Джуна Давиташвили
Джуна: сила божественного дара. Целительные картины и произведения

Предисловие

   Она предсказала за три дня смерть Ясира Арафата. Она предвидела Чернобыль, а потом спасала пострадавших. Она лечила Брежнева и Андрея Тарковского, Джульетту Мазина и Роберта де Ниро, Марчелло Мастроянни и Федерико Феллини и многих других.
   Под ее руководством работал целый институт: более 70 ученых-врачей в подчинении, а сама она – генерал медицинской службы при правительстве России. Ее изучали и облучали десятки раз. Смертельная радиоактивная доза однажды закончилась пятичасовой смертью.
   Окутанное сотнями тайн имя Джуны до сих пор будоражит воображение населения планеты. Одни превозносят и любят, другие – завидуют, лгут и ерничают. Правда же остается лишь в прикосновении ее магических рук. Картины, нарисованные этими руками, тоже обладают целебной силой. А притчи и стихи, написанные ими, наполнены энергией ее огромного любящего сердца.

Джуна. Одиночество солнца

«Хотела бы я сильной птицей стать,
Чтоб небо над тобой обнять крылами!»
Джуна Бит-Сардис-Давиташвили

   Свою душу она нам щедро подает, точно ведро колодезной воды. Захочешь – пригуби. Все одно до дна не выпьешь! Ведь вода эта – жизнь. А сколь раз дано ей обновляться в колодце вечности?
   Глаза Джуны в комнате с плотно задернутыми портьерами кажутся просто черными.
   Веселые, искрометные, они более всего похожи на шелковую глубокую ночь, выражая радость и страдание вечных звезд. Улыбка беспредельно искренна. Волосы длинные, как у Самсона. Непричесанные. Очень красивые.
   Рядом с неправдоподобно молодою Джуной хочется, хохоча и подпрыгивая, хлопать в ладоши либо глубоко и скорбно рыдать. Ее эмоциональность остра и полярна, она объемлет разом весь Арбат, Москву, Россию, да что уж там мелочиться – весь космос!
   Она не хочет слушать официоза, переключая собеседника на душевный настрой. И душа, как некая целома, сбрасывает скорлупу приобретенной взрослости, что мы называем знаниями, и оказывается пред нею обнаженно-детской. Вспоминает, как давно ее никто не обнимал, но видя, что есть одиночество еще более трогательное, тянется навстречу. Так на солнце летят ошалелые птицы, чтобы унять потоки световых слез уставшего от скитания светила.
   Исторический, философский, ментальный, физический, химический, духовный и какой угодно другой анализ сопровождал феномен Джуны от рождения. Но исследования любого божественного дара можно лишь начать, ведь на каком-то этапе неожиданно двоится точка и вдруг становится многоточием, а ваш личный вывод занимает порядковый номер в ряде множества выводов, полученных до или после вас. Как это происходило с нею? Как происходит сейчас? Душою или руками? Сердцем? А может, солнечным сплетением через пуповину Земли она вытягивает из ядра силу для воздействия и целительства? Еще ребенком она лечит близких и соседей. Крохотными своими ладошками обхватывает ноги отца. И держит полчаса, час. Иногда она засыпает, но не отцепляется от больного места…

   Откуда-то отец-ассириец с древними царскими корнями знал о ее бесценном даре. «Твое призвание – прикосновением рук залечивать раны». И девочка поверила ему.
   Отец Джуны приехал в Советский Союз из Ирана. Работал экономистом. Во время войны героически партизанил. Много позже, когда внутренние органы власти «просвечивали» ее биографию, Джуна узнала, что настоящая фамилия отца Бит-Сардис. По-русски «Дом Сардиса». Фамилия свидетельствовала, что он – один из потомков знаменитого рода царей и жрецов.
   В Евангелии есть эпизод, повествующий о том, как Иоанн услышал позади себя громкий голос: «То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии: в Ефес и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатру, и в Сардис… И Ангелу Сардийской церкви напиши… У тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих, и будут со мною в белых одеждах, ибо они достойны… пред Отцом Моим и пред Ангелами его». Мать – русская женщина с Кубани. Однажды она провела рукою над головой Джуны, увидев будущее (возможно дар передался от нее), и неожиданно произнесла:
   – Лучше бы я тебя похоронила!
   Лучше?
   Жизнь и в самом деле готовила множество испытаний.
   Джуна помнит пробуждение сознания еще из утробы матери. Вплоть до того, какая обувь и носки были у рядом стоящих мужчин…
   В ассирийской деревне называли ее сверстники «Шидда» – Ведьма! Теперь величают Царицей.
   Джуна по-русски Евгения, по-ассирийски – Голубь.
   Свои книги она подписывает двумя именами.
   Ее общение с людьми сурово и мягко одновременно. Говорят, древние цари имели такой характер. Они управляли своей империей жестко, депортируя или казня бунтовщиков.
   Необузданность ее характера проявлялась тоже с детства. Она могла не есть по три дня, если ей не хотелось. Даже насильственными методами не удавалось ни матери, ни бабушке урезонить своенравную Джуну. Она с детства, подобно Ашшуру, божественному покровителю ассирийского царства, создавала не только друзей-ученых (читай богов), но и саму себя. Она и теперь всецело посвящает себя науке.
   – Мой день для людей. Я их лечу, – говорит Джуна, – моя ночь – для меня. Тогда я в одиночестве могу писать стихи, или рисовать, или совершенствовать приборы.
   Религия Ассирии мало отличалась от вавилонских верований. В Вавилон перешли все ассирийские молитвы, гимны, заклинания, мифологические сказания, которые достались по наследству ассирийцам от аккадцев. Священные места ассирийцев стали священными местами вавилонян. Священным местом Арбата является дом Джуны, который находится рядом с Театром имени Вахтангова. Да и вообще название улицы Арбат имеет любопытный перевод с ассирийского. Ар-земля, ра – бог, бат – дом.
   Изучение институтами и правительствами ее дара зафиксировано в засекреченных документах, которые, если сложить стопкой, давно стали толще самой крупношрифтовой Библии. А ее отношения с сильными мира сего напоминают не сотрудничество, а скорее противостояние легендарных богов Мардука и Тиамат.
   Именно Джуна предсказала за три дня смерть Ясира Арафата. Именно она предвидела Чернобыль. А потом лечила, лечила, лечила пострадавших…
   А еще Джуна видит людей изнутри. Нападает и «бьется», даже если человек ничего не говорит, она обвиняет его:
   – Вы слышали, как он раскричался?
   В свое время под нею был целый институт. Более 70 ученых-врачей в подчинении, а сама она – генерал медицинской службы при правительстве России. Среди мужчин одна женщина. Она легко могла побить при всех любого из них.
   – Ну и что, что генерал! Он – негодяй! – вот и все обвинение!
   Доставалось и российским звездам. Но и помогала она им немало.

   В 1979 году информация о целитель – нице была «отпущена». Популярный журнал «Техника – молодежи» сообщал о ее сотрудничестве с Дипломатической академией МИД СССР, Звездным городком и т. д. Статья «Журнал проводит эксперимент» сообщала о достоверных фактах видения Джуны через пространство.
   В том же году журнал «Огонек» описал случаи излечения больных Джуною прямо во дворце Шахмат города Тбилиси, где проходил Международный симпозиум по неосознаваемой психической деятельности «Бессознательное». Там Джуна становится на один уровень с крупнейшими учеными России и других стран.
   Десятки советских и зарубежных журналистов наводят на нее свои камеры.
   Джуна демонстрирует не только элементы диагностики и врачевания руками. Но и, в частности, один уникальный физический опыт, в котором с очевидностью было исключено воздействие таких проявлений, как гипноз, внушение, чтение мыслей и т. п., к чему так часто пытаются свести якобы объяснение феномена Джуны. Речь идет об опыте с засветкой кинопленки…

   В 1980 году ее забрали в Москву под вооруженным конвоем…
   Впереди ждали множественные эксперименты. И не только на лягушках, крысах и кроликах. Ее изучали и облучали десятки раз. Смертельная радиоактивная доза однажды закончилась не клинической, а настоящей смертью.
   Джуна умерла. Пять часов находилась без тела. Но вспомнила о главном, что оставила на земле, и закричала: «Спасите Джуну!»
   Есть места, куда лучше не попадать, например, коридоры власти. Это только в сказках герой оказывается по локоть в золоте, по колено в серебре.
   В жизни – по колено в трупах и по локоть в крови.
   А Джуна и вовсе не хотела приезжать в Москву. Коридоры эти загадочные заинтересовались ею сами.
   Сами прислали машину.
   Черную машину.
   Окутанное сотнями тайн имя Джуны до сих пор будоражит воображение населения планеты. Лгут и ерничают телевизионщики. Выдает бред Википедия. А правда остается лишь в прикосновении ее магических рук.
   Первое впечатление, говорят практики, самое верное. Что почувствовала я? Легкость! Точно Джуны и не было рядом. Я не припомню подобного ощущения за свою жизнь. Может, рядом с нами ее и нет, а это лишь голограмма? Проекция Ангела легендарного Сардиса, «не осквернившего одежд своих белых…»?
   Ее дом отличается радушием и гостеприимством.
   Картины с изображением людей без одежд считаются целебными. На них очень высокие, стройные женщины и мужчины, как и сама Джуна. Глаза в пол-лица…

   Комнаты завалены дипломами святых отцов и святых церквей. Наградами разных стран. Вот золотые генеральские погоны. Вот многочисленные приборы, изобретенные ею методом «проб и ошибок». Джуна показывает гору фотографий.
   Но сердце улавливает легкие вихревые потоки энергетической паники.
   Прощает ли тонкий мир, когда кто-то пытается изменить его, пусть даже посредством помощи ближнему? Страдания эти концентрируются на кончиках ее пальцев, преобразуясь в сострадание.
   Шухарная игривая девочка, которую заточили в идеально-прекрасное тело женщины, пережила самое страшное – смерть сына.
   Ничего на свете более жесткого ей уже не грозит.
   Но об этом историки напишут потом, когда доступны будут засекреченные файлы. И, как сообщает нам Коран (сура 81): «Когда души соединятся, и когда зарытая живьем будет спрошена, за какой грех она была убита, и когда свитки развернутся, и когда небо будет сдернуто, и когда ад будет разожжен, и когда рай будет приближен – узнает душа, что она приготовила…»

Светлана Савицкая
июнь 2013 г.

Притчи

Альтернатива

Пока быстроногий брат Юнии без устали носился по лугу, она сидела на своем излюбленном холме и, откинув голову пристально смотрела вверх, на живую мозаику плывущих над ней облаков.
Облака так плотно закрывали небо, что трудно было проникнуть взглядом в его бездонную глубину, туда, где, может быть, находилась ее родная планета. Впрочем, казалось, что она существует всегда и везде, хотя никогда ясно не представляла себе, кто она и каково ее истинное имя. Она даже не знала точно, где родилась и где ее настоящий дом. Ведь во Вселенной рождались и умирали сонмы планет, и на какой из них в очередной раз могла поселиться ее душа, угадать было невозможно. От этого она часто впадала в отчаяние и горько плакала. Рыдания ее были полны безысходности и тоски, она не находила ни успокоения, ни тем более утешения.

   Едва ли кто мог помочь ей в такие мгновения, кроме нее самой, но и она, зная тайны, недоступные другим, не могла воспользоваться ими на благо себе.
   Она знала свое прошлое, настоящее и – увы! – будущее. И это был, наверное, тот единственный случай, когда знание не только не окрыляло, но загоняло в безвыходный тупик. Она слишком много знала, еще больше помнила о возникновении и расцвете жизни на планетах всех девяти сфер подвижных звезд. Она обладала исторической памятью, но этот проклятый дар лишал ее не только детства и молодости, но даже старости.
   Долгое время Юния удерживала себя от искушения открыться людям. Оно не давало ей покоя и теперь, когда она сидела на своем заветном холме. Между тем, утомленный бессмысленной погоней за бабочками, маленький брат удобно устроился у ее ног и вдруг не по годам серьезно и печально спросил:
   – Скажи, Юния, это правда, что каждый погибает по-своему, быль это или сказка?
   Вопрос потряс Юнию, но не застал врасплох.
   – Каждый живет и умирает под своей звездочкой, и путь жизни начертан каждому от рождения и до конца, а раз так то – значит, он свой, особый, никем не изведанный.
   – Почему – не унимался брат. – Ты не выдумываешь?
   – Ты не видел, какого цвета куриные яйца?
   – Белые.
   – А цыплята вылупляются разные. Посмотри, какой пестрый выводок ходит за нашей наседкой, никто из них не заказывал себе оперение.
   – Выходит, звезды все знают про нас, а мы о себе – нет?
   – Да, потому что оно от нас далеко, но нам от незнания легче жить.
   – Тогда я не буду учиться, – решительно заявил брат.
   – Нет, учиться надо, чтобы уметь пользоваться благами Вселенной, а они не только тут, на нашей планете, но и там, на других планетах, тоже.
   – Ты это знаешь?
   – Может быть, – задумчиво ответила Юния. – Может быть, потому что я никогда не рождалась и не умирала.
   Маленький брат долго смотрел на сестру.
   – Спросим у мамы, – без обиняков решил он.
   – Спросим, – согласилась Юния.
   Придя домой, малыш засыпал мать вопросами.
   – Юния росла как все дети, – смущенно отвечала мать, – а появилась на свет в момент моего беспамятства. Когда я очнулась, она лежала у моей груди и жадно сосала молоко. Что же тут необычного? Но это блаженство я испытала только один раз. Больше она не искала материнской груди, и это меня тревожило, я часто плакала – боялась, что она умрет, как ее старшая сестра. Но напрасно, Юния росла и развивалась. И это такая же правда, как то, что ночью звезды не покидают небо.

   Юния слушала рассказ матери вроде бы равнодушно, но сердце у нее дрогнуло – рождению ее предшествовала смерть сестры. Она знала свой рок – все ипостаси ее жизни будут связаны с гибелью близких. Она не могла открыться никому из людей, не потеряв при этом дорогого ей человека.
   И зная это, Юния глубоко страдала – она не хотела обретать жизнь и счастье, теряя сестер и братьев, отца и мать. Но злой рок тяготел над ней: появись она на любой планете, в любой Галактике, ее постигла бы та же участь!
   Долго таилась Юния. Но когда ей исполнилось десять лет, она решила все-таки проверить, так ли строга к ней судьба, как она полагала.
   – Я знаю, где похоронена моя сестра, – сказала она однажды матери. – Я никогда не была на ее могиле, но знала и это место, и облик девочки, хотя он нигде не запечатлен.

   Мать отпрянула от нее, изумленная и перепуганная, а когда к ней вернулся дар речи, спросила:
   – Откуда ты можешь знатью? Ведь тебя не было на свете, когда случилось это несчастье. Может быть, тебе привиделся сон?
   – Да, наверное, мама. Я видела ее во сне, но это был вещий сон.
   После столь неожиданного разговора мать стала относиться к дочери настороженно – этот ребенок был явно не похож на других. Родителям казалось, что Юния способна даже читать мысли. Открытие это заставляло их стать сдержаннее и реже заглядывать в глаза дочери…
   Время от времени мать пыталась уверить себя, что Юния, как и другие дети ее возраста, просто-напросто фантазерка и говорит обычные ребячьи глупости.
   Юния иногда действительно забывалась и вела себя совсем естественно, как все ее сверстники: бегала, прыгала, пела, шалила. В такие минуты ею подсознательно руководило желание вычеркнуть из памяти все невероятные наваждения жизни далеких планет, взять руку подруги и устремиться вперед извечным путем детства, юности и старости. Ей смертельно хотелось почувствовать себя подростком, молодой женщиной, а потом и состариться в окружении многочисленных внуков. Но увы! Все это за пределами ее судьбы, для нее не существовало старости, ибо взрослеть и стареть могла только ее душа. Но прежде она должна была пройти множество дорог и познать жизнь и судьбы разных людей…
   И хотя мать часто повторяла в разговоре с отцом, что Юния говорит глупости, отец не спешил разделить с ней столь несправедливый приговор. Он догадывался, что их дочь – существо необыкновенное и пришла пора рассказать ей древнюю легенду о пирамидах.
   В один из вечеров он повел Юнию к заветному холму и, когда они уселись под изумрудными кронами чинар, не спеша заговорил.
   – Я расскажу тебе, дочь, как обрести себя, – это в твоей и моей вине. Там, – он простер руку в сторону сгущавшихся на горизонте сумерек, – находится благословенная земля – Земля Памяти. Посредине ее стоят три пирамиды, в одной из них покоится саркофаг, покрытый мраморной плитой с таинственными письменами. Это священное место охраняет Сфинкс в образе женщины. Охраняет неусыпно, не подвластный ни ветрам, ни дождям, ни солнцу, ни времени. И находится в этом Сфинксе ключ к разгадке тайн Вселенной, который оберегает его живая душа. Если сможешь завладеть этим ключом, – обретешь желаемое. Но это очень трудно…
   Юния только кивнула отцу и залилась румянцем, – он не мог знать, что душа Сфинкса стража заветного ключа – это она, его дочь Юния.

   Пока отец рисовал ей картину загадочной земли обетованной, перед взором Юнии возникали то знойное Месопотамское плато на скалистых отрогах, за острие которых цеплялись белые стаи облаков и орлиные гнезда, то Аравийская пустыня, безбрежно раскинувшаяся под прозрачным нежно голубым пологом неба, то смоковницы – могучие древние свидетельницы времен ассирийской цивилизации, то созданные гением человеческого духа и фантазии пирамиды, уходящие вершинами в космос.
   Юния помнила, как строили их покорные рабы. Душа ее давно освободилась от плена той давности, и это лишний раз убеждало ее, как много воды утекло с той поры, когда она обитала в этих священных местах, и как с тех пор повзрослела ее душа.
   Дни проходили за днями, и время все жестче и неумолимее напоминало Юнии – ее благополучное существование несет смерть любимым ею людям. Альтернативы не было. Она уже давно не плакала и не обращалась с заклинаниями к Вечной Памяти о пощаде и снисхождении. Рискуя потерять бессмертную нить, связывающую ее с ушедшими поколениями, она все же однажды поведала матери то, что было заказано ей на веки веков.

   – Готовься к худшему, мама: скоро умрет мой брат, а за ним и отец…
   Лицо матери потемнело, взор погас.
   – Лучше бы ты, дочка умерла, чем сказать мне то, что я услышала.
   Мать погладила ее по голове и вышла из дома. Время в семье Юнии остановилось. Ушел из жизни брат. После этой трагедии Юнию надолго сковало отчаяние. По ночам мать будили невнятные рыдания, похожие на стон. Наутро на лице Юнии не было и признаков ночных страданий, оно сияло молодостью и цветущей красотой. Однако, слушая эти стенания, мать все отчетливее и острее ощущала приближение кончины мужа. При мысли об этом сердце ее замирало, разум цепенел, жить становилось невыносимо.
   В ней вспыхнула неприязнь к дочери. Тогда она собралась с духом и сказала:
   – Я тоже скоро уйду, Юния. Без отца я на этом свете не жилец. Лучше бы ты родилась на другой планете – горе обошло бы нас.
   Юния судорожно припала к руке матери, самой дорогой и справедливой.
   – Не казни меня, мама! Я сама казню себя. И то, что ты мне сказала, хорошо знаю. Я не могла молчать о том, что велело сказать сердце, сердце природы. И разве ты отказала бы мне в последней милости – пройти и познать все этапы жизни, которая природа дала в удел человеку.
   Глаза матери на мгновение расширились, скупая улыбка скользнула по ее губам.
   – Нет, не отказала бы, – ведь я мать. А ты?..
   Юния молчала. Взгляд ее замер. Губы обрели резкое очертание, будто кто-то прошелся по ним невидимым резцом. Мать поняла: с Юнией что-то происходит. Боясь увидеть нечто страшное, она ушла, чтобы передать разговор с дочерью мужу.
   И было полнолуние – время противостояния жизни и смерти, которое особенно чувствовала Юния. Черты лица ее заострялись, тело становилось неподвижным. Она помнила, что это означает, и мысленно видела себя застывающей в камне. После первых горьких признаний матери она почувствовала первые грозные признаки – день ото дня цепенели пальцы, суставы. Это было предупреждение судьбы.
   Выхода не было, и Юния старалась не думать об этом. Собственно, выход был, но это значило, что ей придется добровольно отправиться в страну пирамид и золотых песков и навечно слиться с загадочным Сфинксом. При мысли об этом она замирала, и взгляд ее застывал. Час выбора неотвратимо приближался…

   Когда мать вернулась в комнату, Юнии там не было. Ее не оказалось ни во дворе, ни на улице, не нашли ее ни в лесу, ни в горах.
   Тогда отец послал мать домой, а сам отправился на заветный холм, чтобы побыть наедине. Но едва он ступил на холм, голова его сама собой повернулась в сторону края пирамид.
   Неведомая сила сорвала его с места и толкнула на старую, размытую дорогу. Он шел и шел по ней, и по мере удаления от родных мест дорога теряла очертание, а он свой облик. Со стороны здоровый виноградарь мог показаться теперь древним пилигримом. У подножья пирамид он ощутил себя почти гномом. Заглянув внутрь одной из пирамид, отец увидел саркофаг и плиту с непонятными письменами. Когда он подошел к Сфинксу, плечи его распрямились, он поднял голову и стал пристально всматриваться в лицо Сфинкса. В застывшем камне возник бесконечно дорогой облик дочери.
   Старик упал перед ним на песок и воздел руки к небу, слезы покатились из его глаз, из груди вырвался стон: «Ее любовь спасла нам жизнь! Напрасно искать Юнию там, где ее никогда не будет. Ее любовь опередила нашу смерть и обрела вечность».

Воительница

   С каждым днем, отсчитывающим время, прошедшее с тех пор, как умер отец Юнии, мать становилась все печальнее. Сердце ее ссыхалось от жалости и боли, и удары его становились все медлительней.
   И снова в жизни Юнии настал страшный и горестный день. Мать созвала всех своих детей и сказала:
   – Вы молоды. И вы принадлежите жизни. Жизнь зовет вас. Ваше место – здесь, на земле, а мое – там, рядом с вашим отцом. Будьте счастливы…
   Мать похоронили на том же самом кладбище, что и отца, и могилы их были совсем рядом.
   Такова была последняя воля родителей Юнии.
   Чувства невосполнимой утраты не оставляли Юнию, и тогда ноги сами несли ее на кладбище. Подолгу сидела она там. И временами ей начинало казаться, что она ощущает присутствие матери и отца, посылающих сюда, на землю, весточку из своего дальнего далека.

   Однажды, сидя на каменной плите, Юния задремала, или, может быть, ей так только показалось, ибо сон ее не был похож на все остальные когда-либо виденные ею сны. Пожалуй, лишь одно отличало этот сон от привычной реальности – его яркость и красочность.
   …Перед Юнией стоял отец. Стоял и ласково улыбался. Он был совсем как живой.
   Однако Юния ясно отдавала себе отчет в том, что отец ее давно умер, и теперь спокойно ждала, что будет дальше.
   А отец тем временем заглянул Юнии прямо в глаза и сказал:
   – Иди за мной, дочка, иди…
   И Юния беспрекословно последовала за ним, успев отметить про себя, что отец сейчас удивительно похож на Сардиса.
   Сначала они шли по какому-то узкому ущелью, превратившемуся вскоре в извилистую каменистую дорогу, которая вывела их на большое гладкое плато.
   По многим явным, но трудно выразимым приметам Юния поняла, что сейчас они находятся где-то в самом эпицентре Земли, в сферах ее ядра.
   Глубина времени здесь – на этом плато – была столь же непредставимо велика, как и глубина пространства. Это было уже правремя и праистория. И все события, происходившие здесь, имели вечный смысл и вечное значение.
   В конце плато высились скалы. За ними виделась цепь покрытых снегами гор. Еще ни одному человеку не удалось подняться на их вершины, недоступные даже небесным птичкам. Пики этих гор пронзали небо насквозь, как кинжалы, и далее гордо и одиноко высились в полной, ничем не оживляемой пустоте.
   Картина эта была настолько загадочна и величественна, что Юния почувствовала: должно произойти нечто необыкновенное. И она посмотрела вперед, стремясь прочитать в увиденном свою судьбу. Перед ней, образуя треугольник, стояли три высоких скалы. На первый взгляд они были совершенно одинаковыми. Но средняя – та, к которой отец вел сейчас Юнию, оказалась выше и шире других.
   Когда они подошли уже совсем близко к скале, отец резко взмахнул рукой, будто отодвигал невидимую завесу. И Юния с необычайной ясностью и остротой вдруг увидела и себя, и отца со стороны: они, двое людей, стояли в глухой глубине Земли, у подножия скалы и во все глаза смотрели вверх – на выложенный разноцветными камнями портрет женщины, высеченный на склоне скалы.
   Женщина была будто живая и, казалось, ничто не ускользает от проницательного взгляда ее темных глаз – ни волнение Юнии, ни мудрое спокойствие ее отца.
   Женщина пристально смотрела на них. Юния вдруг почувствовала, что видит сейчас все – и себя, и отца, и скалы, и горы, и плато – ее глазами, и на какое-то краткое мгновение она явственно ощутила свою первозданную связь с ней. И начала разглядывать изображение на скале, узнавая и не узнавая его одновременно.

   Одета она была в костюм древнего воина. Но шлема на ее голове не было, и черные густые волосы, перекинутые через плечо, свободно падали на ее левую грудь. Правильные и тонкие черты лица: слегка сдвинутые брови, молчаливые губы и серьезный, провидящий взгляд – все это говорило об одухотворенности этой женщины какой-то видимой лишь ей одной, высокой целью.
   – Кто это? – обратилась к отцу Юния. – Почему она в одежде воина и так пристально смотрит на нас?
   – Вглядись получше, дочка! Разве ты не узнаешь ее и сама не чувствуешь себя воином? И не готова на подвиг? Смотри, смотри на нее внимательно, смотри на нее, как внутрь самой себя, и слушай, слушай…
   …Некогда здесь, в сердце Земли, происходила великая битва. Добро здесь боролось со злом, боролось не на жизнь, а на смерть. Много было жертв, много было горя, слез и крови. И вот в самый разгар боя на поле брани появился еще один воин. Посмотри, его портрет перед тобой!.. Этим воином была женщина – царица древнейшего государства. Она поняла, что пришло ее время вмешаться и решить исход битвы. И, забыв о том, что женской доблестью считалось хранение дома и очага, она взялась за меч. Ее храбрость и неуязвимость поражали даже самых бывалых воинов, и тогда они говорили друг другу:
   – Она защищает мир и добро, и добрые духи помогают ей…

   А женщина сражалась, появляясь то там, то тут в самые опасные моменты боя, отстаивая права любви и братства в преходящей жизни и в непреходящей вечности. Пришла победа. Битва была выиграна. И люди стали искать отважную воительницу. Но тщетно. Ни среди живых, ни среди погибших ее не было. Она исчезла – прямо здесь, на этом поле, пропала, будто растворилась или белым облаком поднялась на вершину неприступных гор.
   И тогда в память великой победы и удивительного подвига славной воительницы люди высекли на скале ее портрет. Она стала единственной из всех женщин всех времен, удостоенной такой чести, издавна бывшей высшим признанием героизма воина…
   – Ты поняла мой рассказ, Юния? – спросил отец.
   – Да. Это рассказ о вечной битве добра со злом во имя конечной победы добра.
   – Верно, дочка. Но еще это рассказ о том, что ты, Юния, должна найти в себе эту женщину и тоже быть в жизни воином, ибо только в бою и в борьбе жизнь соединяется с вечностью… Смотри на эту женщину, Юния! Вглядывайся в нее и помни – она не исчезла бесследно в этих горах. Нет! Она жива и будет вечно жить для того, чтобы возвращаться на землю вновь и вновь в разных обличьях и воплощаться в судьбах людей, способных вступить в смертельный бой со злом и неправдой. Человек обязан быть воином, не знающим страха, ибо вечно живет душа…
   Когда отец кончил говорить, взошло солнце. Юнии показалось, что ресницы женщины слегка дрогнули, а взгляд потеплел и стал мягким, как свет солнца, пробившийся сквозь листья деревьев. И, уходя назад – в жизнь, Юния чувствовала это тонкое тепло, разливающееся по всему телу и делающее ее легкой и бесстрашной, как древняя воительница на скале, образ которой она унесла с собой навсегда.

Загадочная добродетель

   Покончив с дневными трудами и хлопотами, а их у Юнии, дочери земли и неба, было предостаточно – и землю украсить, и людям доброе дело сделать, и свой долг жены и матери исполнить она прилегла на час-другой отдохнуть, и только сомкнула глаза, картины жизни в ее сознании стали раскрываться, как акварели, намоченные водой, а мозг погружаться в небытие.
   И привиделся ей сон, похожий на видение, или, может, предстало видение, похожее на сон. Будто стены жилища раздвинулись до самых горизонтов, где земля сливается с небом, окна распахнулись в небесные дали, а занавески взмыли прозрачной пеленой до самых звезд.
   И оттуда, из-под сияющего купола, явилась женщина небесной красоты, ничем не украшенная, окутанная лишь в легкое небесное одеянье.
   В правой руке она держала серебряный поднос с пресными хлебами, что было символом щедрости, в левой – сверкающий нож, что должно было служить символом деятельной добродетели. Склонившись к Юнии, небесная пришелица тихо сказала:
   – Вставай, Юния, не спи, лучше потрудись еще. – При этих словах она протянула свою ношу в правой руке. – Возьми поднос и раздай, что на нем, людям. А это, – она указала глазами на сверкающее лезвие ножа, – для того, чтобы ты могла исполнить еще одно мое желание. Идем со мной!
   Она величественно вскинула левую руку, будто в ней был не нож, а жезл, – и путь их осветился трепетным светом, обнаружив под ногами лестницу о множеством ступеней.

Ступая осторожно, они вместе спустились вниз и остановились у подножья лестницы. По обе стороны от нее сидели по две женщины в белых хитонах и бирюзовых чалмах. Те, что сидели справа, сдвинув насурьмленные брови, сросшиеся тонким шнурком над переносицей, усердно свежевали барана; те же, что сидели слева, вскинув насурьмленные брови вразлет, недоуменно смотрели на барашка, лежавшего перед ними, и не знали, что делать – им нечем было его заколоть.

   Тогда небесная пришелица дала Юнии нож и повелела:
   – Возьми мой нож, зарежь агнца и раздай людям. Но прежде скажи, какой нынче день.
   Дочь земли ответила: четверг, хотя день делил неделю ровно пополам и была среда.
   – Пятница, – почти не размыкая губ, произнесла дочь неба.
   – Четверг, – противилась Юния.
   – Пятница, – стояла на своем дочь неба.
   – Четверг, – не уступала ей Юния и, низко наклонившись, занесла нож, чтобы нанести удар по жертвенному животному. Но прежде, чем она успела свое намерение привести в исполнение и коснуться острием ножа бока барана, до слуха ее донеслось: «Пятница!»
   И разом все исчезло, и дочь земли проснулась.
   Теперь Юния стояла возле лестницы одна в окружении шумной толпы соседей. Был сезон полевых работ, и многие из них были в рабочих фуфайках, другие же – по пояс обнажены. Они с удивлением и любопытством рассматривали только что проснувшуюся Юнию и озорно подмигивали друг другу:

   – Что с тобой, Юния? – вопрошали одни.
   – Уж не хватило ли тебя громом? – подтрунивали другие. – Ты будто не по земле ходишь, а в воздухе паришь!
   Юния же действительно ничего не понимала, пока не увидела в толпе двух своих подруг – Сабру и Зою.
   Увидев их, она обрадовалась.
   – И какой сегодня день? – спросила Юния подруг.
   – Сегодня среда! – ответили в один голос Сабра и Зоя.
   – Вот как?! – воскликнула Юния и обвела взглядом собравшихся. – Слушайте все: среду и четверг будем работать, а в пятницу зарежем барана и будем гулять. Да, да, не удивляйтесь, мне указано это свыше. Мне нынче было видение. – И она рассказала все, что с ней произошло.
   Потом она позвала Сабру и Зою, и девушки, покинув недоумевающую толпу, стремглав бросились в дом Юнии. Надо было переодеться, взять денег и с первой же оказией поехать на базар за бараном…
   Голосистый, разноязыкий базар, прилавки которого и подводы ломились под тяжестью винограда, сот с медом, яблок, айвы, орехов и разной разности, встретили их шумом, гамом, смехом и пересвистами. Юния огляделась, прислушалась: ухо не улавливало блеяния. Сердце ее заныло. Вместе с Саброй и Зоей она обошла базарную площадь со всех сторон, но нигде не оказалось не только барана, но и захудалой овцы. Тогда она обратила свой взор к небу и спросила:
   – Силы небесные! Ведь вы же послали мне видение, но отчего же нет нигде барашка?
   Едва Юния успела произнести свое заклинание, как зазвенели, забряцали колокольца, и на горизонте, будто из-под земли, появились, вздымая облака пыли, три тучные отары овец, гонимых пастухами.
   Юния решительно направилась к ним.
   При виде молодой женщины пастухи еще выше взбили свои мохнатые папахи и прикрикнули на собак, отогнав их поддерево.
   Подойдя, наконец, к пастухам, Юния спросила:
   – Можно ли купить у вас барашка?
   – Пожалуйста, – ответствовали ей трое сразу, – выбирай!
   Они нырнули в свои отары, и через минуту перед ней стояло три лучших барана.
   – Ну, любого, на вкус, – подбадривали ее пастухи, ревниво хмурясь друг на друга.
   – Сколько возьмете? – спросила Юния.
   – Шестьдесят зюйзей, – ответствовали пастухи.
   – Шестьдесят пять зюйзей, – набавила цену Юния.
   – Пусть будет по-твоему, бери!
   Юния быстро отсчитала деньги, а Сабра и Зоя ловко накинули на рога барана веревку и отправились с покупкой домой.
   А дома!..
   Все село гудело в ожидании обещанного веселого застолья в предстоящую пятницу. Целый четверг соседи наперебой усердно ухаживали за барашком – кормили, поили, меняли соломенную подстилку, – чистили его и лелеяли. Ухаживали и в пятницу, пока не наступило время заколоть барана.
   За это время Юния и соседи так привязались к кроткому животному, что им стало жаль с ним расстаться. Утром Юния сама пошла его покормить, но он не встал на ее призывы, отворачивался и от еды, и от питья. Она пробовала поднять его на ноги, взбодрить своим дыханием и лаской, но тщетно. Жизнь барашка угасала! Маленький сын Юнии плакал в три ручья:
   – Пусть живет барашек! Пусть живет еще!
   Но барашек погибал.
   Ровно в назначенное время, когда стрелки показали без десяти семь, калитка хлопнула, и во двор вошел рябой верзила, которому предстояло свершить свое дело.
   С трепетом ему уступили дорогу к сараю. Он приблизился к барану, постоял, помедлил, будто проверяя, настала ли пора совершить положенное человеку его ремесла, прислушался, потом быстро выхватил из-за пояса нож и на последнем вздохе животного нанес ему удар в шею.
   Все смолкли в оцепенении. Но людей поразила не гибель барана и не искусство бойщика, а нечто совсем иное.
   Когда рябой верзила стал свежевать тушу, взору присутствующих открылась вдруг глубокая рана в боку животного. Людям не верилось, что зту метку нанесла ему в ту роковую среду сама Юния серебряным ножом, врученным ей пришелицей с небес.
   Но мало-помалу все пришли в себя, снова зашумели и устремились к праздничному столу, разноплеменному и разноязыкому, какого еще никогда никто не видывал; и двор, и дом напоминали огромный караван-сарай, лежавший на главной магистрали Вселенной. И это было и удивительно, и было это правдой, как и то, что Юния, не желая того, исполнила волю ниспосланного ей видения. И трудно было понять, мистика это или реальность. А что скажете вы?!

Зимний ноктюрн

   Томимая предчувствиями, Юния хотела уйти заранее, пока не погасли люстры. Но распахнутые двери зала и оживление, царившее в публике перед началом представления, еще таили надежду. Сила сомнения (а отрицать зту истину всегда опрометчиво) удержала ее…
   Потом, когда фонари театрального подъезда остались позади и она походкой сомнамбулы брела по горбатой орбите Каменного моста, видя перед собой только небо и чувствуя, как с каждым шагом пронизывающая все ее существо боль набирает крещендо, она думала:
   «Зачем меня позвали? Зачем я вообще туда пошла? Огромный зал, народу много, но ведь я и не видела никого, едва осознавая самое себя. Я знала, что рано или поздно языки суетной толпы произнесут и мое имя, обдав его пламенем злобной клеветы. И от этого мне казалось, что я не в праздничном зале, а где-то в темницах Аида, где так мучительно пытают и душу, и тело».
   Сердце Юнии безысходно билось, лоб покрылся бисерными капельками пота, а с губ, будто сами собой, срывались едва слышимые слова:
   – За что меня предали? За что меня оскорбили? И тщетно стараюсь я отогнать обиду прочь. Не тут-то было… Ах, если бы я могла чувства и помыслы мои стряхнуть с себя так же легко, как птица капли воды со своих крыльев.
   А между тем с каждой минутой, с каждым мгновением разящая сознание боль все плотнее подступала к сердцу Юнии, тесня в нем остатки жизни. Она едва шла, она готова была рухнуть тут же, у решеток моста, прямо под ноги прохожих. И они, верно, прошли бы по ней – ведь равнодушие сродни жестокости!
   И вдруг одно могучее желание поднялось из святая святых ее души, завладело ею безраздельно и грозно повелело – скорее домой, скорее увидеть сына, его прямой бесхитростный взгляд!..
   Ощущение родной плоти порой дает человеку самое большое доказательство того, что он не одинок. Сейчас Юния нуждалась в этом доказательстве больше всего.

   И не случайно, должно быть, на этом чувстве единокровного родства замешена знаменитая библейская притча о возвращении в отчий дом блудного сына, так ярко отраженная в живописи великих мастеров Возрождения. И разве не в этом неодолимом чувстве состояла в тот миг суть порыва души Юнии?
   Снег и мороз ускорили ее шаги, хотя холода Юния не боялась. Глаза ее, отражая огни вечернего города, призрачно блестели, веки были красными. Но она не плакала, слезы пролились и высохли до того, как она хотела заплакать. Ускоряя шаг, Юния почти бежала. В ушах звенели обрывки фраз, звучали какие-то запоздалые извинения. Зачем, к чему?! Особенно теперь, когда сознание ее четко определило: она ранена и из сердца ее струится кровь. Да, в больное сердце всегда легко попасть, потому что оно болит.
   Но Юния умирала не от боли, не от раны, не от пули – от предательства. О, как она презирала это самое низменное из человеческих качеств! Каждой частичкой своей души, ибо принадлежала к числу тех избранных, коим ведомо высшее чувство жертвенности. Она готова была скорее поймать стрелу, запущенную в грудь друга, и пронзить ею себя, нежели уклониться от нее и таким образом предать…
   И вот уже снова мертвенно-бледные губы шептали в полузабытьи:
   – Зачем, почему я хожу по земле? Меня топчут, перед всеми я преклоняюсь. Стоит ли жить?!
   И тут же успокаивала себя спасительным оправданием:
   – Я обязана жить. Разве я предала когда-нибудь свою миссию – донести до людей, во всей ее неоценимости, науку бессмертия и вечной молодости? И пусть в меня устремляются тысячи стрел – я с достоинством приму их все, но до последнего вздоха останусь верна идее и людям! И это ли не жизнь! Но как тяжела порой бывает рука друзей, пожатие, которое болью ранит и сердце, и сознание. Оно не легче лапы медведя. И что им за дело до меня – ведь не я же зову их в друзья. Не я их – они выбирают меня.
   Как странно: предлагая мне дружбу, одни становятся истинными друзьями, способными жертвовать собой, другие – завистниками, предпочитающими всегда оставаться самими собой.
   Такие ни на йоту не поступятся своим «я» и в дружбе больше всего любят самих себя, не сознавая того, что я здесь не вечно, что я из другого мира, пришелец с горних высей, взваливший на себя громадный труд разгадки тайн Вселенной во благо человека и преобразования мира. Да, не случайно говорят: «Хорошие друзья возводят с тобой плечом к плечу пирамиду, завистники – ограбят твой саркофаг».
   Юния обессиленно оперлась о решетку моста, посмотрела вниз и замерла от изумления: там, в разломе между льдом и снегом, на водной глади резво плавала стайка птиц – птиц, знавших и речной простор, и буйство природы, и раздолье полей. Теперь зима все это отняла у них, оставив совсем крохотную полынью, закованную ледяным панцирем. Но птицы достойно и величественно плыли по ней, как достойно и величественно плыли по небу облака. И каждая из птиц теплом своего крошечного тела боролась с натиском льда и снега, веря в неизбежный приход тепла, света, весны и непогрешимый круговорот великих вселенских законов.
   Нет, Юния ошибалась: вода на перьях птиц не была уж столь легковесной, а ее страдание столь безысходным. И все это – под мостом и там, в сияющих ночными звездами горных краях – жило и само по себе, и в удивительной гармонии друг с другом, молчаливо утверждающая свой главный девиз:
   – В борьбе шлифуется и совершенствуется мир. Твоими страданиями, Юния, оплачена миссия совершенствования мира, ибо чем больше мы будем страдать, тем совершенней станет мир и человек. Помни это всегда и не возробщи на слабость слабого! Урок терпения крохотной птицы – залог успеха твоих трудов, Юния, положенных тебе Великим Космосом!»
   И Юния ускорила шаг…

Золотая овца

   Эксперимент, которому Юния отдала столько сил, завершился, наконец, успешно. Более того: полученные результаты оказались значительнее, чем предполагала даже сама Юния. Но странно: при этом она не чувствовала той умиротворяющей душу и тело опустошенности, которая обычно приходила к ней в такие счастливые минуты, – до полной победы было еще далеко, ибо она по-прежнему оставалась во власти тех, кто восседал за длинным столом, покрытым давно вылинявшим зеленым сукном, напоминавшим пыльную осеннюю траву, и являл собою непререкаемый авторитет и самую мудрость…
   – Нет, – твердо и убежденно сказал седоволосый человек, на которого Юния надеялась больше остальных. – Нет. Этого не может быть, потому что этого быть не может. То, что мы видели здесь, не поддается никаким объяснениям и, значит, не существует…
   Это прозвучало почти что как аксиома и одновременно как приговор.

   Однако Юния не смутилась: она с надеждой посмотрела на тех, кто сидел рядом с седоволосым, ведь среди них были и те, кто еще недавно открыто восхищался ее работой и упросил провести свой необычный эксперимент именно здесь. Теперь они стыдливо отводили от нее глаза, и только седоволосый по-прежнему смотрел тяжелым и зловещим взглядом, исполненным презрения и непреклонности.
   Юния поняла, что ни он, ни те другие за длинным зеленым столом ни за что уже не подпишут тот небольшой листок бумаги, лежавший посредине, который может определить или перечеркнуть не только ее собственную судьбу, но и судьбу науки. Ах, как много порой даже и в этом мире науки, куда Юния стремилась войти только лишь для того, чтобы отдать свой дар людям, зависит от простого безликого клочка бумаги. Седоволосый с мрачным торжеством посмотрел на Юнию, но она не оробела. В какое-то мгновение в ее памяти внезапно всплыла старинная легенда, рассказанная ей так давно, что Юнии казалось – это она сама видела все случившееся еще на заре планеты своими собственными глазами.
   Впрочем, едва ли Юния помнила эту причудливо-странную легенду о Золотой овце до конца…
   …Высоко-высоко в горах, на покрытой густой зеленой травой поляне поселилось стало диких овец, поднявшееся сюда однажды из речной долины в надежде укрыться от неумолимых в своей кровожадности волчьих стай. Обилие сочной травы, крупных и тихих звезд над ночной поляной, шелест дневных мотыльков, спокойно скользящих в невысоком кустарнике, незатейливое пение безымянных птах – все это предвещало овцам спокойную и привольную жизнь. И стадо безмятежно резвилось и ликовало.
   Но однажды, в синюю ночь полнолуния, овцы услышали поднимающийся откуда-то снизу жуткий вой, тот самый, что нельзя не узнать и нельзя забыть. Трясясь от страха, овцы сбились в кучу возле огромного, выщербленного ветрами камня, пытаясь спрятаться как можно глубже в высокой траве. Но в ту ночь никакого нападения на них не было. Когда же назавтра снова взошла луна – снова раздался вой. Теперь он был совсем рядом и оттого звучал еще яростнее и страшнее. Острые серые тени замерли, а ближайшие кусты прорезали холодные зеленые огоньки. Потом несколько волков сорвались с места и ринулись к стаду.
   Но на пути разъяренных хищников внезапно выросла фигура овцы, которую прежде до этой ночи в стаде никто не видел. В свете луны шерсть ее казалась сотканной из золотой пряжи. Таким же золотым было и легкое сияние над ее головой. Но всего удивительней были глаза Золотой овцы – огромные, наполненные неведомой светоносной силой. В них было столько неизъяснимой мощи, что хищники неожиданно остановились, как по команде.

Шерсть на серой стае вздыбилась, глаза пуще прежнего засверкали бешеным блеском, злобное рычание огласило поляну. Но наказать дерзкую овцу хищникам не удалось. Какая-то необъяснимая сила упорно не давала им приблизиться к ней. А она – она спокойно и молчаливо стояла посредине поляны, не страшась ни воя, ни желтых фонарей горящих бессильной злобой волчьих глаз. Она одна заслоняла от них и огромный камень в высокой траве, и сгрудившихся под ним в ужасе и предсмертной тоске овец. Несколько хищников все же попытались предпринять нападение на дерзкую заступницу. Во главе их был сам седой Вожак, покрытый старыми боевыми шрамами. И вот, в молчаливом сговоре, они теперь шли на Золотую овцу несметной силой, и если один из волков уходил или пытался уйти от грозной битвы, Вожак предупредительно рычал – трусость у волков, как и у людей, не почиталась. Впрочем, Золотая овца не знала этого недуга. Она и теперь стояла на прежнем месте как вкопанная…
Из-за вершины горы появилась луна, и все вокруг огласилось дружной боевой волчьей песней, от которой в жилах овец стыла кровь, останавливались сердца. Бесстрашная предводительница выдвинулась еще более вперед, а еще через несколько мгновений первый ряд серых хищников был отброшен ее взглядом на груду камней. Вожак посылал в бой самых матерых, не знавших страха воинов, но и они не принесли успеха. Тогда инстинкт закаленного, испытанного полководца подсказал ему: Золотую овцу нужно взять в кольцо и она больше не сможет пользоваться своим волшебным оружием. И Вожак повелел своим воинам начать маневр.

   В долю секунды Золотая овца постигла все коварство замысла Вожака и, не дав заключить себя в кольцо, она стала отводить стадо на самый дальний край поляны. Это разозлило Вожака, но ненадолго: он знал, что там, куда отступала воительница, поляна обрывалась глубокой пропастью. Близость желанной победы воодушевила его и Вожак решительно повел волчьи стаи вперед за собой.
   Но Золотую овцу это нисколько не смутило, лишь сияние над ее головой стало намного заметней. Она одна видела, что там, за пропастью, есть поляна, окруженная острыми, недоступными скалами, и если стадо сумеет перебраться туда, оно уже никогда больше не будет подвластно волчьим законам звериного разбоя. Она вся напряглась, собрала в единый комок все свои удивительные силы, бросила несколько решительных взглядов на свое стадо, и овцы словно по какому-то невидимому сигналу одна за другой стали бросаться в пропасть. Нет, они не сорвались в гибельные глубины, а под взглядом Золотой овцы перенеслись на ту, другую, серебряную от лунного света поляну.
   Не предвидя такого исхода охоты, волки лавиной ринулись к краю поляны. В доли секунды пропасть и окрестные горы наполнились жутким предсмертным воем, этой страшной мелодией исчезновения.
   Лишь один только Вожак сумел удержаться у самого края.
   Высоко, в самом зените ночного неба, над пропастью поднималась луна, осветившая две фигуры, двинувшиеся навстречу друг другу по вечным, не знавшим ни жизни, ни смерти камням. Холодные глаза Вожака излучали презрение и жажду крови. Прекрасные глаза Золотой овцы были полны света и великодушного сострадания… Мгновение, не более, длилось это противостояние, похожее на смертельный поединок…
   Это так было похоже на ту сцену, которая сейчас разыгрывалась на глазах Юнии, – седовласый, почивший на лаврах полуидол и она, несущая на алтарь вечной жизни свое светоносное откровение, Юния, почувствовавшая вдруг в себе одновременно кротость и необоримую силу Золотой овцы.

От этого сравнения мысли ее слегка путались и двоились, но она не теряла нить увлекательной параллели, и чем дальше она наблюдала это со стороны, тем больше росло ее недоумение: да, можно было понять старого Вожака матерых – он с доблестью делал то, что повелевал ему инстинкт природы, – добыть, выжить, оставить потомство для такого же звериного разбоя и юдольной доли. Но этот… убеленный сединами апостол науки, чего хотел он? Вечной власти, власти там, где ее не может быть, – над разумом, призванным творить прогресс и совершенствование рода человеческого?! Это было столь же абсурдно, сколь абсурдно выглядело бы желание обратить вспять падение мощного водопада солнечной энергии с Неба на Землю. Однако вскоре Юнию охватило истинное ликование: она увидела, что молчаливые апостолы венценосного полуидола стали бесшумно уходить один за другим из-за стола, пока тот, восседавший на троне властителя, не остался в совершенном одиночестве.
Теперь во время этого противостояния Юния отчетливо припомнила конец старой легенды. Та, библейская притча закончилась, как всякая притча, мудрым назиданием…

   …Макушка темной скалы, нависшей над пропастью, вдруг вспыхнула ослепительно-ярким пламенем, прорезав огненными всполохами всю синеву пространства. А когда дым, наконец, рассеялся, вершину могучей скалы венчала уже иная картина – против златорунной овцы стоял обуглившийся, окаменевший пастор волчьей паствы. И было ли то прямым воздействием чудодейственной силы Золотой овцы или отмщение десницы сверху, но легенда гласила: «И он сгорел, и он окаменел от злобы и бессилия!»…
   И Юнии все вдруг стало ясно и понятно: разве этот седовласый не сгорел так же, как Вожак матерых, оставшись в полном одиночестве за пустым столом? И это ли не была ее полная победа. Далее все произошло, как тому и надлежало: Юния решительно шагнула вперед и взяла со стола листок еще с не высохшими от чернил формулами золотого сечения долголетия.
   Пристальный, неподвижный взгляд старца заставил, однако, ее посмотреть на него в последний раз – она подняла глаза и увидела: седовласый был мертв.
   Вздох облегчения, смешанный с печалью и сожалением, огласил зал.

Притча Алеса

   Пять тысяч раз приходила весна к тебе, Сайн, ты возвысился над миром, ты гремел славою свершений твоих, ты возносился из небытия, ты блистал именем своим, купола твои спорили голубизной с самим небом, ты был украшением могущественнейшей планеты, и имя твое повторялось на многих языках, город Сайн. Потом, когда фонари театрального подъезда остались позади и она походкой сомнамбулы брела по горбатой орбите Каменного моста, видя перед собой только небо и чувствуя, как с каждым шагом пронизывающая все ее существо боль набирает крещендо, она думала.
   Я знал зло, но был холоден. Что слава города, имя его – Сайн?
   Я был холоден, не сознавая того, что город – великий город – это не башни выше небес, не причудливые узоры лепных украшений… Не улицы, залитые светом звезд… Город – это дух!
   И ты однажды доказал мне это, доказал блистательно и бесспорно – о, великий и прекрасный мой город, которому было дано имя древней птицы, охранявшей его покой.
   Я бродил по городу, и ничего, кроме скуки, не было в душе моей. Но кто смог излечить мою слепоту по отношению к тебе, Сайн?
   Кто заставил склонить низко голову перед величием и силой твоей?
   Кто сделал так, что душа моя теряет покой, сердце бьется сильнее и голова туманится от переполняющего меня счастья от воспоминания?..
   Ты, Юния! Юния!
   Вошедшая со мной в святой теперь для меня город.
   Взявшая руку мою и открывшая глаза мои.
   Юния, это ты освятила руины и купола, ты заставила полюбить единственный уголок земли, где я родился.
   И жизнь моя приобрела смысл.
   Смысл, которого мне так не хватало прежде, без которого я шел по жизни, не зная, куда и зачем иду…
   Как странник в пустыне, отчаявшийся найти спасение, видит родник с ключевой водой, я увидел тебя.
   И одним спасением было прильнуть к животворной струе, окунуться с головой и пить, пить, пить…
   Пить, не боясь умереть. От счастья, от любви к тебе.
   И если на пороге смерти что-то вспомнится, то это будет тот самый вечер, та ночь, когда мы стали одним существом, когда наши души возносились над бренным миром, оторвались от суеты мирской и слились с Великим Космосом.

   И прилив чувств был так велик, так сладок и горек одновременно, что я понял – это Истина.
   Благодарю.
   Шли дни, проносились часы, а мне было их мало, потому что это были наши часы, наши беседы, наше с тобою молчанье и наша единственная ночь. Я не уставал восхищаться тобой, любоваться тобой, наслаждаться твоей красотою.
   Юния – великая Женщина!
   Бесконечная, глубокая, нежная, сильная и прекрасная…
   Из миллионов голосов я узнаю в первый же миг твой низкий, завораживающий голос, я вспоминаю твои волшебные слова…
   Все в тебе вызывает трепет. Руки, плечи, губы, взгляд…
   Я готов бесконечно смотреть в твои глаза, неотрывно, пугаясь их глубины и тайны…
   И как передать тебе бездонность разлуки с тобой?
   Невозможно!..
   …Ты уезжала, проникшись Сайном, приняв его в себя и сделав его самым любимым моим городом… Уезжала, прощаясь.
   Мой родной Сайн тоже вошел в тебя, и это было чудом! Ты исчезла, и я остался наедине с моим городом. И пошел к людям, и ты, Юния, опять была рядом со мной.
   Я еще сильнее полюбил свой город. Быть может, оттого, что есть в нем места, которые напоминают мне тебя. Это те места, где ты незримая – всегда рядом со мной, где едва слышно и только для меня одного шепчешь что-то и так радостно смеешься, Юния.
   Я снова в Сайне. И я снова живу, пытаясь ответить на миллионы вопросов, терзающих мою душу.
   Под какой счастливой звездой я родился, если мне суждено было встретить тебя?
   Кто ты? Откуда? И как нам освободиться от сетей, в которые мы, простые смертные, крепко запутаны? И как свершить то, что нам дано свершить?
   Что будет завтра?
   Миллион вопросов.
   Иногда я боюсь думать, боюсь загадывать.
   Одно для меня несомненно – ты вошла в мою жизнь, в мою плоть, в мою суть.
   И избавления от этого не будет, пока я жив.
   Может быть, это мое счастье?..
   Страдать, мучиться, переживать разлуку с тобой… и любить.
   И снова из далекого далека слышу голос твой, чувствую прикосновение твоих губ, шепот и тихий смех твой.
   Каким словом назвать тебя?
   Любимая? Мало!
   Бесконечно дорогая? Тоже мало!
   Есть одно слово, достойное тебя.
   Это твое имя: Юния…
   И велик ты, Сайн, тем, что в душе твоей живет это имя.

Притча Сардиса

   Однажды я сказал Юнии, что она должна написать книгу о своей жизни. Я был уверен, что это будет книга о любви, ибо многие мужчины восхищались ее красотой и стремились завоевать ее. След Юнии в судьбе каждого из них неизгладим. Но есть ли такой мужчина, которого она хотела бы вспомнить? Увы! Я знаю, что никто из них не стал ее судьбой, кроме одного… Впрочем, едва ли его можно назвать вполне мужчиной – это сын Юнии – Вашур, ее радость, ее душа.
   Любовь, которая хранит Юнию и Вашура ото всех бед, могу понять только я, ибо я люблю Юнию совсем не так, как остальные мужчины, люблю по-отцовски нежно и трепетно.
   Юния испытала на своем веку много несчастий и разочарований, хотя об этом мало кому ведомо. У нее была дочь, которая умерла. Юния знала, что так будет, и заранее оплакивала ее. В такие минуты она чувствовала, что у нее останавливается сердце, холодеют руки и ноги. Она, ни секунды не раздумывая, умерла бы вместо своего ребенка, но это ей было не дано.

   В своих странствиях на Земле-2 Юния встретила человека по имени Алес, который показался ей чужим на своей планете. Смелость и нежность отличали его от остальных логикосов – обитателей планеты, и Юния полюбила его. Это был смертный человек. У него было тело смертного человека (а она его хорошо знала), сильное, но подверженное физическим страданиям.
   Вашур, сын Юнии и Алеса, унаследовал от нее доброту и высокий разум – достоинства, которые в конце концов всегда побеждают. От отца же он унаследовал все лучшее другое, что есть в людях, и их неприспособленность к вечной жизни. Вашур не был бессмертен, и это огорчало Юнию.
   Когда судьба наградила Юнию сыном, она ощутила счастье, которого не испытывала никогда прежде.
   «Ребенок, сын – это больше, чем бессмертие», – думала Юния и с сестринской любовью смотрела на всех матерей всех планет и хотела счастья всем их детям.
   Лицо сына, нежное, чистое, детское лицо с младенчески прекрасными глазами заслонило все другие лица. В нем, только в нем, в ее Вашуре, видела теперь Юния воплощение жизни.
   Юния любила походку сына, любила смотреть в его глаза, любила его голос, любила слова, которые он произносил, любила игрушки, которые он любил, любила его мягкую улыбку, любила ласковый взгляд, любила его руки, лицо, тело, любила, когда он прикасался к ней щекой, любила, когда он звал ее, любила спешить к нему…
   Все в нем вызывало восхищение Юнии, и она не хотела выпускать его из поля зрения хотя бы на самое короткое время. Впрочем, эта самая сильная в жизни Юнии любовь была взаимной. Вашур гордился и восхищался матерью, они могли часами смотреть друг другу в глаза и молча читать душу друг друга.
   В такие минуты Юния чувствовала, как Вашур еще мал и взрослый одновременно. Она только лишний раз убеждалась в совершеннейшей неправде, что детское сердце не может вместить в себя такую любовь, какая оказывается не под силу многим взрослым и зрелым духом людям.
   …Юния была счастлива и благодарна судьбе за каждый день, проведенный с Вашуром! И как она страдала при мысли, что однажды все это может вдруг оборваться, погаснуть, кончиться. Еще больший страх охватил ее, когда однажды Вашур заболел. Заболел серьезно, – был, что называется, на волосок от смерти. Отчаявшаяся Юния хотела взять его болезнь на себя, но увы! – это было невозможно; ибо он – это он со всей неповторимостью его судьбы, и если ей не дано было умереть вместо него, то она была готова умереть, случись такое, вместе с ним: ведь горе для нее было не в собственной смерти, а в смерти сына, единственной и вечной ее любви.

   Ни на секунду не отходила Юния от дитяти. Серьезно и подолгу смотрел на мать Вашур. А потом сказал:
   – Я знаю, что ты спасешь меня, мама.
   И Юния поняла, что это были именно те слова, которые ей надо было услышать! Вера ожила в ней, и она мгновенно ощутила свою прочную связь с Космосом: со всеми людьми и с огромной, многообразной и неистребимой жизнью… Она еще больше сосредоточилась на Вашуре, будто изгоняла из него недуг, отпугивала смерть.
   А Вашур, угадывая ее мысли, продолжал:
   – Если ты скажешь, что не сумеешь помочь мне, я не поверю тебе, я знаю, ты спасешь меня…
   День и ночь, дни и ночи не отходила Юния от сына. Она удерживала в нем жизнь, а его удерживала в жизни.
   Силы то возвращались к ребенку, то вновь оставляли его. И тогда лоб Вашура становился предостерегающе холодным.
   И все время, сначала робко и медленно, чтобы не перенапрячь детский организм, а потом все смелее и смелее согревала Юния волшебством своих рук его кровь.
   Сквозь ее руки проходили лучи солнца, свет звезд, сияние радуги, теплые волны воздуха, шелест листьев, пение родника – все то, что связывает человека с жизнью, и все то, что дает ему силы. Потеряв счет времени, жила Юния. И жизнь ее переливалась в жизнь Вашура, и сердце ее помогало биться ее сердцу, и кровь его была согрета ею – всем существом ее, излучающим теплый мирный свет, из-под очистительных струй которого сын должен был выйти здоровым.

   И болезнь отступила.
   Это была победа Юнии, чудо, подтверждавшее старую истину: материнская любовь – самая сильная, ведь именно ей чаще всего дано совершать чудеса, не только рождать и возрождать…
   Теперь снова Вашур с ней. Снова радует ее своим присутствием, своими шалостями, играми, всем своим обликом и сутью.
   Снова они были вместе, а когда они рядом, они – сила.
   «Вашур – это жизнь, Вашур – это счастье, Вашур – это лучшая моя часть, Вашур – это мои стремления, Вашур – это моя надежда, Вашур – моя правда», – так думала Юния, и в ее помыслах он был воплощением надежд всех матерей, которым надлежало непременно сбыться.
   «Вашур должен был расти, взрослеть и жить среди здоровых и добрых людей, которые не боятся даже смерти, потому что жизнь у всех у них долгая и достойная», – думала Юния, погружаясь ради этого в заботы и работу, которой она отдавала себя всю без остатка. Именно в этом союзе родилась мысль об алгоритме, способном избавлять людей от любых болезней.
   И это не удивительно, ибо всему противоестественному, злому, разрушительному в мире, даже войне и смерти, всегда противостояла материнская любовь. Если бы она не была сильнее их, не было бы жизни на земле, она бы умерла сразу, едва возникнув.
   Движимая все тем же чувством и работая все в том же направлении, Юния, наконец, смогла осуществить мечту всей своей жизни – создать Машину Согревания Крови, которая возвращала людям молодость, здоровье, жизнь, продлевая их на многие-многие годы.
   На тот самый срок, когда они успевают вполне обрести себя, стать самими собой, сделать добро другим, исполниться спокойствием и мудростью. Среди таких людей видела она в будущем своего Вашура, теперь сильного, смелого и доброго, уже повзрослевшего мальчика.
   Чего же желать большего?
   Счастье и долг матери – дать миру достойного сына.
   Счастье и долг матери – дать сыну достойный, прекрасный, добытый ею для него мир. И это ли не подвиг?

Притча Юнии

Я всегда хотела летать.

   В детстве я вставала на пригорок, запрокидывала голову и подолгу смотрела в небо, пока, наконец, мне не начинало казаться, что я слилась с ним, и тогда я про себя страстно прошу (ведь сила голоса не в его громкости):
   «О, небо, небо, сделай меня легкой, сделай меня, чем захочешь, сделай одуванчиком или птицей. Сделай так, чтобы я летала. Будь мне домом. Ничего не хочу я больше. И гнезда у тебя не прошу. Пусть я буду вечно в полете, в поисках и расставаньях.
   О, небо, небо, сделай меня легкой, чтоб я вечно летала, летала, летала…»
   И вот воздушные волны уже подхватили меня со всех сторон и понесли. И вот я уже взмыла в храм воздуха, меня нет, но одновременно я везде и повсюду. Я ощущаю свое присутствие в мире так полно, что начинаю понимать: я пронизана им насквозь, а может быть, и растворена в нем. Мы с миром – единое целое. И поэтому мне ничего не страшно.
   Я высоко поднимаю руки. Трогаю ими воздух. Нет, это не пустота, это небо – такое близкое и недоступное.
   Люди спрашивали меня, не кружится ли у меня голова, когда я так долго смотрю в небо, я отвечала, что нет, и они удивлялись. И говорили друг другу:
   – Что она там видит? Небо как небо, облака как облака.
   Странно, но часто, глядя на людей, я тоже удивлялась им, ловила в их глазах отражение облаков и неба и любила их за то, что и они, и я – все мы живем под его сенью.
   Любовь! Это путь добра, которое постоянно ищет себе пристанище и крышу, ищет свой единственный дом и, зайдя во многие дома, не оставляет себя в них целиком – чтобы идти дальше.
   Эти мысли посетили меня, когда мне довелось однажды предпринять поиск единственного дома и единственного сердца. И я нашла, и попробовала оставить в них всю себя, но они не смогли вместить меня. И я пошла прочь.
   О, надо знать Юнию!
   Вы хотите знать, кто такая Юния? Я расскажу вам одну притчу. Может быть, вы из нее что-нибудь поймете.
   Стоял вечер. В дверь мою постучали, и вошла маленькая, скромная старушка. Она подошла прямо ко мне, взяла за руку и сказала:
   – Пойдем со мной, Юния.
   И привела на какой-то холм, где в траве лежал умирающий юноша.
   Старушка указала мне на него и тихо, медленно проговорила:
   – Ты не, знаешь об этом, Юния, и ты не виновата. Так часто бывает. Он любил тебя больше всего на свете и любит до сих пор, потому что сердце его еще бьется. Но посмотри на него: он умирает, и только в твоей власти спасти его.
   Я посмотрела на юношу очень внимательно. Его лицо совсем не показалось мне знакомым. Но я продолжала вглядываться и вдруг в какой-то момент вспомнила: этого человека зовут Оскарбий! Я хотела произнести это имя, но в самое последнее мгновение остановилась. А может быть, Сардис?! Нет – Оскарбий! Нет – Алки! Нет, это, несомненно, был Алес…
   А юноша лежал с открытыми глазами, смотря в небо, готовый принять свое новое имя, данное Юнией.
   – Ты узнала его? – встрепенулась старушка.
   И я ответила:
   – Да.
   – И так должно было быть, – спокойно продолжила она. – А теперь – спаси его. Положи свою правую руку на ребро с левой стороны и думай, думай о том, что ты любишь его.
   Я повиновалась.
   Любовь, которая овладела всем моим существом, сделала меня вмиг и смелой, и отважной, а сама я превратилась в луч света, столь нужный уходящему из жизни.
   Я коснулась его рукой, и во мне разом воскресли Вера, Надежда, Любовь.
   А потом все исчезло.
   Я опять была в своей комнате. Кончилась ночь, и зачиналось уже утро. Все было на своем месте. Все также деревья заглядывали в мое окно, все так же цвели цветы на клумбе во дворе.
   Но небо казалось мне уже не таким далеким, как прежде, и достаточно было шагнуть за порог, чтобы взлететь.
   Случились великие перемены. Возможно, в небе, возможно, во мне…
   Теперь я ясно видела свой путь. Он лежал через города прошлого, скрытые водой, и через города настоящего, невидимые еще сквозь расстояния, сквозь засыпанные песком времени лабиринты и космические дали. Он был долог и труден, этот путь.
   Звезды были близко и неудержимо манили. Космос принимал меня. Он был моим огромным домом, и войти в него означало – раствориться в нем, быть или не быть…
   Как и все люди, я люблю свой дом. Только в нем я могу быть самой собой.
   Но девиз мой иной, чем у всех: быть в любую минуту готовой расстаться с собой, раздать себя всем, что означает искать и снова искать тех, кого мы любим, а главное, кому мы нужны. И так без конца.
   Бесконечность настоящего – в надежде, любви и вере, которые вечно идут от дома к дому, от человека к человеку, от звезды к звезде. Идут, не находя себе пристанища, растворяясь в судьбах людских и звездных мирах.

Прегрешение

   Она родилась и выросла среди символов воинства, доблести, верности и любви. Их никто никогда не оглашал, но все ее предки жили ими по каким-то издревне укоренившимся законам. Когда случалось какому-нибудь смельчаку спросить об этом у седовласых стариков, те отвечали: «Так установлено высшим порядком неба, и нарушать наши догмы означает предать их, а это все равно что вынести себе смертный приговор!»
   Так и жили на планете Юнии по негласным этим законам и ревностно выполняли их во все времена в любом возрасте. Каждое новое поколение передавало следующему непреложную истину: «Мы живем между небом, землей, мечом и цветком». Иногда цветок называли более конкретно – розой, и под этим понималось только одно – в смысле любовь.
   В урочный день и час наступило время розы и для Юнии. Она все чаще уходила в поля, луга, леса, и если бы кто-нибудь спросил ее зачем – она бы ответила: «Меня зовет туда дух смятения». И то была бы сущая правда, ибо природа наполнила все вокруг юной девы некими особыми приметами и символами, которых она раньше не замечала или не осмысливала: и бесконечное новолуние в небе, и семилистные ромашки на лугах, и светлые ночи, и протяжные дни. От этого всего душа Юнии ликовала, чувства обретали звук и движение – она пела, кружилась, будто взлетала над землей. И не заметила сама, как вытянулась и расцвела на радость братьям и родителям, не чаявшим в ней души, стала тоненькой, как травинка, и смелой, как первый луч.

   Однажды, на рассвете, когда над землей стоял еще пологом туман, и Юния, чтобы согнать дремоту и сплин ночного тепла, купалась в росе озера, перед ней из млечной дали предстал вдруг юноша, упругий и стройный, как тростник, тонкий, как лоза, с лицом, чистым, как лотос.
   В первое мгновение Юния оцепенела от неожиданности и стыда, охватившего ее. Она хотела отпустить упругие прутья камыша, чтобы прикрыть свое нагое тело, но голос юноши остановил ее. И странно: он звучал не там, на берегу, где стоял юный горец, а прямо над ней, обволакивая ее и проникая в самое сердце.
   – Ты красива, как утро, Дикая Роза; в этом холодном свете росы, а блеск твоего тела затмевает восход солнца и захватывает дух, – сказал он.
   – Откуда ты знаешь, что мои соплеменники называют меня Дикой Розой?
   – Знаю. – И юноша продолжил ее речь. – Ты любишь деревья, не боишься заблудиться в лесу и умеешь слушать пение лесных птиц и разговоры цветов. Я знаю все это давно, со дня твоего рождения. Знаю и то, что ты еще никого никогда не любила. Пойдем, я заждался тебя.
   Он протянул к ней с берега обе руки и, конечно, не смог коснуться Юнии, но сила, желание его были так велики, что Юния не могла противиться и сама пошла ему навстречу. И опять все, что с ней происходило, казалось ей необычным, – нет, не его нетерпение, не его призыв, а некая иная сила, полная реальности и ощутимая, но незримая. Она, эта сила, раздвигала перед ней камыши с бархатными головками и помимо ее воли, переставляла ступни ее ног.
   Так же безропотно и послушно, словно она шла навстречу своему сокровенному желанию, Юния вошла в лес под его теплой огромной рукой и сама указала на ложе за густым кустарником, все поросшее буйными цветами и сочной травой…
   Из всей той сказки откровения Юния помнила только жажду чувства близости, горячее дыхание, упоительное, как хмельной нектар, и скользящие по ее телу упругие губы. В тот миг она осмелилась взглянуть в его глаза и испугалась – они были огромны, а взгляд их – отрешенный и дикий.
   Под лучами садившегося к горизонту солнца, бросавшего на них золотую ткань заката, он долго еще нежил ее в объятиях.

     В любви признавался парень,
     И девушке было страшно,
     Что сердце ее от счастья
     Вырвется из груди.

   Юния дивилась речам своего возлюбленного, и голова ее кружилась от их сладости и глубины. И, как некий огненный столб, в мозгу ее возникал один и тот же неотступный вопрос: «Откуда он взялся, кто он, как имя его?» Но спросить она не отваживалась, а он или не догадывался рассказать о себе, или не хотел. И неудивительно: у любящих разум всегда в опале, но как бунтуют чувства!

Вечером, когда неподвижные облака тумана скрыли заветное озеро, они вышли на опушку леса, Юния, послав возлюбленному прощальный поцелуй, вприпрыжку поскакала к дому. В какой-то момент она услышала за спиной то ли скрип, то ли мощный вздох, похожий на обвал. Она оглянулась и увидела с высоты кургана, как по верхушкам леса скользнула вглубь огромная тень и высоко в небе завис непомерных размеров орел. А юноши на опушке уже не было, и лес помрачнел и ощетинился, пугая Юнию своим недружелюбием.

   – Но как же завтра, как потом? – сам собой возник вопрос, и на глазах ее сверкнули слезы. Она была готова ринуться назад, чтобы все вернуть – и чувства, и слова, и клятвы, но устояла на месте и решительно стерла слезы – только горе еще сильнее защемило сердце, и на нем обозначилась огромная, как яркий тюльпан, рана.
   Любовь воцарилась в ее душе, а сердце запылало таким огнем, что Юния подумала: «Вот бог, который сильнее меня, вот кто будет властвовать надо мною всегда, не оставляя места разуму!» Час, в котором она подумала так, был точно девятым часом того счастливого дня.

     Мой дух пленен,
         а сердце – пояс света,
     Оно сотворено
         для верности обета.
     Ищу ответа: «Кто его пленил?»
     И отвечаю: «Кто любовь дарил!»

   Но на другой день, когда Юния опять купалась в росе камышиного озера, уже никто не окликнул ее, никто не вышел навстречу из тумана. Она прервала утреннее омовение, натянула пестрядинное платье. Ревнивые мысли, одна жгуче другой, терзали ее: «Придет ли снова он или он обманул меня, насмеялся над любовью? Разве бывает такое? За что?!»
   В короткий срок Юния сделалась слаба и немощна, вид ее стал удручать друзей и родных. Они допытывались причины, упрашивали, наконец, смешили ее, но Юния вся погрузилась в себя и подолгу неподвижно смотрела на извечные символы родичей – меч и розу, будто они должны были подсказать ей, с кем из них лучше всего заключить союз.

   И только природа помогала ей. Из лесов, лугов, озер и рек она приходила смиренная и покорная. Великие силы природы исцеляли ее сердце, наполня-
   ли ее мудростью и покоем. Ветер, трава, деревья, птицы стали ее лучшими друзьями. Отчаяние Юнии выливалось в заклинания, заклинания становились отчаянием.

     «За что он меня обидел,
     За что надо мной насмеялся?» —
     Шептала она, но упреков
     Никто от нее не слышал.
     Казалось ей – птицы немы,
     И солнце больше не светит.
     Казалось ей, что от горя
     Ослепла она и оглохла.
     Сердце рвалось от боли,
     Душа уходила из тела,
     И девушка небо просила
     Дать ей легкие крылья.
     Ей жить на земле не хотелось,
     Ей жить на земле было страшно,
     И девушка речку просила
                     позволить ей
     Стать ручейком.
     Вдруг ветер большой поднялся
     И высушил горькие слезы,
     И девушка – вслед за ветром —
     К опушке лесной подалась.
     И в лес вошла без боязни,
     Ведь девушка понимала
     Язык цветов и деревьев,
     И птиц, и лесных зверей.

   Ей показалось, что на деревья опустилось облако оранжево-огненного цвета, за которым она разглядела облик огромного матерого орла с устрашающе диким взглядом. Юния узнала этот взгляд и с криком отпрянула.
   Тогда орел разметал свои огромные крылья, и под их тенью в когтях его она увидела своего чудного обольстителя, лишь слегка прикрытого алой прозрачной тканью, Она поняла, что он тоже узнал ее, но не смутился, а, наоборот, смело посмотрев и, выпрямившись, будто мощные крылья были не крыльями царя птиц, а его собственными, протянул ей навстречу ладонь, на которой пылало что-то, похожее на сердце.
   Юния отпрянула, отстранила руки, но некая прежняя неосознанная, незримая сила потянула их к огненному предмету. И странно: тепло его не обжигало, а ласкало и повергало в приятную истому. Она собрала пальцы, изобразив ими цветок лотоса, и приблизила свои ладони к его, и не заметила, как то, что пылало в руках прекрасного обольстителя, оказалось вмиг в чаше ее ладоней.

   И снова, как в первую встречу, на озере, прозвучал над ней чарующий голос и четко произнес: «Я – повелитель твой, и ты – моя, не противься этому!»
   Юния не изумилась, но потупила взор и, чуть помедлив, отвечала ему гордо:

     Но прежде твою верность,
         твою верность испытаю я!
     Готовы два желанья

                      у меня:

     Желанье первое —
         ты к озеру опять придешь,
     Второе – два предмета,
         на выбор, принесешь…

   И словно в ответ на речь Юнии, орел сверкнул глазами и с такой силой ударил могучими крыльями по воздуху, что показалось, будто над лесом разразилась гроза…
   Пробуждение вернуло Юнии легкость и веселость, какие обычно обретает человек, пережив тяжелый кошмар. Юния по стоянию солнца определила, что час, в который это случилось, был четвертый. Потом посчитала: до урочной встречи оставалось девять, то есть будет седьмой на исходе, когда они должны снова сойтись уже наяву, под туманным пологом камышиною озера.
   Юния прислушалась, как трепетно билось ее сердце, и в стуке его она отчетливо различала слова призыва: «Иди и жди! Иди и жди! Иди и жди!» Она не стала противиться, пошла к озеру и, пока пробиралась сквозь камыши, каждому шагу ее вторил гимн всего живого, словно тысячи невидимых трубадуров оповещали весь свет: «Осанна, осанна, осанна!»
   Присев на дикий камень у самой кромки воды, она подняла глаза к небу. Свет солнца мерк, а полог звезд ширился и становился ярче. Она смотрела на небо долго, пока не устали глаза, сердцу сострадая, пока душа не устала от необратимого гнета, сидела в ожидании того, кто укрыл свой облик на небе, оставив тосковать любовь на земле. В глаза ее вместе со звездами вошла дремота, и она, верно, пребывала бы в таком состоянии еще долго, если бы не дерзкий окрик:
   – Юния! Где ты?!
   В мгновенье и звезды, и синева неба исчезли из ее глаз. Там, на противоположном берегу, она увидела Его в тени мощных бело-сизых крыльев. Дух ее замер. Но вот он с легкостью тени отделился от тверди берега и предстал перед ней – весь энергия и сила, как в то далекое утро их прегрешения. Они оба молчали, не зная, что сказать друг другу. Глаза Юнии вопрошали. Тогда он распахнул свои одежды, сотканные из стальных лат или упругих, как сталь, перьев, и извлек из-за пояса стальной меч и пунцовую дикую розу.
   – Я угадал твои символы, Юния? – спросил он.
   – Да, угадал, – без колебания ответила она.
   – Я назову тебе их – это доблесть и любовь! Скажи, что я не ошибся в них так же, как в тебе! – И он бросил меч и розу к ее ногам.
   – Ты долго страдала, я знаю, но это было моим испытанием твоего духа и твоей плоти. На них не упала и капля тени. А знаешь ли ты, сколько с тех пор прошло дней и ночей?
   – Звездное небо передвинулось в сторону востока на девять из двенадцати частей градуса, – ответила Юния, пытаясь усмирить свое сердце.
   Он уловил смятение ее духа и твердо изрек:
   – Не спрашивай более того, что тебе полезно знать. Выбери лучше из двух символов, что у ног твоих, тот, который решит наши судьбы – твою, Юния, и мою. Теперь я в твоей власти.
   Тогда Юния подняла с земли меч и ловким движением руки просунула его за пояс. Потом так же ловко подняла тугой бутон алого цветка и протянула ему.
   – Гармония рождается не в прегрешениях, а в равновесии, – сказала она.
   – Твоей душе никогда не хватало любви, ты не знал ее, – я тебе ее дарю!
   – Твой дух, Юния, достоин заоблачных высот! – воскликнул юноша.
   – Моим подарком тебе будут космические дали.
   Могучим эхом отозвались его слова в горных высотах, за спиной его взметнулись со звоном крылья, руки обратились в две мощные лапы, крепко державших в объятиях Юнию. Земля дрогнула, и тело Юнии обрело невесомость… Там, в звездной дали, их обоих ждала Планета Вечной Молодости и Вечной Любви.

Охотничья баллада

     Как образ, виденный во сне,
     Нам долго не дает покоя,
     Так тайны мира в тишине
     Теснят наш ум своею тьмою.
     Еще не зная почему,
     Душа смятенная стремится
     Пробить крылами эту тьму,
     Разгадкой тайны насладиться…
     Я здесь историю одну
     Поведаю. О той забаве,
     Что вдруг вспугнула тишину
     В одном краю, в одной дубраве.
     Стеною там охота шла,
     Пугая звоном и трубою,
     Слепя доспехами, пальбою,
     И лай, и гик с собой неся.
     И лишь охотник молодой
     Шагал неведомой тропой.
     А впрочем…
     В притче вы прочтете
     Об удивительной охоте…

   Золотисто-смуглая лань мчалась во весь опор, отбрасывая копытцами, вместе с камнями и комьями земли, огненно-сыпучие искры. Она была во власти могучей и вечной природы, а та голосом крови повелевала ей держаться подальше от треска ружейных выстрелов и разъяренной своры гончих.
   Убегать от опасности, повторявшей здесь, на земле, силы небес, было для нее так же естественно, как обгонять раскаты грома и сверкание молнии внезапно налетевшей грозы.
   Лань никогда не пережидала буйство стихии под деревом, только под скалой – так повелевал голос природы, и она оставалась ему послушной, всякий раз терпеливо дожидаясь, пока горный рокот небесной колесницы не стихал совсем. Но странно: чем дальше убегала лань от преследования на этот раз, тем больше она оказывалась в чьей-то непонятной власти – казалось, ноги сами несли ее в гущу леса, и она не в силах была противиться этому бегу, словно там, впереди, некий невидимый магнит был направлен прямо на ее сердце.
   Зоркий взгляд беглянки скоро различил вдали изумрудно-бархатную поляну, щедро усыпанную летними цветами.
   Всего несколько прыжков – и вот уже, в полном сиянии красоты и грации, она стояла за чертой перелеска, оторопевшая и изумленная. Там, по ту сторону, в утреннем мареве виделся ей охотник с ружьем наперевес.
   В его глазах застыла вся синева незабудок поляны, отражая блеск солнца и утренней росы. Над головой его, едва заметно колыхаясь, сияло перо, а грудь и пояс его были увешаны множеством каких-то сверкающих предметов.
   Видение ослепило лань. И, позабыв об опасности, она потянула к нему голову, чтобы по духу уловить, кто перед ней – друг или враг, но охотник опередил ее.

     В лесу раздался резкий выстрел,
     Он в тишине был как обвал,
     И смутный промельк
                      лани быстрой
     Охотник в чаще увидал.
     Он бросился стремглав туда,
     Но блеск багряного следа
     Вдруг преградил ему дорогу.
     Пред ним звенела пустота!
     Лишь дым, рассеясь понемногу,
     Висел клочками на кустах,
     Вселяя нежеланный страх…

   Потом он еще долго корил себя за малодушное, недостойное охотника раскаяние, но ощущение горечи утраты от этого только усиливалось. Он опустился на случайный пень, собрал вокруг себя сухие ветки валежника, разжег костер и погрузился в думы.

Напрасно так долго и призывно звучал охотничий рог. Хотя уже давно стемнело, одинокому охотнику не хотелось возвращаться домой. Полное равнодушие овладело им. Казалось, он готов был хоть сейчас превратиться в ничто и навсегда исчезнуть из этого мира. И думая об этом, он заснул. И спал он долго. Трижды пытались разбудить его утренние зори, и трижды снова убаюкивали его тихие закаты. Но он спал. Трижды звезды дальних неведомых миров пели ему свои загадочные песни. Но он спал, и во время всего этого странного и долгого сна к нему, из глубин небытия, являлась лань, неуловимо-трепетная, с непостижимой печалью в глазах, а из раны на ее груди все еще сочилась и медленно капала на траву горячая и алая кровь. А перед третьим закатом лань неожиданно, но легко превратилась в девушку нездешней, почти неземной красоты. И только взгляд ее оставался кротким взглядом лани. Она, казалось, парила, нет, она уже плыла в тумане над медной от закатного солнца травой, своими мраморными и все же невесомыми руками прикрывала рану на груди, но из-под пальцев ее все еще проступала яркая кровь.

   И сердце охотника внезапно пронзила, как острая боль, такая простая и такая горькая разгадка. Нет, не в лань он стрелял, в любовь свою стрелял он, встретив ее впервые на пути, но не узнав ее на той злополучной поляне.
   Пораженный своею внезапной догадкой, он встал, медленно приблизился к девушке, легонько прикоснулся к ее груди, сразу отыскав своими горячими пальцами горькую рану. И через мгновение кровь исчезла, не оставив даже крохотного шрама на прекрасной груди девушки-лани. И они теперь уже вместе парили на земле и в небе, вершили свой полет в травах и звездах, сливаясь в любви и с ее вечностью и тайной. И понял охотник, что без этой любви он отныне не сможет мыслить своей жизни.
   От страха потерять свою любовь он и проснулся на исходе четвертого дня. Но, раскрыв, наконец, глаза, он снова увидел в чаще только «смутный промельк лани быстрой».
   Не помня себя, он горячо и страстно стал звать ее. Так преступник отчаянно вымаливает себе пощаду в исступленной молитве. Но пустота была немой. Тогда охотник схватил ружье и с диким воплем ударил им о ствол могучего дерева, так, что вокруг разлетелись острые и мелкие щепки…
   Он еще долго стоял над золою костра, а потом, воздев руки к небу, крикнул что было силы:
   – Слышите меня, миры Вселенной? Если я убью когда-нибудь хоть одно из ваших живых творений, пошлите на меня самые страшные муки всех кругов ада!
   Эхо, раскатившееся в горних высях, поразило его своей мощью. Он почти не узнал своего голоса, и потому собственная клятва, отраженная небом, теперь пронизала его насквозь.
   – Я отыщу эту прекрасную лань, – шептал он, – чего бы это мне ни стоило. Только милостью ее увенчаю я свою кончину. Иначе не стоит мне жить!..
   Он потряс руками, отчего его многочисленные талисманы и амулеты, до сей поры верно служившие ему, охраняя от сглаза, промаха, укуса змеи, шальной пули, разом зазвенели и забряцали. А их было много, самых разных, на его одежде и даже на теле – на все случаи жизни: и кожаный мешочек с мятой и примулой, и осколок лунного камня, и шкурка дракона, и пещерная аспидная магма, и клык дикого секача величиною с кривой нож, и заветный пергамент из Гималаев, и освещенное огнем инков семя жизни, и зола папоротников, предохраняющая от ожогов и поветрий. Но все они на этот раз изменили ему, и теперь, сидя у потухающего костра, он дрожал всем телом, а руки его сами, помимо воли, бросали в вечерний огонь, снова разжигая его, одну за одной священные реликвии охотничьего ремесла.
   Одежда охотника тускнела, но разум его и сердце теперь занимали мысли о лани, пораженной им и поразившей его самого.
   Из разбуженной души хлынули на него самые сокровенные чувства, и он не противился им.
   – Так вот что такое любовь! – шептал он беззвучно, и жар прозрения, как раскаленная лава проснувшегося вулкана, разливался по всему его телу. – А ведь у меня никогда не было амулета или талисмана от любви или красоты. Боги! Как я мог выстрелить в такое совершенство?! Он ужаснулся самому себе, неожиданно пошатнулся и застонал – как будто выстрел по лани вернулся и бумерангом ударил его в не защищенную теперь грудь. В душу его вошла тоска, и все, что некогда составляло для него один веселый карнавал, навсегда исчезло. Все заслонил далекий и пленительный образ лани. Он грезил им, он искал его отныне повсюду.

     Дорога жаждой обжигала,
     И скорбны были ночь и день.
     То тут, то там теперь
                     мелькала
     Охотника немая тень.
     Он брел, в печали и тоске,
     С высоким посохом в руке.
     И длился тайный поиск годы.
     Тому свидетельства природы:
     Уже сплелись рога оленя
     Три раза. Трижды по стволу
     Окольцевала жизнь деревья,
     Явив три раза свет и тьму.
     И трижды изменился лик
     Охотника. Когда-то стройный,
     Он к старости пришел
                      преклонной,
     Но жил надеждою старик.
     И лань жила…
     Родник хрустальный
     Звенел в лесу среди коряг,
     И в тайной памяти печально
     Жил каждый миг и каждый шаг
     Охотника,
     Что там, в лесу,
     Стоял с оружьем на весу
     В то утро…
     И верно:
     С первых дней творенья,
     Не зная ни преград, ни уз,
     Зло и любовь влекут в союз
     Не мщенье – вера и томленье…
     И лань томилась не напрасно,
     Ее звала, ее вела
     Душа той девушки прекрасной,
     Что в ней непознанной жила…
     Итак, к поляне роковой
     Тянулась лань.
     И по привычке
     Прибрел старик.
     …Но дальше – в притче
     Я расскажу о встрече той.

   …В сгорбленной фигуре старика, похожей на замшелую корягу, чудом уцелевшую на старом пепелище, едва ли кому удалось бы узнать блестящего юношу тех далеких лет. Слабое дыхание вырывалось из его почти бесплотной груди с тяжелым хрипом. Иногда ему еще доставало сил поднять голову к небу, чтобы молча поговорить со звездами и послушать под робкий треск костра льющуюся с их высот таинственную песню или чтобы просто увидеть на знакомом небосклоне очертания гор и убегающие по ним леса, за которыми он жил когда-то давно, в другой – суетной и никчемной, жизни.
   Но все эти воспоминания заслоняло собой дорогое видение лани-девушки, прелестной, как весенний день. Старик не знал более сильного желания, чем желание увидеть ее снова, и, забыв про все, опять и опять брел на прежнюю поляну, чтобы увидеть ту, под сердцем которой застряла пуля стрелка. Магическая сила образа влекла его сюда, и он не противился ей – это были свидания с любовью, а это уже было много.
   Но странно, образ девушки все больше блекнул, и чем решительнее стирало его в памяти время, тем чаще старик ходил на свою поляну.
   Но в последнее время он все реже мог делать и это: – немощь сковывала его волю.
   И вот, сидя теперь на той же самой поляне, он вдруг испытал волнение прежнего азарта, словно какой-то неведомый голос прошептал ему в самое ухо: «Лань совсем близко, старик. Не пропусти мгновенья своего счастья!»
   Послушный этому голосу, старик, собрав последние силы, взглянул в небо и замер в изумлении – во всю пустынную ширь, пронизанную уходящими звездами, над ним легко парила огненная лань, сверкая темнотой агатовых глаз и перламутром копытец.

Это было добрым предзнаменованием. Но страждущие души сколь долготерпивы, столь и маловерны. И потому старик истолковал это дарованное ему видение судьбы по-своему: «Лань призывает меня в верховное судилище. Что ж, я давно жду этого свидания…»

   Из темных его глазниц вытекли две скупые слезы. Теперь он знал, что ему делать. Часы сочтены, и нужно было поспешить. И старик торопился принять смерть, достойную любви к заветному образу.
   О, у него хватило сил совершить этот путь в вечность и слабеющими руками соорудить свое смертное ложе.
   Здесь, на заветной поляне, он сам выбрал место для своего последнего приюта – под густо сплетенными корневищами старых сосен – и устлал его пахучими еловыми лапами. Из них же старик сплел убор, подобный терновому шлему, водрузил его на голову и, совсем уже обессилев, возлег на свое последнее ложе, чтобы вернуть природе те три вздоха, что она даровала ему при рождении.
   Ему причудилось, что весь мир, некогда радовавший его, был всего лишь нелепым маскарадом с множеством лживых масок да дурашливым кривлянием и что этот мир, к его удовольствию, остается отныне и навсегда позади.
   И тогда, в тот самый миг, когда душа его готова была расстаться с ним, что-то невыразимо нежное и теплое, почти неземное, чего так не хватало ему всю жизнь, неслышно коснулось тела и разом обволокло его с головы до пят.
   «Так забирает к себе смерть, – промелькнуло в уже помутившемся сознании. – Прощай, жизнь! Прощай…»
   Но ему не хватило сил произнести и эти слова. Веки его набухли и приоткрылись как бы сами собой, и в зыбких алмазах прощальных слез он явственно вдруг различил склонившуюся над ним лань.
   Ее огромные влажные глаза, наполненные состраданием, любовью и печалью, сказали разом так много, что безжизненные губы охотника дрогнули улыбкой. Быть может, он снова вспомнил «смутный промельк лани быстрой».
   Потом, когда он уже не мог видеть своей прекрасной лани, душа его на прощанье еще успела шепнуть ему: «Природа дарит любовь человеку только за любовь к ней!»
   После того рокового выстрела это был второй миг дарованной ему любви. Миг, которого он ждал всю свою жизнь.
   Еще мгновение он слышал, как его вздох удесятерился мощным, словно горным, эхом, после чего старик судорожно потянулся и замер, будто прислушиваясь, как в гармонии вечной любви сливались давно истосковавшиеся друг по другу души…

Верь себе

   Оскарбий не раз говорил Юнии, что она слишком умна и красива. И беда была в том, что уж слишком часто она оказывалась права.
   – Зачем ты всем постоянно даешь советы, да еще так уверенно, будто тебе все известно наперед? – досадовал Оскарбий.
   – Я вижу…
   Юния давно убедилась, что владеет даром видения, но знала, что люди, идя за советом, ищут возможность услышать то, что думают сами, разделить ответственность с советчиком. Сознавала она и то, что ей не простится отступление от истины.
   Оскарбий был специалистом по планетам Солнечной системы. Лучшим специалистом на планете бессмертных, если, конечно, не считать его учителя Сардиса.
   Но однажды произошло непредвиденное. Сардис не справился с выдвинутой им самим программой исследований! Блестяще начатый эксперимент завершился провалом. Сардис был так подавлен непростительной неудачей, что его охватывал панический ужас, стоило ему оказаться в условиях, сходных с условиями провалившегося эксперимента.
   Юния, наконец, сказала Оскарбию, что надо вовлечь Сардиса в эксперимент намного сложнее последнего, и все будет хорошо, все получится…
   – Я вижу, эксперимент будет удачным, очень удачным…
   Произнося эти слова, Юния ощутила напряженность мысли и каждого мускула, почувствовала, что делает работу, требующую полной концентрации внимания. А потом накатила волна радости, возникло чувство легкости. Так оно и будет, так и будет, теперь уже твердо знала Юния.
   И пришла победа. По проекту Сардиса был построен и им самим испытан космический корабль «Коралл-3» из трех вложенных один в другого «Кораллов».
   Оскарбий признавался Сардису:
   – Честно говоря, я совсем не был уверен в успехе. А ты?
   – Да, был момент – хуже в моей жизни не случалось, – когда я внезапно ощутил такую тоску и смятение, что даже на несколько секунд потерял сознание…
   – Не было этого! – перебила его Юния. – Сознания вы не теряли!
   – Я не могу объяснить, что происходило со мной. Мне вдруг показалось, что я лечу с дублером… нет, скорее, со своим двойником, вернее, со вторым «я», и тот – второй – повел меня…
   Они продолжали свой праздник. Мужчины были словоохотливы, а Юния почти все время сидела молча и улыбалась: наше внутреннее «я» сильнее нас самих, и счастлив тот, кто имеет силы себе поверить.
   А когда они остались вдвоем, Оскарбий не сумел скрыть своей досады, что не он, а она помогла Сардису, что ей мало быть только женщиной…
   – Может, мне улететь куда-нибудь? – раздраженно спрашивал Оскарбий. – Предложений, кстати, хватает. Далеких планет тоже – с низким уровнем цивилизации, с неизлечимыми болезнями, с войнами и бесконечными разговорами о добре и зле. Загляни в их газеты!
   – Будет все по-другому, – решительно сказала она. – Улечу я.
   – Юния, ты действительно хочешь, чтобы мы расстались?
   – Хочу, не хочу, разве теперь это важно?
   – Раз не хочешь жить, как все, иди, скитайся! – воскликнул он. – Это уже мое решение. А мои решения, ты знаешь, отмене не подлежат!

   Юния так долго верила, что Оскарбий наконец-то поймет ее, что теперь ей сделалось просто жалко его:
   – Хорошо, будем считать, что в экспедицию меня отправляешь ты.
   Однажды, устав от своих трудных мыслей, Юния задремала в кресле. Ей снилась музыка, снилась хроматическая гамма, звуки которой были похожи на шум водопада, то отдаляющийся, то приближающийся, вечный, как фуги Баха, которые, отзвучав, не умирают с последней нотой, а просто становятся неслышимыми. Звуки торжественной и в то же время родной и знакомой, как собственное имя, музыки были окрашены в цвета радуги и источали запах раннего летнего утра. Это была мелодия вечности ее планеты, где нет смерти, а потому и нет будущего, а есть только настоящее, тождественное вечности. Звуки сплетались с бликами света, радуга заполняла горизонт, небо было светлым и сияющим. Казалось, именно это сияние и порождает прекрасную, похожую на вечную жизнь, мелодию.
   Юния ощутила ласковое тепло, которому хотелось довериться, как ребенок доверяется рукам пеленающей его матери.
   Тем временем к стене ее дома из толстого прочного стекла, способного становиться то матовым, то прозрачным в зависимости от положения солнца, подплыло нечто вроде облака. Оно соприкоснулось со стеклом – и уже не облако, а тысячи маленьких тонких упругих веревочек в одно мгновение нашли себе опору на совершенно гладкой поверхности.
   Стекло начало плавиться. Одна из стен дома Юнии бесследно исчезла. Тонкие зыбкие струйки, как силовые линии, уже целиком заполнили комнату. Так бывает, когда среди нас появляется исполненный внутренней значимости человек и беспрекословно завладевает нами.
   Неосязаемые веревочки закручивались вокруг Юнии, пока она целиком не оказалась в их власти…
   Было безветренно, где-то неподалеку пела птица. Дом Юнии вновь обрел стеклянную стену. Все оставалось по-прежнему, лишь бесследно исчезла… хозяйка дома.

   Сигналы, которые воспринимала Юния, все еще находившаяся в забытьи, были похожи на чередование холодных и теплых волн, на внезапные вспышки света, то серебристо-фиолетового, то красновато-оранжевого. По этим сигналам Юния улавливала настроение Сардиса и Оскарбия, находящихся вместе с ней на космическом корабле, гораздо точнее, чем из их разговора:
   – Когда «Коралл» был построен, меня снова будто парализовало: я стал безвольным, равнодушным. Но я представил себе, как огорчится Юния, если со мной опять что-нибудь случится, и именно это спасло меня. Интересно, догадывалась ли она?..
   – Ах, Сардис, но она же не только тебе, всем хочет помочь. Мне остается надеяться, что она, испытав все тяготы земной жизни, вернется на нашу планету, вернется ко мне, избавясь наконец-то от излишнего сострадания.
   – Как знать… А «Коралл» хотя и прост в управлении, но есть тонкости, которые Юния должна знать, чтобы в любой момент, если захочет, вернуться домой.

   И расстыковывая макси-энергоноситель и малые «кораллы», Сардис, прежде чем нажать кнопку, предельно сосредоточился: Юния должна была запомнить место, над которым зависнет мини-энергоноситель, составная часть космолета.
   На рассвете сон Юнии стал хрупким и прозрачным, все более переплетаясь с реальностью. Ей снилось дерево, большая старая яблоня, раскачиваемая ветром. Она стояла под этой яблоней и смотрела, что происходит над ней – в небе…
   Удивительный космический корабль – три тарелки разной величины, вложенные одна в другую, – висел в воздухе, не очень высоко над землей. Вот верхняя, большая его часть устремилась ввысь и, набрав скорость, исчезла. Отделившаяся часть корабля спокойно парила в воздухе еще несколько мгновений, и, казалось, больше уже ничего не произойдет. Однако форма ее вдруг резко изменилась, – теперь это были уже две висящие одна под другой тарелки, нижняя из которых медленно опускалась на землю. Она отторгалась от верхней как бы нехотя – их соединяли тонкие серебряные нити. Нити собирались в пучки, пучки становились похожими на стальные тросы или на струи воды, льющейся под большим напором, и, наконец, разбивались на множество сверкающих, пронизанных светом капель.
   Самого своего приземления Юния не видела, Но она навсегда запомнила то одинокое дерево из своего сна, над которым еще некоторое время висел средний диск.
   Потом Юния увидела совершенно незнакомых ей людей, их было много, непохожих друг на друга и на тех, с кем ей до сих пор приходилось встречаться. Она увидела и большие, странные города, услышала незнакомую речь.
   Нет, это был уже не сон. Юния действительно находилась над неизвестной планетой.
   Чувство одиночества в бесконечной Вселенной охватило ее. На какое-то мгновение ей даже показалось, что она никогда ничего не знала, кроме этого чувства.
   Юния посмотрела на себя и увидела, что одета в непривычный костюм, походящий на легкий скафандр. Этот костюм, переливающийся разными цветами, состоял из огромной куртки, наполненной газообразным веществом; на плечах, напоминая то ли погоны, то ли эполеты, красовались тяжелые металлические пластины. Брюки, плотно облегавшие ноги, были заправлены в большие и простеганные, как куртка, сапоги.
   Вдруг она ощутила нечто похожее на похлопывание по плечу, легкое, дружеское. Круглая металлическая пластина на левом плече вспыхнула красным светом. Это был сигнал, данный Сардисом: необходима полная концентрация внимания. Беспрекословно следуя дальнейшим указаниям Сардиса, она вновь испытала уже знакомое ей чувство легкости и подъема. Вновь зазвучала уходящая в бесконечность музыка, пронизанная волнами мерцающего сияния. Юния чувствовала, что она в безопасности, что она хранима этой музыкой…

   Через несколько секунд Юния уже сидела на невысоком, поросшем травой холме. С высоты он был совсем незаметен, а находящиеся неподалеку пирамиды Юния, приземляясь, приняла за песчаные дюны четкой геометрической формы. Пирамид было три, одна большая и две поменьше, и стояли они, образуя треугольник. Было пустынно и безлюдно.
   Лишь одинокое дерево…
   Одинокое дерево, бесконечно знакомое, и пугало и влекло Юнию. Она думала, подойти к нему или нет. Окажись рядом Сардис, он, конечно, сумел бы помочь ей. Она мгновенно осознала, что мысль ее услышана. Сардис стоял под деревом и манил ее. В одной руке он держал каменную чашу, обвитую змеей, другая рука сжимала жезл, рукоять которого была украшена головой утконоса.

   Юния подошла к дереву и увидела, что у самого его основания, там, где корни уходили под землю, зияла воронка. Сардис одобряюще кивнул ей, и Юния смело спустилась в нее. Воронка переходила в узкий туннель, Юния продолжала послушно следовать за Сардисом, хотя иногда теряла его из виду. Чтобы не утратить ощущения времени, она считала шаги, и когда досчитала до тысячи, то оказалась… в глубине Земли, под третьей пирамидой. И здесь светило солнце, и дурманил запах цветов. Среди цветов лежала плита саркофага с искусно высеченным барельефом: женщина вполоборота к Юнии.
   Женщина была молода, одета в праздничный наряд и, казалось, не сводила пристального взгляда с Юнии. Редкой красоты ожерелья и браслеты украшали ее руки и шею. Простого, изящного плетения цепь с крупными подвесками обрамляла ее лоб, волосы и спускалась на грудь.
   Рядом с саркофагом лежала еще одна плита, поменьше, испещренная какими-то знаками. Что гласил этот текст на непонятном ей языке. Юния догадалась лишь, что читать надо справа налево.
   В изножье и в изголовье саркофага застыли два сфинкса. Они веками смотрели друг другу в глаза, и каждый из них, казалось, уже давно разгадал загадку другого. Сфинксы были словно живые, и Юнии захотелось прикоснуться к ним, погладить. А в молодой женщине, изображенной на барельефе, она все более явно узнавала себя: да, это ее лоб, глаза, губы и даже ее привычное выражение лица. Значит, и надпись… О, если бы ей открылось, что там сказано! Внезапно Юния ощутила гнетущее одиночество. Потемнело в глазах. Нарастающая тяжесть и удушье парализовывали ее. Она уже из последних сил противилась слиянию с каменным барельефом, когда услышала голос Сардиса:
   – Знай, Юния, это ты, хотя она о тебе не ведает. Ты есть и всегда была. Время едино и неделимо, в этом суть вечности. Надо помнить себя в прошлом и искать в настоящем. Твой путь – это путь страданий, свершений и чудес. Смотри в себя, Юния, и ничего не бойся.
   Юния снова сидела на невысоком холме, но уже в девичьем платье, искусно сделанном без единого шва. Оно плотно облегало ее стройную фигуру. Юния подняла руку, чтобы поправить волосы, и не узнала своей прически. Ей нестерпимо захотелось увидеть себя. Коснувшись пальцами лица, она и без зеркала убедилась, что внешность ее изменилась. Но это не огорчило Юнию – во всем теле чувствовалась та удивительная легкость, какую ощущаешь только в полете или в ранней юности.
   Юния сидела на холме и смотрела, как плывут облака. Они постоянно меняли форму и то с неведомой силой прижимали ее к земле, то, напротив, манили в небо, и тогда она обеими руками впивалась в землю. Садилось солнце. Неуловимые оттенки оранжевого, золотистого и розового завораживали ее, и она принялась тихо напевать несложную, давно знакомую мелодию.

   Послышались шаги. Юния подняла глаза и увидела мужчину, который улыбался ей спокойной улыбкой, так похожей на улыбку Сардиса:
   – Ты долго так будешь сидеть, дочь? Мать уже волнуется, а тебя все нет и нет. Пойдем скорей домой, ужин на столе.
   Юния молча подошла к нему, он взял ее за руку и повел за собой.
   Когда они приблизились к дому, навстречу им выбежала женщина. Всплеснув руками, она обняла Юнию. Как страстно захотелось Юнии назвать ее мамой! И она несколько раз повторила это самое главное в любом человеческом языке слово «мама», точно училась говорить.

   А та нарадоваться не могла ее возвращению и все приговаривала:
   – Боже, как долго тебя не было, целую вечность! Я уж вся извелась.
   – Мне тоже было плохо без тебя, мама.
   – Я боялась, ты заблудилась или забыла дорогу домой.
   – Как рассказать тебе обо всем?
   – А что рассказывать, доченька? Я про тебя и так все знаю. Знаю тебя, какой ты себя и не помнишь.
   – Красавица наша, – сказал отец. – Тебе было трудно и будет еще труднее. Но верь в себя и ничего не бойся…
   В тот день она вышла из дому и направилась вроде бы сама не зная куда, но оказалась вскоре у невысокого холма близ трех пирамид и одинокого дерева. Подняла глаза к небу – прямо над ней висело дискообразное облако. Юния сразу вспомнила ВСЕ и страстно захотела вновь обрести утерянную вечность. Она уже было решилась, как вдруг… услышала громкие всхлипывания – к ней бежал мальчик, ее маленький брат:
   – Куда же ты подевалась, Юния? Мне без тебя плохо! Расскажи какую-нибудь сказку ну расскажи…

   Юния прижала его к себе и начала:
   – В небе много-много звезд. И на одной из них тоже живут люди. Эти люди достигли бессмертия. И жила-была на этой звезде девушка. Ее тоже звали Юния. Она хотела любить и быть любимой, как все женщины. Но жить только для своего счастья не умела. Она была уверена, что боль и радость должны делиться поровну между всеми. И жил на этой звезде один сильный и гордый человек. Он очень хотел, чтобы Юния любила только его одного. И они расстались, – она улетела на далекую планету, где люди еще только мечтают о бессмертии… И Юния рассказывала малышу все, что знала и помнила. И вдруг он спросил:
   – Это сказка или правда?
   – Каждый поймет, как сможет. Как сумеет.
   – А я?
   – А ты? Посмотри лучше, какие красивые в небе облака, как они изменяются каждое мгновение…

Стихи

Энергия души

     День прошел, будто сон
     Мимолетный,
     День мгновением кротким
     Растаял,
     Ночь собою заполнила небо,
     Лишь луна в вышине
     Проплывает,
     Призывая ко сну.
     Но мои не смыкаются веки,
     И одна слеза за другою,
     Словно птицы,
     Слетают с ресниц,
     И в груди нарастает тяжесть,
     А сама я – взлететь не могу…
     О Вселенная, отзовись же!
     Возвратись ко мне гулким
     Эхом,
     Расскажи, что в мире случилось,
     Почему я дрожу и плачу?

Не спасет запоздалый крик

     Не спасет запоздалый крик,
     Не разгонит пучины тьму, —
     Как «Титаник», страна-материк
     Накренилась, задрав корму.
     Но и все ж не могу молчать:
     В моем сердце – не кровь, а боль.
     …Лица, лица —
     Как будто «под ноль»
     Их обстригли в ближайшем морге…
     Где ж вы, юношеские восторги?
     А глаза – их бы,
     Как печать,
     Ставить на похоронки
     Для безмолвной семейной хроники.
     Нет, не могу я молчать…
     Одинаковых лиц стена, —
     Ребенок или старик? —
     Не разберешь…
     Страна —
     Один обезьяний крик…
     Я словно опять одна В океане
     И вновь мне искать ответ:
     Потерял себя или нет
     Человек на пути своем,
     Позабыв, для чего живем?
     А быть может, одной из вас,
     Потерявших надежды нить,
     Стану я
     И проснусь в слезах,
     Свет не в силах во тьме забыть?
     Невозможно, чтоб было так
     И души моей боль – пустяк,
     Невозможно смириться мне
     С одичанием на земле.

     Ах, не много ли я хочу,
     Может, это максимализм?
     Ах, я к небу душой лечу,
     Оставляя каннибализм
     Здесь, внизу, на земле усталой,
     Что с ней сделали,
     Что с ней стало?
     Ах, опомнитесь, люди!
     Я
     На коленях стою, моля.
     Ах, опомнитесь!
     Чтобы вас разбудить,
     Не сомкну я глаз,
     Тропкой лягу под ноги вам, —
     Путь к рассвету забыть не дам.

     …Никому, никому не нужны
     Уже громкая слава и блеск,
     Люди, с вами печаль тишины
     И зеленого луга плеск,
     Отделите себя от зверей,
     Колыбельные матерей
     Пусть хранят вас во веки веков
     От вражды и кровавых оков.

     Ваша дочь,
     Ваша мать,
     И сестра, —
     Вас
     Молю я,
     Так боль остра,
     Боль за жизнь,
     Боль за свет в душе.
     Люди,
     Пробил ваш час уже!
     Звезд не надо с неба срывать,
     Дело звезд – всем сиять в ночи,
     Люди,
     Хватит рыдать-горевать,
     Ваше сердце – огонь свечи,
     Верьте сердцу,
     И серость умрет,
     Путь земной – это ввысь полет!
     Ах, вы мне говорите зря,
     Что на вас не похожа я,
     Что мне космос земли родней,
     Нет,
     Как вы,
     Я живу на ней.

     …Тяжело парить в облаках,
     Пусть разбиться я не боюсь,
     Пусть неведом мне низкий страх,
     Камнем тянет на землю грусть.
     Да, я знаю, что на земле
     Я замкнуться могу в себе.
     Окна, двери души моей
     Ото всех затворить навек
     И по свету ночных огней
     Не стремить своей жизни бег.
     Ночь.
     Вокруг беспросветный мрак,
     Не хочу, чтобы только так,
     Ночь,
     Но тусклое пламя свечи,
     Трепеща, горит средь ночи,
     И звучат переливы лир
     Из заветного далека,
     Никому никогда мой мир
     Не разрушить,
     Пройдут века,
     Он останется для людей,
     Мир волшебный, вечно живой,
     Я служу вам судьбой своей,
     Люди,
     Смилуйтесь надо мной!

Сколько жизней во мне…

     Годы летят, словно стрелы,
            назад не вернешь.
     Годы летят, словно звезды,
            и падают в вечность.
     Только мгновения вольны
            останавливать время,
     Если научимся мы останавливать
            эти мгновенья…

     Я научилась.
     Я в прошлое молча вернулась,
     Словно по углям,
            по бывшим тропинкам ступая.
     Память, как пламя, меня обжигает.
            И в пламени этом
     Вижу я дочь свою,
            что потеряла когда-то…

     «Мама», – зовет меня дочь.
     Что страшнее беззвучного крика?
     Вновь на груди я ее ощущаю ручонки.
     «Мама», – кричит моя дочь.
     А глаза ее смотрят с укором
     Из глубины моей скорби
            и боли моей бесконечной…
     Плачу и чувствую —
            жизнь моя остановилась.
     Плачу и чувствую —
            дочь меня гладит рукою,
     Словно загладить вину мою
            смертную хочет.
     Плачу и чувствую —
            сердце не бьется (так страшно)
     Плачу и чувствую —
            разум меня покидает.
     То ли природа творит
            надо мною заклятье,
     То ли вина моя
            в землю уходит слезами?..
     «Мама», – кричу,
     Ничего уже не понимая.

     Лишь ощущаю,
            что в дочь я свою воплотилась.
     Больно на близких смотреть,
     Что дочь мою
            в путь провожают,
     В путь тот последний,
            откуда уже не вернуться…
     Им не понять, что жива она,
     Слившись со мною,
     Им не понять, что и мать моя,
            слившись со мной,
     Новую жизнь обрела…
     «Что же вы плачете?» —
     Крикнуть хочу и не смею.
     «Мама», – кричу,
     Но сквозь время
            тот крик не прорвется!..

     Мать я оплакала,
     Чтобы в мгновение
            взрослой очнуться.
     Дочь я оплакала,
     Сердце свое потеряв.
     Но ведь еще я была
            и сестрою своею
     В детстве далеком,
     Или сестра моя мною была —
            все смешалось.
     Кто из нас жив, кто уходит
            в грядущее, плача?..

     Сколько есть жизней во мне?..
     Я не знаю, не знаю…
     Кто я? Сестра моя, мать или дочь?
     Этот вопрос, эту боль,
            этот крик обращаю —
     Слышишь – к тебе,
            равнодушная к смерти природа!

     Но отвечают молчанием ветры,
     Но отвечают молчанием звезды
     Но отвечают молчаньем деревья…

     «Мама», —
            кричу я беззвучно и страшно.
     Так я кричу,
     Что природа, немая доселе,
     Эхом откликнулась —
            слившись со мной.

     Кто я?

Эксперимент на сердце

     Как мне об этом людям рассказать,
     как мне поведать им
            о сокровенном,
     как передать мне в слове то,
            что с сердцем
     моим происходило, если рядом
     другое сердце с болью вопрошало:
     – О, неужели жизнь моя пресечься
     на полувздохе может?.. —
     Природа, дорогая, помоги!
     С тобой сливаюсь —
            мы теперь едины.
     Дай силу мне свою и золотым
     теплом своим меня наполни!
     О сердце, бейся, я прошу тебя,
     прильнем друг к другу,
     словно крылья птицы
     иль лепестки цветка…
     И вот мы вместе.
            Целый мир вокруг.
     Все голоса сливаются в один,
     из недр земли идущий, из глубин
     небесных падающий,
            по морям плывущий,
     могучий голос жизни, нас зовущий
     …Бессмертная сущность
     проста и бесконечна, как отвага:
     чужую рану и чужую муку
     вдруг ощутить пронзительно —
            своими.
     Лишь так сердца становятся
            живыми.

Монолог Юнии

     Земля, куда ты стремишься,
     куда ты летишь, вращаясь?
     Земля, на тебе живу я
     И чувствую: ты живая.

     Почвой родной и подвижной
     Легла под мои ты ноги,
     Бегу я в одном с тобою
            ритме
     По жизни, как по дороге.

     А скорость все нарастает,
     А звездный ветер все резче,
     И легкие мне наполняет
     Воздушный поток небесный.

     Бегу по песку, и песчинки
     Сияют в ночи, как планеты,
     Они как цветов тычинки,
     Опавшие поздним летом.

     И становлюсь я легкой,
     Как одуванчик, как птица,
     Земля, мы с тобою сестры,
     Нам звездное небо снится.
     Родство во Вселенной ищем,
     Ищем любовь и разум,
     Ищем тот дом, который
     Сердце узнает сразу.

     Дорога залита светом —
     Солнечным, звездным, лунным,
     Любовью земной согрета,
     В любви —
           тяготенье к чуду…

Я знаю

     Я знаю, так все и будет, —
     Станет земля единой,
     Забудет о войнах и распрях,
     О голоде и преступленьях.

     Я знаю, так все и будет, —
     Добро воцарится повсюду,
     Планетой великодушья
     Будет Земля называться…

     …Я знаю, так все и будет, —
     добро воцарится в мире,
     но я на вас уповаю,
     на светлые ваши силы.

     Мое предсказание – это
     Признание вам в любви,
     Мое предсказание – это
     Зов сердца, души призыв.

Охота

     То ли смех, то ли плач, то ли крик
     Раздавался, и эхо,
     Отражаясь о листья, стволы,
     Разносило тот стон по лесам.
     И на голос, зовущий меня,
     Я во сне пробиралась сквозь чащу,
     Обдирая босые ноги.
     Страшный сон… Через лес
            через чащу
     Голос тонкий взывал о пощаде,
     Долетая на ноте звенящей,
     До моей утомленной души.
     Я на голос неслась через рощи,
     Сквозь березовый лес, через поле,
     И чем ближе мне слышался голос,
     Тем страшнее сжималась душа.
     Я бежала быстрее, и ветки
            хлестали меня,
     Словно мстили за что-то.
     На прогалине я увидала вдруг
            охотников
     Возле костра,
            пламя алое в небо взмывало,
     Будто кровь, растекаясь по кронам.
     Самый главный охотник смеялся
     И ружье поднимал вверх, ликуя.
     Возле ног его лань умирала.
     Жизнь живая у ног его гасла.
     Но глаза еще были открыты.
     И немая слеза
     Истекала, как душа,
            из огромного глаза.
     И хотелось мне крикнуть:
     «Убийцы! Молчите!
     Ведь лань умирает!..»
     Так хотелось мне жизнь
            нежной лани вернуть.
     Или вместо нее лечь на землю
            и вмиг умереть…
     Смех и крики терзали мне душу,
     А охотники бодро точили
     Равнодушные к жизни кинжалы,
     Чтобы лань умертвить наконец.
     О боги! Есть ли у жизни начало,
     Если смерть, обезумев, пронзает
     Плоть живую бездушным кинжалом,
     Если алая кровь вытекает
     Из живой еще плоти в кувшины,
     Если старый охотник, губами
     Обхватив край кувшина,
     Кровь пьет с жадностью, как молоко?
     Боги! Боги! О, дайте мне силы,
     Чтобы я превозмочь боль могла,
     Чтобы сердце мое, загораясь,
     Отомстило за смерть перед жизнью!..
     …Лань закрыла глаза, умирая.
     И как будто вдруг холод обрушил
     Смертоносное жало на темя,
     Будто сердце мое перестало
     Равномерно стучать,
     Эта лань погибала.
     И бежала я прочь
     Через ночь.
     И бежала я как стрела,
     Словно ланью сама я была.

Мама моя

     Мама моя,
     я понимаю твою
            колыбельную песню.
     Голос лился, как звонкий
     ручей во Вселенной,
     и ласкал,
     как шелест травы.
     Цвела радугой песня в небе,
     им дышала я и росла.

     Мама моя,
     я помню твои
            добрые, чуткие руки.
     Золотые теплые волны
     излучали они на меня.
     Свет любви обволакивал тело,
     исцеляя все раны мои.

     Мама моя,
     я помню, как касалась
            легонько губами
     ты волос моих
     и глазами со мной говорила,
     я тебя понимала без слов.

     Мама моя,
     я помню твои густые ресницы,
     затенявшие глаз твоих свет.
     Ведь глаза твои, словно звезды,
            сияли,
     в них, как в двух бездонных озерах,
     били чистые родники.

     Как цветок ты меня растила,
     и тянулась к тебе я,
     как к солнцу.

     Помню все:
     твой голос, улыбку и глаза,
     и волосы с проседью у висков,
     и твою походку.
     Помню все, ничего не забыла.

     Мама моя,
     помню я тебя в час печали,
     помню звонкий твой смех
            и твой танец,
     погружавший меня неизменно
     в бесконечный мир красоты.

     Мама моя,
     я помню твое
            неизбывное горе,
     когда сына ты проводила
     в путь последний,
     откуда домой не приходят
     никогда. И писем не пишут.

     И ты плакала, плакала, плакала
            в горе страшном без слез.
     И молчала,
     сколько было сил у тебя.

     Мама моя,
     для меня ты всегда была
            мамой милой.
     И тебе я хотела ответить
     на любовь такой же любовью.
     И всегда во мне ты будила
     затаенную чуткую нежность —
     ты была для меня как ребенок.
     Что есть выше любви
            материнской,
     самой сильной и вечной
            в мире?

     И хотелось мне уже в детстве
     спеть твою колыбельную песню
     для тебя, для тебя, моя мама.
     И я спела ее.
     Я спела тебе твою песню,
     моя мама,
     когда я тебя провожала
     в путь последний.
     Лишь раз ее спела.
     Мама! Мама моя,
     ты слышишь?

     Я приду к тебе снова,
     и ты мне
     вновь споешь колыбельную песню.
     Я спешу. Ты жди меня, мама.

     Мама моя,
     возвращаюсь к тебе
     я все чаще. Нет разлуки.
     И тебя я чувствую рядом.
     Так в этой жизни бывает.
     Есть лишь вечность.
     Лишь вечность и память.

     Я приду. Я приду к тебе.
     Так в этой жизни бывает.
     Звучит колыбельная песня.
     Но разлуки нет.
     Есть лишь вечность.
     Я вышла из нее по трудной дороге,
     и за моей спиной далеко-далеко
            остался колодец,
     наполненный дневными и
     ночными звездами.

Легенда о голубой птице

     Был берег моря и песок
           зыбучий,
     И девочка по берегу брела,
     И легкие ступни ее босые
     Не оставляли на песке следа.
     И море благодатное сверкало,
     И волны с шелестом ложились
           на песок,
     А девочка брела одна по кромке
     Меж морем и песчаными
           холмами.
     Она брела, раскинув руки,
           как два крыла,
     Она мечтала превратиться
           в птицу,
     Чтобы летать над голубой землей
     В потоках воздуха
           и солнечного света.

     Закон небес для птичьих стай един.
     Все птицы подчиняются закону,
     Который в небо их влечет
     И заставляет расправлять крыла
     В полете легком над землею.

     Я расскажу о том,
     Что так давно случилось
           с птичьей стаей.
     Лишь вечность помнит ныне,
     Как это было все давно.
     Я расскажу…
     Средь черной стаи появилась
           небесно-голубая птица.
     Законы перелетов
     Невластны были над ее крылами.
     Она была – сама Природа,
     Природа, у которой нет конца,
     Начала нет – есть только вечность.

     Итак, средь черной стаи —
           голубая птица,
     Была она вольна и невесома.
     Земля и небо, солнце и вода
     Сливались с ней в ее полете
           светлом,
     Являя вечности живую красоту.

     Но зависть и тогда была
           началом и вражды и горя,
     Что разрывают мир
           и сеют смерть…

     Огромный злобный ворон
           желал летать,
     Как птица голубая,
           и опереньем голубым сверкать,
     И восхищать своим обличьем
           солнце.

     Но черное перо сияло
           чернотой,
     В нем не было ни легкости,
           ни света.
     И зависть, что ждала свой срок,
           явилась,
     Обняла, слилась с иссиня-черным
           опереньем.
     И в тот же миг сказал он:
           «Птицы!
     О стая черная! Я призываю
           жизнь мою к ответу —
     Я только справедливости хочу!
     Зачем нам в стае птица голубая,
     Когда мы черным оперением
           своим
     Гордимся перед солнцем
           и землею?
     Зачем, скажите, птица голубая,
     Когда есть небо синее и море?
     Она соперничать решила
           с мирозданьем?
     Она – на нашей черной стае!
     Убьем ее! И совесть облегчим!»
     «Убьем ее!» – вскричали
           остальные
     И в воздух поднялись.

     О зависть!
           Ты покуда правишь миром,
     Зло не исчезнет.
     И, собравшись в стаю, завистники
     Вовеки поклялись творить и страх,
           и ложь.

     «Глупцы! – кричала стае птица. —
     Мир не приемлет тьму и ужас!
     Он отторгает ненависть и зло!

     Любовью только мы согреем мир!
     И живы будем лишь одной
           любовью!..»
     О зависть! Распрямив крыла,
     Ты реешь над чернеющей
           долиной
     И ищешь жертвы новые опять…

     Вожак взмахнул крылом.
     Вся стая к небу поднялась
     И вниз рванулась.
     И содрогнулась бренная земля,
     И содрогнулся океан великий,
     И содрогнулся месяц и застыл
     Средь бездны в небесах,
     И солнце содрогнулось,
           бег нарушив,
     Когда на птицу кинулась
           вся стая,
     И тьму, и смерть на птицу
           призывая,
     Чтоб больше мир не видел свет,
     Чтоб жизнь ушла навек
           из тела вещей птицы.
     Они ее за крылья вверх подняли,
     Подняли вверх —
           почти совсем до солнца,
     И бросили в пространство
           тело птицы,
     Еще живой, еще – пока – живой…
     И думали они: «И тьма настанет.
     И мы сольемся с темнотой навек!»
     И думала она: «Глупцы,
           у жизни
     Нет и не было конца,
     А смерть… Что смерть?
     Рожденье жизни новой
     Необратимо предрекает смерть!..»

     И камнем птица на грудь
           земную пала,
     И смертный крик разнесся
           по земле…

     Но это было – не было ль – давно.
     Лишь только камни помнят,
     Лишь океан седой на миг
           вдруг вспомнит,
     Как умирала птица голубая,
     Как стая превращалась в черных рыб
     И в вечной злобе
           растворилась в бездне,
     Чтоб больше никогда
           голубизну небес
     Не исчернить коварством,
           злом и болью!

     И с завистью теперь они глядят
     На синий мир
           из глубины морской.
     Закон небес для птичьих стай един.
     Все птицы подчиняются
           закону,
     Который в небо их влечет
     И заставляет распрямлять крыла
     В полете легком над землею.

     Был берег моря и песок зыбучий,
     И девочка по берегу брела,
     И легкие ступни ее босые
     Не оставляли на песке следа.
     Она брела, раскинув руки,
           как два крыла,
     Она мечтала превратиться в птицу,
     Чтобы летать над голубой землей
     В потоках воздуха и солнечного света.

Не Калиостро

Моим завистникам

     Нет, я не трепетная лань,
     Меня догнать не так-то просто:
     Довольно протянуть лишь длань —
     И я уже за тем за мостом.

     Могу звезду сорвать с небес
     И положить на грудь солдата,
     Что в жертву Родине принес
     Любовь и жизнь – геройски, свято.

     Могу взойти на Млечный Путь,
     На тот, что людям не подвластен,
     И в тайны мира заглянуть.
     И рассказать, как он прекрасен.

     Могу спуститься в адов ад
     И сердце твердым быть заставить,
     Из хаоса исторгнуть лад
     И силу рук людских прославить.

     Могу заколдовать весь мир,
     Чтоб вместо грома – грянул пир!
     Угнаться вам за мной непросто:
     Нет, я не ведьма, не колдун!

     Я Джуна, а не Калиостро!

Стихи-лауреаты золотого пера Руси

России

     Знаю, нет на языках земли
     Другого имени, названья или слова,
     Которое бы сразу в сердце радость
     Вселяло,
           словно вид лица родного
     Иль материнский взгляд,
           извечно нежный, —
     Россия, родина, мой край,
     зимою снежный,
     а летом – пышной зеленью
           цветущий,
     Россия, жизнь в тебе
     и смысла сущность.
     Люблю все города, в которых я
     Жила подолгу
           иль была проездом.
     Россия – мать.
     Дочернюю я нежность
     В глубинах сердца трепетно храню,
     Люблю я щедрость русскую твою.
     Люблю деревни, села,
           горы, реки,
     Ценю характер русский
           в человеке.
     О, Родина моя!
     Ты велика, и ты даешь простор
     Людским мечтам,
     Стремленьям, поискам
     И смелому дерзанью,
     Ты делаешь мечты
           прекрасной явью!
     О, Родина! Как мне найти слова,
     Чтоб душу твою добрую
           восславить!
     Как солнца свет, ты радуешь меня,
     Как правды свет, ты мне
           надежды даришь…
     Хотела бы я сильной птицей стать,
     Чтоб небо над тобой обнять
           крылами!
     Кубань, Синюха, Волга,
     Краснодар, Москва…
     Вам силу крыльев я бы отдала!
     Россия, Родина,
     Тебя я лишь частица,
     Но я,
     Покуда будет сердце биться —
     Судьбу свою слила с твоей судьбой.
     И цель моя проста:
     Пусть небо над тобой
     Навеки будет чистым и спокойным,
     Пусть будет мир
     Души твоей достоин.

Стрела

     Как трудно быть стрелой,
     Которую из лука
     Веков прошедших
     И веков грядущих
     Без промаха в мир
     Время выпускает.
     Как трудно быть стрелой —
     Стрела осуществляет
     Цель бытия:
     Познанье – это связь,
     Объединенность
     Сокровищ памяти
     С пророческим прозреньем.
     Познанье – самый краткий
     И бесстрашный
     Путь к вечности,
     К победному бессмертью.
     Как трудно быть стрелой!
     И сквозь миры,
     Галактики, пустоты и провалы
     Лететь вперед,
     Полет свой устремляя
     В глубины памяти,
     И в будущее время,
     Когда фантастов смелые виденья
     В жизнь воплотятся,
     С танут чистой правдой…
     Стрела – лети!
     Познанье – это радость!
     Как радостно,
     Как трудно быть стрелой,
     Как много надо сил,
     Чтоб смочь в себе самой
     Все времена земли
     Соединять,
     Чтобы не ломаться, а взлетать!
     О! Человек!
     Ты – голос!
     Ты – стрела!
     Стрела познанья.
     Ты звонкая струна земли,
     Достойная прекрасных гимнов!
     Струна, натянутая,
     Словно тетива!
     И напряженная!
     Во имя счастья мира.

Поэзия

     Так много слов
     внутри меня живет,
     но как себя мне выразить словами,
     понятными,
     прекрасными,
     простыми?
     Пусть мысль моя о людях и о мире
     Тихонько, медленно
     В поэзию войдет
     И обо всем расскажет без утайки.

Ассирия

     …Ассирия. Древнейшая страна.
     Во времена Ашураназирпала
     Я здесь жила. Военные походы
     Победой завершались непременно.
     Был Север покорен.
     Восток.
     И Запад.
     И празднества ликующие шли
     Тогда по всей стране прекрасной.
     И звуки танцев воздух наполняли.
     По небу светлому спокойно, величаво,
     Как сильные медлительные птицы,
     Летели белой стаей облака.
     И отражались, как в глазах —
            в озерах.
     Ван и Урмия, вы на высоте большой
            лежите,
     Небо к вам так близко!
     Так почему ж вода в вас солона?
     Как слезы над историей народа,
     Расцвет которого, стремительный
            и ранний
     был ярок, как вечерняя звезда,
     Звезда, взошедшая с большим
     опереженьем.
     Ван и Урмия, по воде соленой,
     Как посуху, босая я ходила,
     и не тонула; волны, словно травы,
     Меня ласкали; долгие века
     Текли стремительно,
     Как краткие секунды.
     Я шла из прошлого, ступая
            осторожно
     На отраженье звезд в озерной глади,
     И, обращаясь к небу, выбирала
                   свой путь,
            свою звезду,
            свою планету,
            и век,
            в котором я найду себя!
     Охоты, войны,
     Вздыбленные кони,
     Летящие, как ветер колесницы,
     Сады цветущие
     И мудрость алфавита,
     Орнамент вышитый на легких
            покрывалах,
     И утварь сказочная
     Царского дворца,
     И магия родного языка – я помню все!
     Но мною до конца
     Уж пройден был однажды этот путь.
     И этот мир
     В мое был принят сердце.
     И вот теперь не он владеет мной.
     А я владею им.
     И в новом мире,
     В том мире, где душа еще телесна,
     Ему я отвоевываю место.
     Легенды,
            сказки,
            древние преданья —
     Все то, что помню я,
            люблю и знаю,
     Сейчас, века спустя,
     Чудесной явью
     Становятся
     И память пробуждают…
     … Ассирия!
     Древнейшая страна,
     Тогда, века назад, я не была
     Настолько влюблена в тебя,
     Как ныне,
     Ассирия – праматерь и Богиня.

Эффективное лечение всех болезней

   Джуной разработан аппарат биокорректор «Джуна-1», не имеющий аналогов в мире. В основу этого изобретения положены результаты измерения излучений ее рук в процессе проведения лечебных сеансов. Эти измерения проведены специалистами разных стран и отражены в патентах СССР, России и США.
   Аппарат прошел медицинскую апробацию. Доказана его высокая эффективность при всех использованных видах патологии: в неврологии, гинекологии и др. Особенно следует выделить группу пациентов, работающих в условиях повышенного электромагнитного загрязнения среды (программисты, операторы, инженеры-электронщики и др.). Применение аппарата позволило в короткие сроки нормализовать состояние здоровья пациентов этой группы.
   Результаты клинической апробации биокорректора «Джуна-1» позволяют рекомендовать его для серийного производства с целью профилактики и лечения различных заболеваний, причем не только в лечебных и профилактических учреждениях, но и непосредственно на рабочем месте и в быту.

Лицензии и патенты

   Медицинская деятельность
   Лицензия

   Научно-исследовательская медицинская деятельность
   Патент

   Способ лечения гипертонической болезни I–II степени
   Патент

   Способ коррекции при аллергии
   Патент

   Способ коррекции микроциркулярных нарушений
   Патент

   Стимулятор «Джуна»
   Патент

   Способ повышения адаптационных возможностей организма
   Патент

   Устройство «Джуна-2»
   Патент

   Способ диагностики воспалительных реакций организма
   Патент

   Биокорректор «Джуна-3»
   Патент

   Способ коррекции наружной клеточной проницаемости
   Патент

   United States Patent
   Патент

   Гидропневматический двигатель
   Патент

   Способ лечения нейросенсорной тугоухости
   Патент

   Биокорректор «Джуна»
   Патент

   Устройство стимуляции
   Патент

Награды, медали, сертификаты

   У всемирно известного ученого и общественной деятельницы Джуны столько званий, должностей и наград, что одно их перечисление заняло бы не одну газетную колонку. Назовем лишь некоторые. Она президент Международной ассоциации традиционной и альтернативной медицины, руководитель Академии альтернативных наук в России, президент отделения медицины и экологии человека Всемирной академии информатики, заместитель председателя палаты по науке, здравоохранению, культуре и образованию Политического консультативного совета СНГ, глава Регентского совета Российского Дворянского общества. Джуна удостоена высшей международной медицинской награды – ордена Альберта Швейцера, Золотой звезды «Женщины миры», ордена Дружбы народов.
   1. Международная премия «ПРОФЕССИЯ – ЖИЗНЬ»
   2. Сертификат лауреата Булла Папы Римского
   3. Орден «Мэтр науки и практики» 1 степени 16 февраля 2007 год
   4. Орден «ПОЛЬЗА ЧЕСТЬ И СЛАВА» 9 мая 2006 года
   5. Нагрудный знак «ЗАЩИТНИКУ ОТЕЧЕСТВА» 9 мая 2006 года
   6. Орден «ЗА ЧЕСТЬ, ДОБЛЕСТЬ, СОЗИДАНИЕ, МИЛОСЕРДИЕ»
   7. Премия «Профессия – жизнь»
   8. Медаль «ВЕТЕРАН СЛУЖБЫ» 20 декабря 2005 года
   9. Медаль «ЗОЛОТАЯ ЕСЕНИНСКАЯ» 7 сентября 2006 года
   10. Медаль «ЗА ВЕРНОСТЬ ДОЛГУ И ОТЕЧЕСТВУ» 3 апреля 2007 года
   11. Медаль Союза писателей России 12. 50 лет Московской городской организации Медаль ордена «ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА» 20 декабря 2005 года
   13. Памятная медаль «ПОБЕДА» 9 мая 2007 года

Джуна Давиташвили Джуна: сила божественного дара. Целительные картины и произведения