-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|   Коллектив авторов
|
|  Поэтический калейдоскоп XIX в.
 -------

   Поэтический калейдоскоп XIX в.


   © Издательский дом «Эпоха», 2007

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

   


   Поэзия высокого накала

   Насколько значимой, значительной, судьбоносной для народов Дагестана, для их истории была первая половина XIX века, настолько же определяющей для духовной жизни страны была его вторая половина.
   …Разрушенная, разоренная, опустошенная полувековой неравной войной за свою свободу, независимость, за право жить по своим внутренним законам, потерявшая в кровопролитных сражениях половину своего населения страна приступила к мирной, созидательной жизни.
   Вместе с этим оживилась духовная жизнь дагестанского народа. Загнанные и затаенные в глубинах души в трагические годы войны чувства и переживания вылились наружу, снесли политику запрета, молчания и разлились на широких просторах. На арену духовной жизни спонтанно, мощно, почти одновременно вышла прекрасная плеяда лирических поэтов, выразившая надежды, чаяния, ожидания народа. География их творчества охватывала весь Дагестан.
   Поэтов было много и разных, каждый из них был яркой, самобытной творческой индивидуальной личностью. Мы с благодарностью произносим их имена: Анхил Марин, Эльдарилав из Ругуджа, Али-Гаджи из Инхо, Чанка из Батлаича, Махмуд из Кахабросо, Омарла Батырай, Мунги Ахмед, Сукур Курбан, Ирчи Казак, Гасан Гузунов, Патимат из Кумуха, Маллей из Балхара, Щаза из Куркли, Саид из Кочхюра, Етим Эмин, Мирза из Калука.
   С чем из явлений современной культуры их можно сравнить?
   Поэты-лирики XIX века были разносторонне одаренными художниками. Многие из них сами слагали тексты песен, сами перелагали их на музыку, сами их исполняли, т. е. они были бардами в истинном смысле этого слова. Сродни они были и по своему бунтарскому духу, свободолюбию. Поэты-лирики поддерживали дух завоеванного, но непокоренного народа, воспевали мужество, отвагу, стойкость, право человека на земную жизнь и на ее радости, на право чувствовать себя независимой личностью, способной проявлять все богатство своей души. Они утверждали в человеке чувства чести и достоинства, что особенно важно для духовного здоровья современного общества.
   Лирические поэты XIX века создали школу подлинной высокой поэзии, которая до сих пор остается непревзойденной вершиной, ориентиром для последующих поколений поэтов.

 Сиражудин ХАЙБУЛЛАЕВ



   Анхил Марин
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Анхил Марин родилась в с. Ругуджа (ныне Гунибский район) в бедной семье.
   Сетования на несчастную жизнь, мечты о свободе – основные темы в творчестве поэтессы. Тесно связанные с фольклором, песни Анхил Марин были любимы народом. Большая популярность певицы и острая социальная направленность ее песен вызывала недовольство аульской знати. Существует легенда о том, что певице-поэтессе власть имущие зашили рот.


   Приди, ясноокий…


     Держать все равно мне пред богом ответ.
     Приди, ясноокий, и, что б ни случилось,
     Сольемся с тобой мы, забыв целый свет,
     А после сдадимся разлуке на милость.


     Запомним навеки те вешние дни,
     Когда мы бросались в объятья друг другу,
     И гурии нас окружали одни,
     Стремясь оказать нам любую услугу.


     Пусть белую грудь мою змеи пронзят,
     Что жарко дышала любовью земною,
     За то, что был страстным очей моих взгляд,
     Пускай их засыплют сырою землею.


     Вся горечь кончины лишь мертвым ясна,
     Ужель перестала ходить по земле я?
     О камень могильный, где надпись видна,
     Ужель ты несчастной любви тяжелее?


     Ужель осквернится мечеть оттого,
     Что я появлюсь в ней, хоть я не святая?
     Иль тень упадет от греха моего
     На тех, с кем несется ладья золотая?


     В богатую сбрую сама облачу
     Еще не объезженную полукровку,
     Когтистого беркута я научу
     С бубенчиком звонким охотиться ловко.


     Какие к любимому думы пришли,
     Скажи мне, итарку – волшебная птица?
     Поведай, орел, проплывая вдали,
     Куда в своих мыслях любимый стремится?


     Нам, видно, мой сокол, расстаться пора.
     Давай предадим наши клятвы забвенью.
     Погасим любовь, словно пламя костра,
     Базарного люда мы стали мишенью.


     На кручи взлечу, поселюсь вдалеке
     От пестрых ворон и всезнающих улиц,
     На сваях жилище построю в реке,
     Чтоб сплетен не слышать кудахчущих куриц.


     Шипящие гадины, долго иль нет
     Вонзать в мое имя вы будете жала?
     Пусть пальцами тычет в меня хоть весь свет,
     Пройду не сутулясь: кремневой я стала.



   Чтоб тебя поразила стрела


     На охоте мне сокол попался в силки,
     Провела с этим соколом сладкие дни.
     Многих сплетниц чернили меня языки,
     Но сегодня иное болтают они.


     Сыплет яд мне на сердце безжалостный слух:
     Мол, другая у сокола нынче в чести.
     Тяжело, словно спину сломали мне вдруг,
     И тяжелую кладь заставляют нести.


     Гордый сокол мой, пусть тебя ранит стрела,
     Сизый голубь мой, пусть тебя пуля сразит.
     Грех тебе: ты спалил мое сердце дотла,
     Мне с другой изменил – нету горше обид.


     Я с тобою доверчивой слишком была,
     Из-за этого в сплетнях тону я сейчас.
     Постоянства мужского в тебе не нашла,
     Человеком считая, ошиблась сто раз.


     Хоть, как целый аул, я рассудком сильна,
     Не сумела любви своей скрыть, видит бог,
     Мир на чести моей не нашел бы пятна,
     Ты вошел в мое тело, как в ножны клинок.


     Драгоценнейший яхонт, упавший с горы,
     Из жемчужного моря коралл дорогой,
     Разве сделалась хуже я с этой поры
     Иль в красе уступила подруге другой?


     Пусть достанется тело мое воронью,
     Если раз хоть с другим, как с тобою была!
     Ни тебя, ни соперницу я не виню,
     Оба счастливы будьте, мне жизнь не мила.


     Если правду способна любовь замарать,
     То не хватит воды, чтоб влюбленных отмыть,
     Если страстью горевших неверными звать,
     То с крестом на груди должен каждый ходить.




   Эльдарилав из Ругуджа
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Элъдарилав родился в с. Ругуджа (ныне Гунибский район) в семье бедняка.
   Элъдарилав – певец любви и женской красоты. В его стихах звучат мотивы социального неравенства.


   Сон


     Аллах милосердный, всевышний владыка,
     Что нынче за чудо привиделось мне.
     Не каждому диво такое, поди-ка,
     Дается, о боже, увидеть во сне.


     Привычно сложив перед грудью ладони,
     В молитве тебя я восславил, Аллах,
     И вскоре заснул на просторном балконе,
     И сон перенес меня прямо в Хунзах.


     В чью саклю попал? О, луны озаренье!
     Согласно закону, в положенный час,
     Хунзахской водой совершив омовенье,
     Я, стоя на бурке, читаю намаз.


     Вдруг в комнату входит почтеннейший старец
     Его борода, словно иней, бела.
     А следом – таких я не видел красавиц —
     Нарядная девушка в саклю вошла.


     «Откуда ты родом?» – спросил старика я.
     – «Весь век я в хунзахской живу стороне».
     – «А девушка эта кто ж будет такая?»
     – «Приходится девушка дочерью мне».


     И вышел старик, сединой убеленный,
     Оставив нас с девушкой наедине.
     И девушку обнял я, страстно влюбленный,
     Она отвечала взаимностью мне.


     Я чуда такого не видывал, право,
     Всех девушек краше она и милей,
     Идет, как плывет, – настоящая пава,
     А ликом – серебряных денег белей.


     Поет ненаглядная, словно касатка,
     А пляска ее – что хмельное питье.
     И сердце мое замирает так сладко
     От смеха, и танцев, и песен ее.


     Душою и телом я весь в ее власти,
     Пленительны чары ее волшебства.
     Мы с нею, пылая, сгораем от страсти,
     И кажутся музыкой наши слова…


     Проснувшись, глаза протираю невольно,
     С тревогой ищу продолжение сна.
     Аллах милосердный, мне грустно и больно,
     Не вижу я девушки. Где же она?


     Горька для обманутых горечь обмана.
     Я самый несчастный теперь человек.
     Ужели все было проделкой шайтана?
     Ах, если бы мог я проспать целый век!


     Прости меня, господи, разве я волен
     Забыть мной целованную во сне?
     Как будто я ранен, как будто я болен,
     Кто сварит лекарство целебное мне?


     Прошу тебя, память, ты сердце не мучай,
     От горя и так я почти не живу.
     Какой удивительный, сказочный случай:
     Влюбился во сне, не забыл наяву.


     Зовут на обед, подают ли мне ужин,
     Съезжаются ль гости из разных сторон —
     Я к пище теперь, как больной, равнодушен,
     И долго ко мне не является сон.


     Но вот, запоздав, подойдет сновиденье,
     И девичьи руки меня обовьют,
     Земные достанутся мне наслажденья,
     И станут часы быстротечней минут.


     А днем я печален, как смертник на плахе,
     И девушки не посещают мой дом…


     О, если вам быть доведется в Хунзахе,
     Запискою ей сообщите о том.



   Смерть поэта


     Своим соперникам на зависть,
     Обрел известность я кругом —
     Не потому, что я красавец
     Или слыву весельчаком.


     А потому, что пел сердечно
     Я о любви в своих стихах.
     И больше всех меня, конечно,
     Ценили девушки в горах.


     Я был в аулах наивысших
     И в Темир-Хан-Шуре бывал,
     Красавиц сказочных на крышах
     В нарядах ярких я видал.


     Ох, остроклювые чувяки
     И дорогие хабало,
     Владелиц ваших помнит всякий,
     Как вспомнишь – на душе тепло.


     Но в Чохе больше, чем где-нибудь,
     Красивых видел я невест,
     Влюбился там я в дочь наиба
     Еще в минувший свой приезд.


     И вот, должно же так случиться,
     Письмо Мирзоев мне вручил.
     Повелевает в Чох явиться
     Наиб Инкава Исмаил.


     А с ним я был не просто дружен,
     Но дружен близко, видит бог,
     И, как наиба, я к тому же
     Его ослушаться не мог.


     К Али Амирову я сразу
     Пошел, чтоб дал он мне совет,
     Мол, должен этому приказу
     Я подчиняться или нет?


     Почтеннейший из ругуджинцев,
     Он был в делах знаток большой,
     На чей совет я положиться
     Мог со спокойною душой.


     Меня он мирно от поездки
     Хотел отговорить сперва,
     Потом вспылил, и стали резки
     На этот счет его слова.


     Прислушаться бы мне, но где там!
     Все доводы отбросив прочь,
     Я пренебрег его советом:
     Наиба виделась мне дочь.


     Я не испытывал тревоги,
     Вооружился и верхом
     Пустился в путь, но по дороге
     К Хуршилову заехал в дом.


     Три дня гуляли мы сначала,
     Затем письмо мне дал кунак,
     И на углах письма стояла
     Печать наиба – важный знак.


     Приехал в Чох – и прямо к другу,
     Но только сел я на топчан,
     Как слышу вдруг: на всю округу
     Вблизи ударил барабан.


     Зурна откликнулась, и в паре
     Пошли вовсю они играть.
     Явился тут знакомый парень
     И стал на свадьбу приглашать.


     «Я не пойду, не жди, мой милый», —
     Сказал я, выйдя на балкон,
     Но затащить почти что силой
     Сумел меня на свадьбу он.


     А там уже царит веселье,
     На каждом праздничный наряд.
     Мужчины пьют хмельное зелье,
     И сласти девушки едят.


     Гуляют шумно офицеры,
     Пируют чохцы-молодцы,
     И гордость их не знает меры.
     Иль впрямь бессмертны гордецы.


     Я встречен ими честь по чести
     И обижаться не могу.
     Сижу не на последнем месте
     Я в их пирующем кругу.


     И ту, в ком я души не чаю,
     Немало удивившись, вдруг
     На плоской крыше замечаю
     В кругу судачащих подруг.


     Она казалась куропаткой
     Среди ворон. И вижу я,
     Что знаки подает украдкой
     Мне ненаглядная моя.


     Но горцы устремили лица
     Вдруг на меня. И отчего
     Вино так часто стало литься
     На дно стакана моего?


     Раздались крики: «Спой что-либо…»
     Мне песня принесла успех.
     Что я воспел в ней дочь наиба,
     Все догадались, как на грех!


     Одни ушли, покинув праздник,
     Другие пить могли три дня.
     И офицеры с неприязнью
     Теперь смотрели на меня.


     Известно: гордецам из Чоха
     Я ненавистен был всегда,
     А тут и вовсе дело плохо —
     Со всех сторон глядит вражда.


     На сердце у меня тревожно —
     Вокруг соперники одни.
     И пить, и есть я осторожно
     Стараюсь то же, что они.


     Был самовар – урод проклятый —
     На край стола поставлен тут.
     Гляжу, тревогою объятый,
     Мне чашку чая подают.


     «Чтоб зазвенел твой голос чудно,
     Мол, чашку чая выпей, друг».
     Я выпил. Петь мне стало трудно,
     И бубен вылетел из рук.


     Но подхватил его я снова,
     Запел, не свесив головы.
     Мол, нарвались не на такого,
     Пал духом, думали? Увы!


     И, выразив им уваженье,
     Папаху сняв, я вышел прочь.
     Мне вскоре на краю селенья
     Наиба повстречалась дочь.


     Она стоит и плачет горько.
     И я, не чая в ней души,
     Спросил: «О ясная, как зорька.
     Кто умер у тебя, скажи?


     Зачем, когда пируют люди,
     Покинула, в слезах, гнездо?»
     – «Печальней дня уже не будет,
     Мне отвечала Меседо. —


     В питье твоем была отрава,
     Не понял знаков ты моих.
     Без жениха осталась пава,
     Покинул милую жених.


     Испил ты черный яд коварства.
     Аллаха я молю сейчас,
     Чтоб он послал тебе лекарство,
     От неминучей смерти спас.


     Всем сердцем я к тебе стремилась,
     Теперь печали предаюсь».
     – «О, если бог пошлет мне милость,
     Я счастья нашего добьюсь.


     А коль не избегу могилы,
     Свиданье ждет на небе нас.
     Прости, мой дух теряет силы,
     Язык немеет первый раз». —


     Так отвечал я ненаглядной,
     Той, без которой свет не мил,
     И, в путь отправившись обратный,
     Я в Чохе сердце позабыл.


     Я, умирая, молодежи
     В свой смертный завещаю час:
     Носите траур вы, но все же
     Пусть радость не покинет нас.


     Душою сокрушаться долго
     По всем умершим вам нельзя,
     Иначе жизнь пройдет без толка,
     Пройдет без радости, друзья.


     Нагрянет старость к вам, и будет
     Не до веселия тогда.
     Цените, молодые люди,
     Веселье в юные года.


     Все в мире смертны, и, поверьте,
     Я мысль о чохцах прочь гоню,
     Но знаю, не уйти от смерти
     Поставившим мне западню.




   Чанка (Тажутдин)
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Чанка (Тажутдин) родился в с. Батлаич (ныне Хунзахский район) в бедной крестьянской семье.
   Романтически приподнятые стихи поэта, в которых возвеличивается красота горянки, по своему строю близки к фольклорным произведениям. Это способствовало широкому распространению их среди аварцев.


   «Когда б за стройность награждал невест…»


     Когда б за стройность награждал невест
     Правитель, восседающий на троне,
     Ты не один уже имела б крест,
     Как самый храбрый в русском гарнизоне.


     Когда б красою плеч определять
     Царь степень чина повелел в указе
     И стал в горах погоны нашивать,
     Была бы ты сардаром [1 - Сардар – правитель, наместник.] на Кавказе.


     Когда б давала к пенсии казна
     За красоту высокую надбавку,
     Могла бы ты в горах, как ни одна,
     Спокойно выходить уже в отставку.


     Прославился искусством каллиграф,
     Бела его сирийская бумага,
     Но ощутил, портрет твой описав,
     Несовершенство слов людских, бедняга.


     Кто две луны, не скажешь ли ты мне,
     Украсив лоб твой, вывел тушью черной?
     Течет, переливаясь по спине,
     Коса, как речка по долине горной.


     Пусть лучше упадет твоя коса,
     Сразит тебя позор, подобно грому,
     Чем косу расплести, моя краса,
     Позволишь ты вздыхателю другому.


     Кто не горел в отчаянном огне,
     Пусть за любовь не судит нас сурово.
     Что ты мертва – услышать легче мне,
     Чем знать, что ты в объятиях другого.



   Гулишат


     Пава, слетевшая прямо с небес,
     Золотом в Мекке тисненный Коран,
     Встретил тебя, и покой мой исчез,
     Брошенный на сердце стянут аркан.


     Золотокрылая птица, могу ль
     Я о тебе позабыть хоть на миг?
     Родом, наверное, ты из косуль,
     Чистая, будто бы горный родник.


     Может, в разгаре любви и тревог
     Кистью художника ты создана,
     И пожелал очарованный бог,
     Чтобы ты к людям сошла с полотна.


     Стройных таких не видал до сих пор.
     Всякого платья к лицу тебе ткань.
     Легкой походке твоей среди гор
     Легкая даже завидует лань.


     О, как твои совершенны черты,
     Жесты изящны и сладостна речь,
     Взглядом одним умудряешься ты
     Даже кремневое сердце зажечь.


     Пусть облака розоваты окрест,
     Ярче и краше их – солнечный круг.
     Ханша красавиц, царица невест,
     Кто же сравнится с тобой из подруг?


     Высушить солнце способно родник.
     Тропы в горах заметает зима.
     К нёбу ты мой пригвоздила язык,
     И от любви я лишился ума.


     Радугу жаждет увидеть любой,
     Счастье дарующую в Рамазан [2 - Рамазан – религиозный праздник. У мусульман существует представление, что увидевшему в эти дни радугу на небе бог дарует счастье.].
     Может, ее ты повсюду с собой
     Носишь за пазухой, как талисман?


     Каждый твой пальчик на яхонт похож.
     Брови – подобных не видывал мир.
     Ножки – точеных таких не найдешь,
     Плечи белы, как гергебильский сыр [3 - Гергебиль – аул.].


     Вечером выйдешь – и сразу светло
     Станет на улице нашей, как днем,
     Будешь в черкесском ли ты хабало [4 - Хабало – длинное дорогое платье.]
     Или в кумыкском наряде своем.


     Облику твой соответствует нрав,
     Он совершенства достиг высоты.
     Лучшая из удивительных глав
     Книги, в Аравии изданной, – ты.


     Птичка, из всех сладкозвучных имен
     Самое нежное не у тебя ль?
     Весел на лапке бубенчика звон.
     Что ж ты мою не развеешь печаль?


     Ах, куропатка, с вершины холма,
     Что от Медины [5 - Медина – «Город пророка» в Аравии. Наряду с Меккой – крупный центр паломничества мусульман.] совсем недалек,
     Сжалься, прошу, иль не видишь сама,
     Что от любви я к тебе изнемог.


     Эхом откликнись, – иль сердце свое
     Ты поспешила другому отдать?
     Будь милосердна, ведь даже зверье
     Стало сочувствие мне выражать.


     Сном позабудусь – и явишься вновь
     Ты, надо мной получившая власть.
     Жарким костром разгорелась любовь,
     Испепеляющей сделалась страсть.


     Груди круглы твои, будто хурма,
     Шея лебяжья белей, чем у всех.
     Как не схожу по тебе я с ума,
     Ты равнодушна, а это ведь грех.


     Даже в мечтах я, хоть дерзок и смел,
     Дивный твой стан не решался обнять.
     К пальцу б губами прильнуть не посмел,
     Что на тебя пожелал указать.


     Жажду водой утоляешь когда,
     Видно становится миру всему,
     Как, засверкав, ключевая вода
     Льется по горлышку по твоему.


     Тень от могилы всем смертным верна,
     К этому каждый из смертных привык,
     Тени лишь ты не бросаешь одна,
     Ясен, как месяц, твой девичий лик.


     Ты – словно сказочный желтый платок,
     И над тобой, как волшебный павлин,
     В небе плывет, помоги ему бог,
     Сердце мое возле белых вершин!


     Царский чиновник на зверя похож,
     Правда, он дочкой красивой богат,
     Хоть и красива она, только все ж
     Ей до тебя далеко, Гулишат.


     Дочери ты офицерской милей,
     Разве с тобою сравнится она,
     Пусть даже щедрую пенсию ей
     Золотом царским платит казна.


     Лик твой парного белей молока,
     Факела ярче во множество раз.
     Перед тобою бы, наверняка,
     Даже незрячий прозрел бы тотчас.


     Был я в Аксае, в Чечне и в других
     Горных местах, но еще до сих пор
     Звездных очей не встречал я таких
     Даже у царственных девушек гор.


     Счастье в любви – не любовь ли сама?
     Нищий полюбит и станет богат.
     Знаю: сошел от любви я с ума,
     Ах, как люблю я тебя, Гулишат!



   Записка к любимой


     У реки, что несется,
     Сгибаясь в дугу,
     Я следы твоих ножек
     Ищу на песке,
     Хоть и знаю о том,
     Что с утра на лугу
     Косишь с матерью сено
     Ты невдалеке.


     Я на кручи поднялся,
     Что тонут в дыму,
     Диким козам пою
     О тебе среди гор,
     Ты же с мамой своей,
     Ах, о чем не пойму,
     Целый вечер, голубка,
     Ведешь разговор.


     К роднику по тропинке
     С кувшином спустись,
     Но, как прежде,
     Молвы опасаясь людской,
     Ты, водой угощая меня,
     Отвернись,
     Будто нету меж нами
     Любви никакой.



   Любимая Далгата


     Бумага бела, как долина в снегу.
     И я, потерявшая в жизни покой,
     Письмо тебе это пишу, как могу,
     Трепещет от вздохов листок под рукой.


     О сокол, сумеют ли эти слова
     Смятенье души до тебя донести?
     Слеза упадет – загорится трава.
     У горькой печали я нынче в чести.


     Уж звезды зажглись над вершинами гор,
     И лампа моя, как звезда в полутьме.
     Я, давешний наш не забыв уговор,
     О жизни своей сообщаю в письме.


     В чужие края, за седые хребты
     Умчался ты, сокол, неверный жених,
     Письмо тебе почта доставит, и ты
     Прочтешь о любви и страданьях моих.


     С тобой, мой любимый, очей моих свет,
     Была я, безумная, слишком близка.
     Предписанный богом нарушив запрет,
     Вдохнула медовую сладость цветка.


     Гневится отец мой, как будто гроза,
     И денно и нощно корит меня мать,
     Не зависть ли сверстницам колет глаза,
     А иначе что ж им меня упрекать?


     Ты был со мной, сокол, и ласков и смел,
     В ночи разжигал меня, словно костер,
     Но вот насладился и вдаль улетел,
     Отравлена радость моя с этих пор.


     Слыхала: в Тифлисе проводишь ты дни,
     Красавец, что строен, как будто камыш,
     И там, Камалилу Баширу сродни [6 - Камалил Башир – сказочный красавец, который по требованию народа был казнен, ибо женщина, увидав его хоть раз, забывала обо всем ради любви Камалила.],
     Ты ловко невест иноверных когтишь.


     Любить до скончания века меня
     В любовных записках ты клялся не раз.
     Лью слезы я, голову низко клоня,
     О, как солоны родники моих глаз!


     Затем ли на свет родила меня мать,
     Такой, как задумал до этого бог,
     Чтоб ты меня, сокол, заставил страдать,
     Оставив, как сорванный в поле цветок?


     Мне взмыть бы голубкой над кручей седой,
     В Тифлис долетела бы ветра быстрей.
     Мне б с неба сорваться падучей звездой,
     Чтоб вмиг у твоих оказаться дверей.


     Зачем ты покинул родимый аул,
     Кинжал на тебя ли точила вражда?
     Иль сам ты на чью-нибудь жизнь посягнул?
     Но я бы об этом узнала тогда.


     А может, разлучница злая в питье
     Подсыпала зелье такое тебе,
     Чтоб ты позабыл даже имя мое
     И сердцем к другой потянулся судьбе.


     Навек мне запомнился вечер один:
     Тропа изгибалась, как тело змеи,
     Ты встретился мне и пригубил кувшин,
     А после и губы пригубил мои.


     Бывало, ты жарко когтишь мою грудь
     И застишь, лежащий, луну в вышине,
     И я умоляю тебя: «Не забудь,
     Поклялся ты, милый, жениться на мне!»


     Ужели всевышний избавит от мук
     Того, кто другого на муки обрек?
     Ты слово нарушил, изменчивый друг,
     Любви преподав мне жестокий урок.


     Не помню, в своем ли была я уме, —
     Теряем мы разум, когда влюблены.
     Чем я провинилась, поведай в письме,
     Хоть, кажется, нету за мною вины.


     Пришли телеграмму и в ней объясни,
     За что я вдруг стала тебе не мила,
     Иль яхонту тело мое не сродни,
     Иль, как молоко, моя грудь не бела?


     С тех пор, как узнала я имя звезды,
     Что ярче всех прочих сверкает к утру [7 - Имеется в виду утренняя звезда – Венера.],
     Влюбленное сердце не знает узды —
     И всю лихорадит меня не к добру.


     Сжимается сердце. Туманится взгляд,
     Любовь превратилась в смертельный недуг.
     Пусть девушки Цора [8 - Цор – аул, славившийся красивыми девушками.] тебе отомстят,
     Когда попадешься в их сети, мой друг.


     О, красное солнце над красной горой,
     Что стали лучи твои так холодны?
     Лишь ветер меня обжигает порой,
     Когда из тифлисской летит стороны.


     Ты в башне, чьи окна покрыты резьбой,
     Хотя бы у джинна спроси обо мне.
     Являются к спящим красотки гурьбой,
     Ужель я к тебе не являюсь во сне?


     Зачем отбивала тебя у подруг,
     К проклятой любви попадая в полон?
     Сомкнулся ее заколдованный круг,
     И каждый мой вздох превращается в стон.


     Бросается в дымную пропасть коза,
     Когда изменяет ей горный козел.
     Зачем я в твои посмотрела глаза,
     Зачем ты меня до безумья довел?


     Кобылка желаний неслась горячо.
     Подтянуты нынче ее удила.
     Когда б не надежда – вернешься еще, —
     Разбилось бы сердце, что тоньше стекла.


     Ужели позволишь погаснуть костру,
     Красавец, не раз обнимавший мой стан?
     Вернись поскорей, а не то я умру,
     Разрушившись, будто бы Ануширван [9 - Ануширван – название крепости.].


     Забыть ли: бывало, как птица легка,
     Лечу за водой я, проснувшись едва,
     Меня поджидаешь ты у родника,
     От слов твоих кругом идет голова.


     С водой возвращаюсь – не тяжко плечу,
     Как будто несу не кувшин, а графин,
     А нынче я ноги едва волочу,
     Наполнив слезами узорный кувшин.


     Бывало, со мной на свиданье когда
     Тропинкой проторенной шел ты в ночи,
     Сгорая от счастья, любви и стыда,
     Я вся трепетала, как пламя свечи.


     Тайком покидавшая отчий порог,
     Заставила ждать ли тебя я хоть раз?
     А нынче, закутавшись в черный платок,
     Всю ночь не свожу с нашей улицы глаз.


     Брильянтовый ключ, подошедший к замку
     Закрытых создателем райских ворот,
     Опять до рассвета я глаз не сомкну,
     Тебя ожидая всю ночь напролет.


     Со мной твое имя, забывчивый друг,
     В чужие края повернувший коня,
     Когда бы и шахом ты сделался вдруг,
     То грех совершил бы, оставив меня.


     Когда б неприступною, словно скала,
     Дербентскою ханшею сделалась я,
     То всем женихам бы отставку дала,
     Тебя одного залучила в мужья.


     Завидую нынче тем девушкам гор,
     Любовь за которых платила калым.
     И тем, чей недолго туманился взор,
     Когда изменяли любимые им.


     О милые сестры, хотя бы и день
     Гореть моей страстью не дай вам господь.
     Пусть лучше сердца превратятся в кремень
     И каменной ваша останется плоть.


     Уж в лампе иссяк керосина запас,
     О сокол, и мой приближается срок!
     Явись и, пока не закрыла я глаз,
     Взглянуть на тебя дай последний разок.



   Имя твое


     Если имя твое
     Даже шепотом произнесут,
     Вздрогнет сердце мое
     И невольно ускорит свой бег,
     Оттого, что надежда
     Дает моим думам приют,
     Неразлучно с тобой
     Я могу находиться весь век.


     По всему моему
     Небезгрешному телу давно
     Растеклось твое имя,
     И я не таю от людей,
     Что по жилам моим
     Растеклось, дорогое, оно,
     Как по стеблям ромашек
     Весенняя влага дождей.


     Сахар сладок всегда.
     Я слыхал: удалось одному
     Даже с малым кусочком
     Большой осушить самовар,
     Если сяду чаевничать,
     Сахара в рот не возьму.
     Для чего он мне нужен,
     Когда твое имя Чакар [10 - Чакар – по-аварски – сахар.].



   Подняться бы мне в гору


     Отправившись в горы, увидеть бы мне
     Павлина, унесшего долю мою,
     Орла бы в хунзахской найти стороне,
     Того, о ком слезы горючие лью.


     Я всем облакам, что кочуют в горах,
     Для друга любимого дам по письму.
     О, ветер, летящий на крыльях в Хунзах,
     Ты другу поклон передай моему.


     Мне данного слова не смог он сдержать,
     Поэтому слезы туманят мой взгляд,
     Лишь стоит мне вспомнить его, как опять
     Жемчужные плечи мои задрожат.


     Откуда ты родом, неведомо мне,
     Нарушивший клятву лихой муталим?
     В насмешках тону по твоей лишь вине,
     Доставил утеху ты сплетницам злым.


     О, беркут, разбивший немало сердец,
     Кого собираешься нынче когтить?
     Где скачешь, не знавший узды жеребец,
     Кому пожелал показать свою прыть?


     На девушек красных охотясь давно,
     Во скольких аулах вздыхал под луной?
     Влечет тебя лишь сладострастье одно,
     Со сколькими близок ты был, как со мной?


     Туман по ущелью клубится – взгляни:
     То ветер не вздохи мои ли принес?
     На дождик взгляни – не ему ли сродни
     Потоки моих нескончаемых слез?


     Будь горлинкой я, отыскала б тотчас
     То место, где беркут гнездится в горах,
     А на плоскогорье я тысячу раз,
     Чтоб друга найти, обошла бы Хунзах.


     Мой род почитаем с древнейшего дня,
     От века людьми уважаем окрест,
     Но ты очернил его, бросив меня,
     Лукавый жених из неведомых мест.


     Провидец Иса [11 - Провидец Иса – Иисус Христос.], что из мертвых воскрес,
     Не ты ль соблазнил меня, страстный пророк?
     Хазри [12 - Хазри – пророк, который, по легенде, открыл воду бессмертия.], не с тобой ли, избранник небес,
     Я впала однажды в опасный порок?


     Кто может в кремневке заметить изъян,
     Которой коснулся туман [13 - Туман – золотая монета.] золотой?
     Тигрица порой попадает в капкан,
     Порой спотыкается даже святой.


     Не горец простой, а ученейший муж
     В обман меня ввел, погубил мою честь.
     Не только Коран, и Хадис [14 - Хадис – свод священных законов.] он к тому ж,
     Я знаю, сумел бы на память прочесть.


     Уступит и сталь, если встретит она
     С алмазным концом боевое копье.
     Чугун уступает, а ты чугуна
     Слабей, белоснежное тело мое.


     Сразил мое сердце ученый жених
     Не мудростью строгих божественных книг,
     А тем, что из книжек он самых земных
     Науку любви и соблазна постиг.


     Хоть было мне больно порою до слез,
     Терпела я муки, от ближних тая.
     Орла, что любовь и страданья принес,
     Подвергнуть боялась опасности я.


     Хотела б я книжкой божественной стать,
     Что издана в Мекке. Ведь мог бы тогда
     Любимый меня на ладонях держать,
     И я б никакого не знала стыда.


     Касаткой мне быть бы! Клянусь, что в гнезде
     Я глаз не смыкала бы ночи и дни
     У входа в ту келью безмолвную, где
     Находятся с милым лишь книги одни.


     На кадия [15 - Кадий – духовное лицо.] нынче не в силах смотреть,
     Был кадий жесток с ненаглядным моим,
     Теперь, когда сокол покинул мечеть,
     Мне в ней ненавистен любой муталим.


     О ветер, сорвавшийся с горных вершин,
     Скажи, почему не остудишь меня?
     Ответствуй, родник, что наполнил кувшин,
     Зачем ты во мне не погасишь огня?


     Ужели сура [16 - Сура – глава Корана.] есть в Коране о том,
     Что господом будет прощен муталим,
     Коль я, воспылавшая жарким огнем,
     Погибну обманутой милым своим?


     Моей красотою пленен Дагестан,
     А мне от нее только горе одно.
     Я гурия рая в глазах аульчан,
     Не легче от этого мне все равно.


     О конь необъезженный, как ты хорош!
     Где топчешь теперь облюбованный луг?
     О сокол, где нынче охоту ведешь,
     Кому на перчатку садишься, мой друг?



   Шумайсат из Каха


     Ужели ты, зная, как я одинок,
     Пройдешь стороной, не взглянув на меня?
     Ужели повесишь на сердце замок,
     Послание страсти моей отстраня?


     Боится признаньем бумагу прожечь
     Перо, находясь в подчиненье души.
     Давно моя грудь раскалилась, как печь.
     Огонь, если можешь, ты в ней потуши.


     Зачем же на пламя ты льешь керосин,
     Жестокая, будто бы царский приказ?!
     С ума по тебе я схожу не один,
     Вздыхать ты заставила многих из нас.


     Как всем правоверным, Аллах мне судья.
     Став к югу лицом, начинаю намаз.
     Но южной считаю ту сторону я,
     В которой находишься ты в этот час.


     Когда бы к дровам обратил я слова
     С такой огнедышащей страстью в душе,
     Уверен, что, будь хоть сырыми дрова,
     Они превратились бы в пепел уже.


     Когда бы скала, что как лед холодна,
     Была мной воспета не меньше, чем ты,
     Наверное, облаком стала б она,
     Иль кинулась в пропасть с крутой высоты.


     Любовь от тебя я пытался скрывать,
     Но утро не скроешь за спинами туч,
     Когда б на уста я поставил печать,
     Дыханье любви растопило б сургуч.


     Река прорывает плотину порой,
     И каждый о том узнает человек.
     Ты лучше преграды меж нами не строй,
     Прославиться страсть моя может навек.


     Зажгла ты в костях моих адский пожар,
     Я муки такой не могу превозмочь.
     Больных исцеляет лечебный отвар,
     Свиданье влюбленному может помочь.


     Ах, что ты за диво, коль звери и те,
     Покорные, лижут следы твоих ног!
     Глашатай не зря о твоей красоте
     По царским войскам раструбил, словно в рог.


     И слух о тебе обогнал, говорят,
     Купцов, что в далекие ездят края,
     И строки во славу твою, Шумайсат,
     Прочел на воротах египетских я.


     Наверное, изобретен телеграф
     Затем, чтоб депеши во все города
     О том, как божественна ты, передав,
     Гудели над путниками провода.


     Давно я к тебе направляю стопы,
     Надежда мне посохом служит в пути.
     Уж лучше мне в пропасть сорваться с тропы,
     Чем, жизнь сохранив, до тебя не дойти.



   «О яркая птичка, при встрече хоть раз…»


     О яркая птичка, при встрече хоть раз
     В объятья тебя заключить разреши.
     Лишь стоит обнять мне тебя, как тотчас
     Все тучи растают на склонах души.


     Твоей красоты жесточайшую власть
     И Кайс ощутил бы на месте моем.
     Я Кайса слабей, и к тебе моя страсть
     Подавно соперничать может с огнем.


     Растаял на солнышке лед до конца,
     Стал воском, кто кремнем считался досель
     Меня променять стерегись на глупца,
     А пуще того – с ним ложиться в постель.



   Разговор влюбленных на свидании


     Парень
     Форму из золота сделав вначале,
     Вылил фигуру твою ювелир.
     Выслушай слово любви и печали,
     Жемчуг, собою украсивший мир.


     Жадным тебя я преследовал взором,
     Но нерешительным был чересчур,
     Глаз обладательница, по которым
     Истосковался непонятый тур,


     Станом черкесским сумела не ты ли
     Шаха персидского очаровать?
     Лечь и заснуть, как другие, – не в силе
     Ночь под окном твоим встречу опять.


     Выразить жест твой способен не меньше,
     Чем на бумаге любые шрифты.
     Замужем ты, но какая из женщин
     Девичьи так сохранила черты?


     Вот уж и лето достигло предела,
     Травы поблекли, а ты среди гор,
     Ставшая матерью, похорошела
     Властному времени наперекор.


     Счастье ты губишь, красавица, даром.
     Сладко ль с ощипанным жить петухом?
     Если пчела насладилась нектаром,
     Это не может считаться грехом.


     Женщина
     Ты не терзай меня, милый, не мучай,
     И без того мне не сладко, поверь.
     Бог не пожаловал долею лучшей,
     И ничего не исправишь теперь.


     Замуж пришлось мне идти против воли,
     Коршун в полете голубку настиг.
     Голову гордо державший давно ли,
     Тонкий, под ветром согнулся тростник.


     Разве тебе я, мой друг, изменила —
     Знатный тухум [17 - Тухум – род.] мой во всем виноват.
     Золотохвостая рыбка из Нила
     В невод попалась, чье имя адат.


     Пусть же мой род разорится за это,
     Будет его мне нисколько не жаль.
     Что ж опоздал ты, сплетенный из света,
     Крепкий, как будто дамасская сталь?!


     Ночью под буркой меня почему же
     Ты не увез на излуке седла?
     Дочери царской была я не хуже,
     Выдали замуж меня за осла.


     Даже небесная птица не смела
     Нежным пушком прикасаться ко мне.
     Грязью покрылось жемчужное тело.
     Где пропадал ты, в какой стороне?


     Парень
     Ах, куропатка, достойная Мекки,
     Птичка, чей голос звенит бубенцом,
     Зря ты себя обрекаешь навеки
     Жить под единою крышей с глупцом.


     Дам я совет: измени ты походку,
     Принарядись – и тайком за порог.
     Если и схватится муж твой за плетку,
     Не пропадешь ты, спаси тебя бог.


     Сердце мое обливается кровью,
     Ты мне не меньше, чем жизнь, дорога,
     И не оставлю, зажженный любовью,
     Я у чужого тебя очага.


     Нет в Дагестане такого аула,
     Где б о твоей не слыхали красе.
     Знают о ней и в прядильнях Стамбула,
     Люди тобой очарованы все.


     В белых церквах не с тебя ли иконы
     Русские пишут, любви не тая?
     Вижу я золота слиток червонный,
     Проба на нем, словно подпись твоя.


     Как без тебя я в печали утешусь?
     Вмиг воскресишь и умершего ты.
     Девичья прелесть и девичья свежесть —
     Лишь отражанье твоей красоты.


     Женщина
     Губы мои были персика слаще,
     Словно в соку алычовом к тому ж.
     Страшный, как филин, что ухает в чаще,
     Их исцарапал усищами муж.


     Груди – две сахарных белых головки, —
     В лапищах мужа не раз побывав,
     Требуют нынче льняной упаковки,
     Прежнюю форму свою потеряв.


     Будто бы вата, что свернута туго,
     Все белизной отливая, как рис,
     Было и тело когда-то упруго,
     Да изглодал по ночам его лис.


     Парень
     Как ни жестоки слова твои эти,
     Чувствует сердце, что ты не права.
     Может, с обиды – над ним, словно плети,
     Горькие ты заносила слова.


     От чистоты своей не отрекайся,
     Телом похожая на молоко,
     Первой красотке арабского Кайса,
     Как до небес, до тебя далеко.


     Так хороша ты, что кажется, право,
     Сам Константин [18 - Константин – римский император, основавший Константинополь.] тебе только чета.
     Время сильнее, чем царская слава,
     Но не сильней, чем твоя красота.


     Царская слава блеснет и померкнет,
     А красота твоя не такова,
     Мчится сквозь время и, будто бы беркут,
     Всюду когтит она чудо-слова.


     Не говори мне, что пыл мой напрасен,
     Строит надежда над бездною мост,
     Жизнь положить за тебя я согласен,
     Слышишь ли это, соперница звезд?



   Араканинка


     Влюбился, но слово робел я сказать,
     Тебе о любви своей слово сказать,
     О страсти моей, что под стать лишь огню,
     Не смел и записки любовной послать.


     Ты – словно загадка. Нет сил у меня.
     Любви лихорадка сжигает меня,
     Мне горько и сладко, повсюду тобой
     Расставлена мыслям моим западня.


     Ах, лучше бы ты не являлась в Чалда!
     Ах, что со мной сталось в ауле Чалда!
     Прошла ты пред бедным жилищем моим,
     И весь я, казалось, растаял тогда.


     Ах, каракульчовый ягненок степей,
     Медовых, шелковых ногайских степей.
     В наряде кумыкском, араканинка,
     Блистаешь ты вся до янтарных ступней.


     Гуляешь, накинув ты черную шаль,
     С каймой золотою узорную шаль.
     Тобой, непокорною, я покорен,
     И сердце мое разрывает печаль.


     Не сердце в груди у меня, а костер,
     И день ото дня все безумней костер.
     И вмиг примерзает мой к нёбу язык,
     Когда на меня обращаешь ты взор.


     Ты – кровь с молоком. Льется свет с твоих щек,
     Подобных еще я не видывал щек.
     И каждую бровь, как арабское «н»,
     Не тушью ли вывел на лбу твоем Бог?


     Начало всего совершенного – ты,
     Начало всего сокровенного – ты,
     И составлять преспокойно в горах
     Ты из поклонников можешь гурты.


     Сильна на Кавказе любви моей власть,
     Не даст тебя сглазить любви моей власть,
     На схожее с яхонтом тело твое
     Пылинка и та не посмеет упасть.


     Аллах пожелал, чтобы мир отражен
     Был, как в зеркалах, весь в тебе отражен.
     И тонок твой нос, как дамасская сталь,
     И статью черкесской твой стан наделен.


     Голубкам попасть было в сеть суждено,
     Когда б моя власть, – было б им суждено
     Летать на свободе и ночи и дни,
     Голубкам сродни твои груди давно.


     А плавность походки… Идешь по тропе,
     Как будто плывешь – не идешь по тропе.
     Не так ли в пунцовых чарыках своих
     Плывет куропатка по мягкой траве?


     На улицу вышла, и серьги опять
     Чуть слышно позванивать стали опять.
     И за одно твое личико только
     Красотку иную всю можно отдать.


     Обнявший тебя не умрет человек,
     Бессмертье такой обретет человек,
     А тот, кому руку подашь ты хоть раз —
     Не дважды ли юность познает за век?


     Лихих кобылиц покупают князья,
     Но падают ниц пред тобою князья,
     Ты в плен генералов без боя берешь,
     Хоть в плен генералам сдаваться нельзя.


     В тебе воплотилась краса наших гор,
     Краса и вершин и озер наших гор.
     Ни у черкесов я, ни у кумыков
     Красавиц таких не встречал до сих пор.


     Что скажешь – слова переймет не одна
     Невеста, вдова и жена не одна.
     Твой нрав и походку спешит перенять
     Любая невеста, вдова и жена.


     Природа, твои создавая черты,
     Восхода в тебе воплотила черты.
     Идешь ты, и тень не бежит в стороне,
     И лампой зажженной ты кажешься мне.


     Волшебный павлин на вершине холма,
     Гляжу не один на вершину холма,
     Волшебным павлином ты кажешься мне,
     И я не один от тебя без ума.


     Луч света, в мое заглянувший окно,
     О, где ты, в мое заглянувший окно?
     Пусть даже не мне суждено с тобой быть,
     Не сетую я на судьбу все равно.


     Страдать по тебе я готов хоть года,
     Опять и опять вспоминать хоть года,
     А тот, кто несчастным меня назовет,
     Не сможет сгореть от любви никогда.



   Склони свою голову мне на плечо ты


     Я весь раскален от любовного жара,
     Плесни на меня ты водою хотя бы,
     Хрустальный графин из сокровищ сардара,
     Стоящий высоко на кровле Каабы [19 - Кааба – мечеть в Мекке, объект паломничества мусульман.].


     Не зеркало ль ты, что купили в Багдаде,
     Чиста и сиятельна на загляденье?
     Быть может, ослеп я и, в зеркало глядя,
     Ищу в нем напрасно свое отраженье?


     Как будто попал я в пучину морскую,
     Судьба угрожает мне гибелью скорой,
     Заоблачной сини покинув вершину,
     Спустись ко мне горлинкою златоперой,


     Ищу я в тебе состраданья напрасно,
     Ложиться живым мне в могилу придется,
     Безумная страсть удилам не подвластна,
     Нельзя осадить ее, как иноходца.


     Тобой, Халимат, очарованный аист
     Не раз опускался на горные скаты,
     Красавицам первым и птицам на зависть,
     Наверное, в небе была рождена ты.


     Скачу на коне я по горным вершинам,
     И, сердце мое разрывая безбожно,
     Плывешь ты вблизи лучезарным павлином,
     Но так высоко, что достать невозможно.


     Из райского озера, став куропаткой,
     Не ты ли воды напилась под горою,
     А после украдкой до устали сладкой
     С другим обнималась вечерней порою?


     Посланье, написанное Сулейманом,
     Не ты ли несешь в своем клюве с востока?
     Голубка, поднявшаяся над туманом,
     Готов я похитить тебя у пророка.


     Отдам я ружье с кубачинской насечкой,
     Отдам и коня боевого в придачу,
     Чтоб только владеть златорунной овечкой,
     Пошли мне, всевышний, такую удачу!


     Влюбился отважный Карам, и повсюду
     История эта Востоку известна,
     Но кто о любви моей горскому люду
     С такой быстротой рассказал повсеместно?


     Меня, что святым поклоняется книгам,
     Ты знаком земного вниманья порадуй,
     Всех больше из девушек схожая ликом
     С красавицей дивною Шехерезадой.


     Зачем обрекаешь меня на страданье,
     Пред коим ничтожны мученья любые?
     Единственный раз хоть приди на свиданье,
     Скажу тебе тысячу слов о любви я.


     На сердце лежит стопудовая гиря.
     Самим падишахом поклясться могу я,
     Что в жены не взял бы и дочку визиря,
     В объятьях держать не желаю другую.


     Не взял бы я в жены и гурию рая,
     Хоть сам Константин попросил бы об этом,
     Тебя не заменит красотка вторая,
     Готов опечалить царя я ответом.


     В саду моих чаяний, певчая птица,
     Давно ты гнездишься и в зной и в морозы,
     И, если придется тебя мне лишиться,
     Из глаз моих хлынут кровавые слезы.


     О, пестрый козленок, пришедший со мною
     В цветник, удостоенный благословенья.
     Готов оплатить я любою ценою
     Хотя бы одно к тебе прикосновенье.


     Белкис [20 - Белкис – видимо, красавица из любовных арабских легенд.], чья краса до сих пор не померкла,
     Когда б тебе вызов послала законный,
     Хоть многих соперниц в бесславье повергла,
     Сама оказалась бы вдруг побежденной.


     В роду Курайши [21 - Курайши – могущественный род арабов.] раскрасавиц немало,
     И если бы, вызов их гордый уважа,
     Ты с ними красой состязаться бы стала,
     Весов в твою пользу склонилась бы чаша.


     Клянусь я, не смогут, усилья напрягши,
     Твой нрав разгадать даже сорок ученых,
     Средь девушек ты выделяешься так же,
     Как на поле мак средь травинок зеленых.


     Ты взглядом одним, луноликая, в силе
     Зажечь даже камень в январскую стужу.
     Когда б тебя в комнате темной закрыли,
     То свет из окошка бы хлынул наружу.


     И если б ты вышла на улицу ночью,
     Растаяла б темень на улице сразу,
     В чем сам муэдзин, убедившись ночью,
     Призвал бы людей правоверных к намазу.


     Всем девочкам зрелость, обычное дело,
     Со временем к сроку дарует природа,
     А ты, как весна, родилась и сумела
     Достичь совершенства в течение года.


     Понять, что красавицей девочка будет,
     Уже на девятом году ее можно.
     Когда еще грудь ты сосала, то людям
     Красу твою было предвидеть не сложно.


     Ужели росла на земле ты, красотка?
     Гляжу на тебя, и не верится, право,
     Откуда же эта лебяжья походка
     И стройность такая, как будто ты пава?


     Стирая границу меж словом и чувством,
     Меджнун добивался успеха большого,
     Вполне ты его овладела искусством —
     И власть над людьми обрело твое слово.


     Я стер очертание капли чернильной,
     Но все же в ущербе осталась бумага.
     Чужую ошибку предвидеть бессильный,
     Молю: стерегись неразумного шага.


     Смотри, чтоб избранник твой не был, красотка,
     Похож на быка с переломанным рогом,
     Ущербна для жизни такая находка,
     Она сожалеть заставляет о многом.


     Знакомы скоты мне, что жаждут в объятья
     Тебя заключить для утех мимолетных.
     Ты – камень священный, и вызов послать я
     Не дрогну любому из этих животных.


     Английских кровей не тобой ли жереба
     Была своенравная, злая кобыла?
     Иль кроткая лань ты, по милости неба,
     Которую женщина грудью кормила?


     Скажи, Халимат, бесподобные эти
     Черты у тебя появились откуда?
     Просил ли отец твой в аульской мечети
     Послать ему свыше не дочку, а чудо?


     Кому удавалось и в коем-то веке
     Разбитое сердце собрать по кусочку?
     Какой правоверной, хоть будь она в Мекке,
     Родить удавалось подобную дочку?


     Не каждый ли зуб твой подобен алмазу?
     В окошко с улыбкой ты глянешь – и снова
     Движенье луны остановится сразу
     И вымолвить я не смогу даже слова.


     Известно в ауле: прозренье незрячим
     Способен твой взгляд возвращать, но при этом,
     Как небо полуденным солнцем горячим,
     Всех зрячих слепит он зимою и летом.


     Но если еще ты блистательней станешь,
     А клонится к этому дело, похоже,
     Боюсь я, что скоро во всем Дагестане
     Погибнут мужчины и женщины тоже.


     Согласен: пусть будет семижды мне плохо
     На небе седьмом, лишь бы здесь, дорогая,
     Счастливым я был до последнего вздоха,
     Стихи о любви нашей пылкой слагая.


     Былые удачи, былые просчеты
     Сочту я дождинкой, упавшею в реку.
     Склони свою голову мне на плечо ты,
     Блаженство любви подари человеку!



   Сайгидул Батала


     Изображенье креста на печати,
     Дождем ли, слезами ли адрес размыт,
     В черном конверте, придя на закате,
     В хунзахской конторе посланье лежит.


     Царское войско сражается где-то;
     Не с края ли света пришла эта весть?
     Легко ль из пакета черного цвета
     Вынуть письмо это, чтобы прочесть?


     Горькой росой обливаются травы,
     Затянут клубящейся мглой небосклон.
     Хмурое утро настало, и в траур
     Почтовый чиновник уже облачен.


     Гибель героя от вражеской пули
     Во сне даже странным виденьем была.
     Не верилось людям в горском ауле,
     Что скошен в бою Сайгидул Батала.


     Горе на сердце отцовское пало,
     Что камень сорвался с высокой скалы,
     Замерло сердце, но все ж устояло,
     Стальным было сердце у Шапиулы.


     Весть получивший о гибели сына,
     Впервые седой головой он поник,
     Но, как настоящий горский мужчина,
     Все ж не проронил и слезинки старик.


     Люди узнали, что смертью геройской
     В Китае погиб Сайгидул Батала
     Был храбрым, как тигр, юноша горский
     В солдаты Россия его призвала.


     Встретясь с японцами на поле битвы,
     Он в храбрости не уступал никому.
     Не будем читать по герою молитвы
     И слезы горючие лить по нему.


     В дыму поднималось кровавое солнце,
     Оплакали тучи солдат без числа.
     Не одного положил там японца
     Сорвиголова Сайгидул Батала.


     Смело на скалы влезал он когда-то,
     Отчаянным сердцем с орлами паря,
     И неженатым забрит был в солдаты,
     Обрушатся беды пускай на царя.


     Сабля дамасская, лихо и властно
     Не вырвет тебя из ножон Батала.
     Ржешь ты, скакун карабахский, напрасно.
     Тебе не носить молодого орла.


     Ах, до чего ж он красив был и строен,
     Душа разудала и совесть чиста.
     Кто-нибудь сглазил, наверно, героя,
     Когда покидал он родные места.


     Повесьте на небе с месяцем вровень
     Ту саблю, что он из ножон вынимал.
     Как не беречь пуще царских сокровищ
     Его казанищенский острый кинжал.


     Слышится конское ржанье ночами,
     Привычно скакун высекает огонь,
     И шапки снимают однополчане:
     Мчится вблизи нерасседланный конь.


     В аул переслали матери старой
     Кресты боевые, что сын заслужил.
     Ходят по землям китайским хабары [22 - Хабар, хабары – слухи, новости.]
     Про то, каким храбрым джигит этот был.


     К бою коней еще только седлают,
     А он уже шпоры дает скакуну,
     К бою клинки из ножон вынимают,
     А он уже срезал башку не одну.


     Пусть государю под сводом дворцовым
     Вручат окровавленный горский башлык,
     Чтоб в Петербурге пред взором царевым
     Отважный кавказец мгновенно возник.


     На поле брани, где счет уже ранам
     Потерян давно, потому что велик,
     Может войскам послужить талисманом
     Солдата лихого аварский башлык.


     Молвил пред боем он, саблю целуя:
     «Иль крест заслужу, иль, была не была,
     Сам потеряю башку удалую».
     Был первым в бою Сайгидул Батала.


     В круг вылетает и кружится быстро
     Танцор, когда грянет лезгинку зурнач,
     Так Батала откликался на выстрел,
     Кидаясь в атаку, удал и горяч.


     Храбрый солдат не христьянской был веры,
     И, хоть отличался в сражениях он,
     Не произвел его царь в офицеры,
     Герой не носил офицерских погон.


     Все предначертано высшей судьбою,
     Но для правоверного – смерти любой
     Смерть предпочтительна на поле боя:
     И счастлив, кто первым кидается в бой.


     Рухнул в сражении сокол бесстрашный,
     Убит от родного аула вдали.
     Рядом, сраженные им в рукопашной,
     Три желтых японца костьми полегли.


     Кажется странным поросли юной,
     Что мертвым упал он за дальней верстой,
     Простреленный некогда пулей чугунной;
     Как мог погибнуть от пули простой.


     Кто известит дагестанца сегодня,
     Что прибыл приказ возвращаться войскам.
     Все лошадей продают в его сотне,
     Не с кем ударить ему по рукам.


     Отчей ему не пройти стороною,
     В тесном кругу не сидеть у стола.
     Стоит глаза мне закрыть – предо мною
     Встает, как живой, Сайгидул Батала.


     Пусть в Чан Чан-зе ему будет наградой
     Надгробье, отлитое из чугуна,
     Пусть обнесут золотою оградой
     Обитель его беспробудного сна.



   Заточенная в башне


     Прими и прочти
     Эти строки мои,
     Они как над бурною
     Речкой мостки.
     Я их написал
     Под диктовку любви
     Чернилами цвета
     Сердечной тоски.


     Вино не спасает
     От грусти меня,
     Бессилен утешить
     Заботливый друг.
     И лекарь не может
     Умерить огня,
     Чей жар я ношу,
     Как смертельный недуг.


     Кто слышал пророка,
     Тот будет весь век
     Слова его помнить,
     Сомнения нет.
     А если увидел
     Тебя человек,
     Не сможет забыть
     До скончания лет.


     Шуринская тройка [23 - Шуринская тройка – Темирханшуринская, Темир-хан-Шура – бывшая столица Дагестана.]
     Летит по горам,
     Заливист ее
     Колокольчика звон.
     А может,
     Когда приближался байрам [24 - Байрам – мусульманский праздник.]
     Тобой обернулся,
     Серебряный, он.


     Отец твой владеет
     Отменным конем.
     Когда бы имел
     Я такого коня,
     Увез бы тебя,
     Как абрек, я на нем
     Средь полночи черной
     Иль белого дня.


     Кудахчет мамаша твоя
     По дворам:
     Закрыта, мол, дверь
     Перед ним на засов,
     Мол, нет ему доступа
     К божьим дарам,
     Мол, не заведет он
     Поющих часов.


     Хоть даже имей я
     Наместника чин,
     Займи хоть я даже
     Российский престол,
     Забыть о тебе
     И на миг бы один
     Не смог я в дороге,
     Куда бы ни шел.


     Надменным твоим
     Я не нравлюсь родным,
     Ответят отказом мне,
     Наверняка,
     Хоть самого
     Белобородого к ним
     Я в качестве свата
     Пошлю старика.


     Но если женою
     Другого в горах
     Ты станешь,
     Судьбе подчиняясь земной,
     Пусть ангела смерти
     Немедля Аллах
     На грешную землю
     Отправит за мной.


     Покину я мир,
     И людская молва
     О том разнесется
     В нагорном краю.
     Умру, но заставлю
     Гнездиться сперва
     В груди у соперника
     Пулю мою.


     Ответ девушки:
     Хоть в башню меня
     Заточила родня
     И птицы завидно
     Парят за окном,
     Средь полночи черной,
     Средь белого дня
     Все думы мои
     О тебе лишь одном.


     Наводишь на башню
     Ты зеркальце вновь,
     И лучик надежды
     Влетает ко мне,
     Он, теплый, как будто бы
     Весть про любовь,
     Горит на холодной
     И темной стене.


     Лишь тело сумели
     Мое заточить,
     А сердце – на воле.
     И Бога давно
     Молю воедино
     Я соединить
     И сердце и тело
     С тобой заодно.



   Бигун


     Ты ночью во время
     Черненой поры —
     Светильник эмалевый
     В царском шатре.
     Пречиста, как снег
     Неприступной горы,
     Ты – красный и палевый
     Свет на заре.


     Держа пред собою
     Десятки держав,
     Создатель, познав
     Вдохновения пыл,
     От каждой красавицы
     Лучшее взяв,
     Тебя из частиц
     Совершенства слепил.


     Спускается с неба
     Седьмого сюда
     Сам ангел-хранитель,
     И все для того,
     Чтоб мир
     Чистоте твоей женской вреда
     Не смог нанести
     Под крылами его.


     И если бы горы
     Сошлись на совет,
     Чтоб знамя земной
     Утвердить красоты,
     То высшим указом,
     Сомнения нет, —
     Была бы объявлена
     Знаменем ты.


     Алмазные стрелки
     Часов золотых,
     Которым подвластен
     И сам падишах —
     Нет равной тебе
     И в аулах простых,
     И в пышных столицах
     На званых балах.


     Словечко, слетев
     С твоего языка,
     Горит, как колечко,
     И в хмурые дни.
     А речь твоя, плавная,
     Как облака,
     Всегда кубачинской
     Насечке сродни.


     По синим ущельям
     От сердца летят
     Сто красных потоков,
     Как с красной горы.
     И стоит увидеть
     Мне звездный твой взгляд,
     Как звездные в небе
     Тускнеют миры.


     Безмерною властью
     Небес не гневи,
     Тебе произвола
     Они не простят.
     Зачем ты на каторгу
     Вечной любви
     Сослала язык мой,
     И сердце, и взгляд?


     Не я лишь тобой
     Очарован, Бигун.
     Не склонна, замужняя, ты
     К похвальбе,
     Но, словно Медине,
     Кто стар и кто юн,
     Весь век свой готов
     Поклоняться тебе.


     Любовь на отчаянье
     Может толкать.
     Со мной поступаешь
     Ты, как душегуб.
     И вынужден ныне
     Молчанья печать
     Сорвать со своих я
     Не каменных губ.


     Разлукой пытался
     И далью земной
     Любовь заглушить я
     И на стремена
     Не раз опирался,
     Но следом за мной
     Летела она,
     Как за солнцем луна.


     Твоим равнодушьем
     Казнюсь я вблизи
     И снова мечтаю
     В изгнанье пропасть.
     Но стоит уехать —
     Хоть гром порази, —
     К ногам твоим
     Дерзко мечтаю припасть.


     На коврик,
     Колени склонив, я встаю,
     Но только намаз
     Совершать я начну,
     Как снова,
     Ах, право, не быть мне в раю
     Душою к тебе,
     А не к богу я льну.


     Могу ли молчать,
     Запечатав уста,
     Когда на бумаге,
     Рожденной для сур,
     Что, словно намус [25 - Намус – горская честь.]
     Мусульманский, чиста,
     Пером богохульства
     Выводит гяур?


     Твой муж не приучен
     К седлу и клинку
     В ауле к нему
     Уважения нет.
     И ведомо каждому
     Что дураку
     Попал в лотерее
     Счастливый билет.


     Скажи,
     Опекающий Мекку господь,
     Гореть на земле
     По какому суду
     До собственной смерти
     Обязан я вплоть?
     Иль нечего делать
     Мне будет в аду?




   Махмуд из Кахаб-Росо
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Махмуд родился в с. Кахаб-Росо (ныне Унцукулъский район) в семье мельника.
   Обладавший незаурядным талантом певца и музыканта, Махмуд стал учеником уже знаменитого в аварских селах Чанки. В стихах и в известной поэме «Мариам» Махмуд пел о неразделенной любви. Воспевая красоту и силу любви, поэт раскрывал собственные чувства к девушке по имени Муи – дочери богатого офицера, которая вышла замуж за другого. Чарующая музыкальность и самобытная образность стихов обеспечили долгую жизнь творениям аварского поэта.
   Свидетельствуют, что поэт принял Советскую власть в Дагестане и включился в борьбу за ее защиту. Махмуд был убит предательски в 1919 году.


   Песни любви

 //-- * * * --// 

     Вспоминаю вершину, и запах лесной,
     И деревья, где пела кукушка весной,
     И опять устремляюсь к тебе в нетерпенье.
     Вижу «Горку кустарников» в радостном сне,
     И названье так мило, так сладостно мне,
     Как твоих вечеров соловьиное пенье.


     Вспоминаю холмы над селеньем Бетли,
     Где ключи потекли, где цветы расцвели,
     И твое обращенное к северу поле,
     Где вздыхали страдальцы в желанной неволе.


     Не забуду твой дом никогда и нигде,
     И сознанье теряя, от страсти сгорая,
     Буду помнить ступени к прозрачной воде,
     По которым спускалась ты с девами рая.

 //-- * * * --// 

     Король и султан созывают сенат,
     Когда им внезапные беды грозят.
     Горит мое сердце, в беде я сейчас,
     Так где же он, твой королевский указ.


     Кто болен, к тому приглашают врача.
     Я тоже страдаю, от боли крича,
     В душе моей рана… Скорее, мой друг, —
     Кто, кроме тебя, исцелит мой недуг?


     От влаги желанной, от летних дождей
     Цветы на вершинах цветут веселей,
     А я от любви безнадежной моей,
     Тоскуя, пылаю сильней и сильней.


     О, как я кричал, как взывал я с мольбой
     О том, что хочу я быть вместе с тобой!
     Не спал по ночам я, бродил я везде,
     Товарищем сделался каждой звезде.


     Мне жить надоело в ауле родном,
     Где вечно я плачу, – и все об одном,
     Где только на раннем рассвете петух
     Ликующим зовом врачует мой дух.

 //-- * * * --// 

     Чертоги царевен я отдал бы смело
     За стул, на котором сейчас ты сидела.
     Милей твои робкие рукопожатья,
     Чем сотен прелестных красавиц объятья.


     Не ведаю, сколько ты способов знаешь,
     Прельщая, накидывать белый платок.
     Чем старше ты, тем ты сильнее пленяешь,
     А я от тоски по тебе изнемог.


     Когда ты с косою пройдешь смоляною,
     Старик, что давно погребен, оживет.
     Узрели б тебя современники Ноя, —
     Вернулись бы к нам из разверзшихся вод.

 //-- * * * --// 

     Кому про тебя расскажу я в ауле?
     Достойных тебя оценить я найду ли?


     Найду ли я душу которой дано
     То пламя понять, что во мне зажжено?


     Не верю, что выросла ты в колыбели,
     Что песни тебе колыбельные пели,


     Что грудью кормили тебя, как других,
     Ласкали, растили тебя, как других!


     Смотрю на тебя, перед чудом немея:
     Весь мир, словно в зеркале, вижу в тебе я!


     О, как твоя нежная поступь легка:
     Не так ли касается пчелка цветка!


     И рыба, и зверь, и растенье, и птица,
     И люди стремятся тобой восхититься.


     Скажи мне, какую бумагу избрав,
     Две брови твои начертил каллиграф?


     Сравнили с вершинами горными люди
     Твои молодые упругие груди.


     И слышал я даже такой разговор,
     Что горло твое – как грузинский фарфор.


     Словам не под силу и перья не властны
     Создать на бумаге твой образ прекрасный.


     Твоей красоте не смолкает хвала,
     От этой хвалы ты пышней расцвела.

 //-- * * * --// 

     Райский сад не стану славить,
     От него меня избавь.
     Можешь рай себе оставить,
     Мне любимую оставь.



   Мое поражение


     Средь ровесников вижу притворно влюбленных,
     Вижу много отвергнутых и оскорбленных,
     На уме у них только свиданье и страсть,
     Весь порядок нарушили, чтоб им пропасть!


     Обольщая, они обольщаться готовы,
     Их влекут к роднику круглобедрые вдовы,
     Там и девушек виден заманчивый круг, —
     Я туда не хожу, не ищу я подруг:
     Только обуви порча да времени трата!
     Понял я, наконец, что любовь глуповата,
     Мне томленье и страсть опротивели вдруг.


     Я подальше держусь от любви, хоть и молод,
     Словно в сердце покойника, сумрак и холод
     Ныне в сердце моем…
     О, пускай упадет,
     Пусть раздавит ее голубой небосвод!
     Подошла – и вступила в беседу со мною:
     «Ты расстался, слыхала я, с негой земною?»
     И безумным я сделался с этого дня!
     «От любви ты отрекся? Не любишь меня?»


     Да не будет ей в радость ее долголетье!
     «Без любви разве хочется жить нам на свете?
     Лишь любовью, – сказала, – земля мне мила!»
     И внезапно и жарко меня обняла.


     Обещала, клялась, говорила о встрече,
     И меня обольстило ее красноречье:
     «Пожалей ты меня, я в тебя влюблена,
     Прояви ко мне милость, добро человечье,
     Видишь, таю, как лед, ибо в сердце – весна!


     Так подай ты мне знак неприметный глазами,
     Чтобы мы не словами слились, а сердцами!


     Если имя случайно твое назову,
     В нашем доме тотчас начинается ссора.
     Без тебя, мой любимый, погибну я скоро,
     О, поверь, для тебя одного я живу!»


     «Я согласен, но будь мне верна, – я ответил, —
     Хороша ли погода, укажет нам ветер:
     Погляжу, как слова ты исполнишь свои!»


     Нрав мой огненный, я сотворен для любви,
     Так представьте себе, как душа закипела:
     Я пылал, поглощенный любовью всецело.
     Горький опыт и прежний обман я забыл:
     Я лишился ума, я любил, я любил!


     Я пропал от несбыточных гордых мечтаний:
     Обещанья любимой и клятвы навек
     На меня совершили победный набег, —
     Войско стало владычествовать в Дагестане,
     Войско сладостных слов разместилось во мне,
     Я понес поражение в этой войне.


     Вы послушайте, люди, печальную повесть.
     В ожиданье подруги стоял я, как шах,
     Но она потеряла, обманщица, совесть,
     Но она позабыла о жарких речах.


     Отказалась подруга от встреч, разговоров,
     Только изредка виделись издалека,
     Разговоры вели мы при помощи взоров,
     Робкий знак подавала порою рука.
     В это время ифрит у меня был слугою,
     Он подслушивал тайны земли и небес…
     Оскорбленный возлюбленною дорогою,
     Я, мечтая о встрече, на крышу полез,
     Там я место нашел, где струилась прохлада,
     Где я знал, что дождя мне бояться не надо.


     И слова о любви я запел, что не раз
     Исторгали горячие слезы из глаз.
     Я вздыхал, еле слышно стихи напевая.
     Эти вздохи, познав дуновения рая,
     Словно белые голуби, ринулись ввысь,
     Нет, как души умерших они вознеслись,
     Очарованы пеньем пророка Давида!..
     Сердце бьется, из клетки умчаться спеша.
     То волнуется, то замирает душа, —
     В ней смешались надежда, восторг и обида.


     Наконец появилась, легка и стройна,
     Аульчан ослепляя блестящим нарядом.
     Вот прошла, проблистала, совсем она рядом,
     Но, увы, на меня не взглянула она.
     Вот ступает по улице тихо и плавно,
     От меня отворачиваясь благонравно.
     О любовь, твой смертельный удар узнаю,
     В этот миг отняла ты и сердце и разум!
     Бросил камешек я в чаровницу мою,
     Подмигнул чуть заметно прищуренным глазом.
     Тонкостанная вдруг оглянулась, и разом
     Джинны бросились прочь: этот взгляд их страшит!
     В реку спрятался, струсив, мой верный ифрит,
     Чуть она, чтобы камень поднять, наклонилась.
     На меня посмотрела она, – удивилась,
     Мол, зачем ты стоишь? Не пойму я никак,
     Почему подаешь мне таинственный знак…


     Не бранит меня, лишь, возмущаясь притворно,
     Говорит свысока: «Разве ты мне жених?
     Я ношу твой платок? И тебе не зазорно?
     Как, бросаешь ты камешки в женщин чужих?
     Моего не поняв удивленного взора,
     Ты решил, может быть, что смутил
     мой покой?
     Нет, подумала я: «Кто стоит предо мной?» —
     Ты сперва показался мне кучкою сора!»


     И добавила, камень сжимая в руке:
     «Ты – гусак, и смердишь ты в зловонной реке!
     С ханской дочерью вздумал ты знаться, отребье,
     А на теле твоем только рвань да отрепье,
     Мне с тобой, оборванцем, беседовать срам!
     Для чего же на крышу взобрался ты смело?
     Ты напрасно доверился старым штанам:
     Видишь, лопнули, всюду виднеется тело!
     На тебя поглядишь, – ужаснешься, дрожа:
     Ты свернулся в траве, ты похож на ежа!
     Людям встреча с тобою не станет удачей:
     Ты похож на попону из шкуры телячьей!»


     «Ты права, подбирая такие слова,
     Ты ни в чем не виновна, дружок, ты права.
     Ах, зачем я на улице, в день нашей встречи,
     Вдруг поверил, глупец, в твои лживые речи!


     Ты права, что ничтожным меня назвала:
     Я поверил, когда ты меня обняла,
     Что мы любим друг друга, любя, торжествуем,
     Ты на улицу нагло меня повела
     И на улице стала учить поцелуям!


     Ты все время, повсюду гонялась за мной,
     Ибо знала, что я отказался от страсти.
     Но скажи: разве ты принесла мне покой?
     Посмотри: я погиб, я теперь в твоей власти!


     От любви я отрекся, от страшного зла,
     Почему же, скажи, ты меня подвела?
     Как цветок на холме, ты сверкнула нарядом —
     И влилась в мое сердце губительным ядом.
     Приласкай меня так, чтобы я занемог,
     Чтоб тебя захотел я забыть – и не мог!


     Для чего нам с тобой препираться без цели?
     Ты местечко мне возле себя приготовь.
     Не нуждаюсь в перинах, в роскошной постели,
     Только жарко к груди ты прижми меня вновь!»


     «Я подобна певунье из райского сада,
     А со мною сова говорит про любовь!
     Прочь, ворона облезлая, полная смрада,
     Не преследуй меня, я тебя не боюсь,
     Я слыву куропаткою золотоперой!
     В небе лебедь белеет, а пес – у забора:
     Неужели меж ними возможен союз?
     Разве может лягушка с любовью и лаской
     Обращаться ко мне – куропатке кавказской?
     Старый ворон, да как же посмел ты дерзнуть —
     Злые когти вонзить в мою белую грудь?
     Жук навозный, повсюду слывущий уродом,
     Насладиться решил красоты моей медом!
     Для чего ты мне нужен, приятель осла,
     Сотрапезник ослицы, родившийся в хлеве!
     Заревели бы четвероногие в гневе,
     Если б я у животных тебя отняла!»
     Хоть одно возраженье пытался я вставить,
     Но грозила мне камнем: «Не стой на пути!»
     Я хотел с убеждением слово добавить, —
     Замахнулась она, чтоб удар нанести.
     Коль взгляну на нее после этого снова,
     Буду я дураком, вот вам верное слово!


     Вправду, с крыши смешно разговаривать с той,
     Что на улицах любит пленять красотой!


     Пусть глаза мои выклюет ворон жестокий, —
     Совершил я воистину подвиг высокий!
     Разве с крыши с такими ведут разговор?
     Им бы только места потемней, закоулки!
     Для чего же выходят они на прогулки?
     Пусть отсохнет язык мой, погаснет мой взор!


     Понял я: лишь такого она бы любила,
     Кто считался б знатней короля англичан!
     А сама-то, – спросите у всех аульчан, —
     Топором обладала, не знавшим, точила:
     В бедном доме росла…
     Посмотрите вокруг, —
     Разве краше соседок она и подруг?
     Разве чем-нибудь славится в нашем народе?
     Одинаковы женщины все по природе:
     Я другую такую же завтра найду!


     Слез я с крыши и дал себе честное слово:
     «Пусть я смерть обрету, пусть я буду в аду,
     Если влезу на крышу когда-нибудь снова!»


     Я подумал, когда я обратно побрел:
     «Вот иду я, избитый камнями осел,
     Посрамлен, и оплеван, и сердцем расстроен…
     Тот, кто влюбится в женщину, смерти достоин!»


     Эту песнь потому сочинил я для вас,
     Что считаю зазорным скрывать пораженья,
     Лишь победам своим посвящать песнопенья,
     Чтобы всюду гремел мой хвастливый рассказ.


     Если муж обладает душой откровенной,
     Он все тайны свои открывает вселенной…
     Не сердитесь, друзья, что я все разболтал, —
     На меня за болтливость нельзя обижаться:
     Нынче вечером стоит поесть мне хинкал, —
     Завтра всем расскажу, не могу удержаться!



   О моей любимой


     Люди, я скажу вам речь, —
     Пусть народ меня услышит.
     Страсть моя горит, как печь,
     Грудь моя любовью дышит.


     Слушайте меня, друзья,
     Не судите слишком строго.
     Вышла девушка моя
     За быка – и то без рога!


     С детства мне она мила,
     Душу ей готов отдать я,
     Но подруга приняла
     Чудака в свои объятья.


     Вот она сидит на пне —
     У ручья свежо, прохладно, —
     А не знает об огне,
     Что меня съедает жадно.


     Иней жжет цветы всегда,
     На лугах ложится свежих, —
     Точно так же и беда
     К нам приходит от приезжих.


     Разве для тебя отец
     Мужа не нашел меж нами?
     Где же ищет он, глупец,
     Красно-золотое знамя?


     Не глядит на нас твой род,
     Снисходителен к пороку,
     Украшать не устает
     В астраханский шелк – сороку.


     Мне ль подругу упрекать? —
     Не задам тебе вопроса,
     Но твою хочу я мать
     Сбросить с горного утеса!


     Дочь идет, куда велят, —
     Вот обычай наш проклятый.
     Нет, не сердце, а булат
     У подкупленного свата!


     Что случится с полотном,
     Сотканным в Туркменистане,
     Коль стирать его начнем
     У дубильщика в лохани?


     Разве будет в этом толк,
     Если в бурю, нам на горе,
     Платье – разноцветный шелк —
     Мы повесим на заборе?


     Разве странно, что земля
     В мрак полночный погрузилась,
     Если лампа короля
     Неожиданно разбилась?


     Чайником халиф владел,
     Гость фаянсом любовался,
     Но к посуде охладел,
     Так как носик отломался.


     Сразу потускнел мой взор,
     Сразу помутился разум
     В день, когда упал шатер,
     Что прославлен всем Кавказом.


     В день, когда и у орла
     Выпали из крыльев перья,
     Жалость острая вошла
     Даже в злое сердце зверя.


     Но когда благой творец
     Помогать народу станет,
     Я надеюсь, что мертвец
     Из могилы вдруг воспрянет.


     Если жаба смерть несет
     Горделивому павлину,
     То и я пущусь в полет
     На высокую вершину.


     Ту красавицу, чей взгляд
     Наши горы озаряет,
     Словно дикий виноград
     Пес паршивый раздирает.


     Та кукушка, что поет,
     Дождь весенний предвещая,
     Червяку попала в рот,
     Словно лебеда сухая.


     Злой стервятник, подлый вор,
     Впился жадными когтями
     В куропатку наших гор
     С золотистыми глазами.


     Пчелка, что сбирала мед,
     Благодатный и пахучий,
     Под ежом лежит и ждет,
     Что убьет ее колючий.


     Властелинов знатный круг
     Грезил о моей подруге,
     Но общипанный петух
     Ныне взял ее в супруги.


     Я цветком тебя зову,
     Мне тебя до боли жалко:
     Ты выходишь за сову
     С клювом длинным, точно палка.


     За могучего орла,
     Что расправил гордо крылья,
     Ты пичужку приняла,
     Высохшую от бессилья.


     Что за чушь! Ишак худой,
     Глупый, маленький уродец, —
     Ныне встречен он тобой,
     Как индусский иноходец!


     В кляче, что бредет в пыли
     На посмешище народу,
     Ты и родичи нашли
     Аравийскую породу.


     Не бычок ли к нам идет,
     Залезает в саклю сдуру?
     Воздают ему почет,
     Словно кесареву туру!


     Жалкой лодке из гнилья, —
     Только глянешь – смех и горе,
     Дали званье корабля,
     Что переплывает море.


     Ты медовый наш настой,
     Ты хмельной напиток сладкий
     Спутала с бузой густой,
     Выпив мутные остатки.


     Думала приобрести
     Кутаисскую корзинку,
     А тебе пришлось брести
     С грубым ящиком по рынку.


     К золотой парче стремясь,
     К драгоценности Китая,
     Ты сейчас купила бязь,
     Шелком эту дрянь считая.


     Как мечтала ты купить
     Зингеровскую машину,
     А сейчас надела нить
     На корявую дубину!


     Я на свете всех глупей,
     Бог меня умом обидел, —
     Неужель не видно ей
     То, что даже я увидел?


     Я нескладно говорю,
     В мире нет глупей творенья,
     Но и я не посмотрю
     На достойное презренья.


     Все еще к тебе стремлюсь,
     По тебе еще тоскую,
     Никогда я не женюсь:
     Не могу любить другую.


     Есть красавицы у нас,
     Отыскать я смог бы счастье,
     Но твоих не вижу глаз, —
     Рвется грудь моя на части.


     Тридцать народи детей,
     Стань ты ста мужьям женою, —
     Будешь ангелов милей:
     Не сравняются с тобою.


     Разводись ты каждый день
     И рожай ты еженощно,
     На тебя не ляжет тень:
     Ты чиста и непорочна.


     Не поймешь моих речей, —
     Так спроси у той совета,
     Что догадливей, мудрей:
     Не оставит без ответа.


     Сможешь ты меня понять,
     Боль мою, мои мытарства:
     Все тебе расскажет мать,
     Совершившая коварство.


     Солнце прячется во мгле,
     Но дождемся мы восхода.
     С тем, кто должен спать в земле,
     Добивайся ты развода.


     Как лекарство яд неплох, —
     Раны исцелит на славу.
     Чтоб твой муж, твой пес, издох,
     В пищу положи отраву.


     Хитростью своей лиса
     Сбросит пса с высокой кручи.
     Как в постель уложишь пса, —
     В саван заверни получше.


     Тех, кого нечистый дух
     Обуял, на цепь сажают.
     Мужу, – распусти ты слух, —
     Мрак безумья угрожает!


     Кто же вырвет из репья,
     Кто спасет твое сердечко,
     Белошерстая моя,
     Сладкотелая овечка!


     Что же делать мне с тобой?
     Не идти же на уступки,
     Если стянута петлей
     Ножка тоненькой голубки!


     Чтобы яблоню трясти
     Над рекой, – возьми корзину.
     Чтобы волю обрести,
     Смелого найди мужчину.


     Без боязни вступит в бой
     Воин, славою покрытый.
     Друг с отважною душой
     Станет для тебя защитой.



   «Слыхал я, что сокол не должен влюбляться…»


     Слыхал я, что сокол не должен влюбляться,
     Что соколу смерть причиняет любовь.
     Я больше не буду во прахе валяться,
     Стучит мое сердце, безумствует вновь,
     Стучит и твердит мне: «Иль смерть, иль подруга!
     Иначе себя не спасешь от недуга, —
     Пролей же соперника черную кровь!»


     На лавку Османа пусть грянет проклятье
     За то, что Осман тебе продал тестар!
     И фабрику ту пусть охватит пожар,
     Где ткань тебе ткали на пышное платье!
     Меня убивает и сводит с ума
     Пришитая к этому платью тесьма,
     Душа замирает в смятенье, в печали
     От черной, с кистями сирийскими, шали!


     Гласят королей манифесты про то,
     Что ты, как никто, надеваешь чохто.
     Портретами женщин торгует купец, —
     Все это подобья, а ты образец.


     Одежда, в какую всегда ты одета,
     Теперь для всего установлена света.
     Везде падишаха парит самолет,
     Тебе подражать он красавиц зовет.


     Твой голос больного от раны излечит, —
     Так птичка на камне священном щебечет.
     Кто рядом с тобою блистать в состоянье?
     Созвездья твое признают обаянье!


     Будь проклят супруг твой, возьми его прах!
     Ссылаясь на то, что связал вас аллах,
     Тебя он в объятьях сжимает в постели…


     О господи, правду скажи: неужели
     Я хуже, чем он? Я такой же твой раб,
     Но я почему-то несчастен и слаб!


     Ты в людях равно принимаешь участье,
     Зачем же меня ты обрек на несчастье,
     Даруя другому заботу, тепло, —
     Господь, почему ему так повезло?


     К чему ему, боже, так много дается?
     Пастух у лягушек, все дни у колодца
     Пускай он проводит, где нету воды,
     Куда молодежь не идет веселиться,
     Пускай он осла выполняет труды,
     А мне пусть достанется райская птица,
     Которая тешит земные сады!


     …Кувшин златоцветный, фонарь мой стеклянный,
     Твой облик наносит сердечные раны,
     Подруга, от горя с ума я сойду,
     Я в ссоре с едою, со сном не в ладу.


     Я воин печали, веду я сраженье,
     Но это особого рода война:
     Любовным безумьем зовется она,
     Мне в битве не надобно вооруженье.


     Бог молвил народам, их души храня:
     «Я тех не люблю, кто не любит меня».
     Смотри: от любви к тебе гаснет мой разум, —
     Ужель на нее ты ответишь отказом?



   «От горькой печали спасусь я едва ли…»


     От горькой печали спасусь я едва ли,
     Я справлюсь едва ли с войсками беды.
     Хорошие фабрики есть у печали,
     Не надо ни топлива им, ни воды.


     У горькой печали есть множество лавок,
     Там тканями бойко торгует купец,
     У горькой печали, скажу я вдобавок,
     Всегда есть начало, не виден конец.


     Безумна любовь моя, нетерпелива
     И действует пользе своей вопреки:
     Снимает она сапоги торопливо,
     Хотя далеко-далеко до реки.
     В кустах еще заяц, – котел она ставит…
     Но кто же научит ее, кто поправит?


     По улице, вижу, идет моя страсть,
     Поклажей меня нагрузив нестерпимой.
     В любое мгновенье могу я упасть,
     Но страсть не дает мне свиданья с любимой.


     Любовь для меня стала истинным злом:
     Меня оседлала ослиным седлом.
     Но что же мне делать?
     Разумным советом
     Кто может, кто в силах безумцу помочь,
     Когда для меня стала солнечным светом
     В семье незнакомой рожденная дочь!



   «Друзья, да поймите же песню мою…»


     Друзья, да поймите же песню мою:
     Обмана не знаю, когда я пою!


     Не может понять меня тот, кто женат,
     Счастливцы могли бы понять, да молчат.


     Мы чувствуем горечь беды лишь тогда,
     Когда нас самих отравляет беда.


     К тому же я в этой беде одинок,
     Я слышу везде обвиненье, упрек.


     О господи, помощи руку мне дай,
     Мой разум возьми, но подругу мне дай!


     Не надо меня превращать в мудреца:
     Пусть буду безумным по воле творца!


     Согласен: соперника всюду прославь,
     А мне лишь любовь и безумье оставь.


     Ты всеми дарами его награди
     За то, что подругу прижму я к груди.



   Измена подруги


     Чертог моих пылких желаний разрушен.
     Подруга остыла иль я равнодушен?
     В руины моя превратилась мечта.
     Не тот уже я иль подруга не та?


     Заняться бы нашей любви описаньем,
     Но перьев не хватит всей русской страны.
     Когда бы к твоим пригляделись деяньям,
     То были б и демоны поражены.


     Пословицей стали в горах Дагестана
     Она и ее полюбивший глупец.
     Любовь, ты горька для горячих сердец:
     Она изменилась, а ты постоянна.


     О нашей любви повторяют рассказ,
     Мы повестью стали о страсти и горе.
     Забыть не могу я, хотя мы и в ссоре,
     Упругий твой стан и сияние глаз.


     Увижу я солнце, и утренний воздух
     Мне хочется бодрой душою вдохнуть,
     Но лишь о погаснувших вспомню я звездах,
     И скорбь, и унынье вонзаются в грудь.


     Я мир ненавижу земной и загробный,
     И к прелестям жизни утратил я вкус
     С тех пор, как взвалила ты с хитростью злобной
     На плечи мои этот горестный груз.


     Влюбись в меня дивная гурия рая,
     Не стал бы светлее мой сумрачный взор.
     Надежды не зная, живу я, страдая
     С тех пор, как нарушила ты договор.


     Вдова будет послана свыше пророком, —
     И то усомнюсь в ее чести не раз.
     Мне сотен красавиц дороже твой локон,
     А ты меня в трудный покинула час.


     Я бросил аул, где душа трепетала,
     «Прощайте!» свиданьям ночным говоря.
     Спустился я с гор, где любовь расцветала,
     Не надо мне, ночь, твоего покрывала, —
     Теперь пусть над нами сияет заря!


     Нахлынет потоп, но любовь разгорится,
     Разрушится мир, но любовь не умрет…
     Виною всему твой заносчивый род:
     Я с ним никогда не смогу примириться.


     На девушек, как на собак, я гляжу
     С тех пор, как «прощай!» ты сказала впервые.
     С тех пор, как, тобою покинут, брожу,
     На женщин гляжу, как на шкуры свиные.


     Уходит стрелою настигнутый зверь,
     Умрет он в лесу, потеряв свою силу.
     Кончается день, – ухожу я в могилу…
     Другого, быть может, полюбишь теперь!


     Казались мне речи твои золотыми,
     Но были они медяками простыми.
     Серебряным ты мне сияла лицом,
     Но сердце свое налила ты свинцом.


     Виновна ли ты, что на жалкой арене
     Учил я тебя? Нет, я сам виноват!
     Постигла ты строки чудесных творений,
     Уста твои людям законы гласят.


     Ты каждую знаешь любовную повесть,
     Ты все прочитала их наперечет.
     Как жадно ловила ты каждую новость
     О том, что прошло, и о том, что придет!


     В арабских легендах ты ищешь отрады,
     Они говорят ежедневно с тобой,
     И книга бессмертная Шахразады
     Склонилась к ногам твоим смирной рабой.


     Ты в мненье людском оправдаться стремилась,
     Прибегла ты к злобе, коварству и лжи.
     Измене молилась, обману молилась, —
     Какого же рая ты жаждешь, скажи?


     Как видно, любовь не приводит ко благу:
     Сегодня – удача, а завтра – вражда.
     Она дождевую напомнит нам влагу,
     Но сладкая скоро прокиснет вода,


     Отравит безумца бесовским дурманом…
     Нет, с бурею горной любовь я сравню!
     То вспыхнет зарей, то нависнет туманом,
     Подобно неверному вешнему дню.


     Держал я в объятиях стан твой упругий,
     А утром пройдешь, не заметив меня.
     Всю ночь до рассвета провел я с подругой,
     Но слова не скажет мне, встретив меня.


     Луне, что скрывается под облаками,
     Во мгле полуночной блистать не дано.
     Когда б я тебя не прославил стихами,
     Забыта была бы людьми ты давно.


     Где черные тучи нависли сурово,
     Там трудно пробиться дневному лучу.
     Уж если с тобой говорить не хочу,
     От встречных людей не дождешься ты слова!


     Чертоги любви я воздвиг на земле,
     А сам под забором лежу я в ненастье.
     Построил я царственный мост нашей страсти,
     Но рухнул мой мост, я один на скале.


     Любви посвятив свою душу всецело,
     С пустыми руками я ныне стою.
     В озерах желания плавал я смело,
     К засохшему ныне стремлюсь я ручью.


     Что дал мне разрыв мой с подругой жестокой?
     По крышам я буду ходить под луной!
     Скажи, что дала мне разлука с тобой?
     Постель одинокую, дом одинокий!


     У юношей, жаждущих страстной любви,
     В сердцах прозвучат мои песни живые,
     И девушки, что полюбили впервые,
     Оплачут печальные песни мои.


     Умру я, но песню любви неизменной
     Оставлю народу во всей чистоте.
     Я верю: влюбленные, в час вдохновенный,
     К моей устремятся надгробной плите…



   «На высокой вершине…»


     На высокой вершине
     Два влюбленных цветка
     Наклонились друг к другу,
     Но вовек не сплетутся,


     А в глубокой теснине
     Льются два родника,
     Устремились друг к другу,
     Но вовек не сольются.



   Сон


     Десять дней рамазана прошли чередом.
     Я один. Тишина. Чем себя позабавлю?
     «Без дежурного почту, – решил, – не оставлю!»


     До усталости мерил шагами я дом.
     Я заснуть не могу, не смыкаются веки…
     О глаза мои, вам бы ослепнуть навеки!


     Целых восемь охапок закинул я в печь, —
     Запылали дрова! Чтобы ярче разжечь,
     Стружек полный мешок я подбросил в придачу.
     Я устроил себе королевскую дачу!


     Восседаю, как царь, а постель моя – трон,
     И сидит в моей русской берданке патрон,
     Стоит ветру прокрасться – стрельбу я открою.


     Так сижу возле печки вечерней порою,
     Счет веду я событьям, делам и трудам,
     Происшедшим с тех пор, как скончался Адам,
     Вспоминаю, развеяв томленье и скуку,
     Даже старого пса, даже старую суку,
     Ненароком забравшихся в Ноев ковчег.
     Скоро зимние дни, скоро выпадет снег…


     Ночь, продлись, потому что рассвет мне противен!
     О, как шумно беседуют ветер и ливень, —
     И заснул я под буркой…
     И слышу я вдруг:
     Тихо скрипнула дверь, тихо дверь отворилась,
     И внезапно, сияя, ко мне ты явилась,
     К сердцу жарко прижалась, желанный мой друг!


     «Я умру без тебя, – ты печально вздохнула, —
     Украшающий саблю узор золотой!
     Почему ты уехал, скажи, из аула?
     Почему не вернулся ты сразу домой?
     Сохну я без тебя, о возлюбленный мой,
     На дорогу давно я смотрю из оконца, —
     Где ты, месяц, небесный украсивший свод?
     А глаза мои начали таять, как лед
     Под лучами горячего летнего солнца.


     Дай мне руку, – вернешь мне сияние глаз!
     У меня, словно бусы, рассыпались мысли,
     Ибо нить порвалась, ибо нить порвалась!
     Тьма в рассудке моем: тучей беды нависли.


     Я, как пташка, летела к тебе по лесам,
     Я, как облачко, двигалась по небесам,
     Так в объятья меня, мой любимый, возьми ты!
     Порази меня насмерть, стрелок знаменитый,
     Где же стрелы твои? Этих стрел не боюсь…


     Ты покинул меня, мой пророк, мой Исус,
     Я осталась одна, я в беде оказалась, —
     Даже горному зверю внушила я жалость!
     Там ты жить захотел, где возлюбленной нет?
     Иль к тебе не дошел мой призыв, мой привет,


     И поэтому, был ты ко мне равнодушен?
     О крылатый скакун, гордость царских конюшен,
     Ты взлетел до небес, – разве птицы тебе
     О моей не сказали печальной судьбе?


     Ты пойми, наконец: я не гурия рая,
     Я земная, я жить не могу без тебя!
     Я не камень священный: в разлуке страдая,
     Разорвется душа моя, страстно любя!
     Исцели же меня! Умереть я готова,
     Но лекарство принять не хочу от другого!»


     «О заря, что к народам нисходит с вершин,
     Ты примчалась ко мне не на горном ли туре?
     Иль о горе моем рассказал тебе джинн,
     И тогда ты ко мне прилетела сквозь бури?


     Я давно позабыл, как живет человек,
     Лишь со зверем делюсь я словами печали,
     Среди туров устроил я дикий ночлег,
     Чтоб они тебе письма мои передали.


     Иль, быть может, когда я вздыхал в тишине,
     Эти вздохи мои в облака превратились,
     Хлынул дождь, и потоки его докатились
     До тебя и поведали быль обо мне?
     Иль, быть может, когда пламенел я в огне,
     Ты увидела молнию, грома раскаты
     До тебя донеслись – и к страдальцу пришла ты?


     Если б ты не пришла ко мне в этом году,
     То с тобою мы были бы в вечной разлуке.
     Если ты, пусть во сне, не протянешь мне руки,
     То живым, как Карун, я под землю сойду.


     Цветников падишахских пчела золотая,
     Ты пойми, что в могилу я брошен живьем,
     О голубка из Мекки! Нарядом блистая,
     Не забудь о страдающем друге твоем.


     Страстно жду твоего соловьиного зова,
     Я ослеп от любви и от пищи отвык.
     Так давно я не видел жилища людского,
     Что забыл человеческий звонкий язык.


     О звезда, что затмила вселенной созвездья,
     О, скажи мне, подобная круглой луне:
     Не прислал ли тебе сам всевышний известья?
     Или месяц тебя известил обо мне?


     Не погиб ли законный мучитель твой лютый?
     Может, сбросила ты ненавистные путы
     И ко мне прилетела, свободу познав?
     Что-то стало с тобой, изменился твой нрав!


     Не лежит ли твой змей ядовитый в могиле, —
     Потому-то из дома тебя отпустили?
     Может быть, потому, что издохла сова,
     Эти смелые ты произносишь слова?


     Может быть, от меня потому не таишься,
     Что отныне стервятника ты не боишься?»


     «По тебе я скучала и ночью и днем, —
     Не хочу говорить, даже думать о нем!


     Без тебя, жеребенок каурый, я гасну.
     На подметки, чтоб в доме не жил понапрасну,
     У меня закупили его мясники,
     За него получила немного пеньки


     И наличными две-три копейки в придачу…
     Откажись, мой любимый, от длинных речей,
     Обними-ка ты лучше меня посильней,
     Чтоб я знала, что времени даром не трачу!


     Мой любимый, измучилась я от любви,
     Мой желанный, измучилась я от печали.
     Знаешь ты, почему мои губы в крови?
     Потому что в ночи твое имя шептали,
     А когда бы я громко тебя назвала,
     То с размаху бы сабля меня рассекла.


     Но теперь… Посмотри, мой олень златорогий,
     Славословят тебя за народом народ!»


     Я смотрю. Что за речи подруга ведет?
     Впрямь сверкают, как днем, золотые чертоги
     И народы земли с поздравленьем пришли.
     Человечеству я поклонился с балкона,
     Я приветствовал с важностью, но благосклонно
     Племена и державы обширной земли.


     Вот стоят во главе своих войск короли,
     И застыли в торжественном строе солдаты:
     Стоит нам заикнуться, – любой наш приказ
     С восхищеньем готовы исполнить тотчас…
     «Здравст…» я начал, и вдруг – словно грома раскаты:
     «Здрав… желаем… – промчалось по миру всему, —
     Нам отрадно служить повелителю джиннов!»
     Объявил я, что всех я сегодня приму
     По порядку – и подданных и властелинов.


     Первым принят был мною турецкий султан.
     «Мир тебе, – он сказал, – я с открытой душою
     Для служенья тебе опоясал свой стан!»
     Я ответил: «Садись. Мы довольны тобою».


     А за ним, попросив разрешенья присесть,
     Сняв папахи свои, отдавая мне честь,
     Появились английский король и французский,
     Появился владыка империи русской.
     Из Америки тоже король прискакал,
     Яркий зонтик с янтарной отделкой вздымая,
     Во главе своих войск, одолев перевал,
     Прибыл в гости ко мне повелитель Китая.


     Здесь и римляне – славный и древний народ,
     Со значками на шапке – властитель Ирана.
     Молодые армянки красой несказанной
     Затмевают небесный сияющий свод.


     Рой грузинских красавиц – как звездное небо!
     Поздравляют меня и кричат: «Гамарчжвеба!»


     Легче царского шелка черкешенки стан,
     «Сав була!» – раздается привет по-черкесски,
     Выбрал самых пленительных Азербайджан,
     И красавицы прибыли в сказочном блеске.


     В это чудо поверить никто бы не мог.
     Но в рассказе моем – правота очевидца.
     Сотворил это чудо один только бог,
     Он велел и царям и державам явиться.


     Вот распахнуты настежь дворцы из стекла,
     Янтарем и рубином украшены стены,
     Рядом жемчуг блестит, дальше – яхонт бесценный, —
     Вижу я, что судьба меня в рай привела!


     Что ж, гуляй по цветущему саду, а если
     Мысль мелькнет: отдохнуть не мешало бы в кресле, —
     И мгновения кресла не будешь ты ждать,
     Прибежит: «Я хочу, чтобы вы в меня сели!»
     Пожелаешь понежиться в мягкой постели, —
     Пред тобою тотчас же возникнет кровать.


     На столе удивляешься каждому блюду:
     Дорогие напитки, отборная снедь!
     Здесь от запаха водки легко опьянеть,
     А ее наливают в большую посуду!


     Вкусно пахнет вино, сквозь бутыли горя:
     Сотворили его виноделы царя!


     Удивись, на красавиц молоденьких глянув:
     Чтобы скуку прогнать, пьют коньяк из стаканов.
     Самовары шумят, велико их число:
     Небо в ясную ночь столько звезд не зажгло.
     В самоварах готовится вдосталь какао,
     Чтобы после еды твой желудок ласкало.


     А закуски из мяса павлиньих птенцов,
     И козлят снежногорных, и туров-самцов.
     О подобной еде человек только грезит:
     Сколько хочется – ешь, да и пей сколько влезет!


     Здесь повсюду шатры из блестящей парчи,
     Где рубин зажигается вместо свечи,
     Словно днем, от него мир сияет в ночи,
     Поглядев, удивись, удивившись, молчи!


     У меня в услужении ангел небесный,
     Наслаждаюсь красавиц игрою прелестной,
     Восхищает она у пруда голубей.
     Здесь гуляют джигиты, отвагой блистая,
     Сверху смотрит на них соколиная стая
     И завидует храбрости этих людей.


     Вы, друзья молодые, явились откуда?
     Разве нужен ответ? Это новое чудо!


     Пляшет юность, веселья и жизни полна,
     И гремит барабан, и не молкнет зурна.
     А чонгур? А гармонь? Это все пустяки,
     Что войти не достойны в такие стихи!


     Так живу день за днем, джиннов хан знаменитый.
     Служат мне император, король, шахиншах.
     Солнце лета сияет мне в зимних ночах.
     А подруга-то где? Дорогая, приди ты!
     Я за нею послал, – появилась без свиты:
     «Почему ты не ешь? Чьей красою пленен
     С сердцевиною сахарной нежный лимон?
     Иль наскучили соколу эти пиры?»


     …Вой шакалов донесся внезапно с Кюры.
     Я проснулся и комнату взглядом окинул
     И папаху со лба, удивленный, я сдвинул.


     Вижу стены сырые, худой потолок.
     Горе мне: обескрыленный я мотылек!
     Подо мною кровать, что грязна да измята, —
     Вряд ли хуже бывает постель у солдата!


     Мне почудилось, будто живу я в раю
     И сжимаю в объятьях подругу мою,
     Оказалось, я в комнате затхлой, сырой,
     Где течет день-деньской, где тоска день-деньской!


     Потерял, потерял я подругу мою,
     Вновь свое одиночество я узнаю.
     Вместо гурии, вместо желанной смуглянки,
     Я сжимаю в объятиях ложе берданки.


     Вижу я, что господь не сочувствует мне:
     Если счастье дает мне, так только во сне.
     Но когда-нибудь, – верую в радостный день я, —
     Станут явью прекрасной мои сновиденья.



   Мариам
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




     Горящего сердца безрадостный вздох,
     Быть может, ты примешь, небесная мгла?


     Дрожащего тела немую мольбу
     Не сможешь ли взять ты, о, туча небес?


     Что душу смятенье всечасно гнетет,
     Поведай ты правду, о, ветер вершин.


     Что грудь наполняет кипящий огонь,
     О, солнце на скалах, посланье вручи.


     Скажи, как на кручах, где вечные льды,
     Меня ты оставил, проворный джейран.


     О том, как в безлюдных оврагах меня
     В отряде ты видел, скажи, гордый тур.


     Не зная постели, я маюсь в лесах,
     Тебе не приснился ль, красавица, я?


     Заброшенный в горы, где сел не найти,
     Тебе не явился ль, о желтый тестар?


     Бумаги для писем в конторе полно,
     Тебе б написал я, да с кем передать?


     И вот на закате у диких зверей,
     Томясь, о тебе я справляюсь всегда.


     Пословицей стал я в народе своем
     За то, что повсюду ходил за тобой.


     Теперь, одинокий, в чужой стороне,
     Я места не знаю, где встретится смерть.


     Что стало с тобою? Молчишь почему?
     Хотя бы однажды мне весть подала.


     Ни разу с тех пор не сомкнул я очей,
     Как из дому вышел, простившись с тобой.


     Сон вздорит со мною: не спи, говорит,
     Не спи, говорит, коль возлюбленной нет!


     В скалистых трущобах блуждающий зверь
     Иль встретит погибель, иль сыщет тропу.


     Зима вот приходит, весна настает:
     Иль камень поставят, иль буду с тобой.



   «В красивых нарядах из редкой парчи…»


     В красивых нарядах из редкой парчи
     Ты всходишь, я вижу, на крышу свою.


     Живящее мертвых дыханье твое
     Касается груди моей по ночам.


     Война беспокоит больших королей,
     Все думают думу, народы собрав.


     А я умираю. Но мысли мои
     Всегда лишь с тобою одной говорят.


     С младенчества солнцем не тронутый лик
     Всему вопреки я б увидеть хотел.


     Твою с колыбели разумную речь
     Я вдоволь хотел бы послушать хоть раз.


     Хоть взглядом единым тебя б увидать, —
     Снега бы покрылись зеленой травой.


     О, если б обнять мне тебя довелось, —
     Пусть солнце померкнет, не стало б темно.


     От страсти к павлину, что взвился из рук,
     Костей моих жаром пылает весь мир.


     Луны совершенной, но скрытой от глаз,
     В сердечные раны мне капает яд.



   «Мне в тягость оружье. Я бросил его…»


     Мне в тягость оружье. Я бросил его.
     Мне не о чем спорить вдали от тебя


     Седло мне постыло, и конь надоел,
     И дух мой в погоню ушел за тобой.


     Нет места, где я бы тебя не искал.
     Страна эта адом глядит без тебя.


     Тропинки, где ноги ступали твои,
     Для всех правоверных – не вечный ли рай?


     Везде побывал я на русской земле,
     Но все о тебе лишь я думал одной.


     О, если б найти хоть похожий портрет,
     Я отдал бы сердце мое за него.


     На шумных базарах, в палатках купцов
     Смотрю я наклейки материй цветных.


     На стенах театров, в больших городах
     Над каждой картиной склоняю лицо.


     Но я иль бессилен, иль плохо ищу —
     Ни разу твой образ не встретился здесь.


     Чтоб юношей взглядом с ума не сводить, —
     Сидящую дома кто ж мог срисовать?


     Ведь, сглазу боясь, лишь в полуденный час,
     По пятницам только ты смотришь в окно.


     Устал я склоняться, устал я искать…
     И все показалось мне пусто вокруг…



   «Оставив России поля за собой…»


     Оставив России поля за собой,
     Мы к рыжим, как дьявол, австрийцам пришли.


     Здесь всюду я вижу портреты в домах:
     Твоя в них осанка и гордость – твоя!


     Лицо дорогое, прекрасный твой стан…
     Нет, я не ошибся… Сама это ты!


     Спина надломилась, как стал я смотреть:
     Цвет тела подобен цветам на горах.


     Лишился рассудка, гляжу – сам не свой…
     И вот, не стерпев, я спросил у людей:


     – Кто женщина эта, на стенах у вас,
     Зачем в каждом доме портреты ее?


     И мне отвечали: – Она – Мариам,
     Родившая в девах Пророка Христа.


     Улыбка во взгляде, сиянье лица…
     Аллах милосердный! Отличия нет.


     И черные брови, и белый твой лоб:
     Лишь слово промолви… Пришла ты ко мне.


     Пусть души похожими создал творец, —
     Как может одежда быть схожею так?


     Пусть рот будет тот же и те же глаза,
     Но можно ль весь облик вторично создать?


     Не видеть мне Мекку с Каабой вовек,
     Устал я на этот надеяться день.
     Не видеть мне снова Полярной звезды,
     Я ждать этой ночи давно перестал.


     Пчела молодая цветами равнин
     Любуется вдоволь, хоть мед не берет.


     Тобою любуясь, я здесь победил
     Того, кто, быть может, с тобой в этот час.


     Себя христиане по лбу и груди
     Рукой ударяют, тебе помолясь.


     Светильники ставя на каждом углу,
     Тебе поклоняются люди креста.


     Стою я меж ними, любуясь тобой.
     Тебе подмигнул я, хоть не дал поклон.


     Бездушен портрет твой на этих стенах,
     Но все же почет я ему воздаю…



   «Горят и страдают, лишаются сил…»


     Горят и страдают, лишаются сил,
     Стоят паровозы, придя на вокзал.


     Вперед наступают и пятятся вновь —
     Весь мир стал желаньям моим вперекор…


     Воюет со мною и спорит судьба.
     Ах, это бывает… Не надо скорбеть!


     О, как же нам писем давно не несут!
     О, как же давно… Если б нам позабыть!..




   Батырай
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Омарла Батырай родился в с. Урахи (ныне Серго-калинский район). Почти всю жизнь поэт провел на хуторе Ая-махи, куда был выслан сельской знатью за независимый характер и вольнолюбивые песни.
   Батыраю запрещалось петь, за каждую спетую песню с него брали штраф.
   «Отец даргинской поэзии» (Н. С. Тихонов) создал образ храбреца, готового во имя интересов народа сложить голову; воспел трепетную, как лань, светлую, как родник, горянку, ищущую любви и счастья; реалистически изобразил бескорыстного бедняка, готового в случае беды прийти на помощь к любому, и алчность богача, ради наживы попирающего всех и вся.


   О герое

 //-- * * * --// 

     В среброкованой броне
     Был ты матерью рожден,
     И египетский клинок [26 - Египетский клинок – обычное в даргинском фольклоре выражение, похвала высокому качеству оружия героя.]
     Был положен для забав
     В колыбель твою отцом.

 //-- * * * --// 

     Джамав-хана табуны [27 - Джамав-хан – жестокий и жадный до имущества своих крестьян даргинский феодал, правивший в первой половине XIX века.]
     Угоняешь ты один,
     Быстроногого коня
     Обладатель-молодец.


     Затмеваешь лунный свет
     Ты доспехов серебром,
     Ослепительной брони
     Обладатель-молодец.


     От рожденья ты герой,
     Друг отважных храбрецов,
     И взрастил тебя отец
     Всем трусливым на беду.

 //-- * * * --// 

     Ты руками в плен берешь
     Волчьи стаи на лугах,
     Ловишь сокола конем
     На подъемах Эндери.


     Коль в пути застанет ночь —
     Вся земля тебе постель,
     Одеяло – небеса —
     Серебром расшитый шелк.

 //-- * * * --// 

     Гриву чудища схватив [28 - В подлиннике на даргинском языке: «Гриву ашдага схватив». Ашдага – дракон горских сказок, с которым вступает в единоборство герой.],
     Без седла летишь в набег,
     Вместо плети сгоряча
     Взяв за голову змею.


     Конь, объезженный тобой,
     Рушит горы на скаку.
     Взмахом плети достаешь
     В дальнем небе облака.


     Как от бури, задрожит
     Трус, настигнутый тобой.
     И клянусь я: темен свет,
     Если подвиг твой неправ.

 //-- * * * --// 

     Там, где конь стреножен твой,
     Круглый год цветут цветы,
     В светлой горнице твоей
     Шахбагдадские ковры [29 - Ковры из сказочного Багдада (иногда называемого в горах «Шах-багдадом» – «Багдадом царей») – знак высшей роскоши, доступной людскому воображению.].


     Твой неугомонный конь
     Чистым кован серебром,
     Сам ты в золото одет,
     Мой прославленный герой.

 //-- * * * --// 

     Грудью своего коня
     Ты укроешь караван,
     Твоего оружья тень
     Скроет войско под собой.


     Ворочан переплывя [30 - Ворочан – сказочный непереходимый поток, описание которого встречается иногда в горском фольклоре.],
     Сух останется твой конь,
     На Самур придя в грозу,
     Ты уйдешь в сухой броне.

 //-- * * * --// 

     Время ль трудное придет,
     Против ста – один пойдешь,
     Взяв египетский клинок,
     Заостренный, как алмаз.


     Если встретится беда,
     Вступишь с тысячами в спор,
     Взяв кремневое ружье,
     Все в насечке золотой.


     Не уступишь ты врагам,
     Не наполнятся пока
     Темной кожи сапоги
     Красной кровью через край.

 //-- * * * --// 

     Пусть у храброго отца
     Не родится робкий сын,
     Ибо должен будет он
     Дать отпор врагам отца.


     Пусть у робкого отца
     Не родится храбрый сын,
     Ибо должен будет он
     Разделить позор отца.

 //-- * * * --// 

     Снова да живет герой,
     Ну, а если суждено —
     В день кончины храбреца
     Пусть и конь его падет,
     Чтобы трус не оседлал,
     Чтоб не чванился подлец:
     Дескать, деньги заплатил,
     Дескать, чем я не джигит.


     Пусть всегда живет герой.
     Ну, а если суждено —
     В час кончины храбреца
     И невеста пусть умрет,
     Чтобы трус не ликовал,
     Чтоб не сватался наглец:
     Дескать, чем я не жених,
     Дескать, кто мне не чета.

 //-- * * * --// 

     Нет, прославленный герой
     На кладбище не лежит,
     И надгробья храбрецам
     Ставят на краю дорог.


     Коротка героя жизнь —
     Лет примерно двадцать пять:
     Коль не сгубят чужаки,
     Царь на каторгу сошлет.



   О любви

 //-- * * * --// 

     Я ношу в груди огонь,
     Гибель сеющий в лесах,
     Но когда, не знаю сам,
     Он испепелит меня.


     Разрушительницу гор —
     Бурю я ношу в глазах,
     Но когда, не знаю сам,
     В прах сметет она меня.

 //-- * * * --// 

     Знал я, что была ты там,
     Знал, что шла ты по жнивью,
     Краснобедрая лиса.
     Но не знал я, что легко
     Может всяк тебя загнать,
     Кто охотником слывет.


     Если б знал я, что тебя
     Может каждый залучить,
     Я б немедля взял борзых,
     Взял кремневое ружье,
     Все в насечке золотой,
     И пошел бы за тобой.

 //-- * * * --// 

     Знал я, что была ты там,
     Знал, что в лавке ты лежишь,
     Златотканая парча.
     Но не знал, что так легко
     Может всяк тебя купить
     У беспечных торгашей.


     Если б знал я, что тобой
     Может каждый обладать,
     Красным золотом карман
     Я б наполнил и пошел
     Приторговывать тебя,
     Чтоб купить любой ценой.

 //-- * * * --// 

     Мне бывает очень жаль,
     Златорунную овцу,
     Если волк ее настиг
     В Азаюнтской стороне [31 - Азаюнт – леса в Дарго, изобиловавшие дичью и хищными зверями.].
     Но тебя мне больше жаль,
     Аравийский голубок,
     Если в каменном дому
     Взаперти твоя любовь.

 //-- * * * --// 

     Наша первая любовь
     Так развеяна тобой,
     Как войска, когда у них
     Вдруг не станет главаря.


     Я ж любовь свою храню,
     В сердце каменное влив,
     Как расплавленное льют
     Кубачинцы серебро.


     Наша страсть – цены ей нет —
     Так развеяна тобой,
     Как имущество, когда
     Нет наследников ему.


     Но свою сберег я страсть,
     В тело крепкое вогнав,
     Как вгоняют гвозди в сталь
     Амузгинцы-мастера.

 //-- * * * --// 

     Если б мной ты увлеклась,
     Как тобой я увлечен —
     В самый знойный летний день
     Льдом покрылась бы река.


     Если б полюбила ты
     Так, как я тебя люблю, —
     В самый лютый зимний день
     Лед покрылся бы травой.

 //-- * * * --// 

     Серый волк в лесной глуши,
     Будь товарищем моим,
     Чтоб тропой твоей я мог
     Скрыться от людской молвы.


     Черный коршун в облаках,
     Стань мне другом до поры,
     Чтоб, не оставляя след,
     Мог по селам я пройти.

 //-- * * * --// 

     Птицы с дальних берегов
     Все твердят мне о беде,
     Что цунтинскою стрелой [32 - Цунта – аул, жители которого, охотники, в старину известны были как превоходные стрелки из лука.]
     В неизвестность канул ты.


     Птицам с дальних берегов
     Я отвечу: в добрый час,
     Хоть цунтинскою стрелой
     Грудь пробита у меня,


     Не сломить меня ветрам —
     Гибкой веточки лесной.


     Тучи северных сторон
     О печали мне твердят,
     Что, как в синем море соль,
     Недоступен взору ты.


     Тучам северных сторон
     Я отвечу: в добрый час,
     Хоть морская злая соль
     Разъедает сердце мне —
     Не совсем я пропаду
     В жарком пламени свинец.

 //-- * * * --// 

     Да погибнет твой Бидан [33 - Богатырский конь горского эпоса.],
     Твой прославленный скакун,
     Чтобы так же, как мое,
     Сердце высохло твое.


     Да покроет злая ржа
     Твой испытанный мажар [34 - Мажар – кремневое ружье.],
     Чтобы так же, как мои,
     Очи плакали твои.

 //-- * * * --// 

     Мне заморская лиса
     С красноватою спиной
     Пишет письма, чтоб ее
     Перевез я в этот край.


     – Чтоб тебя перевезти,
     Разве я, как армянин,
     Пароход арендовал
     С сорока огнями в ряд?


     Златотканая парча
     На общественных торгах
     Просит выкупить ее,
     Щедро деньги заплатив.


     – Чтобы выкупить тебя,
     Разве я в аренду сдал
     Весь Баку и весь Сальян,
     Словно царский казначей?

 //-- * * * --// 

     Если выйдешь ты за дверь,
     Точно солнце из морей, —
     Как над морем камыши,
     Тело вздрогнет у меня.


     Если выглянешь в окно,
     Как луна в просветы гор, —
     Точно птица в камышах,
     Взор трепещет у меня.

 //-- * * * --// 

     Оттого, что влюблены,
     Нет добра нам, добрый друг,
     Коль разлучены сердца,
     Как вершины снежных гор.


     Если б можно было нам
     Так сердца соединить,
     Как в стволе ружья слиты
     Пуля с порохом в одно!


     Оттого, что страсть влечет,
     Нет нам света, светлый друг,
     Коль разлучены тела,
     Точно с морем выси гор.


     Если б можно было нам
     Так тела соединить,
     Как египетский клинок
     Входит в плотные ножны!

 //-- * * * --// 

     В предрассветный дождь весной
     На порог не выходи:
     Могут псы тебя принять
     За красавицу лису.


     В бурю полночи глухой
     На крыльцо не выходи:
     Может вор тебя принять
     За красавца скакуна.

 //-- * * * --// 

     Да не встретится любовь
     Там, где ей не суждено,
     Ибо жалости в любви
     Нет, как в пасмурных лесах
     Жалости у волка нет
     К уворованной овце.


     Да не будет страсть сильна
     Там, где быть ей не дано.
     Ибо беспощадна страсть,
     Как к закованному в цепь
     Горцу в каторжной тюрьме
     Беспощаден белый царь.

 //-- * * * --// 

     Я б хотел иметь коня,
     Сердцем схожего с твоим,
     Чтоб в султанском чепраке
     Конь у стойла ждал меня.


     Я б хотел иметь броню,
     Как сверканье глаз твоих,
     Чтоб в турецких торжествах
     На параде первым быть.

 //-- * * * --// 

     Есть в Египте, говорят,
     Наша давняя любовь:
     Там портные-мастера
     Режут выкройки по ней.


     Есть по слухам в Шемахе
     Страсть, что нашею была:
     За нее в обмен купцы
     Деньги белые берут.

 //-- * * * --// 

     Я обвит бедой вокруг,
     Как Дербент, глухой стеной [35 - Дербент окружен крепостной стеной тысячелетней давности. Века оказались бессильны сокрушить ее, и она стоит до наших дней, заставляя изумляться мастерству ее строителей.],
     Горем горьким окружен,
     Как морями белый свет.


     О страдания мои,
     Вы – страданья беглеца,
     Что, покинув отчий дом,
     В скалах прячется немых.

 //-- * * * --// 

     Черный коршун со скалы
     Мне садится на плечо,
     Просит он, чтоб я отдал
     Выпить очи подо лбом.


     – Черный коршун со скалы,
     Ты не вовремя пришел:
     Я, с тех пор как полюбил,
     Сам от жажды выпил их.


     Черный змей с глухой реки
     Заползает мне на грудь,
     Просит он, чтоб я отдал
     Сердце сахарное съесть [36 - «Сердце из сахара» – любимое выражение не только даргинской народной песни. У лакцев, например, в исторической поэме о Давди герой тоскует о сахарном сердце любимой. Сахар в те далекие времена в аулах – новинка, диковинное лакомство. Отсюда и возникает образ.].


     – Черный змей с глухой реки,
     Ты не вовремя пришел:
     Я, с тех пор как увлечен,
     Съел от голода его.

 //-- * * * --// 

     Не хочу твоей любви —
     Сердцу скорбь она сулит,
     Даже если бы ко мне
     В знойный день она пришла
     В теркемейские кусты [37 - Теркеме – название местности.]
     В виде родника со льдом, —


     Гнет любовь к земле людей,
     Как траву весной гроза.
     Не нужна мне страсть твоя —
     Телу боль она несет, —
     Даже если бы ее
     После долгой уразы
     В виде хлеба с медом мне
     Поднесли в закатный час:


     Ломит страсть людей шутя,
     Как деревья ураган.

 //-- * * * --// 

     Если б люди от тоски
     Покидали свой аул,
     Раньше, чем они свой дом,
     Я б покинул белый свет.


     Если б от любовных дум
     Пропадала голова,
     Я б, наверное, давно
     В землю черную сошел.

 //-- * * * --// 

     Эта черная коса
     Обвила Дербент вокруг,
     Лоб, как месяц из-за туч,
     Светит ночью городам.


     Брови тонкие на лбу
     В мудрецах рождают страсть,
     А глаза из-под бровей
     Ранят в сердце храбрецов.

 //-- * * * --// 

     Телеграфный столб в пути —
     Гордо поднятый твой стан.
     Ослепительны глаза,
     Как фарфоровый стакан.
     Брови точно в два ряда
     Вдоль стаканов провода.

 //-- * * * --// 

     Ой, глупышка, посмотри,
     Видишь, льдом покрыта дверь:
     Это я вздыхаю здесь,
     С той поры как полюбил.


     Ой, бедняжка, погляди,
     Бьет родник в моем дворе:
     Это я здесь слезы лью,
     С той поры как увлечен.

 //-- * * * --// 

     Лишь о золоте твердит
     Обладатель трех рублей,
     Щек твоих румяный блеск
     Не затмит ли сто монет?


     Об отарах говорит
     Обладатель трех овец,
     Черный лоск твоих волос
     Не сразит ли сто отар?

 //-- * * * --// 

     Я иль дом твой повалю,
     Как гроза валит хлеба,
     Или в жизнь твою ворвусь,
     Как войска в Нарын-Кале [38 - Нарын-Кала – древняя крепость, выстроенная на берегу Каспия (в Дербенте) персидским шахом Ануширваном около полутора тысяч лет назад.].


     Или я в Сибирь уйду,
     Как на Астрахань корабль,
     Иль сойду в могилу я,
     Как солдат заходит в храм.


     Но тебя, мой светлый рай,
     Так иль этак я добьюсь.

 //-- * * * --// 

     Разве ты наиб Дарго [39 - Наиб – правитель округа в старом Дагестане.],
     Чтоб ссылаться на тебя?
     Чтоб в глазах твоих читать,
     Разве ты святой Коран?

 //-- * * * --// 

     Фунт бумаги весь Гуниб
     Стоил русскому царю [40 - Фунт бумаги весь Гуниб стоил русскому царю – отголоски легенды о том, что Шамиль в Гунибе был продан своими наибами царскому самодержавию за бумажные деньги.], —
     Так и я куплю тебя
     Золотом иль серебром,
     На лугах среди цветов
     Беззаботная пчела.

 //-- * * * --// 

     – Нет во мне любви теперь,
     Я ведь замужем теперь.


     – О, неправда, ты горишь,
     Ты пожар в себе таишь:
     Кто любил однажды, в том
     Все горит былым огнем!

 //-- * * * --// 

     Очи в звезды превратив,
     Хоть глядел тебе я вслед, —
     Не оглядывалась ты.


     Чтоб покрылись пеленой,
     Как снегами родники,
     Под бумажно-белым лбом
     Очи-яхонты твои!


     Взявши сахар на язык,
     Хоть с тобой я говорил, —
     Мне не отвечала ты.


     Чтоб во рту, где перламутр,
     Высох сладкий твой язык,
     Как под осень на горах
     Сохнет желтая трава!

 //-- * * * --// 

     Ножки я твои люблю:
     Так легко они идут,
     Словно конь трехлетний ты!


     Я в глаза твои влюблен:
     Как горох у нас в горах,
     Так черны твои глаза [41 - Сорт гороха, зернышки которого похожи на черные бусины; любимое лакомство в горах.].


     Брови я твои люблю:
     Словно надпись на клинке,
     Подо лбом они идут.

 //-- * * * --// 

     Как в пятнадцать дней луна,
     Светлой вставшую любовь —
     Черной сделал твой отец.
     Пусть настанет для него:
     Черным станет белый свет,
     Точно стенки очага!


     Как пчелиный мед весной,
     Сладкой созданную страсть —
     В горечь превратила мать.
     Пусть настанет для нее:
     Горьким станет белый свет,
     Точно лопнувшая желчь!

 //-- * * * --// 

     О предвестница зари,
     Юга светлая звезда,
     Недостойный скрыл тебя.
     Где ты? Как тебя вернуть?


     Как без крыльев мне достать
     Месяц ясный из-за туч?

 //-- * * * --// 

     Ах, как скомкано тоской
     Тело крепкое мое.
     Я бессильней, чем батрак
     После тягостной страды.


     Ах, как пышно и свежо
     Тело юное твое.
     Ты как лань, что на горах
     Хан желал бы подстрелить.


     Ах, как страшно тяжелы
     Ноги крепкие мои,
     Точно ноги у быка,
     Что всю зиму голодал.


     Как же трепетно легки
     Ноги стройные твои,
     Точно быстрые в ходьбе
     Ноги козочки степной.

 //-- * * * --// 

     Семицветный мой цветок
     На приморском берегу,
     Одноцветным бы ты был —
     Я б тебя не полюбил!

 //-- * * * --// 

     Говорят, что каждый год
     Настает любви черед
     И небесный свод к земле
     Страсть взаимная влечет.
     Как же им любить дано?
     С высоты небесной той
     Дождь струится золотой,
     В лоно впитанный землей,
     Насыщает он любовь.


     Так любить им суждено.


     Говорят, что каждый год
     Настает любви черед
     И вершины снежных гор
     К морю дальнему влечет.
     Как же им любить дано?
     Тает снег, ручьем бежит,
     В море тот ручей спешит,
     Море жемчугом кипит,
     Насыщая страсть вершин.
     Так любить им суждено.
     Но меж мною и тобой
     Вперекор молве людской,
     Как меж морем и горой,
     Как меж небом и землей,
     Ни зимой и ни весной
     Что-то не видать любви.

 //-- * * * --// 

     У двухсот и у двоих,
     Говорят, была любовь,
     Но лишь двое, говорят,
     Из двухсот и из двоих
     Испытали ту любовь.


     Из двухсот и из двоих.
     Ой, желал бы быть вторым!


     У трехсот и у троих,
     Говорят, возникла страсть,
     Но лишь трое, говорят,
     Из трехсот и из троих
     Пережили эту страсть.


     Из трехсот и из троих.
     Ой, желал бы третьим быть!

 //-- * * * --// 

     Под бумажно-белым лбом [42 - Бумага в горской сакле была редкостью в дни молодости Батырая и слово «бумажный» – изысканная похвала красоте любимой.]
     Брови темны, как агат,
     И под тенью из бровей
     Точно яхонты глаза.


     Из серебряных монет
     Ожерелья на груди [43 - В отдаленных аулах Дагестана женщины носили на груди и на лбу монисто из серебряных денег, целый клад старинных монет. Во времена Батырая это было одним из наиболее распространенных украшений.],
     Схвачен кисти перламутр
     Синей вышивки волной.


     Точно светлый летний день,
     Ты стоишь передо мной,
     Ослепив мои глаза
     Блеском юности твоей.

 //-- * * * --// 

     Твоя мать не устает
     О деньгах мне говорить.
     Чтоб сгореть ей от огня,
     Чтоб сгореть ей от огня
     Лютой жадности своей!


     Иль не смогут заменить
     Пальцы на моих руках,
     Десять пальцев на руках
     Сотню золотых монет?


     О богатстве твой отец
     Беспрестанно говорит.
     Чтоб погиб он на огне,
     Чтоб погиб он на огне
     Лютой жадности своей!


     Иль не смогут заменить
     Пары черных скакунов
     Эта пара черных глаз,
     Опьяненная тобой?

 //-- * * * --// 

     Говор многих слышу я,
     Но тебя не слышу я,
     Песен ласточки, похожих
     На твой смех, не слышу я.
     Много женщин вижу я,
     Но тебя не вижу я,
     С телом схожего твоим
     Тростника не вижу я.

 //-- * * * --// 

     Пусть сожжет наша любовь
     Между нами перевал,
     Чтоб, едва подняв глаза,
     Нам друг друга увидать.


     Пусть сравняет наша страсть
     И ущелья и хребты,
     Чтоб, едва заговорив,
     Нам друг друга услыхать.

 //-- * * * --// 

     Так осматриваю я
     Каплю каждую с небес.
     Может, упадет с дождем
     Талисман моей любви.


     Так считаю по весне
     Каждый стебель на полях.
     Может, выйдет из земли
     Фиолетовый цветок.

 //-- * * * --// 

     – Добрый день! – сказал мне друг,
     Повернулся и ушел.
     Мрачен стал мой добрый день,
     Слезы падают из глаз,
     Как дожди из черных туч.


     «Ночь да будет хороша», —
     Так сказав, ушел мой свет.
     Но тяжелой будет ночь,
     Ибо горем я полна,
     Как песком русло реки.

 //-- * * * --// 

     На вершинах снежных гор
     Серна с гибкою спиной, —
     Погоди, остановись!


     Ты виной, что у меня
     Меркнут очи подо лбом.
     В чаще сумрачных лесов
     С грудью шелковою лань, —
     Оглянись, заговори!


     Словно сахару кусок
     Тает сердце у меня.

 //-- * * * --// 

     Ты, не смевшая поднять
     Даже краешек платка,
     На кого, подняв глаза,
     Смотришь ласково теперь?


     Ты, робевшая надеть
     Башмачки, что я купил,
     В этих красных башмачках
     С кем осмелилась уйти?

 //-- * * * --// 

     Видно, в округе любовь
     Только наша и была:
     Люд, как в сушь земля дождем,
     Пересудами не сыт.


     Видно, только наша страсть
     И была во всем селе:
     Как солдаты на часах,
     Нас соседи сторожат.

 //-- * * * --// 

     Как ты смотришь свысока,
     Чванясь блеском черных глаз!
     Но ведь самый черный конь
     В стойле привязью стеснен.


     Как небрежно ты идешь,
     Грудью белою гордясь,
     Грудь у ласточки белей,
     Да недолог птичий век.

 //-- * * * --// 

     Ты со всяким говоришь,
     Точно кадий. Может быть,
     Для твоих учеников
     Я гожусь в учителя?


     Строй друзей имеешь ты,
     Точно воин. Может быть,
     В знаменосцы я гожусь
     Для отряда твоего?

 //-- * * * --// 

     Солнце южное мое,
     Глянь в окошко хоть разок,
     Чтоб согреть своим огнем
     Неодетых бедняков.


     Двухнедельная луна,
     Выйди из дому хоть раз,
     Чтоб зажечь глаза слепых,
     Точно звезды подо лбом.

 //-- * * * --// 

     В море тонущий корабль,
     Пусть кружит тебя волна,
     Пусть она тебя зальет,
     Как меня моя любовь.


     В трещине высоких скал
     Увядающий цветок,
     Пусть склонит тебя жара,
     Как меня согнула страсть.

 //-- * * * --// 

     Я, как сокол на скале,
     Видно, лишь затем рожден,
     Чтобы пары зорких глаз
     Не спускать с тебя одной.


     Я, как лев среди лесов,
     Лишь затем, как видно, рос,
     Чтобы, гордость укротив,
     О любви тебе твердить.

 //-- * * * --// 

     – Пусть хоть рухнет белый свет,
     Я уйду! – ты поклялась.
     Что ж осталась ты со мной,
     Хоть не дрогнул и порог.


     – Пусть хоть смерть меня сразит,
     Не уйду! – ты поклялась.
     Но покинут я тобой,
     Хоть живешь среди живых.



   О жизни

 //-- * * * --// 

     Точно как алмаз стекло,
     Рассекая грудью мир,
     Чтоб любимую семью
     Обеспечить до зимы,
     Вышел из дому один.
     Ой, Омарла Батырай!


     Вышел я и вот дошел
     До общественной земли.
     Белый сеяли ячмень
     На общественной земле.


     – Ассаламун алейкум,
     Ванашинцы-молодцы! [44 - Ванаши-Махи – селение, лежащее недалеко от родины Батырая – Урахи.]
     Да родится ваш ячмень!


     – Ваалейкуму салам,
     Добрый путь, в счастливый час!
     Ой, Омарла Батырай!


     – Не уделите ль и мне
     Государственной земли?
     Не дадите ль ячменя?
     – Что ж, попробуй потрудись!
     Отвечали молодцы,
     И один мне дал быков.


     Но задумался я тут:
     На общественной земле
     Мер двенадцать ячменя
     Я б, пожалуй, разбросал,
     Хоть чужих запряг быков,
     Из чужих кувшинов пью
     И чужим куском кормлюсь.


     Только много ль получу
     Ячменя при молотьбе,
     Иль на счастье бедняка
     Ни зерна не прорастет.


     Нет, не надо, поищу,
     Может, выход есть иной!


     Много троп я исходил
     Из селения Губден [45 - Гели, Губден и далее упоминаемые в песне Дешлагар, Ута-мыш, Бачлуги, Магари – даргинские аулы.]
     И направился в Гели.


     – Ассаламун алейкум!
     Из Гели Абдурагим!
     – Ваалейкуму салам,
     Ой, Омарла Батырай!
     – Нет ли у тебя того,
     Для кого и день и ночь
     Безразличны, чтобы мог
     Я отправиться верхом? [46 - Нет ли у тебя того, для кого и день и ночь безразличны. – Батырай использует здесь в песне народную загадку о коне.]


     – Не ко времени попал,
     Урахинский Батырай:
     Миновалося, прошло.
     Нет такого у меня!


     И ушел я вновь ни с чем.


     Волком, чующим стада,
     Рыскал я один в горах.
     Дешлагар и Утамыш —
     Все оставил позади,
     И, пройдя гамринский лес,
     Я дошел до Бачлуги.


     – Ассаламун алейкум,
     Газали из Бачлуги!


     – Ваалейкуму салам,
     Ой, Омарла Батырай!
     Вот не ждал тебя к себе.
     Что хорошего принес?


     – Брат, я с просьбою пришел:
     Нет ли у тебя того,
     Для кого и день и ночь
     Безразличны и на ком
     Ноги в грязь не попадут?


     – Что ж, найдется, заходи,
     Урахинский Батырай!


     В горнице засели мы,
     Пили красное питье
     И, товарищей собрав,
     Стали песни распевать.


     Длилось так, пока опять
     Тот же день не наступил
     И в отчаянной гульбе
     Вся неделя не прошла.


     – Ну-ка, брат мой, Газали,
     Тело здесь мое гостит —
     Сердцем дома нахожусь,
     Мне пора в обратный путь,
     Ой, Омарла Батырай!


     Из конюшни, оседлав,
     С жеребенком вывел он
     Кобылицу и сказал:
     – Вот, Омарла Батырай!


     Сел и тронулся я в путь,
     Торопясь из Бачлуги,
     Как с ягненком на спине
     Волк торопится домой.


     Как лиса луга равнин
     Оставляет за собой,
     За собой я оставлял
     Много мелких хуторов
     И доехал, наконец,
     Я до верхней Магари.


     Возле дома старый друг,
     Минатли-Баганд стоял.
     А за домом у него
     Курага цвела в саду [47 - А за домом у него курага цвела в саду. – Плодовый сад в горах – богатство. Размером его определялось благосостояние владельца.].


     Был он первый богатей,
     Но ничтожный человек,


     – Ассаламун алейкум,
     Друг мой Минатли-Баганд!


     – Ваалейкуму салам,
     Что хорошего принес?


     – Я приехал предложить,
     Может, лошадь ты возьмешь,
     Кобылицу продаю
     С годовалым стригуном.


     – Я куплю их, заходи,
     Гостем будь в моем дому,
     Ой, Омарла Батырай!


     Слез, зашел я к богачу,
     Стал меня он угощать:
     Кукурузный дал чурек,
     Дал вареную морковь.


     – Не споешь ли песню мне,
     Ой, Омарла Батырай?


     – Песню, что привык я петь
     Под чуллинский мой чунгур [48 - Чунгуры, сработанные мастерами аула Чулли, любимы в горах за их легкость и чистоту звука.],
     Лишь когда передо мной
     Ставят красное питье,
     Как же я спою теперь?
     «Ах, шальная пуля в лоб
     Чтоб ударила тебя!..»
     Так за черствый твой чурек
     Под морковку что ли спеть?
     Друг Баганд – Минатли сын,
     Тело здесь мое гостит,
     Сердцем дома нахожусь.
     Выходи, откроем торг:
     Чем расплатишься со мной?


     Криворогого бычка,
     Да деньгами шесть рублей,
     Да паласов шерстяных
     Пару мог бы доложить.
     Торг окончен, по рукам.


     Рубль недодал мне богач:
     Обещал отдать потом.
     Пусть останется за ним!


     Если явится ко мне
     Тот, кому я задолжал,
     Чтоб ему замазать рот,
     Пять рублей держу в руках.


     Если будут у меня
     Дети мерзнуть по ночам,
     Два паласа шерстяных
     Я везу, чтоб их укрыть.


     Если ж с просьбою придут:
     – Не поможешь ли, сосед? —
     Я веду к себе во двор
     Криворогого бычка.


     В путь я тронулся легко,
     Но едва прошел версту,
     Словно русский барабан,
     Слышу, что-то тарахтит.
     Повернулся я назад:
     Богатеева жена,
     Патима, за мной бежит
     С головным платком в руках.


     – Эй, Омарла Батырай,
     Навязал ты нам беду:
     Кобылица-то совсем
     Захудалая была,
     Мы стреножили ее
     И оставили пастись
     Перед домом на горе,
     Но, скатившись со скалы,
     Сдохла в пропасти она.


     Так поэтому вернись,
     Эй, Омарла Батырай!


     – Ой, Минатли-Патима,
     Чем же я виновен тут,
     Чтоб до сердца прободал
     Буйвол бешеный тебя!


     Жаль мне белого рубля,
     Что за вами потерял:
     Обещали заплатить —
     Уж теперь не получу!


     Пусть от сына моего
     Подаяньем будет рубль,
     От семьи моей пускай
     Будет жертвою стригун.


     Возвращайся-ка домой,
     Эй, Минатли-Патима!
     Кобылица ж молодцом —
     Кто б умнее поступил?
     Ведь хозяин мог сказать,
     Чтобы я ее вернул.


     Улыбнулось счастье мне,
     Случай вышел золотой.
     Тонким был я, как слюда,
     Может, стану хоть теперь
     Толстым, как на море лед.


     Ой, Омарла Батырай,
     Попытайся, поживи!

 //-- * * * --// 

     Больше, чем в лесу ветвей,
     У меня друзей вокруг.
     Полагая встретить их,
     Вышел из дому один,
     Ой, Омарла Батырай!


     Свет большой я обыскал
     И прошел через Хайдак [49 - Хайдак, Сираги, Мугри – названия участков бывшего Даргинского округа.].
     Песни пел и пил вино,
     Кейфовал в пути не раз.


     Но, обратно повернув,
     Я дошел до Сираги
     И попал на пышный пир
     В том селенье Сираги.


     – Ассаламун алейкум,
     Сирагинский старшина!


     – Ваалейкуму салам,
     Урахинский Батырай!
     Слезь с коня, остановись,
     Гостем будешь у меня.


     Слез, остановился я
     Свадьбу ближе посмотреть,
     И когда мне поднесли
     Черный хлеб полусырой
     И вонючий козий сыр,
     Приказал мне старшина:
     – Спой-ка песню, Батырай!


     – Песню, что привык я петь
     Под чуллинский мой чунгур,
     Лишь когда передо мной
     Ставят красное питье,
     Как же я спою теперь,
     Если предо мной стоят
     Черный хлеб полусырой
     И вонючий козий сыр?..


     В поясницу бы тебе,
     Сирагинский старшина,
     По кривую рукоять,
     Аль-Асхаба Зульпухар!
     Оглянулся я кругом,
     Сердце сжалось, и тогда
     Песню я такую спел:


     – Свадьба ваша хороша,
     Сами тоже хороши,
     Да чтоб песню вам найти,
     Свет весь надо обыскать.
     Спел я песню для тебя.
     Получай и отойди,
     Сирагинский старшина!


     Так покинул свадьбу я.
     Сел верхом и ускакал,
     Оставляя за собой
     Злобный крик и суетню.
     До Мугри доехал я
     (Путь мой лег через него),
     Там как раз собрался сход,
     Чтоб проверить баранту
     И за пастбища внести
     Причитающийся сбор.


     – Ассаламун алейкум,
     Эй, мугринский старшина!


     – Ваалейкуму салам,
     Урахинский Батырай!
     Слезь с коня, остановись,
     Гостем будешь у меня.


     – О мугринский старшина,
     Знаю цену я словам:
     Просит искренне один,
     Для приличия другой. —
     И, сказав спасибо им,
     Тронул дальше я коня.


     Как долинная лиса,
     Что от голода грызет
     Тело тощее свое,
     Зол и голоден, один,
     Я приехал в Урахи.


     – Ассаламун алейкум,
     О Абдусалам-Кади!
     – Ваалейкуму салам,
     Ой, Омарла Батырай!
     Долго ль пробыл ты в пути,
     Все ль исполнил, что хотел?
     Не устал ли; расскажи,
     Где и что ты испытал?


     – Нет, устать я не устал,
     Брат Абдусалам-Кади.
     Как ладья среди камней,
     Потолкался было я
     Среди всех своих друзей,
     Но в подарок кунаку
     Даже худшего, связав,
     Дать барана не смогли!
     Не наложишь ли ты штраф
     На бесстыжих богачей?
     А не то я сам пойду,
     Вызвав темных молодцов,
     Чтоб ограбить богачей,
     Только ты благослови.


     Вот вернулся я домой
     На окраину села
     И в знакомом кумаги
     Песню новую запел:


     – Скучно в горнице пустой,
     Муж уехал далеко. —
     Так сказав, ушла жена,
     Ибо я от разных бед
     Стал несчастным бедняком.
     Если возвращаюсь я
     Полон, как листвою лес,
     Как магнит к железу льнет.
     Будет льнуть ко мне жена.


     Если ж я вернусь пустым.
     Как долинная лиса,
     Что от голода грызет
     Тело тощее свое,
     Как туман в ненастный день,
     Остаюсь я во дворе:
     Вытряхнет меня за дверь
     Ненаглядная жена.
     Где мне думать о семье!
     Даже ситцу три кара [50 - Кара – мера длины, равная полуаршину.],
     Даже ляжку от козы,
     Хлеба черного кусок
     Не найти мне, бедняку,
     Чтоб жениться на вдове.


     Так ни с чем я и пришел.
     Сел на крыше на краю,
     На колени взял чунгур
     С перламутровой резьбой.
     Посмотрел по сторонам,
     Вижу – рядом во дворе
     Златоухий мой осел
     Ест зеленую траву.
     «Ой, могучий джамаат!
     Драгоценного тканья
     Шерстяные дав ковры,
     Ржи отмерив, не скупясь,
     Меркой, признанной в селе,
     Приобрел я для себя.
     Чтоб поддерживал мой дом,
     Столб под крышу золотой —
     Златоухого осла.


     Но насильно в этот раз
     Отнят милый мой осел
     Старой ведьмой, что внизу
     На развалинах живет.


     Пусть не вырастет село
     Больше пшенного зерна.
     Пусть лишится всех богатств
     Ведьма, что живет внизу».


     Песню, сложенную мной,
     Услыхав, вскочила мать,
     Привела ко мне во двор
     Златоухого осла.


     «Если никелем покрыть,
     Медь сверкает белизной» [51 - Если никелем покрыть, медь сверкает белизной. – Батырай иронически говорит о лести. Смысл пословицы не совсем ясен, так же как и содержание заключительной строфы в целом. Полагают, что под «златоухим ослом» Батырай иносказательно, в свойственной ему манере, говорит о жене, которую мать ее уговорила оставить обедневшего мужа.], —
     Присказка такая есть
     На равнине, говорят.
     Даже матери жены
     Я не даром песню спел.
     Ой, Омарла Батырай!



   О себе


     На гребнях высоких гор
     Белой баранты чабан,
     Сам ты голоден всегда,
     Мой забытый Батырай.


     В гордой крепости Харбук [52 - Харбук – аул и некогда крепость в южном Дагестане. Славился оружейниками и золотых дел мастерами.]
     Оружейник Алимах,
     Сам ты ходишь без брони,
     Мой безумный Батырай.



   О пахаре


     Стер ладони ты сохой,
     С малых лет учась пахать.
     С малых лет ты наполнял
     Посевным зерном подол.


     За труды твоих быков
     И за твой, крестьянин, труд.
     Пусть пшеницей закрома
     Будут полны через край.



   О богаче


     Закрома полны зерном —
     В доме хлеба не найти.
     На горах стада овец —
     Мяса не видать в котле.
     Мой несчастный Бонгула,
     Как богато ты живешь!



   О храбреце


     Ой, храбрец мой дорогой,
     Златоглавый мой храбрец.
     Ой, храбрец, проворный друг,
     Синей ласточки быстрей!


     Сколько б песен я ни спел
     Песни храброму пою,
     Ибо, где случится, – он
     Против ста пойдет один.



   «Я, бывало, песни пел…»


     Я, бывало, песни пел,
     Как была моя пора,
     В шелк одевшись и в атлас,
     На колени взяв чунгур
     С перламутровой резьбой,
     На высоких камнях крыш
     Иль в почетных кумаги.


     И когда, бывало, пел,
     Резал моего быка
     Каждой песнею моей
     Оскорбленный джамаат.
     В молодые дни мои
     Шесть быков зарезал он,
     Шесть бесхвостых бугаев
     От коровы озорной.


     Стало мне невмоготу.
     И однажды, не стерпев,
     Взял я легкий мой чунгур,
     Гордо вышел в кумаги
     И рукой коснулся струн:


     «Будь неладен этот свет…»
     Что за скверная пора!
     Конь у стойла позабыт,
     А ячмень ослам дают!


     Ой, даргинский джамаат,
     Хоть совсем невинен я,
     Точно книжное письмо, —
     Почему ж я матерям
     Красных девушек не люб?


     Хоть безгрешен я совсем,
     Как святой на небесах, —
     Что ж косятся на меня
     Жен красивейших мужья?


     Будь неладен этот мир!
     Или прежнего хочу?..
     Где уж прежнего хотеть.


     Иль в суде ищу отца?..
     Где ж отца найдет в суде
     Бесталанный сирота.
     Мне б штрафных быков иметь
     Больше, чем седых волос,
     Чтоб старшинам Урахи
     Каждый день давать троих».


     Так тогда я песню спел,
     Выйдя гордо в кумаги,
     И даргинский джамаат
     Песню штрафом обложил.


     Что ж, пожалуй, мне не жаль,
     Пусть зарежут, коль хотят,
     И последнего бычка
     От коровы озорной.



   «Ах, могу ль я песни петь…»


     Ах, могу ль я песни петь,
     Если мой высокий стан —
     Стройный тополь средь кустов
     Нынче клонится к земле,
     Как под инеем трава.
     Ах, могу ль я песни петь,
     Если гордое мое
     Сердце сокола в груди
     Сожжено печалью дней,
     Солью горестей мирских.
     Ах, могу ль я песни петь,
     Если меткий мой язык,
     Как у мудрецов седых,
     Прежде острый
     Стал тупым,
     Точно выщербленный штык.
     Ах, могу ль я песни петь,
     Если ясные мои
     Очи-луны подо лбом
     Нынче тускло видят мир,
     Как в подзорную трубу.
     Ах, могу ль я песни петь,
     Если вольные мои
     Жилы злого скакуна
     Болью скованы теперь,
     Точно Волга зимним льдом.
     Ах, могу ль я песни петь,
     Если волосы мои,
     Как у Камалул-Баши [53 - Камалул-Баши – имя сказочного красавца, который по решению народа был казнен, ибо каждая женщина, однажды увидавшая его, забывала обо всем, бросала семью и мужа ради одного лишь взгляда Камалул-Баши.],
     Черный ус и борода —
     Стали белыми как снег.


     Я, бывало, песни пел,
     Как была моя пора.
     В шелк одевшись и в атлас,
     Весь в оружья серебре,
     Сидя на коне лихом
     Из шамхальских табунов.


     Был в поступках волен я,
     Как на пастьбе жеребец,
     Брал лишь то, что вровень мне,
     Низкорослое давя.
     Как на пастьбе жеребец,
     Растоптал я этот свет.


     Как же я спою теперь,
     Если тягостный недуг,
     Если смертная печаль
     В угол бросили меня,
     Точно шубу сироты.


     Ой, Омарла Батырай!




   Ирчи Казак
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Классик кумыкской поэзии Ирчи Казак родился в Муслим-ауле (ныне с. Атланаул Буйнакского района) в семье бедного крестьянина Татархана.
   Ирчи Казак юношей начал работать на чужих полях и складывать песни, полные протеста и негодования существующими порядками. В течение трех лет (приблизительно до 1861 года) Ирчи Казак находился в ссылке в Сибири, куда он был сослан за помощь своему другу Атабаю в похищении его возлюбленной – рабыни из шамхальского дворца. Из далекой Сибири поэт писал стихи о своей тоске по родине и ненависти к сильным мира сего.
   Возвратившись из Сибири, Ирчи Казак поселился в Батаюрте (ныне Хасавюртовский район). В стихах этого периода поэт остается выразителем дум кумыкских крестьян.
   Ирчи Казак погиб при загадочных обстоятельствах: вечером его вызвали из дома, куда он больше не вернулся. Обезображенное тело было найдено под мостом (одна из версий).


   Стихотворения


   «Вы воспряньте, братья, свой забудьте страх…»


     Вы воспряньте, братья, свой забудьте страх,
     Ружья крепче держите-ка в руках!
     Хватит деспоту в бесчестье нас держать,
     Нам за честь свою пора уж постоять.



   Песня погонщика волов


     Приехав на кутан Сапарали,
     Пашем землю мы за пядью пядь,
     Чтоб арбузы, дыни здесь росли.
     Дует ветер. Солнца нет опять.


     Туча небо все заволокла,
     Не идут никак у нас дела,
     Все не мило, все нам не с руки,
     Сено не хотят жевать быки.


     Косят глазом, только и всего.
     Плуг ни с места – хоть зарой его.
     Я в скитаньях был немало дней,
     Нас несчастней в мире нет людей.


     Что-то затянулись холода,
     Путь домой не виден – вот беда…



   Свет моих глаз


     Дрожью сердце торопя,
     Думаю я каждый миг:
     Чем же одарю тебя,
     Как не светом глаз моих?


     Вижу, как идешь скорбя,
     Не окликнешь, как ни жаль,
     Чем же одарю тебя,
     У меня – одна печаль.


     Что же, бойся ты родных,
     И меня ты пощади:
     Если ходишь на родник,
     То по площади ходи.


     Ах, горюешь ты внизу,
     Все я вижу из окна.
     Не роняй в цветок слезу,
     Лепестки сожжет она.



   Каким должен быть мужчина


     Если настойчиво, страстно и смело
     Жаждешь врага своего одолеть,
     Если воюешь за честное дело,
     Крови своей ты не должен жалеть.
     Сердцем не дрогни ты, как щеголиха
     Перед повеявшим вдруг ветерком.
     Горе нагрянет ли, вторгнется лихо
     Должен мужчина быть смельчаком!
     Тот не мужчина, кто голову прячет,
     Если он видит беду над собой,
     Тот не мужчина, кто поет и плачет,
     Если кончается гибелью бой.
     Чтобы спастись, ты лукавить не вправе,
     Другу будь верен и грозен с врагом.
     Бой объявив злоязычной ораве.
     Должен мужчина быть смельчаком!
     Ты, не подумав, не выскажи слова,
     Высказав слово, потом не виляй,
     Грубое слово встречай ты сурово,
     К четкому слову любовь проявляй.
     Если, язык расцветив по-павлиньи.
     Недруг пронзит им тебя, как клинком, —
     Не приходи от обиды в унынье,
     Должен мужчина быть смельчаком!
     Словно скакун, по вершинам летящий,
     Словно клинок, беспощадно разящий,
     Если живет в тебе дух настоящий,
     Гордым и сильным должен ты быть.
     Мысли широкой, не ведая края,
     Из тонкостанных жену выбирая,
     Всё раздавая, скупых презирая,
     Дарообильным должен ты быть!



   Мужчиной быть – не значит им назваться


     Мужчиной быть – не значит им назваться,
     Не спесь поможет нам в глазах людей подняться!
     Три типа мужчин я привык различать,
     У кляч с аргамаками – разная стать.


     Первый – мужчина, не нужно тут слов,
     Второй – с шестерыми схватиться готов.
     Третий – сдается на милость врагов.
     Всю жизнь задирает он нос пред людьми,
     И сам же страдает – удел гордецов.


     Мужчины есть – жизнь за друзей отдадут,
     С открытым лицом сквозь терновник пройдут —
     Немало на свете таких молодцов.


     Коль ты без раздумий по жизни плывешь
     И коль беспробудно ты горькую пьешь,


     Себе закадычных найдешь ты дружков!
     В наш смутный век смешалось зло с добром.
     Ты разберись и следуй лишь истинным путем.


     Жизнь человека доброго – значения полна,
     Не выше рога винного недоброму цена.
     Но только рог, пожалуй, поценней —
     На свадьбах веселит сердца людей.
     Недобрый же средь пира за столом
     Сплетает нити злых своих затей.


     Разумный человек, чтоб не сорвать веселье,
     Глядишь, не возразил, обиду снес.
     Неумный же, рассорив все и вся,
     Спешит себе домой, как шелудивый пес.



   С батыром дружи


     Как можно меч, уместный в буйных схватках,
     Вонзая в грунт, не затупить?
     Пусть бий атолу даст хоть аргамака,
     Атолу – бию станет ли служить?
     На дне терпенья золото хранится,
     Не лучше ли терпенье нам хранить?
     Кто поспешит, – успеха не видать,
     Хоть будет пальцы он потом кусать.
     Для бедного и солнце не встает,
     Для одинокого – все не начнет светать.
     А коль дружить, с батыром ты дружи,
     Батыр за друга жизнь готов отдать.
     Но с трусами ты лучше не водись.
     Когда настанет в жизни трудный час,
     Трус от врагов не станет защищать.
     Бывают дни – все гибнет на корню,
     Их тяжесть не под силу и коню.
     И если ты захочешь испытать
     Друзей-приятелей своих, так вот гляди, —
     Друзья твои от дела в стороне,
     Едва почувствуют, что ты – не на коне,
     На помощь не придут в проулочке глухом,
     Когда сражаешься ты со своим врагом,
     Всяк думает, какое дело мне.
     Из глины сколотить не сможешь плот,
     Спокойный никогда не пропадет,
     Злой в памяти народной не живет.
     Когда настанет твой печальный час,
     Родня твоя всегда к тебе придет.
     Плохой на скачках приза не возьмет.
     Когда тебе на свете станет трудно,
     Тебя родня ни в чем не упрекнет.



   Кинжал булатный нынче не в чести


     Как горы, был высоким твой престол,
     Тебя б и нарт ни в чем не превзошел,
     Уздень свободный, ханов ты затмил,
     Ты как халиф, в горах своих царил.
     Царем российским наш Шамиль пленен,
     В горах Гуниба форт им заложен,
     Не форт, а горе горцам строит он.
     Сердцем печали эти не снести,
     Кинжал булатный нынче не в чести.
     Как будто ливнем небо вдруг прорвалось —
     Потоки слез. Отчизну не спасти.
     Что ни возьми – леса, поля иль воды —
     На всем теперь проклятый царский гнет.
     Царь отобрал у нас что только мог,
     Нам горя много причинил и зла.
     Мы бились до последнего бойца,
     Но царским ратям не было конца.
     Да, время невеселое пришло,
     И не понять тут, где добро, где зло.
     И – будь он проклят – царский этот гнет
     Отныне нам покоя не дает.
     С тех пор, как в горы ездят на фургонах,
     Там выстрелы уж больше не звучат,
     И пули царских не разят солдат.
     Неплохо бы таких, как этот царь,
     Кто мнения людей не хочет знать,
     Собравшись вместе, в землю закопать.



   Мы попали в железный капкан


     Не владеем языком,
     Одиноки мы кругом.
     Холм алмазный, трон из злата —
     Далеко ты, отчий дом.
     Как вам живется там, в родной дали?
     Все так же ли зимой снега мели?
     Все так же ль по весне сады цвели?
     Земля родная, милые друзья,
     Меж нами Дон широкой лентой лег,
     Семь месяцев шагать нам вдоль дорог.
     Таких, как мы, несчастных бедняков,
     Немало здесь свой отбывает срок.
     Такие нынче, видно, времена
     Творец, на что мне эта сторона?
     Благодаря Всевышнему Творцу
     В обратный путь когда-нибудь пойдем.
     И через Дон, да через буйный Терек
     Мы на плотах обратно перейдем.
     Я жив-здоров, о братья, но – тоска,
     Здесь и на солнце, ведь, не тает лед,
     На солнцепеке каждый как начнет,
     Такое порасскажут – цепи рвет.
     От сына Татархана Казака
     Прими, о Райханат, упрек издалека.
     Увы, бийке, из жуткого капкана
     Не вызволила нас твоя рука.
     Я шел домой и угодил в капкан,
     Я не дошел до милых аульчан.
     В пути все зарился – вдруг спасешь ты,
     Не дашь погибнуть от душевных ран.
     Ждем от Аллаха милости большой,
     Весь мир покрылся вдруг туманной мглой.
     Весь мир в тумане и кругом тоска,
     Обступили беды Казака
     И не видать пути из этих ям.
     Крылатого найди хоть рысака,
     Для скованных одной единой цепью
     Тесна дорога к воле и узка.
     Готовы мы пролить и пот и кровь
     Из-за свободы сладкого глотка.
     Коль к шалашу подъедут гости вдруг,
     Овцу зарежет для гостей чабан.
     Неужто же чабан вдруг обеднеет
     От жертвы той, что требует Курбан?
     Магомедхан, ты прикажи – исполню,
     Кинжал твой острый кровью я дополню.
     Отважный бий, алмазный ты мой бий,
     Пошли нам избавление от ран.
     Абумуслима ради – шаха и шамхала —
     Верни нас из холодных, дальних стран!



   Постыдные настали времена


     Нам и в очках уж не увидеть вас,
     Проходит день за днем без блеска милых глаз.
     Любя, друзьям, возлюбленным ни в чем
     Не уступать – ни в малом, ни в большом —
     Мужского нрава признак вижу в том.
     Не будут ведь безоблачны их дни
     В любви ли, в дружбе – все должны они
     Готовы быть к туманам и дождям.
     Унылым быть не должен их салам.
     Мужчины отчего уныл привет?
     Сестер его любимых рядом нет.
     А без сестер нельзя ему никак.
     С мужчиною не сладит целый свет.
     А лица наши смелые – бледны,
     Хоть вроде мы здоровы, не больны,
     Когда сердца тревогою полны,
     От одиночества бледнеет жизни цвет.
     А те, на чьей душе спокойно и светло,
     Гуляют лежебокам всем назло —
     Во всей Шаве их веселее нет.
     Свеча – для света, так устроен свет.
     Но свет исчез, туманен дней покров.
     Как вата, бледен я, хоть и здоров.
     И, коль захочет, то вернет Творец
     В Кумыкию меня, страну отцов,
     Где уздени превращаются в рабов,
     Ослабли нынче ноги в стременах.
     Бывало, что подковы, вдаль маня,
     Как луны, заблистают у коня…
     И стали знатные узденей презирать.
     И потихоньку в слуг их превращать.
     И если в ночь глухую вдруг погаснет свет —
     Но прежних радостей уж не отыщешь след —
     Наша ноша непосильно тяжела,
     Словно спины придавила нам скала.
     Эх, постыдные настали времена!
     Мир бедняцкий свой уместишь на спине,
     Он, как снег, что тихо тает по весне.
     Нашу жизнь тут не осветишь фонарем,
     Вдали от наших близких мы живем,
     Друзьям посланий радостных не шлем.
     Припевками нам в горе не помочь,
     Непросветленных, нас поглотит ночь.
     Лишь только раб презренный содрогнется,
     Когда слетит к нам с неба Азраил
     В душе никак страданье не уймется.
     Казак в посланье душу вам излил.



   Что толку всюду охать и вздыхать?


     Печали – их что в небе сизых туч —
     В душе не умещаются моей.
     И ясным днем, и непроглядной ночью
     Куда деваться сердцу от скорбей?
     Здесь средь снегов нас всех морочит мрак,
     Куда девалась радость прежних дней?
     И смерть, пройдя весь овдовевший свет,
     Придет к тебе – готов ты или нет.
     И Азраил четырехглазый, с острым шилом
     Оставит ли нас милостью своей?
     Пока нас Азраил не осенил крылом,
     Уйти бы нам туда, где отчий дом.
     Но если мы до Дона доберемся,
     Как мы на берег дальний перейдем?
     И Терек ведь – не малая вода,
     Что если переправу не найдем?
     Что делать нам – ума не приложу.
     Я знаю, что от вздохов толку нет,
     С лица слетает цвет от многих бед.
     Как масло, стали таять мы, скисать.
     Связав нас, русским хан решил отдать.
     Коль ханы наши так вот станут делать,
     Кто ж будет нас отныне защищать?
     Пока не явится к нам с неба Азраил,
     Средь иноверцев, видно, будем мы страдать.
     Не явится к нам с неба Азраил,
     Коль не захочет этого Аллах!
     Сбежали б мы, да только вот беда —
     Нам негде будет прятаться в полях.
     Леса скудны, в низинах много сел,
     Здесь люд кругом, куда бы ты ни шел.
     Народу много, мало лишь земли,
     Мы с честью умереть бы здесь могли,
     Да вот беда – у нас оружья нет,
     А просто бунтовать – себе ж во вред.
     И если кто не сжалится из биев,
     Нам не увидеть больше солнца свет.



   За жалобы не осуждайте нас


     Колени и лицо – меж ними связи нет,
     Им не сойтись и через сотни лет…
     Прошли года, в тумане тонут дни,
     Дни радости – как коротки они.
     Мы пели песни и пускались в пляс,
     Ласкал свет солнца каждого из нас.
     Не пили, но воротит нас с души.
     Неужто не настанет светлый час?
     Наша участь непомерно тяжела,
     В сердце мука поселилась, залегла,
     Затянулась в сердце чертовым узлом,
     Этот узел не разрубишь топором.
     Радость будет ли, коль муки не пройдут,
     Цепи тяжкие коль с рук не упадут!?
     Кандальный звон за нами вслед плывет,
     Дни в схватках родовых, неделя – словно год.
     Опухли руки, ноги от цепей,
     От солнца наши лица все темней.
     Шесть месяцев мы с Атабаем шли,
     Наш горький путь метели замели,
     Унылых дней серебряный наряд.
     Злодеям нашим всем сломав хребет,
     Потешили бы нарты дьяволят.
     Но мы тех дьяволят не станем тешить, —
     Мы плакаться не станем всем подряд,
     Кому же плакаться, когда чужие все?
     В колодках грузных ноги так болят,
     Шаг ступишь – головой в свой ткнешься пах,
     В цепях мы ходим с головы до пят.
     За жалобы не осуждайте нас.
     Мы – села, что в тени горы лежат,
     Без солнца мы гнием здесь на корню,
     Что толку бить кинжалом о броню,
     Коль сразу ты не схватишь скакуна, —
     Лови его хоть сорок раз на дню!
     Нас гонят, как табун, дорога далека.
     В ловушке мы, нам нет пути пока.
     Как ни смотри, дела и впрямь неважны
     Хоть Атабая ты возьми, хоть Казака.



   Помолитесь, братья милые, за нас


     Нам из этой ямы нет теперь пути,
     Заповеди веры нету сил блюсти.
     Да исламу, видно, нас уж не спасти.
     Помолитесь, братья милые, за нас!


     Нас повсюду строем водят, как солдат,
     Нем язык, и зубы от тоски болят,
     Души молодые, как в котле, кипят,
     Помолитесь, братья милые, за нас!


     Если кто замешкал – двинут сапогом,
     Часто нас ругают дрянью да дерьмом,
     Вот какую, братья, жизнь мы тут ведем.
     Помолитесь, братья милые, за нас!


     Мы вам письма пишем – их грустнее нет,
     Вы от нас примите этот наш привет,
     То, что мы видали, пусть не видит свет.
     Помолитесь, братья милые, за нас!


     Братья милые, я от души пишу,
     О судьбе моей подумайте, прошу,
     Свои стихи я этим завершу.
     Помолитесь, братья милые, за нас!



   Друзья мои, пусть жизнь балует вас


     Друзья мои, пусть жизнь балует вас,
     Пусть радостью наполнит каждый час,
     У тех же, кто друзей своих оставил,
     Пусть будут дни печальны, как у нас.
     Дни наши тонут в пелене тумана,
     Средь иноверцев тяжко умереть,
     Без садаги, без жертвоприношенья
     Придет конец – и души в небреженье,
     Ведь от шамхала нет распоряженья.
     Шамхал мой, благородною душой,
     Что возмутился ты, залютовал,
     Ведь мы пришли с повинной головой?
     Зачем ты нас в такую даль сослал?
     Мы видели, луга цвели весной,
     Но пеплом все засыпаны цветы.
     Где юноши, чьи помыслы чисты?
     И день, и ночь в дороге Атабай,
     Казак, скорбя, оставил отчий край.
     Не рано ль в прах развеялись мечты?
     Пусть бродят всласть в проулочке глухом
     Друзья в черкесках тихим вечерком,
     Когда ж они исполнят песнь мою,
     Пусть девушки всплакнут о нас тайком.



   Мне тихо говорила мать: «Сынок…»


     Побуйствовав, друзья, я заскучал.
     На черных нарах я все ребра отлежал,
     Себя порой я песней веселил,
     Мне с юных лет несчастье рок сулил.
     Приходят мысли грустные ко мне,
     Что жизни срок я лучший упустил.
     И старшего нет брата у меня,
     Чтоб рядом он горою восседал,
     Меньшого брата мне Аллах не дал,
     Отца на небеса давно призвал —
     В младенчестве он с рук меня кормил
     И, как козленка, на плече носил.
     Мне тихо говорила мать: «Сынок…»,
     И сердца трепет я сдержать не мог.
     Ушла и мать в назначенный ей срок.
     Не стало ни родни и ни друзей,
     И что, не знаю сам, я натворил
     Такого, чтоб меня не навещать.
     Иль я родился, чтоб не умирать?
     Зарекся я перед творцом всевышним
     Пред каждым встречным душу изливать.
     Меня перетирают жернова.
     Не смог во рту я зубы сохранить.
     А если вдруг меня охватит пламя,
     То некому водой меня облить.
     Постиг сполна я мудрость старых слов:
     Когда нас беды вдруг одолевают,
     То трудно нам на свете без отцов.



   Увиденного в сердце не вместить


     Ты цветок мой, разодетый в пух и прах,
     Ты долина, что весной цветет в горах,
     Словно месяц ты, спустившийся с небес,
     Ты, как утренней прохладой полный лес…
     Сколько я весною той надежд питал…
     Мои корни глубоко в земле лежат,
     Мой народ, как божий мир вокруг, богат.
     Тех корней и великан не оборвет,
     Рухнут горы – мой останется народ…
     И от злых напастей ханских кровь рекой не потечет,
     Ханский гнет мои все корни иссушал,
     Хан к народу, словно недруг злой, пристал,
     Мы ушли – так камни вниз летят с горы,
     Другие шли за нами с той поры.
     Печальны мы, как на небе луна,
     Душа дотла в страданьях сожжена.
     Увиденного в сердце не вместить,
     Вселенский опыт наш не охватить.
     Как тяжко нам! За годом год бежит,
     В сердце узел нераспутанный лежит.
     Творец, ты за весною лета нам не шлешь,
     Мечтаньям светлым сбыться не даешь,
     Дай больше света, чтоб летать я мог,
     Как над лугами легкий мотылек!



   Вечный вопрос


     Если грохоча и воя,
     Ринется на нас поток,
     И накроет все земное
     Грозный мировой потоп.
     Если закружится буря,
     Все ломая и круша,
     И забьется в жалкой шкуре
     Наша грешная душа.
     Что ж тогда нам делать, люди?
     Не о помощи ль кричать?
     Или снова зло и люто
     Кровников своих встречать?
     Разыграется стихия —
     Хоть Творца зови на суд!
     Но не жерла дул слепые
     Тонущий корабль спасут.



   Три года буду жить я без жены


     Батыр мой, задушевный зять Акай,
     О семье моей заботиться должны.
     В краю, что называется Сибирью,
     Три года буду жить я без жены,
     Три года – и вернусь, а если нет.
     Коль вспомните, спросите с сатаны!
     Жена три года будет пусть вдовой,
     А если в эти сроки не вернусь,
     Пусть у нее отыщется другой.
     Но сверх всего пусть месяц подождет —
     Лишь этот срок, и больше никакой.
     Еще скажу я напоследок вам.
     На Асхар-Тау гнезда пусть совьют,
     Вернувшись, птицы, пусть шумит листва,
     На Асхар-Тау птицы пусть поют.
     Когда ж на склоне выцветет трава,
     К моим родным сельчане пусть придут,
     Меня оплачут – и уже не ждут.
     Ждем от Аллаха милости большой,
     Весь мир покрылся вдруг туманной мглой
     Весь мир в тумане и кругом тоска,
     Обступили беды Казака.
     И не видать пути из этих ям,
     Крылатого найди хоть рысака.
     Для скованных одной единой цепью
     Тесна дорога к воле и узка.
     Готовы мы пролить и пот и кровь
     Из-за свободы сладкого глотка.
     Коль к шалашу подъедут гости вдруг,
     Овцу зарежет для гостей чабан.
     Неужто же чабан вдруг обеднеет
     От жертвы той, что требует Курбан?
     Магомедхан, ты прикажи – исполню.
     Кинжал твой острый кровью я дополню.
     Отважный бий, алмазный ты мой бий,
     Пошли нам избавление от ран.
     Абумуслима ради – шаха и шамхала —
     Верни нас из холодных, дальних стран!



   Былые скорби в памяти встают…


     Когда с кумузом стареньким в руках
     Я сяду у стены и заиграю,
     Былые скорби в памяти встают.
     Они мне вновь покоя не дают,
     Так много их, что мне их не унять,
     Нет сил свои печали обуздать.
     Папаху я высокую носил,
     Я шуткой острой сердце веселил.
     Уют домашний редко я вкушал,
     Я дома свой кинжал не забывал.
     Свет солнечный сменяет свет луны,
     В тоске проходят молодые дни.
     Зимой с тоски, что лета долго нет,
     Творим мы глупости по молодости лет.



   Когда к джигитам, полным буйных сил…


     Когда к джигитам, полным буйных сил,
     Слетает с неба тихий Азраил
     И давит горло роковым кольцом,
     Простерши длани, преклонив колени,
     Творцу не стоит возносить моленья —
     Срок жизни никому он не продлил.
     И будь хоть царь – в свой час он опочил.
     Над головой висит на тонкой нити
     Судьбы трехгранная булатная стрела.
     На просьбы и мольбы не отвечая,
     Судьба нас в поединке побеждает,
     Жизнь средства против смерти не нашла.
     Жизнь – это море, где бушует шквал,
     Горой встает и закипает вал,
     Соленый ветер, горечь на губах…
     Чей челн в пучине этой не пропал?
     И знает пусть хоть целый мир о нем,
     И будь он хоть на троне золотом,
     Кто на могилу мир не променял?
     И алчный Азраил, слетев на землю,
     Без жертвы не исчезнет в вышине.
     Мне не о чем жалеть на этом свете,
     Когда умру, не плачьте обо мне.



   Мы хотим, чтобы в мире все стало иным


     Ну, Казак, расскажи, что ты видел, что слышал?
     О, мой бий, полагаться на слухи не стану,
     Но, что видел, скажу, ведь глаза – не обманут.
     Есть на свете такой уголок – Герзели,
     Днем ты там появляться не смей:
     В Герзели слишком много надменных мужей.
     Есть в окрестностях там изумительный дол,
     Где боярышник буйно разросся, расцвел.
     В той долине пасется табун лошадей,
     Стережет их, как в сказке, силач и злодей.
     Но нашлись смельчаки, что ночною порой
     Отвязали коней, увели за собой.
     Только этим парням век одним вековать,
     Для женитьбы добра им вовек не собрать.
     Красавицы-девы за них не пойдут,
     За подонков богатых их всех отдадут,
     Потому что в мужья им годится любой,
     Хоть рябой, только б был с тугою мошной.
     Вот, мой бий, отчего по ночам мы не спим,
     Мы хотим, чтобы в мире все стало иным,
     Заржавевшие сабли из ножен достать
     И клинков остроту наконец испытать.
     Мы джигитов бесстрашных проверим в бою,
     Чтобы каждый поверил в готовность свою.
     Разве трусам сравниться со мной, Казаком?
     «Нет», – ответит любой, кто со мною знаком.
     О, мой бий, я не тот, кто в бою побежит,
     Мать честная, ведь я – прирожденный джигит.
     На бедняцких своих мы помчимся конях,
     Эй, богач, принимай-ка гостей!
     Будем мы у тебя гостевать-пировать
     И красавиц в наших крепких объятьях держать.



   Вдоль сосен – вязы длинной чередой


     Вдоль сосен – вязы длинной чередой,
     Из боя ты один не возвращайся
     Без друга, с кем ты вместе принял бой.
     Пусть с можжевельников вороньи гнезда все
     Вниз полетят под грузом воронья —
     Не гнись, как лук, стой с гордой головой!
     Пуская в цель мадьярскую стрелу,
     Не опирайся о чинары ствол гнилой.
     Над обреченными куражиться грешно,
     Не расслабляйся после схватки все равно.
     Чинарой быть, из-за плюща гниющей,
     Наверно, тоже было бы смешно.
     Чинару можно ведь срубить мечом.
     Не будь бумажкой, мокнущей давно.
     Сразив врага, не обагряйся кровью
     Поверженного – так заведено.
     Сказавши, слов своих не устыдись,
     Тебе сказать их было суждено.
     Кумуз без струн – на нем уж не сыграть,
     Что можно злому в споре втолковать?
     С ним не водись ни летом, ни зимой,
     Но коль сразиться с ним судьба велела, —
     Ты сделок не ищи с самим собой.
     Кто ябеда – тебе тот не знаком,
     С красавицей не прячься за плетнем.
     С родней своей будь откровенен в меру,
     Не то потом придется пожалеть.
     Печаль к недугу может привести —
     Кусай хоть пальцы, жизни не спасти.
     Тебе душевным другом будет тот,
     Кто в трудный час надежен, как стрела,
     Кто вышибет любого из седла.
     И тот еще твоим быть сможет другом,
     Кто был в невзгодах прочен, как скала,
     В ком дружба вдруг в родство переросла,
     Кто мог утешить средь обид и зла.
     Тот, чья рука во дни великой смуты
     Обидчиков за шиворот брала,
     Чью дружбу смерть нарушить не смогла.



   Песня про ежа


     Ружье драгоценное взял я в гордыне,
     Пошел охранять золотистые дыни.


     Кто ест их – не знаю, но я не хочу,
     Чтоб хищники опустошали бахчу.


     Хозяин сказал: «Еж виновен в покраже».
     А еж: «Я в глаза их не видывал даже!»


     Хозяин и дыни – мне все невтерпеж!
     Погиб от руки моей вечером еж.


     «Не бей меня, – мне он сказал пред кончиной, —
     Беды твоей смерть моя станет причиной».


     Сказал – и ушел от меня навсегда,
     От палки моей приключилась беда.


     Был еж этот ханом, знатнейшим по крови,
     И были у хана красивые брови.


     Гордился он ханской породой своей,
     Оставил он девять ежат-сыновей.


     Все девять – опора отцовского крова,
     А младший – толмач у судьи мирового.


     Вот вижу я: кто-то пришел на бахчу,
     Плоды обрекая стальному мечу.


     Ко мне подкатился, как бочка живая,
     Громадную саблю свою обнажая.


     И взял я немедленно под козырек.
     «Отца моего ты убил, – он изрек, —


     Все дыни я съем – не наемся, покуда
     Тебя не убью! Не уйдешь ты отсюда!»


     Угрозы такой испугался я так,
     Что сразу взобрался наверх, на чердак.


     А восемь ежей на лугу косят сено,
     Как только спущусь я – убьют непременно.


     Теперь буду предан ежами суду, —
     Свидетелей двух я навряд ли найду.


     О боже, создавший хозяев и дыни,
     Ежей убивать я не буду отныне!



   Такие вот настали времена…


     Такие вот настали времена:
     В делах людских корысть во всем видна,
     Кто больше всех добра себе накопит, —
     Тому и честь повсюду воздана.


     Ум хорошо, но ум еще не все,
     Барыш солидный с ним соедини.
     Коль умный, да не нажил состоянья,
     В заботах тяжких кончишь свои дни.
     Когда сидишь ты, в мысли погружен,
     Ты мыслям вздорным ходу не давай.
     Коль будешь говорить все откровенно,
     Успеха не добьешься, так и знай.


     Тот, чьи дела благословит Аллах,
     Себе добра немало наживет.
     Но и тогда с людьми не будь заносчив,
     Ведь нынче так, а там – наоборот.


     В обманчивом, насквозь прогнившем мире
     По-всякому идут у нас дела:
     Коль хорошо – ты окружен любовью,
     Коль плохо – и любовь, глядишь, прошла.
     Себя в границах должен ты держать,
     Дурные мысли от других скрывать.
     А кто с собой не в силах совладать,
     Пусть дома взаперти себе живет.
     И кто его, беспутного, помянет?
     Кто пожалеет, если он умрет?



   Придет пора…


     Придет пора, когда простой народ
     Не будет ублажать своих господ,
     Когда он, подлых и глумливых биев
     Сжив со свету, свободно заживет.
     Таким, как я, откроются просторы,
     Слова мои услышат наши горы,
     И боль моя до каждого дойдет.



   Казак ничего не забыл


     Эй, джигит, от чистого сердца пишу.
     Я слыхал, похваляется подлый шамхал,
     Будто душу пред ним я в беде изливал.
     Пусть знает, я честен и горд с давних пор,
     С шамхалом еще не окончен мой спор.
     Пусть он знает, Казак ничего не забыл:
     Ни девушек тех, что он подло растлил,
     Ни стонов народа под тяжким ярмом,
     Ни горестей тех, кто с неволей знаком,
     Ни тех, кто предательски был им убит —
     Все это Казак в своем сердце хранит.



   Нашим думам нет числа…


     Нет числа, ох, нашим думам нет числа,
     Думы наши неизбывны, как скала…
     Ты за думой думу нам не шли, творец,
     Чтобы смерть до срока нас не унесла.
     Ведь из жизни уже многие ушли,
     А другие терпят муки там, вдали.
     Ведь одно на свете – с кем-то есть и пить,
     А другое – другу боль свою излить.
     Этот мир повержен в грусть, опустошен,
     Процветают в нем глупцы – таков закон,
     Как иначе мне еще их называть?
     Словно жаворонка хочет в сеть поймать.
     Стережет нас строго Азраил.
     Богач на свете том кусает пальцы —
     С собой не взял он то, что накопил.
     Не стоит пальцы зря свои кусать,
     Нельзя, сражаясь лежа, побеждать!



   И стрелой, ушедшей ввысь, звеня…


     Что за парень я беспечный был,
     Рос на воле, цвел, как летний луг,
     Птицей над поляною парил…
     Что же все так изменилось вдруг?
     Прогремел я, словно в небе гром,
     Молнией сверкнул, блеснул огнем
     И стрелой, ушедшей ввысь, звеня,
     Сгинул, будто не было меня.
     Был с друзьями бережно учтив,
     Взглядом ясным каждого встречал
     И, папаху лихо заломив,
     Ласточкой пред ними щебетал.
     В доме скучном гостем не бывал.



   Асхар-тау


     Что Асхар-тау выше может быть,
     Что шире Дона в мире может быть,
     Что аргамака может быть статней,
     Старейшины почтенней и знатней?
     Но что мне Асхар-тау вышина,
     Когда над ним летает ястребок?
     И что мне Дона даль и ширина,
     Коль по зиме сковал его ледок?
     И что мне аргамака красота,
     Когда за клячей он плетется вдоль дорог?
     И что старейшины мне гордость, доброта,
     Коль на пиру, коленопреклоненный,
     Он выскочке здоровья вдруг желает
     И за него свой осушает рог?




   Поэмы


   Венок песен


     Мой платочек носовой
     Мну в руках я день-деньской.
     Юных душ печаль-кручину
     Он снимает как рукой.


     Мой платочек с птицей схож,
     Ситец стар – смотри порвешь.
     Канет камешек любовный
     В воду – вот и не найдешь,


     Канет в воду – пропадет?
     Месяц меркнет – длится год.
     Мой платочек обновится —
     И недели не пройдет.


     Обновись, платочек мой, —
     Так цветет кизил весной,
     Молока лицом белее, —
     Хвалишься, и шут с тобой.


     Стройный стан, вся – как тюльпан,
     Словно в сказочном я сне.
     Ты платком своим взмахнула,
     Всколыхнула душу мне.


     Отняла ты, боже мой,
     Весь душевный мой покой…
     Но забыт я, все истлело,
     Как платок истлевший твой.


     Как платку да не истлеть,
     Мокрый сноп – не станет преть?
     День и ночь о милой пери
     Должен думать я, радеть.


     Пери нет моей нигде,
     Я без пары, – быть беде.
     Мой платочек незабвенный
     Распоролся кое-где.


     Нравом ты сродни ручьям,
     Затрещало все по швам.
     Кости лучшие, литые
     Сыплются к моим ногам [54 - Имеются в виду кости для игры в бабки. Поскольку слово алъчик в кумыкском ячыке – ашык – по звучанию схоже со словом гьашыкъ, означающим влюбленный, в оригинале чувства поэта удачно передаются через подтекст.].


     Альчики, как на подбор,
     Крепки, словно камни гор.
     В том платке искать изъяны
     Нет охоты до сих пор.


     Но охота – для борзой,
     Мне ж платок мой даст покой.
     Мне платок достался крепкий.
     Как постромки коренной.


     Что платка того края
     Истрепались, – знаю я.
     Ты весны моей цветенье,
     Пери, дивная моя.


     Стать летом хочется весне,
     Что лету видится во сне?
     Бывает, что весенних дней
     Иное лето холодней.


     Может быть, и холодней,
     Да тебе в том что за прок,
     Коль платочку не на потеху
     Из кармана пал цветок.


     Мой платочек – яркий цвет,
     В сердце – тысяча затей.
     Летом – сушь, зимой – без снега,
     Что за прок от вешних дней?


     Вешних дней пора настала,
     Не затужен мой ремень.
     Реет сизою орлицей
     В небесах весенний день.


     Кнут я крепкий в руки взял,
     С заусеницей кинжал.
     День придет ли, чтоб от язвы
     Гнойной я не изнывал?


     Язвы гнойные в груди,
     В сердце скорбь – добра не жди.
     Не понять, как ни старайся,
     Что там будет впереди.


     Тут старайся, не старайся —
     Прежней ласки не найдешь.
     Да и слов тех нежных нет,
     Чтоб меня бросало в дрожь.


     Слово за слово и вскоре
     Ты в ее крадешься сад…
     Зашумит на всю округу,
     Ты и сам уже не рад.


     Зашумит на всю округу,
     Будто мир весь пополам.
     Ты стоишь, как будто связан
     По рукам и по ногам.


     Твои ноги – золотые,
     Серебро – твоя рука,
     Будто яблоки, ланиты,
     Будто снег, бела щека.


     Белый снег – твои ланиты,
     Я от них сойду с ума.
     С уст твоих слова слетают, —
     Они вкусны, как долма.


     Но долмы без листьев нет,
     По одежде судит свет.
     Вот такой, как ты, красивой
     В целом мире больше нет.


     Чувств немало – путь один,
     Я себе не господин.
     Хоть стоишь ты вроде рядом,
     Боже, ты стоишь с другим.


     А другой – его здесь нет,
     Не раскроется секрет.
     Обещанья не нарушу,
     Хоть пускай себе во вред.


     Вред, ущерб, большое горе —
     Отрезвляют гордеца.
     Не найти иначе в мире
     Ни начала, ни конца.


     Мир кружится, как точило,
     С каждым разом все быстрей.
     Ты понятлива, как будто
     Трое у тебя ушей,


     Словно гром, ты все гремела,
     Но дождем не пролилась.
     Пред тобой свечой я таял,
     Чтоб взглянула хоть бы раз.


     Не хотела ль, не могла —
     Ты меня не поняла.
     И теперь позор, насмешки
     Меня давят, как скала.


     Много разного позора
     Мне скалой сдавило грудь.
     Я всему на свете верил,
     Не раздумывал ничуть.


     Был я в думы погружен,
     Наяву увидел сон.
     С мёдом пить собрался чай
     И влюбился невзначай.


     Я влюбился невзначай,
     Ты – звезда, ты – светлый май.
     До обеда все болтала —
     Ну хоть уши затыкай!


     Чтоб остался до обеда,
     Ты дала на завтрак мёд.
     А на полдничек отраву,
     Мол, авось, скорей помрёт.



   Рассудка умный не теряет


     Не подавайте вида,
     Коль жизнь обидит вас.
     За тяжкие невзгоды
     Судьба воздаст в свой час.


     Терпенье – ключ от рая,
     Горячность – вещь плохая,
     И ваш язык, наверно,
     Вас подводил не раз.


     Все вздорные реченъя
     Пора свести на нет,
     Чтоб недруг ненароком
     Не усмехался вслед.


     Насмешники притихнут,
     И сразу станет вдруг
     На сердце веселее
     У всех людей вокруг.


     Достойный среди равных
     Будь равен им везде.
     Нужда тебя скрутила —
     Не кланяйся нужде.


     Не будет благородный
     Рассудок свой терять.
     Подумает сто крат он,
     Коль хочет что сказать.


     А если слово дал он —
     Обратно не возьмет,
     Беду свою не свалит
     На весь честной народ
     И перед первым встречным
     Божиться не начнет.


     Ведь клятва – «меч Аллаха»,
     Исполнится в свой срок,
     Познать пути господни
     Никто еще не мог.


     Жену коль муж балует, —
     Он нрав испортит свой.
     Коль муж с пути собьется,
     Жена с ним – не сживется, —
     Что станет с той семьей?


     Осилить может мужа
     Злым норовом жена,
     Но мудростью супруга
     Жена укрощена.


     Коль мужчина мягок нравом,
     А жена – тверда,
     Уваженья у людей он
     Не добьется никогда.


     А при ссорах должен кто-то
     Первым уступать,
     А не то в семейной жизни
     Счастью не бывать.


     Тоньше шила и острее
     У иной язык,
     Слово каждое вонзает
     В душу, словно штык.


     Как быть мужу тут, который
     К сварам не привык?
     Не изменит сам себе он —
     Горячиться перед нею
     Что ему за прок?
     Он потерпит, коль мужчина,
     Хоть какой-то срок.
     Но и лошади не терпят
     Ненавистных узд,
     Если спину натирает
     Непосильный груз.
     Да и кто тогда стерпел бы, —
     Молвить не берусь.


     Всю родню твою отвадит
     Вздорная жена,
     В бороде твоей до срока,
     Смотришь, – седина.


     Золота дороже, лучше
     Добрая жена.
     Ну, а злая – та обскачет
     Резвого коня.



   В беге быстром не подмога… [55 - Говорят, что эта песня написана по поводу схватки между сторонниками двух родственных друг другу биев, которые направлялись в канцелярию к приставу для разрешения своей земельной тяжбы.]


     В беге быстром не подмога
     Тощий торс, унылый вид,
     В схватке вспять не обратится
     Всеми признанный джигит.


     Ханы, бии, слуги, челядь —
     Всяк волнуется, спешит,
     Шум и гам, народ валит…
     Все, что было в день тот страшный,
     Память верная хранит.


     С миром в мире будь всегда,
     И пускай идут года,
     Проживи лет сто иль двести,
     Но такие слышать вести
     Доведется ли когда?


     На конях своих сидят
     Лев один, напротив – нарт,
     И за каждым – его свита.


     Грозно нукеры глядят.
     Кто меж ними сеял смуту,
     Будь он проклят во сто крат!


     С пустяка все началось,
     Много крови пролилось.
     А виной всему был конь,
     Весь в убранстве золотом,
     Удила, седло, уздечка —
     Все сверкает серебром.
     Гордо шествовал он мимо
     Под богатым чепраком.


     Пристав бравый наш Гебек
     Похвалил того коня.
     В отдалении Мурза
     Встал, оружием звеня,


     И пошел вдруг на Гебека,
     Он коня того кляня,
     Пистолет достал зачем-то,
     Он судьбу свою дразня.
     И уже не дожидаясь,
     Чем закончится весь спор,
     Он в сидящего Гебека
     Взял и выстрелил в упор.
     Канцелярский люд опешил,
     Ничего не разберет,
     Дело приняло нелепый
     И печальный оборот.


     Тут стоит нукер суровый
     От волненья сжав свой рот.
     От Гебека указаний
     Он особых, видно, ждет.
     Тот кивнул, чтобы Мурзу он
     Молча к двери пропустил.
     Жест его нукер не понял
     И Мурзу того сразил.


     Сам Гебек таким исходом,
     Видно, сильно поражен.
     И, дела свои оставив,
     Побежал из зала он…


     В канцелярии ж проклятой
     Обоюдный зреет гнев.
     Смерть заводит еле слышно
     Свой мучительный напев.


     На две группы разделившись,
     Обнажив свои клинки,
     Бьются там напропалую
     Смертным боем смельчаки.


     О Аллах наш всемогущий,
     Твоя воля навсегда.
     И летят из тел их души,
     Точно птицы из гнезда.


     В канцелярии проклятой
     Двери прочны, из сосны,
     Стекла окон издалека,
     Словно ястребы, видны.


     Бьются нукеры двух ханов,
     Разгорается резня,
     Льется кровь струей багровой,
     Слышны стоны и возня.
     Здесь Халит Джанбека – друга
     Прикрывает, как броня.


     Он Джанбека взялся с тыла
     От ударов защищать,
     Отбиваясь, он рукою
     Ухватился за кровать.
     Но на теле – ран с полсотни,
     Стал он кровью истекать.
     Он, Джанбека прикрывая,
     Бедный, выбился из сил,


     И дела его неважны,
     Белый свет ему не мил,
     Жестом слабым напоследок
     Он поддержки попросил.


     И когда его сменили,
     Головою он качал,
     Ничего сказать не в силах,
     Тут же замертво упал.


     У того, взгляни, на теле
     И живого места нет,
     У стены стоит, шатаясь,
     Проклиная белый свет.


     Что есть силы налетают
     Друг на друга вновь и вновь,
     Бьются нукеры двух ханов,
     Льется алая их кровь.


     Сам Аллах наш всемогущий
     Видит эти чудеса.
     Души смертных без разбору
     Он берет на небеса.



   Садов весенним цветом я была…


     Капир-кумухца Будайчи я дочерью была,
     В отцовском доме я жеманницей жила,
     На свадьбах в танце лебедем плыла,
     В дни скорби, плача, волосы рвала.
     Я, как цветок, в глуши своей росла,
     Садов весенним цветом я была,
     Как снег на пашне, я лицом бела,
     Гранатом алым тихо я цвела.
     Скажу вам, что изведать мне пришлось,
     Станет жалко, – не жалейте ваших слез.
     Покатились мои алые кораллы
     По скале, где восседал шамхал,
     Когда, девичье мое тело обнажая,
     Шамхал одежды все с меня срывал.
     Я опозорена отныне навсегда,
     Надеждам уж не сбыться никогда.
     Мои надежды поглотила мгла,
     Желания сгорели все дотла.
     Честь мою под черным спудом погребли
     В день, когда меня к шамхалу отвели.
     Я в темнице, и назад уже нельзя,
     Я уж все свои проплакала глаза.
     Надзирают строго нукеры за мной,
     Во дворе к столбу отец привязан мой.
     Жизнь неужто вся пройдет моя в слезах?
     Как от зелья, все туманится в глазах.
     Чувства горькие теснят мне грудь, казня,
     Беды тяжкие свалились на меня.
     Дни мои, когда-то светлые, черны,
     Чувства лучшие во мне оскорблены.
     День и ночь я в заточенье слезы лью,
     Раны сердца моего вам не видны!
     О, отец мой, хоть слугой рожден ты был,
     Своей честью, как никто, ты дорожил.
     Ты, отец мой, опозорен навсегда,
     Хлеб отравлен твой, отравлена вода.
     Телу, духу не избавиться от мук,
     Наш шамхал, он унижает всех вокруг.
     Юных девушек купцам он продает,
     Как солому, топчет собственный народ.
     В очагах он не дает пылать огню,
     Жизнь народную он губит на корню.
     Не дает он сохнуть девичьим слезам,
     Девы сажей себя мажут по щекам,
     Нет желания у них все это смыть,
     Для шамхала чтоб желанными не быть.
     Чтоб не мог он, как заправский рыболов,
     Со скалы своей крючком нас подцепить,
     Лучше б диким я животным родилась,
     Чтоб на воле я могла себе гулять,
     Чтобы злых шамхалъских козней мне не знать,
     Средь лесов свободно я могла б дышать!
     Я покинула бы землю навсегда,
     Если б птицей я могла сейчас летать!
     А теперь сижу в неволе, вот беда,
     Мать свою я не увижу никогда.
     Но зато меня бийке тайком побьет,
     Едкой пеною в глаза мои плеснет.
     Целый день одна по саду я брожу,
     Ночь в объятиях шамхала провожу.
     Неужели я отсюда не сбегу,
     В злой неволе свою голову сложу?
     В жилах наших кровь от ярости кипит.
     С юных лет шамхал неволей нам грозит.
     Кровь мою по капле тянет он из жил,
     Он душе от бед очнуться не дает.
     Он семь шкур с меня давно уже спустил.
     Так вся жизнь моя в мучениях пройдет.
     Косы мои длинные, густые
     Мне клещами выстригли кругом,
     А бийке мне грудь мою девичью
     Часто обжигает утюгом.
     Ну и век – живыми в землю нас кладут,
     И сестер своих насиловать дают!
     Вы к горам родным летите, ястребки,
     С вожаком своим, стремительно легки!
     Вы воспряньте, братья, свой забудьте страх,
     Ружья крепче вы держите-ка в руках!
     Хватит деспоту в бесчестье нас держать,
     Нам за честь свою пора уж постоять.



   Осень голубая, как марал


     Эта осень была, как марал, голубой.
     Ускакав, увели мы рабыню с собой.
     Шесть проехали гор, а настала пора —
     Перед нами седьмая возникла гора.
     И заехав в аул, стали мы на ночлег.
     Здесь и кончился наш кукурузный чурек.
     Бог велел – мы вернулись в такую весну,
     В дни, когда на долине лежит еще снег.
     Мы с повинной вернулись, грустя об уходе, —
     Нас оставить должны были вы на свободе.


     Господин, почему же ты гневом объят?
     Разве стоило нас отдавать, как ягнят,
     На закланье гяуру, собаке-царю?
     Только ты виноват, только ты виноват
     В том, что, словно котел, наши души кипят,
     В том, что, словно быки, мы телегу везем,
     В том, что черный сухарь мы в неволе грызем,
     В том, что слезы мы льем, в том, что мы под ярмом,
     В том, что гонят нас в край вечной стужи ночной,
     И Сибирью зовется тот край ледяной.
     Мы идем день-деньской, мы идем день-деньской,


     О Сибирь, придави нас надгробной плитой!
     Тот, кто выживет, тот и вернется домой,
     Чтобы сесть, принеся о погибших известье,
     На отцовском, почетном, пустующем месте.


     Убежать мы не можем, должны мы брести,
     Черт возьми, Терек встанет на нашем пути!
     Мы идем, мы идем, Терек рядом ревет,
     А на спинах у нас жаркий выступил пот.
     Бесшабашным ровесникам надобно знать:
     Задевать им нельзя нашу чванную знать, —
     Ошибутся по молодости, а потом,
     Как и мы, побредут они горьким путем,
     Как и мы, убегут, – их поймают, как нас…
     Чем такими, как мы, стать в губительный час,
     Лучше с прахом сравняться, замолкнуть в могиле,
     Чтоб в Сибирь не брести среди зноя и пыли.


     Всюду терцы-казаки живут у реки,
     Западни-казематы у терцев крепки.
     Терек буен, широк – брось надежду, бедняк:
     Не сумеет его переплыть аргамак!
     Нам враждебна река, всюду терцы живут,
     Как посмотришь кругом – иноверцы живут,
     Нужен мост, а других не ищи переправ…
     Разве господу скажешь: ты прав иль неправ?
     Хочет блага тебе – и на горе обрек!
     Был указ – невелик наказания срок,
     Срок возврата к несчастному старцу-отцу.
     Если так, то унынье тебе не к лицу,
     Будь вынослив, когда тебе честь дорога,
     И побои, и муки стерпи от врага.
     Раз попал ты в беду, раз попал ты в тюрьму,
     Не взывай о пощаде к врагу своему.
     Пусть наполнятся стойкостью наши сердца,
     Пусть умрет, кто не верит, что все – от Творца.
     Будь сильней палача, супостата-злодея,
     Люди плачут, о нашей беде сожалея.


     Без единого брода, бездонна беда,
     От людей не исходит она никогда.
     Разве мало таких среди нас, – где их нет? —
     Что родителей добрый отвергли совет,
     А родителям стукнуло по шестьдесят.
     Но теперь, когда каждому – семьдесят лет,
     Их состариться в горе заставили мы,
     Срок их жизни печальной убавили мы…
     Мы познали тюрьму, скорбь и стыд непрестанный,
     А тюремщики кличут нас так: аристаны.
     Мы ошиблись: порой горяча молодежь
     И понять не умеет, где правда, где ложь.
     Изменяется наша луна без конца,
     И железными буйные стали сердца.
     А в сердцах мы таили надежду одну:
     Скоро минет зима, мы увидим весну.
     У шамхала в душе гнев жестокий погас:
     Нас накажет сперва – и помилует нас…
     Оклеветаны мы. Будь же ты коротка,
     Жизнь презренного, грязного клеветника!
     Я и я, я и я – все такие, как я,
     Для меня, для тебя здесь одна колея.
     Этот мир – солончак, мы звеним кандалами
     И таких же, как мы, поведут вслед за нами.
     А когда не погонят таких же, как мы,
     День их будет, как ночь – и темнее тюрьмы.
     Для оставшихся день погрузится во тьму:
     От печали по нас, не уйти никому.
     Мы бредем далеко, даль пустынна, мертва…
     Ах ты бедная, буйная ты голова!
     Пропадешь ты вдали, пропадешь ты вдали,
     Не видать тебе больше кумыкской земли.
     Далеко, далеко нас властитель загнал —
     В этом деле набил себе руку шамхал!
     Он, быть может, решит: хватит бедным страдать —
     И на родину мы возвратимся опять.
     Озарится наш день жизнерадостным светом,
     Мы к друзьям и родным возвратимся с приветом.



   Как я мог предвидеть коварство ханов?


     Герменчик, Герменчик, где овраг да болото!
     Мне у ханов прощенья просить неохота.
     Бедный знатного просит: «Мне милость подай!»
     Так связать его, что ли, да бросить в сарай?


     Грозный Алескендер, ты вознесся высоко,
     Пред тобою алмаз, что пришел издалёка.
     Неужели предашь его в руки врага?
     Иль в предательстве – золото и жемчуга?


     Эй, шамхал, ты умен, рассуждаешь ты здраво,
     Как гора Тусари, ты стоишь величаво,
     Так к лицу ли тебе, о величья звезда,
     По навету меня покарать без суда?


     Где хулители подлые? Кто же они?
     Криводушные слуги твои? Уздени?


     Нас в цепях и оковах брести ты заставил,
     Далеко ли ты нас на прогулку отправил?
     Далеко ли идти нам, железом звеня,
     Иль наш путь – однодневная скачка коня?


     По земле мы блуждали, познали мытарства.
     О, не мог же я ханов предвидеть коварство!
     Даже гладь исковеркана ханских полей!


     Выше сосен родных и родных тополей
     Ты, шамхал, возвеличен, ты гневен, шамхал, —
     Кто же слово добра от тебя услыхал?


     Слезы льет арестант, человек без свободы.
     Мы прошли многотрудные земли и воды,
     Мы вкусили отравы, мы выпили яд.
     От которого чахнут сердца и скорбят.


     Счастья дни позади, дни тоски впереди,
     Наши лица осунулись, буря в груди.
     За туманом сокрылась от нас, за туманом
     Та луна, что сияет владетельным ханам.


     Асхар-тау, свети благородным светло,
     Пусть навек позабудется старое зло!
     Станьте добрыми, ханы, скажите нам слово,
     Вы сильнее и краше коня вороного,
     Словно синие своды небес вы сильны —
     Неужель мы былой не искупим вины?


     Лишь к тебе, Асхар-тау, моленья возносим.
     Как печальна луна! Мы прощения просим:
     Неужель не увидим родную траву?
     Неужель никогда не вернемся в Шаву?


     Неужели покорных рабов не простят?
     Разве нет нам дороги отсюда назад?


     Впереди – облаков белоснежных становья,
     А на тех облаках – словно птичьи гнездовья:
     Это головы наши на досках лежат…
     О Казак, ты смертельной печалью объят!


     Дни – как ночи у нас, всё тусклей, всё короче…
     О, какие туманные дикие ночи!
     Дни проходят во тьме, подневольных губя…
     Мы оплакиваем, мы хороним себя!


     Наше тело – в тисках, души – в мрачном ущелье.
     Нам неведомо солнце, исчезло веселье.
     Пьяны мы без вина, мы кипим без огня,
     Не от хмеля душа – от неволи пьяна!


     Если свет петухи возвещают заране,
     Но скрывается солнце в тяжелом тумане —
     Не родной ли в ту пору зовет нас простор?
     То не плач ли мы слышим далеких сестер?


     Ты вздохнешь, а глаза твои – крови источник.
     Только охнешь – сломаться готов позвоночник.
     В этих охах и вздохах спасения нет,
     Ибо надвое сломан спинной твой хребет.


     Не поможет нам плач, если счастье затмилось.
     Ниспошли нам, создатель, спасенье и милость,
     Дай нам силу горячих арабских коней,
     Боже, дай нам свободу, мы станем сильней,
     Полетим, как скакун быстроногий и смелый,
     К нашим сестрам вернемся, здоровы и целы.
     Спросишь: «Кто нас поддерживал в трудные дни?»
     Наши сестры: добры и душевны они!


     Их сердца – полотна дорогого светлее,
     Хоть и женщины, нам они ближе, милее,
     Чем мужчина, что низок, и лжив, и хитер…
     Никогда не забудем любимых сестер!


     Эй, друзья, нам сопутствуют боль и невзгода.
     Где же наше веселье и наша свобода?
     Мы отравлены горем, сердца – как зола…
     Черт возьми, наша вольность была и прошла!


     Бог велел – наши судьбы для бога рабыни —
     И лишились мы света, гнием на чужбине.
     Эй, Казак, ты в цепях, ты в капкане лежишь,
     Ты под бременем тяжких страданий лежишь!


     Даже гончей не просто добраться до цели.
     Мы за Минском, кругом – все леса да метели.
     Говорят, больше тысячи вёрст до Москвы…
     Мы пропали, Казак, мы с тобою мертвы.



   На смерть Шамхала Абумуслимхана


     В твоем колчане много было стрел,
     Ты в броню себя железную одел,
     Ты лицом своим был светел, как огонь,
     Легкой поступью носил тебя твой конь.
     Голос твой заслыша, трепетал любой,
     Ты при жизни окружен был славой и хвалой.
     Там немало разного народа
     Умещал в горсти своей одной.
     Ты остер был, как отточенный кинжал,
     Ты был тверд, как неприступная скала,
     А в груди твоей – кто этого не знал —
     Билось сердце вольного орла.
     Ты своим веселым, вольным нравом
     В Темир-Хан-Шуре своей царил,
     И тебе в подвластном Дагестане
     Всяк хотел, чтоб век твой долог был.
     В деле всяком, крупном или малом,
     Биев прочих ты превосходил,
     Голос твой в покоях величавых
     Многих биев в трепет приводил.
     Очень грозно голос твой звучал,
     В Дагестан-Шуре ты восседал,
     И тебя могущественней хана
     В нашем крае вряд ли кто видал.
     Если ты спешил кому на помощь,
     Взгляд твой сильных в ужас повергал,
     Знаю я, свирепейший из нартов
     Путь тебе без боя б уступал,
     И от страха пред твоим величьем
     На тебя б и глаз не поднимал.
     Не один чужой правитель гордый
     Был тобой в бореньях побежден,
     Но Аллахом нашим всемогущим
     Срок земной твой был определен.
     Азраил услужливый явился, —
     За душой твоей был послан он.
     Твой дворец печалью весь охвачен,
     Дагестан в тревогу погружен.
     В край наш беда великая пришла,
     В печали скалы и степная мгла.
     Как будто птицы соколиной стати
     Вдруг испугались стаи воронья,
     Как будто вдруг на соколов прекрасных
     Напала стая черная ворон,
     Как будто вдруг бескрылый соколенок
     Вороной был похищен, унесен,
     Как будто сокол, увидав ворону,
     Застыл на месте, в ужас погружен.
     Люд подневольный скорбью был охвачен
     В тот день, когда тебя лишился он.
     Ушел шамхал, народ в унынье впал,
     В печали друг, а враг возликовал.
     Мой Дагестан, мой сердцу милый край,
     Теперь пропал ты, навсегда пропал.
     Твоя опора рухнула, твой столп,
     Не подпереть ее теперь, не залатать,
     Твои друзья себя терзают скорбью,
     А недруг стал открыто ликовать.
     Ему теперь не гнуться пополам
     И не терпеть страданий всех и мук,
     Не шить шатры не покладая рук.
     Твои батыры вышли из игры,
     Тебе теперь их вместе не собрать,
     И нет нужды им пред тобой блистать.
     В сражениях, затеянных тобою,
     Не нужно им добычу добывать.
     Твой черный люд теперь уж перестанет
     Себя своею кровью заливать,
     Гору с горою незачем сшибать.
     И из винтовок, побывавших в деле,
     В друг друга стало незачем стрелять,
     Кинжал друг в друга можно не втыкать,
     Булат людей не будет истреблять,
     Нам стрелы не вонзятся в поясницу,
     Не будут ядра нас на части рвать.
     Твой голос грозный, словно у дракона,
     Как в судный день, теперь нам не грозит,
     Всем дагестанцам нашим в назиданье
     Он суд свой образцовый не вершит.
     К лицу ль тебе, Абумуслим-шамхал,
     Известному джигиту, храбрецу,
     В своей постели было опочить?
     И в окруженье алчных домочадцев
     Спокойно-мирно дух свой испустить?



   Аксая бурный, пенистый родник


     Аксая бурный, пенистый родник,
     Ты ночью светишь бедным, как ночник,
     Голодных ты питаешь постоянно,
     Прохожих жажду утоляешь вмиг.
     Отрада озабоченным сердцам,
     Ни в чем не уступал ты богачам.
     Ты жизнь свою себе устроил сам
     Друзьям на радость и назло врагам.
     Ты ценностей немало накопил,
     Служанок обхожденью обучил,
     Слуг баловал и вовсе распустил, —
     Немало им всего ты надарил.
     Хоть ты, Умар, узденем был рожден,
     Но, словно хан, себя вознес на трон.
     Весь задний двор ты отдал табунам,
     Как бий, ты гладок и дороден сам,
     Дивятся все твоим домам-дворцам,
     Блеск золотой все излучает там.
     Висит на поясе твой золотой колчан,
     Тебе в наследство ум богатый дан,
     Как в море вал, вскипает мыслей рой,
     Ты мудр, как моря пенистый прибой.
     Совет всегда ты с мудрыми держал,
     Ты был в почете, словно генерал,
     Ты праведным путем по жизни шел,
     И с этого пути ты не сошел.
     Нахохлившись, как сокол,
     Когда черед сказать,
     Нечестных разговоров ты не вел.
     И если что-то ты в руках держал,
     То просто так из рук не выпускал.
     Ты был опорой неба и земли,
     К тебе, чуть что, бездомные все шли.
     Кто из друзей вдруг, запоздав, придет
     Иль случай вдруг кого-то занесет, —
     Ты царской дичью гостя угощал,
     А на десерт всегда был сладкий мед.
     И хоть не пили у тебя вина,
     Казалось всем, напились допьяна, —
     И удивлялся весь честной народ.
     Родного брата, Абдуллу, – с пути не сбить,
     Не станет дружбу он со всякими водить.
     Ему, узденю вольному, важнее
     Достоинство свое не уронить.
     Но если братьям вдруг изменит их звезда
     И на их головы обрушится беда,
     В беде опорой брату будет брат,
     За честь свою себя не пощадят.
     И если вдруг внезапно нападут,
     В бою неравном всех друзей убьют, —
     Пред силой не склонятся головой,
     До смертного конца продолжат бой.
     Чтоб кто из них врагу оружье сдал, —
     Никто вокруг такого не видал.
     Аулы все в округе обойдешь,
     Надежнее мужчин ты не найдешь.
     На самом видном месте восседая
     И суд над скандалистами верша,
     И всем все разъясняя не спеша,
     В суде царит Абдул – Умара брат.
     С любовью братья на него глядят.
     И сам Аллах благословил тот дом,
     Где братья ели за одним столом.
     Но ты, Умар, почтенный эфенди,
     Пошел по жизни собственным путем.
     В далекой ты России поселился,
     Как будто был на службу зван царем.
     Ты в Петербурге службу стал справлять
     И сам Аллах к тебе был благосклонен —
     Ты стал высоких целей достигать.
     Когда же горести тебя одолевали,
     А люди злые козни затевали,
     Умел ты всем отпор достойный дать.
     Приятелей, друзей, как милых братьев,
     Учил ты нас любить и уважать.
     Заботы о друзьях своих и близких
     Всегда бесстрашно на себя ты брал.
     Доказывать средь равных превосходство,
     Опережать соперников во всем
     Ты не ленился и не уставал.
     Когда ж домой ты захотел вернуться,
     Дал сыну в просвещенье окунуться,
     И, чтоб твое он мог продолжить дело,
     Ты Магомеда в Петербург послал.
     А сам, как хан, воссел в своих покоях
     И в должный час намаз свой совершал.
     Во дни печали и в часы веселья
     Ты всем пример отрадный подавал.



   Письмо Магомед-Апенди Османову


     Помоги, эй, Аллах, помоги мне сейчас!
     Пусть удачным стихам звонко вторит мой саз.
     Мастерством стихотворным блистал я не раз —
     Что же, песню споем, Магомед-Апенди!


     Абдулле написал ты посланье в стихах —
     Отвечает Казак тебе в кратких словах.
     Ты, наверно, забыл о родных, о друзьях
     И о доме своем, Магомед-Апенди.


     Редко вести твои нам несут провода,
     Иль тебе этот край надоел навсегда?
     Наш печальный привет в эти злые года
     Издалека мы шлем, Магомед-Апенди.


     Молят родичи: снова домой поспеши!
     Ты прислушайся – просят тебя от души.
     О тебе мы соскучились в бедной глуши,
     О тебе, о родном, Магомед-Апенди!


     Приезжай, наши горькие думы развей.
     Люди ставят тебя выше ханов-князей.
     Так прими же привет от родных и друзей,
     Вспомни, вспомни свой дом, Магомед-Апенди!


     О тебе, о далеком, тоскует жена,
     Твоего возвращения жаждет она,
     И душа у певца, у Казака, грустна, —
     Иль забыл ты о нем, Магомед-Апенди!


     Говорю тебе после приветственных слов:
     Ты не ведай беды, весел будь и здоров,
     Так желает Казак, ты услышь его зов,
     Окрыленный стихом, Магомед-Апенди!


     Мы с тобой побеседовать жаждем давно,
     Ибо слову живому письмо не равно.
     Спросишь: как нам живется? Скажу я одно:
     Кое-как мы живем, Магомед-Апенди.


     Ты уедешь, как только приедешь домой,
     Вновь ненастье и мгла, дует ветер ночной.
     Как ты можешь расстаться с родной стороной?
     Возвращайся: мы ждем, Магомед-Апенди!


     По тебе мы тоскуем, а сам-то хорош:
     Ты родился в Аксае, а где ты живешь?
     Лучше родины места нигде не найдешь,
     Грустно в доме твоем, Магомед-Апенди.


     Приезжай поскорее! Душою скорбя,
     Ждут ровесники, ждут, не дождутся тебя.
     О тебе говорят, почитая, любя.
     Как о друге большом, Магомед-Апенди!


     Ну, так будь человеком и слушай отца,
     И о матери думай: болят их сердца.
     Кто родился на свет, не избегнет конца,
     Помни, все мы умрем, Магомед-Апенди.


     Иль родителям долг ты не хочешь отдать?
     Тленен мир, возродиться не может опять!
     День и ночь упрекает отца твоя мать,
     Что же будет с отцом, Магомед-Апенди?


     Утешает он мать, правду ей говорит,
     Но не слушает мать и рыдает навзрыд,
     Защищает тебя и супруга винит…
     Кто ж виновен во всем, Магомед-Апенди?


     Пред тобою бессильна, бранит старика.
     Ищут в каждом письме: вдруг им скажет строка
     О твоем возвращенье… Их участь горька,
     Спорят, плачут потом, Магомед-Апенди.


     Много в песнях Умара ума и добра,
     Сладкогласна Питат и светлей серебра,
     И тебе возвратиться в отчизну пора,
     Зазвенеть соловьем, Магомед-Апенди.


     – Дни проходят, – так сестры твои говорят, —
     Отговорки оставь, приезжай, милый брат,
     Мы не видим тебя, наши души грустят
     О тебе дорогом, Магомед-Апенди!


     На чужбине живешь, но хотя бы в ответ
     Ты прислал нам написанный ярко портрет,
     И да будет дыханьем твоим он согрет,
     В нем отраду найдем, Магомед-Апенди!


     Ты художнику сразу портрет закажи,
     Не увиливай, нам ты себя покажи,
     Старой матери, сестрам любовь докажи —
     Ждут тебя день за днем Магомед-Апенди!


     Если речь о сельчанах теперь поведу —
     Загребают поживу у всех на виду,
     Ищет прибыли в лавках, в бахче и в саду,
     На торговцев-обманщиков ты погляди!


     Бедняков обдирают мошенник и плут,
     Клячу жалкую за скакуна выдают,
     За копейку родного отца продают,
     Ложь и подлость кругом, Магомед-Апенди!


     Может, к лучшему то, что от нас ты отвык,
     Что не видишь, в каком положенье кумык.
     Лживой стала душа и греховен язык,
     Мы раздавлены злом, Магомед-Апенди!


     Люди низкими стали, душою кривят.
     Друга друг предает, сын – отца, брата – брат.
     Всюду злоба, доносы, наветы, разврат,
     Все пошло кверху дном, Магомед-Апенди!


     Среди нас проходимцы, ничтожества есть,
     Что клевещут на всех, потеряв свою честь,
     Предадут, продадут, наплетут, что невесть…
     Тьфу! Куда мы идем, Магомед-Апенди?


     Их занятие – сплетня, обман, клевета.
     Так поступит ли честный, чья совесть чиста?
     На базарах толкутся они неспроста…
     Знает бог, что наступит еще впереди!



   На смерть Хасайбека Уцмиева


     Благородного сложенья,
     Величавый, как сосна,
     Пояс твой затянут туго,
     Как подпруга скакуна.
     Среди ханов горделивых
     Уважал тебя любой,
     Ты пред самым рослым нартом
     Не склонился б головой.
     Что же стало с Хасайбеком,
     Чем царя он прогневил?
     Он служил ему на совесть,
     Верой-правдою служил,
     Генеральский чин добыл
     И все почести, награды
     Полной мерой получил.
     Но на службе царской дольше
     Находиться нет уж сил,
     Он в Стамбул переселиться
     Разрешенья попросил.
     Был пакет в Москву отправлен
     На почтовых лошадях,
     Весь в казенных штемпелях.
     И султан турецкий тут же
     Пишет русскому царю,
     Чтоб он дело рассмотрел,
     Чтобы дал он разрешенье
     Поселиться средь осман
     Всем, кто только пожелает
     Из служивых мусульман.
     Так хотел он преуспеть,
     Все преграды одолеть,
     Коль Аллах распорядится,
     В край желанный в срок поспеть,
     А добраться до Стамбула —
     Стоит только захотеть.
     Благороднейшее сердце
     Хасайбек в груди носил —
     Делать всем добро всечасно
     У него хватало сил.
     Он в сраженьях был отважен, —
     Ни за что не подведет,
     И повсюду поспевал он,
     Как хороший скороход,
     Мог, как нарт, один сражаться —
     Не уступит, хоть умрет.
     Бием славным он родился,
     Древен знатный его род.
     Благородный витязь мой,
     Конь мой резвый, боевой,
     Самородок золотой,
     Чести нашей цену знал,
     Молодых не обижал,
     А нуждался кто в совете, —
     Был он мудр, как аксакал.
     Тут, Пока решалось дело,
     Отпускать – не отпускать,
     Злые недруги Хасая
     Стали козни затевать.
     Духом гордый муж: Хасай
     Злых наветов не стерпел,
     Отойти решил от дел,
     Царской милостью отмечен,
     Унижаться не умел,
     Там, где трусы верховодят,
     Оставаться не хотел.
     Он тифлисскому сардару
     Шлет с прошением пакет,
     На свое прошенье вскоре
     Получает он ответ:
     Мол, бывает все на свете,
     Из-за чьих-то там наветов,
     Чтобы он не уезжал
     И, забыв о всяких кознях,
     Свою службу продолжал.
     Тут Хасай рассвирепел, —
     Тон письма его задел,
     И в османские пределы
     Все ж уйти он захотел.
     Генералы все сардару
     Расписали в самый раз,
     Относительно Хасая
     Вскоре прислан был приказ
     Чтоб прочел и исполнял,
     Чтоб, забыв про турок, верность
     Государю сохранял.
     Если ж будет возмущаться
     Иль захочет отказаться,
     Чтобы штаб в степной Воронеж
     В тот же день его услал.
     Там, в глуши, в верховьях Дона
     Вскоре был он поселен,
     Средь земель российских бурых
     Срок ему определен.
     Чтобы кровью, не водою,
     Омывал Россию, Дон!
     Но среди донских степей
     Тридцати не прожил дней.
     Злой недуг его скосил,
     Пережить все огорченья
     Не хватило сердцу сил.
     Такова его судьба,
     Так Аллах, видать, велел,
     Ангел смерти Азраил
     За душой его слетел.
     Черный люд, узнав о смерти,
     Опечален был, скорбел.
     Скорбь, печаль, большое горе
     Всех объяло, как покинул
     Хасайбек земной предел.
     После смерти Хасайбека
     Неприятностей все ждут,
     Слух прошел, что юных горцев
     Многих в рекруты возьмут
     И, в далекий полк отправив,
     На войну потом пошлют.
     Ах, ну что ты будешь делать,
     Хасайбека больше нет,
     И в палатке в бранном поле
     Не встречать ему рассвет.
     Он, в ком облик исполина
     Сочетался с сердцем львиным,
     Восхищал собой весь свет.
     Мог скакать, не уставая,
     Ног своих не разгибая,
     Не жалея жизни цвет.
     Мог в бою один сражаться
     В самой гуще грозных бед.
     Кто бы только мог подумать,
     Что отважный Хасайбек
     В глубине степей российских
     От родной земли вдали
     В горьких муках кончит век?





   Щаза из Куркли
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Щаза родилась в ауле Куркли (ныне Лакский район) в бедной семье.
   Любовь к молодому человеку из богатой семьи оказалась для нее роковой. Девушка была обманута, ее не взяли замуж. О неудавшейся несчастной любви, горькой доле горянки, о жизненных несправедливостях слагала песни Щаза из Куркли.


   «Мой сокол желанный!.. Прощай, дорогой!..»


     Мой сокол желанный!.. Прощай, дорогой!
     Мы счастьем сполна насладились,
     Всю чашу любви мы испили с тобой,
     Хотя мы и не поженились.


     Мой милый, хочу, чтоб ты помнил добром
     Со мной проведенное время,
     Когда мы любовным пылали огнем,
     Надеждами тешились всеми…


     В душе у меня он горит до сих пор
     Во всю свою прежнюю силу —
     В дни юности нашей зажженный костер…
     Ах, как же давно это было!



   «Как в обойме тесной – пули…»


     Как в обойме тесной – пули
     Думы – в сердце день и ночь.
     Грянет залп – умчатся пули,
     Думам вырваться невмочь.


     Сердце – круче вешней почки.
     Но из почки по весне
     Все же выбьются листочки,
     А печаль всегда при мне.


     Сердце! Что ты онемело!
     Или ждешь, покуда тело
     Не угаснет в свой черед.
     Тихо в землю не сойдет!


     Очи! Что вы слез не льете!
     Плачьте! Плачьте!.. Или ждете
     Вы минуты черной той,
     Как придавят вас плитой?



   «Глупых юношей упреки…»


     Глупых юношей упреки
     В край подола завяжу.
     Женщин сплетни и намеки
     Я на песню положу.


     Юбку сделаю длиннее
     И прикрою сплетню ею.
     Под большим своим платком
     Спрячу сплетню целиком.



   «Ненаглядный ты мой сокол…»


     Ненаглядный ты мой сокол,
     На кого я погляжу?
     Чьей душе – горе высокой
     Все печали расскажу?


     Ты зеленой был травою,
     Но весенний сад заглох.
     Был водою ключевою,
     Но источник мой иссох.


     Не мои ль глаза сияли
     Ярче молодой луны?
     А теперь они запали,
     От горючих слез – мутны.


     Развели нас злые руки —
     Не встречаться нам опять.
     Но душа моя разлуки
     Не желает признавать.



   «Сверкающий снег на зелёном лугу…»


     Сверкающий снег на зелёном лугу
     На солнце белеет и блещет с утра.
     Сверкающий снег на зелёном лугу
     Мне кажется белым куском серебра.


     Стонала душа, когда боль её жгла,
     Но разум твердил: «Потерпи! Потерпи!»
     В терпенье вся юность моя протекла,
     Вся жизнь у терпенья была на цепи.


     Кремневка твое охраняет жилье —
     Пускай разобьется она на куски!
     И сердце твое, точно сердце мое,
     Пускай разорвётся от жгучей тоски.



   «Ранней юности любовь…»


     Ранней юности любовь,
     Видно, точно цепь, куется,
     Как ни рвут ее потом —
     Цепь нигде не разорвется.


     Веру первых, ранних лет
     Серебром, как видно, кроют,
     Как ни трут ее потом.
     Серебра вовек не смоют.



   «Проворная серна…»


     Проворная серна
     В нагорном краю
     Спустилась в долину
     На гибель свою.


     В лугах куропатка,
     Уставшая петь,
     Играя, попалась
     Охотнику в сеть,


     Увидишь ли серну
     Средь ясного дня,
     Ее убивая,
     Ты вспомни меня.


     Заметишь подснежник
     У белого пня,
     Подснежник срывая,
     Ты вспомни меня.



   «Быть бы мне подругой верной…»


     Быть бы мне подругой верной
     И неверной в тот же миг —
     Трепетать бы легкой серной
     На прицеле глаз твоих!


     Ах, не всем любовь даётся…
     Но тянусь я за тобой —
     Там, где твой скакун пасётся,
     Шелестеть бы мне травой!



   «Чем жить с нелюбимым…»


     Чем жить с нелюбимым
     Покорной женой,
     Уж лучше метаться
     От боли зубной.


     Чем кланяться мужней
     Постылой родне,
     Уж лучше остаться
     Безродною мне!



   «О газель нагорий…»


     О газель нагорий
     И лугов безбрежных,
     Как уйдешь от волка,
     Вспомни обо мне.


     О, джигит, увидишь
     Ты в снегу подснежник,
     Как сорвешь неловко,
     Вспомни обо мне.



   «По утрам зеленым…»


     По утрам зеленым
     Выхожу я в поле,
     Станом тополиным
     Трепеща на топе.


     Вечером в холодный
     Возвращаюсь двор…
     И несу в слезах я
     Меркнущий простор.



   «Не душа в тебе, а ветер…»


     Не душа в тебе, а ветер —
     Мне ли стать твоей женой?
     Лучше уж пойти по свету
     С горькой нищенской сумой.


     Не лицо, а камень стылый —
     Нам ли быть одной четой!
     Лучше уж лежать в могиле
     Под холодною плитой.



   «Была высокой, стала низкою…»


     Была высокой, стала низкою —
     Ославлена в родном краю.
     Притворщик, хитроумной близостью
     Унизил душу ты мою.


     И одеваюсь я старательней,
     И подаянья не прошу.
     И мимо всяких неприятелей
     Как бы живая прохожу.



   «И свой терзает и чужой…»


     И свой терзает и чужой,
     Злословьем сердце теребя.
     Но всей трепещущей душой
     Я слышу одного тебя.


     Желанья наши так сошлись —
     Пускай судачит злая рать,
     В ущелье ручейки слились —
     Пускай попробуют разъять.


     Будь грех мой, люди, столь велик,
     Как утверждают языки,
     Я бросилась бы в тот же миг
     На камни бешеной реки.


     Пускай разносится молва,
     Меня пороча вновь и вновь,
     К чему мне прочие слова.
     Когда молчит моя любовь?!



   Баллада о данном слове


     (По народным мотивам)
     – Прошу, умоляю,
     О старая мать:
     Я плох… вы пошлите
     Лекарства искать.


     – Три года как ищем,
     Весь край обошли.
     Но, видишь, лекарства
     Нигде не нашли.


     – Прошу, умоляю,
     О старая мать:
     Зазу к нам бы в гости
     Сегодня позвать.


     – Позвать-то, сыночек,
     Пойду, позову.
     Отпустят ли братья
     В потемках Зазу?


     Я шла и твердила:
     «Держись, подтянись»,
     А в сакле у двери
     Упала я ниц:


     – Мир этому дому
     И братьям Зазы!
     – О! Матушка тигра,
     Джигита-грозы!


     Ты раньше ни разу
     У нас не была,
     Так что за тревога
     Тебя привела?


     – Пришла я сегодня
     У вас попросить:
     Сестру отпустите
     На час, погостить…


     – Сестру мы отпустим,
     Но только в наш дом
     Верните такой же,
     Какой мы пошлем.


     – Клянусь я землею,
     И небом клянусь:
     Верну – как диктует
     Наш горский намус.


     Как только с Зазою
     Пришли мы домой,
     Вздохнул облегченно
     Единственный мой.


     Как дверь за собою
     Прикрыла Заза,
     Так сразу у сына
     Открылись глаза.


     – Еще ты в постели…
     Сосед мой и друг!
     Поможет всевышний
     Осилить недуг.


     – Спасибо за ласку,
     Но встать не могу,
     Который уж месяц
     Лежу на боку.


     Прохлада рассвета,
     Зарница в ночи,
     На лоб мой горячий
     Ладонь положи.


     – Не гордость мешает, —
     Пусть видит Аллах, —
     Мне стыдно – отец твой
     Стоит в головах.


     – Отец, ради бога,
     Ты выйди за дверь.
     Прошу я одних нас
     Оставить теперь.


     – Ей-богу, не выйду.
     Единственный мой:
     Тебя не покину,
     Пока ты живой.


     – О белая шейка,
     Мечта моя, жизнь,
     К груди моей жаркой
     Рукой прикоснись.


     – Скупиться не стану —
     Пусть видит Аллах, —
     Но совестно – мама
     Присела в ногах.


     – О мать, ради бога,
     Ты выйди во двор,
     Недолгий ведь будет
     У нас разговор.


     – Не выйду, сыночек,
     Никак не могу.
     Пускай даже будет
     Пожар на току.


     – Спасибо, соседка:
     Пришла же ты к нам…
     Отныне походишь
     К могильным камням.


     И белой рукою
     Совсем не меня,
     А камень обнимешь
     Средь ясного дня.


     – Прощай, моя мама…
     Прощай, мой отец…
     Дышу еле-еле —
     Приходит конец…


     За добрую душу,
     За гордую стать
     Успел я соседке
     Спасибо сказать.



   Надпись на книге Щазы из Куркли


     О горе: стала я известной —
     Не делом рук и красотой,
     А глупой невеселой песней,
     Рожденной горькой маятой.


     Шумит молва кругом в аулах,
     Мол, я умело в бубен бью,
     А я давно в земле уснула,
     С трудом упрятав боль свою.




   Етим Эмин
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------




   Етим Эмин родился в с. Ялцугар (ныне Сулейман-Сталъский район) в семье кадия (священнослужителя) Савзихана. Получил неплохое для своего времени духовное образование. Одно время он работал в селе шариатским судьей.
   Етим Эмин является известным мастером лезгинского стиха. Он оказал большое влияние на развитие родной поэзии.


   Чабан


     Не берешь ярыги в руки,
     В том твоя вина, чабан.
     Мышь и та помрет от скуки
     Посреди зерна, чабан.


     Где ж, скажи, твоя потреба,
     Ради чести, ради хлеба
     Скот пасти вблизи от неба,
     В бурку кутаясь, чабан?


     Создан труженик для дела,
     Так природа захотела.
     Как же этого удела
     Мог ты избежать, чабан?


     Знай, селение готово
     В чабаны нанять другого,
     И об этом, право слово,
     Пожалеешь ты, чабан.


     Впредь не возражай Эмину
     И забудь искать причину,
     Почему пасти скотину
     Не желаешь ты, чабан!



   Плешивец


     Я навестил плешивца одного,
     Весь век любви он предавался
     И обессилел до того,
     Что на ногах едва держался.


     Трясется весь, не пьет, не ест,
     Уж оседлать осла не может,
     Но в грезах на глазах невест
     Пускает вскачь лихую лошадь.


     И мед течет лишь по усам.
     Смеются: «Ты отвергнут снова?» —
     «Клянусь, ее отверг я сам,
     Мне отвергать невест не ново!»


     Когда послушаешь его,
     Скалу он сдвинет в одиночку,
     Но горца нет ни одного,
     Чтоб отдал за плешивца дочку.


     Етим, ты знаешь наперед,
     Плешивец небылицы множит.
     И тач ему, не то что мед,
     Никто для свадьбы не предложит.



   Людская жадность


     Ах, жадность людская, ты хуже недуга,
     Рождаешь на свете немало ты бед,
     Не выйти тебе из порочного круга,
     Где жертвы приносятся – там тебя нет.


     Где щедрость возносят – не вымолвишь слова,
     На помощь позвали – хромаешь ты снова.
     Слепою совой оказаться готова
     Для утвержденья, что страждущих нет.


     Не пожалеешь ты черного слуха,
     Затем, чтоб набить посытней свое брюхо.
     А нюх твой острее собачьего нюха,
     Ах, жадность людская, конца тебе нет.


     Голодного не пощадишь человека
     И с ним своего не поделишь чурека,
     Хоть в мире тебя проклинают от века,
     Но в нем на тебя все погибели нет.


     И грешный Эмин, беспокою я бога,
     Чтоб жадность всевышний унял хоть немного!
     «О боже, твоя да придет к нам подмога,
     Сам видишь, спасенья от жадности нет».



   Когда потерялся конь


     В груди, как будто лопнула струна,
     Стучусь в печали с жалобой, наиб,
     Три дня тому купил я скакуна,
     Его угнали у меня, наиб.


     Всяк день служу я до заката дня,
     И вор, коня угнавший у меня,
     Решил, что ни к чему иметь коня
     И конокрада разыщи, наиб.


     Ты видишь, что совершилось зло,
     Уж лучше б я не покидал седло,
     Молю тебя, ты напряги чело
     И конокрада разыщи, наиб.


     Да что там конь! Спроси хоть у людей,
     Меня прикончить угрожал злодей.
     День жизни дал. Молю я, порадей,
     Спаси меня от гибели, наиб!


     Не ведаю, кто враг теперь, кто друг.
     На вертел сердце угодило вдруг.
     Эмин, впервые ощутив испуг,
     Пришел к тебе за помощью, наиб!



   Восхваление коня


     Прекрасен скакун твой. Я взгляда
     Не мог отвести от него.
     Признайся, из райского сада
     Угнал ты, разбойник, его?


     Второго такого в Иране
     И в Йемене, и в Туркестане,
     В Аравии и в Индустане
     Не сыщешь ни ночью, ни днем.


     Не конь, а волшебный красавец,
     Он скачет, земли не касаясь,
     И я, с вызывающим зависть,
     Тебя поздравляю конем!



   Груша


     Прелестный подарок кунак мне прислал,
     Чтил дружбу он свято и цену ей знал.
     Был дар его дивный превыше похвал
     И зависть у недругов он вызывал,
     И возликовал я от этого, боже.


     Прислал мне приятель невиданный плод.
     «Из рая, видать! – восхищался народ, —
     Он яблоку даст три очка наперед».
     И я, как безумец, пил радости мед
     И вновь предавался раздумию, боже.


     Я думал о даре, что прислан был мне.
     В Шуре и в Тифлисе по звонкой цене
     Не купишь такого. И верю вполне,
     В Шеки не найдешь, но, быть может, во сне
     Ширванским садам он является, боже.


     Огромную грушу с Кавказа мне друг
     Прислал, и печаль улетучилась вдруг.
     Хоть цену брильянтам все знают вокруг,
     Но дружба дороже их в силу заслуг,
     В том мире подлунном, что создал ты, боже.


     Будь славен, приятель мой Забиюлах,
     Он у Яраги Магомеда в горах
     Учился, я знаю. Пусть в отчих местах
     Живет его имя у всех на устах.
     За милость к Эмину возвысь его, боже!



   О плохой жене


     Не дай бог, попадется жена плохая.
     Попадется – твоя жизнь пропащей будет.
     Испытаешь все беды, отрады не зная,
     Для тебя жизнь отравой горчайшей будет.
     Расскажу о жене нрава скверного, злого:
     От нее не услышишь ты доброго слова;
     Но она погубить твою душу готова,
     Она ведьмою настоящей будет.
     Тихо с ней говоришь – заорет она дико,
     В своем собственном доме оглохнешь от крика.
     Гость придет – убежит от скандала он мигом,
     А скандал повторяться все чаще будет.
     Коль к соседям придет, им поведает бредни,
     И падут на твой дом все поклепы и сплетни.
     Был ты первым в ауле – станешь самым последним,
     Светлый дом твой землянкой несчастного будет.
     У Етима страданий и бедствий много,
     Но к спасению возможна еще дорога,
     Ожидает плохую жену суд бога,
     Пред Аллахом злодейка молчащей будет!



   Две жены


     Не дай бог никому две жены иметь, —
     И страдать, и вздыхать будет он всегда.
     Пусть беднягу всю жизнь будет солнце греть,
     Будет он раздражен, оскорблен всегда.


     Бессердечность – таков всех женщин порок.
     Как из кожи ни лезь, а лучший урок
     Не пойдет ни одной сварливице впрок, —
     Будешь смертной тоской отягчен всегда.


     Все равно, если будут судьбой даны,
     Незадачливый муж, тебе две жены, —
     Дни спокойных трудов твоих сочтены, —
     Будет ругани звон-перезвон всегда.


     А уж если одну другой предпочтешь,
     А уж если конфет одной принесешь,
     Тут упреки пойдут, тут пойдет галдеж, —
     Будет бой да какой между жен всегда!


     В доме двадцать мужчин, а в нем тишина.
     Если женщина есть хотя бы одна,
     Зашумит, завопит, крик подымет она, —
     Будет слышать Эмин шум и стон всегда.



   Старухам-сплетницам


     Прошу, предупреждаю вас,
     Не лейте сплетен яд, старухи!
     Не за горами смерти час,
     А все еще грешат, старухи,


     Я, лгуньи, одного б хотел,
     Чтоб шах жестокий повелел
     Вам души вытрясти из тел, —
     Когда же замолчат старухи?!


     Хочу, чтоб брань – не похвала
     Вас и в могиле обрела.
     Чем хуже у меня дела,
     Тем веселее взгляд старухи.


     Одни наветы вам милы.
     Душой черны, коварны, злы.
     Меня – искусницы хулы —
     Поносят и бранят старухи.


     О силе ваших сплетен слух
     Мне каждый день тревожит слух.
     Умрете – бог к вам будет глух,
     Он вас низвергнет в ад, старухи!


     На вас – проклятых – смерти нет.
     Устав от сплетен и клевет,
     Раскрыл свои уста поэт,
     Уста одно твердят: «Старухи!»


     Вы лгали милой обо мне.
     Грустит от милой в стороне
     Етим Эмин по чьей вине?
     Кто в этом виноват? – Старухи!



   Не нужно


     Зачем четыре нам иметь жены?
     Была б у правоверного одна,
     С приветливым лицом, как у луны,
     На ангела похожая, жена.


     Женись, когда не юн ты, и не стар,
     Когда здоров и крепок, как чинар,
     Когда ты знаешь цену женских чар,
     Чтоб не мечтала о других жена.


     Двух жен возьмешь – пожертвуешь судьбой.
     Без сабли и ружья начнется бой.
     Взывать к Аллаху станешь ты с мольбой:
     Чтоб хоть одна сбежала бы жена.


     К одной невесте от Эмина сват
     В селение ходил семь лет подряд.
     И своего достиг Эмин, и рад
     Тому, что у него одна жена.



   Старушкам


     Поэт по глупости своей
     Ошибся и скорбит, старушки.
     Вам обещает он – ей-ей, —
     Что впредь не оскорбит, старушки.


     Болтали люди тут и там,
     А сплетни приписал я вам.
     У вас прощенья просит сам
     Мой виноватый вид, старушки.


     Своих врагов я не щадил,
     Своих друзей всегда любил, —
     А тут ошибся, начудил,
     И мной владеет стыд, старушки!


     Когда душа, осиротев,
     Готова грусть сменить на гнев, —
     Поэт, не тот избрав напев,
     Уже весь мир винит, старушки.



   Друг


     Я пленник страданий и счастья мне нету.
     В постель меня бросил проклятый недуг.
     Вокруг предают мое имя навету
     И в дверь не стучится отзывчивый друг.


     Болезнь, словно червь, что въедается в тело,
     От жалости небо в слезах то и дело.
     Беспомощным стал я – нет хуже удела,
     Никто не спешит навестить меня, друг.


     Уехали добрые люди ужели
     В другую страну? Или в отчем пределе
     Поругана святость? Иль деньги сумели
     Убить сострадание в людях, мой друг?


     А может, сова оказалася в силе
     Поведать о том, что лежу я в могиле?
     И, вправду, пора, чтоб меня схоронили,
     Устал я взывать к человечности, друг.


     Молю я: «Когда меня слышишь, прохожий,
     То смерть позови мою, подданный божий,
     Покоя хочу я, со смертником схожий,
     И в рай попадешь ты когда-нибудь, друг».


     Ученые люди, сойдясь воедино,
     Как в борозду семя, пусть в землю Эмина
     Положат, и будет земля, как овчина,
     Не сможет Лукман исцелить меня, друг.



   Друзьям


     Я посылаю свой привет с чужбины вам,
     друзья,
     Живым попал я на тот свет, сердечные
     друзья,


     И от тоски спасенья нет ни ночью мне,
     ни днем,
     Стал узок мир и солнце в нем холодное,
     друзья.


     Туда, куда я угодил, не дай вам бог
     попасть,
     Чужбина – сущая беда. Я изнемог,
     друзья.


     Хотя бы весточка от вас нашла меня вдали
     Всевышний, может быть, в свой час,
     поможет мне, друзья.


     Преданий древняя молва пускай напомнит
     вам,
     Что милосердные слова в беде бальзам,
     друзья.


     Хоть на судьбу я не ропщу, ниспосланную
     мне,
     Но горестно вдвойне, когда забывчивы
     друзья.


     Раз после смерти пребывать желаете в раю,
     То вы Эмина забывать не можете, друзья!



   О, как подходит


     Голодному – обед,
     Горячему – совет,
     Растущему – расцвет,
     Земле – тепло и свет,
     О, как подходит.


     Работнику – доход,
     Дозорному – обход,
     Отважному – почет,
     Орлу – могучий взлет,
     О, как подходит.


     Партнерам – договор,
     Наветчикам – отпор,
     Волне – морской простор,
     Зурне – лихой танцор,
     О, как подходит.


     Любви – безмерный срок,
     Семье – свой уголок,
     Писцу – калам-пруток,
     Чернила да листок,
     О, как подходит.


     Ты прав, Етим Эмин,
     На том и постоим:
     Свет мудрости – седым,
     Цвет жизни – молодым,
     Богатство – нескупым,
     О, как подходит.



   Судье


     Взгляни на мою беззащитность, судья,
     Будь нынче горазд проявить доброту,
     С пустыми руками пришел сюда я.
     Всевышний воздаст тебе за доброту,


     Вот руки ко лбу приложив и к груди,
     Стою, как овца, я волков посреди.
     Молю: под луною, судья, возведи,
     Ты на пьедестал в первый раз доброту.


     Ограбленный держит пред вором ответ.
     Что делать, когда справедливости нет?
     Знай, всходы взойдут, если в борозды лет
     Как семя, положишь свою доброту.


     В обиде Эмин слезы горькие льет,
     Что нажито им – лихоимец возьмет.
     И если ты правде окажешь почет,
     Вовек не забуду твою доброту.



   Быть до смерти с тобой хочу…


     Ты в любви не отказывай мне,
     Выйди в сад при полночной луне,
     Снова быть с тобой наедине
     Я, сгорая от страсти, хочу.
     Не спеши рвать любовную нить,
     Замуж на сторону выходить,
     Иль не можешь ты повременить
     Хоть до лета? – спросить я хочу.
     Словно гурию рая моля,
     Говорю тебе: «Страсть распаля,
     Ты ушла, ее не утоля.
     Возвратись, быть любимым хочу!»
     Ты жестока, как весь этот свет,
     Пропади он на тысячу лет!
     Молодая косуля, твой след
     Потерять, как ловец, не хочу.
     Как Керема в честь той, что мила,
     И меня страсть сжигает дотла,
     В даль какую бы ты ни ушла,
     Забывать я тебя не хочу.
     От печали Эмин сам не свой,
     Со склоненной бредет головой,
     Дом отца променяй ты на мой,
     Быть до смерти с тобою хочу.



   У родника увидел я любимую


     С кувшином по воду пришла
     Ты к роднику стройна, красавица.
     В одежды райские была
     При том облачена, красавица.


     Ужель, подумал я, она
     Не гурия и не луна,
     И не косулей рождена.
     Возлюбленная мной, красавица?


     Над среброгорлым родником
     Ты появилась не тайком,
     И соловьиным языком
     Со мною речь вела, красавица.


     Платок из звездной полутьмы
     Мерцал до самой бахромы.
     И родинка не от сурьмы
     Была на лбу твоем, красавица.


     Етим Эмин нетерпелив,
     Любовных чувств являл порыв,
     Но был несчастлив, как Юсиф,
     А ты, как Зулейха, красавица.



   Голубоглазая


     Неужто от моей тоски
     Лекарства нет, голубоглазая?
     На сердце раны глубоки,
     Мне черен свет, голубоглазая.


     До горького я дожил дня,
     С другим забудешь ты меня,
     Тоскую я, весь мир кляня,
     Где твой обет, голубоглазая?


     Я чувствую, что за тобой
     Придет жених с своей родней,
     Мне правду-истину открой,
     Дай мне совет, голубоглазая!


     Меня съедает мой недуг,
     Ах, сколько горестей вокруг,
     А ты одна мой лучший друг,
     Ты мой рассвет, голубоглазая!


     До осени лишь доживем,
     Ты потерпи, войдешь в мой дом,
     С тобою счастье мы найдем,
     Прими привет, голубоглазая!


     Голубоглазая моя,
     Все муки сердца, не тая,
     Тебе одной доверил я,
     Я твой навек, голубоглазая!



   Обманувшей меня…


     Когда встречались мы с тобой,
     Еще тебе не знал я цену.
     Слов обладая ворожбой,
     В душе таила ты измену.


     И на базаре полотна
     Ты от парчи не отличила.
     И, будучи мне неверна,
     Страсть от другого не таила.


     Кто верит женщинам, тому
     Ума произвести б замену.
     Попал впросак я потому,
     Что проглядел твою измену.


     Теперь ты, сторонясь меня,
     Перед былым возводишь стену,
     Но сердцу, полному огня,
     Как пережить твою измену?


     Доволен недруг мой вполне,
     Как месть осуществивший кровник,
     С Етим Эмином наравне
     Был у тебя другой любовник.




   Литература

   1. Ирчи Казак. Лирика: Стихотворения и поэмы. – Махачкала: ГУП «Даг. кн. изд-во», 2001.
   2. Батырай. Песни. – М.: Госуд. изд-во худ. лит-ры, 1959.
   3. Етим Эмин. Лирика. – Махачкала: Даг. книжн. изд-во, 1986.
   4. Махмуд из Кахаб-Росо. Песни любви. – М.: Госуд. изд-во худ. лит-ры, 1959.
   5. Антология дагестанской поэзии. Т. II: Поэты дореволюционного Дагестана. – Махачкала: Даг. кн. изд-во, 1980.
   6. Щаза из Куркли. Цветок в снегу: Песни. – Махачкала: Дагучпедгиз, 1987.