью, что Питер ей поверил.
   – Вот как? Если ты уйдешь от него, ты вернешься сюда?
   Он хотел знать, где, в каком месте ее представлять, на фоне какого пейзажа мысленно рисовать ее образ, когда он будет думать о ней долгими зимними вечерами в Гринвиче.
   – Возможно, – ответила Оливия, пока еще не уверенная ни в чем.
   Она знала, что в любом случае должна вернуться в Париж и поговорить с Энди, даже если ей этого не хочется. Миф о ее похищении рос и раздувался вот уже два дня, и она легко представляла себе тот цирк, какой не заставит себя ждать, стоит ей вернуться в Париж.
   – Я вчера вечером разговаривал с женой, – негромко заметил Питер, пока Оливия сидела, погруженная в свои мысли. – Было так странно вновь слышать ее голос после нашего разговора накануне. Я всегда спокойно относился ко всему, что она делала… даже к ее слишком тесным отношениям с отцом, хотя, сказать по правде, они мне давно не нравились. Но после разговора с тобой все это стало страшно меня раздражать.
   Питер был честен с ней. Более того, он впервые мог говорить свободно, не подбирая слов. Оливия была такая открытая, такая искренняя и вместе с тем всячески оберегала его чувства. Он это сразу заметил.
   – Позавчера вечером Кэти ужинала с отцом. Вчера она с ним обедала. Она намерена провести с ним два летних месяца. Иногда мне кажется, что она замужем за ним, а не за мной. Впрочем, так было всегда. Просто раньше я успокаивал себя тем, что у нас с ней такие хорошие отношения, такие прекрасные сыновья, а ее отец позволяет мне заниматься тем, что мне нравится.
   Странно. Он привык так думать, и вот внезапно все изменилось.
   – Он позволяет тебе заниматься тем, что тебе нравится? – уточнила Оливия. Они не говорили об этом той ночью в Париже, но на этот раз эту тему затронул он сам. Да и они уже знали друг друга гораздо лучше, во всяком случае, так им казалось.
   – Да, Фрэнк предпочитает не вмешиваться в мои дела. Как правило, – уточнил Питер и умолк.
   Похоже, они вступили на зыбкую почву. Оливия – какие бы причины ни руководили ею – была готова оставить мужа. В его же планы отнюдь не входило раскачивать семейную лодку. В этом он был уверен на все сто.
   – А если тестирование викотека пройдет неудачно? Что тогда?
   – Надеюсь, он продолжит оказывать мне поддержку. Нам просто придется провести дополнительные исследования, хотя это и предполагает лишние расходы.
   Это еще мягко сказано. Но вряд ли на этом этапе Фрэнк пойдет на попятную. Он возлагал на препарат огромные надежды. Просто им придется сообщить FDA, что они еще не готовы к клиническим испытаниям.
   – Мы все время от времени идем на компромиссы, – тихо заметила Оливия. – Проблема в том, что стоит задуматься, все ли правильно в твоей жизни, когда оказывается, что компромиссов слишком много. Может, так и должно быть, главное, чтобы все были счастливы. А ты счастлив? – Сейчас она задавала вопрос не как женщина, а как добрый друг.
   – Думаю, что да, – после секундной паузы ответил Питер. – По крайней мере, мне всегда так казалось. Но скажу честно, Оливия, послушав тебя, я начал терзаться сомнениями. Я уступал жене и тестю слишком часто. Я не спорил с тем, где нам жить, в какую школу отдать сыновей, где провести лето. В конце концов, думал я, какая разница? Не все ли равно? И вот теперь мне не все равно.
   Мне было наплевать, ждет она меня дома или нет. Как вдруг мне стало не все равно. Мне хочется с ней поговорить, а ее рядом нет. Она на заседании какого-то благотворительного комитета или у нее какие-то дела, то ли личные, то ли что-то связанное с сыновьями или с ее отцом. Так повелось с тех пор, как мальчишки уехали учиться в закрытую школу, а может, еще и раньше. Но у меня были свои дела, и я закрывал на все это глаза.
   И вот вдруг, спустя восемнадцать лет семейной жизни, я ловлю себя на том, что мне не с кем поговорить. И вот я здесь, разговариваю с тобой в рыбацкой деревушке во Франции. При этом я говорю тебе такие вещи, какие никогда бы не осмелился сказать ей… потому что у меня к ней нет доверия. Что, согласись, печально, – тихо добавил Питер. – И все же…
   Он посмотрел ей в глаза и, потянувшись через стол, взял Оливию за руку.
   – Я не хочу бросать ее. У меня никогда не возникало таких мыслей. Я не могу себе это представить. Для меня существовала лишь одна жизнь – с Кэти и нашими мальчишками. И вот неожиданно я понял нечто такое, чего я никогда не знал или просто не замечал. А может, боялся посмотреть правде в глаза. Я понял, что очень одинок.
   Оливия молча кивнула. Как же хорошо это было ей знакомо! Более того, она подозревала нечто подобное с первой минуты их разговора в Париже. И знала то, о чем он еще не догадывался.
   Все шло своим чередом, и вот он вдруг оказался там, где никогда не предполагал оказаться. Он прямо посмотрел Оливии в глаза. Искренность – ее он тоже открыл в себе в эти последние пару дней.
   – При всех моих чувствах, при всем равнодушии Кэти ко мне, боюсь, мне не хватит смелости уйти от нее. Не хватит смелости оборвать все то, что нас связывает.
   Сама мысль о том, чтобы начать жизнь сначала, угнетала его.
   – Да, это было бы нелегко, – тихо согласилась Оливия и, не выпуская его руки, подумала о себе. Нет, он не упал в ее глазах после этих слов. Наоборот, еще больше вырос, ибо был с ней честен. – Мне тоже страшно на это решиться. Но у тебя, по крайней мере, есть хоть какие-то отношения. Жена дома, с тобой, она не отгораживается от тебя, по-своему заботится о тебе, даже если на первом месте для нее всегда отец. Но она верна тебе, верна вашим детям. У вас есть совместная жизнь, пусть даже не идеальная, не такая, о какой ты мечтаешь. Между мной и Энди ничего подобного нет. Причем уже давно. Едва ли не с первого дня.
   Питер подозревал, что это еще мягко сказано, и даже не пытался встать на его защиту.
   – В таком случае тебе действительно лучше уйти.
   Он переживал за нее. Какая она хрупкая, какая ранимая! Его тревожило, как она будет жить здесь, одна, в этой странной французской деревушке. И как больно, как одиноко будет ему самому. Всего за два дня Оливия превратилась в важную часть его жизни. Он не мог представить без нее своего существования. Ему будет даже не с кем поговорить! Женщина-легенда, с которой судьба свела его в Париже, обрела плоть и кровь.
   – Может, тебе на какое-то время вернуться к родителям, пока шумиха в прессе не утихнет? Потом ты можешь в любое время вернуться сюда.
   Питер пытался ей помочь, предлагал возможные решения. Она благодарно улыбнулась ему. Теперь они стали настоящими друзьями, в некотором роде даже сообщниками.
   – Может быть, хотя я не уверена, что моей матери хватит духа поддержать меня, особенно если отец займет сторону Энди.
   – Как это мило, – хмуро произнес Питер. – Ты думаешь, до этого дойдет?
   – Не сомневаюсь. Политики обычно стоят друг за друга горой. Мой брат всегда соглашается с Энди, просто так, из принципа. Мой отец тоже его обычно поддерживает. Более того, мой отец искренне убежден, что Энди должен баллотироваться в президенты. Так что мой уход от него вряд ли будет встречен с одобрением. Ведь это существенно снизит шансы Энди, а может, и вообще вытолкнет из предвыборной гонки. Разведенный президент – такого еще не бывало. Хотя лично я считаю, что оказываю ему великую услугу. Быть первой леди – нет, это не для меня. Это был бы сущий кошмар. Или ад. Я точно знаю. Мне этого просто не пережить.
   Питер кивнул. Просто удивительно, что он обсуждает с ней такие вещи. И хотя его собственная жизнь тоже была не подарок, тем более сейчас, когда викотек оказался в подвешенном состоянии, по части проблем ему до нее далеко. По крайней мере его проблемы не выходили на просторы общественного обсуждения. У нее же каждый шаг был на виду. В его семье никто не собирался выдвигать свою кандидатуру ни на какие значимые посты – разве что Кэти, которой непременно хотелось попасть в попечительский совет школы.
   Оливия же была дочерью губернатора, женой сенатора и сестрой конгрессмена. Возможно, в самом ближайшем будущем она станет супругой президента – если, конечно, не уйдет от мужа. Да, такая судьба выпадает не всякому.
   – А если Энди все-таки решит участвовать в президентской гонке, ты с ним останешься?
   – Не вижу причин. Остаться – значило бы продаться. С другой стороны, зарекаться не стану. Вдруг я лишусь рассудка, или же он свяжет меня по рукам и ногам, засунет в рот кляп и запрет в каком-нибудь чулане. Или придумает что-нибудь еще.
   Питер попросил у официанта счет и искренне удивился, увидев, какая дешевая здесь еда. Он расплатился, и они, взявшись за руки, медленно вышли из ресторана.
   – Пусть только посмеет, я снова приду, чтобы спасти тебя, – пообещал он с улыбкой.
   Дойдя до причала, они сели на каменные плиты и свесили над водой ноги. Со стороны они казались довольно странной парой – Питер все еще был в белой рубашке и костюмных брюках, а Оливия босиком и в шортах.
   – Так вот, значит, как оно было? – спросила она со счастливой улыбкой и прильнула к нему. – Ты спас меня!
   Вот оно что! Он считает это спасением. Ее никто не спасал вот уже много лет, и ей было приятно, что наконец-то нашелся такой смельчак.
   – Ну, я так думаю. По крайней мере от похитителей, или террористов, или кем был тот тип, который увязался за тобой на Вандомской площади. Лично мне он показался темной личностью. И я решил, что мой долг – тебя спасти.
   Они сидели под ласковыми лучами солнца, касаясь друг друга и беззаботно болтая ногами.
   – Мне это даже нравится, – сказала Оливия и предложила вернуться на пляж. – Мы могли бы дойти до моего отеля и там поплавать.
   Питер не знал, как отреагировать на ее предложение. Он явно был не готов плавать в костюмных брюках.
   – Мы могли бы купить тебе шорты или плавки. Просто грех не воспользоваться такой чудной погодой.
   Питер задумчиво посмотрел на нее. Верно, просто грех, но, с другой стороны, времени у него в обрез, так что придется отказаться от столь заманчивого предложения.
   – Боюсь, мне нужно возвращаться в Париж. Я потратил десять часов на дорогу сюда.
   – Не смеши меня. Неужели ты приехал сюда лишь затем, чтобы позавтракать? К тому же никаких срочных дел у тебя нет. Разве что ждать новостей от Сушара. Он же может тебе даже не позвонить в течение дня. Не проще ли самому позвонить в «Ритц», узнать, спрашивал ли тебя кто-нибудь, и если да, то перезвонить отсюда?
   – Что ж, звучит разумно, – согласился Питер и удивился тому, как быстро она расправилась с его делами.
   – Ты можешь снять номер в моем отеле, а завтра мы вместе на твоей машине вернемся в Париж, – предложила Оливия, сдвигая их отъезд на завтрашний день.
   Питер колебался, не зная, стоит ли ему соглашаться на ее предложение, каким бы соблазнительным оно ни было.
   – Может, ты все-таки позвонишь мужу, – предложил Питер, когда они, взявшись за руки, шагали по пляжу под палящим солнцем. Он посмотрел на нее. Ее лицо светилось счастьем. Он же поймал себя на том, что еще никогда в жизни не ощущал себя таким свободным.
   – Лучше не надо, – возразила Оливия. – Ведь он устроил такой спектакль по этому поводу, такое сочувствие вызвал к себе, такие заработал на этом очки. Нет, я бы не хотела своим звонком портить ему все это.
   – Ты слишком давно живешь в политике, – улыбнулся Питер и опустился на песок рядом с ней. Вернее, она усадила его, потянув за руку. Он уже давно снял носки и туфли и, пока они шли по пляжу, нес их в руке, ощущая себя этаким пляжным прожигателем жизни. – Ты начинаешь думать так же, как они.
   – Неправда. Даже в самом худшем случае я настолько не прогнила. И это вряд ли со мной случится. Хотя бы потому, что я ни к чему не стремлюсь любой ценой, так, как они. Единственное, что было для меня самым важным в этой жизни, я уже потеряла. И теперь мне больше нечего терять.
   Это были печальные слова, и он знал, что она имеет в виду ребенка.
   – У тебя еще могут быть дети, Оливия, – мягко сказал он.
   Она лежала рядом, закрыв глаза, как будто это могло облегчить ее боль. И все равно он заметил слезы, скатившиеся из-под ее ресниц, и осторожно смахнул их.
   – Понимаю, какое для тебя это горе. Извини. – Ему хотелось расплакаться вместе с ней, обнять ее и прижать к себе, забрать у нее всю ту боль, которую она носила в себе последние шесть лет. Увы, он смотрел на нее с щемящей нежностью и ощущал свою полную беспомощность.
   – Да, это было ужасно, – прошептала Оливия сквозь слезы. – Питер… ты настоящий друг. Спасибо, что ты приехал сюда.
   Наконец она открыла глаза и посмотрела на него. Их взгляды встретились.
   Он приехал к ней за тысячу миль. Неожиданно этот маленький французский поселок стал для них убежищем. Они существовали только друг для друга – час, день, два – сколько получится.
   Питер оперся на локоть и неотрывно смотрел на нее, остро ощущая, что ни к кому прежде не испытывал такой нежности. Что не встречал никого, кто был бы похож на нее. Ни о чем другом он в этот момент был не в состоянии думать. Оливия занимала все его мысли.
   – Я хочу быть здесь, рядом с тобой, – произнес он и легонько провел пальцем по ее щеке и губам. – Хотя не имею на это никакого права. Со мной такое впервые в жизни.
   Она терзала его и одновременно была бальзамом для всех его душевных ран. Быть рядом с ней – это лучшее, что было в его жизни, и самое сложное.
   – Я знаю, – тихо ответила Оливия. Каким-то шестым чувством – душой ли, сердцем ли – она знала о нем все. – И я от тебя ничего не требую, – пояснила она. – Ты и так проявил ко мне столько участия, сколько я не видела ни от кого в жизни. Как я могу требовать от тебя большего? И я не хочу, чтобы из-за меня ты был несчастлив, – добавила она, печально глядя на него.
   В некотором смысле Оливия знала о жизни даже больше, чем он, – о темной ее стороне: горе, утратах, боли, предательстве.
   – Тс-с! – прошептал Питер и приложил палец к губам, а потом, не говоря больше ни слова, придвинулся к ней ближе и, заключив ее в объятия, нежно поцеловал.
   Они были на пляже одни, их никто не видел. Никому до них не было дела, никто их не фотографировал, никто не осуждал их.
   Остановить их могла лишь их собственная совесть и те преграды, что разделяли их, но теперь преграды эти, словно выброшенные волнами обломки кораблекрушения, валялись вокруг них на песке. Дети, супруги, воспоминания, их жизни… И все это в эти мгновения ровно ничего не значило.
   Питер целовал ее со всей страстью, какая копилась в нем все эти годы и о существовании которой он даже не догадывался. Они долго лежали в объятиях друг друга. Ее поцелуи не уступали в пылкости его поцелуям, как будто и она истосковалась по ласкам. Оба не скоро вспомнили, где находятся. В конце концов они разомкнули объятия и просто лежали рядом и улыбались друг другу.
   – Я люблю тебя, Оливия, – первым нарушил молчание Питер. Он привлек ее к себе, и они лежали бок о бок, глядя в залитое солнцем небо. – Наверное, это покажется тебе сущим безумием, ведь мы знаем друг друга всего два дня. Но у меня такое чувство, будто мы вместе всю жизнь. Знаю, я не имею права говорить тебе такие слова, но я… люблю тебя.
   Он посмотрел ей в глаза, и было в его взгляде столько нежности, что Оливия невольно улыбнулась.
   – Я тоже тебя люблю, и лишь один Бог ведает, куда это нас заведет. Может, никуда. Но еще никогда в жизни я не была так счастлива. Может, нам стоит убежать? Вдвоем. Послать к черту викотек и Энди.
   Они рассмеялись той храбрости, с какой были сказаны эти слова. Оба ощущали невероятную свободу, ведь в этот момент ни одна душа в мире не догадывалась, где они.
   Считалось, что Оливия Тэтчер похищена и неизвестно, жива ли она. А Питер просто исчез, укатил неизвестно куда во взятой напрокат машине, прихватив яблоко и бутылку минеральной воды. Это было так удивительно, так невероятно, что от этого кругом шла голова.
   Затем Питера внезапно посетила тревожная мысль. Что, если в данный момент их разыскивает Интерпол? Что агенты уже на пути сюда?
   – Скажи, а почему твоему мужу не могло прийти в голову, что ты приехала именно сюда?
   Уж если он об этом догадался, почему то же самое не мог сделать Энди?
   – Я никогда не рассказывала ему про это место. Это, так сказать, мой маленький секрет.
   – Вот как? – искренне удивился Питер.
   Оливия рассказала ему про этот рыбацкий поселок в самый первый вечер их знакомства. Зато даже ни словом не обмолвилась об этом месте мужу? Питер почувствовал себя польщенным. Оказывается, она доверяет ему. Впрочем, доверие было взаимным. В целом мире не было ничего такого, что бы он хотел от нее утаить.
   – Так что здесь мы в полной безопасности. По крайней мере, ближайшие несколько часов.
   Он все еще намеревался вернуться в Париж уже сегодня. Но после того как они купили ему плавки, после того как поплавали вместе в теплом море, его решимость начала испаряться. Плавать здесь было куда приятнее, нежели в бассейне «Ритца». Тогда он ее еще не знал, но когда Оливия проплывала мимо, ему становилось не по себе. Сейчас же она плыла рядом с ним, и для него эта близость была сродни пытке.
   Она призналась, что боится плавать в открытом море и никогда по этой причине не любила парусный спорт. Ее страшили течения и приливы и снующие в глубине рыбы. А вот рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. Они даже доплыли до небольшой лодки, привязанной к буйку.
   Они забрались в нее и какое-то время отдыхали, восстанавливая силы. Питеру же потребовалась вся сила воли, чтобы не заняться с ней любовью прямо на дне этой убогой лодчонки.
   Но они уже заключили уговор. Питер лично настоял на том, что если между ними что-то произойдет, то это лишь все испортит. Их обоих будет терзать чувство вины. Более того, оба знали: какое бы чувство ни распустилось подобно цветку в их сердцах, будущего у их любви нет. Разве только у дружбы. И им не стоит рисковать, ставить это бесценное для обоих чувство под удар, поддавшись порыву страсти.
   И хотя ее собственный брак представлял собой откровенный фарс, Оливия с ним согласилась. Завести роман – значит, лишь усложнить и без того непростую ситуацию, когда она вернется в Париж для разговора с Энди.
   С другой стороны, им было невероятно тяжело поддерживать чисто платонические отношения, ограничиваясь одними поцелуями. Вернувшись с пляжа, они снова обсудили эту тему, стараясь при этом не терять голову, что, однако, было нелегко. Они лежали рядом, касаясь друг друга, и продолжали разговаривать о том, что для них было важно.
   Они поделились воспоминаниями о своем детстве. Оливия росла в Вашингтоне, Питер – в Висконсине. Он рассказал ей о том, что зачастую чувствовал себя дома чужим, как ему хотелось покинуть ферму навсегда и как счастлив он был, когда познакомился с Кейт.
   Она спросила его о родных, и Питер рассказал ей о родителях и сестре. О том, что его мать и сестра умерли от рака, и потому викотек так много для него значит.
   – Будь у них такое лекарство, наверное, все было бы иначе, – печально сказал он.
   – Пожалуй, – философски произнесла она. – Но порой невозможно одержать победу над болезнью, даже имея самые современные чудо-препараты.
   Они перепробовали все и так и не смогли спасти Алекса. Выслушав историю его сестры, Оливия спросила:
   – У нее были дети?
   Питер молча кивнул, глядя куда-то в пространство.
   – Они приезжают к вам в гости?
   Ему было неловко отвечать на такой естественный вопрос. Он посмотрел Оливии в глаза и понял, что был не прав. Сейчас, когда она была рядом с ним, ему захотелось многое изменить, многое исправить. Что-то будет сделать проще, что-то трудней, но оставлять в своей жизни все по-прежнему никак нельзя.
   – Мой шурин уехал из Висконсина и через год женился снова. Я давно не получал от него никаких известий. Не знаю почему, но, наверное, он хотел навсегда похоронить прошлое. Он мне не звонил, не сообщил, куда уехал. Вернее, позвонил лишь тогда, когда ему и его новой жене потребовались деньги. Похоже, к тому времени у них уже было двое общих детей. Когда я рассказал об этом Кейт, она ответила, что мы давно не поддерживаем отношений, что им наплевать, родня мы или нет, а их дети вообще не знают, кто я такой. Я все оставил как есть и снова долго не получал от них известий. Последний раз, когда они мне звонили, они жили на ранчо в Монтане.
   Порой мне кажется, что Кейт даже рада, что у меня нет родных и близких, кроме нее, наших мальчишек и Фрэнка. С моей сестрой у нее никогда не было теплых отношений, а когда Мюриэл целиком унаследовала родительскую ферму, Кейт страшно разозлилась. Но мой отец был прав, когда завещал ферму Мюриэл. Мне она была ни к чему, скорее даже стала бы обузой, и мой отец это прекрасно знал.
   Высказав наболевшее, Питер снова посмотрел на Оливию и прочел в ее глазах то, что сам знал уже долгие годы, но в чем не желал себе признаваться из уважения к жене.
   – Я был не прав, когда упустил племянников из своей жизни. Мне следовало съездить в Монтану проведать их.
   Это был его долг перед сестрой. Но боже, как это было бы больно и тяжело. Гораздо проще было поддаться доводам Кейт.
   – Думаю, еще не поздно это сделать, – мягко заметила Оливия.
   – Да я и сам хочу. Вот только не знаю, где их теперь искать.
   – Наверное, найти можно, если постараться.
   Питер кивнул, зная, что ему теперь делать. А затем она огорошила его неожиданным вопросом.
   – Интересно, как сложилась бы твоя жизнь, если бы ты не женился на ней? – спросила Оливия, движимая искренним любопытством. Ей понравилось играть с ним в эту игру, задавать ему каверзные вопросы.
   – Думаю, мне никогда бы не сделать той карьеры, которую я сделал, – честно признался он.
   Оливия покачала головой, не соглашаясь с ним.
   – Ошибаешься, и в этом твоя проблема, – сказала она с убежденностью в собственной правоте. – Ты считаешь, что обязан Кейт буквально всем. Работой, успехом, вашим домом в Гринвиче. Но ведь это не так! Даже без нее ты бы сделал блестящую карьеру! Ведь это не она всего этого достигла, а ты. Да ты бы сделал фантастическую карьеру, даже если бы остался в Висконсине. У тебя цепкий ум, ты умеешь широко мыслить и видеть перспективу там, где, кроме тебя, ее не видит никто. Ты только посмотри на свой викотек! Ты ведь сам сказал, что это целиком и полностью твое детище.
   – Я пока еще не произвел его на свет, – возразил Питер.
   – Ничего, скоро произведешь, что бы там ни сказал тебе Сушар. Через год, два, десять лет. Какая разница? Главное, что ты это сделаешь, – с жаром произнесла она. – И даже если этот препарат не оправдает твоих надежд, ты придумаешь новый. И, самое главное, это не имеет никакого отношения к тому, на ком ты женат.
   Оливия была недалека от истины. Просто он сам об этом не задумывался.
   – Я не отрицаю, что благодаря Донованам тебе открылись широкие возможности. Но они бы так или иначе открылись и благодаря другим людям. А теперь подумай, что им дал ты. Ты до сих пор уверен, будто обязан им всем на свете, и потому чувствуешь себя неловко. Но ведь ты всего добился сам и почему-то боишься это признать.
   Питер никогда не задумывался о своей жизни в таком ключе. И вот теперь, слушая Оливию, ощущал, как в нем постепенно нарастает уверенность в собственных силах.
   Нет, она удивительная женщина. Она дала ему нечто такое, чего раньше у него никогда не было. Чего ему не могла дать Кейт. Но и он тоже кое-что дал ей взамен: тепло, заботу, нежность, доверие – все то, чего ей так не хватало. Это был редкий дар, и она была ему благодарна.
   Они вернулись в отель ближе к вечеру, где заказали салат «нисуаз», хлеб и сыр, после чего расположились за столиком на террасе. В шесть часов Питер посмотрел на часы и вспомнил, что собирался вернуться в Париж. Но проведя целый день на море, причем постоянно держа в узде свою страсть к Оливии, он испытал такую усталость, что ему было лень даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы провести десять часов за рулем.
   – Думаю, тебе не стоит сейчас никуда ехать, – сказала Оливия. Слегка загоревшая, вся светящаяся счастьем, она выглядела сейчас как никогда привлекательно. Он был готов остаться рядом с ней навсегда. – Ты два дня не спал, и если уедешь прямо сейчас, то вернешься в Париж лишь в четыре утра.
   – Скажу честно, – признался Питер, ощущая приятную истому, – такая перспектива меня не прельщает. Но я должен вернуться.
   Он уже позвонил в «Ритц». Никаких известий для него не поступало, но вернуться он все равно должен, ведь Сушар рано или поздно с ним свяжется. Кстати, на его счастье, ни Кейт, ни Фрэнк в его отсутствие не звонили.
   – Может, тебе стоит остаться здесь на ночь, а в Париж уехать рано утром? – предложила Оливия.
   Он пристально посмотрел на нее.
   – Если я останусь до завтра, ты вернешься вместе со мной?
   – Может быть, – уклончиво ответила она. – Именно это я в тебе очень ценю, твое невероятное чувство ответственности.
   – Ну хорошо, хорошо, – миролюбиво произнес Питер.
   Он действительно слишком устал, чтобы провести еще одну ночь за рулем. Уж если снова и отправляться в дорогу, то утром, хорошенько выспавшись.
   Когда они обратились к портье с просьбой поселить Питера на ночь в одиночный номер, оказалось, что тот уже занят. Всего в небольшом отеле было четыре номера, и лучший из них занимала Оливия. Это была небольшая комната с двуспальной кроватью и видом на море. Войдя в номер, они какое-то время смотрели друг на друга.
   – Ты можешь лечь на полу, – предложила она с лукавой улыбкой, помня об их обещании не делать ничего такого, о чем они впоследствии бы пожалели. Правда, в иные моменты об этом обещании хотелось забыть начисто.
   – Вынужден признаться, – улыбнулся в ответ Питер, – что столь великодушного предложения я никогда еще не получал. И с радостью готов его принять.
   – Ну что ж. Я со своей стороны обещаю хорошо себя вести. Честное скаутское. – Она подняла вверх два пальца.
   Он притворился, будто расстроен.
   – А вот это меня не слишком радует.
   Оба рассмеялись, а потом отправились купить ему футболку, бритву и джинсы. Все это они приобрели в местном магазинчике.
   Футболка была с логотипом «фанты», джинсы сидели на нем, как будто сшитые по мерке. Питер попросил разрешения воспользоваться перед ужином крошечной ванной в ее номере, чтобы побриться и привести себя в порядок.
   К тому времени как он вышел из ванной, Оливия тоже переоделась – на ней была короткая белая юбка и топик. На ногах – теннисные тапочки, которые она купила по пути сюда. Темные, блестящие волосы, легкий загар – неудивительно, что Питер не мог налюбоваться ею. Ему с трудом верилось, что это та самая женщина, о которой он читал в газетах и которая давно поселилась в его мечтах.
   Оливия была его другом и одновременно его возлюбленной.
   Было нечто трогательное в том, как их тянуло друг к другу, физически и эмоционально. Казалось бы, ничто не мешало их близости, но они стойко держали данное друг другу слово. Как романтично и как старомодно!
   В полночь, взявшись за руки, они пошли прогуляться по пустынному берегу. Откуда-то издалека доносилась музыка, и они танцевали на песке, тесно прижимаясь друг к другу. Питер не сдержался и наконец ее поцеловал.
   – Что мы будем делать, когда вернемся в Париж? – спросил он, когда они сидели рядом, слушая тихий шепот прибоя. – Вернее, что я буду делать без тебя?
   Этот вопрос он задавал себе снова и снова.
   – То, что и всегда, – сдержанно ответила Оливия.
   В ее намерения не входило рушить его семью, более того, внушать ему мысли, что такое возможно. Что бы ни произошло между ней и Энди, ломать судьбы других людей она не имела права. Более того, несмотря на их взаимную симпатию, она слишком мало знала его.
   – А что я делал всегда? – спросил он с удрученным видом. – Я даже не знаю, что сказать. Все, что было раньше, теперь мне представляется нереальным. Не знаю даже, был ли я когда-нибудь счастлив.
   Хуже всего было то, что Питер уже начал подозревать, что счастлив он никогда не был. Сама мысль об этом была для него в новинку.
   – Может, это не главное. Может, тебе не следует изводить себя такими вопросами, – мудро заметила она. – Главное то, что у нас есть сейчас. Что еще долго не забудется. О чем мы будем потом вспоминать, – печально добавила Оливия и посмотрела ему в глаза.
   Обоим была известна правда о его жизни. Что он продал себя, даже не заметив, как это случилось. Нет, вслух она этого никогда не скажет. Питер нашел себе оправдание, позволив Кейт и Фрэнку принимать решения за него – начиная с домашних вопросов и кончая работой. Разумеется, это произошло постепенно. Теперь же он сам удивлялся и разводил руками, не в состоянии объяснить, как в свое время этого не заметил. Наверное, потому, что так ему было проще.
   – Как же я буду без тебя? – спросил он с несчастным видом, прижимая ее к себе. С кем он будет разговаривать? Он прожил без нее сорок четыре года, и вот теперь внезапно ему стало страшно, что Оливии может не быть с ним рядом.
   – Не думай об этом, – посоветовала она, целуя его.
   Им понадобилась вся сила воли, чтобы наконец разомкнуть объятия и, обняв друг друга за талию, медленно зашагать по прибрежной полосе назад в отель.
   Когда же они медленно вошли в ее тесный номер, Питер улыбнулся и шутливо заметил:
   – Боюсь, тебе придется всю ночь бодрствовать и время от времени окатывать меня холодной водой.
   С какой радостью он взмахнул бы волшебной палочкой, чтобы вмиг все изменить. Увы, оба знали, что не имеют права поступить так, как им хочется. Это было настоящее испытание – испытание стойкости, испытание выдержки, испытание зрелости.
   – Хорошо, я так и сделаю, – ответила она с улыбкой.
   Оливия все еще не позвонила мужу, и, похоже, в данный момент это не входило в ее планы. Питер же не стал напоминать ей об этом. Пусть решает сама. Тем не менее ее упрямство его заинтриговало. Интересно, своим молчанием она наказывает супруга или же просто боится ему звонить?
   Что касается его самого, то Оливия свое слово сдержала. Она вручила ему все подушки и одно одеяло и помогла устроить на полу рядом со своей кроватью походную постель.
   Питер спал в джинсах и футболке, она же прошла в ванную комнату и там переоделась в ночную рубашку. И наконец, выключив свет, они легли: она – на свою кровать, он – на пол рядом. Взявшись за руки, они разговаривали в темноте, и у него ни разу не возникло настойчивого желания ее поцеловать.
   Оливия сдалась и, наконец, задремала лишь в четыре утра. Питер тихонько поднялся и, глядя на нее с нежностью, как ребенку поправил сползшее одеяло. Затем осторожно наклонился и легонько поцеловал.
   И, наконец, снова лег на пол, в свою импровизированную постель, и думал о ней до тех пор, пока сон не сморил его.

Глава 6

   Когда они проснулись на следующий день, было уже почти половина одиннадцатого, и в окно вовсю лились лучи солнца. Оливия проснулась первой и, пока он еще спал, с нежностью смотрела на него. Как только Питер открыл глаза, она улыбнулась ему.
   – Доброе утро, – весело приветствовала она, он в ответ лишь простонал и перекатился на спину.
   Несмотря на ковер и подстеленное одеяло, спать на полу было жестко. Питер смог уснуть лишь в семь утра и чувствовал себя совершенно разбитым.
   – Отлежал бока? – догадалась Оливия, увидев страдальческую гримасу на его лице, и предложила помассировать ему спину. Оба были горды собой за то, что за всю ночь не совершили ничего предосудительного.
   – Не откажусь.
   Питер с благодарностью принял ее предложение и с громким стоном перевернулся на живот, чем снова ее позабавил. Не вставая с кровати, она потянулась вниз и принялась нежно массировать ему шею. Он же, довольно зажмурив глаза, продолжал лежать в своей импровизированной постели.
   – Ты хоть немного поспал? – спросила Оливия, переходя к его плечам и стараясь не думать о том, какая гладкая у него кожа.
   – Я всю ночь думал о тебе, – честно признался он. – Это свидетельство моего образцово-показательного поведения, я ведь действительно вел себя как джентльмен. Или же мое поведение просто признак глупости, а может, старости.
   Питер перекатился на спину и посмотрел на нее, после чего взял ее руки в свои, приподнялся и поцеловал ее.
   – А ты мне прошлой ночью приснился, – сказала Оливия, когда он сел на полу рядом с кроватью. Их лица почти соприкасались, его руки играли с ее волосами, и он снова и снова целовал ее губы. Он знал, что вскоре все закончится, останутся лишь одни воспоминания.
   – И что же было в этом сне? – прошептал он, целуя ей шею и постепенно забывая о данном самому себе обещании.
   – Я далеко заплыла и начала тонуть, но ты меня спас. Думаю, это наглядная иллюстрация того, что случилось, когда я встретила тебя. Ведь тогда я действительно шла ко дну, – сказала Оливия.
   Питер совершенно потерял голову. Он уже стоял на коленях, в то время как она по-прежнему лежала на кровати. Инстинкты оказались сильнее голоса разума. Его руки скользнули под ночную рубашку и принялись ласкать ее грудь. От этого прикосновения Оливия негромко застонала. В первый момент она хотела напомнить ему о взаимных обещаниях, однако тотчас выбросила их из головы. Вместо этого она протянула руки и привлекла его к себе, они оба оказались на кровати, а уже в следующий момент их тела переплелись в сбившихся простынях.
   С каждым мгновением их поцелуи становились все более пылкими. Страсть изнутри сжигала, опаляла их тела, искала выхода. Забыв обо всем на свете, они не удержались от того, чего поклялись никогда не делать. Питер целовал ее так, будто его терзал голод и он вознамерился вобрать ее в себя, чтобы она стала частью его существа и навсегда ею осталась.
   – Питер… – прошептала она, не открывая глаз. Он еще крепче прижал ее к себе и снова принялся осыпать поцелуями. Она тянулась к нему, как мучимый жаждой путник, наконец увидевший воду.
   – Оливия, не надо, я не хочу, чтобы потом ты раскаивалась…
   Он пытался сохранять трезвую голову, скорее ради нее, чем ради себя или Кейт, однако вскоре и сам уже не мог остановиться. Прерывисто дыша, она стащила с него джинсы. Футболки на нем уже не было. Он рывком снял с нее ночную рубашку, отбросил ее, и та приземлилась где-то на полу. И оба наконец смогли утолить жажду близости, когда тела их слились в одно целое.
   Был почти полдень, когда они наконец смогли оторваться друг от друга и перевести дух. Они лежали, крепко обнявшись, усталые и умиротворенные. Взглянув на него, Оливия улыбнулась. Их переплетенные тела не желали отпускать друг друга.
   – Питер, я люблю тебя.
   – Это хорошо, – ответил он, прижимая ее к себе так крепко, что было трудно понять, кто есть кто. – Потому что за всю мою жизнь я еще никого так не любил. Думаю, все-таки я не джентльмен, – покаялся Питер, правда, отнюдь не расстроенный, а скорее довольный тем, что он не оправдал столь высокое звание. Оливия сонно улыбнулась в ответ.
   – И это тоже хорошо, – ответила она, устраиваясь поудобнее с ним рядом.
   Какое-то время они просто молча лежали, обнявшись, благодарные друг другу за эти моменты нежности. Наконец, понимая, что им вскоре придется расстаться, они еще раз занялись любовью – неторопливо, нежно, уже утолив первый порыв страсти.
   Когда они, наконец, встали, Оливия прильнула к нему и расплакалась. Ей не хотелось расставаться с ним. Увы, оба знали: разлука неизбежна.
   Оливия решила вместе с ним вернуться в Париж, чтобы хоть еще несколько часов пробыть рядом. Они покинули отель в четыре часа, похожие на прародителей, изгнанных из Эдемского сада.
   Они остановились, купили несколько сэндвичей и перекусили, сидя на скамейке и глядя на морские волны.
   – Я смогу представить тебя здесь, если ты сюда вернешься, – печально произнес он, глядя на нее и всем сердцем желая – так же, как и она, – чтобы им никогда не расставаться.
   – Ты приедешь ко мне? – спросила Оливия. Пряди волос спадали ей на глаза, она снова выглядела такой беззащитной.
   Питер ответил не сразу. Он не знал, что ей сказать. Более того, не мог ей ничего пообещать, ведь у него была Кейт. Оливия же всего час назад сказала, что прекрасно это понимает. И вообще, не желает у него ничего отнимать. Ей хотелось одного – сохранить в душе воспоминания о двух днях, прожитых ими вместе. Двух днях, в которые вместилось то, на что некоторым не хватает целой жизни.
   – Я постараюсь, – произнес Питер, помолчав, не желая нарушать свое, правда, еще не высказанное вслух, обещание.
   Оба знали, что им придется нелегко. Оба понимали, что у их романа нет продолжения, одни лишь воспоминания. Жизни обоих были полны сложностей, оба имели обязательства перед другими людьми. Как только Оливия вернется в свой мир, папарацци, которые обычно следовали за ней по пятам, просто не позволят ей еще раз незаметно исчезнуть. То, что они вместе провели эти два дня, уже само по себе было чудом, которому не суждено повториться.
   – Я бы хотела вернуться сюда и снять домик, – мечтательно произнесла Оливия. – Думаю, я здесь могла бы писать.
   – Почему бы нет. Стоит попробовать, – согласился Питер, целуя ее.
   Они выбросили птицам остатки сэндвичей и пару секунд постояли, держась за руки и глядя на море.
   – Мне хочется верить, что однажды мы еще вернемся сюда. Вместе, – сказал Питер, вслух высказывая то, о чем до сих пор боялся даже подумать: что у них есть, пусть призрачная, но надежда на будущее. Пусть короткая встреча, всего на один день. Чтобы снова появилось то, что можно вспомнить. Собственно, большего Оливия и не ожидала.
   – Может быть, – тихо отозвалась она. – Если чему-то суждено случиться, оно непременно произойдет.
   Но сначала им предстоит преодолеть преграды, каждому свои. Питер должен довести до конца дело с викотеком, убедить тестя не сворачивать работу. А в Коннектикуте его ждала Кейт. Оливия, хочется ей того или нет, тоже должна вернуться к мужу.
   Они в молчании проделали путь до его машины, купив по пути на дорогу еды. Оливия отводила глаза в надежде, что он не заметит ее слез, но даже не глядя на нее, Питер знал, что она плачет. Он чувствовал ее слезы, чувствовал всей душой, и на его сердце каждая ее слезинка оставляла отметину.
   Он привлек ее к себе, и они несколько мгновений стояли, в последний раз глядя на море. Питер прошептал ей на ухо, как он ее любит. Она в ответ сказала ему то же самое, они вновь поцеловались и, наконец сев в машину, поехали назад, в Париж.
   Какое-то время они ехали молча, а как только первоначальное напряжение спало, разговорились снова. Каждый справлялся со случившимся по-своему, пытался переварить, сделать частью жизненного опыта и принять со всеми неизбежными последствиями.
   – Мне будет нелегко знать, – сказала Оливия, улыбаясь сквозь слезы, когда они проехали Ла Вьерери, – что ты где-то есть, и не иметь возможности быть с тобой рядом.
   – Понимаю, – ответил Питер, чувствуя, как у самого в горле застрял комок. – Когда мы выходили из отеля, я подумал то же самое. Невозможность быть с тобой сведет меня с ума. С кем же я смогу поговорить?
   Теперь, после физической близости, его не покидало ощущение, что она в некотором роде принадлежит ему.
   – Время от времени можно звонить друг другу, – сказала Оливия с надеждой. – Я могла бы сообщать тебе, где нахожусь.
   Впрочем, оба знали, что, где бы он ни был, он по-прежнему будет женат.
   – Это несправедливо по отношению к тебе.
   Все в их теперешнем положении казалось несправедливым. В том, что они совершили, таилась опасность, и оба это прекрасно знали. Но даже не познай они друг друга телесно, это мало что изменило бы. В некотором смысле им было бы даже труднее. По крайней мере, сейчас они познали любовь сполна и могли сохранить память о ней во всей ее полноте.
   – Мы могли бы встречаться где-то раз в полгода, просто для того, чтобы узнать, что нового.
   На какой-то миг она смутилась, вспомнив свой любимый фильм с участием Кэрри Гранта и Деборы Керр [5 - Речь идет о голливудском фильме «Незабываемый роман» (1957 г., режиссер Лео Маккэри). Американский институт киноискусства включил «Незабываемый роман» в список «100 лучших американских фильмов о любви» за всю историю кино (под № 5). На круизном судне, следующем из Европы в Нью-Йорк, между певичкой ночного клуба Терри Маккей и привлекательным, пользующимся международной известностью плейбоем Ники Ферранте завязывается роман. Оба они уже связаны матримониальными обязательствами, помолвлены, но несмотря на это договариваются встретиться через шесть месяцев на верхней смотровой площадке небоскреба Эмпайр Стейт Билдинг, чтобы затем уже не расставаться. Из-за неожиданного дорожного инцидента, в котором Терри повредила ноги, она не приходит на встречу, и Ники начинает думать, что она или вышла замуж, или разлюбила его.]. Это была классика кино, и в юности она выплакала все глаза во время просмотра этого фильма.
   – Мы могли бы встретиться у небоскреба Эмпайр Стейт Билдинг, – сказала Оливия не то в шутку, не то всерьез, но он тотчас же покачал головой.
   – Нет, из этого ничего не выйдет. Ты просто не придешь, чем окончательно сведешь меня с ума. В конечном счете я закончу дни в инвалидной коляске. Вспомни какой-нибудь другой фильм, – улыбнулся он, и она рассмеялась в ответ.
   – Что же нам делать? – вздохнула Оливия, грустно глядя в окно.
   – Вернуться назад. Быть сильными. Вернуться к тому, что мы делали раньше, и продолжать жить. Наверное, мне это будет сделать легче. Я был глуп и слеп, даже не осознавал, насколько я несчастен. Думаю, у тебя возникнут свои проблемы. Для меня же задача будет состоять в том, чтобы делать вид, будто ничего не случилось, что во время этой недели в Париже мне не открылась со всей очевидностью правда о моей жизни. Как мне это все объяснить?
   – Может, тебе и не придется ничего объяснять, – предположила Оливия, а про себя подумала: насколько сильно вся эта история с викотеком раскачает, образно выражаясь, его «семейную лодку», если препарат не выдержит проверки? Впрочем, это станет известно позже, пока же Питер был весь на нервах.
   – Может, ты станешь писать мне письма? Что ты на это скажешь, Оливия? – произнес он наконец. – Чтобы я, по крайней мере, знал, как ты и где ты. В противном случае неизвестность сведет меня с ума. Скажи, ты можешь мне это обещать?
   – Конечно, могу, – кивнула она.
   Всю дорогу по ночному шоссе они проговорили и когда наконец въехали в Париж, было уже почти четыре утра. К этому времени оба порядком устали. Не доезжая нескольких кварталов до отеля, Питер остановил машину.
   – Могу я предложить тебе чашку кофе? – спросил он, вспомнив свою первую фразу, сказанную на площади Согласия. Оливия печально улыбнулась в ответ:
   – Можешь предложить мне все, что угодно, Питер Хаскелл.
   – То, что хотел бы тебе подарить, невозможно купить ни за какие деньги, – сказал он, имея в виду свои чувства с той самой первой минуты, как увидел ее. – Я люблю тебя и, наверное, буду любить до конца моих дней. Второй такой, как ты, нет на свете. Не было и никогда не будет. Помни об этом, где бы ты ни находилась. Я люблю тебя.
   И он поцеловал ее снова, долго и жадно. Они прижимались друг к другу, как будто оба боялись утонуть.
   – Я тоже люблю тебя, Питер. Как жаль, что ты не можешь взять меня с собой.
   – Я был бы только рад.
   Он прекрасно знал, что ни ей, ни ему не забыть этих двух дней и того, что произошло между ними сегодня утром.
   Питер высадил Оливию на дальнем конце Вандомской площади. Она прильнула к нему, поцеловала его долгим поцелуем. Наконец она оторвалась от него и, чувствуя, как по щекам катятся слезы, поспешила через площадь. У нее с собой не было никаких сумок, джинсы и футболку она свернула и несла в руках. Оливия не оставила ему ничего, кроме своего сердца.
   Питер какое-то время сидел в машине, думая о ней и глядя на вход в отель, в котором она только что исчезла. Он знал, она уже добралась до своего номера. Оливия пообещала ему, что вернется и не станет исчезать навсегда.
   Он не хотел, чтобы она в одиночку путешествовала по Франции. В отличие от ее мужа, Питер серьезно переживал по поводу ее безопасности. Он не мог оставаться равнодушным ко всему, что касалось Оливии, особенно после того, что между ними было. Его тревожило то, что может произойти с ней теперь, когда она вернулась к мужу. Не случится ли так, что ее снова станут чудовищным образом эксплуатировать в угоду политическим амбициям сенатора Тэтчера.
   Потом мысли его переключились на Кейт. Как он посмотрит ей в глаза, вернувшись в Коннектикут? Вдруг она почувствует, что в их отношениях что-то изменилось. Кстати, изменилось ли? Хороший вопрос. Оливия раскрыла ему глаза на то, что своим успехом Питер обязан главным образом самому себе. И все равно ему казалось, что не в меньшей степени он обязан и Кейт, что бы ни говорила Оливия. И потому Питер не мог причинить жене боль.
   Ему придется жить дальше, словно ничего не случилось. То, что у них было с Оливией, не имело ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Это был лишь миг, сон, алмаз, который они нашли в песке и решили оставить себе. У обоих были свои обязательства перед другими, куда более важные. Для Питера его прошлым, его настоящим и будущим была Кейт.
   Сейчас его самой большой проблемой была боль потери, терзающая сердце. Шагая к входу в «Ритц», он вновь подумал об Оливии и испугался, что сердцу не выдержать разлуки с ней. Увидит ли он ее снова? Жизнь без нее было невозможно представить.
   Когда он открыл дверь своего номера, его там ждал небольшой конверт с запиской от портье. В его отсутствие звонил доктор Поль-Луи Сушар и просил, чтобы мистер Хаскелл перезвонил ему при первой же возможности.
   Питер понял, что вернулся в реальную жизнь, к важным для себя вещам, к жене, сыновьям, к любимому делу. И все же где-то, удаляясь от него с каждым мгновением, была женщина, которую он встретил, но с которой не мог оставаться рядом. Женщина, которую он так безнадежно любил.
   Питер стоял на балконе, наблюдая за тем, как восходит солнце, и думал об Оливии. Теперь все, что было между ними, казалось сном. Это просто не могло быть реальностью. Площадь Согласия… кафе на Монмартре… пляж в Ла Фавьер… все остальное.
   Увы, какие бы чувства он ни испытывал к ней, как ни прекрасно им было вдвоем, он вынужден от всего этого отказаться.

Глава 7

   Когда в восемь утра его разбудил портье, Питер не сразу сообразил, где он и что от него хотят, и, как только положил трубку, задался вопросом, что, собственно, не так, почему ему так скверно. Ощущение было такое, будто в сердце ему залили свинца, и тогда он все вспомнил. Ее рядом с ним больше нет. Все кончено. Он должен позвонить Сушару, узнать результаты тестов, потом вернуться в Нью-Йорк, где ему придется посмотреть в глаза Фрэнку и Кэти. Оливия же вернулась к своему мужу.
   Стоя в душе, он непрерывно думал о ней. Ему стоило немалых усилий переключиться на дела, которые ждали его уже утром.
   Он позвонил Сушару ровно в девять, но Поль-Луи не стал по телефону сообщать ему результаты тестов. Он предложил Питеру приехать к нему в лабораторию. По его словам, он отнимет у Питера не более часа, после чего тот может улететь в Нью-Йорк двухчасовым рейсом. Питера задело, что Сушар отказался кратко ввести его в курс дела по телефону. Тем не менее он пообещал в десять тридцать быть у него.
   Он заказал себе кофе с круассанами, однако не смог съесть ни кусочка. В десять он вышел из отеля и прибыл к Сушару на десять минут раньше назначенного срока. Тот уже ждал Питера, лицо его было серьезным. В конце концов, результаты оказались не так уж и плохи, по крайней мере лучше, чем опасался Питер или предсказывал Сушар.
   Одна из важных составляющих викотека имела опасное побочное действие, и вполне возможно, ей придется искать замену, но в целом продукт можно было продвигать дальше. Правда, для этого, как выразился Сушар, следовало «переработать формулу», что вполне могло занять много времени. Впрочем, если поднажать, то изменения можно провести за год, а то и за полгода, если, конечно, произойдет чудо, в чем лично Сушар сомневался. Скорее всего, им следует ориентироваться на два года, как, собственно, и подозревал Питер после их первого разговора.
   Возможно, если привлечь к работе дополнительные силы, викотек попадет на конвейер менее чем через год, что, согласитесь, вполне приемлемо, хотя хорошего в этом мало. Но препарат в том виде, в каком он существовал сейчас и в каком они намеревались выпустить его на рынок, по сути дела, был опасен. У самого Сушара имелись соображения на тот счет, как произвести все необходимые изменения.
   С другой стороны, Питер знал, что Фрэнк вряд ли сочтет такое заключение эксперта благой вестью. Он терпеть не мог задержек, а исследования, которые необходимо было провести, обойдутся в круглую сумму. Не было никакой надежды получить разрешение FDA на проведение клинических испытаний на добровольцах или же присутствовать на заседании, которое было назначено на сентябрь с тем, чтобы получить «зеленую улицу». Фрэнку нужно было одно: как можно скорее запустить производство нового препарата и хорошо на этом заработать. Для Питера прибыль не была главной целью, но каковы бы ни были двигавшие ими причины, в настоящий момент он оказался в незавидном положении.
   Питер поблагодарил Поля-Луи за его вклад в их исследование и, пока ехал назад в отель, погрузился в размышления, стараясь найти нужные слова, которые он скажет Фрэнку при встрече. Потому что вердикт Сушара, вынесенный при прощании, до сих пор эхом отзывался в его голове: «Викотек в том виде, в котором он существует сейчас, – может стать убийцей». Не к такому результату они стремились, такой препарат Питер не решился бы предложить матери или сестре. И Питер понимал, что Фрэнк вряд ли воспримет это известие спокойно. Ни он, ни Кэти. Она не любит, когда отец расстраивается.
   Но даже она должна на этот раз понять. Никому не нужна серия трагедий. Да что там! Даже всего одна. Они не должны допустить, чтобы это произошло.
   Вернувшись в отель, Питер собрал вещи и, пока оставалось десять минут до прихода такси, решил посмотреть новости. И сразу увидел на телеэкране ее. Все развивалось так, как он и предполагал. Новостью этого часа было то, что Оливия Дуглас Тэтчер нашлась. Но то, что он услышал, никак не могло быть правдой. Более того, он это точно знал, что с экрана телевизора льется преднамеренная ложь.
   Из репортажа явствовало, что Оливия отправилась на встречу с подругой, попала в небольшую аварию, после чего в течение трех дней страдала легкой формой амнезии. По всей видимости, никто в маленьком отеле, в котором она остановилась, не узнал ее либо просто не смотрел новости. Каким-то чудом накануне вечером к ней вернулась память, и теперь Оливия вновь рядом со своим мужем.
   – Вот вам и честные журналисты, – с отвращением пробормотал Питер.
   На экране мелькали все те же самые старые фото, на которых она выглядела усталой и расстроенной. После чего какой-то невролог дал интервью на тему возможных последствий небольшого сотрясения мозга. И в завершение репортажа пожелал миссис Тэтчер быстрого и полного выздоровления.
   – Аминь, – произнес Питер и выключил телевизор.
   Он на прощание еще раз обвел глазами номер и взял в руки портфель. Портье уже унес его сумку к машине, и ему осталось лишь закрыть за собой дверь гостиничного номера.
   Но Питер медлил, на этот раз покидать номер ему было почему-то грустно. За эти дни в его жизни произошло столько всего. Внезапно ему захотелось взбежать на этаж выше, лишь бы только увидеть ее.
   Да-да, он постучит в дверь их люкса и представится старым знакомым. Энди Тэтчер, которому приходится общаться со столькими людьми, вряд ли помнит их лица. Интересно, задумался Питер, подозревал ли сенатор в чем-нибудь свою жену в течение этих трех дней, или ему все было безразлично. Узнать это невозможно, и версия о временной амнезии Оливии, преподанная журналистам, была шита белыми нитками. Лично ему эта история показалась смехотворной. Интересно, кто ее придумал?
   Спустившись вниз, он увидел привычную для отеля публику. Арабы, японцы, король Халед со своей свитой, узнав об угрозе теракта, дружно свалили в Лондон, но у стойки регистрации уже толпилась очередь вновь прибывших постояльцев.
   Подойдя к вращающейся двери, Питер наткнулся на внушительную группу мужчин в костюмах, с переговорными устройствами и крошечными наушниками в ушах. А затем увидел ее. Оливия собиралась сесть в лимузин. Рядом был Энди, а с ним – двое телохранителей.
   Муж демонстративно игнорировал ее, разговаривая с ними. Оливия, будто почувствовав, что Питер где-то рядом, обернулась через плечо. Она замерла, как загипнотизированная глядя на него. Их взгляды встретились, и они пару мгновений смотрели друг на друга. Оставалось лишь надеяться, что никто из окружающих ничего не заметил. Питер еле заметно ей кивнул, но она, как будто ей снова нужно было оторвать себя от него, скользнула в лимузин и захлопнула дверь. Питер остался стоять на тротуаре, глядя в ее сторону. Впрочем, за затемненными стеклами ничего увидеть не смог.
   – Ваша машина ждет вас, месье, – вежливо напомнил ему швейцар, не желая создавать у подъезда «Ритца» пробку.
   Две модели пытались отъехать от отеля, но такси Питера перегораживало им дорогу. Девицы опаздывали на съемку, были уже на грани истерики – кричали и махали ему руками.
   – Извините.
   Питер сунул в руку швейцара чаевые и, не медля ни секунды, сел в машину. Даже не бросив на нее прощальный взгляд, он уставился перед собой. Водитель резво взял с места и быстро покатил в аэропорт.
//-- * * * --//
   Энди вез Оливию в посольство, на встречу с двумя конгрессменами и послом. Эту встречу он планировал всю неделю и настоял, чтобы жена сопровождала его. Сначала он разозлился на жену за ту шумиху, которая разразилась вокруг ее исчезновения, однако уже через час после ее возвращения, тем более что она пребывала в добром здравии, решил обратить эту историю себе на пользу.
   Он и его советники разработали ряд сценариев, причем каждый был призван вызывать сочувствие к сенатору, особенно в свете его текущих планов. Он хотел сделать из Оливии вторую Джеки Кеннеди. Во-первых, у нее для этого соответствующие внешние данные, та же хрупкая, ранимая красота и естественная элегантность, во-вторых – стойкость характера. По словам советников, она идеально подходит на эту роль. Теперь ей следует уделять больше внимания, нежели раньше, слегка ее побаловать. Но в том, что Оливия справится с предназначенной для нее ролью, ни у кого сомнений не было.
   С другой стороны, надо покончить с ее своевольными выходками. После того как умер Алекс, Оливия часто позволяла себе подобное – то уйдет неизвестно куда на несколько часов, то на целую ночь. Впрочем, он тогда знал, где ее искать – у брата или у родителей.
   На этот раз она исчезла в чужой стране и отсутствовала целых три дня, и тем не менее у Энди ни разу не возникло чувство, будто жена в опасности. Он знал, рано или поздно Оливия вернется, главное – чтобы за это время она не натворила глупостей. Перед тем как отправиться в посольство, он высказал ей все, что думает по этому поводу, и то, чего от нее ждет. Сначала она отказывалась сопровождать его и возмущенно протестовала против официальной версии своего исчезновения, которую он был намерен скормить прессе.
   – Я выгляжу полной идиоткой, да еще с черепно-мозговой травмой! – воскликнула Оливия, в ужасе от того, что о ней говорилось в сообщении для прессы.
   – Можно подумать, у меня был выбор, – пожал плечами Энди. – Что, по-твоему, я должен был сказать? Что ты три дня провалялась в стельку пьяная в каком-нибудь клоповнике на Левом берегу? Или, по-твоему, нам лучше сказать правду? Кстати, какова она, эта правда, и нужно ли мне ее знать?
   – Боюсь, она не столь интересна, нежели плоды твоих фантазий. Просто мне хотелось побыть одной, вот и все.
   – Я так и думал, – сказал Энди со скучающим видом. Он и сам порой позволял себе подобные «отгулы». Только в отличие от жены, делал это более тонко. – В следующий раз оставь мне записку или предупреди кого-нибудь.
   – Я так и хотела сделать, – ответила она, слегка смутившись. – А потом подумала, что ты все равно не заметишь моего отсутствия.
   – То есть ты считаешь, что я совершенно не замечаю того, что происходит? – раздраженно спросил он.
   – А что, разве это не так? По крайней мере в том, что касается меня. – Оливия собралась с духом и сказала то, что давно уже собиралась сказать: – Я хотела бы серьезно поговорить с тобой сегодня. Например, после того, как мы вернемся из посольства.
   – У меня запланирован ланч, – ответил Энди, моментально теряя к ней всякий интерес.
   Жена вернулась, она не поставила его в глупое положение, они удовлетворили любопытство прессы. Она была нужна ему в посольстве, после чего его ждали другие дела.
   – Меня устроит вторая половина дня, – спокойно произнесла Оливия. По его глазам она поняла, что времени на нее у него нет. Этот взгляд был ей хорошо знаком и, что греха таить, неприятен.
   – Что-то не так? – спросил Энди с легким удивлением. Не в ее привычках требовать внимания к себе, но он даже не подозревал, что за этим последует.
   – Да нет, все так. Я всегда исчезаю на три дня. Что может быть не так?
   Ему не понравился сарказм, с каким она это сказала, не понравилось выражение ее лица.
   – Тебе крупно повезло, Оливия, что я подчищаю за тобой твою грязь. На твоем месте я бы так не заносился. Или ты думаешь, что можешь пропадать и дальше, и при этом рассчитываешь, что по возвращении я приму тебя с распростертыми объятиями? Дай я журналюгам волю, они бы поджарили тебя на горячих углях. Так что советую тебе помалкивать, – сухо произнес Энди. Он отчетливо представлял себе, как могут сказаться на нем подобные выходки с ее стороны.
   – Извини, – ответила Оливия с хмурым видом. – Я не хотела доставлять тебе неприятности.
   Он ни слова не сказал о том, что беспокоился за нее, что опасался, как бы с ней что-нибудь не случилось. Более того, такое ему даже в голову не приходило. Зная свою жену, он был убежден, что она где-то прячется.
   – Хорошо, разговор может подождать. Давай поговорим, когда ты вернешься со своей деловой встречи. – Оливия пыталась говорить спокойно, хотя тоже была на него зла. Он всегда отмахивался от нее. Причем уже не первый год. Более того, теперь она невольно сравнивала его с Питером.
   Питер занимал все ее мысли. Когда сегодня утром они уезжали в посольство, Оливия едва не разрыдалась, увидев его. Она побоялась подать ему какой-нибудь знак. Да что там! Даже посмотреть в его сторону, ведь за ней зорко наблюдали репортеры. Вряд ли журналисты поверили в ту нелепую историю, что скормил им Энди, и потому были бы рады любым крохам скандальной информации.
   Во время приема в посольстве она погрузилась в собственные мысли. На ланч Энди ее с собой не пригласил, ссылаясь на то, что у него запланирована встреча с каким-то французским политиком. Когда же он в четыре часа дня вернулся в номер, то никак не был готов к тому, что услышит из уст жены.
   Оливия ждала его в гостиной роскошных апартаментов, сидя в кресле и глядя в окно. Питер к этому времени уже летел в Нью-Йорк, и это было все, о чем она могла думать. Он возвращался «к ним», к другим людям в его жизни, к тем, для кого он так мало значил. Она тоже вернулась в «свой круг», правда, лишь на короткое время.
   – В чем дело? – спросил Энди, входя в номер в сопровождении двух своих помощников.
   Впрочем, стоило ему увидеть ее лицо, как он тотчас отпустил их. Такой сосредоточенной и серьезной он видел свою жену лишь дважды – первый раз, когда умер его брат, и во второй – когда не стало Алекса. Все остальное время она проводила, отгородившись от него стеной, замкнувшись в своем мирке, как улитка в раковине.
   – Я хочу тебе что-то сказать, – негромко произнесла Оливия, не уверенная, с чего начать. Она точно знала лишь одно: он должен знать.
   – Я так и думал, – со вздохом произнес Энди, опускаясь в кресло.
   Наверное, ни одна женщина на свете не поняла бы Оливию в этот момент. В кресле напротив нее сидел идеально красивый мужчина: голубоглазый блондин, широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, которые он закинул одна на другую. Увы, эта красота оставляла ее равнодушной. Более того, давно не располагала к себе. Оливия знала, какой он эгоист – на первом месте для него карьера – и как безразлична ему она, его жена.
   – Я ухожу, – просто сказала она. Впрочем, что еще она могла к этому прибавить? Все кончено.
   – И куда? – растерянно спросил Энди. Он даже не понял сразу, что ему говорит Оливия. Ему и в голову не могло прийти, что она решится на такой шаг.
   – Я ухожу от тебя, – уточнила она. – Как только мы вернемся в Вашингтон. Я больше так не могу. Именно поэтому меня не было несколько дней. Мне нужно было все как следует обдумать и взвесить. Но теперь я все решила для себя.
   Она думала, что ей будет больно произносить эти слова, но не испытала ни горя, ни раскаяния. Кстати, он тоже, судя по всему, не слишком расстроился, лишь растерялся в первый момент.
   – Ты удачно выбрала момент, – только и сказал Энди, однако причинами такого решения интересоваться не стал.
   – Я бы так не сказала. Для таких вещей удачных моментов не бывает. Это все равно что заболеть. Разве можно выбрать удачный момент для болезни?
   Произнося это, Оливия думала про Алекса. Энди кивнул. Он знал, как тяжело переживала она потерю сына. А ведь прошло уже два года. В некотором смысле, подумал он, она так и не смогла пережить эту смерть. Так же как и их брак.
   – Есть какая-то конкретная причина? Что-то такое, что привело тебя к этому решению?
   Он не стал спрашивать, не появился ли у нее кто-то другой. Не стал рисковать. С другой стороны, Энди был убежден, что никакого другого мужчины нет. Он был уверен, что за эти годы изучил жену как свои пять пальцев.
   – Причина есть, и не одна, и ты сам прекрасно это знаешь, Энди.
   Они помолчали. Ни он, ни она не решились бы отрицать, что в последнее время стали друг для друга чужими. Она не знала, кто он такой теперь.
   – Я никогда не хотела быть женой политика. Я сказала тебе об этом, как только мы поженились.
   – Ничего не могу с этим поделать, Оливия. Откуда мне было знать, что Тома убьют? Скажу честно, я сам не был готов к такой перемене судьбы. Так же как и ты. Но в жизни бывает всякое. И порой нужно иметь мужество посмотреть судьбе в лицо.
   – Что я и делала. Я всегда была рядом с тобой. Я участвовала в твоей кампании. Я делала все, что ты от меня хотел. Но мы больше не муж и жена, Энди, и ты это знаешь не хуже меня. Вот уже много лет я для тебя словно бы не существую.
   – Прости, – негромко произнес он, причем вполне искренне. Впрочем, обещать, что все изменится к лучшему, не стал. – Но и ты выбрала для своего решения не лучшее время.
   Энди выразительно посмотрел на нее, и от этого взгляда ей стало не по себе. Она как будто обрела способность в эти мгновения проникнуть в его мысли. Он отчаянно нуждался в ней и не собирался ее от себя отпускать. Не сейчас.
   – Я хотел кое-что с тобой обсудить. Просто до прошлой недели я еще не принял окончательного решения.
   Каким бы ни было это решение, к ней оно явно не имело никакого отношения. Оливия прочла это по его лицу.
   – И я хотел, чтобы ты узнала о нем в числе первых.
   «В числе первых», но не первая. Так было все последние годы их брака.
   – На следующий год я намерен участвовать в президентской гонке. Для меня это самая важная вещь на свете. И чтобы победить на выборах, мне нужна твоя помощь.
   Оливия сидела, тупо глядя на него, как будто он огрел ее по голове бейсбольной битой, причем со всей силы. Нельзя сказать, что это решение явилось для нее полной неожиданностью. Такую вероятность она не исключала после того, как Энди занялся политикой. Но вот теперь вероятность превратилась в реальность. Более того, он преподнес ей эту новость так, словно сунул в руки бомбу со взведенным механизмом, и теперь она не знала, что ей с ней делать.
   – Я много об этом думал, зная твое отношение к политическим кампаниям. Но мне казалось, что ты не будешь возражать против того, чтобы стать первой леди страны. Согласись, в этом есть свои плюсы.
   Энди произнес эти слова с подкупающей улыбкой, надеясь расположить ее к себе. Увы, ответной улыбки он так и не дождался.
   Оливия была в ужасе. Стать первой леди? Нет, только не это!
   – Абсолютно никаких плюсов, – ответила она, чувствуя, как ее начинает бить дрожь.
   – А вот для меня они есть, – резко произнес он. Ни Оливия, ни их брак не значили для него столько, сколько победа в президентской гонке. – Без тебя я ничего не добьюсь. Избиратели не голосуют за кандидатов в президенты, которые не живут с женой под одной крышей, тем более разведенных. И ты сама это прекрасно знаешь.
   Имея отца-губернатора, Оливия была профессионалом по части политических игр. Энди выжидающе смотрел на нее, и тут ему в голову пришла мысль. Если дело обернулось таким образом, он постарается спасти то, что еще можно спасти, хотя он не собирался доказывать, будто по-прежнему любит ее. Оливия слишком умна и разоблачит явную ложь, он же со своей стороны сделал все, чтобы убедить ее в обратном. Их отношения зашли в тупик, и оба это прекрасно знали.
   – Хочу кое-что тебе предложить, – задумчиво произнес он. – Не скажу, что это нечто романтическое, но кто знает, вдруг это удовлетворит нас обоих. Ты мне нужна, по крайней мере, на ближайшие пять лет. На одну избирательную кампанию и четыре года первого срока. После этого мы либо продлеваем наш договор, либо страна будет вынуждена примириться с нашей ситуацией. Надеюсь, к тому времени люди поймут, что президент такой же человек, как и все они. В конце концов, принц Чарльз и Диана прошли через это…
   Энди уже видел себя президентом, и все вокруг должны были к нему приспосабливаться, и она в том числе.
   – Я не совсем уверена, что мы принадлежим к той же лиге, – заметила Оливия, но он, похоже, не заметил иронии в ее голосе.
   – В любом случае, – продолжал Энди, пропустив ее слова мимо ушей, – речь идет всего о пяти годах. Ты еще молода, Оливия, и вся жизнь у тебя впереди. Положение первой леди даст тебе преимущества, каких у тебя никогда не было. Люди станут не только тебе сочувствовать, они начнут интересоваться тобой, будут тебя обожать. Я и мои парни сделаем все для того, чтобы так было.
   От его слов ее едва не стошнило. Впрочем, Оливия не стала его перебивать.
   – В конце каждого года я буду класть на твой счет пятьсот тысяч долларов. Чистыми. Через пять лет у тебя будет два с половиной миллиона. – Он поднял руки, предваряя все возражения с ее стороны. – Я знаю, тебя купить нельзя, но после этих пяти лет ты можешь делать, что угодно, и главное, у тебя будет на это круглая сумма. Если же у нас будет еще один ребенок, – Энди улыбнулся ей, стараясь подсластить пилюлю, – я дам тебе еще миллион. Мы недавно обсуждали эту тему, и, по-моему, это могло бы стать для нас ключевым моментом. Ты ведь не хочешь, чтобы люди подумали, будто с нами что-то не так. Что мы оба не той ориентации или ты слегка подвинулась рассудком. Они и без того уже бог весть что говорят. Думаю, для нас сейчас самое время развеять все слухи и обзавестись ребенком.
   Оливия отказывалась верить своим ушам.
   «Мы недавно обсуждали эту тему» означало его самого и его советников. Словно она в этой ситуации ни при чем. Боже, как омерзительно!
   – А не проще ли взять ребенка напрокат? – холодно спросила она. – Никто бы ничего не узнал. Мы стали бы его повсюду возить с собой во время избирательной кампании, а затем бы вернули настоящим родителям. По-моему, так было бы намного проще. От детей одна головная боль и грязные памперсы.
   Ему не понравились ни ее слова, ни тон, которым Оливия их произнесла.
   – Обойдемся без ненужных комментариев, – спокойно произнес Энди. В эти минуты он был сам собой. Богатый мальчик. Сначала лучшие частные школы, затем Гарвард и диплом юриста. У него всегда имелся запас прочности в виде семейного капитала. Неудивительно, что он вырос с убеждением, что всего в этом мире можно достичь, если не благодаря деньгам, то приложив к этому все усилия.
   В данном случае он намеревался задействовать и то, и другое, но не ради нее. Нет, ни за что на свете она не родит от него еще одного ребенка. Он и с первым не слишком помогал ей, даже тогда, когда у их сына обнаружили рак. Именно поэтому смерть Алекса явилась для нее таким тяжелым ударом – в отличие от Энди. Он никогда не был близок к сыну так, как она.
   – Твое предложение омерзительно. Я за всю свою жизнь не слышала более гадких вещей, – возмущенно бросила ему Оливия. – Ты хочешь купить пять лет моей жизни, причем за умеренную цену. Ты хочешь от меня еще одного ребенка, потому что это поможет тебе выиграть выборы? Если я буду и дальше сидеть и слушать тебя, боюсь, что меня стошнит.
   Презрение, написанное на лице Оливии, служило наглядным подтверждением ее искренности.
   – Но ты всегда любила детей. Не понимаю, в чем проблема?
   – В том, что я тебя больше не люблю, Энди. Как ты можешь быть таким бесчувственным. Что случилось с тобой?
   Слезы жгли ей глаза, но она сдерживалась изо всех сил, чтобы не расплакаться в его присутствии. Он не стоит ее слез.
   – Да, я люблю детей. Любила и люблю. Но я не собираюсь обзаводиться ребенком ради избирательной кампании, причем от человека, который меня не любит. Кстати, как ты предполагал это сделать? Путем искусственного оплодотворения?
   Энди не спал с ней вот уже несколько месяцев, и Оливия не слишком переживала по этому поводу. У него не хватало времени, у него много дел, а ей самой это было не нужно.
   – По-моему, ты все преувеличиваешь, – возразил Энди, хотя, по правде, ее реакция его смутила.
   Оливия права, и он это знал. Но отступать было поздно. Для него было жизненно важно переманить ее на свою сторону. Он предупреждал главу избирательного штаба, что как только речь зайдет о ребенке, Оливия встанет на дыбы. Она была слишком привязана к их первенцу и тяжело переживала его утрату. Энди подозревал, что она никогда не решится обзавестись вторым ребенком – слишком велик был страх, что она может потерять и его.
   – Ну, хорошо, я даю тебе время подумать над моим предложением. Скажем так, пусть это будет миллион в год. Пять миллионов за пять лет и еще два, если ты родишь ребенка. – Он произносил эти слова со всей серьезностью, но у нее они почему-то вызвали только смех.
   – Может, все-таки по два за каждый год, плюс три, если рожу ребенка? Сколько это получится? – Оливия сделала вид, будто задумалась над его предложением. – Итак, шесть, если у меня будет двойня, девять – если тройня. А если я пройду курс пергонала, то, может быть, рожу сразу четверых.
   Она повернулась и посмотрела на него полным горечи взглядом. Кто этот человек, которому она когда-то так верила? Как она могла в нем так ошибиться? Слушая его, она невольно задавалась вопросом: человек ли перед ней? И был ли он когда-нибудь человеком? И все же в глубине души она знала, что был, по крайней мере, в самом начале. Именно поэтому, ради того человека, каким он когда-то был, а не ради того, кем он стал сейчас, она осталась, чтобы выслушать его дальше.
   – Если я решусь на такое ради тебя – что крайне маловероятно, то лишь по причине некоего извращенного понимания верности, но отнюдь не из-за алчности, желания нажиться на тебе. Я знаю, как сильно ты хочешь баллотироваться в президенты.
   Пусть это станет ее прощальным подарком, чтобы ее саму больше никогда не терзала совесть за то, что она бросила его.
   – Мне ничего другого не надо, Оливия, – ответил Энди. Он даже побледнел и выглядел очень напряженным. В кои веки он был абсолютно честен с ней.
   – Хорошо, я подумаю, – негромко сказала она.
   Оливия чувствовала себя опустошенной и пока не в состоянии была принимать никаких решений. Еще утром она была убеждена, что к концу недели вновь окажется в Ла Фавьер, и вот теперь ей светила перспектива провести пять лет бок о бок с Энди и, возможно, стать первой леди Америки. Это был сущий кошмар. И вместе с тем она чувствовала себя ему обязанной. Он все еще ее муж, он был отцом ее ребенка. От нее во многом зависело его будущее, в принципе она могла помочь ему осуществить мечту всей его жизни. Но в одиночку – она в этом не сомневалась – Энди ничего не смог бы добиться.
   – Я хочу объявить о своем решении баллотироваться через два дня. Завтра мы возвращаемся в Вашингтон.
   – Спасибо, что предупредил меня.
   – Если ты никуда не исчезнешь, я, возможно, сообщу тебе наши дальнейшие планы, – сказал Энди, пристально на нее глядя. Не иначе как пытался понять, какое же решение она примет. В чем он не сомневался, так это в том, что он не сумеет ее принудить. Может, стоит поговорить с ее отцом, подумал он, однако испугался, что в конечном итоге это способно ему только навредить.
   Для Оливии это был долгий, мучительный вечер. Боже, как ей хотелось снова покинуть отель и побродить по Парижу. Ей нужно время, чтобы все хорошенько обдумать, но она знала, телохранители будут следовать за ней по пятам. А больше всего в эти минуты ей хотелось поговорить с Питером. Интересно, что бы он подумал, скажи она ему, что обязана преподнести Энди этот прощальный дар, сделать этот последний жест супружеского долга. Согласился бы он с ней или же сказал бы, что она сошла с ума?
   Пять лет казались ей вечностью. Оливия не сомневалась, что это будут долгие, ненавистные пять лет, особенно если муж выиграет президентскую гонку.
   К утру она приняла решение. Когда Оливия встретилась с мужем за завтраком, Энди был бледен и весь на нервах. Нервничал он не потому, что боялся ее потерять, а потому, что она могла ответить отказом на его просьбу о поддержке в избирательной кампании, и это его пугало.
   – Думаю, я должна изречь нечто философское, – сказала Оливия за чашкой кофе с круассанами.
   Энди попросил своих помощников выйти и оставить их одних, что было для него нетипично. Они уже много лет не оставались наедине, разве что ночью в постели, причем это был уже второй раз за последние два дня. Энди напряженно смотрел на нее, убежденный в том, что услышит отказ.
   – С другой стороны, философия нам уже не поможет, не так ли, – продолжала Оливия. – Мне не дает покоя вопрос, как мы до такого дошли. Я часто вспоминаю самое начало. Мне кажется, тогда ты был в меня влюблен, и не могу понять, что произошло потом. Я как кадры кинохроники прокручиваю в голове нашу жизнь и никак не могу уловить момент, когда все пошло не так. А ты, ты помнишь? – печально спросила она.
   – Какая теперь разница, – возразил Энди, правда, как-то неуверенно.
   Он уже догадывался, что она ему скажет. Ему и в голову не могло прийти, что Оливия станет ему мстить. Да, у него были другие женщины, да, он многое себе позволял, но он никогда не задумывался о том, что тем самым делает ей больно. И только теперь понял, как наивно это было с его стороны.
   – Думаю, в жизнь вмешиваются какие-то события, и все меняется. У меня умер брат. Затрудняюсь даже сказать, что он для меня значил. Нет, рядом со мной была ты, но это совсем другое. Внезапно все, что ждали от него, легло на мои плечи. Я должен был перестать быть самим собой и превратиться в него. Думаю, примерно тогда мы с тобой и начали отдаляться друг от друга.
   – Наверное. Зря ты тогда мне ничего не сказал.
   А может, зря они обзавелись ребенком? Не исключено, что для обоих было бы лучше, уйди она от него сразу. С другой стороны, те два года, когда у нее был Алекс, Оливия ни на что не променяла бы.
   Она подняла глаза на Энди и поняла: пора положить конец его терзаниям. Он весь напрягся и ждал, что она ему скажет. Что ж, чем скорее она сделает это, тем лучше.
   – Хорошо, я останусь с тобой на ближайшие пять лет, с выплатой по миллиону в год. Я пока не решила, как распоряжусь этими деньгами – пущу на благотворительность, куплю себе замок в Швейцарии, вложу в исследовательский фонд имени Алекса. Не знаю. Но что-нибудь со временем придумаю. Ты предложил мне по миллиону в год, и я соглашаюсь на твое предложение.
   Но я выдвигаю встречные условия. Ты должен дать мне гарантию, что через пять лет я получу развод, независимо от того, переизберут тебя на второй срок или нет. Если же ты не выиграешь эти выборы, я уйду от тебя на следующий же день после объявления результатов. С меня довольно притворства. Я готова позировать на всех нужных тебе фото, согласна сопровождать тебя во время избирательной кампании, но мы больше не муж и жена. Никто не обязан об этом знать, но что касается нас с тобой, никаких недомолвок быть не может. Куда бы мы ни приехали, у меня должна быть отдельная спальня. И больше никаких детей.
   Это было сказано жестко, прямолинейно и на одном дыхании. Правда, она продавала себя на срок в пять лет и должна была внести полную ясность в условия их договора. Энди же был настолько потрясен, что еще даже не успел обрадоваться ее согласию.
   – И как я должен буду объяснить людям отдельные спальни? – спросил он. Вид у него был одновременно довольный и разочарованный. Он получил все, чего добивался, за исключением ребенка. С другой стороны, это была не его идея. Мысль о ребенке ему подбросил глава его избирательного штаба.
   – Сошлись на то, что у меня бессонница, – подсказала Оливия, – или ночные кошмары.
   Что ж, тоже неплохая идея. В любом случае, они наверняка что-нибудь придумают. То, что у него очень много работы, что президентство отнимает у него чересчур много времени и сил… Что-нибудь в этом роде.
   – А как ты смотришь на то, чтобы усыновить ребенка? – Он пытался выторговать для себя последнее условие их сделки. Увы, здесь Оливия была непоколебима.
   – Забудь об этом. Не в моих правилах играть судьбой ребенка в политических целях. На это я никогда не пойду и не стану превращать в товар невинного ребенка. Думаю, дети достойны лучшей жизни и лучших родителей.
   А ведь когда-то ей казалось, что она может родить еще одного ребенка или хотя бы усыновить. Но только не с ним, не с Энди, не в рамках этой бездушной сделки.
   – Кстати, я настаиваю на заключении контракта, где все будет четко прописано. Ты юрист и можешь составить его сам. Содержание контракта останется между нами. О нем будем знать только мы с тобой.
   – Тебе понадобятся свидетели, – заметил Энди, все еще не придя в себя. Он совершенно утратил душевное равновесие. Более того, учитывая сказанное ею накануне, он вообще не был уверен, что она согласится.
   – Найди кого-то, кому ты доверяешь, – спокойно произнесла она.
   Легко сказать. В том мире, в котором он вращался, любой продаст его, даже не моргнув глазом.
   – Даже не знаю, что сказать тебе по этому поводу, – ответил он неуверенно.
   – Думаю, больше нам не о чем говорить. Ведь так, Энди?
   Ну кто бы мог подумать, что он ввяжется в президентскую гонку и на их браке можно поставить крест. При этой мысли ей стало грустно, но это была холодная грусть, грусть без нежности. Ведь между ними не осталось даже дружбы. Ей предстоят долгие пять лет, хотя в глубине души Оливия надеялась, что он проиграет выборы.
   – Что заставило тебя принять такое решение? – тихо спросил Энди, впервые за долгое время испытывая к жене благодарность.
   – Не знаю. Я подумала, что это мой долг. Мне показалось несправедливым, что в моих руках твое будущее, что я могу дать тебе или не дать шанс на него. Это ведь не помешает мне иметь то, что я хочу, за исключением разве что свободы. Я хотела бы стать писательницей, но с этим можно подождать.
   Для Энди ее признание стало новостью, и впервые за эти годы он понял, что так толком и не узнал свою жену за эти годы.
   – Спасибо тебе, Оливия, – тихо сказал он и встал из-за стола.
   – Удачи, – негромко отозвалась она.
   Энди кивнул и, не оглядываясь, вышел из комнаты. И только когда за ним закрылась дверь, Оливия поняла, что он даже ее не поцеловал.

Глава 8

   Питер заказал машину, еще находясь на борту, и, когда самолет приземлился в аэропорту имени Кеннеди, там его уже ждал лимузин. Фрэнк назначил встречу в своем офисе. В некотором смысле новость, которую привез Питер из Парижа, была не так плоха, как он опасался, но вряд ли Фрэнка она порадует.
   Он предвидел, что его ждут долгие и нелегкие объяснения. Результаты поездки станут для тестя неожиданностью, ведь еще пять дней назад, когда Питер улетал в Женеву, перед ними открывались такие радужные перспективы.
   Был вечер пятницы, и движение на улицах превратилось в сущий кошмар. Что поделать, июньский час пик! Машины ползли с черепашьей скоростью, застревая на каждом перекрестке. Когда Питер наконец добрался до штаб-квартиры компании «Уилсон-Донован», было уже шесть часов, а сам он валился с ног от усталости.
   На борту самолета Питер провел несколько часов, изучая отчеты Сушара и свои собственные заметки. Он с головой погрузился в работу и даже на время забыл про Оливию. Все, о чем он мог думать, это Фрэнк, викотек и их будущее. Хуже всего, что им придется пропустить заседание FDA, ибо ни о каком досрочном допуске препарата на рынок не могло быть и речи, но это уже из области практических дел. В одном Питер не сомневался: Фрэнк будет страшно расстроен.
   Тесть ждал его наверху, на сорок пятом этаже штаб-квартиры фирмы, в огромном угловом люксе, который он занимал вот уже почти тридцать лет, с тех пор как компания «Уилсон-Донован» переехала в это здание. Секретарша уже ждала его во всеоружии. Увидев Питера, она предложила ему что-нибудь выпить, но он попросил лишь стакан воды.
   – Итак, тебя можно поздравить! – воскликнул Фрэнк вместо приветствия. В темном костюме в тонкую белую полоску, с гривой седых волос, он производил внушительное впечатление. Питер краем глаза заметил на столе бутылку французского шампанского в серебряном ведерке. – К чему такая секретность? Прямо-таки драма плаща и кинжала!
   Мужчины обменялись рукопожатием, и Питер вежливо осведомился о здоровье своего тестя. Впрочем, по части здоровья Фрэнк Донован мог дать ему сто очков вперед. В свои семьдесят лет он пребывал в добром здравии и крепко держал в руках бразды правления компанией. Как, например, сейчас. Он буквально приказным тоном велел Питеру доложить, что произошло в Париже.
   – Я сегодня встретился с Сушаром, – произнес тот, садясь в кресло, и мысленно попенял себе, что заранее не предупредил Фрэнка по телефону о результатах встречи. Бутылка шампанского укоризненно поглядывала на него из ведерка со льдом. – Он провел ряд тестов, и, я думаю, они того стоили.
   Он поймал себя на том, что у него, совсем как у испуганного ребенка, дрожат колени. Черт, с какой бы радостью он оказался сейчас как можно дальше отсюда!
   – Что это значит? Надеюсь, зеленый свет препарату? – Фрэнк, прищурившись, посмотрел на зятя. В ответ Питер покачал головой и посмотрел ему в глаза.
   – Боюсь, что нет, сэр. Один из вторичных компонентов во время первых тестов повел себя не самым лучшим образом. И Сушар наотрез отказался давать заключение, пока не проведет очередную серию тестов и не выяснит, то ли мы действительно имеем серьезную проблему или это ошибка их системы проверки.
   – И что же это было? – спросил Фрэнк. Теперь у обоих был мрачный вид.
   – Боюсь, что подкачал наш продукт. Там есть один компонент, который требует замены. Как только мы это сделаем, все будет в порядке. А пока, по словам Сушара, в том виде, в каком он существует сейчас, викотек – препарат-убийца.
   В эти минуты Питер был готов ко всему, любой вспышке гнева, но Фрэнк лишь покачал головой, как будто отказывался верить услышанному, и, опустившись в кресло, задумался над словами зятя.
   – Но ведь это же курам на смех! И ты сам это прекрасно знаешь. Вспомни Берлин. Вспомни Женеву. Они проводили испытания несколько месяцев, и каждый раз мы выходили чистыми, как младенцы!
   – А вот в Париже этого не случилось. И мы не можем закрывать на это глаза. Слабое звено препарата всего лишь один-единственный компонент и, по мнению Сушара, его довольно легко заменить. – Питер почти дословно процитировал его слова.
   – Насколько легко? – Фрэнк буквально буравил его глазами, ожидая ответа.
   – Он считает, что если нам повезет, то на поиски замены уйдет от полугода до года. Самое большее – два. Но если мы снова задействуем обе команды, думаю, что уже к началу следующего календарного года нужный компонент будет готов. Но раньше вряд ли получится. По крайней мере, я сильно в этом сомневаюсь.
   Во время полета он тщательно рассчитал все сроки на компьютере.
   – Чушь! Полная чушь! В ближайшие три месяца мы попросим разрешения FDA провести клинические исследования на людях. Это максимально долгий срок, какой мы можем себе позволить. И я не намерен его менять. Твоя же обязанность в том и состоит, чтобы в него уложиться. Пусть этот твой идиот-француз прилетает сюда, если нет другого выхода.
   – В три месяца мы не уложимся. – Питер был в ужасе от того, что предлагал ему Фрэнк. – Это невозможно. Мы должны отозвать у FDA наш запрос, более того, нам не следует спешить с нашим появлением на рассмотрении этого вопроса.
   – Я на это не пойду! – неожиданно рявкнул Фрэнк. – Мы поставим себя в глупое положение. У тебя есть уйма времени устранить все эти проколы до того, как состоятся слушания.
   – А если нет? Что будет, если мы получим добро на клинические исследования и кого-нибудь отправим на тот свет? Ты же слышал заключение Сушара: препарат опасен. Фрэнк, пойми, я, как никто другой, хочу видеть этот препарат на рынке. Но я не намерен жертвовать во имя этого людскими жизнями.
   – Повторяю, – процедил сквозь зубы тесть, – у тебя на все про все есть три месяца. Чтобы к слушаниям все было готово. Ты меня понял?
   – Фрэнк, я не пойду на слушания с препаратом, который опасен для человеческой жизни. Ты понимаешь, что я тебе сказал?
   Питер даже повысил голос, чего раньше за ним не водилось. Но он устал, позади был долгий перелет, и он несколько ночей подряд толком не спал. Фрэнк же вел себя как ненормальный, требуя, чтобы они присутствовали на слушаниях, где будет рассматриваться их ходатайство о досрочном проведении клинических исследований, и это при том, что Сушар открытым текстом заявил, что их препарат таит в себе опасность.
   – Ты слышишь меня? – повторил он свой вопрос, но Фрэнк лишь яростно затряс головой.
   – Нет, не слышу! Ты знаешь, чего я от тебя жду. Поэтому, будь добр, выполняй, что тебе велено. Я не намерен выбрасывать деньги на какие-то там сомнительные доработки. Вопрос стоит так: или мы запускаем препарат сейчас, или никогда. Ты меня понял?
   – Отлично понял, – спокойно ответил Питер. Он наконец сумел взять себя в руки. – В таком случае на препарате можно поставить крест. Выделять деньги на дополнительные исследования или не выделять – решать тебе, – добавил он, но Фрэнк лишь смерил его свирепым взглядом.
   – Даю тебе три месяца.
   – Этого мало, Фрэнк. Трех месяцев не хватит, и ты сам это знаешь.
   – Мне все равно, что ты будешь делать. Главное, чтобы к сентябрьским слушаниям все было готово.
   Питера так и тянуло сказать Фрэнку, что тот выжил из ума, однако ухудшать и так ставшие напряженными отношения было рискованно. Тесть впервые за все годы, что он его знал, принимал столь опасное решение. Он отказывался внимать доводам разума, не задумываясь о том, что своими действиями может навредить всей компании. Оставалось лишь надеяться на то, что к утру Фрэнк все же одумается. Как и он сам в первые минуты разговора с Сушаром, его тесть искренне расстроился.
   – Мне очень жаль, что я принес дурные вести, – негромко сказал Питер, думая о том, составит ли Фрэнк ему компанию в поездке в Гринвич или нет. Если все же поедет, то всю дорогу, по всей видимости, будет хранить тягостное молчание. Впрочем, Питер был готов это терпеть.
   – По-моему, твой Сушар рехнулся, – со злостью заявил Фрэнк и, шагнув к двери, открыл ее, намекая Питеру, что разговор окончен.
   – Мне тоже было это печально слышать, – честно признался тот.
   Правда, в отличие от Фрэнка он проявил благоразумие. А вот его тесть явно отказывался понять, к чему подталкивает Питера. Нельзя делать запрос на клинические исследования, надеясь как можно скорее выбросить на рынок продукт, который независимые эксперты сочли опасным и который нуждается в доработке. В данном случае форсировать события – значит, рыть себе могилу. Странно, что Фрэнк отказывается это понять.
   – Именно поэтому ты проторчал в Париже целую неделю? – Было видно, что Фрэнк все еще на него зол.
   Можно подумать, что это его вина, подумал Питер, он лишь принес дурные известия.
   – Да, именно поэтому. Я подумал, что, если задержусь там, Сушар скорее закончит исследование.
   – Может, мы вообще зря к нему обратились.
   Питер отказывался верить собственным ушам.
   – Думаю, если ты все как следует взвесишь и прочтете его заключение, то изменишь свое мнение. – С этими словами Питер протянул тестю пачку бумаг, которую достал из портфеля.
   – Отдай это в исследовательский отдел, – отмахнулся Фрэнк, – я не намерен тратить время на этот мусор. Потому что из-за этих бумажек мы лишь понапрасну теряем время. Можно подумать, что мнение Сушара для нас закон. Он просто старая истеричка, вот кто он такой.
   – Он ученый с мировым именем, – решительно возразил Питер, не желая сдавать позиции.
   Разговор с Фрэнком окончательно вымотал его, позиции обоих были ясны, и продолжать спор не имело смысла. Ему хотелось поскорее уйти и поехать домой в Гринвич.
   – Думаю, мы еще можем вернуться к этому разговору в понедельник. Надеюсь, к тому времени ты уже переваришь это известие.
   – Я не намерен ничего переваривать. Я даже не собираюсь больше обсуждать эту тему. Заключение Сушара – не более чем образчик старческой истерии, и я отказываюсь принимать его в расчет. Если ты собрался идти у него на поводу, то это твое личное дело. – С этими словами Фрэнк прищурился и поводил пальцем перед носом Питера. – Я вообще ни с кем не намерен обсуждать этот вопрос. Скажи своим исследователям, чтобы они держали язык за зубами. Не хватало мне, чтобы незадолго до слушаний в FDA поползли разного рода слухи и кривотолки. Тогда уж точно FDA отзовет наше ходатайство.
   У Питера возникло стойкое ощущение, будто он зритель в театре абсурда. Нет, для Фрэнка самое время сложить с себя полномочия. Как только он может принимать столь преступное решение? Ведь у них нет выбора. Как вообще можно обращаться в FDA, если викотек еще толком не готов. Непонятно, честное слово, непонятно, почему Фрэнк отказывается его слушать.
   В следующий момент Фрэнк с таким же сердитым видом переключился на другую тему.
   – Пока тебя не было, мы получили уведомление из Конгресса, – бросил он Питеру. – Там хотят, чтобы мы осенью выступили перед подкомитетом по поводу высоких цен на лекарственные препараты. Очередной наезд со стороны правительства, мол, почему мы не раздаем лекарства бесплатно на каждом углу. Мы и без того только этим и занимаемся в клиниках и в странах третьего мира. В конце концов, мы компания, работающая на извлечение прибыли, а не благотворительный фонд! Кстати, викотек мы тоже станем продавать не за гроши. Другого я не допущу!
   Эти слова тестя окончательно разрушали мечту Питера. Для него главным достоинством препарата была его доступность, чтобы его могли приобрести и жители удаленных сельских районов, и те, кого жизненная ситуация лишала возможности обратиться за помощью к врачу, как, например, его матери и сестре. Если же «Уилсон-Донован» установит на препарат заоблачную цену, по сути дела сделав из него предмет роскоши, значит, все его старания напрасны. Питер с трудом подавил в себе панику.
   – Думаю, цена препарата станет одним из главных вопросов, – спокойно произнес он.
   – Вот и Конгресс туда же, – огрызнулся Фрэнк. – Они не просто так вызывают нас, как будто им больше нечем заняться. Со своей стороны мы должны занять твердую позицию и не допустить снижения цен, иначе, как только викотек появится на рынке, они припомнят нам наши же слова и в буквальном смысле запихнут их нам в глотку.
   – Наверное, нам не стоит слишком себя афишировать, – произнес Питер, окончательно упав духом. Ему не нравилось то, что он услышал. У Фрэнка на уме одна только прибыль. Они разрабатывают чудодейственный препарат, и Фрэнк Донован приготовился нагреть на нем руки.
   – Я уже принял приглашение Конгресса. Ты поедешь туда. Думаю, это можно будет сделать в сентябре, сразу после слушаний FDA. Все равно ты будешь в Вашингтоне.
   – Посмотрим, – уклончиво ответил Питер. Он устал, и у него не было сил спорить. Битвы можно отложить до лучших времен. – Не хочешь поехать со мной в Гринвич? – вежливо предложил он, надеясь сменить тему разговора. Упрямство Фрэнка было выше его понимания. Тесть был глух к любым доводам.
   – Я обедаю в городе, – холодно ответил Фрэнк. – Увидимся в эти выходные.
   Питер не сомневался: Фрэнк с Кэти о чем-то договорились, и она наверняка расскажет ему, о чем именно, когда он вернется домой. Сейчас же он не мог думать ни о чем другом, кроме безумной позиции Фрэнка. Может, он выжил из ума? Ведь никто, будь он в своем уме, не решился бы предстать перед FDA с ходатайством разрешить досрочный выпуск опасного препарата, тем более имея на руках заключение Сушара.
   Что касается самого Питера, дело было даже не в юридических тонкостях, не в возможном риске, а в моральной ответственности. Что будет, если викотек поступит в продажу и из-за него кто-то умрет. Питер нисколько не сомневался в том, что в таком случае вся ответственность ляжет на них с Фрэнком. Нет, этого нельзя допустить!
   У него ушел целый час на то, чтобы прийти в себя после встречи с Фрэнком. Когда он вернулся домой, Кэти и все трое мальчишек толклись на кухне. Кэти собиралась устроить барбекю. Майк пообещал помочь, но сидел на телефоне, договариваясь с подружкой о свидании, Пол сослался на свои дела. Питер решил помочь жене, снял пиджак и надел фартук. Он устал, для него сейчас было два часа ночи по европейскому времени, но он довольно долго отсутствовал дома и испытывал угрызения совести.
   Он попытался поцеловать Кейт, но, к его удивлению, она встретила его поцелуй без всякого энтузиазма. Неужели что-то заподозрила? Питер давно заметил за женщинами удивительные телепатические способности. За восемнадцать лет их брака он ни разу ей не изменял, и неужели, когда это все-таки случилось, один-единственный раз, она сразу это почувствовала?
   Как только он взялся за работу, мальчишек с кухни как ветром сдуло. И только тогда Кейт начала разговор, с первых же слов которого у Питера окончательно испортилось настроение.
   – Отец сказал, что ты с ним резко разговаривал сегодня вечером, – негромко произнесла она, холодно на него глядя. – По-моему, это несправедливо. Ты отсутствовал целую неделю. Он все это время жил в предвкушении запуска викотека, ты же вернулся и все испортил.
   Все понятно, она расстроилась не из-за того, что заподозрила измену мужа, а из-за отца. Как обычно, она встала на его сторону, даже не удосужившись спросить, что собственно произошло.
   – Я ничего не портил, Кейт. Это все Сушар, – устало возразил Питер. У него не было сил сражаться с ними обоими. Он почти не спал целую неделю и потому утратил боевой дух. Не говоря уже о том, что ему было неприятно перед ней оправдываться. – Французская лаборатория выявила одну существенную проблему, изъян в формуле препарата, который может стоить кому-нибудь жизни. Мы должны этот изъян устранить. – Он произнес эти слова спокойно, даже равнодушно, но Кейт все равно посмотрела на него с подозрением.
   – Отец говорит, что ты отказываешься представлять препарат на слушаниях комиссии, – с упреком произнесла она.
   – Разумеется, отказываюсь. Или ты хочешь, чтобы я представил на суд FDA недоработанный продукт, да еще стал требовать досрочное разрешение на его массовое производство, чтобы затем продавать ничего не подозревающим людям? Не смеши меня. Понятия не имею, почему твой отец отреагировал именно так, а не иначе. Впрочем, будем надеяться, что как только он прочтет заключение, он одумается.
   – Отец говорит, что ты ведешь себя как ребенок, что заключение Сушара – это просто желание перестраховаться и для паники нет никаких причин.
   Кейт не желала его слушать. Питер стиснул зубы. Он не собирался и дальше обсуждать с ней эту тему.
   – Думаю, этот разговор лучше отложить. Согласен, твой отец расстроился. Кстати, я тоже, когда узнал о результатах. Но отрицать их – не самая разумная позиция.
   – Ты выставил его дураком, – сердито возразила Кейт.
   На этот раз Питер не выдержал.
   – Это он сам вел себя как дурак. Дело не просто в нем или во мне. Все гораздо серьезней. На карту поставлена честь компании. Решение, которое мы примем, касается человеческих жизней. И ты к нему не имеешь никакого отношения. Ты не имеешь права даже высказываться о нем. Тем более давить на меня.
   Его до глубины души возмутило, что Фрэнк позвонил дочери, чтобы пожаловаться на него, не успел Питер закрыть за собой дверь его кабинета. Внезапно ему вспомнилось все, что говорила Оливия. Боже, как же она была права! Кейт действительно манипулирует им, точно так же как и ее отец. И что самое неприятное, он привык делать вид, будто этого не замечает.
   – Отец говорит, что ты отказываешься выступить перед Конгрессом по поводу ценовой политики, – обиженно сказала Кейт.
   Питер вздохнул, ощущая себя совершенно беспомощным.
   – Я не отказывался. Я просто сказал, что в данный момент нам лучше не слишком себя афишировать. Никакого решения насчет Конгресса я не принимал, потому что ничего пока не знаю.
   В отличие от нее, потому что Фрэнк ей все рассказал. И как обычно, она знала даже больше, чем он сам.
   – Ну почему ты такой упрямый? – упрекнула его Кейт, пока он ставил тарелки в посудомоечную машину.
   Питер так устал, особенно если учесть разницу во времени, – у него все расплывалось перед глазами.
   – Кейт, тебя это не касается. Пусть твой отец управляет компанией. Он лучше знает, что ему делать.
   А вот плакаться в жилетку дочери лучше не стоит. Питера это страшно раздражало.
   – Разве я сказала тебе не то же самое? – с победным видом заявила Кейт.
   Она даже не обрадовалась его возвращению. Ей нужно было лишь встать на защиту собственного отца. Ей было безразлично, устал Питер или нет, сильно ли он расстроен, насколько близко принял к сердцу заключение Сушара и невозможность представить препарат на суд FDA, не говоря уже о запуске его в массовое производство. На первом месте для нее неизменно стоял отец.
   Раньше это не слишком бросалось в глаза, а вот теперь он увидел это со всей очевидностью и был задет до глубины души.
   – Пусть все решения принимает мой отец. Если он говорит, что препарат можно представить на рассмотрение FDA, значит, нет резона от этого отказываться. И если он просит, чтобы ты от имени компании выступил перед Конгрессом по поводу ценовой политики, почему бы тебе этого не сделать?
   Питеру хотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать слов жены.
   – Пойми, Кейт, выступить перед Конгрессом – не самое главное. Обращаться в FDA с ходатайством о запуске в производство потенциально опасного препарата – значит, рыть могилу и самим себе, и компании, и пациентам, которые станут его принимать, не догадываясь о возможных побочных эффектах. Скажи, ты стала бы принимать талидомид [6 - Талидомид – седативное снотворное лекарственное средство, получившее широкую известность после того, как было установлено, что в период с 1956 по 1962 г. в ряде стран мира родилось, по разным подсчетам, от 8000 до 12 000 детей с врожденными уродствами, обусловленными тем, что матери принимали препараты талидомида во время беременности. Талидомидовая трагедия заставила многие страны пересмотреть существующую практику лицензирования лекарственных средств, ужесточив требования к лицензируемым препаратам.], зная то, что тебе о нем известно сейчас? Разумеется, нет. Ты станешь просить у FDA разрешения на его выпуск? Разумеется, нет. Ты не сможешь закрывать глаза на побочное действие этого препарата, потому что ты в курсе. Это безумие, Кейт, и обращаться сейчас за разрешением на викотек – верх этого безумия. Если объявить о препарате слишком рано, до того, как он прошел все стадии исследований, можно настроить против него всю страну.
   – По-моему, отец прав. Ты просто трус! – бросила она ему в лицо.
   – И это ты мне говоришь? – Питер посмотрел на жену, не веря собственным глазам. – Ты повторяешь его слова!
   Кейт кивнула.
   – Фрэнк просто устал, а тебе я бы советовал не ввязываться в это дело. Меня не было дома почти две недели, и я не хочу ссориться с тобой из-за твоего отца.
   – В таком случае прекрати мучить его. Он страшно расстроился из-за того, как ты держался с ним сегодня. Как это некрасиво с твоей стороны быть таким толстокожим и грубым.
   – Когда мне понадобится твоя оценка моего поведения, Кейт, я тебя о ней попрошу. Но до тех пор запомни – мы с твоим отцом разберемся во всем сами, без твоей помощи. Он взрослый человек и не нуждается в твоей защите.
   – А если нуждается? Папа почти в два раза старше тебя, и если ты не станешь оказывать ему уважения, то своей грубостью сведешь его в могилу.
   Отчитывая его, она была на грани слез. Питер устало опустился на стул и снял галстук. Он отказывался верить собственным ушам.
   – Ради бога, прекрати, слышишь? Это просто курам на смех. Твой отец взрослый человек, сам способен за себя постоять, и нам нет резона ссориться из-за него. Это ты сведешь меня в могилу, если будешь и дальше портить мне нервы. Я на этой неделе почти не спал, я переживал по поводу результатов исследования…
   Разумеется, еще была Оливия и три ночи, проведенные в разговорах с ней, пока они ездили в Ла Фавьер. Впрочем, об этом он предпочел промолчать. Да и были ли они, эти три ночи, на самом деле? Вдруг они лишь плод его воображения? В их реальность сейчас ему верилось с трудом.
   Кейт ввергла его в привычный ему мир с «деликатностью» торнадо.
   – Не понимаю, почему ты так жесток к нему? – спросила она, сморкаясь.
   Питер поднял на нее глаза. Интересно, кто из них сошел с ума, она, ее отец или они оба? Ведь речь идет о медицинском препарате. Есть проблемы, и их нужно решать. В этом нет ничего личного. Его отказ присутствовать на слушаниях FDA отнюдь не мятеж против Фрэнка. А если он резко говорил с тестем, то это отнюдь не означает грубости в его адрес. Боже, что с ними происходит? Где их рассудок? Или так было всегда, а сейчас просто все стало еще хуже? Усталость мешала ему анализировать происходящее. Слезы Кейт стали последней каплей. Он встал и обнял ее за плечи.
   – Поверь мне, я не был жесток с твоим отцом, Кейт. Просто у него сегодня был неудачный день. И у меня тоже. Давай ляжем спать, прошу тебя. Я так устал, что ощущаю себя живым трупом.
   Или все дело в Оливии? В том, что он ее потерял. Понять, так это или нет, Питер пока не мог.
   Кэти неохотно легла с ним в постель и продолжала пенять ему по поводу бесчувственного отношения мужа к ее отцу. Это было настолько нелепо, что Питер перестал обращать внимания на ее упреки и вскоре уснул. Ему снилась юная девушка на берегу. Она смеялась и манила его, и он бросился к ней, полагая, что это Оливия. Но, подбежав ближе, понял, что это Кейт и что она сердита на него. Она кричала и ругалась, а он слушал. Тем временем Оливия бесследно растворилась вдали.
   Проснувшись на следующий день, Питер вновь ощутил себя разбитым, сон совсем не ободрил его. Им владело чувство безысходного отчаяния, оно, подобно привязанным к ногам камням, тянуло его вниз. Он не сразу понял, в чем дело и почему у него так скверно на душе, но стоило ему оглядеться по сторонам и увидеть знакомую спальню, как он сразу все вспомнил.
   Он вспомнил другую комнату, другой день и другую женщину. С трудом верилось, что все это было всего два дня назад. Такое ощущение, будто прошла целая вечность. Он лежал в постели и думал о ней. Затем вошла Кейт и сказала ему, что сегодня во второй половине дня они играют в гольф с ее отцом.
   Оливии больше не было, она исчезла вместе со сновидением. Питер вернулся в реальность, к своей обычной жизни. И вместе с тем все изменилось, сама жизнь его стала другой.

Глава 9

   В конце концов все как-то нормализовалось. Настроение Кейт улучшилось, она перестала защищать отца, как будто тот был ребенком. Они часто общались с ним, и спустя несколько дней после возвращения Питера и Кейт, и ее отец, похоже, уже не сердились на него. Питер любил, когда сыновья бывали дома, хотя они повзрослели и в этом году проводили в обществе родителей гораздо меньше времени.
   У Майка теперь были автомобильные права, и он повсюду разъезжал с Полом. С одной стороны, это было хорошо, с другой – Кейт с Питером почти не видели сыновей. Даже Патрик и тот вечно куда-то исчезал. Он был влюблен в девушку из соседнего дома и почти все свободное время проводил у нее.
   – Что с нами не так в этом году? У нас что, проказа? – пожаловался жене Питер как-то раз за завтраком. – Мы больше не видим собственных детей, они вечно где-то пропадают. Мне казалось, что на каникулах они должны проводить время с родителями. Вместо этого они только и знают, что зависают где-то со своими друзьями.
   Он искренне переживал по этому поводу. Ему нравилось проводить время с сыновьями. С ними было легко и интересно, в отличие от Кейт. Не удивительно, что теперь, когда ребята предпочитали общество сверстников, он чувствовал себя брошенным.
   – Ты их еще увидишь летом, – невозмутимо возразила Кейт. В отличие от мужа, переживавшего по этому поводу, она гораздо спокойнее воспринимала отсутствие сыновей. В конце концов, у них своя жизнь и свои интересы.
   Сказать по правде, она никогда не была с ними близка так, как Питер. Вот кто был замечательным отцом, даже когда сыновья были еще совсем маленькими.
   – Может, нам теперь стоит назначать им встречи? Черт, до августа остается чуть больше месяца. И мне бы не хотелось разминуться с ними, ведь я проведу на острове всего четыре недели, – произнес он полушутя-полусерьезно.
   – Они уже взрослые, – заметила Кейт с улыбкой.
   – Выходит, я им больше не нужен? – искренне огорчился Питер. Его мальчишки, в свои восемнадцать, шестнадцать и даже четырнадцать лет, прекрасно обходились без родителей.
   – В некотором смысле да. Но ты всегда можешь по выходным играть в гольф с моим отцом.
   Все верно. Ирония судьбы заключалась в том, что со своим отцом Кейт проводила больше времени, нежели он со своими сыновьями.
   Впрочем, Питер не стал говорить ей об этом, как и о том, что сыновья обычно реагируют на слова и события гораздо адекватнее.
   Отношения между ним и Фрэнком были по-прежнему натянутые. Правда, с той разницей, что Фрэнк все-таки выделил средства на доработку викотека, причем сразу для обеих команд исследователей, которые теперь трудились денно и нощно. А вот дать задний ход ходатайству в FDA он наотрез отказался. В свою очередь, Питер скрепя сердце согласился выступить перед Конгрессом на тему ценовой политики – главным образом, чтобы ублажить Кейт и ее отца.
   Эта перспектива его отнюдь не вдохновляла. С другой стороны, это был не тот вопрос, по поводу которого стоило ломать копья. Более того, его появление в Конгрессе самым положительным образом скажется на реноме их компании. Ему не нравилось одно – то, что он должен будет встать на защиту высоких цен на лекарства, которые, часто совершенно безосновательно, их компания, да и другие тоже, взимает за свою продукцию. Но как сказал Фрэнк, цель любого бизнеса – извлечение прибыли. Да, они пытаются лечить человечество, но при этом не должны забывать о своих интересах.
   Викотек Питер представлял себе совершенно иным и надеялся убедить Фрэнка заработать не на астрономической цене препарата, а на объеме продаж. По крайней мере, в самом начале, когда у них не будет конкурентов на рынке. Увы, Фрэнк наотрез отказывался его слушать. От Питера ему требовалось одно – обещание, что тот постарается к сентябрю довести препарат до ума и подаcт ходатайство в FDA.
   Для Фрэнка викотек превратился в навязчивую идею. Выбросить препарат как можно раньше на рынок, причем любой ценой – больше его ничего не интересовало. Ему не терпелось войти в историю, а заодно положить себе в карман миллионы долларов.
   Он по-прежнему твердил, что у них в запасе уйма времени и уже к сентябрю все проблемы будут устранены. В конце концов Питер перестал с ним спорить. Ходатайство перед FDA можно отозвать в любой момент. Нет, конечно, нельзя исключать возможности, что к сентябрю у них все будет готово, хотя Сушар в этом сильно сомневался. Питер тоже склонялся к тому, что Фрэнк ставит перед ним недостижимые цели.
   – Может, стоит пригласить сюда Сушара? Это могло бы ускорить процесс, – предложил Питер, но Фрэнк наотрез отказался.
   Когда же Питер позвонил Сушару, чтобы проконсультироваться с ним по телефону, ему сказали, что тот в отпуске. Питер расстроился, тем более что никто в Париже не знал, куда Сушар уехал, поэтому связаться с ним не представлялось возможным.
   В конце июня все как будто бы пришло в норму. Фрэнк, Кейт и трое мальчишек собрались на отдых на Мартас-Винъярд. Питер планировал провести там вместе с ними День независимости, после чего вернуться домой и продолжить работу. В течение недели он может жить в служебной нью-йоркской квартире и при необходимости работать допоздна у себя в офисе. Жену и мальчишек он сможет навещать по выходным.
   А вот с понедельника по пятницу его долг – быть рядом с исследовательскими группами, на тот случай если им вдруг понадобится его помощь. К тому же Питеру нравилось в Нью-Йорке. В Гринвиче, без жены и детей, ему было одиноко. В общем, самое время с головой уйти в работу.
   Впрочем, на уме у него была не только работа. Двумя неделями раньше он прочел сообщение о том, что Энди Тэтчер намеревается баллотироваться в президенты, и если победит на первичных выборах, то через год сможет принять участие в общенациональной гонке.
   Питер отметил, что во время его первой пресс-конференции, да и на последующих тоже, Оливия была рядом с мужем. И хотя они договорились не звонить друг другу, Питера так и подмывало набрать ее номер и поговорить с ней.
   Ее постоянные появления на публике в обществе мужа вызывали у Питера недоумение. Интересно, как это уживается с ее заявлениями о том, что она готова его бросить? Судя по ее частым появлениям в обществе мужа, Питер сделал вывод, что, в конце концов, она решила от него не уходить.
   Интересно, что заставило ее изменить решение? Питер был готов спорить на что угодно, что это Энди склонил ее принять нужное ему решение. Если учесть то, как он с ней обходился, его свинское отношение к ней, вряд ли Оливия согласилась из любви к нему. Скорее, из чувства долга. Питеру очень не хотелось, чтобы причиной все же была любовь.
   Было что-то странное в том, что после тех нескольких дней, проведенных вместе во Франции, теперь каждый продолжал жить своей жизнью. Питеру не давал покоя вопрос, изменилось ли для Оливии все так, как изменилось для него. А ведь поначалу он сопротивлялся, пытался убедить себя, что все осталось по-старому.
   Увы, то, о чем он раньше даже не задумывался, в одночасье превратилось в проблему, и не одну. Теперь у него не оставалось иллюзий – все, что говорила или делала Кейт, так или иначе стало касаться ее отца. Его собственная работа сильно осложнилась. Исследования по поиску замены опасного компонента пока не дали никаких результатов. Фрэнк же буквально изводил его своими придирками. Даже сыновья, и те, похоже, в нем не нуждались.
   Что еще хуже, Питера не отпускало ощущение, что из его жизни ушла радость. В ней больше не было ни тайны, ни волнения, ни любви. Ничего того, что было у них с Оливией во Франции. Но самым страшным было то, что ему было не с кем поговорить. Раньше он не задумывался о том, как далеко они разошлись с Кейт. У нее была своя жизнь, свои дела и друзья. Все ее интересы были связаны с какими-то комитетами и подругами, на которых она тратила почти все свое время. Для него в ее жизни места уже не осталось, и единственный мужчина, который что-то для нее значил, был ее отец.
   Питеру не давала покоя мысль, что проблема, наверное, в нем самом. Может, он все преувеличивает, принимает слишком близко к сердцу, может, он просто устал и после отрицательного заключения на викотек у него сдают нервы.
   Хотя вряд ли. Даже когда на День независимости Питер приехал проведать жену и детей на Мартас-Винъярд, там его раздражало буквально все. С друзьями у него не нашлось общих тем, общение с Кейт не клеилось, и даже сыновья как будто избегали его. Он даже не заметил, когда все изменилось, и, похоже, его брак доживал последние дни. Его жизнь рушилась буквально на глазах. Иногда ему казалось, что он сам невольно подталкивает их к разрыву. Наверное, решил Питер, им двигало стремление оправдать в своих глазах то, что было между ним и Оливией во Франции. Потому что, если у вас неудачный брак, такие вещи понятны и простительны. Если же нет, оправдание найти гораздо труднее.
   Питер поймал себя на том, что ищет в газетах ее фотографии. А на День независимости он увидел Энди по телевизору. Тот приехал с предвыборной агитацией на Кейп-Код, о чем не преминули сообщить в телерепортаже. За спиной Энди у причала красовалась его огромная яхта. Питер подозревал, что Оливия где-то рядом, однако, как ни старался, так ее и не разглядел.
   – С каких это пор ты днем смотришь телевизор? – удивилась Кейт, застав его в гостиной перед телеэкраном.
   Питер окинул жену взглядом и невольно отметил, насколько она привлекательна. Ярко-голубой купальник подчеркивал ее спортивную подтянутую фигуру, на загорелой руке поблескивал золотой браслет с сердечком, который он привез ей в подарок из Парижа. Ее миловидное лицо обрамляли ухоженные светлые волосы, но красота Кейт была бессильна подействовать на него так, как то бывало, когда он видел Оливию. Его вновь охватило чувство вины. Хмурое выражение его лица не ускользнуло от Кейт.
   – Что-то не так? – спросила она. Последнее время отношения между ними разладились. После возвращения из Европы Питер стал какой-то дерганый, раздражительный, чего раньше за ним не водилось.
   – Да нет, все нормально. Просто хотел посмотреть новости.
   Он отвернулся от нее и, взяв в руки пульт дистанционного управления, стал переключать каналы.
   – Может, поплаваешь с нами? – предложила Кейт с улыбкой.
   Во время пребывания на Мартас-Винъярд она всегда лучилась радостью. Это было очаровательное место. Ей нравилось проводить дни в окружении детей и подруг. Впрочем, раньше Питер тоже с удовольствием приезжал сюда. Увы, этим летом все изменилось.
   Он по-прежнему ощущал на плечах груз забот, исследования по викотеку шли полным ходом, правда, пока безрезультатно. В отличие от него Кейт была уверена, что все будет хорошо: в конечном итоге исследования дадут результаты – такие, какие нужны ее отцу. Увы, Питер не разделял ее оптимизма и был погружен в себя.
   Лишь спустя две недели он сумел узнать в лаборатории правду и, когда положил трубку, долго сидел, уставившись в пространство. Ему с трудом верилось в то, что он услышал. Когда же первоначальный шок прошел, он отправился на Мартас-Винъярд, чтобы лично переговорить с отцом Кейт.
   – Вы уволили его? Почему? Как вы могли это сделать?
   Образно выражаясь, Фрэнк Донован казнил гонца, который принес дурные известия. Он до сих пор не хотел понять, что фактически Поль-Луи Сушар был их спасителем.
   – Сушар – дурак. Старая истеричка, которой везде мерещатся черти. Зачем он нам нужен!
   Впервые за восемнадцать лет Питер серьезно усомнился, что его тесть в своем уме.
   – В свои сорок девять лет Сушар один из самых выдающихся ученых Франции. С его помощью мы могли бы ускорить наши исследования. Фрэнк, что ты делаешь?
   – Наши исследования и так идут полным ходом. Я буквально вчера говорил с руководителями групп. Они обещают, что ко Дню труда все будет готово. К тому времени викотек будет в лучшем виде, никаких сюрпризов, никаких побочных эффектов, никаких летальных исходов.
   Впрочем, Питер ему не поверил.
   – Вы это можете доказать? Вы уверены? Поль-Луи говорил, что исследования займут не меньше года.
   – Вот и я о том же. Он сам не знал, что говорил.
   Питер был всерьез встревожен поступком тестя. Порывшись в базе данных их компании, он сумел обнаружить местонахождение Сушара и, как только вернулся в Нью-Йорк, первым делом позвонил ему, чтобы принести извинения, а заодно поговорить о том, как движутся исследования по викотеку.
   – Вы кого-нибудь отправите на тот свет, если не доработаете препарат, – сухо ответил ему Сушар. И все же звонок растрогал ученого, тем более что Питер пользовался его уважением. Поначалу Сушару сказали, что отказ проводить длительные исследования исходит от Питера, однако затем он узнал, что приказ поступил свыше, от председателя совета директоров компании. – Я бы на вашем месте не стал рисковать, – повторил Сушар. – Исследование должно пройти все этапы, а это займет несколько месяцев, даже если у вас круглосуточно работают две группы исследователей. Прошу вас, не дайте им взять над вами верх.
   – Постараюсь сделать все возможное, – пообещал Питер. – И огромное спасибо за все, что вы для нас сделали. Мне, право, жаль, что все так получилось, – добавил он искренне.
   – Не переживайте, – ответил француз. Он уже получил приглашение от крупной немецкой фармацевтической компании, имевшей производство во Франции, однако не спешил его принимать. Сначала хотелось все как следует взвесить. Именно за этим он и уезжал в Бретань. – Я все понимаю и желаю вам удачи. Если все получится, это будет чудо-препарат.
   Они еще немного поговорили о том о сем. Сушар пообещал звонить, и Питер всю последующую неделю пристально следил за ходом исследований. Если Поль-Луи прав, им еще предстоит немало потрудиться, прежде чем с чистой совестью дать викотеку зеленый свет.
   К концу июля результаты вселяли оптимизм, и Питер уезжал на Мартас-Винъярд с легким сердцем. Отдел исследований пообещал держать его в курсе и ежедневно факсом высылать отчеты. В результате полноценного отдыха у него не получилось. Питер, словно пуповиной, был неразрывно соединен с факсом, каждый день получая известия из офиса и лаборатории.
   – В этом году тебе даже некогда отдыхать, – сокрушалась Кэти.
   Впрочем, она почти не обращала на него внимания. У нее были подруги, был сад, который требовал ее забот. Все остальное время она проводила с отцом. Фрэнк планировал сделать ремонт дома, и они никак не могли решить, как перестроить летнюю кухню. Кроме того, Кэти помогала отцу принимать гостей, устраивала в его доме вечеринки, на которых Питер должен был присутствовать.
   Впрочем, у него тоже имелись поводы для недовольства. По его словам, ее никогда не бывало дома, и всякий раз, когда он ее видел, она куда-то спешила – чаще всего к отцу.
   – Что с тобой? – удивлялась Кейт. – Раньше ты никогда не ревновал меня к отцу. У меня такое чувство, будто я разрываюсь между вами, – раздраженно заметила она.
   Обычно Питер с пониманием относился к ее заботе о Фрэнке, теперь же это превратилось в повод для бесконечных упреков. Да и отец, если на то пошло, был ничуть не лучше. Он все еще злился на Питера за его позицию по викотеку.
   Между мужчинами ощущалась взаимная неприязнь. К середине августа Питер был на пределе и решил вернуться домой под тем предлогом, что его ждет работа. Терпеть эту ситуацию дальше было выше его сил.
   Он не мог с уверенностью сказать, что переполнило чашу терпения. Возможно, дело заключалось в нем самом, но он несколько раз повздорил с детьми, с трудом находил общий язык с Кейт и ему до смерти надоело проводить едва ли не каждый вечер в доме Фрэнка, где устраивались семейные обеды.
   В довершение ко всему испортилась погода. Целую неделю штормило, и даже было объявлено об угрозе урагана, который двигался с Бермудских островов.
   На третий день Питер отправил всех в кино, закрыл ставни и закрепил мебель на террасе. Затем в одиночестве съел ланч, сидя перед телевизором. Сначала смотрел баскетбол, затем переключился на новости, чтобы узнать, грозит ли им ураган Ангус. Он даже вздрогнул, когда на телеэкране возникла белоснежная яхта, а вслед за ней – фото Энди Тэтчера. Репортаж уже шел какое-то время. Питер услышал слова ведущего:
   – …трагедия случилась вчера поздно вечером. Тела до сих пор не найдены. Сенатор никак не прокомментировал случившееся.
   – О боже! – воскликнул Питер и в волнении вскочил на ноги. Аппетит моментально пропал, и он положил недоеденный сэндвич на стол. Он должен непременно узнать, что с Оливией. Где она? Жива или нет? И чьи тела ищут? От волнения у него тряслись руки, сквозь слезы глядя на телеэкран, Питер принялся переключать каналы.
   – Привет, пап! Ты посмотрел спортивные новости? Что нового? – В комнату, вернувшись из кино, заглянул Майк.
   Питер даже не услышал, как он вошел. Он обернулся и растерянно посмотрел на сына.
   – Ничего… то есть я не знаю…
   Майк вышел, а Питер снова сосредоточился на телеэкране. Ему не сразу удалось найти нужный сюжет. Но наконец он напал на него на втором канале, причем на этот раз почти с самого начала.
   Шторм настиг яхту Энди Тэтчера в океанских водах у берегов Глостера. Судно налетело на прибрежные скалы, и, несмотря на внушительные размеры и хваленую устойчивость, яхта ушла под воду менее чем за десять минут. На борту было более десятка людей. Яхта имела компьютерную навигацию, и ею управлял сам Тэтчер, которому помогал всего один лишь матрос. Остальные на борту были гости.
   На данный момент без вести пропавшими числятся несколько человек. Сам сенатор остался жив. Кроме него, на борту находились его жена и ее брат, конгрессмен от Бостона Эдвин Дуглас. К сожалению, супругу конгрессмена и их двоих детей смыло за борт. Тело женщины было найдено рано утром, поиски детей продолжаются.
   Затем было показано несколько снимков, и ведущий сообщил, что супруга сенатора Оливия Дуглас Тэтчер едва не утонула. Сейчас она находится в критическом состоянии в больнице. Ее обнаружили поздно вечером силы береговой охраны. Женщина была без сознания, однако держалась на плаву благодаря спасательному жилету.
   – О боже, Оливия! О боже… – повторял Питер.
   Она ведь так боялась океана. Он живо представил себе, что пришлось ей пережить, и теперь хотел лишь одного – быть с ней рядом. Но как он это объяснит? И как будет выглядеть его поступок в новостях? Мол, сегодня в здании клиники появился некий бизнесмен, требуя, чтобы его срочно пропустили к супруге сенатора, однако был выставлен вон? Или еще лучше – на него надели смирительную рубашку и отправили домой к жене, чтобы та привела его в чувство…
   В общем, Питер понятия не имел, как ему проникнуть к Оливии. Как увидеть ее, не создавая проблем ни для себя, ни для нее.
   Он снова сел и уставился на экран. Не сразу до него дошло, что в данный момент, пока Оливия в критическом состоянии, ни о какой встрече не стоит даже мечтать.
   По другому телеканалу прошло сообщение, что она еще не пришла в себя и до сих пор находится в коме. На экране появились ее фотографии, сделанные папарацци. В Америке эта братия ходила за ней по пятам точно так же, как и в Париже.
   Безжалостные репортеры также взяли в осаду дом ее родителей в Бостоне. Одни кадры сменялись другими. Вот убитый горем брат Оливии, потерявший жену и детей, выходит из клиники. На него было невозможно смотреть без содрогания. Питер поймал себя на том, что по его щекам катятся слезы.
   – Что-то не так, пап? – В гостиную снова вошел Майк и встревожился, взглянув на отца.
   – Нет-нет, со мной все в порядке… просто с одними моими знакомыми случилась беда. Прошлым вечером у мыса Код затонула яхта сенатора Тэтчера. Похоже, что некоторые пассажиры пропали без вести, другие получили травмы…
   Оливия по-прежнему была в коме. Ну почему это случилось с ней? Что, если она умрет? Нет, только не это.
   – Ты их знаешь? – удивилась Кейт, входя в гостиную из кухни. – Сегодня утром про это писали в газете.
   – Я познакомился с ними в Париже, – уклончиво ответил Питер. Он не стал уточнять, опасаясь, что Кейт по голосу догадается, а то, не дай бог, увидит, что он плачет.
   – Говорят, жена сенатора такая странная. А он собрался баллотироваться в президенты, – сказала Кейт, стоя в дверях кухни.
   Питер ничего не ответил. Он дождался, когда Кэти уйдет, поднялся наверх и из спальни позвонил в клинику.
   Увы, от дежурной медсестры он ничего нового не узнал. Питер представился близким другом семьи Тэтчеров и в ответ услышал то, что только что узнал по телевизору. Оливия находится в палате интенсивной терапии и пока не приходила в сознание.
   Как долго это может продолжаться? И к чему надо быть готовым? Что Оливия на всю жизнь останется инвалидом? А вдруг она умрет, и он больше никогда ее не увидит. От одной только этой мысли ему хотелось перенестись к ней палату. Увы, ему ничего не оставалось, как лежа на кровати, предаваться воспоминаниям.
   – С тобой все в порядке? – спросила Кейт.
   Она поднялась в спальню, потому что ей что-то понадобилось, и искренне удивилась, застав его лежащим на кровати. Питер несколько недель вел себя странно. Да что там! Все лето. Впрочем, как и ее отец. Насколько Кейт могла судить, история с викотеком не самым лучшим образом сказывалась на них обоих. Она даже пожалела, что они ввязались в разработку этого препарата. Он точно не стоит той цены, которую они за него платили.
   Кейт посмотрела на мужа, и ей показалось, что она заметила в его глазах слезы. Господи, что с ним такое?
   – Ты хорошо себя чувствуешь? – снова спросила она, не на шутку встревожившись, и даже пощупала ему лоб. Нет, температуры у него не было.
   – Нет-нет, со мной все в порядке, – поспешил успокоить жену Питер. С одной стороны, он чувствовал перед ней вину. С другой – был так потрясен несчастьем с Оливией, что туго соображал. Что, если он больше никогда ее не увидит? Без ее нежного лица, без ее бархатных карих глаз мир будет уже не тот. Боже, если бы он только мог оказаться рядом с ней, одним прикосновением открыть эти глаза, осыпать это лицо поцелуями…
   Когда он снова увидел по телевизору Энди, ему захотелось его придушить. Как он только мог оставить ее в больнице одну!
   Энди говорил о чем угодно. О том, как их неожиданно настиг шторм, какая это трагедия, что не удалось спасти детей. Что ужасней всего – несмотря на то, что погибли люди, что его собственная жена находится между жизнью и смертью, его просто распирало от гордости за себя, любимого. Похоже, Энди Тэтчер привык в любой ситуации выставлять себя героем.
   В тот вечер Питер был даже молчаливее, чем обычно. Обещанный ураган прошел мимо, и он снова позвонил в больницу. Никаких изменений в состоянии Оливии не произошло. Для него и для родителей Оливии, денно и нощно дежуривших в клинике, это были кошмарные выходные. Поздно вечером, когда Кейт уже легла спать, он позвонил снова. Это был его четвертый звонок за день. У него едва не подкосились ноги, когда он услышал долгожданные слова.
   – Она пришла в себя, – сообщила медсестра на том конце линии. – С ней все будет в порядке, – добавила его незримая собеседница.
   Питер положил трубку и, закрыв лицо ладонями, дал волю чувствам. Он был один и мог позволить себе слезы. Ведь последние два дня он был не в состоянии думать ни о чем другом. Он не мог передать ей привет и пожелания скорейшего выздоровления. Все, что ему оставалось, это думать о ней и молиться. Он даже несказанно удивил Кейт, в одиночку отправившись в воскресное утро в церковь.
   – Не знаю, что с ним такое, – призналась она отцу в тот вечер по телефону. – Неужели это все из-за викотека? Я уже возненавидела даже его название. Питер от него сам не свой, я же уже готова лезть на стену.
   – Ничего, как-нибудь переживет, – успокоил ее отец. – Как только препарат поступит на рынок, нам всем станет легче.
   Сказать по правде, Кейт в этом сильно сомневалась. Ей было больно смотреть на их баталии по поводу нового препарата.
   На следующее утро Питер снова позвонил в больницу, но поговорить с Оливией ему не разрешили. Он предпочитал не говорить, кто он такой, выдавая себя за «родственника из Бостона». Он не мог послать ей даже весточку. Кто знает, в чьи руки она попадет по пути к ней? Но главное – Оливия жива и идет на поправку. Ее муж заявил на пресс-конференции, что им крупно повезло и что она вернется домой уже через несколько дней. В то же утро Энди Тэтчер улетел на Западное побережье. У него в разгаре была избирательная кампания, она же выкарабкалась из комы.
   Вернулся он только на похороны жены и детей брата Оливии. Питер едва ли не круглые сутки смотрел выпуски новостей и с облегчением вздохнул, не увидев на похоронах Оливию. Вряд ли она бы перенесла этот печальный ритуал – он тотчас бы напомнил ей о смерти собственного сына.
   На похоронах присутствовали ее родители, рядом с ними – убитый горем Эдвин и, разумеется, Энди, поддерживавший его за плечи. В общем, типичная сплоченная семья политического деятеля. Похороны привлекли внимание репортеров многих газет и телеканалов, правда, в силу трагического характера события все деликатно держались в сторонке.
   Оливия рыдала навзрыд, наблюдая за похоронами из палаты интенсивной терапии. Медсестры были против того, чтобы она смотрела трансляцию, но Оливия настояла на своем. Ведь это ее семья, ее родные и близкие, а она не может быть с ними рядом в такую минуту. Правда, позднее, когда она увидела, как Энди дает интервью, как он расхваливает себя перед камерой – мол, посмотрите, какой я герой! – была готова его убить.
   Но и потом он даже не удосужился позвонить ей, чтобы сказать, как там Эдвин. Когда же Оливия сама позвонила домой, отец сказал ей, что матери сделали укол успокоительного, а сам он, судя по его голосу, был пьян. Трагедия отразилась на всех, и Оливия переживала, что не может в этот трудный момент поддержать брата и родителей. Племянники были еще такие маленькие, а ее сноха – снова беременна.
   Что касается ее самой, то она не видела смысла в собственной жизни. Ибо жизнь ее была пуста и бессмысленна, а сама она – послушная марионетка в руках бессердечного эгоиста. Никто бы даже не взгрустнул, если бы она погибла, разве что ее родители. Затем Оливия подумала о Питере, о тех днях, что они провели вместе. Как здорово было бы снова его увидеть!
   Но, как и другие люди, которых она любила, теперь он был частью прошлого, и ей никак – такого способа просто не существовало – не включить его в настоящее или будущее.
   Выключив телевизор, Оливия, обессилев от слез, лежала в постели и думала, как ей жить дальше. Ее племянник и племянница погибли, ее собственный ребенок умер, брата Энди тоже нет в живых. Сколько хороших людей – и все мертвы. И главное, невозможно понять, почему к одним судьба милосердна, а вот к другим…
   – Как ваши дела, миссис Тэтчер? – спросила ее одна из медсестер. Они все видели, как она страдает. Все ее близкие находились в Бостоне, на похоронах, а она была в палате совсем одна.
   Медсестра искренне переживала за свою пациентку.
   – Вам кто-то звонил несколько раз, – вспомнила она. – Какой-то мужчина. Говорит, что он ваш старый знакомый. Правда, сегодня утром, – улыбнулась она, – он назвался вашим родственником. Но я уверена, что это один и тот же человек. Он ни разу не представился, но по голосу слышно, что он очень за вас переживает.
   Питер! Оливия поняла это сразу. Кто еще мог ей звонить и при этом не называть своего имени? Это он. Оливия подняла на медсестру полные слез глаза.
   – Можно мне в следующий раз с ним поговорить?
   Она походила на жертву жестокого избиения, с ног до головы в синяках. Это были следы ударов об обломки яхты, когда волны швыряли их на нее. Оливия вспоминала эти мгновения с ужасом и точно знала: она больше никогда даже близко не подойдет к океану.
   – Хорошо, я обязательно соединю вас с ним, когда он в следующий раз позвонит, – пообещала медсестра и пошла по своим делам.
   Увы, Питер позвонил рано утром, когда Оливия еще спала. А после этого на дежурство заступила другая медсестра.
   Проснувшись, Оливия лежала в постели и думала о нем. Интересно, как его дела? Что нового с викотеком и слушаниями в FDA?
   Этого она никак узнать не могла – ведь они договорились не звонить друг другу, уехав из Парижа. И вот теперь это обещание стало тяготить ее. Особенно здесь, в клинике. Что касается ее собственной жизни, которая вмиг сделалась ей ненавистна, то нужно все хорошенько обдумать и взвесить.
   Она пообещала Энди, что не бросит его, и вот теперь это обещание слишком дорого ей обходилось. Внезапно Оливия поняла, как коротка и непредсказуема жизнь. И как ценна.
   Она продала свою душу на следующие пять лет, которые теперь ей казались вечностью. Ей оставалось лишь надеяться, что Энди проиграет избирательную кампанию. Потому что в противном случае ей не выжить. Ведь жена президента не может просто так взять и куда-то исчезнуть. Такого просто не бывает. Так что хочешь, не хочешь, а последующие пять лет придется держать свое слово.
   Ей предстояло провести в палате интенсивной терапии еще четыре дня, пока легкие окончательно не очистятся. Тогда ее переведут в обычную палату, а потом Энди прилетит из Виргинии, где у него были дела, проведать ее.

   Не успел он подъехать к клинике, как отовсюду налетели репортеры, с блокнотами, магнитофонами и видеокамерами, а один из них даже ухитрился прошмыгнуть к ней в палату.
   Оливия тотчас юркнула под одеяло, а медсестра выпроводила нахала вон. Энди привлекал к себе репортерскую братию, как кровь – стаю акул. Оливия чувствовала себя бедной рыбешкой, которой все стараются поживиться.
   У Энди появилась идея: на следующий день устроить пресс-конференцию прямо в клинике, рядом с ее палатой. Он даже пригласил для нее парикмахера и визажиста, а больничный коридор был превращен в конференц-зал. Оливия должна была появиться перед журналистами в кресле-каталке.
   – Может, лучше не стоит ничего затевать? – попыталась отговорить мужа Оливия.
   Ей вспомнилось, что, когда умер Алекс, пресса в буквальном смысле не давала ей прохода. Теперь репортеры начнут спрашивать у нее, видела ли она, как погибли ее сноха, племянник и племянница и как она теперь себя чувствует, зная, что их больше нет, в то время как она осталась жива…
   Стоило ей подумать об этом, как горло как будто сжала чья-то железная рука. Оливия в панике затрясла головой.
   – Извини, Энди, но я не могу, – сказала она, отворачиваясь от него.
   Интересно, звонил ли Питер еще раз, подумалось ей. После выписки из палаты интенсивной терапии она больше не видела ту медсестру, и ей никто ничего не говорил. Сама же она не могла о нем спрашивать. Да и как спросишь о том, кто, звоня ей, не называл своего имени? Ей ни к чему привлекать к себе лишнее внимание.
   – Послушай, Оливия, ты должна пообщаться с прессой. Иначе люди подумают, будто ты где-то прячешься. Ты четыре дня провела в коме, и я не хочу, чтобы вся страна вообразила, что у тебя теперь не все в порядке с головой.
   Впрочем, Энди разговаривал с ней, будто так оно и было. Она же не могла думать ни о чем другом, как о разговоре с братом, который произошел утром. Эдвин был сам не свой, и Оливия могла только догадываться, что он чувствует. Примерно то же, через что прошла она, когда умер Алекс. Если не хуже, ведь он потерял не только детей, но и жену. И вот теперь Энди требует, чтобы она, сидя в кресле-каталке, дала пресс-конференцию.
   – Мне все равно, что они подумают, я ни перед кем не буду выступать, – твердо сказала она.
   – Не хочешь, а придется! – рявкнул Энди. – У нас с тобой договор.
   – Мне от тебя тошно. – И с этими словами Оливия отвернулась от него.
   А когда на следующий день нагрянули репортеры, она не стала с ними разговаривать. Она выставила парикмахера, выставила визажиста и отказалась выйти из палаты. Журналисты решили, что с ними играют в какие-то игры, и Энди был вынужден провести пресс-конференцию в больничном коридоре без нее. Он объяснил, как его жена страдает из-за того, что осталась жива, в то время как близкие ей люди погибли. По его словам, он тоже из-за этого страдает. Но было трудно поверить, что Энди Тэтчер способен на такие чувства. Если что и мучило его, так это желание попасть в Белый дом, причем любой ценой.
   Он не собирался упускать возможность разжалобить своих потенциальных избирателей и на следующий день запустил к ней в палату троих репортеров. Когда же Оливия увидела их, она испугалась и расплакалась, так что два санитара вытолкали незваных гостей за дверь. Впрочем, перед тем как уйти, они сумели сделать несколько снимков, а оказавшись снова в коридоре, принялись живо обсуждать случившееся с Энди.
   Наконец репортеры ушли, а он вернулся к ней в палату. Не успел Энди переступить порог, Оливия вскочила с кровати и набросилась на него.
   – Как ты только мог?! Как ты посмел? Эдвин только что потерял семью, а меня еще не выписали из больницы! – разрыдалась она, бессильно колотя его кулаками в грудь.
   На это он ответил ей, что должен был убедить всех, что она жива и здорова, что не тронулась умом, как некоторые уже стали подозревать. Иначе зачем ей прятаться от людей?
   Энди было наплевать, как важно для нее сберечь чувство собственного достоинства. Его политическая карьера – вот что было для него самым главным.
   Питер увидел злосчастные фото по телевизору в тот же вечер, и от жалости к ней даже заныло сердце. Оливия лежала на койке в больничной рубашке. Боже, какая она хрупкая, какая испуганная. В глазах застыла безысходность. По словам одного из репортеров, у нее все еще была пневмония. В общем, это был трогательный снимок, призванный разжалобить публику, что, собственно, и требовалось ее мужу. Питер выключил телевизор, но Оливия по-прежнему стояла у него перед глазами.
   Состояние Оливии улучшилось настолько, что ее пообещали выписать уже к концу недели, и тут она удивила мужа. Она заявила Энди, что не вернется домой вместе с ним. Оливия уже обсудила этот вопрос с матерью. Ее ждут в Бостоне. Она какое-то время поживет в родительском доме.
   – Но это же полная чушь! – возмутился Энди, когда она сообщила ему о своем решении по телефону. – Ты не маленькая девочка. Ты нужна мне здесь, в Виргинии.
   – Это еще зачем? – с вызовом спросила Оливия. – Чтобы ты каждое утро запускал ко мне в спальню репортеров? Моя семья пережила трагедию, и я хочу в это трудное время быть с родными.
   Она не винила Энди в том, что случилось. Шторм не его вина, это природная стихия. Другое дело, как он потом вел себя. Ни чувства собственного достоинства, ни сострадания, ни хотя бы внешнего соблюдения приличий. И Оливия знала, что никогда ему этого не простит. Энди даже в несчастье эксплуатировал их – и ее, и ее семью.
   И не собирался в этом останавливаться. Когда, выписавшись, она спустилась в вестибюль больницы, ее уже поджидала там настоящая армия репортеров. А ведь Энди единственный, кто знал о времени ее выписки. Так что узнать об этом журналисты могли лишь от него. Затем свора газетчиков появилась у дверей дома родителей Оливии, но ее отец быстро сумел избавиться от них.
   – Не беспокойте нас, – заявил губернатор, и они его послушались.
   Он согласился дать короткое интервью, однако пояснил, что ни его жена, ни дочь, ни конечно же сын в данный момент просто не в состоянии отвечать на вопросы журналистов.
   – Я уверен, вы меня поймете, – доброжелательно добавил он и согласился на один-единственный снимок. Что касается миссис Тэтчер, то он может сказать лишь одно: в это нелегкое время его дочь выразила желание быть рядом с матерью и братом, который также сейчас находится в их доме. После случившейся трагедии ему больно возвращаться к себе домой, не говоря уже о том, чтобы делиться своими чувствами с журналистами.
   – Скажите, правда ли, что после трагедии между Энди Тэтчером и его женой произошла размолвка? – выкрикнул один из журналистов.
   Вопрос застал губернатора врасплох. Подобное даже не приходило ему в голову. Вечером того же дня он задал этот вопрос жене – вдруг ей известно что-то такое, чего не знает он сам.
   – Не думаю, – ответила Дженет Дуглас и нахмурилась. – Оливия мне ничего не говорила.
   Впрочем, оба знали, что дочь им многое недоговаривает. В последние годы она столько пережила и предпочитала хранить свои мысли и чувства при себе.
   А вот Энди, когда ему был задан тот же вопрос, счел своим долгом пожаловаться на жену и даже заявил, что если Оливия в ближайшее время не вернется к нему, то скоро поползут разные слухи.
   – Я вернусь, как только буду к этому морально готова, – холодно ответила Оливия.
   – И когда именно? – Через две недели Энди возвращался в Калифорнию, и ему необходимо было, чтобы она присоединилась к нему.
   Вообще-то она планировала поехать на несколько дней в Виргинию, но его настойчивые требования только отвращали ее. Оливия тянула с возвращением, и к концу недели мать наконец решилась задать ей вопрос.
   – Что происходит? – мягко спросила Дженет Дуглас, когда Оливия сидела у нее в спальне. У матери часто случались приступы мигрени, и она лежала в постели с холодным компрессом на голове. – Скажи, у вас с Энди все в порядке?
   – Все зависит от того, что имеешь в виду под «все в порядке», – отозвалась Оливия. – Все как обычно, ни хуже, ни лучше. Ему просто действует на нервы то, что я не подпускаю к себе прессу и не раздаю на потребу таблоидам слезливые интервью. Но дай ему день-другой, как он наверняка устроит очередную пресс-конференцию.
   – Политика творит с людьми странные вещи, – мудро заметила мать.
   Кому, как не ей, было дано это знать. И еще то, какую цену за это приходится платить. Даже недавняя мастэктомия не осталась ее личным делом. Нет, об этом было громогласно объявлено по телевизору, и даже показано интервью с лечащим врачом. Но Дженет Дуглас была женой губернатора и прекрасно знала малоприятную изнанку своего положения. Под зорким оком прессы она прожила почти всю свою сознательную жизнь, что не могло не отразиться на ее здоровье и душевном состоянии. И вот теперь та же история повторяется с ее дочерью. Да, победа на выборах дается дорогой ценой, впрочем, поражение – тоже.
   Оливия посмотрела на мать. Интересно, как бы отреагировала та, скажи она ей всю правду. Оливия ломала голову над этим вопросом уже несколько дней. И теперь знала, как ей поступить.
   – Я ухожу от него, мама. Я больше не могу. Я пыталась сделать это в июне, но он горел желанием включиться в президентскую гонку, и я согласилась остаться с ним на период избирательной кампании, а если он победит, то еще на четыре года.
   Оливия с несчастным видом посмотрела на мать. Произнеся это вслух, она пришла в ужас от собственных слов.
   – Он обязался выплачивать мне за это по миллиону в год. Но самое смешное – мне все равно. Потому что эти деньги – сродни подкупу. Я согласилась лишь потому, что когда-то любила его. Но, похоже, я не слишком-то любила Энди даже в самом начале. В том, что я не люблю его теперь, нет никаких сомнений. Но я больше не могу.
   И ничто не сможет меня удержать, мысленно добавила она.
   – В таком случае и не надо, – спокойно ответила мать. – Тут даже десяти миллионов будет мало. Никакие деньги не принесут счастья. Тем более не стоит рушить из-за них свою жизнь. Чем раньше ты уйдешь от него, Оливия, тем лучше. Я сама зря не сделала этого много лет назад, но теперь уже поздно. Я едва не превратилась в алкоголичку, угробила собственное здоровье и не добилась в жизни того, к чему всегда стремилась. Наши отношения не складывались, что не могло не отразиться и на вас, наших детях. И если тебе не нужна такая жизнь, если ты хочешь сбросить с себя этот груз, чем раньше ты это сделаешь, тем лучше. – Со слезами на глазах она взяла руку дочери и сжала ее. – И что бы там ни сказал твой отец, я целиком и полностью на твоей стороне. – Дженет Дуглас с нежностью посмотрела на дочь. Одно дело – бросить политику, и совсем другое – мужа. Кто знает, вдруг ее брак еще можно спасти? – А как же Энди? Что будет с ним?
   – Мама, между нами много лет уже ничего нет. Мы давно стали чужими.
   Дженет кивнула. Внутренне она была готова услышать нечто подобное.
   – Я так и подумала. Просто не была уверена. – Она улыбнулась дочери. – Твой отец решит, что недавно я ему солгала. Он спросил у меня, все ли с тобой в порядке, и я ответила: разумеется. Хотя, сказать по правде, меня мучили сомнения.
   – Спасибо, мама. – Оливия обняла ее за плечи. – Я люблю тебя.
   Мать только что сделала ей бесценный подарок, дала материнское благословение.
   – И я тебя тоже люблю, моя дорогая, – ответила она, обнимая дочь. – Поступай, как считаешь нужным, и не переживай, что по этому поводу скажет твой отец. Ничего, как-нибудь переживет. Они с Энди какое-то время повозмущаются, а потом угомонятся. К тому же Энди еще молод и при желании всегда может снова жениться. А Вашингтон от него никуда не уйдет. Главное, не давай ему принуждать себя, Оливия, если тебе самой это не надо.
   Для дочери Дженет мечтала об одном: чтобы та, наконец, обрела свободу.
   – Я не вернусь к нему, мама. Ни за что и никогда. Мне давно следовало уйти от него, еще до того, как родился Алекс, или сразу после того, как он умер.
   – Тебе еще не поздно начать жизнь сначала, дорогая, – мягко сказала Дженет, коря себя за то, что сама не решилась когда-то на такой шаг. Ради мужа она пожертвовала всем: собственной карьерой, друзьями, мечтами. Каждая, даже самая мельчайшая капля ее энергии расходовалась на политическую карьеру мужа. Нет, для дочери она не хотела такой судьбы. – И что ты намерена теперь делать?
   – Попробую писать, – застенчиво ответила Оливия, и мать рассмеялась.
   – То есть круг замкнулся. Значит, пиши и не позволяй никому встать у тебя на пути.
   Они проговорили весь день, а затем вместе приготовили в кухне ланч. В какой-то момент Оливия едва не проболталась про Питера, но в последний момент сдержалась.
   Правда, она сказала, что, возможно, вернется во Францию, в рыбацкую деревушку, к которой прикипела душой. Лучшее место для того, чтобы писать, трудно придумать: здесь ее никто не найдет. Мать придерживалась иного мнения.
   – Ты не можешь прятаться вечно, – сказала она.
   – Почему бы нет? – с печальной улыбкой возразила Оливия. В данный момент ей хотелось лишь одного – исчезнуть, правда, теперь на законных основаниях, и никогда больше не сталкиваться с назойливой прессой.
   В тот вечер Эдвин составил им компанию за ужином. Было видно, что брат убит горем, но Оливии, по крайней мере, удалось немного отвлечь его. Несмотря на недавнюю трагедию, он каждый день следил за тем, как обстоят дела в Вашингтоне, – звонил, получал факсы.
   У Оливии с трудом укладывалось в голове, как брат находит в себе силы об этом думать. Увы, даже пережив ужасную личную драму, он оставался копией их отца. Политика была его стихией, так же как для Энди. Кстати, в тот же вечер она позвонила мужу и сказала, что приняла важное для себя решение.
   – Я к тебе не вернусь, – сообщила она.
   – Ты опять за свое, – раздраженно ответил Энди. – Или ты забыла про наш договор?
   – В нем ничего не говорится о том, что я должна следовать за тобой везде и повсюду во время президентской гонки. Там лишь сказано, что, если я это делаю, мне полагается миллион долларов в год. Считай, я только что сэкономила для тебя кучу денег.
   – Ты не можешь так поступить! – В его голосе слышалась неподдельная ярость. Как она смеет предавать его в такую минуту, когда на карту поставлено все.
   – Это почему же? Могу. Завтра я уезжаю в Европу.
   На самом деле до отъезда оставалось несколько дней, но Оливия хотела, чтобы он понял: все кончено.
   На следующее утро Энди уже был в Бостоне, и, как и предсказывала ее мать, отец занял его сторону.
   Впрочем, ей уже тридцать четыре года, она давно не девочка и знает, что ей нужно. А главное, она знает, что никто на свете не удержит ее рядом с ним.
   – Ты хоть понимаешь, от чего отказываешься?! – орал на нее отец.
   Энди посмотрел на него с благодарностью.
   – Да, – негромко ответила она, переводя взгляд с отца на мужа. – От лжи и разбитого сердца. Я знаю, что это такое, и уверена, что с меня уже хватит. Как-нибудь обойдусь без них. Ах да, я еще забыла про эксплуатацию.
   – Не строй из себя бог знает кого! – раздраженно бросил ей отец. Он был политиком старой закалки и, в отличие от Энди, более приземленным человеком. – Подумай только! Это такая жизнь! Такие возможности!
   – Согласна, для тебя это так и есть, – ответила Оливия, глядя на отца с сожалением. – Но для меня – это жизнь, полная компромиссов и разочарований невыполненных предвыборных обещаний. Я же хочу для себя настоящей жизни, рядом с настоящим человеком. А если такого не встречу, согласна на одиночество. Оно меня не пугает. Главное, быть как можно дальше от политики и никогда больше не слышать этого слова.
   Говоря эти слова, Оливия покосилась на мать и увидела, что та одобрительно кивает.
   – Ты круглая дура, вот ты кто! – рявкнул отец.
   Когда Энди, злой, как черт, вечером уезжал от них, он заявил, что Оливия дорого заплатит за свое решение.
   И это была не пустая угроза. Через три дня, когда она уезжала во Францию, в бостонских газетах появилась история, которая могла появиться там только с подачи Энди. В ней говорилось, что после недавних трагических событий, во время которых погибли трое членов их семьи, Оливия перенесла травматический стресс и была срочно госпитализирована с нервным срывом. Ее муж якобы переживает за нее, и хотя в статье этого не было сказано открытым текстом, в ней, однако, содержался намек, что психическое состояние Оливии ставит под сомнение совместное проживание супругов. Вся статья была написана таким образом, чтобы вызвать сочувствие к Энди, которого судьба связала с ненормальной женой.
   В общем, он, как мог, выгораживал себя. Если Энди признает, что у его жены поехала крыша, значит, у него есть основания бросить ее. Один ноль в его пользу. А может, два ноль или даже десять?
   И что в итоге? Отправил ли он ее в нокаут? Или же она, пока он отвернулся, сбежала от него и тем самым спасла себе жизнь? Ответов на эти вопросы у нее не было.
   Когда Питер прочел эту статью, то заподозрил, что она напечатана с подачи Энди. Потому что Оливия в ней была не похожа на себя, по крайней мере, на ту, которую он знал.
   Так это или нет, проверить он не мог. В статье не говорилось, в какую клинику ее поместили. Всей правды ему никогда не узнать, и от тревоги за нее он не находил себе места.
   B четверг, во второй половине дня – через несколько дней после того, как Оливия сообщила Энди о своем решении, – мать отвезла ее в аэропорт.
   Дженет Дуглас посадила дочь в самолет и дождалась, когда тот взлетит. Хотела убедиться, что с дочерью все в порядке и она действительно улетела во Францию. Оливия избежала судьбы, которая могла бы погубить ее как личность. Дженет Дуглас знала это по своему печальному опыту и с легким сердцем наблюдала, как крылатая машина взмыла в воздух и взяла курс на Париж.
   – Счастливого пути, Оливия, – прошептала она в надежде, что дочь вернется на родину еще не скоро. Зачем спешить? Здесь ее ждет только боль, мучительные воспоминания и мужчины-эгоисты, стремящиеся во что бы то ни стало подчинить ее себе.
   Дженет была счастлива: Оливия теперь будет жить во Франции. Как только самолет скрылся в вышине, она дала знак телохранителям и, облегченно вздохнув, покинула здание аэровокзала.

Глава 10

   Был конец августа. Кейт с детьми по-прежнему находилась на Мартас-Винъярде. Питер продолжал получать факсы с отчетами об исследованиях. Увы, с каждым днем напряжение между ним и тестем нарастало. Ко Дню труда его можно было ощутить едва ли не кожей. Даже мальчишки, и те его почувствовали.
   – Что там такое между отцом и дедом? – спросил как-то раз в субботу Пол.
   Кейт нахмурилась, однако ответила:
   – С твоим отцом в последнее время трудно, – как можно спокойнее произнесла она. Впрочем, от сына не укрылось, что вину за разлад она возлагает на их отца.
   – Они что, из-за чего-то поцапались?
   Сын был уже взрослым, чтобы понимать такие вещи, мать же всегда старалась быть с детьми искренней, тем более что в семье, как правило, никто не «цапался». Впрочем, сыновья знали, что время от времени между их отцом и дедом возникали трения.
   – Они разрабатывают новый препарат, и не все у них ладится, – ответила Кейт.
   На самом деле все было не так-то просто, и она это знала. Сколько раз она просила Питера быть помягче с отцом. Нервы у Фрэнка были взвинчены все лето, а в его возрасте это не шло ему на пользу. Впрочем, даже Кейт была вынуждена признать, что отец бодр и энергичен как всегда. В семьдесят лет он каждый день по часу играл в теннис, а по утрам проплывал в бассейне целую милю.
   – Понятно, – ответил Пол. Похоже, такое объяснение его устроило. – Тогда ничего страшного.
   Все правильно. Что значат для шестнадцатилетнего подростка проблемы с каким-то викотеком, даже если они тянут на многие миллионы долларов.
   На вечер планировалась грандиозная вечеринка, посвященная окончанию лета. Должны были собраться все их друзья, перед тем как через пару дней всем предстояло разъехаться по домам.
   Младших сыновей, Патрика и Пола, ждала школа, старший, Майк, уезжал учиться в Принстон. В понедельник все семейство возвращалось в Гринвич. В связи с предстоящим отъездом Кейт предстояло немало хлопот: закрыть на зиму их собственный дом, дом отца, переделать массу других дел.
   Когда Питер вошел в спальню, она разбирала одежду. Он постоял, наблюдая за ней. У него выдалось трудное лето. Двойная утрата – угроза неудачи с викотеком и разлука с Оливией – давила на него тяжким грузом на протяжении всего лета.
   Его переживания по поводу викотека сказывались буквально на всем. Постоянное давление со стороны Фрэнка, равно как и тайное участие Кейт в делах, в которых она ничего не понимала, лишь усугубляло его душевные терзания. Кейт постоянно встревала между ним и отцом, которого она старалась всячески оберегать.
   Но факт оставался фактом: то, что случилось с Питером во Франции, перевернуло его мир. Причем не по его воле. Он искренне желал вернуться назад и продолжить жить, как жил до встречи с Оливией, но у него не получилось. Это было сродни тому, чтобы распахнуть окно и увидеть прекрасный вид, а потом снова наглухо заколотить окно досками.
   Он стоял на одном месте, тупо глядя на стену, и вспоминал, что там промелькнуло перед его взглядом. Пейзаж, который он видел вместе с Оливией, невозможно было забыть. И хотел он того или нет, Питер знал, что его жизнь изменилась навсегда. Нет, он не собирался ничего менять, не планировал никуда уезжать. Он так и не поговорил с Оливией – несколько звонков в клинику не в счет, ведь он разговаривал с медсестрой. Но забыть Оливию он все равно не мог. Случившаяся с ней трагедия привела его в ужас. То, что она едва не погибла, казалось ему своего рода возмездием за те счастливые дни во Франции. Но почему жертвой стала она, а не он? За что наказывать Оливию?
   – Прости, это было не самое лучшее лето, – грустно сказал Питер, присаживаясь на кровать. Кейт была занята тем, что убирала в коробку свитера, перекладывая их пакетиками нафталина.
   – Ну, не такое уж оно и плохое, – мягко возразила она, оглянувшись на него с верхней ступеньки стремянки.
   – Для тебя нет, а для меня да, – честно признался он. Все лето Питер чувствовал себя несчастным. – Столько всего навалилось, – пояснил он, не вдаваясь в подробности.
   Кейт снова улыбнулась ему, но затем глаза ее сделались серьезными.
   – Вот и отец говорит то же самое. Ему тоже пришлось несладко.
   Кейт имела в виду викотек. Он же подразумевал удивительную женщину, с которой встретился в Париже.
   После знакомства с Оливией возвращаться домой к Кейт было невыносимо. Кейт, такая независимая, такая хладнокровная и самостоятельная. Последнее время они практически ничего не делали сообща, разве что иногда выбирались на вечеринку к друзьям или играли в теннис с ее отцом.
   Питеру же хотелось большего. В свои сорок четыре года ему неожиданно захотелось любви. Захотелось душевной близости, дружбы, а еще свежести чувств и даже остроты ощущений. Ему хотелось прижаться к ней, почувствовать близость ее тела. Хотелось, чтобы она хотела его. Увы, он знал Кейт уже двадцать четыре года, и между ними практически не осталось романтики. В их браке было уважение, были общие интересы, но когда она ложилась рядом с ним, в нем больше ничего не трепетало. А в те редкие мгновения, когда он хотел ее, у Кейт почти всегда находилась какая-нибудь отговорка.
   Они очень мало времени бывали наедине, и его это тяготило. В общении с Оливией он понял, чего ему недостает. Все, что он пережил с Оливией, – все, что они делали, о чем говорили, – наполняло его пьянящим восторгом. Жизнь с Кейт была похожа на скучную школьную вечеринку. Время, проведенное с Оливией, – на бал с принцессой из волшебной сказки. Это, конечно, было нелепое сравнение. Он даже улыбнулся своим мыслям, однако тотчас поймал на себе недоуменный взгляд жены.
   – Что тут смешного? Я только что сказала, как тяжело воспринял осложнения с викотеком мой отец.
   Вообще-то он не услышал ни слова из того, что она ему говорила, так как мысли его были поглощены Оливией Тэтчер.
   – Ничего удивительного, если речь идет об управлении компанией вроде нашей, – довольно холодно прокомментировал Питер. – Это тяжкое бремя, огромная ответственность. Никто не обещал, что это будет легко.
   Боже, как он устал слышать разговоры о ее отце. Отец, отец, всегда и всюду ее отец.
   – Кстати, я как раз думал об этом. Почему бы нам с тобой не съездить куда-нибудь? Полагаю, нам не помешало бы на время сменить обстановку.
   Тем более что в отличие от предыдущих лет их отдых на Мартас-Винъярде никак не назовешь удачным.
   – Почему бы нам не съездить в Италию или куда-нибудь еще? На Карибы или на Гавайи?
   Поездка наверняка внесла бы в их жизнь разнообразие, вернула бы, пусть частично, трепет и тепло первых лет их брака.
   – Сейчас? – удивилась Кейт. – Но почему? Уже сентябрь. У меня тысяча разных дел, да и у тебя тоже. Нужно собрать младших в школу, а на следующих выходных отправить в Принстон Майка.
   Она посмотрела на него так, как будто сомневалась в его здравомыслии. Но Питер не желал уступать, он хотя бы пытался преодолеть их взаимное отчуждение.
   – Тогда давай отдохнем после того, как дети разъедутся. Я ведь не имею в виду сегодня. Можно подождать несколько недель. Что ты на это скажешь?
   Он с надеждой посмотрел на нее.
   Кейт спустилась со стремянки. Питер все так же не сводил с нее взгляда, но, увы, в душе у него ничего не шевельнулось. Может, путешествие на Карибы что-то изменит?
   – Думаю, в сентябре тебе лучше присутствовать на слушаниях в FDA. Разве тебе не нужно к ним готовиться?
   Питер не стал говорить ей, что не собирался там присутствовать, какие бы планы ни вынашивал ее отец. Впрочем, его он тоже туда не допустит. Они не имеют права ставить себя под удар лишь потому, что существует призрачный шанс, что к тому времени проблемы с викотеком разрешатся.
   – Это моя головная боль, – заметил он. – Главное, скажи мне, как только освободишься, и я организую поездку.
   В его планах значились лишь слушания в Конгрессе по поводу ценовой политики на лекарства, на которых он согласился выступить. Знал он и то, что при необходимости его выступление там можно перенести, ибо это скорее был визит вежливости и дело престижа, нежели вопрос первостепенной важности. Лично для него семья была куда важнее.
   – У меня в сентябре много заседаний совета, – уклончиво ответила Кейт и открыла следующий ящик со свитерами. Понаблюдав, как она перебирает вещи, Питер задался вопросом, что стоит за ее словами.
   – То есть ты никуда не хочешь ехать?
   Если это так, он должен знать. Может, у нее какие-то свои планы? Внезапно Питера, подобно молнии, пронзила безумная мысль. Что, если у Кэти с кем-то роман? Что, если она избегает его именно по этой причине? В конце концов, почему с ней не может такое случиться? Раньше подобное ему даже не могло прийти в голову, а сейчас он почувствовал себя глупцом: Кейт все еще хороша, довольно молода и наверняка найдутся мужчины, которым она понравится.
   Впрочем, ему не хватило смелости прямо спросить у нее, так ли это на самом деле. Кейт всегда держалась довольно отстраненно, сдержанно, и спрашивать у нее, не завела ли она случаем с кем-то роман, значит, поставить себя в глупое положение. Он лишь пристально посмотрел на нее. Кейт как ни в чем не бывало продолжала убирать вещи на зиму.
   – Скажи, есть какая-то причина, почему ты не хочешь никуда съездить со мной? – спросил Питер довольно резко.
   Она подняла на него глаза и сказала в ответ нечто такое, что лишь еще больше разозлило его:
   – Это было бы несправедливо по отношению к моему отцу. Он так расстроен из-за викотека. У него столько забот! С нашей стороны было бы верхом эгоизма нежиться где-нибудь на пляже, пока он с утра до ночи безвылазно сидит за рабочим столом.
   Питер попытался скрыть свое раздражение. Ему до смерти надоело переживать из-за Фрэнка. Он уже восемнадцать лет только этим и занимается.
   – А может, немного эгоизма пошло бы нам только на пользу? – стоял на своем Питер. – Скажи, разве тебя не беспокоит то, что мы женаты уже восемнадцать лет, но последнее время мы совсем отдалились друг от друга, перестали разговаривать по душам, проводить время вместе?
   Он пытался донести до нее свои мысли, но отнюдь не собирался вселять в нее тревогу. Однако Кейт насторожилась.
   – Что ты хочешь этим сказать? Что я тебе надоела? И тебе нужна экзотическая обстановка, чтобы придать нашим отношениям пикантности? – Она обернулась и пристально посмотрела на него. На какой-то миг Питер растерялся и сразу даже не нашелся что ей ответить. Кэти была гораздо ближе к правде, чем он посмел бы признаться ей.
   – Нет, я просто думаю, что было бы неплохо на какое-то время уехать от твоего отца, детей, автоответчика, твоих заседаний и даже викотека. Потому что даже здесь, на отдыхе, меня постоянно преследовали дела. Ощущение такое, будто я не покидал рабочего кабинета. Просто хочется взять и уехать куда-то, где меня бы никто не отвлекал. Где мы могли бы спокойно поговорить, напомнить самим себе о том, что нам нравилось, когда мы только познакомились или когда поженились.
   Кейт ответила ему улыбкой. Похоже, она начала его понимать.
   – Думаю, у тебя кризис среднего возраста. А еще ты нервничаешь из-за слушаний в FDA. Вот тебе и хочется куда-нибудь убежать, и ты решил сделать это с моей помощью. Забудьте об этом, молодой человек. С вами все будет в порядке. В один прекрасный день все твои заботы закончатся, и мы все будем гордиться тобой.
   Она произнесла эти слова с улыбкой, а у него же все оборвалось внутри. Боже, она так ничего и не поняла. Не поняла, что ему хотелось от нее чего-то такого, чего он уже давно не получал. Равно как и то, что он не намерен присутствовать на слушаниях в FDA. Единственное, на что он дал согласие, – выступить в Конгрессе по поводу ценовой политики на лекарственные препараты.
   – Это никак не связано с FDA, – твердо произнес Питер, пытаясь сохранять спокойствие и не желая дальше продолжать эту тему. Он уже наслушался вдоволь про FDA от ее отца. – Кейт, FDA здесь ни при чем, я говорю о нас с тобой.
   Увы, продолжению разговора помешали сыновья. Майку понадобились ключи от машины. Патрик ждал внизу с двумя приятелями и хотел узнать, осталась ли в холодильнике замороженная пицца, потому что они, мол, умирают от голода.
   – Я как раз собралась в магазин, – крикнула им Кейт, и момент был упущен.
   Она повернулась и, взглянув на него через плечо, сказала:
   – Не переживай, все будет хорошо.
   С этими словами Кейт вышла из спальни. Питер остался сидеть на кровати, ощущая себя ненужным и потерянным. По крайней мере я сделал попытку, утешал он себя. Впрочем, Кейт не смогла понять, что он пытался донести до нее. Единственное, что занимало ее внимание, это отец и слушания в FDA.
   Фрэнк вновь завел об этом разговор на вечеринке. Это было все равно что слушать заезженную пластинку. Питер при первом же удобном случае попытался сменить тему. Фрэнк говорил, что он должен быть «молодцом», главное – «продержаться». Он был уверен, что рано или поздно их исследовательские команды доведут викотек до ума и новый препарат поступит на рынок без всяких огрехов. Если же они испугаются, если пойдут на попятную и откажутся от слушаний в FDA, то, как он выразился, «потеряют лицо». По мнению Фрэнка, отказ стал бы для всех «красным флажком»: мол, внимание, они столкнулись с серьезными проблемами.
   – На то, чтобы вернуть себе реноме, потребуются годы. Да ты и сам знаешь, как оно бывает, стоит только поползти слухам. На викотек навечно ляжет черное пятно.
   – По-моему, как раз наоборот, Фрэнк, – ответил Питер, держа в руке бокал вина. Он уже наизусть знал, что ему скажет тесть. Оба так и оставались на диаметрально противоположных позициях.
   Питер отошел от тестя при первой же подвернувшейся возможности. А спустя какое-то время заметил, как тот разговаривает с Кейт. Он прекрасно знал, что они обсуждают, и ему было неприятно наблюдать это. Он мог поклясться, что тема ее разговора с отцом – отнюдь не поездка на Карибы или Гавайи. Как не сомневался и в том, что его план поездки на отдых с женой так и останется планом.
   В тот вечер он больше не поднимал эту тему в разговоре с Кейт. В последние два дня было вообще не до разговоров, потому что они готовили дом к отъезду. Зимой здесь никто не жил, они же вернутся сюда не раньше следующего лета.
   По дороге домой мальчишки обсуждали возвращение в школу. Пол с нетерпением ждал встречи со старыми друзьями в Эндовере, Патрик мечтал этой осенью побывать в Гротоне и Чоуте. Майк же без умолку трещал про Принстон. Там учился его дед, и за свою недолгую жизнь Майк наслушался рассказов Фрэнка о том, какие это были замечательные деньки.
   – Жаль, пап, что ты там не учился. Классный универ.
   Все верно, как можно сравнивать диплом Чикагского университета с Принстоном.
   – Ничуть не сомневаюсь, сынок. Но если бы я там учился, я бы никогда не встретил твою маму, – ответил Питер, вспоминая их первую встречу в университете штата Мичиган.
   – Тоже верно, – улыбнулся Майк.
   Он собирался вступить в тот же яхт-клуб, в котором когда-то состоял его дед. Правда, для этого ему придется ждать целый год. Но Майк, чтобы не терять время, решил заранее завести знакомства в студенческих братствах.
   У него уже имелся план, где все было расписано буквально по дням, и ему не терпелось взяться за воплощение его в жизнь. Всю дорогу до Нью-Йорка он только об этом и говорил, отчего Питер чувствовал себя в какой-то мере чужим и одиноким.
   Странно. В течение восемнадцати лет он был одним из них и вот вдруг теперь почувствовал себя чужаком, даже с собственными сыновьями.
   Разговор в машине шел без его участия, и он мысленно перенесся к Оливии. Он вспоминал их разговор на Монмартре в первый вечер, а потом их прогулку по берегу в Ла Фавьер. Боже, о чем только они с ней не говорили! Погрузившись в воспоминания, Питер едва не врезался в другую машину. Он резко вывернул руль, избегая столкновения. Все остальные – жена и дети – испуганно вскрикнули.
   – Пап! Что ты делаешь! – Майк не мог поверить в то, что они едва не попали в аварию.
   – Простите, – ответил Питер и повел машину более осторожно, но мысли его по-прежнему были заняты Оливией. Она дала ему нечто такое, чего не дал никто другой. Ему вспомнились ее слова о том, что все, чего он добился в жизни, он достиг лишь благодаря самому себе, а не Донованам. В это верилось с трудом, особенно ему самому. Лично он ни на секунду не сомневался в том, что это заслуга Кэти и ее отца.
   Интересно, где Оливия сейчас, подумал Питер, неужели история о том, что сейчас она находится в клинике, правдива? Лично он в нее не верил. Ему казалось, что история эта была выдумана специально для того, чтобы скрыть тот прискорбный факт, что супруги расстались. Или замаскировать супружескую измену или пластическую операцию. Впрочем, два последних предположения маловероятны. По крайней мере, с ее стороны. Неожиданно в голову пришла мысль – а не ушла ли Оливия от мужа, даже несмотря на участие Энди в президентской гонке? В таком случае нет ничего удивительного в том, что тот объявил ее душевнобольной.
   Через два дня Питер убедился в том, что его последнее предположение оказалось правильным. В офисе, когда он вернулся с обеденного перерыва, его ждала открытка. На открытке была изображена рыбацкая лодка, а обратную сторону украшал почтовый штемпель Ла Фавьер. Текст, написанный мелким, аккуратным почерком, был довольно туманным:
   «Я снова здесь. Пишу. По крайней мере, с бегами покончено. Я не смогла. Думаю, у тебя все в порядке. Не забывай, что ты умеешь быть храбрым. Ты молодец. Ты сделал все сам. Это требует большего мужества, чем просто сбежать так, как я. Но я счастлива. Желаю удачи. Люблю. Целую». Вместо подписи в конце стояла лишь буква «О».
   Кроме того, что было написано, Питер прочел и то, что скрывалось между строк. Он прекрасно помнил легкую хрипотцу в ее голосе, когда она сказала, что любит его. Питер не сомневался, что Оливия любит его до сих пор, как и он ее. И что он всегда будет ее любить. Она навечно поселилась в памяти, в его сердце.
   Он снова перечитал открытку, думая о ней. Оливия гораздо сильнее, чем ей кажется. Уйти – на это требуется гораздо большее мужество, нежели остаться – так, как он. Питер восхищался ею. И был искренне рад, что она наконец вырвалась из оков своей прежней жизни. Он надеялся, что она обрела свободу и душевное спокойствие. И еще он был почему-то уверен, что книга, которую пишет Оливия, будет замечательной.
   Ведь она такая храбрая, она не страшится собственных чувств, она готова быть собой, говорить то, что думает. Она жила правдой, независимо от того, какую цену ей за это приходилось платить. Нет, конечно, ей тоже случалось идти на компромиссы, и Оливия открыто это признавала. Но время компромиссов кончилось. Теперь она свободна, и он ей завидует. Питер убрал открытку Оливии, надеясь, что ее никто не заметил.
   Результаты последних исследований по викотеку пришли на следующий день и были даже более обнадеживающими, нежели он ожидал. Однако они пока мало что давали с точки зрения возможности запуска препарата в массовое производство. Теперь, когда Питер уже мог назвать себя спецом по части интерпретации результатов, он прекрасно понимал, что они значат. Впрочем, понимал это и его тесть.
   На пятницу у них с Фрэнком была запланирована деловая встреча, чтобы все основательно обсудить. В два часа дня они встретились в конференц-зале, расположенном рядом с кабинетом Фрэнка. Тесть ждал Питера с хмурым лицом, заранее зная, что тот ему скажет. Они не стали тратить время на пустые разговоры, лишь перебросились парой слов про Майка. На следующий день Питер и Кэти должны были отвезти его в Принстон, и Фрэнк был несказанно горд внуком. Впрочем, исчерпав эту тему, он сразу перешел к куда более серьезным вещам.
   – Мы оба знаем, зачем мы здесь, не так ли? – произнес он, буравя Питера взглядом. – И мне известно, что ты не согласен со мной.
   При этих словах Фрэнк напрягся, словно кобра, готовая поразить свою жертву. Питер, хотя и ощущал себя жертвой, был готов встать на защиту собственного мнения и чести компании. Впрочем, для Фрэнка позиция зятя не была неожиданностью.
   – Думаю, в данном случае ты согласишься с моим мнением в этом вопросе. Я не впервые оказываюсь в подобной ситуации. Впрочем, я в этом бизнесе вот уже почти пятьдесят лет, и ты должен верить мне, когда я говорю, что знаю, что делаю. Нет ничего дурного в том, что мы подадим заявку прямо сейчас. К тому времени, когда продукт официально выйдет на рынок, мы устраним все недоработки. Поверь, я бы не стал рисковать, не будь уверен в этом на все сто.
   – А если ты ошибаешься? Если кто-то умрет от нашего препарата? Хотя бы один человек – мужчина, женщина или ребенок? Что тогда? Что мы скажем? Чем станем оправдываться? Как будем жить дальше? К чему эта спешка? Зачем, во имя чего брать на себя этот риск?
   Голос Питера звучал словно голос самой совести, однако Фрэнк услышал в его словах упаднические настроения и даже обозвал зятя жалким паникером, вроде «того идиота в Париже».
   – Сушар первоклассный профессионал, – возразил Питер. – Именно поэтому мы и обратились к нему, чтобы знать правду. Даже если эта правда окажется малоприятной. Конечно, теперь Сушар нам не указ, но мы открыли ящик Пандоры и не имеем права закрывать на это глаза. Впрочем, ты это знаешь не хуже меня.
   – Разве я закрываю глаза? На твоем месте, Питер, я бы не стал бросаться такими обвинениями. Или ты забыл, что я за два месяца вложил в дополнительные исследования десять миллионов долларов? Притом, что ничего страшного мы не нашли. Зато из-за твоего Сушара мы просто выбросили псу под хвост немалые деньги и драгоценное время. И ради чего? Ради какого-то там элемента, который «способен в редких случаях», а на деле в одном случае из миллиона, при экстраординарном стечении обстоятельств вызвать у пациента какую-то там редкую реакцию, которая якобы грозит нам неприятностями? Ради бога, скажи мне честно, неужели ты считаешь это разумным доводом? Черт возьми, можно принять две таблетки аспирина и потом пострадать от них. Скажи мне, в чем собственно отличие?
   – От двух таблеток аспирина пока еще никто не умер. Чего, боюсь, пока нельзя сказать про викотек. Так что осторожность не помешает.
   – А разве мы не осторожны? Прием любого препарата сопряжен с тем или иным риском, имеет свои побочные эффекты. Не понимай мы этого, мы бы давно закрыли наш бизнес и пошли торговать бы на ярмарках сахарной ватой. Ради бога, Питер, хватит упираться, прояви, наконец, благоразумие. Неужели тебе не понятно, что окончательное слово все равно останется за мной. Если понадобится, я сам выступлю перед FDA, но я хочу, чтобы ты знал, почему. Потому, что я убежден, что наш препарат безопасен. Я готов поставить собственную жизнь на то, что это так! – воскликнул, вернее сказать, прокричал в лицо Питеру Фрэнк.
   Он пришел в сильное возбуждение и раскраснелся, а его голос в пустом конференц-зале с каждой минутой звучал все громче и громче. Питер наблюдал за ним и вскоре заметил, что Фрэнка бьет дрожь. Его тесть был бессилен совладать с собой: весь покрылся испариной, а глаза налились кровью. Он на минуту умолк и сделал глоток воды.
   – С тобой все в порядке? – негромко спросил Питер, пристально на него глядя. – Честное слово, это не тот вопрос, ради которого стоит рисковать собственной жизнью. Викотек – это всего лишь продукт, не более того. Поверь, я сам мечтаю как можно скорее увидеть его на рынке. Но только не любой ценой. По крайней мере, не сейчас, когда мы не можем исключить один-единственный фактор, в котором мы до конца не уверены. Что-то где-то еще не сходится, и мы это знаем. И пока мы это точно не выясним, я не позволю никому пользоваться препаратом. Вот и все. – Питер говорил спокойно, уверенно, и чем больше волновался Фрэнк, тем большее спокойствие охватывало его самого.
   – Нет, Питер, нет, все не так просто! – прорычал Фрэнк. Слова зятя, его твердая позиция привели его в неописуемую ярость. – Сорок семь миллионов долларов за четыре года – это совсем не просто. Сколько еще денег, по-твоему, мы вложим в этот проект? И сколько денег, по-твоему, у нас еще есть?
   Фрэнк явно его провоцировал, шел на конфликт, однако Питер не клюнул на удочку.
   – Думаю, достаточно, чтобы довести продукт до ума или же его угробить. Выбор всегда за нами.
   – Как бы не так! – взревел Фрэнк, вскакивая на ноги. – Ты считаешь, что я готов выбросить почти пятьдесят миллионов псу под хвост? Ты в своем уме?! Кстати, а чьи это деньги? Твои? Пораскинь мозгами. Они мои. Это деньги моей компании, деньги Кэти, и провалиться мне на этом месте, если я стану тебя слушать. Тебя здесь вообще бы не было, не купи я тебя вместе с потрохами в мужья моей дочери!
   Питера как будто ударили дубинкой по голове. Слова тестя причинили сильную боль. И ему тут же вспомнились слова собственного отца, когда он восемнадцать лет назад узнал, что Питер и Кэти собираются пожениться. «На тебя всегда будут смотреть как на батрака, сынок», – сказал тогда отец. Но Питер его не послушал, и вот теперь… Даже восемнадцать лет спустя его воспринимали как батрака.
   Питер вскочил, словно ужаленный, и, будь Фрэнк Донован помоложе и покрепче здоровьем, Питер точно бы ему врезал. Боже, каких усилий ему стоило сдержаться!
   – Я не намерен все это выслушивать! – заявил он, чувствуя, как его самого начинает бить дрожь.
   Однако Фрэнк не собирался сдаваться. Схватив Питера за плечо, он снова заорал на него:
   – Нет, голубчик, ты уж выслушай, что я тебе скажу! Ты сделаешь все, что тебе будет велено! И не смотри на меня, сукин сын, как на полное ничтожество. Тоже мне, праведник! Моя дочь могла бы выйти замуж за кого угодно, но она выбрала тебя. Что ж, ладно! И я сделал тебя тем, кем ты стал, лишь бы только ей не было стыдно рядом с тобой. Но все равно ты ничтожество, слышишь меня? Ничтожество, вот кто ты такой. Ты начинаешь весь этот чертов проект, ты вбухиваешь в него миллионы, ты раздаешь обещания, строишь воздушные замки, а затем, стоило возникнуть небольшой проблеме из-за какого-то там французского идиота, которому кажется, что он что-то там узрел в темной комнате, как ты наносишь мне удар в спину и собираешься всю дорогу вопить, как резаная свинья, которую силой волокут в FDA.
   А теперь послушай, что я тебе скажу. Я скорее сам прикончу тебя, но этого не допущу!
   Неожиданно Фрэнк схватился за грудь и закашлялся. Лицо его, до этого просто красное, сделалось багровым, а сам он жадно ловил ртом воздух. В следующее мгновение он ухватился за Питера и начал медленно оседать на пол. Питер едва успел подхватить тестя.
   В первое мгновение он растерялся, но быстро взял себя в руки. Усадив Фрэнка на пол, он набрал номер службы спасения и в двух словах описал ситуацию. У Фрэнка началась рвота, он по-прежнему тяжело дышал. Положив телефон, Питер опустился рядом с ним на колени, повернул его на бок и поддержал голову, чтобы тесть не захлебнулся собственной рвотой. Фрэнк хрипло и с трудом дышал и, кажется, был без сознания.
   Питер же все еще не мог оправиться от слов, которые Фрэнк бросил ему в лицо. Он не мог даже предположить, что в тесте окажется столько яда и что этот яд в конечном счете обратится против него самого. Склонившись над Фрэнком, он думал лишь об одном: что будет, если тесть умрет. Кэти наверняка во всем обвинит его. Скажет, что это случилось по его, Питера, вине. Что это он своим упрямством свел ее отца в могилу.
   Чего она никогда не узнает, так это какие слова бросил Фрэнк ему в лицо – не слова, а унизительный плевок. Зато сам Питер точно знал: каков бы ни был исход, он эти слова никогда не забудет и не простит. Ибо слова эти не просто так сорвались с языка в приступе гнева. Фрэнк носил их в себе все эти годы. Они были его тайным оружием, которое он скрывал, придерживая на крайний случай. Они были подобны кинжалам, которыми он пронзил Питера насквозь. И Питер знал, что раны эти никогда не затянутся.
   Наконец прибыли парамедики и занялись Фрэнком. Питер уступил им место и отошел к стене. Его собственная одежда была перепачкана рвотой. В дверях стояла секретарша Фрэнка, она была в истерике. В коридоре толпились какие-то люди.
   Один из врачей «Скорой помощи» посмотрел на Питера и огорченно покачал головой. Фрэнк не дышал. Два других парамедика достали дефибриллятор и разорвали у него на груди рубашку. Опустившись рядом с Фрэнком на колени, они пытались привести его в чувство. Вскоре на помощь врачам «Скорой» прибыли несколько пожарных [7 - В США при вызове бригады «Скорой помощи» в серьезных случаях на место прибывают пожарные и полиция.], все действовали без суеты и нервозности. Питер наблюдал за происходящим, думая о том, что теперь он скажет Кейт.
   Он уже было решил, что никакой надежды нет, когда один из парамедиков велел пожарным привезти каталку. Похоже, им удалось восстановить работу сердца. И хотя было рано говорить о том, что жизнь Фрэнка теперь вне опасности, он снова дышал. На лицо ему надели кислородную маску. Тесть устало посмотрел на Питера и закрыл глаза. И когда санитары катили мимо каталку, Питер коснулся его руки, желая ободрить. Фрэнка, который еще минуту назад был на волосок от смерти, везли в больницу, где его уже ждала кардиологическая бригада. Питер велел секретарше, чтобы та поставила в известность личного врача Фрэнка.
   – Я встречусь с ним в больнице, – сказал Питер парамедикам, а сам поспешил в туалет, чтобы привести в порядок свою одежду. В ящике стола он всегда держал про запас чистую рубашку, но пиджак и брюки сильно пострадали. Даже ботинки были перепачканы рвотой. Более того, Питера не покидало ощущение, что его вываляли в грязи. Яд, которым были пропитаны унизительные слова, брошенные ему в лицо, продолжали жечь его душу.
   Через пять минут Питер вышел из туалета в чистой рубашке, кое-как отчищенных брюках, свитере и чистых ботинках. Более-менее приведя себя в порядок, он вернулся в свой кабинет, чтобы позвонить Кэти. На его удачу, она оказалась дома, хотя и собиралась отправиться по своим делам. Когда Кейт сняла трубку, Питер едва нашел в себе силы заговорить. Он был в буквальном смысле вынужден выдавливать из себя слова:
   – Кэти, как я рад, что ты дома.
   Начало разговора удивило ее. В последнее время Питер вел себя как-то странно. Был рассеян и вместе с тем постоянно лип к ней. Он то неделями не отрывался от телевизора, то мог вообще за день не взглянуть на телеэкран. Несколько дней подряд Питер жадно следил за выпусками новостей Си-эн-эн, а потом сделал ей странное предложение вместе отправиться куда-нибудь в отпуск.
   – Что-то случилось? – спросила она и посмотрела на часы. До завтрашнего утра, когда Майк отправится в Принстон, ей предстояло сделать еще массу дел. В комнату в общежитии ему требовался ковер. А еще она хотела купить ему новое покрывало на кровать. Тем не менее нечто в голосе мужа вынудило ее отодвинуть эти заботы на второй план.
   – Да, Кэти. Сейчас с ним все уже в порядке… Я имею в виду твоего отца.
   Она едва не задохнулась, услышав эти слова.
   – С ним только что случился сердечный приступ, прямо в его кабинете. – Питер не сказал жене, что медики практически вытащили Фрэнка с того света, что его сердце прекратило биться на несколько секунд. Пусть это ей потом скажут сами врачи. – Его только что отвезли в клинику, и я сейчас тоже еду туда. Думаю, тебе тоже стоит туда приехать, и как можно скорее. Он не в лучшем состоянии.
   – Но его жизнь вне опасности? – уточнила Кейт, чувствуя, как страх буквально парализует ее. У Питера мелькнула мысль: был бы ее голос исполнен тем же страхом, будь на месте Фрэнка он сам? Или Фрэнк все же был прав, и сам он не более чем игрушка, которую тесть когда-то приобрел для своей дочери?
   – Думаю, что да. С ним будет все в порядке. На какой-то миг могло показаться, что его жизнь на волоске, но ребята из службы спасения отлично сделали свое дело. Быстро прибыли парамедики и пожарные.
   А еще в офис приехал полицейский, который всех успокаивал и заодно взял показания у секретарши Фрэнка. Впрочем, та не смогла ему толком ничего рассказать. Затем полицейский хотел поговорить с Питером, но, похоже, ситуация была и без того ясна.
   Слушая в трубке голос жены, Питер понял, что она плачет.
   – Не переживай, моя дорогая. С твоим отцом все в порядке. А вот приехать к нему в больницу было бы неплохо.
   Затем ему в голову пришла другая мысль – в состоянии ли она сейчас сесть за руль? Не хватало ему, чтобы Кэти по дороге из Гринвича угодила в аварию.
   – Майк дома?
   Кейт сквозь рыдания ответила, что нет. Жаль, потому что сын вполне мог бы довезти ее до Нью-Йорка. У Пола было только свидетельство начинающего водителя, да и сажать его за руль автомобиля, которому предстоит проделать путь из Гринвича в Нью-Йорк, было бы просто опасно.
   – Скажи, ты не могла бы попросить кого-нибудь из соседей подвезти тебя?
   – Я сама могу вести машину, – ответила она сквозь слезы. – Что случилось? Вчера папа себя прекрасно чувствовал. Да и вообще я не помню, чтобы он жаловался на здоровье.
   Верно, не жаловался. Но, как говорится, до поры до времени.
   – Кэти, твоему отцу семьдесят лет. И его жизнь полна стрессов.
   Она внезапно прекратила плакать, а когда задала следующий вопрос, ее голос звучал холодно:
   – То есть вы с ним снова поругались по поводу слушаний?
   Она знала, по какому поводу у них была назначена встреча.
   – Да, мы с ним обсуждали этот вопрос.
   Обсуждали, это еще очень мягко сказано. Фрэнк вылил на него бочку помоев, но Питеру не хотелось сейчас обсуждать эту тему с Кэти. Повторить то, что бросил ему в лицо ее отец, было выше его сил, особенно в свете того, чем все это закончилось. В случае смерти Фрэнка Питеру не хотелось бы, чтобы Кэти узнала, что произошло между ними.
   – Похоже, дело не обошлось одним обсуждением, раз с папой случился сердечный приступ! – заявила Кейт прокурорским тоном.
   Питер не хотел зря тратить время, переубеждая ее, тем более по телефону.
   – Думаю, тебе стоит приехать в больницу. Поговорить можно и позже. Сейчас его везут в палату интенсивной терапии, – уточнил он, и Кэти вновь расплакалась. Нет, ей все-таки лучше не садиться за руль. – Я сейчас еду к нему. Если узнаю что-то новое, позвоню тебе из машины. Ты, главное, не выключай телефон.
   – Разумеется, – ответила она сердито и высморкалась. – А ты не говори ничего такого, что могло бы еще больше расстроить отца.
   Впрочем, когда Питер через двадцать минут приехал в клинику, Фрэнк был не в состоянии кого-либо слушать.
   Питеру сначала пришлось поговорить с полицией, подписать какие-то бланки, оставленные парамедиками, и лишь после этого его автомобиль влился в бесконечный поток машин, который тек в направлении Ист-Ривер.
   Когда он наконец прикатил в клинику, Фрэнк уже был под действием седативных препаратов, а также под зорким наблюдением персонала больницы. Его лицо, багровое в конференц-зале, теперь казалось серым. Волосы всклокочены, на подбородке виднелись остатки засохшей рвоты. К голой груди тянулись провода датчиков.
   Фрэнк был подсоединен к полудюжине каких-то аппаратов, он выглядел совершенно беспомощным и сразу постаревшим на десяток лет. Врач поставил Питера в известность, что никаких оптимистических прогнозов пока давать нельзя. Фрэнк перенес сильный сердечный приступ, и нельзя поручиться, что его сердце не откажет снова. Все станет ясно в последующие двадцать четыре часа. Одного взгляда на Фрэнка было достаточно, чтобы поверить словам врача. Во что верилось с трудом, так это в то, что всего пару часов назад, когда Питер пришел к нему в офис, Фрэнк выглядел здоровым и моложавым.
   Питер подождал жену в вестибюле на первом этаже, чтобы заранее подготовить ее к тому, что она увидит в палате. Кэти приехала в том виде, в каком ее застал звонок Питера, – в джинсах и футболке, непричесанная, в глазах паника. Вместе с Питером они в лифте поднялись наверх.
   – Ну как папа? – спросила она у мужа как минимум в пятидесятый раз. Ей никак не удавалось сосредоточиться, и она постоянно переспрашивала одно и то же.
   – Сейчас увидишь сама. Главное, успокойся.
   Аппаратура, к которой был подсоединен Фрэнк, могла испугать кого угодно. Сам он скорее производил впечатление тела, над которым проводились какие-то эксперименты, нежели пациента. Увы, Кейт не была готова к этому зрелищу, когда переступила порог палаты интенсивной терапии. Увидев опутанного проводами отца, она тотчас разрыдалась. Правда, у нее нашлись силы взять себя в руки. Она подошла к кровати и взяла отца за руку. Фрэнк приоткрыл глаза и даже узнал дочь, однако в следующий миг снова погрузился в забытье. Он все еще находился под действием седативных препаратов. Врачи прописали ему на последующие три дня полный покой в надежде, что это поможет мобилизовать силы организма.
   – О боже, – прошептала Кейт и, как только они вышли из палаты, едва сама не лишилась чувств. Питер вовремя ее подхватил и усадил на стул. Медсестра тем временем принесла ей стакан воды. – Не могу поверить!..
   Она снова заплакала и никак не могла остановиться. Питер, сидя с ней рядом, терпеливо ждал. Наконец к ним вышел врач и честно сказал, что шансы Фрэнка остаться в живых примерно пятьдесят на пятьдесят.
   После этого с Кейт случилась истерика. Остаток дня она провела в слезах, неотступно находясь рядом с палатой интенсивной терапии, в которой лежал ее отец. Каждые полчаса ее пускали к нему минут на пять, и почти все время он лежал без сознания. К концу дня Питер хотел отправить жену домой, чтобы она передохнула и поела, однако Кейт наотрез отказалась, заявив, что никуда не уйдет даже на секунду и вообще готова все эти дни ночевать в коридоре.
   – Кейт, тебе нужно перекусить, – уговаривал ее Питер. – Не хватало, чтобы и ты свалилась. За один час с ним ничего не случится. Ты можешь поехать на квартиру и полежать. Если что, тебе позвонят.
   – Даже не проси! – упиралась Кейт с упрямством ребенка, который отказывается сдвинуться с места. – Я останусь рядом с ним. Сегодня я заночую здесь и намерена делать это до тех пор, пока его жизнь не будет вне опасности.
   Собственно говоря, ничего другого Питер от нее и не ожидал.
   – Хорошо, тогда я сам съезжу домой, проверю, как там наши мальчишки, – предложил он. Кейт кивнула. Сейчас, сидя в унылом больничном коридоре, она почти забыла о сыновьях. – Я им все объясню, успокою, а к вечеру вернусь к тебе, – добавил Питер, мысленно составляя план действий.
   Кейт вновь ответила кивком.
   – Надеюсь, с тобой все будет в порядке? – участливо спросил он, но она на него даже не взглянула.
   Взгляд ее был прикован к окну. Кейт овладело чувство отчаяния, словно она уже потеряла отца. Она с трудом представляла себе, как будет жить дальше, случись Фрэнку уйти из жизни. Первые двадцать лет ее жизни весь мир сводился для нее к одному человеку – ее отцу. А последующие двадцать он продолжал оставаться для нее самым главным, самым дорогим человеком.
   Питер подумал, что Фрэнк был для Кейт даже не кумиром, а своего рода фетишем, нездоровой страстью, и хотя вслух он это никогда бы не произнес, похоже, отца она любила даже больше, чем собственных детей.
   – С ним все будет в порядке, – мягко повторил Питер, однако Кейт вновь расплакалась и покачала головой. Увы, любые доводы с его стороны были бессильны, и он не в состоянии был чем-либо ей помочь. В данный момент для нее не существовало никого, кроме отца.
   По дороге домой Питер вел машину на максимальной скорости, какая только была возможна из-за пятничных пробок. Все трое мальчишек оказались дома, и он как можно мягче сообщил им о том, что произошло с их дедом. Все трое, однако, не на шутку встревожились. Питер, как мог, попытался успокоить их, сказав, что худшее позади. Когда же Майк поинтересовался, как все случилось, Питер ограничился словами, что Фрэнку стало плохо во время деловой встречи. Майк вызвался поехать в Нью-Йорк, чтобы проведать деда, однако Питер посоветовал ему подождать. Как только Фрэнку станет лучше, старший внук сможет навестить его, приехав из Принстона.
   – А как же завтра? – спросил Майк.
   На следующий день родители собирались отвезти его в Принстон, и, насколько Питер знал, все было готово к его отъезду, кроме нового ковра и покрывала. Кейт не успела их купить, однако Майк в первое время легко обойдется и без них.
   – Я сам отвезу тебя утром, – пообещал Питер. – Думаю, мама захочет остаться рядом со своим отцом.
   Он отвел сыновей поужинать в ближайший ресторан и ближе к девяти вновь поехал в Нью-Йорк. По дороге он позвонил Кейт. Та ответила, что пока в состоянии отца никаких изменений. Более того, как ей кажется, Фрэнк выглядит даже хуже, чем несколько часов назад. Впрочем, сиделка сказала, что так часто бывает.
   Питер вернулся в больницу ближе к десяти и оставался рядом с Кейт до полуночи, после чего снова вернулся к сыновьям в Гринвич. А в восемь утра они с Майком, погрузив в багажник чемоданы, сумки и спортивное снаряжение, поехали в Принстон.
   Там Майку выделили комнату в общежитии вместе с еще двумя юношами. К полудню сын уже обустроился на новом месте, и Питер смог вернуться домой. Обняв сына на прощание, он пожелал ему удачи, а сам прямиком поехал в Нью-Йорк проведать тестя и Кейт.
   В больницу он приехал без нескольких минут два. К его великому удивлению, Фрэнку уже было позволено сидеть в кровати, хотя выглядел он еще неважно. Зато сегодня на нем была новая пижама, волосы причесаны, а Кейт, сидя на стуле, кормила его из ложки, словно маленького ребенка. Это был первый, причем внушительный, шаг к выздоровлению.
   – Ну что ж, – сказал Питер, входя в палату. – Я бы сказал, Фрэнк, что ты идешь на поправку.
   Тесть улыбнулся в ответ, однако Питер оставался настороже. Он не забыл слова, которые тот накануне бросил ему в лицо, и его оскорбительный тон. Впрочем, несмотря ни на что, он был искренне рад тому, что Фрэнку уже лучше.
   – Откуда у тебя такая красивая пижама?
   Лицо Кейт осветилось улыбкой.
   – Ее сегодня доставили по моему заказу, – с довольным видом пояснила она. – Медсестра сказала, что, если папе станет лучше, завтра его переведут в отдельную палату.
   У самой Кейт вид был усталый, однако она не собиралась сдаваться. Если понадобится, она готова пожертвовать ради отца собственным здоровьем и благополучием.
   – Отличная новость, – отозвался Питер, после чего рассказал о том, что отвез Майка в Принстон.
   Фрэнк был явно доволен этим известием. Спустя какое-то время Кейт осторожно помогла ему снова прилечь, после чего вместе с Питером вышла в коридор. Увы, как только они оказались за дверью, улыбки на ее лице как не бывало. Питер тотчас понял: что-то произошло.
   – Папа рассказал мне про вчерашний день, – сказала Кэти и пристально посмотрела на мужа.
   – И что это значит?
   Питер ощущал страшную усталость и не собирался играть с женой в словесные игры. С другой стороны, ему с трудом верилось, что тесть признался дочери в том, что накричал на зятя, и уж явно не стал повторять ей своих слов, произнесенных в запале. Извиняться или признавать собственные ошибки было не в характере Фрэнка, даже если его неправота бросалась в глаза.
   – Ты сам знаешь, – сухо ответила Кейт и обернулась, чтобы посмотреть мужу в глаза. Ей казалось, что она видит его впервые. – Отец сказал, будто ты угрожал ему, причем не просто словесно, а физической расправой.
   – Он это сказал?! – Питер отказывался верить собственным ушам.
   – Он сказал, что ни разу не слышал от тебя подобных грубостей. По его словам, он просто не мог этого вынести, и тогда… – Кейт расплакалась и вновь укоризненно посмотрела на мужа. – Ты его едва не убил. Не будь он по природе человеком сильным и здоровым, ты бы свел его в могилу.
   Сказав это, она отвернулась от Питера, как будто один только его вид был ей неприятен, и негромко, но четко произнесла:
   – Вряд ли я когда-либо тебя прощу.
   – В таком случае могу сказать тебе то же самое, – произнес Питер с неприкрытой яростью в голосе. – Ты лучше спроси у него, что он бросил мне в лицо, прежде чем рухнул на пол. Если я правильно помню, что-то про то, что много лет назад он купил меня, причем с потрохами, и если я не явлюсь на эти чертовы слушания, он придушит меня собственными руками.
   Питер в упор посмотрел на жену, и она увидела в его взгляде нечто такое, чего никогда не видела раньше. В следующий миг Питер, ничего больше не сказав, быстро зашагал по коридору и вскоре скрылся в кабине лифта. Кейт проводила его взглядом. Она даже не пыталась его остановить, не бросилась вслед за ним. Впрочем, какая разница? Теперь у него не осталось сомнений, на чьей она стороне.

Глава 11

   Вечер перед отъездом в Вашингтон обернулся для Питера настоящим кошмаром. Он все еще отказывался поверить, на что решился пойти ради жены и тестя. Но Кейт явно была благодарна за его согласие. Фрэнку тоже стало значительно лучше; казалось, согласие зятя вдохнуло в старика новые жизненные силы.
   Питер же чувствовал себя так, словно его катапультировали на другую планету, где все было совсем по-другому. Его сердце словно превратилось в камень, а мозг сделался совсем невесомым. Он с трудом соображал, что делал.
   Нет, как и Фрэнк, он был способен дать своему поступку рациональное объяснение. Викотек – уже почти готовый препарат, и даже если в нем имелись какие-то недоработки, то они все исправят до того, как лекарство попадет на фармацевтический рынок. Но с точки зрения морали и закона, все, что они делали, было неправильно, и все трое это прекрасно знали.
   А еще Питер знал, что у него нет выбора. Он пообещал Кейт и ее отцу, что выполнит их просьбу. Проблема заключалась в том, как ему после этого жить дальше? Или это всего лишь вопрос постепенного отказа от собственных этических принципов? Однажды солгав, не продолжит ли он в том же духе, не начнет ли отходить от моральных принципов, которых строго придерживался всю свою жизнь? Интересный философский вопрос. Не будь у Питера ощущения, что на карту поставлена его жизнь, он бы вполне мог углубиться в размышления на эту тему.
   Увы, пока же он лишился аппетита и сна. Всего за несколько дней он осунулся, похудев на семь фунтов. За день до его отъезда в Вашингтон секретарша даже поинтересовалась, не заболел ли он.
   Фрэнка выписали, и он теперь находился дома, где намеревался провести еще месяц, и на плечи Питера легла двойная ответственность. Более того, утром того же дня, на который назначены слушания в FDA, ему предстояло появиться в Конгрессе, где будут обсуждаться вопросы ценообразования лекарственных препаратов.
   Накануне вечером Питер допоздна засиделся за письменным столом, изучая данные новейших фармацевтических разработок. Все выглядело очень даже неплохо, за исключением одного момента, о котором еще в июне его предупреждал Сушар. Согласно заключению экспертов, речь шла об относительно малозначимом пункте. Питер даже не стал звонить Фрэнку, чтобы поставить тестя в известность. Он заранее знал, что услышит в ответ: «Не беспокойся. Отправляйся на слушания, над этим вопросом мы поработаем позже».
   Питер все равно взял отчеты домой и еще раз перечитал их. В два часа ночи он закончил, и его по-прежнему не оставляло сильное беспокойство. Кейт давно уснула в их спальне. Она больше не ночевала у отца и собиралась поехать с Питером в Вашингтон. Она даже купила себе по такому случаю новый костюм. Они с Фрэнком были ужасно довольны тем, что Питер сдался, и с того момента, как он согласился поехать в Вашингтон, оба пребывали в приподнятом настроении. Для Питера это служило дополнительным поводом для раздражения. Кэти упрекала его в излишней эмоциональности и пыталась внушить себе, что всему виной предстоящий визит в Конгресс. Лишь поэтому у мужа сдают нервы.
   В четыре часа утра Питер все еще сидел в кабинете, размышляя о последних данных исследований и глядя в окно. Как жаль, что рядом нет понимающего человека, с которым можно было бы откровенно поговорить. Питер не был лично знаком с исследователями из немецкой и швейцарской лабораторий. С новым сотрудником в Париже ему пока не удалось достичь взаимопонимания. Очевидно, Фрэнк нанял нового сотрудника лишь потому, что это был человек мягкотелый, легковнушаемый, не способный сказать «нет». При этом у него была привычка сыпать мудреными словечками, и Питер с трудом понимал, что он говорит. С тем же успехом он мог говорить по-японски.
   Внезапно Питер кое-что вспомнил и принялся перелистывать записную книжку. Интересно, есть ли тут нужный номер? Сейчас в Париже десять часов утра, и, если повезет, этот человек будет на месте. Ему ответила секретарша, и Питер представился ей. Сначала раздались два гудка, затем в трубке послышался знакомый голос:
   – Алло?
   Это был Поль-Луи Сушар. Питер позвонил в новую компанию, где тот теперь работал.
   – Здравствуйте, Поль-Луи, – устало произнес Питер. Было четыре часа утра; казалось, ночь тянулась бесконечно. Интересно, поможет ли француз принять решение, которое, по крайней мере, успокоит ему нервы? Собственно, ради этого Питер и решил позвонить ему. – Это Бенедикт Арнольд [8 - Бенедикт Арнольд (1741–1801) – генерал-майор, участник войны за независимость США, прославился в боях на стороне американских повстанцев, но позже перешел на сторону Великобритании. В США Бенедикт Арнольд – противоречивая фигура; рассматривается одновременно как герой, который спас США от уничтожения, и как предатель, продавший свою страну за деньги.].
   – Да? Алло? Кто это? – растерянно пробормотал его собеседник на другом конце линии, и Питер улыбнулся.
   – Был такой предатель в истории США много лет назад. Привет, Поль-Луи, – проговорил Питер по-французски, – это Питер Хаскелл.
   – А… понятно. – Он мгновенно понял, о чем пойдет речь. – Вы все-таки собираетесь это сделать? Они вас заставили?
   Голос Питера звучал подавленно, и его собеседник тотчас обо всем догадался.
   – Я бы и рад сказать, что меня заставили, – уклончиво произнес Питер, хотя на самом деле так оно и было. Увы, порядочность не позволяла ему признать это вслух. – В некотором смысле, по ряду причин я сам так решил. Около трех недель назад у Фрэнка случился сердечный приступ, который едва не стоил ему жизни. С тех пор многое изменилось.
   – Понимаю, – серьезно ответил Поль-Луи. – Чем я могу вам помочь? – Он теперь работал на компанию-конкурента, но относился к Питеру с симпатией. – Вам от меня что-то нужно? – спросил он, что называется, в лоб.
   – Думаю, мне нужно отпущение грехов, хотя я этого и не заслуживаю. Я только что получил несколько новых отчетов, и, если правильно понимаю, с препаратом все в порядке. Мы заменили два компонента, и, похоже, теперь все считают, что проблема решена. Но некоторые результаты мне не вполне понятны, и я подумал, что вдруг вы поможете пролить свет истины на этот вопрос. Мне не с кем откровенно поговорить на эту тему. Я же хочу знать, не окажется ли все-таки викотек смертельно опасным препаратом. В этом вся проблема. Мне нужно знать ваше мнение: вы по-прежнему считаете, что препарат опасен или же мы на верном пути. У вас есть время просмотреть эти данные?
   Времени у Сушара не было, однако он был готов помочь Питеру. Он попросил секретаря придержать остальные звонки и через мгновение снова был на линии.
   – Отправьте мне бумаги по факсу.
   Питер выполнил его просьбу, после чего возникла долгая пауза, пока Поль-Луи изучал информацию. Затем они еще час обсуждали проблему. Питер ответил на многочисленные вопросы, а затем вновь повисла тишина. Питер понял: Поль-Луи собирается с мыслями.
   – Видите ли, все очень субъективно. На этой стадии не может быть однозначной интерпретации. Конечно, это хороший препарат. Это замечательное лекарство, оно поможет многим онкологическим больным. Но есть некоторые параметры, которые нужно оценить, а это очень сложно сделать. В жизни не обойтись без риска. За все нужно платить. Вопрос в том, согласен ли ты платить.
   Типично французская философия, но Питер прекрасно понимал своего собеседника.
   – Вопрос заключается в том, насколько велик этот риск.
   – Понимаю.
   Питер прекрасно это осознавал. Именно это и волновало его в июне во время поездки в Париж.
   – Новые разработки, несомненно, обнадеживают. Они движутся в нужном направлении…
   Сушар умолк, не иначе как зажег сигарету. Все ученые, с которыми встречался Питер в Европе, были заядлыми курильщиками.
   – Так, значит, теперь все в порядке? – неуверенно спросил Питер, страшась услышать ответ на свой вопрос.
   – Нет… еще нет, – ответил Сушар. – Возможно, в скором времени, если работа в данном направлении продолжится… Но пока нет. На мой взгляд, викотек все еще несет в себе потенциальную опасность, особенно в неопытных руках.
   Но ведь именно для таких рук он и предназначался. Этот препарат разрабатывался для лечения тяжелых больных на дому. Его предназначение – применение в качестве химиотерапии пациентами в домашних условиях, без обращения в больницу, даже в поликлинику.
   – Так, значит, это все еще препарат-убийца?
   Именно так француз назвал викотек в июне. У Питера в голове до сих пор звучали его слова.
   – Думаю, да. – Голос на противоположном конце линии прозвучал слегка виновато, однако уверенно. – Препарат еще не готов, Питер. Нужно время. Потерпите немного, и у вас все получится.
   – А как же слушания?
   – Когда они состоятся?
   Питер взглянул на стрелки часов: те показывали пять утра.
   – Через девять часов. В два часа дня. Через пару часов я выезжаю из дома.
   Он собирался лететь восьмичасовым рейсом и планировал быть в Конгрессе в одиннадцать.
   – Не завидую вам, приятель. Ну что я могу посоветовать? Если хотите быть честным, так и скажите, что это будет замечательное лекарство, но оно еще не готово, что до сих пор вы находитесь на стадии его разработки.
   – В FDA с такими заявлениями не выступают. Основываясь на имеющихся лабораторных данных, мы просим разрешение на клинические исследования ранней стадии. Фрэнк хочет, чтобы препарат оказался на рынке, как только мы проведем все фазы испытаний на людях и получим одобрение FDA.
   На другом конце трубки Сушар присвистнул.
   – Это как-то пугает. Зачем ему такая спешка?
   – В январе он собирается уйти на покой. И хочет быть уверен в том, что исследования идут полным ходом. Это будет его прощальный дар человечеству. И мой тоже. Хотя это больше похоже на бомбу с часовым механизмом.
   – Так оно и есть, Питер. И вы сами это знаете.
   – Знаю, – вздохнул Питер, – но остальные и слышать об этом не хотят. Фрэнк утверждает, что до конца года вытянет препарат. И все равно настаивает, чтобы мы поехали в Вашингтон. Короче говоря, это долгая история.
   Причиной всему – и старческий эгоизм, и риск потерять бизнес с оборотом в миллиард долларов. Но в данном случае Фрэнк крупно рисковал, ибо в основе его расчетов лежало голое самолюбие. Это был опасный шаг, который мог стать причиной краха всего их бизнеса, однако Фрэнк упорно отказывался это понимать. Упрямство старика граничило с безумием. Что это? Начало старческого маразма или упоение собственной властью? Трудно сказать.
   Питер поблагодарил Поля-Луи за помощь, и француз пожелал ему удачи. Повесив трубку, Питер пошел сварить себе кофе. У него все еще был выбор. Увы, он понятия не имел, как ему выпутаться из сложившейся ситуации. Может, стоит отправиться на слушания, а затем уволиться из компании «Уилсон-Донован»? Но это не защитит пациентов, которым он пытался помочь и чье здоровье будет поставлено под угрозу. Дело в том, что Питер не верил словам Фрэнка, когда тот пообещал свернуть исследования препарата на людях, в случае если в лабораторных отчетах в ближайшее время не появится положительных изменений. Что-то подсказывало Питеру, что тесть был готов сыграть в игру с большими ставками. Страшно подумать, какие деньги задействованы в этом проекте. Не удивительно, что потенциальный риск для онкологических больных отошел на второй план. Зато как велик соблазн сказочно обогатиться.
   Питер старался производить на кухне как можно меньше шума, пока варил себе кофе, но все-таки разбудил Кейт еще до того, как зазвонил будильник. Она застала мужа за кухонным столом – он сидел, подперев голову рукой, и пил вторую чашку кофе. Еще ни разу она не видела его таким усталым и обеспокоенным.
   – Переживаешь? – спросила она, положив руку ему на плечо. Увы, ему было трудно что-либо ей объяснить. Кэти не понимала его или не хотела понимать. – Не успеешь и глазом моргнуть, как все будет позади.
   Это прозвучало так, словно речь шла о пломбировании зубного канала, а не крушении моральных устоев. Под удар были поставлены его этические принципы, его честность, его порядочность, Кейт же отказывалась это понять. Она сидела напротив него за столом в красивой розовой ночной рубашке – как обычно, опрятная и спокойная. Питер окинул ее печальным взглядом.
   – Я поступаю дурно, Кейт. Я появлюсь на слушаниях не потому, что считаю это правильным, не потому, что мы готовы к клиническому тестированию препарата. Я делаю это ради тебя и твоего отца. Я ощущаю себя обманщиком, манипулятором…
   – Ты говоришь отвратительные вещи, – с раздражением глядя на него, произнесла Кейт. – Ну и сравнения у тебя! Ты поступаешь так, потому что сам знаешь, что это правильно, и из чувства долга перед моим отцом.
   Питер откинулся на спинку стула и посмотрел на жену. Интересно, какое будущее ожидает их, если учесть нынешнюю ситуацию? Судя по всему, ничего хорошего.
   Теперь ему были понятны чувства Оливии, когда она говорила, что ее купил Энди. Это была жизнь, основанная на лжи и притворстве. А в его случае, еще и на шантаже.
   – И что же это за долг у меня перед вами? – поинтересовался Питер. – Похоже, твой отец считает, что я ему обязан по гроб жизни. Все эти годы я считал, что у нас с ним честная сделка. Я усердно тружусь на благо компании и получаю за это деньги. С тобой у нас удачный брак, ну, по крайней мере, так мне казалось. Но в последнее время эта идея «долженствования» вдруг стала озвучиваться слишком часто. Что именно я вам обоим должен, раз вы вынуждаете меня пойти на слушания?
   – Компания двадцать лет была добра к тебе, – начала Кейт осторожно, как будто ступая по минному полю, – и сейчас у тебя появился шанс отплатить за эту доброту, выступив в защиту препарата, который может принести нам миллиарды долларов.
   – Так вот, значит, в чем все дело? В деньгах? – спросил Питер, чувствуя себя совершенно разбитым. Вот, оказывается, за что он продался. Миллиарды долларов. «По крайней мере я не продешевил», поморщившись, подумал он.
   – Отчасти да. Не строй из себя невинную овечку, Питер. Ты же имеешь процент от общей прибыли. И еще подумай о детях. Что будет с ними? Ты загубишь и их жизни тоже.
   Кейт смерила его холодным взглядом. Несмотря на все разговоры о преданности отцу, в первую очередь она думала о деньгах.
   – Забавно, как же я был наивен. Мне всегда казалось, что я тружусь на благо человечества или, по меньшей мере, пытаюсь спасти людские жизни. Именно этому я посвятил последние четыре года. Но мне и в голову никогда бы не пришло ради этого лгать. И уж тем более – ради денег.
   – Так ты отказываешься? – с ужасом спросила Кейт. Будь у нее такая возможность, она сама отправилась бы на слушания. Но она не была сотрудником компании и специалистом в этом вопросе, а ее отец был еще слишком слаб. Значит, оставался только Питер. – Знаешь, я долго размышляла об этой ситуации, – произнесла она, вставая из-за стола и глядя на него сверху вниз. – Думаю, будет справедливым сказать тебе, что, если ты испугаешься и в последний миг пойдешь на попятную, можешь даже не мечтать о блестящем будущем в компании «Уилсон-Донован».
   – Что же тогда будет с нашим браком? – спросил Питер, зная, что затевает игру с огнем.
   – Видно будет, – спокойно ответила Кейт. – Но я буду расценивать это как предательство.
   Питер понимал: жена не шутит, однако внезапно, взглянув на нее, приободрился. Он как будто увидел ее новыми глазами. Впрочем, нет, неверно – она всегда была такой, просто раньше он этого не замечал.
   – Хорошо знать правду заранее, Кейт, – спокойно парировал Питер. Они стояли по разные стороны кухонного стола, в упор глядя друг на друга. Не успела она ответить ему, как в кухню вошел Патрик, чтобы позавтракать.
   – Что вы тут делаете в такую рань? – сонным голосом спросил он.
   – Сегодня мы с мамой летим в Вашингтон, – ответил Питер.
   – Точно, я и забыл. А дедуля тоже полетит с вами? – Патрик зевнул и налил себе стакан молока.
   – Нет, врач сказал, что еще слишком рано, – объяснил Питер.
   Через несколько минут позвонил Фрэнк. Он рассчитывал застать зятя до того, как тот уедет в аэропорт. Нужно было напомнить этому упрямцу, что именно тот должен сказать в Конгрессе по вопросам ценообразования. За последние несколько дней они уже не раз обсуждали этот вопрос, но Фрэнк хотел удостовериться, что перед членами Конгресса Питер будет защищать политику компании.
   – Мы не раздаем наши лекарства даром, и в особенности это касается викотека. Не забудь об этом, – строго напомнил он Питеру. Тот поморщился – слова тестя противоречили всем его жизненным принципам.
   – Все в порядке? – поинтересовалась Кейт, когда он вернулся в кухню.
   Питер утвердительно кивнул, и Кейт облегченно улыбнулась. Они отправились переодеваться и уже через полчаса были на пути в аэропорт.
   В дороге Питер был непривычно молчалив и почти не разговаривал с женой. Поначалу это насторожило Кейт, но затем она решила, что это нервы. Она опасалась, что Питер откажется выступить в Конгрессе, однако теперь была уверена, что все в порядке. Не в привычках мужа бросать начатое дело.
   Перелет из Нью-Йорка в Вашингтон был недолгим, однако Питер успел еще разок пролистать бумаги. Он захватил с собой несколько документов, связанных с ценообразованием, и данные последних исследований викотека. Он снова просмотрел те пункты, на которые утром ему указал Сушар во время их телефонного разговора. Результаты тестирования викотека беспокоили его гораздо больше, нежели выступление перед Конгрессом.
   Кейт из самолета позвонила отцу, дабы заверить Фрэнка, что ситуация под контролем. В Вашингтоне супругов ждал лимузин, который отвез их к зданию Конгресса. Питер чувствовал себя гораздо спокойнее. Он более-менее представлял, что будет говорить на слушаниях, и почти перестал волноваться.
   В Конгрессе их уже ждали. Питера провели в конференц-зал и предложили чашку кофе. Кейт сопровождала его, но вскоре к ней подошел служащий и провел на галерею, откуда она могла наблюдать за слушаниями. Она пожелала мужу удачи, ободряюще похлопала по руке, но не поцеловала.
   Через несколько минут Питера пригласили пройти в зал. На какой-то миг его охватил страх. Как бы тщательно он ни готовился, все равно это было само по себе волнительно – оказаться лицом к лицу с теми, кто управляет страной, и довести до них свое мнение. До этого ему доводилось бывать здесь лишь раз, и тогда переговоры вел Фрэнк. Сегодня все было совершенно иначе.
   Питера подвели к столу и попросили дать присягу. Члены подкомитета сели напротив него перед микрофонами. Он представился и сообщил название компании, затем ему начали задавать вопросы, а конгрессмены внимательно слушали.
   Его спросили о некоторых препаратах, в частности, конгрессменов интересовало его мнение по поводу чересчур высоких цен на них. Питер старался как можно доходчивее обосновывать свои ответы, но даже ему самому они казались не слишком убедительными. Правда заключалась в том, что фармацевтические компании обогащались за счет непомерно раздутых цен, и конгрессменам это было прекрасно известно. Относилось это и к компании «Уилсон-Донован», хотя ее доходы и были скромнее, чем у остальных.
   Затем речь зашла о вопросах страхования, а под конец слушаний женщина – представитель штата Айдахо – сказала, что в курсе планов их компании, в частности, обращение в FDA с ходатайством разрешить им исследования на пациентах. Просто ради того, чтобы проинформировать Конгресс о новых фармакологических разработках, она попросила Питера вкратце рассказать о новом препарате.
   Питер объяснил как можно проще, не вдаваясь в технические подробности и не разглашая коммерческой тайны. Он сообщил Конгрессу, что препарат этот должен коренным образом изменить принципы химиотерапии, сделать ее доступной для пациентов, чтобы те могли не обращаться в больницу. Родные онкологических больных могли бы делать им инъекции, и даже сами больные при определенных навыках могли бы справиться с этим. Препарат может стать революционным прорывом в сфере лечения онкологических заболеваний. Он поможет простым людям лечиться самостоятельно, в городе и в деревне, везде, где это необходимо.
   – А сможет ли, как вы выражаетесь, «простой человек» позволить себе приобрести ваш препарат? Думаю, это самый главный вопрос, верно? – спросила еще одна женщина.
   Питер утвердительно кивнул.
   – Мы очень на это надеемся. Мы ставим себе цель установить максимально доступную цену на викотек, чтобы его мог приобрести каждый, кто нуждается в лечении.
   Ответ Питера прозвучал уверенно, и несколько конгрессменов одобрительно кивнули. Его выступление было профессиональным и убедительным. Вскоре конгрессмены поблагодарили его, члены подкомитета пожали руку и пожелали удачи на предстоящих слушаниях в FDA. Питер с довольным видом зашагал за ассистентом в конференц-зал.
   Вскоре к нему подошла Кейт.
   – Зачем ты это сказал? – с убитым видом прошептала она, пока Питер собирал бумаги. Она даже не поздравила его и не сказала, что он хорошо выступил.
   Даже незнакомые люди похвалили его выступление. Собственная же супруга смотрела на него с плохо скрываемым неодобрением. В этот момент она была так похожа на своего отца.
   – Судя по твоему заявлению, мы готовы раздавать викотек даром. Ты же знаешь, что отец ожидал от тебя совсем других слов. Это должен быть дорогой препарат. А как иначе, если мы хотим вернуть деньги, вложенные в его разработку, и получить прибыль, которую заслуживаем?
   Кейт смотрела на Питера жестко и расчетливо.
   – Давай не будем это обсуждать хотя бы здесь, – попросил Питер, беря портфель с документами.
   Он поблагодарил ассистента и зашагал прочь из здания. Ему было нечего сказать жене. Все равно она не поймет. Она понимала только язык цифр, прибыль от лекарств, а не их пользу, понимала отдельные слова, но не их смысл. Тем не менее она остереглась развивать эту тему. Питер удачно обошел одно препятствие, но самое сложное ожидало его впереди, на слушаниях в FDA, до которых оставалось чуть больше часа.
   Они сели в лимузин. Кейт предложила где-нибудь перекусить, но Питер отказался. У него из головы не выходил упрек, который она бросила ему после слушаний в Конгрессе. По ее мнению, он допустил непозволительную вольность: вопреки всем увещеваниям ее отца пообещал установить максимально доступную цену на викотек вместо того, чтобы поддержать ценовую политику, нацеленную на извлечение максимальной прибыли и тем самым порадовать ее отца. Зато Питер был рад, что сказал именно то, что хотел. Более того, он был готов сражаться изо всех сил, чтобы снизить цену на викотек, если дело дойдет до его производства. Фрэнк даже не представлял, насколько решительно он настроен.
   В лимузине они съели несколько сэндвичей с говядиной, которые запили кофе в пластиковых стаканчиках. Наконец автомобиль остановился у здания FDA на Фишерз-лейн в городе Роквилл, штат Мэриленд. Чтобы добраться сюда с Капитолийского холма, у них ушло полчаса.
   От Кейт не укрылось, что ее муж сильно нервничает. Питер же отметил, что хотя здание не блещет красотой, здесь принимаются важные решения. Больше он ни о чем не думал, продолжая размышлять лишь о том, что произойдет сегодня. Зачем он сюда приехал? Что пообещал Фрэнку и Кейт? Обещание это далось ему нелегко, но находиться здесь было еще труднее. От него ждали, что он утаит от FDA опасный недостаток препарата, заверив экспертов, будто лекарство полностью готово к тестированию на ничего не подозревающих пациентах. Оставалось лишь надеяться, что Фрэнк сдержит свое обещание и, если будет необходимо, перенесет начало клинических испытаний на чуть более поздний срок.
   Шагая в сторону зала, где состоятся слушания, Питер почувствовал, что у него вспотели ладони. Он так нервничал, что не замечал никого вокруг. Кейт отправилась занять место в зале, и Питер не сказал ей ни слова. Он просто забыл про нее. Ему предстояла нелегкая задача – пожертвовать своими идеалами, растоптать собственные моральные принципы. И все же, если препарат окажется эффективным, они смогут спасать человеческие жизни или, по меньшей мере, их продлевать. Он по-прежнему находился между двух огней. С одной стороны, внутренний голос требовал от него сказать правду. С другой – он прекрасно знал, насколько больные нуждаются в их препарате.
   На слушаниях в комитете Питеру не требовалось давать присягу, хотя здесь истина была куда более важна. Он огляделся по сторонам. Как бы то ни было, он знает, что ему делать. На это уйдет немного времени. Питер очень надеялся, что предательство людей, которым он когда-то стремился помочь, займет всего несколько минут. Хотя кто знает? Слушания могут и затянуться.
   Ожидая вопросов от членов комитета, он чувствовал, как у него трясутся руки. Никогда в жизни ему еще не было так страшно. Даже выступление в Конгрессе этим утром прошло гораздо спокойнее. Здесь же его присутствие казалось ему непереносимым грузом – столько всего поставлено на карту, такая ответственность лежит на его плечах. Но он продолжал твердить себе, что главное – поскорее разделаться с этой историей. Он просто не мог думать ни о чем другом: ни о Кейт, ни о Фрэнке, ни о Сушаре, ни об отчетах, которые он прочитал. Нужно лишь встать и рассказать про викотек, а про него он знает практически все.
   Сидя за длинным узким столом, Питер нервничал в ожидании начала заседания. Внезапно он подумал о Кейт, обо всем, что он принес в жертву ради нее и ее отца. Ради них он пожертвовал своей честностью и своим мужеством. Это было нечто большее, нежели то, что он сам был «должен» ей или ее отцу.
   Вскоре заговорил председатель комитета. Питер заставил себя не думать о Кейт и попытался сосредоточиться на главном. На него тотчас посыпалось множество вопросов, в том числе по какому поводу он обратился в FDA. Неудивительно, что через пару минут голова его пошла кругом. Тем не менее его объяснения были ясными и лаконичными. Он сообщил, что явился сюда с ходатайством о разрешении клинических испытаний препарата, который, по его убеждению, сможет помочь больным в борьбе с раком.
   Как только Питер начал рассказ про викотек и то, как препарат поможет онкологическим больным, присутствующие оживились. В целом Питер говорил то же самое, что и в Конгрессе этим утром. Разница заключалась лишь в том, что этих людей невозможно было впечатлить многообещающей медицинской презентацией. Они хотели – и могли – понимать самые мельчайшие детали. Взглянув спустя некоторое время на часы, Питер был ошеломлен: он проговорил уже около часа. И в этот момент прозвучал финальный вопрос.
   – Мистер Хаскелл, вы действительно считаете, что уже можно проводить исследования викотека на людях, хотя бы в малых дозах и на небольшой выборке пациентов, которые осознают весь риск приема вашего препарата? Вы уверены, что досконально изучили все его характеристики и риск, связанный с его применением? Вы можете поклясться, что в данный момент препарат готов к исследованиям на людях?
   Питер отчетливо понимал, какой ответ все от него ждут. Именно за этим он сюда и явился. Осталось всего ничего – заверить их в том, что викотек именно тот препарат, который он только что столь красочно описал. Нужно всего лишь пообещать этим стражам здоровья и благополучия американской нации, что викотек не причинит людям вреда, а принесет исцеление.
   Окинув взглядом зал, Питер подумал о присутствующих здесь, об их мужьях и женах, матерях и детях и о других, неизвестных ему людях, до которых может дойти их препарат, и понял, что никогда так не поступит. Ни ради тестя, ни ради супруги или кого-либо еще. И в первую очередь ради себя. И, ни минуты не сомневаясь в своей правоте, он со всей ясностью осознал, что ему вообще не следовало являться сюда. Чего бы ему это ни стоило, что бы ни отняли у него Донованы, как бы ни отомстили ему, он не сможет так поступить. Он не сможет солгать этим людям насчет викотека.
   Питер вполне отдавал себе отчет в том, что делает. Он прекрасно осознавал в это мгновение, что потерял работу, жену, возможно, даже сыновей. Но они уже почти взрослые и должны понимать, что такое моральные принципы. А если не примут или не поймут, что за честность нужно платить, – что ж, значит, он неправильно их воспитал. Но как бы то ни было, сам он, чтобы остаться честным перед своим народом, был готов заплатить любую цену.
   – Нет, сэр, не могу, – твердо ответил Питер. – Пока еще я не могу. Надеюсь, что в один прекрасный день, очень скоро, у меня будет такая возможность. Думаю, что мы разработали один из лучших препаратов, равных которому еще не было. Препарат, который поможет онкологическим больным по всему миру. Но пока я не могу утверждать, что препарат этот полностью безопасен.
   – Значит, вы не ждете, что мы выдадим вам одобрение на первую фазу исследований, мистер Хаскелл, я правильно вас понял? – уточнил несколько сбитый с толку председатель комитета.
   Присутствующие шепотом удивленно переспрашивали друг у друга, зачем вообще Питер явился сюда. Слушания FDA не предназначались для дискуссий по поводу недоработанных препаратов. Но в любом случае все были восхищены честностью Питера. Впрочем, ничего другого от него и не ждали. Лишь одно лицо в зале было искажено гримасой ярости. И еще одно ждет его дома, когда Кейт сообщит Фрэнку о предательстве Питера.
   – Мистер Хаскелл, может быть, вам назначить другую дату для заявления? Это будет более уместно, чем тратить наше время сейчас.
   На сегодня выступление Питера было первым, далее членам комитета предстояло выслушать еще несколько человек.
   – Да, сэр. Полагаю, что шесть месяцев – вполне реальный срок, чтобы завершить наши разработки. – Даже этого времени может не хватить, но, судя по тому, что сказал Поль-Луи, в принципе они могут справиться.
   – Благодарю вас.
   Нетвердой походкой, но расправив плечи и с гордо поднятой головой, Питер вышел из зала, ощущая себя порядочным человеком. Впрочем, это единственное, что он сейчас чувствовал. Заметив, что в конце коридора его ожидает Кейт, он зашагал в ее сторону. Он прекрасно понимал, что она его никогда не простит. Подойдя к ней, он увидел на щеках Кейт слезы. Были это слезы бессильной ярости или разочарования – возможно, и то, и другое, – этого он не понял и утешать ее не стал.
   – Прости, Кейт. В мои планы это не входило. Я даже представить себе не мог, каково это – лгать людям прямо в глаза. Тем более здесь. Я просто не мог поступить иначе.
   – Разве я просила тебя лгать? – ответила Кейт, хотя Питер сомневался в ее искренности. – Я просто не хотела, чтобы ты предавал моего отца.
   Она печально посмотрела ему в глаза. Все было кончено, и Кейт это понимала. Конечно, для них обоих. Ради нее он больше не желал идти на сделку с совестью, отступаться от своих принципов. До этого момента он даже не представлял, как далеко все зашло.
   – Ты хотя бы представляешь, что натворил? – со злостью спросила она, готовая до последнего защищать отца, но не мужа.
   – Представляю.
   Ее намерения Питер понял еще утром за кухонным столом в Гринвиче. Однако даже не дрогнул. Как ни странно, именно этого он и хотел. Свободы.
   – Ты честный человек, – бросила Кейт, буравя его взглядом. Впрочем, в ее устах это прозвучало скорее как обвинение. – Но не очень умный.
   Кейт повернулась и, даже не оглянувшись, зашагала прочь. Питер не стал ее догонять. Все было кончено давным-давно, просто оба поняли это только сейчас. За кем она вообще была замужем? За ним или за своим отцом?
   Ему предстояло многое обдумать по дороге домой. Кейт уехала в лимузине, оставив его в Мэриленде, в получасе езды до Вашингтона. Но Питеру было все равно. Абсолютно все равно.
   Это был один из самых важных дней в его жизни; он чувствовал себя так, словно за плечами у него выросли крылья. Он выдержал серьезное испытание, и, как ему казалось, выдержал достойно. «Можете ли вы поклясться… Нет…»
   Питеру с трудом верилось, что самое худшее уже позади. Как ни странно, он не испытывал ни капли сожаления относительно Кейт. Он только что потерял жену, работу, семью. Этим утром он предстал перед Конгрессом, а затем перед FDA в качестве президента Международной фармацевтической корпорации, а вышел оттуда нищим, безработным и одиноким. У него не осталось ничего, кроме его честности и осознания того, что он не продался. У него получилось!
   Питер стоял, улыбаясь своим мыслям и глядя в высокое сентябрьское небо. Неожиданно кто-то окликнул его. Знакомый и вместе с тем неожиданный голос, который он слышал в другое время и в другом месте.
   Оглянувшись, Питер с удивлением увидел прямо перед собой улыбающуюся Оливию.
   – Что ты здесь делаешь? – спросил он, отчаянно желая заключить ее в объятия. – Я думал, ты сейчас во Франции, пишешь книгу.
   Питер не мог отвести от нее глаз; Оливия – в черных брюках и черном свитере, с красной курткой, переброшенной через плечо, выглядела как модель со страниц модного французского журнала. Ему тотчас вспомнился вечер, когда он следом за ней ушел с Вандомской площади, и все, что произошло за те пять дней в Париже – пять дней, которые навсегда изменили их жизни. Сейчас, глядя на Оливию, он понял, как сильно по ней соскучился.
   – Ты поступил правильно, – сказала она, улыбаясь еще шире.
   Она явно гордилась им, хотя так и не ответила на его вопрос. Оливия приехала, чтобы поддержать Питера на слушаниях, пусть даже втайне от него самого. О слушаниях она узнала, будучи в Европе, из газеты «Геральд трибьюн».
   Она сама не могла сказать почему, однако была уверена в том, что просто обязана присутствовать на слушаниях. Она знала, как много значил для него викотек, знала о проблемах с препаратом, которые Питер пытался решить. И она хотела быть здесь, рядом с ним.
   Брат сообщил ей, где будут проходить слушания, и провел ее в зал. Оливия была несказанно рада, что прислушалась к внутреннему голосу. Эдвин рассказал о слушаниях в Конгрессе, и Оливия отправилась туда этим утром, чтобы увидеть там Питера. Она сидела на галерее рядом с Эдвином и, не сводя глаз с Питера, слушала его выступление. Брата, конечно, удивил ее внезапный интерес к фармацевтической промышленности, но он не стал задавать ей вопросов.
   – Ты храбрее, чем тебе кажется, – напомнила Питеру Оливия, глядя ему в глаза.
   Он медленно привлек ее к себе, думая о том, как вообще мог выжить в последние три с половиной месяца без нее. Теперь же он и помыслить не мог, чтобы расстаться с Оливией, пусть даже на мгновение.
   – Нет, это ты храбрая, – возразил он, с восхищением глядя на нее.
   Она преодолела все преграды, справилась с невзгодами, сохранив себя как личность. И он внезапно осознал, что сделал то же самое. Ради того, во что он верил, Питер пожертвовал браком, работой, налаженной жизнью. Теперь они свободны. И хотя оба заплатили за свободу высокую цену, для обоих это был единственный выход.
   – Что ты делаешь сегодня вечером? – широко улыбнувшись, спросил Питер. У него было множество идей – посмотреть памятник Джорджу Вашингтону… Мемориал Линкольна… прогуляться по берегу Потомака… Снять номер в гостинице, или же просто бесконечно долго стоять здесь, не отрывая от нее глаз, или… взять билеты на самолет до Парижа.
   – Ничего не делаю, – улыбнулась в ответ Оливия. – Я приехала, чтобы увидеть тебя, – тихо призналась она. Она не рассчитывала поговорить с ним, надеялась лишь издали увидеть его. – Завтра утром я возвращаюсь домой.
   Об этой поездке она не обмолвилась даже своим родителям, сказала только Эдвину, и тот пообещал ничего им не говорить. Она надеялась хотя бы одним глазком взглянуть на Питера, даже если он никогда об этом не узнает.
   – Могу я угостить тебя чашечкой кофе? – спросил он.
   Оба улыбнулись, вспомнив площадь Согласия и ту первую ночь на Монмартре. Питер взял ее за руку, и вместе они зашагали вниз по лестнице – вперед, к свободе.

Даниэла Стил Пять дней в Париже