Александр Кучаев
Золотая ангулоа

Часть первая
Узники

   – Прекратите ходить взад и вперёд!
   – Надо же мне размять ноги.
   – Прекратите, говорю: вы действуете мне на нервы!
   – Но…
   – Господи, как вы невыносимы! Угораздило же меня оказаться взаперти именно с вами!
   Бросив на женщину мимолётный взгляд и вновь отметив про себя, как она хороша, Костя сделал почти незаметную недоумённую мину, хотел сказать, мол, мадам, вы сами, бывает, прохаживаетесь не меньше моего и тоже действуете мне на нервы, однако я терплю и молчу. Но, так и не сказав ничего, прошёл в свой угол и опустился на тощую подстилку, служившую постелью.
   Не сказал потому, что на самом деле на нервы она ему не действовала. Её прогулки, сопровождаемые непринуждённым покачиванием бёдер, скорее, даже развлекали его, в какой-то степени рассеивая мрачные думы и внося нечто пикантное в их однообразное бытие.
   Он следил за ней с отведённого ему места, удивляясь лёгкости её походки и грациозности каждого, даже самого незначительного движения. Эта женщина в его представлении была олицетворением женской красоты и сексапильности. Казалось, она вобрала в себя столько прелести, сколько могло принадлежать миллиону особ женского пола. Она должна бы волновать его, но на каком-то подсознательном уровне он категорически запретил себе поддаваться её чарам, поэтому за всё время совместного заточения кровь его так ни разу и не ускорила свой бег.
   Половина помещения, где их содержали, – северный его торец – была вырублена в скале и напоминала пещеру. Вторая половина была сложена из тёмного, грубо отёсанного камня.
   Костя обследовал в её стенах каждый шов, проверяя крепость постройки и надеясь найти что-нибудь шаткое, но камень лежал плотно и неколебимо и нигде не было ни малейшего намёка даже на подобие щёлки. Похожее на амбразуру продольное окно под низким, тяжёлым потолком было забрано стальными рифлёными прутьями в палец толщиной.
   Что прутья сидят прочно, он понял сразу, как только очутился в темнице. И всё же с наступлением ночи он подступился к этим арматуринам, надеясь расшатать в кладке их концы и сделать пролаз. Цепляясь снизу то за один из них, то за другой, он рывками долго и упорно пытался ослабить каменные мурованные тиски. Тщетно: прутья не подались ни на миллиметр и даже не дрогнули, голыми руками их было не взять. Пробовал на крепость и дверь, врезанную в стену в метре от окна, но и она держалась намертво. Нечего было думать и о подкопе: сарай стоял на сухой, затверделой почве, и чтобы вгрызться в неё, без лома или хорошего кайла не обойтись.
   Окно под потолком было единственным доступом к свежему воздуху. Притиснув лицо к его прутьям, Костя подолгу изучал открывавшийся пейзаж, состоявший из неровного тёмно-бурого грунта, за которым возвышались голые, унылые холмы, переходившие дальше в чёрные горные кряжи.
   Местами, в разрывах между холмами, в низины спускались длинные языки бурых, с красными прожилинами песчаных дюн, переходившие у своей оконечности в широкие, плоские россыпи. Иногда поднявшийся ветер сгонял их ещё дальше вниз или перетаскивал то влево, то вправо относительно основного направления движения.
   С другой, тыльной стороны сарая доносился непрерывный, монотонный шум волн, то затихавший, почти неслышный в слабо ветреную погоду, то наполнявшийся грозными нотками, когда ветер начинал дуть чуть сильнее. Костя поначалу думал, что это даёт знать о себе какое-нибудь озеро или широкая река.
   За ночь сарай выстывал, железные прутья и каменная рама окна мокли от росы, к утру от холода начинали стучать зубы и тело бил судорожный озноб. Затем, в течение нескольких часов после рассвета, крыша и стены прогревались, постепенно приходило ощущение приемлемости существования, даже некоторые признаки комфорта. Но после полудня узилище, в которое их поместили, так раскалялось от солнечных лучей, что воздух обжигал кожу и не шёл в лёгкие. Костя искал спасения возле окна, но жуткий зной пёр и снаружи. Женщина держалась в северном конце сарая, прижимаясь к самому полу и скальной стене, видимо, не такой горячей.
   Перед рассветом, когда становилось особенно холодно, она поднималась со своего ложа и начинала быстро ходить и энергично размахивать руками, пытаясь согреться. Но к Костиному углу никогда не приближалась. Он терпел холод, сколько мог, в конце концов тоже не выдерживал, и тогда они вдвоём мерили сарай, при этом никогда не пересекаясь друг с другом и обратив все чувства в самих себя.
   Из отдельных слов вечно подвыпившего охранника, обрывистых, непродолжительных разговоров его с людьми, которые дважды появлялись в «камере», он понял, что место, где их запрятали, находится на севере западного побережья Африки. Значит, за холмами – Сахара, огромная пустыня, в большинстве своём состоящая из солончаков, песчаных дюн и каменистых плато с неглубокими долинами, где на сотни километров нет ни капли воды, где палящее солнце и сухой ветер, и где ждёт только верная гибель.
   Но если бы он вырвался отсюда, то и не пошёл бы в глубину материка, а двинул вдоль побережья. И не на юг, а на север, к Средиземному морю. Тогда у него появился бы шанс выйти к какому-нибудь селению и получить необходимое содействие.
   На западе же, судя по непрерывному шуму волн, простирался бескрайний Атлантический океан, а не озеро или река, как он думал вначале. И берег океана был где-то недалеко. Вот вдоль прибоя он и пошёл бы. Добрался бы до Гибралтарского пролива, на той стороне которого англичане и испанцы. Надо полагать, в проливе ходит паром.
   Вчера вечером огромный двухметровый охранник по кличке Дихлофос, надзиравший за ними, видимо, хватив больше своей повседневной дозы, сделался непривычно словоохотливым. Доставив еду, он направился к выходу, чтобы, как и в предыдущие дни, сразу уйти, но не ушёл, а остановился и медленно, с ленцой, повернулся к пленникам.
   – Знаете, кенты, надоело мне с вами, – прислонившись к дверному косяку, он почесал затылок, потом подмышкой, достал сигарету, закурил и глубоко затянулся. Оглядел обоих и нехорошо ухмыльнулся, – надоело, да. Еду готовь, ходи к вам, корми. Не по мне эта кухарская работа. И ещё выводи вас… Ты надоел, вахлак, ты! – раздражённо рыкнул он, бросив мрачный, тяжеловесный взгляд на Костю и своим выпадом напугав его. И тут же успокоился, посмотрев на женщину сделавшимися вдруг сахарными глазками, – но ничего, недолго осталось. Вот эта ночь, потом ещё день и… А вы думали, вас выпустят? Нет, господа миллиардеры, не надейтесь. Правильнее сказать, выпустят, только… Посадят в вертолёт – и над морем, в свободный полёт. Ага, в полёт, даже камень не будут привязывать. Тут столько акул! Ещё никого к берегу не прибивало.
   Дихлофос несколько раз затянулся сигаретой, наполняя темницу клубами ядовитого табачного дыма, прошёлся по женщине ещё одним долгим изучающим взглядом и громко причмокнул.
   – Жалко, конечно, такой товарец пропадёт, но ничего не поделаешь – против боссов не пойдёшь. Как бишь тебя зовут? А, вспомнил, Юлия Иннокентьевна! Славная ты бабёночка, Юлия Иннокентьевна, вкусненькая. Будь моя воля, я бы тебя отсюда забрал – и в свою конурку. Ух, мы бы с тобой!.. А то мне одному скучно бывает, особенно по вечерам. Только и развлечений, что вино да телевизор. Как ты насчёт картошки дров поджарить – не возражаешь? Напоследок, а то больше не придётся… Что трясёшься? Обрадовалась на дармовщину, да? Рано радоваться, мармеладненькая моя, некогда мне пока, надо там, у себя, кое-что закончить. На мне ведь, кроме вас, и дом, и корабль не такой уж маленький – всё надо содержать в чистоте и порядке. А то начальство приедет, заругается.
   Узнав о своей участи, женщина побледнела как мел, задрожал и Костя, а Дихлофос, насладившись произведённым эффектом, прокрякал, выдавая эти звуки за смех, бросил окурок, придавил его носком башмака и вышел за дверь. Лязгнул засов. На замок их не запирали. Не было необходимости. Место уединённое, посторонних никого, достаточно одного засова.
   После ухода охранника в сарае повисла напряжённая тишина.
   …Ночь, о которой говорил Дихлофос, давно миновала. Время к полудню. Осталось несколько часов. Не думал он закончить жизнь где-то на краю земли, за тысячи километров от Рябиновки.
   Женщина в другом конце сарая зашевелилась, приподнялась на постели и села, обняв колени. В глазах страдание, вроде даже слёзы. Эх, да тут будешь страдать и плакать, когда финал известен и скоро за ними должны прийти!
   Костя вздохнул и лёг на спину. Его тоже томила тревога. Он всё не мог приладиться: то закидывал руки за голову, то прижимал к груди, привставал и опять ложился. Наконец, повернувшись на бок, лицом к стене, затих.
//-- * * * --//
   С чего всё началось? С круизного теплохода, на котором ему втемяшилось путешествовать? Нет, пожалуй, с той аварии.
   Словно это было только что, вспомнилось, как встречный КамАЗ с пьяным водителем пошёл прямо на него.
   Чтобы не угодить под колёса грузовика, Костя Серьгин, а для своих просто Серьга, размашисто повернул руль вправо, и его машина, задетая бампером КамАЗа, закувыркалась по высокому крутому откосу предмостной дамбы. Потом – провал в памяти. Потом – больничная палата и неподвижные ноги.
   Жена с сыном недели две приходили, сидели сбоку койки и всё больше молчали. Сын уныло изучал коричневые подтёки на потолке, боясь посмотреть на беспомощного отца. Костя понимал: ребёнок, тяжело ему видеть больного. А когда им сказали, что безнадёжный он, прекратили посещения.
   – Не придут они больше, не жди, – на ухо, чтобы не услышали на соседних койках, шепнула пожилая санитарка, убиравшая палату. – Велели передать. Вот так, родимый.
   «Недолго музыка играла», – подумал тогда Костя, придавленный сказанным. Но, поразмыслив, молвил сам себе: «Нет, правильно они сделали. На кой ляд он, лежачий, им нужен? Спасибо, хоть предупредили».
   Спустя некоторое время жена подала на развод и с кем-то сошлась. И опять Костя не осудил её. «Зачем понапрасну время терять, – размышлял он бессонными ночами, безуспешно пытаясь отогнать воспоминания о совместно прожитых годах. – Баба молодая, ладная. Тридцать недавно исполнилось – всё ещё у неё впереди. Кому, как не ей, жить по полной программе?» Он хорошо знал её темперамент и почему ей не терпелось вновь выйти замуж.
   Она попросила оформить на неё их трёхкомнатную квартиру, и он так и сделал.
   – Дурак ты, дурак, – приговаривала тётка по матери Варвара Степановна, – оставил всё этой блудливой стерве, а сам где будешь обитаться? Об этом ты подумал?!
   – Тётя Варь, она так радовалась, что квартира осталась ей, – сказал Костя, чему-то таинственно усмехаясь. – Словно малое дитё. Знаешь, не мог я ей отказать, ну не мог! А мне хоть здесь подыхать, хоть на свалке – разница невелика. Недолго ждать осталось. Вот пролежни пойдут, за ними заражение крови и … кирдык.
   – Я тебе дам подыхать! – негодующе возопила тётушка, всплескивая руками. – И думать забудь о смерти!
   Все приятели вдруг исчезли, словно их и не было никогда. Никто ни разу не появился в палате. А бывало, шли к нему: кто за деньгами, кто за тем, чтобы словечко, где надо, замолвил. Одна только Варвара Степановна не оставляла его, приезжала чуть ли не каждый день и не переставала твердить: мол, медицина нынче вон какая, и его обязательно поставят на ноги.
   – А Нюрке мы ещё покажем, покажем, говорю тебе, – с Анной, теперь уже бывшей Костиной женой, она и раньше не ладила, старалась не встречаться с ней и за глаза почему-то неизменно называла только Нюркой. – Такого мужика бросить! Да таких, как ты ещё поискать надо! Вот погоди, поправишься, будет она локти кусать, будет, попомни, Серьга, мои слова!
   Насколько Костя знал, если Варвара Степановна чего-то сильно хотела, то своего всегда добивалась. Почти всегда. С ним, конечно, случай особый, и чтобы поставить его на ноги, ясно дело, одного желания маловато. Но он и сам отчасти внушил себе, что с ногами всё наладится, и пусть не повеселел, вроде бы стал понемножку настраиваться на выздоровление. Постепенно он начал больше думать не о погосте, а о том, как будет бодро вышагивать на своих двоих.
   Тётушка же, не ограничившись успокоительными речами, наводила справки, рыскала по городам и весям и нашла-таки толкового специалиста по позвоночным делам, хирурга по фамилии Гарникян.
   За пятьсот километров повезла она племянника в клинику к этому светилу. Хирург сделал операцию. Всё прошло удачно, и по истечении семи месяцев после аварии Костя снова начал ходить: первые дни на костылях, потом с палочкой, а потом и вовсе сам по себе – без корсета и прочих причиндалов.
   Жена и сын сразу вспомнили о нём, стали звать к себе, мужика же, поселившегося в их квартире, обещали прогнать. Анна в общем-то никогда не забывавшая, как ей хорошо было с первым мужем, работящим, весёлым и всегда обходительным, горько раскаивалась, напоминала о сыне, говорила о безотцовщине, но Костя не смог простить предательства.
   Обосновался он у Варвары Степановны, в Рябиновке, в шести километрах от города.
   Большой, пятикомнатный, если считать с мезонином, деревянный, из кондовой смоляной сосны, тётушкин дом стоял возле не очень обширного продолговатого озера, метрах в сорока от него. Невысокий штакетник, округлая, овитая лозами винограда беседка посреди зелёной лужайки, а дальше, на некрутом взгорке – сам дом. За ним – тепличное хозяйство.
   Варвара Степановна всю жизнь выращивала цветы – розы, гладиолусы, хризантемы – и торговала ими. Немало было посажено у неё и в открытом грунте – земли тридцать соток, для всего места хватало. Костя сызмальства помогал ей и знал агротехнику не хуже её самой.
   – Вот что, милок, – сказала она, приехав с ним от Гарникяна. – Пока ты лежал, с работы, сам знаешь, тебя уволили, и на твоём месте давно уже другой человек. Ты ведь его спихивать не будешь? В городе армия безработных, если кого и нанимают, то за гроши. Зачем тебе горбатиться из-за какой-то мелочи? Берись лучше за моё дело. Я стара стала, – в свои пятьдесят пять Варвара Степановна ещё крепка была и, упоминая старость, больше прикидывалась, – одной мне не управиться, а вдвоём мы много чего сможем. Ты коренником будешь, я же за пристяжную сойду. Всё это: дом, усадьба – твоё. Хочешь, хоть сейчас на тебя перепишу?
   Костя, поразмыслив, на её предложение согласился, отвергнув только последний пункт.
   Поселив у себя племянника, Варвара Степановна стала склонять его к женитьбе.
   – Ты мужик ещё молодой, с достатком, всё, что у меня есть, фактически принадлежит тебе, за тебя любая пойдёт. Вон Зинка, соседка наша, фельдшерица, в девках сидит: и работящая, и собой пригожа – всё при ней. Или учительница, Лидия Петровна, ты её тоже знаешь; она хоть разведенная, но женщина самостоятельная, ни с кем не путается…
   – Нет, тётя Варь, никого мне не надо. Я ещё своей Анютой по горло сыт.
   «Коренника» из него так и не получилось. Незаметно к нему вернулась прежняя апатия, переросшая в глухую всё усиливающуюся тоску. Временами она перерастала в физическую боль, доводившую его до изнеможения. Давили мысли о развалившейся семье, о потерянном сыне, о том, что жизнь вообще жестянка и самый лучший вариант – это каким-то образом отключиться от неё. Он рыхлил и поливал цветочные грядки, делал другую работу, но всё – механически, без души и нацеленности на конечный результат.
   Варвара Степановна замечала, что с племянником творится неладное, но помалкивала. По утрам она уезжала в город, развозила по торговым точкам выращенную продукцию, и Костя долгие часы оставался в одиночестве.
   Иногда отрываясь от дела, окидывал он пустым, угрюмым взглядом цветущую поросль насаждений и думал: «Для чего мне всё это? Глаза бы ни на что не глядели. Эх, бросить бы всё и уехать на какой-нибудь необитаемый остров!»
   Как-то, уже в сумерках окончив работу, он сел в лодку и переправился на другой берег озера. В детстве любил он бродить в одиночестве по тамошнему лугу под тихим моросящим дождём, в плаще и резиновых сапожках. Нигде ни одного человека, только он да дождь, да мокрая трава под ногами, да лесок, поднимающийся сразу от края луга. Тогда ему хорошо думалось и сладко мечталось, особенно о будущем.
   И вот это будущее настало. И он, как в былые годы, бредёт по тому же лугу…
   Уже в темноте, возвращаясь после прогулки, Костя увидел соседку Зину. Она сидела на корме лодки с букетиком полевых цветов.
   – Здравствуйте, Константин Иванович! – немного сконфузившись, сказала она, вставая. – Вот, я цветы собрала, – ему вспомнилась одинокая женская фигурка на другом конце сумеречного травяного поля, выплывавшая раза два-три из-за дальних кустов возле опушки леса. – Перевезёте меня на нашу сторону?
   – Здравствуй, Зина! О чём речь, конечно перевезу.
   За время перевозки не было произнесено ни слова. Лишь выскочив на берег, Зинаида повернулась и протянула букет.
   – Это вам, Константин Иванович!
   – Прелестные цветы. Только что я с ними буду делать?
   – А вы поставьте их в воду у изголовья, вам сны знаете какие хорошие будут сниться!
   – Ну спасибо, Зиночка! – сказал он, принимая подарок и сдержанно улыбаясь.
   – До свидания, Константин Иванович!
   – До свидания, соседушка.
   На следующий вечер, возвращаясь с луга, он опять увидел Зинаиду. Снова «Здравствуйте!», и снова почти такой же букетик.
   Цветы он не выбросил, а заменил ими уже подвядший прежний букет. Однако когда настал очередной вечер, от прогулки отказался.
   Рано утром тётя Варя поехала на торговлю, а Костя, не позавтракав, отправился к хризантемным делянкам и приступил к пасынкованию, удаляя лишние боковые побеги. Прошёл одну грядку, занялся другой.
   Беззаботно чирикали воробьи, светило солнце, было тепло, дело спорилось. Он уже собирался закончить работу, как из соседского огорода, отделённого сеткой рабица, послышался Зинин голос. Девушка была одета, словно собралась на свидание, и прекрасно выглядела.
   – Доброе утро, Константин Иванович!
   – Здравствуй, Зиночка! – ответил он, удалив последний пасынок.
   – Я смотрю, вы всё один и один работаете, – соседка лучезарно улыбалась. Она приблизилась к ограждению и взялась пальцами за ромбовидные проволочные клетки, – не скучно одному?
   – Нет, не скучно.
   – А то давайте я вам помогу. Всё равно мне сейчас делать нечего.
   Обогнув грядки, Костя приблизился к девушке и удивился, какой у неё искренний, открытый, ничем не замутненный взгляд. Не выдержав встречного взгляда, Зина опустила глаза, лицо её покраснело, улыбка исчезла, уголки губ опустились.
   – Вчера вы почему-то не гуляли на лугу.
   – Не гулял, – он в упор смотрел на соседушку. Все её чувства были написаны на лице. Симпатичная, добрая, умная, ум-то у неё от сердца идёт. Ей бы хорошего паренька найти, а то подвалит какой-нибудь вурдалак, в последнее время немало их развелось, и изломает девчушке всю жизнь.
   – Ты вот что, Зина, – сказал он, с некоторой натугой подбирая слова. – Ты ведь знаешь – у меня семья была. Как видишь, всё пропало. Мне сейчас ни до чего дела нет, ничего мне не надо. Извини, не товарищ я тебе по твоим сердечным делам.
   Глаза у неё налились слезами. Костя подумал, что сейчас начнутся рыдания, но Зина вынула из кармашка беленький платочек, быстро промокнулась им, принудила себя улыбнуться и, бросив на соседа кроткий взгляд, сказала:
   – Простите, Константин Иванович, что-то у меня с головой. Какие-то завихрения. Это пройдёт. Простите.
   Взметнув подолом, она побежала с огорода и скрылась за углом своего дома. Костя услышал, как хлопнула сенная дверь. Он давно знал девушку, она выросла у него на глазах. Немножко, конечно, жалко её, но на душе было пусто. Ничего, Зиночка, найдёшь себе кого-нибудь. Если повезёт…
   Лето и большую часть осени он безвылазно провёл в Рябиновке, погружаясь во всё более глубокую депрессию.
   – Ты бы в городе, что ли, побывал, на людей посмотрел, – стала поговаривать тётушка, наблюдая за ним. – А то сидишь здесь, как бирюк.
   Костя всё больше отмалчивался, но однажды вечером, вняв уговорам, смыл огородную грязь, натянул на себя парадно-выходную одежду, сел в маршрутное такси и доехал до центральной городской площади. Бесцельно побродил по улицам, созерцая шеренги проституток, освещённых рекламными огнями, потолкался среди прохожих, избегая встреч с компаниями подростков, всегда готовых завязать драку с одиноким человеком. Зачем-то зашёл в универмаг, затем – в какой-то другой магазин и завернул в первую попавшуюся пивную, где и просидел чуть ли не до полуночи. Домой, в Рябиновку, вернулся выпивши – некрепко, но в глаза всё же бросалось.
   «Ну вот, хрен редьки не слаще, – подумала Варвара Степановна, когда от племянника потянуло спиртным. – Как бы не повадился».
   А Костя и в самом деле повадился. Уезжал по вечерам в город и уже ночью возвращался «под газом». Так продолжалось неделю или полторы, пока не повстречал он Анатолия Дмитриевича, своего бывшего школьного преподавателя по литературе. Из-за низкого учительского заработка Анатолий Дмитриевич лет двенадцать назад подался слесарем на пищекомбинат, да так там и остался.
   – Как поживаем, как дела? – задал Костя стандартные вопросы, когда они чокнулись и выпили по первой.
   – Дела как сажа бела, Серьга. Каждое утро просыпаюсь, словно на казнь, – ответил бывший учитель, глядя на него заслезившимися после рюмки глазами. – Жить не хочется. Был бы пистолет, давно застрелился.
   За бутылкой водки и пивом Анатолий Дмитриевич долго и нудно рассказывал о бессмысленности жизни. О том, как из года в год крутит он эти проклятые краны, и всё одно и то же, одно и то же, и как, чтобы хоть немного выбиться из колеи, после работы и по выходным «закладывает за воротник».
   Косте же запали слова о пистолете. «Застрелиться – в?от как надо, вот как проще всего покончить с этим дебилизмом», – думал он, слушая некогда любимого учителя, теперь же слесаря по кранам.
   У выхода на улицу он столкнулся с каким-то небритым, бомжатистым на вид мужиком с отвислой нижней губой.
   – Слышь, братан, выручи, дай два рубля, – сказал мужик, трогая его за рукав. Костя достал из кармана пятирублёвую монетку и подал.
   В переулке, рядом с пивной, под моросящим дождём женщина, лет тридцати с небольшим, отрешённая от всего, выискивала что-то в мусорном баке, бутылки, наверное. Приятное, интеллигентное лицо, опрятная, чисто одетая, с тяжёлыми, аккуратно расчёсанными тёмными волосами, ниспадавшими на плечи.
   «На учительницу походит, по лицу видно – профессиональный отпечаток, – подумал Костя. – А может, просто безработная. Не смотрит ни на кого, стесняется. Одинокая, поди, дома же дети, кормить надо. В помойке роется, а на панель не пойдёт, для неё лучше умереть. Эх, жизнь, пропади ты пропадом!»
//-- * * * --//
   В очередной базарный день, в субботу, Костя приехал на рынок «старого города», окружённый частными, в основном одноэтажными, потемневшими от времени обветшалыми домами и одноэтажными же прочными зданиями магазинов ещё купеческой постройки.
   Он не имел ни малейшего представления, где можно приобрести оружие, и решил поспрашивать у мужиков, торгующих запчастями, механизмами и разным железным хламом, разложенным прямо на земле, на подстилках.
   На вопросы о пистолете или обрезе одни продавцы обалдело и немо раскрывали рты, другие отвечали, что такими вещами здесь не торгуют, третьи советовали купить в магазине ружьё и самому укоротить ствол и срезать приклад. Разные были советы. Костя слушал, поддакивал и, выборочно, переходил к другому продавцу. Мужики же, глядя ему вслед, толкали друг друга в бока.
   – Слышали, пушка вон тому понадобилась!
   – Застрелить, видать, паразит, кого-то надумал.
   – Да у него и морда-то вроде не бандитская.
   – Сейчас по морде не каждого разберёшь.
   – А может, от бандитов и хочет защититься?
   – Да разве от них защитишься – если надо, всё равно прибьют, и пистолет не поможет.
   В воскресенье Костя подался на тот же рынок. Прошёл ряды с железками, думал пройти попозже ещё раз, двинулся дальше, дошёл до крытых молочных прилавков, оглянулся и увидел увязавшегося за ним сухонького старичка. Тот моргнул глазами и негромко сказал:
   – Отойдём в сторонку. Ты иди вперед, а я за тобой.
   – Что вам надо?
   – Ничего… Я как раз по твоему делу.
   Вышли за пределы рынка и, миновав наружные ларьки, повернулись друг к другу.
   – Говорят, ты наган спрашивал, – сказал старик, утирая пальцами мокнущие ноздри.
   – А он есть у вас?
   – За двадцать тысяч уступлю.
   – За двадцать?! Сначала посмотреть надо.
   – Кто ж покупает не глядя…
   – Тогда доставай.
   – Да кто на людях такой штукой торгует? Он у меня дома.
   – Тогда пошли домой.
   Миновав один квартал, пересекли наискосок улицу, и старик остановился возле неказистого дома, крытого латаным толем. Во дворе, окружённом покосившимся тесовым забором, остановились у двери сарая. Подняв руку, старик щёлкнул выключателем на притолоке, открыл лаз погреба, осветившегося изнутри электричеством, и пригласил следовать за собой. Костя выглянул наружу, проверяя, нет ли какого подвоха, вошёл в сарай и ступил на перекладину лестницы.
   В просторном, сухом, похожем на комнату узорчатом каменном погребе дореволюционной кладки старик выпростал из стены один из кирпичей и достал из показавшейся полости тяжёленький таки тряпичный свёрток. Развернул. На промасленной ткани лежал револьвер.
   – Ну как, нравится? Дед в двадцатом году забрал у убитого белого офицера, у прапорщика молоденького – пацан, рассказывал, был совсем, – сказал старик, разглядывая оружие оживившимися глазами. – Перед фронтом, как война началась, дед передал моему отцу. А от него ко мне перешло.
   – А что сталось с дедом и отцом?
   – Да убили обоих, сначала одного, потом второго. Отца-то уж под конец, в сорок пятом. А наган – вот он… Ну как, берёшь? В нём ещё три патрона осталось – все со срезанными головками пуль.
   – Для чего – со срезанными?
   На лице старика проявилась улыбка, очевидно, обращённая в стародавние времена.
   – Срезанная головка увеличивает останавливающее действие пули. Калибр-то 7,62, маловат для такого оружия – вот и приходилось мудрить.
   – Оботрите масло, прочистите – вы же умеете с ним обращаться.
   – Я из него только два раза стрелял, – сказал старик, протирая револьвер. – После войны, когда огольцом ещё был. Жрать-то нечего было, вот и пошёл в лес на охоту. Весь день проходил, никого не подстрелил. Два раза бахнул по грачам – и то не попал. Больше я с ним не охотился. И никто не знал, что он есть у меня.
   – Зачем же держали столько лет?
   – Так лежал себе и лежал. Выбрасывать? Жалко. Ты первый, кто спросил. Ну всё, готово, можно пользоваться, – сказал старик, поворачивая револьвер и так и сяк.
   – А сейчас-то он стреляет?
   – А кой чёрт ему сделалось! Ты же видел, в каком он состоянии был. На, можешь подержать.
   Костя взял наган, повернул барабан, отвёл дуло в сторону и спустил курок. Револьвер оглушительно бахнул, сверкнув пламенем, и едва не выскочил из руки. От неожиданности Костя вздрогнул, а старик даже пригнулся от испуга, прикрыв голову ладонями.
   – Ты что, охренел?! – вытаращив глаза, проговорил он, выпрямляясь. – Кто ж так делает?! За километр, верно, слышно было. Вся полиция сейчас сбежится.
   – Да я сам не думал, что он выстрелит, – стал оправдываться Костя. Он посмотрел в верхний угол погреба, куда угодила пуля. В углу расплывалась пылевая завеса, и с потолка ещё сыпалась отбитая штукатурка.
   – Вон, погреб мне попортил – цементом теперь надо замазывать. Не хватало заботы на мою голову!.. Ладно, берёшь, что ли?
   – Беру, – сказал, не торгуясь, Костя и передал старику двадцать тысяч. Да и зачем торговаться, раз деньги ему всё равно больше не понадобятся.
   Помусолив пальцы, старик пересчитал купюры и удовлетворённо кивнул.
   – Всё точно. В расчёте. Но давай договоримся: случись что – на меня не ссылаться, про наган я ничего не знаю.
   – Об этом не беспокойтесь.
   Дома, убедившись, что машины в гараже нет, а значит, Варвара Степановна ещё в городе, Костя прошёл в свою комнату, хотел положить револьвер на стол, но, побоявшись испачкать скатерть, оставил его на ничем не застеленной прикроватной тумбочке. Скатерть белая. Как бы на неё не попали капли крови, будет тогда тёте Варе стирка.
   Убрав скатерть в бельевой шкаф, Костя накинул на стол клеёнку. Разгладил складки, подровнял свисающие края, оглядел гладкую поблескивающую поверхность. Ни одной потёртости, ещё ни разу не использованная. Сел на стул, поднялся, постоял, ещё разгладил. С клеёнки можно и не смывать, проще свернуть и выбросить, невелика потеря.
   Осмотрел себя: лёгкая светло-серая куртка, светлая, в синюю клеточку рубашка. Куртку – снять, рубашка тоже не годится, слишком уж на ней всё будет контрастировать. Открыв шкаф, он переоделся в чёрное. Теперь в самый раз. Сев за стол, потянулся за револьвером. Отсюда далековато, надо вставать. Эх, бестолочь, а записку-то тёте! Отложив оружие, разыскал карандаш, бумагу и написал: «Прости, тётя Варя. Костя».
   Поставив последнюю точку, отодвинул записку и карандаш на дальний край стола и оглядел комнату. На кровати светлое покрывало. Если полетят брызги, потом не ототрёшь. Но если не навылет, пуля останется в голове то никаких брызг. Немного натечёт на клеёнку, на пол и всё. Да и кровать-то сзади, а он будет стрелять в сторону шкафа, смыть с которого кровь или мозги не составит особого труда. Будем думать, что всё так и обойдётся.
   Он встал, прошёл к тумбочке, взял револьвер и вернулся к столу. Сел, устроился поудобнее. Ладонью левой руки повращал по часовой стрелке барабан, устанавливая патроны напротив курка. Как легко он вращается, словно у новенького. Да и чем револьвер отличается от нового, ведь им, пожалуй, почти не пользовались. Несколько раз, скорее всего, выстрелил из него белый офицер, может, разок, другой – его преемник, да тот старик два раза пальнул – вот и всё.
   «Однако, не лучше ли застрелиться в огороде?» – подумал Костя. Там уж точно подтирать ничего не придётся. На свежем воздухе, среди ещё не совсем увядшей зелени… Но на выстрел могут сбежаться соседи, Зиночка ещё увидит, а ему не хотелось, чтобы первым на него наткнулся кто-нибудь из посторонних. Да и как потом у тёти Вари пойдёт торговля, если узнают, что у неё среди цветов нашли убитого? Кто их, эти цветы, потом будет брать, на свадьбу, например? А может, не надо стреляться, лучше уехать куда-нибудь? А куда? На необитаемый остров? Где он? И что там делать? От себя разве убежишь?
   Помедлив ещё немного, Костя, не замечая того, вновь повращал барабан и поднёс дуло к голове. Прохладный металл жёстко упёрся в висок.
   Он так был загипнотизирован предстоявшим действием, что не услышал шума подъехавшей машины. Всё его внимание сосредоточилось на револьвере. Указательный палец нащупал спусковой крючок и начал нажимать на него. Под пальцем ощущалось всё возрастающее сопротивление. Интересно, в сарае того старика никакого сопротивления не чувствовалось, просто раздался выстрел и всё.
   Он ещё надавил на спуск и закрыл глаза. Сейчас решатся все его проблемы. В мозгу шевельнулась мысль об Анатолии Дмитриевиче и остальных жителях города. Все, все чужие, холодные, равнодушные, занятые только собой и своими делишками. И город тоже чужой. И Рябиновка. Непонятно, зачем он родился на белый свет. И что вместо него, нынешнего, будет на том свете, когда он уйдёт отсюда? Душа? Из чего она состоит? Не из желания же поесть или других, чисто физиологических потребностей? Что останется от него, когда он грохнет себя? Вера в Бога? Не так уж часто в последнее время он думал о нём. Наверное, ничего не останется. Вспомнилось чьё-то изречение: «Куда уходят умершие? Туда, где находятся не родившиеся». То есть в никуда. В пустоту, в чёрную дыру. Кажется, до того, как курок перевалит через невидимую критическую черту и под воздействием пружины соскочит вперёд, осталось чуть-чуть.
   В это мгновение отворилась дверь и на пороге возникла Варвара Степановна.
   – Костя! – крикнула она и бросилась к нему.
   Костя дожал спуск. Сухо щёлкнул боёк. Курок вернулся в исходное положение и вновь устремился вперёд, на этот раз к донцу патрона, подставленного повернувшимся барабаном. Варвара Степановна ударила раскрытой ладонью по кисти руки племянника, стараясь поскорее отвести дуло от его виска, револьвер вылетел из пальцев, прогремел выстрел, и в лежавшей на кровати подушке появилась дырочка. Кисло запахло пороховым дымом.
   Костя сидел бледный, как изваяние, не открывая глаз. В сущности своей он был уже убит.
   Варвара Степановна подобрала с пола револьвер.
   – Ах, дурак! Вот дурак так дурак! – взахлёб закричала она, придерживаясь за край стола. – Надо же, что удумал! Это в тридцать пять-то лет! Для того я тебя на ноги поставила, чтобы ты стрелялся! Да где наган-то нашёл?! Искал, выходит… У-у, дуралей! Что бы мать твоя сказала, была бы жива?! А обо мне ты подумал, меня ты пожалел?! А это ещё что? Записка! «Прости, тётя Варя», – прочитала она вслух. – У-у, ирод! И это, называется, подумал обо мне! И это, называется, пожалел!
   Держа револьвер за ствол, она уставилась на него, не зная, что с ним делать.
   – Надо же, какое лихо удумал, – повторила Варвара Степановна уже затухающим голосом и сквозь слёзы посмотрела на племянника,
   – Костя! – снова закричала она и заплакала навзрыд. – О господи!.. Поклянись, поклянись, что не будешь больше стре… стреляться и выкинешь всякие мысли о… о… О, горюшко моё!
   Поставив локти на стол, Костя уткнул лицо в ладони и промычал что-то нечленораздельное. Не добившись от него толку, Варвара Степановна выбежала из дома, стукнула калиткой и посмотрела по сторонам. Убедившись, что никого поблизости нет, подошла к берегу, села в лодку и на середине озера бросила револьвер в воду. Посидела с минуту задумавшись, вытерла слёзы и погребла к берегу.
   Постояв в сенях и поплакав ещё, вернулась к племяннику и села напротив.
   – Значит так, Серьга, – без всяких предисловий, чеканя слова, начала она, – хватит тебе оставаться на огороде. Одиночество – это такое… Что только в голову не взбредёт. Как это я раньше не сообразила! Молодому тоскливо одному здесь, а от русской тоски, не зря сказано, весело и удавиться. Напрасно я тебя сюда затащила. Надо тебе устраиваться куда-нибудь на работу, пусть и грошовую. Всё на людях будешь, всё с кем-нибудь словом перемолвишься. Глядишь, и подыщешь там кого-нибудь по душе.
   – Хотя нет, погоди, – она взяла газету с рекламными объявлениями. – Вот, предлагают путёвки в дома отдыха. Прежде, чем устраиваться на работу, надо тебе сменить обстановку, как следует отдохнуть… Нет, милок, отставим пока и с домом отдыха. Видишь, смотри ниже, в рамочке написано о круизе по Средиземному морю. Вон картинка какая, а корабль-то! Я думаю, это самое подходящее будет. Съезди, развейся. Деньги – вот они, бери, сколько хочешь, солить их нам что ли!?
//-- * * * --//
   Так он оказался на теплоходе «Адмирал Сенявин». Женщину, с которой он сидел теперь в полутёмном каменном мешке, он увидел на второй день плавания. В первый же день он почти до вечера пробыл возле кормового поручня и неотрывно смотрел на море, любуясь его красотами, наблюдая за прыжками тёмных эластичных дельфинов, то ленивыми, то стремительными, и никого не замечая вокруг.
   И вот… Она была так хороша, что у него затрепетало и неровно забилось сердце. И это при не прошедшей ещё депрессии… Костя удивился, как не разглядел её раньше, она выделилась бы и в многотысячной толпе.
   Судя по выражению её лица, манере держаться, она из тех, кого причисляют к сливкам общества. И это чудо природы находилось всего в нескольких метрах от него. Веяние ветра донесло тончайший, головокружительный запах женских духов.
   Костя был потрясён, но уже в следующее мгновение решительно взял себя в руки и запретил даже думать о ней – эта женщина была не для него.
   Повернувшись на сто восемьдесят градусов, он медленно пошёл вдоль борта, хмурясь и рассеянно похлопывая ладонью по поручню. Немного дальше, на переднем сегменте палубы, стояли несколько весьма миловидных дам, привлечённых каким-то зрелищем. С двумя он был уже знаком; одна из них махнула ему рукой, приглашая присоединиться к ним, но он, рискуя прослыть бестактным, оставил приглашение без внимания.
   В последующие дни он не раз ещё видел незнакомку в числе других пассажиров, даже поймал на себе её секундный отстранённый взгляд, а однажды, прогуливаясь по верхней палубе, едва не столкнулся с ней.
   Вспыхнув, она отпрянула от него, во взгляде сверкнули искры негодования.
   – Вам не кажется это смешным?! – воскликнула женщина, сопровождая слова издевательской улыбкой.
   Костя непонимающе захлопал глазами.
   – Смешным и жалким!
   – Что вы имеете в виду, мадам? – растерянно пролепетал он.
   – Весь этот маскарад! Изменили причёску, надели кургузый пиджачок и думаете, вас не узнать! Когда вы избавите меня от своих преследований? Говорю ещё раз: вы мне неприятны и я никогда, слышите, никогда не стану вашей женой! Неужели это нельзя понять?!
   – Но я вовсе не…
   – Я села на этот теплоход, только чтобы находиться подальше от вас, не видеть вашу… ваше лицо. Но вы… вы!
   Она топнула ногой, закусила губу и, демонстративно отстраняясь от него, прошла мимо. По палубе чётко застучали, затихая вдали, её каблучки.
   Ничего не понимающий Костя пожал плечами и, округлив глаза, недоумённо посмотрел ей вслед. Вот так номер! Что позволяет себе эта фря?! Думает, если она такая сдобная, то ей всё можно?! Ну уж нет, извините, ничего не выйдет!
   Склонив голову и опустив глаза, он осмотрел пиджак и провёл по нему ладонями. Тоже мне – кургузый! Немного в стороне мелькнул чей-то насмешливый взгляд, и неприятное впечатление от произошедшей стычки ещё больше усилилось. Ох уж эти московские штучки! Почему-то он решил, и не ошибся, что незнакомка именно из Москвы.
   Стараясь принять равнодушный вид, Костя замурлыкал себе по нос песенку, пару минут назад услышанную им в баре, и продолжил прогулку. Вот стервоза! Как объект внимания незнакомка для него и прежде не существовала, а теперь – тем более. Но на некоторое время настроение было испорчено.
   «Сенявин» бороздил воды Средиземного моря. После Стамбула они заглянули в Афины, потом любовались красотами Неаполитанского залива, после чего, обогнув Апеннины и пройдя мимо Сицилии, направились к берегам Африки. Побывав в Тунисе, корабль повернул в сторону Франции.
   Пассажиры наслаждались поездкой. В России уже лютовала зима, а они лежали в шезлонгах под лучами ласкового южного солнца и не могли насытиться его благотворными лучами. Время проходило в перерывах между завтраком, обедом и ужином, за столом течение его вообще не замечалось, настолько все были увлечены поглощением различных блюд, по вкусу являвшихся шедеврами поварского искусства. Вечерами – балы, оркестры, прекрасное пение Нино Гиташвили и Виктора Перовского, заключивших контракты до окончания круиза. Круглосуточная работа баров с несметным количеством напитков полностью удовлетворяла потребности охотников до них.
   Всё это время Костя оставался на обочине развесёлой круизной жизни, лишь слегка соприкасаясь с ней. Несколько мало значащих знакомств, два-три танца в течение бала с довольно соблазнительными особами – он очень даже неплохо танцевал, так как в юности брал уроки в школе танцев, проявив незаурядные способности. Среди пассажиров было пять-шесть отменных танцоров. Он был одним из лучших среди них, а в танго просто неподражаем. Немного выше среднего роста, стройный, недурён лицом – партнёршам, ошеломлённым пластичностью его движений, он представлялся весьма интересным, с долей загадочности, кавалером, и они хотели продолжения завязавшихся отношений.
   Он видел их амурный настрой, но, возможно, из-за душевной раны, нанесённой Анной, а может, в силу своего характера, деликатно отклонял их притязания на свою особу и оставался на достаточно далёкой дистанции. Разочаровавшись его нерешительностью и не желая напрасно терять время, большинство его поклонниц переключались на других мужчин, более расположенных к кратковременным романам.
   Один-два бокала хорошего сухого вина в течение завтрака и на ночь, крепкий сон в удобной постели одноместной каюты, созерцание морских красот, чаще всего в ранние утренние часы, плавание в открытом бассейне, лёгкий, ни к чему не обязывающий флирт с донимавшими его женщинами – вот, пожалуй, и всё, чем он в основном занимал свой досуг. Чувствуя, как в поездке истаивает душевная подавленность, угнетавшая его последние год-полтора, Костя не жалел, что отправился в плавание.
   В Марселе они должны были простоять три дня. Пассажиров посадили в автобусы и повезли показывать местные достопримечательности.
   В центре города, кажется, на бульваре Ла-Канебьер, довольно узком и небольшом, группу, в которой находился Костя, высадили, чтобы ошеломить видом на знаменитую базилику Нотр-Дам-де-ля-Гард, и вот тут…
   Увидев, что шнурок его туфли волочится по асфальту, он наклонился, ухватил тесьму и в одно мгновение завязал на бант. Быстро выпрямившись, покачнулся, шагнул куда-то в сторону, стараясь удержать равновесие, и вновь едва не столкнулся с той самой женщиной, которая так бесцеремонно отчитала его на борту «Сенявина». Вместе с другими экскурсантами она вышла из второго автобуса и проходила мимо Кости, не замечая его.
   – Осторожнее! – воскликнула она. – Вы чуть не наступили мне на ногу.
   В этот момент послышался шум мотора, возле тротуара остановился автомобиль, и из него вышли двое в морской форме. Один из них приблизился к незнакомке, козырнул и сказал:
   – Юлия Иннокентьевна?
   – Да, а в чём дело?
   – Разрешите представиться: Николай Перфильев, четвёртый помощник капитана теплохода «Адмирал Сенявин». Несколько минут назад поступило сообщение. С вашим дядей случилось несчастье. Просим вернуться на корабль. Заберёте вещи – и в аэропорт. Через полтора часа вылет в Москву.
   – Несчастье? С дядей? Но почему мне не позвонили?
   Юлия Иннокентьевна начала шарить по своей сумочке, нащупывая замок: видимо, она хотела достать телефон.
   – Не знаю, почему вам не позвонили. Садитесь в машину – нельзя терять ни секунды. С Москвой свяжетесь по дороге.
   Человек, назвавшийся четвёртым помощником капитана круизного судна, сделал движение, как бы собираясь направить женщину к машине, но она сама забралась в салон и опустилась на заднее сиденье.
   – Борис Михайлович, а вы что стоите?! – обратился к Косте человек в морской форме. – С президентом вашей компании несчастье, а вы… Прошу! – он указал на открытую дверцу машины.
   – Но я не Борис… – запротестовал Костя.
   – Знаем, мы всё знаем, – его ловко впихнули на заднее сиденье, и он очутился рядом с Юлией Иннокентьевной. Люди в форме сели следом: один рядом с шофёром, второй – справа от Кости. В то же мгновение машина сорвалась с места и помчалась по улице.
   – Это какое-то недоразумение! – воскликнул Костя, обращаясь к Перфильеву. – Я не…
   Он вдруг вспомнил, что видел его на круизном судне. Да-да, видел, только там этот господин был обычным пассажиром. Никакой это не помощник капитана…
   – Вы не тот, за кого себя… – начал было он разоблачительную речь.
   – Перестаньте, – сказала, брезгливо поморщившись, Юлия Иннокентьевна и отодвинулась, чтобы не соприкасаться с ним.
   – Да уж, перестаньте, Борис Михайлович, – фамильярно произнёс моряк, сидевший рядом с Костей, и ладонью хлопнул его по бедру; сквозь хлопок почувствовался лёгкий, как от иголки, укол. Костя успел заметить, что Юлия Иннокентьевна достала телефон, поднесла его к уху и сказала: «Алё, Алевтина Григорьевна?» Затем перед глазами у него поплыло, и он потерял сознание.
//-- * * * --//
   Очнулся он уже в этом сарае. Юлия Иннокентьевна, раскинув руки, без чувств лежала в противоположном углу. В себя она пришла только минут через пятьдесят, и у Кости было достаточно времени, чтобы рассмотреть её. Но разве можно изучать черты женщины, находящейся в столь беспомощном состоянии!.. Нет конечно. Поэтому он не воспользовался своим преимуществом. Ко всему прочему, он почти сразу понял: с ними случилось нечто ужасное, и тем более ему стало не до любования женскими прелестями.
   Почувствовав себя способным держаться на ногах, он подошёл к двери и несколько раз подёргал за скобу. Убедившись, что дверь замкнута, принялся стучать, а когда это ни к чему не привело, прильнул к оконным прутьям и крикнул, чтобы кто-нибудь пришёл и выпустил их. Прислушался. Снаружи доносились только птичьи клики и какой-то отдалённый монотонный шум. Он снова крикнул, потом ещё и ещё…
   Никто так и не появился. Костя вернулся к дверному полотну и загрохал в него ногами – всё было бесполезно. Доведя себя до крайнего утомления, шагнул к подстилке, сел и бездумно уставился в каменную стену.
   Мысль о похищении возникла внезапно. Точно, похитили! Но зачем? Какой интерес заниматься им, мелким торговцем цветами, недавним инвалидом, причём во Франции? Если на то пошло, гораздо проще это было сделать прямо в Рябиновке. Непонятно всё это… Если за него хотят получить выкуп, то много ли может дать несчастная Варвара Степановна? Даже если продать дом с тепличным хозяйством, окупит ли вырученная сумма затраты на организацию и проведение операции с похищением? Может и окупит, но то, что останется сверх всего, будет таким мизером! Нет, тут не выкуп, тут что-то другое. Неужели их хотят пустить на органы?!

   От тягостных размышлений его отвлёк шорох в противоположном углу сарая. Он повернул голову и увидел, что Юлия Иннокентьевна сидит, прислонившись к стене, и смотрит на него подозрительным взглядом. Заметив встречный взгляд, она одёрнула юбку, ухитрившись натянуть её на колени, и сказала:
   – Это ваших рук дело?
   – О чём вы говорите?
   – Об организации похищения.
   – Господь с вами, мадам! Да я в таком же положении, что и вы.
   – Вы лжёте.
   – Зачем мне лгать?
   – Затем! Вы лживы от природы и способны на любые проделки. Я всегда удивлялась, почему мой дядя терпит вас.
   – Я лгу, я способен на проделки! И такие слова бросать в лицо совершенно незнакомому человеку! Ну знаете, всему должен быть предел.
   – Хватит притворяться! Вы всегда…
   – Да кто притворяется-то?! – Костя был вне себя от возмущения. – Что вы привязались ко мне?! Сначала на корабле, теперь здесь. Да если бы я организовал похищение, разве сидел бы я вместе с вами в этой тюрьме?!
   Всё так же подозрительно глядя на него, женщина некоторое время молчала, видимо, обдумывая ситуацию.
   – Ну, если не вы, то… Скорее всего, они намерены получить выкуп за нас обоих.
   Костя прямо-таки подскочил на своей постели.
   – Какой выкуп, что вы городи… Что вы говорите! С меня и взять-то нечего. У меня дома-то своего нет, живу у…
   – Дома у него нет, жить ему негде! – женщина ехидно и зло рассмеялась. – А просторная двухуровневая квартира на Кутузовском, а вилла возле «Холмогоров», не помню уж, сколько там у вас гектаров земли, а поместье в Алексеевском районе, а ещё вилла в Андалузии, замок в районе Мантре – это кому принадлежит? А дорогущие автомобили, самолёты, вертолёты, да много чего ещё! Сколько можно прикидываться, Борис Михайлович, вам не надоело? И не старайтесь изменять свой голос. Право, это нисколько вас не красит. Говорите обычным голосом – таким, какой мы все, хорошо знающие вас, привыкли слышать.
   – Опять Борис Михайлович! Как я понимаю, вы решили поиздеваться надо мной?! Или, может быть, это вы с ними заодно?!
   – С кем?
   – Ну, с этими… похитителями.
   – Я заодно с похитителями! Вот это новость! Борис Михайлович, постыдились бы, подумайте, о чём вы говорите! Когда вы только угомонитесь? Увязались за мной в такую даль, испортили мне поездку и даже здесь, в этом затхлом сарае, ломаете комедию. Ну что вы пялитесь на меня, как на …?! В конце концов, непристойно так смотреть на женщину.
   – «Пялитесь»! Экое слово-то нашли – постеснялись бы незнакомого человека. Обвиняете меня бог знает в чём и вдобавок оскорбляете.
   – Я вас оскорбляю?! Да вы…
   Наверное, они долго бы ещё препирались, но снаружи послышались шаги, заскрежетал засов, заскрипели петли, дверь отворилась, и к ним вошли несколько человек, и с ними один из тех, кто усаживал их в машину на улице Марселя и назвался Перфильевым.
   Им велели подняться, поставили рядом, плечом к плечу, и заставили говорить в видеокамеру, умоляя какого-то Бронислава Арнольдовича о выкупе.
   Юлия Иннокентьевна без промедления произнесла требуемые фразы, а Костя опять стал объяснять, что, мол, это недоразумение, что его принимают за кого-то другого. Не дослушав, его с размаху огрели резиновой дубинкой по печени. Хватая ртом воздух, он рухнул на колени и повалился на каменистый грунт, служивший полом. Отдышавшись, встал на ноги и повторил всё, что ему продиктовали.
   – Вам больно? – спросила Юлия Иннокентьевна, когда они остались одни и Костя скорчился на своём тюфяке. В её голосе послышалось сочувствие, но он ничего не ответил. Ему действительно было нехорошо, и он не желал участвовать ни в каких разговорах.
   Женщина тяжело вздохнула и тоже замолчала. До самого вечера они не произнесли больше ни слова.
//-- * * * --//
   Это было позавчера. В тот день за Костей приходили. Вывели из сарая. Когда он замедлил шаг, чтобы осмотреться и получить более полное представление о местности, его ткнули в спину прикладом автомата и велели не оглядываться.
   Они шли не долго, не больше минуты. Боковым зрением он разглядел слева водную поверхность – какую-то бухту – и стоявшее у коротенькой пристани, протяжённостью тридцать-сорок метров, судно с мачтами и свёрнутыми парусами. С правой же стороны возвышались тёмные отвесные скалы. Подошли к низкому невзрачному домику вроде горной сакли, прошли в дверь и очутились в довольно тесной прямоугольной комнате с голыми стенами и опущенными на окнах жалюзи. В задней глухой стене выступал ещё один дверной проём, за которым, видимо, было второе помещение. За пустым столом возле окна сидел худощавый человек с бородкой клинышком. Немного в стороне в плетёном кресле возлежал уже знакомый Перфильев, только в этот раз, как и на «Сенявине», он был в обычной гражданской одежде.
   – Мы приняли вас за Бориса Михайловича Камцева, – сказал человек с бородкой, окинув Костю продолжительным зорким взглядом, – за Камцева, вице-президента компании «Алмазы севера» – опору и сподвижника Бронислава Арнольдовича Белогорского, алмазного короля, одного из богатейших людей России. Как вы, наверное, догадываетесь, Камцев тоже не из бедных, на его счетах – сотни миллионов, помимо всякой недвижимости и разных ценных бумаг. Так вот, мы хотели получить за вас и ту даму, – он кивнул головой в неопределённом направлении, вероятно, имея в виду оставшуюся в сарае Костину сокамерницу, – по пятьдесят миллионов долларов. Нам пришёл ответ: за Юлию Иннокентьевну, любимую племянницу Белогорского, выкуп будет готов, а что касается вас… Мы узнали – Камцева на теплоходе «Сенявин» не было, и сейчас он находится на территории России. То-то мы всё думали, где ваша охрана, неужели она так умело маскируется. Естественно, встаёт вопрос: кто же тогда вы? Расскажите о себе.
   Костя немногословно поведал. Кто он, откуда и как оказался на круизном теплоходе.
   – М-да, – выслушав его, произнёс человек с бородкой, – собственно, ничего, кроме мимолётных иллюзий, мы не потеряли. Ведь на первых порах мы только на племянницу Белогорского и рассчитывали. Вас мы взяли по ошибке.
   – Как же быть с ним? – спросил Перфильев и изучающе взглянул на Костю. – Может, использовать в качестве двойника? Хотя бы в разовом порядке.
   – Да ладно вам… Какой ещё двойник, – равнодушно ответил «клинобородый», очевидно, главный среди людей, окружавших его. – Нет, пусть всё идёт по прежнему сценарию.
   Костю повели обратно, и по пути он, не поворачивая головы, более подробно рассмотрел и сарай, в котором их содержали, и бухту, и холмы, и горы на востоке.
   Всё окончательно встало на свои места. Он и в самом деле жертва недоразумения. Его перепутали с другим человеком, и вот он здесь, на краю Сахары, на берегу океана. Этот Камцев, с которым они, видимо, похожи как две капли воды, хорошо знаком с Юлией Иннокентьевной, чем-то ей антипатичен, отсюда её нападки на корабле, да и в сарае тоже.
   От раздумий над превратностями судьбы его вывел голос племянницы Белогорского.
   – Ну и зачем вас вызывали? Надеюсь, вас там не били?
   – Нет, не били, просто со мной беседовал один интеллигентный на вид человек.
   – О чём?
   – Так, о смысле жизни, о том, как иногда она, жизнь, смеётся над нами.
   – Я серьёзно спрашиваю.
   – А я серьёзно отвечаю.
   – Вы невыносимы.
   – Я это запомнил – я не впервые слышу от вас эти слова.
   – Вы, может, и чаи с ними распивали?
   – Нет, чай мне никто не предлагал.
   – Но о чём-то всё же шёл разговор?
   – Шёл… О том, что если бы Борис Михайлович Камцев женился на вас, то ему бы крупно не повезло.
   – Вы шутите? Такого разговора быть не могло.
   – Отчего же. Жизнь такая штука – в ней может произойти всё, что угодно. И мне не до шуток.
   – Вы заговорили совершенно по-иному. Какой-нибудь час назад вы не были таким.
   – Возможно, и не был. Всё течёт, всё изменяется, в том числе и мы сами. Совсем недавно вы кривились при одном моём слове, а сейчас не брезгаете первой заговаривать со мной.
   – Вы так и не ответили на мои вопросы.
   – Да нечего отвечать, нечего.
   – Так уж и нечего!
   – Они перепутали меня с другим человеком.
   – С кем? С Камцевым?
   – Возможно. Да что возможно – именно так и есть. У меня уже ум за разум заходит – прошу вас, оставьте меня в покое.
//-- * * * --//
   …Дверь заскрипела, и Костя открыл глаза. Кажется, он задремал. Он медленно повернулся и сел.
   У двери, прислонившись к косяку, стоял охранник с бутылкой в руке. Зачем он здесь? Ведь до доставки пищи ещё не скоро. Хотя какая пища! Их же должны утопить. Дихлофос приходил какой-нибудь час назад. И впять. Ах да, он же говорил, что вскоре снова придёт.
   Женщина сидела в противоположном углу, поджав под себя ноги. Пройдясь по ней глазами, охранник посмотрел на Костю.
   – Я думал, ты прикидываешься, а ты, оказывается, и правда не тот, за кого тебя принимали. Всамделишный Камцев у себя дома. А ты так – никто, не пришей кобыле хвост. Но для тебя это не имеет никакого значения, всё равно пойдёшь на корм рыбам. Плохо только, выкупа за тебя не будет.
   «К чему эти разглагольствования? – подумал Костя. – Он же присутствовал при моём допросе и знает всё от и до. Зачем начинать всё сначала? Просто для пустой болтовни? Или для того, чтобы лишний раз напомнить о моей близкой смерти и тем самым ещё больше психически пришибить? В прошлый раз зачем-то причислил к миллиардерам, теперь это…»
   Оставив его, Дихлофос повернулся к Юлии Иннокентьевне, и губы его раздвинула непристойная улыбка. Пленница отодвинулась ещё дальше в угол и попыталась натянуть юбку на колени; лицо её словно застыло.
   – Ну как, славнушечка, соскучилась по настоящему мужику, а? – охранник отпил из горлышка, сделал глоток, ещё отпил и поставил бутылку на пол. – Соскучилась, вижу. Хочешь, мы с тобой сейчас развеем скуку, – он медленно, не отводя взгляда, двинулся к ней. Женщина вскочила на ноги и прижалась к стене.
   – Не подходите ко мне!
   – Ну-ну, пташечка, не трепыхайся, упорхнуть тебе некуда. Не трепыхайся, говорю, – пьяно рассмеявшись, охранник схватил её за руки и притянул к себе. – Как, шибко я тебе нравлюсь? Что глазёнки-то вытаращила? Или испугалась чего? Не бойся, я с бабами аккуратно обхожусь.
   – Помогите! – в ужасе закричала женщина. Она попыталась вырваться из мужских объятий, – о господи!.. Помогите!
   – Не кричи, глупая, некому тебе помочь. И не напрягай ручонки-то, не напрягай, отломятся ещё, а мне ты нужна в целости. Смотри-ка, царапается! Вот голова садовая, тебе же сегодня каюк будет – не всё ли равно, какой ты пойдёшь на тот свет? Для кого ты себя бережёшь?
   Всё происходившее потом было настолько страшно и безобразно, что Костя не мог вспомнить без содрогания.
   В один прыжок он очутился возле охранника и обхватил его сзади, пытаясь повалить. Оставив женщину, Дихлофос без видимых усилий стряхнул с себя неожиданного противника и вытащил из кобуры пистолет. Чёрное дуло заглянуло Косте в глаза и заставило отступить. Но выстрела не последовало. На широком лице вертухая появилась ироничная улыбка, рука с зажатым пистолетом пошла вверх и в сторону. Костя пригнулся, чтобы поднырнуть под неё, однако, следя за пистолетом, он упустил из виду другую руку Дихлофоса. От удара пудовым кулаком в голове сотряслось, и он распластался на полу. Спустя сколько-то секунд из зыбкой пелены сарая выступил силуэт гигантской фигуры. Костя сделал усилие, чтобы откатиться в сторону, но опять не успел. От удара ногой по рёбрам перехватило дыхание. Затем последовали удары в живот и…
   Когда сознание стало возвращаться, он услышал хрипы, возбуждённое дыхание и открыл глаза. В нескольких шагах Юлия Иннокентьевна из последних сил сопротивлялась навалившемуся на неё охраннику. Костя перевернулся на живот, отхаркнул кровь, поднялся на четвереньки и потащился к боровшимся.
   Он потянулся, чтобы ухватить охранника за шею, но в последний момент заметил торчавший из незастёгнутой кобуры пистолет. Рифлёная рукоять удобно легла в ладонь. Удар по затылку, за ним второй, третий – Дихлофос обмяк и сделался недвижим. Кое-как спихнув тяжёлую тушу с женщины, Костя обессиленно упёрся лбом в пол. Он опять чуть не потерял сознание, так ему было дурно. Всё ему казалось нереальным, фантасмагоричным.
   Услышав необычные муторные звуки, он поднял взгляд от пола. Женщина стояла на коленях и содрогалась в мучительных рвотных позывах.
   Не зная, как помочь ей и боясь возникновения чувства «солидарности», Костя отвернулся, сел и отрешённо уставился на стиснутый в руке пистолет. Первый неосмысленный импульс был – избавиться от оружия, как от чего-то чужеродного, но… Ну уж нет, зачем избавляться, эта штука ещё может пригодиться. Оттянул назад затвор или кожух затвора – он не знал правильного названия этой детали – и увидел через открывшееся окошечко жёлтый патрон в канале ствола. Помедлив, вернул затвор на место и покачал пистолет на ладони, прикидывая его на вес. Он вспомнил, что их должны уничтожить, сбросить в море с вертолёта, вспомнил, что все дни, проведённые в сарае, думал о побеге. Вот и выдался для этого случай. Следовательно, надо бежать, сейчас или никогда.
   Обшарив охранника, Костя вынул у него из кобуры запасной магазин.
   Женщину уже не рвало. Отвернувшись к стене, она оправляла одежду, приглаживая юбку и застёгивая уцелевшие пуговицы на светлой порванной кофточке, и вообще приводила себя в порядок. Лишь редкие прерывистые вздохи выдавали её душевное состояние.
   «Сильная, – уважительно подумал Костя, имея в виду характер женщины, – быстро приходит в себя».
   Дихлофос, растянувшись поперёк сарая, лежал без движения и не подавал признаков жизни. Пошатываясь, Костя подошёл к двери, распахнул её и зажмурил глаза, отвыкшие от яркого света. Когда он разомкнул веки, его взору предстал тот самый тёмный холмистый пейзаж, который открывался из зарешеченного окна и который он видел, когда его вели после допроса.
   – Куда вы? – надломленно донеслось из глубины сарая. Костя почувствовал – женщина стыдится происходившего минуту назад между ней и охранником.
   – Надо посмотреть, что там снаружи.
   – Я с вами.
   – Как хотите, – Костя перешагнул через порог и крадучись двинулся вдоль стены. Пистолет снят с предохранителя, указательный палец на спусковом крючке. Оружие придавало уверенности, с ним можно было на равных постоять за себя. Он чувствовал, что силы возвращаются, и мог передвигаться уже достаточно быстро. Женщина почти неслышно следовала за ним.
   Он осторожно выглянул из-за угла. В сотне метров стоял одинокий домик с пологой односкатной крышей, куда его водили на допрос. Как и сарай, он лепился к тёмной скальной круче, был одного цвета с ней, и его непросто было разглядеть и с воздуха, и откуда-нибудь со стороны: с моря его закрывал высокий обрывистый утёс.
   Левее домика простиралась уже виденная им ранее укромная бухта, хорошо защищённая от волн естественным молом с зигзагообразным верхом. Лишь узкий фарватер соединял её с открытым морем. Даже в сильный ветер в ней должно быть относительно спокойно. Прямо напротив домика, у крохотной пристани, виднелся тот же самый двухмачтовый парусный корабль, с которого были спущены сходни.
   – Так вы, стало быть, не Борис Михайлович, – услышал он сзади.
   Костя оглянулся. От недавнего потрясения Юлии Иннокентьевны, кажется, не осталась и следа. Молодая женщина выглядела спокойной, в глазах её светился неподдельный интерес. Если бы не порванная на плече кофточка и проглядывавшая в отверстии ткани молочная кожа, ничто не напоминало бы о недавнем происшествии в сарае. «Ну и характер, – подумал он. – После такой передряги…»
   – Это хорошо, что вы не Борис Михайлович, – не унималась женщина. – Как вы уже, наверное, поняли, я терпеть его не могу, и есть за что. Но внешнее сходство – удивительное. Вас отличают только некоторые интонации голоса и, может быть, едва заметная разница в цвете глаз – это я уже потом присмотрелась.
   – Значит, вы присматривались.
   – Да, присматривалась, а что тут такого? Я же говорю – я искала различия между вами.
   Юлия Иннокентьевна высунулась из-за его плеча. Не оглядываясь, он отпихнул её назад, ощутив предплечьем тугую округлость её груди.
   – Руки, руки, сударь! Что за безобразие! Не смейте прикасаться ко мне! То, что вы избавили меня от этого негодяя, не даёт вам право…
   – Да перестаньте вы! – поморщившись, прошипел Костя. – Нашли время демонстрировать свой норов!
   Женщина возмущённо фыркнула, но, видимо, не нашлась, что ещё сказать.
   Он продолжил наблюдение. Все эти дни никого, кроме охранника, здесь не было. Корабль из бухты, скорее всего, никуда не уходил. Лишь дважды садился вертолёт – спутать звук его двигателя ни с каким другим невозможно, – и тогда появлялись новые люди. Первый раз это было, когда велась съёмка видеокамерой, второй – когда его уводили на допрос. Ни в домике, ни на корабле не должно было находиться ни одного человека, но это только предположение. Нельзя исключать, что кого-то сюда доставили в последний рейс.
   Он подождал ещё – нигде ни души. Выскользнув из-за угла, он устремился вперёд, придерживаясь сначала торца сарая, затем основания утёсов, к которым жались постройки. Женщина не отставала ни на шаг. Короткая пробежка, и он пристроился за обломками скал, которыми было усеяно подножие кручи. Холёная ладошка Юлии Иннокентьевны коснулась его плеча.
   – Руки, руки, сударыня! – на одной ноте прошептал он, не отрывая взгляда от домика. – Что за безобразие! Не смейте прикасаться ко мне!
   – Ах какой вы! Мужчине не подобает…
   – Тихо, придержите свой пафос для более удобного случая. Честное слово – сейчас не до пререканий.
   Ещё пробежка до следующего нагромождения камней, непродолжительная передышка – и вот они уже под забранным жалюзи окном домика.
   – Вам не кажется, что вы убили его? – горячо дыша ему в ухо, прошептала Юлия Иннокентьевна.
   – Кого?
   – Охранника.
   – Не знаю.
   – А как вы думаете?
   – Да замолчите вы! Не шевелитесь. Стойте где стоите.
   Миновав окно, Костя выпрямился и приблизился к двери, затаил дыхание, прислушался. Гулко билось сердце, с лица струился пот, затекая за воротник рубашки. Пистолет на уровне головы, дулом вверх – так, как показывают в кинофильмах. Он оглянулся на корабль – палуба пуста, в рулевой рубке никого. Медленный, неслышный поворот дверной ручки. Дверь была не заперта. Резким движением он распахнул её и выставил перед собой пистолет, приготовившись стрелять. Взгляд отсканировал голые стены и остановился на внутренней двери. Он пересёк помещение и проверил вторую комнату – в ней тоже никого не оказалось.
   – Ну что? – послышалось за спиной. Юлия Иннокентьевна вошла в первую комнату и остановилась возле порога.
   – Что «что»?
   – Есть кто-нибудь?
   – Разве вы не видите?
   – Я вас спрашиваю – неужели нельзя ответить по-человечески!
   – По-человечески – это как?
   – Ну, сказать, что никого нет?
   – А, понятно. Ну так вот, отвечаю: в домике никого нет. Вы довольны?
   – Перестаньте иронизировать. Я вижу, что с некоторых пор вы поумнели – вон как разговорились. А недавно ещё двух слов не могли связать. Только и можно было услышать от вас: «Но я…», «Но вы…» А сейчас… Имейте в виду: со мной эти фокусы не пройдут! Я…
   Не слушая её, Костя осматривал помещения. Во второй комнате хранился довольно значительный оружейный арсенал. Небольшой по размерам пистолет в кожаной кобуре, два короткоствольных автомата незнакомой конструкции, а также ручной пулемёт РПК и давным-давно снятый с производства родной СКС – самозарядный карабин Симонова. В армии одно время Костя с таким ходил в караул. Зачем устаревшее российское оружие приволокли сюда, он не мог даже предположить.
   – К вашему сведению, я племянница самого Белогорского, – надменно продолжала говорить Юлия Иннокентьевна. Голос её начал звенеть, приобретая металлический оттенок, – круг моих друзей и знакомых – элита российского общества. Люди же, подобные вам, не принимаются у нас даже в качестве прислуги. Поэтому, прежде чем что-нибудь сказать в моём присутствии, вам надо хорошенько подумать, дабы сохранить хотя бы видимость приличного, культурного человека.
   «Племянница» отчитывала Костю, следуя за ним по пятам.
   – Вы должны…
   – Вы задвинули засов на двери сарая? – спросил он, прерывая её монолог. – Вы ведь уходили последней.
   – На засов? – переспросила она, поднимая брови. – Не помню. Сейчас я схожу посмотрю. Нет, лучше вы сами сходите.
   – Прежде надо проверить, нет ли кого на корабле. Давайте сделаем так: я пройду на судно, а вы меня подстрахуйте. Стреляли когда-нибудь из ружья? Да? Значит, у вас есть навык. Возьмите карабин. Это почти то же самое, что ружьё. Карабин на предохранителе. Если увидите кого, откиньте вот эту скобу и стреляйте. Помните: в магазине десять патронов. Держите под прицелом корабль, ну и одним глазком поглядывайте в сторону сарая.
   Уже оказавшись на борту корабля, он оглянулся. Юлия Иннокентьевна устроилась за большим валуном, лежавшим метрах в пятнадцати от кромки воды и, прижав приклад карабина к плечу, смотрела на корабль вообще и на Костю в частности. Лицо её, в этот момент спокойное и сосредоточенное, отключённое от посторонних мыслей, делало её похожей на простую молодую бабу, добрую и отзывчивую.
   Вот она бросила взгляд на сарай, и опять всё внимание на корабле. Костя встретился с ней глазами, какое-то время, совсем недолго, они смотрели друг на друга, затем он отвернулся и, взяв пистолет на изготовку, двинулся к рулевой рубке.
   На судне тоже никого не было. Костя проверил и каюты, и машинное отделение, и все подсобные помещения.
   – Ну, есть там кто-нибудь? – крикнула Юлия Иннокентьевна, когда он вновь появился на палубе.
   – Никого.
   – Можно мне пройти туда? Я тоже хочу посмотреть.
   – Почему вы спрашиваете? Разве я начальник над вами? Мы здесь с вами на равных. Пожалуйста, смотрите, сколько влезет. А я схожу, проверю сарай.
   – И я с вами. Я не хочу оставаться одна.
   – Неужто страшно?
   – Есть немного.
   – Хорошо, пойдёмте вместе. А то мне одному тоже страшновато.
   – Вы это серьёзно говорите, не шутите?
   – Ещё бы не серьёзно! Шутка разве – противодействовать бандитам! У меня в этом деле опыта ни на маковое зёрнышко, а они только и занимаются тем, что изо дня в день калечат и убивают добрых людей. Да я весь дрожу.
   При последних словах Костя улыбнулся, и Юлия Иннокентьевна поняла, что по крайней мере наполовину он всё-таки шутит. Она с облегчением вздохнула и улыбнулась в ответ.
   Спустившись по сходням, Костя посмотрел на домик, на корабль и на всю акваторию бухты.
   – Вопрос: как они здесь обосновались? – задумчиво проговорил он. – И почему их отсюда не вытурят? Бухта-то удобная, можно использовать для каких-нибудь хозяйственных целей.
   – Кто обосновался? Эти разбойники, наши похитители? Что тут непонятного – кто-нибудь их прикрывает, получая за это мзду, – с уверенной небрежностью ответила Юлия Иннокентьевна, вслед за ним оглядывая бухту. – Разве продажные чиновники только в России! Их везде полно, но в России, конечно, они кишмя кишат из-за бездействия высших властей.
   Юлия Иннокентьевна, до того державшая карабин наперевес, повесила его на ремень через плечо.
   – А почему бухту не используют местные жители? Много ли толку от неё! На десятки и десятки километров и на юг, и на север, я уж не говорю про восток, скорее всего– одна голая пустыня. Даже в бурю здесь укрыться непросто: фарватер-то, соединяющий бухту с морем, узкий, – попробуй, пройди им при сильном ветре и крутой волне. Словом, ни на какие хозяйственные цели она не годится, и лучшего прибежища бандитам не найти. Они-то наверняка заходят сюда при необходимости. В хорошую погоду, разумеется.
   – Далеко не все согласятся с вами, – сказал Костя, – что наши власти не противодействуют продажному чиновничеству. Многие сотни и тысячи их уже осуждены.
   – Это всё частные случаи. Нужна системная работа.
   – И у вас, конечно, имеется рецепт, как её начать, – Костя состроил гримасу, заменившую улыбку.
   – Конечно имеется, я уже думала над этим. Прежде всего, я провозгласила бы идею создания общества честных, порядочных людей, которая переросла бы в национальную идею. С неё я начинала бы и заканчивала каждый свой день. Это стало бы стержнем моей работы, который непременно начал бы обрастать сонмом высоконравственных, добросовестных специалистов. На эту основу постепенно перешло бы всё общество, и мы устремились бы вперёд семимильными шагами.
   Костя отвернулся, чтобы женщина не заметила иронию на его лице, которую он не мог подавить.
   «Если бы да кабы, – мысленно проговорил он. – Все мудрецы, пока не дойдёт до дела». Вспомнив о миллиардах Белогорского и о том, как они могли быть заработаны, испытал знакомый прилив злобного раздражения: «Чья бы корова мычала… У самих рыло по уши в шерсти».
   Товарищи по несчастью немного прошли берегом и повернули к своей недавней темнице. Дверь её была не только не закрыта, но даже распахнута настежь.
   Костя тихонечко присвистнул.
   – Вы её так и оставили? – спросил он свою спутницу.
   – Я не помню.
   – Не помню! Ладно, подождите здесь. Кстати, почему карабин за плечом? Возьмите на изготовку и будьте внимательны. Смотрите, чтобы к вам откуда-нибудь не подобрались.
   В свою очередь подняв пистолет, он направился к тёмному прямоугольнику дверного проёма. Дихлофос силён, как медведь. Не исключено, что он только оглушил его. Сколько ударов он нанёс ему – три или четыре? Хотя какое теперь это имеет значение. Эх, Юлия Иннокентьевна, и надо же было вам оставить сарай незапертым! Но ты и сам тоже хорош, подумал он про себя, ты-то куда смотрел? Да ты про дверь, когда уходили, вообще забыл, а теперь хочешь свалить всё на эту бабу!
   Ещё на подходе к двери он стал понимать, что сарай пуст. Но всё-таки заглянул в тёмное его чрево и пробежал глазами по углам.
   – Охранника там нет, – сказал он, отступая на открытое пространство и поводя по сторонам стволом пистолета.
   – Где же он тогда? Пока вы лазили по яхте, я не спускала с сарая глаз.
   – Не знаю. Вполне возможно, засел где-нибудь и наблюдает за нами.
   – Но он нам не так уж страшен – ведь у него нет оружия.
   – Это ещё неизвестно, есть оно у него или нет. Пойдёмте-ка назад, к домику. Как бы он не опередил нас и не встретил из пулемёта.
//-- * * * --//
   Они повторили недавний путь от сарая, постоянно озираясь и, по мере возможности, двигаясь так, чтобы не подставить себя под выстрелы. Засада могла быть в любом месте. В том числе и в домике – раз Дихлофос способен действовать, то вполне мог забраться в него, пока они ходили туда-сюда. Открыть по ним огонь он может прямо из окна. Или откуда-нибудь сверху, со скал. Опасность теперь виделась на каждом шагу.
   – Что вы собираетесь делать? – приглушённо спросила Юлия Иннокентьевна.
   – Убраться отсюда. И поскорее. Я думаю, надо взять еды и побольше питья и пойти берегом на север.
   – Берегом?! Мне не нравится ваша идея. Мы не успеем пройти и пяти километров, как прилетит вертолёт. Вспомните, что говорил охранник: сегодня ночью, а может, уже вечером, нас должны сбросить в море. Он сообщит прилетевшим о побеге, нас настигнут и расстреляют с воздуха. А потом отправят к акулам. Или просто оставят на берегу – разных стервятников полным-полно и на суше; через день-два от наших тел останутся одни скелеты, а может, не будет и их.
   Миниатюра, нарисованная Белогорской, была совсем не радужной.
   – Ну, тогда я не знаю… – Костя задумался. – Если не по берегу, то остаётся только податься в горы, спрятаться там и ждать, пока здесь угомонятся. Но потом всё равно придётся вернуться к береговой черте – где-нибудь в другом месте, севернее. Сделать крюк и вернуться.
   – Никаких крюков делать не надо, – ответила женщина и показала стволом карабина на корабль. – Видите эту посудину? Я предлагаю выйти на ней в море. Это будет и быстрее, и удобнее, и более безопасно.
   – У вас непомерно развитая фантазия! Я никогда не управлял кораблём и вообще не знаю, как с ним обращаться.
   – Вполне возможно, что я сумею управлять. Это парусно-моторная яхта, вполне пригодная для плавания в океане. Вон, прочитайте латинские буквы на борту: «Олимпия». В прошлом году я всё лето плавала на почти такой же. Я часто стояла за штурвалом, запускала двигатели и ставила паруса. Надо только найти ключ зажигания. Едва ли он на яхте, скорее всего где-нибудь в доме.
   Юлия Иннокентьевна укрылась в приямке берегового обрыва, выступ которого прикрывал её и со стороны яхты, и взяла под прицел окрестные скалы.
   Приняв те же меры предосторожности, как и в первый раз, Костя вошёл в дом. Ключи, сцепленные в пару, он отыскал в ящике стола первой комнаты – они в точности походили на автомобильные. Собрав оружие и прихватив две цинковые коробки с патронами, он вышел за порог.
   – Нашли? – крикнула Юлия Иннокентьевна из укрытия.
   – Вроде да.
   Не медля, они перебрались на яхту и вошли в рулевую рубку. Свалив оружие и патроны в заднем углу, Костя достал из кармана ключи и подал женщине.
   – Они?
   – Пожалуй, – передав ему карабин, она встала к штурвалу, окинула взглядом приборную панель, вставила ключ в замок зажигания, проверила пальчиками, хорошо ли он вместился в нужном месте, выждала секунду, собираясь с духом, и включила контакт. Где-то в глубине яхты, в стороне кормы, заурчало, затарахтело, как стартёр в машине, но гораздо мощнее, и на этом работа судовых механизмов прекратилась. Только слышался плеск волн за бортом да крики чаек в вышине. Но после повторной попытки двигатели запустились, и корпус яхты наполнился ровным успокаивающим гулом.
   – Не видел бы, не поверил, что это так просто, – сказал Костя.
   – Всё гениальное – простое, – тоном знатока ответила Юлия Иннокентьевна. – Сложности с запуском судовых двигателей уже в прошлом.
   В этот момент дзынькнуло стекло, по стенке рубки громко простучало, и в ней, и в боковом окне появилось несколько косо расположенных дырок. Почти одновременно со стороны скал донёсся частый стук автоматной очереди, эхом прокатившейся затем по всей бухте.
   – Пригнитесь! – крикнул Костя и пригнулся сам, одновременно обыскивая взглядом впадины и выступы сложного каменного рельефа, поднимавшегося за домом. Двумя ударами приклада он выбил одно из окон, обращённых к причалу, выставил из него ствол карабина и дважды же выстрелил по абрису скал, ориентируясь на стук автомата. В тот же миг прозвучала ещё одна очередь; на этот раз пули проделали дырки в стенке рубки под потолком.
   Выше дома и правее его, в разъёме между валунами, шевельнулась едва заметная тень, и Костя выстрелил, уже зная, где противник. Опять послышалась автоматная очередь, но теперь явно били в белый свет: человек спрятался за валуном и стрелял вслепую.
   – Швартовы, швартовы! – прокричала Юлия Иннокентьевна. – Нам не отойти от пристани! Надо освободить яхту от швартовов! – прикрывая голову руками, она лежала на полу рубки.
   Освободить от швартовов! От причальных канатов, значит. Это надо сделать быстро, только – как? Где-то он видел топор, когда осматривал помещения судна. Ага, топор висел на пожарном щите, и он вспомнил, где этот щит находится!
   – Юлия! – крикнул он, для краткости не называя женщину полным именем. – Юлия, возьмите карабин, прикройте меня огнём!
   Но Юлия Иннокентьевна от страха была не в состоянии подняться с пола. Между валунами в очередной раз двинулась всё та же нечёткая тень; Костя выстрелил туда и довольно удачно: пуля подняла каменные брызги на середине одной из кромок разъёма, впритык к контуру тени.
   – Стреляйте, Юлия! – крикнул он, прислоняя карабин к стенке, и, пригнувшись, метнулся к противоположному от берега выходу из рубки.
   Всё происходившее затем запомнилось ему до мельчайших подробностей. Он уже не волновался и действовал строго по ситуации. Подобное и прежде бывало с ним в минуты серьёзной опасности.
   Прикрываясь рубкой и продолжавшейся за ней остальной палубной надстройкой, он проскочил на корму и сорвал висевший на пожарном щите топор. Теперь к швартову; вон он, этот канат на кнехте – парной стальной тумбе, – он наверняка хорошо виден и с берега.
   Двумя прыжками Костя преодолел разделявшее расстояние. Молчали и карабин, и автомат. Может, ему удалось подстрелить человека, засевшего среди камней?
   Он взмахнул топором – удар, второй, третий; слишком он торопится и бьёт невпопад. Аккуратнее, аккуратнее, Серьга! Осталась последняя прядь, удар – канат лопнул, и корма яхты медленно, сантиметр за сантиметром, стала отходить от причала.
   И тут на скалах заговорил автомат, полетели щепки от надстройки, одна из пуль угодила в топор и чуть не выбила его из руки. Костя бросился за угол, зацепился за какой-то выступ, попавшийся под ноги, упал и юзом проехал по палубе. Приподнявшись на руках, он зажмурился и несколько секунд оставался в таком положении, пытаясь прийти в себя. Ф-фу, выдохнул он, кажется, пронесло. Остался носовой швартов.
   У переднего угла рубки он остановился, чтобы глотнуть воздуха, которого так ему не хватало, и приготовиться к последнему броску. Автоматчик и он сейчас вне поля зрения друг друга, а чёртов швартов хорошо виден, до него всего несколько шагов, надо только быстро преодолеть их. Охранник, конечно, ждёт его. Ну что же, Юлия Иннокентьевна, выстрелили бы хоть разочек, тем более внимание противника в эти секунды сосредоточено не на вас. Ну, выстрелите же, и тогда он…
   В рубке, наконец, гулко ударило, как будто с размаху захлопнули тяжёлую литую автомобильную дверцу. Вот он, долгожданный выстрел! Костя ринулся к носовому канату. Он перерубил его с одного удара. «Банг, банг, банг!» – снова прогремело в рубке.
   Дихлофос открыл огонь, едва он приблизился к носовому кнехту, но выстрелы из карабина каким-то образом помешали ему, возможно, от испуга охранник вздрогнул и сместил ствол в сторону. Как бы то ни было, пули прошли мимо, и лишь когда Костя, перерубив канат, устремился к спасительному углу рулевой рубки, повторная очередь зацепила его. Ему показалось, что он просто ободрался о что-то острое, и только очутившись в укрытии, увидел, как спереди, чуть ниже рёбер, и ещё сбоку рубашка мокнет от крови. «Банг, банг!» – гремело в рубке.
   «Вот видишь, как всё просто, – сказал он себе, пытаясь унять дыхание, – а ты переживал». Подумалось, что пришёл конец. Помощи здесь ждать не от кого, начнётся воспаление брюшины или гангрена со всеми вытекающими последствиями и… Эх, вот невезуха-то, и всего один шаг оставалось за угол шагнуть.
   Задрав рубашку, он увидел две дырки, из обеих сочилась кровь – пуля прошла навылет. Но боль не была слишком сильной, можно было перемогаться.
   В уши вошёл гул двигателей. Яхта была свободна, и из бухты надо уходить. Костя посмотрел в рулевую рубку и увидел, как Юлия Иннокентьевна целится в сторону скал и нажимает на спусковой крючок. Но выстрелов не следовало: магазин был пуст, и затвор оставался в заднем положении.
   По рубке, выбивая остатки боковых стёкол, жахнула ещё одна очередь.
   Прижимая ладонями рубашку к боку и животу, он протащился через распахнутую дверь и сдавленно проговорил:
   – Юлия, дайте мне карабин, уводите яхту!
   На долю секунды их взгляды встретились. Глаза женщины были широко открыты, но в них уже не было страха; в эти мгновения она действовала механически, под воздействием какой-то неведомой внутренней силы. Она увидела кровь на его рубахе и поняла, что он ранен.
   Заполучив карабин, Костя заученным, не забытым движением большого пальца вогнал патроны из обоймы в магазин, передёрнул затвор, выглянул в окно и выстрелил по разъёму между валунами.
   Двигатели заработали на более высоких оборотах, яхта задрожала и стала отваливать от причала, устремляясь к середине бухты.
   Вдогонку одна за другой ударило ещё несколько очередей, задзынькало и посыпалось стекло в заднем окне, стенки рубки зарябили новыми отверстиями.
   На воде возле берега плавали деревянные сходни, соскользнувшие с борта яхты. Взгляд устремился дальше, к скалам, обшаривая одну выемку за другой. Наконец, удалось обнаружить охранника, который сменил позицию и стрелял теперь, чуть ли не до половины высунувшись из-за камней.
   Тёмная отдалённая фигурка оказалась над чёрной палочкой мушки, вровень со срезом прицела. Задержав дыхание, Костя мягко нажал на спуск. Карабин выстрелил, Дихлофос встал почти в полный рост, затем, не выпуская автомат, повалился на камни, медленно сполз с них и полетел вниз, ударяясь о выступы; над бухтой разнёсся его предсмертный крик, подхваченный эхом. Секундой позже тело охранника скомканной куклой застыло у подножия скал.
   – Ну вот и всё, – с замиранием сердца проговорил Костя, не отводя глаз от неподвижной массы, одетой в камуфляж. Не зная почему, он хотел, чтобы этот человек остался жив.
   Руки его тряслись. Он помотал головой, стремясь избавиться от душившего его горлового спазма, и оглянулся на Юлию Иннокентьевну.
   Женщина стояла, опустившись на одно колено и, глядя поверх нижней рамки окна, управляла яхтой.
//-- * * * --//
   Об исчезновении племянницы в центре Марселя, среди толпы туристов, президент компании «Алмазы севера» Бронислав Арнольдович Белогорский узнал в тот же день.
   Это был мужчина лет шестидесяти, ещё полный сил, крепкого телосложения. Жёсткое выражение лица говорило – этот человек умеет отдавать приказания и добиваться их безоговорочного выполнения. Сейчас, сидя в своём кабинете, он размышлял над полученной информацией, чтобы принять единственно верное решение.
   Он поднял трубку и набрал номер. Услышав голос, спросил по-русски:
   – Это ты? Здравствуй, Анри, – сказал он, переходя на французский. – Как дела?.. До меня дошли слухи, будто ты хотел приобрести виллу на Лазурном берегу. Что? Не хватает денег? Сколько? И всего-то! Я дополню. Считай, вилла у тебя уже в кармане… Не стоит благодарностей. Всегда рад услужить старому другу. По какому поводу звоню? Во-первых, чтобы помочь тебе совершить покупку… Нет, не только это. Сегодня ночью спецрейсом прибудет мой человек. Надо встретить его и оказать необходимое содействие. У него есть свои люди, но их может оказаться недостаточно. Да, дело связано с исчезновением моей племянницы. Ты же видел её, это такая сумасбродка. Подключи всех, кого посчитаешь нужным… Так можно рассчитывать на тебя? Ну вот и отлично. Хорошо бы встретиться, вспомнить былое… Договорились, встретимся на твоей новой вилле. Тем более что мне нужен непродолжительный отдых, в последнее время я немного подустал. Сроки обговорим. Что? Нет, всё ещё не женат. Ну, до свидания. Привет твоей Франсуазе.
   По истечении пяти минут он вызвал к себе начальника службы безопасности компании.
   – Присаживайтесь, Виктор Петрович, – сказал президент, когда тот появился в кабинете, и показал на ближайший стул наискосок от себя, напротив света, падавшего из окна.
   Дождавшись, когда тот сел, спросил:
   – Вы ведь в курсе?
   – Да, Бронислав Арнольдович.
   – Тогда у меня к вам вопрос: почему Юлия Иннокентьевна поехала без охраны? Ведь того, что с ней произошло, следовало ожидать.
   Начальник службы безопасности поднял на президента немигающий взгляд и невозмутимо проговорил:
   – Бронислав Арнольдович, вспомните скандал, который она закатила накануне поездки, и его причину. Какие оскорбления она обрушила на всех, кто…
   – Я ничего не забыл.
   – Но вы сказали буквально следующее: «Поезжай, бесовка, только учти – с этого момента ты мне не родня! Я отрекаюсь от тебя! Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя без моей поддержки». Она в ответ: «Как я буду чувствовать себя без ваших денег?» Вы: «И без моих денег тоже!» Она: «Я прекрасно обходилась без них до семнадцати лет, надеюсь, обойдусь и дальше. Ишь, напугал – отрекается и денег он не даст! Видали мы таких! Прощайте, я поехала!» Вы: «Скатертью дорога!» А какие слова я услышал от вас? «Пусть едет, и никаких сопровождающих! Поняли? Ни одного! Нечего тратиться на эту психопатку. У ваших людей есть заботы поважнее, – непосредственно в компании «Алмазы севера»! Для меня эта чокнутая больше не существует. И вы забудьте о ней. Пошла она к чёрту!»
   – Я погорячился. Охрану надо было выделить.
   – Мы привыкли в точности выполнять ваши распоряжения. А вы тогда были более чем категоричны.
   – Виктор Петрович, вы же видели, я был доведён её выходками до крайности. Надо было это учитывать… Ладно, перестанем попрекать друг друга. Что случилось, то случилось.
   Секретарь принесла чай с лимоном и сахаром. Кабинет наполнился ароматом цитрусовых и пробивающимся сквозь него сложным приятным букетом южно-азиатских полей.
   – Немножко коньяку? – спросил президент. – По одной ложке?
   – Не возражаю.
   Повернувшись в кресле, глава «Алмазов севера» достал из шкафа у задней стены бутылку дорогого коньяка. Откупорил и добавил в оба стакана немного золотисто-коричневого напитка.
   Президент сделал глоток и дождался, когда из своего стакана отопьёт начальник службы безопасности.
   – Ну как? – спросил он.
   – Просто превосходно.
   – Очень рад, что вам понравилось… Вы ведь длительное время вращались в Западной Европе, – проговорил президент, сделав ещё один глоток. Он не столько спрашивал, сколько утверждал.
   – Было такое.
   – Франция, Бельгия, Испания?
   – Да, и кроме того – Португалия, Греция, Германия.
   – У вас сохранились там старые связи?
   – Мне есть на кого рассчитывать.
   – Виктор Петрович, я вот о чём вас попрошу: сдайте на время дела своему заму и отправляйтесь-ка в Европу. Узнайте всё о Юлии. Привлеките к её поиску всех, кто может быть полезен. Соберите информацию о людях, организовавших похищение. В средствах я не ограничиваю. Наверняка скоро поступит требование о выкупе. К тому времени у нас должно быть достаточно козырей на руках. Надо нанести поражение этим выродкам. И вернуть Юлию – целой и невредимой. В Париже вас встретит мой старый друг. Он будет работать вместе с вами. Это надёжный и способный человек и у него есть определённые контакты с преступным миром. Самолёт уже готовится к вылету. Отправляйтесь немедленно. Не смею вас задерживать.
   Они пожали друг другу руки.
   – Надеюсь на вас, – сказал на прощанье президент.
   – Я никогда не подводил, – ответил начальник службы безопасности. – Всё будет сделано как надо и на этот раз. К вашему сведению, я уже начал получать кое-какую информацию, связанную с похищением девочки.
   – Чем больше я вас узнаю, тем больше восхищаюсь. Но – максимально активизируйте свои действия.
   Три дня спустя после этого разговора президенту компании доставили видеозапись со сценой в сарае, где Юлия и ещё какой-то субъект, стоявший рядом с ней, говорили, насколько скверно им приходится, и умоляли вызволить их из плена.
   Как Бронислав Арнольдович и ожидал, похитители выдвинули требования о выкупе, его только поразили размеры сумм: пятьдесят миллионов за госпожу Белогорскую и столько же за господина Камцева. Едва он закончил просмотр видеозаписи, как раздался телефонный звонок.
   – Вы получили посылку? – спросили его.
   – Да.
   – И каковы ваши впечатления?
   – Всё выполнено на профессиональном уровне.
   – Следуйте нашим указаниям, и эти двое обретут свободу.
   – Как у вас разыгрался аппетит, господа, – проговорил Бронислав Арнольдович, положив телефонную трубку. Он прошёлся по кабинету, вернулся в кресло и пригласил к себе вице-президента, с которым беседовал час назад.
   При появлении Бориса Михайловича он предложил ему сесть и снова включил видеозапись.
   – Узнаёте?
   – Но это же…
   – Юлия Иннокентьевна, всё правильно. А кто рядом с ней?
   – Кто? Я. Нет, не я. Впрочем… Это какой-то монтаж. Нет, всё-таки не я. У этого господина другая причёска, а так…
   – Ещё у него немного другой голос. Вы не в состоянии сопоставить голосовые особенности его и свои потому, что каждый человек, воспринимает свой голос искажённо. Это не ваш брат?
   – У меня нет братьев, и вы это хорошо знаете.
   – Кое-что я могу и не знать. Как вы слышали, за вас, то есть за человека, которого они за вас приняли, запросили тоже пятьдесят миллионов, – президент несколько мрачновато улыбнулся. – Вы немало стоите, мой дорогой.
   – Какие действия вы намерены предпринять? – спросил Камцев. – Выплатите требуемую сумму?
   – Они дали нам трое суток на то, чтобы мы обдумали ситуацию и перечислили на их счета сто миллионов долларов. По истечении срока ультиматума, если этих денег не будет, они обещали доставлять нам своих пленников по частям. Но платить им бесполезно: так или иначе они убьют Юлию, и мы никогда не узнаем, где её останки. Мы попробуем пойти другим путём. Пока же ограничимся предоставлением доказательств, что Камцев Борис Михайлович не у них в камере, а в России, на своём рабочем месте. Пусть поломают голову. Мне кажется, на какое-то время эти сведения отвлекут их от других забот.
   В течение шести суток после исчезновения Юлии Иннокентьевны из Франции и других стран к Белогорскому стекалась всесторонняя, объёмная информация о гангстерской организации, совершившей похищение. Когда с ним снова вступили в контакт, он был полностью готов вести переговоры на своих условиях.
   Ему сообщили, на какой счёт он должен перечислить не сто миллионов, как было заявлено в первом раунде переговоров, а лишь половину этой суммы. Едва дослушав, он ответил, что никаких денег перечислять не намерен. Ему сказали, что, как и обещано, племянницу будут доставлять по частям.
   – Сначала ей отрежут кисть левой руки. Если это не подействует, ей отрежут правую кисть, а потом – голову. Поразмышляйте на досуге, стоит ли «держать пар на марке».
   Тогда Белогорский заявил, что если с Юлии упадёт хотя бы один волос, то он начнёт преследование преступников, пока не настигнет их и не уничтожит всех до единого.
   – Не сомневайтесь, кара моя будет страшна, вы пожалеете, что появились на свет божий. Я предам вас такой изощрённой казни, какой никто ещё не придумывал, – сказал он, ослабляя на шее галстук. – Костёр покажется вам всего лишь желанным теплом. Я не пожалею средств, а у меня их многие миллиарды, и буду гонять вас по всему миру. Вы не спрячетесь даже в дебрях Амазонки. Хотите вы этого? Если да, то берегитесь. Вы решили поймать слишком крупную рыбу, она не по вашим гнилым зубам.
   Ответ был многословным, даже очень, но Бронислав Арнольдович пришёл в такую ярость, какой давно не испытывал, и выплёскивал её, не в силах остановиться.
   В заключение он сообщил, что, пользуясь своими каналами, уже начал собирать информацию о гангстерском сообществе, похитившем Юлию Иннокентьевну. У него уже имеется досье на это сообщество, правда, пока не полное, но достаточное, чтобы приступить к выполнению высказанных выше угроз. Если его требования не будут учтены, то досье будет пополняться. Ему уже известно, что племянницу содержат в районе Северной Африки, как её туда доставили и даже кто. Собственно, сеть, состоящая из лучших сыщиков и киллеров, уже готова. Осталось только дать команду, и эти люди набросятся, по выражению Белогорского, «как свора гончих на лисицу, и начнут рвать вас на куски».
   – Вы всё ещё не верите мне, полагаете, я блефую? – сказал Белогорский, покачиваясь в кресле и закуривая сигарету – последнее он делал крайне редко. – Тогда вот ещё некоторые доказательства серьёзности моих предупреждений.
   И он назвал фамилии ряда руководителей гангстеров, адреса, по которым они проживают, членов их семей и даже прозвища некоторых из них. Ещё он назвал несколько секретных счетов в различных банках мира, на которых хранятся наиболее крупные суммы, нажитые неправедными путями.
   – При желании я ещё вчера мог бы опустошить ваши сейфы. А Станиславу Саблинскому, я имею в виду вашего козлобородого, сообщите: если он не одумается, то перед казнью ему выдавят глаза и выдерут его паршивую бороду. Да, забыл сообщить: у вас исчезло несколько наиболее одиозных фигур, в том числе один из ваших фальшивых морячков, непосредственных участников похищения. Не ищите их: они больше не существуют в природе. Если у вас не хватит мозгов, этот список будет возрастать – лавинообразно. – Берегитесь, крысы! – повторил Белогорский. – Я всё сказал.
   Закончив свой затянувшийся ответ столь эффектной фразой, алмазный король откинулся на спинку кресла, докурил сигарету, вытряхнул из пачки ещё одну и щёлкнул зажигалкой. Встал, прошёл к окну и, продолжая курить, уставился на заснеженные московские улицы. Его душила неутихающая ярость. Крысы! Отрезать руки вознамерились! Юльке! Ну, погодите!
   Когда он впервые увидел племянницу? Одиннадцать… да, ровно одиннадцать лет назад. Точно также тогда выпал глубокий снег.
   …За ней отправили старую, разбитую «копейку», которая не отапливалась и гремела всеми своими частями даже на ровной дороге. Ему интересно было увидеть, как она отреагирует на этот «рыдван», который, по его замыслу, должен был символизировать её будущее.
   Он стоял у окна вестибюля, когда старая развалина на четырёх колёсах чихнула и заглохла перед подъездом. Бронислав Арнольдович отступил в угол и смиренно склонил голову. Дверь отворилась, и в вестибюль вошла высокая длинноногая девчонка в коротком пальтишке, из которого давно уже выросла. Сделав несколько шагов, она остановилась, озираясь в полутёмном зале и не зная, что делать дальше.
   Бронислав Арнольдович выдвинулся из своей засады.
   – Юлия Иннокентьевна? – подчинённо спросил он.
   – Ой, здравствуйте и простите! Я вас сразу не заметила, – ответила девушка. – Да, я Юлия Белогорская. Для Иннокентьевны я ещё слишком молода, поэтому не надо величать меня по отчеству. А вы кто будете – мажордом?
   Алмазный король склонился в поклоне.
   – Ну, наподобие этого.
   Он принял у неё шапку и пальто, провёл в помещение, предназначенное для прислуги, и предложил сесть на стул возле квадратного стола, застеленного простенькой скатёркой.
   – А как вас звать? – спросила она.
   – Как меня звать?.. Э-э, Борис Михайлович. Благополучно доехали? Не замёрзли? Этот скупердяй, ваш дядя, пожалел машину получше, с хорошим отоплением.
   – Вообще-то, я продрогла.
   – Тогда, может, чайку желаете-с? У меня всё готово.
   – С удовольствием выпила бы чего-нибудь горячего.
   Он налил ей чаю, придвинул поближе сахарницу, вазочку с вареньем, конфеты, печенье.
   – Почему же вы себе не налили? Одна я пить не буду. Давайте я сама вам налью. Вы не будете возражать, если я за вами немножко поухаживаю? Нет?
   Приставив второй стул, она усадила на него мнимого мажордома.
   – А где сейчас мой дядя? – спросила девушка. Она надкусила конфету и отпила из стакана, – он обещал, что сам встретит меня.
   – У Бронислава Арнольдовича важное совещание, которое во многом определит будущее компании. Потому не судите его слишком уж строго.
   – Я и не осуждаю, – сказала Юлия, с удовольствием попивая чай. – Дела есть дела. Было бы странно, если бы он оставил их из-за какой-то девчонки. А мой дядя, он всегда такой скупердяй, как вы выразились?
   – Не всегда, но иногда на него нападает.
   – Но в зарплате-то хоть он вас не обижает?
   – Что вы, зарплатой я доволен, иначе не держался бы за это место.
   – А вы держитесь за него? – Юлия с хитрецой улыбнулась.
   – Держусь обеими руками.
   – Он вам не грубит, не оскорбляет вас?
   – Нет, помилуй бог, никогда.
   – Точно нет? А то ведь эти миллиардеры, сами знаете, из грязи в князи, и пошли-поехали куролесить.
   – Ваш дядя, на мой взгляд, вполне вежлив в обращении с подчинёнными.
   – А с не подчинёнными?
   – Ну тут, пожалуй, по-разному, в зависимости от ситуации. Но, как мне представляется, вашего дядю трудно вывести из себя и он практически всегда остаётся таким, каким его привыкли видеть в повседневной обстановке.
   – А вы знаете, – сказала Юлия, понижая голос и слегка подаваясь к «мажордому», – я ведь побаивалась встречи с дядей, да и сейчас боюсь. Хорошо, что прежде я встретила вас. Рядом с вами я как-то психологически подготовилась к встрече с ним. С вами-то мне легко, свободно, будто мы сто лет уже знакомы. Каково-то будет с Брониславом Арнольдовичем? Хорошо бы он походил на вас – хотя бы характером.
   Слушая племянницу, алмазный король не отводил от неё глаз, восхищался её свежей девичьей красотой и жалел, что не удосужился познакомиться с ней раньше.
   Напившись чаю, они поехали в офис компании, не в драндулете, а в роскошном лимузине, в котором было тепло и комфортно.
   Юлия распахнула пальтишко, прижалась бочком к «мажордому», взяла его под руку и спросила, где старенькая машина, в которой её привезли.
   – Не знаю, – честно ответил «мажордом». – Возможно, её от подъезда отправили прямо на свалку.
   – А этот лимузин? Это вы постарались?
   – Я.
   – И вам не страшно? Вдруг ваш начальник рассердится за самоуправство.
   – Я думаю, он простит меня.
   – Ой, какой вы чудесный! Я постараюсь всегда быть с вами – вы моя опора. Можно я вас поцелую? – не дожидаясь согласия, Юлия чмокнула «мажордома» в щёку. – Если что, я на вас надеюсь, вы уж меня поддержите.
   Они прошли в президентский кабинет, где Бронислав Арнольдович и представился в качестве его хозяина. Племянница страшно смутилась и стала просить прощения за недавнее панибратство.
   Алмазный король обнял её за плечи и сказал:
   – Ты была превосходна. Я увидел тебя такой, какая ты есть на самом деле. Ты мне понравилась, и я надеюсь, мы всегда будем друзьями.
   Потом было всякое. Но никакие конфликты, периодически возникавшие между ними, не могли разбить взаимной симпатии, возникшей в их первую встречу.
   …Вернувшись за стол, Бронислав Арнольдович позвонил секретарю и велел передать своему помощнику, чтобы все сегодняшние дела тот взял на себя. Закурил ещё одну сигарету. Затем ещё одну. Кабинет наполнился дымовой завесой. По истечении полутора часов – за окнами уже стемнело – снова позвонил секретарю и попросил принести чаю.
   Когда секретарь, миловидная женщина тридцати шести лет, принесла поднос со стаканом, он извинился за табачный перегар и с оттенком восхищения улыбнулся.
   – Алевтина Григорьевна, вы выглядите как именинница. Что с вами случилось? Вы похорошели, помолодели, вам ни за что не дашь больше двадцати пяти.
   – Вы, Бронислав Арнольдович, и сами выглядите прекрасно. Может, вы первый поделитесь секретами неувядаемой молодости?
   – Поделюсь, охотно. Принесите ещё стакан чаю, и вот за чайком, рядком да ладком мы и потолкуем.
   Когда Алевтина Григорьевна принесла свой стакан, он долил ей и себе из той же бутылки, из которой угощал начальника безопасности, и начал с того, что похвалил секретаря за многолетнюю плодотворную работу.
   – Я думаю, пора вам повысить зарплату.
   – Ну, пора так пора. Повысите – отказываться не буду, – Алевтина Григорьевна больше года была его любовницей, он души в ней не чаял, и она терпеливо ждала, когда он сделает ей предложение. По её наблюдениям, к этому всё и шло, – А эта бутылочка! Если я ничего не путаю, ей скоро уже полгода.
   – Пять месяцев. Что поделаешь, у меня не так много друзей, и пить – не с кем. Вот она и стоит.
   – Но вы пьёте со мной. Кто я для вас – друг?
   – Сам не знаю, что вы для меня значите. Возле вас я отдыхаю душой. Дайте мне ваш локоток, – он приложился к её локтю губами. – Вы Нефертити, божественное проявление в роли моего секретаря.
   – Бронислав Арнольдович, это уж слишком. Не забывайте – мы на службе.
   – Я не забываю. Если бы не это, я много бы чего ещё вам наговорил.
   Секретарь была в курсе переговоров с бандитами и после нескольких обменов любезностями спросила:
   – Не круто вы с ними, Бронислав Арнольдович?
   – В самый раз. Мягкостью их не проймёшь. Во многом это риторика, но есть и фактура. Я напугал их, и они вернут мне мою Юлию. Должны вернуть. Ну, а если нет!..
   Лицо Белогорского окаменело, глаза стали наливаться чёрной ненавистью. Таким Алевтина Григорьевна своего шефа редко видела. В эти мгновения она начинала бояться его.
   Но Белогорский вдруг откинулся на спинку кресла и рассмеялся, гнев его как рукой сняло.
   – А знаете ли вы, дорогая Алевтина Григорьевна, что наши дорожки с Саблинским, он же Сабля, стали пересекаться почти двадцать лет назад?
   – Нет, не знаю, тогда я даже с вами не была знакома. Да я и была-то тогда всего лишь подростком.
   – Так вот, в то время мы только вставали на ноги, вся прибыль шла на развитие производства. Однажды мне даже пришлось заложить квартиру, чтобы завершить важное дело. И тут, как снег на голову, ко мне являются несколько молодчиков во главе с Саблинским и предлагают свою «крышу». Вы знаете, что это такое. Я вижу, дело плохо и соглашаюсь на все их условия. Только они за дверь, я связываюсь с Виктором Петровичем. Мы были с ним…
   Лежавший на столе мобильник засветился и издал вибрирующий сигнал, президент взял телефон и заговорщицки подмигнул секретарю.
   – Виктор Петрович, лёгок на помине. Из Франции, – и обратился к далёкому собеседнику:
   – Слушаю… Оперативно, весьма. Продолжайте поддерживать с ними связь. Завтра? Где? В районе Лазурного берега? Ну хорошо, пусть недельку побудет там, снимет стресс, а после – прямиком в Москву.
   Он отключил телефон.
   – Всё, дорогая Алевтина Григорьевна, завтра Юлию Иннокентьевну примут наши друзья.
//-- * * * --//
   Руководители преступной организации были взбешены осечкой с выкупом, но, чтобы новый могущественный враг не начал против них полномасштабную войну, решили отступить. Без какого-либо промедления были отданы соответствующие распоряжения.
   Не успела яхта раствориться в морской дали, как, проскользнув вдоль горного хребта, возле бухты опустился скоростной маневренный вертолёт.
   Из него выскочили двое: пилот Жан Марсо и бывший спецназовец Павел Клеменчук. У них было задание, полученное от Перфильева: забрать обоих узников. Мужчину предстояло сбросить в море, а женщину доставить на северный берег Африки, после чего её должны были переправить во Францию.
   До того людей, похищенных с целью выкупа, никогда не оставляли в живых. Так же изначально предполагалось поступить и с племянницей Белогорского.
   Ещё в воздухе, увидев пустой причал, Марсо и Клеменчук поняли: на базе случилось нечто чрезвычайное. Оказавшись на земле, они обнажили пистолеты и проверили домик, за ним – сарай. Везде было пусто.
   – Ни яхты, ни заложников, ни охранника, – довольно чисто сказал по-французски Клеменчук, выходя из сарая. – Ничего не понимаю. Что ты скажешь обо всём этом, а, Марсо?
   – Да тут много чего лезет в голову, – ответил пилот. – На базу могли совершить налёт. Яхту угнали. Заложников и охранника забрали с собой.
   – Или прикончили всех и бросили в воду, – Клеменчук посмотрел на голубоватое зеркало бухты, простиравшееся перед ними. – Места много, глубина – дна не достанешь, попробуй найди кого-нибудь.
   – Пленники были заперты, – стал рассуждать Марсо. – Охранник освобождать их не стал бы ни при каких обстоятельствах, мы хорошо знаем, что это за фрукт. Самим им вырваться было невозможно: мимо такого медведя, как Дихлофос, не пройдёшь.
   – Но если на базу был совершён налёт, без перестрелки бы не обошлось. А тут ни одной стреляной гильзы.
   – Да мы толком и не искали.
   – Согласен, давай поищем ещё.
   Держа оружие наготове, они прошли от сарая до домика и дальше до самого моря. Повернули обратно, вглядываясь в воды бухты. Обращали взоры и к скалам, словно пытаясь найти ответ у них.
   – А если они сбежали втроём? – задался вопросом Клеменчук и посмотрел на пилота. – Сели на яхту и дали дёру.
   – Нет, охранник на это бы не пошёл, – возразил Марсо, оглядывая скалы и их подножия. – Он прекрасно знает, что в случае побега его непременно найдут. При его-то внешности, без достаточного знания иностранного языка… Слишком приметная фигура. Не могу представить, чтобы Дихлофос решился на такие подвиги.
   – Гм, не можешь представить! А ты забыл, какая кралечка сидела в сарае? Любому зубы заговорит. Не соблазнила ли она нашего «медведя»? Чтобы скрыться вместе с ним, а?
   – Если так, то зачем им третий, который сидел с ней взаперти? Дихлофос не потерпит, чтобы возле его женщины отирался ещё кто-нибудь. Что они с ним сделали? Утопили в бухте? Или прогнали прочь? Твоё предположение, Поль, сомнительно. Риск ради романтического путешествия не для охранника. Я могу рискнуть, он – нет. Кроме выпивки и жратвы ему ничего не надо. Конечно, он может позариться на женщину, но только если она у него под боком и не надо никуда идти.
   Клеменчук стал кричать, называя охранника и по имени, и по кличке, но ответом было только повторяющееся эхо, раздававшееся над бухтой и между скал. И вдруг Жан Марсо увидел среди камней гильзу, за ней – ещё одну, немного в стороне – третью.
   – Ты видишь? – сказал он напарнику, собрав гильзы в ладонь.
   – Вижу, что здесь была заварушка, – отозвался Клеменчук. – Выходит, никто Дихлофоса не соблазнял и никуда он с этой бабой не бежал.
   Поиски продолжили, и в скором времени под одной из скал был обнаружен искалеченный труп охранника.
   – Застрелен, – сказал Клеменчук, распахнув на мертвеце залитую кровью рубаху. – Под ключицу угодили. Судя по положению тела, получив ранение, Дихлофос упал откуда-то сверху, со скал. Если бы не это, мог бы в живых остаться, в нём же силы, силы-то сколько было! Автомат под рукой, рожок, смотри, наполовину расстрелян. Нашего друга не просто пристрелили – здесь был бой, – Клеменчук потрогал шею и грудь погибшего, – совсем ещё тёплый. Всё произошло недавно. Кто-то здесь побывал из чужих. Со стороны гор сюда не добраться. Значит, они прибыли морем.
   – Или небом, – сказал Марсо и пояснил: – как и мы – на вертолёте.
   – Хоть так хоть эдак, но среди них были моряки. Иначе яхту бы они не угнали. Но, думается, никакого вертолёта не было: с чего бы тогда возиться с яхтой, если по воздуху уйти и проще, и быстрее?
   – Они могли прибыть на вертолёте, а потом разделиться, чтобы прибрать к рукам и яхту, и пленных.
   Доводы Марсо прозвучали более убедительно, и это покоробило самолюбие Клеменчука.
   – Ладно, – сказал он с едва заметной досадой, – как было на самом деле, уже не важно! Нам-то что теперь делать?
   – Для начала позвоним шефу, – сказал Марсо. Он покатал гильзы между пальцами и поместил их в неглубокий застёгивающийся припоясной кармашек. – Нет, со звонком пока подождём. Пойдём посмотрим, нет ли где следов машины. Чем чёрт не шутит: вдруг эти «приятели» всё же пробрались где-нибудь между гор.
   Они дошли до сарая, за которым до самых холмов простиралось неровное, но вполне доступное для проезда автомобиля открытое пространство. На тёмно-бурой, усыпанной камнями почве здесь и там виднелись длинные языки и плоские куртины более светлого наносного песка, но следов автомобильных шин не было видно.
   – Можно звонить, – сказал Марсо, отрывая взгляд от унылого пейзажа. – Картина ясна, и мы ответим на все вопросы.
   Они связались по рации с Перфильевым, в непосредственном подчинении которого находились, доложили обстановку и спросили о дальнейших распоряжениях.
   На минуту на той стороне воцарилось молчание. Перфильев, контролировавший из района Малигви – того самого, что расположен на северном берегу Африки, – ход операции с заложниками, услышав сообщение, покрылся холодным потом. В своё время именно по его рекомендации была сокращена охрана базы возле бухты Систерос – так называлось место, где содержались пленники, – с тем, чтобы усилить вторую базу в шхерах Ариньо. Лишние люди у Систероса ни к чему, мотивировал он, всю прилегающую область контролируют воинственные племена Омара, верного союзника; союзник этот не гнушался ни пиратством, ни сухопутным разбоем. И вот на тебе, доконтролировались союзнички, ни дна им, ни покрышки.
   С Омаром они взаимодействовали уже пять лет. По их наводке пират брал на абордаж проходившие вдоль побережья суда, забирал груз, если он представлял для него достаточную ценность, и получал миллионные выкупы за заложников. Взамен гангстерская организация использовала бухту Систерос, в поселениях племён отсиживались её шютцеры, попавшие в поле зрения Интерпола.
   «Что же на самом деле произошло? – в смятении соображал он. – Неужели разведка Белогорского смогла обнаружить стоянку? Не может этого быть, слишком уж быстро. Всего несколько часов назад в арсенале алмазного короля фактически были одни угрозы и ничего более. Не считая…»
   – Слушаем вас, – сказал Клеменчук, не дождавшись ответа.
   – Немедленно отправляйтесь в разведывательный полёт над морем, – послышалось в приёмнике. – При обнаружении рядом с яхтой какого-нибудь другого судна… В общем, действуйте по обстановке. Только имейте в виду – свидетелей не должно быть. Если яхта одна, просто верните её в бухту. Возможно, никакого нападения со стороны не было, заложники сами вырвались на свободу и нейтрализовали охранника. В таком случае всё упрощается. Как только яхта окажется в ваших руках, мужика пристрелить – и за борт, на корм акулам. Белогорскую доставить сюда. Смотрите, с ней всё должно быть в полном порядке.
   – Они вооружены.
   – У вас в руках тоже не трещотки! Я полагаю, тебя не надо заново учить методике захвата?
   – Не мешало бы кого-нибудь прислать для поддержки.
   – У меня сейчас никого нет поблизости. Да и когда бы эта поддержка прибыла! Скоро ночь, и надо действовать незамедлительно.
   – Ладно, управимся сами.
   Марсо и Клеменчук, работая в паре, не впервые выполняли разные щекотливые поручения, связанные с уничтожением или похищением тех или иных личностей, и считались непревзойдёнными мастерами своего дела. Месяца два назад, правда, получив солидные наградные за ещё одну виртуозно проведённую операцию, они попали в бордель мамы Памелы, что на окраине Кастервиля, и там в пьяном угаре впервые ощутили на себе силу героина. С этого и началось. Но на работе это практически не отражалось, и камрады по-прежнему не сомневались в своих деловых качествах.
   Свою «слабость» они тщательно и успешно скрывали, ибо знали, что от людей, сидящих на игле, организация немедленно избавлялась.
   Ещё до переговоров с Перфильевым сначала у одного, затем у другого появились первые признаки ломки. Перед ними стояло достаточно серьёзное предприятие, и, чтобы быть в хорошей физической форме, Клеменчук свою дозу увеличил – совсем ненамного.
   Марсо поднял вертолёт, и они полетели над морем, направившись почти точно по следу угнанной яхты. Вскоре, далеко у горизонта, показалось судно, шедшее на север.
   – Как, ты готов? – перекрывая шум двигателя, спросил пилот у напарника.
   – Я всегда готов, – ответил Клеменчук, чувствуя в себе мощный прилив активности. – Сейчас я могу горы свернуть.
   – Ну, горы – это лишнее, – Жан Марсо рассмеялся. Он тоже испытывал физический и эмоциональный подъём, и дело, которым им предстояло заняться, казалось теперь детской забавой. – А вот захватить и повернуть яхту к берегу – то, что надо.
   – Захватим, – сказал Клеменчук и, взявшись за крупнокалиберный пулемёт, ощутил, как оружие послушно подчиняется малейшему его усилию. – Захватим, Жанок, никуда они от нас не денутся, – волна нервной энергии захлёстывала его, и ему не терпелось поскорее разобраться с беглецами.
   – Я всё думаю о мадмуазель Белогорской, – сказал, улыбаясь, Марсо и посмотрел на Клеменчука. – Какое у неё богатое тело! А губки! Яркие, сочные!.. А ножки, ножки какие у неё! К таким славным ножкам я ещё ни разу не притрагивался, честное слово. Я бы с удовольствием сделал её своей любовницей. На некоторое время, разумеется.
   – У тебя этих любовниц и так пруд пруди. Эта кралечка, конечно, хороша и может запудрить мозги, но такие, как она, мне не по нутру. Мне нужны цыпоньки без выкрутасов.
   – А мне по нраву женщины утончённые. Как Белогорская, например. Я сразу положил глаз на неё, как только увидел.
   – Ха, нашёл утончённую! Ошибаешься, Жан, эта баба – хитромудрая и ловкая бестия. И тебе она точно не достанется. Ты же слышал, что сказал Перфильев.
   – Конечно, не достанется. Потому что нет времени. Будь оно у меня, я сумел бы её уговорить. Именно уговорить, а не… Я предпочитаю очаровывать женщин, чтобы они сами вешались мне на шею. В таких случаях мне остаётся только проявить снисходительность и не отталкивать то, что само идёт в объятия. Иногда я даже тяну время, чтобы помучить их перед минутами наслаждения. Одна-две ночи, и я начинаю подыскивать следующую пассию. Увы, они быстро надоедают своими капризами.
   – И ты ни разу не был женат? – спросил Клеменчук.
   – Нет, не был. Я считаю, что слишком молод для этого. И я всё ещё недостаточно обеспеченный человек. Да и зачем жениться, когда и так каждую ночь я сплю то с одной, то с другой. Скажу без ложной скромности: в искусстве обольщения, развив природный дар, доставшийся мне по наследству от моего папаши, я стал настоящим гутенмейстером, специалистом высшего класса. Ещё не было женщины, которая устояла бы под воздействием моего обаяния. Мой взгляд, мои слова пьянят их, а известно – охмелевшая женщина себе уже не хозяйка.
   Жан Марсо взглянул на часы.
   – Сегодня в десять вечера меня будет ждать такая мадам! Фигурой – настоящая Киприда! И не только фигурой. Жена одного банкира. Я три недели пел ей дифирамбы, она сдавала одну позицию за другой и нынешней ночью готова полностью капитулировать.
   – Какая-нибудь старая карга?
   – Ты разве глухой? Я же говорю – Киприда. Она красавица и на четыре года моложе меня. Банкир же на тридцать с лишним лет старше этой… бесподобной. Старый хрыч женился на ней, чтобы на разных приёмах демонстрировать её прелести. Более чем уверен – она уже не один раз наставляла ему рога. Подошла моя очередь надкусить этот «запретный плод».
   – Ты не успеешь к ней.
   – Я позвоню, и она подождёт.
   – И у тебя никого не было, пока ты её улещал?
   – Ах, Поль, на тебя, видимо действует наркотик – ты не воспринимаешь, что я тебе говорю. Конечно были. Пора запомнить – без женщины я не могу провести ни одной ночи.
   Яхта была почти под ними; Марсо сделал правый поворот, и вертолёт завис в двух сотнях метров над судном. Они увидели, как по палубе пробежал и нырнул в один из дверных проёмов мужчина с ручным пулемётом. В окне рулевой рубки промелькнуло женское лицо. И это все, больше ни одного человека.
   – Пожалуй, никакого нападения, Поль, на нашу базу действительно не было, и заложники сами сумели вырваться из плена.
   – Так оно и есть.
   – Как бы этот скифец не наделал нам дел, – проговорил пилот, имея в виду человека, замеченного ими на палубе яхты.
   – Я ему покажу дела! – возбуждённо ответил Клеменчук. – Один выстрел – и я превращу его в кашу. Да и что он нам сможет сделать своим «ручником»?
   Он нажал на спуск, пулемёт в его руках ожил, и перед носом корабля и рядом с бортом поднялась длинная цепочка фонтанчиков.
   В то же мгновение пулемётным огнём ударили с палубы судна. За грохотом двигателя ни Марсо, ни Клеменчук не расслышали выстрелов противника, но они заметили и самого стрелка, прятавшегося за палубной надстройкой, и то, как работает пулемёт, направленный в их сторону. Одна из пуль задела фюзеляж, удар её почувствовали оба, и в носу машины, в левой части его, появилось округлое с вывернутыми зазубринами отверстие.
   – Ах ты сучонок! – прокричал Клеменчук. – Будешь ещё корячиться! Да разве ты первый, кого мы разделывали под орех?!
   Кровь, подогретая героином, волной ударила в голову, от вспышки ярости на секунду потемнело в глазах. Клеменчук довернул пулемёт, наводя его на человека, прикрывшегося надстройкой, и снова нажал на спуск. Пулемёт мощно заходил под руками. Неожиданно вертолёт тряхнуло, и он резко пошёл вниз, вероятно, попав в воздушную яму. Стрелка повело влево, прицел же стал смещаться вправо. Бывший спецназовец видел, что бьёт не туда куда надо, но уже не мог ни остановиться, ни направить ствол в нужную точку. Очередь прошила корабль от кормы до форштевня, круша всё на своём пути.
   – Что ты делаешь?! – крикнул Марсо, меняясь в лице. – Ты убьёшь Белогорскую и потопишь яхту или приведёшь её в негодность. Мы поплатимся за это. Приказ был только остановить.
   – Мало ли что при… приказано, ты видишь, как он лу… лупит по нам. Хочешь, чтобы на… нас укокошили?
   – Ты перестал соображать, потому что вколол слишком большую дозу! Я поднимаю вертолёт и увожу его на расстояние, с которого ты мог бы достать яхту, а нас с неё – нет. Тогда мы с ними управимся…
   Марсо начал выполнять манёвр. Он заметил некоторые нарушения в координации движений напарника, но продолжал надеяться на его многоопытность. Бывший же спецназовец действительно всё больше ощущал на себе воздействие передозировки: как-то с перебоями начало работать сердце, из-за сухости во рту перестал слушаться язык. Ускользало восприятие происходящего. Увидев высунувшуюся из-за палубной надстройки еле различимую фигуру пулемётчика, Клеменчук не удержался и опять прильнул к прицелу. Лента с толстыми, как сосиски, патронами торопливо пошла в приёмник пулемёта. Охотник за людьми был уверен, что в два счёта разделается со своим противником. Как разделывался со всеми предыдущими…… Вот только надо согнать серую пелену, возникшую перед глазами. Он напряг зрение, чтобы сфокусировать взгляд. Тщетно: очертания яхты и человека за надстройкой расплывались всё сильнее. Пилот удивлённо посмотрел на него, тем самым замедлив движение машины, и это их погубило.
   Снизу также полоснули пулемётной очередью, пули прошили фюзеляж, пробили пол кабины, и Марсо с силой ударило в нижнюю челюсть; обливаясь кровью, хлынувшей из раны, пилот вскинулся и повалился вперёд, достав головой до приборной доски. Вертолёт, оставшийся без управления, стал переворачиваться вверх брюхом.
   Клеменчук находился у открытой двери. Когда до него дошло, что происходит, он оставил пулемёт и, забыв о товарище, начал быстро смещаться в опрокидывающемся дверном проёме, стараясь удержаться на ногах.
   Вертолёт падал, поверхность моря стремительно приближалась, угрожая гибелью. Сознание прояснилось, всё второстепенное исчезло, осталось только желание выжить. Взмахнув руками, Клеменчук оттолкнулся и выпрыгнул из кабины. Надо было преодолеть прозрачный, золотой в солнечных лучах, вращающийся нимб.
   Ему почти удалось это сделать; его ударило лишь самым кончиком лопасти, но этого оказалось достаточно, чтобы превратить рослого сильного мужчину в подобие фарша. Сначала ему отрубило ступни ног. От дикой боли в горле Клеменчука зародился душераздирающий крик, но не успел он раскрыть рта, как был изрублен на мелкие куски.

Часть вторая
На яхте «Олимпия»

   Уже в открытом море, когда берег за кормой превратился в покрытую дымкой, еле заметную полоску, Юлия Иннокентьевна закрепила штурвал и занялась своим спутником. Отыскав медицинскую аптечку, она смыла подтёки крови обработала антисептическим раствором края раны, обколола её новокаином и, покрыв какой-то жёлто-зелёной мазью плотный ватный набалдашник на конце тонкого, длинного шпунта, медленно прогнала его от входного отверстия до выходного и обратно.
   – Внутренние органы не повреждены, – сказала она, ободряюще глядя на пациента. – Судя по всему, пуля прошла по касательной. Несомненно, задеты мышечные ткани. Но ничего страшного, жить будете.
   Наложив марлевые салфетки, она закрепила их лейкопластырем и ловко забинтовала, после чего сделала инъекцию антибиотика.
   – Это для того, чтобы подавить находящуюся в ране инфекцию, – пояснила она, складывая медицинские инструменты в прямоугольную металлическую чашу. – Я сомневаюсь, что пуля была стерильна. Вероятно, из обоих отверстий будут некоторые выделения в виде сукровицы или… Не пугайтесь, со временем это пройдёт.
   – Спасибо, – Костя благодарно улыбнулся, сожалея, что операция быстро закончилось: прикосновения пальчиков «эскулапа» были весьма приятны. – Вам бы хирургом работать.
   – Не стоит. Когда-то я прошла один курс медучилища. И вот – пригодилось, – она сделала паузу, после чего продолжила: – Я ведь не всегда была племянницей миллиардера, я имею в виду – признанной племянницей. Довелось и нужду терпеть и другого лиха испробовать. В то время я хотела стать врачом, но средств у нашей семьи хватало только на упомянутое училище. Лишь когда мои родители, совсем ещё молодые, умерли, дядя забрал меня к себе и взялся за моё воспитание.
   Юлия Иннокентьевна подошла к штурвалу и сверила курс яхты с компасом.
   – Вы вот удивляетесь моим словесным вывертам, – она взглянула на своего спутника, словно проверяя, слушает ли он её. – А чему удивляться? Думаете, среди кого я росла? Среди обычных детей, отпрысков конторщиков, слесарей и кухарок! И училась в обычной школе, где уровень преподавания русского языка и литературы был в разы ниже, чем в середине прошлого века, когда в общеобразовательной школе – городской и сельской – даже иностранную литературу изучали. Подружками же моими были девчонки, которых воспитала улица.
   – А ваш дядя, Бронислав Арнольдович? Разве он вам не помогал? При его богатстве это были бы крохи.
   – Мой отец не взял бы у своего старшего брата ни копейки. Они с детства всё делили что-то между собой, всё выясняли, кто из них правее, и в итоге стали чужими, даже враждебно настроенными людьми.
   – И, несмотря на это, дядя взял вас к себе.
   – Да, он принял меня, как родную дочь.
   – А его дети?
   – У него нет детей. Мой дядя – старый холостяк.
   – Куда мы направляемся? – спросил Костя, наблюдая за волнами, разрезаемыми форштевнем.
   – Я думаю, надо пройти ещё немного на запад, чтобы оказаться вне видимости с берега, и затем повернуть на север. Мы можем дотянуть не только до ближайшего порта Европы, но даже до Петербурга или Ростова. Обратите внимание на показания приборов. Вот, посмотрите. Видите, баки полные. Вот расход топлива, а вот путь, который мы можем проделать. Да, всё хотела спросить: как вам наша яхта? Мне она понравилась с первого взгляда. Какая она красавица, какие у неё изящные обводы!
   Лицо женщины расплылось в весёлой, слегка высокомерной улыбке.
   – Хорошо, что мне пришла мысль отправиться на этой посудине. Мы же сейчас фактически отдыхаем, как бы совершаем развлекательную прогулку. А то шпарили бы по берегу, по жаре. А там и камни, и зыбучие пески! Да ещё рана у вас. Сильно беспокоит?
   – Не очень. Почти не болит.
   – Это пока новокаин блокирует боль. Когда его действие закончится, почувствуете. Кстати, крови было немного, значит, ни один крупный сосуд не повреждён, – Юлия Иннокентьевна аппетитно облизала губы, и от этого они стали ещё ярче. Костя успел заметить, какие у неё ровные, здоровые зубы, в полутьме сарая он как-то не обращал на это внимания. – Спеклось во рту, – продолжила она, – всё-таки я изрядно переволновалась, думала, нам не уйти из бухты. Попить бы чего-нибудь.
   – Я схожу посмотрю, нет ли где пресной воды.
   – Вам не следует много двигаться. А лучше всего – полежать. Ну да ладно, постойте немного у штурвала, я сама пойду поищу.
   Передав Косте штурвальное колесо, она вышла из рубки.
   Яхта уверенно продвигалась вперёд, легко переваливаясь с волны на волну и оставляя за собой бурлящий водоворотами пенистый след. Душный полутёмный сарай, постоянное ожидание смерти, напряжение скоротечного боя – всё исчезло словно дурной сон.
   Он с наслаждением вдохнул полной грудью. Мысли вернулись в будущее, рисуя родную Рябиновку, дом у озера, ровные чистые от сорняков делянки белых хризантем, встречу с милой добродушной Варварой Степановной. Как хорошо было бы сейчас оказаться рядышком с ней!
   Костя улыбнулся, представив, как она обрадуется его появлению. При первой же возможности надо будет отправить ей телеграмму. Хотя нет, телеграмма устарела – это всё в прошлом. Сразу же надо позвонить. Переживает, наверное, тётушка. Должно быть, ей уже сообщили об его исчезновении.
   – Я смотрю, у вас неплохое настроение, – сказала Юлия Иннокентьевна, появляясь с двумя пластиковыми бутылями и стаканчиками. – Что будете пить? Колу или минеральную?
   – Колу, – после пережитого Косте хотелось чего-нибудь сладкого.
   Она налила в два стакана. Пили, пока не осушили всю бутыль, после чего Юлия Иннокентьевна взяла управление яхтой на себя, а Костя собрал оружие, вынес его из рубки и, расположившись в носовой части яхты, на участке палубы, свободном от осколков стекла, принялся его изучать.
   – Всё-таки вам лучше бы полежать! – крикнула Юлия Иннокентьевна.
   – Ничего, ещё успеется.
   Рана начинала болеть сильнее, но не настолько, чтобы ничего нельзя было делать. Он проверил магазин карабина – семь патронов, надо дополнить. Горизонт был чист, и ничто им не угрожало. Пока, во всяком случае. Но старая солдатская привычка держать оружие в боевой готовности сказывалась.
   Перед глазами снова возникло неподвижное тело под скалами, как он ни старался не думать о нём. И это его, Кости, рук дело. У него пожухло лицо, и неприятно засосало под ложечкой. Лучше бы этот охранник остался жив. А может, действительно, он живой и только ранен? Да где там! Свалиться с такой высоты и выжить?! Нет, это невозможно. Мысль о том, что он убил человека, больно стегала по мозгам.
   – Эй, на баке, вы, кажется, собираетесь воевать, да?! – донёсся из рубки звонкий бодрый голос.
   «Вот кому всё нипочём, – подумал он, не зная, осуждать свою спутницу за столь необычное самообладание или восхищаться ей. – Только что закончилась стрельба, которая велась не на жизнь, а на смерть, а она словно вернулась с пикника». Костя запамятовал, как минуту назад сам был бесконечно счастлив от вновь обретённой свободы и готов был плясать от радости.
   – Вы должны помнить, – сказал он, не отрываясь от карабина, который в этот момент собирал, – хочешь мира – готовься к войне.
   – Напрасно вы это. Океан велик, и им ни за что нас не найти. Вертолёт прилетит только к вечеру. Пока возле бухты они разберутся, что к чему, мы будем далеко. А там наступит ночь.
   – Мне всё равно нечем заняться.
   Юлия Иннокентьевна хотела сказать, раз он не может без работы, пусть приберёт палубу, но, вспомнив про его рану в боку, промолчала. Палуба подождёт. А он пусть сидит, возится со своим оружием. Кажется, это одно из любимейших занятий большинства мужчин.
   Отложив карабин в сторону, Костя взялся за пулемёт. Ему не доводилось прежде иметь дело с ручником, но по устройству пулемёт походил на АКМ, который был его личным оружием на Кавказе. Из точно такого же автомата ему довелось стрелять и на военных сборах года три назад, потому он довольно быстро разобрался и с пулемётом. У этого только ствол тяжелее и длиннее – для увеличения дальности и лучшей кучности стрельбы, наверное. И ещё складные сошки. И в магазине не тридцать патронов, как у автомата, а сорок пять.
   Примкнув длинный, увесистый рожок, он взял пулемёт обеими руками, поводил стволом по открытому пространству между вантами, затем приподнял над линией горизонта и нажал на спусковой крючок. Тррах! Прозвучало несколько выстрелов.
   – Что случилось?! – обеспокоено крикнула Юлия Иннокентьевна.
   – Ничего. Просто я опробовал пулемёт. До этого я ни разу из такого не стрелял, вот решил узнать, как он себя ведёт.
   – Вы меня напугали. Надо предупреждать. Между прочим, если вы не Камцев, то…
   – Серьгин.
   – Это от слова «серьга», что ли?
   – Наверное.
   – А у вас, случайно, не Серьга ли кличка?
   – Она самая.
   – Ну, и я так вас буду звать – Серьга.
   – Воля ваша, мне всё равно.
   Костя поставил пулемёт на сошки рядом с карабином и взял найденный в домике пистолет. Небольшой по размерам, на много меньше того, который он забрал у охранника. Внимательно вчитался в буквы на кожухе затвора. Разобрав написанное по иностранному слово «Беретта», вспомнил, что это пистолет итальянского производства. Вынул магазин – восемь патронов; вновь вставил его в рукоять. Элегантной формы, хорошо ложится в ладонь. Около двенадцати сантиметров в длину. Небольшие размеры обеспечивают скрытое ношение. Такой пистолет легко спрятать во внутреннем нагрудном кармане пиджака, например.
   Хотелось заняться и автоматами, но рана болела всё сильнее, и он лёг, привалившись к поднимавшемуся над палубой комингсу какого-то люка.
   – Как вы себя чувствуете? – крикнула Юлия Иннокентьевна.
   – Пока терпимо.
   – Терпимо? Ладно, сегодня ещё поболит, а завтра будет легче.
   Несколько минут она молчала. Берег исчез далеко позади. Яхта стала делать поворот, и килевая качка сменилась на боковую. Открыв глаза, Костя увидел, что солнце, всё время висевшее впереди судна, сместилось на левый борт. До наступления ночи оставалось не более полутора часов.
   – Я сделала правый поворот! – задорно крикнула Юлия Иннокентьевна. – Теперь мы идём на север, на север, на север!

     По морям, по волнам,
     Нынче здесь, завтра там… —

   запела вдруг она.
   «Неплохой голос… Много чувства, задушевности, за сердце даже берёт, – подумал Костя. – Вполне могла бы петь на эстраде. Хотя зачем ей эстрада, когда у неё есть дядя с его миллиардами. Она и так купается в роскоши. Шутка ли, всё лето провести на парусно-моторной яхте. Многим ли такое развлечение по карману?»
   Ты моряк, красив сам собою,
   Тебе от роду двадцать лет…
   – неслось между тем из рубки. Ну и репертуарчик у неё – из позапрошлого века. Или из начала прошлого. Костя повернулся боком и приподнялся на локте. Стоявшая за рулевым колесом женщина встретилась с ним глазами и весело и бесшабашно подмигнула.
   – Где вы так метко научились стрелять? – крикнула она.
   – В армии, где же ещё. Да разве это метко – палил, палил в него.
   – И всё-таки! Не он вас, а вы его.
   – Не он меня! Так и мне досталось. Ладно, вы прикрыли из карабина, а то не так бы он меня ещё продырявил.
   – Ну, это неизвестно…
   Она снова запела, на этот раз что-то современное, чего Костя никогда в своей провинции не слыхивал. Не прерывая пения, женщина в такт мотиву начала плавно покачивать в меру пышными пропорциональными бёдрами, плотно обтянутыми юбкой, и поводить точёными плечами, в заманчивую таинственную игру вступил живот и, кажется, всё её большое, статное тело. Глаза подёрнулись какой-то привораживающей колдовской поволокой.
   Танец и пение не прекращались, женщина то отступала от штурвального колеса, то вновь почти вплотную приближалась к нему. Раза три или четыре, отпустив ручки штурвала, она поворачивалась вокруг себя то в одну, то в другую стороны, делая при этом разные па и умопомрачительные изгибы.
   Костя следил за ней боковым зрением и развлекался представлением, устроенным в рубке. На секунду ему показалось, что Белогорская крутится не просто так, а специально для него. «Дурень, – сказал он, опомнившись, – надо же, придумал – для меня!» Но в танцевальном искусстве он не уступил бы ей, это факт, а кое в чём и превзошёл.
   Юлия Иннокентьевна внезапно прекратила пение, но всё ещё извивалась, продолжая замысловатый танец.
   – Я проголодалась не знаю как! – немного запыхавшись, крикнула она. – Да и вам надо подкрепиться. Рала лула, – пропела женщина. – Я зафиксирую штурвал и поищу что-нибудь съедобное в камбузе, а вы здесь поглядывайте. В случае чего позовите меня.
   В плеск волн и монотонный гул двигателей яхты вплёлся ещё какой-то звук. Он шёл издалека и поначалу еле различался, но с каждой секундой становился всё сильнее.
   Костя приподнялся, вглядываясь в море и небо. Над горизонтом, за которым остался берег, показалась тёмная точка. Она быстро приближалась, увеличиваясь в размерах.
   – Всё, я пошла! – донеслось из рубки. – Не скучайте тут без меня. Вернусь, поедим и ещё споём какую-нибудь песню. Вы любите петь, Серьга, а? Да? Нет? Почему молчите? А я, если найдёт, не могу остановиться. Как, понравился вам мой голос, хорошо я пою? Согласитесь, я не уступила бы многим из этих певичек, которые вертятся на московских сценах!
   – Вертолёт! – крикнул Костя и протянул руку к оружию. Он хотел взять карабин, но, посмотрев на пулемёт, подхватил его. Палуба показалась ему голой, открытой, без единого более или менее подходящего, достаточно надёжного укрытия. Сверху он на ней как… Где занять позицию?
   Он шагнул в одну сторону, другую, с надеждой взглянул на надстройку. Может, там что найдётся? Насколько позволяла боль в боку, проковылял от носа яхты в сторону кормы и остановился у входа в машинное отделение. Сюда. Продолжая наблюдать за вертолётом, открыл дверь и так и остался у входа, прикрываясь надстройкой. От пуль она не защита, но, по крайней мере, не совсем на виду.
   Из рулевой рубки донеслись испуганные возгласы Юлии Иннокентьевны, но Костя не разобрал, что она хотела сказать. А вертолёт уже рядом, уже видны за стеклом кабины чьи-то лица; вот он развернулся, делая заход с кормы и как бы зависая в полутора-двух сотнях метров над поверхностью моря.
   – Стреляйте, стреляйте! – наконец отчётливо прозвучал из рубки пронзительный женский голос.
   Но как стрелять, а вдруг вертолёт не имеет никакого отношения к их побегу, может, он случайно появился здесь? Костя не решался открыть огонь, хотя держал пулемёт наготове; сошки сложены, ствол косо лежал на стыке стенки и крыши надстройки и следовал за малейшим перемещением машины, похожей на стрекозу.
   Лишь когда сверху ударили длинной предупредительной очередью и перед носом яхты и рядом с бортом пули подняли фонтанчики воды, он нажал на спуск, и пулемёт, быстро пожирая патроны, заколотился в его руках. Костя хотел только отпугнуть людей, прилетевших за яхтой, поэтому бил мимо цели.
   А с вертолёта опять начали стрелять – на этот раз без всякого предупреждения – со скрежетом и визгом очередь частой строкой прошла через весь корабль.
   Косте показалось, будто стрелок целится прямо в него, и едва удержался, чтобы не нырнуть в машинное отделение и не спрятаться в его глубине. Лицо покрылось испариной, от пота между лопатками намокла рубаха. Такого волнения и в помине не было в перестрелке с охранником, наверное, потому что тогда он постоянно действовал, а сейчас, в основном, только стоял и ждал. И ещё ему подумалось, что людям, которые наверху, наверное, тоже страшно, а, пожалуй, и нет, потому как привыкли к подобным переделкам. Ну и находящиеся на яхте беглецы, по всей вероятности, представляются им лёгкой добычей.
   По кораблю же в очередной раз ударили пулевые очереди. Полетели щепки, завизжало железо. Вдогонку сверху снова пришло отдалённое, приглушённое открытым пространством «ду-ду-ду».
   Пулемёт надолго забился в руках человека, прижавшегося к надстройке. Забыв обо всём на свете, Костя видел одну лишь цель в голубом небе и больше ничего и жал на спуск до тех пор, пока вертолёт вдруг не нырнул носом и не перевернулся вниз лопастями.
   Оглушённый выстрелами, он не расслышал удара воздушной машины о поверхность моря, а только увидел взметнувшийся ввысь и сомкнувшийся затем столп воды. За две секунды до столкновения с водной поверхностью от кабины отделился человек в пятнистой униформе, скорее всего, пулемётчик. Должно быть, он хотел отпрыгнуть от вертолёта на безопасное расстояние, но отдалиться достаточно далеко ему не удалось. Вращающиеся лопасти в одно мгновение превратили большое мужское тело в подобие красного облака, и по воздуху разлетелись и упали в волны клочья одежды и мелкие окровавленные куски.
//-- * * * --//
   Оставив пулемёт на крыше, Костя бессильно сполз по горячей стенке надстройки на палубу и опустошённо уставился перед собой. Многовато стрельбы для одного дня, тем более для него, простого цветовода, привыкшего к деревенской жизни, спокойной и размеренной.
   Двигатели яхты молчали, и, никем не управляемая, она беспомощно покачивалась на волнах. Костя подумал о Юлии Иннокентьевне. Жива ли? Вытерев подолом рубахи лицо, он кое-как поднялся и, придерживая одной рукой разболевшийся бок, а другой опираясь о надстройку, потащился, еле волоча ноги, к рулевой рубке.
   Женщина неподвижно лежала у задней стенки, подтянув колени к груди и прикрыв голову руками. Никаких видимых ранений у неё он не заметил.
   Наклонившись, он слегка потряс её за плечо. Женщина раздвинула ладони, и между ними блеснули расширенные зрачки.
   – Вас не ранило? – спросил Костя. – Нет? Тогда вставайте.
   – Он-ни улетели?
   – Нет, они пошли туда, – показав вниз большим пальцем, Костя дал понять, что вертолёт канул в морскую бездну.
   – Я думала, меня убьют. Пули так и били и свистели вокруг – это было светопреставление.
   – Ну, теперь всё позади.
   Она подняла глаза. Костя проследил за её взглядом; от пулевых отверстий потолок рубки походил на решето.
   Юлия Иннокентьевна привычным движением одёрнула юбку, коротковатую для её крепких, соблазнительно стройных ножек, и встала. Страх в глазах улетучился, уступив место гневу.
   – Почему вы не стреляли?! Они могли нас прикончить.
   – Я стрелял, – сказал Костя, удивлённый столь быстрой переменой в её настроении.
   – Вы открыли огонь, когда они уже разбомбили всю яхту. Вот, полюбуйтесь: не потолок, а дуршлаг!
   – Видел я всё, что мне ещё любоваться?! Я открыл огонь после первых же их выстрелов. По вашему мнению, я должен был начать стрельбу ещё до того, как они зависли над судном? Однако откуда мне было знать, что они прилетели за нами! В вертолёте могли находиться кто угодно, я боялся погубить ни в чём не повинных людей.
   – Гм, «ни в чём не повинных»! Вы видите, какую поруху они сотворили!
   – Это вы отключили двигатели?
   – Ничего я не отключала. Здесь такое творилось! Говорю же, я подумала, что мне конец и не помня себя забилась в этот угол.
   Женщина подошла к штурвальному колесу, одной рукой взялась за него, а другой повернула ключ зажигания. Стартёр не издал ни звука. Она сделала ещё несколько попыток. Безуспешно.
   – Убедились теперь? Вот итог вашего малодушного промедления!
   Костя промолчал, согласившись про себя, что со стрельбой медлить было нельзя. Однако никакого малодушия не было, это она хватила лишку.
   Они спустились в машинное отделение. Повреждения здесь были видны повсюду. Вокруг моторов с немой укоризной лохматились обрывки посечённой электропроводки. На полу валялись обломки деталей, металлических и пластмассовых. После короткого осмотра стало понятно – двигатели не завести.
   – Видите?! – сказала Юлия Иннокентьевна, наградив его очередным гневным взглядом. – Машины разбиты. Как теперь быть посреди океана?! Если бы вы не струсили…
   – Знаете, мадам, – заговорил Костя, не выдержав нападок, – мне надоело выслушивать ваши попрёки! Заладили, как попугай: почему вы не стреляли, вот если бы вы раньше!.. Это был бой! А в бою бывает сам чёрт не разберёт что, и далеко не всегда получается так, как хотелось бы. В вертолёте находились опытные подготовленные охотники за людьми, знатоки своего дела. Они хотели остановить нас, захватить или загнать в ту самую бухту, но со своей задачей не справились. Они погибли, а победителями оказались мы с вами, хотя тоже понесли потери в виде повреждений корабля. Не лучше ли вам обратить свой гнев на себя? Почему вы не поддержали меня огнём, когда я отбивался от них? Оружие находилось перед рубкой, то есть у вас под носом. Нет, вы предпочли спрятаться.
   – Постыдились бы своих слов! – воскликнула Юлия Иннокентьевна. Её лицо исказила знакомая уже высокомерная презрительная усмешка. – Вы, наверное, забыли – я женщина и не мне надлежало давать отпор врагу. Но если бы я наперёд знала, что на судне нет достаточно мужественного человека, то, можете не сомневаться, я смогла бы действовать решительно, и они не успели бы сделать по нам ни одного выстрела.
   – Ну, вы вояка ещё та, где мне до вас!
   – Это уж точно! По крайней мере я…
   – Да вы просто спрятались! Испугались выстрелов! А сейчас мелете всякую чушь, лишь бы оправдать себя.
   – Я мелю чушь!?
   – Именно. Несусветную.
   – Вон как вы заговорили! И это после того, что я для вас сделала! Я посадила вас на корабль, я обработала вашу рану…
   – Ну, мне остаётся только содрать бинты, чтобы вы не укоряли меня этой обработкой!
   – Сдирайте! – она расхохоталась ему в лицо. – Давайте, начинайте! А я посмотрю, как вам после этого будет хорошо. Потом вы сами приползёте ко мне, и будете умолять о новой перевязке.
   – Не приползу, не дождётесь!
   – Ещё как приползёте, куда вы денетесь! Вы ещё не знаете…
   Пререкания с женщиной становились хуже вражеского пулемёта. Не дослушав её, раздосадованный Костя выбрался из машинного отделения и подошёл к борту.
   Взглянув вдаль на море, он с ожесточением сплюнул в воду. Ему хотелось побыть одному. Он спустился вниз по другому трапу, прошёл в первую попавшуюся каюту и прилёг на койку поверх одеяла. Страшная усталость давила многопудовой тяжестью. А эта противная женщина ему надоела. Ни о чём не хотелось думать.
   Корабль мерно покачивался на волнах, и проникавшее через иллюминатор круглое красноватое пятно солнечного света также мерно перемещалось по двери каюты то вверх, то вниз.
   Костя закрыл глаза и несколько минут лежал неподвижно. Тупая боль в боку стала почти невыносимой. Много двигался – разбередил, наверное.
   Осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, он спустил ноги на пол и сел, принимая такое положение, при котором боль сошла бы до минимума. Немного познабливало. Стиснув зубы, привалился к переборке и опять закрыл глаза от одолевавшей немощи. В ушах ещё звучали отголоски пулемётной стрельбы. Он вспомнил, во что вращающиеся лопасти вертолёта превратили человека, выпрыгнувшего из кабины, и невольно застонал, не в силах отогнать представившуюся страшную картину.
   Знобило всё сильнее, тело сотрясала непрерывная дрожь. «Простыл, что ли? – шевельнулось в голове. – Но разве можно в Африке простыть? А почему нельзя, по утрам-то вон какая холодрыга была в сарае. Да достаточно одного сквозняка…»
   – Эй, господин Серьгин, где вы там? – донеслось сверху. – Хватит прохлаждаться, помогите мне поставить парус, одна я не справлюсь.
   Он поморщился. Опять эта племянница Белогорского. Глаза бы на неё не глядели, как она ему опостылела! До чего вздорная женщина, вечно с ней одни только распри. Если она так ведёт себя сейчас, здесь, то что от неё ждать в обычной, домашней обстановке или на работе? Хотя какая может быть работа при её-то богатстве! Бездельница, лоботряска, вся жизнь в одних развлечениях…
   – Эй, слышите меня?! – по палубному настилу застучали чем-то твёрдым. – Идите сюда и помогите мне с парусом.
   – «Вот настырная!» – подумал Костя, открывая глаза. Он приподнялся было, но тут же опустился обратно на койку, охнув и хватаясь за бок. Переждав, пока боль успокоится, повторил попытку.
   – Вас не дозовёшься, – сказала Юлия Иннокентьевна при его появлении. – Где вы пропадали? Ну-ка, держите, – она подала ему свободный конец каната, спускавшийся откуда-то из паутины снастей. – Когда скажу, надо будет его тянуть. При вашем пустяковом ранении это не трудно.
   – Я думаю, с парусами надо подождать до утра. Видите, солнце уже заходит. Скоро станет темно и мы толком ничего не успеем сделать. Ко всему прочему, мы даже не сможем определить, куда идёт яхта.
   – Мы всё определим. Ветер дует с востока, от берега – будем держать курс поперёк его и пойдём точнёхонько на север. И не забывайте про компас. Он перед самым штурвалом и, слава богу, исправен. А теперь за работу.
   – Вас не переубедишь. Пусть будет по-вашему, – он принял от неё канат и случайно коснулся её кисти.
   – Какая горячая у вас рука, – сказала Юлия Иннокентьевна и пытливо взглянула на него. – Что-то вы разрумянились, глаза блестят… – быстро, так, что он не успел уклониться, она дотронулась до его лба тыльной стороной ладони. – Явно повышенная температура. И, смотрю, вы дрожите. Вас знобит?
   – Е-есть немного.
   – Вам нездоровится, а вы молчите. Какая легкомысленность! А рана как, не беспокоит?
   – Рана?.. Нет, не… не очень.
   – Не очень! Температура и другие болезненные симптомы – это последствия ранения. Вот как мы поступим: оставим на время паруса и займёмся вами – пока ещё более-менее светло.
   – Гм, не очень! – повторила она. – Разве можно так относиться к своему здоровью! А если у вас начнётся серьёзный патологический процесс! Мы одни в океане, тут помочь некому. Надо было сразу сказать: мол, мне плохо.
   – Мне не плохо, только…
   – Ладно, молчите уж, – она проводила его в каюту. – Вот, прилягте на койку, а я схожу за лекарствами.
   Вернувшись, она без стеснения оголила ему верхнюю часть ягодицы и сделала повторную инъекцию антибиотика. Затем дала таблетку жаропонижающего, которую он послушно положил в рот и запил водой из горлышка бутыли, принесённой ею. Вслед за ним напилась и Юлия Иннокентьевна.
   К тому времени солнце зашло за горизонт и начало быстро темнеть. Но скоро на смену солнцу поднялась полная луна, обозначившая и море, и яхту сумрачным медяным светом.
   – Вы хотели поставить паруса, – напомнил Костя, нарушая молчание, установившееся в каюте.
   – Хотела.
   – Ну так давайте займёмся ими.
   – Но вы сказали оставить до утра.
   – Вы же видите, каков лунный свет – при нём можно работать. И нам надо убраться отсюда подальше потому, что с наступлением утра поиски яхты могут снова возобновить.
   – Вам лучше полежать.
   – После полежу. Озноб прошёл, и сейчас я неплохо себя чувствую.
   Они вышли на палубу, и менее чем за полчаса все нужные паруса были поставлены. Удерживая курс поперёк свежего восточного ветра и заваливаясь на левый борт, яхта возобновила движение на север.
   Юлия Иннокентьевна осталась в рубке, а Костя вернулся в каюту, лёг на койку и сразу уснул. Спал, однако, он беспокойно, и почти всё время ему снилось что-то не очень хорошее. Потом, после сна, ему вспомнились только лошади в оглоблях, большая карета с женщиной, одетой в старинное платье с широкой длинной юбкой, и маленькие змейки, ползавшие у него в ногах.
   В полночь Юлия Иннокентьевна разбудила его. Он поднялся наверх, а женщина отправилась спать. Между тем ветер ещё посвежел, ясное до того небо закрыло тучами, яхта всё больше заваливалась на левый борт и, поскрипывая корпусом, то проваливалась во впадины между волнами, то поднималась на гребни.
   Утром, спустя час как рассвело, в рубке появилась Юлия Иннокентьевна и сделала ему очередную инъекцию антибиотика.
   К тому времени ветер ещё усилился; они убрали большую часть парусов для того, чтобы продолжить путь в северном направлении, но яхту всё кренило и кренило, левый борт ушёл в воду чуть ли не по самую кромку палубы, и появилась опасность перевернуться.
   – Эй, Серьга! – обратилась женщина к своему спутнику. – Как вас по имени-отчеству?
   Костя удивился: столько времени вместе, а она не знает, как его зовут! Ну да откуда ей знать – он же не представлялся, и в сарае его имя не звучало ни разу. Ей известно только его прозвище.
   – Константин Иваныч, – сказал он.
   – Вот что, Константин Иванович, делаем левый поворот и берём курс на запад. Иначе нас опрокинет и мы пойдём ко дну.
   Они повернули яхту, которая сразу же выпрямилась и понеслась в морскую даль, подгоняемая попутным ветром. Бортовая качка сменилась на килевую, но это было уже не опасно, потому что судно обрело достаточную остойчивость.
   – Так нас далеко отнесёт, и мы не скоро подойдём к европейскому берегу! – крикнул Костя, перекрывая шум волн и свист ветра в корабельных снастях.
   – А что делать? Может быть, у вас какие-то другие предложения? Нет? Тогда ничего не остаётся, как идти этим курсом. Я бы только убрала ещё один или два паруса. Для уменьшения скорости яхты и для большей её остойчивости.
   – Какие?
   – Вон тот и вот этот. Да нет, пожалуй, достаточно будет убрать лишь один из них.
   – Какой?
   – Давайте вон тот уберём. Нет, оба.
   Убрав оба паруса, они вспомнили, что не ели со вчерашнего утра.
   Юлия Иннокентьевна пошла на поиски съестного. Вернулась она с двумя банками консервированных сосисок, большой плиткой шоколада, горстью белых сухарей, довольно податливым зубам от избытка сдобы, и бутылью газированной воды.
   – Я проверила продовольственную кладовку и камбуз, – сказала она, раскладывая принесённую еду. – В нашем распоряжении: мясные и рыбные консервы, паштеты, сухофрукты: финики, инжир, вяленые бананы, изюм и другое, а также сухари, чай, кофе, пиво и кое-что ещё. Всего этого, даже если не экономить, должно хватить на две-три недели.
   – Как я понял, в обозримом будущем голод нам не грозит.
   – Вы, сударь, правильно поняли.
   Они позавтракали прямо в рубке, съев всё принесённое из кладовой. Настроение после еды улучшилось. Костина спутница вообще повеселела и стала раскачиваться в танце и напевать «Карамболину».
   Поглядывая украдкой на пританцовывавшую женщину, Костя в который раз отметил как она хороша, какая у неё гладкая нежная кожа и на удивление выразительные глаза. «Наверное, у неё множество поклонников, – подумал он, – и не какие-нибудь, а…»
   Ему представилась череда блистательных, безукоризненно одетых мужчин с хорошими манерами. Таких он видел по телевизору и в люксовых номерах «Адмирала Сенявина». А он мелкий торговец цветами, даже не торговец, а огородник, который только и может, что грядки окучивать. Как она сказала? Кургузый пиджачок? Именно, именно кургузый. Ну и ладно, пусть так. Вот доплывём куда-нибудь, высадимся на берег и разойдёмся, как в море корабли. У неё своя жизнь, у меня – своя.
   Он прогнал мысли о том, что не всегда был огородником, имеет неплохое образование, и на его счету есть, есть хорошие дела и поступки. Как минимум ему нечего стыдиться за прожитые годы.
   – Смотрю, вы о чём-то задумались! – услышал он заинтересованный голос Юлии Иннокентьевны.
   – Ни о чём особенном. Я просто подумал, куда нас может вынести.
   – Не так уж важно – куда. Главное, что мы вырвались из плена и вольны сами распоряжаться своей судьбой.
//-- * * * --//
   А ветер всё усиливался и вскоре дошёл до штормового. Море потемнело, вспучилось, водяные горы, обрамлённые кипящими гребнями, одна за другой надвигались на «Олимпию», то поднимая её, то швыряя вниз.
   На яхте убрали все паруса, за исключением небольшого косого лоскута, отходящего от бушприта, – спутница Кости называла его кливером – и, тем не менее, судно так сильно кренилось то на один борт, то на другой, что, казалось, ещё чуть-чуть, и оно перевернётся вверх килем.
   Человеческий организм изнемогал от непрерывного тысячеаккордного стонущего пения, исторгаемого океаном. Солёная водяная пыль забивала рот и ноздри. Неоднократно волны полностью захлёстывали палубу, прокатываясь по ней от кормы до носа, и тогда люди, находившиеся в рубке с выбитыми окнами, оказывались по колено, а то и по пояс в воде.
   Ко всему прочему Юлия Иннокентьевна тяжело страдала от морской болезни. Лицо её позеленело, словно показавшаяся из-под снега весенняя трава, вокруг глаз образовались чёрные круги, и она еле держалась на ногах. Костя предлагал ей спуститься в каюту, но она неизменно отказывалась: в каюте ей было ещё страшнее, чем наверху.
   Он полностью взял управление судном на себя, стараясь удерживать его кормой к ветру. Малейшая оплошность, яхта тут же завалилась на борт и нехотя возвращалась в исходное положение.
   Наступил момент, когда гибель стала казаться неизбежной. Ещё не схлынула одна волна, над поверхностью моря оставались только мачты и часть рубки, рулевой и его спутница стояли по грудь в воде. А сзади уже накатывалась, подступала вторая волна, ещё более высокая и крутая, чем предыдущая.
   Костя втянул голову в плечи, ожидая сокрушительного удара. В последнее мгновение яхта всё-таки поднялась из воды, показалась часть палубы, и тут же её накрыло тяжёлым неудержимым валом, который захлестнул рубку чуть ли не до потолка. Он задержал дыхание, чтобы не захлебнуться, а когда открыл глаза, увидел, как волна уносит через распахнувшуюся дверь что-то светлое, напоминавшее человеческий силуэт. Он непроизвольно выбросил к этому светлому руку, пытаясь ухватить тело, уносимое волной, пальцы скользнули по голому бедру, голени, задержались на лодыжке и что было мочи стиснули её. Вода сошла, и Юлия Иннокентьевна осталась лежать на палубе. Костя втащил её в рубку, захлопнул дверь и тут же вернулся к штурвалу.
   Яхта, оказавшаяся на несколько секунд без управления, стала разворачиваться поперёк ветра, и следующая волна положила её на борт. Женщина покатилась по полу рубки, Костя, едва удерживаясь на ногах, бешено вращал штурвал, пытаясь повернуть яхту по ветру. Он начал прощаться с жизнью, думалось, судну уже не подняться, но наперекор стихии оно вновь начало обретать прежнюю остойчивость.
   Оказавшись возле рулевого, Юлия Иннокентьевна приподнялась на локтях и надрывно закашлялась, извергая воду из лёгких. Скосив глаза, Костя увидел голые нежно-молочные бёдра над тонкими узорчатыми чулками и чёрные трусики – очевидно, женщина не загорала на «Сенявине», – упругие ягодицы, обтянутые этими самыми трусами, и юбку, завернувшуюся по пояс. У него не было возможности одёрнуть ей одежду, так как он целиком был сосредоточен на управлении судном; он только старался больше не смотреть на беспомощную спутницу и не оскорблять её своим взглядом.
   В какой-то момент стало представляться, что шторм пошёл на убыль, но, скорее всего, это он приноровился и держал яхту на наиболее верном курсе; во всяком случае, её уже не захлёстывало так волнами, и рулевая рубка практически всё время оставалась свободной от воды.
   – Спасибо, Серьга.
   Он оглянулся. Юлия Иннокентьевна переместилась к задней стенке рубки и сидела, привалившись к ней спиной. Оправленная юбка прикрывала колени, и женщина, видимо, полагала, что с её одеждой всё в порядке. Однако тонкая мокрая кофточка, прилипшая к женскому телу, просвечивала от воды и в точности воспроизводила его цвет и очертания, создавая эффект раздетости. Рулевой поспешно перевёл взгляд на беснующиеся волны, ограниченные рамками переднего окна.
   – Спасибо, – повторила она. – Вы вовремя пришли мне на помощь.
   – Не стоит благодарности, – ответил Костя и чуть заметно улыбнулся одними губами. – Как говорится, свои люди – сочтёмся.
   Море с силой, вселяющей страх, бушевало ещё несколько долгих часов. Костя бессменно управлял яхтой, преодолевая усталость и боль в боку. Юлия Иннокентьевна безучастно сидела сзади и не вызывала ничего, кроме сострадания.
   Ближе к полуночи, однако, ветер потерял прежний напор, уже не так пронзительно свистело в снастях, хотя море оставалось по-прежнему бурным и яхту продолжало швырять на волнах. Судно оказывалась то наверху, то в самом низу водяной пропасти, из которой, казалось, ему было не выбраться.
   Но в конце концов наступил рассвет, и Костя понял, что они выстояли и должны, должны остаться в живых.
   – Как вы себя чувствуете? – обратился он к Юлии Иннокентьевне. Та в ответ только безвольно шевельнула губами.
   – По-нят-но, – протянул он, задержав взгляд на её измученном лице.
   Где-то часам к девяти утра ветер, кажется, ещё немного стих, но оставался настолько сильным, что ни о каких попытках изменения направления движения не могло быть и речи.
   Костя уже не столько стоял у штурвала, сколько висел на нём.
   Временами у рулевого закрывались глаза и на какие-то мгновения он засыпал, однако яхта, начинавшая рыскать по курсу и становившаяся чрезвычайно валкой под ударами волн, тут же будила его. Тогда он покрепче ухватывался за ручки, торчавшие из колеса, которым должен был управлять судёнышком, наваливался на него грудью, утверждался устойчивее на ногах, устремлял взгляд вперёд, ориентируясь на зелёную вздымающуюся муть, и задавал яхте наиболее безопасный ход.
   Иногда глаза его задерживались на хронометре, вмонтированном в панель управления. Стрелки на циферблате двигались, наверное, на батарейках, и, кажется, это было единственное, что подавало признаки «жизни» на этой самой панели. Но нет, ещё смещалась стрелка компаса перед самым его носом, особенно когда он сбивался с курса.
   И всё-таки шторм явно был уже не тот, что раньше, явно. Палубу не захлёстывало, яхту не подбрасывало, и она не хлопалась днищем, срываясь с верха волны.
   Костя в очередной раз оглянулся на женщину. Юлия Иннокентьевна лежала на полу рубки, повернувшись боком и подложив под голову ладони. Ему показалось, что лицо её порозовело и самочувствие заметно улучшилось. Да, так и есть: она уже не просто лежит, поверженная морской болезнью, а крепко спит и даже улыбается во сне. Подсохшая кофточка более свободно облекала тело, укрывая его от случайных нескромных взглядов. Даже грудь, высокая, всегда притягивающая внимание, была не так сильно обтянута тканью. Плохо только, ноги открыты, укутать бы чем-нибудь. В каютах он видел одеяла и что-то наподобие пледа, но от штурвала не отойти. Ладно, ничего, не замёрзнет слишком-то уж.
   Рулевой вздохнул и улыбнулся.
   Порадовавшись за спутницу, он полностью обратился к управлению судном, стараясь вести его так, чтобы не допустить чрезмерной боковой качки. Какое-то время это ему удавалось, но возникший прилив энергии быстро истаял. Он всё чаще ронял голову на грудь и снова повисал на штурвале, иногда не понимая даже, что делает и зачем. Когда перед глазами прояснялось, Костя видел всхолмленное море, панораму окон и стены рубки, но всё это воспринимались уже как нечто совершенно стороннее, не имеющее к нему никакого отношения. Силы почти полностью покинули его, и если бы не колесо, за которое он держался, то давно бы упал на пол. Голова была как чугун, мозжило в боку, тело, сотрясаемое сильнейшим ознобом, всё больше и больше наливалось смертельной усталостью.
   …Костя не понял, что с ним произошло – то ли заснул, то ли потерял сознание. Он увидел себя стоящим на коленях у штурвала, стены рубки опрокидывались, а его самого стремительно валило куда-то в сторону. Чтобы не упасть, ему пришлось покрепче ухватиться за спицы штурвала. За спиной, в задней части рубки что-то покатилось, он через силу повернул голову и увидел Юлию Иннокентьевну. Только теперь она находилась не у задней стенки, а у левой. И в этот момент она не лежала пластом, а сидела, опираясь обеими руками о пол, и с негодованием смотрела на мужчину, старавшегося удержаться у штурвального колеса.
   – Что вы там вытворяете? – женский голос был словно налит ядом. – Вы едва меня не расшибли. Кто так управляет судном?! Вы что, не видите – оно почти на боку. Так вы нас утопите. Быстрее приводите курс по ветру. Эх вы, моряк – с печки бряк, горе с вами, да и только!
   Поднявшись с колен, Костя изменил курс судна, оно тут же выпрямилось и исправно заутюжило волны, которые были уже не столь грозны.
   Яхте теперь ничего не угрожало. Он оглянулся; женщина опять укладывалась спать.
   – Вы сказали, что я никудышный моряк, – ровно, с твёрдым холодом в голосе проговорил он, вновь переводя взгляд то на низкое серое небо в створе окна, то на приборную панель, то на компас и автоматически оценивая, насколько безопасно их судёнышко держится относительно волн. – Ну так вставайте к штурвалу и покажите, как должен управлять кораблём настоящий рулевой.
   Юлия Иннокентьевна, приготовившаяся снова заснуть, открыла глаза и приподнялась на локте.
   – Не сомневайтесь, я сумела бы управлять судном и при сильном ветре. Но я устала, у меня нет сил.
   – Что вы говорите – у вас нет сил! А у меня они есть?! Вы полдня дрыхли здесь, а я не помню, сколько времени не отходил от этого проклятого колеса.
   – Я дрыхла! Да как вы смеете так со мной разговаривать?! Кто вы такой?! Не забывайте, что это я посадила вас на яхту, по вашей вине выведены из строя её двигатели и…
   – Всё это мы уже слышали. Много раз. Судя по тональности ваших слов, вы полностью избавились от последствий морской болезни. А посему прошу вас, сударыня, встать к штурвалу!
   – К штурвалу? И не подумаю. Мне нужен отдых. И я хочу есть.
   – С едой придётся подождать.
   – Ну уж нет, ждать я не буду! – С этими словами Юлия Иннокентьевна без каких-либо усилий поднялась с пола и довольно резво направилась к выходу из рубки. Костя едва успел заслонить собой дверь.
   – Прочь с дороги! – в негодовании крикнула женщина.
   – К штурвалу! – ответил мужчина.
   – Прочь, я сказала!
   Без рулевого яхта снова зарыскала по курсу и к килевой качке добавилась бортовая.
   – Вы оставили судно без управления. Так недолго пойти и ко дну.
   – Да лучше ко дну, чем находиться рядом с вами – упрямой чёртовой бабой! Вы можете свести с ума.
   – С чёртовой бабой! Да вы… Вы хам, вот кто вы, хам, самый настоящий хам! Впрочем чего иного можно от вас ожидать! У вас и прозвище-то – Серьга, и вы потомок какого-нибудь портового грузчика, вы унаследовали все пороки, присущие этой касте людей, не имеющих даже понятия о человеческой культуре. А с ума вас не сведёшь потому, что его у вас нет, и никогда не было!
   Такая оценка его как представителя рода гомо сапиенс не лезла ни в какие ворота, и Костя уже открыл рот, чтобы её опровергнуть, но в этот момент яхту повалило на борт, и спорщиков бросило на стенку рубки; бока их при этом изрядно пострадали. Мужчина и женщина оказались нос к носу друг против друга.
   – К штурвалу!
   – И не подумаю!
   Судно резко выпрямилось, его порядочно тряхнуло, людей кинуло в другую сторону, но исступление, охватившее их, помогло им удержаться на ногах.
   Юлия Иннокентьевна была довольно рослая и не из худеньких, однако вспышка негодования, пронизавшая Костю, придала ему силы. Схватив госпожу Белогорскую за плечи, он, несмотря на яростное сопротивление, сумел сдвинуть её с места и подтащить к рулевому колесу. Чтобы не упасть, распалённая гневом женщина вынуждена была вцепиться в ручки штурвала.
   – Яхта теперь в вашей власти! – крикнул Костя, отступая к выходу из рубки. – Покажите своё искусство морехода, о котором вы громогласно заявили. А я посмотрю, как это у вас получится.
   – Кретин! – в бешенстве крикнула женщина.
   – От такой же слышу! – с не меньшим бешенством ответил мужчина.
   – Негодяй!
   – Спасибо! Видимо, это та признательность, которую я заслужил, вытащив вас из воды.
   – Никто не просил меня вытаскивать – я выплыла бы и сама!
   – В следующий раз будете выплывать сами – я не прикоснусь к вам и пальцем.
   – Я вас ненавижу! – Юлия Иннокентьевна разразилась слезами. Инстинктивно она старалась держать яхту по ветру, по направлению движения волн.
   – Я ухожу. Оставайтесь со своей ненавистью наедине. Остерегайтесь только, чтобы она не сожгла вас дотла. Случаи с особами, подобным вам, уже бывали. Они…
   – Пошёл вон! Будь проклят час, который свёл меня с вами!
   – Полностью разделяю ваше мнение.
   Костя сардонически рассмеялся и вышел из рубки. Спустившись в каюту, где ему уже доводилось отдыхать ранее, он сделал себе укол антибиотика, запил водой таблетку аспирина, предварительно разжевав её, и лёг на койку. Яхта двигалась вперёд. Значит, наверху, у штурвала, не позволяют себе расслабиться и правильно выдерживают курс.
   Эту мадам давно надо было проучить. Ишь ты возомнила о себе? Видите ли, она племянница Белогорского! И мне пресмыкаться перед тобой из-за этого? Нет, это там, под боком у своего нувориша можешь выкобениваться. А здесь будь добра делать то, что положено. И перекладывать свою часть работы на других у тебя не получится. Привыкли со своим дядюшкой на чужом горбу в рай ездить!
   Костя улыбнулся, довольный своими рассуждениями, поправил под головой подушку и не заметил, как провалился в глубокий беспробудный сон.
//-- * * * --//
   Он проспал не меньше шести часов и проснувшись почувствовал себя почти полностью здоровым. При не слишком энергичных движениях бок не болел, от лихорадки остались смутные воспоминания. И он хотел есть, будто век не едал.
   Близился вечер. Как и утром, постоянно напоминала о себе килевая качка, палуба содрогалась, кренясь то в одну, то в другую стороны, и двигаться по судну, для устойчивости, приходилось особой моряцкой походкой. Однако море теперь было уже не так опасно, и тревожный настрой сменился уверенностью в окончательной победе над стихией.
   При появлении Кости в рулевой рубке Юлия Иннокентьевна кивнула ему и мило улыбнулась, словно между ними не было ни малейшей размолвки. Он, отметив, какой благожелательностью осветилось её лицо, ответил дружеской улыбкой и сразу же выразил готовность встать у руля.
   Продолжая улыбаться и приветливо глядя на него, Белогорская уступила место у штурвала и сладкоголосо пропела, что отправляется за едой. Он попросил принести и ему, и несколько минут спустя рядом с ним стояла изящная корзина, доверху наполненная консервированной тушёной телятиной, шпротами, сардинами, белыми сухарями, плитками шоколада, сухофруктами, бутылями минеральной воды и многообещающей бутылкой шотландского виски.
   – Там этого виски, коньяка и рома ящиков пять будет, – сказала женщина, на этот раз играя роль хлебосольной хозяйки. – Видимо, владельцы яхты любили гульнуть.
   Тут же в рубке они выпили по чарке и плотно закусили, сопровождая трапезу шуточками и прибауточками.
   – Вы, Серьга, ужасный хулиган, – слегка жеманясь и не переставая улыбаться, произнесла Юлия Иннокентьевна. – Утром вы так меня схватили, подтаскивая к штурвалу! Я думала, вы сломаете мне шею.
   – При любых обстоятельствах я не причинил бы вам вреда.
   – Я испугалась: вы были страшно взбешены.
   – А вы, мадам, так грозно…
   – Что за мадам!? Перестаньте называть меня так. К вашему сведению, слово «мадам» обычно применяют при обращении к замужней женщине. Или к той, которая пребывала прежде в замужестве.
   – Как я понял, вы предпочитаете слово «мадмуазель», – они смотрели глаза в глаза и улыбались, читая мысли друг друга.
   – Нет, не предпочитаю. Серьга, вы же видите – мне не семнадцать…
   – А сколько?
   – Точно хам. Спрашивает у женщины, сколько ей лет!
   – Пусть хам. Так сколько же?
   – Двадцать восемь. Вы довольны? Я уже старая дева, и слово «мадмуазель» напоминает мне об этом.
   – Никакая вы не старая… И вообще, вы выглядите намного моложе. Года на двадцать два, не больше. Вам ещё рано скрывать свой возраст.
   – Моложе, да? Так какого же беса вы величали меня «мадам»? Чтобы только позлить?
   – Зачем злить? По-моему зла в вас и так хватает.
   – Что-о?! Во мне хватает зла! – она замахнулась на него кулачком, но Костя, поставив блок, перехватил её руку за тонкое запястье, вновь ощутив при этом гладость её кожи.
   – Нам осталось только подраться, – сказал он, глядя в её приблизившееся лицо, замечая периферическим зрением начала нежнейших полушарий под полупрозрачными отворотами женской кофточки и испытывая незнакомое дотоле невыразимое благостное чувство от происходящего действия. До него донеслось её чистое дыхание, обдавшее его каким-то дополнительным кайфом.
   – Так подерёмся?
   – Нет.
   – Испугались меня?
   – Да, очень.
   – Смотрите, впредь будьте со мной осторожней.
   – Я не забуду ваше предупреждение.
   – Пожалуйста, уж не забудьте, – глаза её на секунду вспыхнули шуточным угрожающим огнём. – Я опасна.
   – Вне всякого сомнения.
   – Я тигрица.
   – Неужели! А мне вы представлялись всего лишь дикой кошкой.
   – Дикой кошкой! Ой не могу!
   Они ещё поговорили, черпая радость во взаимных взглядах, и Юлия Иннокентьевна, прихватив наполовину опустевшую корзину, направилась из рубки, чтобы спуститься вниз на отдых. В последний момент перед тем, как уйти, уже ухватившись за ручку двери, она скромно потупила глазки и, трепеща ресницами, попросила простить её за вчерашнее вздорное поведение, когда он предложил ей встать к штурвалу.
   – Я называла вас нехорошими словами.
   – Вы способны произносить «нехорошие» слова?!
   – Разве вы запамятовали?
   – Вроде кое-что припоминаю.
   – В самом деле, припоминаете?
   – Вроде…
   – Да или нет?
   – Пожалуй, да.
   – Ну и как, прощаете?
   – Разве вас нельзя не простить.
   – Почему? Что во мне такого? – Юлия Иннокентьевна уже явно кокетничала, и Костя не скрывал, что эта её рисовка ему нравится. Женские плечи несколько театрально приподнялись и опустились, оживились, пришли в движение округлые груди, на краткий миг довольно рельефно обозначились аккуратные выступы небольших сосков, до этого искусно замаскированные тканью.
   Костя много чего ещё мог сказать, но ограничился только тем, что тоже попросил прощения за бестактное отношение к ней.
   – Каюсь, утром я был непозволительно груб, – сказал он, сопровождая слова повинительной мимикой.
   – Конечно, вы грубиян. Но я вас прощаю.
   Она вновь состроила глазки, торжествующе улыбнулась и, показав белый жемчуг ровных зубов, послала ему воздушный поцелуй. Затем ещё два воздушных поцелуя, и Юлия Иннокентьевна исчезла за дверью. Костя же стал размышлять, какой милой и доброжелательной может быть эта женщина в минуты хорошего настроения. И никакая она не гордячка из элитных слоёв, а вполне нормальная русская баба… Допустим, не совсем простая, но это особа, с которой очень и очень даже приятно иметь дело.
   Сильный восточный ветер дул уже несколько суток, море оставалось довольно бурным, и каждый поворот на север валил яхту на бок. Африка осталась далеко на востоке, напор же воздушной массы продолжал гнать яхту в океанские просторы, приближая её к незримой срединной линии между континентами. Тогда они поставили остальные паруса, чтобы ускорить продвижение на запад. Отчаявшись достичь европейских берегов, беглецы решили добраться до Америки.
   Небо очистилось от облаков. На яхте имелись и хронометр, и секстант, но наши моряки так и не смогли определить точное местонахождение судна. Юлии Иннокентьевне доводилось прежде держать секстант в руках, но о том, как проводить исчисления, имела весьма смутное представление. Правда, они делали прикидки, исходя из того, как, по мере продвижения судна, изменяется время восхода и заката солнца. Получалась акватория радиусом несколько сот километров. Расстелив на приборной панели карту Атлантического океана, найденную в капитанской каюте, и, склонившись голова к голове, мореходы гадали, куда их могут вынести ветер и морские течения.
   – Самым лучшим для нас было бы пристать к побережью США, – сказала, разглядывая карту, Юлия Иннокентьевна.
   – Почему?
   – Соединённые Штаты – прямо перед нами, и до них ближе, чем до любой другой страны. Я обратилась бы в наше консульство или какое-нибудь другое российское представительство, и нам помогли бы вернуться домой.
   – А не арестуют ли нас в первом же порту? Ведь у нас нет ни паспортов, ни въездных виз, – время от времени Костя чувствовал прикосновение её волос, сердце его при этом начинало биться сильнее, но он ни разу ни на йоту не отстранился, продлевая получаемую негу. – Я слышал, чтобы войти в какой-нибудь порт, нужна куча бумаг.
   – Конечно, могут быть задержки, связанные с выяснением личностей. Но я уже говорила – фамилия Белогорских известна всем. Как только узнают, кто я, нам сразу же окажут необходимое содействие. Газеты и телевидение, наверное, давно уже раструбили о моём исчезновении и о том, какой выкуп за меня был назначен. Уверена– репортажи о наших приключениях появятся на всех телеэкранах и на первых полосах всех газет. Один звонок моему дяде, и он пришлёт за нами свой личный самолёт.
//-- * * * --//
   … Костя стоял у штурвала. Солнце потонуло в бурлящих волнах, стало быстро темнеть. Ночь выдалась безлунная, но звёзды так и роились на небе, и света их было достаточно, чтобы различать и компас с его зеленоватой призрачной стрелкой и градусной цифирью, и контуры стенок рубки, и цельные очертания всего корабля. А посреди бесконечных водяных валов ни одной движущейся точки. И так с самого начала их путешествия. Море словно вымерло.
   Время от времени для улучшения настроения Костя отпивал немного фруктовой воды и ставил бутыль на место. Иногда мысли возвращались к его спутнице: как она там, бодрствует или давно уже забылась глубоким сном? Удивительная женщина: красивая, с сильным характером, но такая непостоянная – то нестерпимо ворчливая, то ласковей самой смирной кошки. Вот и пойми, какая она на самом деле.
   Он не сразу обратил внимание на ослабление силы ветра. Волны оставались довольно крутыми, килевая качка заметно напоминала о себе, и какое-то время это вводило рулевого в заблуждение. Наконец, спустя часа два после полуночи, ветер совсем ослаб, стали более пологими и волны.
   Когда Юлия Иннокентьевна проснулась и появилась на палубе, наступил полный штиль и яхта неподвижно стояла с обвисшими парусами, лишь слегка покачиваясь на невысокой зыби.
   – Господин Серьгин! – крикнула женщина, не видя своего спутника. – Э-эй, где вы, Серьга?! Куда вы запропастились?
   Костя поднялся с пола рубки и, позёвывая, стал протирать глаза.
   – Эй, что с вами происходит? Так-то вы стоите вахту!
   – А зачем стоять? Ветра нет, яхта не движется. Да я всего полчаса как вздремнул.
   – Эх вы, полчаса! А если бы на нас наскочило какое-нибудь судно? Неслыханная беспечность! Это из-за того, что вас некому погонять. Нет, безначалия на яхте больше не должно быть, иначе не миновать беды. Потому я назначаю себя капитаном. Надеюсь, вы, мистер, не будете возражать против моего назначения?
   – Да мне всё равно, будете вы капитаном или нет. Для меня главное – больше не подтаскивать вас к штурвалу в случае необходимости.
   – Гм, нашли, о чём вспоминать! В тот момент я была в шоке и просто не могла правильно воспринимать создавшуюся обстановку.
   – Надеюсь, пока вы в ранге капитана, шоковые состояния обойдут вас стороной.
   – Об этом не беспокойтесь. А сейчас… Видите, какой беспорядок на судне! Убрать весь хлам, взять швабру и ведро, окатить и пролопатить палубу! Надеюсь, сил у вас хватит – ведь в вахтенное время вы отоспались и неплохо отдохнули.
   – А вы чем займётесь?
   – Не волнуйтесь, без работы я не останусь.
   Рана в боку больше не напоминала о себе даже при наклонах и поворотах корпуса, и Костя, проспавший не полчаса, а чуть ли не половину вахты, бойко принялся за уборку. Смёл за борт остатки стекла, которые не смыли волны, окатил палубу водой и прошёлся по ней влажной шваброй от носа до кормы, протёр и окатил все надстройки, особенно тщательно вымыл все ступеньки, поручни и площадки трапов. Закончив приборку наверху, спустился в нижние помещения и тоже привёл их в относительный порядок. Часам к десяти всё было закончено, и он поднялся к своей спутнице.
   «Капитан» похаживала по палубе, прикасаясь то к одному, то к другому корабельному предмету, проверяя надёжность их крепления. На груди у неё висел бинокль. Раза два она взобралась по трапу на крышу палубной надстройки и осмотрела горизонт.
   – Чем вы всё-таки занимаетесь? – полюбопытствовал Костя, глядя из-под ладошки на Юлию Иннокентьевну и любуясь её тонкой талией, верхним и нижним бюстами, дивными ножками и вообще всей ладно скроенной фигурой, чётко очерченной небесной синевой. – Наблюдаете за морем? И это называется «работа»?
   – Наблюдаю. И это тоже работа. Очень важная. В отличие от вас я не сплю, а исправно стою вахту.
   Она спустилась с надстройки на палубу.
   – Я всё смотрю, нет ли где какого-нибудь корабля, – добавила Юлия Иннокентьевна, поймав вопросительный, с примесью недоверчивости, взгляд своего «подчинённого». – Чтобы подать сигнал бедствия. Должен же кто-то попасться нам навстречу.
   – Как же вы его подадите?
   – Очень просто, – она протянула руку в разбитое окно рулевой рубки и взяла лежавшую на приборной панели ракетницу; «капитанша», видимо, отыскала её в одной из кают. – Выпущу ракету, на нас обратят внимание и придут на помощь.
   Но ни в этот, ни в последующие дни ни одного корабля так и не появилось. Видимо «Олимпия» находилась далеко от морских путей, и все суда проходили где-то стороной.
   Незадолго до полудня, сидя в камбузе возле открытой двери, они закусили имевшимися на «Олимпии» продуктами. «Капитан» заявила, что ей пора отдохнуть, и передала бинокль «матросу».
   – Не спать! Внимательно следить за морем! – произнесла она неплохо поставленным командирским голосом. Её лицо приняло властное выражение, – Если увидите какое-нибудь судно, срочно вызывайте меня наверх.
   – А зачем вас вызывать? Надо будет, я и сам просигналю.
   – Вы слышали приказ?! Будьте добры неукоснительно выполнять мои распоряжения. Иначе…
   – Иначе– что?
   – Вы будете наказаны.
   – Каким способом?
   – Способ я найду, в этом можете не сомневаться.
   Дав наставление, «капитан» удалилась, а Костя, усмехнувшись и карикатурно воспроизведя выражение лица и жесты своей «командирши», прошёл, вихляя задом, в рубку, подошёл к штурвалу, поднял бинокль и осмотрел горизонт.
   Становилось всё жарче. Рубка, раскалившаяся от палящих солнечных лучей, превратилась в настоящую душегубку, он взмок от пота, не доставало воздуха. «Ещё не хватало сдохнуть здесь», – сказал он и вышел наружу. Но и под открытым небом, на солнце, было ничуть не лучше. Тогда он принялся натягивать над палубой, ближе к носу яхты, парусиновый тент внушительных размеров. Надёжно закрепив его растяжками и поставив в образовавшейся тени шезлонг, Костя разлёгся в нём и стал смотреть на море. По-прежнему нигде ни одного судёнышка.
   По прошествии некоторого времени это занятие ему наскучило и он спустился в свою каюту, где у него было сложено всё имевшееся на судне оружие.
   Взял один из пистолетов, за ним – другой. Прикинул, каково стало бы выходить, если бы пришлось стрелять сразу с двух рук. Стрельба по-македонски, так это называется. Нет, с двух рук не получится. Да с одной бы суметь и то было бы неплохо.
   Свой выбор он остановил на лёгкой и более приемистой в обращении восьмизарядной «Беретте», которая словно сама просилась в ладонь. Опустив пистолет в карман, поднялся на палубу и расположился под тентом. Ещё раз осмотрев в бинокль пустынный горизонт, прошёлся до кормы, затем забрался на палубную надстройку и, как и Юлия Иннокентьевна, понаблюдал оттуда. Вернулся под тент, от нечего делать разобрал и собрал пистолет, вынул из него магазин и несколько раз нажал на спусковой крючок, прислушиваясь как щёлкает боёк. Сунул пистолет под брючной ремень. Помедлив немного, резким движением выхватил его и выставил перед собой, ловя на мушку воображаемого противника. Получалось в общем-то неплохо, без малого, как у героев вестернов. Но под ремнём оружие мешало, создавая дискомфорт в области пупка. Тогда он переложил его в боковой карман и снова выхватил. Поупражнявшись, добился, чтобы оно также достаточно быстро оказывалось в руках.
   На море по-прежнему было пусто. Солнце палило немилосердно, и даже под тентом Костя изнывал от жары. Всё больше клонило ко сну, временами он даже начинал похрапывать. Стряхнув с себя дрёму и вспомнив про вахту, возобновлял наблюдение. Несколько раз бросал за борт ведро и окатывал себя; вода освежала, и на какое-то время возвращалось ощущение бодрости. Искупаться бы, но мысли об акулах и других крупных рыбах, которые в любой момент могли появиться возле яхты, мгновенно избавили от этого желания.
   Чтобы отвлечь себя от скуки, он в очередной раз вынул из кармана пистолет и, подняв до уровня глаз, стал брать на мушку то один, то другой предмет.
   На глаза попалась прикорнувшая рядом пустая пивная банка. Не поднимаясь с шезлонга, Костя ударом ноги отправил её на самый нос яхты. Преодолевая дрёму и не задумываясь что делает, он взвёл курок, прицелился и нажал на спусковой крючок. Пистолет неожиданно громко выстрелил. Полусонья как не бывало; стрелок с изумлением уставился на оружие: он ждал не выстрела, а, как и прежде, привычного щелчка. Впредь с этой штукой надо быть осторожней. Банка из-под пива стояла целёхонькая.
   «Промазал», – с сожалением подумал Костя.
   На ступеньках трапа, ведущего к внутренним помещениям яхты, послышался быстрый топоток ног, и из открытой двери палубной надстройки выпорхнула Юлия Иннокентьевна.
   – Вы заметили какое-то судно?! – возбуждённо крикнула она, направляясь к вахтенному. – Вы выстрелом дали мне знать!..
   – Да нет, – сказал Костя, поднимаясь из шезлонга, – это я случайно выстрелил. Я забыл, что пистолет заряжен. Никакого судна не было.
   – Как не было?
   – Не было и всё.
   – Вы вызвали меня по ложной тревоге, забавляясь оружием! Вы тут развлекались. И это называется нести вахту! То спите, то стреляете.
   – Ну, извините, капитан, так получилось. – Костя смущённо поёжился, чувствуя свою вину.
   – До чего замечательно у него выходит: он просто выстрелил, он забыл. Дайте сюда пистолет.
   – Зачем он вам?
   – Дайте, дайте!
   – Что вы хотите с ним сделать? Выбросить за борт?
   – Это не ваша забота. Итак – пистолет. Я жду!
   – Нет, пусть лучше он останется у меня.
   – Я требую отдать мне пистолет!
   Костя опустил оружие в брючной карман и не без вызова посмотрел Юлии Иннокентьевне в глаза.
   – Пистолет не отдам.
   – Ах, так! Мало того, что вы постоянно пренебрегаете обязанностями вахтенного матроса, но ещё и проявляете явное непослушание капитану! В таком случае вы будете наказаны! Немедленно. Взять швабру и ведро! Ещё раз окатить и пролопатить палубу!
   От длительного пребывания на жаре в теле чувствовалась вялость. Костя с неудовольствием измерил взглядом длину судна.
   – Зачем её мыть, эту палубу, – она и так чистая. Я её только сегодня утром драил.
   – Я приказываю окатить и пролопатить палубу! – теряя терпение, крикнула Юлия Иннокентьевна.
   – Вам надо, вы и пролопачивайте. И не кричите на меня.
   – Не смейте так разговаривать со мной, своим капитаном!
   – Какой вы капитан! Вы просто вздорная взбалмошная женщина, случайно оказавшаяся на этом судёнышке. Ну что уставились на меня! Съесть, что ли, хотите?
   – Как вы меня назвали? Взбалмошная женщина! Вы решили поднять бунт на корабле?!
   – И не надоело вам разыгрывать этот спектакль?
   – Спектакль?! Да знаете ли вы, что бывает на судне за непослушание командному составу?
   – Не знаю и знать не хочу.
   – Я приказываю!
   – Я отказываюсь выполнять ваши глупые приказы.
   – Отказываетесь! Тогда я, как капитан…
   – Ничего мне не сделаете, – договорил Костя за Юлию Иннокентьевну. – А чтобы впредь между нами не было подобных несуразных разговоров, я разжалываю вас в рядовые матросы. Вам всё понятно? Хватит, покомандовали. Теперь мы с вами на равных: я матрос и вы матрос.
   От возмущения Юлия Иннокентьевна не знала, что ответить. Задыхаясь, она стояла с раскрытым ртом, не в силах произнести ни слова.
   – Вам плохо, госпожа Белогорская? – спросил Костя, откровенно глумясь над женщиной. – Может быть, принести минеральной воды? Тогда вас отпустит.
   – Воды? Ничего мне от вас не надо! И никакой вы не матрос! В морском деле вы ни бум-бум! И вообще вы ни на что не годны. Наша семья не взяла бы вас даже дворником!
   – Да я сам не пошёл бы к вам ни дворником, ни кем другим. Я вижу, вы достаточно отдохнули, я же не спал всю ночь. И днём работал за двоих. А капитан «Олимпии» только прогулялась по палубе и шмыг опять на боковую. Где справедливость!? Так не пойдёт. Пусть немножко, но надо трудиться и вам. Вот, возьмите бинокль и понаблюдайте за морем. Можете располагаться под тентом, он спасёт вас от солнечных лучей. Печёт ужасно. Солнце прямо над головой, наверно, мы находимся недалеко от экватора.
   – Обойдусь без вашего тента. И без этого бинокля. Противно прикасаться к вещи, которую вы держали в руках.
   – Напрасно вы так. Я не заразный, и вы давно уже должны были убедиться в этом. Я отправляюсь к себе. В случае необходимости дайте мне знать – я немедленно приду на подмогу.
   – Обойдусь без вашей «подмоги».
   – Как хотите. Однако, если к нам пристанет какое-нибудь судно, не забудьте меня разбудить. Не оставляйте уж меня одного на этой несчастной яхте, ладно?
   Костя приблизился к рулевой рубке и положил бинокль на приборную панель рядом с ракетницей.
   – Ну, так я пошёл отдыхать. Не перегрейтесь тут, лучше всё-таки зайти под тент. А то свалитесь на палубу, поджаритесь ещё. От неё пышет, как от сковороды.
   – Проваливайте! И, пожалуйста, никаких советов.
   – Как хотите. Я только добра вам желаю.
   Бывшая «капитанша» в ответ только скрипнула зубами.
   Костя добрался до каюты, посмеялся над только что закончившимся «представлением» и, сбросив обувь, повалился на койку.
   А Юлия Иннокентьевна, раздражённо походив взад и вперёд по открытой палубе, в полной мере почувствовала на себе действие отвесных солнечных лучей. Она тоже сошла вниз, напилась газированной воды, прихватила с собой бутыль, разыскала в капитанской каюте запасной бинокль и поднялась наверх.
   Чтобы укрыться от безжалостного светила, она зашла в рулевую рубку, но находиться в ней сколько-нибудь долго было невозможно. Промучившись несколько минут, Юлия Иннокентьевна вышла на открытую палубу.
   Солнце словно ждало её, чтобы ещё больнее ужалить своими лучами. Тогда, оглянувшись на дверь, за которой скрылся её ненавистный спутник, она прошла под тент и, расположившись в стоявшем там шезлонге, с облегчением вздохнула. «Этот грубый мужлан не будет знать, что я воспользовалась его советом, – подумала она. – Когда он поднимется на палубу, я буду в рулевой рубке».
   Она отпила из бутыли, поставила её возле себя и поднесла бинокль к глазам.
//-- * * * --//
   В последующие трое суток между ними не было произнесено ни слова. Примерно пять-шесть часов стоял вахту один из них, затем на палубе появлялся другой, а предшественник покидал свой пост.
   Юлия Иннокентьевна уже не скрывала, что в жару вахтенное время проводит в шезлонге под тентом, а Костя бесстрастным выражением лица показывал – где бы она ни располагалась, ему это абсолютно всё равно.
   Но на четвёртый день после «бунта» на корабле, Юлия Иннокентьевна не выдержала затянувшегося молчания.
   – Послушайте, сударь! – окликнула она «мятежного матроса» при смене вахты. – Забыла, как вас там… Серьгин, кажется? Вы хоть сколько-нибудь разбираетесь в механике, электрических устройствах?
   – А в чём дело?
   – Было бы неплохо восстановить и запустить… э-э… кажется, генератор… или динамо-машину – не помню в точности, как это устройство называется. Мне говорили, но я забыла. Оно в моторном отсеке, рядом с двигателями. У нас появилась бы электроэнергия, в камбузе можно было бы готовить еду на электроплите – мы ведь сколько дней питаемся только всухомятку. В помещениях горело электрическое освещение, на ночь мы зажигали бы сигнальные огни.
   – Я посмотрю это устройство, но за успех не ручаюсь.
   Костя провозился с электрогенератором целый день и под конец только развёл руками.
   – Слишком большие повреждения, – сказал он Юлии Иннокентьевне. – В какой-нибудь специальной мастерской его, вероятно, можно было бы отремонтировать, а здесь, на месте, я ничего не могу сделать.
   Женщина посмотрела на него презрительным взглядом, который без всяких слов передал всё её отношение к нему. Но одного взгляда ей показалось недостаточно.
   – Мне представляется, что вы вообще ничего не можете и просто-напросто «безрукий» человек.
   – Я уже устал слышать от вас подобное, – спокойно ответил Костя, тщательно вытирая ветошью замасленные ладони. – Пусть я безрукий, пусть, только больше не подходите ко мне ни насчёт динамо, ни по поводу чего-либо ещё.
   – Уверяю вас, не подойду. Я давно поняла, какой вы «великолепный» механик.
   – А я давно понял, что вы не женщина, а язва. У вас постоянная потребность как-нибудь уесть человека, с которым разговариваете. И это я с самого начала нашего знакомства почувствовал, вы относитесь к категории энергетических вампиров – вы испытываете неодолимое желание подпитываться энергией других людей, что и делаете с успехом, затевая очередной скандал.
   – Я язва?! Я вампир?!
   – Вы, сударыня, вы.
   – Гм, удивительно! В первый раз слышу. Знаете, до вас никому и в голову не приходило так меня называть – никому и никогда!
   – Очевидно, вы прогрессируете и достигли качеств, о которых я упомянул.
   – Нет, всё дело в том, что раньше я разговаривала только с культурными людьми, которые не позволяли себе грубых вульгарных выражений.
   – Вероятно, они просто терпели ваши художества. Особенно на улице, когда вы ещё вращались среди простых людей.
   Женщина одарила своего спутника испепеляющим взглядом, и на этом словесный поединок закончился.
   При полном безветрии, под лучами тропического солнца нижние помещения яхты в течение дня тоже раскалялись, и, несмотря на постоянно открытый иллюминатор, в Костиной каюте к вечеру делалось как в газовой камере. Зато находиться на открытом воздухе после заката солнца было просто прелесть: температура быстро опускалась до вполне нормального уровня, от морского простора исходила влажная свежесть, и дышалось легко и свободно.
   Промучившись пару ночей на койке, Костя перед наступлением темноты стал выносить свой матрас наверх. Постелив себе на юте, позади палубной надстройки, он почти моментально проваливался в глубокий сон. Спалось крепко – не мешали насекомые ввиду их отсутствия и стояла полная тишина, лишь изредка нарушаемая плеском играющей рыбы. Когда наступало время заступать на вахту что-то словно толкало его, он быстро вставал и занимал место в шезлонге, который за мгновение до его появления покидала Юлия Иннокентьевна.
   Глядя на спутника, она быстро оценила преимущество сна под открытым небом и на следующую ночь также вынесла свою постель из каюты. Лучшее место на палубе было уже занято, попросить уступить его ей – как женщине– не позволяло ущемлённое самолюбие, поэтому она устраивалась на крыше надстройки возле рулевой рубки. Несмотря на натянутость отношений, Костя нередко позволял бывшей «капитанше» поспать лишний час-другой, прежде чем передать вахту.
   Сутки тянулись за сутками и походили одни на другие. Свободного времени было хоть отбавляй. Будучи не в состоянии чем-либо занять себя Костя бесцельно слонялся по палубе, стараясь уже не смотреть на осточертевший океан, или заходил внутрь корабля и в который раз осматривал как нижние, так и верхние помещения.
   Взломав как-то прочной широкой отвёрткой средний, до этого никак не поддававшийся ящик стола в капитанской каюте, Костя обнаружил в дальнем его конце десяток коробок с патронами. Последние в точности подходили к «Беретте», которую он постоянно носил в брючном кармане и считал своей.
   Несколько дневных вахт он развлекал себя стрельбой из пистолета. Обычно его мишенями были пустые бутылки. Поставив возле себя батарею чекушек и поллитровок, он поочередно отправлял их за борт и расстреливал, пока те не разлеталась вдребезги или с отбитым горлышком не исчезали в морской пучине. Первые стрельбы были не особенно удачными. Из пяти выстрелов четыре обязательно шли мимо, хотя и ложились рядом с бутылкой.
   Приноровившись, Костя стал всаживать в цель каждую вторую пулю, затем – две из трёх. Удовлетворившись таким результатом, он стал расстреливать бутылки влёт. Но в этом упражнении ему долго не везло. Притом он не мог определить, как далеко пуля проходит от летящей мишени. Однако как только стрелок догадался садить по бутылкам в их наивысшей точке взлёта, когда они как бы останавливались перед началом снижения, хлопки выстрелов всё чаще стали сопровождаться звоном разбитого стекла.
   На другой день его нового увлечения бывшая «капитанша» поднялась на палубу и потребовала прекратить стрельбу, так как грохот выстрелов действует ей на нервы.
   – Из-за вас у меня разболелась голова, – едва сдерживая себя от гнева, проговорила она.
   – Э-э, госпожа Белогорская, – ответил «мятежный матрос», – что бы с нами сталось, если бы я не умел обращаться с карабином и пулемётом! Кто знает, может быть, пригодится и умение стрелять из пистолета. Осмелюсь заявить, этим оружием, – он крутанул «Беретту» на пальце и весьма эффектно поймал её за рукоять, – я тоже неплохо овладел.
   – С вами бесполезно разговаривать: вы не понимаете человеческих слов.
   – Уверяю вас, «человеческие» слова, в отличие от всех других, я понимаю хорошо. А выстрелы действуют вам на нервы потому, что вы враждебно ко мне относитесь. Вас раздражает всё, чем бы я ни занимался. Вы считаете меня нехорошим человеком. Измените своё мнение обо мне, и ваша головная боль сразу исчезнет.
   – Так вы не прекратите стрельбу?
   – Нет, я её продолжу.
   – Вы несносны!
   – Старо. Ваши слова успели обрасти бородой. Постарайтесь придумать что-нибудь новое.
   – Придумаю.
   – Желаю успехов на этом благородном поприще.
   – Обойдусь без ваших пожеланий.
   Юлия Иннокентьевна тоже нашла себе вполне достойное занятие: в каюте, которую она занимала, была небольшая библиотека книг на английском языке, среди которых были и художественные. Благодаря дядиным заботам об её образовании она в совершенстве владела английским, могла свободно говорить на французском и немного – на испанском. Удобно устроившись на носу яхты под тентом или у себя на диване, она почитывала в своё удовольствие, и время для неё текло менее заметно.
   В одном из нижних помещений она обнаружила довольно большой гардероб с совершенно нетронутой женской одеждой; кое-что из этого ассортимента подходило ей по размерам, и она часами примеряла один наряд за другим, находя в этом немало приятного. Достаточно было где-то зашпилить булавкой или потуже затянуть поясок, и платье сидело словно специально сшитое на неё, и только ещё больше подчёркивало изящность её фигуры.
   Она поворачивалась перед зеркалом, меняя выражение лица: прекрасное личико то показывало лёгкую печаль, то становилось несколько томным или величественным, как у какой-нибудь царствующей особы. Ей хотелось выглядеть неотразимой и чтобы её непременно видел «этот грубиян Серьгин»: желание отомстить ему за его дерзкие выходки не покидало её ни на минуту.
   Рано утром или вечером перед закатом, когда солнечные лучи только пригревали, но ещё или уже не обжигали, одевшись повычурней, Юлия Иннокентьевна поднималась наверх и прогуливалась по палубе, нередко чуть ли не вплотную проходя мимо своего спутника и едва не задевая его подолом очередного наряда.
   Костю обдавало ароматом духов, которые «капитанша» отыскала в том же помещении, под его воздействием у него вскипала кровь, и на какое-то время он терял способность что-либо соображать. Взор мужчины, как под гипнозом, был прикован к привлекательной женской фигуре. Замирало дыхание, ладони, словно в действительности, ощущали упругие округлости под тонкой воздушностью шелковистых одеяний.
   Однажды вечером, продефилировав мимо своего спутника и уже удалившись на несколько шагов, Юлия Иннокентьевна быстро обернулась и встретилась с устремлённым на неё жадным изучающим взглядом. Обворожительно улыбнувшись, она едва заметно склонила голову, кокетливо поправила удивительно шедшую ей широкополую шляпу и двинулась дальше, к юту, может быть, чуть больше чем всегда покачивая пышными бёдрами.
   Встретив её взгляд и сообразив, что попался, Костя густо покраснел и опустил глаза. Однако, едва каблучки вновь застучали по палубному настилу, он опять, не отрываясь, уставился на удалявшуюся женщину.
   В последующие два дня Костя также не упускал случая насладиться созерцанием форм её тела, но больше его уже не заставали врасплох – он постоянно был начеку и вовремя отводил глаза; лицо его в эти мгновения не выражало ничего, кроме скуки. Впрочем, наш герой догадывался – госпожа Белогорская знает – это только маска, которую он надевал на себя.
   «Я веду себя словно мальчишка, – думал он, уязвлённый своей слабохарактерностью. – Она прекрасно понимает, как завораживает меня, когда ходит вокруг, выглядя то прелестной вакханкой, то целомудренной светской дамой. Надо как-то изменить эту историю с географией, иначе нам удачи не видать».
   Дабы избавиться от наваждения, Костя стал выбирать место на носу яхты, у самого основания бушприта, или на юте, чуть ли не вплотную к поручням, повернувшись спиной к остальной части судна и делая вид, будто внимательно всматривается в морскую синеву.
   Теперь манёвры Юлии Иннокентьевны в значительной мере проходили впустую. Её игнорировали, она досадовала на это, а мужчина праздновал маленькую победу над ней и собой.
   Отметим между прочим, что он тоже переоделся. Рядом с женским гардеробом находился мужской, и Костя выбрал себе просторные с огромными карманами светлые штаны из тонкой ткани – в них было удобно выполнять любую работу. Рубашка, в которой он попал в плен, изрядно поистрепалась и затёрлась. Вместо неё он стал носить лёгкие безрукавки наподобие ситцевых – белые, бежевые, светло-синие – они выгодно оттеняли его загорелое, не лишённое мужественного обаяния лицо.
//-- * * * --//
   Яхта продолжала находиться в штилевой полосе, хотя течение океанских вод и сносило её к юго-западу. Мореплаватели надеялись, что их вынесет в районы, где дуют ветры, они смотрели в вышину, выискивая малейший намёк на перемену погоды, однако небосвод оставался незамутнённым, и воздушные массы пребывали в неподвижном состоянии.
   Наступил день, когда закончились запасы продовольствия и имевшееся в их распоряжении газированное питьё, и путешественники быстро почувствовали, что значит голод и всё более возрастающий дефицит воды в организме.
   Видя пустеющие бутыли из-под газировки, Костя ранее ещё не раз задумывался, что делать, когда…
   Из пробитого пулями камбузного резервуара он сумел нацедить несколько литров протухшей с ржавыми взвесями жидкости. Но в таком виде пить её, конечно, было нельзя.
   Тогда он выволок из шкиперской кладовки лист железа и положил его на подставки в передней части судна, на баке. Отыскав несколько подходящих деревяшек, сложил их на листе, запалил костерок и разместил над ним кастрюлю с предварительно отфильтрованной через ткань резервуарной водой, которая после кипячения стала вполне пригодной для питья. По вкусу она почти не отличалась от обычной, из кухонного крана. Дождавшись, когда остынет, Костя разлил кипяток по бутылям.
   Половину этого «напитка» он отдал своей спутнице. Заполучив «драгоценный подарок», Юлия Иннокентьевна лишь язвительно усмехнулась, но когда Костя отошёл и скрылся из виду, торопливо стала пить прямо из горлышка.
   Этой воды хватило на двое суток, после чего жажда напомнила о себе с новой силой.
   Юлия Иннокентьевна «забыла» поблагодарить за воду, а по поводу костра на палубе сказала, чтобы он смотрел в оба, ибо пожар на корабле самая страшная беда.
   – Учтите, яхта раскалена и суха, как порох, – назидательно изрекла она. – Редко кому удавалось спастись, если посреди моря на судне вспыхивало пламя. Гибли люди, огонь уничтожал спасательные средства. Из тех же, кому удавалось попасть в шлюпки, почти никто не добирался до берега. А после шторма у нас нет даже шлюпок.
   – По поводу костра, госпожа Белогорская, можете не беспокоиться. Вы же видите – я не отхожу ни на шаг, и рядом всегда стоит ведро с забортной водой. Уверяю вас, с огнём всё будет в полном порядке.
   Вместе с более крепким спиртным на судне имелось четыре ящика сухих виноградных вин. Сначала вино перемежали остатками минералки, затем той самой водой, добытой из камбузного резервуара. Когда закончилось и то, и другое, пришлось полностью перейти на вино. Как следствие, Костя постоянно ощущал лёгкое эйфорическое опьянение. Очевидно, в таком же состоянии находилась и Юлия Иннокентьевна. Но и эти запасы подошли к концу.
   Надо было как-то добыть пресную воду. Вопрос, как? За бортом простирались миллиарды тонн солёной воды. Однако на судне не было опреснительной установки. Да если бы даже она и была, всё равно ей не заработать без электричества. Неужели ничего нельзя придумать?..
   На верную мысль его навела раскалённая солнечными лучами палуба, по которой невозможно было ходить босиком. Палуба была светлая с желтоватым оттенком и в значительной мере отражала солнечную энергию. Но если даже она так нагревалась, то более тёмный предмет нагреется гораздо сильнее.
   Взяв в камбузе большую, литров на пятьдесят, кастрюлю, Костя выкрасил её снаружи в чёрный цвет – краску он нашёл в уже упомянутой кладовой – поставил в неё кастрюлю поменьше и, предварительно наполнив большую кастрюлю морской водой, накрыл её эмалированным тазом. Это сооружение он разместил на открытом для солнечных лучей носовом участке палубы, рядом с листом железа для костра. Щель между тазом и кастрюлей затянул резиновой лентой, обнаруженной среди разного кладового имущества.
   Закончив со своим устройством, он наполнил таз всё той же морской водой. Температура её была немногим выше двадцати градусов. Когда под воздействием солнечных лучей вода в тазу нагревалась, он вычерпывал её и, бросив за борт привязанное верёвкой ведро, заменял новой, более прохладной порцией.
   – Что вы там задумали? – спросила заинтригованная Юлия Иннокентьевна. – Мне кажется, созданная вами конструкция, – она сделала ударение на этом слове, – похожа на примитивный самогонный аппарат.
   – Вы не ошиблись, – ответил Костя, проверяя герметичность установки. – Я рассчитываю, что от солнца вода в чёрной кастрюле нагреется и начнёт интенсивно испаряться. На более прохладном днище таза начнёт скапливаться конденсат, который будет стекать во внутреннюю кастрюлю. В итоге у нас появится пресная вода.
   – Дистиллированная. Безвкусная.
   – Пусть дистиллированная. Но её можно будет пить. И использовать для приготовления еды.
   – Еды? Какой?
   Юлия Иннокентьевна примостилась в полутора метрах от Кости на поручнях, ограждавших палубу. Она сидела, изящно изогнувшись и кокетливо покачивая одной ножкой. На ней была тонкая белая кофточка, подчёркивавшая всю прелесть её высокой груди, и складчатая мини-юбка. Нижний край последней едва доходил до середины бёдер. Рука небрежно лежала на леере, почти не держась за него.
   Вид у «разжалованной капитанши» был довольно легкомысленный и настроение заметно весёлое. Таинство такого состояния духа, очевидно, было в наполовину опорожненной бутылке мадеры, которую она держала в правой руке. Пока ещё не очень высокое солнце не жгло, а ласкало, ещё более настраивая на безмятежный лад.
   Увы, сухие вина на судне закончились, и в ход пошли более крепкие напитки, хотя после них кажется, пить хотелось ещё сильнее. Чтобы уменьшить процент алкоголя в той же мадере, Костя выливал содержимое бутылки в широкую миску, рассчитывая, что через несколько часов – в какой-то мере спирт испарится. Крепость вина действительно снижалась, и всё же такое питьё недостаточно утоляло жажду.
   Краем глаза он не упускал из виду сидевшую на поручнях прехорошенькую «капитаншу». Применяла ли она какие-нибудь способы для уменьшения содержания спирта в вине, ему не было известно.
   Женщина отпила из бутылки и озорно улыбнулась.
   – Так для какой еды вы собираетесь использовать дистиллированную воду? У нас же нет продуктов. Какие ингредиенты вы хотите в неё добавлять? Соль? Лавровый лист? Перец? А может быть, корицу? Или хотите намешать всего и сварить что-нибудь этакое, густое? О-о, представляю, какой будет аромат! Не думаю, однако, что приготовленное вами блюдо будет вкусным и питательным. Вам не кажется, что скоро мы умрём с голоду?
   Пройдясь глазами по стройным, теперь уже загорелым ножкам и на долю секунды посмотрев женщине в лицо, Костя отвёл взгляд и прикоснулся ладонью к стенке чёрной кастрюли, проверяя, как быстро она прогревается.
   – Если умрём, то не от голода, а от чего-то другого. Вчера вечером я разыскал в шкиперской кладовке кое-какие рыболовные снасти: достаточно большую сеть, несколько спиннингов и удочек. Будем ловить рыбу и варить уху. Соль у нас есть, вы о ней только что упомянули, разные специи – тоже. Потому, думаю, голод нам больше не грозит.
   – В открытых приэкваториальных водах Атлантики водятся корифены, тунцы, парусники, меч-рыба. Какую из них вы намереваетесь ловить?
   – Какая попадётся, та и будет наша. И вот ещё что: напрасно вы сидите на поручнях. Поостереглись бы, так недолго и за бортом оказаться.
   – Вы же видите – полный штиль, на море – ни малейшего волнения. Что может свалить меня за борт? Но если я и упаду, вы же, надеюсь, не оставите меня в беде, вытащите из воды. Так ведь? Ну и скажу вам по секрету, – Юлия Иннокентьевна снова улыбнулась, загадочно и несколько томно посмотрела на Костю (от этого взгляда у него захолонуло сердце) и вновь отпила из бутылки. – Скажу по секрету, что я прекрасно плаваю.
   – Вытащить-то я вытащу… если успею. Сегодня рано утром, вы ещё спали, я видел такую рыбину! Метров двенадцать в длину, если не больше. У неё огромный массивный корпус с чёрной выгнутой спиной, в обхвате же – метров восемь. Она проплыла вдоль борта и едва задела его, но от этого прикосновения сотряслась вся яхта. Вы ничего не почувствовали во сне? Не знаю, кто это был, акула или какое другое чудовище, но у меня мурашки по спине побежали, когда оно показалось. Мегалодон какой-то.
   – Фи, чудовище! Оно давно уплыло.
   – Нет, не уплыло, я несколько раз ещё видел длинную тень под водой. Оно где-то близко. Слезьте с поручней, говорю вам, а то… Мадера подействовала на вас, и вы не очень трезво оцениваете ситуацию. Повторяю – опасность рядом, за бортом.
   – Вы хотите сказать, что я пьяна? Нет? Тогда перестаньте меня пугать. Даже если бы чудовище, как вы называете эту рыбу, и было где – то не очень далеко, какие пустяки! Оно в морской глубине, а я здесь, на судне, и пока не намерена купаться…
   Не успела Юлия Иннокентьевна закончить фразу, как сильнейший удар извне потряс яхту до основания. Судно резко покачнулось, беспечно сидевшая на поручнях женщина громко вскрикнула, взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, и полетела за борт. Бутылка с остатками вина выскользнула из её пальцев и полетела ещё дальше. Послышался плеск воды, глухие неразборчивые звуки, затем раздался истошный женский вопль:
   – Костя, помогите!
   Костя, заменявший в это мгновение воду в тазу, успел только заметить загорелые ноги в сандалиях, мелькнувшие на фоне ясного небосвода.
   Словно предчувствуя, что именно так всё и произойдёт, и заранее рассчитав движения, он метнулся к висевшему на поручнях оранжевому спасательному кругу с длинной прочной бечевкой, привязанной к поперечинам, и швырнул его в воду. Круг упал рядом с барахтавшейся за бортом перепуганной женщиной. Она сразу же ухватилась за него, и, быстро перебирая руками, Костя изо всех сил стал тянуть бечеву.
   А в морской глубине стремительно двигалась огромная, длинная, пока ещё неясная тень. Вот она поднялась немного выше, ещё выше, сделалась совсем отчётливой, и над голубовато-синей поверхностью воды показалась часть широкой спины и столь знакомый даже многим сухопутным людям большой треугольник спинного плавника – предвестник страшной опасности. Акула! Но как она велика! Теперь она казалась ещё крупнее, чем утром. Не рыба, а живой корабль. Такая проглотит человека целиком и не поперхнётся. Да что человек! В её пасти свободно поместилась бы и лошадь.
   Костя утроил усилия, выбирая бечеву. Круг с уцепившейся за него женщиной уже у самого борта. Но и акула совсем близко. Сначала хищницу привлекла ударившаяся о воду бутылка, но, быстро изменив направление, повернувшись фактически на одном месте, она устремилась к женщине, отчаянно молотившей ногами.
   Услышав за собой непрерывный плеск рассекаемых вод, Юлия Иннокентьевна на долю секунды оглянулась и взвизгнула так, что у Кости заложило уши. Подтянув круг к борту, он перегнулся через поручень, ухватился за веревку, по периметру окаймлявшую спасательное средство, и рванул на себя. На какое-то мгновение взгляд его встретился с взглядом женщины; выкаченные безумные глаза её побелели от ужаса.
   Продолжая лихорадочно действовать, Костя не упускал из виду акулу. Она быстро приближалась, очень быстро. Вот голова её, размерами сравнимая с кабиной тяжёлого грузовика, стала выходить из воды. Огромная пасть, и до этого приоткрытая, широко распахнулась, обнажив ряды крупных острых, с зазубринами, треугольных зубов, и морской хищник в последнем броске устремился к намеченной жертве. Костя уцепился за протянутую руку и с нечеловеческим усилием потянул вверх. Акула с шумным плеском вынырнула, немного не достигнув уровня палубы, пасть её сомкнулась, но добычей стала только сандалия, сорванная с женской ноги. От мощного удара яхта ещё раз покачнулась, и Костя едва не упал – в тот же день, осматривая борт, он увидел на нём две довольно глубокие обширные вмятины.
   Удерживая спасаемую одной рукой за запястье, другой рукой он ухватил её сзади за талию и, перекинув через поручень, поставил рядом с собой. От волнения и чрезмерного напряжения сил мужчина находился в полуобморочном состоянии, тяжело со стоном дышал и всё никак не мог перевести дух. Обнимая спасённую женщину, с платья которой ручьями стекала вода, он ещё не верил, что всё закончилось благополучно. Подкашивающиеся ноги едва держали, сердцу недоставало мощности. Костя почувствовал вдруг неодолимую слабость и, уронив голову, почти положил её на женское плечо.
   – Отпустите меня! – услышал он прямо над ухом, не соображая, что обращаются к нему, и стараясь только во что бы то ни стало удержаться на ногах.
   – Да отпустите же! – возмущённо воскликнула женщина. Она упёрлась ему в плечи, безуспешно пытаясь оттолкнуть от себя, а он вдобавок ко всему покачнулся и ещё больше привалился к её груди.
   – Отпустите вы меня или нет, в конце-то концов!?
   Громкий голос, наконец, дошёл до сознания и, отчасти, привёл в себя. Костя освободил женщину из объятий, и Юлия Иннокентьевна сопроводила слова звонкой пощёчиной.
   – Мерзкий человек! – возмущённо выкрикнула она. – Руки ещё будет распускать.
   Секунды две или три Костя смотрел на спасённую, покачиваясь и ничего не понимая. В ушах звенело от полученной оплеухи. Наконец до него дошло, что случилось, и кровь отхлынула от лица. Он дотронулся до горевшей пятнами уже вспухавшей щеки, затем встал по стойке «смирно» и, сделав лёгкий поклон, глухо пробормотал «извините». Попытался щёлкнуть каблуками – неудачно, не щёлкнулось, повернулся через левое плечо, да так круто, что чуть не упал, и, огибая рулевую рубку, как пьяный, двинулся к внутреннему трапу.
   Спустившись в каюту, Костя снял с себя намокшую верхнюю одежду, лёг на койку и неподвижно уставился в потолок. Во рту присутствовал солоноватый привкус. Он потрогал кончиком языка внутреннюю сторону щеки возле губы и нащупал небольшое рваное углубление – видимо, поранило о зуб при ударе ладонью. Это очередное ваше «спасибо», дорогая Юлия Иннокентьевна, вы были очень признательны мне за своё спасение.
   Воображение вновь нарисовало страшное рыло гигантской рыбы, и от прилива страха у него горячо опустилось в животе. Не хотел бы он ещё раз встретиться с подобным чудовищем. И всё-таки оно осталось ни с чем, в последний момент он сумел вытащить эту строптивицу на палубу. А она его по физиономии! Ну и человек!..
   Однако рано или поздно всё проходит, в том числе и чувство негодования и обиды. Убедившись, что вполне овладел собой, Костя потянулся, зевнул и насмешливо улыбнулся сцене, устроенной этой фурией. Его тело вспомнило прикосновения рельефной женской груди, живота и бёдер и живо откликнулось на эти воспоминания. Ладно, ради таких прикосновений можно стерпеть и пощёчину.
   Прошептав «стерва, паскуда», Костя поднялся с койки и одел всё ещё влажные брюки и рубаху. Вышел на палубу, насвистывая нечто неопределённое, подошёл к «самогонному аппарату» и потрогал чёрную стенку кастрюли. Она была раскалена, как огонь. Внутри её шумело; так шумит вода, готовая вот-вот закипеть.
   Вычерпав воду из таза, накрывавшего кастрюлю, он вновь наполнил его забортной водой. Затем взял спиннинг и принялся раз за разом закидывать блесну. Поверхность океана была спокойна, ни одной тени – акулы и след простыл.
   Нескольких неудачных попыток, и леска, наконец, натянулась; руки ощутили сильное сопротивление. Несомненно, крючок заглотнула какая-то рыба. Он тянул осторожно, чтобы не оборвать леску, иногда, при особенно ощутимых рывках, давая слабину; вот последнее усилие, и о палубу ударилась небольшая, сантиметров семьдесят длиной, корифена. Но для Кости, никогда не ловившего ничего крупнее плотвы и голавля, и она была велика.
   Не ограничившись этим, наш рыбак продолжил ловлю и примерно через час поймал ещё одну корифену – размерами она почти не уступала первой.
   В полдень, сняв с «самогонного» устройства таз, он увидел во внутренней кастрюле не менее десяти литров дистиллированной воды. Такого количества должно было хватить и на уху, и для питья. Но день ещё не кончился, и солнце калило во всю.
   Разлив по бутылям полученную пресную воду, он вновь заполнил чёрную кастрюлю морской водой и возобновил процесс ректификации. Лишь после этого он позволил себе приложиться к последней неполной бутыли, в которую слил остатки драгоценной влаги. Несмотря на пресность, она показалась вкуснее всех тех вин, которые морские скитальцы пили в последние дни.
//-- * * * --//
   После случая с акулой Юлия Иннокентьевна долго не появлялась на палубе, и для Кости это было лучше потому, что присутствие её только саднило бы душу напоминаниями о пощёчине и вообще о присущей людям неблагодарности. Тем не менее, будучи человеком немстительным и отходчивым, он приготовил двухлитровую бутыль с пресной водой и для своей спутницы и поставил её на видное место под тентом рядом с шезлонгом. И занялся приготовлением рыбных блюд.
   На всё той же металлической плите он снова разжёг небольшой костерок из собранных в помещениях яхты и мелко разрубленных деревянных предметов. На дрова не пошла только камбузная разделочная доска, которая, несомненно, должна была ещё пригодиться.
   Одну из корифен Костя пустил на уху, другую, предварительно выпотрошив, посолив, поперчив и окропив уксусом, целиком зажарил над горящими углями.
   По яхте, проникая в самые удалённые уголки помещений, распространились необыкновенно вкусные запахи свежеприготовленной еды. Пора бы этой Белогорской и появиться. Костя ожидал, что, влекомая запахами, Юлия Иннокентьевна всё же оставит каюту и поднимется наверх. Но не тут-то было.
   Сначала он подумал: «Чёрт с ней, есть захочет, рано или поздно придёт, куда денется». Представил, как она, озираясь, пробирается к аппетитно пахнущим яствам и с жадностью набрасывается на них. На секунду он даже зажмурился, смакуя представившуюся картину. «Ешь, стерва, получай, это тебе от человека, к которому ты отнеслась, как последняя свинья». Но, спохватившись, тут же выругал себя. «Нет, парниша, – негромко проговорил Костя, – не будем идти на поводу низменных чувств и желаний». Он подождал ещё немного, оставаясь у покрытых пеплом остатков костра. А вдруг эта мегерочка так и будет сидеть у себя? Упрямая, с голоду загинаться начнёт, но не сдастся.
   Ему жалко было, что еда остывает. Не ведя больше времени, он загасил угли, разместил на подносе тарелки с ухой и жареной рыбой, закрыв их крышками, поставил рядом с ними графинчик с водкой, литровую бутыль с водой, накинул сверху чистую белоснежную салфетку и, посетовав на отсутствие хлеба, отправился к своей спутнице.
   Тихонько постучав, Костя спросил так, как обычно спрашивает обслуживающий гостиничный персонал:
   – Разрешите войти?
   Непродолжительное молчание, затем за дверью послышалось:
   – Один момент, я не совсем одета. И почти сразу же: – Войдите.
   Костя беззвучно открыл дверь, закрыл её за собой, приблизился к столику в глубине каюты под иллюминатором, поставил на него поднос, откинул салфетку и произнёс всё тем же суховатым официальным голосом:
   – Это вам, мадам… Простите, мадмуазель.
   Щёлкнув каблуками, он повернулся и покинул помещение.
   Смешавшись при появлении Кости, поражённая его безупречным поведением – фактически он ничем не напомнил о произошедшем между ними утреннем инциденте – Юлия Иннокентьевна некоторое время безмолвно смотрела ему вслед. Её только несколько покоробило вновь произнесённое слово «мадам», но это сущий пустяк, тем более что этот тип исправился на менее досадное – «мадемуазель».
   Однако какие благоухающие блюда он приготовил! И ничего не забыл положить. И ложку, и вилку, и столовый нож, и солонку, и перец. А она даже не сказала ему «спасибо». Ну да ладно, это можно исправить. Потом.
   Юлия Иннокентьевна выпила наполненную на две трети рюмку водки – граммов сорок, не больше – и принялась за уху. Управившись с первым блюдом, приступила ко второму и не закончила трапезу, пока не съела всё. Прекрасная еда! Вкуснее, чем в лучших московских ресторанах. Секрет, должно быть, в свежей рыбе, только что резвившейся в морских глубинах, где она находилась в естественной среде обитания. Ну и «кок», видимо, разумеет в своём деле.
   Покончив с кушаньями, она вышла на солнце и спросила у Кости, хлопотавшего возле кастрюль, не нужна ли её помощь? Не взглянув на женщину, новоявленный пищевар сказал, что работы немного и он управится один. Наполнил таз забортной водой и возобновил ловлю рыбы.
   «Всё-таки он обиделся, – с огорчением подумала Юлия Иннокентьевна, следя взглядом за мужской фигурой. – Я выгляжу в его глазах неблагодарной дурой. И надо же было ударить его! И, главное, за что? За то, что обнимал меня? Но в тот момент он тоже ведь был сам не свой, чудовище, которое гналось за мной, кого угодно могло напугать. Оно было у меня за спиной, а Костя смотрел ему прямо в глаза! Другой на его месте просто убежал бы и спрятался. А я ему – пощёчину! Видимо, это я свихнулась совсем. Ой, вот ненормальная-то! В конце концов, много ли я потеряла оттого, что он облапил меня?»
   Юлии Иннокентьевне вспомнились утренние объятия, и в эти мгновения они уже не казались ей неприятными.
   Вздохнув, она взяла ведро и швабру и, негромко напевая и изредка поглядывая на своего спасителя, помыла палубу, хотя в этом и не было большой необходимости.
   «Отставная капитанша» ещё занималась приборкой, когда Костя поймал корифену – уже третью за этот день, затем – макрель, и опять принялся за приготовление еды. Между делом раскрыл «ректификационный аппарат». Во внутренней кастрюле скопилось ещё несколько литров пресной воды, полученной в результате перегонки. Отлично! Он уже не боялся, что «команда» яхты останется без питья.
   Одну рыбу, как и в предыдущий раз, он пустил на уху, другую потушил с разными специями. Запах был прямо-таки божественный, и, по мнению «кока», блюда получились ещё вкуснее, чем в обед.
   Пока Костя крутился возле самодельной плиты, его спутница, оставаясь поблизости, несколько раз обращалась к нему со всяческими вопросами. Он, всё также не глядя на неё, отвечал коротко и без эмоций.
   Прекратив попытки разговорить мужчину, Юлия Иннокентьевна спустилась к себе и взяла одну из книжек, стопкой возвышавшихся возле изголовья. Но чтение не шло на ум. Ей всё представлялось лицо её спутника. Вспомнилось выражение, запечатлевшееся на нём в секунды, когда этот человек, перевесившись через борт, буквально выдернул её из пасти огромной хищницы. Такого экспрессивного взгляда она никогда ни у кого не видела: ни в кино, ни на полотнах художников, ни в жизни. Лицо Константина Ивановича с пылающим взором казалось ей теперь неповторимо мужественным и прекрасным. «Если бы я была скульптором, я запечатлела бы его в камне, – прошептала Юлия Иннокентьевна. – И вообще, сам по себе Костя славный добрый человек, никому не желающий зла».
   Отложив книжку, она поднялась наверх. Задержала взгляд на «коке», всё ещё хлопотавшем у кастрюль. Отметила, как он хорошо сложён, словно впервые увидела его, прошла на корму и встала у поручней, взявшись за них руками.
   Она долго смотрела на море, на далёкую линию, соединявшую его с прозрачным голубым небосводом, на само небо. Ей почему-то стало жалко себя, на глаза навернулись слёзы, сердце стеснилось от какой-то неизъяснимой тоски, и она вдруг запела протяжно и печально: «В низенькой светёлке огонёк горит…» Слова полились непроизвольно, по всей вероятности, просто отражая состояние её души; Юлия Иннокентьевна даже не замечала, какую именно песню она поёт.
   Оборвав на полуслове первый же куплет, она замолчала и убежала с палубы. Прошло несколько минут, слёзы высохли, и она уже негодовала на человека, заставившего её плакать, и жаждала его наказания.
   За час до заката солнца в дверь её каюты снова постучали. Она забралась на диван с ногами, немного вытянув их вдоль сиденья, чтобы принять наиболее эффектное положение и обтянутой юбкой подчеркнуть изящные линии бёдер. Нет, этого мало. Ещё раз проверив себя, она оттянула носки ног, сделав почти прямую линию с голенью, чуточку выпятила грудь, предварительно расстегнув верхнюю пуговку кофточки, откинулась к спинке дивана, положив на неё руку, и разрешила войти.
   Дверь отворилась, и в помещение вошёл Костя с подносом, накрытым салфеткой, который он поставил на стол.
   – Кушать подано, – сдержанно, без каких-либо эмоций произнёс он. Сдёрнув салфетку со стоявших на подносе блюд, согнулся в полупоклоне и вышел вон. На Юлию Иннокентьевну даже не посмотрел, и приготовления к встрече с ним оказались напрасными.
   «Но ты уже не называешь меня „мадам“, – с чувством некоторого удовлетворения подумала женщина. – Значит, ты простил меня. Или почти простил. Посмотрим, как ты поведёшь себя дальше. Ты чувствуешь себя оскорблённым героем. Я же могу сделать из тебя мальчика на побегушках. Если захочу…»
   Сотворив на лице печальную гримаску при появлении «матроса» и убрав её, как только тот закрыл за собой дверь, Юлия Иннокентьевна сунула ножки в сандалии, которые после злополучного купания подобрала себе в женском гардеробе, и приблизилась к столу.
   Выбор кушаний был невелик, но пахли они весьма недурственно, и, отодвинув на этот раз водку, она с удовольствием съела и первое, и второе. На третье был великолепный чай с сахаром.
   Покончив с едой, Белогорская поднялась на палубу и тщательно ополоснула посуду забортной водой. После чего, уединившись, почистила зубы, помыла голову и дважды тщательно прошлась по телу влажной губкой, восхищаясь его необыкновенной стройностью, приподнятостью груди, округлостью нижнего бюста и шелковистостью кожи. Белогорская знала, что выглядит привлекательней Венеры Милосской. Начав с шеи, она закончила пальчиками ног, каждый из которых был по-своему несравнимо прелестен. В заключение вылила на себя ведро тёплой воды, прогретой на солнце, и растёрлась толстым махровым полотенцем.
   В полночь, отстояв вахту, Костя прошёл на ют и, сняв верхнюю одежду, лёг на заранее приготовленную постель, укрывшись одной лишь простынёй. Царила полная тишина. Лёжа на спине, он сцепил руки за головой и закрыл глаза. Чтобы поскорее уснуть, полностью расслабил каждый мускул, стараясь думать только о приятном.
   Мысли унесли его в далёкую Рябиновку. Как там без него управляется с большим хозяйством дорогая Варвара Степановна? Как было бы хорошо заявиться к ней сейчас и сказать: «А вот и я!» Там уже утро, тётя, скорее всего, в огороде. Или на кухне готовит на скорую руку завтрак. Зина, наверное, собирается на работу. Какая чудная невинная девушка. Если он останется жив и вернётся домой, то обязательно сделает ей предложение. Лучше её ему не найти. Она намного моложе его, но это ничего, главное, он нравится ей. Какой красавицей она выглядела тогда у проволочной сетки…
   Костя заулыбался и так увлёкся представившимся ему девичьим образом, что не сразу расслышал редкие легкие шаги – так можно идти только босиком, на краешках подошвенных подушечек. А когда обратил на них внимание, помимо слабых звуков шагов в неподвижном воздухе послышалось нечто ещё более лёгкое, невесомое, похожее на сдерживаемое дыхание. Он открыл глаза и увидел полные грации очертания приближающейся фигуры Юлии Иннокентьевны. Ему показалось, что она не идёт, а по воздуху плывёт, распахивая голыми ногами полы тонкого коротенького халатика, перехваченного узким пояском.
   Он подумал, что ему поблазнилось, и постарался не моргнуть глазом, дабы не спугнуть призрачное видение; от волнения у него остановилось дыхание. А Юлия Иннокентьевна уже рядом, в полуметре от него. Глядя сверху вниз, она немного постояла, словно не решаясь совершить задуманное, затем плавно опустилась и присела на краешек постели.
   Костю обожгло прикосновение женского тела, и он понял, что никакое это не видение, а самая настоящая явь. Женщина же, источая смешанный будоражащий аромат тонких духов и едва уловимой сладкой амбры, присущей некоторым темпераментным особам её пола, склонилась над ним. Тонкие отвороты халатика разошлись, показав ничем не прикрытые, не оттянувшиеся даже от собственной тяжести восхитительные полушария с тёмными выступами аккуратных сосков; она запустила пальцы в его шевелюру, несколько раз прошлась ими ото лба до затылка и обратно и, словно мурлыкая, негромко проговорила:
   – Ты сердишься, да? Ты спас меня от акулы, а я… – она склонилась ещё ниже – прикосновения упругой груди, отвердевших сосков были подобны электрическим разрядам – прижалась лицом к его щеке, к той, по которой была нанесена пощёчина, и с нежностью потёрлась об неё. – От страха я была в каком-то помешательстве, в истерике, я не понимала, что творила. Я не оправдываюсь, я виновата, я давно уже полностью осознала это. Но… прости меня. Простишь?
   Костя подумал: «Она ушла с поста. А как же вахта?»
   Юлия же Иннокентьевна, обхватив ладонью его шею, забрала губами его губы и прильнула к нему всем своим удивительно сложенным, неповторимо прекрасным телом. Проведя руками по сильным раздвинутым ногам женщины, сжавшим его, он проник под подол её халата, и, впадая в дурман сладостного блаженства, с ненасытной страстностью обнял её выпуклый прохладный обнажённый зад. Последние посторонние мысли мгновенно улетучились, осталось только желание вторгнуться в навалившийся на него вполне земной пленительный рай и полностью раствориться в нём.
//-- * * * --//
   Утром, проснувшись, Костя вспомнил прошедшую ночь, улыбнулся, протянул руку и… нащупал пустую постель. Мускулы его лица снова ожили и пришли в движение, отвечая радостному настроению. Ушла досыпать. Или стоит на вахте. Дивная женщина, сколько в ней непосредственности… Словно наяву, в ушах снова зазвучал её стонущий голос, переходящий в крик…
   Ещё немного упоительных воспоминаний, и он заставил себя подняться. Слетев по трапу, прошёл в свою каюту. Около получаса ушло на то, чтобы привести себя в полный порядок. Перед зеркалом он отложил бритву, провёл ладонью по щекам и подбородку – нигде ни единой зацепки, от вчерашней щетины не осталось и следа. Перед глазами в очередной раз всплыл образ Юлии Иннокентьевны, почувствовались прикосновения её губ, пылкие неистовые объятия… Ах, какая женщина! Он хмыкнул: чёрт побери, ещё вчера он отгонял саму мысль о ней!
   Он вышел в коридор, выскочил на палубу и… увидел её. Опёршись о поручни, Юлия Иннокентьевна неподвижно стояла на носу яхты. Несколько секунд Костя с восхищением любовался обворожительной женской фигурой. «Какая она всё-таки необыкновенная, эта Белогорская! – подумал он. – Каждый раз, когда я вижу её, со мной начинает твориться такое, чего прежде я никогда не испытывал. Ради неё я готов пройти сквозь огонь». Женщины, которые были у него когда-то, включая бывшую жену Анну, не стоили её мизинца. Не женщины, а похотливые рыбы, алчные и прожорливые.
   Костя направился к своей богине. Белогорская выпрямилась и обернулась на его шаги. Он радостно улыбнулся и склонился, чтобы коснуться губами её ладони. Но она отвела руку, и его глаза натолкнулись на ничего не выражающий, остекленелый взгляд.
   – Что с вами, господин Серьгин?
   Голос Юлии Иннокентьевны прозвучал до неестественности холодно.
   «Ах ты, милая шутница!» – подумал всё ещё улыбающийся Костя и хотел обнять стоявшую перед ним особу, но та стремительным жестом остановила его.
   – Что с вами? – вновь проговорила она ледяным тоном. – Что это ударило вам в голову?
   Костя в полном недоумении уставился на предмет своего обожания.
   – А-а, догадываюсь, – с заметным сарказмом произнесла Юлия Иннокентьевна. – Вы хотели бы продолжения отношений, имевших место минувшей ночью. Но нет, продолжения не будет, не надейтесь.
   Она хищно улыбнулась – так улыбались светские львицы, которых Косте доводилось видеть в кино и которых он терпеть не мог за их высокомерие и врождённую или приобретённую жестокость.
   – Вас это удивляет, – с прежним сарказмом продолжила Юлия Иннокентьевна. – Вы не осмысливаете сути происходящего? Что ж, я поясню. Когда вы уже легли спать… Короче говоря, я пришла к вам из жалости. Да-да, я испытывала к вам только жалость и больше ничего, абсолютно ничего. После вчерашней пощёчины, простите меня за неё, признаюсь, я проявила в тот момент несдержанность. Так вот, после той пощёчины у вас был настолько несчастный вид! Вы были похожи на маленького мальчика, у которого отняли… ну, что-то сладенькое. Весь день меня терзали угрызения совести, и мне хотелось как-то загладить свою вину. Как смогла, так и загладила. Надеюсь, теперь вы поняли подоплёку нашей кратковременной близости? Вы уж не обессудьте. Пусть между нами всё останется по-прежнему, как и в предыдущие дни. Мы случайные попутчики, и, когда наша одиссея закончится, мы мирно разойдёмся. Я думаю, это будет наилучший вариант.
   Костя почувствовал, как у него забилось сердце и кровь бросилась в лицо. Его сердечная склонность была в одно мгновение убита. И то, что он услышал, было похуже тысячи пощёчин. Подобного унижения он ещё не испытывал.
   – Мы ведь квиты, вы согласны со мной? – сказала Юлия Иннокентьевна. В её глазах мелькнули не скрываемые издевательские огоньки. – Почему вы молчите, отвечайте, я жду. Или вы потеряли дар речи?
   Мужчина действительно словно онемел. Но по мере того как женщина говорила, он всё больше приходил в себя, и, когда она закончила, от его замешательства не осталась и следа. Вместо него появилось неукротимое желание наказать эту особу.
   – Конечно мы квиты, – заговорил он, едва она умолкла. И рассмеялся, подпустив в смех немного желчи. – Вы полностью, я бы даже сказал, с лихвой, расплатились со мной. Вы всегда так делаете?
   Настала очередь возмутиться женщине.
   – Вы за кого меня принимаете!? – воскликнула она, раздувая ноздри.
   – Ни за кого. Просто я задал вопрос.
   – Но он оскорбителен!
   – Разве? А мне думается, он лишь адекватен вашим словам и вашему поведению.
   – По сути, вы дали понять, что я проститутка.
   – Вы сами сказали.
   – Ну знаете, такого я не ожидала даже от вас, человека из низших слоёв общества. У вас нет никакого почтения к женщине.
   – Из низших? Да я из тех, на ком зиждется ваше богатство, из кого вы и вам подобные пьёте кровь! В чём разница между нами, как людьми? Лишь в том, что вы – денежный мешок, а я – нет. Вы способны торговать собой, я же не продамся ни при каких обстоятельствах и может быть только поэтому я беден.
   – Я способна торговать собой! Да, говорю, я только пожалела вас.
   – Мне достаточно было бы лишь слова «извините».
   – А мне этого показалось мало.
   – Человек высокой нравственности этим бы и ограничился.
   – По-вашему, я безнравственна?
   – Подумайте на досуге и вы сами найдёте ответ на свой вопрос.
   – Я проститутка, я безнравственна. Что ещё вы можете сказать в мой адрес?
   – Ничего. Вы сами дали себе эти определения. Очевидно, перечень подобных своих «безупречных» качеств вы можете продолжать до бесконечности.
   Женщина побледнела от негодования. Костя понял, что Юлия Иннокентьевна оскорблена не на шутку.
   – Ну вы и подонок, – задыхаясь, выдавила она.
   – А вы просто… – у него едва не вырвалось бранное слово, состоявшее из пяти букв, но он вовремя сдержался, уразумев, что после этого уже никакие силы не восстановят их отношения.
   – Договаривайте, смелее, оскорбляйте беззащитную женщину – это же безопасно! – не удостоив его больше ни словом, Юлия Иннокентьевна прошла мимо и скрылась в недрах судна.
   – То, что вы, сударыня, услышали, получено по заслугам! По заслугам! – с ожесточением заключил Костя, оставшись один. – Чёртова баба, будь ты неладна! Видите ли, она меня пожалела! Не нуждаюсь я в вашей жалости! – он шагнул к одному борту, к другому, не в силах дать выход клокотавшему в нём негодованию. – Ведьма, вампир, исчадье ада! – злобно рассмеявшись, он ударил себя кулаком в грудь. На глаза попалось пустое ведро для морской воды. Он поддел его ногой; взметнувшись над палубой, ведро с бряцаньем полетело за борт и осталось там, повиснув на верёвке.
   – А ты думал, начнётся любовная идиллия? – снова заговорил Костя, насмехаясь уже над собой. – До этого разве ты не видел, какая она? Мало тебя выучила Анюта, теперь с этой связался. Но шлюха ещё та. Шлюха, проститутка, только разве что не стоит на панели! Расплатилась со мной, вину, видишь ли, свою загладила! Ну-ну, госпожа Белогорская, продолжайте в том же духе, расплачивайтесь, только не со мной.
   Он много бы ещё чего наговорил, но почувствовав, что завёлся сверх всякой меры и определённо несёт сущий вздор, усилием воли сумел остановить себя.
   – Ладно, что было, то прошло. Кто она мне? Никто. Ну а раз так, то зачем поднимать кипиш? Правильно? Правильно. Ничего не потеряно и ничего не приобретено. Забудем и займёмся делами.
   Кое-как умерив негодование, Костя прошёлся по палубе судна, подошёл к «ректификационному аппарату» и стал заправлять его забортной водой. Управившись с ним, подумал, что неплохо бы выпить чего-нибудь покрепче из судовых запасов, а ещё лучше – напиться в стельку. Но тут же представил, как будет выглядеть перед Белогорской в столь необычном состоянии.
   – Не дождётесь, Юлия Иннокентьевна, не доставим вам такой радости.
   Взяв одну из удочек, Костя насадил на крючок летучую рыбу, упавшую ночью на палубу, и возобновил ловлю.
   За рыбалкой он стал упрекать себя за вспыльчивость. Не надо было вступать в перебранку с Белогорской, лучше было молча отойти от неё и всё. Ну что он выиграл, наговорив ей разных пакостей? Только зло сорвал, в общем-то, на не такой уж плохой женщине. Вот стыдоба-то! Им же ещё долго оставаться вдвоём, как теперь сложится между ними? Может быть, пойти и извиниться? Но кем тогда он будет выглядеть перед ней? Жалким ничтожеством? Ну уж нет, никаких извинений!
   В его отношении к Юлии Иннокентьевне внешне ничего не изменилось, почти ничего. Может быть, он стал с ней только более вежлив, предупредителен. Их разговоры, а лучше сказать коротенькие фразы, которыми время от времени они всё же обменивались и без которых нельзя было обойтись, носили чисто деловой характер и касались исключительно обстановки на судне.
   На пятый день после их «объяснения» подул ровный ост-норд-ост. Мореплаватели поставили паруса, и «Олимпия» заскользила по волнам со скоростью пять-шесть узлов. Они, как могли, держали курс в западном направлении, но течение и ветер, забиравший то северней, то немного восточней, неуклонно сносили их на юго-запад.
   То слева, то справа на горизонте стали показываться суда, шедшие встречными курсами. Путешественники поневоле пытались привлечь к себе их внимание. Костя забирался на мачту, стрелял в небо из карабина, пулемёта и ракетницы. Юлия Иннокентьевна подпрыгивала на палубной надстройке, кричала изо всех сил: «Эгей, сюда, к нам!» и размахивала белой простынёй. Однако ни один из кораблей не изменил курс и не пошёл на сближение. Тогда они сами стали поворачивать к этим судам, но всякий раз неудачно: парус уступал мотору – и показавшиеся корабельные силуэты быстро исчезали вдали.
   Недели три спустя яхта прошла мимо Малых Антильских островов, конкретнее – между островами Доминика и Мартиника. Но расстояние до этих земель было чересчур далёким, и наши мореплаватели не разглядели ни их берегов, ни возвышавшихся за ними горных вершин. Впрочем, Костя обратил внимание на нечёткие неровные мазки, проявившиеся как-то над южной частью линии горизонта. Он ещё подумал, что это облако, только довольно странное на вид. Хотя, может, и не облако…
   Костя выругал себя за то, что оставил бинокль в каюте. Пока он бегал за ним, горизонт заволокло серой с кремовым оттенком дымкой, и толком он так ничего не разглядел. На самом же деле это был расположенный на Мартинике вулкан Монтань-Пеле, высотой 1397 метров над уровнем моря.
   Если бы Костя был более дисциплинированным моряком, как того требовала Юлия Иннокентьевна, и, будучи на вахте, непременно держал бинокль при себе, он наверняка разглядел бы эту гору. Тогда они повернули бы по направлению к ней и, возможно, избежали бы новых опасных испытаний, которые позже выпали на их долю.
   Ещё несколько дней спустя по левому борту показалась поросшая дремучим лесом земля, которой не было ни конца, ни края.
   Держась в трёх-четырёх милях от береговой черты, они продолжали своё плавание на запад. Что это была за земля, они не знали, подойти же ближе, с целью получше разведать, не решались из опасения напороться на прибрежные подводные скалы. И у них не было шлюпки, чтобы пристать к берегу.
   В сильный двенадцатикратный бинокль они иногда видели на опушке леса похожих на людей маленьких существ, которые раскачивались на лианах и перепрыгивали с дерева на дерево. Вне всякого сомнения, это были обезьяны.
   Изредка удавалось разглядеть рыбацкие деревушки, полускрытые густой растительностью. Конечно, можно было встать напротив какой-нибудь из них, и рано или поздно к ним приплыли бы на лодке. Но путь от этих поселений до города мог быть не близок, а им хотелось добраться именно до города и непременно крупного, откуда легче было бы вернуться домой.
//-- * * * --//
   Всю вторую половину морского путешествия Костя не переставал заниматься «ректификационной установкой», рыбной ловлей и приготовлением еды. Он разломал и сжёг на своей «плите» всю мебель, имевшуюся на судне, всё дерево, которое нашёл в шкиперской кладовке и других помещениях. В конце концов он добрался до панелей из красного дерева, которыми были обшиты каюты. Дорогой это был материал, и жечь его, конечно, было кощунством. Но не есть же рыбу сырой!
   Однажды, разбирая одну из панелей в капитанской каюте, Костя увидел между ней и основной частью переборки тайник, в котором прятались два чемоданчика, похожие на обычные дипломаты, только немного больших размеров. Что в них могло быть? Слитки золота, драгоценные камни, какие-нибудь секретные бумаги? Подобные чемоданчики ему частенько доводилось видеть у деловых людей своего города.
   Костя водрузил находки на стол. Немного работы тонкой миниатюрной отвёрткой, и, слабо щёлкнув, замки поочерёдно открылись. Несколько мгновений он медлил, заколдованный ожиданием увидеть что-нибудь сверхнеобычное, затем откинул одну из крышек. Его постигло глубокое разочарование: чемоданчик был заполнен небольшими полиэтиленовыми мешочками с белым порошком, похожим на сахарную пудру.
   Что это было за вещество, Костя догадался сразу. Героин! Подобные эпизоды постоянно показывают по телевизору в фильмах про сыщиков и бандитов. Осталось только, как делают киношные герои, взрезать один из мешочков ножом и попробовать его содержимое на язык. Но нет, разумеется, отраву эту он пробовать не будет.
   А что в другом чемоданчике? Тоже героин? Неужели и в нём та же дрянь!? Он без спешки приподнял вторую крышку… Чемоданчик был доверху набит пачками новеньких стодолларовых купюр США, обклеенных специальной банковской бумагой. А возле одной из торцовых стенок притаился удлинённый прозрачный мешочек с десятком необработанных камешков красного и зелёного цветов и пригоршней огранённых стекляшек, исходивших необычным завораживающим сиянием.
   С минуту Костя неподвижно смотрел на клад. Сколько, бывало, он думал о том, как бы разбогатеть, и вот – на тебе! Но вместе с мыслями о богатстве почувствовалось и нечто инородное, исходившее от содержимого чемоданчика, глубоко чуждое ему. Взяв одну из пачек, он повертел её в руках, прикинул толщину, затем положил на прежнее место и захлопнул обе крышки. С минуту ещё постоял неподвижно, размышляя, что делать дальше, после чего поднялся на палубу и окликнул стоявшую за штурвалом женщину.
   – Юлия Иннокентьевна, будьте добры, пройдёмте в капитанскую каюту.
   – Что-нибудь случилось, господин Серьгин?
   – Ничего особенного. Просто хотелось бы показать вам некоторые творения природы и рук человеческих.
   – Хорошо, сейчас иду.
   Не дожидаясь её, он сбежал по трапу. Спустя немного времени, она стояла рядом с Костей.
   – Ну, показывайте, что там у вас.
   Когда Костя продемонстрировал ей содержимое чемоданчиков, она лишь сказала: «Вот это да!», и без видимого волнения спросила, где он их обнаружил. Он показал на нишу за панелью.
   – Сомневаюсь, что это сахарная пудра, – немного нараспев проговорила Юлия Иннокентьевна, подержав на ладони один из мешочков. – Стали бы они прятать её в простенок! Это наркотик – героин, кокаин или какая-нибудь другая гадость, не менее ядовитая. А во втором чемоданчике, значит, баксы, шуршики, хавели или как их ещё называют… В каждой пачке десять тысяч. Ну-ка, пересчитаем, сколько всего этого добра, – она начала считать. – Одна, две… Так, сто пачек. Выходит, здесь миллион. А это… – женщина взяла мешочек со стекляшками и покачала его на руке,
   – а это – не огранённые рубины, изумруды, а также бриллианты – чистейшей воды. Да какие крупные! Их здесь, – Юлия Иннокентьевна на несколько секунд задумалась, – миллионов на семь-восемь, если не больше. Баксов, разумеется.
   Закрыв крышку чемодана, она прикинула его на вес.
   – Килограммов девять-десять. Не очень тяжело будет нести, но всё же. Особенно для женской руки.
   «Бывшая капитанша» с любопытством посмотрела на Костю, пытаясь проникнуть в течение его мыслей.
   – Как поступим с находками, господин Серьгин?
   Костя развёл руками и ничего не ответил.
   – Не знаете? Зато я знаю. Наркотик – в море.
   Не спрашивая его согласия, Юлия Иннокентьевна стащила чемоданчик с мешочками со стола и сразу же поставила на пол.
   – Руку чуть не оторвал. Лучше вы его несите.
   – Куда нести?
   – Ой, какой вы бестол… беспонятливый! Наверх, на палубу.
   Выйдя из каюты, Костя поднялся по трапу. Его спутница следовала за ним.
   – Что теперь? – спросил он, оказавшись наверху.
   – Теперь спихните его за борт. Ах, какой нерешительный, ну что вы за мужчина! Дайте-ка я сама, – она с лёгкой натугой приподняла чемодан и перевалила его через поручень – негромкий всплеск, и яд, способный искалечить жизнь не одной тысяче людей, ушёл под воду.
   – Ну всё, кончен бал, – сказала Юлия Иннокентьевна, отряхивая ладони и о чём-то задумываясь. Она ещё раз взглянула на своего спутника испытывающим взглядом, но ничего необычного в его облике так и не заметила. – Теперь вернёмся к нашим баксам и камешкам.
   – Как поделим? – несколько взвинченно спросила она в каюте, вновь откинув крышку и любуясь аккуратно уложенными денежными пачками. Видимо, её взвинтил именно вопрос делёжки. – Миллион – не шутка, мечта большинства простых людей. Да плюс восемь миллионов бриллиантами. А то и все десять.
   – Делите, как хотите, – ответил Костя. Он взглянул на содержимое чемоданчика и зевнул, прикрывая рот ладошкой, – это не моё – чужое, а чужого я никогда… Можете хоть всё забрать себе. Для меня не эти бумажки со стекляшками важны. Мне бы до какого-нибудь порта добраться, а оттуда – домой.
   – Какое равнодушие к деньгам! Это оттого, что вы никогда не имели столько и не знаете их силу, не представляете, какие возможности появляются у человека при их наличии.
   – А вы держали в руках такую сумму?
   – Доводилось. Пусть не столько, но тоже немало. Я предлагаю поделить эти деньги и драгоценности пополам. Как вы на это смотрите? Чемоданчики нашли вы, вам и решающее слово.
   – Я уже сказал – мне всё равно.
   – Тогда пополам, – Юлия Иннокентьевна с признательностью посмотрела на Костю и облегчённо вздохнула. Ноздри её дрогнули, глаза сверкнули радостным огнём.
   «Всё-таки доллары расшевелили её, пусть и не сразу», – подумал Костя, даже мысленно не удостаивая вниманием драгоценные камни – для него они пока так и остались стекляшками. И ещё он приметил, что взгляд его спутницы смягчился, подобрел. По всей видимости, чемодан «зелени» снизил степень взаимного неприятия, отравлявшего последние недели их сосуществование на судне.
   – Меня гнетёт то, как эти деньги нажиты. Наверняка нажиты они нечестным путём, на здоровье, слезах и горе людей.
   – Вот дурачок! Ой, простите за грубое слово, – она примирительно коснулась его плеча и улыбнулась, пытаясь тем самым вызвать ответную улыбку. – Во-первых, неизвестно ещё, каким путём они нажиты. Но пусть даже – нечестно! Что из того!? Это будет компенсация за наши страдания – душевные и физические. Разве мало мы по вине этих бандитов пережили? Сколько здоровья потеряно, на сколько сократилась жизнь! Разве укольчики, которыми они наградили нас при захвате, прошли бесследно? Вы подумали об этом?! А ожидание смерти в сарае! Чтобы восполнить всё, и трёх, и пяти миллионов будет мало – каждому. Разве потерянное здоровье восполнишь! Ну и, скажу я вам, необязательно всё это растранжиривать. Деньги можно пустить и на благое дело.
   – На какое? Раздать нищим в виде милостыни? Или отправить в сиротский дом, где их непременно разворуют.
   – Может быть, сколько-то и раздать. Может быть, и отправить – под нашим неусыпным контролем. Там увидим, обстоятельства покажут.
   Костя с сомнением покачал головой.
   – Всё равно, не хотел бы я иметь с ними дело.
   – Но почему? Разве лучше будет, если мы, как и наркотик, бросим их в море!? Странный вы человек: другой уцепился бы за этот чемодан – палкой не отгонишь, – она состроила недоверчивую мину, но, взглянув на своего спутника и убедившись в искренности его сомнений, снисходительно улыбнулась. – Не забывайте, вы не у себя в Рябиновке. Как потом всё повернётся на чужом берегу без гроша в кармане? Об этом вы подумали?
   И правда, как? Не исключено, что не очень хорошо. Мужчина почувствовал, что в ситуации с деньгами выглядит деревенским простачком, и благоразумно промолчал.
   – По-моему, денежки лучше всего оставить в этой же таре, – сказала Юлия Иннокентьевна. – И пусть они побудут в моей каюте. Отнесите их ко мне.
   Без каких-либо дополнительных возражений Костя взял чемодан и пошёл за женщиной. Идти было недалёко – через одну дверь. Пропустив мужчину в свою каюту, Юлия Иннокентьевна вошла следом.
   – Положите на диван.
   – Положил. Какие-то указания ещё будут?
   – Нет. Спасибо. Можете идти.
   Костя направился к выходу, но, взявшись за ручку двери, остановился.
   – Насколько я понял, мы имеем дело с наркоторговцами, – сказал он, повернувшись. – Кроме наркотиков, они промышляют ещё кое-чем, в частности похищением людей. Наше нахождение на этом судне лучшее тому подтверждение.
   – И что из этого следует?
   – А то, что народ они, как известно, строгий, более того – до крайности жестокий. Тех, кто стоит на их пути, уничтожают. Ошибок членам своей организации обычно не прощают и делают всё мыслимое и немыслимое, чтобы эти ошибки исправить. А тут сбежали двое свидетелей их деяний, за одну из которых они собирались получить довольно крупную сумму денег. Свидетели увели дорогостоящую океанскую яхту, на которой, среди прочего, имелись миллионные богатства и чемодан с героином. Сколько, на ваш взгляд, стоил этот наркотик?
   – Не знаю.
   – Вероятно, немало, не меньше тех миллионов, которые в другом чемоданчике, а то и побольше. И вы думаете, они оставят такой прокол без последствий! Да я бы на их месте поднял на ноги всю созданную ими организацию, начал охоту за яхтой.
   – Они уже охотились за нами.
   – Вот именно. И я уверен, на этом они не остановятся. Итак, как бы я действовал, будучи, скажем, Перфильевым, человеком с бородкой или кем-то находящимся в их иерархии ещё выше? – Костя на какое-то время задумался, потом поднял глаза на женщину. – Если бы я был владельцем этой яхты, то установил бы на ней какое-нибудь подобие радиомаяка. И куда бы она ни пошла, я в любой момент знал бы, в какой точке океана она находится и где и когда ждать её прибытия.
   Румянец сбежал с лица Юлии Иннокентьевны, оставив лишь некоторые следы тропического загара. Она с заметным испугом взглянула на чемоданчик с деньгами.
   – Так вы думаете, на яхте установлен радиомаяк?
   – Исключать этого нельзя. Если судно действительно оборудовано им или чем-то подобным, подающим сигнал о нашем местонахождении, то, скорее всего, нас ждут в ближайшем порту.
   – Возможно, его повредили при обстреле с вертолёта. Как и корабельную рацию.
   Радиостанция «Олимпии» была прошита двумя или тремя крупнокалиберными пулями, и её содержимое больше напоминало труху, нежели микросхемы и резисторы.
   – Возможно. Но не надо уповать на это.
   – Как же нам быть?
   – Прежде всего, надо проверить всё судно, попытаться найти устройство, подающее сигналы, избавиться от него и изменить курс яхты. Когда она исчезнет с экрана радара или другого принимающего устройства, наши похитители не смогут определить, куда мы движемся. Я так считаю.
   – У вас есть представление, как такой маяк подаёт сигналы и как можно определить, откуда они идут?
   – Представление? Самое общее. На бытовом уровне.
   – А как выглядит радиомаяк?
   Костя пожал плечами.
   – Возможно, это нечто, имеющее отношение к электронике. Может, у этого устройства есть антенна. Не знаю, я сужу только по увиденному на телеэкранах.
   – Я слышала, что сигналы, испускаемые радиомаяками, принимают самыми обычными ноутбуками.
   – Ну вот, в этих делах вы больше моего разбираетесь.
   Убрав часть парусов и тем самым уменьшив скорость судна, они тщательно обследовали его от кончика бушприта до кормы, обшарили все помещения одно за другим, залазили на обе мачты, добираясь до самых верхних частей. Проверили всю аппаратуру в рулевой рубке и вскрыли всё подозрительное. Но ничего такого, что указывало бы на наличие радиомаяка, не обнаружили.
   – А может быть, на судне его нет и не было никогда и мы напрасно беспокоимся? – неуверенно проговорила Юлия Иннокентьевна, когда затянувшиеся поиски ни к чему не привели.
   – Может и нет, – ответил Костя, отметив про себя, как быстро эта дамочка растеряла весь лоск. Лицо её было бледно и встревожено. Всё-таки женская натура давала знать о себе. – Но стоит ли на таком предположении строить свои действия? Если на судне вмонтирован радиомаяк, и он функционирует, то не исключено, что они постараются взять нас прямо в открытом море – где-нибудь у побережья, когда мы подойдём к ним на достаточно близкое расстояние. Или всё же дождутся в порту, к которому мы направимся.
   – Выходит, куда ни кинь – везде клин. А давайте повернём сейчас к берегу и высадимся – где-нибудь в безлюдном месте. Тогда они наверняка нас не найдут.
   Костя ничего не ответил. Юлия же Иннокентьевна, подумав, сама отвергла своё предложение.
   – А как высадиться? – сказала она, размышляя вслух. – На яхте близко к берегу едва ли подойдёшь, всего-навсего до первой мели или подводной скалы. Значит, дальше только вплавь. А если акулы… Хорошо, будем считать, что акул здесь нет. Добрались мы до берега. И сколько тащиться потом пешком? Сто километров, двести, тысячу? И это возле самого леса, в котором наверняка полно хищников. Нет, яхту пока оставлять нельзя.
   – Нельзя, – подтвердил Костя. – Лучше оставаться на «Олимпии», двигаться прежним курсом, а там видно будет. И надо готовиться к встрече с нашими старыми знакомыми.
   Снова поставили убранные накануне паруса, после чего Костя перетащил на палубу всё огнестрельное оружие. Ещё раз проверил и зарядил каждый ствол, после чего пулемёт, карабин и автоматы сложил в рубке. Один из пистолетов – «Беретту» – протянул Юлии Иннокентьевне.
   – Возьмите, может пригодиться.
   – Вы шутите? Куда я его приторочу? Да я и стрелять-то из него не умею. И не смогу я вот так, в упор, выстрелить в человека.
   – Сможете, если надо будет. Пистолет же, пока мы на корабле, поместите в кобуру и повесьте на пояс.
   – Только не на пояс. Как я буду выглядеть с ним! Смешно даже представить.
   – Всё равно возьмите. Стрелять я научу. Вот два снаряженных запасных магазина к нему. Сегодня же начнём стрельбы, чтобы вы немного набили руку.
   – Ну хорошо, согласна. Только пусть этот пистолет будет не на мне, а где-нибудь… Ну, вот здесь, возле хронометра.
   – Пусть пока полежит возле хронометра.
   Собрав несколько банок и бутылок и поставив их на носу яхты, Костя стал учить свою спутницу обращению с «Береттой».
   – Теперь стреляйте. Не отворачивайтесь, смотрите прямо в цель. До этих банок пять метров, вы должны попасть.
   Юлия Иннокентьевна выстрелила. Пистолет подпрыгнул в её руках, и пуля ушла неведомо куда.
   – Попробуем ещё раз. Возьмите немного ниже, затаите дыхание и плавно спускайте курок.
   Третьим выстрелом Юлия Иннокентьевна отбила горлышко у одной из бутылок. Весь её облик показывал, что она ожидает похвалы.
   – Молодец! – не замедлил воскликнуть Костя. – Вы делаете успехи. Продолжайте, пока не расстреляете весь магазин.
   Бах, прогремел последний выстрел. Костя приблизился к своей спутнице. Они встретились взглядами. Полностью забылись прошлые дрязги. Эта женщина, следуя его указаниям, стала быстро попадать в цель. Он не скрывал своего восхищения. И она с радостью, но более сдержанно, посмотрела на учителя.
   – Превосходно! Молодчина! – снова воскликнул Костя. – Восемь выстрелов – четыре попадания. А теперь зарядите пистолет и отдохните. И никакого анализа проведённых стрельб, ни о чём не думайте, просто мысленно отстранитесь от всего.
   Он встал к штурвалу, а Юлия Иннокентьевна расположилась в шезлонге, и ветер трогал её роскошные локоны, пошевеливая их на ладных, слегка покатых плечах.
   Побыв так немного, она смела с палубы разлетевшиеся осколки стекла и поставила несколько новых бутылок. Затем встала в позицию и, заложив одну руку за спину, другую, с пистолетом, выставила перед собой. Выстрелы, с небольшими промежутками, последовали один за другим. Восемь выстрелов – шесть разбитых бутылок.
   – Отлично! – держась за ручки штурвала, крикнул Костя. – Теперь вы смело можете вступать в перестрелку. Не хотел бы я быть вашим противником. У вас остался последний магазин. Восьми патронов достаточно, чтобы расчистить себе путь. И ваш шпалер хорош тем, что невелик по размерам. Он свободно поместится… скажем, в дамской сумочке.
   – Несколько штук их висит в женском гардеробе.
   – Прекрасно. Возьмите одну и положите в неё… Будем сходить на берег, держите этот ридикюль при себе.
   Юлия Иннокентьевна спустилась в нижние помещения корабля. Когда она вернулась, на ней была не мини-юбка, а строгое серое платье. На плече висела тёмная, довольно изящная, но не броская сумка.
   – Так пойдёт? – спросила она, подбоченясь и со слегка наигранной дерзостью глядя на мужчину.
   – Вполне. Очень хорошая вещица, простенькая, не привлекает внимание.
   – И, – продолжила Юлия Иннокентьевна, – когда запускаешь в неё руку, пальцы сразу нащупывают то, что нужно. – В то же мгновение она подкрепила свои слова действием. Довольно ловкое движение, женская рука скрылась в сумочке, и Костя увидел направленное на него дуло пистолета. Он стремительно присел, скрываясь за панелью приборов. Снаружи рубки раздался весёлый смех.
   – Испугались, Серьга? Неужели вы подумали, что я буду в вас стрелять?
   Костя поднялся и встретился с её радостным доброжелательным взглядом. Он улыбнулся в ответ. Впервые после длительного перерыва между ними вновь установились тёплые товарищеские отношения.
   – Не подумал и не испугался. Но внутри меня сработал какой-то защитный рефлекс.
   Она погрозила ему пальчиком.
   – Правду ли вы мне говорите?
   – Истинную правду – не испугался, знал, что вы не намерены выстрелить. Вот только есть такая штука – случайность. Лучше на линии выстрела не находиться.
   – Не находиться на линии… Это надо учесть.
//-- * * * --//
   На следующий после стрельб день, утром, когда стало светать, впереди, почти у горизонта, немного справа по курсу показалась рыбацкая лодка, едва заметная среди волн. Глядя в бинокль, они различили сгорбленную фигуру человека, перебиравшего рыболовную снасть. Заросший лесом берег ушёл куда-то на юг, и вокруг яхты и лодки простиралось только море, почти чёрное при не истаявшей утренней мгле.
   Спустя часа полтора, когда дневное светило уже поднялось над водной поверхностью, они приблизились на довольно близкое расстояние и легли в дрейф. По инерции яхта прошла ещё пару кабельтовых и остановилась в нескольких саженях от лодки. В ней сидел сухощавый продубевший на солнце и ветрах старик, неотрывно и, кажется, довольно безучастно наблюдавший за ними. Он был бос и пальцами одной ноги почёсывал подошву другой.
   Свесившись через поручень, Юлия Иннокентьевна весело, с улыбкой поздоровалась на английском.
   Рыбак жестом показал, что не понимает. Тогда она перешла на испанский.
   – Буэнас диас, амиго! – крикнула она. – Откуда вы?
   – Буэнас! Я из Сан-Фаррероса.
   – О-о, это Южная Америка и Сан-Фаррерос – крупный портовый город!
   – Да, крупный, очень крупный, – сохраняя неподвижное лицо, подтвердил старик.
   – А хороший это город? – спросила Юлия Иннокентьевна. – Приветливы ли его люди?
   – Я родился, вырос и прожил в нём всю жизнь, – последовал ответ.
   – Скажите, много ли в нём приезжих? Ну… туристов?
   – Си, си, – сказал, кивая, старик. – Немного, но есть. В основном это гринго – с фотоаппаратами.
   – Как относятся к приезжим местные жители?
   Старик пожал плечами.
   – Жители Сан-Фаррероса заняты своими делами.
   – Не можете ли вы подсказать, как попасть в ваш город? Какой надо взять курс?
   Достав из лодки компас, рыбак в нескольких словах объяснил, какого направления яхте нужно придерживаться. На прощание Юлия Иннокентьевна перебросила ему бутылку ямайского рома. Старик поймал её, поцеловал и приложил руку к сердцу.
   – Грациас, сеньора, – коротко поблагодарил он.
   Он уже начал готовить вёсла, намереваясь отойти от яхты, когда Юлия Иннокентьевна, наклонившись к Косте, вполголоса проговорила:
   – А давайте оставим судно и отправимся на берег вместе с этим рыбаком.
   – Зачем?
   – Затем, чтобы избежать встречи с теми, кто, возможно, ждёт нас в порту. Если, конечно, на «Олимпии» в самом деле установлен радиомаяк.
   – Вы считаете, так будет надёжнее?
   – Я так считаю. Да и зачем нам яхта, если мы почти добрались до цели?
   – Ну, тогда попробуйте с ним договориться.
   – Амиго, – вновь обратилась к старику Юлия Иннокентьевна. И о чём-то стала говорить с ним. Рыбак с безучастным видом выслушал её и произнёс в ответ несколько непродолжительных фраз.
   – Что вы ему сказали? – для Кости переговоры его спутницы со стариком были лишь набором невнятных хаотичных звуков.
   – Я спросила, велик ли его обычный улов и сколько он стоит. – Юлия Иннокентьевна сунула руку в застёгивающийся кармашек кофточки на левой стороне груди и извлекла из него сто долларов.
   «Проворная всё-таки бабёнка, – подумал Костя, – успела уже похозяйничать в чемоданчике с деньгами».
   – Амиго, – сказала Юлия Иннокентьевна по-испански, – мы заплатим вам, – она повертела в пальцах новенькой купюрой. – Заплатим, если вы доставите нас туда, куда мы укажем. Его улов стоит намного меньше, – сказала она, обращаясь к Косте, – и старик только выиграет, услужив нам.
   Немного подумав, рыбак утвердительно махнул рукой, означавшее в переводе на русскую жестикуляцию «А, была не была!» и, заговорив по-своему, показал на парусное судно. Юлия Иннокентьевна произнесла несколько слов в ответ.
   – Что он сказал? – спросил Костя. – И что вы ему ответили?
   – Он согласен отвезти нас. Ещё он спросил, а как же яхта? Я сказала, что мы поставим её на якорь – глубина здесь не более двенадцати сажен – и позже вернёмся на корабль.
   – Откуда вам известно, что двенадцать?
   – Я его спрашивала.
   – И он поверил?
   – Чему?
   – Тому, что мы вернёмся на судно?
   – Не знаю. Но так ли уж это важно? Нам надо пошевеливаться; вы видите, ему не терпится поскорее отплыть, уже выбирает из моря снасти.
   Они бросили оба якоря, и кормовой, и носовой, и стремглав спустились в нижние помещения. Оба торопились, и спустя три-четыре минуты уже были собраны. Наверх Юлия Иннокентьевна поднялась с чемоданом, наполненным деньгами. На ней было то самое серое платье. И на плече висела уже упомянутая тёмная сумочка. Костя, кроме пистолета, прихватил с собой и РПК.
   – А это зачем? – спросила Юлия Иннокентьевна, кивая на пулемёт. Она была возбуждена, от быстрых движений грудь её порывисто вздымалась, лицо раскраснелось.
   – С ним надёжней, – ответил Костя, тряхнув оружием. – Больше гарантии, что благополучно доберёмся до места.
   Рыбак подогнал лодку совсем близко. Волна была не высока, но всё же утлое судёнышко несколько раз довольно сильно ударило о борт яхты. Упираясь веслом в обшивку «Олимпии», рыбак, как мог, удерживал лодку от опасных столкновений. При виде пулемёта брови у него поползли было вверх, но, остановившись на полпути, вернулись на прежнее место; он кашлянул, словно запершило в горле, но не произнёс ни слова.
   Спустившись с борта яхты, Костя принял от Юлии Иннокентьевны пулемёт, за ним чемоданчик. Затем, подхватив под руки, помог перебраться в лодку своей спутнице. На мгновение она оказалась в его объятиях, он услышал неровное взволнованное дыхание и почувствовал, как напряжены её нервы.
   – Спасибо, – не глядя на него, проговорила женщина.
   В тот же миг рыбак завёл мотор, и лодка потащилась в южном направлении, где, по всей видимости, и находился Сан-Фаррерос.
   Устроившись на передней банке, Юлия Иннокентьевна поставила чемоданчик ближе к ногам, переместила вперёд висевшую на плече сумочку, чтобы она была под руками, и стала поправлять причёску. Костя проверил в кармане пистолет и пододвинул лежавший на коленях пулемёт; коснувшись указательным пальцем спускового крючка, словно прочувствовал мощность оружия, и погладил ствол и цевьё. Прострелив глазами по южной стороне, он заметил у горизонта ещё несколько неподвижных судёнышек, очевидно, рыбацких.
   – Это ваши товарищи там? – показав на лодки, спросила Юлия Иннокентьевна у старика.
   – Мои соседи, – последовал ответ.
   – А вы далеко ушли в море, дальше всех.
   – Я хотел поймать крупную рыбу – она водится в этих местах.
   Костя посмотрел на Юлию Иннокентьевну и встретился с её напряжённым взглядом.
   – Как настроение? – сам не зная зачем, спросил он.
   – Настроение, известное дело, бодрое, – ответила она, и губы её тронула искусственная улыбка. – Вопрос в том, что нас ждёт впереди. Сейчас меняется наша судьба. Меня волнует, есть ли в Сан-Фарреросе российское консульство. Если да, то всё может решиться быстро и просто.
   Женщина обратилась к рыбаку и спросила его о чём-то. Рыбак, подумав, немногословно ответил.
   – Он сказал, что в городе имеются какие-то консульства, но есть ли среди них российское, не знает.
   Посмотрев на старика, Костя встретился с ним взглядом. Чем-то этот дед походил на Анатолия Дмитриевича, бывшего преподавателя по литературе, только южноамериканец более смугл и сух и, судя по всему, более сдержан в своих чувствах.
   Несколько минут спустя, левее рыбацких лодок из-за горизонта выплыло ещё одно судно, превратившееся вскоре в быстроходный катер на подводных крыльях. Он двигался встречным параллельным курсом и должен был разойтись с ними не более чем в полумиле. Несколько секунд Костя пристально вглядывался в неизвестное судёнышко. Юлия Иннокентьевна тоже впилась взглядом в катер, летевший по волнам, затем оглянулась на оставленную у горизонта яхту.
   – Не к нашей ли «Олимпии» они направляются? – севшим голосом проговорила она.
   – Возможно, что и к «Олимпии», – ответил Костя и переместил пулемёт так, чтобы его нельзя было разглядеть извне. – Плохо, что мы не взяли бинокль, – он посмотрел на женщину. – Ваши пышные волосы видны издалека. Укрылись бы чем-нибудь. Возьмите вот это, – он протянул ей кусок брезента, лежавший в носу лодки. Юлия Иннокентьевна натянула на себя грубое полотнище.
   Несколько сбросив скорость, катер поравнялся с лодкой, затем, набирая обороты, стал уходить дальше в открытое море.
   Сидевший на корме рыбак заметил волнение пассажиров, но опять-таки ничего не сказал, а только стряхнул ресничку с уголка глаза и плотнее уселся у руля.
   – Скажите ему, чтобы прибавил газу.
   Юлия Иннокентьевна произнесла несколько слов по-испански. Рыбак недовольно закряхтел, но послушался, и подвесной мотор запел на более высокой ноте. Лодка ускорила движение, и её стало заметно потряхивать на волнах. Поворачиваясь всем корпусом, Костя всё оглядывался назад. Вскоре катер пристал к яхте, стоявшей на якорях.
   – Это они, – шепотом проговорил он. – Вовремя мы с неё убрались.
   – Да, они? Люди, которые нас ждали? – спросила встревоженная Юлия Иннокентьевна. Между бровями у неё пролегла едва заметная морщинка, – что там происходит? У меня не очень острое зрение, отсюда я ничего не вижу.
   – Они уже на палубе яхты, – Костя приподнялся и пересел на своей скамье лицом к корме. – Их пятеро.
   – Ну, что пятеро, я видела, когда они проходили мимо.
   – Трое из них спустились во внутренние помещения, а двое остались наверху.
   – Остались, а дальше-то что?
   – Пока ничего… Те, которые на палубе, зашли в рубку, – Костя смотрел в сторону яхты, приложив к глазам пальцы наподобие бинокля.
   Рыбак, удерживая руль одной рукой, другой – без какой-либо спешки достал из глубин своего кармана коричневую плитку табака и положил её на сиденье, следом он извлёк складной нож и раскрыл его, освободив лезвие. Отрезав от плитки кусочек, сунул его за щёку. Так же не спеша опустил в карман сначала нож, за ним табак. Лодка устойчиво держалась на прежнем курсе.
   – Все пятеро снова на палубе яхты, – не отнимая кисти рук от глаз, проговорил Костя. – Четверо спустились на катер, а один остался на «Олимпии». Всё, катер отвалил и… направляется в нашу сторону.
   Он сглотнул и, поднеся руку ко рту, кашлянул в кулак.
   – Точно, это они, те, кто дожидался нас на берегу, – он посмотрел на притихшую женщину. – Мы не ошиблись – на яхте был радиомаяк. Ну, батя, держись, – крикнул он, обращаясь к рыбаку, – сейчас будет катавасия! Извини, родимый, впутали тебя в такое дело. Юлия Иннокентьевна, скажите ему, чтобы пригнулся, а то торчит, как пень. Да и вы тоже пригнулись бы или, ещё лучше, легли на днище, а то, неровен час, зацепит.
   – Вы думаете, они будут стрелять?
   – А вы как думаете? Вон они, всё ближе, явно идут на захват. Но я им живым не дамся, хватит с меня их «гостеприимства». Пока есть патроны, будем отбиваться, – он прилёг вдоль левого борта, нацеливая пулемёт на приближающийся, но всё ещё далёкий катер.
   Прошло ещё несколько секунд.
   – Сколько можно резину тянуть? – сказала, не вытерпев, Юлия Иннокентьевна. – Они уже близко, стреляйте! Вы дождётесь, что они захватят лодку и мы в очередной раз окажемся в их лапах. Стреляйте, говорю вам, иначе получится как с тем вертолётом.
   – Не мешайте, – сквозь зубы проговорил Костя, стараясь удерживать мушку на силуэте катера. – Если я хорошо разглядел, один из них – наш старый знакомый Перфильев.
   – Неужели он! – воскликнула Юлия Иннокентьевна. И тут же усомнилась: – разве можно в такой дали, без бинокля, узнать человека?
   – Я вас не пойму: то вы говорите – они близко и надо стрелять, то начинаете утверждать, что они далеко.
   – Далеко, чтобы различить лицо, но достаточно близко для пулемётной стрельбы.
   – Достаточно близко? Вы в этом уверены?
   – Да, уверена!
   – Молодец, – медленно процедил Костя, всё так же наблюдая за катером в прицел пулемёта, – стрельба по бутылкам не прошла для вас впустую, вы уже разбираетесь в военном деле.
   – Нашли время для ёрничества! – возмутилась Юлия Иннокентьевна. – Ах, сами вы вздорный, взбалмошный человек!
   Старый рыбак, казалось, не слышал их пикировки и не замечал приближающейся погони. Он не переставал жевать табак и время от времени сплёвывал в воду. Выражение лица его, как и в минуту встречи в открытом море, было непроницаемо и невозмутимо.
   Катер ещё приблизился. Когда расстояние между ним и лодкой сократилось метров до двухсот, послышались автоматные очереди, завжикали пули. Несколько из них, совсем рядом, вспороли воду, оставляя за собой прямолинейные, сразу же исчезнувшие цепочки воздушных пузырьков.
   В то же мгновение заработал установленный вдоль борта пулемёт. Напуганная грохотом выстрелов и свистом пуль, Юлия Иннокентьевна инстинктивно сползла со скамьи и оказалась на днище лодки, у Кости в ногах. Рыбак, оставив кормовую банку, тоже присел на коленях и держался так, чтобы его прикрывал корпус мотора.
   С катера опять застрочили из автоматов. Костя прицелился, стараясь хоть как – то скомпенсировать воздействие волны, бросавшей лодку то вверх, то вниз, и дал ещё очередь, за ней ещё одну и ещё. Со стороны катера донёсся слабый крик, кто-то там пошатнулся, повалился на бок и полетел за борт.
   – Это не Перфильев, – прошептал Костя. И тут же подумал о том, что убил человека в территориальных водах чужой страны, теперь у него могут возникнуть проблемы и с полицией, и, следовательно, от неё тоже надо держаться подальше, тем более, если она, не дай бог, связана с мафией.
   – Что вы сказали?! – крикнула снизу Юлия Иннокентьевна.
   – Ничего! – отозвался, отрываясь от прицела, Костя. – Они замедлили ход, отстают… встали, сдают назад, пытаются разглядеть в воде своего товарища.
   – Какого ещё товарища?!
   – Ну, того, который упал в море. Всё, поиски закончены, труп не найден, катер прибавляет скорости. Да, всё, уходит в сторону.
   Приподнявшись и посмотрев назад, Юлия Иннокентьевна и сама увидела, что погоня теперь старается держаться вне досягаемости пулемётного огня и катер делает поворот влево, беря направление к показавшимся на юго-востоке гористым лесам. Отойдя примерно на километр, он пошёл параллельным с лодкой курсом, мало-помалу обгоняя её.
   – Что они задумали? – спросила женщина, сбрасывая с себя брезент. Она снова сидела на банке, уже не прячась от взоров преследователей. Посвежевший ветер трепал ей волосы, то распуская их, то, на краткий миг, завивая в причудливую причёску. На бледном, с обострившимися чертами лице сверкали большие встревоженные глаза. В этот момент спутница Кости выглядела ещё более привлекательной.
   – Что они задумали, как вы считаете, Константин Иванович? – повторила свой вопрос Юлия Иннокентьевна.
   – Ну, явно они хотят нас обойти. Дождутся, когда мы пристанем к берегу, и встретят нас там.
   – И как нам поступить, чтобы избежать этой встречи?
   – Не знаю. Поговорите с рыбаком. Может быть, он что-нибудь посоветует. И дайте ему ещё пару сотен долларов за опасность, которую мы на него навлекли.
   Юлия Иннокентьевна обратилась к сидевшему на корме старику, всё так же невозмутимо жевавшему табак, и произнесла несколько слов. Цыкнув за борт коричневой слюной, тот ответил. После непродолжительного диалога Юлия Иннокентьевна повернулась к своему спутнику.
   – Он сделает так, чтобы мы оторвались от преследователей. Но, кроме обещанной сотни, придётся заплатить втрое больше.
   – Заплатите, – сдержанно ответил Костя. Всё его внимание было приковано к уходившему на юг, но не терявшемуся из виду катеру.
   Тем временем рыбак достал из широченных штанин мобильный телефон, набрал номер и что-то настойчиво и отрывисто стал говорить, изредка поглядывая на своих пассажиров.
   – Что он там бормотал? – спросил Костя у Юлии Иннокентьевны, когда рыбак убрал телефон.
   – Я толком не разобрала. Но, мне кажется, к нашему спасению он хочет привлечь ещё кого-то.
   До левого, покрытого лесом берега оставалось мили три, когда справа тоже показалась береговая черта, обозначенная таким же холмистым лесным массивом. Берега всё сужались, и когда между ними осталось мили полторы, снова раздвинулись, открывая перед путешественниками довольно просторный широкий залив.
   Впереди возникли неясные пока очертания крупного города, портовые краны, большие океанские суда. Послышались отдалённые прерывистые звуки корабельных сирен. Правее лодки, с несколько меньшей скоростью двигался белоснежный пассажирский лайнер, своими контурами напоминавший «Адмирала Сенявина».
   – Сан-Фаррерос, – прокаркал старый рыбак, протягивая перед собой сморщенную руку, похожую на клешню. Приблизившись метров на сто к лайнеру, он круто повернул вправо, пересекая волнующийся кильватерный поток, и лодка, прикрытая высокими корабельными бортами, на некоторое время оказалась вне поля зрения наблюдателей на катере. Минуты полторы-две она шла рядом с кораблём, после чего повернула на запад, где виднелся неровный полукруг темного лесистого берега.
   Неожиданно рыбак заговорил в очередной раз, хотя его никто ни о чём не спрашивал.
   Костя вопросительно посмотрел на Юлию Иннокентьевну.
   – Он говорит, – она кивнула на рыбака, – что самым надёжным укрытием была бы сельва – в ней нас ни один чёрт не найдёт. Но не подготовленному человеку делать в ней нечего. Лесная чаща – место обитания змей, кайманов, ягуаров, ядовитых пауков – не пройдёт и суток, как мы оба погибнем. Он попробует доставить нас к Гуаяче – это песчаный участок берега на северо-западной окраине города, там швартуются рыбацкие лодки. Оттуда, пройдя фавелы, то есть кварталы с жилищами бедноты, мы сможем выйти к основной части Сан-Фаррероса, где среди многоэтажных жилых домов, государственных учреждений и разных офисов находятся чьи-то – консульства.
   Юлия Иннокентьевна замолчала, пытаясь уловить смысл слов рыбака.
   – Ещё он сказал, что по городу лучше идти с проводником. Так надёжнее – уменьшится вероятность посягательства на наши кошельки и свободу, да и на жизнь тоже. Если всё будет хорошо и получится, как задумано, то о проводнике для нас позаботятся. Возможно даже, нас отвезут на автомобиле.
   – Спроси, откуда у него такая забота о незнакомых людях, – прикрываясь ладонью от солнца, неуклонно стремившегося к зениту, Костя внимательно посмотрел назад. Отдалившийся лайнер всё ещё закрывал собой катер с Перфильевым и его людьми.
   – Рыбак понял, что мы попали в серьёзный переплёт, а он и его товарищи привыкли помогать друг другу и себе подобным. Без такой взаимовыручки на море и в самом Сан-Фарреросе делать нечего.
   Лодка сделала левый поворот и пошла в сторону города. Впереди, не далее чем в двух милях, показался низкий берег, заставленный сотнями различных лодок, больших и маленьких. Это, очевидно, и было Гуаяче. На возвышенности, немного дальше от берега проступали небольшие, густо расположенные прилепившиеся одно к другому строения. «Фавелы, о которых говорил старик», – подумал Костя.
   В акватории залива то здесь, то там виднелись различные маломерные суда. Это были прогулочные яхты и катера – и моторные и парусники, а также рыбацкие лодки с застывшими в них рыбаками, большей частью стоявшие на одном месте.
   Костя вдруг с удивлением заметил, что часть судёнышек – и слева, и справа, и встречным курсом – движется в направлении их лодки. Сидевший на корме рыбак сплюнул в воду и что-то произнёс.
   – Он говорит, чтобы мы не волновались, предательства нет, – перевела Юлия Иннокентьевна и, прислушавшись к старику, продолжила: – И он сказал, что на помощь идут его друзья.
   Ещё минута, другая, и вокруг них засновало десятка полтора рыбацких лодок. Одна из них развернулась и пошла параллельно с лодкой старика, который сразу же сбросил обороты своего движка.
   – Это Хосе, мой зять, – сказал старик, показывая на сидевшего в соседней лодке крепкого смуглого мужчину лет сорока, босого, как и он сам. – Он довезёт вас до места. С ним окончательный расчёт, – старик выразительно пошевелил пальцами, собранными в щепотку, и ещё сбросил обороты мотора. Хосе приблизился почти вплотную и багром соединил борта обеих лодок.
   Юлия Иннокентьевна, не выпуская из рук чемоданчик, сунула в руку старика не сто, а шестьсот долларов и перебралась в соседнюю лодку. Костя, оттолкнувшись прикладом пулемёта, перемахнул вслед за ней.
   Хосе отцепил багор, прибавил мощности двигателю, затем увеличил её до предела. В отдалении из-за корпуса пассажирского лайнера показался перфильевский катер. Хосе приказал беглецам лечь на дно лодки и укрыться брезентом, что они незамедлительно и сделали.
   Костя лежал чуть ли не вплотную с Юлией Иннокентьевной и ощущал на щеке её горячее дыхание. Почувствовав бедром тепло её колена, отодвинулся, на сколько позволил борт лодки. Пулемёт он не выпускал из рук, прижимая к себе.
   Рыбацкие судёнышки устремились в разные стороны: одни из них пошли на запад, другие к выходу из залива, а несколько широким веером потянулись к Гуаяче, смешиваясь с другими маломерными судёнышками. Катер же преследователей изменил курс, приблизился к тому месту, где совсем недавно находилось скопление лодок, и замедлил ход. Видимо, потеряв беглецов, Перфильев и его люди не знали, какие действия предпринять дальше. Наконец, после непродолжительного раздумья, они взяли направление к портовым сооружениям. Расстояние между ними и лодкой Хосе непрерывно возрастало, и по прошествии некоторого времени катер скрылся за судами, стоявшими у причалов.
   Хосе произнёс несколько слов.
   – Он сказал, что наши преследователи ушли, – вполголоса проговорила Юлия Иннокентьевна, – и теперь на какое-то время мы в безопасности.
   Освободившись от брезента, она и Костя приподнялись и огляделись вокруг. До Гуаяче оставалось несколько сот метров. Не зная, как быть с пулемётом, Костя похлопал по нему и сказал, что, может быть, его следует выбросить за борт. Юлия Иннокентьевна перевела на испанский. Хосе знаками показал, чтобы пулемёт оставался в лодке, и велел спрятать его опять под брезент.
   – Эта машина-геворен хороша против гангстеров, – проговорил он. – Мы уже убрали некоторых из них, на очереди ещё несколько. Полиция против них бессильна, и мы начали действовать сами. Мы рассчитываем, они оставят нас в покое – скоро.
   – Они отнимают у вас рыбу? – спросил Костя и взглядом попросил Юлию Иннокентьевну перевести.
   – Они обложили нас данью, – ответил рыбак, – берут проценты от выручки. – Но проценты – это условно. Нам определена некая сумма, которую мы должны выплачивать, даже если бы наши лодки приходили пустые. Бывает, когда уловы небольшие, они гребут чуть ли не под чистую и тогда нам нечем кормить наши семьи. Если уступать и дальше, то они будут брать и за воздух, которым мы дышим. Терпенью рыбаков пришёл конец.
   Костя подивился его откровенности. Но ведь сейчас они расстанутся навсегда, и слова Хосе, можно сказать, уйдут на ветер.
//-- * * * --//
   Немного погодя мотор заглох, и лодка, направляемая уверенной рукой, мягко врезалась в прибрежный мелководный песок. Юлия Иннокентьевна протянула хозяину лодки с десяток сотенных купюр. Тот принял деньги, наклоном головы поблагодарил за щедрость, затем засучил штанины и, переступив босыми ногами, спрыгнул в воду. Юлия Иннокентьевна быстро сняла сандалии и спрыгнула вслед за ним. Пока Костя стягивал обувь и носки, оба уже достигли берега, до которого было не больше десяти шагов.
   – А где машина? – в недоумении спросила Юлия Иннокентьевна, оглядывая пустынную полосу, примыкавшую к длинному скоплению лодок возле дощатой пристани.
   – Не знаю, – ответил Хосе, пожимая плечами. – Очевидно, с транспортом произошла какая-то неувязка.
   Завидев приближающегося к ним невысокого паренька, рыбак сказал, что это Эстебано, он проводит их фавелами и выведет к улице, где можно нанять такси. А сейчас им надо немедленно уходить, так как люди, которые их преследовали, вряд ли дремлют.
   Сказав несколько слов пареньку, Хосе столкнул лодку с отмели, прошёл рядом с ней ещё пару шагов, перевалился через борт, пробрался к корме и, дёрнув тросик, завёл мотор. Взмах рукой, и, спустя минуту, он скрылся среди множества других судёнышек.
   Эстебано показал на теснившиеся в отдалении низкие убогие лачуги и заговорил на испанском.
   – Он сказал – нам надо торопиться, – перевела Юлия Иннокентьевна.
   Все трое поспешили к строениям, то и дело переходя с шага на бег. Местность шла с некоторым подъёмом. Вот закончилась полоса берегового песка, вот пересекли тянувшуюся вдоль побережья грунтовую дорогу и вступили на неровный с ямами и буграми твёрдый набитый булыжниками грунт. Впереди обозначился проход серого невзрачного переулка, и Эстебано побежал прямо к нему. Схватив Юлию Иннокентьевну за руку, Костя повлёк её за собой. Постройки всё ближе, осталось совсем немного…
   Однако не успели они забежать в переулок, как послышался шум быстро приближающегося автомобиля, завизжали тормоза, и почти сразу же раздались автоматные и пистолетные выстрелы. Засвистели пули, но беглецы уже достигли построек и свернули за угол первой же лачуги. Костя взглянул на Юлию Иннокентьевну – слава богу, она цела, на ней ни царапины. Эстебано же привалился к стене и держался за плечо, между пальцами проступила кровь, с каждым мгновением её всё больше, она залила руку до кисти и закапала, попадая на одежду и орошая землю. Не выдержав боли, паренёк жалобно застонал. Рана обессиливала проводника, тем не менее стоять было нельзя и они двинулись дальше.
   Пробежав ещё сотню метров, Эстебано вновь остановился, тяжело и прерывисто дыша, смуглое лицо его пожелтело, над бровями и на висках выступили капельки пота. Он заговорил на своём языке, и Юлия Иннокентьевна тут же перевела.
   – Ему плохо, его не держат ноги, и он не может поспеть за нами. С ним нас быстро догонят. Он сказал, нам надо бежать вон тем переулком налево, а сам он попробует укрыться где-то поблизости, у него здесь есть убежище, щель, в которую сможет протиснуться лишь он один.
   Юлия Иннокентьевна достала из сумочки пачку банкнот, сунула её пареньку за отворот рубашки, обняла, и, оставив его, они без оглядки пустились в указанном направлении.
   – Дайте мне чемоданчик! – крикнул Костя на бегу. – Вам тяжело!
   – Нет, ничего, я выдержу! – но она всё-таки отставала, и Костя снова ухватил её за свободную руку и потянул за собой.
   Они свернули в проход между лачугами, но это оказался не переулок, а кривой тупичок; вскоре перед ними выросла высокая стена, на которую невозможно было взобраться, и им пришлось повернуть назад. «Не повезло, – подумал Костя. – И это в самом начале, едва мы оказались на берегу. Не пришёл автомобиль, ранило проводника, потом тупик. Значит, не будет везти и дальше».
   При быстром движении тяжёлый пистолет в просторном брючном кармане непрерывно колотился о бедро, сбивая мысли и отвлекая от выбора пути. Он стал придерживать его одной рукой, но из-за этого бежать стало ещё неудобнее. Не вытерпев, Костя вынул оружие из кармана, затолкал за пояс и сделал рубашку навыпуск. Металл неприятно давил на живот, и всё же так было более терпимо.
   Услышав звуки выстрелов, большинство обитателей фавел попрятались по своим лачугам. Изредка только то в одном, то другом тёмном оконце замечались встревоженные лица. Дважды им попадались смуглолицые разудалые парни с неестественно сверкающими глазами – то ли пьяные, то ли обкуренные. Рука невольно тянулась к спрятанному под рубашкой пистолету, но молодые люди не предпринимали ничего враждебного и, проводив бегущих насмешливыми взглядами, шли дальше своим путём. Раз-другой вдалеке возникали и тут же исчезали какие-то одинокие фигуры, очевидно, случайные прохожие. Один переулок сменялся другим, и конца им не было видно. Временами Косте казалось, что они попали в заколдованный лабиринт без выхода. Но дорога, преимущественно, вела на подъём, значит, они удалялись от моря и приближались к основной части города, где могло ждать спасение.
   Неожиданно из-за угла, в полусотне метров впереди вырос человек с короткоствольным автоматом. Костя успел разглядеть чёрное пятнышко дула, смотревшего в их сторону. Рванув Юлию Иннокентьевну за руку, он в очередной раз увлёк её в открывшийся разъём между лачугами.
   – Они нас… опередили, – запыхавшись, проговорил он, – пока мы плутали. Они знают здесь все ходы и выходы.
   Достав пистолет, он снял его с предохранителя.
   – Юлия Иннокентьевна, вы бегите, а я попробую их задержать!
   Он встретился с её взглядом и прочитал в нём такое сокровенное, обращённое к нему, чего прежде никогда не видывал. Ему захотелось поцеловать эти чудные признательные глаза, но было не до сантиментов, и он только вымученно улыбнулся.
   – А как же вы?! – воскликнула Юлия.
   – Обо мне не думайте, со мной всё будет хорошо. Вот, бегите между этими домами, мне кажется, так вы доберётесь до автомагистрали, о которой нам говорили, – Костя легонько подтолкнул её, задавая направление, а сам повернулся к оставленному переулку.
   Держа наготове пистолет, он бросил взгляд из-за угла и в нескольких шагах увидел того самого человека с автоматом. От неожиданности оба опешили. Секунду они смотрели друг на друга, затем Костя отпрянул назад, а его противник, придя в себя, ударил автоматным огнём. Пули зачиркали по стене, взрыхлили отходящее от неё подобие тротуарчика и выбили пригоршню камешков из противоположной лачуги. Когда автомат замолчал, Костя высунул руку с пистолетом за угол и трижды выстрелил наугад. Прогремела ответная очередь.
   Интуитивно Костя распластался на тротуаре, на долю секунды выглянул из своего укрытия и тут же выстрелил. Его противник вскрикнул. Не поднимаясь с земли, Костя снова посмотрел в переулок и увидел, что человек, с которым он вёл перестрелку, выронил автомат и держится за кисть руки. Так, этот своё получил. Он посмотрел в другую сторону переулка. Кто-то ещё бежал к ним, размахивая пистолетом. Не Перфильев ли это? Вот она, долгожданная встреча с землячком. Костя выстрелил в него раз и другой и, вскочив на ноги, побежал между домами, за которыми скрылась Юлия Иннокентьевна.
   Метров через сорок или пятьдесят узкая улочка раздвоилась, и он на мгновение замешкался, не зная, куда бежать дальше. И тут совсем близко справа от него раздался испуганный женский крик.
   – Костя, на помощь! – услышал он затем придушенный голос. Его он узнал бы среди тысяч других. Он повернул направо и увидел, как какой-то ражий детина, обхватив Юлию Иннокентьевну сзади за шею, выкручивает ей руку, в которой она держала чемодан. Не думая, что может задеть женщину, Костя поднял пистолет и выстрелил. На белой рубахе молодчика, между лопатками, появилось красное мгновенно увеличившееся пятно. Человек покачнулся и опрокинулся навзничь.
   Юлия Иннокентьевна оглянулась. Бледное лицо её неестественно выделялось на фоне серых строений.
   – Спасибо, Костя! – крикнула она и, не дожидаясь его, побежала по переулку. Он хотел последовать за ней, но сзади донёсся топот ног, кто-то прокричал нечто похожее на «La parado o disparo!», и сразу же раздалось на русском:
   – Стой, падла, пристрелю!
   Прогремело несколько выстрелов. Над ухом, срезав прядь волос, шмелём прогудела пуля. Костя нырнул в проём между лачугами, повернулся назад и дважды выстрелил в преследователей. Опять мимо. Плохой всё же он стрелок, это не по бутылкам бахать, сидя в шезлонге.
   Один из преследователей, очевидно, из местных. Другой – точно Перфильев. Мало, значит, у него людей, раз сам участвует в погоне. А может, боится ещё раз проколоться – в угоне яхты, наверное, есть и его вина – второй ошибки ему вряд ли простят, вот он и рвёт удила.
   Костя спустил курок, целясь в вырвавшегося вперёд соплеменника, но услышал лишь холостой щелчок. Стремительные, отработанные на яхте движения, и пустой магазин в две секунды был заменён на заряженный.
   Взяв пистолет обеими руками, чтобы попасть наверняка, беглец снова прицелился и в это мгновение почувствовал присутствие человека за спиной. Он резко повернулся, одновременно уклоняясь в сторону, чтобы избежать новой опасности, и тут же получил скользящий удар прикладом в голову. В глазах стало туманиться и двоиться; выронив оружие, Костя упал и вывалился из проёма на улочку.
   Очнувшись, он почувствовал острую щебёнку, резавшую ладони. Ему показалось, что он пролежал недопустимо долгое время, а нельзя было терять ни секунды. На самом же деле сознание стало возвращаться к нему, едва он оказался на щебне. Беглец приподнял голову и различил мелькнувшую в отдалении не совсем чёткую фигурку убегающей и тут же исчезнувшей за поворотом Юлии Иннокентьевны. Даже в этой экстремальной ситуации в сознании отложилось, как она хороша. Ещё он различил погоню, перешедшую на шаг, и подвинулся к пистолету, лежавшему рядом. Но последовал второй удар, и Костя неподвижно распростёрся у ног преследователя.
   Мафиози, подкарауливший его, достал сигарету и, щёлкнув зажигалкой, закурил. С улочки подошли ещё двое.
   – Ну что, готов? – спросил один из них.
   – Уложил, – последовал ответ.
   – Хорошо, теперь надо изловить женщину.
//-- * * * --//
   А в это время Юлия Иннокентьевна торопливо пробиралась по опустевшим улочкам. Всё происходившее казалось чудовищным, невообразимым кошмаром, тем не менее она не потеряла присутствия духа. Последние выстрелы напомнили о «Беретте». На лице появилась и исчезла дрожащая улыбка – в сознании всплыла перебранка с Костей по поводу его каждодневных стрельб в вахтенное время. Она открыла сумочку, провела пальцами по мягкой бархатистой подкладке и нащупала небольшую удобную, слегка изогнутую рукоять.
   Улочка поднималась всё выше над уровнем моря. Пожалуй, это был самый короткий путь к части города, где громоздились многоэтажные дома и где она надеялась найти спасение. Но слишком уж улица была прямой и далеко просматривалась. Поэтому она свернула в один из нескончаемых переулков. Впереди показался перекрёсток; ей надо поскорее добраться до него, снова повернуть и так и бежать зигзагами, сбивая с толку преследователей.
   Юлия Иннокентьевна перешла с шага на бег, но тут под ноги попался камень, она споткнулась, упала, расцарапав колени, а когда поднялась, перед ней оказался невесть откуда вынырнувший человек с небольшим бесприкладным автоматом. Увидев женщину, он на мгновение вытаращил глаза, но почти сразу же плотоядно улыбнулся, приложил палец к губам и, не переставая улыбаться, направил на неё ствол.
   Беглянка оказалась проворнее. Быстро выхватив пистолет из сумочки, она спустила курок. Грянул выстрел. Человек отшатнулся, схватился за голову, медленно опустился на колени и удивлённо посмотрел на выстрелившую в него женщину. Затем глаза его закатились, и он упал, ударившись лицом о булыжники.
   Белогорская ахнула, пистолет выпал из руки. Стараясь не смотреть на лежавшего ничком мужчину, видимо, убитого ею, она осторожно, пятясь, обогнула его и, спотыкаясь, потащилась дальше вдоль стен домов.
   Неожиданно рядом с ней отворилась какая-то дверь, и в темноте образовавшегося проёма сверкнули угольки девичьих глаз. Её схватили за руку и сильно потянули за собой. Не ожидавшая этого, Юлия Иннокентьевна легко поддалась и очутилась в небольшом низком помещении. Дверь за ней захлопнулась, с глухим стуком задвинулся засов.
   – Тихо, – по-испански прошептала девушка. Приподняв руку с выпрямленным вверх указательным пальцем, она прислушалась к происходящему на улице, – их пока нет. Проходите сюда, – она показала на смежное помещение с открытой двустворчатой дверью и подтолкнула к ней Юлию Иннокентьевну. – Быстрее!
   Во второй комнате девушка отодвинула от стены шкаф, за которым стала видна невысокая ниша около метра глубиной.
   – Полезайте, – сказала она, показывая на укрытие.
   Юлия Иннокентьевна послушно забралась в нишу и уселась в ней, обхватив колени руками и прижавшись спиной к тёплой каменной кладке. Сумочку и чемодан она поставила рядом с собой.
   – Вы не выдадите меня? – с трепетом в голосе спросила она девушку.
   – Карамба! – воскликнула та и всплеснула руками. – Глупая! Если бы я не хотела помочь, вы остались бы на улице. Сидите. И чтобы ни звука – полная тишина.
   Девушка придвинула шкаф, и Юлия Иннокентьевна оказалась в абсолютной темноте. Прямо над ухом раздались шорох и побрякивание – хозяйка лачуги заставляла полки шкафа какой-то посудой.
   Прошло немного времени, и неподалёку на улице послышались шаги и возбуждённые голоса. Сквозь стены доносились только отдельные звуки, трудно было понять, о чём идёт речь, но, разобрав произнесённое по-испански слово «женщина», она поняла, что говорили о ней. В дверь нетерпеливо застучали. Юлию Иннокентьевну забила мелкая дрожь, она прижала ладони к груди. Пауза. Снова стук.
   – Сейчас, сейчас! – послышался всё тот же девичий голос. – Дайте же мне одеться. Всё, открываю.
   Ширкнул отодвигаемый засов. Скрипнули петли. Наружная дверь отворилась.
   Юлия Иннокентьевна затаила дыхание. До неё донеслись отдельные неразборчивые звуки. Грубый мужской голос о чём-то спрашивал. От волнения у беглянки прилила кровь к голове, зашумело в ушах, и она не уловила смысла вопроса. Но какое это имело значение! Она знала, что это был за гость и зачем он пожаловал.
   – Но, сеньор! – громко ответила девушка. – Я спала. Выстрелы разбудили меня. Я выглянула в окно и увидела, что неподалёку, вон там, лежит мужчина с окровавленной головой. Я страшно перепугалась, мне стало так плохо… Я не переношу вида крови. Это надо же до чего дошло! Среди бела дня… Нет, женщины не было. Что? Какой смысл обманывать вас! Для меня чужой человек – никто. Разве я такая дура, чтобы укрывать кого-то из незнакомых. Зачем мне лишние неприятности, мне и своих забот хватает!
   – А вот сейчас мы проверим: укрываешь ты кого или нет! – также громко произнёс мужчина. – Ну-ка, дай пройти. В сторону, я сказал! Ты хочешь, чтобы я ударил тебя?!
   – Пожалуйста, сеньор, проходите, я вам не мешаю. Сами видите, у меня негде спрятаться. Что в шкафу? Ничего, кроме посуды и праздничного платья. Вот, можете посмотреть.
   Дверки шкафа с тихим скрипом распахнулись, брякнули чашки, зашуршала одежда. Женщина, сидевшая по ту сторону фанерной стенки, съёжилась и зажмурила глаза, казалось, сейчас у неё остановится сердце.
   – А это что под крышкой? – спросил мужчина.
   – Немного сахара, сеньор, на две-три порции. Это не наркотик. Если хотите, можете попробовать.
   – Молчи. Если мне надо, я попробую и без твоего разрешения.
   – Я только ответила на ваш вопрос.
   – Ты слишком много говоришь.
   – Извините, сеньор, я у себя дома и могу говорить столько, сколько захочу.
   – Сказано, попридержи язык, или я тебе его укорочу.
   Дверки шкафа с тем же скрипом захлопнулись.
   – Ты живёшь одна или с тобой ещё кто?
   – Одна, сеньор.
   – Ой ли!
   – Говорю, одна.
   – И не страшно тебе по ночам? – мужчина с намёком рассмеялся.
   – Кому я нужна, – ответила хозяйка лачуги. – Таких, как я – каждая вторая.
   – Э-э, махаха, не прибедняйся. Вон какая у тебя славная попка. Что если я загляну к тебе как-нибудь вечерком – ты ведь не прогонишь меня?
   – О чём вы говорите! Мы с вами даже не знакомы. И пусть я бедна, но я порядочная девушка.
   – Брось, порядочная! Все вы одинаковы. Ну, так как?
   – Но, сеньор, я не впускаю в дом посторонних.
   – Однако я уже здесь. Что если нам не дожидаться ночи, и начать прямо сейчас? Ну-ка, иди ко мне, моя черноглазая.
   – Не прикасайтесь ко мне, сеньор! У меня есть друг, и он очень вспыльчив. Сейчас он должен прийти. Боюсь, вы с ним не поладите. У него много компаньерос. Все они отважные ребята. Чтобы отстоять честь девушки, они не пожалеют и жизни.
   – Друг, говоришь. И он очень горяч. В то же время ты не стесняешься утверждать, что никому не нужна. Странно всё это, очень даже странно. А что у тебя под кроватью?
   – Только старые вещи. Надо же их где-то складывать.
   По комнате прошлись тяжёлые шаги.
   – Но, сеньор, у меня никого нет. Спросите у соседей, может, они что-нибудь видели.
   Мужчина выругался.
   – Я к тебе ещё приду, – сказал он на прощанье. – И попробуй не впустить меня.
   – Спасибо за предупреждение, сеньор. Если придёте, то, не исключено, очень сильно занедужите.
   – Ты мне угрожаешь?
   – Но, сеньор. Просто я хочу, чтобы у вас всё было хорошо.
   Грохнула наружная дверь. Видимо, мужчина вышел из дома. Послышался стук задвигаемого засова.
   Когда голоса на улице удалились, шкаф сместили в сторону и Юлия Иннокентьевна увидела свою спасительницу.
   – Выходите, сеньора, они ушли. Мафиози, в которого вы выстрелили, пришёл в себя. К сожалению, вы только ранили его – легко. Он отделался царапиной и неглубоким обмороком.
   Юлия Иннокентьевна облегчённо вздохнула.
   – Смотрю, вы испугались.
   – Я чуть не умерла от страха.
   – Успокойтесь. Вы не первая, кто прятался за этим шкафом.
   – Спасибо, я вам так благодарна.
   – А, лишние слова. Всё обошлось, и то хорошо.
   Девушка прошла в первую комнату и вернулась с глиняным горшком, исходившим паром.
   – Вот, садитесь за стол, будем обедать.
   – Разве уже полдень? Как быстро пролетело время.
   – Да, до полудня немного. Вы завтракали? Нет? Ну вот, это будет и обед, и завтрак.
   – Ой, я себя как-то неважно чувствую, мне не до еды.
   – Надо поесть, чтобы сохранить силы.
   – У вас крепкие нервы.
   – У кого они слабые, тот здесь не живёт.
   Девушка поставила на стол две керамические миски, черпая половником из горшка, наполнила их бобовой похлёбкой, пододвинула одну из них беглянке и положила перед ней ложку.
   – Хлеба нет, так что…
   Уловив запах пищи, Юлия Иннокентьевна вдруг почувствовала зверский голод. Возможно, это была реакция организма на пережитое. Похлёбка была непривычна на вкус, но она с жадностью ела, забыв про всякий этикет. Когда со скудной едой было покончено, она отодвинула миску и спросила:
   – Почему вы решили помочь мне?
   – Я услышала стрельбу, одиночную и очередями, и поняла – за кем-то устроили охоту. Я подумала, что это мафия, и не ошиблась. Такое здесь уже бывало. Стрельба приближалась. А потом я увидела вас и этого… с автоматом. Настоящий головорез, его знает весь посёлок, он многим крупно насолил. А тот, который заходил в дом, мне не знаком, какой-то новенький, со стороны. Год назад мафиози убили моего отца и брата – оба были рыбаками. Убили за то, что были слишком самостоятельны и отказывались отдавать часть выручки от продажи рыбы и крабов. А как не отказываться, ежели мы и так перебивались с хлеба на воду! Наша лодка взорвалась, когда отец и брат едва отплыли от берега. Это произошло у всех на глазах в назидание остальным рыбакам. Моя мать после их гибели умерла от горя, и я осталась одна. Вкусная у меня еда? Не очень? Но и такую я ем не каждый день. Я ненавижу этих подлых людей, всегда мечтала о мести, и сегодня хоть отчасти мне удалось свести с ними счёты.
   – Чем же вы зарабатываете на еду?
   – Чем? Сейчас увидите. Пройдёмте сюда.
   Они вернулись в первую комнату, и девушка показала на гончарный круг и глиняные изделия. Одни из них – кувшины, горшки, всякие чашки и бокалы – были ещё сырыми, не обожжёнными, другие, украшенные самобытным южноамериканским орнаментом, выглядели готовыми.
   – Моя мать была гончаром. Своему мастерству она научила меня. После художественной росписи и обжига я несу свои изделия на продажу. Часть сдаю в различные магазины и лавки, остальные сбываю на рынке.
   – Какая прелесть, – сказала Юлия Иннокентьевна, взяв одну из чаш и рассматривая рисунок, нанесённый по её периметру. – Какая тонкая работа. И много вы зарабатываете?
   – Если бы я зарабатывала много, то не жила бы в этой лачуге и не питалась похлёбкой, которую вам довелось отведать. У людей мало денег, и им не на что купить мою посуду.
   – Простите, мне не надо было спрашивать об этом, – сказала Юлия Иннокентьевна, густо покраснев. – Я могла бы догадаться и сама.
   – Не извиняйтесь. Ничего оскорбительного в вашем вопросе нет.
   Девушка замолчала и несколько секунд разглядывала свою недавнюю сотрапезницу.
   – А вы красивая, кожа гладкая, нежная, персиковая. А глаза-то!.. Какое удовольствие смотреть на ваше лицо. И какая вы – стройная! К сожалению, мне нельзя надолго оставить вас у себя. Ко мне заходят соседи, а вы ведь не можете всё время сидеть за шкафом. О вашем присутствии могут узнать, и кто-нибудь да проболтается. Когда стемнеет, я выведу вас из посёлка. У вас есть деньги, чтобы уехать? Есть. Очень хорошо. А теперь ложитесь на этот топчан и отдохните – я вижу, вы устали. До вечера ещё далеко.
   Юлия Иннокентьевна улеглась на жёсткую постель, застеленную грубым одеялом, положила рядом сумочку и дипломат и, несмотря на треволнения, не заметила, как уснула. Едва за окном стемнело и наступила ночь, девушка разбудила её.
   – Вставайте, надо идти.
   Комнату, в которой они находились, освещала тусклая свеча.
   – Как звать-то тебя, милая? – спросила Юлия Иннокентьевна, переходя на «ты» и вспомнив, что даже не знает имени своей спасительницы.
   – Мария. Мария Бранко. А как ваше имя?
   – Юлия Белогорская.
   – Вы русская или полячка?
   – Русская.
   – Не вас ли похитили месяца три назад? На базаре было немало разговоров об этом.
   – Я не знаю, какое похищение вы имеете в виду. Но меня действительно похищали. Нас было двое. Похитители держали нас в каменном склепе на краю пустыни, но мы бежали из заключения, захватили корабль и на нём переплыли океан.
   – Вот вы, наверное, намучились! – Мария обняла и поцеловала сидевшую рядом с ней женщину. – Как я рада, что мне удалось вам помочь!
   – Спасибо тебе, милая. А это от меня, – Юлия Иннокентьевна приоткрыла дипломат, достала из него пачку долларов и протянула девушке.
   – Нет, – Мария сделала отталкивающий жест рукой, – я помогала не из-за денег. Да они вам самой пригодятся. Ещё неизвестно, как всё пойдёт дальше.
   – Возьми! – категоричным тоном сказала беглянка.
   – Но зачем столько? Я же ничего такого не сделала!
   – Конечно, ничего такого – всего лишь спасла мне жизнь, – Юлия Иннокентьевна горько улыбнулась. – А это от человека, который был вместе со мной и всячески оберегал меня от опасностей. Надеюсь, он тоже остался жив, – она протянула девушке ещё одну пачку банкнот.
   Спустя полчаса Мария вывела Юлию Иннокентьевну к хорошо освещённой улице с большими, высокими домами, по которой то и дело сновали автомобили. Остановили такси. На прощанье расцеловались. Непродолжительная поездка, и наша путешественница оказалась перед воротами российского консульства.

Часть третья
В Сельве

   В чувство Костю привела нестерпимая головная боль, вслед за ней прибавилась непрерывная сильная тряска, кромсавшая, казалось, его тело на кусочки. Он открыл глаза и в первую минуту ничего не мог воспринять. Но вот зрение стало проясняться, и он увидел, что находится в машине – в огромном джипе с открытым верхом и большущими, как у трактора, колёсами. Ещё он вспомнил последние события: бегство в лодке, стрельбу и плутания по закоулкам нищего прибрежного посёлка, быстро перемещающиеся тени преследователей. Он подумал о Юлии Иннокентьевне. Что с ней? Удалось ли ей ускользнуть от погони или лежит где-нибудь, бедолага, подстреленная? При этой мысли ему ещё больше стало не по себе: представилось неподвижное женское тело посреди улицы, обагрённое кровью лицо с впившимися в него острозубыми камешками, откинутая волна тёмных спутанных волос… У него защемило сердце, и он стиснул зубы, сдерживая стон, порождённый состраданием к недавней спутнице. Несмотря на возникавшие между ними противоречия, эта женщина вдруг стала ему бесконечно дорога. Он с печалью вспомнил её милый прелестный облик – на этот раз живой – и страстно пожелал ей удачи.
   Кроме него, в машине были ещё трое: шофёр и два человека с автоматами Калашникова, которые они держали под руками. Автомат был прислонен к сиденью и подле шофёра. Все трое усатые, смуглолицые, в широкополых шляпах, видимо, предназначенных для защиты от солнца. Словом, вылитые латиноамериканцы, каковых доводилось видеть по телевидению. Чем-то они напоминали и рыбаков из Гуаяче. Кузов машины был плотно набит ящиками и мешками, свободного места почти не оставалось, и люди кое-как втиснулись между грузом.
   Подвывая двигателем на ухабах и подъёмах, машина медленно ползла еле обозначенной колеёй. Кругом вздымался густой непроходимый тропический лес, переплетённый лианами. Кроны деревьев смыкались где-то в вышине, и всё под ними было погружено в сплошной полумрак. Влажный воздух был насыщен гнилостными испарениями и приторным ароматом цветоносных растений. В чаще леса слышалась перекличка незнакомых птиц и какие-то дикие вопли. Возможно, это кричали обезьяны: несколько раз мордочки их – одни забавные, другие страшные – показывались среди тёмных зелёных ветвей, свисавших с высоты. «Наверно, это и есть сельва, которую мы разглядывали в бинокль с борта яхты, – подумал Костя. – Однако почему меня не добили на той улочке среди фавел? Ведь я ранил одного из их людей и застрелил двоих, и меня должны были прикончить на месте! А где Перфильев? Кажется, я не попал, когда стрелял в него. Скорее всего, он остался жив. Имеет ли он отношение к тому, что я нахожусь в этой машине?»
   Сидевшие в джипе люди почти всё время молчали, редко когда то один, то другой произносил непонятные короткие фразы, очевидно, на испанском. Наконец, кто-то из троих заметил, что их пассажир пришёл в себя, и гортанным возгласом привлёк внимание остальных. Костя увидел устремлённые на него любопытные взгляды. Даже шофёр на секунду отвлёкся от колеи и оглянулся на пленника. Вся троица оживлённо заговорила, зажестикулировала, на него ещё несколько раз взглянули, шофёр чему-то рассмеялся и покрутил головой, и на этом интерес к пассажиру иссяк.
   Колея спустилась в обширную болотистую низину, поросшую более мелким лесом, и шофёр всецело переключился на управление автомобилем. Сидевший рядом с ним человек с автоматом, закурив сигарету, о чём-то задумался. Третий задремал и всё чаще опускал голову на грудь. На Костю никто уже не оглядывался, для всех троих он словно перестал существовать, и у него появились мысли о побеге. Что, если выпрыгнуть из машины и скрыться в чащобе, обступившей дорогу? Однако сможет ли он далеко уйти?.. Даже если он продерётся через эту чащу, наверняка останется заметный след, быстро передвигаться в таком состоянии он не сможет, и его неизбежно нагонят.
   Он ещё больше почувствовал себя слабым и разбитым, в голову словно забили тяжёлый кол, немного подташнивало, скорее всего, от сотрясения мозга. Как долго он оставался без сознания? Когда ел в последний раз? А, это было на яхте, вечером, за ночь до встречи с тем пожилым рыбаком. Смог ли бы он сейчас проглотить хотя бы кусочек? При мыслях о еде ощущение тошноты только усилилось. Куда же всё-таки его везут и зачем? Вряд ли для того, чтобы убить в другом месте. Стоило ли из-за этого с ним возиться. Значит, для чего-то он им понадобился. А раз так, то не исключено, что позже у него появится больше возможностей убежать. Не просто так, на авось, а всё обдумав и подготовившись. Убежать и добраться до нормальных цивилизованных людей, способных оказать ему необходимую помощь.
   Глаза у него закрылись, и он не заметил, как снова впал в забытье. Придя в себя в очередной раз, увидел, что джип стоит на какой – то поляне возле большого вертолёта. На противоположной стороне поляны, недалеко от деревьев, приткнулись друг к другу с десяток хижин, крытых тростником. У вертолёта работали несколько человек, загружая его чем-то продолговатым и объёмным, завёрнутым в брезентовую ткань, не те люди, с которыми он ехал, а совершенно незнакомые ему. Возле хижин стояли ещё несколько человек. Он стал приглядываться, нет ли среди них Перфильева. Ему хотелось, чтобы тот был где-нибудь рядом, тогда с ним можно было бы перекинуться парой слов и что-то узнать от него. Да пусть бы только прозвучала русская речь! Но нет, Перфильева возле хижин не видно.
   Закончив с грузом, который был сложен возле вертолёта, незнакомцы подошли к джипу. Знаками они велели Косте выйти из автомобиля, и когда тот вышел и встал рядом с бортом, стали выгружать находившиеся в кузове ящики и мешки, перетаскивать их к воздушной машине и заталкивать в открытый люк.
   Перед глазами у Кости закружилось, ощущение тошноты усилилось, и он опёрся о борт, чтобы не упасть. Всё происходившее воспринималось как дурной сон.
   …Когда последний ящик был размещён, один из работавших, очевидно старший, знаками же велел пленнику забраться в грузовой отсек и показал, где сесть.
   Поговорив между собой, грузчики ушли, и Костя остался предоставленным самому себе. Ах, если бы он умел управлять вертолётом! Пройти бы в пилотскую кабину, запустить двигатель и – в небо. В небо… Он даже не усмехнулся и не изругал себя за несуразные мысли, настолько апатия придавливала, сгибала его волю.
   Подняв глаза, Костя увидел зелёные кусты за открытым дверным проёмом. Пленника никто не охранял, а лес – вон, совсем рядом. «Попробовать бежать?» – вновь подспудно шевельнулось в голове. Сумеет ли он, однако, дотащиться хотя бы до первых деревьев? И если даже сумеет и спрячется где-нибудь, отлежится, куда потом идти?
   Пригнувшись в дверном проёме, Костя выглянул наружу. Низкие серые облака примыкали едва ли не к самым макушкам деревьев. Где юг, где север? На ум пришли ягуары и кайманы, о которых говорил рыбак, снявший его и Юлию Иннокентьевну с борта яхты. Нет, надо ждать – с голыми руками одному в сельве долго не продержаться.
   Пока он размышлял таким образом, на поляне послышались голоса, и несколько– человек забрались в кабину. Ещё двое с автоматами сели в грузовой отсек, расположившись напротив пленника. Один из них весело подмигнул ему, хлопнул по плечу и сказал: «О’кей, о’кей!» Отсек закрыли, заработал двигатель, засвистели лопасти. Косте показалось, будто по корпусу машины прошла довольно сильная вибрация. «Хоть бы развалился», – мелькнуло в голове. Вибрация, однако, прекратилась, вертолёт наклонился, в животе образовалась тошнотворная тяжесть, больную голову стиснуло упругим воздушным панцирем, и Костя понял, что они взлетели.
   Всё время полёта Костины спутники оживлённо переговаривались, а он сидел, низко опустив голову. Ему опять вспомнилась яхта и Юлия Иннокентьевна. Как чудны были дни, проведённые с этой женщиной! Только сейчас понимание этого стало доходить до него. Ну зачем, зачем он вступал в пререкания с ней!? Разве на её гневные реплики обязательно надо было сердиться? Разве не лучше было, видя как она заводится, просто улыбнуться в ответ и свести назревающую ссору к какой-нибудь хохме? И так бы во все дни, и это было бы уже не путешествие, а сказка! Поздновато, поздновато ты, дружок, спохватился. Вспомнил он и о Варваре Степановне, и о жизни в Рябиновке. Было ли это когда-нибудь или ему только представилось? В висках застучало, захотелось плакать, но глаза так и остались сухими.
   Полёт продолжался час или около того. По прошествии этого отрезка времени они сели, отсек распахнулся, и Косте предложили выйти наружу.
//-- * * * --//
   Уже месяц он жил в Чачабамбе, в посёлке, построенном года три назад у реки Акувьяре, в самом сердце бескрайней сельвы. Хижины, в которых жили люди, и бараки, в которых производили героин, стояли в конце цветущей поляны, изогнутой наподобие подковы. Река протекала в нескольких сотнях метров восточнее посёлка, ниже по склону. Посёлок соединялся с ней протянувшейся между редкими деревьями широкой, хорошо утоптанной тропой, по которой ежедневно ходили и поселковые, и приезжие.
   Ещё дальше за рекой возвышались горы, большей частью поросшие лесом. Были они высоки и обрывисты, подножия их занимали нескончаемые гиблые болота; затяжные дожди были здесь нередким явлением – в период муссонов они лили неделями – вода скапливалась в низинах и затягивалась ковровой растительностью, ступить на которую было крайне опасно. Одними из обитателей болот были многочисленные кайманы.
   На юге, откуда текла Акувьяре, тоже поднималась гористая местность; из-за большого расстояния она едва просматривалась даже в ясные дни. На север и запад простиралась одна лишь сельва, то поднимавшаяся на холмы, то спускавшаяся в болотистые низменности.
   Недалеко от посёлка, то здесь, то там были разбросаны плантации, отвоёванные у сельвы. Ничего, кроме опийного мака, на них не выращивалось. Полученное на плантациях сырьё доставлялось в Чачабамбу, где из него и изготавливали проклятый всем миром наркотик.
   От Кости не скрывали, какую продукцию производят в бараках. Он мог расхаживать по всему посёлку и ежедневно в течение нескольких часов был предоставлен самому себе. Если его и загружали работой, то несложной, не требовавшей больших физических усилий и не набивавшей мозолей на руках. Его неплохо кормили. Он отоспался, поправился. Довольно быстро адаптировался к местным климатическим условиям и почувствовал себя в хорошей физической форме. Ежедневно он мог мыться под душем – у него были и полотенца, и туалетное мыло. Купаться в реке ему не советовали, да он и сам, услышав слово «пираньи», остерегался слишком близко приближаться к обрывистым берегам.
   Не реже одного раза в неделю прилетал вертолёт, привозивший продукты питания, предметы обихода, строительные материалы, сельскохозяйственные орудия, горючее для поселковой электростанции, боеприпасы. В обратный рейс его загружали готовыми партиями наркотика, кожей кайманов и чем-то ещё, добываемым в лесу. В обмен на посуду, ножи, ткани и другие изделия, охотники и рыбаки дружественного индейского племени снабжали посёлок мясом некоторых редких диких животных, считавшееся деликатесом, речной и озёрной рыбой. Их каноэ едва ли не каждый день причаливали к небольшой поселковой пристани, скрытой нависшими над водой кронами деревьев. По вкусу одни из рыб напоминали северного палтуса, другие – обычного российского налима.
   У пристани были постоянно пришвартованы и поселковые лодки, приводимые в движение подвесными моторами. Иногда, в хорошую погоду хозяин Чачабамбы сеньор Корвадос со своей подружкой выезжали на одной из них на прогулку, и сожителей не было по нескольку часов, а то и целый день. Когда они возвращались, то выглядели довольными и счастливыми. Но, в основном, лодки были предназначены для перевоза наркотического сырья с верховьев реки.
   За месяц Костя запомнил и научился произносить более трёх сотен испанских и индейских слов, и этого словарного запаса стало хватать для повседневного общения с обитателями Чачабамбы. Иногда он спрашивал людей, в непосредственном подчинении которых находился, для чего его сюда привезли? В ответ ему говорили, что не понимают, о чём он спрашивает, или только кривили губы и пожимали плечами. А его не переставали тревожить мысли о своей судьбе. Не может быть, чтобы его доставили в Чачабамбу в качестве рабсилы. Тогда с ним не церемонились бы, и он давно бы уже «пахал», не разгибая спины. Однако для этого гораздо лучше использовать любого пеона, знакомого со здешними почвами и с детства привычного к работе под палящим тропическим солнцем. И с какой стати ему позволили узнать о производстве героина? Что, если выбраться из Чачабамбы ему уже не суждено и только поэтому от него не держат никаких секретов? Скорее всего, так оно и есть. И в посёлке его долго не продержат – не для чего держать. Не для чего! А раз так, то и конец его жизни уже не далёк. Костя почувствовал это всем своим существом, как чувствует свою кончину скот, предназначенный для забоя. Значит, надо всё-таки бежать. Но как это сделать и когда?
   Однажды солнечным утром он покинул посёлок и, пренебрегая сделанными ранее предупреждениями об опасностях, углубился в сельву, начинавшуюся в двадцати шагах от крайних хижин. Ему хотелось проникнуться сутью тропических зарослей, узнать, можно ли пройти сквозь них и выбрать нужное направление.
   С собой он взял лишь мачете. Как только лес за спиной сомкнулся, всё вокруг погрузилось в знакомый уже зелёный полумрак. Не было видно неба, нигде ни одного солнечного луча. Воздух сразу же ударил в нос испарениями, выделяемыми гниющими растениями. Двигаясь по слабо заметной тропинке, он одним ударом срубал свисавшие с деревьев лианы, стараясь не касаться их ни лицом, ни руками. Он всё боялся спутать лиану со змеёй.
   В этот раз он намеревался пройти всего лишь километр или два. Но уже метров через четыреста навстречу ему неожиданно вышел индейский воин. Лицо его, раскрашенное разноцветными полосами, являло собой зрелище, от которого начали слабнуть и дрожать колени; в руках лук, тетива его была натянута, а стрела нацелена Косте в живот. Индеец сказал «Ты хотел бежать…», но, не договорив, вдруг поднял оружие и выстрелил в тёмную лиственную зелень, свисавшую с высоты.
   Костя задрал голову, чтобы проследить за полётом стрелы; в тот же миг в ветвях деревьев послышалось страшное рычание, и на него свалился какой-то тяжёлый зверь с длинными когтями и короткой пятнистой шерстью.
   Упав на колени и закричав от ужаса, он сбросил с себя чудовище, а когда оно оказалось у его ног, увидел, что это ягуар, из головы которого торчала стрела, пущенная индейцем. Зверь был в состоянии агонии, и по его телу пробегали предсмертные судорожные подёргивания. Костя ещё не пришёл в себя, лицо было мокро от пота, бурно вздымалась грудь. Его всего трясло, от испуга отнялся язык. Презрительно посмотрев на несостоявшегося беглеца, индеец сплюнул, протянул руку в сторону Чачабамбы и сказал:
   – Иди.
   Заплетаясь ногами и шатаясь, как пьяный, Костя поплёлся обратно в посёлок, ежесекундно вглядываясь в нависшие над головой кроны деревьев. Ему не переставали чудиться притаившиеся в ветвях хищные звери, однако обратный путь он проделал без каких-либо приключений.
   Он окончательно понял, что путь через сельву ему закрыт. Если его не сожрут удавы, пумы или ягуары или не пристрелят индейцы, то он утонет в каком-нибудь болоте и станет добычей кайманов и разных пиявок. Необходим другой маршрут для бегства. Только какой? Самое верное, пожалуй, это бежать рекой. Ночью, разумеется. Акувьяре напичкана пираньями, зубы которых острее бритвенных лезвий. Однако для человека, находящегося в лодке, эти небольшие рыбки не страшны. Так что… Надо только приготовить еду и питьевую воду. И суметь отомкнуть замок с цепи, соединяющей лодку с причальным кольцом.
//-- * * * --//
   Самым идиллическим времяпрепровождением для него были прогулки вокруг поляны, особенно под вечер, когда тени сельвы только начинали перечерчивать её цветущее полотно. Он бродил вдоль опушки леса в десятке метров от деревьев, отдыхая от поселковой жизни и дурных предчувствий, которые в последнее время всё чаще одолевали его. Воздух здесь был более свеж и не так густо насыщен различными испарениями, поляна цвела белым, розовым и синим и напоминала родные российские просторы. Когда он закрывал глаза, ему начинало представляться, что он идёт по лугу, раскинувшемуся по другую от тёти Вариного дома сторону озера – по тому самому, по которому любил прогуливаться в детстве.
   Однажды, когда Костя шествовал так с мачете в руках, кто-то его негромко окликнул. Голос был женский и шёл со стороны леса – человек укрывался за зеленой порослью первых деревьев. Его поразило то, что говорили по-русски. По-русски, здесь, в глубине сельвы, где одна только малопонятная испанская речь!
   – Коста, сохраняй невозмутимый вид и не спеша иди сюда, – услышал он русские слова, произнесённые с сильным акцентом.
   Сорвав цветок и понюхав его, Костя неторопливо двинулся на голос, хотя душа его горела и ему хотелось бежать во всю прыть. Оказавшись под деревьями, он увидел женщину. Она была инженером, работала в одной из лабораторий и встречала его не менее отчуждённо, нежели другие.
   На этот раз она дружески улыбнулась и поманила его за кусты, чтобы не быть видимыми с поляны.
   – Здравствуй, Коста! – возбуждённым шёпотом проговорила она и, когда тот недоверчиво приблизился, с чувством пожала ему руку. – Ты не узнаешь меня?
   Женщина была примерно одних с ним лет, может, лишь на год или на два старше. Невысокого роста, стройная, скорее тонкая, чем худая. Смуглая, как многие латиноамериканки, под нижними веками едва заметная сеточка морщин. Какой-то внутренний свет приковывал внимание к её лицу. Не красавица, но что-то в ней такое привлекательное…
   – Не узнаёшь? – снова спросила она, кажется, добираясь своим взглядом до глубины его души.
   – Нет, – шёпотом, как и его неожиданная собеседница, произнёс Костя.
   – А помнишь Петербург, глухую улочку, пустырь, заросший кустами, вечер, сумерки? Трёх солдат, возвращавшихся из караула с карабинами за плечом? Группу подростков, пытавшихся затащить в заброшенное строение студентку иностранного факультета? Девушка отчаянно сопротивлялась, а насильники, ожесточившись и уже забыв о первоначальных намерениях, били её чем не попадя. Помнишь, как всё было?.. Двое солдат отвернулись, сделали вид, будто ничего не происходит, и пошли дальше, а третий вмешался и несколькими ударами приклада положил нападавших на асфальт.
   К тому моменту состояние девушки было прескверно, на ней живого места не осталось. Вся в крови, в изодранном платье, обессиленная, она не могла стоять на ногах. Если бы не вмешательство солдата, её забили бы насмерть. Солдат же, расправившись со шпаной, сбегал на угол, вызвал по телефону-автомату скорую помощь и наряд милиции и бегом вернулся назад. Спустя некоторое время раздались звуки сирен и одна за другой прибыли две спецмашины. Девушку положили на носилки и увезли. Солдат ответил на вопросы милиционеров и передал им налётчиков. В казарме за опоздание он получил три наряда вне очереди, а потом, пока шло расследование происшествия – военнослужащего хотели обвинить в избиении несовершеннолетних – сидел на гауптвахте.
   Спустя полтора месяца оправившаяся от побоев студентка подошла к КПП воинской части и попросила дежурного сержанта вызвать к проходной рядового Костю. Он не заставил себя долго ждать.
   Студентка и солдат встречались ещё несколько раз: ходили в кино, дважды были в дешёвеньком кафе «Русалка». Или выбирались в парк и сидели на скамье в тени деревьев. Солдат был робок и ограничивался тем, что целовал девушке ладони. Лишь однажды он отважился коснуться губами её щеки. Немного позже воинскую часть, в которой он служил, перебросили на Кавказ, и с тех пор этого солдата девушка не видела.
   – Тереса, ты ли это?! – негромко воскликнул Костя.
   – Я, мой амиго! – они протянули друг другу руки и крепко обнялись.
   – Но ты же инженер-химик, перед тобой было блестящее будущее, – сказал он, подавшись назад и внимательно оглядывая её. – Как ты оказалась в этой дыре?
   – А как попал сюда ты, Коста? Твоё появление в Чачабамбе вообще нечто немыслимое.
   – Ой, не говори, так и есть!.. Но почему, Тереса, ты не подошла ко мне раньше? Ты сторонилась меня, словно зачумленного. Как и другие, конечно.
   – Не подходила, чтобы не навлечь подозрений. А сторонятся тебя потому, что ты – «чучело».
   – Какое ещё чучело?
   – Прости, Коста, что говорю о такой ужасной вещи, но кто ещё предупредит тебя о грозящей опасности? Словом, «чучело» – это человек, предназначенный для доставки наркотика в определённую страну. Перед отправкой ему делают соответствующую инъекцию, и он спокойно и безболезненно отходит в мир теней. Затем его до отказа набивают наркотиками. Для этого нет необходимости разрезать живот и опять зашивать. Просто через рот и анальное отверстие закачивают специальную жидкость, которая растворяет внутренние органы: кишечник, печень, лёгкие и всё остальное, оставляя в целости лишь мышечный корсет и кости, то есть одну оболочку. Современные технологии позволяют…
   – Технологии… – Костя подавленно покачал головой.
   – Да, – продолжила Тереса, – после извлечения содержимого этой «оболочки» её заполняют эластичными ёмкостями с наркотическим веществом, придавая им форму и цвет внутренних органов. В одно «чучело» вмещается до сорока килограммов и более. Ни одна собака и ни один прибор не дадут знать…
   – Сорок килограммов! И из-за такой чепухи стоит гонять вертолёт! – неуверенно прошептал Костя. – Я слышал, наркотики переправляют тоннами.
   – Сорок килограммов не чепуха, а большие деньги. «Чучело» – лишь одно из прочих грузов, отправляемых отсюда. Каналов же и способов доставки героина великое множество.
   Они помолчали, занятые невесёлыми мыслями.
   – Вот что, оказывается, мне уготовлено, – глухим помертвевшим голосом проговорил Костя, глянув исподлобья на собеседницу. То, что он услышал, было страшнее всех его предположений.
   – Когда-то ты спас мне жизнь, и я твоя должница, – сказала Тереса, обнимая его тёплым взглядом. – Я не просто предупредила, – я сделаю всё, чтобы спасти тебя. Ты должен бежать. Лучше не дожидаясь часа «икс». Сказать по правде – времени у тебя осталось немного.
   – А как узнать о наступлении этого часа?
   – За день до этого жертву готовят: моют, бреют, постригают и так далее. Но это ладно. Говорю, что помогу тебе. Лучше всего взять лодку и двигаться рекой. За тобой пустятся в погоню. Уходить рекой тоже опасно, очень, но иного пути нет. Сельва непременно погубит тебя.
   – А кто-нибудь из предназначенных для изготовления «чучела» уже убегал?
   – Нет. Были попытки побега, но на реке всех довольно быстро настигали и уничтожали. Или ловили и возвращали в Чачабамбу. Из пойманных опять-таки изготавливали «чучела». Беглецы, пытавшиеся уйти сельвой, погибали ещё быстрее – их изъеденные останки находили в двух-трёх километрах от посёлка. Дальше пройти никому не удавалось. Ты должен спускаться вниз по реке. Те, кто погиб или был схвачен, уходили практически не подготовленными. Я же снабжу тебя всем необходимым. Походные вещи, понемногу, чтобы не бросалось в глаза, я начала собирать на другой день после твоего появления в Чачабамбе.
   – Давай уйдём вместе, – предложил Костя, с ожиданием глядя на Тересу. – Твои слова… Они словно вернули прошлое, я смотрю на тебя, и мне кажется, что мы не расставались.
   – Мне нельзя с тобой, у меня семья в Сан-Фарреросе: моя мать и двое детей. Если я уйду, их убьют.
   – Но ты рискуешь уже тем, что собираешься помочь мне!
   – Рискую, но это риск ради тебя.
   Обменявшись ещё несколькими словами, они пожали друг другу руки, Тереса порывисто обняла его, и с тем они расстались. Костя, повесив голову, вышел на поляну и, сделав обычный круг, вернулся в свою каморку.
   Немного погодя он спустился к пристани, где на своих каноэ собирались отправиться индейцы. Они доставили большую партию каймановых кож и редкий древесный сок чулойла, отличавшийся исключительно высокими целебными свойствами, и получили за них необходимые товары: ткани, ножи, топоры, зажигалки, табак, курительные керамические трубки и несколько ящиков текилы и рисовой водки. Наблюдая за приготовлениями индейцев к отъезду, Костя посматривал и на пришвартованные поселковые лодки. Одна из них была не так велика по сравнению с другими и, по всей видимости, более удобна в управлении. Дужки замка, удерживавшего её у причала, показались ему не такими уж толстыми.
//-- * * * --//
   Солнце зашло за деревья, и на Чачабамбу опустилась глухая ночь. Костя в одежде лежал на постели поверх одеяла. «Чучело» – вот кто он такой. Ну да, он с самого начала догадывался, что в посёлок его доставили не для ознакомления с местными пейзажами.
   Душевное томление становилось невыносимым. Он встал, приблизился к оконцу и уставился на чёрные тени, застывшие во мраке.
   А если прямо сейчас пойти, отсоединить одну из лодок и пуститься по Акувьяре?.. Нет, это было бы глупо: без пищи и питьевой воды далеко не уплывёшь. Надо набраться терпения и ждать. Тереса обещала помочь, она сдержит слово.
   Часа через полтора после наступления темноты он встрепенулся; в дверь каморки будто кто-то поскрёбся. Он прислушался. Вроде никого. Почудилось, наверное. Но скребущий звук повторился. Не включая свет, он встал и приблизился к выходу. Несколько секунд стоял, выжидая. Несомненно, за дверью кто-то находился. Но кто? Конечно, не его надсмотрщики. Те не стали бы миндальничать и заявили бы о себе в полный голос. Это мог быть только один человек.
   Отомкнув лёгкий запор, Костя распахнул дверь. В темноте обозначились неясные очертания женской фигуры.
   – Тереса? – шёпотом произнёс он.
   – Молчи! – прошелестело в ответ. – Никаких имён.
   Женщина шагнула мимо него в комнату, и он снова замкнул запор. Наглухо завесив небольшое окно, щёлкнул выключателем, и помещение озарилось слабым светом ночника.
   Конечно же, это была Тереса. Она была с головой закутана в тёмную накидку. Когда она сбросила скрывавшую её ткань, перед Костей предстала помолодевшая и похорошевшая сеньора, одетая как и подобает латиноамериканке, с прекрасно уложенной причёской и почти незаметными следами макияжа на лице. Элегантное платье подчёркивало стройность её фигуры. Видимо от волнения, глаза Тересы блестели, как у девчонки, и лицом она стала походить на студентку, которую Костя знал во время солдатчины. В руках у неё была сумка; из неё Тереса выгрузила на стол бутылку какого-то местного вина и немного закуски. Расставив всё, она повернулась к Косте.
   – В нашем распоряжении примерно полночи, – сказала гостья, положив ладони ему на плечи. Они встретились взглядами. Да, Тереса смотрела почти так же, как много лет назад, когда они были совсем юными. Может быть только, глаза её стали участливей, женственней и потому обаятельней. Он протянул руки и нежно прижал к себе чудное создание, доверившееся ему. В едином порыве два одиноких существа слились в одно целое.
   Минуту спустя Тереса разомкнула объятия.
   – Не сейчас, мой амиго, потом. Пока поговорим и отметим нашу встречу. «Отметим» – так ведь говорят в России?
   Она разлила вино по принесённым бокалам, заполнив их на две трети. Выпили, закусили, снова выпили. Вино было кисло-сладкое с невысоким содержанием спирта, оно не столько пьянило, сколько настраивало на лёгкую меланхолию и душевное расположение к собеседнику.
   – Я узнала тебя сразу же, как только ты появился в Чачабамбе, – сказала Тереса, не отрываясь глядя на него. – У меня обмерло сердце, потому что я знала, для чего сюда привозят людей, подобных тебе. Ты похож на гринго, и этим всё сказано. Дальнейший твой путь – в Северную Америку под видом покойника. Но мы помешаем им, я не позволю, чтобы моего амиго…
   Не договорив, Тереса провела ладонью Косте по щеке, лаская его.
   – Знаешь, Коста, я думала о тебе днём и ночью! Я хотела, чтобы ты стал моим мужем. Но ты уехал на Кавказ, от тебя пришло два письма, после чего наступило долгое молчание; наконец, мне сообщили, что ты убит.
   – Я попал в плен. Меня продали далеко в горы, и я полтора года гнул спину на одного тамошнего. Чаще всего рыл погреба и разные подземные переходы. Грунт – сплошной камень, и я долбил, долбил… Иногда мой хозяин отдавал меня взаймы своим друзьям и родственникам. Спал я в подвале с цепью на ноге. Кормили меня… Собак и тех лучше кормят. Ко мне и обращались: «Ты собака и сын собаки». Ну и плетей, конечно, не жалели. Потом пришли наши, и я оказался на свободе. Четыре месяца провалялся в госпитале, писал тебе, но ответа не получил. Видимо, письма не дошли. Демобилизовавшись, прибыл в Петербург и узнал, что неделей раньше ты уехала в свою страну.
   – Мы совсем немного тогда разминулись, да, мой амиго? – Тереса поцеловала его в щёку и шею, и он почувствовал нежность её губ.
   – Да, совсем чуть-чуть, – Костя видел и чувствовал как дорог этой женщине и в благодарность за это с готовностью отдал бы за неё свою жизнь. – Я ехал, надеясь на встречу с тобой. Кроме тебя, у меня никого не было. Если бы мы встретились тогда, всё пошло бы по – другому.
   – Не сомневаюсь в этом. Ах, как я заботилась бы о тебе!
   Они выпили ещё по глотку вина.
   – А где твой муж? – спросил Костя.
   – Я вдова. Мой Хуан был пилотом полицейского вертолёта. Эскадрилья, в которой он служил, участвовала в операции против так называемых повстанцев, и его машину сбили. Она упала где-то в сельве, на склон горы, и взорвалась. От Хуана не осталось ничего, не было даже похорон. Я вышла за него потому, что… Иногда я забывалась, и мне чудилось, что он – это ты.
   – Ты любила его?
   – Да. А ты женат?
   – Был.
   – А сейчас?
   – Она ушла от меня.
   – Ушла! Почему?
   – Я попал в аварию, повредил позвоночник, травма надолго приковала меня к постели. Жена подумала, что мне конец, и вышла за другого. Но, как видишь, я встал на ноги.
   – У тебя есть дети?
   – Сын. Он живёт со своей матерью.
   – Ты любишь его?
   – Мы были друзьями. А сейчас – не знаю.
   – О, мой Коста! Если бы тогда, когда ты был болен, я находилась рядом с тобой, я ни за что не оставила бы тебя. Какой бы ты ни был, но ты мой, мой, и я до последнего дня делила бы с тобой и радости, и горе.
   – Спасибо, Тереса. Я знаю, ты была бы не только женой, но и верным, надёжным другом. А скажи: кто такие повстанцы? Я и прежде кое-что слышал о них. Может, мне лучше прибиться к ним?
   – И не думай даже. В основном это такие же торговцы наркотиками. Они продают героин и кокаин и на вырученные деньги закупают оружие. Из-за наркоты страна летит под откос, но их это не беспокоит, для них важна победа. Помнишь девиз: «Чем хуже, тем лучше!»? Так, кажется. Для них – лучше. Не рассчитывай на повстанцев. Они пристрелят тебя или продадут сюда же, в Чачабамбу, чтобы заполучить лишний ствол. Эти дураки полагают, что если они придут к власти, жизнь в стране наладится. Но они способны лишь проливать кровь, а об управлении государством не имеют никакого представления. Они не понимают, что справедливое общество можно создать только при повсеместном неуклонном повышении культуры и нравственности людей.
   – Однако, почему Чачабамба остаётся вне поля зрения властей? Ведь посёлок находится у самой реки. Стоит по воде отправить сюда воинское подразделение, и это змеиное гнездо ликвидировано. Или пустить в дело воздушный десант. Хватило бы взвода солдат или полицейских.
   – Всё не так просто. Кому известно, что Чачабамба находится именно здесь?! Кругом сельва, пристань скрыта ветвями деревьев, до ближайшего города сотни километров. Выше по реке водопад, настоящая Ниагара, – по обеим сторонам его непроходимые скалы. Двумя сотнями километров ниже – пороги, через которые вверх не пробиться. Не забудь о них, это самый опасный участок реки. Его лучше проходить днём или при полной луне… Под деревьями стоят и все поселковые постройки. Нет, место для Чачабамбы выбрано не случайно.
   – А ты давно здесь?
   – Скоро два года.
   – Как же всё-таки ты попала сюда?
   – Как? Моего согласия не спрашивали. Я сидела в кафетерии, мне подмешали в питьё какую-то гадость, я потеряла ощущение реальности и…
   Тереса перевела разговор на предстоящий побег.
   – Подготовка закончена, мой амиго. Кажется, я предусмотрела каждую мелочь, чтобы ты остался в живых. Надо только выбрать ночь потемней да погоду поскверней. Тогда никто носа не высунет из хижин, и мы пройдём незамеченными.
   – Хорошо ещё, что в посёлке нет собак.
   – Они были вначале. Но сельва поглотила их одну за другой. Собака – не соперница удаву, пуме или ягуару.
   …Остаток времени, отведённый им судьбой, они предавались любви, о чём пятнадцать лет назад не смели даже мечтать.
//-- * * * --//
   На следующий день к нему подошёл сеньор Альмейгер, человек, обычно присматривавший за русским и дававший ему разные поручения. Это был толстенький мужчина лет пятидесяти шести с мощными руками, коротенькими ножками и нависшим над ремнём слоем жирка. Когда до Кости не сразу доходило, какую работу он должен выполнить, сеньор Альмейгер больно тыкал ему в живот рукоятью хлыста, с которым никогда не расставался.
   – Теперь понятно, что надо делать? – невозмутимо посапывая носом, спрашивал он.
   – Да, я понял.
   – Ну, раз понял, иди и делай.
   Костя шёл и, понаблюдав за работавшими рядом людьми, начинал выполнять то же самое.
   – Следуй за мной, – сказал Альмейгер тусклым невыразительным голосом.
   Они подошли к вещевому складу, находившемуся в ведении толстяка. Отомкнув дверь, завскладом прошёл внутрь помещения и вынес пленнику кусок приятно пахнувшего мыла, небольшой флакон шампуня высокого качества и довольно жёсткую губку.
   – Это тебе, – сказал он своему подопечному. – Иди и хорошенько помойся под душем.
   Дождавшись Костю у выхода из душевой, сеньор Альмейгер провёл его в один из бараков. Там ему тонко подлачили ногти на руках, придав им блестящий розовый цвет, и для чего-то сделали педикюр. Затем подстригли волосы на голове, подровняли усы – отпускать их ему велели с первого дня пребывания в посёлке – побрили лицо и наложили тональный крем.
   – Великолепный экземпляр, настоящий гринго, – сказали занимавшиеся преображением русского люди в брюках и куртках из тонкой светло-голубой ткани. – Техасец, да и только. Словно только что прибыл из Далласа.
   Закончив все процедуры, его отправили спать. В отличие от предыдущих дней ему не дали ни крошки еды.
   Со слов Тересы Костя уже знал назначение этих приготовлений: завтра его должны умертвить, выпотрошить и заполнить героином. Его трясло, учащённо билось сердце. Как ни старался он не выдавать лихорадочного состояния, ему это плохо удавалось. К счастью, на него почти не обращали внимания, для всех он уже был лишь контейнером для доставки наркотика.
   Не успел Костя добраться до своей каморки, как разразилась страшная гроза: то и дело вспыхивали молнии и раздавались удары грома, поднялся резкий порывистый ветер и пошёл дождь, становившийся всё сильнее. Он прилёг на постель, но почти сразу же вскочил и начал ходить из угла в угол. Мысли его кружились вокруг Тересы, её обещаний помочь. Медленно, ох, медленно ползёт время, оно изматывает, как пыточных дел мастер. Кажется, минуты превратились в вечность. По крыше жилища хлестала непогода, выла и стонала сельва, по окну стекали потоки воды, ночной мрак объял всё и вся. В посёлке никакого движения, хижины давно погрузились в глубокое мёрлое оцепенение… Должно быть, уже полночь, а Тересы всё нет и нет. Возможно, с ней что-то случилось, тогда нечего метаться, пора отправляться к реке.
   Он наполнил водой чайник – это было всё имущество, которое он мог взять с собой – и тут сквозь шум ветра и дождя снаружи донеслись неуверенные шаги, шлёпавшие по мокрой траве. Дверь отворилась, и в комнату вошла одетая в плащ женщина.
   – Ты заждался, амиго, – с порога начала она, не успев перевести дыхание. – Извини, меня задержали на работе. Завтра прилетает вертолёт. По метеосводкам и всем приметам к утру непогода уймётся. Нам, нашему персоналу, велено было подготовиться к его прибытию, – в руках она держала автомат Калашникова и небольшой лом, на плече – набитый чем-то огромный мешок. – Оставь свой чайник, возьми ломик и оружие, и пойдём к пристани.
   – Я думал, ты не придёшь.
   – Четверть двенадцатого, я сама испереживалась.
   – Дай я понесу мешок, – сказал Костя, протягивая руки, чтобы освободить её от тяжёлой ноши.
   – Не беспокойся обо мне. Я не велика ростом, но я сильная, я всё могу. А тебе ещё предстоит преодолеть… Ой, мне страшно подумать, что тебя может ждать впереди.
   – Нет, Тереса, мешок – мне. Да и ломик тоже. А ты держи автомат.
   Они вышли под дождь, и Костю сразу промочило насквозь. Минуя строения, прошли краем леса, стонавшего на ветру, вступили на тропу и по истечении нескольких минут добрались до берега реки.
   – Лучше всего взять вот эту лодку, – сказала Тереса. – Она довольно легка в управлении и быстроходней всех остальных, – это было то самое судёнышко, которое раньше облюбовал Костя. – Оставь в ней мешок, оружие и пошли, нам много чего ещё надо принести.
   – Автомат я возьму с собой, – сказал Костя. – Вдруг кто…
   – Оставь, пока он не пригодится, все в своих жилищах. Пойдём.
   Они двинулись по тропе и спустя четверть часа вернулись с мотором, который сразу же установили на корме лодки. Потом сделали ещё две ходки и принесли двадцатилитровые канистры с водой и какие-то мешки.
   – Всё это пригодится тебе в пути, – сказала Тереса на прощанье. Она достала из внутреннего кармана плаща часы со светящимся циферблатом и браслетом и надела их на руку Кости. – Это от меня. В подарок. На память. Отличные часы. Пылевлагонепроницаемые, противоударные.
   Тереса взглянула на низкое чёрное небо.
   – Если дождь продолжится, вода в реке поднимется, а это опасно. Но нет худа без добра, как говорят у вас, – при высокой воде тебя понесёт быстрее. Смотри только, чтобы лодку не опрокинуло.
   – Спасибо тебе, сердце моё! – они обнялись.
   – Ну, ни пуха тебе, ни пера! – произнесла Тереса задрожавшим голосом. – Не забывай меня, – она не сдержалась и заплакала, рыдания вырвались из её груди. – О, Коста, как мне горько!
   – Не забуду до конца дней своих! Прощай!
   Она подождала, пока беглец устроится в лодке и возьмёт вёсла, и, не переставая плакать, поддела ломиком кольцо, в которое была продета причальная цепь. Поднатужилась, и шкворень, крепивший кольцо к продольному бревну, со скрипом выскочил из дерева. Подхваченная быстрым течением, лодка стала скрываться из глаз. Швырнув ломик в воду, Тереса в последний раз вскинула руку, но Костя не заметил её прощального жеста. Секундой позже не стало видно и пристани.
   Раз за разом взмахивал он вёслами, стараясь уйти подальше от берега. Сверкнула молния, и в свете её он разглядел, что находится почти на середине реки. Ещё несколько взмахов, тормозящее усилие одним из вёсел, и лодка повернулась носом вниз по течению. Теперь надо более равномерно распределить сваленные впопыхах мешки и всё остальное.
   Взяв автомат, Костя хотел повесить его за спину, но передумал и прислонил к кормовому сиденью. Где запасной рожок с патронами? Вот он, в рюкзаке. Пусть пока так и останется в нём – до времени. Канистры с водой перенёс в носовую часть лодки, а остальной груз разместил ближе к корме. Лодка вроде приняла более остойчивое положение.
   Дождь усилился и стал лить как из ведра. Река в этих местах была не так уж широка, тем не менее сильный ветер поднимал высокую волну, которая часто перехлёстывала через борт. Немало добавляло и сверху. Лодка заметно отяжелела от скопившейся на дне воды. Ливень и переживания последних часов измотали беглеца, но было не до отдыха. Под руки попадался большой ковш. Где он может быть? Костя вновь стал переваливать грузы с места на место, и под одним из мешков пальцы наткнулись на гнутый металлический держак. Это ковшик! Теперь быстрее вычерпывать воду.
   Так, под ливнем, он проплыл километров семь или восемь. Наконец дождь прекратился, но высокие волны продолжали перехлёстывать через борта, и беглец вынужден был беспрестанно работать черпаком. Лишь часам к четырём ветер стал стихать, волны успокоились, и Костя, сидя на корме, бессильно привалился к движку.
   С первыми проблесками наступающего дня, он загнал лодку под густую крону могучего дерева, широко развесившуюся над самой водой, и закрепил причальную цепь на голом сухом суку. Убедившись, что с реки укрытия не видно, открыл ножом банку мясных консервов и плотно поел. Съев всё до крошки, взял в руки автомат, натянул на себя брезент, устроился так удобно, насколько было возможно в его положении, и тут же уснул.
//-- * * * --//
   Его разбудил гул моторов. Под ветвями дерева царил полумрак, а река ярко блестела, щедро поливаемая чуть ли не отвесными солнечными лучами. Сверху, вниз по течению, шли две моторки, в каждой находилось по четыре вооружённых человека; одна двигалась ближе к левому берегу, другая – к правому.
   Солнечные блики слепили глаза, но в одной из них Костя узнал начальника охраны Чачабамбы дона Карлоса. Сидя на носу лодки, тот внимательно всматривался в зелень берегов. На секунду взгляд его остановился на кроне дерева, под которой укрылся беглец, и скользнул дальше. Но вот обе моторки скрылись за поворотом реки. Костя опустил автомат и провёл ладонью по взмокшему лицу.
   Ночной дождь, судя по тому, что он знал о здешней погоде, не был продолжительным. До этого недели полторы стояла сильная жара, земля иссохла, и сельва вобрала в себя большую часть выпавших осадков. В итоге уровень воды поднялся незначительно. И тем не менее обычно голубоватая река приняла тёмно-красный оттенок – под цвет местных почв.
   Он посмотрел на часы. Время – полдень. Хотелось есть, однако прежде надо осмотреть своё «хозяйство». В носу лодки стояли четыре двадцатилитровые канистры, которые они с Тересой принесли перед побегом. Ещё был пятидесятилитровый анкерок с водой – он и прежде находился под носовым сиденьем. Один из мешков полностью набит жестяными банками с мясными и рыбными консервами, фасолевой и рисовой кашей и чем-то ещё. Кроме этого, с десяток водонепроницаемых пакетов с галетами.
   В другом мешке, помимо продуктов, он обнаружил бинокль, нож в ножнах, эмалированную кружку, ложку из нержавеющей стали, спиннинг с запасными блёснами и леской и достаточно прочную удочку. В отдельном застёгивающемся кармане мешка – рыболовные крючки, а в герметично завинчивающейся банке – спички и зажигалку. Под кормовым настилом виднелись казанок, топор и канистра с бензином, вдоль правого борта лежал багор с острым наконечником и отходящим от его основания крюком – при случае багор можно использовать и как острогу.
   Ничего не забыла положить Тереса. Спасибо тебе, дорогая моя девочка! Пятнадцать лет мы не виделись, а вот, поди ж ты. Что вызвало твой такой рискованный поступок? Какое чувство сохранилось у тебя ко мне? Не могу точно сказать, одно знаю – это даже не любовь, а что-то более сильное, какое-то особое притяжение души. Ты тоже для меня дороже всего на свете. Если бы мы уехали вместе!..
   Внимательно оглядев реку сквозь редкие, мельтешащие от воздушных потоков лиственные просветы в пониклых ветвях дерева, Костя обратил взор к берегу. Ему казалось, что оттуда грозит не меньшая опасность. Автомат он не выпускал из рук, поставив его на предохранитель, чтобы случайно не выстрелить и не привлечь к себе чьё-либо внимание. Нож вместе с ножнами повесил на поясе.
   Мысли его вернулись к продовольственным запасам; он был голоден, однако с едой надо отложить до вечера – ещё неизвестно, сколько придётся скитаться, и продукты лучше экономить. Всё больше напоминала о себе жажда. Вода была за бортом, но он не забыл наказ Тересы не пить из реки – город, стоявший в её верховьях, сбрасывал в неё плохо очищенные стоки, и подхватить какую-нибудь заразу было более чем вероятно; тогда тошнота, рвота, не слишком продолжительная агония и… Воду же в канистрах надо экономить.
   Преодолев страх и продолжая держать автомат наготове, Костя ступил на берег и в нескольких шагах от дерева обнаружил неглубокий родничок. Вода била в нём невысоким ключом, шевеля мелкие красные песчинки. Зачерпывая кружкой и не спуская глаз с зарослей, Костя напился вволю, вернулся в лодку и пробрался на корму. От берега корма была метрах в трёх или четырёх, и здесь он чувствовал себя в большей безопасности. Если бы на него напали из зарослей, у него было бы время приготовиться и открыть автоматный огонь.
   Пели птицы, в глубине лесных дебрей кричали обезьяны. Неподалёку от берега что-то пыхтело и вздыхало, иногда доносились низкие протяжные стоны, ворчание и чавканье, слышалась тяжёлая поступь, словно какое-то очень большое существо шлёндало по болотистой жиже, не очень заботясь, что его могут услышать.
   Но время шло, а ничего страшного не происходило. Лесные звуки становились привычными, похожие на них, пусть и не так ярко выражено, звучали и вокруг Чачабамбы, и мало-помалу Костя стал успокаиваться.
   На реке было полно москитов, под деревом они вились тучей, но Костю не трогали – на голове была широкополая зелёная шляпа, лицо, шея, кисти рук натёрты специальной противомоскитной мазью, которой его снабдила Тереса. В который раз беглец с благодарностью подумал о любимой женщине.
   За полчаса до заката солнца он вскрыл ещё одну банку консервов и съел её содержимое, запивая родниковой водой. Едва банка опустела, как ниже по течению реки послышался непрерывный, на одной ноте, гул мотора. Устроившись половчее, Костя положил перед собой автомат, поднял бинокль, и перед ним предстала приблизившаяся водная поверхность.
   Минуту спустя из-за поворота реки показалась лодка с сидевшими в ней преследователями. На этот раз Костя разглядел каждого. Двое были знакомы ему, так как не раз встречал их в Чачабамбе и её окрестностях. Двух других он видел впервые – вероятно, их откуда-то вызвали, с какой-нибудь ближней к посёлку маковой плантации.
   Преодолевая стремнину, лодка медленно двигалась неподалёку от Костиного укрытия. Чей-то равнодушный взгляд, казалось, проник в самые объективы бинокля. Опустив бинокль, Костя прижал приклад автомата к плечу и поймал преследователей в прицел. Но лодка прошла мимо, и сидевшие в ней люди уже смотрели в другую сторону. Вот чёрт, вечно ему мерещится! В прошлый раз почудилось, будто дон Карлос заметил его…
   А куда подевалась вторая лодка? Какое чепе с ней могло произойти? Неужели она напоролась на какое-нибудь препятствие в воде, перевернулась и пошла ко дну? Но тогда находившиеся в ней люди всё равно должны были уцелеть, их немедленно подобрала бы лодка, которая только что проследовала вверх. Даже при нападении пираний все они погибнуть не могли, хоть одного, двух да удалось бы спасти, пусть даже раненых, и сейчас преследователей было бы не четыре, а больше.
   Следовательно, крушения не было. У второй лодки мог отказать мотор, и в эти минуты его чинят где-то ниже по течению или тащатся на вёслах, борясь с быстрой водой. Или… Или сидят в засаде. Вот это, пожалуй, самое верное. Его ждут. Дон Карлос надеется, что «чучело» попадёт прямёхонько в его объятия. Это их отработанный приём. Так они, скорее всего, ловили предыдущих беглецов. Косте вспомнились слова Тересы, что до него из Чачабамбы никто не убегал. Значит, по логике поимщиков, не должен убежать и он.
   «Ничего, мы ещё посмотрим, чья возьмёт, – подумал он. – Вы ждёте меня дальше внизу, а я буду ждать здесь. Вы думаете меня пересидеть, но вам хочется домой, к уюту, к девочкам из поселкового кабака, мне же надо вырваться на свободу и остаться в живых».
//-- * * * --//
   Он пробыл под деревом четверо суток. На пятые сутки небо стало хмуриться; как только стемнело, пошёл сильный дождь, вскоре превратившийся в настоящий ливень, похожий на водопад. Час проходил за часом, а сверху продолжало хлестать и хлестать. Река вздулась, грозно зашумела, быстро поднимающаяся вода стала прижимать лодку к ветвям, под которыми Костя нашёл укрытие. Если промедлить, вода поднимется ещё выше, лодку затопит, и она пойдёт ко дну. Надо подогнать её ближе к берегу, где ветви не такие низкие и над бортами сколько-то времени ещё могло оставаться свободное пространство. Костя пытался это сделать, но ему мешали коряги, которые в волнующейся чёрной воде невозможно было разглядеть, и он никак не мог сдвинуться с места.
   Вдруг набежавшая волна подняла и лодку, и склонившиеся над рекой ветви дерева. Промокшего насквозь беглеца обдало забортной водой, сук, к которому была прикреплена причальная цепь, обломился, и лодку потащило стремительным течением. Беглеца едва не смело за борт протянувшимися над водной поверхностью толстыми ветвями. Секунду или две он сопротивлялся, пытаясь удержать судёнышко на месте, но лодку утаскивало, она ускользала из-под него, тогда он бросился на днище и тем самым спас себя от неминуемой гибели.
   Почти сразу же он привстал и устремил взор на пролетавший мимо берег, чтобы найти место для причала. Глаза его давно уже привыкли к темноте, тем не менее он мало что смог увидеть за завесой дождя; мелькавшая карусель заросшего берега смазывалась, не воспринимались даже фрагменты крупного плана.
   Несколько раз лодка наскакивала на прибрежные сучья, наконец она ударилась так, что едва не перевернулась. Нахождение вблизи берега было подобно игре со смертью. Вставив уключины вёсел в гнёзда, Костя выбрался на середину реки и почувствовал себя в большей безопасности.
   Ещё задолго до рассвета дождь пошёл на убыль, а потом и вовсе прекратился, но река с неослабевающей силой несла свои воды, подмывая берега и обрушивая деревья. Огромные корявые стволы с выступавшими сучьями смутно виднелись то здесь, то там, и Костя старался держать лодку так, чтобы она не ударилась о какой-нибудь из них и не опрокинулась.
   Наконец тучи стали рассеиваться, показалась луна, и река предстала перед ним во всей грозной красе. Не успело ночное светило скрыться за лесом, как на востоке зарозовело, и через некоторое время верхушки деревьев окрасились золотым с прозеленью цветом.
   Он вспомнил о поджидавшей засаде и подумал, каково приходится тем людям? Может, их так же, как и его, сорвало волной и несёт по течению? Нет, вряд ли. У них немалый опыт плавания по реке, и они, наверное, заранее вытащили свою лодку выше по склону берега. Тогда его могут заметить. И его задержат или убьют. Если только он уже не проскочил мимо них во время ливня. Но вероятнее всего, они где-то дальше внизу. Самое лучшее – это пристать куда-нибудь и ждать до тех пор, пока вторая лодка с поселковой охраной также не пройдёт мимо, возвращаясь домой. Или дотянуть до ночи и пуститься по течению под покровом темноты. Однако у охранников мог иметься прибор ночного видения. Нет, надо пристать к первому же укромному месту и ждать, ждать.
   Впереди, на правом берегу, между зелёными кустами, завиднелся водяной заход, какое-то подобие небольшой заводи или протоки. Слава богу, вот оно, подходящее укрытие! Костя заработал вёслами, направляя лодку к спокойной полосе воды. Завершив поворот, он оглянулся через плечо, проверяя правильность выбранного направления, и в этот момент заметил, как у входа в заводь что-то мелькнуло. Тут же он разглядел шляпу, в каких ходили охранники Чачабамбы. Чуть ниже в разрыве прибрежных ветвей проступили форштевень и боковины лодки, большой, гораздо больше той, в которой сидел он сам. Вот где засада, так долго подстерегавшая его!
   «О чёрт, влопался!» – подумал Костя и, взмахнув одним веслом, затабанил другим, поворачивая наискосок к противоположному, левому берегу. Быстрее, быстрее! Сейчас надо подальше уйти от засады. Хорошо ещё, что не скрипят уключины. Может, всё ещё и обойдётся.
   У него теплилась надежда, что утомлённый долгим сидением наблюдатель дона Карлоса не обратил внимания на лодку, которая на тёмно-красном фоне воды вполне могла сойти за дерево, подмытое паводком. Кому по силам сутками напролёт неотрывно смотреть на реку? Сойти за дерево! А сам-то он за кого сойдёт, сидючи на банке? За обломок сука? А лопасти вёсел, которые раз за разом взлетают над водой?! Они светлее воды, и их, наверное, видно издалека. Опустить вёсла, перестать грести, лечь на днище и не подниматься над бортом!
   Он посмотрел в сторону протоки; её уже не было видно, исчезла и шляпа охранника. Слава богу, вроде пронесло.
   Костя подналёг на вёсла, чтобы поскорее уйти ещё дальше, но тут за прибрежными кустами взревел мотор, и на речную стремнину выскочила лодка, в которой находились все четверо. Вот они, как на ладони: трое прилегли на днище, только головы да плечи виднеются, а на корме, у мотора, расположился дон Карлос. Губы его шевелились, и он торжествующе улыбался: похоже, он что-то говорил своим подчинённым, скорее всего, об успешном завершении засады.
   «Нет, не пронесло. Заметили. Теперь начнётся», – мелькнуло в голове у Кости. На лице его пролегли жёсткие складки, от выброса адреналина в кровь сильнее заработало сердце. «Идёт охота на волков», – всплыли в памяти полузабытые слова. Сейчас охота идёт на одного единственного «волка», чтобы изготовить из него «чучело» для доставки наркотика. Волку неведом страх, и он бьётся до последнего. В эти секунды Костя тоже не чувствовал страха, было только предельное напряжение нервов и дикое, звериное желание отбиться от преследователей, уничтожить их. Бросив вёсла, он схватил автомат и прилёг на корме, прикрываясь бортовым брусом. Почти одновременно с ним, долей секунды раньше, взяли оружие на изготовку и преследователи. Влажный речной воздух далеко разнёс людские голоса, и Костя разобрал выкрикнутую по-испански команду остановиться.
   «Как же, компаньерос, сейчас остановлюсь, начну табанить, ждите!» – подумал он, нащупывая автоматом приближающуюся погоню. Он ударил поверх голов короткой очередью, надеясь всё-таки, что от него отстанут.
   Но они не отстали. С противной стороны заглушили мотор и забили в четыре ствола. Стреляли все скопом, противник бил на поражение, не жалея патронов. Пули, не умолкая, хором свистели в воздухе, ударяли в воду и пробивали обшивку бортов. Костя пригнул голову, спасаясь за брусом, и тут же почувствовал, как обожгло правую ногу и сразу же вслед за этим – левую руку.
   «Убьют», – подумал он и, высунувшись над бортом, дал несколько быстрых коротких очередей по отчётливо видневшимся фигурам противника, ещё очередь и ещё. Ему невероятно повезло. Трое охранников были убиты или ранены: один из них опрокинулся на спину и свалился за борт – этому наверняка крышка, а двое других остались лежать в моторке.
   Стрельба прекратилась, смолкло эхо над притихшим лесом, слышался лишь просторный могутный шум речной воды. Костя заменил опустевший рожок запасным. Он не спускал глаз с вражеской лодки, находившейся метрах в шестидесяти. Движок на ней молчал, и она плыла по течению, не отдаляясь и не приближаясь.
   Несколько минут противник ничего не предпринимал. Костя продолжал наблюдать, оставаясь наготове. Вдруг над чужим бортом мелькнуло и исчезло чьё-то лицо, прозвучала ещё одна автоматная очередь, туго просвистели пули, две или три из них щёлкнули по обшивке, пробивая её, и беглеца сильно ударило по скуле ниже левого глаза. Как ни быстро это произошло, Костя тоже успел выстрелить, потом ещё раз нажал на спуск, целясь в то место плывшего неподалёку судёнышка, где, предположительно, мог залечь противник.
   Он распознал стрелявшего – узнавание пришло секундой позже, когда тот уже исчез, укрываясь бортом. Это был дон Карлос, самый опасный человек из всех известных ему в Чачабамбе. Меткий стрелок, опытный вояка с умным пронзительным взглядом, от него можно было ожидать любой каверзы.
   В голове гудело; по щеке, шее и груди стекала кровь, обильно смачивая рубаху. Последняя очередь дона Карлоса вновь задела его, и это ранение, пожалуй, было серьёзнее двух предыдущих. В глазах неожиданно потемнело, и Костя упал, ударившись лицом о скамью. Удар заставил его очнуться, и он потянулся, чтобы потрогать отметину, появившуюся на левой щеке, но тут же отдёрнул руку – не хватало только занести в рану дополнительную инфекцию.
   Штанины на коленях намокли, и он увидел, что в лодку поступает вода. Отчётливо слышались звуки струек, вливавшихся сквозь многочисленные пулевые отверстия в бортах.
   Воды набиралось всё больше, лодка заметно тяжелела и оседала. Пройдёт ещё немного времени, и река поглотит её. При мыслях о пираньях его передёрнуло.
   Дон Карлос молчал. Неужели убит? Или притаился и ждёт, когда беглец потеряет бдительность?
   Подождав ещё минуту, Костя немного приподнялся и внимательно вгляделся в лодку преследователей. Видна была только лежавшая на борту неподвижная кисть руки. Тогда он взял весло одной рукой и, держа автомат в другой, стал осторожно подгребать к чужому судёнышку. Когда до него осталось метра три, поднял багор, зацепился за вражеский борт, и свёл лодки вплотную.
   Открывшееся зрелище позволило вздохнуть свободнее. Двое из участников погони были мертвы. Раненый дон Карлос лежал, привалившись к кормовой банке. Лицо его пожелтело и заострилось, глаза провалились, одежда на груди и животе потемнела от крови. В руках он держал мобильный телефон. Должно быть, пытался набрать нужный номер, но так и не набрал.
   Они встретились взглядами. Дон Карлос вздрогнул, пошевелился и неразборчиво произнёс какое-то ругательство. Кажется, он клял всё и вся. Приподняв ствол автомата, Костя прицелился ему в голову и… несколькими секундами позже опустил оружие. Нет, не мог он просто так взять и убить человека.
   Противник на ощупь надавил пальцем на клавишу, добирая номер. Костя наклонился, высвободил телефон у него из рук и выбросил в реку. Дон Карлос закрыл глаза и простонал. Простонал и Костя; голова кружилась, в месте ранения на лице ломило, пожалуй, была задета кость.
   Между тем вода в лодке, в которой находился беглец, продолжала прибывать. Из пулевых отверстий в обшивке бортов било ключом – ещё сколько-то времени, и начнёт перехлёстывать через край. Вражеская лодка пребывала в гораздо лучшем состоянии: пулевых отверстий в ней было значительно меньше, и все они находились выше уровня воды.
   Соединив судёнышки причальными цепями, Костя перебрался в соседнюю лодку и, вывалив трупы за борт, перенёс в неё своё имущество, включая канистру с бензином для двигателя. Точно такую же канистру, правда, неполную, он обнаружил под кормовой банкой за спиной дона Карлоса. Две канистры с питьевой водой пришлось выбросить, они были пробиты пулями у дна и горловины, и уже не годились к использованию.
   Возбуждение от прошедшего боя стало проходить. Почувствовав усталость, Костя присел на носу судёнышка. Перестала кружиться голова, пожалуй, меньше стала болеть рана на лице, кое-как можно было перемогаться. Он обратил внимание, что в общем-то довольно спокоен. Не было дрожи ни в руках, ни в ногах. И сердце уже не давало знать о себе – значит, и оно работает в нормальном, ровном режиме.
   «Привыкать стал к стрельбе», – подумал Костя. Сколько уже человек на его счету? Он стал загибать пальцы, перечисляя всех, начиная с Дихлофоса, но, сбившись, оставил это занятие. Вот как одно тянет за собой другое. Если бы он не сел на «Сенявина», все эти люди остались бы живы. Однако тогда погибла бы Юлия Иннокентьевна. Но, может, её и так уже нет в живых.
   Мимо проносились всё те же зелёные, поросшие лесом берега. Протока, в которой была устроена засада, осталась далеко позади. Река, насколько хватало глаз, была пустынна, но всё же не резон продвигаться по ней вот так, в открытую. За любым поворотом вероятна встреча с людьми, имеющими отношение к наркобизнесу. Или можно оказаться в виду какого-нибудь посёлка. В обоих случаях последствия могли быть самыми плачевными. Скорее всего, из Чачабамбы уже поступило предупреждение о беглом «чучеле», спускающемся по реке.
   Надо пристать к берегу и дожидаться ночи. Костя отсоединил причальные цепи, оттолкнул тонущую лодку багром, и менее чем через пять минут она скрылась под водой.
//-- * * * --//
   Он помнил, о чём напоследок говорила Тереса. О том, что если удастся спуститься по реке, то он окажется в Карибском море. Что надо обогнуть какой-то мыс – название его Костя никак не мог вспомнить – пройти миль сто на восток, и перед ним откроется залив, в южной части которого находится Сан-Фаррерос. Конечно, существовала опасность повторной встречи с кем-то из наркомафии, но тем не менее Тереса советовала пристать к береговой черте города, не к Гуаяче, а где-нибудь в другом месте, восточнее, например, сразу за причалами для океанских судов.
   – Оттуда доберёшься до российского консульства, – говорила на прощанье Тереса. – Консуладо де Русия, – повторила она по-испански и велела затвердить эти три слова. Сразу по приходу в его каморку она вручила ему заклеенный полиэтиленовый пакет с деньгами. – Здесь американские доллары. Этого хватит, чтобы добраться до ваших, и ещё останется.
   Костя вдохнул полной грудью и бросил взгляд на освещённые солнцем мутные воды реки; до моря ещё сотни километров – две трети протяжённости Акувьяре.
   Минут через двадцать после боя ему удалось зайти в узкий мелководный затон, наполовину заросший тростником, едва проходимый вначале и несколько расширявшийся в основной своей части. Поставив лодку в тени, он заторопился перевязывать дона Карлоса, истекавшего кровью. Ослабил ему брючной ремень, снял рубаху. Одна пуля попала в область живота, повредив лишь подкожные ткани. Ранение в грудь было более серьёзным, но задето ли лёгкое, можно было только гадать.
   Костя обратил внимание, что начальник поселковой охраны не подкашливает и не харкает кровью, и это обнадёживало. Он перевязал его, зажав пулевые отверстия специальными салфетками с нанесённой на них пахучей дезинфекционной мазью, имевшейся в медицинской аптечке. На это ушло два пакета из трёх, оказавшихся в его распоряжении.
   От большой потери крови дон Карлос ослабел и временами терял сознание. Костя напоил его, так как тот сильно хотел пить, после чего занялся своими ранами.
   Во влажной сельве даже пустяковая царапина грозила непоправимыми последствиями. Руку и ногу он обработал всё той же мазью и перевязал марлевым бинтом. На ощупь прошёлся смазанным ватным тампоном по борозде на лице, оставленной пулей, после чего заклеил её стерильным лейкопластырем. Часа полтора или два раны по-прежнему мозжили, но затем боли как будто стали утихать, должно всё обойтись. Обойдётся ли у его противника? Для него он тоже сделал всё возможное, остальное в руках Божьих.
   Рубаха на груди и животе до пояса почти сплошь была в кровяных подтёках. «Позже, на следующей стоянке, отстираю», – подумал Костя.
   Передохнув немного, он осмотрел отвоёванную лодку и принялся за её починку. Вырезал из ветвей заготовки, выстругал из них чопы и забил ими пулевые отверстия в бортах. Несколько чопов оставил про запас.
   В лодке, оказавшейся теперь в его распоряжении, помимо тех припасов, которые он доставил с собой, также имелось продовольствие, и это улучшало шансы на благополучное завершение пути. Вдобавок, в небольшом отсеке носовой части находился довольно значительный запас спиртного, а также сигар и сигарет. Курево ему было не нужно, но и его он не стал выбрасывать. В запасном рожке АКМ осталось семнадцать патронов – для серьёзного боя маловато.
   Но кроме имевшегося у него Калашникова, в лодке охранников находились два автомата незнакомой системы с тремя сотнями патронов к ним. Пятнадцатизарядный пистолет вместе с кобурой он снял с дона Карлоса. При обыске он нашёл у него и небольшой короткоствольный револьвер, похожий на так называемый «бульдог». В общей сложности, оружия было достаточно, и при благоприятном стечении обстоятельств он мог дать достойный отпор даже превосходящим силам противника.
   Костя уже убедился, что в случае огневого контакта может проявить себя умелым бойцом и нейтрализовать вражеского стрелка.
   «Научился воевать, «друзья» выучили, наподобие этого, – подумал он, хмуро взглянув на дона Карлоса. – Впрочем, дело, может быть, не в умении, а в везении». Однако нельзя исключать, что ему помогала и армейская подготовка, которую он проходил много лет назад и о которой в этот момент не вспомнил. В «наследство» Косте достались также брезент, ещё один топор, три ножа, компас и бухта капроновой верёвки. Плохо было только, что из трёх канистр с водой, найденных в носовом отсеке, две также были повреждены пулями.
   Во второй половине дня он вытащил начальника поселковой охраны на берег и положил на густую мягкую траву. Скатав снятую с него лёгкую куртку, подсунул ему под голову. Жестами и немногочисленными словами пояснил, что здесь и оставит его.
   – Сами понимаете, дон Карлос, взять вас с собой я не могу – это всё равно, что положить за пазуху раненую змею. Посему – извините.
   Он вынес из лодки десятидневный запас еды, канистру с водой, кружку, пару бутылок крепкого вина, сигареты, зажигалку и разместил всё это рядом с раненым охранником.
   – Как вы убедились, – сказал Костя, присаживаясь возле дона Карлоса, – у меня нет зверских наклонностей, в отличие от вас. Вы причинили людям много зла и, может быть, если останетесь в живых, причините ещё больше. Другой на моём месте не стал бы с вами нянчиться… Да знала бы иная мать, что её ребёнок, повзрослев, всю жизнь до конца дней своих будет приносить людям одни только несчастья, вряд ли бы она радовалась его появлению на белый свет.
   Подумав немного, Костя воткнул в землю возле дона Карлоса один из ножей.
   – Надеюсь, он вам пригодится. Если выздоровеете, берегом доберётесь до ближайшего посёлка – местность вам знакома. А из посёлка попасть в Чачабамбу вам будет несложно, у вас ведь наверняка везде свои люди, в сельве вы хозяева.
   Солнце было ещё высоко, и надо было чем-то занять себя. Костя прошёлся по берегу. Вернувшись, он сообщил:
   – Недалеко отсюда протекает ручей. Спуск к нему удобный, пологий, воду легко можно зачерпнуть. На первое же время вам хватит того, что в канистре.
   Дон Карлос был выносливым мужчиной с развитой рельефной мускулатурой; его самочувствие заметно улучшилось, сознание он уже не терял, но перемещаться и обслуживать себя ещё не мог.
   – Воды, – сказал он по-испански. – Грациас, – поблагодарил он, напившись. Но усмехнулся презрительно – мужчина с мягким характером был для него человеком второго сорта.
   – Я сохранил вам жизнь, и вы презираете меня за это, – сказал Костя, заметив усмешку. – Знаю, если бы я оказался на вашем месте, вы меня, живого, попросту сбросили бы за борт на корм пираньям. Все люди разные. Одни способны к милосердию, другие – нет. Для меня вы враг, но враг поверженный, значит, я должен быть к вам снисходителен. Вы, насколько я понял, верующий человек, по крайней мере вспоминаете о Боге в трудную минуту. Вам должно быть известно, что Христос тоже призывал к милосердию.
   Несмотря на ранения, дон Карлос насмешливо улыбнулся. Он окончательно понял, что беглец не причинит ему вреда, как бы ни относиться к его словам.
   – Вот вы смеётесь надо мной за эту лекцию. Но ведь я прав. Представьте только, что бы произошло, если бы все люди, все без исключения, стали кем-то наподобие вас, то есть злыми, беспощадными созданиями. Да они уничтожили бы друг друга, мир перестал бы существовать. Разве не так?
   – Глупец, – сказал охранник.
   – В ваших глазах – да. И всё-таки человечество сохраняется благодаря милосердию, а не злу. Это давно сказано, только как-то иначе.
   Костя спустился к лодке, взял бутылку агуардьенте – местной водки, вернулся к дону Карлосу и сел возле него. Ему самому надо было как-то поддержать себя; он сделал несколько глотков прямо из горлышка, запил крепкий напиток водой и закусил галетами.
   – Попав в Чачабамбу, я почти сразу стал готовиться к побегу, – сказал он, сопровождая слова жестами и поглядывая на лежавшего рядом противника. Он думал о Тересе, и ему хотелось отвести от неё подозрения на случай, если этот тип доберётся до своих. – Собирал понемногу вещи и припрятывал их. Сказать, где был мой тайник? Не надо? Ну и ладно. Так вот, самым сложным было добыть автомат, но, как вы убедились, и с этим я справился. Поначалу я хотел отправиться сельвой, но потом река показалась мне более надёжным путём. Вытащив ломиком причальное кольцо, я сел в лодку. Если хорошо поискать, ломик можно найти в воде возле пристани. Хотя как найдёшь – пираньи…
   – Без помощи поселковых тут не обошлось! – вырвалось у дона Карлоса.
   – Кто мне мог помочь! – Костя рассмеялся с какой-то надрывной горестью, сделал ещё один глоток водки, негромко кашлянул и вытер рот тыльной стороной ладони. – Кто? Везде чужие люди, ни одного русского слова. Кому довериться? Среди ваших я чувствовал себя как в пустыне, настоящим изгоем. Изгоем! А на душе тоска дремучая… Нет, я рассчитывал только на свои силы.
   – Кто-то тебе помог, помог, – повторил охранник. Он упёрся ладонями в землю, пробуя принять более удобное положение. Костя поддержал его, чтобы тот сдвинулся с места.
   – Как хотите, так и считайте. Я же сказал, как было на самом деле. Что за смысл обманывать вас? Если бы надо было отвести от кого-то угрозу, я мог просто не перевязывать вам раны, и вы умерли бы от потери крови.
   Спиртное расслабило и настроило Костю на благодушный лад, хотелось поговорить.
   – Я вот смотрю на вас и думаю, как люди, подобные вам, оказываются в рядах наркокартелей? Главное – зачем? Разве это нормально – месяцами или даже годами жить в сельве, в крохотной деревушке, оторванными от обычной полноценной жизни? Погубить молодость, чтобы обеспечить сытую старость? Неужели только ради этого? У вас есть жена, дети?.. Не хотите отвечать, ну и не надо. Но скажите всё же, как вы-то попали к наркодельцам? Гены ли в этом виноваты, или так сложились обстоятельства?
   – Это долгая история, – слабо проговорил охранник. Повернув голову и скосив глаза, он посмотрел на Костю, – одно скажу, просто к твоему сведению: тому, кто попал в эту сферу, из неё уже не вырваться. Только если на тот свет.
   – А если бежать?
   – Найдут. И прикончат. И хорошо, если смерть будет быстрой.
   С наступлением сумерек Костя позволил дону Карлосу выпить стакан вина, разбавленного водой.
   – Вино вас поддержит… Скоро совсем стемнеет. Пора расставаться. Вот тут, в полутора метрах от вас, я кладу револьвер. Думаю, вы не сумеете дотянуться до него прежде, чем я отплыву. Револьвер может понадобиться вам при встрече с хищными зверями.
   Скулу, задетую пулей, неожиданно сильно заломило. Костя издал невольный стон и дотронулся рукой до пластыря.
   – Это я тебя так? – услышал он вопрос.
   – Пожалуй, что вы.
   – Не радуйся слишком-то, ты ещё не ушёл от нас, – сказал дон Карлос.
   – Я знаю, – ответил Костя. – Но первую атаку я отбил. Будущее покажет, кто из нас сноровистей.
   Он подождал ещё несколько минут.
   – Ну всё, адиос, я отправляюсь. Хотелось бы, чтобы вы были менее жестоки с людьми. Жизнь проходит, поступки остаются, сказал один восточный мудрец. Что останется после вас и после меня?
   С этими словами Костя оттолкнул лодку от берега.

Часть четвёртая
Одиночное плавание

   Тринадцать ночей плыл он по своенравной реке, петлявшей между холмами с нахлобученной на них, прущей навстречу солнцу, зелёной сельвой. С самого начала он всё прикидывал, какое расстояние преодолевает от одной стоянки до другой, и не переставал думать о приближающихся порогах. Наконец течение стало заметно ускоряться, впереди зашумело, забурлило, начался тот самый отрезок реки, о котором предупреждала Тереса. Несколько раз лодку с треском ударило о подводные камни, но днище выдержало.
   Ночь была темна, ещё темнее была вода, зрение улавливало лишь то, что выступало поверх неё. Он старался держаться стремнины, его несло всё быстрее и быстрее. Каким-то неведомым чувством он определял, где таилась наибольшая опасность, и успевал увернуться, оттолкнувшись веслом от очередного каменного нароста, скрытого водой.
   Лодка кренилась то влево, то вправо, даже сидя нелегко было удержаться в пределах бортов. Не единожды он падал на днище и оказывался на волосок от гибели, но, видимо, ангел-хранитель оберегал его, и после получасового «полёта» между порогами лодка вышла на более спокойную воду.
   Ему удалось избежать встреч как с индейцами, так и с белыми. Явную погоню за ним уже не устраивали, острое зрение и тонкий слух позволяли своевременно обнаруживать приближение случайного (случайного ли?) каноэ, и он успевал спрятаться от него в прибрежной тени.
   Ещё до того, как начинал брезжить рассвет, он приставал к берегу и, тщательно замаскировавшись, ждал наступления следующей ночи. Раза три или четыре, пока продолжалось путешествие по реке, видел он несколько тусклых огоньков. Были ли это стойбища индейцев или поселения белых, он определить не мог, да ему это было всё равно, он только старался как можно скрытее проплыть мимо.
   Один раз он заметил одинокий костёр и сидевшего возле него мужчину с винтовкой на коленях.
   Что это был за человек, каким ветром занесло его в глубину сельвы? Возможно, это один из старателей, рискнувший отправиться на поиски золотых или алмазных россыпей. Или это такой же беглец, как и Костя?
   Он хорошо разглядел его в бинокль. Человек с винтовкой поджаривал на костре куски пекари. Его бородатое мужественное лицо, отчётливо видневшееся в отсветах костра, было спокойно и не выражало угрозы. У Кости даже возникло было желание пристать к берегу и подойти к незнакомцу. Вдруг бы они стали друзьями и отправились по реке вдвоём! Насколько бы это облегчило путь! А что если это один из тех, кто неутомимо охотится за беглым «чучелом», за поимку которого, наверное, назначено определённое вознаграждение? Да что награда! Человек может удариться в погоню за другим человеком даже не из-за денег, а только лишь для того, чтобы поддержать своё реноме. Где находилась лодка этого человека, не было видно. Э, да тот мог спрятать её в любом месте. А может, её вообще у него нет.
   Мимо костра Костя проплыл, не взмахнув веслом.
   И вот Акувьяре осталась позади, и перед ним открылось Карибское море. Ярко горели южные звёзды, прямо над головой светила ущербная, словно надкушенная, луна, дул лёгкий попутный ветер. Лодкой заиграла невысокая пологая волна.
   Костя взял курс на восток, отдалившись от берега не более чем на одну морскую милю. Он не стал запускать мотор, шум которого мог привлечь внимание военного патрульного судна или ещё кого-нибудь из местных, и потому шёл на вёслах. Попутный ветер помогал ему, греблось сравнительно легко, и он преодолевал километр за километром. Небольшая качка не утомляла, а как бы успокаивала и задавала определённый ритм вёслам.
   Незадолго до рассвета он приблизился к берегу, сразу за которым вздымалась лесная чащоба. Лес был отделён от воды неширокой полосой, вылизанной приливными волнами и штормами. С полчаса ещё он шёл на восток, пока не выбрал место для стоянки, показавшееся ему достаточно укромным. Здесь его не должны были увидеть ни с суши, ни с моря.
   Как только рассвело, Костя выбрался на берег и, не выпуская из рук оружие, отправился на поиски пресной воды. Пробираясь лесными зарослями и стараясь не упускать из виду море, он прошёл в одну сторону, в другую, но не обнаружил ни ручья, ни родника. Придётся пить воду из канистры.
   На днище лодки, которая представляла собой большой баркас, не в середине, а немного ближе к носу, имелся прочный деревянный нарост с углублением в центре. Оказавшись в баркасе после боя на реке, Костя сразу догадался, что это гнездо для мачты. По всей видимости, когда-то это судёнышко ходило под парусом.
   И вот теперь он снова решил оснастить лодку парусами, чему и посвятил почти весь этот день. Срубив в лесу и ошкурив подходящие деревца, Костя изготовил мачту и реи и закрепил их вантами, на которые израсходовал большую часть капроновой верёвки. Нижний конец мачты он установил в гнездо или степс, как его называют моряки. Из кусков брезента смастерил два паруса: один, – прямоугольный, – прикрепил к реям, непосредственно к мачте, а второй, косой – кливер – поставил спереди. Передний угол кливера присоединил к бушприту, пристроенному на носу лодки, а задний – к лёгкому поперечному брусу, который он положил перед мачтой под нижней реей, и концы которого выступали по обе стороны бортов. Задний угол кливера мог присоединяться к этим концам – слева или справа, в зависимости от направления ветра. Используя кливер и меняя положение основного, прямоугольного паруса, Костя рассчитывал двигаться вперёд не только при попутном ветре, но и при боковом.
   Критически оценив оснастку, её прочность, он подумал, что в штормовую погоду созданная им парусная конструкция может не выдержать напора ветра и полететь за борт. И хорошо будет, если при этом не перевернёт лодку. Поэтому он решил идти под парусами только при умеренном ветре, а при усилении его немедленно убирать их. Но тогда опять придётся браться за вёсла.
   «Ну, мы там посмотрим, – сказал он себе, выбирая слабину вант. – В случае ухудшения погоды можно оставлять один лишь кливер, который недолго и зарифить».
   Следующей же ночью, отойдя на вёслах на достаточное расстояние от берега, Костя поднял оба паруса. Как и в предыдущий раз дул спокойный, несильный ветер, и, немного накренившись на левый борт, лодка пошла приблизительно со скоростью трёх-четырёх узлов или, в пересчёте на метрическую систему измерений, пять с половиной-семь километров в час.
   Костя сидел на корме, управляя лодкой с помощью руля подвесного мотора. Он был доволен собой и своей работой. Как всё ладно получилось с парусами, мачтой и всем такелажем! Главное – не надо теперь налегать на вёсла.
   Дабы вознаградить себя за труды, он достал фляжку с мескалем – крепкой мексиканской водкой из агавы, янтарного цвета, сильной на вкус, – и сделал пару крупных глотков. По желудку растеклось благотворное тепло, и настроение ещё больше повысилось. Теперь путь, который предстояло пройти, уже не казался таким далёким и трудоёмким, а грядущие опасности – столь уж серьёзными.
   Тропическая ночь длинна в любое время года, и от заката до рассвета Костя оставил за собой не менее тридцати пяти миль. Пристав к берегу, он почувствовал себя не только не уставшим, но даже немного отдохнувшим потому, что в пути несколько раз вздремнул. Пусть засыпал он ненадолго, всего на несколько минут, но и этот короткий прерывистый сон придал ему бодрости и сил.
   Вторая стоянка у морского побережья оказалась более удобной и скрытной. Костя завёл лодку в небольшой, метров сто пятьдесят в диаметре, заливчик, в который впадал из промоины быстрый говорливый ручей. Напившись из ручья, он заменил всю воду в канистрах и остальных ёмкостях на свежую. Затем добавил в них немного порошкового консерванта, изготовленного на основе серебра. «С этим порошком вода долго не портится», – говорила Тереса, готовя его к побегу.
   Что бы стало с ним, если бы не эта женщина!? Гм, что бы стало, ещё спрашивает! После извлечения героина было бы непременное сожжение «чучела» в каком-нибудь крематории. И летал бы он сейчас в воздушном пространстве в виде молекул углекислого газа и азотных окисей. Ну и ещё осталась бы горстка золы, которую развеяли бы где-нибудь согласно «воле усопшего».
   Лазурная вода в заливе была чистой и прозрачной. Над самым дном проплывали многочисленные рыбы самого разного строения. Движения их были плавны и красивы. Некоторое время он любовался ими, впадая в своего рода душевный комфорт, а потом вспомнил про рыболовные снасти. Он так давно не ел ничего горячего, свежесваренного.
   Костя внимательно огляделся. Лес вокруг казался мирным, уютным: не слышно было ни порыкивания хищных зверей, ни истошных воплей обезьян, только пели сладкоголосые птицы да звенели насекомые. И он решился. Поймав на берегу несколько насекомых, похожих на кузнечиков, вывел лодку на середину залива, насадил на крючок наживку и забросил удочку.
   Затаив дыхание, он смотрел, как, увлекаемая грузилом, наживка опускается вниз. Вот она остановилась; грузило на дне – наживка, ещё шевелящая лапками, сантиметрах в десяти над ним. И тут же её схватила какая-то рыба, отделившаяся от стаи.
   Всё происходило на его глазах. Не верилось, что так быстро повезёт. Ему захотелось сплюнуть через левое плечо, чтобы не сглазить. Костя сделал подсечку, потянул удилище, ощутил руками волнующую тяжесть, и на дне лодки забилась рыба, похожая на сельдь. Сколько раз почти такую же, только солёную, доводилось покупать в магазинах. Трижды ещё он забрасывал удочку, и улов пополнился ещё тремя «селёдками».
   Так можно было ловить хоть целый день. Но Костя укротил пробудившийся азарт. Здесь, в центре залива, он на виду. А лес на берегу, несмотря на кажущееся спокойствие, всё же мог быть небезопасным. Осторожность не помешает. Что, если где-нибудь притаились индейцы? Их то он больше всего сейчас и боялся. У него было надёжное скорострельное оружие, но ему претила сама мысль о возможном боестолкновении. Да первым он и не стал бы стрелять. Его же запросто могли завалить из-за любого куста. Он бы и не узнал, кто в него пустил пулю или стрелу.
   Ограничившись этим уловом, Костя погрёб вдоль неширокой косы, отделявшей залив от моря, к взгорку, поросшему отдельными деревьями. Выйдя на берег, он подыскал подходящую площадку для костра. Со стороны открытого моря её закрывал высокий, плотный кустарник, а суша сквозь редкий прибрежный лес просматривалась на несколько десятков метров. Незаметно подобраться сюда было не так-то просто.
   Собрав валежник, Костя подготовил рыбу, запустил её в казан и стал ждать наступления ночи. Днём он не осмелился разводить костёр – дым мог быть заметен на километры вокруг.
   У него было время, чтобы осмотреть лодку, а также имущество, которым располагал, и заняться собой. Раны на руке и ноге уже начали зарубцовываться – осталась лишь небольшая сухая короста – и он снял с них повязки.
   Всё последнее время его беспокоила борозда, оставленная пулей на лице. Под пластырем, которым он заклеил её, мокло, пухло, нередко возникали дёргающие боли, отдававшие в затылок. Особенно сильно болело по ночам. Повышалась температура тела, временами познабливало – эти симптомы ему были хорошо знакомы.
   Он проверил аптечку. Осталась последняя упаковка антибиотика. Отправив в рот двойную дозу таблеток, Костя запил их водой. Все мази, имевшиеся в аптечке, уже были испробованы, и он решил оставить поражённое место открытым и больше ничем не обрабатывать. «Пусть подышит, может, на солнце и ветру лучше подсохнет», – подумал он, и так оно и вышло – уже на следующий день болевые ощущения в области раны заметно пошли на спад, а затем и вовсе остались лишь воспоминанием.
   Часовая стрелка на циферблате доползла до шести, и солнце, пройдясь по небосводу, потонуло на западной стороне моря. Стало быстро темнеть.
   Всё, пора. Чиркнув спичкой по коробку, Костя поднёс крохотный огонёк к сухому хворосту, сложенному в кучку, который сразу же занялся. Языки пламени были как стайка петушиных гребешков, и жара, исходившего от них, вполне доставало для приготовления еды. Скоро вода в казане закипела: миновало положенное время, и рыба стала отставать от костей. Соль была единственной приправой, но человеку, изголодавшемуся по горячей пище, и её было достаточно. Как только уха сварилась, Костя подхватил казанок, перенёс его в лодку и взялся за вёсла.
   Наступила уже полновластная ночь, когда он вышел в открытое море. Терять время больше было нельзя, и он сразу начал поднимать паруса. Управившись с ними, сел на корме и поставил рядом с собой казан с ухой. Придерживая одной рукой руль, принялся ложкой черпать варево, исходившее густым, аппетитным запахом. Уха уже вполне остыла, и можно было есть, не обжигаясь. Рыба была жирная, и бульон покрывала сплошная маслянистая плёнка.
   Снова дул ровный, спокойный, но более свежий попутный ветер, и лодка довольно ходко, заметно быстрее, чем прошлой ночью, шла на восток. Костя зорко поглядывал вперёд, да и по сторонам тоже, выискивая возможные опасности: корабль или рыбацкую лодку, которые могли стоять на его пути или идти встречным или пересекающимся курсами, или какую-нибудь скалу – столкновение с ней означало бы верную гибель. Думалось и о подводных камнях и рифах, но здесь уж приходилось надеяться на авось.
   Вычерпав казанок до дна, Костя сунул его под скамью, на которой сидел. Мыть его он будет завтра, на очередной стоянке.
   На четвёртую ночь небольшое судно достигло горла залива, за которым далёким заревом светились огни Сан-Фаррероса. Костя в очередной раз вспомнил наставления Тересы, как лучше добраться до российского консульства. Но тут же перед мысленным взором всплыло бегство с яхты на рыбацкой лодке, погоня и стрельба в лабиринтах Гуаяче, бой на реке Акувьяре. Вспомнились тошнота и кошмарные боли в голове, когда они ехали на вездеходе по тряской лесной колее, и то, для чего его доставили в Чачабамбу. И что-то в его душе оборвалось.
   До Сан-Фаррероса отсюда рукой подать. Стоит повернуть руль влево, и через два-три часа он достигнет города. Но жуткий, панический страх, неожиданно вселившийся в душу, никак не давал совершить этот поворот. Он боялся наркомафии; эта организация всесильна, мысль о том, что его непременно поймают и снова захотят использовать как «чучело», вгоняла в испарину. Тело точно оцепенело, и он оставался неподвижен, продолжая удерживать руль в том же положении.
   Вот зарево, которым отсвечивало небо над Сан-Фарреросом, начало незаметно уходить назад и постепенно меркнуть. Ещё можно было убрать паруса, сесть на вёсла или включить мотор, взять направление к берегу и добраться-таки до портового города. Но страх по-прежнему сковывал его волю, и Костя продолжал сидеть не шелохнувшись.
   А лодка, подгоняемая ветром, продолжала путь на восток. Так она шла ещё несколько часов. Неожиданно для самого себя Костя слегка сдвинул рукоять руля в сторону, затем переставил кливер на другой галс, и, сменив крен с левого борта на правый, лодка взяла курс на ост-норд-ост. Берег, всё время остававшийся по правую руку, стал отходить всё дальше в южную сторону и скоро совсем скрылся из виду. Вокруг было одно лишь море, тёмное, таинственное, чуть-чуть посеребрённое луной.
   Костя продолжал испытывать уничтожающее чувство страха. Он боялся всего, в том числе и морской волны, плещущейся за бортом. Какое он мягкотелое, ничтожное, не годное на решительные поступки существо. Что он делает, почему не поворачивает на юг, ведь впереди безбрежный океан, погубивший сотни тысяч, а может и миллионы человеческих жизней, и пересечь который на таком судёнышке фактически нет никакой возможности?!
//-- * * * --//
   Океан пугал его, но ещё больше он боялся наркомафии, о зверствах которой ему было известно не понаслышке. Страх, неодолимый раздавливающий страх перед ней помешал ему направить лодку к горловине залива. В голове было пусто, ни одной мысли. И он держал, держал курс на восток-северо-восток.
   Ему показалось, что он задремал всего на одну минуту, а когда открыл глаза, край неба впереди и справа уже начал светлеть, заниматься багрянцем, охватившим вскоре пол неба. Ещё несколько минут, отмеченных на часах, подаренных Тересой, и показалось солнце, разом осветившее огромный пустынный океан. Оно поднималось не наклонно под острым углом, как у них на восточной окраине Среднерусской возвышенности, а почти вертикально, поднималось быстро и вскоре оказалось высоко над горизонтом. Сколько раз ему доводилось наблюдать подобное зрелище и на яхте «Олимпия», и в Чачабамбе!
   Лодка с тихим плеском рассекала волны и двигалась вперёд. Незаметно к нему вернулась способность мыслить. Костя в очередной раз осмотрелся по сторонам. Не видно ничего, что хотя бы отдалённо напоминало берег, и ни одного судёнышка. Один, один посреди водяной пустыни!
   Глупец, ну почему, почему он не вошёл в горло залива и не пристал к тому портовому городу?! При свете дня Сан-Фаррерос уже не казался таким страшным, как несколько часов назад. Повернуть обратно и попробовать всё-таки добраться до этого Фаррероса? Или взять курс прямо на юг, приблизиться к берегу, пройти вдоль него на восток и попробовать пристать к другому городу? Но какая судьба постигнет его среди чужих людей, без знания их языка и обычаев?
   Ему представилась галдящая тёмноликая толпа, размахивающая руками перед его носом. Кто-то скажет, я первый его увидел, значит, он мой. А другой поставит этому первому бутылку крепкого вина, они ударят по рукам, и Костя обретёт нового хозяина.
   Воображение рисовало сцены одна ужаснее другой. Где гарантия, что он в очередной раз не попадёт в неволю, и его не используют если не в качестве «чучела», то как бесплатную рабочую силу? Где-нибудь на плантации сахарного тростника или на рубке леса. И он будет гнуть спину, пока не выработается весь без остатка, а после его, полуживого, выгонят вон или просто прибьют, чтобы избавиться от лишних проблем. Ему пришла на ум работорговля, не такая уж редкая как в России, так и во всём мире.
   Нет, только не рабство, он уже был рабом на Кавказе, следы на ногах, оставленные кандалами, сохранились до сих пор! Вот они, застарелые рубцы, чуть выше щиколоток, а на спине – многочисленные полосы от плетей – и то, и другое теперь на всю жизнь. Перед глазами всплыл холодный сырой подвал, куда изо дня в день, из месяца в месяц его возвращали после долгой тяжёлой работы; вспомнились смертная тоска, одолевавшая его, и изматывающие ревматические боли в суставах, из-за которых невозможно было уснуть.
   Ну, а раз нет, то остаётся одно: держать курс на восток, вернее, на восток-северо-восток. Но впереди весь Атлантический океан, который так велик, что при одной мысли об этом меркнет в глазах, и готовы отняться руки и ноги.
   Между тем ветер продолжал дуть в прежнем направлении, и в какой-то момент Костя уверился, что достигнет побережья Европы. «Мы с той женщиной, Белогорской, изначально тоже ведь хотели добраться до европейского берега, – подумал он, пытаясь убедить себя в правильности принятого решения. – Не получилось тогда, возможно, получится на этот раз».
   Сейчас он находится немного ниже двадцати градусов северной широты. А ему, самое малое, надо подняться до сорока градусов. На этой широте, если память не изменяет, расположена Португалия. Какие там города на побережье? Лиссабон, а кроме него? Нет, ничего больше не вспомнить. Ладно, не имеет значения. Главное добраться до какого-нибудь из них, а там… Путь по европейскому континенту казался ему лёгкой беззаботной прогулкой.
   Костя благополучно миновал Малые Антильские острова, оставив справа от себя принадлежавшую Франции Гваделупу. Он заметил на горизонте какие-то размытые очертания, но подумал, что это продолжение южноамериканского берега с его бесконечной сельвой.
   Если бы он знал, что в действительности представляет собой эта земля, то, скорее всего, постарался бы подойти к ней. Всё-таки Франция по духу, по взаимности отношений не так уж чужда России. Большинство населения, на девяносто девять процентов, негритянское, но среди чиновников, представляющих местную власть, очевидно, есть и французы. Кто знает, может, на острове ему помогли бы добраться до дому?..
   На седьмые сутки после прохода между Антильскими островами направление ветра стало меняться. Сначала он подул с юга, а затем за какие-нибудь три часа переменился на восточный. Убрав паруса, Костя взялся за вёсла и шёл навстречу волне с десяти утра до полудня. Вконец выбившись из сил, он пересел на корму и запустил мотор, задав винту самые малые обороты, чтобы только удерживать лодку на нужном курсе.
   А скорость встречного ветра всё возрастала. Волны вскипели, закурчавились, сделались выше и круче. Лодку стало захлёстывать всё больше и больше, и Костя, ещё не успевший отдохнуть после напряжённой гребли, взялся за черпак и принялся энергично вычерпывать воду за борт. Он с тревогой поглядывал на хлипкое парусное вооружение – долго ли оно продержится против стихии?
   Его опасения подтвердились: внезапно налетевший шквал вырвал мачту из гнезда и сбросил за борт. Мачта потащила за собой весь такелаж, забился на ветру вмиг распустившийся парус, лодка сильно накренилась и зачерпнула воды.
   Смерть заглянула человеку в глаза и замерла на мгновение, чтобы насладиться его отчаянием. Время и волны тоже словно замедлили свой бег. Оставив руль, захлёбываясь в вихрях брызг, окатывавших его, Костя схватил топор и принялся рубить один канат за другим. Наконец все снасти оказались за бортом и тут же исчезли в бурлящих волнах. Теперь быстрее к рулю, чтобы удержать лодку на заданном курсе. Полузатопленное судёнышко тяжело поднималось навстречу катившим валам. Незадачливый моряк неистово орудовал черпаком, пытаясь облегчить лодку, но каждая новая волна добавляла ему работы.
   И всё же уровень воды под ногами медленно, но неуклонно понижался. Он трудился, пока днище полностью не освободилось от нежелательного груза. Без мачты и балластной воды лодка легко взлетала на гребни волн и почти не черпала бортами.
   Борьба со стихией продолжалось весь день и часть ночи. Ещё до наступления сумерек закончился бензин в бачке, и мотор заглох. Но Костя был наготове, быстро залил горючее из канистры, и не успело лодку поставить боком к волне, как мотор заработал, едва только руки потянули заводной трос. После этого он ещё трижды пополнял бачок, не дожидаясь, когда он полностью опустеет, сначала из одной канистры, затем – из другой.
   В полночь ветер пошёл на убыль, море несколько успокоилось, и когда горючее в движке в очередной раз иссякло, а заправлять его было уже нечем, Костя снова взялся за вёсла, и у него хватило сил удерживать лодку поперёк волны.
   Потом завернуло с севера, а когда взошло солнце, начало дуть с северо-запада. Скорее не дуть, а потягивать освежающей прохладой. Волны уже не швыряли лодку, а размеренно покачивали её, и измученный путешественник крепко заснул, улёгшись на носу своего утлого судёнышка.
   Его разбудили жаркое солнце и нестерпимая жажда, от слабости кружилась голова.
   «Хиловат всё-таки ты, дружок, далеко тебе до супермена», – подумал Костя, оценивая своё физическое состояние без всяких скидок на пережитое.
   Чтобы подкрепить себя и одновременно вознаградить за тяжёлую работу, он откупорил бутылку рома и сделал крупный глоток, за ним ещё. Пятьдесят шесть процентов спирта. Огненную жидкость запил кружкой воды. Напившись, открыл полукилограммовую жестяную банку рыбных консервов. Это был его обед. А может быть, ещё и ужин. На этикетке банки рисунок меч-рыбы. Такие консервы он несколько раз ел в Чачабамбе.
   После еды и выпивки Костя вольготно расположился на корме и огляделся. Только он, его лодка, море и небо. Лёгкий, теперь уже западный ветер гнал спокойную размеренную волну; лодку непрерывно то поднимало, то опускало и покачивало с борта на борт.
   Солнце палило немилосердно. Шляпу сорвало вчерашним шквалом, и, чтобы защититься от теплового удара, Костя смочил волосы забортной водой. Затем повязал голову запасной рубахой.
   Как ни слаб был ветер, но всё же напор его хоть чуть-чуть, да гнал лодку на восток. Костя с сожалением думал о потерянном парусном вооружении. Сейчас он проходил бы не меньше четырёх-пяти километров в час, и курс был бы северо-восточный, к Португалии или Франции.
   Взгляд его упал на багор, закреплённый вдоль борта под скамьями. Длина его три с лишним метра. Из него вполне можно соорудить мачту, не ахти какую, но всё же это было бы подспорье. Бушприт на месте. На месте и поперечина, к которой он присоединял задний угол кливера. На ванты пойдут остатки капронового каната. Главное, сохранился треугольник брезента, оставшийся от полотнища, из которого в своё время он вырезал тот самый кливер. Треугольник вполне годится для косого паруса. Конечно, скорость будет не та, что при двух парусах, но всё же это лучше, чем совсем без какого-либо движителя.
   Придя к определённому решению, Костя принялся за работу. К вечеру всё было закончено, парус надулся, и, преодолевая две-три мили в час, лодка уже уверенней двинулась на северо-восток. Часов в десять вечера показался месяц и осветил волны всё тем же присущим ему серебристым с синевой светом, пропадающим вдали.
   Костя то засыпал, то снова открывал глаза. Когда, избавившись от дрёмы, он вскидывал голову, то уже привычно сверял курс со звёздами и зеленоватой стрелкой компаса.
   И небо усыпано звёздами, и море тоже. Нет, в море не звёзды, а только их бесчисленное отражение. Звёзды… Уже много лет в его представлении они были составной частью огромного организма, неисчислимо более сложного, чем, например, человеческий организм. Где-то там, в вышине, а может и там, и вокруг, везде и всюду находится космический Разум, который пронизывает своим полем всё и вся и определяет поведение всего сущего на Земле.
   Возможно, люди для него, этого Разума, – не более чем мельчайшие микробы на небольшом шарике, каковым – в масштабах Бесконечного Пространства – является голубая планета. Среди многих прочих своих дел он наблюдает за их поведением, делает определённые выводы и иногда вмешивается, воздействуя теми или иными способами. Какими? А кто его знает! Может, какой-нибудь чумой или заразной лихорадкой. Но остаётся реальностью, что при этом он валит и праведников и не праведников. Всех под одну гребёнку.
   «Хотя что за бред, причём здесь космический Разум?! – Костя в очередной раз взглянул на небосвод. – Во-первых, мы не микробы, раз понимаем, что этот Разум есть, и как-то стараемся жить по его заповедям. Мы многое из этих заповедей понимаем, только слишком уж поддаёмся своим эмоциям и психологическому напору других людей и потому совершаем действия, нарушающие божественную гармонию. И Разум знает, что мы знаем о нём. Во-вторых, чума и прочие бедствия – лишь один из факторов естественного отбора, при котором выживают самые стойкие. Всем это известно и, видимо, так и должно быть».
   Ванты, сходившиеся к верхушке мачты под разными углами, напомнили прутья оконной решётки каменного сарая, в котором они с Юлией Иннокентьевной сидели. Тогда он был заключённым, приговорённым к смерти. Сейчас он тоже наподобие узника и находится в одиночной камере, каковой и является его судёнышко. И он опять приговорён к смертной казни, только приведение её в исполнение всё откладывается и откладывается. А может, его вообще помилуют? Помилует Бог или космический Разум, и тогда на помощь ему придёт какой-нибудь святой, словом, опять же высшая сила.
   Он вспомнил о Николае Чудотворце, покровителе путешественников и моряков, перекрестился и прошептал несколько слов, попросив у него содействия.
   К следующему утру ветер посвежел, и даже при таком слабом парусном вооружении лодка довольно быстро начала продвигаться вперёд. За девять суток она прошла более тысячи километров или около шестисот морских миль.
   В течение всего этого времени Костя спал урывками, и днём, и ночью. Как только лодка излишне кренилась или начинал полоскать парус, он мгновенно просыпался и подправлял курс. Иногда ветер менял направление, задувая то с северо, то с юго-запада. Тогда он ложился на другой галс, и его «корапь», как он, случалось, называл баркас, продолжал движение на ост-норд-ост.
//-- * * * --//
   На десятые сутки, к вечеру ветер стал стихать, а затем наступил полный штиль. Воспользовавшись этим, Костя проспал всю ночь – не менее двенадцати часов.
   Проснувшись, он окинул взглядом замерший от полного безветрия, прозрачный на десятки метров ультрамариновый океан, темнеющий в глубине, посмотрел на небо, в бездонной синеве которого не видно было ни облачка, ни единой птицы и обратился к неподвижной лодке. Парус висел не шелохнувшись, и не было никаких признаков, что вскоре ветер задует вновь.
   Солнце поднималось всё выше. Становилось жарко. Облизав растрескавшиеся губы, Костя прошёл к канистрам и проверил их содержимое. Воды литров шестьдесят. Нет, пить он пока не будет. Подождём, сказал он себе. Пока ещё можно терпеть. Пересчитал продовольственные запасы. Если есть один раз в сутки, как когда-то североамериканские индейцы, то недели на три должно хватить. А потом… У него есть спиннинг и удочка. Он уже поймал пару рыбин. Потом придётся полностью перейти на рыбный промысел.
   Убрав парус, Костя взялся за вёсла и, ритмично взмахивая, стал грести на северо-восток. Днём в основном ориентировался по солнцу и только изредка поглядывал на компас.
   Он работал вёслами, пока не закружилась голова и не потемнело в глазах. Воды, скорее воды!.. Если сейчас он не напьётся, то умрёт. Торопливо наполнил кружку на две трети и осушил её, сделав с десяток глотков. Вспомнилось, как кто-то, кажется, Уиллис, преодолевая на плоту Тихий океан, пил морскую воду – по стакану в сутки.
   С морской водой надо подождать. А вот граммов сто спиртного ему бы не помешало. Для стойкости духа. У него оставалось ещё с полбутылки рому и почти целая фляжка водки из агавы. Положив вёсла, он достал бутылку и отпил из горлышка. С минуту неподвижно сидел, чтобы прочувствовать действие спиртного. В голове немного прояснилось, он даже попробовал улыбнуться. «Пьяному море по колено», – вспомнил он старинную поговорку.
   Тихий океан Уиллис переплыл, но он шёл на плоту под парусами в широтах, где постоянно дули попутные ветры. И у него были многочисленные припасы и секстант, по которому он мог определять своё местонахождение. И две кошки, скрашивавшие его одиночество. Путешественник сумел сохранить обеих и вместе с ними достиг Австралии. После же семидесятилетний Уиллис сгинул вот в этом самом Атлантическом океане, пытаясь добраться до противоположного континента на четырёхметровой лодчонке.
   А вот немец Линдеман на вёслах доплыл – от Европы до Америки. Но немец был психотерапевт и выдержал путь, постоянно внушая себе, что сможет доплыть. Значит и ему, Косте, надо закодировать свой организм на достижение европейского берега. Что говорил или мысленно повторял Линдеман? Кажется, вперёд, только вперёд. Форверст. Вот и он будет говорить то же самое. Разница лишь в том, что, у психотерапевта лодка была маленькая, резиновая, а у него… Тут не одному бы вёслами работать, а четверым или, ещё лучше, шестерым.
   Сколько он проходит за час? Километров пять. Выходит, за сутки можно преодолеть сто километров. Но осилит ли он двадцатичасовую греблю? Надо ведь поспать, поесть и просто передохнуть. Руки-то, вон они, словно одеревенели. Получается, за сутки столько не пройти, никак не получится. А если совсем не жалеть себя и работать на износ, как галерные рабы? Те ведь так и жили, не вставая со скамьи, к которой были прикованы цепями. Темп же им задавали тамтам и плеть надсмотрщика. Ему ни к чему плеть, нужна только воля к… Для чего нужна воля, выскочило из головы.
   Костя стал вспоминать, кто ещё пересекал Атлантику на вёслах. Тур Хейердал? Нет, как и Уиллис, тот шёл под парусом и не один, а в компании опытных людей. Только не на плоту, а на папирусной лодке. Кто-то ещё был, но кто, он так и не мог вспомнить. Но это опять-таки не важно, не надо только отчаиваться. Из потерпевших кораблекрушение спасались, прежде всего, те, кто не поддавался унынию и панике. Вот и ему надо сохранять стойкость духа.
   Чтобы не было пролежней на ягодицах, он подстелил под себя свёрнутую в несколько слоёв мешковину. У галерных рабов была подстелена овчина. Те не вставали со скамьи месяцами, а то и годами. До самой смерти, после чего их выбрасывали за борт. Сколько месяцев надо ему, чтобы добраться до заветного берега?
   Однако напрасно он не повернул в Сан-Фаррерос. Ночью его никто из этих клятых мафиози не заметил бы. Разве они его ждали? Нет, конечно. А если бы даже и ждали, в темноте от них легко можно было уйти. И он наверняка добрался бы до российского консульства. И деньги у него были. Да что были! Вот они, лежат в нагрудном кармане. Отправили бы консульские своего нежданного гостя в Россию, и сидел бы он давно уже у себя дома, то есть у Варвары Степановны, и гонял с ней чаи. Испугался, дурачок, и попёрся чёрт знает куда. Думал, так и будет дуть попутный ветерок. Вот он и «подул».
   А ведь Тереса говорила ему про Фаррерос. Не послушался… Перед ним возникло её лицо с нежной проникновенной улыбкой, плечи ощутили прикосновения мягких, тёплых ладоней, грудь почувствовала обжигающие прикосновения её волнующейся упругой груди, словно наяву снова почудились страстные объятия, которыми она наградила его в ту ночь. Вот женщина, с которой можно было бы спокойно и счастливо прожить всю жизнь! Тереса думала, что он сильный, что он выживет. «Я верю в тебя, мой амиго, – говорила она на прощанье, целуя его и обливаясь слезами. – Ты доберёшься до России».
   – Я доберусь, – прошептал Костя, шевеля сухими губами, – обязательно доберусь, верь мне, любовь моя единственная.
   И с хрипом и стоном он ещё сильнее налёг на заскрипевшие уключинами тяжёлые вёсла.
//-- * * * --//
   Ветер поднялся, когда он спал. Сначала движение воздушной массы было едва заметно, а потом скорость её усилилась почти до умеренной. До самого горизонта пошли, покатились удлинённые метровые волны с белыми барашками. Костя заторопился поставить свой парус. Две-три минуты стремительной работы, треугольное полотнище напружинилось, и его судёнышко устремилось вдогонку за этими волнами.
   Дуло прямо в корму. Если память не изменяет, этот ветер «фордевинд» называется. Костя с надеждой и благодарностью окинул взглядом оживший морской простор. У него оставалось ещё литров двадцать пресной воды. Это очень и очень немало. С двадцатью литрами и попутным ветром вероятность выживания возрастала многократно.
   Так продолжалось двое или трое суток, после чего небо обложило сплошной серой облачностью и пошёл косой дождь, продолжавшийся с полудня до вечера. На днище лодки скопилось немного осадочной воды, и Костя сумел взять её всю без остатка, сначала вычерпывая кружкой, а затем вбирая снятой с себя рубахой и выжимая в подставленный казанок. Вода была солоновата и неприятно горчила, но всё же освежала организм и помогала ему функционировать.
   Попутный ветер дул ещё больше недели, а потом потянуло с севера, и как Костя ни старался приспособиться с парусом, у него мало что получалось: в лучшем случае лодку относило к юго-востоку, то есть к Африке. А что Африка, что Южная Америка – для него всё было едино. Тогда, убрав парус, он снова сел на вёсла. Но теперь скорость движения была даже меньше, чем в штиль, так как приходилось преодолевать сопротивление ветра и волны, которая не переставала бить в левую скулу.
   Однажды ночью северный ветер стих и опустился туман, такой густой, что, сидя на корме, Костя не мог различить носа лодки даже когда рассвело. От избытка влаги, которой был насыщен воздух, отсырели и парус, и корпус лодки, и одежда, и даже волосы на голове гребца.
   Туман был хорош тем, что на время почти полностью исчезла потребность в питье. Но вокруг не было видно ни зги, и наш моряк стал подумывать об опасности столкновения с каким-нибудь судном. А оно не замедлило явиться. Откуда-то из серой пелены донёсся ровный и мощный шум двигателей.
   Шум приближался и, казалось, шёл прямо на баркас. Костя закричал, но не получил ответа. Тогда он схватил автомат, поднял его над головой и одну за другой дал несколько очередей, выпустив в воздух весь рожок. Он надеялся, что сейчас корабль остановится, моряки спустят шлюпку, он опять подаст сигнал, и тогда… Но выстрелы не услышали или не придали им значения.
   Корабль прошёл мимо в какой-нибудь полусотне метров от него, лодку ударило поднятой волной, после чего звук двигателей стал удаляться, постепенно затихая. Костя взялся за вёсла и с исступлением принялся грести вслед за судном. Убедившись, что все его усилия напрасны, он опустил руки и некоторое время оставался неподвижен, поверженный приступом отчаяния.
   Следующей ночью он продрог от сырости, и ему не удалось заснуть ни на минуту. Чтобы окончательно не закоченеть, Костя согревал себя непрерывной напряжённой греблей. Небо было затянуто, и он выдерживал курс только по компасу.
   Днём, когда воздух, насыщенный водяными парами, прогрелся, наш моряк проспал несколько часов подряд. Через двое суток туман истаял и палящие солнечные лучи обрушились на Костю с ещё большей неистовостью.
   За те недели, что он провёл в океане после прохода между Антильскими островами, ему удалось поймать семь или восемь рыбин. И все они были довольно крупными. Он впивался в них зубами, едва только они оказывались в его руках, с жадностью поглощая влажную сырую мякоть. Насытившись, большую часть добычи развешивал на вантах, предварительно разрезав на тонкие, длинные полоски. Рыба быстро провяливалась, и из того, что он поймал, ничего не пропадало. Кишки и кости он бросал за борт, и эти отходы стали привлекать акул. День сменяла ночь, и снова начинался день, а их треугольные спинные плавники неутомимо тащились за кормой, постоянно мелькая над поверхностью воды.
   Он всё думал, почему акулы не отстают от него, ведь корма для них возле шлюпки, считай, нет?. Ну что можно взять с потрохов, которые он выбрасывал? Неужели в качестве приманки служит он сам? Он читал или слышал от кого-то, что акулы, заплывая в африканские и южно-азиатские реки, пожирают даже крокодилов и чуют поживу в самых, казалось бы, немыслимых местах.
   Иногда акулы кружили совсем близко от баркаса, и Костя видел уставленные на него их страшные морды. Вот он, корм, вкусный, питательный, сидит на скамье, меньше чем в метре от водной поверхности. Стоит только чуть посильнее шевельнуть хвостовым плавником, выскочить в воздушную среду, и он уже у них в пасти.
   Ленятся, заразы. Или ждут, когда он сам свалится за борт? Фигу вам в зубы – не дождётесь, будьте вы трижды прокляты!
   Несколько раз акулы проходили вплотную, задевая баркас жёсткой, загрубелой кожей. Тогда утлое судёнышко кренилось, и Костя боялся, как бы эти твари – а длина их достигала трёх и более метров – не перевернули его.
   Однажды самая крупная и наглая из них – в ней было метра четыре с половиной-пять, – совершенно не боясь человека, проплыла вдоль самой лодки, цепляя её, один раз, другой. За бортом скрипело, словно его обдирали огромным рашпилем, и на воде оставалось мелкое крошево, похожее на опилки. Этак она может продырявить и насквозь. При каждом её проходе лодка ложилась на противоположный борт и черпала воду. Нет, эта гадина, несомненно, решила его погубить.
   Когда она стала проходить в третий раз, он, чтобы отпугнуть её, взмахнул топором и с хрястом всадил лезвие в высунувшуюся из воды тёмную коротконосую голову. Огромная рыба рванулась вперёд, и топорище выскользнуло из руки.
   Акула не испугалась, а только пришла в ярость. Отплыв меньше чем на сотню метров, она развернулась и устремилась на баркас, собираясь то ли протаранить его, то ли выпрыгнуть из воды и схватить моряка. Акула шла со скоростью торпеды, усиленно работая серповидным хвостом.
   Сначала, когда рыба стала удаляться, он подумал, что удар всё же напугал её, но потом понял – она атакует. Какие-то мгновения Костя не знал, чем ему встретить хищницу. «Ну, теперь уж точно конец», – подумал он, ожидая самого худшего. Первой мыслью было вооружиться веслом, но тут его взгляд упал на один из автоматов, лежавший на кормовом сиденье. Шаг вперёд – и короткоствольное, без приклада, оружие у него в руках. Костя мгновенно передёрнул затвор и снял автомат с предохранителя.
   Он стоял, стиснув зубы, широко расставив ноги и уперев их в основания бортов. Каким ненадёжным в этот момент ему показалось его судёнышко. Если эта громадина – а в ней, наверное, больше тонны – ударит со всей силы, то оно перевернётся. Или рыба проделает в нём такую дыру…
   На долю секунды Костя бросил взгляд на море. Волны вспыхивали тысячами переливающихся солнечных огней, и нигде ни одного корабля, нет никого, кто пришёл бы на помощь. Только за кормой, на некотором расстоянии, виднеются ещё несколько треугольных плавников. Эти мерзавки преследовали его уже вторую неделю, они сожрали или распугали всех корифен, которые прежде прятались от своих врагов под днищем лодки. Но им по-прежнему хочется кушать, а из всего съедобного остался только он один. И вот наступает момент, когда то, что уцелеет от него после нападения более крупной хищницы, может попасть в их желудки.
   Акула, атаковавшая его, всё ближе. Как она называется, белая или как-то иначе? Если белая, то это одна из самых агрессивных – рыба-людоед, ещё её называют «белой смертью» из-за цвета брюха и вообще большей части тела.
   Топор так и остался торчать у неё в голове. Костя различил маленькие чёрные глаза, узкие продолговатые ноздри, слегка приоткрытую пасть. Он слышал, что акулы, нападая на людей, как бы ухмыляются. Эта не ухмылялась, но и без того имела зловещий вид. И она не перевернулась вверх брюхом, подобно многим своим подружкам. Видимо, таранить в обычном положении ей было более удобно.
   Когда от баркаса до рыбы осталось метров десять, он нажал на спуск, и автомат затрясся, извергая поток пуль. Однако пули не причинили морской разбойнице видимого вреда. Косте показалось, что некоторые из них отскакивали от прочной кожи, как от стального панциря, и рикошетили в воду. Уже не веря в спасение, он сосредоточил огонь на голове и жаберных щелях.
   Страшное рыло приближалось, оно рядом, ещё чуть-чуть и крушение неизбежно. Костя жал на спуск, пока автомат не замолчал. Ему опять повезло: одна из пуль, видимо, попала в глаз хищницы и повредила ей мозг.
   Акула была убита или серьёзно ранена. Огромная рыба завалилась на бок, показав белое брюхо с чёрным пятном возле переднего плавника. Мощный хвостовой плавник её, только что интенсивно работавший, словно парализовало. По инерции акула достигла баркаса, но удар был уже не так силён, каким мог быть, если бы атака не сорвалась. И всё же баркас едва не перевернулся. Костя упал на днище и непонятно как не выпустил из рук оружие.
   Когда он пришёл в себя и приподнялся, в океане уже во всю шло кровавое пиршество. Другие акулы нападали на свою пострадавшую подружку и, словно взбесившись, с остервенением отрывали от неё огромные куски мяса. Проглотив кусок, они снова возвращались, чтобы в полной мере насладиться ещё не умершей плотью.
   Со стороны, вспарывая волны, спешил ещё с десяток спинных треугольников. Вокруг жертвы расплывались внутренности и огромное кровяное пятно.
   Костя захохотал, приседая и хлопая себя по ляжкам.
   – А-а, получила, чертовка! – закричал он, упиваясь представившемся зрелищем. – Хотела сожрать меня, а я вот он, живой, ты же пошла на корм своим сестрам! Ох-хо-хо, плывите, плывите ко мне, милые, я всех вас угощу хорошей порцией свинца, у меня много ещё припасено! Ах-ха-ха!..
   Он снова захохотал, но нервное напряжение уже стало спадать, и хохот всё больше походил на замогильные стоны собаки, забиваемой насмерть.
   Косой парус был наполнен ветром, лодка двигалась со скоростью двух узлов, и кошмарное зрелище постепенно отодвигалось всё дальше на запад, пока окончательно не скрылось из глаз.
   – Они знали, чувствовали, чем это кончится, то есть богатым пиршеством, потому и тащились за мной больше полутора недель, – шёпотом высказал он внезапно пришедшую догадку. Однако знала ли о своей участи великанша?
   Некоторое время Костя неподвижно сидел на днище лодки, прислонившись виском к борту. Смерть отступила от него и на этот раз. Надолго ли? Не вернётся ли она за ним в виде шторма или какого-нибудь другого лиха?
   Переборов подступившую дурноту, он пробрался к корме и взялся за руль. Акулы уже не преследовали его. Теперь у них был корм, много корма. На какое-то время они должны оставить его в покое. А потом… Что будет потом, лучше не думать.
   Несколько позже одну из акул – метра в полтора длиной – он поймал на удочку с весьма прочной леской, сталистой возле крючка, убил обухом топора и тоже употребил в пищу. В качестве приманки обычно служили рыбьи головы и хвосты, которые он насаживал на крючок. С питанием особых проблем не возникало. И у него ещё оставалось несколько банок мясных консервов, которые он приберегал на крайний случай.
   Его тревожила убыль воды в последних двух канистрах. И в той и другой оставалось не больше четверти объёма. Недалёк тот день, когда канистры полностью опустеют. Отсутствие воды, вот что его могло погубить скорее всего.
   Он всё больше ограничивал себя в питье и испытывал всё более сильную жажду, мучившую его и днём, и ночью. Как-то он попробовал пить морскую воду по рецепту Уиллиса, но после нескольких глотков ему стало так плохо, что от этой затеи пришлось отказаться. Наверное, у Уиллиса в запасе было достаточно пресной воды, он пил её, сколько хотел, потому стакан морской воды ему не вредил.
   Было часа два пополудни – Костя не помнил, какого это было числа, – когда он выцедил остатки из последней канистры. Он бы ещё поберёг свою воду, но с ним случился глубокий продолжительный обморок, и он побоялся, что так и умрёт, не воспользовавшись ею.
   Набралось с полкружки. Сдерживая себя, Костя выпил её содержимое мелкими, медленными глотками, надеясь таким образом ещё продлить себе жизнь… Ему думалось, что драгоценная влага освежит рот, проникнет во внутренности, разжижит кровь и дойдёт до мельчайших капилляров. Тогда руки и ноги почувствуют прилив сил, посветлеет в голове, и не исключено, что он так и продолжит плавание и доберётся до берега…
   Ему хотелось, чтобы это чудо свершилось. В то же время он понимал, что оживляющее действие двухсот с небольшим граммов воды не будет сколько-нибудь продолжительным—. Палящее солнце быстро вытянет из его тела всё, что он в него вольёт, и вновь начнёт сушить кровь и каждую клеточку мозга, мышц и костей…
   На самом деле получилось ещё хуже. Кажется, влага иссохла, не дойдя и до середины пищевода.
   С пресной водой ему не повезло, это факт. Это дон Карлос и его люди принесли ему погибель. Они всё же добились своего, хоть и с задержкой. Если бы не их пули, пробившие те две канистры с пресной водой, питья у него было бы вволю. Пусть не вволю, но он не мучился бы так от жажды и, может быть, рано или поздно добрался бы до европейского берега. Вспомнилась и канистра, по сути, подаренная дону Карлосу. Ну зачем, зачем он отдал её этому мучителю людей! Если бы она осталась у него в баркасе, сейчас можно было бы зараз выпить целую кружку, за ней ещё одну и ещё…
   Отведя взор от порожних ёмкостей, он оглядел пустынный горизонт. За всё время путешествия от Америки к Европе не повстречалось ни одного судна. Помнится, когда шли на «Олимпии», силуэты кораблей возникали то слева, то справа по курсу. Правда, чаще возле американского континента. Пусть ни одно из них не обратило внимания на сигналы бедствия, но такие встречи вселяли надежду на спасение.
   Хотя как это он забыл, одно судно всё-таки было тогда, в тумане, только он не смог разглядеть его. И с корабля не заметили лодки. Но не услышать выстрелов, конечно, не могли. Скорее всего, находившиеся на нём люди решили не останавливаться, чтобы не терять время на поиски и не опоздать в назначенный порт. И тем самым сохранить свой гешефт.
   В тот день, когда закончилась пресная вода, северный ветер переменился на северо-западный и Костя смог воспользоваться парусом. Теперь большую часть времени он опять сидел на корме и держался за руль.
   Миновала ночь, а утром у него впервые начались галлюцинации. То ему казалось, что перед лодкой появился какой-то корабль, и тогда он вскакивал, хрипло кричал и размахивал руками, призывая на помощь. То виделся водопад с искрящимися на солнце прохладными струями; он припадал к ним, подставляя рот, пил, пил и всё никак не мог утолить жажду. То представлялось озеро с пресной водой; он шёл к нему, чтобы напиться, но синее, под цвет неба, зеркало воды всё отодвигалось и отодвигалось…
   Один раз ему привиделись на носу лодки две человеческие фигуры. Это были девушка и юноша, оба красивые и нежные. Они сидели, взявшись за руки, и с неизбывной печалью обменивались кроткими, невинными поцелуями.
   В другой раз на соседней банке появился какой-то старый, обросший седой щетиной моряк с серьгой в мочке правого уха. Минуту-другую пришелец неподвижно вглядывался в него, а потом тускло прошептал:
   – Возможно, скоро ты станешь одним из нас.
   – Я не хочу, – выговорил Костя, отодвигаясь от нежелательного посетителя.
   – Это не важно, хочешь ты или нет. Я тоже не хотел становиться таким, каким ты видишь меня, а пришлось. Но ничего, зато ты не будешь мучиться так, как сейчас. Дай я тебя потрогаю. Мне хочется заполучить капельку человеческого тепла.
   Моряк протянул к нему руку, но Костя резко отпрянул.
   – Не прикасайтесь ко мне! – в ужасе выкрикнул он. – Сгинь, нечистая сила!
   Пришелец с серьгой вдруг задрожал, укоризненно покачал головой, сделался прозрачным и… действительно исчез. Только подобие какого-то воздушного силуэта, преломлявшего свет, оставалось ещё несколько секунд на том месте, где он сидел, но затем и оно растаяло. Очень даже возможно, что это являлись призраки с погибших кораблей.
   В минуты просветления Костя вспоминал недавние видения и с горечью оценивал происходившее с ним. В памяти всплывали рассказы о погибших в безводных пустынях: в Юго-Западной Африке, в Каракумах и Кызылкуме. Они тоже страдали от нехватки воды и обращали взоры к небесам, умоляя о спасении. А когда падали на песок, солнечные лучи и лишённый влаги горячий ветер быстро превращали застывшие тела в высохшие мумии. Если только их не растаскивали гиены, шакалы и птицы, питающиеся мертвечиной.
   Он посмотрел на небо, выжженное солнцем, и тронул кончиком языка засолоневшие губы. О Господи, большая часть жизни человека – это только страдания, физические и душевные, которые он пытается преодолевать, сам не зная зачем! И какой ужасной чаще всего бывает кончина.
   Привиделись раздавленные болезнями старческие и молодые тела. Вспомнились погибшие на разных войнах, развороченные внутренности и оторванные конечности. Перед глазами возникли Орлеанская Дева, Джордано Бруно и облики других, возведённых на костры. Предсмертные вопли их, наверное, до сих пор разносятся во Вселенной. Слышит ли кто их сейчас? Вызывают ли они у кого-нибудь чувство сострадания? На потеху кому сотни поколений людей проходят через этот земной ад?
   А знает ли кто в этой вышине, как тяжко приходится ему, Косте Серьгину, волею судьбы оказавшемуся посреди безбрежного океана? Однако… при чём здесь воля судьбы, он сам виноват, надо было просто зайти в Фаррерос и всё было бы хорошо. Но нет, он, безумец, потащился дальше в море, думая, что ровный попутный ветер так и будет подгонять его до самой Европы. «Безумец, безумец!» – повторял про себя Костя. Не лучше ли было быстро и безболезненно умереть от укола мафии и стать «чучелом», чем вот так…
   Ему померещилось, что он лежит в гробу и что тело его нашпиговано сорока килограммами наркотика. О, нет, только не это, пусть будет смерть в океане! Смерть?! Нет, жить, он хочет остаться в живых… И он непременно доберётся до берега. Доберётся, чтобы жить долго и счастливо. Линдеман тоже испытывал жажду, и ему тоже являлись видения, но он прогонял их, постоянно твердя слова: «Вперёд, только вперёд! Форверст!» Вот и ему надо… форверст, и тогда он обязательно… до суши…
//-- * * * --//
   Милях в пятистах западнее Азорских островов на немецком судне «Эммануил Кант», шедшем с грузом древесины бука, сосны и лавра из Чили в Гамбург, заметили лодку с – нелепым косым парусом. Когда парус ловил ветер и надувался, она медленно и хаотично двигалась среди волн. Потом то, что было парусом, обвисало, и крохотное судёнышко становилось неподвижным. Проходило несколько минут, лодку разворачивало относительно ветра, парус снова надувался, и её начинало сносить то в одном, то в другом направлениях. Было очевидно, что лодкой никто не управлял.
   Капитан лесовоза приказал застопорить машины. Едва огромный многометровый корабль остановился, на воду спустили быстроходную моторную шлюпку. Не прошло и полчаса, как спасатели вернулись, доставив человека, находившегося в бессознательном состоянии, почерневшего от солнца, истощённого, обросшего бородой, с грубым шрамом от скулы до мочки уха – очевидно, не столь уж давнего происхождения; натруженные ладони путешественника, пожалуй, по твёрдости не уступали лошадиным копытам.
   Вместе со спасательной шлюпкой на борт судна были подняты пустые канистры, эмалированная кружка, четыре банки мясных консервов, автоматы, пистолет, топор, три ножа, компас, наручные часы и рыболовные снасти. С вант, крепивших лодочную мачту, было снято несколько тонких лоскутов вяленой рыбы.
   Человека отнесли в каюту, служившую лазаретом, положили на кушетку, застеленную зеленоватой больничной клеёнкой, смочили рот влажной губкой, приподняли голову, разжали зубы и через катетер влили в глотку немного воды, потом ещё.
   Спасённый открыл глаза и едва слышно выдохнул: «Пить». Один из матросов и второй помощник капитана, находившиеся рядом с ним, поняли, что он хочет, и дали ещё воды, которую тот с жадностью выпил, на этот раз прямо из кружки. Глаза его стали принимать осмысленное выражение.
   – Ещё, – попросил он. Эрих Майер, второй помощник, неплохо говоривший по-русски, понял, кто перед ним.
   – Вы русский? – всё же спросил он.
   – Да, а вы…
   – Мы – немцы. Вы оказались на немецком судне.
   – А моя лодка? Где она?
   – Лодка? – Майер расплылся в улыбке и сделал небрежный жест рукой. – Лодка осталась в океане. Зачем она нам?
   – А-а, понимаю. Можно ещё воды?
   – Можно. Вот, пейте. Несколько глотков. Сразу слишком много нельзя, иначе можно повредить организму. Пейте не спеша, по глоточку, по глоточку. Курт, проследи за ним, – обратился Майер к молодому матросу, стоявшему рядом, – а я доложу капитану.
   Когда второй помощник вернулся в каюту, вода настолько оживила спасённого, что он уже сидел, привалившись спиной к приподнятому изголовью.
   – О-о, превосходно! – широко разведя руками, воскликнул Майер. – Мы чувствуем себя намного лучше. Курт, пожалуйста, сходи в камбуз, принеси тарелку куриного бульона и стакан сладкого чая.
   Бульон и чай вызвали дополнительный прилив сил, и, повернувшись на кушетке, Костя спустил ноги на пол.
   Весь этот день его постепенно отпаивали и давали немного жидкой еды, после чего Костя настолько окреп, что начал вставать и ходить вполне уверенной, устойчивой походкой. Тогда ему предложили пройти в кают-компанию, где в присутствии капитана судна и нескольких его помощников он кратко рассказал, как и почему оказался в баркасе посреди океана.
   – Ох уж эти русские! – выслушав его, капитан насмешливо покачал головой и не спеша стал раскуривать чёрную блестящую трубку с длинным изогнутым мундштуком. – Все они – сумасшедшие.
   – Что он сказал? – спросил Костя у Майера.
   – Он сказал, что пускаться в такое плавание было не совсем разумно. Ваша лодка не годилась для океанских волн.
   – И всё же я выжил. Благодаря вам, конечно. И благодаря вашему сородичу немцу Линдеману, который когда-то также в одиночку отправился через Атлантику. Его мужественный пример помог мне держаться и сохранять твёрдость духа. Иначе бы я погиб ещё в начале пути.
   Во второй половине дня погода стала быстро портиться, небо закрыло плотными тучами, и полил крупный затяжной дождь.
   Спустя ещё несколько часов подул сильный порывистый ветер, поднявший высокую волну. Ветер всё усиливался, волны становились всё выше и круче, и, наконец, начался сильнейший шторм. Судно вынуждено было изменить курс, чтобы в какой-то мере выйти из-под ударов стихии, и двое суток огибало непогоду. Ветер валил людей, оказавшихся на открытой палубе, океан стонал и ревел, было скверно почти так же, как на той злополучной яхте.
   – Вовремя мы сняли тебя с твоей лодчонки, – сказал Майер, глядя в иллюминатор на беснующиеся волны. Он и Костя сидели в уютной каюте и попивали горячий грог, доставленный из камбуза. – Этот шторм утопил бы тебя в первые же минуты. Тем более что ты был без сознания.
   – Дождь освежил бы меня и привёл в чувство, – сказал Костя, немного подумав. – Штормить ведь стало не сразу, и я успел бы полностью оклематься. При таком ливне я смог бы набрать достаточно воды и заполнить все канистры. А при наличии воды можно было бы самостоятельно добраться до европейского берега.
   – Да говорю, шторм утопил бы твой баркас или разбил его вдребезги.
   – Нет, баркас был сделан из прочного дерева и отличался повышенной плавучестью. Я не единожды убеждался в этом, когда пересекал океан. Уверяю тебя, уцелеть в нём можно и при такой непогоде.
   Немец с сомнением покачал головой.
   – Возможно, так и есть, как ты говоришь, – всё же сказал он, из вежливости уступая мнению собеседника. – Но не хотелось бы мне находиться в твоей лодке. На «Канте» я чувствую себя намного надёжнее.
//-- * * * --//
   Приняв горячий душ, Костя лёг спать в отведённой ему каюте и без сновидений проспал с раннего вечера до самого утра. Его разбудил Курт, объяснивший, что скоро завтрак в кают-компании и пора умываться.
   – А это вам, – сказал немец, показывая на стопку одежды, возвышавшуюся на столе. – Должно подойти по размерам.
   Костя надел брюки и робу и стал походить на остальных матросов лесовоза. Его отличали только борода и длинные волосы.
   За завтраком, а затем и обедом Костя поведал всю свою историю, начиная с круиза на «Адмирале Сенявине» и заточения на западном побережье Сахары и кончая одиночным плаванием в океане.
   Капитан лесовоза Гуз и его помощники, расправившись с обильной вкусной разнообразной едой, курили трубки, пуская сизые кольца дыма, и только удивлялись, слушая рассказ о необыкновенных приключениях, выпавших на долю спасённого человека.
   После завтрака, не мешкая, Костя сбрил бороду, а Курт подстриг его, сделав ему причёску, какую носили большинство матросов судна. В течение этого дня Костя ничего не делал, только прогуливался по помещениям корабля, знакомясь с ним и его командой. Незадолго до ужина его пригласил в свою каюту капитан «Канта», куда он и явился в сопровождении Эриха Майера.
   На этот раз капитана интересовали подробности пребывания Кости в Чачабамбе среди изготовителей героина. Выслушав его, капитан Гуз спросил, чего ему хотелось бы сейчас больше всего.
   – Чего бы мне хотелось? – Костя задумался. – Сообщить моей тёте, что я жив и уже в скором времени должен вернуться в Рябиновку.
   – У вашей тёти имеется телефон? – спросил капитан.
   – Да, конечно.
   – Тогда нет ничего проще. Пройдите в рулевую рубку и от моего имени попросите вахтенного штурмана помочь вам сделать нужный звонок.
   Костя устремился на мостик и уже через пять минут услышал в телефонной трубке взволнованный плачущий голос Варвары Степановны.
   На третий день пребывания на немецком корабле Костя почувствовал себя вполне здоровым, к нему вернулись прежние силы. Безделье претило ему, и он попросил капитана лесовоза дать какую-нибудь работу.
   – Считайте, что вы наш гость, – ответил капитан. – Отдыхайте, смотрите телевизор, разговаривайте с Майером – ему надо совершенствовать свой русский, наслаждайтесь морскими видами.
   – Я ими достаточно насладился, пытаясь переплыть Атлантику. Мне в тягость сидеть без дела.
   – Ну хорошо, – уступил капитан Гуз, – обратитесь к боцману, он найдёт вам что-нибудь подходящее.
   Боцман охотно согласился «зачислить» спасённого русского в свой штат матросов. Добродушно улыбнувшись, он похлопал его по плечу, сказал «гут», показал на водяной шланг и швабру и велел окатить и пролопатить палубу. С этого момента наведение порядка на палубе и в помещениях, которые находились в ведении боцмана, стало основной Костиной обязанностью. Он мыл, драил, подкрашивал, и его приходилось останавливать, когда наступало время обеда или ужина.
   – Костя, так нельзя, – говорили немцы. – Не надсаживай себя. Обрати внимание на нас. Мы работаем ровно столько, сколько положено, и ничуть не больше. И дело у нас идёт неплохо. А почему? Потому, что во всём у нас порядок и мы неукоснительно следуем принятым правилам. Ты уже должен знать: мы даже гвоздь не забьём до конца, если наступил перерыв для отдыха. Мы забьём его после окончания перерыва.
   В свободное от работы время Костя чаще всего общался с Эрихом Майером. Они часами говорили на русском, штурман значительно обогатил свой словарный запас, акцент его заметно уменьшился.
   – А что, Костя, – сказал Майер однажды вечером, отстояв вахту, – оставайся у нас в Германии – у нас хорошо. Примешь немецкое гражданство. Будешь ходить с нами в плавание. Сначала простым матросом, потом рулевым-мотористом, а дальше сам определишься. Что ты в своей России потерял? Нищенский уровень жизни? Бандитов, пусть и бывших, которые негласно командуют всем и вся? Ты рассказывал, что развёлся со своей женой. Мы тебе такую немочку найдём – и во сне не снилась!
   – Гм, немочку! – Костя весело расхохотался. – Кто же за меня пойдёт? Ни кола, ни двора, ни гроша в кармане.
   – Твоя правда, – сказал Майер, смеясь. – Немки – народ практичный. Им нужен мужчина с положением, с надёжным прогнозируемым будущим. Но ничего, пройдёт время, заведутся у тебя деньжата…
   – Да у нас, – сказал Костя, не дослушав его, – свои девчонки есть – закачаешься.
   – Правда, неужели настолько красивые?
   – Правда, и собой хороши, и сердцем, знаешь… – он хотел сказать, какие сердцем провинциальные русские девчонки, но так и не подобрал нужные слова. – Да вот хотя бы моя соседка Зиночка. Чудная девушка: статная, весёлая, работящая – медфельдшер в нашей Рябиновке. Если бы ты, Эрих, увидел её, то сразу бы влюбился. И для неё не так уж важно, много ли у человека денег. Для неё главное – любовь, симпатия к человеку.
   – Зиночка, Зина, Зинаида. Красиво звучит. Только эта девушка живёт в России, до неё далеко.
   – Да где далеко?! Поехали со мной. Сутки – и мы будем дома. Увидишь Зину, полюбишь, женишься на ней. Хватит тебе ходить бобылём.
   – Нет, Костя, поехать я не могу. Надо выгрузиться, поставить судно на ремонт, побывать у родителей в Марбурге.
   – Вот пока «Кант» будут ремонтировать, ты и съездил бы к нам.
   – Съездить к вам?
   – Да.
   – И ты познакомишь меня с Зиночкой?
   – Обязательно.
   – Я подумаю. Но мне немножко в диковинку – я никогда не был знаком с русской девушкой.
   Когда «Эммануил Кант» пришвартовался в гамбургском порту, старший помощник капитана Шварцбаум, выполнявший по совместительству обязанности бухгалтера и кассира, выдал Косте довольно значительную сумму евро.
   – Вы честно заработали эти деньги, – сказал Шварцбаум, закрыв сейф и вновь обернувшись к путешественнику. – И мы были рады вашему появлению на судне. Вы внесли в жизнь нашей команды немало интересного. Прежде всего, рассказами о своих приключениях. Нашим матросам, да и командному составу тоже было о чём поговорить и задуматься. И ещё мы убедились, что русский человек может быть не только мужественным, но и трудолюбивым и аккуратным – наподобие немца. Если бы все у вас работали как вы и если бы у вас не было засилья чиновников-воров, ваша страна давно бы уже стала ведущей державой мира.
   На берег Костя сошёл в гражданском костюме, подаренном Майером, с пачечкой евро и бумагой, заверенной судовой печатью и подписью капитана Гуза, где и при каких обстоятельствах он оказался на «Канте».
   В Гамбурге, да и во всей Германии о нём уже знали. На пристани его встретили несколько репортёров и съёмочная группа одной из местных телекомпаний. Костя отвечал на задаваемые вопросы, а стоявший рядом Эрих Майер выполнял обязанности переводчика.
   В заключение к Косте подошли два преисполненных достоинства господина, видимо знающих себе цену и не похожих на корреспондентов. Один из них, более молодой, обратился к нему по-русски и попросил уделить им немного времени для важного разговора.
   Костя распрощался с Майером, сказал, что ждёт его у себя в Рябиновке, и прошёл с господами в уютный ресторанчик, расположенный неподалёку от пристани. Выбрали столик у окна, из которого открывалась широкая панорама кораблей, стоявших у причалов, и сделали заказ. Официант принёс кофе.
   Старший из немцев, пригубив из чашечки и поглядев на Костю, начал неторопливую речь. Младший, дождавшись, когда он прервётся, приступил к переводу.
   – Мы представляем кинокомпанию «Зонгартен» – «Солнечный сад», – сказал переводчик. – Это одна из ведущих кинокомпаний не только в Германии, но и в Европе. В значительной мере мы конкурируем и с американцами, и с французами – известными производителями художественных фильмов. «Зонгартен» хотела бы снять телесериал на основе ваших приключений. Руководство компании предлагает заключить с вами контракт. Вы должны в подробностях рассказать обо всём, что с вами случилось. Мы напишем сценарий. Вы будете фигурировать в первых кадрах фильма – о вас знают в Германии, но надо ещё раз донести до зрителей, что съёмки велись на основе реальных событий. Затем вам предстоит консультировать участников фильма по всем возникающим вопросам.
   Господин, говоривший по-немецки, сделал ещё один глоток из чашечки и вновь внимательно посмотрел на Костю, вероятно, стараясь понять степень воздействия на него своих слов. Костя, привыкший к разным коловращениям, сидел с равнодушным, слегка скучающим видом.
   – Согласно предварительным оценкам, – продолжил старший немец, – мы должны уложиться в двадцать пять серий. Возможно, их будет несколько больше. По завершении съёмок «Зонгартен» выплатит вам солидное денежное вознаграждение. Сразу после заключения контракта вы получите аванс – четверть от основной суммы. Ну как, согласны?
   Затем он, как бы между прочим, уведомил, сколько эта четверть составит. Речь шла о больших деньгах. Было бы неразумно отказываться от столь выгодного предложения, поэтому Костя, выдержав для приличия паузу, не стал набивать себе цену и сказал о своей готовности к сотрудничеству с кинокомпанией. Были назначены место и время встречи для заключения контракта.
   В течение всего разговора пальцы его не переставали поглаживать новенькие хрустящие банкноты, лежавшие в кармане. Как всё-таки богаты и щедры эти немцы. Заработанного на «Канте» и выручки от продажи экипажу имущества, снятого с лодки, вполне хватит на несколько дней, которые предстоит провести в Гамбурге, на билет до Москвы и далее, до самой Рябиновки. И ещё он должен получить крупный аванс от кинокомпании. Но это – завтра. Сейчас же – в российское консульство. Будущее стало рисоваться в розовых тонах.

Часть пятая
Фабрика грёз

   Он толкнул калитку, поднялся по песчаной дорожке, совершенно не изменившейся за время его отсутствия, взбежал по ступенькам крыльца и притопил кнопку звонка у двери. В глубине дома живо зачирикало воробьём, послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и Костя оказался в объятиях Варвары Степановны. Тётя не плакала и не причитала, всего лишь несколько радостных слов, и племянник был благодарен ей за сдержанность.
   – Ну, что стоишь у порога? – воскликнула тётушка, отступая в сторону. – Проходи, мы тебя ждали, и к твоему приезду всё готово.
   – Что значит – мы? Кроме тебя ещё кто-то в доме?
   – А вот, иди, посмотри.
   Костя прошёл в гостиную и увидел… Юлию Иннокентьевну. Она сидела боком к столу, положив одну руку на столешницу, пальцами же другой руки рассеянно проводила по волнистым волосам, уложенным в одну из её затейливых причёсок, наподобие тех, какие носили представительницы прекрасного пола в Древней Греции. В лёгком сумраке комнаты его «капитанша» показалась ему ещё более женственной и желанной, чем когда-либо. Он остановился и словно прирос к полу.
   При его появлении Юлия Иннокентьевна замерла, в глазах появилось и исчезло изумление, по лицу пробежала испуганная гримаса. Затем, преодолев минутную оторопь, женщина встала, сделала неглубокий, полный изящества книксен и шагнула навстречу.
   – Здравствуй, Костя! – просто сказала она и протянула руку.
   – Здравствуйте! – прошептал он, осторожно пожимая её ладонь жёсткими, заскорузлыми пальцами.
   – Не ожидал увидеть меня?
   – Нет, не ожидал. Вообще не думал, что мы когда-нибудь встретимся ещё раз. Я даже не знал, живы ли вы. Как вы здесь оказались?
   – А вот отгадай с одного раза, – она быстро приходила в себя, к ней возвращался её обычный задор.
   – Не хочу гадать. Не знаю… – он вдруг увидел, что всё ещё сжимает её ладошку, и хотел отпустить, но теперь уже Юлия Иннокентьевна удержала его.
   – Отгадай, глупый, это же так просто, – глаза прекрасной женщины затуманились и влажно заблестели, коралловые губы приоткрылись, она словно собиралась подсказать ответ.
   – Не могу отга… – Костя не договорил. Он не забыл – от этой мадам можно ожидать любого поворота. – Мне кажется, что, как и прежде, вы хотите поставить меня в неловкое положение. Только пока не пойму, для чего это вам понадобилось.
   – Ой, какой глупый! Что он говорит!.. О – о, мужчина, я вижу, вы совсем растерялись. Ладно, я скажу сама, – она приблизилась к нему, глаза её заблестели ещё сильнее, слова полились знойным шёпотом. – Костя, когда мы расстались в лабиринтах фавел, я поняла, как привязалась к тебе. Ты оставался таким добрым и терпеливым со мной, несмотря на все мои капризы и вздорное поведение. Я не встречала никого, кто был бы мне нужен как ты, я почувствовала, что без моего Серьги жизнь пуста и никчемна. И невозможна.
   – Юлия Иннокентьевна, перестаньте шутить.
   – Какие шутки! Неужели ты совсем того, мотаясь посреди океана? – Белогорская повертела ладошкой у виска, и в глазах её появилось хорошо знакомое ему озорство. Она отпустила его руку и взяла за подбородок. – Посмотри на меня внимательней. Как ты думаешь, за каким чёртом я, коренная москвичка, приехала в вашу Рябиновку – за тысячу километров? Ты сразу всё понял, Серьга, только боишься признаться. И раз ты трусишь, мне ничего не остаётся… В общем, приехала я, миленький ты мой, чтобы женить тебя. На себе. Вот так. И не думай отвертеться, не получится, не отпущу. Ну, почему молчишь? Говори.
   – Женить меня?! Да ведь я хам!
   – Пусть так. Зато я – вздорная, взбалмошная женщина.
   – Я – мерзкий человек!
   – А я – энергетический вампир.
   – Я – подонок!
   – А я – проститутка, низкой души человек. Как видишь, мы два сапога пара.
   – Нет, вы не проститутка, и мы с вами не пара, дорогая, высокочтимая Юлия Иннокентьевна.
   – Почему не пара?!
   – Потому. Вы из богатой семьи, а я фактически нищий, безработный, – о контракте с «Зонгартеном» он в этот момент забыл.
   – Ха-ха-ха! Он нищий! А миллион баксов, который мы нашли на яхте, а бриллианты, а необработанные изумруды и рубины! Половина-то из всего этого была твоя! Ты – богатый человек, а вовсе не я. То, что мне причиталось, а это шесть с половиной миллионов, я давно истратила.
   – Так быстро!
   – Быстрее, чем ты можешь себе представить. Я считала, что медлить нельзя, и израсходовала свою долю из того чемоданчика на организацию твоих поисков. И все остальные средства, которые были у меня на счетах. Я начала действовать в тот же вечер, когда оказалась в российском консульстве. Я подняла всех, кого только можно было поднять. Мой дядя, а ты знаешь, кто он, и тот не остался в стороне. Были задействованы полиция и спецслужбы Сан-Фаррероса, журналисты. У меня даже состоялась тайная встреча с одним из представителей наркомафии. В конечном счёте мне сообщили, что ты находишься где-то в дебрях сельвы, якобы тебя силой удерживают там с какой-то целью. С какой – я толком тогда так и не узнала, об этом мне говорили довольно скупо и неопределённо. Узнав про сельву, я хотела организовать экспедицию для твоих поисков, но мне объяснили, что это бессмысленно. Экспедиция, в полном смысле этого слова, не состоялась, и всё же я побывала в сельве, мало того, я добралась до самой Чачабамбы. Но там мне сказали, что ты исчез, и твоё местонахождение неизвестно.
   – Я вроде довольно хорошо узнал вас за время нашего совместного путешествия, тем не менее ваша энергия вновь меня удивляет. Однако, по сути, вы потратились впустую. Не жалеете об этом?
   – Нет, Костя, не впустую. Узнав о твоём бегстве из Чачабамбы, я стала жить верой во встречу с тобой. Я была убеждена – такой сильный духом человек не может погибнуть и выберется из любой ситуации, какой бы сложной она ни была.
   – Это я сильный духом?!
   – Ты, Серьга, ты. Сколько раз ты выручал нас из беды! А ведь у тебя не было никакой особой подготовки. Ты не ниндзя и не боец ГРУ и тем не менее… Как только я оказалась в российском консульстве в Сан-Фарреросе, то немедленно позвонила твоей тёте, и мы с ней сразу нашли общий язык. Вернувшись из Чачабамбы, я вылетела в Москву, несколько часов общения с дядей, и на его самолёте – в ваш город. Варвара Степановна встретила меня в аэропорту. Я знала, что ты обязательно вернёшься, и ждала тебя в Рябиновке. А потом звонок с «Канта». Я стояла рядом с твоей тётей и слышала всё. Я предупредила её – обо мне ни слова, пусть приедет, тогда… Если бы ты знал, какое это счастье было…
   – Эй, молодёжь! – раздался из соседней комнаты радостно-взволнованный голос Варвары Степановны. – Позже договорите. Можно к вам?
   – Можно, можно! – отозвалась Юлия Иннокентьевна.
   Варвара Степановна появилась в дверях.
   – Извините, что прерываю вашу беседу. Константин Иваныч, мы с Юленькой ждали тебя, баньку к твоему приезду истопили. Иди, помойся с дороги, мой хороший, я и бельё приготовила. А после баньки – за стол. Да, послушай-ка! Тебе ведь письмо пришло.
   – Письмо?! Откуда?
   – Из Латинской Америки. Из Сан-Фаррероса.
   – Из Сан… Не может этого быть! От кого?
   – А вот – на, прочитай.
   Приняв от тёти длинный, прямоугольный конверт с многочисленными марками и печатями, Костя взглянул на его лицевую сторону. Письмо было от Тересы! Он посмотрел на Юлию Иннокентьевну. Та с непринуждённым видом стояла у окна и лёгкими, неторопливыми движениями пальцев снимала с листьев герани невидимую пыль.
   – Сейчас, я сейчас, – взволнованно пробормотал Костя. Он прошёл в свою комнату – её после прибытия из Америки занимала Юлия Иннокентьевна – и аккуратно вскрыл конверт.
//-- * * * --//
   «Здравствуй, мой амиго!» – начиналось письмо. Далее сообщалось о гибели дона Карлоса и части его людей. Поисковая команда нашла лишь две шляпы, оставшиеся от них. Тереса уверилась, что её амиго остался жив и вернулся к себе на родину.
   В Чачабамбе был большой переполох. Прибыла целая комиссия от верхушки наркомафии, тщательно проверившая обстоятельства, при которых был совершён побег. Многих допрашивали, и её в том числе, но инженер-химик осталась вне подозрений. Посёлок обнесли колючей проволокой, охрану усилили, впервые после основания героиновой базы назначили постоянные посты.
   Костин пример навёл Тересу на мысли о свободе, и она тоже решилась на бегство. Начала с того, что, связавшись со своими друзьями из полиции Сан-Фаррероса, попросила переправить её семью в другую страну. Просьба была выполнена в течение нескольких дней. Её мать и дети находятся сейчас в большом далёком городе под чужими фамилиями.
   Осталось бежать самой. Более-менее подходящий путь – по реке – был закрыт: пристань стали охранять круглосуточно. Но в Чачабамбу прилетал вертолёт. У неё же был некоторый опыт управления этими воздушными машинами. В своё время по инициативе Хуана она прошла курс обучения в аэрошколе и совершила несколько самостоятельных полётов. Прошли годы, многое забылось, но всё же она надеялась на себя.
   И вот, точно в срок, уже под вечер, в небе послышался знакомый, всё усиливающийся дробный гул, и на поляну опустилась вместительная винтокрылая махина. В Чачабамбе ждали прихода группы боевиков, возвращавшихся с какого-то задания, вертолёт должен был забрать их с собой. Но боевики ещё не появились, и обратный рейс отложили до следующего утра.
   Обстоятельства всё больше складывались в пользу Тересы.
   Бывало, вертолёт и прежде оставался на ночь. Но тогда его никто не охранял, а теперь выставили часового. Это был Альмейгер, которого после Костиного побега, несмотря на почтенный возраст и прошлые заслуги, разжаловали до рядового бойца, и он ещё легко отделался.
   Большой охотник до женщин, Альмейгер не раз склонял Тересу к сожительству, но она, скрывая антипатию к этому человеку, мягко отвергала его домогательства. Настало время воспользоваться его чувствами. «Тебе хочется любви от меня, – думала она, рассчитывая предстоящие шаги. – Сегодня ночью ты получишь её».
   Она стала собираться с вечера. Закончив приготовления, прилегла на постель. Весь день прошёл в делах, и ей требовался отдых, чтобы в нужный момент действовать быстро и чётко. От волнения горело лицо, ровно и сильно билось сердце, но усталость постепенно проходила, незаметно исчезла ноющая истома в ногах.
   Уже за полночь она встала, сварила кофе. Выпила одну чашку крепкого напитка, за ней – вторую. Снова легла на постель. Смотрела в темноту, вспоминая то Костю, то свою семью, то человека, ждавшего её в Сан-Фарреросе.
   В три часа ночи надела тёмные брюки и куртку, забрала под берет волосы. Обула лёгкие походные ботинки с высоким верхом. Во внутренний карман куртки положила фотографию Хуана и детей и все имевшиеся в наличии деньги. Достала из-под койки заранее припрятанные ножницы по металлу. Медленно открыла дверь – хорошо смазанные петли не издали ни малейшего скрипа.
   У колючего ограждения остановилась, огляделась. Ночь темна, в посёлке никого не видно и не слышно. Охрана на пристани, у центрального барака и вертолёта. А сельва наполнена звуками. Безобразно кричали лягушки. Где-то не очень далеко заревел ягуар, потом подала низкий утробный голос пума. Страшно выходить за пределы посёлка, но ещё страшнее оставаться в нём. Вчера в качестве «чучела» хотели использовать Косту, завтра контейнером для перевозки наркотиков могла стать она сама. Сколько людей уже исчезло фактически просто так, за какую-нибудь пустяковую провинность!
   С тихим хрустом она перерезала нижнюю нитку проволоки, за ней – вторую. Отогнула концы. Следующий ряд. Эти тоже отогнуть. Достаточно. Сжимая в руке ножницы, пролезла в образовавшуюся дыру на другую сторону ограды. Ножницы – единственное оружие против хищников, если они появятся.
   Держась ближе к лесу, обогнула посёлок и вышла к поляне. В самой широкой её части туманно проглядывали контуры вертолёта. Как он далеко, дойдёт ли она до него незамеченной? Нервы были на пределе. Бешено колотилось сердце, на шее над ключицей трепетал нитеобразный пульс. Дыхание прерывистое, ноги не дрожат, а трясутся.
   «Несчастная женская душонка, – подумала Тереса, чувствуя, что в таком состоянии всё провалит, – как ты меня подводишь!» Надо выждать, успокоиться.
   Она не сжала зубы, а, наоборот, слегка опустила нижнюю челюсть, чтобы расслабиться. Кончик языка ощутил краешек нёба у основания верхних зубов. Глаза закрыты, взгляд мысленно устремился в точку между бровями. Теперь дело за дыханием – оно должно быть глубоким и ровным, нужно больше работать не грудной клеткой, а животом, чтобы действовала диафрагма.
   Постояв с минуту, Тереса ещё раз глубоко вдохнула. Набравшись мужества, отбросила ножницы и без колебаний двинулась к воздушной машине – надо доводить дело до конца, отступать нельзя. Скользнув вдоль фюзеляжа, приблизилась к дверце кабины и негромко постучала. Нет ответа. Постучала ещё раз, уже сильнее.
   – Кто там? – послышался изнутри недовольный заспанный голос Альмейгера.
   – Это я, дон Педро, – Тереса постаралась придать своим интонациям толику смешка и игривости.
   – Кто? Это ты, Тереса?
   – Я, я.
   – Но как… Э-э, неважно. Заходи, дорогая, подымайся сюда, – Альмейгер сбросил с себя остатки сна, голос его оживился. – Я не переставал думать о тебе, ты снилась мне чуть ли не каждую ночь.
   Дверца распахнулась, и навстречу Тересе протянулась тёмная сильная рука. Ухватившись за неё, она оцелотом взлетела в кабину и очутилась рядом с сидевшим там мужчиной.
   – Я так долго ждал уединения с тобой, – не проговорил, а скорее прорычал Альмейгер. Дыхание его мгновенно стало шумным и тяжелым. Он отставил в сторону автомат. – Ждал, но ты всё тянула время. Я не знал, что и думать. Даже засомневался, ответишь ли ты когда-нибудь на мои чувства.
   – Мои мысли тоже были только о вас. Как вы убедились теперь, ваши сомнения были напрасны. Вы же видите – я пришла.
   – О да, моя прекрасная сеньора.
   – Но мне стыдно было идти к вам – вы могли подумать обо мне что угодно.
   – Я думаю о тебе только хорошее.
   Он окинул её раздевающим взглядом.
   – Какая ты чудесная! – снова прорычал он. Матёрая многоопытная рука погладила её по плечу, спине и остановилась на талии. – В Чачабамбе нет женщины, которая могла бы сравниться с тобой по красоте. От тебя так пахнет…
   Не произнеся больше ни слова, Альмейгер схватил её и тесно прижал к себе. Сильные руки обняли хрупкое тонкое тело и едва не сломали его. Тереса вскрикнула и хотела оттолкнуть толстяка, но не смогла. Она почувствовала себя совершенно беспомощной и подумала, что всё кончено, у неё ничего не выйдет. Словно щупальца спрута мужские пальцы дотронулись до её лица, проползли по шее и больно стиснули грудь. Женщину пробил холодный озноб, одновременно её стало охватывать безразличие к происходящему, и какое-то время она совершенно не сопротивлялась. Альмейгера тоже била дрожь, только не от страха, а от нетерпения.
   – Ах, дон Педро, как вы спешите… Вы так сдавили меня, мне нечем дышать.
   – Ты просто волнуешься, дорогая, я чувствую, как бьётся твоё сердце, – распахнув куртку и кофточку, он сорвал с неё лифчик и прижался лицом к её оголившемуся телу. – Я тебе не безразличен, радость моя, это пьянит меня и делает на двадцать лет моложе.
   – Волнуюсь, дон Педро, – сказала Тереса, вздрагивая от его прикосновений. – Вы такой представительный мужчина – кто я в сравнении с вами!
   – Не важно кто, главное, что ты мне нужна, и я не могу больше без тебя.
   Пройдясь поцелуями по волнующейся груди, лебединой шее, мягким завиткам волос, Альмейгер впился губами в рот женщины, рука его легла на её колено, поднялась к животу, расстегнула ремень и, сдёрнув брюки, прошла под забелевшее в темноте нижнее бельё.
   Тереса почувствовала, как её мутит, напряглась и сумела-таки оторвать от себя жирное мужское тело.
   – Что с тобой, моя прелесть, разве ты не хочешь меня? Я думал…
   – Не в том дело, дон Педро. Вы слишком спешите, я так не могу. Ах, вы же знаете – для многих женщин важен не столько сам секс, сколько прелюдия к нему.
   – У нас будет ещё много прелюдий, а пока…
   – Подождите, дон Педро, ну пожалуйста, у нас ещё вся ночь впереди… У меня для вас скромный подарок, – Тереса опустила руку в карман куртки и нащупала небольшой шприц с короткой иглой.
   – Не надо мне ничего, кроме тебя. Для меня подарок – ты сама, – Альмейгер снова заключил женщину в объятия, но она уже выпростала руку из кармана и вогнала иглу в широкую мужскую спину; плунжер свободно подался под нажимом пальца. Дон Педро на мгновение оцепенел, однако боль прошла, он успокоился и, словно пушинку, поднял и посадил Тересу себе на колени.
   – Ты знаешь, в вертолёте у меня ещё ни с кем не было, – хрипло, с нарастающим напряжением прозвучало в темноте. – Это так интересно…
   – Теперь будет, – проговорила Тереса, сдерживая крик от боли, которую причиняли грубые руки, и думая, что дозу препарата надо было увеличить.
   – Ты как в поход оделась – до тебя не сразу доберёшься, – проговорил Альмейгер заплетающимся языком. – Но всё равно…
   – Как в поход? Я шла…
   Почувствовав, что тело мужчины стало слабеть, она встала на ноги и отвалила его в сторону. Всхлипывая, перевела дыхание. Ещё сохранялись ощущения от прикосновений чужих пальцев. Справиться с физически сильным мужчиной оказалось сложнее, чем она себе представляла. Осмотрела и кое-как оправила порванное нижнее бельё. Натянула брюки, заправила в них кофточку, застегнула на ней пуговки, задёрнула молнию на куртке. Лежавший на соседнем сиденье Альмейгер что-то невнятно проговорил и затих.
   – Дьябло, – прошептала Тереса. Лицо её перекосило от отвращения. Дважды сплюнув в открытую форточку, она рукавом куртки вытерла рот, – тьфу, карамба, будто горсть клопов проглотила, – ещё раз сплюнула.
   Она посидела немного, приходя в себя и успокаивая дыхание.
   Минут десять ушло на ознакомление с приборами. Разобравшись с их расположением, Тереса включила зажигание, аккумулятор, нажала пусковую кнопку; двигатель заработал, пришли в движение лопасти, быстро наращивая скорость вращения. Дрогнули и поползли по кругу, набирая нужную цифирь, стрелки приборов, нормальное давление показал манометр масла… Вертолёт стоял, всё больше оживая и словно набирая силы на взлёт.
   Тереса посмотрела в сторону посёлка. Часы отсчитывали секунды. Пока никого. Посёлок неподвижен в ночной тьме. Как неподвижна и сельва, окружающая поляну.
   Но вот за воротами замелькали приближающиеся тени, быстро превратившиеся в человеческие фигурки, и, размахивая руками, на открытую луговину выбежали несколько охранников.
   За гулом двигателя она не расслышала выстрелы, только увидела вспышки автоматных очередей. Стреляли в воздух, требуя заглушить воздушную машину. Достаточно, двигатель уже прогрелся. Она потянула вверх рычаг «шаг-газа», вертолёт покачнулся и устремился ввысь. Снова выстрелы, теперь по кабине. Поздно, сеньоры, птица-феникс уже упорхнула! Поднявшись над деревьями, вертолёт накренился, быстро пошёл в сторону, и поляна скрылась из виду.
   Небо было тёмным от туч. Темна и сельва. Не за что зацепиться глазом. Тереса вела машину, ориентируясь по приборам. Ей ещё ни разу не доводилось летать ночью, и она боялась врезаться в какую-нибудь гору. Вертолёт валился то влево, то вправо, то норовил задрать нос, и ей всё никак не удавалось придать ему устойчивое положение. Надо набрать высоту и продержаться до рассвета. Она взглянула на светящийся синевой циферблат часов. До восхода солнца оставалось около двух часов. Но светать будет раньше.
   Тереса смогла подняться на несколько сот метров. В приоткрытую форточку пахнуло прохладной влагой – землю скрыла сплошная облачность. Это неважно, всё равно ниже облаков ничего не различить. Руки стали чувствовать машину, обретая былую уверенность.
   Она поднялась ещё метров на семьсот. Этой высоты достаточно. Горная гряда сзади, ещё одна справа, за Акувьяре, до неё не ближе пятидесяти километров. Впереди немало холмов, но все они должны быть далеко внизу. Ей надо пролететь над долиной реки, затем оставить её слева, взять ближе к Сьерра-Параймо и некоторое время следовать вдоль него.
   Альмейгер неподвижно лежал на соседнем сиденье, тускло освещённый сиянием приборов. Лицо его напоминало маску мертвеца. И эта мразь хотела её поиметь! Она извлекла у него из кобуры пистолет и, дослав патрон в патронник, опустила в боковой карман куртки. Автомат поставила слева от себя, прислонив к бедру. Теперь надо сосредоточиться на приборах и взять наиболее правильный курс.
   Когда стало светать, горючее было почти на нуле. Постепенно снижаясь, она вышла из облаков. Внизу завиднелись косогоры, кустарник, перемежающийся с клочьями травянистой растительности. Недалеко, справа, пролегала пустынная в этот час автострада. Выбрав ровное достаточно открытое место, Тереса посадила вертолёт и выключила двигатель. Лопасти замерли, и установилась тишина.
   Альмейгер зашевелился и размежил веки.
   – Что случилось, моя девочка? – спросил он всё ещё заплетающимся языком, ничего не понимая и недоумённо оглядывая окрестности. – Где мы?
   – Далеко от Чачабамбы.
   – Далеко? Почему? Как это получилось?
   – Это получилось, в общем-то, довольно просто.
   – Ты угнала вертолёт?
   – Именно так. Простите, дон Педро, что я воспользовалась вашей доверчивостью, – сказала Тереса, – но мне срочно понадобилось оставить посёлок.
   – Сука! – яростно прозвучало в ответ. Проведя рукой вдоль пояса, мужчина нашарил пустую кобуру, – проклятая сука! Ты за всё ответишь.
   – Я думаю, Бог поможет мне. Вам же лучше не возвращаться к своим. Едва ли они простят вам угон вертолёта и мой побег. Скройтесь где-нибудь, измените внешность, возьмите другую фамилию. Бегите в Мексику или Боливию. Не осуждайте меня. Разве по своей воле я оказалась в Чачабамбе?! Как бы вы поступили на моём месте?
   Альмейгер продолжал изрыгать проклятия.
   – Успокойтесь, сеньор, не всё так плохо. Теперь вы сможете жить в городе, а не в лесных дебрях. У вас будет ещё много женщин.
   – Что ты сделала со мной! – завопил он в ответ. С неожиданной проворностью для его комплекции дон Педро повернулся на сиденье и попытался поймать Тересу за горло. Ожидавшая нечто подобное, она прижалась к дверке кабины и, не вынимая пистолет из кармана, выстрелила. Вскрикнув, сеньор Альмейгер отпрянул и ухватился за верхнюю часть левого бедра под ягодицей; по штанине стало расползаться кровяное пятно.
   – Ты подстрелила меня! – Альмейгер протяжно застонал.
   – Вы сами усложнили ситуацию, дон Педро. Не надо было лезть ко мне – сидели бы спокойно на месте. Теперь, вероятно, вы не сможете передвигаться так быстро, как вам хотелось бы. Ну-ка уберите руки от раны, дайте взглянуть, что там у вас. А, пустяки, небольшая царапина – пуля затронула лишь жировой слой. Всё гораздо лучше, чем я подумала. Вы даже хромать не будете. Медаптечка с вашей стороны. Вы сами в состоянии перевязать себя – ничего особенного в этом нет. Я с удовольствием помогла бы, но вы вон как воинственно настроены: чуть что не по-вашему – сразу за горло. Ладно, адиос, я пошла. Советую и вам поскорее покинуть вертолёт.
   Взяв автомат, Тереса спрыгнула на землю и направилась к автостраде. На ходу сняла берет и поправила распустившиеся волосы.
   – Тереса, погоди! – послышался сзади голос. – Возьми меня с собой!
   – Нет! – крикнула она, оглядываясь. – Ты мне не нужен!
   – Тереса, я не хочу без тебя! Я готов пойти с тобой хоть на край света!
   В ответ она только зло стиснула зубы.
   Обогнув пологий холм, поросший невысоким молодым орешником, и убедившись, что Альмейгер её не видит, Тереса размахнулась и забросила автомат в кусты. Выйдя на дорогу, повернула на север. Впереди, в долине, завиднелись строения небольшого городка. На автозаправочной станции наняла автомашину. До Сан-Фаррероса оставалось километров семьдесят.
   Не доезжая пригорода, свернули на второстепенную дорогу, миновали хибары и остановились на улице с двух-, трёхэтажными домами старой постройки. Расплатившись с владельцем автомашины, Тереса прошла пол квартала, дворами добралась до другой улицы и села в такси. Объехав центр города, она попросила затормозить и снова расплатилась. Дождавшись, когда такси уедет, свернула в переулок, дошла до параллельной улицы, уже заполнявшейся автомобилями и прохожими и зашла в только что открывшуюся аптеку. Телефонная будка была свободна. Притворив дверь, сняла трубку и набрала номер. Когда мембрана щёлкнула и послышался знакомый мужской голос, она сказала:
   – Филиппе, это я.
   – Где ты?
   Она назвала адрес аптеки.
   – Не уходи никуда, – сказал Филипп, – сейчас я прибуду.
   «Я выхожу замуж за человека, который помог укрыться моей семье, – писала в заключение Тереса. – Он был другом Хуана, и он настоящий кабальеро, надеюсь, наш брак будет счастливым. Мы покидаем Сан-Фаррерос. До посадки в самолёт осталось сорок минут.
   Я говорю спасибо Богу за то, что он позволил мне познакомиться с тобой. Мы встречались всего лишь несколько раз, но какие чувства я испытывала в эти встречи! Благодаря тебе я не зря прожила свою жизнь. Прощай, мой Коста. Я помню каждый твой поцелуй. Тереса».
   «Р.S. Оказывается, дон Карлос выжил. Сейчас видела его с несколькими охранниками из Чачабамбы. Они переоделись в цивильную одежду, у них вполне приличный вид, позволяющий им не выделяться из толпы. Уверена – эти люди разыскивают меня. Но я хорошо поработала над своей внешностью. У меня другая прическа, волосы не русые, а чёрные. Несколько сужена форма глаз. Специальный грим полностью изменил лицо, и я стала похожей на мулатку. Наконец, документы на другое имя и фамилию. Дон Карлос прошёл рядом, скользнул по мне отрешённым взглядом и пошёл дальше, вглядываясь в других пассажирок. Всё в порядке. До посадки в самолёт осталось менее получаса. За это время ничего не должно случиться. Ещё раз прощай, амиго».
   «Р.Р.S. Дон Карлос всё-таки узнал меня. Он снова прошёл мимо и, не останавливаясь, проговорил: «Здравствуй, Тереса! Привет твоему русскому. Скажи ему, что я сполна оплачиваю свои долги».
//-- * * * --//
   Сообщив Косте о растрате миллионов, причитавшихся ей, Юлия Иннокентьевна при этом лишь вскользь упомянула об организации его поисков. Чтобы дать более полную картину того, что она делала для его спасения, вернёмся ко времени её пребывания в российском консульстве в Сан-Фарреросе.
   Её встретили с распростёртыми объятиями. Об исчезновении Белогорской было известно всем, и то, что она появилась именно у них, привело работников консульства в состояние эйфории. Сколько раз они мечтали о такой гостье, и вот подарок судьбы – их мечты сбылись!
   Теперь им предстояло всячески ублажить эту женщину и затем благополучно отправить на родину. Красавица каких поискать, она была племянницей одного из самых богатых людей России, обеспечивавших страну валютными резервами и приближённых к высшей государственной власти.
   За ней ходили хороводом, потакая малейшим её прихотям. Все понимали: консульство, десятилетиями пребывавшее в забвении, окажется в центре внимания мирового сообщества, уже завтра сюда хлынут толпы журналистов разных мастей, и в своих репортажах они назовут и их имена. Важно только не упустить момент, показать себя с самой выгодной стороны, и очень может быть, в карьере некоторых из них начнутся скорые положительные перемены.
   Юлии Иннокентьевне выделили лучшие апартаменты, предложив отдохнуть несколько дней. Затем она, по мнению консула, должна была вылететь в Москву, чтобы предстать пред светлые очи своего дяди-миллиардера.
   Но, отказавшись от отдыха, Юлия Иннокентьевна сразу же начала активные действия, чтобы найти Серьгина. Едва прибыв в консульство, даже не приведя себя в порядок, она позвонила Брониславу Арнольдовичу, сообщила, что бежала из плена, пересекла океан и где конкретно в данный момент находится. Она сказала также, что с ней всё хорошо, и обратилась с просьбой помочь в розыске полюбившегося ей человека.
   – Я жила с ним, по сути, он – мой муж, – заявила она, – и я хотела бы со временем официально зарегистрировать наш союз. Он простой, но благородной души человек. Чтобы получить более полное представление о нём, взгляните на Бориса Михайловича Камцева. Внешне мой Костя – почти копия его. И он… он столько раз спасал мне жизнь, он всегда был готов пожертвовать собой ради меня. Вот какой он, мой избранник!
   На радостях, что племянница наконец объявилась, и вообще обладавший широкими взглядами на жизнь, Бронислав Арнольдович не стал возражать. «Я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы твой возлюбленный нашёлся», – сказал он. И сдержал слово.
   Он выделил необходимые денежные средства и, используя имеющиеся связи, открыл для племянницы «зелёную улицу». О «подвигах» Юлии он с гордостью рассказывал Алевтине Григорьевне, не единожды повторяя при этом: «Молодец девочка – наших кровей! Ей бы мужиком родиться. А её кавалер – это тот молодой человек, который находился с ней в Африке в заключении. Помните видеозапись? Ха, помните – давайте-ка ещё раз посмотрим!»
   Спустя месяц после прибытия в консульство Юлии Иннокентьевне действительно удалось встретиться в условленном месте с одним из представителей наркомафии. Она увидела обходительного, весьма респектабельного на вид мужчину. Ничто не говорило о его принадлежности к одной из самых страшных преступных организаций мира.
   – Зовите меня дон Фернандо, – сказал он, выслушав её. – Вы знаете, что мы заинтересованы в получении максимальной прибыли. Человек, о котором вы так печётесь, находится на одной из наших баз в глубине сельвы. Мы хотели использовать его в некоем деле, обещавшем принести нам определённый денежный доход. Вы можете заполучить сеньора Серьгина, но только при условии полной компенсации потерь, неизбежных в результате его освобождения. Плюс к этому расходы, связанные с доставкой этого господина в Сан-Фаррерос. Плюс плата за риск, которому мы подвергаемся при проведении столь необычной операции.
   – Всё будет оплачено! – заверила Юлия Иннокентьевна. – Я хотела бы вылететь в сельву, чтобы собственноручно забрать этого человека.
   – Мы готовы предоставить вам такую возможность. Вылет состоится, как только деньги будут переведены на наши банковские счета.
   К концу того же дня сумма, названная доном Фернандо, была перечислена.
   За несколько часов до вылета небо закрыли тяжёлые чёрные облака, низко нависшие над землёй, и разразилась сильная гроза. Засверкали молнии, и пошёл дождь, который всё усиливался и вскоре превратился в настоящий ливень. Потоки воды, падавшей с неба, заслоняли собой зигзаги огненных разрядов, видны были только яркие размытые вспышки, сопровождаемые оглушительными раскатами грома.
   Юлия Иннокентьевна думала, что полёт придётся отложить, но во второй половине ночи ветер разогнал дождевые тучи и гроза прекратилась.
   – Можно лететь, – сказали ей.
   В начале полёта была сильная болтанка, но затем атмосферные возмущения постепенно уменьшились и пассажиры стали чувствовать себя вполне удовлетворительно.
   Кроме Юлии Иннокентьевны и пилота, в воздушной машине находился тот самый мафиози, с которым она вела переговоры.
   Женщина была красива, и под воздействием её обаяния дон Фернандо сделался чрезвычайно речистым. К тому же, незадолго перед полётом он позволил себе одну, затем другую рюмочку текилы. Нельзя исключать, что это стало дополнительной причиной его расположенности к пространным словоблудиям.
   – Мы отправили в сельву необходимое распоряжение. Ваш друг находится в полном здравии, – сказал он среди разной словесной чепухи и чему – то рассмеялся. – Вы успели в самый последний момент. Уже завтра было бы поздно.
   Он взглянул на наручные часы.
   – Гм, завтра! Его не стало бы уже сегодня, часов в десять утра.
   – Вы говорите что-то ужасное, – сердце Юлии Иннокентьевны затрепетало. – Что вы собирались с ним сделать?
   – А вот это уже секрет, о котором ни вам, ни кому-то другому знать не следует.
   Тем временем небо почти полностью очистилось от туч. Юлия Иннокентьевна рассматривала проплывавшую под ними тёмную таинственную сельву и ломаный горный хребет, всё время остававшийся слева по борту. Она была взволнована ожиданием встречи с любимым человеком. И её не покидало тревожное напряжение, возникшее после всего услышанного от дона Фернандо. Однако ночь и однообразие полёта давали знать всё заметнее, она всё чаще стала впадать в лёгкую дрёму и, наконец, уснула.
   Разбудил её сильный толчок. Она открыла глаза. Вертолёт стоял на небольшом луге, окружённом лесом. Немного в стороне под деревьями виднелись несколько хижин.
   – Это уже Чачабамба? – спросила Юлия Иннокентьевна. – Как быстро мы долетели.
   – Нет, это не Чачабамба, – ответил дон Фернандо. – Мы приземлились на одной из наших баз для дозаправки. Радиус действия вертолётов этого типа довольно ограничен, вот и приходится…
   Со стороны хижин показались несколько человек, пилот спрыгнул в траву, поднимавшуюся по колена, и пошёл им навстречу.
   Юлия Иннокентьевна откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
   Прошло – немного времени, вертолёт снова поднялся в воздух, и полёт над сельвой был продолжен.
   Наконец над горами стало светлеть, и при первых лучах восходящего солнца они приземлились на цветущую поляну, изогнутую подковой.
   – Вот мы и на месте, – сказал мафиози, сидевший напротив. Он выбрался из салона вертолёта и как истый кабальеро подал руку женщине.
   – Я провожу вас в комнату, где вы сможете привести себя в порядок и отдохнуть после продолжительного полёта, – сказал он вежливым и немного слащавым тоном. – Не пройдёт и полчаса, как я доставлю к вам субъекта, судьба которого вас так заботит. Если бы какая-нибудь сеньора, похожая на вас, подобным образом относилась ко мне, я был бы на седьмом небе.
   – Какие ваши годы, дон Фернандо, всё у вас ещё впереди.
   – Да сбудутся ваши слова!
   Юлию Иннокентьевну провели в одно из строений барачного типа, и она очутилась в помещении со всеми бытовыми условиями. Ей даже предложили принять ванну, но она отказалась, сказав, что приехала не за этим.
   Оставшись одна, она подошла к зеркалу, пригладила выбившуюся прядь волос и, вынув из сумочки косметический набор, хотела слегка подкрасить губы, но передумала – они и так были яркими, цвета не совсем зрелой вишни. Ограничилась лишь тем, что проделала некоторые манипуляции с ресницами, отчего они стали ещё гуще и длинней. Похлопав ладошками по щекам, придала им более насыщенный розоватый цвет. Удовлетворённая своим видом, она присела на тахту и стала ждать.
   Прошло полчаса. Никто не появился. Прошёл ещё час. Юлия Иннокентьевна стала волноваться. Она уже намерена была подняться, чтобы выйти и выяснить, в чём причина задержки, как дверь отворилась и на пороге появился всё тот же мафиози. Но он был один. Он был одновременно и растерян и крайне раздосадован.
   Женщина хотела встать, но от волнения силы изменили ей.
   – Вы обещали привести господина Серьгина! – с возмущением сказала она. – Что с ним? Вы его убили?
   – Никто его не убивал! – огрызнулся дон Фернандо, усаживаясь в кресло рядом с тахтой. – Мы были в его комнате, но она оказалась пуста. Мы обыскали весь посёлок, но этот сеньор словно испарился. По тревоге была поднята охрана. В итоге выяснилось, что одной лодки не хватает, исчез также лодочный мотор и один из автоматов Калашникова. Нет никаких сомнений, что ваш друг минувшей ночью бежал.
   – Как бежал?!
   – Очень просто. Как устраивают побег люди, находящиеся в заключении! Хотя сказать, что господин Серьгин находился именно в заключении, было бы большой натяжкой. Он свободно перемещался по всему посёлку и не только по нему… Этот русский не был загружен тяжёлой работой. Ему выделили даже отдельное жилище, где он был предоставлен самому себе. Тем не менее он бежал! Как раз накануне эксперимента, который над ним должны были провести. Мы думаем – его кто-то предупредил.
   – Что вы сказали?! – в отчаянии вскричала Юлия Иннокентьевна. – Какой ещё эксперимент? А-а, догадываюсь! Вы хотели использовать его как подопытного кролика! Как в фашистских концлагерях!
   – Перестаньте, какие концлагеря! – сказал дон Фернандо, протестующе замахав руками. – Насчёт эксперимента я неточно выразился. Просто сегодня он должен был участвовать в работе, к которой предполагалось привлечь ещё несколько человек. Здесь сельва, и у нас ощущается постоянная нехватка сколько-нибудь грамотных людей. А Серьгин – человек с высшим образованием.
   – Но во время полёта вы говорили о том, что уже сегодня господина Серьгина…
   – Возможно, в тот раз я тоже оговорился. Ничего бы с ним не произошло. Стоял лишь вопрос о перемещении его на другую, более дальнюю базу, но решение это было отменено – после договорённости с вами.
   – Так почему же он бежал?
   – Это вы у него спросите. В любом случае ему здесь жилось неплохо.
   – Какие действия вы намерены теперь предпринять?
   – Мы постараемся отыскать его. За ним уже отправились. От нас ещё никто не убегал. Уверен, никуда не денется и этот… ваш друг.
   – Надеюсь, вы его не убьёте?
   – Зачем нам его убивать?! Какой прок от мёртвого человека? Как только мы найдём беглеца, то немедленно препроводим к вам. С одним условием: дополнительные расходы должны быть полностью оплачены. С процентами.
   – Не сомневайтесь, – сказала Юлия Иннокентьевна, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, – с вами расплатятся сполна.
   Ей предложили вернуться к вертолёту: мол, пора отправляться в обратный рейс, но она изъявила желание прежде побывать в жилище, в котором обитал господин Серьгин. Её провели в уже известную каморку, и она оставалась в ней одна в течение нескольких минут.
   Пять шагов от двери, четыре шага в ширину. Койка, застеленная тонким, наподобие солдатского, байковым одеялом – она провела рукой по шершавой ткани, ощущая её тепло. Прижавшись лицом к плоской подушке, на краткие мгновения зажмурила глаза. Кажется, ноздри уловили запах, присущий только ему одному.
   Стол, тумбочка, два стула, портативная электрическая плита с двумя конфорками, кружка, чайник с водой. Вот и всё имущество, которым пользовался Костя Серьгин. И здесь он ютился! Да здесь негде даже повернуться!
   Оставив каморку, она осмотрела опушку леса, окружавшего посёлок, долго вглядывалась в горные хребты, вздымавшиеся на юге и востоке. Ей хотелось разглядеть все детали пейзажа, и она надела очки, которые приобрела, пока находилась в консульстве, и которыми до этого почти не пользовалась.
   Юлию Иннокентьевну интересовало всё. По этим дорожкам он ходил, эти примитивные строения и экзотические горы созерцал. Этим воздухом, насыщенным запахами сельвы, дышал. Под этими деревьями возле хижин он стоял.
   Белогорская прогуливалась между строениями, не поднимая глаз на встречавшихся людей. Лишь один раз она остановилась и посмотрела на женщину, которая преградила ей дорогу. Тоненькая, смуглая, в общем-то, довольно милая, обитательница посёлка посмотрела на неё какими-то особыми, проникающими в душу, несколько вызывающими дерзкими глазами, после чего отвернулась и прошла мимо.
   Непонятно почему Юлию Иннокентьевну больно резануло по сердцу. «Не было ли здесь у Серьги любовницы? – подумала она, провожая женщину ревнивым взглядом и оценивая её стать. – Хороша, спору нет. Но любовь в этих дремучих лесах?! Нет, откуда, разве до того ему было. Но пусть бы и любовница! В любом случае он принадлежит мне и только мне, и я никому его не уступлю». Бедный Костя, ах, как хотелось ей прижать его к своему сердцу!
//-- * * * --//
   Её окликнули и сказали, что вертолёт ждёт, время больше тянуть нельзя, надо возвращаться в Сан-Фаррерос. Обратным рейсом с ними отправились два человека, вооружённых автоматами. Едва взглянув на них, Юлия Иннокентьевна погрузилась в мрачные тягостные раздумья.
   – Вы расстроены, – сказал дон Фернандо. На базе он опрокинул рюмочку текилы, и к нему вернулось обычное его невозмутимое настроение. – Не переживайте, никуда ваш Серьгин не денется.
   – Никуда не денется?! Река, по которой он пустился в бега, полна опасностей: крокодилы, пираньи, по обеим сторонам сельва с её хищниками – невозможно пристать к берегу! И вы смеете утверждать, что всё хорошо?!
   – Я не сказал «хорошо», я сказал, что с ним ничего не случится. Подумаешь, сельва! Серьгин – человек бывалый, и он хорошо вооружён – это его должны бояться.
   – Да какой бывалый – размазня он! – в сердцах воскликнула Юлия Иннокентьевна. – Когда на яхте мы переплывали Атлантику, я столько раз затыкала его за пояс.
   – Размазня? Не скажите! Добыл автомат, мотор, угнал лодку – не каждый бы это смог. Из посёлка пробовали уходить, но – на вёслах. Я думаю, захватить вашего друга будет не так просто. Но он всё равно никуда не денется. Если его не возьмут на реке, то он попадёт в наши сети в Сан-Фарреросе. У нас там всё чётко отлажено, комар не пролетит.
   – Зачем ставить на него сети в Сан-Фарреросе? Добравшись до города, он и так попадёт в российское консульство.
   – Во-первых, это ещё большой вопрос – попадёт ли? Город таит в себе опасностей не меньше, чем сельва. Во-вторых, кто обещал доставить его вам? Мы! А раз так, то мы и должны это сделать.
   Полёт продолжался час или около того, когда режим работы двигателя стал меняться и вертолёт пошёл на снижение. Юлия Иннокентьевна посмотрела вниз и при солнечном свете не сразу узнала место, где они садились ночью.
   – Дозаправка, – коротко пояснил дон Фернандо. Двое мужчин с автоматами сидели не шелохнувшись.
   И вот они уже на поляне. Юлия Иннокентьевна едва почувствовала, как вертолёт коснулся земли, настолько на этот раз посадка была мягкой. На противоположной стороне открытого пространства, недалеко от деревьев, приткнулись друг к другу с десяток хижин, крытых тростником. Ночью они были смутно различимы, и сейчас Юлия Иннокентьевна с интересом всматривалась в особенности их постройки.
   – Почему они медлят? – пробормотал пилот после минутного ожидания. – Нам надо лететь дальше – разве они не знают?!
   – Сейчас подойдут, – сказал дон Фернандо. – Куда они денутся.
   И правда, возле хижин показались несколько человек, направившихся к вертолёту.
   – Ну вот, видишь, идут, – сказал, улыбаясь, дон Фернандо, но почти сразу же улыбка сползла с его лица.
   – Это… это не наши. И они вооружены. Луис, поднимай вертолёт! – крикнул он пилоту. – Сматываемся быстрее!
   – Куда сматываться – баки почти пусты! – ответил тот. – Да и поздно подниматься – посмотрите вперёд.
   Прямо перед кабиной виднелись ещё трое с наставленными автоматами. Дон Фернандо оглянулся назад. На другой стороне опушки стоял человек с гранатомётом, также направленным на воздушную машину.
   – Всё, приехали, – сказал мафиози. – Это повстанцы. Будьте настороже, сеньора – эти люди непредсказуемы.
   Двое боевиков, находившихся в салоне, взялись было за оружие, но дон Фернандо велел им сидеть смирно.
   – Отставить! Вы хотите, чтобы нас убили? – запыхтев от злости, проговорил он. – Пока ничего страшного не происходит. Мы сумеем с ними договориться. В сельве всегда хватало места и для них, и для нас.
   А вертолёт уже окружили. Первым вышел пилот, за ним – дон Фернандо. Их проверили на наличие оружия и сразу же отвели в сторону. Юлия Иннокентьевна смотрела в иллюминатор, не решаясь встать, но один из боевиков, находившихся в салоне, тронул её за плечо и показал на открытую дверцу.
   – Вы – вперёд нас, – сказал он.
   Юлия Иннокентьевна встала в дверном проёме. Никто не подал ей руки, чтобы помочь спуститься. Ну и не надо, обойдёмся без вашей помощи, подумала она. Оставив колебания, она решительно спрыгнула на землю и подняла глаза на людей, стоявших вокруг. Одни только хмурые, враждебные лица и нацеленные автоматы. Компания ещё та. Вот уставились! Они что, думают, я буду в них стрелять?
   У неё отобрали сумочку и приказали идти к строениям, видневшимся в отдалении. Белогорская не двинулась с места, собираясь сообщить, кто она и как оказалась в вертолёте, но её не стали слушать и толчком в спину едва не сбили с ног.
   – Ну и варвары! – воскликнула она по-русски. – До чего вы одичали в своём лесу!.. И вы собираетесь устроить своему народу счастливое будущее?!
   Смысла её слов никто не понял, она же, уяснив бесполезность объяснений, покорно, без малейшего сопротивления пошла с сопровождающими.
   Её заперли в тёмном, без окон, помещении, в стенах которого не было ни единого просвета. Перед тем, как её закрыли, она заметила у дальней стены охапку примятой сухой травы.
   От страха и усталости томило в груди, подгибались колени, ей хотелось прилечь, но в траве могли притаиться змеи. И она осталась на ногах, прислушиваясь, не шуршит ли уже где, не ползёт ли к ней какая-нибудь рептилия. Чтобы избавиться от нарастающей боли в мышцах ног, она приваливалась к двери то одним плечом, то другим, то прислонялась спиной, то опускалась на корточки.
   «В тысячу раз хуже, чем в том сарае на берегу бухты, – вдруг подумалось ей. – Тогда рядом со мной был Костя, такой терпеливый, такой безропотный, и мы делили свои страхи на двоих. О Господи, ну зачем, зачем я постоянно ему перечила – ему, этому славному человеку, лучше которого никогда не было, нет и не может быть?!»
   Для чего её поместили в эту темницу? Разве нельзя было оставить её где-нибудь на поляне? Куда бы она убежала, ведь кругом сплошной лес? Что с ней теперь будет? И где её спутники? Заперли в другом помещении?
   Когда ноги совсем стали отказывать и она уже готова была рухнуть на земляной пол, дверь отворилась, и Юлии Иннокентьевне велели выходить, после чего отконвоировали в одну из хижин.
   По дороге она увидела дона Фернандо и остальных его людей, расположившихся в тени деревьев. Их никто не охранял, но они были босы. «Очевидно, без обуви в сельве далеко не убежишь, – подумала она. – К тому же кругом змеи и ядовитые насекомые… Но почему её заперли в сарае, а не оставили под открытым небом, как и этих мафиози?»
   Её посадили на чурбак, служивший табуретом, и она почувствовала, как ноющая боль в ногах мало-помалу исчезает. В нескольких шагах от неё за жалким подобием стола сидел человек в камуфляже, среднего роста, усатый, с довольно невозмутимым выражением умного лица, лет тридцати-тридцати трёх. По всей вероятности, какой-то командир. И он явная противоположность своим подчинённым, очевидно, начитанный и вполне культурный.
   Она стала успокаиваться. Вот, значит, какие они, настоящие борцы за свободу народа. Перед внутренним взором мелькнули известные всему миру плакатные изображения революционеров, сторонников вооружённых действий против коррумпированных властных структур. Этот человек был похож на них. «Интересный мужчина, представительный», – подумала она.
   – Юлия Иннокентьевна Белогорская? – вопрос прозвучал мягко, уважительно, и в неё вселилась ещё большая уверенность в себе.
   – Да, я, – ответила она, не без гордости поднимая голову.
   – Я – команданте Линоварес, – проговорил человек за столом. Он обвёл руками убогую обстановку хижины и учтиво продолжил: – Извините, что не можем принять в достойных вас условиях. Все средства повстанческой армии уходят на борьбу с прогнившим политическим режимом и нам не до мебели.
   – Неужели! – скептически произнесла Юлия Иннокентьевна, ещё больше ободрённая его тоном. – Вы для того меня и привели, чтобы рассказать о своей бедности? Немногого же вы добились за столь продолжительную войну с правительством, а фактически со своим народом. Только и получили, что самодельный кривобокий стол и чурбак вместо табурета. Да и те, пожалуй, не ваши – насколько я поняла, эти предметы домашнего обихода вы позаимствовали у наркодельцов.
   – Не упрекайте нас, сеньора. Повторяю, все средства…
   – Кстати, почему меня заперли в тёмном сарае, а других, с кем я летела, оставили на поляне? Разве я, женщина, представляю для вас повышенную опасность?
   – Мы заперли вас в сарае только для того, чтобы вы стали более сговорчивы, только для…
   – Вот как! Быстро же вы приоткрыли свою личину. Чтобы я стала более сговорчива! Теперь я вижу перед собой настоящего «команданте», истинного «борца» за счастье народа. А то «извините, не можем принять в достойных условиях»! Выходит, в тёмной клети условия были «достойные». Что-то у вас не сходятся концы с концами.
   – Уверяю вас, концы с концами сойдутся, – в голосе команданте Линовареса прозвучало явное раздражение, глаза его потемнели, кончики пониклых усов взъерошились. – Вы ведёте себя неблагоразумно, постоянно перебиваете меня. Вы хотите новых неприятностей? Это легко устроить. Сеньоре не терпится вернуться в ту же клеть? Да? Мы вас вернём.
   «Ничего себе, культурный, начитанный», – подумала Юлия Иннокентьевна. Сердце её вновь стало сжиматься от страха. Тем не менее она решила доиграть свою роль до конца.
   – Возвращайте в клеть, возвращайте! – сказала она, повышая голос. – Никакие вы не повстанцы, а самые настоящие бандиты, способные только мучить неповинных людей! Это я сразу поняла, как только увидела на поляне ваших подручных…
   – Э-э, да вы совсем распоясались!
   Человек в камуфляже посмотрел на пленницу, о чём-то размышляя, лицо его всё заметнее наливалось кровью.
   – Нет, клеть – это пустяки, она ничему вас не научит. Мы устроим вам кое-что погорячее, и вы сразу убавите свой пыл. Взгляните в окно. На поляне мои бойцы. Они провели в сельве месяцы – без женщин. Хотите побыть в их компании? Не важно, хотите вы этого или нет. Эй, Хорхито, иди сюда!
   В хижину вбежал и встал у порога молоденький боец, ещё не вышедший из отроческого возраста.
   – Хорхито, тебе снятся по ночам женщины?
   – Конечно, команданте. По несколько раз.
   – И ты доволен?
   – Чем?
   – Своими снами. Которые по несколько раз.
   – Они возбуждают меня.
   – А хотел бы ты вместо сонных грёз получить настоящую женщину, живую, во плоти?
   – Какую?
   – Вот эту, – команданте Линоварес показал на пленницу, сидевшую напротив него на чурбаке.
   – О, это было бы высшей наградой! – восхищённый Хорхито шагнул к Юлии Иннокентьевне. – Она такая гладкая, ухоженная. У неё тело…
   – Стой, мой мальчик! – Линоварес голосом и жестом остановил подростка. – Ты думаешь только о себе. А как же твои товарищи? Им тоже надо развлечься.
   – Они – после меня! – воскликнул Хорхито. Он пробежался взглядом по пленнице, задерживаясь на интимных местах.
   Женщина сидела неподвижно и была белее полотна. Она уже раскаивалась, что не придержала язычок. Действительно, никакие это не повстанцы, а те же бандиты, если не хуже. И командир ничем не уступает своим подчинённым.
   – Хорхито, подойди к ней и потрогай, живая ли она, а то, может, уже умерла от страха.
   Боец-подросток приблизился к Юлии Иннокентьевне и положил ладонь на её плечо.
   – Она жива и задрожала, как только я до неё дотронулся. Время, проведённое с ней, надолго запомнится и мне, и всему нашему отряду.
   С этими словами он без какой-либо нерешительности одной рукой взял женщину за грудь, другой же, скользнув по спине, ухватил за ягодицу.
   Как ужаленная, Юлия Иннокентьевна вскочила с чурбака и наотмашь ударила подростка по лицу.
   – Щенок! – воскликнула она по-русски. И повторила по-испански: – Кахорро!
   Удар был силён. Хорхито, полетев с ног, врезался головой в стену хижины и упал на пол. Почти сразу же он схватился за кобуру и вытащил пистолет. Глаза его горели безумием, губы конвульсивно подёргивались – подросток готов был выстрелить. Юлия Иннокентьевна ногой машинально ударила бойца в пах, и оружие выпало из его руки. Быстро наклонившись, она схватила пистолет и наставила на Линовареса.
   – Браво, сеньора, браво, давненько я не видывал ничего подобного. Круто вы расправились с Хорхито, круто! – команданте размеренно захлопал в ладоши, и, раздвинув губы в улыбке, показал крепкие зубы, пожелтевшие от табака. – Впору принимать вас в мой отряд. Я восхищён вашими решительными действиями!
   Юлия Иннокентьевна кивнула на распахнутую дверь.
   – Встать! – сказала она командиру повстанцев. – Выйти из-за стола! Мы отправляемся к вертолёту. При малейшем неповиновении я стреляю.
   – Браво! Вы хотите улететь! – воскликнул Линоварес, продолжая улыбаться и не двигаясь с места. – Отважная женщина. Мне нравятся такие. Только я не встану и никуда не отправлюсь. Неужели вы думаете, что я, команданте, полжизни проведший в боях, пойду под дулом пистолета?! Подгоняемый представительницей прекрасного пола! Что обо мне подумают? Да все наши меня просто засмеют. Лучше пристрелите меня прямо здесь, в хижине. Почему вы медлите? Вам страшно убить человека? К вашему сведению, у вас в руках тринадцатизарядный бразильский «Таурус». Знаете, как с ним обращаться? Нет? Снимите его для начала с предохранителя. Надо сдвинуть вон ту штучку. Сдвинули? Хорошо. Теперь можете стрелять. Но прежде подумайте, что потом с вами произойдёт. Подумали? А раз так, положите пистолет на стол. Кладите, ну! Вот умная женщина, – и показал на чурбак, – присаживайтесь.
   – Хорхито, – сказал он пришедшему в себя бойцу, – тебе ещё долго надо учиться обращению с оружием, да и с женщинами тоже. Послезавтра мы будем в Карманьете. Не забывай, там тебя ждёт Челита. Что она скажет, если узнает, как ты вёл себя с этой сеньорой?
   – Ничего не скажет. Ей известно, каково нам в сельве, и она простит меня.
   – Раз простит, два простит, а потом… Она наша связная, и важно, чтобы она была накрепко к нам привязана. Ты должен был отказаться от моего предложения, тем более что оно было непристойно. Непристойно – обрати на это внимание! Ладно, Хорхито, иди. Да не забудь свой пистолет.
   Прижимая руки к промежности и прихрамывая, молодой боец выбрался из хижины.
   – Извините меня, – обратился команданте к Юлии Иннокентьевне, когда они остались вдвоём. – Каюсь, я виноват, я потерял выдержку и вёл себя неподобающе для мужчины. Ещё раз говорю, я восхищён вами, вы держались более чем… Словом, вы молодец, не каждая бы… В своё оправдание могу сказать только, что я не допустил бы дальнейшего развития событий. Ладно, забудем об этом. Теперь – всё внимание на меня.
   Командир повстанческой группы вытряхнул из пачки сигарету и закурил, не спросив разрешения у пленницы.
   – Вы проявили легкомысленность, отправившись в сельву, – сказал он, облокачиваясь на стол и отводя глаза от дыма. – А легкомысленность наказуема. Мы знали о вашем существовании, а также о том, что вы летите в Чачабамбу. Маршрут нам был известен. Оставалось только уточнить время полёта и устроить вам встречу. Когда добыча сама лезет в руки, глупо отказываться от неё.
   Линоварес выпустил плотную струю дыма в сторону от сидевшей перед ним женщины.
   – Мы располагаем немалыми сведениями о вас и вашем дяде, сеньоре Белогорском. Нам известно, что вас уже похищали с целью получения выкупа в размере пятидесяти миллионов. Сделка сорвалась, вы сбежали. Сейчас вы в наших руках. Мы народ не жадный, нам достаточно всё тех же пятидесяти миллионов.
   Он достал из-под стола сумочку и протянул её пленнице.
   – Ваша?
   – Моя.
   – Проверьте, всё ли в сохранности.
   Юлия Иннокентьевна щёлкнула замком и заглянула внутрь.
   – Всё на месте.
   – Берите телефон и звоните Брониславу Арнольдовичу. Он должен перевести деньги на наши банковские счета.
   – Ваши счета будут немедленно арестованы.
   – Уверяю вас, сеньора, с ними ничего не случится, и вообще это вас не касается. Как только деньги будут переведены, вы отправитесь в Сан-Фаррерос на том же вертолёте, на котором прибыли сюда.
   – А вы не боитесь, что я расскажу о вас полиции?
   – Рассказывайте. Они прекрасно знают, кто я, и будут только завидовать, что не они оказались на моём месте и не им достались эти пятьдесят миллионов. Итак – звоните.
   Юлия Иннокентьевна взяла телефон.
   – Дядя, милый, это я, – жалобно проговорила она.
   – Судя по твоему голосу, золотко моё, ты попала в очередную неприятную историю. Не похитили ли тебя снова?
   – Да, дядя, похитили. На этот раз южноамериканские повстанцы. Мы возвращались из Чачабамбы, и нас захватили. Они требуют пятьдесят миллионов.
   – Ну, Юленька, душенька моя, поздравляю тебя с очередным приключением. Ты в них попадаешь, как муха в патоку. За каким чёртом ты полезла в эту Чачабамбу? Чтобы поскорее увидеть своего ухаря? Ты хоть вызволила его? Нет! Почему? Он сбежал! Ну, хоть это хорошо, люблю смелых удалых людей. А до повстанцев даже мне не дотянуться, прямо тебе говорю. Регулярная армия и та не может справиться с ними десятилетиями. Ты уверена, что они оставят тебя в живых?
   – Должны, дядя, оставить хотя бы только для того, чтобы когда-нибудь попробовать содрать с меня ещё один куш.
   – Вот, мерзавцы, всё-таки на пятьдесят миллионов президента «Алмазов севера» они раскрутили. Рано или поздно ты, золотко, своего дядюшку разоришь.
   После перевода денег на указанные счета Юлия Иннокентьевна вылетела в Сан-Фаррерос. Почти всё время полёта она провела в размышлениях о своих поступках, из-за которых неизменно попадала впросак. Но затем мысли её переключились на Костю и она подумала – если бы не эти поступки, она не встретила бы его. Поэтому ещё неизвестно, что хорошо, а что плохо!
   В салоне вертолёта были все четверо. Боевикам даже вернули их оружие.
   – Это была инсценировка? – спросила Юлия Иннокентьевна у дона Фернандо, имея в виду приём, оказанный на поляне.
   – Помилуйте, сеньора, – обиженно проговорил мафиози, – какая инсценировка! Это были настоящие повстанцы, и между нами нет никаких отношений. Если откровенно, лично я к ним претензий не имею. Они ждали вас, а не меня. По всей видимости, до них дошла информация о вашем появлении в сельве. Мне же они никакого ущерба не нанесли, не считая того, что в Сан-Фаррерос мы прибудем с некоторым опозданием.
//-- * * * --//
   Во второй половине дня Костя и Юлия Иннокентьевна прогуливались на лодке по озеру. Он сидел на вёслах, она же, расположившись на корме, слушала его рассказ о пребывании в сельве и о путешествии по Акувьяре и океану. Какая умница эта женщина – ни одного вопроса ни о письме, ни о Тересе.
   Она не отводила от него глаз, а он, не смея смотреть на неё, делал вид, будто любуется окружающим предосенним пейзажем. Юлии Иннокентьевне была занимательна его робость, и ей стоило большого труда не рассмеяться.
   – Костя! – прервала она его рассказ.
   – Да, слушаю вас, Юлия Иннокентьевна.
   – Что ты всё разглядываешь по сторонам? Ты делаешь вид, будто тебе очень интересны этот луг и эти деревья. Я – вот она, здесь. Посмотри мне в лицо, загляни в глаза, загляни… Ты видишь, как я к тебе отношусь? Ну, видишь теперь?!
   – Я помню, как вы пожалели меня…
   – Ой, какой ты всё-таки злопамятный! Я и сейчас жалею тебя и буду жалеть всю жизнь. Разве ты не знаешь, что на Руси слово «жалею» всегда означало слово «люблю». Негодяй! Вынудил меня признаться в любви. И перестань мне «выкать» и называть Иннокентьевной. Сколько можно! Для тебя я – Юля.
   – Вы прелестны, Юлия Ин…
   – Вот, опять.
   – Юлия, ты… Поверь, я часто думал о тебе. В галлюцинациях ты приходила ко мне посреди океана и поила прохладной пресной водой. Я пил эту воду и целовал твои руки. А когда реальность возвращалась, я грёб и грёб, чтобы…
   Яркая красота этой женщины приводила его в экстаз. Всё в ней было прекрасно, и душа и тело. Он вспомнил о Тересе, но образ латиноамериканки как бы уменьшился и потускнел, отчего Костя почувствовал себя виноватым. Тереса спасла ему жизнь, а он уже стал забывать её. Действительно, кто же он тогда, если не негодяй?
   – Ах, Серьга, до чего же хорошо быть рядом с тобой! – Юлия Иннокентьевна замолчала, с любовью изучая его черты. – А ты поседел – в-то вон как обметало. И верх изрядно посеребрило. Взгляд – посуровел. И этот шрам на лице… Видно, досталось тебе после того, как мы расстались.
   – Да нет, пожалуй, ничего особенного не происходило. В океане, конечно, пришлось поработать вёслами. Хорошо, нервы не подвели. Да они, наверное, притупились у меня.
   – Вероятно, было из-за чего им притупиться.
   – А где мои пятьсот тысяч, которые были наличными и половина суммы, вырученной от продажи бриллиантов? – спросил он, переменив тему разговора. – Хотелось бы взглянуть на эту прорву денег.
   – Я и истратила.
   – Как, и их тоже?!
   – Да, мой суженый. Я подумала, что им лежать без толку? Приехав в ваш город, я ознакомилась с местными предприятиями и… купила фабрику по производству гончарных изделий. Фабрика обанкротилась, и её пустили с молотка. Я приняла участие в аукционе. Её никто не хотел покупать, по сути, она досталась нам за гроши.
   – Нам?
   – Да, нам – тебе и мне. Ведь мы с тобой будущая семья, ты не будешь этого отрицать?
   Лицо мужчины пошло красными пятнами.
   – Ты владелец фабрики, а я, – Юлия Иннокентьевна расцвела в улыбке, – генеральный директор.
   – Однако, хватка у тебя ещё та – настоящий бизнесмен.
   – Я подумала, надо же нам как-то зарабатывать на жизнь. Если ничего не делать, то эти миллионы – фьють, и улетели.
   – И… фабрика работает?
   – Начала работать. Ты знаешь, из Сан-Фаррероса со мной приехала Мария, девушка, которая спасла меня, я рассказывала о ней. Она у нас главный художник. В роспись бокалов, ваз, чашек и прочих изделий Маша – я по-другому её не называю – привнесла такой южноамериканский колорит! Я и фабрику-то назвала с намёком – «Золотая ангулоа». Этот красивейший цветок произрастает только на южноамериканском континенте. Конечно, кроме экзотической росписи много дала и хорошая реклама. Современным людям мало знакомы целебные свойства глины. Как и то, что кушанья, приготовленные в керамических горшках, гораздо вкуснее и дольше не портятся. Мы не пожалели денег, чтобы довести это до потенциальных покупателей. И наша продукция пошла на «ура!» Уже подписаны договоры на поставки в Москву, Новосибирск, Петербург, Тюмень, Самару, многие другие города. К тому же я использовала кое-какие старые связи.
   – Когда только ты успела всё это провернуть?!
   – Успела! Главное – не спать. Мы не просто работаем. Мы расширяем производство и начинаем дополнительный набор людей. К нам охотно идут – труд на фабрике самый высокооплачиваемый в городе. Стали возвращаться лучшие мастера, те, которые когда-то уволились. Подожди, не пройдёт и полгода, как мы наладим выпуск фаянсовых и фарфоровых изделий.
   – Не заскучаешь здесь после Москвы?
   – За интересной работой некогда скучать. Ну и я часто бываю в разъездах, только за последний месяц дважды наведывалась в столицу. Встречи с деловыми партнёрами нередко гораздо важнее телефонного разговора, – она в очередной раз с любовью посмотрела на гребца, подмечая самые незначительные перемены в его облике, ставшем родным, и слегка кивнула. – Поэтому, миленький ты мой, Москва от меня недалеко ушла.
   – А помнишь наш разговор о благих делах? – Костя немного насмешливо улыбнулся. – Когда мы нашли клад с деньгами и драгоценностями!
   – Я, ненаглядный ты мой, ничего не забыла и не упустила. Фабрика сотрудничает с обоими детскими домами города, обеспечивая всем необходимым для роста и развития – как физического, так и духовного – более чем сто воспитанников.
   – Здорово! У меня нет слов!
   – Вот так, сударь. Неделю назад шестерых, после достижения ими восемнадцатилетнего возраста, мы приняли на работу и обеспечили благоустроенным жильём. В пожизненное пользование их самих, их детей, внуков и правнуков. С единственным ограничением: без права продажи этого жилья. Мы планируем и дальше обеспечивать работой и жильём всех детдомовцев, достигших совершеннолетия. Одну воспитанницу, очень способную девочку, отправили в художественное училище – на полном пансионе. Очень бы хотелось, чтобы ты не возражал против всего этого нашего начинания.
   – Обеими руками только «за», – оценивающий взгляд на директрису в плане мужества и выдержки. – А как бандиты, не беспокоят?
   – Я предвидела их появление и попросила дядю выделить группу прикрытия. После того как фабрика заработала и стала развиваться, представители местной мафии вместе с вооружёнными людьми, так называемые рейдеры, не замедлили посетить нас. На руках у них было свежеиспечённое судебное решение об отторжении предприятия. Однако когда с ними поговорили «по душам» и объяснили, с кем они хотят связаться, мафия больше носа не показывает. Бумажку же, с которой они пришли, им посоветовали засунуть в задницу своему продажному судье.
   – Довольно бесцеремонно.
   – Такова жизнь.
   – И группа прикрытия…
   – Она контролирует ситуацию.
   – А оплата?
   – За счёт фабрики.
   – Не маленькая, наверное?
   – Всё окупается динамичным развитием предприятия.
   – А где ты поселила эту кудесницу Машу?
   – На оставшиеся «чемоданные» деньги я купила ей двухкомнатную благоустроенную квартиру и обставила с учётом её вкуса. Она бесконечно рада и не знает, как меня благодарить. На работу ездит на новеньком автомобиле. Многие молодые люди набиваются ей в женихи, но она не спешит с выбором и правильно делает. Зачем торопиться, когда нет и девятнадцати?! А хочешь посмотреть наше производство? Да? Тогда поворачивай к берегу.
   Переодевшись в более подходящую для посещения фабрики одежду, они выгнали машину из гаража, миновали улицу и выехали на асфальт, ведущий к городу.
   Юлия Иннокентьевна продолжала рассказывать о предприятии, а Костя, слушая её, думал о том, как лихо играет с ним судьба. Только вчера он стоял на краю гибели, а сегодня – уже фабрикант. Важно не отставать от… этой женщины и во всём помогать ей. Ему совершенно не претила мысль, что всё, почти всё за него решает кто-то другой. Поступки и решения госпожи Белогорской очень и очень разумны и во всех отношениях полезны. А р так, то стоит ли подчиняться принципу: пусть хуже, но по-моему?
   Ему вспомнилась концовка недавнего разговора, когда он сказал Юлии, что она связалась с нищим. Как она ответила? «Ах, эти деньги! – воскликнула она. – Да пусть бы они заваливали меня с ног до головы! Много ли толку от них, если рядом со мной не будет тебя?»
   Взглянув на сидевшую за рулём женщину, Костя долго не отводил от неё глаз, восхищаясь её красотой и теша себя размышлениями о будущей супружеской жизни. Он чувствовал себя вполне счастливым и экономически свободным. Ради этого стоило держаться там, в океане. Впрочем, он не из-за этого выдержал всё, а хотел лишь выжить. Да, смерть уже не идёт бок о бок с ним, исчезла, притаилась до будущих времён… Надо сообщить обо всём Эриху Майеру – и о Юлии, и о фабрике. Отличный парень этот второй помощник капитана «Канта»! «Он будет рад такому исходу со мной, – подумал Костя, перекидывая мысленный мостик до Гамбурга. – Рада будет и вся команда немецкого судна».
   – А помнишь Перфильева? – спросила вдруг Юлия Иннокентьевна. Она не отрывала взгляда от летевшего навстречу дорожного полотна.
   – Разве его забудешь. Я изрядно побегал от него по фавелам Сан-Фаррероса.
   – Этот субчик везде успел наследить. Так вот, сейчас он в Соединённых Штатах под следствием. Ему грозит пожизненное заключение за наркоторговлю и другие грязные дела. Его поимке содействовал мой дядя Бронислав Арнольдович. А того, с бородкой, что допрашивал тебя, разыскивает Интерпол. Его фамилия Саблинский. Было бы справедливо, если бы и он получил своё. Ещё несколько человек из этого преступного сообщества исчезли, словно сквозь землю провалились, но, надо думать, рано или поздно и их всех найдут. Семь или восемь, с небольшим разрывом по времени, были обнаружены убитыми – очевидно, с ними расправились соперничающие кланы. А ты не забыл Хосе?
   – Гм, скажешь тоже. Такая колоритная фигура!
   – Они всё же приструнили тамошнюю мафию. Организовали самооборону, создали отряд милиции. Короче, от рыбаков отстали, на них уже никто не паразитирует, и в их семьях появился маломальский достаток.
   – У меня нет слов, как я рад за них.
   – А Эстебано, тот паренёк, что вёл нас фавелами? Вот кто молодец! Я дала ему десять тысяч. Он их не прогулял и не пропил, а поступил на юридический факультет и уже практикует, защищая интересы всего Гуаяче.
   – А тот дед, который снял нас с яхты, – спросил Костя. – Что-нибудь известно о нём?
   – Он в полном здравии. Старую лодку продал и купил новую, она и большей вместимости, и с более сильным мотором.
   Юлия Иннокентьевна бросила секундный испытующий взгляд на своего пассажира.
   – Ты, конечно, не забыл, как зовут твою бывшую жену, – сказала она, вновь обратив внимание на дорогу.
   Костя поскучнел лицом.
   – Нет, не забыл, её имя – Анна.
   – Довожу до вашего сведения, сударь, – эта Анна развернула весьма бурную деятельность по получению части прибыли от деятельности «Золотой ангулоа». Она близко к сердцу приняла информацию, что владельцем предприятия является некий Константин Иванович Серьгин, отец их общего сына, и изъявила желание, чтобы на её имя регулярно приходили кругленькие суммы – в качестве алиментов. Что вы скажете по этому поводу, мой господин?
   Минуту или две Костя размышлял над услышанным.
   – У нас ведь есть юрисконсульт на предприятии? – заговорил он, прерывая молчание.
   – Даже два юриста – целый отдел.
   – Пусть они занимаются оформлением алиментов, я же этого дела касаться не хочу. Скажу только, что сумма выплат должна обеспечить достойное материальное положение парня. В счёт зарплаты, которую, надеюсь, я на этой фабрике буду получать.
   – А какое содержание следует положить вашей бывшей ненаглядной?
   – Никакого содержания. Она вполне здоровый человек, и у неё достаточно денежная профессия. Лишние фити-мити только испортят её. Точнее сказать – ещё больше испортят.
   – Хорошо. Всё будет делаться в точном соответствии с данными инструкциями. А у тебя нет в мыслях встретиться со своим сыном?
   – Пока нет. Я как-то не задумывался об этом и… морально к такой встрече не готов. Да и он, если бы я оставался нищим, вряд ли стремился увидеть меня.
   Доехав до окраины города, они повернули направо, к промышленной зоне. Ещё один поворот, проехали ворота, и машина остановилась перед внушительным, буквой «г», двухэтажным зданием, за которым виднелись дворовые сооружения.
   – Вот и наша фабрика, – сказала Юлия Иннокентьевна. Заглушив мотор, она открыла дверцу. – Ну, начинаем осмотр?
   Они прошли по цехам, где Костю ознакомили с процессом изготовления керамических изделий. В столовой выпили по стакану свежего крепко заваренного чая. На одной из дверей первого этажа новоявленный фабрикант обратил внимание на слово «Здравпункт», выведенное золотом по красному, открыл эту дверь и увидел… Зину, соседскую девушку. В белом халате и шапочке она смотрелась особенно очаровательной.
   – Здравствуйте, Константин Иванович! – сказала она, поднимаясь из-за стола.
   – Здравствуй, Зиночка! Как ты…
   – Как я сюда попала? А вот, Юлия Иннокентьевна, выкупив фабрику, зашла к нам вечерком и предложила мне перейти сюда. Зарплата меня устроила, и я согласилась.
   – Я рад, что ты здесь. Один нескромный вопрос: ты замужем?
   – Нет, Константин Иванович, не замужем. А за кого выходить? За какого-нибудь пьянчугу?
   – Ну, далеко не все пьяницы. Хочешь, я познакомлю тебя с одним парнем? Он не пьёт и вообще хороший человек.
   – Познакомьте, – медфельдшер окрасилась ярким румянцем и стыдливо потупила взор.
   Юлия Иннокентьевна и Костя поднялись в директорский кабинет.
   Вслед за ними вошла Мария Бранко, главная художница предприятия. Развернув рулон белой шероховатой бумаги, она стала показывать эскизы орнаментов, разные линии и стебельки. Костины же мысли были в Сан-Фарреросе, в лачуге, где эта девушка прятала от бандитов любимую им женщину.
   Он поблагодарил черноглазую красавицу за проделанную работу, отдав дань восхищения представленным рисункам, и Мария вышла из кабинета, светясь от похвалы. Рисунки, по мнению владельца фабрики, действительно были верхом изобразительного искусства.
   – Она понравилась тебе? – спросила директриса, заметив, каким взглядом вчерашний мореман проводил девушку. Косте показалось, что в голосе Белогорской прозвучали нотки ревности.
   – Отличная художница. С её участием фабрика многого сможет достигнуть.
   – А как женщина? Твоя головушка не закружилась при виде её стройных ножек?
   – Юля, у меня кружится голова, только когда я вижу тебя.
   – А когда я за пределами вашего взора, мой господин?
   – Тогда мной владеет одно лишь желание – увидеть тебя вновь. Даже пусть ты не дальше соседней комнаты.
   – Ты меня не обманываешь?
   – Сударыня, пора бы вам знать – я всегда говорю только то, что думаю.
   – Да, я давно убедилась – иногда ты бываешь даже чересчур искренним и откровенным. Но всегда ли ты такой? Проверим твою искренность ещё раз: скажи мне, милый друг, какие отношения у тебя были с этой Тересой?
   «Всё-таки не удержалась, спросила», – подумал Костя.
   – Какие отношения? Много лет назад я спас ей жизнь, отбив у шайки хулиганов. В Чачабамбе же она спасла меня, организовав побег.
   – Ага, вот как! То есть она с тобой расквиталась.
   – Можно сказать и так, если ты хочешь применить это слово.
   – И чем это сопровождалось? Вы были с ней близки?
   – Мы с ней были и остаемся большими друзьями.
   Юлия Иннокентьевна подошла к окну, думая, много ли правды в Костиных словах. Нет, всё-таки он, подлец, увернулся от прямого ответа. Не та ли это женщина, что встретилась ей в Чачабамбе? Ладно, потом я выпытаю у него. Стараясь хотя бы на время забыть о далёкой латиноамериканке, директриса начала говорить о предприятии, но остановилась на полуслове и приблизилась к своему возлюбленному.
   – Ну её, фабрику – без тебя для меня она не существует.
   – Слушай, Серьга, – сказала Юлия Иннокентьевна, склонив голову ему на грудь. – Это безобразие: приехал и ни разу меня не поцеловал, – она подняла лицо, и он увидел смеющиеся, с чёртиками, глаза. Её поцелуй был таким сладким и продолжительным, что он чуть не задохнулся.
   – Сладко? – в кон его ощущениям спросила генеральный директор, прервав наконец поцелуй.
   – Угу.
   – Давай завтра сходим в отдел записей актов гражданского состояния, – сказала она, всем телом прижимаясь к владельцу фабрики и чувствуя, как возбуждает его.
   – Зачем? – обнимая её, проговорил он.
   – Чтобы подать заявление. Об этом мог бы и не спрашивать. Разве ты не понял, о чём речь?
   – Завтра я не могу, – он купался лицом в её локонах.
   – Да? А почему?
   – Потому что завтра я улетаю в Германию, – он прихватил губами прядь волос возлюбленной и, повернув руку за её спиной, посмотрел на циферблат часов, подаренных Тересой; до ночи ещё далеко, ему же загорелось поскорее повторить всё то, что было у них с Юлией на юте «Олимпии» возле палубной надстройки и по возможности наверстать упущенное. Костя бросил взгляд на оконные шторы, оценивая степень их плотности.
   – В Германию?! Для чего?
   – Для участия в киносъёмках, – промямлил он, еле выговаривая слова.
   – В каких ещё киносъёмках? – откинувшись назад, она удивлённо посмотрела ему в глаза. Костя держал её стан, не отпуская от себя. – Только приехал и сразу бежать! – она провела пальчиками по шероховатому, бугристому шраму на его лице. – Что за шуточки, путешественник?!
   – Никаких шуток. Мне надо лететь, чтобы рассказать сценаристам кинокомпании «Зонгартен» о наших с тобой приключениях. И меня должны показать в первых кадрах фильма, – он хотел поцеловать её в шею, но Юлия Иннокентьевна уклонилась.
   – А, вон оно что! Тебя хотят показать в качестве прототипа главного героя. Подожди с поцелуями. Значит так: отложи поездку. Сначала давай поженимся. Мне хочется поскорее стать твоей женой. Я и так уже извелась, ожидая твоего возвращения. Теперь опять ждать.
   – Не могу не поехать. Я подписал контракт.
   – Какой скорый! Надеюсь, не безвозмездно? А то с тебя станется.
   – Нет, после выполнения контракта я должен получить довольно крупную сумму евро.
   – Негодяй! И при этом он ещё прикидывается нищим и безработным! Ладно, Серьга, можешь отправляться в свою Германию. Учти только, я лечу вместе с тобой.
   – Вместе со мной?!
   – Да. Я не хочу оставаться одна. К тому же, я участница приключений и мне не меньше твоего есть о чём рассказать сценаристам. Боюсь, один ты там приврёшь что-нибудь.
   – Ну, это вряд ли. И без вранья столько всего.
   – Или что-нибудь убавишь. Короче, один рассказчик хорошо, а два – в сто раз лучше. У слушателей получится, так сказать, пространственное видение того, что происходило.
   – А как же фабрика?
   – Здесь всё отлажено. В моё отсутствие исполнять директорские обязанности будет мой заместитель. А в Германии, кроме всего прочего, я попробую заключить контракты на поставки керамических изделий. Ты только представь: на прилавках Европы появляется продукция людей, послуживших прообразами героев знаменитого фильма. Это такая реклама! Один южноамериканский орнамент, руку к которому приложила Мария, девушка из Сан-Фаррероса, тоже участница приключений, чего будет стоить! За нашими горшками, вазами и статуэтками будут охотиться, они пойдут по бешеным ценам, нам останется только наращивать производство. Мы освоим дополнительные мощности, построим новые корпуса, наше предприятие – в своей сфере – станет лидером в России, а то и во всём мире, прибыль будет возрастать в геометрической прогрессии.
   – Ты фантазёрка, милая моя.
   – Фантазёрка, говоришь? Нет, милый мой, я реалистка и представляю, как всё устроить. И добьюсь своего.
   Юлия Иннокентьевна замолчала, изучающе оглядела своего возлюбленного, обняла и запечатлела на его устах ещё один долгий нежный поцелуй.
   Прозвенел звонок. Костя достал телефон.
   – Слушаю.
   – Гутен таг, Костя! Узнал меня?
   – Сразу же. Здравствуй, Эрих! Где ты?
   – В Москве, в аэропорту Шереметьево.
   – А как же родители?
   – Я перед ними извинился. Через час вылет к вам. На аэротакси. Встретишь меня?
   – Конечно! Я чертовски рад твоему приезду!
   – Как твои дела?
   Костя в нескольких словах обрисовал ситуацию с фабрикой и сказал, что собирается жениться – на спутнице, что была с ним на яхте.
   – Поздравляю, господин фабрикант! А как поживает Зиночка? Она ещё не успела выйти замуж?
   – Нет, Эрих, она не видит вокруг себя подходящих женихов. Но когда ты приедешь, всё может измениться.
   – Как бы мне хотелось услышать её голос!
   – Нет ничего проще. Она командует здравпунктом нашей фабрики. Не отключайся. Не пройдёт и минуты, как твоё желание сбудется. – Я мигом, – выскочив из кабинета, Костя сбежал по лестнице и, пробарабанив пальцами в дверь, вошёл в здравпункт.
   – Зина! – он подал ей телефон. – С тобой хотят поговорить.
   – Кто?
   – Он сам скажет. И он о тебе знает. Не робей, держись с ним как можно естественней. Будь сама собой.
   Подбодрив девушку, Костя вышел в коридор и вернулся в директорский кабинет.
   – Ну, как она там? – спросила директриса.
   – Смущается, краснеет.
   – А что ещё?
   – Слушает, что ей говорят по телефону.
   Костя забрал ладони директрисы в свои руки и поочерёдно поцеловал каждый её пальчик.
   – Я нравлюсь тебе? – спросила Юлия Иннокентьевна.
   – Ты? Нет.
   – Врёшь, негодяй!
   – Не вру. Мне нравятся твои пальчики, цвет твоих волос, а…
   – Что а?
   – Ничего, только, как и на «Олимпии», твоя красота…
   Дверь распахнулась, на пороге появилась фельдшерица, и директриса с владельцем фабрики отпрянули друг от друга.
   – Простите! – воскликнула Зиночка. – Я не постучалась. Юлия Иннокентьевна, через два часа из Москвы прилетает один человек. Мне надо встретить его. Можно, я отлучусь с работы?
   – Встретить? Кого? – спросила директриса, несколько раздосадованная тем, что её диалог с Костей прервали.
   – Это Эрих Майер. Немец, моряк.
   – Твой жених, что ли?
   Зиночка залилась краской, и Юлия Иннокентьевна улыбнулась.
   – Насчёт жениха пока не знаю. Но я поняла, что он замечательный…
   Костя негромко кашлянул, и генеральный директор мгновенно «сменила пластинку».
   – Раз замечательный, то поезжай, – сказала она. – Оставь за себя медсестру – надеюсь, её не надо инструктировать. Возьми служебную машину и отправляйся.
   – И передай Эриху, что встретить его я поручил именно тебе! – крикнул Костя вдогонку девушке. – И сразу же – в Рябиновку! Вместе с ним!
   Он обратился к возлюбленной и поцеловал внутренние сгибы её локтей.
   – Юля, вечер нам надо провести с Майером.
   – Я думаю, ему неплохо будет и с одной Зиночкой.
   – Конечно, и тем не менее. Переправимся через озеро, разведём костёр, пожарим шашлыки. У нас найдётся бутылочка сухого вина?
   – Он ещё спрашивает! Разумеется, найдётся. И не одна.
   – Тогда оставляем всё и начинаем готовиться ко встрече?
   – Как пожелаешь, мой ненаглядный. Но если откровенно… Прежде всего, мне хотелось бы побыть с тобой в постели и, по возможности, подольше. Да-да, в постели – не смотри таким изумлённым взглядом. У меня ведь в мыслях нарожать тебе как можно больше детей и не откладывать с этим. Но твоё слово – закон; так и быть – с детьми на какое-то время отложим; всё-таки вино и прочее, сам знаешь. И ещё, – продолжила директриса. – Ты не забыл о контракте?
   – Не забыл. Завтра мы отправляемся в Германию.
   – А Майер?
   – Встретим его, а потом им займётся Зиночка. Он ведь, собственно, к ней и едет.
   Они посмотрели друг на друга. Юлия Иннокентьевна расхохоталась, а Костя напустил на себя деланно серьёзный вид.
   – Что с тобой? – спросила она.
   – Ничего.
   – Как это ничего? Я чем-то тебя расстроила?
   – Пока ничем. Но я подумал о том, когда ты начнёшь взбрыкивать в очередной раз?
   – Взбрыкивать? Я?!
   – Ты.
   – Никогда не буду.
   – Не верю.
   – Поверь, мой милый. Ты самый дорогой мне человек, и я всегда буду оберегать твой покой.
   Взяв владельца предприятия за запястья, она подняла его ладони и прижалась к ним лицом. Костя просто млел от счастья. Эта женщина, такая желанная и до умопомрачения притягательная, была преданна ему и покорна сейчас, как овечка. Жизнь с любимым человеком возле озера, в окружении цветов, при хорошем достатке, стала представляться слаще рая.
   – Концовка прошлой нашей поездки была испорчена, – нежно пропела Юлия Иннокентьевна. Она прихватила зубами один из пальцев на его руке.
   – Какой поездки? – не менее нежно проворковал Костя. Он протиснулся между своими ладонями, за которыми пряталась женщина, и добрался губами до её подбородка.
   – На «Олимпии». Эти мерзавцы гангстеры… Из-за них нам пришлось оставить корабль и спешно бежать. А мне так хотелось продолжения нашей одиссеи. Нам ведь совсем неплохо было тогда вдвоём. Помнишь ту ночь, на палубе?
   – Мы и сейчас вдвоём.
   – Но сейчас нет той романтики.
   – Ничего, когда мы разбогатеем как следует, то купим себе яхту и отправимся на ней… ну, хотя бы вниз по Волге. И тогда романтика нам обеспечена.
   – Правда? Ты хочешь подобного путешествия?
   – Конечно. Тем более что твои пожелания для меня тоже закон.
   Радостно рассмеявшись, Юлия с ликованием обняла и расцеловала своего суженого. Прошлась поцелуями и по шраму на его лице.
   – Отлично, наши мысли и желания совпадают! – сказала она, ещё больше хорошея от избытка положительных эмоций. – К твоему сведению, нам нет нужды надолго отказываться от путешествия под парусами. Мой дядя обещал подарить нам на свадьбу яхту такого же тоннажа, как и «Олимпия», только более лёгкую и совершенную в управлении. Вернувшись из Германии, мы сразу же поженимся и отправимся в свадебное путешествие. Представь – нас опять будет только двое – и ни души рядом! Мы спустимся по Волге, пройдём Азовским и Чёрным морями, после чего обогнём Европу…
   До этого всё время вторивший будущей жене, Костя насторожился. Он понял, что попал в умело расставленную ловушку.
   – Ну, как тебе мой план? – спросила Юлия. – Ты доволен сюрпризом?
   – Обогнём Европу? Мне кажется, нам хватит путешествия по Волге. В море пираты, бури, акулы. Всё это… Сама знаешь: кто на море не бывал…И я ещё не отошёл от…
   – Тебе кажется опасным путешествие со мной на пару?
   – Я не это имел ввиду, и ты это прекрасно знаешь.
   – Тогда соглашайся. А насчёт риска… Милый, мы не будем далеко отплывать от берега и при ухудшении погоды сразу направимся в ближайший порт. Или какую-нибудь бухточку. К тому же, мы привыкли преодолевать разные напасти. И с тобой мне ничегошеньки не страшно.

Александр Кучаев Золотая ангулоа

Часть первая Узники

Часть вторая На яхте «Олимпия»

Часть третья В Сельве