-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Эдуард Аркадьевич Асадов
|
|  Избранное
 -------

   Эдуард Асадов
   Избранное: стихотворения, поэмы


   © Асадов Э. А., наследник, 2015
   © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
 //-- * * * --// 


   Стихотворения


   Письмо с фронта


     Мама! Тебе эти строки пишу я,
     Тебе посылаю сыновний привет,
     Тебя вспоминаю, такую родную,
     Такую хорошую, слов даже нет!


     Читаешь письмо ты, а видишь мальчишку,
     Немного лентяя и вечно не в срок
     Бегущего утром с портфелем под мышкой,
     Свистя беззаботно, на первый урок.


     Грустила ты, если мне физик, бывало,
     Суровою двойкой дневник украшал,
     Гордилась, когда я под сводами зала
     Стихи свои с жаром ребятам читал.


     Мы были беспечными, глупыми были,
     Мы все, что имели, не очень ценили,
     А поняли, может, лишь тут, на войне:
     Приятели, книжки, московские споры –
     Все – сказка, все в дымке, как снежные горы…
     Пусть так, возвратимся – оценим вдвойне!


     Сейчас передышка. Сойдясь у опушки,
     Застыли орудья, как стадо слонов;
     И где-то по-мирному в гуще лесов,
     Как в детстве, мне слышится голос кукушки…


     За жизнь, за тебя, за родные края
     Иду я навстречу свинцовому ветру.
     И пусть между нами сейчас километры –
     Ты здесь, ты со мною, родная моя!


     В холодной ночи, под неласковым небом,
     Склонившись, мне тихую песню поешь
     И вместе со мною к далеким победам
     Солдатской дорогой незримо идешь.


     И чем бы в пути мне война ни грозила,
     Ты знай, я не сдамся, покуда дышу!
     Я знаю, что ты меня благословила,
     И утром, не дрогнув, я в бой ухожу!

 1943


   Армянская песня


     Бодро иду я дорогой своей,
     В сердце моем ни тоски, ни тревоги.
     Девушка чистая, словно ручей,
     Мне пожелала счастливой дороги.


     Мы повстречались на самой горе,
     Сакля стоит у фруктового сада.
     Сладки и сочны плоды в сентябре,
     Гнется под гроздью лоза винограда.


     Девушка имени мне не сказала,
     Взгляд ее синим лучом пробежал.
     Счастья и друга в пути пожелала,
     Смех ее в сердце моем задрожал.


     Снова пошел я дорогой своей,
     Нет на душе ни тоски, ни тревоги.
     Девушка звонкая, словно ручей,
     Мне пожелала счастливой дороги.


     Только вдруг что-то случилось в пути:
     Руки вдоль тела повисли без силы,
     Стало мне жарко и трудно идти,
     Путь показался далеким, унылым…


     Нежно защелкал в кустах соловей,
     Солнце спускалось, в горах пламенея,
     Только у девушки голос нежней,
     Только у девушки губы краснее.


     Что же вы, сильные, крепкие ноги?!
     Надо шагать нам дорогой своей:
     Девушка быстрая, словно ручей,
     Нам пожелала счастливой дороги.


     Я постоял и обратно пошел.
     Сердце тревога неясная гложет.
     Что потерял я и что я нашел?
     Кто мне ответить на это поможет?


     Я воротник распахнул на груди,
     Душный, хмельной надвигается вечер.
     Белая сакля стоит впереди,
     Кто-то спускается быстро навстречу…


     Люди, прислушайтесь к песне моей –
     Лучше остаться сидеть на пороге,
     Если вам скажет «счастливой дороги»
     Девушка нежная, словно ручей!

 1946


   Я так хочу стихи свои писать…


     Я так хочу стихи свои писать,
     Чтоб каждой строчкой двигать жизнь вперед.
     Такая песня будет побеждать,
     Такую песню примет мой народ!


     Пускай трудна порою крутизна,
     Но там, где люди солнце обретут,
     Быть может, песню и мою споют,
     И в чьем-то сердце задрожит струна.


     Я так хочу стихи свои писать,
     Чтоб, взяв их в новый, незнакомый век,
     Читатель мог уверенно сказать:
     «Недаром прожил в мире человек!»


     И там, у завершенья крутизны,
     Сквозь яркий день и сквозь ночную тьму
     Вплетая голос в гул моей страны,
     Я так скажу потомку своему:


     «Ты слышишь этот песенный прибой,
     Ты видишь счастьем залитую ширь –
     Храни же свято этот светлый мир,
     Что добыт был великою ценой!»


     Я так хочу стихи свои писать,
     Чтоб этот миг приблизить хоть на час.
     Они прекрасны, замыслы, у нас!
     И наши песни будут побеждать!

 1947


   В землянке
   (Шутка)


     Огонек чадит в жестянке,
     Дым махорочный столбом…
     Пять бойцов сидят в землянке
     И мечтают кто о чем.


     В тишине да на покое
     Помечтать – оно не грех.
     Вот один боец с тоскою
     Глаз сощуря, молвил: «Эх!»


     И замолк. Второй качнулся,
     Подавил протяжный вздох,
     Вкусно дымом затянулся
     И с улыбкой молвил: «Ох!»


     «Да», – ответил третий, взявшись
     За починку сапога,
     А четвертый, размечтавшись,
     Пробасил в ответ: «Ага!»


     «Не могу уснуть, нет мочи! –
     Пятый вымолвил солдат. –
     Ну чего вы, братцы, к ночи
     Разболтались про девчат!»

 1947
 //-- * * * --// 

     Люблю я с откоса весенней порой,
     Раздевшись, в студеную воду нырнуть,
     Обдаст тебя сразу огонь ледяной,
     От холода трудно сначала вздохнуть.


     Потом ты плывешь, рассекая руками
     Воды и зари многоцветное пламя,
     Но так проберет леденящий поток,
     Что пробкой летишь на прибрежный песок.


     Мне холод такой не мешает ничуть,
     Он бодрость и радость вливает мне в грудь,
     Он утренней песнею в сердце звенит,
     Он сил прибавляет, он кровь горячит.


     Люблю я ядреный январский мороз
     С холодным сверканьем синеющих льдов,
     С лыжней, по которой летишь под откос,
     Обрывками песен пугая клестов.


     Что холод и что мне лихая зима,
     Коль можно хрустальную свежесть вдохнуть?
     Не кровь в моих жилах, а юность сама,
     Рассвет загорелся, скорее же в путь!


     Но все же мороз и меня леденит,
     Едва лишь свидания час настает,
     Глаза твои – лед, и душа твоя – лед,
     И каждая фраза, как льдинка, звенит.


     Зачем же тогда я про нежность пою?
     Затем, чтоб помочь пробудиться весне,
     Разбить скорлупу ледяную твою,
     Согреться, а нет, так сгореть на огне.


     Когда б я не верил всем сердцем в твой пыл,
     Чудачка, неужто б тебя я любил?!
     Сказал и почувствовал: кажется, лгу.
     Пусть лед! Все равно разлюбить не смогу!

 1947


   У опушки


     Чиж с березы трель швыряет бойко.
     Первый луч речную гладь согрел.
     Воздух – земляничная настойка,
     Два больших глотка – и захмелел.


     Ну, а если человек влюблен,
     Если встречи ждет и объясненья?
     От любви, от вешнего цветенья
     Как же парень должен быть хмелен!


     Он сидит, покусывая ветку,
     А вокруг ромашковый прибой,
     И не крыша парковой беседки –
     Синева без дна над головой.


     Меж кустов ручей змеится лентой,
     А над ним, нарушив тишину,
     Дятел, словно доктор пациента,
     Принялся выстукивать сосну.


     Постучит, замрет… И, удивленный,
     Круглым глазом книзу поведет,
     Где сидит на пне студент влюбленный,
     Смотрит вдаль, волнуется и ждет.


     Вспоминает, как вот тут зимою
     Две лыжни над речкою сошлись,
     Девушка с каштановой косою
     Засмеялась и скользнула вниз.


     Ничего как будто не случилось,
     Только смех в ушах стоял, как звон,
     Только сердце парня покатилось
     Вслед за нею круто под уклон.


     Были встречи, были расставанья,
     И улыбки, и в руке рука,
     Но пока все главное в тумане,
     «Да» иль «нет» не сказано пока.


     Но пора, теперь он все узнает,
     Ведь дорог отсюда только две…
     Вон и платье меж кустов мелькает,
     И коса венцом на голове.


     Видно, сердца разгадала муки,
     Улыбнулась искорками глаз,
     Подбежала, протянула руки
     И к плечу припала в первый раз.


     Взмыв над речкой, в лес умчался дятел.
     Шишка с шумом полетела вниз.
     Двое засмеялись, обнялись.
     Мы теперь тут лишние, читатель…

 1948


   Стихи о рыжей дворняге


     Хозяин погладил рукою
     Лохматую рыжую спину:
     – Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
     Но все же тебя я покину.


     Швырнул под скамейку ошейник
     И скрылся под гулким навесом,
     Где пестрый людской муравейник
     Вливался в вагоны экспресса.


     Собака не взвыла ни разу,
     И лишь за знакомой спиною
     Следили два карие глаза
     С почти человечьей тоскою.


     Старик у вокзального входа
     Сказал: «Что? Оставлен, бедняга?
     Эх, будь ты хорошей породы…
     А то ведь простая дворняга!»


     Огонь над трубой заметался,
     Взревел паровоз что есть мочи,
     На месте, как бык, потоптался
     И ринулся в непогодь ночи.


     В вагонах, забыв передряги,
     Курили, смеялись, дремали…
     Тут, видно, о рыжей дворняге
     Не думали, не вспоминали.


     Не ведал хозяин, что где-то
     По шпалам, из сил выбиваясь,
     За красным мелькающим светом
     Собака бежит, задыхаясь!


     Споткнувшись, кидается снова,
     В кровь лапы о камни разбиты,
     Что выпрыгнуть сердце готово
     Наружу из пасти раскрытой!


     Не ведал хозяин, что силы
     Вдруг разом оставили тело
     И, стукнувшись лбом о перила,
     Собака под мост полетела…


     Труп волны снесли под коряги…
     Старик! Ты не знаешь природы:
     Ведь может быть тело дворняги,
     А сердце – чистейшей породы!

 1948


   Медвежонок


     Беспощадный выстрел был и меткий.
     Мать осела, зарычав негромко,
     Боль, веревки, скрип телеги, клетка…
     Все как страшный сон для медвежонка.


     Город суетливый, непонятный,
     Зоопарк – зеленая тюрьма,
     Публика снует туда-обратно,
     За оградой высятся дома…


     Солнца блеск, смеющиеся губы,
     Возгласы, катанье на лошадке,
     Сбросить бы свою медвежью шубу
     И бежать в тайгу во все лопатки!


     Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,
     И заныло сердце медвежонка,
     Носом, словно мокрая клеенка,
     Он, сопя, обнюхивал углы.


     Если в клетку из тайги попасть,
     Как тесна и как противна клетка!
     Медвежонок грыз стальную сетку
     И до крови расцарапал пасть.


     Боль, обида – все смешалось в сердце.
     Он, рыча, корябал доски пола,
     Бил с размаху лапой в стены, дверцу
     Под нестройный гул толпы веселой.


     Кто-то произнес: – Глядите в оба!
     Надо стать подальше, полукругом.
     Невелик еще, а сколько злобы!
     Ишь, какая лютая зверюга!


     Силищи да ярости в нем сколько,
     Попадись-ка в лапы – разорвет! –
     А «зверюге» надо было только
     С плачем ткнуться матери в живот.

 1948


   В тайге


     В светлом инее березы.
     Злы в Сибири холода!
     Речка скрылась от мороза
     Под тяжелый панцирь льда.


     Кедры в белых рукавицах
     Молчаливо-высоки…
     Жадно нюхает лисица
     Деревенские дымки.


     На сугробах птичий росчерк,
     Ель припудрена снежком,
     Дятел, греясь, как извозчик,
     О крыло стучит крылом.


     Завалил берлогу свежий
     Снег. Мороз трещит окрест…
     Спит в своей дохе медвежьей
     Сам «хозяин» здешних мест.


     Только белка-непоседа,
     Глаз ореховый кося,
     Мчит по веткам, для обеда
     Шишку крепкую неся.


     Ближний куст ударил громом…
     Оборвав свой быстрый бег,
     Белка светло-серым комом
     Полетела в рыхлый снег.


     Эхо в троекратной силе
     Гулко ахнуло вокруг.
     Кедры, вздрогнув, уронили
     Рукавицы с длинных рук.


     Человек скользит на лыжах,
     Ручейками след бежит.
     Средь лисиц пунцово-рыжих
     Белка серая лежит.


     Сумрак в лес ползет сторожко,
     И на веточках осин
     Льда стеклянные сережки
     Загорелись под рубин.


     Вновь от гула встрепенулся
     Лес на целую версту,


     Только лучше бы вернулся
     Или просто промахнулся
     Парень в эту красоту!

 1947–1973


   Влюбленный


     День окончился, шумен и жарок,
     Вдоль бульвара прошла тишина…
     Словно детский упущенный шарик,
     В темном небе всплывает луна.


     Все распахнуто – двери, окошки,
     Где-то слышно бренчанье гитар.
     Желтый коврик швырнул на дорожку
     Ярко вспыхнувший круглый фонарь.


     И от этого света девчонка
     В ночь метнулась, пропав без следа,
     Только в воздухе нежно и звонко
     Все дрожало счастливое «да».


     Он идет, как хмельной, чуть шатаясь,
     Шар земной под ногами гудит.
     Так, как он, на весь мир улыбаясь,
     Лишь счастливый влюбленный глядит.


     Люди, граждане, сердцем поймите:
     Он теперь человек не простой –
     Он влюбленный, и вы извините
     Шаг его и поступок любой.


     На панелях его не сшибайте,
     Не грубите в трамваях ему,
     От обид его оберегайте,
     Не давайте толкнуть никому.


     Вы, шоферы, его пощадите,
     Штраф с него не бери, постовой!
     Люди, граждане, сердцем поймите:
     Он сейчас человек не простой!

 1949


   Трудная роль


     В плетеной корзине живые цветы.
     Метель за морозным окном.
     Я нынче в гостях у актерской четы
     Сижу за накрытым столом.


     Хозяин радушен: он поднял бокал
     И весело смотрит на нас.
     Он горд, ведь сегодня он в тысячный раз
     В любимом спектакле сыграл.


     Ему шестьдесят. Он слегка грузноват,
     И сердце шалит иногда,
     Но, черт побери, шестьдесят не закат!
     И что для артиста года?


     Нет, сердце ему не плохое дано:
     Когда он на сцену вступает,
     Лишь вспыхнет от счастья иль гнева оно
     Пять сотен сердец замирает!


     А радость не радость: она не полна,
     Коль дома лишь гости вокруг,
     Но рядом сидит молодая жена –
     Его ученица и друг.


     О, как же все жесты ее нежны.
     Ее красота как приказ!
     Он отдал бы все за улыбку жены,
     За серые омуты глаз.


     Все отдал бы, кладом кичась своим, –
     Прекрасное кто же не любит!
     Хоть возрастом, может, как дым, седым,
     Брюзжаньем и чадом, всегда хмельным,
     Он вечно в ней что-то губит…


     Сегодня хозяин в ударе: он встал,
     Дождался, чтоб стих говорок,
     И, жестом свободным пригубив бокал,
     Стал звучно читать монолог.


     Минута… И вот он – разгневанный мавр!
     Платок в его черной ладони.
     Гремит его голос то гулом литавр,
     То в тяжких рыданиях тонет…


     В неистовом взгляде страдальца – гроза!
     Такого и камни не вынесут стона!
     Я вижу, как вниз опуская глаза,
     Бледнеет красивая Дездемона.


     Но, слыша супруга ревнивые речи,
     Зачем без вины побледнела жена?
     Зачем? Ведь в трагедии не было встречи!
     Зачем? Это знаем лишь я да она.


     Я тоже участник! Я, кажется, нужен,
     Хоть роли мне старый Шекспир не отвел.
     Я был приглашен и усажен за стол,
     Но «роль» у меня – не придумаешь хуже!


     Ты хочешь игры? Я играю. Изволь!
     И славно играю, не выдал ведь злости.
     Но как тяжела мне нелепая роль
     Приятеля в доме и честного гостя!

 1949


   Жар-птица


     – Любовь? Ее нет между нами, –
     Мне строго сказала она. –
     Хотите, мы будем друзьями,
     Мне верная дружба нужна.


     Что спорить, она откровенна,
     Но только я хмуро молчу.
     Ведь я же солгу непременно,
     Когда ей скажу, что хочу.


     Что ж, дружба – хорошее дело!
     В ней силы не раз почерпнешь,
     Но дружба имеет пределы,
     А мне они – по сердцу нож!


     Как жил я, что в сердце вплеталось,
     Я все бы ей мог рассказать,
     Когда бы она попыталась,
     Когда б захотела понять.


     Идя сквозь невзгоды и вьюги,
     Не встретил я преданных глаз.
     Случайные лгали подруги,
     Я сам ошибался не раз.


     Но думал я: вспыхнут зарницы.
     Я знал: надо верить и ждать.
     Не может так быть, чтоб жар-птицы
     Я в мире не смог отыскать!


     Когда же порой мне казалось,
     Что к цели приблизился я,
     Жар-птица, увы, превращалась
     В простого, как хвощ, воробья.


     Вспорхнув, воробьи улетали,
     И снова я верил и ждал.
     И все-таки вспыхнули дали!
     И все-таки мир засиял!


     И вот наконец золотые
     Я россыпи в сердце открыл.
     Наверное, в жизни впервые
     Я так горячо полюбил!


     Моя долгожданная, здравствуй!
     Ты чувств не найдешь горячей.
     Иди и в душе моей царствуй!
     Я весь тут – бери и владей!


     Жар-птица сверкнула глазами,
     И строго сказала она:
     – Любовь? Ее нет между нами.
     Хотите, мы будем друзьями,
     Мне верная дружба нужна.


     Что спорить, она откровенна,
     Но только я хмуро молчу.
     Ведь я же солгу непременно,
     Когда ей скажу, что хочу.

 1950


   Вечер


     За раскрытыми окнами бродит весна,
     Звездный купол, мигая, над домом повис.
     На соседнюю крышу уселась луна
     И глядит в мою комнату, свесившись вниз.


     Не беда, если в городе нет соловьев, –
     Наверху у соседа запел патефон.


     Ветер дышит таким ароматом цветов,
     Словно только что был в парикмахерской он.


     Я сижу, отложив недописанный стих,
     Хитрый ветер в окно мою музу унес.
     Лишь большая овчарка – мой преданный пес –
     Делит вечер и скуку со мной на двоих.


     – Ты, Барон, не сердись, что дремать не даю.
     Мы остались вдвоем, так неси караул. –
     Положил мне на рукопись морду свою,
     Покосился на сахар и шумно вздохнул.


     – Был ты глупым, пузатым, забавным щенком,
     Свой автограф писал ручейком на коврах.
     Я кормил тебя фаршем, поил молоком
     И от кошки соседской спасал на руках.


     Стал ты рослым и статным, кинжалы – клыки.
     Грудь, как камень, такая не дрогнет в бою.
     А влюбившись в красивую морду твою,
     Много сучьих сердец позавянет с тоски.


     Мы хозяйку свою отпустили в кино,
     До дверей проводили, кивнули вослед
     И вернулись обратно. А, право, смешно:
     В третий раз «Хабанеру» заводит сосед!


     Я немного сегодня в печаль погружен,
     Хоть люблю я и шум, и веселье всегда.
     Одиночество – скверная штука, Барон,
     Но порой от него не уйдешь никуда.


     Новый год, торжество ль первомайского дня,
     Когда всюду столы и бокалов трезвон,
     Хоть и много на свете друзей у меня,
     Письма редки, почти не звонит телефон.


     Но с хозяйкой твоей пятый год день за днем
     К дальней цели иду я по трудным путям.
     А какой мне ценой достается подъем,
     Ни к чему это знать ни чужим, ни друзьям.


     Нам с тобой не впервой вечера коротать.
     Смех и говор за окнами смолкли давно.
     Надо чайник поставить, стаканы достать –
     Скоро наша хозяйка придет из кино.


     Ветер, сонно вздыхая, травой шелестит,
     Собираясь на клумбе вздремнуть до утра.
     Звездный купол, мигая, над миром висит.
     Спать пора…

 1950


   Ревность


     Сдвинув брови, твердыми шагами
     Ходит парень возле перекрестка.
     В этот вечер под его ногами
     Снег хрустит решительно и жестко.


     Час назад в просторном зале клуба
     Пестрый вихрь кружился, бушевал,
     Пело сердце, рокотали трубы –
     Был в разгаре молодежный бал.


     Час назад он думал, что развеет
     Подозрений горьковатый дым,
     Час назад он верил, что владеет
     Все еще сокровищем своим.


     Но когда любимую увидел
     С тем же длинным парнем в тюбетейке,
     В сердце злые шевельнулись змейки,
     Он смотрел, молчал и ненавидел.


     На площадке лестницы пустой
     Видел он, как обнял тот подругу.
     Вот они придвинулись друг к другу,
     Вот поцеловались раз, другой…


     Нет, им даром это не пройдет!
     Он отвергнут, только он не сдался.
     Он им все итоги подведет,
     Зря он, что ли, боксом занимался!


     Потому суровыми шагами
     Ходит парень возле перекрестка.
     И недаром под его ногами
     Снег хрустит так твердо и так жестко.


     Только для чего готовить мщенье
     И катать на скулах желваки?
     Если сердце терпит поражение,
     Разве тут помогут кулаки?!

 1950


   Весна в лесу


     Дятлы морзянку стучат по стволам:
     «Слушайте, слушайте! Новость встречайте!
     С юга весна приближается к нам!
     Кто еще дремлет? Вставайте, вставайте!»


     Ветер тропинкой лесной пробежал,
     Почки дыханьем своим пробуждая,
     Снежные комья с деревьев сметая,
     К озеру вышел и тут заплясал.


     Лед затрещал, закачался упрямо,
     Скрежет и треск прозвучал в тишине.
     Ветер на озере, точно в окне,
     С грохотом выставил зимнюю раму.


     Солнце! Сегодня как будто их два.
     Сила такая и яркость такая!
     Скоро, проталины все заполняя,
     Щеткой зеленой полезет трава.


     Вот прилетели лесные питомцы,
     Свист и возню на деревьях подняв.
     Старые пни, шапки белые сняв,
     Желтые лысины греют на солнце.


     Сонный барсук из норы вылезает.
     Солнце так солнце, мы рады – изволь!
     Шубу тряхнул: не побила ли моль?
     Кучки грибов просушить вынимает.


     Близится время любви и разлук.
     Все подгоняется: перья и волос.
     Зяблик, лирически глядя вокруг,
     Мягко откашлявшись, пробует голос.


     Пеной черемух леса зацвели,
     Пахнет настоем смолы и цветений,
     А надо всем журавли, журавли…
     Синее небо и ветер весенний!

 1950


   После дождя


     Дождь весь день хлестал, бесился
     Над опушкой, над полями.
     К ночи вдруг устал, смирился,
     Мирно зазвенел ручьями.


     Ветерок промчал по сучьям,
     Месяц встал над перелеском,
     Рукавом широким туча
     Звезды вытерла до блеска.


     Тень легла от вербы гибкой,
     Над водой камыш согнулся,
     Через речку светлый, зыбкий
     Лунный мостик протянулся…


     Я не сплю, мне душно, жарко.
     Может, ветер слишком ласков?
     Может, звезды слишком ярки?
     Может, мир в особых красках?


     Я иду по мокрым травам,
     Запах клеверный вдыхая,
     Слева – месяц, речка – справа,
     Впереди – поля без края.


     Кто увидит – отшатнется:
     Человек ума лишился,
     Человек поет, смеется,
     Человек с дороги сбился.


     Ну и пусть себе гадает,
     Отчего я в поле вышел.
     Знаю я, а он не знает,
     Я слыхал, а он не слышал,


     Как совсем еще недавно
     В блеске звезд она стояла.
     – Мой единственный, мой славный.
     Я люблю тебя!.. – сказала.

 1950


   Лыжник


     Лыжи звенят на упругом снегу,
     Птицы, поднявшись, над просекой вьются,
     Елки, дубы позади остаются…
     Ветер… Я следом за ветром бегу!


     Галка вспорхнет или заяц проскачет,
     Крикну я вслед им – и дальше, вперед!
     Дремлют в снегу подмосковные дачи,
     В небе озябшее солнце встает.


     Вниз, под уклон, только ветер в ушах!
     Холод и страх овладеть не сумеют
     Тем, кто горячее сердце имеет,
     Крепкие нервы и силу в руках.


     Завтра учеба: конспекты, зачеты,
     Все подготовить в положенный срок.
     В будни поможет упорней работать
     Славный морозный воскресный денек!


     Поле, за полем заснеженный лес…
     Сколько тут солнца, простора и ветра!
     Гриву раскинув на полкилометра,
     Мимо со свистом промчался экспресс.


     Тени вокруг все длинней, все темнее,
     Вечер на сучьях развесил закат.
     Птицы смолкают. Пора и назад!
     Снег вдоль оврага слегка голубеет.


     Я не устал, я не мерзну в пути.
     Ветер, я мог бы с тобой потягаться!
     Мог бы еще хоть до полюса мчаться,
     Только мне завтра вставать к девяти.

 1951


   Любовь


     Известно всем: любовь не шутка,
     Любовь – весенний стук сердец,
     А жить, как ты, одним рассудком
     Нелепо, глупо наконец!


     Иначе для чего мечты?
     Зачем тропинки под луною?
     К чему лоточницы весною
     Влюбленным продают цветы?!


     Когда бы не было любви,
     То и в садах бродить не надо.
     Пожалуй, даже соловьи
     Ушли бы с горя на эстраду.


     Зачем прогулки, тишина,
     Коль не горит огонь во взгляде?
     А бесполезная луна
     Ржавела б на небесном складе.


     Представь: никто не смог влюбиться
     И люди стали крепче спать,
     Плотнее кушать, реже бриться,
     Стихи забросили читать…


     Но нет, недаром есть луна
     И звучный перебор гитары,
     Не зря приходит к нам весна
     И по садам гуляют пары.


     Бросай сомнения свои!
     Люби и верь. Чего же проще?
     Не зря ночные соловьи
     До хрипоты поют по рощам!

 1951


   Прогулка


     Мы шли по росистой тропинке вдвоем
     Под сосен приветственный шорох.
     А дачный поселок – за домиком дом –
     Сползал позади за пригорок.


     До почты проселком четыре версты,
     Там ждут меня письма, газеты.
     – Отправимся вместе, – сказала мне ты
     И тоже проснулась с рассветом.


     Распластанный коршун кружил в вышине,
     Тропинка меж сосен петляла
     И, в речку сорвавшись, на той стороне
     Вползала в кусты краснотала.


     Смеялась ты, грустные мысли гоня.
     Умолкнув, тревожно смотрела.
     И, каюсь, я знал, что ты любишь меня,
     Ты чувства скрывать не умела.


     Цветущий шиповник заполнил овраг,
     Туман по-над лугом стелился.
     Любой убежденный ворчун-холостяк
     В такое бы утро влюбился!


     Я ж молод, и ты от меня в двух шагах –
     Сердечна, проста и красива.
     Ресницы такие, что тень на щеках.
     Коса с золотистым отливом.


     Трава клокотала в пьянящем соку,
     Шумела, качаясь, пшеница.
     «Любите!» – нам ветер шепнул на бегу.
     «Любите!» – кричали синицы.


     Да плохо ли вдруг, улыбнувшись, любя,
     За плечи обнять дорогую.
     И я полюбил бы, конечно, тебя,
     Когда не любил бы другую.


     Для чувств не годны никакие весы,
     К другой мое сердце стремится.
     Хоть нет у нее золотистой косы
     И явно короче ресницы.


     Да что объяснять! И, прогулку кляня,
     Я пел, я шутил всю дорогу.
     И было смешно тебе слушать меня
     И больно, пожалуй, немного.


     Тут все бесполезно: прогулка, весна,
     Кусты и овражки с ручьями.
     Прости, я другую любил, и она,
     Незримая, шла между нами.

 1954


   Снежный вечер


     Снег кружится пушистой каруселью,
     За окнами проулка не видать.
     Звонок в прихожей дрогнул резкой трелью,
     И мать пошла, вздыхая, открывать.


     Наверно, дочь пришла из института,
     Сегодня зимней сессии конец.
     Ведь знает, что волнуется отец
     И мать считает каждую минуту.


     А не спешит… Да где уж там спешить!
     Завелся друг… Он всюду рядом с нею.
     – Мне, мама, Петя должен позвонить.
     Ты знаешь, папа, Петя был на Шпрее.


     У Пети превосходный реферат,
     Он лучший оформитель стенгазеты. –
     Дверь хлопнула. Ну вот они, стоят,
     Сияют, как две новые монеты.


     – Взгляни, отец, уж за окошком ночь,
     А им денек коротким показался. –


     Парнишка вдруг смущенно затоптался,
     И, вспыхнув, густо покраснела дочь.


     Летел от щеток веер снежной пыли,
     Но что случилось: радость иль беда?
     Дочь вдруг сказала: – Папа, мы решили. –
     А паренек добавил: – Навсегда!


     Но кто бы смог все угадать заране?
     Родители застыли у стола.
     Мать сливки на клеенку пролила,
     А папа стал мешать в пустом стакане.


     Они взглянули молча друг на дружку,
     И каждый был немало удивлен.
     Дремал лишь кот, свой скучный, длинный сон
     Мотая на скрипучую катушку.


     А у двоих сегодня – кровь ключом.
     Кто сможет, кто заставит их расстаться?
     И глупо ждать цветения акаций,
     У них весна. И снег тут ни при чем!


     Встал старый врач, пуская кольца дыма,
     Взглянул на дочь пытливо сквозь очки.
     Потом сказал: – Болезнь неизлечима. –
     И улыбнулся: – Право, дурачки!


     Стоят и ждут родительских укоров,
     А оба и смешны и хороши.
     И толку нет от скучных разговоров.
     – Ну что же, мать, поздравим от души?!


     Мать край косынки поднесла к глазам,
     А парень молвил тихо, но упрямо:
     – Мы все навек решили пополам. –
     И в первый раз добавил: – Верьте, мама!


     Метель швыряла колкий снег в лицо,
     Под арками дворов стонала гулко,
     А двое снова вышли на крыльцо
     И вновь пошли бродить по переулкам.


     Счастливые – им дома не сидится.
     Влюбленные – их тьмой не запугать.
     Идти им и дорог не разбирать,
     Им говорить и не наговориться!

 1955


   «Рыжик»


     У низенькой калитки
     Судьба столкнула их.
     Блестели солнца слитки
     На травах молодых.


     Два паренька молчали.
     Ведь цель у них одна,
     Одни у них печали:
     Вот здесь живет она.


     Та, что смеется звонко,
     О ком их сердце мрет,
     Глазастая девчонка –
     Колхозный счетовод.


     Двоим хоть поругаться,
     И, право, как им быть:
     Кому из них остаться,
     Кому из них входить?


     Один не даст подругу
     Отбить. Высок, плечист.
     Краса на всю округу –
     Шофер и футболист.


     Другой пониже ростом,
     Но ладно, крепко сбит.
     Себя он держит просто,
     Да бойко говорит.


     Дежурный с полустанка,
     Фуражка – алый цвет.
     Проснувшись спозаранку,
     Он даже взял букет.


     Большой букет сирени.
     А может, зря и брал?
     Но, потеряв терпенье,
     Высокий вдруг сказал:


     – Довольно зря топтаться,
     Ждать больше нету сил!
     Идем, пора дознаться,
     Пусть скажет, кто ей мил.


     Все выясним без злобы,
     Без драки и без ссор. –
     Так порешили оба
     И двинулись во двор.


     Горел закат над лугом…
     Без тропок, целиной
     «Краса на всю округу»
     Уныло брел домой.


     На сердце было тяжко:
     Другой остался с ней.
     В своей большой фуражке
     Гриб рыжик. Ей-же-ей!


     А покорил подругу.
     Но почему и как?
     «Краса на всю округу»
     С досадой сжал кулак.


     Он шел по первоцветам,
     Сердился и не знал,
     Что «рыжик» был поэтом,
     Он ей стихи читал.

 1956


   «Хоть я не зол, но помнить я умею…»


     Хоть я не зол, но помнить я умею
     Обиды те, что ранили мне душу.
     И мстить решив – решенья не нарушу,
     С врагом сойдясь – его не пожалею.


     Но ты велишь – я добрым стану снова
     И ствол разящий в землю обращу.
     Скажи мне только ласковое слово –
     И я обиду недругу прощу.


     Мой путь суров: он крут и каменист.
     А что ни шаг – труднее крутизна.
     И вот упал я под метельный свист,
     Все силы разом исчерпав до дна…


     Коль будет так и этот час придет,
     Лишь ты сумеешь отвратить беду:
     Поверь в меня, скажи, что я дойду, –
     И встану я, и вновь шагну вперед!

 1956


   Женщина сказала мне однажды…


     Женщина сказала мне однажды:
     – Я тебя люблю за то, что ты
     Не такой, как многие, не каждый,
     А духовной полон красоты.


     Ты прошел суровый путь солдата,
     Не растратив вешнего огня.
     Все, что для тебя сегодня свято,
     То отныне свято для меня.


     В думах, в сердце только ты один.
     Не могу любить наполовину.
     Мир велик, но в нем один мужчина,
     Больше нету на земле мужчин.


     Мне с тобою не страшны тревоги,
     Дай мне руку! Я не подведу.
     Сквозь невзгоды, по любой дороге
     Хоть до звезд, счастливая, дойду!


     …Годы гасли, снова загорались
     Вешними зарницами в реке.
     И слова хорошие остались
     Легкой рябью где-то вдалеке.


     И теперь я должен был узнать,
     Что весь мир – курорты с магазинами
     И что свет наш заселен мужчинами
     Гуще, чем я мог предполагать.


     А потом та женщина, в погоне
     За улыбкой нового тепла,
     Выдернула руку из ладони
     И до звезд со мною не дошла…


     Жизнь опять трудна, как у солдата.
     Годы, вьюги, версты впереди…
     Только верю все же, что когда-то
     Встретится мне женщина в пути.


     Из таких, что верности не губит,
     Ни рубля не ищет, ни венца,
     Кто, коли полюбит, то полюбит,
     Только раз и только до конца.


     Будет звездным глаз ее сияние,
     И, невзгоды прошлого гоня,
     В синий вечер нашего свидания
     Мне она расскажет про меня.


     – Как же ты всю жизнь мою измерила?
     Ворожила? –
     Улыбнется: – Нет,
     Просто полюбила и поверила,
     А для сердца – сердце не секрет!


     И пойду я, тихий и торжественный,
     Сквозь застывший тополиный строй.
     Словно праздник, радостью расцвеченный,
     Не постылый вновь и не чужой.


     И, развеяв боль, как горький пепел,
     Так скажу я той, что разлюбила:
     – Нынче в мире женщину я встретил,
     Что меня для счастья воскресила!

 1958


   Она была так хороша собой


     Она была так хороша собой,
     Что все мужчины с жаром каждый раз
     Любой каприз, любой ее приказ
     Бросались выполнять наперебой.


     А время шло… Тускнел пожар волос.
     Она ж не чтила никаких резонов.
     И как-то раз, капризно сморщив нос,
     Она сказала: – Я хочу пионов!


     И вдруг удар: никто не встрепенулся,
     На божество никто не поднял глаз.
     И только муж пробормотал: – Сейчас. –
     Пробормотал, а сам не шелохнулся…


     Тогда ей было впору зарыдать.
     Она была жалка в своих страданьях.
     Как важно в жизни, помня о желаньях,
     Возможностей своих не забывать!

 1958


   У киоска


     Осень сдвинула седые
     Брови над столицей.
     В стекла голыми, худыми
     Ветками стучится.


     Сыплет дождь на тротуары,
     Ветром рвет афиши,
     Гонит воду вдоль бульваров,
     Гнет листы на крышах.


     Нету праздного народа –
     Все куда-то мчатся.
     Зябко… Скверная погода!
     Фонари слезятся.


     У газетного киоска
     Мокрый весь, хоть выжми,
     Кто-то курит папироску,
     Тихий и недвижный.


     Мчат трамваи с резким звоном,
     Светофор мигает,
     Ночь висит на ветках клена,
     Город засыпает…


     Он же от угла ни шагу
     В сумраке осеннем.
     Все на мокрого беднягу
     Смотрят с удивленьем.


     Что стоит он у киоска?
     Чем он так расстроен?
     Лишь один у перекрестка
     Постовой спокоен.


     Он-то видит, он-то знает,
     Он осведомленный:
     Так стоит и так вздыхает
     Лишь один влюбленный!..

 1958


   «Люблю я собаку за верный нрав…»


     Люблю я собаку за верный нрав.
     За то, что, всю душу тебе отдав,
     В голоде, в холоде или разлуке
     Не лижет собака чужие руки.


     У кошки-дуры характер иной.
     Кошку погладить может любой.
     Погладил – и кошка в то же мгновенье,
     Мурлыча, прыгает на колени.


     Выгнет спину, трется о руку,
     Щурясь кокетливо и близоруко.
     Кошке дешевая ласка не стыдна,
     Глупое сердце недальновидно.


     От ласки кошачьей душа не согрета.
     За крохи немного дают взамен:
     Едва лишь наскучит мурлыканье это –
     Встанут и сбросят ее с колен.


     Собаки умеют верно дружить,
     Не то что кошки – лентяйки и дуры.
     Так стоит ли, право, кошек любить
     И тех, в ком живут кошачьи натуры?!

 1958


   Ручей


     Ручеек протекал меж упругих корней,
     Над водою березы качали ветвями.
     Много славных девчат и веселых парней
     Из поселка ходило сюда вечерами.


     Приходили, чтоб шорох берез услыхать,
     Чтоб сказать… Чтобы в самом заветном открыться.
     В роще можно вдвоем до рассвета гулять,
     А устав, у ручья посидеть и напиться.


     Далеко, над лугами звенела гармонь,
     Локон девичий в быстрой воде отражался.
     Под тугую струю подставлялась ладонь,
     А ручей все бежал по камням и смеялся…


     Люди, месяц, деревья – тут все заодно.
     У ручья все влюбленные пары встречались.
     Даже те, что женатыми были давно,
     Здесь как будто бы снова друг в друга влюблялись.


     Я любил. Но мечте черноглазой моей
     Я, робея, сказать о любви не решался.
     Я, встречаясь, молчал. Я краснел до ушей.
     Но однажды, вдруг сам испугавшись, признался.


     Я сказал, что не знаю ни ночи, ни дня,
     Что брожу постоянно за нею по следу
     И что, если она не полюбит меня,
     Я умру или к тетке в Воронеж уеду.


     – Взять плацкарт не забудь, – улыбнулась она.
     И ушла по тропинке, а сумрак сгущался.
     Я смотрел, как тоскливо вставала луна,
     А ручей все бежал по камням и смеялся…


     Но однажды я вновь на свиданье пришел,
     Я сказал ей: – Довольно шутить надо мною!
     Не затем я без сна эти ночи провел,
     Чтобы, сдавшись, опять примириться с судьбою.


     Не хочу больше в сердце носить мою грусть,
     Все ребята, наверно, смеются над нами. –
     Я нашел ее губы… Рассердится? Пусть!
     Но она обвила мою шею руками…


     Звезды вспыхнули ярко тогда надо мной,
     Я с любимой в ту ночь до рассвета прощался.
     Удивленно березы шумели листвой,
     А ручей все бежал по камням и смеялся…

 1960


   Улетают птицы


     Осень паутинки развевает,
     В небе стаи, будто корабли –
     Птицы, птицы к югу улетают,
     Исчезая в розовой дали…


     Сердцу трудно, сердцу горько очень
     Слышать шум прощального крыла.
     Нынче для меня не просто осень –
     От меня любовь моя ушла.


     Улетела, словно аист-птица,
     От иной мечты помолодев,
     Не горя желанием проститься,
     Ни о чем былом не пожалев.


     А былое – песня и порыв.
     Юный аист, птица-длинноножка,
     Ранним утром постучал в окошко,
     Счастье мне навечно посулив.


     О, любви неистовый разбег,
     Жизнь, что обжигает и тревожит!
     Человек, когда он человек,
     Без любви на свете жить не может.


     Был тебе я предан, словно пес,
     И за то, что лаской был согретым,
     И за то, что сына мне принес
     В добром клюве ты веселым летом.


     Как же вышло, что огонь утих?
     Люди говорят, что очень холил,
     Лишку сыпал зерен золотых
     И давал преступно много воли.


     Значит, баста! Что ушло – пропало.
     Я солдат. И, видя смерть не раз,
     Твердо знал: сдаваться не пристало,
     Стало быть, не дрогну и сейчас.


     День окончен, завтра будет новый.
     В доме нынче тихо… Никого…
     Что же ты наделал, непутевый,
     Глупый аист счастья моего?!


     Что ж, прощай и будь счастливой, птица!
     Ничего уже не воротить.
     Разбранившись – можно помириться,
     Разлюбивши – вновь не полюбить.


     И хоть сердце горя не простило,
     Я, почти чужой в твоей судьбе,
     Все ж за все хорошее, что было,
     Нынче низко кланяюсь тебе…


     И довольно! Рву с моей бедою.
     Сильный духом, я смотрю вперед.
     И, закрыв окошко за тобою,
     Твердо верю в солнечный восход.


     Он придет, в душе растопит снег,
     Новой песней сердце растревожит.
     Человек, когда он человек,
     Без любви на свете жить не может.

 1960
 //-- * * * --// 

     Солдатики спят и лошадки,
     Спят за окном тополя.
     И сын мой уснул в кроватке,
     Губами чуть шевеля.


     А там, далеко у моря,
     Вполнеба горит закат
     И, волнам прибрежным вторя,
     Чинары листвой шуршат.


     И женщина в бликах заката
     Смеется в раскрытом окне,
     Точь-в‑точь как смеялась когда-то
     Мне… Одному лишь мне…


     А кто-то, видать, бывалый
     Ей машет снизу: «Идем!
     В парке безлюдно стало,
     Побродим опять вдвоем».


     Малыш, это очень обидно,
     Что в свете закатного дня
     Оттуда ей вовсе не видно
     Сейчас ни тебя, ни меня.


     Идут они рядом по пляжу,
     Над ними багровый пожар.
     Я сыну волосы глажу
     И молча беру портсигар.

 1960
 //-- * * * --// 

     Я любил соседку – тетю Зину.
     И в свои неполных восемь лет
     Я в лесу таскал за ней корзину,
     Я в ладони сыпал ей малину,
     И, блюдя достоинство мужчины,
     Я не брал предложенных конфет.


     Взрослые нередко с детворой
     Попросту ломают дурака:
     То мораль читают свысока,
     То сфальшивят, то прилгнут слегка…
     Тетя Зина не была такой.


     Нет, никто так дружественно-просто
     Не вникал в мальчишечьи дела,
     Как она, когда со мною шла
     Босиком по многоцветным росам.


     Солнце нас у речки заставало.
     Под высокой вербой, на песке,
     Расстелив простое одеяло,
     Тетя Зина книгу раскрывала,
     Я, визжа, барахтался в реке.


     Глядя вдаль, порою, как во сне,
     Тетя Зина говорила мне:
     – Лучший отдых после шума главка
     Тишь реки да молодая травка.
     А тому, кто счастлив не вполне,
     Средство, превосходное вдвойне.


     И, захлопнув книгу второпях,
     Вскакивала с легкостью пружинки.
     Через миг она уже в волнах:
     Брызги, хохот, звон стоял в ушах!
     Злые и веселые смешинки
     Прыгали тогда в ее глазах.


     Но веселье шло порой без толку.
     Тетин хохот сразу умолкал,
     Если вдруг на лодке подплывал,
     С удочкой или держа двустволку,
     Наш сосед по дачному поселку.


     С черноусым дядею Степаном
     Тете Зине «просто тошно было»,
     Инженера тетя не любила
     И частенько за глаза дразнила
     Лупоглазым черным тараканом.


     А когда твердили ей соседки:
     Женихи-де нынче ой как редки,
     Быть вдовой – не радостный пример!
     Тетя Зина, выслушав их речи,
     Обнимала вдруг меня за плечи
     И смеялась: – Вот мой кавалер!


     Замирая при таких словах,
     Я молчал, пунцовый от смущенья,
     И, жуя ванильное печенье,
     Подымался в собственных глазах.


     Дети любят просто, без обмана.
     В души их не заползет изъян.
     Был ей неприятен Таракан –
     Я возненавидел Таракана.


     Я был горд, я был тщеславно рад:
     Ведь у тети Зины на столе,
     Меж коробок с пудрой и помад,
     Высился, как замок на скале,
     Мой подарок – боевой фрегат.


     А когда прощанья час настал,
     Я шагал по лужам к тете Зине
     И к груди картину прижимал,
     Ту, что три недели малевал,
     Под названьем «Караван в пустыне».


     Сколько мук в тот день я пережил,
     Сколько раз вздохнул я по дороге,
     Но когда я двери отворил,
     Я застыл, как камень, на пороге:


     Меж бутылок и колбасных шкурок
     На столе валялся мой фрегат.
     Нос был сковородкою прижат,
     А над рубкой высился окурок.


     Дым табачный плавал над столом.
     Было жарко. А в углу дивана
     Тетя Зина с радостным лицом
     Нежно целовала Таракана…


     Я завыл. Я заревел с тоски!
     Я бежал сквозь сад тогда с позором.
     Дождь хлестал, и ветер дул с напором,
     А верблюды, солнце и пески
     Мокли в грязной луже под забором.


     Этот день с его печальной сценой
     В памяти оставил горький след.
     Так еще восьми неполных лет
     Был сражен я «женскою изменой»!

 1960


   Сердце


     Милую полюбя,
     Я не играл с ней в прятки:
     И сердце свое, и себя –
     Все отдал ей без остатка.


     Но хоть смущена была,
     Недолго она колебалась:
     Сердце мое взяла,
     А от меня отказалась.


     Видимо, лестно ей
     Было, гордясь красою,
     Сердце мое, как трофей,
     Всюду носить с собою.


     Пусть тешится! Ей невдомек,
     Что тем себя и погубит.
     Слишком опасен ток
     В сердце, которое любит.


     В холод груди ее
     Тайный огонь пройдет,
     Сразит ее сердце мое,
     Всю, не щадя, сожжет.


     Кружите, ветры, смеясь!
     Твердите, что я чудак!
     Но верю я – грянет час.
     Но знаю я – будет так:


     С глазами, полными слез,
     Милую, всю в огне,
     Сердце мое, как пес,
     Назад приведет ко мне!

 1960


   Стихи о гордой красоте


     Как нежданного счастья вестник,
     Ты стоишь на пороге мая,
     Будто сотканная из песни,
     И загадочная, и простая.


     Я избалован счастьем мало.
     Вот стою и боюсь шевелиться:
     Вдруг мне все это только снится,
     Дунет ветер… и ты – пропала?!


     Ветер дунул, промчал над садом,
     Только образ твой не пропал.
     Ты шагнула, ты стала рядом
     И чуть слышно спросила: «Ждал?»


     Ждал? Тебе ли в том сомневаться!
     Только ждал я не вечер, нет.
     Ждал я десять, а может статься,
     Все пятнадцать иль двадцать лет.


     Потому и стою, бледнея,
     И взволнованный и немой.
     Парк нас манит густой аллеей,
     Звезды кружат над головой…


     Можно скрыться, уйти от света
     К соснам, к морю, в хмельную дрожь.
     Только ты не пойдешь на это,
     И я рад, что ты не пойдешь.


     Да и мне ни к чему такое,
     Хоть святым и не рвусь прослыть.
     Просто, встретив хоть раз большое,
     Сам не станешь его дробить.


     Чуть доносится шум прибоя,
     Млечный Путь, как прозрачный дым…
     Мы стоим на дороге двое,
     Улыбаемся и молчим…


     Пусть о грустном мы не сказали,
     Но для нас и так не секрет,
     Что для счастья мы опоздали,
     Может статься, на много лет.


     Можно все разгромить напасти.
     Ради счастья – преграды в прах!
     Только будет ли счастье – счастьем,
     Коль на детских взойдет слезах?


     Пусть иные сердца ракетой
     Мчатся к цели сквозь боль и ложь.
     Только ты не пойдешь на это,
     И я горд, что ты не пойдешь!


     Слышу ясно в душе сегодня
     Звон победных фанфарных труб,
     Хоть ни разу тебя не обнял
     И твоих не коснулся губ.


     Пусть пошутят друзья порою.
     Пусть завидуют. В добрый час!
     Я от них торжества не скрою,
     Раз уж встретилось мне такое,
     Что встречается только раз!


     Ты не знаешь, какая сила
     В этой гордой красе твоей!
     Ты пришла, зажгла, окрылила,
     Снова веру в меня вселила,
     Чище сделала и светлей.


     Ведь бывает, дорогой длинной,
     Утомленный, забыв про сон,
     Сквозь осоку и шум осинный
     Ты идешь под комарный звон.


     Но однажды ветви раздвинешь –
     И, в ободранных сапогах,
     На краю поляны застынешь
     В солнце, в щебете и цветах.


     Пусть цветов ты не станешь рвать,
     А, до самых глубин взволнованный,
     Потрясенный и зачарованный,
     Долго так вот будешь стоять.


     И потянет к лугам, к широтам,
     Прямо к солнцу… И ты шагнешь!
     Но теперь не пойдешь болотом,
     Ни за что уже не пойдешь!

 1960


   Доверчивый супруг


     Лет с десяток замужем пробыв,
     Стали вы скучны и деловиты
     И все чаще, ласку отстранив,
     Цедите, зевая нарочито:


     – Поцелуи? Ты прости, мой свет,
     Если я иронии не скрою.
     Только глупо в тридцать с лишним лет
     Нам влюбленным подражать порою.
     Может быть, я сердцем постарела,
     Только я прохладна на любовь.
     В тридцать уж не те душа и тело
     И не та течет, пожалуй, кровь.


     А супруг? Бывают же на свете
     Чудаки, наивные, как дети!
     Выслушав жену, не оскорбился,
     А вздохнул, поверил и смирился.


     А ему хоть раз бы приглядеться,
     Как для большей нежности лица
     Ультракосметические средства
     Пробуются в доме без конца.


     А ему бы взять да разобраться,
     Так ли в доме все благополучно,
     Если вы с ним, прежде неразлучны,
     Очень полюбили расставаться?


     А ему бы взять да усомниться,
     Надо ль вечно гладить по головке?
     А ему хоть раз бы возвратиться
     Раньше срока из командировки!


     И проверить: так ли уж прохладно
     Без него у милой сердце бьется?..
     И увидеть… Впрочем, хватит, ладно!
     Он и сам, быть может, разберется!

 1960


   Хорошие люди

   Генерал-лейтенанту Ивану Семеновичу Стрельбицкому


     Ветер, надув упругие губы,
     Гудит на заре в зеленые трубы.
     Он знает, что в городе и в селе
     Хорошие люди живут на земле.


     Идут по планете хорошие люди.
     И может быть, тем уж они хороши,
     Что в труд свой, как в песню, им хочется всюду
     Вложить хоть частицу своей души.


     На свете есть счастье – люби, открывай.
     Но слышишь порой: «Разрешите заметить,
     Ведь хочется в жизни хорошего встретить,
     А где он, хороший! Поди угадай!»


     Как узнавать их? Рецептов не знаю.
     Но вспомните сами: капель, гололед…
     Кружили вокруг фонарей хоровод
     Снежинки. А вы торопились к трамваю.


     И вдруг, поскользнувшись у поворота,
     Вы больно упали, задев водосток.
     Спешили прохожие мимо… Но кто-то
     Бросился к вам и подняться помог.


     Быстро вам что-то сказал, утешая,
     К свету подвел и пальто отряхнул,
     Подал вам сумку, довел до трамвая
     И на прощанье рукою махнул.


     Случай пустячный, конечно, и позже
     В памяти вашей растаял, как снег,
     Обычный прохожий… А что, если, может,
     Вот это хороший и был человек?!


     А помните – было однажды собранье.
     То, где работника одного
     Суровый докладчик подверг растерзанью,
     Тысячу бед свалив на него.


     И плохо б пришлось горемыке тому,
     Не выступи вдруг сослуживец один –
     Ни другом, ни сватом он не был ему,
     Просто обычнейший гражданин.


     Но встал и сказал он: – Неладно, друзья!
     Пусть многие в чем-то сейчас правы,
     Но не рубить же ему головы.
     Ведь он не чужой нам. И так нельзя!


     Его поддержали с разных сторон.
     Людей будто новый ветер коснулся.
     И вот уже был человек спасен,
     Подвергнут критике, но спасен
     И даже робко вдруг улыбнулся.


     Такой «рядовой» эпизод подчас
     В памяти тает, как вешний снег.
     Но разве тогда не прошел возле вас
     Тот самый – хорошей души человек?!


     А помните… Впрочем, не лишку ли будет?!
     И сами вы, если услышите вдруг:
     Мол, где они, эти хорошие люди? –
     Ответьте уверенно:
     Здесь они, друг!


     За ними не надо по свету бродить,
     Их можно увидеть, их можно открыть
     В чужих или в тех, что знакомы нам с детства,
     Когда вдруг попристальней к ним приглядеться,
     Когда вдруг самим повнимательней быть.


     Живут на планете хорошие люди,
     Красивые в скромности строгой своей.
     Привет вам сердечный, хорошие люди!
     Большого вам счастья, хорошие люди!
     Я верю: в грядущем Земля наша будет
     Планетою только хороших людей.

 1961


   Разрыв


     Битвы словесной стихла гроза.
     Полные гнева, супруг и супруга
     Молча стояли друг против друга,
     Сузив от ненависти глаза.


     Все корабли за собою сожгли,
     Вспомнили все, что было плохого.
     Каждый поступок и каждое слово –
     Все, не щадя, на свет извлекли.


     Годы их дружбы, сердец их биенье –
     Все перечеркнуто без сожаленья.
     Часто на свете так получается:
     В ссоре хорошее забывается.


     Тихо. Обоим уже не до споров.
     Каждый умолк, губу закусив.
     Нынче не просто домашняя ссора,
     Нынче конец отношений. Разрыв.


     Все, что решить надлежало, решили.
     Все, что раздела ждало, разделили.
     Только в одном не смогли согласиться,
     Это одно не могло разделиться.


     Там, за стеною, в ребячьем углу,
     Сын их трудился, сопя, на полу.
     Кубик на кубик. Готово! Конец!
     Пестрый, как сказка, вырос дворец.


     – Милый! – подавленными голосами
     Молвили оба. – Мы вот что хотим… –
     Сын повернулся к папе и маме
     И улыбнулся приветливо им.


     – Мы расстаемся… совсем… окончательно…
     Так нужно, так лучше… И надо решить.
     Ты не пугайся. Слушай внимательно:
     С мамой иль с папой будешь ты жить?


     Смотрит мальчишка на них встревоженно.
     Оба взволнованы… Шутят иль нет?
     Палец в рот положил настороженно.
     – И с мамой, и с папой, – сказал он в ответ.


     – Нет, ты не понял! – И сложный вопрос
     Каждый ему втолковать спешит.
     Но сын уже морщит облупленный нос
     И подозрительно губы кривит…


     Упрямо сердце мальчишечье билось,
     Взрослых не в силах понять до конца.
     Не выбирало и не делилось.
     Никак не делилось на мать и отца!


     Мальчишка! Как ни внушали ему,
     Он мокрые щеки лишь тер кулаками,
     Никак не умея понять: почему
     Так лучше ему, папе и маме?


     В любви излишен всегда совет.
     Трудно в чужих делах разбираться.
     Пусть каждый решает, любить или нет,
     И где сходиться, и где расставаться.


     И все же порой в сумятице дел,
     В ссоре иль в острой сердечной драме
     Прошу только вспомнить, увидеть глазами
     Мальчишку, что драмы понять не сумел
     И только щеки тер кулаками.

 1961


   Попутчица


     – Мой муж бухгалтер, скромный, тихий малый,
     Заботлив, добр, и мне неплохо с ним.
     Но все-таки когда-то я мечтала,
     Что мой избранник будет не таким.
     Он виделся мне рослым и плечистым,
     Уверенно идущим по земле.
     Поэтом, музыкантом иль артистом,
     С печатью вдохновенья на челе.


     Нет, вы не улыбайтесь! Я серьезно.
     Мне чудился громадный, светлый зал
     И шум оваций, яростно и грозно
     К его ногам катящийся, как вал.


     Или вот так: скворцы, веранда, лето.
     Я поливаю клумбу с резедой,
     А он творит. И сквозь окно порой
     Нет-нет и спросит у меня совета.


     Вагон дремал под ровный стук колес…
     Соседка, чиркнув спичкой, закурила.
     Но пламени почти не видно было
     При пламенной косметике волос.


     Одета ярко и не слишком скромно,
     Хорошенькое круглое лицо,
     В ушах подвески, на руке кольцо,
     Вишневый рот и взгляд капризно-томный.


     Плывет закат вдоль скошенного луга,
     Чай проводник разносит не спеша,
     А дама все описывает друга,
     Которого ждала ее душа.


     Чего здесь только нет: талант, и верность,
     И гордый профиль, и пушистый ус,
     И мужество, и преданность, и нежность,
     И тонкий ум, и благородный вкус…


     Я промолчал. Слова нужны едва ли?!
     И все ж хотелось молвить ей сейчас:
     «Имей он все, о чем вы тут сказали,
     Он, может быть, и выбрал бы не вас».

 1961


   Телефонный звонок


     Резкий звон ворвался в полутьму,
     И она шагнула к телефону,
     К частому, настойчивому звону.
     Знала, кто звонит и почему.


     На мгновенье стала у стола,
     Быстро и взволнованно вздохнула,
     Но руки вперед не протянула,
     И ладонь на трубку не легла.


     А чего бы проще: взять и снять
     И, не мучась и не тратя силы,
     Вновь знакомый голос услыхать
     И опять оставить все, как было.


     Только разве тайна, что тогда
     Возвратятся все ее сомненья.
     Снова и обман, и униженья –
     Все, с чем не смириться никогда!


     Звон кружил, дрожал, не умолкая,
     А она стояла у окна,
     Всей душою, может, понимая,
     Что менять решенья не должна.


     Все упрямей телефон звонил,
     Но в ответ – ни звука, ни движенья.
     Вечер этот необычным был,
     Этот вечер – смотр душевных сил,
     Аттестат на самоуваженье.


     Взвыл и смолк бессильно телефон.
     Стало тихо. Где-то пели стройно…
     Дверь раскрыла, вышла на балкон.
     В первый раз дышалось ей спокойно.

 1961


   Апрель


     Москва. Апрель. Воскресный день.
     Край облака рассветно-розов…
     Природе, видно, вновь не лень
     Конфузить Институт прогнозов.


     Грозы и ветра нет в помине,
     По скверам прыгают грачи,
     Ошибся институт… Но ныне
     Ему прощают москвичи.


     И мы прощаем: я и Вера.
     В пожатье рук – горячий ток…
     И нас несет людской поток
     Вдоль набережной, мимо сквера.


     Весна зеленой веткой машет,
     Ручьем бежит, поет скворцом…
     Нам весело – ведь мы вдвоем!
     Все ближе, ближе губы наши.


     Минута – и они сольются
     Днем на глазах у всей Москвы…
     Стоп! Не теряйте головы –
     Ведь люди рядом засмеются.


     Вдруг, яркой мыслью озаренный,
     Увидев впереди вокзал,
     Я улыбнулся и сказал:
     – Хитер на выдумку влюбленный!


     Вдоль шумно-пестрого перрона
     Стоит экспресс «Москва – Чита».
     Смех, слезы, говор, теснота…
     Идет прощанье у вагонов.


     – Прощай, Степан, счастливый путь!
     – Марго, привет горячий Зине!
     – Андрюша, детка, не забудь,
     Тут сыр, а курочка в корзине.


     Я в девичьи глаза смотрю –
     Не рассказать, как их люблю я.
     – Пиши! – я громко говорю
     И нежно милую целую.


     В толпе мы – как в глуши дубрав.
     До нас тут никому нет дела.
     Но вот свисток… Рванул состав –
     И вмиг платформа опустела.


     Как быть? Куда теперь идти?
     Нашел! И я шепчу подруге:
     – Бежим! К четвертому пути
     Подходит скорый из Калуги.



   Дорожная встреча


     Было нас трое в купе одном:
     Моряк, богатырски храпевший над нами,
     И мы – это я и волгарь-агроном,
     Плечистый, с застенчивыми глазами.


     Мы с ним толковали о ржи и о гречке.
     И я, немного в том смысля порой,
     Нет-нет да и важно вставлял словечко, –
     Знай наших, хоть я, мол, и городской!


     До книг, до стихов добрались мы потом.
     Но он не смотрел мне восторженно в рот,
     А стал вдруг цитировать стих за стихом, –
     Знай тоже, мол, наших, хоть я – полевод!


     Ложились мы в первом часу, вероятно.
     И тут, отвернувшись на миг, из блокнота
     Он вынул потертое женское фото,
     Взглянул, улыбнулся и спрятал обратно.


     – Так, так! – прогудел вдруг раскатистый бас.
     Проснулся моряк, усмехнулся, зевая. –
     Красавицу прячете? Молодая?
     Женаты, конечно? По опыту знаю,
     Проведает женка – ох, перцу ж и даст!


     Слегка растерявшись, тот выключил свет.
     С минуту иль две была тишина.
     Потом он ответил: – А тайны и нет.
     Это жена. Вы не смейтесь, сосед.
     Честное слово, это жена.


     – Простите, – моряк пробасил смущенно.
     Понятно. Бывал в положенье таком.
     Счастливое время… Молодожены…
     – Да нет, мы двенадцатый год живем.


     И чувствуя, видно, как подняли брови
     Оба соседа, он в тишине
     Стал говорить вдруг просто, с любовью,
     С любовью… о собственной о жене.


     Как встретил в клубе ее впервые,
     Как в первый раз сказал ей: «Жена…»,


     Какие глаза у нее озорные
     И как хорошо смеется она.


     – Немного капризная, правда, бедовая,
     Балую тоже и сам порой,
     Орехи очень любит кедровые,
     Чуть не мешок вот везу домой.


     Был на Урале в командировке,
     Две недели дано мне было.
     А я в полторы достал сортировки… –
     Моряк улыбнулся: – И снова к милой?


     Мы с флотским шутили, острили зубато,
     Но было нам вроде неловко немного.
     Ну так, словно были мы в чем виноваты
     Пред теми, с кем нас разлучила дорога.


     Он вышел в Бекетовке. Снова мрак
     Гудел от вагонной дрожи.
     – Хороший парень, – сказал моряк, –
     Душевный парень, и все же…


     Таких, к сожаленью, жены порой
     Не очень-то любят и ценят не очень.
     Зря раньше срока он едет домой.
     Всякое может застать, между прочим…


     Он выкурил трубку и вновь – храпака.
     Бывалому всюду родная каюта!
     А мне не спалось. От слов моряка
     Стало грустно вдруг почему-то.


     И впрямь не слишком ли часто бывает,
     Что многие странно живут порой:
     На чувства холодом отвечают,
     На холод – нежностью и тоской?


     Не знаю, как будет попутчик наш встречен,
     Не ведаю, что у него за жена,
     Но мне захотелось вдруг в этот вечер
     Сказать, чтоб смогла услышать она:


     – Послушайте, незнакомка далекая!
     Не знаю: хорошая вы или скверная,
     Сердечная, добрая или жестокая,
     Но то, что любимая, – знаю наверное!


     Поймите: в вагоне, соседям на час
     Обычно не лгут никогда. Зачем?
     Вас любят! А это один только раз
     Встречается людям, и то не всем!


     Поэтому, если вы любите тоже,
     Привет вам сердечный!.. Но если вдруг
     Сосед мой недаром меня встревожил
     И встретится с болью ваш лучший друг,


     Стойте тогда! Удержитесь от взгляда,
     От тайных улыбок и тайных встреч!
     Поймите: любовь не оплевывать надо,
     А либо отвергнуть, либо беречь!..


     Прислушался: ровно сосед мой дышит.
     Он рядом – и то услышать не мог.
     А до нее километры дорог…
     Все верно. И все-таки вдруг услышит?!

 1961


   Твой подарок


     День рожденья я с раннего детства любил.
     За сюрприз посредине стола,
     И за то, что я в школу в тот день не ходил,
     И за торт, что мне мама пекла.


     Были трудными годы, подарки – скромны,
     Но был счастлив я, шашку беря.
     И казалось на сутки возвратом весны
     Мне седьмое число сентября.


     Шашка – радость. Воздушен кусок пирога.
     Только в этом ли главное было?!
     – Тут не дорог подарок – любовь дорога, –
     Мне с улыбкою мать говорила.


     Эту старую мудрость постиг я вполне
     Много позже, когда подо Мгою
     День рожденья, меня отыскав на войне,
     В блиндаже повстречался со мною.


     Мы сквозь ливень пришли после боя назад,
     Печь, треща, разливала жару,
     Пар клубился над мокрой одеждой солдат,
     Как туман над рекой поутру.


     И когда нам вино старшина отмерял
     Строго – Боже спаси просчитаться! –
     Писарь, роясь в каких-то бумагах, сказал:
     – А у нас новорожденный, братцы!


     Пусть в далекие дали ушел этот день,
     Но и ныне он в памяти ярок.
     Все богатство солдата – шинель да ремень,
     Где солдат раздобудет подарок?


     Но сквозь дальние годы я вижу блиндаж
     И на ящике из-под снаряда –
     Десять кружек.
     – Бери, брат наводчик, уважь!
     Чем богаты, тем, значит, и рады!


     Кружки были под стать продубленным бойцам,
     В метках ссадин, просты, грубоваты,


     В каждой ровно сто грамм, фронтовые сто грамм,
     Что дают после боя солдату.


     Юбиляру же, как ни взволнован он был,
     Было все ж от чего растеряться,
     Если водки он в жизни почти и не пил,
     А сравнялось ему восемнадцать.


     После третьей – блиндаж покачнулся слегка
     И на песенных крыльях поплыл…
     – Тут, брат, суть не в подарках – любовь дорога!
     Улыбаясь, сержант пробасил.


     Годы шли… И недавно, когда листопад
     Закружил среди дачных огней,
     День рожденья, как год и как десять назад,
     Вновь созвал в моем доме гостей.


     Нынче весело. Тосты смешны и бойки,
     Каждый быть бесшабашным готов,
     Хоть у многих уже посветлели виски
     От забот и студеных ветров.


     Я смеялся, а в сердце тревога росла.
     Ты ведь первой прийти обещала.
     – Вот приду и отвечу, – сказала.
     Стукнет дверь – стукнет сердце: пришла, не пришла?


     И когда вдруг вошла ты в веселом огне
     Своих солнечно-теплых волос,
     И когда подошла, улыбаясь, ко мне –
     Все смела: и укор, и вопрос.


     И сказала, как будто все беды рубя:
     – Все решила я. Дар принимаешь?
     Я дарю тебе душу свою и себя.
     Насовсем, навсегда! Понимаешь?


     «Я дарю тебе душу свою и себя!»
     То ли ветер гудит у реки?
     «Я дарю тебе душу свою и себя!»
     То ли сердце стучится в виски?


     Неужели я счастье схватил за рога?
     И впервые сказать не пришлось,
     Что не дорог подарок – любовь дорога,
     Если все воедино слилось!


     Только знаешь, сейчас говорить о любви
     Я не в силах простыми словами.
     Хочешь, чуть старомодным меня назови
     И блесни, улыбаясь, глазами.


     Но за дар, за надежды, что стали близки,
     За минуты высокие эти
     Я, как в храме, касаюсь губами руки,
     Самой щедрой и нежной на свете!

 1961


   Звезды служат влюбленным


     Реки служат судам,
     Травы служат стадам,
     Рельсы – гулким колесам вагонным.
     Птицы служат садам,
     Маяки – морякам,
     Звезды служат влюбленным.


     Льют созвездья на землю таинственный свет,
     Но ни трасс, ни путей к ним космических нет,
     К ним, всегда добела раскаленным.
     Космодром для ракет –
     Лишь прохлада планет.
     Звезды ж светят одним влюбленным.


     Говорят, что влюбленный – это чудак.
     Внешне, может, и так, но по сути не так.
     Просто он изнутри озаренный.
     Не косись на него с недоверьем, профком,
     Кто рекорды дает и живет с огоньком?
     Да, конечно же, он, влюбленный!


     Кто влюблен – тот не ищет покойных путей,
     Рвется к ветру и к звездам с любимой своей,
     Всей земной красотой окрыленный.
     «Жить с романтикой!» – это влюбленных закон,
     Ну а кто не романтик, то попросту он
     Вообще никакой не влюбленный.


     Майский вечер затих в синеве тополей,
     И гирлянды мигающих дальних огней
     Над широким зажглись небосклоном.
     Это так хорошо, что составы бегут,
     Что на свете есть счастье, что птицы поют
     И что звезды горят влюбленным!..

 1962


   Обидная любовь


     Пробило десять. В доме – тишина.
     Она сидит и напряженно ждет.
     Ей не до книг сейчас и не до сна:
     Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!


     Пусть вечер люстру звездную включил,
     Не так уж поздно, день еще не прожит.
     Не может быть, чтоб он не позвонил!
     Чтобы не вспомнил – быть того не может!


     «Конечно же, он рвался, и не раз,
     Но масса дел: то это, то другое…
     Зато он здесь и сердцем и душою».


     К чему она хитрит перед собою
     И для чего так лжет себе сейчас?


     Ведь жизнь ее уже немало дней
     Течет отнюдь не речкой Серебрянкой:
     Ее любимый постоянно с ней –
     Как хан Гирей с безвольной полонянкой.


     Случалось, он под рюмку умилялся
     Ее душой: «Так преданна всегда!»
     Но что в душе той – радость иль беда?
     Об этом он не ведал никогда,
     Да и узнать ни разу не пытался.


     Хвастлив иль груб он, трезв или хмелен,
     В ответ – ни возражения, ни вздоха.
     Прав только он, и только он умен,
     Она же лишь «чудачка» и «дуреха».


     И ей ли уж не знать о том, что он
     Ни в чем и никогда с ней не считался,
     Сто раз ее бросал и возвращался,
     Сто раз ей лгал и был всегда прощен.


     В часы невзгод твердили ей друзья:
     – Да с ним пора давным-давно расстаться.
     Будь гордою. Довольно унижаться!
     Сама пойми: ведь дальше так нельзя!


     Она кивала, плакала порой.
     И вдруг смотрела жалобно на всех:
     – Но я люблю… Ужасно… Как на грех!..
     И он уж все же не такой плохой!


     Тут было бесполезно препираться,
     И шла она в свой добровольный плен,
     Чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться
     И ничего не требовать взамен.


     Пробило полночь. В доме тишина…
     Она сидит и неотступно ждет.
     Ей не до книг сейчас и не до сна:
     Вдруг позвонит? А вдруг еще придет?


     Любовь приносит радость на порог.
     С ней легче верить, и мечтать, и жить.
     Но уж не дай, как говорится, Бог
     Вот так любить!

 1962


   «Ты грустишь и, косу теребя…»


     Ты грустишь и, косу теребя,
     Молча смотришь в сумрак за окном…
     Чем же мне порадовать тебя?
     Как зажечь глаза твои огнем?


     Ты романтик. Прямо на звезду
     Проложу я серебристый след.
     Для тебя я в летчики пойду.
     Ну скажи: ты рада или нет?


     Хочешь, смело в космос полечу?
     – Не хочу.


     Ты грустишь и, косу теребя,
     Молча смотришь в сумрак за окном…
     Чем же мне порадовать тебя?
     Как зажечь глаза твои огнем?


     Здесь дождя холодная стена.
     А на юге солнечный закат…
     В берег бьет зеленая волна,
     Расцветают персик и гранат.


     Хочешь, на Кавказ тебя умчу?
     – Не хочу!


     Ты грустишь и, косу теребя,
     Молча смотришь в сумрак за окном…
     Чем же мне порадовать тебя?
     Как зажечь глаза твои огнем?


     Не сердись, додумаюсь, пойму.
     Может, и отыщется струна.
     Может, в космос мчаться ни к чему
     И волна морская не нужна?


     Хочешь стать моею навсегда?
     – Да!..

 1962


   Сны – обман, и верить снам не надо…


     Сны – обман, и верить снам не надо,
     Все во сне бывает невпопад,
     Так нам с детства, кажется, твердят.
     Был и я всегда того же взгляда,
     Надо думать, с самого детсада.


     Впрочем, шутки прочь. В моей груди
     Завелись крамольные сомненья.
     Я не мистик, но сама суди,
     Так ли уж нелепы сновиденья?


     Прежде, когда нам во мгле ночной
     Улыбалась каждая звезда,
     Сколько планов я связал с тобой,
     Сколько раз ты снилась мне тогда!


     Снилось мне, что я счастливей всех,
     Что навеки взял твою любовь.
     Снился мне твой золотистый смех
     И углом изломанная бровь.


     Сон причудлив, и порой бывало,
     Что во сне не то услышу я.
     – Надо ждать, – ты наяву сказала.
     А во сне сказала: – Я твоя!


     Сон не точен – это не беда.
     Главное, что были мы дружны,
     Главное, что снились мне тогда
     Радостно-приподнятые сны.


     Почему ж теперь, когда с тобой
     Прожили мы вместе столько лет,
     Прежних снов уж и в помине нет,
     А из-за портьеры в час ночной
     Сон ко мне являться стал иной.


     Стал все чаще видеть я во сне
     Губы крепко сжатые твои,
     И все чаще стали сниться мне
     Острые словесные бои.


     Сон причудлив, и все больше стало
     Надо мной свистеть сердитых стрел.
     Наяву ты холодно сказала:
     – Я люблю, но попросту устала. –
     А во сне сказала: – Надоел.


     Сон не точен, это не беда.
     Главное теперь, пожалуй, в том,
     Что не так мы, кажется, живем,
     Что порою стало нам вдвоем
     Неуютно так, как никогда.


     Говорят, что верить снам не надо.
     Сны – мираж, туманные края…
     Прежде был и я того же взгляда,
     А теперь вот усомнился я.


     Ничего на свете не случится.
     Для того, чтоб стали мы дружны,
     Сами что-то сделать мы должны.
     Вот тогда, наверно, будут сниться
     Мне, как прежде, радостные сны.

 1962


   Девушка


     Девушка, вспыхнув, читает письмо.
     Девушка смотрит пытливо в трюмо.
     Хочет найти и увидеть сама
     То, что увидел автор письма.


     Тонкие хвостики выцветших кос,
     Глаз небольших синева без огней.
     Где же «червонное пламя волос»?
     Где «две бездонные глуби морей»?


     Где же «классический профиль», когда
     Здесь лишь кокетливо вздернутый нос?
     «Белая кожа»… Но гляньте сюда:
     Если он прав, то куда же тогда
     Спрятать веснушки? Вот в чем вопрос!


     Девушка снова читает письмо,
     Снова с надеждою смотрит в трюмо.
     Смотрит со скидками, смотрит пристрастно,
     Ищет старательно, но… напрасно!


     Ясно, он просто над ней подшутил.
     Милая шутка! Но кто разрешил?!
     Девушка сдвинула брови. Сейчас
     Горькие слезы брызнут из глаз…


     Как объяснить ей, чудачке, что это
     Вовсе не шутка, что хитрости нету.


     Просто, где вспыхнул сердечный накал,
     Разом кончается правда зеркал!


     Просто весь мир озаряется там
     Радужным, синим, зеленым…
     И лгут зеркала. Не верь зеркалам!
     А верь лишь глазам влюбленным!

 1962


   Письмо любимой


     Мы в дальней разлуке. Сейчас между нами
     Узоры созвездий и посвист ветров,
     Дороги с бегущими вдаль поездами
     Да скучная цепь телеграфных столбов.


     Как будто бы чувствуя нашу разлуку,
     Раскидистый тополь, вздохнув горячо,
     К окну потянувшись, зеленую руку
     По-дружески мне положил на плечо.


     Душа хоть какой-нибудь весточки просит,
     Мы ждем, загораемся каждой строкой.
     Но вести не только в конвертах приносят,
     Они к нам сквозь стены проходят порой.


     Представь, что услышишь ты вести о том,
     Что был я обманут в пути подлецом,
     Что руку, как другу, врагу протянул,
     А он меня в спину с откоса толкнул…


     Все тело в ушибах, разбита губа…
     Что делать? Превратна порою судьба!
     И пусть тебе станет обидно, тревожно,
     Но верить ты можешь. Такое – возможно!


     А если вдруг весть, как метельная мгла,
     Ворвется и скажет словами глухими,
     Что смерть недопетую песнь прервала
     И черной каймой обвела мое имя.


     Веселые губы сомкнулись навек…
     Утрата, ее ни понять, ни измерить!
     Нелепо! И все-таки можешь поверить:
     Бессмертны лишь скалы, а я – человек!


     Но если услышишь, что вешней порой
     За новым, за призрачным счастьем в погоне
     Я сердце свое не тебе, а другой
     Взволнованно вдруг протянул на ладони, –


     Пусть слезы не брызнут, не дрогнут ресницы,
     Колючею стужей не стиснет беда!
     Не верь! Вот такого не может случиться!
     Ты слышишь? Такому не быть никогда!

 1962


   Одна


     К ней всюду относились с уваженьем, –
     И труженик, и добрая жена.
     А жизнь вдруг обошлась без сожаленья:
     Был рядом муж – и вот она одна…


     Бежали будни ровной чередою.
     И те ж друзья, и уваженье то ж,
     Но что-то вдруг возникло и такое,
     Чего порой не сразу разберешь.


     Приятели, сердцами молодые,
     К ней заходя по дружбе иногда,
     Уже шутили так, как в дни былые
     При муже не решались никогда.


     И, говоря, что жизнь – почти ничто,
     Коль будет сердце лаской не согрето,


     Порою намекали ей на то,
     Порою намекали ей на это…


     А то при встрече предрекут ей скуку
     И даже раздражатся сгоряча,
     Коль чью-то слишком ласковую руку
     Она стряхнет с колена иль с плеча.


     Не верили: ломается, играет.
     Скажи, какую сберегает честь!
     Одно из двух: иль цену набивает,
     Или давно уж кто-нибудь да есть…


     И было непонятно никому,
     Что и одна – она верна ему!

 1962


   Первый поцелуй


     Мама дочь ругает строго
     За ночное возвращенье.
     Дочь зарделась у порога
     От обиды и смущенья.


     А слова звучат такие,
     Что пощечин тяжелей.
     Оскорбительные, злые,
     Хуже яростных шмелей.


     Друг за другом мчат вдогонку,
     Жгут, пронзают, как свинец…
     Но за что клянут девчонку?!
     В чем же дело, наконец?


     Так ли страшно опозданье,
     Если в звоне вешних струй
     Было первое свиданье,
     Первый в жизни поцелуй!


     Если счастье не из книжки,
     Если нынче где-то там
     Бродит он, ее парнишка,
     Улыбаясь звездным вспышкам,
     Людям, окнам, фонарям…


     Если нежность их созрела,
     Школьным догмам вопреки.
     Поцелуй – он был несмелым,
     По-мальчишьи неумелым,
     Но упрямым по-мужски.


     Шли то медленно, то быстро,
     Что-то пели без конца…
     И стучали чисто-чисто,
     Близко-близко их сердца.


     Так зачем худое слово?
     Для чего нападок гром?
     Разве вправду эти двое
     Что-то делают дурное?
     Где ж там грех? Откуда? В чем?


     И чем дочь громить словами,
     Распаляясь, как в бою,
     Лучше б просто вспомнить маме
     Сад с ночными соловьями,
     С песней, с робкими губами –
     Юность давнюю свою.


     Как была счастливой тоже,
     Как любила и ждала,
     И тогда отнюдь не строже,
     Даже чуточку моложе
     Мама дочери была.


     А ведь вышло разве скверно?
     До сих пор не вянет цвет!
     Значит, суть не в том, наверно:
     Где была? Да сколько лет?


     Суть не в разных поколеньях,
     Деготь может быть везде.
     Суть здесь в чистых отношеньях,
     В настоящей красоте!


     Мама, добрая, послушай:
     Ну зачем сейчас гроза?!
     Ты взгляни девчонке в душу,
     Посмотри в ее глаза.


     Улыбнись и верь заране
     В золотинки вешних струй,
     В это первое свиданье,
     В первый в жизни поцелуй!

 1962


   Пылкая душа (Шутка)


     Женщина в силоновой пижаме
     Медленно захлопнула роман.
     Хрустнула холеными руками
     И завороженными глазами
     Посмотрела в сумрачный туман.


     Муж чертил, сутулясь у стола,
     А она под тихий шум метели
     Вновь, листая том, произнесла:
     – Вот ведь люди как любить умели!


     Ради милых уходили в бой,
     Ревновали, мучились, рыдали,
     Шли на плаху, жертвуя собой,
     Даже разум от любви теряли.


     Скажешь, я не труженица? Пусть!
     Но хочу и я, чтоб жгучий бред,
     Чтобы муки, чтоб мольба и грусть!
     Женщина я все же или нет?!


     И не хмурь, пожалуйста, бровей!
     С каждым днем в тебе все больше прозы.
     Что ты знаешь про огонь страстей,
     Про мольбу, страдания и слезы?


     Что могу я вспомнить из прошедшего?
     Где тот яркий взрыв в моей судьбе?
     Что ты сделал в жизни сумасшедшего?
     – То, что я женился на тебе…

 1962


   Стихи об одной любви


     Он так любовь свою берег,
     Как берегут цветы.
     И так смущался, что не мог
     Сказать ей даже «ты».


     Он ей зимой коньки точил,
     Для книжек сделал полку,
     Все чертежи ее чертил
     И тайно в паспорте хранил
     Зеленую заколку.


     Она смеялась – он светлел.
     Грустила – он темнел.
     И кто сказал, что будто нет
     Любви в шестнадцать лет?!


     К тому, что будет впереди,
     Навстречу всей вселенной
     Бежали рядом два пути,
     Сближаясь постепенно.


     Робея под лучами глаз,
     Не смея губ коснуться,
     Он не спешил: настанет час,
     Когда пути сольются.


     Когда придут взамен тревог
     Слова «люблю» и «да»
     И над скрещеньем двух дорог
     Не робкий вспыхнет огонек,
     А жаркая звезда.


     И жизнь была бы хороша,
     Презрей он ту «услугу».
     Но раз не вынесла душа,
     И он, волнуясь и спеша,
     Во всем открылся другу.


     Тот старше был и больше знал
     И тем слегка гордился.
     – Ты просто баба, – он сказал, –
     Как маленький, влюбился!


     Любовь не стоит ни гроша,
     Коль сердце только тает.
     Запомни: женская душа
     Несмелых презирает!


     Она ж смеется над тобой
     Почти наверняка.
     Да где характер твой мужской
     И твердая рука?!


     Потребуй все. Не отступай!
     Смелей иди вперед!
     Она – твоя! Не трусь и знай:
     Кто любит – не уйдет!


     И чтоб в любви не знать обид,
     Запомни навсегда:
     Что грубость девушка простит,
     А глупость никогда!


     Весенний ветер ли подул,
     Коварен и лукав,
     Иль друга речь, иль крови гул,
     Но парень, выслушав, кивнул:


     – Возможно, ты и прав…
     Звенела ночь, луна плыла,
     Как ворон, мгла кружила,
     И хоть растеряна была,
     Она и вправду не ушла,
     Наверное, любила.


     Гремели зори у реки
     Кантатами скворцов,
     И мчались дни, как огоньки,
     Как стрелы поездов.


     Теперь волнениям конец!
     Победа и покой!
     Но почему же стук сердец
     Подавленный такой?


     Он так любимую берег,
     Как берегут цветы.
     И так смущался, что не мог
     Сказать ей даже «ты».


     Но друг явился и «помог».
     И он сумел, он вырвать смог
     Растерянное «да»…
     Так почему ж в конце пути,
     Куда он должен был прийти,
     Не вспыхнула звезда?!


     Тебе б смеяться поутру,
     А ты весь будто сварен.
     Зачем стоишь ты на ветру?
     О чем ты плачешь, парень?


     Эх, снять бы голову ему –
     Скотине, другу твоему!

 1962


   Разговор с другом


     Знакомя, друг сказал мне сокровенно:
     – Рекомендую: Коля. Пианист.
     Прекрасный парень и душою чист,
     И ты его полюбишь непременно!


     «Прекрасный парень» в меру был живой,
     Сел за рояль, Прокофьева сыграл,
     Смеялся шуткам, подымал бокал,
     Потом простился и ушел домой.


     Ушел и канул в темноту и снег…
     И я спросил у друга своего:


     – Вот ты прекрасным называл его.
     А чем прекрасен этот человек?
     С минуту друг растерянно молчал.
     Ходил, курил и молвил наконец:


     – Он никому вреда не причинял,
     Не лицемер, не склочник, не подлец…
     И вновь спросил я друга своего:
     – А доброго он людям сделал много? –
     Мой друг вздохнул: – Да вроде ничего.
     И все-таки он неплохой, ей-богу!


     И тут мелькнуло: а не так ли я
     Хвалю порой того, кто не подлец?
     Но сколько рядом истинных сердец?
     И все ль друзья действительно друзья?


     Не прямодушен – ладно, ничего!
     Не сделал зла – приветствуем его.
     Мог утащить, а он не утащил
     И чуть ли уж не подвиг совершил.


     Иль, скажем, парень в девушку влюбился,
     Жениться обещал. И под конец
     Не оскорбил, не бросил, а женился –
     И вот уже герой и молодец!


     А то вдруг вам как на голову снег
     Свалилось горе. Друг о том проведал.
     Он мог добить, предать, но он не предал.
     Нет, не помог ничем, а лишь не предал –
     И вот уж он «прекрасный человек».


     Смешно, но факт: мы, будто с ценной ношей,
     Со странной меркой носимся порой:
     «Прекрасный» – лишь за то, что не плохой,
     А не за то, что истинно хороший!


     Так не пора ль действительно начать
     С других позиций доблести считать?

 1963


   Трусиха


     Шар луны под звездным абажуром
     Озарял уснувший городок.
     Шли, смеясь, по набережной хмурой
     Парень со спортивною фигурой
     И девчонка – хрупкий стебелек.


     Видно, распалясь от разговора,
     Парень между прочим рассказал,
     Как однажды в бурю ради спора
     Он морской залив переплывал.


     Как боролся с дьявольским теченьем,
     Как швыряла молнии гроза.
     И она смотрела с восхищеньем
     В смелые горячие глаза…


     А потом, вздохнув, сказала тихо:
     – Я бы там от страха умерла.
     Знаешь, я ужасная трусиха,
     Ни за что б в грозу не поплыла!


     Парень улыбнулся снисходительно,
     Притянул девчонку не спеша
     И сказал: – Ты просто восхитительна,
     Ах ты, воробьиная душа!


     Подбородок пальцем ей приподнял
     И поцеловал. Качался мост,
     Ветер пел… И для нее сегодня
     Мир был сплошь из музыки и звезд!


     Так в ночи по набережной хмурой
     Шли вдвоем сквозь спящий городок
     Парень со спортивною фигурой
     И девчонка – хрупкий стебелек.


     А когда, пройдя полоску света,
     В тень акаций дремлющих вошли,
     Два плечистых темных силуэта
     Выросли вдруг как из-под земли.


     Первый хрипло буркнул: – Стоп, цыпленки!
     Путь закрыт, и никаких гвоздей!
     Кольца, серьги, часики, деньжонки –
     Все, что есть, на бочку, и живей!


     А второй, пуская дым в усы,
     Наблюдал, как, от волненья бурый,
     Парень со спортивною фигурой
     Стал, спеша, отстегивать часы.


     И, довольный, видимо, успехом,
     Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!
     Что надулась?! – И берет со смехом
     Натянул девчонке на глаза.


     Дальше было все, как взрыв гранаты:
     Девушка беретик сорвала
     И словами: – Мразь! Фашист проклятый! –
     Как огнем, детину обожгла.


     – Наглостью пугаешь? Врешь, подонок!
     Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! –
     Голос рвется, яростен и звонок:
     – Нож в кармане? Мне плевать на нож!


     За убийство «стенка» ожидает.
     Ну а коль от раны упаду,
     То запомни: выживу, узнаю!
     Где б ты ни был – все равно найду!


     И глаза в глаза взглянула твердо.
     Тот смешался: – Ладно… Тише, гром… –


     А второй промямлил: – Ну их к черту! –
     И фигуры скрылись за углом.


     Лунный диск, на млечную дорогу
     Выбравшись, шагал наискосок
     И смотрел задумчиво и строго
     Сверху вниз на спящий городок.


     Где без слов по набережной хмурой
     Шли, чуть слышно гравием шурша,
     Парень со спортивною фигурой
     И девчонка – «слабая натура»,
     «Трус» и «воробьиная душа».

 1963


   Таежный родник


     Мчится родник среди гула таежного,
     Бойкий, серебряный и тугой.
     Бежит возле лагеря молодежного
     И все, что услышит, несет с собой.


     А слышит он всякое, разное слышит:
     И мошек, и травы, и птиц, и людей,
     И кто что поет, чем живет и чем дышит, –
     И все это пишет, и все это пишет
     На тонких бороздках струи своей.


     Эх, если б хоть час мне в моей судьбе
     Волшебный! Такой, чтоб родник этот звонкий
     Скатать бы в рулон, как магнитную пленку,
     И бандеролью послать тебе.


     Послать, ничего не сказав заранее.
     И вот, когда в доме твоем – никого,
     Будешь ты слушать мое послание,
     Еще не ведая ничего.


     И вдруг – будто разом спадет завеса:
     Послышится шишки упавшей звук,
     Трещанье кузнечика, говор леса
     Да дятла-трудяги веселый стук.


     Вот шутки и громкие чьи-то споры,
     Вот грохот ведерка и треск костра,
     Вот звук поцелуя, вот песни хором,
     Вот посвист иволги до утра.


     Кружатся диски, бегут года.
     Но вот, где-то в самом конце рулона,
     Возникнут два голоса окрыленных,
     Где каждая фраза – то «нет», то «да».


     Ты встала, поправила нервно волосы,
     О дрогнувший стул оперлась рукой,
     Да, ты узнала два этих голоса,
     Два радостных голоса: твой и мой!


     Вот они рядом, звенят и льются,
     Они заполняют собой весь дом!
     И так они славно сейчас смеются,
     Как нам не смеяться уже потом…


     Но слушай, такого же не забудешь,
     Сейчас, после паузы, голос мой
     Вдруг шепотом спросит: – Скажи, ты любишь?
     А твой засмеется: – Пусти, задушишь!
     Да я, хоть гони, навсегда с тобой!


     Где вы – хорошие те слова?
     И где таежная та дорожка?
     Я вижу сейчас, как твоя голова
     Тихо прижалась к стеклу окошка.


     И стало в уютной твоей квартире
     Вдруг зябко и пусто, как никогда.


     А голоса, сквозь ветра и года,
     Звенят, как укор, все светлей и шире…


     Прости, если нынче в душе твоей
     Вызвал я отзвук поры тревожной.
     Не плачь! Это только гремит ручей
     Из дальней-предальней глуши таежной.


     А юность, она и на полчаса –
     Зови не зови – не вернется снова.
     Лишь вечно звенят и звенят голоса
     В немолчной воде родника лесного.

 1963


   За счастьем!


     У них в ушах горячий звон.
     У ног лежит луна.
     Парнишка по уши влюблен.
     По маковку она.


     Шуршит, кружа под фонарем,
     Осенний листопад.
     Он вдруг сказал: – Давай пойдем,
     Куда глаза глядят!


     И как огнем подожжена
     Волнением его:
     – Идем! – ответила она. –
     До счастья самого.


     И вот влюбленные в пути.
     Костром горит восход.
     Их где-то счастье впереди
     Неведомое ждет!


     И долго время их вело
     По магистралям гулким.


     А счастье, просто как назло,
     Все время дома их ждало,
     В родимом переулке…

 1963


   Будьте счастливы, мечтатели


     Мещанин и обыватель
     Про него бубнит весь век:
     – Фантазер, пустой мечтатель,
     Несерьезный человек!


     Что ж, мечтам отнюдь не ново
     Натыкаться на вражду:
     С давних пор косятся совы
     На сверкнувшую звезду.


     И еще до книжной грамоты
     У пещеры, среди скал,
     Пращур наш, свежуя мамонта,
     На товарища ворчал:


     – До чего ведь люди странные,
     Есть жилье и сыт, так нет –
     Про пещеры деревянные
     Стал выдумывать сосед.


     Чтоб в мороз не знать кручины –
     Посреди костер с трубой
     Да «нетающие льдины»
     Вставить в стены. Ну, герой!


     – Не свихни мозгов, приятель! –
     Так бурчал сосед один –
     Первый древний обыватель
     И пещерный мещанин.


     Шли века, старели горы,
     Высыхали сотни рек,
     Но, как встарь, глядит с укором
     Мещанин на фантазера:


     – Несерьезный человек!
     «Несерьезный»? А читает
     Про луну и про сирень.
     «Несерьезный»? А включает
     Телевизор каждый день.


     Эх вы, совы-порицатели!
     Души, спящие во мгле!
     Да когда бы не мечтатели,
     Что бы было на земле?!


     Вы бы вечно прозябали
     Без морей и островов,
     В самолетах не летали,
     Не читали бы стихов.


     Не слыхали б, как роняет
     Май росинку в тишине,
     Не видали б, как сверкает
     Спутник в темной вышине.


     Что б вы там ни говорили,
     Но, наверное, без них
     Вы бы до сих пор ходили
     В шкурах пращуров своих!


     А мечта, она крылата,
     А мечта, она живет!
     И пускай ее когда-то
     Кто-то хмурый не поймет!


     Пусть тот лондонский писатель,
     Встретив стужу да свечу,
     Произнес потом: «Мечтатель!»,
     Не поверив Ильичу.


     Пусть бормочут, пусть мрачнеют,
     Выдыхаясь от хулы.
     Все равно мечта умнее,
     Все равно мечта сильнее,
     Как огонь сильнее мглы!


     Но брюзги не умолкают:
     – Ведь не все горят огнем!
     Есть такие, что мечтают
     И о личном, о своем!


     О, назойливые судьи,
     Что за грех в такой мечте?!
     Ведь о чем мечтают люди?
     Не о горе, не о худе,
     А стремятся к красоте!


     Приглядитесь же внимательно:
     Сколько светлого подчас
     В тех улыбках обаятельных
     И в мечтательности глаз!


     Сад с рекой перекликаются,
     Звезды кружатся во мгле,
     Песни в ветре зарождаются,
     Сказки бродят по земле…


     Мой привет вам, открыватели
     Всех сокровищниц планеты!
     Будьте счастливы, мечтатели,
     Беспокойные искатели,
     Фантазеры и поэты!

 1963


   Строгие сторожа


     В сто раз красноречивее речей,
     Пожалуй, были и сердца, и руки,
     Когда мы, сидя в комнате твоей,
     Старались грызть гранит сухой науки.


     Мигал тысячеглазый небосвод,
     Чернел рояль торжественно и хмуро,
     И маленький зеленый Дон Кихот
     По-дружески кивал нам с абажура…


     К плечу плечо… Мы чуть не пели даже!
     В груди у нас гремели соловьи!
     Но стерегли нас бдительные стражи –
     Неспящие родители твои.


     Сначала мать – улыбка и вниманье –
     Входила вдруг, как будто невзначай,
     То взять с окна забытое вязанье,
     То в сотый раз нам предлагая чай.


     Потом отец в пижаме из сатина,
     Прищурив хитроватые зрачки,
     Здесь, неизвестно по какой причине,
     Всегда искал то книгу, то очки.


     Следя за всем в четыре строгих глаза,
     В четыре уха слушали они,
     Чтоб не было какой ненужной фразы
     Иль поцелуя, Боже сохрани!


     Так день за днем недремлющие судьи
     Нас охраняли от возможных бед.
     Как будто мы не молодые люди,
     А малыши одиннадцати лет!


     Им верилось, что трепетное пламя
     Притушит ветер хитроумных мер,
     И что на всякий случай между нами
     Пускай незримо высится барьер.


     Удар часов за стенкой возвещал,
     Что как-никак, а расставаться надо!
     И вот я вниз по лестнице бежал
     Под тем же строго неусыпным взглядом.


     И, заперев владение свое,
     Они, вздохнув, спокойно засыпали,
     Уверенные в том, что знают все,
     Хоть, между прочим, ничего не знали!

 1964


   Ненужные споры


     Двое ссорились, даже кричали,
     Потом устали в конце концов.
     Сердито затихли. И так молчали.
     Наверно, не меньше пяти часов.


     А где-то в это время смеялись,
     Ходили в кино и читали стихи,
     Работали, пели, мечтали, влюблялись,
     Смотрели спектакль, напряженно-тихи.


     Где-то дома к небесам возводили,
     Играли в теннис, ловили бычков –
     Короче, дышали! Короче, жили!
     А здесь будто склеп: ни улыбок, ни слов…


     И вряд ли обоим сейчас понятно,
     Что эти часы, как бессмысленный бег,
     Для них потеряны безвозвратно,
     Из жизни вычеркнуты навек!


     Наука на все ответы находит.
     Она утверждает: – Имейте в виду,
     Полчеловеческой жизни уходит
     На сон, на транспорт и на еду.


     А чем порой эта жизнь полна?
     И много ль отпущено нам от века?
     Ведь если подумать, то жизнь человека
     Не так уж и слишком, увы, длинна…


     Какой же статистик за нас учтет
     Время, ушедшее на раздоры,
     На злые слова, на обиды, на споры?
     А жизнь ведь не поезд, она не ждет.


     Конечно, можно хитрить, улыбаться:
     «Подумаешь, важный какой разговор!»
     А если по совести разобраться,
     Сколько на свете ненужных ссор!


     Поссорились, вспыхнули, побледнели…
     Только б не сдаться! Не уступить!
     А это ведь дни, а это недели
     И, может быть, годы, коль все сложить.


     И хочется мне постучать, обратиться
     В тысячи окон, в сотни квартир:
     – Кто в ссоре, прошу вас, идите мириться!
     Милые люди! Давайте учиться
     В собственном доме бороться за мир!

 1964


   В звездный час


     Как загадочные гномики,
     Чуть пробил полночный час,
     Сели сны на подоконники
     Вдоль всей улицы у нас.


     Сели чинно и торжественно,
     Щуря мудрые зрачки,
     И, раскланявшись, приветственно
     Приподняли колпачки.


     Попищали, как комарики, –
     И конец. Пора за труд!
     По волшебному фонарику
     Из карманов достают.


     Прямо в душу направляется
     Луч, невидимый для глаз.
     Сновиденье начинается,
     То, какое назначается
     Человеку в этот час.


     У лучей оттенки разные:
     Светлый, темный, золотой.
     Сны веселые и страшные
     Видят люди в час ночной.


     Я не знаю, чьим велением
     Луч мне светит в тишине,
     Только в каждом сновидении
     Ты являешься ко мне.


     И, не споря, не преследуя,
     Я смотрю в твой строгий взгляд,
     Будто, сам того не ведая,
     В чем-то вечно виноват.


     Хоть вина моя, наверное,
     Только в том, что все терплю,
     Что тебя давно и верно я
     До нелепого люблю!


     Как легко ты можешь темное
     Сделать ярким навсегда:


     Снять лишь трубку телефонную
     И сквозь даль и мглу бессонную
     В первый раз мне крикнуть:
     – Да!


     В переулок звезды грохнутся
     Звоном брызнувших монет.
     Дрогнет сердце, полночь кончится,
     В окна кинется рассвет.


     Удирай же, сон загадочный,
     В реку, в облако, в траву,
     Ибо в мире самый радостный,
     Самый песенный и сказочный –
     Сон, пришедший наяву!

 1964


   Ночь


     Как только разжались объятья,
     Девчонка вскочила с травы,
     Смущенно поправила платье
     И встала под сенью листвы.


     Чуть брезжил предутренний свет,
     Девчонка губу закусила,
     Потом еле слышно спросила:
     – Ты муж мне теперь или нет?


     Весь лес в напряжении ждал,
     Застыли ромашка и мята,
     Но парень в ответ промолчал
     И только вздохнул виновато…


     Видать, не поверил сейчас
     Он чистым лучам ее глаз.
     Ну чем ей, наивной, помочь
     В такую вот горькую ночь?!


     Эх, знать бы ей, чуять душой,
     Что в гордости, может, и сила,
     Что строгость еще ни одной
     Девчонке не повредила.


     И может, все вышло не так бы,
     Случись эта ночь после свадьбы.



   Советчики


     Я в мире жил любя и не любя,
     Без радостей особых и напасти,
     Пока не встретил наконец тебя,
     Пока не понял, что такое счастье.


     Моих друзей хватает мне вполне.
     Я всех и перечислить не берусь.


     – Ты молодец! – одни сказали мне. –
     Отличный выбор! Превосходный вкус!
     Твоя любовь и вправду хороша!
     Тут все забудешь с первого же взгляда.
     В глазах ну так и светится душа.
     А уж фигура – лучше и не надо! –


     Слова других сжигали, как огни.
     В них были и печаль, и состраданье.
     – Ты извини, – сказали мне они, –
     Но у тебя не вкус, а наказанье!


     Подумай сам: надменная натура,
     Холодный взгляд, характер – никуда!
     Курносый нос, нескладная фигура,
     И плюс до неприличия – худа!


     А третьи по-нейтральному молчали,
     Загадочно кивали головой,


     Уклончиво плечами пожимали:
     Мол, вкус твой и плохой и неплохой…


     Нет, я отнюдь в решениях не трус!
     Но тут как душ, то жаркий, то холодный.
     Любить тебя – хороший это вкус?
     Или, напротив, никуда не годный?!


     И только ветер в кленах молодых
     Мне бойко крикнул: «Выбрось все сомненья!
     Пошли к чертям советчиков своих,
     И это будет лучшее решенье!»

 1964


   Зимняя сказка


     Метелица, как медведица,
     Весь вечер буянит зло,
     То воет внизу под лестницей,
     То лапой скребет стекло.


     Дома под ветром сутулятся,
     Плывут в молоке огоньки,
     Стоят постовые на улицах,
     Как белые снеговики.


     Сугробы выгнули спины,
     Пушистые, как из ваты,
     И жмутся к домам машины,
     Как зябнущие щенята…


     Кружится ветер белый,
     Посвистывает на бегу…
     Мне нужно заняться делом,
     А я никак не могу.


     Приемник бурчит бессвязно,
     В доме прохладней к ночи,


     Чайник мурлычет важно,
     А закипать не хочет.


     Все в мире сейчас загадочно,
     Все будто летит куда-то,
     Метельно, красиво, сказочно…
     А сказкам я верю свято.


     Сказка… Мечта-полуночница…
     Но где ее взять? Откуда?
     А сердцу так чуда хочется,
     Пусть маленького, но чуда!


     До боли хочется верить,
     Что сбудутся вдруг мечты…
     Сквозь вьюгу звонок у двери –
     И вот на пороге ты!


     Трепетная, смущенная.
     Снится или не снится?!
     Снегом запорошенная,
     Звездочки на ресницах…


     – Не ждал меня? Скажешь, дурочка?
     А я вот явилась… Можно? –
     Сказка моя! Снегурочка!
     Чудо мое невозможное!


     Нет больше зимней ночи!
     Сердцу хмельно и ярко!
     Весело чай клокочет,
     В доме, как в пекле, жарко…


     Довольно! Хватит! Не буду!
     Полночь… Гудят провода…
     Гаснут огни повсюду.
     Я знаю: сбывается чудо,
     Да только вот не всегда…


     Метелица, как медведица,
     Косматая голова.
     А сердцу все-таки верится
     В несбыточные слова:


     – Не ждал меня? Скажешь, дурочка?
     Полночь гудит тревожная…
     Где ты, моя Снегурочка,
     Сказка моя невозможная?..

 1964


   Падает снег


     Падает снег, падает снег –
     Тысячи белых ежат…
     А по дороге идет человек,
     И губы его дрожат.


     Мороз под шагами хрустит, как соль,
     Лицо человека – обида и боль.
     В зрачках два черных тревожных флажка
     Выбросила тоска.


     Измена? Мечты ли разбитой звон?
     Друг ли с подлой душой?
     Знает об этом только он
     Да кто-то еще другой.


     Случись катастрофа, пожар, беда –
     Звонки тишину встревожат.
     У нас милиция есть всегда
     И «Скорая помощь» тоже.


     А если просто: падает снег
     И тормоза не визжат,
     А если просто идет человек
     И губы его дрожат?


     А если в глазах у него тоска –
     Два горьких черных флажка?
     Какие звонки и сигналы есть,
     Чтоб подали людям весть?!


     И разве тут может в расчет идти
     Какой-то там этикет,
     Удобно иль нет к нему подойти,
     Знаком ты с ним или нет?


     Падает снег, падает снег,
     По стеклам шуршит узорным.
     А сквозь метель идет человек,
     И снег ему кажется черным…


     И если встретишь его в пути,
     Пусть вздрогнет в душе звонок,
     Рванись к нему сквозь людской поток.
     Останови! Подойди!

 1964


   У последнего автомата


     Он стоит в автоматной будке,
     Небольшой чемодан у ног.
     У него озябшие руки
     И коротенький пиджачок.


     Парень хмурится, часто дышит,
     Голос чуть предает – дрожит.
     Забывая, что могут слышать,
     Он с отчаяньем говорит:


     – Через полчаса уезжаю.
     И решил наконец спросить,
     Если скажешь «нет», то не знаю,
     Как мне дальше на свете жить.


     Крылья-двери метро раскрыло,
     Теплым дунуло ветерком,
     И толпа, шумя, заслонила
     Будку с худеньким пареньком.


     Осень, смяв облака густые,
     Чистит на зиму небосвод
     И билетики золотые
     Отъезжающим раздает.


     Поезд двинулся вдоль перрона,
     Семафорные огоньки…
     Все быстрее идут вагоны,
     Все поспешней летят платки.


     В этот миг на последней площадке
     Комсомольский блеснул значок,
     Две упрямых мальчишьих прядки
     Да коротенький пиджачок.


     Он, конечно? Да нет, ошибка!
     Никакого парнишки нет:
     Есть одна сплошная улыбка
     Да сияющий счастьем свет!


     Скрылся поезд. Ему вдогонку –
     Только ветер да провода…
     Ах, как хочется той девчонке
     Позвонить! Но куда, куда?


     Нет ведь номера телефонного.
     Пусть! Я шлю ей в этих строках
     Благодарность за окрыленного,
     За парнишку того влюбленного
     И за счастье в его глазах!

 1964


   У тебя характер прескверный…


     У тебя характер прескверный
     И глаза уж не так хороши.
     Взгляд неискренний. И наверно,
     Даже вовсе и нет души.


     И лицо у тебя, как у всех,
     Для художника не находка,
     Плюс к тому цыплячья походка
     И совсем некрасивый смех.


     И легко без врачей понять,
     Что в тебе и сердце не бьется.
     Неужели чудак найдется,
     Что начнет о тебе страдать?!


     Ночь, подмигивая огнями,
     Тихо кружится за окном.
     А портрет твой смеется в раме
     Над рабочим моим столом.


     О, нелепое ожиданье!
     Я стою перед ним… курю…
     Ну приди хоть раз на свиданье!
     Я ж от злости так говорю.

 1964


   Сердитый критик


     Критик бранил стихи
     Лирического поэта.
     Громил и за то, и за это,
     За все земные грехи!


     Ругал с наслаждением, с чувством
     И, строчки рубя на лету,


     Назвал поцелуй распутством
     И пошлостью – простоту.


     Считая грубость традицией,
     Над всем глумясь свысока,
     Он подкреплял эрудицию
     Весомостью кулака.


     Сурово бранил издателей:
     – Зачем печатали? Кто? –
     И долго стыдил читателей
     За то, что любят не то.


     А надо любить усложненный,
     Новаторский, смелый стих,
     Где в ребра бьют электроны,
     Протоны и позитроны
     Вместо сердец живых.


     Стихи, где от грома и света
     Брызги летят из глаз…
     И где возле слова «планета»
     Смело стоит «унитаз»!


     И вывод был прост и ясен:
     «Мотайте себе на ус:
     Все те, кто со мной не согласен,
     Срочно меняйте вкус!»


     Окончив свой громкий опус,
     Из кабинетной тиши
     Критик отправился в отпуск
     И книгу взял для души.


     Стучали колеса скорые…
     А критик книгу читал,
     Не ту, расхвалил которую,
     А ту, какую ругал.

 1964


   Спокойной ночи


     Осень мрачно берет разбег.
     Ветра простуженный вой.
     Сумрак. Ливень тугой, сплошной.
     В лужах вода и снег.


     Изредка шум запоздалых шин,
     Пятнами слабый свет,
     Но в ливне не видно почти машин,
     Прохожих и вовсе нет.


     А впрочем, вон, кажется, кто-то бежит
     Стремительно от угла,
     Бежит, и ее ничуть не страшит
     Ни ливень сейчас, ни мгла.


     Сквозь мокрый блеск фонарей,
     Сквозь стену сплошных потоков,
     Сквозь шум листвы тополей
     И гулкий гром водостоков.


     Вся вымокла не на шутку,
     Колотится кровь в виски,
     И часто стучат каблучки,
     Спеша к телефонной будке.


     Стук сердца уняв слегка,
     Откинула мокрые пряди
     И трубку сняла с рычага
     Привычно, почти не глядя.


     Сказала – нельзя короче,
     Не голосом – всей душой:
     – Милый, спокойной ночи! –
     И тихо дала отбой.


     Вздохнула, глаза прикрыла,
     Словно держа мечту.


     И шепотом повторила:
     – Спокойной ночи, мой милый!
     Но это уже в темноту.


     Ветер о будку бился,
     Но там никого уже нет.
     В потоках дождя растворился
     Тоненький силуэт.


     Вот так, почти без причины,
     Бежать, звонить под дождем!..
     Подавим зависть, мужчины.
     Речь сейчас не о том.


     Гром, словно пес, ворчит,
     По крышам ливень грохочет,
     А в будке, как эхо, дрожит:
     «Милый, спокойной ночи!..»

 1964


   Три друга


     От трех десяток много ли сиянья?
     Для ректора, возможно, ничего,
     Но для студента это состоянье,
     Тут вся почти стипендия его!


     Вот почему он пасмурный сидит.
     Как потерял? И сам не понимает.
     Теперь в карманах сквозняки гуляют,
     И целый длинный месяц впереди…


     Вдоль стен кровати строго друг за другом,
     А в центре стол. Конспекты. Блока том.
     И три дружка печальным полукругом
     Сидят и курят молча за столом.


     Один промолвил: – Надо, без сомненья,
     Тебе сейчас не горе горевать,
     А написать толково заявленье,
     Снести его в милицию и сдать.


     А там, кто надо, тотчас разберется,
     Необходимый розыск учинят.
     Глядишь, твоя пропажа и найдется,
     На свете все возможно, говорят!


     Второй вздохнул: – Бумаги, протоколы…
     Волынистое дело это, брат.
     Уж лучше обратиться в деканат.
     Пойти туда и жечь сердца глаголом.


     Ступай сейчас к начальству в кабинет.
     И не волнуйся, отказать не могут.
     Все будет точно: сделают, помогут,
     Еще спасибо скажешь за совет!


     А третий друг ни слова не сказал.
     Он снял с руки часы, пошел и продал.
     Он никаких советов не давал,
     А молча другу деньги отдал…

 1964


   Чудачка


     Одни называют ее «чудачкой»
     И пальцем на лоб – за спиной, тайком.
     Другие – «принцессою» и «гордячкой».
     А третьи просто – «синим чулком».


     Птицы и те попарно летают,
     Душа стремится к душе живой.
     Ребята подруг из кино провожают,
     А эта одна убегает домой.


     Зимы и вёсны цепочкой пестрой
     Мчатся, бегут за звеном звено…
     Подруги, порой невзрачные просто,
     Смотришь, замуж вышли давно.


     Вокруг твердят ей: – Пора решаться,
     Мужчины не будут ведь ждать, учти!
     Недолго и в девах вот так остаться!
     Дело-то катится к тридцати…


     Неужто не нравился даже никто? –
     Посмотрит мечтательными глазами:
     – Нравиться – нравились. Ну и что? –
     И удивленно пожмет плечами.


     Какой же любви она ждет, какой?
     Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!
     Красивой-красивой! Большой-большой!
     А если я в жизни не встречу такой,
     Тогда мне совсем никакой не надо!»

 1964


   Одно письмо


     Как мало все же человеку надо!
     Одно письмо. Всего-то лишь одно.
     И нет уже дождя над мокрым садом,
     И за окошком больше не темно…


     Зажглись рябин веселые костры,
     И все вокруг вишнево-золотое…
     И больше нет ни нервов, ни хандры,
     А есть лишь сердце радостно-хмельное!


     И я теперь богаче, чем банкир.
     Мне подарили птиц, рассвет и реку,
     Тайгу и звезды, море и Памир.
     Твое письмо, в котором целый мир.
     Как много все же надо человеку!

 1965


   Моя звезда


     Наверно, так уж повелось от века,
     В народе говорится иногда,
     Что где-то есть порой у человека
     Далекая, счастливая звезда.


     А коль звезда по небу покатилась,
     В глубокой тьме прочерчивая след,
     То где-то, значит, жизнь остановилась
     И что кого-то в мире больше нет.


     Звезда моя! Прозрачно-голубая,
     Всю жизнь воюя, споря и любя,
     Как ты добра – я в точности не знаю.
     Но с детских лет я верую в тебя.


     Когда мне было радостно до боли,
     При свете милых удивленных глаз,
     И в час, когда читал я в нашей школе
     На выпускном стихи в последний раз;


     И в час, когда шагал я с аттестатом
     В лучах надежды утренней Москвой,
     Когда я был счастливым и крылатым, –
     Ты в полный жар сияла надо мной!


     И в дни, когда под грохот эшелонов,
     Под пенье пуль, навстречу воронью,
     Я шел без сна, в шинели и погонах,
     Сквозь сто смертей за Родину мою;


     Когда я стыл под вьюгой ледяною,
     Когда от жажды мучился в пути,
     И в тихий час, и в самом пекле боя,
     Я знал, что ты мне светишь впереди.


     Но так уж в мире, кажется, бывает,
     Что дальняя, счастливая звезда
     Не всякий раз приветливо мигает
     И полным жаром блещет не всегда…


     И в том бою, когда земля горела
     И Севастополь затянула мгла,
     Ты, видимо, меня не разглядела
     И уберечь от горя не смогла.


     И вот когда дыханье пропадает,
     Уходят силы, а сознанье – дым…
     Тогда для смерти время наступает,
     И смерть пришла за сердцем за моим.


     Да не сумела, не остановила.
     То ль потому, что молодость жила,
     Иль потому, что комсомольским было,
     Но только зря старуха прождала.


     Звезда моя! Я вовсе не стараюсь
     Всего добиться даром, без труда,
     Я снова сам работаю, сражаюсь,
     И все же ты свети хоть иногда…


     Ведь как порою нелегко бывает,
     Когда несутся стрелы мне вослед
     И недруги бранят, не умолкая,
     Тогда сижу, курю я и не знаю:
     Горишь ты надо мною или нет?


     А впрочем, что мне недруги и стрелы!
     Звезда моя! Счасливая звезда.
     Да, ты горишь! А если б не горела,
     Я не достиг бы счастья никогда!


     А я – достиг… Чего мне прибедняться!
     Я знаю цель. Тверды мои шаги.
     И я умею даже там смеяться,
     Где слабый духом выл бы от тоски!


     Звезда моя! Ты тоже не сдаешься,
     Как я, таким же пламенем горя!
     И в час, когда ты, вздрогнув, оборвешься,
     Не скажут нам, что мы горели зря!


     И я мечтаю вопреки примете:
     Когда судьба нас вычеркнет навек,
     Пусть в этот миг родится на планете
     Какой-нибудь счастливый человек!

 1965


   Они студентами были…


     Они студентами были.
     Они друг друга любили.
     Комната в восемь метров – чем не семейный дом?!
     Готовясь порой к зачетам,
     Над книгою или блокнотом
     Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем.
     Она легко уставала,
     И, если вдруг засыпала,
     Он мыл под краном посуду и комнату подметал,
     Потом, не шуметь стараясь
     И взглядов косых стесняясь,
     Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал.
     Но кто соседок обманет,
     Тот магом, пожалуй, станет.
     Жужжал над кастрюльным паром их дружный осиный рой.
     Ее называли «лентяйкой»,
     Его – ехидно – «хозяйкой»,
     Вздыхали, что парень – тряпка и у жены под пятой.
     Нередко вот так часами
     Трескучими голосами
     Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.
     И хоть за любовь стояли,
     Но вряд ли они понимали,
     Что, может, такой и бывает истинная любовь!
     Они инженерами стали.
     Шли годы без ссор и печали.
     Но счастье – капризная штука, нестойко порой, как дым.
     После собранья, в субботу,
     Вернувшись домой с работы,
     Жену он застал однажды целующейся с другим.
     Нет в мире острее боли.
     Умер бы лучше, что ли!
     С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд.
     Не выслушал объяснений,
     Не стал выяснять отношений,
     Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад…
     С неделю кухня гудела:
     «Скажите, какой Отелло!
     Ну целовалась, ошиблась… Немного взыграла кровь.
     А он не простил – слыхали?»
     Мещане! Они и не знали,
     Что, может, такой и бывает истинная любовь!



   Стихи о маленькой зеленщице


     С утра, в рассветном пожаре,
     В грохоте шумной столицы,
     Стоит на Тверском бульваре
     Маленькая зеленщица.


     Еще полудетское личико,
     Халат, паучок-булавка.
     Стоит она на кирпичиках,
     Чтоб доставать до прилавка.


     Слева – лимоны, финики,
     Бананы горою круто.
     Справа – учебник физики
     За первый курс института.


     Сияют фрукты восточные
     Своей пестротою сочной.
     Фрукты – покуда – очные,
     А институт – заочный.


     В пальцах мелькает сдача,
     В мозгу же закон Ньютона,
     А в сердце – солнечный зайчик
     Прыгает окрыленно.


     Кружит слова и лица
     Шумный водоворот,
     А солнце в груди стучится:
     «Придет он! Придет, придет!»


     Летним зноем поджарен,
     С ямками на щеках,
     Смешной угловатый парень
     В больших роговых очках.


     Щурясь, нагнется низко,
     Щелкнет пальцем арбуз:
     – Давайте менять редиску
     На мой многодумный картуз?


     Смеется, словно мальчишка,
     Как лупы, очки блестят,
     И вечно горой из-под мышки
     Толстенные книги торчат.


     И вряд ли когда-нибудь знал он,
     Что, сердцем летя ему вслед,
     Она бы весь мир променяла
     На взгляд его и привет.


     Почти что с ним незнакома,
     Она, мечтая о нем,
     Звала его Астрономом,
     Но лишь про себя, тайком.


     И снились ей звезды ночные
     Близко, хоть тронь рукой,
     И все они, как живые,
     Шептали: «Он твой, он твой…»


     Все расцветало утром,
     И все улыбалось днем
     До той, до горькой минуты,
     Ударившей, точно гром!


     Однажды, когда, темнея,
     Город зажег огни,
     Явился он, а точнее –
     Уже не «он», а «они»…


     Он – будто сейчас готовый
     Разом обнять весь свет,
     Какой-то весь яркий, новый
     От шляпы и до штиблет.


     А с ним окрыленно-смелая,
     Глаза – огоньки углей,
     Девушка загорелая
     С крылатым взлетом бровей.


     От горя столбы качались,
     Проваливались во тьму.
     А эти двое смеялись,
     Смеялись… невесть чему.


     Друг друга, шутя, дразнили
     И, очень довольны собой,
     Дать ананас попросили,
     И самый притом большой.


     Великий закон Ньютона!
     Где же он был сейчас?
     Наверно, не меньше тонны
     Весил тот ананас!


     Навстречу целому миру
     Открыты сейчас их лица.
     Им нынче приснится квартира,
     И парк за окном приснится.


     Приснятся им океаны,
     Перроны и поезда,
     Приснятся дальние страны
     И пестрые города.


     Калькутта, Багдад, Тулуза…
     И только одно не приснится –
     Как плачет, припав к арбузу,
     Маленькая зеленщица.

 1965


   Мы решили с тобой дружить…


     Мы решили с тобой дружить,
     Пустяками сердец не волнуя.
     Мы решили, что надо быть
     Выше вздоха и поцелуя…


     Для чего непременно вздох,
     Звезды, встречи, скамья в аллее?
     Эти глупые «ах» да «ох»!..
     Мы – серьезнее и умнее.


     Если кто-то порой на танцах
     Приглашал тебя в шумный круг,
     Я лишь щелкал презрительно пальцем –
     Можешь с ним хоть на век остаться.
     Что за дело мне? Я же друг.


     Ну а если с другой девчонкой
     Я кружил на вешнем ветру,
     Ты, плечами пожав в сторонке,
     Говорила потом мне тонко:


     – Молодец! Нашел кенгуру!
     Всех людей насмешил вокруг. –
     И, шепнув, добавляла хмуро:


     – Заявляю тебе, как друг:
     Не танцуй больше с этой дурой!
     Мы дружили с тобой всерьез!
     А влюбленность и сердца звон…
     Да для нас подобный вопрос
     Просто-напросто был смешон.


     Как-то в сумрак, когда закат
     От бульваров ушел к вокзалу,
     Ты, прильнув ко мне, вдруг сказала:
     – Что-то очень прохладно стало,
     Ты меня обними… как брат…


     И, обняв, я сказал, ликуя,
     Слыша сердца набатный стук:
     – Я тебя сейчас поцелую!
     Поцелую тебя… как друг…


     Целовал я тебя до утра,
     А потом и ты целовала
     И, целуя, все повторяла:
     – Это я тебя, как сестра…


     Улыбаясь, десятки звезд
     Тихо гасли на небосводе.
     Мы решили дружить всерьез.
     Разве плохо у нас выходит?


     Кто и в чем помешает нам?
     Ведь нигде же не говорится,
     Что надежным, большим друзьям
     Запрещается пожениться?


     И отныне я так считаю:
     Все влюбленности – ерунда.
     Вот серьезная дружба – да!
     Я по опыту это знаю.

 1965


   Я провожу тебя


     О, как ты щебечешь весело,
     И как хлопотлива ты:
     Жакетку на стул повесила,
     Взялась поливать цветы.


     С мебели пыль смахнула,
     Заварку нашла на окне
     И, как бы вскользь, намекнула
     На нежность свою ко мне.


     Вся из тепла и света,
     Ты улыбаешься мне.
     А я от улыбки этой
     В черном горю огне!


     А я сижу и не знаю:
     Зачем вот такая ты?
     И просто сейчас страдаю
     От этой твоей теплоты.


     Как много ты произносишь
     Сейчас торопливых слов!
     То дразнишь, то будто просишь
     Откликнуться на любовь.


     Грозишься, словно кометой,
     Сердцем мой дом спалить.
     А мне от нежности этой
     Волком хочется выть!


     Ну, как ты не чувствуешь только
     И как сама не поймешь,
     Что нет здесь любви нисколько
     И каждая фраза – ложь!


     Хуже дурной напасти
     Этот ненужный фарс.
     Ведь нет же ни грамма счастья
     В свиданье таком для нас.


     И если сказать открыто,
     Ты очень сейчас одна,
     Ты попросту позабыта
     И больше ему не нужна.


     А чтобы не тяжко было,
     Ты снова пришла ко мне,
     Как лыжница, что решила
     По старой пойти лыжне.


     Как будто бы я любитель
     Роли «чужая тень»,
     Иль чей-нибудь заместитель,
     Иль милый на черный день.


     Но я не чудак. Я знаю:
     Нельзя любить – не любя!
     Напьемся-ка лучше чаю,
     И я провожу тебя…


     Сегодня красивый вечер:
     Лунный свет с тишиной,
     Звезды горят, как свечи,
     И снег голубой, голубой…


     В мире все повторяется:
     И ночь, и метель в стекло.
     Но счастье не возвращается
     К тем, от кого ушло.


     Всем светлым, что было меж нами,
     Я как святым дорожу.
     Давай же будем друзьями,
     И я тебя провожу!

 1965


   «Все как будто сделал славно я…»


     Все как будто сделал славно я:
     Кончил разом все сомнения.
     Понял вдруг, что ты – не главная:
     Не любовь, а увлечение.


     Ты, я верю, не плохая,
     Ни игры в тебе, ни зла,
     Ничего не ожидая,
     Все дарила, что могла.


     Только счастье невозможно
     Без клубящихся дорог,
     Слишком было все несложно,
     Слишком много было можно,
     Но ни бурь и ни тревог…


     Видно, в том была причина,
     Что любовь не жгла огнем,
     И была не ярким сном,
     А простой, как та рябина
     У тебя перед окном.


     И ушел я в синий вечер,
     Веря в дальнюю звезду.
     В путь! В пути я счастье встречу,
     Здесь – зачахну, пропаду.


     Все как будто сделал правильно,
     Кончил разом все сомнения:
     Понял ведь, что мной оставлено
     Не любовь, а увлечение.


     Значит, скоро распахнется
     Даль счастливых, новых дней.
     Сердце песней захлебнется.
     Годы мчат… Дорога вьется…
     Только сердцу не поется,
     Не поется, хоть убей!


     Только холодно и тесно
     Стало сердцу моему.
     Все как будто сделал честно,
     В чем же дело – не пойму!


     Отчего сквозь километры,
     Как в тумане голубом,
     Я все чаще вижу дом,
     Шторку, вздутую от ветра,
     И рябину под окном?!

 1965


   Я с вами всегда, товарищи!


     Гремят барабаны задорно,
     Солнца лучи горят,
     На галстуках и на горнах
     Песню несет отряд.


     В раскрытые окна дома
     Врывается звонкий хор.
     Мне с детства песня знакома,
     Горячая, как костер!


     И вот я кричу вдоль сквера,
     Ладони сложив трубой:
     – Детство мое! Пионеры!
     Возьмите меня с собой!


     Ребята мне машут руками,
     Весело что-то кричат.
     Над кленами и домами
     Песню несет отряд.


     И, стоя в окне раскрытом,
     Я вижу в дальней дали,
     Как строго и деловито
     Уходят в рейс корабли.


     А вон в духоте ковыльной,
     В строю, по четыре в ряд,
     Устало, дорогой пыльной
     Идет батальон солдат.


     Пройдя сквозь смерть и лишенья,
     Исполнят любой приказ.
     Ни робости, ни сомненья
     В молчанье спокойных глаз.


     И я был таким когда-то,
     И нет мне судьбы иной!
     – Юность моя! Солдаты!
     Возьмите меня с собой!


     Грохочут шагами четкими.
     Услышали или нет?
     Но вот мне машут пилотками,
     И песня гремит в ответ!


     Как кадры из киноленты,
     Картины мелькают, и вот
     Я вижу сейчас, как студенты
     В далекий идут поход.


     Рюкзак – небольшая весомость:
     Консервы, хлеб да мечта.
     Парни – одна ученость!
     Девчата – сплошь красота!


     Пройдут от Чукотки до Крыма,
     Светлые, как рассвет.
     И целей недостижимых
     Для них на планете нет!


     И я робинзонам Арктики
     Кричу в рассвет голубой:
     – Песня моя! Романтики!
     Возьмите меня с собой!


     Голос слегка срывается.
     Услышали или нет?
     Но вижу: они улыбаются
     И хором кричат: – Привет!


     – Мне лишних удобств не надо.
     Берите меня, друзья! –
     И слышу в ответ: – Мы рады,
     Но все обойти нельзя!


     И ты не один – ты с нами!
     Но сколько б ты ни шагал,
     Сейчас ты нужней стихами.
     Письма наши читал?


     Пиши о солдатской службе,
     Пиши с огоньком в крови


     О настоящей дружбе,
     О счастье и о любви.


     Трепетом сердце полни.
     Живи для людей и стихов.
     Друзей постоянно помни
     И плюй на своих врагов!


     С мещанством и злою гнилью
     В яростной будь борьбе.
     А если ослабнут силы –
     Мы разом придем к тебе!


     В зенит салютуют молодо
     Клены и фонари.
     Утро несет по городу
     Шелковый флаг зари.


     И сквозь золотое пожарище
     Я слышу шум голосов.
     – Будь счастлив! – кричат товарищи. –
     Горячих тебе стихов!


     Друзьям, робинзонам Арктики:
     – Спасибо! – кричу в ответ. –
     От звезд до глубин Атлантики
     Я с вами душой, романтики!
     Открытий вам и побед!

 1965


   Остров Романтики


     От Арктики до Антарктики
     Люди весь мир прошли
     И только остров Романтики
     На карты не нанесли.


     А он существует, заметьте-ка,
     Там есть и луна, и горы,
     Но нет ни единого скептика
     И ни одного резонера.


     Ни шепота обывателей,
     Ни скуки и ни тоски.
     Живут там одни мечтатели,
     Влюбленные и чудаки.


     Там есть голубые утесы
     И всех ветров голоса.
     Белые альбатросы
     И алые паруса.


     Там есть залив Дон Кихота
     И мыс Робинзона есть.
     Гитара в большом почете,
     А первое слово – «честь»!


     Там сплошь туристские тропы,
     И перед каждым костром
     Едят черепах с укропом
     Под крепкий ямайский ром.


     Там песня часто увенчана
     Кубком в цветном серебре.
     А оскорбивший женщину
     Сжигается на костре.


     Гитары звенят ночами,
     К созвездьям ракеты мчат.
     Там только всегда стихами
     Влюбленные говорят.


     И каждая мысль и фраза
     Сверкает там, как кристалл.
     Ведь здесь никому и ни разу
     Никто еще не солгал.


     От Арктики до Антарктики
     Люди весь мир прошли
     И только остров Романтики
     На карты не нанесли.


     Но, право, грустить не надо
     О картах. Все дело в том,
     Что остров тот вечно рядом –
     Он в сердце живет твоем!

 1965


   Новогодняя шутка


     Звездной ночью новогодней
     Дед Мороз меня спросил:
     – Отвечай мне, что сегодня
     У меня б ты попросил?


     – Добрый старче, я желаю
     Счастья каждому листу,
     Человеку, попугаю,
     Обезьяне и киту.


     Пусть лисица бродит в роще,
     Лев живет, змея и рысь,
     Сделай только так, чтоб тещи
     На земле перевелись!
     P. S. Только плохие тещи.

 1965


   Юбиляр


     От ярких люстр сиреневый пожар,
     Президиум, цветы, преподношенья…
     А в самом центре грузный юбиляр,
     Торжественный, как важный циркуляр,
     С улыбкой принимает поздравленья.


     С трибуны льется сладостный настой:
     – Спасибо вам за все, что вы даете!
     Ведь вы начальник скромный и простой,
     Душою светлый, сердцем золотой,
     Отец в заботе и орел в работе!


     На стол ложатся стопкой адреса
     В красивых папках из тисненой кожи,
     Шуршат стенографистки, как стрекозы,
     Гудят елейным хором голоса,
     Дрожат в корзинах лилии и розы…


     А в зале сослуживцы юбиляра.
     Они-то знают, что он за герой.
     Но незлобивость, этот вирус старый,
     Ах, как живуч он в нас еще порой!


     А ведь уж им-то подлинно известно,
     Что юбиляр – умелый карьерист,
     Скорей чиновник, чем специалист,
     И никакой не «чуткий» и не «честный».


     Всех, с кем не ладил, мстительно травил.
     Одни льстецы ему кантаты пели.
     Нет, никого он в мире не любил,
     Лишь кверху лез, заигрывал, хитрил,
     Любой ценою добиваясь цели.


     И юбилей идет, как говорится,
     «На самом высшем уровне», и тут
     Ничто не приключится, не случится
     И подхалима с места не прервут.


     Ведь доброта, в людских глазах скользя,
     Наверно, так им шепчет почему-то:
     «Нельзя ж ломать торжественной минуты!»
     Нельзя ломать? А почему нельзя?!


     Вот если б все, кого он зло обидел,
     Подсиживал и поедал живьем,
     Кого за честность остро ненавидел,
     Сказали б все, что следует о нем?!


     Сказали б все решительно и круто,
     Все, не боясь и не смягчая слов,
     Не глядя на торжественность минуты,
     На адреса, подарки и льстецов.


     Как он грубел и как жирел от чванства,
     Как загонял между друзьями клин.
     И наплевать на то, что он начальство!
     Ведь сукин сын – он всюду сукин сын!


     Вот так смахнуть бы к черту все фанфары,
     И – настежь окна! Кончился елей!
     Вот это был бы славный юбилей,
     По всем статьям достойный юбиляра!

 1965


   Сердечная история


     Сто раз решал он о любви своей
     Сказать ей твердо. Все как на духу!
     Но всякий раз, едва встречался с ней,
     Краснел и нес сплошную чепуху.


     Хотел сказать решительное слово,
     Но, как на грех, мучительно мычал.
     Невесть зачем цитировал Толстого
     Или вдруг просто каменно молчал.


     Вконец растратив мужество свое,
     Шагал домой, подавлен и потерян,
     И только с фотографией ее
     Он был красноречив и откровенен.


     Перед простым любительским портретом
     Он смелым был, он был самим собой.
     Он поверял ей думы и секреты,
     Те, что не смел открыть перед живой.


     В спортивной белой блузке возле сетки,
     Прядь придержав рукой от ветерка,
     Она стояла с теннисной ракеткой
     И, улыбаясь, щурилась слегка.


     А он смотрел, не в силах оторваться,
     Шепча ей кучу самых нежных слов.
     Потом вздыхал: – Тебе бы все смеяться,
     А я тут пропадай через любовь!


     Она была повсюду, как на грех:
     Глаза… И смех – надменный и пьянящий.
     Он и во сне все слышал этот смех
     И клял себя за трусость даже спящий.


     Но час настал. Высокий, гордый час!
     Когда решил он, что скорей умрет,
     Чем будет тряпкой. И на этот раз
     Без ясного ответа не уйдет!


     Средь городского шумного движенья
     Он шел вперед походкою бойца,
     Чтоб победить иль проиграть сраженье,
     Но ни за что не дрогнуть до конца!


     Однако то ли в чем-то просчитался,
     То ли споткнулся где-то на ходу,
     Но вновь краснел, и снова заикался,
     И снова нес сплошную ерунду.


     – Ну, вот и все! – Он вышел на бульвар,
     Достал портрет любимой машинально,
     Сел на скамейку и сказал печально:
     – Вот и погиб «решительный удар»!


     Тебе небось смешно, что я робею.
     Скажи, моя красивая звезда:
     Меня ты любишь? Будешь ли моею?
     Да или нет? – И вдруг услышал: – Да!


     Что это? Бред? Иль сердце виновато?
     Иль просто клен прошелестел листвой?
     Он обернулся: в пламени заката
     Она стояла за его спиной.


     Он мог поклясться, что такой прекрасной
     Еще ее не видел никогда.
     – Да, мой мучитель! Да, молчун несчастный!
     Да, жалкий трус! Да, мой любимый! Да!

 1965


   Вторая любовь


     Что из того, что ты уже любила,
     Кому-то, вспыхнув, отворяла дверь.
     Все это до меня когда-то было,
     Когда-то было в прошлом, не теперь.


     Мы словно жизнью зажили второю,
     Вторым дыханьем, песнею второй.
     Ты счастлива, тебе светло со мною,
     Как мне тепло и радостно с тобой.


     Но почему же все-таки бывает,
     Что незаметно, изредка, тайком
     Вдруг словно тень на сердце набегает
     И остро-остро колет холодком…


     О нет, я превосходно понимаю,
     Что ты со мною встретилась любя.
     И все-таки я где-то ощущаю,
     Что, может быть, порою открываю
     То, что уже открыто для тебя.


     То вдруг умело галстук мне завяжешь,
     Уверенной ли шуткой рассмешишь,
     Намеком ли без слов о чем-то скажешь
     Иль кулинарным чудом удивишь.


     Да, это мне и дорого и мило,
     И все-таки покажется порой,
     Что все это уже, наверно, было,
     Почти вот так же, только не со мной.


     А как душа порой кричать готова,
     Когда в минуту ласки, как во сне,
     Ты вдруг шепнешь мне трепетное слово,
     Которое лишь мне, быть может, ново,
     Но прежде было сказано не мне.


     Вот так же точно, может быть, порою
     Нет-нет и твой вдруг потемнеет взгляд,
     Хоть ясно, что и я перед тобою
     Ни в чем былом отнюдь не виноват.


     Когда любовь врывается вторая
     В наш мир, горя, кружа и торопя,
     Мы в ней не только радость открываем,
     Мы все-таки в ней что-то повторяем,
     Порой скрывая это от себя.


     И даже говорим себе нередко,
     Что первая была не так сильна,
     И зелена, как тоненькая ветка,
     И чуть наивна, и чуть-чуть смешна…


     И целый век себе не признаемся,
     Что, повстречавшись с новою, другой,
     Какой-то частью все же остаемся
     С ней, самой первой, чистой и смешной.


     Двух равных песен в мире не бывает,
     И сколько б звезд ни поманило вновь,
     Но лишь одна волшебством обладает,
     И, как ни хороша порой вторая,
     Все ж берегите первую любовь!

 1965


   Спор


     Однажды три друга за шумным столом
     Пустились в горячие споры о том,
     Что женщина ценит превыше всего
     В характере нашем мужском.


     Первый воскликнул: – К чему этот шум?
     Скажу без дальних речей,
     Что женщин всегда покоряет ум.
     И это всего важней!


     В этом наш главный авторитет.
     Ум – это все, друзья.
     «Да здравствует разум!» – сказал поэт,
     И лучше сказать нельзя!


     Второй, улыбнувшись, приподнял бровь:
     – Совсем не в этом вопрос.
     Женщина – это сама любовь!
     И любит она всерьез.


     И нет для мужчины уже ничего
     Прямее, чем этот путь.
     Он должен быть любящим прежде всего.
     И в этом, пожалуй, суть!


     А третий, встав, перебил друзей:
     – Бросьте все препирания.
     Для женщин на свете всего важней
     Внимание и внимание!


     Пальто подавайте. Дарите ей
     Цветы. Расшибайтесь в прах!
     Ну, в общем, тысячи мелочей –
     И счастье у вас в руках!


     На улицу вышли, а спор сильней.
     Ну как решенье найти?
     И тут повстречали трое друзей
     Женщину на пути.


     Сказали друзья: – Позвольте спросить,
     Ответьте двумя словами:
     Каким, по-вашему, должен быть
     Мужчина, избранный вами?!


     Какое свойство кажется вам
     Особенно привлекательным?
     – Он должен быть умным, – сказала она,
     Любящим и внимательным.

 1965


   Когда мне встречается в людях дурное…


     Когда мне встречается в людях дурное,
     То долгое время я верить стараюсь,
     Что это скорее всего напускное,
     Что это случайность. И я ошибаюсь.


     И, мыслям подобным ища подтвержденья,
     Стремлюсь я поверить, забыв про укор,
     Что лжец, может, просто большой фантазер,
     А хам, он, наверно, такой от смущенья.


     Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,
     Возможно, по глупости разболтался,
     А друг, что однажды в беде не помог,
     Не предал, а просто тогда растерялся.


     Я вовсе не прячусь от бед под крыло,
     Иными тут мерками следует мерить.
     Ужасно не хочется верить во зло,
     И в подлость ужасно не хочется верить!


     Поэтому, встретив нечестных и злых,
     Нередко стараешься волей-неволей
     В душе своей словно бы выправить их
     И попросту «отредактировать», что ли!


     Но факты и время отнюдь не пустяк.
     И сколько порой ни насилуешь душу,
     А гниль все равно невозможно никак
     Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.


     Ведь злого, признаться, мне в жизни моей
     Не так уж и мало встречать доводилось.
     И сколько хороших надежд поразбилось,
     И сколько вот так потерял я друзей!


     И все же, и все же я верить не брошу,
     Что надо в начале любого пути
     С хорошей, с хорошей и только с хорошей,
     С доверчивой меркою к людям идти!


     Пусть будут ошибки (такое не просто),
     Но как же ты будешь безудержно рад,
     Когда эта мерка придется по росту
     Тому, с кем ты станешь богаче стократ!


     Пусть циники жалко бормочут, как дети,
     Что, дескать, непрочная штука – сердца…
     Не верю! Живут, существуют на свете
     И дружба навек, и любовь до конца!


     И сердце твердит мне: ищи же и действуй.
     Но только одно не забудь наперед:
     Ты сам своей мерке большой соответствуй,
     И все остальное, увидишь, – придет!

 1966


   Что такое счастье?


     Что же такое счастье?
     Одни говорят: «Это страсти:
     Карты, вино, увлечения –
     Все острые ощущения».


     Другие верят, что счастье –
     В окладе большом и власти,
     В глазах секретарш плененных
     И трепете подчиненных.


     Третьи считают, что счастье –
     Это большое участье:
     Забота, тепло, внимание
     И общность переживания.


     По мненью четвертых, это –
     С милой сидеть до рассвета,
     Однажды в любви признаться
     И больше не расставаться.


     Еще есть такое мнение,
     Что счастье – это горение:
     Поиск, мечта, работа
     И дерзкие крылья взлета!


     А счастье, по-моему, просто
     Бывает разного роста:
     От кочки и до Казбека,
     В зависимости от человека.

 1966


   Золотая кровь

   Ученые Грузии нашли золото в составе крови человека.
 Из журнальной статьи


     Не так давно ученые открыли
     Пусть небольшой, но золотой запас.
     Они его не в рудниках отрыли,
     Они его нашли в крови у нас.


     И пусть всего-то малая частица,
     Не в этом суть, а суть, наверно, в том,
     Что в нашем сердце золото стучится,
     И мы весь век живем, как говорится,
     Согреты этим золотым огнем.


     Мы знаем фразу: «Золотые руки!»
     Иль, скажем: «Золотая россыпь слов!»
     Теперь буквально с помощью науки
     Сказать мы вправе: «Золотая кровь!»


     И может быть, с момента первородства
     Чем было больше золота в крови,
     Тем больше было в людях благородства,
     И мужества, и чести, и любви.


     И я уверен в том, что у Чапая,
     У Фучика, у Зои, у таких,
     Кто отдал жизнь, не дрогнув, за других,
     Струилась кровь по жилам – золотая!


     И право, пусть отныне медицина,
     Ребят готовя в трудные бои,
     Глядит не на процент гемоглобина,
     А на проценты золота в крови.


     И нет верней проверки на любовь,
     На мужество и стойкость до конца.
     Где полыхает золотая кровь –
     Там бьются настоящие сердца.

 1966


   Гостья


     Проект был сложным. Он не удавался.
     И архитектор, с напряженным лбом,
     Считал, курил, вздыхал и чертыхался,
     Склонясь над непокорным чертежом.


     Но в дверь вдруг постучали. И соседка,
     Студентка, что за стенкою жила,
     Алея ярче, чем ее жакетка,
     Сказала быстро: – «Здрасьте!» – и вошла.


     Вздохнула, села в кресло, помолчала,
     Потом сказала, щурясь от огня:
     – Вы старше, вы поопытней меня…
     Я за советом… Я к вам прямо с бала…


     У нас был вечер песни и весны,
     И два студента в этой пестрой вьюге,
     Не ведая, конечно, друг о друге,
     Сказали мне о том, что влюблены.


     Но для чужой души рентгена нет,
     Я очень вашим мненьем дорожу.
     Кому мне верить? Дайте мне совет.
     Сейчас я вам о каждом расскажу.


     Но, видно, он не принял разговора:
     Отбросил циркуль, опрокинул тушь
     И, глянув ей в наивные озера,
     Сказал сердито: – Ерунда и чушь!


     Мы не на рынке и не в магазине!
     Совет вам нужен? Вот вам мой совет:
     Обоим завтра отвечайте «нет»,
     Затем что нет здесь чувства и в помине!


     А вот когда полюбите всерьез,
     Поймете сами, если час пробьет,
     Душа ответит на любой вопрос,
     И он все сам заметит и поймет!


     Окончив речь уверенно и веско,
     Он был немало удивлен, когда
     Она, вскочив, вдруг выпалила резко:
     – Все сам заметит? Чушь и ерунда!


     Слегка оторопев от этих слов,
     Он повернулся было для отпора,
     Но встретил не наивные озера,
     А пару злых, отточенных клинков.


     – «Он сам поймет»? Вы так сейчас сказали?
     А если у него судачья кровь?
     А если там, где у других любовь,
     Здесь лишь проекты, балки и детали?


     Он все поймет? А если он плевал,
     Что в чьем-то сердце то огонь, то дрожь?
     А если он не человек – чертеж?!
     Сухой пунктир! Бездушный интеграл?!


     На миг он замер, к полу пригвожден,
     Затем, потупясь, вспыхнул почему-то.
     Она же, всхлипнув, повернулась круто
     И, хлопнув дверью, выбежала вон.


     Весенний ветер в форточку ворвался,
     Гудел, кружил, бумагами шуршал…
     А у стола «бездушный интеграл»,
     Закрыв глаза, счастливо улыбался.



   Два маршрута


     Он ей предлагал для прогулок
     Дорогу – простого проще;
     Налево сквозь переулок
     В загородную рощу.


     Там – тихое птичье пенье,
     Ни транспорта, ни зевак,
     Травы, уединенье
     И ласковый полумрак…


     А вот ее почему-то
     Тянуло туда, где свет,
     Совсем по иному маршруту:
     Направо и на проспект.


     Туда, где новейшие зданья,
     Реклама, стекло, металл.
     И где, между прочим, стоял
     Дворец бракосочетанья…


     Вот так, то с шуткой, то с гневом,
     Кипела у них война.
     Он звал ее все налево,
     Направо звала она.


     Бежали часы с минутами,
     Ни он, ни она не сдавались.
     Так наконец и расстались.
     Видать, не сошлись маршрутами.



   У реки


     Что-то мурлыча вполголоса,
     Дошли они до реки.
     Девичьи пушистые волосы
     Касались его щеки.


     Так в речку смотрелись ивы
     И так полыхал закат,
     Что глянешь вдруг вниз с обрыва
     И не уйдешь назад!


     Над ними по звездному залу
     Кружила, плыла луна.
     – Люблю я мечтать! – сказал он.
     – Я тоже… – вздохнула она.


     Уселись на край обрыва,
     Смотрели в речную тьму.
     Он очень мечтал красиво!
     Она кивала ему.


     А речь шла о том, как будет
     С улыбкой душа дружить,
     О том, что без счастья людям
     Нельзя, невозможно жить…


     Счастье не ждет на пригорке,
     К нему нелегки пути,
     И надо быть очень зорким,
     Чтоб счастье свое найти!


     Звенят их умные речи,
     За дальней летя мечтой…
     А счастье… Счастье весь вечер
     Стоит у них за спиной.

 1967
 //-- * * * --// 

     Забыв покой, дела и развлеченья,
     Пренебрегая солнцем и весной,
     При каждой нашей встрече мы с тобой,
     Страдая, выясняем отношенья.


     Нет, мы почти никак не поступаем.
     До ласки ли? Раздув любой пустяк,
     Мы спорим, говорим и обсуждаем,
     Что так у нас с тобой и что не так.


     Ну что еще: мы вместе, мы одни!
     Так нет же ведь! Как варвары, наверно,
     Мы медленно, старательно и верно
     Друг другу укорачиваем дни…


     Мы быть ужасно мудрыми стараемся,
     От всех себя ошибок бережем.
     И скоро до того «довыясняемся»,
     Что ничего уже не разберем!


     Размолвки, споры, новые сомненья…
     И нам, наверно, невдомек сейчас,
     Что вот как раз все эти выясненья
     И есть ошибка главная у нас.


     И чтоб не кончить на душевной скупости,
     Давай же скажем: «Хватит! Наплевать!»
     Возьмем и будем делать кучу глупостей,
     Да, да, десятки самых чудных глупостей,
     И ничего не будем обсуждать!

 1967


   Лесная сказка


     Ты хочешь, чтоб звезды посыпались
     Со звоном в твои ладони?


     Чтоб с шумом из мрака вырвались
     Костров гривастые кони?


     Чтоб ветви, сомкнув объятья,
     Твое повторяли имя?
     Чтоб стало парчовым платье,
     А туфельки – золотыми?


     Ты хочешь, чтоб соболь черный
     Дал гордый разлет бровям?
     Чтоб сорок ветров покорно
     Упали к твоим ногам?


     Чтоб в курточках темно-зеленых,
     Посыпавшись вдруг с ветвей,
     Двести веселых гномов
     Стали свитой твоей?


     Ты хочешь, чтоб в пестрых красках,
     Звездой отразясь в реке,
     Вышла из леса сказка
     С жар-птицею на руке?


     А хочешь, скажи, ты хочешь
     Такою красивой стать,
     Что даже у южной ночи
     Уж нечего будет взять?..


     Ты верь мне, я лгать не буду!
     Есть сто золотых ключей,
     Я все их тебе добуду!
     Я сто отыщу дверей!


     А чтоб распахнуть их сразу
     В волшебную ту страну,
     Скажи мне одну лишь фразу,
     Одну лишь, всего одну!


     Слова в ней совсем простые,
     Но жар их сильней огня.
     Скажи мне слова такие –
     Скажи, что любишь меня!

 1967


   Добрый принц


     Ты веришь, ты ищешь любви большой,
     Сверкающей, как родник.
     Любви настоящей, любви такой,
     Как в строчках любимых книг.


     Когда повисает вокруг тишина
     И в комнате полутемно,
     Ты часто любишь сидеть одна,
     Молчать и смотреть в окно.


     Молчать и видеть, как в синей дали,
     За звездами, за морями,
     Плывут навстречу тебе корабли
     Под алыми парусами…


     То рыцарь Айвенго, врагов рубя,
     Мчится под топот конский.
     А то приглашает на вальс тебя
     Печальный Андрей Болконский.


     Вот шпагой клянется д’Артаньян,
     Влюбленный в тебя навеки.
     А вот преподносит тебе тюльпан
     Пылкий Ромео Монтекки.


     Проносится множество глаз и лиц,
     Улыбки, одежды, краски…
     Вот видишь: красивый и добрый принц
     Выходит к тебе из сказки.


     Сейчас он с улыбкой наденет тебе
     Волшебный браслет на запястье.
     И с этой минуты в его судьбе
     Ты станешь судьбой и счастьем!


     Когда повисает вокруг тишина
     И в комнате полутемно,
     Ты часто любишь сидеть одна,
     Молчать и смотреть в окно…


     Слышны далекие голоса,
     Плывут корабли во мгле…
     А все-таки алые паруса
     Бывают и на земле!


     И, может быть, возле судьбы твоей
     Где-нибудь рядом, здесь,
     Есть гордый, хотя неприметный Грэй
     И принц настоящий есть!


     И хоть он не с книжных сойдет страниц,
     Взгляни! Обернись вокруг:
     Пусть скромный, но очень хороший друг,
     Самый простой, но надежный друг –
     Может, и есть тот принц?!



   Ночные огни


     В простудном мраке, в сырости ночной
     Горит огонь спокойно-одинокий.
     Чуть-чуть печальный, трепетный такой,
     Загадочный, манящий и далекий…


     Он, словно Марс или живой цветок,
     Таинственный и в то же время честный.
     Пылающий во мраке уголек,
     Кусочек чьей-то жизни неизвестной.


     Огонь ли это путника в степи,
     Окно ли светит? Это я не знаю.
     Но кто-то там не спит теперь, не спит!
     И чья-то там душа сейчас живая!


     Покажется: вот сто шагов всего,
     И ты укрыт от холода и ветра,
     Да только вот нередко до него
     Десятки и десятки километров…


     Невольно представляешь, что вон там
     Сидят сейчас охотники-бродяги,
     Пьют чай с горячим ромом пополам
     И ждут к утру перепелиной тяги.


     Или, быть может, там, перед окном,
     Сидит из сказки девушка с косою
     И, отложив большой, тяжелый том,
     Глядит во тьму с задумчивой тоскою.


     Иль мать-старушка долгий, долгий срок
     Сидит и ждет, когда вернутся дети,
     А путник забредет на огонек –
     Она теплом и путника приветит.


     Или, костром пронзая синий мрак,
     Влюбленные сидят в сосновой роще,
     А может, все совсем, совсем не так –
     И будничнее, и скучней, и проще…


     И все же я люблю их! Я готов
     С мальчишьих лет всегда мечтать о чуде,
     Люблю огни летящих поездов –
     Живые кадры чьих-то дум и судеб.


     Огонь в ночи!.. Ненастье… Вязнут ноги…
     Со снегом дождь… А путь далек-далек…
     И что бы стало с путником в дороге,
     Когда б не этот добрый огонек?!


     И есть там сказка или сказки нету –
     Не в этом суть. Ты верь, и ты иди!
     Он как надежда, этот лучик света,
     Как искра счастья где-то впереди.


     Ведь счастье тоже может быть порою
     Чуть-чуть не то, которого ты ждешь,
     Но ты страдаешь, борешься, живешь,
     Пока оно горит перед тобою.


     Возможно, птицей с синими крылами
     Оно должно быть вечно впереди,
     И кто ответит, может быть, в пути
     Вот так к нему и следует идти
     И никогда не брать его руками?!

 1967


   «Я могу тебя очень ждать…»


     Я могу тебя очень ждать,
     Долго-долго и верно-верно,
     И ночами могу не спать
     Год, и два, и всю жизнь, наверно.


     Пусть листочки календаря
     Облетят, как листва у сада,
     Только знать бы, что все не зря,
     Что тебе это вправду надо!


     Я могу за тобой идти
     По чащобам и перелазам,
     По пескам, без дорог почти,
     По горам, по любому пути,
     Где и черт не бывал ни разу!


     Все пройду, никого не коря,
     Одолею любые тревоги,
     Только знать бы, что все не зря,
     Что потом не предашь в дороге.


     Я могу для тебя отдать
     Все, что есть у меня и будет.
     Я могу за тебя принять
     Горечь злейших на свете судеб.


     Буду счастьем считать, даря
     Целый мир тебе ежечасно.
     Только знать бы, что все не зря,
     Что люблю тебя не напрасно!

 1968


   Важные минуты


     Беда ли это, если иногда
     Бывает в жизни кто-то мягкотелым,
     Доверчивым, застенчиво-несмелым, –
     Беда все это или не беда?


     Навряд ли это повод к обсужденью.
     У всех, как говорят, своя стезя.
     И все же есть минуты и мгновенья,
     Когда безвольным быть уже нельзя.


     Ведь ты порой и сам не замечаешь,
     Как средь житейских горестей и благ
     То там, то здесь кому-то уступаешь.
     И вдруг однажды словно замираешь:
     Тебя толкают на бесчестный шаг.


     Тот шаг нередко выгоден кому-то,
     Кто может все. Какой же дать ответ?
     Вот и пришла та самая минута,
     Чтоб встать, чтоб бросить, как гранату:


     – Нет!
     Весна! Планета, будто сердце, бьется.
     Любовь пришла. Она к тебе летит!
     Душа твоя ей в чувствах признается,
     А вот язык предательски молчит.


     Но милая, едва у дома встанешь,
     Уже спешит проститься до утра.
     И ты идешь обратно и не знаешь,
     Пора признаться или не пора.


     А вот сейчас, задумчиво-робка,
     Она стоит и медлит почему-то.
     Пора! Пришла та самая минута.
     Скажи. Не то пропал наверняка!


     Вы с другом в горы как-то забрались.
     Стучали бодро крепкие ботинки.
     Вдруг, оступившись, друг слетел с тропинки
     И на скале над пропастью повис…


     Судьба вдруг разом повернулась круто.
     Ползти к обрыву – жизнью рисковать.
     Пусть так. Смелей! Сейчас пришла минута –
     Иль вместе жить, иль вместе умирать!


     Года спешат, друг друга обгоняя…
     Но сколько же порою там и тут,
     В большом и малом людям выпадает
     Решительных мгновений и минут!


     О, как мы спорим, если иногда
     Бывает в жизни кто-то мягкотелым,
     Доверчивым, застенчиво-несмелым, –
     Беда все это или не беда?


     Пустяк – цена всем этим обсужденьям!
     А чтоб людьми серьезно дорожить,
     О них не худо было бы судить
     Вот по таким минутам и мгновеньям.

 1968


   Дорожите счастьем, дорожите!


     Дорожите счастьем, дорожите!
     Замечайте, радуйтесь, берите
     Радуги, рассветы, звезды глаз –
     Это все для вас, для вас, для вас.


     Услыхали трепетное слово –
     Радуйтесь. Не требуйте второго.
     Не гоните время. Ни к чему.
     Радуйтесь вот этому, ему!


     Сколько песне суждено продлиться?
     Все ли в мире может повториться?
     Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз…
     Разве будет это тыщу раз!


     На бульваре освещают вечер
     Тополей пылающие свечи.
     Радуйтесь, не портите ничем
     Ни надежды, ни любви, ни встречи!


     Лупит гром из поднебесной пушки.
     Дождик, дождь! На лужицах веснушки.
     Крутит, пляшет, бьет по мостовой
     Крупный дождь в орех величиной.


     Если это чудо пропустить,
     Как тогда уж и на свете жить?!
     Все, что мимо сердца пролетело,
     Ни за что потом не возвратить!


     Хворь и ссоры временно отставьте,
     Вы их все для старости оставьте.
     Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
     Эта «прелесть» миновала вас.


     Пусть бормочут скептики до смерти.
     Вы им, желчным скептикам, не верьте –


     Радости ни дома, ни в пути
     Злым глазам, хоть лопнуть, – не найти!


     А для очень, очень добрых глаз
     Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
     Радость к вам сама протянет руки,
     Если сердце светлое у вас.


     Красоту увидеть в некрасивом,
     Разглядеть в ручьях разливы рек!
     Кто умеет в буднях быть счастливым,
     Тот и впрямь счастливый человек!


     И поют дороги и мосты,
     Краски леса и ветра событий,
     Звезды, птицы, реки и цветы:
     Дорожите счастьем, дорожите!

 1968


   Его судьба


     Повсюду встречая их рядом двоих,
     Друзья удивлялись, глядя на них.
     И было чему подивиться:
     Парень красив – молодец молодцом,
     Она же ни стройностью и ни лицом –
     Ничем не могла б похвалиться.


     Порою пытались его «просвещать»:
     – Неужто похуже не мог отыскать,
     Ведь губишь себя понапрасну!
     Сплошная убогость, уж ты извини,
     Оставь ты ее, и скорей, не тяни!
     Не пара вы – это же ясно.


     Ты только взгляни повнимательней, друг:
     Ведь сотни красивей и лучше вокруг!
     Ну что ты нашел в ней такого? –
     А он только пустит колечком дым,
     А он усмехнется задумчиво им,
     Уйдет и не скажет ни слова.


     И вот он шагает вдоль пестрых огней,
     Знакомым путем все быстрей и быстрей,
     Идет, будто спорщиков рубит.
     Идет, и его не вернуть никому,
     И бросьте вопросы: зачем? почему?
     Да просто – он ее любит!



   Оттепель


     Звенит капель, звенит капель:
     От-те-пель, от-те-пель!
     Однако это не весна,
     Еще январь, а не апрель.


     Вчера буран, беря разбег,
     Дул в лица стужей ледяной,
     И было все – зима и снег,
     Совсем как и у нас с тобой…


     Сегодня злобная метель
     Вползла под арку у ворот.
     Сегодня – синяя капель
     И в лужах – мир наоборот.


     Сегодня – в радуге стекло
     И легкий пар над мостовой.
     Сегодня – временно тепло,
     Совсем как и у нас с тобой…


     Но долго лужам не сверкать,
     Ведь это солнце и вода
     С утра исчезнут без следа,
     Когда мороз придет опять.


     Метель, надвинув шаль на бровь,
     Дохнет колючею тоской,
     И все заледенеет вновь,
     Совсем как и у нас с тобой…


     Но сколько бы пурге ни месть
     И как ни куролесит зло,
     Однако у природы есть
     И настоящее тепло.


     Оно придет с тугим дождем,
     С веселой, клейкою листвой,
     Придет, швыряя гулкий гром,
     И станет радостно кругом,
     Совсем не как у нас с тобой…

 1969


   Твой голос


     Твой голос из приемника звучит
     Задумчиво и чуточку печально.
     И чем-то дальним, трепетно-прощальным
     Он заново мне душу бередит.


     И ведь не надо, ну совсем не надо!
     А вот влетел, хоть радуйся, хоть злись.
     Звеня, заполнил все. И так он рядом,
     Что хоть рукой сейчас его коснись!


     За окнами, на темной ветке клена,
     Как дятел, дремлет месяц молодой.
     И облака, потягиваясь сонно,
     Собравшись в круг, застыли над рекой…


     А ты поешь… Ты словно угадала,
     Что я сижу настороженно-нем.
     «Зачем тебя я, милый мой, узнала?»
     А в самом деле, для чего? Зачем?


     Зачем рвались и назначали встречу
     И между нами протянулась нить?
     Я сам сейчас, наверно, не отвечу,
     Не все на свете можно объяснить.


     Аккорды скрипок стройны и упруги,
     А голос твой то пламя, то зима…
     И вдруг упала огненная вьюга:
     «О нет, не рождены мы друг для друга!»
     Ну вот ты и ответила сама.

 1969


   Приметы


     Водя корабли, управляя ракетами,
     Создав радара бессонный глаз,
     Мы, как ни смешно, не расстались с приметами.
     Они едва ль не в крови у нас!


     Господа Бога давно отставили.
     Ясно ведь сказано: нет его!
     А вот приметы пока оставили.
     Ведь не религия. Ничего.


     И ведь смеемся же: «Предрассудки!
     Глупистика, мелочи, ерунда!..»
     А сами нередко, шутки-то шутки,
     Без этой «глупистики» – никуда!


     В школьные годы известно точно:
     Не знаешь урока – держись за каблук.
     Тогда не спросят. Примета прочная!
     Не выпусти только каблук из рук!


     Тогда ни морали, ни двойки, ни гнева.
     Но только не путайся никогда:
     Держись не за правый каблук, а за левый.
     Возьмешься за правый – тогда беда!


     А на контрольной, коль нет подковки,
     Судьбу не терзай: – Пощади! Помоги! –
     Есть средство: сними (наплевать, что неловко)
     Башмак или туфлю с левой ноги.


     Зато уж студент – в пониманье высоком,
     Великий мастер насчет примет:
     Он в дверь не войдет на экзамен боком
     И точно отыщет «счастливый билет».


     Любая примета ему, как мошка!
     Он знает их лучше, чем снег в декабре.
     Не говоря уж о черных кошках,
     Тринадцатых числах и прочей муре.


     Да что там студент! Академик, доктор,
     Придя на важный доклад с утра,
     Услышав: – Ни пуха и ни пера! –
     Сказал аспирантке: – Идите к черту!


     Артистка, народная, в сорок лет,
     Текст роли выронив неосмотрительно,
     Уселась в ужасе на паркет,
     Роль под себя подложив предварительно.


     Такая примета: наплюй на чин,
     На возраст и званье! Коль роль упала –
     Сядь и припомни трех лысых мужчин,
     Не то обязательно жди провала.


     Приметы повсюду. Просто беда.
     – Куда ты идешь? – я спросил у знакомой.
     – Тьфу! Ну зачем ты спросил «куда»?
     Знала бы, лучше б осталась дома!


     Однажды за час до выхода в море
     На крейсер к старпому пришла жена
     И тем всю команду повергла в горе:
     На судне – женщина! Все. Хана!


     И после, едва не порвав тельняшки,
     Хлопцы отчаянно и упрямо
     Драили палубу, дверь, медяшку –
     Все, к чему прикасалась дама.


     И скажем, отнюдь не открыв секрета,
     Что множество самых серьезных людей
     На счастье хранят амулеты-приметы:
     Пуговку, слоника или монету –
     Тысячи всяческих мелочей.


     Зачем мы храним их? Никто не знает.
     А может, и вправду тут есть секрет?
     Уверенность, что ли, они вселяют
     Иль в чем-то ответственность с нас снимают,
     Вот эти десятки смешных примет?


     Пришла, к примеру, «счастливая» дата
     И мимо не кинулся черный кот,
     Ты как-то спокойней идешь куда-то
     И вроде веришь, что повезет…


     Похвалишь что-нибудь горячо
     И слышишь: – Смотри, не вышло бы сглазу!
     Плюнь трижды скорее через плечо! –
     И ты плюешь, как верблюд, три раза.


     Что ж, пусть в чем-то наши надежды множат
     Приметы – загадочная игра.
     И хоть мы не очень в них верим, а все же,
     Чтоб каждый ваш день был счастливо прожит,
     Ни пуха вам, люди, и ни пера!

 1969


   Шаганэ

   Шаганэ ты моя, Шаганэ!
 С. Есенин


     Ночь нарядно звездами расцвечена,
     Ровно дышит спящий Ереван…
     Возле глаз, собрав морщинки-трещины,
     Смотрит в синий мрак седая женщина –
     Шаганэ Нерсесовна Тальян.


     Где-то в небе мечутся зарницы,
     Словно золотые петухи.
     В лунном свете тополь серебрится,
     Шаганэ Нерсесовне не спится,
     В памяти рождаются стихи:


     «В Хороссане есть такие двери,
     Где обсыпан розами порог.
     Там живет задумчивая пери.
     В Хороссане есть такие двери,
     Но открыть те двери я не мог».


     Что же это: правда или небыль?
     Где-то в давних, призрачных годах
     Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом,
     Грохот волн в упругий бубен неба
     И Батуми в солнечных лучах…


     И вот здесь-то в утренней тиши
     Встретились Армения с Россией –
     Черные глаза и голубые,
     Две весенне-трепетных души.


     Черные, как ласточки, смущенно
     Спрятались за крыльями ресниц.
     Голубые, вспыхнув восхищенно,
     Загипнотизировали птиц.


     Закружили жарко и влюбленно,
     Оторвав от будничных оков,
     И смотрела ты завороженно
     В «голубой пожар» его стихов.


     И не для тумана иль обмана
     В той восточной лирике своей
     Он Батуми сделал Хороссаном –
     Так красивей было и звучней.


     И беда ли, что тебя, армянку,
     Школьную учительницу, вдруг
     Он, одев в наряды персиянки,
     Перенес на хороссанский юг!


     Ты на все фантазии смеялась,
     Взмыв на поэтической волне,
     Как на звездно-сказочном коне,
     Все равно! Ведь имя же осталось:


     – Шаганэ!
     «В Хороссане есть такие двери,
     Где обсыпан розами порог.
     Там живет задумчивая пери.
     В Хороссане есть такие двери,
     Но открыть те двери я не мог».


     Что ж, они и вправду не открылись.
     Ну а распахнись они тогда,
     То, как знать, быть может, никогда
     Строки те на свет бы не явились.


     Да, он встретил песню на пути.
     Тут вскипеть бы яростно и лихо!
     Только был он необычно тихим,
     Светлым и торжественным почти…


     Шаганэ… «Задумчивая пери»…
     Ну, а что бы, если в поздний час
     Ты взяла б и распахнула двери
     Перед синью восхищенных глаз?!


     Можно все домысливать, конечно,
     Только вдруг с той полночи хмельной
     Все пошло б иначе? И навечно
     Две дороги стали бы одной?!


     Ведь имей он в свой нелегкий час
     И любовь, и дружбу полной мерой,
     То, как знать, быть может, «Англетера»…
     Эх, да что там умничать сейчас!


     Ночь нарядно звездами расцвечена,
     Ровно дышит спящий Ереван…
     Возле глаз собрав морщинки-трещины,
     Смотрит в синий мрак седая женщина –
     Шаганэ Нерсесовна Тальян.


     И, быть может, полночью бессонной
     Мнится ей, что расстояний нет,
     Что упали стены и законы
     И шагнул светло и восхищенно
     К красоте прославленный поэт!


     И, хмелея, кружит над землею
     Тайна жгучих, смолянистых кос
     Вперемежку с песенной волною
     Золотых есенинских волос!..

 1969


   «От скромности не подымая глаз…»


     От скромности не подымая глаз,
     С упрямою улыбкой на губах,
     Ты говоришь, уже в который раз,
     О том, чтоб я воспел тебя в стихах.


     Зачем стихи? Не лучше ль, дорогая,
     Куплю тебе я перстень золотой?!
     – Купить – купи, но и воспеть – воспой.
     Одно другому вовсе не мешает!


     Эх, люди, люди! Как внушить вам все же,
     Что тот, кто для поэзии рожден,
     Способен в жизни «покривить» рублем,
     Всем, чем угодно: злом или добром,
     А вот строкою покривить не может.


     Ведь я же превосходно понимаю,
     Каких стихов ты неотступно ждешь:
     Стихов, где вся ты ласково-простая,
     Где твой характер ангельски хорош;


     Где взгляд приветлив, добр и не коварен
     И сердце полно верного огня;
     И где тебе я вечно благодарен
     За то, что ты заметила меня.


     Вот так: то хмуря бровь, то намекая,
     Ты жаждешь поэтических похвал.
     И будь все это правдой, уверяю,
     Я б именно вот так и написал!


     Но ты же знаешь и сама, конечно,
     Что все не так, что все наоборот,
     И то, что я скажу чистосердечно,
     В восторг тебя навряд ли приведет.


     И если я решусь на посвященье,
     Мне не придется заблуждаться в том,
     Что будет ожидать меня потом
     За этакое «злое преступленье»!


     Я лучше ничего не напишу.
     Я просто головою дорожу!

 1969


   Карнавал


     Устав от забот, от привычного круга,
     Ища хоть немного сказки,
     Чтоб скрыться хотя бы на час друг от друга,
     Люди придумали маски.


     Ведь часто, серы до тошноты,
     Будни, как клячи, топчутся,
     А людям хочется красоты,
     Кусочка радуги хочется!


     Работай, стремись, говорят, и тогда…
     Да бросьте, ну кто ж не знает,
     Что счастье вовсе ведь не всегда
     Каждому выпадает.


     И вот, чтоб устроить волшебные встречи,
     Большое путая с малым,
     Люди собрали маски на вечер,
     Названный карнавалом.


     Здесь хилый становится богатырем,
     Робкий душой – героем,
     А кто-то отчаянным моряком,
     Рыцарем или ковбоем.


     Рожденным удачливыми, красивыми
     Метаморфоз не надо.
     Наверно, не очень людьми счастливыми
     Придуманы маскарады…


     Сегодня, хмелея, как от вина,
     Можно, горя отвагой,
     Смущенной Золушке у окна
     Клясться плащом и шпагой.


     И шутки бросьте, когда порой
     Девчонка, собой не очень,


     Вдруг обернется кинозвездой
     Или «Царицей ночи».


     Здесь можно, царский нося наряд,
     На милость сменивши кару,
     Вдруг подарить благосклонный взгляд
     Вспыхнувшему «Корсару».


     А в полночь, доверив себя письму,
     Отчаянно и бесстрашно
     Даже назначить свиданье ему
     В саду у дворцовой башни.


     Но сколько восторгами ни гори,
     «Царица» все-таки знает,
     Что все ее царство лишь до зари,
     До первых звонков трамвая.


     И завтра «Царица звездных ночей»,
     Сняв свой наряд блестящий,
     Станет, как прежде, в толпе людей
     Скромненькой секретаршей.


     Но в гуле приемной, невесть почему,
     Ей все еще, то и дело,
     Грезиться будет в табачном дыму
     «Корсар» из шестого отдела.


     Тот, что отнюдь не в нее влюблен,
     Уж ей ли не знать про это!
     Грохочет машинка, трещит телефон,
     И требует план на весенний сезон
     Начальство из кабинета.


     И все-таки отзвук от сказки есть!
     Начальство лишь брови вскинет
     На этот царственно гордый жест,
     С которым бумаги на подпись в трест
     Она благосклонно примет.


     А дома в комнатной тихой мгле
     Ей тысячу раз приснится,
     Что будни кончились на земле,
     А праздник все длится, длится…


     И ей, владычице звездных снов,
     Подносит, склонясь несмело,
     От счастья не в силах промолвить слов,
     Громадный-громадный букет цветов
     «Корсар» из шестого отдела.

 1969


   В троллейбусе


     Встал троллейбус. Шум – как на вокзале!
     Кто-то за милицией сходил.


     – Что случилось?
     – Жулика поймали!
     Трешницу, мерзавец, утащил!..


     – Слишком к ним уж много снисхожденья! –
     Женщина воскликнула в сердцах.
     А мужчина в роговых очках
     Даже закурил от возмущенья.


     Жулик пойман. И уже давно
     Катится троллейбус по предместью.
     А внутри клокочут все равно
     И бурлят, как крепкое вино,
     Люди с незапятнанною честью.


     Жулик – дрянь. И мы, ему желая
     Строгого и крепкого суда,
     Все же сами что-то упускаем,
     Ибо слово «совесть» понимаем
     Как-то странновато иногда.


     Если б вдруг грабителем был назван
     Тот мужчина в роговых очках,
     Он, наверно, за такую фразу
     Вас мгновенно обратил бы в прах!


     А ведь сам у друга одолжил
     Как-то деньги, мило и культурно.
     И отнюдь устроился недурно:
     Взять-то взял, а возвратить «забыл».


     Вор, стянувший трешницу сейчас,
     Негодяй отныне и навек.
     А урвавший больше в десять раз –
     «Честный» и «приличный» человек!


     Так уж, видно, издавна считается,
     Только, если честно говорить,
     Между «не отдать» и «утащить»
     Разницы большой не получается.


     Впрочем, дело не в одних рублях,
     Не в одном стяжательстве, конечно.
     А в других, «не денежных» делах
     Так ли мы порою безупречны?


     Женщина, что жулика кляла,
     Том стихов из сумочки достала.
     Как она его приобрела?
     Да когда-то у друзей взяла
     И, как говорится, «зачитала»…


     Если тайно в магазине взять
     С полки книгу – это будет кража.
     А у друга взять и «зачитать» –
     Тут неловко и сказать-то даже.


     А скажи – и впрямь услышишь смех,
     Даже вскинет брови в изумленье:
     – Не вернула книгу? Вот так грех!
     Тоже мне, простите, преступленье!


     И подите растолкуйте ей,
     Что тому хозяину, быть может,
     Книга эта важного важней
     И богатства всякого дороже.


     Жулик пойман и под стражу взят.
     Мягко мчит троллейбус по предместью…
     А внутри все спорят и шумят,
     И бесчестность подлую бранят
     Люди с «незапятнанною честью»!..

 1969


   «Реалист»


     Он проводил свою невесту.
     Простился. Обещал звонить.
     Не целовал ее в подъезде,
     Не умолял повременить.


     Нет, он не тот, что в ранней юности,
     Когда любовь – сплошной угар.
     Он зрел: не молод и не стар.
     Ему ли делать эти глупости?


     А ведь когда-то, вспомнить странно,
     Одной девчонке, день за днем,
     Писал стихи, и крал тюльпаны,
     И милый профиль постоянно
     Повсюду вырезал ножом.


     Он мог ходить за нею версты.
     И, вспомнить дико, даже мог
     Однажды за косынкой пестрой
     В одежде прыгнуть в бочажок.


     Мечтать с восторгом у калитки
     О пальмах южных островов
     И быть счастливым от улыбки
     Или записки в пару слов.


     Он даже тихо рассмеялся:
     Действительно – один угар!
     И впрямь, зачем тогда им сдался
     Какой-то там Мадагаскар?!


     Жизнь разлучила их. Кто знает,
     Всегда ль реальность неправа?
     Он твердо по земле шагает.
     А та, он слышал, все мечтает
     Про сказочные острова…


     Смешно, что будто «дом сутулится»,
     Оставьте это для детей!
     И светофор не «глазом щурится»,
     А лампой в семьдесят свечей.


     Нет, жизнь на крыльях не витает,
     Тут надо бить наверняка!
     Невеста это понимает
     И, как и он, на мир взирает
     Чуть-чуть с прищуром знатока.


     Он шел во мглу многоэтажную
     И вряд ли, может быть, и знал,
     Что где-то что-то очень важное
     Невозвратимо потерял…

 1969


   Пустые слова


     Ну как это можно, не понимаю!
     Просто кругом идет голова:
     Все время пустые, пустые слова
     Тебя, как облаком, окружают.


     Цветистые, пестрые, равнодушные,
     Они кувыркаются в тишине.
     И ты их, словно шары воздушные,
     Целыми гроздьями даришь мне.


     Люди о ком-то порой говорят:
     «Необязательный», «необязательная» –
     Какие противные прилагательные!
     Я б выбросил к черту их все подряд!


     Выходит, что чуть ли не все – пустяк:
     Слово дается, слово берется…
     Прости, но неужто тебе вот так
     И впрямь хорошо на земле живется?!


     Возможно ли говорить уверенно:
     «Приеду. Сделаю. Буду звонить».
     Без тени сомнения говорить
     И знать, что ни грамма не будет сделано!


     И не смущаясь и в малой мере,
     Плыть дальше, зная наверняка,
     Что где-то ждут твоего звонка,
     Что кто-то в твое обещание верит.


     Пустые слова, пустые слова!
     Фальшивые копии слов счастливых,
     Красивые, словно люпин-трава,
     И зло-недобрые, как крапива.


     Слова: «До последних минут моих»,
     «Верность», «любовь», «счастливая дата»,
     Ты так легко произносишь их,
     Что даже становится жутковато.


     А в шатких местах у тебя готово:
     «Честное слово!» Ну не смешно ли?
     Зачем произносится: «Честное слово!»?
     А все остальные – лживые, что ли?


     Жизнь – как придуманная история,
     Слова – точно мыльные пузыри.
     Зачем тебе вся эта бутафория,
     Ответь мне, шут тебя подери!


     А впрочем, за все говорят дела,
     Которых как раз-то и не бывает.
     Душа, не рождающая тепла,
     Только пустые слова рождает.


     Но мира не будет меж мной и ими!
     Пойми и на что-то одно решайся:
     Или же ты расставайся с ними,
     Или со мной расставайся!

 1969


   «Раскрепощение»


     Ах, как время все-таки коварно
     И бездушно, шут его возьми!
     И при этом, как это ни странно,
     Будьте ему даже благодарны,
     Что б оно ни делало с людьми.


     «Время мудро. Время все рассудит!»
     Слышали! Да только, если ждать,
     Многое уж слишком поздно будет.
     Потому и надо, чтобы люди
     Все умели вовремя решать.


     Мы с тобой отнюдь не рассуждали,
     Ничего не клали на весы,
     Мы лишь то смеялись, то страдали
     И с ревнивой яростью считали
     «Страшные» минуты и часы.


     «Страшным» нам тогда казалось время
     Даже самых крохотных разлук.
     Нет, не время, а сплошное бремя
     Ожиданий и тревожных мук.


     – Что случилось? По какой причине?
     Ждут тебя, скажи, или не ждут?
     Проторчать в каком-то магазине
     Ровно час и сорок пять минут!


     А через неделю снова драма.
     С тем же пылом страсти и тревог:
     – Два часа ты смог пробыть у мамы?
     Очень мило! Превосходно прямо!
     Ну, а больше ты пробыть не мог?!


     И вот так, наверно б, день за днем
     Острота эмоций клокотала,
     Если б ты однажды не сказала:
     – А ведь мы неправильно живем!


     Это же сплошной «сердечный ад»!
     И мои родные, и друзья –
     Все одно и то же говорят,
     Да и у меня такой же взгляд,
     Что, конечно, дальше так нельзя!


     Все, что рядом, быстро надоест.
     Время мудро. Время все решает.
     И оно людей раскрепощает.
     А разлука – не медведь, не съест!


     И, чтоб как-то интересней жить,
     Нам с тобою надо научиться
     Не скучать, друг друга не корить,
     В разные компании ходить,
     Проще говоря – раскрепоститься.


     Пусть несхожи в чем-то будут взгляды,
     Это даже лучше, наконец.
     Волноваться ни о чем не надо,
     Время все уладит, как мудрец.


     Так вот мы и стали приучаться
     Собственными тропами шагать,
     Реже спорить, чаще расставаться
     И души почти не раскрывать.


     Кажется, мы здорово учились,
     Постигая «высшие пути»,
     И уж до того «раскрепостились»,
     Что уж дальше некуда идти…


     Да и вправду не забраться выше!
     И сейчас, коль говорить всерьез,
     Общего у нас – одна лишь крыша,
     Остальное все, пожалуй, врозь.


     Разлучившись, без волнений пишем
     И ответов без тревоги ждем,
     Разными понятиями дышим,
     Разными надеждами живем.


     И когда б мы даже захотели,
     Спохватившись, воротить назад
     Наш горячий, тот «сердечный ад» –
     То уже б навряд ли преуспели.


     Если вам однажды доведется
     Услыхать, что ревность – это бред,
     Что покой в разлуках обретется
     И что все с годами утрясется, –
     Ни за что не соглашайтесь, нет!


     Пусть в любви все чувства говорят –
     От обиды и до восхищенья,
     Ибо пылкий и «сердечный ад»
     Лучше, может статься, во сто крат,
     Чем такое вот «раскрепощенье»!

 1969


   Стихи о несбывшейся встрече


     Я решил сегодня написать
     О любви и трепетном свиданье.
     Парень будет нервничать и ждать,
     Только я не дам ему страдать –
     Девушка придет без опозданья.


     Щедрым быть – так быть им до конца:
     Я, как Бог, смету над ними тучи
     И навек соединю сердца!
     Пусть твердят, что это редкий случай.


     Я сейчас такой наверняка
     Оттого, что, веруя сердечно,
     Жду в четыре твоего звонка
     И хороших слов твоих, конечно.


     Ждет и парень, молча прислонясь
     К синему газетному киоску.
     Вытащил часы в десятый раз
     И зажег вторую папироску.


     Ничего, всему наступит срок:
     Будут звезды и счастливый вечер.
     Вот сейчас раздастся твой звонок,
     И она шагнет к нему навстречу.


     Но за часом час ползет вослед,
     Свет фонарный заиграл на лужах,
     А звонка все нет, все нет и нет…
     И на сердце хуже все и хуже…


     И во мраке, не смыкая глаз,
     Парень ждет и только брови хмурит,
     На часы глядит в двухсотый раз
     И уже вторую пачку курит.


     Эх, дружище, ты меня прости
     За мою нескладную затею!
     Я ж все к счастью думал привести,
     Только сам остужен на пути,
     А кривить душою не умею.


     Если сердце не в ладу с пером –
     Я с собою не играю в прятки.
     Знаешь, друг, мы лучше подождем,
     Вдруг мы зря тревогу эту бьем,
     Вдруг да будет все еще в порядке?!


     Новый день по крышам семенит…
     Нет, неладно что-то получается,
     Видно, потеряв последний стыд,
     Телефон предательски молчит
     Да еще как будто улыбается.


     Что ж, неужто вышло не всерьез
     То, что было так светло и ясно?
     Неужели все оборвалось
     И стихи о счастье понапрасну?!


     Пятый день… Десятый день идет…
     У любви терпение безмерно:
     Днем и ночью парень ждет и ждет,
     Ждет упрямо, преданно и верно.


     Только сколько на планете зла?
     Ничего от счастья не осталось.
     Так она к нему и не пришла.
     Очевидно, дрянью оказалась.

 1969


   Баллада о друге


     Когда я слышу о дружбе твердой,
     О сердце мужественном и скромном,
     Я представляю не профиль гордый,
     Не парус бедствия в вихре шторма.


     Я просто вижу одно окошко
     В узорах пыли или мороза
     И рыжеватого, щуплого Лешку –
     Парнишку-наладчика с «Красной Розы»…


     Дом два по Зубовскому проезду
     Стоял без лепок и пышных фасадов,
     И ради того, что студент Асадов
     В нем жил, управдом не белил подъездов.


     Ну что же – студент небольшая сошка,
     Тут бог жилищный не ошибался.
     Но вот для тщедушного рыжего Лешки
     Я бы, наверное, постарался!


     Под самой крышей, над всеми нами
     Жил летчик с нелегкой судьбой своей,
     С парализованными ногами,
     Влюбленный в небо и голубей.


     Они ему были дороже хлеба,
     Всего вероятнее, потому,
     Что были связными меж ним и небом
     И синь высоты приносили ему.


     А в доме напротив, окошко в окошко,
     Меж теткой и кучей рыбацких снастей
     Жил его друг – конопатый Лешка,
     Красневший при девушках до ушей.


     А те, на «Розе», народ языкатый,
     Окружат в столовке его порой:


     – Алешка, ты что же еще неженатый?
     Тот вспыхнет сразу алей заката и брякнет:
     – Боюсь еще… молодой…


     Шутки как шутки, и парень как парень,
     Пройди – и не вспомнится никогда.
     И все-таки как я ему благодарен
     За что-то светлое навсегда!


     Каждое утро перед работой
     Он к другу бежал на его этаж,
     Входил и шутя козырял пилоту:
     – Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!..


     А лифта-то в доме как раз и не было.
     Вот в этом и пряталась вся беда.
     Лишь «бодрая юность» по лестницам бегала,
     Легко, «как по нотам», туда-сюда…


     А летчику просто была б хана:
     Попробуй в скверик попасть к воротам!
     Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он:
     Плечи Алешкины и спина!


     И бросьте дурацкие благодарности
     И вздохи с неловкостью пополам!
     Дружба не терпит сентиментальности,
     А вы вот, спеша на работу, по крайности,
     Лучше б не топали по цветам!


     Итак, «лифт» подан!
     И вот, шагая медленно в утренней тишине,
     Держась за перила, ступеньки считает:
     Одна – вторая, одна – вторая,
     Лешка с товарищем на спине…


     Сто двадцать ступеней.
     Пять этажей. Это любому из нас понятно.


     Подобным маршрутом не раз, вероятно,
     Вы шли и с гостями и без гостей.


     Когда же с кладью любого сорта
     Не больше пуда и то лишь раз
     Случится подняться нам в дом подчас –
     Мы чуть ли не мир посылаем к черту.


     А тут – человек, а тут – ежедневно,
     И в зной, и в холод: «Пошли, держись!»
     Сто двадцать трудных, как бой, ступеней!
     Сто двадцать – вверх и сто двадцать – вниз!


     Вынесет друга, усадит в сквере,
     Шутливо укутает потеплей,
     Из клетки вытащит голубей:
     – Ну все! Если что, присылай «курьера»!


     «Курьер» – это кто-нибудь из ребят.
     Чуть что, на фабрике объявляется:
     – Алеша, Мохнач прилетел назад!
     – Алеша, скорей! Гроза начинается!


     А тот все знает и сам.
     Чутьем. – Спасибо, курносый, ты просто гений! –
     И туча не брызнет еще дождем,
     А он во дворе: – Не замерз? Идем! –
     И снова: ступени, ступени, ступени…


     Пот градом… Перила скользят, как ужи…
     На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая.
     – Алешка, брось ты! – Сиди, не тужи!.. –
     И снова ступени, как рубежи:
     Одна – вторая, одна – вторая…


     И так не день и не месяц только,
     Так годы и годы: не три, не пять,


     Трудно даже и сосчитать –
     При мне только десять. А после сколько?!


     Дружба, как видно, границ не знает,
     Все так же упрямо стучат каблуки.
     Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги…
     Одна – вторая, одна – вторая…


     Ах, если вдруг сказочная рука
     Сложила бы все их разом,
     То лестница эта наверняка
     Вершиной ушла бы за облака,
     Почти не видная глазом.


     И там, в космической вышине
     (Представьте хоть на немножко),
     С трассами спутников наравне
     Стоял бы с товарищем на спине
     Хороший парень Алешка!


     Пускай не дарили ему цветов
     И пусть не писали о нем в газете,
     Да он и не ждет благодарных слов,
     Он просто на помощь прийти готов,
     Если плохо тебе на свете.


     И если я слышу о дружбе твердой,
     О сердце мужественном и скромном,
     Я представляю не профиль гордый,
     Не парус бедствия в вихре шторма,


     Я просто вижу одно окошко
     В узорах пыли или мороза
     И рыжеватого, щуплого Лешку,
     Простого наладчика с «Красной Розы».

 1969


   Подруги


     Дверь общежитья… Сумрак… Поздний час.
     Она спешит, летит по коридору,
     Способная сейчас и пол и штору
     Поджечь огнем своих счастливых глаз!


     В груди ее уже не сердце бьется,
     А тысяча хрустальных бубенцов.
     Бежит девчонка. Гулко раздается
     Веселый стук задорных каблучков.


     Хитро нахмурясь, в комнату вошла.
     – Кто здесь не спит? – начальственно спросила.
     И вдруг, расхохотавшись, подскочила
     К подруге, что читала у стола.


     Затормошила… Чертики в глазах:
     – Ты все зубришь, ты все сидишь одна!
     А за окошком, посмотри, весна!
     И, может, счастье где-то в двух шагах.


     Смешная, скажешь? Ладно, принимаю!
     На все согласна. И не в этом суть.
     Влюбленных все забавными считают
     И даже глуповатыми чуть-чуть…


     Но я сейчас на это не в обиде.
     Не зря есть фраза: «Горе от ума».
     Так дайте же побыть мне в глупом виде!
     Вот встретишь счастье и поймешь сама.


     Шучу, конечно. Впрочем, нет, послушай,
     Ты знаешь, что сказал он мне сейчас?
     «Ты, говорит, мне смотришь прямо в душу,
     И в ней светло-светло от этих глаз».


     Смеется над любой моей тревогой,
     Во всем такой уверенный, чудак.
     Меня зовет кувшинкой-недотрогой
     И волосы мои пушит вот так…


     Слегка смутилась. Щеки пламенели.
     И в радости заметить не смогла,
     Что у подруги пальцы побелели,
     До боли стиснув краешек стола.


     Глаза подруги – ледяное пламя.
     Спросила непослушными губами,
     Чужим и дальним голос прозвучал:
     – А он тебя в тайгу не приглашал?


     Не говорил: «Наловим карасей,
     Костер зажжем под старою сосною,
     И будем в мире только мы с тобою
     Да сказочный незримый Берендей!»


     А он просил: подругам ни гугу?
     А посмелее быть не убеждал?
     И если так, я, кажется, могу
     Помочь тебе и предсказать финал.


     Умолкла. Села. Глянула в тревоге,
     Смешинок нет, восторг перегорел,
     А пламя щек кувшинки-недотроги
     Все гуще белый заливает мел…


     Кругом весна… До самых звезд весна!
     В зеленых волнах кружится планета.
     И ей сейчас неведомо, что где-то
     Две девушки, не зажигая света,
     Подавленно застыли у окна.


     Неведомо? Но синекрылый ветер
     Трубит сквозь ночь проверенную весть


     О том, что счастье есть на белом свете,
     Пускай не в двух шагах, а все же есть!


     Поют ручьи, блестят зарницы домен,
     Гудя, бегут по рельсам поезда.
     Они кричат о том, что мир огромен
     И унывать не надо никогда,


     Что есть на свете преданные люди,
     Что радость, может, где-нибудь в пути,
     Что счастье будет, непременно будет!
     Вы слышите, девчата, счастье будет!
     И дай вам бог скорей его найти!

 1970


   Серебряная свадьба


     У нас с тобой серебряная свадьба,
     А мы о ней – ни слова никому.
     Эх, нам застолье шумное созвать бы!
     Да только, видно, это ни к чему.


     Не брызнет утро никакою новью,
     Все как всегда: заснеженная тишь…
     То я тебе звоню из Подмосковья,
     То ты мне деловито позвонишь.


     Поверь, я не сержусь и не ревную.
     Мне часто где-то даже жаль тебя.
     Ну что за смысл прожить весь век воюя,
     Всерьез ни разу так и не любя?!


     Мне жаль тебя за то, что в дальней дали,
     Когда любви проклюнулся росток,
     Глаза твои от счастья засияли
     Не навсегда, а на короткий срок.


     Ты знаешь, я не то чтобы жалею,
     Но как-то горько думаю о том,
     Что ты могла б и вправду быть моею,
     Шагнувши вся в судьбу мою и дом.


     Я понимаю, юность – это юность,
     Но если б той разбуженной крови
     Иметь пускай не нажитую мудрость,
     А мудрость озарения любви!


     Ту, что сказала б словом или взглядом:
     – Ну вот зажглась и для тебя звезда,
     Поверь в нее, будь вечно с нею рядом
     И никого не слушай никогда!


     На свете есть завистливые совы,
     Что, не умея радости создать,
     Чужое счастье расклевать готовы
     И все как есть по ветру раскидать.


     И не найдя достаточного духа,
     Чтоб лесть и подлость вымести, как сор,
     Ты к лицемерью наклоняла ухо,
     Вступая с ним зачем-то в разговор.


     И лезли, лезли в душу голоса,
     Что если сердце лишь ко мне протянется,
     То мало сердцу радости достанется
     И захиреет женская краса…


     Лишь об одном те совы умолчали,
     Что сами жили верою иной
     И что буквально за твоей спиной
     Свои сердца мне втайне предлагали.


     И, следуя сочувственным тревогам
     (О, как же цепки эти всходы зла!),
     Ты в доме и была, и не была,
     Оставя сердце где-то за порогом.


     И сердце то, как глупая коза,
     Бродило среди ложных представлений,
     Смотрело людям в души и глаза
     И все ждало каких-то потрясений.


     А людям что! Они домой спешили.
     И все улыбки и пожатья рук
     Приятелей, знакомых и подруг
     Ни счастья, ни тепла не приносили.


     Быть может, мне в такую вот грозу
     Вдруг взять и стать «хозяином-мужчиной»
     Да и загнать ту глупую «козу»
     Обратно в дом суровой хворостиной!


     Возможно б, тут я в чем-то преуспел,
     И часто это нравится, похоже,
     Но только я насилий не терпел
     Да и сейчас не принимаю тоже.


     И вот над нашей сломанной любовью
     Стоим мы и не знаем: что сказать?
     А совы все давно в своих гнездовьях
     Живут, жиреют, берегут здоровье,
     А нам с тобой – осколки собирать…


     Сегодня поздно ворошить былое,
     Не знаю, так или не так я жил,
     Не мне судить о том, чего я стою,
     Но я тебя действительно любил.


     И если все же оглянуться в прошлое,
     То будь ты сердцем намертво со мной –
     Я столько б в жизни дал тебе хорошего,
     Что на сто лет хватило бы с лихвой.


     И в этот вечер говорит с тобою
     Не злость моя, а тихая печаль.
     Мне просто очень жаль тебя душою,
     Жаль и себя, и молодости жаль…


     Но если мы перед коварством новым
     Сберечь хоть что-то доброе хотим,
     То уж давай ни филинам, ни совам
     Доклевывать нам души не дадим.


     А впрочем, нет, на трепет этих строк
     Теперь, увы, ничто не отзовется.
     Кто в юности любовью пренебрег,
     Тот в зрелости уже не встрепенется.


     И знаю я, да и, конечно, ты,
     Что праздник к нам уже не возвратится,
     Как на песке не вырастут цветы
     И сон счастливый в стужу не приснится.


     Ну вот и все. За окнами, как свечи,
     Застыли сосны в снежной тишине…
     Ты знаешь, если можно, в этот вечер
     Не вспоминай недобро обо мне.


     Когда ж в пути за смутною чертой
     Вдруг станет жизнь почти что нереальной
     И ты услышишь колокольчик дальний,
     Что всех зовет когда-то за собой,


     Тогда, вдохнув прохладу звездной пыли,
     Скажи, устало подытожа век:
     – Все было: беды и ошибки были,
     Но счастье раз мне в жизни подарили,
     И это был хороший человек!

 1970


   Как мне тебе понравиться?..


     Как мне тебе понравиться?
     Стать мрачным и непонятным?
     А может быть, вдруг прославиться
     Поступком невероятным?


     Или вдруг стать мятежным,
     Порывистым и упрямым?
     А может быть, нежным-нежным
     И ласковым самым-самым?..


     А то вдруг лукаво-мглистым,
     Сплетающим ловко сети?
     Иль простодушно-чистым,
     Доверчивым, словно дети?


     Иль стать искушенным в жизни,
     Солидным и мудрым очень,
     Так, словно бы между прочим,
     Роняющим афоризмы?


     Разгневать тебя мне, что ли,
     Поссорясь с тобой всерьез?
     Иль рассмешить до колик,
     До радостно-глупых слез?


     Богатым прийти иль бедным,
     С подарками или без?
     Словом ли вдруг хвалебным
     Поднять тебя до небес?


     Что делать? Куда направиться:
     К другу или врагу?
     Откуда решенье явится?
     Как мне тебе понравиться,
     Понять уже не могу!


     А ты даже будто рада
     Терзать меня, как юнца.
     Но только любовь не надо
     Испытывать до конца.


     Запомни мое пророчество:
     Когда-нибудь, как во сне,
     Страдая от одиночества,
     Ты снова придешь ко мне.


     И, бросивши спесь красавицы,
     Скажешь: – Встречай, чудак!
     Я с сердцем не в силах справиться.
     Ну, как мне тебе понравиться? –
     А я улыбнусь: – Никак!..

 1970


   Доброта


     Если друг твой в словесном споре
     Мог обиду тебе нанести,
     Это горько, но это не горе,
     Ты потом ему все же прости.


     В жизни всякое может случиться.
     И коль дружба у вас крепка,
     Из-за глупого пустяка
     Ты не дай ей зазря разбиться.


     Если ты с любимою в ссоре,
     А тоска по ней горяча,
     Это тоже еще не горе,
     Не спеши, не руби с плеча.


     Пусть не ты явился причиной
     Той размолвки и резких слов,
     Встань над ссорою, будь мужчиной!
     Это все же твоя любовь!


     В жизни всякое может случиться.
     И коль ваша любовь крепка,
     Из-за глупого пустяка
     Ты не должен ей дать разбиться.


     И, чтоб после себя не корить
     В том, что сделал кому-то больно,
     Лучше добрым на свете быть,
     Злого в мире и так довольно.


     Но в одном лишь не отступай:
     На разрыв иди, на разлуку,
     Только подлости не прощай
     И предательства не прощай
     Никому: ни любимой, ни другу!

 1970


   Нечестный бой


     На земле ничего не бывает без драк –
     В прямом и любом переносном смысле.
     И если пока существует так,
     То пусть над людьми взвивается флаг
     Честного боя и честной мысли.


     Когда же бросаются вдруг гурьбой
     На одного удальцы лихие,
     То это такой уж нечестный бой,
     Что просто диву даешься порой:
     Как только живут подлецы такие?


     Лупят расчетливо и умело.
     И я, не колеблясь, сказать берусь,
     Что только самый последний трус
     Способен пойти на такое дело.


     Еще бы! Ведь можно сломать любого,
     Если кучей на одного.
     А главное, риска же никакого!
     Полное низкое торжество!


     И если такой вот нечестный «бой»
     Берет начало порою с детства,
     То качество это идет в наследство
     И людям с седеющей головой.


     Что ж, кулаков тут, пожалуй, нету.
     Здесь все бескровно на первый взгляд.
     И все же хоть тут и не бьют кастетом,
     Но ребра не меньше порой трещат.


     И здесь, не в проулке, а в светлом зданье,
     Где пальцем не тронет тебя никто,
     Все тихо и мирно. Идет собранье.
     И вдруг – что-то явно пошло не то…


     Выходит один, и другой, и третий,
     И разом вдруг кучей на одного!
     Слова их то плети, то хитрые сети,
     Попробуй осмыслить, найтись, ответить,
     Подчас и не выдавишь ничего!


     Один растерялся, а те и рады,
     И громоздят этажи из лжи.
     Ведь сговорились же явно, гады.
     А вот попробуй-ка, докажи!


     Вина? Да вины-то подчас и нету!
     Какая-то мелочь. Но суть не в том.
     Им надо сломать его, сжить со света,
     И лупит с трибуны за громом гром!


     Есть в жизни хорошее слово: спайка.
     Мы с детства привыкли хранить его.


     Но если кучей на одного,
     То это не спайка уже, а шайка!


     И среди черт не весьма красивых,
     Что прячутся где-то в душевной мгле,
     Эта – из самых, увы, трусливых,
     Из самых подленьких на земле!

 1970


   Красота народа


     Наконец-то в числе реликвий
     Оказались в стране моей
     Древний Суздаль, Ростов Великий,
     Деревянная вязь Кижей!


     Наконец наступили годы
     Величаво-седую стать,
     Красоту, мастерство народа
     Из забвения воскрешать!


     Кружевную и величавую,
     Белопенную, как прибой,
     Неразлучную с русской славою,
     С русской радостью и бедой.


     Возродить и навек взметнуть
     Все, что дорого нам и свято.
     Жаль вот только, что не вернуть
     То, что прахом легло когда-то.


     Сколько яркого озарения
     Древних зодчих – певцов труда,
     В исторических потрясениях
     Бурей сорвано навсегда!..


     Впрочем, были еще любители
     Штурмовщины и крайних мер.
     Где сегодня Христа Спасителя
     Храм невиданный, например?


     Он стоял над Москвой-рекою,
     Гордо вскинув свою главу,
     Белым лебедем над водою,
     Русской сказкою наяву!..


     Кто вернет устремленный в небо,
     Что горел, в облаках паря,
     Древний храм Бориса и Глеба,
     Алый, праздничный, как заря?


     И снесли до чего ж умело!
     Даже гид не найдет следа.
     Как же славно, что с этим делом
     Ныне кончено навсегда!


     Но сейчас не об этом хочется!..
     Слава богу, поди спроси,
     Сколько ярких шедевров зодчества
     Ныне радует на Руси!


     Тех, что стройно-легки, как птицы,
     Будь то башня, собор иль храм,
     У создателей чьих учиться
     Не грешно бы в любой столице
     И сегодняшним мастерам.


     И смогли ведь. Вершили чудо –
     Удивишься аж за версту!
     Так храните же, люди, всюду
     Эту светлую красоту!


     И отлично, что комсомольцы
     Возрождать взялись старину
     С той же страстью, с какой добровольцами
     Мчались прежде на целину.


     И когда средь новейших зданий,
     Прежних красок вернув наряд,
     Словно древние могикане,
     Храмы праздничные стоят


     И горит на заре лучисто
     Золотой пожар куполов, –
     Лишь таращат глаза туристы,
     Не найдя подходящих слов.


     А слова будто светом брызжутся,
     Даже кружится голова.
     Только вслушайтесь: «звонница», «ризница»
     Жар малиновый, не слова!


     И горды мы, горды по праву
     У порогов священных мест.
     Словно книги великой главы –
     Бородинское поле славы,
     Севастопольский комплекс славы,
     И Мамаев курган, и Брест!


     И сверкают в лучах рассвета
     Песней мужества и труда:
     Монументы Страны Советов,
     Космодромы и города!


     Вот вам старое, вот вам новое,
     Ну так что же, что рядом, что ж?!
     Все ведь кровное, все – история,
     Ничего ведь не оторвешь!


     Потому так светло и бережно
     Нынче связаны навсегда
     День вчерашний и день теперешний,
     Как с былинным Кремлем звезда!

 1970


   Стихи о дружбе


     Мы не зря считаемся друзьями,
     Вместе каждый вздох и каждый шаг,
     Вечно жили общими делами,
     Только нынче стало между нами
     Что-то где-то, видимо, не так…


     Спору нет: знакомых в мире много.
     Их теряют и находят вновь.
     Ну, а дружба, дружба, как любовь, –
     Это двухколейная дорога.


     Через годы и десятки встреч
     Ей бежать стремительно по свету.
     И никто не вправе пересечь
     Или оборвать дорогу эту.


     Это так. Но, знаешь, иногда
     Что-то горько душу затуманит.
     Коль скалу песчинка перетянет –
     Это ведь, пожалуй, ерунда.


     Знаешь сам, как я на дружбу прочен:
     Что случись – я рядом в тот же час.
     Но порой вдруг ты мне нужен очень,
     Я звоню, тревожно-озабочен.


     – Хорошо, – ты скажешь, – я сейчас!
     А потом опять снимаешь трубку:
     – Извини, брат, но спешу к другим… –
     Так и не пойму я, в чем тут штука:
     То ли рюмка где-то, то ли юбка,
     То ли новый заграничный фильм.


     Дело тут, наверно, не в обиде.
     Я могу понять и то и се,
     Но, в беде порою друга видя,
     Я, наверно, плюнул бы на все!


     Знаешь, все не так уж в мире сложно,
     Как иные думают, скользя.
     Как в любви есть и «нельзя», и «можно»,
     Так есть в дружбе «можно» и «нельзя».


     Можно спорить, можно ошибаться,
     Горячиться, ссориться порой,
     Но нельзя душою отстраняться,
     Как нельзя ни разу поступаться
     Ни любовью общей, ни враждой.


     В жизни глупо вздорничать и важничать,
     Но не доходить ведь до того,
     Чтобы хлебосолить или бражничать
     С недругами друга своего.


     Что-то тут не очень настоящее,
     Что-то от размолвок и разлук,
     Что-то, брат, совсем неподходящее
     К слову «друг» и пониманью «друг».


     Мы с тобой в пути уже давно,
     Было все, но только больше светлого.
     И сейчас я не писал бы этого,
     Если б сердцу было все равно.


     Дружба – не апрельская вода.
     Здесь зима с теплом не совмещаются,
     И потери тут не возмещаются,
     «Да» и «нет» здесь только навсегда!


     И ничто тут не приходит вновь,
     Потому что дружба – это много,
     Потому что дружба, как любовь, –
     Это двухколейная дорога!

 1970


   Как смешно мы пытаемся склеить счастье!


     Как смешно мы пытаемся склеить счастье!
     В разговорах уходим от острых тем,
     При невзгодах друг другу по большей части
     Выражаем придуманное участье
     И не делимся сердцем почти совсем.


     И, страшась полнейшего отчужденья,
     Вспоминаем все чаще былые дни,
     Будто вправду надеемся, что они
     Могут бросить из прошлого якорь спасенья.


     Мы, как люди на холоде без пальто,
     Что от лени решают согреть друг друга
     Лишь одними словами о жарком юге.


     – Вспоминаешь ли это?
     – А помнишь то?
     Как возможно на свете беду грозящую
     Легковесными мерами отвести?
     Ведь былое… Ну что оно может спасти,
     Если отсутствует настоящее?!

 1970


   Всегда в бою


     Когда война катилась, подминая
     Дома и судьбы сталью гусениц,
     Я был где надо – на переднем крае,
     Идя в дыму обугленных зарниц.


     Бывало все: везло и не везло,
     Но мы не гнулись и не колебались,
     На нас ползло чудовищное зло,
     И мира быть меж нами не могло,
     Тут кто кого – контакты исключались!


     И думал я: окончится война –
     И все тогда переоценят люди.
     Навек придет на землю тишина,
     И ничего-то скверного не будет.


     Обид и боли годы не сотрут.
     Ведь люди столько вынесли на свете,
     Что, может статься, целое столетье
     Ни ложь, ни зло в сердцах не прорастут.


     Имея восемнадцать за спиною,
     Как мог я знать в мальчишеских мечтах,
     Что зло подчас сразить на поле боя
     Бывает даже легче, чем в сердцах?


     И вот войны уж и в помине нет,
     А порохом тянуть не перестало.
     Мне стало двадцать, стало тридцать лет,
     И больше тоже, между прочим, стало.


     А все живу, волнуясь и борясь.
     Да можно ль жить спокойною судьбою,
     Коль часто в мире возле правды – грязь
     И где-то подлость рядом с добротою?!


     И где-то нынче в гордое столетье
     Порой сверкают выстрелы во мгле,
     И есть еще предательство на свете,
     И есть еще несчастья на земле.


     И под ветрами с четырех сторон
     Иду я в бой, как в юности когда-то,
     Гвардейским стягом рдеет небосклон,
     Наверно, так вот в мир я и рожден –
     С душой поэта и судьбой солдата.


     За труд, за честь, за правду и любовь
     По подлецам, как в настоящем доте,
     Машинка бьет очередями слов,
     И мчится лента, словно в пулемете…


     Вопят? Ругают? Значит, все как должно.
     И, правду молвить, все это по мне.
     Ведь на войне – всегда как на войне!
     Тут кто кого. Контакты невозможны!


     Когда ж я сгину в ветре грозовом,
     Друзья мои, вы жизнь мою измерьте
     И молвите: – Он был фронтовиком
     И честно бился пулей и стихом
     За свет и правду с юности до смерти!

 1970


   Слово к мужчинам


     У нас сегодня было бы смешно
     Решать вопрос о равноправье женщины.
     Оно, как говорится, «обеспечено»
     И жизнью всей давно подтверждено.


     Мы говорим: жена, товарищ, мать.
     Мы произносим: равенство, свобода.
     И все-таки природа есть природа,
     И что-то здесь не надо забывать.


     Ведь часто милым сами ж до зари
     Мы шепчем: «Зяблик… Звездочка родная!»
     А через год, от силы через три,
     Все это тихо, напрочь забываем.


     И вот уже вам просто наплевать,
     Что «зяблик» ваш, окончив день рабочий,
     Такие тащит сумки, между прочим,
     Каких и слон не смог бы приподнять!


     И почему ж душа у вас не стынет
     И на себя не разбирает злость,
     Когда вас в дрему телевизор кинет,
     А «звездочка» утюг в прихожей чинит
     Иль в кухне заколачивает гвоздь!


     А матери, что дарят день-деньской
     Нас лаской и заботами своими…
     Они не согласятся на покой,
     Но и нельзя ж крутиться им порой
     Почти в каком-то тракторном режиме!


     Да, никакой их труд не испугает.
     Все, если надо, смогут и пройдут.
     Но нас это навряд ли возвышает,
     И я без колебаний утверждаю:
     Есть женский труд и есть неженский труд!


     Не зря же в нашем лексиконе есть
     Слова или понятие такое,
     Как «рыцарство», или «мужская честь»,
     Иль попросту «достоинство мужское»!


     Нет, ведь не скидка женщине нужна,
     А наша чуткость в счастье и кручине.
     И если нету рыцарства в мужчине,
     То, значит, просто грош ему цена!


     И я к мужчинам обращаю речь:
     Давайте будем женщину беречь!

 1970


   Вечная красота


     Устав от грома и чада,
     От всей городской тесноты,
     Человеку порою надо
     Скрыться от суеты.


     И степи любя, и воды,
     Ты все-таки верь словам,
     Что лес – это «храм природы».
     Лес – он и вправду храм!


     И нету на свете средства,
     Дающего больше сил.
     Ведь с самого малолетства
     Он нас красоте учил.


     С малиной, с речонкой узкой,
     С травами до небес,
     Разлапистый, русский-русский,
     Грибной и смолистый лес.


     В июньское многоцветье
     Кинувшись, как в волну,
     Скрытый от всех на свете,
     Вслушайся в гул столетий
     И мягкую тишину.


     Взгляни, как рассвет дымится,
     Послушай, как синь лесов
     Проворней, чем кружевницы
     Плетут, расшивают птицы
     Трелями всех тонов.


     Между кустов склоненных
     Паук растянул антенну
     И ловит завороженно
     Все голоса вселенной.


     На рыжем листе букашка
     Смешно себе трет живот,
     Шмель гудит над ромашкой,
     Как маленький самолет.


     А в небе, чуть слышный тоже,
     Сиреневый хвост стеля,
     Летит самолет, похожий
     На крохотного шмеля.


     И вновь тишина такая,
     И снова такой покой,
     Что слышно, как пролетает
     Листик над головой…


     Клены прямые, как свечи,
     Стоят перед стайкой ив,
     Лапы друг другу на плечи
     Ласково положив.


     От трав, от цветов дурманных
     Почудится вдруг порой,
     Что можешь, став великаном,
     Скатать, как ковер, поляну
     И взять навсегда с собой.


     Волшебный снегирь на ветке
     С чуть хитроватым взглядом
     В красной тугой жилетке
     Сидит и колдует рядом.


     И вот оживают краски,
     И вот уже лес смеется.
     За каждым кустом по сказке,
     И в каждом дупле – по сказке,
     Аукнись – и отзовется…


     Как часто в часы волнений
     Мы рвемся в водоворот,
     Мы ищем людских общений,
     Сочувствия, утешений
     Как средства от всех невзгод.


     А что, если взять иное:
     Стремление к тишине.
     Душе ведь надо порою
     Остаться наедине!


     И может, всего нужнее
     Уйти по тропе туда,
     Где жаром рябина рдеет
     И в терпком меду шалфея
     Звенит родником вода;


     Туда, где душе и глазу
     Откроется мудрый мир
     И где на плече у вяза
     Волшебный поет снегирь.

 1970


   Праздничный день


     Если б спросить вам на ум пришло:
     – Какой нынче праздник? – то спросите зря.
     На всех листочках календаря
     Самое будничное число.


     Ни ярких событий, ни красной даты,
     Ни просто памятной всем строки.
     А если что-то и было когда-то,
     То, видно, сущие пустяки.


     И только, может быть, мы с тобою
     Знаем на целой земле сейчас,
     Какой удивительной красотою
     Безвестная дата горит подчас!


     Лишь мы… Потому что на всей планете
     Такой сумасшедше-хмельной накал,


     Пускай не спорят, никто на свете
     Ни до, ни после еще не знал.


     Стучат каблуки вдоль проспектов людных,
     И мне непонятно сейчас чуть-чуть,
     Что нынче и впрямь для кого-то будни,
     А, впрочем, пускай! И не в этом суть.


     Да, есть на земле и другие даты,
     И кто-то, наверно, был счастлив тоже,
     И кто-то кого-то любил когда-то,
     Не так, безусловно, как мы, а все же…


     Ах, как же ты славно смеешься, право!
     Взгляни, сколько в мире горит огней!
     Машут деревья, кивают травы,
     И праздник подмигивает лукаво
     Со всех листочков календарей.

 1970


   О том, чего терять нельзя


     Нынче век электроники и скоростей.
     Нынче людям без знаний и делать нечего.
     Я горжусь озареньем ума человечьего,
     Эрой смелых шагов и больших идей.


     Только, видно, не все идеально в мире
     И ничто безнаказанно не получается:
     Если рамки в одном становятся шире,
     То в другом непременно, увы, сужаются.


     Чем глазастей радар, чем хитрей ультразвук
     И чем больше сверхмощного и сверхдальнего,
     Тем все меньше чего-то наивно-тайного,
     Романтически-сказочного вокруг.


     Я не знаю, кто прав тут, а кто неправ,
     Только что-то мы, видно, навек спугнули.
     Сказка… Ей неуютно в ракетном гуле,
     Сказке нужен скворечник и шум дубрав.


     Нужен сказке дурман лугового лета,
     Стук копыт, да мороз с бородой седой,
     Да сверчок, да еще чтоб за печкой где-то
     Жил хоть кроха, а все-таки домовой…


     Ну, а мы, будто в вихре хмельного шквала,
     Все стремимся и жить и любить быстрей.
     Даже музыка нервной какой-то стала,
     Что-то слишком визгливое слышится в ней.


     Пусть река – не ожившая чья-то лента
     И в чащобах не прячутся колдуны,
     Только людям нужны красивые сны,
     И Добрыни с Аленушками нужны,
     И нельзя, чтоб навеки ушла легенда.


     Жизнь скучна, обнаженная до корней,
     Как сверх меры открытая всем красавица.
     Ведь душа лишь тогда горячо влюбляется,
     Если тайна какая-то будет в ней.


     Я – всем сердцем за технику и прогресс!
     Только пусть не померкнут слова и краски,
     Пусть хохочет в лесах берендеевский бес,
     Ведь экстракт из хвои не заменит лес
     И радар никогда не заменит сказки!

 1970


   Весенняя песня


     Гроза фиолетовым языком
     Лижет с шипеньем мокрые тучи.
     И кулаком стопудовым гром


     Струи, звенящие серебром,
     Вбивает в газоны, сады и кручи.


     И в шуме пенистой кутерьмы
     С крыш, словно с гор, тугие потоки
     Смывают в звонкие водостоки
     Остатки холода и зимы.


     Но ветер уж вбил упругие клинья
     В сплетения туч. И усталый гром
     С ворчаньем прячется под мостом,
     А небо смеется умытой синью.


     В лужах здания колыхаются,
     Смешные, раскосые, как японцы.
     Падают капли. И каждая кажется
     Крохотным, с неба летящим солнцем.


     Рухлядь выносится с чердаков,
     Забор покрывается свежей краской,
     Вскрываются окна, летит замазка,
     Пыль выбивается из ковров.


     Весна даже с душ шелуху снимает:
     И горечь, и злость, что темны, как ночь,
     Мир будто кожу сейчас меняет.
     В нем все хорошее прорастает,
     А все, что не нужно, долой и прочь!


     И в этой солнечной карусели
     Ветер мне крикнул, замедлив бег:
     – Что же ты, что же ты в самом деле,
     В щебете птичьем, в звоне капели


     О чем пригорюнился, человек?!
     О чем? И действительно, я ли это?
     Так ли я в прошлые зимы жил?
     С теми ли спорил порой до рассвета?
     С теми ли сердце свое делил?


     А радость-то – вот она – рядом носится,
     Скворцом заливается на окне.
     Она одобряет, смеется, просится:
     – Брось ерунду и шагни ко мне!


     И я (наплевать, если будет странным)
     Почти по-мальчишески хохочу.
     Я верю! И жить в холодах туманных,
     Средь дел нелепых и слов обманных,
     Хоть режьте, не буду и не хочу!


     Ты слышишь, весна? С непогодой – точка!
     А вот будто кто-то разбил ледок, –
     Это в душе моей лопнула почка,
     И к солнцу выпрямился росток.


     Весна! Горделивые свечи сирени,
     Солнечный сноп посреди двора,
     Пора пробуждений и обновлений –
     Великолепнейшая пора!

 1970


   Главная встреча


     Фонарь в ночной реке полощет бороду.
     Дрожит рекламы розовая нить.
     Давай пойдем вдвоем с тобой по городу
     И будем много, много говорить!


     Пусть пары по скамеечкам ютятся,
     Целуясь между слов и между фраз,
     А мы с тобой не станем целоваться,
     Нам это все не главное сейчас.


     Нам, может быть, важнее в этот вечер
     Раскрыть себя друг другу до конца.
     Как жили мы до первой нашей встречи
     И чем горели души и сердца.


     Ни светлое не спрячем, ни дурное,
     Все увлеченья, каждый жест и взгляд,
     Все что ни есть – решительно откроем,
     Пусть даже будет что-то и такое,
     О чем порой другим не говорят…


     Не любопытства ради, нет, не ради!
     А потому, и только потому,
     Что искра лжи, сокрытая в засаде,
     Потом пожаром прорезает тьму.


     Все нараспашку, настежь, как в полет!
     Чтоб ни соринки, ни единой фальши!
     Вот так, и только так, как звездолет,
     Взлетит любовь взволнованная наша.


     Ведь лишь из чистых и глубоких струй
     Приходит к людям подлинная сказка,
     Где все прекрасно: и слова, и ласка,
     И каждый вздох, и каждый поцелуй.

 1970


   Счастливый человек


     Кто и каков счастливый человек?..
     Я лично так бы на вопрос ответил:
     Счастливец тот, кто получил навек
     Две песни – две любви на белом свете.


     Не надо шуток и «уймитесь, страсти»!
     Не двоеженство. Не об этом речь.
     Да, две любви. И каждую сберечь –
     Как раз и будет настоящим счастьем!


     Нет, далеко не все и не всегда
     Могли б сказать: «Люблю свою работу.
     Готов трудиться до седьмого пота
     И счастлив от любимого труда!»


     И я уверен, даже твердо знаю,
     Что в этой самой светлой из страстей
     Есть что-то от любви к родному краю,
     К своим друзьям и к Родине своей.


     Но как моря не могут жить без рек,
     Как без дождей земля оскудевает,
     Так без любви сердечной человек
     Духовно в чем-то все же прозябает.


     Не зря о ней и пишут, и поют,
     Не зря о ней так радостно мечтается.
     И как ни славен человечий труд,
     А нежность все же нежностью останется.


     Тут ни замен и ни сравнений нет.
     Не будем путать двух прекрасных миссий.
     Да и народ рождается на свет
     Не от ученых формул и трансмиссий.


     Да, две любви в одном рукопожатье,
     Как два крыла, берущие разбег.
     Иначе говоря – любовь в квадрате.
     И кто обрел их – по моим понятьям,
     Счастливейший на свете человек!

 1971


   Нежные слова


     То ли мы сердцами остываем,
     То ль забита прозой голова,
     Только мы все реже вспоминаем
     Светлые и нежные слова.


     Словно в эру плазмы и нейтронов,
     В гордый век космических высот
     Нежные слова, как граммофоны,
     Отжили и списаны в расход.


     Только мы здесь, видимо, слукавили
     Или что-то около того:
     Вот слова же бранные оставили,
     Сберегли ведь все до одного!


     Впрочем, сколько человек не бегает
     Средь житейских бурь и суеты,
     Только сердце все равно потребует
     Рано или поздно красоты.


     Не зазря ж оно ему дается!
     Как ты ни толкай его во мглу,
     А оно возьмет и повернется
     Вновь, как компас, к ласке и теплу.


     Говорят, любовь немногословна:
     Пострадай, подумай, раскуси…
     Это все, по-моему, условно,
     Мы же люди, мы не караси!


     И не очень это справедливо –
     Верить в молчаливую любовь.
     Разве молчуны всегда правдивы?
     Лгут ведь часто и без лишних слов!


     Чувства могут при словах отсутствовать.
     Может быть и все наоборот.
     Ну а если говорить и чувствовать?
     Разве плохо говорить и чувствовать?
     Разве сердце этого не ждет?


     Что для нас лимон без аромата?
     Витамин, не более того.
     Что такое небо без заката?
     Что без песен птица? Ничего!


     Пусть слова сверкают золотинками,
     И не год, не два, а целый век!


     Человек не может жить инстинктами,
     Человек – на то и человек!


     И уж коль действительно хотите,
     Чтоб звенела счастьем голова,
     Ничего-то в сердце не таите,
     Говорите, люди, говорите
     Самые хорошие слова!

 1970


   Высота


     Под горкой в тенистой сырой лощине,
     От сонной речушки наискосок,
     Словно бы с шишкинской взят картины,
     Бормочет листвой небольшой лесок.


     Звенит бочажок под завесой мглистой,
     И, в струи его с высоты глядясь,
     Клены стоят, по-мужски плечисты,
     Победно красою своей гордясь.


     А жизнь им и вправду, видать, неплоха:
     Подружек веселых полна лощина…
     Лапу направо протянешь – ольха,
     Налево протянешь ладонь – осина.


     Любую только возьми за плечо,
     И ни обид, ни вопросов спорных.
     Нежно зашепчет, кивнет горячо
     И тихо прильнет головой покорной.


     А наверху, над речным обрывом,
     Нацелясь в солнечный небосвод,
     Береза – словно летит вперед,
     Молодо, радостно и красиво…


     Пусть больше тут сухости и жары,
     Пусть щеки январская стужа лижет,
     Но здесь полыхают рассветов костры,
     Тут дали видней и слышней миры,
     Здесь мысли крылатей и счастье ближе.


     С достойным, кто станет навечно рядом,
     Разделит и жизнь она и мечту.
     А вниз не сманить ее хитрым взглядом,
     К ней только наверх подыматься надо,
     Туда, на светлую высоту!

 1971


   Свидание с детством (Лирический монолог)


     Не то я задумчивей стал с годами,
     Не то где-то в сердце живет печаль,
     Но только все чаще и чаще ночами
     Мне видится в дымке лесная даль.


     Вижу я озеро с сонной ряской,
     Белоголовых кувшинок дым…
     Край мой застенчивый, край уральский,
     Край, что не схож ни с каким иным.


     Словно из яшмы, глаза морошки
     Глядят, озорно заслонясь листком.
     Красива морошка, словно Матрешка,
     Зеленым схвачена пояском.


     А там, где агатовых кедров тени
     Да малахитовая трава,
     Бродят чуткие, как олени,
     Все таинственные слова…


     Я слышал их, знаю, я здесь как дома,
     Ведь каждая ветка и каждый сук
     До радостной боли мне тут знакомы,
     Как руки друзей моих и подруг.


     И в остром волнении, как в тумане,
     Иду я мысленно прямиком,
     Сквозь пегий кустарник и бурелом
     К одной неприметной лесной поляне.


     Иду, будто в давнее забытье,
     Растроганно, тихо и чуть несмело,
     Туда, где сидит на пеньке замшелом
     Детство веснушчатое мое.


     Костром полыхает над ним калина,
     А рядом лежат, как щенки у ног,
     С грибами ивовая корзина
     Да с клюквой березовый туесок.


     Скоро и дом. Торопиться нечего.
     Прислушайся к щебету, посиди…
     И детство мечтает сейчас доверчиво
     О том, что ждет его впереди…


     Разве бывает у детства прошлое?
     Вся жизнь – где-то там, в голубом дыму.
     И только в светлое и хорошее
     Детству верится моему.


     Детство мое! У тебя рассвет,
     Ты только стоишь на пороге дома,
     А я уже прожил довольно лет,
     И мне твое завтра давно знакомо.


     Знаю, как будет звенеть в груди
     Сердце, то радость, то боль итожа.
     И все, что сбудется впереди,
     И все, что не сбудется, знаю тоже.


     Фронты будут трассами полыхать,
     Будут и дни отрешенно-серы,
     Хорошее будет, зачем скрывать,
     Но будет и тяжкого свыше меры…


     Ах, если б я мог тебе подсказать,
     Помочь, ну хоть слово шепнуть одно!
     Да только вот прошлое возвращать
     Нам, к сожалению, не дано.


     Ты словно на том стоишь берегу,
     И докричаться нельзя, я знаю.
     Но раз я помочь тебе не могу,
     То все же отчаянно пожелаю:


     Сейчас над тобою светлым-светло,
     Шепот деревьев да птичий гам,
     Смолисто вокруг и теплым-тепло,
     Настой из цветов, родника стекло
     Да солнце с черемухой пополам.


     Ты смотришь вокруг и спокойно дышишь,
     Но как невозвратны такие дни!
     Поэтому все, что в душе запишешь,
     И все, что увидишь ты и услышишь,
     Запомни, запомни и сохрани!


     Видишь, как бабка-ольха над пяльцами
     Подремлет и вдруг, заворчав безголосо,
     Начнет заплетать корявыми пальцами
     Внучке-березе тугую косу.


     А рядом, наряд расправляя свой,
     Пихта топорщится вверх без толку.
     Она похожа сейчас на елку,
     Растущую сдуру вниз головой.


     Взгляни, как стремительно в бликах света,
     Перепонками лап в вышине руля,
     Белка межзвездной летит ракетой,
     Огненный хвост за собой стеля.


     Сноп света, малиновка, стрекоза.
     Ах, как же для нас это все быстротечно!
     Смотри же, смотри же во все глаза
     И сбереги навсегда, навечно!


     Шагая сквозь радости и беду,
     Нигде мы скупцами с тобой не будем.
     Бери ж эту светлую красоту,
     Вбирай эту мудрую доброту,
     Чтоб после дарить ее щедро людям!


     И пусть тебе еще неизвестно,
     Какие бураны ударят в грудь,
     Одно лишь скажу тебе: этот путь
     Всегда будет только прямым и честным!


     Прощай же! Как жаль, что нельзя сейчас
     Даже коснуться тебя рукою,
     Но я тебя видел. И в первый раз
     Точно умылся живой водою.


     Смешное, с восторженностью лица,
     С фантазией, бурным потоком бьющей,
     Ты будешь жить во мне до конца,
     Как первая вешняя песнь скворца,
     Как лучик зари, к чистоте зовущий.


     Шагни ко мне тихо и посиди,
     Как перед дальней разлукой, рядом:


     Ну вот и довольно… Теперь иди!
     А я пожелаю тебе в пути
     Всего счастливого теплым взглядом…

 1971


   Лесная река

   Василию Федорову


     Пускай не качает она кораблей,
     Не режет плечом волну океана,
     Но есть первозданное что-то в ней,
     Что-то от Шишкина и Левитана.


     Течет она медленно век за веком,
     В холодных омутах глубока.
     И – ни единого человека,
     Ни всплеска, ни удочки рыбака…


     В ажурной солнечной паутине,
     Под шорох ветра и шум ветвей
     Течет, отливая небесной синью,
     Намытой жгутами тугих дождей.


     Так крепок и густ травяной настой,
     Что черпай хоть ложкой его столовой!
     Налим лупоглазый, почти пудовый,
     Жует колокольчики над водой…


     Березка пригнулась в густой траве.
     Жарко. Сейчас она искупается!
     Но платье застряло на голове,
     Бьется под ветром и не снимается.


     Над заводью вскинул рога сохатый
     И замер пружинисто и хитро,
     И только с морды его губатой
     Падает звонкое серебро.


     На дне, неподвижно, как для парада,
     Уставясь носами в одну струю,
     Стоят голавли черноспинным рядом,
     Как кони в едином литом строю.


     Рябина, красуясь, грустит в тиши
     И в воду смотрится то и дело:
     Сережки рубиновые надела,
     Да кто ж их оценит в такой глуши?!


     Букашка летит не спеша на свет,
     И зяблик у речки пришел в волненье.
     Он клюнул букашкино отраженье
     И изумился: букашки нет!


     Удобно устроившись на суку,
     Кукушка ватагу грибов считает.
     Но, сбившись, мгновение отдыхает
     И снова упрямо: «Ку-ку, ку-ку!»


     А дунет к вечеру холодком –
     По глади речной пробегут барашки,
     Как по озябшей спине мурашки,
     И речка потянется перед сном.


     Послушает ласково и устало,
     Как перепел, выкрикнет: «Спать пора!»
     Расправит туманное одеяло
     И тихо укроется до утра.


     Россия степная, Россия озерная,
     С ковыльной бескрайнею стороной,
     Россия холмистая, мшистая, горная,
     Ты вся дорога мне! И все же бесспорно я
     Всех больше люблю тебя вот такой!


     Такой: с иван-чаем, с морошкой хрусткой
     В хмельном и смолистом твоем раю,
     С далекой задумчивой песней русской,
     С безвестной речушкой в лесном краю.


     И вечно с тобой я в любой напасти,
     И в солнечных брызгах, и в черной мгле,
     И нет мне уже без тебя ни счастья,
     Ни песни, ни радости на земле!

 1971


   «И что же это в людях за черта…»


     И что же это в людях за черта:
     Сердечность, что ли, ценят нынче дешево?
     Ну сколько ты ни делаешь хорошего,
     В ответ тебе – ну просто ни черта!


     Хороших душ достаточно у нас,
     Но как-то так частенько получается,
     Что всех теплее тот и улыбается,
     Кому ты нужен попросту сейчас.


     А сделаешь хорошее ему –
     И кончено! Как будто отрубил.
     Теперь уже ты больше ни к чему,
     И он тебя почти и позабыл.


     И как-то сразу горько оттого,
     Что сам себя ты вроде обманул.
     Кому-то взял и душу распахнул –
     И в общем, неизвестно для чего!


     Так стоит ли для этих или тех,
     Как говорится, расшибаться в прах?!
     Не лучше ль плюнуть попросту на всех
     И думать лишь о собственных делах?


     Вот именно: души не волновать,
     Жить для себя, неслышно, как скупец.
     Слегка черстветь и что-то наживать,
     Но если так вот свинством обрастать,
     То ведь начнешь же хрюкать, наконец!


     Нет, все равно оно не пропадет –
     Однажды совершенное добро.
     Как не ржавеет в мире серебро,
     Так и оно когда-то да сверкнет.


     И ты, идя среди добра и зла,
     Не одинок в отзывчивой судьбе.
     Признайся сам: ведь добрые дела
     Когда-то кто-то делал и тебе.


     Ведь коли жить и сердцем не скудеть,
     Познаешь все: и радости, и снег.
     Но если ты – хороший человек,
     То стоит ли об этом сожалеть?!

 1971


   24 декабря


     Этот листочек календаря
     Особенным кажется почему-то.
     Двадцать четвертое декабря –
     День прибавился на минуту!


     Вчера еще солнце щурило глаз,
     Так, словно было на всех надуто.
     И вдруг улыбнулось. И день сейчас
     Семь часов и одна минута!


     Минута. Ну что там она дает?!
     И света намного ли больше брызнет?
     Но эта минута – солнцеворот!
     Первый, радостный лучик жизни.


     По книгам старинным пришло Рождество.
     Пусть так. Но для нас Рождество не это.


     Есть более яркое торжество:
     В холодной зиме зародилось лето!


     И пусть еще всюду мороз и снег,
     Но тьма уже дрогнула, отступает…
     Припомни, ведь и с тобой, человек,
     Вот так же точно порой бывает.


     Вспомни, как тяжко пережил ты
     Недуг иль тоску, что бездонней моря,
     Потерю близкого, крах мечты –
     Короче: большое-большое горе.


     Казалось, ни жить, ни дышать нельзя,
     Что мрак навсегда в твою душу ляжет,
     Что кончились радости, смех, друзья,
     А сердце стало чернее сажи…


     Но время, не зря говорят, – река,
     А в ту же реку не входят дважды.
     И как твоя рана ни глубока,
     И как ни терзает тебя тоска,
     Но вспомни-ка, вспомни, как ты однажды


     Вдруг, слушая музыку, вновь постиг,
     Заметил, как мчатся над речкой утки,
     А где-то, пускай на короткий миг,
     Вдруг улыбнулся какой-то шутке.


     Пусть мир еще тесен, словно каюта,
     Печаль не исчезла и не прошла,
     И все-таки дрогнула в сердце мгла!
     День прибавился на минуту!


     А довелось ли тебе познать
     Любовь настоящую, но несчастливую,
     Сначала – большую, сначала – красивую,
     Потом – словно плеть, оскорбительно-лживую,
     Такую, что лучше не вспоминать?!


     И было обиду ни смыть, ни измерить.
     Казалось, все лживо: и мрак, и свет.
     Что честных людей уже в мире нет
     И больше нельзя ни любить, ни верить.


     И дичью казались любые страсти,
     Все ведь кругом для себя живут,
     А те, что кричат о любви и счастье, –
     Либо ломаются, либо лгут!


     И все же тоска не живет до гроба!
     Есть в жизни и мудрость, и свой резон.
     Ведь человек не рожден для злобы,
     Он для хорошего в мир рожден.


     Помнишь, как вдруг ты светло проснулся?
     Нет, боль не прошла, не исчезла, нет!
     Но ты точно к людям вдруг потянулся,
     От доброй улыбки не отвернулся,
     А как-то тепло посмотрел в ответ…


     Нет, нет, спохватясь, не смотри уныло,
     Себя не брани, не пугайся зря.
     Это в душе твоей наступило
     Двадцать четвертое декабря!


     Чувствуешь: беды отходят прочь,
     Сердце легким стучит салютом…
     Кончилась самая длинная ночь,
     День прибавился на минуту!

 1971


   За десять минут до свидания


     Ты загадочно в зеркале отражаешься,
     Чуть качаешь хорошенькой головой,
     Ты сейчас на свиданье со мной собираешься,
     Все улыбки и стрелы готовя в бой.


     А свиданья и вправду у нас как бои,
     То капризы, то споры при каждой встрече,
     И в душе уж не то чтобы соловьи –
     Но порой даже зяблики не щебечут.


     За горячность мою, за сердечный свет,
     Ты мне, словно в насмешку, всегда в награду
     Каждым жестом своим говоришь – не надо!
     Каждым словом своим отвечаешь – нет!


     Только радость, наверное, никогда
     На сплошных отрицаниях жить не может.
     Ей нужны, как живительная вода,
     Только «да», понимаешь, одни только «да».
     Ну и щедрость души, вероятно, тоже.


     А не то постоит она, подождет
     И промолвит: – Да стоит ли ждать напрасно?!
     А потом безнадежно рукой махнет
     И добавит: – Да ну их, глупцов несчастных!


     А без радости сразу всему конец!
     А без радости в жизни какая сладость?
     А без радости что за накал сердец?
     А без радости видеться что за радость?


     Я не знаю, как сложится жизнь твоя,
     Только время не век же звенит игрушкой!
     И однажды, скажу тебе не тая,
     Ты проснешься вдруг старенькою старушкой.


     Вспомнишь всех: кто встречал тебя, кто забыл,
     И воскликнешь вдруг, горько всплеснув руками:
     – А ведь он-то, пожалуй, один и был,
     Кто всерьез и взаправду меня любил! –
     И начнешь торопливо греметь шкафами.


     Вынешь платье, зеленое, как волна,
     И пушистую беличью пелерину,


     Но посмотришься в зеркало – седина!..
     Но посмотришь на руки – одни морщины!..


     Тихо сядешь, стянув пелерину с плеч,
     И промолвишь раздумчиво и серьезно:
     – Надо вовремя было любовь беречь,
     А сегодня не нужно ни слов, ни встреч,
     А сегодня, голубушка, слишком поздно!..


     Ты загадочно в зеркале отражаешься,
     Чуть качаешь хорошенькой головой,
     Ты сейчас на свиданье со мной собираешься,
     Все улыбки и стрелы готовя в бой.


     Вот бежишь, каблучками стуча на ходу.
     Что скрывать! Я действительно очень жду.
     И однако же, чтобы сберечь хорошее,
     Все, что сказано выше, – имей в виду!

 1971


   Ах, как все относительно в мире этом!..


     Ах, как все относительно в мире этом!..
     Вот студент огорченно глядит в окно,
     На душе у студента темным-темно:
     «Запорол» на экзаменах два предмета…


     Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:
     – Эх, чудила, вот мне бы твои печали!
     Я «хвосты» ликвидировал сотни раз,
     Вот столкнись ты с предательством милых глаз –
     Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!


     Только третий какой-нибудь человек
     Улыбнулся бы: – Молодость… Люди, люди!..
     Мне бы ваши печали! Любовь навек…


     Все проходит на свете. Растает снег,
     И весна на душе еще снова будет!


     Ну а если все радости за спиной,
     Если возраст подует тоскливой стужей
     И сидишь ты беспомощный и седой –
     Ничего-то уже не бывает хуже!


     А в палате больной, посмотрев вокруг,
     Усмехнулся бы горестно: – Ну, сказали!
     Возраст, возраст… Простите, мой милый друг,
     Мне бы все ваши тяготы и печали!


     Вот стоять, опираясь на костыли,
     Иль валяться годами (уж вы поверьте),
     От веселья и радостей всех вдали, –
     Это хуже, наверное, даже смерти!


     Только те, кого в мире уж больше нет,
     Если б дали им слово сейчас, сказали:
     – От каких вы там стонете ваших бед?
     Вы же дышите, видите белый свет,
     Нам бы все ваши горести и печали!


     Есть один только вечный пустой предел…
     Вы ж привыкли и попросту позабыли,
     Что, какой ни достался бы вам удел,
     Если каждый ценил бы все то, что имел,
     Как бы вы превосходно на свете жили!

 1971


   Лебединая песня


     Может, есть предначертанье где-то
     В том, что, как далекая звезда,
     Скульпторы, художники, поэты
     Вспыхнут вдруг неповторимым светом
     Прежде, чем погаснуть навсегда.


     И поэма та или картина,
     Может статься, исстари была
     Чем-то вроде песни лебединой
     На границе стужи и тепла.


     Станешь, нет ли оттого известней,
     Но важнее не было в судьбе,
     Чем проститься лучшей своей песней
     С тем, что было дорого тебе.


     Я ж и сам, наверное, не знаю
     Взятых рубежей, когда порой,
     Радуясь, волнуясь и страдая,
     Завершаю труд очередной.


     Выйдет книга – и бывает ясно,
     Что не зря звенела голова,
     Что кипел душою не напрасно:
     Люди пишут теплые слова!


     А статьи то колют, то кусают.
     Что ж, дела не так уж и плохи!
     Недруги, они ведь понимают,
     И, уж коли стрелами пронзают,
     Значит, пишешь крепкие стихи!


     И тогда вдруг на мгновенье где-то
     Дунет в сердце ветер-снеговей,
     Ну, а что, как будет книга эта
     Песней лебединою моей?!


     Но затем спрошу: – А ну-ка, милый,
     Подсчитай-ка, если не секрет:
     Все ли ты исчерпал свои силы? –
     И отвечу сам: – Конечно, нет!..


     Я еще покуда подышу,
     Ибо завтра крепче напишу!

 1972


   Церковь в Переделкине


     Не сразу поймешь: какой это век?
     Москва. Переделкино. В доме сонном
     С утра просыпается человек,
     Разбужен густым колокольным звоном.


     Сперва будто сом ударит хвостом:
     Бо-о-ом!
     Затем поменьше колокола:
     Динь-ла! Динь-ла!
     А дальше как маленьких птиц перезвон:
     Длинь-дон! Длинь-дон!


     И люди идут, и люди идут,
     Одни – чтобы истово помолиться,
     Другие, их тоже немало тут,
     Скорей из праздного любопытства.


     Нет, я не смеюсь над искренней верой,
     Взывающей к миру и доброте.
     Пусть каждый живет со своею мерой,
     Но сколько ж там всяческих лицемеров,
     Всуе бормочущих о Христе!


     И что же за души в иных скрываются?
     Ведь где только можно урвать спешат.
     Потом перед Богом трусливо каются,
     А завтра безбожно опять грешат!


     Легка молитвенная дорога:
     Ничем ведь не жертвуешь никому.
     Но если и впрямь вы верите в Бога,
     Так отдавали бы хоть немного
     Сердца ближнему своему.


     Катится медленный звон окрест
     По крышам, снегам и сосновой хвойности.


     А сверху горит золоченый крест –
     Символ вечности и спокойности.


     Рядом же эхом по всем лесам
     Разносится грохот с могучим свистом.
     Там – Внуковский аэродром. И там
     Вместе возносятся к небесам
     Прихожане и атеисты.


     И, вскинув к звездам победный гром,
     Над рощей, над всею землей, над веком
     Блестит самолет гигантским крестом,
     Как символ дерзости человека!

 1972


   В лесном краю


     Грозою до блеска промыты чащи,
     А снизу, из-под зеленых ресниц,
     Лужи наивно глаза таращат
     На пролетающих в небе птиц.


     Гром, словно в огненную лису,
     Грохнул с утра в горизонт багряный,
     И тот, рассыпавшись, как стеклянный,
     Брызгами ягод горит в лесу.


     Ежась от свежего ветерка,
     Чуть посинев, крепыши маслята,
     Взявшись за руки, как ребята,
     Топают, греясь вокруг пенька!


     Маленький жук золотою каплей
     Висит и качается на цветке,
     А в речке на длинной своей ноге
     Ива нахохлилась, будто цапля,


     И дремлет, лесной ворожбой объята…
     А мимо, покачиваясь в волнах,
     Пунцовый воздушный корабль заката
     Плывет на распущенных парусах…


     Сосны беседуют не спеша.
     И верю я тверже, чем верят дети,
     Что есть у леса своя душа,
     Самая добрая на планете!


     Самая добрая потому,
     Что, право, едва ли не все земное,
     Вечно живущее под луною
     Обязано жизнью своей ему!


     И будь я владыкой над всей планетой,
     Я с детства бы весь человечий род
     Никак бы не меньше, чем целый год,
     Крестил бы лесной красотою этой!


     Пусть сразу бы не было сметено
     Все то, что издревле нам жить мешало,
     Но злобы и подлости все равно
     Намного бы меньше на свете стало!


     Никто уж потом не предаст мечту
     И веру в светлое не забудет,
     Ведь тот, кто вобрал в себя красоту,
     Плохим человеком уже не будет!

 1972


   Когда порой влюбляется поэт…


     Когда порой влюбляется поэт,
     Он в рамки общих мерок не вмещается,
     Не потому, что он избранник, нет,
     А потому, что в золото и свет
     Душа его тогда переплавляется.


     Кто были те, кто волновал поэта?
     Как пролетали ночи их и дни?
     Не в этом суть, да и неважно это.
     Все дело в том, что вызвали они!


     Пускай горды, хитры или жеманны, –
     Он не был зря, сладчайший этот плен.
     Вот две души, две женщины, две Анны,
     Две красоты – Оленина и Керн.


     Одна строга и холодно-небрежна.
     Отказ в руке. И судьбы разошлись.
     Но он страдал, и строки родились:
     «Я вас любил безмолвно, безнадежно».


     Была другая легкой, как лоза,
     И жажда, и хмельное утоленье.
     Он счастлив был. И вспыхнула гроза
     Любви: «Я помню чудное мгновенье».


     Две Анны. Два отбушевавших лета.
     Что нам сейчас их святость иль грехи?!
     И все-таки спасибо им за это
     Святое вдохновение поэта,
     За пламя, воплощенное в стихи!


     На всей планете и во все века
     Поэты тосковали и любили.
     И сколько раз прекрасная рука
     И ветер счастья даже вполглотка
     Их к песенным вершинам возносили!


     А если песни были не о них,
     А о мечтах или родном приволье,
     То все равно в них каждый звук и стих
     Дышали этим счастьем или болью.


     Ведь если вдруг бесстрастна голова,
     Где взять поэту буревые силы?
     И как найти звенящие слова,
     Коль спит душа и сердце отлюбило?!


     И к черту разговоры про грехи.
     Тут речь о вспышках праздничного света.
     Да здравствуют влюбленные поэты!
     Да здравствуют прекрасные стихи!

 1972


   Слово о любви


     Любить – это прежде всего отдавать.
     Любить – значит чувства свои, как реку,
     С весенней щедростью расплескать
     На радость близкому человеку.


     Любить – это только глаза открыть
     И сразу подумать еще с зарею:
     Ну чем бы порадовать, одарить
     Того, кого любишь ты всей душою?!


     Любить – значит страстно вести бои
     За верность и словом, и каждым взглядом,
     Чтоб были сердца до конца свои
     И в горе, и в радости вечно рядом.


     А ждет ли любовь? Ну конечно, ждет!
     И нежности ждет, и тепла, но только
     Подсчетов бухгалтерских не ведет:
     Отдано столько-то, взято столько.


     Любовь не копилка в зашкафной мгле.
     Песне не свойственно замыкаться.


     Любить – это с радостью откликаться
     На все хорошее на земле.


     Любить – это видеть любой предмет,
     Чувствуя рядом родную душу:
     Вот книга – читал он ее или нет?
     Вот груша – а как ему эта груша?


     Пустяк? Отчего? Почему пустяк?!
     Порой ведь и каплею жизнь спасают.
     Любовь – это счастья вишневый стяг,
     А в счастье пустячного не бывает!


     Любовь – не сплошной фейерверк страстей,
     Любовь – это верные в жизни руки.
     Она не страшится ни черных дней,
     Ни обольщений и ни разлуки.


     Любить – значит истину защищать,
     Даже восстав против всей вселенной.
     Любить – это в горе уметь прощать
     Все, кроме подлости и измены.


     Любить – значит сколько угодно раз
     С гордостью выдержать все лишенья,
     Но никогда, даже в смертный час,
     Не соглашаться на униженья!


     Любовь – не веселый бездумный бант
     И не упреки, что бьют под ребра.
     Любить – это значит иметь талант,
     Может быть, самый большой и добрый.


     И к черту жалкие рассужденья,
     Что чувства уйдут, как в песок вода.
     Временны только лишь увлеченья.
     Любовь же, как солнце, живет всегда!


     И мне наплевать на циничный смех
     Того, кому звездных высот не мерить.
     Ведь эти стихи мои лишь для тех,
     Кто сердцем способен любить и верить!

 1973


   Самое прочное на земле


     Скала, подставляя под волны грудь,
     Стоит, всем ветрам открыта.
     А есть ли на свете хоть что-нибудь,
     Что было б прочней гранита?


     На это ответ был наукой дан
     Еще из столетней дали:
     – Крепче гранита – металл титан
     И твердые марки стали.


     А тверже? Не щурьте пытливо глаз,
     Ответ ведь известен тоже:
     – Прочнее, чем сталь и титан, – алмаз.
     Пусть так. Ну а есть на земле у нас
     Хоть что-то алмаза тверже?


     Да, есть на земле вещество одно,
     И тут ни при чем наука:
     Всех крепче и было, и быть должно
     Твердое слово друга!

 1973


   Оценка любви


     Он в гости меня приглашал вчера:
     – Прошу по-соседски, не церемониться!
     И кстати, я думаю, познакомиться
     Вам с милой моею давно пора.


     Не знаю, насколько она понравится,
     Да я и не слишком ее хвалю.
     Она не мыслитель и не красавица.
     Такая, как сотни. Ничем не славится.
     Но я, между прочим, ее люблю!


     Умчался приветливый мой сосед,
     А я вдруг подумал ему вослед:
     Не знаю, насколько ты счастлив будешь,
     Много ль протянется это лет
     И что будет дальше. Но только нет,
     Любить ты, пожалуй, ее не любишь…


     Ведь если душа от любви хмельна,
     То может ли вдруг человек счастливый
     Хотя бы помыслить, что вот она
     Не слишком-то, кажется, и умна,
     И вроде не очень-то и красива.


     Ну можно ли жарко мечтать о ней
     И думать, что милая, может статься,
     Ничем-то от сотен других людей
     Не может, в сущности, отличаться?!


     Нет, если ты любишь, то вся она,
     Бесспорно же, самая романтичная,
     Самая-самая необычная,
     Ну словно из радости соткана.


     И в синей дали, и в ненастной мгле
     Горит она радугой горделивою,
     Такая умная и красивая,
     Что равных и нету ей на земле!

 1973


   О смысле жизни


     – В чем смысл твоей жизни? – меня спросили.
     – Где видишь ты счастье свое, скажи?


     – В сраженьях, – ответил я, – против гнили
     И в схватках, – добавил я, – против лжи!


     По-моему, в каждом земном пороке,
     Пусть так или сяк, но таится ложь.
     Во всем, что бессовестно и жестоко,
     Она непременно блестит, как нож.


     Ведь все, от чего человек терзается,
     Все подлости мира, как этажи,
     Всегда пренахальнейше возвышаются
     На общем фундаменте вечной лжи.


     И в том я свое назначенье вижу,
     Чтоб биться с ней каждым своим стихом,
     Сражаясь с цинизма колючим льдом,
     С предательством, наглостью, черным злом,
     Со всем, что до ярости ненавижу!


     Еще я хочу, чтоб моя строка
     Могла б, отверзая тупые уши,
     Стругать, как рубанком, сухие души
     До жизни, до крохотного ростка!


     Есть люди, что, веря в пустой туман,
     Мечтают, чтоб счастье легко и весело
     Подсело к ним рядом и ножки свесило:
     Мол, вот я, бери и клади в карман!


     Эх, знать бы им счастье совсем иное:
     Когда, задохнувшись от высоты,
     Ты людям вдруг сможешь отдать порою
     Что-то взволнованное, такое,
     В чем слиты и труд, и твои мечты.


     Есть счастье еще и когда в пути
     Ты сможешь в беду, как зимою в реку,
     На выручку кинуться к человеку,
     Подставить плечо ему и спасти.


     И в том моя вера и жизнь моя.
     И, в грохоте времени быстротечного,
     Добавлю открыто и не тая,
     Что счастлив еще в этом мире я
     От женской любви и тепла сердечного…


     Борясь, а не мудрствуя по-пустому,
     Всю душу и сердце вложив в строку,
     Я полон любви ко всему живому:
     К солнцу, деревьям, к щенку любому,
     К птице и к каждому лопуху!


     Не веря ни злым и ни льстивым судьям,
     Я верил всегда только в свой народ.
     И, счастлив от мысли, что нужен людям,
     Плевал на бураны и шел вперед.


     От горя – к победам, сквозь все этапы!
     А если летел с крутизны порой,
     То падал, как барс, на четыре лапы
     И снова вставал и кидался в бой.


     Вот то, чем живу я и чем владею:
     Люблю, ненавижу, борюсь, шучу.
     А жить по-другому и не умею,
     Да и, конечно же, не хочу!

 1973


   «Ничья»


     Зал. Напряженное ожиданье.
     На сцене безмолвный суровый бой.
     Склонились гроссмейстеры над доской.
     Идет турнирное состязанье.


     Игра все опаснее накаляется.
     Вот тут-то бы драться и побеждать!
     И вдруг перемирие предлагается.
     Оно с удовольствием принимается,
     Обоим не хочется рисковать.


     Конечно, манера у всех своя,
     Но как-то, увы, жидковато все же:
     Сегодня ничья, и завтра ничья,
     И послезавтра нередко тоже…


     «Ничья» – безусловно же, это слово
     Противно для подлинного бойца.
     Бойцы даже в шквальном огне готовы
     Бороться смело и до конца.


     «Ничья» – это жить без особых бед,
     Ничем себя сложным не озаботив.
     «Ничья» – это, в общем, и «да» и «нет»,
     «Ничья» – это вроде и «за» и «против».


     Не знаю, важны ли вопросы эти,
     А шахматы все же игра к тому ж.
     Да слишком уж много на белом свете
     Вот этих ничейно-несмелых душ!


     В политике, в дружбе, любви, труде,
     Где надо, не труся, принять решенье,
     Ничейные души везде, везде
     Ищут ничейного округленья.


     Ну честное слово, вот так и кажется,
     Что обтекаемая душа
     Не ходит по жизни, а просто катится,
     Как мячик, удобно и не спеша.


     И хочется мне без дискуссий злых
     Упрямо и радостно с разворота
     Забить этот «мяч», словно гол в ворота,
     И все! И уже никаких «ничьих»!



   «Эх, жить бы мне долго-долго!..»


     Эх, жить бы мне долго-долго!
     Но краток наш бренный век.
     Увы, человек не Волга,
     Не Каспий и не Казбек.


     Когда-нибудь путь замкнется,
     И вот на восходе дня
     Город мой вдруг проснется
     Впервые уже без меня.


     И критик, всегда суровый
     (Ведь может же быть вполне),
     Возьмет да и скажет слово
     Доброе обо мне.


     И речи той жаркой градус
     Прочтут и почуют люди.
     Но я-то как же порадуюсь,
     Если меня не будет?


     И чем полыхать на тризне,
     Сердечных слов не жалея,
     Скажите мне их при жизни,
     Сейчас мне они нужнее!..

 1974


   Осенний разговор


     Сентябрьских деревьев медь
     Ничто уже не разбудит.
     О том, чего нет и не будет,
     Бессмысленно сожалеть.


     А мы-то считали с вами,
     Что стоит нам только встретиться,
     Как тотчас же между нами
     Чудо-огонь засветится.


     Взлетит он задорно-ярко,
     Холодную тьму дразня,
     И будет нам жарко-жарко
     Вдвоем у того огня.


     Когда ж распахнутся сроки
     И руку сожмет рука,
     То разом нас будто токи
     Пронижут наверняка.


     Да, видно, в тумане где-то
     Иная взошла звезда.
     У счастья свои ответы,
     И людям его секреты
     Неведомы никогда.


     Все было: закат и вечер,
     И ласточек суетня,
     Но не было в этой встрече
     Ни тока и ни огня…


     Смешно иногда случается:
     Ты ждешь, что ударит свет,
     А встреча не получается
     И радости нет как нет.


     И фразы звенят, как льдины,
     И оба вы холодны,
     Хоть нет никакой причины
     И нету ничьей вины.


     Но разве виновны люди,
     Что вместе им не гореть.
     О том, чего нет и не будет,
     Бессмысленно сожалеть.

 1974


   Древнее свидание


     В далекую эру родной земли,
     Когда наши древние прародители
     Ходили в нарядах пещерных жителей,
     То дальше инстинктов они не шли.


     А мир красотой полыхал такою,
     Что было немыслимо совместить
     Дикое варварство с красотою,
     Кто-то должен был победить.


     И вот, когда буйствовала весна
     И в небо взвивалась заря крылатая,
     К берегу тихо пришла она –
     Статная, смуглая и косматая.


     И так клокотала земля вокруг
     В щебете, в радостной невесомости,
     Что дева склонилась к воде и вдруг
     Смутилась собственной обнаженности.


     Шкуру медвежью с плеча сняла,
     Кроила, мучилась, примеряла,
     Тут припустила, там забрала,
     Надела, взглянула и замерла:
     Ну, словно бы сразу другою стала!


     Волосы взбила густой волной,
     На шею повесила, как игрушку,
     Большую радужную ракушку
     И чисто умылась в воде речной.


     И тут, волосат и могуч, как лев,
     Парень шагнул из глуши зеленой,
     Увидел подругу и, онемев,
     Даже зажмурился, потрясенный.


     Она же, взглянув на него несмело,
     Не рявкнула весело в тишине
     И даже не треснула по спине,
     А, нежно потупившись, покраснела…


     Что-то неясное совершалось…
     Он мозг неподатливый напрягал,
     Затылок поскребывал и не знал,
     Что это женственность зарождалась.


     Но вот в ослепительном озаренье
     Он быстро вскарабкался на курган,
     Сорвал золотой, как рассвет, тюльпан
     И положил на ее колени.


     И, что-то теряя привычно-злое,
     Не бросился к ней без тепла сердец,
     Как сделали б дед его и отец,
     А мягко погладил ее рукою.


     Затем, что-то ласковое ворча,
     Впервые не дик и совсем не груб,
     Коснулся губами ее плеча
     И в изумленье раскрытых губ…


     Она пораженно заволновалась,
     Заплакала, радостно засмеялась,
     Прижалась к нему и не знала, смеясь,
     Что это на свете любовь родилась!

 1974


   Круговорот природы


     В природе смена вечна и быстра:
     Лягушка поедает комара.


     Гадюка тоже пообедать хочет,
     Гадюка на лягушку зубы точит.


     А где-то еж, отчаянный в бою,
     Сурово точит зубы на змею.


     Лисица, хитромудрая душа,
     Сощурясь, точит зубы на ежа.


     А волк голодный, плюнув на красу,
     Порою точит зубы на лису.


     Лишь люди могут жить и улыбаться,
     Поскольку людям некого бояться.


     Но, видимо, судьба и тут хохочет:
     А люди друг на друга зубы точат!..

 1975


   Я встретил тебя в апреле


     Я встретил тебя в апреле
     И потерял в апреле.
     Ты стала ночной капелью и шорохом за окном,
     Стала вдоль веток-строчек
     Чутким пунктиром точек,
     Зеленым пунктиром почек в зареве голубом.


     Тучек густых отара
     Катится с крутояра.
     Месяц, зевнув, их гонит к речке на водопой.
     Скучное это дело
     Давно ему надоело,
     Он ждет не дождется встречи с хохочущей зарей.


     А наши с тобой апрели
     Кончились. Отзвенели.
     И наши скворцы весною не прилетят сюда…


     Прощанье не отреченье,
     В нем может быть продолженье.
     Но как безнадежно слово горькое: Никогда!..

 1975


   Позднее счастье


     Хотя чудес немало у земли,
     Но для меня такое просто внове,
     Чтоб в октябре однажды в Подмосковье
     Вдруг яблони вторично зацвели!


     Горя пунцово-дымчатым нарядом,
     Любая роща – как заморский сад:
     Весна и осень будто встали рядом,
     Цветут цветы, и яблоки висят.


     Весна и осень, солнце и дожди,
     Точь-в‑точь посланцы Севера и Юга.
     Как будто ждут, столкнувшись, друг от друга
     Уступчивого слова – проходи!


     Склонив к воде душистые цветы,
     В рассветных брызгах яблоня купается.
     Она стоит и словно бы смущается
     Нагрянувшей нежданно красоты:


     – Ну что это такое в самом деле!
     Ведь не девчонка вроде бы давно,
     А тут перед приходами метели
     Вдруг расцвела. И глупо и смешно!


     Но ветер крикнул: – Что за ерунда!
     Неужто мало сделано тобою?!
     При чем тут молода – немолода?
     Сейчас ты хороша как никогда,
     Так поживи красивою судьбою!


     Взгляни, как жизнь порою отличает:
     В пушисто-белом празднике цветов
     Багряный жар пылающих плодов…
     Такого даже молодость не знает!


     Тебя терзали зной и холода,
     Кому ж, скажи, еще и погордиться?!
     Вглядись смелее в зеркало пруда,
     Ну разве ты и вправду не царица?!


     Так прочь сомненья! Это ни к чему.
     Цвети и смейся звонко и беспечно!
     Да, это – счастье! Радуйся ему.
     Оно ведь, к сожаленью, быстротечно…

 1975


   «Адам» и «Ева»


     В сирени тонет подмосковный вечер,
     Летят во тьму кометы поездов,
     И к лунным бликам тянутся навстречу
     Закинутые головы цветов.


     Над крышами, сгущая синеву,
     Торжественно горят тысячелетья…
     Раскинув крылья, утомленный ветер
     Планирует бесшумно на траву.


     Ты рядом. Подожди, не уходи!
     Ты и зима, и огненное лето!
     А вдруг уже не будет впереди
     Ни этих встреч, ни этого рассвета?!


     Прости, я знаю, чушь и ерунда!
     А впрочем, страхи и тебя терзают.
     Ведь если что-то дорого бывает,
     Везде и всюду чудится беда.


     Но коль сердец и рук не разомкнуть,
     Тогда долой все тучи и метели!
     Эх, нам сейчас с тобой бы где-нибудь,
     Обнявшись, прямо с палубы шагнуть
     На землю, не обжитую доселе!


     Но «шарик», к сожаленью, обитаем
     И вдаль и вширь по сушам и морям.
     Но мы – вдвоем и веры не теряем,
     Что все равно когда-нибудь слетаем
     К далеким и неведомым мирам.


     И вот однажды, счастьем озаренные,
     Мы выйдем на безвестный космодром,
     И будем там мы первыми влюбленными
     И первый факел радостно зажжем.


     Пошлем сигнал в далекое отечество
     И выпьем чашу в предрассветной мгле.
     Затем от нас начнется человечество,
     Как от Адама с Евой на Земле…


     Адам и Ева – жизнь наверняка:
     На сотни верст – ни споров, ни измены…
     Горят, пылают всполохи вселенной…
     Все это так и будет. А пока:


     В сирени тонет подмосковный вечер,
     Летят во тьму кометы поездов,
     И к лунным бликам тянутся навстречу
     Закинутые головы цветов.


     Пропел щегол над придорожной ивой,
     Струится с веток сумрак с тишиной…
     А на скамейке, тихий и счастливый,
     «Адам» целует «Еву» под луной.

 1975


   Электрокардиограмма


     Профессор прослушал меня и сказал:
     – Сердчишко пошаливает упрямо.
     Дайте, сестрица, мне кардиограмму,
     Посмотрим-ка, что он напереживал.


     Маленький белый рулон бумаги,
     А в нем отражен твой нелегкий путь.
     Зубчики, линии и зигзаги –
     Полно, профессор, да в них ли суть?!


     Ведь это всего только телеграмма,
     Но телеграммы всегда сухи.
     А настоящая «сердцеограмма»,
     Где все: и надежда, и смех, и драма,
     Вот она – это мои стихи!


     Откройте любую у них страницу –
     И жизнь моя сразу к лицу лицом:
     Вот эта военной грозой дымится,
     А та сражается с подлецом.


     Другие страницы – другие войны:
     За правду без страха и за любовь.
     Ну мог ли, профессор, я жить спокойно,
     Как говорится, «не портя кровь»?


     И разве же сердцу досталось мало,
     Коль часто, горя на предельной точке,
     Из боли и счастья оно выплавляло
     Все эти строчки, все эти строчки.


     Итак, чтоб длиннее была дорога,
     Отныне – ни споров, ни бурных встреч.
     Работать я должен не слишком много,
     Следить за режимом умно и строго,
     Короче, здоровье свое беречь.


     Спасибо, профессор, вам за внимание!
     Здоровье, конечно же, не пустяк.
     Я выполню все ваши указания.
     Куренью – конец, говорю заранее.
     А жить вот спокойно… увы, никак!


     Ну как оставаться неуязвимым,
     Столкнувшись с коварством иль прочим злом?
     А встретившись где-нибудь с подлецом,
     Возможно ль пройти равнодушно мимо?!


     Любовь же в душе моей, как всегда,
     Будет гореть до скончания века.
     Ведь если лишить любви человека,
     То он превратится в кусочек льда.


     Волненья? Пусть так! Для чего сердиться?
     Какой же боец без борьбы здоров?!
     Ведь не могу ж я иным родиться!
     А если вдруг что-то со мной случится,
     То вот они – книги моих стихов!


     Где строчка любого стихотворенья,
     Не мысля и дня просидеть в тиши,
     Является трассой сердцебиенья
     И отзвуком песни моей души!

 1975


   Ах, как же я в детстве любил поезда…


     Ах, как же я в детстве любил поезда,
     Таинственно-праздничные, зеленые,
     Веселые, шумные, запыленные,
     Спешащие вечно туда-сюда!..


     Взрослые странны порой бывают.
     Они по возможности (вот смешно!)


     Верхние полки не занимают,
     Откуда так славно смотреть в окно.


     Не любят, увы, просыпаться рано,
     Не выскочат где-то за пирожком
     И не летают, как обезьяны,
     С полки на полку одним прыжком.


     В скучнейших беседах отводят души,
     Ворчат и журят тебя всякий час
     И чуть ли не в страхе глядят на груши,
     На воблу, на семечки и на квас.


     О, как же я в детстве любил поезда
     За смех, за особенный чай в стакане,
     За то, что в квадрате окна всегда
     Проносятся кадры, как на экране.


     За рокот колес, что в ночную пору
     Баюкают ласковей соловья,
     За скорость, что парусом горбит штору,
     За все неизведанные края.


     Любил за тоску на глухом полустанке:
     Шлагбаум, два домика под дождем,
     Девчонка худенькая с ведром,
     Небо, хмурое спозаранку.


     Стог сена, проселок в лесной глуши…
     И вдруг как-то сладко вздохнешь всей грудью,
     С наивною грустью, но от души:
     Неужто же вечно живут здесь люди?!


     Любил поезда я за непокой,
     За вспышки радости и прощанья,
     За трепет вечного ожиданья
     И словно крылья бы за спиной!


     Но годы мелькнули быстрей, чем шпалы,
     И сердце, как прежде, чудес не ждет.
     Не то поездов уже тех не стало,
     Не то это я уж теперь не тот…


     Но те волшебные поезда
     Умчались. И, кажется, навсегда.

 1975


   Распростилась, и все…


     Распростилась, и все. Никаких вестей!
     Вдруг ушла и оставила мне тоску.
     И она, будто волк, у моих дверей
     Смотрит в небо и воет все «у-у» да «у-у-у».


     Кто наивен и сразу навек влюблен,
     Стал бы, мучась, наверное, подвывать.
     Я ж в людских ненадежностях закален.
     И меня, вероятно, непросто взять.


     Нет, тоска, не стремись застудить мечту!
     И чтоб ты не копалась в моей судьбе,
     Я веселые строки тебе прочту
     И само озорство пропою тебе.


     Ты смутишься, ты хвост трусовато спрячешь
     И отпрыгнешь, сердясь, от моих дверей.
     Нет, со мной ты уже никогда не сладишь.
     Отправляйся-ка лучше обратно к ней!


     Ведь она ж безнадежно убеждена
     В том, что ей абсолютно и все простится
     И что, как ни держала б себя она,
     Я – при ней. И всегда приползу мириться.


     И теперь вот, когда, торжество тая,
     Будет ждать она гордо подобной встречи,
     Все случится не так: а приду не я,
     А придет к ней тоска в одинокий вечер.


     И уж ей-то тоски не суметь пресечь.
     Гневно встанет и вдруг, не сдержавшись, всхлипнет.
     Что ж, не зря говорят: «Кто поднимет меч,
     Тот потом от меча от того и погибнет!»

 1975


   Двадцатый век


     Ревет в турбинах мощь былинных рек,
     Ракеты, кванты, электромышленье…
     Вокруг меня гудит двадцатый век,
     В груди моей стучит его биенье.


     И, если я понадоблюсь потом
     Кому-то вдруг на миг или навеки,
     Меня ищите не в каком ином,
     А пусть в нелегком, пусть в пороховом,
     Но именно в моем двадцатом веке.


     Ведь он, мой век, и радио открыл,
     И в космос взмыл быстрее ураганов,
     Кино придумал, атом расщепил
     И засветил глаза телеэкранов.


     Он видел и свободу и лишенья,
     Свалил фашизм в пожаре грозовом.
     И верю я, что именно о нем
     Потомки наши вспомнят с уваженьем.


     За этот век, за то, чтоб день его
     Все ярче и добрее разгорался,
     Я не жалел на свете ничего
     И даже перед смертью не сгибался!


     И, горячо шагая по планете,
     Я полон дружбы к веку моему.
     Ведь как-никак назначено ему,
     Вот именно, и больше никому,
     Второе завершить тысячелетье.


     Имеет в жизни каждый человек
     И адрес свой, и временные даты.
     Даны судьбой и мне координаты:
     «СССР. Москва. Двадцатый век».


     И мне иного адреса не надо.
     Не знаю, как и много ль я свершил?
     Но если я хоть что-то заслужил,
     То вот чего б я пожелал в награду:


     Я честно жил всегда на белом свете,
     Так разреши, судьба, мне дошагать
     До новогодней смены двух столетий,
     Да что столетий – двух тысячелетий,
     И тот рассвет торжественный обнять!


     Я представляю, как все это будет:
     Салют в пять солнц, как огненный венец,
     Пять миллионов грохнувших орудий
     И пять мильярдов вспыхнувших сердец!


     Судьба моя, пускай дороги круты,
     Не обрывай досрочно этот путь.
     Позволь мне ветра звездного глотнуть
     И чрез границу руку протянуть
     Из века в век хотя бы на минуту!


     И в тишине услышать самому
     Грядущей эры поступь на рассвете,
     И стиснуть руку дружески ему –
     Веселому потомку моему,
     Что будет жить в ином тысячелетье.


     А если все же мне не суждено
     Шагнуть на эту сказочную кромку,
     Ну что ж, я песней постучусь в окно.
     Пусть эти строки будут все равно
     Моим рукопожатием потомку!

 1976


   Воспоминания


     Годы бегут по траве и по снегу,
     Словно по вечному расписанию,
     И только одно не подвластно их бегу:
     Наши воспоминания.


     И в детство, и в юность, и в зной, и в заметь
     По первому знаку из мрака темени,
     Ко всем нашим датам домчит нас память,
     Быстрей, чем любая машина времени.


     Что хочешь – пожалуйста, воскрешай!
     И сразу же дни, что давно незримы,
     Как станции, словно промчатся мимо,
     Ну где только вздумаешь – вылезай.


     И есть ли на свете иное средство
     Вернуть вдруг веснушчатый твой рассвет,
     Чтоб взять и шагнуть тебе снова в детство,
     В каких-нибудь шесть или восемь лет?!


     И друг, кого, может, и нет на свете,
     Восторженным смехом звеня своим,
     Кивком на речушку: – А ну, бежим! –
     И мчитесь вы к счастью. Вы снова дети!


     А вот полуночный упругий свет,
     Что жжет тебя, радуясь и ликуя,
     Молодость… Первые поцелуи…


     Бери же, как россыпь их золотую,
     Щедрее, чем память, – богатства нет!


     А жизнь – это песни и дни печали.
     И так уж устроены, видно, мы,
     Что радости нами освещены,
     Чтоб мы их случайно не пролетали.


     А грустные даты и неприятности
     Мы мраком закрыли, как маскировкой,
     Чтоб меньше было бы вероятностей
     Ненужную сделать вдруг остановку.


     Но станции счастья (к чему скрывать?)
     Значительно реже плохих и серых.
     Вот почему мы их свыше меры
     Стараемся празднично озарять.


     Шагая и в зное, и в снежной мгле,
     Встречали мы всякие испытания,
     И, если б не наши воспоминания,
     Как бедно бы жили мы на земле!


     Но ты вдруг спросила: – А как же я? –
     И в голосе нотки холодной меди. –
     Какие же мне ты отвел края?
     И где я: на станции или разъезде?


     Не надо, не хмурь огорченно бровь
     И не смотри потемневшим взглядом.
     Ведь ты же не станция. Ты – Любовь.
     А значит, все время со мною рядом!

 Декабрь 1976


   Звезды живут, как люди


     Ну как мы о звездах судим?
     Хоть яркие, но бесстрастные.


     А звезды живут по-разному,
     А звезды живут, как люди.


     Одни – будто сверхкрасавицы
     Надменны и величавы.
     Другие же улыбаются
     Застенчиво и лукаво.


     Вон те ничего не чувствуют
     И смотрят холодным взглядом.
     А эти тебе сочувствуют
     И всюду как будто рядом.


     Взгляните, какие разные:
     То огненно-золотые,
     То яркие, то алмазные,
     То дымчатые и красные,
     То ласково-голубые.


     Нельзя отыскать заранее
     Единой для всех оценки:
     У каждой свое сияние,
     У каждой свои оттенки.


     Людская жизнь быстротечна.
     Куда нам до звезд?! А все же
     И звезды живут не вечно,
     Они умирают тоже.


     Природа шутить не любит,
     Она подчиняет всякого.
     Да, звезды живут, как люди,
     И смерть свою, словно люди,
     Встречают не одинаково.


     Одни, замедляя ход,
     Спиной обратясь к Вселенной,
     Скупо и постепенно
     Гаснут за годом год…


     И, век свой продлить стараясь,
     Темнеют, теряя цвет,
     В холодный кулак сжимаясь,
     Тяжелый, как сто планет.


     Такая не улыбнется,
     И дружбы с ней не свести.
     Живет она, как трясется,
     И «Черной дырой» зовется.
     Погаснув в конце пути.


     А кто-то живет иначе,
     А кто-то горит не так,
     А кто-то души не прячет,
     Огнем озаряя мрак.


     И, став на краю могилы,
     К живым пролагая мост,
     Вдруг вспыхнет с гигантской силой,
     Как тысяча тысяч звезд…


     И все! И светила нет…
     Но вспышки того сияния
     Сквозь дальние расстояния
     Горят еще сотни лет…

 1976


   Колдовские травы


     Хоть ты смеялась надо мной,
     Но мне и это было мило.
     Ни дать ни взять – дурман-травой
     Меня ты втайне опоила.


     Я не был глуп и понимал:
     К твоей душе не достучаться.
     Но все равно чего-то ждал –
     С мечтой ведь просто не расстаться!


     Нет, взгляды, что бросала ты,
     Совсем не для меня светили.
     И птицы счастья и мечты
     С моими рядом не кружили.


     Я все рассудком понимал,
     Смотрел на горы и на реки,
     Но будто спал, но будто спал,
     Как зачарованный навеки.


     И чуть ты бровью шевелила –
     Я шел безгласно за тобой.
     А ты смеялась: «Сон-травой
     Тебя я насмерть опоила!»


     Но и во сне и наяву,
     Как ни тиранствуй бессердечно,
     А все же злому колдовству
     Дается царство не навечно!


     О, как ты вспыхнула душой
     И что за гнев в тебе проснулся,
     Когда я, встретившись с тобой,
     Однажды утренней порой
     Вдруг равнодушно улыбнулся.


     Не злись, чудная голова,
     Ты просто ведать не желала,
     Что есть еще разрыв-трава,
     Ее мне сердце подсказало!

 1976


   Идеал


     Я шел к тебе долго – не год, не два,
     Как путник, что ищет в буран жилье.
     Я верил в большие, как мир, слова
     И в счастье единственное свое.


     Пускай ты не рядом, пускай не здесь,
     Я счастья легкого и не жду,
     Но ты на земле непременно есть,
     И я хоть умру, но тебя найду!


     О, сколько же слышал я в мире слов,
     Цветистых, как яркая трель дрозда,
     Легко обещавших мне и любовь,
     И верность сразу и навсегда!


     Как просто, на миг себя распаля,
     Люди, что честностью не отмечены,
     Вручают на счастье нам векселя,
     Которые чувством не обеспечены.


     И сколько их было в моей судьбе,
     Таких вот бенгальски-пустых огней,
     Случалось, я падал в пустой борьбе,
     Но вновь подымался и шел к тебе,
     К единственной в мире любви моей!


     И вот, будто вскинувши два крыла,
     Сквозь зарево пестрых ночных огней,
     Ты вдруг наконец-то меня нашла,
     Влетела, как облако, подошла,
     Почти опалив красотой своей.


     Сказала: – И с радостью, и с бедой
     Ты все для меня: и любовь, и свет,
     Пусть буду любовницей, пусть женой,
     Кем хочешь, но только всегда с тобой.
     Не знаю, поверишь ты или нет?!


     Да что там – поверишь, ты сам проверишь,
     Что то не минутный накал страстей,
     Любовь ведь не ласками только меришь,
     А правдой, поступками, жизнью всей!


     Вот этому я и молюсь закону.
     И мне… Мне не надо такого дня,
     Который ты прожил бы без меня,
     Ну пусть только слово по телефону.


     Мечтать с тобой вместе, бороться, жить,
     Быть только всегда для тебя красивою.
     Ты знаешь, мне хочется заслужить
     Одну лишь улыбку твою счастливую.


     Я молча стою, а душа моя
     Как будто бы плавится в брызгах света.
     И чувствую нервами всеми я,
     Что это не фразы, а правда это.


     И странной я жизнью теперь живу.
     Ведь счастье… Конечно б, оно свершилось,
     Да жалко, что ты мне во сне приснилась,
     А я-то искал тебя наяву…

 1976


   Недовольство


     Все чаще он стал возмущаться ею:
     То слишком худа она, то – полна,
     То где-то резка с прямотой своею,
     А то вдруг сварлива и неумна.


     И странно: казалось бы, так недавно
     Любил он и голос ее, и смех,
     Была для него она самой главной,
     И всех-то умней, и красивей всех.


     Какие же «бездны» ему открылись?
     С чего она стала нехороша?
     Куда подевалась ее душа?
     Откуда все минусы появились?


     А может быть, просто не в этом дело
     И тех же достоинств она полна,
     А стала его раздражать она
     Тем лишь, что молодость пролетела?


     Но ссориться, право же, ни к чему.
     Для счастья есть очень простое средство:
     Ему бы не громы метать в дому,
     А взять бы да в зеркале самому
     К себе повнимательней приглядеться.

 1976


   Поэзия и проза


     Шагая по парку средь голых кленов
     Вдоль спящей под белым платком реки,
     Веселая пара молодоженов
     Швыряла друг в друга, смеясь, снежки.


     Она была счастлива так, что взглядом
     Могла бы, наверное, без хлопот
     На том берегу, а не то что рядом,
     Как лазером, плавить и снег, и лед.


     Пылал ее шарф и лицо сияло,
     Смеялась прядка на ветерке,
     И сердце в груди ее громыхало
     Сильней, чем транзистор в его руке.


     Увидевши яблони возле пруда,
     Что, ежась под ветром, на холм брели,
     Она озорно закричала: – Буду
     Сейчас колдовать, чтоб свершилось чудо,
     Хочу, чтобы яблони зацвели!


     И звездочки стужи, сначала редко,
     Затем все дружнее чертя маршрут,
     Осыпали черные пальцы веток –
     И вот оно: яблони вновь цветут!


     Но счастье еще и не то умеет.
     Вокруг – точно зарево! Посмотри:
     На ветках, как яблоки пламенея,
     Качаются алые снегири.


     Однако, взглянув равнодушным взором
     На эту звенящую красоту,
     Он, скучно зевнув, произнес с укором:
     – Ведь скажешь же всякую ерунду!..


     Уж слишком ты выдумки эти любишь,
     А я вот не верю ни в чох, ни в стих.
     И снег – это снег, а синиц твоих,
     Прости, но как фрукты ведь есть не будешь!


     А, кстати, сейчас бутербродец вдруг
     Нам очень бы даже украсил дело! –
     Сказал, и от слов этих все вокруг
     Мгновенно ну словно бы потемнело:


     Солнце зашторилось в облака,
     Пенье, как лед на ветру, застыло
     И словно незримая вдруг рука
     Пронзительный ветер с цепи спустила.


     От ярости жгучей спасенья нет,
     Ветер ударил разбойно в спину,
     И сразу сорвал белоснежный цвет,
     И алое зарево с веток скинул.


     И нет ничего уж под серой тучей –
     Ни песен, ни солнца, ни снегирей.
     Лишь ссоры ворон, да мороз колючий,
     Да голый, застывший скелет ветвей.


     И все! И улыбка вдруг улетает.
     И горький упрек прозвенеть готов…
     Вот что со счастьем порой бывает
     От черствой души и холодных слов!

 1977


   Маринки


     Впорхнули в дом мой, будто птицы с ветки,
     Смеясь и щебеча, как воробьи,
     Две юные Марины, две студентки,
     Читательницы пылкие мои.


     Премудрые, забавные немного,
     С десятками «зачем?» и «почему?»,
     Они пришли восторженно и строго,
     Пришли ко мне, к поэту своему.


     И, с двух сторон усевшись на диване,
     Они, цветами робость заслоня,
     Весь груз своих исканий и познаний
     Обрушили с азартом на меня.


     Одна – глаза и даже сердце настежь,
     Другую и поймешь, и не поймешь.
     Одна сидит доверчива, как счастье,
     Другая – настороженна, как еж.


     Одна – как утро в щебете и красках,
     Другая – меди радостной призыв.
     Одна – сама взволнованность и ласка,
     Другая – вся упрямство и порыв!


     А я затих, как будто вспоминая
     Далекой песни недопетый звук.
     И на мгновенье, как – не понимаю,
     Мне почему-то показалось вдруг,


     Что предо мной не славные Маринки,
     А, полные упругого огня,
     Моей души две равных половинки,
     Когда-то в прах сжигавшие меня!


     Сжигавшие и в небо подымавшие,
     Как два крыла надежды и борьбы,
     И столького наивно ожидавшие
     От щедрости неведомой Судьбы!


     Бредет закат по подмосковным крышам,
     Пожатье рук. Прощальных пара слов…
     И на дороге вот уж еле слышен
     Довольный стук упругих каблучков…


     И тают, тают в гуще тополей
     Не то две светлых, трепетных Маринки,
     Не то души две звонких половинки
     Из невозвратной юности моей…

 1978


   Осенние дожди


     Дожди, дожди и вечером, и днем.
     И пусть я здесь – в уютном помещенье,
     Но у меня такое ощущенье,
     Что я сегодня стыну под дождем.


     Но не под тем, что пляшет за окошком,
     Буяня на дорожках и в цветах,
     А под другим, похожим на бомбежку,
     Там, где машины, люди и картошка
     И заступы в синеющих руках.


     И все ж, и все ж, хоть и трудна задача,
     Но, знаю я, бессмысленно вздыхать,
     Что стынь ли, дождь ли, а нельзя иначе,
     Ведь труд в полях не может пропадать.


     Сижу и злюсь, быть может, по-дурацки,
     Что дождь со снегом лупит день и ночь,
     А я не в силах выйти по-солдатски,
     Чтоб людям, в поле мокнущим, помочь.


     Помочь сразиться с грузными мешками,
     Помочь и грязь, и ветер одолеть,
     Но прежде всех (поймите это сами),
     Но прежде всех горячими губами
     Одни ладошки зябкие согреть.


     За годом год летят друг другу вслед,
     Но их добрее и поныне нет.

 1978


   «Транзистор включил. И ночной эфир…»


     Транзистор включил. И ночной эфир
     Вспыхнул, кружась в звуковой метели.
     В крохе коробочке целый мир:
     Лондон, Бейрут, Люксембург и Дели.


     Вот чудо, доступное нам всегда!
     А что, если б в мире придумать средство,
     Чтоб так же вот просто, как города,
     Слышать бы голос любого сердца.


     Не важно, что люди вам говорят,
     Важно, что думают. Вот в чем штука.
     И тут-то позволила б нам наука
     Проверить друзей наших всех подряд.


     Что бы открылось? Что б оказалось?..
     Стою с посерьезневшим вдруг лицом.
     Что это: нервы или усталость?
     И этот мой вздох почему? О чем?


     О нет, я уверен в друзьях давно,
     Прекрасен и тот, и другая тоже.
     Проверка – отличное дело. Но…
     Кто знает… И лучше не надо все же!

 1979


   Побереги


     Ты говоришь, что кончилась любовь
     И слишком много сделано такого,
     Что не позволит возвратиться вновь
     Ни даже тени нашего былого.


     Ну что же, ладно. Так и порешим.
     Как бы незримый договор подпишем,
     Что мы теперь друг другу не напишем,
     Не встретимся и вновь не позвоним.


     О, как легко решенья принимаются!
     Что годы встреч иль даже просто год,
     Все вдруг, как пена с молока, сдувается,
     Иль будто дрозд из клетки выпускается:
     Прощай, лети! И никаких забот.


     Куда как просто, душ своих не мучая,
     Пожать друг другу руки: – В добрый путь!
     Но все, что было светлого и лучшего,
     Его куда и как перечеркнуть?!


     Мы произносим: – Кончена любовь. –
     Порой бодрясь и голосом и взглядом,
     Но чувствуем, как холодеет кровь,
     И что-то в нас почти кричит: – Не надо!


     Эх, были бы волшебные весы,
     Чтоб «за» и «против» взвесить успевали,
     Чтоб люди дров в азарте не ломали
     И не тогда ошибки понимали,
     Когда давно отстукают часы.


     И чтоб не вышло зло и несчастливо,
     Давай-ка, те часы остановив,
     Свершим с тобой не подлинный разрыв,
     А, может, что-то вроде перерыва.


     Да, не порвем всех нитей до конца.
     Пускай смешно, но слишком жизнь сурова.
     Простимся так, чтоб, если надо, снова
     Могли друг друга отыскать сердца.


     Легко в ненастье крикнуть: – Навсегда! –
     Но истая любовь, она не тонет
     И, может быть, на нашем небосклоне
     Еще взойдет, как яркая звезда.


     Кто мы с тобой: друзья или враги?
     Сегодня в душах все перемешалось.
     Но если что-то светлое осталось,
     Не разбивай его, побереги!

 1980


   Бессонница


     Полночь небо звездами расшила,
     Синий свет над крышами дрожит…
     Месяц – наше доброе светило
     Над садами топает уныло,
     Видно, сны людские сторожит.


     Бьет двенадцать. Поздняя пора.
     Только знаю, что тебе не спится,
     И свои пушистые ресницы
     Ты сомкнуть не можешь до утра.


     На губах – то ласковое слово,
     То слова колючие, как еж,
     Где-то там, то нежно, то сурово,
     То любя, то возмущаясь снова,
     Ты со мной дискуссии ведешь.


     Кто в размолвке виноват у нас?
     Разве можно завтра разобраться,
     Да к тому ж хоть в чем-нибудь признаться
     При упрямстве милых этих глаз?!


     Да и сам я тоже не святой,
     И за мной нелепого немало.
     Светлая моя, когда б ты знала,
     Как я рвусь сейчас к тебе душой.


     Кто же первым подойдет из нас?
     Вот сейчас ты сердцем не владеешь,
     Ты лежишь и не смыкаешь глаз,
     Но едва придет рассветный час,
     Ты, как мрамор, вновь закаменеешь.


     Ничего. Я первым подойду.
     Перед счастьем надо ли гордиться?!
     Спи спокойно. Завтра я найду
     Славный способ снова помириться!

 1980


   Утренняя песня


     Воздух синью наливается,
     Небосвод поднялся выше,
     Словно кошка выгибается
     Тучка алая на крыше.


     Тишина. Еще не жарко.
     Желтый «газик» с первым грузом


     Фыркнул и влетел под арку,
     Будто шар бильярдный в лузу.


     Фонари, уже погасшие,
     Друг за дружкою степенно,
     Как рабочие уставшие,
     Возвращаются со смены.


     Ветерок газету гонит,
     А другой, припав к камням,
     Вдруг прыжком за ним в погоню.
     Закружились оба в звоне,
     И газета пополам!


     Скоро звонко, скоро молодо
     Радость улицами брызнет.
     Утро – это песня города!
     Юность – это песня жизни!


     Ах ты юность! Если б знала ты,
     Как ты дьявольски прекрасна!
     Вечно солнечно мечтала ты,
     Только правде присягала ты,
     И любой огонь встречала ты,
     Как бы ни было опасно!


     Я приветствую с волнением
     Твои сложности и радости,
     С бесконечным восхищением
     И грустинкой невозвратности.


     Ты летишь сейчас по городу,
     Редко жалуя каноны,
     Все в тебе покуда молодо,
     Все покуда окрыленно!


     Торопись, штурмуй премудрости,
     Чтоб успеть и сделать много,
     Ибо слишком быстро в юности
     Пробегается дорога…


     Пусть наш день неравно ярок,
     Пусть судьба неодинакова,
     Только юность в жизни всякого
     Самый радостный подарок.


     И не суть, что быстротечны
     В нашей жизни эти дни,
     Ведь в масштабе всей страны
     Ты была и будешь вечно.


     Воздух синью наливается,
     Небосвод поднялся выше,
     Словно кошка выгибается
     Тучка алая на крыше.


     Пусть и весело и молодо.
     Радость улицами брызнет.
     Ибо утро – песня города!
     Ибо юность – песня жизни!

 1980


   Друг без друга у нас получается все…


     Друг без друга у нас получается все
     В нашем жизненном трудном споре.
     Все свое у тебя, у меня все свое,
     И улыбки свои, и горе.


     Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли
     И, вчерашнего дня не жалея,
     Вдруг решили и новой дорогой пошли,
     Ты своею пошла, я – своею.


     Все привольно теперь: и дела, и житье,
     И хорошие люди встречаются.
     Друг без друга у нас получается все.
     Только счастья не получается…

 1980


   Заколдованный круг


     Ты любишь меня и не любишь его.
     Ответь: ну не дико ли это, право,
     Что тут у него есть любое право,
     А у меня ну – почти ничего?!


     Ты любишь меня, а его не любишь:
     Прости, если что-то скажу не то,
     Но кто с тобой рядом все время, кто
     И нынче, и завтра, и вечно кто?


     Что ты ответишь мне, как рассудишь?
     Ты любишь меня? Но не странно ль это!
     Ведь каждый поступок для нас с тобой –
     Это же бой, настоящий бой
     С сотнями трудностей и запретов.


     Понять? Отчего ж, я могу понять.
     Сложно? Согласен, конечно, сложно.
     Есть вещи, которых нельзя ломать,
     Пусть так, ну а мучиться вечно можно?!


     Молчу, но душою почти кричу:
     Ну что они – краткие эти свидания?!
     Ведь счастье, я просто понять хочу,
     Ужель, как сеанс иль визит к врачу:
     Пришел, повернулся и до свидания!


     Пылает заревом синева,
     Бредут две Медведицы, Большая и Малая,
     А за окном стихает Москва,
     Вечерняя, пестрая, чуть усталая.


     Шторы раздерну, вдали темно,
     Как древние мамонты дремлют здания,
     А где-то сверкает твое окно
     Яркою звездочкой в мироздании.


     Ты любишь меня… Но в мильонный раз
     Даже себе не подам и вида я,
     Что, кажется, остро сейчас завидую
     Ему, нелюбимому, в этот час.

 1982


   Листопад


     Утро, птицею в вышине,
     Перья радужные роняет.
     Звезды, словно бы льдинки, тают
     С легким звоном в голубизне.


     В Ботаническом лужи блестят
     Озерками большими и мелкими,
     А по веткам, рыжими белками,
     Прыгает листопад.


     Вон, смеясь и прильнув друг к дружке,
     Под заливистый птичий звон,
     Две рябинки, как две подружки,
     Переходят в обнимку газон.


     Липы важно о чем-то шуршат,
     И служитель метет через жердочку
     То ль стекло, то ли синюю звездочку,
     Что упала с рассветом в сад.


     Листопад полыхает, вьюжит,
     Только ворон на ветке клена
     Словно сторожем важно служит,
     Молчаливо и непреклонно.


     Ворон старый и очень мудрый,
     В этом парке ему почет,
     И кто знает, не в это ль утро
     Он справляет свой сотый год.


     И ему объяснять не надо,
     Отчего мне так нелегко,
     Он ведь помнит, как с горьким взглядом
     Этим, этим вот самым садом
     Ты ушла далеко-далеко…


     Как легко мы порою рушим
     В спорах-пламенях все подряд.
     Ах, как просто обидеть душу
     И как трудно вернуть назад!


     Сыпал искры пожар осин,
     Ну совсем такой, как и ныне,
     И ведь не было злых причин,
     Что там злых – никаких причин,
     Кроме самой пустой гордыни.


     В синеву, в тишину, в листву
     Шла ты медленно по дорожке,
     Как-то трепетно и сторожко –
     Вдруг одумаюсь, позову…


     Пестрый, вьюжистый листопад,
     Паутинки дрожат и тают,
     Листья падают, шелестят
     И следы твои покрывают.


     А вокруг и свежо, и пряно,
     Все купается в бликах света,
     Как в «Сокольниках» Левитана,
     Только женской фигурки нету…


     И сейчас тут, как в тот же день,
     Все пылает и золотится,
     Только горечь в душе, как тень,
     Черной кошкою копошится.


     Можно все погрузить во мрак,
     Жить и слушать, как липы плачут,
     Можно радость спустить, как стяг.
     Можно так. А можно не так,
     А ведь можно же все иначе!


     И чего бы душа ни изведала,
     Как ни било б нас вкривь и вкось,
     Если счастье оборвалось, –
     Разве значит, что счастья не было?!


     И какая б ни жгла нас мука,
     Но всему ль суждено сгореть?
     Тяжелейшая вещь – разлука,
     Но разлука еще не смерть!


     Я найду тебя. Я разрушу
     Льды молчания. Я спешу!
     Я зажгу твои взгляд и душу,
     Все, чем жили мы, воскрешу.


     Пусть все ветры тревогу свищут.
     Я уверен: любовь жива!
     Тот, кто любит, – дорогу сыщет!
     Тот, кто любит, – найдет слова!


     Ты шагнешь ко мне, верю, знаю,
     Слез прорвавшихся не тая,


     И прощая, и понимая,
     Моя светлая, дорогая,
     Удивительная моя!

 1982


   Маэстро


     Счастливый голос в трубке телефонной:
     – Люблю, люблю! Без памяти! Навек!
     Люблю несокрушимо и бездонно! –
     И снова горячо и восхищенно:
     – Вы самый, самый лучший человек!


     Он трубку улыбаясь положил.
     Бил в стекла ветер шумно и тревожно.
     Ну что сказать на этот буйный пыл?
     И вообще он даже не решил,
     Что хорошо, а что тут невозможно?


     Ее любовь, ее счастливый взгляд,
     Да, это праздник радости, и все же
     На свете столько всяческих преград,
     Ведь оболгут, опошлят, заедят,
     К тому ж он старше, а она моложе.


     Ну что глупцам душа или талант!
     Ощиплют подчистую, как цыпленка.
     Начнут шипеть: – Известный музыкант,
     И вдруг нашел почти наивный бант,
     Лет двадцать пять. Практически девчонка.


     Но разве чувство не бывает свято?
     И надо ль биться с яркою мечтой?
     Ведь были же и классики когда-то.
     Был Паганини в пламени заката.
     Был Верди. Были Тютчев и Толстой.


     А впрочем, нет, не в этом даже дело,
     И что такое этажи из лжи
     И всяческие в мире рубежи
     Пред этим взглядом, радостным и смелым!


     Ведь если тут не пошлость и не зло
     И главный смысл не в хмеле вожделений,
     А если ей и впрямь его тепло
     Дороже всех на свете поклонений?!


     И если рвется в трубке телефонной:
     – Люблю, люблю! Без памяти! Навек!
     Люблю несокрушимо и бездонно! –
     И снова горячо и восхищенно:
     – Вы самый, самый лучший человек!


     Так как решить все «надо» и «не надо»?
     И как душе встревоженной помочь?
     И что важней: житейские преграды
     Иль этот голос, рвущийся сквозь ночь?


     Кидая в мрак голубоватый свет,
     Горит вдали последняя звезда.
     Наверно, завтра он ответит «нет»,
     Но нынче, взяв подаренный портрет,
     Он по секрету тихо скажет «да»!

 1984


   «Сатана»


     Ей было двенадцать, тринадцать – ему,
     Им бы дружить всегда.
     Но люди понять не могли, почему
     Такая у них вражда?!


     Он звал ее «бомбою» и весной
     Обстреливал снегом талым.
     Она в ответ его «сатаной»,
     «Скелетом» и «зубоскалом».


     Когда он стекло мячом разбивал,
     Она его уличала.
     А он ей на косы жуков сажал,
     Совал ей лягушек и хохотал,
     Когда она верещала.


     Ей было пятнадцать, шестнадцать – ему,
     Но он не менялся никак.
     И все уже знали давно, почему
     Он ей не сосед, а враг.


     Он «бомбой» ее по-прежнему звал,
     Вгонял насмешками в дрожь.
     И только снегом уже не швырял
     И диких не корчил рож.


     Выйдет порой из подъезда она,
     Привычно глянет на крышу,
     Где свист, где турманов кружит волна,
     И даже сморщится: – У, сатана!
     Как я тебя ненавижу!


     А если праздник приходит в дом,
     Она нет-нет и шепнет за столом:


     – Ах, как это славно, право, что он
     К нам в гости не приглашен!
     И мама, ставя на стол пироги,
     Скажет дочке своей:


     – Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
     Зачем нам твои враги!
     Ей – девятнадцать. Двадцать – ему.
     Они студенты уже.
     Но тот же холод на их этаже,
     Недругам мир ни к чему.


     Теперь он «бомбой» ее не звал,
     Не корчил, как в детстве, рожи.
     А «тетей Химией» величал
     И «тетей Колбою» тоже.


     Она же, гневом своим полна,
     Привычкам не изменяла:
     И так же сердилась: – У, сатана! –
     И так же его презирала.


     Был вечер, и пахло в садах весной.
     Дрожала звезда, мигая…
     Шел паренек с девчонкой одной,
     Домой ее провожая.


     Он не был с ней даже знаком почти,
     Просто шумел карнавал,
     Просто было им по пути,
     Девчонка боялась домой идти,
     И он ее провожал.


     Потом, когда в полночь взошла луна,
     Свистя, возвращался назад.
     И вдруг возле дома: – Стой, сатана!
     Стой, тебе говорят!


     Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
     Значит, встречаешься с ней?!
     С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
     Не смей! Ты слышишь? Не смей!


     Даже не спрашивай почему! –
     Сердито шагнула ближе.
     И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
     – Мой! Не отдам, не отдам никому!
     Как я тебя ненавижу!

 1984


   Высокий долг


     Осмотр окончен. На какой шкале
     Отметить степень веры и тревоги?!
     Налево – жизнь, направо – смерть во мгле,
     А он сейчас, как на «ничьей земле»,
     У света и у мрака на пороге…


     Больной привстал, как будто от толчка,
     В глазах надежда, и мольба, и муки,
     А доктор молча умывает руки
     И взгляд отводит в сторону слегка.


     А за дверьми испуганной родне
     Он говорит устало и морозно:
     – Прошу простить, как ни прискорбно мне,
     Но, к сожаленью, поздно, слишком поздно!


     И добавляет: – Следует признаться,
     Процесс запущен. В этом и секрет.
     И надо ждать развязки и мужаться.
     Иных решений, к сожаленью, нет.


     Все вроде верно. И однако, я
     Хочу вмешаться: – Стойте! Подождите!
     Я свято чту науку. Но простите,
     Не так тут что-то, милые друзья.


     Не хмурьтесь, доктор, если я горяч,
     Когда касаюсь вашего искусства,
     Но медицина без большого чувства
     Лишь ремесло. И врач уже не врач!


     Пусть безнадежен, может быть, больной,
     И вы правы по всем статьям науки,
     Но ждать конца, сложив спокойно руки,
     Да можно ль с настоящею душой?!


     Ведь если не пылать и примиряться
     И не стремиться поддержать плечом,
     Пусть в трижды безнадежной ситуации,
     Зачем же быть сестрой или врачом?!


     Чтоб был и впрямь прекраснейшим ваш труд,
     За все, что можно, яростно цепляйтесь,
     За каждый шанс и каждый вздох сражайтесь
     И даже после смерти семь минут!


     Ведь сколько раз когда-то на войне
     Бывали вдруг такие ситуации,
     Когда конец. Когда уже сражаться
     Бессмысленно. И ты в сплошном огне,


     Когда горели и вода, и твердь,
     И мы уже со смертью обнимались,
     И без надежды все-таки сражались,
     И выживали. Побеждали смерть!


     И если в самых гиблых ситуациях
     Мы бились, всем наукам вопреки,
     Так почему ж сегодня не с руки
     И вам вот так же яростно сражаться?!


     Врачи бывали разными всегда:
     Один пред трудной хворостью смирялся,
     Другой же не сдавался никогда
     И шел вперед. И бился и сражался!


     Горел, искал и в стужу, и в грозу,
     Пусть не всегда победа улыбалась,
     И все же было. Чудо совершалось.
     И он, счастливый, смахивал слезу…


     Ведь коль не он – мечтатель и боец,
     И не его дерзанья, ум и руки,
     Каких высот достигли б мы в науке
     И где б мы сами были, наконец?!


     Нельзя на смерть с покорностью смотреть,
     Тем паче где терять-то больше нечего,
     И как порою ни упряма смерть –
     Бесстрашно биться, сметь и только сметь!
     Сражаться ради счастья человечьего.


     Так славьтесь же на много поколений,
     Упрямыми сердцами горячи,
     Не знающие страха и сомнений
     Прекрасные и светлые врачи!

 19 сентября 1984


   День победы в Севастополе


     Майский бриз, освежая, скользит за ворот,
     Где-то вздрогнул густой корабельный бас,
     Севастополь! Мой гордый, мой светлый город,
     Я пришел к тебе в праздник, в рассветный час.


     Тихо тают в Стрелецкой ночные тени,
     Вдоль бульваров, упруги и горячи,
     Мчатся первые радостные лучи,
     Утро пахнет гвоздиками и сиренью.


     Но все дальше, все дальше лучи бегут,
     Вот долина Бельбека: полынь и камень.
     Ах, как выли здесь прежде металл и пламень,
     Сколько жизней навеки умолкло тут!..


     Поле боя, знакомое поле боя,
     Тонет Крым в виноградниках и садах,
     А вот здесь, как и встарь, – каменистый прах
     Да осколки, звенящие под ногою.


     Где-то галькой прибой шуршит в тишине.
     Я вдруг словно во власти былых видений.
     Сколько выпало тут вот когда-то мне,
     Здесь упал я под взрывом в густом огне,
     Чтоб воскреснуть и жить для иных сражений.


     О мое поколенье! Мы шли с тобой
     Ради счастья земли сквозь дымы и беды.
     Пятна алой зари на земле сухой –
     Словно память о тяжкой цене победы.


     Застываю в молчании, тих и суров.
     Над заливом рассвета пылает знамя…
     Я кладу на дорогу букет цветов
     В честь друзей, чьих уже не услышать слов
     И кто нынешний праздник не встретит с нами…


     День Победы! Он замер на кораблях,
     Он над чашею Вечное вскинул пламя,
     Он грохочет и бьется в людских сердцах,
     Опаляет нас песней, звенит в стихах,
     Полыхает плакатами и цветами.


     На бульварах деревья равняют строй.
     Все сегодня багровое и голубое.
     Севастополь, могучий орел! Герой!
     Двести лет ты стоишь над морской волной,
     Наше счастье и мир заслонив собою!


     А когда вдоль проспектов и площадей
     Ветераны идут, сединой сверкая,
     Им навстречу протягивают детей,
     Люди плачут, смеются, и я светлей
     Ни улыбок, ни слез на земле не знаю!


     От объятий друзей, от приветствий женщин,
     От цветов и сияния детских глаз


     Нет, наверно, счастливее их сейчас!
     Но безжалостно время. И всякий раз
     Приезжает сюда их все меньше и меньше…


     Да, все меньше и меньше. И час пробьет,
     А ведь это случится же поздно иль рано,
     Что когда-нибудь праздник сюда придет,
     Но уже без единого ветерана…


     Только нам ли искать трагедийных слов,
     Если жизнь торжествует и ввысь вздымается,
     Если песня отцовская продолжается
     И вливается в песнь боевых сынов!


     Если свято страну свою берегут
     Честь и Мужество с Верою дерзновенной,
     Если гордый, торжественный наш салют,
     Утверждающий мир, красоту и труд,
     Затмевает сияние звезд вселенной.


     Значит, стужи – пустяк и года – ерунда,
     Значит, будут цветам улыбаться люди,
     Значит, счастье, как свет, будет жить всегда
     И конца ему в мире уже не будет!

 1984


   Ты даже не знаешь


     Когда на лице твоем холод и скука,
     Когда ты живешь в раздраженье и споре,
     Ты даже не знаешь, какая ты мука,
     И даже не знаешь, какое ты горе.


     Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье,
     А в сердце и свет, и любовь, и участье,
     Ты даже не знаешь, какая ты песня,
     И даже не знаешь, какое ты счастье!

 1984


   Вечер в больнице

   Лидии Ивановне Асадовой


     Бесшумной черною птицей
     Кружится ночь за окном.
     Что же тебе не спится?
     О чем ты молчишь? О чем?


     Сонная тишь в палате,
     В кране вода уснула.
     Пестренький твой халатик
     Дремлет на спинке стула.


     Руки, такие знакомые,
     Такие, что хоть кричи! –
     Нынче, почти невесомые,
     Гладят меня в ночи.


     Касаюсь тебя, чуть дыша.
     О господи, как похудела!
     Уже не осталось тела,
     Осталась одна душа.


     А ты еще улыбаешься
     И в страхе, чтоб я не грустил,
     Меня же ободрить стараешься,
     Шепчешь, что поправляешься
     И чувствуешь массу сил.


     А я-то ведь знаю, знаю,
     Сколько тут ни хитри,
     Что боль, эта гидра злая,
     Грызет тебя изнутри.


     Гоню твою боль, заклинаю
     И каждый твой вздох ловлю.
     Мама моя святая,


     Прекрасная, золотая,
     Я жутко тебя люблю!


     Дай потеплей укрою
     Крошечную мою,
     Поглажу тебя, успокою
     И песню тебе спою.


     Вот так же, как чуть устало,
     При южной огромной луне
     В детстве моем, бывало,
     Ты пела когда-то мне…


     Пусть трижды болезнь упряма,
     Мы выдержим этот бой.
     Спи, моя добрая мама,
     Я здесь, я всегда с тобой.


     Как в мае все распускается
     И зреет завязь в цветах,
     Так жизнь твоя продолжается
     В прекрасных твоих делах.


     И будут смеяться дети,
     И будет гореть звезда,
     И будешь ты жить на свете
     И радостно, и всегда!

 1984


   Ответ читателям


     Живу для людей и пишу для людей,
     Все время куда-то спешу и еду,
     Ведь каждая встреча – это победа
     В душах людских и судьбе моей.


     Читаю стихи, как себя сжигаю,
     На тысячи тысяч дробясь огней.
     Записки, записки… И я отвечаю
     На ворох вопросов моих друзей.


     Вопросы о жизни, о мыслях, о планах
     И: «Кто Ваши недруги и друзья?»
     О ратных дорогах, трудных и славных,
     И: «Почему ни явно, ни тайно
     Нигде Ваших книг раздобыть нельзя?»


     Вопрос о дедукции и телепатии,
     «Нужны ль современным стихам соловьи?»
     «Ваше любимейшее занятие?»,
     И вдруг вот такой, от студентов МАИ:


     «Наш дорогой Эдуард Асадов!
     Мы знаем, Вы против фанфар и парадов,
     И все же считаем неверным, что Вас
     Обходят едва ли не всякий раз
     В различных званиях и наградах…


     Не стоит скрывать, но ведь так бывает,
     Что многих, кому эти званья дают,
     Никто ведь не знает и не читает,
     А Вас в народе не только знают,
     Но чаще как близкого друга чтут».


     Стою в скрещении тысяч глаз
     И словно бы сердцем сердец касаюсь,
     Молчу и на пыл возбужденных фраз
     Душой признательно улыбаюсь.


     Затих зал Чайковского, люди ждут.
     И пусть разговор не для шумной встречи,
     Но если вопрос этот там и тут
     Мне в каждом городе задают,
     То я в двух словах на него отвечу:


     – Мои замечательные друзья!
     Конечно, все звания и награды –
     Прекрасная вещь! Отрицать нельзя,
     Но я признаюсь вам, не тая,
     Что мне их не так-то уж, в общем, надо…


     В мире, где столько страстей и желаний,
     У многих коллег моих по перу
     Значительно больше наград и званий.
     И я, улыбаясь, скажу заране:
     Спокойно все это переживу.


     В святилищах муз, полагаю я,
     Возможно ведь разное руководство,
     Встречаются зависть и благородство,
     Бывают и недруги, и друзья.


     И кто-нибудь, где-нибудь, может быть,
     Какие-то списки там составляет,
     Кого-то включает иль не включает,
     Да шут с ним! Я буду спокойно жить!
     Меня это даже не занимает.


     Ведь цель моя – это живым стихом
     Сражаться, пока мое сердце бьется,
     С предательством, ложью, со всяким злом,
     За совесть и счастье людей бороться.


     В награду же выпало мне за труд,
     Без всякого громкого утвержденья,
     Сияние глаз, улыбок салют
     И миллионных сердец биенье.


     И, пусть без регалий большого званья,
     Я, может, счастливее всех стократ,
     Ибо читательское признанье,
     А если точней, то народа признанье –
     Самая высшая из наград!

 1984


   Тщеславная вражда

   У поэтов есть такой обычай,
   В круг сойдясь, оплевывать друг друга…
 Дм. Кедрин


     Наверно, нет в отечестве поэта,
     Которому б так крупно «повезло»,
     Чтоб то его в журнале, то в газетах,
     А то в ревнивом выступленье где-то
     Бранили б так настойчиво и зло.


     За что бранят? А так, причин не ищут.
     Мне говорят: – Не хмурься, не греши,
     Ведь это зависть! Радуйся, дружище! –
     Ну что ж, я рад. Спасибо от души…


     Но не тому, что кто-то раздраженный
     Терзается в завистливой вражде,
     Такое мне не свойственно нигде.
     Я потому смотрю на них спокойно,
     Что мой читатель многомиллионный
     Всегда со мной и в счастье, и в беде.


     Включил приемник. Вот тебе и раз!
     Какой-то прыщ из «Голоса Америки»
     Бранит меня в припадочной истерике
     Густым потоком обозленных фраз.


     Клянет за то, что молодежь всегда
     Со мною обретает жар и смелость,
     И я зову их вовсе не туда,
     Куда б врагам отчаянно хотелось.


     Мелькнула мысль: досадно и смешно,
     Что злость шипит и в нашем доме где-то,
     И хоть вокруг полно друзей-поэтов,
     А недруги кусают все равно.


     И хочется сказать порою тем,
     Кто в распрях что-то ищет, вероятно,
     Ну, там клянут, так это все понятно.
     А вы-то, черт вас подери, зачем?!


     Успех, известность, популярность, слава…
     Ужель нам к ним друг друга ревновать?
     На это время попросту терять
     До боли жаль, да и обидно, право!


     Ну, а всего смешней, что даже тот,
     Кому б, казалось, слава улыбается,
     Порой, глядишь, не выдержав, срывается
     Не весь сграбастал, кажется, почет!


     С утра газету развернул и вдруг
     На краткий миг окаменел, как стенка:
     Ну вот – сегодня нож вонзает друг.
     Теперь уже вчерашний – Евтушенко.


     В стихах громит ребят он за грехи:
     Зачем у них в душе стихи Асадова?!
     Читать же надо (вот ведь племя адово!)
     Его стихи, всегда его стихи!


     О жадность, ведь ему давно даны
     Трибуны самых громких заседаний,
     Есть у него и званья, и чины,
     А у меня лишь вешний пульс страны
     И никаких ни должностей, ни званий!


     Ну что ж, пускай! Зато сомнений нет,
     Уж если вот такие негодуют,
     И, гордость позабыв, вовсю ревнуют,
     То я и впрямь достойнейший поэт!

 1986


   Тамариск


     В горах, где вьюга как кнутом сечет
     А летом зной вершины раскаляет,
     И где ничто издревле не живет,
     Одна колючка горная растет
     И та – к июлю насмерть выгорает.


     И лишь один средь холода и зноя
     Идет на бой и сумасшедший риск
     Не знающий уюта и покоя,
     Отчаянно-упрямый тамариск!


     О, сколько надо силы и отваги,
     Чтоб здесь – на обжигающем ветру,
     Практически почти без капли влаги,
     Стоять вот так и в стужу и в жару!


     Стоять, вцепясь в глухой гранит корнями,
     С гортанными орлами наравне,
     И дерзко темно-синими глазами,
     Смеяться звездам, солнцу и луне!


     Стоять, чтобы дышать – не надышаться,
     Солоноватой яростью ветров
     И с гордым наслажденьем любоваться
     Шаманской пляской вздыбленных штормов!


     И диких пчел по-братски год за годом
     Как смельчаков приветствовать в тиши,
     Чтоб отдавать нектар своей души
     Для жарких капель солнечного меда!


     Всего ж важней на крутизне скалистой
     Ему вот так отчаянно стоять,
     Чтобы простор страны прозрачно-чистый,
     Как свет свободы радостно-лучистый,
     Всем существом упрямым ощущать!


     Жить, ни о чем уже не сожалея,
     В жару и стынь для счастья и борьбы!
     Наверно, нету на земле труднее
     И, вместе с тем, прекраснее судьбы!

 18 июля 1986
 Голицыно – Красновидово


   Новый год


     Эта ночь не похожа на все другие.
     С самых ранних восторженных детских лет
     Мы мечтали шагнуть в тот волшебный свет,
     Где живут наши праздники золотые.


     В этом празднике с дымкою голубою,
     Если вдруг всей душой пожелать чудес,
     Можно стать космонавтом, кинозвездою,
     Мушкетером с гитарою под полою
     Иль самой прекраснейшей из принцесс.


     Вьюга в стекла снежинками сыплет колко,
     Пол сияет прозрачностью ледяной,
     И, раскинув нарядные лапы, елка,
     Как жар-птица, пылает над головой.


     В этот час все обычное – необычно,
     Сердце верит и очень чего-то ждет.
     Ах, какой в нем сегодня огонь цветет
     И каким вдруг все видится романтичным!


     Ночь-старуха от жарких огней кругом
     И от звездных гирлянд недовольно пятится,
     А луна оторвавшимся колесом
     Вдоль по млечной дороге со звоном катится.


     Новый год! Он для каждого сопряжен
     С обновленьем: пусть сгинут навек заботы!
     Он серебряным кажется рубежом,
     За которым начнется большое что-то…


     Только нет ли тут зыбкости лотереи?
     Ведь любой, кто теряет, хандрит, болеет,
     Тот, кто с жизнью заканчивает расчет,
     Кто страдает у горя в холодной пасти,
     Тоже тост поднимал за успех и счастье,
     Тоже с верой встречал где-то Новый год.


     Если б то, чего жаждет так человек,
     Пусть не все, пусть частично, а все ж сбывалось,
     Так, наверное, мало бы зла осталось
     И, наверно, настал золотой бы век!


     Ну а если иначе взглянуть: не так?
     Разве в жизни нам радости не встречаются?
     Разве счастье и праздники не сбываются?
     Разве солнце не брызжет сквозь дым и мрак?


     Так ужели ж мы радостей не знавали
     И не радовал тот или этот год?
     Неужели ж нас буйно не целовали,
     Не любили и с трепетом не шептали
     Чепухи, что дороже любых щедрот?!


     И неужто же нам не случалось взять
     И добиться мечты или яркой цели?
     Неужели… Да мало ли «неужели»?
     Ей же богу, их просто не сосчитать!


     Так давайте ж и будем смотреть вот так
     Без сомнений в грядущее новогодье,
     И надежду воздев, как победный стяг,
     Верить в счастье, как в вешнее полноводье!


     А еще будем подлости побеждать
     И за правду бесстрашно сражаться будем.


     И любить, и в работе своей дерзать,
     И друг другу прекраснейших дней желать,
     Ибо грусть и без зова приходит к людям.

 1986


   Письмо в минувший день


     Когда ты с тайной радостью ныряла
     В случайную, пустую кутерьму,
     Ведь ты не мне, признаться, изменяла,
     Ты изменяла счастью своему.


     А счастье постояло, посмотрело
     На то, как ты, достоинству во зло,
     Порой бог знает, с кем легко и смело
     Раздариваешь душу, ум и тело,
     Вздохнуло огорченно и ушло.


     Ведь жизнь твоя – как быт на полустанке,
     Где без конца мелькают поезда:
     Транзитные друзья, слова-времянки,
     Какие-то застолья, тосты, склянки,
     А в общем-то сплошная ерунда!


     Нырнув когда-то в омут мелочей,
     Не знала ты действительной причины
     Ни пустоты, ни бедности своей
     И ни того, что сотня пескарей
     Не стоит в мире одного дельфина.


     И ничего тут снова не вернешь,
     И бесполезно спорить или злиться,
     Где нет любви и вечно только ложь,
     То надо рвать, а если ты не рвешь,
     То можешь просто в тряпку превратиться.


     И ветер справедливости восстал,
     Не мог же он на все взирать беспечно,
     Вскипел, ударил, как девятый вал,
     И нас с тобою разлучил навечно.


     И с этого немеркнущего дня
     Ты можешь жить втройне уже свободно,
     Вертеть хвостом, бранить кого угодно,
     Безбожно лгать, но только без меня.


     Довольствуясь лишь разноцветной пылью,
     Ты промотала век свой, не любя,
     Сама себе подрезавшая крылья
     И напрочь обокравшая себя.


     Ну что ж, лети, как прежде, в никуда.
     О том же, что сегодня ты теряешь
     И с чем теперь рассталась навсегда,
     По счастью для себя, ты никогда,
     Наверно, не поймешь и не узнаешь.

 1986


   Землетрясение в Армении

   7 сентября 1988 в Ленинакане, Кировакане, Спитаке и окружающих селах погибло 55 тысяч человек.
 (Из правительственного сообщения)


     Всех высших сил напряжение,
     Камни в крови людской.
     Народ мой, моя Армения,
     Я – рядом, я здесь, с тобой!


     От страшного злого горя
     Душу сковал мороз.
     И что там любое море
     В сравнении с морем слез!


     Под сводами рухнувшей школы
     На веки веков погас
     Смех ребятни веселой
     В сиянье горячих глаз.


     Развалины, как могилы…
     Взгляни – не лишись ума:
     Похоже, что с злобной силой
     Все смерти земли громили
     Здесь улицы и дома.


     И есть ли страшней картины,
     Чем те, где во тьме ночной
     Тихо стонут руины,
     Залитые луной…


     И разве же мир забудет,
     Как, сердцем припав к земле,
     От горя седые люди
     Близких зовут во мгле:


     – Ашхенчик! Ты где? Ты слышишь?
     В кровь пальцы… Лопата… Лом!
     – Папа! Мы здесь! Ты дышишь?
     Крепись! Мы спасем, спасем!..
     Черною птицей кружится
     Зло над моей землей.
     Стисни зубы от ужаса,
     Но только борись и стой!


     Боли и восхищения
     Вскипает в сердцах волна.
     Мужайся, моя Армения,
     Сейчас с тобой вся страна!


     Рвут самолеты ветры,
     С громом мчат поезда
     Сквозь стужи и километры
     Туда, где стряслась беда.


     Ах, если б мне дали силы
     Всех к сердцу прижать, спасти!
     Армения! Край мой милый!
     Оплакав стократ могилы,
     Я знаю, что с новой силой
     Ты будешь еще цвести!


     О, как тороплив бег времени!
     Казалось, почти вчера
     Я проводил в Армении
     Стихов моих вечера.


     В памяти, как на экране,
     Мелькает за залом зал:
     Вот это я в Ереване,
     А здесь я в Ленинакане
     Строки свои читал.


     Ленинакан весь тонет
     В яблочном сентябре.
     Концертный зал филармонии
     В древнем монастыре.


     Я здесь, как в родных объятьях
     Света и доброты,
     И девушки в ярких платьях
     Бегут мне вручать цветы.


     По низенькой гулкой сцене
     В пионах, словно в огне.


     – Как вас зовут?
     – Арфеня.
     – А вас?
     – А меня Каринэ.
     Забыть ли, как, счастьем пьян
     От гордого вдохновения,
     Студент Вартанян Степан
     Показывал мне Армению!


     И вот, когда разом тьма
     Упала на край цветущий,
     На улицы, на дома,
     На солнце и день грядущий,


     Я верить ей не хочу:
     – Друзья! Я прошу: найдитесь!
     Всем сердцем сквозь боль кричу:
     – Откликнитесь! Отзовитесь!..


     Да, видно, напрасно звать
     Тех, кому не очнуться.
     Другим же, к чему скрывать,
     Но просто начать мечтать
     Иль снова нам улыбнуться.


     Не все отзовутся, что ж,
     Не будем слабы на тризне.
     Горем всех не вернешь.
     Умерим же в сердце дрожь,
     Ведь жить надо ради жизни!


     И люди отлично знают
     Десятки и сотни лет,
     Что праздник чужим бывает,
     А горя чужого нет!


     Забыть ли, как дни и недели
     С разных концов земли
     С любовью к тебе летели
     Крылатые корабли.


     А люди с тройной любовью
     Шли, думу и кровь даря,
     Воистину говоря:
     Вот дружба, скрепленная кровью!


     И славит тебя в волнении
     На всех языках эфир:
     Будь сильной, моя Армения,
     Живи и цвети, Армения,
     Сегодня с тобой весь мир.

 15 декабря 1988


   «Всегда, везде, еще с утра…»


     Всегда, везде, еще с утра,
     Скользя на лыжах или санках,
     В лесу, на лагерных полянках,
     Шумя, резвится детвора.


     Ах, как светла душа лучистая,
     И жизнь ясна как раз, два, три.
     У ребятни веселье чистое,
     Как луч, звенящий изнутри.


     А взрослые живут иначе.
     Тут все: и горе, и грехи,
     И труд, и праздник, и стихи,
     И сердце то поет, то плачет.


     Не все у них светло и дружно:
     То – день, то – мрак, то серый дым.
     И им подчас бывает нужно
     Веселье подогреть спиртным.


     У стариков же тлеют души
     Уже без бурь и лишней смелости.


     У них все лучшее – в минувшем,
     В далеком детстве или зрелости.


     И память штопает портнихою
     Цветистый плащ былых желаний.
     У стариков веселье тихое,
     Чтоб не спугнуть воспоминаний.

 1990


   Вопрос и ответ


     Сегодня, какую-то мысль гоня,
     Спросила ты с легким смущеньем глаз:
     – Скажи, а ты мог бы, ну пусть не сейчас,
     А в будущем, вдруг разлюбить меня? –


     А я улыбнулся:
     – Ты ждешь ответ?
     Но надо ль тут что-нибудь говорить?!
     Вот можем, к примеру, мы или нет,
     Ну, скажем, без воздуха в мире жить?


     Нет-нет, ты постой и проникни в суть:
     А жизнь сохранилась без еды?
     И мой разговор не пустяк отнюдь,
     И можно ль без солнца или воды?


     Сама же смеешься? Ну вот, ну вот,
     Да как тут возможен иной ответ?!
     А ты для меня ведь и хлеб, и свет,
     И воздух, и звон родниковых вод.


     Все, даже веселые соловьи
     Звенят в твоем голосе для меня.
     И вечно со мной среди мглы и дня
     И нежность твоя, и труды твои.


     И для тебя это не секрет,
     Что нету лукавства в моей груди,
     Поэтому я, ну сама суди:
     Могу разлюбить тебя или нет?

 1990


   Маленький гимн жене

   Галине Асадовой


     Она потому для меня жена,
     Что кроме нежности до рассвета,
     Была она свыше одарена
     Стать другом и верным плечом поэта.


     Конечно, быть нежной в тиши ночей
     Прекрасно. Но это умеют многие.
     Но вот быть плечом на крутой дороге,
     Любовью и другом в любой тревоге –
     Это редчайшая из вещей!


     А впрочем, о чем разговор? К чему?
     Ведь это постигнет отнюдь не каждый.
     Понять меня сможет лишь тот, кому
     Вот так же, как мне, повезет однажды.


     Сказал и подумал: хватил же я!
     Ну разве другим мой совет поможет!
     Ведь женщин таких, как жена моя,
     И нет, да и быть на земле не может!

 12 апреля 1990
 День космонавтики
 Переделкино


   Неотправленное письмо


     Мы встретились не в детстве и не в юности,
     А очень-очень взрослыми людьми,


     Когда уже у каждого и трудности,
     И радости, и глупости, и мудрости
     Давным-давно за плотными дверьми.


     Но для того чтобы любить и верить
     И прошлого не брать с собою в путь,
     Нам нужно, вероятно, эти двери
     Друг перед другом настежь распахнуть.


     Согласен, что нелегкая задача,
     Но коль душа – сложнейший в мире дом,
     То разве будет впереди удача
     Там, где, полдома откровенно пряча,
     Вдруг кто-то держит двери под замком?!


     Ведь то, что перечеркнуто и названо,
     Погаснув, новой не грозит бедой,
     Тогда как все, что тайной перевязано,
     Способно тлеть, как угли под золой.


     Как жил я в этом мире, я не знаю.
     Да кто на свете сам себе судья?!
     Смотри сама: вот жизнь тебе моя,
     Я ничего в минувшем не скрываю.


     Оно нелегким было, это прошлое, –
     И соловьи, и хмурые сычи.
     Что было там плохого, что хорошего?
     Сама обследуй, вот тебе ключи!


     А ты, залив все беспредельным светом,
     Чтоб жизнь мою полней перелистать,
     Свои былые письма и секреты,
     Уж если честно говорить об этом,
     Не мучилась желаньем открывать.


     Ты близкий друг. И вроде не лукавишь,
     И вроде любишь, любишь от души!
     И в то же время как бы утверждаешь
     И этого почти что не скрываешь:


     – Мой прошлый день не тронь, не вороши.
     И если хочешь сохранить доверье,
     Прими все то, что я тебе скажу:


     – А вот про ключ от затворенной двери
     Забудь. Считай, что нет его. Прошу.
     И все ж порой ты отмыкаешь двери,
     Чтоб вспомнить взгляды, шутки и бои,
     Чтоб вновь кому-то верить и не верить
     И перебрать удачи и потери –
     Далекие реликвии свои…


     И, поклоняясь мифу или праху,
     Ты с радостной улыбкой, видит бог,
     Скорей положишь голову на плаху,
     Чем дашь шагнуть мне через тот порог!


     И я не спорю, потому что, право,
     Вторгаться в душу просто ни к чему.
     У каждого есть в этом мире право
     Хранить все то, что дорого ему.


     И это здесь не ревность. Тут скорей
     Исполненное горечи сознанье,
     Что никакими силами в том зданье
     Мне не раскрыть захлопнутых дверей.


     Прости меня! Все это не укор.
     А что? Не знаю. Эгоизм, быть может,
     Никто тут не придет и не поможет,
     И будет все, как было до сих пор…


     Но как странны мы часто, просто смех:
     Вот нет любви – ждем ласкового слова,
     А есть любовь – переживаем снова:


     – Хочу быть лучше и любимей всех!
     Любовь, любовь! И праздник, и терзанья:
     Все-все отдай, лишь для меня гори!
     А, впрочем, может, все эти желанья
     Не так уж глупы, шут нас подери!


     И лишь ночами в голубом эфире
     Порой мне снится сквозь метельный снег,
     Что для кого-то где-то в этом мире
     Я самый-самый главный человек…

 1990


   Переводчик

   Памяти Наума Гребнева


     Он всегда относился к себе вполсердца,
     Вполтепла, вполвнимания, вползаботы
     И, в других открывая все время что-то,
     Очень редко в себя успевал вглядеться.


     Всю войну – от доски и почти до доски.
     Ранен был, только выжил – и вновь сквозь годы…
     И вернулся домой, и пустил ростки
     Там, где сложно порой вызревают всходы.


     В институте средь шумных и молодых
     Был он скромным и больше всего стеснялся
     Не того, что отчаянно заикался,
     А иного: быть чем-то видней других.


     Как он к славе всю жизнь свою относился?
     Да никак! Не искал ее, не ловил,
     А, по-моему, больше всего стремился
     Подружить ее с теми, с кем сам сроднился,
     С кем работал, чьи строки переводил.


     На иных языках те стихи писались.
     И чадило в них многое, и сверкало,


     А затем на подстрочники рассыпались
     И в душе переводчика вновь рождались
     Иногда даже хлеще оригинала.


     Переводчик порой вдохновеньем дышит,
     Превращая подстрочник в победный звон.
     Он фактически заново строки пишет,
     И пускай он хоть весь небосвод всколышет,
     Только автор стихов все равно не он.


     Знаю, сам сквозь подобное проходил,
     Испытав ради ближних все муки творчества.
     Сколько раз я с печалью ему твердил:
     – Уважаю и душу твою, и пыл,
     Труд твой светел, и все-таки это – донорство!


     Улыбнется, застенчивым вспыхнув светом:
     – Что ж, у каждого, видно, стезя своя.
     Донор? Ладно, пусть донор, но только я
     Никаких огорчений не вижу в этом.


     И, сближая сердца над тщетой границ,
     Так и жил, не меняя свою натуру.
     Сколько, сколько же окон для звонких птиц
     Распахнул он в родную литературу!


     И, не ждя для себя никаких похвал,
     Чуть хмельной от духовного изобилья,
     Он талантливым делал длиннее крылья,
     А ослабшим взволнованных сил вливал.


     Вижу: вот он склоняется над подстрочником,
     Озарен изнутри очень добрым светом.
     Весь свой век он считал себя переводчиком,
     Оставаясь, быть может, сто раз поэтом.

 1990


   Слово и дело


     Его убийца хладнокровно
     Навел удар. Спасенья нет.
     Пустое сердце бьется ровно,
     В руке не дрогнул пистолет…
     …Но есть и божий суд,
     наперсники разврата…

 М. Ю. Лермонтов


     Я тысячи раз те слова читал,
     В отчаянье гневной кипя душою.
     И автор их сердце мое сжигал
     Каждою яростною строкою.


     Да, были соратники, были друзья,
     Страдали, гневались, возмущались,
     И все-таки, все-таки, думал я:
     Ну почему, всей душой горя,
     На большее все же они не решались?


     Пассивно гневались на злодея
     Апухтин, Вяземский и Белинский,
     А рядом Языков и Баратынский
     Печалились, шагу шагнуть не смея.


     О нет, я, конечно, не осуждаю,
     И вправе ль мы классиков осуждать?!
     Я просто взволнованно размышляю,
     Чтоб как-то осмыслить все и понять.


     И вот, сквозь столетий седую тьму
     Я жажду постичь их терпенья меру
     И главное, главное: почему
     Решенье не врезалось никому –
     Сурово швырнуть подлеца к барьеру?!


     И, кинув все бренное на весы,
     От мести святой замирая сладко,
     В надменно закрученные усы
     Со злою усмешкой швырнуть перчатку!


     И позже, и позже, вдали от Невы,
     Опять не нашлось смельчака ни единого,
     И пули в тупую башку Мартынова
     Никто ведь потом не всадил, увы!


     Конечно, поэт не воскрес бы вновь,
     И все-таки сердце б не так сжималось,
     И вышло бы, может быть, кровь за кровь,
     И наше возмездие состоялось!


     Свершайся, свершайся же, суд над злом!
     Да так, чтоб подлец побелел от дрожи!
     Суд божий прекрасен, но он – потом.
     И все же людской, человечий гром
     При жизни пускай существует тоже!

 1990


   Финал


     Мой друг, что знал меня в бою,
     Среди пожаров, бурь и гроз
     И знал потом всю жизнь мою,
     Однажды задал мне вопрос:


     – Прости, скажи мне откровенно,
     Коль весь твой дом – сплошная ложь,
     Зачем же ты живешь с изменой?
     К чему с предательством живешь?


     Он прав. Он абсолютно прав.
     Ведь если быть принципиальным,
     То глупо в мусоре банальном
     Жить, счастье напрочь растеряв.


     Пора! И все же как же так:
     Годами в звании поэта


     Я столько раз давал советы,
     А нынче сам спускаю стяг…


     И нет трудней, наверно, темы,
     Ведь как-никак других учить
     Намного проще, чем лечить
     Свои нелегкие проблемы.


     А впрочем, нет. Ведь дело шло
     Давно к развязке. И решенье
     В душе созрело и ждало
     Лишь своего осуществленья.


     Одно обидно, что не рань,
     А поздний вечер смотрит в воды.
     И жаль почти до слез на дрянь
     Зазря потраченные годы.


     Сомнений нет, что злая дрожь
     Пронзает даже эти стены,
     Всю жизнь взиравшие на ложь,
     Хищенья, подлости, дебош
     И бесконечные измены.


     При этом мучило одно:
     Что имя Лидия судьбою,
     Бог знает прихотью какою,
     Столь разным женщинам дано.


     Одно – как горная вода
     Звенит о маме, той, чьи взоры
     С любовью, лаской и укором
     Сияли мне сквозь все года.


     Зато другая много лет
     Хоть и звала себя женою,
     Была холодной и чужою,
     С такой бесчувственной душою,
     Что и сравнений даже нет.


     Мне скажут: «В чем тогда причина…»
     Стоп! Понял! Сразу говорю:
     Я все терпел во имя сына,
     За эту глупость и горю.


     Ведь где любви ни грана нет,
     То все – и взрослые, и дети –
     Страдают на земной планете
     Наверно, миллионы лет.


     И, накипевшись в душном мраке,
     Я обращаю к миру глас:
     Какие б ни велись атаки,
     Не соглашайтесь, люди, в браке
     Без чувства жить хотя бы час!


     И в лжи, в неискренних улыбках
     Не будет счастья, хоть убей.
     Умнейте ж на чужих ошибках –
     Свои намного тяжелей!


     Коль есть большое – берегите
     От лжи и пошлого житья.
     А счастья нету – не тяните,
     А рвите, беспощадно рвите
     Вот так, как это сделал я.


     Хотя и с большим опозданием…

 1990


   Властной женщине


     С годами вы так придавили мужа,
     Что он и не виден под каблуком.
     Пусть доля его – не придумать хуже,
     Но вам-то какая же радость в том?


     Ведь вам же самой надоест тюфяк,
     И тут вы начнете тайком тянуться
     К таким, что не только нигде не гнутся,
     Но сами вас после зажмут в кулак.


     Так, право, не лучше ли вам самой
     Вдруг стать, извините, добрейшей бабой,
     Сердечною, ласковой, даже слабой,
     Короче – прекраснейшею женой?!

 6 июня – 6 октября 1991
 Красновидово


   Ветер над Истрой


     Женщина стоит на берегу.
     Свежий ветер, раздувая платье,
     Распахнул ей бойкие объятья,
     А она на это ни гу-гу.


     Потрепав ей волосы и плечи
     И пускаясь в развеселый пляс,
     Он ей как заправский ловелас
     Шепчет в уши ветреные речи,


     Глянув то на бусы, то на талию
     И азартно-весело свистя,
     Он ее уже полушутя
     Пренахально называет Галею…


     Кто-то вдруг, смешинки не тая,
     Скажет: «Ишь ты! Как он строго судит!»
     Нет, скажу я, дорогие люди,
     Дама эта все-таки моя…


     Скажут вновь: «Так в чем же тут кручина?
     Ветер – это вроде пустяка!»
     – Ну уж нет, кручина иль причина,
     Только ветер все-таки мужчина,
     Не трава, не верба, не река…


     Пусть познает гнев мой в полной мере,
     Я ему за дерзость отомщу
     И, закрыв все форточки и двери,
     В непогоду в дом не допущу.


     И начнет он, унижаясь, маяться,
     О моральном кодексе вопить,
     В грудь стучать и благородно каяться
     И под дверью жалобно скулить.


     Ночь придет, и лунный диск покатится
     Золотым кольцом за небосклон.
     И моя законная красавица
     Будет видеть уже пятый сон.


     Над лицом задумчиво-усталым
     Голубых созвездий торжество.
     Виден нос над строгим одеялом,
     Край щеки и больше ничего…


     Вот тогда-то, может, в пору сонную
     Я гуляку праздного прощу –
     Строго приоткрою дверь балконную
     И неслышно в комнаты впущу…


     Пусть же бывший ветреник-повеса
     Гонит в дом веселый кислород
     С запахами трав, реки и леса
     И за то, как в праздничную мессу,
     В утреннюю песню попадет!


     Весь мой век со мной хитрили женщины,
     Что в любви клялись мне навсегда.
     Только верность, что была обещана,
     Позже, втайне, словно бы развенчана,
     Уходила, как в песок вода…


     Вот зачем, уверовав в объятия,
     В первый раз теперь за столько лет,
     Я уже коснуться даже платья
     Ни ветрам, ни человечьей братии
     Не позволю. Ну вот нет и нет!

 1991
 Красновидово


   Прощай, Ленинград…


     Мой строгий, мой ласковый Ленинград,
     Ты вновь теперь назван Санкт-Петербургом.
     Не важно: я рад иль не очень рад,
     Но я, как и в юности, – твой солдат,
     Оставшийся самым вернейшим другом.


     А почему я не слишком рад?
     Скажу откровенно и очень честно:
     Царь Петр был велик. Это всем известно.
     Но был ли во всем абсолютно свят?


     И Русь, как коня, на дыбы вздымая,
     Он мыслил по-своему рай и ад.
     И, головы русским стократ срубая,
     Пред немцами шляпу снимал стократ.


     И грозно стуча по сердцам ботфортами,
     Выстраивал жизнь на немецкий лад.
     И Русь до того наводнил Лефортами,
     Что сам был, возможно, потом не рад.


     Слова, с увлеченностью чуть не детской:
     Гроссбух, ассамблея, штандарт, Шлиссельбург,
     И вот, в честь святого Петра – Петербург,
     Вся Русь – как под вывескою немецкой!


     Потом и похлеще пошло житье:
     Царей на Руси – ни единого русского!
     Все царские семьи от корня прусского
     Да немцы голштинские. Вот и все.


     – Ну что тут нелепого? – скажут мне. –
     Сложилось все так, как оно сложилось. –
     Что ж, пусть. Но скажите тогда на милость,
     Могло быть такое в другой стране?


     Могли бы английские или французские
     Короны столетиями носить
     Дворянишки, скажем, заштатно-прусские,
     Которым и дома-то не на что жить?!


     Чтоб где-то в Иране, в Канаде, в Китае ли
     В креслах для самых больших чинов
     Сидели, судили и управляли бы
     Такие премьеры, что и не знали бы
     Ни стран этих толком, ни языков?!


     Ответят: – Зачем так шутить безбожно?
     Народ, государственность – не пустяк! –
     А вот на Руси – даже очень можно!
     И можно, и было как раз вот так!


     И разве, скажите мне, разрешили бы
     Придумывать где-то для городов
     В Норвегии, Швеции иль Бразилии
     Названья из чуждых им языков?


     У нас же пошли из немецких слов
     Названия всяческие вывертывать:
     Ораниенбаум, Кронштадт, Петергоф,
     Затем – Оренбург, а в Москве – Лефортово.


     Затем граф Татищев сей путь продлил
     И город, что встал на седом Урале,


     Велел, чтоб Екатеринбургом звали
     И к царственным туфелькам положил.


     О, нет. Никакой я не ретроград.
     И ханжества нет во мне никакого,
     И все-таки «град» – это слово «град»,
     И я ему, право, как брату, рад,
     А «бург» – чужеродное сердцу слово!


     И вот, словно в залпах «Авроры» тая,
     Прошедший сквозь семьдесят лет подряд,
     В блокаду не дрогнувший Ленинград
     Уходит, главы своей не склоняя!


     Как сказочный крейсер, гонимый прочь,
     Все флаги торжественно поднимая,
     Плывет он в историю, словно в ночь,
     Своих неразумных сынов прощая…


     Плывет, отдавая печаль волнам,
     И в громе оркестров слова рыдают:
     «Наверх вы, товарищи! Все – по местам!
     Последний парад наступает…»

 1991


   Перекройка


     Сдвинув вместе для удобства парты,
     Две «учебно-творческие музы»
     Разложили красочную карту
     Бывшего Советского Союза.


     Молодость к новаторству стремится,
     И, рождая новые привычки,
     Полная идей географичка
     Режет карту с бойкой ученицей.


     Все летит со скоростью предельной,
     Жить, как встарь, – сегодня не резон!
     Каждую республику отдельно
     С шуточками клеят на картон.


     Гордую, великую державу,
     Что крепчала сотни лет подряд,
     Беспощадно ножницы кроят,
     И – прощай величие и слава!


     От былых дискуссий и мытарств
     Не осталось даже и подобья:
     Будет в школе новое пособье –
     «Карты иностранных государств».


     И, свершая жутковатый «труд»,
     Со времен Хмельницкого впервые
     Ножницы напористо стригут
     И бегут, безжалостно бегут
     Между Украиной и Россией.


     Из-за тучи вырвался закат,
     Стала ярко-розовою стенка.
     А со стенки классики глядят:
     Гоголь, Пушкин, Чехов и Шевченко.


     Луч исчез и появился вновь.
     Стал багрянцем наливаться свет.
     Показалось вдруг, что это кровь
     Капнула из карты на паркет…


     Где-то глухо громыхают грозы,
     Ветер зябко шелестит в ветвях,
     И блестят у классиков в глазах
     Тихо навернувшиеся слезы…

 17 февраля 1992
 Москва


   Серенада весны

   Галине Асадовой


     Ну вот и снова грянула весна
     Под птичьи свиристелки и волынки!
     Мир вновь как на раскрашенной картинке!
     Средь красок же всех яростней одна.


     Вернее, две – зеленая и красная:
     Рассвет-закат, как апельсинный сок –
     То брызги, то ликующий поток –
     И зелень ослепительно-прекрасная!


     На ней еще ни пыли, ни жучков,
     Она сияет первозданной свежестью,
     Немного клейкой и душистой нежностью
     Под невесомым снегом облаков…


     Вот кажется: немного разберись,
     Затем подпрыгни, разметав ладони,
     И вместе с ветром унесешься ввысь,
     И мир в сплошной голубизне потонет!..


     Еще порыв! Еще один рывок!
     И ты – в зените… А в тумане где-то
     В душистой дымке кружится планета
     И сматывает в огненный клубок
     Снопы лучей заката и рассвета.


     Хватай в ладони синеву небес
     И, погрузив в нее лицо и душу,
     Прислушивайся, как ласкают уши
     И горный ветер, и моря, и лес…


     И это глупость: будто человек
     Не в силах ощутить величье мира.
     Лишь тот живет безрадостно и сиро,
     Кто в скуку будней погружен навек.


     Ну, а у нас иной состав крови,
     И мы – иной закваски и устройства,
     Сердца у нас с тобой такого свойства,
     Где и в мороз грохочут соловьи!


     И нам надежда неспроста дана:
     Давно ли ты осеннею порою
     Грустила перед завтрашней весною…
     А вот смотри: уже опять весна!


     И кто сказал, что молодость прошла?
     Ведь мы сдаемся, в сущности, формально,
     Ну, может статься, в чем-то визуально,
     Но главных сил судьба не отняла!


     И разве то бодрячество пустое?
     Об этом глупо даже говорить,
     Когда мы ухитряемся с тобою
     В любые стужи праздники творить!


     А чтоб с годами нам не погружаться
     В прострацию ни телом, ни душой,
     Давай с тобой почаще возвращаться
     В дни наших ярких праздников с тобой!


     Красива для других ты или нет,
     Знай: для меня ты все равно красавица!
     Ведь если в сердце уже столько лет
     Горит, ни разу не погаснув, свет,
     То чувства здесь ни на день не состарятся.


     И вот еще что непременно знай:
     Тут нет «словес», здесь все на самом деле.
     И раз вот так я говорю в апреле –
     То как же нас еще согреет май!


     У нас сегодня ранняя весна:
     В полях под солнцем задышали озими.
     А мы с тобой… Ну разве же мы поздние,
     Коль, обнявшись, хмелеем допьяна!


     И столько, хлопотушечка моя,
     Ты мне дарила счастья, что в награду
     Я отдаю и сердце не тая,
     И песнь души. Считай, что это я
     Пою тебе в восторге серенаду!

 3 апреля 1991


   Любовь или рай?


     Любовь! А когда она началась?
     Уверен: еще с Адама и Евы,
     С тех, кто сердец великую власть
     Вознес, никаких угроз не страшась,
     Над всеми громами святого гнева.


     Ведь чем был библейский этот Эдем
     (Еще он известен как Божий Рай)?
     Здесь каждый навек был одарен всем –
     Живи себе всласть и забот не знай!


     С утра, лишь открыл молодые вежды –
     Вокруг красота: вода и еда!
     Такая теплынь, что смешны одежды,
     И больше того: ни к чему надежды,
     Все радости – рядом и навсегда!


     И фрукты вокруг величайшей сладости,
     Купанье, цветы и небесный свет…
     И только единственной нету радости –
     Той, на которую лег запрет.


     Как ценности жизни определялись?
     Не ясно. Скажите: каким путем
     Все радости – радостями считались,
     И только вот эта звалась грехом?


     Налево – Любовь, а направо – Рай:
     Любовь – это праздник и сто мучений,
     А Рай – сто блаженств без любви волнений,
     А значит, продумай все и решай.


     При этом одно еще не забудь
     (История, в сущности, быстротечна):
     Земная Любовь – это краткий путь,
     А Рай – есть блаженство, что длится вечно.


     И вот, у звездных стоя весов,
     Два предка в лучах серебристой пыли
     На чашу с горящим словом «Любовь»
     Сердца свои радостно положили.


     Сегодня нам Рай и во сне не снится.
     Века пролетают над головой…
     Так вправе ли мы над собой глумиться
     И часто по-пошлому относиться
     К любви, что досталась такой ценой?!


     И, право, на этот прямой вопрос
     Неплохо б, чтоб все мы себе сказали:
     Уж если мы Рай на Любовь сменяли,
     Тогда и давайте любить всерьез!

 1991


   Мне так всегда хотелось верить в Бога


     Мне так всегда хотелось верить в Бога!
     Ведь с верой легче все одолевать:
     Болезни, зло, и если молвить строго,
     То в смертный час и душу отдавать…


     В церквах с покрытых золотом икон,
     Сквозь блеск свечей и ладан благовонный
     В сияньи нимба всемогущий ОН
     Взирал на мир печальный и спокойный.


     И тот, кого ОН сердцем погружал
     В святую веру с лучезарным звоном,
     Торжественно и мудро объяснял,
     Что мир по Божьим движется законам.


     В Его руце, как стебельки травы, –
     Все наши судьбы, доли и недоли.
     Недаром даже волос с головы
     Упасть не может без Господней воли!


     А если так, то я хочу понять
     Первопричину множества событий:
     Стихий, и войн, и радостных открытий,
     И как приходят зло и благодать?


     И в жажде знать все то, что не постиг,
     Я так далек от всякого кощунства,
     Что было б, право, попросту безумство
     Подумать так хотя бы и на миг.


     ОН создал весь наш мир. А после всех –
     Адама с Евой, как венец созданья.
     Но, как гласит Священное Писанье,
     Изгнал их вон за первородный грех.


     Но если грех так тягостен Ему,
     Зачем ОН сам их создал разнополыми
     И поселил потом в Эдеме голыми?
     Я не шучу, а просто не пойму.


     А яблоко в зелено-райской куще?
     Миф про него – наивней, чем дитя.
     Ведь ОН же всеблагой и всемогущий,
     Все знающий вперед и вездесущий
     И мог все зло предотвратить шутя.


     И вновь, и вновь я с жаром повторяю,
     Что здесь кощунства не было и нет.
     Ведь я мечтал и до сих пор мечтаю
     Поверить сердцем в негасимый свет.


     Мне говорят: – Не рвись быть слишком умным
     Пей веру из божественной реки. –
     Но как, скажите, веровать бездумно?
     И можно ль верить смыслу вопреки?


     Ведь если это правда, что вокруг
     Все происходит по Господней воле,
     Тогда откуда в мире столько мук
     И столько горя в человечьей доле?


     Когда нас всех военный смерч хлестал
     И люди кров и головы теряли,
     И гибли дети в том жестоком шквале,
     А ОН все видел? Знал и позволял?


     Ведь «Волос просто так не упадет…».
     А тут-то разве мелочь? Разве волос?
     Сама земля порой кричала в голос,
     И корчился от муки небосвод.


     Слова, что это – кара за грехи,
     Кого всерьез, скажите, убедили?
     Ну хорошо, пусть взрослые плохи,
     Хоть и средь них есть честны и тихи,
     А дети? Чем же дети нагрешили?


     Кто допускал к насилью палачей?
     В чью пользу было дьявольское сальдо,
     Когда сжигали заживо детей
     В печах Треблинки или Бухенвальда?!


     И я готов, сто раз готов припасть
     К ногам того мудрейшего святого,
     Кто объяснит мне честно и толково,
     Как понимать Божественную власть?


     Любовь небес и – мука человечья.
     Зло попирает грубо благодать.
     Ведь тут же явно есть противоречье,
     Ну как его осмыслить и понять?


     Да вот хоть я. Что совершал я прежде?
     Какие были у меня грехи?
     Учился, дрался, сочинял стихи,
     Порой курил с ребятами в подъезде.


     Когда ж потом в трагическую дату
     Фашизм занес над Родиною меч,
     Я честно встал, чтоб это зло пресечь,
     И в этом был священный долг солдата.


     А если так, и без Всевышней воли
     И волос с головы не упадет,
     За что тогда в тот беспощадный год
     Была дана мне вот такая доля?


     Свалиться в двадцать в черные лишенья,
     А в небе – все спокойны и глухи,
     Скажите, за какие преступленья?
     И за какие смертные грехи?!


     Да, раз выходит, что без Высшей воли
     Не упадет и волос с головы,
     То тут права одна лишь мысль, увы,
     Одна из двух. Одна из двух, не боле:


     ОН добр, но слаб и словно бы воздушен
     И защитить не в силах никого.


     Или жесток, суров и равнодушен,
     И уповать нелепо на Него!


     Я в Бога так уверовать мечтаю
     И до сих пор надежду берегу.
     Но там, где суть вещей не понимаю –
     Бездумно верить просто не могу.


     И если с сердца кто-то снимет гири
     И обрету я мир и тишину,
     Я стану самым верующим в мире
     И с веры той вовеки не сверну!

 1991


   Наивность


     Сколько я прочел на свете строк
     О любви, как плетью оскорбленной,
     О любви, безжалостно сожженной,
     Из сплошных терзаний и тревог.


     Сколько раз я слышал от друзей
     О разбитом на осколки счастье
     И о злой или холодной власти,
     В пешки превращающей людей.


     И тогда мне думалось невольно:
     Пусть не все я знаю на земле,
     Но в науке о добре и зле
     Преуспел я нынче предовольно.


     – Что мне зло и хитрости ужи! –
     Думал я в самовлюбленном барстве.
     Знал. И слова тут мне не скажи!
     А споткнулся на глупейшей лжи
     И на примитивнейшем коварстве…


     Что ж, пускай! Не загрохочет гром,
     И звезда не задрожит в эфире.
     Просто помнить следует о том,
     Что одним доверчивым ослом
     Стало больше в этом славном мире!

 1991


   Отрезвление


     Им нравилось все: и весны трезвон,
     И жизнь, где все трудно, но ясно.
     Сердца их стучали всегда в унисон,
     И было это прекрасно!


     Но больше всего волновал их дух,
     Политики жар горячий:
     Решай все вопросы открыто вслух,
     Ни мыслей, ни чувств не пряча!


     И словно под грузами корабли,
     Под вечер придя с работы,
     Друг другу с азартом они несли
     Все споры и все заботы.


     Шумели, смеялись до звезд ночных
     За чаем и сигаретой,
     И шла чуть не вся зарплата у них
     На книги и на газеты.


     Стремились на митингах всюду быть,
     Чтоб остро вопросы ставить.
     Кого-то на выборах провалить,
     Кого-то решительно утвердить
     И тысячу раз прославить.


     А время, колесами грохоча,
     Летит и в тумане тает.
     Сегодня одни, наверху крича
     И совесть с правами вовсю топча,
     Карман себе набивают.


     А завтра другие в чины и власть
     Вцепляются хваткой лютой
     И тешат сердца за границами всласть
     «Тойотами» и валютой.


     А где идеалы? А речи где,
     Что сладкой мечтою кружат?
     А речи – лишь вилами по воде,
     А жизнь – все трудней и хуже…


     Так кто же тут, кто же тут виноват?
     Зачем все так к власти рвутся?
     Неужто чтоб все загребать подряд?
     Не зря в народе же говорят,
     Что «пальцы к себе лишь гнутся»…


     И вот разлетелись к чертям, как дым,
     Идейные все постройки,
     И стала политика тем двоим
     Противней худой помойки…


     И вот она медленно собрала
     Брошюры все и газеты,
     Спустилась во двор и сожгла дотла,
     А он, озорного исполнен зла,
     И джигу сплясал при этом.


     В окно, как всегда, заглянул закат
     И молвил: «Вот это мило!»
     Она свой модный надела наряд
     И празднично стол накрыла.


     Он поднял бокал: – Так за что мы пьем?
     Она засмеялась: – Милый!


     За счастье, за счастье с тобой вдвоем!
     А всех спекулянтов мы так пошлем,
     Чтоб просто им пусто было!


     Мы отдали столько им сил и лет,
     Каких за мильярд не купишь:
     Надежды, сердца и духовный свет,
     А что получили? Кукиш! –


     Он нежно ей волосы растрепал:
     – Все так. Но жизнь быстротечна.
     Наш мир нестабилен и даже мал,
     Все временно здесь, как случайный бал,


     И только любовь в нем вечна! –
     Две песни, пылая, в одну слились
     Вдали от сует и критики,
     А там где-то с визгом во тьме дрались
     То ль шавки, а то ль политики…

 1991


   Проблемы


     К супругу была она благосклонна,
     Но ласки свои отдавала ему,
     А если точней, выдавала ему,
     Как масло в трудные дни, по талонам.


     Когда ж он, сердясь, становился сух,
     Она быть добрее не собиралась,
     А попросту глупенькой притворялась,
     Читая газеты с азартом вслух.


     А он вспоминал, как еще недавно,
     Когда он влюбленно встречался с ней,
     Была она всяких щедрот щедрей
     И как же все было светло и славно!


     Не злая ль тут фея была виновницей?
     Ведь тело одно и душа одна,
     Но вот вам восторженная любовница,
     И вот равнодушнейшая жена…


     Что делать прикажете? Разводиться?
     Но кто даст гарантии в том, что вновь
     В невесте пылающая любовь
     В супружестве в стужу не превратится?


     И вывод вдруг пал, как с небес звезда:
     Найти, загореться, начать встречаться,
     Щедротами нежными упиваться,
     Зато не жениться уж никогда!

 25 декабря 1991


   «Правили страною партократы…»


     Правили страною партократы
     И лежала грусть в сердцах, как тень.
     Но добились власти демократы
     И пришел к нам настоящий день.


     Жизнь настала – некогда грустить!
     Только не поймешь, на что решиться:
     То ли волком с радости завыть,
     То ли просто взять да удавиться?


     Партократы или демократы?
     Демократы или партократы?
     Большинству, пожалуй, все равно:
     Те и эти, в сущности… одно!

 1991


   Четвертое измерение


     Правдив он иль нет – ни на гран сомнения.
     Она его слушает не дыша.
     Душа его – это ее душа,
     А мненье – ее моментально мнение.


     – Простите, – спросил я, – а вы подвергли
     Сомненью хоть что-нибудь: так – не так? –
     Она рассмеялась: – А вы чудак!
     Какая мне разница: так ли, нет ли?!


     Я знаю, вы спросите: отчего
     Я каждое слово его ловлю?
     И верю, как Богу? Да оттого,
     Что каждым дыханьем его люблю!


     И он для меня – словно царь Мидас:
     К чему на мгновенье ни прикоснется,
     Все тотчас же золотом обернется
     И правдой, проверенной сотни раз!


     Нет-нет! Не смотрите так с осужденьем!
     Поймите: в такой, как моя, любви –
     Быть может, четвертое измеренье,
     И счастье, и мысли, и соловьи!


     Скажи он мне с горечью: – Мир ужасен! –
     Я только кивну ему головой.
     А крикни он радостно: – Нет, прекрасен!
     – Прекрасен, – отвечу я, – светлый мой!


     Возможно, в душе вы сказали хмуро,
     Что гордости тут и в помине нет.
     Но нет! Я не флюгер, не гном, не дура.
     Я – верую. В этом-то и секрет!


     И вот, повторяю вам вновь и вновь,
     Что я ни на йоту не унижаюсь.
     Не сомневаюсь, не сомневаюсь:
     Любовь без доверия – не любовь!


     И пусть мне хоть сто шептунов расскажут
     Какой-то недобрый о нем секрет,
     А он усмехнется: – Ведь сажей мажут… –
     Я к черту всех тотчас пошлю в ответ!


     Есть множество разных мужчин и женщин.
     И каждый шагает своей стезею:
     Кто верует в Бога, а кто в идею,
     А верить в любовь – разве это меньше?! –


     Я выслушал женщину и сказал:
     – Все ведал: и радости, и обиды я,
     А нынче я просто светло завидую, –
     И тихо ей руку поцеловал.

 6 октября 1991


   Вечные темы


     Рушатся планы, идеи, системы,
     Всюду – дискуссии, споры и критика.
     Ну до чего надоела политика,
     Надо писать на вечные темы!


     Темы любви, выживания, совести,
     Темы предательства и юродства,
     Темы высокого благородства
     Попросту рвутся в стихи и повести.


     Только ведь как тут сражаться нужно!
     Если все сыплется под откосы:
     Многие кинулись нынче дружно
     На политические вопросы.


     Ну, а политики – люди дошлые:
     Сельдью ныряя в море бушующем,
     С трибуны кричат о красивом будущем,
     Толкая всех в бедность и горе пошлое.


     И всех перед каждою строгой датой
     Зовут они к трудностям предстоящим,
     А сами, все блага гребя лопатой,
     Живут замечательно в настоящем.


     А впрочем, о чем они там вещают –
     Неважно. В словах тех изрядно пыли.
     На свете политиков не бывает,
     Чтоб людям не лгали и не хитрили.


     Так как же сегодня нам всем, скажите-ка,
     Писать наши повести и поэмы:
     О лгущих нам чаще всего политиках
     Или на вечные все же темы?


     Ведь сколько когда-то я строк писал
     О так называемой «перестройке»!
     Я верил, я честно душой сгорал.
     А что получилось? – Обман, скандал!
     И весь тот взволнованный труд – в помойке!


     Поэтому – к дьяволу злобу дня!
     Политик пришел и ушел навеки.
     А вот останется в человеке
     Лишь свет от действительного огня!


     Мы знаем Россини и Беранже,
     Мольера, Гюго и Тагора знаем,
     Но кто тогда царствовал? Мы уже
     Подчас абсолютно не представляем!


     Неправда, что жизнь для всех быстротечна.
     Наш опыт давно подтвердил блестяще,
     Что только прекрасное в мире вечно,
     А все приходящее – проходяще.


     И, право же, нет тут давно секрета,
     Что Музы – сильнейшая в мире критика,
     А песня, памфлет иль строка поэта
     Пугают и держат в узде политика.


     И больше того, и больше того:
     Когда бы ни высшие идеалы,
     От всех нас осталось бы очень мало,
     А, может, и вовсе бы ничего.


     Садись же за повести и поэмы,
     И если нет фальши в твоей крови,
     Пиши на извечные в мире темы:
     О зле, о надеждах, что жаждем все мы,
     О правде, о совести и любви!

 1992


   Реликвии страны


     Скажи мне: что с тобой, моя страна?
     К какой сползать нам новой преисподней,
     Когда на рынках продают сегодня
     Знамена, и кресты, и ордена?!


     Неважно, как реликвию зовут:
     Георгиевский крест иль орден Ленина,
     Они высокой славою овеяны,
     За ними кровь, бесстрашие и труд!


     Ответьте мне: в какой еще стране
     Вы слышали иль где-нибудь встречали,
     Чтоб доблесть и отвагу на войне
     На джинсы с водкой запросто меняли!


     В каком, скажите, царстве-государстве
     Посмели бы об армии сказать
     Не как о самом доблестном богатстве,
     А как о зле иль нравственном распадстве,
     Кого не жаль хоть в пекло посылать?!


     Не наши ли великие знамена,
     Что вскинуты в дыму пороховом
     Рукой Петра, рукой Багратиона
     И Жукова! – без чести и закона
     Мы на базарах нынче продаем!


     Пусть эти стяги разными бывали:
     Андреевский, трехцветный или красный,
     Не в этом суть, а в том, над чем сияли,
     Какие чувства люди в них влагали
     И что жило в них пламенно и властно!


     Так повелось, что в битве, в окруженье,
     Когда живому не уйти без боя,
     Последний воин защищал в сраженье
     Не жизнь свою, а знамя полковое.


     Так как же мы доныне допускали,
     Чтоб сопляки ту дедовскую славу,
     Честь Родины, без совести и права,
     Глумясь, на рынках запросто спускали!


     Любой народ на свете бережет
     Реликвии свои, свои святыни.
     Так почему же только наш народ
     Толкают нынче к нравственной трясине?!


     Ну как же докричаться? Как сказать,
     Что от обиды и знамена плачут!
     И продавать их – значит предавать
     Страну свою и собственную мать,
     Да и себя, конечно же, в придачу!


     Вставайте ж, люди, подлость обуздать!
     Не ждать же вправду гибели и тризны,
     Не позволяйте дряни торговать
     Ни славою, ни совестью Отчизны!

 1992


   Второе пришествие


     Мир злом переполнен черным,
     А радость так быстротечна,
     Однако, по книгам церковным,
     Злу в мире царить не вечно.


     О часе гадать не будем,
     Но кончатся в мире бедствия,
     Когда при втором пришествии
     Бог явится снова людям.


     Архангел над бездной встанет,
     К губам поднесет трубу,
     И суд на планете грянет,
     И каждый тогда узнает
     Навеки свою судьбу.


     И люди пойдут осознанно,
     Безропотно друг за другом.
     И каждому будет воздано
     И строго, и по заслугам.


     Но только в той были-небыли
     Одно не постигнет разум:
     Неужто же ТАМ не ведали
     О том, что здесь люди делали?
     Однако пришествий не было
     За двадцать веков ни разу?!


     Не ведаю, что окажется:
     Где миф, где святая сила?
     Но только порой мне, кажется,
     Что все это в прошлом было.


     Что как-то, молитвам внемля,
     Задумав спуститься к людям,
     И Бог, и архангелы-судьи
     Взглянули с небес на землю.


     Взглянули и не поверили
     Пресветлым очам своим:
     Люди гадости делали,
     Повсюду война и дым!


     Одни, с душонкой тщедушною,
     К власти, как псы, рвались.
     Другие же, злу послушные,
     Охотно, вопя, дрались.


     И часто, забыв о совести,
     Готовы идти по костям,
     Люди творили подлости
     И тут же, без тени робости,
     Кланялись небесам.


     И, чужд их бесстыдству грешному,
     Бог горько всплеснул руками
     И молвил: – Да ну их к лешему!
     Пускай разберутся сами!

 1992


   Враг Гименея


     Они встречались не день, не два,
     Они встречались месяц за месяцем
     И говорили друг другу слова,
     В которых пылкая радость светится.


     И вот на вершине всех чувств и встреч,
     Когда мы так ласками щедро делимся,
     Она, оборвав на мгновенье речь,
     Вдруг тихо сказала: «Давай поженимся…»


     Но так уж устроены, видно, люди,
     Что сердце решительных дел пугается,
     Оно их всерьез обсуждать не любит,
     А просто упрямо сопротивляется.


     Однако всегда ли оно находит
     Единственно мудрый во всем ответ?
     Увы, к сожаленью, частенько нет
     И, может быть, тем-то себя подводит.


     Жениться? Прекрасная мысль! Однако
     Коль радости те, что приносит брак,
     Получены были еще до брака,
     То брак в этом случае просто мрак!


     А главное – это шагать сквозь годы,
     Не будучи связан нигде ничем,
     Вовеки не знать никаких проблем
     И жить в атмосфере сплошной свободы!


     А что до объятий и женских глаз,
     Короче, до всяческих женских чар,
     То он, слава богу, пока не стар
     И встретит их в жизни еще не раз!


     Но много ли стоит такая речь
     И все окрыляющие пророчества?
     Ведь чем было больше различных встреч,
     Тем было острей его одиночество.


     Бежали года за волной волна,
     И сердце, казалось, забот не ведало,
     При этом свобода была сполна,
     И только вот счастья ни разу не было…

 1992
 //-- * * * --// 

     Друг в друга уверовав горячо
     И сотни различных препон встречая,
     Стоим мы, обнявшись, к плечу плечо,
     Взволнованных пальцев не разжимая.


     Пусть хмурого в жизни полным-полно,
     Но нам ли скулить от любого жала?!
     Ведь сердце у нас на двоих – одно,
     А значит, гореть ему в два накала.


     И если захочется смертной вьюге
     Из нас вдруг кого-нибудь утащить –
     Задача пустая: не разлучить
     Людей, что навеки живут друг в друге!


     – И сердце одно… И друг в друге жить…
     Простите, не слишком ли это сложно? –
     Ну что ж, в медицине не может быть,
     Однако в любви еще как возможно!

 1992


   Золотая осень


     Твой звонок раздался так нежданно
     Из былых, почти забытых лет,
     Словно бы из снежного бурана
     Кто-то внес сияющий букет.


     И чтоб душу, видимо, встряхнуть,
     Тот букет вдруг вздрогнул и раскрылся:
     Голос твой совсем не изменился.
     Впрочем, только, может быть, чуть-чуть.


     От волненья или от смущенья
     Я твоих почти не помню слов.
     Помню только гул сердцебиенья
     Да в виски ударившую кровь.


     Вспоминаю: как же мы кипели,
     Сколько звезд к нам сыпалось сквозь тьму,
     Как же мы восторженно звенели.
     Почему ж расстались? Почему?


     Ревности отчаянная вьюга…
     Если ж молвить, правды не губя,
     Есть в оценках два различных круга:
     Молодость все валит друг на друга,
     Зрелость обвиняет лишь себя.


     Но сегодня даже и не главное,
     Кто и в чем был в прошлом виноват.
     Есть и в осень астры златославные,
     И в ненастье праздничный закат!


     Главное сегодня – это снова
     Вместо будней, мелочей и зла
     Голос твой, возникший из былого,
     И волна горячего тепла.


     Только кто откроет нам секрет:
     Встретимся ль мы близкими? Чужими?
     Что откроем мы в житейском дыме?
     И какими стали мы, какими?
     Ведь промчалось мимо столько лет!..


     В молодости будни многоцветны,
     Но, увы, в калейдоскопе дней
     Измененья рядом – незаметны,
     Измененья врозь – куда видней…


     Нет при встречах мудрого посредника.
     Значит, надо, чувств не загубя,
     Прежде чем взглянуть на собеседника,
     Посмотреть сначала на себя…


     Впрочем, говорю и понимаю:
     Все это – сплошная ерунда,
     Ибо настоящая звезда
     Никогда на свете не сгорает.


     Все, что есть хорошего во мне,
     Что в тебе прекрасного осталось, –
     Это все не мелочь и не малость,
     Это песнь на сказочном коне!


     Это вечной радости полет,
     Что звенит, годам не уступая,
     Это лавр, растущий круглый год,
     Ветер ароматом наполняя.


     Это неба алые края,
     Что пылают в незакатный вечер.
     Ну, а проще, это ты и я
     И сердец взволнованная встреча!

 1992


   Муза


     Не везет мне сегодня что-то:
     Столько было вчера идей,
     А сейчас не идет работа,
     Ну не ладится, хоть убей!


     Ветер спел: – Наберись терпенья!
     Э… Да что ты там ни тверди –
     Если спряталось вдохновенье,
     Значит, толку уже не жди!


     То шагаю по кабинету,
     То сердито сажусь за стол.
     Сам шепчу себе по секрету:
     – Музы нет. Ну вот нет и нету!
     Кто ж так подло ее увел? –


     Только Музе, как видно, ныне
     Стало совестно в стороне
     И как утреннюю богиню
     Вдруг тебя привела ко мне.


     От горячей плиты, от жара
     На мгновенье оторвала
     И к хандре моей в виде дара
     Вдруг торжественно подвела.


     Что подарено? Что обещано?
     Чем за искренность оделять?
     Вы же с Музою обе женщины,
     Вам ли этого не понять?!


     И в домашнем пушистом платье,
     Словно в добром и светлом сне,
     Ты, как лебедь, вплыла ко мне
     И сомкнула тепло объятья.


     Ни на миг меня не прервав,
     Обожгла, словно зноем лета
     И, сердечно поцеловав,
     Тихо вышла из кабинета.


     И свершилось! Сверкнуло чудо!
     Все, что жадно душа ждала
     Вдруг явилось, как ниоткуда,
     И работа пошла, пошла!


     И как в сказочно-ярком танце,
     По машинке, свершая труд,
     Бьют чечетку упруго пальцы,
     Чувства строки живые льют.


     И на ветер усевшись лихо,
     Муза, снова влетев в окно,
     Улыбнувшись, сказала тихо:
     – Мне ж смотреть на тебя смешно:
     Ждешь ты Музу душой тщеславною


     И не ведаешь, вот беда,
     Что ведь муза-то, может, главная
     Твоя нежная, твоя славная –
     Та, что рядом с тобой всегда! –


     Жаль, что те, кто стихи слагают,
     Строят верфи и города,
     Муз, что души их согревают,
     Как ни странно, не замечают
     В доме собственном никогда…

 1992


   Парадокс бытия


     Я знаю, немало мужчин
     Встречалось тебе в дороге.
     Но я – это все же не многие,
     Но я все равно один.


     Пусть в прошлом тебе казалось,
     Что каждый – почти герой.
     А после что оказалось?
     А после итог какой?


     И разве теперь узнаешь,
     Ведь сердце чужое – мрак,
     Кого ты вдруг вспоминаешь,
     За что? Почему? И как?


     И все-таки вне сомнения,
     Ну кто опровергнет, кто?
     Что прежние все общения
     Фактически же ничто!


     И все-таки важное самое,
     Ведь вот парадокс бытия!
     Что в сердце моем – ты главная,
     А в сердце твоем – не я…


     А в сердце твоем – банальность,
     Простейшее существо,
     Банальность да плюс – нахальность,
     А больше-то ничего!


     Ну как это получается?!
     Ведь это же не вранье,
     Что женщинам часто нравится
     Напористое хамье.


     А впрочем, молчу, забудем!
     Прошу тебя: не вздыхай,
     Давай улыбаться будем
     И пить мавританский чай!


     А после по переулку,
     Чуть стихнет машинный гром,
     Мы выплывем на прогулку,
     Задумавшись о былом.


     А мысль вдруг начнет вертеться:
     Что здесь ты, да не со мной!
     И станет колоть мне сердце
     Безжалостною иглой.


     Но ты не волнуйся, милая,
     И бодро вокруг смотри.
     Иголочка та унылая
     Сидит глубоко внутри.


     А коль вдруг начнет колоться,
     Во сне или наяву,
     Тебя это не коснется,
     Пусть взгляд твой всегда смеется,
     Я – крепкий. Переживу!

 1992
 //-- * * * --// 

     Средь всех телеграмм на моем окне,
     Пришедших по случаю дня рождения,
     Лежит и твое ко мне поздравление,
     В котором ты счастья желаешь мне.


     Спасибо за добрые все слова!
     Душа поздравленью, конечно, рада,
     И все же не худо б понять сперва,
     Какого мне счастья на свете надо.


     Свершенье надежд и в делах успех,
     Когда тебе солнце лучами плещет,
     И руки друзей, и веселый смех –
     Хорошие это, конечно, вещи!


     Пусть стану, к примеру, богаче жить,
     Пусть добрая слава растет по свету,
     И все же, откуда же счастью быть,
     Когда тебя рядом со мною нету…

 1992


   Свидания без терзания


     Над парком пожаром тлел небосклон,
     Кружилась цветочно-звездная вьюга,
     А на скамейке она и он
     Сидели, сердечно обняв друг друга…


     Он руку любимой к щеке прижал,
     Она, запылав, опустила веки.
     – Люблю! – он восторженно прошептал
     И милую нежно поцеловал.
     Она отвечала: – Твоя навеки…


     Назавтра опять пылал небосклон,
     И снова кружилась звездная вьюга,
     И вновь на скамейке она и он
     Сидели, сердечно обняв друг друга.


     Он руку любимой к щеке прижал,
     Она, запылав, опустила веки…
     – Люблю! – он восторженно прошептал
     И милую нежно поцеловал.
     Она отвечала: – Твоя навеки!


     И в третий раз жаром тлел небосклон,
     И так же кружилась звездная вьюга,
     И снова, и снова она и он
     Сидели, сердечно обняв друг друга…


     Мне скажут: – Но это сплошной повтор!
     Ведь ясно же все наперед, конечно:
     Он жарко несет ей блаженный вздор,
     Она опускает смущенный взор
     И вновь отвечает: «Твоя навечно!»


     Все так. Только тут небольшой секрет,
     И я его, право же, не скрываю:
     Он – каждый раз тот же, тут спору нет,
     Однако она всякий раз другая…


     P.S.
     Возможно, мужчины, сощурив глаз,
     Воскликнут с обидой: – Довольно странно!
     Неужто мы вечные донжуаны,
     А дамы всегда благородней нас?!


     И можно ль про женщин сказать заране,
     Что все их сердца – это чистый храм?
     А сколько, простите, замужних дам
     Прекраснейше бегают на свиданье?!


     Не будем сгущать бесконечный мрак,
     И пусть сей вопрос до конца не ясен,
     А к женщинам я все равно пристрастен,
     И все-таки нынче отвечу так.


     Чтоб не было тут никому неловко,
     Я тех и других примирить спешу.
     Пусть будет вторая еще концовка,
     Обратная первой. Итак, прошу:


     Едва только сумрак на землю ляжет,
     Узнайте секрет. Он совсем простой:
     Она на свиданьях – одна и та же,
     А он рядом с нею всегда другой!

 1992


   Я прошу тебя, будь хорошею


     В нашей жизни, когда порошею
     Заметает нам вьюга путь,
     Я прошу тебя: будь хорошею,
     Самой доброй на свете будь!


     Чтоб все лучшее сохранить,
     Не скупись в беде на улыбки,
     Научись прощать за ошибки
     И за мелочи не корить.


     Посмотри, сколько там и сям
     Лжи и всяческих унижений,
     Сколько мелких и крупных драм
     И предательских отношений!


     Вот поэтому страшно хочется
     Совершенно иначе жить,
     Ведь любовь – это тоже творчество,
     Даже высшее, может быть!


     Предлагаю, сердец не мучая,
     Даже в мыслях ни в чем не лгать
     И, друг другу даря все лучшее,
     Все до донышка раскрывать.


     В спорах мыслями не виляя,
     В бурях совести не губя,
     Сам себя я тебе вручаю.
     Так вручи же и ты себя!


     Я хочу, чтоб в минуты злые
     Среди стрел любых и огней,
     Как земля моя, как Россия,
     Ты бы силой была моей.


     Не терпи никакого плена,
     Чтоб сквозь всякую страсть и сласть
     Даже крохотная измена
     В нашем доме не завелась.


     А еще, это важно очень,
     Чтоб твой голос сквозь все года
     Не застенчиво-одиночен,
     А уверенно тверд и прочен
     Был бы рядом со мной всегда.


     И какою бы злой порошею
     Ни стелила нам вьюга путь,
     Я прошу тебя, будь хорошею,
     Обязательно будь хорошею,
     Самой доброй на свете будь!

 1992


   Воспитатели


     Все навыки мне вкладывали с детства:
     Как должно мне вести себя и жить.
     У взрослых, что любые знают средства,
     Не находилось радостней злодейства,
     Чем целый день мне что-нибудь долбить.


     А я, от наставлений сатанея,
     То спорил, то презрительно молчал,
     И, моя с мылом с возмущеньем шею,
     Порою с тихой радостью шептал:


     – Вот подождите, вырасту большой,
     Попробуйте тогда меня заставить
     Посуду мыть, и все на место ставить,
     И слушаться вас с радостной душой!


     А дети, кстати, не навечно дети!
     Вот стукнет мне лет двадцать, а уж там,
     Прошу прощенья, никому на свете
     Командовать собою я не дам!


     Промчалось детство, юность пролетела,
     Я взрослым стал. И вот передо мной
     Желанная, почти достать рукой,
     Свобода, улыбаясь, заблестела!


     И, словно разом все переменя,
     Я ощутил, как жизнь моя светлеет!
     Теперь-то уж воспитывать меня
     И объезжать, как глупого коня,
     Никто на целом свете не посмеет!


     И, спев «гуд бай» былым учителям,
     Я никому бы вновь не подчинился.
     Да, никому на свете! Если б сам,
     Подумать только, добровольно сам!
     Вдруг взял да и однажды не женился…

 5 мая 1993


   Сердечный сонет


     Я тебе посвящаю столько стихов,
     Что вокруг тебя вечно смеется лето.
     Я тебя вынимаю из всех грехов
     И сажаю на трон доброты и света.


     Говорят, что без минусов нет людей.
     Ну так что ж, это я превосходно знаю!
     Недостатки я мысленно отсекаю,
     Оставляя лишь плюсы души твоей.


     Впрочем, только лишь плюсы души одной?
     А весь образ, таящий одни блаженства?!
     Коль творить тебя с радостью и душой –
     То выходит действительно совершенство.


     Я, как скульптор, из песен тебя леплю
     И чем дольше, тем больше тебя люблю!

 1993
 //-- * * * --// 

     Говорят о том, что на планете
     Много нежных губ и нежных рук.
     Почему же мне когда-то вдруг
     Не пришли однажды губы эти?


     Впрочем, что хитрить! Встречались губы
     И довольно нежные подчас,
     Только почему-то все на час,
     Только почему-то все не судьбы!..


     Ну, а может, я не одинок,
     Ну, а может, нежность, как ни странно,
     К нам приходит на короткий срок
     И не терпит слова «постоянно»?


     И ее, как золотую птичку,
     Не удержишь в клетке никогда.
     И она при слове «навсегда»
     Тотчас превращается в привычку?

 1993


   Грешники


     Мир грешен. И что бы, скажите, было,
     Когда б всех распутников в мире этом
     Какая-то гневно-святая сила
     Смела бы однажды горячим ветром?!


     А вот сохранила бы только тех,
     Кто в жизни ласкал лишь одну подругу,
     И женщин, что, гневно отвергнув грех,
     Дарили бы жар и счастливый смех
     Лишь одному дорогому другу.


     Но кто же потом в предрассветной мгле
     Выживет после такого гнева?
     Ответим уверенно: на земле
     Останутся снова Адам и Ева.

 1993


   Гимн опозданиям


     Не могу тебя я приучить
     Делать все в определенный час:
     Вовремя ложиться, есть и пить
     И в делах быть точной всякий раз.


     Где б, к примеру, мы ни выступали –
     Как в кино, мелькали города, –
     Только опоздания всегда
     Нас, как стаи птиц, сопровождали.


     Вечером у нас концерт. И ты
     Наши планы знаешь до минуты,
     Только сбор дотянешь почему-то
     До последней, так сказать, черты.


     Говорят, что «время – это деньги»,
     Только наше в вечной суете:
     – Господи, куда девались серьги?
     Где программа и перчатки где?! –


     В третий раз звонит администратор:
     – Я – внизу! Мы вас с шофером ждем!
     Я почти рычу, как аллигатор:
     – Хорошо, спасибо!.. Мы идем! –


     Наконец… Запойте, соловьи!
     И деревья, поклонитесь долу:
     Застучали каблучки твои
     К лифту по гостиничному холлу!


     Мы – в пути! Машину подгоняем,
     Как коня, пришпорив на скаку!
     И нередко к залу подъезжаем
     Только-только к третьему звонку!


     Зал набит донельзя! Люди ждут,
     Вот уж бурно хлопают, волнуясь.
     Ты сидишь, спокойно гримируясь:
     – Ничего… Без нас же не начнут! –


     Занавес волшебно раздвигается…
     Меркнет свет… Стихают голоса…
     Все в порядке! Вечер начинается!
     С опозданьем лишь на полчаса…


     Хоть спешим в издательство, хоть в гости,
     Так уж мне, наверно, суждено:
     Можно выть иль умирать от злости –
     Опозданье будет все равно!


     Женщину и боги не меняют!
     Вот учить, шуметь, руководить –
     Тут ее нельзя опередить,
     Здесь она дорог не уступает.


     А вот если выходить из дома,
     Женщину от сборов оторвать
     (Как мужчинам это все знакомо),
     Ни мольбами, ни пальбою грома –
     Опозданья нам не избежать!


     Трудно? Да. Но я скажу заранее:
     С паникою мне не по пути!
     Не желаю приходить в отчаянье,
     Ибо опозданье, паче чаянья,
     Может даже пользу принести!


     Вот случись мне в чем-то провиниться,
     Ну, а ты вдруг в суете сует,
     Смотришь – опоздала рассердиться,
     А потом уж как-то глупо злиться:
     Смысла нет, да и эффекта нет!


     Жизнь сложна. И, может быть, случится,
     Что меня в какой-то хмурый год
     Первым злая ледяная птица,
     Клюнув, в путь далекий позовет…


     У тебя же всяких дел немало
     Так, что не вмещает голова.
     Где-то закрутилась и устала,
     Что-то там оформить опоздала
     На часок, а может, и на два…


     Ну, а я, в холодной неизвестности,
     Что-то еще чувствуя душой,
     На веселой, на земной поверхности
     Полежу еще часок-другой…


     Если ж вдруг иначе все случится
     И тебя в бездонный небосвод
     Первой та неласковая птица
     За собой однажды позовет,


     Вот тогда я дам тебе задание:
     – Милая, так быстро не сгори!
     Вспомни все былые опоздания
     И, собрав в единое слияние,
     Нынче все их разом повтори!


     Не спеши с дорогою астральной
     И сумей безбожно опоздать
     Не на час, как в юности, банально,
     А сверхженски, лихо и глобально –
     На год, на три, даже и на пять!


     И коль хвори и недомогания
     Ты развеешь, словно ветер снег,
     То тебе, исполненный признания,
     Все твои былые опоздания
     Я прощу отныне и навек!

 1993


   России


     Ты так всегда доверчива, Россия,
     Что, право, просто оторопь берет.
     Еще с времен Тимура и Батыя
     Тебя, хитря, терзали силы злые
     И грубо унижали твой народ.


     Великая трагедия твоя
     Вторично в мире сыщется едва ли:
     Ты помнишь, как удельные князья,
     В звериной злобе отчие края
     Врагам без сожаленья предавали?!


     Народ мой добрый! Сколько ты страдал
     От хитрых козней со своим доверьем!
     Ведь Рюрика на Русь никто не звал.
     Он сам с дружиной Новгород подмял
     Посулами, мечом и лицемерьем!


     Тебе ж внушали испокон веков,
     Что будто сам ты, небогат умами,
     Слал к Рюрику с поклонами послов:
     «Идите, княже, володейте нами!»


     И как случилось так, что триста лет
     После Петра в России на престоле, –
     Вот именно, ведь целых триста лет! –
     Сидели люди, в ком ни капли нет
     Ни русской крови, ни души, ни боли!


     И сколько раз среди смертельной мглы
     Навек ложились в Альпах ли, в Карпатах
     За чью-то спесь и пышные столы,
     Суворова могучие орлы,
     Брусилова бесстрашные солдаты.


     И в ком, скажите, сердце закипело?
     Когда тебя, лишая всякой воли,
     Хлыстами крепостничества пороли,
     А ты, сжав зубы, каменно терпела?


     Когда ж, устав от захребетной гнили,
     Ты бунтовала гневно и сурово,
     Тебе со Стенькой голову рубили
     И устрашали кровью Пугачева.


     В семнадцатом же тяжкие загадки
     Ты, добрая, распутать не сумела:
     С какою целью и за чьи порядки


     Твоих сынов столкнули в смертной схватке,
     Разбив народ на «красных» и на «белых»?!


     Казалось: цели – лучшие на свете:
     «Свобода, братство, равенство труда!»
     Но все богатыри просты, как дети,
     И в этом их великая беда.


     Высокие святые идеалы
     Как пыль смело коварством и свинцом,
     И все свободы смяло и попрало
     «Отца народов» твердым сапогом.


     И все же, все же, много лет спустя
     Ты вновь зажглась от пламени плакатов,
     И вновь ты, героиня и дитя,
     Поверила в посулы «демократов».


     А «демократы», господи прости,
     Всего-то и умели от рожденья,
     Что в свой карман отчаянно грести
     И всех толкать в пучину разоренья.


     А что в недавнем прошлом, например?
     Какие честь, достоинство и слава?
     Была у нас страна СССР –
     Великая и гордая держава.


     Но ведь никак же допустить нельзя,
     Чтоб жить стране без горя и тревоги!
     Нашлись же вновь «удельные князья»,
     А впрочем, нет! Какие там «князья»!
     Сплошные крикуны и демагоги!


     И как же нужно было развалить
     И растащить все силы и богатства,
     Чтоб нынче с ней не то что говорить,
     А даже и не думают считаться!


     И сколько ж нужно было провести
     Лихих законов, бьющих злее палки,
     Чтоб мощную державу довести
     До положенья жалкой приживалки!


     И, далее уже без остановки,
     Они, цинично попирая труд,
     К заморским дядям тащат и везут
     Леса и недра наши по дешевке!


     Да, Русь всегда доверчива. Все так.
     Но сколько раз в истории случалось,
     Как ни ломал, как ни тиранил враг,
     Она всегда, рассеивая мрак,
     Как птица Феникс, снова возрождалась!


     А если так, то, значит, и теперь
     Все непременно доброе случится,
     И от обид, от горя и потерь
     Россия на куски не разлетится!


     И грянет час, хоть скорый, хоть не скорый,
     Когда Россия встанет во весь рост.
     Могучая, от недр до самых звезд,
     И сбросит с плеч деляческие своры!


     Подымет к солнцу благодарный взор,
     Сквозь искры слез, взволнованный и чистый,
     И вновь обнимет любящих сестер,
     Всех, с кем с недавних и недобрых пор
     Так злобно разлучили шовинисты!


     Не знаю, доживем мы или нет
     До этих дней, мои родные люди,
     Но твердо верю: загорится свет,
     Но точно знаю: возрожденье будет!


     Когда наступят эти времена?
     Судить не мне. Но разлетятся тучи!
     И знаю твердо: правдой зажжена,
     Еще предстанет всем моя страна
     И гордой, и великой, и могучей!

 1993


   Домашний разговор


     К чему нам себя огорчать,
     С утра нагнетая грозы.
     Зачем без конца вставать
     В какие-то вечно позы?!


     Ведь коль ты все истины знаешь –
     Решай. И будь на коне!
     Однако ты не решаешь,
     А хуже того, мешаешь
     Решать все вопросы мне.


     И, массу проблем встречая,
     Мы трудным идем путем:
     Сначала тебе внимая,
     По-твоему все решаем
     И бьемся, как в стенку лбом.


     Потом, не идя вперед,
     Мы словно по кругу бегаем:
     Все то же вторично делаем,
     Но только наоборот.


     Неужто любая женщина,
     Уверенности полна,
     Любое дело должна
     Решать с неудачи, с трещины?!


     Молю тебя: не учи
     Весь мир, как великий гений.
     А лучше отдай ключи,
     Вот именно: мне ключи
     От всех проблем и решений!


     И вот, чтоб потом не сетовать,
     Должна ж ты понять и ведать,
     Что снова все переделывать
     Намного трудней, чем делать.


     Нет слов: перестать быть властною
     Не так-то легко. И все же
     Ты станешь, как жизнь, прекрасною
     И будешь стократ моложе!


     А если в наш мир мужской
     Не рваться с силенкой тощей,
     Пойми же: тебе самой
     Все будет намного проще!


     А ночью, луной расцвеченной,
     Я вижу, забывшись сном,
     Что стала ты кроткой женщиной,
     Приветливой, нежной женщиной,
     Согласной со мною во всем…

 1993


   Модные люди


     Мода, мода! Кто ее рождает?
     Как ее постигнуть до конца?!
     Мода вечно там, где оглупляют,
     Где всегда упорно подгоняют
     Под стандарт и вкусы, и сердца.


     Подгоняют? Для чего? Зачем?
     Да затем, без всякого сомнения,
     Чтобы многим, если уж не всем,
     Вбить в мозги единое мышление.


     Ну, а что такое жить по моде?
     Быть мальком в какой-нибудь реке
     Или, извините, чем-то вроде
     Рядовой горошины в мешке.


     Трудятся и фильмы, и газеты –
     Подгоняй под моды, дурачье!
     Ибо человеки-трафареты,
     Будем честно говорить про это, –
     Всюду превосходное сырье!


     И ведь вот как странно получается:
     Человек при силе и красе
     Часто самобытности стесняется,
     А стремится быть таким, как все.


     Честное же слово – смех и грех:
     Но ведь мысли, вкусы и надежды,
     От словечек модных до одежды,
     Непременно только как у всех!


     Все стандартно, все, что вам угодно:
     Платья, кофты, куртки и штаны
     Той же формы, цвета и длины –
     Пусть подчас нелепо, лишь бы модно!


     И порой неважно человеку,
     Что ему идет, что вовсе нет,
     Лишь бы прыгнуть в моду, словно в реку,
     Лишь бы свой не обозначить след!


     Убежден: потомки до икоты
     Будут хохотать наверняка,
     Видя прапрабабушек на фото
     В мини-юбках чуть не до пупка!


     – Сдохнуть можно!.. И остро и мило!
     А ведь впрямь не деться никуда,
     Ибо в моде есть порою сила,
     Что весомей всякого стыда.


     Впрочем, тряпки жизни не решают.
     Это мы еще переживем.
     Тут гораздо худшее бывает,
     Ибо кто-то моды насаждает
     И во все духовное кругом.


     В юности вам сердце обжигали
     Музыка и сотни лучших книг.
     А теперь вам говорят: – Отстали!
     И понять вам, видимо, едва ли
     Модерновой модности язык.


     Кто эти «премудрые» гурманы,
     Что стремятся всюду поучать?
     Кто набил правами их карманы?
     И зачем должны мы, как бараны,
     Чепуху их всюду повторять?


     Давят без малейшего смущения,
     Ибо модник бесхребетно слаб
     И, забыв про собственное мнение,
     Всей душой – потенциальный раб!


     К черту в мире всяческие моды!
     Хватит быть бездарными весь век!
     Пусть живет, исполненный свободы,
     Для себя и своего народа
     Умный и красивый человек!

 3 февраля 1993
 Красновидово
 //-- * * * --// 

     Ну что же мне делать? Не знаю!
     Я просто устал в борьбе:
     Чем дальше я уезжаю,
     Тем, словно пружину сжимая,
     Все крепче стремлюсь к тебе!


     Бесспорно, любовь прекрасна,
     Коль вспыхнул взаимный свет,
     Но как же она всевластна
     И каменно-безучастна,
     Когда вдруг ответа нет.


     Как же найти мне дверь
     Из этого злого царства?
     И как отыскать лекарства
     От горечи и потерь?


     Так есть ли беде конец?
     Да, есть: без малейшей спешки
     Оружием злой насмешки
     Сразить ледяной дворец.


     Довольно сердечной дрожи!
     Победа! Я вновь один!
     Но как это трудно все же –
     Средь милых стоять руин…

 1993


   Не спорьте, сограждане, о политике!


     Не спорьте, сограждане, о политике!
     Ведь сколько бы люди ни кипятились,
     Но не было случая, чтоб согласились
     Сторонники всяких проблем и критики.


     Застолье. Плетутся словес узоры,
     Все гости светлеют от доброты,
     И вдруг, словно спичка, зажглись раздоры.
     Снова политика! Крики, споры
     До яростной злобы, до хрипоты!..


     Испорчен и напрочь растерзан вечер.
     Зачем? И какая была нужда?
     Но в душах мгновенно погасли свечи,
     И вместо хорошей и доброй встречи –
     Шипы, оскорбления и вражда.


     Страна моя! Споры за веком век,
     Кто всыпал нам перец такой напасти,
     Чтоб чуть не с рождения наш человек
     Жил вечной политикой вместо счастья.


     А где-то извечно стремились жить,
     Трудиться. И, глядя веселым взглядом,
     Влюбляться, и вздорить, и вина пить,
     Оставив политику дипломатам.


     И можно подумать, что только мы,
     Воюя и мучаясь беспрестанно,
     Задуманы, чтоб извлекать из тьмы,
     Как чертиков, разных политиканов.


     Когда-то эсеры, меньшевики,
     За ними – гранитные партократы,
     А дальше – шумящие демократы,
     Что также стремятся срывать вершки.


     Политики борются и ловчат,
     Политики втайне вовсю шуруют.
     А люди доверчиво митингуют
     И чуть ли не сами же лезут в ад.


     И будем мы верить или не будем –
     Политики станут грести к себе.
     Ах, милые, бедные наши люди,
     К чему ж нам быть пешками в их борьбе?!


     И, право, чем больше проходит лет,
     Тем чаще мы с горечью убеждаемся,
     Что смысла нам в этих всех играх нет
     И мы тут лишь донорством занимаемся.


     Политикам снятся чины и власть.
     А нам неужель до сих пор не видно,
     Что силы свои, и сердца, и страсть
     Ну попросту тратить на них обидно!


     На выборы, что ж, мы прийти – придем
     И искренно, честно проголосуем,
     А дальше – гори все сплошным огнем!
     И мы о вас, право, не затоскуем!


     За городом речка журчит лесам,
     О суетных нуждах не беспокоясь.
     И женщина звонко смеется там
     Птицам, теплу, золотым лучам,
     Стоя в цветах луговых по пояс.


     А вон, под распахнутым небосводом,
     В ярко-тугом серебре реки,
     Ребята, шустрые, как мальки,
     Брызгаясь, с визгом ныряют в воду…


     К черту же грохот пустых речей!
     Любящий взгляд, и твой труд, и дети –
     Вот что, бесспорно, всего важней,
     Ради чего стоит жить на свете!

 1993


   Наш вечный день Победы


     С каждым годом он дальше и дальше идет
     От того, легендарного сорок пятого,
     Горьким дымом пожаров и славой объятого,
     Как солдат, что в бессрочный идет поход.


     Позади – переставший визжать свинец,
     Впереди – и работа, и свет парадов,
     В его сердце стучат миллионы сердец,
     А во взгляде горят миллионы взглядов.


     Только есть и подлейшая в мире рать,
     Что мечтает опошлить его и скинуть,
     В темный ящик на веки веков задвинуть,
     Оболгать и безжалостно оплевать.


     Растоптать. Вверх ногами поставить историю.
     И, стараясь людей превратить в глупцов,
     Тех, кто предал страну, объявить героями,
     А героев же вычеркнуть из умов.


     Только совесть страны не столкнуть с откоса.
     И, хоть всем вам друг другу на голову встать,
     Все равно до Гастелло и Зои с Матросовым
     Вам, хоть лопнуть от ревности, не достать.


     День Победы! Скажите, теперь он чей?
     Украинский, таджикский, грузинский, русский?
     Или, может, казахский иль белорусский?
     Полный мужества праздник страны моей!?


     Разорвали страну… Только вновь и вновь
     Большинству в это зло все равно не верится,
     Ибо знамя Победы никак не делится,
     Как не делится сердце, душа и кровь.


     И какими мы спорами ни кипим,
     Мы обязаны знать, и отцы, и дети,
     День Победы вовек для нас неделим,
     Это главный наш праздник на целом свете.


     День Победы! Гремит в вышине салют.
     Но величье, весь смысл его и значенье
     Для народов земли до конца поймут,
     Может быть, лишь грядущие поколенья!


     Вот идет он, неся свой высокий свет.
     Поколенья будут рождаться, стариться,
     Люди будут меняться, а он – останется.
     И шагать ему так еще сотни лет!

 1993


   Последний тост


     Ему постоянно с ней не везло:
     На отдыхе, в спорах, в любой работе
     Она, очевидно, ему назло
     Делала все и всегда напротив.


     Он скажет ей: «Слушай, пойдем в кино!»
     Она ему: «Что ты! Поедем на лыжах!»
     Он буркнет: «Метель… За окном темно!!!»
     Она: «Ну, а я все прекрасно вижу!»


     Он скажет: «Ты знаешь, весь факультет
     Отправится летом на Чусовую!» –
     «А я предлагаю и голосую,
     Чтоб нам с тобой двинуться на Тайшет!»


     При встречах он был, как самум, горяч
     И как-то сказал ей: «Пора жениться!»
     Она рассмеялась: «Ты мчишься вскачь,


     Тогда как зачетка твоя – хоть плачь!
     Нет, милый, сначала давай учиться!


     Поверь мне: все сбудется. Не ершись!
     Конечно, совет мой как дым, занудный,
     Но я тебя вытяну, ты смирись!
     А главное… главное, не сердись –
     Такой у меня уж характер трудный!»


     Но он только холодно вскинул бровь:
     «Ну что ж, и сиди со своей наукой!
     А мы потеплее отыщем кровь,
     Тебе же такая вещь, как любовь,
     Чужда и, наверное, горше лука!»


     В любви он был зол, а в делах хитер,
     И в мае, в самый момент критический
     Он, чтоб до конца не испить позор,
     Вымолил отпуск академический.


     Лето прошло, и семестр прошел.
     Но он не простил ее, не смирился.
     И, больше того, в довершение зол
     Ранней зимой, как лихой орел,
     Взял и на новой любви женился.


     Пир был такой, что качался зал.
     Невеста была из семьи богатой,
     И пили, и лопали так ребята,
     Что каждый буквально по швам трещал!


     И вдруг, словно ветер в разгаре бала
     От столика к столику пробежал.
     Это она вдруг шагнула в зал.
     Вошла и бесстрашно прошла по залу…


     Ей протянули фужер с вином.
     Она чуть кивнула в ответ достойно


     И, став пред невестою с женихом,
     Сказала приветливо и спокойно:


     «Судьба человеческая всегда
     Строится в зареве звездной пыли
     Из воли, из творческого труда,
     Ну, а еще, чтоб чрез все года
     Любил человек и его любили.


     И я пожелать вам хочу сейчас,
     А радости только ведь начинаются,
     Пусть будет счастливою жизнь у вас
     И все непременно мечты сбываются!


     И все-таки, главное, вновь и вновь
     Хочу я вас искренне попросить:
     Умейте, умейте всю жизнь ценить
     И сердце надежное, и любовь!


     Гуляйте ж и празднуйте до утра!
     И слов моих добрых не забывайте.
     А я уезжаю. А мне – пора…
     Билет уже куплен. Ну все… Прощайте».


     Затем осушила бокал и… прочь!
     С улыбкой покинула праздник людный.
     Ушла и… повесилась в ту же ночь…
     Такой уж был, видно, «характер трудный».

 1993


   Последний концерт

   Памяти Олега Кагана


     Скрипач угасал. У постели его
     Сошлась профессура. По хмурым лицам
     Понятно было даже сестрицам,
     Что сделать нельзя уже ничего.


     И старший, почти на весь мир светило,
     Вздохнул, огорченно пожав плечом:
     – Как жаль, что с прекраснейшим скрипачом
     Судьба так безжалостно поступила…


     Ну что здесь наука придумать может?
     Увы, к сожаленью, хирург не маг!
     И скальпель вновь уже не поможет,
     А все остальное уже пустяк!..


     Ушли, разговаривая сурово.
     И вряд ли хоть кто-нибудь догадался,
     Как в тихой палате взгляд у больного
     Железной решимостью наливался.


     Потом, на обходе, вопрос упрямо:
     – Профессор, прошу… только твердо и прямо:
     Сколько недель у меня еще есть? –
     И честный ответ: – Я не Бог, не гений…
     Но если жить тихо и без волнений,
     То месяцев пять, а быть может, шесть…


     – А если… А если все же волненье?
     И даже предельное напряженье?
     Тогда усложняется разговор?
     – А если волненье? Тогда простите…
     И тут ни с кого уже не взыщите… –
     И вышел, нахмурившись, в коридор.


     Что в мире артисту важней всего?
     Нет, время не значит тут ничего,
     Ведь жизнь – это труд, впрессованный в чувства!
     А если точнее еще сказать,
     То все, что имеешь, не жаль отдать
     За миг, за редчайший накал искусства!


     Гудит в напряженье громадный зал
     Уж свет исступленно гореть устал:
     Бинокли, цветы, пестрота нарядов…
     Зал переполнен, он дышит… ждет:
     Когда, наконец, маэстро шагнет
     Сюда, под скрещение сотен взглядов?!


     И вот, словно вдруг одолев предел,
     Он даже не вышел, а пролетел,
     Встал у рояля, прямой и гибкий,
     Весь – светлых и радостных чувств исток,
     В приветственном жесте вскинул смычок,
     Бросая в бушующий зал улыбки.


     И тут же вдоль кресел пополз змеею
     Шепот: – Да он же здоров, как Бог!
     А нам говорили, маэстро плох…
     Ну вот ведь как лгут болтуны порою!..


     Скажите мне: сколько бывает рук
     В час вдохновенья у музыканта,
     В главный, сияющий миг таланта?
     Две? Двадцать две? Или двести вдруг?!


     И кто догадается, сколько воли
     Обязан собрать человек в кулак,
     Чтоб, выпив все средства от дикой боли,
     Стоять и сиять, точно вешний стяг!


     Да что там стоять?! Не стоять, а взвиться
     Над залом, людьми, над самим собой,
     Всей страстью искусства и всей душой
     Рассыпаться, сгинуть и вновь родиться!


     Швырнул виртуоз огневой каскад
     Из муки, восторгов и бури счастья.
     И был он сейчас здесь верховной властью
     И каждому сущему друг и брат!


     Звездам берлинским впору упасть
     Нынче к ногам скрипача России!
     А слезы в глазах – это только часть
     Чувств, затопивших сердца людские!


     Назавтра – газеты! Тучи газет:
     «Маэстро, исполненный вдохновенья!»,
     «Огромный успех! Артистизм, горенье!»,
     «Удач ему новых на сотни лет!»


     Но много ли пресса о жизни ведала?
     Статьи чуть не плавились от похвал!
     Да только маэстро их не читал,
     Его на рассвете уж больше не было…

 1993


   Перед сессией


     Утром, в общежитье, на окне
     Ветер перелистывает книгу.
     Понимает в ней, конечно, фигу,
     Но доволен, видимо, вполне.


     А потом студент ее листает,
     Тот, что сладко на занятьях спит,
     Тоже ни черта не понимает
     И сердито автора честит.


     Вслед за тем берет ее девчонка,
     Та, которой книгу он принес.
     Все девчонка понимает тонко,
     Но, хитря, смущается до слез.


     Говорит: – Не надо волноваться.
     Чтоб экзамен твой не завалить,
     Следует терпения набраться.
     А чтоб в матерьяле разобраться,
     Добрый месяц теме посвятить! –


     Никогда студенты не тушуются:
     Дни бегут. Занятья начались.
     Вот они уж больше не волнуются,
     А часами горячо целуются,
     Видимо, во всем разобрались…

 1993


   Разные натуры


     Да, легко живет, наверно, тот,
     Кто всерьез не любит никого.
     Тот, кто никому не отдает
     Ни души, ни сердца своего.


     У него – ни дружбы, ни любви,
     Ибо втайне безразличны все.
     Мчит он, как по гладкому шоссе,
     С равнодушным холодком в крови.


     И, ничьей бедой не зажжено,
     Сердце ровно и спокойно бьется,
     А вот мне так в мире не живется,
     Мне, видать, такого не дано.


     Вот расстанусь с другом и тоскую,
     Сам пишу и жду, чтоб вспомнил он.
     Встречу подлость – бурно протестую,
     Ну, буквально лезу на рожон!


     Мне плевать на злобную спесивость,
     Пусть хоть завтра вздернут на суку!
     Не могу терпеть несправедливость
     И смотреть на подлость не могу!


     Видимо, и в прошлом, и теперь
     Дал мне Бог привязчивое сердце,
     И для дружбы я не то что дверцу,
     А вовсю распахиваю дверь!


     Впрочем, дружба – ладно. Чаще проще:
     Где-нибудь на отдыхе порой
     Свел знакомство на прогулке в роще
     С доброю компанией живой.


     Встретились и раз, и пять, и восемь,
     Подружились, мыслями зажглись,
     Но уже трубит разлуку осень,
     Что поделать? Жизнь – ведь это жизнь!


     Люди разлетелись. И друг друга,
     Может, и не будут вспоминать.
     Только мне разлука – злая вьюга,
     Не терплю ни рвать, ни забывать.


     А порой, глядишь, и так случится:
     В поезде соседи по вагону
     Едут. И покуда поезд мчится,
     Все в купе успели подружиться
     По дорожно-доброму закону.


     А закон тот вечно обостряет
     Чувства теплоты и доброты.
     И уже знаком со всеми ты,
     И тебя все превосходно знают.


     Поверяют искренно и тихо
     Ворох тайн соседям, как друзьям.
     И за чаем или кружкой пива
     Чуть не душу делят пополам.


     И по тем же взбалмошным законам
     (Так порой устроен человек) –
     Не успели выйти из вагона,
     Как друг друга в городских трезвонах
     Позабыли чуть ли не на век!


     Вот и мне бы жить позабывая,
     Сколько раз ведь получал урок!
     Я ж, как прежде, к людям прикипаю
     И сижу, и глупо ожидаю
     Кем-нибудь обещанный звонок.


     А любви безжалостные муки?!
     Ведь сказать по правде, сколько раз
     Лгали мне слова и лгали руки.
     Лгали взгляды преданнейших глаз!


     Кажется, и понял, и измерил
     Много душ и множество дорог,
     Все равно: при лжи не лицемерил
     И, подчас, по-идиотски верил
     И привыкнуть к лжи никак не мог.


     Не хвалю себя и не ругаю,
     Только быть другим не научусь.
     Все равно, встречаясь, – доверяю,
     Все равно душою прикипаю
     И ужасно трудно расстаюсь!..


     Ну, а если б маг или святой
     Вдруг сказал мне: – Хочешь, превращу
     В существо с удачливой душой,
     Сытой и бесстрастно-ледяной? –
     Я сказал бы тихо:
     – Не хочу…

 1993


   Раздумье о времени


     Какой в нашем детстве огромный день:
     Читаешь, сразишься в бильярд, побегаешь,
     Покуда вечерняя ляжет тень –
     Тысячи разных дел переделаешь.


     И сбегать в кино, и успеть подраться,
     Слетать в драмкружок и курнуть табак,
     В футбол погонять, целый день купаться,
     А после с Айвенго на подвиг мчаться
     И слазить в подвалы и на чердак.


     И сколько же, сколько еще всего,
     Что ты перечувствуешь и успеешь!
     И это лишь малая часть того,
     Что в детстве ты за день свершить сумеешь!


     И как ты ни поздно придешь домой,
     А спать все не хочется почему-то…
     Да, день в нашем детстве – как мир, большой,
     А ночь – ну буквально одна минута!


     А после, глядишь, середина сверкнет,
     И дни, как листва под дождем намокли.
     Вот тут все иначе совсем пойдет
     И мир повернется наоборот,
     Как в перевернутом вдруг бинокле.


     Вся жизнь, будто в странном кино снимается:
     Теперь уже ночь все властней витает,
     А день все сжимается и сжимается,
     А день все отчаянней убывает.


     И мысли, редея, уходят прочь,
     И время меняется почему-то.
     Бессонно и тягостно длится ночь,
     А день – ну буквально одна минута!


     Все у́же ползущая вниз дорога,
     А жизнь очень странной какой-то стала:
     Когда вспоминается очень много,
     А вот совершается очень мало…


     А кончится чем? Да, конечно, тем,
     Что, полные злости, ночные тени
     Сначала сожмут ваш день до мгновений,
     А после проглотят уже совсем.


     Так как же поярче прожить на свете?
     А так: никогда людей не смешить,
     Стараясь под юность себя рядить,
     А жить сообразно своей анкете.


     Однако пусть в мире сто тысяч сложностей,
     Но если сражается человек,
     Он столько откроет в себе возможностей,
     Каких пессимист и не знал вовек.


     Весь век до своей неизбежной тризны
     Он в силах всегда ощущать в крови
     И счастье работы, и счастье любви,
     И счастье упругой и жаркой жизни!


     А плюс еще в главное верьте средство:
     Что после того, как сметет вас тень,
     Вы, снова родившись, шагнете в детство,
     Где брызжет в лучах бесконечный день!

 1993
 //-- * * * --// 

     Шла индианка улицей Бомбея
     И обернулась, гневная вконец,


     К тому, кто шел назойливо за нею:
     – Отстань! Не то тебе намылит шею
     Мой беспощадно вспыльчивый отец! –


     А он смеялся, что-то напевая,
     И продолжал идти не отставая.


     – Прошу, отстань! Мне спорить недосуг,
     Не то получишь горестный урок:
     Я – замужем. И строгий мой супруг
     Сотрет тебя буквально в порошок! –


     Но он смеялся, тросточкой играя,
     И продолжал идти не отставая.


     – Когда ж ты вправду уберешься прочь?
     Всему на свете наступает срок!
     В моих кудрях, чернеющих, как ночь,
     Вчера седой нашелся волосок. –


     Сказала. Испытующе взглянула –
     Героя нет. Его – как ветром сдуло!

 1993


   Вечное беспокойство


     Когда ты, любой выбирая маршрут,
     Выходишь из дома, уж так я устроен,
     Что я за тебя почему-то спокоен
     Не больше чем первые пять минут.


     Известно, что в городе все случается.
     Но вот, пока в доме хозяйки нет,
     Во мне будто вспыхнет вдруг красный свет
     И зуммер тревоги в душе включается.


     Я занят. Работа моя кипит,
     Машинка стучит, но никто не знает,
     Что выдержка эта – лишь внешний вид,
     В то время как зуммер в душе звенит
     И красный огонь без конца мигает!


     Но вот заворочался ключ в дверях…
     Ты дома! Работа моя продолжается,
     Но лампочка тотчас же выключается
     И страх рассыпается в пух и прах!


     Когда расстается с ребенком мать,
     Душа ее мчится за малышом:
     Он – кроха! И мысли ее о нем!
     И это любому легко понять.


     А тут вроде взрослый же человек!
     И, кажется, больше чем взрослый даже,
     А чуть разлучились, и жизнь – как сажа…
     А встретились – радость белей, чем снег!


     Смешно? Что ж, пускай и смешно кому-то.
     Еще бы: ведь каждому столько лет!
     Но, знаешь, мне кажется почему-то,
     Что тут абсолютно вопросов нет!


     И дело прекраснейше объясняется:
     Ведь там, где два сердца стучат в одном,
     То время вдруг словно бы отключается
     И возраст практически ни при чем!

 1994


   Не уходи из сна моего


     Не уходи из сна моего!
     Сейчас ты так хорошо улыбаешься,
     Как будто бы мне подарить стараешься
     Кусочек солнышка самого.
     Не уходи из сна моего!


     Не уходи из сна моего!
     Ведь руки, что так меня нежно обняли,
     Как будто бы радугу в небо подняли,
     И лучше их нет уже ничего.
     Не уходи из сна моего!


     В былом у нас – вечные расстояния,
     За встречами – новых разлук терзания,
     Сплошной необжитости торжество.
     Не уходи из сна моего!


     Не уходи из сна моего!
     Теперь, когда ты наконец-то рядом,
     Улыбкой и сердцем, теплом и взглядом,
     Мне мало, мне мало уже всего!
     Не уходи из сна моего!


     Не уходи из сна моего!
     И пусть все упущенные удачи
     Вернутся к нам снова, смеясь и плача,
     Ведь это сегодня важней всего.
     Не уходи из сна моего!


     Не уходи из сна моего!
     Во всех сновиденьях ко мне являйся!
     И днем, даже в шутку, не расставайся,
     И лучше не сделаешь ничего.
     Не уходи из сна моего!

 1994


   Не привыкайте никогда к любви


     Не привыкайте никогда к любви!
     Не соглашайтесь, как бы ни устали,
     Чтоб замолчали ваши соловьи
     И чтоб цветы прекрасные увяли.


     И, главное, не верьте никогда,
     Что будто все приходит и уходит.
     Да, звезды меркнут, но одна звезда
     По имени Любовь всегда-всегда
     Обязана гореть на небосводе!


     Не привыкайте никогда к любви,
     Разменивая счастье на привычки,
     Словно костер на крохотные спички,
     Не мелочись, а яростно живи!


     Не привыкайте никогда к губам,
     Что будто бы вам издавна знакомы,
     Как не привыкнешь к солнцу и ветрам
     Иль ливню средь грохочущего грома!


     Да, в мелких чувствах можно вновь и вновь
     Встречать, терять и снова возвращаться,
     Но если вдруг вам выпала любовь,
     Привыкнуть к ней – как обесцветить кровь
     Иль до копейки разом проиграться!


     Не привыкайте к счастью никогда!
     Напротив, светлым озарясь гореньем,
     Смотрите на любовь свою всегда
     С живым и постоянным удивленьем.


     Алмаз не подчиняется годам
     И никогда не обратится в малость.
     Дивитесь же всегда тому, что вам
     Заслуженно иль нет – судить не нам,
     Но счастье в мире все-таки досталось!


     И, чтоб любви не таяла звезда,
     Исполнитесь возвышенным искусством:
     Не позволяйте выдыхаться чувствам,
     Не привыкайте к счастью никогда.

 1994


   Отсчеты времени

   А. Г. Гладышеву


     Друзья мои! Когда в скучнейшем быте
     Вдруг загорятся радости огни,
     Тогда не торопите ваши дни
     И время, ради бога, не гоните!


     А чтобы свет, проникший в вашу грудь,
     Как можно дольше оставался с вами,
     Старайтесь время как бы растянуть
     И радость пить короткими глотками.


     А если беды, как из-за укрытья,
     Начнут вас грызть все яростней и злей,
     Вот тут событья бурно торопите,
     Нахлестывая дни, как лошадей!


     Тут не годится медлить и кружить,
     И сколько б горе ни пыталось выть,
     И как бы ветер ни терзал порою,
     Но злое время надо проскочить,
     Чтоб беды оказались за спиною.


     Но вот когда и радость вдалеке,
     И беды тоже не клюют по темени,
     То лучше плыть по жизни и по времени
     Спокойно, словно лодка по реке.


     И лишь когда с несокрушимой властью,
     Ломая все преграды на пути,
     Девятым валом вдруг ударит счастье,
     Вот тут забудьте, как себя вести!


     Не спрашивайте: силою какою?
     Надолго ль, нет вам этот праздник дан?
     Кидайтесь в счастье разом с головою,
     Как со скалы в бездонный океан!


     И никакой не выразит язык
     Того, что жизнь вдруг щедро удостоит.
     Ведь счастье, если даже это миг,
     Оно порою целой жизни стоит!

 <1994>
 //-- * * * --// 

     – Есть ли средство, чтоб быть красивым?
     Молодец спросил мудреца.
     – Будь же искренним до конца,
     Что мне сделать, чтоб стать счастливым?


     – Ладно, сын мой. Могу ответить:
     За богатствами не гонись.
     Знай: чтоб счастье на свете встретить,
     Есть прекрасный совет: женись!


     – О, спасибо тебе, мудрейший!
     Но позволь и еще спросить:
     Есть один человек подлейший,
     Враг мой, самый на свете злейший.
     Как острей ему отомстить?


     – Ладно, дам и второй совет:
     Чтоб страдал он и век казнился,
     Злее муки на свете нет:
     Сделай все, чтобы он женился!

 1994


   Каждому свое


     Свинарю на мягком сене в хлеве
     Снится сладкий сон о королеве.
     А король на золоченом ложе
     Рядом с королевой грезит тоже.


     Он мечтает, словно о подарке,
     Об упругой молодой свинарке.
     Он бы к ней сошел. Но этикет
     Выше королей с древнейших лет.


     Если о мгновениях блаженства
     Царь и раб способны лишь мечтать,
     Значит, мир наш, следует сказать,
     Все еще далек от совершенства.


     Но кому же в этом мире все же
     Славно жить и ныне, и вовек?
     Да тому, кто спит на скромном ложе,
     Не король, не раб и не вельможа,
     А простой и добрый человек.

 1994


   Магнетизм


     О, как же мы странно с тобой прощаемся:
     Твердим: «До свиданья», твердим: «Пока».
     Но только все время в руке рука,
     И мы их так слабо разнять пытаемся.


     Ужасное время – пора разлуки…
     Но, кажется, силы у нас нашлись.
     Однако, едва лишь разжались руки,
     Как губы вдруг взяли да и слились.


     А губы слились – значит, смолкли речи.
     Но чуть только мы их смогли обуздать,
     Как тут устремились друг к другу плечи
     И руки уже обнялись опять.


     О, Господи! Что же творит любовь?!
     Все планы практически рассыпаются:
     То руки мгновенно опять смыкаются,
     То губы встречаются вновь и вновь…


     А чуть распрощаемся до конца,
     Как все будто снова летит по кругу:
     То ноги несут нас опять друг к другу,
     То тянутся руки, то вновь сердца.


     О, люди! Запомните мой совет:
     Коль вдруг вот такое у вас случится,
     Не мучьтесь, а мчитесь бегом жениться.
     Другого решения просто нет!

 1994


   На осеннем пороге


     В саду деревья стынут на рассвете,
     А ветер, по-напористому злой,
     Столбом взвивает листьев разноцветье
     И сыплет сверху белою крупой.


     А ты сейчас печалишься о днях,
     Что улетели птицами на юг.
     Глядишь в окно, и у тебя в глазах
     Не то морозец, а не то испуг.


     Но я прошу: не надо, улыбнись!
     Неужто ждать нам лета и весны?!
     Ведь климат в сердце, и настрой, и жизнь
     Во многом все же нам подчинены.


     И, Господи! Ведь это ж в нашей власти
     Шагать сквозь все на свете холода
     И твердо знать о том, что наше счастье,
     Какие б вдруг ни грянули напасти,
     Уже остыть не сможет никогда!


     Давай же вместе вместо вьюг и зим
     Мы вечный май любовью создадим!

 1994


   Юбилейные строки


     «Уж двадцать с гаком дружим мы с тобою», –
     Писал тебе когда-то я, дружище.
     Теперь же этой дружбе, я не скрою,
     Аналогов, пожалуй, и не сыщешь.


     Сегодня чувств почти что не хранят
     И дружба – чаще так – пятиминутка.
     А наша дружба – это уж не шутка,
     Подумать страшно: целых пятьдесят!


     И я уверен в том, мой дорогой,
     Что стаж подобный следует назвать бы,
     Как у супругов золотую свадьбу,
     С таким же правом «дружбой золотой»!


     И что скрывать: когда-то нам казалось,
     Что будут вечно волосы, как смоль,
     Однако смоль припорошила соль,
     А вот теперь и соли не осталось…


     Но нету в том существенного зла,
     Коль сердце так же неподкупно бьется,
     И совесть в нас по-прежнему цела,
     И дружба настоящей остается!


     Мы жизнь не обходили стороной,
     Страдали, и смеялись, и грешили,
     И восхищались дамами порой,
     И рюмку мимо рта не проносили…


     И хоть живем не очень-то спокойно,
     Но веруем, воюем и поем
     И пусть не знаем, сколько проживем,
     Но только знаем: проживем достойно!


     Над скатертью хрустальный перезвон,
     Улыбки – ярче праздничных плакатов!
     Давай же, друг, поднимем тост за жен,
     За наших самых лучших в мире жен,
     Тех, что мудрей всех кантов и сократов!


     Какие б жизнь ни подносила тайны,
     Жена всегда решение найдет.
     И если сделать все наоборот,
     То результаты будут гениальны!


     Бегут года, к морям несутся реки,
     А нам, с жизнелюбивою душой,
     К чему скрывать, хотелось бы с тобой
     Пожить еще и в двадцать первом веке!


     А если нет, и будет все не так,
     И в завтра нам не выдадут билета,
     Мы улыбнемся: «Ничего… Пустяк!»
     И, вскинув нашу дружбу, словно стяг,
     Шагнем в обнимку в зарево рассвета!

 1994


   Великий секрет


     Что за смысл в жизни спорить и обижаться
     И терять свои силы в пустой борьбе?
     Ты ведь даже представить не можешь себе,
     До чего идет тебе улыбаться!


     Хочешь, я главный секрет открою:
     Вместо споров на ласку себя настрой.
     Будь сердечной и искреннею со мной,
     Поцелуй, улыбнись мне. И поле боя
     Моментально останется за тобой!

 1995
 //-- * * * --// 

     Говорят: «Не стареют душой ветераны».
     Но душа – это слабое утешенье.
     Надо, чтобы и тело, придя в волненье,
     Тоже било в победные барабаны!


     Нет, родная, смущаться совсем не дело,
     Ибо мы безраздельно царим друг в друге,
     И пока мы едины душой и телом,
     Я могу утверждать горячо и смело,
     Нам с тобой не страшны никакие вьюги!

 1995


   Двадцать первое марта


     Сегодняшний день называется так:
     «День весеннего равноденствия».
     И что же? Неужто такой пустяк
     Достоин какого-то там приветствия?!


     Но я его славить готов без конца!
     Он ярок, хоть утром слегка морозен.
     Ведь нынче на свет родились три певца,
     Три самых великих эстрадных певца:
     Вертинский, Утесов и Козин.


     А что я всем этим хотел бы сказать?
     Отвечу: в такое вот утро весеннее
     Довольно три имени этих назвать,
     Как втрое поднимется настроение!
     21 марта – 1 апреля 1995

 Красновидово – Переделкино


   Она уснула на плече моем


     Она уснула на плече моем
     И, чуть вздыхая, как ребенок дышит,
     И, вешним заколдованная сном,
     Ни чувств, ни слов моих уже не слышит…


     И среди этой лунной тишины,
     Где свет и мрак друг в друге растворяются,
     Какие снятся ей сегодня сны,
     Чему она так славно улыбается?


     А кто сейчас приходит к ней во сне?
     Я знаю. Ибо я умен и зорок!
     Улыбки эти безусловно – мне,
     Ведь я любим и непременно дорог!


     Сквозь молодость и зрелость столько лет
     Идем мы рядом, устали не зная,
     Встречая бури радостей и бед
     И в трудный час друг друга выручая.


     Но мудрая и добрая луна
     Вдруг рассмеялась: «Чур, не обижаться!
     Ты прав, конечно, но она – жена,
     Пусть милая, а все-таки жена,
     А им мужья, как правило, не снятся!


     На свете часто все наоборот:
     Ты – муж прекрасный! Глупо сомневаться!
     Но вот скажи мне: ты запретный плод?
     Нет, я серьезно: ты запретный плод?
     Ах, нет? Тогда не стоит волноваться!


     Муж существует в доме для того,
     Чтобы нести обязанность любую.
     Он нужен для того и для сего,
     Короче, абсолютно для всего,
     Но только не для ласк и поцелуя…


     А если сам захочешь навещать
     Вдруг чьи-то сны под звездным небосводом,
     То должен тоже непременно стать,
     Хоть в прошлом, хоть теперь, но только стать
     Вот этим самым «запрещенным плодом».


     Она уснула на плече моем,
     Неслышно ночь под потолком сгущается…
     Любимая моя, согрета сном,
     Совсем по-детски тихо улыбается…


     Лезть к ближним в мысли люди не должны,
     И споры ничего не достигают.
     Ну что ж, пускай средь вешней тишины
     Ей сладко снятся лишь такие сны,
     Что дорогое что-то воскрешают…


     И если мне никак не суждено
     Быть тем, кто снится в дымке восхищений
     Иль в тайне острых головокружений,
     Я снов чужих не трону все равно!


     И я ревнивых игл не устрашусь,
     Ведь может статься, озарен судьбою,
     Я все равно когда-нибудь явлюсь,
     Вот именно, возьму да и приснюсь
     Душе, готовой восхищаться мною…


     Пусть сны любимой остро-хороши,
     Однако может все-таки случиться,
     Что ведь и я не олух из глуши
     И в песне чьей-то трепетной души
     Могу и я торжественно явиться!

 1995


   Прощеное воскресенье

   Кристине Асадовой


     Пекут блины. Стоит веселый чад.
     На масленицу – всюду разговенье!
     Сегодня на Руси, как говорят,
     Прощеное святое воскресенье!


     И тут, в весенне-радужном огне,
     Веселая, как утренняя тучка,
     Впорхнула вместо ангела ко мне
     Моя самостоятельная внучка.


     Хохочет заразительно и звонко,
     Способная всю землю обойти,
     Совсем еще зеленая девчонка
     И совершенно взрослая почти.


     Чуть покружившись ярким мотыльком,
     Уселась на диване и сказала:
     – Сегодня День прощенья. Значит, в нем
     Сплелись, быть может, лучшие начала.


     И вот, во имя этакого дня,
     Коль в чем-то провинилась, допускаю,
     Уж ты прости, пожалуйста, меня. –
     И, поцелуем сердце опьяня,
     Торжественно:
     – И я тебя прощаю!


     – С древнейших лет на свете говорят,
     Что тот, кто душам праведным подобен,
     Тот людям окружающим способен
     Прощать буквально все грехи подряд.


     И, возбужденно вскакивая с места,
     Воскликнула: – Вот я тебя спрошу
     Не ради там какого-нибудь теста,
     А просто для души. Итак, прошу!


     Вот ты готов врагов своих простить?
     – Смотря каких… – сказал я осторожно.
     – Нет, ну с тобою просто невозможно!
     Давай иначе будем говорить:


     Ну мог бы ты простить, к примеру, ложь?
     – Ложь? – я сказал. – Уж очень это скверно.
     Но если лгун раскаялся, ну что ж,
     И больше не солжет – прощу, наверно.


     – Ну, а любовь? Вот кто-то полюбил,
     Потом – конец! И чувства не осталось…
     Простил бы ты?
     – Пожалуй бы простил,
     Когда б она мне искренне призналась.


     – Ну, а теперь… Не будем говорить,
     Кто в мире злей, а кто добрей душою.
     Вопрос вот так стоит перед тобою:
     А смог бы ты предательство простить?


     Какой ответ сейчас я должен дать?
     Вопрос мне задан ясно и солидно.
     Как просто тем, кто может все прощать!
     А я молчу… Мне нечего сказать…
     Нет, не бывать мне в праведниках, видно!

 1995


   Преступление и наказание


     Однажды парком в предзакатный час
     Шла женщина неспешно по дороге.
     Красавица и в профиль, и анфас,
     И в глубине зеленоватых глаз –
     Одна весна и никакой тревоги.


     Была она, как ветер молода,
     И, видимо, наивна до предела,
     Иначе б непременно разглядела
     Три тени за кустами у пруда.


     Не всем, видать, предчувствие дано.
     Тем паче, если не было примеров
     Чего-то злого. В парке не темно,
     И шла она уверенно в кино
     Без всяческих подруг и кавалеров.


     Но быть в кино ей, видно, не судьба:
     Внезапно с речью остро-экзотичной
     Шагнули к ней три здоровенных лба
     С нацеленностью явно эротичной.


     Один промолвил, сплюнув сигарету:
     «Она – моя! И споров никаких!»
     Другой: «Ну нет! Я сам сожру конфету!»
     А третий хмыкнул: «Мы красотку эту
     По-дружески разделим на троих!»


     Закат погас, и в парке стало хмуро.
     Вдали сверкнули россыпи огней…
     «Ну, хватит! Брось таращиться, как дура!
     Ступай сюда в кусты!» И три фигуры,
     Дыша спиртным, придвинулись плотней.


     «Ребята, что вы?!»… Голос замирает,
     А трое смотрят хмуро, как сычи.
     «Вы шутите? Ну что вас раздирает?!» –
     «Мы шутим? Да серьезней не бывает!
     Снимай же все, что надо, и молчи!»


     Один дохнул: «Заспоришь – придушу!
     Сейчас исполнишь все, что нам угодно!
     Чтоб выжить – покажи, на что способна!»
     Она вздохнула: «Ладно… Покажу!»


     Неторопливо сбросила жакетку
     И первому, уже без лишних фраз,
     Ребром ладони яростно и метко
     По горлу – словно сталью: раз! И раз!


     И вновь – удар! «Теперь души, скотина!»
     И тут буквально чудо наяву:
     Почти со шкаф величиной, мужчина,
     Как сноп мгновенно рухнул на траву!


     Другой, взревев, рванулся к ней навстречу,
     Но тут – прием и новый взмах рукой!
     И вот уже второй за этот вечер,
     Как бык, уткнулся в землю головой…


     А третий, зло зубами скрежеща
     И целясь впиться в горло пятернею,
     Вдруг резко вырвал нож из-под плаща
     И прыгнул кошкой с бранью площадною.


     Она же резко вымолвила: «Врешь!»
     И, сжавшись, распрямилась, как пружина.
     И вот, роняя зазвеневший нож,
     На землю третий грохнулся детина.


     И тут, покуда, ползая ужом,
     Они стонали, мучаясь от боли,
     Она, как вспышка воплощенной воли,
     Шагнула к ним с подобранным ножом.


     «Ну что, мерзавцы? Отвечайте, что?!
     Насильничать решили? Дескать, сила?
     Скажите же спасибо мне за то,
     Что я вам жизни нынче сохранила!


     Сейчас я вновь в кинотеатр иду,
     А ровно через два часа – обратно.
     Однако же прошу иметь в виду:
     Чтоб даже духу вашего в саду
     Здесь просто близко не было. Понятно?!


     А притаитесь где-то за кустом,
     Тогда, клянусь, что я на этом месте
     Лишу вас вашей жеребячьей чести
     Вот этим самым вашим же ножом!


     А если ж вдруг найдете пистолет,
     Намного хлеще сыщете ответ:
     Ведь я кладу почти что пулю в пулю
     И рисковать вам даже смысла нет!»


     Чуть улыбнувшись, строго посмотрела,
     Губной помадой освежила рот,
     Неторопливо кофточку надела
     И легким шагом двинулась вперед.


     Шла женщина спокойно и упрямо,
     И строгий свет горел в ее глазах,
     А сзади три насильника и хама,
     Рыча от боли, корчились в кустах…


     О, люди! В жизни трудно все предвидеть!
     И все-таки не грех предупредить
     Мужчин, способных женщину обидеть
     И даже силу где-то применить:


     Чтить женщину есть множество причин:
     Когда умом, да и силенкой тоже
     Она сегодня часто стоить может
     И двух, и трех, и пятерых мужчин!

 8 марта 1995


   Дорогие оковы

   Россия без каждого из нас обойтись может. Но никто из нас не может обойтись без России.
 И. С. Тургенев


     Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.
     В осеннем дожде пузырятся лужи.
     А в доме мучится человек:
     Как снег, голова, борода, как снег,
     И с каждой минутой ему все хуже…


     Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,
     Хоть был всем на зависть всегда гигантом:
     И ростом велик, и душой велик,
     А главное – это велик талантом!


     И пусть столько отдано лет и сил
     И этой земле, и друзьям французским,
     Он родиной бредил, дышал и жил,
     И всю свою жизнь безусловно был
     Средь русских, наверное, самым русским.


     Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,
     И все-таки, как же все в мире сложно!
     И что может сделать порой любовь –
     Подчас даже выдумать невозможно!


     Быть может, любовь – это сверхстрана,
     Где жизнь и ласкает, и рвет, и гложет,
     И там, где взметает свой стяг она,
     Нередко бывает побеждена
     И гордость души, и надежда тоже.


     Ну есть ли на свете прочнее крепи,
     Чем песни России, леса и снег,
     И отчий язык, города и степи…
     Да, видно, нашлись посильнее цепи,
     К чужому гнезду приковав навек.


     А женщина смотрится в зеркала
     И хмурится: явно же не красавица.
     Но рядом – как праздник, как взлет орла,
     Глаза, что когда-то зажечь смогла,
     И в них она дивно преображается.


     Не мне, безусловно, дано судить
     Чужие надежды, и боль, и счастье,
     Но, сердцем ничьей не подсуден власти,
     Я вправе и мыслить, и говорить!


     Ну что ему было дано? Ну что?
     Ждать милостей возле чужой постели?
     Пылать, сладкогласные слыша трели?
     И так до конца? Ну не то, не то!


     Я сам ждал свиданья и шорох платья,
     И боль от отчаянно-дорогого,
     Когда мне протягивали объятья,
     Еще не остывшие от другого…


     И пусть я в решеньях не слишком скор,
     И все ж я восстал против зла двуличья!
     А тут до мучений, до неприличья
     В чужом очаге полыхал костер…


     – О, да, он любил, – она говорила, –
     Но я не из ласковых, видно, женщин.
     Я тоже, наверно, его любила,
     Но меньше, признаться, гораздо меньше. –


     Да, меньше. Но вечно держала рядом,
     Держала и цель-то почти не пряча.
     Держала объятьями, пылким взглядом,
     И голосом райским, и черным адом
     Сомнений и мук. Ну а как иначе?!


     С надменной улыбкою вскинув бровь,
     Даря восхищения и кошмары,
     Брала она с твердостью вновь и вновь
     И славу его, и его любовь,
     Доходы с поместья и гонорары.


     Взлетают и падают мрак и свет,
     Все кружится: окна, шкафы, столы.
     Он бредит… Он бредит… А может быть, нет?
     «Снимите, снимите с меня кандалы…»


     А женщина горбится, словно птица,
     И смотрит в окошко на тусклый свет.
     И кто может истинно поручиться,
     Вот жаль ей сейчас его или нет?..


     А он и не рвется, видать, смирился,
     Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.
     Да, с хищной любовью он в книгах бился,
     А в собственной жизни… увы, увы…


     Ведь эти вот жгучие угольки –
     Уедешь – прикажут назад вернуться.
     И ласково-цепкие коготки,
     Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.


     Он мучится, стонет… То явь, то бред…
     Все ближе последнее одиночество…
     А ей еще жить чуть не тридцать лет,
     С ней родина, преданный муж. Весь свет
     И пестрое шумно-живое общество.


     Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?
     Какие-то тени ползут в углы…
     А в голосе просьба, почти мольба:


     – Мне тяжко… Снимите с меня кандалы…
     Но в сердце у женщины немота,
     Не в этой душе просияет пламя.
     А снимет их, может быть, только ТА,
     В чьем взгляде и холод, и пустота,
     Что молча стоит сейчас за дверями.


     И вот уж колеса стучат, стучат,
     Что кончен полон. И теперь впервые
     (Уж нету нужды в нем. Нужны живые!)
     Он едет навечно назад… назад…
     Он был и остался твоим стократ,
     Прими же в объятья его, Россия!

 13 октября 1996
 Красновидово – Москва


   Не надо кидаться в любые объятья


     Не надо кидаться в любые объятья.
     Любые объятья – как разные платья:
     Крикливые, скучные или праздные
     И многие часто не безнаказные.


     Мужчины не очень боятся стыда.
     С мужчин все нередко – как с гуся вода,
     Их только лишь хворь и пугает.
     О женщине много сложнее речь –
     Ведь ту, что прошла через множество встреч,
     Брать в жены ну кто пожелает?!


     Твердят нам, что нынче пришли времена,
     Когда можно пить без оглядки до дна
     Все страсти и все вожделения.
     Однако при этой раскладке вещей
     Для всяческих суперлихих страстей
     Есть веские возражения.


     Ведь счастье, где бурно поют соловьи,
     И пошлость, где нет никакой любви, –
     «Две очень большие разницы!»
     Ведь тот, кто цинично нырнул на дно,
     К действительной радости все равно
     Вовеки не прикасается.


     Не будем ханжами. И плотская страсть
     Имеет над нами, конечно, власть,
     Но кто хочет жить бараном?!
     Ведь чувственность без настоящих чувств –
     Это театр, лишенный искусств
     И ставший вдруг балаганом.


     А впрочем, погасим излишний пыл.
     Не всякий на пошлость запрет положит.
     И тот, кто всю жизнь свою проскользил
     И верил, что множество раз любил,
     Понять все равно ничего не сможет.

 1996


   Стихи о тебе

   Галине Асадовой


     Сквозь звездный звон, сквозь истины и ложь,
     Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь
     Мне кажется, что ты еще придешь
     И тихо-тихо постучишься в дверь…


     На нашем, на знакомом этаже,
     Где ты навек впечаталась в рассвет,
     Где ты живешь и не живешь уже
     И где, как песня, ты и есть, и нет.


     А то вдруг мниться начинает мне,
     Что телефон однажды позвонит
     И голос твой, как в нереальном сне,
     Встряхнув, всю душу разом опалит.


     И если ты вдруг ступишь на порог,
     Клянусь, что ты любою можешь быть!
     Я жду. Ни саван, ни суровый рок,
     И никакой ни ужас и ни шок
     Меня уже не смогут устрашить!


     Да есть ли в жизни что-нибудь страшней
     И что-нибудь чудовищнее в мире,
     Чем средь знакомых книжек и вещей,
     Застыв душой, без близких и друзей,
     Бродить ночами по пустой квартире…


     Но самая мучительная тень
     Легла на целый мир без сожаленья
     В тот календарный первый летний день,
     В тот памятный день твоего рожденья…


     Да, в этот день, ты помнишь? Каждый год
     В застолье шумном с искренней любовью
     Твой самый-самый преданный народ
     Пил вдохновенно за твое здоровье!


     И вдруг – обрыв! Как ужас, как провал!
     И ты уже – иная, неземная…
     Как я сумел? Как выжил? Устоял?
     Я и теперь никак не понимаю…


     И мог ли я представить хоть на миг,
     Что будет он безудержно жестоким,
     Твой день. Холодным, жутко одиноким,
     Почти как ужас, как безмолвный крик…


     Что вместо тостов, праздника и счастья,
     Где все добры, хмельны и хороши, –
     Холодное, дождливое ненастье,
     И в доме тихо-тихо… Ни души.


     И все, кто поздравляли и шутили,
     Бурля, как полноводная река,
     Вдруг как бы растворились, позабыли,
     Ни звука, ни визита, ни звонка…


     Однако было все же исключенье:
     Звонок. Приятель сквозь холодный мрак.
     Нет, не зашел, а вспомнил о рожденье,
     И – с облегченьем – трубку на рычаг.


     И снова мрак когтит, как злая птица,
     А боль – ни шевельнуться, ни вздохнуть!
     И чем шагами мерить эту жуть,
     Уж лучше сразу к черту провалиться!


     Луна, как бы шагнув из-за угла,
     Глядит сквозь стекла с невеселой думкой,
     Как человек, сутулясь у стола,
     Дрожа губами, чокается с рюмкой…


     Да, было так, хоть вой, хоть не дыши!
     Твой образ… Без телесности и речи…
     И… никого… ни звука, ни души…
     Лишь ты, да я, да боль нечеловечья…


     И снова дождь колючею стеной,
     Как будто бы безжалостно штрихуя
     Все, чем живу я в мире, что люблю я,
     И все, что было исстари со мной…


     Ты помнишь ли в былом – за залом зал…
     Аншлаги! Мир, заваленный цветами,
     А в центре – мы. И счастье рядом с нами!
     И бьющий ввысь восторженный накал!


     А что еще? Да все на свете было!
     Мы бурно жили, споря и любя,
     И все ж, признайся, ты меня любила
     Не так, как я – стосердно и стокрыло,
     Не так, как я, без памяти, тебя!


     Но вот и ночь, и грозовая дрожь
     Ушли, у грома растворяясь в пасти…
     Смешав в клубок и истину, и ложь,
     Победы, боль, страдания и счастье…


     А впрочем, что я, право, говорю!
     Куда, к чертям, исчезнут эти муки?!
     Твой голос, и лицо твое, и руки…
     Стократ горя, я век не отгорю!


     И пусть летят за днями дни вослед,
     Им не избыть того, что вечно живо.
     Всех тридцать шесть невероятных лет,
     Мучительных и яростно-счастливых!


     Когда в ночи позванивает дождь
     Сквозь песню встреч и сквозь ветра потерь,
     Мне кажется, что ты еще придешь
     И тихо-тихо постучишься в дверь…


     Не знаю, что разрушим, что найдем?
     И что прощу и что я не прощу?
     Но знаю, что назад не отпущу.
     Иль вместе здесь, или туда вдвоем!


     Но Мефистофель в стенке за стеклом
     Как будто ожил в облике чугунном,
     И, глянув вниз темно и многодумно,
     Чуть усмехнулся тонкогубым ртом:


     «Пойми, коль чудо даже и случится,
     Я все ж скажу, печали не тая,
     Что если в дверь она и постучится,
     То кто, скажи мне, сможет поручиться,
     Что дверь та будет именно твоя?..»

 1 сентября 1997
 Москва


   Сколько лет мы не виделись с вами


     Сколько лет мы не виделись с вами –
     Даже страшно уже считать!
     Как в упряжке с лихими конями,
     Прогремели года бубенцами,
     И попробуй теперь догнать!


     Ах, как мчались они сквозь вьюги!
     Как нам веру и память жгли!
     Но забыть-то мы друг о друге,
     Что б там ни было, не смогли!


     Впрочем, если б и захотели,
     Как там, может быть, ни смешно,
     Все равно бы ведь не сумели,
     Не сумели бы все равно!


     Чувства – страшная это сила!
     И каким бы ветрам ни выть,
     Слишком много у нас их было,
     Чтоб хоть что-нибудь изменить.


     Жизнь не вечно горит жар-птицей.
     И, признаться, что, хмуря бровь,
     Нам случалось не раз сразиться,
     Огорчаться и вновь мириться,
     И восторгами вспыхнуть вновь.


     Все же, как бы жизнь ни штормила,
     Только искренность наших фраз,
     Честность чувства и правды силу
     Нам ни разу не нужно было
     Проверять, ну хотя бы раз.


     Никаких-то мы тайн не держали,
     И, теплом согревая речь,
     Друг о друге всегда мы знали
     Каждый шаг или вздох. Едва ли
     Не от детства до наших встреч.


     У людей есть любые чудачества,
     Качеств множество у людей.
     Но правдивость – вот это качество
     Было, кажется, всех важней!


     Звезды с вьюгой, кружась, колышатся,
     Бьет за стенкой двенадцать раз…
     Как живется вам? Как вам дышится?
     Что на сердце сейчас у вас?


     То ли радостью новой мучитесь,
     То ль мечтаете в тишине?
     Ну, а что, если вдруг соскучитесь,
     Вот припомните и соскучитесь
     Не о ком-то, а обо мне?..


     Может, скрыть эту муку, ставшую
     Сладкой тайной? Да вот беда –
     Все равно вы с душою вашею,
     А тем паче с глазами вашими
     Не слукавите никогда…


     Ах, как трудно мы воздвигаем
     Замки праздника своего!
     И как просто вдруг разрушаем
     И при этом не понимаем,
     Что творим мы и для чего?!


     Впрочем, как бы там жизнь ни била,
     Только время не двинешь вспять.
     И все то, что для нас светило
     И действительным счастьем было,
     Никому уже не отнять!


     Были праздники. Были грозы.
     Шутки. Дятел в лесной тиши,
     И упреки, и ваши слезы,
     И ошибки моей души…


     Искры счастья не брызжут долго.
     Рвали сердце мне в злой борьбе.
     Я считал, что я – рыцарь долга
     И в другой прозвенел судьбе…


     Но расплата придет, конечно,
     Если мозг твой – тупей стены.
     Был я предан бесчеловечно,
     Так что помните, знайте вечно:
     Вы стократно отомщены!


     А за горечь иль даже муки,
     Что принес я вам, может быть,
     Сквозь года и дымы разлуки
     Я вам тихо целую руки
     И почти что молю простить!


     И когда б синекрылый ветер
     Мой привет вдруг до вас донес,
     То в прозрачной его карете
     Я послал бы вам строки эти
     Вместе с ворохом свежих роз!


     В мире светлое есть и скверное.
     Только знаю я сквозь года:
     Наших встреч красота безмерная
     Многим людям уже, наверное,
     И не выпадет никогда!

 25 января 1997


   Любим мы друг друга или нет?


     Любим мы друг друга или нет?
     Кажется: какие тут сомненья?
     Только вот зачем, ища решенья,
     Нам нырять то в полночь, то в рассвет?


     Знать бы нам важнейший постулат:
     Чувства, хоть плохие, хоть блестящие,
     Теплые иль яростно горящие,
     Все равно: их строят и творят.


     Чувства можно звездно окрылить,
     Если их хранить, а не тиранить.
     И, напротив: горько загубить,
     Если всеми способами ранить.


     Можно находить и открывать
     Все, буквально все, что нас сближает.
     И, напротив: коль не доверять,
     Можно, как болячки ковырять,
     Именно все то, что разделяет.


     То у нас улыбки, то терзания,
     То упреков леденящий душ,
     То слиянье губ, и рук, и душ,
     То вражда почти до обожания.


     То блаженство опьяняет нас,
     То сердца мы беспощадно гложем,


     Осыпая ревностями фраз,
     Но причем ни на день, ни на час
     Разлучиться все-таки не можем.


     Кто ж поможет разгадать секрет:
     Любим мы друг друга или нет?
     5 июня 1998

 Москва


   «Переоценка»


     Разрушили великую страну,
     Ударив в спину и пронзая сердце.
     И коль спросить и пристальней вглядеться,
     На чьи же плечи возложить вину?


     А, впрочем, это долгий разговор.
     Вопрос другой, не менее суровый:
     Куда мы нынче устремляем взор
     И что хотим от этой жизни «новой»?


     Твердят нам: «Если прежней нет страны,
     То нет былых ни сложностей, ни бренностей.
     Сейчас иные мерки нам нужны.
     У нас теперь переоценка ценностей!»


     Переоценка, говорите вы?
     А кто для нас настроил эти стенки?
     Ведь от любых границ и до Москвы.
     Уж если брать не с глупой головы,
     Какие тут еще «переоценки»?!


     Как в прошлом каждый в государстве жил?
     Не все блестяще было, что ж, не скрою.
     Диктат над нами безусловно был,
     И «черный воронок» мелькал порою…


     Да, было управленье силовое.
     Теперь все это вовсе не секрет.
     Но было же, но было и другое,
     Чего сегодня и в помине нет!


     Пусть цифры строги и немного сухи,
     Но лезли круто диаграммы вверх.
     То строилась страна после разрухи!
     И за успехом вспыхивал успех!


     Росла в плечах плотина Днепростроя,
     Звенели сводки, как победный марш,
     Кружились в песнях имена героев,
     Турксиб летел в сиянии и зное,
     Рос Комсомольск, Магнитка, Уралмаш!


     Но вновь нам горло стиснула война.
     Опять разруха и опять работа!
     Но снова вспыхнул свет за поворотом:
     И вновь, как в сказке, выросла страна!


     Ну а теперь какими же мы стали?
     Ведь в прошлом, бурно двигаясь вперед,
     Мы из разрухи родину вздымали,
     А нынче просто все наоборот!


     А нынче, друг мой, сердцем посмотри:
     Страшась в бою открытых с нами схваток,
     Противники коварно, изнутри
     Вонзили нам ножи между лопаток.


     Сперва, собравшись на краю земли,
     К взрывчатке тайно приложили жало,
     А после: трах! И к черту разнесли,
     И родины былой – как не бывало!


     И все, что люди прежде воздвигали,
     И чем мы все гордились столько лет,
     Разрушили, снесли, позакрывали,
     Разграбили державу и… привет!


     И на глазах буквально у народа
     Все то, что создавалось на века, –
     Плотины, шахты, фабрики, заводы,
     Практически спустили с молотка!


     Возможно ль, впав в осатанелый раж,
     Буквально все и растащить, и слопать?!
     И можно ль честно деньги заработать,
     Чтобы купить аж целый Уралмаш?!


     А ведь купил! Нашелся скромный «гений».
     Раз деньги есть, то и нахальство есть!
     А Уралмаш – лишь часть его владений,
     А всех богатств, пожалуй, и не счесть!


     Когда же всем нам истина откроется,
     Что мы идем практически ко дну,
     Коль педагоги по помойкам роются,
     А те, с кем даже власть уже не борется,
     Спокойно грабят целую страну!


     «Переоценка», говорите вы?
     Вы к нищенству уже спустили планку.
     Историю России и Москвы, –
     Все вывернули нынче наизнанку!


     Мол, Русь тупа, культура нам лишь снится,
     Науки нет совсем, а потому
     Нам якобы уж нечем и гордиться,
     А чтобы хоть чего-нибудь добиться,
     Должны мы раболепно поклониться
     Любому заграничному дерьму!


     Жизнь рушится и к черту рассыпается.
     Ну вот и вся «переоценка ценностей»!
     И если молвить без вранья и лености,
     То чепуха же просто получается!


     И, может, лучше в самом же начале
     Признать провалом совершенный путь.
     И то, что мы недавно отрицали,
     Свергали и ругательски ругали,
     Вновь нынче с благодарностью вернуть?!

 19 марта 1998
 Москва


   Играет нынче мышцами Америка!


     Играет нынче мышцами Америка,
     Всем недовольным карами грозит!
     А если кто-то слабо возразит,
     То сразу же – всемирная истерика?


     А ведь давно ли были времена,
     Когда не все с ней в страхе соглашались,
     Была когда-то на земле страна,
     Вполне авторитетна и сильна,
     С которой, споря, все-таки считались.


     Так что ж теперь, скажите мне, стряслось?
     Какие политические пасти,
     Какая подлость и какая злость
     Нас разорвали, в сущности, на части?!


     Ударили разбойно, со спины,
     Творя свои законы и расправы.
     И больше нет огромнейшей страны,
     Нет самой мощной на земле державы…


     Сейчас о тех, кто это сотворил,
     И говорить бессмысленно, наверно,


     И вряд ли нынче кто отыщет сил,
     Чтоб выжечь на планете эту скверну!


     Случившегося вспять не обратить,
     И это зло навряд ли одолимо.
     А вот о том, как всем нам дальше жить,
     А коль точней, то быть или не быть?
     Подумать, хоть убей, необходимо!


     Да, было время, когда две страны,
     Коль выла политическая вьюга,
     В любой момент разумны и сильны,
     На грани споров мира и войны
     Могли уравновешивать друг друга.


     И вот, когда разгрохали одну,
     Столкнув с вершины, словно с пьедестала,
     Другая в высоту и ширину
     Как бы удвоясь, мощью заиграла!


     И став теперь единственным судом
     Над всей планетой в ранге сверхдержавы,
     Она грозит военным кулаком,
     Готовым для издевок и расправы.


     Ну а кого теперь страшиться ей?!
     Кто заикнется против этой власти?!
     Диктуй условья, самодурствуй, бей!
     Ставь на колени земли и людей,
     Такое ей ведь и не снилось счастье!


     И вот встает глобальнейший вопрос:
     И никого он, право же, не минет,
     Встает он перед каждым в полный рост:
     Так как нам жить, товарищи, отныне?


     И в трудный час, в сгущающейся мгле,
     Ужель не взвить нам брызжущее пламя?!
     Неужто же на собственной земле
     Нам быть и впрямь безмолвными рабами?!


     Ужель не возродить нам нашу честь
     И жить в каком-то нищенстве и страхе?
     Ведь те, кто взяли власть над нами здесь, –
     Там за границей ползают во прахе!


     Так кто же мы? И с кем? И с нами кто?
     Давайте спросим, только очень честно:
     Неужто нам и вправду нынче лестно
     Быть государством чуть не номер сто?!


     Играют США сегодня мышцами:
     «С Россией – все! Погашена звезда!» –
     Так что ж мы, вправду стали нынче бывшими
     И вновь уже не встанем никогда?!


     Неправда, ложь! Ведь всякое случалось:
     Нас жгли не раз и орды, и вражда.
     Но только вновь Россия возрождалась
     И в полный рост упрямо подымалась
     Могуча и светла как никогда!


     Пусть нынче мы в предательстве и боли.
     И все же нас покуда не сгубить,
     Не растоптать и в пыль не превратить!
     Мы над собой такого не дозволим!


     Сдаваться? К черту! Только не сдаваться!
     Неужто мы и совесть предадим?!
     Ведь если жить, то все-таки сражаться,
     Иначе нам ну некуда деваться!
     И мы всю эту нечисть победим!

 2 декабря 1998
 Москва


   Когда бранят наш прошлый день


     Я не за то, чтобы вернуть
     В стране всё то, что было прежде.
     Был не простым когда-то путь,
     Что вел нас к бурям и надежде.


     Смешно сегодня говорить
     Об идеальности тогдашней.
     Но можно, если не хитрить,
     То честно вспомнить и сравнить
     День нынешний и день вчерашний.


     Давайте же, не пряча глаз,
     Пусть крупными или некрупными
     Мы будем судьями сейчас
     Строжайшими и неподкупными.


     Пусть бьют истории часы,
     Иначе и нельзя, наверное,
     Мы всё положим на весы,
     Да, всё: и лучшее, и скверное.


     За что бранят былые годы?
     Причем бранят подчас не зря:
     За профанацию свободы,
     За сталинизм и лагеря.


     Всё это так. И это было!
     И все-таки скажите мне:
     А где же нынче наша сила?
     И жить нам мило иль не мило
     В стократ разграбленной стране?!


     Да, лагеря, конечно, были.
     Тут – ни прибавить, ни отнять.
     И этой боли, этой были
     Ничем нельзя зарубцевать.


     И все-таки, хитрить не будем,
     Давайте спросим в трудный час:
     Когда же больше гибли люди:
     В те времена или сейчас?


     Да, было бед немало пройдено,
     И все же, несмотря на зло,
     А населенье нашей родины
     Росло, да как еще росло!


     А что сегодня? Посмотрите:
     Ведь в нищете же каждый край!
     Нужна таблетка? – Заплатите!
     За операцию – платите!
     А нет – ложись и помирай!


     Что ж, человек и умирает…
     А населенье не растет,
     А населенье убывает
     Да так, что лучше не бывает:
     На целый миллион за год!


     О прошлых бедах в мощном хоре
     Кричали, грохая в набат,
     А вот за нынешнее горе,
     И за смертей буквально море –
     Уже никто не виноват!


     Как ни ругай, но это ж было:
     Была единая страна,
     В которой – власть, и мощь, и сила!
     А нынче так ее скрутило,
     Что вся она почти застыла
     И никому-то не страшна…


     Да, бед не счесть и не измерить,
     Дела – страшнее всяких слов!
     Народ мой! Как ты мог поверить
     Глазам, привыкшим лицемерить,
     И всем потокам лживых слов?!


     «Демократическая» братия,
     Где вся свобода – на словах!
     А в душах у людей – апатия,
     И даже чуть ли не проклятия!
     Ну где там, к черту, демократия?!
     Ведь вся же власть в одних руках!


     Да там был дефицит свободы,
     Но был же и огонь труда!
     Но там ведь строились заводы!
     А нынче что? Ведь год за годом
     Везде и мрак, и нищета!


     Былые планы разрушаются,
     Всё погибает. Всё – вразброс!
     Заводы всюду закрываются,
     Вся армия разоружается,
     Страну спускают под откос.


     Да, всё, нищая, разоряется!
     И этому не ждите смены!
     А что у нас не разрушается,
     И неизменно подымается,
     Так это: цены, цены, цены!


     Жиреют толстосумы дошлые,
     Любуясь муками отчизны!
     Ну, а теперь, друзья хорошие,
     Браните всласть всё наше прошлое
     И восхищайтесь новой жизнью!

 11 ноября 1999
 Москва


   Задумчиво она идет по улице


     Она идет задумчиво по улице,
     Стройна, как синеглазый василек.
     Но все сейчас в ней словно бы сутулится,
     Сутулится душа, и взгляд сутулится,
     И даже чувства съежились в комок.


     Идет она, как в проклятое царство.
     Где нет ни звезд, ни пищи, ни воды.
     И нет на свете, кажется, лекарства,
     Чтоб вдруг ее избавить от беды.


     Но есть лекарство прочих посильней,
     Которое помочь всегда готово,
     Чтоб человек, известный только ей,
     Который всех важнее и нужней,
     Сказал одно-единственное слово…

 3 июня 1998
 Москва


   Женская песенка


     О любви не надо, милый.
     Ну зачем нам болтовня!
     Это я тебя любила,
     А не ты любил меня!


     И волнений наших повесть
     Каждый разно прочитал:
     Это я теряла гордость,
     А не ты ее терял!


     И когда другим, бывало,
     Ты объятья раскрывал,
     Это я тебя прощала,
     А не ты меня прощал.


     Если ж там, где пела лира,
     Спор тяжелый назревал,
     Это я искала мира,
     А не ты его искал!


     И когда вдруг я болела
     Или ты порой болел,
     Это я к тебе летела,
     А не ты ко мне летел.


     Ну а в дни разлук, бывало,
     Кто страдал и тосковал?
     Это я тебе писала,
     А не ты ко мне писал!


     И когда с холодной силой
     Нам разрыв навек грозил,
     Это я с ума сходила,
     А не ты с ума сходил!


     Нынче все уже простыло,
     Хватит душу унижать!
     Это я порвать решила.
     А не ты решил порвать!


     Жгу сама все чувства. Дабы
     Не мешать тебе в пути.
     Уж такой характер слабый:
     Не могу быть жалкой бабой,
     Будь же счастлив. И прости!

 15 октября 1998
 Москва


   Разговор с собой


     Жизнь полна то взлетов, то распадов
     В песнях, зле, мятущейся крови…


     Неужели Эдуард Асадов
     В этом пестром мире чувств и взглядов
     Не достоин истинной любви?


     Надо ли пространно объясняться:
     Как и чем горел и чем горю?
     Для чего в подробности вгрызаться?
     Я ж не зря все это говорю!


     Сам ли я судьбу свою решал,
     Иль она все за меня решала?
     Но в любви я больше отдавал,
     Получал же до смешного мало…


     Были, были губы и сердца,
     Что, целуя, бурно уверяли
     В верности и счастье до конца
     И с предельной честностью лица,
     Не моргнув, спокойно изменяли…


     Чувствую заранее вопросы:
     «Ну а как же эта или та?»
     Не хочу! Вопросы, словно осы:
     Жгут и не решают ни черта!


     Имена тут вовсе ни к чему.
     Все равно же их никто не знает.
     А душа когда и где страдает,
     Ведомо мне только самому.


     Скажут мне: «А тысячи поклонниц,
     Бурные восторги и цветы?»
     Только, право, тысяча поклонниц
     Вовсе не причина для бессонниц,
     А лишь вьюга светлой красоты.


     Эти ветры бурно прилетают
     В тучах разноцветных лепестков,
     Вспыхивают, радостно сгорают
     И, сгорая, неизменно тают
     Без трагедий, праздников и снов…


     А любовь? Что ж, и она была,
     Горячо и радостно сияла,
     Все, что есть на свете, обещала,
     А потом без горечи и зла
     Все, что есть на свете, предавала.


     Как я шел по свету, как я жил,
     Как стихом испепелял напасти,
     Сколько я сердец соединил,
     Скольким помогал достигнуть счастья!


     Сколько за других на свете бился,
     Проходя сквозь сотни вьюг и гроз,
     Лишь себе вот счастья не принес,
     Не сумел, не встретил, не добился…


     И теперь без взлетов или спадов,
     Без холодных будней и парадов
     Говорю с горчинкою в крови:
     Неужели Эдуард Асадов
     В этом пестром мире чувств и взглядов
     Не достоин истинной любви?!

 26 октября 1998
 Москва


   Не надо отдавать любимых!


     Не надо отдавать любимых,
     Ни тех, кто рядом, и не тех,
     Кто далеко, почти незримых,
     Но зачастую ближе всех!


     Когда все превосходно строится
     И жизнь пылает, словно стяг,
     К чему о счастье беспокоиться?!
     Ведь все сбывается и так!


     Когда ж от злых иль колких слов
     Душа порой болит и рвется –
     Не хмурьте в раздраженьи бровь.
     Крепитесь! Скажем вновь и вновь:
     За счастье следует бороться!


     А в бурях острых объяснений
     Храни нас, Боже, всякий раз
     От нервно-раскаленных фраз
     И непродуманных решений.


     Известно же едва ль не с древности:
     Любить бессчетно не дано,
     А потому ни мщенье ревности,
     Ни развлечений всяких бренности,
     Ни хмель, ни тайные неверности
     Любви не стоят все равно!


     Итак, воюйте и решайте:
     Пусть будет радость, пусть беда,
     Боритесь, спорьте, наступайте,
     Порою даже уступайте,
     И лишь любви не отдавайте,
     Не отдавайте никогда!

 8 июля 1999
 Красновидово


   Главная сила


     Те, кто любовь придумают порой –
     Живут непрочно, словно на вокзале.


     А мы любви совсем не выбирали,
     Любовь сама нас выбрала с тобой.


     И все же, если честно говорить,
     То общих черт у нас не так и много.
     Ведь все они, как говорят, от бога!
     И ты попробуй их соединить!


     Ну как тут склеишь: вспыльчивость и твердость?
     Застенчивость – с уверенной душой?
     Покорность чьим-то мнениям и гордость?
     Любовь к вещам – со скромной простотой?


     Чтобы с субботой слился понедельник,
     А летний зной – с январским холодком,
     Наверно, нужен сказочный волшебник
     Иль птица с огнедышащим пером!


     Но все твердят: «Волшебники на свете
     Бывают только в сказках иногда.
     Ну, а в реальной жизни – никогда!
     Ведь мы давным-давно уже не дети!»


     А мы с тобой об эти разговоры,
     Ей-богу, даже и не спотыкаемся.
     Мы слушаем и тихо улыбаемся,
     И не вступаем ни в какие споры.


     Что ж, мы и впрямь давно уже не дети,
     У всех свои дела, и быт, и труд,
     И все же есть волшебник на планете,
     Он с нами рядом два тысячелетья.
     Любовь! – Вот так волшебника зовут!


     А если так, то чудо получается:
     И там, где песней вспыхнула весна,
     Всё то, что было порознь, сочетается,


     Различное – легко соединяется,
     Несовместимость – попросту смешна!


     Что нам с тобою разница в духовности
     И споры: «почему и для чего?»
     Различия во вкусах или возрасте,
     Всё чепуха, и больше ничего!


     Да, пусть любой маршрут предназначается,
     И чувство в каждом разное кипит.
     Но вот пришел волшебник и сплавляются
     Два сердца вдруг в единый монолит!


     И пусть любые трудности встречаются
     И бьют порой бураны вновь и вновь,
     Буквально все проблемы разрешаются,
     Когда в сердцах есть главное: ЛЮБОВЬ!

 24 декабря 1999
 Москва


   Высокая боль


     Была одной шестою по размерам
     И первой, может статься, по уму!
     А стала чуть не сотой, жалко-серой
     И не хозяйкой в собственном дому.


     Так как случилось? Что тебя скрутило?
     Кто в злобе вырвал перья у орла?!
     Была ль в тебе не считанная сила?
     О, господи! Да как еще была!


     Что нас сгубило в прежние года?
     Доверчивость высокая, прекрасная
     И, вместе с тем, трагически-ужасная
     России «Ахиллесова пята»!


     Ты верила конгрессам, диссидентам,
     Дипловкачам различной крутизны,
     А у себя – бездарным президентам,
     Трусливым и коварным президентам,
     Предателям народа и страны!


     Так что ж отныне: сдаться и молчать?
     И ждать то унижений, то расправы
     Стране, стяжавшей столько гордой славы,
     Которую вовек не сосчитать!


     И нынче днями, черными, несытными
     Мы скажем твердо, с бровью сдвинув бровь:
     «Не станем мы скотами первобытными
     Да и в рабов не превратимся вновь!»


     Вы видели картину, где в медведя
     Вцепилась свора яростных собак?!
     Страна моя! Ну разве же не так
     Враги свои и всякий пришлый враг
     Впились в тебя, мечтая о победе?!


     Восстань же от мучительного сна
     И сбрось их к черту, разминая плечи!
     И снова к правде, к радости навстречу
     Прошу, молю: шагни, моя страна!

 7 июля 1999
 Красновидово


   Цветочный роман


     Как-то раз на веселом апрельском рассвете,
     Пряча в сердце стесненье и светлый пыл,
     Он принес ей подснежников нежный букетик
     И за это признательность заслужил.


     А потом под стозвонное птичье пенье,
     Вскинув в мае как стяг, голубой рассвет,
     Он принес ей громадный букет сирени,
     И она улыбнулась ему в ответ.


     А в июне, сквозь грохот веселых гроз,
     То смущенно, то радостно-окрыленно
     Он вручил ей букет из пунцовых роз,
     И она улыбнулась почти влюбленно.


     А в июльскую пору цветов и злаков,
     Когда душу пьянил соловьиный бред,
     Он принес ей букет из гвоздик и маков,
     И она покраснела как маков цвет…


     Август – жатва эмоций для всех влюбленных,
     Все, что есть – получай! Не робей, не жди!
     И, увидев горячий костер пионов,
     Она, всхлипнув, прижала букет к груди!


     В сентябре уже сыплются листья с кленов,
     Только чувства всё радостней, как на грех!
     И, под праздник симфонии астр влюбленных,
     Она тихо сказала: «Ты лучше всех!»


     Вот и осень. И негде уже согреться…
     Голый сад отвечает холодным эхом…
     И тогда он вручил ей навеки сердце!
     И она засмеялась счастливым смехом…


     И сказала взволнованно и сердечно:
     «Знай, я буду тебя до конца любить!
     И у нас будет счастье с тобою вечно!
     Но цветы всё равно продолжай дарить…»

 6 декабря 1999
 Москва


   Пока ты любишь меня


     Чем только не полон наш шар земной!
     Красот и богатств в нем не счесть. И все же
     Из всех драгоценностей под луной
     Ну есть ли хоть что-то любви дороже?!


     Я в мире немало прошел дорог,
     Встречая и сажу, и белоснежность,
     Но что бы достиг я и что бы смог,
     Когда бы ни женского сердца ток,
     Когда бы ни женская в мире нежность…


     Всё было: и хмель сумасшедших фраз,
     И счастье такое, что – дрожь по коже!
     Они окрыляли меня подчас,
     Они вдохновляли меня не раз,
     Но, будем честны: предавали тоже…


     Сегодня – ты рядом, как вешний свет!
     Горящий веселою добротою.
     Не будем же прошлых считать побед
     И боль, причинявших когда-то бед.
     Давай про сейчас говорить с тобою!


     Жизнь может подножку дать не краснея
     И зло укусить, в западню маня.
     И всё-таки в даль я смотрю не робея!
     И тысячи раз одолеть сумею
     Все стужи, пока ты любишь меня!


     Всю жизнь ты ждала от Судьбы награды,
     А праздник-то вот он – взгляни душой!
     Ведь в чувствах моих сомневаться не надо,
     Сердце мое день и ночь с тобой!


     Да, ты – вдохновенно-нежна. И все же
     Не знаю: гожусь ли в твои герои?
     Но нам до чего ж хорошо с тобою!
     А то, что я – старше, а ты – моложе,
     Ну что ж! Значит я еще что-то стою!


     И кто мои силы сумел бы смерить
     Хоть в буре труда, хоть на кромке огня?!
     Я буду сражаться, любить и верить
     Всегда, пока ты любишь меня!
     19 ноября 1999 г. Москва.
     День ракетных войск и артиллерии.
     Мой праздник.



   Никогда не ревнуй меня к прошлому


     Я прошу: никогда не ревнуй меня к прошлому.
     Ну зачем нам друг друга зазря терзать?!
     В прошлом было и вправду немало хорошего,
     Но довольно и злого и тошно-претошного,
     Вспоминать о котором – как хину глотать!


     Я мечтаю дела сопрягать с желаньями,
     Ты пойми, моя трепетная звезда,
     Жить на свете одними воспоминаньями
     Не умней, чем по кругу ходить всегда.


     А еще я заметил, сама суди:
     Чем живем мы и дышим на свете дольше,
     Тем прошедшего больше у нас и больше
     И все меньше того, что еще впереди…


     Вот поэтому надо сказать заранее,
     Что любой, кто изведал невзгод вполне,
     Хочет именно только на новизне
     Сфокусировать больше всего внимания.


     Пусть еще не легла нам на души тень,
     Но уже мы давно не в телячьем раже.
     И транжирить на мелочи новый день
     И нелепо, и просто обидно даже!


     И покуда нам мыслится и хохочется
     И сердца, как и встарь, не хандрят в груди,
     Еще многое видится впереди,
     А назад постоянно смотреть не хочется.


     И, шагая все к новым и новым дням,
     Мы, надеюсь, немало еще увидим.
     А ревнуя друг друга к былым годам,
     Мы же попросту сами себя обидим!

 15 февраля 1999
 Москва
 Сретение. Масленица


   Чужие свиданья


     Ты спешишь на свиданье. И в сердце твоем
     Все, пожалуй, смеется. А как иначе?!
     Все весенним, наверно, горит огнем!
     Только мне как-то стыдно признаться в том,
     Что тебе не могу пожелать удачи…


     Ревность хуже, наверно, чем едкий дым.
     Надо жить в доброте и высокой радости.
     Но чтоб милой любви пожелать с другим –
     Нужно быть ну пускай не совсем святым,
     Но хотя бы стоять на пороге святости…


     Коль судьба в них друг к другу любовь пробудит,
     Что ж прикажете, петь или звать музыкантов?!
     Только нету подобных во мне талантов
     И навряд ли когда-нибудь это будет!


     Но коль счастье не вспыхнет в ее дому
     И удачи не будет от тех свиданий –
     Все равно запоздалых потом признаний
     Я, наверно, не вынесу, не приму!


     Нет, все это не глупые словоблудия,
     Не тщеславьем набитая голова,
     Просто трудно как в праздники, так и в будни
     Знать, что ты там всего только номер два!


     В чувствах странными часто бывают люди:
     Спорят, мирятся, кто-то порой схитрит.
     Где-то зло, где-то мягко друг друга судят,
     Но когда вдруг серьезно и крепко любят –
     То уже не умеют прощать обид!

 13 декабря 1999
 Москва
 //-- * * * --// 

     Спешишь, кипишь в каком-то бурном раже!
     А годы мчат суровой чередой.
     И вот однажды не заметишь даже,
     Как ты уже – на финишной прямой…


     А в прошлые, упрямые года
     Душе хотелось и дерзать, и сметь,
     Спешить, не остывая никогда,
     Всего достичь, добиться и успеть!


     А вот теперь, когда посыпал снег,
     Ты дни как будто пробуешь сберечь,
     Чтобы подольше, замедляя бег,
     Той финишной черты не пересечь…

 26 октября 2000
 Москва


   «Он ей сказал: «Поверь! Я не шучу…»


     Он ей сказал: «Поверь! Я не шучу:
     Чтоб жить нам в счастьи и не препираться,
     Позволь мне уходить куда хочу!
     И приходить домой, когда хочу!
     А где я был? Не надо добиваться».


     Она вздохнула: «Раз нельзя иначе,
     Пусть будет так. Я все переживу.
     И ты придумал здорово. Тем паче,
     Что я давным-давно уж так живу…»

 7 октября 2000
 Москва


   Не проходите мимо любви!


     Нет на земле абсолютной свободы.
     Весна – от зимы, ну, а семя – от семени,
     Птица – от птицы, народ – от народа.
     Всё подчиняется власти природы,
     Все, разумеется, кроме времени…


     Взрослеют и старятся бывшие дети,
     Сначала бодры, а потом – неловки,
     Время, кружа, царит на планете
     И нет ни на миг ему остановки!


     Годы, что молоды были когда-то,
     Седеют и мыслями, и душой.
     Оглянешься: сколько же их за спиной?!
     И даже считать уже страшновато…


     И все ж с высоты промелькнувших лет
     Вдруг взглянешь на пройденные дороги
     И хочешь порою спросить в тревоге:
     «Любил тебя кто-нибудь или нет?»


     И даль, что в тумане была когда-то,
     Вдруг словно под лупою проясняется,
     И поразительно выясняются
     Знакомые лица, дела и даты…


     И голос, какой-то нездешней силы,
     Прошепчет: «Вон – девушка… Узнаешь?
     Она же любила тебя, любила,
     Ты только припомни: и как любила!
     А разве ты чувствовал эту дрожь?


     Молчишь? Хорошо! Вспоминай другую,
     Тут тоже веселой не будет речь:
     Красивую, яркую, молодую,
     И множество радостно-светлых встреч!


     Она и надеялась, и металась,
     То слезы, то счастье тая в груди,
     Тебе было радостно. Но казалось,
     Что счастье пока что не повстречалось,
     И главное все еще впереди!


     А чьи-то иные сердца и взгляды,
     Напористей всех и хитрее всех,
     Имели порою такой успех,
     Которого лучше бы и не надо!»


     И впрямь, почему так порой бывает:
     Что люди, вступив вдруг с собою в сделку,
     Подделку за подлинник принимают,
     А подлинник чуть ли не за подделку?!


     А почему так, друзья-товарищи?
     Да потому, что живем свободно!
     Бросаемся часто на что угодно,
     Пока не окажемся на пожарище!


     А птицы-года у мужчин и женщин
     Несутся, и отзвук от них всё горше…
     И чем этих лет за спиною больше,
     Тем радостных дней впереди всё меньше…


     Поэтому, люди, в потоках событий,
     Каждый, как хочешь, так и живи:
     Мечтайте, боритесь, страдайте, творите!
     Но только вовеки не проходите,
     Не проходите мимо любви!

 9 февраля 2000
 Москва


   Запомни!


     Слова над нами кружат, словно птицы,
     И будем откровенны до конца:
     Услышав тост, что радугой искрится,
     Мы все же где-то вправе усомниться –
     А нет ли здесь красивости льстеца?


     Немало душ и добрых, и сердечных,
     Но как постигнуть каждую до дна?
     И сколь порой бы ни жилось беспечно,
     Но взять на мушку вправе ты, конечно,
     Высокие посулы болтуна.


     А коль сосед, вводя тебя в расход,
     К тебе за энной суммой обратится,
     Ты можешь дать, но втайне усомниться:
     Вернет он деньги или не вернет?


     А если кто-то, излучая свет,
     Начнет в горячих чувствах объясняться,
     Ты все же где-то вправе сомневаться:
     А искренно все это или нет?..


     Твой друг с тобой и в радостях, и славе,
     Он смотрит с ясной прямотою глаз…
     И хоть ни в чем он вроде не лукавит,
     И все-таки ты усомниться вправе:
     А где он будет в самый трудный час?..


     Да, мир непрост. На всех не полагайся,
     Бывает очень разным человек.
     Живи ж, надейся, радуйся, сражайся,
     Но лишь в одном, в одном не сомневайся:
     В моей любви отныне и навек!

 8 июня 2001
 Красновидово


   Два слова поэту


     Любой на свете вправе быть никчемным,
     Бездушным или каменно-минорным,
     Без всяких чувств встречающим рассвет.
     И лишь поэт обязан быть влюбленным,
     Сурово-гневным или окрыленным.
     Бесстрастный же – он вовсе не поэт!


     Бывает так: устал неимоверно
     И скрылся бы от всяческих страстей.
     Но как молчать, когда кому-то скверно
     Иль боль стоит у чьих-нибудь дверей?!


     А если кто-то у любви во власти,
     А вот сказать не в силах ничего,
     Ну как пройти мимо душевной страсти
     И не отдать несчастному в ненастье
     Хотя б частицу сердца своего?!


     А сколько в мире искреннейших женщин,
     Кому достался лед, а не удел,
     Чей путь был не увенчан, а развенчан,
     И свет в глазах досрочно потускнел…


     И, видя их притушенных, но милых,
     Кому досталось в стужах цепенеть,
     Какой же ты поэт, коли не в силах
     Вернуть тот свет и душу отогреть!


     Пусть твой удел терзания и слава
     И ты живешь, мечтая и любя,
     И все ж не можешь, не имеешь права
     Жить на планете только для себя.


     Известнее ты всех иль неизвестней –
     Не в этом суть, а в том, что в бурях бед
     Ты должен быть оружия железней…
     И, только став их верою и песней,
     Ты вправе жить со званием ПОЭТ!

 18 октября 2001
 Москва


   Секрет отношений


     Пришла неприятность, и я расстроился.
     За что мне, простите, такая «радость»?
     Но только я вроде бы успокоился,
     Как, здравствуйте: новая неприятность!


     А ты, не теряя привычной гордости,
     Спросила, взглянувши светло и ясно:
     «В чем дело? Откуда все эти сложности?
     Ведь раньше же было все так прекрасно!»


     А я улыбаюсь: мне это «нравится»…
     Все верно… Прекрасно и вправду было.
     Но дело-то в том, что одна красавица
     В ту пору ужасно меня любила…


     Когда же любовь вдруг как будто пятится
     И смотрит порой хмуровато-косо,
     Вот тут хоть убей: ничего не ладится…
     И в этом-то, видимо, суть вопроса.


     Смеешься? Ну что же: и впрямь занятно!
     Я мог бы все сложности перечислить,
     Но, вижу, тебе и без слов понятно.
     Люблю, когда люди умеют мыслить!


     Уж нам ли прекрасного не досталось?!
     И ты не зря сейчас улыбаешься.
     Ведь что нужно сделать, чтоб все получалось
     И жизнь превосходнейше состоялась?
     Ты лучше, чем кто-нибудь, догадаешься…


     Ведь сложности мира и вздох любой
     Зависят вовек лишь от нас с тобой!

 31 октября 2001
 Москва


   Сколько длится у женщины личная жизнь


     Сколько длится у женщины личная жизнь,
     Пускай хоть у самой роскошной красавицы?
     Как правило, жизнь эта продолжается,
     Пока еще внуки не родились.


     Нет-нет, в смысле возраста – все в порядке!
     И нет никаких материальных бед,
     И вроде не мучат еще недостатки,
     Но где-то зажжен уже красный свет…


     Пока на руках ее только дети,
     Пусть трудно, но беды не так страшны:
     Ребята растут, и, глядишь, на свете
     За тучками радости вновь видны!


     Пусть утро прошло. Но еще не вечер!
     Встряхнись – и цветут уже вновь цветы!
     И труд никакой не согнул ей плечи,
     И сколько в ней все еще красоты!


     Но внук – это праздник и где-то драма:
     И свет, и уже поворот в судьбе:
     Дочь нежно целует: «Послушай, мама!
     Мне надо работать, а внук – тебе…»


     А дальше, простите, такая штука:
     Проходит годок, а за ним другой,
     И дочь преподносит второго внука,
     Подарочек славный и дорогой…


     Теперь как бы новый зажегся свет:
     Тут много и трудного, и отличного!
     Но что вот до женского, очень личного…
     То здесь словно черт наложил запрет.


     Теперь всюду сабли да куры Рябушки,
     Да сказки, куда ты ни посмотри,
     Прекрасное, гордое званье «бабушки»
     Да песенки-складушки и нескладушки,
     Уборка, готовка да буквари…


     Тут все: и поплачешь, и похохочешь,
     Трудись, улыбайся и не ропщи…
     Почета, пожалуйста, сколько хочешь!
     А женское счастье? Ищи-свищи!..


     Порядок вещей тут и тверд и прочен.
     Сам быт неизменен. Согласен, пусть.
     И все ж справедливо тут все не очень,
     Не все превосходно. Душой клянусь!


     Так сколько же личная длится жизнь –
     Не важно: дурнушки или красавицы?..
     Как правило, жизнь эта продолжается,
     Пока еще внуки не родились.


     Да, жизнь наша, в сущности, быстротечна.
     Но мне бы хотелось в грядущей мгле,
     Чтоб все было правильно на земле
     И женская жизнь продолжалась вечно!

 18 ноября 2001
 Москва


   В трудный час


     Свалилось зло, какого и не чаял.
     Мир стал весь будто каменным. И вдруг
     К тебе пришел твой закадычный друг
     И в трудный час плечо свое подставил.


     И ты уже не в безнадежной мгле,
     И уж не так по сердцу лупит вьюга.
     И нет прочней опоры на земле,
     Чем то плечо надежнейшего друга…


     А есть друзья совсем иных кровей:
     Все вроде хорошо и без рисовки,
     Но дружба та живет до трудных дней,
     Как бы гнильца в красивой упаковке.


     Вот ты ему доверчиво открыл
     В нелегкий час свой нараспашку дверцы,
     А он вдруг словно напрочь позабыл,
     Что есть на свете и душа, и сердце.


     Да, в мире есть достаточно людей,
     Чья сущность лишь словесная услуга.
     Но нет, увы, ни горше, ни больней,
     Чем пустота и равнодушье друга…


     Как горько в мире споров и страстей
     Встречаться с ложью всяческого рода.
     Так дай же Бог нам истинных друзей,
     Готовых с нами и в огонь, и в воду!

 29 ноября 2001
 Москва


   Поздняя любовь


     Пусть радость к нам поздно с тобой пришла.
     Ты шутишь: «Носилась без нас как рыба!»
     Не надо ироний, не надо зла,
     Ведь все же нашла она нас, нашла,
     Давай же ей скажем за то спасибо!


     Ты только представь, что любви звезда
     Когда-то спокойно, неуловимо
     Взяла и прошла бы сторонкой мимо
     И нас не заметила, не нашла?


     Ну что бы, скажи, тогда с нами было?
     Ведь мы б с тобой были несчастней всех!
     Ты в страхе ладошкой мне рот прикрыла:
     «Об этом и думать-то даже грех!»


     Ну грех или нет – не берусь судить.
     Ты знаешь, я, в общем, не суеверен.
     Я просто доверчив и сердцем верен.
     И только в судьбу я всегда намерен
     И верить, и с нею в согласьи жить.


     Поэтому надо ли говорить:
     Мы встретились поздно или не поздно?


     Не годы способны судьбу решить,
     А люди, что могут всегда любить
     Как мы – до отчаянности серьезно.


     Вот многие, радуясь, пьют вино
     Для временно-сладкого настроенья.
     А нам ну совсем ни к чему оно,
     Ведь нам много крепче хмелеть дано
     От слов и от всяческого общенья…


     Конечно, прекрасно, когда влюбленные
     Наивною песней упоены,
     Совсем по-щенячьи, еще зеленые,
     Кидаются в первый порыв весны.


     И я тут совсем не ворчу, не ною,
     Я тоже всем сердцем люблю цветы.
     Но все ли они, просияв весною,
     Полны и до осени красоты?


     И я не лукавлю: ведь сколько раз
     Два сердца, что вспыхнули с юным пылом,
     Бросались друг к другу всего на час,
     На месяц, на два, ну на год от силы!


     А мы? Ты застенчиво улыбаешься:
     Не месяц, не два, и отнюдь не год…
     Когда настоящее вдруг придет,
     То ты с ним вовеки не распрощаешься…


     Поэтому нам ли с тобой не знать,
     Под чьей мы находимся яркой властью?!
     Давай же не годы с тобой считать,
     А песни, а звезды любви и счастья!

 25 ноября 2001
 Москва – Красновидово


   Творческая шутка


     Когда мне похвалят другого поэта,
     Мне хочется взять повесомей дубинку
     И треснуть рассказчика по затылку,
     Чтоб впредь не посмел бы выдумывать это!


     А коль кто-то сдуру меня похвалит
     Другому поэту – добру не быть!
     Поэт может даже и не ударить,
     А в ярости попросту задушить!


     Так кто хороши тут, а кто плохи?
     Отвечу: вы сердце поэта знайте:
     Хвалите при нем лишь его стихи,
     А прочих поэтов уничтожайте.

 27 апреля 2001
 Москва


   «Не печалься, что столько лет…»


     Не печалься, что столько лет
     Дни бесцельно летели мимо
     И встречалось так много бед, –
     Это часто неотвратимо…


     Не считай, что проигран бой
     И что холодно все и пусто,
     Вот не встреться вдруг мы с тобой –
     Жизнь и впрямь бы могла быть грустной.


     Пусть не часто любовь встречается
     И ветра гудят за дверьми…
     Мы же встретились, черт возьми!
     Так о чем же теперь печалиться?!


     Но с какой ни рвались бы силою
     Две надежды сквозь мрак и свет,
     А без веры друг к другу, милая,
     Никакого ведь счастья нет!


     Там, где будут сердца терзаться,
     На ревнивом огне горя,
     Ну откуда же счастью взяться?
     Все прекрасное будет зря…


     Тут и спорить-то просто нечего,
     Вот же самый простой подход:
     Ревность часто зазря грызет, –
     Ибо честные люди доверчивы.
     Недоверчив же тот, кто лжет.


     Так давай же сметать сомнения,
     Что нам радость зазря терять!
     Есть прекрасное предложение:
     Взять – и твердо принять решение
     Абсолютнейше доверять!

 5 декабря 2000
 Москва


   Ночь под Ивана Купалу


     Сегодня поразительная ночь!
     Сегодня небывалое сбывается, –
     Печаль и горе улетают прочь,
     И все мечты чудесно исполняются!


     Сегодня – всем фантазиям простор!
     Сегодня можно славно веселиться:
     Перескочить, смеясь, через костер,
     Стремясь причем нигде не опалиться…


     Все нынче рвется в сказку: конный, пеший,
     Свистит вдали разбойный соловей,


     Хохочет в чаще, подвывая, леший,
     Русалки в реку прыгают с ветвей…


     Да, нынче тайна – за любым кустом,
     Ведь здесь когда-то, словно бы приснилось,
     Снегурочка, кружась перед костром,
     Чуть слышно вскрикнув, в ветре растворилась…


     В подобный час, как и в былые годы,
     От всей души неплохо погадать!
     И под крылом ночного небосвода
     Водить, как наши предки, хороводы
     И даже клад, быть может, отыскать!


     Волшебник, всем удачу обещающий,
     Наверно, мимо все-таки прошел!
     А папоротник, в полночь расцветающий,
     Пожалуй, вряд ли кто-нибудь нашел…


     Клад признает удачливых и смелых,
     Идущих в бой сквозь истины и ложь,
     Конечно, клад найти – святое дело!
     Но как откроешь? Где его найдешь?


     Ведь медлить здесь не следует нисколько!
     Тут все сомненья и смущенья – прочь!
     Ведь если клад отыскивать, то только
     Лишь вот в такую сказочную ночь!


     И я ему стократно был бы рад!
     Я молча руку протянул. И что же…
     Кто скажет мне: я беден иль богат?
     Рассыпав темно-русый водопад,
     Со мною рядом ровно дышит «клад»…
     И вряд ли есть хоть что-нибудь дороже…

 7 июля 2000
 В ночь под Ивана Купалу.
 Красновидово


   «Слово может согреть, окрылить и спасти…»


     Слово может согреть, окрылить и спасти,
     Осчастливить и льды протаранить.
     Слово может нам тысячи бед принести,
     Оскорбить и безжалостно ранить.


     А поэтому скажем себе сурово:
     «Чтобы не было в жизни ненужных бед,
     Надо думать, ребята, над каждым словом,
     Ибо слов невесомых на свете нет!»

 30 января 2000 года.
 Москва


   Пусть уходят года


     Звезды мягко смотрят с небосвода,
     Время с ветром уплывают вдаль,
     Где же ты была все эти годы?
     С кем делила радость и печаль?


     Знаю: каждый шел своей стезею
     Сквозь невзгоды, радости и мрак…
     Может, встреться раньше мы с тобою –
     Многое сложилось бы не так…


     Только светофор зеленый светится
     В мире не для каждого порой.
     Да и кто дозволил бы нам встретиться:
     Ты была с другим, а я – с другой…


     И к тому ж, как подтверждает практика,
     Трудно, хоть за совесть, хоть за страх,
     Два уже сложившихся характера
     Подогнать как зубчики в часах.


     Потому не стоит, ей же богу! –
     Упрекать минувшие года.
     Лучше, даже пусть не без труда,
     Проложить нам новую дорогу.


     Пусть же праздник – не сплошная нить,
     И не просто в этом мире жить,
     Только что нам сетовать с тобою,
     Лучше просто верить и ценить
     Все, что нам подарено судьбою!


     Пусть хоть годы, хоть ветра в упор,
     Все равно не поздно жить для счастья.
     Вот и весь, пожалуй, разговор,
     Все же остальное в нашей власти!

 29 июня 2001
 Красновидово


   Ночная песня


     Фиолетовый вечер забрался в сад,
     Рассыпая пушинками сновиденья.
     А деревья все шепчутся и не спят,
     А деревья любуются на закат,
     И кивают, и щурятся с наслажденьем.


     – Спать пора, – прошептал, улыбаясь, вечер,
     Он приятелю синим платком махнул,
     И тогда, по-разбойничьи свистнув, ветер
     Подлетел и багровый закат задул.


     Покружил и умчал по дороге прочь.
     Сразу стало темно и пустынно даже.
     Это в черных одеждах шагнула ночь
     И развесила мрак, как густую пряжу.


     И от этой сгустившейся темноты,
     Что застыла недвижно, как в карауле,
     Все деревья, все травы и все цветы
     Тихо-тихо ресницы свои сомкнули.


     А чтоб спать им светло и спокойно было
     И никто не нарушил бы тишину,
     Ночь бесшумно созвездья вверху включила
     И большую оранжевую луну.


     Всюду блики: по саду и у крылечка,
     Будто кто-то швырнул миллион монет.
     За оврагом притихшая сонно речка,
     Словно мокрый асфальт, отражает свет.


     У рябины во мраке дрожат рубины
     Темно-красным огнем. А внизу под ней
     Сруб колодца, как горло бутыли винной,
     Что закопана в землю до вешних дней.


     В вышину, точно в вечность, раскрыты двери.
     Над кустами качается лунный дым,
     И трава, будто мех дорогого зверя,
     Отливает то синим, то золотым…


     Красота – все загадочней, ярче, шире,
     Словно всюду от счастья висят ключи,
     Тонко звезды позванивают в эфире…
     И затмить красоту эту может в мире
     Лишь любовь, что шагнет вдруг к тебе в ночи!



   Высокий свет


     Мы привыкли всегда вспоминать о Боге,
     Не тогда, когда в сердце веселый свет,
     А когда мы в беде, а когда мы в тревоге
     И надежд впереди ощутимых нет.


     Когда боль нас грызет и обида гложет
     И невзгоды теснят нас со всех сторон,
     Кто придет к нам? Поддержит, простит, поможет?
     Вопрошать бесполезно: конечно, Он…


     Так давайте ж подумаем вновь и вновь,
     Но всерьез, а не как-нибудь там поспешно:
     Почему в нас всех крепче живет любовь
     Не к другим, а к себе так светло и нежно?


     А секретов-то нету здесь никаких.
     Тут напротив: прямая как свет дорога:
     Потому что любить горячо других –
     Это значит любить всей душою Бога!


     Что скрывать: жизнь, конечно же, не проста,
     Тут важнее всего не посты-молитвы,
     А к другим, словно мир посредине битвы,
     То есть к людям высокая доброта.


     И, коль станет Любовь этой вечной базой, –
     Светлым ветром надуются паруса…
     И тогда за дела, а отнюдь не фразы,
     Улыбнутся душе твоей небеса…

 13 июня 2001
 Красновидово


   Люблю сердца, способные простить


     Люблю сердца, способные простить.
     Нет-нет, отнюдь не как-нибудь бездумно,
     А с добрым сердцем, искренно и умно.
     Простить – как бы занозу удалить…


     Подчас так сладко горечь затаить,
     Ведь нет теперь уже пути обратно,
     А выйдет случай – крепко отомстить!
     Приятно? Да и как еще приятно!


     Коль отомстил – считай, что повезло:
     Дал сдачу на укусы бессердечности!
     Но зло обычно порождает зло,
     И так идет, порой, до бесконечности…


     От всепрощенья сердце не согрето,
     А беспринципность – сущая беда.
     Есть зло, когда прощенья просто нету!
     И все же так бывает не всегда.


     Пусть гневаться и даже раздражаться
     Приходится, хоть это не легко.
     А все же зло, коль честно разобраться, –
     Зачем хитрить?! Давайте признаваться:
     Порой совсем не так уж велико!


     Месть с добротою сложно совмещать.
     И что порой важнее, я не знаю,
     И все-таки стократно повторяю:
     Люблю сердца, способные прощать!

 <17 сентября 2001>


   Бермудская погода


     Она его безжалостно бранит
     За то, что от забот она устала,
     Что все не так, всего на свете мало…
     А он – ни слова. Каменно молчит.


     Молчит, как позабытый богом остров,
     Встречая вьюги и сварливый гром.
     Как терпит он характер этот чертов?
     И по столу не стукнет кулаком?!


     Да, он молчит и бурь не затевает,
     Хоть не приемлет этот дикий стиль.
     Так кто ж молчанье это разгадает?
     Не в том ли суть, что он отлично знает,
     Что после бури наступает штиль.


     Штиль, полный ярко-радужного света,
     Где соловьи поют до хрипоты,
     Где всё горячей нежностью согрето
     И, хохоча, сбываются мечты…


     Он снова и обласкан, и любим,
     Она смахнет и хмарь, и непогоду,
     А будь невзгода – кинется за ним
     Без колебаний и в огонь, и в воду!


     Казалось бы: настали чудеса,
     Но минет золотая полоса –
     И грянут снова жалобы и бури…


     Так как же можно мучить и любить?
     Увы, вразрез и смыслу, и природе,
     Почти решая: «быть или не быть?»
     Ну почему не могут люди жить
     Всегда-всегда при солнечной погоде?!

 12 августа 2001
 Москва


   Веселые споры


     Мы спорим порой будто две державы,
     А после смеемся, слегка устав.
     И все же не могут быть оба правы,
     При спорах один все равно не прав.


     Ах, люди! Ведь каждый, ей-богу, дивен.
     Вот книгу читаем и снова спор:
     «Ты знаешь, прости, но роман наивен» –
     «Наивен? Но это же просто вздор!»


     А может ли сеять раздор природа?
     Еще бы! И даже порой с утра:
     «Взгляни: нынче сказка, а не погода!»
     «Да, да – препаскуднейшая жара!»


     А бывает ли так: не склоня головы,
     Оба спорят, но оба при этом правы?!
     Да, когда они фразу за фразой рубят,
     Но при этом безбожно друг друга любят!

 5 августа 2001
 Красновидово


   Раздумье над классикой


     Возможно, я что-то не так скажу,
     И пусть будут спорными строки эти,
     Но так уж я, видно, живу на свете,
     Что против души своей не грешу.


     В дружбу я верил с мальчишьих лет,
     Но только в действительно настоящую,
     До самого неба костром летящую,
     Такую, какой и прекрасней нет!


     Но разве же есть на земле костер,
     Жарче того, что зажгли когда-то
     Два сердца с высот Воробьевых гор,
     На веки веков горячо и свято?!


     О, как я о дружбе такой мечтал
     И как был канонами околдован,
     Пока не осмыслил, пока не познал
     И в чем-то вдруг не был разочарован.


     Пусть каждый ярчайшею жизнью жил,
     Но в этом союзе, клянусь хоть небом,
     Что только один из двоих дружил,
     Другой же тем другом высоким не был!


     Да, не был. Пусть сложен житейский круг,
     Но я допускаю, хотя и туго,
     Что к другу приехавший в гости друг
     Мог даже влюбиться в супругу друга.


     Влюбиться, но смуты своей сердечной
     Даже и взглядом не показать,
     Тем паче, что друг его, что скрывать,
     Любил свою милую бесконечно.


     Сердце… Но можно ль тут приказать?
     Не знаю. Но если и вспыхнут страсти,
     Пусть трудно чувствами управлять,
     Но что допустить и как поступать,
     Вот это все-таки в нашей власти!


     Я гения чту за могучий ум,
     За «Колокол», бивший в сердца набатом,
     И все же могу я под грузом дум
     Считать, что не все тут, быть может, свято.


     И надо ли, правды не уроня,
     Внушать мне, как высшую из примеров,
     Дружбу, в которую у меня
     Нету великой и светлой веры.


     Ведь дружба – есть чувство, как жизнь, святое,
     Так как же уверовать и понять,
     Что можно дружить и навек отнять
     У друга самое дорогое?!


     А вера моя до могилы в том,
     Что подлинный друг, ну а как иначе,
     Лишь тот, кому твердо доверишь дом,
     Деньги, жену и себя в придачу!


     Стараясь все мудрое познавать,
     Держусь я всю жизнь непреклонных взглядов,
     Что классику следует уважать,
     Осмысливать, трепетно изучать,
     Но падать вот ниц перед ней не надо.


     А тех, кто сочтет это слишком смелым
     Иль попросту дерзким, хочу спросить:
     Желали б вы в жизни вот так дружить?
     Молчите? Вот в этом-то все и дело…



   Мы идем с тобой, взявшись за руки


     Мы идем с тобой, взявшись за руки,
     Вдоль бульвара меж тополей.
     Я б хотел тебя вскинуть на руки
     И нести по планете всей…


     Ты смеешься: «Увы, когда-то
     Я легка была словно пух…
     А теперь не бесплотный дух!
     И поднять меня сложновато…»


     «Что мне груз! – говорю я. – Милая!
     Пусть года по судьбе прошлись.
     Только я еще с доброй силою,
     Мог тебя б еще вскинуть ввысь!


     Впрочем, сколько бы плоть ни весила,
     Только надо признаться смело,
     Что характер наш, скажем весело,
     Иногда повесомей тела…


     И, прости за такую фразу,
     Только, если зажжен огнем,
     Я вздыму тебя ввысь не сразу…
     Значит, дело тут только в нем.


     А коль так, то во имя мудрости
     Ты характер чуть-чуть измени:
     Убери из него все трудности,
     А все нежности сохрани.


     Вот тогда-то мы, взявшись за руки,
     Может, станем зари светлей,
     И тебя сквозь огни-фонарики
     Я уверенно, вскинув на руки,
     Пронесу по планете всей!»

 11 октября 2001
 Москва


   У любви не бывает разлук


     У любви не бывает разлук,
     У любви есть одни только встречи,
     До смешного счастливые речи
     И ни лжи, ни тем более мук.


     «Как же так! – скажут мне. – Где любовь,
     Там всегда и обиды, и споры,
     Бесконечные ревности, ссоры,
     Примиренья и ревности вновь!»


     Но давайте подумаем здраво:
     Там – то счастье, то – лесть, то – месть.
     Бесконечных эмоций лава,
     Только есть ли уверенность, право,
     В том, что это любовь и есть?!


     При любви ведь не жгут корабли,
     И разлука в любви не считается,
     Даже если сердца друг от друга вдали,
     Встреча все-таки продолжается!


     Ну так скажем же вновь и вновь:
     При любви все обиды мнимы,
     Ибо там, где живет любовь,
     Все преграды преодолимы!

 <3 октября 2002
 Москва>


   Подземные боги


     В брезентовой робе и грубой каске
     Глядит он сквозь лампочки тусклый свет.
     Бесспорно, что в самой суровой сказке
     Подобной судьбы абсолютно нет!


     О сколько же, сколько у нас воспето
     Профессий сияющих и имен,
     Где все и любовью людской согрето,
     И славой буквально со всех сторон!


     С любого открытия или старта
     Легко и свободно, и тут, и там,
     Мы знаем буквально по именам
     Артиста, ученого, космонавта.


     А рядом, уж вы меня извините,
     Но в душу откройте на мир окно:
     Попробуйте, вспомните, назовите
     Шахтерское имя хотя б одно?!


     Не надо, не мучайтесь, не старайтесь!
     Оставим в покое наш мудрый ум:


     Ведь сколько тут, право, ни напрягайтесь,
     А выйдет всего лишь абстрактный шум…


     В кино и романах вздымали стяги,
     Отвагу воспев и светло, и споро.
     Но много ль найдешь на земле отваги,
     Сравнимой с бессмертьем судьбы шахтера?!


     Вы только представьте на миг единый,
     Как движется в мрак преисподней клеть,
     Туда, где практически жизнь и смерть
     Смешались друг с другом неразделимо…


     Туда, где в тяжелых как мрак словах
     Смешались легенда с недоброй былью,
     Где часто метана в угольной пыли
     Побольше, чем воздуха, раза в два…


     Туда, где тревогу, что душу гложет,
     Соленою шуткой гвоздят слегка,
     Где пласт раздавить тебя разом может
     Буквально как муху или жука!


     И это не сказочки, не кошмары,
     Мы правду замазывать не хотим!
     Прибавьте еще ко всему пожары,
     А следом ползущий по штреку дым…


     Мы звезд всевозможнейших почитаем –
     Артистов, ученых и сверх того
     Пилота, спортсмена, бог весть кого!
     И только шахтеров вовек не знаем,
     Не знаем буквально ни одного…


     А надо бы очень и очень многих,
     Кому по отваге и равных нет,


     Ведь это воистину люди-боги,
     Что там, в преисподней, ведя дороги,
     Нам дарят и силу, и жизнь, и свет!

 25 августа 2002
 Красновидово


   Сказка о любви


     Они без слов понимали друг друга,
     И не было в мире сердец нежней.
     Он бурно любил. А его подруга
     Любила, быть может, еще сильней.


     Есть множество чувств на земной планете,
     И все-таки, что там ни говори,
     Навряд ли найдется прибор на свете,
     Способный измерить накал любви.


     Насколько все было у них счастливо –
     Прочувствовать было бы слишком сложно.
     Однако же было все так красиво,
     Что попросту вычислить невозможно!


     И все ж вдруг такое порой случается,
     Что там, где все тысячу раз прекрасно,
     Свершается вдруг до того ужасно,
     Что просто в сознаньи не умещается…


     Встречая весенне-душистый шквал,
     Шагнули они вдруг беде навстречу,
     И в самый спокойный и светлый вечер
     Попали под бешеный самосвал.


     А дальше, как тысячи лет подряд,
     Взлетев под сияющий свод святилища,
     Они оказались у врат чистилища,
     Откуда дорога и в рай, и в ад…


     И, глядя печально в свои бумаги,
     Сказал им сурово премудрый Петр:
     «Хоть думай о горе, хоть думай о благе,
     А промысел Высший и чист и тверд.


     Кому-то грустится, кому-то хохочется,
     Ведь судьбы не мы, а за нас вершат,
     Не все получается так, как хочется,
     Тебе, – он сказал ей, – дорога прочится
     Отныне и присно в кромешный ад.


     Когда-то ты в юности нагрешила,
     И ныне, что выпало – принимай.
     А мужу иное Судьба решила:
     Грешил ты немного, что было – то было,
     Ступай же отныне в прекрасный рай!»


     Но он на колени упал с мольбою:
     «Пусть будет такой и ее стезя!
     Оставь же ее навсегда со мною!»
     Но Петр покачал головой: «Нельзя!


     Конечно, все это ужасно сложно,
     Но так существует мильоны лет:
     Вот если за грешником вслед, то можно,
     Но только подумать здесь крепко должно:
     Обратной дороги оттуда нет!»


     Но он улыбнулся: «Смешной секрет!
     Разлука в любви – пострашней страданий!»
     И в страшную лаву без колебаний
     Он прыгнул навечно за милой вслед!


     Мораль тут излишня: пойми и знай:
     Ведь если бы все мы вот так любили,
     То чувства людей обрели бы крылья,
     А наша земля превратилась в рай…

 29 января 2002
 Москва


   На исходный рубеж


     – Позволь-ка прикурить, земляк!
     Склонились… Огонек мелькает…
     – Да легче ты. Кури в кулак.
     Опять патруль ночной летает.


     С утра был дождик проливной,
     Но к ночи небо чистым стало,
     И в щелях, залитых водой,
     Луна, качаясь, задрожала…


     Шли по обочине гуськом,
     Еще вчера был путь хороший,
     А нынче мокрый чернозем
     Лип к сапогам пудовой ношей.


     Стряхни его – ступи ногой,
     И снова то же повторится.
     А утром с ходу прямо в бой…


     – Эй, спать, товарищ, не годится!
     Пехотный батальон шагал
     Туда, где лопались ракеты,
     Где высился Турецкий вал,
     Еще не тронутый рассветом.


     Все шли и думали. О чем?
     О том ли, что трудна дорога?
     О доме, близких иль о том,
     Что хорошо б поспать немного?


     Не спят уж третью ночь подряд,
     Счет потеряли километрам,
     А звезды ласково горят,
     И тянет мягким южным ветром…


     Конец дороге. Перекоп!
     Но сон упрямо клеит веки…
     Видать, привычка в человеке:
     Ночлег бойцу – любой окоп.


     Посмотришь – оторопь возьмет.
     Повсюду: лежа, сидя, стоя,
     В траншеях, в ровиках – народ
     Спит, спит всего за час до боя!


     Все будет: грохот, лязг и вой…
     Пока ж солдатам крепко спится.
     Глядят луна да часовой
     На сном разглаженные лица.

 1944


   Вернулся

   Другу Борису


     Сгоревшие хаты, пустые сады,
     Несжатые полосы хлеба.
     Глазницы воронок зрачками воды
     Уставились в мутное небо.


     В разбитой часовенке ветер гудит,
     Пройдя амбразуры и ниши,
     И с хрустом губами листы шевелит
     В изжеванной временем крыше.


     Все рыжий огонь пролизал, истребил,
     И вид пепелища ужасен.
     Лишь дождь перевязкой воды исцелил
     Осколком пораненный ясень.


     К нему прислонился промокший солдат.
     Вокруг ни плетня, ни строенья…


     Не выскажешь словом, как тяжек возврат
     К останкам родного селенья!


     Нет сил, чтоб спокойно на это смотреть.
     Такое любого расстроит.
     Солдат же вернулся сюда не жалеть, –
     Пришел он, чтоб заново строить!

 1946


   Прислали к нам девушку в полк медсестрой


     Прислали к нам девушку в полк медсестрой.
     Она в телогрейке ходила.
     Отменно была некрасива собой,
     С бойцами махорку курила.


     Со смертью в те дни мы встречались не раз
     В походах, в боях, на привале,
     Но смеха девичьего, девичьих глаз
     Солдаты давно не встречали.


     Увы, красоте тут вовек не расцвесть!
     На том мы, вздыхая, сходились.
     Но выбора нету, а девушка есть,
     И все в нее дружно влюбились.


     Теперь вам, девчата, пожалуй, вовек
     Такое не сможет присниться,
     Чтоб разом влюбилось семьсот человек
     В одну полковую сестрицу!


     От старших чинов до любого бойца
     Все как-то подтянутей стали,
     Небритого больше не встретишь лица,
     Блестят ордена и медали.


     Дарили ей фото, поили чайком,
     Понравиться каждый старался.
     Шли слухи, что даже начштаба тайком
     В стихах перед ней изливался.


     Полковник и тот забывал про года,
     Болтая с сестрицею нашей.
     А ей, без сомнения, мнилось тогда,
     Что всех она девушек краше.


     Ее посещенье казалось бойцам
     Звездою, сверкнувшей в землянке.
     И шла медсестра по солдатским сердцам
     С уверенно-гордой осанкой.


     Но вот и Победа!.. Колес перестук…
     И всюду, как самых достойных,
     Встречали нас нежные взгляды подруг,
     Веселых, красивых и стройных.


     И радужный образ сестры полковой
     Стал сразу бледнеть, расплываться.
     Сурова, груба, некрасива собой…
     Ну где ей с иными тягаться!


     Ну где ей тягаться!.. А все-таки с ней
     Мы стыли в промозглой траншее,
     Мы с нею не раз хоронили друзей,
     Шагали под пулями с нею.


     Бойцы возвращались к подругам своим.
     Ужель их за то осудить?
     Влюбленность порой исчезает как дым,
     Но дружбу нельзя позабыть!


     Солдат ожидали невесты и жены.
     Встречая на каждом вокзале,


     Они со слезами бежали к вагонам
     И милых своих обнимали.


     Шумел у вагонов народ до утра –
     Улыбки, букеты, косынки…
     И в час расставанья смеялась сестра,
     Старательно пряча слезинки.


     А дома не раз еще вспомнит боец
     О девушке в ватнике сером,
     Что крепко держала семь сотен сердец
     В своем кулачке загорелом!

 1947


   Трус


     Страх за плечи схватил руками:
     – Стой! На гибель идешь, ложись!
     Впереди визг шрапнели, пламя…
     Здесь окопчик – спасенье, жизнь.


     Взвод в атаку поднялся с маху.
     Нет, не дрогнул пехотный взвод.
     Каждый липкие руки страха
     Отстранил и шагнул вперед.


     Трус пригнулся, дрожа всем телом,
     Зашептал про жену, про дом…
     Щеки стали простынно-белы,
     Сапоги налились свинцом.


     Взвод уж бился в чужих траншеях,
     Враг не выдержал, враг бежал!
     Трус, от ужаса костенея,
     Вжался в глину и не дышал.


     …Ночь подкралась бочком к пехоте,
     В сон тяжелый свалила тьма,


     И луна в золоченой кофте
     Чинно села на край холма.


     Мрак, редея, уходит прочь.
     Скоро бой. Взвод с привала снялся.
     Трус уже ничего не боялся, –
     Был расстрелян он в эту ночь!

 1948


   Морская пехота


     Пехота смертельно устала
     Под Мгой оборону держать.
     В окопах людей не хватало,
     Двух рот от полка не собрать.


     Двадцатые сутки подряд
     От взрывов кипело болото.
     Смертельно устала пехота,
     Но помощи ждал Ленинград.


     И в топи, на выступе суши,
     Мы яростно бились с врагом.
     Отсюда ракетным дождем
     Без промаха били «катюши».


     Да, было нам трудно, но вскоре
     Ударил могучий прибой,
     И на берег хлынуло море
     Тяжелой, гудящей волной.


     Штыки, бескозырки, бушлаты,
     На выручку друга, вперед!
     Держитесь, держитесь, ребята!
     Морская пехота идет!


     Врагу мы повытрясли душу,
     А в полдень под тенью берез
     Сидели наводчик «катюши»
     И русый плечистый матрос.


     Костер сухостоем хрустел.
     Шипел котелок, закипая.
     Матрос, автомат прочищая,
     Задумчиво, тихо свистел…


     Недолог солдатский привал,
     Но мы подружиться успели,
     Курили, смеялись и пели,
     Потом он, прощаясь, сказал:


     – Пора мне, братишка, к своим,
     В бою я, сам знаешь, не трушу.
     Ты славно наводишь «катюшу»,
     И город мы свой отстоим.
     Дай лишнюю пачку патронов.


     Ну, руку, дружище! Прощай.
     Запомни: Степан Филимонов.
     Жив будешь, в Кронштадт приезжай.


     А коли со мною что будет,
     То вскоре на кромку огня
     Другой Филимонов прибудет –
     Сын Колька растет у меня.


     Окончилась встреча на этом.
     Военная служба не ждет.
     На новый участок с рассветом
     Морская пехота идет.


     Погиб Филимонов под Брестом,
     О том я недавно узнал.
     Но сын его вырос и встал
     В строю на свободное место.


     Вот мимо дворов, мимо кленов
     Чеканно шагает отряд.
     Идет Николай Филимонов
     Среди загорелых ребят.


     С обочин и слева и справа
     Им радостно машет народ:
     Идет наша русская слава –
     Морская пехота идет!

 1949


   Моему сыну


     Я на ладонь положил без усилия
     Туго спеленатый теплый пакет.
     Отчество есть у него и фамилия,
     Только вот имени все еще нет.


     Имя найдем. Тут не в этом вопрос.
     Главное то, что мальчишка родился!
     Угол пакета слегка приоткрылся,
     Видно лишь соску да пуговку-нос…


     В сад заползают вечерние тени.
     Спит и не знает недельный малец,
     Что у кроватки сидят в восхищенье
     Гордо застывшие мать и отец.


     Раньше смеялся я, встретив родителей,
     Слишком пристрастных к младенцам своим.
     Я говорил им: «Вы просто вредители,
     Главное – выдержка, строгость, режим!»


     Так поучал я. Но вот, наконец,
     В комнате нашей заплакал малец.
     Где наша выдержка? Разве ж мы строги?
     Вместо покоя – сплошные тревоги:


     То наша люстра нам кажется яркой,
     То сыну холодно, то сыну жарко,
     То он покашлял, а то он вздохнул,
     То он поморщился, то он чихнул…


     Впрочем, я краски сгустил преднамеренно.
     Страхи исчезнут, мы в этом уверены.
     Пусть холостяк надо мной посмеется,
     Станет родителем – смех оборвется.


     Спит мой мальчишка на даче под соснами,
     Стиснув пустышку беззубыми деснами.
     Мир перед ним расстелился дорогами
     С радостью, горем, покоем, тревогами…


     Вырастет он и узнает, как я
     Жил, чтоб дороги те стали прямее.
     Я защищал их, и вражья броня
     Гнулась, как жесть, перед правдой моею!


     Шел я недаром дорогой побед.
     Вновь утро мира горит над страною.
     Но за победу, за солнечный свет
     Я заплатил дорогою ценою.


     В гуле боев, много весен назад,
     Шел я и видел деревни и реки,
     Видел друзей. Но ударил снаряд –
     И темнота обступила навеки…


     – Доктор, да сделайте ж вы что-нибудь!
     Слышите, доктор! Я крепок, я молод. –
     Доктор бессилен. Слова его – холод:
     – Рад бы, товарищ, да глаз не вернуть.


     – Доктор, оставьте прогнозы и книжки!
     Жаль, вас сегодня поблизости нет.
     Ведь через десять полуночных лет
     Из-под ресниц засияв, у сынишки
     Снова глаза мои смотрят на свет.


     Раньше в них было кипение боя,
     В них отражались пожаров огни.
     Нынче глаза эти видят иное,
     Стали спокойней и мягче они,
     Чистой ребячьей умыты слезою.


     Ты береги их, мой маленький сын!
     Их я не прятал от правды суровой,
     Я их не жмурил в атаке стрелковой,
     Встретясь со смертью один на один.


     Ими я видел и сирот, и вдов,
     Ими смотрел на гвардейское знамя,
     Ими я видел бегущих врагов,
     Видел победы далекое пламя.


     С ними шагал я уверенно к цели,
     С ними страну расчищал от руин.
     Эти глаза для Отчизны горели!
     Ты береги их, мой маленький сын!


     Тени в саду все длиннее ложатся…
     Где-то пропел паровозный гудок…
     Ветер, устав по дорогам слоняться,
     Чуть покружил и улегся у ног…


     Спит мой мальчишка на даче под соснами,
     Стиснув пустышку беззубыми деснами.


     Мир перед ним расстелился дорогами
     С радостью, горем, покоем, тревогами…


     Нет! Не пойдет он тропинкой кривою.
     Счастье себе он добудет иное:
     Выкует счастье, как в горне кузнец.
     Верю я в счастье его золотое.
     Верю всем сердцем! На то я – отец.

 1954


   Шли солдаты


     Вдоль села, держа равненье,
     Мимо школы, мимо хат,
     Шел с военного ученья
     По дороге взвод солдат.


     Солнце каски золотило,
     Пламенел колхозный сад.
     Свой шуршащий листопад
     Осень под ноги стелила.


     До казарм неблизок путь,
     Шли, мечтая о привале,
     Только песню не бросали –
     С песней шире дышит грудь.


     Возле рощи над рекою
     Лейтенант фуражку снял,
     Пот со лба смахнул рукою
     И скомандовал: – Привал!


     Ветер, травы шевеля,
     Обдавал речной прохладой.
     За рекой мычало стадо,
     А кругом поля, поля…


     От села дымком тянуло,
     Рожь косынками цвела.
     Песня крыльями взмахнула
     И над рощей поплыла.


     Снял планшетку лейтенант,
     Подошел к воде умыться.
     – Разрешите обратиться, –
     Козырнул ему сержант.


     – Там девчата говорят,
     Что рабочих рук нехватка.
     Нам помочь бы для порядка,
     Кто желает из солдат?


     Взводный молвил: – Одобряю.
     Только время нас не ждет.
     Но коль просит целый взвод,
     В счет привала – разрешаю.


     Рожь качалась впереди
     И приветливо шепталась:
     – Ну, гвардейцы, прочь усталость,
     Кто желает, выходи!


     Не жалели рук ребята.
     Как грибы, скирды росли.
     Восхищенные девчата
     Надивиться не могли.


     После крепко руки жали,
     Угощали молоком,
     Шумно с песней всем селом
     До плотины провожали.


     Солнце село в отдаленье,
     На воде дрожал закат.
     Шел с военного ученья
     По дороге взвод солдат.

 1954


   Стихи о солдатской шутке


     Из чьих-то уст взлетела над кострами,
     На миг повисла пауза… И эхо
     Метнулось в лес широкими кругами
     Солдатского раскатистого смеха.


     Ой, шутка, шутка – выдумка народа!
     Порой горька, порой солоновата,
     Ты облегчала тяготы похода,
     Гнала тоску окопного солдата.


     Случись привал, свободная минутка
     В степи, в лесу на пнях бритоголовых,
     Как тотчас в круг уже выходит шутка,
     Светлеют лица воинов суровых.


     Повсюду с нами в стужу и метели,
     В жару и грязь по придорожным вехам
     Шагала ты в пилотке и шинели
     И с вещмешком, набитым громким смехом.


     Звучал приказ. Снаряды землю рыли.
     Вперед, гвардейцы! Страха мы не знаем.
     Что скромничать – мы так фашистов били,
     Что им и смерть порой казалась раем…


     Все позади: вернулись эшелоны,
     Страна опять живет по мирным планам.
     Мы из винтовок вынули патроны,
     Но выпускать из рук оружье рано.


     Взвод на ученье. Грозен шаг у взвода.
     А в перекур веселье бьет каскадом.
     Ой, шутка, шутка – выдумка народа!
     Ты снова здесь, ты снова с нами рядом.


     Кто нерадив, кто трудности боится,
     Ребята дружно высмеять готовы.
     И вот сидит он хмурый и пунцовый
     И рад бы хоть сквозь землю провалиться…


     И в мирный час, как в час войны когда-то,
     Солдат наш свято долг свой исполняет.
     Что б ни стряслось – солдат не унывает,
     И всюду шутка – спутница солдата.


     В кругу друзей, свернувши самокрутку,
     Стоит солдат и весело смеется.
     Но грянь война – враг горько ошибется:
     В бою солдат наш гневен не на шутку!

 1955


   Новобранцы


     Тяжелые ранцы,
     Усталые ноги.
     Идут новобранцы
     По пыльной дороге.


     Ремни сыромятные
     Врезались в плечи.
     Горячее солнце
     Да ветер навстречу.


     Седьмая верста,
     И восьмая верста.
     Ни хаты, ни тени,
     Дорога пуста.


     Броски, перебежки,
     Весь день в напряженье.
     Упасть бы в траву
     И лежать без движенья.


     Нет сил сапога
     Оторвать от земли.


     Броски, перебежки,
     «Коротким, коли!»


     О милой забудешь,
     Шутить перестанешь.
     Сдается, что так
     Ты недолго протянешь.


     Проходит неделя,
     Проходит другая,
     Ребята бодрее
     И тверже шагают.


     И кажется, ветер
     Гудит веселее
     И пот утирает
     Ладонью своею.


     Ремни уж не режут
     Плеча, как бывало.
     Все чаще, все звонче
     Поет запевала.


     Светлее улыбки,
     Уверенней взгляд,
     И письма к любимой
     Все чаще летят.


     От выкладки полной
     Не горбятся спины.
     Былых новобранцев
     Уж нет и в помине.


     Широкая песня
     Да крепкие ноги.
     Шагают солдаты
     Вперед по дороге!

 1955


   Рассказ о войне


     В блиндаже, на соломе свернувшись,
     Я нередко мечтал в тишине,
     Как, в родную столицу вернувшись,
     Поведу я рассказ о войне.


     Развалюсь на широком диване,
     Ароматный «Казбек» закурю
     И все то, что обдумал заране,
     Слово в слово родным повторю.


     Расскажу им про белые ночи,
     Не про те, что полны вдохновенья,
     А про те, что минуты короче,
     Если утром идти в наступленье.


     Ночи белые чуду подобны!
     Но бойцы тех ночей не любили:
     В эти ночи особенно злобно
     Нас на Волховском фронте бомбили.


     Вспомню стужу и Малую Влою,
     Где к рукам прилипали винтовки,
     Где дружок мой, рискнув головою,
     Бросил немцам в окопы листовки.


     Не сработал «моральный заряд»,
     Немцы, видно, листков не читали.
     Девять раз мы в атаку вставали,
     Девять раз отползали назад.


     Только взяли мы Малую Влою,
     Взяли кровью, упорством, штыками,
     Взяли вместе с германской мукою,
     Складом мин и «трофейными» вшами.


     Расскажу, как убит был в сраженье
     Мой дружок возле Волхов-реки,
     Как неделю я был в окруженье
     И в ладонь шелушил колоски.


     Я настолько был полон войною,
     Что, казалось, вернись я живым,
     Я, пожалуй, и рта не закрою –
     И своим расскажу и чужим.


     Переправы, походы, метели…
     Разве вправе о них я забыть?!
     Если даже крючки на шинели –
     Дай язык им – начнут говорить!


     Так я думал в холодной землянке,
     Рукавом протирая прицел,
     На разбитом глухом полустанке,
     Что на подступах к городу Л.


     Только вышло, что мы опоздали.
     И пока мы шагали вперед,
     Про войну, про суровый поход
     Здесь немало уже рассказали.


     Даже то, как мы бились за Влою,
     Описали в стихах и романе
     Те, кто, может быть, был под Уфою
     Или дома сидел на диване.


     Только нам ли, друзья, обижаться,
     Если первыми тут не успели?
     Все же нам доводилось сражаться,
     Все же наши походы воспели!


     Значит, мы не в убытке в итоге,
     И спасибо за добрые книжки.
     Еще долго любому мальчишке
     Будут грезиться наши дороги…


     А рассказы? И мы не отстанем,
     И расскажем, и песню затянем.
     А к тому же нашивки и раны –
     Это тоже стихи и романы!


     Снова песни звенят по стране.
     Рожь встает, блиндажи закрывая.
     Это тоже рассказ о войне,
     Наше счастье и слава живая!

 1955


   Я поэт сугубо молодежный


     Друзья мои! Понять совсем не сложно,
     Зачем я больше лирику пишу,
     Затем, что быть сухим мне просто тошно,
     А я – поэт сугубо молодежный,
     И вы об этом помните. Прошу!


     Я рассказал бы, как цеха дымятся,
     Познал бы все, увидел, превзошел,
     Когда б в свои мальчишеских семнадцать
     Я на войну с винтовкой не ушел.


     Да вышло так, что юность трудовая
     В судьбу мою не вписана была.
     Она была другая – боевая,
     Она в аду горела, не сгорая,
     И победила. Даром не прошла!


     Я всей судьбою с комсомолом слился,
     Когда учился и когда мечтал.
     Я им почти что даже не гордился,
     Я просто им, как воздухом, дышал!


     Я взял шинель. Я понимал в те годы,
     Что комсомол, испытанный в огне,
     Хоть до зарезу нужен на заводе,
     Но все же трижды нужен на войне.


     Над лесом орудийные зарницы,
     А до атаки – несколько часов.
     Гудит метель на сорок голосов,
     Видать, и ей в такую ночь не спится.


     А мой напарник приподнимет бровь
     И скажет вдруг: – Не посчитай за службу,
     Давай, комсорг, прочти-ка нам про дружбу! –
     И улыбнется: – Ну и про любовь…


     И я под вздохи тяжкие орудий,
     Сквозь треск печурки и табачный дым
     Читал стихи моим пристрастным судьям
     И самым первым критикам моим.


     К чему хитрить, что все в них было зрело,
     И крепок слог, и рифма хороша.
     Но если в них хоть что-нибудь да пело,
     Так то моя мальчишечья душа.


     Давно с шинелей спороты погоны
     И напрочь перечеркнута война.
     Давно в чехлах походные знамена,
     И мир давно, и труд, и тишина.


     Цветет сирень, в зенит летят ракеты,
     Гудит земля от зерен налитых.
     Но многих нету, очень многих нету
     Моих друзей, товарищей моих…


     Горячие ребята, добровольцы,
     Мечтатели, безусые юнцы,
     Не ведавшие страха комсомольцы,
     Не знавшие уныния бойцы!


     Могилы хлопцев вдалеке от близких,
     В полях, лесах и в скверах городов,
     Фанерные дощечки, обелиски
     И просто – без дощечек и цветов.


     Но смерти нет и никогда не будет!
     И если ухо приложить к любой –
     Почудится далекий гул орудий
     И отголосок песни фронтовой.


     И я их слышу, слышу! И едва ли
     В душе моей затихнет этот гром.
     Мне свято все, о чем они мечтали,
     За что дрались и думали о чем.


     Всего не скажешь – тут и жизни мало.
     Есть тьма имен и множество томов.
     Мне часто ночью грезятся привалы
     И тихие беседы у костров.


     А мой напарник приподнимет бровь
     И вдруг промолвит: – Не сочти за службу,
     А ну, дружище, прочитай про дружбу! –
     И улыбнется: – Ну и про любовь…


     И я, навек той верою согрет,
     Пишу о дружбе в память о друживших
     И о любви – за них, недолюбивших,
     За них, за тех, кого сегодня нет.


     Горячие ребята, добровольцы,
     Мечтатели, безусые юнцы,
     Не ведавшие страха комсомольцы,
     Не знавшие уныния бойцы!


     Итак, друзья, понять совсем не сложно,
     Зачем я больше лирику пишу.
     Затем, что быть сухим мне просто тошно,
     А я – поэт сугубо молодежный,
     И вы об этом помните. Прошу!

 1964


   Велики ль богатства у солдата?..


     Велики ль богатства у солдата?
     Скатка, автомат, да вещмешок,
     Да лопатка сбоку, да граната,
     Да простой походный котелок.


     А еще родимая земля –
     От границ до самого Кремля.

 1966


   Статистика войны


     О, сколько прошло уже светлых лет,
     А все не кончается горький след.


     И ныне для каждой десятой женщины
     Нет ни цветов, ни фаты невесты.
     И ей будто злою судьбой завещано
     Рядом навечно пустое место…


     Но пусть же простит нас она, десятая.
     Мужчины пред ней – без вины виноватые:
     Ведь в тяжкие годы в моей стране
     Каждый десятый погиб на войне.


     Безмолвье – ему. Безнадежность – ей.
     Только бы все это не забылось!
     Только бы люди стали мудрей
     И все это снова не повторилось!

 1974


   Товарищу по войне

   Лайне Баруздиной


     За легкой шторой буйствуют лучи,
     Горячий зайчик бродит по палате.
     Ученые и важные врачи
     Склоняются над вашею кроватью.


     Спит во дворе усталая метель,
     А за стеной тревожную морзянку
     Выстукивает пестрая капель
     И все зовет куда-то спозаранку.


     Бинты, уколы, бодрые слова
     (Ах, до чего ж мне это все знакомо!),
     А за окном – гудящая Москва,
     И мысли где-то у порога дома…


     И не ахти ведь сколько и жилось,
     А вот уже и горе навязалось,
     И счастье вроде только началось,
     И дел еще по маковку осталось.


     И, значит, надо, как в дыму сраженья,
     Шепнуть себе упрямо: – Победим! –
     И из невзгоды, как из окруженья,
     Любой ценою выходить к своим.


     Есть в каждом доме мудрый домовой.
     Живет он и в больнице, но особый.
     В больнице он, наверное, такой:
     Не своенравный и не озорной,
     А беленький, мохнатенький и добрый.


     Он слышит и печалей голоса,
     И всяческими чарами владеет,
     И он умеет делать чудеса,
     Каких порою люди не умеют.


     И в час, когда сквозь злую полутьму
     Вползает боль лазутчиком в палату,
     Вы только тихо молвите ему:


     – Приди, дружище, помоги солдату!
     И он придет, конечно же, придет,
     В ладонь вам лапку ласково положит
     (Солдата он особо бережет),
     И снимет боль, и выстоять поможет…


     А там, за шторой, гулкая Москва
     С родимым домом, песнями, друзьями.
     Они вам шлют хорошие слова
     И руки жмут вам верными руками.


     И знаю я: в упорстве и боренье
     Мы в этой вере до конца правы.
     Когда солдат не одинок в сраженье –
     Он никогда не склонит головы!

 1974


   Беседа на небесах (По мотивам фольклора)


     Однажды пришли побеседовать к Богу
     Главы трех очень солидных стран,
     Бог сам, видно, им указал дорогу:
     «Смелей! В небесах не живет обман!»


     И первым спросил президент США:
     «О, Господи! Просит сама душа:
     Когда же, хотелось бы знать заранее,
     Придет к нам великое процветание?»
     Господь, улыбнувшись, сказал в ответ:
     «Расцвет к вам придет через тридцать лет!»


     «Спасибо! Я рад, только мы не вечны
     И мне столько лет не прожить, конечно…»


     Тут молвил английский премьер: «Простите,
     Но скоро ли Англии быть в зените?»


     Господь помолчал и сказал опять:
     «Запомните, сэр: через тридцать пять!»


     Сказал англичанин: «Прошу простить,
     Я счастлив, но столько мне не прожить!»


     Тут вышел с вопросом глава России:
     «Извечно Россию ломают, гнут,
     Пусть скажут твои нам уста святые:
     Когда ж к нам счастливые дни придут?»


     Бог тихо погладил себя по темени
     И молвил, печали своей не тая:
     «А вот до такого счастливого времени
     Дожить не смогу уже просто я…»

 11 января 2000
 Москва


   Россия начиналась не с меча!


     Россия начиналась не с меча,
     Она с косы и плуга начиналась.
     Не потому, что кровь не горяча,
     А потому, что русского плеча
     Ни разу в жизни злоба не касалась…


     И стрелами звеневшие бои
     Лишь прерывали труд ее всегдашний.
     Недаром конь могучего Ильи
     Оседлан был хозяином на пашне.


     В руках, веселых только от труда,
     По добродушью иногда не сразу
     Возмездие вздымалось. Это да.
     Но жажды крови не было ни разу.


     А коли верх одерживали орды,
     Прости, Россия, беды сыновей.
     Когда бы не усобицы князей,
     То как же ордам дали бы по мордам!


     Но только подлость радовалась зря.
     С богатырем недолговечны шутки:
     Да, можно обмануть богатыря,
     Но победить – вот это уже дудки!


     Ведь это было так же бы смешно,
     Как, скажем, биться с солнцем и луною,
     Тому порукой – озеро Чудское,
     Река Непрядва и Бородино.


     И если тьмы тевтонцев иль Батыя
     Нашли конец на родине моей,
     То нынешняя гордая Россия
     Стократ еще прекрасней и сильней!


     И в схватке с самой лютою войною
     Она и ад сумела превозмочь.
     Тому порукой – города-герои
     В огнях салюта в праздничную ночь!


     И вечно тем сильна моя страна,
     Что никого нигде не унижала.
     Ведь доброта сильнее, чем война,
     Как бескорыстье действеннее жала.


     Встает заря, светла и горяча.
     И будет так вовеки нерушимо.
     Россия начиналась не с меча,
     И потому она непобедима!



   Лунный вечер


     Закат хрустально-алый мост
     Над речкой воздвигает,
     И вверх в сопровожденье звезд
     Луна, поднявшись в полный рост,
     Торжественно шагает.


     Ей все принадлежат сердца
     И замки на планете,
     А у тебя же ни дворца,
     И, кроме одного певца,
     Нет никого на свете.


     Но это, право, не беда,
     Взвей гордость, словно стяг,
     Один, он тоже иногда
     Уж не такой пустяк!


     Готов я верить и любить,
     О бедах не трубя.
     Одно не знаю: как мне быть?
     Какую песню сочинить,
     Достойную тебя?


     Твои слова, улыбки, взгляд
     Я в сердце собирал,
     И, встреться мы лет сто назад,
     Я так бы написал:


     Всегда поэзии полна,
     То холодна, то страстна,
     Ты – как полночная луна
     Таинственно-прекрасна!


     А впрочем, и средь наших дней
     Горит живая сила:
     И горделиво-светлой ей
     Ты, с строгой скромностью своей,
     Навряд ли б уступила.


     Ведь гордо-чистая луна
     Средь всех других планет
     Одной лишь стороной видна,
     Другой как словно нет.


     А та, другая, для кого,
     Где все темно и строго?
     Для неба или для того,
     Кто всех дороже. Для него –
     Сверхдруга или бога!


     Луна одна и ты – одна.
     И знаю я: твой взгляд,
     Твоя дневная сторона
     И звездно-тайная страна
     Лишь мне принадлежат!


     И так как в верности своей
     Ты, как луна, тверда,
     Живи ж средь песен и людей
     И ныне, и всегда!


     А если вечность обойдет
     Капризно стороною
     И бабка старая придет
     С железною клюкою,


     Ну что ж, не нам белеть, как снег!
     Мир вечен – как замечено.
     Как горы, как движенье рек.
     В моих стихах тебе навек
     Бессмертье обеспечено!



   Пусть меня волшебником назначат
   (Шутка)


     Эх, девчата! Чтоб во всем удача,
     Чтоб была нетленною краса,
     Пусть меня волшебником назначат,
     И тогда наступят чудеса.


     Я начну с того, что на планете –
     Сразу ни обманов, ни тревог,
     Все цветы, какие есть на свете,
     Я, как Бог, сложу у ваших ног.


     Я вам всем, брюнетки и блондинки,
     Раскрою на кофточки зарю,
     Радугу разрежу на косынки,
     Небо на отрезы раздарю.


     С красотою будет все в порядке:
     Каждый профиль хоть в музей неси!
     Ну а чтоб какие недостатки
     Я оставил! Боже упаси!


     А для танцев и нарядов бальных
     В виде дополненья к красоте
     Я вручил бы каждой персонально
     По живой мерцающей звезде.


     Ну а чтобы не было примеров
     Ни тоски, ни одиноких слез,
     Я по сотне лучших кавалеров
     Каждой бы на выбор преподнес.


     Я волшебной утвердил бы властью
     Царство песен, света и стихов,
     Чтоб смеялась каждая от счастья
     В день от трех и до восьми часов.


     Эх, девчата! Чтоб во всем удача,
     Чтоб всегда звенели соловьи,
     Хлопочите, милые мои,
     Пусть меня волшебником назначат!



   Созвездие гончих псов


     Мимо созвездия Девы,
     Созвездий Льва и Весов
     Несется по темному небу
     Созвездие Гончих Псов.


     Клубится, шурша по следу их,
     Космическая пурга.
     Комету ль они преследуют?
     Иль гонят во тьме врага?


     Я видел их тени тугие
     Сквозь дымку мальчишьих снов,
     И были они как живые,
     К тому же слова какие:
     «Созвездие Гончих Псов»!


     Детство прошло, умчалось,
     Растаяло без следа,
     А песня в душе осталась,
     И, кажется, навсегда.


     Несется собачья стая
     Мильоны веков вперед.
     И я, как в детстве, гадаю:
     Куда они? Кто их ждет?


     Какая их гонит тайна
     Средь стужи и тишины?
     А вдруг они там отчаянно
     Ищут во тьме хозяина,
     С которым разлучены?


     Он добрый, веселый, звездный,
     Но с очень дальних времен
     Где-то во мгле морозной
     Чудищами пленен.


     В безбрежье миров и столетий,
     Где не был ни звук, ни взгляд,
     Он к черной гигантской планете
     Магнитным кольцом прижат.


     Там странные измерения:
     Сто верст – только малый шаг,
     Столетье – одно мгновение,
     А озеро – жидкий мрак…


     Чудища, плавая в реках,
     И после, сушась на скале,
     Звездного человека
     Держат в пещерной мгле.


     Столапые электриды –
     В каждой лапище – мозг,
     Внушают ему, чтоб выдал
     Он все, что когда-то видел,
     А главное – тайну звезд!


     Как они загораются,
     Стужу гоня с планет?
     Чем они остужаются?
     Как погасить их свет?


     Так, молча и некрасиво,
     Жуя студенистую тьму,
     Волю свою терпеливо
     Они внушают ему.


     А он не дает ответа.
     И только упрямое: SOS!
     С черной, как мрак, планеты
     Шлет светлому миру звезд!


     Зов по Вселенной несется,
     И все, что хоть где-то живет,
     Говорит: – Високосный год. –
     Или: – Год активного солнца.


     И только в бездонном мраке,
     Где нет ни ночей, ни дней,
     Огненные собаки
     Мчатся еще быстрей!


     Все ярче глаза сверкают,
     Струной напряглись хребты,
     И жаркие искры роняют
     Пламенные хвосты.


     Вселенная бьет клубами
     Космической пыли в грудь,
     И тонко звенит под когтями
     Серебряный Млечный Путь…


     Но сквозь века и пространства
     Домчат они и найдут
     Планету Черного Царства
     И чудищ перегрызут.


     Лапы – на плечи хозяину,
     И звездный вздохнет человек.
     Вот она, главная тайна,
     Основа всего мирозданья:
     В любви при любом испытанье
     И преданности навек!


     Невзгодам конец! Победа!
     Гремите, звезд бубенцы.
     Пусть волны тепла и света
     Помчатся во все концы!


     И вправо помчат и влево,
     Неся серебристый гам.
     И радостно вскрикнет Дева,
     Поверить боясь вестям!


     Рукою за сердце схватится,
     Щекою прильнет к Тельцу,
     И звездные слезы покатятся
     По вспыхнувшему лицу!


     Фантазия? Пусть! Я знаю!
     И все-таки с детских лет
     Я верю в упрямую стаю,
     Что мчится за другом вслед!


     Спадает с души все бренное,
     Истории бьют часы.
     Звенит серебром Вселенная,
     Летят по Вселенной псы…


     Горят причудливо краски,
     И, как ни мудра голова,
     Вы все-таки верьте сказке,
     Сказка всегда права!



   Микроклимат


     День и ночь за окном обложные дожди,
     Все промокло насквозь: и леса, и птицы.
     В эту пору, конечно, ни почты не жди,
     Да и вряд ли какой-нибудь гость постучится.


     Реки хмуро бурлят, пузырятся пруды.
     Все дождем заштриховано, скрыто и смыто.
     На кого и за что так природа сердита
     И откуда берет она столько воды?!


     Небо, замысла скверного не тая,
     Все залить вознамерилось в пух и прах.
     Даже странно представить, что есть края,
     Где почти и не ведают о дождях.


     Где сгорают в горячих песках следы
     И ни пятнышка туч в небесах седых,
     Где родник или просто стакан воды
     Часто ценят превыше всех благ земных.


     Дождь тоской заливает луга и выси,
     Лужи, холод да злющие комары.
     Но душа моя с юности не зависит
     Ни от хмурых дождей, ни от злой жары.


     И какой ни придумает финт природа,
     Не навеет ни холод она, ни сплин.
     Ведь зависит внутри у меня погода
     От иных, совершенно иных причин.


     Вот он – мудрый и очень простой секрет:
     Если что-то хорошее вдруг свершилось,
     Как погода бы яростно ни бесилась,
     В моем сердце хохочет весенний свет!


     Но хоть трижды будь ласковою природа,
     Только если тоска тебя вдруг грызет,
     То в душе совершенно не та погода,
     В ней тогда и бураны, и снег, и лед.


     Дождь гвоздит по земле, и промозглый ветер
     Плющит капли о стекла и рвет кусты.
     Он не знает, чудак, о прекрасном лете,
     О моем, о веселом и добром лете,
     Где живет красота, и любовь, и ты…



   Осенние строки


     Багряные листья, словно улитки,
     Свернувшись, на влажной земле лежат.
     Дорожка от старой дачной калитки
     К крыльцу пробирается через сад.


     Тучки, качаясь, плывут, как лодки,
     В саду стало розово от рябин,
     А бабушка-ель на пне-сковородке
     Жарит румяный солнечный блин.


     На спинке скамейки напротив дачи
     Щегол, заливаясь, горит крылом,
     А шахматный конь, что, главы не пряча,
     Искал для хозяев в боях удачи,
     Забытый, валяется под столом.


     Вдали свое соло ведет лягушка,
     Усевшись на мостике за прудом.
     А прудик пустячный, почти игрушка,
     Затянутый ряски цветным ковром.


     Рядом, продравшись через малину,
     Ветер, лихая его душа,


     Погладил краснеющую калину
     И что-то шепнул ей, хитро дыша.


     И вдруг, рассмеявшись, нырнул в малинник
     И снова – осенняя тишина:
     Не прозвенит за стеной будильник,
     Не вспыхнет огонь в глубине окна…


     Зимой здесь в сугробах утонут ели,
     И дом, средь морозной голубизны,
     Словно медведь, под напев метели
     В спячку погрузится до весны…


     Но будет и май, и цветенье будет,
     И вновь зазвенит голосами дом,
     И снова какие-то будут люди
     Пить чай под березами за столом.


     Все тот же малинник, и мрак, и свет,
     И та же скамейка, и та же дача,
     Все то же как будто… но только… нет,
     Отныне все будет совсем иначе.


     Вернутся и шутки, и дождь, и зной,
     И ветер, что бойко щекочет кожу,
     Но только не будет здесь больше той,
     Что в целой вселенной ни с кем не схожа.


     Не вскинутся весело к солнцу руки,
     Не вспыхнет задумчивой грустью взгляд,
     И тихого смеха грудные звуки
     Над книгой раскрытой не прозвучат.


     Отцветший шиповник не зацветет,
     Молодость снова не повторяется,
     И счастье, когда оно промелькнет,
     Назад к человеку не возвращается.



   Творите биографии свои


     Ах, как мы мало время бережем!
     Нет, это я не к старшим обращаюсь.
     Они уж научились. Впрочем, каюсь, –
     Кой-кто поздненько вспомнили о нем.


     И лишь порой у юности в груди
     Кипит ключом беспечное веселье,
     Ведь времени так много впереди
     На жизнь, на труд и даже на безделье.


     Какой коварный розовый туман,
     Мираж неограниченности времени.
     Мираж растает, выплывет обман,
     И как же больно клюнет он по темени!


     Пускай вам двадцать или даже тридцать,
     И впереди вся жизнь – как белый свет,
     Но сколько и для вас прекрасных лет
     Мелькнуло за спиной и больше нет,
     И больше никогда не возвратится.


     Еще вчера, буквально же вчера,
     Вы мяч гоняли где-нибудь на даче,
     А вот сейчас судьбу решать пора,
     И надо пробиваться в мастера,
     Во всяком деле только в мастера,
     Такое время, что нельзя иначе.


     А кто-то рядом наплевал на дело,
     Ловя одни лишь радости бессонные,
     Тряся с отцов на вещи закордонные.
     Но человек без дела – только тело,
     К тому же не всегда одушевленное.


     Болтать способен всякий человек,
     И жить бездумно каждый может тоже.
     А время мчит, свой ускоряя бег,
     И спрашивает: – Кто ты в жизни, кто же?


     Уж коль расти, то с юности расти.
     Ведь не годами, а делами зреешь,
     И все, что не успел до тридцати,
     Потом, всего скорее, не успеешь.


     И пусть к вам в сорок или пятьдесят
     Еще придет прекрасное порою,
     Но все-таки все главное, большое,
     Лишь в дерзновенной юности творят.


     Пусть будут весны, будут соловьи,
     Любите милых, горячо и свято,
     Но все же в труд идите, как в бои.
     Творите биографии свои,
     Не упускайте времени, ребята!



   Ленинграду


     Не ленинградец я по рожденью,
     И все же я вправе сказать вполне,
     Что я – ленинградец по дымным сраженьям,
     По первым окопным стихотвореньям,
     По холоду, голоду, по лишеньям,
     Короче: по юности, по войне!


     В Синявинских топях, в боях подо Мгою,
     Где снег был то в пепле, то в бурой крови,
     Мы с городом жили одной судьбою,
     Словно как родственники, свои.


     Было нам всяко – и горько, и сложно.
     Мы знали: можно, на кочках скользя,
     Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,
     Свалиться под пулей, отчаяться можно,
     Можно и то, и другое можно,
     И лишь Ленинграда отдать нельзя!


     И я его спас, навсегда, навечно:
     Невка, Васильевский, Зимний дворец…
     Впрочем, не я, не один, конечно, –
     Его заслонил миллион сердец!


     И если бы чудом вдруг разделить
     На всех бойцов и на всех командиров
     Дома и проулки, то, может быть,
     Выйдет, что я сумел защитить
     Дом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.


     Товарищ мой, друг ленинградский мой,
     Как знать, но, быть может, твоя квартира
     Как раз вот и есть та, спасенная мной
     От смерти для самого мирного мира.


     А значит, я и зимой, и летом
     В проулке твоем, что шумит листвой,
     На улице каждой, в городе этом
     Не гость, не турист, а навеки свой.


     И всякий раз, сюда приезжая,
     Шагнув в толкотню, в городскую зарю,
     Я, сердца взволнованный стук унимая,
     С горячей нежностью говорю:


     – Здравствуй, по-вешнему строг и молод,
     Крылья раскинувший над Невой,
     Город-красавец, город-герой,
     Неповторимый город!


     Здравствуйте, врезанные в рассвет
     Проспекты, дворцы и мосты висячие,
     Здравствуй, память далеких лет,
     Здравствуй, юность моя горячая!


     Здравствуйте, в парках ночных соловьи
     И все, с чем так радостно мне встречаться.
     Здравствуйте, дорогие мои,
     На всю мою жизнь дорогие мои,
     Милые ленинградцы!



   Дума о Севастополе


     Я живу в Севастополе. В бухте Омега,
     Там, где волны веселые, как дельфины.
     На рассвете, устав от игры и бега,
     Чуть качаясь, на солнышке греют спины…


     Небо розово-синим раскрылось зонтом,
     Чайки, бурно крича, над водой снуют,
     А вдали, пришвартованы к горизонту,
     Три эсминца и крейсер дозор несут.


     Возле берега сосны, как взвод солдат,
     Чуть качаясь, исполнены гордой пластики,
     Под напористым бризом, построясь в ряд,
     Приступили к занятию по гимнастике.


     Синева с синевой на ветру сливаются,
     И попробуй почувствовать и понять,
     Где небесная гладь? Где морская гладь?
     Все друг в друге практически растворяется.


     Ах, какой нынче добрый и мирный день!
     Сколько всюду любви, красоты и света!
     И когда упадет на мгновенье тень,
     Удивляешься даже: откуда это?!


     Вдруг поверишь, что было вот так всегда.
     И, на мужестве здесь возведенный, город
     Никогда не был злобною сталью вспорот
     И в пожарах не мучился никогда.


     А ведь было! И песня о том звенит:
     В бурях войн, в свистопляске огня и стали
     Здесь порой даже плавился и гранит,
     А вот люди не плавились. И стояли!


     Только вновь встал над временем монолит –
     Нет ни выше, ни тверже такого взлета,
     Это стойкость людская вошла в гранит,
     В слово Честь, что над этой землей звенит,
     В каждый холм и железную волю флота!


     Говорят, что отдавшие жизнь в бою
     Спят под сенью небес, навсегда немые,
     Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!
     В Севастополе мертвые и живые,
     Словно скалы, в едином стоят строю!


     А пока тихо звезды в залив глядят,
     Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!
     В лунных бликах цикады, снуя, трещат,
     Словно гномы, порхая на самолетиках…


     Вот маяк вперил вдаль свой циклопий взгляд…
     А в рассвете, покачивая бортами,
     Корабли, словно чудища, важно спят,
     Тихо-тихо стальными стуча сердцами…


     Тополя возле Графской равняют строй,
     Тишина растекается по бульварам.
     Лишь цветок из огня над Сапун-горой
     Гордо тянется в небо, пылая жаром.


     Патрули, не спеша, по Морской протопали,
     Тают сны, на заре покидая люд…


     А над клубом матросским куранты бьют
     Под звучание гимна о Севастополе.


     А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,
     Волны, словно ребята, с веселым звоном,
     С шумом выбежав на берег под балконом,
     Через миг, удирая, бегут назад.


     Да, тут слиты бесстрашие с красотой,
     Озорной фестиваль с боевой тревогой.
     Так какой это город? Какой, какой?
     Южно-ласковый или сурово-строгий?


     Севастополь! В рассветном сияньи ночи
     Что ответил бы я на вопрос такой?
     Я люблю его яростно, всей душой,
     Значит, быть беспристрастным мне трудно очень.


     Но, однако, сквозь мрак, что рассветом вспорот,
     Говорю я под яростный птичий звон:
     Для друзей, для сердец бескорыстных он
     Самый добрый и мирный на свете город!


     Но попробуй оскаль свои зубы враг –
     И забьются под ветром знамена славы!
     И опять будет все непременно так:
     Это снова и гнев, и стальной кулак,
     Это снова твердыня родной державы!



   Спасибо


     За битвы, за песни, за все дерзания
     О, мой Севастополь, ты мне, как сыну,
     Присвоил сегодня высокое звание
     Почетного гражданина.


     Мы спаяны прочно, и я говорю:
     Той дружбе навеки уже не стереться.
     А что я в ответ тебе подарю?
     Любви моей трепетную зарю
     И всю благодарность сердца!


     Пусть годы летят, но в морском прибое,
     В горячих и светлых сердцах друзей,
     В торжественном мужестве кораблей,
     В листве, что шумит над Сапун-горою,


     И в грохоте музыки трудовой,
     И в звоне фанфар боевых парадов
     Всегда будет жить, Севастополь мой,
     Твой друг и поэт Эдуард Асадов!



   Эдельвейс
   (Лирическая баллада)


     Ботаник, вернувшийся с южных широт,
     С жаром рассказывал нам
     О редких растениях горных высот,
     Взбегающих к облакам.


     Стоят они гордо, хрустально чисты,
     Как светлые шапки снегов.
     Дети отчаянной высоты
     И дикого пенья ветров.


     В ладонях ботаника – жгучая синь,
     Слепящее солнце и вечная стынь
     Качаются важно, сурово.
     Мелькают названья – сплошная латынь –
     Одно непонятней другого.


     В конце же сказал он: – А вот эдельвейс,
     Царящий почти в облаках.
     За ним был предпринят рискованный рейс,
     И вот он в моих руках!


     Взгляните: он блещет, как горный снег,
     Но то не просто цветок.
     О нем легенду за веком век
     Древний хранит Восток.


     Это волшебник. Цветок-талисман.
     Кто завладеет им,
     Легко разрушит любой обман
     И будет от бед храним.


     А главное, этот цветок таит
     Сладкий и жаркий плен:
     Тот, кто подруге его вручит,
     Сердце возьмет взамен.


     Он кончил, добавив шутливо: – Ну вот,
     Наука сие отрицает,
     Но если легенда веками живет,
     То все-таки кто его знает?..


     Ботаника хлопали по плечам,
     От шуток гудел кабинет:
     – Теперь хоть экзамен сдавай по цветам!
     Да ты не ученый – поэт!


     А я все думал под гул и смех:
     Что скажет сейчас она?
     Та, что красивей и тоньше всех,
     Но так всегда холодна.


     Так холодна, что не знаю я,
     Счастье мне то иль беда?
     Вот улыбнулась: – Это, друзья,
     Мило, но ерунда…


     В ночи над садами звезды зажглись,
     А в речке темным-темно…
     Толкаются звезды и, падая вниз,
     С шипеньем идут на дно.


     Ветер метет тополиный снег,
     Мятой пахнет бурьян…
     Конечно же, глупо: атомный век –
     И вдруг цветок-талисман!


     Пусть так! А любовь? Ведь ее порой
     Без чуда не обрести!
     И разве есть ученый такой,
     Чтоб к сердцу открыл пути?!


     Цветок эдельвейс… Щемящая грусть…
     Легенда… Седой Восток…
     А что, если вдруг возьму и вернусь
     И выпрошу тот цветок?!


     Высмеян буду? Согласен. Пусть.
     Любой ценой получу!
     Не верит? Не надо! Но я вернусь
     И ей тот цветок вручу.


     Смелее! Вот дом его… Поворот…
     Гашу огонек окурка,
     И вдруг навстречу мне из ворот
     Стремительная фигурка.


     Увидела, вспыхнула радостью: – Ты!
     Есть, значит, тайная сила.
     Ты знаешь, он яростно любит цветы,
     Но я смогла, упросила…


     Сейчас все поймешь… Я не против чудес,
     Нет, я не то говорю… –
     И вдруг протянула мне эдельвейс!
     – Вот… Принимай… Дарю!


     Звездами вспыхнули небеса,
     Ночь в заревом огне…
     Люди, есть на земле чудеса!
     Люди, поверьте мне!



   Моей маме


     Пускай ты не сражалась на войне,
     Но я могу сказать без колебанья:
     Что кровь детей, пролитая в огне,
     Родителям с сынами наравне
     Дает навеки воинское званье!


     Ведь нам, в ту пору молодым бойцам,
     Быть может, даже до конца не снилось,
     Как трудно было из-за нас отцам
     И что в сердцах у матерей творилось.


     И лишь теперь, мне кажется, родная,
     Когда мой сын по возрасту – солдат,
     Я, как и ты десятки лет назад,
     Все обостренным сердцем принимаю.


     И хоть сегодня ни одно окно
     От дьявольских разрывов не трясется,
     Но за детей тревога все равно
     Во все века, наверно, остается.


     И скажем прямо (для чего лукавить?!),
     Что в бедах и лишеньях грозовых
     Стократ нам легче было бы за них
     Под все невзгоды головы подставить!


     Да только ни в труде, ни на войне
     Сыны в перестраховке не нуждались.
     Когда б орлят носили на спине,
     Они бы в кур, наверно, превращались!


     И я за то тебя благодарю,
     Что ты меня сгибаться не учила,
     Что с детских лет не тлею, а горю,
     И что тогда, в нелегкую зарю,
     Сама в поход меня благословила.


     И долго-долго средь сплошного грома
     Все виделось мне в дальнем далеке,
     Как ты платком мне машешь у райкома,
     До боли вдруг ссутулившись знакомо
     С забытыми гвоздиками в руке.


     Да, лишь когда я сам уже отец,
     Я до конца, наверно, понимаю
     Тот героизм родительских сердец,
     Когда они под бури и свинец
     Своих детей в дорогу провожают.


     Но ты поверь, что в час беды и грома
     Я сына у дверей не удержу,
     Я сам его с рассветом до райкома,
     Как ты меня когда-то, провожу.


     И знаю я: ни тяготы, ни войны,
     Не запугают парня моего.
     Ему ты верь и будь всегда спокойна:
     Все, что светло горело в нас, достойно
     Когда-то вспыхнет в сердце у него!


     И пусть судьба, как лист календаря,
     У каждого когда-то обрывается.
     Дожди бывают на земле не зря:
     Пылает зелень, буйствуют моря,
     И жизнь, как песня, вечно продолжается!



   Маленькие люди


     Цветистая афиша возвещает
     О том, что в летнем цирке в третий раз
     С большим аттракционом выступает
     Джаз лилипутов – «Театральный джаз»!


     А кроме них, указано в программе,
     Веселый ас – медведь-парашютист,
     Жонглеры – обезьяны с обручами
     И смелый гонщик – волк-мотоциклист.


     Обиднейшее слово – «лилипуты»,
     Как будто штамп поставили навек.
     Как будто все решает рост. Как будто
     Перед тобой уже не человек!


     Нет, я живу не баснями чужими
     И не из ложи цирковой слежу.
     Я знаю их обиды, ибо с ними
     Не первый год общаюсь и дружу!


     Вот и сегодня тоненько звенят
     В моей квартире шутки, смех и тосты.
     Нет никого «больших», как говорят,
     Сегодня здесь лишь «маленькие» гости.


     Тут не желанье избежать общенья,
     И не стремленье скрыться от людей.
     И вовсе не любовь к уединенью –
     Тут дело все и проще, и сложней…


     Мы часто пониманье проявляем
     Там, где порой оно и ни к чему,
     Случается, что пьяному в трамвае
     Мы, чуть ли уж не место уступая,
     Сердечно улыбаемся ему.


     А к людям очень маленького роста
     И очень уязвимым оттого,
     Кому на свете жить не так уж просто,
     Нет, кроме любопытства, ничего!


     Бегут им вслед на улицах мальчишки:
     – Эгей, сюда! Смотрите-ка скорей! –
     Ну, хорошо, пусть это ребятишки.
     А взрослые! Намного ли мудрей?


     Порой, прохожих растолкав упрямо
     И распахнув глазищи-фонари,
     Какая-нибудь крашеная дама
     Воскликнет вдруг: – Ах, Петя, посмотри!


     И, все смекнув, когда-то кто-то где-то
     С практично предприимчивой душой
     На нездоровом любопытстве этом
     Уже устроил бизнес цирковой.


     И вот факиры, щурясь плутовато,
     Одетых пестро маленьких людей
     Под хохот превращают в голубей
     И снова извлекают из халата!


     И вот уже афиша возвещает
     О том, что в летнем цирке в третий раз
     С большим аттракционом выступает
     Джаз лилипутов – «Театральный джаз»!


     И тут нелепы вздохи или лесть.
     Мелькают дни, за годом год кружится,
     А горькая незримая граница,
     К чему лукавить, и была, и есть.


     Но сквозь рекламу и накал страстей,
     Сквозь любопытство глаз и пустословье
     Горят для вас с надеждой и любовью
     Большие души «маленьких» людей.



   Хмельной пожар


     Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,
     И за то, что, бессонно сердясь, ждала.
     По молчанью, таящему столько «тепла»,
     Вижу, как преступленье мое серьезно…


     Голос, полный холодного отчуждения:
     – Что стряслось по дороге? Открой печаль.
     Может, буря, пожар или наводнение?
     Если да, то мне очень и очень жаль…


     Не сердись, и не надо сурового следствия.
     Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.
     Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,
     Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,
     Все равно я бы к сроку пришел к тебе!


     Но сегодня как хочешь, но ты прости.
     Тут серьезней пожаров или метели:
     Я к цыганам-друзьям заглянул по пути,
     А они, окаянные, и запели…


     А цыгане запели, да так, что ни встать,
     Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!
     Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,
     Но цыгане запели, запели опять –
     И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!


     Понимаю, не надо! Не говори!
     Все сказала одна лишь усмешка эта:
     – Ну а если бы пели они до зари,
     Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?


     Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.
     В этом вихре, катящемся с крутизны,
     Будто сердце схватили шальной рукою
     И швырнули на гребень крутой волны.


     И оно, распаленное не на шутку,
     То взмывает, то в пропасть опять летит,
     И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,
     И хмельным холодком тебе душу щемит!


     Эти гордые, чуть диковатые звуки,
     Словно искры, что сыплются из костра,
     Эти в кольцах летящие крыльями руки,
     Эти чувства: от счастья до черной разлуки…
     До утра? Да какое уж тут до утра!


     До утра, может, каждый сидеть бы согласен.
     Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,
     Если б пели цыгане до смертного часа,
     Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!



   У ночного экспресса


     Поезд ждет, застегнутый по форме.
     На ветру качается фонарь.
     Мы почти что двое на платформе,
     А вокруг клубящаяся хмарь.


     Через миг тебе в экспрессе мчаться,
     Мне шагать сквозь хмурую пургу.
     Понимаю: надо расставаться.
     И никак расстаться не могу.


     У тебя снежинки на ресницах,
     А под ними, освещая взгляд,
     Словно две растерянные птицы,
     Голубые звездочки дрожат.


     Говорим, не подавая виду,
     Что беды пугаемся своей.
     Мне б сейчас забыть мою обиду,
     А вот я не в силах, хоть убей.


     Или вдруг тебе, отбросив прятки,
     Крикнуть мне: – Любимый, помоги!
     Мы – близки! По-прежнему близки! –
     Только ты молчишь и трешь перчаткой
     Побелевший краешек щеки.


     Семафор фонариком зеленым
     Подмигнул приветливо тебе,
     И уже спешишь ты по перрону
     К той, к другой, к придуманной судьбе.


     Вот одна ступенька, вот вторая…
     Дверь вагона хлопнет – и конец!
     Я безмолвно чудо призываю,
     Я его почти что заклинаю
     Горьким правом любящих сердец.


     Стой! Ты слышишь? Пусть минута эта
     Отрезвит, ударив, как заряд!
     Обернись! Разлуки больше нету!
     К черту разом вещи и билеты!
     И скорей по лестнице! Назад!


     Я прощу все горькое на свете!
     Нет, не обернулась. Хоть кричи…
     Вот и все. И только кружит ветер.
     Да фонарь качается в ночи.


     Да стучится сердце, повторяя:
     «Счастье будет! Будет, не грусти!»
     Вьюга кружит, кружит, заметая
     Белые затихшие пути…



   На рассвете


     У моста, поеживаясь спросонок,
     Две вербы ладошками пьют зарю,
     Крохотный месяц, словно котенок,
     Карабкаясь, лезет по фонарю.


     Уж он-то работу сейчас найдет
     Веселым и бойким своим когтям!
     Оглянется, вздрогнет и вновь ползет
     К стеклянным пылающим воробьям.


     Город, как дымкой, затянут сном,
     Звуки в прохладу дворов упрятаны,
     Двери домов еще запечатаны
     Алым солнечным сургучом.


     Спит катерок, словно морж у пляжа,
     А сверху задиристые стрижи
     Крутят петли и виражи
     Самого высшего пилотажа!


     Месяц, прозрачным хвостом играя,
     Сорвавшись, упал с фонаря в газон.
     Вышли дворники, выметая
     Из города мрак, тишину и сон.


     А ты еще там, за своим окном,
     Спишь, к сновиденьям припав щекою.
     И вовсе не знаешь сейчас о том,
     Что я разговариваю с тобою…


     А я, в этот утром умытый час,
     Вдруг понял, как много мы в жизни губим.
     Ведь если всерьез разобраться в нас,
     То мы до смешного друг друга любим.


     Любим, а спорим, ждем встреч, а ссоримся
     И сами причин уже не поймем.
     И знаешь, наверно, все дело в том,
     Что мы с чем-то глупым в себе не боремся.


     Ну разве не странное мы творим?
     И разве не сами себя терзаем:
     Ведь все, что мешает нам, мы храним.
     А все, что сближает нас, забываем!


     И сколько на свете таких вот пар
     Шагают с ненужной и трудной ношею.
     А что, если зло выпускать, как пар?!
     И оставлять лишь одно хорошее?!


     Вот хлопнул подъезд во дворе у нас,
     Предвестник веселой и шумной людности.
     Видишь, какие порой премудрости
     Приходят на ум в предрассветный час.


     Из скверика ветер взлетел на мост,
     Кружа густой тополиный запах,
     Несутся машины друг другу в хвост,
     Как псы на тугих и коротких лапах.


     Ты спишь, ничего-то сейчас не зная,
     Тени ресниц на щеках лежат,
     Да волосы, мягко с плеча спадая,
     Льются, как бронзовый водопад…


     И мне (ведь любовь посильней, чем джинн,
     А нежность – крылатей любой орлицы),


     Мне надо, ну пусть хоть на миг один,
     Возле тебя сейчас очутиться.


     Волос струящийся водопад
     Поглажу ласковыми руками,
     Ресниц еле слышно коснусь губами,
     И хватит. И кончено. И – назад!


     Ты сядешь и, щурясь при ярком свете,
     Вздохнешь, удивления не тая:
     – Свежо, а какой нынче знойный ветер!
     А это не ветер. А это – я!



   Ты должна полюбить меня


     Ты должна меня полюбить,
     Всем дыханьем, душою всей!
     Как ты можешь на свете жить
     Без меня и любви моей?!


     Биотоки не ерунда,
     Их нельзя зачеркнуть, смеясь.
     Разве ты не чувствуешь связь
     Между мной и тобой всегда?


     У тебя на душе легко,
     Ты смеешься, причин не зная.
     Это я далеко-далеко
     О тебе сейчас вспоминаю.


     А когда вдруг бессонный взгляд
     Устремишь ты во тьму ночную,
     Ты прости, это я виноват!
     Это я о тебе тоскую…


     Говорят, что любовь робка,
     Шорох трав, голубой восход,


     Что она намекнет слегка
     И со страхом ответа ждет.


     Но тесны мне дорожки лунные.
     Не могу молчать, не хочу!
     Хочешь – выйду на площадь шумную
     И о нежности закричу?!


     Пусть все знают, как я люблю,
     Как отчаянно я богат!
     Я ведь каждый твой вздох ловлю,
     Сберегаю твой каждый взгляд!


     Вон звезда, мигнув на лету,
     Покатилась в траву, звеня…
     Приходи же. Я крепко жду.
     Ты должна полюбить меня!



   Судьбы и сердца


     Ее называют «брошенная»,
     «Оставленная», «забытая».
     Звучит это как «подкошенная»,
     «Подрезанная», «подбитая».


     Раздоры – вещи опасные,
     А нравы у жизни строги:
     Ведь там, где все дни ненастные,
     А взгляды и вкусы разные,
     То разные и дороги.


     Мудрейшая в мире наука
     Гласит, что любви не получится,
     Где двое мучат друг друга
     И сами все время мучатся!


     Сейчас выяснять бессмысленно,
     Кто прав был в их вечном споре.
     Счастье всегда таинственно,
     Зато откровенно горе.


     А жизнь то казнит, то милует,
     И вот он встретил другую:
     Не самую молодую,
     Но самую, видно, милую.


     Должно быть, о чем мечталось,
     То и сбылось. Хоть все же
     Любимая оказалась
     С судьбою нелегкой тоже.


     И вот он, почти восторженный,
     Душой прикипел влюбленной
     К кем-то когда-то брошенной,
     Обманутой, обделенной.


     И странно чуть-чуть и славно:
     Была для кого-то лишнею,
     А стала вдруг яркой вишнею,
     Любимой и самой главной!


     А с первою, той, что в раздоре,
     Кто может нам поручиться,
     Что так же все не случится
     И счастье не встретит вскоре?!


     Покажутся вдруг невзгоды
     Далекими и смешными,
     И вспыхнут и станут годы
     Празднично-золотыми.


     Ведь если сквозь мрак, что прожит,
     Влетает к нам сноп рассвета,
     То женщин ненужных нету,
     Нету и быть не может!


     И пусть хоть стократно спрошенный,
     Стократно скажу упрямо я:
     Что женщины нету брошенной,
     Есть просто еще не найденная.


     Не найденная, не встреченная,
     Любовью большой не замеченная.
     Так пусть же, сметя напасти,
     Быстрее приходит счастье!



   Любовь, измена и колдун


     В горах, на скале, о беспутствах мечтая,
     Сидела Измена худая и злая.
     А рядом под вишней сидела Любовь,
     Рассветное золото в косы вплетая.


     С утра, собирая плоды и коренья,
     Они отдыхали у горных озер
     И вечно вели нескончаемый спор –
     С улыбкой одна, а другая с презреньем.


     Одна говорила: – На свете нужны
     Верность, порядочность и чистота.
     Мы светлыми, добрыми быть должны:
     В этом и – красота!


     Другая кричала: – Пустые мечты!
     Да кто тебе скажет за это спасибо?
     Тут, право, от смеха порвут животы
     Даже безмозглые рыбы!


     Жить надо умело, хитро и с умом.
     Где – быть беззащитной, где – лезть напролом,
     А радость увидела – рви, не зевай!
     Бери! Разберемся потом.


     – А я не согласна бессовестно жить.
     Попробуй быть честной и честно любить!
     – Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!
     Да есть ли что выше, чем радость греха?!


     Однажды такой они подняли крик,
     Что в гневе проснулся косматый старик,
     Великий Колдун, раздражительный дед,
     Проспавший в пещере три тысячи лет.


     И рявкнул старик: – Это что за война?!
     Я вам покажу, как будить Колдуна!
     Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,
     Я сплавлю вас вместе на все времена!


     Схватил он Любовь колдовскою рукой,
     Схватил он Измену рукою другой
     И бросил в кувшин их, зеленый, как море,
     А следом туда же – и радость, и горе,
     И верность, и злость, доброту, и дурман,
     И чистую правду, и подлый обман.


     Едва он поставил кувшин на костер,
     Дым взвился над лесом, как черный шатер,
     Все выше и выше, до горных вершин,
     Старик с любопытством глядит на кувшин:


     Когда переплавится все, перемучится,
     Какая же там чертовщина получится?
     Кувшин остывает. Опыт готов.
     По дну пробежала трещина,
     Затем он распался на сотню кусков,
     И… появилась женщина…



   Белые розы


     Сентябрь. Седьмое число –
     День моего рождения,
     Небо с утра занесло,


     А в доме, всем тучам назло,
     Вешнее настроение!


     Оно над столом парит
     Облаком белоснежным.
     И запахом пряно-нежным
     Крепче вина пьянит.


     Бутоны тугие, хрустящие,
     В каплях холодных рос.
     Как будто ненастоящие,
     Как будто бы в белой чаще
     Их выдумал дед-мороз.


     Какой уже год получаю
     Я этот привет из роз.
     И задаю вопрос:
     – Кто же их, кто принес? –
     Но так еще и не знаю.


     Обняв, как охапку снега,
     Приносит их всякий раз
     Девушка в ранний час,
     Словно из книги Цвейга.


     Вспыхнет на миг, как пламя,
     Слова смущенно-тихи:
     – Спасибо вам за стихи! –
     И вниз застучит каблучками.


     Кто она? Где живет?
     Спрашивать бесполезно!
     Романтике в рамках тесно.
     Где все до конца известно –
     Красивое пропадет…


     Три слова, короткий взгляд
     Да пальцы с прохладной кожей.


     Так было и год назад,
     И три, и четыре тоже…


     Скрывается, тает след
     Таинственной доброй вестницы.
     И только цветов букет
     Да стук каблучков по лестнице..



   Не бейте детей!


     Не бейте детей, никогда не бейте!
     Поймите, вы бьете в них сами себя,
     Неважно, любя их иль не любя,
     Но делать такого вовек не смейте!


     Вы только взгляните: пред вами – дети,
     Какое ж, простите, геройство тут?!
     Но сколько ж таких, кто жестоко бьют,
     Вложив чуть не душу в тот черный труд,
     Заведомо зная, что не ответят.


     Кричи на них, бей! А чего стесняться?!
     Ведь мы ж многократно сильней детей!
     Но если по совести разобраться,
     То порка – бессилье больших людей!


     И сколько ж порой на детей срывается
     Всех взрослых конфликтов, обид и гроз.
     Ну как же рука только поднимается
     На ужас в глазах и потоки слез?!


     И можно ль распущенно озлобляться,
     Калеча и душу, и детский взгляд,
     Чтоб после же искренно удивляться
     Вдруг вспышкам жестокости у ребят.


     Мир жив добротою и уваженьем,
     А плетка рождает лишь страх и ложь.
     И то, что не можешь взять убежденьем, –
     Хоть тресни – побоями не возьмешь!


     В ребячьей душе все хрустально-тонко.
     Разрушим – вовеки не соберем.
     И день, когда мы избили ребенка,
     Пусть станет позорнейшим нашим днем!


     Когда-то подавлены вашей силою,
     Не знаю, как жить они после будут,
     Но только запомните, люди милые,
     Они той жестокости не забудут.


     Семья – это крохотная страна.
     И радости наши произрастают,
     Когда в подготовленный грунт бросают
     Лишь самые добрые семена!



   Запоминайте нас, пока мы есть!


     Запоминайте нас, пока мы есть!
     Ведь мы еще на многое сгодимся.
     Никто не знает, сколько мы продлимся,
     А вот сейчас мы с вами, рядом, здесь.


     Кто мы такие? В юности – солдаты,
     Потом – трудяги, скромно говоря,
     Но многие торжественные даты
     Вписали мы в листки календаря.


     Мы победили дьявольское пламя
     И вознесли над пеплом города.
     Видать, нам вечно быть фронтовиками:
     И в дни войны, и в мирные года!


     Зазнались? Нет, смешно и ни к чему!
     Нам не пришло б и в голову такое.


     Когда пройдешь сквозь самое крутое,
     Тогда плюешь на эту кутерьму.


     Что нам чины, восторгов междометья!
     Да мы их и не ведали почти.
     Нам важно, чтоб смогли вы обрести
     Все то, что мы достигли в лихолетья.


     А чтобы жить нам светлою судьбою
     И взмыть под звезды выше во сто раз –
     Возьмите все хорошее от нас,
     А минусы мы унесем с собою…


     Мы вечно с вами толковать бы рады,
     Но всех ветра когда-то унесут…
     Запоминайте ж нас, пока мы тут,
     И нас по письмам познавать не надо!


     Когда ж потом, в далекие года,
     Воспоминаний потускнеют нити,
     Вы подойдите к зеркалу тогда
     И на себя внимательно взгляните.


     И от взаимной нашей теплоты
     Мир вспыхнет вдруг, взволнованный и зыбкий.
     И мы, сквозь ваши проступив черты,
     Вам улыбнемся дружеской улыбкой…



   Солдат


     Меж стиснутых пальцев желтела солома,
     Поодаль валялся пустой автомат,
     Лежал на задворках отцовского дома
     Осколком гранаты убитый солдат.


     Бойцы говорили, не то совпаденье,
     Не то человеку уж так повезло,
     Что ранней зарей в полосе наступленья
     Увидел гвардеец родное село.


     Чье сердце не дрогнет при виде знакомой
     До боли, до спазмы родной стороны!
     И тяжесть становится вдруг невесомой,
     И разом спадает усталость войны!


     Что значили парню теперь километры?!
     Ждала его встреча с семьей на войне,
     В лицо ему дули родимые ветры,
     И, кажется, сил прибавлялось вдвойне!


     Но нет, не сбылось… Громыхнула граната…
     Капризен солдатской судьбы произвол:
     Две тысячи верст прошагал он до хаты,
     А двадцать шагов – не сумел… не дошел…


     Меж стиснутых пальцев солома желтела,
     Поодаль валялся пустой автомат…
     Недвижно навеки уснувшее тело,
     Но все еще грозен убитый солдат!


     И чудилось: должен в далеком Берлине
     Солдат побывать, и, как прежде в бою,
     Он будет сражаться, бессмертный отныне,
     Бок о бок с друзьями шагая в строю.


     За мысли такие бойцов не судите,
     Пускай он в Берлин и ногой не ступил,
     Но в списках победных его помяните –
     Солдат эту почесть в боях заслужил!



   Помните!


     День Победы. И в огнях салюта
     Будто гром: – Запомните навек,
     Что в сраженьях каждую минуту,


     Да, буквально каждую минуту
     Погибало десять человек!


     Как понять и как осмыслить это:
     Десять крепких, бодрых, молодых,
     Полных веры, радости и света
     И живых, отчаянно живых!


     У любого где-то дом иль хата,
     Где-то сад, река, знакомый смех,
     Мать, жена… А если неженатый,
     То девчонка – лучшая из всех.


     На восьми фронтах моей отчизны
     Уносил войны водоворот
     Каждую минуту десять жизней,
     Значит, каждый час уже шестьсот!..


     И вот так четыре горьких года,
     День за днем – невероятный счет!
     Ради нашей чести и свободы
     Все сумел и одолел народ.


     Мир пришел как дождь, как чудеса,
     Яркой синью душу опаля…
     В вешний вечер, в птичьи голоса,
     Облаков вздымая паруса,
     Как корабль плывет моя Земля.


     И сейчас мне обратиться хочется
     К каждому, кто молод и горяч,
     Кто б ты ни был: летчик или врач,
     Педагог, студент или сверловщица…


     Да, прекрасно думать о судьбе
     Очень яркой, честной и красивой.
     Но всегда ли мы к самим себе
     Подлинно строги и справедливы?


     Ведь, кружась меж планов и идей,
     Мы нередко, честно говоря,
     Тратим время попросту зазря
     На десятки всяких мелочей.


     На тряпье, на пустенькие книжки,
     На раздоры, где не прав никто,
     На танцульки, выпивки, страстишки,
     Господи, да мало ли на что!


     И неплохо б каждому из нас,
     А ведь есть душа, наверно, в каждом,
     Вспомнить вдруг о чем-то очень важном,
     Самом нужном, может быть, сейчас.


     И, сметя все мелкое, пустое,
     Скинув скуку, черствость или лень,
     Вспомнить вдруг о том, какой ценою
     Куплен был наш каждый мирный день!


     И, судьбу замешивая круто,
     Чтоб любить, сражаться и мечтать,
     Чем была оплачена минута,
     Каждая-прекаждая минута,
     Смеем ли мы это забывать?!


     И, шагая за высокой новью,
     Помните о том, что всякий час
     Вечно смотрят с верой и любовью
     Вслед вам те, кто жил во имя вас!



   Могила неизвестного солдата


     Могила Неизвестного солдата!
     О, сколько их от Волги до Карпат!
     В дыму сражений вырытых когда-то
     Саперными лопатами солдат.


     Зеленый горький холмик у дороги,
     В котором навсегда погребены
     Мечты, надежды, думы и тревоги
     Безвестного защитника страны.


     Кто был в боях и знает край передний,
     Кто на войне товарища терял,
     Тот боль и ярость полностью познал,
     Когда копал «окоп» ему последний.


     За маршем – марш, за боем – новый бой!
     Когда же было строить обелиски?!
     Доска да карандашные огрызки,
     Ведь вот и все, что было под рукой!


     Последний «послужной листок» солдата:
     «Иван Фомин», и больше ничего.
     А чуть пониже две коротких даты
     Рождения и гибели его.


     Но две недели ливневых дождей,
     И остается только темно-серый
     Кусок промокшей, вздувшейся фанеры,
     И никакой фамилии на ней.


     За сотни верст сражаются ребята.
     А здесь, от речки в двадцати шагах,
     Зеленый холмик в полевых цветах –
     Могила Неизвестного солдата…


     Но Родина не забывает павшего!
     Как мать не забывает никогда
     Ни павшего, ни без вести пропавшего,
     Того, кто жив для матери всегда!


     Да, мужеству забвенья не бывает.
     Вот почему погибшего в бою
     Старшины на поверке выкликают
     Как воина, стоящего в строю!


     И потому в знак памяти сердечной
     По всей стране от Волги до Карпат
     В живых цветах и день и ночь горят
     Лучи родной звезды пятиконечной.


     Лучи летят торжественно и свято,
     Чтоб встретиться в пожатии немом,
     Над прахом Неизвестного солдата,
     Что спит в земле перед седым Кремлем!


     И от лучей багровое, как знамя,
     Весенним днем фанфарами звеня,
     Как символ славы возгорелось пламя –
     Святое пламя Вечного огня!



   Под дождем


     Солнце и гром отчаянный!
     Ливень творит такое,
     Что, того и гляди, нечаянно
     Всю улицу напрочь смоет!


     Кто издали отгадает:
     То ли идут машины,
     То ли, фырча, ныряют
     Сказочные дельфины?


     В шуме воды под крыши
     Спряталось все живое.
     Лишь в скверике, где афиши,
     Стоят неподвижно двое.


     Сверху потоки льются,
     Грозя затопить всю улицу.
     А двое вовсю смеются
     И, больше того, целуются!


     Шофер придержал машину
     И, сделав глаза большие,


     Чуть приоткрыл кабину:
     – Вы что, – говорит, – дурные?


     Те, мокрые, но смешливые,
     Только заулыбались:
     – Нет, – говорят, – счастливые!
     И снова поцеловались.



   Все равно я приду


     Если град зашумит с дождем,
     Если грохнет шрапнелью гром,
     Все равно я приду на свиданье,
     Будь хоть сто непогод кругом!


     Если зло затрещит мороз
     И завоет метель, как пес,
     Все равно я приду на свиданье,
     Хоть меня застуди до слез!


     Если станет сердиться мать
     И отец не будет пускать,
     Все равно я приду на свиданье,
     Что бы ни было – можешь ждать!


     Если сплетня хлестнет, ну что ж,
     Не швырнет меня подлость в дрожь,
     Все равно я приду на свиданье,
     Не поверя в навет и ложь!


     Если я попаду в беду,
     Если буду почти в бреду,
     Все равно я приду. Ты слышишь?
     Добреду, доползу… дойду!


     Ну, а если пропал мой след
     И пришел без меня рассвет,
     Я прошу: не сердись, не надо!
     Знай, что просто меня уже нет…



   Ах, как же мы славно на свете жили!


     Ах, как же мы славно на свете жили!
     До слез хохотали от чепухи,
     Мечтали, читали взахлеб стихи,
     А если проще сказать – любили!


     Но не бывает на свете так,
     Что жизнь всегда тебе улыбается,
     Какой-нибудь штрих, ну совсем пустяк –
     И радость словно бы уменьшается.


     Ваш старенький, самый обычный дом
     Казался мне мудрым, почти таинственным.
     И как же хотел я быть в доме том
     Единственным гостем, одним-единственным!


     Но только я с жаром в ладони брал
     Ласковость рук твоих невесомых,
     Как в дом, будто дьявол их посылал,
     С громом и шутками набегал
     Добрый десяток твоих знакомых.


     И я, у окошка куря весь вечер,
     Должен был, собранный, как в бою,
     Слушать развязные чьи-то речи
     Иль видеть, как кто-то тебе на плечи
     Кладет фамильярно ладонь свою.


     Ах, как мне хотелось, наделав бед,
     Хлопнуть по лапищам этим длинным!
     Но ты говорила мне: – Будь объективным,
     Ведь это ж приятель мой с детских лет!


     В другую каверзную минуту
     Ты улыбалась: – Угомонись!
     Будь объективным и не сердись,
     Это товарищ по институту!


     Ты только не спорь, а люби и верь. –
     И я не спорил и соглашался.
     И до того уже «достарался»,
     Что чуть ли не сам отпирал им дверь.


     И так, может, длилось бы целый век,
     Но сердце не вечно уму внимает,
     И, если ты искренний человек,
     Сердце все-таки побеждает.


     И раз, дойдя уже до отчаянья,
     Я дверь размашисто растворил
     И вместе с бутылками всю компанию
     С громом по лестнице проводил!


     Прав или нет я – не мне судить.
     Но в чувствах немыслимо быть пассивным.
     Тут так получается: либо любить,
     Либо быть объективным!



   Артистка


     Концерт. На знаменитую артистку,
     Что шла со сцены в славе и цветах,
     Смотрела робко девушка-хористка
     С безмолвным восхищением в глазах.


     Актриса ей казалась неземною
     С ее походкой, голосом, лицом,
     Не человеком – высшим божеством,
     На землю к людям посланным судьбою.


     Шло «божество» вдоль узких коридоров,
     Меж тихих костюмеров и гримеров,
     И шлейф оваций, гулкий, как прибой,
     Незримо волочило за собой.


     И девушка вздохнула: – В самом деле,
     Какое счастье так блистать и петь!
     Прожить вот так хотя бы две недели,
     И, кажется, не жаль и умереть!


     А «божество» в тот вешний поздний вечер
     В большой квартире с бронзой и коврами
     Сидело у трюмо, сутуля плечи
     И глядя вдаль усталыми глазами.


     Отшпилив, косу в ящик положила,
     Сняла румянец ватой не спеша,
     Помаду стерла, серьги отцепила
     И грустно улыбнулась: – Хороша…


     Куда девались искорки во взоре?
     Поблекший рот и ниточки седин…
     И это все, как строчки в приговоре,
     Подчеркнуто бороздками морщин…


     Да, ей даны восторги, крики «бис»,
     Цветы, статьи «Любимая артистка!»,
     Но вспомнилась вдруг девушка-хористка,
     Что встретилась ей в сумраке кулис.


     Вся тоненькая, стройная такая,
     Две ямки на пылающих щеках,
     Два пламени в восторженных глазах
     И, как весенний ветер, молодая.


     Наивная, о, как она смотрела!
     Завидуя… Уж это ли секрет?!
     В свои семнадцать или двадцать лет
     Не зная даже, чем сама владела.


     Ведь ей дано по лестнице сейчас
     Сбежать стрелою в сарафане ярком,
     Увидеть свет таких же юных глаз
     И вместе мчаться по дорожкам парка…


     Ведь ей дано открыть мильон чудес,
     В бассейн метнуться бронзовой ракетой,
     Дано краснеть от первого букета,
     Читать стихи с любимым до рассвета,
     Смеясь бежать под ливнем через лес…


     Она к окну устало подошла,
     Прислушалась к журчанию капели,
     За то, чтоб так прожить хоть две недели,
     Она бы все, не дрогнув, отдала!



   Маленькие герои


     В промозглую и злую непогоду,
     Когда ложатся под ветрами ниц
     Кусты с травой, когда огонь и воду
     Швыряют с громом тучи с небосвода,
     Мне жаль всегда до острой боли птиц…


     На крыши, на леса и на проселки,
     На горестно поникшие сады,
     Где нет сухой ни ветки, ни иголки,
     Летит поток грохочущей воды.


     Все от стихии прячется в округе:
     И человек, и зверь, и даже мышь.
     Укрыт надежно муравей. И лишь
     Нет ничего у крохотной пичуги.


     Гнездо? Смешно сказать! Ну разве дом –
     Три ветки наподобие розетки!
     И при дожде, ей-богу, в доме том
     Ничуть не суше, чем на всякой ветке!


     Они к птенцам всей грудкой прижимаются,
     Малюсенькие, легкие, как дым,


     И от дождя и стужи заслоняются
     Лишь перьями да мужеством своим.


     И как представить даже, что они
     Из райских мест, сквозь бури и метели,
     Семь тысяч верст и ночи все, и дни
     Сюда, домой, отчаянно летели!


     Зачем такие силы были отданы?
     Ведь в тех краях – ни холода, ни зла,
     И пищи всласть, и света, и тепла,
     Да, там есть все на свете… кроме родины…


     Суть в том, без громких слов и укоризны:
     Что, все порой исчерпав до конца,
     Их маленькие, честные сердца
     Отчизну почитают выше жизни.


     Грохочет бурей за окошком ночь,
     Под ветром воду скручивая туго,
     И что бы я ни отдал, чтоб помочь
     Всем этим смелым крохотным пичугам!


     Но тьма уйдет, как злобная старуха,
     Куда-то в черный и далекий лес,
     И сгинет гром, поварчивая глухо,
     А солнце брызнет золотом с небес.


     И вот, казалось, еле уцелев,
     В своих душонках маленьких пичуги
     Хранят не страх, не горечь и не гнев,
     А радость, словно сеятель посев,
     Как искры звонко сыплют по округе!


     Да, после злой ревущей черноты,
     Когда живым-то мудрено остаться,
     Потоком этой светлой доброты.
     И голосам хрустальной чистоты,
     Наверно, можно только удивляться!


     Гремит, звенит жизнелюбивый гам!
     И, может быть, у этой крохи-птицы
     Порой каким-то стоящим вещам
     Большим и очень сильным существам
     Не так уж плохо было б поучиться…



   «Когда мне говорят о красоте…»


     Когда мне говорят о красоте
     Восторженно, а иногда влюбленно,
     Я почему-то, слушая, невольно
     Сейчас же вспоминаю о тебе.


     Когда порой, мне имя называя,
     О женственности чьей-то говорят,
     Я снова почему-то вспоминаю
     Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд,


     Твои везде мне видятся черты,
     Твои повсюду слышатся слова,
     Где б ни был я – со мною только ты,
     И, тем гордясь, ты чуточку права.


     И все же, сердцем похвалы любя,
     Старайся жить, заносчивой не став:
     Ведь слыша где-то про сварливый нрав –
     Я тоже вспоминаю про тебя…



   Вечер в Ереване


     Осенний вечер спит в листве платана,
     Огни реклам мигают на бегу,
     А я в концертном зале Еревана
     В каком-то жарком, радостном тумане
     Кидаю душу – за строкой строку.


     И как же сердцу моему не биться,
     Когда, вдохнув как бы ветра веков,
     Я нынче здесь, в заоблачной столице
     Армении – земли моих отцов.


     А во втором ряду, я это знаю,
     Сидит в своей красивой седине
     Воспетая поэтом Шаганэ,
     Та самая… реальная… живая…


     И тут сегодня в зареве огней
     Вдруг все смешалось: даты, дали, сроки…
     И я решаюсь: я читаю строки,
     О нем стихи читаю и о ней.


     Я написал их двум красивым людям
     За всплеск души, за песню, за порыв
     И, ей сейчас все это посвятив,
     Волнуюсь и не знаю, что и будет?!


     В битком набитом зале тишина.
     Лишь чуть звенит за окнами цикада.
     И вот – обвал! Гудящая волна!
     И вот огнем душа опалена,
     И вот уж больше ничего не надо!


     Да, всюду, всюду чтут учителей!
     Но тут еще иные счет и мера.
     И вот букет, размером с клумбу сквера,
     Под шум и грохот я вручаю ей!


     А ей, наверно, видится сейчас
     Батумский берег, чаек трепетанье,
     Знакомый профиль в предвечерний час
     Синь моря с васильковой синью глаз,
     Последнее далекое свиданье.


     Вот он стоит, простой, русоволосый,
     К тугому ветру обернув лицо.
     И вдруг, на палец накрутивши косу,
     Смеется: «Обручальное кольцо!»


     Сказал: «Вернусь!» Но рощи облетели,
     Грустил над морем черноокий взгляд.
     Стихи, что красоту ее воспели,
     К ней стаей птиц весною прилетели,
     Но их хозяин не пришел назад.


     Нет, тут не хворь и не души остуда.
     И ничего бы он не позабыл!
     Да вот ушел в такой предел, откуда
     Еще никто назад не приходил…


     Шумит в концертном зале Еревана
     Прибой улыбок, возгласов и фраз.
     И, может быть, из дальнего тумана
     Он как живой ей видится сейчас…


     Что каждый штрих ей говорит и значит?
     Грохочет зал, в стекле дробится свет.
     А женщина стоит и тихо плачет,
     Прижав к лицу пылающий букет…


     И в этот миг, как дорогому другу,
     Не зная сам, впопад иль невпопад,
     Я за него, за вечную разлуку
     Его губами ей целую руку –
     «За все, в чем был и не был виноват»…



   Не горюй


     Ты не плачь о том, что брошена,
     Слезы – это ерунда!
     Слезы, прошены ль, не прошены, –
     Лишь соленая вода!


     Чем сидеть в тоске по маковку,
     «Повезло – не повезло»,
     Лучше стиснуть сердце накрепко,
     Всем терзаниям назло!


     Лучше, выбрав серьги броские,
     Все оружье ахнуть в бой,
     Всеми красками-прическами
     Сделать чудо над собой!


     Коль нашлась морщинка – вытравить!
     Нет, так сыщется краса!
     И такое платье выгрохать,
     Чтоб качнулись небеса!


     Будет вечер – обязательно
     В шум и гомон выходи,
     Подойди к его приятелям
     И хоть тресни, а шути!


     Но не жалко, не потерянно
     (Воевать так воевать!),
     А спокойно и уверенно:
     Все прошло – и наплевать!


     Пусть он смотрит настороженно.
     – Все в кино? И я – в кино! –
     Ты ли брошен, я ли брошена –
     Даже вспомнить-то смешно!


     Пусть судьба звенит и крутится,
     Не робей, не пропадешь!
     Ну а что потом получится
     И кому придется мучиться –
     Вот увидишь и поймешь!




   Баллады и поэмы


   Поэма о первой нежности

 //-- 1 --// 

     Когда мне имя твое назвали,
     Я даже подумал, что это шутка.
     Но вскоре мы все уже в классе знали,
     Что имя твое и впрямь – Незабудка.


     Войдя в наш бурный, грохочущий класс,
     Ты даже застыла в дверях удивленно, –
     Такой я тебя и увидел в тот раз,
     Светлою, тоненькой и смущенной.


     Была ль ты красивою? Я не знаю.
     Глаза – голубых цветов голубей…
     Теперь я, кажется, понимаю
     Причину фантазии мамы твоей.


     О, время – далекий розовый дым, –
     Когда ты мечтаешь, дерзишь, смеешься!
     И что там по жилам течет твоим –
     Детство ли, юность? Не разберешься.


     Ну много ль пятнадцать-шестнадцать лет?
     Прилично и все же ужасно мало:
     У сердца уже комсомольский билет,
     А сердце взрослым еще не стало.


     И нету бури еще в крови,
     А есть только жест напускной небрежности.
     И это не строки о первой любви,
     А это строки о первой нежности.


     Мне вспоминаются снова и снова
     Записки – голуби первых тревог.
     Сначала в них нет ничего «такого»,
     Просто рисунок, просто смешок.


     На физике шарик летит от окошка,
     В записке – согнувшийся от тоски
     Какой-то уродец на тонких ножках.
     И подпись: «Вот это ты у доски!»


     Потом другие, коротких короче,
     Но глубже глубоких. И я не шучу!
     К примеру, такая: «Конфету хочешь?»
     «Спасибо. Не маленький. Не хочу!»


     А вот и «те самые»… Рано иль поздно,
     Но радость должна же плеснуть через край!
     «Ты хочешь дружить? Но подумай серьезно!»
     «Сто раз уже думал. Хочу. Давай!»


     Ах, как все вдруг вспыхнуло, засверкало!
     Ты так хороша с прямотою своей!
     Ведь если бы ты мне не написала,
     То я б не отважился, хоть убей!


     Мальчишки намного девчат озорнее,
     Так почему ж они тут робки?
     Девчонки, наверно, чуть-чуть взрослее
     И, может быть, капельку посмелее,
     Чем мы – герои и смельчаки.


     И все же, наверно, гордился по праву я,
     Ведь лишь для меня, для меня зажжены
     Твои, по-польски чуть-чуть лукавые,
     Глаза редчайшей голубизны!

 //-- 2 --// 

     Был вечер. Большой новогодний вечер.
     В толпе не пройти! Никого не найти!
     Музыка, хохот, взрывы картечи,
     Серпантина и конфетти.


     И мы кружились, как опьяненные,
     Всех жарче, всех радостней, всех быстрей!
     Глаза твои были почти зеленые –
     От елки, от смеха ли, от огней?


     Когда же, оттертые в угол зала,
     На миг мы остались с тобой вдвоем,
     Ты вдруг, посмотрев озорно, сказала:


     – Давай удерем?
     – Давай удерем!
     На улице ветер, буран, темно…
     Гремит позади новогодний вечер…
     И пусть мы знакомы с тобой давно,
     Вот она, первая наша встреча!


     От вальса морозные стекла гудели,
     Били снежинки в щеки и лоб,
     А мы закружились под свист метели
     И с хохотом бухнулись вдруг в сугроб.


     Потом мы дурачились. А потом
     Ты подошла ко мне, замолчала
     И вдруг, зажмурясь, поцеловала.
     Как будто на миг обожгла огнем!


     Метель пораженно остановилась.
     Смущенной волной залилась душа.
     Школьное здание закружилось
     И встало на место, едва дыша.


     Ни в чем мы друг другу не признавались,
     Да мы бы и слов-то таких не нашли.
     Мы просто стояли и целовались,
     Как умели и как могли!..


     Химичка прошла. Хорошо, не видала!
     Не то бы, сощурившись сквозь очки,
     Она б раздельно и сухо сказала:


     – Давайте немедленно дневники!
     Она скрывается в дальней улице,
     И ей даже мысль не придет о том,
     Что два старшеклассника за углом
     Стоят и крамольно вовсю целуются…


     А так все и было: твоя рука,
     Фигурка, во тьме различимая еле,
     И два голубых-голубых огонька
     В клубящейся, белой стене метели…


     Что нас поссорило? И почему?
     Какая глупая ерунда?
     Сейчас я и сам уже не пойму.
     Но это сейчас не пойму. А тогда?..


     Тогда мне были почти ненавистны
     Сомнения старших, страданья от бед.
     Молодость в чувствах бескомпромиссна:
     «За» или «против» – среднего нет.


     И для меня тоже среднего не было.
     Обида горела, терзала, жгла:
     Куда-то на вечер с ребятами бегала,
     Меня же, видишь ли, не нашла!


     Простить? Никогда! Я не пал так низко.
     И я тебе это сейчас докажу!
     И вот на уроке летит записка:
     «Запомни! Больше я не дружу!»


     И все. И уже ни шагу навстречу!
     Бессмысленны всякие оправданья.
     Тогда была наша первая встреча,
     И вот наше первое расставанье…

 //-- 3 --// 

     Дворец переполнен. Куда б провалиться?
     Да я же и рта не сумею разжать!
     И как только мог я, несчастный, решиться
     В спектакле заглавную роль играть?!


     Смотрю на ребят, чтоб набраться мужества.
     Увы, ненамного-то легче им:
     Физиономии, полные ужаса,
     Да пот, проступающий через грим.


     Но мы играли. И как играли!
     И вдруг, на радость иль на беду,
     В антракте сквозь щелку – в гудящем зале
     Увидел тебя я в шестом ряду.


     Холодными стали на миг ладони,
     И я словно как-то теряться стал.
     Но тут вдруг обиду свою припомнил –
     И обозлился… и заиграл!


     Конечно, хвалиться не очень пристало,
     Играл я не то чтобы там ничего,
     Не так, как Мочалов, не так, как Качалов,
     Но, думаю, что-нибудь вроде того…


     Пускай это шутка. А все же, а все же
     Такой был в спектакле у нас накал,


     Что, честное слово же, целый зал
     До боли отбил на ладонях кожу!


     А после, среди веселого гула,
     В густой и радостной толкотне,
     Ты пробралась, подошла ко мне:


     – Ну, здравствуй! – и руку мне протянула.
     И были глаза твои просветленные,
     Словно бы горных озер вода:
     Чуть голубые и чуть зеленые,
     Такие красивые, как никогда!


     Как славно, забыв обо всем о прочем,
     Смеяться и чувствовать без конца,
     Как что-то хорошее, нежное очень
     Морозцем покалывает сердца.


     Вот так бы идти нам, вот так улыбаться,
     Шагать сквозь февральскую звездную тьму
     И к ссоре той глупой не возвращаться,
     А мы возвратились. Зачем, не пойму?


     Я сам точно рану себе бередил,
     Как будто размолвки нам было мало.
     Я снова о вечере том спросил,
     Я сам же спросил. И ты рассказала.


     – Я там танцевала всего только раз,
     Хотя абсолютно никак не хотела… –
     А сердце мое уже снова горело,
     Горело, кипело до боли из глаз!
     И вот ты сказала, почти с укоризной:
     – Пустяк ведь. Ты больше не сердишься? Да? –
     И мне бы ответить, что все ерунда.
     Но юность страдает бескомпромиссно!


     И, пряча дрожащие губы от света,
     Я в переулке сурово сказал:


     – Прости. Мне до этого дела нету.
     Я занят. Мне некогда! – И удрал…
     Но сердце есть сердце. Пусть время проходит,
     Но кто и когда его мог обмануть?
     И как там рассудок ни колобродит,
     Сердце вернется на главный путь!


     Ты здесь. Хоть дотронься рукой! Так близко…
     Обида? Ведь это и впрямь смешно!
     И вот «примирительная» записка:
     «Давай, если хочешь, пойдем в кино?»


     Ответ прилетает без промедленья.
     Слова будто гвоздики. Вот они:
     «Безумно растрогана приглашеньем.
     Но очень некогда. Извини!»

 //-- 4 --// 

     Бьет ветер дорожный в лицо и ворот.
     Иная судьба. Иные края.
     Прощай, мой красивый уральский город,
     Детство мое и песня моя!


     Снежинки, как в медленном танце, кружатся,
     Горит светофора зеленый глаз.
     И вот мы идем по знакомой улице
     Уже, вероятно, в последний раз…


     Сегодня не надо бездумных слов,
     Сегодня каждая фраза значительна.
     С гранита чугунный товарищ Свердлов
     Глядит на нас строго, но одобрительно.


     Сегодня хочется нам с тобой
     Сказать что-то главное, нужное самое!
     Но как-то выходит само собой,
     Как будто назло, не про то, не про главное.


     А впрочем, зачем нам сейчас слова?!
     Ты видишь, как город нам улыбается,
     И первая встреча у нас жива,
     И все хорошее продолжается…


     Ну вот перекресток и твой поворот.
     Снежинки печально летят навстречу…
     Конечно, хорошее все живет,
     И все-таки это последний вечер.


     Небо от снега белым-бело…
     Кружится в воздухе канитель…
     Что это мимо сейчас прошло:
     Детство ли? Юность? Или метель?


     Помню проулок с тремя фонарями
     И фразу: – Прощай же… Пора… Пойду… –
     Припала дрогнувшими губами
     И бросилась в снежную темноту.


     Потом задержалась вдруг на минутку:
     – Прощай же еще раз. Счастливый путь!
     Не зря же имя мое – Незабудка.
     Смотри, уедешь – не позабудь!


     Все помню: в прощальном жесте рука,
     Фигурка твоя, различимая еле,
     И два голубых-голубых огонька,
     Горящих сквозь белую мглу метели…


     И разве беда, что пожар крови
     Не жег нас средь белой, пушистой снежности?
     Ведь это не строки о первой любви,
     А строки о первой мальчишьей нежности.

 //-- 5 --// 

     Катится время! Недели, недели…
     То снегом, то градом стучат в окно.
     Первая встреча… Наши метели…
     Когда это было: вчера? Давно?


     Тут словно бы настежь раскрыты шторы,
     От впечатлений гудит голова:
     Новые встречи, друзья и споры,
     Вечерняя в пестрых огнях Москва.


     Но разве первая нежность сгорает?
     Недаром же сердце иглой кольнет,
     Коль где-то в метро или в давке трамвая
     Вдруг глаз голубой огонек мелькнет…


     А что я как память привез оттуда?
     Запас сувениров не сверхбольшой:
     Пара записок, оставшихся чудом,
     Да фото, любительский опыт мой.


     Записки… Быть может, смешно немножко,
     Но мне, будто люди, они близки.
     Даже вон та: уродец на ножках
     И подпись: «Вот это ты у доски!»


     Где ты сейчас? Велики расстоянья,
     Три тысячи верст между мной и тобой.
     И все же не знал я при расставанье,
     Что снова встретимся мы с тобой!


     Но так и случилось, сбылись чудеса,
     Хоть времени было – всего ничего…
     Проездом на сутки. На сутки всего!
     А впрочем, и сутки не полчаса.


     И вот я иду по местам знакомым:
     Улица Ленина, мединститут,
     Здравствуй, мой город, я снова дома!
     Пускай хоть сутки, а снова тут.


     Сегодня я вновь по-мальчишьи нежный.
     Все то же, все так же, как той зимой.
     И только вместо метели снежной –
     Снег тополей да июльский зной.


     Трамвай, прозвенев, завернул полукругом,
     А вон, у подъезда, худа, как лоза,
     Твоя закадычнейшая подруга
     Стоит, изумленно раскрыв глаза.


     – Приехал?
     – Приехал.
     – Постой, когда?
     Ну рад, конечно?


     – Само собой.
     – Вот это встреча! А ты куда?
     А впрочем, знаю… И я с тобой!
     Пойми, дружище, по-человечьи:
     Ну как этот миг без меня пройдет?
     Такая встреча, такая встреча!
     Да тут рассказов на целый год.


     Постой-ка, постой-ка, а как это было?..
     Что-то мурлыча перед окном,
     Ты мыла не стекла, а солнце мыла,
     В ситцевом платье и босиком.


     А я, прикрывая смущенье шуткой,
     С порога басом проговорил:


     – Здравствуй, садовая Незабудка!
     Вот видишь, приехал, не позабыл.
     Ты обернулась… На миг застыла,
     Радостной синью плеснув из глаз.


     Застенчиво ворот рукой прикрыла
     И кинулась в дверь: – Я сейчас, сейчас!


     И вот, нарядная, чуть загорелая,
     Стоишь ты, смешинки тая в глазах,
     В цветистой юбочке, кофте белой
     И белых туфельках на каблучках…


     – Ты знаешь, – сказал я, – когда-то в школе…
     Ах, нет… Даже, видишь, слова растерял…
     Такой повзрослевшей, красивой, что ли,
     Тебя я ну просто не представлял.
     Ты просто опасная! Я серьезно.
     Честное слово, искры из глаз.


     – Ну что ж, – рассмеялась ты, – в добрый час!
     Тогда влюбляйся, пока не поздно…
     Внизу, за бульваром, в трамвайном звоне
     Знойного марева сизый дым,
     А мы стоим на твоем балконе
     И все друг на друга глядим… глядим…


     Кто знает, возможно, что ты или я
     Решились бы что-то поведать вдруг,
     Но тут подруга вошла твоя.
     Зачем только Бог создает подруг?!


     Как часто бывает, что двое порой
     Вот-вот что-то скажут сейчас друг другу,
     Но тут будто черт принесет подругу –
     И все! И конец! Хоть ступай домой!


     А впрочем, я, кажется, не про то.
     Как странно: мы взрослые, нам по семнадцать!
     Теперь мы, наверное, ни за что,
     Как встарь, не решились бы поцеловаться.


     Пух тополиный летит за плечи…
     Темнеет. Бежит в огоньках трамвай.


     Вот она, наша вторая встреча…
     А будет ли третья? Поди узнай.


     Не то чтоб друзья и не то чтоб влюбленные,
     Так кто же, по сути-то, мы с тобой?
     Глаза твои снова почти зеленые
     С какою-то новою глубиной.


     Глаза эти смотрят чуть-чуть пытливо
     С веселой нежностью на меня.
     Ты вправду ужасно сейчас красива
     В багровых, тающих бликах дня.


     А где-то о рельсы колеса стучатся,
     Гудят беспокойные поезда…
     Ну вот и настало время прощаться…
     Кто знает, увидимся ли когда?


     Знакомая, милая остановка!
     Давно ли все сложности были – пустяк!
     А тут вот вздыхаю, смотрю неловко:
     Прощаться за руку или как?


     Неужто вот эти светлые волосы,
     И та вон мигнувшая нам звезда,
     И мягкие нотки грудного голоса
     Уйдут и забудутся навсегда?


     Помню, как были глаза грустны,
     Хоть губы приветливо улыбались.
     Эх, как бы те губы поцеловались,
     Не будь их хозяева так умны!..


     Споют ли когда-нибудь нам соловьи?
     Не знаю. Не ставлю заранее точек.
     Без нежности нет на земле любви,
     Как нет и листвы без весенних почек.


     Пусть все будет мериться новой мерой,
     Новые встречи, любовь, друзья…
     Но радости этой, наивной, первой,
     Не встретим уж больше ни ты, ни я…


     – Прощай! – И вот уже ты далека,
     Фигурка твоя различима еле,
     И только два голубых огонька
     В густой тополиной ночной метели.
     Они все дальше, во мраке тая…
     Эх, знать бы тогда о твоей судьбе!
     Я, верно бы, выпрыгнул из трамвая,
     Я б кинулся снова назад, к тебе!..


     Но старый вагон поскрипывал тяжко,
     Мирно позванивал и бежал,
     А я все стоял и махал фуражкой
     И ничего, ничего не знал.

 //-- 6 --// 

     Столько уже пробежало лет,
     Что, право же, даже считать не хочется.
     Больше побед или больше бед?
     Пусть лучше другими итог подводится.


     Юность. Какою была она?
     Ей мало, признаться, беспечно пелось.
     Военным громом опалена,
     Она, переплавясь, шагнула в зрелость.


     Не ведаю, так ли, не так я жил,
     Где худо, где правильно поступая?
     Но то, что билет комсомольский носил
     Недаром, вот это я твердо знаю!


     Так и не встретились мы с тобой!
     Я знал: ты шагаешь с наукой в ногу,
     С любовью, друзьями, иной судьбой,
     А я, возвратившись с войны домой,
     Едва начинал лишь свою дорогу.


     Но нет за тобой никакой вины,
     И сам ведь когда-то не все приметил:
     Письмо от тебя получил до войны,
     Собрался ответить и… не ответил…


     Успею! Мелькали тысячи дел,
     Потом сирены надрыв протяжный.
     И не успел, ничего не успел.
     А впрочем, теперь уже все неважно!


     Рассвет надо мной полыхал огнем,
     И мне улыбнулись глаза иные,
     Совсем непохожие, не такие…
     Но песня сейчас о детстве моем!


     Не знаю, найдутся ли в мире средства,
     Чтоб выразить бьющий из сердца свет,
     Когда ты идешь по улицам детства,
     Где не жил и не был ты столько лет!


     Под солнцем витрины новые щурятся,
     Мой город, ну кто бы тебя узнал?!
     Новые площади, новые улицы,
     Новый, горящий стеклом вокзал.


     Душа – как шумливая именинница,
     Ей тесно сегодня в груди моей.
     Сейчас только лоск наведу в гостинице
     И буду обзванивать всех друзей.


     А впрочем, не надо, не так… не сразу…
     Сначала – к тебе. Это первый путь.
     Вот только придумать какую-то фразу,
     Чтоб скованность разом как ветром сдуть.


     Но вести, как видно, летят стрелой,
     И вот уже в полдень, почти без стука,
     Врывается радостно в номер мой
     Твоя закадычнейшая подруга.


     – Приехал?
     – Приехал.
     – Постой, когда? –
     Вопросы сыплются вперебой.
     Но не спросила: – Сейчас куда? –
     И не добавила: – Я с тобой! –


     Сколько же, сколько промчалось лет!
     Я слушаю, слушаю напряженно:
     Тот – техник, а этот уже ученый,
     Кто ранен, кого уж и вовсе нет…


     Голос звучит то светло, то печально,
     Но отчего, отчего, отчего
     В этом рассказе, таком пространном,
     Нету имени твоего?!


     Случайность ли? Женское ли предательство?
     Иль попросту ссора меж двух подруг?
     Я так напрямик и спросил. И вдруг
     Какое-то странное замешательство…


     Сунулась в сумочку за платком,
     Спрятала снова и снова вынула…
     – Эх, знаешь, беда-то какая! – и всхлипнула.
     – Постой, ты про что это? Ты о ком?!
     Фразы то рвутся, то бьют, как копыта:


     – Сначала шутила все сгоряча…
     Нелепо! От глупого аппендицита…
     Сама ведь доктор… И дочь врача…
     Слетая с деревьев, остатки лета
     Кружатся, кружатся в безутешности…
     Ну вот и окончилась повесть эта
     О детстве моем и о первой нежности.


     Все будет: и песня, и новые люди,
     И солнце, и мартовская вода,
     Но третьей встречи уже не будет,
     Ни нынче, ни завтра и никогда…


     Дома, как гигантские корабли,
     Плывут за окошком, горя неярко,
     Да ветер чуть слышно из дальней дали
     Доносит оркестр из летнего парка…


     Промчалось детство, ручьем прозвенев…
     Но из ручьев рождаются реки.
     И первая нежность – это запев
     Всего хорошего в человеке.


     И памятью долго еще сберегаются:
     Улыбки, обрывки наивных фраз.
     Ведь если песня не продолжается –
     Она все равно остается в нас!


     Нет, не гремели для нас соловьи.
     Никто не познал и уколов ревности.
     Ведь это не строки о первой любви,
     А строки о первой и робкой нежности.


     Лишь где-то плывут, различимые еле:
     В далеком, прощальном жесте рука
     Да два голубых-голубых огонька
     В белесой, клубящейся мгле метели…

 1967


   Баллада о ненависти и любви

 //-- I --// 

     Метель ревет, как седой исполин,
     Вторые сутки не утихая,
     Ревет как пятьсот самолетных турбин,
     И нет ей, проклятой, конца и края!


     Пляшет огромным белым костром,
     Глушит моторы и гасит фары.
     В замяти снежной аэродром,
     Служебные здания и ангары.


     В прокуренной комнате тусклый свет,
     Вторые сутки не спит радист,
     Он ловит, он слушает треск и свист,
     Все ждут напряженно: жив или нет?


     Радист кивает: – Пока еще да,
     Но боль ему не дает распрямиться.
     А он еще шутит: мол, вот беда –
     Левая плоскость моя никуда!
     Скорее всего, перелом ключицы…


     Где-то буран, ни огня, ни звезды
     Над местом аварии самолета.
     Лишь снег заметает обломков следы
     Да замерзающего пилота.


     Ищут тракторы день и ночь,
     Да только впустую. До слез обидно.
     Разве найти тут, разве помочь –
     Руки в полуметре от фар не видно?


     А он понимает, а он и не ждет,
     Лежа в ложбинке, что станет гробом.
     Трактор, если даже придет,
     То все равно в двух шагах пройдет
     И не заметит его под сугробом.


     Сейчас любая зазря операция.
     И все-таки жизнь покуда слышна.
     Слышна, ведь его портативная рация
     Чудом каким-то, но спасена.


     Встать бы, но боль обжигает бок,
     Теплой крови полон сапог,
     Она, остывая, смерзается в лед.
     Снег набивается в нос и рот.


     Что перебито? Понять нельзя,
     Но только не двинуться, не шагнуть!
     Вот и окончен, видать, твой путь!
     А где-то сынишка, жена, друзья…


     Где-то комната, свет, тепло…
     Не надо об этом! В глазах темнеет…
     Снегом, наверно, на метр замело,
     Тело сонливо деревенеет…


     А в шлемофоне звучат слова:


     – Алло! Ты слышишь? Держись, дружище!
     Тупо кружится голова…
     – Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..
     Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
     В каких ведь бывал переделках грозных.


     – Спасибо… Вас понял… Пока держусь!
     А про себя добавляет: «Боюсь,
     Что будет все, кажется, слишком поздно…»
     Совсем чугунная голова.
     Кончаются в рации батареи.
     Их хватит еще на час или два.
     Как бревна руки… спина немеет…


     – Алло! – это, кажется, генерал.
     – Держитесь, родной, вас найдут, откопают.
     Странно: слова звенят, как кристалл,
     Бьются, стучат, как в броню металл,
     А в мозг остывший почти не влетают…


     Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
     Как мало, наверное, необходимо:
     Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
     Где доброе слово да чай на столе,
     Спирта глоток да затяжка дыма…


     Опять в шлемофоне шуршит тишина.
     Потом сквозь метельное завыванье:
     – Алло! Здесь в рубке твоя жена!
     Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!


     С минуту гуденье тугой волны,
     Какие-то шорохи, трески, писки,
     И вдруг далекий голос жены,
     До боли знакомый, до жути близкий!


     – Не знаю, что делать и что сказать.
     Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
     Что, если даже совсем замерзаешь,
     Надо выдержать, устоять!
     Хорошая, светлая, дорогая!


     Ну как объяснить ей в конце концов,
     Что он не нарочно же здесь погибает,


     Что боль даже слабо вздохнуть мешает
     И правде надо смотреть в лицо.


     – Послушай! Синоптики дали ответ:
     Буран окончится через сутки.
     Продержишься? Да?
     – К сожаленью, нет…


     – Как нет? Да ты не в своем рассудке!
     Увы, все глуше звучат слова.
     Развязка, вот она, – как ни тяжко,
     Живет еще только одна голова,
     А тело – остывшая деревяшка.


     А голос кричит: – Ты слышишь, ты слышишь?!
     Держись! Часов через пять рассвет.
     Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
     Ну есть ли хоть шанс?


     – К сожалению, нет…
     Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
     Как трудно последний привет послать!
     И вдруг: – Раз так, я должна сказать! –
     Голос резкий, нельзя узнать.


     Странно. Что это может значить?
     – Поверь, мне горько тебе говорить.
     Еще вчера я б от страха скрыла.
     Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
     То лучше, чтоб после себя не корить,
     Сказать тебе коротко все, что было.


     Знай же, что я дрянная жена
     И стою любого худого слова.
     Я вот уже год, как тебе неверна,
     И вот уже год, как люблю другого!


     О, как я страдала, встречая пламя
     Твоих горячих восточных глаз. –
     Он молча слушал ее рассказ.
     Слушал, может, в последний раз,
     Сухую былинку зажав зубами.


     – Вот так целый год я лгала, скрывала,
     Но это от страха, а не со зла.
     – Скажи мне имя!..
     Она помолчала,
     Потом, как ударив, имя сказала,
     Лучшего друга его назвала!


     Затем добавила торопливо:
     – Мы улетаем на днях на юг.
     Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
     Быть может, все это не так красиво,
     Но он не совсем уж бесчестный друг.


     Он просто не смел бы, не мог, как и я,
     Выдержать, встретясь с твоими глазами.
     За сына не бойся. Он едет с нами.
     Теперь все заново: жизнь и семья.


     Прости, не ко времени эти слова.
     Но больше не будет иного времени. –
     Он слушает молча. Горит голова…
     И словно бы молот стучит по темени…


     – Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
     Судьба перепутала все пути.
     Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
     За подлость и радость мою прости!


     Полгода прошло или полчаса?
     Наверно, кончились батареи.
     Все дальше, все тише шумы… голоса…
     Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!


     Оно грохочет и бьет в виски!
     Оно полыхает огнем и ядом.
     Оно разрывается на куски!
     Что больше в нем: ярости или тоски?
     Взвешивать поздно, да и не надо!


     Обида волной заливает кровь.
     Перед глазами сплошной туман.
     Где дружба на свете и где любовь?
     Их нету! И ветер, как эхо, вновь:
     Их нету! Все подлость и все обман!


     Ему в снегу суждено подыхать,
     Как псу, коченея под стоны вьюги,
     Чтоб два предателя там, на юге,
     Со смехом бутылку открыв на досуге,
     Могли поминки по нем справлять?!


     Они совсем затиранят мальца
     И будут усердствовать до конца,
     Чтоб вбить ему в голову имя другого
     И вырвать из памяти имя отца!


     И все-таки светлая вера дана
     Душонке трехлетнего пацана.
     Сын слушает гул самолетов и ждет.
     А он замерзает, а он не придет!


     Сердце грохочет, стучит в виски,
     Взведенное, словно курок нагана.
     От нежности, ярости и тоски
     Оно разрывается на куски.
     А все-таки рано сдаваться, рано!


     Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
     Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
     Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
     Так пусть же! Считайте, что чудо есть!


     Надо любою ценою подняться
     И, всем существом устремясь вперед,
     Грудью от мерзлой земли оторваться,
     Как самолет, что не хочет сдаваться,
     А, сбитый, снова идет на взлет!


     Боль подступает такая, что кажется,
     Замертво рухнешь в сугроб ничком!
     И все-таки он, хрипя, поднимается.
     Чудо, как видите, совершается!
     Впрочем, о чуде потом, потом…


     Швыряет буран ледяную соль,
     Но тело горит, будто жарким летом,
     Сердце колотится в горле где-то,
     Багровая ярость да черная боль!


     Вдали сквозь дикую карусель
     Глаза мальчишки, что верно ждут,
     Они большие, во всю метель,
     Они, как компас, его ведут!


     – Не выйдет! Неправда, не пропаду!
     Он жив. Он двигается, ползет!
     Встает, качается на ходу,
     Падает снова и вновь встает…

 //-- II --// 

     К полудню буран захирел и сдал.
     Упал и рассыпался вдруг на части.
     Упал, будто срезанный наповал,
     Выпустив солнце из белой пасти.


     Он сдал в предчувствии скорой весны,
     Оставив после ночной операции
     На чахлых кустах клочки седины,
     Как белые флаги капитуляции.


     Идет на бреющем вертолет,
     Ломая безмолвие тишины.
     Шестой разворот, седьмой разворот,
     Он ищет… ищет… и вот, и вот –
     Темная точка средь белизны!


     Скорее! От рева земля тряслась.
     Скорее! Ну что там: зверь? человек?
     Точка качнулась, приподнялась
     И рухнула снова в глубокий снег…


     Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп!
     Ровно и плавно гудят машины.
     И первой без лесенки прямо в сугроб
     Метнулась женщина из кабины!


     Припала к мужу: – Ты жив, ты жив!
     Я знала… Все будет так, не иначе!.. –
     И, шею бережно обхватив,
     Что-то шептала, смеясь и плача.


     Дрожа, целовала, как в полусне,
     Замерзшие руки, лицо и губы.
     А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
     – Не смей… Ты сама же сказала мне…


     – Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
     Какой же меркой меня ты мерил?
     Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
     Какое счастье, что ты поверил!


     Я знала, я знала характер твой!
     Все рушилось, гибло… хоть вой, хоть реви!


     И нужен был шанс, последний, любой!
     А ненависть может гореть порой
     Даже сильней любви!


     И вот говорю, а сама трясусь,
     Играю какого-то подлеца.
     И все боюсь, что сейчас сорвусь,
     Что-нибудь выкрикну, разревусь,
     Не выдержав до конца!


     Прости же за горечь, любимый мой!
     Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
     Да я, как дура, пойду за тобой
     Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!


     И были такими глаза ее,
     Глаза, что любили и тосковали,
     Таким они светом сейчас сияли,
     Что он посмотрел в них и понял все!


     И, полузамерзший, полуживой,
     Он стал вдруг счастливейшим на планете.
     Ненависть, как ни сильна порой,
     Не самая сильная вещь на свете!

 1966


   Петровна

 //-- 1 --// 

     Вьюга метет неровно,
     Бьет снегом в глаза и рот,
     И хочет она Петровну
     С обрыва швырнуть на лед.


     А та, лишь чуть-чуть сутулясь
     И щеки закрыв платком,
     Шагает, упрямо щурясь,
     За рослым проводником.


     Порой он басит нескладно:
     – Прости уж… что так вот… в ночь.
     Она улыбается: – Ладно!
     Кто будет-то, сын иль дочь?


     А утром придет обратно
     И скажет хозяйке: – Ну,
     Пацан! Да какой занятный,
     Почти шестьдесят в длину.


     Поест и, не кончив слова,
     Устало сомкнет глаза…
     И кажется, что готова
     До завтра проспать! Но снова
     Под окнами голоса.


     Охотник ли смят медведем,
     Рыбак ли попал в беду,
     Болезнь ли подкралась к детям:
     – Петровна, родная, едем!


     – Сейчас я… Иду, иду!
     Петровнушкой да Петровной
     Не месяц, не первый год
     Застенчиво и любовно
     Зовет ее тут народ.


     Хоть, надо сказать, Петровне
     Нету и сорока,
     Ей даже не тридцать ровно,
     Ей двадцать седьмой пока.


     В решительную минуту
     Нервы не подвели,
     Когда раздавали маршруты, –
     Прямо из института
     Шагнула на край земли.


     А было несладко? Было!
     Да так, что раз поутру
     Поплакала и решила:
     – Не выдержу. Удеру!


     А через час от дома,
     Забыв про хандру и страх,
     Летела уже в санях
     Сквозь посвист пурги к больному.


     И все-таки было, было
     Одно непростое «но».
     Все горе в том, что любила
     Преданно и давно.


     И надо ж вот так, как дуре,
     Жить с вечной мечтой в груди:
     Он где-то в аспирантуре,
     А ты не забудь и жди!..


     Но, видно, не ради смеха
     Тот свет для нее светил.
     Он все-таки к ней приехал.
     Не выдержал и приехал!
     Как видно, и сам любил.


     Рассветы все лето плыли
     Пожарами вдоль реки…
     Они превосходно жили
     И в селах людей лечили
     В два сердца, в четыре руки.


     Но дятла маленький молот
     Стучит уж: готовь закрома,
     Тайга – это вам не город,
     Скоро пурга и холод –
     Северная зима.


     И парень к осени словно
     Чуточку заскучал,
     Потом захандрил, безусловно,
     Печально смотрел на Петровну,
     Посвистывал и молчал.


     Полный дальних проектов,
     Спорил с ней. Приводил
     Сотни разных моментов,
     Тысячи аргументов.


     И все же смог, убедил.
     Сосны слезой гудели,
     Ныли тоской провода:
     Что же ты, в самом деле?!
     Куда ты, куда, куда?


     А люди не причитали.
     Красив, но суров их край.
     Люди, они понимали:
     Тайга – не столичный рай.


     Они лишь стояли безмолвно
     На холоде битый час…
     Ты не гляди, Петровна,
     Им только в глаза сейчас.


     Они ведь не осуждают.
     И, благодарны тебе,
     Они тебя провожают
     К новой твоей судьбе.


     А грусть? Ну так ты ведь знаешь,
     Тебе-то легко понять:
     Когда душой прирастаешь –
     Это непросто рвать!


     От дома и до машины
     Сорок шагов всего.
     Спеши же по тропке мимо,
     Не глядя ни на кого.


     Чтоб вдруг не заныло сердце
     И чтоб от прощальных слов
     Не дрогнуть, не разреветься…
     – Ты скоро ли? Я готов!


     Ну вот они все у хаты,
     Сколько же их пришло:
     Охотники и ребята,
     Косцы, трактористы, девчата,
     Да тут не одно село!


     Как труден шаг на крыльцо!..
     В горле сушь, как от жажды.
     Ведь каждого, каждого, каждого
     Не просто знала в лицо!


     Помнишь, как восемь суток
     Сидела возле Степана.
     Взгляд по-бредовому жуток,
     Предплечье – сплошная рана.


     Поднял в тайге медведя.
     Сепсис. Синеет рука…
     В город везти – не доедет.
     А рана в два кулака.


     Как только не спасовала?!
     Сама б сказать не смогла.
     Но только взялась. Сшивала,
     Колола и бинтовала,
     И ведь не сдалась. Спасла!


     После профессор долго
     Крутил его и вздыхал.
     – Ну, милая комсомолка,
     Просто не ожидал!


     Помнишь доярку Зину,
     Тяжкий ее плеврит?
     Вон она, у рябины,
     Плачет сейчас и молчит.


     А комбайнер Серега?
     Рука в барабане… Шок…
     Ты с ним повозилась много.
     Но жив! И работать смог.


     А дети? Ну разве мало
     За них довелось страдать?!
     Этих ты принимала,
     Других от хвороб спасала,
     И всем – как вторая мать.


     Глаза тоскуют безмолвно…
     Фразы: – Счастливый путь!
     Аннушка! Анна Петровна.
     Будь счастлива! Не забудь. –
     Сорок шагов к машине…


     Сорок шагов всего!
     А сердце горит и стынет.
     Бьется, как вихрь в лощине,
     И не сдержать его.


     Сорок всего-то ровно…
     И город в огнях впереди…
     Ну что же ты встала, Петровна?
     Иди же, скорей иди!


     Дорожный билет в кармане
     Жжет, словно уголь, грудь.
     Все как в сплошном тумане…
     Не двинуться, не шагнуть.


     И, будто нарочно, Ленка –
     Дочь Зины, смешной попугай,
     Вдруг побелев как стенка,
     Прижалась плечом к коленкам:


     – Не надо. Не уезжай! –
     Петровна, еще немного…
     Он у машины. Ждет…
     Совсем немного вперед,
     И вдаль полетит дорога.


     «Бегу, как от злой напасти,
     От жизни. Куда, зачем?
     А может, вот это и счастье –
     Быть близкой и нужной всем?!


     Так что же, выходит, мало,
     От лучших друзей бегу!»
     Вдруг села на тюк устало
     И глухо-глухо сказала:


     – Не еду я… Не могу!..
     Не еду, не уезжаю! –
     И, подавляя дрожь,
     Шагнула к нему: – Я знаю,
     Ты добрый, ты все поймешь.


     Прости меня… Не упрямься…
     Прошу… Ну почти молю!
     При всех вот прошу: останься!
     Я очень тебя люблю.


     И будто прорвало реку:
     Разом, во весь свой пыл
     К приезжему человеку
     Кинулись все, кто был.


     Заговорили хором –
     Грусть как рукой смело, –
     Каким будет очень скоро
     Вот это у них село.


     Какая будет больница
     И сколько новых домов.
     Телецентр подключится.
     А воздух? Такой в столице
     Не купишь за будь здоров!


     Тот даже заколебался:
     – Ой, хитрые вы, друзья! –
     Хмурился, улыбался
     И вроде почти остался.
     Но после вздохнул: – Нельзя!


     И тихо Петровне: – Слушай,
     Так не решают вопрос.
     Очнись. Не мотай мне душу!
     Ведь ты это не всерьез?!


     Романтика. Понимаю…
     Я тоже не вобла. Но
     Все это… я не знаю,
     Даже и не смешно!


     И там, там ведь тоже дело. –
     И взглядом ищет ответ.
     Петровна, белее мела,
     Прямо в глаза посмотрела:


     – Нет! – И еще раз: – Нет!..
     Он тоже взглянул в упор
     И тоже жестко и хмуро:
     – Хорошая ты, но дура…


     И кончили разговор!
     Как же ты устояла?
     И как поборола печаль?..
     Машина давно умчала,
     А ты все стояла, стояла,
     Глядя куда-то вдаль…


     Потом повернулась: – Будет! –
     Смахнула слезинки с глаз
     И улыбнулась людям:


     – Ну, здравствуйте еще раз!
     Забыть ли тебе, Петровна,
     Глаза, что, тебя любя
     (В чем виноваты словно),
     Радостно и смущенно
     Смотревшие на тебя?!


     Все вдруг зашумели вновь:
     – Постой-ка! Ну как же? Как ты?
     Выходит, что из-за нас ты
     Сломала свою любовь?!


     – Не бойтесь. Мне не в чем каяться.
     Это не ложный след.
     Любовь же так не ломается.
     Она или есть, или нет!


     В глазах ни тоски, ни смеха,
     Лишь сердце щемит в груди:
     «У-ехал, у-ехал, у-ехал…
     И что еще впереди?!»


     Что будет? А то и будет!
     Твердо к дому пошла.
     Но люди… Ведь что за люди!
     Сколько же в них тепла…


     В знак ласки и уваженья
     Они ее у крыльца,
     Застывшую от волненья,
     Растрогали до конца,


     Когда, от смущенья бурый,
     Лесник – седой человек –
     Большую медвежью шкуру
     Рывком постелил на снег.


     Жар в щеки! А сердце словно
     Сразу зашлось в груди…
     Шкуру расправил ровно:
     – Спасибо за все, Петровна,
     Шагни вот теперь… Входи!


     Слов уже не осталось…
     Взглянула на миг кругом,
     Шагнула, вбежала в дом
     И в первый раз разрыдалась.

 //-- 2 --// 

     На улице так темно,
     Что в метре не видно зданья.
     Только пришла с собранья,
     А на столе – письмо.


     Вот оно! Первый аист.
     С чем только ты заглянул?
     Села, не раздеваясь,
     Скинув платок на стул.


     Кто он – этот листочек:
     Белый иль черный флаг?
     Прыгают нитки строчек…
     Что ты? Нельзя же так!


     «… У вас там сейчас морозы,
     А здесь уже тает снег.
     Все в почках стоят березы
     В парках и возле рек.


     У нас было все, Анюта,
     Дни радости и тоски.
     Мне кажется почему-то,
     Что оба мы чудаки…


     Нет, ты виновата тоже:
     Решила, и все. Конец!
     Нельзя же вот так. А все же
     В чем-то ты молодец!


     В тебе есть какая-то сила,
     И хоть я далек от драм.
     Но в чем-то ты победила,
     А в чем – не пойму и сам.


     Скажу: мне не слишком нравится
     Жить так вот, себя закопав.
     Что-то во мне ломается.
     А что-то кричит: «Ты прав!»


     Я там же. Веду заочный.
     Поздравь меня – кандидат!
     Эх, как же я был бы рад…
     Да нет, ты сидишь там прочно.


     Скажу еще ко всему,
     Что просто безбожно скучаю,
     Но как поступить, не знаю
     И мучаюсь потому…»

 //-- 3 --// 

     Белым костром метели
     Все скрыло и замело.
     Сосны платки надели,
     В платьицах белых ели,
     Все, что ни есть, бело!


     К ночи мороз крепчает.
     Лыжи, как жесть, звенят,
     Ветер слезу выжимает
     И шубу, беля, крахмалит,
     Словно врачебный халат.


     Ночь пала почти мгновенно,
     Синею стала ель,
     Синими – кедров стены,
     Кругом голубые тени
     И голубая метель.


     Крепчает пурга и в злобе
     Кричит ей: «Остановись!
     Покуда цела – вернись,
     Не то застужу в сугробе».


     Э, что там пурга-старуха!
     И время ли спорить с ней?!
     Сердце стучится глухо:
     «Петровна, скорей, скорей!»


     Лед на реке еще тонок.
     Пускай! Все равно – на лед.
     На прииске ждет ребенок.
     Он болен. Он очень ждет!


     Романтика? Подвиг? Бросьте!
     Фразы – сплошной пустяк.
     Здесь так рассуждают гости,
     А те, кто живут, – не так.


     Здесь трудность не ради шуток,
     Не веришь, так убедись.
     Романтика – не поступок,
     Романтика – это жизнь!


     Бороться, успеть, дойти
     И все одолеть напасти
     (Без всякой фразы, учти),
     Чтоб жизнь человеку спасти, –
     Великое это счастье!

 //-- 4 --// 

     Месяц седую бороду
     Выгнул в ночи, как мост.
     Звезды висят над городом,
     Тысячи ярких звезд.


     Сосульки падают в лужицы.
     Город уснул. Темно.
     Ветер кружится, кру́жится,
     Ветер стучит в окно.


     Туда, где за шторой тихою
     Один человек не спит,
     Молча сидит над книгою
     И сигаретой дымит.


     К окошку шагнул. Откинул
     Зеленую канитель.
     Как клавиши ледяные,
     Позванивает капель.


     Ветер поет и кружит,
     Сначала едва-едва,
     Потом, все преграды руша,
     Гудит, будто прямо в душу,
     А в ветре звучат слова:


     «Трудно тебе и сложно…
     Я к вешним твоим ночам
     Примчал из глуши таежной,
     Заснеженной и тревожной,
     Откуда – ты знаешь сам.


     Да что говорить, откуда!
     Ты понял небось и так.
     Хочешь увидеть чудо?
     Смотри же во тьму, чудак!


     Видишь, дома исчезают,
     Скрываются фонари,
     Они растворяются, тают…
     Ты дальше, вперед смотри.


     Видишь: тайга в метели
     Плывет из белесой тьмы.
     Тут нет никакой капели,
     Здесь полная власть зимы.


     Крутятся вихри юрко…
     А вот… в карусельной мгле
     Крохотная фигурка
     Движется по земле.


     Без всякой лыжни, сквозь ели,
     Сквозь режущий колкий снег
     Она под шабаш метели
     Упрямо движется к цели:
     Туда, где в беде человек!


     Сквозь полночь и холод жгучий,
     Сквозь мглистый гудящий вал
     Сощурься, взгляни получше!
     Узнал ты ее? Узнал?


     Узнал ты ее такую,
     Какую видел не раз:
     Добрую, озорную
     И вовсе ничуть не стальную,
     С мягкою синью глаз…


     Веки зажмурь и строго,
     Какая б ни шла борьба,
     Скажи, помолчав немного,
     Это ли не дорога,
     И это ли не судьба?!


     Сейчас вам обоим больно,
     И, может, пора сказать,
     Что думать уже довольно,
     Что время уже решать?!»


     Снова город за стеклами.
     В город идет апрель.
     Снова пальцами звонкими
     По клавишам бьет капель.


     Нелепых сомнений ноша
     Тебе ли, чудак, идет?
     Вернись к ней с последней порошей,
     Вернись, если ты хороший!
     Она тебя очень ждет…

 1967


   Разговор в поезде
   (Дорожная поэма)


     – Прошу прощенья… Знаю: вы – поэт,
     Позвольте к вам всего с одним вопросом?! –
     Он спрыгнул с полки, чуть убавил свет,
     Подсел ко мне и вынул папиросы.


     – Вот вы писали о большой любви,
     Да и не только вы. Спасибо, знаю,
     Что есть любовь красивая, большая,
     Ты только с ней душою не криви!


     Что ж, я как раз ни в чем и не кривил.
     Был чист, как лист под вешними дождями.
     А что нашел, достиг и сохранил?
     Вот слушайте и рассудите сами.


     Представьте двух влюбленных в жаркий день,
     Сердца звенят, как два щегла восторженных.
     Я усадил ее в густую тень
     И притащил ей яблоко с мороженым.


     Ну, подвиг не ахти какой блистательный,
     Но сколько счастья вспыхнуло в ответ:
     – О, господи, какой же ты внимательный!
     Нет, ты, конечно, самый замечательный! –
     И вся зарделась, будто маков цвет.


     И так во всем: большое или малость –
     В ответ улыбка, словно майский стяг.
     И мне тогда, счастливому, казалось,
     Что будет так. Что вечно будет так!


     Эх, ежели и впрямь все было так бы!
     Но жизнь, увы, всегда разделена.
     В ней два удела: до и после свадьбы,
     Два полюса: невеста и жена…


     Теперь не только яблоки и розы,
     Теперь я нес ей все, ну все, что мог.
     Все: от стихов до черно-бурой прозы.
     Но странная, увы, метаморфоза –
     Восторгом глаз ни разу не зажег!


     А оброни, хоть мельком, замечание –
     Ответ ударит, как холодный душ.
     Она, конечно, удивится крайне:
     – Внимание? Какое ж тут внимание?
     Ты просто должен. Для того и муж!


     Вы скажете: возможно, острота
     В душе с годами как-то притуплялась.
     Я тоже так считал. Но оказалось,
     Что все это сплошная ерунда!


     Осталось все: и свежесть восприятия,
     И благодарность, даже свыше мер.
     Вручит цветы знакомый, например,
     И сразу тут же чуть ли не объятия.


     Какой-нибудь пустяк непримечательный –
     Конфета, рюмка, поднятый платок:
     – Ах, господи, какой же он внимательный!
     Вот муж кому-то выпал замечательный!
     Мужчина! Рыцарь! – В общем, чуть не бог.


     Еще пример: предел мечты – машина!
     Я в ста местах работал, но купил.
     А кто-то только дверцу отворил –
     И вот уж он «внимательный мужчина».


     Пустяк? Ну что ж, быть может, и пустяк.
     Но если их великое стечение,
     То это все уже не просто так,
     А целый взгляд и даже убеждение.


     А суть его цинична и проста:
     Прекрасно только что-нибудь чужое,
     А собственное – ни черта не стоит,
     Вот именно, не стоит ни черта!


     Кипеть? Корить? Но разве будет толк?!
     Все вроде мирно. Только ты на свете
     Не то второй, не то какой-то третий,
     И что ни сделай – это только долг.


     Вам это будет, может быть, смешно,
     Но я подумал: что ж я, камень, что ли?
     Неужто ж мне и вправду суждено
     Вот так и жить в какой-то глупой роли?!


     Не скучно вам? Ну ладно, если нет.
     Так вот, однажды вышел я из дома
     И вдруг пошел к сотруднице знакомой
     С сиренью и коробочкой конфет.


     Она мне раз в работе помогла.
     А тут такое было настроенье…
     Была, как говорится, не была!
     Зайду, поздравлю с солнышком весенним.


     Ответный взгляд был даже не признательный,
     Нет, это был счастливый ураган:
     – О, господи, какой же вы внимательный!
     Нет, вы же просто самый замечательный!
     Не то что мой бесчувственный чурбан.


     И, верите ль, когда мне доводилось
     Прийти опять вот в этот самый дом
     С каким-нибудь буквально пустяком,
     Все точно так же радостно светилось.


     Поймите: муж в заботах постоянных
     Ей тащит все: от «Мишек» до пальто.
     И век живет в «бесчувственных чурбанах».
     А я – зашедший мельком и нежданно –
     Герой, увы, почти и ни за что!


     Нелепо, скверно? Может быть, не спорю!
     Но это, повторяю, оттого,
     Что он, по той циничнейшей теории,
     Обязан все, а я вот – ничего…


     О нет, я вовсе не стою на том,
     Что жизнь людей – одна зола чадящая.
     Я видел, верю в счастье настоящее!
     Но сколько ж и обидного кругом…


     Теперь скажите: как мне поступать?
     Неважно, я плохой или хороший.
     Задаром ли награды получать
     И благодарность пылкую встречать –
     Иль жить, как вол, с неблагодарной ношей?!


     Он нервно встал: – Ну вот и вся история
     Про это «развеселое» житье,
     Где в центре идиотская теория,
     Что все чужое лучше, чем свое!


     Вздохнул печально, портсигаром щелкнул.
     – Нет, я себя не думаю хвалить.


     Но и вот так обидно как-то жить.
     Эх, ну да ладно! – И полез на полку.


     А поезд мчал в клубящуюся тьму
     И громыхал: «Вот же-нятся, вот же-нятся,


     А после, после ни-чего не це-нится.
     А почему-у-у-у?»
     И впрямь: а почему?

 1970