Александр Каневский
Полное собрание впечатлений. Сборник впечатлений, встреч и улыбок

Художник А. Лебединский
© Александр Каневский, 2013.

Города, где я бывал. (Предисловие к первому изданию)

   Я с детства любил географию. С широко распахнутыми глазами, восторженно слушал рассказы учителя о дремучих африканских джунглях, в которых затаились племена чернокожих пигмеев, о рождающихся прямо на глазах островах в океане, о мудро спланированных, архитектурно завершённых термитных городах в Австралии, о горячих гейзерах, пронзающих Камчатку…
   Вместе с героями Жюля Верна я облетал Землю на воздушном шаре, а потом, ночами, в своих фантазиях, ставил себя на их место и проделывал это путешествие заново, в десятый и в сотый раз…
   Герой одного из моих репортажей, сельский паренёк, взбирается на старую вишню и следит за пробегающими вдали поездами, мечтая о путешествиях. Так и я когда-то, взобравшись на дерево Детства, торопил время, чтобы можно было поскорей помчаться в дальние края и страны. В детстве время тянется медленно – я его подгонял, подгонял… Теперь оно мчится, всё убыстряя скорость, и я, уже взрослый, понимаю, что его не затормозить, потому спешу, спешу побольше успеть и увидеть.
   Любовь к путешествиям вырвала меня из уютного кабинета, посадила за руль машины и заставила колесить по дорогам разных стран. Я побывал во многих городах, ближних и дальних, столичных и провинциальных. Каждый город имеет свое лицо, свой темперамент, и зависит это от людей, его населяющих. Коллективный характер города – это сумма характеров горожан. Лицо города – это мозаика из лиц его жителей. Город кажется чужим, пока там не появляются друзья. Вспоминая город, я вспоминаю лица друзей. Чем больше дружеских лиц, тем ближе и роднее город.
   Я расскажу вам о городах, где я бывал. Я познакомлю вас с жителями этих городов, и, если они вам придутся по душе, вы тоже полюбите их, и каждый город из абстрактной географической единицы превратится в конкретное приветливое лицо и сразу станет знакомым, станет близким, станет своим.
   Моя «Лада» – самая вместительная машина в мире. Я вас всех приглашаю: открывайте дверцу-обложку – и поехали…

Двадцать лет спустя. (Предисловие ко второму изданию)

Первое предисловие было написано приблизительно, двадцать лет тому назад. Книга вышла стотысячным тиражом и была быстро раскуплена. Я получал много писем от читателей, и от тех, кто прочитал книгу, и от тех, кто спрашивал, где её можно купить. Получаю до сих пор. Поэтому и решил переиздать этот сборник. Но уже в расширенном и дополненном варианте: ведь за эти годы я продолжал много ездить по уже знакомым и ещё незнакомым странам. Поэтому после каждой главы я буду рассказывать вам о своих новых впечатлениях двадцать лет спустя, о странах, о городах и о героях моих прошлых репортажей, с которыми мне удалось снова повидаться. Некоторые истории, эпизоды, зарисовки я уже публиковал в разных изданиях, а теперь собрал их все в этом сборнике.

Глава первая. Варшава и варшавяне

   С утра без перерыва хлещет ливень, такой сильный, что, кажется, вот-вот смоет «дворники»: конец месяца – где-то не выполнили план по дождям, вот и штурмуют. Ничего, прорвёмся!
   В придорожном ресторане нам подали рыбу-саблю, поджаренную вместе с ножнами. Ничего, разжуём!
   Под Ровно инспектор ГАИ попросил подвезти до города какую-то старушку. Всю дорогу она нам сообщала страшные новости: впереди наводнение, и мост сорван, и все машины плавают… Если бы она работала главным паникёром города, то всегда получала бы прогрессивки. Но испортить нам настроение даже ей не удалось: мы едем в Варшаву, город, где у нас много друзей, нас ждут и нам рады.
   Жена и дочь пели тонизирующие песни из репертуара Аллы Пугачёвой, я прибавлял газу, и машина весело неслась по паркету асфальта, отполированного щёткой дождя. Я знал, что всё будет хорошо: и ливень кончится, и солнце появится, и даже таможенные инспекторы встретят нас добрыми улыбками.
   К вечеру дождь кончился. Выстиранное им небо сушилось на радуге. Подъезжая к Бресту, мы увидели мальчуганов, играющих с мячом. По мокрой траве катился яркий жёлтый сверкающий шар, похожий на солнце. Потом его подбили ногой, и он помчался, подгоняемый ветром. Перекати-Солнце.
   В брестской гостинице «Интурист» милые приветливые администраторы, оборудованная стоянка для машин, хороший буфет, уютные номера… Вот только подушки огромные, как постаменты. Спать на них приходится полусидя, вернее, даже полустоя. Взгромоздиться на такую подушку, всё равно, что покорить Эльбрус.
   Утром, перед самым отъездом, увидели толпу у киоска с сувенирами. Подошли и порадовались: замечательные изделия, с большим вкусом и выдумкой: раскрашенные лошадки, резные шкатулки, сундучки… Мы докупили большое количество сувениров к тому бессчётному количеству, которое везли. А несколько из них я купил для себя, чтобы поставить в кабине (как в анекдоте: «Себе, любимому!»).

Гофман, который живёт на крыше

   Мы жили в самом центре Старого мяста (Старого города), на Рыночной площади, в новой квартире Ежи Гофмана, известного польского кинорежиссёра, фильмы которого «Гангстеры и филантропы», «Пан Володыевский», «Потоп», «Прокажённая» пользовались большим успехом в Советском Союзе.
   У меня богатая фантазия, я могу себе представить всё, даже самое невероятное: неподвижный Терек или остановившийся в воздухе реактивный самолёт, но я не в силах вообразить Гофмана в спокойном состоянии. Он живёт на ходу, постоянно улетая, прилетая, уезжая, забегая… Даже разговаривая по телефону, бегает по квартире с аппаратом в руках. Для того чтобы поговорить с ним, бегаю рядом, беседуем короткими перебежками. Иногда звонит его жена Валя, которая сейчас за границей. Во время каждого междугороднего разговора она с любопытством спрашивает: «Кто у нас сейчас в гостях?», и Гофман называет ей новую фамилию. Он регулярно кого-то встречает, принимает, развлекает. Большинство гостей из Советского Союза – это не удивительно: он кончал ВГИК, жил четыре года в Москве, потом снимал фильмы на Украине – в СССР у него бесчисленное количество друзей. (До нас у него гостил Владимир Высоцкий).
   Работает он очень быстро, в среднем снимает два фильма в год, плюс к этому ещё руководит объединением. У Гофмана большое количество наград: премии министра культуры, премии министра обороны (это как наши Государственные премии), номинации на «Оскара»…
   Те считанные дни, вернее, часы, когда он дома, Гофман проводит время на кухне: обожает готовить и угощать блюдами собственного приготовления. Преимущество отдает русской кухне: блины, пироги… Причем, имеет свои рецепты, свои секреты. До сих пор с восторженным стоном вспоминаю его хрустящие деруны!..
   Их квартира на последнем этаже, балкон выходит на крыши. Средневековые крыши, покрытые черепицей, на которых вырос лес телевизионных антенн. По красным крышам гуляют чёрные коты. Крыши, крыши, крыши… Где-то здесь живёт Карлсон. Я стоял на балконе и ждал его появления. Но вошел Гофман, и я понял, что он и есть Карлсон. Даже похож на него: приземистый, сдобный, круглолицый. Фортуна всю жизнь гладила его по голове и протерла большую уютную лысину, тоже, как у Карлсона. Очень они похожи. Только Карлсону подвижность придаёт пропеллер, а Гофману – его внутренняя атомная энергия, которую он использует в добрых и мирных целях.

Ода Старому Мясту

   Все улицы Старого города сходятся на Рыночной площади. Рыночная площадь напоминает большой выставочный зал: на стенах домов развешаны картины молодых художников, предлагающих свои произведения. На эстраде студенческий ансамбль привлекает публику: поёт, танцует, разыгрывает музыкальные сценки. Ребята очень заразительно всё делают, и площадь им подпевает. В промежутках между номерами рекламируют картины, и теперь уж их обязательно покупают – ведь таким весёлым ребятам нельзя отказать.
   Здесь удивительно уютно.
   В центре площади – кафе под открытым небом и под тентами: плетёные столики и стульчики в бесчисленном количестве, всегда есть свободные места, чтобы присесть, выпить чашку кофе или охладиться мороженым. Между столиками ходит шарманщик, в пелерине, в цилиндре, с ярким попугаем. За двадцать злотых попугай вытащил мне моё счастье на польском языке: «Чекай доброй дроги» (жди хорошей дороги). Всё верно, только с опозданием: путешествие заканчивается.
   К вечеру раздаётся стук подков, появляются кабриолеты, на них можно прокатиться по всему Старому городу (въезд машин сюда запрещён). На козлах – кучера в чёрном, нарядные, важные и гордые, как женихи.
   Здесь много ресторанов и ресторанчиков, почти в каждом подъезде. В них всегда есть посетители. Один привлекает фирменным блюдом, в другом – поёт известная певица. В нашем подъезде помещался маленький ресторанчик с итальянской кухней. Запах пиццы и спагетти дразнил нас с самого утра. Очень хотелось туда попасть, но мешало гостеприимство наших друзей: мы всё время были куда-то приглашены. Пробегая мимо ресторанчика, торопясь на очередной приём, мы глотали слюнки – но не наедаться же перед обедом! А обратно возвращались сытыми. Когда же проголодаемся, надо снова спешить на ужин. И так все дни.
   Однажды я сделал титаническое усилие, проснулся в шесть утра и вышел на улицу: хотелось походить по Рыночной площади, пока она безлюдна. Магазины ещё были закрыты. Плетёные стульчики в кафе дремали, склонив спинки на столики.
   Двое дворников поливали брусчатку мостовой мыльной пеной и тёрли её щётками. Площадь пересекала красивая молодая женщина в вечернем туалете. Она шла медленно, пошатываясь, в помятом платье, не причёсанная, не накрашенная… Вчерашняя женщина.
   Каждый раз, когда я хожу по Старому Мясту, меня переполняет радость и восхищение. Восхищение людьми, которые смогли поднять из руин и с такой любовью восстановить своё прошлое, вплоть до кирпичика, до медальона, до дверной ручки… Это великий подвиг, за который нельзя не поклониться!..

Первая сабля

   Друг Ежи Гофмана – Юрек Беккер, писатель и журналист, который в дальнейшем стал и моим другом, был в Варшаве очень известной личностью: красивый, элегантный, остроумный, владеющий несколькими языками, он пользовался огромным успехом у женщин, его называли «Первая сабля Варшавы», о его бесконечных романах рассказывали легенды. Одну из них я сейчас перескажу.
   В Польше был очень непопулярным один советский дипломат, который, ощущая себя «большим белым братом», был груб и бестактен – это унижало человеческое и национальное достоинство поляков. Жалобы в Москву не помогали. Тогда от него решено было избавиться другим путём: к Юреку обратились с просьбой соблазнить жену этого дипломата и, тем самым, его скомпрометировать. Это была просьба всей интеллигенции, это было чуть ли не государственное задание, и Юрек согласился.
   Уже через месяц жена этого дипломата, как влюблённая кошка, бросалась к нему, где бы он не появлялся. На каком-то приёме, выпив лишнее, она подсела за его столик и оказывала ему недвусмысленные знаки внимания. Возмущённый дипломат, который это увидел, подскочил к столику, оттащил жену и что-то оскорбительное сказал Юреку, тот в ответ дал ему пощёчину, завязалась драка. Назавтра об этом написали все газеты, возник скандал, и дипломата отозвали. Вся Варшава ликовала, а Юрек стал национальным героем: когда он входил в какое-нибудь общественное заведение, мужчины аплодировали ему.
   Несколько лет он работал специальным корреспондентом Польского радио в Москве. Однажды всех иностранных корреспондентов газет, радио и телевидения пригласили на открытие Братской ГЭС. Когда они собрались у выделенного им самолёта, Юрек случайно услышал разговор двух пилотов: они обсуждали какие-то подозрительные шумы в одном из двигателей. Второй пилот предложил задержать вылет и вызвать механиков для проверки. Но первый пилот отмахнулся:
   – А! Ху с ним! Долетим! – и объявил посадку.
   – Представляешь, моё состояние? – рассказывал Юрек. – Что делать? Поднять шум? Показать себя трусом и паникёром? А как докажешь – пилоты скажут, что мне это показалось!.. Короче, я сел вместе со всеми, и весь полёт напряжённо вслушивался в работу двигателей, покрываясь холодным потом от каждого толчка…
   – Но ведь долетели? – спросил я.
   – Долетели.
   – Вот видишь, какая мощь заключается в Российском «ху с ним»? Возьми, к примеру, освоение космоса: «Давайте первыми запустим Спутник Земли. – Какой спутник? У нас жрать нечего, задница в заплатах! – А ху с ним, запустим!». И запустили?
   – Запустили.
   – То-то! Вам, иностранцам, никогда не понять великую силу Российского «ху с ним»!
   И Юрек со мной согласился.

«Нет проблем!»

   Я сейчас работаю над сценарием советско-болгарской кинокомедии. Один из её героев – администратор Одесской филармонии, король администраторов, словарный фонд которого, как он объясняет, на три слова меньше словарного запаса остального человечества: он не знает, что такое «нет», «нельзя», «невозможно». Так вот своего героя я писал с Ричарда Ожеховского.
   Мы познакомились в Киеве, когда он был директором Декады польской литературы и искусства. Потом встречались в Варшаве. Я не знаю точно, как формулируется его должность, но знаю, что он в центре всех культурных мероприятий Варшавы, принимает делегации, устраивает выставки, встречает международных гастролёров. Не так давно он провожал пятьдесят японок, которые учились играть Шопена на родине великого композитора (кстати, это идея Ричарда). А потом он участвовал в событии, о котором говорил весь культурный мир. Вкратце перескажу эту историю.
   В 1838 году Эжен Делакруа написал портрет Фредерика Шопена и Жорж Санд. После смерти художника портрет перешёл в другие руки и был разделён на два. Портрет Шопена остался в Париже и попал в Лувр, а портрет Жорж Санд перекочевал в Данию и обосновался в Копенгагене. И вот в Варшаве в ноябре 1979 года, более чем через сто лет, оба портрета снова встретились. На открытии этой выставки лучшие пианисты играли произведения Шопена… Одним из тех, кто задумал эту выставку и организовал её, был Ричард. Французский консул назвал его «Месье «Нет Проблем». Нет проблем! – единственная реакция Ричарда на любое задание. Для любого администратора Ричард Ожеховский – ходячая школа повышения квалификации. Он-то и был руководителем нашего культурного досуга в Варшаве. Как вы понимаете, для нас не было ничего невозможного.
   Мы побывали в театре «Сирена» на спектакле «Великий Додек», о знаменитом польском актере Адольфе Дымше. (Исполнитель главной роли Богдан Лазука, прекрасный актёр с лицом Остапа Бендера, и очень гостеприимный: сразу предложил нам ключи от квартиры, где, наверное, и деньги лежат…)
   Посмеялись на эстрадно-кабаретном представлении «Караван» в Театре на Торгувку…
   Посмотрели пьесу Славомира Мрожека «Кравец», поставленную в театре Сполчесном…
   И даже попали на спектакль «Опереттка» по пьесе Витольда Гамбровича, билеты на который были проданы на три месяца вперёд. («Ричард, а мы достанем билеты?» – «Нет проблем!»)
   Не стану анализировать эти спектакли – они разные, они спорные. Единственно, что их объединяет, – это высокий уровень актёрского и режиссёрского мастерства и истинная, заразительная театральность. И ещё. В Варшаве театр начинается с плаката. Плакаты удивляют, восхищают, смешат, интригуют… Они зовут, они просто кричат: «Иди к нам!.. У нас интересно!» Искусство плаката – это трудное, но очень благодарное искусство, которым польские художники овладели в совершенстве.
   «На закуску» Ричард повел нас в Торвар, на концерт модных вокально-инструментальных ансамблей. Торвар – это огромный Дворец спорта. В первом отделении выступали местные «Скальды», во втором – гастролёры, популярный ансамбль «Санто-Калифорния». После первого отделения долго болели уши: грохот стоял такой, что разговаривать друг с другом было невозможно, даже покупая лимонад, приходилось общаться с продавщицей при помощи жестов.
   В середине первого отделения ударник разбил барабан – его поменяли. Рядом стояло ещё два запасных: очевидно, подобное не впервой, и музыканты проявили предусмотрительность.
   Во втором отделении гастролёры играли чуть потише, но дымились в буквальном смысле: дымовая завеса входила в элемент оформления, её подсвечивали разноцветными прожекторами. (Теперь, кстати, это стало очень популярным и у нас). Было красиво, но все время хотелось позвонить в пожарную охрану.

Двадцать лет спустя…

   В Старом Мясте стало ещё многолюдней: сегодня каждый турист стремится поскорей попасть в этот сказочный уголок города, каждый спешит запечатлеть себя на фоне памятника Сирены – покровительницы Варшавы, втайне надеясь, что она его тоже в трудную минуту защитит.
   Здесь, на рыночной площади, как и прежде, художники выставляют свои картины, как и прежде, по воскресеньям проходят концерты, фестивали, как и прежде можно покататься на дрожках, правда, кучера уже не такие гордые и парадные, каждый стал простым и доступным, как Ленин, – явный результат наступления демократии.
   Многочисленные кафе и «кафушки» ведут незаметное наступление на площадь, столики и стулья, как опытные солдаты, короткими перебежками, метр за метром, продвигаются вперёд, и постепенно заполоняют площадь.
   И при всём этом многолюдье как-то совсем не шумно, что, честно говоря, даже удивляет, особенно меня, приехавшего с громкоголосого Ближнего Востока. А вот и объяснение: у входа плакат «Старувка просит тишины». Как приятно, что эту просьбу туристы исполняют.
//-- * * * --//
   С Ежи Гофманом последний раз я виделся в Москве. Встреча была недолгой, он был «пролётом», через пару часов уже должен был лететь куда-то дальше. (Гофман есть Гофман!).
   – Давай по быстрому! – Я вытащил бутылку коньяка, но он решительно остановил меня:
   – Не надо! А то будет, как в тот раз.
   «Тот раз» случился, когда я ещё жил в Киеве. Они с Юреком Беккером неожиданно появились у нас в квартире под вечер.
   – Почему не позвонили?
   – Чтоб ты успел удрать? Ну, уж нет! Решили поставить перед фактом!
   У Ежи был билет на ночной самолёт, а Юрек оставался у меня ночевать. Часа три мы старательно провожали Гофмана, потом, поддерживая под руки, свели его вниз, посадили в такси, вернулись и продолжали «провожать». Часа через полтора раздался звонок в дверь – это был Ежи:
   – Я перепутал – мой самолёт давно улетел. Полечу утренним рейсом. – Он рассмеялся. – Есть повод продолжить проводы.
   И мы продолжали до утра.
   Гофман обладает огромным чувством юмора. Помню, как я хохотал, попав на просмотр его первого фильма, сатирической комедии «Гангстеры и филантропы». Затем он снял вестерн «Закон и кулак», ещё какой-то фильм и лишь после этого решился на то, о чём мечтал: начал работать над экранизацией исторической трилогии Генриха Сенкевича: «Огнём и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский». Эти книги отец присылал ему с фронта, присылал в Сибирь, куда во время войны советская власть сослала всю их семью. Причем, части трилогии приходили с конца – вначале третья часть, потом вторая, а первую цензура почему-то не пропустила. И снимал он потом тоже в обратном порядке: сперва – «Пан Володыевский», затем, через три года – «Потоп», и лишь через двадцать лет – «Огнём и мечом». Впромежутках Гофман снял много других фильмов, и художественных и документальных, получил кучу новых наград и премий. И перенёс большое горе: потерял жену Валю, красивую, умную и, как он сказал в каком-то интервью, «самую большую любовь всей моей жизни, которую мне подарила Украина». Она не была актрисой, но он успел отснять её в фильме «Ты должна жить!». Валя не откликнулась на этот призыв и в 1998 году ушла из жизни. Свою последующую, знаменитую картину «Огнём и мечом» Ежи посвятил ей – посвящение увековечено в титрах фильма.
   Заканчивая эту книгу, я позвонил ему в Польшу. Поймал его в Мазурах, на даче, которую он давно купил и, в промежутках между съёмками, всё время перестраивал по своему вкусу.
   – Давно не виделись. Прилетай!
   – Увы, не могу, врачи летать запретили: чуток перенапрягся на последних фильмах.
   – Ты имеешь в виду «Варшавскую битву»?
   – Да. Но не только – перед ней я снял телефильм «Украина. Становление нации» – четыре года работал, очень напряжённо… Так что прилетай лучше ты, я ведь живу у озера, есть яхта, буду тебя катать.
   – Сейчас не могу: должен завершить эту книгу.
   – Вот, вот!.. Всегда у нас главное – работа, а остальное всё на потом, на потом!.. А помнишь, кажется, совсем недавно мы сидели и сетовали: как быстро прошла молодость…
   – Помню. И я тебя утешу: старость тоже пройдёт.
//-- * * * --//
   С Юреком Беккером мы случайно встретились в Нью-Йорке, в редакции радиостанции «Свобода», где у нас с братом Леонидом брали интервью. Беседовали с нами по очереди, поэтому, пока расспрашивали брата, я бродил по коридору, читая таблички на дверях: «Украинская редакция», «Болгарская редакция», «Чехословацкая редакция»… Когда двери открывались, неслись удивлённые и приветственные возгласы: «Сашка?!», «Шурик?!», «Канева?!» – это были журналисты и переводчики, с которыми я не раз встречался в их странах, из которых они эмигрировали. Но самым приятным сюрпризом явилось появление Юрека Беккера из дверей польской редакции.
   Оказалось, что во время антисемитской компании, прокатившейся по Польше [1 - Из чудом выживших после Холокоста тридцати тысяч польских евреев, подавляющее большинство вынуждено было покинуть страну. Это стало результатом антисемитской кампании, которой, в конце шестидесятых, руководил генеральный секретарь Польской Рабочей партии Владислав Гомулка. Эта компания, по образцу сталинских времен, велась под флагом «борьбы с сионизмом» и была «выхлопным клапаном» политического кризиса, кипящего в стране.В 1970 году Гомулка был смещён со своей должности, а его деятельность расценивается сегодня как «коммунистическое преступление»…]Беккер вынужден был покинуть страну, и обосновался в Чикаго. Там же он встретил свою теперешнюю жену Урсулу. Это было на каком-то приёме, где Юрек уже находился изрядно «подшофе». Приглашённых было много. Не найдя свободного стула, он сел на пол и продолжал смаковать коньяк. Проходящая мимо Урсула, не могла не обратить внимания на красивого и элегантного мужчину, сидящего на полу, и невольно приостановилась. Воспользовавшись этим, он успел произнести:
   – За ночь с вами я бы отдал пять лет жизни.
   – Я подумаю, – ответила она.
   С этого и началось. Они стали встречаться, она ушла от мужа, они переехали в Нью-Йорк, зарегистрировали брак и в 2001-м году вместе вернулись в Варшаву. Сейчас Юрек работает международным обозревателем на Польском Радио и готовит регулярные передачи для Америки. С Урсулой они по сей день вместе.
   – Она оказалась замечательной женой, преданной и заботливой, вытащила меня из инфаркта, выходила, поставила на ноги…
   – А знаешь, кто она по профессии? – спросил Юрек и тут же с гордостью сообщил. – Инженер-механик по горным машинам!.. Представляешь?.. У меня были и актрисы, и художницы, и модельерши… – Помолчал и добавил. – Надо было сразу искать жену-механика!
   Если верить его обещанию «за одну совместную ночь – пять лет жизни», то он уже давно долгожитель.

Глава вторая. Италия из окна автомобиля

Мы проехали полстраны, с юга на север, от Неаполя до Милана. За одиннадцать дней путешествия побывали в восьми городах, двух театрах, двух кинотеатрах, жили в шести гостиницах, обедали и ужинали в двенадцати ресторанах, посетили двадцать пять соборов и музеев и примерно столько же магазинов. Мы были наполнены впечатлениями, точнее, туго набиты ими, как кошельки после получения зарплаты, отпускных и премиальных одновременно. Впечатления переполняли нас, не вмещались, выпадали наружу. Они были ярки, пронзительны и, конечно, сумбурны. Поэтому я и назвал их – «Из окна автомобиля».

Борьба за покупателя

   Италия живёт за счёт туристов. Поэтому – всё для них, всё продумано, из всего делаются деньги.
   Можете не ходить по улицам, не знакомиться с архитектурой – в каждом городе продаются прекрасно изданные книги-проспекты с великолепными иллюстрациями. Можете ничего не фотографировать – везде и всюду вам предложат готовые цветные слайды. Можете не посещать музеев – в любом киоске продаются любые репродукции любых картин и фресок. Приобретя всё это, вы будете по возвращении домой поражать своих друзей объёмом увиденного, даже если вы все дни провалялись на морском пляже. А чтобы вам простилась эта невинная ложь, купите индульгенцию – она же явится ещё одним оригинальным сувениром.
   В Италии много гостиниц и ресторанов, ещё больше магазинов. Каждый магазин старается всевозможными способами привлечь покупателя. Одни это делают с помощью рекламы: горящей, пульсирующей, двигающейся, крутящейся… В других действуют психологически: когда вы, расплачиваясь, отсчитываете деньги, продавец вдруг благородным жестом останавливает вашу руку с последней купюрой в пятьсот или даже в тысячу лир, отказываясь от них. Расчёт точен: каждый покупатель будет приятно удивлён и обязательно расскажет об этом своим друзьям, которые тоже захотят что-либо купить в этом магазине, чтобы получить от продавца «на чай».
   Большое значение уделяется упаковке проданного товара. Магазины имеют фирменные кулёчки, пакеты с адресом магазина, красивые коробочки, цветные шпагаты… Я наблюдал, как один ювелир упаковывал проданные бусы. Он положил их в симпатичную коробочку. Потом завернул её в зелёную бархатную бумагу и заклеил липкой целлофановой лентой. Затем перетянул золотистым шпагатом и завязал бантик. Это выглядело очень красиво, но кончики бантика торчали, и продавец был недоволен. Он взял нож, протащил лезвие снизу вдоль кончиков, и они закрутились. Только после этого товар был вручен покупателю. Получив такую коробочку, вы обязательно покажете её друзьям, знакомым и тем самым сделаете рекламу магазину.
   Есть десятки способов рекламы своего хозяйства.
   Например, в Милане у нас был прощальный ужин в таверне «Старая гавань». Там всё удивляло с самого начала. Когда вы только спускались по деревянному трапу в декорированный сетями полуподвал, вас встречал вой корабельной сирены. Каждого посетителя… В центре зала стояла будка со штурвалом. Крутанув штурвал, вы заводили шарманку. Мы все были парадно одеты, мужчины при галстуках, женщины – в вечерних платьях: всё-таки прощальный ужин с руководителями принимающей нас фирмы. Но только мы расселись, выбежали официанты и на всех гостей надели детские фартучки и завязали их сзади. И это сразу создавало домашнюю обстановку.
   Пепельницы на столах имели надпись: «Я украл эту пепельницу в таверне «Старая гавань»». Хозяин решил: раз уж туристы всё равно воруют на память сувениры, так пусть лучше сувенир станет рекламой. Такую «уворованную» пепельницу каждому из нас выдали на прощание.
   В другом ресторане хозяин вручил всем женщинам на память по морской раковине.
   В третьем – весь вечер играли три бродячих музыканта-неаполитанца, удивительно знакомых по неореалистическим фильмам и как будто выскочивших оттуда. Они обходили столики и в зависимости от национальности туристов исполняли соответствующие песни. Пели, мягко говоря, не очень, но старательно, что не выпевалось, то дотанцовывалось. За это им давали деньги, сигареты, конфеты… Очевидно, наши сигареты особенно понравились, потому что они лихо, чуть не вприсядку, исполнили три варианта «Катюши», пять вариантов «Калинки» и почему-то очень грустно, со слезами на глазах, пропели «Подмосковные вечера». По этому обширному репертуару можно было судить, что в Италии уже побывало немало советских туристов.
   Рекламой является и качество обслуживания. Поэтому в гостиницах и ресторанах чисто, уютно, приветливо. Вам улыбаются, вам рады, вы – именно тот, кого здесь ждали всю жизнь. Есть рестораны, в которых вы проходите через кухню, и тогда повара приветствуют вас, выбивая ножами и ложками дробь по кастрюлям, подкидывая на сковородках шипящие бифштексы. Готовят вкусно. Мы по два раза в день ели спагетти, и они нам не надоедали – страдали только наши фигуры. Фрукты в корзинах, поданные на десерт, напоминали натюрморты, сошедшие с картин. В номерах стояли холодильнички, забитые вином, водкой, виски, пивом… Рядом лежала ручка и счёт: сам выписал, сам оплачиваешь.
   Гостиниц и ресторанов много, магазинов ещё больше. Гостиницы и рестораны полупусты, в магазинах считанные посетители. Все продают – кто же покупает?

Спящая красавица

   Нам повезло: рождество мы провели в Венеции; видели предпраздничные базары, слушали ночную мессу, наблюдали за гуляющими венецианцами и венецианками.
   На площади Святого Марка, у Дворца дожей, молодые художники за двадцать минут могут нарисовать ваш портрет. Рисуют лихо, все удивительно похожи. Но не это главное – следите, чтобы автограф художника был разборчив: может, со временем автор станет знаменитым и ваш портрет резко подскочит в цене.
   Венеция богата. Это богатство ощущаешь сразу, войдя в гостиницу: мебель, стоящая в нашей комнате, в любой другой стране считалась бы антикварной, а здесь это обычная обстановка обычного номера. На улицах дамы в норковых шубах, которые стоят здесь, как дорогие автомобили. Богатые соборы, магазины, рестораны. В соборе святого Марка я видел иконостас, в который вмонтировано 2600 (!) драгоценных камней: бриллианты, рубин, жемчуг… Не говоря уже о расписной эмали, которая может поспорить по стоимости с бриллиантами. Оценить этот иконостас практически невозможно.
   В прошлом году Италию посетило 36 миллионов туристов [2 - Двадцать лет спустя уже более шестидесяти миллионов.] и, конечно, каждый из них побывал в Венеции. Город всегда пользовался популярностью, но теперь, когда всюду стали писать, что он погружается в воду и, быть может, годы его сочтены, интерес к нему особенно возрос.
   И рядом с откровенным богатством – откровенная запущенность. Двери домов прогнили после периодических наводнений, сверху – тяжёлые засовы и замки, а внизу – дыры в почерневшем дереве. Отсыревшие стены, отвалившаяся штукатурка. Дома не ремонтируют – видно, не решили, стоит ли… Как квартиру, в которой не знают, будут ли жить дальше. В воздухе сырость и ожидание. Чего?.. В узеньких каналах неподвижная вода застыла чёрным холодцом. Почти все окна закрыты жалюзи и ставнями, и ночью и днём. Кажется, что там никто не живёт. За окнами постоянно сушится бельё, наверное, оно здесь никогда не просыхает. Гондолы – на привязи у подъездов, как собаки на цепи. Зато собаки бегают по городу без поводков – машин-то нет.
   Улицы встречаются настолько узкие, что идёшь по ним, расталкивая дома, хочется повернуться боком. «В бедрах жмёт», – пожаловалась одна моя упитанная спутница. Много поворотов – легко заблудиться. Безлюдно даже днём. На таких улицах удобно было сводить счёты с недругами.
   На площади Святого Марка, напротив Дворца дожей, два бронзовых молотобойца отбивают каждый час. Это необходимо, чтобы город знал о движении времени… Потому что, кажется – здесь оно остановилось. Покой, сытость, благополучие.
   У итальянцев есть пословица: «Милан работает, Рим ест, Неаполь поёт, Венеция спит». Миллионы заморских принцев приезжают посмотреть на эту спящую красавицу, оставляя здесь доллары, фунты, иены… А она спит в своей водной оболочке, как в хрустальном гробу, подвешенная на четырехстах мостах, и медленно погружается в воду.
   Побывав в Венеции, я побывал в сказке. В старинной сказке с грустным финалом, которого ещё нет, но который надвигается, и от этого становится особенно печально. Очень, очень хочется, чтоб сказка никогда не кончалась.

С грустью о чувстве юмора

   Хозяин квартиры – человек лет сорока, симпатичный, гостеприимный, простой в общении. Он меня называет Саша, я его – Тони. Тони богат, он глава преуспевающей фирмы, совладелец ещё какого-то предприятия. Хорошая квартира в центре Рима, загородный дом, две машины. Ведем диалог с помощью его жены, которая прекрасно владеет русским языком.
   Если в компании находится врач, говорят о болезнях и медицине, если в компании юморист, говорят о юморе и сатире. Тони любит и то и другое, интересуется. Я рассказываю о том, что у нас в каждой республике есть свой сатирический журнал и почти во всех газетах и журналах – постоянные отделы юмора. Рассказываю и о киножурнале «Фитиль». Тони завистливо вздыхает.
   – А у нас перестали смеяться, – говорит он. – Исчез юмор.
   Я протестую:
   – Это у вас-то?.. И вы говорите это после таких фильмов, как «Полицейские и воры», «Журналист из Рима», «Чудовище», «Бум»?.. Мы считаем их эталонами настоящих комедий, смешных и умных!..
   – Это было, было…
   И Тони, жестикулируя, как один из персонажей перечисленных фильмов, убеждает меня, что в Италии уже нет весёлых комедий, нет смешных рассказов, повестей, карикатур. На газетных и журнальных страницах улыбка мелькает всё реже и реже.
   – Но почему?
   – Нам сейчас не до смеха.
   И объясняет: политическая неустойчивость, забастовки, митинги, взрывы бомб…
   – Молодёжь бунтует. По-старому жить не хотят, по-новому ещё не умеют. Да и не знают как, вот и мечутся…
   Я вспоминаю свои первые впечатления от Италии: бельё за окнами и лозунги на стенах. Лозунги написаны краской, мелом, чернилами… Все-с восклицательными знаками. Большинство заканчиваются серпом и молотом, меньшинство – свастикой. И те и другие – рядом, на одной стене, иногда вперемежку. Уже по этому можно понять, как бурлят страсти. В аэропортах карабинеры с автоматами, овчарки, магнитные пропускники. Опасаясь провокаций экстремистов, досматривают, прощупывают. Я был в широкополой шляпе и, очевидно, напоминал мафиози, поэтому меня проверили миноискателем.
   Бунт молодёжи проявляется не только в политических акциях, но и в уголовных. И в Риме, и в Неаполе было модное развлечение: вырывали у женщин сумки на ходу, проносясь мимо на мотоциклах. [3 - И спустя двадцать лет охота за сумками продолжается.]
   Работают парами: один ведёт мотоцикл, второй хватает добычу. У Тониной жены в этом году уже похитили сумку. А за день до моего визита угнали новую полугоночную машину. Ещё не нашли.
   – В крайнем случае, получите страховку, – успокаиваю его я.
   – Только часть стоимости, – отвечает он. – У нас автомобили полностью не страхуют.
   Оказывается, в этом году, только в Риме, похищают 300–400 машин в сутки. Если их страховать на полную стоимость, страховые компании разорятся.
   Недавно моих хозяев ограбили – проникли в квартиру через веранду. Сейчас все окна зарешёчены, а входная дверь сверху донизу обшита полосами стали. Перпендикулярно им – три стальных бруса-замка, которые с глухим звяканьем на четверть метра входят в стену. Захлопнув эту бронированную дверь, чувствуешь себя запертым в сейфе. Но, несмотря на эти запоры, хозяева всё равно не спокойны.
   – Почему бы вам не провести сигнализацию в полицию? – спрашиваю я.
   – Во-первых, это стоит целого состояния. А во-вторых, если мы это сделаем, то подтвердим, что у нас есть что воровать. Тогда точно ограбят! – отвечает Тони и смеётся.
   Несмотря ни на что, чувство юмора у него сохранилось.

Кафе для одиноких

   Маленькие столики – больших здесь не надо, сюда не приходят компаниями: это кафе, в котором собираются одинокие люди, в основном мужчины.
   В углу – телевизор, у которого они проводят время. Наверное, у каждого дома есть свой голубой экран, но они приходят сюда, чтобы в этом совместном глазении почувствовать себя в коллективе, ощутить видимость общения.
   Приходят сюда в основном те, кого жизнь хорошенько потрепала.
   За соседний столик сел пожилой мужчина в когда-то, видимо, дорогом пальто, ныне уже немного лоснящемся. Потёртые брюки, стоптанные туфли – и то и другое хорошего качества. Шея обмотана стареньким шарфом, которого он так и не размотал, очевидно, под ним была ещё более старая рубашка.
   Хозяин здесь знает всех своих клиентов, их ежедневно повторяющиеся заказы, поэтому он сразу поставил перед ним на стол чашечку кофе и стакан воды… Мужчина обаятельно улыбнулся, поблагодарил, перекинулся с хозяином несколькими словами, а когда тот отошёл, вытащил из кармана какой-то пакетик и стал его разворачивать, незаметно, под столом, точно так, как наши «умельцы» разливают в закусочных поллитра на троих. Оказавшись невольным свидетелем этого, я подумал, что передо мной наркоман, который сейчас бросит в воду что-то одурманивающее. Но когда пакетик был развернут, я увидел обыкновенный бутерброд. Мужчина разломил его, первую половину впихнул в рот, разжевал её, проглотил, запил глотком кофе и снова обаятельно улыбнулся хозяину. Я понял, что этот человек сейчас на мели, а брать бутерброд в кафе – дороговато. Поэтому он и принёс его с собой, но съел украдкой, сохраняя престиж и не теряя достоинства.
   Было семь часов вечера. Кафе заполнялось посетителями. Хозяин здоровался с каждым и приносил на стол заказанное, в основном кофе и воду.

Потрясение шедеврами

   Вся Италия показалась мне одним огромным музеем, разделённым на залы-города. Такое количество великих произведений искусства, что они невольно обесцениваются: пробегаешь мимо колоннады Бернини, потому что впереди – фрески Джотто, но и их смотришь на ходу – хочется ещё успеть к скульптуре Микеланджело. О многом читал, многое знакомо ещё по иллюстрациям в учебниках истории, видел много репродукций… Но всё равно, когда выходишь один на один с шедевром, он потрясает. У меня таких потрясений было много. О некоторых расскажу.
   Возрожденная Помпея (итальянцы говорят – Помпей). Три пятых города раскопано и очищено от лавы и пепла. Мы ходили по древним воскресшим улицам часа три, но не обошли и половины. Я никогда не думал, что Помпея так велика. Только сейчас смог смутно представить себе тот объём работ, который потребовался для раскопок города. Это титанический труд и огромная любовь к своей истории плюс, конечно, и финансовый стимул: миллионы туристов, миллионы лир, миллионы прибылей.
   В городе был высокий уровень цивилизации. Монолитная узорная мозаика мостовых, виллы патрициев с большими залами для пиршеств и маленькими уютными комнатами любви с эротическими картинками на стенах, для стимулирования… Просторные бани с мраморными бассейнами и системой парового отопления, только пар проходил не по трубам, а в стенах… Капитальные публичные дома – лупанарии, к которым вели многочисленные указатели в виде пенисов.
   В городе больше всего бань и лупанариев, так что можно чётко представить, чем в основном занимались патриции. Всё восстановлено очень тщательно и бережно сохраняется: фрески, лепка, статуэтки и даже мумии людей, застигнутых извержением…
   …Римский Пантеон, огромный, неуютный, холодный, и в нём Рафаэль, тёплый гений. От этого страшно и грустно. А тут ещё надпись на его могиле: «Пока он жил, прародительница природа боялась быть побеждённой. Когда он умер, она поняла, что ничто не вечно»…
   …Ватиканский музей – это уникальное хранилище уникальной коллекции шедевров живописи и скульптуры. Анфилада залов, по-моему, бесконечна – мы так и не дошли до конца. Чтобы обойти весь музей и хотя бы кинуть взгляд на каждое произведение, потребуется не меньше недели, причём трудовой, напряжённой, без перерывов на обед. Гордость музея – Сикстинская капелла и «Страшный суд» Микеланджело. Это подавляет. Таблички призывают к тишине, но никто бы и так не разговаривал. Хочется посидеть, помолчать, раствориться. Здесь чувствуешь себя очень маленьким и очень великим. Маленьким – рядом с созданием гения, великим – из-за принадлежности к роду человеческому, представитель которого создал этот шедевр…
   …Собор Санта Мария дель Фьоре напоминает изделие из слоновой кости. Хочется погладить, потрогать кружевную керамику и резьбу его стен. Мы приехали во Флоренцию вечером, по дороге в гостиницу остановились у собора, вышли и, зачарованные, смотрели на этот сказочный замок, подсвеченный прожекторами. Казалось, сейчас оттуда выйдет фея и скажет: «Добро пожаловать!» Но подошла гид и сказала: «Пора ужинать». Мы уехали, но назавтра ещё много раз крутились вокруг собора и любовались, любовались…
   …В Академии изящных искусств, там же, во Флоренции, стоит мраморная скульптура Давида. Её высек Микеланджело, когда ему было 24 года. По ней можно изучать анатомию человека. Видна каждая мышца, каждая жилка, каждый сосудик просвечивает сквозь кожу. Обычно мраморные скульптуры – холодные. Эта – тёплая, живая. Итальянцы говорят, что скульптор вложил в неё свою душу и она до сих пор там…
   …Театр Олимпико в городе Веченца – творение фантазии великого итальянского архитектора Андреа Палладио. Построен в 80-е годы XVI столетия. Уникальная архитектура – ничего похожего я никогда не видел.
   Зрительный зал расположен амфитеатром. Его оформление – ниши, колонны, пилястры и скульптуры великих деятелей искусства и культуры. Всего восемьдесят фигур. Мы пришли, когда театр ремонтировался. Зал был пуст, но фигуры создавали ощущение заполненности. На сцене – постоянная декорация: улицы древнегреческого городка. Под эти декорации подбирается репертуар. Акустика превосходная: наш гид ходил по сцене и, не повышая голоса, рассказывал о театре – в любом уголке его было слышно одинаково хорошо. Искусственное небо и в зале, и на сцене создает воздушность и прозрачность, не верится, что это нарисовано. Удивительный театр! Посещение его, наверное, всегда праздник… Впрочем, в идеале так и должно быть, иначе зачем ходить в театр?..

О религии

   Ватикан умён. И очень гибок в своих методах привлечения паствы в храмы. Ещё в Польше я наблюдал, как под Новый год в костёлах устанавливали нарядные ёлки и устраивали праздники для детей: пусть с малых лет привыкают к посещению храмов. Католическая церковь приглашала знаменитых гастролёров, очевидно, платила им немалые деньги, но это «стоило мессы», потому что тоже заманивало в обитель божию даже неверующих.
   В Италию мы прилетели под Рождество. В это время во всех костёлах сооружают композиции, изображающие рождение Христа. Причём, это делается не самодеятельно, а профессионально: участвуют художники, декораторы, механики… Как сообщила нам наш гид, за лучшую работу премируют.
   Я видел такую композицию в одном из венецианских костёлов. Честное слово, это было интересно: плыли облака, передвигались фигурки людей, выбегали куры, клевали корм, вылетали искры из-под молота кузнеца… А в центре, в хлеву, Дева Мария качала люльку с новорожденным Христом. У композиции все время толпился народ – и дети, и взрослые. Объясняли друг другу, где что, кто изображён – шёл своеобразный урок повторения Библии.
   Началась месса. Хором дирижировал современный парень с патлами и бородкой. Казалось, он сейчас сбросит сутану и выдаст рок. Хор, конечно, пел что-то церковное, но несколько иной ритм, сегодняшняя оркестровка – и это уже современная мелодия и исполнение. Пастор произнес молитву, и к нему стали по очереди подниматься прихожане. Парень в джинсах, дама в вечернем, старушка в теплом платке… Каждый из них по очереди читал абзац из Библии и возвращался обратно. На их место выходили новые, продолжали чтение. При таком новшестве каждый становился не только слушателем, но и соучастником действа, тем самым стимулировалось особое отношение к происходящему.
   Яркое освещение, богатые фрески, красивый ритуал, хоровое пение – всё это напоминало спектакль в красочных декорациях, с хорошей режиссурой, по выверенному веками сценарию. Спектакль пользовался успехом, и в этом немалая заслуга мудрых режиссёров, которые его постоянно осовременивают.

Впечатления, не вместившиеся в предыдущие главы

   Итальянцы приветливы, общительны, темпераментны. Напоминают одесситов, смешанных с грузинами.
   Мы гуляли по вечерним и ночным городам с картами в руках и визитками отелей в карманах. Не все умели ориентироваться по картам, приходилось обращаться за помощью к прохожим. Не было случая, чтобы нам не объяснили, не показали или даже не проводили. Незнание русского языка компенсировалось энергичной жестикуляцией. Я уверен, что, если с итальянцем случится беда, и ему ампутируют руки, он сразу онемеет.
   Как я уже говорил, мы проехали полстраны. Дорога не показалась утомительной, потому что мы катили по ковровым дорожкам автострад, расстеленным от мотеля к мотелю, мимо баров и ресторанов, заправочных станций, автомастерских, магазинов запчастей. Я завистливо вздыхал: при таких автострадах машины могут быть долгожителями. Все путешествие нас сопровождала шестиногая собака, дышащая огнём, – эмблема компании «Аджип», снабжающая автострады бензином. Ей же принадлежат придорожные мотели, рестораны, магазины…
   Заправок много и на автострадах, и в городах. В городах – через каждые три-четыре квартала краснеют, желтеют и белеют маленькие бензиновые колонки, как шампиньоны, пробившиеся сквозь асфальт.
   В Риме бесконечный поток машин вьётся по узким улицам. Улицы без деревьев, потому что проезжая часть борется с тротуаром за каждый квадратный сантиметр. Днём машины ведут себя как пай-мальчики, вежливо пропуская пешеходов на всех перекрёстках. А по ночам выползают на тротуары, как тюлени на лед, но в отличие от тюленей не греются на солнце, а остывают в ночной прохладе. А утром – снова с рычанием прыгают на мостовую и бросаются догонять друг друга.
   Как я уже говорил, итальянские водители очень вежливы – они всюду и всегда пропускают пешеходов. Стоит вам ступить на проезжую часть, даже не на перекрёстке, машины тормозят и ждут, пока вы перейдёте улицу. Я, наверное, минуты три вёл мимический диалог с миловидной сеньорой, которая, остановив «Фиат», уступала мне дорогу. Я жестами предлагал ей проехать, она улыбалась и отрицательно мотала головой: мол, только после вас. Я настаивал, она упиралась. Позади неё выстроилось стадо машин, водители которых терпеливо ждали, чем закончится наше состязание в галантности. Поняв, что ещё через две минуты я стану виновником грандиозной «пробки», прижав ладонь к сердцу, я поблагодарил сеньору и перебежал улицу. Она рванула с места, затем вдруг остановилась, высунулась из окна, послала мне воздушный поцелуй и помчалась вперёд, увлекая за собой застоявшееся стадо.
   Запомнилось мне посещение кинотеатра в Риме. Билет на сеанс стоил две тысячи пятьсот лир. За эти деньги можно было купить приличную газовую зажигалку (справка для мужчин), пять пар колготок (справка для женщин), килограмм мяса (справка для гурманов). Кинотеатр богатый: прямо от входа – роскошное ковровое покрытие, на которое страшно ступать мокрыми ботинками; кресла, обитые бархатом; напитки на подносе, поданные официантом… И несмотря на всё это, зал был заполнен на одну треть. А шёл нашумевший, скандальный фильм «Мадам Клаудиа»!.. Сколько же зрителей бывает на обычном, рядовом фильме?.. Даже при таких дорогих билетах может не хватить на чистку ковра…
   Во Флоренции один из мостов через реку Арно называется Понте Веккио. Здесь – центр ювелирной торговли, два сплошных ряда магазинов и магазинчиков. Изящнейшие изделия из серебра, золота, эмали, драгоценных камней. Не случайно этот мост называют «ад для мужчин, рай для женщин»…
   Ну что ещё понравилось, запомнилось или вызвало удивление?..
   Шумные базары на центральных улицах и площадях, которые к вечеру разъезжаются, разбираются, подметаются – и бесследно исчезают…
   Много древних развалин, которые итальянцы бережно сохраняют. На мой взгляд, их слишком много: можно подумать, что гунны ещё не покинули Рим. А может, просто они нам чуток поднадоели, потому что нам их выдавали в большом количестве, по две-три развалины на трудодень…
   Очень красиво оформлены витрины, особенно овощных магазинов: оранжевые апельсины, красные помидоры, жёлтые бананы… И вокруг море всевозможной зелени, свежей, помытой, аппетитной. Мы покупали, пробовали – вкусно!..
   В Венеции катались на гондолах. Было весело и холодно…
   Ездили по древней Аппиевой дороге. Трясло…
   Бросали монеты в фонтаны Треви, чтобы опять когда-нибудь приехать в Италию. Бросали по всем правилам: повернувшись спиной к воде, левой рукой через правое плечо. Говорят, тогда обязательно сбудется. Ну что ж, подождем, проверим!.. [4 - Примета сбылась: я опять побывал в Италии, и не единожды.]
   Итак, за одиннадцать дней мы проехали восемь городов. Я стремительно заглатывал впечатления, не имея возможности остановиться и оглянуться. Сейчас, перечитывая написанное, хочется поразмыслить и подвести итог.
   Италия богата красотой. Она напоминает квартиру, где это богатство наживалось не одним, а многими поколениями: отцами, дедами, прадедами… Богато, красиво, нарядно, но почему-то возникает тревога, что эта квартира непрочна, что она может развалиться и развалят ее изнутри, её же собственные обитатели. За окнами – солнце, море, прекрасная природа, но там же, за окнами заливаются полицейские свистки. И вдруг вспоминаешь, что Италия, давшая миру Данте и Микеланджело, породила и Муссолини, стала родиной фашизма и первая приняла дозу смертоносных коричневых бактерий…
   Но я гоню грустные мысли: ведь в этой солнечной стране много разумных и честных людей, энергичных и предприимчивых. Они сейчас всерьёз заняты спасением Венеции и уже много сделали для этого: укрепили фундаменты, забетонировали морское дно, построили плотины… Так если столько сил и энергии тратится для спасения одного города, то неужели итальянцы бросят в беде целую страну, свою родину?.. Я был там, я видел этих людей, и я убеждён: никогда!..

Двадцать лет спустя

   Тогда, двадцать лет назад, я видел страну «снаружи», как обычный турист, естественно, восхищался её красотой, которой нельзя не восхищаться. Спустя двадцать лет я несколько раз не просто побывал в Италии, а пожил там в гостях у моих близких и это уже впечатления «изнутри».
//-- * * * --//
   В Италии две Италии: северная и южная. Северяне считают южан неотёсанными, малообразованными примитивами, породившими мафию и коррупцию, живущими на деньги, заработанные Севером. Южане взирают на северян как на полуавстрийцев, полуфранцузов, которым по счастливой случайности довелось родиться в такой благословенной стране, мол, эти бездельники купаются в деньгах, в поте лица заработанных южанами, которые вкалывают на их фабриках и заводах.
   Различий между Севером и Югом много: и в климате, и в привычках, и в кухне, и даже в языке. Но есть и то, что сближает их и роднит:
   Во-первых, ни там, ни там не признают никаких других языков, кроме итальянского. Такой «вездеход», как английский, тоже не в чести – даже не все адвокаты владеют им…
   Во-вторых, отношение к семье. Итальянская семья обычно очень многочисленна. На крещеньях, свадьбах и похоронах собирается весь род, от мала до велика. Особенно, это колоритно на юге, который напомнил мне Кавказ, только с более ухоженными общественными туалетами. Итальянцы-южане, как я уже писал, похожи нагрузинов «с одесским наполнением», шумные, весёлые, темпераментные. За длинным столом – вся семья, независимо от занимаемого положения и финансового благополучия: и мэр, и шериф, и сборщик маслин и главный мафиозник – похоже на фрагмент из какого-нибудь прославленного итальянского фильма времён неореализма…
   В Италию нужно посылать своих детей на стажировку, пусть видят, как здесь относятся к старшим, к папе, маме, дедушке, бабушке… Причём, это не «обязаловка» и не «показуха», а искренняя любовь, забота, внимание, почтительность, которые впитаны с раннего детства на примере поведения родителей и окружающих родственников…
   Я наблюдал, как к бабушке, на кресле въехавшей в гостиную, сразу бросились все внуки, от пяти лет до шестнадцати, чтобы поприветствовать и спросить, как её здоровье и чего бы ей хотелось вкусненького.
//-- * * * --//
   Но, что более всего роднит и юг, и север – это прославленная сиеста, взлелеянная предыдущими поколениями, переданная по наследству, возведённая в культ, охраняемая от любых посягательств: ежедневно, от двенадцати до четырёх, все учреждения закрыты, и частные и государственные, и мастерские, и агентства, и магазины, и киоски… Только рестораны закрываются в полтретьего, но зато до половины восьмого…
   Однажды я заехал в небольшой красавец-городок Тодди, и встретил там приятеля-москвича. Мы вместе бродили по холмистым улицам старого города, восхищались изысканностью старинных зданий. Устали, проголодались, решили перекусить, но… Два ближайших ресторана уже были закрыты, добрались до третьего, вошли. Хозяин приветливо улыбнулся и развёл руками:
   – Я закрываю. Приходите в полвосьмого.
   Мой приятель очень хотел есть. Это был банкир, богатый человек, опыт Московской жизни приучил его, что деньги сметают любые преграды.
   – Я вам заплачу вдвойне.
   Но на хозяина это не подействовало. Он снова обаятельно улыбнулся и объяснил:
   – Семья ждёт. Приходите вечером, я вас вкусно накормлю.
   – Я заплачу втройне! – чуть не взвыл голодный банкир.
   Хозяин продолжал терпеливо улыбаться – так ведут себя с капризным ребёнком:
   – Я же вам объяснил: меня ждёт семья. Приходите в семь тридцать…
   Семья и отдых – это две святыни. Раньше я не знал страны, которая бы вся одновременно «уходила в отпуск». А теперь знаю: с первого августа по шестнадцатое в Италии всё закрыто, все отдыхают… Когда срочно понадобилось лекарство, мы объехали ближайшие аптеки – они были закрыты, нам сообщили, что есть дежурная аптека в Милане, пришлось туда ехать, километров двадцать.
//-- * * * --//
   Разогретая, избалованная страна. Шестьдесят миллионов туристов ежегодно посещают Италию и оставляют здесь миллиарды евро, долларов, иен и фунтов. Непривычный для нас ритм жизни, как при замедленной съёмке: а куда спешить?..
   Интернет моей дочери ставили три месяца, сетки на окна – две недели… Мы заехали в авто ремонтную мастерскую заменить задние колодки в машине – услышали: «Оставьте на пять дней»
   – Но ведь это работа – максимум, на полчаса. Сделайте, мы подождём.
   – Сейчас нет времени. Будет время – заменим.
   – Тогда зачем оставлять? Скажите, когда появится время, мы подъедем.
   – Мы не знаем, когда появится. Оставляйте.
   Как-то рядом с домом прорвало канализацию. Позвонили в мэрию, главному инженеру. Дня через три он появился, увидел, понюхал, вздохнул, согласился, что это очень нехорошо и… исчез навсегда.
   Однажды случилось ЧП: утечка газа. Позвонили в аварийную службу. Мужской голос с досадой произнёс:
   – Сегодня же суббота. Неужели нельзя подождать до понедельника?
   – Мы же взорвёмся!
   Это подействовало, приехал мастер, обнаружил протечку, но чинить не стал (суббота же!), просто перекрыл газ до понедельника, во всём доме. Была зима, холодно, дом отапливался газом.
   – Мы замёрзнем!
   – Я видел возле дома дрова – затопите камин, переночуйте в гостиной – всего две ночи.
   Причём, всё это говорится не зло, не грубо, а очень вежливо, доброжелательно, с обаятельной улыбкой, так, что и разозлиться трудно.
   В компьютерном центре, который уже третий месяц устанавливал дочери интернет, я присутствовал при таком диалоге:
   – Когда, наконец, у меня будет интернет?
   – Завтра.
   – Я не могу работать – вы уже два месяца повторяете «завтра»!
   – Так будет послезавтра. Такая красивая женщина! Перестаньте думать о работе – лучше попробуйте это замечательное вино! Уговорите её!.. – воззвал ко мне. – Такая красавица!
   Он говорил очень искренне, но интернета пришлось ждать ещё месяц.
   И в государственных учреждениях работой себя, мягко говоря, не перенапрягают. Даже в маленьких городках – большая бюрократия: получить ответ на письмо, попасть на приём – долготрудная задача. Однажды дочери, наконец, удалось договориться о встрече с заместительницей мэра, ей назначили время: девять утра. В без четверти дочь уже была в приёмной. Секретарша сообщила:
   – Ушла десять минут тому назад.
   – Но она же мне назначила на девять.
   – Снег выпал, – сообщила секретарша и, удивлённая, что дочь не понимает, пояснила. – Снег в горах выпал… Лыжи.
   Дело было осенью, в горах выпал первый снег – очевидно, это считалось уважительной причиной.
   – Позвоните завтра.
   Эту фразу можно поставить эпиграфом главы об Италии:
   «Позвоните завтра»!.. И, действительно: зачем спешить? Страну всё равно все равно любят, она привлекает, в неё стремятся.
//-- * * * --//
   В Италии масса молдаван, словаков, румын… Но мне показалось, что больше всего украинцев. В основном, молодёжь. Приезжают на заработки, но и с затаенным намереньем укорениться здесь, устроить личную жизнь: мужчины – жениться, женщины – выйти замуж.
   Как-то, будучи в Парме, я хотел повидать своего земляка-киевлянина, который уже год был здесь на заработках. Пытался выяснить его адрес. «Зачем? – удивился мой собеседник. – После семи приходите на круг – там все они собираются». Сперва я подумал, что он шутит, но, потом убедился: нет! Всё по правде. На центральной площади, вокруг фонтана, к вечеру собралось большое количество украинцев, делились новостями, сообщали друг другу об открывшихся вакансиях, решали наболевшие проблемы… Просто – сходка запорожских казаков, я всё ждал, что вот-вот услышу крики «Любо!.. Любо!..»
//-- * * * --//
   Мы проехали на машине через всю Италию, с севера на юг и обратно. Туда ехали по великолепным горным дорогам, сквозь километровые туннели, пронзающие Апеннины. Выскакивали на мосты, перекрывающие ущелья такой глубины, что казалось – мы не в машине, а в самолёте… Возвращались по прибрежной полосе, где небольшие городки лениво купают ноги в Адриатическом море. Между ними километры неосвоенного песчаного берега, здесь могли вырасти десятки привлекательных курортов, но их же надо строить… А сиеста? А снег в горах?.. Завтра, завтра!..
   По дороге на юг заехали в Неаполь. Сразу бросилось в глаза количество красивых женщин, удивительно красивых, стройных, длинноногих, с тугими бюстами, которые рвутся на свободу из декольте. Правда, дочь отметила, что здесь и мужчины очень привлекательны. Оторвавшись от рассматривания женщин и переключив внимание на сильный пол, я вынужден был признать, что она права: невольно кажется, что навстречу шагают толпы Марчелло Мастроянни и Адриано Челентано.
   Прославленный Неаполь утопает… Нет, не в зелени – в мусоре. Он накапливается неделями, а то и месяцами. Нам рассказали, что это давняя проблема города. Когда возникает опасность, что мусором покроет весь Везувий, мэрия вступает в переговоры с уборщиками (Откровенно мафиозная организация), платит им какие-то сумасшедшие деньги и мусор убирают… до следующего накопления. Это не простой мусор, а золотой, зачем же с ним бороться!
   Сейчас, когда на страну надвинулся экономический кризис, Италия вынуждена предпринимать решительные меры, чтобы выстоять. Но не подумайте, что это поток переквалификаций или, не дай Бог, отмена сиесты. Нет, нет!.. Здесь, для начала, нашли более быстрые и результативные способы: резкое увеличение налогов и штрафов. Штрафуют всех и за всё, к кому только можно придраться: и водителей автомашин, и хозяев кафе, и владельцев собачьих питомников… Причём, суммы штрафов астрономические. Приведу пример. В Италии несколько видов мусорных ящиков: для органики, для бумаги, для пластика, для стекла… Так вот, за то, что мусор по ошибке выброшен не в надлежащий для него ящик, штраф десять тысяч евро (присредней зарплате полторы-две тысячи в месяц)!… Не знаю, может, штрафотерапия, и вправду, вытащит страну из кризиса?.. Подождём, увидим.
//-- * * * --//
   Перечитал последние пять страниц и почувствовал, что меня могут обвинить в предвзятости. Нет, нет, не надо – я люблю Италию! Просто возникли вопросы, на которые мне трудно ответить.
   При явно замедленном ритме жизни и ленивом левантийском благодуший, по всей стране стелятся первоклассные шоссе, сквозь горы пробиты километровые туннели, через ущелья переброшены автомобильные и железнодорожные мосты… А современнейшие станки, мощные электростанции, популярные «Фиаты» и «Альфа Ромео»?.. А прославленная итальянская обувь, одежда, вина, оливковое масло, уникальный сыр «Пармезан»?.. А ежегодный многомиллионный поток туристов?.. Кто-то же всё это создаёт, выпускает, встречает, принимает, обслуживает…
   Кто?.. Когда?.. Как?..
   Загадка этой удивительной страны!

«Мы и заграница». (Привал между главами)

   Во время своих путешествий за границей я неоднократно встречал группы наших туристов. Встреча с соотечественниками вдали от Родины – это радость, эмоции, воспоминания. Но не всегда. К великому сожалению, я часто испытывал чувство неловкости, наблюдая за поведением моих земляков. Прежде всего угнетала их скованность, какая-то настороженность, даже запуганность: сбивались в кучу, ходили парами, избегали контактов с окружающими. Корни такого поведения мне известны, я сам не раз проходил «инструктаж» и выслушивал ужасающие подробности о том, что может со мной произойти в чужом и опасном краю, вдали от родной профсоюзной организации. Нам рассказывали такие ужасы о жизни в той стране, куда нас отправляли, что хотелось тут же вскочить, удрать домой, в свою безопасную малогабаритную квартирку, запереться там на все замки и никуда не высовываться до выхода на пенсию.
   И ещё меня всегда удивляло, как похожи друг на друга руководители групп из разных городов, даже из разных республик – их подбирали по одним и тем же качествам: очень бдительны и сурово-подозрительны, они не радовались путешествию, а выполняли тяжкую, изнурительную обязанность и изнуряли своих подопечных.
   Глава о Варшаве вызвала воспоминания о моей первой зарубежной поездке в Польшу. Правда, о ней я уже рассказывал в своём автобиографическом романе «Смейся, паяц!», но не удержусь и расскажу ещё раз.

Первая «заграница»

   Я жил тогда в Киеве. У меня наладились заочные контакты с польскими писателями, которые переводили мои рассказы и давно приглашали в Варшаву. Мне присылали официальные приглашения, но выехать самостоятельно тогда было невозможно – только «организовано, в коллективе». Я подал заявление в Союз Кинематографистов, и мне предложили присоединиться к профсоюзной делегации, которую формировало Общество Польско-Украинской дружбы. (Как потом выяснил, им, для процентов, нужен был один интеллигент и один еврей – я был очень удобен, будучи одновременно и интеллигентом и евреем).
   Получив необходимую для любой поездки за границу «характеристику-рекомендацию» за подписью «треугольника» (Первого секретаря Союза, парторга и профорга), принёс её в Общество Дружбы (Было такое!) вместе с фотографиями и деньгами.
   За день до поездки нас всех собрали и познакомили с руководителем группы. Её звали Маня Михайловна. Некрасивая, безвкусно одетая, она носила ядовито-зелёное пальто и пожарно-красную шапочку. При этом, её нижняя челюсть была намного активнее верхней – стремительно бросалась вперёд навстречу собеседнику, оскаливая зубы, что означало приветливую улыбку. На том же сборе были избраны староста, заместитель старосты, парторг, профорг, комсорг, физорг… Все члены группы получили ответственные нагрузки, без «должности» остались только двое: интеллигент и еврей, то есть, я.
   Парторгом, по рекомендации «сверху», стал начальник цеха какого-то харьковского завода. Его партийная кличка была Павел Иванович. К пиджаку его была прикреплена звезда Героя Социалистического труда, но не крепко, потому что во время поездки он, снимая пиджак, перевешивал звезду на рубашку, а, снимая рубашку, цеплял её к майке. Подозреваю, что когда он шёл в душ, то цеплял эту награду к соску.
   Павел Иванович тут же провёл политинформацию о происках международного империализма и воззвал к постоянной бдительности и строжайшей дисциплине. В поезде он обошёл все купе, как командир обходит окопы перед боем: открывал дверь, оглядывал накрытый столик с обязательной бутылкой водки, и спрашивал:
   – Как самочувствие?
   Ему хором отвечали «Прекрасное!» и наливали стакан водки. Он выпивал его и давал последнее наставление: «Своих еб-ть, полячек не трогать!». После этого, с чувством выполненного долга, входил в следующее купе, где выпивал очередной стакан и давал такое же указание. Причём, он это говорил и в присутствии женщин, тем самым, даря им перспективу.
   В Варшаве, в гостинице, наш парторг требовал, чтобы на завтрак все шли вместе, парами. После ужина удерживал всю группу за столом и, когда вступал оркестр и посетители ресторана шли танцевать, озорно подмигивал:
   – А ну, братцы, давайте их перекроем!
   И громко затягивал «Из-за острова на стрежень…». Ему начинали подпевать. Танцующие парыудивлённо и недовольно оглядывались на певцов, а Павел Иванович истово дирижировал и похохатывал:
   – Как мы их, а!?
   Однажды он остановил меня в холле и погрозил пальцем:
   – Я заметил, вы с нами не поёте! Отрываетесь от коллектива!
   Я решил отшутиться:
   – Мы ведь приехали крепить дружбу с поляками, а у меня – ни слуха, ни голоса, если я запою, дружба кончится.
   Он на секунду напрягся, переваривая информацию, и, осенённый открытием, радостно подбодрил:
   – Ничего! Можете петь – в общем хоре не разобрать!
   Очень был недоволен тем, что каждый вечер я уходил то в театр, то в клуб, то просто в гости. Пытался не пускать, угрожал «отрицательной» характеристикой. Пришлось ему довольно жёстко объяснить, что я приехал знакомиться с польскими писателями, с польскими фильмами и спектаклями, а не с польской «Выборовой», на которую он тратил все обмененные ему деньги. Павел Иванович помрачнел, но угрозы прекратил. Только каждый раз, когда за мной заезжал кто-то из писателей, даже такие известные как Потемковский или Юрандот, он впивался в них пристальным рентгеновским взглядом, пытаясь разглядеть в каждом законспирированного агента ЦРУ.
   В первый же день я позвонил Ежи Юрандоту, председателю Союза писателей Польши, и сообщил, что приехал. Он сказал, что через час ждёт меня угостиницы. «А как мы узнаем друг друга?» спросил я. Он ответил: «Будем держать в руках по свёрнутой газете, как два шпиона». В назначенное время я увидел у входа невысокого, седого человека, который сперва радостно помахал мне газетой, а потом, якобы спохватившись, поспешно спрятал газету и приложил палец к губам, как бы призывая к бдительности. Он сыграл это так достоверно, что я невольно расхохотался. Мы пожали друг другу руки, потом он обнял меня, чем несколько удивил: ведь я готовился к официальной встрече. А он вдруг спросил:
   – Пан Саша, вас уже водили туда, где собираются самые красивые Варшавские бляди?
   – Нет, – растерянно ответил я. Он возмутился:
   – О чём думает Общество Польско-Украинской дружбы!.. Поехали!
   Он привёз меня в ресторан гостиницы «Виктория», в котором, действительно, за столиками сидели очень эффектные женщины. И обнадёжил:
   – Вечером их будет ещё больше.
   Этот человек буквально с первых же минут нашего знакомство вдребезги разбил моё советское представление об обязательном ритуале официальных встреч.
   В те годы Польский юмор стремительно заполонил страницы наших газет и журналов, польские юмористические рассказы читались и перечитывались, их цитировали, они звучали с эстрад и по радио. Имена Польских писателей-юмористов стали в СССР известными и популярными: Юрандот, Мрожек, Осенка, Потемковский, Лец, Гродзенска, Рутковска, Виницка…
   – Пан Ежи, я привёз поклон и благодарность и вам, и вашим коллегам от всех моих друзей за ваше мастерство и талант – мы многому у вас научились и…
   – Что вы, пан Саша! – прервал он меня. – Это мы вам должны нижайше поклониться! – Я удивлённо посмотрел на него. – Да, да! Поймите: у нас есть много дорог, по которым мы можем шагать без надзора, а у вас – одна-единственная разрешённая тропинка и вы умудряетесь на ней устраивать такие кульбиты!.. Это мы учимся у вас!..
   Я вдруг подумал: а ведь он прав, и было приятно это слышать.
//-- * * * --//
   Сразу по приезде в Варшаву произошёл у меня конфликт с нашей «Красной шапочкой». Дело в том, что в Польше – культ собак, особенно много пуделей. У меня в то время тоже был пудель, поэтому каждого из них я встречал, как близкого родственника. В первый день приезда нас повели показывать Старо Място. На рыночной площади я увидел старичка с двумя чёрными пуделями, подошёл, стал их гладить. Старичок приветливо улыбнулся, что-то спросил, я хотел ответить, но вдруг услышал трубный глас Мани Михайловны:
   – Товарищ Каневский! Вы приехали с делегацией Польско-Украинской дружбы, а здесь сообщают факты, очень важные для Польско-Украинской дружбы!
   На этот крик обернулась не только вся наша группа, но и толпа на площади. Я сперва разозлился, но потом взял себя в руки и, продолжая гладить пуделей, спокойно ответил:
   – Между прочим, я выполняю очень важную миссию для Польско-Украинской дружбы: я передаю польским собакам привет от украинских собак.
   В нашей группе грохнул хохот, рассмеялись и рядом стоящие поляки. Щёки Мани Михайловны стали цвета её шапочки, и наш диалог на этом завершился. Больше она замечаний не делала – наоборот, стала выказывать своё подчёркнуто-дружеское расположение, для чего чаще показывала мне свою нижнюю челюсть.
   На следующее утро Маня Михайловна попросила меня зайти к ней в номер, чтобы посоветоваться: предстояла встреча с обществом Польско-Украинской дружбы, и нужен был «совет интеллигента», какой им дарить подарок. (Для этой цели, перед отъездом, с нас собрали по пять рублей на покупку сувениров, Маня Михайловна их скупила и два неслабых шахтёра пёрли сундук с этими дарами). Когда она распахнула передо мной крышку сундука, у меня, как теперь говорят, «поехала крыша»: помимо бесчисленных Лениных, из металла, дерева и папье-маше, там лежала пара чугунных Богданов Хмельницких на чугунных конях. (Для тех, кто подзабыл: Богдан Хмельницкий в историю Польши вошёл как лютый враг государства, который совершал набеги, жёг дома и убивал их обитателей).
   Когда моё первое ошеломление прошло, я спросил:
   – Это всё… подарки полякам?
   – Да! – гордо ответила Маня Михайловна. – Доставала по блату… Понимаете, Варшавское отделение – самое большое и важное, им нужен достойный подарок.
   С каждым днём я всё больше и больше понимал, что нахожусь в паноптикуме, поэтому решил не тратить силы на переубеждение, а просто расслабиться и получить удовольствие.
   – Раз это самое большое отделение, им нужен самый большой подарок, и самый весомый – Богдан Хмельницкий.
   – Спасибо! Мы с Павлом Ивановичем тоже так решили, – и Маня Михайловна благодарно оскалила зубы.
   Встреча наших и польских «дружелюбов» проходила в большом зале приёмов за длинным узким столом, на котором стояли вазы с сухариками и с печеньем. Потом подали и чашечки с кофе. Маня Михайловна решила сделать сюрприз хозяевам, поэтому чугунного Богдана вместе с лошадью шахтёры пронесли, завернутого в пергамент, и положили под стол у её ног.
   Пока поляк-председатель произносил заключительный доклад о давней исторической дружбе двух народов, наша руководительница под столом разворачивала Богдана. Пергамент издавал странные звуки, пугающие оратора, и он прерывал свою речь. Тогда Маня Михайловн выглядывала из-под стола, приговаривая «Продолжайте! Продолжайте!», и посылала ему свою неотразимую улыбку, отчего поляк пугался ещё больше. Он торопливо завершил своё выступление, и тогда Маня Михайловна торжественно произнесла:
   – А теперь разрешите в память о нашей дружбе преподнести вам сувенир с Украины.
   Два шахтёра, с двух сторон стола, подставили под Богдана ладони, подняли его и понесли к председателю. Я внимательно следил за выражением его лица. Сперва он не понял и внимательно всматривался: кто это? Потом, узнав, впал в полушоковое состояние: глаза стали бессмысленными и даже дебильными, но он быстро пришёл в себя и вымученно улыбнулся:
   – Спа-си-бо… Спа-си-бо… – и протянул руки, чтобы принять этот символ дружбы. Но он не учёл, что шахтёры полжизни проводят с отбойными молотками, которые весят по шестнадцать килограмм, поэтому они этого чугунного идола несли, как пёрышко. Не предвидя веса подарка, председатель подставил свои ладони, шахтёры убрали свои – и Богдан рухнул на стол, разбив вазы, блюдца, чашечки, то есть, завершив то, что он не успел доделать триста лет назад… Словом, встреча явно удалась!..
   Во время всего путешествия Павел Иванович предоставил нашей руководительнице полную свободу «оргмероприятий», а сам занимался только идеологией: в каждом новом городе устраивал партсобрания, то закрытые, то открытые, и вся группа, вместо того, чтобы любоваться улицами, костёлами и витринами, битый час выслушивала дополнительные инструкции, где, когда и как вести себя, проявляя максимальную бдительность. Поскольку я не был членом партии, меня на закрытые собрания не звали, а вот открытых – избежать не удавалось. Об одном таком сборище расскажу.
   Это было в Гданьске. Вечером, въехав в город, я восхищённо выглядывал из окна автобуса и мечтал поскорей забросить вещи в номер и пойти бродить по старинным улицам и переулкам. Но Павел Иванович призвал всех на партийное собрание, к сожалению, открытое – пришлось присутствовать. Парторг, напряжённый и собранный, произнёс:
   – Товарищи! Завтра у нас встреча в Гданьском Обществе дружбы. Как я выяснил, в этом Обществе большинство – интеллигенты: писатели и артисты. Не секрет, что польские писатели не так прочно стоят на позициях социалистического реализма, как наши. Поэтому могут быть провокационные вопросы. Давайте вместе обсудим, как мы завтра сможем достойно нести знамя социалистического реализма!..
   Все задумались. Потом кто-то неуверенно предложил:
   – Скажем, что среди нас нет интеллигентов, и не будем ни на что отвечать.
   – Поздно, – мрачно произнёс Павел Иванович, – в нашем списке указано, что с нами едет один писатель.
   Все взгляды недовольно обратились в мою сторону. Я виновато втянул голову в плечи.
   – На вас направят главный удар, – предупредил меня Павел Иванович. – Вы подумали, как вы будете нести знамя социалистического реализма?
   Посмотрев в его проницательные, немигающие глаза, я вспомнил поговорку «Каков вопрос, таков ответ» и сообщил:
   – Подумал. Я буду нести это знамя молча.
   Сжал руками невидимое древко и поднял его над головой. Павел Иванович вздрогнул от неожиданного ответа, но мой верноподданнический жест его убедил.
   – Ну что ж… – глубокомысленно произнес он. – Может, это и есть выход…
   – Выход, выход! – успокоил его я, тем самым завершая обсуждение, и мы, как школьники после урока, радостно выбежали на улицу.
   Назавтра эта «опасная» встреча состоялась.
   За красиво накрытым столом мы пили чай, кофе. Во главе стола сидели Павел Иванович и молодая очаровательная актриса Гданьского театра (фамилию не запомнил). Она непринуждённо, как хорошая хозяйка, вела беседу. Потом поднялся Павел Иванович и произнёс речь, посвящённую борьбе за мир. Она вся состояла из набора проверенных и утверждённых цитат. Но очевидно, непринуждённость соседки по столу заразила докладчика, и он решил оригинально завершить своё шаблонное выступление, для чего взял в свою ладонь крохотную ручку актрисы и игриво произнес:
   – Чем воевать, лучше дамам ручки целовать!
   Но поцеловать не решился, а просто, по-товарищески прихлопнул её невесомую ладошку своей пудовой. Актриса скривилась от боли, затем профессионально улыбнулась, незаметно спрятала свою дружески избитую руку под стол и долго её там массировала. Конечно, ей уже было не до провокационных вопросов, поэтому встреча прошла на должной высоте…
   Я надеялся, что у меня хватит чувства юмора и силы воли, чтобы пройти эти испытания тупостью и жлобством, до конца оставаться в роли ироничного наблюдателя и ни во что не вмешиваться. Но однажды я всё-таки не выдержал. Это было к концу поездки. У Павла Ивановича закончились деньги, не за что было покупать «Выборову» и от этого вынужденного воздержания он совершенно озверел: слетела маска «заботливого народного вожака», исчезла «Ленинская простота», он стал мрачен, груб и агрессивен. Однажды, придя на ужин, я увидел, чтомоя соседка по столу, ткачиха из Днепропетровска, славная, тихая женщина, сидит над своей тарелкой и горько плачет.
   Я спросил, что за причина – она продолжала плакать. За неё ответила её более бойкая землячка, сидящая рядом:
   – Она пожаловалась, что суп пересолен, а он (она указала на соседний столик, где ужинал наш парторг) как крикнет: «А ну, не выступай, дома и не такое жрёшь! Обнаглели за границей!».
   За столиками наступила тишина. Павел Иванович, сидящий к нам спиной, не оглядываясь, продолжал есть.
   – Молодец, Павел Иванович! – громко сказал я. – Если вы, Анна Петровна, после этого не выплеснули суп в его физиономию, значит, он поступил правильно. Продолжайте в том же духе, Павел Иванович, они стерпят!
   Тишина стала кричащей – все ждали реакции парторга, но он продолжал хлебать суп, только было видно, как его спина напряглась.
   Завтра, когда мы сели в поезд, он снова, как командир уже после боя, обходил все купе, но в наше не вошёл. Думаю, после этой поездки, его плохо скрываемая «любовь к интеллигентам» возросла и окрепла…

//-- * * * --//
Рассказываю эту историю, а самому до сих пор совестно за участие в том «мероприятии», предназначенном для «укрепления дружбы». А ведь в группе были умные, хорошие люди, которых все это возмущало, но они не решались противостоять под угрозой «отрицательных» характеристик, которые навсегда перекрыли бы им дорогу за рубеж.
Меня всё время мучает вопрос: почему среди большого количества весёлых, мудрых, тактичных людей находят именно таких: скучных, малокультурных, узколобых «вожаков»? Неужели ещё не пришла пора понять, наконец, что престиж страны зависит не только от дальности полёта её ракет, но и от самоуважения всех граждан, от чувства собственного достоинства, которого заслуживает огромная, сильная держава!

Глава третья. Я догоняю лето

Рыжая Осень стала седой. Затосковала по Лету. А легкомысленное Лето, разбросав по тротуарам золотые визитки, куда-то умчалось в журавлиной упряжке. Куда? Почему оно каждый год бросает нас среди осенней распутицы? Куда улетает и где зимует Лето? Эти вопросы всегда волновали меня, а сейчас я твёрдо решил на них ответить… Вывел машину из гаража, протёр фары, залил в бак бензин. Потом раскрыл карту и стал прокладывать маршрут. Предвидя сложности с поездкой в Африку, я прочертил красную линию только до Ялты.
– Раз это будет рассказ о Лете – побольше теплого и радостного, – напутствовали меня друзья. Я пообещал.

Возвращение в весну

   Кишинёв купался в зелени и жмурился под солнцем. Лето не ожидало, что я его так быстро настигну, и расположилось здесь надолго. Мне показалось, что время повернуло вспять, и я попал даже не в лето, а в весну.
   «Чучундра», «Чебурашка» и «Топтыжка» – так называются три творческих объединения пионерской мульт-студии «Флоричика» («Цветочек»). Возраст участников – от шести до шестнадцати. Принимают всех желающих.
   «Неспособных и неталантливых детей в природе не существует!» – заявляет руководительница студии Виктория Ивановна Барбэ. И показывает мультфильмы.
   Старый и бедный, но очень добрый звездочёт подбирает упавшие в воду звёзды и поит их чаем с малиновым вареньем…
   Девочка дружит с островом. Остров приближается к берегу и становится полуостровом, чтобы девочка могла приходить к нему в гости…
   Взрывается атомная бомба. Чёрный гриб застилает экран. Появляются мальчик и девочка с лейками и поливают гриб – из него вырастают яркие цветы. И вот уже Земной Шар, украшенный цветами, в руках у детей…
   А началось всё в 1967 году с первого наивного мультика, в котором камеру превратили в паровоз, вместо трубы поставили карандаш и кисточку и отправились на нём в страну Мультипликацию. Повела этот паровоз Виктория Ивановна Барбэ, по пути собирая награды и дипломы на всех фестивалях.
   Студия вся в ярких плакатах и рисунках. Стена, увешанная призами и дипломами. Забавные куклы, которых очень хочется потрогать. Свечи собственного изготовления, которые зажигаются в дни праздников, премьер или в дни рождений. При их уютном свете пьют кофе с тортом, обсуждают, спорят, фантазируют…
   «А если б троллейбус играл в футбол с ягнятами? А если б мы написали Деду Морозу письмо? А если б кораблик из газеты доплыл до океана?» Из этих фантазий рождаются сценарии и фильмы, которые опять обсуждают при свете таких же свечей.
   «Хотите никогда в жизни не работать? – обращался американский писатель Рей Брэдбери к своим читателям. – Влюбитесь в то, что вы делаете!». И помогите влюбиться другим. Честное слово, в душе шевельнулась зависть: почему в моём детстве этого не было?..
   Здесь нет диктата старших над младшими – каждый имеет право на свой «бенефис»: достигнув девятого класса, каждый снимает свой собственный фильм. «Нельзя подавлять фантазию ребенка, навязывая ему свою волю»– ещё одна из заповедей Барбэ.
   Посещение «Флоричики» – это праздник, это встреча с детством, это и вправду возвращение в весну. Выходишь, обрызганный всеми цветами радуги.

Почему плакал месье Дельбар?

   Благодатна молдавская земля! И богатыми урожаями, и крупными личностями. Такими, как директор совхоза «Нистру» Георгий Петрович Агение.
   Гартмут Кеглер, ученый из Института фитопатологии Академии наук ГДР, написал об одном из достижений этого совхоза:
   «Чудо, иначе не скажешь. Подобных сортов – не знаю. Полагаю, что на нашей старушке Земле вряд ли найдёшь ещё один такой же прекрасный питомник!»
   А месье Дельбар, французский бизнесмен-садовод с мировым именем, когда увидел безвирусные саженцы в открытом грунте, не сдержался, заплакал. Такое впечатление произвело на него мастерство молдавских земледельцев.
   Этот питомник единственный в стране. Возник он после решения Международного совещания вирусологов стран-членов СЭВ о создании в совхозе «Нистру» банка безвирусных сортов плодовых пород. Оказывается, поражённое вирусом дерево вылечить нельзя. Его надо срубить и сжечь. А новому саженцу нужно создать чуть ли не стерильные условия, уберечь от заражения вирусами, которые привносятся извне. Почему решили создать питомник в этом совхозе? Потому что Днестр здесь выписывает замысловатую излучину, создавая с трех сторон водную преграду для вирусов. Четвертая сторона тоже защищена – лесом. Правда, источником заражения могли быть и плодовые деревья в личных приусадебных хозяйствах. Но их, по общему решению, вырубили и выкорчевали. Подготовили полную стерильность, как перед серьёзной операцией. И она удалась.
   В этом совхозе такие урожаи, как будто у них не бывает зимы – постоянное лето. Это и привлекло меня сюда.
   Задача совхоза – обеспечить Молдавию и южные зоны садоводства страны безвирусными саженцами. В коллекционном саду совхоза сейчас уже более двухсот пород.
   В совхозе мощная научно-производственная лаборатория. Комплекс зелёного черенкования поражает даже неспециалиста своими размерами, обилием стекла и света. Есть и лаборатория меристемного размножения – что это такое, сейчас объясню (пишу, захлебываясь от уважения к самому себе: как я овладел терминологией!).
   Общеизвестно, что земляника размножается при помощи усиков. Совхоз выращивает в год до пяти миллионов кустов земляники. Какой труд надо затратить, какую иметь армию садоводов, чтобы получить это море ягод вегетативным способом! А при методе меристемного размножения затрачивается труд всего нескольких лаборантов. С помощью микроскопа и тонких пинцетов они извлекают из зеленой розетки почечки (так называемые точки роста) и помещают их в пробирки с питательной средой. Точка оживает, пускает корешок, листочки. Потом этот крохотный зародыш пересаживают в другую питательную среду, и он продолжает расти до тех пор, пока не созреет для высадки. Меристемным способом с одного куста можно получить столько зародышей, что их хватит на целую плантацию. И вирус не проникает, потому что все происходит в стерильной обстановке.
   Самая тонкая и важная операция в садоводстве – это прививка. Её нельзя механизировать – только руками! Заниматься ею могут не все: пожилому рабочему трудно – руки уже не так проворны. Поэтому главный упор директор делает на молодых. В средней школе села Нижние Жоры создали нечто вроде факультета по питомниководству. Ведущие специалисты совхоза проводят здесь уроки агротехники и механизации. Окончил школу – специалист. Практика – прямо на плантациях. Младшеклассники – в подсобниках: очищают и протирают штамбики подвоев, старшеклассники производят прививки. Детям хорошо платят. Раньше не платили. («Это страшно! С детства приучали к мысли, что трудиться невыгодно!») Иногда зарабатывают они больше, чем родители, потому что нормы у детей уменьшены вдвое. («Теперь они поняли: поработаешь – заработаешь!»). Платят и учителям, как бригадирам. Заинтересованность возросла, стала общей. Выполнение резко подскочило. А в конце сезона на общешкольном собрании директор собственноручно вручает премии особо старательным.
   – Человека надо заинтересовать! – это главный девиз Георгия Петровича Агение. – Но не обещаниями, а рублём. По обещаниям мы уже давно перевыполнили все планы. Пора перестать бороться за качество – надо его давать!..
   Уникальный совхоз – уникальный директор. Никогда не кричит на рабочих. Не злопамятен: наказал и забыл, и больше об этом не напоминает. Ходит на все школьные выпускные вечера, на все совхозные свадьбы и юбилеи. Никогда не приглашает студентов на уборку, требует справляться самим. («Они же нас не зовут сдавать за них экзамены!») Работал звеньевым, бригадиром, закончил сельхозинститут за три года, да ещё с отличием! Защитил диссертацию, написал две книги. Приезжает в Кишинев на все театральные премьеры, любит оперу, не пропускает эстрадных концертов. Феноменальная память: через месяц после назначения директором знал каждого в лицо, помнил фамилию и имя-отчество. А их в совхозе – четыре тысячи шестьсот человек. Не любит колеблющихся и нерешительных. Приближает к себе рвущихся вперёд, опережающих события, активно поощряет их энергию, а затем активно хлебает из-за них неприятности. («Кто не бежит, тот не спотыкается!»)
   Ценит юмор. Встретил как-то рабочего, который тащил на себе мешок капусты, выкопанной на совхозном огороде. Столкнулись нос к носу, отпираться было бессмысленно.
   – Знаешь ли ты, что каждый кочан стоит один рубль? – спокойно спросил директор.
   – Знаю, – ответил похититель, – но дешевле не нашёл.
   Агение рассмеялся, велел оплатить украденное, но наказывать не стал.
   Среди его друзей много известных актёров, писателей, музыкантов. Он сам талантлив, поэтому уважает и ценит талант в любой другой профессии. Не терпит грубиянов и сквернословов. Мат прощает только в шахматах. Шахматы обожает – в каждого играющего вцепляется мёртвой хваткой и тащит к шахматной доске. По-детски радуется своему выигрышу и так же по-детски переживает неудачу. Требует реванша до тех пор, пока обессиленный противник не сползает на пол. Односельчане уверены, что, если бы он не был директором совхоза, стал бы чемпионом мира.
   Давно мечтает о Дворце культуры, в котором могли бы собраться если не все, то хотя бы молодёжь. Молодых парней и девушек в совхозе – до семисот. Собрание провести негде. Есть старенький клуб человек на… сто. Стыдно? Конечно! Строительство современного Дворца культуры стоит миллион рублей. Денег у совхоза – на десять дворцов. Но не могут – нельзя, не в плане. А в план никак не вставляют. «Мир хижинам, война дворцам»? Устарело! Уже давно хижинам объявлена война, но это тоже, если в плане… Только недавно разрешили строить новое село: дома со всеми удобствами, асфальт, освещение… А в старом – до сих пор дороги не заасфальтированы, в дожди – грязь по колено. («Хоть открывай грязелечебницу!») А дорога от райцентра до совхоза? Это – естественный сепаратор: грузи на машины молоко – привезёшь масло. Пока я доехал до совхоза, во мне все внутренности несколько раз перемешались, почки поменялись местами с гландами. («А мы можем заплатить за строительство даже автострады!.. Нам нужен и парк машин, и спецшкола, и Дом быта, и общежитие… У нас на всё это есть деньги… Но вручить их некому. А самим строить тоже не разрешают!..») Его вечно куда-то вызывают: семинары, совещания, указания. В совхозе специалисты высокого класса: главный инженер, главный агроном, главный строитель… Кандидаты наук, учёные и практики. Кто лучше их знает своё хозяйство? Кто, как не они сами, должны планировать и давать перспективу лет на десять – пятнадцать вперёд!.. Но нет! Постоянно «спускаются указания», как сеять, как сохранять технику, как повышать рентабельность производства… Сколько потеряно трудодней – ведь специалисты не на своих рабочих местах, а по кабинетам на совещаниях!.. Семьдесят процентов доходов отбирают.
   Говорят: хозяйство на хозрасчете. Какой же это хозрасчет? Чем больше прибыль, тем меньше процент фонда материального поощрения, социально-культурного развития, расширения хозяйства. («Бухгалтер просит уменьшить прибыль, потому что, чем больше получишь, тем больше заберут».) Вот и выходит, что выгодно быть средним и убыточным. Дашь больше плана, его тут же увеличат, не дашь – уменьшат. Выгодно не давать.
   Итак, подведу итог.
   Хозяйство уникальное. Успехи бесспорны. Директор – личность. Помощники – опытные профессионалы, учёные. Почему же вопреки всем законам логики хозяйство, которое лидирует, процветает и даёт всё возрастающий доход, испытывает «режим неблагоприятствования»? Почему вопреки зову времени – знакомая, изъеденная молью тенденция к усредненности Середняков продолжают тянуть за уши, забывая, что при этом у них никогда не вырастут крылья, а только растянутся уши.
   Будь моя воля, я бы отделы кадров переименовал в «отделы поиска талантов», потому что сегодня всё решают не «проверенные» кадры, а талантливые.
   Такое хозяйство, как «Нистру», должно стать действительно ориентиром. Надо дать ему «зелёную улицу» во всём: в планировании, в поощрениях, в заработках – это сразу станет экономическим и нравственным уроком для нерадивых и успокоенных. Сильно отстанут? Убеждён, не надолго. Люди не захотят жить по-старому, видя пример реальных сегодняшних возможностей. И полетят со своих мест недальновидные руководящие середняки, и выдвинутся талантливые личности. Может, именно это кое-кого и пугает: ведь талантом труднее управлять, чем посредственностью. А может, и не надо им управлять – он сам управится. Надо поверить в него, доверить ему и помогать, подбадривать, поддерживать в самых дерзких, незапрограммированных начинаниях. И тогда такие результаты, как в хозяйстве «Нистру», перестанут быть редкостью!

Свидание на улице «Каберне»

   Леонид Иванович Голембовский, как добрый гном, водил меня по своему подземелью и на ходу колдовал. Я поёживался: постоянная температура в Криковских подвалах – плюс одиннадцать. Это идеально для хранения вина, но не идеально для меня, одетого в легкий плащ. Но Леонид Иванович привык – он работает двадцать пять лет в этом подземном городе. Улица «Фетяска», улица «Каберне», улица «Сильванер». Пузатые цистерны с крутыми боками стоят в своих стойлах, как большие белые коровы. К ним, как телята, подкатывают требовательные грузовики. Возвращаются, наполненные, довольно пофыркивая. Над ними, вдоль галерей, прозрачными артериями тянутся стеклянные трубки, по ним течёт красное вино. Вот уж действительно кровь земли.
   Передо мной с десяток этикеток прославленных молдавских вин: «Каберне», «Фетяска», «Сильванер», «Молдавская роза»… Рассматриваю их и вспоминаю беседу с Леонидом Ивановичем Голембовским после посещения Криковских подвалов.
   – Как вы, винодел, восприняли Указ о борьбе с алкоголизмом?
   – Голосую за него обеими руками – он необходим и своевременен, но… У нас ведь многое, самое разумное, осуществляют по принципу маятника: сперва все кричат «Давай, давай!» и качают подальше влево. Потом, когда видно, что переборщили, приходит новое указание, и все дружно начинают толкать маятник вправо… И только спустя какое-то время стрелка, наконец, останавливается на отметке «верно». Но до этого успевают наломать немало дров.
   – Расскажите, как было у вас?
   – Сперва маленькое отступление. Вино – это деньги. Чем раньше соберешь виноград и чем его больше, тем лучше для производства. Вот и гнали и план, и вал в ущерб качеству. Любой мало-мальски грамотный земледелец-винодел знает, что сначала полагается собрать яблоки, помидоры, перец – то, что боится холодов. И лишь потом – виноград, он от заморозков не страдает. А именно его собирали в первую очередь, чтобы пораньше отрапортовать. Фрукты и овощи замерзали, а виноград был ещё недозрелым, 12–13 % сахаристости, а положено минимум 16. Вот и приходилось добавлять такое количество сахара, что он исчезал в магазинах. Но получали благодарности, премии, а об ущербе помалкивали. Только экспортировать стали меньше – качество-то страдало…
   – А после Указа?
   – Стали в другую сторону перегибать, вплоть до вопиющей глупости. Креплёные вина отправляли на биологический корм скоту, пытались даже марочные туда же. Лошади стали пить, как люди. За что скотину спаивать? Она-то не виновата, что умное дело дуракам поручено. Стали выкорчёвывать технические сорта винограда: мол, вместо них посадим столовые. Это же дикость и невежество! У нас в Молдавии любой пионер знает: хочешь столовый сорт, привей его к техническому – через два года начнет плодоносить. А если заново сажать – только через пять-шесть лет… В наших Криковских подвалах дегустацию коллекционных вин прекратили. Даже дубовый дегустационный стол, сделанный по спецзаказу, на куски разобрали. А на дверь повесили такой огромный замок, что дверь чуть не отвалилась…
   Увидев, что он разволновался, даже полез в карман за валидолом, я попытался прервать разговор, но Леонида Ивановича уже было не остановить:
   – …Нельзя так, нельзя! Если бы был верующим, сказал: великий грех!.. Виноделие-древнейшая отрасль производства. Молдавия всегда славилась своими виноделами, от прадедов к правнукам переходили секреты мастерства. Потомственный винодел – как потомственный краснодеревщик, мастер высочайшего класса. Эти люди – государственное достояние. Прервёшь цепочку – потеряешь уровень. А ведь стали уходить из отрасли, не могли видеть этого надругательства. Ещё бы пару лет такого «усердия» – разбазарили бы всех специалистов.
   – А как сейчас?
   – К счастью, маятник, наконец, остановился. Перестали выкорчевывать виноград, скотина отвыкает от выпивки, даже дубовый стол в дегустационном зале опять собрали и пускают туда важных гостей и иностранных туристов. Слава Богу, наше винохранилище уже не закроют, а то ведь были и такие намерения. Наконец-то, до многих дошло: вино не виновато, что люди не знают меры. Оно для радости, а не для горя. Надо проводить акции с народом, а не с вином. Разве, чтоб отучить обжору переедать, уничтожают весь хлеб и мясо?!.
   Слушая его, даже у меня сердце разболелось. «Принцип маятника». Сколько глупостей, сколько вреда скрыто за этой, увы, точной формулировкой!.. Кукуруза, верноподданно посеянная чуть ли ни на вечной мерзлоте; липовые отчеты о «догонянии Америки», показательные планы, которые ничего не показывали, кроме «показухи»…
   Я, как и Леонид Иванович Голембовский, атеист, но как часто хочется поднять глаза к небу и воскликнуть: «Господи! Спаси нас от неистребимого племени старателно-верноподанных идиотов!»…
   …Мы проходим через соседнее хозяйство, цех шампанских вин.
   – Портится погода, – бросает Леонид Иванович.
   – Где? – не понимаю я.
   – Наверху. Вот мой барометр. – Он указывает на бутылку шампанского. – Когда наверху солнечно, вино прозрачно, когда пасмурно – мутнеет.
   …Подземный барометр не обманул. Воспользовавшись моим отсутствием, Лето опять удрало. Погода переменилась.
   – Лето достать теперь можно только в Одессе, – изрёк мой сосед по гостинице.
   И я поехал в Одессу.

Ах, Одесса!

   От Кишинёва до Одессы – недалеко. Через два часа близость к морю уже ощущалась: шланги на бензоколонках были завязаны морскими узлами. Начался пригород. Я притормозил у телефонной будки, чтобы позвонить в гостиницу.
   – Прошу вас! – галантно придержал дверь маленький старичок.
   Хищник-автомат сразу проглотил мою двухкопеечную монету, но соединения не дал.
   – А у меня целых три монеты сожрал! – охотно сообщил старичок.
   Я возмутился.
   – Почему же вы мне не сказали, что он неисправен?
   Старичок весело засмеялся:
   – Могу я за свои пропавшие шесть копеек посмотреть, как у вас пропадают две?
   И я понял, что это уже Одесса.
   Но Лето покинуло город, было сыро и ветрено, ветер срывал с прохожих скальпы. Из-за каждой тучи на зазевавшегося пешехода набрасывался насморк. Дымились чугунные урны – крематории опавших листьев. Наступило то межсезонное время, когда зимние шапки уже исчезли, а плавки ещё не завезли.
   Я высунулся из окна машины и спросил у прохожих, как проехать к гостинице.
   – Слушайте сюда! – К машине ринулся старичок с авоськой. – Езжайте направо, до третьего перекрёстка, потом…
   – Он вас чем-то обидел? – перебила старичка вопросом пышная дама, указывая на меня.
   – Нет, что вы!
   – Зачем же вы ему мстите?.. Зачем даёте самый неудобный маршрут? – Она уперлась бюстом в машину. – Молодой человек, вам надо как раз наоборот: поверните налево…
   – Эй, друг! – подскочил какой-то морячок. – Забудь все, что тебе сказали, – езжай прямо и прямо…
   – Ему надо только направо, – запротестовал старичок.
   – Направо ему надо будет, если он решит грабить банк!..
   Спор разгорался. На меня уже никто не обращал внимания. Я тихонько отъехал и оглянулся: толпа на тротуаре увеличивалась – мой вопрос вызвал эмоциональный взрыв всего квартала.
   Удивительный город Одесса! Здесь улыбаются даже памятники, а остротами здесь обмениваются, как сигаретами. Сюда, как в Клондайк за золотом, приезжают добывать юмор. Причём его не приходится собирать по крупицам – прямо на улицах спотыкаешься о самородки.
   Зайдя в парикмахерскую подстричься, я услышал, как мастер спросил у сидящего в кресле клиента:
   – Вас подушить?
   Тот мгновенно отреагировал:
   – Духами или руками?
   Здесь даже дети – это не просто дети, это одесские дети. Вспоминаю сценку подсмотренную в одном из дворов. Две девочки лепили песочные бабки. Потом старшая предложила младшей:
   – Давай играть в телевизор.
   – Давай, – охотно согласилась та. – Я буду телевизор, ты меня включай, а я стану дергаться.
   Она вытянула руки по швам и замерла в ожидании. Старшая приблизилась к ней и сзади крутанула пальцами, прищёлкнув. Младшая продолжала стоять без движения.
   – Я уже включила, – сообщила старшая, – почему ты не дергаешься?
   – Я нагреваюсь.
   Медициной установлено, что у каждого одессита в крови наряду с гемоглобином содержится большой процент юмора. Поэтому весёлый праздник «Юморина» мог родиться только в Одессе!

Биография «Юморины»

   В Одессе говорят: талант, как деньги: если есть – так есть, если нет – так нет.
   Талант одесской команды КВН образца 70-х годов был общепризнан. По чьему-то указанию «сверху» кавээновский экран погас. Но команда оставалась. Был опыт, накопленный во время весёлых баталий, ещё не распался сложившийся авторский коллектив, а капитаны Валерий Хаит и Юрий Макаров были переполнены взрывной, искромётной энергией. Тогда и возникла идея создать Праздник Веселья, приуроченный к первому апреля – Дню Смеха и дню рождения Николая Васильевича Гоголя.
   Инициаторами стали оба капитана, авторская группа во главе с журналистом Семёном Лившиным, режиссер Олег Сташкевич и художник Аркадий Цыкун. (Он и придумал ставшую впоследствии популярной эмблему «Веселого морячка».)
   Со своими предложениями они пришли в горсовет. Люди, встретившие их, были заняты всякими серьёзными делами, но у них был талант подхватывать хорошие идеи. А если талант есть, так он есть… и так далее (смотрите начало). Предложение было принято. Праздник решили назвать «Юмориной» – по аналогии с уже существующими «Киномориной» и «Фотомориной» (фестивалем и выставкой, посвященными морю).
   И новый праздник стал расти и развиваться. На первой же «Юморине» 1973 года Газовый переулок переименовали в улицу Ильфа и Петрова и провели первый автопробег старых автомобилей на приз «Антилопы-гну». Лучшим лозунгом был признан такой: «Одессит, стой! Подумай: все ли ты сделал для появления в городе миллионного жителя?..».
   «Юморина-74» собрала уже довольно много гостей: представителей газет и журналов, радио и телевидения. Прибыла и делегация из Габрово. Все гости единодушно отметили успех молодёжного карнавального шествия, автопробега старых машин, весёлых концертов и остроумных конкурсов.
   «Юморина-75» прибавила к этим мероприятиям и шуточный заплыв одесских «моржей», и заключительный театрализованный праздник на стадионе «Черноморец», собравший рекордное число зрителей – 43 тысячи. Там проводились финиши автопробега и шествия: концерт московских, киевских, литовских и одесских мастеров эстрады; комический футбол между командами «Черноморец» и сборной одесских театров; эстафета памяти М. С. Паниковского – победитель получил живого гуся Прохора. Было много забавных зрительских конкурсов. Например, женщина, предъявившая фотографию любимой свекрови, могла тут же получить стиральную машину. (Для справки: приз никто так и не получил.)
   Во всех рабочих клубах и дворцах культуры прошли концерты, вечера смеха; в Доме актера – выставка карикатур и конкурс юмористических рисунков; во Дворце студентов – премьера самодеятельного театра весёлых и находчивых «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
   «Юморина-76» – это ещё и торжественное открытие у памятника Дюку Ришелье, который по этому случаю надел на себя спасательный круг, и праздник улицы Ильфа и Петрова, и выставка детских рисунков на асфальте, и «Кино-юморина» – показ старых и новых кинокомедий, мультфильмов, «Фитилей», «Ералашей», и виртуозное вождение «Запорожца», съехавшего вниз по Потёмкинской лестнице…
   Уже из перечисленного выше видно, как «Весёлый морячок» завоевывал всё большую аудиторию, вовлекая в фестиваль смеха всё больше и больше участников. В 1975–1976 годах под его напором дрогнула и одесская промышленность. Появились майонез, пиво, минеральная вода, кошельки, платочки, шапочки с эмблемами «Юморины». В коробках с конфетами и сигаретами, в книгах и даже в пачках лотерейных билетов можно было обнаружить цветные картинки с юмористическими рисунками…
   Итак, «Юморина» стремительно выросла из коротких самодеятельных штанишек. Нужны были штатные работники и специальные ассигнования, которые бы немедленно окупились: продажа билетов на концерты, проспектов, сувениров… А если б ещё шире и разумней использовать выступления популярных гостей! Но… Опять «но»!..
   Эти непредвиденные заботы напугали отцов города. И потом, к чему такое скопление юмористов, сатириков, комедиантов – как бы чего не случилось! Как этого избежать? Очень просто, старым проверенным способом: «Не пущать!». И «Юморину» закрыли. И умер весёлый новорождённый праздник, и разлетелись крупицы остроумия, выдумки, шутки, афоризмы, так и не собранные воедино. А как была бы популярна такая книга! (С улыбкой вспоминаю ещё один из лозунгов, который выкрикивал инспектор Одесского ГАИ: «Водитель, помни: пешеход быстро соображает, но медленно бегает!») И как нужен такой истинно народный праздник, подтверждающий оптимизм и здоровье народа! И где ж ему быть, как не в этом городе, напоённом солнцем и смехом.
   Ведь юмор, как море: если есть – так есть, а если нет – так приезжайте в Одессу!

Сервиз на шестьсот персон

   Александр Моисеевич Белый, по профессии электромеханик, через всю жизнь пронёс одну, но пламенную страсть: ездил по стране, собирал русский фарфор. На это уходили зарплата, отпускные, премиальные. По отзывам специалистов, его коллекция уникальна. Она насчитывала четыреста двадцать ценнейших экспонатов, начиная с фарфора Гарднера (XVIII век). Всё это богатство размещалось в одной комнате одесской квартиры. Последние десять лет Александр Моисеевич боролся с городом, пытаясь подарить ему свою коллекцию. Город-герой Одесса выстояла и от подарка отбилась. А Ильичёвск его принял, и здесь открылся Музей русского фарфора. Директором назначен Александр Белый. Он и его жена, художница Евгения Борисовна Зильберт, оставили квартиру в Одессе и переехали в Ильичёвск, живут при музее.
   Белый сильно хромает: на лестнице поскользнулся, а в руках была ваза. Катился по ступенькам, держа вазу на вытянутых руках. Вазу спас, а ногу поломал. Оправдывается:
   – Это же первая половина XIX века, голубая эмаль. (Помните Брэдбери: «Хотите всю жизнь не работать – влюбитесь»)…
   Неохота уезжать от этих удивительных людей – одесситов, но… Надо отрабатывать командировку!.. Вперёд в Крым, через Херсон!

Готовый фельетон

   В Херсоне, я остановился в гостинице «Киев» и прожил там двое суток. Вспоминаю об этом, поёживаясь.
   Швейцар смотрел на всех враждебно и подозрительно, как на пока ещё неразоблачённых шпионов. Лифт работал так, что хотелось встать ночью и перерезать ему тросы: я три раза застревал в этом висячем гробу. Горничные перекрикивались из конца в конец коридора, как гренадеры, заблудившиеся в лесу. В буфетах было грязно, в номерах – пыльно. В голову пришло перефразированное название известного фильма: «Никто не хотел убирать».
   И ещё!
   Архитекторы запроектировали вход из вестибюля в ресторан для удобства проживающих. (Такие входы есть во всех нормальных отелях.) Так вот, эта дверь в гостинице была заперта навечно. Ресторан был замурован, как гробница… Словом, это был готовый фельетон – только бери и записывай, что тогда я и сделал…

Двадцать лет спустя:

   Прошло несколько лет и детская студия «Флоричика» под руководством Виктории Барбе стала творческим подразделением киностудии «Молдова-Филм». Во всех фильмах «Флоричики» Виктория Барбэ выступала как художественный руководитель, режиссёр и сценарист (иногда совместно с мужем, Иосифом Барбэ). Множество мультфильмов, родившихся в этом подразделении, получали почётные международные награды. Параллельно Виктория Ивановна являлась и президентом Центра детского анимационного творчества «Флоричика». В 2001 году, в Токио, она получила заслуженный всей её жизнью приз: «За выдающиеся успехи в эстетическом и нравственном воспитании детей средствами кино»… И снова Брэдбэри: «Хотите никогда не работать – влюбитесь в то, что вы делаете!»
   После появления на страницах газеты моего очерка о совхозе «Нистру» и о его директоре, в редакцию сразу же стали приходить письма от коллег Агение, возмущённых тем, что я написал о нём, а не о них, и перечисляли всё его «пороки». Потом пришло письмо из какого-то руководящего органа, недовольного, что с ними «не посоветовались», мол, у нас есть более «рекомендованные» кандидатуры. И тогда я точно понял, что Агение – воистину, Личность, потому что, к большому сожалению, величину личности можно всегда определить по количеству завистников и недоброжелателей.
//-- * * * --//
   Криковское хранилище ранее охранялось, как военная база. С приходом перестройки поняли, чтополитика открытых дверей может приносить предприятию дополнительную прибыль – и распахнулись двери, и подземелье заполнилось многочисленными гостями, делегациями и туристами. Здесь главное – не заблудиться, как это когда-то случилось с Юрием Гагариным – прошло много времени, пока его отыскали. Рассказывали, что он потом оправдывался: «Мне было проще оторваться от Земли, чем выйти из Криковского лабиринта»… (Помните «Собрание на винзаводе», у Жванецкого: «Артисты, приглашённые нами на Первое мая, до сих пор не ушли, третий день ищем»)… И это не мудрено: сто двадцать километров подземных улиц!.. Поэтому экскурсанты путешествуют только с сопровождающими. Можно пешком, а можно на автомобиле, с остановками на развилках, чтобы продегустировать несколько фирменных сортов вин. Помимо дегустации, можно ещё увезти оттуда сувенир: пару бутылок шампанского в подарочной упаковке.
   В 2002 году Криковские подвалы были признаны национальным достоянием страны, поэтому ни продаже, ни приватизации не подлежат, разрешается только арендовать ячейку для хранения собственных вин, и многие олигархи используют эту возможность.
   Помимо вин своего винзавода, в Криковских подвалах собрана Национальная коллекция вин всей Молдовы и хранятся вина со всего мира, один миллион двести тысяч экземпляров. Там есть и просто старые вина Европы из известных французских, итальянских, испанских винодельческих хозяйств, и совершенно уникальные раритеты с необыкновенной историей.
   Основу «европейской коллекции» составила так называемая «коллекция Геринга». Толстый гурман Геринг разбирался в винах, был поклонником бордо, и не только: в его погребе были найдены элитные мозельские, рейнские, бургундские, португальские портвейны и другие вина, датированные первой половиной 20-го века, всего 10 тысяч бутылок.
   Но самый знаменитый экспонат Криковской коллекции – это бутылка красного пасхального иерусалимского вина, произведенного в Палестине в 1902 году, в небольшой еврейской общине. Эту знаменитую бутылку, хранящуюся под стеклянным колпаком, пытались выкупить у дирекции винохранилища за сто тысяч долларов, пытались многократно, но безуспешно.
//-- * * * --//
   Каждый раз, приезжая в Одессу, к великой своей радости убеждаюсь, что разговоры, мол, «истинных одесситов уже не осталось, не та уже Одесса, не та», абсолютно не соответствуют действительности: та Одесса, та!.. И доказательством этого служит возродившаяся и процветающая «Юморина».
   Когда-то открытие праздника начиналось с разрезания ленточки у входа на Потёмкинскую лестницу. Сегодня традицией стало начинать Юморину в Саду Скульптур открытием очередного памятника герою или символу «Южной Пальмиры». Начало этому Саду Скульптур много лет назад положил памятник Рабиновичу – герою одесских анекдотов. Позже там были увековечены экипаж «Антилопы-гну», Ильф и Петров, Михаил Жванецкий, Владимир Высоцкий, Костя-моряк и многие другие выдающиеся люди и литературные персонажи. А поскольку у одесситов ещё немало своих земляков и любимых героев, которых нужно сохранить для будущих поколений – поэтому Саду Скульптур расти ещё и расти.
   С каждым годом «Юморина» обогащается новыми придумками и находками:
   Международный фестиваль клоунов – «Комедиада» с участием лучших комиков и мимов Польши, России, Бельгии, Нидерландов, Израиля, Германии, США, Франции и Украины…
   Колонны рок-фестиваля во главе с «живой» электрогитарой…
   Юморина для детей под названием «Юморинка»…
   Парад невест во главе с громадной девицей из папье-маше…
   Выставка карикатур, на которой представлены работы художников со всего мира…
   Выставка советского плаката…
   Карнавал на Приморском бульваре и там же «Ди-джей-парад» и гала-концерт звезд эстрады. (Над сценами установлены огромные экраны, и наблюдать выступления можно и рядом и в сотне метров от них)…
   Различные конкурсы, концерты, шоу и «чисто одесские аттракционы», к примеру, Чемпионат анекдотов и Фестиваль борща – на Греческой и Соборной площадях, а на прославленной Дерибасовской – Всеукраинский конкурс по поеданию традиционного одесского блюда – фаршированной рыбы. Участники этого состязания должны, на скорость, съесть полтора килограмма рыбы, приготовленной по самому популярному еврейскому рецепту. Победитель получает в качестве приза поездку в США на уже Всемирный чемпионат по поеданию фаршированной рыбы…
   И в десять вечера – финальный праздничный фейерверк…
   И, представьте себе, во всём этом «безобразии» участвует и мэр города, и депутаты, и журналисты, и актёры, и ревизоры, и милиция…
   Повторяю: юмор, как море: если есть, так есть, а если нет – приезжайте в Одессу!
//-- * * * --//
   До конца своих дней Александр Моисеевич Белый, почётный гражданин города, был бессменным директором этого музея. Он потратил все силы на то, чтобы музей, который родился в трёхкомнатной квартире, в подвале, приспособленном под экспозицию, стал уникальным и всемирно известным. Благодаря дополнительным дарениям при жизни и завещанным после смерти, сегодня музейное собрание хранит восемьсот предметов из его коллекции.
   За время существования музея его посетили тысячи ильичёвцев и гостей города. О музее писали не только в украинских, но и в центральных газетах СССР и в других странах. Ильичёвский музей стал одним из первых в стране музеев личных коллекций. Собрание фарфора такой художественной ценности – большая редкость. Оно уникально. Только бесконечно увлечённый коллекционер, способный подчинить свою жизнь любимому делу, мог создать такой музей.
   После смерти Белого, его жена, Евгения Борисовна Зильберт, подхватила эстафету и продолжила его благородное дело. По её завещанию музею перешли в дар и антикварная мебель семьи, и библиотека, и картины самой художницы.
   Ильичёвскому музею абсолютно заслуженно присвоено имя его создателя – Александра Моисеевича Белого.
//-- * * * --//
   И снова Херсон, но я уже в другой гостинице – «Затерянный мир». С опаской вхожу в вестибюль, потом в номер, потом в ресторан – и на лице появляется довольная улыбка: чисто, приятно, уютно. Дежурный не бросился на меня, а дружелюбно поприветствовал. В номере было убрано, в ванной так чисто, что хотелось тут же, не раздеваясь, встать под душ. Горничные не аукались, а тихо, бесшумно убирали. Теперь уже вспомнилось ещё одно классическое название: «Убирающий лебедь»… Вообще, за эти двадцать лет в гостиницах Украины произошли разительные перемены, и в Киеве, и в Одессе, и в Харькове…
   В Харькове я остановился в небольшой гостинице, которая называлась «Чичиков». В уютном номере, у кровати на тумбочке лежала книжка в тёмном переплёте, подумал: библия. Подошёл, взял в руки – Гоголь, «Мёртвые души». Приятный сюрприз!
   Через три дня, покидая гостиницу, внизу в вестибюле искренне поблагодарил дежурных:
   – Молодцы! Вы это хорошо придумали – давно собирался перечитать Гоголя.
   Они довольны, улыбаются.
   – Мы рады, что вам понравилось. Вы её взяли с собой?
   – Что вы! Я не выношу из номера чужие вещи.
   – Но это же специально для наших гостей, на память!
   Один из дежурных помчался в мой бывший номер, вернулся и вручил мне книжку. Сейчас она стоит у меня на полке и напоминает об этой уютной и гостеприимной гостинице…
   И ещё, не могу не отметить: во всех гостиницах хорошие разнообразные завтраки, «шведский стол» на любой вкус. И при этом, всюду официанты предлагали: «Не хотите ли каши?» – сказался наплыв иностранцев, среди которых много англичан.
   Я не удивлюсь, если очень скоро, ставя перед посетителем тарелку с кашей, официанты будут произносить традиционное: «Овсянка, сэр!».
//-- * * * --//
   С великой радостью как писатель и с нескрываемой грустью как автомобилист, сообщаю, что вскоре после моего репортажа въезд в Ялту иногородним машинам был запрещен.
   Больше того: в Крыму сейчас создана антитабачная ассоциация, которая пытается осуществить проект «Крым без табачного дыма». Она формирует общественное мнение за здоровый образ жизни и добивается запрета на курение в кафе, барах, ресторанах, но…
   На одной из заправок я заскочил в маленькое кафе и спросил у официанта, что он делает, если посетитель берет сигарету. Он ответил:
   – Подхожу и строго предупреждаю: «У нас не курят».
   – А если все же он продолжает курить?
   – Тогда ставлю ему на стол пепельницу.

Животные-горожане. (Привал между главами)

   Как часто, колеся по нашим дорогам, я притормаживаю и объезжаю сбитые машинами бездыханные собачьи тела. Часто, очень часто.
   А дороги у нас длинные, тысячи и тысячи километров, – вот и пересчитайте, сколько это будет собако-смертей! А на дорогах Польши, Чехословакии, Германии не встретишь собачьих трупов. Почему так? Неужели у них нет бездомных животных?..
   – Нет, – ответил мне на этот вопрос Йорг. – Собаки и кошки у нас очень ценятся. Если хотят сделать дорогой подарок, дарят щенка или котёнка.
   – И у вас никогда не было бродячих собак?
   – Были. После войны. Расплодились и одичали. Некоторые даже на людей бросались.
   – Как же вы решили эту проблему? Уничтожали?.. Йорг посмотрел на меня с нескрываемой укоризной за такое предположение. И рассказал, что бездомным собакам и кошкам подкидывали пищу с лекарствами, прерывающими беременность, – они не размножались и через несколько лет исчезли: часть из них стали домашними, остальные умерли естественной смертью… Я вспомнил наши будки, набитые по-детски плачущими четвероногими, вздохнул и перевёл разговор. Это было тогда, в Берлине. А сейчас, на привале, я хочу вернуться к этой наболевшей теме: как мы относимся к братьям нашим меньшим, как им живётся в наших больших и малых, переполненных проблемами городах?..
   Вспоминаю, как сколько-то лет назад по очередному указанию «сверху» лошади «изгонялись» из нашего сельского хозяйства, и колхозники, не имея душевных сил везти их на мясокомбинаты, выпускали лошадей на волю. Они забредали в города. Их и тут полагалось ловить и отвозить по назначению, но многие горожане, особенно школьники, скрывали четвероногих бродяг в зданиях, приготовленных под снос, в полуразвалившихся сараях. Устраивали им навесы в пригородных лесах и рощах.
   Одна старушка из деревни, работающая дворником, несколько недель вместе с ребятней прятала забредшего в Киев старого гнедого беглеца. Днём он скрывался в тесной каморке мусоросборника, куда буквально втискивался, а к ночи его выводили погулять. Пока он дышал воздухом, старушка подставляла под мусоропровод контейнеры, вытаскивала их, затем «конспиратора» снова заводили в эту импровизированную конюшню. В город конь вошёл – кожа да кости, а спустя несколько недель округлился на вкусном угощении, которым его потчевали почти все жильцы девятиэтажного дома. Когда он отъелся, отдохнул и даже помолодел, пришли руководящие дяди из домоуправления и увели гнедого под плач детворы и причитания старушки.
   А как было бы здорово, если бы эти, доработавшие до старости, умницы-лошадки доживали свой век на пришкольных участках, радуя детей своим присутствием, пробуждая любовь к природе, доброту и человечность. Да, да, именно человечность, потому что первый кусок хлеба, отданный животному, – это первый шаг ребенка к великому званию: Человек. Не случайно фашисты, готовя в командах «гитлерюгенд» будущих палачей, заставляли каждого сначала вырастить кролика, апотом собственноручно его умертвить, понимая, что убийство животного – первый шаг к убийству человека.
   В одном киносценарии я нафантазировал город моей мечты, где по улицам, не обижая друг друга, прогуливаются люди и животные: студенты, зебры, мамаши с детьми, косули, пенсионеры, павлины, военные, утки с выводками утят. А по мостовым скачут на лошадях инженеры с рейсшинами на боку. На троллейбусной остановке кого-то поджидает верблюд, нагруженный авоськами. По балконам, увитым диким виноградом, как по лианам, прыгают обезьяны. Поливальные машины разбрызгивают по бульварам каскады зерна, к которому слетаются воробьи, синицы, щеглы, попугаи. У киосков с мороженым в очереди стоят пионеры и пингвины…
   Да, пока это – наивная фантазия. Но я верю: когда мы перестанем покорять природу, а начнем её уважать, любить и мирно сосуществовать с ней, когда поймем, что наши меньшие братья – не двоюродные, а родные, тогда такая утопия может стать реальностью. Ведь есть уже заповедные леса, заповедные горы, заповедные пустыни – почему же не быть и заповедным городам? Животные и сейчас живут с нами рядом, но не на равных – без прав и охранных грамот, отданные не только нашей доброте, но и нашей жестокости и равнодушию. А ведь животные в городе – это целый пласт жизни: судьбы, характеры, драмы и трагедии. Я знаю много историй о наших четвероногих и крылатых согражданах – несколько из них сейчас расскажу.
   У меня был кот, старый, потертый, потрёпанный. Его звали Виля. Всю свою жизнь он провёл накрышах и чердаках в окружении мурлыкающих поклонниц и шипящих соперников. Он умел драться, был весь в шрамах, с оторванным ухом. Однажды я наблюдал, как он эффектно, по-мушкетерски, раскидал трёх своих противников.
   Проведя бурную неделю драк и любви, он возвращался домой, дня два отлеживался на кухне и снова мчался на поиски приключений. С годами он обрюзг, обленился и уже большую часть времени проводил на кухне. Он вообще уже не бегал бы на чердак, но ему приходилось поддерживать прежнюю репутацию. Когда на чёрном ходу раздавалось нежное призывное мяуканье, Виля прикрывал голову лапой и делал вид, что не слышит… Если нежные призывы не прекращались и кот видел, что я за ним наблюдаю, он нехотя вставал, потягивался и тоскливо направлялся к двери.
   Он был бы счастлив, если б я не открыл ему или хотя бы стал его отговаривать. Но я всегда завидовал его успеху, поэтому безжалостно распахивал перед ним дверь – и он вынужден был влипать в очередную амурную историю. Я назвал кота Вилей в честь моего школьного приятеля, которого он очень напоминал и в период своей бурной молодости и тогда, когда оба они донжуанствовали уже по инерции.
   Погиб мой кот красиво, по-мужски: местные коты, которым надоело его лидерство, объединились и устроили ему засаду. Виля дрался, как Д'Артаньян: половину из них раскидал и изувечил, но силы были не равны, его смертельно покусали. На последнем издыхании он добрался до пятого этажа и испустил дух под нашей дверью.
   Мы с сыном похоронили его за гаражами и на его могиле посадили маленький тополёк, который вскоре вырос и устремился к небу.
   С тех пор прошло много лет. Но когда я сейчас слышу за окнами кошачьи вопли, я понимаю, что это кошки уже новых поколений оплакивают Вилю, мужественного рыцаря и отважного любовника, оплакивают качества, которые сегодня так редки, увы, не только в кошачьем мире.
   Когда Виля жил у нас, дочь была ещё очень маленькой, я водил ее в садик на соседнюю улицу. Этим садиком много лет заведовала старая, опытная Клавдия Михайловна. Она обожала детей и была беспощадна с подчинёнными. Её хриплый голос всё время кого-нибудь распекал.
   Летом садик выехал на загородную дачу. Там, на хоздворе, прогуливались несколько индюшек во главе с важным руководящим индюком. Он считал себя здесь самым главным и следил за порядком.
   Когда Клавдия Михайловна стала распекать кого-то из воспитательниц, индюк бросился к ней, стал напротив, надулся и заорал, стараясь её перекричать: «Балды-балды-балды!..» Клавдия Михайловна прибавила голос, чтобы «перекрыть» индюка, но он в свою очередь забалдычил ещё громче. Заведующая прервала свою нотацию, поскольку её воспитательный эффект был явно сорван, и стала гоняться за критиканом. Он от неё удрал, но, как писал Михаил Зощенко об одном из своих героев, «затаил хамство». Стоило Клавдии Михайловне повысить голос, индюк из любого конца двора стремглав мчался к ней и передразнивал её своим пронзительным «балды-балды». Кончилось это трагически для индюка: Клавдия Михайловна приказала его зарезать. Но кричать на воспитательниц с тех пор перестала. Так непокорный индюк хотя и посмертно, но добился педагогической победы!..
   И ещё одна трогательная история.
   В квартире жила старая глухая пуделица и маленький волнистый попугай, который знал много слов и довольно внятно их произносил, складывая из них фразы. Он обожал пуделицу, садился к ней на спину, расчёсывал клювом шерсть и, не уставая, говорил ей нежные, ласковые, прекрасные слова:
   – Моя дорогая… Моя любимая… Моя самая хорошая…
   А она лежала, закрыв глаза, в старческой дрёме и ничего не слышала.
   Я наблюдал эту умилительную сцену с великой грустью: как обидно, что самые добрые, самые нужные слова нам говорят, когда мы их уже не слышим!
   Эту историю я вспомнил не случайно: мы сейчас очень много и горячо вещаем о нашей любви к природе – дай бог, чтоб она нас ещё успела услышать!
   Недавно из подмосковного леса в город забежал лосёнок. Он мчался по улицам, а за ним неслась толпа, люди кричали и размахивали руками, очевидно, от удивления, от радости, от восторга.
   Одни отставали, подключались новые, бежали следом, как эстафету, передавая его друг другу. На одной из улиц загнанный лосёнок рухнул замертво… Никто не хотел его убить. Над ним стояли в раскаянии, жалели, кто-то даже плакал. Никто не хотел, но загнали до смерти.
   Этот случай может стать эпиграфом к рассказу о нашем отношении к природе: не хотим, не специально, не по злому умыслу – но губим, губим, губим. И летят под колеса нашей урбанизации тёплые, преданные тела. Сколько легенд о собачьей верности передаются из поколения в поколение, в скольких песнях воспеты беззаветная собачья храбрость и преданность человеку!..
   Так почему же столько бездомных псов слоняются по нашим улицам?..
   Почему столько собачьих трупов на наших дорогах?!
   Поляки говорят: «Неправда, что любовь нельзя купить за деньги, – купите собаку!» И хочется крикнуть на всю страну: кому не нужна эта любовь – не покупайте!
   А купив, не выгоняйте из дому пинком под зад!
   А если ваши пути пересекутся – притормозите, не сбивайте их колесами машин!..
   Потому что при виде этих бездыханных собачьих тел польская поговорка начинает звучать зловещё: «Неправда, что любовь нельзя убить, – убейте собаку!»

Глава четвёртая. Трое в одной машине без собаки

   Мы едем в Германию: я, жена Майя и дочка Маша.
   У въезда в Брест нас остановил какой-то паренёк:
   – Подвези!.. Во Дворец бракосочетания!.. Скорей!.. Опаздываю!
   – Расписываться?
   – Нет, забрать заявление!
   Я спешил в таможню, я не мог его подвезти. Меня до сих пор мучает совесть: наверное, ему всё-таки пришлось жениться.
   Слева от дороги промелькнул пруд, над ним кружилось огромное количество чаек-рыболовов. На берегу стоял автобус с тремя красными звёздочками на борту. Моя дочь в детстве была уверена, что звёзды на автобусе означают количество сбитых пешеходов.
   Заполненная декларация, таможенные формальности – и мы пересекаем границу с Польшей.
   Первая улыбка: «Деревня под названием «Кукурики»». Появилось много велосипедистов и велосипедисток. Ездят в любом возрасте и в любом весе. Впереди оказалась дама таких габаритов, что не обгонишь: дорога перекрыта.
   Навстречу грустная лошадь везла побитый «Фиат». Грустный владелец грустно выглядывал из кабины.
   Дорогу перебежал рыжий пёс. Я привстал от удивления: «Опять!» Я на трассе шел с максимальной скоростью, а этот Рыжик, как бы издеваясь над техникой, уже дважды перебегал мне дорогу – под Ровно и под Ковелем. Как он умудрялся обгонять машину?! Почему его не штрафовали за превышение скорости?.. Наверное, у него есть связи в ГАИ…
   Когда проезжаешь большие и маленькие польские города, обращаешь внимание на количество цветов. Цветочные магазины, киоски, продавщицы с букетами и букетиками. Хлеб и молоко продаются с семи часов утра, а цветы – с половины седьмого. Когда-то в одном из юмористических рассказов я изобразил идиллическую картинку – как мужчины по утрам, перед работой, стоят в очереди за цветами, а те, у кого не хватает на целый букет, скидываются на троих…
   Проезжая Польшу, я понял, что был недалёк от истины.

Дорогие мои дороги!

   Дороги в Германии – предмет моей зависти как автомобилиста: гладкие, широкие, ухоженные – мчись через всю страну по бетонному монолиту без единого пересечения… Покрытие чистое, обочины подметены, трава причёсана – будто перед вами бежит уборщица с мокрой тряпкой и веником. Через каждые двадцать – тридцать километров – места отдыха, стоянки для машин… Но особенная благодарность – за указатели. Их миллион. О каждом повороте они вас предупреждают трижды, четырежды, а иногда и по пять раз. Даже такой рассеянный и невнимательный водитель, как я, вынужден заметить предупреждение и свернуть там, где надо.
   Мимо проносятся мотоциклисты в ярких шлемах и комбинезонах – жёлтых, красных, оранжевых, похожие на космонавтов – кажется, что вот-вот взлетят. Часто обгоняю огромные рефрижераторы из России, сигналю и радуюсь, получив ответное приветствие. Дочь подсмеивается над моей вдруг проснувшейся сентиментальностью, а я продолжаю сигналить.
   Я мчусь по этим прекрасным дорогам с огромным удовольствием и благодарностью за заботу обо мне, автомобилисте. Хочется соблюдать все правила, быть удивительно дисциплинированным, аккуратным, примерным, чтобы ни в коем случае не огорчать местную автоинспекцию!

Как надо парковаться

   Берлин утопает в сирени. А по этому сиреневому морю, как белые паруса, проплывают белые лошади, запряженные в белые фаэтоны, а на козлах – кучера во всем белом и в белых цилиндрах – свадьбы!..
   Коринтштрассе, улица, где живут мои друзья Йорг и Людмила, – небольшая, её, нет на плане Берлина. Спрашиваю у встречных. Молодая пара, грузившая в машину дачные принадлежности, меняет свой маршрут и указывает дорогу. И хотя это не близко – довозят нас до самого дома. Это первая встреча с приветливостью берлинцев. В дальнейшем я постоянно испытывал на себе их вежливость и доброжелательность. Стоило мне спросить у кого-нибудь дорогу, как сразу собиралась толпа, и с одесским темпераментом каждый указывал самый краткий путь – чертили планы, дарили карту с проложенным маршрутом. А однажды какой-то пожилой мужчина просто подсел к нам и, как лоцман, провёл машину к месту назначения. Правда, я проявил встречную галантность и отвёз его обратно. Уверенный, что уж теперь-то я знаю дорогу, он со спокойной совестью откланялся. Я же после двойного путешествия окончательно запутался и, если бы не жена, до сих пор бы ещё петлял по улицам Берлина.
   Дело в том, что я очень рассеян, ещё с детства. Когда мама просила принести из кухни чайник, я притаскивал ей табуретку. О моей рассеянности среди моих друзей ходили легенды, которые произрастали из жизненных ситуаций. К примеру, об одной из них поведаю.
   Как-то, приехав отдыхать в Пярну с женой и с дочкой, и сняв там квартиру, я пошёл на междугороднюю станцию, чтобы позвонить маме (Увы, тогда ещё не было мобильников, а квартира была без телефона). Пока дожидался разговора, стемнело. Прохожих было мало. Спросил у одного, у второго, как пройти на улицу Кингисеппа – оба неприветливо буркнули «Не знаю» (Там не очень любили приезжих из России). Я разозлился и решил: не буду унижаться, возьму такси, назову адрес, и меня привезут. Полчаса бродил по городу, искал стоянку такси, ещё полчаса простоял в очереди.
   Когда я сел в машину и назвал адрес, пожилой водитель обернулся и спросил «Вы это серьёзно?» Я ответил утвердительно. Тогда он проехал метров пятьдесят, свернул за угол, остановился и сообщил: «Вы прибыли» – оказалось, всё это время я простоял рядом со своим домом… Комментарии излишни, правда?.. Поэтому, отправляя меня в заграничную командировку на машине, заместитель редактора газеты «Советская Культура» Дмитрий Мамлеев настаивал, чтобы я ехал с моей женой Майей. Объяснял так: «Мне репортаж о Берлине нужен к двадцатому числу а без Майи ты вместо Германии попадёшь в Австралию!»…
   И, поверьте, он был не так уж неправ.

Должен ли мужчина стряпать?

   В Германию нельзя приезжать с женой – она сразу начинает требовать особо внимательного отношения к себе, потому что здесь муж ежедневно приносит домой цветы, ни с того ни с сего (на мой взгляд) говорит жене комплименты, бережно поддерживает её на улице, нежно целует даже в общественных местах (где прославленная немецкая сдержанность?!).
   Семья – это главное. В субботу и воскресенье мужчина отключает дома телефон и целиком посвящает себя семье. Воскресные развлечения и отдых коллективно обсуждаются и планируются заранее: театры, музеи, зоопарк, выставки, прогулки…
   Пишу, а самого мучает совесть: вспоминаю, как мало времени я посвящаю своей маленькой дочери («И жене, и жене!» – добавила жена, прочитав эти строки). Я или в отъезде, или заканчиваю срочную работу, или теряю время на одном из бесконечных худсоветов.
   – Подари мне свою фотографию, – в прошлом году попросила дочь, – чтоб я знала, что у меня есть папа.
   Смеясь, я достал большое фото, надписал: «Это папа» и поставил под стекло в книжном шкафу у неё в комнате. Фотография до сих пор стоит вместо живого папы… Но это – лирическое отступление. Продолжаю свой репортаж дальше.
   …Вместе готовят воскресный праздничный обед, и муж помогает жене варить, печь, жарить. На мой взгляд, это уже просто вредный обычай, потому что мужчина постепенно привыкает возиться на кухне. Например, Йорг полюбил стряпать, он просто священнодействовал с кастрюлями. У него есть десятки кулинарных книг и сотни всевозможных приправ и специй. Бесконечно добрый человек, он, не задумываясь, может подарить самую дорогую вещь, отдать свою самую любимую одежду, но вот этими приправами он безумно дорожит и трясется над ними, как скупой рыцарь над сокровищами. Когда на прощание он сунул мне в руку какую-то адскую присыпку, от которой глаза немедленно выскакивают из орбит, Людмила была потрясена этой высшей формой проявления его любви к нам.
   Воскресный обед – это ритуал, это священнодействие: лучшая посуда, красивые салфетки, горящие свечи, музыка… Йорг тщеславен, он любит, чтобы блюда, приготовленные им, все хором хвалили и говорили ему комплименты. Этим пользуется его дочка Ирэна, когда не хочет есть (а есть она никогда не хочет). Девятилетняя хитрюга выдаёт целый монолог о том, какое потрясающее жаркое приготовил папа, как оно ей нравится, в каком она восторге от его вкуса и запаха, и как ей безумно обидно, что именно сегодня она сыта и не может получить удовольствие от этой восхитительной пищи, которую только её папочка умеет так великолепно готовить!.. Растроганный Йорг после этого уже не настаивает, чтобы она ела.
   Ещё одно лирическое отступление, которым я и закончу эту главу.
   Йорг разбил, опрокинул моё представление о «типичном» немецком характере, которое я составил по книгам и кинофильмам. В нём полностью отсутствуют рационализм и сдержанность. Он – эмоциональный, озорной, увлекающийся человек. Утончённое чувство юмора, безукоризненный вкус, обаятельная непосредственность. О его патологической доброте я восторженно всем рассказываю.
   Есть пословица: «Бог парует». Наверное, это правда. Людмила тоже безгранично добра. Круглый год у них гостят по неделям, а то и по месяцам родственники, друзья, приятели, друзья приятелей и приятели друзей. Они принимают всех душевно и искренне, угощают, развлекают, одаривают. Оба безалаберно-непрактичны, без «житейской хватки». Много работают, хорошо зарабатывают (Йорг – режиссер Берлинского телевидения, автор и постановщик киносериалов, Людмила – референт Центрального Дома работников искусств, диктор телевидения, актриса кино и эстрады), но сбережений не имеют – всё уходит на гостей, на приёмы, на «образ жизни»…
   Удивительно нежны друг с другом – вечные молодожёны, ведущие себя, как влюблённые подростки.

Моя подруга Ирэна…

   В Берлине нашу комнату украшали два маленьких флага – СССР и ГДР. Между ними стоял глобус, увенчанный золотой короной, под ним сидел Олимпийский Мишка – это Ирэна подготовила нам встречу. Когда мы вошли, она сыграла марш на флейте.
   Ирэна – удивительное существо, которым я не перестаю восхищаться. В ней одновременно уживаются озорная обезьянка и умудрённый жизнью философ. В свои девять лет она совершенно самостоятельна. Сама с вечера готовит себе платье, бельё, носочки. Сама ездит и в школу, которая находится довольно далеко от дома, и на тренировки. Ходит в магазин, покупает продукты, сдаёт посуду. В школу прибегает на полчаса раньше положенного, для чего Людмиле приходится вставать, чтобы проводить её, не в шесть утра, а в половине шестого. Людмила ворчит, а Ирэна оправдывается:
   – Понимаешь, мутти, целых полчаса я одна во всей школе, я и техничка. Мы открываем все двери, кормим рыбок. Это лучшие минуты моей жизни!
   Я был там. Это прекрасная школа. Группа продлённого дня имеет целый блок из нескольких комнат, в которых дети – полновластные хозяева: сами убирают везде, вплоть до туалетов. Развесили коврики собственного изготовления, картинки, керамику. Сами делают кукол-марионеток и ставят спектакли по собственным сценариям. Выращивают растения, разводят рыб в аквариумах, играют на флейтах. Кто хочет, занимается приготовлением уроков, кто устал, спит. Воспитательница – сама как девчонка, не поучает, не заставляет, а играет с ними, причём, очень искренне, заразительно, как старшая подруга, а может, даже и как младшая.
   Ирэна – великая трагедийная «актриса». Если на Йорга не действуют её лесть и комплименты, то перед каждым обедом разыгрываются спектакли, которым бы позавидовали Эсхил, Софокл и Эврипид, вместе взятые. То у неё начинаются страшные рези в животе – она заламывает руки, корчится, катается по полу… То у неё вдруг, за секунду до еды, появляется на руке синяк, от которого она вот сейчас, сию минуту, немедленно умрёт… То у неё «защёлкивается» челюсть, и она не может жевать – так и сидит весь обед с раскрытым ртом, проявляя удивительную силу воли. (Я попробовал тоже так посидеть, но больше минуты не выдержал.)
   В школе она учит французский язык, дома изучает вьетнамский – сама, по собственной инициативе. В её комнате висит карта Вьетнама. У неё есть соломенная вьетнамская шляпа, которой она очень дорожит.
   Любимый её персонаж – грустный клоун, его изображения висят на всех стенах. Помадой и белилами она рисует на своём лице гримасу и разыгрывает перед нами целые пантомимы. Когда она узнала, что я тоже люблю грустных клоунов, я стал её другом на всю жизнь.
   Однажды я заболел и три дня валялся в постели. Каждый день она приносила мне цветы, купленные на деньги из своей копилки. Потом нарисовала меня в клоунском колпаке и подарила с надписью: «Саша, пожалюста, виздорови». Согласитесь, что после такой просьбы продолжать болеть было бы просто свинством, и я немедленно выздоровел.

…И остальные дети

   В Германии любят детей и заботятся о них, но не сюсюкают, назойливо не опекают, а относятся с уважением и доверием. Дети самостоятельно, без надзора гуляют по улицам, даже малыши. Я видел однажды мальчугана, который прогуливался с соской в зубах, но один, без взрослых. Детей не кутают, а закаляют: летом, даже в прохладную погоду, они ходят в трусиках и майках, купаются в фонтанах (это разрешено), бегают под дождём без зонтиков. Кушать не заставляют – что хочет, то и ест. Поэтому многие дети настолько (по нашим представлениям) худы, что это привело бы в ужас большинство наших мам. Встают очень рано, в шесть утра, но рано и ложатся. Немцы считают, что ранний сон – здоровье. Вечером, без пяти минут семь, на экранах телевизоров появляется симпатичный гном, рассказывает короткую сказку и «посыпает» детям глазки песком, чтобы скорей уснули.
   Разумная, продуманная забота о детях видна во всём. Для яслей выпускают специальные шестиместные коляски, в которых малышей удобно вывозить на прогулку. Игрушки приучают детей к трудовым процессам: игрушечная швейная машинка строчит, стиральная – стирает, а на маленькой сковородке можно пожарить маленькую яичницу.
   Одежда у детей яркая, веселая и, главное, модная, что воспитывает вкус. Тридцатилетняя мама и пятилетняя дочка гуляют в одинаково длинных и узких юбках… У немцев есть обычай: когда ребёнок вырастает, его вещи дарят другому ребёнку, которому они подходят; продать нельзя, выбросить – тоже: хочешь, чтобы твой сын или дочь росли здоровыми, их вещи и игрушки надо дарить.
   В больших детских магазинах, да и в любых центральных универмагах, внизу есть гардероб, где вы можете оставить коляску с ребёнком, а чтобы не перепутали, гардеробщица выдаёт вам номерок, как на пальто. Она же и покачивает малышей, пока мамы делают покупки.
   Ну, а теперь отдельный рассказ о Берлинском дворце пионеров. Это действительно Дворец – огромное современное здание посреди леса. Во дворе – большой открытый бассейн, внутри – ещё два. Спортивный зал, театральный зал, мастерские. Зал Космонавтики, где ребята играют в макетах «Союза» и «Востока». Настоящие тренажёры, на которых мальчишки проверяют себя. Настоящий пульт управления, с телеустановками, тоже настоящими. На каждом этаже бары, с низкими стойками, столиками, стульчиками – здесь можно пообедать, выпить соку или поесть мороженого…
   В субботу и воскресенье кружки не работают, занятий нет. Дворец принадлежит детям: плавай, рисуй, лепи, репетируй – сам, без педагогов. В эти дни взрослых не видно, только у бассейна прогуливается тренер, но не вмешивается ни во что, не делает никаких замечаний – за пловцами наблюдают дежурные мальчишки лет по двенадцать-тринадцать. Два раза в месяц – родительский день. Вместе с папами и мамами дети плавают, прыгают, играют в баскетбол, рисуют картины, катаются по детской железной дороге, которая окольцовывает дворец, вместе обедают.
   В день, когда мы там были, команды юных акробаток, гимнастов и каратистов в огромном фойе демонстрировали свое искусство. Маленькие зрители им аплодировали, маленькие поклонницы вручали букеты цветов будущим чемпионам.
   Со смешанным чувством покидал я этот дворец: было радостно, что сказочная Страна Детства существует, и было грустно, что меня туда уже никогда не примут.

Воскресная прогулка

   В Берлине много дроздов. Город заполнен птицами, с четырёх утра они поют и звенят, как маленькие будильники. Поэтому мы проснулись рано, не дали Йоргу превращать завтрак в ритуальное пиршество (такие завтраки обычно заканчиваются к обеду), быстро собрались и поехали колесить по городу.
   На Клостерштрассе стоит здание Верховного суда. Рядом с ним маленькое кафе, называется «Последняя инстанция». Мы вошли попить кофе. Йорг указал на большую толстую книгу с металлической обложкой, висящую на цепи над стойкой.
   – Что это?
   – Летопись. О завсегдатае этого кафе, самом большом пьянице и гуляке.
   – О, я хочу посмотреть!
   Йорг стал просить, чтобы мне разрешили раскрыть эту книгу. Бармен милостиво кивнул. Я бросился к стойке, с нетерпением откинул тяжелую обложку и… увидел своё изображение – книга состояла из зеркала, и каждый любопытный становился героем летописи…
   Потом мы пили пиво в пивной «Петух Густав». Полюбовавшись рисунками на стенах, которые изображали важных петухов, кумушек-наседок и всякие куриные страсти, направились в Музей марки Бранденбурга.
   Музей построен в начале двадцатого столетия по образцу средневекового замка и посвящён истории и культуре Берлина. Это очень большой музей – в нём сорок два выставочных помещения, огромное собрание художественных сокровищ, от готики до современности.
   В зале механических музыкальных инструментов нам демонстрировали полифон с металлической пластинкой диаметром в один метр, шарманку-карусель, играющие часы. Музыка трогательная, наивная, сентиментальная… Я все ждал, что в танце появится Гретхен. Но вошел Йорг и увёл нас в зал фарфоровых и фаянсовых изделий. Здесь собрана уникальная коллекция поразительной красоты: вазы, фигурки, тарелки. Есть королевский фаянсовый умывальник с таким количеством вензелей и узоров, что просто святотатством было смывать в него грязь, даже королевскую.
   В этом музее у нас вызвала особый интерес небольшая скульптура женщины, несущей на плечах здоровенного детину. Йорг объяснил, что здесь отражена история: когда-то жены спасли своих раненых мужей, унеся их от врагов. Но Людмила заявила, что скульптура очень современна, это про сегодняшних мужчин, которые сидят на шеях у своих жён. Её поддержали моя жена, моя дочь и даже Ирэна. Видя, что мы остались в меньшинстве, Йорг пообещал показать другую скульптуру – где женщина стоит на пьедестале из поверженных мужчин. Наши дамы притихли, мы мирно закончили осмотр и направились к главной цели своего путешествия – Дому-музею Брехта.
   Вообще-то по воскресеньям он закрыт, но нам любезно разрешили его осмотреть. Мы были одни, не торопились, не бегали за экскурсоводом, а медленно ходили по комнатам, как будто пришли в гости к Брехту.
   Дом расположен недалеко от театра, рядом с кладбищем, из окна рабочего кабинета видны памятники и густая тихая зелень – Брехта это успокаивало. Говорят, что дом хранит облик своего хозяина – мы в этом ещё раз убедились. Здесь жил человек огромного трудолюбия, поэт и мыслитель, причём, очень скромный. Простая обстановка, удобная для работы: книжные шкафы, несколько бюро, письменный стол. Белые стены, крашеные полы, на окнах нет штор, чтобы было больше света. Книги, книги, книги – три тысячи пятьсот экземпляров. На стенах – страшные африканские маски, Брехт увлекался ими. Об одной из них даже написал стихотворение «Как трудно быть злым». Я стоял у этой маски Злого и думал, насколько она неестественна здесь, в этом доме, где все пропитано доброй простотой и где жил удивительно щедрый человек.
   Подвал в доме Брехта – это малюсенький ресторан на пять-шесть столиков. Он очень популярен: чтобы попасть сюда, надо записываться за несколько дней. Освещают подвал лампы-софиты, на стенах – эскизы декораций, фотографии Брехта, его семьи, соратников. Меню, в виде театральных программок, предлагает вам блюда, которые Елена Вайгель готовила своему мужу. Она была не только известной актрисой, но и великим кулинаром, поэтому блюд очень много, каждое имеет варианты приготовления, они идут под номерами: например, «Бульон № 4», «Бульон № 8» и так далее. Мы съели несколько «цифр» и убедились, что они очень вкусные, а «Паштет № 12» так понравился нашему прославленному кулинару Йоргу, что он пошёл на кухню и переписал рецепт…

Художник Рольф Хэндлер

   Ступив во двор его дома, сразу понимаешь, что здесь живёт художник: каменные скульптуры, неочищенные от глины, словно только добытые из кургана; металлическая решётка забора начинается почему-то в середине двора и через пять метров обрывается; телега, въехавшая во двор, из которой навсегда выпрягли лошадь, зато на оглобле поселилась деревянная птичка; мини-пруд, заросший камышом, в нём плавают лилии и квакают лягушки… На окнах греются несколько кошек из глины, из дерева. Кошки прогуливаются по дому. Их изображения на картинах, на тарелках, на гобеленах… Когда-то здесь жил и сибирский кот Васька, подарок из России, но недолго: его убил какой-то охотник, никогда не видавший таких пушистых котов, – он решил, что это какой-то диковинный зверь.
   – А собак вы не любите? – спрашиваю я.
   – Собак держат властные люди, привыкшие командовать и подавлять, – отвечает Рольф. – А кошки у тех, кто уважает чужое мнение, ведь кошкой повелевать труднее, чем собакой.
   – Теперь я понимаю, почему ты так любишь собак! – шепнула мне жена.
   Подчеркнуто не расслышав эту реплику, вхожу в дом, рассматриваю картины – они мне очень нравятся. Сюжеты разные, много портретов, пейзажей – в каждом настроение художника: тревога, грусть, ожидание…
   – Не могу писать слишком мажорно. Грустная картина меня поддерживает в жизни, заставляет думать, работать, стремиться.
   – У вас был трудный путь? – спрашивает моя жена.
   Внешне он очень похож на Достоевского. Глаза добрые, усталые. Когда-то его не признавали, не давали ходу, били критическими дубинками. Но он выстоял, окреп, стал популярен. Сейчас много выставок, много заказов, на каждую картину есть покупатель, даже на ту, которая только задумана… Но он продаёт свои работы редко, неохотно.
   – Это мои дети, хочу, чтобы они оставались со мной.
   – У вас был трудный путь? – повторяет свой вопрос моя жена.
   – К счастью, да, – отвечает он.

Маленькая Ирэна и большая кошка

   Пергамский музей – первый архитектурный музей в мире. Входя в него, входишь в окаменевшее прошлое нашей планеты. Вавилонские ворота Иштар, построенные около пятисот восьмидесятого года до нашей эры… Аттическая богиня с гранатом, высотой почти два метра, пролежавшая в свинцовом ящике более двух тысяч лет… Афродита, наступившая на черепаху… Лев с отвалившейся гривой… Собака, пытающаяся почесать свое каменное ухо… И самая большая гордость музея – Пергамский алтарь, который ещё в древности причисляли к чудесам света… Огромный зал, много воздуха, звуки человеческих голосов сливаются в торжественную музыку. Это гимн археологам, архитекторам, строителям, подарившим человечеству возможность наслаждаться шедевром!..
   …Ирэна где-то затерялась в бесчисленных залах Пергамского музея.
   – Найдётся, – спокойно заявила Людмила. – Наверное, присматривает новых кошек…
   Ирэне страшно нравилась скульптура египетской кошки. Гипсовые копии этой кошки продавались здесь же. Кошка была огромная, в полметра высоты, да и стоила довольно дорого. Но Ирэна умоляла папу и маму купить кошку, отказывалась от других игрушек, чтобы сэкономить деньги, сама завела себе копилку. И вот настал радостный день! За кошкой поехали всей семьей и привезли на машине. Затем Ирэна носила её по всей квартире, чтобы та привыкла и почувствовала себя здесь дома. Потом все вместе долго искали для неё место, переставляли мебель, меняли свет… Наконец нашли самое удачное – в углу под торшером. Ирэна каждый день ставит перед ней чашку с молоком, водит гостей знакомиться с кошкой, гладит её, разговаривает с ней… Мы смеёмся, но, честно говоря, кошка настолько хороша, что я тайком тоже не раз поглаживал её по спине.
   …Ирэну мы нашли в Китайском зале. Она, притихшая, сидела на корточках перед огромной вазой из резной слоновой кости – маленький человечек, оглушённый красотой.

Выставка собак и их хозяев

   Ближайшие к парку улицы были превращены в стоянки для автомашин. Автомобили из всех городов стояли на мостовых, тротуарах и газонах, плотно, плечом к плечу, дверца к дверце. Воткнуть туда мою машину было невозможно, даже если её намылить. Я поставил её почти вертикально, на каком-то откосе.
   Парк, где проходила выставка, был заполнен народом: молодёжь, старики, дети, монашки, инвалиды в колясках… Героями праздника были собаки. Для каждой породы был выделен свой ринг, стояли стенды с описанием родословных участниц соревнований. Выдавались специальные лежаки для собак (чтобы лежали не на земле), стояли клетки для молодняка (если хозяева захотят отлучиться). Продавались поводки, ошейники, расчёски, значки, сувениры… Продавались и игрушки для четвероногих: резиновые кости, куклы, мячики… Разноцветные стрелки указывали даже специальные места собачьих «туалетов»… На каждом ринге – своя строгая комиссия. Собак осматривали, ощупывали, замеряли с точностью до сантиметра. Стучали пишущие машинки, печатая протоколы.
   А с какой любовью хозяева стригли, причёсывали, одевали своих питомцев!.. Как взволнованно выходили на ринг!.. А когда надо было пробежать с собакой, хозяин так мчался, что пёс едва поспевал за ним.
   Вообще в Германии очень любят животных. Я не встречал здесь бродячих собак и кошек. Не случайно ежегодные крестины новорожденных медвежат в Берлинском зоопарке – это шумное и весёлое празднество. На одном из них мне удалось побывать.
   Директор зоопарка приветствовал гостей и представил им новорожденных. Известные люди, руководители крупных предприятий – шефы зоопарка, окропили медвежат лимонадом и нарекли их Юли и Кони. Для медвежат был накрыт стол, приготовлена вкусная закуска: бананы, яблоки, морковка, капуста. Операторы снимали их на плёнку, корреспонденты брали интервью – правда, не у них, а у директора зоопарка, которому не впервой отвечать за своих питомцев: он ведёт регулярную передачу по телевидению, его знают и любят, у него берут автографы, и он не менее популярен, чем самые известные киноартисты.
   Вообще, зоопарк – это любимое детище всех берлинцев. Звери живут не в клетках, а в вольерах и павильонах. За ними любовно ухаживают, хорошо кормят. Разыгрывается специальная лотерея в пользу зоопарка, вносятся пожертвования от организаций и отдельных граждан. Различных животных опекают различные учреждения: заводы, фабрики, театры… Даже полиция над кем-то шефствует – кажется, над птичками.

Весёлая ярмарка

   Всю ночь с четверга на пятницу Людмила пекла яблочные пироги.
   – Зачем столько? – удивился я.
   – Буду продавать.
   Я рассмеялся, думая, что она шутит.
   Но назавтра Людмила Мишке, ведущая детских передач Берлинского телевидения, вывезла свой товар на Александерплатц и бойко принялась торговать. И не только она – все сотрудники её редакции весело зазывали прохожих, чмокали губами, облизывали пальчики, рекламируя Людмилину продукцию…
   В этот день, как и в каждую последнюю пятницу августа, в Берлине происходила Ярмарка Солидарности с журналистами развивающихся стран. Собранные деньги идут им в помощь. В эту пятницу редакции всех берлинских газет, журналов, радио и телевидения выходят на Александерплатц, становятся за импровизированные прилавки и торгуют. Чем? Это зависит от их выдумки и изобретательности.
   …Редакцию сатирического журнала «Ойленшпигель» я нашёл по громким выкрикам в мегафон: ответственный секретарь журнала Ганс Чихольд, как заправский зазывала, останавливал прохожих, предлагая им свежие, теплые, только что из типографии, новые журналы. За прилавком стояли авторы этого номера и давали автографы. Рядом с журналами лежало «фирменное» печенье с эмблемой «Ойленшпигеля», специально заказанное редакцией на кондитерской фабрике. И журналы, и печенье пользовались большим спросом – у прилавка толпились покупатели. Но Чихольд, как истинно творческая личность, не успокаивался на достигнутом, а ещё громче выкрикивал в мегафон…
   Журнал «Старт» торговал плакатами с изображениями лошадей, такими яркими и привлекательными, что я не выдержал и купил сразу три. Тут же продавались билеты желающим прокатиться в карете, запряженной двумя пегими лошадками. Можно было и погарцевать верхом – это стоило чуть дороже…
   Редакция журнала «Бауэрцайтунг» привезла попоны, хомуты, крестьянскую утварь. Мне было непонятно, кому в столичном городе все это может понадобиться – но, тем не менее, их охотно покупали… Надо отдать должное берлинцам – они активно участвовали в этой ярмарке: шутили, смеялись, бурно реагировали на каждую интересную затею редакций и покупали всё, вплоть до колеса от телеги – это было проявлением их солидарности с журналистами!..
   Музыкальная редакция радио торговала звуками, в буквальном смысле: на её прилавке стояли в ряд магнитофоны с наушниками. Каждый мог по собственному вкусу выбрать мелодию и послушать её в исполнении самого модного ансамбля. Выбор был безграничный, поэтому у прилавка до позднего вечера стояла очередь меломанов…
   Телередакция «Новости» была не менее изобретательна: она вывезла на площадь телекамеры, установила мониторы – и, кто хотел, тот мог увидеть себя рядом с самыми знаменитыми дикторами страны тут же, на экране…
   А дирекция телепрограмм продавала заставки популярных телепередач и портреты известных персонажей телевидения и кино, всех стран мира. Мне было приятно увидеть там наших неразлучных Волка и Зайца из сериала «Ну, погоди!», которые (честное слово, я объективен!) пользовались повышенным спросом…
   До позднего вечера Александерплатц была заполнена народом, до позднего вечера там шла бойкая, весёлая распродажа…
   Назавтра я встретил ответственного секретаря «Ойленшпигеля» Ганса Чихольда и спросил, какова выручка их редакции.
   – Больше двадцати тысяч! – гордо просипел Чихольд. Громко говорить он не мог, потому что вчера сорвал голос.

Что ещё запомнилось в Берлине

   …Государственная библиотека – гордость Берлина. Фонтан посреди квадратного дворика, старая кладка стен, увитых плющом, каменные скульптуры… Как будто находишься в старинной шкатулке. Вот-вот явится сказочный гном, скомандует – и заиграет волшебная музыка, задвигаются скульптуры, поползёт вверх плющ, засверкают разноцветные струи фонтана…
   …Дворец Республики – современное здание с тёмными стеклами, как будто в солнцезащитных очках. Огромные концертные залы, холлы, бары. Вход свободный, можно прийти в любое время, встретиться с девушкой, посидеть с друзьями или просто спрятаться от дождя, что мы и сделали.
   …Уютный вечер в семье Ганса Чихольда, ответственного секретаря журнала «Ойленшпигель». Его обаятельная жена Зигрид служила нам переводчицей. Так как мы о многом болтали, она была весь вечер под двойной нагрузкой. Потом я рассматривал альбом с надписями и рисунками гостей Чихольдов – своеобразную «Чихоккалу», где много автографов и наших советских писателей и художников-карикатуристов.
   Чихольд, несмотря на солидный возраст, остался мальчишкой. Он затеял с моей тринадцатилетней дочкой Машей игру: все дни изображал влюбленного, который сражён наповал, с первого взгляда, – дарил цветочки, вздыхал, прижимал руку к сердцу… В день отъезда, когда мы уже попрощались и отъехали, он вдруг бросился за машиной с криком «О, Маша, Маша!» и ещё раз поцеловал ей руку… Машка от него в восторге и считает, что именно таким должен быть настоящий юморист, а не мрачным и ворчливым, как её папа…
   …Решение моего друга Йорга уйти в декретный отпуск. Оказывается, в Германии это право имеет не только женщина, но и мужчина – родители решают сами, кому сподручнее сидеть дома и ухаживать за малышом. Йорг собирается заменить Людмилу – он будет работать над сценарием нового телефильма и смотреть за ребенком: укачивать, купать, пеленать… Несколько раз в день Людмила примчится домой, чтобы покормить ребенка грудью – этого при всём желании Йорг сделать не сможет…
   …Мойка машин в центре города. Реклама обещает: «Ровно пять минут!» Я сказал жене: «Знаем мы эти пятиминутки!», но всё же рискнул. Оказалось – правда, реклама не подвела: в потоке машин я доехал до проходной, протянул деньги кассиру, получил талончик, въехал в моечную, стал на конвейер – и ровно через пять минут выехал таким до неприличия чистым, блестящим, сверкающим, что захотелось опять немедленно испачкаться…

Седина старого Герлица

   Помыв машину, мы из Берлина поехали в Герлиц. Это маленький уютный городок, в котором надо снимать фильмы про средневековье. Большинство зданий – шестнадцатого века, много старинных башен с часами. Все часы бьют разное время, каждая башня уверена, что именно у неё – правильное. Есть такие узенькие улочки, что, идя по ним, приходится протискиваться сквозь дома. Самая узкая – улица Предателя. Когда-то в Герлице готовилось восстание. Тайком от правителей народ должен был собраться в условленное время на главной площади под часами. Но нашёлся выродок, он выдал – часы остановили, и заговорщики, не слыша боя часов, сходились в разное время – их поодиночке и переловили. Но любая подлость не остаётся безнаказанной: предателя заманили на самую глухую улицу и убили. С тех пор она так и называется – улица Предателя, в назидание потомкам. Здесь мрачно, сыро и много мусора, но это можно понять: такую улицу ни освещать, ни убирать не хочется.
   Это был торговый город: у амбаров есть арочные въезды, как в гаражи, но гаражей тогда, естественно, не было – сюда въезжали подводы, а разгружались прямо в помещении, чтобы конкуренты не узнали, чем будут торговать. Над арками проделаны желоба: шепнёте что-нибудь в одном конце – на другом отчётливо слышно. При отсутствии телефона – очень удобно: можно тайком от конкурентов договориться с компаньоном о резком снижении цен или замене товара.
   Город мне показался несколько музейным. Среди жителей много пожилых. В девять вечера улицы и площади уже безлюдны. Опущены жалюзи в витринах магазинов, зарешёчены входные двери, погашены окна в домах. Город спит, так же как спал много веков назад, а над ним проносится время: бом-бом, бум-бум, бим-бим – каждая башня отбивает своё.

Карнавал в махровом халате

   Веймар – это задремавшая старая сказка. Очень добрая, в которой вас ожидает много удивительных приключений, но всё кончится очень хорошо. Здесь каждый дом – окаменевшее чудо, его хочется потрогать, погладить, сфотографировать. Они стоят, прижавшись друг к другу, подняв воротники стен и надвинув на глаза треуголки крыш, охраняя от ветра базарную площадь. Охраняют так же добросовестно, как и когда-то, когда по ней прогуливались их великие земляки.
   У Национального театра – две бронзовые фигуры: Гёте и Шиллер. Во время последней войны, спасая памятник от бомб, их замуровали в бетонный куб. После войны освободили из заточения. У памятника – всегда живые цветы, с тех пор как их положили сюда советские солдаты, освободившие Веймар от фашизма.
   Мы идем к Галерее Кранахов мимо гостиницы с забавным названием «Слон», мимо дома, где жил Лукас Кранах-старший. В Галерее много детей. Приходят сами, без родителей, без педагогов. В творчестве двух великих братьев много зоркости и удивления – детям это особенно близко и понятно.
   В башне KASSE TURM – один из старейших студенческих клубов. Здесь всё задумывается и подготавливается. По традиции ежегодно одиннадцатого числа, одиннадцатого месяца, в одиннадцать часов, одиннадцать минут открывается сезон студенческих карнавалов. А самый большой карнавал – в конце февраля. Все карнавалы – тематические. Например, в этом году, в феврале, карнавал назывался «Банный день». Отсюда и костюмы: купальники, банные халаты, бикини… Без костюма в клуб не пускают. Студенты подсчитали: четыре дня этого карнавала потребовали пятьсот часов подготовки. Участвовали все: от первокурсника до ректора. Например, декан архитектурного факультета, доктор наук, профессор, вышел на сцену в махровом халате и пел про себя пародийные куплеты.
   Заканчивался карнавал в Розовый понедельник Свободного Поцелуя. В этот день можно целовать самых красивых девушек и получать ответные поцелуи. (Эх, не знал! Надо было приехать в феврале!)
   Но клубы не только для карнавалов. Клубы – это свободное время, это отдых и развлечения студентов. Здесь дискотеки, бары, газеты, музыка. Сюда приглашают самых популярных артистов, певцов, музыкантов. Выступают лучшие студенческие коллективы. И хотя постоянно продаётся пиво и спиртные напитки, никто не напивается (акцентирую это для особо рьяных блюстителей нравственности). Ведь это свой дом: все клубы на самоуправлении – вокруг свои товарищи, их нельзя подвести. А если подведёшь, будешь ими же строго наказан: запрещают посещение клубов. Срок – от месяца до полугода. Фотография провинившегося висит у входов во все клубы с пояснением, за что он наказан. Пройти невозможно. Это очень тяжёлое наказание, и к нему прибегают редко, в крайних случаях.

В гостях у великанов

   По дороге в Дрезден заехали в Лейпциг, к Айко Бергеру. Мы познакомились с ним ещё в Москве. Длинноногий гигант, килограммов сто сплошных мускулов.
   – Я из Черкасс, – представился он с явным акцентом.
   Я рассмеялся, думая, что он шутит. Но оказалось, Айко проработал три с половиной года на строительстве газопровода «Дружба». В память об этом в квартире много рушников, даже хранится хлеб-соль, которую ему там преподнесли.
   Сейчас Айко работает в госбанке, руководит отделом финансирования строительства. Я уверен, что в первую очередь он финансирует строительство стадионов и Дворцов спорта, потому что занимается плаванием и играет в волейбол. Энергия из него так и выплескивается, ему просто некуда её девать: кроме работы в банке и занятий спортом, он рисует, лепит, обжигает… И каждый год перестраивает свою квартиру.
   В этом ему помогает младший брат Арнэ, химик, доктор наук, такой же великан тридцати шести лет, с которым они живут вместе. Но функции каждого строго распределены: Айко ведает строительством и разрушением квартиры: передвигает стены, ломает потолки, достраивает второй этаж, а Арнэ занимается техникой: скручивает узлом водопроводные трубы, вырывает из пола и переставляет унитаз, переделывает один из холодильников в электропечь…
   На полу в холле я увидел огромный висячий замок величиной с чемодан. Айко добыл его в развалинах старого замка, чтобы повесить на своей даче. (Да! Я же не сказал, что он ещё и дачу строит, сам, своими руками – месит бетон, выкорчевывает деревья, закладывает фундамент.) Для того чтобы сорвать такой замок, вор должен будет сначала сдать как минимум на первый разряд по тяжёлой атлетике, так что Айкина дача будет в полной безопасности, если только не рухнет под тяжестью этого замка.
   Не дав передохнуть, Айко сразу же повёл нас показывать город. Мы бродили шесть часов без отдыха. Костёлы, памятники, арки пассажей, подвалы ресторанов, мозаика площадей, застенчивая старина и нагловатый модерн – все это превратилось в какой-то красочный калейдоскоп…
   …Церковь святого Томаса. На ступеньках у входа два парня в джинсах слушают транзистор. Внутри в церкви – могила Баха; в холодном бетонном полу холодная металлическая плита – на ней тёплые живые цветы… Орган, на котором играл Бах, – самый большой орган в мире. И самый счастливый.
   …Варидеро, «арка для специй». Айко сказал, что быть в Лейпциге и не купить лейпцигских специй – нельзя. Я послушно купил набор – двадцать красивых баночек с сыпучими приправами. Что к чему, до сих пор не разобрался. Когда обедаю, доверяюсь судьбе: закрыв глаза, беру первую попавшуюся и посыпаю. Иногда бывает удачно, но чаще всего обжигаю кашу перцем или ем яичницу с корицей.
   …Подвалы Ауэрбаха, где проводил время Гёте и где родился «Фауст». На стенах фрески-иллюстрации: доктор Фауст, Мефистофель, Маргарита… Цитаты из произведений. Есть кухня колдуньи, которая варила зелье для Фауста. Есть даже бочка, на которую может забраться каждый и подирижировать хором собутыльников…
   Мы сидели у этой бочки, из которой когда-то фонтаном било вино. Сидели долго, но Мефистофель не появился – и фонтан бездействовал…
   …Бар «Бодега» популярен: здесь собраны все вымпелы всех футбольных команд, побывавших в Лейпциге. Разноцветные флажки на стене – как бабочки на булавках. Среди них затесался тапочек, наверное, разули какую-то знаменитость.
   …Университет имени Карла Маркса – высотное здание, богатое, парадное. А рядом – развалины какого-то замка. В них, вернее, под ними – студенческий клуб. Оставив развалины, студенты переоборудовали старинные подвалы, пять этажей в глубину. Здесь каждый вечер проводят время около двух тысяч человек. Внизу – сцены, бары, кинопроекторы, выступают ультрасовременные музыкальные группы. А сверху – развалины, которым несколько сот лет…
   Вечером Айко повёл нас на дискотеку. В зале полутемно, на столах – красные грибочки-фонарики. Стена напротив вспыхивает разноцветными огнями – цветомузыка. В Лейпциге много дискотек, но эта – самая популярная среди молодёжи. В чём одет – не важно, как танцуешь – не важно, главное – веселись, наслаждайся танцем и музыкой. Сам Айко, несмотря на свои габариты, великолепно отплясывает. Оказывается, он ещё и песни сочинял и танцевал в студенческом театре «Кабарет».
   – А есть в мире что-нибудь, чем ты не занимался? – спрашиваю я. – Чего ты не умеешь?
   – Есть, – отвечает Айко. – Я не умею писать путевые очерки.
   – Зато ты туда попадёшь, – пообещал я.

Сказка брата Гримм

   Я уже писал, что для меня город становится близким, только если там остался близкий мне человек. Вот почему, вспоминая Дрезден, я сразу вспоминаю Вольфа Гримма, молодого, элегантного доктора наук, доцента, заместителя директора Вычислительного центра при Академии медицинских наук, известного спортсмена – теннисиста и спортивного судью, с внешностью Алена Делона, хорошо владеющего русским, английским и французским языками. Мы жили у них в старинном доме, похожем на замок, в предгорье Саксонской Швейцарии.
   Вольф учился в мединституте в Ленинграде, выступал с докладами в США, Англии, Франции, объездил полмира и имеет обо всем энциклопедическое знание. Особенно увлекается историей. Когда он рассказывает о каком-нибудь самом маленьком памятнике, любой мало-мальски уважающий себя экскурсовод должен немедленно писать заявление об уходе.
   Этот человек сразу покорил меня, и мы как-то быстро подружились. Благодаря Вольфу за те три дня, что провели в Дрездене, мы успели узнать и полюбить этот город. Он водил нас по нему, как по своему любимому дому, и рассказывал, рассказывал, рассказывал…
   …На стене Королевского дворца изображены все правители Дрездена, независимо от их вклада в историю города. Например, король Фридрих Укушенный известен тем, что его за измену укусила жена, больше он ничем не прославился, но остался увековеченным на фарфоре. Среди королей, конечно, и Август Сильный, основатель Дрездена и отец трёхсот детей. Памятник ему стоит в Новом городе, где старые и новые дома прекрасно сосуществуют, создавая оригинальный архитектурный ансамбль. Много зелени, красивые скульптуры, часы под стеклянными колпаками, изящные скамейки… И удивительная чистота – кажется, что вы находитесь в большом нарядном зале, подготовленном к приёму гостей. Даже мостовая, по которой проезд запрещён, напоминает паркет, натёртый мастикой…
   В Старом городе впечатляет собор с роскошными скульптурами на крыше. На ступенях этого храма, под этими скульптурами, стоял Наполеон, начиная поход на Москву. Он стоял, наблюдая за своими войсками, которые чеканили шаг по мосту через Эльбу. Их ещё можно было остановить, но он этого не сделал: уж очень они перспективно маршировали…
   В Дрездене много старинных зданий, построенных с тонким вкусом и чувством меры. Исключение составляет Академия искусств в стиле позднего классицизма с большим количеством крылатых ангелочков, которая, по выражению Вольфа, вписывается в архитектуру Дрездена, «как кулак в глаз». Поэтому о ней даже не упоминают в путеводителях и справочниках.
   У входа в прославленную Дрезденскую Галерею, несмотря на дождь, змеилась длинная очередь, почти на полквартала. И так каждый день, в любую погоду.
   Одно из моих самых сильных потрясений – Саксонская Швейцария. Много слышал, читал чужие очерки, но не представлял, что это такое фантастическое зрелище. Мы стояли на смотровой площадке. Справа, метров триста вниз, текла сонная Эльба, омывая зелёные подносы-островки, на которых краснели маленькими пирожными средневековые здания с черепичными крышами. Проплыл пароходик с гребным колесом, я видел такой только в фильме «Волга-Волга»… Пересекал реку паром на канате… И всё это в полной тишине, потому что звуки сюда не долетали – казалось, что мы смотрим старое немое кино… Потом я взглянул налево и увидел огромный лес из высоченных скал, вернее, скальных столбов всевозможных конфигураций. Один – в виде дерева с обрубленными ветками, другой – постамент без памятника, третий – незавершённая скульптура какого-то фантастического животного. Есть скалы, похожие на людей: на одной из них застыл каменный монах – во время войны его неоднократно расстреливали американские летчики, принимая за наблюдателя… На этих скалах альпинисты отрабатывают самые сложные стадии восхождения.
   – Без каната, – уточнил Вольф.
   Глядя на эти отвесные стены, даже страшно представить, что человек может решиться на такое. А решаются и побеждают. Почти на каждой скале припаяна металлическая коробочка, в ней тетрадь, в которой и расписывается смельчак, добравшийся до вершины…
   Этот огромный каменный лес вырастила Эльба, вернее, выточила: когда-то здесь было её русло. Много столетий она обрабатывала эти скульптуры, пока не довела их до совершенства, и свернула в сторону, оставив людям свой шедевр… Если справа – средневековье, то слева – что-то доисторическое, оттуда веет вечностью… Уходить не хотелось, просто физически я чувствовал, как испаряются заботы повседневной суеты и наступает состояние покоя и умиротворения…
   – Пора возвращаться, – голос Вольфа вернул нас к действительности. – Вы хотели ещё покататься на трамвае, а его придётся ждать: у нас в Дрездене трамваи, как волки, ходят стаями…
   Мы сели в машину и уехали из тихого, безмятежного Вчера в наше шумное и беспокойное Сегодня.

Напутешествовались!

   Я мчусь через всю страну по прекрасным дорогам без единого пересечения. Очень хочется домой, ведь мы уже целый месяц путешествуем…
   Навстречу опять пролетают рефрижераторы из Советского Союза. Я приветственно сигналю и радуюсь, услышав ответное приветствие… Дочка Маша теперь уже не посмеивается надо мной – она тоже соскучилась… Давно мы дома не были. Очень хочется домой!..
   Переночевав в Варшаве, рано утром мы поехали дальше. Варшавские улицы напоминали клумбы: все прохожие, взрослые и дети, несли цветы. Это было двадцать шестое мая, День Матери. Маленькие школьники вручали цветы мамам, мамы поздравляли своих мам, мамы мам дарили букеты бабушкам этих школьников, а бабушки возлагали цветы на могилы своих мам. Прекрасный День, прекрасная традиция!.. Хотелось только посетовать на то, что нет Дня Папы, но оказалось, что он тоже существует – 23 июля. В этот день папам говорят добрые слова, дарят сувениры, подарки… Надо запомнить и ввести этот праздник у себя в семье!
   Подъехав к шлагбауму у нашего контрольно-пропускного пункта, резко остановились. А не остановиться было невозможно: мы по самые дверцы очутились в огромной луже. Уже две недели стояла изнуряющая жара, ни одного дождя, вокруг всё было выжарено и пересушено – откуда взялась эта лужа, где брали воду чтобы её наполнить – это секрет нашей великой и могучей страны, для которой нет ничего невозможного!..
   Поднялся и опустился пограничный шлагбаум, осталась позади таможня, и мы выехали на Брестское шоссе. Нарушая дорожные правила, я мчался более ста километров в час, а впереди машины опять бежал всё тот же вездесущий рыжий пес и, выстрелив хвостом в небо, салютовал нашему возвращению.

Двадцать лет спустя

   Перечитав эту главу, обнаружил, что в прошлый раз ничего не рассказал о Тамаре, жене Вольфа. Исправляю этот просчёт сейчас.
   Тамара и Вольф – очень красивая пара: оба рослые, стройные, элегантные. Но полные противоположности. Он из семьи чистокровных немецких аккуратистов, она, смешанной русско-тунгусской крови, не приученная к порядку, обаятельная в своей безалаберности.
   Будучи у них в гостях, мы уже тогда наблюдали за вспыхивающими конфликтами.
   – Тома, почему ещё не накрыт стол – я хочу обедать.
   – В двенадцать дня?!.
   – Да, я хочу в двенадцать: я так привык.
   – Отвыкнешь. Нормальные люди обедают в четыре.
   – Мой дед обедал в двенадцать, мой отец обедал в двенадцать и я тоже хочу обедать в двенадцать!
   – Нечего повторять их глупости – учись обедать в четыре.
   Вольф уходил, рассерженно хлопнув дверь.
   – Тамара, – спрашивал я, – почему ты не кормишь его тогда, когда ему хочется?
   – Потому что это глупости! Я его отучу от этих бюргерских привычек! Будет есть, как все нормальные люди!
   В комнатах всегда царил лёгкий кавардак, одежда была разбросана по диванам и стульям. Когда мама Вольф, рафинированная аккуратистка, заглядывала в их одёжный шкаф, она тут же превращалась в соляной столб от ужаса.
   – Ну, что мне с ней делать?.. Что?.. – стенал Вольф.
   Я успокаивал его:
   – Радуйся, ведь не каждому так везёт: к тебе в дом влетел Тунгусский метеорит.
   Естественно, постоянные стычки сократили их семейную жизнь: Вольф ушёл из семьи, женился на другой, купил дом в каком-то маленьком городке и переехал туда на постоянное жительство. Тамара продолжает жить в своём роскошном замке, по слухам, одна, и поэтому обедает тогда, когда считает нужным.
//-- * * * --//
   Художник Рольф Хэндлер – в прекрасной форме, ежегодно выставляет свои работы на самые престижные, выставки и аукционы. Но ни на одном аукционе на его полотнах кошек я не увидел – друзей он не продаёт.
   Во время одного из моих последующих приездов Германию, мы снова были у него в гостях. Достаточно выпили, и я решился на довольно смелое признание:
   – Ребята, вы полностью разрушили моё представление о немцах: вы оказались удивительно хлебосольными, гостеприимными, даже загульными, с прекрасным чувством юмора…
   – А какими же ты нас представлял? – поинтересовался Йорг.
   – Холодными, расчётливыми, мало контактными, вершина юмора у которых – хлопнуть женщину по попе…
   – Саша, а откуда такое представление о нас? – спросил Рольф.
   – Из ваших немецких фильмов.
   И тут они нанесли сокрушительный ответный удар:
   – Если бы мы составили представление о тебе из ваших советских фильмов, мы бы тебя на порог не пустили!
//-- * * * --//
   Йорг и Люда переехали под Лейпциг, в небольшой городочек Хумбольт. У них там довольно большой дом, двор, просторная гостиная и, конечно, любимое детище Йорга – кухня, которую он постоянно модернизирует и пополняет всякими атрибутами. Думаю, кухня постепенно будет расширяться, вытеснит и гостиную, и кабинет, и спальню, а спать хозяева будут где-нибудь за плитой.
//-- * * * --//
   Маленькая девочка Ирена, выросла, вышла замуж и уже имеет двух своих детей, которым, по наследству, передала свою любимую кошку.

Привал между главами: Про любовь никто не знает

   Завершив эту главу, вдруг вспомнил, что я забыл. Забыл рассказать о любви немцев к пению, особенно к хоровому. Поют дома, в пивных, в спортивных походах. Поют и танцуют по выходным дням в парках – и под оркестр, и под губную гармошку. Я мог бы рассказать об этом, обобщая крупицы увиденного, но лучше перескажу трогательную и забавную историю, которую поведал мне случайный попутчик в поезде.
   В году шестидесятом он ехал из Германии, где был в командировке, да не повезло – попал в автокатастрофу. Привезли его в маленькую больницу ближайшего городка. Состояние было тяжёлое: он потерял много крови, и врачи даже опасались за исход операции.
   Лёжа в палате, Андрей Андреевич (так звали моего попутчика) пришёл в себя, услышал немецкую речь, и в затуманенном сознании поплыли бредовые видения: война, плен, госпиталь… Он напрягся, решил не сдаваться, решил делать то, что спасло его тогда, в сорок третьем, и запел: «Светит месяц, светит ясный…». Сперва еле слышно, а потом песня придала ему сил, и он затянул погромче: «Осветила всю дороженьку вплоть до Машина окна…»
   Соседи по койкам приподнялись, один подошел поближе, поправил подушку, предложил воды. Заглянула медсестра, позвала хирурга. Тот заулыбался, похлопал по плечу:
   – Гут, гут!..
   Мол, раз поёт, значит, выкарабкается.
   Операция бедра прошла хорошо. На второй день, когда Андрей Андреевич уже съел немного яблочного пюре, соседи по койкам застенчиво попросили:
   – Товариш, битте, нох айн маль… Про беля люна… И он тихонько запел. К вечеру все три однопалатника выучили слова и выводили хором:

     Я пошёль би к Маше в гости,
     Да не знаю, где живьёт…
     Попросиль бы друга Петью —
     Боюсь, Машю отобьёт…

   Пришедший на ночное дежурство молоденький санитар остановился с подушкой в руках и спросил:
   – А ви можете спевать «Я в садочке била»?
   Оказывается, ещё мальчиком он приезжал в Москву на конкурс школьных хоровых коллективов, и они тогда выучили эту песню.

   Андрей Андреевич затянул:

     Я в садочке была,
     Я цветочки рвала…

   Парень радостно подхватил:

     Я цветочки гваля,
     Я веночки плеля…

   Через час уже вся палата бодро выкрикивала:

     Я веночки плеля,
     Я подружек зваля…

   Слава о больном из России, который знает много чудесных песен, разнеслась по всему городку. Приходили познакомиться, приносили гостинцы, слушали его песни, пели вместе с ним. Андрей Андреевич мечтал вернуться домой до праздников и всё просил, чтобы его выписали. Когда он уезжал, с ним прощались врачи, больные, медсестры… Перецеловавшись со всеми, нагруженный подарками, со списком адресов в кармане, он сел в машину, которая увозила его на аэродром. На прощание высунулся из окна, помахал рукой. И вдруг изо всех окон больницы слаженным хором грянуло:

     На окошке два цветочка:
     Голюбой да синьенький…
     Про льюбов никто не знает,
     Только я да мильенький…

   Это был прощальный сюрприз, который тайком от него готовили врачи и больные. Главный врач, чтобы его было видно всем, стоял на скамейке и дирижировал. Растроганный Андрей Андреевич махал рукой до тех пор, пока больница не скрылась за поворотом. Но ещё долго, пока он ехал по маленькому немецкому городку, до него доносилось:

     Ви не пойте длинных песьен —
     Хватит вам коготеньких,
     Не льюбите стагых девок —
     Хватит вам мольоденьких…

Глава пятая. По следам ненаписанного киносценария

   Действие будущего фильма начнётся в Одессе, на празднике Смеха, и закончится в Габрово, на фестивале Юмора и Сатиры. А в промежутке герои его совершат автопробег Одесса – Габрово. Два города, прославленных своим юмором, плюс озорные характеры их жителей – надеюсь, что комедия получится смешной (автор – оптимист!).
   Мне надо проехать по маршруту своих героев, освоиться с обстановкой, изучить места действия и отдыха, познакомиться с жителями придорожных районов и так далее. Чувствую себя разведчиком впереди наступающей армии, которую сам же и поведу.
   Нас трое в машине: Васил, Румен и я. Васил, вместо того чтобы рассказывать о Болгарии, всё время расспрашивает о Москве: он окончил ВГИК, работает организатором на Софийской киностудии художественных фильмов. Через пару лет будет директором картины. А пока – он директор моего, ещё ненаписанного киносценария.
   Румен – шофёр, сдержанный, немногословный, он обожает превышать скорость. В Болгарии, на трассе, разрешены 80 километров в час, мы едем – 120. Мне это нравится, милиции – нет. Нас часто останавливают, но из уважения к иностранцу (это – я), прочитав мораль, отпускают без прокола. Мы на цыпочках, тихохонько, отползаем за ближайший поворот, а там – снова рывок до 120, до новой встречи с милицией. (Хорошо, что мои будущие герои не видят этого!)
   Перед началом поездки мы устроили военный совет, разложили карту, наметили маршрут. И сразу возникла сложность: из Одессы в Габрово можно проехать только через Румынию. Подключать третью страну?.. Румынские пограничники пропустят, наша киностудия – нет. Вспоминаю про великолепные лайнеры-паромы – «Азербайджан», «Казахстан», «Карелия»… Погрузим машины на корабль и попутешествуем до Варны морем. Прекрасное место действия и для героев и для автора! Но это после. А сейчас представим, что мы уже высадились в Варне, – и вперёд, в Габрово и Софию!..

Мы едем, едем, едем… (Заметки в записной книжке)

   Варна, заполненная курортниками, напоминает Ялту. Обязательно проехать по Аспарухову мосту – грандиозное сооружение! (Хан Аспарух – основатель Болгарского государства.) Остановиться в гостинице «Чёрное море». (В Одессе есть гостиница с таким же названием.) И здесь, и там одинаковые объявления: «Свободных мест нет!» Включить в автопробег администратора-одессита, который поможет устроиться, и вообще всё может.
   Золотые пески. Гостиница «Интернационал» – уют, модерн. И бассейн с подогретой минеральной водой (газированный бассейн!). Много клубники, в белых пластмассовых корытцах. Вкусная! Не знаю, как героям фильма, – автору понравилась!
   Албена. Фантастический город. Дома, как пирамиды, амфитеатры… В каждой гостинице свой цвет фонарей, реклам и даже штор на окнах. Ночью – разноцветное чудо. (Надеюсь, фильм будет цветной.)
   Выяснять отношения мои путешественники будут в ресторане «Пиратская шхуна». Затемнённые столики, скрипящая палуба, штурвал, отполированный ладонями рулевых. Официанты в красных косынках ежеминутно хватаются за ножны кинжалов и вытаскивают оттуда авторучки. А что, если поднять чёрный парус и вывести корабль в море? В комедии ведь всё возможно.
   Толбухин. Интересная архитектура. Огромная центральная площадь, выложенная цветными плитами. Ошеломительно красиво. Васил говорит, что похоже на Париж. Не знаю, в Париже не был. Но действительно впечатляет. Правда, скользко, особенно в дождь, – ноги скользят, как на коньках. А что, если в фильме сделать эпизод: балет на льду без льда и без коньков?.. Подумать.
   Силистра. Сделать остановку и пообедать в придорожной закусочной. Здесь подают запечённые бараньи головы. Это деликатес – вкусно, сытно и интересно. Орудуешь вилкой, как скальпелем, чувствуешь себя нейрохирургом.
   Велико Тырново. Бывшая столица. Отвесные горы, на которых дома как разноцветные ласточкины гнёзда. Красиво!
   Обязательно придумать сцену в Старой крепости. Башня Болдуина над пропастью. (Болдуин – глава рыцарского ордена. Его заточили в этой башне, а он бросился в пропасть.) В фильме можно выпрыгнуть из башни на дельтоплане. Кто-то из героев планерист. А может, двое – он и она?.. Объяснение в любви в воздухе над пропастью. Эффектно!
   Этрополе. Маленький городок, в котором бьёт прославленный источник Зольовец. Вода в этом источнике обладает удивительным свойством… Но стоп! Тут я откладываю маленькую записную книжку и достаю толстую тетрадь, в которую всё подробно записывал.

«Хорошего зятя и хорошего поросенка трудно выбрать!»

   Легенда гласит: «Кто выпьет воды из источника Зольовец, тот навсегда останется в Этрополе».
   Легенда подтверждалась – большинство приезжих женихов после свадьбы оставались жить в городе. Женатых мужчин прибавлялось – все они жили в домах у тёщ. Чтобы отстаивать свои права, они организовали «Общество зятьев». Очевидно, жилось зятьям неплохо, потому что в 1971 году на очередном заседании «Общества» (а они проходят обычно в ресторане) было принято историческое решение о проведении в Этрополе ежегодно (1 апреля) «Парада зятьев» – так родился этот весёлый праздник. Когда я там был, в нём принимало участие более 700 зятьёв, местных и «импортных», приехавших специально на веселье. (Кстати, сейчас в Болгарии уже во многих городах и деревнях созданы аналогичные «Общества зятьёв», которые регулярно присылают в Этрополе своих представителей перенимать опыт.)
   На центральной площади молодые зятья дают клятву быть послушными, исполнительными и, главное, молчаливыми. (В Этрополе говорят, что идеальный муж – это как испорченный телевизор: выдаёт изображение, но не издаёт ни звука.) Зятья выходят на эстраду с висящими зайцами на груди (признак смирения) и босиком, потому что свои туфли они круглосуточно держат у порога (чтобы обуться и уйти, если они провинятся и их прогонят). Произнеся клятву верности, они целуют голубое знамя «Общества зятьёв». Затем их приветствуют тёщи.
   Выдающихся зятьев и мужей награждают золотыми медалями и подарками. Кого наградить, решают общественные организации города совместно с жёнами. Собирают и зачитывают характеристики от тёщ, которые имеют первостепенное значение.
   После клятвы все члены «Общества» пьют воду из источника Зольовец, подтверждая свою верность семье и городу.
   И начинается карнавал.
   Открывает шествие самый старый зять города. Он сидит за рулём машины, на которой прикреплён плакат: «Только я знаю, как я выдержал до сих пор». На следующей машине едет самый молодой, новоиспеченный зять и везёт плакат с восклицательными знаками: «Если бы ты знал, что тебя ожидает!!!» За ними несут транспарант, на котором изображена подвешенная к дереву лиса с содранной шкурой и надпись: «Мне лучше, чем зятю».
   Дальше демонстрируются сцены из семейной жизни. Например: муж стирает бельё, качает ребёнка, варит обед… А над ним лозунг: «Да здравствует эмансипация!..»
   В этот день, чтобы въехать в город, все машины проезжают специальную таможню, водители заполняют декларацию, в которой сообщают свое семейное положение, возраст, серьёзность намерений… Потом им вручают листовки с эмблемой праздника и надписью: «Зятья города Этрополе желают вам счастливого пути и вам завидуют».
   После карнавального шествия – торжественная линейка, на которой коменданты групп (а все зятья разбиты на группы) делают перекличку имеющихся в наличии зятьёв и рапортуют главному, пожизненному коменданту общества:
   – При проверке все зятья оказались налицо, кроме…
   И называют фамилию разведённого. Тогда левофланговый выкрикивает объяснение:
   – Не выдержал натиска, перевалил через хребет и ушел по Дунаю!..
   После торжественной линейки – товарищеский матч между зятьями разных городов. Когда я был, состязались команды Варны и Этрополе. Вратарь из Варны был очень маленький, поэтому футбольные ворота сверху затянули волейбольной сеткой, под его рост, а сам он стоял в воротах со спасательным кругом.
   А вечером зятья ужинают в ресторане. В этом году на ужин собрались триста человек, триста разгневанных мужчин, как они себя называли. Правда, непонятно, почему они гневаются, ведь за ужин платят тёщи.
   В Этрополе существует «Парк зятьев», созданный по решению «Общества», где каждый мужчина посадил по дереву. «Общество» добивается открытия символического кладбища зятьев, с продажей пива и шашлыков (чтоб не хотелось умирать). Обсуждается вопрос о строительстве бунгало для изгнанных зятьев. Изданы рецепты для быстрого приготовления пищи – пособие для мужчин-кулинаров. Выпущен свой календарь, который начинается не с 1 января, а с 1 апреля – дня праздника… Словом, всё это – готовый эпизод для будущего фильма!.. Мои путешественники по дороге в Габрово заедут в Этрополе, заполнят декларацию и полюбуются карнавалом. Только надо будет проследить, чтоб они не пили из источника, а то в Этрополе появится несколько новых зятьев, а мой сценарий лишится своих героев…

Лошади в зелёных очках

   Первое впечатление от Габрово – бронзовая скульптура свирепого льва на мосту Освобождения. Пасть распахнута, во рту что-то красное. Я думал – язык. Подошёл поближе – увидел клубничку. Клубника только появилась, за нею охотились по магазинам, но кто-то не пожалел угостить льва самой крупной и яркой. Лев от удивления так и остался с открытым ртом. Вечером я снова заглянул ему в пасть – клубника была там же. Подобревший лев улыбался…
   Река Янтра, как сердитая змея, шипя и извиваясь, рассекает город пополам. Поэтому здесь много мостов, которые, выгнув арками спины, мурлыча, греются на солнышке. Памятник кузнецу Рачо, основателю города, большой, массивный, с обнажённым мускулистым торсом, возвышается прямо из реки. Сказалась расчётливость габровцев: и основателя почтили и место сэкономили.
   Габровцам приходится тратить массу выдумки и изобретательности, чтобы подтверждать миф о своей скупости. На фестивалях юмора и сатиры разыгрываются всё новые и новые сцены из жизни хитроумных жителей весёлого города. Они и часы на ночь останавливают, чтоб попусту не ходили; и спичку экономно расщепляют пополам, чтоб использовать дважды; и к яйцу приделывают кран, чтобы не съедать его за один раз… И рыбы у них на пружинах, чтоб растягивались, и в автомобили запрягают лошадей, чтобы бензин экономить… И когда дают лошадям опилки, надевают им зелёные очки, авось, те подумают, то это сено… И даже, встречая гостей, посыпают хлеб солью через стекло, чтобы осталась…
   Все эти сцены я посмотрел на экране видеомагнитофона в уютном баре Музея сатиры и юмора. Мы пили чай из чашек, разрезанных пополам (чтоб меньше входило), сбрасывали пепел в половины пепельниц, а хозяева музея, потратив на меня половину рабочего дня, с увлечением рассказывали и показывали.
   Весёлые карнавалы в Габрово возникли ещё в начале века. Шутили, танцевали, бросались помидорами (вот, оказывается, почему у них так налажено производство овощей!). В 1962 году возникла идея собрать и опубликовать все анекдоты и поговорки. А в 1969 году состоялся первый фестиваль сатиры и юмора, который впоследствии стал национальным.
   Габровский фестиваль включает в себя карнавальное шествие и ночное гулянье по городу с танцами на улицах и площадях под музыку десятков оркестров… Конкурс сатирических кинофильмов, конкурсы артистов-сатириков и народных талантов… Состязание на остроумие, в котором участвуют все желающие, проходит здесь, в этом уютном баре, талантливо оформленном художником-карикатуристом Борисом Димовским.
   Вообще Музей сатиры и юмора – учреждение уникальное, по-моему единственное в мире. Выставка карикатур, масок, иллюстраций, сатирической живописи, базарно-ширпотребных произведений (кич)… Хранилище книг писателей-сатириков всех стран мира… Экран для просмотра диафильмов… Просторные холлы, уютный бар… А главное, здесь работают люди, фанатично преданные всегда благородному, но не всегда благодарному искусству Смешного!..

Сколько можно смеяться?!

   И я, и мои коллеги часто задавали себе вопрос: почему именно Болгария стала родиной Международного фестиваля юмора и Международного конкурса юмористических и сатирических рассказов «Алеко», двух очень популярных мероприятий в Стране Смеха?.. Теперь, во время путешествия, я получил ответ на этот вопрос: у болгар врождённое чувство юмора, постоянная тяга к веселью и празднеству. «Юмор для общества вроде кровообращения», – сказал когда-то талантливый карикатурист, профессор Илия Бешков. Если исходить из этого определения, то у болгарского народа завидно здоровая сердечнососудистая система, где по каждому капилляру из народных глубин регулярно поступает гемоглобин веселья.
   Помимо праздников в Габрово и Этрополе в Болгарии широко празднуется окончание школы, День студентов, День защиты детей (Кстати, в этот день дети ходят бесплатно в кинотеатры, театры и на концерты).
   Софийское радио ежегодно устраивает пародийный фестиваль «Золотой дрозд», на котором лучшие актеры исполняют пародийные песни, а пародийное жюри пародийно представляет авторов пародий, композиторов и поэтов, которые во фраках и смокингах пародийно кланяются, но волнуются всерьёз. И вообще, редакция сатиры и юмора Болгарского радио – это сила, которая влияет на культурную жизнь страны. Не случайно первого апреля остальные редакции уступают ей своё время, и весь день в вольном эфире звучат только шутки, пародии, интермедии…
   Газета «Народна младеж» помимо того, что она организатор Международного конкурса «Алеко», ежегодно в день своего юбилея выпускает специальный номер газеты с фотошаржами на своих сотрудников и пародийными корреспонденциями на темы редакционной жизни. Этот номер газеты очень популярен среди журналистов и писателей, я его добыл по большому знакомству.
   Особое место занимают шопские праздники и обряды. Шопы живут в деревнях недалеко от Софии и славятся своим особым, шопским юмором. Если юмор габровцев строится на их скупости, то юмор шопов – на упрямстве:
   – Нет горы выше Витоши, нет реки глубже Истры! – И не пытайтесь их переубедить, это бесполезно.
   – У нас герметичные головы, – говорят шопы сами о себе. – Ни одна мысль не входит, ни одна не выходит.
   Они притворяются простоватыми и ограниченными, но не верьте: люди, которые умеют подсмеиваться над собой, мудры.
   Они не побоялись сами о себе придумать такой анекдот:
   Идёт поезд, в одном из вагонов проводник пытается вбить гвоздь в стенку между купе. Тяжёлым молотком лупит со всей силы по шляпке гвоздя, но тот не входит даже на миллиметр. Удивлённый проводник заглядывает в соседнее купе и видит разгадку: у стенки сидит шоп и упирается головой в то место, в которое проводник пытался вбить гвоздь…
   …Второго июня, днём, я ехал в трамвае. Вдруг завыла сирена, и трамвай остановился. Все пассажиры встали. Остановился и встречный трамвай, и грузовики, и легковые автомашины. На тротуарах замерли пешеходы. Это была Минута молчания, дань памяти тем, кто погиб в борьбе за Родину, за то, чтобы сделать её свободной… Вот тогда-то мне особенно ясно стало, почему в Болгарии так ценят и понимают радость!

Кто и что попало в сценарий

   Тошко Казаров – народный артист Республики. Обаятельный, подвижный клоун без возраста и его партнёр – клоун Фери, с больными ногами и лицом Фернанделя.
   Вокальный ансамбль энергичных старушек, средний возраст которых 82 года, в моём фильме они будут петь туристскую песенку.
   Читалище в Панчерево – удивительное здание, смесь модерна с древнейшей архитектурой, на берегу живописного озера, название которого я так и не смог узнать (на вопрос: «Что это за озеро?» – отвечали: «Хорошее»)…
   Долина Роз у городка Карлово – яркое ковровое покрытие, прибитое к земле телеграфными столбами…
   Элемент оформления спектакля мюзик-холла, на котором изображен меч, пробитый сердцем…
   Памятник патриарху Эфтимию в Софии (пересечение улиц Толбухина и Графа Игнатьева) – постоянное место свиданий. Не случайно возле него продают цветы: пришёл, купил, подарил. Под памятником сидят, обнимаются, спорят, читают, хохочут… А он над ними с крестом, благословляет…
   Этыр – Этнографический музей в районе Габрово. Действующий. Здесь всё, как было когда-то. Используя силу воды, шлифуют камни, мнут кожу, мелют муку, чеканят, сверлят… Изделия рождаются на глазах, можно их тут же приобрести. Музей на самоокупаемости. Можно даже привозить ковры – их постирают, опять же при помощи реки. Оплата по весу, с каждого килограмма. Но взвешивают, когда ковёр уже мокрый. Габровцы!..
   «Всичко хубово!» – пожелание всего хорошего. «Всичко э хубово!» – как у американцев «Все о'кэй!», как у нас – «Порядок!»…
   «Булка» по-болгарски – невеста. Кто-то из героев фильма в ресторане будет настойчиво требовать булку – естественная растерянность официантов (Сексуальный маньяк!)…
   Болгарское гостеприимство. Перед вами ставят тарелки с овощами, салатами, кабачковой икрой… И все это – в неограниченном количестве. Когда вы наедаетесь до отвала, вам сообщают, что сейчас начнётся обед…

Несколько заключительных слов, пока остывает двигатель

Путешествие было прекрасным. В Госкино мне быстро оформили командировку. Я очень много полезного и нужного почерпнул для сценария. Болгарские кинематографисты проявили горячую заинтересованность в будущей совместной работе. Меня радушно встретили, окружили вниманием, оказали помощь, обеспечили транспорт и гостиницы… Меня вёз первоклассный шофер, сопровождал весёлый и заботливый попутчик, милиция нас не трогала, машина ни разу не сломалась, мы нигде не заблудились… Казалось бы, всё хорошо. А этого-то я и боюсь. Очень боюсь!.. Из опыта своей работы и работы моих коллег я знаю, что на каждую комедийную пьесу, книгу, сценарий положена своя норма неприятностей. Когда их долго нет, это опасно: ведь они накапливаются и становятся всё весомей.
Лучше получать их по частям, на всём протяжении работы, тогда с ними легче справиться. Поэтому, когда всё идёт слишком хорошо, я начинаю волноваться и успокаиваюсь лишь тогда, когда они выплывают. Вот и сейчас что-то слишком здорово всё началось, и меня это беспокоит. А впрочем, я ведь ещё не завершил сценария, не показывал его редактору, не сдавал в объединение… Ещё даже не поступало ни одной анонимки от «доброжелателей»… Значит, все волнения и неприятности впереди, значит, надо накапливать чувство юмора, чтобы легче встретиться с ними и победить!.. [5 - Я напрасно тревожился, всё произошло, как положено: сценарий, получив самые восторженные отзывы, пролежал в портфеле киностудии много лет и так и не был реализован, фильм в производство не запустил. Значит, всё нормально, все хорошо – «всичко э хубово!»]

Двадцать лет спустя

   Сегодня в Этрополе и в его окрестностях активно реставрируют церкви, монастыри и остальные культурные ценности… Город готовится принимать ежегодно по несколько тысяч туристов. Прокладывают экологическую тропу к источнику Зольовиц, чтобы он был легко доступен новым кандидатам в зятья. Пример Этрополя очень заразителен: общества зятьев вырастают по всей Болгарии, как грибы: их уже более пятидесяти!
//-- * * * --//
   Пройдя сквозь тяжёлые годы собственной перестройки, Болгария возродила свой искромётный праздник – фестиваль в Габрово. Он по-прежнему, веселит, радует и разрастается.
   Местные депутаты, например, учредили специальную награду, которую вручают ежегодно «Самому великому лгуну Болгарии». Этот приз получали, в частности, главный синоптик страны, директор института статистики, председатель национального банка и даже премьер-министр.
   На фестивале проводятся конкурсы и выставки современных произведений юмора и сатиры в шести жанрах: карикатура, графика, рисунок, скульптура, плакат, фотография. Победителям вручаются дипломы, статуэтки и денежные премии…
   На одном из последних фестивалей было более трёх тысяч гостей из разных стран. После выстрела пушки начался парад, который в старинном «Форде» возглавлял мэр города, одетый в костюм индейца. Он же и отрезал четырёхметровый хвост чёрному коту.
   Как я уже писал, эта экзекуция повторяется каждый год, под хохот и аплодисменты окружающих. Как тут не вспомнить популярную песенку и чуть её перефразировать: «Только чёрному коту и не смешно!»
   Правда, за это чёрному коту, великому эконому, поставлен в Габрово памятник. На постаменте-копилке надпись: «За твои деньги буду учить, как юмор и бережливость получить»…
   … Вспоминаю, что моей первой международной наградой была Болгарская премия «Алеко», которую учредила газета «Народна младеж». Она весь год публиковала юмористические и сатирические рассказы писателей из разных стран, и в конце года, за самые смешные рассказы, награждала тремя премиями: «Золотой ёж», «Серебряный» и «Бронзовый». Я получил «Серебряного ежа» – эта премия материализовалась в двухнедельный отдых с семьёй на любом курорте Болгарии. Я выбрал «Золотые пески» и с женой и дочкой приехал в Софию. Меня торжественно встретили, торжественно вручили медаль и диплом, весь день обильно «гуляли» и к вечеру проводили на поезд, который должен был отвести нас к морю. За десять минут до посадки провожающие меня журналисты назвали гостиницу, где нам был заказан номер, и сообщили:
   – Сутки оплачены, а дальше решай сам. – Протянули мне плотный конверт. – Здесь шестьсот левов. (Это была довольно приличная сумма) Можешь продолжать там жить, можешь переехать, куда захочешь, можешь накупить всякого барахла, и через два дня вообще уехать обратно…
   Я был приятно ошарашен.
   – Но ведь по условиям конкурса мне полагался только отдых, а о деньгах ничего не было сказано.
   – Эти условия мы озвучили специально для СССР: ведь из денег, полученных за границей, ваши посольства большую часть у вас отбирают, а отдых отобрать нельзя!..
   Это был очень приятный сюрприз, который мы и реализовали на все шестьсот левов…

Давайте краснеть! (Привал между главами)

   Немного о профессионалах и профессионализме.
   Чему я позавидовал: непоколебимой вере руководителей в профессионализм своих подчинённых. Во время пребывания в Софии, Варшаве, Братиславе, Берлине, где публиковали мои рассказы, брали интервью, записывали на радио, – всюду этим занимался кто-то один: единственный редактор, ни с кем не консультируясь, отбирал нужное и сдавал в набор или выпускал в эфир. Никто никого не контролировал и не перепроверял: раз он профессионал, значит, своё дело знает.
   Особенно меня порадовало Словацкое телевидение. Они отсняли по моей книге «Чудаки» двенадцать новелл и объединили их в сериал. К моему приезду он был готов, мне его показали. Это было здорово сделано, я очень хвалил их работу.
   – Нашему главному редактору тоже понравилось, – сообщила мне редактор-драматург Яна Липтакова.
   – Он вчера, перед вашим приездом, с удовольствием просмотрел все серии.
   – Только вчера? А до этого он не читал сценарий? Не видел материал?..
   – Зачем? Это же делала я.
   Мне оставалось только завистливо вздохнуть. Может, когда-то и у нас исчезнет система прохождения, громоздкая, многоступенчатая, как космическая ракета, исчезнет вместе с большой армией бдительных редакторов и цензоров, которая нас незаметно окружила.
   Сейчас, когда рассказываешь об этом молодёжи, им это кажется смешным и придуманным, а тогда это была повседневная реальность: скопище перестраховщиков, которые панически боялись даже намёка на критику. Сатире был поставлен боевой заслон из твердолобых редакторов с авторучками наперевес: если пропускали что-нибудь «недозволенное», тогда, как говорил мой южный приятель, выгоняли «из везде». И эти блюстители нравственности уж так старались, отыскивая крамолу, рассматривая каждую фразу под микроскопом, кипятили её, обстругивали все острые углы. Инструкции особые заучивали наизусть, курсы повышения бдительности проходили, специальную программу разработали, как сатиру «не пущать», из трёх пунктов. Первый: «Не смешно!». Если же читатели или слушатели всё же смеялись, то в ход пускался второй аргумент: «Это не наш смех!». Когда же ценой огромных коллективных усилий удавалось доказать, что смеются именно нашим, самым здоровым, диетическим смехом, тогда на головы неугомонных обрушивали последнее обвинение, убойное, зубодробильное: «Народу это не надо!». И всё! Тут уже бороться было бессмысленно: против народа не попрёшь… Вот и покидали сатиру донкихоты, уставшие от борьбы с мельницами. «Не могу рассмешить семь инстанций!» заявил известный кинорежиссёр, покидая комедию. Даже Салтыковы-Щедрины в те годы переквалифицировались: Салтыковы снимали фильмы, а Щедрины писали музыку.
   Вспоминаю, как в очередной раз запрещали к постановке мою комедию, отыскав в ней «насмешку над советским образом жизни». Конечно, я был расстроен, возмущён, и спросил у запрещающего чиновника:
   – Вам не кажется странным, что именно к моим пьесам такое пристальное внимание?!
   Он откровенно заявил:
   – А вам не кажется странным, что большинство наших юмористов – евреи?
   – Это естественно, – ответил я, которому уже терять был нечего, – ведь наш юмор – это сатира после обрезания.
   Вспоминаю, сколько идиотских замечаний я выслушал, сколько самых смешных абзацев было вычеркнуто из моих книг, сколько пьес было запрещено к постановке… Господи, как я их ругал, проклинал, ненавидел, но… А сейчас парадокс: я вынужден признаться, что, слушая сегодня тексты песен, звучащих по Радио, вздрагивая от шуток, выпадающих из экранов телевидения, мне иногда хочется покаяться перед редакторами и воскликнуть: Как вас нынче не хватает!

Глава шестая. Живущие на курорте

   – О ком будет эта глава?
   – О тех, кто живёт и работает на курорте.
   – Разве на курорте работают?.. На курорте ведь отдыхают!
(Из разговора с дочерью, ученицей 6-го класса.)

Признание в любви

   Я очень люблю Сочи, удивительный город, празднично нарядный и одновременно по-домашнему уютный, с каким-то своим особым ароматом, с предвкушением радости и ожиданием чуда, которое обязательно произойдёт.
   Я люблю Сочи утром, когда старые, мудрые платаны прячут у корней остатки ночной влаги, но солнце-воришка тонкими лучами-пальцами достает её оттуда… Когда в ожидании первых поездов на привокзальной площади усаживаются в ряд продавщицы цветов с букетами роз, покрасневших от высоких цен…
   Я люблю Сочи вечером, когда на платанах, как на ёлках, загораются разноцветные лампочки… Когда в скверах подсвечены деревянные скульптуры гномов… Когда низкие интимные фонари у самой земли шёпотом освещают аллеи, чтобы не смущать целующиеся парочки… Когда вспыхивают фонтаны на Курортном проспекте, из окон ресторанов плывёт музыка, звенят цикады и мелькают огоньки светлячков, как искры, залетевшие сюда из раскалённого полдня… Вечером город живёт, бурлит, радуется… Только одинокие кипарисы вдоль дорог, как печальные влюблённые, уже много лет верно ждут своих кипарисок и, конечно, дождутся…
   Я люблю Сочи и в жаркий полдень, когда продавщицы мороженого уже перевыполнили план и подсчитывают грядущую прогрессивку… Когда молоко закипает в цистернах и продаётся уже кипячёным… Когда солнце, ухмыляясь в рыжие усы, поджаривает нас на сковородках пляжей, бесконечных сочинских пляжей, прославленных и воспетых поэтами!..
   Да простят меня читатели, но я не могу не искупаться. В конце концов, посещение пляжа для писателя – это хождение в народ. Поэтому будем считать поход на пляж не отдыхом, а работой, первым «выходом на тему»… Итак, я надеваю плавки и иду на работу!

О поле, поле, кто тебя усеял чёрными телами?

   Сочинские пляжи гостеприимно и заботливо опекают своих гостей, натянув тенистые навесы, расстелив деревянные коврики лежаков, оградив от волн ладонями волнорезов. Но всё равно, мамы есть мамы – они волнуются:
   – Мамочка, можно я немного поплаваю?
   – Нет!
   – Ну, пожалуйста!.. Только до волнореза!
   – Ладно.
   – И обратно?
   – Ни в коем, случае!..
   Дружными, сплочёнными рядами лежат солнцепоклонники, настолько сплочёнными, что переворачиваться приходится всем одновременно… Кто-то мажется кремом, чтобы лучше загореть, кто-то уже дымится… Но всё равно самый чёрный – деревянный Нептун, стоящий на берегу. Наверное, он на минутку выскочил из моря погреться и с тех пор так и не смог нырнуть обратно, потому что с ним в обнимку всё время кто-нибудь фотографируется.
   На сочинском пляже вы можете встретить человека из любого города нашей огромной страны и из любой страны нашего маленького земного шара… Здесь стираются различия, исчезают противоречия, здесь все сливаются в единый дружный коллектив. Рядом, прижавшись друг к другу, лежат заказчик и подрядчик, шофёр такси и инспектор ГАИ, писатель и его постоянный критик… А сколько кинематографистов: режиссеры, актёры, операторы! (Последние лежат в обнимку с кинокамерами, чтобы оправдать командировочные.) Мне кажется, давно назрела необходимость открыть в Сочи филиал «Мосфильма» – «Морфильм».
   Да, сочинские пляжи – это райское место, где можно с утра до вечера купаться, загорать, отдыхать, веселиться… Впрочем, это только поверхностное впечатление. А если присмотреться повнимательнее?..
   Под навесом пожилая женщина выдаёт лежаки. Другая, помоложе, разносит мороженое. За волнорезом в лодке покачивается обуглившийся спасатель. В медпункте медсестра перевязывают пострадавшему пораненную ногу. В громкоговорителе кто-то объявляет температуру воздуха и воды…
   Выходит, не все загорают и веселятся. Чтобы нам отдыхалось без проблем, кто-то эти проблемы решает. Население Сочи – триста тысяч человек, ежегодно приезжают восемьсот тысяч отдыхающих. [6 - Напоминаю: этот репортаж был написан двадцать лет назад, поэтому и эти цифры и последующие – двадцатилетней давности.] Где жить?.. Что есть?.. Как развлечься?.. Н-да!.. Что-то я всё не так начал. Пора подниматься с лежака, пора идти к тем, кому некогда загорать.

Дипломат из гостиницы «Приморская»

   В гостиницу «Приморская» я дал телеграмму с просьбой забронировать номер. Ехал и опасался, всякое может быть. Но номер ждал. Анкета была маленькая, короткая, без ненужных вопросов, вроде: «С какой целью приехали?» (Когда-то на такой вопрос в одной из сочинских гостиниц я ответил: «Похитить директора гостиницы». Так и прожил неделю. Когда уезжал, со смехом указал на это администратору. Он спокойно ответил: «Знаем, читали». Я удивился: «Почему же мер не приняли?» Она рассмеялась: «А мы надеялись, что вы его действительно похитите».) Но самое приятное – администратор была вежлива, предупредительна, посоветовала выбрать теневую сторону. Рядом какой-то настойчивый субъект громко требовал, чтобы его перевели в другой номер. Он кричал, что заведует самой большой химчисткой в своем городе и не может жить в комнате без телефона. Какая связь между телефоном и химчисткой, никто не понял, но он продолжал вопить – у меня возникло подозрение, что он руководит хамчисткой. Администратор продолжала разговаривать с ним тихо, спокойно, вежливо.
   – Где вы берете такие кадры? – спросил я у директора гостиницы.
   – Сами выращиваем, – улыбнулся тот. – В Сочи – единственный в Союзе техникум, где есть факультет гостиничного хозяйства. Учащиеся проходят практику в нашей гостинице, от горничных до администраторов, и к нам же возвращаются.

Можно ли накрыть стол на восемьдесят тысяч гостей?

   Когда пятьдесят две тысячи гостей садятся за стол одновременно, пятьсот восемьдесят девять предприятий общественного питания могут их накормить без очереди. Но садятся больше (примерно на тридцать тысяч), поэтому постоянные очереди, столовых и ресторанов не хватает. Много строится, много уже построено.
   Если провести параллель с театральным искусством, то комплекс «Москва» – это спектакль, торжественный, яркий, с музыкой, танцами и яркими декорациями. Там всегда празднично, как на премьере. Три роскошных зала: «Зеркальный», «Русский», «Голубой», плюс кафе и столовая.
   Директор комбината Нора Ираклиевна Лепсверидзе с нескрываемой гордостью водит меня по комплексу и радуется произведенному впечатлению. Мрамор, чеканка, потолки в зеркалах…
   – Богато! – вырывается у меня.
   – Да. Но не это главное. Не сочтите за банальность, но главное наше богатство – люди!
   Я воспринимаю это заявление как обычный ведомственный патриотизм, вежливо киваю, дежурно улыбаюсь, но… Но когда в зал входит повар Семен Учадзе, я мысленно прошу у Норы Ираклиевны прощения за свой скептицизм.

Бросок через сковородку

     …И мы рассказываем детям
     В ночной тиши под рождество,
     Что Олимпийского медведя
     Лепили скульпторы с него!

   Так писал об Учадзе местный комбинатовский поэт в честь его очередной победы на соревнованиях. Он не преувеличивал: Семён сложён атлетически: он мастер спорта по вольной борьбе, самбо и дзюдо. Не завидую хулиганам, которые по легкомыслию или недосмотру рискнут приставать к нему на улице.
   – Нас у мамы три брата, девочек не было, вот мы ей и помогали на кухне… Так и привык кашеварить.
   – А сейчас дома приходится готовить еду?
   – Да. Люблю возиться у плиты. И жена поощряет: ей это выгодно.
   Живёт он в горах, в посёлке Пластунка. Работать приходится допоздна.
   – Как вы добираетесь домой, автобусом или электричкой?
   – Бегом. Мне недалеко – всего пятнадцать километров.
   Я вспоминаю, с какими муками заставляю себя пробежать по утрам метров пятнадцать по комнате, и смотрю на него с нескрываемым восхищением:
   – Каждый вечер, от ресторана до посёлка?!
   – Это же приятно – прогулка перед сном. Только собаки мешают: лают и несутся следом. Так и бежим дружной стаей.
   У него удивительно доброе лицо. Как с таким лицом выходить на ковёр?
   – Ты почему тбилисцев не уложил? – упрекает его Нора Ираклиевна. – Все же видели, что ты сильней!
   – Как-то неловко было. В грузинской команде много моих друзей. За день до соревнований я к ним приходил, кушали вместе хлеб-соль… Как же после этого их бросать на ковёр?..

     …Стянувши талию потуже,
     Азарт и страсть тая в душе,
     Семён, как бог, под звуки туша
     Бросал противников в туше!

   Это всё из того же стихотворения.
   – Какое блюдо вы больше всего любите готовить?
   – Жареного поросенка.
   – Какой ваш любимый приём в борьбе?
   – Захват двух рук.
   Когда он уходил, я снова вспомнил строчки из стихотворения о нём:
   …О мышцы, спереди и сзади!
   О мускулы со всех сторон!..
   – В нашем комбинате многие увлекаются спортом, – рассказывает Нора Ираклиевна. – Есть своя футбольная команда из буфетчиков, поваров, официантов… С сочинским «Таксомотором» играли шесть раз – две победы, четыре ничьи!..
   Она снова с трудом сдерживает распирающую её гордость.
   Мы сидим в кафе, на веранде. Нам приносят чай с пирожными.
   – Спасибо, не хочется сладкого.
   – Только попробуйте.
   Откусываю и издаю восторженный стон:
   – Как вкусно!
   – Школа Клепиковой!
   И она с новым приливом темперамента рассказывает о прославленном мастере-кондитере, заслуженном работнике торговли РСФСР, кавалере ордена Трудового Красного Знамени и ордена Ленина – Елене Павловне Клепиковой. Рассказывает на ходу, потому что, вытащив блокнот, я уже мчусь в кондитерский цех, которым руководит Елена Павловна.

Самая сладкая профессия

   Прямым попаданием бомбы в дом была убита вся ее родня. Оставшись сиротой, выпускница школы кондитеров Леночка Клепикова приехала в Сочи и работала в столовой авиачасти. За каждый сбитый фашистский самолёт летчики получали из её рук свежеиспеченный торт. Это стало традицией. Не раз вручала она сладкую награду и будущему трижды Герою Советского Союза Ивану Кожедубу.
   С тех пор и по сей день, уже более сорока лет, она занимается любимым делом, воспитала более двухсот квалифицированных специалистов, придумала, «сконструировала» и выпустила в свет сотни всевозможных тортов и пирожных.
   Я рассматриваю фотографии премированных и дипломированных тортов, приготовленных ею и её учениками, и, честно говоря, не могу себе представить, что эти произведения искусства выполнены из крема и марципанов!.. По-моему, для таких работ нужна своя картинная галерея: сирень на белой сетке, яблоневая ветка в цвету, гладиолусы на салатном фоне, гвоздики, ромашки, колоски пшеницы, ёлка со свечами, даже земной шар, на котором два голубя… Как можно выдавить из тюба эти вологодские кружева, которым позавидует любая модница!.. Не случайно сочинские кондитеры много лет подряд занимают первые места на краевых конкурсах, на всероссийских и на конкурсах «Сочи – Юрмала».
   – Откуда вы черпаете темы?
   – Природа подсказывает, нужно только научиться видеть… Я всё время рисую торты, и дома, и в цеху, и, признаюсь, на совещаниях… Ведь важен не только рисунок, главное – подбор цветов… В весеннем торте должно быть больше зелени и нежности, в свадебных – нельзя, чтобы был жёлтый цвет… Вот один из последних, попробуйте…
   Она отрезает кусок свежайшего торта, только что принесенного из цеха, ещё тёплого.
   – Спасибо, я уже сыт…
   Нора Ираклиевна объясняет, что это торт «Елена», назван в честь Елены Павловны. Из уважения пробую и чуть не проглатываю язык – торт необыкновенно вкусен, нет в нём приторной сладости, которой грешат многие наши кондитерские изделия.
   – Сладкое должно быть немного с горьким, – объясняет Клепикова. И чтобы я лучше понял ее мысль, иллюстрирует близким для меня сравнением: – Как смешное с грустным.
   Она любит путешествовать, была во многих странах: Египте, Франции, Португалии, Турции, Италии, Тунисе, Марокко… Всюду заглядывала в кондитерские, изучала, пробовала…
   – Что вам больше всего запомнилось в этих странах?
   – В первую очередь, краски. Я ведь страну запоминаю по цвету… Тунис – бело-зелёный, голубой… Франция – ярко-зелёная… Долго стояла у могилы Наполеона. В Италии, во Флоренции, не могла отойти от скульптуры Давида. Это чудо. Если бы Микеланджело был жив, поклонилась бы и поцеловала ему руки…
   Однажды в Сочи состоялся день творчества Клепиковой. В «Русском» зале были выставлены 40 тортов, искусное приготовление которых отражало этапы кондитерского производства за сорок лет её трудовой деятельности. Съехались ученики Елены Павловны, ныне сами уже известные кондитеры. Прибыли руководители краевых, городских и районных управлений общественного питания. Вручали подарки, говорили добрые слова, благодарили за душевную щедрость и доброту. Радио и телевидение транслировали этот прекрасно продуманный праздник.
   – Бывали ли в вашей жизни моменты, когда вы жалели о выбранной профессии?
   – Нет. Хотя работа нелегкая. Кондитер, в общем-то, профессия мужская, нужна физическая сила, выносливость. Трудно сохранить руки красивыми – часто моем, пересыхают… Бывают и обидные ситуации. Однажды на Восьмое Марта, когда торты нарасхват и мы все буквально валились с ног, в конце рабочего дня в цех прорвался мужчина средних лет, уже «навеселе», и стал умолять, чтоб мы ему сделали торт: мол, без подарка жена его на порог не пустит… Мы все уже мечтали об отдыхе, но он так просил… Собравшись с последними силами, сделали торт, украсили его цветами, вывели поздравительную надпись, вложили в коробку, завязали ленточкой… А он эту коробку под мышку, смял, перевернул и умчался. Сперва мы чуть не расплакались от обиды, а потом посмотрели друг на друга – и давай хохотать. Чувство юмора выручило…
   Да, «сладкая жизнь» – это не о ней!
   – Что вы больше всего любите?
   – Люблю, когда люди с аппетитом едят мои торты, получают от этого радость, когда на лицах удовольствие, когда просят добавки…
   Она говорила очень искренне и заразительно. Я протянул к ней блюдце и тоже искренне попросил:
   – Можно ещё кусочек вашего торта?..

Прав ли Дуров?

   Такси долго не было. На стоянке ждали – деревенская старушка с большим фанерным чемоданом, солдат, возвращавшийся из увольнительной, и я, расстроенный поломкой моей «Ладушки». Метрах в двадцати от стоянки остановилась «Волга» с зелёным огоньком. Толстый водитель с тремя подбородками опытным взглядом оценил невыгодных пассажиров и не спешил подкатывать. Я подошел к нему и спросил:
   – Вы свободны?
   – Я женат! – ответил он и захохотал.
   Оценив его шутку, я стал записывать номер машины. Это не понравилось водителю. Он открыл дверцу и начал угрожающе трясти всеми своими подбородками, нехорошо отзываясь о всеобщей грамотности. Но вдруг на полуслове прервал себя, захлопнул дверцу, дал газ и умчался. Я оглянулся: что испугало весёлого толстяка?
   К стоянке подкатило такси, оттуда вышел водитель лет сорока, похожий на капитана де Тревиля из «Трех мушкетёров» (во всяком случае, я его таким представлял). Взял у старушки чемодан, спросил адрес, пообещал солдату быстро вернуться за ним и усадил старушку в машину. Я попросил взять меня – они ехали в сторону автомагазина. Когда машина тронулась, старушка протянула водителю сложенный вдвое рубль:
   – Возьми, сыночек.
   Водитель удивился:
   – Мы же ещё не доехали.
   – Возьми!.. За то, что добрый.
   – Эх, мать!.. Если доброту оплачивать, она становится злом!
   Так мы с ним познакомились.
   Рем Иванович Джахая служил на флоте, потом окончил музыкальное училище, преподавал пение в школе, вёл эстрадную студию, затем был приглашён руководить хором таксистов.
   Среди шофёров ходит поговорка: «Дуров сказал: нельзя выдрессировать блоху и таксиста». И действительно, хор сколачивался нелегко. Руководство таксопарка применяло политику кнута и пряника: наказывало дезертиров и поощряло участников, создавая для них льготные условия работы. Им в первую очередь выдавались новые машины, путёвки, премии… Эта деятельность дала плоды. Шофёры так полюбили петь, что уже никого нельзя отчислить: сразу идёт поток жалоб в самые высокие инстанции.
   – Шофёры такси работают с утра до ночи – когда же вы репетируете?
   – С восьми утра. Для участников хора смена начинается в десять.
   – Согласитесь, что нужно очень любить искусство, чтобы, вернувшись со смены где-то в полночь, в семь утра уже бежать на спевку.
   – Во-первых, утренние репетиции полезны, – объясняет Рем Иванович, – это же дыхательная гимнастика!.. После работы шоферы могут и выпить, и много курят… Моя задача привести их утром в такую форму, чтобы они могли легко петь Вебера или Рубинштейна… А во-вторых, – он рассмеялся, – директор таксопарка Иван Родионович Драганов не подписывает путевые листы тем водителя, которые не приходят на репетиции.
   – Как складывались ваши отношения с коллективом?
   – Не сразу. Узнали друг друга, всё вроде бы хорошо, но… Не хватало последней искры для зажигания – всё-таки я для них человек со стороны. Решил узнать их жизнь по-настоящему: пошёл в автошколу, получил права и стал работать на такси, два-три дня в неделю. У меня есть свой план, который я обязан выполнять… Многое узнал, многое понял. Теперь меня признали своим, и я могу разговаривать с ними на равных.
   Я вдруг вспомнил трехподбородочного шофёра:
   – Почему он вас так испугался?
   – Наверное, надумал в хор поступать. А я не приму.
   – Даже если у него хороший голос?
   – Всё равно не возьму. Безнравственный человек не имеет права петь, к примеру, Сусанина или Ленского – это моё убеждение! Из-за таких, как он, и рождаются легенды о таксистах-стяжателях!
   Старушка, которая всё ещё держала в руке сложенную рублёвку, поспешно спрятала её обратно в карман.

В хоккей играют настоящие медведи

   Сразу честно признаюсь: эта фраза не соответствует действительности. Я её взял для эффектного названия главы. На самом деле в хоккей играют только медведицы. Медведи отказываются гоняться за шайбой, предоставляя это право своим подругам.
   Кого только не встретишь в Сочи!
   Ирина Адаскина росла среди медведей, в полном смысле слова: и дед её, и мать были дрессировщиками. Но сама Ира мечтала о профессии воздушной гимнастки. С девяти лет она уже выступала под куполом цирка. И это не случайно: прежде чем впервые поставить ребёнка на ноги, мать ставила её на голову, обучая делать стойку. И так повелось: проснётся утром – сперва стойка, кульбит, шпагат, мостик, и лишь потом можно умываться и чистить зубы. Когда ей исполнилось девятнадцать, она уже была известной гимнасткой. Но тут случилось несчастье: умерла мать. Перед смертью она заклинала Ирину не бросать медведей. Да Ира и не могла поступить иначе: как я уже сказал, она росла вместе с ними – они были её сверстниками, четвероногие братишки и сестрички, и она взвалила на свои плечи заботу о них, как говорят в цирке, приняла у матери её номер.
   Володя «влип» в это дело совсем случайно. Известный спортивный гимнаст, мастер спорта международного класса, участник олимпийской сборной, он никогда, даже в зоопарке, близко не подходил к медведям, честно говоря, их побаивался. Перелом руки прервал его спортивную карьеру, и он решил найти себе применение в цирке, в каком-нибудь силовом номере. Общие друзья привели его в дом к Ирине и попросили помочь с устройством на работу. Ира, к тому времени уже опытная дрессировщица, только что привезла из Ленинградской области пятерых новых двухмесячных медвежат. Она поила их молоком из бутылок с надетыми на них сосками и очень нервничала: вечером предстояло лететь в Иркутск ещё за семью косолапыми малышами, а ей не на кого было оставить этих. Приход Володи восприняла, как спасение.
   – Побудьте с ними дня три – я вернусь и сразу отведу вас в дирекцию.
   Володя оторопел:
   – А как… что с ними делать?
   – Да ерунда! Поить молоком, кормить кашкой, убирать за ними… Если очень перемажутся, выкупать…
   Растерянный Володи не смог ей отказать и остался ухаживать за пятью сорванцами, которые воспринимали квартиру как двухкомнатную берлогу, напропалую резвились, грызли мебель, были ужасно прожорливы и не отличались особой чистоплотностью. Он беспрерывно менял им разгрызенные соски на бутылках, варил кашу в ведёрной кастрюле, поражаясь, как в них вмещается такое количество еды. И тут же, параллельно, не расставаясь с ведром и тряпкой, убирал за ними, получая ответ на свой немой вопрос.
   Через три дня Ирина привезла восемь бурых медвежат и тут же улетела в Хабаровск, ещё за шестью гималайскими. Улетела, как она убеждала Володю, всего на сутки, но заболела там воспалением легких и пролежала в больнице две недели. Когда вернулась, все тринадцать медведей были сыты, ухожены, а сам Володя – небрит, нечёсан, с безумными глазами и несколько «озверевший». Когда она открыла дверь, он, не произнеся ни слова, с диким рычанием вырвался из квартиры, скатился по лестницам и неделю где-то прятался. Ира была уверена, что он сюда уже не покажет и носа. Но вскоре, отоспавшийся и выбритый, он явился с канистрой молока. Медвежата радостно вцепились зубами в его ноги, а он устроил Ирине скандал за то, что у них ослабели челюсти, значит, она им мало варила каши. Через три месяца они поженились – так возник дуэт дрессировщиков: Адаскина и Сошин.
   Правду говоря, Володя не сразу стал настоящим дрессировщиком, подводил темперамент и повышенное чувство справедливости. Если во время выступления какой-нибудь медведь делал пакость (ведь медведям издавна присуще коварство: исподтишка куснёт, поцарапает или выполнит всё наоборот), возмущённый Володя, едва дождавшись возвращения за кулисы, тут же давал ему пощёчину. Медведь отвечал тем же, Володя бросался на обидчика, и начиналась натуральная борьба, сила на силу, их с трудом удавалось растащить. Помятый медведь и исцарапанный Володя тяжело дышали, но снова рвались в бой.
   Постепенно приходил опыт, вырабатывалось терпение – и вскоре наступил полный контакт со зверями. Медведи простили ему тяжёлые оплеухи, очевидно, поняв, что они были получены по заслугам. Причём наибольшая дружба возникла с теми, с которыми он больше всего вначале воевал. Володя и до сих пор не признает тихих и смирных, ему по душе задиры и драчуны.
   – Однажды я легкомысленно согласилась отправить его за пополнением, – рассказывает Ирина, – так он отобрал самых свирепых и непокорных. Сказал, что ему с ними интересно. Первые три месяца напоминал гладиатора, брошенного на растерзание диким зверям.
   С тех пор за новыми питомцами ездит только Ирина. Она удивительно умеет распознавать в сосунках будущие таланты. Вообще она к ним относится с огромной нежностью. («Они – самые умные!») Почти всю зарплату тратит на лакомства для них, особенно на сгущённое молоко. («Неправда, что медведи больше всего любят мёд – они его любят, когда нет сгущёнки».) Но и медведи её обожают – они уверены, что она их мама-медведица. Когда Ира возвращается из командировки, первый выпущенный из клетки счастливчик, встав на задние лапы, обнимает её, облизывает и не отпускает минут десять, а остальные в клетках ревут от зависти. Это притом, что медведи не отличаются особым чувством благодарности. Они могут невзлюбить даже того, кто за ними ухаживает и их кормит. Так произошло с одним ассистентом, которого медведь Саян возненавидел, очевидно, за какую-то обиду, и при любом удобном случае бил его лапой. Тот стороной обходил его клетку, старался не попадаться ему на глаза, а когда медведей выпускали на арену, прятался за кулисой. Но, как бы тот ни маскировался, Саян чувствовал врага и, пробегая, «доставал» его через кулису.
   – Когда он выходил на арену подчёркнуто смирным и послушным, я уже понимал, что он только что свёл счёты со своим обидчиком, – рассказывает Володя.
   Володя научил своих воспитанников сложным силовым трюкам: один у него на руках делает стойку, другой – взбирается на перш, стоящий у дрессировщика на голове.
   Бицепсы, плечи и шея у Володи в рубцах и шрамах – следы медвежьих когтей. Но он их оправдывает:
   – Когда они по мне взбираются, им же надо за что-то цепляться.
   Ирина и Володя – москвичи. В Сочи – на гастролях, уже третий месяц. Казалось бы, повезло! Все лето на курорте! Но для них это не курорт, а трудная работа: по два выступления в день, при тридцати градусах, с медведями, которые плохо переносят жару, болеют, киснут…
   Мы беседуем после окончания вечернего представления, в гардеробной. Окна распахнуты, жара спала. Но и у Иры, и у Володи всё ещё пот на лицах.
   – А зимой? Они ведь должны зимой спать. Как отражается эта несостоявшаяся спячка на их спортивных достижениях?
   – Зимой они работают вяло, заторможено, как в замедленной съёмке. Когда возвращаются в клетку, тут же валятся на пол и сосут лапу.
   На стене, на цветном плакате, – медведь с клюшкой. Этот плакат уже побывал в Европе, в Австралии, в Новой Зеландии.
   – А теперь откройте секрет: как вам удаётся научить их кататься на коньках?
   – Так же, как и людей, – объясняет Володя. – Надеваем коньки, выводим на лёд, двое держат под руки, точнее, под передние лапы, а третий переставляет задние. Так и водим. Потом он уже сам двигает коньками. Постепенно отпускаем левую лапу, потом правую – и поехал…
   – Сколько это занимает времени?
   – Зависит от таланта. У нас был медведь, который научился кататься за три дня. А у других это занимало два-три месяца.
   Стыдливо вспомнив, что я и за шесть месяцев не научился ездить на коньках, поспешно закрываю тему и задаю последний вопрос:
   – Сколько вы ещё пробудете в Сочи?
   – Ой, долго!.. До Нового года.
   – А почему вздыхаете?
   – Устали!

Проблемы, проблемы…

   В Сочи, городе, в который все приезжают отдохнуть от проблем, есть свои серьёзные проблемы.
   Быть сочинцем нелегко, особенно летом: все родственники со всех концов нашей страны приезжают в гости провести свой отпуск. Причём, с каждым годом количество родичей увеличивается – появляются новые племянники, девери, шурины, двоюродные братья и троюродные сестры. Принять всех невозможно, поэтому много обиженных. Один мой знакомый журналист на лето отключал телефон, но это его не спасало: приезжали без предупреждения, причём, в таком количестве, что ему жить было уже негде. Он предоставил родственникам свою квартиру, а себе снял комнату в другом конце города. Когда об этом узнали, к нему и в ту снятую комнату приехали погостить.
   А как сочинцам летом протолкаться в магазин, выстоять очередь в кафе, попасть в кинотеатр?.. Мы приезжаем на двадцать дней, лечимся, купаемся, загораем – и ради этого готовы временно примириться с некоторыми бытовыми неудобствами. А они ведь живут здесь круглый год, для них это норма. Причём, благами курорта почти не пользуются, моря не видят, на солнце не нежатся, занятые ежедневными заботами. Кого из них я ни спрашивал: «Вы уже были на пляже?», каждый отвечал:
   – Ещё нет… Все некогда… Да туда и не протолкаешься… Вот разъедутся курортники, тогда уж…
   А мы ведь там восемь месяцев из двенадцати!..
   И ещё. Каждый из нас весь год собирает деньги на отпуск, чтобы там, на курорте, позволить себе беззаботно пожить, погулять, пофорсить модными туалетами. А потом снова – одиннадцать месяцев труда и напряжения. А на наше место приезжают новые «гуляки»… Вот и опять проблема у сочинцев: как уберечь своих детей от разлагающей атмосферы праздности?.. Как убедить их, что занять столик в ресторане – не основная цель в жизни, а самый нарядный туалет – не главное достижение.
   Как-то я спросил у сына моих знакомых сочинцев, шестилетнего пацана:
   – Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
   Он, не задумываясь, ответил:
   – Курортником.
   Проблемы, проблемы… Рука тянется к сигарете, чтобы закурить, но нельзя: Сочи – первый город, вступивший в борьбу с курением. Об этом при въезде в город извещают плакаты и транспаранты, в гостиничных анкетах есть специальный пункт-предупреждение, в ресторанах со столиков убраны пепельницы, но… Честно говоря, пока – боевая ничья: Сочи борется, курильщики курят. Наверное, нужны более радикальные меры. Призывы вроде «Если ты любишь родную Кубань, дымом табачным её не погань!» вряд ли решат эту проблему…
   Одна из главных забот Сочи – это загазованность. Если подняться на улицу Альпийскую, оттуда видно, в какой бурой дымке утопает город. И это не удивительно: бесконечный поток машин – по главной улице, всё транспортное движение – через центр. Необходима обводная дорога, какие уже есть во многих курортных городах. Иначе Сочи будет всё больше и больше задыхаться. Где уж тут бороться с сигаретой, когда главный враг – выхлопная труба!..
   Проблемы, проблемы… И все их надо решать, каждый сезон, каждый месяц, каждый год. Проблемы города-курорта, города-лекаря, города-труженика… Города, который я очень люблю, и с которым так не хочется прощаться… Но пора ехать дальше.
   До свидания, Сочи!.. До следующего лета!..

Двадцать лет спустя

   Труд Джахая и прежних руководителей хора дал свои результаты: сочинские таксисты не раз становились лауреатами Всесоюзного и Всероссийского фестивалей, выступали во Дворце съездов, в Звёздном городке, в Ленинграде, в Кронштадте, на ВДНХ. О них много писали, их выступлении показывали по телевидению, сняли фильм… Но всё это было, было. Сегодня, увы, хора уже нет – не до пения, надо делать деньги.
//-- * * * --//
   Кондитер от Бога, Клепикова Елена Павловна, долгие годы продолжала работать заведующей кондитерским цехом сочинского ресторана «Каскад». Была удостоена многих советских наград, но лучшей наградой всегда считала признание и любовь людей, получавших удовольствие от её лакомств. Её ученики работают по всей стране, по её учебникам учатся, о ней написано много статей. Да и она сама написала документальную повесть «Память сердца».
//-- * * * --//
   Нора Ираклиевна Лепсверидзе – по прежнему, генеральный директор комбината питания «Москва», Почётный гражданин города Сочи. Она и Семён Учадзе – депутаты Сочинского городского собрания.
//-- * * * --//
   До перестройки на сочинских курортах ежегодно отдыхало и лечилось около 5 миллионов человек. Треть из них – по путевкам в санаториях и домах отдыха, а остальные – жили в гостиницах или снимали комнаты.
   Во время перехода к рыночным отношениям поток отдыхающих превратился в ручеёк, даже престижные санатории и пансионаты были не заполнены. Резко сократилось и количество иностранных туристов.
   Но постепенно, постепенно город становился на ноги, число курортников увеличивалось: ведь сейчас, когда Сочи готовится стать столицей зимней Олимпиады 2014 года, отдыхать здесь можно круглый год – и летом на пляже, и зимой на горнолыжном курорте, так что количество гостей всё возрастает и грандиозная перестройка города их не отпугивает.
   Зимняя Олимпиада, ещё не начавшись, резко изменила облик города-курорта: строящимся высоткам позавидуют и столицы регионов. Правда, и колоны машин, застывшие на Курортном проспекте, уже могут посоревноваться с Московскими – Сочи буквально задыхается от пробок. До боли знакомая картина: огромный поток машин, скопившихся на двухполоске в районе парка «Ривьера» и проносящиеся между ними по разделительной линии кортежи с мигалками…
   По мнению специалистов, эта проблема не решится до Олимпиады, да и после неё. Строители нацелены на то, чтобы в первую очередь сделать более удобным въезд на Красную поляну и в Олимпийский парк. Правда, мэр Сочи Анатолий Пахомов уверен, что со строительством четырехполосного дублёра Курортного проспекта проблема пробок в центре отчасти будет решена, – как здорово, когда мэр – оптимист!
//-- * * * --//
   Надо отдать должное «отцам города»: они думают о том, как и чем привлечь побольше туристов.
   В последнее время в Сочи появилось много новых спортивных площадок и тренировочных комплексов, доступных для всех желающих, причём, бесплатно.
   Масленица здесь празднуется очень шумно и весело, с блинами, танцами, песнями. В последний день – традиционный обряд сжигания чучела. Перед этим, все желающие смогут написать на листках бумаги о своих неприятностях и положить в фартук к чучелу. Считается, что все невзгоды сгорят вместе с соломенной куклой. Я думаю, если этот обряд подхватят и другие города, это сможет резко сократить количество проблем в стране…
   В океанариуме приручили опасную мурену: каким-нибудь куском еды её легко выманить из пещеры, она даже может лечь спокойно на плечо. Сотрудники океанариума утверждают, что подобное шоу – единственное в России.
   Дача Сталина превращена в музей. В комнатах сохранена обстановка тех лет и из воска воссоздана фигура «отца народов». Вы можете сфотографироваться рядом с ней и подписать «Я и Сталин» – это даст вам право претендовать на руководящую роль в компартии России.
   Двадцать лет назад я подшучивал над лозунгами, призывающими «…не поганить дымом родную Кубань». Но сегодня в Сочи найден новый способ борьбы с курением: прозрачные будки для курильщиков – в других местах курить будет запрещено: взял сигарету – «Пошёл в будку!». Обеспечить этот смелый эксперимент будками, должны владельцыресторанов, кафе и других объектов, которые находятся в общественных местах и местах отдыха. Так что у жителей и гостей курорта намечается новый аттракцион: «Курильщики за стеклом».
//-- * * * --//
   Подготовка к Олимпиаде идёт полным ходом. Большой проект, большие проблемы. По мнению президента компании «Интеррос» Владимира Потанина, главной из них является вечная российская бюрократия:
   – Людей, который вставляют палки в колёса, – заявил он на одной из пресс-конференций, – значительно больше тех, кто помогает… Всё оборудование у нас импортное, мы такого не производим, специалистов тоже привозим из-за рубежа: инженеров, консультантов, рабочих. Так что не могу сказать, что Олимпиаду в Сочи строит вся страна, – и тут же уточнил. – Впрочем, ошибаюсь: строит вся страна – Турция».
   Зато, по его словам, уже есть повод для гордости: «Роза Хутор» по своим характеристикам приблизилась к одному из лучших европейских горнолыжных курортов – австрийскому Кицбюэлю с его почти вертикальным склоном, где спортсмены развивают скорость до 150 километров в час.
   Недалеко от лыжно-биатлонного комплекса на хребте Псехако возводится коттеджный посёлок, входящий в состав горной олимпийской деревни. Согласно требованиям международных спортивных организаций, спортсмены должны жить на тех же высотах, где проводятся спортивные соревнования. От своих комфортабельных коттеджей спортсмены смогут добраться до лыжных и биатлонных трасс пешком минут за десять. Посёлок расположен на берегу красивого «рукотворного» озера. Но оно создано не только для красоты: вода из этого озера будет использоваться для создания искусственного снега…
   Нельзя не признать: всё это – грандиозно, современно, с размахом: Дворец Спорта, университет, новые дороги, новые мосты, новые горнолыжные трассы… Иностранные рабочие, иностранные инженеры, иностранное оборудование… Строительство, конечно, огромное. Но и расходы!.. Каждый день здесь осваивают десятки миллионов долларов. Например вышеупомянутый горнолыжный курорт «Роза Хутор» изначально оценивался в триста миллионов долларов, но в итоге сумма выросла более, чем на миллиард, а строительство Российского международного олимпийского университета «Спортивный Гарвард» – обойдется примерно в 500 миллионов долларов… Шагаешь по городу, слышишь эти цифры и возникает ощущение, будто идёшь сквозь денежный поток, раздвигая руками миллионы купюр, которые шуршат, шуршат… Нет, это шуршат не они, а бумажные листы, прикреплённые к платанам, пальмам, каштанам, и на них надписи: «Это дерево будет спилено». Такая акция – одно из средств борьбы сочинцев за спасение «лёгких города», они регулярно устраивают экологические пикеты и демонстрации: ведь вырубаются десятки и сотни деревьев. Только под застройку в районе Зимнего театра и Приморского парка отдано больше 19 000 квадратных метров зелёных зон.
   – Мы восполним этот ущерб, – обещают строители, но сочинцы им не верят: «Они понастрояткафе, рестораны, всякие развлечения, не останется ни цветов, ни деревьев… Олимпийцы приедут и уедут, а нам здесь жить!»
   Беспокойство жителей города касается и прославленных сочинских пляжей – их необходимо укрепить и защитить: если пройдут даже средней силы штормы, их просто смоет. После этого придётся приходить на берег моря со своим песочком. Но меры уже приняты: если какие-нибудь иностранные гости будут этим не довольны, их быстро уговорят и успокоят сотрудники гостиниц и ресторанов, которые сейчас проходят специальный тренинг: их обучают базовому английскому, вежливым манерам и умению поддержать беседу с иностранцами.
   Словом, Сочи готовится к Олимпиаде!

Глава седьмая. Страна души

Абхазия, по-абхазски – Апсны, что в переводе означает «страна души». Для меня с Абхазией связано очень многое. Мой отец жил здесь в молодые годы, потом женился, переехал в Киев, но до конца дней своих говорил об этой республике с любовью и благодарностью. У него было много друзей – абхазов, грузин, греков… Они часто приезжали к нам в гости.
Мои первые детские воспоминания связаны с усатыми громкоголосыми мужчинами, шумными застольями и темпераментной лезгинкой… Я полюбил этих людей и полюбил этот край, ещё не видя его, только по рассказам отца, а когда впервые приехал, влюбился снова и окончательно. Меня покорила общительность этого народа, искренняя готовность помочь, активное участие в твоих горестях и радостях. Здесь полгорода оплакивает покойника и полгорода гуляет на свадьбе. Предать друга – самое страшное преступление, помочь другу – первейшая обязанность и священный долг…

Пес Цуга и Корова Бачола

   Я живу в Гудауте, в доме у вдовы Месхия, учительницы на пенсии, тети Сулико, как она себя представляет. Эта женщина удивительно чистоплотна – с шести утра и в доме, и во дворе уже всё убрано, подметено, вымыто… Сама шьёт, сама белит и красит. Беспредельно добра.
   Осенью зазывает всех своих родных и друзей из Сухуми, из Тбилиси – чтобы ели и увозили созревшие яблоки, груши, инжир…
   – А что мне их продавать, да?!
   С огромным природным чувством юмора, рассказывает смешные истории и сама хохочет до слёз. Удивительно беззаботна.
   – Тетя Сулико, уже ночь – где корова?
   – Где-то на улице. Молодая, гуляет.
   Переживает из-за чужих неприятностей больше, чем из-за своих. Стоит кому-то из соседей заболеть, она там днюет и ночует. Когда у друзей сдох любимый поросенок, безутешно рыдала.
   Не по возрасту легкомысленна, неуправляема. То двое суток ничего не готовит – пьёт чай с сыром, то вдруг к ночи напечёт двенадцать метровых хачапури и сзывает всех соседей, чтобы немедленно это съели.
   Живёт она вместе с дочерью Нато, тоненькой, стройной, порывистой. Нато как будто вся из пружин. В ней мамина энергия, помноженная на девятнадцать лет. Слова из неё выскакивают, расталкивая друг друга. Рассказывает горячо, азартно. Каждое слово, независимо от значения, так раскалено, что, если бросить его в воду, пойдет пар. Даже фразу «Я хочу спать» говорит с таким темпераментом, которого хватило бы на трёх исполнителей роли Отелло. От избытка чувств повторяет прилагательные дважды, трижды – одного раза ей мало для передачи своего отношения.
   – Худой, худой, худой, высокий, блондин!.. – это о понравившемся актере.
   – Кривой, кривой и мокрый!.. – это об обидевшем её продавце.
   Работает она в совхозе, собирает чай. Занимается общественной деятельностью, комсомольская активистка… Однажды села к пианино, стала играть – мы все ахнули. У меня в гостях был профессиональный скрипач – он сидел ошеломлённый и шептал: «Талант!.. Талант!..» Оказалось, что она с блеском окончила Гудаутскую музыкальную школу. Ещё школьницей была приглашена в Сухумский симфонический оркестр, выступала вместе с ним. Поехала сдавать экзамены в Сухумское музыкальное училище – получила двойку по мастерству (честно говоря, не представляю, как можно было добиться, чтобы она плохо сыграла). Была потрясена, двое суток плакала, а потом заявила:
   – Всё! С музыкой покончено. Буду врачом, как мой брат.
   Теперь поступает в мединститут, две первые попытки были неудачны, готовится к третьему штурму. Уверен, что пробьётся и медицина получит отличного врача. Но обидно за искусство: оно потеряло талантливого пианиста!..
   Вместе с Сулико и Нато в доме живут ещё пес Цуга, корова Бачола, телёнок Мамалыга и индейка с цыплятами.
   Пёс Цуга – маленький, мохнатый, пушистый и очень горластый: сплошной лай, обросший мехом. Его хвостик вращается с такой реактивной скоростью, что кажется, он вот-вот взлетит. Цуга – большой чистюля: моё ухо он сперва тщательно облизывает, до стерильности, а лишь потом впивается зубами, пытаясь откусить… Дружит с телёнком, каждое утро целуется с ним, нежно облизывает ему нос и губы. Ненавидит индейку, при любом удобном случае подкрадётся и тявкнет – индейка взвивается на полметра вверх и падает на землю с микроинсультом. Всех цыплят он считает малолетними преступниками, от которых можно ждать любых гадостей, поэтому через каждые полчаса на всякий случай загоняет их в сарай. Утренний ритуал – здоровается с каждым членом семьи и гостями, поджидает у выхода, падает на спину, задрав лапы, и стонет от нетерпения, чтобы ему скорее почесали живот…
   Корова Бачола, наоборот, очень независима: с утра уходит из дому и не возвращается до ночи. У неё своя личная жизнь, она где-то бродит, с кем-то встречается. Если за ней не пойти, будет ночевать вне дома.
   – Не украдут? – спросил я у Сулико.
   – Не должны, – спокойно ответила она.
   Иногда Бачола возвращается вместе с нахальным рыжим быком.
   – Мой зять, – говорит о нём Сулико.
   Воспитание у Бачолы спартанское: она не боится непогоды, спит на земле. Её можно не доить, она и это переживёт. Может не есть, не пить и все-таки умудряется давать молоко, два-три литра за удой. Если же вдруг выдаст больше, то с радостным удивлением тут же всовывает ногу в ведро с молоком, чтобы измерить глубину.
   Самая примитивная из всех – индейка. Я подозреваю, что она просто глупа: ей подсунули куриные яйца, и она высидела цыплят. Приёмные дети её ни в грош не ставят, прыгают на спину, лезут на голову, а она пристойно кудахчет, создавая видимость благополучного семейства, мол, хоть и без отца, но не хуже, чем у других…

Хозяйка Чёрной горы

   Форелевое хозяйство расположено между гор, поросших густым лесом. Горы рядом – их можно погладить руками, потрепать по кронам деревьев… Тенистые кипарисы на всех участках, прохлада от Чёрной речки, выпрыгивающей из горной пещеры, от множества водоёмов, наполненных холодной водой… Ежегодно здесь искусственно оплодотворяют шесть тысяч самок – это одно из самых больших форелевых хозяйств в стране. Оно уникально – тут температура воды и зимой, и летом постоянна – около десяти градусов (в отличие от других хозяйств, где температура воды в среднем – двадцать градусов), потому что река не успевает нагреться. Как я уже говорил, она вытекает из нутра горы, где рождается под термозащитной изоляцией в четыреста метров толщиной.
   В этой горе, на недоступной высоте, – развалины древнего монастыря XII–XIII веков. Даже снизу видно, что он очень большой, в нём девять этажей. При нашествии турок здесь прятались женщины с детьми. Проникнуть в монастырь снизу невозможно, сверху – безумно трудно, даже для альпинистов. Говорят, когда-то был подземный ход сквозь гору. Монахи регулировали приток воды в Чёрной речке: при необходимости пускали большим потоком, смывая врагов… Удивительное место!.. Не случайно здесь работают такие интересные, неординарные люди.
   О своем заместителе, кандидате биологических наук Майе Алексеевне Агрба, с воодушевлением рассказывает директор форелевого хозяйства Ражден Датович Агрба:
   – Если вам нужны яркие личности, надо писать о ней.
   Признаться, я слегка удивлён: не так уж часто директор расхваливает своего зама. Стал дипломатично выяснять. «Жена?» – «Нет». – «Сестра?» – «Тоже нет». Просто однофамильцы, однокашники, многолетние друзья. Вместе кончали Калининградский рыбный институт, вместе пришли в это хозяйство, вместе работают здесь уже много лет.
   Когда какой-либо директор жалуется, что один тянет всю работу: мол, вокруг все лодыри и проходимцы, он мне становится неприятен. Когда же человек в окружающих ищет и находит хорошее, я знаю, что сам он – хороший и добрый. Такими мне показались руководители этого хозяйства. Они и внешне красивы, с экранным обаянием, абхазские Софи Лорен и Марчелло Мастроянни. Был бы я кинорежиссером – снял бы о них фильм и название придумал бы какое-нибудь интригующее, вроде: «Он, она и форель».
   А снимать там есть что: четыре огромных участка, десятки водоёмов, в которых плавают форели всех размеров, стальноголовые лососи, привезенные из США, мощные бестеры (гибрид осетра и белуги), отдельно самцы, отдельно самки, отдельно мальки. Каждый малёк за два года набирает по сто пятьдесят граммов и превращается в упитанную рыбу, которую поставляют в ближайшие санатории и рестораны… Но вырастить форель нелегко – она часто болеет, у неё много врагов, любителей свежей рыбки: птицы, змеи…
   – Какое самое действенное средство против змей? – спрашиваю у Майи Алексеевны.
   – Мой вопль. Когда вижу, кричу на всю Абхазию – я их безумно боюсь!
   – Как вы стали рыбоводом?
   – Случайно. Заканчивая школу, хотела быть актрисой, политиком, дипломатом… Мечтала приделать к земному шару ручку и крутануть его. Но меня вызвали в райком, объяснили, что республике очень нужны специалисты-ихтиологи и направили в Рыбный институт… Дома был скандал. Я росла без отца. И мама, и тётки мечтали, что я стану известным врачом, профессором, академиком… и вдруг какая-то ихтиология. У них она ассоциировалась с ихтиоловой мазью. А рыбовод, в мамином представлении, – это бездельник в закатанных штанинах с удочкой. Вся родня была в шоке. Они по сей день не одобряют моих занятий, даже после защиты диссертации. Тетки считают, что это работа не для женщины… Впрочем, они не оригинальны – в Японии, например, это считается мужской профессией, там нет женщин-ихтиологов… Мы обмениваемся опытом, ездим друг к другу. Так они меня первое время воспринимали как подставное лицо, как какого-то агента. Задавали заковыристые вопросы, чтобы уличить в незнании. А когда убедились, что я – это я, были страшно удивлены, но очень зауважали…
   – Что в Японии произвело на вас самое большое впечатление?
   – Не поверите, решите, что придумала специально для вас… А, ладно!.. Всё равно скажу… В первую ночь после приезда сижу в номере, за окном – гроза, ливень, чужая страна. Тоскливо!.. Подошла к телевизору, включила – и вдруг Гагарин, улыбка на пол-экрана!.. Это была о нём передача, из Москвы, специально для Японии… Я так обрадовалась!
   – Наверное, трудно женщине руководить большим коллективом? Особенно у вас, в Абхазии, где мужчина испокон веков главенствовал?..
   – Сперва было нелегко, когда девчонкой пришла сюда начальником второго участка. Относились с недоверием. Искала подход к каждому: с одним – ласково, с другим – пожестче. А потом, когда узнали друг друга, стало легко. У нас сейчас не коллектив, а большая семья: вместе празднуем, вместе оплакиваем. У нас уже много лет одни и те же люди, есть плотник, который начинал строить это хозяйство. Считаем большим предательством, если кто-то от нас уходит…
   – Чем вы увлекаетесь?
   – Люблю балет, хорошую книжку… Люблю зимой вязать кофточки, я – мерзлячка.
   – А форель готовить любите?
   – Что вы!.. Я её не ем – мне её жалко. Я бы, если б могла, и никому есть не разрешила… Разводила бы и выпускала, выпускала…

Зеркало для сапог

   Возле здания милиции много цветов. Цветы и внутри – в коридорах и кабинетах. Всюду чисто, прохладно. Видно, что за этим следят. Внизу, у пола, зеркало.
   – А это для того, чтобы, идя на пост, милиционер проверил чистоту своих сапог, – объясняют в Гудаутском райотделе милиции.
   Рассматриваю цветные фотографии на стене.
   – Наш хор, сорок человек. Впервые в Абхазии – милиция запела.
   Цветы, кондиционеры, самодеятельность – это радости. Перевожу разговор на проблемы. Их больше. Главная сложность та же, что и в Сочи: наплыв отдыхающих, среди которых скрываются и воры, и бродяги, и мошенники, и папаши, увиливающие от уплаты алиментов… Сотрудникам милиции приходится работать по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки. Служба милиции осложняется ещё и местной спецификой: некоторые преступники уходят в горы и подолгу обитают в горных сёлах, пользуясь абхазским гостеприимством. И ещё одна «местная сложность»: республика маленькая, все друг друга знают. Стоит кого-нибудь арестовать, сразу у следователя и арестованного находятся общие приятели, друзья, родственники… Начинают просить, стыдить, уговаривать: мол, что ж ты, к примеру, родного троюродного дядю сажаешь?! Совершается психологический нажим, который надо выдержать и устоять.
   – Расскажите какой-нибудь интересный случай, – прошу я старшего следователя Владимира Эминовича Начач-оглы.
   – А что вам интересно?
   – То, что для вас было трудным.
   – Расскажите про «майора», – подсказывают ему. С «майором» им пришлось повозиться. Он долго «гастролировал» по побережью, выдавая себя за сотрудника Госбезопасности. Интересный внешне, эрудированный, легко знакомился с женщинами, обещал жениться, сближался, а затем исчезал, прихватив на память о любимой серьги, кольца, броши, браслеты… И деньгами не брезговал. Ловко работал, знали, что он где-то рядом, а поймать не могли.
   – Как же он попался?
   – Жадность подвела… В Новом Афоне у очередной невесты, впервые за всю свою практику, прихватил ещё и носильные вещи. По их описанию мы его и выследили…
   Они рассказывают, а я записываю: и про хитроумные квартирные кражи, и про угон автомобилей, и про похищения зажиточных людей с целью получения выкупа. Приезжает много «гастролёров», которые быстро находят друг друга и объединяются.
   – Наша первая задача – поймать преступников, а вторая, не менее важная – оградить от их влияния молодёжь, особенно несовершеннолетних. А это, в наших условиях… – Владимир Эминвич прервал фразу и грустно вздохнул. – У нас всего два инспектора по работе с молодёжью. Но даже если добавят ещё десять, это всё равно проблему не решит… Моя б воля, я б издал указ: за преступления несовершеннолетних полной мерой отвечают родители!.. А то приходим, например, за маленьким хулиганом, а его нет дома. Спрашиваем у родителей: «Где он?» Сообщают: «Не знаем, уже две ночи не ночует». И так спокойно об этом говорят… Да таких судить надо и лишать родительских прав!
   Видно, это наболевшее. Я перевожу разговор:
   – А как у вас справляется ГАИ?
   – Стараемся, но тоже нелегко… Вы видели, в каком состоянии улицы? (Я не только видел – каждую яму я прочувствовал колёсами, на каждой выбоине меня подкидывало к потолку.) А светофоры?.. Такие старые, что их пора в музей сдавать. Но и их не хватает. А ведь у нас есть такие водители, для которых не по одному, а по десять светофоров надо вешать! Вы видели, как они ездят?..
   – Да, я видел.

Как они ездят

   Есть старый известный анекдот: один шофёр ездил только на красный свет. Испуганных пассажиров успокаивал: «Мастер едет!» А при зелёном свете останавливался и ждал: «Другой мастер едет!»
   Теперь я знаю – этот анекдот родился в Абхазии. Здесь есть водители, на которых запрещающий знак действует, как красное на быка – он его непременно нарушит. Если запрещён поворот, то эти водители обязательно повернут, даже если им надо ехать прямо. На узких горных дорогах они мчат, обгоняя друг друга, выскакивая из-за поворотов, не видя встречных: авось пронесёт!.. Иногда проносит, иногда нет. У постов ГАИ, как наглядные предостережения, стоят бывшие машины, ныне – металлические гармошки, «меха» которых растягивали тракторами. Проезжают мимо груды металла те лихачи, для кого это выставлено, притормозят, поглядят, повздыхают и снова жмут на педаль, включаясь в рискованный обгон. Что это? Фатализм?.. Избыток темперамента?.. Суперменство? Да нет! По-моему, просто результат безнаказанности. За это надо судить показательным судом: ведь они рискуют не только своей жизнью, но и жизнью ни в чём не повинных пассажиров встречного транспорта!..
   Однажды, в центре города, я наблюдал такую картину: четыре автомобиля с четырех сторон съехались на перекрёсток и стояли, не обращая внимания на сменяющиеся цвета светофора: высунувшись из окон, водители оживлённо беседовали друг с другом о чём-то очень интересном – им не до сигналов. Это было бы смешно, если бы не кончалось печально. За две недели своей командировки я видел десятки аварий, и очень часто хрустели под колесами осколки разбитых ветровых стекол – следы столкновений…
   За время моих регулярных поездок из Гудауты до Сухуми и обратно у меня руки болели от напряжения, а своих нервных клеток я погубил такое количество, что их трупы, наверное, до сих пор ещё не все подобрали…

Жертвы Гименея

   – Почему у вас держат так много бычков? – спросил я у Сулико. – Почти в каждом дворе один, а то и два.
   – На свадьбу. У нас к свадьбе начинают готовиться, когда сын ещё в школу ходит… И у меня был бычок, Бубой звали.
   – Где же он теперь?
   – А!.. Целая история!.. В прошлом году Нато повела его через мост, он соскользнул, верёвка за перила зацепилась – повис, болтается под мостом. Нато плачет, бегает, рядом никого – вечер уже. Выскочила она на дорогу, какой-то самосвал остановила, кричит: «Он умирает!» Шофёр испугался: «Кто умирает?» «Буба!»
   – И в три ручья слёзы. Шофёр решил, что речь идёт о человеке, бросился на мост, увидел – хохотать стал. «Его, – говорит, – надо успеть сфотографировать тебе на память, пока жив…» Помог, вытянули бычка, а у него ноги разъезжаются, ходить не может. Шофёр подогнал самосвал, погрузил Бубу и привёз домой. Нато рыдает: «Ой, дедико, он не выживёт!..» А у меня двоюродный брат гостил из Кутаиси. Он говорит Нато: «Я тебя убью, если ты так же не будешь плакать, когда твоя тетя умрёт». А Нато ему сквозь слёзы: «Лучше я буду плакать, когда ты умрёшь». Дежурила она возле бычка и так и заснула. А он лежит, все четыре ноги вытянул. Брат говорит: «Пусть мясо не пропадает, попроси соседа, чтоб зарезал, пока твоя сумасшедшая дочка не проснулась». Разбудила я соседа, пришёл он с большим ножом, нагнулся над бычком, а тот ему руку лизнул. Сосед поднялся и говорит: «Не могу резать – он ко мне со всей душой – а я что, бандит?» И ушёл. А бычок всё лежит и лежит, всю ночь и утром тоже. Вижу я, Нато ни есть, ни работать, ни заниматься не может – всё к нему бегает. Пошла к ветеринару и говорю: «Забери бычка, вылечишь – твой будет, умрёт – хоть Нато не увидит…» Уговорила Нато, что это для пользы Бубы делается, и отдала его я ветеринару. Недели две он с ним возился, но поднял на ноги… Нато к нему каждый день бегала, конфеты носила… Теперь, когда у нас новый появился, реже ходит, только по воскресеньям…
   Всё это Сулико рассказывала по дороге. Мы шли на заседание «оргкомитета» – предстояла свадьба, близкие родственники и соседи каждый вечер собирались, обсуждали, готовились. Сулико, конечно, была одним из главных участников события – она и окунула меня в водоворот приготовлений.
   Обязанности в «оргкомитете» были строго распределены: один отвечал за вино, другой – за установку столов и навесов, третий – за приготовление мамалыги, четвертый – добывал индеек для сациви… Жених был местный, невеста – из Сухуми: предполагалось много гостей из столицы. Всего планировали человек на шестьсот (пришло более семисот).
   День свадьбы напоминал большой аврал. С шести утра все участники уже были на ногах: устанавливали навесы, столы, скамейки. (Существует своеобразный кооператив, который приобрёл, хранит и выдаёт весь этот инвентарь на свадьбы, на похороны, на юбилеи.) За один день надо успеть накрыть столы и всё приготовить – заранее нельзя, пища должна быть свежей, такое количество в холодильнике не сохранишь!.. Мясо варится в котлах, подвешенных над кострами, тут же, недалеко от столов… Летят головы у индеек, разливается по кувшинам вино…
   В два часа поехали за невестой в Сухуми, там тоже состоялась свадьба, но «маленькая», человек на сто пятьдесят, как бы репетиция основной. Потом участники застолья направились в Гудауту. А здесь в это время приходили друзья, родственники, соседи, записывались в специальную книгу и вручали конверты с деньгами, вместо подарков. Величина суммы зависит от степени родства и близости отношений: чем ближе, тем больше. Общая сумма таких взносов обычно покрывает свадебные расходы и ещё кое-что остается молодожёнам на первые покупки (и на вторые тоже!).
   В семь часов с шиком подкатила кавалькада машин, вышли жених с невестой, высыпали сухумские гости. Жених повел невесту в дом, в дверях их встречали его родители. Когда невеста переступила порог, свекровь поцеловала её и, согласно обычаю, сунула ей в рот конфету, чтобы жизнь была сладкой… Потом рассаживались. Этим процессом тоже руководил специально назначенный распорядитель, который указывал, кому куда садиться. Действовал он виртуозно – семьсот человек расселись минут за десять. Потом свидетели повели жениха и невесту на их места во главе стола. Пока шли вдоль столов, перед ними всё время отплясывала какая-то родственница.
   На этом ритуальная часть закончилась, началось пиршество.
   Члены «оргкомитета» весь вечер были на ногах, ни разу не присели к столу: только подносили, угощали… Завтра специально для них хозяева снова накроют стол, снова все заново приготовят и будут благодарить за помощь… К вечеру свадьба расплескалась: пожилые оставались во дворе, а молодёжь перешла в дом – начались танцы…
   Когда часов в двенадцать я вернулся домой, Сулико сидела в саду и плакала.
   – Что случилось? – испугался я.
   – Бубу зарезали… Они его купили у ветеринара… Только сейчас проговорились… А я ещё мясо пробовала, лучше б у меня рот отсох!.. Ой, хоть бы Нато не узнала… Что мне ей сказать, если спросит, где он?
   – Скажите, что его забрали на съёмки фильма «Кармен» и что ваш бык станет популярной «кинозвездой».

Кладбищенский философ

   Городское кладбище зажато между домами: Гудаута растёт, кладбище оказалось внутри города. Памятники из гранита, металла, мрамора. Ухоженные могилы… Здесь чтут память об ушедших. На аллеях – галька, ракушки: близость моря чувствуется. На этом кладбище похоронены в основном грузины, русские, греки (абхазы хоронят своих близких на приусадебных участках, возле дома). Когда мы с Сулико шли к могиле её мужа, встретили этого человека. Он здесь и могильщик, и начальство одновременно. Пожилой, седоголовый, очень разговорчивый, со склонностью к философским обобщениям – могильщик-философ, шекспировский персонаж… Он изрекал сентенции и тут же подтверждал их доказательствами:
   – …Люди неблагодарны. Как-то взял я в напарники одного шалопая, жалко стало, у него не было ни угла, ни двора, ни заработков. У меня он подкормился, приоделся, денег поднакопил, уважаемым человеком стал. Однажды, когда я рыл могилу, хлынул ливень. Могила на склоне – меня стало заливать, а выбраться не могу. Кричу ему: «Помоги!» А он видит, но не подходит. Хорошо, люди вытащили. Я к нему: «Как тебе не стыдно!.. Я же твой напарник, я тебя в люди вывел, а ты мне руки протянуть не захотел!.. Я же мог погибнуть…» И знаете, что он ответил? «Если бы ты погиб, я взял бы другого напарника». Хорош, правда? Животные куда благодарнее! Однажды я вырыл могилу, сижу, отдыхаю, вдруг собака моя как зарычит. Смотрю, змея, ядовитая, вроде просит о чем-то. Гляжу, спина у неё перебита. Жалко стало – прижал ей голову палкой, чтоб не укусила, перевязал спину носовым платком и отпустил. Она уползла в кусты, потом оттуда голову высунула и мне кивнула, спасибо, значит…
   – Специально вернулась и кивнула?
   – Да! Вы не смейтесь – это ещё не всё. Через месяц иду по кладбищу – опять собака рычит. Вижу: змея, та самая, потому что на спине тряпка болтается, остатки моего платка. Но двигается уже быстро, подлечилась, значит… Опять подняла голову и снова смотрит, прямо в глаза. Понял я, что просит она тряпку снять, мешает ей, видно. Я на всякий случай снова голову ей к земле прижал, тряпку развязал и отскочил в сторону… Она опять в кусты уползла и снова оттуда высунулась и мне кивнула…
   Мы идём мимо шеренги памятников. На каждом выбиты даты рождения и смерти.
   – От людей остаются только цифры, – снова изрекает наш спутник и читает вслух: – «Тысяча девятьсот четвёртый – тысяча девятьсот семьдесят первый… Тысяча девятьсот двенадцатый – тысяча девятьсот восьмидесятый…» – И снова повторяет: – Только цифры остаются и чёрточка между ними.
   – Иногда остаются ещё и слова, – замечаю я. – Например: «Я помню чудное мгновенье».
   Он долго молчит, что-то обдумывает, решает. Бросает на меня исподлобья изучающие взгляды. Потом, пропустив Сулико вперёд, тихонько спрашивает:
   – Хотите быть моим напарником?

Гуда плюс Ута

   В Абхазии существует красивое предание о происхождении названия города Гудаута: когда-то, в старину, здесь жили юноша Гуда и девушка Ута. Они полюбили друг друга, но кровная вражда между семьями встала преградой к их счастью. Гуда не мог жить без любимой и покончил жизнь самоубийством, бросившись в речку. За ним последовала и Ута. Вот их именами и назван город.
   Это по преданию. А на самом деле название Гудаута произошло от речки Гудоу, протекающей через город.
   Гудаута прекрасно спланирован: прямые улицы пересекают друг друга в шахматном порядке. Здесь чистый воздух, много солнца, высокие горы, покрытые густыми лесами, но… После столичного Сухуми и красавицы Гагры он кажется пасынком республики, забытым и неухоженным: выбитые мостовые, не все улицы имеют тротуары, мало зелени, цветов, перебои с водоснабжением…
   – Нам только в июне на ремонт дорог дали семь тонн битума, и это на весь год, – объясняет председатель горисполкома. – А что касается зелени, то… Чтобы следить за одним сквером, требуется четыре-пять человек, а у нас на весь город – двенадцать рабочих, и ассигнования на зелёное хозяйство города с каждым годом всё уменьшались и уменьшались…
   Оглядываюсь вокруг и вижу подтверждение его слов: на многих улицах, на месте будущих тротуаров, ещё растёт трава, которую лениво щиплют коровы, по обочинам резвятся весёлые поросята и важно прогуливается баран с «баранессами». И собаки. В городе много собак, причём, породистых: сеттеры, пойнтеры, курцхаары… Это – результат охотничьего сезона: приезжают с собаками поохотиться, а потом собаку бросают: есть, к сожалению, и такие горе-охотники. Покинутые псы тоскливо бродят по улицам. Один из них подошёл к скамейке, на которой я сидел. У меня в руке был пирожок, я отломил ему половину. Но он не взял: ему была нужна не пища, а ласка: он подошёл ближе и положил мне голову на колени… Честное слово, я бы отхлестал ремнём его бывшего хозяина! Таких нужно лишать права называться охотниками и выгонять из Общества!
   Когда очень жарко, все тянутся к Центральному парку. Он раскинулся над морем, старый, непричёсанный, неподстриженный, но в этом есть своя прелесть. Здесь всегда прохладно, можно сыграть в шахматы, выпить чашечку настоящего кофе, сваренного в горячем песке, и коллективно посмотреть «Ну, погоди!» по телевизору, который стоит на поляне на высоких металлических ногах, как будто случайно забрёл сюда, ему здесь понравилось, и он остался…
   Вдоль моря палаточными городками тянутся пляжи: берете напрокат два тента на деревянных рамах, ставите их под углом, и получается что-то вроде палатки, где можно спрятаться от солнца. Палатка маленькая, рассчитанная на одного, но при желании там помещаются и вдвоём: в тесноте есть повод теснее прижаться друг к другу.
   За Гудаутой, по дороге к Новому Афону есть сероводородный источник – на берегу горной речки из земли бьёт горячая вода, температура которой пятьдесят градусов. Сюда приезжают лечиться «диким способом», кто-то вырыл яму для воды, кто-то притащил и укрепил на склоне старую облезлую ванну. Мне рассказывали, что источник творит чудеса, многие вылечили радикулит, неврит, ишиас… У меня несколько месяцев болела кисть правой руки, не мог опереться на неё.
   Поэтому я два раза сворачивал к источнику и, сам над собой посмеиваясь, макал руку в эту воду. Через несколько дней кисть болеть перестала, то ли от самовнушения, то ли действительно источник – чудодей!.. Когда я приехал сюда в первый раз, в ямах, по шею в воде, сидели две пожилые женщины, сидели долго, минут по двадцать. Столько высидеть в этом полу-кипятке – придётся потом искать источник для спасения сердца!
   Когда-нибудь здесь будет санаторий, а пока не мешало бы создать хоть какие-нибудь минимальные условия: самый примитивный бассейн, навес, несколько скамеек для отдыха и обязательно какое-нибудь наставление (хоть письменное, на фанере), как пользоваться этим источником. Расходы очень быстро окупятся: каждый больной с благодарностью заплатит за это.
   Пожив в Гудауте, я полюбил её жителей, отзывчивых и приветливых: садоводов, виноделов, строителей, проникся их радостями и их заботами.
   Гудаута – город с большим будущим. Здесь есть всё, и для отдыха, и для лечения; надо только приложить руки, чтобы превратить его в полноценный курорт.

Лавры на улицах

   Если кто-нибудь когда-нибудь заявит, что Сухуми ему не понравился, не верьте: город настолько красив, что кажется декоративным. Ленивые пальмы в натянутых до половины мохнатых чулках, цветущие магнолии с лакированными листьями, будто только от маникюрши; бело-розовые олеандры, облитые самыми стойкими духами… Лавровый лист здесь растет прямо на улицах, так что любой поэт, даже графоман, может сам себя увенчать лаврами…
   В Сухуми много достопримечательностей.
   И развалины древней крепости, построенной римлянами ещё во втором веке нашей эры, которая выдерживала штурмы вооружённых легионов, но рухнула под напором туристов…
   И популярный Сухумский обезьяний питомник, в котором обезьяны с интересом рассматривают посетителей…
   И городской Центральный рынок, сочный, разноцветный, пропитанный пряными ароматами, где с вами будут до изнеможения торговаться из-за двадцати копеек, а если вы понравитесь – отдадут всё бесплатно…
   И ресторан «Амра», выдвинутый в море, где вы сидите за столиком, вокруг волны, а вас не качает – закачаетесь тогда, когда принесут счёт…
   Я бродил по улицам, заглядывая в витрины магазинов. Надо отдать должное сухумской легкой промышленности – она очень оперативно откликается на спрос: модные туфли, босоножки, тенниски, изящные серёжки, кольца, браслеты… Для выполнения плана используется любовь покупателя к популярным артистам: я видел кошёлку с фотографией Аллы Пугачевой и кошелёк с изображением моего брата, артиста Леонида Каневского. Приобретя их, каждый может с полным основанием заявить: «С Пугачевой я хожу на рынок, а майор Томин у меня в кармане»…

Счастливое «дедство»

   Среди них есть очень интересные люди, например Теймур Ваначо, сто двенадцати лет, он имеет три Георгия, а его сын, Иван Ваначо, которому за восемьдесят, – кавалер трёх орденов Славы… Михаил Агба помоложе, ему всего семьдесят восемь, но у него зато шесть детей, он заядлый охотник, лихой наездник, собирая фрукты, легко взбирается на самые высокие деревья. У Хаджерата Тыркбы детей пока четверо, но у него ещё всё впереди, ему только семьдесят три года. А Григорий Миканба вообще молодожён, недавно женился… Все они участники войны, у всех ордена и медали. Те, у кого много детей, надевают ещё и орден жены «Мать-героиня», считая, что они его тоже заслужили.
   Браки здесь поздние: мужчины женятся лет в пятьдесят, женщины выходят замуж к тридцати. Страна маленькая, чтобы не было кровосмешения, запрещено вступать в брак близким родственникам, это наказуемо, нарушивших запрет хоронят не на общем кладбище, а поодаль. Поэтому женихи ищут невест не в своём селе, а в соседних.
   Долгожители сильны, дееспособны, трудятся на полях. Например, стодвенадцатилетний Ваначо ежедневно работает на чайных плантациях, а зарплату откладывает на автомобиль правнуку, который сейчас служит в армии.
   Ансамбль долгожителей «Нартаа» был организован в 1948 году. В нём тридцать певцов, есть музыканты, народные ораторы. Коллектив не раз гастролировал в Москве, Тбилиси, ездил по республике. В 1973 году, выступая на Международном фольклорном конкурсе в Венгрии, ансамбль получил главный приз – «Золотой павлин».
   Старики очень добросовестно относятся к репетициям, стараются без уважительных причин их не пропускать. Самой уважительной причиной является похищение невесты (бывает и такое!). За это не ругают, а только дают ценные советы, ведь многие из них уже справляли бриллиантовые свадьбы. Я спросил у одного:
   – Вы столько лет прожили с женой – вам никогда не хотелось развестись?
   – Развестись? – переспросил он, подумал, покачал головой. – Нет. – Потом вдруг сверкнул глазами и уточнил: – Зарезать! – И по-детски расхохотался.
   Рассмеялись и остальные и стали наперебой рассказывать смешные случаи из его семейной жизни. Они любят поддразнивать друг друга, но никто никогда не обижается.
   Им надоели однообразные вопросы учёных и журналистов. Поэтому, когда у кого-нибудь спрашивают: «Как вы питаетесь?», он с самым серьёзным видом отвечает:
   – Ем только копченое мясо с аджикой и запиваю все это пятнадцатью стаканами вина.
   Изумлённый исследователь поспешно записывает услышанное, а довольный» долгожитель лихо подмигивает своим однолеткам. Но честное слово, истинное открытие сделал я. Я знаю, что продлевало им жизнь, продлевает и будет продлевать, – это чувство юмора, озорство, ребячество, которые они все сохранили до сих пор.
   Незаметно слежу за ними: малейший намёк на розыгрыш – и все моментально включаются, смешное воспоминание – и все хохочут, дополняя его живописными подробностями… Даже на репетициях – в глазах у них шалость, откровенное желание подшутить друг над другом. Стоит дирижеру отвлечься, и они ведут себя, как хулиганистые мальчишки за спиной учителя, кажется, что сейчас вытащат рогатки и начнут постреливать друг в друга.
   А руководителем и душой этого уникального коллектива является популярный в Абхазии композитор и дирижер Константин Ченгелия. Хотя ему всего пятьдесят, долгожители очень уважают его и послушно выполняют все его указания. Он напоминает солидного требовательного внука во главе талантливой многодетной, а точнее, многодедной семьи.

Ох, эти хачапури!

   Если вам захочется отведать горячих, свежих, удивительно вкусных хачапури, приходите в ресторан «Нартаа» – он расположен в самом центре города, на набережной. Сухумцы говорят, что сначала возник ресторан, а потом уже вокруг него построили город.
   Да, «Нартаа» очень популярен, и в этом, конечно, заслуга энтузиастов, которые его возглавляют: директора Бориса Квициния и его заместителя Шалвы Чиквашвили. Читаю телеграмму от советских моряков из Гибралтара: «Соскучились по вашим хачапури». Аналогичные записи на разных языках в книге отзывов, которую скорее можно назвать «Книгой благодарностей».
   Одно плохо: тесно. Ресторан втиснулся в обычный двор, максимально используя каждый квадратный сантиметр, но упёрся в стенки. С одной стороны – стена старенького домика, в котором «жили-были старик со старухой». Они и сейчас живут там, их окна выходят в ресторан и крылечко тоже. Над крыльцом протянуты веревки – там часто сушится бельё, которое придаёт ресторану своеобразный колорит, но, честно говоря, не является его украшением. В обеденное время, в часы «пик», здесь особенно много народу, официанты в буквальном смысле сбиваются с ног. Шалва Чиквашвили, человек со смеющимися глазами, рассказывает про молодого официанта, ещё не привыкшего к такому ритму. Он совсем забегался, и, когда кто-то из посетителей тихонько спросил, где туалет, он в запарке ответил:
   – Садитесь за любой столик.
   Отсмеявшись, бросаю взгляд на пробегающих мимо столика официантов – это всё молодые крепкие парни. Женщин мало: не всякая может выдержать такую физическую нагрузку.
   – Расскажите ещё что-нибудь смешное, – прошу я Шалву.
   Он рассказывает о совещании у начальства, где всех директоров ресторанов и столовых пропесочивали за плохо организованную сдачу отходов. Каждый получил выговор. Дошла очередь до него.
   – А вы почему не сдаёте? – спросил начальник.
   – А у нас нет отходов: у нас очень вкусно готовят. Все рассмеялись, а он избежал нахлобучки.
   И Квициния, и Чиквашвили-люди среднего возраста, но ещё не женаты.
   – Всё некогда, – смеётся Шалва. – Вот радиофицируем ресторан, подберём самые лучшие национальные мелодии, запишем их, и тогда женимся!
   Хочется верить, что в ресторане «Нартаа» скоро справят две свадьбы одновременно.

Грустный художник

   Новоафонскую пещеру называют чудом природы. Она действительно поражает. Когда попадаешь в этот мир сталактитов и сталагмитов, видишь глубоко внизу отливающие ртутным блеском подземные озера, задираешь голову к высоченным гранитным потолкам, честно говоря, становится немного жутко, подземное царство подавляет. Местные жители о пещере знали давно, её боялись, называли «бездонной ямой». Первым, кто проник в неё, спустившись по канату на тридцатиметровую глубину, был шестнадцатилетний житель Нового Афона – Гиви Смыр. Когда гид назвал его фамилию, чувство восхищения смелостью этого парня захлестнуло меня: один, в тёмную бездну, овеянную страшными слухами и легендами!.. Но почему нет ни одного зала, названного его именем?.. Я знаю, что в дальнейшем эти пещеры исследовала группа грузинских спелеологов под руководством Зураба Тинтилозова. Я не умаляю их заслуг, они велики, недаром вся группа получила Государственную премию. Но человек, который указал путь, проложил первые метры сквозь страх и неизвестность, ей-богу, заслужил, чтобы его имя было увековечено в открытой им пещере!..
   Я решил непременно познакомиться с Гиви Смыром, разузнал адрес и поехал к нему. Машина упёрлась в гору перед почти отвесной тропой, пришлось её оставить и подниматься пешком.
   Дом семейства Смыров стоит на узкой горной террасе и прижимается к горе, чтобы не упасть. На следующей террасе – большая веранда, на ней мы и беседовали.
   Гиви Смыр похож на человека, который только что вышел из пещеры после месячного пребывания в ней: лицо, обросшее лохматой бородой, и грива вьющихся нестриженных волос. И в бороде, и в кудрях уже поблескивает седина.
   – Навещаете свою пещеру?
   – Нет. Это уже прошлое. Наведываюсь в другие, срисовываю настенные надписи. Я нашёл там места стоянок первобытных людей времен матриархата… Кремневое оружие, ловушки для пещерных медведей…
   – Это грандиозно!.. Там, наверное, сейчас идут исследования?
   – Нет. Об этом знают, но пока не спешат. Кое-что из найденного я подарил музею, многое держу у себя, в ящиках…
   Он показывает изъеденные ржавчиной ножи, топорики, пряжки от поясов, медные женские украшения, позеленевшие от времени.
   – Это уже более поздних поселений, примерно четыре тысячи лет до нашей эры. Я нашёл их в лесах, на высоте восемьсот – тысяча метров над уровнем моря. Там есть святилища, где приносились жертвы богу охоты. В них сейчас около пятнадцати тысяч наконечников для стрел. Их растаскивают, туристы уносят полные рюкзаки…
   У него очень грустные глаза, видно, что это его боль. Показывает мне три древних абхазских кинжала, за ними он ездил в Ленинград: узнал адрес туриста, который их нашёл, приехал, выпросил их у него и привёз обратно.
   – …А монастырь?.. Царская аллея вокруг него разрушается, булыжник выворочен. Туристы ходят напрямик, вытаптывая склоны; корни деревьев обнажились – лет через десять всё рухнет… Надо спасать, пока не поздно!..
   Он – художник, скульптор, резчик по дереву. Всё его творчество опирается на историю Абхазии. Всё пропитано ею. Работы яркие, самобытные, безусловно, талантливые.
   Часть его работ приютила турбаза, они стоят в тёмном коридоре, плохо освещены, но он счастлив: всё же в помещении, а не под открытым небом… У водопада, в том месте, где с горы спрыгивает река Псырцха, – две его скульптуры, одна из камня – «Сабля», другая из дерева – «Старик». Рядом деревянный барельеф «Иерархия», работа ещё одного новоафонского энтузиаста, друга и напарника Гиви, Руслана Пандария. Скала у водопада вся в живописных масках, высеченных на её поверхности.
   – Работа ещё не закончена. Мы хотим чуть передвинуть водопад, чтобы на маски смотреть сквозь воду…
   У него масса планов.
   – Вон там – полуразрушенная галерея, по которой гуляли монахи. Сейчас она развалилась. Кстати, если б её восстановить, – прекрасное место для прогулок… А под ней отвесная скала, её видно с моря. Мы хотим всю её расписать: исторические сюжеты, фрески, орнамент…
   Когда мы прощались, он попросил:
   – Не пишите обо мне, это не так уж важно. Напишите о памятниках, о нашей старине. Помогите её спасти!..
   …Моя «Лада» под окном нетерпеливо бьет резиновым копытом. Я снова в пути. Снова колеса наматывают серпантин дороги, только уже в обратном направлении.
   Я возвращаюсь из командировки. Позади остались Сухуми, Гудаута, Новый Афон… Там живут и работают герои моей книжки. Удивительный край, удивительные люди!

Двадцать лет спустя

   Новый Афон, как и вся Абхазия, пережил войну и отсутствие туристов. Но постепенно поток туристов становится всё полноводней – красота Абазии манит, привлекает и восхищает. Например, Новоафонскую пещеру уже посещают по несколько тысяч человек ежедневно. Вход в пещерный комплекс благоустроен, напоминает Московское метро или холл богатой гостиницы: просторный зал с мраморным полом, картины, мозаичное панно, витражи… Стены из гранита и мрамора, на них – красочные панно. Небольшие синие вагоны поезда, как будто съехали с экрана, из какого-то старого фантастического фильма – оказывается, этот поезд был спроектирован специально для Новоафонской пещеры.
   Общая протяженность маршрута внутри пещеры около двух километров, он проходит сквозь восемь залов, гроты, галереи. Температура здесь всегда постоянная: плюс одиннадцать градусов.
   Пещерам миллионы лет. Здесь растут каменные деревья, распускаются каменные цветы. Белые, жёлтые, красные минералы своими отложениями покрывают стены, создавая сказочные узоры… Царство сталактитов и сталагмитов: жёлтых, красноватых, голубоватых, фиолетовых и даже чёрных – учёные обнаружили в них окислы железа, медные соли, соединения хрома, примеси марганца… Они здесь десятки тысяч лет, не было ещё цивилизации, не было людей, а они уже были.
   Пещера огромна. К примеру, длина зала «Анакопия», одного из восьми залов пещеры, сто пятьдесят метров, ширина пятьдесят метров, высота более двадцати.
   Прожекторы высвечивают два жутковатых «зелёных глаза», которые, не мигая, смотрят на туристов – это два подземных озера, «Анатолия» и «Голубое». Эти озера могут вдруг начать вздуваться, их уровень поднимается все выше и выше, они выходят из берегов и затопляют тысячи квадратных метров зала, на стенах которого коричневые горизонтальные полосы – следы былых наводнений, которые доходят до самого «потолка». Теперь же, чтобы зал не заполнялся полностью, взбунтовавшиеся пещерные воды выплёскиваются наружу через водоотводный туннель. Таких живых озёр – несколько, в разных залах. В некоторых озерах живут полупрозрачные рачки, креветки… Зрение у них атрофировано, да оно им и не нужно… Смотреть на туристов? Так они им уже давно надоели!
   Считалось, что средняя глубина этих подземных озёр десять-двенадцать метров. Но через четверть века после открытия пещеры, учёные, с помощью аквалангов, обнаружили, что глубина озера Анатолия превышает двадцать пять метров.
   Здесь не перестаёшь восхищаться: и высеченному из скалы оленёнку в зале «Нартаа», и каменной медузе, присосавшейся к потолку зала имени Гиви Смыра… Но напоследок пещера припасла самое потрясающее зрелище: пещерный водопад в зале «Алсны» – такого не увидишь на земной поверхности!.. Из отверстия в высокой отвесной стене с тридцатиметровой высоты падает в зал огромный, навсегда застывший каменный вал. Его тяжелые «струи», устремляются к земле, но застывают, не достигнув какие-нибудь два метра до поверхности. По ним, как дети с горок, соскальзывают внизструйки воды и прячутся в щелях и трещинах, играя в прятки.
//-- * * * --//
   Гиви Шалвович Смыр с 2001 года является директором комплекса Новоафонских пещер. Наконец, справедливость восторжествовала, и его имя было увековечено: постановлением правительства Абхазии зал «Сухуми» переименовали в зал имени Гиви Смыра.
   Но он не почивает на лаврах, у него, по прежнему, масса планов: надо продлить туннель и протянуть железную дорогу до стоянки первобытных людей, надо освоить новые пещеры, ещё более грандиозные, чем Новоафонская… Надо, надо, надо… А раз надо, он добьётся.
   – У настоящего мужчины должен быть внутренний стержень, – это его слова, – мужчина должен жить, а не выживать… И передать знамя своего дела своим потомкам.
   Так он и живёт, этот красивый, сильный, талантливый человек!
//-- * * * --//
   Если вы проголодались в дороге, можно завернуть в форелевое хозяйство и пообедать в новой апацхе [7 - Так называется кухня в абхазском дворе, плетёная хижина.]. (Во время моего первого посещения двадцать лет назад её не было)… Она расположена над самой рекой, даже в знойный день прохладно: работает «природный кондиционер». Тут всегда можно полакомиться свежей форелью, хотя после войны хозяйство ещё не заработало на полную мощность.
   К сожалению, функционирует только один участок из четырёх, но идёт постепенное восстановление. Во главе, по-прежнему, Ражден Датович Агрба, высококлассный специалист, посвятивший жизнь своему детищу. (Его однофамилица и заместительница, Майя Алексеевна Агрба, по болезни ушла на пенсию).
   Конечно, прудовое рыбоводство требует солидных вложений. Поэтому, в руководстве поняли, что надо разводить не только форель, но и туристов: гостиница на территории хозяйства есть, природа потрясающая, и что может быть вкуснее жареной форели, которую подают в экзотической апацхе!
//-- * * * --//
   К великому сожалению, ансамбля «Нартаа» уже нет. Да и ряды абхазских долгожителей за два последних десятилетия заметно поредели. Прежние, к сожалению, умерли, а новых прибавилось не очень.
   Сегодня на десять тысяч жителей приходится лишь двое стариков свыше ста лет – в два с лишним раза меньше, чем в прошлые времена. И это, увы, объяснимо.
   Что способствовало долголетию? Чистый высокогорный воздух, много кислорода, много зелени, всегда свежие овощи, фрукты, сыр, кисломолочные продукты, мамалыга… Но главное – это отсутствие стрессов, любящая семья, уважение близких, умение постоянно радоваться жизни. Старики жили, окружённые заботой детей и внуков, никогда не чувствуя себя брошенными или одинокими. Немецкий писатель Карл Май заметил: кавказцы радуются жизни, потому что это им нравится.
   И вдруг, развал СССР, перестройка, война с Грузией, переживания, потеря близких, экономическиелишения… Всё это не могло не сказаться на здоровье и продолжительности жизни стариков.
   Хочется надеяться, что «генетика – продажная девка империализма» [8 - Фраза из 1948-го года, приписываемая борцу с «лженаукой» академику Трофиму Лысенко.]победит, и Абхазия снова будет удивлять весь мир столетними танцорами и вокалистами.
//-- * * * --//
   В ресторане «Нартаа» прежних хозяев уже нет, очевидно, война согнала их с насиженного места. Но новые хозяева планку популярности не опустили: «Нартаа» по-прежнему один из обязательных пунктов посещение для туристов. Двор расширился, пальма в центре его – разрослась огромным зелёным зонтом: она над национальными конфликтами. Фирменное блюдо всё то же: горячие хачапури. И по-прежнему очень вкусные!
//-- * * * --//
   Увы, после абхазо-грузинской войны прославленный Сухумский обезьяний питомник практически развалился. Часть обезьян погибла, часть сумели эвакуировать. Денег на питание животных не было, пришлось снять таблички «Обезьян не кормить» и обезьяны стали попрошайничать напропалую. Во имя спасения своих питомцев, работники стали их выпускать из клеток «на подножный корм». Рассказывают, что стая павианов до сих пор живёт в горах и активно размножается на свободе. А в питомнике, после стресса, многие обезьяны долго не давали потомства…
   Постепенно и питомник, и институт начали восстанавливать, и сейчас здесь опять ведутсяисследования, но, конечно, уже не в былых масштабах.
   Да и во всём городе разруха гнетёт и печалит. Разорённые пригородные дома, выгоревшие многоэтажки, рассыпающиеся вывески, памятники со следами от пуль, будто их расстреливали по приговору… Следы от осколков на стенах зданий. Стандартная картина – полдома выгорело, а в нескольких окнах теплится жизнь. Много бродячих кошек и собак… Ощущение, что война закончилась только вчера…
   В ресторан «Амра» уже не попасть: его нет, от него остался только остов. Но, как воспоминание о нём, наверху, на втором этаже – малюсенькое кафе, тоже «Амра», этакий одноимённый выкидыш.
   Набережная по-прежнему очень красива, но малолюдна. Вспоминаю вечную толпу гуляющих вдоль моря шумных и любопытных курортников, влюблённых, сидящих в обнимку на парапете, заполненные кафе, рестораны и ресторанчики… Поэтому нынешнее малолюдье навевает грусть и удивление: почему же не приводят в порядок этот замечательный, сказочный город?.. Объясняют: «Нет средств». Возможно, но… Когда видишь роскошные машины местных нуворишей, начинаешь сомневаться, что причина только в отсутствии денег…
   Утешает одно: я был там не вчера, а несколько месяцев назад, пока окончу этот сборник, пока его отформатируют, проиллюстрируют, издадут – пройдёт время, и когда книга дойдёт до читателей, все шрамы войны уже зарубцуются, надеюсь, навсегда. Очень надеюсь!
//-- * * * --//
   Двадцать лет назад, закачивая рассказ о Гудауте, я писал: «Гудаута город с большим будущим»… К сожалению, пока будущее прошло мимо этого города, пока доминирует прошлое.
   Дома обшарпаны, кое-где полуразрушены, причём, не от снарядов (Гудауту война миновала), а от отсутствия ремонтов, простого обслуживания.
   На улицах и на пляжах по сравнению с прошлыми временами малолюдно.
   Вдоль моря палатки, нет, это не курортники, – военная база.
   В музее-заповеднике, в котором всегда были представлены различные художественные, этнографические, археологические экспозиции, сейчас появились залы памяти погибших во время Отечественной войны 1992–1993 гг.
   Машины с иногородними номерами оставлять без присмотра опасно: бьют стёкла, воруют содержимое.
   С грустью прошёл мимо дома Сулико. Её уже там нет. За два года до начала конфликта она переехала в Сухуми, купила там дом. А когда началась война, всё бросила и с массой лишений добралась до Тбилиси. Там и умерла. Нато что-то окончила, пошла в милицию, дослужилась до майора. Ни музыкантом, ни врачом так и не стала. Печально.
   Хочу эту главу закончить призывом Гиви Смыра, сильного и мудрого абхаза: «Надо нам всем поскорей задуматься, чтобы не произошло непоправимое!»

«Свой человек» на свадьбе (Привал между главами)

   Когда двадцать лет назад, в Гудауте, мы сидели за свадебным столом, на вопрос жены: «Как ты относишься к таким «глобальным» свадьбам?», я ответил что-то невнятное, мол, и «за» и «против». А вернувшись в Москву, под влиянием увиденного написал рассказ, который опубликовал в одном из своих сборников, но поскольку этот рассказ родился под впечатлением от гудаутской свадьбы, я решил поместить его и в этой книжке, потому что подобные свадьбы и сегодня очень популярны, только стоят намного больше денег.
   Всё началось совершенно случайно, честное слово. В воскресенье вечером я возвращался из театра, был голоден, подошёл к ресторану. Конечно, свободных мест не было. С завистью смотрел я на тех, кого пропускал строгий швейцар по указанию молодого человека с бантом на лацкане. Заметив меня, тот спросил:
   – Товарищ, вы чей?
   – Я – наш, – обтекаемо ответил я, догадываясь, что от моего ответа зависит мой ужин. И не ошибся.
   – Что ж вы опаздываете, – пожурил меня человек с бантом. – Все уже давно гуляют.
   Он провел меня в банкетный зал, где гремело свадебное «горько».
   – Приготовить штрафной! – крикнул мой провожатый.
   Свадьба встретила меня радостно-призывным грохотом. Никто не удивился появлению незнакомого человека: невеста и её родственники думали, что я из жениховского клана, а родичи жениха были уверены, что я приглашён невестой.
   – Пей до дна, пей до дна, пей до дна… – ласково приговаривал один из пап, поднося мне наполненный фужер. Честно говоря, я чувствовал себя не очень… Мою растерянность папа истолковал, как неумение произнести тост, и поспешил на помощь:
   – Выпей за Инночку…
   – Я пью за Инночку – повторил я, обрадовавшись, что знаю уже хоть имя невесты.
   – …и за Павлика, – продолжал подсказывать папа. Узнав имя жениха, я обнаглел:
   – Павлик и Инночка!.. Счастья вам и любви!.. Как говорил мой друг-кавказец, чтоб вы состарились на одной подушке!.. – И я одним махом опорожнил фужер и грохнул его об пол.
   – Го-орько-о-о!.. – радостно завопила свадьба, и растроганный папа бросился обнимать меня.
   – Красиво сказал!.. Молодец!.. Ты – настоящий друг!.. – Почему ты к нам не приходишь?..
   – Приду, – пообещал я. – Завтра же! – Содержимое фужера ударило мне в голову. – И к вам приду! – пригрозил я проходящей мимо официантке.
   – Ничего свадебка, а? – с гордостью спросил папа. – Два ящика водки, двадцать бутылок шампанского, восемьдесят штук гостей! Продал ковер, влез в долги на семьсот рублей, но… Ради счастья детей!..
   – Я тебя уважаю, – сказал я и поцеловал его в ухо.
   Потом я пил, ел, произносил тосты, целовался со всеми родственниками, выяснил, что я их всех уважаю, и что все они уважают меня. Даже с бабушкой невесты мы выпили на брудершафт.
   Вот с этого всё и началось.
   В следующий раз я уже сам заявил швейцару что иду на свадьбу проник в банкетный зал и подсел к столу. Потом ещё раз, ещё…
   Сначала из осторожности я приходил попозже, когда уже и молодые, и их родственники были в «подогретом» состоянии. Но, убедившись, что на любой свадьбе половина гостей не знает другую половину, стал приходить вовремя, знакомился с молодыми, обсуждал принесенные подарки, усаживал гостей, произносил тосты, а в дальнейшем даже стоял у входа и пропускал своих друзей…
   Вы думаете, что я забыл о семье?.. Мол, легкомысленный муж, плохой отец?.. Ничего подобного! По субботам и воскресеньям я приходил вместе с женой. На одной из свадеб мы с ней отпраздновали наш юбилей… После каждого застолья я приносил детям какие-нибудь лакомства, а когда они подросли, начал и их брать с собой.
   Так постепенно я стал незаменимым тамадой, своим человеком в ресторане. Официанты по сей день считают, что я сотрудник какой-то инспекции. Они почтительно встречают меня и угощают лучшей закуской с банкетного стола.
   Однажды на одном из банкетов я увидел знакомые лица – это была вторая свадьба Инночки. Оказывается, с Павликом она через месяц развелась. Её папа, не успев выплатить долги за первую свадьбу, бодро влез в новые и заказал стол уже на «сто штук» гостей.
   – Ради счастья детей!..
   Я зауважал его ещё больше.
   Потом я гулял на двух свадьбах Павлика.
   Жизнь моя стала яркой и красочной, как цветная свадебная фотография. Каждый вечер – праздник, новые лица, новые знакомства… Одно плохо: утром вставать неохота. На днях думаю уйти с работы, чтобы целиком посвятить себя банкетству и тамадатству… А что?.. Ведь это очень перспективно. Свадьбы разрастаются и в количественном, и в качественном отношении. Если когда-то «свадьба на пятьдесят человек» звучало внушительно, то теперь «свадьба на восемьдесят гостей» – средняя свадьба. Скромненькая. А ведь есть свадьбы-рекордсмены: по двести, по триста приглашённых. На таких гульбищах гости едят и пьют посменно: стульев не хватает – те, кто наелись, идут танцевать, а те, кто уже станцевал, присаживаются и докушивают.
   Если раньше на столе могли быть селёдка, холодец, винегрет, то теперь свадьба без икры, балыка, осетрины считается просто оскорблением. Я смело привожу с собой своих друзей, самых требовательных гурманов, – они всегда остаются довольны.
   Родители молодожёнов сейчас даже хвастают друг перед другом суммой денег, одолженных для устройства свадебных торжеств. Чем больший долг, – тем больший почёт. Тот редкий родитель, которому удалось отбанкетиться, не влезая в долги, чувствует себя виноватым и стыдливо отсиживается в вестибюле.
   Так что моё будущее заманчиво и перспективно.
   У меня сейчас только одна забота: подросла дочь, встречается с парнем, весной хотят расписываться. Я позвонил в туристическое бюро и узнал, что уних есть много интересных маршрутов: на Байкал, по Волге, на курорты Болгарии… А ведь за ту сумму, которую тратят на свадьбу, не то что на Байкал – вокруг света объехать можно. Ведь был когда-то такой славный обычай – отправлять молодых в свадебное путешествие. Это и радостно, и весело, и интересно. И на всю жизнь запомнится.
   Вот я и думаю отправить детей в какое-нибудь путешествие, или купить им путевки в приморский дом отдыха, или…
   Конечно, я не стану закатывать свадьбу на сто гостей. Я же не псих, чтобы влезать в долги, снимать ресторан, сгонять туда толпу полузнакомых людей и под дорогостоящую музыку скармливать им ценные продукты в тысячи рублей стоимостью… И все это только для того, чтобы не отстать от своих соседей или родственников, чтобы «всё было, как у людей»?.. Да ни за что!.. Ни-ког-да!..
   А впрочем… Ради счастья детей…

Глава восьмая. О Лавре, варениках и Тарапуньке

   – Напишите о Киеве, – попросили меня, и я задумался: а что же такое Киев?..
   Это Крещатик, всегда нарядный, как праздник, и чистый, как совесть ребенка…
   Это Богдан Хмельницкий на высоком пьедестале, окружённый постоянной толпой туристов, которые пытаются сфотографироваться если не с самим Богданом, то хотя бы с его конём…
   Это прославленные киевские пляжи, где под грибками коротают трудовые будни командированные из разных городов нашей страны.
   Они съезжаются и слетаются сюда со скоростью три рубля шестьдесят копеек в сутки. [9 - Сумма «суточных», которая выдавалась командированным на расходы.] Но не вздумайте их осуждать: именно здесь они находят тех, к кому командированы, – надо только успеть поднырнуть под нужного товарища и тут же в воде подписать нужную бумагу. (Отсюда, наверное, и пошло название «текущие дела»).
   Это Владимирская горка, навечно захваченная влюблёнными – клятвы, поцелуи, признания, и бронзовый Владимир с крестом в руках…
   Это шумный Бессарабский рынок, дорогой сердцу каждого киевлянина (и карману тоже)…
   Это… Это… Это…
   Я люблю Киев.
   Я люблю зимний Киев, когда дома набрасывают на плечи белые пледы, а молодые снежинки тихонько целуют юношей и тают от счастья… Когда на застывшем Днепре у пробитых лунок памятниками долготерпению вмерзают в лед фанатики-рыбаки и добрые рыбы лишь из сострадания иногда дергают их за крючки, чтоб они не заснули.
   Я люблю летний Киев, когда вежливые жирафы-краны с утра до вечера кланяются друг другу, а тёмно-карие каштаны им подмаргивают зелеными ресницами…
   Я люблю осенний Киев, когда деревья жёлтыми караванами уходят в зиму, когда красотка Русановка тайком по ночам уже припудривает себя инеем и на экраны телевизоров, наконец, выходит долгожданная передача «Скворцы прилетели!»…
   Но больше всего я люблю весенний Киев, когда по всему городу вспыхивают белые факелы цветущих каштанов и звучит салют из поцелуев, которым влюблённые приветствуют приход весны… Когда молодой гром басит свою выходную арию, перебирая звонкие тёплые струны дождя, а соборы подкидывают к небу свои золотые шапки, приветствуя весеннее солнце…
   Я и раньше писал о других городах, о других странах. Но там я был гостем или туристом и всё замечал свежим глазом приезжего человека. А здесь я прожил полжизни, я знаю эти дома, эти улицы, этих людей много-много лет. Мои впечатления притупились, они обесценены частыми встречами, ежедневным общением… И всё же попытаюсь посмотреть на свой город глазами доброжелательного гостя.
   Растёт Киев!.. Вчера ещё был пустырь, а сегодня – Дворец пионеров, вчера была «толкучка», а сегодня – женская парикмахерская, вчера ещё было болото с тучами комаров, а сегодня красуется новый научно-исследовательский институт, где бережно хранят последнего комара, поддерживая его жизнь уколами новокаина…
   А знаете ли вы, что такое Русановка?.. Только, пожалуйста, не обзывайте её «новым жилмассивом»! Это – Киевская Венеция, где на лодке можно подплыть прямо к подъезду, где мужчины приходят в гости со своей рыбой, а женщины за это поют им серенады…
   «Чуден Днепр при тихой погоде… Редкая птица долетит до середины Днепра…» Это было при Николае Васильевиче Гоголе. А сейчас даже курица может перелететь через Днепр в вагоне метро или перебежать по пешеходному мосту прямо на пляж…
   Приходит лето, и киевские пляжи и киевские парки заполняются тысячами приезжих. Они лечатся на курортах, купаются в Днепре, дышат кислородом, объедаются варениками… А знаете ли вы, что такое украинские вареники?.. Это те же пельмени, только с раздутыми штатами.
   Пойдёмте, я проведу вас по моему любимому Первомайскому парку, где собираются толпы пенсионеров. Эти старики – весёлые, шумные и такие энергичные, как будто каждое утро едят кашу из женьшеня. Они забивают «козла», и дубовый стол под их ударами всё глубже и глубже всеми четырьмя ногами уходит в землю…
   А вот прогуливается молодая мама с дочкой-восьмиклассницей. При нынешней акселерации дочь уже маминого роста. И одета она лучше мамы – наверное, раньше встала.
   В летнем павильоне два режиссёра Киевской киностудии чокаются шампанским за успех своих фильмов, которые с каждым годом становятся лучше тех, которые будут…
   И влюблённые… Много влюблённых, в аллеях и на скамейках… Это мы незаметно вышли на Днепровские склоны, узаконенное место свиданий. Сколько тайн перестанет быть тайнами, если старые деревья вдруг заговорят!.. Но они молчат, они свято хранят то, что им доверено, только иногда по-стариковски укоризненно покачивают кронами… Где-то внизу пролетают птицы, здесь чувствуешь себя сильным и невесомым, хочется рвануться вниз по обрыву, прямо к Днепру… Но не делайте этого – обрыв крутой, можно повредить ногу. Впрочем, у меня есть друг, который немедленно прибежит к вам на помощь…

Новый Айболит

   В детстве я панически боялся врачей. Когда видел белый халат, перебегал на другую сторону улицы. Если какой-нибудь отчаянной медсестре удавалось сделать мне укол, она после этого сутки билась в истерике. Даже анализы мочи у меня брали под наркозом… Если бы тогда мне сказали, что я буду дружить с врачом, я бы долго и зловредно хохотал. Но в жизни много неожиданностей, и одна из них – это моя многолетняя дружба с Игорем Барахом, о котором я хочу сегодня рассказать.
   …Родители Игоря тяжело заболели, им надо было помогать. Ещё учась на третьем курсе мединститута, он уже работал санитаром на «скорой помощи», потом фельдшером, потом врачом в реанимационной противошоковой бригаде – в общей сложности пятнадцать лет. «Скорая помощь» – прекрасная школа для врача, она закалила его на всю жизнь и очень многому научила.
   Моя молодость прошла под мелодию популярнейшей песни «Кохана». Мы ещё не были знакомы, но я знал, что это стихи Игоря Бараха, врача «Скорой помощи. У него было ещё много популярных песен, таких, как «Память», «Приворожила, заколдовала», «Подаруй»… Он написал музыкальную комедию «Истина дороже», повесть «Право на риск», все песни к спектаклю «Снежная королева»… Это не считая статей, сценариев телепередач и научно-популярных фильмов.
   – Когда ты успеваешь? – спросил я его. – Ведь ты с утра до вечера занят?
   – А ночи зачем?!
   Если есть врачи по призванию, врачи «от Бога», то это он: терпелив, сердечен, безотказен. Известный медик, научный руководитель отдела анестезиологии и реанимации Киевского НИИ ортопедии, кандидат наук, член правления Городского общества анестезиологов и реаниматоров… Стоит кому-нибудь позвонить, что ему плохо, Игорь бросает все дела и мчится лечить, утешать, перебинтовывать, делать уколы… Однажды мы сидели за праздничным столом, был день его рождения. Не успели произнести первый тост, в кабинете раздался звонок, его попросили к телефону. Набросив пальто, он заглянул в гостиную:
   – Ешьте, пейте – я на десять минут, там приступ астмы.
   Вернулся через час.
   – У кого ты был? – спросил я.
   – Не знаю… позвонили от Петра Петровича.
   – А кто такой Петр Петрович?
   Он на секунду задумался, пытаясь вспомнить, потом махнул рукой:
   – Какая разница – больному было плохо.
   У него обаятельная улыбка, заразительный смех, большое чувство юмора. Даже слишком большое. Когда-то кафедры мединститута находились в разных помещениях, и студентам приходилось в перерывах между лекциями мчаться в разные концы города, перевозя с собой наглядные пособия. Однажды зимой они ехали в трамвае, везли части скелета. Игорю досталась рука. Перчаток не было, он замёрз, поэтому засунул кисть скелета в рукав пальто, а свои руки втянул поглубже, их не стало видно, из рукава выглядывали только костяшки скелета. Оценив комизм ситуации, он всунул туда рубль и так протянул его кондуктору. Вопль, который издала та, заставил вожатого остановить вагоны. Это спасло студентов от наказания – успели выскочить.
   Работа у него тяжелейшая: около трехсот операций в год, причём ортопедических операций – по три-четыре часа каждая. Он мог бы меньше работать, но больные просят, чтобы наркоз давал именно он. И я их понимаю: когда он рядом, веришь, что всё будет хорошо.
   В доме у него всегда полно людей: кого-то он устраивает в больницу, кто-то пришёл за советом, кто-то просто ночует. Всех немедленно усаживают за стол, досыта кормят и поят. А жена Игоря – Лина, женщина, которой была посвящена «Кохана», тоже врач, тоже кандидат наук, приветливо всех встречает, усаживает, вносит из кухни всё новые и новые блюда, которые она удивительно вкусно готовит.
   Они оба безумно чистоплотны: в доме стерильная чистота, всё моется, чистится, кипятится: посуда, вазы, ковры, мебель, даже гости.
   Если в их квартире отключить батареи, всё равно будет тепло и радостно: хозяин и его семья излучают столько тепла и доброжелательности, что хватит обогреть весь город…
   Если судьба хотела меня за что-то одарить, она наградила меня дружбой с Игорем Барахом.

Спорт, спорт, спорт!

   Киев – город спортсменов. Девятьсот тысяч киевлян регулярно занимаются физкультурой, бегают по двадцати стадионам, ныряют в двадцать два плавательных бассейна, заполняют четыреста пятьдесят спортивных залов. Я жил у Днепра и видел, как по утрам сотни людей, молодые и пожилые, худые и толстые, носились по набережной, делали зарядку, купались в прорубях. Это, честно говоря, меня приводило в ужас. Ну, представьте себе: мороз двадцать градусов, а по льду человек идёт, голый и босой. Потом – бултых в прорубь и плавает там, в свежемороженом состоянии. А ещё приходят целыми семьями: морж, моржиха и моржонок. Покупаются, потом прохаживаются по льду, загорают и на моржонка покрикивают:
   – Петенька, не бегай, вспотеешь!
   А если пересчитать всех болельщиков, то… Впрочем, их не надо пересчитывать: в Киеве два миллиона шестьсот тысяч жителей – значит, два миллиона шестьсот тысяч болельщиков и, конечно, столько же тренеров. Каждый уверен, что именно он знает, как надо играть киевскому «Динамо».
   Киев – южный город, и темперамент болельщиков иногда выплёскивается через край. Я знаю одну такую семью, где, кроме спорта, ни о чем не разговаривают. Обычно первые слова, которые произносит ребёнок, – это «баба» и «мама». Первыми словами, которые произнёс их сын, были «Биба» и «мимо». Папа в этой семье оклеил стены вместо обоев «Советским спортом». Мама коллекционирует автографы спортсменов и сувениры. Добывает их любой ценой. Говорят, что она прыгнула на ту же высоту, что и Ященко [10 - Бибо, Ященко, Борзов – в то время очень популярные спортсмены.] и в воздухе сорвала с его спины номер. Она три дня преследовала Валерия Борзова – свой главный рекорд Борзов установил, убегая от неё.

Ловец солнечных зайчиков

   Солнечные зайчики прыгают по золотым куполам Печерской лавры, Софиевского собора, Андреевской церкви, Выдубецкого монастыря… Кто их золотил? Кто подарил людям эту красоту?..
   Борис Николаевич Иванов посвятил профессии позолотчика целых двадцать пять лет – серебряная свадьба! На такой профессии можно жениться только по любви: работать приходится в тяжёлых, неудобных условиях, под деревянным шатром, где каждая щёлочка заклеивается бумагой, чтобы не было ветра. Листок золота толщиной в полтора микрона, неосторожно вздохнёшь – улетит. Летом в таком шатре-сауне обливаешься потом. Да и работать по нескольку часов приходится согнувшись, стоя на коленях. Золотят при помощи беличьих хвостиков, потому что более жёсткая кисточка порвёт листок.
   Размеры листков – семь сантиметров на двенадцать и девять с половиной на девять с половиной. А площадь, например, Лаврской колокольни около шестисот квадратных метров: в день удаётся покрыть до семи квадратных метров, это если поверхность гладкая. А если ребристая, то всего два – два с половиной квадратных метра… Основание под золото готовится за день, поверхность покрывают специальным лаком. От каждого, даже самого маленького, сгустка будет пятно, поэтому подготовка тоже требует высокого мастерства. В полном смысле высокого – работать приходится на высоте примерно в тридцатиэтажный дом, не всякий выдержит. Но зато когда снимают леса…
   – Когда снимают леса, мы спускаемся вниз и первыми любуемся: эх и здорово!..
   Чтобы стать позолотчиком, надо любить красоту, надо уметь восторгаться, надо быть художником.
   В доме у Бориса Николаевича потолок расписан под старину. На стенах великолепно выполненные копии известных картин, много работ по дереву. Большой аквариум с подсветкой – сказочное царство золотых рыбок. Коллекция бобин с записями популярных эстрадных мелодий. Хозяин и сам играет на гитаре.
   Он провожает меня, мы выходим во двор, и все церкви, все соборы, все колокольни приподнимают свои золотые шлемы, благодарно приветствуя Мастера.
   Сейчас, приехав в Киев, как гость, я по-новому восхищаюсь его великолепием и ругаю себя за то, что так мало наслаждался им, будучи киевлянином. Ведь это всё было моим, и поэтому – потом, в другой раз, завтра, в понедельник… Впрочем, я не оригинален. Положа руку на сердце, давайте признаемся, как часто мы стремимся обогатиться чужой красотой в других городах и странах, не замечая собственного богатства.
   В назидание расскажу один забавный случай.

Открытие века

   Предстоящую поездку обсуждала вся семья.
   – Каникулы в Киеве – пустая трата времени, – поучал я домочадцев. – Ходить некуда, смотреть нечего. Предлагаю махнуть по древним городам Украины, там столько любопытных достопримечательностей… Махнём, старик? – обратился я за поддержкой к сыну.
   – Махнём, сынок, – ответило моё чадо, пощипывая усики. – Пора вдохнуть кислорода, а то чувствую, что покрываюсь плесенью. Только лично я – за Прибалтику. Побродить по старому Таллинну – это балдёж!
   – И я покрываюсь плесенью! – закричала моя дочь, третьеклассница Маша. – И я хочу балдёж!
   Поездка была решена. Мы мечтали вырваться из надоевшего Киева и окунуться в манящие открытия других завлекательных городов.
   Но планам нашим не суждено было осуществиться: к нам в гости на каникулы прикатил из Херсона мой двоюродный брат Андрей с дочкой Анютой, которой он обещал показать красоты Киева.
   – И чем же ты собираешься её удивлять? – мрачно спросил я.
   – Прежде всего, конечно, Печерской лаврой. Ты ведь, небось, там уже все пещеры облазил!..
   – Очень, – неопределённо ответил я.
   Последний раз в пещерах я был где-то перед женитьбой, и попали мы туда с моей будущей женой только потому, что нам негде было целоваться.
   – Анюта не верит, что до постройки Исаакиевского собора в Ленинграде Лавра была самой высокой точкой на Руси. – Андрей повернулся к дочери: – Спроси у дяди, он подтвердит.
   – Хо-хо! – нагло выкрикнул я, стараясь скрыть ужас от того, что мне придётся что-то подтверждать.
   – А потом поклонимся праху Юрия Долгорукого.
   – В Москве? – обрадовался сын.
   – Зачем в Москве? – удивился Андрей. – Он же похоронен у вас, в Лавре. Разве ты ещё не проходил Юрия Долгорукого?
   – Я другой дорогой хожу, – выкрутился сын.
   – А дядя поведёт нас в Музей исторических драгоценностей? – спросила Анюта.
   – А как же! – успокоил её мой братец. – И покажет нам пектораль, открытие века, золотое нагрудное украшение скифского царя, которое весит более двух килограммов.
   – Ого!.. – удивлённо выдохнули все члены моей семьи.
   – А вы спросите папу, и он расскажет вам, что это работа греческих мастеров – четвертый век до нашей эры… Пектораль уже побывала на выставках в США, Франции, Польше, Чехословакии, Югославии, Болгарии – и всюду пользовалась огромным успехом!..
   Мы сидели, ошеломлённые услышанным. У дочери от восхищения горели глаза.
   – А что папа нам ещё расскажет? – спросила она у Андрея.
   – Да! Что я ещё расскажу? – искренне заинтересовался я.
   – Ты расскажешь нам о других ценных экспонатах этого музея… Например, о серебряной чаше с изображением скифских царей… О золотом украшении футляра для лука и…
   Андрей сделал заговорщическую паузу от которой мне стало страшно.
   – А что потом, а что потом? – проговорил я шёпотом.
   – А потом ты покажешь нам самую маленькую книжку в мире, величиной ноль и шесть десятых квадратного миллиметра, которая состоит из шестнадцати страниц, сшитых паутинкой.
   – Где я вам покажу такую книгу? – спросил я утробным тонким голосом.
   – Там же, в Лавре. На выставке микроминиатюр заслуженного деятеля народного творчества Украины Николая Сядристого… Но я тебя знаю – ты книжкой не ограничишься! Ты покажешь нам блоху, подкованную золотыми подковами, и действующий электромотор, в восемь раз меньше спичечной головки, и…
   Но я его уже не слушал. Восхищённый своей будущей эрудицией, я надулся и заважничал.
   – Хватит, хватит!.. Хорошего понемножку. Я не автомат – мне надо передохнуть.
   – Тогда поводи нас по вашим прославленным паркам и назови цифры. У них ведь, – Андрей пояснил Анютке, – на каждого киевлянина приходится триста квадратных метров зелени. В Киеве застроено только две пятых всей площади города, а три пятых – парки и скверы!
   – Хочу в Киев! – захныкала моя дочь.
   Нам было стыдно. Человек, живущий в Херсоне, открывал нам наш родной город. Взял отпуск, купил билеты, приехал специально, чтобы побывать в тех местах, мимо которых мы ежедневно проходили; посмотреть на то, на что мы уже давно не смотрим; восхититься тем, чем мы даже не интересуемся… И какая эрудиция!..
   – Представляешь, как он знает свой город! – тихо шепнул я сыну.
   Сын воспринял это как директиву.
   – Дядя Андрей, в этом году мы тебя водим по Киеву, а в следующие каникулы ты нам показываешь Херсон. По рукам?
   – Милости просим! – брат гостеприимно развел руками. – Но только, поверьте мне, проводить каникулы в Херсоне – это пустая трата времени…
   – Ходить некуда, смотреть нечего, – добавила Анюта.
   – Как это нечего! – закричали мы хором. – А восемьдесят тысяч экспонатов краеведческого музея!..
   – А амфоры из скифского кургана «Солоха»!..
   – А барельеф воина и амазонки из древнегреческого города Ольвия!..
   – А уникальная керамика с острова Березань!..
   Андрей растерянно смотрел на Анюту. У той от удивления и восторга расширились глаза.
   – Хочу в Херсон! – простонала она.
   Мы брали реванш.

Лавры Печерской Лавры

   Замученный укорами совести, я примчался в Лавру и сразу полез на колокольню. Эта колокольня – высотой в тридцатиэтажный дом. Идёшь, идёшь по винтовой лестнице, которая кажется бесконечной. Взобравшись наверх, чувствуешь себя альпинистом, покорившим Эльбрус. После восхождения ноги гудят, как телеграфные столбы. А Марлену Глинкину, главному инженеру Киево-Печерского заповедника, во время реставрации башни приходилось подниматься по нескольку раз в день.
   – Ну и как?
   – Окреп, поздоровел – это же прекрасная тренировка!
   Мы бродим по заповеднику, и он увлечённо рассказывает о своём хозяйстве. А оно огромное: территория площадью двадцать восемь гектаров, более ста зданий, из них сорок памятников архитектуры, теплосеть, электричество… И ещё: в Лавре всё время происходят «чудеса». Перед Олимпиадой во время дренажных работ случайно обнаружили новые, неизвестные пещеры протяжённостью двести четырнадцать метров и сто пятьдесят шесть ранее неизвестных захоронений. Пришлось срочно их «обживать», готовить к посещению туристами. А потом кандидат технических наук М. М. Задериголова с помощью изобретённого им радиоволнового метода в саду Ближних пещер на глубине от семи до шестнадцати метров открыл неизвестные подземные лабиринты, подземные пустоты и захоронения – всего протяжённостью до ста метров.
   Мы входим в церковь Спаса на Берестове. Это здесь захоронен Юрий Долгорукий, основатель Москвы. Церковь реставрируют. Во время реставрации произошло ещё одно «чудо»: под слоем штукатурки удалось обнаружить фреску двенадцатого века «Чудесный лов рыбы», которая считалась безвозвратно утерянной…
   Бродя по дорожкам заповедника, я вышел к кельям соборных старцев, где размещена выставка микроминиатюр замечательного мастера народного творчества Николая Сергеевича Сядристого, о котором рассказывал кузен.
   Иду вдоль расставленных микроскопов, припадаю глазом, рассматриваю.
   …Золотой фрегат длиной в три и две десятых миллиметра. В нём триста сорок восемь деталей. Плетёные золотые канаты поддерживают восемнадцать кованых парусов, каждый канат в четыреста раз тоньше человеческого волоса.
   А вот волос разрезан поперёк. На его торце лежит золотой замок, в нём четырнадцать деталей. Из одного грамма золота можно сделать один миллион таких замков – представляете его величину!..
   Одна из работ Сядристого – золотая стрекоза с алмазными крыльями, головка которой – электронные часы на рубиновых камнях.
   Это уникальные произведения уникального мастера. Он и механик, и художник, и оптик, и сварщик, и ювелир, и часовых дел мастер. Работы ведутся под микроскопом, все инструменты для себя делает сам – их ведь нигде не купишь: к примеру, токарный станок для проточки и полировки человеческого волоса или сварной аппарат для сварки микронных деталей фрегата.
   Эти работы вызывают огромный интерес во всех странах мира. Они экспонировались в Японии, Мексике, Финляндии, Германии, Чехословакии. Их размещали в лучших залах, в национальных музеях.
   Этот человек – ходячая академия новой, неизведанной науки. У него уникальный опыт, энциклопедические знания – их нужно срочно популяризировать. Кому передавать его опыт?.. Где?..
   Да, забыл сообщить, что Николай Сергеевич Сядристый – ещё и мастер спорта по подводному плаванию, был чемпионом Украины.

«Здоровеньки булы!..»

   Можно ли писать о Киеве и не написать о Тарапуньке и Штепселе, народных артистах Украины – Юрии Тимошенко и Ефиме Березине?..
   Говорят, что популярность артиста (и не только артиста) достигает своего апогея, когда в «него» начинают играть дети. Так вот, в детских садиках Киева много лет назад родилась такая считалочка:

     До-ре-ми-фа-соль-ля-си,
     Ехал Штепсель на такси,
     Тарапунька прицепился,
     И бесплатно прокатился.

   К ним подходили на улице, тянули в гости, приглашали на предприятия, штурмовали концертные залы, в которых они выступали. Им писали письма, смешные и трогательные в своей наивной вере в их всемогущество: просили снять с работы плохого директора, вернуть мужа, который ушёл к соседке, свергнуть Американского президента…
   Они всегда были вместе – на экране, на сцене, на эстраде. Стоило, к примеру, Березину появиться одному на улице, как сразу раздавались возгласы: «А где Тарапунька?» – многие были уверены, что они живут в одной квартире.
   Так было пятьдесят лет подряд.
   Но сегодня у Березина не спрашивают, где Тарапунька? Знают, что его уже нет. Весь Киев плакал, хороня своего любимца.
   О том, что он был талантливым артистом, знали все. О том, что он был талантливой личностью, – только его друзья и близкие. Я давно собирался написать о нём, как о незаурядном человеке, ярком и самобытном. Долго собирался, всё откладывая на потом. И опоздал. Впрочем, здесь я не оригинален: мы всегда успеваем потрепать друг другу нервы при жизни и почти всегда спохватываемся только после смерти сказать вослед ушедшему теплые и искренние слова, признаться в любви, отдать давно заслуженную им дань восхищения.
   Эта глава – запоздалые поминки по Тимошенко. Как принято на поминках, я буду вспоминать случаи из его жизни. В многочисленных интервью, и в газетах, и по радио, и по телевидению, я уже рассказывал об этих ярких и смешных эпизодах и сейчас их опять повторю, ибо из них складывалась вся его жизнь.
   Он был потрясающим рассказчиком. Если «завести», мог всю ночь до утра рассказывать свои «фирменные» истории, со сквозными персонажами, своеобразный сериал. Я по нескольку раз слышал всё это, но каждый раз сползал на пол от смеха, потому что появлялись новые яркие подробности…
   У большинства этих историй был один постоянный главный герой, приятель Тимошенко, неиссякаемый выдумщик, сентиментальный делец, авантюрист-неудачник. В этом человеке было столько привлекательного, что я просто мечтал с ним познакомиться. Когда это произошло, с трудом сдержал свое разочарование: обыкновенный, заурядный пенсионер-нытик. Это фантазия Тимошенко окрасила его и расцветила, наделила яркими качествами и остроумием самого рассказчика.
   Вообще, если он кем-то или чем-то увлекался, то уж бурно, без удержу. Мог запойно зубрить английский, днём и ночью, и выучить язык за три месяца. Мог бросить все дела и лететь в Иркутск за какой-нибудь редкой маркой…
   Марки он коллекционировал много лет, имел десятки альбомов и каталогов, наборы луп и пинцетов. Приехав на гастроли в какой-нибудь город, не позавтракав, сразу мчался разыскивать Общество филателистов. У него была одна из лучших коллекций в Киеве. Потом вдруг резко охладел к маркам, потерял интерес – увлёкся автомобилем и продал всю коллекцию за полцены.
   Свой гараж он строил более чем полгода, потратив на строительство все выходные дни, отпуск и отпускные. Когда надо было согласовать с ним эскизы костюмов или плакаты, их приносили ему туда, где он проводил всё свободное время.
   Будучи приглашён им на смотрины этого детища, я был удивлён, не найдя на воротах ни ручки, ни скобы, ни замочной скважины.
   – Как же его открывать?..
   Счастливый при виде моей растерянности, Тимошенко, как фокусник, сделал элегантный жест рукой, где-то что-то нажал, и ворота стали раздвигаться. В этом гараже нажатием на другие кнопки откидывался столик и диванчик, загорались цветные лампочки, включалась музыка… Пол гаража покрыт цветным линолеумом, на потолке – плафоны. В гараже чисто и уютно, даже нарядно. Единственное, что там мешало, – это машина.
   И Березин, и Тимошенко – оба биологически чувствовали смешное. Их программы были перенасыщены смехом. Но Тимошенко всё казалось мало, он требовал ещё и ещё, выжимая из всех нас максимум. После работы с ними мои мозги напоминали досуха выкрученное бельё. Иногда я, совершенно «обезвоженный», пытался хитрить:
   – Тут легко дожать в исполнении.
   Но этот номер не проходил.
   – Реприза должна быть такой завершённой, – изрекал Тимошенко, – чтобы её мог произнести даже дворник и чтобы все смеялись…
   У него был любимый афоризм, который я и мой соавтор Роберт Виккерс, естественно, возненавидели:
   – Две полушутки – это ещё не шутка!
   Во время работы над очередной пьесой всё время ворчал.
   – Так, как в прошлый раз, никогда не напишем.
   Он постоянно сомневался в себе, в нас, в будущем спектакле. Перед каждой премьерой впадал в отчаяние:
   – Плохо! Бездарно! Не смешно! Провалимся!..
   И только горячий приём зала успокаивал его и вселял веру в свою работу. Но всё равно, садясь за новую пьесу, снова мрачно предрекал:
   – Так, как в прошлый раз, никогда не напишем!..
   Тимошенко с детства был неистощим на выдумки, находчив, обожал розыгрыши. Однажды, придя на юбилей своего друга, подарка не отдал: вручу за столом. Когда ему дали слово, стал воспевать юбиляра. Потом завершил:
   – Человеку с такими достоинствами надо вручать самый дорогой подарок. Вот я и решил подарить тебе самое для меня дорогое!
   Сорвал с себя бутафорские усы, которые приклеил вместо собственных, сбритых за час до ужина, и торжественно протянул их юбиляру.
   И ещё одна история из его жизни, которая ходила по Киеву, как анекдот.
   Он много курил. Когда мы работали над пьесой, выгоняли его на балкон. Однажды заставили пойти к гипнотизёру, чтобы тот отучил его от вредной привычки.
   Гипнотизёр усадил пациента в кресло, велел закрыть глаза и стал делать пассы, приговаривая:
   – Вы спите… Вы спите… И понимаете, что курить вредно… Курить вредно… И пить вредно…
   Тимошенко открыл глаза и попросил:
   – Про пить – не надо.
   «Потомственный» украинец, он люто ненавидел любой национализм в любых проявлениях, высмеивал его и в жизни, и с эстрады. К одному киевскому деятелю культуры, который того заслуживал, надолго приклеил этикетку: «Национальный по форме, дурак по содержанию». Другому, в фойе гостиницы «Москва», за слово «жид» прилюдно влепил такую оплеуху, что тот свалился на пол.
   Не могу не рассказать ещё об одном случае из его жизни.
   Однажды, много лет назад, Тимошенко и Березин ехали на Декаду Украинского искусства в Москву. Ехали в штабном вагоне, в который «допускались» только народные артисты, партийные руководители и чиновники высшего ранга. Начало Декады совпало с окончанием студенческих каникул. На какой-то станции к ним в вагон проскользнул студент, «зайцем» возвращавшийся в Москву. Тимошенко приветливо заговорил с ним, вспомнил свой институт, пошутил по поводу вечного студенческого безденежья. Спросил: «Конечно, хочешь есть?» И, не дожидаясь ответа, пошёл в буфет за продуктами. Когда он вернулся, нагруженный пакетами, студента уже не было: по требованию какого-то вельможного чиновника проводник на первой же остановке выдворил «зайца», ехавшего «не по рангу». На Тимошенко страшно было смотреть – это было то состояние, в котором он становился неуправляемым. Довести его до этого могли только обида и несправедливость. Он чуть не выломал дверь купе, где заперся перепуганный чиновник, бился в закрытую дверь и кричал:
   – Выйди! Я хочу посмотреть в твои глаза!.. Ведь он же хотел есть!.. Ты выгнал голодного человека!.. Ты молодость свою выгнал!..
   Редактор не позволил мне повторить и половины тех эпитетов, которыми он наделил высокопоставленного обидчика. С трудом удалось его успокоить и оттащить от избитой двери. Но с этим чиновником он больше никогда не здоровался, а тот предусмотрительно старался не попадаться ему на глаза.
   Конечно, такое его поведение, самобытность и независимость, вызывали злобу у советских и партийных руководителей.
   В год, когда Тимошенко и Березину исполнилось по шестьдесят, оба были представлены к почётному званию «Народный артист СССР». Оформленные документы из Укрконцерта пошли по инстанциям и… потерялись. Друзья возмущались, пытались где-то что-то выяснять, протестовать, но Тимошенко потребовал это прекратить:
   – У нас уже давно есть самые народные звания: Тарапунька и Штепсель.
   На одном из концертов в Закарпатье ему стало плохо. Врачи определили инфаркт. Несколько недель он пролежал в Ужгородской больнице. Но спасти не удалось. В Киев его привезли уже в гробу.
   В это время я уже жил в Москве. Узнав о его смерти, помчался в «Советскую Культуру», чтобы поместить некролог. Там все любили Тимошенко, но некролог не опубликовали, объяснив, что не имеют права: поскольку у него нет звания «Народный СССР», а в центральных газетах извещение о смерти «республиканских народных» разрешено помещать только после официального письма от руководства их республик. А такого письма из Украины не было, не спешили. Я позвонил в «Вечёрку», в «Комсомолку», в «Труд» – ответ был тот же: хотим, но не можем.
   В этот же день я вылетел на похороны и, вернувшись, сразу помчался в Министерство Культуры ССС, где в это время заседал художественный совет, на котором присутствовали все самые именитые коллеги покойного: Райкин, Миров, Новицкий, Миронова, Менакер… Они не знали, они были поражены этим известием, Райкин даже прослезился: «Юрочка умер!». И только после этого в Московских газетах появились прощальные статьи о Тарапунке.
   А в самом Киеве тоже старались не очень афишировать его уход из жизни, чтобы «не создавать ненужный ажиотаж». Но им не удалось провести похороны «шёпотом»: к Дому Актёра, где он лежал, подъехать было невозможно: вся улица Большая Подвальная была запружена киевлянами, которые пришли попрощаться со свои любимцем: артисты и инженеры, академики и дворники, школьники и пенсионеры…
   Одним из последних подошёл к другу Ефим Березин. Обладая удивительной памятью, он всю жизнь схватывал и запоминал тексты интермедий и миниатюр после первой же репетиции, и во время премьерных спектаклей подсказывал своему партнёру фразы, которые тот частенько забывал… Но сейчас он стоял молча, раздавленный горем, мгновенно постаревший. Наконец, с трудом выдохнул из себя:
   – Так много хотел сказать тебе… Так много… – Снова умолк. – Прости, Юра, я впервые забыл свой текст.
   У могилы Тимошенко я вспомнил стихи, которые сочинил в день его шестидесятилетия. Стихи были шутливыми, но заканчивались такими строчками:

     Ведь ты же – «профессиональный шут»,
     Как говорят с ухмылкою эстеты.
     Да, шут. Плевать на пряник и на кнут,
     Хоть и не раз стегали в кабинетах.
        Когда темнело наше небо,
        Шагало горе по дворам,
        Ты шуткой, как краюхой хлеба,
        С людьми делился пополам.

     Тебя всегда любил народ,
     За дерзкий смех, за ум свободный.
     Встать, шут идёт!
     Встать, шут идёт!
        Встать!
           Шут идёт
              Народный!

   Будь моя воля, я бы высек на его памятнике: «Встать! Здесь шут лежит народный».
   Люди, как телевизоры, бывают чёрно-белые и цветные. Он был цветным человеком, излучающим радугу. До самой смерти оставался большим ребенком, восторженным и увлекающимся. Его любимое блюдо – пряники с молоком.
   Дружить с ним было радостно, знать, что он есть, – надёжно. Рука не повинуется ставить рядом с его именем слово «был». Трудно. Невозможно.
   А в детских садиках продолжали петь:

     …Тарапунька прицепился
     И бесплатно прокатился…

Сладкий дефицит

   А теперь отгадайте загадку: кто любимец киевлян, туристов и всех командированных? Кто самый желанный в гостях? За кем гоняются по магазинам и кафе? Чувствую, что вы уже догадались. Да, это «Киевский торт», самый ценный сувенир из Киева. В Бориспольском аэропорту их не доверяют автопогрузчикам, а бережно вносят в самолёт и бортпроводницы становятся тортпроводницами, помогая пассажирам, выстраивают пирамиды из «Киевских тортов», которые, как отмычки, открывают двери любых гостиниц и, как мощные катализаторы, ускоряют решение любых вопросов. «Киевский торт» – это всегда праздник.
   На кондитерской фабрике имени Карла Маркса «Киевские торты» пекут в старинных печах, похожих на русские печи, при температуре сто тридцать градусов, передвигая специальными лопатами.
   – Вы знаете, как популярен ваш торт – спрашиваю я у бригадира Татьяны Ивановны Кривенко, которая уже двадцать лет работает в этом цехе.
   – Ещё бы!.. Получаем письма с благодарностями. Многие просят рецепт приготовления.
   – Это секрет фирмы?
   – Что вы!.. Рассказываем всем желающим, даём рецептуру, даже публикуем её в журналах.
   – И всё-таки ваши торты выгодно отличаются от тех, которые выпечены на других предприятиях.
   – «Киевский торт» очень капризен. Нужно точно подобрать кислотность, соотношение компонентов. Здесь уже помогает опыт.
   Думаю, что не только опыт. Существует поверье, что творение мастера хранит тепло и любовь которые он вкладывает в своё изделие. Не случайно Татьяна Ивановна Кривенко удостоена многих правительственных наград и звания лауреата Государственной премии Украины. Кстати, об этом я узнал, уже уходя, случайно, и не от неё, а от сменного мастера.
   Прощаясь, спрашиваю:
   – Вам самой, наверное, этот торт уже надоел?
   – Наоборот! Я его очень люблю, и муж, и дети. Едим с удовольствием! – она рассмеялась и добавила: – Когда удаётся его достать.
   А теперь – несколько слов на прощанье:
   Я люблю Киев, осенний и летний, зимний и весенний, люблю его холмистые улицы и просторные бульвары, парадность Крещатика и уют Печерска, каменный шатёр Бессарабского рынка и зелёную шевелюру Владимирской горки… Но больше всего я люблю киевлян, лукавых мечтателей и завзятых рыболовов, шумных спорщиков и весёлых гурманов, простых и мудрых, щедрых и чудаковатых… Сейчас, переехав в Москву, я скучаю и буду всегда скучать по этим людям, моим землякам, моим друзьям, моим киевлянам…
   Да будет у них счастье в каждой семье, праздник на каждой улице и солнце в каждом каштане!

Я – вариантен! (Привал между главами)

   Окончив главу о Киеве, я загрустил, запечалился: так много связано с этим городом!
   Сколько моих лет утекло вместе с днепровской водой!.. Сколько маленьких интимных тайн навсегда скрыто в густых тёмных аллеях киевских парков!.. Заныло в груди, как при встрече с первой любовью. Обжигающе захотелось обратно, туда, в молодость, в воспоминания. Надо возвращаться! Надо немедленно, сегодня, сейчас же подавать на обмен!
   Я уже готов был бежать в обменбюро, но седеющий рассудок образумил легкомысленное молодящееся сердце: вспомни о прошлом обмене! И я вспомнил. И я покрылся холодным потом. И я отрезвел.
   Послушайте мой рассказ, вернее, мой крик души.
   – Мы не можем всё время оплачивать вам командировочные, – заявили мне в редакциях московских газет. – Пора переезжать в столицу.
   – Хватит болтаться в поездах! – потребовал брат.
   Мама прислала телеграмму с оплаканным ответом: «Когда ты бываешь дома?»
   «Он возвращается в Киев только затем, чтобы напомнить, что он брюнет», – ответила ей жена.
   Конечно, все они были правы. Половину жизни я провёл в дороге между Киевом и Москвой.
   Я настолько привык к поездам, что свою комнату называл купе, дочку – попутчицей, тёщу – контролёром. А когда жена по вечерам стелила постель, я по привычке вручал ей за это рубль, как проводнице.
   Когда приходил счёт за междугородние разговоры, я, схватив нож, бросался на телефон – жена, сын и дочь повисали на мне с криком «Он не виноват!».
   Половина моих московских друзей ежемесячно приезжала ко мне погостить и посмотреть Лавру, а вторая половина требовала передать через них «Киевский торт», наивно полагая, что он останется в магазинах после нашествия первой половины.
   Поэтому, даже пребывая в Киеве, дома я только ночевал, а с утра до вечера ездил по магазинам, отыскивая сувениры для москвичей.
   Словом, настал момент, когда я понял, что переезд больше откладывать нельзя, пошёл в бюро обмена, заполнил карточку и дал объявление в бюллетень. Опытные сотрудники пообещали, что будет много откликов, потому что я «вариантен».
   И, действительно, хлынул поток откликов. Чего только мне не предлагали за мою трехкомнатную!.. И две однокомнатные в Подмосковье, и три комнаты в «тихом семейном общежитии», и комнату в коммунальной квартире, но с двумя гаражами в центре города, и даже отдельный дом в кубанской станице, от которой «всего сутки до Москвы».
   Я был в отчаянии, силы кончались, нервы натянулись до предела. Поэтому выбирать больше не стал, согласился на первое мало-мальски приемлемое предложение: три комнаты – на две комнаты, два балкона – на одну антресоль, а гараж – на погреб.
   Собрав миллион необходимых документов и их копий, пройдя сквозь все кварткомиссии, пережив кошмар переезда и испытание новосельем, я стал полноправным москвичом и начал жить нормальной московской жизнью.
   Все мои друзья-киевляне убеждены, что я переехал в Москву, чтобы они имели там надёжный форпост. Моя маленькая квартира напоминает цыганский табор, потому что там регулярно ночуют два-три семейства, приехавшие показать детям столицу. Работать мне негде, я покупаю путёвки в дома творчества под Москвой. Но и оттуда меня выдёргивают: моим гостям требуется машина, чтобы ездить по музеям и магазинам. Поэтому каждый день я возвращаюсь в город, чтобы их возить. Потом надо проводить этих и встретить следующих.
   На Киевском вокзале ко мне уже привыкли, считают представителем Моссовета, отвечающим за связь с братскими республиками. С теми из своих киевских друзей, которые не смогли приехать, я разговариваю по телефону. Когда сейчас приносят счета за междугородные разговоры, то родные снова прячут от меня нож.
   С родичами не вижусь. Иногда, когда маме удаётся подстеречь меня на Киевском вокзале, она жалобно причитает: «Раньше ты хоть у меня останавливался!»… Брат-актёр, которого я вижу теперь только на экране телевизора, обижается, злится, звонит в редакции и передаёт мне издевательские приветы.
   Если каким-то чудом выкраиваются два-три свободных дня, я уезжаю в Киев, куда меня теперь дружно приглашают киевские газеты, как столичного автора…
   Словом, я понял, что надо переезжать… в Брянск: от Киева недалеко и к Москве близко. Езда в два раза короче, междугородные разговоры и с Киевом, и с Москвой – дешевле. Правда, есть опасность, что одновременно съедутся гости и из Киева, и из Москвы. Но под Брянском прославленные леса, густые, дремучие, там ещё сохранились партизанские землянки – можно отсидеться.

Двадцать лет спустя…

   За свою более чем пятидесятилетнюю историю Киевский торт стал одним из символов Киева, он продолжает жить и распространятся по миру, его выпекают уже и в других странах, например, меня угощали им в Америке и я покупал его в Израиле.
   В разные годы некоторые ингредиенты менялись. Например, сегодня в состав торта входит орех фундук, арахис, когда-то – кешью, но орехово-белковые коржи, которые делают торт таким воздушным и хрустящим, и по сей день производятся по старой рецептуре.
   Мы, бывшие киевляне, ворчим, мол, это уже не тот торт!.. Но, честно говоря, мы ворчали и двадцать лет назад, потому что, помимо фабрики Карла Маркса, торты стали печь и на хлебзаводах, и у них был чуть-чуть другой вкус. Вот это «чуть-чуть» мы ощущали, и я ещё тогда попытался выяснить, в чём же дело. Мне объяснили, что на хлебзаводах торты выпекают в современных электропечах, а на фабрике – в старых, сохранившихся ещё с начала двадцатого века. Конечно, они уже были очень дряхлые, рассыпались на глазах. Но ещё жил старый печник, кажется, его звали дядя Ваня. Когда печи отказывались работать, дядю Ваню срочно вызывали, он что-то где-то домазывал, докручивал, заменял кирпичи, и, кряхтя и понатужившись, печи продолжали работать. Конечно, выпеченные в них торты выгодно отличались от выпускаемых на заводах, как отличается буханка хлеба из русской печи от буханки, сошедшей с конвейера…
   На минутку прерву этот рассказ воспоминанием из времён вечного «дефицита».
   Однажды я примчался домой и с восторгом сообщил отцу:
   – В гастрономе продавались рыбцы. Я отстоял очередь, мне достался последний! – и с гордостью развернул из бумаги вожделенную рыбу.
   Папа взял её, поднёс к свету, несколько секунд рассматривал, потом грустно сообщил:
   – Сын, это не рыбец. Рыбец должен быть прозрачным, должен быть с желтоватым жирком, должен быть…
   – Папа! – прервал я. – Тебя губит твоя память! – И с жадностью набросился на псевдорыбец…
   А теперь завершаю историю Киевского торта.
   Дяди Вани уже нет в живых, старые печи давно развалились, их заменили модерновыми электрическими, все торты стали одинакового вкуса, всем нравятся, и никто уже не привередничает.
//-- * * * --//
   Когда я переехал из Киева в Москву, Игорь Барах засобирался вслед за мной.
   – Зачем ему Москва? – удивлялись многие. – Он в таком порядке в Киеве! А в Москве все места уже давно заняты!
   – Увидите: Игорь займёт самое лучшее место! – убеждал я.
   И так и произошло: он был приглашён заведовать отделением в поликлинике ЛИТФОНДА СССР, а потом, когда его узнали и полюбили, был назначен главврачом этой поликлиники. Дочь, Леночка, училась в студии МХАТа, жена, Лина, работала в Центральном НИИ переливания крови.
   В девяностом мы все уехали в Израиль. Через год Игорь с семьёй стал тоже готовиться к переезду. Накануне вылета он позвонил мне, чтобы сообщить номер рейса. Лина перехватила трубку и с тревогой спросила:
   – Шурик, а куда мы дальше поедем?..
   – Он сошёл с ума! – стенали скептики. – Ему скоро шестьдесят – в Израиле советские тридцатилетние врачи сидят без работы!
   Я знал, что Игорь – Божий человек и Бог всегда будет хранить его и помогать ему и его близким, поэтому с уверенностью заявлял:
   – А Игорь устроится!
   И оказался прав: его сразу пригласили в ортопедическое отделение в Тель-Авиве, в одну из лучших больниц Израиля. Больше того! Вместе с профессором, заведующим отделением, он написал какую-то научную работу, и, что меня совершенно потрясло, написал на иврите!
   Недавно мы отпраздновали его восьмидесятилетие. На мотив песни «День Победы» я сочинил шутливое поздравление, раздал всем гостям листочки с текстом, и все, сидящие за столом, хором пели припев: «Этот праздник Барахом пропах!».
   Уйдя на пенсию, Игорь стал заниматься частной практикой, имеет много пациентов, которые после первого же визита к нему становятся не только его постоянными пациентами, но и друзьями.
   У него на лице написано: «Люди, я люблю вас!»
   И в ответ все его тоже любят.
//-- * * * --//
   Николай Сергеевич Сядристый продолжает творить, удивлять и радовать: барельеф Майи Плисецкой из кусочка вишнёвой косточки, золотой комар в натуральную величину, акварель на яблочном зёрнышке!.. До сих пор не могу себе представить, как это ему удаётся, как?!. Ведь всё это под микроскопом, в перерывах между ударами сердца, которое может сбить микродвижения руки!.. Золотой сервиз на крупице сахара, бутылка Кока-Колы чуть больше полутора миллиметра, Египетская пирамида и караван, проходящий сквозь угольное ушко…
   Да хранит Бог этого чудодея, чтоб он мог ещё много лет нас всех удивлять и радовать!
//-- * * * --//
   Ефим Березин, после смерти партнёра, первое время пытался выступать один, рассказывал о Тимошенко, цитировал его шутки, прокручивал фрагменты из их фильмов, но… Это было уже не так и не то. Он понял это и прекратил свои выступления. Но сидеть без дела – для Березина было равносильно суровому приговору. У него, деятельного, предприимчивого и энергичного, вся жизнь всегда была заполнена до краёв: создание репертуара, репетиции, концерты, съёмки в кино, записи на радио, на телевидении… И ещё – он был просто показательный семьянин: преданный муж, любящий отец, заботливый сын, плюс целая армия одесских родственников, которые беспрерывно обращались к нему за помощью. И каждому он уделял внимание, о каждом заботился, каждому помогал…
   Бытует банальная фраза: «Годы проскочили незаметно». Да, так и было: дети выросли, родители умерли, родственников поубавилось. И ушёл из жизни Тимошенко, его лучший друг, его партнёр, с которым они, Штепсель и Тарапунька, обожаемые зрителями, пятьдесят лет вместе выходили на эстраду…
   …С печальной осени сорок первого до победной весны сорок пятого Тимошенко и Березин прошагали сквозь войну с фронтовым красноармейским ансамблем песни и пляски. В образах повара Галкина и банщика Мочалкина они пели смешные частушки, в сатирических интермедиях издевались над фашистами, веселили бойцов, вселяя в них оптимизм и уверенность в победе. После войны был создан оргкомитет, который возглавили Тимошенко и Березин, и все участники ансамбля раз в два года собирались в Киеве, на спортплощадке Дома офицеров. Как когда-то, выстроившись по росту, делали перекличку, потом за дружеским столом вспоминали былое, смеялись над забавными случаями из своей фронтовой жизни, поминали павших, хором пели «Ой, Днипро, Днипро» – песню, рожденную в их ансамбле.
   Здесь же, на спортплощадке, через много лет, фронтовик-генерал, начальник военкомата, вручал всем бывшим участникам ансамбля медали «За оборону Киева», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина»…
   Время неумолимо. С каждым годом всё меньше и меньше ветеранов собиралось у Киевского Дома офицеров. Всё чаще и чаще поминали тех, кто уже никогда не выстроится на очередную поверку. Всё больше и больше бывших ансамблистов не отзывалось во время переклички. Теперь не отзываются и ТАРАПУНЬКА и ШТЕПСЕЛЬ.
   Несколько слов в заключение:
   Это были два истинно Народных артиста, современные Пат и Паташон, так же популярны, как их предшественники, и так же демократичны. В России собирателем народной мудрости и лукавстваявлялся Иванушка Дурачок, в Средней Азии – Ходжа Насреддин. На Украине такими собирательными персонажами стали Тарапунька и Штепсель. Хадже Насреддину уже давно поставили памятник, и в Бухаре, и в Москве и в Турции. В Астрахани стоит памятник Иванушке Дурачку. Есть даже памятник его Коньку-Горбунку. А вот Тарапуньке и Штепселю до сих пор памятника нет, ни в Полтаве, где родился Тимошенко, ни в Одессе, где родился Березин, ни в Киеве, где они оба прожили жизнь.
   Я заканчиваю рассказ о них с надеждой, что Украина всё же поставит памятник двум своим сынам, которые горячо любили её и прославляли по всему Миру!
//-- * * * --//
   В Киев я приезжаю каждый год. Я шагаю по Киеву, и золотые купола соборов щекочут меня весёлыми солнечными зайчиками.
   Я выхожу на Владимирскую горку, и Святой Владимир лукаво подмигивает мне: только он знает, сколько свиданий я назначал у этого памятника!
   Я иду сквозь почётный караул белых факелов каштанов, которые скоро превратятся в маленькие изумрудные солнца.
   Я шагаю по Киеву, радуюсь и огорчаюсь одновременно.
   Множество бомжей, не только стариков и старушек, но и молодых пареньков и девиц, собирают пустые бутылки, роются по мусорникам. Видел и «бомжующую» собаку – сидела с табличкой на шее: «Подайте на косточку!». Глаза умные, печальные: она стесняется, но ничего не поделать – хозяин приказал, ему не стыдно.
   В первый мой «послеперестроечный» приезд я жил на Подоле. У подъезда – зелёный скверик, две самодельные скамеечки. С утра там кучковались алкаши, формируясь в боевые тройки. Весь день накапливали дозу, а к вечеру валялись на траве, как зёрна, разбросанные сеятелем (Только бы не было всходов!). По Киеву ходил такой анекдот: «Вы – украинец? – Судя по зарплате – да!». Анекдот не случаен: и зарплаты, и пенсии – были мизерные. Когда основной задачей нормального отца семейства было добыть лишние копейки, чтобы накормить детей – где эти зомби берут деньги, чтобы напиваться?.. Великий, извечный вопрос, на который не смогут ответить лучшие умы Человечества. «Умом Россию не понять». Увы, и Украину тоже.
   Где-то в начале девяностых, во время моего первого приезда в Киев, у меня брали бесконечные интервью. Вспоминаю своё выступление на Телевидении, в каком-то ток-шоу. Бойкая ведущая с хорошо поставленной улыбкой спросила:
   – Александр Семёнович, вы давно не были у нас – каковы ваши впечатления от приезда в Украину?
   Думаю, она потом пожалела об этом вопросе, но уже было поздно, меня понесло:
   – Когда-то Черчилль отозвался о Хрущёве: «Надо быть гением, чтобы оставить Россию без хлеба». Я вспомнил об этом не случайно. Украина – страна, обладающая лучшей, плодороднейшей землёй, углём, рудой, лесами, полями, судоходными реками, морскими портами, шикарными курортами… И вам удалось превратить её в нищую – значит, вы тоже гении. Я понимаю, это было нелегко, она сопротивлялась, но вы навалились на неё, и народ, и правительство – и победили, и сделали нищей. Молодцы, снимаю перед вами шляпу, но почему-то моё сердце из-за этого болит!..
   Перепуганная ведущая пыталась смикшировать мой ответ:
   – Что можно сделать – народ не хочет работать и…
   – Стоп! – прервал её я. – Уж кто-кто, а украинцы всегда славились тем, что умели хорошо вкалывать… А вы их и от этого отучили?.. Тогда вы вдвойне гении!
   После этого интервью на Телевидение меня больше не приглашали, но назавтра звонили все мои друзья, знакомые, родственники – цитировали и благодарили…
   … Я иду по Крещатику, прогулочной палубе корабля моей юности, отполированной подошвами моих дешёвых отечественных сандалет. Он всё такой же яркий, нарядный, только больше разноцветных реклам. Много импортных названий, прочитать могу, но что означает – не всегда разумею. Как всякий советский интеллигент моего поколения, я достаточно хорошо знаю английский, чтобы уйти, не прощаясь. Но не более.
   Это мой Крещатик, всё такой же яркий и радостный, но мне грустно: нету знакомых лиц, в отличие от того времени, когда каждый второй бросался пожимать руку. Впрочем, вру: какие-то две молодящиеся полустарушки с радостными возгласами «Шурик! Шурик!» кидаются мне на шею, шумно и весело щебечут. Я тоже выдаю ответную радость, старательно улыбаюсь и лихорадочно пытаюсь вспомнить, кто они: «Сотрудницы»?.. Соседки?.. Любовницы?..»
   Время – великий насмешник. Даже некоторых своих однокурсников я узнал с трудом: они стали дружескими шаржами на самих себя. (К сожалению, наверное, и я тоже). С двумя такими «шаржами» мы просидели вечер за столом, распили бутылку коньяка, вспоминали прежние приключения, говорили друг другу комплименты, мол, ты ещё ого-го!… И ты ого-го!.. А когда вернулся домой, болело сердце, пил корвалол… Н-да, как говорил мой друг Ефим Березин: «Смотри не в зеркало, а в паспорт!».
   И, как назло, так много красивых девушек с призывными длинными ногами, в дразнящих мини-юбках, напоминающих укороченные набедренные повязки. Вспоминаю обидный афоризм: «Что такое возраст? Это когда встреча с красивой женщиной вызывает уже не надежду, а воспоминание».
   С каждым годом Киев меняется, буквально на глазах, тянется высотными зданиями к небу, радует глаз богатыми витринами, и радушно принимает гостей в новых уютных ресторанах и кафе.
   На птичьем рынке мужчина восточной внешности продаёт попугая. На клетке надпись: «Самэц для разговоров». Действительно, попугай словоохотлив, уходя, слышу, как он скрипуче выкрикивает: «Пашоп вон! Допой! В жопу!»… Значит, и в правду, в моём родном городе, наконец, наступила свобода слова!
   Перемены в Киеве коснулись и меня лично: в Киевском театре Оперетты сегодня идёт мюзикл по моей повести на музыку Игоря Поклада. Именно в том же театре, где двадцать лет назад, по указанию ЦК Компартии Украины, был с треском снят, как антисоветский, другой мюзикл по другой моей пьесе на музыку того же Игоря Поклада.
   Моя память похожа на подзорную трубу. Я рассматриваю своё прошлое, и оно мне кажется радостно-огромным, я переворачиваю трубу и вижу все обиды и раны, нанесённые мне бюрократией и антисемитизмом, но вижу их маленькими и далёкими. Радость и благодарность перевешивают. Благодарность за верных и надёжных друзей, за эталонно-красивых подруг, за умение ненавидеть подлость и немедленно давать сдачу, как в драках на Крещатике; за способность смеяться сквозь слёзы, за оптимизм вперемешку с авантюризмом – всё это подарил мне Киев, широко и щедро, от всей души!..
   Все эти годы я не переставал любить этот город и верить в его будущее. И оно уже просвечивается сквозь будни.
   Опять гуляют по Крещатику влюблённые и туристы; снова во всех подъездах горят все лампочки, и никто их уже не ворует; снова у входа в театр имени Леси Украинки, как когда-то, в день премьеры, толпятся охотники за лишним билетиком… И не случайно всё больше и больше иностранных фирм открывают здесь свои представительства, а у них нюх на перспективу. И дорожают, дорожают квартиры, значит, уже нужны, а будут ещё нужнее.
   Киев накапливает силы, как тигр перед прыжком. Дай Бог ему прыгнуть как можно выше. Здесь я родился, женился, растил детей, похоронил отца… Это родной мне город, и я от всей души желаю ему удачи!

Глава девятая. От Стокгольма до Гётеборга

   Шведы утверждают: если держать большой палец к небу, дождя не будет. Я всю дорогу держал оба больших пальца вверх – поэтому погода была вдвойне «на ять».
   Я впервые в Швеции и, честно говоря, представлял её совсем иной: холодной, серой, туманной. А она оказалась разноцветной и солнечной. Много впечатлений – неожиданных, ярких, сумбурных. Записываю их на ходу, мысли скачут. Записываю подряд то, что удивляет, и большое, и малое. В блокнот попадает и древняя рыцарская церковь, прозрачная, как будто из кружев, и весёлый парень с красными волосами, шагающий в обнимку с татуированной девицей…
   Постепенно всё это складывается и превращается в разноцветную мозаику, которую сейчас постараюсь описать.

Я шагаю по Стокгольму

   Стокгольм – красивый, умытый, праздничный город. На центральных торговых улицах автомобильное движение запрещено. Толпы пешеходов: покупатели, туристы и просто зеваки. Вечером эти улицы превращаются в прогулочные аллеи, ярко освещённые, увешанные фонарями, лентами и флагами. Шведы любят украшать свои дома, каждый имеет право вывесить из окна государственный флаг: в день своего рождения, в годовщину свадьбы и просто по случаю хорошего настроения. Флаг может висеть с утра до заката солнца, потом его надо снять, а утром можно снова вывесить.
   Я шагаю по нарядным стокгольмским улицам и площадям. На тротуарах жмутся к домам узорчатые белые столики и стульчики – маленькие кафе под разноцветными тентами: лимонад, кофе, кока-кола, мороженое. Рядом играют и поют несколько музыкантов, объединившихся в бродячий ансамбль. Уличные художники тут же изобразят вас на холсте. Прямо на плитах мостовой, на разложенной клеенке, продаются сувениры: модные серьги, огромные, как спортивные гири; яркие шерстяные браслеты, пластмассовые очки, где вместо стекол – жалюзи.
   И музыканты, и художники, и продавцы сувениров – это или подрабатывающие на учёбу студенты, или зарабатывающие на еду безработные иммигранты. Иноземцев много: на восемь миллионов населения Швеции – миллион иностранцев: югославы, турки, поляки, арабы, негры… Те, кому повезло, работают мойщиками окон, шофёрами мусоросборников. Шведы избалованы притоком рабочей силы, поэтому уступили приезжим места и поваров, и официантов, и даже владельцев кафе, там ведь надо работать с утра до ночи, а хозяева страны предпочитают трудиться только до пяти вечера, а потом отдых – или развлечения, или посиделки у телевизора.
   Я иду по улице Короля. Недавно, в день его рождения, владельцы ресторанов придумали новую форму обслуживания: расставили вдоль всей улицы столы, накрыли их и пригласили стокгольмцев праздновать: вноси входную плату садись, пей и ешь. Это был самый длинный в мире шведский стол.
   На Железной площади памятник трубадуру Стоуну, популярному уличному певцу и музыканту. Он без пьедестала, прямо на тротуаре, в нормальный человеческий рост, земной, доступный и очень симпатичный. Мы с ним сфотографировались в обнимку.
   В Большой церкви, тринадцатого века, одной из самых старых в Швеции, запомнилась огромная скульптура «Святой Георгий и дракон», сооруженная в честь победы над датчанами. (Это было, когда шведы ещё воевали. С 1814 года Швеция в постоянном нейтралитете.) Нам рассказали легенду, которая легла в основу этой скульптуры: давным-давно жил злой дракон, который поедал у шведов баранов, потом стал питаться девицами, а окончательно обнаглев, потребовал на ужин саму принцессу. Заплаканная принцесса выбежала на дорогу, повстречала там святого Георгия и рассказала ему о своей беде. Святому Георгию девушка понравилась, он её пожалел и убил дракона. Как дальше развивались отношения между Георгием и принцессой, нам не рассказали. Но очевидно, он вёл себя, как святой, поэтому и остался в памяти удивлённых мужчин и восхищённых женщин. Копия этой скульптуры, то есть ещё один памятник святому Георгию, стоит на Рыночной площади. Недалеко от него – Булочная церковь, где после богослужения прихожан угощают кофе с булочками, очень вкусными, свежайшими: при церкви – своя булочная.
   Здесь, на этой площади, когда-то бойко торговали купцы. Сговорившись, покупатель засовывал деньги за ленточку шляпы продавца (наверное, отсюда и выражение: «Дело в шляпе»). Подозреваю, что если купец заламывал непомерно высокую цену, то недовольный покупатель, уходя, возмущался: «А ещё шляпу надел!»
   Море ворвалось в Стокгольм и расплескалось на озера, каналы, заливы. В городе более пятидесяти мостов. Много набережных, где, как и у нас в Москве, стоя у парапетов, заядлые рыбаки долго и терпеливо купают в воде червяков. Их вдохновляет слух о каком-то везунчике, который однажды поймал лосося весом в четырнадцать килограммов. Кто именно поймал, когда и где – неизвестно, но слух превратился в легенду и обрастает подробностями, увеличивая число рыболовов-оптимистов. Но если говорить серьёзно, то у этой байки есть право на существование: вода в озерах и заливах чистая, и рыба там действительно есть. Надо отдать должное шведам, они активно оберегают природу: леса досмотрены, скверы ухожены, луга подстрижены и причёсаны, цветы рвать запрещено, даже полевые. И много собак, особенно почему-то такс. В одном из стокгольмских парков я насчитал около двадцати такс, наверное, это был специальный «таксопарк».
   Я читаю надписи на стенах домов, они самого широкого диапазона: «Сатана!», «Виват, Швеция!», «Негры, убирайтесь домой!» И вдруг трогательная: «Спасибо, «Правда»!» Несколько раз видел свастики. Встречал их и в витрине магазина, где продавались портреты Гитлера, нарукавные повязки бывших эсэсовцев и мемуары известных нацистов. Хозяин магазина, подчёркнуто интеллигентный, в пенсне, пытался завязать разговор, но вступать с ним в беседу не хотелось.
   Неонацизм здесь, как и в других странах, произрастает на почве милитаристского психоза. Кроме регулярной армии, существует потенциальное ополчение: десятки тысяч мужчин получили оружие и ежегодно проходят военную подготовку, чтобы в нужный момент выступить на защиту страны. От кого?.. Ответ дают надписи на брелках, на брошках, на майках: «Русские танки не пройдут!» Мне рассказали, что и во многих детских играх все враги изображены с пятиконечной звездой. Для чего это делается?.. Значит, кому-то нужно создавать это постоянное «напряжение».
   Я шагаю по Стокгольму, а навстречу мне идут толпы красивых девушек и женщин. К стыду своему, никогда не знал, даже не слышал, что шведки так привлекательны. А оказывается, это общеизвестно, и Голливуд давно уже черпает отсюда свои длинноногие кадры. По плотности женской красоты на квадратный метр Стокгольм приближается к нашему Иваново. И девицы, и дамы – все «железно» соблюдают моду: только брюки и куртки, белые, голубые, розовые. Днем, когда солнце, носят майки с глубокими вырезами. У кого красивые плечи, те их обнажают, у кого некрасивые – обнажают что-нибудь иное. Несколько раз холодало, моросил дождь, но женщины и не подумали прикрыть свои декольте: лето есть лето!
   Но представьте себе, что, несмотря на красоту и закалённость шведских женщин, мужчины с ними разводятся – двадцать одна тысяча разводов в год! Разведутся, а потом уже больше жениться не хотят: живут, не расписываясь. В Швеции очень популярны гражданские браки, «самбу», как здесь их называют. Причём, с тенденцией к нарастанию. Не только молодёжь, но и пенсионеры, которые на старости лет создают семьи, проживают раздельно, оставаясь приходящими мужьями и жёнами. Сторонники «самбу» доказывают, что такой брак долговечнее, он связывает супругов душевными узами, а не формальными, избавляет их от утомительных бытовых обязанностей, сберегает остроту чувств. Правительство сперва пыталось противостоять этой волне, но потом сдалось и (во имя интересов детей) узаконило эти незаконные браки.

Все могут короли

   «Все могут короли», – утверждала известная популярная песенка. А вот «жениться по любви не может ни один, ни один король!». Но песенка не права: один король все-таки женился по любви – это король Швеции Карл Шестнадцатый Густав. Он был холост, на Олимпиаде в Мюнхене влюбился в переводчицу, женился, сделал её королевой и произвёл на свет троих детей. Во время его венчания в Стокгольме находилась группа наших туристов из Сибири. Они отправили королю телеграмму, поздравив его с женитьбой. Через две недели в Сибирь пришла ответная телеграмма от короля с благодарностью за поздравление.
   Карл Шестнадцатый Густав относительно молод (1946 года рождения), улыбчив, модно одет, современно подстрижен. Однажды один из журналистов задал ему вопрос: не кажется ли его величеству, что в век атома и спутников быть королем как-то противоестественно. На что тот ответил:
   – Раз моему народу это нравится, я работаю королем.
   Карл Шестнадцатый Густав был коронован в 27 лет и стал самым молодым королем в династии Бернадотов. Его отец погиб в авиакатастрофе, когда маленькому принцу был всего один год. Карла Шестнадцатого Густава воспитывал дед, тогдашний король Густав VI Адольф. Чтобы наследный принц получил глубокие и разнообразные знания о повседневной жизни своего народа, и о том, как управляется и как функционирует страна, дедом была составлена специальная программа, по которой будущий глава государства посещал государственные и региональные органы управления, предприятия, лаборатории, изучал работу судебных органов, органов социального обеспечения, работу профсоюзов и союзов работодателей. Особое внимание уделялось работе правительства, риксдага и Министерства иностранных дел. Он также изучал деятельность постоянного представительства Швеции в ООН в Нью-Йорке, Шведского управления по развитию международного сотрудничества (SIDA) в Африке, провёл много времени в Хамбро-банке, шведском посольстве и торговой палате в Лондоне.
   Из сказанного выше видно, что королевскую эстафету в Швеции принял хоть и молодой монарх, но высокообразованный и хорошо осведомлённый в государственных делах. Он выбрал себе девиз: «Для Швеции – в ногу со временем» и старается следовать ему во всём: владеет шестью языками, является почётным доктором Шведского Университета Сельхознаук Упсалы, Королевского Института Технологий Стокгольма, Стокгольмской Школы Экономики… Увлекается охотой, парусным спортом, водным спортом, горными лыжами, искусством, музыкой…
   Ежедневно, в полдень, у королевского дворца происходит смена караула. Когда я наблюдал эту церемонию, вахту нёс полк, на знамени которого был запечатлён баран (то ли талисман, то ли герб). Поэтому сюда притащили живого барана. Два солдата держали его на двух канатах, как свирепого пса. Но баран был тихим и смирным. Он лениво жевал свою жвачку, ни на кого не обращая внимания, – церемония его явно не возбуждала. И барана можно было понять: всё это скорее напоминало спектакль для туристов, почему-то не контролируемый режиссёром, поэтому, как говорят на театре, давно разболтанный. Солдаты построены не по росту, а вразнобой – кто куда успел встать: вслед за правофланговым гренадёром шагал коротышка-недомерок, за ним – снова детина баскетбольного роста с белыми волосами до плеч, кокетливо развевающимися из-под каски. Начальник караула на четырех языках (шведском, английском, немецком и французском) сообщил присутствующим, что сейчас здесь произойдёт, оркестр заиграл, солдаты побежали, потом остановились, потом снова побежали – смена караула завершилась.
   Над дворцом в это время флаг был поднят – это означало, что король сейчас работает в замке. Работает королем.
   Больше всего мне понравился оркестр: все музыканты в белом, лихо маршируют, и у каждого на левой руке, на прищепке, – маленький пюпитр с нотами. Белые мундиры, медные трубы, медные прищепки – все это было очень красиво и чуть-чуть смешно.

Кто хочет премию?

   Сердце Стокгольма – ратуша. Она выглядит старинным зданием, хотя построена в начале нашего века. Осмотр начинаем с огромного Синего холла, в котором все стены из красного кирпича. Почему же «Синий»? Оказывается, по проекту его надо было покрасить, но понравилась фактура кирпичей – так и оставили. И название тоже…
   Вниманию всех, кто мечтает получить Нобелевскую премию: именно здесь премируют и славят Нобелевских лауреатов. Очень много желающих присутствовать при этом событии – случалось, что накрывали стол на тысячу триста человек. Армия официантов, съехавшихся со всей страны, в чёрных смокингах, с подносами торжественно спускалась по лестницам – вот было зрелище!
   Тут же, в Синем холле, ежегодно чествуют новоиспеченных докторов наук, венчают их лавровыми венками. Броненосец, стоящий у набережной, даёт залп из десятков орудий, гильзы вручают докторам на память – возвращаются домой с гильзами наперевес.
   По коридору Советников проходим в Заседательский зал. Идём тихохонько, на носках, чтобы не помешать: за каждой дверью – советник. Молча рассматриваем скульптуры, расставленные вдоль коридора: каменщики, маляры, штукатуры – строители Ратуши.
   В Заседательском зале сегодня никто не заседает. Только у окна бронзовый святой Эрик попирает ногами язычника: это он, Эрик, внедрил в Швеции христианство. Язычник корчится под тяжёлой бронзовой пятой – маленький, беззащитный, его очень жалко.
   В Швеции популярны медные крыши, большинство старых зданий крыто медью – это долговечно, красиво и престижно. Но дорого. Поэтому здесь стоит кованый сундук, где хранится список трехсот меценатов, которые дали деньги на медную крышу для Ратуши.
   По галереям имени принца Евгения направляемся в Золотой зал. Стены этих галерей принц расписывал собственноручно, четыре года работал, и очень продуктивно – вероятно, это был самый трудолюбивый принц. (Вспоминаю анекдот про одесского портного, который говорил: «Если бы меня сделали королём, я жил бы лучше, чем король: я бы ещё немного шил».)
   Войдя в Золотой зал, невольно останавливаешься и замираешь, подавленный великолепием: все стены выложены мозаикой из стекла, в которое вдуто тридцать килограммов золота. Создал эту красоту художник Эйнер Форзет. Когда он приступал, ему было двадцать семь. Когда ему исполнилось девяносто, его чествовали в этом зале. Напротив входа, на всю стену, – королева озера Миролена, покровительница Стокгольма. На коленях у неё – здание Ратуши, под ногами – озеро Миролена. На остальных стенах – портреты знаменитых шведов, тоже из мозаики: драматург Стриндберг, изобретатель Эриксон и сам автор, художник Форзет. Он изображён с мечом в руках – охраняет своё творение, высоко, под самым потолком: мол, мне сверху видно всё, вы так и знайте! На портрете он молод, но печален: наверное, загрустил, когда увидел себя девяностолетним.

Спасение утопающих – дело рук…

   Он пробыл под водой триста тридцать три года. Построенный по приказу короля в 1628 году, корабль «Васа» был готов отправиться в свой первый рейс. Отчалив от пирса, ещё не покинув Стокгольмскую гавань, накренился от порыва ветра, через пушечные порты хлынула вода, и он затонул на глубине тридцать два метра, как сказано в хронике этого события, «с неспущенными парусами, флагами и всем остальным». Причины гибели корабля остались неизвестны, хотя состоялся судебный процесс, на котором долго пытались обнаружить виновника. Но безуспешно. Так что, вполне возможно, это была собственная инициатива «Васы»: его строили для войны, а он оказался миролюбивым судном, не захотел нести смерть и покончил жизнь самоубийством.
   Не раз предпринимались попытки его поднять, но не получалось. В 1664 году удалось вытащить пятьдесят пушек из находившихся на судне шестидесяти четырех. Потом о «Васе» на триста лет забыли. В 1956 году морской инженер Андерс Франсен определил его местонахождение, и началась труднейшая, уникальная операция подъёма. Чтобы обхватить судно тросами, водолазы продули туннели под корпусом корабля. Потом осторожно, в восемнадцать этапов (ведь одряхлевший от старости и гниения «Васа» мог рассыпаться), передвинули его в другое место, глубиной уже всего семь метров. Затем с борта сняли все скульптуры, оставшиеся пушки, грузы, украшения, укрепили корпус стальными болтами и лишь после этого осуществили подъём великого самоубийцы. Стокгольм ликовал, набережные были заполнены народом, телевидение транслировало это событие на всю страну.
   Когда «Васу» ввели в док, началась реанимация, сложная, тщательная и кропотливая: стали извлекать все предметы из тины, которой на судне оставалось не менее тысячи тонн… Было найдено и реставрировано двадцать четыре тысячи предметов из дерева, кожи, золота, серебра, чугуна и ткани. Всё это приходилось очищать, отмывать, спасать от ржавчины, затем с помощью детективных методов находить его истинное место на судне.
   Сейчас «Васа» – музей, находящийся в специальном понтонном помещении. Для постепенной сушки, чтобы не появились трещины в дереве, здесь поддерживается высокая влажность воздуха. Душно, как в предбаннике, всем, кроме спасённого старика-утопленника: в триста лет пар костей не ломит. Мы ходили по специальным балконам, опоясывающим «Васу» на разных уровнях, и рассматривали его. А он лежал, молчаливый, усталый, в стальном каркасе, с повреждённым позвоночником, растянувшийся на семьдесят метров, и ни на кого не реагировал, напоминая загадочного пришельца. Да, в общем, так оно и было: он прожил жизнь в другой стихии, познал язык рыб, мудрость веков, состарился в тишине – а его взяли и вытащили на всеобщее обозрение. Сенсация, слава, реклама, популярность – ничего этого ему не нужно, он хочет покоя, а покоя нет: вокруг нескончаемый хоровод туристов, разноязыкий, утомительный…
   Мне стало грустно и стыдно, я поспешно покинул старика, тихо ступая, чтобы не потревожить его дрёмы.

Про храброго зайца и про остальное

   Из Стокгольма мы направились в Гётеборг. Погрузились в автобус, включили фары и понеслись. Не думайте, что это было вечером – здесь ездят с горящими фарами круглосуточно: статистика показала, что это путь к уменьшению аварий, в новых автомобилях фары включаются автоматически, вместе с двигателем.
   Ездить по шведским дорогам – удовольствие: широкие, ухоженные и такие же чистые, как совесть неподкупного ревизора. Не случайно Швеция – единственная страна в Европе, где разрешена скорость движения сто десять километров в час.
   Автобус довез нас до Йота-канала, где мы пересели на маленький пароходик, а сам понёсся вперёд, чтобы обогнать нас и перехватить дальше.
   Йота-канал – это глубокая траншея, наполненная водой, перерезающая живописные леса и луга. Он такой узкий, что местами пароходик чиркает бортом о стенку.
   У следующей пристани уже нетерпеливо бил копытом наш автобус, и по великолепному шоссе мы помчались дальше через маленькие, уютные городки, как будто сошедшие со старинных гравюр. Они были почти безлюдны, только изредка мимо нас проносился велосипедист с ребёнком за спиной, сидящим на укреплённом сзади специальном креслице. Ещё в Стокгольме я обратил внимание на большое количество мужчин-велосипедистов с детьми. Это не случайно: при разводе суд часто отдаёт ребёнка отцу, и тогда алименты платит мать. Существует даже специальная ассоциация отцов-одиночек, где они решают свои родительские проблемы и, наверное, гневно осуждают мам – злостных неплательщиц.
   Ехали мы, ехали и приехали в Кальмар – древний, красивый город со старинной крепостью с такими толстыми стенами, что на них можно устраивать танцплощадку. Крепость стоит у озера, вокруг парк. По парку бегал заяц, который при виде нас не испугался, а присел на задние лапы и долго и внимательно за нами наблюдал. Он вёл себя довольно отважно для зайца. А быть может, это был переодетый сторож?..
   Переночевав в Кальмаре, мы продолжили путь в Гётеборг, но по дороге завернули на остров Эланд. К нему ведет самый длинный в Европе мост – шесть тысяч семьдесят метров, стоящий на ста пятидесяти пяти опорах. Остров красив – это любимое место отдыха шведов. Он утопает в зелени, много птиц, тридцать сортов орхидей. Вдоль дороги, как пылающие пожарища, поляны красных маков и шеренги деревянных ветряных мельниц, таких же древних, как дожившие до наших дней донкихоты. Эланд посещают легионы туристов, поэтому в придорожных магазинах уйма совершенно ненужных вещей, называемых сувенирами. Например, бронированные рыцарские шлемы с рогами. Кому их дарить? Разве что обманутым мужьям. Попрощавшись с красавцем-островом и ещё раз прокатившись по самому длинному в Европе мосту, мы совершили последний рывок до Гётеборга.

Гётеборгские шутники

   Гётеборг прежде всего город-порт. Здесь грузят всё, вплоть до уникальных вышек для добычи нефти высотой в двести метров. Их устанавливают в глубине моря и бурят дно на огромную глубину, до двух километров (думаю, скоро изобретут более дешёвый способ: при нынешнем загрязнении морей нефть можно уже добывать из рыб). В порту слышна русская речь – сюда ежегодно прибывают около четырёхсот наших судов.
   Старые улицы Гётеборга состоят из трехэтажных домов. Когда-то королевским указом было запрещено строить деревянные дома выше двух этажей. А хотелось. Тогда хитроумный губернатор придумал, как и указ соблюсти, и дома повыше поднять: велел первые этажи делать из кирпича, а потом уже два верхних из дерева. Эти дома так и называются: губернаторские.
   Город красив, расположен на холмах, сверху – прекрасная панорама. На высоком столбе-пьедестале – фигура женщины. Этот монумент изображает верную жену моряка, ожидающую мужа. Но местные шутники обнаружили, что она смотрит не в сторону моря, а в сторону реки, и поставили под сомнение предмет её ожидания.
   Кого-кого, а шутников в Гётеборге хватает. Помимо университета и нескольких вузов здесь есть Коммерческий институт. Студенты этого института прославились своими розыгрышами. Когда во время какого-то морского праздника намечалось возложение венков к памятнику Посейдона, они приехали пораньше и обдали памятник струей противопожарной пены, под которой, как под белой шубой, исчез Посейдон. Пришлось вместо чествования Бога морей его отмывать. А когда было закончено строительство Нового моста, и на его открытие приехал премьер-министр, шутники нашли похожего на него человека, опередили процессию, и лжепремьер под марш оркестра торжественно перерезал ленточку. Представляете состояние правительственной комиссии, приехавшей на открытие уже «открытого» моста!..
   Вообще, как выяснилось, чувство юмора – природная черта шведов. У них даже есть целая провинция Сконе с центральным городом Мальме, которая в Скандинавии так же популярна, как в Болгарии Габрово. Причём, если юмор габровцев построен в основном на их мнимой скупости, то юмор жителей Сконе – на тупости и упрямстве. Они, как и габровцы, охотно распространяют о себе всякие смешные небылицы. Вот один из анекдотов, характеризующий их юмор.
   Автотурист из ФРГ приехавший в Швецию, спросил по-немецки двух полицейских на таможне, по какой дороге ему ехать дальше. Оба полицейских были из Сконе, поэтому, конечно, вопроса не поняли. Тогда он спросил по-английски, потом по-французски – тот же результат. Раздосадованный турист махнул рукой и уехал. Глядя ему вслед, один из полицейских виновато произнёс:
   – Неудобно. Надо бы выучить хоть один иностранный язык.
   – Зачем? – удивился второй. – Этот чудак знал три языка – ему же это не помогло! (Потом это стало анекдотом). Говорят, что чувство юмора определяет здоровье нации. Это когда юмор укрепляет здоровье. А бывает и наоборот. Например, на стене гётеборгской церкви, стоящей не вершине холма, изображены рядом звезда и свастика. Что это – тоже шутка? Если да, то, увы, весьма неудачная и вредная для здоровья страны.

Счастье не в деньгах. (Впечатления, не вместившиеся в предыдущие главы)

   «Счастье не в деньгах, а в их количестве». Если верить этому афоризму, то в стране особо счастливы четырнадцать человек – четырнадцать миллионеров и их семейства. Но тоже не совсем, потому что приходится платить большие налоги. В Швеции налоги очень высоки: до семидесяти двух процентов – больше получил, больше заплатишь. Некоторые богачи меняют подданство, чтобы не терять так много. В этом особенность «шведской модели»: сближаются полюса, размываются контрасты.
   Вообще здесь очень продумана система «клапанов», выпускающих пар социальных противоречий. Предприниматели уступают часть своих акций рабочим, чтобы заинтересовать их в прибылях: ведь «пайщик» уже бастовать не станет. Плюс система всевозможных пособий: безработным, многодетным, матерям-одиночкам… Конечно, классовая борьба есть, но острота её притупляется. И ещё: большое количество иммигрантов, выполняющих все «непрестижные» работы, даёт хозяевам страны «право на первосортность», чувство элитарности тоже служит объединению нации.
   Уровень жизни высок, в этом мы ещё раз убедились. Настолько высок, что шведам до него порой трудно дотянуться: налоги, квартплата, система страхования. Каждая крона на счету, в банке: надо думать о завтрашнем дне, о старости.
   Случаи ограбления довольно часты. И в Стокгольме, и в Гётеборге я видел разбитые витрины магазинов, где пробоины заклеены целлофаном – не успели стекла поменять. Это дело рук наркоманов, которым ежесуточно нужна маленькая доза наркотиков, стоящая больших денег.
   Швеция очень гордится своими свободами: свобода печати (в стране сто пятьдесят ежедневных газет, много журналов, политических, экономических, порнографических и таких, в которых всё это перемешано), свобода нравов (однополые браки), свобода секса (почти на каждой улице есть свой «секс-шоп», предлагающий самые пикантные товары)… В разговоре с детьми нет запретных тем, с семнадцати лет их отделяют от родителей и предоставляют полную свободу. С одной стороны, это здорово: молодые люди проходят самостоятельную школу жизни, укрепляя души и мускулы. С другой стороны, запретный плод, перестав быть запретным, теряет свою привлекательность, нормально-естественное становится пресным, хочется чего-нибудь «поострей», наверное, отсюда и знаменитая «шведская семья».
   Продать, продать, продать – главная задача всех предпринимателей. Большинство витрин перечёркнуто жёлтой полосой с тремя чёрными буквами: КЕА – распродажа, Внесезонные товары, вышедшие из моды, маленькие размеры, остатки купленной партии – всё отдаётся со скидкой – на четверть, на половину, только бы не залеживалось: выгоднее дёшево продать, чем дорого хранить.
   В сельском хозяйстве занято пять процентов населения плюс десять процентов сезонных рабочих, помогающих фермерам в летние месяцы. Полная механизация, своевременная обработка почвы, профессионализм самих фермеров и их сезонных помощников, моментальное внедрение новых достижений аграрной науки – всё это даёт свои высокие результаты.
   Кормили нас хорошо и обильно – шведы любят поесть не меньше нашего. Правда, иногда качество уступало количеству. Например, персики, на вид сочные и привлекательные, оказались совершенно безвкусными из-за добавленных консервантов.

И несколько слов в заключение

Шведы отзывчивы и доброжелательны. На любой вопрос терпеливо отвечали, объясняли, даже провожали до нужного места, совершая героические усилия, чтобы понять мой кошмарный немецкий. Оказав помощь, вежливо благодарили, очевидно, за то, что я эту помощь принял («так» – по-шведски «спасибо», «так-так» – что-то вроде «большое спасибо»). Встречали и провожали улыбкой, в гостиницах, в магазинах, в ресторанах. Можно спорить, искренне ли это или просто норма поведения, но в любом случае, улыбка создавала доброе настроение и помогала общению, мы чувствовали себя гостями, которых ждали, которым рады.
Страна красива и благоустроена, поездка – интересная, много впечатлений, которые, как видите, сложились в разноцветную мозаику приятных воспоминаний. Так-так, Швеция!

Двадцать лет спустя

   Как всегда, в полдень, у королевского дворца произошла смена караула. По сравнению с прошлым разом толпа глазеющих поредела: осень, меньше туристов. На сей раз обошлось без барана, но зато в составе караула появились девушки-солдатки. Общеизвестно, что Карл XVI Густав первым из европейских монархов женился на девушке не «голубых» кровей. Его супруга – Сильвия Рената Зоммерлат выросла в Бразилии. Она дочь немецкого бизнесмена. Как я уже писал, они познакомились в Мюнхене, во время олимпиады, где Сильвия работала переводчицей. Он был тогда наследником престола, возглавлявшего делегацию своей страны.
   Свадьба состоялась 19 июня 1976 года в Стокгольмском соборе. У них трое детей: наследница престола принцесса Виктория, принц Карл Филипп, принцесса Мадлен.
   Королева Швеции Сильвия прекрасно говорит по-испански, по-шведски, по-немецки, по-английски, по-португальски, по-французски… Её роль в стране очень велика: она помогает фонду защиты детей и организациям поддержки инвалидов, фонду борьбы с наркотиками. Имеет несколько почётных докторских степеней в трёх различных вузах…
   Их брак считается идеальным и очень импонирует шведам.
   «Мы старались, чтобы наше положение никак не отличалось от положения других родителей, чтобы наши дети не росли в микроклимате, – сказала Её Величество. – Они ходили в обычный детский сад, в обычную школу. Мы считали для себя важным не создавать никаких особых условий для них».
   И для себя тоже. По Интернету гуляло фото: «Король Густав и королева Сильвия стоят в пробке». Без мигалки! (Думаю, эта информация потрясёт многих высокопоставленных читателей моей книжки, обладателей «мигалок»).
   По новой конституции вся власть в стране принадлежит народу. А король является своеобразным госслужащим, которому парламент выделяет деньги на выполнение своих обязанностей: около десяти миллионов долларов в год. Но лишь треть из них – личные средства королевской семьи, что-то вроде зарплаты. Остальное идёт на представительские цели, содержание штата, приёмы… Все десять королевских дворцов в Швеции – достояние государства. Из движимого и недвижимого имущества королевской семье принадлежит лишь дача, да некоторые ценные бумаги, купленных королём, как частным лицом.
   (Эти сведения опять же – специально для высокопоставленных читателей!)
   Король Карл XVI Густав уже достиг пенсионного возраста, но пока не намерен отказываться от престола в пользу своей дочери принцессы Виктории. Но она его не торопит, и в ожидании коронации пока вышла замуж за своего личного тренера Даниэля Вестлинга. Свадьба состоялась девятнадцатого июня 2010-го года. Папа-король дал добро, во-первых, потому что очень демократичен, а во-вторых, наверное, ему импонировало то, что жених дочери родился 15-го сентября 1973-го года – именно в тот день, когда его, Карла XYII Густава, короновали!
//-- * * * --//
   Все шведы всячески приветствовали свадьбу любимой принцессы. Например, 19 июня, и жители Стокгольма, и туристы могли воспользоваться столичным метрополитеном бесплатно, поскольку в этот день состоялся торжественный проезд кортежа с четой новобрачных, а также, другие массовые мероприятия, из-за чего большая часть автобусных маршрутов через центр была закрыта. Бесплатный вход в метро явился своеобразным извинением транспортной компании за причинённые неудобства.
   До этого, 6-го июня, стартовал двухнедельный фестиваль: «Стокгольм Любовь 2010». Этим весёлым марафоном жители столицы отпраздновали бракосочетание принцессы Виктории и Даниеля Вэстлинга. Фестиваль завершился 19-го июня, в день венчания этой пары.
   А компания ИКЕА совместно с гостиничной сетью «Nubis» открыла палаточный отель на набережной близ Королевского дворца, специально приурочив открытие к свадьбе кронпринцессы Виктории. Отель состоял из палаток разного размера с уникальными интерьерами из ИКЕА. Все палатки были сразу же забронированы: во-первых, любовь к принцессе, во-вторых, стоили недорого.
//-- * * * --//
   В Швеции вообще любят всевозможные праздники. (У меня даже возникло подозрение, что в стране создан специальный мозговой центр по придумке, типа: «А по какому поводу ещё можно погулять?!»). Я сейчас перечислю несколько из них:
   Например, 23-го июня вся Швеция отмечает праздник середины лета, или Мидсоммар. Жителистраны обычно надевают в этот день национальные костюмы – свой для каждого региона. В общественных парках по всей стране устанавливают специальные майские шесты, украшенные зелеными ветками и листьями. Вокруг шестов водят хороводы и поют песни. Праздник с купанием в реках и озерах продолжается до утра. Так ещё с дохристианских времён отмечает самый длинный день в году.
   А в середине августа, в промежутке с 10-го по 20-е, проходит Международный фестиваль Культуры. В эти дни улицы заполняют музыканты, певцы, акробаты, клоуны. На площадях города и на крыше Стокгольмского Дома Культуры за шесть дней фестиваля идут всевозможные представления, театральные, цирковые, эстрадные, балетные, сеансы фестивального кино… И самое главное: всюду вход бесплатный!
   Существует ещё множество различных празднеств, и помпезных и забавных: средневековый фестиваль с рыцарскими турнирами и костюмированными шествиями, фестиваль американских ретроавтомобилей с парадом старинных машин, фестиваль «Попробуй Стокгольм на вкус» (на радость всем ресторанам!), и множество молодёжных фестивалей…
   Есть ещё и фестиваль «Вальпургиева ночь», который ежегодно празднуется 30-го апреля. В этот праздник ночью зажигаются огромные костры, некоторые из них достигают высоты четырёхэтажного дома. Этот праздник считается самым «пьяным», так как ещё издавна он был связан с употреблением большого количества алкоголя. А когда выпьют, начинают петь хором… (Ну, этим нас не удивишь!). Шведы утверждают, что с помощью костров они отгоняют злых ведьм. Но, зная об определённой свободе семейных отношений, бытующих в Швеции, представляю, сколько возможностей для их развития даёт Вальпургиева ночь!..
//-- * * * --//
   Город весь на островах, поэтому яхты и катера тут в какой-то степени даже популярней, чем автомобили. Вообще, часть жизни у жителей Стокгольма проходит на воде: существуют корабль-хостел, корабль-ночной клуб, корабль-гостиница… Но есть и трамвайные линии, если повезёт, попадёте в ретро-вагон с деревянным салоном.
   В центре Стокгольма, в старом городе, много узких улиц. Самая узкая улица: Мортен Тротзигс грэнд. Её минимальная ширина – 90 см, со встречным удаётся разминуться только «впритирку». И то, при условии, что вы оба – после длительной диеты.
   Любителям заглядывать в чужие окна здесь раздолье – вечерами занавески не задвинуты: мол, смотрите и завидуйте.
   На набережной Страндвэген находятся различные галереи, бутики и, в основном, пятизвездочные гостиницы. А так же элитные жилые дома. Определение элитные означает не совсем то, к чему мы привыкли: в этих домах обитают главным образом коренные жители, которые проживали здесь в течение многих поколений. В такие дома, не зависимо от величины вашего капитала, вселиться не просто: окончательное решение «разрешить или не разрешить» принимает совет жильцов.
   Новый стокгольмский отель «Kungsbron» расположился в центре города, в уникальном здании, которое уже назвали самым экологичным в мире. Оно вместе с отелем использует для отопления тепло, выделяющееся из тысяч пассажиров, проходящих ежедневно в переходах под расположенным рядом Центральным вокзалом. Эта мера позволяет сэкономить от 5 до 15 % общих расходов на отопление здания.
   Оригинальный памятник в честь шведской джазовой певицы Моники Зеттерлюнд открыт в районе Васастан. Памятник представляет собой большую деревянную скамью, установленную в парке, который носит имя певицы. Прохожий, садясь, как бы включает музыку, и скамейка начинает проигрывать записи Моники Зеттерлюнд. (Каюсь, я не выяснил, зависит ли громкость музыки от веса ягодиц, её включающих). Репертуара хватает на час. Именно здесь, как утверждала Астрид Линдгрен, жил прославленный ею Карлсон.
   Уникальный отель «Utter Inn», расположенный на озере Меларен между Вестеросом и Стокгольмом, предлагает своим постояльцам переночевать под водой. Отель представляет собой единственный номер в виде плавучего домика в традиционной для Швеции красно-белой раскраске. Там есть большая открытая терраса для барбекю и солнечных ванн. Вечером же гостям предлагается спуститься в спальню, расположенную на глубине трех метров в подводной части домика. Спальня имеет окна на все стороны, позволяющие наблюдать за жизньюобитателей озера. Естественно, и они могут наблюдать за вами. (Предостережение молодожёнам!).
   А четырехзвездочный отель Бернс в центре Стокгольма расширил обычный ассортимент мини-баров в номерах секс-игрушками: гости отеля могут воспользоваться различными вибраторами и наручниками, чтобы разнообразить свою сексуальную жизнь. Постояльцы позитивно оценили это нововведение. По сообщению прессы отель получил только одну жалобу, которая поступила от пожилой дамы: она сперва была неприятно удивлена, открыв мини-бар и обнаружив там набор секс-игрушек, но потом свою жалобу забрала: очевидно, игрушки ей понравились. Этот отель отмечен четырьмя звёздочками. А, представляете, что теперь придумают в пятизвёздочных отелях? Если не притормаживать их фантазию, то они пойдут дальше: открыв мини-бар, можно будет обнаружить там мини-девушку.
//-- * * * --//
   Шведы всегда гордились низким уровнем преступности в стране. Гордились до тех пор, пока 28 февраля 1986-го года, в центре Стокгольма, не был убит премьер-министр страны Улоф Пальме. Уверенный в невозможности подобного преступления, он всегда свободно гулял по улицам, отказавшись от охраны. В тот день он возвращался с женой и сыном из кинотеатра. Убийца с близкого расстояния трижды выстрелил в премьера, и тот скончался на месте. С этого момента шведы активно занялись статистикой преступлений, и выяснилось, что её уровень довольно высок, с каждым годом постепенно растёт и уже может конкурировать с уровнем криминала в других странах.
   Убийство премьер-министра так и не раскрыто. Подозревались и курды, и ЦРУ, и КГБ, и ЮАР, и Чилийский диктатор Пиночет… Если бы это произошло сегодня, то, предполагаю, что первым из подозреваемых стал бы МОССАД. Дело в том, что сегодня свастики на стенах сменились шестиконечными звёздами и антисемитскими лозунгами – ненависть к евреям активно импортируется с Ближнего Востока, откровенно выступая под флагом Ислама и, к сожалению, не получает должного отпора ни от СМИ, ни от правительственных чиновников.
   Зато однополые браки в Швеции давно уже признаются на государственном уровне. Данные из Интернета: «В 2002-м году однополым парам было разрешено усыновлять детей. В 2003-м году перечень прав таких союзов был законодательно уравнен с браком. 1-го апреля 2009-го года был принят закон, по которому однополые браки признаны на общенациональном уровне. А с 1-го ноября 2009-го года они получили добро на венчание в церкви».
   Эти браки всячески культивируются и поощряются: бесконечные Гей-парады и тематические выставки в музеях, вызывают огромный интерес в стране. К примеру, в 2010-м году года авиакомпания SAS объявила о розыгрыше путёвки в США, предоставив возможность заключить однополый брак в небесах на маршруте Стокгольм – Нью-Йорк и провести медовый месяц в Калифорнии…
   А Музей армии подготовил экскурсию о геях и транссексуалах в военной форме, а Этнографический музей составил фотовыставку геев и лесбиянок в разных этносах и культурах, а городской музей активно зазывал на тематические экскурсии по городу в сопровождении гида-транссексуала…
   Учитывая нескончаемый поток мигрантов, ежегодно прибывающих в страну и активно размножающихся, Швеция может не беспокоиться о приросте населения и продолжать поощрять однополые браки.

Глава десятая. По дорогам Словакии

   Сразу за таможней дорогу пересекло стадо овец. Его гнали два пастуха. Один – молодой, только-только после бритья: всё лицо обклеено бумажками, как оконное стекло во время войны. Наверное, не дождался возвращения домой и побрился в полевых условиях. Другой – старик, седоголовый, седоусый, с транзистором через плечо.
   Утром шёл дождь – на обочинах сверкали лужи. Трое девушек шагали вдоль дороги. Навстречу ехал грузовичок. Весельчак шофёр что-то крикнул им – они рассмеялись, но отрицательно покачали головами. Тогда он дал газ, вильнул на обочину и промчался сквозь лужу. Вслед ему неслись возмущённые крики обрызганных девушек.
   Я медленно вёл машину, любуясь придорожными домиками. Они меня всегда восхищали: нарядные, веселые, празднично раскрашенные. Со вкусом подобраны краски. Аккуратные оградки, асфальтированные дорожки. Газоны, тщательно подстриженные, как макушки новобранцев. И много-много цветов, вписанных в архитектуру домов: растущие, ползущие, свисающие…
   Весь путь от Ужгорода до Братиславы – это испытание силы воли водителя, всё время хочется высунуться из окна и, бросив руль, всплескивать руками от восхищения: травяные зеленые бурки, наброшенные на плечи гор; легкомысленная голубизна неба, оттеняющая мудрую седину вершин; весёлые змейки-речушки, беззаботно резвящиеся под ногами у горных великанов; крутые, решительные ущелья и деревянные костёлы на склонах с поднятыми в небо крестами-предупреждениями: Внимание! Красота! Природа! История!.. И всё это освещено ласковой улыбкой нежаркого осеннего солнца: сентябрь и октябрь – бархатный сезон в Словакии.
   Не могу не рассказать о прославленном курорте Высокие Татры. Прибыв в Попрад, считайте, что вы уже там: если нет машины, можете доехать на трамвае.
   Высокие Татры не так уж и высоки: Ломницкий пик – две тысячи шестьсот тридцать два метра, гора Высокая – две тысячи четыреста шестьдесят, а остальные – на уровне полутора тысяч метров. Но эти горы прославились не ростом, а своим подавляющим великолепием. Одно только озеро на Штребеском Плесо стоит, чтобы из-за него преодолевать километры: сказочное и таинственное, с волшебными золотыми рыбками, а точнее, огромными рыбищами, которые, совершенно ручные: когда вы подходите к воде, они подплывают к вашим ногам и открывают рты в ожидании угощения.
   Много водопадов, шумных, дерзких, озорных. Сначала по-девчоночьи резво прыгают они со ступеньки на ступеньку, а потом, разогнавшись, пикируют с высоты, разбиваясь на миллионы хохочущих брызг…
   А вокруг – нечёсаная шевелюра горных лесов, уютные безлюдные тропинки, на которых каждый считает себя первопроходцем; белые «аристократы» – эдельвейсы и земные, «плебеистые», вечно небритые бодяки – колючие цветки с красноватыми чубчиками… Оригинальные гостиницы, вмонтированные в пейзаж: «Патрия» – высокий, конусообразный терем, «Панорама» – гигантский пчелиный улей, приспособленный для людей, «Фис» – четырёхэтажная хата-модерн, обросшая лесом…
   И всюду чисто. Так чисто, как в доме у хорошей хозяйки, поджидающей дорогих гостей.
   «Что любовь к горам создала, то добрая воля пусть сохранит» – эту надпись я прочёл на придорожной беседке. И вспомнил Милана, который, рассказывая о природе Словакии, воздевал руки к небу, освещался изнутри.
   – Ты подкуплен красотой Словакии, – заметил я. Но он меня поправил: – Я не куплен ею. Я ей продан.

Мой друг – Милан Стано

   Несколько лет назад я приехал в Чехословакию, в город Кошице, где издавалась моя книжка «Чудаки». Директор издательства показал сигнальный экземпляр. Я листал и радостно улыбался: обложка была яркой, праздничной, все рисунки очень забавны.
   – Хороший художник! – вырвалось у меня.
   – Ещё бы! Это же Милан Стано! – гордо сообщил директор.
   Так я познакомился с ним заочно. На следующий день, приехав в Братиславу, позвонил ему из автомата. Через двадцать минут он примчался за мной, через тридцать минут мы перешли на «ты», через час он уже рисовал на меня дружеский шарж, через три дня мы расстались задушевными друзьями.
   Он обаятельный, озорной, с природным чувством юмора, а главное, горячо любящий свой край, свой народ и его культуру. Если хотите узнать что-нибудь о любом городе, селе, горной вершине или долине Словакии, спросите у Милана Стано: он расскажет с яркими подробностями и проиллюстрирует своими рисунками – ведь он объездил всю Словакию с мольбертом в руках. Ещё не побывав в Старом городе Братиславы, я познакомился с ним в мастерской у Милана, где отражены каждый дом, каждая церквушка, каждый памятник. Потом он водил меня по только ему известным закоулкам и рассказывал такие подробности из истории Братиславы, которые нельзя вычитать – их можно только пережить. Во мне родилась и окрепла уверенность, что он жил и в те времена, но пока в этом не сознается.
   Милан неуемно любопытен, ему всего сорок два года, а он уже объездил весь мир. Каждый год – выставка его новых работ: Вьетнам, Япония, Куба… В одной только Москве был двенадцать раз и ещё собирается приехать.
   График по образованию, пишет и маслом, и акварелью.
   Последние годы увлёкся карикатурой – страницы газет и журналов Чехословакии заполнили весёлые рисунки Милана Стано. У него много забавных сериалов. Сейчас делает ещё и мультфильмы – вывалил такое количество замыслов, что их не осилят даже несколько киностудий.
   Юмор и озорство помогают ему и в жизни, и в творчестве. Выставки своих работ устраивал в… универмагах. («А что? Ближе к жизни!») Иллюстрируя мою книжку, изобразил шаржи на известных деятелей культуры Словакии: композиторов, поэтов, режиссёров. («Они не обиделись?» – «Наоборот! Были очень рады!») И при этом смеётся, как ребёнок, громко и заразительно.
   Удивительно общителен и контактен. Он водил меня по городу и здоровался с каждым третьим братиславцем: его знают все, от директоров издательств до шофёров такси. Милиция за нарушения правил дорожного движения требует штраф его же гравюрами. («Это пожилые. А молодые просят карикатуры».)
   За последние годы его живопись выросла и возмужала, карикатуры стали ироничнее и мудрее. Он вошёл в тот возраст, когда ответственность за благополучие мира ощущается так же остро, как ответственность за благополучие своей семьи: это присуще только истинному художнику и истинному мужчине. Я уже говорил, что он неистово влюблён в родной край, но это любовь не юного пастушка, а зрелого философа, болеющего за судьбу своего села, своего города, своей страны, своего Земного шара.
   Его карикатуры очень смешны, взглянешь – расхохочешься. К такой «смеховой насыщенности» он пришёл не сразу. Первые свои сатирические рисунки показал маме в надежде на взрыв смеха и комплименты. Но мама не рассмеялась, а вздохнула. Милан сперва обиделся, а потом стал анализировать: почему? Что не сработало? Ведь у мамы, как и у всех членов его семьи, врождённое чувство юмора. Ночь просидел над бумагой: «крутил» варианты, менял типажи и композицию, стремясь к завершённости анекдота. Утром снова показал их маме – она улыбнулась. Это был явный шаг вперёд. Снова перемонтировал, доводил, шлифовал, пока мама не рассмеялась. Так изо дня в день, постигая секреты ремесла, мужал и формировался ныне признанный и известный мастер. Но и по сей день, закончив карикатуру, он проверяет себя вопросом: «А мама засмеётся?» И если возникает сомнение, дорабатывает или напрочь переделывает рисунок.
   Занявшись карикатурами, Милан потерял в заработках. Это естественно: портреты и графика оплачиваются намного выше. А карикатура в газете, на наши деньги, от трех до пяти рублей.
   – Тебе хватает на жизнь? – как-то спросил я.
   И он ответил словацкой поговоркой: «Маленькая рыбка – тоже рыбка». Потом раскрыл обе мои ладони и показал:
   – Видишь, и на левой, и на правой – по букве «м». Бабушка объяснила мне, что это напоминание людям, первые буквы двух слов – «май меру» (знай меру)!
   Всё, что имеет, создал своим трудом. Отец не помогал материально (у них это не принято) – мог дать взаймы или подсобить своими руками во время строительства дома. Поэтому денег всегда не хватало. Но он к ним не стремился, заработки не стали основой его жизни – он был и остался щедрым и хлебосольным, с распахнутой душой и призывной улыбкой.
   Такая душевная щедрость – результат трудной жизни. Приехав из села в Братиславу, он учился и работал, чтобы самому оплачивать жильё. Работал много: по ночам, по выходным; собрал денег на покупку квартиры. Недостающую сумму одолжил у отца. Привёз домой деньги, а на следующий день его обокрали. Это был тяжёлый удар, но Милан не сломался. В деканате взял отпуск на два месяца и пошёл рабочим на стройку – заработал украденную сумму и только тогда рассказал родителям обо всём.
   Милан никогда не жадничал, не торговался: даже сейчас, когда есть имя и право требовать, бесплатно расписал огромное панно в Доме культуры своего села Кальница. Сделал великолепное оформление для фольклорного ансамбля – и эскизы, и макеты… Сам монтировал, сам красил, сам вбивал гвозди. Работал несколько месяцев за такую мизерную зарплату, которую, как он пошутил, «увидеть было нельзя – её можно было только произнести».
   – Что ты больше всего ценишь в людях? – спросил я.
   – Оптимизм. Мир создан для оптимистов, пессимисты в нём только зрители.
   У него красивая дружная семья: жена Марта, сын Маруш, дочь Мартинка. И живут они на улице Мартинской.
   – Люблю букву «м», говорит Милан. – С неё начинаются самые добрые слова: «мир» и «мама».
   Марта – статная, эффектная, гордая. Кажется немного холодной, пока не улыбнется. Она – королева этого маленького замка: её любят, почитают и немного боятся. У королевы большой штат прислуги: кухарка, прачка, горничная – это она сама, по совместительству. Прибежав с работы, надевает фартук и становится к плите. Приготовив обед, берёт в руки тряпку и пылесос. Потом возится со стиральной машиной, орудует утюгом… А к вечеру, когда собирается в театр или ждёт гостей, – снова королева, красивая, нарядная, гордая.
   Они забавно познакомились.
   Однокашница Милана с утра до вечера расхваливала ему свою подругу, сельскую учительницу, которая, как она убеждала, «создана для него». Милан, молодой, уверенный, перспективный, пользовался большим успехом у братиславских красавиц и увиливал от этого сватовства. С трудом удалось уговорить его хотя бы написать Марте письмо. Он тут же, чтобы отделаться, набросал записку: мол, меня сватают за вас – выходите не глядя. Через неделю пришёл ответ: согласна, но при условии, что и жить будем, не видя друг друга… Оценив эту отповедь, Милан уже сам написал второе письмо, но всё ещё в том же игривом тоне провинциального обольстителя: «Хотел бы я видеть ручку, которая написала это письмо». В ответ Марта прислала ему лист бумаги, на котором был нарисован контур её руки. Игра понравилась. Он продолжил переписку: «Хотел бы я видеть глазки, которые читают это письмо». Она вырезала из фотографии полоску со своими глазами и прислала. Эта сельская учительница заинтриговала столичного донжуана. Он сел в поезд и поехал знакомиться. Увидев, влюбился наповал и стал ездить три раза в неделю. Колесил несколько месяцев туда и обратно, пока её мать не посоветовала:
   – Выходи за него, не откладывая, а то он все деньги истратит на билеты, и ты потом выйдешь за нищего.
   Была свадьба. Родился сын, потом дочь. Были трудности, сложности, неприятности – вместе преодолевали их, вместе строили дом, строили семью, строили жизнь.
   Дочь Мартинка, восьмилетняя фея, – нежная, женственная, таинственная. Её любят и балуют, как инфанту. Сквозь тихую нежность вдруг проклёвываются коготки будущего характера, которые она обтачивает об своего братца.
   Семиклассник Маруш – маленький Паганель, рассеянный, расстёгнутый, всегда с книжкой, даже за столом. С этим борются, донимают нотациями, запрещают. Тогда он отказывается от ужина и уходит в детскую, якобы спать. Читает до полуночи, с фонариком под одеялом. Утром под подушкой находят остатки бутербродов, которые он тайком прихватил из кухни. Читает всё подряд, но увлекается экономикой. Задумал купить маленький компьютер, чтобы считать глобально. Характер у него мужской, отцовский – денег не просит, решил заработать сам. Собирает по оврагам металлолом, сдаёт – каждый день приносит по две-три кроны (двадцать – тридцать копеек). Когда по тихой Мартинской улице грохочет металл, все знают, что это Маруш тащит добычу. Тогда Милан с опаской поглядывает в окно на свою машину: в охотничьем азарте Маруш может и её уволочь.
   В этот мой приезд Маруш попросил меня помочь ему написать рассказ: решил подработать ещё и литературным творчеством, опять же для покупки компьютера. Любитель страшных историй, он задумал рассказ о коварном вампире. Но, будучи добрым мальчиком, решил перевоспитать кровососа и сделать его положительным героем. Вместе с Марушем мы сочинили сентиментальную историю, как вампир пробрался в донорский пункт, чтобы похитить кровь. Но, узнав, что она предназначена для спасения больной девочки, расчувствовался, отдал свою кровь и стал профессиональным донором. Маруш сам чуть не зарыдал над этой сказкой. Понравилась она и его педагогам. Думаю, что и вампирам она придётся по душе.
   – Ты счастлив? – спросил я как-то у Милана в одну из прошлых встреч.
   – Да, – ответил он. – Но для полного счастья мне ещё не хватает собаки.
   И появилась Аста, красавица колли с преданно-грустными глазами. Она любит всех, а Милана обожает и слушается беспрекословно. («Хоть одна из моих женщин признает меня главой семьи!») Встречая его у калитки, она выпрыгивает из собственной шкуры. Марта пытается её приучить жить в будке, которую ей построил Милан, запрещает появляться в доме. Основная же задача Асты, главная цель её жизни – проникнуть в мастерскую к Милану и свернуться у его ног. Она ложится во дворе, но голову кладёт на порог. Убедившись, что никто не реагирует, незаметно втаскивает за порог переднюю половину тела и снова якобы дремлет. Потом вся переваливается вовнутрь и замирает в блаженстве у мольберта. Если неожиданно в мастерскую входит Марта, Аста удивлённо смотрит на неё и вся выражает недоумение, кажется, что она вот-вот удивлённо разведёт лапами: мол, как это я здесь очутилась?! Ретируется во двор, но с уходом Марты повторяет ту же отработанную акцию – «внедрение в мастерскую».
   – Аста, стражь! – командует Милан, когда вся семья покидает дом. Но это единственная команда, которую она при всём желании не в состоянии выполнить. Если придёт вор, бандит, грабитель – она примет их с неподдельной радостью, потому что каждого считает закадычным приятелем: этой общительностью и приветливостью она заразилась от своего хозяина.

Прогулки по Братиславе

   Братислава (бывшая крепость Прешборг) – один из моих самых любимых городов. По нему хорошо ездить, но лучше ходить пешком, останавливаться и вертеть головой, рассматривая, удивляясь, восхищаясь. Опоясанный Дунаем, город компактно спланирован, очень уютен и быстро становится своим: через два-три дня начинаешь узнавать дома и улицы, свободно ориентируешься и легко приходишь к заданной цели. Основным ориентиром служит королевский замок, расположенный на высоком холме (теперь там горсовет). Ночью холм сливается с чернотой неба, и подсвеченный прожекторами замок словно висит в воздухе.
   В каждый свой приезд обязательно прихожу в Ратушу. Это старинное здание, построенное ещё в 1558 году, с внутренним двором, выложенным камнем. Вокруг двора – галерея. Когда-то здесь гарцевали всадники, своей статью и ловкостью покоряя красавиц, взирающих на них с галереи. Теперь по каменным плитам гордо ступают женихи, ведя под руки уже покорённых красавиц: здесь регистрируют браки. У каждого жениха, как орден за любовную победу, в петлице белеет пышная хризантема.
   Рядом с Ратушей ещё одно старинное здание – Музей виноградарства: у входа огромная бочка на возу и деревянный пресс для отжима винограда, почерневший от времени и постоянного опьянения.
   Иду поздороваться с полюбившимися фонтанами: фонтан Роланда, который узорным постаментом возносит героя в небо, и фонтан Ганимеда, водяной шатёр с причудливой птицей на вершине.
   Над, увы, уже давно грязным Дунаем – чистая нарядная набережная, любимое место отдыха братиславцев. Здесь прогуливаются, назначают свидания, выясняют отношения. Вот на скамейке сидит празднично одетый дедушка и наблюдает за крохотной внучкой в пушистом красно-белом пальтишке, перелетающей от скамейки к скамейке, как яркая бабочка. Дедушка не скрывает своей гордости за внучку и, ловя добрые улыбки прохожих, стучит себя в грудь: мол, это моя, моя!..
   Напротив – трогательная пара, старичок и старушка, такие древние, что от них уже отваливаются пуговицы. Но оба явно «навеселе»: всё время по любому поводу хохочут.
   И конечно, много влюблённых целующихся парочек. Никто не осуждает их, не делает замечаний. Наоборот, все к ним очень доброжелательны. Молодые одобрительно улыбаются, пожилые вздыхают с лёгкой завистью, и никто никогда не сядет рядом, чтобы не разрушить это сладкое публичное одиночество… Вообще, хорошо живётся влюблённым в Братиславе: их понимают, их уважают, их благословляют… Я видел обнявшиеся парочки в автобусах, в скверах, на бульварах. А однажды в самом центре города, на самом людном перекрёстке, на бордюре тротуара сидела плачущая девушка, а парень, присев на корточки рядышком, на полосатой мостовой, нежно утешал её. Конечно, они мешали и прохожим, и автомобилям, но никто их не упрекал, не делал замечаний. Девушка так искренне страдала, а паренёк был так неподдельно нежен, что поток прохожих разделился на два рукава, огибая влюблённых, а машины делали зигзаг, их объезжая.
   В Братиславе, шумном столичном городе, есть много тихих уютных закоулков, мест для прогулок и уединений, например таких, как Штрековецке озеро, по зеркалу которого скользят белоснежные лебеди – его постоянные обитатели. Когда-то здесь был карьер, добывали глину. Лотом карьер заполнился водой – теперь здесь «добывают» лебедей. На берегу этого озера современная гостиница «Спутник». Она отражается в воде, и кажется, что лебеди выныривают из её окон.
   В субботу хорошо ездить по Братиславе – мало машин, владельцы их либо отдыхают за городом, либо занимаются домашними делами. Часто проносятся мужчины-велосипедисты. У каждого в специально приспособленной корзине – ребёнок: дают жёнам отдохнуть от материнских забот. На всех детях – весёлые, яркие одежды, и непременно самого модного покроя. А когда они в детских садиках и выходят на прогулку, на всех надеты ярко-оранжевые безрукавки, как на наших дорожных рабочих, чтобы водители ещё издали могли заметить эти живые катафоты.
   Совсем маленьких женщины несут на груди, в специальных мешочках, называемых «кенгуру», на ремнях, перекинутых через шею и плечи. Удобно и ребенку, и маме. А если и папа рядом, то родители несут чадо вдвоём, в корзинке-колыбельке с двумя ручками, как на чемодане.
   Государство максимально поощряет деторождаемость: за каждого ребенка мать получает единовременное пособие, а отцу – прибавка к зарплате. Жильём детей можно заранее обеспечить: вносить деньги на кооператив, пока ребёнок растёт, а к женитьбе (или замужеству) получить ключи от квартиры.
   Новые районы соединены с центром троллейбусами и автобусами, которые ходят точно по расписанию, минута в минуту. В детстве, когда я не успевал к началу уроков, самым убедительным оправданием было: автобус опоздал. Братиславским школьникам приходится изыскивать какую-нибудь иную причину – эта лишена жизненной правды.
   В новых районах есть целые кварталы трехэтажных домов на два окна. Они стоят плечом к плечу как солдаты в строю. Каждый подъезд – вход в отдельную трехэтажную квартиру. Внизу под домом, шириной в те же два окна, – гараж, мастерская, погреб. С внутренней стороны – маленький участок, две-три сотки: садик, огород, детские качели… Со стороны улицы – крохотный палисадник, в котором помещается несколько кустов роз, или одна туя, или две берёзки… Наверное, жить в таких квартирах-домах и удобно, и приятно.
   Я уже писал, что в Словакии очень любят цветы: они у них и в палисадниках, и в квартирах, и на балконах, и даже в подъездах домов: горшочки, подвешенные у окон, стоящие на полочках и просто на лестничных площадках. Я был в районе, в котором все названия улиц – цветочные: улица Роз, улица Лилий, улица Ландышей… Вспоминаю песню Юрия Антонова: «Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную…» Здесь, в Братиславе, он мог бы добавить к плодово-ягодному куплету ещё и цветочно-парфюмерный. У каждой двери – несколько пар обуви, которую снимают перед тем, как войти в квартиру: ходят в носках по ковровому покрытию. Состав семьи можно определить, подойдя к двери: мужские туфли, женские «лодочки», две пары детских кроссовок…
   В Братиславских магазинах дефицит лежит на прилавках, а не под ним. Продавца за сокрытие товара очень крупно штрафуют (два раза, на третий – выгоняют). Зато за перевыполнение плана – такие большие премии, что отпадает желание манипулировать дефицитом.
   Я невзлюбил милое, ласковое слово «просим», которое означает что-то вроде: «Слушаю вас», «Что желаете?..», «Пожалуйста…» Стоило мне войти в любой магазин, как продавцы с разных сторон зала бросались ко мне с распахнутой улыбкой и с радостным кличем: «Просим!» Не успев ничего рассмотреть, я или в панике выскакивал из магазина, или тыкал пальцем в первый же попавшийся на глаза предмет и покупал его, хотя он был мне совершенно не нужен…
   Над мостом Словацкого Национального Восстания возвышается башня. Взлетев на скоростном лифте, попадаешь в заоблачное кафе. Из окон кафе видна вся Братислава, дома – кубики, люди – точки, чувствуешь себя как в самолете. Очевидно, это же чувство испытывают и официанты: обслуживают с авиационной скоростью. Отсюда трудно увидеть маленькие частные магазинчики, кафушки, киоски. А они есть, их много. Кто-то специализируется на продаже мороженого, кто-то торгует сладкой варёной кукурузой… В кафе и столовых готовят вкусно, по-домашнему. Самое популярное блюдо – гарули (наши драники). Много изделий из теста: кнедли, галушки… Однажды увидел огромную ватрушку, величиной в лапоть.
   – Конец месяца – для плана, – объяснил Милан.
   Овощей и фруктов много, но словаки к ним относятся сдержанно. Больше всего уважают картофель, колбасу, масло и опять же тесто. Как при этом женщины сохраняют стройность и изящество – национальный секрет!
   Впрочем, это не единственный секрет словацких женщин. Почему они все – прекрасные хозяйки? Почему в доме у каждой – стерильная чистота, в шкафах все разложено по полочкам, как в показательной аптеке? Почему они всегда успевают отутюжить бельё, надраить посуду, заставить туалет благоухать ароматом парфюмерного магазина?.. Секрет прост: к этому их приучают с раннего детства. Девочка помогает матери во всём, тщательно, по-настоящему. Я видел, как маленькая инфанта Мартинка мыла террасу: переставила туфли и сапоги, подняла и вытряхнула половики, несколько раз меняла воду, чтобы домыть до блеска. За ней никто не следил, никто не подгонял – в свои семь лет она уже знала, что надо только так, иначе нельзя: перед глазами ежедневный пример матери.
   Города кроме климата, рельефа, архитектуры имеют иногда ещё и свой особый запах. Так вот, Братислава пахнет кофе, во всяком случае, все редакции газет и журналов, в которых меня принимали.
   – Хочь кавочки? – этот вопрос я слышал так же часто, как «Просим!».
   В словацком языке много уменьшительных суффиксов, делающих слова певуче-ласковыми: кавочка, таксичок, Милашек… Язык напевный, музыкальный, напоминает украинский: даже много родственных слов. Но таит и подвохи: например, «чэрствый» означает свежий, а «рыхло» – быстро.
   Что ещё привлекло моё внимание, так это очень уважительное отношение к врачам. Однажды у Мартинки к вечеру поднялась температура, своими средствами сбить не удалось – утром, закутав, её посадили в машину и повезли в поликлинику.
   – Почему не вызовете врача домой? – удивился я.
   – Зачем же гонять человека, когда всё ещё не так серьёзно? – спокойно ответил Милан. Это притом, что у девочки температура была свыше тридцати восьми градусов!
   Вообще я отметил, здесь больше «спартанства», чем у нас. Например, после регистрации брака молодожёны и их гости часто возвращаются домой не в такси, а в троллейбусе. Пышные свадьбы – редкость, в основном – несколько гостей, самых близких. Бывает, что празднуют вшестером: двое новобрачных, два папы, две мамы…
   Женщин почитают – и молодых, и старых. Много трогательных песен о матерях. Даже при крушении семьи мужчина взваливает на себя все сложности – и моральные, и материальные.
   – У нас обидеть женщину не могут, – утверждает Милан.
   И я поверил ему, когда увидел надпись на Министерстве юстиции: «Министерство справедливости».

«Антисысак»

   Мой переводчик и друг Мирон Сысак недавно переехал из небольшого города Прешова, на границе с Украиной, в Банску Быстрицу, город побольше – он расположен в горах, на полпути от Ужгорода до Братиславы. Горы держат город на сложенных ладонях. Гора Урпи бессменным часовым стоит у въезда. Когда-то на её вершину взбирались поэты и наперебой читали стихи. Сейчас её именем названо популярное пиво. Пива много, поэтому стихов стало меньше и поэты уже не лезут в гору.
   Центральная площадь имени Словацкого Восстания вся вымощена старой мозаикой. В центре – памятник советским воинам. Вокруг – скамейки, старушки, дети, голуби…
   Город стремительно разрастается, как извержение вулкана… Поток новостроек «обтекает» сёла, оставляя их внутри городских кварталов. Сасово, Рудлово – маленькие оазисы застывшего покоя, с сельскими усадьбами, магазинчиками, церквушками. Своя корчма, своё маленькое кладбище, свой ритм жизни. Но стоит выйти за околицу – гудит автострада, грохочут самосвалы, дымят заводские трубы. Город нависает шестнадцатиэтажным великаном над сельскими лилипутами.
   Мирон – доцент местного пединститута. Учился в Праге, в Институте русского языка и литературы. Особенно увлекается русской сатирой и юмором. Диссертацию защищал по произведениям Замятина, его дипломная работа – советская сатира двадцатых годов: Зощенко, Ильф, Петров, Катаев… Нашу литературу знает блистательно – и классику, и советскую. Пристально следит за новыми именами, выписывает все журналы, знает названия даже ещё не опубликованных, а только готовящихся к выходу произведений.
   Оригинально ведёт свои занятия. Например, рассказывая о поэзии Пушкина, приписал его авторству стихи Лермонтова и Некрасова. Потом, в конце лекции, как бы невзначай спросил: «Не ошибся ли я?.. А если да, то где именно?»
   – Заметили?
   – Не все – только двое. Они и получили «отлично».
   Я встречался с его курсом. Меня поразило чувство языка, владение фразой – студенты говорят почти без акцента и чётко формулируют свою мысль.
   Его знание словацкой и чешской литературы просто энциклопедично, особенно сатирической. Когда в студенческие годы в институте проводились конкурсы на лучшего знатока творчества Гашека, Мирона на них не пускали, потому что он цитировал «Бравого солдата Швейка» наизусть и забирал все призы.
   С этим его профессионализмом, пытливостью и неуёмностью органично совмещаются восточная лень, детская беззаботность и девичья необязательность. Он – гурман, любит хорошо поесть, попить вкусного пива, посидеть в кресле у телевизора. Заставить его написать кому-нибудь письмо – это путь к инфаркту: обещает сделать вечером, потом завтра, потом в понедельник. К моему приезду у него накопилось несколько гонораров за переводы моих рассказов – нужно было сообщить в Братиславу какие-то данные для их высылки. Он собирался написать в течение полугода, хотя денег было в обрез: только что переехали из Прешова, получили новую квартиру, родился ребёнок… Я пробыл в Словакии около месяца, каждый день напоминал ему – и по телефону, и лично. Он каждый день торжественно клялся немедленно сесть к столу, очень убедительно объяснял, как ему просто необходимы эти деньги. Я уехал – но письмо он так и не отправил. Получил ли он свои гонорары сейчас, спустя годы – не знаю: письмо ко мне он тоже всё ещё пишет.
   Мы познакомились, когда он ещё жил в Прешове. В тот же день он повёз меня в горы, в маленький загородный домик, спрятавшийся под деревьями. Домик был ещё не достроен, с незастеклёнными окнами, без мебели. Но Мирон смотрел на него с восторгом.
   – Приведу окна в порядок, завезу топчан, столик, пишущую машинку, и вот тогда буду писать каждый день… Здесь просто хочется работать! – произнёс он и, в доказательство, вынул из «дипломата» несколько бутылок пива.
   Сысаков три брата. Все трое – крупные, представительные, красивые. Мирон старший. Младший, Володя, живёт в Праге, занимает большой пост в Министерстве путей сообщения, в семье его поддразнивают: «Пан Министр». Средний брат Ярослав-директор и художественный руководитель театра в Прешове. Оба они учились в Советском Союзе: Ярослав – в Киеве, Володя – в Москве (там же защищал диссертацию). Володя – сдержанный, немногословный, Ярослав – взрывной, эмоциональный, но оба – одинаково деловые, энергичные, целеустремлённые. Беззаботный сибарит Мирон – белая ворона в семье, братья называют его шалопаем, а я его прозвал «антисысак». Я люблю их всех троих, но Мирон со своим «шалопайством», честно говоря, мне ближе: тихий голос, скрытое лукавство, тщательно запрятанные чёртики в глазах. Это он в первые же минуты нашего знакомства сообщил, что писатель по-словацки – «списыватель», и с хитроватым интересом наблюдал за моим выражением лица, когда я в уме прикинул, как будет звучать по-словацки «Союз писателей».

Соло на пиле

   Село Русовце – предместье Братиславы, остатки древнеримской крепости. В замке, построенном в XIX веке, теперь размещается Словацкий фольклорный ансамбль. Вокруг него – парк, когда-то было много фруктовых деревьев. «Поп крестом сливы сбивал», – рассказывает Штефан Климент.
   Мы сидим в просторном двухэтажном доме, где всё сделано его руками: большими, крестьянскими, которые сейчас привычно и уверенно держат самодельный духовой инструмент – трубу из чёрного базальта. На брюки он прицепил колокольчики разной величины. В детстве был пастухом, поэтому первую песню спел о том, как мальчишкой пас овцу. Труба по звуку напоминала трембиту, колокольчики звенели то в одиночку, то «хором» – получалось что-то вроде оркестра. Потом хозяин достал инструмент, которого я раньше никогда не видел. Это была высушенная дыня странной формы и необычной величины. Будучи в Индии на гастролях, Штефан увидел факира, играющего на дыне, которую тот использовал сразу и как духовой, и как ударный инструмент. Штефану понравилось, решил вырастить такую же. Узнал, что она растёт в Венгрии, раздобыл семена, посадил, ухаживал… Прошло несколько лет, получил уже четвёртый урожай – теперь музыкальные инструменты растут в саду под домом.
   Но моё удивление на этом не закончилось: хозяин принёс какую-то странную пилу и заиграл на ней. Раздался плачущий звук, пронзительный, щемящий, похожий на вой ночного ветра или на стон лешего. Это была очень грустная песня, пила извивалась от страданий и рыдала. Он не сразу научился играть на этом зубастом инструменте. Не всякая пила подходила: у одной был слишком металлический звук, у другой – дребезжащий. Браковал их, пока не нашёл подходящую. Но и эта не сразу поддалась – она так выла и стенала, что дочь плакала, жена ругалась и грозила разводом, а верная собака не выдержала и выпрыгнула в закрытое окно, сквозь стекло. Штефан перешёл репетировать в сарай, но у коровы стало пропадать молоко. Тогда он заточил себя в подвал и часами не выходил оттуда. И наконец – победа. Вошёл в дом и заиграл – жена улыбнулась, дочь захлопала в ладоши, а травмированная собака вернулась в дом и стала подвывать. Она и сейчас подтягивает ему. И так каждый раз. Наверное, этот звук будит в ней подсознательные воспоминания о далеком прошлом, когда её предки ещё бегали в волчьей стае.
   Штефан не только певец, но и очень выразительный артист. Он исполнил песенку, которая проиллюстрировала всю жизнь человека – от детства до старости. Спел в образе мальчика, потом – студента, потом – старика. Для каждого образа находил свою манеру, интонацию, менял тембр голоса…
   Строитель по профессии, с 1949 года он – певец Словацкого фольклорного ансамбля. Был на гастролях во Франции, Бельгии, Венгрии, Индии… Встречался с английской королевой и Жаном Марэ. В Венгрии пел по-венгерски, в Индии – на языке хинди. В Советском Союзе бывал неоднократно, знает множество наших песен – и современных, и народных. Они их пели дуэтом с моей женой.
   – А сейчас я вам спою грузинскую песню о смерти.
   Мы приготовили скорбные лица в ожидании трагедии, но вдруг услышали:
   Наверху, в горах высоких, На-ни-на, на-ни-на…
   Скорбь мигом слетела с наших лиц, мы заулыбались и подхватили:
   Жил старик, совсем глубокий, На-ни-на, на-ни-на!..
   …Засиделись за полночь. Очень не хотелось уходить от этого самобытного, талантливого человека.
   Во дворе пахло влагой: рядом водный канал, который поит столицу.
   – По водоканалу вы можете доплыть прямо до Братиславы, – в шутку предложил Штефан.
   – Лучше по водопроводу, – внёс поправку Милан. – Тогда мы сразу очутимся в нашей ванной.

Долгий путь в близкую Кальницу

   Милан так много рассказывал мне о своём родном селе Кальница, об отце, матери и бабушке, которые там живут, что мне давно уже хотелось туда попасть. И вот наступил день, когда мы сели в его старенькую «Шкоду» и покатили. Путь лежал через город Глеговец – древнюю крепость в горах, воздвигнутую для защиты от набегов турок.
   Съехав на поляну, Милан попросил нас часок погулять, расставил походный мольберт, который всегда лежал у него в багажнике, и стал срисовывать старинный замок. Пекло солнце. Масса горных цветов покрыла склоны жёлтыми, красными, фиолетовыми коврами. Жена собирала букет, а я, скинув рубашку, загорал на теплой пахучей траве – как сказала бы моя дочь, «ловил большой кайф».
   – Готово, едем! – раздался голос Милана.
   Он уже прятал мольберт и краски. Этюд лежал на траве. Я подошёл, нагнулся и чуть не охнул от восхищения: на траве лежал опрокинутый Глеговецкий замок.
   Когда подъезжали к следующему городу, Тренчину, нас остановил автоинспектор. Оказывается, мы на три километра превысили скорость, ехали не шестьдесят километров в час, а шестьдесят три. Инспектор потребовал штраф в сто крон (десять рублей). Памятуя о любви Братиславского ГАИ к Милану, я как бы невзначай вытащил из машины свежий этюд и показал инспектору:
   – Нравится?
   Я рассчитывал, что за этим последуют вопросы: «Чей этюд?.. Неужели тот самый Стано?.. Какая радость!.. Как мне повезло!..» Милан даст ему автограф, и мы расстанемся, довольные друг другом. Но инспектор даже не взглянул на этюд и продолжал требовать деньги. Милан молча отдал их, и мы уехали.
   – Почему ты не стал спорить? – удивился я. – Подумаешь, каких-то три километра лишних!..
   Но Милан отмахнулся:
   – Противно было с ним разговаривать – он же не любит искусство!
   Почти в каждом городе, который мы проезжали, у Милана были друзья и приятели: кому-то он привёз заказанную заранее книжку, кто-то советовался с ним по поводу рисунков своей дочери. И всюду тут же накрывали на стол и заставляли «перекусить». Мы выехали утром, пути было часа на два, но финишировать никак не удавалось. День стал клониться к вечеру. Когда мы въехали в Ново-Место, я облегчённо вздохнул – это был последний город перед Кальницей. Но моя радость оказалась преждевременной – машина дёрнулась и остановилась. Все попытки её завести не увенчались успехом. Решили толкнуть. Я сел за руль, а Милан обратился к прохожим с призывом подсобить. К нему кинулись с десяток мужчин разного возраста с такой радостью, как будто они уже давно ждали этого призыва и просто томились от нетерпения. Они прокатили машину по улицам города от въезда до выезда, но она категорически не заводилась. Раскрыв капот, мы провели консилиум и вместе с «толкачами» обнаружили, что лопнул ремень… Милан чертыхался и ругал мошенников-слесарей: оказывается, ему только месяц назад сделали капитальный ремонт, сменили старый двигатель на новый и заодно поменяли новый ремень на старый. Я вспомнил, как у меня когда-то то же самое проделали с аккумулятором, и со вздохом отметил сходство наших автосервисов.
   Смеркалось. До Кальницы оставалось километров пятнадцать. Мы уже почти выехали за город, но ещё не кончились городские дома. Значит, «не кончились» и друзья Милана. Он нырнул в первый же подъезд дома, к которому мы причалили свою машину, и через минуту оттуда выбежала милая, приветливая женщина, пригласила нас в свою квартиру, а через пять минут, к моему ужасу, нас усадили за молниеносно накрытый стол и в ожидании хозяина предложили «подкрепиться»…
   Ян Берновский отработал сутки за рулём «скорой помощи», вернулся домой, мечтая сразу свалиться и уснуть, но, узнав о нашей беде, даже не присев к столу, немедленно пригнал свою машину, прицепил нас и поволок в Кальницу. Так мы и прибыли туда, как пострадавшие на дороге, в карете «скорой помощи».

«Пара – это три»

   Кирпичные и бетонные дома под железными крышами, весёлое многоцветье стен, окон, дверей, свежевыкрашенные ограды, палисадники, газоны и цветы, цветы, цветы – вот что такое Кальница. Большинство домов новые, в них ванные, туалеты, ковровые покрытия на полах, современная мебель. Почти под каждым домом или рядом с ним – гараж. Улицы заасфальтированы, аккуратные тротуары, освещение. В селе свои магазины, корчма, Дом культуры, стадион. Дом культуры, большой, просторный, украсил бы любую столичную улицу. Фойе с раздвижной стенкой: при надобности получается вместительный зал для празднования свадеб, юбилеев. За стеной – кухня: можно готовить и подавать в зал через специально предусмотренное окошко. Во всю стену – выразительная фреска «Словакия», конечно же, Милана Стано.
   Хозяйство родителей Милана довольно солидное: новый дом, две комнаты, большая кухня-гостиная, все удобства. Во дворе к нему примыкает старый дом, ещё в довольно приличном виде. Его используют как подсобное помещение: сушат фрукты, травы; здесь же висят картины Милана, этюды, наброски. Есть ещё сарай и подвал, в котором хранятся десятки «закатанных» стеклянных банок: тушёнка, паштеты, грибы… В глубине двора – сад: яблони, груши, сливы, вишни, орехи… И огород, обеспечивающий овощами.
   Родители Милана – радетельные хозяева, опытные земледельцы. Когда рыли фундамент для дома, верхний плодоносный слой земли бережно собрали и высыпали на огороде. И так делают все словаки.
   Вечером Милан повёл нас бродить по селу и рассказывал о каждом доме и его обитателях. Стоило нам остановиться и заглянуть во двор, как нас немедленно затягивали в дом, и мы снова становились жертвами словацкого гостеприимства:
   – Ну, ещё кусочек!.. Ну, хотя бы парочку!..
   – Но это уже третий!
   – У нас в Кальнице своя арифметика: пара – это три.
   Поскольку у Милана здесь в каждом доме друзья, или родичи, или однокашники, далеко прогуляться мы физически не смогли.
   Запомнилась встреча с бывшим директором школы, учителем Милана. Огромный, с сильными руками, он завёл нас в сарай, в котором дремали несколько пони – подарок колхозу от колхозников Германской Демократической Республики. Всегда любил лошадей и сейчас, будучи уже на пенсии, взял их под свою опеку. Держит в сарае у матери – она живёт в старом доме с большим огороженным двором, в котором пони могут резвиться. Старушке шёл уже восемьдесят второй год. Она с поклоном пригласила нас в хату подала самодельное льняное полотенце и спела песенку о челноке, который соткал это полотенце, песенку из своего давнего девичества.
   Потом Милан повёл нас на свое любимое место. Здесь, на холме, рядом с часовней, росла большая вишня. Маленький сельский мальчик любил залезать на неё, следить за пробегавшими вдали поездами и мечтать о том, как он вырастет и поедет смотреть разные страны. Мечта сбылась, мальчик вырос, стал известным художником и начал колесить по свету, проповедуя своим искусством любовь к родному краю… А вишня состарилась, её срубили. А маленькая часовня по-прежнему звонит, когда кто-то рождается или умирает. Звонила она и в день рождения Милана, извещая односельчан о появлении талантливого земляка.
   Милан горячо приветствует всё новое, что появляется в родном селе, но втайне грустит о разрушении традиций, об отмирании праздников и ритуалов. Была осень, мы шли по вечерней безлюдной улице. Во всех домах сквозь оконные стекла светились экраны включённых телевизоров. А когда-то, в такие же осенние вечера, собирались девушки и парни, щипали гусей, чистили кукурузу и рассказывали друг другу страшные, леденящие кровь истории, главным героем которых был Светлонос – злое чудовище с горящими глазами. Напугав друг друга чуть ли не до смерти, в страхе расходились по домам. Но не все. Самые озорные, в числе которых был и Милан, собирались тайком, брали уже заранее приготовленную тыкву с вынутой мякотью, делали в ней дырки в виде глаз, зажигали внутри свечу и, завывая, подсовывали её в окна. И хотя шутка была давно известна и повторялась из года в год, горящие глаза самодельного Светлоноса внушали такой ужас, что из окон на всё село неслись вопли и визг напуганных девушек и старушек… Были ещё и свадебные песенные хороводы, и оплакивание покойников – все эти ритуалы, увы, уже ушли в область воспоминаний. Единственно, что пока ещё сохранилось, – это ряженые и весёлые колядки в рождественские ночи. И сливовица, которой нас там, конечно, угощали.
   Когда вернулись после прогулки, объевшиеся и отяжелевшие, я с ужасом увидел накрытый стол: родители Милана ждали нас с ужином. Рассматриваю их незаметно, но внимательно. Мать – моложавая, приветливая, смешливая. Отец – бывший солдат, строитель, каменщик, ещё крепкий человек с откровенно лукавым, ироничным взглядом. Это они привили сыну такую огромную любовь к родному краю, вооружили его чувством юмора, воспитали сильного человека, мужчину, борца. Много лет назад, во время первого большого успеха его первой выставки, когда все поздравляли, обнимали и славили, отец написал ему в книге отзывов: «Сыночек, не успокаивайся: жизнь – это бой, он продолжается».
   Но самая колоритная, самая яркая в семье – бабушка. Ей уже за девяносто. Ходит с палкой, но не опирается на неё, а так, для подстраховки. И то только дома. Выходя на улицу, палку оставляет, берёт мотыгу, вроде она ей нужна для работы. Ест уже много лет одну и ту же пищу: утром – кофе с молоком, днём – картофельное пюре, вечером – суп с лапшой. Иногда вдруг делает «зигзаг»: в один присест съедает плитку шоколада. Независима, самостоятельна, живёт отдельно в маленьком собственном домике, куда уходит обедать, ужинать и ночевать. Очень властна, любит командовать, в основном старшей дочерью – матерью Милана.
   – Милко, иди косить!.. Милко, пора собирать яблоки!..
   Иногда на неё нападает лирическое настроение, распирают воспоминания. Тогда она снова зовёт послушную Милку и в сотый раз рассказывает ей истории из своей жизни. Любящая дочь делает вид, что слышит это впервые. К младшей дочери бабушка не ходит, к себе не зовёт и ничего не рассказывает, потому что у той не хватает терпения дослушать её до конца.
   Какой-то богатый родственник, умирая, оставил ей немного денег. Она на них заказала себе памятник. Это было в 1919 году. С тех пор памятник стоит на кладбище, на месте её будущей могилы, куда она регулярно приходит, моет его и следит за цветами. Но это не значит, что она всё время думает о смерти, – наоборот, очень жизнелюбива и оптимистична. Обещала дожить до нашего следующего приезда, и вообще решила жить до ста лет, о чем официально заявила дочери и зятю.
   У неё ясный ум, светлая голова, не остывшее чувство юмора. Однажды увидела, как двое соседей, муж и жена, прожившие вместе пятьдесят лет, остановились у дверей собственного дома и о чём-то оживлённо беседуют. Бабушка, проходя мимо них, бросила:
   – Наконец-то вы нашли время поговорить!
   Но главное, доминирующее её качество – это любопытство, любознательность, интерес к происходящему. Она пришла, когда мы уже поужинали, и извела Милана вопросами: что ел я, что ела моя жена, в какой последовательности, с какими приправами, что нам понравилось больше, что меньше?.. Милан терпеливо и подробно отвечал ей, описывая даже, как я жевал мясо.
   – А у вас свой зубы? – спросила она меня.
   – Да, – ответил я и от растерянности задал бестактный вопрос:
   – А у вас?
   – И у меня свои. Только я их оставила дома.
   Жена приняла таблетку и на немедленный вопрос бабушки «Почему?» ответила:
   – Голова болит.
   – Ты ещё молодая, – объяснила та. – А мне девяносто один год – у меня уже ничего не болит.
   Ещё в Братиславе Милан любовно рассказывал нам о бабушке, часто цитировал её, показывал её портреты… Сейчас я наблюдал, с какой нескрываемой нежностью он смотрит на неё и откровенно гордится ею.
   – Знаешь, какая её любимая поговорка? – спросил он меня, когда мы возвращались в Братиславу. – «Самое трудное в жизни – это жизнь».

Размышления при перечитывании главы

   Жена прочитала эту главу и заявила: «Ты до неприличия откровенно объясняешься в любви к Словакии». Я ответил: «А зачем скрывать?» Я её действительно люблю, эту красивую страну этот добрый и трудолюбивый народ, очень близкий нам и по характеру, и по культуре, и по мировоззрению. Эту близость ощущаешь, даже просто гуляя по столице: улица Будённого, улица Малиновского, улица Брестская… По улицам снуют тысячи машин, и среди них – «Жигули», «Волги», «Москвичи», «Запорожцы»… В театрах идут пьесы русских классиков (в театре «Нова сцена» смотрел «На всякого мудреца – довольно простоты», блестяще поставлено!). Здесь почти каждый город имеет побратима в одной из наших республик. Много советских туристов, делегаций, гастрольных бригад… Но что меня удивило: при всём этом – поразительная неинформированность о достижениях нашей литературы, нашего кинематографа. В частности, меня интересовали сатира и юмор. Оказалось, даже редакторы газет, радио, телевидения имеют самое смутное представление об этом.
   – Ваше Агентство Авторских Прав (ВААП) не пропагандирует сатириков, – объяснили они причину такой неосведомлённости.
   Да, с этим я столкнулся: в ВААПе мне прямо заявили, что сборники сатирических рассказов не включают в списки книг, рекомендованных за границу. Да это не только в ВААПе. Не так давно чехословацкий журнал «Мирова литература» готовил большую подборку рассказов советских писателей – сатириков и юмористов. Отобрали, заказали, перевели, но перед сдачей в набор московские коллеги жёстко посоветовали «сатиру не пропагандировать», и рассказы не вышли. Такое же было и в Болгарии и в Польше – помните: «Народу это не надо!».

Не хочу ставить точку

…Перечитывая главу, я понял, что уже пора заканчивать. А не хочется, как не хочется уходить из приветливого, гостеприимного дома. «Но без расставаний ведь не было б встреч, ах, ведь не было б встреч!» поётся в старой наивной песенке. Значит, я не стану прощаться – вместо финальной точки поставлю многоточие.
До свидания, Словакия! Я верю, что нам ещё предстоит много дружеских встреч, стоит только переступить через Карпаты, и…

Двадцать лет спустя

   Год назад мы поехали в Словакию, в курортный город Песчаны (буду называть его по-словацки: Пьештяны), славящийся своими серными водами и серными грязями. Сам курорт отделён от города речкой Ваг, она опоясывает его и превращает в остров, который соединён с городом Колоннадным мостом. Любого, кто подходит к мосту, сразу привлекает внимание статуя, ставшая символом Пьештяны: бронзовый мужчина, ломающий костыль. И там же фраза, когда-то сказанная Христом исцелённому им паралитику: «Встань и иди!». Я не сомневаюсь, что Христос тогда исцелил больного, но в силу своего характера, изуродованного постоянным производством юмора, в этом месте всегда вспоминал анекдот: «Инвалид рассказывает другу: приехал в наш город знаменитый гипнотизёр-целитель. К нему очередь. Я тоже записался, доковылял до него, и он мне приказал: – Брось костыли!
   – Ну, и что? – заинтересованно спрашивает друг.
   – Неужели бросил? – Бросил. – Ну, и как? – Разбился нахрен!»… Нет, нет! Этот анекдот ни в коей мере не порочит знаменитый курорт, который, действительно, очень многим помог: в местном музее хранится много оставленных здесь костылей, ставших ненужными после лечения.
//-- * * * --//
   Зелёный курортный остров, усыпанный цветными клумбами, как красными вишенками, напоминал мне бутерброд с вареньем, намазанный на долину. Сходство усиливали стаи птиц, как пчёлы, кружащие над сладким.
//-- * * * --//
   Мы жили в очень приятной гостинице «Балнеа Эспланада», которая длинными коридорами соединялась с лечебными комплексами. С раннего утра, как на работу, по этим коридорам ускоренно двигался поток отдыхающих, на ванны, на массажи, на грязи, не пропуская ни одну из четырёх процедур, положенных в этот день, чтобы максимально, всеми порами, впитать в себя оплаченную порцию здоровья. Все были в белых махровых халатах, которые по приезде ждали нас в номерах. Очевидно, фабрика, которая их шила, вела борьбу за экономию материала, поэтому все халаты были одного размера с прицелом на лилипутов-переростков. Но, поскольку отдыхающие были, в основном, среднестатического роста, то возникало ощущение, что все мы, и мужчины и женщины, страстно увлечены мини-модой. Особенно забавно эти мини-халаты сочетались с обнажёнными выше колен волосатыми мужскими ногами.
//-- * * * --//
   Мне очень скоро надоело по четыре раза ежедневно маршировать на лечение. Через два дня я это прекратил, оставив только две самых приятных процедуры: массажи и ресторан. Рядом с рестораном, в котором мы питались, был ещё один зал – там обедали арабы. Их было много: больных сопровождали многочисленные родичи, а может, и охранники. Предполагаю, что поэтому, во избежание возможных конфликтов, больным и их свитам выделили отдельный ресторан. Я ежедневно наведывался туда за острыми приправами, которых у них было в изобилии, а нам почему-то их ограничивали. Мои визиты проходили мирно, успешно и даже сопровождались улыбками. Так я внёс свою лепту в налаживание мусульмано-израильских взаимоотношений.
//-- * * * --//
   Через две недели закончился наш «срок оздоровления», за нами приехал Милан Стано и повёз в Братиславу. Мы очень порадовались встрече с ним и с Мартой, посидели, повспоминали. Они оба ещё вполне «в товарном виде»: выглядят очень хорошо, глаза светятся, по-прежнему приветливы и улыбчаты, имеют уже двух внуков. Неугомонный Милан, по-прежнему вкалывает с утра до ночи: пишет картины, выпускает ежемесячный юмористический журнал «Кошурково», завершил работу над автобиографической книгой о родных и о друзьях. С чувством глубокого удовлетворения (как говорили наши вожди, подводя итоги своего благополучия), я прочитал целую главу о себе, о нашей дружбе и о нашей совместной деятельности, которая, кстати, продолжается: в конце 2010-го года вышел из печати сборник моих рассказов, притчей и юмористических «застольных» стихотворений, под названием «Идущие на смех» – в нём иллюстрации Милана, девяносто карикатур, смешных, умных, философских.
//-- * * * --//
   Потом Милан повёз нас в свою любимую Кальницу. Увы, мудрая бабушка не выполнила обещания дожить до ста и в девяносто четыре года переселилась под памятник, который всю жизнь берегла и лелеяла. Родителей уже тоже не было в живых. В обоих домах было пусто и грустно. Зато фруктовый сад, который понял, что ухаживать за ним некому, сам разросся так, что превратился в сливово-яблоневые джунгли.
   – Осенью приеду сюда, поживу пару недель и буду собирать урожай, – заявил Милан, но в его голосе не было особой уверенности.
   Я скептически улыбнулся, вспомнив, сколько раз давал себе слово вырваться из Москвы, пожить на природе и подышать кислородом. Но заканчивались мои благие намерения тем, что я подходил к подоконнику и делал несколько глубоких вдохов над горшком с геранью… Правда, Милан сюда всё-таки наведывался – доказательством того был не выключенный холодильник, в котором отыскалась ветчина, колбаса, маслины и, конечно, запотевшая бутылка сливовицы. С призывами «Пьянству бой!» мы набросились на неё. Возвращаясь в Братиславу, проехали мимо старенькой часовни, которая радостно зазвонила, приветствуя своего знаменитого земляка.
//-- * * * --//
   На следующее утро я взял напрокат машину, и мы попрощались с Миланом. Предупредив его, чтоб не радовался, мол, мы ещё вернёмся – взяли курс на Прагу, где жили мои друзья, Валя и Илья Лернеры.
   С Ильёй я был дружен ещё в Киеве. Потом, когда переехал в Москву, мы долго не виделись. Я знал, что он организовал и руководит популярным ансамблем «Фрейлехс», гастролирует по стране, но мы не пересекались. Встретились уже в Израиле, там же я познакомился с его женой Валей – шумная, весёлая, фантанирующая смешными историями из своей деревенской жизни (Она родилась в селе Чудей Черновицкой области, когда-то принадлежащем Австро-Венгрии, в котором проживали украинцы, венгры, румыны, евреи… В этом интернациональном селе прошло её детство).
   Когда я стал выпускать журналы «Балаган» и «Балагаша», Валя, работая директором нашего издательства, попыталась «тянуть одеяло на себя», отчего мы очень часто ссорились и были на грани разрыва. Но в этих ссорах постепенно притирались друг к другу и не заметили, как сработались и очень подружились. Валя здорово знала иврит, я здорово его не знал, поэтому на все деловые свидания ездили вместе.
   Однажды была какая-то важная встреча в очень серьёзном учреждении – высоченное здание, бдительная охрана, роскошные лифты. Мы вошли в один из них, нажали кнопку и взвились верх. На нужном нам этаже лифт остановился, но двери не открылись. Издеваясь над современной техникой, мы стали попеременно давить на кнопку, потом несколько раз одновременно подпрыгнули, потом попытались руками раздвинуть половинки дверей… Всё было безрезультатно. Окончательно разозлившись, мы стали барабанить в двери, чтобы их открыли снаружи, мы их таранили, избивали, бодали… И вдруг обернувшись, увидели, что двери напротив распахнуты, а у входа в лифт толпятся сотрудники и, кто с удивлением, а кто с нескрываемым ужасом, уже несколько минут наблюдают за двумя ненормальными, которые буквально бьются головами об стенку…
   Как мы провели намеченную деловую встречу – не помню. Но хорошо помню, как, выскочив из лифта, мы стали хохотать, гомерически, до изнеможения, представив себе своё поведение со стороны. С тех пор, когда случались какие-нибудь неприятности, мы вспоминали этот случай, снова начинали хохотать и приходили в боевую форму.
   Конечно, вспомнили и на этот раз, после чего нас сразу усадили за стол. Через полчаса примчался Игорь Адрианов, с которым ребята познакомились и подружились уже здесь, в Праге. Игорь приехал в Чехию из Твери. Талантливый художник (В этом не трудно было убедиться, рассматривая его картины), которому в Чехии не везло: на выставках ничего не покупали, приходилось подрабатывать, где угодно и кем угодно. Игорь был в отчаянии: что делать?.. И тут, за этим же столом, за рюмкой водки, Илья, шутя, посоветовал:
   – Поменяй фамилию. У евреев так принято: если не везёт, надо менять фамилию. Говорят, помогает.
   Игорь воспринял этот совет серьёзно.
   – Я готов. На какую фамилию поменять?
   – Возьми мою: Лернер, а хочешь – Валину девичью: Шульман… И та и другая – подарок антисемитам!
   – Хочу Валину! – Игорь повернулся Вале. – Не возражаешь?
   Та сопроводила свой ответ царственным жестом:
   – Дарю!
   На своей следующей выставке Игорь все свои картины подписал новой фамилией. Ко всеобщему удивлению и радости друзей, выставка имела небывалый успех, её взахлёб хвалили критики и почти половину работ раскупили коллекционеры: часть ушла в Японию, а несколько картин даже были приобретены для Английского Королевского Дворца. Ему заплатили высокие цены и заказали новые работы…
   Что это было: судьба?.. Совпадение?.. Подарок Господа?.. Игорь не вдавался в исследование, простоон понял, что произошёл счастливый перелом в его жизни, до сих пор считает Валю добрым ангелом и благословляет свою новую фамилию.
//-- * * * --//
   По окончанию обеда, плавно перешедшего в ужин, мы с Ильёй и с Игорем решили немного пройтись. Навстречу пожилая женщина катила в коляске своего мужа. Проводив их взглядом, Илья философски изрёк:
   – Мы начинаем жизнь в колясках и заканчиваем её в колясках.
   – Давай верить, что Господь заберёт нас раньше, – оптимистично произнёс я.
   – Как твоё здоровье?
   – Нормально. Правда, ноги немного подводят: стал неустойчив.
   – Почему же ты так быстро идёшь?
   – Чтоб не потерять равновесия.
   – Ходите с тростью, – предложил Игорь.
   – Ну, уж, нет!..
   – Почему? Это даже элегантно.
   – На аналогичное предложение баба Маня, героиня моей повести «Теза с нашего двора», ответила так: «Не хочу, чтоб думали, будто Маня превращается в недвижимость».
   Игорь рассмеялся, а Илья не успел: одна из ворон, пролетающих над нами, использовала его, как туалет.
   – Вот, пакостница! – Илья скосил глаз на загаженное плечо. – Как она точно попала? Просто снайпер!
   Я вытащил из кармана записную книжку, вырвал из неё листок и протянул Илье.
   – На бумажку.
   – Зачем? Жопа ведь улетела.
   Теперь уже рассмеялись мы все.
   – Пошли ужинать! – скомандовал Илья.
   Я взмолился:
   – Мы же только из-за стола!
   – Ну, так что? Есть же понятие «второй завтрак», так почему не может быть второго ужина?
   Над нами снова делала круги та же воронья стая.
   – Скорей, скорей! – заторопился Илья. – По-моему, они готовят коллективный залп.
//-- * * * --//
   Поздно вечером Илья повёз нас в маленький ресторанчик, «Абсент-бар», где он был директором. Там подавали абсент (На это в Чехии выдаётся специальное разрешение). Очевидно, у Ильи было два разрешения, потому что нам принесли сразу две бутылки. Зная крепость этого напитка, я попытался притормозить.
   – Не много ли?
   – Это же разные сорта – попробуй из одной, из другой… Между прочим, Хемингуэй очень любил абсент и один мог выпить бутылку.
   – Да? – Это меня убедило. – Тогда наливай!
   После первых двух рюмок я почувствовал себя Хемингуэем, захотел немедленно засесть за роман «Прощай оружие, 2» или хотя бы слетать в Африку и поохотиться на львов. После третьей, когда я стал рваться в Испанию, чтобы воевать против режима Франко, моей жене и ребятам удалось вытащить меня из ресторанчика, усадить в машину и отвезти домой, где Валя опять усадила нас за стол «закусить после выпивки».
   Наутро, после вчерашней обжираловки, я не мог влезть в собственные джинсы. Но Валя требовала, чтоб мы «перекусили на дорожку» – это грозило затянуться до обеда, но спасло то, что мы сегодня уже должны были улететь домой из Вены. Пока Валя загружала машину пакетами с едой для следующего перекуса, Игорь вручил мне подарок: картину с названием «Москва». На ней изображена худенькая, до половины обнажённая девушка, похожая на берёзку (У него целая серия картин с названием городов, где каждая девушка олицетворяет свой город). Картина сейчас висит у нас в спальне. Просыпаясь, каждое утро, я радуюсь девушке-Москве и с улыбкой читаю подпись: «И. Шульман».
//-- * * * --//
   До Братиславы доехали быстро. Милан ждал нас на площади у фонтана Роланда. Когда-то он поведал мне слухи о том, что на Страстную пятницу Роланд обходит фонтан, проверяя, всё ли в порядке. А в ночь под Новый год направляется к дому на углу Зелёной улицы.
   – Зачем? – удивлённо спросил я.
   Милан не ответил, а только подмигнул, и я понял, что речь идёт о чём-то интимном.
   Мы торопились в Вену, в аэропорт, поэтому прощались по ускоренной программе: минут на пятнадцать заглянули в маленькое уютное кафе, выпили по чашке «кавочки» и дали друг другу торжественное обещание хотя бы раз в месяц перезваниваться (и, конечно, его не выполняем).
   Совершая прощальный проезд по Братиславе, я улыбался забавным уличным скульптурам: сантехник, выглядывающий из канализационного люка; папарацци, снимающий из-за угла дома, и бронзовый прохожий, приветствующий нас приподнятым цилиндром. У меня не было цилиндра, поэтому я ему просто помахал рукой из машины.
//-- * * * --//
   С Мироном так и не повидались. Я только знал, что он вернулся в Прешов и снова преподаёт там в пединституте.
   Последний раз, года два назад, разговаривал с ним по телефону.
   – Я тебя сделал классиком, – сообщил мне он, – ввёл твои рассказы в курс «Всемирного юмора» – мои студенты тебя по сей день изучают.
   – Спасибо! В ответ я могу тебя сделать классиком средиземноморского туризма! Когда ты прилетишь в Израиль?.. Только честно, как классик классику.
   – Когда соберусь, я тебе сразу напишу.
   – Памятуя о твоей любви к написанию писем, понимаю, что не дождусь ни письма, ни тебя!.. Придётся приехать самому.
   Перед поездкой несколько раз звонил ему – телефон не соединялся, послал два письма – оба вернулись с пометкой «по этому адресу не проживает». По моей просьбе и Милан пытался выйти с ним на связь, но безуспешно. Нехорошие мысли лезли в голову: «Произошло самое печальное, и семья переехала». В это предположение очень не хотелось верить, но и утвердиться в нём я боялся, поэтому в Прешов не поехал, решил оставаться в неизвестности, сохраняя надежду, что он укрылся в своём уже достроенном загородном домике и, попивая пиво, вот уже второй год сочиняет мне ответное письмо.

Московских окон негасимый свет. (Привал между главами)

   Я уже писал выше, что, ещё живя в Киеве, всё чаще и чаще бывал в Москве, сначала по несколько дней, а потом и по две-три недели. Всё больше и больше дел притягивало меня в столицу: издавались книжки, снимались мультфильмы и киносюжеты в журнале «Фитиль», ставились пьесы. Мои рассказы регулярно звучали в радиопередаче «Доброе утро» и в популярных телепередачах «Кабачок «Тринадцать стульев» и «Вокруг Смеха». Во многих Московских газетах и журналах у меня были свои постоянные рубрики, например, в «Неделе» – «Шестеро в одной машине, не считая седьмого», а в «Советской Культуре» – «Автопробег за шуткой» (Репортажи оттуда и легли в основу этой книги). Ежегодно в подмосковных домах творчества проводились Всесоюзные семинары писателей-сатириков – я был их постоянным участником. Кроме того, я входил в художественный совет Министерства Культуры СССР, что тоже требовало присутствия.
   Моя связь с Москвой сдерживала агрессию ненависти ко мне киевских чиновников – перестраховщиков и просто завистников, и не давали им возможности меня уничтожить. Кроме того, каждое пребывание в Москве, общение со столичными писателями, журналистами, режиссёрами, редакторами, посещения театров и творческих вечеров – всё это было для меня глотком кислорода, расширяло кругозор, укрепляло творческую смелость и давало силы для борьбы с мракобесами.
   Как-то на моём творческом вечере в Доме Кино один из партийных деятелей с подковыркой спросил меня:
   – И чего это вы всё время мотаетесь в Москву?.. Чего это вам у нас в Киеве не сидится?
   Я ответил:
   – Экспресс на Москву уходит вечером и приходит утром – мне радостно приезжать в Московский рассвет после Киевской тьмы.
   Как вы понимаете, этот ответ не добавил ко мне любви местных чиновников.
   С каждым годом встречи с моими Московскими коллегами становились всё более дружескими, мы виделись не только в столице – приезжая в Киев, они всегда бывали у меня дома, спорили на всякие «опасные» темы, восторгались «вкусностями», которые готовила Майя, выпивали в моём прославленном баре. Мы прошли вместе сквозь годы жизни, они поддерживали меня, подталкивали вперёд и просто согревали своим тёплым, дружеским отношением. Переезд в Москву был очень важным рывком в моей жизни, не только территориальным, но и творческим, и психологическим: я стряхнул с себя остатки провинциализма и закомплексованности, которых, как мне казалось, у меня не было, но их не могло не быть при жизни в той верноподданной среде и под тем прессингом. Когда я переехал в Москву, многие мои друзья и коллеги, такие как Аркадий Арканов, Григорий Горин, Аркадий Хайт, Александр Курляндский – все они поддержали меня и помогли полностью войти в Московскую жизнь.
   Началась перестройка. Народ, хлебнув свободы, требовал закуску. Каждый поспешно стал выдавливать из себя раба, поэтому рабов становилось всё больше. И наряду с этим, возникали частные предприятия, кооперативные рестораны, магазины, клиники… Я, конечно, не мог остаться в стороне от этого парада инициатив и решил организовать собственный театр. Брат Лёня, чуть ли не со слезами на глазах, отговаривал меня: «Шурик! Ты не представляешь, что тебя ждёт!», но меня уже нельзя было остановить. Вместе с писателем Эдуардом Успенским мы пошли на приём к Юрию Лужкову (Он тогда был заместителем мэра) и стали просить помещение для театра. Он указал на подоконник, который был завален десятками папок.
   – Это всё – новые театры, тоже просят помещение. Я дал Жванецкому. Может, и вам дам. А больше никому!
   Агрессивный Эдик не удержался:
   – Что за советские дела! Люди рискуют своими деньгами, хотят испытать себя в новом качестве – почему бы им не дать такую возможность?
   – Не хочу разочарований, – ответил Лужков.
   Но нам он, действительно, помог: вывел на исполком Ждановского района, и они предоставили нам шикарный клуб с залом на четыреста мест. И директор появился, и кассир – можно было открывать театр, но денег не было. Тогда я пригласил в наше ещё неухоженное помещение Эдика Успенского, композитора Григория Гладкова, певца Павла Дементьева, писателя Леонида Якубовича и, конечно, брата Лёню, который уже смирился с моей авантюрой – и обратился к ним с прочувственной речью:
   – Ребята, вы ещё этого не знаете, но вы все – члены художественного совета нашего театра, театра «Гротеск». Для открытия театра нужны деньги. Денег у нас нет, но есть имена, которые принесут нам деньги: мы сделаем две гастрольных поездки в другие города и половину заработанного отдадим театру. Надеюсь, вы согласны?
   В общем, все согласились. Только Эдик предупредил:
   – Только две поездки. Две!.. А то тебе понравится, и ты начнёшь гонять нас по городам и весям!..
   Я дал торжественную клятву ограничиться двумя гастрольными поездками, и спустя неделю мы выехали в Харьков, а затем в Архангельск. Заработали денег и стали соображать, как открыться, как заявить о себе. Надо было придумать что-то необычное для Москвы – и возникла идея: «Ночь Смеха», с восьми вечера до восьми утра, действие происходит попеременно, то в зале, то в фойе. Я обзвонил всех самых известных артистов, писателей, вокалистов, и сказал: «Денег мало, всё, что заработаем, разделим между вами – помогите создать театр!». И что здорово – все откликнулись. Это ещё было время прежних приоритетов, когда дружба и солидарность были важнее денег.
   Имея созвездие самых популярных имён, мы сняли ближайший от нас кинотеатр на тысячу сто мест и решили там организовать наше шоу. Вести его я предложил Леониду Якубовичу, которого знал как остроумного и находчивого тамаду. Но он стал отказываться:
   – Ты что! Там будут такие зубры!..
   – А если мы пригласим и Вадика Жука? С ним вместе – согласен?
   – С Вадиком, да!
   Вадим Жук, ленинградский театровед, потрясающе остроумный человек, организатор театра пародий «Четвёртая стена», худой, забавный, обаятельный… Они очень дополняли друг друга, он и Якубович, хорошо смотрелись и прекрасно вели свой парный конферанс, импровизируя на ходу. Но это после. А пока надо было зазвать зрителей в новый неизвестный театр. Почти все деньги, которые мы заработали на гастролях, ушли на рекламу. Было несколько вариантов афиш. Первая, анонсная, клеилась к стенду только верхней частью. На ней было написано: «Подними меня». Когда её поднимали, можно было прочитать, когда и где всё произойдёт. Внизу снова надпись: «Опусти меня». У этой афиши всегда толпился народ, её читали, смеялись, поднимали, опускали, пока она не отрывалась… Но слух уже пошёл. Затем была более подробная афиша под названием «Кто вам приснится», с фамилиями всех участников. Потом я выступал по радио в передаче «Доброе утро», по телевидению, давал интервью в газетах и журналах. Словом, когда начали продавать билеты, их раскупили за один день, мы даже не успели оставить «заначку» для друзей и приятелей – два дня до премьеры я не подходил к телефону, потому что звонили обиженные и требовали пропуска или билеты.
   В день премьеры у входа в кинотеатр собралась такая толпа желающих проникнуть во внутрь, что пришлось вызывать милицию, а опоздавших брата Лёню и редактора «Крокодила» Владимира Пьянова сама милиция протискивала сквозь специально приоткрытое окно туалета, потому что пробиться сквозь толпу было невозможно.
   Когда зрители входили, они сразу начинали улыбаться: у входа, на стенде из грубо сбитых досок, были запечатлены названия организаций-спонсоров нашего театра, а у стенда стояли две девушки в восточных костюмах и, истово и самозабвенно, обвеивали их опахалами.
   Меня нашёл встревоженный администратор кинотеатра:
   – У нас ЧП: на лестнице сидят два нищих, поют куплеты про перестройку, им бросают деньги… Надо их немедленно выставить!
   – Сейчас, при людях?.. Нельзя, – ответил я, – Надо было раньше следить, а теперь, раз пришли, пусть поют.
   Администратор не знал, что это были два молодых артиста нашего театра, а эти куплеты написал я. Мы нашли им какие-то кошмарные телогрейки, поставили рядом две алюминиевые кружки, в которые они себе периодически подливали какое-то пойло, и, выпивая, крякали и занюхивали рукавами. Один играл на гармошке, второй – на мандолине, оба пели блатными охрипшими голосами. Перед ними лежала старая помятая шляпа, в которую благодарные, смеющиеся слушатели кидали мелочь и очень скоро её наполнили до краёв. Ребята потом нашли меня и спросили, что делать с этими деньгами. Я ответил, что это их заработок. Они обрадовались и сказали, что готовы петь и в дальнейшем, перед всеми нашими спектаклями.
   Когда, миновав нищих, зрители поднимались по лестнице в фойе, у них разбегались глаза от обилия приятных и забавных неожиданностей. Слева от входа были выставлены карикатуры лучших в те годымастеров этого жанра: Михаила Златковского и Виталия Пескова. Справа, за импровизированным прилавком, продавались фирменные майки и микробы театра «Гротеск». Майки, по нашему заказу, сделал и привёз Одесский кооператив, а микробы… История их появления такова: на улице, тайком от милиции, какая-то женщина торговала маленькими чудиками из меха. Мне они понравились, я спросил, сколько она продаёт за день? Она ответила, что не больше двадцати. «Хотите за один вечер продать сразу штук двести?» спросил я. Она от восторга всплеснула руками. Я дал ей адрес кинотеатра, она пришла часа за три до начала и принесла целый мешок этих мохнатиков. Мы их обозвали микробами театра «Гротеск», они пользовались успехом, и их всех раскупили. Счастливая, она пыталась всучить мне процент от прибыли. Когда я отказался, пообещала сделать мехового человечка с большим носом, похожего на меня, и завтра же принести. Но не принесла: или загуляла на заработанные деньги, или на мой нос не хватило материалов.
   Я уже упоминал, что действие проходило попеременно, то в зале, то в фойе: там выступали клоуны, исполнялись шуточные танцы, желающие позировали Пескову и Златковскому, которые рисовали дружеские шаржи. И разыгрывались лотереи: денежно-пищевая и денежно-лещевая. В денежно-пищевой было несколько серий билетов, если выигравший номер получал живую курицу, то все остальные номера – по яйцу, мол, высиди сам, и так далее, в таком роде. Был и супервыигрыш: право «выкушать» в буфете любые продукты на любую сумму. Победительница, молодая девушка, получила от меня письменную гарантиюоплатить всё, съеденное ею (Буфетчики были предупреждены). Под утро она, пресыщенная, раздувшаяся, подошла ко мне и посетовала, что съела столько сладостей, что уже даже смотреть на них не может, о чём завтра, конечно, будет жалеть. Я оплатил стоимость всего «выкушанного» и взял в буфете ещё коробочку пирожных ей назавтра «опохмелиться».
   В денежно-лещевой лотерее призами были вяленые лещи и бутылки пива. Кто выигрывал пиво, ждал того, кто выиграл леща, и наоборот. Мы их соединяли – и у этой пары сразу была и выпивка, и закуска.
   Зал был забит до отказа, сидели в проходах, стояли вдоль стен. В кинотеатре нет закулисного пространства: стена, на ней экран, перед ним – маленькая сцена, и всё. Поэтому все участники этого представления сидели на двух первых рядах, которые удалось отбить у зрителей. Я вышел на сцену и объяснил, что руководить в таких условиях невозможно, я надеюсь только на мастерство и профессионализм всех артистов, певцов, писателей, которые будут сегодня выступать. А ведут это ночное шоу Леонид Якубович и Вадим Жук. Если вам понравится, хвалите меня – это я придумал, если не понравится – ругайте их, значит, это они испортили. А вообще – это эксперимент, за который отвечаем не только мы, но и вы, зрители. Поэтому, давайте все постараемся, чтобы получилось хорошо.
   Наш эксперимент удался: Лёня и Вадим блестяще вели концерт, все номера шли под бурные аплодисменты, зрители не расходились до восьми утра. В финале ведущие провели аукцион, на котором разыгрывались: скатерть с автографами всех участникови книжки Горина, Арканова, Задорнова, Жванецкого и моя. Шли бурные торги, каждый хотел иметь память об этой весёлой ночи. Цены возрастали. Скатерть была куплена за какие-то сумасшедшие деньги председателем одесского кооператива.
   – Зачем она вам, это же очень дорого? – спросил я.
   Он ответил:
   – Вы забыли, что я – одессит: повешу её в нашей витрине, и мне будут платить деньги за «посмотреть»!
   Все книжки были раскуплены. Поскольку я – хозяин, моя разыгрывалась последней. Якубович зачитал надпись на суперобложке «Тому, а ещё лучше, той, с кем я провёл эту незабываемую ночь… Смеха!» и это взвинтило цену: очаровательная рижанка Ирина Млодик купила её за двести рублей, что тогда было очень большой суммой. Меня могла бы мучить совесть, но… Сегодня Ира – жена известного артиста Эммануила Виторгана, владелица преуспевающей фирмы и популярного Культурного центра, очень счастлива, и я хочу верить, что это моя книжка принесла ей удачу.
   Реакция прессы была стремительной и однозначной: в тот же день в трёх газетах вышли три хвалебные рецензии (Одна из них называлась: «Ах, зачем эта ночь так была коротка!»), репортажи на Радио, интервью со мной и с участниками выступлений, словом, успех был бесспорным. А чтобы этот успех закрепить, мы в том же месяце провели ещё две «Ночи Смеха». Потом идею украли, появились разные ночные шоу под другими названиями, но нас это уже не беспокоило, мы свою задачу выполнили: объявили о рождении театра «Гротеск» – его узнали, о нём заговорили. И театр стал посещаться зрителя ми. Начали мы с театрализованных концертов и вечеров Смеха, в которых участвовали «Клуб «Двенадцать стульев», редакция «Крокодила», Григорий Гладков со своим ансамблем «Кукуруза», писатели Аркадий Арканов, Михаил Мишин, Семён Альтов, Лев Новожёнов, Эдуард Успенский, Леонид Якубович… (Я счастлив, что для Якубовича наш театр послужил трамплином в шоубизнесс: он вскоре был приглашён ведущим многодневного телеконкурса «Московские красавицы», после чего и началась его карьера профессионального шоумена). Когда театр окреп, мы поставили спектакль по моей пьесе «Семь робинзонов», который был тепло принят зрителями.
   А за стенами театра шла массовая эмиграция евреев в Израиль, Америку и Германию. И параллельно с ней – разгул общества «Память», которую сегодня уже никто не помнит, а тогда она бушевала, митинговала, угрожала погромами и, естественно, катализировала эмиграцию.
   Я не был религиозным и не был сионистом, поэтому, когда меня по сей день в каждом интервью спрашивают, почему я уехал из России, будучи популярным и обеспеченным, имея даже свой театр – мне сложно дать чёткий ответ на этот вопрос, ибо он – не однозначный. Первое и самое главное – я перестал видеть будущее, а для меня это катастрофа, я не могу жить без «Завтра». Я всегда строил планы на десять лет вперёд, а тут – хаос и, как мне казалось, полная беспросветность. Я так надеялся на перестройку, но ничего не изменилось: снова надо было каждую акцию театра «Гротеск» согласовывать с райкомом и исполкомом, снова и пьесу, и интермедии – отдавать в «Главлит» для визирования. И плюс – парад непрофессионализма, который стал особенно виден, когда предприятия стали выходить на самоокупаемость и возникала острая потребность в инициативных и профессиональных работниках.
   Второе – это разгул общества «Память». Нет, меня не пугали хулиганы и антисемиты, я привык с ними сражаться и на государственном уровне, и в быту: вечерами, возвращаясь из гаража, я носил с собой монтировку, завёрнутую в газету, и даже однажды использовал её для самозащиты. Меня угнетало другое: никто из правительства ни разу официально не осудил это, не выступил с призывом к своим гражданам, мол, ребята, не уезжайте, вы нужны стране – не обращайте внимания на хулиганов!.. Наоборот: молчание отцов Государства было явным поощрением и деятельности общества «Память» и эмиграции евреев из СССР.
   – Ты – гордый и самолюбивый человек, – говорила мне Майя, – не войдёшь в дом, если не уверен, что тебя там любят и ждут. А живёшь в стране, которая тебя ни в грош не ставит, и вынужден всю жизнь доказывать, что ты ей нужен. Тебя это не унижает?
   И вдруг я остро осознал, как она права! В памяти выплыли слова моего приятеля, всемирно известного учёного, сказанные им перед отъездом в Америку: «Надоело всю жизнь доказывать свою первосортность!». Уезжали большие учёные, известные писатели, опытные инженеры – талант и интеллект покидали страну, и она их даже не пыталась удержать.
   И тогда я решил: едем!
   Я ещё не знал куда – я уезжал отсюда.
   И в июне 1991-го года мы приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона.

Глава одиннадцатая. Москва моя. Та самая

   Первый раз в Москву из Тель-Авива я приехал зимой 1992-го года, посетил дорогие могилы, встретился с друзьями, бродил маршрутами своей юности. И уже чуть отрешённым и обострённым глазом рассматривал свою прошлую жизнь, нашу с вами жизнь, мои дорогие современники. Помните?..
   …На заводах – налаженная переписка со смежниками, которые обязались прислать запчасти, но не слали, потому что для производства запчастей смежникам был необходим металл, который им обязались прислать их смежники. Но они тоже не слали. А только из обязательств, даже самых повышенных, запчасти почему-то не получались…
   …А на стройплощадках – бдительное круглосуточное ожидание бетонного раствора, который из-за отсутствия бензина уже давно в самосвале затвердел, превратился в монолит и может быть теперь использован только вместе с кузовом самосвала как железобетон для бомбоубежища, если, конечно, бензин всё же появится и самосвал доедет до стройплощадки.
   Но даже если раствор всё-таки подвозили, мы его не использовали, потому что за время вечного ожидания забывали, что именно собирались построить, а бомбоубежище нам было не надо: мы постоянно боролись за мир и постепенно его побеждали…
   … А на необъятных колхозных полях – необъятные урожаи, которые мы ежегодно собирали на месяц раньше срока и за этот же месяц их съедали…
   … Зато отдыхать с каждым годом становилось всё легче: всё меньше волнений из-за отсутствия путёвок. Куда ехать? К какому морю? Балтийское – закрыто, в Чёрном – купаться запрещено, в Азовском – просто опасно: где-то химикаты спустили, где-то канализацию прорвало. Канализационные трубы взрывались пачками, как ракеты во время салюта, по всем побережьям. Просто удивительно: при таком дефиците продуктов – такой разлив канализации!..
   … И рыбку не половить. То есть, поймать её можно было, но как отмыть от горючего и всего остального?.. Киты уже фонтанировали нефтью, последний рак погибал от рака желудка…
   Вот так и жили, под звон фанфар, беззаботно и беспроблемно, за счёт собственных потомков: доторговывали нефтью своих детей, допивали воду своих внуков. Всё время стремительный бег на месте, передача эстафеты самим себе, регулярные победы в соцсоревнованиях наших потребностей с нашими возможностями…
   И несмотря на всё это, в стране что-то происходило. Казалось бы, немыслимо, невероятно, но… Строились дома, правда, их постоянно не хватало. Работали атомные станции, правда, они иногда взрывались, Двигались поезда, правда, они всё чаще сходили с рельсов… И мы гордились своей страной и смеялись над глупыми иностранцами, которые безуспешно пытались понять великую и неразгаданную тайну нашего государства, именуемого – Союз Нерушимый Республик Свободных.
   А теперь его нет. Распался. Кончился. Умер.
   Что же осталось? Стремительно отстранённый Горбачёв и всё ещё не похороненный Ленин?.. Усталость интеллигенции и озлоблённость обывателей?.. Экстремизм или благоразумие?.. Хаос или рывок в будущее?.. Что вырастет новое на развалинах бывшего СССР?..
   …С этими незатухающими вопросами в мозгу я бродил по улицам столицы. Когда летел сюда, мечтал о снеге. Не дождался – было сыро, дождливо, слякотно. Грипп распространялся даже через воздушные поцелуи. Настроение у москвичей было под стать погоде: теракт на кладбище, взрыв здания, убийство одного из организаторов Фестиваля «Золотой Остап». Правда, уже привыкли, говорили об этом спокойно, без эмоций, как о чём-то обыденном и неизбежном.
   Сразу из Шереметева я позвонил Леониду Якубовичу. Он знал, что я прилетаю, поздравил с прибытием и сообщил:
   – Взял на прокат чёрную «Волгу» – буду тебя возить.
   – Зачем прокат? У тебя же есть машина, – удивился я.
   – Не могу же я возить заморского гостя на каких-то «Жигулях»!
   И он, действительно, на два дня освободился от работы и на шикарной «Волге» возил меня по всей Москве, разыгрывал роль вышколенного шофёра: называл меня «шеф» и услужливо распахивал передо мной дверцу машины. Это было забавно, тепло и трогательно – я это всегда буду помнить.
   За те полтора года, что меня не было, город здорово изменился. Выражение «Мне всё это до лампочки» в нынешней Москве стало не актуальным, потому что лампочек не было. В подъездах темно: лампочки или разбиты или вывернуты из патронов. Когда-то одну известную актрису спросили «Чего вы больше всего боитесь?», она ответила: «Своего подъезда». Теперь я её понял. Друзья с фонариками всегда провожали меня до дверей квартиры, хотя я жил не где-нибудь на окраине, а на Ленинском проспекте. В дверях всех подъездов срочно ставились кодовые замки, во всех квартирах – по две двери. С наступлением темноты улицы пустели. Театры не посещались – люди боялись поздно возвращаться. И это тоже стало обыденным.
   Труднее было привыкнуть к тому, что зарплаты и пенсии выдаются с большими опозданиями. Покупательная способность резко упала. В магазине возле дома, где я жил, по десять сортов колбасы и всего два-три покупателя. Продавщицы призывно улыбаются – оказывается, они это умеют. Уходит, уходит от сатириков тема хама-продавца. Теперь уже покупатель может нахально заявить: «Вас много, а я – один!».
   Но несмотря на дефицит денег у населения, Москва напоминает огромную ярмарку, продают всё, всюду, везде: в киосках, которых уже больше, чем горожан, на тротуарах, на вокзалах, в подземных переходах, в Министерствах, в коридорах Останкинского Телевидения… Перед светофорами, среди машин, снуют бойкие мальчики с книгами, газетами, мороженым, бутылками «Кока-колы»… Берите, покупайте, платите!.. В одном из киосков я купил бутылку молдавского коньяка «Белый аист» – когда-то он мне очень нравился. Вернувшись домой, сделал первый глоток, содержимое тут же вылил в раковину, а сам сел писать завещание. Вспомнил Ильфа и Петрова: «Всё делается на Малой Арнаутской». Потом кто-то из журналистов назвал мне количество ежегодных смертельных отравлений от «самопальной» выпивки – цифра была страшная, шестизначная.
   И при всём при этом Москва стремительно благоустраивается и хорошеет, много света, яркие рекламы, дома-терема с разноцветными куполообразными крышами… Великолепная окружная дорога, расширенная, парадно освещенная, ухоженная… Бесконечное стадо машин заполняет все улицы и переулки. Старые «Москвичи», «Жигули», «Запорожцы», реанимированные новыми запчастями, которые теперь продаются чуть ли в каждом квартале… Их обгоняют роскошные «Мерседесы», «Вольво», «БМВ», презрительно пукая выхлопными трубами. Здесь, на дорогах, наглядно демонстрируется начало расслоения нового общества. У светофоров скандалы, переходящие в драки. Голодная озлоблённость проникала даже сквозь металл машины, в которой меня возили.
   Но зато на телеэкране – масса развлекательных передач, в которых участники рассказывают друг другу анекдоты и сами дружно смеются над ними.
   Меня приглашали на Телевидение, я дал несколько интервью, но запомнилась мне передача «Правду! Ничего, кроме правды!». Там меня подключили к какому-то прибору, что-то вроде детектора лжи, и задавали всякие вопросы, в основном, интимные и провокационные. Например:
   – Ваше самое большое достоинство и самый большой порок. Знаете ли вы их?
   – Конечно, – ответил я. – Своим самым большим достоинством я считаю то, что Господь лишил меня чувства зависти. Я никогда никому не завидую – наоборот, всегда радуюсь успехам моих друзей, моих коллег.
   – А свой главный порок знаете?
   – Знаю. Это очень большой порок, который проявляется при встречах с красивыми женщинами. Но, к сожалению, с каждым годом он становится всё меньше и меньше.
   Посмеялись. Потом продолжили вопросы:
   – Вы пришли на передачу в красной куртке. Почему?
   – Потому что я приехал в перестроечную Москву – на всякий случай.
   – А почему под ней чёрно-траурная рубашка»?
   – Потому что я приехал в перестроечную Москву – на всякий случай.
   Снова посмеялись, хотя это уже было не смешно.
   И ещё одна передача привлекла моё внимание – «В постели с…». В ней женщина рассказывала, с кем она спит и как это происходит. Пишу не для критики – сам с интересом смотрел и слушал. Просто эту передачу показывали сразу после сообщения об очередном заказном убийстве.
   Как всё знакомо и как всё изменилось. Сколько понятного и сколько необъяснимого в этом, по-прежнему, дорогом для меня городе. Какой клубок противоречий!
   Много работы и нельзя заработать.
   Масса денег и отсутствие денег.
   Всё есть, всё доступно: еда, одежда, красивые женщины, мощные телохранители, полупродажные друзья… Всё имеет свою цену, за всё надо платить. Даже в новых анекдотах и Джинн, и Золотая рыбка уже выполняют только предварительно оплаченные желания. Всё стоит денег, и немалых. Вот уж воистину: «Дорогая моя столица»!
   Но и «Золотая моя Москва» тоже соответствует: много восстановленных соборов, церквей, церквушек в новых золотых куполах. Сейчас, при этой пасмурной, дождливой погоде они не так нарядны, как под синим небом, умытые солнцем. Но пройдёт слякоть, минует зима, придёт весна – этот закон смены времён года не сможет отменить, ни президент, ни дума, ни мафия.
   Весна обязательно настанет!

Двадцать лет спустя

   В сегодняшней Москве прежде всего бросаются в глаза роскошные машины: «Роллс-ройсы», «Феррари», «Порше», «Бентли», «Ланд Роверы», «Лексусы»… Сумасшедшие деньги за сумасшедшую скорость, которой нельзя воспользоваться в постоянных московских пробках. Ездят агрессивно, подрезая друг друга. «А иначе не продвинешься» объяснил мне мой друг Саша, который объявил себя моим персональным водителем, как когда-то это сделал Леонид Якубович. Саша бросает свою машину в любую образовавшуюся щель и его «Фольксваген» каким-то чудом сквозь неё проскальзывал, очевидно, он его намыливает перед дорогой. Пробки, пробки, пробки. Они распирают столицу. Лопнул пояс окружного кольца, Москва откусила и проглотила часть области.
//-- * * * --//
   В этом бесконечном потоке, рядом с импортными красавцами, семенят старенькие «Лады», «Москвичи» и даже «Запорожцы» – их покупают за бесценок штурмующие Москву жители бывших республик бывшего СССР. Купив машину, сразу начинают зарабатывать, подхватывая голосующих пешеходов – это называется «бомбить». Такая «бомбёжка» даёт ежедневный заработок – возможность передохнуть и осмотреться. Перевозками зарабатывают и москвичи: пенсионеры, техники, инженеры. Зарплаты, конечно, выросли, но и цены тоже. Прожить можно, а жить сложно – приходится «бомбить».
   В Москве сегодня, кто хочет, кто в состоянии, тот может заработать, в разных местах, разными способами. Например, меня познакомили с аспирантом, который всё лето проработал в имении какого-то олигарха, работал чучелом: отгонял птиц с участка. Получал за это триста долларов в месяц, работой остался доволен: весь день дышал свежим воздухом и успел подготовить диссертацию.
   Приезжих – легион: украинцы, молдаване, чеченцы, узбеки, киргизы, таджики… Когда-то можно было бы предположить, что проходит фестиваль народов СССР. Но сегодня это не фестиваль – это нашествие, в основном, мирное, правда, иногда мир прерывается межнациональными стычками. Когда-то ходоки шли к Ленину за советом, теперешние ходоки идут, едут, летят за заработком. Их обманывают работодатели, недодают зарплаты, селят по десять человек в одной комнате, но они всё равно едут, едут, едут. Они вкалывают рабочими на стройках, грузчиками в магазинах, дворниками… Дворниками, в основном, работают таджики. Они старательны и трудолюбивы, в оранжевых безрукавках, как божьи коровки, снуют по зелёным газонам. Во дворах стало чисто, красиво.
   Многие из «ходоков» устраиваются уборщиками в общественные туалеты. Не думайте, что это так просто: после терактов в столице, требовалось предоставить показание двух свидетелей, что кандидат на эту должность не занимался терроризмом.
   Однажды мы с Сашей посетили такое заведение. У входа прибито объявление: «Вход платный». Под ним – дородная украинка, со связкой рулонов туалетной бумаги, которая висит у неё на шее, как связка баранок. Бумагу она выдаёт не всем, а только тем, кто пришёл с серьёзными намереньями.
   – Вам с музыкой, чи молча? – спросила она нас.
   Мы весело переглянулись: какой сервис!
   – Конечно, с музыкой!
   – Тогда по тридцать рубликов.
   Заплатив, мы спустились в полуподвальное помещение. Музыки не было. Света тоже – горели свечи, как на поминках. Стало жутко. Уже ничего не хотелось. Скорей на волю!
   Выйдя, мы поинтересовались:
   – Почему там темно?
   – Та полагается – свет до шести часов.
   – А музыка?
   – Та и вона до шести.
   – Так почему вы взяли с нас за музыку?
   – Та полагается.
//-- * * * --//
   Проезжаем мимо Мытищенского рынка, читаю транспарант: «Здесь можно купить всё, кроме Родины!». Чуть дальше другой призыв: «Долой кефир и клизму, вперёд к капитализму!». Не скажу, что все объявления мне по вкусу, но радует озорное хулиганство их авторов и отсутствие цензуры. Веселят забавные названия ресторанов и кафе: «Ёлки-палки», «Вилка-ложка», «Муму», «Грабли». А японские рестораны «Суши вёсла» или «Япона мама» просто зазывают к себе, заставляют улыбнуться и заглянуть в них.
   Однажды мы с Сашей в один из них заскочили. Чисто, уютно, стилизовано под Японию: маски, фонарики, официанты в кимоно и деревянных сандалиях. Сели за столик, выбрали в меню бульон с лапшой, суши и зелёный чай «сен-ча». Сидим, ждём. Официанты проскакивают мимо, стуча деревянными копытами. На наши призывные жесты никакого внимания. Мы разозлились. Я ухватил одного из них за рукав кимоно и угрожающе прорычал: администратора!.. Мой рык подействовал: через пару минут перед нами предстал молодой мужчина «европейского разлива», уже не в кимоно, а в брюках, в безрукавке, с элегантной косынкой на шее. Мы сразу, из двух стволов выпалили в него своё возмущение:
   – Безобразие!.. Двадцать минут никто не подходит!
   – Где вы нашли таких неучтивых японцев?!
   Администратор нагнулся к нам и стал объяснять вполголоса:
   – Какие японцы! Кто из японцев пойдёт к нам за такую зарплату!? Это – киргизы, мы их приодели, приучили ходить в сандалиях. Внешне они стали похожи на японцев, а вот сервису никак ещё не научим… Да они и боятся контактировать с клиентами, ни японского, ни английского не знают, обычно заказы принимаю я или мой помощник. Простите, нам не сообщили о вас.
   – Но хоть что-нибудь истинно японское здесь можно увидеть?
   – Только харакири!
   Мы рассмеялись и перестали злиться, тем более, что администратор нас очень быстро сам обслужил и, в виде извинения, поставил перед каждым по порции горячего саке.
//-- * * * --//
   Запомнилось мне ещё и посещение одного кафе из популярной сети «Кафе Хауз». Я ехал на какое-то деловое свидание, за мной прислали машину, оставалось сорок минут до назначенной встречи, кушать не хотелось, решил выпить чашку кофе, пригласил и водителя. Когда мы уселись, подошла официантка, спросила: «А чашечку горячего шоколада не желаете?». Это был удар ниже пояса. Открою секрет: В детстве я выпрыгивал из сна, как пробка из шампанского, с радостью, до потолка. В нынешнем возрасте меня из постели уже приходится выдёргивать штопором. Единственное, что может заставить меня быстро подняться, это пирожное с шоколадным кремом или чашка горячего шоколада.
   – Конечно, желаю! – радостно воскликнул я.
   Через несколько минут официантка поставила передо мной огромную чашку-лоханку в которой, как говорила моя соседка, можно котят топить. Эта посудина была до краёв заполнена какой-то массой, напоминающей загустевший асфальт. Это и был обещанный горячий шоколад, только уже давно застывший, очевидно, лоханку наполнили ещё прошлым вечером. Пить его было нельзя, ложка его не брала – надо было выковыривать ножом. Проглотив пару кусочков этого концентрата, я понял, что сегодня уже ни обедать, ни ужинать не смогу: количеством этого месива, при его калорийности, можно было бы поднять на ноги половину голодающих детей Зимбабве.
   – Я же просил чашечку?.. Зачем столько?!
   – А чтоб наелись от пуза! – официантка отработанно улыбнулась (очевидно, я был не первой жертвой), забрала лоханку и оставила мне счёт, прямо пропорциональный весу её содержимого.
   Водитель наблюдал и весело улыбался: он заказал себе кофе.
//-- * * * --//
   Кстати, о шоколаде. Мне рассказали занятную историю, произошедшую прошлой, очень морозной зимой. Перевозили цистерну жидкого шоколада. Неожиданно двигатель заглох. Безуспешно повозившись минут пять, шофёр вызвал эвакуатор – обещали прислать через час. Понимая, что за это время шоколад замёрзнет, и тогда его уже не добудешь, и до весны цистерна выйдет из строя, шофёр открыл вентиль и горячая масса полились на проезжую часть, заполняя улицу призывно-дурманящим ароматом. Подбежали прохожие.
   – Почём продаёшь?
   Шофёр быстро сообразил, что может заработать.
   – Сто рублей ведро. Дешёвка, по случаю!
   Обитатели ближайших домов помчались за вёдрами.
   – А в кошёлку нальёшь?
   – Можно.
   – А в портфель?
   – Давай!
   Выстроилась очередь. Освобождали портфели, целлофановые пакеты, даже дипломаты – подставляли под струю. Шоколад лился под напором, минимум попадал в подставленную тару, максимум выливался на дорогу. От цистерны расползалось шоколадное озеро, которое на глазах остывало и угрожало заледенеть. Подбежали первые обладатели вёдер.
   – Черпайте с асфальта! – разрешил предприимчивый шофёр. – Пятьдесят процентов скидка за самообслуживание!
   Работа закипела.
   Озеро заполонило уже всю проезжую часть. Машины останавливались, выскакивали водители, разобравшись в ситуации, выхватывали из багажников пластмассовые канистры, и, вылив воду, наполняли их шоколадом. Но это длилось недолго, мороз сделал своё дело: вкусное озеро на глазах застыло и замёрзло.
   – Разрешаю вырубать! – Сообщил шофёр. – За каждую льдину по десятке.
   Откуда-то появился лом, кирки, лопаты – каждый откалывал себе, сколько мог. Подъехал эвакуатор, прицепил опустевшую цистерну, дёрнул… Перед тем, как вскочить в кабину, шофёр-предприниматель великодушно разрешил:
   – Соскребать и слизывать – бесплатно!
   Вечером, включив телевизор, я увидел на экране повторяющийся слоган: «Россия – добрая душа!» и вспомнил эту шоколадную историю.
//-- * * * --//
   У Саши в машине постоянно включено радио. С утра сообщают: опять пьяный водитель сбил пешехода и скрылся. Оказалось, что он уже совершил несколько подобных преступлений, но от суда откупился – вместо него подставили какого-то бомжа. Опять слышу о продажном следователе, о лихоимце-прокуроре, о подкупленном судье… – становится как-то мрачно, грустно и даже страшновато. Спрашиваю у Саши:
   – Твой племянник будет поступать в медицинский?
   – Готовится, но… По Москве ходит такая шутка: «У входа в институт – объявление: «Экзаменов не будет – все билеты проданы».
   – Ты имеешь в виду взятки?
   – Взятки, приношения, подарки, благодарности, откаты… Это уже стало нормой. Когда-то в Думе кто-то даже предложил их узаконить, сделать расценки: за что – сколько… И ввести поощрения: кто не взял взятку, тому благодарность.
   Я рассмеялся.
   – Если это правда, тогда надо идею развивать: не взял взятку – благодарность, не вымогал – премия, не ограбил – орден…
   Саша даже не улыбнулся, только вздохнул.
   – Тебе смешно…
   Мы стоим в многокилометровой пробке на Ломоносовском проспекте: должен проехать кто-то из руководителей страны. Красноглазые светофоры наглухо перекрыли нам дорогу. Проскакивают только машины с мигалками.
   – Кто такие, почему их пропускают?
   – Депутаты, министры, прокуроры – это всё слуги народа, – объясняет Саша. И добавляет. – У нас народу становится всё меньше, а слуг всё больше.
   Меня пригласил на спектакль Рубен Борисович Джигарханян. До его театра остаётся метров триста, а мы стоим уже минут сорок. Хоть бы на второе акт успеть!
   Нетерпеливо загудела сзади стоящая «Тойота», за ней ещё две машины, три, пять, десять – через минуту возмущённо гудел уже весь проспект. Но красные зрачки светофоров даже не дрогнули.
   – Сегодня – это будущее нашего вчера, – задумчиво произнёс Саша. – Разве о таком будущем мы мечтали?
   – Но завтра – это будущее нашего сегодня. От нас зависит, каким оно будет.
   Саша в ответ цитирует:
   – К свободе Русь не подросла:
   Не гни холодного стекла…
   – Что это?
   – Стихи Василия Васильевича Капниста, Россия, восемнадцатый век.
   – Чего это ты вдруг?
   – Просто вспомнилось, в школе учили.
//-- * * * --//
   Ездить в Москве на машине – обрекать себя на постоянные опоздания. Решил воспользоваться метро. Это уже не был час Пик, поэтому в вагоне пассажиров немного, почти все сидят, дремлют, беседуют и шесть человек читают книги. Всего шесть!.. Вспомнив шуршащие страницами вагоны метро моего времени, хотел огорчиться, а потом подумал: всё объяснимо. Да, тогда читали намного больше, но тогда не было интернета, айфонов, айпадов и многочисленных каналов Телевидения. Так что не брюзжи, а радуйся, что хотя бы шесть человек в каждом вагоне всё ещё читают книги!..
   У выхода из вагона четыре глухонемых женщины, жестикулируя, вели оживлённую неслышную беседу, темпераментно размахивая руками. Когда они вышли, пожилой мужчина оторвался от чтения и бросил вслед:
   – Какие они шумные!
//-- * * * --//
   Преимущество метро перед машиной в том, что вынырнув из него, я вынужден был минимум два-три квартала пройти пешком.
   Иду, смотрю, восхищаюсь и размышляю. Выросла Москва, похорошела, возмужала… Раскинула новыебульвары, расцвела яркими рекламами, потянулась к солнцу небоскрёбами… Элитные здания, светящиеся витрины, заполненные дорогими заморскими товарами, норковыми шубами, ошеломляющими драгоценностями… Всё есть, но не всем доступно. Произошло стремительное расслоение общества, полярность возможностей, от магазина «Копейка» до «Азбуки вкуса». Уличная озлоблённость сменилась классовой, клановой, национальной. Уже не бьют в подъездах лампочки, бьют «представителей кавказской или среднеазиатской национальности», бьют инопартийцев, ненавидят «богатеньких», не верят полицейским (в девичестве, милиционерам), не доверяют судьям, высмеивают правительство…
   Чем же глушить это недовольство? Есть веками проверенный способ: «Хлеба и зрелищ!». Хлеба теперь завались, зрелищ тоже. Активней всего на этот призыв откликнулось Телевиденье, сделав аборт собственного интеллекта. На экранах помимо бесконечных сериалов, бесконечные юбилеи, годовщины, фестивали и прочие телешоу, населённые одними и теми же поп-звёздами и звёздными попами. И постоянные ведущие, среди которых, непременно, душка – певец с блаженным выражением лица, как после запора…
//-- * * * --//
   Вчера в центре города увидел хорошо одетого человека, который рылся в мусорной урне, что-то искал, высыпав содержимое урны на тротуар. Невдалеке два оператора в разных ракурсах снимали этот процесс изучения мусора. Несколько ассистентов придерживали любопытных. Я понял, чтоидёт съёмка очередного телесериала: настырный детектив ищет улики. Этот эпизод переходит из фильма в фильм, он так растиражирован, что сегодня уже можно уволить всех мусорщиков – их работу выполнят артисты, играющие следователей.
   Телевизоры распирают многокилометровые сериалы с одними и теми же исполнителями, которые перепрыгивают с канала на канал… С экранов хлещут потоки крови, выпадают отрубленные пальцы, руки, головы. (Когда я слышу протяжный вой собаки, понимаю, что она сидит перед телевизором). После обильного кровопускания – отвлекающая процедура: интимные истории из жизни звёзд. Какая-то призывно полураздетая девица жалуется ведущему:
   – Я решила стать фотомоделью, но все мужики сразу тащили в постель. И ещё они требовали, чтобы я им…
   Дальше идут подробности, о которых когда-то стеснялись говорить даже самим себе, шёпотом, под одеялом. В конце беседы выясняется, что она всё-таки стала фотомоделью. Что ж, всё по правилам: с кем ляжешь, тем и станешь.
   Выступают и юмористы, в основном, рассказывают анекдоты, в основном, до пояса, в основном, снизу. Этого знаю по прежней жизни, а этот из нового поколения, поактивней, поэтому из него анекдоты выпадают, как какешки – не человек, а прямая кишка. С грустью вспоминаю афоризм братьев Гонкур: Смех – это физиономия ума. Неудобно перед Гонкурами – поспешно переключаю программу. Вот теперь повезло, выступает Жванецкий. Слушаю и радуюсь: ещё остался такой человек, который держит уровень, заданный лучшими мастерами этого жанра, человек, который не идёт на поводу узаконенной нетребовательности – человек с того Смеха.
//-- * * * --//
   Последнее время я ежегодно бываю в Москве. На этот раз приехал поздней осенью. Ночью тротуары уже припудрились инеем, чтобы утром хотя бы чуть-чуть покрасоваться, пока их не затопчут. К небу примёрзла холодная луна – застывшая улыбка, подкрашенная оранжевой помадой.
   В мае опять приеду. Я люблю приезжать в Москву весной, потому что весна – это время ожидания и надежды, надежды на радость, на дружбу, на любовь, на благополучие…
   Я люблю Москву, я очень люблю Москву и от всей души желаю, чтобы все её весенние надежды поскорее осуществились!

Глава двенадцатая. Моё открытие Израиля

Краткое предисловие к этой главе

В описанные выше страны я приезжал или в командировки, или в гости, или как турист. В Израиль же я переехал в 1990 году и живу здесь до сих пор. Поэтому буду рассказывать и о своих первых впечатлениях, и о том, что происходило и через два года после моего приезда, и через пять лет, и через десять, и через двадцать лет…
Самые свежие впечатления об этой стране я описал в своих статьях и очерках, опубликованных в разных газетах, журналах и сборниках под рубрикой «Письма брату». Сегодня я собрал все эти письма и помещаю их в первой части этой главы.

Письма брату. Письмо первое. «Эйфория»

   Здравствуй, брат! Итак, мы уже здесь. Живём в Нетании, красивом курортном городе. Живём все вместе, в большом доме на берегу Средиземного моря. Напоминает Чёрное, только намного теплей, в нём плавают варёные медузы. Каждый вечер гуляем на вечеринках по случаю нашего приезда. Напоминают московские, только закуска разнообразней.
   Первое моё открытие в Израиле – количество незастроенных территорий, и вдоль дорог, и в горах, и в долинах. Мы ведь в Союзе представляли это государство чем-то вроде Ялтинского пляжа, где все лежат плечом к плечу и потеют от солнца и тесноты. А здесь – прозрачный простор, обрамлённый горами и морем.
   Второе открытие – в Израиле много евреев: мужчины, женщины, дети, официантки, шофёры такси, полицейские и даже президент… Здесь евреев принимают во все даже в самые престижные ВУЗы, здесь гордо носят шестиконечную звезду и на знамени и на груди. Здесь материализуется фраза, произнесённая одним из героев моей повести «Теза с нашего двора»: Если мне здесь скажут «Ты – грязный еврей», я не обижусь, а пойду и умоюсь.
   Ты спросишь, не жарко ли? Да, жарко, сухо, безоблачно. Однажды в июле я спросил у соседа-израильтянина, когда можно ждать ближайшего дождя – он спокойно ответил: «В ноябре». Солнце печёт с утра до вечера, все ходят смуглыми, шоколадными. Здесь даже белый медведь стал бы бурым. Густая горячая лень растворена в воздухе. Хочется взбить матрас перехода, лечь на него и задремать. И, поверь, никто на тебя не наедет, машины тут пропускают пешеходов, а пешедрёмов, я убеждён, будут объезжать.
   Да, на улицах жарко, но во всех учреждениях и магазинах – прохладно, работают кондиционеры. Они же старательно охлаждают автобусы, доводя температуру почти до минусовой. Входя в автобус, чувствуешь себя в комфортабельном холодильнике. Я решил: если будут трудности с квартирой, куплю автобус, буду в нём жить и кататься, в свежемороженом состоянии. А пока, представь себе, жару переносим довольно благополучно. В доме прохладно, хорошо продумана система сквозняков. У нас большая крыша, на которой мы все собираемся по вечерам. Тут свежо и уютно, внизу шумит море, наверху сверкает звёздами небо. Только теперь я понял котов, которые назначают здесь свидания своим любимым кошкам: сидеть на крыше, да ещё в обнимку…
   Кстати, о свиданиях: Лёня, в Израиле очень красивые женщины, разнообразно красивые. Я ведь всегда считал, что еврейки имеют специфическую внешность: жгуче-чёрные, с большой грудью и тяжёлым задом. А оказалось, израильтянки – всех цветов и всех весовых категорий. Есть и русые, и беловолосые, есть и с кошачьими зелёными глазами, и по-детски голубоглазые, есть даже курносые… Есть по-мальчишечьи тоненькие и изящные, а есть и с такими роскошными бюстами, что начинаешь невольно завидовать их грудным младенцам… Такое массированное наступление женской красоты привело бы меня в растерянность даже в период пика моей «термоядерной энергии», а теперь… Вспоминаю свои «за пятьдесят», вздыхаю и становлюсь философом: «Нельзя объять необъятное»!..
   Здесь я постепенно узнаю свой народ, о котором, оказывается, так мало знал. В Союзе наша национальность обвешана ярлыками: «проныры, скряги, деляги, ростовщики…». А оказалось, евреи – это земледельцы, строители, воины, хлеборобы… И никакие не скряги! Меня поразило радушие, доброжелательность и хлебосольство израильтян. Нас окружили заботой и вниманием, заваливают подарками, растаскивают по вечеринкам и пикникам. Незнакомые люди на улице хотят сделать что-нибудь приятное: кто-то «угощает» билетом на автобус, кто-то чуть ли не насильно втискивает в карман конфетку. Даже неизвестный нам почтальон, каждую пятницу, бросая в ящик письмо, пишет на конверте «Шабат шалом!» (Мирной субботы!).
   Я узнаю свой народ, радуюсь и горжусь им. Народ, который всего за сорок лет, не выпуская из рук автомата, построил такую страну – достоин уважения и восхищения!..
   Кстати, об автоматах: какие здесь девушки-солдатки!.. Стройные, грациозные, обаятельные. Кажется, что их призывают прямо с конкурсов красоты. Если, не приведи Бог, им придётся воевать и в армии противника будут настоящие мужчины, они должны немедленно бросать оружие и проситься в плен. Лично я сдался бы каждой!
   Люблю ходить на рынок – много фруктов и овощей, необычных и экзотических: бритые кактусы, гладкощёкие персики, светло-зелёный виноград, притворяющийся недозрелым, а на самом деле – медово-сладкий, да ещё и без косточек. Манго, авокадо, гуава. Тут есть такие плоды, названий которых не знают даже старожилы. И это немудрено: из кибуцев и мошавов (Мошав – это что-то вроде нашего совхоза) поступают на рынок какие-то диковинные гибриды. Лёня, я понял: Израиль – страна мичуринцев.
   Несмотря на вкусность и разнообразие, покупатели переборчивы, товар приходится рекламировать. Продавцы перекрикивают друг друга. Репертуар у всех одинаков: или вопят, что сошли с ума и отдают свой товар даром, или взывают: «Иди сюда – тут Горбачёв!». У этих ребят лужённые глотки, они могли бы легко перекрикиваться с соседними галактиками и зазывать клиентов оттуда… А пока они до этого не додумались, пойду на рынок и куплю фруктов.
   Обнимаю тебя. Продолжение отчёта в следующем письме.
   Кстати, о поцелуях: Лёня, какие здесь красивые женщины!..

Письмо второе. «Эйфория продолжается»

   Здравствуй, Лёня!
   Извини, что долго не писал – две недели хожу в ульпан, [11 - Курсы.] учу иврит, уже выучил первую фразу: «Ани лё йодеа иврит» (Я не знаю иврита). У нас прекрасная учительница по имени Нурит, которая, не произнося ни одного слова по-русски, умудряется объяснять нам основы грамматики и синтаксиса, мимикой, танцами, звукоподражанием. В ней погибла великая трагическая актриса. Трагическая, потому что встреча с нами – трагедия её жизни: тридцать одуревших от напряжения великовозрастных балбесов и балбесих, за две недели выучившие одну-единственную вышеприведенную фразу… На месте Нурит я бы по очереди передушил всех подряд, а у неё хватает терпения продолжать свой труднейший моноспектакль.
   На многих выходцев из Союза шоковое впечатление производят витрины и прилавки магазинов. (Мне рассказали, как одна старушка, стоя у витрины супермаркета, в растерянности спросила у дочери: «Господи! Да когда ж это всё можно выкушать?). Действительно, продуктов много, они разнообразны и вкусны, но мы с тобой это уже повидали, бывая в самых «сытых» странах», таких как Швеция, Финляндия, США. Поэтому я прохожу мимо витрин без охов и стенаний. Меня удивляет другое: бесконечное количество ресторанов, кафе, мелких «забегаловок» и просто лотков с уже готовой едой: жареное мясо, лепёшки, салаты, всевозможная выпечка… Такое впечатление, что страна состоит сплошь из изголодавшихся дистрофиков и их надо немедленно накормить, иначе они умрут, не добежав до дома. Мы с тобой знали, что евреи любят повыступать, поспорить, повозмущаться – здесь это подтвердилось: много митингов и забастовок. Но я ещё ни разу не слышал хотя бы про одну голодовку. Наоборот, у меня сложилось впечатление, что весь Израиль объявил обжираловку.
   Едят много, вкусно, сочно, шумно, как умеют есть только евреи, с одной бутылкой на десять человек. Твоему племяннику Мише трудно найти работу по специальности. Он достиг больших успехов в Союзе, борясь с алкоголизмом, ехал сюда в надежде избавить Израиль от алкашей и вдруг… не от кого избавлять. Теперь вся надежда на наших репатриантов – уверен, не подведут! Не могу не привести один пример.
   В Шабат (в субботу) мы с Майей гуляли по бульвару Ротшильд. Навстречу двигался пожилой мужчина, «нашего разлива»: в пиджаке, в галстуке, но в явном подпитии. Он шёл, пошатываясь и приговаривая (я адаптирую его текст, но ты догадаешься): «Ох, ёж твою!.. Ох, ёж твою!»… Увидев нас, заулыбался, поприветствовал: «Шабат, шалом!» и продолжил свой путь, снова приговаривая: «Ох, ёж твою!»… Это был российский пьянчужка, но уже отредактированный Израилем!..
   Недавно мы побывали в одном мошаве (это что-то вроде нашего совхоза). Он расположен на севере страны, в Израильской «глубинке»: три часа езды от Тель-Авива, весь в зелени, благоустроен и ухожен. Дома весело раскрашены, дорожки вымыты, на газонах такая стерильная чистота, что там можно делать хирургические операции. Мы оставались ночевать, поэтому часов в одиннадцать вечера пошли бродить по территории.
   Хозяева повели нас на ферму, чтобы угостить свежим молоком. Сделать это было несложно: вошли внутрь, открыли кран в рефрижераторе и наполнили два стакана, стоящих здесь же и специально приготовленных для желающих отведать холодного коровьего нектара. Двери на ферму, как и все остальные двери, в этом мошаве, никогда не закрываются. Внутри – техника для дойки, сам рефрижератор с двадцатью пятью тоннами вечернего удоя, мебель, посуда и кошка. Я подумал: если б это было в Союзе, к утру бы на ферме ничего не осталось, кроме кошки, на которую бы и списали всю пропажу. А молоко вкусное, ароматное, пахнет фруктами. И это неудивительно: коров кормят апельсинами, персиками, семечками и даже гречкой. А в Союзе молоко пахло водой, потому что делали его из порошка и воды. И это тоже неудивительно: мы семимильными шагами спешили к Коммунизму – наши коровы за нами не поспевали!
   Выйдя из фермы, услышали крики, шум, хохот. Навстречу двигалась колона ребятишек-подростков, все в ночных рубашках. Старшие несли на плечах малышей, в чепчиках и пижамах. Оказалось, что сегодня здесь Праздник Ночных рубашек, дети гуляют, сколько хотят, никто из родителей не вмешивается. Они прошли мимо нас весёлым шумным табором, и стало радостно и завидно, очень захотелось к ним присоединиться, но я этого не сделал, наверное, оттого, что у меня не было ночной рубашки.
   Обнимаю. Твой старший ах (ах – это брат). Видишь, как я уже много знаю на иврите!

Письмо третье. «Эйфория рассеивается»

   Здравствуй, братик! Извини, что долго не писал – наполнялся впечатлениями, которыми сейчас и поделюсь с тобой:
   Израиль – удивительная страна, в ней сошлось всё: и американская деловитость, и восточная лень, и российская расхлябанность и необязательность. Здесь демократия переходит в демагогию, здесь социализм сосуществует с капитализмом, омрачая жизнь последнему. Здесь нельзя рассчитаться на первый и второй, потому что все – первые. Здесь каждый знает и как руководить министерством, и как тренировать футбольную команду, и как проводить танковую атаку.
   Здесь и до боли узнаваемая наша родная советская бюрократия. Только она более компьютеризирована. Компьютеры везде: у министров, у секретарш, у вахтёров… По количеству компьютеров на душу населения мы уже обогнали само население. Любую копию можно получить сразу, минуя нотариуса: чиновник включает компьютер и сразу знает о тебе всё: и номер твоего паспорта, и твой адрес и твоё семейное положение. Но это и чревато, ибо если в компьютере, к примеру, ошибочно зафиксировано, что ты – разведённый, то, чтобы исправить эту ошибку, ты будешь столько ходить по инстанциям, что твоя жена от тебя, действительно, уйдёт, подтвердив дальновидность компьютера.
   Самые распространённые профессии в Израиле – это бухгалтеры, адвокаты и врачи, как будто израильтяне рождаются только для того, чтобы заработать деньги, потом судиться, а потом лечиться. Любимое развлечение – суды, судятся беспрерывно. Все умные евреи пользуются услугами адвокатов, чтобы их не обманули ещё более умные евреи. А самые предусмотрительные, даже ложась в постель с женщиной, кладут рядом с собой адвоката, на всякий случай.
   Здесь всё не так, как там, у нас (увы, теперь уже – там, у вас). Здесь пишут справа налево, а в автобус входят не с задней, а с передней площадки.
   Там местоимение «Я» – последняя буква алфавита, здесь – аналогичное местоимение «Ани» начинается с самой первой буквы.
   Там главное достоинство ребёнка, что он послушен и ни в чём не возражает родителям. Здесь, если ребёнок не проявляет характера, его ведут к психологу или психиатру.
   Там, когда хотели подчеркнуть благополучие семьи, сообщали, что они едят продукты, только купленные на рынке, то есть, самые дорогие. Здесь, только малоимущие семьи вынуждены покупать на рынке, потому что там дешевле, чем в супермаркетах.
   Там, когда хотели успокоить, что погода улучшится, обещали потепление. Здесь радуют хорошей погодой, предсказывая падение температуры.
   Там мы были евреями среди русских. Здесь – мы русские среди евреев. Есть только одно общее: здесь, как и там, мы опять должны доказывать свою состоятельность. Только не подумай, что я хнычу – наоборот, это меня мобилизует. Я просуммировал все свои размышления и понял, что пока не примешь эту страну со всеми её недостатками, пока не почувствуешь, что она уже твоя – она тебя тоже не примет. Этот вывод я привёл к афоризму, который уже пошёл гулять по Израилю: «Израиль – это зеркало: какую рожу скорчишь, такую и увидишь в ответ!»…

Письмо четвертое. Русские идут

   Здравствуй, братик! Продолжаю, как обещал, рассказ о русской алие. [12 - Волна эмиграции.]
   Когда на своей чудовищной англо-ивритской смеси я пытаюсь на улице или в автобусе о чем-то спросить, непременно раздаётся голос:
   – Перестаньте мучиться, говорите нормально!
   Недавно на рынке заросший волосами продавец сообщил мне с родным кавказским акцентом:
   – Я тут уже пятнадцат лэт. Ыврыт нэ получается, а рускый выучил.
   Уже давно на витринах магазинов половина объявлений – на русском, уже создаются русские театры, уже на телевидении появилась русская передача. Ежедневно выходят столько русских газет и журналов, что ими можно устелить весь Израиль с учётом контролируемых территорий.
   Русскими песнями здесь не удивишь – удивишь, если станешь доказывать, что они русские: израильтяне убеждены, что это их фольклор. Эти песни привезли с собой первые поселенцы из России, Украины, Белоруссии, и они здесь прижились. Непривычно для нас звучат на иврите «Катюша», «Синий платочек», «На побывку едет молодой моряк». Многие тексты переведены на иврит вместе с музыкой – она уже звучит с еврейским акцентом, это трогательно и забавно. Переводы тоже, мягко говоря, бывают «приблизительно приближённые» к оригиналу. К примеру, такие строчки, как «В той степи глухой замерзал ямщик», могут быть переведены «А в пустыне той загорал еврей». Русские народные песни здесь обожают, собираются и поют хором. Ансамбль Александрова – любимый коллектив, записи его песен я слышал на вечеринках, на автобусных остановках, в такси. Когда ансамбль отменил свои гастроли в Израиле – здесь был просто национальный траур.
   Недавно, когда в стране праздновали Сукот, [13 - Праздник, когда строят на улице суку – это что-то вроде хижины без крыши (крышу покрывают пальмовыми листьями, чтоб было видно небо) и в дни праздника там проводят время.] вместе с людьми на улицы переселились песни. Из-под многих зелёных крыш неслись русские мелодии. «По диким степям Забайкалья» выводил высокий женский голос в одной суке, а рядом, в соседней, старательно тянули, обливаясь потом: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня».
   Русская алия самая многочисленная, самая шумная и самая неимущая. Ты ведь знаешь, что наших земляков выпускают без денег, без ценностей, без заработанной всей жизнью пенсий. Согласись, Леня, что это негуманно. Правда, я слышал, что некоторых потом впускают обратно – вот это ещё более негуманно.
   Волна нынешней алии принесла в Израиль крепкие умелые руки и умные изобретательные головы. Много истинных профессионалов, которые умеют и хотят работать, с нерастраченной клокочущей энергией. Но эта же волна выплеснула в Израиль и профессионалов иного сорта: уже стали исчезать бумажники из карманов, по ночам взламывают машины, местные проститутки получили активных конкуренток, и на улицах появились первые пьяные.
   Много пенсионеров из разных концов Союза. Сплочёнными колоннами они маршируют от супермаркета к супермаркету, выбирая продукты подешевле. Среди них много простых трудяг, честно отработавших всю жизнь и оставшихся без пенсии. Они живут на пособие Израиля, благодарны за помощь, где-то что-то подрабатывают, не теряют оптимизма, радуясь за будущее детей и внуков. Но среди них есть и очень важные, всем недовольные, которым «всё не по рангу». В основном, это бывшие партийные или советские функционеры, евреи при губернаторах, точнее, при секретарях обкомов, даже в шутках которых всегда была доля газеты «Правда». О своих бывших подвигах они не очень распространяются – наоборот! Если послушать каждого, то именно он всю жизнь боролся с Советской властью. И только в своем узком кругу «бойцы вспоминают минувшие дни», и тут уже каждый из них, как минимум, нёс с Лениным бревно на субботнике. Невольно поражает длина этого легендарного бревна.
   Но, повторяю, основная масса олим [14 - Эмигранты (в Израиле – репатрианты).] – настоящие ребята, крепкие, умные, талантливые, с высоким уровнем профессионализма и интеллекта. Трудно переоценить значение их приезда для страны – я уверен, что результаты скажутся через ближайшие же несколько лет, и в экономике, и в науке, и в культуре. Да простят меня мои друзья сабры [15 - Рождённые в Израиле.] и ватики, [16 - Репатрианты, живущие в стране уже более десяти лет.] но мне показалось, что годы сытости и товарного изобилия немного усыпили их, утихомирили, снизили темп жизни и деятельности – но ничего: мы их разбудим!
   Обнимаю, целую, пиши!

Письмо пятое. Эйфория рассеивается

   Здравствуй, Ленчик!
   Извини, что долго не писал – стоял в очередях. Нет, нет, не пугайся: не за продуктами и даже не за водкой. За правом на существование. Не понял? Объясню.
   Когда мне говорили, что в Израиле расцвет бюрократии, я верил, но предполагал, что она в пределах мировых стандартов. Но здесь!.. Вывезенное из СССР молоденькое деревце послереволюционной бюрократии прижилось под благодатным южным солнцем, пронзило своими корнями все слои израильской жизни и деятельности и зашумело пышной кроной из миллионов справок, актов и заявлений. Получив любой документ, сразу бежишь снимать с него копии, на всякий случай не менее десяти, и все равно тебе не хватит одиннадцатой. Копии справок, актов, квитанций, копии самих копий… Они нужны всюду, всегда, везде.
   – Только ничего не выбрасывай, – предупредили меня друзья. – В Израиле все документы надо хранить до конца жизни.
   Я купил с десяток папок, разделил их по «жанрам»: «банк», «поликлиника», «милиция», «квартира» и складываю туда все документы и их копии. За четыре месяца жизни в Израиле папки разбухли, как насосавшиеся кровью клопы. А бумажек все больше и больше. Но все равно не хватает. Я купил новую порцию папок, но они тоже уже наполнены до отказа. Если так пойдёт дальше, я вынужден буду снять ещё одну квартиру для хранения всех справок, заявлений и квитанций… Кстати, знаешь, как на иврите квитанция? Кабала! Поверь, это не случайное название.
   Евреи ведь умный народ. То, что происходит в бюрократических катакомбах Израиля, противоестественно. Так неужели умные евреи не нашли бы способ выправить это положение?.. Конечно, нашли бы… если бы захотели. Но они не хотят. Почему?.. Именно тут-то меня и осенило: это делается ради нашего же спасения. Опять не понял? Опять объясню. Вспомни водолазов: их никогда сразу не вытаскивают на поверхность из глубины – постепенно, с долгими паузами, во имя сохранения их жизней, иначе они погибнут от резкого перепада давлений. То же самое и с нами: попади мы, советские люди, сразу же в антибюрократические условия, в отсутствие очередей, в ненужность справок, в беспрепятственное попадание в кабинеты – Бог знает, что сотворилось бы с нашей психикой!.. Вот почему мудрые лидеры абсорбции сохраняют наше здоровье, постепенно вытаскивая на поверхность из бюрократических глубин.
   Поэтому передай, пожалуйста, советским чиновникам – пусть они ещё более ужесточат режим для отъезжающих, чтобы встреча с израильской бюрократией была не столь ошеломительной. И закончить это письмо я хочу трубным выстраданным призывом: «Бюрократы всех стран, соединяйтесь!»
   Обнимаю. Твой я.
   P.S. Ты не думай, я не хнычу – наоборот, это меня мобилизует. Я боролся с подобным бардаком в России, буду бороться и здесь, только с ещё большей яростью. А все эти огорчения и разочарования – плата за право жить в своей стране!
   P.P.S. По уже возникшей привычке снял копию с этого письма и спрятал в папку. На всякий случай!

Письмо шестое. «Что любят израильтяне»…

   Израильтяне обожают кофе, пьют его всюду: дома, в школе, в Университете, на улице, до еды и после еды, на работе и вместо работы… Запах кофе – везде: в ресторанах, в домах, в офисах… Подозреваю, что вся Бразилия работает на Израиль.
   Праздники здесь любят не меньше, чем в России, гуляют шумно, неистово, с еврейским клокочущим темпераментом, два, три, четыре, восемь дней подряд. Уже в преддверии праздника в государственном учреждении не найти ни одного нужного тебе служащего. Если бы в эти дни враги высадили десант, они бы спокойно заняли все руководящие посты (и, кажется, в некоторых министерствах они это уже проделали)…
   Однажды на какой-то улице я прочитал название ночного клуба и вначале не поверил своим глазам: клуб назывался «Кебенимат». В дальнейшем я не раз слышал это выражение от самых интеллигентных израильтян, даже от учителей. А потом разобрался и понял: иврит – язык Торы, язык мудрецов и философов, в нём не было места для ругательств, поэтому он удочерил эти русские выражения, точнее, уматерил. Я не раз убеждался, что израильтяне произносят их, не ведая значения, просто привлечённые их эмоциональной формой и энергетикой.
   Я уже писал, что здесь пышно процветают левантийская лень и восточная необязательность. Ни одно совещание не начинается вовремя, на свидания постоянно опаздывают, приглашённые на завтрак, приходят к обеду. Если исходить из определения «Точность – вежливость королей», то берусь смело утверждать, что в Израиле с королями давно покончено.
   Под жарким Израильским солнцем наполняются кипящей энергией и люди, и птицы, и насекомые. Здесь даже блохи, активны, как евреи, и как они же, неистребимы. Самый ядовитый дезодорант на них действует, как одеколон. Если собака считается такси для блох, то наш котёнок стал для них рейсовым автобусом. Я его прозвал «Блохоносец Котёнкин»… Ну, а о темпераменте израильтян я уже упоминал: здесь общаются громко, шумно, перекрикиваясь в любое время дня и ночи. Однажды вечером я услышал за окном дикие вопли, которые в России издают, увидев минимум двух убитых и десяток тяжело раненных. Когда перепуганный я выглянул в окно, то понял, что это просто двое друзей радуются неожиданной встрече…
   Но самое главное в израильтянах – они потрясающие патриоты, влюблённые в Израиль и заражающие этой любовью всех вновь прибывших. Окружённые ненавистью и злобой, не выпуская из рук автоматов, они построили эту прекрасную страну и в шести войнах разгромили всех своих врагов, намного превосходящих их по численности… Здесь в каждом подъезде – бомбоубежище, в каждой квартире – своя защитная комната в железобетоне с металлическими ставнями. Здесь все – солдаты, все – фронтовики, все – победители, поэтому они так гордо ходят по этой земле, опьяняя своей гордостью и нас, новоиспеченных граждан Израиля…

Письмо седьмое. Я становлюсь кинозвездой

   Лёня, у нас сейчас праздник Пурим. На этот праздник пекут «Озней Аман» («Уши Амана»), треугольные вкусные пирожки с изюмом, с маком, которые так называются в честь победы евреев в древние времена над своим заклятым врагом, визирем Аманом. На сей раз пирожки уже ассоциировались и с разгромом американцами Ирака. Этот Пурим праздновали особенно весело и радостно – улицы заполнились толпами детей и взрослых в смешных и экзотических костюмах и масках. Когда меня, во время праздничного интервью по телевиденью, спросили, что я хочу пожелать радиослушателям, я ответил:
   – Чтобы в будущем году мы ели новые пирожки – «Усы Садама».
   Сразу после этой передачи мне позвонил кинорежиссёр Борис Мафцир и предложил участвовать в его новом документальном телесериале.
   Мафцир запросто мог сыграть богатыря Илью Муромца: высоченный, широкоплечий, он когда-то входил в группу, которая, не имея возможности вырваться из Союза, пыталась похитить самолёт и улететь в Израиль. Кто-то выдал, их всех судили, дали большие сроки, а Эдуарда Кузнецова, инициатора этой акции, приговорили к смертной казни. Потом, под давлением мирового общественного мнения, их освободили и выдворили из страны. В Израиле Борис стал режиссёром и продюсером, снял много телевизионных фильмов. На сей раз он задумал сериал о проблемах новых репатриантов: еженедельные телепередачи по тридцать минут, отснятые в разных городах, с разными людьми, репатриантами и коренными израильтянами. Каждая передача – отдельная тема: языковой барьер, трудности устройства на работу, проблемы с жильём и так далее. У каждого из героев – своё мнение, свои предложения, они разговаривают на двух языках, русском и иврите, перевод – в субтитрах. Мне режиссёр, в конце каждой передачи, выделил от трёх до пяти минут – я иронизировал, шутил и предлагал разные парадоксальные выходы из положения. Приведу пример.
   В Израиле возникла поговорка: если репатриант из СССР выходит из самолёта без скрипки, значит, он – пианист. Поговорка была не случайна: в те годы в страну приехало шесть тысяч музыкантов. По количеству музыкантов на душу населения мы уже перегнали все самые развитые страны мира. Осталось догнать их по сумме заработков на душу музыканта. Но пока этого не произошло, музыканты, не найдя работы, выходили на улицы. В борьбе с чувством стыда, чувство голода побеждало. Улицы превратились в большие концертные залы, здесь звучала музыка на любой вкус, от народных песен до тяжёлого рока. Израильтяне сострадательны – в шляпы сыпались монеты. Играть на улице – стало распространённым занятием и неплохо оплачиваемым. У нас в журнале «Балаган» даже был опубликован такой анекдот: уличный музыкант положил перед собой не одну, а сразу две шляпы. «Зачем?» – спросили у него. Он сообщил: «У меня хорошо пошли дела, я решил открыть филиал».
   Когда поинтересовались моим мнением, я ответил:
   – При нынешнем количестве музыкантов мы уже не Израйль, а Музрайль. Поэтому среди них так много безработных. Но они же подсказывают нам решение проблемы безработицы в государственном масштабе. Да, да! Надо только договориться, чтобы каждый израильтянин давал уличным музыкантам в день по шекелю, весь месяц, к примеру, март. Нас пять миллионов, раз – шекель, два – шекель… В итоге – каждому из них хватит на год жизни. Затем на улицы выходят безработные писатели и поэты, весь апрель сидят на тротуарах, читают свои стихи и рассказы, а мы каждый день даём им по шекелю, обеспечивая год жизни. В мае на улицы выходят учёные, в июне – инженеры, и так, до конца года, мы обеспечим всех наших безработных… Правда, существует опасность, что те, кто весь год ежедневно давали по шекелю, сами разорятся. Но это не страшно – тогда они сядут на тротуары, и все бывшие безработные, которые уже в порядке, будут им подавать по шекелю… Так наши деньги станут циркулировать из кармана в карман, поддерживая прожиточный минимум каждого, и тогда нам даже американская помощь не нужна – только бы улиц хватило!..
   В другой передаче, посвящённой дефициту воды, я предложил кольцевать тучи, которые собираются над Израилем, а изливаются в соседних странах, и взимать с этих стран налоги за наши дожди… И так далее, в том же духе, гиперболизируя свои предложения и доводя их до абсурда. Я верил, что наши, русскоязычные, поймут этот юмор, но не был уверен, как его воспримут израильтяне. Но сразу после первых передач меня стали останавливать на улицах с возгласами: «Ата эсер! Эсер!». Не зная иврита, сначала я пугался, думая, что меня ругают, а потом мне объяснили, что это – высшая похвала, типа нашего «На ять!» или: «Ты молодец! В десятку!».
   Таких передач, как я уже сообщил, было более тридцати. Их снимали в разных городах и, благодаря этому, я повидал всю страну. Кроме того, они давали мне регулярный заработок. Но, самое главное, за эти месяцы я лучше узнал Бориса Мафцира, а он меня – и мы подружились. Впоследствии, я писал для него сценарий, снимался в его следующем фильме, мы стали встречаться семьями, я полюбил его обаятельную жену Геню, а он – Майю. Именно Майя, познакомившись с ним, сквозь его неулыбчивость и неразговорчивость, сразу учуяла в нём тонко чувствующего и легко ранимого человека. А для меня он стал близок, когда я увидел в его доме коллекцию и клоунов: человек, любящий клоунов – хороший человек.

Письмо восьмое. «Дело врачей»

   Лёня, я уже писал тебе, что Израиль – страна парадоксов. Но один из них особенно удивляет: русские хотят работать! Речь идёт о русских репатриантах вообще, но сегодня мы поговорим только о врачах. Ситуация с ними очень остра: надо получить подтверждение на право заниматься своей профессией. Разработана система ужесточённых экзаменов, официальная цель которых проверить и поднять уровень, а подспудная задача: «Не пущать!». Аргументы: переизбыток врачей. И потом, в Израиле бытует недоверие к Российской медицине, они уверены, что в СССР до сих пор оперируют серпом и молотом…
   Да, в советской медицине было много неучей и дилетантов – результат приёма в институты не по призванию, а по разнарядкам. Но в том же СССР были и есть специалисты высокого класса. Помнишь, у Галича: «Водят гаду еврея-профессора». В Союзе врач-еврей – это гарантия качества. Но ведь в Израиль приехали именно эти же евреи, которые в условиях антисемитизма сумели в сорок лет защитить докторские диссертации, руководить клиниками, делать уникальные операции. Ей-богу, к таким людям стоит приглядеться, ибо они умеют не только мести улицы. Просто бесхозяйственно их так использовать, даже если они блестяще освоили новую профессию и метут по всем законам Израильского Метловедения: справа налево.
   Единственно, кому разрешено не сдавать экзамены – это стоматологам. Они уже открыли много кабинетов и успешно практикуют. Я подумал: почему только стоматологи? А потом понял: в Израиле на наши зубы наплевать, евреи, мол, и так картавят – ничего страшного, если ещё будут и шепелявить!
   А пока шесть тысяч врачей недавно вышли на демонстрацию перед Кнессетом, а семеро из них поставили палатки и объявили голодовку. И хотя они не сдали экзаменов, голодали по всем медицинским правилам: лежали, пили воду и ставили себе клизмы. Представляешь, если с ними рядом прилягут ещё шесть тысяч врачей? Шесть тысяч клизм одновременно – это уже катаклизма для всей страны!..

Письмо девятое. Идёт война народная

   В январе девяносто первого года Садам Хусейн начал обстреливать Израиль ракетами «Скад». Поскольку это были ракеты советского производства, мы называли их «Приветы с Родины».
   – Ребята, – обратился я к своим друзьям-ватикам, – надеюсь, это не на долго, ведь вы же привыкли побеждать за шесть дней.
   – Увы, Саша, эта война продлится дольше, до начала весны, – ответил Юра, – до праздника Пурим.
   – Почему так долго?
   – Все, кто хотели уничтожить евреев, погибали именно в Пурим: и визирь Аман, после казни которого и возник этот праздник, и Сталин, и Гитлер… И Садама разгромят в Пурим.
   Так оно и произошло: в первые же дни Пурима Ирак капитулировал (правда, Садам Хусейн ещё остался у власти, но, очевидно, где-то на небесах ему уже был подписан приговор, который и осуществился десять лет спустя).
   Конечно, можно было бы назвать все эти примеры случайными совпадениями, но, те, в буквальном смысле, чудеса, которые происходили во время обстрелов, дали мне повод убедиться, что Господь, и вправду, хранит эту страну. Например, в центр Большого Тель-Авива, в город Рамат-Ган, попали десятки ракет, много домов было разрушено, но ни один человек не пострадал: из одного дома жители уже все ушли на работу, в школы, в магазины; в другой дом – ещё не вернулись, третий дом стоял на ремонте… Потом одна из ракет попала в газораспределитель Тель-Авива, могла быть большая беда, но перед этим подачу газа кто-то почему-то ненадолго перекрыл… Таких «случайностей» было много и именно они дали мне повод о многом задуматься и поднять глаза к небу.
   Перед началом обстрелов, нам выдали противогазы и мы, имея наработанный советский опыт, поспешно запасались продуктами. Мы закупили такое количество соли, сахара, консервов, мыла и спичек, что могли открыть свой собственный магазин. Прозрачную плёнку, для герметизации комнаты-убежища, которая продавалась на метры, мы купили, приблизительно, с километр, ею можно было несколько раз обмотать всю нашу виллу.
   Комнату, выбранную для убежища, герметизировала вся семья под моим руководством. Окно было оклеено плёнкой не только изнутри, но и снаружи, причём, по несколько раз, поэтому стало не только газонепроницаемым, но и пуленепробиваемым.
   Когда впервые ночью завыла тревога, произошла паника, все спросонок, с детьми и собаками бросились в наше импровизированное бомбогазоубежище и стали поспешно натягивать противогазы. Годовалый Мишенька был засунут в специальный детский противогаз-мамат, похожий на аквариум. Он лежал в нём и сквозь прозрачные стенки в ужасе смотрел на свою семью, которая в противогазных масках напоминала стаю фантомасов.
   Существовала инструкция: когда все вошли, дверь тоже полагалось изнутри загерметизировать скотчем и той же прозрачной плёнкой. Мы и это указание перевыполнили: так заклеили все щели, что дверь потом удалось открыть только ударом ноги с разбега.
   Постепенно мы привыкли к ночным тревогам, уже спокойно шли в убежище и даже противогазы не надевали, чтобы не пугать маленького Мишку. После тревоги всегда разыгрывался аппетит, мы среди ночи садились за стол и активно поедали всё содержимое холодильника. Нам звонили друзья, мы звонили им: после тревог никто не спал, все тоже пировали за столами – это был наш ответ Саддаму Хусейну.
   А как в эти трудные дни все были доброжелательны и заботливы! Как мгновенно отлетели разные мелкогабаритные обиды и распри!.. Как предупреждали друг друга по телефону о начале тревоги (а вдруг не услышали), как привозили соседям продукты (чтобы те лишний раз не выходили из дома), как подсаживали в свои машины незнакомых пешеходов!.. Даже вечно враждующие члены Кнессета, прекратили оплевывать друг друга, стали добры и предупредительны – правые братались с левыми, левые с религиозными. В эту тревожную пору жители Иерусалима и Эйлата, не подвергающиеся обстрелам, радушно принимали у себя беженцев из Тель-Авива…
   Когда-то меня спросили: «Если Бог так любит евреев, почему же он их не поместил где-нибудь в Европе, среди цивилизованных народов, а не в Палестине, где они окружены миллионами ненавидящих их фанатиков?». Тогда я не знал, что ответить, а сейчас понял: Бог мудр! Он знал, что живя в спокойной обстановке, евреи, в силу своих характеров, немедленно перессорятся друг с другом. А окружение врагов, ощущение постоянной опасности – будет постоянно сплачивать их и объединять. И так оно и случилось. И ещё: это непроходящее, подспудное ощущение опасности вошло в поведение и психику – жить стопроцентно сегодня, сейчас, сию минуту, не откладывая на завтра. Поэтому каждый день рестораны переполнены, поэтому каждый год миллион израильтян разлетается туристами в разные страны отдохнуть и погулять. Это при том, что деньги в Израиле зарабатываются очень нелегко, один работающий не может обеспечить семью – работают оба. «Дают ссуду – берите!» – убеждали нас. Но мы боялись: «Большая сумма, двадцать лет отдавать!»… «Берите! – настаивали друзья. – Купите квартиру, живите в своё удовольствие. А что будет завтра, посмотрим, Бог поможет!»…
   (Конечно, они были правы, но мы пришли к этому пониманию не сразу, поэтому три года жили на съёмных квартирах, сначала в Нетании, а потом в Тель-Авиве).
   Во время Иракских обстрелов было указание с противогазами не расставаться, поэтому их всюду носили с собой, куда бы не шли: на работу, в гости, в магазины. Вспоминаю мой творческий вечер: в зале у каждого на коленях – коробка с противогазом, у меня на сцене, рядом с микрофоном – такая же коробка. Появился новый бизнес: коробки раскрашивали в разные цвета, рисовали на них ярких птиц, рыб, зверей – конечно, модницы их тут же раскупали.
   Словом, война вошла в быт, привычный, каждодневный, опять появились влюблённые парочки на набережной, опять заполнились кафе и рестораны. Повторяю: израильтяне привычны к войнам, не случайно в каждом доме – коллективное бомбоубежище, каждая вилла обязательно имеет комнату с металлическими заслонками на окне, такие же комнаты есть во многих квартирах. И у каждого в кладовке – противогазы, даже в самое мирное время, на всякий случай!

Письмо десятое. «Мы не рабы, рабы не мы?»

   …А недавно мы отпраздновали Песах, праздник Исхода евреев из Египетского рабства. Мудрый Моисей вёл их сквозь пустыню сорок лет, чтобы за эти годы вымерло поколение рабов, чтобы на Землю Обетованную пришли свободные люди.
   С тех пор Человечество не раз повторяло этот Исход, в разных веках, в разных формациях, на разных континентах. А сейчас этот тяжелейший путь проходим и мы, поколение рабов двадцатого века. Неважно, где мы живём: в Израиле, в России, в Германии – раб, он ведь и в Африке раб и в тундре, он – раб в себе.
   Трудно, трудно выйти из собственного Египта. Кто был никем, тот станет всем? Неправда, не станет – он уже привык быть никем. Мы идём сквозь пустыню, но не уверены, выйдем ли из неё, потому что боимся Исхода, потому что быть рабами привычно и удобно: тебя кормят, поят, дают матрац, разрешают размножаться… Правда, приходится подневольно вкалывать, подгоняемыми ударами кнута, но зато никаких забот, никакой ответственности. И по вечерам, если хватит сил, можно даже плясать на поляне разрешённые танцы под утверждённую музыку. И многих это устраивало!
   Помнишь, нам в Москве рассказали случай, когда слепые отказались от операции, гарантирующей им возврат зрения? Отказались, боясь потерять свои привилегии инвалидов. Слепые отказываются прозреть! Глухие – услышать! Умные – осознать!.. Что может быть более страшным результатом рабской жизни!
   Каждый выходит из рабства своим путём. Мы уходили в эмиграцию. Причём, тоже по-разному. Одни – обдуманно и убеждённо, другие – ныряли в неё, как с обрыва в море: авось, выплывем. Уверенности не было, но было понимание, что дальше жить рабом невозможно.
   «Где эта пропасть для свободных людей?».
   В России, разочаровавшись в демократии, многие уже готовы снова вернуть диктатуру, которая хотя и лгала, и сажала, и убивала, но зато при ней было узаконенное равноправие нищих. В Израиле сотни и даже тысячи наших соотечественников уже в аэропорту кричат «не додали, гады!», потом возмущаются, что их не ценят, не обеспечивают и толпами ходят и клянчат разнообразные подачки, панически боясь затеять что-то своё, рискованное, авантюрное, но дающее надежду на независимость.
   Увы, нам ещё идти и идти сквозь пустыню выжженного собственного достоинства. Тяжело, трудно, непривычно, но надо, надо идти, потому что осознание того, что ты – раб, даёт надежду на выход из рабства. Нельзя оглядываться назад, это тормозит. Вперёд, только вперёд, может, ещё успеем совершить свой Исход при жизни. Где эта пропасть для свободных людей!?

Письмо одиннадцатое. Праздники и весна

   Здравствуй, Ленчик!
   У нас уже давно весна, цветут цветы, поют птицы, грядёт праздник Песах.
   За время моего пребывания в Израиле отшумело несколько праздников. Первый, Сукот, мне сразу понравился: во-первых, в ульпане были каникулы, а я, как профессиональный лентяй, всегда обожал перерывы в учёбе; во-вторых, радостное переселение из душной квартиры в продуваемую ветром суку. Сквозь крышу из сухих пальмовых листьев просвечиваются звёзды. В каждой суке пахнет детством, шумно и весело, звучат песни, среди которых много русских, переведенных на иврит. Как это наше правительство ещё не догадалось, что Сукот – это радикальное решение жилищной проблемы: надо продлить его на весь год – репатрианты будут жить под открытым небом и думать, что это они так празднуют…
   Второй праздник, Пурим, пришёл, как награда за тяжёлые тревожные ночи ракетных обстрелов и как наказание за них же. Награда – нам, наказание – Саддаму Хусейну. Помнишь, бабушка пекла вкусные пирожки треугольной формы, с маком, изюмом. Она рассказала нам о злом Амане, который хотел уничтожить евреев, и о том, как его победили в такие же весенние дни, но только много веков назад. С тех пор в этот праздник евреи очень веселятся и едят вкусные пирожки «хаменташ» – «Уши Амана».
   Третий праздник, Песах, уже на подходе, к нему готовятся, покупают мацу, рыбу, хрен… Я уже напоминал, что это праздник Великого Исхода евреев в Израиль под водительством Моисея. Исход продолжается и сегодня: приезжают тысячи и тысячи, и молодёжь, и пенсионеры, и комсомольцы, и коммунисты. Скоро у вас в Москве запестреют объявления: «Райком закрыт, все ушли в Израиль».
   Ежедневно на автобусных остановках трогательные сцены прощания: солдаты возвращаются в часть после побывки. Целуются залпами, по пять-шесть пар параллельно. Молодёжь не обращает внимания, старики реагируют доброжелательно: сами когда-то так же целовались. Расскажу тебе забавную сценку, которую подсмотрел на автобусной остановке:
   Маленький старичок долго наблюдал за тем, как огромный чернобородый солдат буквально всасывал в себя белокурую красотку, нежно обхватившую его за шею. Понаблюдав несколько минут и не дождавшись антракта в поцелуях, старичок отвлекающе похлопал парня по плечу. Тот оторвался от губ подруги и удивлённо обернулся. Старик поднял большой палец, мол, девушка – что надо, послал парню воздушный поцелуй и жестом попросил передать его девушке. Опять похлопал солдата по плечу и ушёл, довольный собой, приобщившись к этой любви, снова почувствовав себя мужчиной. Помнишь, у Тарапуньки и Штепселя, в одном из наших спектаклей, была интермедия о падении рождаемости в Союзе. Там мужчины-учёные выявляли социологические причины и тщательно изучали статистику, чтобы найти пути повышения рождаемости. И тогда какая-то женщина им посоветовала: «Мужчины! Не занимайтесь статистикой – занимайтесь своим делом!»
   Так вот, в Израиле мужчины своё дело знают, поцелуями не ограничиваются – детей много, несмотря на жару. Идёт негласное соревнование с арабскими женщинами и еврейки набирают темп. Сегодня здесь трое-четверо детей – это уже нормальное явление. Конечно, могло бы быть и больше, если б основная энергия израильских мужчин не уходила на политические споры.
   Будучи в Америке, я заметил, что в домах у еврейских эмигрантов говорят в основном о бизнесе. В домах же израильтян говорят немножко о том, кто с кем живёт, а в основном – о политике. Спорят до хрипоты, размахивая руками, сбрасывая посуду. У каждого есть свое, самое правильное решение, как и куда вести страну. Кто сказал, что СССР – страна Советов? Страна советов – Израиль. Здесь столько партий, столько группировок, что нужен специальный ульпан, чтобы в них разобраться. Во всяком случае, поговорка «Два еврея – три мнения» подтверждается. Надеюсь, со временем во всем этом разберусь и поделюсь с тобой своими выводами. А пока – счастливого тебе праздника, мира и благополучия. У меня сердце ноет от тревоги за вас. В пасхальный вечер за нашим столом, да и не только за нашим, будут часто звучать «шалом» и «лехаим», адресованные в Россию.
   Обнимаю крепко. Пиши. Твой я.
   P.S. Вчера тебе должно было икаться: у меня в гостях был наш общий приятель Алик Октябрев, который здесь проездом. Выпили по рюмке русской водки, закусили тоже по-русски, картошкой и селедкой. Селедка в твоём вкусе, как руководящий работник: жирная и без головы.

Письмо двенадцатое. «Язык мой – враг мой»

   Шалом, братик!
   В Израиле можно проводить конкурс акцентов: на иврите говорят с русским акцентом, немецким, английским, польским, грузинским… Только я говорю без акцента. Правда, я говорю по-русски.
   Ты можешь себе представить плотника без топора или сварщика без автогенного аппарата? Ведь нельзя, невозможно работать без инструмента. А я оказался здесь без своего основного, главного, единственного инструмента – без языка. Ты скажешь: учи иврит. Я учу, но это не так легко, особенно, когда ты уже миновал первую половину жизни (пишу так обтекаемо о своем возрасте, чтобы не лишать себя перспективы: ведь эту книгу читают и женщины). Моё изучение иврита – это плавание в безбрежном море. Я плыву, захлебываюсь, пускаю пузыри, отчаянно и безнадёжно. Возникает спасительная мысль: а не пойти ли на дно?.. Но смотрю, кто-то рядом, по-собачьи, как и я, барахтается, барахтается и продвигается вперёд на несколько сантиметров. Становится стыдно своей слабости, начинаю так же энергично шлепать ладонями по воде, разбрызгивая глаголы и предлоги. Приходит второе дыхание, но уходит первое. Боже, как ещё далеко до берега! И снова маячит спасительная мысль: а не пойти ли на дно?..
   Конечно, можно проблему безъязычья решить с помощью переводчицы, если всегда и всюду водить её за собой. Но моя жена категорически против, потому что я пишу и по ночам. Да и мало переводчиков, очень мало. А те, кто есть, занимаются только покойными классиками, а на живых (и полуживых) писателей внимания не обращают.
   – А если во мне умирает классик? – скромно заявил я одному из переводчиков.
   – Что ж, подождём, – двусмысленно ответил он.
   Исход в разгаре, евреи тысячами покидают Россию. Они восстанавливают свое замаскированное происхождение и гордо потрясают когда-то проклятой, а ныне спасительной пятой графой. В синагогах за пять обесцененных советских рублей выдают бесценные справки, подтверждающие, что Фима – это Хаим, а Сеня – это Шимон. Мужчины-полукровки поспешно делают себе обрезания, чтобы было что предъявлять на таможнях. Произошла стремительная переоценка ценностей. Если раньше каждый завотдела кадров, склонившись над анкетой, мучительно решал гамлетовский вопрос: «Жид или не жид?», то ещё перед своим отъездом в Израиль я сам читал в вечерних газетах откровенные объявления: «Ищу спутницу жизни еврейской национальности, любительницу путешествовать»… Едут, едут, едут! Израиль захлёстывает поток нерастраченной энергии. Приезжают крепкие руки, умные головы, профессионализм и интеллект. Они приезжают с надеждой и со знаком плюс, но у многих надежда сменяется усталостью, а плюс переходит в минус. Наступает разочарование, бесперспективность, уныние, и даже самоубийства. И несётся надрывный крик в СССР: остановитесь!.. Поэтому первоочередная наша задача, писателей из СССР – подбодрить, поддержать, дать заряд оптимизма.
   Ты ведь знаешь, в России привыкли верить писателям. Вспомни литературные вечера во Дворцах Спорта, когда тысячи людей заполняли их до краев. Они приходили в надежде получить ответы на мучительные вопросы: Как жить? Как быть? Что делать?.. Мы не всегда могли и не всегда умели ответить им, но они приходили. Они и здесь верят нам, мы и здесь можем дать им заряд бодрости, но для этого надо, как минимум, самим сохранять оптимизм, а это великое искусство – при отсутствии собственной крыши над головой, постоянной работы, мизерных гонораров. Русские газеты покупают русскоязычных литераторов, как редиску: десять шекелей – пучок писателей, а то и вообще не платят денег, да, да, здесь бытует такое самозванно-противозаконное «право первой ночи» – за первую публикацию не платить. Почему? А потому! Решили и не платят. Со мной, правда, такого не случалось, но от следуемых мне гонораров под любым предлогом, хоть по крошке, но отщипывали. И не пошлёшь их подальше, потому что дальше идти некуда, кроме как мести улицы, но и там уже все места заняты врачами, не получившими разрешения на практику.
   Правда, вокруг все подбадривают и успокаивают: «Савланут, ребята, леат-леат!». [17 - Постепенно, терпение.] Это два первых слова, которые я услышал в Израиле, которые повторяли и повторяют мне каждый день, здороваясь и прощаясь. Сперва я подумал, что это такие израильские приветствия. Ты знаешь, они мне даже стали сниться: оба толстые, сытые, благополучные, лежат в шезлонгах, греются на солнце и поучают сквозь дремоту: «Леат-леат, савланут-савланут».
   Следующим моим открытием было, что суббота – это шабат, а Володя – это Зеев. Я даже перевел на иврит название одной известной картины, где Ленин на субботнике несёт бревно, помнишь? В моём переводе эта картина называется: «Зеев Ильич Ленин на шабатнике». Видишь, какое влияние иврит оказывает на мой русский? Ты спросишь, происходит ли обратное: внедрение русского языка в ивритский обиход? Конечно. Например, Таля, внучка моих друзей, нещадно картавя, так пересказывает сказку о золотой рыбке:
   – Жили-были саба [18 - Дед.] и савта. [19 - Баба.] Они жили в бедном коттедже, без когыта и без мазгана. [20 - Кондиционер.] Однажды саба надел кипу и лапти и поехал ловить гыбку в супегмагкет…
   А недавно она попросила родителей объяснить ей значение случайно услышанного слова «жид». Я чуть не задохнулся от радости: ведь как это здорово, что дети не знают этого ржавого слова и никогда не узнают!
   Я очень не хочу чтобы наши дети забывали русский язык, но чтобы это слово они забыли, я просто мечтаю, и забыли б навсегда! И поверь, здесь им о нем никто никогда не напомнит.
   И уже только ради этого я согласен пройти все сложности моей новой жизни, терпеливо выслушивая мудрые, но поднадоевшие поучения: «Савланут, ребята, леат-леат!»

Письмо тринадцатое. Первые итоги

   Ну вот, приближается конец года, первого года моего пребывания на Земле Обетованной. Попробую подвести итоги своих наблюдений и размышлений.
   Что роднит всех израильтян, от подсобного рабочего до преуспевающего бизнесмена? Если послушать каждого, то он, как никто, погряз в долгах, еле-еле сводит концы с концами, стоит на грани банкротства… Но при этом у каждого приличная квартира, одна или две машины, семья хорошо одета, ежегодно ездят отдыхать…
   Как сказал один из моих друзей-израильтян: мы нищая страна богатых людей. То, что богатых, радует. То, что нищая, спорно. А то, что бытует психология нищих, огорчительно. Американец покупает самое лучшее, платит большие деньги, понимая, что лучшее – выгодно, оно в будущем принесёт прибыль. Израильтянин, даже богатый, покупает похуже, но подешевле, не думая о будущем – важно сэкономить сегодня.
   Зато здесь всё материализуется: история, религия, мечты и даже анекдоты. Помнишь любимый анекдот нашего дедушки: стоит негр и читает газету на идиш. Дедушка смеялся: ему мало что он еврей! Здесь я этот анекдот увидел: чернокожий еврей из Эфиопии читал Израильский еженедельник.
   Как мы живём?
   По-эмигрантски, не расслабляясь. Нам постоянно уменьшают пособие и тщательно проверяют рубцы от обрезания. Если этих рубцов не находят, то обрезают снова с таким рвением, которою хватило бы на ампутацию. И в том, и в другом случае поступают нелогично: режут там, где следовало бы добавить.
   Зато дают много советов: как жить, как быть, как себя вести. Мы приехали из большой страны Советов в страну больших советов. Мы приехали из страны, где много говорят, в страну, где говорят ещё больше. Но мы приехали в свою страну, мы вернулись на свою родину, где нам обещали полное равноправие, но… Как говорили в Одессе: талон на галоши – это ещё не галоши. Когда третий раз подряд, узнав, что я из России, хозяева отказываются сдать мне квартиру – это не подогревает мой энтузиазм. Там мы страдали от еврейского происхождения, тут – от российского. А как хочется почувствовать себя равноправным! Хочется работать не только метлой, хочется жить не только в караванах [21 - Модернизированные бараки.] хочется радоваться не только приглашению на бесплатный фуршет.
   Хорошо ли нам здесь?
   Помнишь, в пьесе Гриши Горина «Поминальная молитва» один еврей говорит другому еврею: «Там хорошо, где нас нет. А так как мы уже повсюду то уже нигде хорошо быть не может». Бытует афоризм, что, мол, еврею хорошо только в пути. Но это не так. Еврею хорошо и дома – когда у него этот дом есть.
   Израиль ещё не для всех стал родным домом. Для одних – это платформа выжидания, для других – трибуна для оплакивания самих себя, для третьих – перевалочный пункт в Америку и Европу. Что ж, каждый кузнец своего несчастья.
   Любим ли мы Израиль?
   Одна московская интеллигентная проститутка утверждала: любви нет, её выдумали большевики, чтобы не платить денег. Но любовь есть, и некоторые полюбили Израиль с первого взгляда, и даже не видя его. Но большинство жаждет взаимности. Но не на словах – Израиль уже давно перевыполнил план по количеству обещаний на душу населения.
   И всё равно мы должны низко поклониться этой стране за то, что она единственная, затянув потуже пояс налогов на своём уровне жизни, принимает нас всех подряд, помогает нам и… убаюкивает своими обещаниями.
   Так что же такое Израиль?
   Израиль – это лодка, её нельзя постоянно раскачивать – можно перевернуться. И не надо всем толпиться у руля – кто-то же должен и грести.
   Израиль – это термос, его нельзя подогреть снаружи, он согревается только внутренним теплом. Но если вносить в него холод – мы потеряем это спасительное тепло.
   Израиль, как настоящий мужчина: не будет полной близости, пока ему полностью не отдашься.
   И в заключение, обобщая: Израиль – это зеркало: какую рожу скорчишь, такую и увидишь в ответ.
   Вот вкратце то, что я понял после первого года жизни в этой противоречивой, сумасшедшей и замечательной стране.
   Обнимаю. Пиши. Твой Я.

Письмо четырнадцатое. «О великий и могучий»

   Здравствуй, братик!
   Читаю газеты, слушаю радио, смотрю телевизор – всюду слышен звон сабельных ударов, идёт дуэль: сторонники и противники, нужен или не нужен, душить или пусть живёт… Это всё о нём, о великом и могучем, который сейчас здесь в Израиле кому-то кажется незванным и нахальным пришельцем, а для кого-то – единственный спасательный круг в безбрежном море растерянности и неустроенности.
   Всего год назад я вёл кровопролитные споры с моими друзьями-ватиками: «Русские газеты доживают свой век!» – утверждали они. За год число русских газет удвоилось. «Русское радио никому не нужно!» – сегодня русское радио вещает по двенадцати часов в сутки. «Русский театр не выдержит и двух спектаклей!» – сегодня у твоего театра «Гешер» постоянные аншлаги.
   Я уверен, я убеждён, что русский язык в Израиле – надолго. Торговля это первая поняла, она самая дальновидная: большинство вывесок, наряду с ивритом и английским, уже на русском языке, надписи на бутылках, банках, пакетах… А рынок? Вспоминаю первые выкрики продавцов: «Иди сюда, здесь перестройка!» или «Горбачёв, иди ко мне!» Я уже писал тебе в одном из писем, как заросший волосами продавец сообщил мне с родным кавказским акцентом: «Я тут уже патнадцать лэт Ыврыт нэ получается, а русский – выучил».
   – Вам не кажется, что русские слова станут засорять иврит? – спросили меня на одной из дискуссий.
   – А почему не обогащать? – ответил я по-еврейски, вопросом на вопрос. – Впитал же иврит в себя иностранные слова: телефон, кафе, ауто… И русских слов достаточно усвоил: балаган, нудник, суматоха, и такое совершенно необходимое для нашей жизни слово – бардак. А как красиво звучит производное от ивритского слова и русского суффикса: катанчик!. [22 - Маленький.] А недавно дочь моих ивритских друзей ввела в свой лексикон новое прилагательное, смесь ягоды с местоимением: малинкая.
   Русский и иврит будут взаимообогащаться, сосуществуя рядом – ведь даже в металлах происходит диффузия. Да это уже давно началось, до нашей алии. Например, ёмкое слово «шмон» произошло от ивритского «шмоне» (восемь). Оно родилось в тюремных камерах, а потом вышло на свободу и прижилось на советских таможнях. Или слово «колбаса» – оно произошло от двух ивритских слов: коль и басар (всё мясо). Тогда ещё не знали, что колбасу можно делать и из туалетной бумаги. Но все это было давно. А сейчас в Израиле русский язык стремительно смешивается с ивритом просто на глазах.
   Конечно, сегодня в семьях вновь прибывших сложная ситуация: дети, учась среди ивритских сверстников, быстро осваивают иврит и уходят от русского. Теперь только от их родителей будет зависеть: сберегут они русский язык и русскую культуру в багаже своей жизни или растеряют их навсегда. Если родители, даже полностью овладев ивритом, сохранят любовь или хотя бы уважение к своей молодости, то и дети, повзрослев, вернутся к русскому, обогащённые ивритом. Но если родители станут отторгать своё прошлое – дети это сделают ещё быстрее.
   Я не уважаю людей, которые переехав в другую страну, поносят свою бывшую Родину и всячески подчёркивают отторжение от неё. Человек, легко отряхнувший свою юность, своих друзей, забывший о могилах близких – этот человек с такой же лёгкостью предаст и свою новую Родину. (Понимаю, что это моё заявление можно оспаривать – исхожу из собственных ощущений.) Я навсегда связал свою судьбу с Израилем, но до конца моих дней моё сердце будет кровоточить из-за бед, происходящих в нашей бывшей стране. Ловлю себя на том, что когда рассказываю о России, до сих пор всё ещё говорю не «у них», а «у нас».
   – Как ты относишься к израильтянам, отрицающим русскую культуру? – спрашиваешь ты меня. А как можно относиться к интеллектуальной близорукости? С сожалением и сочувствием, как к больным людям.
   Вспоминаю, как отозвался знаменитый кинорежиссер, Яков Сегель о своем кинооператоре, тогда ещё никому не известном Юрии Ильенко. Они о чём-то долго и горячо спорили. Я спросил, почему Сегель, режиссёр-постановщик, просто не прикажет. Сегель ответил: «Что ты, Саша, он ведь на пятнадцать лет меня младше, значит, на пятнадцать лет умней – я должен к нему прислушиваться». Так сказать мог только очень мудрый человек.
   Наша алия на пятнадцать лет моложе предыдущей. Мы прошли сквозь режимы Брежнева, Андропова, Горбачева. Мы испытали свои мускулы в перестройке – естественно, мы пойдём своим путём.
   Конечно, можно и нужно ускорить слияние наших двух культур, но ни в коем случае не насильно – это всегда приводит к обратным результатам. Сегодня для взаимообогащения двух культур прежде всего нужно желание этого, умение услышать и понять друг друга. А пока нынешняя ситуация напоминает мне вечера политической сатиры в СССР, очень модные десять-пятнадцать назад. Помнишь? Артист на эстраде гневно разоблачал американского президента, кричал на зал, обрызгивая слюной первые ряды зрителей. Оплёванный зал ему горячо аплодировал, но, увы, американский президент оставался в неведенье, что его так здорово разоблачили. Повторяю: сегодняшнее взаимоотношение двух наших культур напоминает мне эти вечера политсатиры: мы кричим друг на друга, не слыша один другого.
   Знание русского языка, русской культуры – неоценимое богатство, выменянное на жизнь – нельзя им разбрасываться. Мы ещё не раз будем припадать к источникам Чехова, Гоголя, Булгакова… И так же радоваться их чистоте и бездонности, как радуются старики-пионеры Израиля, заговаривая со мной на улице по-русски. На слиянии наших двух культур нас ждёт много чудесных непредсказуемых событий – и слава Богу, что это ждёт нас в этой чудесной и непредсказуемой стране!

   Так что учи иврит, но не забывай русский!
   Обнимаю крепко. Твой я.

Письмо пятнадцатое. Узаконенные евреи

   «С первого июля 1991 года вступил в силу Закон о свободном выезде из СССР»
(Из газет)

   Здравствуй, братик!
   Вспомни, чего только не делали в СССР, чтобы остановить выезд из страны: и запрещали, и пугали, и с работы выгоняли, и арестовывали, и сажали в психушки… Ничего не помогало, всё равно уезжали, причём, всё больше и больше. А вот стоило открыть границу – и отъезд сразу притормозился. Согласись, что это самое мудрое решение Советского правительства за последние годы. Подозреваю, что его подсказал какой-нибудь еврей при Политбюро.
   Как меняются времена, какая эволюция! Предыдущая алия покидала страну, зная, что уже никогда не сможет вернуться. Мы уезжали, уже имея право посетить страну, как гости или как туристы. После этого Закона все эмигранты смогут уже возвратиться и оставаться равноправными гражданами СССР.
   Я тебе не успел рассказать, но ещё в Москве, перед отъездом сюда, однажды ночью мне приснился Наполеон. Да, да, тот самый, Наполеон Бонапарт. Подошёл, положил руку на плечо и посоветовал: «Из Москвы надо уходить!» Я внял его опыту, не спрашивая, куда именно уходить – я знал, что речь идёт об Израиле. Если Наполеон продолжает свою ночную деятельность и сегодня, то, наверное, теперь к нему пристают с вопросами: «А куда именно уходить? В какую страну?..» Возможностей стало больше. И это прекрасно: к нам будут приезжать уже не все подряд, которым всё равно куда, а только те, кто хотят сюда. Правда, и они нынче станут всё тщательней взвешивать. Какой-нибудь известный физик, при любых сионистских настроениях, может не захотеть променять кафедру в Бразилии на метлу в Израиле – у него будет возможность выбора.
   Прекрасный закон, долгожданный, воистину демократический! Одного только жаль: потеряют актуальность многие анекдоты, вроде: «Кооператив «Свобода» купит метр государственной границы». Правда, взамен их уже появились новые, свежеиспеченные: «В СССР скоро отменят паспорта: останется так мало людей, что все смогут узнавать друг друга в лицо». Нет, я не верю, что весь народ бросится уезжать, но… Помнишь: «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей…» – это про очереди, которые могут выстроиться у ОВИРов.
   Будет ли новая алия отличаться от нашей?.. Думаю, что по уровню интеллекта и профессионализма – нет. Просто она будет более независима, у неё останется тыл: право на возвращение. Это право придаст им силы и уверенности. Правда, оно же и поставит их в более сложную ситуацию, чем нас. Парадоксально? Да, это так. Сейчас объясню о чём я.
   У меня есть рассказ о советском человеке, который всю жизнь жил по указаниям, развешанным вдоль его жизни. «Не курить!» – и он бросал сигарету. «Не сорить!» – и он тут же подбирал её. «Уважайте труд официанта!» – и он давал официанту рубль «на чай». «Не унижайте официанта чаевыми!» – и он отбирал у официанта свой рубль. «Храните деньги в сберкассе!..» «Летайте самолетами, Аэрофлота!».. Так он жил, ведомый трафаретными указаниями, нигде не проявляя собственной инициативы. И вдруг все указатели исчезли – это стало трагедией его жизни.
   Сегодня, после принятия нового закона, перед советскими людьми встала необходимость самим решать свою судьбу – уже нет вынужденности, нет загнанности в угол, мол, только так, а не иначе. Сегодня есть право самостоятельного выбора, право быть или не быть. Это очень трудное испытание, но я надеюсь, что наши соплеменники с честью решат этот гамлетовский вопрос.
   Обнимаю!
   Твой я.
   P.S. Вчера услышал анекдот, на эту тему: «Предпоследний отъезжающий еврей звонит последнему: «Фима, когда будешь уезжать из СССР, не забудь погасить свет».
   Почему-то не смешно, а грустно, правда?

Письмо шестнадцатое. Ответ Нуднику. (Вместо послесловия)

   Уважаемый господин Нудник! Часто читаю ваши выступления в русскоязычной прессе, наполненные жалобами, требованиями и негодованием. Вы пишете в разные газеты, у вас разные фамилии, но я узнаю вас по гневно-раздражённой интонации и по потоку требований и обвинений. Вы так заразительно рассказывали, как вам здесь многое недодают, обирают и издеваются, что мне стоило больших усилий подавить в себе проснувшееся желание бить жидов, спасать Израиль. При этом вы всегда старались лягнуть тех, кто не подстанывает вам и не подвывает, а по-мужски, сцепив зубы, пытается самостоятельно выплыть. Иногда доставалось и мне за оптимизм в моих «Письмах брату», который вы находили там и клеймили.
   С радостью отмечаю, что, несмотря на описываемые вами трудности, вы сохранили ясную и цепкую память: хорошо запомнили, как по-советски было принято разделываться с инакомыслящими, не вдаваясь в их логику и намерения. Газета, в которой они печатаются, – „газетёнка», их мысли – „мыслишки», сам автор – „пресловутый», „некий», „так называемый», что-то „лепечет» или „пытается навязать»… Испытанный, проверенный набор – бьёт прямо по пенсне.
   Вы так энергично стучали себя в грудь, что мне захотелось откликнуться на звуки этого там-тама. Поэтому втыкаю в волосы несколько куриных перьев и выхожу на боевую тропу.
   Начну с приятного для вас: и меня в этой стране многое огорчило, разочаровало и даже ошеломило. Ну, и что дальше? Рвать на себе рубаху, извергать проклятия и призывать всех как-нибудь отсидеть пять режимных лет [23 - Вначале девяностых репатриант имел право покинуть страну только через пять лет после прибытия, как бы отработав те деньги, которые ему выплачивались на проживание, покупку холодильника, телевизора, кондиционера, стиральной машины и другие льготы. В середине девяностых этот запрет был отменён.] и «ту-ту» обратно?.. Но, во-первых, не каждый захочет потратить пять лет своей, увы, не бесконечной жизни на перевалочную отсидку – не все так расточительны, как вы. А во-вторых, судя по темпераменту и энергии ваших заявлений, я убеждён, что и там, в Союзе, вы с таким же запалом и убедительностью обвиняли советскую действительность, которая вынудила вас покинуть страну. Теперь вы призываете себя обратно. А там всплывёт вся прежняя невыносимость – и что дальше? Снова в путь? Так и будете циркулировать?..
   А теперь давайте вспомним, почему вы приехали именно сюда? Хотите, я отвечу за вас? Потому что вас никуда больше не принимали, а вы чувствовали паническую необходимость вырваться оттуда во имя физического благополучия своего и своих близких. И маленький, не очень богатый Израиль, был единственной страной, которая, в одной руке сжимая автомат, вторую протянула вам. Что ж, отношение к стране похоже на отношение к окружающим. Можно, конечно, упрекать человека, вытащившего тебя из водоворота, за то, что он ещё и не напоил горячим вином. Но элементарная порядочность подсказывает, что надо прежде всего поблагодарить его за спасение.
   Прожив здесь уже более года, наблюдая множество судеб в экстремальных ситуациях, я чётко понял: люди вывозят с собой не мебель, не ценности, не одежду – каждый вывозит свой характер, свой взгляд на жизнь и свой образ жизни. Кто интересовался газетами, тот и здесь покупает их пачками на последние гроши. Кто ходил в театры и на концерты – и здесь не пропускает ни одной афиши. Кто выпивал, тот и здесь находит собутыльников. А кто, простите, ныл и хныкал, тот продолжает брюзжать и возмущаться.
   Я, например, приехал сюда с пронзительным желанием работать, несмотря ни на что, вопреки и даже назло. Наверное, у вас впереди больше лет – можно позволить себя немножко пожалеть, мне это удовольствие уже не по карману, точнее, не по возрасту. Хотя в особенно трудные минуты моей жизни, в тех же письмах брату, вдруг выплёскивалась жёлчь и горечь – я себя за это потом нещадно ругал, потому что нельзя перегружать свою боль на окружающих – им сегодня и так достаточно тяжело.
   А теперь – самое раздражительное для вас: да, я пишу оптимистические письма, рассказы, даю весёлые интервью, давал их даже во время недавней войны. Я счастлив, когда вижу улыбки на лицах людей, читающих мои рассказы, и когда слышу хохот на моих творческих вечерах. Я верю, я хочу верить, что хоть чуть-чуть заражаю их солнечной энергией смеха.
   Сегодня, на нашей новой, ещё не обжитой Родине, оптимизм – это моя профессия и моё призвание: подбодрить, поддержать, помочь выстоять каждому нашему земляку в этот самый трудный период его жизни!.. А что делаете вы? Походя разрушаете хрупкое душевное равновесие. Недавно в Летании отчаявшаяся женщина бросилась с седьмого этажа – это ваша вина, вы её подтолкнули. Но это и моя вина – я не успел её вовремя поддержать.
   А теперь – о самом главном. Повторяю, и меня очень многое здесь не устраивает и огорчает. И меня никто не встречал ни хлебом-солью, ни мацой с фаршированной рыбой. И меня уже неоднократно обманывали, воровали идеи, недоплачивали гонорары. И меня уже беспощадно обирали наши братья-квартиродатели!.. Но, как говорят в Одессе, «послушайте сюда»! Мы – в еврейском государстве, а евреи всегда были и будут во всем предельно экстремальны: Если бунт, то, как минимум, революция, если война – то шестидневная, если личность – то гениальная, если поддонок – то величайший!.. Давайте же душевно опираться не на подонков и прохиндеев, а на личности, которых здесь предостаточно. Мне Бог подарил прекрасных друзей. Может, вы их не встречали, потому что не ищете – опять же это зависит от того, умеете ли вы дружить. Мне только друзья дают силы выстоять и улыбаться, даже если душа кровоточит. Конечно, можно выйти на площадь и, привлекая к себе внимание, проклинать и размазывать слёзы по лицу. Но знайте, что это – пережитки социализма, при капитализме так не принято, нельзя вовлекать других в свои беды – у каждого хватает собственных. А просить и требовать – и того хуже. Здесь привычное инфантильное «дай» должно смениться жёстким и ответственным «заработай». Только без устали взбивая сметану, можно взбить масло и не утонуть – другого выхода нет.
   И в заключение: да, алию утопили в разговорах, бросили на самовыживание, мол, как-нибудь выберутся. В этом вы, безусловно, правы. Но знаете, что самое парадоксальное: действительно, выберемся. Приехали кипящие мозги и сильные руки – народ, обожжённый перестроечной свободой, успевший проверить свои силы. Эти люди непременно выберутся и станут опорой и гордостью Израиля. И самое интересное, что выберетесь и вы! Да, да, убеждён, что вы пять лет не усидите на чемоданах – вы тоже пробьётесь в израильтяне! Не верите? Встретимся через полгода-год. А пока, как знак моей уверенности в вашем будущем, примите это „письмишко» в этой «книжонке» от «так называемого, пресловутого» Александра Каневского, который пытается навязать себе уважение к вам!

Двадцать лет спустя

   Господи! Как мы похожи! И мы, и наши страны. Я вспоминаю, как в Москве, во время снежных заносов, каждый год, в газетах, по радио, на телеэкранах клеймили Моссовет за то, что опять не подготовили к зиме снегоуборочные машины. И каждый год разные дяди били себя в грудь, оправдываясь неожиданностью снегопада. И их можно понять: снег зимой – это же неожиданность!
   Аналогичная ситуация в Израиле. С начала каждого сентября вся страна ждёт дождей, с надеждой смотрит на небо, молит Бога ниспослать спасительную влагу. И когда дождь, наконец, выпадает, начинается паника: улицы превращаются в реки, площади – в озёра, машины захлёбываются и глохнут. Проехать, точнее, проплыть, можно только поставив на машину парус. И каждый год звучат гневные обвинения в адрес мэрий и правительства за несделанные водостоки, и каждый раз разные дяди бьют себя в грудь, оправдываясь, что не ожидали. И их можно понять: дождь осенью – это же неожиданность!
   Кто у кого научился?.. Государство Израиль создавали, в основном, выходцы из России, Украины, Белоруссии – думаю, они и привезли сюда все болезни большого социализма, от которых эта маленькая страна по сей день не может излечиться.
   Например, здесь уже тоже начали сдачу важных объектов подгонять к знаменательным датам, только даты у нас разные: там было ко дню Октябрьской революции, здесь – ко дню Великого Исхода из Египта.
   (В России, мне кажется, с этим уже покончили, после того, как досрочно сдали перестройку).
   Недавно у меня брал интервью один импортный журналист. Задавая вопрос за вопросом, он подталкивал меня к ответу о том, как трудна и бесперспективна судьба писателя в Израиле, особенно, писателя «без языка». Я прервал его: «Прежде, чем я отвечу, задайте мне самый последний, заключительный вопрос: жалею ли я, что сюда приехал?
   – Считайте, что спросил.
   – Не жалею, – ответил я. – А теперь задавайте предыдущие.
   – Теперь они потеряли актуальность, – огорчился он.
   – Тогда я сам расскажу вам о своих ощущениях.
   И стал говорить о том, что радует меня в моей новой жизни и что вызывает протест. Отрицательного было немало, поэтому он удивился:
   – Говорите, не жалеете… А почему же так критикуете Израиль?
   – Потому что люблю, – ответил я. – Я любил Украину, любил Россию и всегда боролся со всем, что меня огорчало и возмущало. А сейчас я так же веду себя и в Израиле.
   Да, я полюбил эту курортно-прифронтовую страну, где даже в дни иракских обстрелов чувствовал себя более уверенно и защищено, чем в мирное время у себя в Кузьминках!
   Да, я горжусь, глядя на пудовые ладони и метровые плечи израильских парней, навсегда нокаутировавших миф о хилых и тщедушных евреях!
   Да, я восхищаюсь израильскими женщинами, которые родив восьмерых детей, окончив девять курсовпо разным усовершенствованиям, приготовив десять блюд для субботнего обеда, умудряются ещё ослепительно улыбаться, привлекать внимание и пробуждать надежды!
   Вспоминаю, как много лет назад я возвращался из Сочи в Москву В Краснодаре заночевал у своего друга. Утром, садясь в машину, похвастался: «Буду ехать без отдыха и к ночи домчу до Москвы. И тогда мой умный друг изрёк:
   – Саша, дорога – это тоже жизнь. Не превращай её в принудительную работу – радуйся дороге!
   Чем становлюсь старше, тем больше восхищаюсь этой прозрачной мудростью: дорога – это тоже жизнь.
   Вспомнил об этом, потому что мы все сейчас в дороге. Мы спешим в туманное будущее, к манящему благополучию, к призрачному богатству. Мы мчим с максимальной скоростью, без отдыха, без остановок, позабыв о сидящих рядом спутниках, самых близких, самых любимых… «Потом, потом, когда доедем!». А за окнами – солнце, море, цветы, женщины. Но мы их тоже не замечаем, мы мчим вперёд: «Потом, потом!». А потом настанет ночь, и мы уже ничего не увидим…
   Да, эмиграция, да, суровая необходимость, да, день за два, как в зачётном лагере. Да, да, всё да… Но!
   В той нашей жизни нас учили только вкалывать, только нестись вперёд, к манящей пропасти светлого будущего. Там очень не хотели, чтобы мы хоть иногда останавливались, ибо, остановившись, оглядываешься, а, оглянувшись, осмысливаешь. А этого боялись больше всего, потому нас гнали вперёд, имы мчались, обгоняя друг друга, с криками «Ура!», соревнуясь в социдиотизме. Вот почему мы не умеем отдыхать, терзаемся выходными и даже в праздники – мы не участники радости, а только созерцатели её. Это обидно, печально, больно – если мы будем продолжать так себя вести, наши дети тоже не научатся получать радость от жизни. Поэтому в своих статьях, рассказах и выступлениях я призываю всех, и себя в том числе: даже если вы дальтоник, когда-нибудь остановитесь и полюбуйтесь буйством красок израильских цветов и фруктов!.. Даже если у вас аллергия на селёдку, хоть раз в полгода поезжайте и окунитесь в живительную воду Мёртвого моря!… Даже если у вас из половых органов остались только глаза, не прекращайте оглядываться на проходящих женщин и радоваться их красоте!.. И давайте, наконец, перестанем чувствовать себя обиженными и стенать, что вынуждены так жить, потому что нам чего-то не додали!.. Этот комплекс возникает от микроба неполноценности. Исцелиться от него нельзя ни горькими пилюлями воспоминаний, ни краткосрочными долларовыми инъекциями американских родичей, ни капельницами обещаний наших политиков… Спастись можно только ежедневными порциями нормальной, полноценной жизни.
   Недавно мне рассказали анекдот, как один еврей-миллионер из Америки прилетел в Израиль. В аэропорту его встречала толпа родственников.
   – Как я счастлив, что уже в Израиле, – растроганно произнёс миллионер, – как я мечтал умереть на своей земле!…
   – Ну?! – дружным хором подбодрили его родственники.
   В отличие от этого миллионера, мы приехали сюда не умирать, а жить. Поэтому давайте, отбросив заботы, обиды, огорчения, научимся хотя бы на миг, останавливаться, оглядываться и восхищаться.
   Дорога – это тоже жизнь. Давайте радоваться дороге!
   Сразу по приезде мне предложили написать сценарий весёлой сериальной телепередачи, где бы её герои сами изучали иврит и, тем самым, помогали его осваивать новым репатриантам. Я увлёкся, придумал общий ход, персонажи, наговорил режиссёру первые две серии, продолжал работать дальше, но вдруг режиссёр исчез… Через пару недель я узнал, что он уже готовит съёмки этих двух серий, пригласив других авторов-израильтян разрабатывать мою задумку, естественно, не согласовывая со мной и не заплатив мне ни шекеля.
   – Прекрати болтать!.. – потребовал от меня друзья. – Здесь все ходят с улавливателями идей и воруют их друг у друга!.. Заткни свой фонтан, пока не подпишешь договор!..
   В русских газетах почти ежедневно появлялись манящие объявления о возможности немедленного приобретения новых квартир за небольшие деньги, потому что строительство дома финансировала богатая Американская фирма (или Канадская, или Английская, или Бразильская: местоположение фирмы зависело от эрудиции авторов) – кто первыми пришлют заявки с приложенными чеками на пятьдесят шекелей, те станут реальными претендентами на эти квартиры.
   Пятьдесят шекелей – не такая уж большая сумма, поэтому в ответ на призыв шёл поток заявоки чеков. Письма шли, откликов не было. Когда в дело вмешивалась полиция, по указанному адресу уже никто не сидел, помещение было закрыто, жуликов и след простыл. Признаюсь, мы тоже как-то стали жертвами аналогичного обмана и после этого дали себе слово быть предельно бдительными. Но!…
   Однажды меня разыскали два Израильских предпринимателя, которые решили создать издательский концерн: выпускать четыре журнала на разных языках с общим названием «Израиль Трибьюн»: на иврите, английском, русском и немецком. Мне предложили стать главным редактором русского издания, повели в роскошный офис, показали мой кабинет и комнаты моей редакции, новейшие компьютеры, цветные ксероксы… Они согласились на все мои условия, вплоть до приглашения на работу ещё двух сотрудников, которых я приведу с собой. Честно говоря, после нищеты русскоязычных газет, на меня это не могло не произвести сильного впечатления. Я согласился, но потребовал, чтобы русский журнал был юмористическим и назывался «Балаган». Поначалу их реакция была резко отрицательной (В Израиле слово «балаган» означает беспорядок, анархию, бардак), но я настаивал, и они вынуждены были согласиться.
   В свои заместители я пригласил Михаила Кислянского, который до переезда в Израиль работал заместителем редактора газеты «Вечерний Челябинск». Это был опытным журналист и честнейший человек, которому я доверял и доверяю, как себе самому. Он и его жена Ида стали близкими нам людьми, мы часто бывали у них, а они у нас. Миша был необходим мне ещё и как противовес моемувосторженному восприятию новых сотрудников или партнёров по работе – я восторгался каждым, а Миша, у которого огромный опыт работы с людьми, осторожно поливал меня холодной водой сомнения: «Что-то мне в нём не нравится, он себя ещё покажет!». И, к сожалению, в большинстве случаев оказывался прав.
   В наших роскошных хоромах мы выпустили первый номер «Балагана» тиражом в пять тысяч экземпляров, на русском газетном рынке это был внушительный тираж, который весь раскупили. За ним последовали второй, третий. Все они не залеживались на прилавках. Тираж начал расти, в журнал стали охотно давать рекламные объявления. Потоком пошли письма читателей, благодарные, подбадривающие. Одни писали: «Мы понимаем, как трудно сегодня смеяться, но, пожалуйста, держитесь… Вы нам нужны!», другие: «Спасибо за то, что не унижаете нас дешевизной. Спасибо за уровень – пахнуло Московской «Литературкой»!», третьи: «Ваш журнал входит в наш дом, как маленький праздник, читаем сами, «угощаем» друзей»… Всё это радовало, давало силы, энергию, идеи… Мы собирали талантливых литераторов и карикатуристов, строили планы, придумывали новые рубрики… Словом, всё пошло хорошо, но… пришло плохо: после четвёртого номера нам не выдали зарплаты, объясняя это тем, что в банке «Апоалим» (крупнейший банк в стране) вот уже целый месяц не работает компьютер. Сейчас мне смешно это слышать, а тогда мы, голубоглазые и наивные, верили всему, не замечая количества лапши, навешанной нам на уши.
   А через несколько дней наши хозяева исчезли, в буквальном смысле: в одно прекрасное утро дверь в офис была заперта и опечатана, на телефонные звонки никто не отвечал. Как потом выяснилось, они, под преуспевающий журнал получили кредиты в банке, плюс на год вперёд деньги от рекламодателей, за несколько часов вывезли из офиса компьютеры, принтеры, ксероксы, продали их – и удрали в Америку. Больше мы их не видели, как не видели и своих зарплат. Это был ещё один урок Израиля, самый болезненный, потому что меня буквально подбили в полёте: сколько было придумано, написано, нафантазировано!.. Сколько планов, сколько идей!.. Я чувствовал себя выбитым из седла.
   – Шурик! – сказала Майя. – У тебя и прежде случались неприятности, но ты никогда не был так подавлен. Меня это тревожит, и я знаю, что надо делать: мы на три дня уедем в другой город, как прежде уезжали в отпуск. Снимем в самой роскошной гостинице самый роскошный номер, будем гулять, загорать, обедать в лучших ресторанах… Тебе надо вернуться на свой привычный уровень жизни…
   – Откуда деньги? Я уже третий месяц без зарплаты!
   – Одолжим или возьмём кредит в банке. Увидишь, тебе станет легче и у тебя опять загорятся глаза.
   Мы уехали в чудесный город Нагарию, которая мне очень напоминала Лейпциг (её строили выходцы из Германии), прожили там беззаботных три дня и я, действительно, почувствовал, что прихожу в себя.
   – У нас осталось триста шекелей, – сообщила Майя, – ещё неделю будет на что жить.
   – Ну, нет! – Во мне уже проснулся прежний гусар. – Мы брали эти деньги «на погулять», значит, надо их здесь и растратить: купи себе на все эти деньги какие-нибудь платья или украшения!
//-- * * * --//
   Дома ждала приятная новость: меня пригласил к себе директор Израильского отделения знаменитого Менахема Голана, голливудского продюсера и режиссёра, создателя более двухсот фильмов, среди которых такие известные как «Операция «Йонатан», «Красавица и чудовище», «Горячая жевательная резинка», «Закон Мерфи…
   Менахем Голан был недосягаемой мечтой израильских кинематографистов. Ему посылали письма, заявки, сценарии, мечтали о встрече, о содружестве, и вдруг: он, сам – это была очень радостно и обнадёживающе.
   Директора звали Орен. Когда я пришёл, он меня тепло встретил и через переводчика сообщил:
   – Менахем шлёт тебе привет и самые добрые пожелания. Мы хотим с тобой сотрудничать. Только учти, нам не нужна высокая литература, мы недавно сгорели на Шекспире и на Брехте, неплохие писатели, правда? Нам нужен детектив, фантастика, комедия, трагедия – что захочешь, но чтобы народ пошёл, как на «Рембо». Приноси краткий синопсис на трёх страницах, если мне понравится, я пошлю её Менахему. Если ему понравится, тут же подписываем договор…
   Примерно через две недели я завёз Орену трёхстраничную заявку на английском языке, и он отправил её Голану в Голливуд.
   – Как только будет ответ – позвоню.
   Первый месяц я напряжённо ждал его звонка, потом решил, что Галану не понравилось, огорчился, но успокоился. Да и постоянные заботы вытеснили мысли об этой заявке. Единственное, что я успел – это бросить клич друзьям, чтобы, на всякий случай, меня вывели на юриста, который знаком с международным кинопроизводством. Через какое-то время мне организовали встречу с Данном Миркиным, одним из самых крупных адвокатов Израиля, знающим русский язык, но предупредили, что он выделил мне всего пятнадцать минут, потому что каждый час его консультаций стоит больших денег.
//-- * * * --//
   В назначенные шесть часов вечера я переступил порог огромного офиса, расположенного в самом центре Тель-Авива. Меня завели в кабинет и попросили подождать. Минут через десять вошёл хозяин кабинета, высокий, подтянутый, с седеющей шкиперской бородкой. Он извинился за опоздание, подошёл к бару, достал бутылку и спросил:
   – Вы не станете презирать адвоката, который после тяжёлого дня хлебнёт немного виски?
   – Я стану уважать адвоката, если он и мне нальёт, – пугаясь собственной наглости, ответил я.
   – Вы выпьете со мной! – он искренне обрадовался. – Вот повезло – не терплю пить один.
   В итоге, вместо пятнадцати минут я просидел у него больше часа, мы разговаривали, хохотали, перешли «на ты» и доконали начатую бутылку. Он взялся вести мои переговоры с кинопродюсерами, связать меня с литературными агентами и, вообще, заниматься всеми моими делами в Израиле Ошеломлённый этим потоком предложений, я стал сопротивляться.
   – Дани, у меня нет денег, я не могу тебе платить.
   – Саша, давай сразу договоримся: я – хитрый дальновидный адвокат, я предвижу, что ты очень скоро встанешь на ноги. Я ращу себе выгодного клиента – ты будешь зарабатывать много денег и отдавать их мне.
   (С опозданием прошу прощения у Дани: насчёт «зарабатывать много денег» я его бессовестно подвёл).
   Это была моя первая встреча с ним. С тех пор мы встречались неоднократно, он вёл меня через опасные рифы юридических взаимоотношений в Израиле, приглашал к себе на праздники, очень полюбил Майю, бывал у нас вместе со своей женой Рони, профессором Тель-Авивского университета – наша дружба продолжается до сих пор. Но тогда я, радостно удивлённый его личностью, задавал бесконечные вопросы, на которые он охотно отвечал, забыв о стоимости каждой высокооплачиваемой минуты его времени.
   – Дани, как ты попал в Израиль?
   – Прилетел. Шестьдесят лет назад.
   – Если бы сегодня было первое апреля, я бы простил тебе эту выдумку.
   – Почему выдумку?
   – Шестьдесят лет назад в Израиль не летали пассажирские самолёты.
   – А я не самолётом. Я летел с парохода в лодку. Надо было срочно разгрузиться, англичане хотели всех вновь прибывших арестовать, поэтому мама сбросила меня с палубы в руки лодочника. Так я с голландского парохода прилетел в израильскую лодку.
   Он – неуёмный человек. Окончил Парижский университет, два факультета, вернулся в Израиль, служил в армии в десантниках, дошёл до майора, занимался карате – у него синий пояс, работал репортёром, политологом. Потом всё надоело, ринулся в моряки, плавал, рыбачил, снова окончил университет, уже в Тель-Авиве, стал преуспевающим юристом (Сегодня в его фирме работают семнадцать адвокатов). Взрывной, резкий, вспыльчивый, но быстро отходит. Играет на гармошке, поёт русские песни, в основном, детские: «Спят медведи, спят слоны…». Это от мамы – пела ему, укачивая. Пишет стихи, пишет прозу, издал несколько детских книжек, которые пользовались большим успехом.
   Он прекрасно владеет французским, английским, немецким, русским, ивритом, идиш. Немного турецким и греческим. В прошлом году греческим занялся всерьёз, пошёл учиться на курсы. Русский у него свой, особенный, чуть-чуть с шепелявинкой и с совершенно неожиданными эпитетами:
   – Попробуй, эта селедка очень порядочная.
   Или:
   – Не верь ему, он нехороший мальчик. (Это о сорокалетнем бизнесмене).
   Он работал в разных странах, с разными клиентами, самыми неожиданными. Однажды в Берлине, пришла немка-проститутка, хотела судиться со своим бывшим мужем. Денег у неё не было, предлагала рассчитаться натурой. Она была очень хороша собой, он заколебался. Но потом подумал, а вдруг будет ребёнок, и отказался.
   – Не захотел улучшать немцам породу.
   Его прошлое десантника сказывается и сейчас: увлекается полётами на крыльях. Но если нормальные люди парят над морем, он забирается в горы и прыгает с обрыва.
   – Дани, это же опасно.
   – Если повезёт, ничего страшного не будет.
   Однажды пришёл ко мне на свидание с рукой на перевязи, перебинтованной до плеча.
   – Не повезло.
   Но главное его хобби – это море. В шестьдесят лет снова пошёл учиться на заочный факультет морской археологии, увлечённо, с восторгом рассказывал о каком-то судне, пролежавшем на дне две тысячи лет. Он околдован морем, живёт им.
   – Я не хочу умереть адвокатом.
   Вместе со своей женой Рони, профессором университета, непременно два-три раза в год на своей яхте пересекает Средиземное море, плывёт в Турцию или Грецию, где знает уже каждый островок, каждую бухту.
   – Дани, а когда ты спишь, кто у руля?
   – Рони. Я её привязываю к штурвалу, чтобы не смыло волной, и она ведёт яхту.
   – Привязанная?!
   – Ну, так что? Руки я же ей оставляю свободными!
   Я считал, что он меня уже не может ничем удивить, но я его недооценил: в шестьдесят восемь лет, вместе с другом, приблизительно его же возраста, на своей яхте пересёк два океана, Тихий и Атлантический.
   – Вдвоём?! На яхте?! Через океаны?!
   – Ну, так что?.. Хорошая радиосвязь, большой запас продуктов, воды, выпивки…
   – А штормы?
   – Были. Немножко покачало. Ничего страшного… Правда, один раз мы, действительно, испугались, когда у берегов Марокко наш винт запутался в рыбацких сетях. Был шторм в шесть баллов. Приходилось нырять под яхту и перерезать сети, чтобы освободить винт. Если бы рыбаки это увидели, они бы нас убили.
   В первые годы Большой репатриации он пас и опекал целый табун выходцев из России, в основном, деятелей искусства и науки, консультировал их, помогал с устройством, приглашал на домашние вечеринки. Знание русского языка привлекло к нему множество новых клиентов, в основном, неплатёжеспособных.
   – Они ещё у меня одалживали на покупку квартиры, это было неожиданно и забавно, я давал деньги, не надеясь их получить обратно. Но самое неожиданное – они их возвращали.
   Когда он со своей шкиперской бородкой покачивается на палубе яхты, он похож на пирата, но на доброго, который не отбирает, а отдаёт.
   У него – врождённое чувство юмора, он понимает каждый подтекст, каждый нюанс комического. Часто звонит и сообщает новый анекдот, и всегда смешной.
   – Знаешь, почему у бульдогов такие приплюснутые морды? Они догоняют стоящие машины.
   Когда меня откровенно обдирал квартировладелец, когда чиновник гонял за какой-нибудь дурацкой справкой, когда я уставал от мошенников и проходимцев – я тут же вспоминал Дани Миркина, и испарялось усталое отчаянье и рождалась улыбка надежды: я понимал и по сей день понимаю, что истинный Израиль – это не они, это – он, и от него я веду отсчёт своих приобретений в этой замечательной и очень противоречивой стране!
//-- * * * --//
   Наступила «суровая Израильская зима», пошли дожди, температура морской воды понизилась аж до двадцати градусов, на балконах вывесили проветривать каракулевые шубы, которые в Союзе являлись признаком благополучия семьи. Проветривали на всякий случай: авось, повезёт, приморозит и в них можно будет хоть раз прогуляться перед домом. Но эти мечты не оправдывались, и шубы приходилось снова заталкивать в целлофановые пакеты до следующей зимы, предварительно, минут десять подержав в холодильнике, чтобы доставить им удовольствие. (Правда, на следующий год в Иерусалиме так похолодало, что даже выпал снег. На улицах столицы состоялся импровизированный парад счастливых обладательниц каракуля. По всей стране школы приостановили занятия и повезли своих питомцев посмотреть на филиал русской зимы. На одной из улиц мальчишки лепили снежную бабу, вместо носа у неё был банан, вместо глаз – киви: это была снежная баба – израильтянка).
   Приближался Новый год, мой любимый праздник.
   В СССР было столько праздников, что иногда возникала тоска по будням: День Милиции, День Геолога, День Строителя, День Рыбака, День Охотника… Не говоря уже о монументальных праздниках, таких как Седьмой Ноября или День Конституции, единственным достоинством которых являлась возможность не ходить на работу.
   Но была у нас по-настоящему праздничная ночь, единственная, незабываемая – Новогодняя! Сколько надежд было связано с этим волшебным праздником, сколько планов!… Помните, это уверенное ожидание радости, эти счастливые кадры нашей суетной жизни?.. Мы обзванивали всех знакомых завмагов в поисках продуктов «подефицитней»… Потные усталые деды Морозы шастали по лестницам с мешками детских подарков, оплаченных родителями… Миллионы шестиконечных снежинок, кружась, слетали с неба (Только теперь я понял, что это были повестки из Израиля). Новогодняя ночь была первой, когда мне, бурлящему и непредсказуемому восьмикласснику, было разрешено ночевать вне дома. В эту ночь я гордо слушал бодрую речь вождя, впервые адресованную мне лично, а потом, ошалевший от собственной взрослости, впервые сорвал поцелуй с горячих испуганных губ… Сколько потом я переслушал разных вождей, сколько ещё более горячих губ перецеловал! Но никогда эта ночь, освященная горящей ёлкой, не теряла для меня сказочности и ожидания чуда.
   На этот раз мы отпраздновали Новый Год не под ёлкой, а под разукрашенным кактусом. Наша внучка Поля нарисовала большого Деда Мороза, а рядом с ним, вместо Снегурочки – Бабу Жару. Мы были уверены, что Новый год принесёт нам радостные изменения, а пока… я уже четвёртый месяц сидел без зарплаты, подрабатывая микрогонорарами за свои рассказы в русскоязычных газетах… И Новый год не подвёл!
//-- * * * --//
   На следующий вечер после возвращения из Нагарии, раздался звонок. Звонил Орен. Майя уже довольно прилично говорила на иврите, и переводила мне его фразы.
   – Передай Саше: Менахем тут, он хочет его немедленно видеть, пусть сейчас же приедет!
   Его приказной тон меня разозлил.
   – Если он думает, что я всё это время сидел у телефона в ожидании его звонка, то он ошибается: скажи ему, что сегодня вечером я занят.
   – Ты не очень блефуешь? – попыталась меня остановить Майя. Но я резко махнул рукой, мол, переводи! Майя перевела. Орен заголосил в трубку:
   – Но Менахем завтра улетает! В два часа дня.
   – Давайте встретимся до его отлёта.
   – А Саша никак не может сегодня?
   – Нет.
   – Хорошо. Встречаемся завтра в десять, у нас в офисе.
   Конечно, в эту ночь я почти не спал. Утром помчался на это долгожданное свидание. Майя ушла на работу, поэтому пришлось обходиться самому. Но к этому времени я уже чуточку знал иврит, плюс немножко помнил бабушкин идиш, плюс полсотни слов на английском, плюс итальянская жестикуляция – словом, беседа протекала вполне успешно, тем более что Голан в тот год снимал картину в России и многое понимал по-русски.
   – Саша, я с интересом прочитал твой синопсис. А как будет дальше развиваться сюжет? Чем всё кончится?
   – Подожди, Менахем Голан снимет фильм, и ты узнаешь.
   Он расхохотался. Потом снова спросил:
   – У тебя каждый абзац – готовый эпизод, его можно сразу снимать. Ты, наверное, любишь кино и часто его смотришь?
   «Он считает меня обычным киноманом, – с досадой подумал я, – ладно, сейчас я тебе отвечу»:
   – Да, я часто смотрю кино, потому что я – член Союза Кинематографистов СССР, по моим сценариям отснято более десяти фильмов, художественных, хроникальных, мультипликационных… И я имею международную премию за кино.
   На него это произвело впечатление, он прекратил свои «прощупывающие» вопросы и заговорил по-деловому:
   – Я тебя не буду торопить: сейчас январь – сценарий мне нужен в июле. Давай подпишем договор и…
   – Зачем сейчас? – прервал я его. – Я не читаю на иврите. Завтра мой адвокат Дан Миркин позвонит в твой офис…
   Теперь уже он прервал меня, с удивлением спросив:
   – Дан Миркин – твой адвокат?
   – Да, – гордо ответил я. – Он мой друг.
   – Молодец! Ты хорошо начинаешь в Израиле.
   Мы с ним очень тепло простились. Я летел домой, как на крыльях: наконец, будет настоящая работа и хороший заработок! Я знал, что в Америке, члену Гильдии сценаристов не имеют право платить меньше обозначенного минимума, который раз в десять больше любого здешнего максимума. Понятно, мы – не Америка, и я – не член их Гильдии, но я – профессиональный кинодраматург… И к тому же, ему так понравилась заявка!… Ну, пусть заплатят половину!.. Треть!.. Четверть!.. Словом, я уже прикидывал, какмы раздадим долги, что купим, как отпразднуем… Но назавтра меня отрезвил звонок Дани Миркина:
   – Сашенька! Знаешь, сколько эти бандиты предлагают тебе за весь сценарий?.. Семь тысяч долларов плюс пятьсот, которые я выторговал, чтобы оплатить перевод на английский.
   Это была очень мизерный гонорар по сравнению с гонорарами, существующими в других странах. Я с надеждой спросил:
   – Наверное, они будут доплачивать с проката фильма?
   – Нетушки! Больше ни доллара! – ответил Дани. – Что будем делать?
   – Дани, ты хорошо знаешь, как мне сейчас нужны деньги.
   Дани сочувственно вздохнул:
   – Знаю, Сашенька, знаю.
   – Дани, отказывайся!
   С нескрываемым удивлением он спросил:
   – Ты и вправду отказываешься?
   – Да.
   – Ай, молодец! Сейчас я им выдам!
   Через десять минут раздался звонок. Я снял трубку, предчувствуя, что звонит Орен. И не ошибся.
   – Саша, зе эмэт? [24 - Это правда?]
   – Эмэт, эмэт, – подтвердил я.
   – Лама?! [25 - Почему?.]
   Я передал трубку Майе и потребовал:
   – Переводи, пожалуйста, дословно, без интеллигентского редактирования!.. – И стал диктовать. – Кончилось время белых рабов. Есть писатель Александр Каневский и режиссёр Менахем Голан – разговор должен вестись на равных. Условия, которые вы мне предлагаете, я не могу принять: они оскорбительны и для меня и для моей профессии.
   Орен что-то объяснял, Майя переводила, я отвечал в том же духе. Наконец, он завершил эту неприятную беседу:
   – Менахем будет огорчён. Я сообщу ему, он тебе перезвонит.
   Назавтра позвонил Голан, просил никому синопсис не отдавать, сказал, что произошло недоразумение, он через месяц будет в Израиле, мы встретимся и всё решим.
   Через месяц он позвонил мне из аэропорта, сообщил, что его срочно вызвали в Америку, но он прилетит сюда через два месяца и тогда уже мы обязательно встретимся… Через два месяца повторилось то же самое, он снова перенёс нашу встречу и на этом всё завершилось, звонков больше не было.
   Узнав обо всей этой истории, дочка Маша устроила мне разнос:
   – Люди доплачивают, чтобы попасть в Голливуд!.. Как ты мог отказаться!.. После первого твоего сценария они бы уже сами предлагали тебе другие условия… Папа, ты должен был согласиться!
   – Пойми, дело не в деньгах – если бы согласился, я бы перестал себя уважать и тогда бы уже не смог написать хорошо, – убеждал я её, но в душе уже зрело сомнение: «А не совершил ли я очередную ошибку?».
   В итоге, сценарий я не написал, денег никаких не получил, фильм не сняли. До сих пор не могу себе ответить на этот Гамлетовский вопрос: так прав я или не прав?
//-- * * * --//
   Впервые годы нашего пребывания здесь я часто слышал: «Мы приехали нищими, мы ничего не смогли провезти сквозь таможню»… Неправда! Мы приехали очень богатыми. Мы привезли с собой душевную щедрость и широту характеров, умение поделиться последним. Мы вывезли свой безумный и прекрасный российский образ жизни, когда к другу с бутылкой водки и с банкой солёных огурцов можно ввалиться поздним вечером без всякого предупреждения, и друг не удивится – он тоже из России. Тель-авивские кухни уже превратились в московские, где до поздней ночи кипят страсти и решаются судьбы мира.
   Мы привезли с собой наивную доверчивость, верим газетам, верим обещаниям правителей и растерянно по-детски удивляемся, когда нас обманывают. И постепенно начинаем понимать, зачем в Израиле такое количество адвокатов.
   Да, мы вывезли немало дорогого и прекрасного, сохранённого среди диктата и государственного лицемерия, среди мусора надувных лозунгов и развалин рухнувшего правопорядка… Но вместе с этим мы не смогли избавиться от хронических болезней того общества, той жизни, из которой приехали. И это, увы, очевидно. Уже можно видеть, как на бульварных скамейках распивают «на троих». Уже на улицах победно звучит российский мат, уже в подъездах и на заборах можно прочитать знакомое и родное слово из трёх букв, похожее на порядковый номер XVII съезда КПСС. Уже были попытки сунуть взятки полицейским, выписывающим штрафные квитанции за нарушения на дороге, что вызывало их искреннее удивление: «Что, в России платят аванс за штрафы?»…
   У меня есть такая притча:
   Жил человек, имел дом, жену, детей. Надоело ему на Земле, захотелось в космос. Он построил за домом ракету, поджёг пороховой заряд – ракета взлетела и упала. Человек потерял сознание. Очнувшись, он решил, что это уже другая планета. Встал, огляделся, увидел дом, очень похожий на тот, что он оставил на Земле. Из дома вышла женщина, очень похожая на его жену, выбежали дети, похожие на его детей. Ему предложили войти, перевязали ушибы. Он остался в этой семье, в этом доме и прожил до старости. Всё было бы хорошо, но до конца своих дней он тосковал по тому дому, который оставил на Земле.
   Мы прилетели сюда решительными и одержимыми, привезли идеи, мускулы, идеалы – прилетели строить свою маленькую Планету. Но мы уже были заражены нетерпимостью, категоричностью, озлоблённостью и завистью. Нас ведь с детства приучали к стадности, кто высовывал голову – её рубили: «Все равны, все одинаковы, все винтики… Чего ж он, пала, высовывается!? Ату его, ату! Тащи обратно в кучу!»…
   Так хочется построить за домом ностальгическую ракету и рвануть обратно, в своё детство и молодость. Мы вспоминаем старых учителей в перелицованных бостоновых пиджачках; вспоминаем залитый светом предновогодний каток и тех, тоненьких и пугливых, впервые поцелованных под ёлкой; вспоминаем друзей, оставшихся в аэропорту с распахнутыми от отчаянья глазами… Поэтому нас так тянет туда, хоть не надолго, хоть на чуть-чуть. Нам кажется, что все крупицы прежней радости можно найти и подобрать, но увы… Старые учителя умерли, друзья разъехались, любовницы постарели. И сегодня, обострённо и нетерпимо, мы воспринимаем процветающее там всё то же вопиющее пренебрежение к человеческому достоинству и узаконенное беззаконие, от которого мы уже отвыкли. И тогда чётко и окончательно понимаем, что дом уже не там, а здесь, навсегда, до смерти. И радуемся этому, и с облегчением возвращаемся и… опять тащим за собой всё то, от чего бежали. И приходим в отчаянье, и снова строим новую ракету для отлёта и… так далее, читайте выше.
   Что же делать?.. «Остановите Землю, я хочу сойти!». Не получится – у нас нет другой Земли. Можно без конца повторять, что евреям хорошо только в пути. Ну, а русским? Украинцам? Грузинам?… Увы, от себя не убежишь, ни здесь, ни там. Нигде!
   Мы вырвались из прежней жизни, теперь надо каждому вырваться из прежнего себя. Это трудно, это очень трудно. Мы чистим шкуры, из которых вылезли, пересыпая каждую нафталином воспоминаний, чтобы их не сожрала моль забвения. Мы понимаем, что по-старому жить уже нельзя, а по-новому – ещё не умеем, вот и живём в несогласии с собой, всё время оглядываясь назад, а шагать спиной вперёд – ох, как нелегко… «Знаете, кем я был там? Главным инженером!.. Главным врачом!.. Главным дворником!»… Создаётся впечатление, что в той нашей жизни не было рядовых врачей, рядовых инженеров и рядовых дворников – все были главными.
   Однажды в редакцию «Балагана» ворвался активный пенсионер с требованием немедленно написать о нём статью: «Меня в Израиле не ценят. А знаете, кем я был там!?»
   – Кем же вы были и где именно? – поинтересовался я.
   – Я был первый человек у себя в Белой Церкви!
   – В чём же заключалась ваша первость?
   И он гордо сообщил:
   – Я левой ногой открывал все задние проходы продуктовых магазинов!
   И тут у меня вырвалась фраза, за которую мне до сих пор немного стыдно: чувство юмора сработало быстрей, чем «чувство стопа»:
   – Теперь я понимаю, почему вам трудно: в Израиле продуктовым педерастам делать нечего.
   Именно тогда я подумал: хорошо бы типографским способом напечатать тысячи анкет о нашем прошлом, с обязательной графой: «Самый главный… Самый важный… Самый руководящий»… Мы их заполним, положим в стол и… поскорее забудем. И начнём всё с начала, перестав оплакивать самих себя. Давайте напряжём наши умные мозги и сильные мускулы. У поляков есть мудрая поговорка: «Делай что-нибудь, делай! А то заржавеешь, и рыжие дети будут!»
//-- * * * --//
   Мой давний Киевский друг Илья Лернер, зная, что я ищу спонсоров для реанимации «Балагана», познакомил меня со своим родственником Володей, крупным бизнесменом, бывшим москвичом, ныне израильтянином, имеющим фирмы не только в Израиле, но и в Европе, Америке, России. На наше свидание он пришёл вместе со своим компаньоном Мишей. Оба были молоды, каждому лет за тридцать, но, как я потом узнал, они очень грамотно вели дела, и оборот их фирм всё время возрастал.
   Их вступительная речь была, приблизительно, такой:
   – Саша, мы хотим, чтобы русский юмор жил и процветал в Израиле, чтобы наши дети узнали его и полюбили. – И они процитировали несколько фраз из вышедших номеров «Балагана».
   – Откуда вы их знаете? – удивился я.
   – Нам присылали ваши журналы. Итак, когда вы сможете начать выпуск?.. Сколько времени понадобится, чтобы вывести журнал на плюс?.. Сколько вам для этого нужно денег?
   Когда я ответил на все эти вопросы, они задали следующий:
   – Какой вам нужен офис?
   – Мне хватит двух комнат.
   – Двух мало, вам нужно принимать людей – необходим ещё и престижный кабинет. Мы вам снимем три комнаты и закажем хорошую мебель. Сотрудникам – чёрную, вам – белую… Для журнала нужен новый компьютер, принтер, факс, ксерокс… Всё это у вас будет. Завтра мы откроем в Израиле филиал нашей фирмы, назначим вас директором и главным редактором. Вы – наш равноправный партнёр, прибыль – на троих. Но учтите: мы – деловые люди: вы назвали условия, мы их принимаем. Сейчас январь. В декабре вы получаете последнюю порцию денег… А дальше – в свободное плавание…
   Честно говоря, я был ошеломлён этим размахом.
   – Ребята, вы оказываете такой кредит доверия, что меня это даже немножко пугает: а вдруг я не выведу журнал на плюс?
   – Выведете!.. Мы в вас верим… А пока – угостите нас крепким чаем и по ложечке сахара.
   – После того, что вы мне даёте, я могу вам положить даже по две ложки.
   Во время чаепития я рассказал, как в редакцию приходила делегация бабушек и дедушек, чуть не со слезами жаловались, что теряют внуков, которые уходят в иврит и уже не понимают стариков. Они пришли уговорить нас выпускать ещё и детский юмористический журнал, чтобы сохранить детям русский язык.
   – Мы уже подготовили макет такого журнала – «Балагаша», – осторожно сообщил я своим будущим компаньонам. – Вы не возражаете, если мы и его будем издавать?
   – Саша, запомните: вы не должны нас спрашивать, мы в этом не разбираемся, это – ваш бизнес. Мы оплачиваем вашу голову, вашу фамилию, ваши связи – а дальше уже всё решаете вы: выпускать один журнал, или два, или полтора…
   – Когда мы подпишем договор?
   – Договора не надо. Пожмём друг другу руки и – с Богом! Нашему слову можно верить.
   И я в этом убедился: через неделю мы въехали в трёхкомнатный офис, обставленный заказной мебелью. У нас появился новый компьютер, принтер, факс, ксерокс… И каждый месяц, в обусловленное время на наш счёт приходили деньги из Праги, где располагался главный офис их фирмы.
//-- * * * --//
   Однажды по радиостанции «Рэка» шла передача о моей повести «Тэза с нашего двора»: я отвечал на вопросы ведущего и читателей, звучали песни из спектаклей, поставленных по этой повести, актёры читали фрагменты из неё. Буквально черезпять мину мне в редакцию позвонила какая-то дама и заявила примерно следующее: «Я в Израиле уже более сорока лет, русские книги не читаю, русские фильмы не смотрю. Но сегодня, подъезжая к дому, случайно услышала по радио передачу о вас и вашей повести и не выходила из машины, пока не дослушала до конца. Мне очень, очень понравилось, я просто удивлена»…
   – Чему вы удивлены? – разозлился я. – Тому, что в России могут быть неплохие писатели, композиторы, актёры?..
   – Но я, действительно, не знала…
   – А как вы могли знать, если уже сорок лет ничего российского не читаете и не смотрите!
   Она помолчала, потом ответила:
   – Вы правы. Давайте повидаемся – возможно, я ваша родственница: моя бабушка была Каневская.
   В течение первых лет пребывания в Израиле у меня объявилась целая армия двоюродных тётушек, троюродных дядюшек и пятиюродных братьев, которых я никогда не знал, не видел и не слышал, но все они претендовали на внимание и очень обижались за то, что я не откликаюсь на их призывы. Я решил, что моя собеседница – одна из них, и ответил очень расплывчато. Но она настойчиво продолжала звонить и звать в гости. Наконец, мы согласились и встретились у неё на вилле, в живописном посёлке Кессария, на берегу моря. Её звали Анна Лотан, она оказалась владелицей известной парфюмерной фирмы «Анна», чьи изделия продавались не только в Израиле, но и в других разных странах. Ей было уже за шестьдесят, но она прекрасно выглядела, её лицо было гладким, красивым, без морщин – живаяреклама собственной продукции. Она сама основала эту фирму сама вырастила двух детей, сама построила эту виллу – сильная, энергичная, весёлая и даже озорная.
   Когда я её увидел, то сразу поверил в наше родство: у неё было явное сходство с папиными сёстрами. Она же обрадовано воскликнула, что у меня глаза её бабушки. Весь вечер мы искали дополнительные доказательства: каждый рассказывал подробности о своей семье, сравнивали ступни, пальцы, косточки на руках… Но, когда она повезла нас покататься по Кессарии, а потом, возвращаясь, стала искать дорогу домой, Майя уверенно воскликнула: «Всё! Можете больше не сомневаться, вы – родственники: вы одинаково кошмарно ориентируетесь!». Мы засмеялись, обнялись, и Аня стала частым гостем на наших семейных торжествах, а мы на её.
//-- * * * --//
   В первые годы пребывания в Израиле ко мне подходили на улицах новые репатрианты, радовались встрече, пожимали руки, наперебой приглашали на выступления в разные города, на моих творческих вечерах всегда были полные залы.
   Израильтяне были в шоке от того, что творческие вечера писателей могут собирать большие аудитории. Организация «Аманут Леам» («Искусство народу»), чтобы познакомить выходцев из СССР с литературой на иврите, в первые годы устраивала вечера, в которых участвовали два-три израильских писателя и я, который выполнял роль червячка-приманки (Не потому что я был лучше – просто русские читатели меня знали, а их нет). Поначалу снимали для этого залы вместимостью в сто-стопятьдесят человек и были в ужасе, когда народа являлось в три-четыре раза больше: начинали менять помещение, доставать микрофоны и так далее…
   Вспоминаю, как я выступал в городе Кармиеле, один, в зале на семьсот мест, которые были все раскуплены. Мэр города в это не поверил, пришёл убедиться и просидел всё первое отделение вместе со зрителями. В антракте мы познакомились. «Чего ты сидел, ничего не понимая?» – спросил я. Он ответил: «А я получал удовольствие оттого, что все смеются»…
   Забегая вперёд, добавлю: так было, было. Но теперь, когда прошло много лет, когда по телевизору можно посмотреть десятки русских программ, когда сегодня московские гастролёры атакуют Израиль активнее, чем арабские террористы – при всё ещё ощутимой любви и внимании читателей, я уже не соберу зал на семьсот мест, потому что, как однажды сказал мне замечательный, ныне покойный бард Женя Клячкин: «Мы стали своими, постоянными, нас даже можно пощупать, с нами можно встретиться и завтра, и послезавтра… – и с лёгкой грустью добавил. – Впрочем, наверно, это нормально и естественно»…
//-- * * * --//
   Для первых выпусков журналов у меня был запас: и рассказы, и шуточные стихи, и афоризмы – ими снабдили Эдик Успенский, Аркадий Арканов, Григорий Горин, Володя Вишневский… Была папка шикарных карикатур Михаила Златковского, Милана Стано, и Пескова, и Дубова… И, естественно, было много моих собственных рассказов. Но я не хотел делать в Израиле Российский журнал – стояла задача выпускать Израильский журнал на русском языке. Ещё в Москве меня пугали, что вдали от материка Русского юмора это не возможно, что уже были неудачные попытки и в Германии и в Америке… «На что ты рассчитываешь?» – спрашивали меня. Я легкомысленно отвечал: «Евреи талантливы – буду им об этом напоминать». Но, когда начался регулярный выпуск журналов, я понял, что собрать авторский актив не так просто, а без него я не обойдусь, и обратился к читателям с призывом:
   – Ребята! Мы с вами очень сильные люди, мы преодолели свои сомнения, страх, опасения… Выдернули себя из привычной среды, сорвались с насиженных мест… Мы – победители самих себя, а это самое трудное. Но мы не благодарны: мы забыли о тех, кто помогали нам принять это решение, ускоряли его, подталкивали… Мы забыли о российских антисемитах, а они так старались!.. Они и сейчас продолжают эту свою неутомимую деятельность, но им трудно, у них очень ограниченный словарный фонд: ну, «жид пархатый», ну, «жидовская морда» – и всё! Давайте поможем им, создадим «Словарь антисемитов», опубликуем и отправим обществу «Память» – пусть пользуются!..
   Представляете, с каким нетерпением и опасением я ждал откликов, но когда они пришли, успокоился и поверил, что авторскому активу быть, потому что приехали очень остроумные люди. Приведу для примера несколько фраз из присланных для «Словаря антисемитов»:
   «Жидомуссоны – евреи, унесённые ветром», «Жид взаймы – фиктивный брак с евреем», «Рабинушка – русская жена Рабиновича»…
   Круг авторов «Балагана» и «Балагаши» постепенно расширялся.
   Тиражи обоих журналов росли, причём, «Балагаша» даже обогнал «Балаган». И это было не случайно: его раскупали папы и мамы, дедушки и бабушки, которые хотели, чтобы их дети не забывали русский язык. Все первые «Балагаши» иллюстрировала моя внучка Поля. Впервые увидев в журнале главу из своей повести «Трое из Простоквашино», Успенский был приятно удивлён:
   – Эта книга переведена на многие языки, её иллюстрировали много разных хороших художников, но таких ярких рисунков не было. Кто это делает?
   – Девочка двенадцати лет, – ответил я. Он был поражён.
   – Ты меня обманываешь?
   – Клянусь!
   Он помолчал, потом помахал перед моим лицом пальцем:
   – Только не давай ей советов!
   У нас уже было много своих подписчиков не только в Израиле, но и в Америке, в Европе, в Австралии. Даже из Японии пришёл чек с запиской: «Банзай гезунд!». (На идиш «Зай гезунд» – пожелание здоровья, «Банзай гезунд» – это уже японский вариант).
   Повторяю: тираж каждого журнала ежемесячно возрастал и в июне дошёл уже до восьми тысяч, что на русском рынке было просто рекордом. Но вдруг продажа резко уменьшилась, почти втрое. Мы стали звонить нашему распространителю, в фирму «Бар» (В Израиле были всего две фирмы, распространявшие русские газеты: «Бар» и «Гад» – со временем нам стало ясно, что они обе – гады!).
   – В чём дело?
   – Не спрашивают, не покупают.
   Но это было неправдой – со всех концов страны в редакцию шли звонки: «Где «Балаган»?.. Почему нет «Балагаши»?.. Мы попросили наших авторов из разных городов поспрашивать в киосках – и всюду им отвечали: «Не завозят». Потом в редакцию пришли две русских девушки, работающие в фирме «Бар», и рассказали, что почти все наши журналы остаются на складе, тысячи полторы дают в продажу, а остальные даже не распаковывают и возвращают нам, как непроданные.
   – У нас душа болит – они вас дурят. Зайдите на склад и убедитесь. Только нас не выдавайте.
   Когда мы приехали на склад, то увидели там горы наших журналов. Помчались к хозяевам.
   – В чём дело?
   – Это ошибка! Не волнуйтесь – исправимся.
   Но в следующем месяце всё снова повторилось: звонки читателей и отсутствие журналов в киосках.
   – Хрестоматийная разработка удушения, – объяснил мне мой приятель, живущий в стране уже много лет.
   – Но мы – не конкуренты, ведь юмористических журналов, ни для взрослых, ни для детей – нет!
   – Ну, так что? Два ваших журнала стоят, как четыре русскоязычных газеты. А тираж ваших журналов – большой. А карман у русского покупателя – один, причём, очень тонкий – он должен выбирать. Купив журналы, он уже не покупает газеты – значит, вас надо убрать с рынка. А поскольку все владельцы русских газет компаньоны и «Бара» и «Гада» – сделать это не сложно.
   Через несколько дней ко мне явились двое израильских издателей, уже прибравшие к рукам несколько русских газет, и предложили перейти под их «крышу». Я спросил, на каких условиях?
   – У тебя будет хорошая зарплата, плюс проценты от прибыли, а твои люди три месяца поработают бесплатно, потом мы им…
   – Почему так? – удивлённо перебил я. – Не хочу, чтобы они работали без зарплаты, да и они не согласятся!
   – Не согласятся, мы тебе новых рабочих найдём.
   Я попытался объяснить им, что это не просто рабочие, а хорошие профессионалы и мои друзья, но мои гости настаивали на своём. Когда я отказался, они, прощаясь, заявили: «Ты ещё сам к нам придёшь!».
   Мы в темпе, тайком, перешли к новому распространителю, в фирму «Гад» – продажа обоих журналов сразу резко подскочила: не уследили! Но радость была не долгой: в следующем месяце всё повторилось, как у «Бара» – журналы в киоски не поступили: нас снова «взяли под контроль». Стало ясно, что расти и развиваться нам не дадут, поэтому мы решили срочно выходить на внешний рынок: в Россию, Украину и другие страны СНГ, а в Израиле, чтобы «не дразнить гусей», оставлять всего по тысяче «Балаганов» и «Балагаш», и для продажи, и для подписчиков.
   Я вылетел в Москву, связался с агентством «Роспечать» – им очень понравились оба журнала и они их взяли на распространение.
   К концу года, где-то в декабре, оба моих спонсора были в Израиле и мы встретились.
   – Подведём итог, – сказал Володя, когда я подробно поведал ему все перипетии нашей жизни, – бизнеса не получилось, но имидж журналам ты создал: их взахлёб читают в Праге все наши друзья, а русскоговорящие посольства: России, Украины, Грузии, Молдавии, Белоруссии – чуть ли не со скандалом требуют от нас очередные номера «Балагана» и «Балагаши». (Мы ежемесячно отправляли им в Прагу по десять журналов каждого выпуска).
   – Как собираешься жить дальше? – спросил Миша.
   – Это уже моя проблема – вы свои обязательства выполнили.
   – Ну, что ж… Барахтайся дальше!
   И я барахтался.
//-- * * * --//
   Однажды, во время муниципальных выборов, ко мне позвонили из штаба Рони Мило, одного из претендентов на пост мэра Тель-Авива, и предложили встретиться для переговоров об участии в предвыборной компании. Я объяснил, что политикой не занимаюсь и повесил трубку. Вечером того же дня позвонил Дани Миркин:
   – Рони узнал, что мы с тобой друзья и просил повлиять на тебя. Я его давно знаю, мы вместе учились и сотрудничали. Он – хороший человек, любит искусство, он много сделает для русской культуры. Ты должен ему помочь, он заплатит любые деньги…
   – Дани, – прервал я его, – если ты просишь, я это сделаю без всяких денег. Только пусть он даст объявление в газете, что в такой-то день в зале «Бейт-Цион Америка» (Это очень престижный зал в центре Тель-Авива) состоится мой творческий вечер вместе с редакцией журнала «Балаган». Ты приведёшь его туда, я скажу о нём добрые слова, и он выступит перед зрителями.
   В назначенный день этот вечер состоялся. Претендент в мэры опоздал минут на двадцать и, как рассказывал потом Дани, был поражён, увидев толпу желающих проникнуть во внутрь – но их не пускали, потому что зал уже был забит до отказа.
   Когда Рони Мило появился в зале, я произнёс монолог, который, конечно, подробно уже не помню, но суть его была такая:
   – Я не люблю политику, всегда избегал политических деятелей, какие бы посты они не занимали. Для меня главным достоинством человека является его чувство юмора. Как говорил Валентин Катаев, чувство юмора – это мера таланта, и я с ним полностью согласен. Поэтому я пригласил участвовать в нашем вечере человека, обладающего большим чувством юмора: об этом говорит тот факт, что он сам, добровольно, идёт в мэры Тель-Авива.
   В зале засмеялись, зааплодировали, Рони вышел на сцену и очень мило и забавно приветствовал присутствующих, даже рассказал какой-то смешной израильский анекдот. (Я предварительно предупредил, чтобы он не говорил о том, как любит выходцев из России и не рассказывал про свою русскую прабабушку: все израильские чиновники, выступая перед нашими репатриантами, начинали рассказывать о своих Российских корнях). Когда, под аплодисменты зрителей они с Дани покидали зал, я призвал в микрофон:
   – Какие б мэры у нас не были, лучше мы жить не станем, так давайте выберем мэра с чувством юмора – хотя бы посмеёмся!
   Рони Мило стал мэром, набрав на три процентабольше голосов, чем его соперник. Недели через две мне позвонил Дани и сказал, что Рони хочет меня видеть. Когда мы вошли к нему в кабинет, он сразу после рукопожатия произнёс:
   – Я знаю, что эти три процента мне сделал ты. Я понял, что ты многое можешь – я хочу с тобой дружить.
   – Я тоже хочу дружить с тобой, Рони, – ответил я. – А это – повод для нашей дружбы. – И я протянул ему заранее подготовленный и переведенный на иврит проект создания Международного Центра Юмора, в котором был и пункт о проведении Международного Фестиваля Смеха в Израиле. Рони минуты три листал страницы. Потом спросил:
   – Что даёт Израилю проведение Международного фестиваля?
   – Во-первых, это политическая акция: нас мало, вокруг нас миллионы врагов, а мы будем смеяться и экспортировать смех…
   – Молодец! – он чуть ли не подпрыгнул на стуле. – Здорово!
   – Но это не всё. Международный Фестиваль – это ещё и большой бизнес.
   – Ты имеешь ввиду гастроли «звёзд»?
   – Не только! Это деньги от торговых фирм за использования эмблемы фестиваля на своей продукции, это продажа зарубежным телеканалам права трансляций фестивалей, это и подскок туризма, и строительство новых гостиниц, и…
   Словом, как прокомментировали бы нашу беседу Ильф и Петров, «Остапа несло». Мэр был сражён.
   – Что тебе надо, чтобы открыть свой Центр?
   И тут я, на голубом глазу, произнёс:
   – Дай мне квартал в Старом Яффо.
   Рони рассмеялся и бросил в сторону Дани:
   – У него хороший аппетит!
   Но я не унимался:
   – Дай, не пожалеешь: это будет самый весёлый квартал в Тель-Авиве!.. Туда начнут привозить туристов.
   – Не могу, Саша, не проси. Но помещение для Центра Смеха я тебе предоставлю.
   – Мне нужен большой офис.
   – Он у тебя будет.
   – Когда? Завтра? Через год?.. Леат-леат? Савланут?.. Я тебе не верю.
   – Почему?
   – Потому что у нас в стране уже давно перевыполнили план по количеству обещаний на душу населения!
   Я и вправду не поверил его обещанию, но через месяц мне позвонили из Мэрии:
   – Приходите посмотреть помещение и получить ключи.
   Мы примчались и обомлели: нам предоставили дом в два с половиной этажа в самом центре Тель-Авива, у входа в центральный рынок «Кармель». Раньше здесь помещалось отделение банка: из полов торчали обрезанные кабели, в стенах чернели следы от вынутых кондиционеров, дом требовал ремонта, но это был наш дом, наш – и через неделю мы в него переехали… Две верхние комнаты (из которых мы сделали три), стали редакцией «Балагана» и «Балагаши», холл второго этажа был переоборудован в галерею – там проходили выставки художников-карикатуристов, большую комнату наполуторном этаже мы приспособили под репетиционный зал для детского музыкального театра «Балагаша». Но главным был большой зал внизу. Мы нашли богатеньких ребят, которым предложили: вложите деньги в переоборудование и ремонт этого зала под кафе – и мы его отдадим вам его в аренду без всяких денег. Только, когда здесь будут проходить праздники и творческие вечера, вы должны будете подавать нашим гостям воду и кофе. Если потом гости закажут ужин и выпивку – это всё будет заработком хозяев кафе. Ну, и остальные дни месяца – тоже ваши.
   Обалдевшие от таких выгодных условий, эти ребята радостно согласились. Оформляли кафе мои друзья, замечательные художники Галя и Юра Кармели, давно уже живущие в Израиле. Оформили с выдумкой и большим вкусом: доминировали три цвета: зелёный, чёрный и золотой. Я попросил их: «Поскольку мы находимся рядом с рынком, добавьте примитива и кича». И через неделю на стенах появились смешные и трогательные лица Шолом-Алейхемских тонкошеих скрипачей, пьяных мясников, кокетливых местечковых барышень… А снаружи, под светящейся вывеской «Международный центр Юмора «Балаган», в огромной стеклянной витрине, красовались фотопортреты всех самых известных «звёзд» нашего жанра: Райкина, Тапапуньки и Штепселя, Жванецкого, Карцева, Горина, Арканова, Гердта, Новиковой, Винокура, Ширвиндта и Державина… У этой витрины всегда толпились туристы, фотографировали её и с интересом заглядывали во внутрь.
   Через самое короткое время наш Центр стал популярен, о нём писали, его посещали, туда приводилиприезжие делегации… Постепенно сформировался актив постоянных посетителей. Каждый раз, когда в Израиле выступали известные гастролёры, я забирал их после спектаклей или концертов и привозил на встречу с нашей публикой. Небольшой зал, мест на восемьдесят, всегда был забит, билетов не было, и по телефону раздавались возмущённые голоса: «Как вам удаётся создать в Израиле дефицит!?».
   Людей привлекали не только приезжие знаменитости, но и наши «фирменные» придумки: «Вечер анекдотов при свечах» – его вёл мой брат Лёня, там победителю вручалась свежезажаренная курица, которую он тут же, в луче света, прилюдно поедал; аукционы, на которых разыгрывалась водка «Каневская», ликёр «Левинзоновый», наливка «Губермановка», с яркими наклейками, на которых красовались все перечисленные физиономии; наш обычай встречать гостей рюмкой водки и мацой с солью, и так далее, и так далее… Постоянными посетителями были сотрудники посольств, руководители авиакомпаний, журналисты, актёры и представители разных других профессий – любители юмора. Первый Российский посол в Израиле Александр Бовин имел своё постоянное место, постоянный фужер водки и постоянную закуску. За время его визитов мы подружились и, когда завершилась его каденция, он, прощаясь, сказал:
   – С моим отъездом, Саша, у тебя освобождается одно место.
   – Два места, Саша, два, – уточнил я, имея в виду его солидную фактуру.
   В «Балагане» побывали и Михаил Жванецкий, и Роман Карцев, и Валентин Гафт, и Юлик Гусман, и Лия Ахиджакова, и Юлий Ким, и Александр Ширвиндт, и Михаил Державин… Вспоминаю, как Ширвиндт сопротивлялся, не хотел ехать, я чуть не насильно втащил его в машину после спектакля. Всю дорогу он ворчал: «Ненавижу выступать в ресторанах! Они будут кушать суп, а мы их развлекать!..» Но когда он увидел, с какой любовью и пониманием воспринимает наша публика их выступление, я его уже не мог его стащить со сцены, хотя он знал, что наверху давно накрыт стол, стоит выпивка и стынет закуска…
//-- * * * --//
   Через шесть месяцев агентство «Роспечать» продлила с нами договор, потом ещё и ещё. В общей сложности, они более трёх лет продавали наши журналы по всей территории бывшего СССР, и тираж журналов постепенно увеличивался. Воодушевлённые этим, мы стали издавать ещё и сатирическую газету «Неправда», которую «Роспечать» тоже взяла в распространение. Всё это только частично окупало наши расходы на издание, но, увы, никакой прибыли не давало, потому что очень дорого стоила отправка журналов в Москву, таможня, разгрузка, погрузка, доставка из аэропорта в агентство. Мои ребята получали зарплаты раз в два-три месяца, а я – не получал и по полгода.
   (Когда спустя семь лет я закрывал журналы, в налоговом управлении спросили: «Фирма должна вам восемьдесят тысяч шекелей – это вы им одалживали?.. – Нет, – ответил я, – это неполученная мной зарплата».)
   Но всем нашим авторам, почти до последних дней существования журналов, мы платили аккуратно: каждого пятого следующего месяца за предыдущий.
   (Вспоминаю смешной эпизод: в Израиль прилетел эстрадный артист Лев Горелик, с которым мы часто встречались в той жизни, и у нас были добрые дружеские отношения. Он пришёл ко мне в редакцию повидаться и, смеясь, рассказал: «В первый же день приезда я спросил, как дела у Каневского. Мне ответили, что пока – хорошо, но скоро журналы закроются. Я удивился: почему? И мне объяснили: он платит гонорары вовремя»).
   В каждом номере «Балагана» было моё вступление – «Слово редактора», иногда весёлое, иногда грустное, иногда ироничное, но всегда с зарядом оптимизма. В Израиле эти статьи очень нравились, я получал много откликов, меня просили издать их отдельной книжкой. Когда журналы разлетелись по странам СНГ, у меня возникло чувство тревоги: а как их воспримут там, на моей бывшей родине?.. Но пошли первые письма, и мои опасения развеялись: отклики приходили из Курска, Хабаровска, Свердловска, Харькова: «Вы думаете, что пишете для эмигрантов в Израиле?.. Нет! Вы пишете и для нас, живущих в России, в Украине, в Молдавии… Мы – эмигранты на своей земле, мы тоже вышиблены из привычной жизни, растеряны, почва уходит из-под ног… Спасибо за глоток надежды и оптимизма!»… Не стану скрывать: получать такие письма было очень приятно.
   Конечно, журналы забирали у меня и время, и мысли, и нервы… Я прервал работу над продолжением повести «Тэза с нашего двора», перестал обдумывать сюжеты новых пьес, рассказов, киносценариев… Единственно, куда я вырывался – это на встречи с читателями, на свои творческие вечера, которые давали мне хоть какой-то заработок. Правда, половину его я отдавал в кассу редакции, потому что денег всегда не хватало.
   Спустя годы, дочь Маша рассказала мне, как нападала на Майю за то, что она не протестует и разрешает мне растрачивать все силы и нервы. Она цитировала свои призывы: «Мама! Ведь он же – писатель, а писать перестал, денег в этих журналах не зарабатывает, даже тратит на них свои гонорары!.. Ты должна его остановить и запретить!». И знаешь, что она мне ответила: «Машенька, твой папа – большой ребёнок, ему нужны игрушки. В Киеве – это был бар, в Москве – театр «Гротеск», а здесь – журналы. Если мы лишим его этих игрушек, он будет страдать. Так что давай, дочка, потерпим».
//-- * * * --//
   В 1992-ом году в Израиль прилетел популярнейший артист Ефим Березин (Штепсель) с женой Розитой. Они хотели повидаться с Лёней, с Анютой (Лёнина жена Анюта – дочка Березина), со всеми нами. Прилетели на месяц, но остались навсегда: на второй день после прилёта у Березина случился инфаркт. Через неделю его выпустили из больницы, разрешили, как потом восторженно рассказывал Ефим, даже плавать, даже бегать трусцой, даже выпивать рюмку коньяка (последнее его особенно удивило и порадовало). Но при этом категорически запретили летать, тем самым отрезав им путь домой в Киев. Они приняли Израильское гражданство и стали жить в Тель-Авиве, к великой радости всех почитателей Тарапуньки и Штепселя (а это значит, всех выходцев из СССР).
   В 1995-ом году Березину исполнялось семьдесят пять лет. В Украине всегда широко отмечали юбилеи любимого артиста, и я видел, что, оторванный от своей среды, от своих Киевских друзей и коллег, он грустит. И тогда, переступив через свою нелюбовь к юбилеям, я решил устроить ему праздник: мы сняли зал «Синерама», вмещающий около полутора тысяч зрителей, и во всех газетах и на Радио объявили о предстоящем событии. Мэр Тель-Авива Рони Мило, который под моим нажимом оплатил этот безумно дорогой зал, сперва был в шоке:
   – Ты не соберёшь столько зрителей – у тебя же нет ни одного популярного гастролёра!
   – Самый популярный гастролёр – это сам Березин, – объяснил ему я. – И ещё, кроме него, в Израиле сейчас живёт много наших артистов, которые очень популярны. Ты этого не знаешь, но будешь иметь возможность в этом убедиться!
   И он убедился: ему и его заместителям мы оставили места в первом ряду, но они, как всегда, опоздали, и их места, конечно, были тут же заняты. Когда делегация из мэрии пришла – им негде было сесть, потому что зал был забит до отказа.
   Я вёл этот вечер. Увидев, что они стоят в проходе, я, внутренне злорадствуя, а внешне, сочувствуя, спросил:
   – Что, негде сесть?… Ай, как нехорошо!… Идите на сцену, я вас посажу рядом с юбиляром!
   И они, поздравив Березина, отсидели рядом с ним всё первое отделение, созерцая со сцены зал, переполненный людьми, улыбками и аплодисментами. Праздник получился. Выступали все наши «звёзды»: Евгений Клячкин, Игорь Губерман, Ян Левинзон, Максим Леонидов, Валентин Никулин, Леонид Хаит со своим театром «Люди и куклы»… Михаил Казаков и мой брат Лёня, которые в этот вечер были заняты в спектаклях, прислали отснятые киноролики и поздравили юбиляра с экрана. Поздравили его и посол Украины, и Русское радио, и все русскоязычные газеты…
   Фима сидел нарядный, красивый, рядом со счастливой Розитой. В финале праздника две молодые актрисы вывели его на авансцену и он, остановив поток аплодисментов, произнёс:
   – Перед отъездом в Израиль, в Киеве, у остановки троллейбуса, ко мне подошла женщина и спросила: «Скажите, вы – не Штепсель? – Штепсель, – ответил я. – Смотрите, вас ещё можно узнать!». – Когда в зале затих смех, он продолжил, – Спасибо за то, что вы меня узнали, за то, что вы меня помните, за то, что пришли на эту встречу!.. – И, перефразируя традиционное приветствие Тарапуньки, закончил. – Шаломаленьки булы!
   А после вечера, за кулисами, обнял меня и сказал:
   – Спасибо тебе за этот праздник, Сашенька… Спасибо!… Но это мой последний выход на сцену – больше я выступать не буду.
   – Почему?
   – Не хочу быть смешным, – грустно произнёс он, который всю свою жизнь потратил на то, чтобы быть смешным, чтобы смешить и веселить людей.
   Его решение было понятным: болезнь Паркинсона выматывала силы, съедала память, нарушила координацию движений. Он с помощью Израильских врачей стоически боролся с этим страшным недугом и, благодаря заботе Ани и Лёни, прожил ещё десять лет. Последние годы уже не выходил на улицу, не принимал журналистов, не давал интервью и даже не подходил к телефону.
//-- * * * --//
   В один из дней меня пригласили на приём к Шимону Пересу, который был тогда премьер-министром. Я не разделял его взгляды, но знал, что это разумный и эрудированный человек, поэтому очень хотел рассмотреть его поближе, с удовольствием принял приглашение и пошёл на эту встречу, которая происходила в Иерусалиме, в здании Кнессета.
   Мы сидели за большим столом, человек двадцать, артисты, режиссёры, писатели. Вокруг – журналисты, фотографы, телеоператоры, их было раза в три больше, чем нас, гостей. «Вы будете выступать?» спросила секретарь премьер-министра перед началом. Я отказался: хотелось больше увидеть и услышать. Вошёл Перес, приветливо поздоровался и попросил рассказать о своих проблемах. Поднялся известный писатель и стал жаловаться на трудное положение русских литераторов, потом поднялся известный режиссёр и стал говорить о том, как русские театры нуждаются в помощи, с просьбой о помощи выступили и известный певец, и композитор, и кто-то из артистов… Почему-то мне стало досадно и я жестом попросил слова. Когда мне его дали, я сказал:
   – Не слушай их, Шимон: они – евреи, поэтому жалуются. (Прошу не обвинять меня в фамильярности с главой Правительства – в Израиле все на «ты», так принято). Мы все пробивались сквозь асфальт, поэтому мы – сильные. Мы всего сами добьёмся. Ноесли хочешь ускорить этот процесс, придержи своих лилипутов.
   – Кого, кого? – переспросил Перес. (Он неплохо понимал по-русски, хотя говорил с переводчиком).
   – Лилипутов, – повторил я, и разъяснил. – В Израиле есть много лилипутов, которые когда-то устроились Гулливерами и работают ими по сей день. И все считали их Гулливерами. Но когда приехали мы, нам стало ясно, что они – лилипуты. И им стало ясно, что нам стало ясно – они испугались и теперь пытаются нас хватать за ноги. Но мы всё равно идём вперёд, просто они тормозят. Поэтому, если можешь, придержи их, чтобы мы двигались быстрей!
   Перес рассмеялся и сказал:
   – Очень образно! После такого выступления уже трудно будет что-то добавить, поэтому переходим к фотографированию.
   Назавтра, во многих газетах цитировалось моё высказывание о Гулливерах и лилипутах, но от этого, увы, количество лилипутов не уменьшилось!
//-- * * * --//
   Первым послом России в Израиле был Александр Бовин, первым послом Украины – Юрий Щербак. О Бовине я уже писал, расскажу о Щербаке.
   Живя в Киеве, я дружил с тремя Украинскими писателями: Юрием Дольд-Михайлыком, Владимиром Владко и Юрием Щербаком. Юра вышел из семьи украинских интеллигентов, окончил мединститут, стал эпидемиологом, доктором наук. Параллельно занимался литературной деятельностью: писал рассказы, повести, пьесы. Во время эпидемий холеры (которые в СССР случались довольно часто), немедленно вылетал в инфицированные районы, лечил, выхаживал, месяцами находился в карантине. И медициной, и литературой Юра занимался по призванию, поэтому и то, и то делал хорошо. За ликвидацию очагов холеры был награждён орденом. Когда об этом узнали коллеги-писатели, произошло массовое возмущение: дело в том, что в Союзе писателей ордена распределялись по списку, где первыми в очереди стояли члены правления и партбюро, а тут вдруг – «проскочил вне очереди»!.. К нему вообще относились подозрительно: он был женат на элегантной полячке Марысе, которая работала в Польском посольстве и имела импортную машину. Когда Юра впервые подъехал на этой машине к зданию Союза писателей, по всем комнатам прокатилась волна негодования: коллеги заподозрили, что он и машину получил «по блату». Даже когда всё выяснилось, ему, «везунчику», всё равно этого не простили.
   Юра Щербак был склонен к полноте и всю жизнь с нею боролся (Забегая вперёд, вынужден признать, что у неё, у его полноты, был пожизненный перевес, в буквальном смысле). Каждое утро, перед работой, он совершал получасовые пробежки. Когда мы вместе бывали в Доме творчества, он пытался подвигнуть на это и меня, конечно, безуспешно. Я отделывался тем, что «входил в долю»: просил последние пять минут бегать за меня. Эта игра продолжалась у нас всю жизнь: он периодически звонил мне и докладывал: «Сегодня мы с тобой здорово потрудились, я сбросил килограмма три, а ты – грамм шестьсот». Я искренне благодарил и просил сбросить с меня ещё полкило.
   За пару лет до нашего отъезда в Израиль в журнале «Юность» вышла документальная повесть Щербака о Чернобыльских событиях, правдивая и яркая, она сразу привлекла к себе внимание читателей и имела большой успех. Юра стал депутатом Верховного Совета СССР, часто бывал в Москве, но мы, в основном, только перезванивались – я уже полным ходом готовился к отъезду.
   Когда Юрий Щербак прибыл в Израиль послом Украины, я примчался к нему в посольство, мы радостно обнялись.
   – Юра, я очень рад твоему назначению, но оно ни в коей мере не освобождает тебя от прежних обязательств, – предупредил я, – ты должен продолжать бегать по утрам не только «за себя», но и «за меня»!
   Через месяц после приезда, Юра собрал всех выпускников Киевского Мединститута и попросил меня прийти туда и выступить. Естественно, я согласился и, выйдя на сцену, произнёс:
   – Я знал, что Юрий Щербак любит меня, но не думал, что настолько! Судите сами: как только я переехал в Москву, он тут же стал депутатом Верховного Совета и практически тоже жил в Москве; стоило мне переехать в Тель-Авив, он тут же становится послом и приезжает к нам в Израиль…
   – Саша! – прервал меня Юра, – пожалуйста, больше никуда не переезжай – мне здесь очень нравится!
   Ему, действительно, нравилось в Израиле, он получал удовольствие от его колорита, от удивительной природы, от общения с друзьями, которых у него здесь было множество.
   Однажды мы встречали у них Новый год в его роскошной посольской квартире. В гостиной стоялкрасиво сервированный стол с разнообразными закусками, среди которых моё особое внимание привлекло холодное, запотевшее сало. Перехватив мой взгляд, Юра поманил меня в переднюю, где стоял огромный, чуть ли не до потолка, холодильник. Когда он открыл дверцу, я увидел, что холодильник забит до верху салом и «Горилкой с перцем».
   – Не удивляйся: я по два раза в день кого-нибудь встречаю из Украины – и все везут мне одинаковые презенты: сало и «Горилку». Мы уже плачем этим салом – возьми хоть пару килограмм, выручи!..
   По окончании каденции в Израиле, его назначили послом Украины в Америке. Когда мы прощались, и он, и Марыся, были очень расстроены.
   – Но это же повышение! – пытался подбодрить их я.
   – Да, знаю, – согласился Юра, – но я уже не буду себя так чувствовать, как в Израиле. Там – дипломатическая служба, а здесь – жизнь среди друзей.
   После Америки Юрий Щербак был послом в Канаде, затем – советником президента Украины. Сейчас где-то преподаёт, пишет книги. Когда я бываю в Киеве, мы непременно встречаемся, вспоминаем, выпиваем и, сознаюсь по секрету, иногда закусываем прославленным украинским салом: Юра убеждает, что оно – кошерное.
//-- * * * --//
   Через год после юбилея Березина мы провели в Израиле Первый Международный Фестиваль Смеха. Моя гигантомания меня чуть не погубила – мы пригласили участвовать делегации из трёх «фестивальных» стран: Украина (Одесский фестиваль «Юморина»), Болгария (фестиваль в Габрово)и Россия (Санкт-Петербургский фестиваль «Золотой Остап»). Выступления продолжались в течение трёх дней в трёх городах: Тель-Авив, Иерусалим, Хайфа. В Тель-Авиве состоялся ещё и детский фестиваль, на который из Москвы прилетели Эдуард Успенский, Александр Татарский (известный режиссёр мультфильмов, ныне покойный) и Борис Грачевский (бессменный руководитель киножурнала «Ералаш»). Одесская делегация приплыла на теплоходе, в неё входили клоунская группа «Маски-Шоу», музыкальный театр «Ришелье», театр Яна Табачника и ещё много всяких и разных гостей, во главе с заместителем мэра Одессы. Из Болгарии прилетела директриса Габровского «Дома Юмора» и привезла две выставки: одна – карикатур, вторая – юмористических фотографий.
   Конечно, при всём моём авантюризме, я бы не осмелился на такой размах, если бы мне не была обещана государственная поддержка. Когда наш Центр Юмора посетил тогдашний Министр Абсорбции (Министр Эмиграции), он был приятно поражён всем тем, что мы там проделали, и, под это настроение, я рассказал ему о задуманном фестивале и показал папку телеграмм и факсов от всех участников, подтверждающих своё согласие. Министр встал и, потрясая этой папкой, произнёс пламенную речь, адресуя её своей свите:
   – Запомните: это уже не дело одного Каневского – это дело государства Израиль! Пусть все видят, что мы умеем смеяться, и будем смеяться, несмотря на любые трудности и сложности нашей жизни!.. – Потом повернулся ко мне. – Пришлите ваш бюджет – первые три года мы будем вас поддерживать!..
   Бюджет нам составляли два израильских профессора «юмористических наук». (Да, да! Оказалось, что в Тель-Авивском университете есть кафедра юмора!). Узнав о нашем начинании, они пришли познакомиться, заявив:
   – Мы мечтали о юмористическом журнале – ты его сделал, мы мечтали о Центре Юмора – ты его открыл, мы и мечтать не могли о Международном Фестивале Смеха – ты его организовываешь… Мы с тобой!
   Они составили бюджет и, как было договорено, мы отправили его в Министерство Абсорбции. Но в это время в стране произошёл правительственный кризис, пошла подготовка к перевыборам и, конечно, до нас никому уже дела не было. А мы, вдохновлённые обещаниями Министра, уже успели подписать договора с самыми большими залами в Израиле и рекламными компаниями.
   Положение было катастрофическое – я обзвонил всех приглашённых участников, объяснил ситуацию и предупредил, что гонорары платить не смогу, но очень прошу приехать. И представьте себе, все согласились. (Причём, это были популярные и дорогостоящие коллективы, такие как «Бим-Бом», «Маски-Шоу», театр «Ришелье» и остальные). А мой старый товарищ, президент фестиваля «Золотой Остап», Виктор Биллевич, не только приехал сам, за свой счёт, но и привёз нам «в подарок» великолепную музыкальную группу «Терем-Квартет». Проблема гонораров решилась. Но уже были долги и ещё ожидались большущие расходы на оплату гостиниц для пятидесяти гостей, транспорта, световой и звуковой аппаратуры, распространителям билетов… На помощь государства рассчитывать было нечего: выборы нового правительства были назначены на первый день нашего фестиваля (Что дало мне повод в одном из интервью назвать день выборов – открытием Фестиваля Смеха). Поэтому я обратился за помощью к бизнесменам, Израильским и Российским, которых я знал и которые знали меня. Надо отдать им должное, все откликнулись, кто больше, кто меньше, но я получил минимальную стартовую сумму денег, и вдохновлённый этим, с головой нырнул в нашу Авантюру.
   Открыть Фестиваль мы решили в Тель-Авиве, в огромном Дворце Спорта на пять тысяч зрителей. Мэра Рони Мило, это ошеломило ещё больше, чем юбилей Березина в «Синераме».
   – Ты – сумасшедший, – воскликнул он, – там проводят только спортивные соревнования или, в редких случаях, концерты «супер-звёзд», таких как Майкл Джексон… Где ты возьмёшь столько зрителей?
   – Они сами придут! – уверил его я.
   На постановку фестивального супершоу я пригласил Виктора Топаллера, тогда ещё живущего в Израиле. Мы заплатили сумасшедшую аренду, плюс – кучу денег фирме, которая освещала и озвучивала этот огромный дворец, плюс – за его охрану, плюс – за страховку пяти тысяч зрителей (в Израиле так положено). Ушли почти все деньги спонсоров, но это нас не остановило: по придуманному мной сценарию открывать Фестиваль должен был марширующий духовой оркестр. Но, оказалось, что в Израиле все оркестры – «сидячие», евреи не хотели делать сразу два дела: и ходить и играть. Наконец, мы нашли «шагающий» оркестр полиции, приняли все их требования, поставив лишь одно условие: они должны быть одеты в яркие цветные костюмы.
   Конечно, это было красиво, когда после вступительных фанфар на поле, маршируя, вышли пятьдесят разноцветных музыкантов и выстроились в каре у сцены. И когда ведущий Ян Левинзон вызвал для открытия Фестиваля меня и мэра Тель-Авива, оркестр грянул соответствующий марш, мы стали поднимать флаг, а, совершенно одуревший от всего этого Рони Мило, блаженно улыбался и приговаривал на иврите: «Ты сумасшедший и я сумасшедший…».
   Я очень хотел, чтобы в фестивальном концерте участвовали и Израильские «звёзды». Мне удалось уговорить двух популярных эстрадных артистов Ривку Михаэли и Шломо Бараба, предупредив, что вместо гонораров – они оба получат звания первых лауреатов Первого Международного Фестиваля Смеха и каждому будет вручён приз: керамическая эмблема Фестиваля – «Смеющийся Кактусёнок». Эти фигурки делали Юра и Галя Кармели, поэтому, когда мы показали их и Шломо и Ривке – оба радостно заулыбались и согласились. Призы им вручали артисты, к тому времени уже очень популярного в Израиле театра «Гешер», Женя Додина и Леонид Каневский, что очень обрадовало новоиспечённых лауреатов – вручение завершилось потоком благодарностей, объятиями и поцелуями.
   Вообще, в этом представлении было много придумок. Например, мы вынесли на поле гандбольные ворота, в них стоял вратарь сборной Израиля по футболу Александр Уваров и принимал мячи, которые ему пытались забить артисты. Кто пробивал мяч, тот получал от представителя известной туристической компании путёвку в трёхдневный круиз по Средиземному морю. А чтобы Уваров не поддавался, мы объявили, что при сухом счёте он получает две путёвки в семидневный круиз. На игроков и на вратаря надели специальные майки с надписями «Фестиваль Смеха» и игра началась. Артисты били изо всех сил, Уваров стоял насмерть, и всё-таки, один гол он пропустил – его забил художественный руководитель ансамбля «Бим-Бом» Валерий Лёвушкин, но мы, вопреки условию, выдали путёвки не только ему, но и Уварову…
   Фестивальное шоу длилось более трёх часов, зрители горячо аплодировали, скандировали, вызывали артистов на «бис». Перед финалом, когда я, усталый, выжатый, как лимон, но счастливый, стоял за кулисами и довольно улыбался, сзади негромко прозвучал вопрос Вити Биллевича, президента фестиваля «Золотой Остап»:
   – Во сколько влетел?
   Это вернуло меня к действительности, и я ответил:
   – Тысяч в пятьдесят.
   – Молодец! На первом фестивале у меня был такой же долг, но мне помог наш мэр Собчак, а ты на кого рассчитываешь?
   – Только на себя, – ответил я, потому что рассчитывать, действительно, больше было не на кого. Этот долг мы отдавали в течение последующих трёх лет: и «Центр Юмора», и редакция журналов «Балаган» и «Балагаша», и лично я, из семейного бюджета.
   Конечно, я никогда бы не смог своротить такуюгору, если бы рядом не было Миши Кислянского и Ирины Блат. Про Мишу я уже писал, теперь скажу несколько слов об Ире. Она досталась мне по наследству от Вали Лернер, первого директора «Балагана», о которой я тоже уже писал выше. Перед отъездом в Чехословакию она привела и усиленно рекомендовала на своё место Иру. Ира тогда не владела компьютером, поэтому я взял её очень неохотно, только под Валиным нажимом. Но очень скоро, обаятельная умница Ира стала душой нашего маленького коллектива и моей самой верной и самоотверженной помощницей. Она совершенно не оправдывала свою фамилию: была кристально честным и обязательным человеком. Ира занималась нашими административно-финансовыми делами, безропотно несла на себе груз постоянного безденежья, и как я, и как Миша Кислянский, месяцами не получала зарплаты. После закрытия «Балагана» и по сей день Ира остаётся для меня очень близким человеком, одним из тех подарков, которые мне преподнёс Израиль. Не случайно, в моём редакционном кабинете висела фотография, где она была запечатлена вместе с Майей – а сверху надпись, парафраз названия популярной кинокартины: «Любимые женщины механика Каневского».
   Когда мы проводили последних гостей Фестиваля, я отпустил всех сотрудников на два дня в отпуск, чтобы они могли попить валокордин и отлежаться – все были вымотаны и обессилены. Но зато, после такого испытания, нас уже ничто не пугало, и мы стали готовить фестивали каждый год, но уже не международные, а Всеизральские, с участием артистов-выходцев из разных стран: России, Украины, Молдавии, Аргентины, Марокко, Польши, Испании, Эфиопии… Я придумал интересное оформление: на заднике – огромное солнце, в котором смеющаяся физиономия нашего Кактусёнка. В прологе выходил детский танцевальный коллектив, где дети выносили разные флаги разных стран, а в эпилоге – все флаги переворачивались и становились Израильскими. Эти фестивали, под девизом «Рассмеши народ мой!», проходили в разных городах и всегда собирали полные залы, о них писали, их снимали для телевидения. В какой-то газете меня назвали «Главным фестивальщиком страны». Эх, если б эта должность ещё бы и оплачивалась!..
//-- * * * --//
   В Израиль почти каждый год приезжают киногруппы из России, Украины, Молдавии, Грузии, Прибалтики – снимают документальные фильмы о природе, о святых местах, о Мёртвом море… Многие брали у меня интервью, предлагали написать к фильму дикторский текст и самому читать его в кадре. Интервью я давал, а писать отказывался. «Почему? – удивлялись они. – Мы вам хорошо заплатим».
   – Мне неинтересно, – объяснял я, – вы все снимаете одно и то же: Эйлат, могилу Христа, набережную Тель-Авива, новые высотные здания… Это всё взгляд снаружи, а я уже знаю эту страну изнутри, у меня есть свой Израиль, в отличие от того, каким вы его видите.
   – В чём разница? Приведите хоть один пример?
   – Хорошо. Что вы снимали вчера?
   – Стену Плача в Иерусалиме.
   – Что на вас произвело самое большое впечатление?
   – То, как в каждую щёлочку стены люди вкладывают сложенные бумажки с просьбами к Богу – вся стена в этих посланиях…
   – И всё?
   – Всё. – Они были явно удивлены. – А что ещё?
   – Есть продолжение: туда подлетают голуби, вытаскивают эти бумажки, устилают ими свои гнёзда, высиживают птенцов – те вырастают, взлетают в небо и уносят к Богу просьбы молящихся.
   Они всплескивали руками.
   – Здорово! Откуда вы это знаете?
   – Живу я здесь!
   Это был не «понт», чтобы произвести впечатление – действительно, за годы жизни в Израиле я накопил много наблюдений, случаев, а главное, персонажей, которые расцветили моё видение этой удивительной страны и её обитателей. Ну, скажите, где ещё к вам может подойти бывшая ленинградка, как это было со мной в Иерусалиме, очень озабоченно спросить: «Скажите, как пройти на Голгофу?» и, получив ответ, по деловому зашагать по указанному адресу.
   А израильские нищие? Это же золотой фонд для писателя!.. О них надо писать повести, снимать фильмы… Просматриваю свои записные книжки, и улыбаясь, вспоминаю:
   Когда мы жили в Нетании, на центральной автобусной станции я часто встречал старушку-нищую, аккуратную, спортивную, в джинсах и свитерке. Она подходила к нам, ожидающим автобус, и молча показывала дощечку с надписью на иврите. Я не мог прочесть, что там написано, поэтому всегда вручал ей два шекеля, как налог за безграмотность. Если ейничего не давали, она не протестовала, не огорчалась, а шла дальше к следующему автобусу. Из тех, кого я встречал, она была единственная с таким покладистым характером – обычно, израильские нищие очень активны и эмоциональны: только завидев тебя, они ещё издали призывно звенят кружкой с мелочью. Если не подашь, очень обижаются и громко ворчат вслед. Это – профессионалы, у каждого своё место, не дай Бог кому-то его занять!.. Очень часто они передают его по наследству детям. Мне рассказывали, что у некоторых даже есть свои виллы.
   Последние годы появились дилетанты – выходцы из бывшего СССР, в основном, молодые ребята, алкаши или наркоманы. Переехав в Тель-Авив, я жил на бульваре Ротшильд, там есть подземные туалеты, один из них они переоборудовали в общежитие: каждый имел свою комнатку-кабинку. У выхода из туалета стояли кресла и шезлонги, притащенные с мусорки, на которых они вечерами отдыхали от трудов праведных, выпивая или покуривая. Каждый из них «работал» в своём образе: у одного – забинтована шея, у другого – рука на перевязи, третий – активно хромает и спотыкается. Обычно, они дежурят у светофоров, где приостанавливаются машины, и канючат деньги у водителей. Причём, стараются произносить фразы на иврите, чтобы подавали и коренные израильтяне. Одного из них я однажды здорово напугал, сообщив:
   – Старик, ты перепутал ногу – вчера ты хромал на другую, на правую.
   – Не может быть! – воскликнул псевдо хромой и нервно отскочил в сторону.
   А вот ещё один персонаж из записной книжки, о котором не могу не рассказать.
   У нас в подъезде жил старик, впрочем, «жил» не совсем точное слово: он там ночевал. Перед сном стелил на кафельные плитки тоненькую подстилку, переодевался, молился, укрывался чем-то чёрным и засыпал, без подушки – голова упиралась в стену. Днём, с двумя сумками в руках (там всё его имущество), бродил по бульвару, сидел на скамейке, читал русскую газету, дремал… А вечером – снова в подъезд. И так – уже более сорока лет. Сперва мы только здоровались – лишь через какое-то время удалось его разговорить. Он из Вильнюса. Интеллигентен, чувствуется хорошее воспитание. Здесь, в Израиле, у него два преуспевающих брата («Им не до меня»), где-то в Америке – мать («Может, ещё жива»). Когда мы познакомились, ему было семьдесят.
   – Вы получаете пенсию или пособие?
   – Нет. Я не знаю, куда идти.
   – А как же вы живёте?
   – Прошу милостыню, на улице «Дизенгоф», с восьми до двенадцати – мне хватает.
   – А как питаетесь?
   – А что, в продмаге уже нет продуктов? (Продмаг – это ещё из той жизни).
   Однажды мы его увидели в шикарном «Дизингоф-Центре» – он сидел за столиком и не спеша, смакуя, «после работы», выпивал чашечку кофе.
   – А где умываетесь? Стираете одежду? – спросила Майя.
   – На бульваре есть туалеты с кранами. Там умываюсь, там и стираю рубашку, майку. Вот, только что надел чистую, сушу на себе.
   Я присмотрелся – рубашка на нём была влажной.
   – А зимой как?
   – Зимой хуже, – спокойно констатировал он.
   – Могу я вам дать одеяло, чтобы подстелить на пол? – предложила Майя.
   – Зачем? Я привык к своей подстилке. И потом – будет тяжело. Я ведь всё своё ношу с собой.
   – Можно вас пригласить с нами поужинать? – спросил я.
   – Нет, спасибо.
   – Почему?
   – Вы же меня будете принимать не как гостя, а так… из жалости.
   – А если мы вам предложим немного денег?
   – Я не возьму.
   – Почему? Ведь вы же принимаете милостыню?
   – Сегодня суббота – я выходной.
   Какой типаж, какой характер, а?!. Если бы мне о нём рассказали, я бы не поверил: в наше время, в столице цивилизованного государства, среди миллионов соплеменников, живёт одинокий отшельник в своей пещере-подъезде!.. Что с ним произошло? Когда он споткнулся и сломался? Сердечная драма, или душевная леность, или демонстративный вызов обществу?.. А, может, просто инфантильность, порождённая советским социализмом, вечное «Дай!», оставшееся без ответа?.. Тогда какое это страшное предостережение всем нам, заражённым этим же вирусом!..
//-- * * * --//
   Я ехал со скоростью штрафов пятьсот шекелей в час. Я очень спешил в аэропорт: мои соседи покидали страну и улетали в Канаду. Их отлёт не был неожиданностью – все эти годы семью сотрясали вулканические раздоры по любому поводу объединяло их только недовольство жизнью в Израиле: они ругали и жару и дожди, и арабов, и правительство. Глава семьи категорически заявлял, что Израиль – страна жуликов и проходимцев. Он так настойчиво ждал, что его обманут, что просто грех было его не обмануть. И его обманывали, и не раз… Он писал письма во все инстанции, во все ЦК всех партий. Однажды даже написал жалобу в ООН, но она попала в ООП [26 - Организация Освобождения Палестины.]и ему прислали сочувственный ответ от Арафата.
   Жена его была постоянно недовольна качеством продуктов: «Не тот сыр! Не те помидоры! Я ничего не могу взять в рот!» Но, очевидно, всё же совершала насилие над собой: когда она приехала, её можно было продеть в игольное ушко, а когда месяц назад на экскурсии у бедуинов её взгромоздили на верблюда – у того сразу выровнялась спина. Но всё равно она не прекращала жаловаться на плохой обмен веществ, ибо в Израиле её вещества не на что менять.
   Дед в той жизни был каким-то крупным политработником и жил своим величием в прошлом. Он постоянно рассказывал, как, будучи в Москве, защищал Белый Дом. Эти рассказы с каждым днём обрастали всё более душераздирающими подробностями. (Кстати, я заметил, что количествотех, кто защищал Белый Дом, уже приближается к количеству тех, кто нёс с Лениным бревно на субботнике).
   И только девятилетний Додик, худой, как гвоздь, и рыжий, как пожар, плакал и не хотел уезжать. Мы прилетели одним самолётом, шесть лет назад, усталые и измученные. Отец вынес его, спящего, на руках. От влажного ночного воздуха, напоённого пряными запахами цветов и фруктов, малыш проснулся, открыл глаза, осмотрелся и с надеждой спросил:
   – Это теперь наше домой?
   Какое великое счастье иметь своё «домой» и как обделены те, кто его не имеют!
   Можно иметь «домой», находясь за тридевять земель, и можно в собственной квартире прожить жизнь квартирантом. Можно из пустыни сделать страну, а можно страну превратить в пустыню – всё зависит от слова «домой», есть оно или нет. Если человек перекати-поле, он не в состоянии пустить корни. А если перекати-море? Перекати-жизнь?…
   … Я успел до их отлёта. Искренне пожелал главе семьи успеха и благополучия в новой стране. А он, прощаясь, заявил:
   – Если не сложится там, вернёмся к себе на Херсонщину или к вам на Тель-Авивщину.
   – Если тебе всё равно, то возвращайся на Багдадщину – разозлился я.
   …Когда они улетели, задумался: почему вдруг психанул? И понял: из-за рыжего мальчишки, которому так хочется и так нужно иметь своё «домой».

Ищите личность. (Послесловие)

   Войдя в незнакомую квартиру, сразу можно определить, кто здесь живёт: рачительные хозяева или временные жильцы, люди с тонким вкусом или с ограниченным восприятием, пенсионеры или студенты… И ещё: бывают квартиры, где почему-то тяжело находиться: давят и угнетают невидимое горе, вражда и свары – все это растворено в воздухе и осело на стенах. Или наоборот: вы здесь впервые, а, кажется, что уже давно и не раз бывали, знаете всех, радуетесь, и не хочется уходить, потому что тут живут счастливые, любящие друг друга люди и атмосфера этой квартиры – солнечная, тонизирующая. Недаром говорят: дом хранит образ хозяина.
   За время своих путешествий я убедился, что и город хранит образ своих жителей. Города, как и люди, бывают беззаботно-легкомысленными и житейски-умудрёнными, общительными и сдержанными, добрыми и суровыми, зажиточными и с трудом сводящими концы с концами… Чем ярче и талантливее город, тем больше в нем ярких и талантливых личностей, а точнее, наоборот: чем больше личностей, тем неповторимее город. Люди, жившие в том или ином городе, всегда оставляют там следы своей жизни. Как обеднел бы Рим без Микеланджело, Тбилиси – без Шота Руставели или Москва – без Гиляровского! И как долго недобрым словом будут поминать тех, кто навредил, испортил или просто ничем не украсил свой родной город, не помог, не обогатил его своей прожитой жизнью – это и виновники Чернобыльской трагедии, и отравители Юрмальского побережья, и те, кто холодными руками спроектировали и возвели среди изысканной одесской архитектуры кварталы одинаковых, подстриженных под одну гребенку, казарменных домов.
   Мы ответственны не только за материальное благополучие наших городов, но и за их нравственность, за их вкус, репутацию и притягательность. Кончилось время безликих «винтиков» и ленивых исполнителей – наступила долгожданная пора энергичных интеллектуалов и инициативных созидателей. И это не может не отразиться на облике городов, потому что концентрация интеллектов – ум города, объединение вкусов – красота города, сумма личностей – величие города.
   На огромном мозаичном панно карты Мира выделяются кружочки городов. Хорошо, когда они не одинаково серые, когда каждый имеет свой цвет. Чем больше таких городов, чем они ярче, тем привлекательнее буйное многоцветье. Давайте же сделаем наши города самыми светлыми, самыми яркими, самыми праздничными, чтобы сразу было ясно каждому приезжему, что здесь живут большие, сильные, добрые и талантливые люди – мы с вами!

15\12\2012
Тель-Авив.
Александр Каневский.

Александр Каневский Полное собрание впечатлений. Сборник впечатлений, встреч и улыбок

Города, где я бывал. (Предисловие к первому изданию)

Двадцать лет спустя. (Предисловие ко второму изданию)

Глава первая. Варшава и варшавяне

Гофман, который живёт на крыше

Ода Старому Мясту

Первая сабля

«Нет проблем!»

Двадцать лет спустя…

Глава вторая. Италия из окна автомобиля

Борьба за покупателя

Спящая красавица

С грустью о чувстве юмора

Кафе для одиноких

Потрясение шедеврами

О религии

Впечатления, не вместившиеся в предыдущие главы

Двадцать лет спустя

«Мы и заграница». (Привал между главами)

Первая «заграница»

Глава третья. Я догоняю лето

Возвращение в весну

Почему плакал месье Дельбар?

Свидание на улице «Каберне»

Ах, Одесса!

Биография «Юморины»

Сервиз на шестьсот персон

Готовый фельетон

Двадцать лет спустя:

Животные-горожане. (Привал между главами)

Глава четвёртая. Трое в одной машине без собаки

Дорогие мои дороги!

Как надо парковаться

Должен ли мужчина стряпать?

Моя подруга Ирэна…

…И остальные дети

Воскресная прогулка

Художник Рольф Хэндлер

Маленькая Ирэна и большая кошка

Выставка собак и их хозяев

Весёлая ярмарка

Что ещё запомнилось в Берлине

Седина старого Герлица

Карнавал в махровом халате

В гостях у великанов

Сказка брата Гримм

Напутешествовались!

Двадцать лет спустя

Привал между главами: Про любовь никто не знает

Глава пятая. По следам ненаписанного киносценария

Мы едем, едем, едем… (Заметки в записной книжке)

«Хорошего зятя и хорошего поросенка трудно выбрать!»

Лошади в зелёных очках

Сколько можно смеяться?!

Кто и что попало в сценарий

Несколько заключительных слов, пока остывает двигатель

Двадцать лет спустя

Давайте краснеть! (Привал между главами)

Глава шестая. Живущие на курорте

Признание в любви

О поле, поле, кто тебя усеял чёрными телами?

Дипломат из гостиницы «Приморская»

Можно ли накрыть стол на восемьдесят тысяч гостей?

Бросок через сковородку

Самая сладкая профессия

Прав ли Дуров?

В хоккей играют настоящие медведи

Проблемы, проблемы…

Двадцать лет спустя

Глава седьмая. Страна души

Пес Цуга и Корова Бачола

Хозяйка Чёрной горы

Зеркало для сапог

Как они ездят

Жертвы Гименея

Кладбищенский философ

Гуда плюс Ута

Лавры на улицах

Счастливое «дедство»

Ох, эти хачапури!

Александр Каневский
Полное собрание впечатлений. Сборник впечатлений, встреч и улыбок