Светлана Гагарина
И в целом мире одиноки мы

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.


//-- * * * --//

   Наступила весна.
   Дни становятся всё длиннее. И с каждым днём всё сильнее пригревает солнце. Всё громче и веселее поют птицы. Снег тает, и сугробы, уменьшаясь в размерах, сверху покрываются жёсткой коркой. Ветерок слегка колышет прошлогоднюю сухую траву. На проталинах из-под снега пробиваются первые подснежники, освежая своим видом всё вокруг и вдыхая в окружающую природу энергию жизни, силы и уверенности. Радость переполняет изнутри. Всё вокруг излучает надежду и веру в будущее. Тепло и спокойно.
   Здесь тепло и спокойно. Но это только здесь так хорошо.

1

   Ирина проживала со своим отцом уже давно. После смерти матери она так и не смогла принять ни одну из чужих женщин, с которыми пытался познакомить её отец. Он приводил их в дом, пытаясь устроить свою собственную жизнь. На этой почве не раз возникали скандалы, Ирина убегала из дома к подруге. Родители подруги недолюбливали Ирину и были против её присутствия, поэтому, когда они не пускали её к себе, она пряталась в подвале. В скором времени отец перестал приводить женщин в квартиру и знакомить с дочерью. Он знакомился с ними и встречался вне дома. Почти все из его любовниц пытались привести их отношения к чему-то серьёзному, но Игорь Петрович старался этого избегать, зная, что из этого ничего не получится. Дочь никогда бы не приняла ни одну из них. Спустя какое-то время, отец вовсе перестал встречаться с женщинами, погрузился в работу и ушёл в себя.
   Работал он руководителем промышленного предприятия, которое переживало застой и кризис. Работа Игоря Петровича совсем выматывала его как морально, так и физически. Он стал нервным, вспыльчивым, часто срывался на дочери. От этого их отношения вконец испортились. И они практически перестали общаться. Каждый из них жил собственной жизнью в унылой малогабаритной двухкомнатной квартирке.
   Игорь Петрович рано поседел. В свои пятьдесят два года он выглядел семидесятилетним стариком. Проблемы на работе, давняя смерть любимой жены, непонимание со стороны дочери – всё это оставило отпечаток на его внешности, характере, поведении и образе жизни. Он совсем закрылся от посторонних людей, стал молчаливым и озлобленным. Он не мог больше в таком состоянии управлять и так уже разваливающейся на части организацией и уволился. До пенсии оставалось целых три года, поэтому ему пришлось жить только лишь на свои небольшие накопления.
   Вскоре он превратился в унылого старика, без повода раздражался по всяким пустякам, почти не выходил из дома и часто пытался влезть своими маразматическими советами в жизнь дочери. Отчего в этой двухкомнатной квартирке часто возникали ругань и скандалы. Игорь Петрович при очередных ссорах с дочерью сильно нервничал и трясся всем телом. Его лицо покрывалось пурпурными пятнами, глаза наливались кровью, и, казалось, его вот-вот хватит инсульт. А Ирина, не выдерживая нападок со стороны своего старого отца, часто уходила из дома, хлопая дверью. Ей жутко надоедали вопли и придирчивые, исступленные покушения на её жизнь, и Ирина всерьёз подумывала уйти из дома и начать своё собственное существование.
   Но ей некуда было идти. Родители подруги, куда часто приходила Ирина, убегая от домашних проблем, как-то раз, тактично попросили больше не приходить и не впутывать их дочь Ксению в её заботы. Это и послужило причиной разрыва и без того натянутых дружеских отношений с единственной подругой. Ксения в последнее время и сама пыталась уходить от надоевших ей разговоров о жизни Ирины и старалась свести их встречи до минимума. К тому же, социальный статус не уравновешивал их позиции в обществе. Ирина, простая девушка из бедной семьи, учившаяся на последнем курсе медицинского факультета, не могла правильно и красиво вписаться в обеспеченную и полноценную семью своей подруги. В детстве разница в социальном статусе не так сильно была ощутима, как это наблюдалось теперь, во взрослой жизни. Дружба прервалась как по взмаху волшебной палочки. Поначалу Ирина переживала потерю подруги, потом решила, что это рано или поздно должно было случиться. И через пару месяцев перестала даже о ней вспоминать.
   Положение с финансами было довольно плачевное. Средств, чтобы купить или снимать квартиру, не было. При очередных скандалах оставалось лишь уходить на улицу или в подвал. Там Ирина чувствовала себя хоть немного, но защищённой от домашней рутины и нападок отца. И всё же… одиночество преследовало её по пятам. Она чувствовала себя угнетённой, разбитой и подавленной. Она считала свою жизнь бесполезной для себя и общества. Ей не к кому даже было обратиться за помощью. Не было никого, кто мог бы её выслушать, помочь, поддержать.
   День за днём наматывались в один большой ком нервов.
   С утра Ирина училась, а вечером, зарабатывая себе на хлеб, подрабатывала продавцом в ночном ларьке со жвачками, сигаретами, леденцами, чипсами и прочей мелкой ерундой. Времени на сон и на подготовку к занятиям оставалось мало. Ирина постоянно чувствовала себя уставшей, недосыпала, от этого ещё больше раздражалась. Но бросить учёбу или подработку она не могла. Диплом она должна была получить обязательно, чтобы устроиться на работу в медицинское учреждение, а подработка помогала хоть как-то прокормиться.
   На учёбе Ирина старалась вникать во всё, слушала преподавателей внимательно, выполняла все задания и поручения. На анатомических практиках без эмоций обследовала и резала трупы. Она не хотела тратить драгоценное время на ахи и вздохи и морщиться от вида вскрытых тел, как это делали другие её сокурсницы. Каждую проведённую минуту в университете она посвящала именно образованию, обучению и совершенствованию своих навыков.
   Сейчас, на последнем курсе, она была одной из лучших студенток и была уверена, что без труда найдёт себе работу в главном городском морге. О личной жизни Ирина старалась не думать. Конечно, она видела, как её однокурсницы крутят несерьёзные и быстропроходящие романы, как тусуются в различных клубах, ходят в кинотеатры и боулинги, но старалась смотреть на всё это совершенно безразличным взглядом. Нет, не потому, что ей этого не хотелось. Ей просто некогда было гулять вечерами под луной, целоваться на скамеечках и слушать романтические серенады. Поэтому она для себя решила – не обращать ни на кого и ни на что внимание, пропускать прелести жизни мимо и сосредоточиться только на образовании, которое откроет ей путь во взрослую жизнь и даст возможность достичь успехов.
   Учёба, вечерняя подработка и пожилой отец со своими маразматическими взглядами на её жизнь – вот что сопровождало Ирину на протяжении нескольких лет, лет нудных и однообразных, наполненных ежедневными склоками, тяжёлым трудом, натянутыми нервами и монотонным одиночеством.
   Ирина думала сейчас только о дипломе. Его она писала сама, просиживая часами в библиотеках, испытывая жуткий дефицит времени и сна. В ларёк она брала с собой маленький дешёвенький ноутбук, который купила на скопленные деньги по объявлению в газете, и копалась в интернете, ища необходимую информацию для написания диплома в те немногочисленные минуты, когда в ночном ларьке не было покупателей.
   В один из поздних вечеров, когда Ирина заканчивала свою работу, подошёл один из таких покупателей.
   – Пачку «Бонда» синего, – пьяным голосом произнёс этот покупатель и небрежно бросил смятые бумажные деньги в окошко ларька.
   Ирина привыкла ко всему, работая здесь в столь позднее время, и даже не обратила на это внимание. Она взяла смятые купюры и просунула в окошко пачку сигарет.
   – Тупые бабы вы все, – вновь произнёс пьяный покупатель, – сидишь тут, курица драная. Я тя щас тут, прям в этом ларьке зажму, поняла меня? – пьянчуга быстро очутился сбоку ларька и принялся бить с обратной стороны в дверь ногой.
   Ирина испугалась. Она закрыла крышку своего дешёвенького ноутбука, встала со стула и принялась молча смотреть на дверь, откуда доносились ругань и мат пьяного покупателя. Сердце Ирины стучало всё громче, всё сильнее с каждым усиливающимся стуком грязных, тяжёлых, изрядно поношенных ботинок пьяницы о закрытую дверь ларька. Казалось, грязный звук с обратной стороны вот-вот ворвётся вовнутрь и раскроит её пополам. Было страшно. Ирина стояла и ждала. Ждала, когда же дверь поддастся ударам и откроется. Может, тогда наконец-то прекратятся мучительные дни в её жизни, и она будет беззаботно лежать в холодном помещении, без чувств и эмоций, без сожалений и накопленных обид, под скальпелем какого-нибудь начинающего студента на практическом занятии одного из медицинских ВУЗов…
   – Стоять! – кто-то закричал снаружи.
   – Пошли вы все, уроды! – заорал в ответ сиплым голосом пьяный покупатель и, прекратив бить ботинками о дверь, побежал прочь.
   В маленьком окошке Ирина заметила силуэты двух пробежавших мимо полицейских, которые патрулировали подземный переход и, заметив нарушителя, погнались вслед за ним.
   Ирина молча села на стул. За пределами ларька воцарилась полуночная тишина. Почти никого. Изредка мог пройти запоздалый прохожий, топая своими башмаками о плитку поземного перехода. Внутренний страх затаился в каждой клетке Ирины, она чувствовала его, но не знала, что с этим делать. Она ощущала беспомощность и беззащитность. Еще раз, посмотрев на дверь и убедившись, что за ней никого нет, Ирина открыла крышку ноутбука. Но она не смогла сосредоточиться, буквы сливались и не несли никакой информации, и Ирина закрыла крышку. Она всё ещё переваривала произошедшую ситуацию. Что, если бы не было поблизости полицейских? Или дверь не выдержала бы мощных ударов пьяного человека?
   – С вами всё в порядке? – неожиданно услышала Ирина голос в окошке. Она вздрогнула. Всё те же силуэты полицейских. – Мы не смогли его догнать. Скрылся, гад. Вам надо быть поосторожнее. Дверь цела?
   Ирина встала со стула, подошла к двери и подергала её за ручку. Потом вновь подошла к своему стулу и села.
   – Девушка? – ещё раз переспросил удивлённо один из полицейских, наклонился к окошку и глянул внутрь.
   – Спасибо, дверь вроде в порядке, – ответила Ирина.
   – Мы будем здесь, поблизости, если что. Вдруг вернётся. Будете уходить, оглядывайтесь по сторонам, – ответил полицейский и положил на прилавок у окошка мелочью шестьдесят пять рублей. – Будьте добры, пачку «Винстона».
   Ирина взяла деньги и протянула в окошко пачку сигарет.
   – Спасибо. Удачи, – произнёс один из полицейских, и оба скрылись в переходе.
   И вновь в этой тишине Ирина задумалась. Об одиночестве. Она вслушивалась в тишину. И эта тишина сильно давила на неё и вызывала чувство некоего отчаяния.
   Глянув на часы, Ирина увидела, что пора собираться домой и закрывать ларёк. Она ещё раз посмотрела на дверь. В любом случае, надо идти. Положив ноутбук в сумку, и закрыв кассу, она попыталась оглядеть окрестность в окошко ларька. Никого вокруг. Ирина подошла к двери и повернула ключ. Выглянув наружу, она увидела всё ту же пустоту и услышала всё ту же тишину. Быстро провернув ключом уже с обратной стороны, Ирина убедилась, что ларёк закрыт. И тут же она быстро зашагала в сторону дома.
   Кроссовки бесшумно ступали по влажному асфальту. Вокруг свежо и прохладно, дышать легко и свободно, угар и дневную духоту на время смыли капли только что закончившегося дождя. Ирина шла быстро, почти бежала, боясь преследования ночного пьяного покупателя. Но вокруг почти никого не было, лишь изредка проезжали по дороге такси и запоздалые автобусы.
   Ирина почувствовала себя защищённой лишь после того, как зашла к себе в квартиру и закрыла входную дверь на два замка и цепочку. Она немного постояла, опершись спиной о дверь. Она всё ещё боялась преследования, поэтому, закрыв глаза и затаив дыхание, она вслушивалась в ночную задверную тишину. Никого. Лишь тиканье кухонных часов и стук ложки по тарелке. Отец не спал и что-то ел на кухне.
   Услышав, что дочь пришла домой, Игорь Петрович попытался быстро встать, неуклюже опираясь на свою клюку. Ирина услышала приближающееся шорканье его тапок. Ей совсем не хотелось видеть его именно сейчас.
   – Ирина! – старческим голосом и грозно закричал отец. – Ирина! Я, старый человек, еле хожу, ничего не вижу, – говорил он, чуть не задыхаясь, – я должен ходить в магазин? Спускаться по лестницам? Ты, неблагодарная, даже не купила картошки. Ты хочешь, чтобы я сдох здесь? Как последняя скотина? – Игорь Петрович покраснел от напряжения, его начало трясти от напрасно траченных им нервов. – Ты не приготовила мне еды! Чем мне питаться прикажешь? Чёрствым хлебом? И водой из-под крана?
   – Но ты же сейчас что-то ел?
   – Бурду ел! – продолжал хрипеть отец. – Из-за своего давления я не могу долго стоять! И готовить нормальную пищу!
   Ирине совсем не хотелось сейчас разговаривать с отцом. Вернее, продолжать вступление в диалог в этом назревающем ночном конфликте. Она настолько устала, к тому же была всё ещё напугана недавним происшествием, что отец со своими нескончаемыми претензиями только разозлил ещё больше. Ей было стыдно за то, что сейчас, в полной ночной тишине соседи как всегда будут слышать очередную ругань. И потом всю неделю шептаться всем подъездом о произошедшем и с укором смотреть в её сторону. Ирина хотела избежать участия в скандале и попыталась прошмыгнуть в свою комнату, чтобы закрыться там и спрятаться под одеяло, накрывшись подушками, и не слышать больше ни единого слова своего отца.
   – Неблагодарная! – продолжал сокрушаться Игорь Петрович. – Я для тебя всю жизнь прожил! Всё делал для тебя! А ты для меня даже супа сварить не можешь! – и он попытался даже ударить Ирину своей клюкой.
   Ирина закрылась руками. Сумка с дешёвеньким ноутбуком внутри с грохотом упала на пол. Клюка больно ударила её по пальцам левой руки. Это была последняя капля.
   – Как ты мне надоел! – взорвалась Ирина. – Надоел! Надоел! Надоел! – кричала она, больше не стесняясь быть услышанной соседями. – Я хочу к маме! К моей мамочке! – уже плакала Ирина. – Я не могу больше тебя терпеть, не могу! – и Ирина, увернувшись от отца и его клюки, повернулась к двери и попыталась быстро открыть замки. Замешкавшись с цепочкой, она успела принять на спину ещё пару ударов клюки от своего отца. Сняв цепочку и открыв дверь, Ирина, захлёбываясь в слезах и рыданиях, утопая в море обиды и ненависти, понеслась вниз по лестнице и выбежала на улицу.
   Тётка Машка, соседка, наблюдала происходящее через щель полуоткрытой двери. Она, как и все тётки в этом подъезде, сильно жалела, по их мнению, бедного и несчастного старика, и они осуждали при каждом удобном случае его самовольную и неблагодарную дочку. И никто не хотел вдаваться в подробности жизни Ирины и Игоря Петровича. Всё думали так, как думали, и не хотели думать иначе.
   Ирина шла по пустынной ночной улице, вытирая ладонями нескончаемо текущие слёзы. Она просто шла. Сама не зная куда, зачем; и что будет потом – в данный момент её совсем не интересовало. Тяжёлый груз давних сложных взаимоотношений давил на неё, съедал изнутри, грыз её и без того потрёпанную душу.
   Ирина увидела автобусную остановку. Начинал накрапывать дождь, поэтому она спряталась под козырьком. Сев на лавку, она задумалась. Продолжать жить такой же жизнью ей совсем не хотелось. Возвращаться домой тоже не было желания. Она чувствовала полнейшую опустошённость. Отчаянье. Одиночество.
   Будь мама жива, такого бы с ней не случилось… Да, об этом Ирина думала постоянно. Она часто смотрела на мамины старые фотографии. Раз за разом, она перелистывала альбомы и, прикасаясь пальцами к её изображениям, грустила и мысленно будто обнимала её. Одну из маминых фотографий она всегда носила с собой. Маленькая, она всегда лежала в Ирином кошелёчке. Вот и сейчас, Ирина достала свой кошелёк, открыла его, и оттуда на неё, прямо из фотографии, улыбалась мама. Ирина заплакала ещё сильнее.
   Дождь усилился и зашумел, нарушив ночную городскую тишину.
   Немного успокоившись, Ирина закрыла кошелёк и положила его обратно в карман. Потом она, сидя на лавке, несколько минут смотрела на дорогу, по которой текли ручьи, образовывающиеся от падающих крупных капель дождя.
   Неожиданно начавшись, дождь так же неожиданно закончился, оставив после себя мокрый асфальт, лужи, свежесть и ночную прохладу. Ирина сидела на этой одинокой пустой остановке, кутаясь в своей ветровке от веявшей прохлады. Она подняла голову и посмотрела на крышу остановки, с которой стекали последние дождевые капли.

2

   В соседней деревушке, в часе езды от города проживала баба Люба. Жила она одна.
   Муж бабы Любы, ветеран Великой отечественной, умер четыре года назад. Похоронив его, она долго переживала, плакала. Но слезами горю не поможешь, человека не воскресишь. Она продолжила вести хозяйство, как и раньше. А как иначе? Иначе не прокормиться. Без Пал Иваныча, конечно, ей было тяжело. Помочь было некому.
   Дочка Надя жила в городе, с семьёй, навещала мать довольно редко. Баба Люба свыклась с мыслью, что у дочери есть самая важная работа, где она была просто незаменима, будто без неё вся работа встанет, и организация развалится на части. Надя никак не могла выкроить в своём напряжённом графике хоть немного времени, чтобы потратить час-другой на дорогу к матери в деревню и навестить её.
   Внуки почти не видели свою бабушку и даже иногда забывали, как её зовут. А мужу Нади, Степану, вовсе были не интересны ни деревня с её бездорожьем, ни эта бабулька, являющаяся его тёщей. Степан вообще был супер занятым человеком. В его адвокатской деятельности не было ни минуты свободного времени. Домой приходил поздно, постоянно по работе кто-то названивал, на столе росли нескончаемые кипы бумаг из дел клиентов… Всё это было неотъемлемой частью жизни Степана. На детей и жену не хватало ни сил, ни того же времени.
   Надя часто обижалась, высказывала ему по ночам или ранними утрами, когда он торопился на работу, о том, что ей не хватает мужского тепла и ласки, а детям заботы отца. В ответ она лишь слышала, что такому кормильцу в семье, как он, она могла бы делать поблажки и довольствоваться тем, что есть. Он постоянно твердил о том, что она тратит его, не без большого труда заработанные деньги, и может позволить себе сходить в кинотеатр или кафе в то время, как он пашет на поприще правосудия. Надя, конечно же, отвечала ему, что она тоже много работает, к тому же ещё и занимается детьми и нескончаемыми домашними хлопотами. Но Степан был уверен в своей правоте и не придавал никакого значения словам жены, утверждая, что Надя сильно преувеличивает свою роль в жизни семьи и пытается вызвать у него жалость. Из-за всего этого Надя постоянно находилась в унылом и подавленном состоянии. Частые скандалы, сексуальная неудовлетворённость, одиночество – всё это вызывало упадок сил и пребывание в плохом настроении, что сказывалось на детях. Бывало, она на них беспричинно кричала, взрывалась, частенько шлёпала и наказывала.
   В этой суматохе монотонно проходивших серых дней, в течение которых не было ни намёка на просвет, у Нади не возникало ни малейшего желания ехать в какую-то, богом забытую деревню.
   День бабы Любы начинался в пять утра. Надо было успеть и коровок подоить, а потом отогнать их в стадо к пастуху, и свинкам корма насыпать, и водички свежей подлить, и курочкам принести травки зелёной да пшенца побольше, чтобы яички сносили покрупнее да почаще. Да, хлопот с утра хватало.
   Ближе к полудню баба Люба сажала рассаду, поливала растения, полола сорняки. Делала она это потихоньку, не спеша. Здоровье уже было не то, что прежде. Нагибаться было тяжело, кружилась голова. Ещё и давление мучило, и кашель, и глаза плохо видели. Бывало, поработает старушка немного, ан нет-нет, да и сядет под грушу раскидистую в теньке отдыхать, отдышаться не может, пот со лба тряпочкой вытирает. А как жажда замучает, так зайдет в сарай и из бидона наберёт помятым от времени алюминиевым ковшиком прохладной водички и жадно пьёт, прицмакивая почти беззубым ртом.
   Днём, когда солнышко совсем уж начинало пригревать, баба Люба шла отдыхать. Домик её покосился от времени, имел накренившуюся крышу, крытую потрескавшимся шифером, поросшую жёлто-зелёным мхом. За долгие годы на эту крышу ветра надули немного песка, который спрессовался и навсегда застыл между волнами шифера. В этот спрессованный песок попали семена различных сорняков, надуваемые тем же ветром. Смачиваемые частыми моросившими дождями, семена прорастали прямо на крыше, образовывая некрасивые клочки бесполезного сухостоя. Стекла не некоторых окнах треснули, рамы состарились, краска на рамах выцвела и растрескалась.
   Рядом с домиком стояла такая же покосившаяся и состарившаяся от времени летняя кухонька с обугленной газовой плитой. Здесь-то и пряталась от полуденного солнца баба Люба. Она ложилась на свою засаленную старую кресло-кровать, включала старенький вентилятор и дремала. Часов около пяти вечера, когда дневная жара начинала спадать, баба Люба пила чай с мятой вприкуску с простым печеньем, макая это самое печенье в чай. Оно размягчалось и свободно таяло в её полу беззубом рту.
   Вечером утренние хлопоты повторялись в обратном порядке. Баба Люба собирала в курятнике снесённые за день курами яйца, наливала всей живности свежей воды, сыпала корм, встречала коров, которые сами знали дорогу домой, к своему двору. Баба Люба отворяла дряхлые, скрипящие ворота на заднем дворе и впускала своих любимых коровушек. При этом она с ними ласково разговаривала, спрашивала у них, как они провели день на пастбище, хорошо ли кушали, вкусна ли была травка. Коровы будто понимали её и мычали в ответ. И баба Люба, посмеиваясь, чесала им лоб, а коровы лизали её пальцы и ладони своими длинными шершавыми языками, радуясь встрече со своей хозяйкой. К тому же, вымя их за весь день наполнялось молоком, и это приносило коровам неудобство и болезненные ощущения. И коровы знали, что баба Люба сейчас, как и каждый вечер, начисто вымоет руки, начисто вымоет их вымя, возьмёт ведро и сдоит всё молоко, тем самым принесёт коровам большое облегчение. А молоко-то какое! Парное, свежее, тёплое, пенистое, пахнет свежим лугом и зелёной травой.
   Процедив молоко через марлю, баба Люба разливала его в трёхлитровые банки, закрывала пластиковыми крышками и ставила банки в прохладный сарай.
   Каждое утро, в семь часов, после того, как она покормит птицу и домашний скот и отгонит коров пастуху, она ставила банки в самодельную тележку и везла на местный рынок. Из соседней деревни, той, что покрупнее, приезжал мужчина, предприниматель. Он скупал у местных старожил свежее молоко почти за бесценок и возил его продавать в город, на чём неплохо зарабатывал. Бабе Любе, как и остальным жителям, отдающим своё, тяжким трудом полученное молоко почти даром, не оставалось другого выхода. На местном рынке всё равно никто, кроме этого предпринимателя, их молоко не покупал, так как почти в каждом дворе были свои и коровы, и козы. Поэтому все трудяги довольствовались тем, что есть. Полученные от продажи молока деньги, эти жалкие копейки, баба Люба копила и бережно хранила в старинном серванте в жестяной банке от растворимого кофе. Кладя денежки в банку, она приговаривала:
   – Доченьке моей, да внучкам в помощь. А как же, помочь же надо. Им там совсем, наверное, туго.
   Кое-какие средства она также выручала от продажи на местном рынке яиц, курятины, поросят. Всё это также забирали, в основном, перекупщики в три-четыре раза дешевле, чем стоили эти продукты на рынках больших городов. И почти все эти деньги она тратила на покупку корма для скота и птицы. С каждым годом корм всё дорожал, поэтому становилось всё невыгоднее держать скотину. Да и тяжел был этот труд для старенькой, совсем одинокой бабушки. Она понимала, что здоровье уже далеко не то, что раньше. И баба Люба решила продать почти всю скотину и оставить несколько курочек-несушек, да одну коровку, чтобы хоть яички были свои и молочко свежее. Жалко бабе Любе было, конечно, коров, свиней да петухов. А что делать оставалось? Не потянуть ей сейчас это большое хозяйство.
   Через неделю двор почти опустел. Хлопот поубавилось. Но почему-то так тяжко было на душе у бабы Любы. Такой одинокой она себя почувствовала.
   День за днём тянулись однообразно и медленно. Но куда старушке было торопиться? Рассада на её огородах взошла крепкими зелёными растениями, обещая хороший урожай. Его баба Люба так же, как и в предыдущие года, соберёт и отнесёт за бесценок скупщикам, А вырученные копейки так же бережно положит в жестяную коробку.
   Как-то вечером баба Люба вышла во двор. Смеркалось, пели сверчки, небо было усыпано мелкими алмазами сверкающих звёзд, тихо дул прохладный ветерок, шурша листьями в таких же, как и баба Люба, древних груше и двух яблонях. Старушка надела носки, штопанные раз двадцать, галоши и зашаркала к курятнику. Своим курочкам она включила ночную лампу с тусклым светом, ещё раз проверила во всех углах и мягких подстилках – нет ли в них яиц, и закрыла дряхлую дверцу курятника на щеколду. Курочки немного покудахтали и вскоре замолкли.
   Затем старушка подошла к коровнику. Марта стояла около корыта с водой, смотрела в пол, лениво обмахивалась хвостом и медленно пережёвывала какую-то былинку. Завидев хозяйку, Марта так же медленно повернула к ней голову, протяжно замычала и опять продолжила жевать свою былинку и смотреть в пол.
   – Засыпай, Мартушка, засыпай, – бормотала баба Люба. – Завтра ранёхонько вставать.
   Но корова продолжала стоять около корыта с водой, жевать и обмахиваться хвостом.
   – А я вот пойду, положу голову на подушку, – продолжила бормотать баба Люба. – Совсем уж я устала. Ох, устала, – и она зашаркала своими галошами обратно в дом.
   Неожиданно из покосившегося сарая донёсся странный звук. Будто что-то упало.
   – Ой, да что же это, – заволновалась баба Люба и зашагала в сарай. Включив свет, она увидела, что алюминиевый ковш упал с бидона и лежит на грязном полу. Кряхтя, старушка нагнулась и подняла его. Тут она услышала какое-то шуршание совсем рядом. Баба Люба подняла глаза и увидела кошку. Это была совсем чужая кошка. Видимо, она пробралась через приоткрытую дверь сарая, прыгнула на бидон с водой, тем самым опрокинув ковшик, и взобралась на пустые мешки, лежащие поверх пустых самодельных ёмкостей для корма скота.
   – Вот те раз, – удивилась баба Люба. – Кошка. Ты отколь пришла-то?
   Но кошка испуганно прижалась к мешкам и неподвижно смотрела на старушку большими жёлтыми глазами.
   – Кысь, кысь, кысь, – позвала кошку баба Люба, но та продолжала лишь испуганно и неподвижно на неё смотреть.
   – Ну, раз пришла, я тебе молочка сейчас налью, – сказала баба Люба и вышла из сарая. Она отлила в глубокое блюдце из ведра немного молока, приготовленного на утреннюю продажу, отломила небольшой ломоть хлеба и понесла всё это в сарай. Кошка всё ещё сидела на мешках и настороженно смотрела.
   – Вот тебе молочка, – сказал баба Люба, ставя блюдце на пол. – А вот хлебушек, – и она накрошила хлеб в молоко.
   Кошка не двигалась.
   – Боишься меня что ль? Ну, ладно, ладно. Спи здесь, ежели негде больше. Вот, покушай. А я уж пойду. Пойду, голову положу на подушку. Устала больно за весь день, – говорила баба Люба кошке. А кошка внимательно следила за каждым её движением и не шевелилась.
   Баба Люба поняла, что от кошки ей не добиться ответа, поэтому она оставила её в покое своими расспросами, повернулась и ушла в дом спать.
   Ранним утром, отогнав корову пастуху, напоив и накормив курочек, баба Люба решила заглянуть в сарай. Блюдце оказалось пустое. Кошка начисто его вылизала. Она вылакала всё молоко и съела весь хлеб, до последней крошки. Казалось, что кошка совсем не спала, потому что она так же настороженно, вытаращив большие жёлтые глаза, смотрела на старушку, как и прошлым вечером.
   – Вот те раз, – воскликнула баба Люба. – Отколь ты пришла, заблудшая? – баба Люба осторожно приблизилась к кошке. А та в ответ взъерошила шерсть на спине, ещё больше выпучила глаза и легонько зашипела.
   – Полноте, – сказала баба Люба, – полно. Пришла ко мне, ещё и шипишь? Ай-яй, деловая! – и баба Люба приблизила руку к кошке, чтобы погладить. Кошка пристально следила за рукой, но позволила себя погладить. Баба Люба гладила кошку по голове и спине, водя руку медленно, бережно по короткой, но густой шерсти. Шерсть от испуга всё ещё была взъерошена, и кошка была похожа на мягкий округлый одуванчик.
   – Хорошая, – приговаривала баба Люба, – хорошая кошка. Ну, как звать тебя, как величать?
   Кошка уже успокоилась, шерсть пригладилась, жёлтые глаза прикрылись от удовольствия.
   – Буду тебя Марфой звать. Марфа, Марфа, – и старушка заулыбалась, гладя доселе ей незнакомое животное.
   С тех пор кошка Марфа прижилась в этом дряхлом, убогом дворе. Баба Люба рада была этому комку шерсти, который встречал её каждое раннее утро, провожал со двора, когда она прогоняла корову на пастбище, вбегал в курятник и глядел, как она ухаживает за курами, сидел в теньке старой груши рядышком, когда она отдыхала в перерывах между прополкой и поливкой грядок.
   Так и начали жить вместе Марфа да баба Люба. Кошка скрашивала одинокие дни старой женщины.
   Раньше, когда ещё Пал Иваныч был жив, во дворе жило много разных кошек и котов в разные периоды времени. Но они были не ручные, почти дикие, всегда бегали там, где им вздумается, пропадали в чужих дворах. Поэтому жили они обычно недолго. То наедались в соседних сараях какой-нибудь еды, перемешанной с отравой, предназначенной для крыс, и умирали, то крали белоснежных голубей на крошечной голубятне дядьки Васьки – и за это дядька Васька ловил их и душил собственными руками, то коты сами гибли от неизвестных болезней.
   Вот теперь, когда баба Люба приютила у себя такую ласковую замечательную кошечку, она уже боялась, что и Марфа исчезнет в каком-нибудь чужом дворе или отравится приманкой для крыс в каком-нибудь чужом сарае. Поэтому баба Люба всегда пускала кошку в дом, где та спала на приготовленном специально для неё пуховом одеяльце на соседней кровати. На той кровати, где спал раньше Пал Иваныч, царствие ему небесное… Часто кошка переходила ночью со своего одеяла и ложилась клубочком в ногах своей хозяйки. Ещё она очень любила ластиться, любила, когда старушка чесала её мягкий живот, гладила по голове и спине своими морщинистыми и шершавыми ладонями. И Марфе было абсолютно всё равно, какими ладонями гладила её хозяйка. Самое важное было то, что эти ладони были для неё самими добрыми и ласковыми ладонями самой добродушной и родной хозяйки на свете.
   Около печки всегда стояли две железные миски для еды и ещё одна, поглубже, для молока с хлебом. А воду кошка пила из железного ведра, всегда стоявшего около той же печки. Баба Люба тоже пила оттуда воду, черпая её железной кружкой, и всегда следила за тем, чтобы ведро было полное.
   Прошёл год. Баба Люба уже не могла представить себе жизни без своей Марфы. В тёплые дни кошка радовала её своей игривостью и любознательностью, а зимой согревала своим кошачьим теплом и намурлыкивала кошачьи песни. Баба Люба уже не чувствовала себя одинокой и брошенной всеми, напротив, она ощущала свою значимость и свою важность в жизни своего животного друга. И ни разу она не задумалась, да и не хотела думать, откуда же пришла к ней Марфа, как он появилась в её сарае. Откуда бы ни пришла, откуда бы ни появилась – Марфа оставалась рядом и не собиралась никуда уходить.
   На следующий год, весной, баба Люба, как и всегда, высадила рассаду, поливала грядки и полола сорняки. Ей стало совсем плохо, и она присела под старой грушей отдохнуть. Марфа тут как тут прибежала и начала тереться около её ног, подняв вверх хвост и тихонько урча, будто спрашивала: «Что случилось?».
   – Ох, Марфушка, что-то дурно мне, кабы уж не помереть, а то и не заметит никто. Одна ты будешь знать, да только никому и сказать не сможешь о бедной бабке, – будто отвечая на вопрос, тяжело дыша, сказала баба Люба. – И внучков-то жалко как. Не дозволяют им родители ездить ко мне. А может, и некогда им. Господь их знает… – продолжала говорить старушка. – Хотелось бы повидаться с внучками. Да денежек им отдать. Скопила чуток бабка. Молочко продавала, яички да мяско. Может, у них велосипеда нет или сапожек резиновых, или ещё чего.
   Тут баба Люба с трудом поднялась и побрела к сараю попить воды. Дело шло к полудню. Становилось душно. Марфа побежала за хозяйкой, выпрашивая водички. Баба Люба зачерпнула из бидона прохладной воды мятым старым ковшом, налила кошке в миску. Марфа жадно залакала воду своим розовым языком. И сама старушка прямо из ковша долго пила прохладную воду небольшими глотками, часто останавливаясь и тяжело дыша. Совсем уж плохо себя чувствовала баба Люба в последнее время.
   Прошла весна, наступило лето. День становился всё длиннее, солнце припекало всё жарче. Старушка всё чаще отдыхала в доме. Ставни дома всегда были закрыты, чтобы хоть как-то сохранить прохладу. Бросив на пол сюртук, она лежала на нём. Так было прохладнее, чем на кровати. Марфа в последнее время зачастила убегать из дома, оставляя в одиночестве и без того одинокую хозяйку. Баба Люба даже начала делать ей замечания, когда та прибегала откуда-то вся пыльная или даже с паутиной на усах.
   – Марфушка, не к женихам ли ты бегаешь? – спрашивала баба Люба у кошки. – Ох уж эти женихи. Замучили тебя, наверно. Всё тебе дома не сидится, неймётся, – на что кошка смотрела на хозяйку своими большими желтыми глазами и тёрлась всем телом о её ноги, при этом мурлыча, будто заглаживая свою вину.
   В начале лета у бабы Любы был день рождения. Но она его уже давно не праздновала. Не с кем было праздновать. Дочь с семьёй её редко поздравляли, а в последние годы и вовсе об этом забывали. Вот и сейчас. Баба Люба сидела в тени своей старой раскидистой груши и вспоминала былые годы, когда дочка с внуками приезжали и привозили ей вкусный торт и свежую колбасу к празднику. Но это было так давно… Всё ещё надеясь на внимание к себе, она, кряхтя, встала со своей старенькой табуреточки с облупившейся краской и подошла, шаркая тапками, к почтовому ящику. Она заглянула в него, но увидела лишь паутину и бегавшего по паутине маленького паучка. Старушка надеялась увидеть в этом ящике хотя бы красочную открытку ко дню своего рождения. Но, увы, как и в прошлом, и позапрошлом году там было пусто.
   – Забыли, наверно, дети. Ну, ничего. Это ничего, у них дела и поважнее есть. Ничего страшного, – и старушка, так же охая от жары и усталости и шаркая тапками, вернулась в тень старой груши.
   Вечером баба Люба достала из старого серванта поблёкший от времени альбом со старыми чёрно-белыми фотографиями. Лист за листом она переворачивала страницы и глядела на эти, приклеенные к страницам фотографии.
   – Марфа, иди-ка сюда, кысь-кысь, – позвала кошку баба Люба. Марфа спрыгнула со своего пухового одеяла и подбежала к хозяйке, не понимая, для чего она её позвала и нарушила её вечерний отдых.
   – Глянь-ка, Марфа! Вишь, это я, – и баба Люба заулыбалась своим почти беззубым ртом. – Какая молодая была, – со старой блёклой фотографии на бабу Любу смотрела молодая красивая девушка. Такой она была в молодости. Жизнерадостная, весёлая, активная. – А это дочка моя, – ткнула пальцем старушка в другую фотографию, на которой стояла девочка, одетая в искусственную шубку, шапку-ушанку, держащая санки и угрюмо смотрящая на снег. – Не любила Наденька в детстве фотографироваться, всегда была недовольная, – и баба Люба рассмеялась. – А вот мой Пал Иваныч. Как тебе там живётся-то. Уж скоро и я к тебе поспею, – взгрустнула старушка. – Марфа, иди же посмотри, – говорила кошке баба Люба, на что Марфа лишь обнюхала альбом, легла рядом с хозяйкой, перевернувшись на спину, и заурчала, прикрыв глаза. Ей было совсем не интересно смотреть на то, что было в альбоме. Да и не понимала она, что говорит ей баба Люба, она лишь знала, что если перевернётся на спину, то ей почешут живот и это доставит ей приятное удовольствие.
   Вот так и прошёл вечер старой одинокой женщины: в воспоминаниях о былом, о прошлом, о том, что не возвратится никогда. А кошка лежала рядом, перевернувшись на спину и задрав лапы вверх, закрыв глаза, урчала от приятных почёсываний живота свои песенки.
   Тут баба Люба заметила, что у Марфы округлился живот.
   – Ах ты, распутница такая, – играючи укоряла кошку старушка. – И кого ты мне хочешь в подоле принести? Стара уж я, Марфа, кабы не померла я раньше времени, а то кому же за твоими детками ухаживать? – и баба Люба гладила и гладила свою Марфу.
   Теперь она ещё больше стала заботиться о своей любимице, мыла её блюдца и миски, клала еду и наливала молочко только в чистую посудину, следила, чтобы Марфа всегда была у неё на виду.
   Вскоре Марфа родила пятерых котят. Кошка окотилась в том самом сарае, где старушка её впервые нашла. На старых мешках. Марфа бережно вылизывала каждого из своих детёнышей. На что те беззвучно открывали свои крошечные рты и тыкали носом в живот матери, ища сосок.
   Этому событию баба Люба, конечно, обрадовалась. Она постоянно в течение дня заходила в сарай и приглядывала за кошкой и её потомством. Котята через две недели окрепли, у них открылись глазки. Далеко от матери они не отходили. Когда баба Люба подходила навестить кошачью семью, она всегда говорила:
   – Марфуша, можно ли мне твоих котяточек погладить? – на что Марфа совсем не возражала и лишь мурчала как трактор и лежала, щуря глаза от удовольствия. И старушка бережно поглаживала пушистые, ещё не окрепшие комочки шерсти, неустанно теребящие и мусолившие матерны соски, полные молока.
   Баба Люба хотела забрать котят вместе с кошкой в дом. Она положила пушистые комки в корзинку и понесла. Котята жалобно и тонко мяукали, на что кошка с волнением побежала рядом с хозяйкой, путаясь в её ногах и громко мявкая. Баба Люба остановилась.
   – Неужто не хочешь в дом? – спросила она кошку. Марфа беспокойно глядела на старушку и громко мяукала. Баба Люба поставила корзину на землю. Пушистые комочки лезли друг на друга, пытаясь вылезти из корзины и найти мать. Кошка быстро встала лапами на корзину и, взяв одного котёнка зубами за шею, понесла обратно в сарай.
   – Ладно, Марфа, ладно, – кряхтела старушка, улыбаясь, – хочешь быть в сарае, будь. Буду там за вами ухаживать. И кошка по очереди, одного за другим, перенесла всех котят обратно в сарай на старые мешки, где она опять разлеглась, давая возможность своим детёнышам добраться до её живота.
   Недалеко от её полуразвалившегося дома жила баба Груша со своим нерадивым сыном Борисом. Боря в школе-то был вечным двоечником, еле-еле закончил девять классов, так и во взрослой жизни особым умом или какими-нибудь заслугами не отличался. Много пил, курил по две-три пачки сигарет в день – самых крепких и самых дешёвых. От постоянных запоев, да и вообще от своей никчёмной и бесцельной жизни Борис стал сухим, немного скрюченным человеком; обрюзгший, с корявыми пальцами и вечно грязными ногтями, не по годам морщинистым лицом и проплешиной на голове. Работал трактористом у местного фермера Валентина Гаврилыча, единственного человека в этой деревне, имевшего какой-никакой, но доход от продажи урожая. А выращивал он арбузы и дыни. Дело это довольно тяжёлое, да и рисковое. На полив много воды надо, а если солнцепёк всё лето, да ещё и с водой напряжёнка, так вообще можно и прогореть. Арбузы воду любят. А без воды – какой урожай? Да ещё и этот пьяница, Борька. Часто напивался он по вечерам. А с утра на работу не выходил. И заменить его особо некем. В деревне почти одни старики живут. Один Борис умел трактором управлять. Но вот не повезло-то, нерадивый он работник. От этого Гаврилычу приходилось частенько свои дела бросать и самому в трактор залезать. А если совсем некогда ему было, так он во двор к бабе Груше заходил и руганью да матами Борьку на работу гнал. Бывало – получалось, а бывало – и нет. Смотря, сколько Борька выпивал самогонки накануне.
   Баба Груша вот так с ним всю жизнь и мучается. Да что поделаешь, не изменится он никогда. На упрёки со стороны Валентина Гаврилыча и другого недовольного люда из этой деревни, кому успевал насолить Борька, она либо отмалчивалась и ничего не говорила, либо, если уж совсем доставали, пыталась и огрызнуться, сынок ведь всё-таки. По дому и во дворе Борис почти ничего не делал. Матери всё приходилось делать самой. И воду носить, и сажать, и огород поливать, и за скотиной ухаживать. А про готовку и уборку и говорить уж нечего. Всё сама.
   Повадился Борька у соседей воровать. У кого яблок натаскает, у кого помидоров да огурцов насобирает, у кого курей наворует. А иногда и поросят крал, и даже коров уводил. И всё это он делал глубокой ночью, и ночью же почти за бесценок продавал приезжим спекулянтам. Были у него такие постоянные покупатели. Спекулянты эти специально заезжали по темноте в эту деревушку за украденным товаром. И так каждый раз с четверга на пятницу. Как раз перед выходными: и народу на рынках полно, и можно было приобретённое за копейки мясо продать на рынке за более высокую цену и получить немалый доход. Борьке же выручки от продажи ворованного хватало только на алкоголь и сигареты. А вот куска хлеба в дом ни разу не купил. Всё ложилось на материны плечи. Ту небольшую зарплату, которую платил ему Гаврилыч, и то умудрялся всю оставлять на дне бутылки, распивая самогонку со своими друзьями-алкоголиками.
   И никто в деревне никак не мог разузнать, кто же это воровством занимается. Да и кто мог узнать, одни старики кругом. Ни полиции, ни колхоза, ни молодёжи. Нет никого, кто бы мог защитить старый люд.
   В ту самую ночь, с четверга на пятницу, баба Люба плохо спала. Ворочалась с боку на бок. Наутро, не выспавшись, и совсем плохо себя чувствуя, баба Люба вышла во двор.
   – Ой, что же это? – крикнула баба Люба. Старые ворота на заднем дворе были приоткрыты. Старушка засеменила своими неуклюжими шажками к коровнику и ахнула. Коровник был пуст.
   – Ой, украли, украли! – закричала баба Люба, а сердце у самой так и выпрыгивало из груди. – Помогите, люди добрые! – и баба Люба выбежала со двора через приоткрытые ворота.
   Соседка, баба Пелагея, гнавшая свою корову на пастбище к пастуху, остановилась.
   – Чего случилось, Люба? Чего кричишь?
   А баба Люба, еле бежала, задыхалась от горя и слёз и кричала:
   – Украли! Украли коровушку мою! Да за что мне это!
   – Ой, Люба, Люба! Да не может быть?
   – Да как же я без коровы, как без молочка-то! Мартушка моя! Да что ж за злыдень это сделал!
   Долго причитала баба Люба. Многие соседи, деды да бабульки, гнавшие своих коров к пастуху, останавливались, слушали её причитания, сочувственно опускали голову перед бедной старушкой, но ничего поделать не могли. И гнали своих коров дальше. А баба Люба так и осталась стоять посреди узкого проезда в грязных галошах, корить вора и утирать краем затасканного платка, которым она всегда покрывала голову, градом лившиеся слёзы из тусклых глаз.
   Баба Люба медленно, тяжело шаркая галошами, дошла до своих полуразвалившихся ворот на заднем дворе, ещё раз зашла в пустой коровник и, глядя на эту пугающую, бесконечную пустоту, там, где никто не попьёт водички из корытца, не съест сена со стоящего неподалёку стога, не взглянет на неё своими большими влажными глазами, жуя былинку, и не замычит в ответ на доброе слово.
   – На кого ж ты меня покинула, Марта, – совсем тихонько запричитала баба Люба, утирая слёзы краем платка.
   Она вышла из коровника. Совсем уж тихо было в курятнике. Старушка отворила дверцу курятника, вошла туда и ахнула. Ни одной курицы не сидело на насесте. И тишина кругом. Баба Люба схватилась за сердце, заохала, кое-как вышла из курятника, опираясь за его гнилые доски. Ей показалось, что она перестала дышать и даже готова была прямо тут умереть. Дойдя по узенькой тропке к сараю и держась за сердце, баба Люба начала звать кошку тихим, прерывающимся голосом:
   – Кысь-кысь… Кысь-кысь… Марфа, Марфушка, кошечка моя. Поди ко мне, милая, где ты, не вижу тебя…
   На мешках лежала кошка, неподвижно, высунув язык. Жёлтые глаза потускнели и остекленели. Рядом, в ведре с водой, откуда любила пить кошка, на дне лежали утопленные котята. Они все вместе были связаны вокруг животов тонкой верёвкой, к которой был ещё привязан булыжник. Два беленьких с тёмными пятнышками, и два сереньких мёртвых пушистых комочка проглядывались сквозь водную гладь.
   Баба Люба, увидев всё это, почувствовала сильную резь в груди и невыносимую тяжесть на душе.
   И умерла.
   Она упала прямо на ведро с водой. Вода из ведра вылилась, и котят вынесло бы вместе с водой на земляной пол рядом со старушкой, но булыжник крепко держал их на привязи подле себя, на дне ведра.
   Неизвестно, сколько бы так пролежала баба Люба, но сосед, дед Арсений, услышав про кражу, решил навестить одинокую старушку и посочувствовать. Да и просто поговорить. Около месяца назад его тоже обокрали, только свинью увели. И он решил развить эту тему с соседкой. Дед несколько минут околачивался около калитки, звал бабу Любу, глядел через забор, но никто не отзывался, и никого во дворе не было видно. Тогда дед Арсений решил сам войти, без приглашения. Он вообще был сам по себе странный. Ходил с палочкой, прихрамывая на левую ногу, в вытянутых льняных штанах и светлой поношенной рубахе. На голове его осталось совсем мало седых волос, но они смешно торчали в разные стороны и были вечно нечёсаные. Этот дед вообще любил поговорить. Частенько хаживал он по дворам и заходил в калитки без спроса. Но к этому жители деревушки давно привыкли и не обращали на это внимания. Наоборот, многие были рады скоротать однообразно тянущиеся трудовые дни за разговорами с дедом Арсением, у которого всегда было о чём поговорить или что спросить.
   Вот и сейчас дед, шагая мелкими шажками и опираясь на палочку, вошёл во двор и направился прямиком во двор.
   – Аркадьевна? – крикнул он своим старческим голосом. – Аркадьевна? Ты где? Иди, поговори со мной, Аркадьевна. У тебя, я слышал, тоже животину покрали? – но ему никто не отвечал. Дед дошоркал своими сильно поношенными ботинками до сарая.
   – Люба! – ахнул дед, и сам чуть было не упал. Он увидел старушку, бездыханную, лежащую на мокрой земле полупустого тёмного сарая.
   Из последних сил, опираясь на палочку трясущимися от жуткого волнения морщинистыми руками, он подошёл ближе и с большим трудом опустился на колени, склоняясь над телом. Он поднёс руку к лежащей старушке и осторожно потормошил её за локоть.
   – Люба? Любава? Ты чего-то разлеглась?
   Но баба Люба не двигалась.
   Дед Арсений повернул голову и медленно, с опаской, прислонился ухом к её лицу.
   – Неужто померла? Люба? Ты померла что ли?
   Тут дед увидел мокрые комки утопленных котят, перевязанных верёвкой, лежащих в ведре около булыжника.
   – Матерь божья! – воскликнул дед. – И животину увели, и котят потопили. Изверги!
   Дед попытался подняться. Так тяжело ему было, дряхлому.
   – Изверги! – не уставал повторять дед Арсений, дрожа всем телом от страха от увиденной смерти и покраснев от усилий. – Проклятые!
   Дед хотел было выйти из сарая, но услышал непонятное шуршание в глубине сарая. Он уж, было, подумал, что крысы сбегаются, чуя мертвечину. Дед попытался разглядеть в темноте того, кто шуршит, и уже было приготовился отгонять крыс своей палочкой. Но ничего не было видно. Но что-то всё же продолжало шуршать. Дед решил сам подойти и посмотреть. Опираясь дрожащей рукой на свою палку, он с усилием сделал несколько дряхлых шагов в своих до безобразия поношенных ботинках по направлению к доносящимся звукам. Дед почти вплотную подошёл к противоположной стене, остановился и стал прислушиваться. Шуршание доносилось из стоящей рядом, давно пустующей самодельной ёмкости для корма скота. Дед Арсений с опаской глянул внутрь её.
   – Господь всемогущий! – воскликнул дед. На дне ёмкости копошился пушистый маленький комочек. Пятый котёнок Марфы, беленький, с тёмным пятнышком на боку. Он случайно упал в ёмкость.
   В ночь кражи Борька был подвыпивший, впрочем, как и всегда. Никто и не помнил его ни маленьким, ни трезвым, даже его собственная мать. Ему хотелось не то веселья, не то просто от безделья – он решил что-нибудь продать. А чтобы что-нибудь продать, нужно что-нибудь украсть. У него не было ни гроша за душой, и вообще ничего у него не было. Лишь старая хата, построенная ещё его прадедом да несколько плодовых деревьев в саду, которые наполовину высохли и почти не плодоносили. Он знал, что с четверга на пятницу ему нужно хоть что-то украсть, чтобы подзаработать на пузырь бодяги. С вечера, заправившись самогонной дрянью, дождавшись, пока мать-старушка уснёт, он в ночной темноте по-тихому прокрался во двор к бабе Любе. Он тихонько приоткрыл старые ворота заднего двора. Ржавые петли на мгновение скрипнули и тут же замолкли. Борька от испуга быть замеченным приостановился, но этот скрип никто из полу глухих пожилых соседей услышать всё равно не мог. Тут Борька почему-то сразу ринулся в сарай. Неизвестно, что он хотел там найти у бедной старой одинокой женщины. Но на всякий случай он всё же хотел заглянуть вовнутрь.
   На такие ночные похождения Борис всегда брал с собой фонарик. Старенький, сколотый во многих местах, маленький фонарик легко помещался в кармане его грязных трико с вытянутыми коленками. Борька зашёл в сарай, прикрыв за собой дверь. Он включил фонарик и обвёл им вокруг. Было ясно, что ничего ценного здесь нет и быть не могло. Лишь обветшалые дощатые стены, густая паутина во всех углах с насмерть запутанными в них многочисленными насекомыми, лежащий по краям сарая всякий ненужный хлам. Вдруг Борис испугался.
   – Ах, ты ж, сатана окаянная! – выругался он и отшатнулся в сторону, чуть было не разлив стоящее около дверей ведро с водой, откуда пила кошка. В темноте, в глубине сарая, куда был направлен свет от фонарика, Борису причудился чёрт со светящимися глазами, который ещё и двигался, и издавал странные, как ему казалось, угрожающие звуки. Борьке давно стали являться во снах демоны, чудиться в тёмных углах привидения, черти и всякая иная нечисть. И это происходило всё чаще и чаще. Видимо самогон, который варила Андрияна Тимофеевна, был совсем плохого качества. В целях самоэкономии та клала в своё варево всё, что попадалось под руку: даже старые просроченные, уже пожелтевшие таблетки, навоз из коровника, сухостой со двора, гнилые фрукты из сада и подпорченные овощи из огорода, и ещё много всякого, ненужного в хозяйстве очень даже пригождалось для изготовления этого адского напитка. Вот это и послужило причиной частых видений Бориса, от которых он открещивался как мог, водя рукой по груди, рисуя крест и шепча что-то с выпученными глазами.
   Привидевшийся сейчас этому пропойце чёрт двигался в тёмном углу, и вместе с ним двигались его светящиеся глаза. А рядом с демоническим существом хаотично двигались другие чертенята и издавали жалобные звуки. Борька испугался ещё сильнее. Он решил, что это черти начинают плодиться. Не долго думая, он, с бешеными глазами и искажённым лицом, не хуже самого демона, ринулся по направлению к чертям и одного за другим принялся их душить, да с такой силой и пышущей злобой, что справился с нечистью за считанные секунды. Борька разжал руки. Черти умерли, и вместе с ними навсегда погасли их устрашающие, горящие во тьме глаза. Но Борису почему-то этого оказалось недостаточно. Всё ещё под действием своего страха, вызванного галлюциногенным самогонным варевом, которое изо дня в день иссушало его мозг, он схватил лежащую на полу какую-то верёвку и обмотал ею маленьких чертенят вместе, туго-натуго. На другой конец верёвки привязал булыжник и, увидев ведро с водой у входа в сарай, то самое, об которое он чуть, было, не споткнулся, бросил булыжник и привязанных чертенят в воду. Камень упал на дно. Он крепко держал на привязи четыре пушистых бездыханных тельца.
   Борька, жалкий этот пропойца, не смог в своём паническом страхе разглядеть в темноте кошку и её котят. Горящие в темноте глаза животных показались ему взглядами самих демонов. А голоса мяукающих животных напоминали ему звуки, исходящие из недр ада. А ведь было всё совсем не так, как причудилось этому местному вору – завидев чужака и мелькающий свет, Марфа заволновалась и вскочила, замяукав и потревожив своих спящих котят. Те в свою очередь переполошились от ночных неожиданных движений своей матери, и в суматохе замяукали своими жалобными тонюсенькими голосочками… Один котёнок, беленький, с тёмным пятнышком на боку, в момент неожиданно возникшей возни спокойно спал на старых мешках с остальными своими братьями и сёстрами у самого края пустой ёмкости. И в возникшей смертельной суматохе он нечаянно соскользнул с края мешка и упал на дно этой ёмкости. Именно эта случайность и стала его спасением той ночью, но навсегда разлучила с его кошачьей семьёй.
   Борька был уверен, что уничтожил чертей и демонов, и теперь мог спокойно продолжить своё привычное дело. Он положил свой фонарик обратно в карман, взял пустой мешок с пыльной полки, прибитой огромными, давно заржавевшими гвоздями, проскользнул сквозь дверь сарая и направился к курятнику, где на скорую руку напихал курей в мешок. Потом он вошёл в коровник и туго обвязал корове морду, чтобы та не мычала. Взвалив мешок с курами на спину, он вывел корову за ворота. Борька знал, что по пути ему никто не встретиться в такое позднее время, ведь не раз он занимался воровством и был уверен во всех своих передвижениях.
   Недалеко от бабкиного двора через несколько домов, в низине, где пересыхающий пруд густо порос камышом, Борька и повёл корову, неся за спиной мешок с курами. Рядом с прудом рос негустой лесок из сорных деревьев, около которого и проходила деревенская пыльная дорога. Борьку уже ждали спекулянты. Два брата двоюродных из города занимались скупкой сырья по дешёвке. Они кое-как затолкали корову в кузов своего грузовика, положили туда же мешок с курами, дали Борьке тысячу рублей и уехали.
   Борька в этот раз хотел осмелиться и попросить больше, но братья даже не дали сказать ему ни слова. Они заметили, как выражение лица Бориса поменялось, когда они всучили ему тысячу – какое оно стало жалобное и просящее хоть немножечко больше. Поэтому они сразу пресекли его готовящиеся к высказыванию просьбы выражениями своих лиц – надменными и равнодушными. Братья даже и не думали платить больше. Борька лишь вопросительно, взглядом, полным безысходности и ничтожности, посмотрел вслед уезжающего грузовика, оставляющего за собой клубы вздымающейся вверх пыли. Потом он взглянул на свою тысячу, вздохнул, сжал её в грязной ладони и также, украдкой, через жиденькие деревца, сухой камыш и тёмные безлюдные улочки вернулся домой. Он положил купюру под засаленный матрас своей кровати и лёг спать.
   Дед Арсений достал котёнка из ёмкости, прижал его к груди, к своей поношенной рубахе и, опираясь на палочку, хотел, было, выйти из сарая. Перед ним лежала баба Люба. Возле неё – полувысохшие котята, привязанные к булыжнику, а на мешках лежала задушенная кошка, окоченевшая и бездыханная. Среди этой смерти стоял дряхлый старик, на груди которого почти беззвучно мяукал пушистый котёнок, который тщетно искал своим влажным носом на его поношенной рубахе хоть какое-то присутствие соска своей матери.
   – Ну, буде, буде тебе, – сказал дед котёнку и, осторожно шагая, чтобы не задеть бабу Любу, вышел из сарая.
   Деду Арсению пришлось идти почти на край деревни, к местному фермеру Валентину Гавриловичу. Только он был в здравом уме и свежей памяти среди всех безнадёжно стареющих в этой деревне. Поэтому зачастую старики шли за помощью именно к нему.
   Запыхавшись, дед еле доковылял ко двору фермера. Калитка была закрыта, поэтому дед несколько минут посидел рядом на лавочке. Уж больно устал он, пока шёл. Котёнок всё норовил вырваться из рук, и дед выпустил его на землю. Но он даже не попытался убежать, а только от испуга выпучил глаза, жалобно замяукал своим пронзительным тоненьким голоском, распушил шерсть и забился под лавку.
   – Чего это ты испужался? – спросил дед у котёнка. – Неужто боишься чего? Или со вчерашнего тебе ещё страшно? – но котёнок даже не смотрел на деда Арсения. Он перестал мяукать. Казалось, он совсем выбился из сил, к тому же ещё был голоден. Со вчерашней ночи, после смерти кошки-матери он совсем ничего не ел.
   Дед, кряхтя и опираясь на свою палочку, встал с лавки и подошёл к калитке. Он пытался разглядеть поверх неё Гаврилыча во дворе.
   – Валентин! – крикнул дед. – Валентин Гаврилыч! Это я! Арсений! Ну, где ты там?
   Позади послышался звук мотора. На старенькой «Ниве» подъехал Валентин Гаврилович, оставляя за собой клубы дорожной пыли.
   – Зачем пожаловал, дед? – спросил фермер, выходя из машины.
   – О, Гаврилыч, вот ты где, а я смотрю-смотрю и не вижу тебя во дворе, – ответил дед Арсений.
   – Да где же мне прохлаждаться, дед! Жара вон какая, поливом надо заниматься, да ворон гонять, а не то арбузы с дынями не уродятся. Тогда совсем разорюсь.
   – Это хорошо, что тебя застал. Хотел рассказать, что у нас тут твориться-то в деревне.
   – Эх, дед. У нас много чего творится в деревне. На все рассказы ушей не хватит. Да и времени у меня нет. Приехал пообедать да за работу опять.
   – Да я немного скажу тебе, Гаврилыч. А кому ещё рассказывать как не тебе.
   – Дед, может, до вечера потерпят рассказы твои? Люди у меня наёмные на поле сейчас обедают и отдыхают. Если задержусь, то и работа вся встанет. Они ведь без меня не начнут.
   – Валентин, да постой ты, – просил дед. – Пять минут, выслушай.
   – Эх, дед, что ж с тобой поделаешь, давай свой рассказ, да побыстрей. Не затягивай, – и фермер сел на лавку. И дед, опять же кряхтя, уселся рядом.
   – Слышал уж, наверно, про кражи-то в деревне, скот воруют.
   – Да, слышал. Частенько уж стали воровать. Я в своём дворе и собак завёл, у каждого забора по будке. И фонари во дворе у меня по ночам горят. Ежели что случится, то собаки почуют, загавкают. И по свету воры не полезут, я думаю.
   – Это хорошо ты придумал, Гаврилыч. К тебе, може, и не полезут воры, а вот к пожилым людям лезут.
   – Опять шо ли у кого чего украли?
   – Да, опять украли. На сей раз у бабы Любавы покрали всё. И корову увели, и курей своровали. Оставили бабку помирать голодной смертью. Вот и не выдержала старая, – вздохнул дед Арсений.
   – А ты почём знаешь, что украли? И как это не выдержала? Померла что ль?
   – Да с утра слух по деревне пошёл, что у Любы украли животину. Вот я и решил навестить старую, поговорить с нею. У меня у самого свинью мою, Фроську, месяц назад своровали. Так я чуть было сердцем не тронулся. Два дня лежал, да переживал сильно, да давлением мучился. А у неё вон чего! Почти всю животинушку увели. Да чего там! Коровы, куры… Даже кошку с котятами, и то убили! Вот, окаянные!
   – Да с чего ты взял-то, дед? Что кошку убили? Она тебе рассказала? Может, у них мор кошачий?
   – Да не, Гаврилыч. Правду тебе говорю. Истинную. Зашёл к ней во двор, а она мёртвая лежит. В сарае своём. И кошка мёртвая, и котята привязаны к булыжнику да в ведре потоплены.
   – Да ты что, Арсений! Неужто правду говоришь?
   – Истинную, Гаврилыч, истинную правду говорю. Баба Люба лежит там, окоченела уж вся. Надо бы похоронить её по-человечьи. Не как же скотину её оставлять-то, крысам на съеденье.
   Валентин Гаврилович нахмурился.
   – Непорядок творится у нас в деревне, ой непорядок. И как вора-то вычислить? А вычислив, руки-то поотрубать надо. А с бабой Любой надо что-то делать. Нехорошо старую так оставлять.
   – Да уж, нехорошо. И никому дела до неё нет. Если бы я не пришёл к ней, так и лежала бы она там одна, грызунам на съеденье.
   – Да, дела… – вздохнул фермер. – И дочка-то у неё совсем обнаглела. Слышал, что мать она совсем забыла. Не навещала совсем. Надо бы её вызвать сюда. Чтобы приехала, хоть мать похоронила.
   – Да как же её вызвать-то сюда? Она вроде как в городе живёт?
   – Есть у меня телефончик её городской. Люба давала пару лет назад. Говорила, мол, на всякий случай, если помру, чтобы я дочке сообщил. Как в воду, старая, глядела. Ладно, дед, иди-ка ты домой, отдыхай, жара вон какая полуденная наступила. Я позвоню сейчас дочке её. Пусть едет к матери. Проводит в последний путь, – и Валентин Гаврилович встал с лавки.
   – Гаврилыч, а как же Люба. Она же лежит там.
   – Сейчас дочке её позвоню, и там видно будет, что с ней делать.
   – Может, и котёнка её возьмешь? А? Гаврилыч?
   – Какого ещё котёнка?
   – Да вот этого, – и дед постучал палкой по скамье.
   Валентин Гаврилович чуть наклонился и увидел котёнка, испуганно глядевшего на него из-под лавки.
   – Это ещё откуда?
   – Бабкин он, Любин, – ответил дед. – Нашёл его в сарае. На дне ёмкости копошился. Видимо, случайно упал туда, вот и избежал потопления.
   – Ну, это ты дед даёшь! – засомневался фермер. – Ещё и кота мне не хватало.
   – Возьми его, Гаврилыч. Куда его теперь девать? Кошку, мать его убили. Кто его теперь кормить будет? Издохнет да и всё тут. Я не смогу его кормить. Ему молока надо, да еды какой. А у меня у самого и хлеба-то иногда не бывает. Сам еле доживаю век свой. И свинью украли. Жаль мою Фроську. Хотел её сдать на мясо. Хоть какую копейку бы выручил. А то совсем уж теперь без денег. Пенсия мала, еле хватает.
   – Ох, уж ты Арсений, Арсений, – вздохнул фермер и потянулся за котёнком. Тот от испуга хотел уж, было, бежать, да только не мог он быстро двигаться. С ночи ничего не ел, не пил, совсем ослаб. Валентин Гаврилович взял в свои большие натруженные руки маленький пушистый комочек.
   – Красивый кот выродился. Да больно вялый он какой-то. Не больного ли ты мне подсовываешь?
   – Так не кормленый он, Гаврилыч! И жара, вон, какая, пить, наверно, хочет.
   – Столько ты мне забот подкинул, Арсений! – воскликнул фермер. – Баба Люба померла, да ещё кот этот, на кой он мне сдался. У меня бахча сохнет, а ты мне тут трупы да котов подсовываешь… Эх, ладно, Арсений. Пойду, позвоню этой Надьке, будь она не ладна.
   – Ой, спасибо тебе, Гаврилыч, поди, позвони. Да про бабку не забудь. А то крысы уже по ней, наверно, бегают.
   Валентин Гаврилович поморщился от таких слов деда, одной рукой махнул, другой придерживая котёнка, зашёл в калитку. Дед с минуту посидел, потом, опираясь на свою палочку, с трудом встал и побрёл потихоньку к себе домой.
   Гаврилыч отнёс котёнка в летнюю кухню, посадил его возле дверей, достал из шкафчика блюдце и налил молока. Потом взял белый хлеб и накрошил его в молоко. Котёнок, ослабший от голода, забыв про страх, подбежал к блюдечку и начал жадно лакать молоко. А Гаврилыч поспешил в дом, чтобы найти в записной книжке номер телефона Нади, который давно дала ему помершая баба Люба. Он несколько раз пытался набрать номер, но в телефоне были слышны лишь длинные гудки. Так и не дозвонившись, Гаврилыч вернулся в летнюю кухню. Котёнок уже выпил всё молоко и доедал размякший хлеб. Гаврилыч наскоро похлебал борща и вернулся на бахчу, чтобы предупредить работников о том, чтобы они продолжили работу сами. И потом сразу же поехал ко двору бабы Любы.
   Она всё так же лежала в сарае. Над ней и дохлыми котятами летали мухи. Гаврилыч посмотрел на всё это серьёзным взглядом, вздохнул, развернулся и поехал к своему приятелю Валерке. Валерка, мужичонка лет пятидесяти пяти, проживал со своей женой Варварой. Жили они на кое-какую выручку от домашнего хозяйства.
   Вот и в это утро, накормив, напоив с утра скотину, прополов грядки и выполнив другую мелкую домашнюю работу, семейство улеглось на полуденный сон в прохладном предбаннике. Их потревожил стук в дверь.
   – Кто там в такую жару? – всполошилась Варвара, услышав стук и привстав с пола.
   – Да кто ж его знает, кого принесло, – ответил Валерка и, кряхтя, встал и направился к двери.
   – Господь с тобой, Валентин! – воскликнул он недовольно, увидев в дверях Гаврилыча. – Ты чего это не на бахче своей?
   – Бабка померла. Опять нужна твоя помощь.
   – Какая бабка?
   – Люба. Померла ночью. Дед Арсений нашёл её в сарае. Лежит там, уже мухи летают.
   – Вот те раз! – удивился Валерка. – А ведь дочка-то у неё есть. Может, дочке сообщить?
   – Да звонил я ей, не отвечает, зараза. А бабку одну, гнить там, в сарае – жалко оставлять.
   – Слышь, Гаврилыч, как кто помирает, так мы с тобой всех хороним. Може, кроме нас ещё кто позаботиться о померших?
   – Кто, Валерка, кто может? Одни старики тут или алкаши проклятые.
   – Что случилось, Валентин? – спросила Варвара, выйдя из предбанника и подойдя к мужчинам. – Отдыхаем ведь.
   – Бабка Люба померла, – ответил Валерка.
   – Да ладно! – удивилась Варвара. – Вот и её черёд пришёл. Одинокая была женщина. И дочка её забыла. Она, наверно, с тоски и от одиночества померла.
   – Дед Арсений нашёл её в сарае. Говорит, лежит там с ночи, якобы. И вроде как у неё скотину своровали.
   – Опять воровать начали. Да что же это такое! Может, она поэтому и померла, что скотину украли? Заволновалась, и всё тут? Давление, сердце или ещё чего?
   – Да кто ж его теперь знает, чего там произошло! – ответил Валерка и вздохнул.
   – Ну, давай, Валерка, помогай. Нехорошо так бабку оставлять.
   Валерка взглянул на Варвару и начал надевать ботинки.
   – Ну что, опять, что ли, за всех будете гробы сколачивать? – недовольно прокомментировала Варвара. – Валера? Ну, сколько можно?
   – Хватит уже, не порти настроение своей пилой.
   – Порти, не порти, а всех не нахоронишь. Вам двоим, что ль, это нужно?
   – Хватит, хватит, – ответил Валерка, занервничав и поспешив выйти из дома.
   – Всё тебе хватит да хватит. Ни отдыху, ни продыху в этой деревне, – ворчала вдогонку Варвара, – в гробовщики записались? Всю деревню теперь хоронить будете, если ещё кто помирать будет?
   Но Валерка уже не слышал слов своей жены-пенсионерки. На старенькой «Ниве» мужчины ехали к Гаврилычу домой.
   Жарко было этим днём, но деваться некуда было этим двум взрослым мужикам. Кому, как не им, надо было выручать из «забытия» очередного пропащего старика, вернее, старушку. Валентин Гаврилович выбрал более менее подходящие по размеру доски, сложенные аккуратно в одном из его сараев, и они с Валеркой принялись эти доски обрабатывать на верстаке, который Гаврилыч сам соорудил около этого сарая.
   – Ой, да я же забыл, – вдруг спохватился Валентин. – Пойду ещё раз позвоню, – и он скрылся в доме, бросив доску на землю. Валерка ничего не понял и продолжил свою работу.
   Валентин уже в третий раз набирал номер Нади, дочери забытой бабы Любы, но гудки в телефоне всё продолжали и продолжали тянуться. Телефон у него был совсем древний, с крутящимся циферблатом, зато он никогда не ломался, и всегда было хорошо и отчётливо слышно того, кто говорил на другом конце провода. Гаврилыч уж было хотел положить трубку, но там кто-то ответил явно раздражённым тоном:
   – Алло?
   – Надя? – спросил резко Валентин.
   – Да, кто это?
   – Это Валентин. Гаврилович. С твоей матерью земляк. Из деревни мы из одной.
   – Ну?
   – Чего ну? Померла мать твоя! Давай приезжай и хорони её по-человечески.
   В трубке наступила тишина.
   – Алло? Алло? – громче и громче повторял Валентин. – Надя? Ты слышишь, что я говорю?
   – Слышу, – совсем тихо повторила Надя, и в трубке послышались гудки.
   Валентин Гаврилович с удивлением посмотрел на трубку телефона, будто хотел в ней увидеть Надю. Он был несколько в недоумении от того, как сейчас она поступила. В его голове это никак не укладывалось.
   – Тьфу, ты, зараза, – выругался Гаврилыч, с таким же удивлением положил трубку телефона и вышел из дома.
   Валерка на совесть обтесал доски и теперь вымерял их, подгоняя каждую по длине. Длину гроба Валерка уже определил на глаз, не впервой ему было изготавливать такую конструкцию.
   – Что за люди? – всё ещё удивлялся Гаврилыч.
   – Чего такое? – спросил Валерка, вытирая пот со лба.
   – Да дочка-то, бабина. Надька. Говорю ей, что мать померла, а она: «Слышу» и всё тут. Трубку положила.
   – Да ну? – удивился Валерка. – Это ж надо такой быть равнодушной к собственной матери. Эх… Жизнь, – вздохнул он и продолжил вымерять доски.
   Валентин Гаврилович принялся помогать.
   Про котёнка он и вовсе забыл. Маленький комочек, одинокий и напуганный, сидел, съёжившись, в летней кухне под деревянным умывальником. Там ему было прохладно, и это место казалось ему более безопасным. Благо, котёнок теперь уж был сыт, и его не мучила жажда.
   До самого вечера возились мужики с досками. По такой жаре всё время хотелось пить, поэтому они постоянно заходили в летнюю кухню, черпали прохладную воду из бидона железной кружкой. Своей тяжёлой поступью они пугали котёнка, который сидел под умывальником. Котёнок от каждого их шага ещё больше съёживался, таращил глаза и недоверчиво следил из-под своего убежища за каждым движением пожилых грузных людей.
   Около шести вечера Гаврилыч спохватился:
   – Валерка, я на бахчу. Людей отпущу. Совсем сегодня день не задался. Завтра придётся так же людей одних на поле оставлять. И оплачивать больше. Эх…
   – Да вот же, придётся. Придётся и мне завтра хозяйство оставить на Варвару с этими похоронами, будь они не ладны. Ох, и скрипеть будет Варвара, – и Валерка тяжело вздохнул, продолжая сбивать доски.
   Валентин Гаврилович отложил молоток в сторону и помчался на своей старенькой «Ниве» на бахчу. Там он быстро расплатился за трудовой день с каждым из наёмных работников по очереди, давая каждому в руки по сто рублей. Городским показалась бы эта сумма неимоверно маленькой как плата за тяжёлый труд на земле в течение всего дня. Но здесь, в глухой деревушке каждый работал, как мог и зарабатывал, сколько мог, радуясь любой сумме. Для самого Гаврилыча эти суммы, которые он отдавал каждому своему работнику, ложились на его плечи тяжелым бременем. И не было ни малейшей уверенности в том, что он вернёт потраченные деньги осенью, когда поспеют бахчевые культуры. И причиной тому были жара, сложность в поливе, нехватка людей для прополки бесконечно длинных грядок, насекомые-вредители, птицы, постоянно желающие полакомиться бесплатным кормом, отчего часть арбузов и дынь подгнивали из-за проклёванной кожуры, куда заползали муравьи и слетались осы, высасывая все соки из мякоти. Поэтому для Валентина Гавриловича каждая весна начиналась с думок об осени, урожае, тяжёлом труде и затратах.
   Жизнь не баловала его.
   Жена Катерина большую часть жизни страдала давлением. От этого не могла родить Валентину детей. Вот и прожили они свою бездетную жизнь вдвоём: он занимался бахчами, а она сидела дома, или выполняла несложную и не тяжёлую работу по дому и во дворе. Каждые два-три часа она ложилась отдыхать, потому что из-за постоянно высокого давления кружилась и болела голова, мучила отдышка, отекали конечности. Валентин находился в постоянном стрессе, с одной стороны – бахча с тяжёлыми трудозатратами сулила сомнительные доходы в будущем, с другой – жена, находящаяся в постоянном болезненном состоянии, которая в любой момент могла умереть. И ещё это чувство – угнетающее чувство того, что он никогда так и не увидит своих детей, не обнимет их, не услышит слово «папа», которое так мечтал услышать все эти одинокие годы.
   В один из летних дней Катерине совсем было плохо. Она пролежала весь день. К вечеру решила пройтись по двору и, чтобы уж совсем не быть бесполезной, решила насобирать яблок, порезать их на дольки и после разложить на клеёнке у кухни, тем самым просушить на зиму. Уж очень вкусный компот из сухофруктов Катерина варила мужу холодными зимними днями…
   Она умерла неожиданно, от кровоизлияния в мозг. Валентин как раз к вечеру приехал домой с бахчи и увидел Катерину, лежащую под яблоней. Из ушей и носа текла кровь.
   Валентин Гаврилович в ту ночь работал не покладая рук. В первый раз сам, за ночь, он сколотил для своей жены гроб.
   Уж три года прошло, как её нет…
   На нервной почве, от всех произошедших в его жизни неприятных событий, у Валентина развился сахарный диабет. Он давно принимал много всяких таблеток, сам себе делал уколы. Один раз у него даже прихватило сердце. Валентин боялся инсульта или инфаркта, ведь после такого сложно подняться на ноги. А если совсем слечь, то за ним совсем некому будет ухаживать. Когда Гаврилыча посещали такие мысли, он думал лишь о том, как лучше будет избежать этого позорного, как он думал, своего положения. И в голову приходило только – самоубийство облегчит его страдания, муки, позволит избавить от гнусного одиночества. Никто из жителей деревни и не подозревал о том, с какими мучительными мыслями живёт единственный фермер, что творится у него в душе, и как он находит в себе силы продолжать своё одинокое существование.
   Валентин вернулся через час и помог Валерке доделать гроб. Мужики возились до девяти вечера. Уж смеркаться стало. Вот и вбит последний гвоздь.
   – Пойду я, Гаврилыч, а то меня Варвара совсем заклюёт, – сказал Валерка, стряхивая с себя стружки. – И есть больно хочется. Варвара борща хотела сегодня вечером наварить из щавеля, да со сметаной. Пойду я.
   – Ага, иди, иди. Действительно, поесть-то надо. У самого в желудке пусто.
   Валерка уж, было, дошёл до калитки, но развернулся и сказал:
   – Слышишь, Гаврилыч, а баба-то там так и лежит, поди?
   Валентин задумался и ответил:
   – Лежит.
   – Нехорошо как-то. Может, положим её в гроб? Там уж, наверно, крысы её подъели? – Валерка немного скривился от своих слов.
   – Давай через час я к тебе заеду. Гроб на прицеп закину, и повезём во двор к бабе Любе. Там и решим все дела.
   Валерка кивнул головой, вышел за калитку и быстро зашагал домой. Как не хотел он этого, но не избежал он недовольства своей жены. Варвара накинулась на него с упрёками. И правда, ведь одни они с Валентином время от времени колотили забытым умершим старикам гробы и хоронили их на местном кладбище. Да и хозяйство во дворе почти на весь день легло на плечи одной Варвары. Сколько бы ни ругала Варвара своего мужа, всё равно налила ему свежего горячего борща со щавелем да со сметаной. Валерка уплетал его за обе щеки и мимо ушей слушал ворчание своей старушки.
   Не прошло и часа, как Гаврилыч приехал за Валеркой.
   – Ох, и надоели вы мне, – продолжала Варвара, – ни минуты покою сегодня от вас нет, ни грамма помощи.
   Валерка Валентину молча подал знак рукой, чтобы тот уходил со двора и садился в машину, и тоже сам сел в «Ниву».
   – Давай, поехали, а то нас Варвара живьём съест.
   Валентин грустно глянул через открытое окно своей машины на всё ещё что-то говорящую женщину, вздохнул и тронулся с места.
   Подъехав к полу заваленному забору бабы Любы, мужики открыли калитку и занесли во двор гроб. Мёртвое тело так и лежало неподвижно в прохладном тёмном сарае. Оно уже начинало источать зловоние, над ним, как и над телами мёртвой кошки с котятами, летали рои мух. Валерка опять поморщился и сплюнул:
   – Эх, что за жизнь наша. Был человек, и нет человека. Все мы помираем на земле этой, но чтобы вот так помереть, как-то это не по-человечески.
   – Давай, Валерка, поменьше разговоров. Темно уже на улице. Быстрее надо положить бабу и ехать домой. Спать. Больно устал я за сегодня. А ещё завтра весь день: и бахча, и могилу копать.
   – Что за жизнь, что за жизнь, – бормотал Валерка, и мужики наклонились к телу старушки и положили его в самодельный гроб.
   – Всё, поехали. Оставим так. Забьём гвозди завтра.
   – Надо бы пораньше, поутру копать. Иначе днём по жаре такой я долго не смогу. Стар я уже для таких дел.
   – В семь утра за тобой заеду. Лопаты свои возьму. Они у меня заточены.
   – Лады, Гаврилыч. Лады. В семь так в семь. С животиной-то что делать будем?
   – С какой животиной?
   – Ну, вот, этой, – и Валерка указал на мёртвых котят.
   Гаврилыч оглядел сарай, взял льняной мешок с пыльной полки, надел тканую варежку, побросал котят и кошку в мешок. И мешок этот положил на крышку гроба.
   – Завтра по дороге на свалке выбросим.
   Валерка молча постоял с минуту, посмотрел на гроб, на мешок, оглядел сарай. Валентин снял варежку, положил её обратно на пыльную полку, тоже оглядел всё вокруг и вышел вон.
   Мужики ехали, ничего друг другу не говоря, то ли от противности сложившейся ситуации с бабкой, то ли от усталости, а может, и от всего этого вместе, лишь мотор старенькой «Нивы» тяжело гудел в сумеречной деревенской тиши.
   Гаврилыч довёз Валерку к его калитке. Тот, молча, вышел из машины. Во дворе его уже ждала Варвара, сидя на ступеньке крыльца летней кухни. Увидев его, она поднялась с крыльца и направилась к нему навстречу, уже открывая рот и что-то говоря мужу. Валентин не стал дожидаться окончания перебранки и поехал к себе домой.
   Какой же он был уставший. Гаврилыч загнал машину во двор, запер ворота. Одежда, казалось, вся слиплась от пота, поэтому он тут же зашёл в летний душ. За весь жаркий день вода в баке, стоящем на самом верху такой самодельной, но прочной и удобной конструкции как летний душ, нагрелась и приятно обмывала пот и пыль с кожи. Обтеревшись полотенцем, Валентин неожиданно почувствовал себя плохо. Немного постояв, он тут же направился в летнюю кухню. Дыхание его участилось, руки затряслись, опять бросило в жар, и тело покрылось множеством мелких капелек пота.
   – Да открывайся же ты, – бормотал Валентин, пытаясь открыть трясущимися пальцами крышку баночки с таблетками от диабета. Крышка неожиданно слетела, баночка выпала из рук и упала. Все таблетки раскатились по полу. Валентин сильно разнервничался, но ничего не оставалось делать, как сесть на пол. Гаврилыч взял две таблетки прямо со старенького линолеума и тут же их проглотил. Дышать было всё равно тяжело, и он лёг. После минут пяти Гаврилыч немного пришёл в норму. Он собрал все таблетки обратно в баночку, привстал с пола и хотел, было, сесть за стол ужинать. Но вдруг услышал странный тоненький звук, исходящий из-под умывальника. Валентин подошёл ближе и ещё раз услышал этот звук. Сначала он не понял, что это. Наклоняться ему больше совсем не хотелось, поэтому он взял веник, стоящий у стены, и провёл им под умывальником. Веник на что-то наткнулся.
   – Мяу, – ещё громче услышал Валентин.
   – Ах, чтоб тебя, – вспомнил он. – Котишка! А я и забыл про тебя. Небось, ты за весь день пить хочешь? Жара, вон, какая! Сейчас я тебе налью, обожди, – и Валентин зачерпнул железной кружкой воду из бака и налил в кошачье блюдце, откуда днём пил молоко котёнок. – Иди, на, вот тебе, пей.
   Но котёнок боялся выходить, хотя его очень мучила жажда. Валентин вздохнул, всё же наклонился и достал котёнка рукой.
   – Давай, пей. Ещё не хватало, чтобы и ты помер, как всё твоё семейство, – и поставил котёнка рядом с блюдцем. Пушистый комок немного поводил носом около блюдца, понял, что это вода, и быстро залакал её своим крошечным розовым язычком. Валентин достал из шкафчика другое блюдце, поглубже, налил молока, накрошил хлеба и поставил рядом. Котёнок продолжал пить. Он очень хотел пить.
   Валентин очистил кожуру с варёной картошки, нарезал огурцов, зелени и принялся ужинать. После ему пришлось поставить себе ещё и укол, так как слабость одолевала всё больше, пот выделялся всё обильнее, стекая крупными каплями по всему телу. Пора было идти отдыхать. Дверь в кухне Гаврилыч закрыл. Блюдца выставил на улицу. На крыльцо кинул старую тряпку и посадил на неё котёнка.
   – Сиди здесь. Ночи тёплые, – бросил Валентин и зашёл в дом.
   Котёнок на тряпке съёжился в комок, распушил свою белую шёрстку, тем самым став похожим на одуванчик, и принялся глядеть по сторонам своими круглыми большими глазами, следя за летающими в воздухе комарами, мухами и прочими летающими ночными насекомыми.
   Валентин Гаврилович встал рано. Котёнок всю ночь так и проспал на тряпке, брошенной на крыльцо. Как только Гаврилыч с утра открыл дверь кухни, он тут же привстал с тряпки и забежал вовнутрь, опять спрятавшись под старый умывальник. Котёнок робко из-под него выглядывал, рассматривая большого мужчину, который сидел за столом и пил чай с сушками.
   – О, ты уже здесь, – сказал Валентин, заметив пушистое существо, выглядывающее на него из-под старого умывальника. – Как ночка?
   Котёнок тихо мяукнул.
   – Ты своё молоко съел? – спросил Гаврилыч, встал со стула и вышел на крыльцо. Блюдце оказалось пустым. – Молодец, за ночь вылакал, – и он достал из холодильника банку молока, налил немного в кружку и накрошил туда мягкой булки. Потом выложил всю смесь в блюдце. – Иди, кыс, кыс, кыс, – позвал Гаврилыч котёнка.
   Котёнок выбежал из-под умывальника, спрыгнул с крыльца и принялся лакать молочко и кушать размокшую булку.
   – Эх, животное, тебя мне только не хватало, – вздохнул Гаврилыч, запил водой свою утреннюю порцию таблеток и вышел из кухни. К своей «Ниве» он закрепил прицеп, на который поставил пустой бидон. Протянув длинный шланг от расположенного рядом с забором колодца, он наполнил бидон прохладной водой, а к крышке бидона прикрутил на проволоке железную кружку. Так он поступал каждое утро и каждый обед, когда ехал на бахчу. Эта вода была предназначена для питья его наёмных работников. До середины дня утренняя вода почти заканчивалась и от жары нагревалась, поэтому Гаврилыч, таким образом заботясь о работниках, в середине дня ещё раз привозил свежую прохладную воду.
   Распорядившись с утра и дав все указания своим работникам, Гаврилычу уже пора было ехать за Валеркой.
   Валерка уже ждал его у своей калитки и выкуривал вторую сигарету. Валентин подъехал, и Валерка, держа сигарету, сел в машину.
   – Здорово, друг, – сказал он, сделал последнюю затяжку и выбросил бычок в открытое окно.
   – Едем, что ль, – ответил Валентин и тронулся с места.
   Мужики быстро доехали ко двору бабы Любы. Они одновременно вышли из машины и направились к сараю. Закрытый гроб так и стоял внутри, и на нём неподвижно лежал льняной мешок с кошачьими трупами.
   – Нехорошо как-то получается, – заговорил Валерка. – Никого у бабы нет, некому её переодеть, омыть и проводить в последний путь. Да, и надо бы гвозди в крышку забить, кабы баба из гроба не вывалилась по дороге.
   – Сейчас принесу молоток и гвозди, возьму в багажнике. Ты смотри, не открывай, крышку-то эту.
   – Не, не, что ты, Гаврилыч. Я на это не хочу смотреть. Смерти в глаза, – и Валерка пригорюнился.
   Валентин принёс молоток, гвозди, убрал лежащий поверх гроба мешок и принялся забивать гвозди в крышку гроба. Валерка стоял рядом и молчал.
   – Всё, – вздохнул Валентин. – Хватай с того краю. А я с этого, – и мужики разом, но прилагая большие усилия, понесли гроб к машине. Не без труда они загрузили его в прицеп. Валентин чувствовал себя не очень хорошо. Диабет с каждым днём всё больше съедал его жизненную энергию, силы и здоровье. Пот скатывался градом крупными каплями, оставляя на рубашке мокрые пятна. Гаврилыч не любил жаловаться на болезнь или кому-то рассказывать о своём недомогании, он всё пытался держать в себе. После смерти жены он просто жил или просто пытался выжить, сам не зная для чего или для кого. Поэтому он не искал ни в ком, ни друга, ни соратника, ни собеседника. И уж тем более плечо или жилетку, в которую можно было поплакаться или пожаловаться на собственную судьбу.
   – Надеюсь, не выпадет по дороге? – спросил Валерка, усиленно толкая гроб и проверяя тем самым его устойчивое положение в прицепе.
   – Дак не впервой ведь гробы возить, – ответил Гаврилыч. – Прошлые не выпадали, и этому, чего падать?
   – Фух, ну и запах идёт-то изнутри, – поморщился Валерка. – Быстрее уж тело надо-то земле предать. Долго лежала баба, и при жаре такой совсем запаху набралась.
   – Сейчас вернусь, – сказал Гаврилыч и вернулся во двор. Он подошёл к сараю. Тут взгляд его почему-то пал на курятник, где вышагивали две оставшиеся одинокие курицы, которые что-то клевали с земли. Гаврилычу стало жаль бедных кур. Теперь некому было о них позаботиться, некому насыпать корма и налить воды. И он открыл дверцу курятника. На воле, за стенами тесного и полуразвалившегося курятника у этих одиноких куриц было больше шансов найти корм, питьё, ну, или новую бабку-хозяйку. В крайнем случае, их, бесхозных, кто-то из жителей деревни просто может поймать, отрубить головы и пустить на суп.
   Гаврилыч поднял с земли молоток, гвозди, взял мешок с дохлыми, уже испускающими зловоние котами и вернулся к машине.
   – Всё, поехали, – заторопился. Гаврилыч, кинул мешок в прицеп, а гвозди и молоток положил обратно в багажник. – Копать ещё надо, и бахча у меня без присмотра. Эх, – вздохнул он, и мужчины поехали на кладбище.
   Оно находилось недалеко от деревни, на пустыре, окружённом полусухими, искорёженными от времени деревцами, в десяти минутах езды по пыльной просёлочной дороге. Похоронщиков встретили потемневшие от старости, облезшие кресты, ржавые оградки, выцветшие на солнце и смытые дождями венки. И вокруг тишина. И в тиши этой слышны были лишь гудение утренних летающих и прыгающих насекомых, редкое щебетание полевых мелких птичек и треск сухой травы, по которой шли Валентин и Валерка, держа за плечами лопаты. Выбрав место для могилы, они начали копать.
   Было около семи утра. Небо голубое, ни облачка. По всей вероятности день выдастся жарким. Глинистая почва была тверда, поэтому копать было нелегко. Валерка часто останавливался, тяжело дышал, постоянно пил воду. Валентин чувствовал слабость, видимо от болезни, обливался потом, но продолжал копать. Спустя два часа яма была вырыта. Гаврилыч достал длинные крепкие верёвки из багажника, и мужики спустили гроб в выкопанную яму. Немного постояв, отдышавшись и попив ещё немного воды, они начали закапывать могилу.
   – А крест-то мы и не сделали, – сказал Валерка, пристукивая лопатой бугорок над могилой.
   – Потом, как-нибудь. Сил уже нет, – ответил Валентин. – Надо перекусить.
   – Да, поехали по домам. Тоже чувствую, что надо. Уморился совсем я. Стар уж больно для таких нагрузок.
   – Ну, Люба, пусть земля тебе будет пухом, – сказал Валентин, перекрестился, взял лопату, верёвки и пошёл к машине.
   – Все мы там будем, наверху, у Господа нашего, – прошептал Валерка, глядя на могилу. – Спи спокойно, – и он перекрестился, взял свою лопату и вернулся к машине.
   – Мешок ещё выкинуть надо, сейчас через лесок проедем, – сказал Валентин.
   Мужчины ехали молча. Они сильно устали, вся одежда слиплась от пота. Пыльная дорога вела обратно в деревню. Чуть не доезжая её, Валентин свернул вправо, немного проехал до серого маленького леска, поросшего сорными деревьями и травой, куда местные жители свозили груды ненужного хлама и мусора, который гнил здесь, из года в год омываемый дождями и обдуваемый степными ветрами. Валентин остановился около этой свалки. Пахнуло вонью от гниющих нечистот. Он взял мешок из прицепа и кинул его поверх одной из гниющих куч, сел обратно в машину и поехал домой.
   По пути Гаврилыч забросил уставшего Валерку, где его встречала Варвара с недовольным видом. Она бурчала ему вслед, когда тот заходил в летнюю кухню, чтобы там отдохнуть и что-нибудь поесть.
   Валентин и сам устал. Причём очень сильно устал. Чувствовал слабость, голод и опустошение от сегодняшних так называемых похорон. Да и время приёма лекарства прошло, поэтому в глазах темнело, и слегка кружилась голова. Валентин поставил машину в гараж и тут же поспешил зайти в свою удобную просторную летнюю кухню принять лекарства. Вслед за ним забежал и котёнок и впервые, то ли осмелев, то ли от голода, замяукал, глядя при этом своими круглыми большими глазами снизу вверх на этого большого и крупного дядьку.
   – А, ты, – тихо произнёс Валентин, бросив взгляд на животное, – я про тебя опять забыл.
   Котёнок замяукал сильнее. Он хотел кушать. Мужчина выпил свои лекарства и налил бульона в кошачью миску.
   – На, вот тебе, – приговаривал Валентин, – кушай. А то всё молоко да молоко. Может, ты и мясо поешь? – и он выловил из кастрюли кусок куриного мяса и положил его в миску. Котёнок набросился на еду.
   Гаврилыч разогрел себе погорячее суп и налил в тарелку остатки из кастрюли. Суп с хлебом, сметаной и свежим зелёным луком с грядки прекрасно утолили голод. После Валентин немного посидел. Сердце часто билось, было тяжело дышать, и слабость не уходила. Поэтому он прилёг на разложенном стареньком кресле, немного полежать и прийти в себя. Валентин уставился в потолок, продолжая тяжело дышать. На потолке ползала муха. То в одну сторону, то в другую. Валентин следил глазами за этой мухой, которая своим жужжанием нарушала окружающую летнюю тишину. Неожиданно в глазах помутнело и Валентин закрыл их. Почти сразу он погрузился в дремоту, в которой, будто издали, слышалось жужжание этой одинокой мухи, которое смешивалось с еле заметными звуками кошачьего лакания супа из миски. Валентин осознавал, что ему нужно набрать в новый бидон прохладной воды и срочно ехать на бахчу, но он сейчас был не в силах очнуться от дремоты, которая окутала его и не хотела отпускать. Ему хотелось вспомнить о Катерине. Ему так нравилось, когда она собирала яблоки, мыла их, потом резала и оставляла сушить на солнце, заботливо раскладывая на плотном картоне. Её компоты из сухофруктов зимой, закрутки и всякие варенья были превосходны. И до сих пор несколько банок сохранились в тёмном холодном погребе, которые Валентин не решался распечатывать, дабы совсем не потерять дух присутствия любимой жены. Но в этой дремоте ему было очень трудно вспоминать о жене. Темнота окутывала его глаза, притупляя воспоминания и уничтожая возникающие образы.
   Валентин очнулся от непонятных ощущений. К его телу кто-то дотрагивался, причем эти прикосновения были довольно нежные и мягкие. Открыв глаза, Валентин увидел у себя на груди котёнка, который, наевшись супом и кусочком курицы и почувствовав скуку, запрыгнул на своего нового хозяина и лёг прямо на груди. Котёнок заметил, что мужчина смотрит на него, и в ответ тоже выпучил свои голубые глаза.
   – Эх, ты, котейка, – пробормотал Валентин, улыбнулся и провёл несколько раз своей большой рабочей рукой по голове пушистого комочка. Котёнок закрыл от удовольствия глаза и заурчал.
   – Ох, ты ж, ёлки, – вдруг вскрикнул Валентин, вспомнив о бидоне с водой, бахче и потерянном времени. Он тут же схватил всей пятернёй кота, аккуратно откинул его с себя на пол и сам вскочил, чтобы одеться и ехать по своим просроченным делам. Странное, неприятное ощущение в ноге заставило его сесть обратно. Валентин наклонился и увидел, что большой палец его правой стопы тёмного цвета.
   – Что это ещё такое? – Валентин разглядывал это пятно и трогал его руками. – Вот и пришло моё время, – сказал он и погрузился в мрачное уныние. Он практически застыл на месте и уставился в противоположное кухонное окно. Он даже не представлял, как сложится теперь его судьба и дальнейшее существование. Ведь он был один, и некому за ним было ухаживать. Болезнь дала о себе знать в самый неподходящий период его жизни и нанесла неожиданный, но ожидаемый удар: диабет поедал его тело изнутри, начала развиваться гангрена. Валентин понимал это. Ещё он понимал, что никакие лекарства в этом случае помочь не могут. Единственный вариант – как можно быстрее ехать в город к врачу и ампутировать отмирающую часть тела. Но как после этого жить? Как водить машину, как продолжать заниматься бахчеводством и содержать самого себя, живя в одиночестве? Именно сейчас ответа Валентин не мог найти. А если сказать вернее, он его и не искал. Он просто погрузился в безнадёжное и ни к чему не приводящее раздумье, не имеющее определённого будущего.
   Вечером, после звонка Валентина Надежда впала в задумчивую молчаливость. Она в это время как раз пришла с работы, оставила пакеты с продуктовыми покупками на кухне и упала на диван перед телевизором. На плазменном экране диктор что-то говорил о новостях в мире, показывались репортажи о происходящем в разных странах. Но этого Надя не слышала и не видела. Бессвязные звуки проносились мимо её ушей, картинки бестолковым потоком бессмысленно мелькали перед глазами. Единственного родного человека не стало. Как много времени посвятила ей мать, баба Люба. Как она любила её, свою доченьку Наденьку. Но Надя никогда не узнает, как мать пронесла свою любовь к ней в сердце до самой своей смерти. Как собирала каждую копеечку, каждую монетку с продажи почти задаром молочка, чтобы помочь хоть как-то дочке и внучкам.
   – Мама, посмотри, я нарисовал море. Тебе нравится? – спросил Игнат, старший сын Надежды, девяти лет. Он увлекался рисованием, ходил на кружок второй год.
   Надя сидела, с отрешённым видом глядя пустым взглядом в телевизор, и никак не отреагировала на просьбу сына.
   – Мама? – переспросил Игнат и поднёс рисунок ближе к лицу матери.
   – Да убери ты эту бумажку! – неожиданно крикнула Надя и с силой оттолкнула от себя рисунок сына. От этого синее море на бумажном листе выпало из рук мальчика и упало на пол. – Ты не видишь, я устала? Ещё пихаешь свои бумаги мне прямо в лицо!
   Мальчик привык к постоянным крикам матери и её ссорам с отцом. Всё же он испуганно наклонился, быстро поднял свой рисунок и убежал в свою комнату к брату. Надя продолжала сидеть на диване и бессмысленно смотреть в телевизор. Вдруг она закрыла лицо руками и громко зарыдала. Рыдала навзрыд. Тушь потекла и размазалась по всему лицу. Надя упала на диванную подушку, уткнулась в неё и закричала. Потом ещё и ещё… Утопая в слезах и беззвучных криках, Надя продолжала рыдать, пачкая тушью светлую диванную подушку. Неожиданно она умолкла. Надя поднялась с дивана, сделала погромче телевизор, подошла к кухонному столу и начала разбирать пакеты с едой. Она всегда так делала: готовила еду на кухне, смотря новости. Шикарная комната-студия – совмещённая удобная и современная кухня и зал с большим диваном, плазмой на противоположной стене, стеклянным журнальным столиком и открытой стенкой для всяких домашних мелочей. Надежда разобрала пакеты и, молча, уже успокоившись, но с размазанной тушью на лице, поглядывая в телевизор, начала резать салат и жарить яичницу с беконом. Потом она спокойно подошла к комнате сыновей, открыла дверь и, не заглядывая внутрь, крикнула:
   – Идите есть!
   Игнат сидел за своим столом и вносил в свой рисунок детскими, но уже уверенными движениями масляными красками последние штрихи. А младшенький, Антошка, пяти лет, сидел около своих игрушек-машинок, возил их и, вытянув губки вперёд, издавал звуки, похожие на рёв мотора. Игнату совсем не хотелось идти за стол и видеть свою раздражённую мать. Но он знал, что если сейчас не подчиниться и не пойти на кухню, мама может разозлиться ещё больше и нашлёпать по одному месту. Поэтому он отложил в сторону кисть, неохотно встал из-за стола и подошёл к Антошке:
   – Идём, идём, – тихонько сказал ему Игнат, пытаясь отобрать из его рук машинку.
   – Я ещё не доиграл, – ответил Антошка. – Моя вон та машинка ещё не довезла бензин. Видишь, вон эти все застряли в снегу? Им нужна помощь, – и малыш показал на груду машинок, наваленных друг на друга и засыпанных цветной мозаикой в качестве снега.
   – Пойдём, нужно покушать, а потом спать надо ложиться. А то мама будет ругаться, – и Игнат забрал машинку из рук братика, взял его за ладошку и повёл на кухню.
   – Чего так долго? – спросила Надя. – Уже всё остыло!
   Игнат с братом молча сели за стол, взяли вилки и начали ковыряться в своих тарелках.
   – Прекрати стучать по тарелке! – раздражённо сказала Надя, тщетно пытаясь услышать каждое слово из новостей в телевизоре. Антошка насупился и принялся как можно аккуратнее натыкать на вилку огурец из салата. Игнат обиженно покосился на мать, сидящую на диване перед телевизором, и продолжил кушать яичницу. Дети поели, запили тёплым чаем с лимоном и печеньками. Игнат видел, что мать на них не обращает внимания. Она сидела неподвижно на своём диване, уставившись в новостной канал. Он привык к этому и понял, что, видимо, у неё что-то случилось неприятное, поэтому, чтобы её не раздражать лишний раз, молча взял за руку брата и повёл в ванну чистить зубы.
   – Ты поможешь мне? – и Антошка показал свою зубную щётку и пасту старшему брату. – Она всегда не выдавливается.
   – Давай, – и Игнат помог выдавить пасту.
   – А мама всегда такая будет? – спросил Антошка.
   – Какая, такая? – переспросил Игнат.
   – Ну, она всегда кричит и бьёт нас. Она злая. А папа когда придёт?
   – Не знаю, Антон. Мама, наверно, часто устаёт и поэтому злится. А папа много работает, ты же знаешь. И не спрашивай всё время одно и то же, давай, чисть зубы быстрее.
   И Антон раскрыл пошире рот и начал тщательно водить щёткой по передним зубам, смотрясь со вниманием в зеркало. Игнат выдавил пасту на свою щётку и принялся так же, глядя в зеркало, чистить зубы.
   Вот так, вдвоём, при свете яркой лампы ванной комнаты, перед зеркалом, двое одиноких в душе мальчишек стояли и молча чистили зубы, усиленно работая зубными щётками. Мальчишки поглядывали друг на друга. Антошка поглядывал на брата, чтобы услышать одобрение в правильности чистки зубов, а Игнат поглядывал на Антошку за тем, чтобы следить за этой правильностью чистки.
   Игнат в последнее время стал чаще бывать с братом, следить за ним, учить его чему-либо и воспитывать. От родителей было мало толку в этом плане. Отца они почти не видели в связи с его постоянным отсутствием дома и большой загруженностью на работе, а мама постоянно находилась в напряжении, плохом настроении и практически полностью перестала следить за ними в масштабном смысле этого слова: не читала им книг, не проверяла домашние задания Игната, не обсуждала интересы своих сыновей. Она просто водила и забирала Антошку из садика, кормила детей, одевала в чистую одежду. Если не успевала забрать ребенка из сада, просила это сделать знакомую няню, за деньги. В принципе, на этом её обязанности как матери заканчивались. Она, забыв о детях, настолько глубоко погрузилась в свои житейские проблемы, что мир, со всеми его семейными радостями и прелестями материнства, перестал для неё существовать. Игнат сам ходил в школу и приходил обратно, благо, школа находилась совсем рядом, буквально через два дома. И его художественная школа, куда он ходил в кружок художественного творчества, также находилась недалеко. Игнат старался не пропускать ни одного занятия. Ему очень нравилось рисовать природу, пейзажи и особенно море. Он находил в этом успокоение, обособление от внешнего мира. Конечно, главной причиной его увлечения и ухода в себя послужила накаляющаяся всё больше с каждым днём обстановка в семье. Игнат чувствовал себя одиноким. Он довольно тяжело переживал происходящее. Ребёнок недополучал ни материнской любви и ласки, ни чувства отцовского сильного плеча. В школе Игнат почти ни с кем не общался, старался быть один. Его никто из детей даже не дразнил и не задирал. Все старались обходить его стороной, считая странным. Несмотря на всё это, он старался хорошо учиться, сам выполнял все домашние задания и готовился к урокам. Антошка же, видимо в силу своего возраста, не особо тяготился отсутствием родительской заботы. Для него это было обычным, привычным явлением. Он думал, что будто это так и надо, и что во всех семьях именно так и происходит. В детском саду он совершенно нормально со всеми общался, играл, а дома принимал обстановку такой, какая она есть. Он привык к тому, что брат за ним ухаживает, направляет на нужные действия, читает ему и обучает всему, что знает сам. Антошка даже думал, что именно старшие братья и сёстры должны заботиться о младших и всему учить, а родители должны только зарабатывать деньги. Поэтому он во всём слушался брата и старался ему подражать.
   После того как дети почистили зубы, Игнат помог брату принять душ, одеться в чистую пижаму. Потом он уложил его в кровать и заботливо укрыл одеялом.
   – Игнат, не уходи, – сказал тихо Антошка. – Почитай мне что-нибудь.
   – Хорошо, сейчас, – и Игнат взял свою любимую энциклопедию детских сказок и принялся читать брату «Гуси-лебеди». Окончив чтение, Игнат закрыл книгу и поставил её обратно на полку. Антошка, молча, следил глазами за братом.
   – Ты давай, спи, не смотри на меня. Завтра в садик же. А мне в школу. Я пошел купаться. А ты спи, – и Игнат, взяв с собой свою пижаму и выключив свет, вышел из комнаты. Антошка ещё немного полежал с открытыми глазами, глядя в потолок. В комнате было не так уж темно. Свет от уличных фонарей проникал в комнату, и поэтому очертания всех предметов в комнате были хорошо видны. В этой полумрачной тишине Антошке за закрытой дверью были еле слышны шум воды из ванной комнаты, куда ушёл Игнат, звуки телевизионных новостей из комнаты-студии, где до сих пор сидела мать и бездумно «ознакамливалась» с произошедшими за день событиями, и которая ни разу за сегодняшний вечер даже не задумалась о том, чтобы ознакомиться с событиями, произошедшими за день у своих детей. Доносящиеся из-за двери приглушённые звуки убаюкали Антошку, и он уснул.
   Игнат быстро искупался, надел свою пижаму и уж, было, выходил из ванны, как услышал звук хлопнувшей входной двери. Он оживился и вбежал в прихожую. Пришёл отец. Он угрюмо, без настроения и вообще без каких-либо эмоций на лице сидел на пуфике и устало снимал ботинки.
   – Папа, – тихо, но с видимой радостью произнёс Игнат. – Ты сегодня рано! Привет!
   – Привет, Игнат, – так же тихо, но вяло ответил отец. – Ты почему не спишь?
   – Я только что искупался, выходил из ванной и услышал, что ты пришёл. Я хотел с тобой поздороваться, – и мальчик улыбнулся. Он явно хотел подбежать к отцу, броситься к нему на шею, рассказать о своих достижениях в учёбе и рисовании, но не решался этого сделать. Он видел, как отец без особого энтузиазма разговаривает с ним, видимо потому, что слишком устал на работе, и теперь у него не было сил на общение с собственным ребёнком.
   Степан разулся, неохотно встал и хотел, было, пойти в свою комнату. Но увидел, что Игнат стоит прямо перед ним и смотрит на него глазами, полными какого-то восторга или желания что-то сказать. Он подошёл к нему, провёл рукой по волосам и спросил:
   – Как день прошёл, богатырь?
   Игнат засветился от счастья общения с отцом и тихонько затараторил:
   – Папа, я сегодня дорисовал свою картину! Там море и солнце. Это вечер. Закат. Масляными красками. Мой учитель по рисованию сказал, что я очень хорошо рисую, и я могу стать художником!
   – Отлично, сынок! – так же тихо ответил отец и хотел уйти к себе. Он чувствовал себя уставшим и больше ничего не хотел слышать. Он хотел только раздеться, принять душ и лечь спать.
   – Папа, можно я покажу тебе своё море? – совсем тихо и с жалобным выражением лица спросил Игнат, глядя вслед уходящему отцу. Он так боялся не успеть показать свой рисунок.
   Степан остановился, повернулся к Игнату и ответил:
   – Давай посмотрю, только быстро.
   Игнат оживился и засеменил в свою комнату. Он тихонько открыл дверь, чтобы не разбудить младшего брата, на цыпочках подошёл к своему столу и взял в руки рисунок. Затем он вышел за дверь, так же тихонько закрыл её и уж, было, хотел подбежать к отцу и показать свой шедевр. Но он не успел это сделать. Игнат услышал очередную брань родителей. Они кричали друг на друга, осыпали упрёками и обидными словами. И, конечно же, отец совсем забыл про сына, который стоял около двери своей детской комнаты, замерев от страха очередного скандала, держа в руках свой рисунок, на котором так безмятежно плескало своими волнами синее море, сияло вечернее солнце, озаряя своим оранжевым светом вечерний небосклон…
   Игнат сильно заволновался. Глаза налились слёзами, дыхание участилось. Он не мог больше слышать, как родители выясняют свои отношения, как мать высказывает отцу очередной раз о том, что она одинока и нелюбима, а отец в очередной раз высказывает матери о том, какой он трудоголик, и как он обеспечивает семью, рассматривая трудоёмкие и сложные дела своих клиентов. Игнат зашёл в комнату, плотно закрыл дверь, бросил на пол рисунок, подбежал к кровати, накрылся с головой одеялом и заплакал. Он долго плакал. Ему было очень обидно, что папа так и не смог посмотреть его море с оранжевым закатом. А ведь он так старался. Он надеялся, что родители смогут его похвалить так, как хвалил его преподаватель художественного кружка. Он думал, что им будут гордиться. Спустя полчаса, всхлипывая, Игнат уснул.
   Степан уже ложился в кровать, как услышал звонок на своём сотовом. Он сразу ответил.
   – Не могу уснуть, – услышал он властный, но сексуальный женский голос в трубке. – Ты рано ушёл. Надо было остаться, хотя бы ещё на пол часа.
   – Завтра останусь дольше, – быстро ответил Степан. Но не из-за безразличия к той женщине на другом конце провода, а из-за жены, которая, находясь сейчас в ванной, могла бы в любой момент зайти и услышать столь поздний разговор.
   – Значит завтра. И отказа не приму, – продолжала женщина. – С каждым разом я хочу всё больше. Сегодня опять наблюдала в «Эдеме» за девочками. Так возбудилась…
   – Марина, завтра, – настоял Степан и положил трубку. Он немного разволновался. К этой женщине он питал особые чувства, и её озабоченность играми в «Эдеме» его раздражала. Он даже начал ревновать её, но страсть к этой красивой, властной и дорогой женщине была гораздо сильнее, и он продолжал с этим мириться.
   Супруги уже давно спали поодаль друг от друга.
   Степан не хотел больше ни о чём думать, и сразу же уснул.
   А Надя долго не могла уснуть. Скандал, ещё и звонок Валентина Гавриловича… Она не могла решить, что ей делать. Она считала себя совершенно несчастным и брошенным человеком. С одной стороны, охладевший к ней и вечно занятый муж, забывающий обращать хоть какое-то внимание на неё и на своих детей, с другой – смерть матери, которая так тяготила её. Ехать на похороны по бездорожью в дряхлую деревню или постараться пережить это здесь, в городе и никуда не ехать? Надя решила всё же съездить.
   Степан, как всегда, с утра, глотнув чашку кофе с сахаром и не сказав ни единого слова жене, поспешно ушёл на работу. Надя, как всегда в плохом настроении, собирала детей – одного в школу, другого в садик. Ни одно утро не проходило без повышения голоса. Она постоянно была недовольна детьми. То не так сидят за столом, то не так одеваются, то медленно идут… Куча, просто гора проблем от детей по утрам! И дети привыкли к такому обращению, поэтому молча исполняли всё, что говорила мать в приказном тоне. Они знали, что если начнут ныть и сопротивляться, то получат взбучку.
   Игнат сам ушёл в школу, а Антошку Надя поспешно отвела в садик. С работы она отпросилась, в связи со смертью матери её отпустили на весь день. Потом она позвонила няне Галине Степановне и попросила забрать Антошку из садика на случай, если вдруг она не успеет вернуться из деревни вовремя. Да и вообще просто присмотреть за детьми весь вечер, пока она не вернётся.
   Надя на своём автомобиле выехала из города. На протяжении всей поездки она громко слушала музыку. Уже было около одиннадцати дня. Солнце припекало, оставляя на асфальте миражи. Кондиционер и музыка создавали в машине комфорт, но в душе и на сердце у Надежды не было совершенно никакого комфорта. Её поглощал какой-то страх, неизведанность, отчаянье и безысходность ситуации.
   К часу дня, в самую жару Надя приехала в деревню, оставляя позади своего автомобиля клубы пыли деревенского бездорожья. Подъехав к дому матери, она остановилась. Покосившаяся калитка была слегка приоткрыта. Надя долго не могла выйти из машины. Она сидела и просто смотрела на эту калитку, которая неподвижно висела на старых петлях. Всё же, решившись выйти, она выключила музыку и кондиционер. Этот двор… она помнила его совсем иным, не таким, какой он сейчас: полузасохшие фруктовые деревья, сорняки, старый полуразвалившийся дом с таким же забором и калиткой, посохший огород из так и не успевшей вырасти рассады помидоров, огурцов и баклажанов. Ещё большую тоску наводил вид опустевшего коровника и курятника. Надя с некой опаской шла по двору, не без видимого уныния разглядывая всё вокруг. Тишина кругом, тоска, и одинокий ветер, гуляющий в посохшей рассаде – произвели на Надежду совсем не благоприятное впечатление.
   Надя увидела дверь, ведущую в дом. Она подошла к этой двери, состарившейся от времени, с почти совсем облупившейся на ней краской синего цвета. Она была не заперта и Надя смогла войти внутрь. Сразу же пахнуло чем-то спёртым и застарелым. Надя невольно поморщилась. В доме, хотя и присутствовал неприятный старческий запах, смешанный с запахом нафталина, а также запахом мебели, белья и одежды, находящийся здесь с давних времён, но это было то место, где раньше, в детстве и юности Надя жила, училась и готовилась к взрослой жизни. Она ещё раз осторожно прошлась по комнатам, в которых не было дверей, где ограждением служили допотопные шторы. Её взор остановился на старом серванте, в котором за стеклянными дверцами стояли три чёрно-белые, поблёкшие фотографии: фотография молодого отца Павла Ивановича – царствие ему небесное, фотография в профиль совсем молодой и красивой белокурой девушки Любы и фотография уже молодой мамы Любови Петровны, той самой бабы Любы, в обнимку с совсем маленькой Надюшкой. Надя несколько минут стояла около этих фотографий и вглядывалась в молодые, счастливые лица своих родителей. Такими она их помнила. Она просто смотрела. В душе ничего не происходило. На серванте стоял старый патефон с пластинками. Когда-то, давным-давно, мама Люба любила слушать песни, записанные на этих старых пластинках. Да и сам патефон уже давно сломался и поэтому не мог использоваться по назначению. Он просто стоял на серванте сверху и оброс пылью. В углу стоял древний массивный шкаф с полуоткрытыми дверцами, из которых были видны полки, доверху набитые всяким хламом из одежды матери и отца, уже не пригодной к носке. Сверху, на шкафу стояли пустые внутри, глиняные разрисованные фигурки-копилки совы, клоуна, собаки, кошки и снегурочки с прорезями для монет. Посередине всех комнат стояла газовая печка. Было видно, что она много раз растрескивалась, и также много раз эти трещины замазывались и покрывались поверх этих замазанных ляпов серебрянкой. В зале стоял старенький телевизор древних лет, накрытый расшитой белой салфеткой. Рядом на кровати Надя увидела сложенное примятое пуховое одеяльце, покрытое сверху светлой шерстью. Она не придала этому никакого значения. Ещё раз оглядевшись вокруг, Надя поспешно вышла из дома.
   На улице она остановилась и сделала глубокий вдох. Какая жара. Как душно и одиноко в этом дворе. Тут Надя задумалась. Такое странное чувство охватило её в самой глубине её зачерствевшей от времени души – стало невыносимо тоскливо и обидно за всё, что было, за всё, что произошло, и за всё, что так и не случилось. Хотелось развернуться и бежать как в детстве, поранив палец или получив ссадину на коленке – домой, к маме, и броситься ей на шею, и плакать, жалуясь на соседского мальчишку, который кидался камнями и попал в руку, или на дурацкий велосипед, с которого постоянно спадает цепь или прокручиваются педали и поэтому, упав с него на землю, обязательно собьёшь все коленки.
   Надя развернулась и зашла обратно в дом. Быстрыми шагами она подошла к серванту, открыла стеклянную дверцу, взяла в руки стоящие там три чёрно-белые фотографии и положила их в карман своей летней юбки. Надя даже не подозревала о том, как её мама – баба Люба хотела бы, чтобы её дочь забрала с собой жестяную банку от растворимого кофе, стоящую в этом самом серванте, в котором хранились денежки, которые она собирала долгие годы не только с большим трудом, но и со всей своей любовью к дочери и внукам. Но Надя не обратила никакого внимания на эту облезлую жестяную банку. Она её не заметила. Положив фотографии в карман юбки, она тут же вышла из дома и направилась к своей машине.
   С юношества ей был немного знаком Валентин Гаврилович. Она помнила его образ, но как он точно выглядит, где живёт – не помнила. Надя достала из сумки свой сотовый и набрала последний незнакомый вызов. На звонки никто не отвечал. Надя попыталась набрать номер ещё раз, но длинные протяжные гудки только ещё больше раздражали её в этой духоте, в окружении старых, кажущихся безлюдными в такую полуденную жару деревенских домов. Надя нервно включила в машине кондиционер. Стало прохладно, хорошо… Надо подумать, что делать дальше. Надя откинулась на спинку автомобильного кресла, упершись в него затылком и подняв вверх подбородок. Она вздохнула. Её глаза бегали от одного дряхлого дома к другому. Может, у кого-то спросить, где живёт этот Валентин Гаврилович? Наверняка его все знают. В этой деревне ведь все всё должны знать. Наде совсем не хотелось выходить из машины в такую жару, да ещё и стучаться в какую-нибудь калитку и с кем-нибудь разговаривать. Совсем не было никакого настроения. Она даже начала подумывать о том, чтобы бросить всё и уехать обратно в город.
   В конце улочки вдруг появился какой-то старец. Он шёл медленно, опирался на палочку и внимательно вглядывался во впереди стоящую машину. Надя тоже обратила внимание на старика и подумала о том, что он наверняка что-то должен знать, и было бы проще всё разузнать у него, и тогда не надо стучаться в соседние калитки.
   Надя вышла из машины. Прохлада резко сменилась душным воздухом солнцепёка.
   – Эй, старичок! – крикнула ему Надя.
   Дед остановился, опираясь на свою клюку и начал ещё пристальнее вглядываться в зовущую его женщину. Надя пошла к нему на встречу.
   – Здравствуйте, – продолжила она. – Меня зовут Надежда. Здесь я раньше жила, – и она указала рукой на полуразвалившийся дом бабы Любы. – Подскажите, пожалуйста, мне вчера звонил – как он представился – Валентин Гаврилович. Сообщил о смерти моей матери. Может, вы знаете, как его найти в этой деревне?
   Дед поменялся в лице, искренне удивился и воскликнул:
   – Дочка говоришь? Вон оно что, – протянул дед. – Опоздала ты, дочка. Опоздала, Наденька. Похоронили мать твою. Сегодня похоронили. Утречком. Вот Валентин-то и хоронил. И место знает – где, – сказал дед, достал засаленный платок из кармана протёртых штанов и начал вытирать им пот с лица и шеи.
   Надя слегка поморщилась, но продолжила спрашивать:
   – Зовут-то вас как?
   – Арсений меня зовут. Арсений Егорович я, – ответил дед и положил платок обратно в карман. – Случайно я тут шёл, прогуливался. Делать мне дома нечего-то. Свинью мою украли. Жены нет. Дети уехали. И пенсия маленькая. Вот так и живу. Один.
   – А чего в жару такую гуляете, Арсений Егорович? Так и солнечный удар можно получить. Так вы знаете, где Валентин живёт?
   – Удар, говоришь? – ответил дед, тяжело дыша то ли от усталости, то ли от долгого нахождения на солнце. – А ну гэть с ним, с этим ударом. Пущай бьёт меня, удар этот. Жить всё тяжелее мне становится. Скорее бы уже. А Валентин где живёт, конечно, знаю. Недалече тут. А вы, я вижу, на машинке, вон какой катаетесь, иностранной? – и дед кивком головы указал на автомобиль.
   – Конечно, на машине, – нетерпеливо вздохнула Надя и быстро заговорила, устав уже стоять тут посреди улочки в полуденную жару. – Не пешком же сюда добираться. Дорогу покажете, куда ехать?
   – Могу лично вам путь указать, ежели прокатите старика, – по-деловому ответил дед. – Заодно Гаврилыча повидаю, спрошу, как похороны справили.
   – Ну, пойдёмте, пойдёмте, – торопила Надя деда Арсения, – в такой жаре стоять тут совсем не хочется. Да и быстрее мне надо могилку повидать и домой надо ехать.
   Надя открыла дверь машины и помогла деду сесть на переднее сидение, в одной руке держа его клюку, другой придерживая его самого. Дед, кряхтя, забрался на сидение, достал свой засаленный платок и опять начал обтирать им лицо. Надя села за руль, посмотрела на деда, недовольно сдвинув брови и нахмурив лоб. Ей неприятно было видеть, как этот незнакомый дед в её машине вытирает пот грязным платком, и совсем не хотелось, чтобы он, сидя в чистом кресле её новенького автомобиля, пачкал его своими пыльными, драными штанами и, опираясь на спинку кресла, мочил его своей потной рубахой. Надежде ничего не оставалось делать, как промолчать по этому поводу.
   – Ох, как хорошо тут у тебя, дочка. Ой, хорошо, – закряхтел дед. – Прохладно-то как. Чудо-машина, – и дед заулыбался, глядя на диковинные для него приборы, находящиеся на панели.
   Надя с удивлением и с неким недоверием посмотрела на деда и спросила:
   – Показывайте дорогу, Арсений Егорович. Время идёт.
   – Да, да, Наденька, покажу. Конечно, покажу, – ответил дед. – Вооон, туда, дочка, езжай прямо, – и дед указал рукой вперёд на лобовое стекло. – А потом, видишь, хатка стоит, зелёной краской обмазана? Так около неё направо повернёшь. А дальше я тебе буду ещё показывать.
   Надя тронулась с места. Она ехала по указателям, которые ей называл своим старческим голосом дед Арсений. Приехали они быстро. Было совсем недалеко. Это просто дед был любитель разглагольствовать, всё размусоливать, описывать каждую деталь во всех подробностях. Наде хотелось доехать как можно быстрее, потому что дед не умолкал ни на секунду, и это её всё больше раздражало. Он, показывая дорогу, описывал все предметы, дома и их жителей, заборы и дворы. За три минуты езды Надя наслушалась столько всего для себя бесполезного и ненужного.
   – Дочка, поможешь вылезти старому? – закряхтел дед, пытаясь выйти из машины, когда Надя подъехала к калитке дома Валентина Гавриловича. – Залезть без тебя не смог и вылезти обратно не смогу. Охо-хо, – вздохнул он, – стар я, стар. Беспомощен.
   Надя, выйдя из машины, помогла деду Арсению слезть с кресла и подала ему его клюку.
   – Спасибо, Надя, спасибо, – проговорил дед. – А теперь идём сюда. Здесь живёт Валентин. Вишь, дом какой хороший и двор ухоженный. Как жена раньше вела порядок, до того, как Господь забрал её душу, так этот порядок и сохраняется. Гаврилыч наш хороший, добрый человек. Идём, сама увидишь, – опять начал, было, «подробничать» дед и, опираясь на свою палочку, медленно зашагал к калитке. Наде уже не терпелось встретиться с Валентином и узнать, где похоронена мать, так как дело шло к вечеру, и ей надо было ехать обратно в город. Но тут ещё этот дед был такой медлительный и разговорчивый, что она начала заметно нервничать.
   Надя подошла к калитке и повернула ручку. Калитка была не заперта и отворилась.
   – Погоди, первый зайду, – остановил её дед. – А то Гаврилыч тебя не знает, может, подумает чего недоброе. Воры какие к нему пожаловали или работники с поля его сбежали и пришли за оплатой, – и дед засмеялся своим старческим смехом. Надя раздражённо вздохнула, но промолчала и дождалась, стоя у калитки, когда дед доковыляет со своей палочкой и войдёт во двор.
   – Валя! – пытаясь громко крикнуть, захрипел Арсений и зашоркал своими протёртыми штиблетами по тропинке, ведущей к летней кухне. – Валентин!
   Валентина Гавриловича хриплые крики деда вернули к реальности из его глубокой задумчивости по поводу своего диабета и заживо гниющего пальца. Он будто опешил от неожиданного появления гостя, вскочил со своего разложенного кресла, наскоро одел штаны, накинул рубаху и вышел на улицу.
   – Гаврилыч, вот и хорошо, что ты дома оказался, – увидев его, сказал дед, обрадовавшись. – Гаврилыч, гляди, кто пожаловал, – дед остановился и указал рукой на Надю, идущую сзади.
   – Это вы Валентин Гаврилович? – поспешно спросила Надежда, обгоняя деда Арсения и подойдя ближе к этому рослому мужчине.
   – Да, я, – замешкавшись, ответил он, не понимая пока, что происходит, и кто эта молодая особа к нему пожаловала во двор.
   – Я – Надежда, дочь Любови Ильиничны. Вы звонили мне вчера. Рассказали о смерти матери.
   – Ах, да, вы – Надя, – вспомнил Валентин. – Я звонил вам. Но вы уж что-то больно странно приняли это известие, – недоверчиво продолжил он. – Такая реакция непонятная. И говорить со мной не захотели. И трубку бросили.
   – Да уж, странно, – недовольно ответила Надя. – Знаете, проблем жизненных хватает, и тут ещё это, – тут Надя запнулась и проглотила ком, неожиданно образовавшийся в горле. – В общем, пришлось всё бросить и приехать. Прошу вас, Валентин Гаврилович. Покажите мне место захоронения. Могилу матери. Арсений Егорович подсказал, что вы предали земле её тело. Спасибо, конечно, огромное, – тут Надя остановилась. Мужчины тоже молчали. Все поглядывали друг на друга. Надя продолжила: – Я отвезу вас на своей машине.
   – Не надо. У меня своя есть. Я покажу вам, – и Валентин закашлял, поперхнувшись собственной слюной.
   – С вами всё хорошо? – забеспокоилась Надя.
   – Да, да, – откашливаясь, продолжил Валентин. – Я поеду на своей, впереди, а вы за мной. Покажу могилу, и всё. Дальше сами. У меня нет времени за вами приглядывать. Своих дел полно. Арбузы сохнут с дынями, и работники мои вместе с ними жаждой мучаются. И тут вы ещё!
   Из кухни, подняв вверх свой пушистый тоненький хвостик, выбежал котёнок. Он мяукнул и начал тереться об ноги своего нового пожилого хозяина.
   – И этот ещё на мою голову свалился. Дед? – обратился он к деду Арсению. – Ну, зачем ты мне его подсунул? Мне совсем некогда ухаживать за живностью. У меня во дворе-то ни одной животины нет: ни свиней, ни коров, ни петухов, потому что некогда мне кормить-поить их. И бахча на двадцать гектар, и людей – работников двенадцать человек. И тут кот этот, – и Валентин, совсем разнервничавшись от своих слов, слегка отпихнул ногой котёнка, плюнул на землю, спустился по трём деревянным ступеням летней кухни, воткнул ноги в тапки и зашагал своими крупными шагами прочь. Собственная речь его самого сильно взволновала, что вызвало непроизвольное повышение артериального давления и обильное потоотделение. Валентин понимал, что в его теперешней ситуации с гниющей стопой, и в целом, с прогрессирующим диабетом, надо быть осторожней и спокойней, но он не мог, как ни пытался. Мысли об ампутации и вообще дальнейшем его сомнительном существовании на этом свете всё больше усугубляли его моральное состояние, вводили в депрессию и вызывали нервозность. Валентин зашёл в дом, быстро там переоделся, затем резко из гаража выгнал машину с прицепом, поставил пустой бидон на этот самый прицеп, протянул шланг от колодца и принялся набирать в бидон воду.
   Дед Арсений и Надежда молча наблюдали за всем этим процессом. Дед угрюмо глядел в его сторону исподлобья, опираясь на свою обшарпанную палочку, а Надежда, сложа руки на груди, с удивлением и неким недовольством.
   – Так он будет показывать дорогу или нет? – сухо спросила Надя у деда.
   – Будет, милая, будет. Сейчас, обожди, успокоится немного. Вишь, разошёлся он что-то. Ох, жара, жара, – произнёс дед и побрёл по тропинке. – Иди сюда, Надя. Иди, – кряхтел он, стоя у стены дома, спрятавшись в тени и обтираясь всё тем же засаленным платком.
   Котёнок сбежал со ступенек и принялся тереться о ноги Нади. Надя глядела на него сначала совсем безразлично.
   – Хочешь, забирай его себе, – сказал дед.
   – Кого забирать? – спросила Надя.
   – Кота забирай. Слышала, Валентину некогда за ним ухаживать. Пропадёт ведь кот. Жалко. Такой красивый. Белый, пушистый.
   Надя смотрела то на старика, вытирающего пот грязным платком, то на котёнка, трущегося о её ноги.
   – Бери, бери. Я нашёл его в сарае твоей матери. Когда обнаружил её там мёртвую. Она лежала посреди сарая, рядом котята дохлые и кошка её. А этому котёнку повезло. Он, видимо, случайно упал в ёмкость. И мяукал жалобно. Хоть котёнок тебе от матери достанется.
   Надя подняла котёнка с земли и прижала к себе. Котёнок был не против человеческой ласки и даже замурлыкал. Надя посмотрела в сторону Валентина, который уже набрал воды в бидон и собирался ехать. Она быстро подошла к нему и спросила:
   – Так вы покажете мне то место?
   – Покажу, – сухо ответил Валентин. – Дед? – крикнул он. Дед Арсений услышал его и зашагал к калитке. – Выходи со двора. Я уезжаю.
   – Иду, иду, – кряхтел старик.
   – И всё тебе неймётся, Арсений! – недовольно произнёс Валентин. – По такой жаре ходишь тут по деревне. Сплетни собираешь.
   – Какие сплетни, Гаврилыч? – оправдывался старик. – Шёл себе, да шёл, Надю встретил. Теперь хоть дочь с матерью попрощается. И животинку пристроил твою, видишь? Может, и заживёт теперь получше нашего.
   – Дед, ты ерунду говоришь. Дочь могла бы и сразу по-человечески попрощаться, ещё вчера. По телефону такая безразличная была, а теперь прощаться вздумалось? А животинка не моя. Это ты мне её подсуетил. А я и правду сказал, что некогда мне с ней заниматься. Хотите – забирайте. Мне нет дела, – и Валентин сел в машину. – Ты давай, Надя, езжай за мной. Место покажу. Да и всё тут. Распрощаемся с тобой. А ты дед, давай домой иди. Неча по жаре бродить, людей пугать. Ещё тебе не хватало помереть посреди улицы от солнечного удара. Нет у меня сил хоронить вас всех.
   Дед глянул на небо, зажмурившись от солнечного яркого свечения, опустил голову и, не смотря ни на кого, побрёл потихоньку в сторону своего дома. А Надежда, ничего не ответив на слова Валентина, села в машину, положив котёнка на переднее сидение.
   Не долго она следовала за Валентином по пыльной дороге. Мимо проносились лишь безлюдная пустошь, сухостой, старенькие корявые деревца. Доехав до места, машина Валентина остановилась. Надя также остановилась следом, подождала минуту, пока пыль осядет, и вышла из машины. Котёнок так и норовил обследовать машину внутри, везде лез и мешался. Надю это немного раздражало. На заднем сиденье лежала пустая коробка от купленных ею недавно туфель в итальянском бутике. Она, долго не думая, взяла коробку, посадила туда котёнка, накрыла крышкой и вышла из машины.
   – Ну, где вы, Надежда? – нетерпеливо и громко сказал Валентин.
   Надя подошла к машине, откуда из открытого окна Валентин звал её.
   – Вон, видишь, свежая насыпь? – спросил он Надю и показал вперёд рукой. – Это и есть могилка твоей матери. С утра самого с Валеркой хоронили. Заморились совсем. Крест, правда, не сделали. Не успели. Может, позже доделаем. А вы, Надя, – подчеркнул Валентин, обернувшись к ней, – дочь неблагодарная.
   С этими словами он рванул с места и, окатив Надежду клубом пыли, уехал прочь.
   Надя, опешив от такого заявления, не смогла ответить ни слова. Она постояла немного, закрыв лицо руками, пока пыль не осядет. Потом она убрала руки с лица и повернулась в сторону кладбища. Под палящим зноем, посреди сухой травы она увидела свеженасыпанную горку земли, на которой не было даже обычного деревянного креста. Забыв уже о словах Валентина, она медленно зашагала к могилке. Вокруг, на больших расстояниях друг от друга, находились такие же бугорки, одинокие, давние, густо поросшие сухой травой, с растрескавшимися деревянными крестами, без каких-либо изображений умерших. Видны были только еле читаемые цифры – даты жизни и смерти, и буквы – имена с фамилиями.
   Когда Надя невольно оглядела всё вокруг, ей стало одиноко и жутко. Она подошла к могилке. Только горка земли. И больше ничего. Никаких опознавательных знаков о том, кто здесь лежит. Вокруг такая тишина. Слегка дует ветерок, качая кладбищенский сухостой. Где-то вдалеке поёт какая-то птица. Такая пустота. И не только вокруг пустота. Внутри неё самой глубокая, глубокая пустота. Надя не знала, сколько она простояла около могилки. Она не чувствовала ни время, ни жару, ни себя. Она стояла и смотрела на уже подсохшие комки земли, опустив голову. Не было никаких мыслей. Не было даже воспоминаний. Перед глазами были только эти комки. В душе что-то происходило. Надя сама не знала, что. Ей было непонятно, что она сейчас чувствует. Мерзкий червь точил её сердце, гниль охватывала всё её тело.
   Надя присела на корточки. Она подняла с земли две высохшие веточки, сложила их в форме креста, сорвала травинки и обмотала ими эти веточки. Получившийся на скорую руку самодельный крест он воткнула в могилку. Потом она достала из кармана своей юбки три чёрно-белые фотографии и ещё раз посмотрела на них. Молодые папа, мама и маленькая Надя с мамой в обнимку. Жуткая тоска охватила её. Надя глубоко вздохнула, закрыв глаза. Затем она, немного придя в себя, вставила все эти три фотографии в землю рядом с только что сделанным ею крестиком. Надя встала, ещё раз окинув взглядом могилку, повернулась и пошла к машине. Через несколько шагов она почувствовала ком в горле, обиду, глубокое одиночество, едкую тоску и потерянную навсегда родительскую любовь – все эти чувства вмиг перемешались в её душе и сознании. Она не в силах была больше сдерживаться Вот так, спиной к могилке, Надя упала на колени и, опустив голову к земле, зарыдала. Она громко рыдала и кричала. Кричала так, как будто невидимые силы разрывают её изнутри. Но Надю никто не слышал. Ни одна живая душа не слышала её криков и рыданий, никто не чувствовал её страданий, никто не разделял её муки одиночества среди пустынного кладбища, поросшего сухой травой под палящим солнцепёком.
   Через пять минут Надя резко успокоилась. И вокруг вновь воцарилась тишина. Опять стали слышны шелест сухих травинок и редкое пение птицы где-то вдалеке. Надя поднялась с колен, подошла к машине и села в неё. Она держалась за руль и смотрела вперёд через лобовое стекло автомобиля на могилку матери.
   Её прервал котёнок, который, открыв коробку, вылез из неё и с любопытством обнюхивал всё вокруг. Надя достала из сумки-холодильника бутылку с водой и налила водички в свою ладонь. А другой рукой, придерживая котёнка, поднесла его к ладони. Пушистый комок жадно лакал воду. Потом Надя посадила котёнка обратно в коробку, накрыла крышкой и обмотала вокруг скотчем, чтобы тот не смог больше вылезти и мешать ей вести машину. А сама она достала влажные салфетки и, смотрясь в зеркало заднего вида, вытерла с лица потёкшую от слёз тушь. Котёнок усердно копошился в коробке, пытаясь вылезти, но открыть коробку ему было не в силах. Надя в последний раз мельком глянула в сторону могилки, завела мотор и, оставляя за собой клубы пыли, навсегда в них скрылась из этих мест.
   Уезжая, она знала, что больше никогда не посетит это место. Здесь навсегда останутся её мысли, размышления, воспоминания и вся та боль, которую она прочувствовала здесь и сейчас.
   Надя приехала домой около семи часов вечера. Галина Степановна уже давно забрала Антошку из садика и помогала Игнату учить уроки.
   – Мама, мама, – крикнул Антошка. Он сидел за столом и ужинал. Увидев мать, он искренне обрадовался и, бросив ложку, подбежал к ней, когда та вошла в квартиру. – Мама, а где ты была? – спросил он. – А что это за коробка?
   – Сынок, подожди, я устала.
   – Это подарок?
   – Ага, подарок. – Надя разулась и зашла на кухню. – Здравствуйте, Галина Степановна. Спасибо, что помогли.
   – Ничего, ничего, Наденька. Ты же знаешь, как я люблю мальчишек. Они у тебя золотые дети, – и она погладила по голове Игната, который сидел за столом и что-то переписывал из учебника в тетрадь. – Звони в любой день. Я рада забирать Антошку из садика. Он такой добрый и воспитанный мальчик. А Игнат очень прилежный. В школе у него почти одни пятёрки. Да что я тебе, Наденька, это говорю. Ты и сама это знаешь, – и няня обняла Антошку.
   – Да уж, знаю, – пробормотала Надя. Ей стало немного неловко в этот момент. Она понимала, что няня, иногда помогавшая ей с детьми, знает о её детях гораздо больше, чем она сама. Она даже не обняла своих детей после длинного дня и заметила, что ей даже не хотелось этого делать. А Антошка, обделённый вниманием и любовью матери, с удовольствием позволял няне его обнимать и хвалить. Игнат же, наоборот, чувствовал неловкость, когда няня его хвалила или вела себя с ним ласково, или спокойно помогала ему учить уроки и интересовалась его школьной жизнью и занятиями в художественной школе. Он привык, что дома указанные выше чувства отсутствуют со стороны родителей и поэтому эти непривычные ласковые чувства, выражаемые к нему со стороны постороннего человека, этой самой няни, вызывали в нём лишь смущение.
   – Ладно. Я вижу у вас всё хорошо. Галина Степановна, ещё раз спасибо, – и Надя отсчитала из кошелька деньги и дала няне за работу.
   – И тебе спасибо. Наденька. Детей я накормила. Игнату помогла немного. Сейчас он допишет и всё. Уроки сделаны. Пойду я. До свидания, Антошка, – и няня поцеловала его в щёку.
   – До свидания, тётя Галя, – ответил он. – А когда вы ещё к нам придёте? Няня рассмеялась:
   – Когда мама попросит ещё раз, тогда приду. Если много работы будет у неё.
   – Мама, – спросил Антошка, – а у тебя завтра много будет работы? – ему очень нравилось находиться в обществе няни, и он совершенно наивно, по-детски, не стесняясь, это высказал.
   Наде стало неловко, и она быстро ответила:
   – Завтра я сама тебя заберу. Галина Степановна завтра будет отдыхать.
   Няня тоже почувствовала неловкость от произошедшей ситуации. Впрочем, она понимала, что происходит в этой семье, но предпочитала не вмешиваться. Поэтому и сейчас поспешила уйти.
   – Игнат, и тебе до свидания. А в школе не обращай ни на кого внимания, – сказала няня. Она хотела бы и его поцеловать на прощанье, но решила, что это будет лишним, как для самого Игната, так и для и так чувствовавшей себя неловко матери.
   Когда няня ушла и Надя закрыла за ней входную дверь, в квартире воцарилась тишина. Игнат уткнулся в тетрадь, а Антошка вопросительным милым взглядом смотрел на мать и коробку, в которой что-то копошилось.
   – Игнат? – спросила Надя сына. – О чём говорила Галина Степановна? Про школу?
   – А что она говорила? – не понял он.
   – На кого ты не должен обращать внимание? Что-то случилось? Тебя обижают?
   – Нет, – ответил Игнат. – Просто я ответил на уроке, а мой одноклассник сказал, что я неправильно ответил.
   – Причём тут одноклассник? Учитель что сказал?
   – Учитель сказал, что моё мнение тоже можно считать верным.
   – Раз учитель считает, что твоё мнение тоже верное, значит, так оно и есть. И нечего слушать глупые высказывания одноклассников. Игнат, ты меня слышал?
   – Да, слышал, – сказал Игнат и ещё больше насупился, ещё ниже нагнулся к тетради и продолжил писать.
   – Мам, ну что там у тебя в коробке? – своим тоненьким голосочком произнёс Антошка.
   – Ах, да, коробка, – спохватилась Надя, глядя на коробку в руках. Она оторвала скотч и открыла крышку. Бедный, изголодавшийся за весь день котёнок не мог даже мяукнуть, он только еле-еле открывал рот и жалобно смотрел на людей, собравшихся вокруг себя.
   – Ой! Котёночек! – обрадовался Антошка и захлопал в ладоши. – Смотри, Игнат, какой котёнок! Какой хорошенький, миленький. А можно его погладить?
   – Да, немного погладь, – ответила мать.
   Антошка принялся аккуратно, еле дотрагиваясь пальчиками, гладить измученное, напуганное животное. Игнат оторвался от свой тетради и угрюмо поглядел на коробку с котом.
   – Игнат, иди сюда, – продолжал восторженным голосом, полным воодушевления, звать брата Антошка, – ой, какой пушистенький, беленький. Какой хорошенький, – приговаривал он.
   Котёнок открывал рот, но не слышно было ни звука. Он очень устал, проголодался, выбился из сил. К тому же, он был сильно напуган – переездом, заточением в коробке и видом собравших вокруг него незнакомых людей.
   – Хватит, Тошка, его гладить. Давай его покормим. И попить ему надо налить, – сказала Надя и взяла котёнка. Она налила в одно глубокое блюдце куриного супа, в другое – молока, в третье – воду. Всё это поставила на пол у стены и поднесла к блюдцам животное. Котёнок почуял приятный запах еды и кинулся лакать суп. Антошка не отходил от пушистого существа ни на шаг. Он внимательно следил за действиями матери и с упоением наблюдал, как ослабшее животное лакает из блюдца.
   – Кушать хочет, котёночек, – тихонько приговаривал Антошка, сидя около блюдечек на корточках. – Маленький такой, кроха, хорошенький. Мама? – вдруг спросил он у матери, которая, сама проголодавшись за весь день, сидела за столом и ела. – А как мы его назовём?
   – Не знаю, – ответила Надя, – а как бы ты хотел?
   Антошка серьёзно задумался, закатил глаза вверх и ответил:
   – Мне нравится Пушистик.
   – А мне не нравится Пушистик, – ответил вдруг Игнат.
   – Почему не нравится? – обиделся Антошка, – посмотри какой он пушистый-пушистый!
   – Тогда уж Пушок или Снежок. Видишь, какой он белый.
   – Но у него и пятнышко есть тёмное. Вот здесь, видишь? Сбоку.
   – Всё равно мне нравится больше Снежок. Будет Снежок с пятнышком.
   – Снежок, ты покушал? – вдруг обратился Антошка к котёнку, аккуратно притрагиваясь своими пальчиками к его маленькой головке. Но Снежок продолжал усиленно лакать суп, не обращая внимания на вопрос мальчика. – Снежок, Снежочек, – продолжал приговаривать Антошка.
   – Ты не мешай ему есть, – сказал Игнат.
   – Не мешаю. Видишь, он кушает. Значит, не мешаю.
   Игнат уже доделал свои задания, собрал книги с тетрадкой и унёс в свою комнату. Надя поела, помыла за собой посуду, взяла коробку, в которой принесла кота, и нарвала в неё мелко газету. Котёнок, накушавшись супа, уже сидел около блюдечек и облизывался. Надя взяла кота, посадила его в коробку и начала шуршать кусочками разорванной газеты.
   – Ты в туалет хочешь? А? Пушистый комок шерсти? – обращалась к нему Надя. – Сюда сходи, пис-пис-пис.
   Котёнок, будто поняв то, о чём говорит эта женщина, начал принюхиваться к бумажкам и пытаться копать.
   – Вот и молодец, – сказала Надя. – Смышлёный какой.
   Котёнок подтянул к себе задние лапки, высоко задрал свой смешной тоненький острый хвостик и сделал своё дело.
   Игнат и Антошка стояли поодаль и наблюдали за происходящим.
   – Зубы чистим и спать. Завтра в школу. И в садик, – скомандовала Надя.
   – А можно я с ним буду спать? – спросил жалобно Антошка.
   – С котом? – переспросила Надя.
   – Да! Я хочу взять его с собой в кровать. Пусть он со мной поспит.
   – Бери.
   – Ура, мама, спасибо! – радостно закричал Антошка.
   – Сначала зубы, – строго ответила мать.
   Антошка тут же развернулся и побежал в ванну. Игнат грустно поглядел на котёнка, потом на мать и пошёл в свою комнату.
   Надя помогла младшему сыну искупаться, одела его в чистую пижамку с красногрудыми снегирями и повела в кровать.
   – Мама! А Снежок! Ты же обещала! – крикнул Антошка.
   – Иди, бери, – вздохнула мать.
   Антошка тут же подбежал к котёнку, взял его, прижал к груди и так же быстро засеменил в свою комнату.
   – Всё, ложись, – сказала Надя, уже стоя около кровати сына и держа в руках одеяло. Антошка прыгнул в кровать, лёг и положил рядом котёнка. Надя укрыла его сверху одеялом.
   – Смотри, если ему не понравится, он может от тебя сбежать, – предупредила она сынишку.
   – Ой, нет! Я не хочу, чтобы он сбегал, – испугался Антошка. – Снежок, ты не сбежишь от меня? – спросил он у котёнка и принялся его гладить. Для Снежка, для такого маленького и беззащитного существа день выдался тяжёлым и полным стрессовых ситуаций. Он прикрыл глаза, съежился в комок и молча принимал ласки маленького мальчика.
   – Игнат, ты выучил уроки? – спросила Надя старшего сына, который сидел на своей кровати и наблюдал за братом.
   – Да, с няней всё сделали.
   – Иди в ванну тогда. Чего сидишь?
   Игнат встал, достал из комода свою пижаму с нарисованными весёлыми щенками и побрёл в ванную комнату.
   Надя взглянула на Антошку, который без устали гладил котёнка. Его взгляд сиял, полный радости и детского счастья. Она наклонилась к сыну и поцеловала его в лобик.
   – Мама, – прошептал недовольно Антошка, – аккуратно, ты можешь разбудить Снежочка.
   Надя увидела, как котёнок, прикрыв глаза, теперь уже от удовольствия, тепла, спокойствия и уюта почти уснул, изредка подёргивая левым ушком. Она не стала больше ничего говорить и вышла из комнаты. Она села перед тем же самым телевизором на всё том же диване, налив себе бокал белого вина и, безразлично уткнувшись в какую-то программу новостей, принялась ждать мужа. Как обычно, каждые пять минут она будет поглядывать на часы, висящие на стене прямо над телевизором, делать глоток вина из бокала и продолжать бездумно смотреть неинтересные для неё новости, периодически нажимая на кнопку пульта и переключая каналы.
   Игнат вышел из ванной комнаты, осторожно приоткрыв дверь. Он недоверчиво выглянул из-за неё и увидел мать, сидящую неподвижно в полумраке перед телевизором. Он знал, что сейчас ей не нужно мешать. Она всегда так делает. Каждый вечер. Сидит и ждёт отца. А потом, поздно вечером или ночью, когда он придёт, начнётся очередной скандал. И Игнат, если не уснёт вовремя, опять услышит всю ругань, всю грязь и мерзость в словах и эмоциях отягощающих отношений двух людей, являющихся его родителями. Поэтому мальчик, стараясь бесшумно ступать по гладкому полу, на носочках побежал в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь. Антошка уже крепко спал, придерживая рукой такого же спящего, обессиленного за весь день котёнка. Игнат подошёл к столу, за которым он всегда делал уроки. На столе, под школьными книгами лежал его рисунок. Тот самый, который он так хотел показать отцу. Игнат достал этот рисунок из-под книг, сел на стул и положил его перед собой. Свет уличных фонарей попадал в комнату через окно, перед которым стоял стол, и даже без лампы можно было разглядеть почти все детали рисунка. Игнат достал кисточку и масляную краску синего цвета и попытался внести в свое нарисованное море изменения. Сделав несколько мазков, Игнат остановился. Было слишком темно для рисования. Он отложил кисть, встал из-за стола и подошёл к окну. Ночной город ни на миг не переставал жить. В нём бурлила круглосуточная суета. Игнату стало грустно в этой тихой комнате. Он давно ложился спать сам. Он часто вспоминал те минувшие дни, когда мама укладывала его в кровать, накрывала одеялом, обнимала и целовала его перед сном. Бывало, Игнат просил, чтобы мама прочитала ему перед сном какой-нибудь рассказ или сказку, и мама брала огромную энциклопедию и читала. А ночью иногда ему снились герои вечерних прочитанных матерью сказок, и утром он с восторгом и удивлением рассказывал об этом родителям за завтраком. Как давно это было. Игнат быстро запрыгнул в кровать, накрылся одеялом, отвернулся к стене и заплакал.
   Он и не помнил, как уснул. Во сне ему грезились обрывки давних воспоминаний: об отце, который раньше так любил маму и поэтому, приходя с работы, обнимал её и приносил каждый вечер какой-нибудь подарочек, а потом трепал волосы маленького Игната, спрашивая его, как он провёл день, а потом они все вместе ужинали. За столом отец смеялся, рассказывая матери какую-нибудь смешную ситуацию, произошедшую на работе, а потом он искренне радовался первым успехам и начинаниям сына в детском саду; грезились и тёплые, нежные объятия мамы, которыми она одаривала его, забирая из сада, или дома, когда он что-то рисовал, мастерил или лепил в знак её одобрения его первых детских работ. Неожиданно в его смутные грёзы начали врываться посторонние звуки – неприятные и грубые, полные ненависти, злобы, боли и отчаяния. Крики и упрёки… Они пытались проникнуть в сознание маленького мальчика и уничтожить и без того забывающиеся приятные воспоминания раннего детства Игната. Наперебой, одни за одним, эти неприятные звуки пытались всё больше и больше потеснить и вытолкнуть из его сознания добрые и милые картинки детства.
   – Мама! – вдруг крикнул во сне Игнат и вскочил в кровати. Он тяжело дышал от страха. Он посмотрел на входную запертую дверь в этой тёмной комнате, отгораживающую его и родителей, которые в это время громко и отчаянно ругались. Эта ругань и разбудила мальчишку. Да, каждый вечер отец приходил поздно домой. Каждый вечер было одно и то же. Скандалы, ругательства, обвинения… Доносящиеся из-за двери крики сильно пугали Игната. Мальчик снова лёг на кровать и, свернувшись калачиком и укрывшись с головой одеялом, закрыл уши ладонями сильно-сильно. Как прошла ночь, он не помнил.
   Утром Игнат чувствовал себя уставшим и не выспавшимся. И когда его разбудила с утра мать, как всегда жестким и недовольным тоном, просто крикнув из-за двери, он еле-еле встал и неохотно побрёл в ванную умываться. Антошка не слышал ночной брани и встал довольно легко, с радостными ощущениями на душе, которое вызывало в нём маленькое живое существо.
   – А где Снежок? – возмутился Антошка, видя, что возле него, на кровати нет котёнка.
   – Не знаю, – неохотно отозвался Игнат, заходя в ванну и издали услышавший возмущение брата.
   Антошка вскочил с кровати и засеменил своими маленькими ножками на кухню.
   – Мама, мама! – кричал он, – где Снежок?
   Надя стояла у зеркала и делала макияж. На столе был накрыт завтрак.
   – Не знаю, где твой кот. Поищи у себя в комнате, может, под кровать залез.
   Антошка побежал в комнату и нырнул под кровать.
   – Нет. Его нет здесь! Снежок, Снежок! – звал котёнка мальчик. Но животное нигде не было видно. Антошка побежал в комнату родителей и продолжал звать Снежка.
   – Папа, ну где мой котёночек? – закричал ребёнок, видя, как отец спешно собирается на работу и нервно завязывает галстук у большого зеркала, встроенного в дверцу огромного шкафа-купе.
   – Не знаю, сын, не знаю, иди, умывайся. Опоздаешь в детский сад. Я спешу, – раздраженно ответил отец. – Кстати, Надя, что это за кот у нас появился? – недоумевая, крикнул он жене. – Я не понял! Ты же знаешь, я терпеть не могу котов и собак в доме! Вонь и шерсть от них повсюду! – и Степан, бросив завязывать галстук, с недовольным лицом, нахмурившись, почти вбежал в студию-кухню.
   Надя продолжала наносить макияж, делая вид, что не замечает недовольства мужа и вообще его присутствия. Вчерашняя ночная перебранка между ними вконец душевно измотала её, и она предпочла не разговаривать со Степаном, так как чувствовала, что если начнёт ему перечить, сорвётся, и скандал разразится снова, уже при детях Она знала, что мальчишки итак часто слышат ругань, лёжа ночами в своих кроватях. И теперь, утром, она не хотела заводить перебранку снова, иначе день будет испорчен у всех.
   – Надя! – резко спросил её муж, подойдя к ней почти вплотную. – Я спрашиваю ещё раз. Ты завела кота?
   – Да, привезла кота вчера вечером из деревни. Для детей. Они рады ему. Хоть чему-то в этой жизни пусть порадуются, – монотонно и спокойно ответила Надя мужу, повернувшись к нему всем телом и глядя прямо в глаза.
   – Ты сделала это назло мне? – не успокаивался Степан.
   – С чего ты взял? – спросила его Надя. – Ты думаешь, что я делаю в этой жизни всё только для тебя и назло тебе? Вообще-то, у нас есть дети, если ты забыл. И у детей тоже есть свои желания. Например, хотя бы животное в доме.
   – Меня раздражает шерсть повсюду от этих животных! – крикнул Степан. – И ты об этом знаешь! У меня и так мало времени на отдых, и много работы. И я не собираюсь тратить его попусту на чистку брюк от шерсти! А если дети и хотят животных, сходи с ними в зоопарк. Я думаю, этого будет достаточно. Где этот кот?
   – Не знаю, – резко ответила Надя и отвернулась к зеркалу, продолжая красить ресницы. Степан стоял около неё, налившись краской от злости, раздувая ноздри.
   Антошка побежал в прихожую.
   – Вот ты где, мой котёночек! – радостно воскликнул ребёнок. – Снежочек! Ты зачем от меня убежал?
   Степан, услышав возгласы сына, ринулся в прихожую. Он увидел маленького котёнка, которого его сын так радостно и нежно прижимал к груди и гладил. Степан подошёл к сыну и взглянул на кота. Неизвестно, что было бы дальше. Может быть, его сердце бы смягчилось, и он позволил бы оставить животное дома. Но в это мгновение он почувствовал неприятный запах. Степан начал принюхиваться и осматривать все вещи и обувь, находящуюся в прихожей. И когда он увидел аккуратную кучку кошачьего кала в одном из своих дорогих и ухоженных ботинок их бычьей кожи, купленных в одном из дорогих бутиков обуви в Англии в очередной командировке, Степан просто взорвался от гнева, доверху переполняющего его уставшую от такой жизни душу. Он забыл о ребёнке, который стоял перед ним в страхе и оцепенении от вида разъярённого отца и выругался, даже не помня об этом. Антошка сильно испугался и заплакал. Игнат нервно надевал свою школьную одежду, слыша всё из своей комнаты, и старался делать это медленнее, чем обычно, так как боялся выходить. Надя же, бросив свои макияжные принадлежности на кухонный стол, вбежала в прихожую, схватила Антошку и заперлась с ними в их комнате.
   – Чтобы больше я не видел этого кота! Ты слышала меня! Иначе я сам удавлю его! – хрипел за дверью Степан. Надя стояла за дверью с каменным лицом, крепко держа сына, который плакал от страха, за руку. Игнат сидел на своей кровати, не успев полностью одеться. Он мрачно и уныло смотрел на происходящее.
   Через пятнадцать минут за дверью всё стихло. Надя открыла дверь детской и вышла из комнаты. Степан ушёл.
   – Быстрее, опаздываем, – сказала детям Надя и пошла в свою спальню за сумочкой. Игнат быстро накинул школьный пиджак и подошёл к брату, который продолжал стоять и прижимать котёнка, не двигаясь от страха. Игнат взял из рук Антошки котёнка и положил его аккуратно на пол. Снежок так же испуганно и осторожно юркнул под кровать. Игнат очень быстро одел брата и вывел его из комнаты в прихожую.
   – Всё, готовы? – спросила Надя у детей.
   – Да, – тихо ответил Игнат. Антошка же ничего не ответил, он просто стоял и до сих пор боялся. Надя открыла входную дверь, и все вместе они вышли из квартиры.
   Как всегда, по утрам в будни Надя ехала по одному и тому же маршруту. Школа, детский сад и её работа. Весь день она пребывала в состоянии уныния, прострации и отлучения от реальности. На работе её коллеги это заметили и даже несколько раз пытались узнать, в чём дело. Но Надя лишь отвечала, что всё в порядке, и продолжала углубляться в себя и в свои личные проблемы.
   Вечером, как всегда забрав Антошку из садика, она сидела на своём диване с бокалом вина, отрешённо и бездумно переключая каналы в телевизоре. Игнат, сделав уроки, сидел в своей комнате за столом и рисовал планету, наполовину синюю, наполовину чёрную. Многие бы подумали, что это за планета такая? Сине-чёрная… У Игната она такая стала за все те годы, которые он прожил без внимания отца и матери, слушая доносящиеся из-за дверей его детской комнаты ругательства.
   Антошка же был совсем другой, нежели чем вчера. Он был очень грустный и подавленный. За ужином он почти ничего не ел, а просто поковырялся ложкой в тарелке. Пока Игнат рисовал, он спокойно играл с котёнком, гладил его, разговаривал с ним.
   – Снежочек, ты ведь не уйдёшь от меня? – шептал он котёнку. – Не уходи, прошу. Ты же ещё такой крошечка. Папа тебя полюбит, вот увидишь.
   Игнат слышал шептания брата, но не стал вмешиваться в его разговор с котом. Он понимал, что папа вряд ли когда-нибудь полюбит котёнка, и скорее всего Антошке придётся расстаться со своим пушистым другом.
   Вечер прошёл для каждого из семьи в своих раздумьях. Надя впала в нечто безразличное и неодушевлённое, Игнат тщательно вырисовывал какие-то, понятные только для него детали своей сине-чёрной планеты, а Антошка ласково шептался с котёнком, который вряд ли понимал его переживания и страхи.
   Когда дети уснули, Надя осталась в ещё большем одиночестве и угрюмой тишине. Мужа как всегда не было. Он опять задерживался. Надя знала, что усугублять и без того чересчур напряжённую обстановку в семье не стоит. Поэтому она тихонько зашла в комнату детей, подошла к кровати Антошки, аккуратно подвинула руку сына, удерживающую спящего рядом котёнка, взяла Снежка и так же тихонько вышла из комнаты. Она посадила его в бумажный пакет из-под продуктов, вышла из квартиры и села в свой автомобиль. Игнат не спал. Из-под края одеяла он наблюдал за действиями матери и не двигался. Он понимал, что отец не позволит оставить котёнка в доме. И то, что делает сейчас его мама, возможно, к лучшему. Хотя ему всё же было очень жаль брата, который так привязался к крошечному пушистому комочку, и было жаль самого котёнка, которого увезут неизвестно куда. Игнат не знал, что будет, когда Антошка проснётся и узнает, что котёнка нет. Он также не знал, как сложится дальнейшая судьба бедного животного. В мутных и отягощающих раздумьях он уснул не по-детски тяжёлым сном.
   Надя, сидя уже в машине, завела мотор и услышала, как испуганный котёнок, которого неожиданно разбудили и куда-то поволокли, копошиться в пакете. Она не стала доставать его из пакета, а просто еще плотнее закрыла его.
   Надя помчалась по ночной городской дороге. Дневная суета исчезла, и воцарилось спокойствие. Надя не обращала внимания ни на одну из проезжающих навстречу ей машин, она просто ехала. В голове путались мысли, чувства, эмоции, переживания. Ставший чужим муж, одинокие дети, её собственная опустевшая жизнь… Неожиданно в однообразие её рутинного существования хотел пробиться крохотный лучик света, ожививший маленького Антошку – котёнок, но и этот лучик исчез навсегда из её семьи, даже не успев оставить хотя бы каплю своего тепла. Что же почувствует Антошка, когда проснётся, а Снежка нет? Что скажет Игнат? Надя задавала себе эти вопросы, но не хотела искать на них ответы. Слишком тяжелы они были сейчас для восприятия.
   Неожиданно начался дождь, который резко усилился. Надя включила дворники и снизила скорость. Такая тоска на душе, такая пустота. Хотелось сильно-сильно закричать, хотелось зареветь такими же крупными слезами, как и капли этого неожиданно начавшегося дождя.
   Надя и не заметила, как заехала в незнакомые ей места города. Здесь явно было далеко от центра и её дома, дорога и улицы заметно опустели, редко в каких окнах окружающих домов горел свет. Котёнок уже утих в своем пакете. Дождь прекратился. Надя недоверчиво поглядывала по сторонам через стёкла своего автомобиля. Она повернула на светофоре и остановилась недалеко от какой-то автобусной остановки. Как тихо кругом, как пусто и одиноко. Надя настроила навигатор, который тут же указал её местоположение и обозначил дорогу домой. Надя была удивлена, как далеко она заехала от своего дома и как сейчас поздно.
   Надя ещё раз оглянулась вокруг. На остановке, под козырьком она увидела сидящую на скамейке фигуру. Странно, но она сразу же приняла решение…
   Надя медленно подъехала к остановке, пристально смотря в противоположное дверное стекло своего автомобиля, и остановилась. В этой фигуре Надя разглядела девушку. Девушка, подняв голову, смотрела на крышу остановки, но, заметив подъехавший к ней автомобиль, опустила голову и посмотрела прямо на Надю.
   Надя всё уже решила. И другого выхода она не видела.
   Внутренне сильно переживая и давясь удушающими её слезами, она взяла пакет, вышла из машины, обошла её и поставила пакет на асфальт прямо перед сидящей девушкой. Тут она, неожиданно для себя самой, посмотрела на эту девушку. В её глазах она увидела столько боли и отчаянья, столько переживаний и страданий, что поначалу на миг удивилась и подумала, как схож был этот взгляд с её взглядом, наполненным такими же чувствами и эмоциями. И на миг Наде так сильно захотелось кинуться к этой незнакомой девушке, обнять её, сесть рядом и рассказать всё-всё! Рассказать обо всём в её непростой жизни, Захотелось разговаривать с ней без умолку, без устали, до самого утра… Но Надя остановила этот миг, подавила нахлынувшие вдруг чувства. Она опустила глаза, села обратно в машину и скрылась в ночной глубокой тишине, окутанной вечным одиночеством.

3

   Ирина не могла понять, что происходит. Она даже не успела испугаться или почувствовать что-то ещё. Ведь она сама была погружена в свои раздумья, в свои переживания. Сначала она посмотрела вслед уезжающей машине, и потом, когда автомобиль скрылся за поворотом, взглянула на оставленный перед ней пакет. В нём что-то зашевелилось и начало издавать какие-то звуки. Ирина даже вздрогнула от неожиданности. Она прислушалась. Неужели? Там что, животное? Девушка кинулась к пакету, раскрыла его и увидела маленького котёнка. Бедное измученное животное почти беззвучно открывало рот и пыталось мяукнуть, глядя жалобными глазёнками на незнакомое лицо, склонившееся прямо над ним. Котёнок дрожал всем телом, то ли от холода, то ли от страха.
   – Ах, ты ж, бедненький, – прошептала Ирина. Она тут же достала животное из пакета, расстегнула ветровку и прижала к груди. Девушка чувствовала, как сильно дрожит котёнок. – Малыш, маленький, хорошенький мой. Не дрожи, прошу. Я сейчас тебя согрею, – тихо говорила Ирина котёнку. – Крошечный какой, пушистик. Бросили тебя, да? Ах, она такая, плохая тётя, плохая, – тихонько приговаривала Ирина. – Не бойся, я тебя спасу от них всех, ты будешь со мной, малыш.
   Ирина продолжала и продолжала разговаривать с котёнком, и она чувствовала, как ей становится легче на душе, как мысли её освобождаются от тягот и забот. Она, не вспоминая о произошедшем конфликте с отцом, тут же поспешила обратно домой. Ей было всё равно, что сейчас делает отец; ждёт её около дверей, дрожа от злобы и всё ещё тряся своей клюкой, или уже давно спит своим старческим сном, противно прихрапывая. Она всё же спешила домой, сильно прижимая котёнка к груди и грея его теплом своего тела. Она твёрдо решила, что оставит котёнка у себя и будет за ним ухаживать. В нём она увидела друга, который будет с ней несмотря ни на что. Животным всё равно, какое у тебя положение в обществе, есть ли у тебя горы денег или только сто рублей осталось в кармане потёртой ветровки, они всегда будут с тобой, будут ждать, ластиться и любить тебя такой, какая ты есть. Об этом она и думала.
   И почему же она раньше не могла завести дома кота или собаку? Нет, раньше Ирина не хотела, а вернее, даже и не думала об этом. Она слишком занята целыми днями на учебе, на работе. А как же сейчас? Сейчас она тоже крайне занята. Но всё же Ирина твёрдо решила впустить в свою жизнь существо, которое столь нежданно и необычно появилось этим одиноким дождливым поздним вечером.
   Ирина осторожно открыла дверь, стараясь как можно тише проворачивать ключом в замочной скважине. В прихожей никого не было. В квартире было тихо и темно. Отец спал. Ирина этому искренне внутри себя обрадовалась, тихонько разулась и юркнула в свою комнату. Там она включила настольную лампу, свет которой озарил небольшое, очень скромно обставленное помещение – старенький вещной шкаф с покосившейся дверцей, односпальная железная кровать, накрытая затёртым от времени пледом, полка, на которой лежала стопка книг, висящая на верёвках прямо на прибитых в стену гвоздях, и древний массивный стол с местами растрескавшимся лаковым покрытием. Стол был завален бумагами, медицинскими учебными книгами и исписанными на лекциях и семинарах тетрадями.
   Ирина аккуратно поставила на пол котёнка. Тот же не мог прийти в себя, то ли от испуга, то ли от усталости. Последние дни жизни маленького существа были насыщены незнакомыми людьми, полны стрессовых ситуаций и страха. Котёнок, встав на все свои четыре тоненькие ножки и дрожа всем телом, принялся осматривать всё вокруг, щуря от усталости свои большие голубые глаза, и даже пытался мяукнуть, но лишь беззвучно открыл рот.
   – Тише, тише, – заволновалась Ирина, побоявшись лишнего шума, дабы не разбудить спящего отца. – Тихонько, маленький, – шептала она котёнку. – Сейчас мы с тобой ляжем спать, или ты пить хочешь, или, может, ты голодный?
   Котёнок молчал, лишь рассеянно глядя по сторонам, принюхиваясь и щуря глаза.
   Ирина аккуратно открыла дверь и на носочках прошмыгнула на кухню. Она взяла глубокую тарелку, налила воды, из холодильника достала последнюю сосиску и как можно тише, также на носочках, вернулась к себе в комнату.
   – На, малыш, будешь? – спросила она у котёнка и поставила перед ним тарелку с водой. Котёнок долго принюхивался, но всё же немного полакал воды.
   – А сосисочку будешь? На, покушай, – шептала Ирина и положила сосиску рядом с тарелкой. Но котёнок не стал к ней притрагиваться. Он явно устал, дрожал всем телом и слегка пошатывался. Ирина убрала плед с кровати, взяла котёнка и положила его на кровать, слегка прикрыв одеялом. Сама быстро разделась, накинула лёгкую ночнушку и юркнула в кровать.
   Лампу она не выключила. Ирина накрылась одеялом и, повернувшись набок, смотрела на лежащий рядом, свернувшийся в клубок пушистый комочек.
   Вдруг неожиданно на неё нахлынули воспоминания детства. Ирина вспомнила себя маленькой девочкой, беззаботно идущей рядом с мамой, держа её за руку. Летнее ситцевое платьице густо-оранжевого цвета легко разлетается от малейшего дуновения свежего ветерка. Тёплое солнышко путается своими лучами в её длинных волосах, завязанных в хвостики красными ленточками. Мимо идут люди, а Ирина с мамой идут всем навстречу. И эта маленькая, счастливая девочка – Ирушка, как называла её мама, крепко-крепко держит свою мамочку за руку, идёт рядом, почти вприпрыжку, радуясь летнему тёплому дню, ласковому солнцу, искренней детской беззаботности и мимолётному счастью…
   Ирина снизу вверх посмотрела на маму и что-то сказала ей, искренне смеясь. И мама так же весело ответила ей. Такое яркое летнее солнце… Его лучистый свет падает прямо в глаза, и Ирина, щурясь, пытается разглядеть мамино лицо, но ничего не получается… Мама… Мамочка… Я так скучаю по тебе…
   Крупная слеза стекла на подушку, но Ирина этого не заметила. Она утонула в ночной дремоте в своих воспоминаниях до самого утра.
   Зазвенел будильник. Ирина тут же проснулась и выключила его. Семь утра. Пора вставать. В восемь начинаются занятия. Ирина никогда не опаздывала ни на лекции, ни на семинары. Она была одной из лучших студенток, подающих большие надежды стать хорошим патологоанатомом. Ей нравилось учиться, нравились практические занятия. Её никогда не пугали ни скальпели, ни учебные трупы, ни вид крови. Напротив, она чувствовала, что это её призвание. Она училась изо всех сил. Старалась сдавать все сессии сама, без взяток, в то время, когда многие её сокурсники платили почти за всё.
   Ирина быстро умылась, наскоро попила чаю с куском хлеба и маслом и собралась уже уходить. Котёнок, проснувшись, спрыгнул с кровати и хотел, было, выйти из комнаты и обследовать всю квартиру.
   – Пушистик, нет-нет, туда тебе нельзя, – тихо предупредила его Ирина, боясь, что отец, если увидит котёнка, может ударить его своей клюкой или вообще вышвырнуть из дома. Ирина плотно прикрыла дверь. – Будь здесь, Пушистик. Я вечером приду. Отучусь и приду. Принесу покушать. Вот здесь водичка и сосиску доешь. Я тебе вчера давала, а ты не съел. Вот сейчас доешь, хорошо? – и Ирина, присев около котёнка на корточки, погладила его и пощекотала за ушками. – А вот здесь можешь сходить в туалет, – продолжала говорить с котёнком Ирина. Она взяла его и поставила в коробку. – Вот так берёшь и копаешь, – продолжала Ирина, водя пальцами по дну коробки, показывая котёнку, как надо копать. Котёнок тут же присел.
   – Молодец, Пушистик, молодец. Наверно, терпеть уж не мог. Да, мой хороший? – приговаривала Ирина, радуясь тому, что котёнок признал лотком простую картонную коробку. – Теперь ходи в туалет только сюда, понял? Только сюда. Не под кровать, не куда-нибудь в угол, а именно сюда. Котёнок будто не слушал Ирину, он, просто сделав своё дело, инстинктивно принялся грести своими маленькими пуховыми лапками по дну коробки.
   – Окно будет открытым, хорошо, Пушистик? – и Ирина открыла створку окна. – Хороший сегодня будет день, тёплый. Вот тебе свежий воздух.
   Ирина положила в свой рюкзак все необходимые учебные принадлежности и плотно прикрыла дверь своей комнаты. Она не знала, проснулся её отец или нет, но из своей комнаты он еще не выходил. Ирина обрадовалась тому, что этим утром она с ним не увиделась, и спокойно ушла на учёбу.
   Весь день котёнок пребывал в игривом настроении. Сначала он исследовал всю комнату, тыкая свой нос повсюду, потом освоился и принялся играть со шнурками, лежащими на самой нижней полке и торчащими из шкафа, покосившаяся дверца которого уже давно не закрывалась. На верхних полках котёнок увидел что-то для себя привлекательное из вещей Ирины и решил, во что бы то ни стало, добраться до этого привлекательного. Он уставился наверх и прыгнул. На той полке с вещами, куда запрыгнул котёнок, поверх какой-то цветастой кофты лежал калькулятор больших размеров.
   Вообще, в этом шкафу на каждой из полок лежали не только вещи, но и книги, тетради, какие-то предметы быта и прочая ерунда. Ирина не была скрупулёзной чистюлей, поэтому не акцентировала внимание на том, чтобы все вещи были сложены идеальными стопочками, и чтобы эти стопочки лежали каждая на своём месте, или на том, чтобы в комнате не было ни одной пылинки. Всё её время занимала учёба и ночная работа в ларьке, для всего остального не было ни одной свободной минуты. Поэтому Ирина была такой одинокой, без подруг, друзей и любви… Но даже если бы эти свободные минуты и появились, она всё равно бы не стала тратить их на такую бесполезную работу, как, например, перекладывание вещей с места на место, или вытирание пыли с висящего на потолке абажура.
   Видимо поэтому и лежал тот калькулятор на полке с вещами. Прыгнув, котёнок зацепился когтями за цветастую кофту, которая вместе с большим калькулятором и с самим котом свалилась на пол. Раздался грохот. Испугавшись, котёнок, юркнул под кровать.
   За дверью послышались шаги и недовольное кряхтение. Дверь отворилась.
   – Ирина! – недовольно захрипел Игорь Петрович. – Ирина, ты что, не ушла на учёбу? Ты чего здесь творишь? Устроила какой-то погром! Не даёшь старому, больному человеку отдохнуть! – Игорь Петрович опирался на свою клюку, дрожа всем телом от только что потраченных им нервов. Он судорожно водил по комнате своими тусклыми глазами, поражёнными катарактой, и никак не мог найти Ирину. Он уже приготовился отругать её за шумы, которые мешали ему отдыхать, но в комнате никого не было.
   – Что… что это такое? – нервничал Игорь Петрович. Он хотел ещё что-то сказать, но не мог найти слов, не мог найти в комнате Ирину, и тем самым не на ком было оставить свой гнев и раздражение. – Чёрт знает что такое творится у неё в комнате. Беспардонная неряха… Разбросала… своё барахло… – бормотал старик, медленно возвращаясь в свою комнату, с трудом ступая и опираясь на клюку.
   Котёнок, немного посидев под кроватью, осторожно выглянул и, убедившись, что в комнате никого нет, опять принялся играть. Немного покатав по полу огрызок стирательной резинки, он подошёл к тарелке и полакал воды, потом принялся грызть со всех сторон сосиску. Наевшись, котёнок прыгнул на стол и начал обнюхивать Иринины медицинские книги. Рядом с книгами стояла широкая подставка из толстого пластика, полная канцелярских принадлежностей. Котёнок принялся аккуратно дотрагиваться лапкой к каждой из этих принадлежностей и случайно перевернул всю подставку. После чего она с грохотом упала на пол, и вместе с ней раскатились по всему полу карандаши, ручки, циркули, линейки, ножницы и фломастеры. Котёнок, вновь испугавшись, опять юркнул под кровать.
   Опять за дверью послышались шаги.
   Игорь Петрович вновь, с трудом шаркая потертыми тапками, дошёл до комнаты Ирины, дрожащими руками открыл дверь и крикнул:
   – Ты! Ты издеваешься! Я ж тебя!.. – Игорь Петрович, видя, что в комнате никого нет, не мог найти слов для выражения своего глубокого недовольства по поводу нарушенной тишины и его личного спокойствия. К тому же он ещё больше разнервничался от того, что не на кого было обрушить своё негодование. Игорь Петрович тяжело дышал, весь вспотел и покраснел от натуги, но накопленный гнев так и не смог ни на кого направить. Он постоял немного около двери, посмотрел на разбросанные по полу карандаши, неуклюже развернулся и побрёл к себе в комнату.
   Котёнку было скучно одному в комнате, поэтому он продолжал осваивать всё вокруг. Он начал толкать своими лапками раскатившиеся по всему полу канцелярские принадлежности, и это ему очень понравилось. С явно выраженным интересом он усердно играл с ручками, катал их по полу, и от этого они издавали шумные звуки. Котёнок не заметил, как дверь вновь открылась.
   – Ах ты, негодная тварь! – заорал Игорь Петрович. Его глаза покраснели от натуги и всклокоченных нервов. – Блохастый чёрт!
   Котёнок от неожиданности настолько испугался, что выгнул спину, отпрыгнул в сторону, потом запрыгнул на кровать, а оттуда на стол. Неудачно приземлившись на лапы, он свалил со стола лампу, отчего она с грохотом упала на пол. Лампочка разбилась вдребезги, осколки которой разлетелись в разные стороны. Котёнок, испугавшись ещё больше, подпрыгнул и, зацепившись когтями в занавеске, повис на ней.
   – Бес! Бес! Да чтоб тебя! – хрипел Игорь Петрович и кинулся к котёнку, подняв вверх свою клюку и размахивая ею.
   Котёнок изо всех сил пытался освободить когти из занавески, но никак этого сделать ему не удавалось. Игорь Петрович вплотную приблизился к окну и, раскрасневшись, трясся всем телом от неожиданно увиденного им существа в доме. Он вообще не совсем понимал, что происходит, и просто взрывался от перенасыщенного нервного отягощения. Тем более, запущенная катаракта глаз мешала ему лучше разглядеть происходящее, и Игорю Петровичу сейчас действительно казалось, что в комнате обитает некая нечистая сила.
   Котёнок дёргался, вися на занавеске, пытаясь освободить лапы, а Игорь Петрович, выпучив глаза в диком гневе, хлестал своей клюкой по занавеске. Несколько раз он осыпал ударами бедное животное. Вдруг лапы котёнка высвободились, и от нанесённого очередного удара клюкой котёнка отбросило в сторону, к окну. Он хотел развернуться, встать на лапы и убежать, но не получилось… Через открытое окно пятого этажа пятиэтажного жилого дома он вывалился на улицу.

4

   Петя рос в обычной семье. Мама, папа, старшая сестра. Он был далеко не красавцем: торчащие уши, нос картошкой, густая копна тёмных вьющихся волос, полный рот неровных зубов. Когда стоматологи поставили ему брекеты, он стал похож на какого-то гоблина. В школе над ним посмеивались, сторонились, не принимали ни в одну компанию. Телосложение его было щупленьким. На уроках физкультуры он слабенько бегал, совсем плохо играл в командные игры, не мог даже ни одного раза подтянуться на турнике, поэтому его не брали ни в одну из школьных команд для участия в соревнованиях. Петя давно закрылся в себе, старался ни с кем не разговаривать, не обращать внимания на задирания со стороны сверстников и одноклассников. Его они, конечно, не били, но постоянно подшучивали, унижали, осмеивали.
   Петя в такие моменты старался думать о чём-нибудь другом, например, об учёбе, или… о Дианочке. Его дразнили, смеялись ему в лицо прямо в упор, а он… думал сразу о ней. Да, его мечта – Диана. Мечты о ней помогали ему абстрагироваться от происходящей ситуации и не замечать насмешек и унижений. Диана была старше его на два года и училась в одиннадцатом классе. Пете она нравилась давно. Уже несколько лет он мечтал о ней по ночам, представляя её в своих фантазиях. Он тщательно скрывал свои чувства ото всех, даже от родителей. Он не переставал думать о ней все эти долгие годы. Учёбе это не мешало. Петя усердно учился, делал все домашние задания, сидел в библиотеках. И Диана была в его голове вместе с учёбой постоянно. Когда он видел её на переменах, его сердце замирало.
   Диана жила далеко от дома Пети, но всё равно, каждый раз, когда она шла после школы домой, Петя шёл следом. Но делал он это так, чтобы она не видела его и не замечала, как он следит за ней. Если у Пети было меньше уроков, чем у неё, он сидел около школьной раздевалки и ждал, когда её уроки закончатся, и потом следовал за ней по пятам до самого дома. Петя каждый вечер заходил на страничку Дианы одной из социальных сетей и рассматривал её фотографии, одни и те же, раз за разом, при этом включая функцию «невидимки», чтобы она ни в коем случае не распознала его.
   Он даже целовал Диану в губы, только эти поцелуи были через экран его монитора…
   Петя много времени уделял Диане, жил практически ею, мыслями, желаниями и фантазиями о ней, но всё же умудрялся заканчивать класс за классом на «отлично». От этого его дразнили ещё больше, вынуждали его давать списывать на контрольных, подшучивали и считали пустым местом в школьном сообществе. Петя всегда помалкивал, ни с кем не общался, он говорил исключительно только у доски, когда его вызывал учитель.
   Он уже давно привык к тому, что в школе и дома он был одинок.
   Его старшей сестре Олесе было двадцать два года. Она, напротив, была очень милой, симпатичной девушкой, спокойной и трудолюбивой. Она редко общалась с братом, почти никогда у него ничего не спрашивала, его жизнью не интересовалась. Они просто жили в одной квартире, каждый в своей комнате, каждый со своими заботами, интересами и проблемами. Будучи братом и сестрой, они были совершенно разными и чужими друг другу людьми. И этот факт их обоих очень даже устраивал.
   Вот и в это утро ничего не изменилось. Он как всегда в полном одиночестве и спокойствии ушёл из дома в школу.
   Их отец и мать были из тех простых рабочих семей, как и большинство семей в этом городе. Мать работала в типографии, отец водителем в одном крупном продуктовом магазине. Много денег это не приносило, поэтому Олеся подрабатывала промоутером. Хоть какие-то карманные деньги. Она уже год как устроилась в одну рекламную фирму, которая часто устраивала промоушн-акции. За одну акцию, за три-четыре часа можно было получить до пяти тысяч. На джинсы, кофточку, кофе с бутербродами в университете или на билет в кино с попкорном вполне хватало.
   В одном из больших торговых центров на выходных проводилась крупная промоушн-акция игровых приставок. Девушек-промоутеров нарядили в необычные зрелищные костюмы, копирующие костюмы героев новых компьютерных игр. Олеся выглядела как красавица-воин из Средиземных земель, завоевавших мир. Представитель компании новых игровых приставок и видеоигр захватывающе рассказывал всем собравшимся зевакам-покупателям торгового центра о своих товарах, предлагал лично ознакомиться с игрой, предлагая сесть за компьютер-имитатор и испробовать новинки. А девушки, мило улыбаясь каждому, помогали представителю еще больше заинтересовать народ.
   – Вот эта, довольно мила, – сказала красивая, ухоженная, на вид состоятельная дама своему собеседнику, сидя за столиком итальянского кафе и попивая густой кофе.
   – Ты хочешь себе такую? – ответил собеседник, мужчина средних лет, приятной наружности, в идеальном строгом костюме.
   – Хотела бы. С ней я бы отлично смотрелась в нашем клубе, – и женщина продолжала потягивать густой кофе и вглядываться в Олесю. – Костюмчики у девочек что надо. У этой милашки просто загляденье. Очень сексуально. И даже несмотря на то, что тут дети, довольно прилично смотрится.
   – Ну, это же не стрип-бар, Марина. Это театральное, приличное, заметь, приличное представление, реклама, чёрт её побери, – и мужчина рассмеялся.
   – Константин, я тебя прошу, без этих слов. Ты же знаешь, как я не люблю ненормативную лексику.
   – По-моему, я ничего подобного и не сказал. Мариночка, у тебя плохое настроение?
   – Нет, Костя. У меня отличное настроение, – ответила женщина, допив свой кофе и отодвинув чашку от себя. – Она мне нужна, – и женщина кивнула в сторону Олеси. – Может, эта будет более долговечной.
   – Вряд ли, – ответил мужчина.
   Олеся на совесть отработала свои три часа, мило улыбалась и помогала всем желающим ознакомиться с новой продукцией.
   После промоушн-акции в небольшой комнате девушки переоделись и сдали все костюмы работодателю. Им было весело, они переговаривались, делились впечатлениями, шутили по поводу своих необычных костюмов. Олеся не стала принимать участие в шумном разговоре и обмене эмоциями. Она почему-то устала и хотела скорее добраться домой. К тому же в университете надо было готовиться к самостоятельной работе, а на это необходимо было выделить много времени для работы дома и в библиотеке. Поэтому лишние минуты тратить попусту не хотелось.
   В комнату вбежала представитель компании промоушн-акции и воскликнула:
   – Девочки, молодцы! Было всё замечательно! Думаю, продажи взлетят. А теперь, вот вам по пятёрочке, а здесь расписывайтесь и быстро, быстро, некогда, девочки, рассиживаться! – и каждая из девушек, получив свои пять тысяч, ставила свои подписи в акте выполненных работ. – Костюмы все оставьте здесь, мы их позже заберём. Всё, девочки, всем спасибо за работу, всем до свидания! – и представитель выбежала из комнаты так же быстро, как и вбежала.
   Олеся положила честно заработанные деньги в кошелёк и вышла на улицу. Хороший день. Тепло на улице. Недалеко остановка. Через пятнадцать минут она уже будет дома. Вечер совсем не поздний, но странно, что на остановке она одна. Автобус совсем скоро уже должен был подъехать.
   Но к остановке подъехал не автобус, а красивый дорогой автомобиль и остановился прямо перед Олесей. Задняя дверь автомобиля открылась, и внутри Олеся увидела красивую, ухоженную женщину.
   – Вы очень милая девушка, – ответила на вопросительный взгляд женщина. – Я – Марина. Садись, – и женщина указала рукой на сидение.
   Олеся оглянулась, она подумала, что зовут не её, а кого-то другого, стоящего позади. Но остановка была пуста, ни одного человека. Олесе стало не по себе. Ей всё это показалось странным.
   – Прошу тебя, сядь в машину, – настойчиво продолжала женщина. – Я могу помочь тебе с работой. С хорошей работой. Где платят не те копейки, которые ты иногда получаешь.
   Олеся стояла и смотрела на женщину, зовущую её, и не могла понять, что происходит и что ей делать.
   – Садитесь, девушка, – повторила красивая женщина.
   Не зная сама, что она делает, Олеся сдвинулась с места и села в автомобиль.
   – Костя, в «Джульетту», пожалуйста, – скомандовала женщина, обращаясь к водителю. Затем она повернулась к Олесе, улыбнулась и спросила:
   – Итак, я, как ты уже слышала, Марина. А тебя как зовут, милое создание?
   – Олеся, – робко ответила девушка, всё ещё не понимая, зачем она села в машину.
   – Какое нежное имя. Олеся, – повторила женщина. – Олеся, мы сейчас едем в моё любимое кафе. Там мы с тобой поговорим, поужинаем в уединении, где никто не будет нам мешать. Не стоит бояться, я тебя не укушу, – и женщина улыбнулась. – Константин, сделай музыку чуть-чуть громче.
   Водитель сделал громче прекрасную симфонию, в сопровождении которой автомобиль быстро домчался к «Джульетте».
   – Вот мы и здесь. Выходим, – сказала женщина.
   Олеся была в некоем шоке. Зачем она сюда приехала, с кем? Кто это? Для чего? Дверь с её стороны открыл водитель в своём безупречном костюме. Олесе пришлось выйти. Её и красивую женщину проводили в красивое полу сумрачное помещение, в котором каждый стол был ограждён тёмными бумажными стенами, расписанными удивительными узорами, светящимися в темноте красками.
   – Прошу, не стесняйся, – сказала женщина и села за столик. Небольшой столик был окружён мягкими кожаными диванами чёрного цвета, на которых очень удобно было сидеть.
   Олеся села, но чувствовала себя неловко, неуютно и странно. Ей очень хотелось выйти отсюда и сбежать как можно быстрее. Но она не решалась это сделать. Подошёл официант.
   – Как всегда, – тихонько сказала ему женщина, официант кивнул головой и удалился.
   Женщина прямо посмотрела на Олесю, улыбнулась и сказала:
   – Олеся, расскажи о себе.
   Девушка замешкалась, немного сконфузилась и не смогла ничего ответить. Женщина улыбалась и продолжала вопросительно на неё смотреть. Олеся немного собралась и сказала:
   – У меня есть мама, папа, брат. Младший…
   – Отлично! – сказала женщина. – Ты учишься?
   – Да, в университете. Четвёртый курс.
   – Это хорошо. Значит, ты скоро получишь диплом и найдешь постоянную работу?
   – Да, я очень хочу получить образование. От этого зависит, получу я хорошую работу или нет.
   – Знаешь, не всегда можно найти хорошую работу с хорошим образованием, – продолжила женщина. – А я могу предложить тебе хорошую работу.
   – Да? Какую же? – спросила Олеся.
   Официант принёс салаты и алкогольные коктейли. После паузы, когда официант ушёл, женщина продолжила:
   – Раз в неделю, с пятницы на субботу тебе просто нужно пойти со мной.
   Олеся задумалась.
   – И что мне нужно будет делать? Уборку?
   – Нет, милочка, для уборки уже есть работники. Я буду брать тебя с собой на различные мероприятия. Они довольно приятные. Тебе понравится.
   – Мероприятия, какого плана?
   – Может, ты покушаешь салат? Здесь очень вкусные тёплые салаты с говядиной. И очень вкусные алкогольные коктейли.
   – Я стараюсь не пить.
   – В них мало алкоголя, поверь мне. И после них ты будешь полностью расслаблена. Тебе станет легко и хорошо. Я вижу, ты напряжена.
   Олеся оглядывалась кругом. Ей нравилась красота расписных бумажных стен, нравилась та необычная краска, которой были расписаны стены – светящаяся в темноте, приглушённый свет, интимная обстановка. Но присутствие рядом незнакомой женщины, тем более сам факт того, что она позволила себе сесть в машину и увезти себя в неизвестном направлении, держал её в некоем неприятном напряжении. Она злилась сама на себя. Но всё же Олеся взяла вилку и начала ковыряться в салате. Действительно, салат был превосходен. Потрясающий вкус. Холодный коктейль также пришёлся ей по вкусу. Прохладная нега разлилась по телу, стало уютно и тепло. Олеся почувствовала себя как-то по-другому. Она не понимала, отчего так произошло.
   – Вас же Марина зовут? – вдруг спросила Олеся. Язык несколько заплетался. Это обрадовало красивую женщину. В этот момент появился официант.
   – Ещё коктейль для милой девушки и… сопровождение, – сказала ему Марина. Официант опять кивнул и удалился.
   – Марина, – продолжила Олеся, – скажите, почему я здесь сижу с вами? Ведь мне надо домой, родители будут волноваться. А я почему-то здесь.
   – А тебе здесь плохо, дорогая моя?
   – Нет, нет, – ответила Олеся, чувствуя, как рисунки на стенах начинают расплываться в глазах, и внутри её появляется чувство счастья. – Мне здесь очень даже приятно. Я… чувствую какое-то облегчение… и не пойму, почему, – тут Олеся засмеялась. Потом она вздохнула и принялась потягивать через трубочку второй коктейль, который так незаметно принёс официант.
   – Это очень хорошо, что ты чувствуешь облегчение. Чем чаще ты будешь со мной, тем больше ты заработаешь, тем лучше ты будешь чувствовать себя в дальнейшем, – глядя прямо ей в глаза, ответила Марина.
   Росписи на стенах закрутились в глазах Олеси как карусель, лица Марины она уже не могла различить в этом полумраке, и незнакомая женщина, сидящая перед ней, сливалась с окружающей обстановкой. Олеся не заметила, как бумажная дверь открылась, и вошли двое – парень и девушка, полуголые, они принялись танцевать стриптиз, гибко и сексуально изгибаясь. Олеся пыталась разглядеть происходящее, но всё по-прежнему сливалось в глазах. Она почувствовала, как над ней извиваются танцоры, и как эти парень и девушка прикасаются к ней и водят по её коже частями тела. И Олеся осознавала, что ей это очень и очень нравится. Она не могла больше сопротивляться бешено нахлынувшим на неё животным чувствам и отдалась им полностью на мягких удобных диванах, в полу мрачном свете расписных рисунков на бумажных стенах под пристальным наблюдением сильно возбудившейся незнакомой женщины.
   Когда всё закончилось, Олеся начала немного приходить в себя. Она обессилено лежала на диване, глядя в потолок. Марина подсела к ней ближе. Сев у изголовья, она принялась водить рукой по её голове.
   – Потрясающе! Олеся. Ты понравишься многим! Ты удивила меня. Не так часто встретишь девушку, на которую подобным образом влияет этот коктейль. Всего два грамма в нём… и ты звезда…
   Олеся пока не понимала, о чём говорит Марина. Она приподнялась и обнаружила, что совсем голая. Олеся с ужасом вскочила с дивана и принялась собирать разбросанные по полу вещи. Быстро одевшись, она встала у стола, не зная, что делать дальше и сгорая от стыда.
   Марина улыбнулась, встала и сказала:
   – Идём, мы отвезём тебя домой.
   Водитель ждал у машины. Когда Марина приблизилась, он посмотрел на неё вопросительно.
   – То, что надо. Давно такой не было, – ответила Марина и села в машину. Константин улыбнулся.
   Олеся также села в машину и боялась пошевелиться. Она понимала, что произошло что-то неприличное, но не могла в точности вспомнить – что.
   – Адрес у тебя какой, дорогуша? – спросила Марина.
   Олеся вздрогнула, но пришлось ответить. Самой ей было бы сложно добраться в такой поздний час. Она боялась не только вспомнить то, что произошло, но и то, как отреагируют родители на её столь позднее возвращение.
   Марина достала сотовый телефон из маленькой, но красивой дорогой сумочки:
   – Олеся, милочка, телефончик свой скажи.
   Олеся смутилась и даже испугалась этого предложения. В глубине души она совсем не хотела видеть больше этих людей и уж тем более разговаривать с ними о чём-либо по телефону. Марина перевела взгляд и вопросительно, и строго одновременно посмотрела на Олесю. Олеся сама от себя не ожидала, но как будто околдованная чарами красивой властной женщины, тут же протараторила свой номер телефона. Марина улыбнулась и записала этот номер в своём сотовом.
   Машина остановилась. Константин повернул голову и, обращаясь к Олесе, произнёс:
   – Ваш адрес, мадемуазель. И, ваша сумочка. Спокойной ночи, – сказал Константин и протянул ей сумку.
   Олеся быстро схватила её. Она совсем забыла про свою сумочку и не помнила, как и где её оставила. А ведь там и ключи от дома, и паспорт, и с трудом заработанные пять тысяч, которых ей теперь должно хватить на пару недель. Олесе было тревожно. Она мельком глянула на водителя, потом на Марину. Константин отвернулся и посмотрел на Олесю через зеркало заднего вида, а Марина спокойно и властно смотрела Олесе прямо в глаза. Совсем смутившись, Олеся открыла дверь автомобиля и поспешно вышла на улицу.
   Оказавшись на тротуаре около своего подъезда, Олеся будто пришла в себя. Незнакомый автомобиль мгновенно скрылся из виду. Девушка ещё некоторое время стояла в ночной тишине, при свете тусклого уличного фонаря, вокруг которого вились насекомые. Нужно было идти домой. Но она боялась. Ей казалось, будто мама и папа уже знают обо всём, что сейчас произошло с ней, и они стоят в прихожей у двери и ждут её возвращения, чтобы сказать ей о позоре, в котором она совсем недавно участвовала.
   Прижав сумочку к себе и съежившись, Олеся бесшумно, почти бегом поднялась по лестнице своего подъезда и осторожно открыла дверь. Никто её не ждал около двери. Олеся вздохнула с облегчением. Она разулась и тихонько зашла к себе в комнату. Положив сумочку на стол, она легла на кровать и поджала колени, обняв их руками. Олеся попыталась ещё раз вспомнить всё, что произошло с ней сегодня, но образы и возникшие тогда чувства и ощущения сливались в одно большое размытое пятно. Единственное, что она ясно понимала, так это то, что совсем недавно она точно занималась совершенно непристойным сексом с совершенно незнакомыми ей людьми, находясь под воздействием какого-то препарата. От этого ей стало страшно, и она почувствовала себя опозоренной и использованной. И Олеся зарыдала, бесшумно задыхаясь солёными слезами.
   – Олесенька, девочка моя, ты почему не встаёшь? – спросила её мать, легонько прикасаясь к руке дочери. – Что случилось? Почему ты одетая спала? Ты плакала?
   Олеся вздрогнула, открыв глаза. Она увидела маму, стоящую перед кроватью.
   – Уже почти полвосьмого, ты опоздаешь на занятия. Олеся, всё в порядке? – спрашивала мать, явно переживая при виде Олеси, находящейся в таком состоянии.
   Олеся начала быстро вытирать руками глаза, потом вскочила с кровати.
   – Мама, всё хорошо.
   – Ты странно выглядишь. Ты плакала?
   – Нет, с чего ты взяла? Просто вчера с девчонками отмечали.
   – Олесенька, ты же знаешь, как мы с папой хотим, чтобы ты получила хорошее образование и нашла хорошую работу. Алкоголь и твои гулящие подружки ни к чему хорошему не приведут. И ты знаешь, что у нас очень мало денег, и мы кое-как справляемся с оплатой за твое обучение. И на твоё содержание совсем не остаётся средств. А ещё ведь на ноги надо поднимать Петеньку.
   – Мама! – раздражённо крикнула Олеся. – У меня нормальные подруги. Никто не гулящий! И я сама могу купить себе бутерброд с маслом и косметику, и платье. Понятно! А Петька вообще лох, которого все гнобят. Он даже за себя не может постоять! Вот пусть тоже идёт и зарабатывает!
   – Олеся, не говори так о брате! Возьми себя в руки!
   – У меня всё замечательно! И если у нас так мало денег и у нас есть ещё и Петенька, то я могу и сама за своё обучение платить. Заработаю! – и Олеся выбежала из комнаты и закрылась в ванной.
   Отец завтракал на кухне, молча откусывая хлеб и запивая его чаем. Он угрюмо смотрел в свою чашку с этим самым чаем и молчал. Он, конечно, сильно переживал за свою дочь и за сына, и вообще за своё очень скромное существование. После окончания утренней ссоры, которая доносилась из комнаты Олеси, отец поставил чашку с чаем на стол, положил недоеденный кусок хлеба на стол и вышел из кухни. Он остановился у порога и начал обуваться.
   – Сергей, ты даже не поговоришь с дочерью? – чуть не плача, спросила его Марья Андреевна.
   – Маша, она уже взрослая. О чём можно разговаривать?
   – Разве ты не видишь, она вчера пришла домой пьяная. Вся растрёпанная. Бог знает, чем она занималась!
   – Она имеет право где-то гулять с подругами, сходить в бар. Встречаться с кем-нибудь, в конце концов. Ей же не пятнадцать лет. Ты преувеличиваешь всё и сама себя накручиваешь.
   – Серёжа, – расстроенно ответила Марья Андреевна, – твоё такое отношение до добра не доведёт. Ты должен как отец с ней поговорить.
   – Маша, обувайся, пошли. Мы опоздаем на работу из-за твоей бесполезной суматохи. Дай своей взрослой дочери жить, как она хочет.
   Она же не совершает никаких преступлений. Сходить один раз в бар это же не конец света.
   – Бары до добра не доводят, Серёжа, – надевая свои поношенные туфли-лодочки ответила Марья Андреевна.
   – Ну, не сидеть же она должна дома под замком! Хватит уже, завелась с утра. Олеся, не опоздай в университет! – крикнул отец своим басом, стоя у входной двери. – Ты же знаешь, как важно обучение для нашей семьи, дочка.
   В ответ тишина. Родители переглянулись, и оба вздохнули. Сергей Сергеевич с хмурым видом, и Марья Андреевна вся на взводе и нервно перебирая пальцами, вышли из дома.
   Петя был уже одет и готов идти в школу, но задержался около дверей в своей комнате и услышал всё, о чём говорили его родители и сестра. Он почти не общался с сестрой и знал, что почти все считают его лохом и никчёмным человеком, поэтому даже не обиделся. Когда родители ушли, Петя спокойно вышел из своей комнаты. Сестра ещё была в ванной. Он обул свои единственные ботинки со сбитыми носами и ушёл в школу.
   Приведя себя в порядок, Олеся быстро переоделась и понеслась в университет. На первую пару она опоздала.
   – Ты где была? – спросила её Ленка, однокурсница, с которой Олеся была в приятельских отношениях. – Препод раздавал задания для реферата, записывал – у кого какая тема, и пофамильно. Тебя не было и Большакова не было. Препод так и записал. Что вас нет. Ещё и подшутил, типа у вас двоих одинаковая причина неявки, – и Ленка заулыбалась, – ну, ты поняла, что он имел в виду?
   – Дура ты, что ли? – обиделась Олеся.
   – Ну, мы все поржали.
   – Ой, достали вы все тупыми шуточками.
   – Ты, чё, обиделась? – спросила Ленка.
   – Отстань, – ответила Олеся и пошла в аудиторию. Ленка нахмурила лицо и побежала за подругой.
   – Олеська, ну извини. Я же так не говорила. Это препод сказал.
   – Да, и вы все такие, чтоб выпендриться перед ним, поржали. Какие же молодцы. Так держать!
   – Да ладно тебе, Олесь! Уже все забыли.
   – Зато я не забыла, – и девушки сели за парту. Ленка поглядывала на Олесю, чувствуя себя виноватой. Но не из-за того, что она смеялась вместе со всеми над шуткой преподавателя, а над тем, что всё рассказала подруге.
   – Алексей Алексеевич сказал, что отсутствующие могут сегодня подойти взять темы, но время есть только сегодня, а завтра он уже не примет и поставит неуд за реферат, – тихонько сказал Ленка Олесе, будто оправдываясь за свой предыдущий рассказ.
   – Блин, а где он сейчас?
   – Может, в деканате? Я не знаю.
   Олеся вскочила из-за парты.
   – Ты куда? Сейчас же пара начнётся, – сказала Ленка.
   Олеся не ответила ей и выбежал из аудитории. Она спустилась в деканат на третьем этаже и, постучав, приоткрыла дверь. За столом деканата сидела пожилая женщина, преподавательница другого курса.
   – Здравствуйте, Алексей Алексеевич не знаете где?
   – У него сегодня одна пара по расписанию, насколько я знаю. Он уже ушёл.
   – Спасибо, – ответила Олеся, закрыла дверь и ринулась к выходу университета, чуть ли не сбивая всех на своём пути. Ей вслед бросали недовольные колкости, но ей было всё равно. Надо было срочно найти преподавателя.
   Около университета кипела студенческая жизнь. Кто-то стоял и общался с сокурсниками, кто-то смеялся и шутил, кто-то сидел на ступеньках с учебником, одни входили в университет, другие выходили… Но Алексея Алексеевича нигде не было видно.
   Олесе надо было вернуться назад в аудиторию и успеть хотя бы на вторую пару. А это седьмой этаж. Пешком, по лестнице она бы не успела, поэтому, перебежав в соседний корпус, она встала у лифта, около которого и так уже стояла толпа студентов. Судя по мигающим кнопкам над лифтом, он спускался вниз. Олесе казалось, что лифт едет слишком медленно. Минута ожидания тянулась будто вечно. Двери лифта открылись, и вся толпа начала затекать внутрь. Студенты набились плотной массой. Олеся так и осталась стоять рядом с лифтом с другими, не успевшими влезть студентами, и смотреть на закрывающиеся двери. Она очень злилась, оттого часто дышала и даже слышала, как часто бьётся от волнения её сердце. Она растолкала стоящих около лифта студентов, которые выразили ей вслед своё недовольство – кто фразами, кто выражениями на лице – и побежала вверх по лестнице. Добравшись до седьмого этажа и тяжело дыша, она открыла дверь своей аудитории, где лекция уже началась.
   – Извините, я могу войти? – останавливаясь через каждое слово, чтобы отдышаться, спросила Олеся.
   Преподаватель, мужчина средних лет, глянул на опоздавшую студентку исподлобья, сняв очки.
   – Ваша фамилия? – произнёс он недовольно.
   – Петрова, – соврала Олеся.
   – Так, так, Петрова… – и преподаватель открыл журнал и начал искать фамилию по списку. – Не могу найти такую фамилию. «Петрова». Вы точно с этого потока?
   – Ладно, ладно, я не Петрова, – начала оправдываться Олеся. – Меня так часто называют, понимаете? По другой фамилии. Мне просто очень нравится фамилия «Петрова».
   – Так кто же вы? – переспросил преподаватель.
   – Мельникова, – тихо сказала Олеся, чувствуя себя неудобно в сложившейся ситуации.
   – Знаете что, Мельникова-Петрова, идите-ка вы домой, отдохните. А потом возьмите у своих коллег сегодняшнюю тему. Выучите и расскажете мне. Потом я дам вам ещё одно задание – раз вам так нравится фамилия «Петрова», вы мне ответите за двоих. И за Мельникову, и за Петрову.
   Ленка из-за своей парты сконфуженно наблюдала, как тонет её подруга. Все однокурсники тоже смотрели то на преподавателя, то на Олесю. Кто-то хихикал, кто-то был серьёзен, а кто-то вообще не обращал на происходящее никакого внимания и занимался своими делами. Олеся почувствовала жуткий позор и выбежала из аудитории.
   Для Пети же начался обычный школьный день. Те же уроки, те же насмешки и унижения одноклассников, те же мысли о Дианочке.
   Петя закачал несколько фотографий Дианы в свой телефон из соцсети. Он хотел, чтобы любовь всей его жизни была постоянно с ним. На переменах он уходил в туалет, закрывался там и смотрел на фотографии, пролистывая одну за одной. Её образ давал ему силы жить дальше, не обращая внимания на насмешки и издевательства одноклассников. Диана – его богиня, его мечта, его вдохновение и надежда…
   Оставшиеся полдня Олеся в жутком недовольстве бестолково бродила по прилегающему к университету парку и всё думала об учёбе и своём опоздании. Теперь ей придётся сделать очень много для того, чтобы два преподавателя по двум дисциплинам приняли от неё зачёт. Спустя три часа хождения по асфальтовым дорожкам парка Олеся присела на скамейку. Был хороший, тёплый день. Недалеко от неё, около фонтана сидели жизнерадостные студенты со своими друзьями, какие-то пожилые люди, родители со своими малолетними детьми. Казалось, им так легко, свободно и непринуждённо в этой жизни. Казалось, в них, всех вместе взятых, столько смеха, радости и счастья! Дети, смеясь, бегали друг за другом вокруг фонтана и, играясь, брызгались водой. Взрослые преклонных лет смотрели на этих детей, улыбаясь, и скорее всего, вспоминали своих детей или внуков, а, может быть, и себя в детстве. Студенческие парочки обнимали друг друга, о чём-то говорили, что-то рассказывали, а стоящие около них друзья громко смеялись и шутили. Олеся засмотрелась на кажущееся ей всеобщее воодушевление в этом насыщенном свежей зеленью парке, концентрирующееся около прозрачного и чистого фонтана, в каждой капле которого играла радуга солнечного настроения.
   Её мысли и погруженность в себя прервал неожиданный звонок по телефону. Олеся вздрогнула. Все люди, их смех, радость и счастливые лица ушли на второй план и полностью оказались приглушены голосом в телефоне.
   – Олесенька, милая. Сегодня будь готова, мы за тобой заедем, – говорил приятный, но властный женский голос.
   – Что? Кто это? – испугалась Олеся.
   – Марина, – ответила женщина. – Это Марина. Мы с Константином заедем в десять вечера. Ровно.
   – Извините, – всё ещё в сомнениях продолжала Олеся. – Я не хочу вас больше видеть. Я… я не могу.
   – Пожалуйста, дорогая, тебе придётся. Цена вопроса двадцать тысяч за сеанс. У тебя, с твоими данными, будет как минимум два-три сеанса. Ты могла бы ни в чём не нуждаться.
   – Что это за сеансы? Я не понимаю вас.
   – Цена вопроса тебе понятна?
   – Простите, какие сеансы, о чём идёт речь?
   – Мы заедем в десять. Приведи себя в порядок, будь умницей и красавицей. Кто попробовал хоть раз, уже не хочет останавливаться. Поверь мне. И не переживай так из-за учёбы. Ты всё прекрасно сдашь. Этих двух легко купить. А для «купить» – у тебя всё будет. Будет много.
   – Как… как вы узнали? Вы следите за мной? Я никуда не поеду! – крикнула Олеся и отключила телефон. Она была в замешательстве. Олеся вскочила со скамейки и принялась оглядываться вокруг. Но кого она могла здесь увидеть. Всё те же радостные дети и их родители, весёлые студенты и влюблённые парочки, просто куда-то спешащие прохожие. Олеся почувствовала себя незащищённой среди бури эмоций её окружающих и поспешила домой. По дороге она всё думала о звонке, об учёбе, о будущем. Она думала долго, тщательно взвешивая все варианты. Надо было принять то решение, которое позволило бы ей иметь в жизни то, чего у неё никогда не было.
   Олеся не знала, что её ждёт, но она собралась ровно к десяти. Она очень хорошо выглядела. Красивые густые волосы, в меру нанесённая косметика подчёркивала красоту её лица, лёгкое платье с ремешком и туфельки на среднем каблучке. Олеся пребывала в волнении. Она даже немного боялась. Собравшись и ожидая звонка, она ещё сомневалась, идти ли ей сейчас к незнакомым людям или остаться дома. Олеся смотрела на телефон. Разные мысли приходили ей в голову. Ей хотелось достать сим-карту и разрезать её пополам.
   Раздался звонок. Олеся вздрогнула.
   – Алло, – ответила она тихим, неуверенным голосом.
   – Жду, – в трубке мило прозвучал женский голос, и раздались короткие гудки.
   Олеся занервничала, дыхание сбилось. Но решение принято, и менять его уже поздно.
   – Ты куда? – удивилась мать, видя, как Олеся открывает входную дверь.
   – Мама, сегодня пятница. У меня вечеринка.
   – Уже так поздно.
   – Только десять вечера. Мама, разве вечеринки проводятся в десять утра?
   Мать вздохнула:
   – Будет возможность, позвони. Хорошо?
   Олеся тоже вздохнула и вышла из квартиры.
   – Дочка, не употребляй. Прошу. Не хочу больше тебя видеть в таком состоянии, – вдогонку говорила мать Олесе, которая уже неслась вниз по лестнице. Но та не ответила. Когда дверь подъезда хлопнула, и шаги дочери стихли, Марья Андреевна закрыла дверь на ключ и пошла спать.
   Олеся остановилась. Перед подъездом стоял всё тот же дорогой автомобиль. Она подошла к нему, открыла дверцу и села.
   – Ты красавица, – сказала ей Марина, улыбаясь. – Константин, едем.
   Машина тронулась с места.
   – Домой или сразу в «Эдем»?
   – В «Эдем», конечно. Уже ждут. Только что звонил Максим, уже почти все собрались.
   – Ты напряжена? – через минуту обратилась к Олесе Марина, видя, как та явно волнуется и переживает. – Ты никогда этого не забудешь. И привыкнешь так, что потом я буду еле сдерживать поводок, – и Марина рассмеялась. Константин ухмыльнулся и посмотрел на Олесю в зеркало заднего вида. Девушка после сказанных Мариной слов заволновалась ещё больше.
   – Какой поводок? – переспросила она.
   – Приедем, и ты всё сама увидишь, – и Марина широко улыбнулась и обнажила свои красивые белые зубы.
   Шикарный автомобиль подъехал к дорогому клубу, светящемуся разноцветными огнями.
   – Пойдём, – скомандовала Марина, и Олеся вышла из машины. Она судорожно сжимала сумочку в руках.
   – Прекрасная Марина, – расплылся в улыбке помощник управляющего Максим, человек возраста старше сорока лет, миловидный, высокий и аккуратно одетый мужчина. – Ждём, ждём вас, и он поцеловал ей руку. – А это что за милое создание? – спросил он, так же улыбаясь, глядя на Олесю, стоящую рядом с испуганным лицом и неуверенным видом. – Комплимент вам сделаю заранее, – продолжал он говорить Марине, осмотрев Олесю, – вы будете сегодня одной из фавориток в цене и продажах.
   – О, это очень хорошая новость! – воскликнула Марина, – Я уже довольна!
   – Надеюсь, в этот раз фавор будет несколько дольше, чем обычно.
   – Я тоже на это надеюсь, Максим, – не без удовольствия и тихо произнесла Марина.
   – Идёмте, – предложил Максим и указал рукой на вход, – коктейли готовы.
   – О, отлично! Просто замечательный выдаётся вечер! – и Марина последовала к входу.
   – Прошу вас следовать за госпожой, – обратился Максим к Олесе и также указал ей рукой на вход в клуб.
   Олесе стало страшно. Но она пошла вслед за Мариной, так как другого выхода не было. Она уже здесь, и если решила, то придётся действовать до конца.
   Войдя в клуб, она увидела людей. Все были хорошо одеты, пили напитки и разговаривали друг с другом. Около каждой шикарно выглядевшей женщины Олеся заметила молодых девушек, таких как она. Одни с опаской, как и она, стояли и оглядывались по сторонам, другие улыбались и потягивали коктейль из трубочки без излишнего страха…
   – Прошу, – неожиданно перебил её разглядывание помещения официант и протянул поднос с коктейлем. Олеся взяла бокал.
   – Первый бокал нужно выпить очень быстро, – тихо сказала ей Марина, отвернулась и продолжила разговор с какой-то парой.
   Олеся потянула коктейль через трубочку быстрее.
   Через несколько минут голоса начали сливаться в один гул, будто рой пчёл в улье. Олеся почувствовала, как ей становится жарко. Лица окружающих людей стали искажаться и теряли очертания. Вместе с этим её постепенно начало охватывать чувство бурного восторга и радости. Неожиданно она заметила, что идёт с кем-то. Кто-то ведёт её за руку. Очутившись в каком-то помещении с приглушённым светом, она почувствовала, что её переодевают.
   – Да, да, этот будет кстати, – говорила Марина. – О, как же он ей идёт! Красотка. Её купят на полгода вперёд.
   – Мариночка, и где вы таких находите?
   – У меня острый нюх на красивый товар. И на денежки, – и Марина засмеялась. Засмеялась и та женщина, которая переодевала Олесю.
   Олеся чувствовала расслабленность. Ей было очень приятно чувствовать, как к ней прикасаются, как о ней говорят.
   – Посмотри, какая красота. Ты сегодня – гвоздь программы, – сказала девушке Марина. Олеся попыталась сосредоточиться и посмотреть вперёд. Она увидела себя в большом зеркале во весь рост. Высоченные каблуки, эротическое бельё на всё тело в виде мелкой сетки, через которую была видна вся нагота… Марина стояла рядом в каком-то кожаном облегающем наряде красного цвета и держала свою добычу на поводке. Олеся сделала усилие и потрогала руками шею. На неё был надет ошейник с поводком в руках Марины. Олеся сейчас совершенно ничего не понимала. Она как кукла стояла и смотрела в зеркало.
   – Наш выход. Время, – прошептала Олесе Марина и лизнула кончиком языка её ухо.
   Олеся покорно шла за Мариной, которая вела её на поводке. Они вошли в другое помещение, в котором горели тусклые красные огни. В этом помещении находились и другие люди. Было много мужчин в брюках и рубашках при галстуках, и много таких же, как и они, хозяек со своими полуголыми рабынями на поводках. Мужчины играли на бильярде, стояли у барной стойки за коктейлями и беседовали или просто прохаживались, всех рассматривая. Хозяйки девушек водили их на поводке среди отдыхающих мужчин, показывая товар.
   Один из мужчин сразу же подошёл к Марине.
   – Марина. Вы как всегда великолепны.
   – Спасибо, мой дорогой Анатолий. Посмотрите на это великолепие, – и Марина потянула поводок ближе к мужчине. Олеся вела себя как тряпичная кукла.
   – И как же мне это великолепие забрать себе?
   – Ровно тридцать. За один раз. И я слежу.
   – Я очень люблю, когда ты, Мариночка, следишь. И дай ей ещё коктейля, она похожа на тряпку. За такую цену я не хочу иметь надувную куклу без действий.
   Марина заулыбалась и потянула Олесю за поводок к бару. Она указала пальцами на одну из стоек, и бармен понял её без слов.
   – Олеся, выпей, – сказала Марина и всучила ей в руки большой бокал с разноцветной жидкостью.
   Олеся машинально выпила всё до дна. Пока Марина и этот мужчина о чём-то говорили, Олеся почувствовала, как её тело и разум охватывает дикое желание секса.
   – Анатолий, забирайте, пока девочку не разорвало от прилива страсти, – сказала Марина и протянула ему в руки поводок. Он взял его в свою ладонь и, резко дёрнув, потащил девушку в комнату. В этом клубе никто не закрывался друг от друга на ключ. Не было ни дверей, ни замков. Многочисленные рядом находящиеся крохотные комнаты основного помещения знакомства покупателей с девушками были отгорожены массивными, ярко-кровавыми шторами. Эти комнаты вскоре быстро наполнились мужчинами с купленным ими живым товаром на поводках.
   Марина строго следила за происходящим действом над посаженной ею на цепь добычей. Это была девятая по счёту её рабыня. В этом месте члены клуба не только не скрывали друг от друга свои тела и желания, но и не использовали средств для защищённого секса. Этот клуб состоял из людей, которым нечего было больше терять. Поэтому они ублажались всем, чем хотели, так как их время было на исходе. К тому же они, все эти люди, были крайне злы на весь мир и обижены на каждого, кто не имел проблем со здоровьем и презирал таких, как они…
   Анатолий был весьма доволен. После Олеси он выбрал другую из представленных ему девушек и увёл её в комнату за кровавыми шторами. Олеся не осознавала того, что делает, но и не могла этим насытиться. После первого покупателя следовали другие, желающие опробовать предоставленный им молодой, полный красоты и энергии товар. Марина была крайне довольна финансово удачным вечером. Около четырёх часов утра ей помогли переодеть Олесю и отвести в машину.
   – Девочка моя, пора приходить в себя, – говорила Марина Олесе, уже сидя в машине, хлопая её по щекам.
   – Болит… голова… – шептала Олеся. Она плохо себя чувствовала. Марина достала из своей сумки маленькую таблетку и положила ей в рот.
   – Рассасывай по дороге, и всё пройдёт. А это тебе, – и Марина положила в руку Олеси деньги. Олеся открыла ладонь и увидела купюры. – Сегодня ты была в ударе. Поэтому пятьдесят, думаю, на неделю тебе хватит. Едем, едем, – сказала Марина Константину.
   Олеся ехала по ночному городу в чужой машине под всё ту же прекрасную симфоническую музыку. Она почти ничего не помнила и не хотела ни чувствовать, ни думать, ни вспоминать.
   Олеся очнулась у своего подъезда, стоя одиноко под тем же тусклым фонарём с летающими вокруг него ночными насекомыми. Головная боль прошла, стало немного легче. Оглянувшись, она никого не увидела. Шикарная машина уже уехала, бесшумно исчезнув среди уличных фонарей ночного города. Олеся зашла в подъезд и побрела по лестнице, сжимая в руке хрустящие купюры.
   – Ты опять пила, да? – услышала сквозь сон Олеся. – Что с тобой происходит? Ты себя так раньше не вела.
   – Я не пила, мам, – пробормотала Олеся.
   – А почему ты так выглядишь? Вся косметика размазана, опять спишь в одежде.
   – Я просто много танцевала и устала. Сил не было раздеваться. Мааам, всё, уйди. Дай проснуться.
   – Олеся, Олеся. Дочка, не по той дорожке идёшь, – причитала мать.
   Олеся накрылась одеялом с головой, чтобы не слышать причитания матери.
   Вскоре в квартире стало тихо. Родители ушли на работу. Брат в школу. Олеся встала с кровати и подошла к своему столу. Она взяла свою сумочку и открыла её. Внутри она увидела крупные купюры. Она помнила, как сжимала их в руке, но не помнила, как их положила в сумочку. Но они были там. Целых пятьдесят тысяч. За эти деньги ей бы пришлось, как минимум, раз десять выступать в каких-нибудь промоушн-акциях, и то не все фирмы так много бы заплатили. Олеся заглянула в телефон. В нём она увидела пару пропущенных ночных звонков от матери и один незнакомый номер – входящий, в десять вечера. С этого номера ей звонила Марина. Олеся на миг замешкалась. Она хотела удалить этот номер и забыть навсегда. Но, глянув на сумочку, в которой лежала крупная сумма, Олеся сохранила этот номер в контактах своего мобильного и пошла в ванну.
   Олеся продолжала заниматься своей прибыльной деятельностью. Всё в том же полумраке, за теми же кровавыми шторами, на том же самом поводке и под действием всё того же странного коктейля, туманившего её разум и ввергающего её тело в безудержный животный секс.
   Спустя два месяца Олеся почувствовала себя нехорошо. Слабость, быструю утомляемость. Волосы стали выпадать пучками. Часто из носа шла кровь. К тому же обилие густых интимных выделений её немного пугало. После пар в университете Олеся поехала на осмотр к гинекологу. Результаты анализов показали ВИЧ. Олеся не могла в это поверить. Ей казалось, что это невозможно, что это ошибка. Но и повторные анализы показали то же самое. Её поставили на учёт и предложили бесплатное лечение.
   Олесе казалось, что жизнь просто рухнула, что её больше нет. Озвучивание анализов и назначение лечения прозвучали как смертный приговор.
   Врач пытался успокоить Олесю, привести её в чувство и вернуть уверенность в будущем. Но она уже не слушала его. Белые стены больничного кабинета сильно давили на неё и внушали лишь страх, сильное беспокойство и чувство полнейшего одиночества. Слова врача беззвучно вылетали из его уст. Олеся не выдержала и, расплакавшись навзрыд, выбежала из кабинета. Врач хотел, было, кинуться вслед, но Олеси уже нигде не было видно.
   Бедная девушка, измученная и подавленная смертельными новостями, шла, сама не зная куда. Слёзы градом текли из глаз. Прохожие стороной обходили Олесю, бросая на неё недоверчивые, а то и вовсе презрительные взгляды, будто весь мир уже знал, что она смертельно больна. Она не помнила, как дошла до какого-то парка, маленького и малолюдного, и села на скамейку. Было тихо, лишь ветер гулял среди листвы, вызывая дрожь в ветвях. Изредка пели какие-то птицы. Олеся сидела и рыдала. Вдруг мимо прошла мамаша с ребёнком. Мальчик лет семи ехал впереди своей матери на самокате. Проехав мимо, он посмотрел на Олесю. Неожиданно для себя самой Олеся крикнула ему сквозь свои рыдания:
   – Чего уставился, пацан?
   – Что вы себе позволяете? – вступилась за сына мамаша. – Бешеная!
   – Сама такая! – не унималась Олеся.
   – Наркоманка! Пойди хоть умойся, страшна как мир, – злобно ответила мамаша и, взяв одной рукой сына, другой схватив самокат, поспешила удалиться прочь от незнакомой злобной особы.
   Олеся, перестав рыдать, достала зеркальце и влажные салфетки. Вытерев растёкшуюся тушь, она достала мобильный телефон. Олеся долго не могла решиться позвонить по тому самому номеру… Она не верила, что с ней могли так поступить… Набравшись смелости, судорожно трясущимися руками она набрала тот самый номер. Номер Марины.
   – Алло! – весело ответила Марина.
   – Марина, Марина, – дрожащим и неуверенным голосом начала разговор Олеся. – Это я, Олеся. Марина…
   – Я слушаю тебя, дорогая, – ответила Марина.
   – Марина. Я была у гинеколога. У меня ВИЧ. И волосы выпадают, так странно… – Олеся очень переживала и говорила, чуть ли не задыхаясь. – Марина, скажите, может, в этих встречах… Ну, вы поняли, о чём я. Может, кто-то не защищался? Я всегда думала, что в таких случаях должны быть презервативы. Я же почти ничего не помню, что там происходило. Но я была всегда уверена в том, что… там всё как полагается… В плане защищённого секса…
   В трубке было лишь молчание.
   – Алло! Алло! – повторяла Олеся. Но в трубке была тишина.
   – Алло… Марина… – совсем тихо сказала Олеся, плача.
   – Ты делала анализы? – вдруг спросила Марина.
   – Да, я только что от врача. Это был повторный приём. Понимаете, я больна. Больна… Смертельно… Марина, скажите мне, что там всё же происходило? – плача, пыталась узнать Олеся.
   – Послушай, милая Олеся. Забудь этот номер и не звони больше. Мы больше не нуждаемся в твоих услугах, – и в телефоне послышались гудки.
   – Алло! Алло! – закричала в трубку Олеся. Она задрожала всем телом и попыталась ещё и ещё набирать заветный номер. Но номер был уже недоступен. Олеся впервые в жизни почувствовала себя всерьёз брошенной, униженной, оскорблённой и использованной. Потом она опять много раз набирала и набирала всё тот же номер, но безрезультатно. Милый голос на том конце трубки уверенно отвечал, что номер не существует…
   Олеся не могла предположить, что в мире есть такое предательство, и что это произойдёт именно с ней.
   А Марина снова сидела в дорогом итальянском кафе, попивая густой кофе и разламывая тонкой изящной вилочкой нежнейший «Тирамису».
   – Константин, – мило говорила она своему верному водителю, который как всегда был рядом в своём элегантном костюме. – Посмотри, вооон та милая особа. Как она тебе?
   Константин обратил взгляд на довольно милую девушку, сидящую недалеко за другим столиком с подругами, беседуя с ними о чём-то смешном.
   – Неплоха, очень неплоха. Мог бы рекомендовать в «Эдем» безоговорочно. Отличный вариант. А как же та? Олеся, кажется.
   – Тот вариант исчерпал себя. Кстати, сим-карта. Уничтожить, будто бы и не было этого номера никогда.
   – Обижаете, Мариночка. Ведь не в первый раз. А девочку ту жаль. Быстро она сдалась.
   – Да, волшебные коктейли, видимо, не для её организма. Рано она зачахла. Обычно хватало на три-четыре месяца. А тут всего от силы на два… Опять придётся играть в заманушки.
   – Да, вам нужно как можно быстрее найти новенькую. Свежую и красивую, – Константин не отрывался от столика с намеченной целью. – Максим не любит простоев в работе клуба. И Анатолию нужно всё больше. В последнее время он совсем будто с катушек слетел. Может заниматься сексом несколько часов напролёт.
   – Ох, этот Анатолий, – вздохнула Марина. – Он употребляет слишком много всякой дряни. Его, конечно, можно понять. Человеку недолго осталось. Ты видел, что у него на теле? Какие язвы? А там, на члене? Жуткое зрелище. Поэтому и подливают в коктейли больше наркоты, чем положено, чтоб девочки забывались и не видели всех этих мерзких ран, – Марина поморщилась и продолжила: – Оттого девочки и не выдерживают. То волосы выпадают неестественно быстро, то слишком рано узнают о половых инфекциях.
   – Может, Анатолию пора остановиться? Он быстро портит товар, – сказал Константин.
   – Костя, там все такие, как Анатолий. Хотят перед смертью надышаться. И я не смею им отказывать в удовольствии, в то время как они не смеют отказывать в удовольствии мне, – и Марина лёгкими движениями своих тонких красивых пальчиков похлопала по своему кошельку из крокодиловой кожи с алмазной вышивкой. Константин улыбнулся, а Марина продолжала пить свой тягучий дорогой кофе с нежнейшим тортом.
   Олеся долго ещё сидела на скамейке в малолюдном парке. Она сидела не шевелясь. Ей казалось, что мир вокруг остановился. И все, кто ещё в этом мире жив, ненавидят её и желают избавиться от такого больного существа, как она. А как же семья? Что они подумают о ней, когда узнают о том, чем она занималась и что из этого вышло? Это такой позор. Она не могла допустить такого позора. С этим нельзя жить. Олеся встала и пошла в аптеку. Она купила много разных таблеток. По пути домой она никого не замечала и просто брела сквозь проносящихся мимо людей, удручённая и готовая к решительному шагу, который, как она думала, был её единственным спасением.
   Дома ещё никого не было. Олеся заперлась в своей комнате, налив полную бутылку воды. Она села на кровать, достала таблетки и одну за одной принялась их запивать. Пять пустых пачек разных сильнодействующих таблеток… Олеся посмотрела на стену. На ней висела фотография трёхлетней давности, на которой она, цветущая и счастливая, улыбалась в компании подруг на пикнике за городом. Олесе было очень жаль, что жизнь закончилась, так и не успев начаться. Всё так нелепо, непонятно произошло. Олеся медленно легла на кровать, накрылась одеялом. Она просто лежала и бездумно смотрела в потолок. Она не знала, сколько прошло времени, как вдруг всё куда-то поплыло, закружилось и понеслось. Почувствовав тошноту и головокружение, Олеся закрыла глаза.
   Петя в это утро чувствовал себя не совсем хорошо. Видимо, простыл. Не став пить какие-либо лекарства, он ушёл в школу.
   После первого урока Петя почувствовал лёгкий жар, и из носа потекли сопли. Пришлось часто вытирать нос платком. Сидящий рядом с Петей сосед по парте прямо среди урока демонстративно встал и пересел за соседнюю парту.
   – В чём дело, Дима? – спросила учительница.
   – Наталья Егоровна, я не буду сидеть рядом с сопливым. Он заразит меня. И буду я вооот такой же странный, – и Дима оттопырил свои уши, выпучил глаза и заговорил специально нелепым идиотским голосом. Весь класс тут же засмеялся.
   – Хватит придумывать, Дима. Сядь на место, – сказала Наталья Егоровна.
   – Не буду я с ним сидеть, – обиженно упирался Дима. – У него сопли текут.
   В классе опять послышался издевательский гогот.
   – Класс! Прекратите этот смех. Идёт урок, – строго сказал учительница. – Петя, ты заболел?
   Петя, утираясь платком, боясь смотреть на подсмеивающихся над ним одноклассников, уткнулся в парту и утвердительно покачал головой.
   – В таком случае тебе надо посидеть немного дома и полечиться. Ты и правда, можешь кого-нибудь заразить.
   Услышав это, Петя испугался того, что, пока он будет лечиться дома, он не сможет видеть в школе свою Дианочку, не сможет наблюдать за своей любовью и тайно ходить за ней, прячась за каждым углом, провожая до дома.
   – Петя, ты слышишь, что я говорю? – повторила учительница.
   Петя почувствовал огромный ком в горле, который не позволял ему произнести ни слова. Наталья Егоровна подошла ближе и переспросила:
   – Пётр, что с тобой?
   – Ха-ха, – закричал один из одноклассников, – он ещё и глухой! – класс как всегда поддержал эту выходку, и все разом засмеялись.
   – Прекрати, Женя, – отругала выскочку учительница. – Петя, – продолжала она обращаться к Пете, – ты подумай над тем, чтобы пролечиться. У тебя действительно, как я вижу, сильный насморк.
   Петя продолжал сидеть, уткнувшись в парту, раскрасневшись от стыда и постоянно шмыгая носом и вытираясь платком. А класс продолжал над ним смеяться. Тут неизвестно, что произошло, но Петя вдруг вскочил из-за парты, мигом собрал учебники в рюкзак и выбежал из класса.
   – Пётр, Пётр? – кричала вслед Наталья Егоровна, но Петя уже ничего не слышал: ни зова учительницы, ни усилившийся смех одноклассников. И весь этот шум перебивал шум горести от осознания того, что ему придётся не видеть Диану целую неделю.
   Петр был просто помешан на ней в последнее время. Тем более что она учится в одиннадцатом классе, скоро выпускной и всё… Она пойдёт учиться в университет, у неё начнётся другая жизнь и, возможно, Петя её больше никогда не увидит. Поэтому он хотел видеть Дианочку каждый день, наслаждаться ею издалека каждую минуту, пока ещё есть такая возможность. И эта простуда и усиливающиеся насмешки одноклассников совсем вывели его из себя.
   Петя, задыхаясь от нахлынувшей злости и насморка, забежал в туалет и закрылся в одной из кабинок. Судорожными руками он достал из рюкзака телефон, открыл в нём фотографии Дианы и принялся перелистывать их одну за одной, уже в сотый раз разглядывая девушку своей мечты, утирая при этом нос рукавом. Неожиданно из его глаз закапали слёзы. Он начал судорожно вытирать их ладонями, размазывая по щекам. Он смотрел фотографию за фотографией и шептал, пристально вглядываясь в лицо своей богини: «Люблю», «люблю», «люблю»… Он не слышал, как прозвенел звонок на перемену. Все школьники высыпали как горох из своих классов. Петя полностью погрузился в грёзы под впечатлением просматриваемых им фотографий. Вдруг громко хлопнула входная дверь туалета, и мальчишки, его одноклассники, шумной толпой ворвались вовнутрь. От неожиданно громких звуков телефон выскользнул из рук Пети. Он упал на пол и выкатился из-под двери туалетной кабинки, где находился Петя, прямо под ноги шумной толпы.
   – О, чей это? – крикнул кто-то, поднимая телефон. – Ого, глянь, Дианка из одиннадцатого класса.
   – Чей телефон, эй, – крикнул другой парень и начал стучать в дверь, за которой стоял Петя.
   Петя обомлел. Теперь все всё узнают. И тогда точно его ещё сильнее засмеют, и он умрёт от позора перед одноклассниками.
   За дверьми слышался гогот. Мальчишки рассматривали фотографии его любимой девушки. И подсмеивались.
   – О, гляди, гляди, она в купальнике! О, какая красотка!
   – А вот, смотри, а-ха-ха, – не унимались одноклассники, – у бабки что ли в деревне! Лохматая такая! А-ха-ха!
   Петя не выдержал и открыл дверь.
   – Отдай телефон! – заорал он не своим голосом. – И не смотри на неё! Никто не может на неё смотреть! Убери от неё свои руки! – Петя покрылся багровыми пятнами, а глаза налились кровью.
   Кто-то от испуга бросил телефон на пол. Петя, задыхаясь от злобы, кинулся поднимать его с пола.
   – Это его что ль телефон? – тихо сказал один из мальчишек. – Он, чё, в Дианку втюрился?
   Петя не успел поднять телефон с пола, как самый крупный и наглый из одноклассников со всего размаха огорошил его пинком:
   – Ты чё орешь, дохлик сопливый? – крикнул он Пете.
   Петя, вцепившись в телефон и почувствовав сильную боль от пинка, всё же успел прорваться сквозь ошалевшую и почти разозлённую толпу одноклассников и пустился бежать что есть сил.
   Он бежал, сам не зная куда. Он тяжело дышал, он сильно устал, но продолжал бежать. Его мысли путались. Он не знал, что делать, как жить дальше.
   Недалеко от школы у одного из домов ремонтники выкопали яму. Коммунальной службой планировалось устранить протечку и заменить часть протекающей трубы от канализации старой пятиэтажки. Яма не была ограждена предупреждающими строительными лентами. Коммунальщики, как всегда, не доделав работу, куда-то исчезли. Петя, не видя ничего перед собой, бежал без оглядки. Не заметив ямы безо всяких опознавательных знаков, он рухнул в неё со всего разбега.

5

   Ксения, бывшая подруга Ирины, никогда ни в чём не нуждалась. Она была довольна всем. В её жизни никогда не было запретов. Родители покупали ей всё, что она хотела. Разрыв дружбы с Ириной она практически не переживала. Отношения давно дали трещину, в основном из-за негативного влияния её родителей. И, конечно же, постоянные проблемы Ирины вскоре жутко надоели и самой Ксении.
   Родители девушки подыскали дочери очень хорошую работу. Престижную, высокооплачиваемую. Ксения давно хотела работать именно в этой организации, и вот – место её. Около месяца она посещала подготовительные курсы, проходила стажировку, обучение. Несмотря на свои большие запросы в жизни к вещам, подаркам и прочей мелочи, Ксения старательно обучалась всему, чему её учили. Такое место в такой организации она не могла потерять. Тем более, её родители использовали много связей и воспользовались своим высоким положением в обществе, чтобы добиться места для своей дочери. В «Контэке» Ксению, как и её родителей, предупредили о строгости в правилах поведения, внешнего вида и манерах. С ней подписали контракт о том, что в течение первых трёх лет она не имеет права выйти замуж и забеременеть, а также были запрещены всяческие отношения любовного характера между сотрудниками организации. При нарушении любого из указанных пунктов Ксения лишилась бы своего места незамедлительно.
   Родители, хоть и воспитывали дочь в достатке, но были довольно строги. Поэтому Ксения часто боялась сказать лишнее слово или вовсе перечить. Она практически всегда была на стороне родителей, слушала их во всём и жила как птица в золотой клетке.
   Ксения, оформив все необходимые документы, приступила к работе. Она гордилась своей достойной работой и занимаемым положением в офисе, соблюдала всю строгость правил организации и прилежно выполняла все задания и поручения. «Контэк» занимался поставками нефтеперерабатывающего сырья, и Ксения довольно быстро оформляла бумаги и документы на такие поставки. К тому же, ей приходилось довольно часто встречаться с руководством не только своей фирмы, но и других организаций-поставщиков.
   В одно утро, когда Ксения пришла на работу, на её столе стоял свежий букет из двадцати алых роз.
   – Ксюха, у тебя появился поклонник? – спросила Ксению её коллега София, улыбаясь. Смотри, может, замуж выйдешь?
   – А ты так хочешь, чтобы меня уволили? – обиделась Ксения. – Ты же знаешь правила. И вообще, я не собираюсь замуж. Вот за три года сделаю карьеру, тогда, возможно, и задумаюсь над этим, – и Ксения слегка склонилась к розам, от которых веял прекрасный аромат.
   – Как думаешь, кто это? – спросила София.
   – Даже не знаю. Я ни с кем не встречаюсь, – ответила Ксения, немного задумалась и села за рабочий стол.
   Весь день Ксения поглядывала на цветы. Ей было приятно получить подарок от незнакомца. Ведь личная жизнь у неё так и не сложилась. Из-за родителей. Они ограждали её от всех поклонников, поэтому Ксения даже не подозревала, что такое любовь, чувства, нежность и всё такое с этим связанное. Она даже толком не знала, как вести себя с мужчинами.
   Каждый день в течение недели коллекция букетов пополнялась. София не унималась высказывать свои подковыристые шуточки, а Ксения отшучивалась, но всё больше и больше внутренне вдохновлялась ежедневно появляющимися новыми букетами свежих роз. Каждый раз, когда кто-то из мужчин шёл в её сторону, она с замиранием сердца глядела на него и ждала, что этот кто-то подойдёт и признается, что это он, тот, кто присылает цветы. Но этого не происходило, и тайна свежих букетов так и оставалась нераскрытой.
   Проходили день за днём, а прекрасный незнакомец так и не появлялся. Ксения даже по ночам долго не могла уснуть, думала о цветах и строила догадки о том, кто же их приносил.
   Как обычно после рабочего дня Ксения ждала такси. К ней подошёл высокий красивый мужчина. Он улыбался и пристально на неё смотрел.
   – Добрый вечер, Ксения, – сказал он ей.
   Та немного растерялась, но тихо ответила, засмущавшись:
   – Добрый вечер.
   – Надеюсь, цветы украсили ваши трудовые будни?
   Ксению поразило как громом. Она неприлично уставилась на незнакомца, хотела что-то ответить, но дыхание от неожиданности замерло, и она, открывая рот, не смогла сказать ни слова. Ей стало стыдно, и она покраснела.
   – Меня зовут Леонид. Когда я вас увидел впервые, вы мне очень понравились. Я из «Контэк плюс».
   – Ах, да, да, – смущённо заговорила Ксения. – Наше дочернее…
   – Да, всё верно. Мы с коллегой приехали сюда уладить кое-какие дела и потом обратно, домой. Я не из этого города.
   – Да? – с заметным расстройством в голосе сказала Ксения. – А надолго вы здесь?
   – Ещё максимум неделю.
   – Понятно, – совсем тихо ответила Ксения. – А когда ещё к нам вернётесь улаживать «кое-какие дела»?
   – Мы приезжаем примерно раз в полгода. Не чаще.
   Ксения вздохнула, попыталась улыбнуться, но ничего не получилось. Ей показалось, что она влюбилась по уши в незнакомого мужчину, которого она видела впервые в жизни. И ещё она подумала о том, что она влюбилась в него ещё с того, самого первого букета ароматных алых роз…
   – Разрешите вас проводить? – предложил Леонид. – Я на машине. Могу вас довезти, куда скажете.
   – Да, спасибо, – неуверенно ответила Ксения. Она сразу подумала о родителях, которые могут заметить её с мужчиной и отругать как ребёнка. Особенно она боялась гнева отца. Поэтому она, в таком возрасте двадцати трёх лет, ещё оставалась девственницей.
   – Идёмте? – предложил Леонид и указал на рядом стоящий автомобиль.
   Ксения не могла сопротивляться себе и пошла с незнакомцем.
   – Куда едем? – спросил Леонид.
   – Здесь недалеко, на Ленина, 116. Увидите, большой дом с желтыми лоджиями. Въезд сразу справа.
   Леонид улыбнулся.
   – Давно вы работаете в «Контэке»? – спросил он, везя Ксению домой.
   – Первый месяц. Скоро будет месяц, – ответила Ксения.
   – В этой организации работают самые красивые девушки.
   Ксения приятно смутилась и улыбнулась.
   – Разрешите пригласить вас на ужин? – спросил Леонид.
   – О, я не знаю, – испуганно ответила Ксения. – Наверно, нет.
   – А почему нет? У вас есть ухажёр?
   – Нет, ухажёра нет, – поспешила ответить она. – Просто мне нужно узнать… спросить родителей.
   – Вы до сих пор спрашиваете у родителей? – удивился Леонид.
   – Да. Они у меня строгие родители. Но справедливые, – уточнила Ксения смущённо. – И очень за меня беспокоятся.
   – Понятно. Это хорошо, когда родители беспокоятся. Любят вас, наверно?
   – Да. Очень любят.
   – Вам очень повезло! Я не сомневаюсь, что у вас очень хорошие родители.
   Ксения утвердительно кивнула головой и улыбнулась.
   – Может, ваши строгие, но справедливые родители всё же отпустят их милую красавицу на ужин с незнакомцем? – засмеялся Леонид. – Тем более, мы коллеги. Давайте представим, что это корпоративный ужин с целью знакомства сотрудников для более близкого общения.
   – Я спрошу у папы.
   – Обещаете?
   – Да, я постараюсь их уговорить. Кстати, вот мой подъезд, – сказала Ксения и указала рукой на массивную железную дверь домофона.
   Леонид остановил машину, повернулся к Ксении и, улыбаясь, достал из внутреннего кармана своего пиджака телефон:
   – Я запишу ваш номер и позвоню ровно в девять. Мы же договорились сегодня на ужин?
   Ксения на секунду запнулась, но поспешила ответить:
   – Да. Я согласна на сегодняшний ужин. Только спрошу у родителей. А мой номер восемь девятьсот тридцать девять семьсот двадцать пять ноль три ноль три.
   – Я записал, – ответил Леонид. – Ровно в девять? – и он, всё ещё улыбаясь, вопросительно посмотрел на Ксению.
   Ксения опять смутилась, улыбнулась, утвердительно качнула головой и поспешила выйти из машины. Домой она просто летела, не чувствуя лестничных ступенек. Все мысли были заняты только красавцем-мужчиной, с которым она только что познакомилась совершенно неожиданным и, как ей казалось, чудесным образом.
   Ксения зашла домой. Она светилась от счастья.
   – Какие-то успехи в работе вынудили тебя прийти позднее, чем обычно? Или повышение в должности отражается на твоём счастливом лице? – спросила мать Ксению, выйдя из гостиной и смотря исподлобья на дочь через линзы своих стильных дорогих очков.
   Ксения не знала, с чего ей начать. Она заметно волновалась.
   – Мамочка, – сказала она, чуть ли не задыхаясь, – в нашем офисе я познакомилась с потрясающим мужчиной. Красивый, галантный, ухаживает за мной. Я ему очень-очень нравлюсь. Он каждый день присылает мне цветы. Огромные букеты чудесных роз! Мамулечка, разреши мне сегодня пойти с ним на ужин. Где папочка? Я и у него хочу отпроситься.
   – Стоп, стоп, стоп! – рассердилась мать. – Какие знакомства? Какие мужчины? Ты не успела устроиться на работу и уже знакомишься с каждым встречным и поперечным?
   – Он не встречный-поперечный, он мой коллега, мы работаем в одной организации. Я ему нравлюсь.
   – Им всем нравятся девушки, но только на одну ночь. Потом появляются другие интересы на другие ночи.
   – Мама, не говори так. Ты же его не знаешь! – обиделась Ксения.
   – А ты его хорошо знаешь? – упрекнула её мать и пристально посмотрела прямо в глаза.
   Ксения промолчала. Она действительно его совсем не знала.
   – Не вздумай сказать отцу, что ты хочешь пойти на ужин с первым встречным. Иначе он посадит тебя под замок. И разувайся уже, не стой у порога. Ужин на столе.
   И мать скрылась в гостиной.
   Ксения разулась и ушла в свою комнату. Она чувствовала себя подавленной, обиженной. Она много раз представляла себе то, как она будет строить сама свою личную жизнь, выбирать друзей и подруг, мужчин и образ жизни. Но эти представления никак не воплощались в реальные события. Ксения несколько минут так и сидела на своей кровати, не раздеваясь, и думала…
   – Ксения, ужин остывает. Здоровое питание и вовремя – основа жизни, – послышался голос отца из гостиной.
   Ксения нехотя встала с кровати, переоделась и побрела на кухню. Яркий свет кухонного абажура освещал заставленный разной едой стол с одиноким – для Ксении – столовым прибором. Она села и взяла вилку. Аппетита не было совсем. Он пропал вместе с её мечтами об ужине в компании прекрасного незнакомца. Ксения поковыряла вилкой салат. В мыслях был только Леонид. Она взглянула на висевшие на стене часы. Без пяти девять. Ксения положила вилку и вернулась в комнату. Она взяла в руки телефон, села на кровать и принялась ждать.
   Ровно в девять раздался звонок.
   – Алло, – тут же ответила Ксения.
   – Я около твоего подъезда. Заказан столик в «Будуа», прямо около фонтана.
   – Леонид. Я вынуждена вам отказать.
   – Нет, нет. Я не принимаю отказов. Я жду вас, Ксения. И вместе со мной вас ждёт огромный букет белых хризантем. Их аромат напоминает мне о вас. Ваша кожа пахнет так же удивительно притягательно…
   От таких слов Ксения чуть не зарыдала от обиды, от невозможности быть сейчас, в данный момент, с этим человеком. А желание сделать именно это её просто переполняло.
   – Ты не притронулась к еде, – сказала мать, стоя в дверях комнаты дочери.
   – Алло? Ксения? – слышался в трубке приятный голос Леонида.
   – До завтра, – только и смогла ответить ему Ксения и отключила телефон. От переполняемой ее досады она не смогла больше сказать ни слова. Считая родителей виновными, она сердито посмотрела на мать и хотела что-то сказать. Да, она хотела высказать своё недовольство, упрекнуть, но воспитанная в строгости, она не посмела это сделать, лишь откинула в сторону телефон, схватила с полки шкафа кружевной ночной пеньюар и выбежала из комнаты.
   – Ксения! – строго и громко сказала мать. – Что это за поведение?
   Но Ксения позволила себе не ответить и закрылась в ванной. Она долго стояла под тёплым душем, плача от разочарования. Ей до боли было обидно, что Леонид только что стоял там, около подъезда, ждал её, а она так и не вышла к нему, на первый ужин, который, как ей казалось, был бы романтическим и чудесным. И одновременно она почувствовала жуткий стыд оттого, что она, взрослая и красивая девушка, до сих пор живёт с родителями, отпрашивается у них по любому поводу и вообще находится под их неустанным контролем.
   В растрёпанных чувствах Ксения вышла из ванной и легла спать. Она ощущала себя разбитой, уставшей и покинутой всеми.
   – Что-то произошло? – послышался могущественный голос отца из гостиной. – Ксения ничего не ела, ведёт себя тихо и странно.
   – Она себя плохо чувствует, – ответила ему мать, в какой-то степени защищая дочь. Если бы отец узнал о позднем ужине дочери с малознакомым ей мужчиной, его гневу не было бы предела. И мать об этом знала. Поэтому решила искусственно не усугублять ситуацию. – На работе пока сложно. Но она справляется. Поэтому чувствует себя подавленной. Это пройдёт. Будь снисходителен, Владимир.
   Отец, перелистывая страницу газеты, с неким подозрением посмотрел на жену, но, промолчав, повернул голову обратно и продолжил читать, одновременно слушая новости по включённому телевизору.
   Ксения сильнее завернулась в одеяло. Ей хотелось заплакать, но она сдержалась. Сама не зная, зачем. В голове крутились странные мысли о Леониде, о работе, об отношениях… Ксения впадала в дремоту и ей чудился ресторан, ужин, красивый мужчина рядом, приятно поглаживающий её руку и мило улыбающийся… Ксения проснулась, с утра чувствуя себя совершенно разбитой.
   – Дочь. Как дела на работе? – спросил её отец за завтраком.
   – Всё хорошо, папа, – ответила Ксения, не поднимая глаз.
   – Это хорошо, что всё в порядке. Я хочу для тебя только добра. Ты же знаешь, как мы с матерью тебя любим.
   Мать в это время смотрела то на дочь, то на отца и аккуратно пила чай.
   Ксения же всё время молчала. Немного перекусив хрустящей булочкой с горячим какао, она встала из-за стола и ушла на работу.
   – Работа меняет мою дочь, – сказал отец, когда Ксения уже ушла, – или это не работа? – и Владимир исподлобья с подозрением посмотрел на жену.
   – Работа, Владимир, работа, – ответила Настасья Евгеньевна и сделала глоток чая. Новые люди, переживания, бумажки… Всё это заставляет её думать о жизни по-другому.
   – Главное, быть умной женщиной, делать карьеру и не забивать голову всякой ерундой. Так ведь? – переспросил Владимир у жены, не поднимая на неё глаз, уткнувшись в очередную газету.
   – Ты как всегда прав, дорогой, – ответила Настасья Евгеньевна. Она посмотрела на мужа, который читал новости и не поднимал на неё головы, и продолжила пить чай в полной тишине, глядя в свою чашку и придерживая под ней блюдечко.
   Ксения пришла на работу, чувствуя себя неуютно и даже стыдливо. Она была уверена, что теперь розы, каждое утро украшающие её стол, теперь исчезнут навсегда. Но, подойдя к своему столу, она была приятно удивлена, что большой букет бордовых роз лежит вновь на её столе. Их приятный аромат полностью заполнил весь кабинет. Ксения с облегчением вздохнула, и чуть было не запрыгала от радости. Она даже оглянулась вокруг, будто хотела увидеть Леонида, стоящего в этом кабинете и ждущего её. Но его не было, лежали лишь розы на столе, но этого Ксении было более чем достаточно, так как она теперь точно была уверена, что она ему нравится, и он от неё так просто не отступится.
   – О! Опять розочки, букетики? – сказала София, её коллега. – И кто же это? Давай, колись, как подруге расскажи.
   – Я не знаю, кто это, – улыбалась Ксения и наклонилась к розам, чтобы вдохнуть прекрасный аромат.
   – Ой, не к добру это, милая моя. Если это наш сотрудник, то останешься без работы. Не забывай правила.
   – Всё нормально. Мне дорога работа. Родители столько для меня её выбивали.
   – А любовь возьмёт и всё испортит, – вздохнула София и ехидно бросила взгляд на коллегу.
   – Какая любовь! – возмутилась Ксения. – Мне работа важна, да и мои родители… В общем, мне сейчас не до любви. Всё, надо работать, – с уверенностью сказала Ксения, села за свой стол и включила компьютер. София укоризненно и даже с какой-то усмешкой поглядывала на коллегу, а Ксения пыталась делать вид, что ей всё равно, хотя это было далеко не так. Она с трудом сдерживала улыбку и изо всех сил пыталась не смотреть на букет прекрасных бордовых роз.
   Трудовой день Ксении прошёл как всегда насыщенный составлением и подписанием бумаг, документов, звонков и разговоров. Но ни на минуту она не забывала о прекрасном незнакомце, часто посматривала по сторонам, ища его взглядом и надеясь встретить его хотя бы где-то вдалеке, среди других коллег. Но его нигде не было. К вечеру Ксения почувствовала, что она очень устала. И дело было не только в работе, но и в том, что она не переставала думать о Леониде, всё время пыталась найти его в толпе коллег, с радостью брала поручения отнести какие-нибудь документы на другие этажи, надеясь, что она увидит его там. Но за весь день Ксения так и не встретила Леонида. Уставшая и уже ни на что не надеявшаяся девушка с сожалением выходила из здания своей службы. И даже здесь она оглядывалась кругом, чтобы найти глазами его машину или его самого. Но и здесь, на улице, не было Леонида. Лишь толпа незнакомых людей, спешащих по своим делам в шумном вечернем городе.
   Ксения решила немного пройтись. Ехать на такси и оказаться так быстро дома, где ничего не менялось долгие годы, ей совсем не хотелось. Идя по вечерней улице, освещённой городскими фонарями, Ксения о чём-то думала. Она даже сама не знала, о чём. Ей было грустно, одиноко, пусто внутри. Как-то странно всё получается в её жизни…
   Её странные ощущения прервал Леонид.
   – Сегодня решили прогуляться? – услышала Ксения позади себя знакомый мужской голос.
   Будто что-то пронзило её изнутри, лицо засияло от счастья и приятной неожиданности. Она быстро повернулась и увидела Леонида. Ксения не могла произнести ни слова от восторга, переполняющего её в данную минуту.
   – Леонид? Вы? – изумилась Ксения.
   – Я ждал окончания рабочего дня и встречи с вами. Кстати, вам понравились розы?
   – Они, как и прошлые, прекрасны. И где вы находите такие чудесные розы с таким ароматом? Их восхитительный запах до сих пор наполняет наш рабочий кабинет. Даже не хотелось уходить.
   – Если бы вы не ушли с работы, я бы не смог вас увидеть. Вы сегодня выглядите потрясающе.
   – Ну, скажете тоже. Я очень устала и, наверно, выгляжу ужасно.
   – Нет, нет, Ксения. Вы очень красивая девушка. Разрешите, – Леонид предложил Ксении свою руку. Она, смущаясь и краснея, всё же взяла его под руку, и молодые люди пошли по вечерней улице, освещённой жёлтыми фонарями.
   – Хочу сделать вам одно очень интересное предложение, – продолжил Леонид. – Для более близкого общения предлагаю перейти на «ты». Как вы на это смотрите?
   – Я согласна, Леонид. Давайте обращаться друг к другу на «ты».
   – Отлично! Ксения, тогда расскажи, почему ты вчера не вышла ко мне. Я почти сорок минут стоял у подъезда. И надеялся на чудо.
   Ксения смутилась, ей стало немного стыдно:
   – Не получилось выйти, – сказала она тихо.
   – Всё же не получилось отпроситься у родителей?
   – Не получилось, – и Ксения опустила голову.
   – Я бы хотел с тобой встречаться. По вечерам, я так понимаю, это будет невозможно.
   – Да, будет невозможно, – ответила Ксения и вздохнула.
   – Предлагаю встречаться в обед.
   – А разве мы будем успевать? – заинтересовалась Ксения.
   – Да, выходи каждый обед вовремя. Когда перейдёшь через дорогу к торговому центру, я буду тебя там ждать. Мы можем отлично проводить полтора часа обеденного времени. Кушать в разных кафе, прогуливаться по парку, и даже можно целоваться вдали от всех глаз, – и Леонид, улыбаясь, посмотрел на Ксению. Она жутко смутилась и опять покраснела. – Извини, если я тебя смутил. Мы можем просто обедать в кафе и прогуливаться по парку, не целуясь.
   – Нет, что ты, Леонид, я вовсе не это хотела выразить. Я завтра выйду в обед вовремя, обязательно выйду к тебе, – и Ксения с большой надеждой посмотрела на Леонида, одновременно чувствуя страх неизвестности последствий будущих встреч.
   – Вот и твой дом.
   – Леонид, – быстро проговорила Ксения, убрав от него свою руку, с опаской поглядывая в сторону своего дома, – дальше я пойду сама. Не хочу, чтобы родители увидели меня из окна.
   Леонид улыбнулся:
   – Понимаю, Ксения. Жду тебя завтра ровно в двенадцать тридцать около центра. Приятной ночи, – и он приблизил лицо к Ксении и нежно поцеловал её в щёку.
   Ксения, неожиданно потеряв голову от такого жеста и практически задыхаясь от желания, неожиданно для себя ответила на его поцелуй – она тут же прильнула своими губами к его губам… Через секунду, очнувшись, она отпрянула от Леонида, испуганно глядя ему в глаза.
   – Я не хотела… – шептала она.
   – Ксюша, – ответил Леонид, – не надо бояться своих желаний, – и он быстро обнял Ксению и крепко поцеловал. Через мгновение Ксения оттолкнула Леонида и, не глядя на него и не говоря ни слова, побежала к своему подъезду.
   Ксения опять ужинала в одиночестве. Родители как всегда сидели в гостиной – отец как всегда читал газету и слушал новости по телевизору, а мать сидела рядом, попивая чай с ломтиком лимона.
   Сегодня ужин в одиночестве был как нельзя кстати. Ксению переполняли чувства. Она, сама того не замечая, съела весь довольно вкусный ужин и пребывала в хорошем настроении. Мать допила свой чай, принесла пустую чашку на кухню и поставила в посудомоечную машину. Настасья Евгеньевна остановилась около стола и прямо посмотрела на дочь, строго, без эмоций.
   – Ты в хорошем расположении духа? – спросила она Ксению.
   – Да, на работе сегодня всё получалось, – ответила Ксения. Она встала из-за стола и тоже положила столовые приборы в посудомойку.
   – Надеюсь, ты сделаешь хорошую карьеру, – сказала мать.
   – Конечно, мама, у меня всё получится, – ответила Ксения и ушла в свою комнату. Она долго не могла уснуть, вспоминая поцелуй прекрасного незнакомца. Она до сих пор ощущала теплоту прикосновений его нежных губ, аромат его манящих мужских духов, силу его руки, за которую она сегодня держалась… – Завтра я приду к тебе, обязательно приду. Я хочу быть с тобой, хочу быть, – шептала Ксения, закрыв глаза, постепенно впадая в дремоту, наполненную приятными любовными грёзами.
   С самого утра Ксения думала только о Леониде. Перебирая гору документов, заполняя бланки и анкеты, бегая с этажа на этаж на подписи в разные кабинеты – всё это казалось ей таким долгим и даже несколько её раздражало. Ксения постоянно поглядывала на часы. Ровно в половину первого она уже выходила через главный вход здания «Контэка». Она просто порхала, чувствуя невероятную лёгкость, ощущая прилив энергии и счастья.
   Перейдя через дорогу, она увидела знакомую машину, стоящую у торгового центра, и тут же села в неё.
   – Ты пунктуальна, – улыбнулся Леонид и, наклонившись к Ксении, поцеловал её в щёку.
   Ксения ещё сильнее засияла, улыбка не сходила с лица ни на секунду:
   – Я очень ждала встречи. Я не хочу терять ни минуты, ни секунды. И я очень голодна. В кафе? – Ксения, сама от себя не ожидая, говорила быстро, без остановки и с явно выраженным нетерпением.
   – Я тебя не узнаю, малышка! – сказал с восторгом Леонид, – куда подевалась моя скромница?
   Ксения неожиданно смутилась:
   – Извини, я даже сама не знаю, что со мной…
   – Да я шучу, шучу, малышка, – успокоил Ксению Леонид, взял её руку и прижал к своим губам.
   Ксения чувствовала себя на седьмом небе. Она уже ничего не говорила, только лишь улыбалась, сияла и смотрела на Леонида, который вёз её в хорошее кафе на обед, подальше от глаз коллег. За обедом Ксения искренне слушала рассказы Леонида, продолжала счастливо улыбаться и сиять. Она видела в нём неземного принца, красивого спасителя её от одиночества. Она даже допускала мысли о том, что у них могли бы сложиться серьёзные отношения, и он бы мог быть её верным спутником и, в будущем, даже мужем. Он говорил, а она слушала, слушала… искренне вглядываясь в его неземные прозрачно-голубые глаза и влюбляясь в него всё больше и больше с каждой проведённой с ним минутой.
   После обеда они ходили по прилегающему к кафе небольшому парку, держась за руки. Леонид всё время что-то рассказывал. Ксения многое даже не слышала, его слова, будто, проходили мимо неё. Ей важно было только то, что он рядом, держит её за руку, осыпает поцелуями, делясь с ней приятным ароматом своего крупного красивого мужского тела. Ксения чувствовала потрясающую лёгкость в отношениях с Леонидом, ей казалось, что это именно он, тот самый мужчина, которого она так долго ждала. Под его рассказы о себе и ещё о чём-то, которые она практически не слышала, так как её мысли были заняты мыслями о неожиданно посетившем её счастье, под говор своего кавалера Ксения уже начала мечтать о том, как она познакомит Леонида с родителями. Она была уверена, что он сразу же очарует их, и родители сразу же воспримут его как часть семьи, смягчатся, и в тот момент наконец-то начнётся новая жизнь, которую Ксения так долго ждала, та жизнь, о которой она так долго мечтала.
   – Уже без двадцати час, пора ехать, – вдруг прервал её размышления Леонид. – Обед заканчивается.
   – Ах, да, да, – затараторила Ксения, очнувшись от своих грёз. – Нельзя опаздывать. Да уж, у нас строгие начальники.
   – Знаю, знаю ваших начальников. И сейчас отвезу свою принцессу на работу вовремя. Не будет ни претензий, ни подозрений.
   Ксения сделала глубокий вдох. Она чувствовала себя защищённой рядом с Леонидом, уверенной и желанной. Это были потрясающие чувства, и она очень боялась их потерять.
   – Ты будешь моим мужчиной? А я хочу быть твоей девушкой, – неожиданно даже для самой себя сказала Ксения.
   – Конечно, так и будет, – так же, неожиданно для неё же, ответил Леонид.
   – Ты серьёзно? – переспросила Ксения, сначала не поверив в услышанное. Ей показалось, что, наоборот, она сморозила глупость, и Леонид может испугаться серьёзного предложения и прекратить встречи.
   – Конечно! К чему тогда наши встречи?
   Ксения почувствовала небывалое облегчение и спокойствие. Теперь она точно должна будет познакомить Леонида с родителями. Теперь она точно была уверена, что родителям он понравится, и они с радостью примут его в семью.
   Доработать до вечера Ксении оказалось ещё сложнее, чем с утра до обеда. Её мысли были полностью поглощены красавцем, взявшимся в её жизни из ниоткуда. Уйдя с работы так же вовремя, как и в обед, Ксения почти выбежала из главного входа на улицу. Оглядываясь по сторонам, она пыталась найти глазами Леонида, стоящего около какого-нибудь фонаря и ждущего её с нетерпением. Но никого не было. Ксения, не теряя надежды, медленным шагом пошла вдоль улицы, надеясь на то, что сзади, как и вчера, подбежит Леонид, и они вновь пойдут вдвоём под руку, провожая её домой.
   С каждым шагом она всё больше приближалась к дому, и с этими шагами всё больше и больше таяла надежда Ксении на встречу с Леонидом.
   – Попалась, – тихонько сказал Леонид, незаметно подкравшись сзади и схватив Ксению за руку. – Извини, опоздал. Дела.
   Ксения сначала испугалась от неожиданности, но потом, увидев, что это её Леонид, вздохнула с огромным облегчением. На лице появилась широкая улыбка, которую она не могла скрыть, и которая выдавала все её чувства.
   Как хорошо смотрелась эта пара! Высокий, красивый и статный мужчина, красивая молодая и стройная девушка, оба улыбающиеся, смеющиеся, полные радости и заряженные хорошим настроением. И, несмотря на свои мысли, доводы и чувства, Ксения всё же перед самым домом остановилась и посмотрела на Леонида:
   – Я не могу пока, – сказала она.
   – Что не можешь, – спросил Леонид.
   – Пока не могу подойти вместе с тобой к подъезду. Хочу немного подготовить родителей. Потом будет можно, – и Ксении стало опять неловко перед Леонидом.
   Леонид нежно взял Ксению за подбородок, притянул к себе и поцеловал. И Ксения вновь почувствовала себя свободной от всякой неловкости или стыда. Ей стало так хорошо рядом с ним, с ним – единственным.
   – Это всё неважно, – прошептал Леонид. – Вот завтра будет важный день. Очень важный. Для тебя и меня.
   – Правда? – также шёпотом, с замиранием сердца спросила Ксения. – Что произойдёт завтра?
   – В обед не задерживайся, прошу тебя. Буду ждать на том же самом месте, – и Леонид опять поцеловал Ксению.
   Ксения смотрела на него как на какое-то чудо, наконец-то случившееся в её жизни, так нежданно и так вовремя избавляющее её от одиночества.
   Ночь и следующий день тянулись для неё очень и очень медленно. Она хотела ускорить каждую проходящую секунду, приближающую её к тому обеденному времени, в котором она встретится с любимым. Да, она точно уже знала, что именно с любимым человеком, с тем, который пообещал ей… Она не могла ответить на свой вопрос, что он ей пообещал. Он ничего не обещал, он просто сказал, что завтра будет важный день. Что за смысл он вложил в эти слова? Он сделает предложение? Он познакомит с друзьями? Или родителями? Что именно? Ксения не знала – что, но твёрдо верила в действительную важность сегодняшнего события, которое ей приготовил Леонид.
   Ксения так ждала двенадцати тридцати на часах, что София не могла этого не заметить.
   – Ты какая-то взвинченная в последнее время. А сегодня смотришь на часы каждые пять минут, работаешь со скоростью звука. Оставь эти документы, их можно позже доделать.
   – Мне нужно уйти вовремя. А эти документы нужны Михаилу Алексеевичу до двенадцати. Если не успею, придется задержаться. А я не хочу задерживаться.
   – Что-то важное происходит, и ты не хочешь мне рассказывать?
   – Просто у меня всё хорошо, – быстро ответила Ксения и уткнулась в документ.
   – Это хорошо, что всё хорошо, – с неким подозрением ответила София, бросив косой взгляд на коллегу, и повернулась к своему компьютеру. Более они не разговаривали.
   Ксения минута в минуту выбежала с работы и понеслась через дорогу к торговому центру.
   – Я скучала, очень, – искренне сказала Ксения Леониду, сев в машину, и осмелев, сама чмокнула его в щёку.
   – Милая моя, Ксенечка, – заулыбался Леонид, – я так рад видеть тебя! А ещё больше рад видеть, как ты улыбаешься и просто цветёшь от счастья.
   – Это твоя заслуга, – ответила Ксения. – Ты делаешь меня такой.
   Леонид обнял Ксению и нежно поцеловал.
   – Едем. Надо успеть. И не спрашивай, куда. Это секрет.
   – Я люблю секреты. Особенно от тебя. А он мне понравится?
   – Не скажу. Это ведь секрет, – улыбнулся Леонид и завёл мотор.
   Через десять минут Леонид подъехал к какому-то дому.
   – Выходим.
   – Что это? – недоверчиво спросила Ксения.
   – Пойдём, пойдём, увидишь. Доверься мне, – и Леонид вышел из машины, открыл дверь со стороны Ксении и подал ей руку. Ксения, недолго думая, взяла Леонида за руку и пошла за ним. Они вошли в подъезд, поднялись на пятый этаж на большом чистом лифте. Леонид открыл ключом массивную железную резную дверь и вошёл внутрь. Ксения ахнула. Просторная квартира, наполненная прекрасным невидимым ароматом небывалых цветов, дорогая мебель, белоснежный ковролин, устланный лепестками роз, шампанское и фрукты, огромная кровать с узорным, наилегчайшим балдахином.
   – Какая красота, – удивилась Ксения. – Что это за место?
   – Место, где сбудутся все мечты моей принцессы, – ответил Леонид и, прижав к себе Ксению, поцеловал её.
   Ксения была шокирована происходящим. В её сознании прошлым вечером, ночью и с утра на работе рисовались совсем иные картины о том, как мечты могут сбываться, но в другой реальности. Она думала, что будет всё иначе, всё по-другому. Ксения не могла опомниться, всё происходило быстро и крайне неожиданно, вразрез с её мыслями и предположениями…
   Леонид повернулся к столику с шампанским и налил два бокала дорогого пенистого напитка.
   – За тебя, – сказал Леонид, широко улыбаясь и пристально смотря на Ксению.
   Она осторожно отпила глоток. И Леонид нежно приложил к её губам виноградинку. Ксения смутилась, но съела её. Потом отпила ещё глоток.
   – Я так долго ждал тебя, – прошептал Леонид, – ты мне очень нравишься, ты такая красивая, нежная, добрая… – продолжал шептать Леонид. Тут он забрал бокал из рук Ксении, положил руки ей на талию и медленно начал двигаться вместе с ней в танце. Он так близко находился к лицу Ксении, что та чувствовала его тёплое дыхание, притягательный мужской запах его тела, сильный стук его сердца. Леонид нежно провёл своей рукой по её плечу, слегка наклонился и, еле прикасаясь своими губами, поцеловал её нежную шею.
   – Как ты приятно пахнешь, – шептал Леонид, прикасаясь губами к мочке уха.
   Волнению Ксении не было предела, такое сладостное чувство охватило низ её живота, дыхание участилось, бросило в жар.
   Леонид продолжал прикасаться губами к её телу – всё чаще, всё быстрее. Страсть горела в его глазах, неумолимая и животная. Леонид схватил Ксению на руки и положил на кровать. Она не в силах была опомниться, не в силах противостоять его мужской силе, его обаянию и настойчивости, потрясающему запаху его кожи, который как опиум возбуждал всё больше и больше. Окутанная невидимыми цепями страсти, сильных мужских рук и поцелуями, полными вожделения и огненной страсти, Ксения не могла более вымолвить ни слова, не могла совершить ни одного движения, а лишь полностью отдалась любви – той любви, которая послужила приманкой умело расставленных сетей прекрасного любовника.
   Ксения лишилась девственности именно так, как мечтают многие молодые девушки – прекрасный принц, дорогое убранство, белые простыни и шампанское… Дальнейшая судьба вряд ли является пределом мечтаний всё тех же молодых девушек… Чаще случается так, что предел мечтаний упирается в дверь порога и не дальше…
   – Мне было хорошо с тобой, – говорил Леонид, гладя Ксению по волосам, – у тебя такая бархатная кожа. Красавица моя.
   Ксения пребывала ещё в некоем шоке, для неё всё обернулось слишком неожиданно, она совсем не предполагала того, что сейчас произошло.
   – Мне больно, – ответила Ксения. Она совсем не выглядела счастливой, удовлетворённой, совсем не чувствовала, что сегодня сбылись её мечты. Напротив, этот секс оказался для неё крайне неприятен и совсем не должен был сегодня состояться. Это, по её мнению, должно было произойти после длительных встреч, свиданий, знакомства с родителями, после проверки отношений.
   – Я совершила ошибку, – шептала Ксения. – Я поступила неверно, так не должно было быть. Я хочу встать, – уже громче повторила Ксения. – Я задыхаюсь! – и она попыталась убрать с себя Леонида.
   Недовольный и немного ошарашенный поведением Ксении, он отпрянул в сторону.
   Ксения вскочила с кровати. Неприятные ощущения не покидали низ живота. Промежность и ноги были измазаны в крови, как и белые простыни, которые должны были принести наслаждение и радость от такого события…
   – Что я наделала? – заплакала Ксения, вытирая руками кровь промеж ног. – Это просто позор! Меня отец убьёт. Она кинулась к Леониду, который лежал и молча смотрел на неё безразличным взглядом. – Не рассказывай на работе никому, прошу тебя, – рыдала она, – я не переживу такого!
   – Как скажешь, Ксюш, не скажу. Мне это тоже ни к чему. Разговоры о сексе на стороне. Давай собираться, уже время. Обед заканчивается, – и Леонид, как ни в чём не бывало, встал с кровати и начал одеваться.
   Ксения не могла понять, что происходит. Она вся дрожала от произошедшей ситуации как осиновый лист, стоя посреди комнаты голая, измазанная в своей крови. Слёзы текли рекой, и она не могла их остановить.
   – Это, – заикаясь, продолжила говорить Ксения, – это надо убрать, я не могу… не могу так оставить, это ужасно, – шептала Ксения, задыхаясь от слёз и собирая испачканные простыни.
   – Куда ты идёшь, – строго сказал Леонид, – оставь их. Это всё постирают. Мы опаздываем.
   Ксения будто не слушала его и несла, голая, эти простыни в ванну, чтобы застирать. Леонид разозлился, вырвал из рук Ксении простыни и бросил их в угол.
   – Одевайся! – крикнул он ей. – Если не оденешься, я уеду. Останешься здесь.
   Ксения не понимала, почему он так с ней обращается. Она вообще сейчас мало что понимала. Дрожащими руками она кое-как оделась. Она была похожа на бедное животное – дрожащее и жалкое.
   – Помой руки, – с отвращением сказал Леонид, – сейчас будешь садиться в машину, можешь измазать сидения.
   Ксения побрела в ванную и открыла кран. Вода смывала почти засохшую кровь с её дрожащих рук. Ксения посмотрела в зеркало. Там она не увидела красивую, мечтающую о чём-то прекрасном девушку. Она лишь увидела загнанную лань, которую жестоко обманули, соблазнили и наказали за её невероятную наивность и простодушие. Слёзы не переставали стекать по щекам вместе с тушью, оставляя тёмные разводы. Растрепанные волосы, растрёпанные чувства, растрёпанные эмоции, растрёпанная жизнь…
   – Быстрее, опаздываем, – заглянул Леонид в ванную.
   Ксения закрыла кран. Она не могла пошевелиться. Она сгорала от стыда и обиды, причинённые, как ей казалось, ставшим ей дорогим и даже любимым человеком.
   Леонид схватил полотенце и сам вытер небрежными движениями ей руки. Затем так же небрежно схватил влажную салфетку и грубыми движениями наскоро протёр Ксении лицо от тёмных разводов, оставленных слезами и потёкшей тушью.
   – Идём, нет больше времени ждать, – вдруг строго сказал он, взял Ксению за руку и повёл к выходу.
   – Моя сумка, – произнесла Ксения.
   Леонид зло посмотрел на неё, но отпустил руку. Ксения кинулась к столику и схватила свою сумочку. Невольно её взгляд упал на простыни, небрежно кинутые, как и её честь и достоинство, в угол. Обида сжала сердце изнутри.
   – Ксения! – послышался твёрдый голос, и она заторопилась к выходу.
   Всю дорогу они ехали молча. Ксения уставилась куда-то вперёд, в одну точку и даже не могла найти силы о чем-нибудь подумать. Леонид ехал совершенно спокойно, чувствовал себя удовлетворённо, курил и немного нервничал, так как они почти опаздывали.
   – Всё, выходи, – сказал Леонид, остановив машину у торгового центра. Ксения даже не посмотрела на него, молча открыла дверь и с отрешённым взглядом побрела обратно на работу.
   Она села на стул в своём кабинете и не двигалась.
   – Что с тобой? – спросила София. – Переела на обеде? – и засмеялась.
   Ксения не слышала её. Она перевела взгляд на букет роз, стоящих на столе. Молча, с каменным взглядом, Ксения встала со стула, взяла розы и отнесла в мусорный бак, стоящий у двери. Затем она скинула свой лёгкий плащ, села за рабочий стол и принялась заполнять документ, который был необходим к трём часам дня.
   – Что случилось? Ты с кем-то рассталась? – спросила София в шутку.
   – А я ни с кем и не сходилась, – без эмоций и с равнодушием ответила Ксения и продолжила заполнять документ.
   – Ладно, ладно, не моё дело. Если ты заболела, скажи, у меня есть аптечка.
   – Я здорова, – монотонно ответила Ксения, продолжая писать. – Я бы хотела продолжить свою работу в полной тишине.
   София неприятно удивилась, и отвернулась от Ксении. Остаток дня коллеги провели без единого произнесённого слова.
   В последующие дни на столе Ксении перестали появляться охапки роз, больше никто не ждал её у торгового центра в обеденный перерыв, больше никто не провожал её к дому вечерами, крепко держа за руку и осыпая нежными поцелуями. Ксения стала закрытой, обособленной, молчаливой. Она погрузилась в работу с головой, лишь бы забыть о случившемся. Даже София перестала её о чем-нибудь спрашивать, так как Ксения на неё не реагировала, либо отвечала односложными фразами. Она просто работала, выполняя полностью свои обязанности.
   Дома родители были немного обеспокоены неожиданной замкнутостью дочери. Но отец, интересовавшийся успехами дочери на работе, узнал, что Ксению очень хвалят за хладнокровие, исполнительность и работоспособность. Поэтому родители стали уверены в том, что перемены в характере и настроении дочери связаны исключительно с загруженностью на работе для достижения успехов и положительных результатов.
   Через неделю Ксения узнала, что Леонид, приехавший сюда для проведения сделки, уже давно уехал в свой город. Его пребывание было здесь всего пять дней. А ещё она узнала, что в его городе у Леонида была семья – жена и двое детей. Третьим его жена была беременна, дохаживала последние сроки, поэтому Леонид, чтобы как всегда не вызывать проституток, решил разнообразить свою и без того разгульную и нескучную жизнь и поиграться с какой-нибудь куклой-недотрогой. Ксению он случайно заметил на одном из этажей, когда та бегала подписывать документы. Вот тогда-то она и попалась в его невидимые сети, сама того не подозревая.
   Через полтора месяца Ксения начала чувствовать недомогания, боли в животе, слабость, головные боли и утреннюю тошноту. Надо было что-то делать, так как это ей очень мешало работать. И она обратилась к врачу. Она выбрала клинику, специально далеко от дома, в более простом районе, чтобы родители ни в коем случае не узнали обо всём. После осмотра и сдачи анализов врач подтвердил беременность. Для Ксении это был удар. Она была в таком ужасе, что не могла говорить. Если узнает её отец… Она даже не могла представить, что могло бы быть. И работа… Это сразу же увольнение, так как в контракте всё было обговорено.
   – Я… не могу рожать детей, – проговорила Ксения врачу дрожащими губами, – это невозможно. Я лишусь всего, понимаете, всего! – Ксения хотела заплакать, но не смогла. Она была просто без сил, без эмоциональных сил, а без них она не могла даже выдавить из себя и слезинки.
   – Пока не поздно можно сделать аборт. Но, к большому сожалению, вынужден вас огорчить. У вас редкая группа крови, четвёртая, к тому же отрицательная. Есть большой риск того, что вы больше никогда не сможете забеременеть или вовсе можете умереть или впасть в кому.
   – Мне это сейчас не важно, – продолжала обессиленно говорить Ксения с поникшим взглядом, – когда это можно сделать? Можно в субботу? Я не работаю. Я могу в субботу.
   – Я хочу дать вам время подумать. Это важное решение в вашей жизни. Обратного пути может не быть.
   – Я не могу рожать от того, кто меня обманул! – в сердцах крикнула Ксения и всё же заплакала. Врач опешил от такого поведения. – Простите, – сказала Ксения, – у меня больше нет сил. Понимаете?
   Врач молча посмотрел на Ксению, которая в отчаянии не знала, что ей делать, как быть.
   – На субботу? На субботу свободно, можно подготовить вас к процедуре. Вот бумаги, читайте, подписывайте. У вас крайне рискованный случай, понимаете?
   Ксения кивнула головой, взяла бумаги и принялась везде расписываться.
   – Почему вы не читаете? – спросил врач. – Прошу вас, читайте. Это важно для вашего же здоровья. Иначе я буду вынужден вам отказать.
   – Да, да, извините, – сказала Ксения и принялась всё читать и, конечно же, везде расписываться.
   Врач с недоверием смотрел на пациентку, на то, как её глаза судорожно бегали по бумаге, глотая текст, почти не разбирая смысла; на то, как она дрожащими руками ставила подписи на каждом листе врачебного документа на аборт.
   – Я всё, – быстро сказала Ксения, пододвинув бумаги к врачу и посмотрев на него жалобным взглядом побитой собачонки.
   – Хорошо, – сказал врач, – хорошо. Он взял документы, проверил, всё ли заполнено, поставил свои подписи и взглянул на пациентку:
   – Предупреждаю последний раз: с вашей группой крови возможны осложнения и риск бесплодия.
   – Да, да. Я всё поняла, – тихо ответила Ксения. – Когда будет операция?
   Врач вздохнул:
   – В субботу, да, возможно. С утра вам нельзя пить и есть. Наркоз и операция делаются на пустой желудок. После операции могу продержать вас до вечера. Надо будет следить за вашим состоянием. С вашей группой крови могут быть неожиданности. Надеюсь, что этого не случится.
   Ксения молча слушала, глубоко дышала и выглядела напуганной, но не операцией, а тем, что стало бы с ней, если бы не было этой операции.
   – Советую выпить валерьяны. Вы очень напряжены и напуганы. Это не совсем хорошо. И вот – в этом пункте, тут сказано – указать контактное лицо, к кому можно обратиться в случае непредвиденной ситуации.
   Ксения сделала удивлённое лицо и вопросительно посмотрела на доктора.
   – Если с вами что-то случится, мы обязаны сообщить об этом родственникам, понимаете?
   – Я не хочу, чтобы об этом кто-то узнал, – испугалась Ксения. – Иначе это навсегда испортит мою жизнь. Мне лучше просто умереть.
   – Пожалуйста, успокойтесь, – сказал врач, – укажите любого человека, подругу, ещё кого-то, кто мог бы сохранить вашу тайну и помочь в случае непредвиденной ситуации с вашим здоровьем. Без этого нельзя, понимаете?
   Ксения моментально задумалась. Неожиданно она вспомнила о подруге, с которой она уже несколько лет не виделась.
   – Знаете, у меня есть подруга, она учится на врача, – затараторила Ксения, – она очень умная, настойчивая – уверена, что она станет отличным врачом.
   – Замечательно, пишите её фамилию, имя, отчество и телефон вот здесь, – и врач указал пальцем на то место, где нужно было писать.
   – Да, сейчас, – и Ксения схватила ручку и написала полностью имя подруги.
   – Контакты, – настаивал врач, – обязательно контакты, телефон.
   Ксения судорожными движениями достала блокнот и начала пролистывать страницу за страницей, затем что-то искать в записной книжке телефона, но ничего не могла найти. Врач смотрел на Ксению и ждал с явным нетерпением. Ксения ещё раз тщательно пролистала блокнот и заметила зачёркнутую ручкой строку. Вглядевшись в неё, она разглядела в этом имя «Ирка» и телефон «979 8885656».
   – Он сохранился, – обрадовалась Ксения, сохранился, видите, – и она показывала с испуганно-восторженным взглядом лист блокнота с зачёркнутой строкой.
   – Пишите, Ксения, пишите, – сказал врач.
   Операция была назначена через два дня, на субботу.
   Субботнее утро выдалось хмурое. Ксения не завтракала. И все предыдущие дни она была напряжена, заметно нервничала, раздражалась по всяким пустякам, всё время молчала и пребывала глубоко в себе. София практически перестала с ней общаться. Дома родители были рады тому, что дочь ведёт себя смиренно, приходит домой вовремя, ведёт спокойный и одинокий образ жизни, нацеленный исключительно на карьеру, не подозревая об истинных причинах ложного спокойствия и сосредоточенности.
   Когда на Ксению надели ситцевую сорочку и положили на кресло, она почувствовала страх, перемешанный с долгожданным облегчением. Она лежала и смотрела в потолок. Его больничный белый цвет навевал тоску и одиночество, беспомощность и угнетение. Она готова была всё это стерпеть, лишь бы вернуть всё то, что у неё отобрали. Когда Ксении ввели в вену анастезию, ей захотелось домой, к маме и папе. Хотя она практически и не помнила, когда последний раз их обнимала или делилась эмоциями и мыслями, она всё равно очень-очень захотела домой: сесть рядом с мамой и положить голову ей на плечо. И мама слегка бы улыбнулась и продолжила пить свой ароматный чай. Ещё она очень-очень захотела посмотреть на папу, который никогда её не обнимал, не целовал, но очень любил и желал ей только добра. Он бы знал, что Ксения его тоже любит, как и он её, и продолжал бы сидеть в гостиной на диване, читая газету и слушая одновременно новости по телевизору, даже не повернувшись к дочери, а она бы смотрела на его лысину, выглядывающую из-за дивана, и слушала шелест его газеты и говор диктора из работающего телевизора, держа голову на плече матери… И всё было бы хорошо, и всё было бы, как и прежде – без перемен, без проблем, без переживаний и волнений.
   Наркоз подействовал, и Ксения провалилась в бессознательную темноту. Из которой она так и не смогла выбраться.
   По прошествии десяти минут, которые длилась операция, открылось сильное кровотечение. Спустя некоторое время, в которое врачи пытались спасти пациентку, остановилось сердце. Всё слепилось в один большой ком: и редкая группа крови, и сильный стресс, который длился на протяжении нескольких дней, и сердечная недостаточность с самого рождения, о которой Ксения специально умолчала и не указала в анкете перед операцией, иначе ей бы запретили делать аборт, и для начала провели обследование.
   Все действия и усилия врачей по спасению пациентки ни к чему не привели. Через час она лежала, холодная и бледная, накрытая белой простынёй. Врач позвонил по единственному номеру, написанному Ксенией в анкете.
   – Ирина? – спросил врач, явно переживая, поглощаемый чувством вины.
   – Да. С кем я говорю?
   – Меня зовут Роман Яковлевич. Я врач Ксении Палевиной. Вы с ней знакомы?
   – С кем? – переспросила Ирина. – С Ксюшей? Да, мы были с ней знакомы. Но давно не общались. А в чём дело?
   – Она указала вас в анкете как человека, которому можно передать информацию о её здоровье. Так вот, я хотел бы вам сказать, что сегодня была операция.
   – Да? Что вы говорите! Что-то серьёзное у неё? А почему она меня указала? А не родителей? У неё ведь есть родители. Мы, правда, очень давно не общались, уже, наверно, более двух лет.
   – Понимаете, в чём дело, она, по-видимому, очень боялась, чтобы родители не узнали об операции. И указала именно вас. Больше она никого не хотела указывать.
   – Странно… А что за операция?
   – Аборт.
   – Аборт? – удивилась Ирина. – Это невозможно.
   – Почему же невозможно?
   – Она была из такой правильной семьи, у неё такие строгие родители, воспитывающие по всем принципам морали. Я не могу поверить, чтобы она… с кем-то… скажем прямо – спала, да ещё и забеременела.
   – Я не вдавался в подробности, у кого какие морали. Она, как и любой другой пациент, имела право делать аборт.
   – Это я понимаю. Просто у меня сейчас практика. Знаете, скажу прямо, я работаю над трупом, именно сейчас. Я патологоанатом. И скоро защита диплома. Мы с вами коллеги, в каком-то роде, – и Ирина усмехнулась.
   – Это хорошо, что коллеги, поэтому вы поймёте меня как никто другой.
   – Скажите, в чём дело? А то я только что хотела достать печень на экспертизу, и вы меня прервали. С Ксенией всё в порядке?
   – Нет, коллега. Она уже теперь ваш пациент, не мой.
   Ирина замолчала, потом, немного опомнившись, продолжила:
   – Что вы имеете в виду? Я работаю только с трупами. Я не припомню, чтобы абортницы были моими клиентами.
   – У неё редкая группа крови, и она была крайне напряжена, нервничала. Открылось сильное кровотечение, и она не выдержала. Понимаете меня?
   Ирина молчала. Она смотрела на труп, лежащий около неё.
   – Ирина? Вы слышите меня? – повторял в трубке врач. – Ирина?
   – Да. Я слышу, – сухо ответила она.
   – Вы работаете в морге на улице Кожевникова?
   – Да. В этом морге. Не работаю, практикуюсь, – сухо сказала Ирина, продолжая смотреть на лежащий перед ней труп. – Но надеюсь остаться здесь работать на постоянной основе.
   – Я понял, – сказал врач. И продолжил: – Тело Ксении Палевиной привезут к вам на вскрытие. Уж не знаю, кто ею будет заниматься, вы или другие врачи. Вы скажете её родителям? Или, может, вы знаете их номер, я позвоню сам. Об этом нужно срочно сообщить.
   – Я не знаю их номер. Но знаю адрес. И я к ним не поеду. Это ваша обязанность сообщить. Улица Ленина, 116, 38.
   – Хорошо, спасибо, я записал. Сейчас поедем.
   – А вы разве не заполняли анкету перед операцией?
   – Что? Анкету? Заполняли, конечно.
   – Ей нельзя было делать операцию под общим наркозом с её сердечной недостаточностью. Вы должны были всё проверить.
   – Она заполняла анкету. И ставила свои подписи, – врач замолчал.
   Ирина вздохнула. Возникла неудобная пауза.
   – Езжайте к её родителям, – тихо ответила Ирина и положила трубку.
   …
   Валентин Гаврилович, измученный трудом, зноем и диабетом, почему-то никак не мог забыть эту Надю. Он чересчур принял всё близко к сердцу. Кто она ему такая? И баба Люба ему совсем была не как мать. Он ехал по пыльной дороге и вёз своим работникам бидон прохладной воды. Дышать совсем стало трудно. Знойные лучи рождали впереди миражи. Пот градом тёк со лба Гаврилыча, в глазах мутнело, сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Не доехав буквально метров сто к своей бахче, Валентин почувствовал жгучую боль в груди и темноту в глазах. Он потерял сознание, и машина на полном ходу врезалась в стоящий у обочины пыльной дороги тополь. Скорость была не такая большая, чтобы разбиться вдребезги. Работники увидели происходящее и кинулись на помощь. Они вытащили Гаврилыча из машины, положили в тень и пытались дать ему той самой прохладной воды из бидона. Валентин тяжело дышал и практически ни на что не реагировал. Один из работников выбежал на трассовую дорогу и остановил мимо проезжающий автомобиль. Объяснив наскоро ситуацию, он попросил водителя позвонить в скорую помощь ближайшего города.
   Скорая помощь приехала через полтора часа, столько же лежал в тени и Валентин, окружённый работниками, которые смачивали холодной водой какую-то тряпку и прикладывали ко лбу и груди. Валентина Гавриловича увезли в город. Поставленный диагноз – инфаркт – прозвучал для него как приговор. К тому же усугублял всю ситуацию диабет и темнеющий палец на ноге. Операцию по ампутации назначили через три недели после лечения сердца. Валентин понимал, что без ноги ему не справиться. И сами врачи опасались того, что его сердце может не выдержать последствий ампутации.
   После того как Валентина увезли на скорой, работники медленно начали расходиться по домам, с жадностью и удовольствием допивая прохладную воду из бидона и обливаясь её остатками.
   К вечеру бахча полностью опустела. На поле осталась лишь вечерняя духота, каркающие вороны, пустые полуразвалившиеся шалашики для отдыха и молодые ростки арбузов и дыней, пустивших свои плети в разные стороны среди сорняков по иссушенной солнцем земле…
   …
   Надя в очередной однообразный вечер, уложив детей, опять сидела за бокалом вина, бездумно переключая каналы телевизора. И как всегда она ждала мужа с работы, как она думала или хотела думать. Её позднее напряжённое однообразие прервал телефонный звонок от мужа.
   – Алло, – сказала она тихо.
   – Вы Надежда? – послышался незнакомый мужской голос.
   – Да, – обеспокоенно ответила Надя.
   – Младший лейтенант полиции Дронов Геннадий. Мы находимся на месте аварии. Ждём скорую. Поэтому обзваниваем родственников. Нашли ваш номер в телефоне вашего мужа. Ваш муж Степан, ведь так?
   – Да, – совсем тихо ответила Надя. Сердце бешено забилось.
   – У него множество переломов, он без сознания, но ещё жив. А вот другая женщина мертва. Извините, но от неё мало что осталось. Может, вы знаете эту женщину? С кем ваш муж должен был быть в этот вечер?
   – Мой муж должен был быть с семьёй, – дрожащими губами тихо проговорила Надя. – Я не знаю, что это за женщина.
   – Извините, не слышно, – продолжал говорить полицейский, – вокруг сейчас столько людей! Будет проходить расследование причин происшествия. А вашего мужа заберут в третью больницу. Знаете, где она находится? Приезжайте туда.
   Надя не могла говорить.
   – Алло? Алло? – повторял в трубку полицейский.
   Надя отключила телефон.
   Младший лейтенант Дронов решил, что что-то со связью и хотел, было, перезвонить, но его окликнули. Кругом была суматоха, подъехали пожарные, скорая, столпились зеваки. От искорёженной машины осталась лишь груда металлолома. И то, что Степан ещё остался жив, было каким-то чудом. На заднем сидении, под обломками, младший лейтенант Дронов увидел что-то красное. Подойдя ближе, он разглядел в этой странной вещи кожаный наряд красного цвета, сродни цвету останков женщины на переднем сидении, и два поводка с ошейниками…
   Надины глаза наполнились слезами и градом скатились по щекам. Наде было невероятно жаль себя. Она почти два года сидит вот так, на этом диване, с бокалом вина в руке, выпивая почти по бутылке за вечер, чтобы хоть как-то заглушить одиночество. Почти два года она ждёт, когда же придёт с работы её муж, и каждый вечер она надеется на то, что он хоть раз придёт домой пораньше, с цветами и весёлым настроением, и всё будет, как и тогда – много лет назад, когда они ещё любили друг друга. Чёрт с ними, с этими цветами! Пусть он придёт без цветов! Пусть он придёт без настроения! Но придёт домой пораньше! К ней, к детям, обнимет и спросит, как у них дела…
   Но этого не происходило. Уже давно не всё, как раньше. И никогда не будет так, как раньше. Было невероятно больно осознавать, что Степан встречался в кем-то… С ней… С той, которая сейчас погибла. Будет ли он страдать по ней? Скучать, плакать по этой незнакомой для неё женщине? Стала ли она для него роднее, любимее, желаннее, чем она – Надя? Ей очень стало жаль себя… Жаль потраченного времени, проведённого бессмысленно и бесполезно ежедневными поздними вечерами. Жаль потраченных лет, прожитых впустую с тем, кто так и не оценил всю её как жену, как человека, как мать. Жаль детей, которые почти не видели отца, не общались с ним, не успели ощутить на себе отцовскую любовь.
   Жаль ту искреннюю любовь, потерянную давным-давно на перепутье сложных семейных отношений, остывшую и угасшую насовсем.
   Наде совсем не хотелось никуда ехать. Её душа кричала, плакала, страдала, рвалась наружу, изнывая от обиды, жалости, обмана, предательства к себе и вынужденного одиночества. Её тело хотело наброситься на Степана с кулаками, бить его, пинать ногами, хлестать плетью, обзывать и ругать всеми мыслимыми и немыслимыми словами всех имеющихся в русском языке ругательств, хотело душить его собственными руками, прилагая все усилия, что ещё остались… Но Надя… Сама Надя ничего не хотела. Она чувствовала себя опустошённой. У неё совсем не было сил что-либо делать, куда-то идти, о чём-то думать, кого-то обвинять или о чём-то сожалеть. Она просто хотела сидеть на своём диване с бокалом вина, бездумно переключая каналы телевизора.
   Антошка давно спал, посапывая во сне своим маленьким курносым носиком. Игнату не спалось. На недавней выставке рисунков в его школе изобразительного искусства он не занял ни одного призового места. Он сильно переживал разногласия между родителями и уже как взрослый ребёнок всё понимал. От этого кисть его совсем не слушалась и делала не те мазки, и перо делало не те штрихи. Игнат очень переживал, но ни с кем об этом не говорил. Нося всё в себе, он стал довольно замкнутым ребёнком, держался ото всех ещё более обособленно, часто пребывал в своём мирке, абстрагируясь от окружающего мира. И сейчас ему не спалось. Он сидел за своим столом, в полумраке, не включая света, довольствуясь только светом уличных фонарей, скудно попадающим в его окно. Игнат низко склонился над одним из своих рисунков и тщательно вырисовывал масляными красками стрекозу.
   …
   У одного из подъездов пятиэтажного дома спального района города послышались крики, визги и вопли прохожих. Быстро сбежалась толпа. Все жалобно смотрели на котёнка, который лежал на асфальтовой дорожке на боку и в конвульсиях подёргивал лапами.
   Игорь Петрович всё ещё дрожал всем телом от неожиданно нахлынувшей на него злости. Голова и руки лихорадочно тряслись, губы побледнели и пересохли, глаза помутнели и почти ничего не видели. Он попятился назад и осторожно сел на кровать, опёршись на свою клюку. Старик тяжело дышал и вглядывался своими помутневшими глазами в окно и занавески. Но там ничего не было. Он, с каким-то своим неопределённым и непонятным облегчением, опустил вниз глаза, так ничего и не поняв, что произошло.
   А толпа внизу с сожалением гудела и давала советы, выдвигая предположения, что случилось и что делать с упавшим животным.
   А котёнок уже не шевелился. Из его сухого носа кровь стекала на асфальт, образуя маленькую красную лужицу.
   …
   Олесю, полуживую, вечером нашла мать, когда пришла с работы. Та почти не дышала, изо рта шла пена. На полу валялись три пустые баночки от таблеток. Поняв, что дочь пыталась отравиться, мать вызвала скорую. Состояние матери было таково, что её саму врачам скорой помощи надо было долго приводить в чувство.
   В больнице Олесю еле откачали. Состояние было критическое. Она лежала в бессознательном состоянии, в реанимации. После того как были готовы все анализы, врачу пришлось обо всём рассказать родителям. Ни Сергей Сергеевич, ни Марья Андреевна не могли в это поверить. Как же их маленькая, хорошенькая и скромная девочка, похожая на куколку и ангела, могла допустить такое? Как же учёба, как же её дальнейшая жизнь, семья? В один момент она была лишена всего. Но пока она не лишена была жизни. И поэтому главное сейчас было – выжить. А потом поддерживать жизнь, принимая гору лекарств от страшной, неизлечимой болезни. Но долго ли ей придётся поддерживать эту жизнь, которая еле теплилась в каждой жилке её тела, в каждой клетке её сознания, в каждом вдохе и выдохе, поддерживаемых аппаратом искусственного дыхания…
   …
   От сильной боли Петя потерял сознание. Он упал спиной вниз, и торчащий из земли кран переломал ему позвонки. Петя пролежал в яме без сознания около получаса. Его обнаружил случайный прохожий, который выгуливал собаку. Собака, что-то почуяв, подбежала к краю ямы и начала звонко лаять.
   Пете долго пришлось лежать в больнице. Он почти не двигался, перенёс много операций на позвоночнике. Врачи предсказывали ему инвалидное кресло на всю жизнь. В ночных тяжёлых снах Пете чудился образ его Дианы, в которых она была весела, полна жизни и энергии, порхая по ржаному полю среди колосьев, наполненных солнечным светом, и ветер гулял в её густых длинных волосах. Пете тяжело было не от того, что он теперь инвалид, а оттого, что Диана теперь никогда о нём не узнает, не узнает о его бесконечной любви к ней, самой искренней и светлой, самой сильной и преданной.
   …
   Ксению готовили к отправке в морг. Остывшая, бледная и холодная, она лежала, накрытая простынёй, уже без всяких страхов, сожалений и обид.
   Спустя какое-то время после разговора с врачом, Ирина всё ещё стояла со скальпелем в руке перед трупом какого-то незнакомого ей человека, задумавшись и уставившись в одну точку. Она не могла понять, почему Ксения, спустя столько лет, которые они не общались, указала именно её в анкете. У Ксении в жизни было почти всё – состоятельные родители, заботящиеся о ней, хорошее детство, отличная работа. Но ни одного друга… За занавесом приличной жизни Ксения забыла о простых человеческих отношениях, о которых люди обычно вспоминают только в горе. Но тогда становится уже слишком поздно.

   И сейчас Ирина была бессильна помочь чем-либо. Она просто стояла, держа свой скальпель, в сумрачном, продрогшем помещении, там, где её всегда будут окружать только бледные, бездыханные тела, замолкшие навсегда в этом бренном мире, унёсшие с собой все радости и печали, все тайны и сокровенные мечты в другой мир – в тот, который ждёт каждого из нас: бедных или богатых, старых или молодых, здоровых или больных – за железными дверьми стихшего и холодного здания…

Светлана Гагарина И в целом мире одиноки мы

1

2

3

4

5

Светлана Гагарина
И в целом мире одиноки мы