-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|   Сборник
|
|  Эпические герои Дагестана (сборник)
 -------

   Эпические герои Дагестана. Сборник произведений

   «Легко гордиться прошлым своего народа,
   которое ты не создавал,
   сложнее соответствовать
   этому великому прошлому».


   Мы все знаем: каждый из нас индивидуален! Но что каждый из нас, кроме того, и велик в своей начертанной только для него Богом судьбе и великолепен в предписанных только для него победах и поражениях, радостях, страданиях и разочарованиях, осознаём не всегда. Как не всегда осознаём и меру личной ответственности каждого из нас за будущее своего народа и своей Родины, за необходимость соответствовать этим предначертаниям Всевышнего каждый день, в каждом своём поступке.
   Соответствовать высокому статусу достойных наследников своих предков и испытать счастье от божественного дара – быть человеком на Земле, лично ответственным за её покой и благополучие в такой же мере, в какой проявляли эту свою бескорыстную ответственность герои книг, с которыми вы встретитесь в наших изданиях серии «Величие души».
   Редакционный совет


   Эпоха легенд и героев

   Фольклор народов Дагестана разнообразен и богат, и в этом можно убедиться, хотя бы открыв нашу книгу о героях прошлых эпох. Богатство это, его неповторимое национальное своеобразие проявляются многосторонне – и в содержании, и в форме произведений.
   Фольклор отражает быт и дух нашего народа, которому пришлось пройти через множество испытаний и объединиться перед их лицом, чтобы выжить. Основной особенностью горцев стала именно сплочённость, единство целей, что так ярко и наглядно проявилось и в устном народном творчестве. Единство дагестанских народов имело большое значение во все периоды истории, особенно в период феодализма, когда удельные князья в своих междоусобных распрях ослабляли Дагестан, и без того истерзанный бесконечными набегами внешних врагов. Поэтому фольклор имеет в основном общенародный характер, выражает общие для соотечественников воззрения, идеалы и стремления, затрагивает вопросы и ценности универсального характера.
   В то же время, несмотря на разноязычие дагестанских народностей, их произведения имеют много общего, благодаря сходству социального, экономического, чисто бытового жизненного уклада. Ведь песни, сказки, былины, возникая у одного народа, переходили к другим народам, хотя порой и преображались до неузнаваемости.
   Дагестанский фольклор патриотичен. Наши мужественные предки всегда заботились о защите родины, потому в их устном творчестве отразились и национальное сознание, и патриотическая гордость, и непоколебимый дух.
   Широко были распространены в Дагестане возникшие в XVII в. песни о набегах, от которых так часто страдала страна гор. Особое развитие получили эпические и исторические песни, в которых столь живо отразились эпизоды самоотверженной героической борьбы горцев с чужеземными завоевателями. Примеры подобных выдающихся памятников о многолетней героической борьбе горцев с иранскими полчищами – аварский эпос «О разгроме Надир-шаха», лакский эпос «Хан Муртазали», лезгинский – о Шарвили, а также предания о Шахмане, о пребывании Таймаз-Кули-хана в Аргуни и др.
   Одновременно в подобных произведениях всегда резко осуждалась идея грабежа соседних народов: дагестанцы, так часто страдавшие от вторжений иноземцев, прекрасно знали цену жизни и миру, а потому так и не стали на протяжении всего своего существования агрессорами, захватчиками.
   В истории наши соотечественники – герои древности и недавнего прошлого – так и остались храбрецами-защитниками, составившими в свое время целое поколение исполинов духа – поколение истинных героев.
   Халимбекова М.С.,
   главный редактор Издательского дома «Эпоха».


   Стихотворения и поэмы


 //-- * * * --// 
   Кумыкская

     – «Что ты знаешь?»
     – «Что ходишь опасной тропою»,
     – «Чего ты не знаешь?»
     – «Где притаилась беда».
     – «Что ты знаешь?»
     – «Явится смерть за тобою».
     – «Чего ты не знаешь?»
     – «Когда».

 //-- * * * --// 
   Кумыкская

     Сталь не согнётся. Захочешь согнуть —
     Скорей не согнёшь, а сломаешь,
     Пока не пойдёшь с ним в бой или в путь,
     Предателя не разгадаешь.


     Те, с кем мы знались множество лет,
     С кем на пирах обнимались,
     Все растерялись, и в дни наших бед
     Рядом лишь братья остались.


     Тогда побеждает несчастие нас,
     Тогда нам приходится туго,
     Когда наступает чёрный наш час,
     А рядом – ни брата, ни друга.

 //-- * * * --// 

     Песня, спетая тобой,
     Стоит жирного быка,
     Танец, что станцуешь ты,
     Стоит резвого коня.


     Как нигде, у нас в горах
     Очень много храбрецов.
     Ты им друг с тех самых пор,
     Как на белый свет рожден.

 //-- * * * --// 
   Кумыкская

     Смолоду в битве клинком
     Побеждай, а не то
     Крепость возьмёшь стариком —
     Не поверит никто.



   Трудно ли быть мужчиной?

   Лакская

     Нынче всякий говорит:
     «Я мужчина, я джигит!».
     Очень просто слыть мужчиной.
     Очень трудно быть мужчиной.
     Дело вовсе не в названье.
     Нету мужества в крови —
     Ты мужчиною не станешь,
     Как себя ни назови.
     Шли проклятия судьбе —
     Нету мужества в тебе,
     А купить его едва ли
     Можно и за сто рублей…
     И не приварю я стали
     К войлочной душе твоей.



   Наши деды

   Кумыкская

     Говорят, что деды были
     Боевой народ.
     Уксус пили и хвалили,
     Говорили: «Мёд!».
     Пели, пили,
     Аж кряхтели,
     Портить пира
     Не хотели.
     Деды засевали мало,
     А зато росло.
     Что за год земля давала —
     На два года им хватало,
     Хоть и ели до отвала.
     Вот как в старину бывало,
     Да прошло.



   Трусы

   Кумыкская

     Кругом тишина —
     Трусы шумят.
     Грохочет война —
     Трусы молчат.
     Свадьба идёт —
     Трусы вперёд.
     Кличут поход —
     Трусы назад.
     Пьют да едят —
     Трусы красны.
     Стрелы летят —
     Трусы бледны!
     Трус говорит,
     Я, мол, герой.
     Битва гремит —
     Он за горой.
     Кругом тишина —
     Трусы шумят.
     Грохочет война —
     Трусы молчат.



   Асхартау, высок твой нетронутый снег…

   Кумыкская

     Асхартау, высок твой нетронутый снег!
     Анадол, ты других многоводнее рек!
     Аргамак, ты красив, с чем сравнится твой
     Богатырь, есть ли лучше тебя человек?
     Что твоя высота, Асхартау-гора?
     Достигает орёл твоего серебра!
     Анадол, что твоя ширина, глубина,
     Если стужа тебя проморозит до дна?
     Аргамак, что твоя бесподобная стать:
     Ты приучен дорогу коням уступать!
     А в тебе что хорошего, сильный джигит?
     Ты стоишь перед баем, который сидит.
     Что хорошего, если потупил ты взгляд
     Перед тем, кто и слаб, и труслив, но богат?



   Дождь прольётся…

   Кумыкская

     Дождь прольётся —
     Хлеб пробьётся.
     Бек с беком погрызётся —
     Наша кровь прольётся.
     Трус найдётся —
     От родины отвернётся.



   Песня старых джигитов

   Кумыкская

     Жизнь прошла, а когда-то мы были и сами
     У почтенных отцов, матерей сыновьями.
     Тех, кто нас обижал неприветливым словом,
     Повергали во прах в поединке суровом.
     Мы удачу встречали, скакали мы смело,
     И быстрее, чем мы, наша слава летела.
     Наша грозная сталь над полями звенела,
     Души недругов мы вышибали из тела.
     Что же смелых джигитов осилить сумело?
     Бедность чёрная сделала чёрное дело,
     А потом одиночество нас одолело.



   Бесконечный летний день…

   Даргинская

     Бесконечный летний день
     Много раз сменяла ночь,
     А во мне кипела кровь
     Лютой злобою к врагам.
     Ночь бескрайнюю зимы
     Много раз сменял рассвет.
     Я ждала – вернётся сын,
     Головы срубив врагам.



   И голодный аргамак…

   Кумыкская

     И голодный аргамак
     Есть полынь не станет.
     Хоть и улыбнётся враг,
     Хоть и улыбнётся враг,
     Другом он не станет,
     Другом он не станет.



   Сколько смелых джигитов…

   Кумыкская

     Сколько смелых джигитов
     Осталось в далёких полях!
     Сколько в саклях папах
     Одиноко висит на гвоздях!
     Сколько в семьях у нас
     И в селеньях у нас
     Овдовевших невест
     И заплаканных глаз!
     Если с острой косою
     На землю придёт Азраил,
     Не уйдёт Азраил
     Без души, за которой ходил.
     Без души не уйдёт,
     Но и он обождёт:
     Пусть джигит пред кончиною
     С недругом счёты сведёт.
     Потерпи, Азраил,
     Обожди нас, пока
     Не истратим мы пуль
     Не затупим клинка!



   Смерть джигита

   Кумыкская

     Солнце взойдёт и блестит, как пятак,
     Сядет, и горы окутает мрак.
     Храбрый джигит или скачет в седле,
     Или недвижно лежит на земле.
     Где ж твоя удаль, и где ж твоя сила?
     Или звезда несчастливо светила?
     Ты ведь клинком поиграл на веку
     Там, где меняют башку на башку.



   Ствол воронёный

   Кумыкская

     Ствол воронёный, сосновое ложе.
     Где же ты, парень, о господи боже?
     Долго тебя под родительским кровом
     Мать ожидала живым и здоровым.
     Матери старой прочёл грамотей
     Злую бумагу о смерти твоей.
     Вот и осталась с невесткой-вдовою
     Да с извещением с чёрной каймою.
     Вороны каркают звонко на ветке,
     Плачут в сторонке старухи-соседки.
     Но не над телом бессильным твоим
     И не над камнем могильным твоим.



   Слава сына-храбреца…

   Кумыкская

     Слава сына-храбреца —
     Гордость старика-отца.
     Но живёт недолгий век
     Всякий храбрый человек.

 //-- * * * --// 

     Шли кровавые ручьи,
     Как в грозу, по склонам гор.
     Как снопы в богатый год,
     Трупы в ряд валились там.


     Лишь отважному судьба
     Пасть от пули боевой,
     Только храброму грозит
     Смерть отточенным клинком.

 //-- * * * --// 

     В битве, в огненном кольце,
     Я один остался жив.
     Пусть сожжёт меня огонь —
     Мне сдаваться не к лицу.


     Я сражаюсь, я один
     В битвы огненном кольце,
     Пусть враги сжимают круг —
     Мне смиряться не с руки.


     Стычки в поле я любил,
     Где кремнёвки говорят,
     Схватки я любил в горах,
     Где клинки решают бой.


     Окружён кольцом огня,
     Я не дрогну в смертный час!
     Эй, враги! Мой меч остёр!
     Вам не взять меня живым!

 //-- * * * --// 

     Если даже бой далёк,
     Плачут жены храбрецов,
     Ибо знают: их мужья
     Скачут первыми в огонь.


     Если даже близок бой,
     Жёны трусов веселы,
     Потому что их мужья
     В безопасности сидят.

 //-- * * * --// 

     Кто геройством от рожденья наделён,
     Тот не знает на пути своём препон.
     По степи идя, реку герой найдёт,
     По реке плывя, найдёт дубовый плот.


     Хоть на кляче – первым ринется он в бой.
     Без награды не вернётся он домой.
     Но герою не награда дорога.
     Должен славу он добыть, разя врага.
     Если ж славы не добудет он – беда!
     Лучше в землю лечь ему тогда.

 //-- * * * --// 

     Друг героя – быстроногий конь лихой.
     Честь героя – закалённый меч стальной.
     Гордость дома у героя лишь одна —
     Хлопотливая красавица жена.


     Пусть стоит их одинокий дом
     На холме безводном и пустом,
     Даже там герой с красавицей своей
     Будет слыть примером для люден.

 //-- * * * --// 

     Речь героя прямодушна и чиста,
     Ложью, честью он не осквернит уста.
     В ночь безлунную – на кляче без седла —
     Трус, дивись! – вершит он славные дела.


     Боевая не страшна ему гроза.
     Лютой смерти смотрит прямо он в глаза,
     Ценит жизнь герой недорого свою.
     Но недёшево отдаст её в бою.
     Да погибнут трусы!
     Честь героям!

 //-- * * * --// 

     Если, парень, сокола
     Пустишь в облака,
     Если пустишь сокола,
     Пускай на гусака.


     Если, парень женишься,
     Чёрт тебя дери,
     Если, парень, женишься,
     Красавицу бери.


     Чем чадить без пламени,
     Лучше уж сгори.
     Если смерть назначена,
     То в бою умри!


     Чем прийти нетронутым
     Трусом-подлецом,
     Воротись на родину
     Мёртвым храбрецом.



   Чёрный день


     Свершилось:
     разгулялся чёрный день!
     Как поток в ущелье узком —
     грозный день.
     Как peкa в кровавых льдинах —
     страшный день.
     Кони падают под нами —
     тяжкий день!
     Не туманом, стянут дымом —
     чёрный день.
     Пули, точно град в долине, —
     чёрный день.
     Движутся враги, как тучи, —
     чёрный день.
     Пали лучшие герои —
     чёрный день.


     Чуть затих свинцовый град над головой,
     Отступает вражье войско… Замер бой.
     Мы считаем и не знаем, сколько их, —
     Горе, братья! – сколько пало молодых!


     Вот лежит один, разрубленный от плеч,
     У другого в девяти местах картечь,
     Третий, ползая, ведёт кровавый след…
     О герои, кто ж виновник наших бед?


     Кто простит врагу кровавый лёд в воде,
     Кто забудет этот долгий, чёрный день?



   Кази Ашильтинский


     О смелом, что крови испил с копья,
     О храбром, что мяса вкусил с клинка,
     О старом, но всё не забытом событье
     Скажу вам всю правду, лишь не торопите!


     Не значит ли – крови с копья испить —
     Элдара в жестоком бою победить?..
     Не значит ли – мяса отведать с кинжала —
     Добиться победы, убив каджара?!


     Послушайте, как в Казанище-село
     Однажды письмо из Кайтага пришло:
     «Коней оседлайте, готовьтесь к бою.
     Кази-ашильтинца возьмите с собою».


     Гонец поскакал к ашильтинцу Кази:
     «Спеши в Казанище. Людей привози».
     Дружине Кази повелел поскорее
     Седлать скакунов, что взросли в Эндирее,
     Черкесские седла на них закрепив,
     Кремневые сабли с собой захватив.


     И вот ашильтинец, прославленный лев,
     Оружье в серебряных ножнах надев,
     Вскочил на коня и помчался к победам.
     Шесть тысяч отборных дружинников —
     следом.


     Народ их встречает, покинув жилища…
     «Ассалам алейкум, народ Казанища!» —
     «Алейкум салам! – отвечает народ. —
     Да будет удачным, Кази, твой поход!
     Домой возвращайся с победою скорой,
     С богатой военной добычей из Цора!».


     Влились салатавцы в конный отряд.
     И жители неба «аминь» говорят,
     Желают победы Кази с его станом
     В бою с кизилбашем, врагом окаянным.
     «Пускай охранит их Аллаха рука!..»
     Лишь кадий молчит, провожая войска.


     «Они не придут, говорю вам заране:
     Я видел над их головами – сиянье.
     Святыми желает их сделать Аллах!» —
     Сказал он, домой возвратившись в слезах.


     Далеко остался аул Казанище.
     Над конскими спинами вьётся пылища.
     Отряд наконец в Худатал прискакал.
     И слышит Кази, что идет в Худатал,
     Спешит, громыхая по каменной круче,
     Тяжёлые ядра на мулов навьюча,
     Собой похваляясь, пыхтя, как медведь,
     Каджар Купа-хан, чтоб ему умереть!..


     Но хан, увидав ашильтинское войско,
     Тотчас же утратил свой облик геройский:


     «Кази, я тебя задарю серебром,
     Кази, мы сокровищ тебе навезём.
     С тобой поделюсь я по-братски страною, —
     Чтоб ты – о мой брат! —
     помирился со мною!..» —


     «Свинцовая пуля да яростный бой —
     Вот мир, что возможен меж мной и тобой!
     Разящее лезвие стали певучей —
     Вот мир между мной и тобой наилучший!».


     Такие изрек ашильтинец слова,
     И эти слова отзвучали едва,
     Как, саблей сверкая, рванулся он в схватку.
     Когтит, словно горный орёл – куропатку,
     Элдара, которому в битвах везло…
     Отсёк ему ноги, взвалил на седло…


     Хвастливого он сокрушил Купа-хана.
     Гордыню сломил у Баку и Сальяна.
     Не он ли, воитель, герой удалой,
     Взял крепость Дербент, что стояла скалой?!
     Не он ли, Кази, – да гремит его слава! —
     Расправился с силой Хаджи-Мамалава,
     Не он ли, врагов истребляя полки,
     Окрасил потоки Самура-реки?!
     Солёною, красною стала водица,
     И негде теперь куропатке напиться!
     Али достославный – когда-то давно —
     Закинул в зелёное море, на дно,
     Свой меч Зульфукар – на погибель живого,
     И стала прозрачная влага – багровой.
     Не так ли, одним мановеньем руки,
     Окрасил струенье Самура-реки,
     Надолго оставив там отблеск пожаров,
     Кази-богатырь, истребитель каджаров?!



   Песня о Шабане из Джара


     Я скажу вам правду о тех, кто смел,
     Кто царя, кто солдат его одолел.
     Не хвалите меня, пока я не спел
     Песнь о тех, кто срубил семь ханских голов,
     Триста жён превратил
     в триста горьких вдов.


     Был готов к курбану аул Голода
     В день, когда там внезапно письмо прочли,
     Что врагу-де мало своей земли,
     Алазани достиг он-де без труда.
     Захватить Дагестан он-де захотел,
     Жерла пушек навёл прямо на Эл…


     В Закатале крепость враг возведёт,
     Над рекою лагерь он разобьёт,
     Сам же в Кара-Хаджи, во дворец, войдёт.
     В стороне грузин разожжёт костры,
     Средь Чалахских низин развернёт шатры.
     Пусть в Джагане свинцовые пули льют,
     В Белокане – стальные клинки куют!


     Поскакали гонцы во весь опор,
     Весть летит в Ункратль, в Тленсерух, в Карах,
     Чтоб на Чиру-Майдан все пришли на сбор,
     Прокатился призыв, точно гром в горах:
     «Враг идёт, на Эл, идёт, ополчась.
     Нет числа и счёта его войскам.
     Если вы нас бросите в трудный час,
     Если вы не придёте на помощь нам,
     Вражьих полчищ тогда нам не удержать,
     Не удастся нам обратить их вспять.
     Если клятве не будете вы верны,
     Если древний союз наш не устоит —
     Наших девушек, что искони славны,
     Чьей красою звёздною Джар знаменит,
     Обесчестят враги, уведут в свой стан.
     Плетью сгонят они детей на майдан,
     Не уйти им живым из-под конских копыт!».


     И едва слова эти раздались,
     Сотни сот удальцов за оружье взялись,
     Сотни сот на святом Коране клялись,
     Не щадя головы, принять газават,
     Сотни сотен с жёнами разошлись,
     Говоря, что в Джар не вернутся назад.
     Будут биться, вражьи кроша полки,
     Будут драться, пока не погнут клинки!


     Накаляя в сердце великий гнев,
     Распалясь, разъярясь, как в пустыне лев,
     Фиктары-доспехи свои надев,
     Сабли франко-египетские нацепив,
     Чёрный ус лоснящийся закрутив,
     Шлем с хвостом полощущим водрузив,
     Светом панцирей весь мир осияв,
     Закатав на могучих руках рукав,
     Удалые воины на конях
     Покидают Ункратль, Тленсерух, Карах.
     С налокотниками, что, как жар, блестят,
     С кинжалами, что доходят до пят,
     Со знамёнами, что к звездам норовят,
     Покидает Эл храбрецов отряд.
     Всех ведёт на брань, как на торжество,
     И восторгом, и яростью обуян,
     Удалец из Джара – джигит Шабан,
     Двадцать братьев двоюродных – вкруг него.


     А когда сверкнула река Алазань
     И предстал их взору неверных стан —
     Своему отряду сказал Шабан:
     «Наставленье слушай! На место – стань!
     Да свершится грозный Аллахов суд!
     Если нынче враги возьмут рубежи —
     Б Закатале крепость они возведут,
     Осквернят пятою Кара-Хаджи!
     И тогда Корана прервётся власть,
     И тогда исламу придётся пасть!
     Наши сабли нынче решат судьбу.
     Дайте клятву, братья, примите тавбу!
     Слава тем, кто с честью закончит бой.
     Кто умрёт – тот смертью умрёт святой».


     Объявив двум жёнам своим развод,
     Не вернуться клятву Шабан даёт.
     Все клянутся за ним – не прийти назад.
     И тогда, с поясов оружье сорвав,
     Поломав чекан дорогих оправ,
     Сбив ударом с верных кремнёвок приклад,
     Дула кремнёвок рукой обхватив,
     Ножны – наземь! – сабель сталь обнажив
     С грозным кличем: «Враг да не будет жив!»,
     В гущу врезался удальцов отряд.
     Прокатился джарцев клич боевой,
     Точно гром с небес, где нет облаков,
     Что там чёрная туча над головой?!
     Над Шираком дым – погляди! – каков?!


     Пропиталась кровью черкесок ткань.
     Джарцы колют врага, разъяряясь, как львы.
     Что пожар?! Красна река Алазань.
     Струи крови – гляди! – вот они каковы!


     Сабли джарцев рубят наверняка.
     Голодинец сидит на лихом коне,
     Не сползёт с седла, не падёт, пока
     Не расплавят панцирь его в огне!..


     Вот как он воевал – удалец Шабан!
     И Щеки разрушил он, и Ширван,
     Он «хазахов» страну опалил огнём,
     Вкруг Тифлиса стало светло, как днём!


     Сотня сот удальцов полегла в боях,
     Хоронить их порознь – не хватит сил.
     Возгласили тогда над всеми «салах»,
     И над всеми вместе аул голосил.
     Что там – стоны маток и плач ягнят?!
     Слышишь ты – каково голодинцы вопят?!



   Песня о походе Ермолова


     Был разрушен Башликент,
     Изменил горам шамхал.
     И Ермолов порешил
     На даргинцев бросить рать.


     «Ярмула-паша» царю
     В донесении писал:
     «Мной разрушен Бэшликент,
     И шамхал на службу взят.
     От кумыкских долов я
     До вершин аварских гор
     Земли покорил мечом,
     Ваш покорнейший слуга.
     И мятежных горцев я,
     Бог – свидетель, не щадил.
     Их селения пришлось
     Обратить в руины мне.
     Вдовы горцев слёзы льют,
     Плачут сироты в горах,
     И шамхала из Тарки
     Я в прислужниках держу.
     На Дарго готовлю штурм,
     И для этого прислать
     Я оружия прошу
     И резервные полки…».


     …Ты, Ермолов, взял Дарго,
     В этом помогли тебе
     Кадии из Акуши,
     Цудахарские муллы.
     В этом помогли тебе
     Суфий и старшины все,
     Что запродали свою
     Совесть так же, как шамхал.
     Но не очень ты гордись,
     Верноподданный гяур.
     Ведь персидский Надир-шах
     Тоже с войском приходил.
     А когда разгромлен был,
     Он сказал: «Пусть в Дагестан
     Ни один персидский шах
     Не является с мечом!».



   Шамиль


     От строки и до строки
     Песню славы боевой
     Амузгинские клинки
     Написали среди гор.


     Навсегда слилась она
     С посвистом свинцовых пуль
     Там, где горец скакуна
     На тропе бросал в намет.


     Пушки царские, паля
     В Дагестане и Чечне,
     Долго войско Шамиля
     Не могли огнём сломить.


     И держал гряду высот
     Полководец из Гимри,
     А за ним стоял народ,
     Что свободой дорожил.


     И считал имам не зря:
     Лучше смерть в лихом бою,
     Чем в неволе у царя
     Коротать позорно век.


     «Ежели малы числом,
     Значит, – говорил Шамиль, —
     Каждый должен за троих
     Биться с недругом в бою!».


     А наместник слал не раз
     Донесения царю,
     Что вот-вот возьмет Кавказ
     И захватит Шамиля.


     В небесах орёл парит,
     Кто возьмёт его живым?
     Кто имама полонит,
     Если при оружье он?


     И царица лисью прыть
     Проявила, дав совет,
     Не мешает в ход пустить
     Войско золотых рублей.


     Коронованной лисе
     Было ведомо одно:
     Что пред золотом не все
     Могут стойкость проявить.


     Звон червонного рубля
     В истомившемся краю
     Средь наибов Шамиля
     Вдруг предателя найдёт.


     Вдоль ощерившихся глыб
     Войско белого царя
     Двинулось, чтоб взять Гуниб
     В смертоносное кольцо.


     И, предателям суля
     Деньги чёрные свои,
     На твердыню Шамиля
     Шла бесчисленная рать.


     Пусть на голову позор
     Тем предателям падёт,
     В памяти народов гор
     Не изгладившись вовек.


     Недруг сплёл из конопли
     Сотню лестниц, и по ним
     Пластуны его смогли
     Через стены перелезть.


     Но не ведал ничего
     О предательстве Шамиль.
     Встал чуть свет он для того,
     Чтобы совершить намаз.


     Но узнав, что окружён
     Иноверцами вблизи,
     Вырвал саблю из ножен
     И подать велел коня.


     «Эй, проснитесь, кто не спит,
     Кто проснулся – за клинки!
     С нами Бог, и не простит
     Он того, кто предал нас!


     Велика для горца честь
     Храбро умереть в бою.
     И о нашей славе весть
     Облетит подлунный мир!»


     И мюридов за собой,
     Что привыкли к свисту пуль,
     Был готов в последний бой
     Доблестно вести Шамиль.


     Но имаму в этот час
     Дети преградили путь
     И взмолились: «Ты о нас
     Вспомни, праведный Шамиль!


     Войско белого царя
     Ты разгневаешь вконец.
     И польётся, как заря.
     По ущельям наша кровь.


     Позаботься, о имам,
     О грядущей доле гор.
     Сам решай, встречать ли нам
     Утро завтрашнего дня?».


     И не сказка то, а быль:
     На людей взглянув вокруг,
     Головой поник Шамиль
     В незапятнанной чалме.


     Нелегка судьба была,
     Но оружье снял Шамиль,
     Чтобы воля жить могла
     У наследников в груди.


     Чтобы помнили его
     В незапятнанной чалме.
     И кляли в веках того,
     Кто предателем прослыл.



   Табахлинский кайдар


     Солнце скрылось за гранью гор.
     И от них – в простор – из дали
     Тени длинные поползли.
     Мрак ночной над бегущим днём
     Руку властную распростёр.
     И дозорных крик долетел:
     «Склоны гор объяты огнём,
     Подымается дым густой.
     Это из Акуши во тьме
     В тыл нам войско ведёт имчак».
     Говорит Кайдару дозор —
     Что зовёт, мол, тебя Магди.


     «Что скажешь, Магди?» – спросил Кайдар.
     «Иди в Табахлю, там крепость бери.
     Дорогу врагу запри!» —
     «Я пойду, Магди,
     Пойду в Табахлю,
     Стены древние укреплю.


     Я запру дорогу врагу.
     Только дай мне коней, Магди.
     Только дай мне людей, Магди!» —
     «Мамашбека я дам тебе,
     Гайдарбека я дам тебе,
     Конной силою помогу.
     Задержи врага в Табахлю!»


     Дал Магди людей, дал коней.
     В Табахлю поскакали мы.
     За ночь поднялись на Гурдай,
     Там всё войско собрали мы.
     Тут послал на нас Длинный Сурхай
     Имчака – выкормыша своего,
     Мы разбили шамхалову рать.


     У подножья стены крепостной
     На рассвете стали кричать:
     «Эй, вы – в крепости! Ваш Кайдар
     Невелик, всего с кулачок!
     Как он может вас защищать?


     Крепость нам отворите,
     Оружье сложите!
     Мы вреда не сделаем вам.
     Вороных коней под седлом дорогим,
     Крымских ружей, с припасом всем боевым,
     В награду мы вам дадим!» —


     «Я пришел не честь свою продавать.
     А крепость от вас отстоять.
     На оружье моё, на коней погляди!
     Их без счета мне дал Магди».
     В ту ночь, едва засветлел восток,
     Гайдарбек проклятый и Мамашбек
     Перебежали к врагу.


     «Как ты сможешь крепость теперь отстоять?
     Кто же будет крепость твою защищать?
     Где твои полководцы – скажи, Кайдар?
     Сдай нам крепость, оружье сложи, Кайдар!» —


     «Я вам крепость не отдавать пришёл,
     Я её защищать пришел!
     Один лишь раз родила меня мать,
     И один лишь раз я умру.
     Пусть будет выродок Гайдарбек
     В золоте утопать,
     Пусть будет выродок Мамашбек
     На золотой тахте восседать.
     По сто пуль у меня ещё есть на ружье —
     Сто смертей вам! Иль пусть умрёт Кайдар.
     По сто стрел у меня есть на каждый лук —
     Сто смертей! Иль пусть ослепнет Кайдар!»
     Кончились пули, не стало стрел,
     Над бойницами крепости встал Кайдар
     И такую песню пропел:
     «Где гонца крылатого мне найти,
     Чтобы он полетел в Унчукатль,
     Чтобы он рассказал Магди:
     «Все заряды свои расстрелял Кайдар,
     Нечем ружье ему заряжать».
     Если б голубя я имел,
     Чтобы он в Вицхи полетел.
     Чёрному Магди рассказал,
     Что у нас не осталось стрел,
     Во врага нам нечем стрелять.


     Табахлинские девушки, узкой тропой
     Идущие за водой,
     Я отдам вам сердце живое моё
     За один заряд боевой!
     Эй, мужчины, воины из Табахлю,
     Словно женщины, на гудекане Кичи
     В страхе встречающие зарю,
     Я свои глазные яблоки вам
     За один заряд подарю!
     Проклятье тебе, Мамашбек!
     Позор тебе, Гайдарбек!
     Войску помощи не дали вы,
     Оробели, предали вы!
     Сильный наш, нерушимый оплот
     Рушится отныне навек.
     Эй, Табахлинский Абдуразак!
     Если ты поспеешь ко мне,
     Мы конец положим войне!» —
     «Я пришел бы к тебе, Кайдар,
     Да поймал в капкан меня враг
     Не суди меня, не кляни
     В яму брошенного – в цепях!».
     По дорогам ходит легко
     Длинного Сурхая имчак.
     Иль узнал о Кайдаре он,
     Что зарядов нет у него?
     Конница имчака пылит,
     Боевым оружьем блестит.
     «Неужели узнать он успел,
     Что у нас не осталось стрел?
     Если б я в газырях нашёл
     Хоть один боевой заряд,
     Получил бы привет от меня
     Тот Сурхая молочный брат.
     Если б я в колчане своём
     Хоть одну стрелу отыскал,
     Прямо в сердце имчаку тому
     Я без промаха бы попал.
     Если б порох был у меня,
     Если б рядом был мой сынок,
     Если б рядом была жена,
     Чтобы мне ружьё заряжать,
     Показал бы я – как стрелять.
     Если б фунтов десять свинца
     Да полмерки пороха мне,
     Я бы в бегство их обратил,
     Стоя на высокой стене!».


     Кучи хвороста принесли,
     Обложили крепость, зажгли.
     И оставшиеся в живых
     Все к Кайдару в башню вошли,
     Кругом бушует пожар,
     Задыхаются люди в дыму.
     На башне сидит Кайдар —
     И огонь не страшен ему.


     Вот уж башня огнём занялась.
     В синих черкесках враги
     Снуют у подножья её.
     «Эй, вы – в синих черкесках враги!
     Вот последнее слово моё:
     Я пощады не попрошу
     Ни в огне, ни в густом дыму!
     Невелико поле моё,
     Нет богатства в моём дому,
     А в хлеву лишь один бычок.
     Пусть достанется всё тому,
     Кто в могиле меня погребёт,
     В мире нечего мне жалеть.
     Остаётся старая мать,
     Да недолго она проживёт.
     Есть ещё молодая жена, —
     Кто из вас не торопится умирать,
     Пусть на ней и женится тот.
     Остаётся маленький сын,
     Пусть Магди его усыновит.
     Гибель нас теперь не страшит!».


     Вот над башней взметнулся огонь,
     Затрещали стропил кресты…
     И все разом прыгнули вниз
     С той трёхъярусной высоты.
     Как от стаи лесных волков
     Шарахаются стада,
     Воины имчака внизу
     Рассыпались – кто куда.
     Как, увидев волка, скулит
     Щенок полугодовой,
     Так завыл, заскулил имчак,
     Прятавшийся за стеной.
     Прыгнув, ногу сломал Кайдар
     И не мог подняться с земли.
     Но джигиты его на руках
     Из аула уволокли.
     Мы укрылись в поле ржаном,
     Но враги окружили нас.
     Нам прорваться не удалось,
     Всех они захватили нас.
     Был привязан к камню Кайдар,
     А враги солому несли.
     Обложили соломой его,
     Высекли огонь, подожгли.


     Засмеялся Кайдар, сказал:
     «Что ж, потешьте сердце своё!
     Жарьте, ешьте тело моё!
     Пока сила была у меня —
     Эту крепость я защищал.
     Пока в теле была душа —
     Вас под крепостью задержал».



   Сражение с Надир-шахом


     Братья, к песне правды слух обратите!
     То, что было правдой, стало преданьем.
     Ныне начнем повесть, одну былину,
     Песней она стала, поётся всюду.
     Надир-шах собрался в поход на горы
     С войском хорасанским числом в сто тысяч.
     Пеших людей кликнул он из Шираза,
     Конных людей кликнул из Кандараха,
     Кликнул хамаданцев неисчислимых,
     Снарядил сокровищ он караваны,
     Мир дельцов, тавризцев, двинулся в горы, —
     На торговле руку они набили!
     Да умрёт хан ханов, Надир свирепый,
     Завладеть вселенной смельчак задумал!
     Войско Надир-шаха серебром блещет,
     В золотых одеждах его каджары,
     Жаром полыхают щиты и латы.
     Крепости взрывают его орудья,
     Стены пробивают его пищали,


     1
     Пушки стоят в каждом шатре походном,
     Любы людям ратным его щедроты!
     Ринулись войной на мир каджары,
     На восток и запад гроза подвигалась!
     Азнаур грузинский, грозу почуяв,
     На земле Тифлиса пал перед нею.
     Золото без счета взяли каджары,
     Одолели силу земли грузинской,
     С речью материнской сын разлучился —
     Увели с собой пленных каджары.
     В Голода, к аварцам, пришли каджары,
     Говоря такие слова коварства:
     «Если голодинцев мы всех погубим, —
     Отомстим убийцам Ибрагим-хана,
     Воздадим за брата шаха Надира!»
     Мы же голодинцев добром помянем!
     Надир-шах предал их огню и праху,
     Глиняные стены саклей развеял.
     Скрылись в лесах горцы, очаги бросив.
     В Цараки ворвались враги внезапно,
     Девочек схватили, – вот вся добыча!
     Одарив каджаров наградой щедрой,
     Надир-шах на отдых стал в Закаталах,
     Муки голодинцев здесь повторились…
     Хлынули каджары по Дагестану,
     Покорили землю горских аулов,
     Пленников с собою взяли пришельцы.
     Стран-земель владыка, Сурхай безрукий
     Сдался чужеземцам ещё до полдня.
     Храбрый сын Сурхая, надежда горцев,
     Муртазали спасся, к дяде Нуцалу
     Ночью прискакал он в Хунзах вершинный.
     Знала вся округа жену Сурхая,
     Мудрою супругой Айшат прозвали, —
     Надир-шах с ней рядом ложе поставил.
     Девочки в аулах цвели и зрели,
     Груди их до окон ещё не достали, —
     Девочек лишили каджары чести,
     Повели невинных детей на площадь,
     Всадники, красуясь, их затоптали.
     Покорили эти края каджары,
     Уводили пленных в злую неволю,
     В долы Андалала двинулись дальше,
     Чтоб дотла разрушить и эту землю.
     Тесно меж Чалдой и Мухобом стало:
     В правильном порядке шатры разбиты,
     Кони на приколе в полях мухобских.
     Выросла, чернея над Андалалом,
     Туча вражьей рати – и разразилась
     На хицибских пашнях страшною бойней.
     Начал согратлинский народ сраженье.
     Славен исполинский клич согратлинцев:
     «Пусть лишится силы, чья рука дрогнет,
     Проклят будь вовеки, чья душа струсит!
     Молодцы, стреляйте, храбрецы, бейте,
     Пришлых настигайте быстрою пулей!
     Кто сегодня струсит – с тем я не знаюсь,
     Кто сегодня дрогнет – навек мой недруг!
     Саблями стальными, друзья, разите,
     Чтоб кровь сгустилась на ножнах острых,
     Из кремнёвок метких стреляйте, братья,
     Чтоб забились дула клубами дыма!».
     Стали защищаться молодцы наши,
     Пулевые раны кровью сочились.
     Стали защищаться храбрецы наши,
     В пулевые раны чарто втыкая.
     Сердце разрывалось от горьких мыслей,
     Битва разгоралась ещё сильнее,
     И тогда раздался голос Надира:
     «Погляди, безрукий Сурхай, взгляни-ка
     На твою ораву, на моё войско.
     Пристальнее, гордый Сурхай, взгляни-ка
     На мышей ваших, на котов наших!». —
     «Не гордись, не хвастай, Надир-пришелец,
     Этот свет, мы знаем, ходит по кругу.
     Ты забудь, собака, гордые речи,
     Силу Дагестана испытай раньше,
     Горцы Дагестана – сильные волки,
     Завтра ты узнаешь, каковы горцы!».
     Люди Андалала так обратились
     К племенам соседним, братьям их верным:
     «Эй, вы, гидатлинцы и какрихинцы,
     Эй, вы, телетлинцы, и вы, келинцы!
     Поспешите, братья, прийти на помощь!».
     Эти не успели обнажить сабли,
     А уже другие рубят наотмашь.
     Эти не успели подвязать сёдла,
     А уже другие на конях скачут!
     Андалалцы хану в Хунзах черкнули:
     Так и так, нагорья постигло горе,
     Подлые каджары нас окружили,
     Пастбища и пашни залиты кровью.
     И когда в Хунзахе прочли посланье,
     Стали снаряжаться даитиляльцы,
     Вынули винтовки из мехов волчьих,
     Вскинули кремнёвки, бьющие метко:
     Им служил мишенью глаз воробьиный.
     Выбрали пищали, гордясь оружием,
     Сабли подвязали, что рассекают
     Супостата вместе с конём могучим.
     Панцири надели, шлемы стальные,
     Длинные черкески – до ступней самых!
     Вышли со щитами на руках твёрдых,
     С выпуклым железом на локтях сильных,
     За плечa закинув пороховницы.
     На конях, бегущих быстрее дичи,
     На конях, грызущих зубами камни,
     На черкесских сёдлах скакать решили.
     Прицепили к сёдлам андийские бурки,
     Прицепили к сёдлам древки прямые,
     Чтобы развевались вольные стяги.
     Так пошла на битву одна дружина,
     Объявив Надиру войну святую.
     Был главой дружины нуцал хунзахский —
     Он железной рати предводитель.
     А за ним такие молодцы мчались:
     Встретят они пламя – бросятся в пламя!
     Мчались по нагорьям, полям и рекам,
     И когда к долине Анада вышли,
     Приказал нуцал им остановиться,
     Он остановил их для наставленья:
     «Если Андалалом враг завладеет,
     Никогда не смоем пятно позора.
     Если он прорвется к Чоху, Согратлю,
     Он, проклятый, завтра в Хунзах ворвётся.
     Постоим же, братья, за наши горы!
     Кто живым вернётся – славу добудет,
     Кто же не вернётся – будет бессмертным!».
     Только разгорелась правая битва,
     Войском зашумели даитиляльцы,
     Будто в синем небе гром прокатился.
     Облака, в которых спрятались горы,
     Не идут в сравненье с клубами дыма!
     Дождевая влага облаков тёмных
     Не идёт в сравненье с реками крови!
     Лишь дымок взовьётся – двоих уложат,
     Уберут убитых – пяток уложат.
     От винтовок метких, кремнёвок горских
     Побледнел до дрожи Надир-пришелец.
     Обратились в бегство его каджары,
     Львиную почуяв хватку Хунзаха.
     И тогда того же шаха Надира
     Слово раздаётся в огне и гуле:
     «Бог тебя помилуй, Сурхай безрукий,
     Из какого края эта дружина?
     Будь здоров и счастлив, Сурхай безрукий,
     Что это за всадник на коне чёрном?».
     Отвечает шаху Сурхай с усмешкой:
     «Вовремя примчалась эта дружина,
     Во главе дружины нуцал хунзахский,
     Муртазали, сын мой, на коне чёрном,
     Чтобы отвалились у него руки,
     Чтобы ему ворон выклевал очи!». —
     «Ох, чтоб отвалилась рука другая
     У тебя сначала, Сурхай безрукий,
     Что желать посмел ты родному сыну!
     Лучше сам ослепни, Сурхай безрукий,
     Как сказать посмел ты слова такие!
     Я бы тебе отдал свои владенья,
     Если б получил я Хунзах в замену!
     Я бы тебе отдал свои богатства,
     Чтобы Муртазали мне сделался сыном!».
     Полчища каджаров быстро бежали,
     Их быстрей косили горские сабли.
     Гнали горцы долго шаха Надира,
     Долго чужеземца гнали, покуда
     Грудью не припал он к земле равнинной,
     В сапогах, налитых собственной кровью!
     На конях сражались даитиляльцы,
     И огузиляльцы бились, не видя,
     Что уже их ружья огонь расплавил!
     По лугам Хициба, чистым от века,
     Даже птичьей кровью не обагрённым,
     Потекли потоки вражеской крови,
     На полях Мухоба, не знавших тука,
     Появились горы каджарских трупов.
     Помните, пришельцы! Из этой битвы
     Кое-кто из ваших в живых остался.
     Снова к нам придёте – всех уничтожим!



   Из эпоса народов Дагестана


     Словно тучи в день осенний,
     Надвигаются иранцы.
     Как на дне морском песчинок,
     Сосчитать их невозможно.
     Слышен рокот, словно волны
     Разлились живого моря,
     Разлились – вот-вот затопят
     Наши горы, наши гнёзда!
     Блещут ратные доспехи,
     Копий вырос лес дремучий.
     То идут на нас афганцы,
     С ними курды и трухменцы,
     Посредине выступают
     Силачи-мазандаранцы.
     Это шахова пехота
     Всё с лица земли стирает!
     Перед нею врассыпную,
     Но готовые для битвы
     Идут стройные красавцы —
     То стрелки Азербайджана.
     Весь Иран на нас поднялся,
     Реют шаховы знамёна!
     Столько их, что даже мулла
     Не сочтёт с утра до ночи.
     Все равнины на предгорьях
     Затопили орды злые.
     Во главе их «всепобедный»
     Шах Надир – «Гроза Вселенной».
     С ним Шахман, изменник подлый,
     От которого и дети,
     Сыновья, его любимцы,
     Отказалися навеки,
     Изгнан был Шахман презренный.
     На родимые аулы
     Ради мести за обиду
     Он привёл теперь иранцев.
     Пусть проклято будет чрево,
     Что его в себе носило!
     Пусть сосцы прокляты будут,
     Что изменника вскормили!
     Пусть его презренной кровью
     И кинжал не обагрится!
     Пусть умрёт он, как собака,
     Проклинаемый в аулах!
     Надвигаются иранцы.
     Вот пред ними наши горы.
     Топот ног людских и конских
     Заглушает рёв потоков.
     Ой, беда, родные горы!
     Как бы с места вас иранцы
     Не подвинули, чтоб в море
     Побросать вас вместе с нами!
     Вот пришли, пришли и стали.
     Шах Надир с Шахманом подлым
     Из долины смотрят зорко
     На утёсы, на вершины.
     Говорит Надир Шахману:
     – На подоблачных высотах,
     Где орлы одни летают,


     Вижу я людей каких-то.
     Верно, страх передо мною,
     Пред моей великой силой,
     Нет которой равной в мире,
     Их загнал на эти кручи!
     Отвечал изменник шаху,
     Потупляя долу очи:
     – Нет, не страх туда загнал их
     Пред твоей великой силой!
     Страх сердцам их неизвестен,
     Битва – радость им и счастье.
     Берегись, мой повелитель:
     Там ты видишь андалалцев,
     То гнездо над облаками
     Не орлам приютом служит,
     Чох – аул-то андалалский.
     Берегись, «Гроза Вселенной»!
     Шах Надир, «Гроза Вселенной»,
     Услыхав ответ Шахмана,
     Засмеялся, словно шутку
     Он весёлую услышал:
     – Не спеши, – в ответ промолвил,
     – Разве есть на белом свете,
     Кто противиться мне мог бы,
     Повелителю Вселенной?
     Сокрушу я андалалцев
     Так, что память их исчезнет!
     И, сказав такое слово,
     Он послал спросить в аулы:
     «Что за мыши эти лезут
     На моих котов иранских?».
     И владыке полумира
     Отвечали андалалцы:
     – Погляди, Надир презренный,
     На своих ты куропаток,
     Что осмелились подняться
     На орлов из Лезгистана!
     И тогда вскипела битва,
     Загремели наши ружья,
     Засверкали наши шашки,
     Пролилися реки крови.
     Лезут на горы иранцы,
     Нет числа их ратной силе,
     Но пред ними оживают
     Камни, скалы и утёсы.
     Из-за них бойцам навстречу
     Смерть холодная несётся,
     Но их столько, что и смерти
     Подбирать их не под силу.
     Добрались до нас. Стеною
     Стали мы живой пред ними,
     И схватилися грудь с грудью
     Мы с иранскими бойцами.
     Солнце вышло, и на солнце
     Сталь калёная сверкает.
     И заржавели кинжалы
     От иранской подлой крови.
     На горах другие горы
     Поднялись высоко к небу —
     – То тела бойцов Надира,
     Павших в битве пред Согратлем.
     Полдень знойный, андалалцы
     Не отодвинулись ни шагу
     И стоят средь грозной сечи
     Пред иранскими бойцами,
     Что по воле шах Надира
     На смерть идут неотступно,
     Как гранитные утёсы
     Пред морским прибоем в бурю.
     Но и капля долбит камень!


     Лишь один Аллах всесилен,
     А людским ничтожным силам
     Им положены пределы!
     Андалалцы все на месте,
     Взад не двинулись ни шагу,
     Все остались, но немного
     На горах, средь них стоящих,
     Большинство легло, как ветром
     В ниве сбитые колосья.
     В дикой радости иранцы
     Заревели, словно звери!
     Верх за ними остаётся!
     Погибают андалалцы.
     Ждать им помощи откуда?
     Разве только от Аллаха!
     Но и тот разгневан, верно,
     А не то такой победы
     Он отверженцам-шиитам
     Никогда не даровал бы!
     Шах Надир уже ликует.
     Конь под ним арабской крови,
     Разукрашенный, как в сказке,
     Удила грызёт свирепо.
     А Шахман главой поникнул:
     Знать, ему под броню в сердце
     Заползла змеёю совесть,
     Заползла и душу точит.
     Говорит Надир, надменно
     На изменника взгляд кинув:
     – Поглядим-ка мы на дерзких,
     Что противиться нам смели!
     Тронул он коня и скачет.
     Визирь скачет вслед за шахом,
     И блестящая вся свита
     Потянулася за ними.
     Вдруг – о ужас! – Что такое?
     Потемнел Надир. Он видит,
     Что бойцам последним помощь
     Из аула подоспела,
     Видит, будто в пять раз больше
     Стало сразу андалалцев.
     И опять бой затихавший
     Загорелся с силой ярой.
     Что за воины такие?
     Место им не в жаркой сечи,
     Не отточенною шашкой
     Наносить им людям раны.
     Нет! Не шашкой. Поцелуем
     Им разить сердца людские
     И в гаремах им любовью
     Услаждать бы жизнь на свете!
     То не мужи, что для битвы
     Родились и с колыбели
     Приучалися с врагами
     В жаркой схватке биться насмерть.
     Андалальские то девы,
     Жёны, матери и вдовы
     В бой кровавый поспешили.
     Умереть они готовы
     С теми, кто был дорог сердцу,
     Только смерть бы подороже
     Обошлась врагам свирепым!
     Блещут шашки и кинжалы
     В их руках, что лишь недавно
     В праздник светлый и веселый
     Бубны звонкие держали.
     И не песня – клич свирепый
     С уст срывается их нежных,
     Будто смерть сама несётся,
     Предводительствуя ими.
     Сонм ли гурий, злые духи
     Появились столь нежданно?
     Распознать того не могут
     Поражённые иранцы.
     Опустилися их руки,
     Робость их сердца объяла,
     Вместе с нею смертный ужас
     Помрачил их слабый разум.
     Миг ещё – они шатнулись,
     Миг ещё – и в беспорядке
     Побежали вспять от Чоха
     Все бойцы Надира-шаха.
     Шах Надир глядит на битву
     И глазам своим не верит:
     Как напуганное стадо,
     Орды катят от Согратля,
     Побежали вспять афганцы,
     Что закованы в железо,
     Понеслись азербайджанцы
     С наших гор быстрее ланей.
     Силачи-мазандаранцы
     Покатилися за ними,
     Курды, лазы и трухменцы
     С диким гиканьем помчались.
     Удержать их невозможно,
     Даже шаховых велений
     Беглецы в испуге диком
     На пути своём не слышат.
     Вслед им смех несётся женский,
     Смех и радостный, и звонкий.
     Всемогущему Аллаху
     Похвала гремит немолчно.
     Со стыдом от андалалцев
     Шах ушёл в Иран свой бедный.
     Был слабейшими руками
     Посрамлён «Гроза Вселенной».



   Песня о герое Муртазали


     О давних годах я сказанье спою,
     О храбрых, прославивших землю свою.
     Я нартов напомню вам имена,
     Что гибель каджарам на шашках несли,
     О кровавом Надир-шахе спою
     И об отважном Муртазали.
     Из Стамбула длинные ружья взяв,
     А в Дамаске сабли ковать приказав,
     Из Арабистана коней пригнав,
     Из людей Афгана войско набрав,
     Богом, шахом вселенной желая стать,
     Говоря: «Будет мир у меня в ногах!»,
     В путь повёл полки каджар Надир-шах.
     Он от наших гор не отводит глаз.
     Как сучок в глазу у него Кавказ.
     Всюду шли бои. Но вражьи войска
     Налетали бесчисленнее песка.
     Шли на приступ каджары, как муравьи.
     Истомились крепкие руки бойцов,
     Ноги их скользили в горячей крови.
     И слетали тысячи храбрых голов
     Под мечами с насечкою золотой.
     Покорились шаху Нуха и Дербент.
     На Самуре такая битва была,
     Что заплакало небо и чёрная мгла
     Саваном горы заволокла.
     По следам своим путь кровавый стеля,
     Истоптав, костьми засеяв поля,
     Истребляя посевы, как саранча,
     К землям лакским грозный Надир подступил.
     Под Кукма-горой он шатры разбил,
     По долинам коней он пастись пустил,
     Под Хосрех он пушки свои подкатил.
     Вот гонцы по аулам с криком спешат:
     «Эй! Кто истинный воин – на бой выходи!
     Кто бесстрашен – в наши ряды иди!».
     На великий совет собрался народ,
     Призывая в свидетели горную высь,
     И поля, и незыблемый небосвод.
     Все собравшиеся, как один, поклялись:
     «Умирает женщина в трудных родах,
     Пусть мужчина в бою умрёт!
     Мы за родину жизни не пощадим,
     Грудью, сталью острой врага отразим,
     Беспощадно каджаров будем рубить,
     Пока без остатка не истребим!
     Если дрогнем, изменим, от клятвы уйдём
     И живые в руки врага попадем,
     Пусть живыми зароют нас в землю тогда,
     Пусть позор на нас падёт навсегда!».
     Вот кольчуги на плечи надели они
     И оружье поверх железной брони,
     Железные палицы взяли бойцы,
     Копья дедовские достали бойцы,
     Взяли заветные пищали бойцы,
     Вздели на плечи луки кривые свои,
     Ружья достали боевые свои.
     Чуть рассветным лучом блеснул небосвод,
     Загудели ущелья тесные гор.
     Взбудораженным ульем со всех сторон,
     Как за роем рой, за отрядом отряд —
     Отовсюду навстречу друг другу спешат.
     И на каждой горе, за каждой скалой
     Старцы, дети, старухи той порой
     Груды наваливали из камней,
     Чтоб камнями пришельцам давать отпор.
     Ну а жены по скатам и выступам гор
     Глыбы каменные поставили в ряд.
     Будто воины это, мужчины стоят!
     Охватил каджаров немалый страх.
     Стал по тем камням бить из пушек враг,
     Камни с громом катились на головы им,
     Сея смерть и урон во вражьих рядах.
     Надир-шах разъярился, словно гроза,
     Налились от гнева кровью глаза.
     Зарычал он, словно бешеный пёс:
     «Захлебнутся, собаки, в потоке слёз!
     На колени встанут передо мной
     И ярем покорно наденут мой!
     Дважды я из Ирана ходил сюда,
     Дважды гибли плоды моего труда.
     Но теперь с великою силой моей
     Я приду, всё я здесь сравняю с землёй,
     Всё я в землю втопчу, что есть на ней!».
     Все аулы велел он сжечь до утра.
     Всё забрать, не оставить и нитки добра,
     И устроил он «шахскую молотьбу»:
     Матерей он велел и грудных детей
     На току под копыта бросить коней.
     Глубже в горы войска каджарские шли,
     Плотным строем к мосту Шовкра подошли.
     Вышли белобородые старики
     И бесстрашно в бою с врагом полегли.
     В красный цвет окрасились волны Койсу.
     Взяли с боя Кумух каджары с утра,
     Прокатили пушки через Хурукра
     И, как станом, стали в селенье Хури,
     Сдался в плен Сурхай, чтобы кончить войну,
     На разграбленье им отдал казну.
     Только шах Надир в наш предел вступил,
     Он старейшинам головы отрубил,
     В каждом доме отец или сын был казнён,
     Каждый был в округе аул разорён.
     В одеянье кровавом каджарский шакал
     Достоянье наше уничтожал.
     Воду в речках выпили кони врагов;
     В Дагестане – в стране родников и рек —
     Не нашел бы глотка воды человек!
     А на Турчидаге вместо цветов
     Забелели полы каджарских шатров.
     На горе Турчидаг Надир-шах сидел,
     Ликовал он, смеялся, в трубу глядел,
     Говорил, что весь Дагестан захватил, —
     Так в гордыне своей Надир говорил.
     А в долине Согратля герои сошлись,
     Удальцы наши лакские собрались.
     Акушинцы пришли, и даргинцы пришли,
     И аварцы пришли, и кюринцы пришли.
     Как потоки бурных весенних дождей,
     Как в ущельях малые родники
     Наполняют сухое русло реки,
     Так и ненависть клокотала в бойцах,
     Словно бурный поток, бушевал Хунзах.
     Да прославится твоя мать, Муртазали!
     Ты, как пламя, горящую речь сказал.
     И внимала словам удальца семья
     Белоглавых гор, и лесов, и скал.
     Став под стяг с наконечником золотым,
     Так сказал соратникам ты своим:
     «Мы сошлись, чтобы родину защитить,
     Чтоб врагу вековечному отомстить.
     Нам в бою пора показать пришла,
     Что отцов отвага не умерла,
     Что в сердцах у нас та отвага живет!
     Имя того, кто падет в бою,
     Будет вечно жить, никогда не умрёт.
     Тем, кто ранен, будет высокий почёт.
     Мы должны сегодня врага истребить,
     Мы должны нашу родину освободить!
     Если в реках вода, бегущая вниз,
     Неким чудом в горы вспять потечёт,
     И тогда нам одна дорога вперёд!
     Если встанут покойники из могил,
     Не подставим спины пулям врага!
     Если завтра с запада солнце взойдёт,
     Не уронит оружья наша рука!
     Мы на кровных врагов за край родной,
     Братья, выйдем все священной войной.
     Победить или умереть в бою —
     Нам один теперь из беды исход!».
     В бой вступили с первым рассветным лучом.
     Горы, тихие долы наполнил гром,
     Будто наземь падал, гремя, небосвод.
     Это был не свирепый зимний буран,
     Что лавины сбрасывает с высот,
     Это пули героев летели, как град,
     Покрывая инеем вражеский строй,
     Прибивая к земле за рядом ряд.
     Крымские ружья, что больше папах,
     С драгоценным ложем у них в руках.
     Словно полные луны, клейма на них.
     Жазаилами эти пищали зовут,
     Длинноствольные, в цель далеко они бьют.
     Горстью порох бойцы засыпают в стволы,
     Пули шомполом забивают в стволы.
     Друг надёжный – пищаль
     с цудахарским кремнём,
     Далеко они бьют смертоносным огнём.
     Разгорался, шумел и дымился бой,
     Будто спорило в гневе небо с землёй.
     Уши глохли от грома немолчной пальбы,
     Будто шла, грохоча, не смолкая, гроза.
     Будто волны огня ослепляли глаза.
     Как долина Мяшар, была Анада
     В день последний безжалостного суда.
     Та долина от крови была красна,
     Кизилбашей телами была полна.
     Копья по ветру крыльями расстелив,
     Бурки по ветру крыльями расстелив,
     С пудовыми палицами в руках,
     Сверкая кольчугами на плечах,
     В блеске сабель, что шлем рассекают стальной,
     Поднимая зелёный стяг боевой,
     Двинулся малый отряд на конях
     Догоняющих быстрого тура в горах.
     Кони у всадников масти одной,
     У главаря – скакун вороной.
     Да прославится твоя мать, Муртазали!
     Ты, как ястреб, среди куропаток был.
     До полудня вы бой жестокий вели,
     И один богатырь с мольбой возопил:
     «Истомились львиные руки мои!».
     И ответил воину Муртазали:
     «Если силы в руках твоих львиных нет,
     Львы другие идут за тобою вслед!».
     А как вихрем ворвались во вражий стан,
     Возопил один богатырь-великан:
     «Изнемог я! Кровью, текущей из ран,
     Моя шёлковая рубаха полна!».
     И ответил воину Муртазали:
     «Если, витязь, кровью, текущей из ран,
     Твоя шёлковая рубаха полна,
     Ты взгляни, как редеют вражьи ряды!».
     Нет, не ждал Надир-шах подобной беды
     Содрогнулось сердце в груди его,
     Видит – многих Муртазали покосил.
     Войско свежее в бой Надир-шах пустил,
     И с утроенной силой бой закипел.
     С сабель сыплются искры, кони храпят.
     Но не дрогнул горский малый отряд.
     Грозной саблею Муртазали сверкал;
     Там, где сеют меру, он десять клал,
     Там, где сеют десять, сто убивал.
     Словно быстрая молния с синих небес —
     Кизилбашей саблей он поражал.
     Сеча шла, клокотала крови река,
     Словно чаши весов, качались войска.
     Храбро малая горстка горцев дралась.
     Вот над чохской дорогой пыль поднялась.
     То, на плечи черкески мужские надев,
     То, папахи на косы густые надев,
     Взяв кинжалы, на помощь Муртазали
     Жёны горские в бой на каджаров пошли.
     Время шло. Разгорался жестокий бой.
     Вот с глазами орлиными воин вскричал:
     «Иступился клинок моей сабли кривой!».
     И воину Муртазали отвечал:
     «Если сабли твоей иступился клинок,
     То взгляни, к нам бойцы на смену идут.
     Их мечи пополам железо секут!».
     Выслал новые силы каджарский стан,
     И в бою возопил богатырь Курбан:
     «Горе! Палицы я сломал рукоять!».
     И ответил Курбану Муртазали:
     «Если, друг, сломал свою палицу ты,
     То ломаются у каджаров хребты!».
     Длится сеча. Кровью дол обагрён.
     Шумом битвы потоков шум заглушён.
     Кони ржут. Бойцы, наступая, кричат.
     Стонут раненые, доспехи звенят.
     Грохот пушек и ружей со всех сторон.
     Как при утренних золотых лучах
     Тают звезды ночные на небесах,
     Так бесчисленные, как звёзды в ночи,
     Стали таять войска, что привёл Надир-шах.
     Вспять шумящая лава их потекла,
     Словно вспугнутые журавли от орла,
     Словно стадо овец бежит от волков,
     Побежали, смешались полки врагов.
     Опрокинул каджаров отряд храбрецов.
     «Эй, сын мой Муртазали, поспешай,
     Живыми каджаров не отпускай!» —
     «Не кричи со скалы, мой отец Сурхай!
     Резвы ноги, сердце полно огня
     Моего вороного, лихого коня.
     Удирают от нас каджаров войска,
     Словно стая шакалов от своры борзых!
     На горе Турчидаг, где дров не найдешь,
     Как поленницы, сложены трупы их.
     По долинам безводным чохской земли
     Реки крови каджаров, шумя, потекли!».
     Лютым гневом каджар Надир-шах воспылал,
     Кизилбашам бегущим он закричал:
     «Вы ведь взяли со мною Машрик и Магриб.
     Всю подлунную завоевать вы могли б!
     Так неужто, о доблестные войска,
     Устрашились вы этого сопляка?».
     Возопили каджары к шаху с мольбой:
     «Жизней наших владыка! Наш царь земной!
     Упроси – пусть он нас отпустит домой!
     Нет, не можем мы продолжать с ним бой,
     Его руки, словно столбы, тяжелы,
     Словно миски, глаза у него круглы,
     Словно лев, широк в груди удалец.
     Его голос – словно разящий свинец.
     Конь его вороной, как ветер, летит,
     Словно молния, сабля его разит.
     И пока он сам одного убьёт —
     Конь копытами десятерых убьёт,
     Сабля-молния двадцать голов снесёт!
     Умоли отважного Муртазали:
     Просьбу выслушай, мол, благородный герой,
     Отпусти ты нас в наш предел родной!
     Пусть отпустит он нас в Хорасан – домой!».
     И напрасно взывал к ним собака-шах,
     Побросали каджары оружье в полях,
     Как шакалы от льва, как со скал река,
     Как бураном гонимые облака,
     Удирали они, охватил их страх.
     Пал каджарский шах на лицо земли:
     «Дад бидад, – говорит, – мой Муртазали!
     Пощади, чтоб мы с миром от вас ушли!
     Отпусти нас, Муртазали, в Хорасан,
     Дад бидад, – говорит. – Аман, аман.
     Если хочешь, золота много дадим,
     Разойдёмся мы по домам своим,
     Не вернёмся вовек мы сюда назад!
     Отпусти, – говорит, – аман, дад бидад!
     Мы тебя серебром своим наградим,
     Мы тебе аманатов своих дадим,
     Только дай нам уйти домой в Хорасан!».
     – «Шах, собака, что в золоте мне твоём?
     Сам добуду золото я мечом!
     Серебро твоё не сочту серебром!
     Если выстрелю я, серебро само
     Потечет ручьем пред моим ружьем!
     Что мне пленные? Волю я дам коню,
     Все войска твои я в плен угоню.
     Так и быть, отпущу я вас в Хорасан,
     Знак поставлю на синей сабле моей.
     Так и быть, вам открою дорогу я,
     Знак поставлю на длинном дуле ружья.
     Я за вами пойду, подобно огню,
     В Хорасан далёкий вас погоню,
     По-черкесски тебя и твоих людей
     Ударяя по спинам саблей своей!».



   Мусеке-батыр


     Я скитаюсь в горах, как олень.
     Чутко сплю в предрассветной тиши.
     В глазах моих, как у птицы тарлан,
     Гнев и горе моей души.
     Я хожу, не касаясь земли,
     Мой топор золотой – со мной.
     Я оленей диких ловлю,
     Ем их мясо, как волк лесной.
     Я скачу, куда захочу,
     От горы ухожу к горе.
     А хозяин мой Бора-хан
     У шатра лежит на ковре.
     Мусеке-батыр пришел во владения
     Акша-хана.
     Когда его спросили: «Откуда ты?», —
     Он запел:
     – Так широки увалы гор,
     Что сыч их не перелетит.
     Тот, кто слаб крылами ума,
     Сам себе словами вредит.
     Моего коня, что грызёт удила,
     Не пожалею другу отдать.
     Будет проклят тот, кто вздумает вдруг
     Достаток друга забрать.
     Моя душа для врага черна.
     Найти бы ровесника мне,
     За которого можно и душу отдать,
     И не жалко пасть на войне.
     Что качаешься и шумишь,
     Явор, свежей листвой своей?
     Дикой лошади, дикой козе
     Жизнь и воля – простор степей.
     Много думают важные ханы у нас,
     Хороши джигиты у них.
     Шиты золотом шубы на богачах,
     В воротниках дорогих.
     Хвастаются богатством своим…
     Трус роняет саблю из рук,
     А в руке джигита и плеть,
     Словно сабля, – надёжный друг.
     Туча кровлей моей была,
     Помогала ночная мгла
     К стану вражьему подползать.
     Тёмно-золотистый мой конь —
     Это всё богатство моё.
     Враг коня моего украл.
     Был бы он со мною, мой конь,
     Я напрасно б не тосковал.
     Кто я родом – спросил ты меня?
     Я Нукая сын,
     Из рода Уйсин.
     Перед боем не содрогался я,
     Видя девушек, не спотыкался я.
     Неутомим, как Тулпар,
     Нартов я на битву водил.
     Ради жизни братьев моих
     Я неверных войско разбил.
     Борагана увалы я отстоял,
     Бора-хана я защитил.
     Если степь заметал буран,
     Братьев я укрывал крылом.
     Я друзей от смерти спасал,
     Когда шли враги напролом.
     Если другу грозит беда,
     Я не отступлю никогда,
     Перед войском не задрожу.
     На врага врага уложу.
     Коль в руке сломается меч,
     Словно волк, рабов буду рвать.
     А умру, как Темир-Казык,
     Я на небе буду блистать.
     Я, как трус, за жизнь не держусь,
     Ничего нигде не страшусь.
     Когда стрелы густо, как снег,
     Над землёю летят в бою,
     За народ болея душой,
     Положу я душу свою.
     Что ж лежу я – батыр-джигит, —
     Одинок и всеми забыт?
     Но когда враги нападут,
     Как колючку, их растопчу,
     Съем их, как одногорбый верблюд,
     Коль в степи настигнут меня,
     Я не дрогну, не отойду.
     Дам отпор врагам, как смогу,
     В честной битве с честью паду.
     Словно волк, врага разорву,
     Если нечем будет стрелять.
     Так над колыбелью моей
     Пела в младенчестве мать:
     «Вырастай джигитом, сынок,
     Чтоб родной народ отстоять!».



   Бук-Магомед


     Слушайте, поведаю вам рассказ,
     Услышавшим послужит примером он.
     Слушайте, поведаю вам рассказ
     О Бук-Магомеде, ушедшем в Кайтаг.
     Пошёл тот Бук-Магомед,
     Взяв с собой исламский отряд,
     Чтоб, захватив саблей Кайтаг и Табасарань,
     Обосноваться и укрепиться
     В Дербентской крепости.
     Через двое суток, на третий день,
     Пришло письмо от имама Шамиля:
     «Сил не хватит у вас воевать, ты вернись!».
     Гонцы прибыли от Жамалутдина [1 - Жамалутдин – тесть Шамиля, родом из Кумуха.]:
     – Силы неравные у вас, не осилить вам их,
     Вернись. Большие войска идут на вас.
     Вернулись гонцы из Кайтага:
     – Мы не собаки, чтобы возвращаться [2 - Здесь певец подчёркивает гордость воинов: на зов должны откликаться собаки, а не воины.],
     Заставим египетскими саблями
     Врагов повернуться.
     Мы не бугаи, чтобы поворачивать назад,
     Кремнёвками заставим врагов повернуть.
     Не будет благодарности тебе, имам Шамиль,
     Что отправил письмо, а не воинов.
     Не будет благодарности тебе, Жамалутдин,
     Что отправил гонцов, а не помощь мне».
     – Прошу вас, прошу, товарищи,
     рядом идущие,
     Идите попарно, не нарушайте строй.
     Шло время…
     И когда прошло некоторое время,
     Из-за склона показалось чёрное знамя,
     Подошёл к ним армянин Аргут [3 - Аргут – Князь Аргутинский.],
     С солдатами, которых было столько,
     Сколько травы на земле,
     С казаками, которых было столько,
     Сколько звёзд на небе. —
     Не спеши, не торопись, армянин Аргут,
     У тебя много непослушных воинов,
     А у меня все покорные,
     Не очень горячись,
     Кайтагский Жамав,
     Не то прольётся твоя горячая кровь.
     – Почему должна пролиться
     моя горячая кровь,
     Когда у меня солдат столько,
     Сколько травы на земле,
     Когда у меня казаков столько,
     Сколько звёзд на небе.
     – Если у тебя солдат столько,
     Сколько травы на земле,
     Чтобы уничтожить эту траву,
     У меня достаточно коней.
     Если у тебя казаков столько,
     Сколько звёзд на небе,
     Чтобы «угостить» их,
     У меня людей достаточно.
     Закатив до колен штаны,
     Построились в колонны иноверные,
     Закатив до локтей рукава,
     Стали спиною дети гяура [4 - Гяур – иноверец.].
     – Не спеши, не торопись, армянин Аргут,
     Жаждут крови наши стальные сабли.
     Не очень горячись, Кайтагский Жамав,
     Жаждут тел кремнёвки наши.
     Сказав «бисмиллах»,
     Вытащив саблю из ножен,
     Прочитав молитву, вступил в бой.
     Чтоб умерла мать, эй, Бук-Магомед! —
     Был ты подобен косе на сенокосе.
     Чтоб умерли сестры! —
     Товарищи, что рядом,
     Были вы подобны граблям,
     собирающим сено.
     На кайтагских полях, где не бывает дождей,
     Штабелями уложены трупы гяуров,
     В кайтагских долинах, где не найти
     глотка воды,
     Текли ручьи крови гяуров.
     Уложив столько врагов, сколько хотел,
     Решив вернуться домой, подошел к коню,
     Но не сумел взобраться на коня, упал,
     Раненный пулей в бедро.
     – Прошу вас, прошу, товарищи мои,
     Не расстраивайтесь из-за меня,
     Идите попарно, не расходитесь.
     Стамбульскую кремнёвку,
     Покрытую пороховой копотью,
     Имаму Шамилю в подарок возьмите,
     Стальную египетскую саблю,
     Покрытую кровавым инеем,
     От меня Жамалутдину подарите.
     Мой пистолет, что ношу за поясом,
     Зарядите двумя пулями и
     рядом со мной положите.
     Русский боярин, что придёт схватить меня,
     Получит две отметки над бровями…
     Посадили меня в русскую арбу
     И высадили у Дербентских ворот.
     Когда сажали в русскую арбу,
     О чём думал, чтоб умерла мать?
     Когда высаживали у Дербентских ворот,
     О чём думали, львиные глаза?
     У настоящих героев жёны вдовеют,
     И у тебя овдовела, эй, Бук-Магомед!
     У настоящих героев дети сиротеют,
     И у тебя осиротели, эй, Бук-Магомед!
     В дни схваток острой твоя сабля была, —
     Рукоять сломалась, эй, Бук-Магомед!
     В высоких горах буйным конь твой был, —
     У вороного ноги перебиты, эй,
     Бук-Магомед!
     Болят ли, Магомед, пулевые раны твои?
     Болят ли, Магомед, сабельные раны твои?




   Проза


   Сказки о богатыре Шарвили


   Защитник народа

   В очень давние времена на границе гор, расположенных по дороге от Ахтов до Кураха, проживал известный богатырь Шарвили.
   Хотя ему было и много лет, у него не было собственного дома. Шарвили подчинялись животные и лесные лани. Когда он хотел пить молоко, он доил их и пил столько молока, сколько ему было необходимо. Говорят, Шарвили много лет оказывал помощь лезгинскому народу. Когда народ попадал в беду, они звали его, и он всех лезгин защищал от врагов, от их гнёта, разбоя, грабежа.
   И сейчас, когда нашим сельчанам бывает плохо, они вспоминают богатыря Шарвили.


   Лезгинский богатырь

   Был – не был в старину в Лезгинии богатырь по имени Шарвили. Был он, как гора, очень сильный, высокого роста и мужественный. Каждая его рука имела силу, которая могла побороть семь богатырей, каждая нога могла остановить сорок лошадей. Насчёт ума, ему подобного не было ни в Лезгинии, ни в Шеки, ни в Ширвани, также в Грузии.
   Сильные люди в те времена подчиняли себе слабых. Но у человека с семиметровой шашкой на поясе, с семипудовым мечом в руке, с телом нарта судьба сложилась иначе.
   Шарвили не знал, куда свою силу девать. Он ходил по горам, по лесам, отнимал у богачей – отдавал бедным. Очень многие правители приглашали его в свое царство стать во главе их войск и для этого ему предлагали несколько караванов верблюдов с золотом.
   Но Шарвили их не принимал. Все знали, что во всём Дагестане такого богатыря ещё не было. Шарвили отказывался и от золота, и от девушек и говорил: «Я не хочу быть родственником царей, быть угнетателем, сидеть на теле народа и пить его кровь. Мне хочется их всех, как деревья, выбросить в море. У нас своего хватает и золота, и девушек». И показал в сторону родины – Лезгинии, где он родился и вырос.
   По традиции, у каждого народа есть свои обычаи. Шарвили больше всего любил быть в гуще народа, работать с людьми, с ними веселиться, делить горе. Лезгины больше всего любят свадьбы, веселья и песни.
   Однажды на свадьбе Шарвили слушал песни; в разгар свадьбы приезжают семеро всадников к Шарвили, и все стоят, опустив головы. Шарвили спрашивает: «Что случилось? Почему вы стоите, опустив головы? Пока я с вами, вы головы не опускайте».
   Вестники сказали, что на страну напало войско иноземцев. Многие села уже разорены, многие уничтожены и взяты в плен.
   От этой новости волосы Шарвили стали дыбом, как столбы. А сам он стал раздуваться и еще больше увеличиваться. Постепенно он стал подобен горе. Люди рядом с ним казались детьми, впервые вставшими на ноги, а кони были подобны котятам. Узнав, что на его сторону напал враг, он не мог сдержать себя и ударил землю ногой так, что земля задрожала и нога до ко лена вошла в неё.
   Сначала Шарвили хотел один идти и расправиться с врагами, но когда понял, что его одного все равно народ не пустит, он взял свою семиметровую шашку и семипудовый меч и позвал смельчаков. На клич Шарвили стали стекаться все молодые люди всех городов и сёл.
   Молодёжи вокруг Шарвили собралось столько, что игле, под брошенной в небо, негде было бы упасть.
   Все долины и горы были черным-черны от людей. Все ждали одного только слова Шарвили, чтобы двинуться на врага. Шарвили же ждал прихода мудреца лезгин – Кас-бубы.
   Кас-буба благословил войско, и сам во главе с Шарвили на правился на врага по южной стороне.
   Укорачивая путь, шло войско; днём отдыхали, ночью шли и так прибыли к местам, которые были захвачены и истреблены врагом.
   Увидев это, Шарвили сказал главнокомандующему войском врагов: «Мужчина тайно не нападает. Если ты мужественный человек, выйди на площадь, поборемся: посмотрим, кто кого победит». Но враг на площадь не вышел. Он знал, что Шарвили свернёт его шею, как шею цыпленка.
   Тогда Шарвили предложил, чтобы богатыри обоих войск состязались. «Даже таким образом можно меньше пролить крови», – подумал он. И на этот раз враги не поддержали предложение Шарвили. Увидев это, Шарвили сказал: «Или ты уйдёшь в ту страну, откуда пришёл, или я твоё войско уничтожу, как мух».
   Царь вражеских войск не согласился освободить осаждённые города и приказал своему войску наступать. Тогда Шарвили на белом коне, с мечом и шашкой стал уничтожать врагов, как мух. Семь дней шла война. Поля покрылись головами убитых, ущелья переполнились кровью. На седьмой день Шарвили увидел, как враг с оставшейся горсткой воинов убегает в ту сторону, откуда пришёл.
   Так закончилось сражение Шарвили. В лезгинских селениях снова наступил мир и тишина, веселые дни и свадьбы.


   Подвиг

   Однажды, когда Шарвили возвращался домой, захотел немножко отдохнуть. Юноша посмотрел по сторонам: кругом ни души не было, и где-то из долины он услышал топот коня.
   Скоро к нему подъехал всадник огромного роста, поздоровался с Шарвили и сказал:
   «Брат мой, что ты здесь стоишь? Идем со мной, будешь гостем».
   Шарвили пошёл с ним. Его угостили, а за угощением он услышал поющий голос Кас-бубы: в песне своей он призывал народ защитить родину от напавших врагов, он призывал невест и матерей благословить на ратный подвиг своих сыновей и воз любленных.
   «Когда родина в опасности, не до любви бывает. Глазам спать некогда, маленькие дети в люльках и то не засыпают».
   Так пел он несколько дней, ходил по сёлам: Ахты, Шабран, Цахур.
   За короткое время 60 тысяч молодых людей вооружились и приготовились к бою. В это время прискакал огромный Шарвили на своем чудо-коне с поднятым в руке мечом. Глаза его горели гневом, он обратился к войску со словами:
   – Мои друзья! Наша родина в опасности, и чтобы защитить её, необходимо приложить все усилия.
   – Мы готовы защищать свою родину до последней капли крови, – ответили собравшиеся войска. – Для этого мы здесь и собрались.
   В это время Шарвили крикнул: «Товарищи, держите свои сердца крепко», – и с этими словами они тронулись в путь.
   Сокращая поля, расстояния, они дошли до войска Луклула. Они истребили врагов, подобно снопам, которые лежали в поле. В этой войне всех врагов уничтожили лезгины. Затем Шарвили отправился к главнокомандующему Луклулу. От удара с левой стороны Луклул вскрикнул.
   Долго они воевали, и через некоторое время они дошли до одного хребта.
   Оттуда Луклул крикнул своим громовым голосом, от чего лезгины испугались, но через некоторое время Шарвили, в свою очередь, крикнул своим голосом.
   От его голоса горы, долины стали рассыпаться и превращаться в равнины, а меч свой он занес на Луклула, но враг остался жив. Шарвили, огромный, как дом, стоял и не шелохнулся. Потом Шарвили схватил свою шашку и ею ударил Луклула. Удар Шарвили его задел – враг собрал все свои силы и быстро скрылся. Так победил Шарвили.


   Добрые дела

   Однажды Шарвили пошел по городам и селениям, чтобы узнать, как живёт народ. Шёл, шёл и к концу дня он подошёл к одному селению. Недалеко он увидел домик, из дымохода которого поднимался еле-еле дымок. Шарвили направился к этому домику и постучался в двери. Дверь ему открыла худенькая женщина.
   – Сестра, не примите ли вы гостя? – спросил Шарвили.
   – Да буду я жертвой гостю, джан брат, заходи, – ответила женщина.
   Шарвили вошёл в комнату. Вокруг очага сидели дети. На плите стояла кастрюля, и в ней что-то кипело. Шарвили был голодным и усталым, и потому ему хотелось, чтобы его чем-нибудь угостили, прежде чем ложиться спать. Дети, сидевшие вокруг очага, с жадностью смотрели на кастрюлю и просили у матери поесть. «Подождите, дорогие мои дети. Пусть сварится обед, и я вас накормлю», – говорила мать, успокаивая детей.
   Дети немного успокаивались, а потом снова просили есть. Так дети вскоре и уснули. «Разве не грешно укладывать детей голодными?» – сказал Шарвили.
   – Эх, дорогой брат! Чем бы я их накормила, если в кастрюле лежат и варятся два камня. Чтобы обмануть их, я вынуждена варить камни. Всё, что у нас было, отобрал ага, а нас оставил голодать.
   – А как же вы живете? – спросил Шарвили.
   – Вот так и живём. Завтра я раньше детей встану и спрячусь от них. Они увидят, что меня нет дома, разбегутся по полям и лугам. Там они будут целый день питаться ягодами и съедобными травами, а вечером снова соберутся вокруг меня. А у меня опять ничего нет, чтоб покормить их.
   Шарвили, услышав это, забыл про свою усталость и голод. Он узнал, где пасётся стадо аги и пошел туда. Он велел хозяйке поста вить кастрюлю с чистой водой и обещал скоро вернуться. Не прошло и часа, как Шарвили вернулся с двумя баранами. Одного барана они тут же сварили, разбудили детей, накормили и сами поели.
   Утром, когда Шарвили собрался в обратный путь, он сказал хозяйке: «Я Шарвили. Я пойду в соседний город, узнаю, что там нового, потом вернусь и разберусь с делами вашего аги».
   Шарвили сдержал свое слово. Скоро он вернулся, отобрал у аги все добро, которое он отнял у бедняков, и вернул им.
   Так Шарвили наводил порядки, совершая добрые дела в селениях, городах, где богачи угнетали бедняков.


   О крепости «Щелез хев»

   Известный богатырь Шарвили как-то попал в очень трудное положение. Иноземцы пришли и по Самуру наводнили своими войсками все селения и города, долины, стремясь всё выше и выше в сторону верховьев реки.
   Метался Шарвили на своём богатырском коне, со своим чудесным мечом, из селения в селение, из города в город: невозможно было уничтожить всё войско врага, которому не было конца и краю. Они брали города и села приступом, имея осадные машины (камнемёты) и другое важное оружие. Малочисленное местное войско было быстро сметено врагом. Шарвили понял, что, если бы была в каждом селении и городе боевая крепость, враг так быстро не мог бы углубиться в сердце страны. Днём ведя войну, за одну ночь он силами народа построил крепость в Ахтах.
   На горе, возвышающейся возле селения, Шарвили построил огромную крепость с бойницами. Население Ахтов ждать врага отправилось к крепости, где имелся запас провизии и воды на целый год. Тем временем Шарвили отправился в Мискинджи, Микрах, Гурар, Чепер и другие города, до которых ещё враг не дошёл. Там построил крепости, ввел в них войска. После этого он пошел на помощь народным войскам, сдерживающим наступление врага. Трудно было своевременно остановить или повернуть назад врагов, т. к. войска у них были многочисленными и хорошо обученными.
   Лезгинское войско пятилось назад по самурской долине день за днём. В течение одного года враги дошли до Ахтов. Лезгинские войска во главе с Шарвили семь лет держали врага у крепости Ахты, не дав ему двигаться дальше. Помогали и войска других народов Дагестана и Яхула.
   А на восьмой год враги, истощённые в длительных боях, не выдержали трудностей и ушли прочь из Дагестана. С тех пор гора над Ахтами, на которой некогда стояла крепость Шарвили, называется «Шарвилидин Щелез хев» – «Холм Шарвили».


   Меч и копья

   Шарвили был богатырского телосложения. Ростом он был с трёх мужчин. Ни одна лошадь не могла удержать его в седле, поэтому он всегда ходил пешком.
   Жил он в селении Ахты. Богатые его боялись, а бедные очень любили. Оттого, что он был высоким и сильным, его иногда называли Дэв-Шарвили. Он на это не обижался, и вообще он на бедняков никогда не обижался.
   Шарвили знал, что богатырю необходимо иметь меч и копьё, и он отправился к кузнецу. Кузнец приготовил ему копье в семь метров длины и меч в три метра длины. Меч он повесил на пояс, а копье держал на плече. Когда он один раз бил мечом, убивал 20–40 человек, а когда один раз бросал копьё, то убивал 40-100 человек.
   Врагов на дальнем расстоянии он убивал копьем, а на близ ком – мечом.
   Таким образом, говорят, он уничтожал войска Надир-шаха. Однажды, увидев такое сражение, Надир-шах со своим войском убежал из Дагестана.


   О разгроме войск Надир-шаха

   Это было осенью. Люди были заняты своими хозяйственными делами. Из города Дербента пришла чёрная весть о том, что иранский шах Надир грабит, сжигает всё на своём пути и скоро дойдёт до лезгин.
   Необходимо было послать против врагов сильных молодых ребят. Собрались старейшины Ахтынского района и стали думать, кого послать против врагов, и в первую очередь вспомнили про очень сильного молодого пастуха и охотника Шарвили. Он поражал сельчан своей необыкновенной силой: домой он возвращался из леса каждый раз с огромным толстым дубовым бревном на плече. И из них он сам построил себе дом.
   Когда Шарвили пригласили и сообщили ему о приближении врагов-захватчиков, он велел собрать несколько сильных ребят, с кем он готов был идти воевать.
   У Шарвили не было ничего, с чем бы он мог идти воевать. Женщины селения Ахты сшили ему хорошую одежду, из крепкой кожи – чарыки, из бараньих шкур – папаху. Кузнецы приготовили ему семиметровую шашку и палицу, ткачихи соткали ему хурджины, в которые помещалось семь пудов еды на дорогу.
   Ни одна лошадь не выдерживала Шарвили. Каждая лошадь ломала себе спину, как только он садился, а ноги богатыря волочились по земле на любом коне. Тогда Шарвили решил пойти пешком, а собравшиеся сорок сильных юношей (из всех селений лезгин) сели на лошадей и двинулись вслед за ним.
   На лошадях молодцы не могли догнать нашего Шарвили. Шарвили прибыл к горе около Дербента; в ожидании, пока подойдут его воины, он стал собирать большие камни и образовал до их прихода ещё одну гору.
   Вскоре и они прибыли к месту, где их ждал Шарвили. Лезгинские ребята во главе с Шарвили двинулись навстречу шахским воинам.
   Говорят, когда Надир-шах увидел горстку людей, собиравшуюся с ними воевать, он засмеялся. Но Шарвили, как только увидел вражеское войско, поднял свою палицу, повертел ею несколько раз в воздухе и бросил в гущу войска. От одного его удара умирало сразу сто человек. Поднять палицу Шарвили, кроме него самого, никто не мог. Он подбегал к своей палице и опять ею убивал врагов. От такого зрелища враги пришли в замешательство; они не знали, что делать. Сам же Шарвили был неуязвим и дьявольски быстр в своих действиях. Надир-шах, увидев это, ещё больше увеличил свое войско.
   Три дня и три ночи Шарвили сражался. Когда он захотел пить, он выпивал один бурдюк воды, когда хотел кушать, съедал ляжку барана и снова воевал.
   Когда число врагов увеличивалось, Шарвили хватал камни величиной с горы и бросал во врагов. Увидев его, воины убегали с криком: «Это не человек, аждаха!». Так, всё войско Надир-шаха было разгромлено.
   Надир-шах с остатком людей убежал из Дагестана. Шарвили освободил сто тысяч красивых девушек и юношей из плена. Награбленное шахом золото Шарвили раздал народу. Сам он со своим войском вернулся домой.
   О позорном провале Надир-шаха уже было известно в Гюлистане. Все иранские женщины оплакивали своих погибших мужей и сыновей, в гибели которых обвиняли Надир-шаха за то, что он, когда пошёл на захват лезгин, не принёс жертвоприношения шихлерским, кихлерским и шалбуздагским святилищам. Поэтому, мол, боги отвернулись от него и победу одержали лезгины во главе с богатырём Шарвили.


   О поражении предводителя вражеских войск

   В каждом селении Лезгинии есть небольшая крепость, которая называется крепостью Шарвили.
   Как только нападал враг, народ вооружался и боролся с врагом, но когда силы бывали на исходе, горцы уходили в крепость и до последнего защищались от врагов. И часто такие войны кончались их победами.
   Однажды вражеские войска, подобно саранче, напали на лезгин. Лезгины до смерти сражались за каждый клочок земли, уничтожили многих врагов, но число врагов будто удваивалось. Туго приходилось лезгинам. Предводитель вражеских войск был человек с лицом дикого зверя. Он жаждал человеческой крови: чем больше он её видел, тем больше радовался.
   Этот кровопийца наступил на Кюре. Он уничтожил много сел, чтоб народ обратить в рабство. Вскоре об этом узнали в Ахтах.
   Шарвили со своими семью богатырями пошёл навстречу ему. Он решил сначала мирно поговорить с ним и с этой целью пос лал ему письмо, в котором сообщил, что лезгины никогда не были рабами, поэтому лучше будет, если он по-хорошему уйдёт. На это предводитель войск отвечает, что он преданный воин своего народа и что он приказывает всем сёлам сдаться, а самому Шарвили сдаться в плен лично ему.
   Разозлившийся Шарвили на своём коне, с собакой и со свои ми богатырями, напал на вражеские войска, и предводитель войск вынужден был пойти на хитрость. Долго он думал и гадал, и, наконец, вместе со своими соратниками придумал привлечь Шарвили на свою сторону с помощью красивой дочери. Но эта хитрость ему тоже не удалась.
   Шарвили сказал, что он никогда не будет зятем врага. Тогда предводитель стал искать предателя среди местного населения и обещал тому, кто подскажет, как убить Шарвили, дать столь ко золота, сколько будет весить он сам.
   Один предатель отправился к богатырям и нанялся к ним в повара. Он вскоре узнал, что у Шарвили уязвимы пятки, и донёс об этом врагам, за что получил обещанное золото. Враги же стали думать, как бы подступиться к Шарвили: то они приглашали его в гости, то выходили на состязания с ним, пытались свалить его на землю, но ничего у них не получалось. Тогда они решили, что все их воины будут стрелять только в пятки, но Шар вили был обут в обувь, сделанную из семи слоев буйволиной кожи.
   Тогда предводитель, пытаясь ударить пятки Шарвили мечом, кинулся на него, но Шарвили схватил его меч и бросил в небо, а самого предводителя – на его же войско. На месте, куда он упал, остались мельчайшие куски.
   Лишившись предводителя, его войско сдалось в плен, а Шарвили распустил своих воинов.
   Вот так были спасены лезгинские земли от врагов.


   Жестокий падишах

   Жил-был падишах Кара-Мелик, о злодеяниях которого было известно всему миру. Стены своего дворца он построил из голов убитых им людей; чтобы прославиться на весь мир, он беспощадно разорял города и села.
   Прошло много времени. Почти не было страны, на которую не нападал жестокий падишах. Наконец он решил направить свой огонь на горцев. Через некоторое время он убедился, что горцев подчинить не так-то легко и что их смелость проявляется во всем. Но, несмотря на это, Кара-Мелик всё же смог разорить несколько городов и сел, сжигал детей и женщин, угонял их скот.
   Тогда собрались представители всех народов – старейшины из Кумуха, Грузии, Армении и т. д. Все они знали и помнили, что у лезгин есть богатырь Шарвили, который не раз прославился победами над врагом.
   Старейшины отправили к Шарвили трёх представителей с письмом, в котором было написано, что враги бесчинствуют в горах, что все джигиты просят его помощи.
   Шарвили взял свое оружие, сел на коня и отправился вместе с посланцами. Вскоре в долинах Шахдага раздались звуки зурны: этим сообщали о подготовке к наступлению Шарвили.
   Затем раздался крик Шарвили, извещающий о начале наступления.
   Войска врагов во главе с Кара-Меликом всё ещё бесчинство вали в горах, сжигали сёла, издевались над населением, как только могли.
   Однажды сидит Кара-Мелик, довольный своими победами, а ему говорят, что в село прибыла группа лезгин на белых конях во главе с богатырём Шарвили. Услышав имя Шарвили, все вскочили и стали убегать. Дикий страх был вызван тем, что Кара-Мелик уже однажды встречался в сражениях с Шарвили и при этом потерял одно ухо и часть головы, а Шарвили со своими джигитами вернулся к себе на родину без единой царапины.
   Вспомнив всё это, испугавшийся Кара-Мелик вместе со своими войсками быстро скрылся в неизвестном направлении.


   Прославленный богатырь

   Давным-давно у лезгин, говорят, был прославленный своей силой и мужеством богатырь Шарвили.
   Его не брали ни кинжалы, ни ружья. Если у него появлялась рана, то она заживала, точно её и не было. От него не убегали дикие кабаны, пугливые олени и джейраны. Когда он шёл по дороге, соловьи и птицы садились ему на плечи. Пока откроешь и закроешь глаза, он мог подняться на вершину горы Шахдаг и спуститься. От удара его меча камни и хребты гор превращались в куски. От звука его голоса у врагов разрывались сердца.
   Шарвили всегда вёл войны в защиту своего народа, против врагов. И враги никак не могли его победить. Он мог в бою заменить сто тысяч бойцов. Ни разу в своей жизни он не проявлял слабости. Но однажды силы врагов настолько увеличились, что земля и небо от их количества стали чёрными, а друзей у Шар вили было немного. Сколько бы он ни истреблял врагов, их не становилось меньше.
   Шарвили весь был покрыт ранами, из них ручьями лилась кровь, и раны не заживали. Шарвили обратился к земле и небу, но ни земля, ни небо не могли ему помочь. Наконец он ослаб и упал. Когда он умирал, он позвал друзей и сказал: «Когда враги нападут на Лезгинию и вам будет нужна помощь, подойдите к горе Келе и крикните три раза «Шарвили! Шарвили! Шарвили!», и я приду к вам на помощь».
   С тех пор, как только враги нападали на Лезгинию, народ звал на помощь Шарвили. Шарвили не умер: он жив, он стоит за народ, как крепость.
   Когда старики слышат со стороны горы щебет птиц, они говорят: «…Это голос Шарвили раздаётся», и долго прислушиваются к голосам птиц.


   Песня о защитнике народа


     Наш Шарвили, наш богатырь!
     Защищал ты нас храбро
     От черноносых гиен.
     Добился ты этого дорогой ценой.
     Страдали мы от этих извергов,
     Из дома выходить не могли.
     С наступлением сумерков они
     охраняли ворота.
     Бросались на нас в солнечный день.
     По дороге ходить невозможно было.
     Собери народ, собери одиноких
     Из всех домов, превращённых в пленников.
     Спасибо тебе, нашему храброму сыну,
     Узнавшему о горе нашем.
     Страдающему нужно помочь, —
     В первую очередь, будь мужественным!



   Завещание богатыря


     В Ахтах был один богатырь,
     Для бедняков – руководитель,
     Для богачей – их жирных шей душитель.
     Для Лезгинии – гордость,


     Для внешних врагов
     Был он большая печаль,
     Когда он свершал над ними суд.
     Шарвили был нашим храбрецом.


     Пришли враги однажды:
     «На землях лезгин повеселимся», —
     Говорили, думали, мечтали.
     Внешние враги коварны!


     Много было вражеских войск,
     Все были разрублены мечом
     Шарвили в семь аршин.
     Семь потоков крови ручьями


     Протекало в ахтынскую речку.
     Мало было у нас силы.
     Разрушены были все места.
     Прекрасные, как цветы, невесты


     Превратились во вдов вдруг.
     Шарвили, подобный горе,
     Свалился в конце концов.
     Ни одной слезинки не упало из глаз,


     Из тела полились потоки крови,
     Погиб в этой битве
     Наш богатырь – молодой парень.
     Враги в это время


     Не успели наш хлеб сделать общим.
     При смерти был Шарвили,
     Дорогому народу он оставил завещание:
     «Хотя меня и не будет,


     Не высохнут ваши кипящие родники.
     Меня похороните на холме Келе,
     Когда вы попадёте в беду,
     По имени окликните меня


     (Только три раза), встану я,
     Сяду на своего коня,
     С собакой, с мечом в семь аршин
     Пойду в ту сторону, куда нужно,


     Если вы даже меня не увидите в своих рядах,
     Но увидите мои дела:
     Могучая, крепкая рука
     Уничтожит врагов и оставит всех на поле.