Протоиерей Георгий Ореханов
В. Г. Чертков в жизни Л. Н. Толстого

Введение

   Сто лет назад русская интеллигенция устами В. В. Розанова вынесла суровый приговор издателю, ближайшему единомышленнику и сотруднику Л. Н. Толстого, В. Г. Черткову: «Толстой буквально находился “в руках” Черткова: ограниченного и фанатичного своего “поклонника”, который запечатлел вечною печатью волнующийся и вечно растущий, вечно менявшийся мир дум и чувств Толстого, мир его настроений. Он запретил ему, поклонением и “преданностью”, выход из такой-то фазы, в которой застал Толстого и которая его [Черткова] пленила; и буквально задушил Толстого мыслями Толстого же <…> Россия не скажет ему “спасибо” и в свое время произнесет над ним жестокий суд» [1 - Розанов В. В. Загадки русской провокации: Статьи и очерки 1910 г. М., 2005. С. 393.].
   Представляется, что настало время серьезно разобраться, насколько этот приговор адекватен. Безусловно, с одной стороны, роль и влияние В. Г. Черткова в издании произведений писателя, их собирании и хранении, а также формировании имиджа Толстого недооценить очень сложно. Более того, благодарность современников за этот подвиг, в особенности за титанические усилия по подготовке юбилейного полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, долго служила тем фоном, на котором должны были рассматриваться все деяния любимого ученика писателя.
   С другой стороны, уже давно достоянием истории стали споры о завещании писателя, о стремлении В. Г. Черткова подчинить волю Л. Толстого своей воле, стремлении, которое привело в итоге к жесточайшему конфликту с графиней С. А. Толстой и ее детьми.
   Казалось бы, в ситуации, когда исследователям известна вся жизнь Л. Толстого, чуть ли не каждый день этой жизни, расписанный по минутам, когда опубликована переписка Толстого с Чертковым, а также многочисленные источники, трудно рассчитывать на возможность сказать что-то новое о его отношениях с ближайшим учеником. Но эта картина совершенно обманчива. Истинная роль В. Г. Черткова в судьбе писателя, более того, в истории России конца XIX – начала XX в. только сейчас реально может стать предметом детального исторического анализа.
   Долгое время обаяние главного дела жизни В. Г. Черткова – сохранение для грядущих поколений литературного наследия писателя и подготовка первого полного собрания сочинений Л. Толстого – не позволяло поставить с научной строгостью и ответственностью некоторые «неудобные» вопросы, из которых главным является следующий: насколько правдивой является картина взаимоотношений Л. Толстого и В. Черткова, написанная, как правило, на основании свидетельств либо самого Черткова, либо близких ему по взглядам людей?
   Еще современники выражали недоумение по поводу отдельных, но очень значительных эпизодов в жизни писателя. В первую очередь это история последних дней его жизни, когда в значительной степени под влиянием В. Г. Черткова к одру болезни Л. Толстого не были допущены ближайшие члены семьи Л. Толстого и православный священнослужитель, прп. Варсонофий Оптинский, имевший при себе запасные Св. Дары и обладавший особым правом причастить Л. Толстого, в случае если бы только писатель произнес одно слово: «каюсь». Кроме того, вызывает большой исторический интерес и история завещания писателя, завещания, которое было подписано в буквальном смысле на лесном пне, втайне от семьи.
   Но самый главный вопрос, быть может, имеет даже более принципиальное значение: действительно ли в определенный момент В. Г. Чертков получил власть над писателем и какие последствия для Л. Толстого эта власть имела?
   Современный исследователь А. Д. Романенко совершенно справедливо указывает, что В. Г. Чертков представляет собой «незаурядное и сложное явление на небосклоне общественной жизни России рубежа XIX и XX веков» [2 - Из бумаг В. Г. Черткова и его современников / Вступ., публ. и примеч. А. Д. Романенко // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Вып. 19. Воронеж, 2003. С. 214.]. В то же самое время по каким-то загадочным причинам архив В. Г. Черткова до сих пор остается не только не изученным научно, но даже полностью не описанным [3 - См.: там же. С. 215.]. А. Д. Романенко делает вывод, что Л. Толстой, который, по выражению З. Гиппиус, «не видел» В. Черткова, оказался фактически жертвой той деятельности, которую Чертков развивал на протяжении последних лет жизни писателя [4 - См.: там же.].
   Проблема здесь заключается в том, что по причине указанной недоступности до недавнего времени архива В. Г. Черткова серьезных исследований, связанных с его личностью, и в дореволюционной, и в послереволюционной литературе не предпринималось. Более того, до определенного момента вся литература о В. Г. Черткове носила ярко выраженный конъюнктурный характер – складывается впечатление, что даже после его смерти на протяжении довольно продолжительного времени о нем вообще нельзя было писать «плохо». Это объясняется тем обстоятельством, что долгое время монополией на право говорить и писать о Черткове обладали его непосредственные ученики и их последователи.
   На этом фоне особо нужно выделить книгу М. В. Муратова, писателя, историка и исследователя русского сектантства, а впоследствии – одного из редакторов полного собрания сочинений Л. Н. Толстого. М. В. Муратов познакомился с В. Г. Чертковым в 1918 г. и был допущен самим владельцем к своему уникальному архиву. Впервые книга М. В. Муратова была издана в 1934 г. и шесть лет назад переиздана [5 - См.: Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. Hermitage Publishers, 2003.].
   Сочинение М. В. Муратова, как представляется, преследовало совершенно определенную цель: показать, что в целом Чертков и Толстой были абсолютно единодушны в жизни, мыслях и мировоззрении. Если в письмах и дневниках Л. Толстого иногда встречаются отдельные критические замечания в адрес своего нового друга и последователя, они носят характер случайных эмоциональных всплесков. После того как книга М. В. Муратова была переиздана в 2003 г., в одном из отзывов она была названа «бесстрастным по тону повествованием», в котором видно объективное и исторически выдержанное исследование [6 - Панн Л. Хроника дружбы // Новый мир. 2004. № 10. С. 173.]. К сожалению, автор рецензии не потрудился хоть как-то аргументировать свой вывод.
   За этой «бесстрастностью», на мой взгляд, с одной стороны, стоит совершенно понятная и легко прослеживаемая идеологическая задача: читая эту книгу, складывается впечатление, что она написана специально по заказу В. Г. Черткова с целью оправдать его во всех тех обвинениях, которые ему предъявлялись в связи с жизнью Л. Толстого, его смертью и его завещанием.
   С другой стороны, ценность книги М. В. Муратова заключается в том, что ему были доступны те письма В. Г. Черткова к Л. Н. Толстому, которые не вошли в собрание сочинений последнего (после 1897 г.). Эти письма до сих пор остаются недоступными большинству исследователей, поэтому с выдержками из них можно познакомиться только по книге Муратова.
   В этом же ключе выдержана и статья о В. Г. Черткове Л. Я. Гуревич в 85-м томе юбилейного Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого (см.: ПСС. Т. 85. С. VII) [7 - Цитаты из произведений и писем Л. Н. Толстого в тексте монографии см.: Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений (юбилейное издание): В 90 т. М., Гослитиздат, 1928–1958), далее: ПСС, номер тома и страницы.]. Работа Л. Гуревич писалась еще при жизни В. Г. Черткова, главного редактора собрания, и, как правило, отражает его версию тех или иных событий.
   Несколько иначе следует смотреть на вступительную статью М. А. Щеглова к 88 и 89 томам собрания сочинений писателя, которая написана уже в 1955 г., т. е. после смерти Черткова. Эта статья отражает наметившуюся новую линию в отношении последнего, связанную с более объективным и взвешенным анализом его деятельности. Статья М. А. Щеглова содержит первые элементы критики в адрес В. Г. Черткова. М. А. Щеглов указывает, что в издательской деятельности В. Черткова были «реакционные черты» (ПСС. Т. 88–89. С. Х). По всей видимости, это был сигнал, что приходит новая эпоха в осознании роли В. Черткова в жизни Л. Н. Толстого. В этой же статье автор, пока еще достаточно робко, указывает на несколько агрессивный характер сотрудничества В. Черткова и Л. Толстого: «…нельзя не видеть, что исполнительское “рвение” Черткова, обратившего в догму самые слабые черты толстовского мировоззрения и деятельности, действовало подчас деспотически на Толстого», побеждая последнего к писанию «нравоучительных сказочек на заданные темы» (Там же. С. XXV – XXVI). Автор статьи делает вывод, что В. Чертков воспринимал сотрудничество с писателем и его творчество утилитарно, добиваясь максимального «нравственного» эффекта. Упоминаются также «лишенные такта, настойчивые агрессии Черткова в частный мир Толстого» (Там же. С. XXXI), его ревность и честолюбие.
   Только благодаря деятельности последнего секретаря Л. Н. Толстого, В. Ф. Булгакова, о котором далее будет сказано подробно, в печать стали попадать материалы, позволяющие существенно скорректировать картину взаимоотношений писателя и его ближайшего ученика. Кроме того, следует отметить, что в последние 10–15 лет исследователями были опубликованы важнейшие архивные материалы, связанные с темой данной книги. Здесь отдельного внимания заслуживает ряд публикаций со вступительными аналитическими статьями В. Н. Абросимовой и Г. В. Краснова [8 - См.: Абросимова В. Н. Уход Л. Н. Толстого: По дневниковым записям М. С. Сухотина 1910 г. и в переписке Т. Л. Сухотиной-Толстой с С. Л. Толстым 1930-х годов // Известия Академии наук. Серия ОЛЯ. М., 1996. Т. 55. № 2; Абросимова В. Н. «…Кажется, что я спасал себя…»: Уход Толстого из Ясной Поляны глазами Валентина Булгакова и Михаила Сухотина // Независимая газета. М., 1998. 12 ноября. № 211; Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Старшая дочь Л. Н. Толстого Татьяна Львовна Сухотина (по неизданной переписке [с В. Ф. Булгаковым]) // Толстовский сборник – 2000: Материалы XXVI Международных Толстовских чтений: В 2 ч. Ч. 2: Духовное наследие Л. Н. Толстого и современность / Тул. гос. пед. ун-т им. Л. Н. Толстого. Тула, 2000; Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Последний секретарь Л. Н. Толстого: По материалам архива В. Ф. Булгакова // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 61. 3 (Май – июнь 2002); Абросимова В. Н. История одной ложной телеграммы глазами Сухотиных, Чертковых и В. Ф. Булгакова: [Полемика вокруг литературного наследия Толстого. Публикация документов, связанных с уходом и смертью Толстого] // ЯС. 2006. Тула, 2006.].
   Исключительное место в теме «Толстой и Чертков» занимает единственная на сегодняшний день имеющаяся монография, посвященная ближайшему ученику писателя: А. Fodor. «A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov» (Laham, MD: University Press of America, 1989). Книга А. Фодора содержит много интересного материала и ряд очень продуктивных гипотез, о которых подробнее также будет сказано ниже, но обладает существенным недостатком: эти гипотезы не могли быть исследователем научно обоснованы, так как ему были недоступны различные части архива В. Г. Черткова, рассеянные по нескольким российским архивохранилищам.
   Таким образом, в центре данной монографии лежит вопрос о характере взаимодействия Л. Н. Толстого и его ближайшего ученика и последователя и степени влияния последнего на формирование антигосударственной и антицерковной доктрины писателя.
   С этой точки зрения представляется необходимым дать ответ на ряд принципиальных вопросов, связанных с историей жизни В. Г. Черткова и проблемой формирования его мировоззрения:
   1. В чем заключались особенности процесса формирования взглядов В. Г. Черткова на христианство и какова была роль Л. Толстого в этом процессе?
   2. В чем заключается характер издательской деятельности В. Г. Черткова, при каких обстоятельствах формировался его имидж как издателя?
   3. В какой степени можно говорить о давлении на Толстого со стороны В. Г. Черткова с целью получить монопольное право на хранение, издание и редактирование его сочинений?
   4. Наконец, в чем заключались особенности восприятия личности В. Г. Черткова единомышленниками Л. Толстого и в целом русским культурным сообществом?
   Конечно, в исторических и церковно-исторических работах нужно с большой осторожностью говорить о «типах духовности», отдавая себя отчет в том, что любое моделирование и типологизация в этой области может обернуться совершенно неоправданным с научной точки зрения примитивным социологизаторством. Тем не менее следует также отдавать себе отчет в том, что и религиозное мировоззрение Л. Н. Толстого, и взгляды его ученика формировались в историческую эпоху, для которой характерны две важные особенности. С одной стороны, это глобальный жизненный перелом, связанный в первую очередь с реформами императора Александра II, время растерянности и неуверенности, время крушения старых жизненных идеалов и интенсивный поиск новых. С другой стороны, именно этот поиск приобретает характерные религиозные черты, столь ярко описанные прот. Г. Флоровским в его книге «Пути русского богословия»: с одной стороны, рождается русский атеизм, с другой – этот процесс является самым ярким проявлением религиозного кризиса, когда взгляды человека формируются под воздействием столь разнородных факторов, как православная вера, в значительной степени приобретшая со временем облик «государственной церковности», маргинальные представления русских сектантов (как интеллектуалов, так и простых крестьян) и неопределенные квазирелигиозные установки русской интеллигенции. Представляется, что в определенной степени все три фактора сыграли значительную роль в жизни как самого Толстого, так и Черткова.
   В данной работе использован широкий круг разнообразных источников, в первую очередь личного происхождения. Основные документы, связанные с теми или иными обстоятельствами антицерковной полемики, исходившей из-под пера Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова, а также с пребыванием писателя на станции Астапово, хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве, где они сконцентрированы в фондах 1 (Л. Н. Толстой) и 60 (В. Г. Чертков). Некоторые из этих документов были изданы ранее, однако следует иметь в виду, что имеющиеся публикации часто не сопровождаются полноценным научным аппаратом и часто, к сожалению, помещены в журналах, не имеющих высокого научного статуса. Кроме того, внимательное изучение этих материалов показывает, что различные документы могут иметь важные разночтения. Именно поэтому использованные архивные документы всегда цитируются мной по архивному подлиннику. Указанные материалы могут быть существенно дополнены данными других архивов. В частности, некоторые принципиально значимые документы хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства, в первую очередь здесь следует назвать фонды 508 (толстовское собрание), 552 (фонд В. Г. Черткова), 41 (фонд П. И. Бирюкова).
   Отдельно необходимо отметить материалы, связанные с младшей дочерью Л. Н. Толстого, А. Л. Толстой: ее собственные воспоминания, письма, дневники [9 - См.: Толстая А. Л. Об уходе и смерти Л. Н. Толстого // Толстой: Памятники творчества и жизни. Вып. 4. М., 1923; Александра Толстая: Каталог выставки. Тула, 2000; Толстая А. Л. Дочь. М., 2000; Толстая А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого: В 2 т. М., 2001; Толстая А. Л. Записная книжка (27 октября – 6 ноября 1910 г. См.: Уход и смерть Л. Н. Толстого: Почему ушел Л. Н. Толстой из Ясной Поляны?) / Публ. Н. А. Калининой // Толстовский ежегодник (далее ТЕ). 2001. М., 2001; Толстая А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого: В 2 т. М., 2001.]. О младшей дочери писателя подробно пойдет речь в тексте работы. Ей суждено было сыграть значительную роль в жизни отца: разделить его взгляды при его жизни, стать его помощницей в работе, затем наследницей, испытать трудности борьбы с В. Г. Чертковым за право издавать и редактировать сочинения отца, пережить пять арестов, заключение в тюрьму и лагерь и, по-видимому, под влиянием этих событий, возможно еще в Советской России, а потом и за границей, радикально пересмотреть свое отношение к Церкви. Безусловно, особое значение в этой связи приобретают ее воспоминания о пребывании в Астапово. Кроме того, следует отметить не изданную до сих пор переписку А. Л. Толстой с разными лицами, в первую очередь с В. Г. Чертковым.
   В книге использован большой корпус изданных материалов, связанных с личностью самого В. Г. Черткова. Прежде всего, это его собственные сочинения [10 - Чертков В. Г. О последних днях Льва Николаевича Толстого: Записки. [Раненбург, 1911]; Чертков В. Г. Страница из воспоминаний. Дежурство в военных госпиталях // Вестник Европы (далее ВЕ). 1909. № XI (отд. издание: М., 1914); Чертков В. Г. Свидание с Л. Н. Толстым в Кочетах (у М. С. и Т. Л. Сухотиных): Из дневника В. Г. Черткова // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. III; Чертков В. Г. Уход Толстого / Комитет им. Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим. М., 1922; Save Russia: a remarkable appeal to England by Tolstoy’s literary executor in a letter to his English friends / Vladimir Grigor’evic Certkov. London: Daniel, 1919.], которые по причинам, указанным выше, требуют самого тщательного анализа и научной критики.
   Кроме того, это воспоминания о Черткове, без обращения к которым его наследие не может быть изучено адекватно. С этой точки зрения важнейшим массивом изданных документов являются воспоминания и поздние работы последнего секретаря Л. Н. Толстого, В. Ф. Булгакова [11 - См.: Булгаков В. Ф. Л. Н. Толстой в последний год его жизни: Дневник секретаря Л. Н. Толстого. М., 1989; Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964; Булгаков В. Ф. Лев Толстой, его друзья и близкие: Воспоминания и рассказы. Тула, 1970; Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения: [В. Г. Чертков] / Вступ. ст. А. Ларионова // Слово. М., 1993. № 9/12.]. Большое значение для понимания роли В. Г. Черткова в жизни Л. Н. Толстого имеют изданные материалы дневника мужа старшей дочери писателя, М. С. Сухотина [12 - Сухотин М. С. Из дневника М. С. Сухотина // Литературное наследство (далее ЛН). Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2.]. Здесь, правда, имеется одна большая сложность: дневник М. С. Сухотина был опубликован не полностью, со значительными купюрами, причем, к сожалению, вопреки всем правилам издания архивных документов, эти купюры далеко не всегда обозначены в тексте публикации, что дает об источнике несколько превратное представление.
   Несколько замечаний принципиального характера. Во-первых, в рамках данной монографии рассматривается в первую очередь деятельность В. Г. Черткова до 1917 г., хотя в ряде случаев, подчиняясь логике построения работы, приходится выходить за эти временные рамки. Кроме того, я практически не занимаюсь анализом отношений В. Г. Черткова с женой Л. Толстого, графиней С. А. Толстой, полагая, что эти отношения имели характер сложной и противоречивой семейной трагедии, которая в достаточно полной степени рассмотрена в научной литературе.
   Представленная монография является частью более обширной работы, посвященной теме «Л. Н. Толстой и Русская Православная Церковь». По этой причине в списке использованных источников и литературы приводятся только те материалы, которые имеют непосредственное отношение к теме настоящего издания.
   Данное исследование не могло быть подготовлено без постоянной, кропотливой и очень профессиональной помощи сотрудников Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве. В первую очередь следует выразить глубокую и сердечную благодарность директору музея В. Б. Ремизову за разрешение пользоваться материалами Рукописного отдела, а также за возможность сотрудничества с членами научной группы музея. Кроме того, выражаю свою признательность сотрудникам Рукописного отдела и библиотеки, которые не только предоставляли необходимые документы и материалы, но и выступали доброжелательными и заинтересованными консультантами. Хочу отметить помощь в написании данной книги сотрудников Государственного музея Л. Н. Толстого «Ясная Поляна», в первую очередь директора В. И. Толстого и Т. В. Комаровой. Их знания, опыт и глубокая интуиция, проявившиеся в наших яснополянских беседах, существенно помогли мне при работе над монографией.
//-- * * * --//
   На протяжении всей монографии, если это специально не оговаривается, все выделения курсивом в цитатах принадлежат авторам цитируемых отрывков.
   В монографии использованы следующие сокращения:
   TSJ – Tolstoy Stadies Jornal
   ВЕ – «Вестник Европы»
   ВИ – «Вопросы истории»
   ВЛ – «Вопросы литературы»
   ИВ – «Исторический вестник»
   К. п. – книга поступлений
   КА – «Красный архив»
   КЛЭ – «Краткая литературная энциклопедия»
   ЛН – «Литературное наследство»
   НВ – «Новое время»
   НМ – «Новый мир»
   НН – «Наше наследие»
   ОР – отдел рукописей
   ПСС – полное собрание сочинений
   РЛ – «Русская литература»
   РБС – «Русский биографический словарь»
   С. Е. И. В. – собственная Его императорского величества
   ТЕ – «Толстовский ежегодник»
   ЯС – «Яснополянский сборник»
   АН – Академия наук
   ГА РФ – Государственный архив Российской Федерации (Москва)
   ГАКО – Государственный архив Калужской области (Калуга)
   ГЛМ – Государственный литературный музей (Москва)
   РАН – Российская академия наук
   РГАЛИ – Российский государственный архив литературы и искусства (Москва)
   РГИА – Российский государственный исторический архив (Санкт-Петербург)
   ОР ГМТ – Отдел рукописей государственного музея Л. Н. Толстого (Москва)
   ОР РНБ – Отдел рукописей Российской национальной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Санкт-Петербург)
   НИОР РГБ – Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва)
   ЦА ФСБ – Центральный архив Федеральной службы безопасности (Москва)

Глава 1. Роль В. Г. Черткова в жизни Л. Н. Толстого и распространении его взглядов

Биография В. Г. Черткова до знакомства с Л. Н. Толстым

   «Играть роль или подделываться под Толстого, или увлекаться, как спортом, в известном направлении можно, пожалуй, в молодости в течение нескольких лет, но не большую половину своей жизни, не целых 30 лет, когда уже настоящая старость и близость смерти глядит в глаза: какой расчет, какая выгода в том человеку, жертвующему всеми личными интересами, удобством и покоем жизни, судьбою своего сына даже?! Пусть ответят мне те, которые бросают камень осуждения в таких людей, как Ч[ертков]» [13 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 18. Биография В. Г. Черткова. Ответы на вопросы проф. С. А. Венгерова для критико-биографического словаря / Сост. А. П. Сергеенко и А. К. Чертковой. Л. 18.]. Так писала в 1912 г. супруга В. Г. Черткова, А. К. Черткова, составляя биографию своего мужа для биографического словаря проф. С. А. Венгерова.
   Какие же ответы может дать история на этот вопрос? Насколько жертва, принесенная В. Г. Чертковым ради Л. Н. Толстого, была вызвана личной выгодой, расчетом или какими-то дополнительными обстоятельствами?
   Для поиска ответа необходимо в начале подробно рассмотреть некоторые факты биографии В. Черткова. Биографические сведения о нем имеют большое значение для понимания процесса формирования его мировоззрения, возможностей влияния на Л. Н. Толстого и пропаганды антицерковных взглядов Л. Н. Толстого.
   В. Г. Чертков был представителем старинного русского дворянского рода, к родоначальникам которого относятся Василий и Гаврило Ивановичи Чертковы, показанные в разрядах 1558 г. воеводами. Род Чертковых был внесен в VI часть родословной книги Воронежской, Калужской, Московской и Тамбовской губерний, герб помещен в I часть Общего гербовника Российской империи. Среди предков В. Г. Черткова числятся многие известные исторические деятели России, в том числе Василий Григорьевич Чертков (в иночестве Варсонофий), митрополит Сарский и Подонский в правление царевны Софьи, скончавшийся в 1688 г.; В. А. Чертков (род. 1721), член военной коллегии; Е. А. Чертков (ум. 1797), активный участник воцарения Екатерины II, В. А. Чертков (1726–1793), Азовский, Воронежский и Харьковский генерал-губернатор.
   К числу его московских родственников относился и знаменитый Александр Дмитриевич Чертков (1789–1858), тайный советник, член Императорской Академии наук, президент Императорского общества истории и древностей российских (1849–1857), фактический основоположник новой для молодой российской науки отрасли – древнерусской нумизматики. А. Д. Чертков был автором выдающегося сочинения – «Всеобщая библиотека России, или Каталог книг для изучения нашего отечества во всех отношениях и подробностях» (М., 1838–1845, с прибавлениями издание второе: М., 1863–1864), которое представляло собой первый аннотированный русский каталог такого рода. Кроме того, он был основателем так называемой Чертковской библиотеки, насчитывавшей около 9,5 тыс. экземпляров ценнейшей литературы по различным отраслям истории и хозяйства России. Именно при чертковской библиотеке в 1863–1873 гг. издавался «Русский архив» под редакцией ее библиотекаря П. И. Бартенева. Впоследствии библиотека была передана в ведение города и помещалась при Румянцевском музее, а затем при Историческом музее. С 1863 г. Чертковская библиотека была открыта для свободного публичного пользования.
   Владимир Григорьевич Чертков родился 22 октября (4 ноября н. ст.) 1854 г. в Петербурге в богатой аристократической семье, принадлежавшей к высшей петербургской знати. Его отец, Григорий Иванович Чертков (1828–1884), – блестящий офицер, военный деятель и писатель, биографии которого мог бы позавидовать любой русский военачальник. Выпускник Пажеского корпуса, в 1846 г. поступил на службу корнетом в лейб-гвардии Конный полк, с 1853 г. флигель-адъютант при Николае I, с 1867 г. командир лейб-гвардии Преображенского полка, с 1870 г. генерал-адъютант сначала при Александре II (с оставлением в должности командира Преображенского полка), а затем и при его сыне, императоре Александре III. В апреле 1872 г. Г. И. Чертков был назначен помощником начальника 1-й гвардейской пехотной дивизии, которой командовал тогда наследник цесаревич. В феврале 1877 г., перед самым началом русско-турецкой войны, Г. И. Чертков получил новое, еще более высокое назначение – начальником 2-й гвардейской пехотной дивизии, совмещая эту должность с должностью помощника председателя Главного комитета по устройству и образованию войск, но по болезни (гангрена) в скором времени принужден был сдать дивизию. Г. И. Чертков, кавалер многих русских и иностранных орденов (до ордена Св. Александра Невского с алмазами включительно), скончался 22 апреля 1884 г. в Петербурге от паралича сердца. На одной из панихид присутствовали император Александр III с императрицей, после которой, по настоянию матери, состоялась единственная в жизни аудиенция В. Г. Черткова у императора Александра III [14 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 27. Чертков Владимир Григорьевич. Автобиография [1932 г.]. Л. 6–7.]. Г. И. Чертков был автором популярных в свое время «Памятных книжек для унтер-офицеров и рядовых», выдержавших несколько изданий [15 - Любопытные дополнительные сведения сообщает о Г. И. Черткове статья Русского биографического словаря: «С первых шагов своей службы в должности начальника отдельной части он обнаружил не совсем обычное отношение к своим обязанностям. Он подробно входил во все мелочи внутренней жизни офицеров и солдат вверенных ему частей и не успокаивался до тех пор, пока не достигал существенных улучшений в той или другой отрасли управления» (РБС / Издан под наблюдением председателя Императорского Русского исторического общества А. А. Половцова. СПб., 1905. С. 352).].
   Сестра Г. И. Черткова, графиня Елена Ивановна Черткова (1830–1922), родная тетка В. Г. Черткова, являлась во втором браке супругой графа П. А. Шувалова (1827–1889), имевшего, как известно, большое влияние при дворе Александра II и занимавшего в его царствование самые ответственные посты. С 1857 г. П. А. Шувалов получил должность обер-полицмейстера Санкт-Петербурга (с этого момента начинается его активное влияние на внутреннюю политику России), а несколько позже – генерал-губернатора Остзейского края (1864; замечу, что в этот момент ему было только 37 лет, что свидетельствует о большом доверии к нему государя) и, наконец, генерал-адъютанта императора Александра II, а вслед за тем и шефа жандармов и начальника Третьего отделения императорской канцелярии. На этом посту П. А. Шувалов пребывал в течение семи лет (с 1866 по 1873 г.). В 1874 г. П. А. Шувалов назначается членом Государственного Совета и послом России в Соединенном королевстве Англии и Ирландии, а затем становится одним из официальных представителей России на Берлинском конгрессе. Впрочем, по довольно единодушному признанию историков, внеш неполитическая деятельность П. А. Шувалова была неудачной, и вскоре после окончания русско-турецкой войны он был освобожден от своей должности.
   Блестящую карьеру сделал также родной брат Г. И. Черткова, М. И. Чертков (1829–1905), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, наказной атаман Войска Донского, член Государственного Совета, воронежский, киевский и варшавский генерал-губернатор.
   Мать В. Г. Черткова, Елизавета Ивановна Черткова (1832–1922), родственными узами была тесно связана с кругом декабристов – она была дочерью героя Отечественной войны 1812 г. графа И. Чернышова-Кругликова, т. е. родной племянницей декабриста Захара Григорьевича Чернышева (1796–1862), а также племянницей Александры Григорьевны Муравьевой – жены декабриста Никиты Михайловича Муравьева, последовавшей за мужем в Сибирь. После приговора декабристам титул и состояние З. Г. Чернышова перешли к его сестре, матери Е. И. Чертковой.
   Она родилась в доме своего деда, вельможи Екатерининской эпохи, известного масона и «человека передовых взглядов» [16 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 11. Смерть верующего ребенка (Записки о последнем годе жизни младшего сына Михаила, сделанные 12 января – 3/15 декабря 1865 г. в Ментоне). Л. 19. Карандашная помета неизвестного лица.]. Впоследствии в этом здании располагался Дом Советов. Семья Е. И. Чернышовой была хорошо знакома с Н. В. Гоголем и проживала с ним вместе в Риме.
   Е. И. Черткова рано осиротела. Вскоре она превратилась в одну из самых известных красавиц Санкт-Петербурга – уже на первом своем балу ее представляли императору Николаю I [17 - Карандашные пометы неизвестного автора к запискам Е. И. Чертковой о смерти своего младшего сына Михаила дают ценные сведения о ней самой, они сообщают, что она «отличалась исключительной красотой, хотя неск[олько] строгой, правильн[ые] черты; прекрасные волосы и зубы до смерти, оч[ень] высокого роста, величественная, настоящая “аристократка”. Очень строгих нравственных взглядов, преданная жена и мать» (подчеркнуто в тексте) (ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 11. Смерть верующего ребенка (Записки о последнем годе жизни младшего сына Михаила, сделанные 12 января – 3/15 декабря 1865 г. в Ментоне). Л. 20).]. Опекуном Елизаветы Ивановны после смерти родителей стал известный Петербургский меценат и музыкант гр. М. М. Вьельгорский. Выйдя замуж за Г. И. Черткова, она сохранила такое видное и высокое положение в свете и при дворе, что дом Чертковых в Петербурге не раз посещали царствующие особы, а император Александр II, с которым Е. И. Черткова была знакома в то время, когда он был еще наследником, приезжал в дом Чертковых в одиночных санях «без сопровождения малейшей охраны» [18 - Более того, Александр Николаевич, будучи еще наследником, стал крестным отцом старшего брата В. Г. Черткова, Григория (ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 27. Чертков Владимир Григорьевич. Автобиография [1932 г.]. Л. 1).]. Будучи умной и влиятельной женщиной, Е. И. Черткова пользовалась особой благосклонностью императрицы Марии Федоровны, была одной из самых любимых ее фрейлин.
   Поистине фантастическим выглядит утверждение А. Фодора о том, что В. Г. Чертков мог быть внебрачным сыном императора Александра II [19 - См.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Laham, MD: University Press of America, 1989. Р. 42–43. Косвенное подтверждение этой гипотезы А. Фодор видит в факте упомянутых выше случайных приездов в одиночку наследника престола в дом Чертковых. Кроме того, историк обращает внимание на то место воспоминаний С. А. Толстой, в котором она рассказывает о посещении в апреле 1891 г. императора Александра III. Жена писателя упоминает, что «голосом и манерой говорить» император напомнил ей В. Г. Черткова (Толстая С. А. Дневники Софьи Андреевны Толстой. Ч. 1–2. М., 1929. Ч. 2. С. 31). Во время беседы, совершенно неожиданно для С. А. Толстого, государь спросил, часто ли она видится с Чертковым.]. Тем не менее автобиография, написанная В. Чертковым в 1932 г., свидетельствует, что император по отношению к нему неоднократно проявлял знаки совершенно особого внимания: В. Г. Чертков был приглашен с родителями в Ливадию, кроме того, удостоился особых личных похвал государя на воскресном разводе кавалерийских полков в Михайловском манеже, после того как проделал ловкий прием верховой езды [20 - «Тут произошло нечто совершенно небывалое в летописях воскресных разводов с церемонией: государь, еще не слезая с лошади, стал подъезжать к тому месту, где находился я верхом <…> Подъехав ко мне и остановившись прямо против меня, он стал сочувственно на меня смотреть, кивая головой и издавая одобрительный горловой звук. Затем, оглядываясь вокруг себя, он спросил: “А где Григорий Иванович?” Это был мой отец. Тотчас же среди свиты стали выкликать имя Григория Ивановича. Мой отец, никогда не любивший высовываться вперед, через некоторое время подошел. Государь ему сказал: “А ведь он красивее, нежели ты был!” “Я и не претендую, Ваше Императорское величество!” “Не претендуешь! Не претендуешь!” – возразил государь» (ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 27. Чертков Владимир Григорьевич. Автобиография [1932 г.]. Л. 1–2).], и др. Это же обстоятельство подчеркивают и составители неизданной биографии Черткова, которые отмечают, что в молодости он благодаря своим родителям пользовался постоянным вниманием императора Александра II, а также наследника престола, будущего императора Александра III, «при дворе которого отец В[ладимира] Г[ригорьевича] пользовался особенным уважением и симпатией» [21 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 18. Биография В. Г. Черткова. Ответы на вопросы проф. С. А. Венгерова для критико-биографического словаря. Сост. А. П. Сергеенко и А. К. Чертковой. Л. 3.].
   Е. И. Черткова была известна как последовательница учения лорда Редстока и содействовала созданию мужем своей сестры Александры Ивановны, В. А. Пашковым, русской секции евангелистов, называемых «пашковцами» – именно Е. И. Черткова познакомила В. А. Пашкова с приехавшим в Санкт-Петербург в 1874 г. известным английским проповедником евангелического толка лордом Г. В. Редстоком (1831–1913).
   Впервые Е. И. Черткова встретилась с лордом Редстоком в Париже на домашнем собрании, где искала утешения после смерти двух сыновей: Михаила (скончался в возрасте 10 лет) и Григория (умершего в 17-летнем возрасте). Смерть Михаила произвела на нее особенно сильное впечатление: маленький мальчик под влиянием домашнего учителя – англичанина, выпускника теологического факультета, стал читать Евангелие и задавать матери интересующие его вопросы, а во время предсмертной болезни много молился и просил маму поверить в Христа и любить Его. Кроме того, сама предсмертная болезнь продолжалась долго – около года, несомненно, Е. И. Черткова пережила глубокий и тяжелый опыт. Сохранился замечательный документ – записки Е. И. Чертковой о последнем годе жизни сына Михаила, из которых следует, что это был очень вдумчивый ребенок, серьезно и с большим доверием относившийся к евангельским свидетельствам и с большими духовными задатками (незадолго до смерти, по свидетельству матери, он говорил ей: «Я уверен, что Христос, что ангелы Его здесь вокруг моей кровати. Бог так близок; я Его так люблю, так люблю, что хотел бы обнять. Ничего мне теперь не страшно, ни смерть, ничего. Я так, так счастлив! Ни елка, ни подарки, ни именины, ничего с этим сравниться не может»). Михаил приобщался перед смертью Святых Христовых Тайн с большим «благоговением, от всего сердца, с твердым намерением исправиться от всех своих недостатков» и горячо верил в вечную жизнь [22 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 11. Смерть верующего ребенка (Записки о последнем годе жизни младшего сына Михаила, сделанные 12 января – 3/15 декабря 1865 г. в Ментоне). Л. 3 об. – 4, 12 об.]. Замечательно также то обстоятельство, что совсем незадолго до смерти Миша просил маму не оставить его тело во Франции, потому что ему очень хочется «в России лежать» [23 - Там же. Л. 17. По поводу сына Григория в записках Е. И. Чертковой есть карандашное примечание о том, что он был очень умным ребенком, постоянно поглощенным наукой (Там же. Л. 7).].
   После смерти сыновей Е. И. Черткова решительно оставляет придворную жизнь и начинает заниматься широкой благотворительностью, а также проповедью Евангелия, в частности в тюрьме Литовского замка, о чем сохранились ее собственные записки, датируемые 1872–1874 гг., т. е. временем непосредственно перед приездом в Россию лорда Редстока [24 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 10. Тюремный журнал (о своей благотворительной деятельности в тюрьме Литовского замка).].
   Записки о смерти сына Михаила, очень теплые и искренние по тону, действительно свидетельствующие, какой личной трагедией должна была стать для нее болезнь и смерть 10-летнего сына, в то же время являются иллюстрацией того типа духовности, который культивировали представители евангелического христианства, – на первом месте здесь стоят «хорошие, добрые чувства», которые для Е. И. Чертковой являются главным свидетельством присутствия Божия в человеке, присутствия Христа здесь и теперь, а также постоянное чтение Евангелия и стремление к христианским переживаниям.
   На этом эпизоде необходимо остановиться чуть подробнее, так как можно предполагать, что под влиянием матери учение Пашкова – Редстока оказало некоторое влияние на формирование взглядов молодого Черткова. В любом случае, как показывает ранняя переписка Черткова и Л. Толстого (1885–1887), первоначально новый молодой друг писателя обладал стандартным набором протестантских представлений о религии и Личности Христа.
   На фоне низкого социального статуса православного духовенства в XIX в., когда случаи принятия сана дворянами были большой редкостью, значительный интерес представляет именно религиозное оживление в среде русской аристократии в 1870-е гг., связанное в первую очередь с именами Редстока и Пашкова.
   Личность английского лорда – проповедника в исторической науке исследована недостаточно подробно. Он был представителем английского аристократического рода, который восходит к сэру Ричарду Уолгрейву, члену парламента в 1330-е гг., и сыном адмирала английского флота. Образование получил в лучших английских учебных заведениях – школах Хэрроу и Беллиол-колледже, а затем в Оксфорде, и был участником Крымской войны, где во время тяжелой болезни с ним произошел религиозный переворот, приведший его к вере. Он раздал имущество, распустил прислугу и оставил военную службу в 1866 г. в возрасте 33 лет в чине полковника [25 - См. подробнее: Бачинин В. А. У истоков российского протестантизма // ВИ. М., 2007. № 3. С. 22.]. Редсток становится проповедником и выступает с проповедью в Англии, Голландии, Франции и Индии. В результате встречи с Е. И. Чертковой лорд Редсток весной 1874 г. оказывается в России и благодаря обширным связям своей русской покровительницы скоро получает возможность появляться в столичных аристократических салонах [26 - По другим сведениям, источником которых в свое время явился Н. С. Лесков, лорд Редсток был приглашен в Петербург его пламенной последовательницей, дочерью поэта Д. Давыдова Ю. Д. Засецкой (см. подробнее: Ипатова С. А. Достоевский, Лесков и Ю. Д. Засецкая: спор о редстокизме: Письма Ю. Д. Засецкой к Достоевскому // Достоевский: Материалы и исследования. Т. 16. СПб., 2001. С. 413).].
   Результат проповеди «лорда-апостола» был впечатляющим: в 1876 г. русские последователи Редстока основывают «Общество поощрения духовно-нравственного чтения», в деятельности которого принимали участие многие видные представители великосветского круга, в том числе В. А. Пашков, бар. М. М. Корф, гр. А. П. Бобринский, кн. М. М. Дондукова-Корсакова, сестры – княгини В. Ф. Гагарина и Н. Ф. Ливен, Ю. Д. Засецкая и ее младшая сестра гр. Е. Д. Висконти, гр. Е. И. Шувалова, гр. М. И. Игнатьева, бар. П. Н. Николаи, Ф. Г. Тернер и многие другие [27 - См.: Бачинин В. А. Цит. соч. С. 22. Следует иметь в виду свидетельство А. Фодора, который обращает внимание на повышенный интерес «лорда-проповедника» к вопросам организации военного и военно-морского дела в России. А. Фодор считает, что Редсток помимо решения чисто религиозной задачи мог иметь и дополнительную – быть проводником имперских интересов Британии в России (см. подробнее: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Р. 16–18). Складывается впечатление, что русские власти были поставлены перед сложной задачей: с одной стороны, они не могли сочувствовать проповеди Редстока, с другой – он был активным сторонником внешней политики России и в июне 1877 г. опубликовал в «Таймс» статью в поддержку российских действий на Балканах, сравнивая их с политикой Британской империи в Индии (см.: там же. Р. 20–21).]. Принимал некоторое участие в этом движении и Н. С. Лесков.
   О содержании проповеди Редстока известно, что она базировалась на типичных для протестантизма понятиях «обращение», «возрождение» (revival), «пробуждение» сердца, «оправдание только верой», основа которых состояла в стандартном для христианских сект протестантского толка учении о спасении исключительно верой в искупительное значение Крови Христовой.
   Очень интересную и емкую характеристику лорда Редстока дает в своем письме Л. Н. Толстому (датируемом мартом 1876 г.) гр. А. А. Толстая, его родственница, человек твердых православных убеждений: «Редстока я очень хорошо знаю, вот уже три года, и очень люблю его за необыкновенную его цельность и любовь. Он совершенно предан одному делу и идет своей дорогой, по сторонам не оглядываясь. К нему почти можно было бы приложить слова ап. Павла: “Я ничего не хочу знать, кроме Христа Распятого”. Я говорю почти, потому что мудростью и глубоким умом он далеко отстоит не только от св. Павла, но и многих не столь высоких учителей церкви. Он милый, добрейший сектант, сам не понимающий многого и наивно не подозревающий, как во многом он удаляется даже от евангельской истины. Природу человеческую он вовсе не знает, и даже не обращает на нее внимания, потому что по его системе каждый человек может в одну секунду развязаться со своими страстями и дурными наклонностями только по одному желанию идти за Спасителем. И где они, эти быстрые и полные обращения, много ли их примеров, исключая ап. Павла, избранного орудия Христа? Он часто рассказывает такого рода случаи: «Я встретился с одним французом. Он был совершенно неверующий. Я поговорил с ним в саду, мы помолились вместе, и от меня он пошел уже христианином. Что дальше с ним было, он не знает, но борьбы не предполагает, все было сделано приблизительно в час времени. Вот его слабая сторона. Затем преданность его Христу – теплота и искренность неизмеримая. Он здесь прозвучал, как колокол, и разбудил многих, никогда не помышлявших прежде о Христе и спасении, но из других сделал совершенных карикатур духовных, что, впрочем, не его вина» [28 - Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. 1857–1903. СПб.: Издание Общества Толстовского музея. Т. 1. 1911. С. 267–268. Часть письма на английском языке. Именно из этого отрывка понятно, почему в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевский передает отзыв одного из современников и слушателей лорда в следующем виде: у него «Христос в кармане» (Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972–1990. Т. 22. 1981. С. 99).].
   Под влиянием встреч с «лордом-апостолом» стал религиозным человеком и близкий родственник Е. И. Чертковой, муж ее родной сестры Александры Ивановны, полковник кавалергардского полка Василий Александрович Пашков, представитель высшей аристократии Петербурга, входивший в ближайшее окружение императора Александра II. Будучи одним из самых богатых помещиков России [29 - В. А. Пашков был владельцем медных рудников на Урале и ряда богатейших поместий более чем в 12 губерниях России.], В. А. Пашков – человек, совершенно равнодушный к религиозным вопросам, – увлекся учением Редстока. Став его последователем, Пашков отказался от светской жизни и сделался ревностным проповедником «возрождения», благодаря чему учение получило значительное распространение в Петербурге и провинции, в первую очередь в аристократических слоях общества. Современники свидетельствуют, что в Пашкове произошла глобальная перемена, он из известных охотников и танцоров превратился в активного организатора нового религиозного движения. Дом Пашкова на Выборгской стороне стал местом регулярных молитвенных собраний, на которых иногда присутствовало около полутора тысяч человек. В 1875 г. Пашков издает журнал «Русский рабочий», а с 1876 г. начинает свою деятельность упоминавшееся выше «Общество поощрения духовно-нравственного чтения», за восемь лет существования которого тираж издаваемой литературы достиг нескольких миллионов экземпляров [30 - См.: Бачинин В. А. Цит. соч. С. 24–25.]. Названия некоторых брошюр («Что вы думаете о Христе?», «Примирился ли ты с Богом?» и т. д.) красноречиво свидетельствуют о том, что проповедь «пашковщины» носила ярко выраженный протестантский характер маргинального толка. Создавал В. А. Пашков и свои «филиалы», для чего активно использовались его многочисленные имения, разбросанные по всей России, а также приобретались новые земли.
   Как уже указывалось, активными помощниками В. А. Пашкова в деле распространения нового учения были представители знатных и старинных русских фамилий, в том числе Модест Модестович Корф (1843–1937), сын известного историка и однокашника A. С. Пушкина М. А. Корфа, граф Алексей Павлович Бобринский (1826–1894), в 1872–1874 гг. занимавший пост министра путей сообщения и находившийся в дружеских отношениях с Л. Н. Толстым, а также многие другие.
   В 1884 г., после проведения съезда российских евангельских христиан, который, по замыслу организаторов, должен был носить объединительный характер, Пашков был выслан из России вместе с М. М. Корфом без права возвращения. Но остались его последователи и, не в последнюю очередь, последовательницы, из которых одно из первых мест оставалось за Е. И. Чертковой.
   В. Г. Чертков в своем дневнике написал однажды, что его родители «принадлежали к числу наиболее порядочных из “порядочных” людей» [31 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. Hermitage Publishers, 2003. С. 25.]. Много позже он любил рассказывать, как в детстве играл с будущим императором Александром III. Можно предполагать, что именно посредничество ближайших родственников B. Г. Черткова, в первую очередь его матери, в значительной степени смягчало впоследствии любые правительственные меры, направленные против антигосударственной и антицерковной деятельности Л. Н. Толстого и В. И. Черткова. Семья Чертковых входила, по всей видимости, в число очень обеспеченных русских семей, о чем свидетельствует тот факт, что она имела 40 тыс. рублей чистого ежегодного дохода. Г. И. Чертков был очень богатым помещиком и владел плодородными черноземными землями на юге Воронежской губернии, а также большим количеством крепостных крестьян, среди которых был Егор Михайлович Чехов – дед писателя. В. Ф. Булгаков подчеркивает, что рождение и блестящее положение в обществе способствовало с детства росту в Черткове сознания «доступности и исполнимости всех его желаний, сознание своей особенности, исключительного положения, своей силы и власти над людьми» [32 - Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения: [В. Г. Чертков].].
   Молодые годы Владимира Григорьевича прошли в достатке в петербургском доме родителей и в богатом имении Чертковых Лизиновка Острогожского уезда Воронежской губернии (площадью около 30 тыс. десятин). Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в молодости Чертков был лишен возможности получить систематическое образование, так как в результате солнечного удара, полученного на охоте, ему были категорически запрещены врачами систематические занятия. В 19 лет он поступил в привилегированный конногвардейский полк, причем в это время его командиром был барон В. Б. Фредерикс, ставший с 1897 г. министром императорского двора и уделов. Во время службы, по его собственному более позднему признанию, он прожигал свою жизнь традиционными для блестящей петербургской молодежи способами. В конногвардейском полку В. Г. Чертков получил прозвище le beau Dima, т. е. блестящий Дима. Корнет Чертков в 1881 г. должен был войти в состав делегации, целью которой было оповещение ряда европейских дворов о восшествии на престол императора Александра III, и только случайность помешала ему участвовать в этой миссии, которую возглавлял родной дядя В. Г. Черткова, гр. П. А. Шувалов.
   Очень яркий и в то же время характерный эпизод молодости Черткова приводит в своих воспоминаниях В. Ф. Булгаков, указывая, что молодой Чертков принадлежал к тому очень узкому кругу петербургской знати, который приглашался на так называемые «малые» балы в Аничков дворец, тот самый дворец, о котором с иронией Пушкин писал, что был назначен камер-юнкером только для того, чтобы его супруга Наталья Николаевна могла здесь танцевать. Однажды на таком балу его пригласила на вальс сама императрица Мария Федоровна, которая воспользовалась «особым правом дам, принадлежащих к императорской фамилии, – первыми приглашать кавалеров. Но Чертков отказался, т. к. не умел танцевать вальс, чем вызвал сенсацию в зале: le beau Dima отказался танцевать с императрицей!» [33 - Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения: [В. Г. Чертков].].
   Этот поступок своей экстравагантностью настолько напоминает некоторые шутки главного героя романа «Бесы» Ставрогина, что поневоле задумываешься о возможных биографических параллелях. И в первую очередь речь идет о красоте, – безусловно, Чертков был одним из самых красивых мужчин России того времени, но его красота, особенно на фотографиях позднего времени, носит какой-то масочный, медиумический характер, который, как мы помним, отмечает в своем герое и Достоевский и на который обращает внимание С. Н. Булгаков в своем очерке «Русская трагедия» [34 - См.: Булгаков С. Н. Тихие думы. М., 1918. С. 6. Хочу обратить внимание на другую параллель с героями Ф. М. Достоевского: это Смердяков. Сопоставление неожиданное, казалось бы, Чертков и Смердяков абсолютные антиподы, но одна черта, по мнению В. В. Розанова, их роднит: «Один и другой презирали “отечество, страну и веру”» (Розанов В. В. Террор против русского национализма: Статьи и очерки 1911 г. М., 2005. С. 348).]. Здесь речь может идти о своеобразном «мучительном параличе личности», который, как мне представляется, был одной из черт В. Черткова. Конечно, это сопоставление возможно только в определенных рамках. Если тем не менее оно допустимо и не лишено оснований, остается только в очередной раз поразиться пророческому дару русского писателя, вплоть до самых бытовых подробностей: в романе «Бесы» Ставрогин является сыном генеральши Ставрогиной и носит прозвище «Принц Гарри».
   Некоторые авторы особо подчеркивают то обстоятельство, что высокое происхождение Черткова и его связи импонировали Толстому и могли играть определенную роль в их дружбе. Эта гипотеза находит свое подтверждение в дневнике М. С. Сухотина (запись от 6 августа 1906 г.): «Тут теперь гостит В. Г. Чертков, приехавший на побывку из Англии. Это любимый ученик Л[ьва] Н[иколаевича], Иоанн в некотором роде, и я понимаю, что он может быть ближе других сердцу учителя. Уже одно то, что они оба хорошей крови, bien nes [35 - Хорошего рода (фр.).], в их близости, как это ни может казаться странным, играет не последнюю роль» [36 - Сухотин М. С. Из дневника М. С. Сухотина // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 187.]. Подтверждает это и В. Ф. Булгаков, который отмечает, что Толстой, возможно, в чем-то был даже удивлен появлением молодого человека из более высокого круга (сам Толстой принадлежал к «средне-высшему дворянству» – выражение Ф. М. Достоевского, подхваченное Д. С. Мережковским).
   В 1879 г. В. Г. Чертков берет отпуск на 11 месяцев и проводит его в Англии, снимая дом у сельского священника. В это время он, благодаря посредничеству лорда Редстока, знакомится или возобновляет знакомство с представителями английской политической элиты и аристократии и проводит время в общении со своим дядей, русским послом графом П. Шуваловым, благодаря которому завязывает отношения с принцем Уэльским, будущим королем Эдуардом VII. Одновременно Чертков знакомится с русскими политэмигрантами и с англичанами, объединившимися вокруг бывшего пастора Джона Кенворти, общественного деятеля, сочувствовавшего взглядам Толстого.
   После возвращения в Россию В. Г. Чертков является одним из организаторов (вместе с кн. Б. Б. Голицыным и гр. А. Ф. Гейденом) кружка молодежи для религиозных бесед, а также членом кружка, целью которого было изучение Евангелия и проповедь христианского образа жизни; вместе с ним в этот кружок входил Д. Ф. Трепов, в будущем занимавший значительные посты и имевший одно время большое влияние на внутреннюю политику. Кружок собирался на квартире Д. Ф. Трепова и имел цель «оказывать посильную помощь бедному населению столицы». Очень примечательно позднейшее (1924) признание П. И. Бирюкова о том, что уже в это время В. Г. Чертков относился «как-то критически, иногда шутливо, к деятельности кружка, кот[орая] его не удовлетворяла» [37 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 35. Слово, сказанное П. И. Бирюковым на 70-летнем юбилее В. Г. Черткова. Л. 1.].
   Вскоре Чертков сообщает матери, что жизнь, которую он вел в течение пяти лет своего офицерства, его не удовлетворяет, его тянет в деревню, «ближе к природе и к людям». В письме содержится также сообщение о выходе в отставку и озабоченность тем, как отнесется к этому твердому решению отец.
   Действительно, неожиданно для всех, в преддверии блестящей карьеры, В. Г. Чертков выходит в отставку в чине лейб-гвардии штабс-ротмистра. Поселившись в имении родителей Лизиновке, он начинает заниматься благотворительной деятельностью среди крестьянского населения: открывает ремесленное училище на 60 учеников (сапожное, столярное, бондарное дело), школу, библиотеку, читальню, приемный покой и некоторые другие учреждения. В это время В. Чертков в письме матери сообщает, что главным делом своей жизни считает распространение веры «в известные начала».
   Таким образом, еще до знакомства с Л. Н. Толстым В. Г. Чертков приходит к пониманию бессмысленности своей жизни и ищет из нее какого-то выхода, однако путь, предложенный ему матерью, его не устраивает. Именно на этом перепутье происходит его знакомство с Л. Н. Толстым.

Знакомство В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого.

//-- Формирование взглядов В. Г. Черткова под влиянием переписки с Л. Н. Толстым. Начало сотрудничества --//
   Говоря о первой встрече В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого, мы должны иметь в виду, что в период после религиозного кризиса Л. Н. Толстой переживал особый приступ одиночества, о чем он сообщает М. А. Энгельгардту в конце 1882 г.: «…вы не можете и представить себе, до какой степени я одинок, до какой степени то, что есть настоящее я, презираемо всеми окружающими меня» (ПСС. Т. 63. С. 112). Очень важно отметить, что это чувство одиночества, как духовная расплата за отход от «Христа и Церкви Его», трагически ощущалось, по свидетельству Т. Л. Толстой, всеми членами семьи писателя. В это же самое время С. А. Толстая сообщает своей сестре: «Бывала я одинока, но никогда так одинока, как теперь. Так мне ясно, так ощутительно, что никто меня знать не хочет и никому я не интересна» [38 - Толстая Т. Л. О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 259.].
   Впервые о новых взглядах Толстого Чертков узнал на свадьбе своего знакомого и бывшего однополчанина, помещика Р. А. Писарева, на которой присутствовал друг семьи Толстых, прокурор окружного суда Н. В. Давыдов. А вскоре Чертков появляется в новом доме семьи Толстых в Хамовниках. Вскоре новый молодой (Толстому в 1883 г. было 55 лет, Черткову – 29) знакомый Толстого становится самым близким писателю человеком.
   Факт особой близости подтверждается общим объемом переписки: за 27 лет знакомства Л. Н. Толстой написал В. Г. Черткову не менее 900 писем (включая телеграммы), т. е. в среднем одно письмо каждые десять дней – больше, чем любому другому человеку, включая членов его семьи. Чертков писал еще чаще – сохранилось его 1127 писем Толстому.
   В конце октября 1883 г. В. Г. Чертков впервые посетил хамовнический дом Толстых. При первой же встрече Толстой и Чертков ощутили духовное родство. «Мы с ним встретились, как старые знакомые <…>», – писал об этой встрече В. Г. Чертков [39 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 52. А. Фодор представляет другую версию знакомства Л. Толстого и В. Черткова. Он полагает, что изначально со стороны нового молодого друга писателя присутствовал некий конъюнктурный интерес, связанный с желанием использовать имя Л. Толстого в интересах проповеди идеи ненасилия (см.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Р. 22–23).]. Именно с этой встречи берет начало многолетнее сотрудничество Толстого и Черткова.
   В этот ранний период их отношений Л. Н. Толстой переживал знакомство с Чертковым как важное событие своей жизни, как обретение настоящего и глубокого почитателя и последователя, ученика и единомышленника. Это был своеобразный «медовый месяц»: и в его переписке с В. Г. Чертковым, и в его дневниковых записях содержится ряд мыслей, которые трудно интерпретировать в каком-либо другом ключе, кроме подтверждения вывода о переживании глубоко внутреннего родства – достаточно посмотреть дневниковые записи за 1884 г., например: «Письмо от Черткова. Люблю его и верю в него» (ПСС. Т. 49. С. 70, запись от 18 марта). И уже очень скоро, 6 апреля 1884 г., т. е. спустя всего несколько месяцев после визита Черткова, Л. Толстой записывает в своем дневнике знаменитое определение: «Он удивительно одноцентрен со мною» (ПСС. Т. 49. С. 78) [40 - Кажется справедливым замечание Р. Ф. Густафсона: феномен Черткова возникает в жизни Л. Толстого на почве отсутствия у писателя настоящих друзей, «с которыми он мог бы делиться своими сокровенными переживаниями…», а также его полной нетерпимости к противоречиям (Густафсон Р. Ф. Обитатель и Чужак: Теология и художественное творчество Льва Толстого. СПб., 2003. С. 29).].
   В дальнейшем, в том числе и после смерти писателя, В. Г. Чертков неоднократно предпринимал «публичные» попытки продемонстрировать общественности эту «одноцентрость», показать, как близок он был по духу Л. Н. Толстому. Своеобразным образчиком документов такого рода являются его воспоминания 1913 г., в которых нашла отражение установка на демонстрацию единодушия с Толстым и многочисленные указания на то, как далек был писатель в конце своей жизни от супруги, гр. С. А. Толстой [41 - Чертков В. Г. Свидание с Л. Н. Толстым в Кочетах (у М. С. и Т. Л. Сухотиных): Из дневника В. Г. Черткова // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. III.].
   Что именно в В. Г. Черткове привлекало Л. Н. Толстого, какие обстоятельства способствовали столь стремительному росту их близости в этот ранний период их сотрудничества? Помимо указанных выше причин нужно обратить внимание на то, что именно активная, энергичная деятельность В. Г. Черткова, его внимание к идеям писателя способствуют росту взаимной близости и чувству духовной общности. Кроме того, их ранняя переписка показывает, что Л. Н. Толстого очень привлекал молодой, увлеченный религиозными вопросами человек, готовый восторженно внимать всем словам учителя и, что не менее важно, реализовывать их в своей и чужой жизни.
   В личности В. Г. Черткова Л. Толстому импонировали некоторые важные, знаковые для него самого черты – самокритичность, недовольство собой, стремление изменить жизнь в соответствии с требованиями Евангелия, как оно обоими понималось, готовность порвать с требованиями той среды, в которой В. Г. Чертков вырос, стремление, в соответствии с древней китайской муд ростью, возобновлять себя самого каждый день сначала, постоянно идти вперед, сугубо критическое отношение к социальной действительности, мысли о судьбе обездоленных и несчастных – в целом очарование и привлекательность молодости, способной к рефлексивным оценкам и самоанализу, столь психологически близких самому Л. Толстому [42 - См., например, по этому поводу, очень характерное письмо Л. Н. Толстого В. Г. Черткову от 17 марта 1884 г.: ПСС. Т. 85. С. 39.].
   В молодости В. Г. Чертков испытывал на себе некоторое влияние идей православия, читал произведения А. С. Хомякова и И. С. Аксакова [43 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 18. Биография В. Г. Черткова. Ответы на вопросы проф. С. А. Венгерова для критико-биографического словаря. Сост. А. П. Сергеенко и А. К. Чертковой. Л. 4.]. Большое значение, по признанию самого Черткова, имело для него дежурство в военных госпиталях и чтение больным Евангелия, которое было позже им описано. Л. Н. Толстой всю свою жизнь имел особое отношение к молодым людям, можно даже сказать к феномену молодости, не просто умел описывать молодость, но умел смотреть на жизнь глазами молодых людей (на что обращали внимание многие исследователи романа «Война и мир»). Конечно, важное значение имел и «личностный фактор», т. е. тот факт, что практически с первых минут знакомства В. Г. Чертков демонстрировал по отношению к Толстому большую привязанность и преданность: «Я вас очень люблю. Вы для меня очень много. И я буду, если не остановите (а вы, мне чувствуется, не остановите) с вами душа в душу откровенен и правдив до бесконечности. – День славный, Бог близок» (март 1884 г.) (ПСС. Т. 85. С. 45). В декабре 1885 г., делясь своей тоской с Чертковым, Толстой подчеркивает: «Мне мучительно тяжело и ни с кем так мне не хочется поделиться этой тяжестью, как с вами, милый друг, потому что мне кажется, никто так не любит во мне то хорошее, что есть во мне, как вы» (ПСС. Т. 85. С. 294). Эта близость и духовная «одноцентричность» с каждым годом растет – позднее, в январе 1890 г., Л. Толстой указывает в дневнике: «Чертков так же, еще более, близок мне» (ПСС. Т. 51. С. 14). Показательно, что на следующий день после смерти любимого сына Ванечки (февраль 1895 г.) Толстой сообщает своему другу об этом событии, как будто бы В. Г. Чертков был одним из самых близких членов его семьи. В следующем году Л. Толстой пишет Черткову (письмо от 2 декабря 1896 г.): «И когда мне трудно, мне хочется видеть вас» (ПСС. Т. 87. С. 387). Этот мотив присутствует и в последующей переписке Толс того и Черткова, в частности, в той ее части, которая связана с ссылкой последнего (письма от 12 января 1897 г. и 26 мая 1897 г.).
   Известно ли нам что-нибудь об отношении Е. И. Чертковой, матери В. Г. Черткова, к Л. Толстому? В любом случае она, будучи последовательницей умеренных протестантов – евангеликов, не могла разделять радикальные взгляды писателя на основы христианского вероучения. По свидетельству жены В. Г. Черткова, А. К. Чертковой, критическое отношение Л. Толстого к религиозным догматам «должно было вызвать неприязнь как церковников, так и евангеликов, верования которых разделяла Е. И. Черткова. Действительно, она постоянно опасалась влияния Толстого на ее сына и только к концу жизни, с развитием в ней полной терпимости, стала относиться к нему беспристрастно и доброжелательно» (ПСС. Т. 85. С. 72–73). Сам Чертков сообщал в письме Л. Толстому о своей матери, что «часто ею овладевает огромная грустная грусть при мысли, что человек, подобный вам, не у ног Спасителя – Искупителя и что служит своим умом и сердцем враждебному Христу лагерю», причем после получения этого письма писатель отметил в дневнике о Е. И. Чертковой: «Мать его, как и следует, ненавидит меня» (ПСС. Т. 85. С. 82–83). Это предположение писателя не было лишено оснований: в одном из своих писем Е. И. Черткова прямо говорит, что Л. Толстой пропитан духом Антихриста, так как не признает Воскресения Христова (см.: ПСС. Т. 85. С. 424).
   Очень скоро после встречи наметились основные пути практического сотрудничества Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова. Оно развивалось в нескольких направлениях: издательская деятельность для народа, распространение сочинений Л. Толстого в Европе, наконец, сохранение наследия писателя для будущих поколений. Уже в 1884 г. В. Г. Чертков берется за перевод на английский язык сочинения Толстого «В чем моя вера?». А осенью 1884 г. начинается подготовительная работа по организации издательства литературы для народа, которая привела к тому, что 22 февраля 1885 г. возникает знаменитый «Посредник», просуществовавший вплоть до 1925 г. Первые 12 лет издательство работало при под держке И. Д. Сытина, затем превратилось в самостоятельную издательскую фирму. Новым активным сотрудником молодого издательства стала будущая жена В. Г. Черткова, Анна Константиновна, урожд. Дитерихс (1859–1927), дочь генерала, окончившая Бестужевские курсы [44 - Дитерихс К. А. (1824–1899) – генерал-лейтенант, участник Крымской войны, артиллерист. По поводу появления в «Посреднике» А. К. Дитерихс П. И. Бирюков писал Толстому: «Малое стадо растет. Вот еще одна овца, услыхавшая голос доброго пастыря и бегущая на зов его. Это одна молодая девушка, кроткая, симпатичная. Она познакомилась со мной через одного моего товарища – моряка – только для того, чтобы сблизиться с нашим делом, просила позволения помогать нам и действительно помогла…» (ПСС. Т. 85. С. 397). Следует обратить внимание на то обстоятельство, что мать А. К. Дитерихс, О. И. Дитерихс, была очень религиозной женщиной, глубоко преданной Православной Церкви, тогда как отец, долго проживая на Кавказе, интересовался магометанством, учением молокан и духоборов. Встречавшаяся с ней в Англии в 1900 г. С. Н. Мотовилова отзывается о А. К. Чертковой крайне негативно (Мотовилова С. Н. Минувшее // НМ. 1963. № 12. С. 95). Несколько по-иному смотрит на эту ситуацию давно знавший В. Г. Черткова художник М. В. Нестеров – он утверждает, что жена Черткова была издавна подавлена «его тупой волей» (Нестеров М. В. Письма. Л., 1988. С. 304).].
   Восторженное отношение В. Черткова к Л. Толстому, характерное для периода их первого знакомства, готовность только внимать и иногда корректно не соглашаться постепенно начинают трансформироваться. Вообще, необходимо отметить, что после довательным врагом Церкви и Ее учения, как мы его находим уже к концу 90-х гг. XIX в., В. Г. Чертков стал далеко не сразу. В ранней переписке с Л. Н. Толстым находят отражение его вопросы, сомнения, относящиеся, например, к неприятию Л. Толстым Богочеловечества Христа, более того, его активное несогласие с писателем. Например, сообщая Л. Толстому о своих впечатлениях от высылки в 1884 г. В. А. Пашкова, Чертков указывает: «Если бы теперь меня спросили, какого я вероисповедания, я ответил бы – христианского, не причисляя себя ни к какому из признанных вероисповеданий». В то же самое время в другом письме по поводу перевода и издания в Англии книги Л. Толстого «В чем моя вера?» он говорит: «В этой книге есть места, которым я настолько не сочувствую, что не решусь быть орудием их издания и распространения <…> я не мешать хочу распространению вашей мысли в ее полности, а только желал бы самому содействовать распространению только таких мыслей, которые, положа руку на сердце, я признаю за истину» (ПСС. Т. 85. С. 67–68).
   Нужно иметь в виду, что полемика с Л. Толстым по поводу сочинения «В чем моя вера?» очень ярко показывает трансформацию взглядов на христианство молодого Черткова, с одной стороны, и некоторую открытость и динамичность (в этот период времени) взглядов самого Толстого – с другой. Перефразируя известные слова старца Зосимы, обращенные к Ивану Карамазову, можно сказать, что вопрос этот, вопрос о Христе, не был еще решен окончательно для Л. Толстого и далеко еще не был решен окончательно для В. Г. Черткова, пребывал в состоянии «im Werden».
   «В чем моя вера?» – четвертый, в определенном смысле итоговый трактат Л. Толстого, написанный уже тогда, когда были закончены и «Исповедь», и «Критика догматического богословия», и новая интерпретация Евангелия. К этому моменту писатель уже познакомился с первыми замечаниями в свой адрес, высказанными теми немногочисленными читателями, которые имели возможность в России держать в руках копии этих сочинений. Поэтому несогласие В. Черткова с отдельными местами трактата «В чем моя вера?» есть отражение его временного несогласия со всем учением Толстого, более того, как это для нас сейчас ни покажется поразительным, даже заботы о том, чтобы неосторожным тиражированием взглядов Л. Толстого не нанести кому-либо из читателей духовного вреда. В том, что это действительно так, достаточно убедиться, рассмотрев переписку Л. Толстого и В. Черт кова летом 1884 г. (см.: ПСС. Т. 85) – в ней много соответствующих свидетельств. И в первую очередь меня интересуют те места переписки, где речь идет о Личности Господа Иисуса Христа. Это один из самых важных сюжетов ранней переписки В. Черткова с Л. Толстым – интересно отметить, что в 125 письмах Л. Толстого, вошедших в 85 том его собрания сочинений (декабрь 1883 г. – декабрь 1886 г.), Имя Христа упоминается не менее 40 раз, а примерно в таком же количество отрывков из ответных писем В. Черткова Господь упомянут не менее 70 раз. Неслучайно в письме своей матери от 31 октября 1883 г., т. е. сразу после знакомства с писателем, В. Чертков пишет о своих контактах с Толстым: «В наших личных представлениях о Боге мы, кажется, значительно расходимся» (ПСС. Т. 85. С. 24). Сам Л. Толстой в своем первом письме новому молодому другу указывает, что не интересуется метафизическими вопросами, в том числе вопросом о Воскресении, важно только знание того, чего требует от человека Бог: «…а что Он сам такое и как живет, я никогда не узнаю, потому что я ему не пара, я работник, а не хозяин» (ПСС. Т. 85. С. 4).
   Именно в высказываниях такого рода, мне представляется, содержится способность Л. Толстого прислушаться к мнению своего оппонента в вопросах веры в этот ранний период после религиозного кризиса. Однако переоценивать их значение не следует: будем помнить, что к этому моменту уже произошел решительный разрыв Толстого с гр. А. А. Толстой, причем, по свидетельству последней, писатель не скупился на кощунственные выражения в своей оценке церковного учения.
   Очень характерно также, что образцом в художественном воплощении образа Христа в этот период для Черткова являются герои Ф. М. Достоевского. В письме Л. Толстому от 10 декабря 1883 г. он указывает: «О Достоевском я записал почти все стихи, появившиеся в газетах. Его смерть была для меня большим лишением – я только что собирался с ним познакомиться. Мне кажется, что я никогда не слышал высшего и лучшего толкования учения Христа в приложении к жизни, чем то, которое он дает в Идиоте, и, главным образом, – в Алексее Карамазове. – Я вам намеренно сообщаю свою тетрадь выписок и свое впечатление от Достоевского, для того чтобы вы видели меня лучше и чтобы, вследствие этого, отношения между нами были бы возможно полезнее для меня» (ПСС. Т. 85. С. 25). 13 марта 1884 г. В. Чертков указывает по поводу учения Христа: «Само учение непосредственно вызывает во мне отзывчивость всего, что сознаю в себе лучшего и высшего. Поэтому признаю учение божеским… Следовательно, другими словами, – нужно исполнять учение Христа, потому что Он Бог» (ПСС. Т. 85. С. 40). 25 марта 1884 г. В. Чертков разъясняет эту свою мысль: «Христос мне представляется так: Стремление к Богу безусловное – ради славы того Бога, перед которым уничтожаешься и уничтожаясь перед которым становишься его проводником <…> земля для меня только переходная инстанция, не «постоялый двор», в этом я с вами согласен, но тем не менее переходная инстанция» (ПСС. Т. 85. С. 45). В следующем письме, от 26 марта, Чертков возражает против известного и крайне неубедительного способа перевода Л. Толстым первого стиха Евангелия от Иоанна: «Теперь, перечитывая в связи… с желанием найти в вашем изложении Евангелия простое, ясное выражение учения Христа… я сталкиваюсь с мыслями, с пониманием мне не сродным. Изменять насильственно своего понимания, разумеется, не хочу, да и не мог бы» (ПСС. Т. 85. С. 46; многоточия в тексте письма принадлежат его автору). 17 июля 1884 г. В. Чертков указывает: «Единственное, что мне помогает, это сознание своей полной беспомощности и обращение ко Христу. И в этом смысле Он для меня действительно воскрес» (ПСС. Т. 85. С. 85).
   В ответных письмах писателя содержится довольно твердая «отповедь» мистическим настроениям своего молодого друга: в письме от 24 июля 1884 г. Л. Толстой, отвечая на многочисленные недоумения своего корреспондента, последовательно указывает, что в церковном учении и в христианской догматике его не устраивает, – страх перед вечными загробными мучениями (очень интересно и характерно признание Толстого, что он с детства никогда в них не верил) и учение об искуплении (Толстой пишет, что этот путь очень для него странен, и утверждает, что он характерен в основном для женщин, вообще для людей, которые приходят к любви через страх. Здесь же присутствует и столь характерная для писателя аперсоналистичность – он не готов признать Бога отличным от себя Личным Существом, к Которому возможно обращаться за помощью в молитве. Продолжая эту мысль, Л. Толстой категорически отказывается признать необходимость и действенность христианской молитвы, так, как понимает ее Церковь, и предлагает свое понимание молитвы (ПСС. Т. 85. С. 77–80).
   Но В. Чертков еще не сдается: в письме от 2 сентября 1884 г. он конкретно указывает, что́ в трактате писателя «В чем моя вера?» не заслуживает, с его точки зрения, включения в гектографические копии для последующего распространения: это отрицание Искупления, Воскресения Христа и вера в личную загробную жизнь. Аргументируя свою точку зрения, в качестве одной из причин В. Чертков упоминает то обстоятельство, что это отрицание ввергает читающего «в целый хаос сомнений и вопросов»; кроме того, он пишет, что и сам лично далеко еще не уверен в справедливости этого отрицания, добавляя: «Для меня это опровержение так же мало убедительно, как и противоположное утверждение» (ПСС. Т. 85. С. 97). В письме от 25 сентября В. Г. Чертков указывает по поводу нового перевода Толстым Евангелия, что «пробелы против канонического перевода слишком чувствительны и резки», а некоторые мысли и выражения Л. Толстого «неприятно поражают даже меня, а других, разумеется, совсем отталкивают, ни за что ни про что» (ПСС. Т. 85. С. 106).
   Таким образом, очевидно, что возражения В. Г. Черткова были направлены против тех мест в антицерковных трактатах Л. Толстого, которые молодому другу в тот период их знакомства казались и неубедительными, и пристрастно резкими. В письме, написанном в конце октября 1886 г., В. Г. Чертков говорит, что Христос для него «живее всех» (ПСС. Т. 85. С. 404).
   В этой обильно цитированной переписке обращает на себя внимание горячее стремление Черткова к истине, поиск ее, открытость, и, наоборот, внушительно-нравоучительный тон Толстого. И эта установка не могла не повлиять в конце концов на взгляды Черткова – новое знакомство постепенно вело к их трансформации. Уже в письме от 21 июля 1884 г., подвигая Л. Толстого к подготовке специальных изданий для простого народа (что и реализовалось позднее в замысле издания «Посредник»), он указывает на необходимость «прежде всего очистить учение Христа от всех накопившихся перетолкований, обнаружить русским людям Евангелие, как оно есть, в его простом, прямом смысле»; теперь, считает В. Г. Чертков, нужно сделать так, чтобы Христос был «доступен и понятен массе» (курсив мой. – Свящ. Г. О.). Конечно, здесь еще не все можно приписать возрастающему влиянию Л. Н. Толстого, сказывается и наследство евангелических христиан, однако тенденция наметилась уже вполне определенно.
   Характерно, что хотя, как я указывал выше, количество упоминаний о Христе в переписке Толстого и Черткова не становится меньше, происходит очевидный перенос акцентов: теперь все чаще упоминается не Личность Христа, а Его учение, нравственный закон Христа, выраженный в знаменитых толстовских пяти заповедях, а Сам Господь превращается в «старшего брата» (выражение В. Г. Черткова из письма Л. Толстому от 12 июня 1889 г.) (ПСС. Т. 86. С. 245).
   Конечно, само по себе выражение «учение Христа» не может вызвать никаких возражений с богословской точки зрения. Однако в понимании Л. Толстого это выражение становится определенным «паролем», т. е. происходит характерный сдвиг в моральную сферу, то, что впоследствии обратится в «тиранию моральной сферы», «панморализм». Все больше Л. Толстым и В. Чертковым овладевает желание предоставить русским людям «очищенное Евангелие», очищенное от «церковности», «мистичности», «догматичности», вообще предельно освобожденное от богословских смыслов, т. е. предельно упрощенное. На это стремление к упрощению христианского учения стоит обратить внимание. Постепенно идеи Л. Толстого – и самая трагическая из них: стремление сопротивляться «обоготворению» Христа (ПСС. Т. 85. С. 136) – находят место в сердце В. Черткова. Другими словами, можно констатировать, что если в 1884 г. «вопрос о Христе» не был еще решен для В. Черткова окончательно, то в следующем году он смотрит на Господа уже глазами Л. Толстого, т. е. тем взглядом, который окончательно нашел свое выражение в опубликованном варианте богословских трактатов писателя и для которого мистико-догматический, церковный подход в понимании Личности Господа глубоко чужд. «Теплота сплачивающей тайны» [45 - Замечательное выражение С. С. Аверинцева в его известной статье о символе: Аверинцев С. С. Символ // КЛЭ. Т. 6. М., 1971. Стб. 827.] утрачена окончательно, на ее место заступает холодно-рассудочные утверждения о пользе учения Христа, а не Сам Христос, Который у Толстого приноровлен к обиходу, «философ вроде Сократа», а также «обескровленная мораль, нежизненная, ничем не питаемая» [46 - Зайцев Б. Толстой // Воскресение: Историко-публицистический альманах № 3: 170 лет со дня рождения Льва Толстого. Тула, 1998. С. 71.]. Интересно, что через семь лет, в 1892 г., почувствовав некоторую взаимную недоговоренность в этом вопросе, В. Г. Чертков находит нужным в письме писателю дать некоторые разъяснения: «Как могли вы предположить хоть на минуту недоразумение между мной и вами по поводу ваших писем против божественности Христа?! <…> эти письма послужили для меня как бы термометром, по которому я заметил свое собственное изменение по отношению к этим вопросам с тех пор, как я, помните, бывало, просил вас выпускать в моих изданиях резкие отрицания искупления и т. п. Впрочем тогда и ваш тон бывал иной» (ПСС. Т. 87. С. 164).
   Однако в духовной жизни человека не все так просто: то, что он считает лежащим в области только ума, есть также принадлежность и сердца, и совести. В. Черткову было дано пережить опыт своеобразной «богооставленности», который нашел отражение в его переписке с Толстым. В письме от 10 сентября 1894 г. он указывает на очень своеобразное свое состояние: «Вспоминаю с завистью первый период восторженного пробуждения сознания: даже с радостью вспоминаю последующий период усиленной и воодушевленной деятельности на новом пути. И сравниваю с тем, что теперь. И вместо сравнительного подъема против прежнего, замечаю какое-то охлаждение и сердечную пустоту. Я сочувствую Христу и его учению, но как-то умом только. В сердце же не чувствую того, что должно было бы соответствовать этому» (ПСС. Т. 87. С. 291). Этому результату не следует удивляться: Господь требует не сочувствия Себе и Своему учению, а всецелой преданности, основанной на вере. Сам Чертков склонен был свое состояние объяснять телесной болезнью, но я рискну предположить, что причина здесь была чисто духовная.
   В этом смысле нужно признать, что вопрос о «Боге живом», о Боге – Личности, о Его действии на душу человека окончательно не был решен до самой смерти и самим писателем: в ответ на процитированное письмо Черткова он посылает ему ответ с размышлениями на эту тему. Толстой, в свою очередь говоря о пережитом периоде охлаждения, пишет, что был «на волоске от того, чтобы потерять, даже думал, что потерял самое дорогое существо, и не потерял его, а только узнал Его бесценную цену <…> Может быть, это то, что некоторые называют живым Богом; если это – это, то я очень виноват перед ними, когда не соглашался с ними и оспаривал их» (ПСС. Т. 87. С. 299).
   Однако при всех честных и искренних порывах своей души Л. Толстой так и не смог понять, что кому Церковь не мать, тому Бог не отец. Кощунства в адрес Православия в этот период жизни писателя перешли в холодное презрение: Церковь – только препятствие для человека на пути к Богу, в лучшем случае «церковники» как слепцы, плутая, выходят окольными путями на ту дорогу «разумения» учения и закона Христа и христианства, которая открыта Л. Толстым.
   В этом смысле очень остроумной и точной мне представляется мысль М. Алданова: кое-что в дневниках Л. Толстого последних лет мог написать и Чертков, в том смысле, что в их взглядах имеется некий «общий знаменатель» [47 - Алданов М. О Толстом // Воскресение: Историко-публицистический альманах № 3: 170 лет со дня рождения Льва Толстого. Тула, 1998. С. 34.]. По всей видимости, ко второй половине 1880-х гг. «юношеский задор» в душе В. Черткова уже изжит. В своих воспоминаниях, относящихся к весне 1887 г., гр. А. А. Толстая вкладывает в уста П. И. Бирюкова отзыв о том, что «Владимир Григорьевич не любит искупления», причем интересно, что именно по этой причине Чертков настоял на том, чтобы из стихотворений А. С. Хомякова в издании «Посредника» были исключены некоторые выражения [48 - См.: Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. 1857–1903. СПб. Издание Общества Толстовского музея. Т. 1. 1911. С. 37.].
   Эта трансформация по времени совпадает со все большим увлечением В. Черткова идеей публикации и широкого распространения взглядов Л. Толстого. Другими словами, под этим лозунгом – «сделать Христа понятным и доступным массе», поистине близким к пролетарским речевкам, – и будет проходить отныне жизнь В. Г. Черткова.
   В то же время именно к этому периоду, т. е. к середине 1884 и началу 1885 г., относятся первые попытки В. Г. Черткова, пока очень скромные, влиять на окончательный текст тех или иных произведений писателя: 31 января 1885 г., по поводу издания в «Посреднике» рассказов Л. Толстого «Кавказский пленник» и «Бог правду видит», Чертков испрашивает разрешение исключить из него несколько строк, которые ему кажутся неудачными (см.: ПСС. Т. 85. С. 140). А 26 марта 1885 г. Л. Толстой в своем письме разрешает по своему усмотрению внести правку в статью «Так что же нам делать?» (ПСС. Т. 85. С. 157). Отныне Л. Н. Толстой начинает одну за другой присылать своему новому другу рукописи, а В. Г. Чертков пытается высказывать свое мнение об их содержании.
   На этот аспект взаимодействия В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого следует обратить особое внимание. Конечно, чисто технически очень сложно проследить и доказать, как именно В. Г. Чертков оказывал влияние на те или иные произведения писателя, в том числе и публицистические. Более того, в этом вопросе следует проявлять большую осторожность и остерегаться поспешных выводов, не подкрепленных фактическим материалом.
   Тем не менее некоторые свидетельства такого рода в нашем распоряжении имеются. Правда, относятся они к позднему периоду жизни Л. Н. Толстого. Два таких примера присутствуют в дневнике М. С. Сухотина. 20 сентября 1907 г. в «Русских ведомостях» (№ 214) и «Новом времени» (№ 11323) было опубликовано письмо Толстого, перепечатанное позже почти всеми другими газетами (см.: ПСС. Т. 77. С. 198). В нем затрагивалась очень болезненная для В. Г. Черткова тема, а именно утверждение о том, что Толстой не имеет своей собственности и просит не обращаться к нему с вопросами о денежной помощи. Так вот, М. С. Сухотин сообщает, что из этого письма В. Г. Чертков «вычеркнул ту фразу, которая доказала бы, что при том небольшом количестве находящихся в распоряжении Л[ьва] Н[иколаевича] денег невозможно удовлетворять ежедневные просьбы, доходящие иные дни до нескольких сот рублей» [49 - Сухотин М. С. Лев Толстой // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 197.]. Другой подобный случай связан с историей издания романа «Воскресение». В записи от 13 ноября 1901 г. М. С. Сухотин укоряет Л. Н. Толстого в отсутствии уважения к чужому убеждению и ссылается при этом на печально известную 39-ю главу романа, где присутствует кощунственное описание литургии «с оскорблениями и издевательствами над чужими верованиями». А далее, в записи от 25 ноября, он указывает: «Владимир Чертков не понял, что для славы Л[ьва] Н[иколаевича] было бы много лучше вычеркнуть бестактную главу об обедне из «Воскресения». Чертков имел полную возможность это сделать» [50 - Там же. С. 149, 151.]. Конечно, нужно правильно понимать значение этих свидетельств и не преувеличивать их: важно не то, что В. Г. Чертков внес правку в текст газетной заметки Л. Толстого или не внес изменений в текст романа, когда это ему было выгодно или соответствовало его собственному пониманию. Важно другое: это право, фактически право «последнего слова», воспринимается в окружении Л. Толстого как нечто само собой разумеющееся, как непреложный факт жизни Л. Толстого. Заметим, что время от времени такое отношение к своему творчеству возмущало писателя, очень яркой иллюстрацией этого вывода является его письмо Черткову от 15 октября 1898 г. (см.: ПСС. Т. 88. С. 133–134).
   Приблизительно ко времени знакомства относятся также первые усилия В. Г. Черткова позаботиться о сохранности рукописного наследия Л. Толстого. В согласии с современной исследовательницей можно констатировать, что Чертков воспринимал «собирание, хранение, перевод, издание и распространение сочинений Толстого» в качестве «одной из выпавших ему форм служения Богу и людям» [51 - Ершова О. Е. «Первый ученик» Л. Н. Толстого // Мещерские хроники: К 90-летию пребывания Л. Н. Толстого в Мещерском крае. Чехов, 2002. С. 22.]. 9 июня 1885 г. в своем письме В. Г. Чертков подчеркивает, что сохранение порядка в рукописях Толстого кем-то из его домашних – дело чрезвычайной важности: «Все, что вы пишете, для нас так дорого, так близко всему хорошему, что мы в себе сознаем, что просто содрогаешься от одной мысли, что что-нибудь из ваших писаний может пропасть за недостатком присмотра» [52 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 90.]. В этой мысли прослеживается установка В. Черткова на свои отношения с Л. Толстым, которая предельно конкретно была выражена первым в письме к С. А. Толстой, датируемом 8 мая 1892 г.: «По отношению ко всему, что касается его лично, нам следует быть наивозможно точнейшими исполнителями его желаний», так как «он в выборе своего образа действия с каждым годом все больше и больше руководствуется не своими личными желаниями и предпочтениями, а волею своего отца небесного» (ПСС. Т. 87. С. 148).
   В это же время Чертковым открывается активная кампания по подготовке английских изданий сочинений Толстого, которые невозможно было издать в России по цензурным соображениям. Для этой цели в мае 1885 г. им совершается поездка в Англию и ведутся переговоры об издании запрещенных сочинений Толстого, а также готовится перевод на английский язык сочинений писателя «Исповедь», «В чем моя вера?» и «Краткое изложение Евангелия», которые были опубликованы в Англии в 1885 г. под заглавием «Christs Christianity» («Христианство Христа»). Характерно, что В. Г. Чертков вложил в это издание свои собственные средства.
   5 мая 1888 г. Чертков с женой переезжает из Лизиновки на хутор Ржевск Богучарского уезда Воронежской губернии, который вскоре становится центром издательской деятельности сторонников Толстого, – фактически сюда Чертков переносит редакцию «Посредника». В этот период Чертков получает ежегодно от матери крупные суммы денег, из которых значительную часть отдает крестьянам [53 - Отец В. Г. Черткова, Г. И. Чертков, составил завещание на имя жены, а не сына, боясь, что последний раздаст все имение крестьянам.]. Уже в это время ясно наметился антицерковный характер взглядов семьи Чертковых, которые решительно отказались крестить свою дочь Ольгу, скончавшуюся вскоре после рождения.
   Таким образом, можно констатировать, что к концу 1880-х гг. религиозные взгляды В. Г. Черткова, претерпев значительную трансформацию, превращаются во вполне «толстовские». Подводя итог, можно сказать, что тогда В. Г. Чертков полностью самоопределился: он решает всецело посвятить свою жизнь распространению сочинений Л. Толстого и начинает изыскивать для этого различные возможности.

Высылка В. Г. Черткова из России и антиправительственная деятельность в Англии

   С 1889 г. В. Г. Чертков приступает к систематическому копированию всего, что написано Толстым (в том числе черновики произведений и публицистических статей, письма), и обязательно оставляет один экземпляр себе. С этой целью он настойчиво просит дочь писателя, Марию Львовну, переписывать рукописи отца. Одновременно Чертков берет на себя все контакты с цензорами. В апреле – мае 1890 г. он начинает чуть ли не требовать от Л. Толстого передачи ему дневников [54 - См.: Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964. С. 204, а также запись в дневнике писателя: ПСС. Т. 51. С. 45.]. Л. Толстой принимает решение постепенно передавать Черткову свои дневники для копирования, но под влиянием С. А. Толстой передумывает. Дневники были переданы Толстым своему другу только через десять лет.
   К этому периоду относятся и первые намеки заподозрить В. Г. Черткова в не совсем искренних отношениях к Л. Толстому, – в частности, именно М. Л. Толстая, всегда относившаяся к В. Черткову с полным доверием, начинает подозревать его в какой-то поспешности (по ее мнению, он слишком тянет вещи из под пера отца) [55 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 127.].
   В 1893 г. В. Г. Чертков оставляет руководство издательством «Посредник», его преемником на этом посту становится П. И. Бирюков. В конце этого же года у Черткова созревает замысел начать сбор материалов по истории сектантского движения, который впоследствии был озаглавлен «История гонения на христиан в России». Нужно отметить, что мысль собирать материалы о сектантстве возникла у В. Г. Черткова еще раньше, так как уже в ноябре 1888 г. он писал своему сотруднику А. И. Эртелю, что жизнь русских сектантов хорошо ему знакома и привлекает давно его внимание: «Этому способствовали отчасти мои близкие сношения с кружком пашковцев, среди которых я вырос и который навещали всякие сочувствующие и несочувствующие сектанты самых разнообразных направлений и оттенков, а главное, мой личный интерес ко всем тем «духовным» вопросам и движениям, которые волнуют в настоящее время народное море» (ПСС. Т. 85. С. 10). В первую очередь внимание уделялось вопросам, связанным с положением лиц, отказывающихся по религиозным убеждениям от прохождения военной службы. Эта деятельность реально претворилась в сбор материалов о положении духоборов в России. О масштабах этой деятельности свидетельствует то обстоятельство, что к 1902 г. архив Черткова по данному вопросу насчитывал уже около 4 тыс. документов.
   Фактически именно в это время, т. е. к началу 1890-х гг., В. Г. Чертков встает на путь сознательного сопротивления политическому режиму, противником которого он уже давно являлся. Можно утверждать, что это сопротивление начинает приобретать агрессивный характер – в своем письме Толстому (1893) он, в связи с событиями, имевшими место в семье кн. Д. А. Хилкова, указывает, что находится «по отношению к происходящему в России как бы с бомбой в руках, и не знаю, когда ее пущу: завтра или через некоторое время» [56 - Там же. С. 147.]. Конечно, эта агрессия распространяется и на Церковь. В 1893 г. на хуторе Ржевск неоднократно производились обыски, но сбор материалов о «гонениях» продолжается.
   К этому периоду жизни В. Г. Черткова относится развернутый отзыв о нем, содержащийся в сводном деле Департамента полиции от 1896 г. Дело интересно тем, что в нем мы находим подробную историю наблюдения за Л. Толстым полицейских органов, а также своеобразную классификацию запрещенных цензурой произведений Л. Толстого, изданных за границей или в России с помощью гектографа [57 - Гектограф (от греч. гекатон – сто и графо – пишу) – множительный прибор, изобретенный в России в 1869 г. М. И. Алисовым и печатающий оттиски с рукописного текста и рисунков при помощи особой желатино-глицериновой массы. Технологически процесс гектографирования был достаточно трудоемким и заключался в следующем: рукопись, написанную анилиновыми чернилами, плотно прикладывали к массе – и через несколько минут на гектографе получался оттиск, который копировался на прикладываемых листах бумаги. Гектограф позволял делать до 100 оттисков (отсюда его название), но только первые 30 (максимум 50) были отчетливы. Активно использовался сторонниками Л. Толстого для распространения его произведений.] или литографии [58 - Литография (от греч. литос – камень и графо – пишу, рисую) – вид тиражной графики, основанный на технике плоской печати. Технологически в основе процесса литографирования лежит физико-химический принцип, подразумевающий получение оттиска с совершенно гладкой поверхности, которая благодаря соответствующей обработке приобретает свойство на отдельных своих участках принимать специальную литографскую краску.]. Очень интересно, что даже в этот достаточно абстрактный полицейский документ проникли следы неоднократных повелений императора Александра III «не трогать» Л. Толстого. К 1892 г. относится получение сведений о том, что Л. Толстой и В. Чертков руководят кружком по подрыву Православной Церкви. Но наиболее интересна та часть дела, в которой дается развернутая характеристика В. Г. Черткова. Совершенно неожиданно он представляется как «добрый, мягкосердечный, слабохарактерный» человек, который «с детских лет находился в руках женщин». Эти женщины – мать-пашковка и жена «с твердой волей», их влиянию Чертков очень подвержен. При всей парадоксальности этой характеристики она находит косвенную поддержку в дневнике Л. Толстого, когда только еще в начале знакомства со своим новым и энергичным последователем по поводу смерти отца Черткова замечает: «Письмо от Черткова. Мать из него будет веревки вить <…> ужасные люди женщины, выскочившие из хомута» (ПСС. Т. 85. С. 70).
   Далее в деле указывается, что в летнее время В. Г. Чертков «делает попытки принимать участие в сельских работах, но всегда неудачно, не имея для этого ни достаточно сил, ни навыка» [59 - ОР РНБ. Ф. 783. Ед. хр. 17. Сведения о графе Толстом лично, находящиеся в делах департамента полиции (1896). Л. 51 об. – 52.]. Отмечается, что Чертков «как истинный ревнитель толстовских взглядов на православие, где и чем только можно выражает свое озлобление к Церкви и ненависть к духовенству», делает поправки к сочинениям Толстого и вообще отрекся от православия [60 - См.: там же. Л. 52 об. – 53 об.].
   Интересно, что в деле нашла отражения даже та сторона характера Черткова, которая связана с его высокомерно-презрительным отношением к представителям власти: «…к допросу вышел босой, в холщовой рубахе и портках» [61 - Там же. Л. 53 об.].
   В 1896–1897 гг. В. Г. Чертковым и его сотрудниками составляется ряд воззваний в защиту духоборов, в результате чего, как известно, 31 января 1897 г. русским правительством принимается решение о его высылке в г. Феллин Лифляндской губернии. 2 февраля этого же года на его квартире в Петербурге проходит обыск, причем Чертков отказывается подписать полицейский протокол и ехать по вызову министра внутренних дел И. Л. Горемыкина для дачи объяснений. 3 февраля Е. И. Чертковой лично Горемыкиным, посетившим ее на дому, сообщено, что Комитет министров признал ее сына виновным в пропаганде и незаконном вмешательстве в дела сектантов и постановил сослать его в Сибирь. Но в дело вмешалась вдовствующая императрица, просившая смягчить это решение в память дружбы ее и императора Александра III к родителям В. Г. Черткова, в результате чего Черткову был предоставлен выбор: высылка в Прибалтийский край под надзор полиции или на неопределенный срок за границу. При этом высылке подверглись и ближайшие его сотрудники: П. И. Бирюков выслан в г. Бауск Курляндской губ., И. И. Трегубов – в Феллин.
   Высылка Черткова и его сотрудников сыграла важную роль в дальнейшей истории жизни Л. Н. Толстого, в первую очередь в эскалации его антигосударственной и антицерковной агрессии. Этим актом правительства, проведенным, как мы видели, в достаточно мягкой форме, писатель был, очевидно, оскорблен и обижен: он лишался непосредственной помощи своего самого близкого и преданного сотрудника. Именно высылка В. Г. Черткова, а также история переселения духоборов, для осуществления которого потребовались значительные средства, привела к появлению романа «Воскресение», послужившего главным поводом к изданию знаменитого синодального определения о Л. Н. Толстом.
   13 февраля 1897 г. Чертковы вместе с Е. И. Чертковой уезжают в Англию, где сначала поселяются в небольшом городке Кройдон, а затем переезжают в местечко Эссекс, недалеко от Лондона. В общей сложности Чертковы провели в Англии около 11 лет. Вместе с английским пастором, проповедником, писателем и издателем Дж. Кенворти, автором книги «Анатомия нищеты» (Лондон, 1898), который в 1895 г. основал в Англии колонию единомышленников Толстого в местечке Перлей, В. Г. Чертков входит в издательское товарищество «Brotherhood Publishing Company» («Братское книгоиздательство», которое, впрочем, просуществовало очень недолго), причем просит у Толстого право первого издания его статей на английском языке, а также присылать ему рукописи всех новых произведений и направлять к нему переводчиков, чтобы новые произведения выходили одновременно на русском и английском языках. Он продолжает контролировать копирование рукописей Толстого, настойчиво осведомляется, переписываются ли домашними письма писателя, и просит регулярно высылать ему копии. Только за 1897 г. В. Г. Чертков выпускает в Англии девять различных изданий произведений Л. Н. Толстого, а также ряд антиправительственных и антицерковных брошюр собственного сочинения.
   В 1898 г. осуществляется важный издательский план В. Г. Черткова: начинается издание сборника «Свободного слова» под ред. П. И. Бирюкова, такое же название получает и новое издательство. Чертков выпускает «Листки свободного слова» (выходят в свет первые два номера). Периодический сборник «Свободное слово» издавался в течение двух лет (1898–1899), журналы «Листки свободного слова» (1898–1902, всего 25 номеров), «Свободное слово» (декабрь 1901 – сентябрь 1905 г., всего 18 номеров) выходили в Лондоне. В Швейцарии было создано отделение журнала «Свободная мысль» со своим собственным органом того же названия, редактором которого являлся П. И. Бирюков (1899–1901). Одновременно с издательством «Свободное слово» Чертков организует издательскую фирму «The Free Age Press» («Издательство свободного века»), которая стремилась иметь монопольное право выпускать на английском языке произведения Толстого, а также снабжать переводчиков и издателей других стран подлинными версиями его писаний. За время пребывания Черткова в Англии это издательство выпустило в свет свыше 60 различных наименований произведений Толстого и близких ему авторов (см.: ПСС. Т. 85. С. 12–13; здесь Л. Гуревич дан общий обзор изданий «Свободного слова»). Общий тираж этих изданий впечатляет: только в первые три года своего существования издательская фирма В. Черткова опубликовала в общей сложности порядка 400 млн страниц английских переводов произведений Л. Толстого, уже вышедших в России; другими словами, даже в эту колоссальную цифру не включены издания тех произведений, которые в России опубликованы быть не могли [62 - См.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Р. 98.].
   Издания «Свободная мысль» и «Свободное слово» становятся важнейшим органом распространения взглядов Л. Толстого и его последователей в Европе, в том числе и в вопросах религиозных. Фактически они стали эффективным способом пропаганды христианства нового толка, стремящегося освободить веру от «пут» догматики и «церковного гипноза», антиклерикализма [63 - См. подробнее: Саломони А. Эмигранты – толстовцы между христианством и анархизмом (1898–1905) // Русская эмиграция до 1917 года – лаборатория либеральной и революционной мысли: [Сб. статей] / РАН. Ин-т рос. истории. СПб., 1997. С. 118.]. Здесь в первую очередь обращают на себя внимание такие, например, статьи, как «Православная Церковь и общество» (Свободное слово. 1903. № 4–5). Эти публикации фактически играли на руку печатным органам социал-демократического толка и порождали уже совершенно разнузданную и неприличную антицерковную агитацию. В качестве примера можно указать на статью «Как попы поработили народ учением Христа», вышедшую в издававшихся в Швейцарии В. Д. Бонч-Бруевичем «Народных листках» (1902. № 9) [64 - См.: там же. С. 118–119.].
   Фактически в это время В. Г. Чертков становится полномочным представителем Толстого в Европе по литературным делам – это право зиждется на ряде разрешений, данных Толстым Черткову. В частности, писатель составляет заявление, уполномочивающее В. Г. Черткова распространять издания его сочинений за границей и вести дела с переводчиками, а также дает обязательство Черткову все свои новые произведения направлять в первую очередь именно ему. Образцом документов такого рода может служить доверенность на издание за границей романа «Воскресение», данная 3 апреля 1899 г., в которой В. Чертков назван непосредственным уполномоченным Л. Толстого, пользующимся его полным доверием [65 - РГАЛИ. Ф. 552 (В. Г. Чертков). Оп. 1. Д. 2861. Доверенность Л. Н. Толстого В. Г. Черткову на печатание романа «Воскресение» за границей, выданная по случаю недоразумения между В. Г. Чертковым и издателем А. Ф. Марксом.].
   По поводу «Воскресения» следует сделать несколько дополнительных замечаний. Роман печатался в России в семейном издании «Нива», издателем которой был Адольф Федорович Маркс (1838–1904). В начале ХХ в. тиражи «Нивы» были огромными, а Маркса называли «фабрикантом читателей»: «Он умел пробуждать и удерживать читательский интерес к своим изданиям, стремился приобрести право первой публикации и не допускал разглашения редакционной тайны, чтобы сама публикация получилась сенсационной» [66 - Бабаев Э. Г. Судьба «Воскресения»: Первые отклики газетной и журнальной критики в России) // Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование. М., 1991. С. 13.]. Мало кто ожидал, что Л. Толстой отдаст свой новый роман именно в «Ниву», так как это издание не имело репутации «идейного» литературного органа и было рассчитано на любую аудиторию.
   Одновременно с изданием Маркса роман готовился к печати В. Г. Чертковым в Англии, в «Свободном слове», и переводился на иностранные языки, что позволило познакомить с новым романом писателя весь цивилизованный мир. После публикации в «Ниве» роман был перепечатан во многих русских издательствах, причем за короткое время в России появилось около 40 изданий «Воскресения», во Франции только за один 1900 г. вышли 15 изданий романа, в Германии за два года «Воскресение» было издано 12 раз. Та же ситуация имела место и в других странах [67 - См.: Ломунов К. Н. Лев Толстой о романе «Воскресение» // Роман.].
   Однако только английский перевод романа Л. Толстого был напечатан без цензурных изъятий, так как осуществлялся при непосредственном участии и контроле В. Г. Черткова, благодаря деятельности которого в 1899–1900 гг. роман был издан в «Свободном слове» пять раз, причем огромным тиражом, который полностью разошелся в России. Во всех других странах самые скандальные сцены романа обычно в первое издание не попадали – так случилось в Германии и США. Во Франции текст «Воскресения» был напечатан полностью в газете «Юманите», когда она редактировалась Жаном Жоресом. В начале января 1900 г. газета «Россия» сообщала о том, что «роман Л. Толстого читали разом, вместо десятков тысяч, сотни тысяч людей. Он проникал в массы небогатых читателей, до которых нередко вести о выдающихся явлениях литературы доходят из вторых рук» [68 - Там же. С. 11.].
   Отклики на это произведение писателя показывают, что зарубежным читателям романа в первую очередь был близок его антигосударственный пафос, стремление показать тяжелую жизнь тех, кто вынужден своим трудом зарабатывать на хлеб. Но интересно, что резкая антицерковная направленность произведения оказалась неприемлемой даже для лиц, которые считали себя единомышленниками Л. Толстого и не имели никаких симпатий по отношению к православию: здесь можно назвать французского литератора и ученого Ш. Саломона, английского квакера Джона Беллоуза и других [69 - См.: Горная В. З. Зарубежные современники Л. Н. Толстого о романе «Воскресение» // Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование. М., 1991. С. 107, 114.].
   Интересно отметить, что наибольшее сопротивление идеи Л. Толстого нашли в Германии, где дело дошло даже до судебного разбирательства: в начале ХХ в. публицистические и религиозно-философские работы Толстого неоднократно запрещались, а в 1902 г. в лейпцигском суде слушалось дело переводчика произведений Толстого на немецкий язык Р. Левенфельда и книгоиздателя Дидерикса. Издание ими в Германии сборника «Смысл жизни» рассматривалось как оскорбление Протестантской и Католической Церкви. Сборник был запрещен, «а издатели были привлечены к ответственности “за богохульство”» [70 - Горная В. З. Зарубежные современники Л. Н. Толстого о романе «Воскресение». С. 151.].
   Возвращаясь к отношениям В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого, важно подчеркнуть еще одно обстоятельство: Толстой дает разрешение Черткову издавать выдержки из своих дневников и писем. Для В. Г. Черткова и его издательства документы и обещания, вышедшие из-под пера Л. Толстого, имели огромное значение, так как, согласно воле последнего, все его произведения после их публикации немедленно становились общим достоянием, любое издательство могло их перепечатывать, переводить, делать свободный пересказ и т. д. В этой ситуации «издательский примат», монополия, была решающим фактором, в том числе и с финансовой точки зрения: «Чертков мог рассчитывать на то, что ему удастся опубликовать новые произведения Толстого в переводах, выходящих под его наблюдением, лишь в том случае, если бы он получал статьи Толстого до издания их по-русски, с тем чтобы они выходили одновременно и в России и в Англии» [71 - Муратов М. В. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 183.]. Именно поэтому Чертков настаивает, что он должен иметь абсолютно полную монополию на переводы статей Толстого, для этого он просит, чтобы издатели произведений Толстого в России никому не давали корректур до выхода произведения из печати, чтобы кто-то из предприимчивых переводчиков не успел сделать первым свой перевод: «Во всяком случае, в интересах дела нашего международного «Посредника» желательно, чтобы, как я вам уже писал, все переводчики, обращающиеся к вам, были направлены ко мне сюда и чтобы ни одному из них вы не давали списка помимо меня. А также чтобы я получил от вас рукопись для перевода, по крайней мере, недели за три до не только ее напечатания в России, но даже до ее распространения частным путем» (письмо от 28 июля 1897 г.) [72 - Там же. С. 185.]. Л. Н. Толстой на это требование отвечает полным согласием и обещанием, что все его работы в первую очередь будут поступать к Черткову.
   Но с первой же статьей («Что такое искусство», издание планировалось в «Вопросах философии и психологии» у Н. Я. Грота) возникли задержки, связанные с тем, что Толстой продолжал вносить правку даже в корректуру, за что получил раздраженные письма и от Н. Я. Грота, и от Черткова; последний, в частности, указывал: «Таким образом, оказывается, что весь этот план первоначального издания нами ваших новых писаний был только мечтой, а на деле продолжают эту выгоду получать те, кто ближе к вам, кто вовремя оказываются налицо и больше пристают к вам. Если бы вы знали, сколько труда и времени приходится здесь тратить с изданием ваших писаний и как убыточно все это было до сих пор» (письмо от 21 декабря 1897 г.) [73 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 187.].
   Следует при этом иметь в виду, что В. Г. Чертков, по свидетельству многих лиц, в том числе и В. Ф. Булгакова, как будет видно ниже, критически относившегося к ближайшему сотруднику Л. Толстого, не руководствовался личными корыстными целями, направляя все вырученные (а часто и свои личные) средства на распространение произведений Л. Толстого [74 - См., например: Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964. С. 185.]. А для Л. Толстого вся эта «мышиная возня» была крайне неприятна, о чем свидетельствует его признание в письме В. Черткову от 13 декабря 1897 г.: «Пока я печатал за деньги, печатание всякого сочинения было радость; с тех пор же, как я перестал брать деньги, печатание всякого сочинения есть ряд страдания» (ПСС. Т. 88. С. 67).
   Нужно также обратить внимание еще на одно очень важное обстоятельство, связанное с этой деятельностью В. Черткова. Благодаря письменным свидетельствам Л. Толстого и своей активной издательской деятельности к началу XX в. В. Г. Чертков становится одним из самых известных во всем мире правозащитников, и эта репутация в свое время (через 20 лет) сослужит ему большую службу.
   Осенью 1900 г. Е. И. Черткова приобретает для семьи Черткова в местечке Крайстчерч, 150 км от Лондона, дом (Tuckton House), куда последний перевозит типографию и начинает строительство специально оборудованного по последнему слову техники хранилища рукописей Толстого. Активная пропаганда взглядов Толстого в Англии продолжается. С этой целью в 1901 г. в небольшом городке Baurnemouth, неподалеку от Крайстчерча, организуются открытые собрания – «The progress meetings for the consideration of the problems of life», на которых выступают люди различных взглядов по разнообразным темам: религиозным, политическим, социальным и т. д. Сообщения о них постоянно помещались в газете «The Baurnemouth Gardian» с 1901 по 1904 г.; сам В. Г. Чертков сделал до 25 докладов, читал переведенные на английский язык произведения Толстого. В это время он выступает с лекциями в университетах и различных обществах Англии, причем английские газеты отмечают его совершенно свободное владение английским языком [75 - В своих воспоминаниях А. П. Сергеенко утверждал, что вообще русский язык В. Г. Чертков знал хуже, чем английский, – он часто составлял фразу по-английски и затем переводил ее на русский язык (Сергеенко А. П. Семья / Предисл. и публ. Т. П. Виноградовой // Нева. Л., 1980. № 10. С. 106).]. А в 1902 г. Чертков начинает издание собрания сочинений Толстого, запрещенных в России цензурой.
   Таким образом, можно констатировать, что В. Г. Чертков, в первую очередь благодаря своим обширным и разносторонним связям в Англии, осуществлял интенсивную пропагандистскую деятельность, создавая в Европе образ Л. Толстого – борца против режима и Церкви.
   Еще одно обстоятельство не может не привлечь внимания исследователя: несмотря на ярко выраженную антиправительственную и антицерковную деятельность Л. Н. Толстого, несмотря на синодальную констатацию фактического отпадения последнего от Церкви, В. Г. Чертков реально до самого последнего времени сохранял свои связи при дворе и умел ими своевременно пользоваться. Не случайно в своих воспоминаниях В. Ф. Булгаков отмечал: «Его, властного и сильного человека, как бы тянуло к таким же, властным и сильным людям» [76 - Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 10.].
   Осенью 1901 г. с больным Толстым, находившимся в Крыму, познакомился (26 октября 1901 г.), вступил в переписку и посетил его несколько раз великий князь Н. М. Романов [77 - Н. М. Романов (1859–1918) – старший сын великого князя Михаила Николаевича, внук императора Николая I, историк эпохи императора Александра I. Н. М. Романов был связан давней дружбой с В. Г. Чертковым, так как великий князь Михаил Николаевич одно время был председателем Комитета по обучению и образованию войск, его заместителем на этой должности состоял отец В. Черткова, Г. И. Чертков.]. В процессе общения в Гаспре между Л. Толстым и великим князем шла речь об обмене некоторыми книгами. В письме от 5 сентября 1902 г. Н. М. Романов просит доставить ему новое издание Черткова («К рабочему народу»), когда оно появится в Англии, и добавляет: «…я прочту этот труд с самым живым интересом. Самое лучшее попросить Диму Черткова, чтобы он мне адресовал эту книгу прямо в Боржом, так как я получаю все без цензуры» [78 - Переписка Л. Н. Толстого с Н. М. Романовым // ЛН. Т. 37–38: II. М., 1939. С. 311.]. Поистине поразительное обстоятельство: русский великий князь, представитель царствующего дома Романовых, хочет получить без цензурных проволочек книгу одного из самых последовательных врагов своей семьи и русского государства только на основании их старой дружбы, и не видит в этом ничего странного. А ведь антиправительственная и антицерковная работа В. Г. Черткова в последние годы жизни Л. Н. Толстого вполне приобрела черты своеобразной организации, о чем сообщает в своем дневнике М. С. Сухотин. Вот его характерная запись (26 января 1908 г.): «Получил интересное письмо из Ясной Поляны от Ю. И. Игумновой. В Ясную приехал из Англии Чертков. Несмотря на неудачу проповеди Гусева, Чертков не унывает и желает продолжать пропаганду. Для сего он ставит на место Гусева какого-то молодого человека Плюснина. “По словам Черткова, – пишет Ю. И., – дело организовано так, что как только Плюснин будет арестован, на его место приедет кандидат, а когда арестуют кандидата, то приедет еще кандидат и т. д.” Организация неплохая, но только не могу я ей симпатизировать. Богатый Чертков платит бедным молодым людям 50 р[ублей] в месяц и посылает их на бой с правительством, рискуя сам во всяком случае менее, чем его наемники. Правительство, конечно, не может поступать иначе, как арестовывать этих чертковских condotieri, так как их проповедь заключается главным образом в том, что не следует податей платить и в солдаты идти» [79 - Сухотин М. С. Лев Толстой. С. 202.].
   Только старой дружбой по конногвардейскому полку можно объяснить тот факт, что Д. Ф. Трепов (1855–1906), московский обер-полицмейстер (1896–1905) и генерал-губернатор (1905), хранил для Черткова в специальном ящике бумаги Толстого, а высокое покровительство вдовствующей императрицы Марии Федоровны позволило Чертковой освободить от воинской повинности своего единственного сына [80 - Такова версия В. Ф. Булгакова (см.: Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. C. 10).]. Это совершенно неординарное сообщение В. Ф. Булгакова нуждается в самой тщательной проверке. Никаких доказательств, что речь идет именно о нелегальных сочинениях, он не приводит. При этом известно, что приблизительно в 1893 г. В. Чертков передал на хранение Трепову некоторые личные бумаги Л. Толстого, о чем имеются свидетельства в дневнике С. А. Толстой и в переписке Л. Толстого с В. Чертковым. Д. Ф. Трепов был сыном губернатора Петербурга генерала Ф. Ф. Трепова, который являлся родственником B. А. Пашкова и полагал, что проповедь «евангельского христианства» представляет собой эффективную альтернативу деятельности революционеров. Как уже упоминалось выше, одно время Д. Ф. Трепов и В. Г. Чертков были членами одного кружка по изучению Священного Писания. Близким другом семьи Чертковых был и гр. И. И. Воронцов-Дашков (1837–1916), министр императорского двора с 1881 по 1897 г., начальник главной охраны императора Александра III.
   При этом следует иметь в виду, что очень скоро именно новый Санкт-Петербургский генерал-губернатор станет инициатором самых решительных мер в области свободы печати, в том числе многочисленных предостережений, конфискаций, запретов некоторых печатных органов, а также запретов касаться в публикациях тех или иных вопросов. Инициатором соответствующих циркуляров почти всегда был именно Д. Ф. Трепов – цензоры получали инструкции непосредственно от генерал-губернатора. Секрет дружественных отношений В. Черткова с Треповым открывают составители его биографии: дело в том, что Чертков до конца жизни сохранил дружеское отношение к своему бывшему сослуживцу, так как «несмотря на коренную разницу в воззрениях, В[ладимир] Г[ригорьевич] считал Трепова человеком исключительной искренности, честности и правдивости» [81 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 18. Биография В. Г. Черткова. Ответы на вопросы проф. С. А. Венгерова для критико-биографического словаря. Сост. А. П. Сергеенко и А. К. Чертковой. Л. 3.].
   Однако «дружба» Толстого с великим князем Николаем Михайловичем имела еще более поразительное продолжение. Пересказывая известную историю письма Л. Н. Толстого императору Николаю II, М. С. Сухотин в своем дневнике сообщает, что «Николай Михайлович передал кн. Барятинской (Нелли), она написала Черткову, а он Л[ьву] Н[иколаевич]у то, что государь отнесся «благосклонно» к его письму и обещал никому его не показывать. Последняя фраза характеризует этого робкого, не имеющего никакой инициативы, самоограничившего себя самодержца, не могущего ничего сделать помимо своих министров. Ему кажется, что обещание не показывать должно гарантировать и его самого, и Л[ьва] Н[иколаевич]а от разных неприятностей» [82 - Сухотин М. С. Лев Толстой. С. 168. Княгиня Нелли Барятинская (Е. М. Барятинская) – двоюродная сестра В. Г. Черткова. В 1899 г. В. Г. Чертков в письме к С. М. Мартыновой обращается с просьбой узнать у великого князя Николая Михайловича, не согласится ли последний время от времени быть передатчиком писем Черткова для кн. Барятинской, причем подчеркивает, что будет передавать только письма, а не книги или брошюры (см.: Тарханская находка: Письма из прошлого / Публ. О. С. Пугачева // ЯС. 1998. Тула, 1999. С. 120).].
   Таким образом, на основании анализа контактов Л. Н. Толстого с великим князем Н. М. Романовым складывается впечатление, что при дворе существовала чуть ли не «протолстовская» и «прочертковская» партия, взгляды которой являлись выражением установки покойного императора Александра III на позднее творчество и деятельность Л. Толстого: не делать из него мученика. Здесь, по всей видимости, важное значение имели и связи матери Черткова, Е. И. Чертковой, в частности ее близкие контакты со вдовствующей императрицей Марией Федоровной, и личные симпатии некоторых членов царствующей фамилии к творчеству «великого писатели русской земли». И в этом, как можно предполагать, установки сторонников В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого среди членов царствующего дома существенно расходились с церковной позицией и с мнением тех близких императору лиц, которые понимали смысл и значение для будущего России и Церкви разрушительной работы Л. Толстого и В. Черткова. Только этим обстоятельством можно объяснить нежелание императора Николая показывать кому-либо письмо Л. Толстого и тем самым, как это ни парадоксально звучит, гарантировать его от неприятностей.
   Впрочем, А. Фодор высказывает интересную альтернативную версию, смысл которой заключается в следующем: будучи прекрасно осведомленным о близких контактах В. Черткова с Л. Толстым, русское правительство пыталось использовать первого для своеобразной «нейтрализации» писателя, а кроме того, возможно, распространение работ Л. Толстого могло восприниматься с точки зрения некоего препятствия революционной пропаганде, в этом смысле оно имело больше пользы, чем вреда. Действительно, трудно понять, почему со стороны полиции не было никаких препятствий обмену корреспонденцией между В. Г. Чертковым и Л. Толстым. Кроме того, А. Фодор обращает внимание на достаточно странные обстоятельства высылки В. Г. Черткова и его единомышленников: Чертков был выслан в страну, которую любил не меньше России (в отличие от В. И. Ленина, например, который через три месяца после В. Г. Черткова был выслан в Сибирь) и пробыл в ней больше времени, чем требовалось, так как вернуться в Россию имел возможность гораздо раньше [83 - См.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Р. 45, 76, 87–89.].
   В этом смысле можно согласиться с выводом современного исследователя А. Д. Романенко, сделанным по поводу деятельности В. Черткова уже после октябрьской революции 1917 г.: «Тонкий политик и опытный царедворец, при всей своей прямоте и прямолинейности человек очень осторожный <…> Чертков отлично понимал важность контактов именно с первыми лицами в государстве, имевшими право решать, казнить или миловать» [84 - Из бумаг В. Г. Черткова и его современников / Вступ., публ. и примеч. А. Д. Романенко // Филологические записки: Вест. литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Воронеж, 2003–2004. Вып. 19. 2003. С. 218.].
   Можно с большой вероятностью предположить, что контакты В. Г. Черткова с социал-демократами в конце XIX – начале XX в. были прочными и многообразными. Очевидно, что каналы сбыта «толстовской» и социал-демократической литературы были общими, что рождало прочные и надежные связи, столь пригодившиеся Черткову позже. Это предположение подтверждается следующим обстоятельством: в английском хранилище рукописей Л. Толстого, о котором будет сказано ниже, была выделена специальная комната. В этом помещении хранился архив социал-демократов, который только в 1924 г. был передан Я. А. Берзину [85 - ОР ГМТ. Ф. 60. Кор. 61. К.п. 19586. Перно Л. Л. Письмо Чертковой А. К. от 29 июля 1924 г. (листы дела не нумерованы). Я. А. Берзин (1881–1938) – один из старейших участников коммунистического движения в Латвии, в 1917 г. избран кандидатом в члены ЦК ВКП(б), с 1918 г. – полпред в Швейцарии, в 1919 – комиссар просвещения Советской Латвии, в 1921–1925 – зам. полпреда в Англии, с 1927 – уполномоченный Наркоминдела СССР при СНК УССР, член ЦК КП(б)У. Репрессирован. В этом же деле содержится копия письма А. Янсон-Брауна Я. А. Берзину, который ранее запрашивал автора письма, не хранились ли в английском архиве латвийских социал-демократов какие-либо письма В. И. Ленина. В ответ на этот вопрос автор письма сообщает следующее: «Архив Компартии Латвии в Tuckton House хранился в отдельной комнате, в отдельном запертом на ключ стенном шкафу. Мне поручено было этот архив переправить в Москву, в Латсекцию Коминтерна. Я материалы архива не просматривала, помню в общем заглавие отдельных папок, которые упаковывались, но что находилось в каждой отдельной папке, не знаю. Я лично думаю, что вряд ли такой до щепетильности аккуратный человек, как покойный тов[арищ] Зирнис, мог вложить в архивные материалы Компартии Латвии письма тов[арища] В. И. Ленина, не отметив этого где-нибудь и не сказав об этом кому-нибудь из своих товарищей» (26 мая 1924 г.) (Там же).]. Кроме того, сам В. Чертков и его сотрудники часто посещали в Англии эмигрантский социал-демократический клуб в Боскомбе, состоявший в основном из русских эмигрантов. Наконец, эта гипотеза прямо подтверждается материалами переписки П. А. Бирюкова: в 1903 г. он указывает в письме А. К. Чертковой, что получил предложение от социалистов-революционеров снабдить их «нашей литературой», т. е. материалами «Свободного слова», причем они готовы получить «до двух пудов» этого материала и доставить его в Россию «на свой счет». В конце письма П. А. Бирюков добавляет: «Я очень радуюсь открытию этого пути; быть может, туда и много пойдет. Письмо это лучше всего уничтожить» [86 - РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 3083. 1899–1907. Письма П. И. Бирюкова А. К. Чертковой. Л. 32–33.].
   Благодаря помощи специалистов ГМТ удалось буквально по крохам собрать некоторую информацию о сотрудниках В. Г. Черткова в «английский» период его жизни, а также об их дальнейшей судьбе.
   В разное время вместе с В. Г. Чертковым работали следующие лица.
   1. Александр Зирнис (прозвище Саша Брэди) (?–1918), родом из Латвии, секретарь В. Черткова в Англии и сотрудник издательства «Свободное слово», социал-демократ, политэмигрант; проживал в Боскомбе (3 км от Крайстчерча), где посещал английский социал-демократический клуб.
   2. Александр (Эльмар) Яковлевич Перно (1878–1916), родом из Эстонии, закончил Горный институт в Петербурге, помощник В. Г. Черткова и воспитатель его сына, В. В. Черткова, сотрудник издательства «Свободное слово», впоследствии – сотрудник Л. Н. Толстого.
   3. Леонид (Людвиг) Людвигович Перно (1889–1917), родом из Эстонии, политэмигрант, участник революции 1905 г. в России, проживал в Боскомбе и участвовал в работе местного социал-демократического клуба, сотрудник издательства «Свободное слово», в 1917 г. жил некоторое время в имении Чертковых Телятинки Тульской губернии, занимался распродажей собственности Чертковых в Англии, пересылал В. Г. Черткову деньги из Англии, занимался его архивом.
   4. Герман Андреевич Пунга, родом из Латвии, инженер, социал-демократ, политэмигрант, сотрудник издательства «Свободное слово», в 1902 г. был арестован при попытке провоза нелегальной литературы в Россию, ссылку отбывал в Олонецкой губернии. Посетитель клуба в Боскомбе, сотрудник В. Г. Черткова, в 1909 г. вернулся в Россию, по некоторым сведениям, в 1920-х гг. занимал пост министра финансов в правительстве Латвии.
   Кроме того, в разное время сотрудниками В. Черткова в Англии были Якоб Ковалевский и его супруга, художник Саранчов, некая Величкина, Станислав Войцеховский [87 - С. Войцеховский (1869–1953) – очень примечательная фигура. Являлся одним из основателей Польской социалистической партии, министр внутренних дел (1919–1920) и президент Польши (1922–1926). Автор научных работ, посвященных кооперативному движению, в том числе «Кооперативное движение в Англии» (1907).], Феликс Волховский.
   Можно предполагать, что эти связи с социал-демократами могли возникнуть еще в России и еще до высылки В. Г. Черткова. Известный богослов, проф. Казанской духовной академии А. Ф. Гусев приводит ряд фактов о распространении антиправительственных сочинений Л. Толстого в начале 1890-х гг., в особенности на юге и западе России, причем указывает, что существовала целая система производства и распространения этих брошюр [88 - См.: Гусев А. Ф. О сущности религиозно-нравственного учения Л. Н. Толстого. Казань, 1902. С. 19.]. Действительно, в 1894–1896 гг. «с одобрением и при постоянном внимании Толстого его сторонниками подпольно на ремингтоне и мимеографе тиражом 40–60 экземпляров было выпущено 12 номеров журнала «Архив Л. Н. Толстого» [89 - Бережной А. Ф., Жирков Г. В. В борьбе за демократию: Журналистика русского зарубежья XIX–XX веков: Учебное пособие / Под ред. Г. В. Жиркова. СПб., 2003 // http://evartist.narod.ru/text5/16.htm.].
   Кроме того, один из единомышленников Л. Н. Толстого, В. А. Поссе, вспоминал, что создатели и руководители издательской фирмы «Свободное слово» поддерживали связи не только с зарубежными издателями, которым передавали не прошедшие цензуру в России произведения Толстого, но и с «представителями русской революционной оппозиции, действующими в зарубежье. «Дом Чертковых служил притягательным центром не только для толстовцев, но и для эмигрантов-революционеров самых различных направлений и национальностей» [90 - Там же.].
   Авторы и составители учебника «Журналистика русского зарубежья XIX–XX веков» убедительно показали, что фактически деятельность В. Г. Черткова в Англии привела к политизации публицистики Л. Н. Толстого: постоянно прибегая к напоминаниям о ненасилии, духовном совершенствовании, вообще христианской терминологии с демагогическим оттенком, эти публикации на самом деле способствовали реальному и неуклонному расшатыванию и без того уже сильно поврежденной государственной машины. Чего стоят, например, такие призывы идеологов издательства: «Пора бы социалистам, уже пустившим глубокие корни в рабочей среде, обратить серьезное внимание на эту ужасную организацию – войска. И приложить возможно больше энергии распространению среди солдат литературы, могущей побороть этот гипноз дисциплины, во мрак которого погружено наше христианское воинство» (цитата из статьи «Свободной мысли», 1900, № 8) [91 - Там же.]. Совершенно неслучайно один из авторов писем в редакцию, по убеждениям социал-демократ, подчеркивал, что произведения Л. Н. Толстого, «грешащие даже против программы Российской социал-демократии, несомненно, не менее полезны для пропаганды социализма, чем самые распространенные социалистические издания…» [92 - Бережной А. Ф., Жирков Г. В. В борьбе за демократию.].
   Именно поэтому издания фирмы «Свободное слово» получили широкое распространение через революционеров в армии и флоте. В редакцию газеты «Искра» из Киева сообщали в 1902 г.: «Ввиду происходящего теперь рекрутского набора Киевский комитет решил издать “Солдатскую памятку” Л. Н. Толстого, находя, что никто лучше, ярче и проще Толстого не сможет изобразить ту позорную и ужасную роль, какую играет армия, как одно из средств порабощения народа» [93 - Там же.].
   В то же время В. Г. Чертков продолжал последовательно собирать подлинники и копии всего, что связано с именем Толстого, для чего в 1903 г. в Ясной Поляне производится своеобразная инвентаризация, т. е. сверка описи архива произведений Л. Н. Толстого, хранящихся у Черткова, с рукописями, хранящимися в Ясной Поляне. В апреле этого же года В. Чертков отправляет Толстому большое письмо, в котором просит письменного заявления от писателя на право использования копий его писем для издательских целей. При этом он ссылается на необходимость «обобществления мыслей» Толстого, и последний, в конце концов, отвечает согласием.
   Трудно сказать, когда конкретно возникло то неестественное положение, в котором в конце концов оказался писатель по отношению к своему молодому другу. Речь идет о системе тотального контроля над наследием Л. Толстого и фактически, как будет видно дальше, над всей его жизнью. В письме от 10 февраля 1900 г. В. Г. Чертков подробно обосновывает свое желание быть монополистом в деле издания неопубликованных писем и произведений писателя, – это письмо В. Черткова было написано в связи с деятельностью другого сотрудника Л. Толстого, П. Бирюкова, который, не согласуя своих действий с Чертковым, стал в иностранных газетах печатать переводы не опубликованных ранее писем Л. Толстого разным лицам (см.: ПСС. Т. 88. С. 191). Во всяком случае, к 1907 г. эта «монопольная» система полностью была сформирована и исправно функционировала, о чем ярко свидетельствует письмо одного из ближайших помощников В. Черткова, А. П. Сергеенко [94 - А. П. Сергеенко (1886–1961) – литератор, мемуарист, один из секретарей В. Г. Черткова, вошел в число трех свидетелей, подписавших тайное завещание Л. Н. Толстого. Автор воспоминаний: Сергеенко А. П. Как писалось завещание Толстого // ТЕ. 1913. СПб., 1913; Сергеенко А. П. Семья / Предисл. и публ. Т. П. Виноградовой // Нева. Л., 1980. № 10. С. 104 и далее.], домашнему врачу писателя Д. П. Маковицкому.
   Поводом для написания послания является издание письма Л. Толстого французу П. Сабатье от 7 ноября 1906 г., которое было опубликовано без ведома В. Черткова. Этот документ настолько показателен, что я нашел возможным поместить его в приложения к данной работе.
   Письмо А. П. Сергеенко начинается напоминанием Д. Маковицкому о том, что все, что написано Л. Толстым, должно предварительно посылаться В. Черткову по очень формальной причине: последний заботится о том, чтобы с новым сочинением писателя ознакомился весь мир. Поражает елейно-агрессивный тон письма, содержащий в себе скрытую угрозу: «И все это произошло, по мнению Вл[адимира] Гр[игорьеви]ча, от того, что окружающими Л[ьва] Н[иколаеви]ча не исполняется неоднократно ясно выраженное самим Л[ьвом] Н[иколаеви]чем желание, чтобы копии со всех его новых произведений, статей и писем прежде всего посылались Вл[адимиру] Гр[игорьеви]чу <…> Вл[адимир] Гр[игорьевич] очень просит вас понять, что все сказанное вытекает исключительно из его желания возможно большего распространения сочинений Л[ьва] Н[иколаеви]ча и никак не есть излишний педантизм с его стороны. И он очень надеется, Душан Петрович, что на будущее время вы будете ему в этом уже только помощник. Не так ли?» [95 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 215. Письма разных лиц Л. Н. Толстому и др. 1904–1910. Л. 10–11.] Но этого мало: узнав, что Д. П. Маковицкий ведет ежедневные записки, В. Г. Чертков через П. Сергеенко предлагает пересылать ему и свой дневник.
   Другой случай такого ревностного использования своего монопольного права приводит в своих воспоминаниях А. Л. Толстая: когда один из поклонников Л. Толстого, Буланже, в 1900 г. предложил Л. Толстому издавать новый журнал «Утро» и даже нашел для этого крупную сумму денег, писатель получил грубую и достаточно лицемерную отповедь от Черткова только за то, что программа издания предполагала получение разрешения от государственных органов. В письмах от 3 и 5 января 1901 г. Чертков не стесняется в выражениях: используя доводы «от религии», он достаточно лицемерно обвиняет Л. Толстого в «измене нашему Хозяину», указывая, что эта измена носит характер «душевной проституции» и хуже проституции физической [96 - См.: Толстая А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого: В 2 т. М., 2001. Т. 2. C. 285.].
   Однако примечательно, что, когда встал вопрос о завещании писателя и необходимости утверждения его судом, В. Г. Чертков уже не был столь щепетилен. Не был он и столь щепетилен, когда создавался «Посредник» и требовались согласования с различными государственными органами по этому вопросу. Все дело было в том, что у него мог появиться опасный конкурент за близость к Л. Толстому.
   В. Ф. Булгаков указывает, что вообще конфликтов у В. Г. Черткова с другими издателями в Европе, дерзнувшими что-либо опубликовать раньше его, Черткова, было очень много, и всякий раз в этом случае он обрушивался на своих конкурентов «всей тяжестью своего характера», не гнушаясь даже прямой клеветой, как было в истории с Дж. Кенворти, которого его бывший друг В. Г. Чертков представил перед Л. Толстым душевно больным человеком [97 - См.: Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964. С. 186, а также: ПСС. Т. 88. Письма Л. Толстого В. Г. Черткову № 592 и 593. С. 199–201. Обстоятельства этого дела представляются довольно странными, Кенворти действительно закончил жизнь в психиатрической лечебнице.].
   А. Фодор убедительно показывает, что в определенный момент В. Г. Чертков нанес смертельный удар сельскохозяйственной общине Кенворти в Пурлейне. Дело в том, что известная история с переселением духоборов в Канаду вызывает недоумение вот с какой стороны: зачем понадобилось собирать средства на это путешествие по всеми миру, зачем Л. Толстому, вопреки своим убеждениям, понадобилось получать гонорары за различные издания романа «Воскресение», если вся необходимая сумма могла быть представлена В. Г. Чертковым? Ответа на этот вопрос нет. А. Фодор подчеркивает, что само по себе создание русской колонии B. Черткова в Англии уже было по отношению к колонии Кенворти «поцелуем смерти». Однако помимо этого Чертков потребовал от своих английских «коллег» еще и крупную сумму на переезд духоборов [98 - См.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Р. 90–93.].
   Часто в переписке В. Черткова и Л. Толстого последних десяти лет жизни писателя находят отражение взаимные несогласия по поводу издания произведений Л. Толстого и его завещания, а также желание Л. Толстого сохранить мир после продолжительных споров и давления своего молодого друга и помощника, давления, которое было вызвано необходимостью преодолеть сопротивление писателя и заставить его сделать то, что противоречило его взглядам и жизненным установкам.
   В 1905 г. мать Е. И. Черткова обращается к императору Николаю II с просьбой разрешить сыну приехать на три недели в Россию. 15 апреля следует разрешение приехать летом в Россию для свидания с матерью и Л. Н. Толстым. Это обстоятельство дало возможность В. Черткову побывать в Ясной Поляне с кратковременным визитом (с 26 мая по 4 июня).
   Можно предположить, что в этот период речь шла главным образом о проблеме сохранения наследия писателя, т. е. о его завещании. А. Фодор обращает внимание на то обстоятельство, что в период пребывания в Ясной Поляне Л. Толстой не делал в своем дневнике никаких заметок, что для него было необычно. Исследователь предполагает, что писатель испытывал во время пребывания Черткова в Ясной Поляне напряженность и дискомфорт, хотя не видел его целых восемь лет. Кроме того, писатель прекрасно понимал, что его жена имеет доступ к его интимным записям [99 - См.: там же. Р. 113.].
   Эта точка зрения находит другое косвенное подтверждение в материалах переписки Л. Толстого и его главного помощника: в письмах осенью 1905 г., подводя итог пребывания В. Черткова в Ясной Поляне, корреспонденты настойчиво подчеркивают свое единодушие и единомыслие. В частности, в письмах от 4 сентября и 7 октября 1905 г. Л. Толстой указывает: «Часто думаю о том особенном счастье, которое мне выпало на долю иметь такого друга и товарища, как вы» (ПСС. Т. 89. С. 22). И далее: «Для меня нет и не может быть сомнения, что то, что вы делаете, – хорошо» (ПСС. Т. 89. С. 24). Отвечая писателю, В. Чертков указывает в письме от 21 сентября: «Главное, что нас соединяет и в чем одном наша истинная жизнь, не нуждается в переговорах и в обсуждении, а есть одно и то же в нас обоих, не нуждаясь в выражении» [100 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 239.].
   Это различение «главного» и «неглавного», упоминание о «переговорах» и «обсуждении» очень характерно: именно в пункте «главного» писатель и его последователь начинают кардинально расходиться, складывается впечатление, что последний в этот период времени уже твердо взял курс на господство над рукописным наследием писателя.
   В 1906 г. Чертковым закончено строительство хранилища рукописей Толстого на вилле Tuckton House; это хранилище было построено с учетом всех новейших рекомендаций по правильному хранению рукописей, температура и влажность в нем поддерживались при помощи специальной газовой печи и вентиляционной системы, оно было оборудовано новейшей противопожарной системой. Об этом грандиозном сооружении и специальной кладовой для рукописей Л. Н. Толстого остались интересные воспоминания Н. Ф. Страховой: «Кладовая была оборудована целой системой электрических сигнализаций. На ночь электроэнергия включалась, и, таким образом, никто не мог прикоснуться к толстым дверям кладовой, без того чтобы в доме не поднялся оглушительный звон. Стены кладовой были настолько прочны и сделаны с таким расчетом, что даже в случае сильного землетрясения кладовая могла только провалиться, но не разрушиться. Таким образом, Чертков принял все зависящие от него меры против хищения, пожара, разрушения. В доме в это время жил только один человек – эстонец Леонид Людвигович Перно, который и состоял хранителем этих ценных рукописей. Чертков взял с него слово, что он никогда – ни днем, ни ночью – не покинет дом без сторожа… В случае, если ему надо было уйти, он должен был оставить в доме кого-нибудь вместо себя» [101 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. № 171. Шершенева (Страхова) Е. Ф. «Об ушедшем спутнике, общем пути и друзьях» – мемуары. Л. 60а.].
   О масштабах деятельности В. Г. Черткова по сбору материалов Л. Н. Толстого может служить справка, опубликованная уже после смерти последнего в 1913 г. В ней, в частности, сообщается: «В. Г. Чертков перевез из своего несгораемого помещения в Англии и сдал на хранение в Академию Наук около 25-ти пудов бумаг Л. Н. Толстого, составляющих архив тех его рукописей, которые Толстой в течение почти 30-ти лет передавались или пересылались Черткову для хранения. <…> В английском хранилище остались только: личная переписка Л. Н. Толстого с Чертковым, которую последний надеется скоро издать, некоторые собственноручные частные письма Толстого, отданные их собственниками лично Черткову на хранение, копии с общей переписки Толстого, копии со всех его произведений последнего периода, а также оригиналы тех его произведений, которые Чертков считает неудобным хранить в России при существующих условиях» [102 - ТЕ. 1913. СПб., 1913. Хроника. С. 32–33.].
   20 февраля 1906 г. министр внутренних дел П. Н. Дурново уведомляет Д. Ф. Трепова о разрешении Черткову вернуться в Россию на основании указа Сената от 21 октября 1905 г. [103 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 64. Дурново П. Н., министр внутренних дел. Уведомление № 2826 Трепову Д. Ф. о разрешении В. Г. Черткову вернуться в Россию (на основании Указа Правительствующего Сената от 21 декабря 1905 г.).] В конце 1907 – начале 1908 г. начинается интенсивная подготовка к возвращению семьи Чертковых, в ходе которой В. Г. Чертков несколько раз бывает в России и в Ясной Поляне. Чертков покупает у младшей дочери Л. Н. Толстого, А. Л. Толстой, участок земли в ее имении Телятинки. В июне 1908 г. В. Г. Чертков окончательно переезжает с семьей в Россию, а в сентябре вселяется в Телятинки.
   На основании вышеизложенного можно сделать некоторые предварительные выводы.
   Можно констатировать, что первый период отношений между Л. Толстым и его новым другом В. Г. Чертковым характеризуется важным для обоих переживанием значимости их встречи, «одноцентричности». Нужно подчеркнуть, что, по всей видимости, ощущение этой связи, единомыслия, не покидало Л. Толстого всю его жизнь.
   Но постепенно эти отношения трансформируются: используя отсутствие интереса Л. Толстого в издательским делам, его нежелание решать прагматические вопросы, В. Г. Чертков становится монополистом в вопросе копирования, хранения, перевода и издания новых произведений писателя.
   Благодаря своим связям и влиянию своей матери В. Г. Чертков долгое время мог действовать практически свободно – только в 1897 г. (замечу, после смерти императора Александра III), в результате обострения вопроса о положении духоборов, он был выслан за пределы России.
   Представляется, что эта высылка сыграла только на руку Черткову. Благодаря долговременному пребыванию в Англии он сумел развить интенсивную деятельность по распространению, точнее, пропаганде антиправительственных и антицерковных взглядов Л. Толстого, работая фактически на три фронта: Англия, старые связи в правительственных сферах, загадочные связи с социал-демократами.
   Таким образом, создавался имидж Л. Толстого в Европе и России. Одновременно, учитывая процесс подготовки завещания, о котором речь пойдет ниже, вокруг писателя создавалось кольцо, из которого, как будет видно из дальнейшего, он вырваться уже не мог.
   Возникает принципиальный вопрос: подтверждаются ли эти выводы наблюдениями близких Л. Н. Толстому и В. Г. Черткову людей, к числу которых нужно отнести родственников Л. Толстого, общавшихся с В. Г. Чертковым, и бывших сотрудников последнего? Из массива возможных свидетельств следует заранее исключить, как мне представляется, С. А. Толстую – ее крайне отрицательное отношение к В. Г. Черткову, его причины, а также последствия для обоих хорошо известны, тщательно исследованы и психологически совершенно понятны. Кроме того, важное, далеко не последнее значение имеет тот «автопортрет», который В. Г. Чертков, пытаясь оправдаться от многочисленных обвинений в свой адрес, «рисовал» в отдельных (замечу, довольно немногочисленных) публикациях.
   Вопрос об «образе Черткова» более подробно будет рассмотрен далее. Но предварительно следует подробно остановиться на анализе истории завещания Л. Н. Толстого.
   Переезд В. Г. Черткова из Англии знаменует новый, последний этап его взаимоотношений со Л. Н. Толстым. Этот этап в первую очередь был связан именно с проблемой завещания, которая давно находится в центре внимания исследователей. В свою очередь трагедия завещания имеет непосредственное отношение к последнему в жизни писателя путешествию, маршрут которого прошел через Оптину пустынь, Шамордино и закончился в Астапово. К рассмотрению вопроса завещания я и перехожу.

Глава 2. В. Г. Чертков и последние годы жизни Л. Н. Толстого

Проблема завещания Л. Н. Толстого

   Сразу же после возвращения В. Г. Черткова в Россию за ним в очередной раз устанавливается наблюдение со стороны полицейских органов, материалы которого сконцентрированы в донесениях начальника Тульского губернского жандармского управления в Департамент полиции [104 - ЯС. 1962. Тула, 1962.]. Как уже подчеркивалось, в официальных документах разного рода содержится иногда о В. Г. Черткове весьма интересная и неожиданная информация. К числу такого рода свидетельств относится и выдержка из рапорта министру внутренних дел исполняющего должность тульского губернатора Д. Д. Кобеко от 1 февраля 1909 г. о неблагонадежности В. Г. Черткова, в котором ставится вопрос о возможности его выселения из Тульской губернии. В рапорте отражена следующая информация: от некоторых членов семьи губернатор получил доверительным образом сведения о том, что Л. Н. Толстой «сам тяготится влиянием Черткова на него, но не может по недостатку в этом отношении твердости и характера избавиться от этого влияния, причем многие основные взгляды Черткова, как слишком резкие, не разделяются Графом Толстым; в миросозерцании его за последнее время, по-видимому, наступает поворот в сторону смягчения его учения» [105 - ОР ГМТ. Ф. 60. К. п. 3207. Дело Департамента полиции о негласном наблюдении за Чертковым (1905–1915). Л. 59 об.]. Правда, ценность этого свидетельства умаляется тем обстоятельством, что члены семьи Л. Н. Толстого, в первую очередь его сыновья, не имели абсолютно никаких оснований относиться к В. Черткову с симпатией, слишком многое их разделяло – и взгляды Черткова, и его активность в вопросе завещания.
   5 марта 1909 г. распоряжением администрации Тульской губернии пребывание Черткову в пределах губернии запрещено (с мотивировкой – вредное влияние на окружающее население) [106 - ОР ГМТ. Ф. 60. К. п. 3207. Л. 76.]. Это решение неожиданно для всех вызывает протест даже у С. А. Толстой, имевшей к этому моменту стойкую неприязнь к В. Г. Черткову. Семья Толстого предпринимает попытки выхлопотать отмену этого распоряжения, для чего дочь писателя, Т. Л. Сухотина, ездила в Петербург и имела встречу с премьер-министром П. А. Столыпиным, который заметил: «Поверьте мне, такого человека, как Чертков, ни в одном государстве не стали бы терпеть» [107 - Сухотин М. С. Из дневника М. С. Сухотина. С. 234. Примеч. 161.].
   Как уже указывалось, к этому моменту взаимоотношения Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова вступают в новую стадию: 30 января 1909 г. Чертков получает от Толстого официальное разрешение печатать его частные письма разным лицам. Нужно заметить, что в письмах последних лет Толстой неоднократно подчеркивал свое единство с Чертковым в метафизических вопросах, что, на мой взгляд, является верным признаком расхождения и несогласия в вопросах практических, т. е. связанных с проблемой завещания, примером чего может служить очень важное письмо, в котором Чертков излагает свой взгляд на Бога и на религию: «Думаю, что было бы ошибкой начать с утверждения Бога, как чего-то само по себе существующего и требующего непосредственного признания – не начиная со своего «я» и не подходя к общему Богу по той нити, которая начинается во мне самом, сознанием моей внутренней непосредственной не то что связи, а даже прямо участия в Боге» [108 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 255.].
   На примере этого письма обращает на себя внимание попытка и реальная способность В. Г. Черткова подделаться под стиль Л. Толстого, попасть в струю его мыслей и переживаний.
   Неужели Л. Толстой не видел этого и не чувствовал? Неслучайно в своих воспоминаниях гр. А. А. Толстая указывает, что, когда ее племянник ознакомил ее с письмами В. Черткова и его молодой жены, «бабушка» испытала тяжелое чувство: «В этих просьбах о наставлении и сетованиях было столько деланого, неестественного, что мне поистине стало тошно» [109 - Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. 1857–1903. СПб., Издание Общества Толстовского музея. Т. 1. 1911. С. 36.]. Судя по всему, сам писатель действительно этой деланости не ощущал. В его письмах и дневниковых записях последних трех лет жизни, т. е. периода после возвращения В. Г. Черткова, присутствует причудливая смесь восторженного отношения к нему с глухим и глубоко скрываемым недовольством им в вопросе завещания. В ответ на процитированное письмо писатель отвечает восторженно: «За что мне такая радость?! Как это сделалось, что люди так же, как я, еще больше, чем я, любят то же самое, чем я живу, и служат тому же самому, чему служить я уже начинаю чувствовать свое бессилие» (ПСС. Т. 89. С. 57). Несколько позже, делясь с В. Г. Чертковым своими радостями, Л. Толстой указывает: «В числе этих радостей, вы это знаете, большая и давнишняя моя не скажу радость моей дружбы, но моего духовного единства с вами. А вы хотите со мной спорить, но для спора нужно двоих, а я не могу с вами спорить, потому что знаю, что мы согласны» (ПСС. Т. 89. С. 84). И в следующем году: «Если бы не было Черткова, его нужно было бы выдумать. Для меня по крайней мере, для моего счастья, для моего удовольствия» (ПСС. Т. 89. С. 100. Примеч. 1).
   История завещания Л. Толстого, как мне представляется, имеет непосредственное отношение к теме «Л. Толстой и Церковь», но смысл этой связи становится ясен только с учетом событий последних десяти дней жизни писателя. Эта история по-своему очень сложна и многопланова, поэтому хотя бы кратко нужно остановиться на содержании этого вопроса [110 - Более подробно вопрос рассмотрен в статьях: Ядовкер Ю. Д. К истории исполнения завещания Л. Н. Толстого (1911–1914 гг.) // ТЕ. 2001. М., 2001; Варфоломеев Ю. О духовном завещании Льва Толстого // ВЛ. 2007. № 6.].
   Его начало можно отнести к 21 мая 1883 г., когда жене писателя, С. А. Толстой, выдается нотариально заверенная доверенность в форме письма на руководство всеми издательскими делами Л. Толстого, в том числе на получение всех получаемых в результате издательской деятельности доходов за сочинения, написанные до 1881 г. 19 сентября 1891 г. в газете «Русские ведомости» публикуется письмо Л. Толстого в редакцию этой газеты, в котором он доводит до всеобщего сведения: «Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по-русски и в переводах, а равно и ставить на сценах, все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года <…> равно и все мои не изданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения» (ПСС. Т. 66. С. 47) [111 - Интересно заметить, что Л. Толстой был единственным русским писателем, который официально отказался от авторского гонорара.].
   Однако в случае смерти писателя эти прижизненные заявления не имели бы юридической силы, именно поэтому требовался юридический документ, в котором в виде завещания был бы оформлен отказ от права собственности на сочинения.
   1895 г. в своем дневнике Толстой сделал запись, что хотел бы, чтобы после его смерти подготовкой его произведений к печати занимались В. Г. Чертков, Н. Н. Страхов и С. А. Толстая (запись от 27 марта) (см.: ПСС. Т. 53. С. 14–16). Обращает на себя внимание то обстоятельство, что уже в этой записи Л. Н. Толстой просит похоронить его без священника и отпевания. В 1901 г. эта запись приобрела форму окончательного документа: она была переписана М. Л. Толстой (с исключением имени умершего Страхова) и дана на подпись Толстому. Узнав об этом, С. А. Толстая решительно этому плану воспротивилась, и бумага, подписанная Толстым, была передана ей. 13 мая 1904 г. Толстой возвращается к этому вопросу и письменно просит Черткова пересмотреть и разобрать оставшиеся после него бумаги вместе с С. А. Толстой. Кроме того, Толстой напоминает Черткову о своем разрешении пересмотреть дневники и выключить из них все лишнее (ПСС. Т. 88. С. 327–329).
   Однако активная работа по подготовке нового варианта завещания В. Г. Чертковым, а также его супругой начинается уже после возвращения семьи Чертковых в Россию. Уже к этому времени относится отзыв о Чертковых, хранящийся в РГАЛИ и связанный, скорее всего, именно с этими планами: «Анна Константиновна и Владимир Григорьевич Чертковы – самые близкие мои друзья, и вся их, относящаяся до меня и моих сочинений, деятельность, мною не только всегда одобряется, но и вызывает во мне самую искреннюю и глубокую к ним благодарность. Лев Толстой. 28 января 1909 г.» [112 - РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 2863. Отзыв Л. Толстого о Чертковых. Л. 1.].
   18 сентября 1909 г. Толстой в Крекшине у В. Г. Черткова подписывает первый вариант завещания, смысл которого заключается в том, что все его рукописи, изданные и неизданные, написанные после 1881 г., не составляют ничьей частной собственности и передаются В. Черткову для безвозмездного издания. Однако несколько позже присяжный поверенный Н. К. Муравьев объяснил, что завещание не имеет юридической силы без указания конкретного наследника [113 - Л. Толстой был заочно знаком с присяжным поверенным Н. К. Муравьевым с 1902 г., когда по просьбе писателя последний выступил адвокатом на так называемом процессе «павловских сектантов», т. е. крестьян-штундистов села Павловки Сумского уезда Харьковской области, которые под влиянием пропаганды соседнего помещика – толстовца князя Д. А. Хилкова – в сентябре 1901 г. произвели поругание святынь и значительные разрушения в местном православном храме и его алтаре. Интересно, что известнейший московский адвокат Ф. Н. Плевако отказался быть защитником сектантов на этом шумном процессе (см.: Троицкий Н. А. Николай Константинович Муравьев // Троицкий Н. А. Корифеи российской адвокатуры. М., 2006. С. 296). В 1903 г. Н. К. Муравьев выступил защитником на процессе ремонтного рабочего А. Агеева, который также обвинялся в порицании Православной Церкви и глумлении над церковными таинствами. С этих двух процессов начинается участие Н. К. Муравьева в юридической помощи лицам по религиозным и крестьянским делам, которые посылались к адвокату Л. Толстым (см.: «Стой в завете своем…»: Николай Константинович Муравьев. Адвокат и общественный деятель: Воспоминания. Документы. Материалы. М., 2004. С. 17–18; Варфоломеев Ю. О духовном завещании Льва Толстого // ВЛ. 2007. № 6. С. 315–317). Подробно об истории составления первой редакции завещания 1909 г.: Сергеенко А. П. Семья / Предисл. и публ. Т. П. Виноградовой // Нева. Л., 1980. № 10. С. 104 и далее.]. Другими словами, в России в соответствии с правовыми нормами любую частную собственность, в том числе и интеллектуальную, можно было завещать только конкретному физическому или юридическому лицу. Чтобы понять, почему вопрос завещания Л. Н. Толстого стоял так остро для всех участвующих в его обсуждении, следует иметь в виду, что сумма его литературного наследства превышала наши самые смелые предположения: семья писателя оценивала свое право издавать по всему миру его сочинения и пользоваться доходом от этих изданий в сумму 10 млн золотых рублей [114 - См.: «Стой в завете своем…»: Николай Константинович Муравьев. Адвокат и общественный деятель: Воспоминания. Документы. Материалы. С. 26–27.].
   1 ноября 1909 г. при участии Н. К. Муравьева составлен новый текст завещания на имя младшей дочери Л. Н. Толстого, А. Л. Толстой, так как сам Чертков якобы отказался быть юридическим наследником, утверждая в 1922 г., что завещание было составлено без малейшего участия с его стороны и даже решение это было принято Л. Н. Толстым без его ведома и во время вынужденной разлуки (т. е., видимо, во время пребывания В. Г. Черткова в Англии). Далее B. Г. Чертков подчеркивает в своей книге: «Написать “юридическое” завещание я не только не уговаривал Л[ьва] Н[иколаевича]ча, но даже предполагал, что он на это не согласится, и сам определенно отказался быть назначенным его “юридическим” наследником <…> Окончательное содержание завещания было выработано без моего участия и в моем отсутствии; и меня настолько удивило неожиданное присоединение Л[ьвом] Н[иколаеви]чем своих художественных произведений первого периода к назначенным им в общее пользование писаниям, что я даже написал ему свое мнение по этому поводу, указывая на то, что семья его привыкла считать эти произведения своей неотъемлемой собственностью» [115 - Чертков В. Г. Уход Толстого / Комитет им. Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим. М., 1922. С. 38–39. См. также: Тексты завещания Л. Н. Толстого / Вступ. заметка В. Г. Черткова // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. I.C. 23. Эту версию В. Г. Черткова поддерживает с ссылкой на «Автобиографическую заметку» Н. К. Муравьева Ю. Варфоломеев, указывая, что это было добровольное решение Л. Толстого «без какого-либо давления со стороны ближайшего окружения и, в частности, Черткова» (Варфоломеев Ю. Цит. соч. С. 320). Однако никаких доказательств своей точки зрения Ю. Варфоломеев не приводит. Ссылка же на воспоминания Н. К. Муравьева, который был посвящен в самые глубокие замыслы В. Черткова и активно участвовал в их реализации, не может считаться серьезным аргументом. Очевидно, Н. К. Муравьев только повторял версию, изложенную в книге В. Черткова в 1922 г. Кроме того, Ю. Варфоломеев почему-то ни слова не говорит о происхождении и значении «объяснительной записки» Л. Толстого, которая играла такое важное значение в истории завещания и которую в 1925 г. сам Н. К. Муравьев считал непреложным доказательством того факта, что именно В. Г. Чертков является «единственным и исключительным действительным исполнителем воли Л[ьва] Н[иколаевича] и действительным распорядителем его произведений после его смерти…» (Варфоломеев Ю. Цит. соч. С. 329).].
   В качестве доказательства этой версии происхождения завещания В. Г. Чертков ссылается на эпизод, имевший место в конце октября 1909 г. Этот эпизод описал в своих воспоминаниях один из сотрудников В. Г. Черткова, Ф. А. Страхов, посетивший по просьбе своего патрона Л. Н. Толстого «для переговоров по этому делу» (?). Страхов побывал в Ясной Поляне с поручением от В. Г. Черткова дважды: 26 октября и 1 ноября 1909 г. Ф. А. Страхов сообщает о том, как он впервые узнал от Л. Н. Толстого о решении по поводу завещания: «Он сейчас же пошел в свой кабинет и увел туда с собою Александру Львовну и меня. – Я вас удивлю своим крайним решением, – обратился он к нам обоим с доброй улыбкой на лице. – Я хочу быть plus royaliste que le roi [116 - Большим роялистом, чем сам король (фр.).]. Я хочу, Саша, отдать тебе одной все, понимаешь? Все, не исключая и того, о чем была сделана оговорка в том моем газетном заявлении. – Мы стояли перед ним, пораженные как молнией этими его словами: “одной” и “все”. Он же произнес их с такой простотой, как будто он сообщал нам о самом незначительном приключении, случившемся с ним во время прогулки» [117 - Страхов Ф. А. Две поездки в Ясную Поляну / Публ. Я. С. Дробат // ЯС. 1988. Тула, 1988. С. 195. См. также: Чертков В. Г. Уход Толстого / Комитет им. Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим. С. 39.]. Далее в этих же воспоминаниях (изданных, замечу, впервые в 1911 г.) Ф. А. Страхов указывает: «Думаю, под словом “roi” Лев Николаевич подразумевал того самого Владимира Григорьевича Черткова, которому он поручил составить совместно с адвокатом Н. К. Муравьевым текст своего завещания, того Черткова, которого вскоре после смерти Льва Николаевича так беспощадно обвинили в изнасиловании его воли в деле составления завещания и которому, как я хорошо это знаю, и во сне не снилось “крайнее решение”, столь внезапно объявленное нам с Александрой Львовной в тот незабвенный для нас день 26 октября 1909 года» [118 - Страхов Ф. А. Цит. соч. С. 200.].
   Однако сам текст воспоминаний Ф. А. Страхова опровергает этот его последний вывод. Неслучайно В. Ф. Булгаков, ознакомившись с его воспоминаниями, заметил, что фактически их автор свидетельствует о нежелании Л. Н. Толстого вообще составлять какое бы то ни было завещание. Именно поэтому, хотя воспоминания были изданы уже после смерти писателя, «чертковская группа все же, конечно, пришла в отчаяние: ведь опубликованием своей беседы с Толстым Страхов совершенно опровергал утверждение этой группы, что она якобы не имеет никакого отношения к составлению Львом Николаевичем завещания, будто Толстой сам и только сам хотел составить такое, и притом тайное, скрытое от семьи завещание <…> ошибка «чертковцев» состояла именно в том, что они проведение хитроумной акции поручили философу-младенцу» [119 - Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1978. С. 323. То, что «чертковская группа» действительно была недовольна статьей Ф. Страхова, подтверждает переписка А. Б. Гольденвейзера с А. К. Чертковой: в письме от 19 ноября 1911 г. Гольденвейзер указывает, что статью Страхова не читал, но по слухам и на основании одной встречи у С. Л. Толстого предполагает, что «это должно быть что-то очень бездарное» (РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 3230. 1908–1914. Письма А. Б. Гольденвейзера А. К. Чертковой. Нумерация листов отсутствует).].
   Действительно, то, что «благочестивая» версия Ф. А. Страхова – В. Г. Черткова о происхождении завещания Л. Н. Толстого не выдерживает серьезной критики, видно уже из дневниковой записи самого Л. Толстого от 26 октября 1909 г. (день первого визита Страхова), где прямо говорится о «требованиях Черткова», а также о том, что Л. Толстой согласился на эти требования, однако испытывает большую тяжесть, связанную с необходимостью обмана, на который его толкал ближайший ученик: «Но тяжело, что не сказал, что все это очень тяжело и лучшее неделание» (ПСС. Т. 57. С. 161).
   Очевидно, в воспоминаниях В. Г. Черткова присутствует очень ловкая подтасовка, смысл которой может быть понятен только после сличения всех документов, в том числе и тех, которые долгое время были недоступны: прекрасно разобравшись в юридической стороне дела и активно участвуя в процессе составления итоговых документов, он действительно мог формально отказаться быть прямым, юридическим наследником, выбрав несколько иную юридическую схему. Речь должна идти о том, что В. Чертков, понимая всю сложность ситуации для себя лично, если именно он будет назначен непосредственным наследником Л. Толстого, уже выработал план избрания подставной фигуры. Вполне возможно, что сама идея использовать в этом смысле А. Л. Толстую принадлежала не ему. Однако в силу ряда обстоятельств, о которых будет сказано ниже, в качестве такого лица лучше всего подходила именно младшая дочь Л. Н. Толстого. Ее пассивная роль в реализация завещания должна была быть закреплена какими-то дополнительными распоряжениями завещателя. В дальнейшем, уже после смерти писателя, можно было очень легко создать легенду, согласно которой активность В. Г. Черткова была вызвана не желанием стать реальным (а не фиктивным) наследником Л. Толстого, а реализовать как можно точнее его давнишний замысел – сделать свои произведения достоянием всех желающих. Именно эта версия находит прямое подтверждение в воспоминаниях А. П. Сергеенко, непосредственного участника составления текста завещания [120 - См.: Сергеенко А. П. Семья / Предисл. и публ. Т. П. Виноградовой // Нева. Л., 1980. № 10. С. 105. Даже такой трезвый человек, как С. Л. Франк, поддался на «провокацию» сторонников В. Г. Черткова, утверждая в 1933 г., что друзья Черткова «с полнейшей ясностью доказали» единственную возможность для писателя спасти свои произведения «от алчных наследников и проповедовать свое учение в неискаженном виде всему человечеству и после смерти» (Франк С. Л. Лев Толстой как мыслитель и художник // Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. C. 459).].
   В декабре 1909 г. В. Г. Чертков публикует в газетах письмо, в котором представляет себя в «качестве уполномоченного Л. Н. Толстого по делу проведения в печать его впервые появляющихся писаний», а также предъявляет некоторые требования по поводу переписки с Л. Толстым [121 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 284–285.]. Кроме того, им предпринимаются некоторые конкретные меры, цель которых обеспечить получение систематической информации о событиях в Ясной Поляне, проще говоря, установить систематическую слежку за ее обитателями. Очень характерно, что М. В. Муратов эти меры интерпретирует совсем в другом ключе, в них якобы выражено стремление Владимира Григорьевича «облегчить Толстому самый процесс его работы, начиная с приглашения секретаря, а затем и переписчика, которые живут в Телятинках, ежедневно бывая в Ясной Поляне…» [122 - Там же. С. 285.]. При этом, к сожалению, умалчивается о том, что эти секретарь и переписчик обязаны были тщательно контролировать процесс появления новых рукописей Толстого, а также его корреспонденцию.
   Сейчас, по прошествии многих лет и после опубликования важнейших материалов, можно совершенно определенно констатировать, что та атмосфера обмана и скрытности, в которых готовилось завещание Л. Толстого, Л. Толстого очень тяготила. Версия В. Г. Черткова о том, что сам писатель, а не он, Чертков, был инициатором лишения семьи наследства, не подтверждается многочисленными документами.
   Иллюстрацией последнего вывода может служить письмо самого Л. Толстого В. Черткову, написанное из Ясной Поляны в мае 1904 г. в ответ на послание последнего из Англии, которое было передано Толстому другом Черткова, англичанином Бриггсом и в котором содержалась просьба Черткова ответить на некоторые вопросы, имеющие непосредственное отношение к проблеме завещания. Ч. Бриггс, 27-летний секретарь В. Г. Черткова, готовился в это время стать унитарианским священником. Его миссия носила сугубо секретный характер, о ее истинной цели ничего не должна была знать жена писателя. А. Фодор полагает (как мне кажется, совершенно справедливо), что этот приезд Бриггса знаменовал начало борьбы за наследство писателя, т. е. за его рукописи [123 - См.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Р. 106.]. Другими словами, делу завещания В. Г. Чертков придавал такое большое значение, что послал из Англии своего секретного агента для переговоров с Л. Толстым, не доверяя почте.
   Письмо В. Г. Черткова было опубликовано только в 1961 г. и поэтому не вошло в юбилейное собрание сочинений писателя и не могло, естественно, служить аргументом в полемике по поводу завещания при жизни В. Г. Черткова. Более того, В. Ф. Булгаков сообщает, что письмо это до публикации в 1961 г. тайно хранилось у сына B. Г. Черткова, Владимира, с надписью его рукой «секретно» [124 - Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964. С. 188.].
   Это письмо связано с опубликованным ранее, в полном (юбилейном) собрании сочинений, письмом от 13 мая 1904 г., в котором Толстой, отвечая на вопросы, привезенные Бриггсом, вынужден письменно просить Черткова пересмотреть и разобрать оставшиеся после него бумаги вместе с С. А. Толстой и даже, в случае преждевременной смерти последней, вместе с детьми (см.: ПСС. Т. 88. C. 327–329).
   Вот что писал Толстой в неопубликованном письме: «Не скрою от вас, любезный друг Владимир Григорьевич, что ваше письмо с Бриггсом было мне неприятно <…> Неприятно мне не то, что дело идет о моей смерти, о ничтожных моих бумагах, которым приписывается ложная важность, а неприятно то, что тут есть какое-то обязательство, насилие, недоверие, недоброта к людям. И мне, я не знаю как, чувствуется втягивание меня в неприязненность, в делание чего-то, что может вызвать зло. Я написал свои ответы на ваши вопросы и посылаю. Но если вы напишете мне, что вы их разорвали, сожгли, то мне будет очень приятно. Одно, что в вашем обращении ко мне не было неприятно мне, это ваше желание иметь от меня непосредственное обращение к вам с просьбою после смерти рассмотреть, разобрать мои бумаги и распорядиться ими. Это я сейчас и сделаю» [125 - ЛН. Лев Толстой. Кн. 1. М., 1961. С. 554–555. Сами вопросы В. Г. Черткова и ответы на них Л. Н. Толстого в ПСС (юбилейном) были опубликованы: ПСС. Т. 88. С. 328–329.].
   Приведенный отрывок доказывает текстуально, что задолго до появления первой официальной версии завещания В. Г. Чертков, находясь в Англии, оказывал давление на писателя и уже в 1904 г. имел совершенно конкретный план составления документа в свою пользу и совершенно конкретную юридическую схему реализации этого плана (о чем свидетельствуют те пять вопросов, которые упоминаются в письме Л. Толстого). В. Ф. Булгаков утверждает, что уже в это время В. Чертков «как бы напрашивается на роль единоличного распорядителя литературного наследия писателя» [126 - Булгаков В. Ф. О Толстом. С. 189.]. Действительно, в одном из вопросов Чертков прямо спрашивает, кому писатель желает предоставить окончательное решение вопросов, связанных с редакцией и изданием своих посмертных произведений. Так как этим делом уже давно занимался сам В. Чертков, ответ мог быть только один. Но этого ответа он не получил: в своем письме Л. Толстой говорит не только о нем, но и о своей жене. Таким образом, главным препятствием В. Г. Черткова в борьбе за наследие писателя оставалась супруга последнего.
   В письме В. Черткова поражает какая-то самодовольно-фельдфебельская бестактность, грубая уверенность в своем праве обсуждать с Л. Толстым вопросы, связанные с его смертью, наследством, уверенность в том, что он обязательно переживет своего друга. Чего только стоят, например, вопросы № 3 и 5: «Желаете ли вы, чтобы и после вашей смерти, если я вас переживу, оставалось в своей силе данное вами мне письменное полномочие как единственному вашему заграничному представителю? <…> Желаете ли вы, чтобы мне была предоставлена возможность пересмотреть в оригинале все решительно без изъятия ваши рукописи, которые после вашей смерти окажутся у Софьи Андреевны или у ваших семейных?» (ПСС. Т. 88. С. 328–329).
   Интересно, что опубликованное письмо Л. Толстого заканчивается знаменитой фразой, которую так любят цитировать защитники «единомыслия» В. Черткова и Л. Толстого: «Единение с вами было одной из больших радостей последних лет моей жизни» (ПСС. Т. 88. С. 328). Однако истинный смысл этой фразы, как мне представляется, открывается только в контексте неопубликованного письма: кажется, что Л. Толстой, который действительно любил В. Черткова, просто растерялся от такой невероятной расчетливости и прямолинейности своего друга и как-то беспомощно вынужден был напомнить ему о других принципах, на которых до сих пор всегда строилась их дружба.
   В мае 1910 г. Чертков совершает поездку в имение Сухотиных Кочеты по временному разрешению для свидания с Толстым, который гостил у Т. Л. Сухотиной с 7 по 19 мая. 20 июня 1910 г. В. Г. Чертков получает разрешение находиться в Тульской губернии в связи с приездом туда его матери (на время ее пребывания). В период с 30 июня по 24 июля Чертков общается с Л. Н. Толстым.
   Именно в это время разыгрываются основные этапы трагедии последних месяцев жизни Толстого – история с завещанием, которая в общих чертах хорошо известна: 22 июля 1910 г. в лесу близ деревни Грумонт (Угрюмая) подписывается (при трех свидетелях – А. Б. Гольденвейзере, А. П. Сергеенко и А. Д. Радынском) тайное завещание, согласно тексту которого наследницей прав на его литературную собственность становится его младшая дочь A. Л. Толстая, а в случае, если она скончается раньше писателя – дочь Т. Л. Толстая.
   Однако, отдавая себе отчет в том, что текст завещания по воле завещателя в любой момент может быть изменен, т. е. до смерти Л. Толстого гарантии того, что права на распоряжение литературным наследством писателя окончательно перешли к нему, нет, B. Чертков пытается клеветать на его родных, о чем свидетельствует письмо Черткова от 27 июля 1910 г., в котором автор письма просто запугивает Л. Толстого и утверждает, что цель С. А. Толстой и детей писателя – удалить от него Черткова и младшую дочь и пристально и неотступно следить за тем, чтобы до самой смерти писатель не составлял невыгодного для семьи завещания, а если это завещание уже составлено, пригласить «черносотенных врачей» и признать Л. Толстого «впавшим в старческое слабоумие», следствием чего будет признание завещания недействительным (см.: ПСС. Т. 89. С. 198).
   Следует иметь в виду, что момент для давления на писателя Чертковым был выбран очень удачно, так как действительно в 20-х числах июля некоторые члены его семьи, в первую очередь сыновья Андрей и Лев, проявляли большую активность в попытках выяснить, существует ли какое-либо тайное завещание их отца. Эти попытки, в сочетании с грубостью и не всегда нравственным образом жизни, вызывали у писателя чувство глубокого разочарования и раздражения, о чем свидетельствуют записи в дневнике и тайном дневнике (см.: ПСС. Т. 58. С. 84, 85, 89).
   Именно поэтому 31 июля писатель добавляет к тексту завещания специальную записку, которой впоследствии В. Г. Чертков предавал такое большое значение. В ней Л. Н. Толстым было высказано пожелание, чтобы рукописи, в том числе и написанные до 1881 г., не составляли ничьей частной собственности и были переданы В. Г. Черткову для просмотра и безвозмездного издания (в своей публикации 1922 г. В. Г. Чертков заявил, что записка была также составлена не по его инициативе, а по инициативе Л. Н. Толстого).
   Сразу после подписания завещания и записки В. Г. Чертков в своих письмах продолжал формировать в сознании Л. Толстого «образ врага», утверждая, что С. А. Толстая несколько лет подряд «измышляла, лелеяла и применяла, с такой обдуманностью, предусмотрительностью и осторожностью, свой план захвата после вашей смерти всех ваших писаний» и поэтому именно завещание Л. Толстого должно было быть тайным от семьи, ибо в противном случае Софья Андреевна «никого и ничего не пощадила бы», не пощадила бы «последних остатков совести, в отчаянной попытке отвоевать, добиться своего, пока вы еще живы» (ПСС. Т. 58. С. 583) [127 - А. П. Сергеенко, один из ближайших помощников В. Г. Черткова, постарался в 1913 г. представить дело так, что писатель, хотя и тяготился «юридическими придирками», совершил акт тайного подписания завещания без колебания и «с твердым сознанием нравственной необходимости», «ясно, спокойно и обдуманно» (Как писалось завещание Л. Н. Толстого: По воспоминаниям А. П. Сергеенко // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. III. С. 78).].
   Смысл этих действий совершенно очевиден: даже после появления формального юридического документа положение В. Г. Черт кова оставалось двусмысленным и опасным – если бы семья узнала о его действиях, избежать попытки опротестовать завещание было бы сложно.
   Этот последний вывод подтверждается материалами воспоминаний С. Л. Толстого, который считал вопрос о завещании ключевым и подчеркивал, что Чертков прекрасно понимал значение формального завещания, так как заранее «просчитывал» свою роль после смерти Толстого: «А когда завещание было уже написано, он очень боялся, что Софья Андреевна уговорит Льва Николаевича его уничтожить, и принимал все меры для сохранения его в тайне» [128 - Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1965. С. 247. К пониманию истинной роли В. Г. Черткова в жизни отца постепенно, уже в связи с астаповскими событиями, пришла и его старшая дочь, Т. Л. Сухотина-Толстая. См.: Абросимова В. Н. История одной ложной телеграммы глазами Сухотиных, Чертковых и В. Ф. Булгакова: [Полемика вокруг литературного наследия Толстого: Публикация документов, связанных с уходом и смертью Толстого] / В. Н. Абросимова, Г. В. Краснов // ЯС. 2006. Тула, 2006. С. 264. В этой интереснейшей публикации авторы убедительно показывают, что в борьбе за завещание писателя В. Г. Чертков и его супруга прибегали к мифотворчеству (проще говоря, обману): в ноябре 1910 г. со станции Ясенки от имени А. Л. Толстой была послана подложная телеграмма, цель которой состояла в том, чтобы воспрепятствовать приезду в Астапово к смертельно больному отцу С. Л. Толстого. Несколько позднее, в 1912 г., защищаясь от обвинений, высказанных старшей дочерью писателя, Чертков и его супруга разработали целую легенду, причем засвидетельствовать ее истинность должен был В. Ф. Булгаков (Там же. С. 270 и далее).]. Действительно, анализ записей в дневнике С. А. Толстой за 1910 г. показывает, что она очень близко подошла к пониманию смысла свершившегося [129 - См.: Толстая С. А. Дневники Софьи Андреевны Толстой. [Ч. 4]. 1910. М., 1936. С. 220–221 (запись от 12 октября 1910 г.).].
   Таким образом, после подписания тайного завещания формальным владельцем прав на литературную собственность являлась А. Л. Толстая, а фактическим распорядителем этих прав был В. Г. Чертков. Текст завещания Л. Н. Толстого был утвержден к исполнению Тульским окружным судом 16 ноября 1910 г., после смерти писателя.
   Замечу попутно, что в своей книге 1922 г. В. Г. Чертков утверждает – и он, и Л. Н. Толстой, и младшая дочь писателя, А. Л. Толстая, совершенно одинаково понимали тогда смысл завещания: «Задача А[лександры] Л[ьвов]ны будет заключаться в том, чтобы обеспечить мне возможность беспрепятственно распорядиться литературным наследством Л[ьва] Н[иколаеви]ча, следуя данным им мне указаниям» [130 - Чертков В. Г. Уход Толстого / Комитет им. Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим. С. 108.].
   Как мы теперь хорошо знаем, события 22–31 июля 1909 г. знаменовали начало трагического периода жизни Л. Толстого, связанного с тяжелым семейным расколом и уходом (а точнее, бегством) из Ясной Поляны. Эти события и роль в них В. Г. Черткова переживались Л. Толстым очень тяжело, о чем свидетельствуют записи в «Дневнике для одного себя» от 30 июля 1910 г.: «Чертков вовлек меня в борьбу, и борьба эта очень и тяжела, и противна мне» (ПСС. Т. 58. С. 129) (эта знаменитая запись сделана после разговора с П. И. Бирюковым, на второй день, после того как сам «дневничок» был заведен, что свидетельствует о ее важности), а также от 24 сентября 1910 г.: «От Черткова письмо с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти от всех» (ПСС. Т. 58. С. 138). И в то же время в одном из своих последних в жизни писем, накануне своего ухода (26 октября 1910 г.), Л. Толстой, подводя своеобразный итог двадцатилетним отношениям, пишет В. Черткову: «Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно делится, – зная, что я вполне понят, – как с вами» (ПСС. Т. 89. С. 230).
   Итак, как уже было подчеркнуто выше, борьба за завещание Л. Толстого не ослабевала и представляла собой систематическое и возраставшее с каждым годом давление на писателя с целью добиться от него документов, закрепляющих право В. Черткова распоряжаться его литературным наследием.
   Из этого капкана Л. Н. Толстой вырваться уже не мог, так как после подписания тайного от семьи завещания В. Г. Черткову ни при каких обстоятельствах нельзя было допустить свидания жены писателя (и, замечу, православного священнослужителя) с умирающим Толстым: после 31 июля 1910 г. все его усилия были направлены на то, чтобы сохранить статус-кво и не допустить переделки завещания Л. Толстого.
   Этот ответственный вывод требует самого серьезного фактического обоснования. Такое обоснование будет дано в третьей главе работы при анализе материалов, вышедших из-под пера самого В. Г. Черткова, а также его близких сотрудников и членов семьи Л. Н. Толстого.
   Но предварительно следует еще раз остановиться на истории последних дней жизни писателя и его предсмертном посещении Оптиной пустыни. Не нужно доказывать, какое колоссальное значение в анализе истории последних дней жизни писателя имеет этот эпизод. Была ли эта поездка (и даже маршрут) простой случайностью, или за этим шагом стоял важный жизненный выбор? Для ответа на этот принципиальный вопрос следует понять, какую роль Оптина пустынь играла в жизни Л. Н. Толстого.

Л. Н. Толстой и Оптина пустынь

   Как известно, вопрос о духовном перевороте Л. Толстого рассмотрен в науке уже достаточно подробно с самых разных позиций, начиная с анализа художественного творчества писателя и кончая подробнейшим анализом семейной ситуации. В этом смысле одним из важных факторов, до сих пор не исследованных в необходимой полноте, является воздействие на ум и душу писателя «тетушек-праведниц», которые фактически взяли на себя заботу о воспитании осиротевших детей Толстых после смерти родителей. В начальный период жизни именно они дали детям первое представление о вере, Христе и Церкви. Речь идет о Т. А. Ергольской, воспитывавшей детей с 1830 г., когда скончалась их мать, А. И. Остен-Сакен, опекунше детей с 1837 г., когда скоропостижно скончался их отец, и П. И. Юшковой, ставшей опекуншей с 1841 г. [131 - Ергольская Т. А. (1792–1874) – троюродная тетка Л. Н. Толстого. Оставшись сиротой в детстве, была принята в дом гр. И. А. Толстого, дяди писателя, и почти всю жизнь прожила в Ясной Поляне. Воспитательница Л. Н. Толстого, его братьев и сестры. А. И. Остен-Сакен (1797?–1841) – родная тетка Л. Н. Толстого, жена гр. К. И. фон дер Остен-Сакен, похоронена в Оптиной пустыни. П. И. Юшкова (1801–1875) – младшая сестра А. И. Остен-Сакен. В 50-х гг. XIX в. развелась с мужем и некоторое время проживала в различных монастырях. См. подробнее: Каширина В. «Скучная богомолка»: Александра Ильинична Остен-Сакен и Оптина пустынь // Оптинский альманах. Оптина пустынь и русская культура. Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь. 2008. № 2; Зайцев Б. К. Тетушка Ергольская и Толстой // Зайцев Б. К. Святая Русь: Избранная духовная проза // Собрание сочинений: В 5 т. Т. 7 (доп.). М., 2000. С. 406.]
   Оптина пустынь была очень тесно связана с семейными преданиями семьи Толстых. А. И. Остен-Сакен, которая бывала, по свидетельству жены писателя, С. А. Толстой, там ежегодно, была похоронена в этом монастыре [132 - См.: Из записок графини С. А. Толстой под заглавием «Моя Жизнь». Четыре посещения гр. Л. Н. Толстым монастыря «Оптина Пустынь» // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. III. С. 3.]; рядом с ней в 1851 г. была похоронена ее двоюродная сестра, гр. Е. А. Толстая, урожденная Ергольская, родная сестра Т. А. Ергольской, свекровь М. Н. Толстой; обе могилы находятся за алтарем Введенского собора. Недалеко от Оптиной подвизалась в монашеском делании родная сестра писателя, М. Н. Толстая. Оптина пустынь была местом постоянного паломничества представителей старшего поколения семьи Толстых.
   Примечательный факт: Л. Н. Толстой, отлученный от Церкви, бывал в Оптиной чаще, чем любой другой русский писатель (конечно, за исключением К. Н. Леонтьева, который после своего обращения приезжал туда часто, а с 1887 г. в течение четырех лет проживал в монастыре). Эта «оптинская закваска» жила в душе писателя даже тогда, когда его отношения с Церковью приобрели черты жизненной катастрофы: 19 апреля 1909 г. в дневнике Толстой записал сон о том, как кто-то передает ему письмо оптинского старца, который пишет, что не может ничего советовать и никого учить (см.: ПСС. Т. 57. С. 50). Конечно, в этой записи может проявляться и свойственная Толстому способность видеть в чужом свое, но действительно иногда складывается впечатление, что всю жизнь он вел с оптинскими насельниками диалог о волновавших его вопросах.
   Нельзя точно сказать, сколько раз в общей сложности писатель посещал Оптину пустынь. В юбилейном Полном собрании сочинений Л. Толстого в примечаниях к его дневникам говорится только о тех посещениях писателем монастыря «в зрелом возрасте» (ПСС. Т. 58. С. 567. Примеч. 1595), которые нашли отражение в записях самого Толстого и в воспоминаниях различных лиц. Таким образом, о детских поездках в Оптину достоверной информации у исследователей нет. Существует вполне вероятное предположение, что впервые писатель побывал в монастыре в 1841 г., именно на отпевании А. И. Остен-Сакен. Однако, как указывает в своих воспоминаниях Д. П. Маковицкий, во время своего последнего пребывания в Оптиной пустыни писатель сообщил ему, что несколько раз бывал здесь у своей тетушки А. И. Остен-Сакен [133 - См.: Маковицкий Д. П. Уход Льва Николаевича // Л. Н. Толстой / ГЛМ. М., 1938. [Т. I]. (Летописи ГЛМ. Кн. 2). С. 458. См. также статью: Илларионов В. Оптина Пустынь в жизни Льва Толстого // Оптинский альманах. Оптина Пустынь и русская культура. Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина Пустынь. 2008. № 2.]. Итак, о ранних посещениях монастыря Л. Н. Толстым ничего не известно, но зато есть сведения о других его поездках.
   Первая «зрелая» поездка писателя в Оптину состоялась летом 1877 г. вместе с Н. Н. Страховым. Писатель два раза встречался со старцем Амвросием, который, по отзыву Н. Н. Страхова, произвел сильное впечатление на Толстого [134 - См.: Матвеев П. Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов в Оптиной пустыни // ИВ. 1907. № 4. С. 153. См. также воспоминания М. В. Нестерова: Нестеров М. В. Давние дни: Встречи и воспоминания. М., 1959. С. 281.].
   С. А. Толстая сообщает, что подробности разговоров Л. Толстого со старцем Амвросием неизвестны, но это не совсем так. Очень интересную деталь путешествия сообщает Н. Н. Гусев. В доме Д. А. Оболенского, к которому писатель заехал после посещения Оптиной пустыни, Толстой рассказал, что старец Амвросий интересовался, в каком произведении Л. Толстого так хорошо описана исповедь. «Амвросий спросил об этом потому, что к нему приходил незнакомый ему мужчина, который сказал, что хочет поступить в монастырь под влиянием прочтенного в романе Толстого описания исповеди. По этому случаю Толстой сказал, что он четыре раза переделывал главу об исповеди Левина, потому что ему все казалось, что видно, на чьей стороне автор в разговоре Левина со священником. Сам он был на стороне священника, а не Левина» [135 - Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. М., 1963. С. 440–441.]. В этой поездке у Толстого состоялась встреча с архимандритом Ювеналием (Половцевым), проживавшим в пустыни на покое, в присутствии монаха Пимена, который ласково называл Толс того Левушкой. По отзыву П. А. Матвеева, Л. Толстой говорил Н. Н. Страхову следующее: «Ювеналий человек умный и образованный, но таких встречаешь и в свете, а я до таких не большой охотник. Амвросий же удивительный человек» [136 - Матвеев П. Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов в Оптиной пустыни. С. 153. См. также: ПСС. Т. 49. С. 143–144. Архимандрит Ювеналий (Половцев) (1826–1904) – с марта 1898 г. архиепископ Литовский и Виленский, автор ряда переводов на русский язык творений святых отцов, в том числе «Лествицы» прп. Иоанна Лествичника (1862), в 1874 г. выпустил в своем переводе двухтомник сочинений известного аскетического писателя XII в. прп. Петра Дамаскина, который, между прочим, мог служить одним из источников знаний по христианской аскетике для Ф. М. Достоевского (см. подробнее: Лурье В. М. «Братья Карамазовы». «Дневник писателя»: Дополнения к комментарию // Достоевский. Материалы и исследования. № 9. СПб., 1991. С. 247).].
   В своей переписке с Л. Толстым Н. Н. Страхов сообщает (со слов П. А. Матвеева) об этой поездке следующее: «Отцы хвалят Вас необыкновенно, находят в Вас прекрасную душу. Они приравнивают Вас к Гоголю и вспоминают, что тот был ужасно горд своим умом, а у Вас нет этой гордости. Боятся, как бы литература не набросилась на Вас за 8-ю часть и не причинила Вам горестей. Меня о. Амвросий назвал молчуном, и вообще считают, что я закоснел в неверии, а Вы гораздо ближе меня к вере. И о. Пимен хвалит нас (он-то говорил о Вашей прекрасной душе) – очень было и мне приятно услышать это» [137 - Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов: Полное собрание переписки. Т. I–II / Группа славянских исследований при Оттавском университете; Государственный музей Л. Н. Толстого. 2003. Т. I. С. 355. 8-я часть, которая упоминается в письме, – эпилог романа «Анна Каренина».]. На это письмо Л. Толстой ответил Н. Н. Страхову: «Сведения, которые вы сообщили мне о воспоминаниях о нас оптинских старцев, и вообще воспоминания о них мне очень радостны» [138 - Там же. С. 361.].
   Однако это радужное впечатление корректируется рядом важных деталей. Во-первых, прп. Амвросий советовал писателю говеть и причаститься в монастыре, причем Л. Толстой согласился и начал ходить на службы, но тут пришло известие из Ясной Поляны о болезни одного из детей Толстого. Писатель заспешил домой, однако зашел попрощаться к старцу, который предупредил его, что болезнь ребенка не носит серьезного характера и скоро пройдет, а вот его «самого ждет уныние и тоска, если он не будет говеть в монастыре» [139 - Матвеев П. Цит соч. С. 153–154. Представляется, что тема уныния в жизни Л. Толстого была впервые достаточно проницательно поставлена В. В. Розановым в 1895 г., когда в работе «По поводу одной тревоги гр. Л. Н. Толстого» он заметил: «“Дух уныния”, которого так боится христианин, этот Саулов дух, мятежный и тоскливый, гнет тебя, и ты не знаешь, чем от него освободиться?» – и далее указывает, что именно этот дух несет писателя в одиночество его гордыни, от которого писателя не спасет даже всемирная слава (см.: Розанов В. В. По поводу одной тревоги гр. Л. Н. Толстого // Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. М., 1996. C. 400, 405). Об этой черте характера писателя сообщает и гр. С. А. Толстая: в него время от времени вселялся «дух отрицания», и тогда писатель «все крушил на пути своей жизни, что не было землею, народом и сельским трудом». Кроме того, «как ни старался Лев Николаевич найти спокойствие души и удовлетворение ее запросам, он его не находил, часто бывал мрачен, о чем и писал знакомым и незнакомым» (Из записок графини С. А. Толстой под заглавием «Моя Жизнь». Четыре посещения гр. Л. Н. Толстым монастыря «Оптина Пустынь» // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. III. С. 4, 6).]. Писатель обещал говеть в деревне, но действительно впал в большое уныние.
   Кроме того, по свидетельству приехавшего вскоре в Оптину пустынь П. А. Матвеева, оптинские старцы точно определили суть главного недуга писателя. Письмоводитель старца Амвросия отец Климент (Зедергольм) приводил мнение прп. Амвросия, который смотрел на будущую деятельность Толстого с прискорбием: сердце его ищет Бога и веры, но он слишком полагается на свой ум и большой рационалист, поэтому в мыслях у него путаница и неверие. Прп. Амвросий предвидит много бед от Л. Толстого, который способен оказать большое влияние на умы. Сам прп. Амвросий подтвердил этот вывод: Толстой горд духовной гордостью и много вреда принесет своим «произвольным и суемудрым» толкованием Евангелия, которое до него якобы никто не понимал правильно [140 - См.: Матвеев П. Цит. соч. С. 154–155.]. Таким образом, несмотря на свои попытки жить духовной и церковной жизнью, в этот свой приезд в Оптину Л. Толстой получил серьезное предупреждение, которому не внял. Кроме того, обращает на себя внимание то, насколько точно оптинские старцы определили содержание болезни Л. Толстого: при всем своем добром стремлении к православию он внутренне, глубинно далеко от него отстоял.
   Все остальные путешествия Л. Толстого в Оптину связаны уже с периодом после духовного переворота и обострением своего отношения к Церкви. При этом, замечу еще раз, образ Оптиной пустыни, память о ней, память о старце Амвросии постоянно живет в его душе, эта память присутствует в дневниках, это подтверждает, какое большое значение монастырь имел в его жизни.
   В 1881 г. писатель совершает пешее путешествие в Оптину пустынь в обличии крестьянина со слугой С. Арбузовым; во время пребывания в монастыре происходит «столкновение» со старцем Амвросием в ходе очень продолжительной беседы [141 - С. П. Арбузов сообщает, что беседа продолжалась четыре часа (см.: Арбузов С. П. Гр. Л. Н. Толстой: Воспоминания С. П. Арбузова, бывшего служащего гр. Л. Н. Толстого: Дополнено биографическими данными из других авторов. М., 1904. С. 94), а сам писатель говорит о двух часах (см.: ПСС. Т. 49. С. 143).]. По всей видимости, спор шел о мощах и загробной участи праведников, кроме того, писатель «уличал» старца в незнании Евангелия. В итоге Л. Толстой квалифицировал веру старца как «болезненную» (ПСС. Т. 49. С. 144). Однако по свидетельству С. П. Арбузова, старец Амвросий был очень доволен, что слышал много хорошего о Толстом. На другой день после встречи со старцем Толстой отстоял в храме литургию.
   И в этот визит у Толстого имела место встреча с архимандритом Ювеналием, в ходе которой Л. Толстой отстаивал свои взгляды на войну и судебные учреждения, а также «начальство и власти» (ПСС. Т. 49. С. 143).
   Постепенно отношение писателя к оптинским старцам меняется. Характерно, что в письме к В. Черткову от 9 сентября 1889 г. он противопоставляет старцам, которые поучают, благословляют и пророчествуют (очевидно, все это имеет теперь для Толстого отрицательный смысл), жизнь смиренного параличного больного, иеродиакона Мефодия, который не мог даже толком изобразить на себе крестное знамение и принес многим большую душевную пользу (ПСС. Т. 86. С. 257).
   Следующий приезд в монастырь с дочерями Татьяной и Марией и племянницей В. Толстой имеет место в 1890 г., 25–28 февраля [142 - См.: Оптинский альманах. 2008. № 2. С. 130. Неизвестная Оптина. СПб., 1998; К. Н. Леонтьев. Из эпистолярного наследия. Письмо к Т. И. Филиппову / Публ. и примеч. Г. М. Кремнева // Трибуна русской мысли. 2002. № 3.]; снова происходит встреча со старцем Амвросием, которая в критическом ключе описана в дневнике писателя (27 февраля 1890 г.), а также с К. Н. Леонтьевым, с которым также имеет место ожесточенный спор. Интересно, что если впечатление от разговора с Л. Толстым у К. Н. Леонтьева было крайне негативным, то писатель, наоборот, отметил в своем дневнике, что достиг терпимости к православию в этот свой приезд в Оптину (см.: ПСС. Т. 51. С. 23–24; примечательно, что этот приезд Л. Толстого в Оптину в этом отрывке им самим назван третьим!), а беседу с К. Н. Леонтьевым отметил как «прекрасную». Интересна запись по этому поводу в дневнике А. В. Богданович (со слов сестры писателя, М. Н. Толстой): «Его беседу с ним сестра его не слышала, но после нее Толстой менее стал нападать на монастыри и начал высказывать большее снисхождение к чужим мнениям» [143 - Богданович А. В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 139–140.].
   Наконец, летом 1896 г. писатель приезжает в монастырь с женой, С. А. Толстой, и встречается с сестрой М. Н. Толстой в Шамордине. Есть сведения, что именно во время этого пребывания в Оптиной пустыни писатель близко познакомился со старцем Иосифом (Литовкиным) [144 - См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Лондон; Москва, 1999. С. 267.].
   После этой поездки в письме сестре от 17 сентября 1896 г. из Ясной Поляны Толстой, посылая ей некоторые книги, просит: «Передай их от меня игуменье вместе с выражением моих чувств уважения, благодарности и симпатии <…> С большим удовольствием и умилением вспоминаю пребывание у тебя. Передай привет всем монахиням знакомым» [145 - Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями. М., 1990. С. 400.].
   Последним было пребывание писателя в Оптиной пустыни незадолго до смерти, в октябре 1910 г., после ухода из Ясной Поляны.
   На отношениях писателя с младшей сестрой, М. Н. Толстой, следует остановиться особо, они всегда носили близкий, можно сказать нежный, характер и многое объясняют в истории духовного переворота писателя.
   Мария Николаевна Толстая, младшая сестра Л. Н. Толстого, родилась 2 марта 1830 г. По свидетельству лиц, хорошо знавших семью Л. Толстого, она с детства была очень балована тетушками, по характеру капризна и своевольна, но с прекрасным, добрым сердцем. Есть сведения, что в возрасте 11 лет Маша Толстая ездила в Оптину пустынь вместе со старшими братьями прощаться с умирающей тетушкой А. И. Остен-Сакен и встречалась с прп. старцем Леонидом Оптинским, предсказавшем ей: «Маша будешь наша» [146 - Комарова Т. В. Одна из Шамординских монахинь. Мария Николаевна Толстая. Тула, 2003. С. 5.].
   Единственная сестра Л. Н. Толстого была выдана замуж в возрасте 17 лет за Валериана Петровича Толстого, своего троюродного брата. Их свадьба состоялась 3 ноября 1847 г. От этого брака родились четыре ребенка, в том числе Е. В. Толстая, в замужестве Оболенская, автор замечательных воспоминаний о своей матери и Л. Н. Толстом. М. Н. Толстая была очень несчастлива в браке, так как ее супруг вел жизнь абсолютно безнравственную и изменял жене при любой возможности, поэтому в 1856 г. по совету родственников, в том числе и Л. Н. Толстого, М. Н. Толстая была вынуждена его оставить, сказав мужу на прощание: «Я не желаю быть старшей султаншей в вашем гареме» [147 - Оболенская Е. В. Моя мать и Лев Николаевич // Л. Н. Толстой / ГЛМ. М.: Изд-во Гос. лит. музея, 1938. (Летописи ГЛМ. Кн. 2). С. 279.]. По этому поводу в своих воспоминаниях Е. В. Оболенская замечает, что в то время уйти от мужа казалось чем-то чудовищным.
   Во время одного из своих путешествий по Европе в 1862 г. М. Н. Толстая знакомится со шведом виконтом Гектором де Кленом (1831–1873) и вступает с ним в гражданский брак. Эта связь длилась несколько лет, и 8 сентября 1963 г. она родила в Женеве дочь Елену, названную по крестному отцу, Сергею Николаевичу Толстому, Сергеевной. Это событие в семье Толстых хранилось как большая тайна, дочь Елена впервые прибыла в Россию только в возрасте 17 лет, в 1880 г., получив за границей прекрасное образование, но не умея говорить по-русски. М. Н. Толстая, постоянно испытывая неловкость, всем представляла ее в качестве своей воспитанницы [148 - Всю жизнь факт рождения дочери Елены вне брака был для М. Н. Толстой источником мучительных переживаний. В одном из своих писем Л. Толстому она указывает на то обстоятельство, что женщина их круга не имеет возможности взять к себе незаконнорожденного ребенка и открыто появляться в обществе. М. Н. Толстая добавляет, что все Анны Каренины бежали от минутных незаконных наслаждений, если бы знали, что их ожидает в будущем (см.: Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями. С. 353). Свидетельством тех глубоких отношений, которые существовали между Л. Толстым и его младшей сестрой, является тот факт, что писатель не только не осудил ее, но указал в своем письме, что, кроме любви к ней, в его сердце нет и не будет ничего (Там же. С. 272). Традиция негативного отношения к внебрачным детям была настолько сильна в России еще в начале ХХ в., что даже в некрологе М. Н. Толстой, написанном П. И. Бирюковым и напечатанном в «Русских ведомостях» (№ 83 от 10 апреля 1912 г.) сказано, что у М. Н. Толстой были две, а не три дочери.].
   В 1888 г. М. Н. Толстая переживает глубокий религиозный переворот и в течение двух лет окормляется у известного московского священника, прот. В. Амфитеатрова, служившего в Архангельском соборе, который не одобрял наметившегося уже в это время стремления М. Н. Толстой к монашеской жизни. Тем не менее в октябре 1889 г. она на некоторое время поселилась в Белевском женском монастыре Тульской епархии. 16 декабря 1889 г. М. Н. Толстая пишет Л. Н. Толстому, что в своей жизни «поставила точку» и что «вера в Духа Святого уяснит многое, во что тебе и подобным тебе кажется невозможным верить и во что я верю слепо, без колебаний и рассуждений, и нахожу, что иначе верить нельзя» [149 - Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями. С. 384.]. В этом же году состоялась ее первая встреча с прп. Амвросием, который благословляет ее на жизнь в Шамординском монастыре, сам выбирает место для кельи и даже рисует ее план. В неопубликованных воспоминаниях «Моя жизнь» С. А. Толстая, рассказывая о посещении Шамордина вместе с Л. Н. Толстым летом 1896 г., подчеркивает, что к умершему старцу Амвросию М. Н. Толстая «имела фанатическое обожание». Далее она замечает: «Вообще меня поразил хороший дух этого монастыря: смиренный и радостный <…> В этой толпе 700-т женщин, самых разнообразных сословий и положений, чувствовалась какая-то наивность и искренность веры» [150 - Комарова Т. В. Цит. соч. С. 8–9.]. В казанской женской Шамординской общине М. Н. Толстая жила с 1892 г. При этом, вопреки распространенному представлению, стала она монахиней далеко не сразу: только в 1909 г. М. Н. Толстая приняла келейно пострижение [151 - См.: Ксюнин А. Уход Толстого. Берлин, 1935. С. 90.].
   М. Н. Толстая скончалась 6 апреля 1912 г. в возрасте 82 лет в Шамордине, проведя в монастыре в общей сложности 21 год и приняв за день до смерти постриг в схиму.
   Переписка с младшей сестрой также занимает важное место в жизни Л. Н. Толстого. Отношения с М. Н. Толстой всегда носили особенно нежный характер. Никакие испытания и никакие несогласия не могли разделить брата и сестру, именно поэтому Л. Толстой и нашел у нее последнее пристанище перед смертью. Однако М. Н. Толстая очень болезненно переживала религиозные разногласия с братом.
   Таким образом, Оптина пустынь связана со всей жизнью писателя. В монастыре проживал самый близкий по духу писателю человек (после смерти гр. А. А. Толстой) – родная сестра, гр. М. Н. Толстая. В монастыре жили старцы, к которым писатель обращался всю свою жизнь. С этой точки зрения маршрут последнего путешествия Л. Н. Толстого не может быть признан случайным. Этот вывод подтверждается доступными нам источниками.

Последнее путешествие Л. Н. Толстого. Монастыри. Астапово. Смерть

   Вопрос об уходе Л. Н. Толстого имеет принципиальное значение для анализа его конфликта с Церковью. Если антицерковная проповедь писателя была знаковым событием в жизни России, если не менее важным событием было слово Церкви о Толстом, прозвучавшее в 1901 г., то можно только предполагать, какой общественный резонанс имело бы воссоединение писателя с Церковью. Совершенно справедливо В. Ф. Ходасевич подчеркивает, что это гипотетическое событие «прошло бы далеко не бесследно не только для него самого, но и для всей России, для всей ее религиозной, умственной, а может быть, и политической жизни» [152 - Ходасевич В. Ф. Уход Толстого // Ходасевич В. Ф. Книги и люди: Этюды о русской литературе. М., 2002. C. 251. Подробный анализ материалов русской церковной печати о последнем путешествии Л. Н. Толстого дан в статье: Nickell W. Transfigurations of Tolstoys Final Jorney: The Church and the Media in 1910 // TSJ. 2006. Vol. XVIII.].
   Ставки были слишком высоки, но вовсе не в том смысле, как это хотели видеть корреспонденты многочисленных газет в первую очередь на чашу весов была поставлена вечная жизнь, судьба души самого писателя, и человек, овладевший этой душой и этой жизнью, прекрасно это понимал: такое гипотетическое событие стало бы для В. Г. Черткова «величайшим несчастьем и крушением» [153 - Ходасевич В. Ф. Цит. соч. С. 251.].
   Нужно иметь в виду, что окружение Л. Н. Толстого настойчиво муссировало вопрос о возможных провокациях со стороны Св. Синода в случае серьезной болезни Л. Н. Толстого. Образчиком такого рода страхов является информация П. И. Бирюкова (почерпнутая им у П. А. Буланже), что якобы К. П. Победоносцев дал распоряжение в Крыму местному духовенству в случае смерти тяжело больного Л. Н. Толстого в 1902 г. публично заявить, что последний перед смертью покаялся и причастился Св. Христовых Таин [154 - См.: Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого: В 2 кн. М., 2000. Кн. 2. С. 430.]. Очевидно, что ничего, кроме шумного скандала, такое заявление вызвать не могло – ведь домочадцам писателя ничего не стоило легко опровергнуть эту информацию. Но в переписке эта тема поднималась очень серьезно: 15 марта 1901 г. В. Д. Бонч-Бруевич указывает А. К. Чертковой на опасность «провокации» такого рода и далее замечает: «Я думаю, что только один Вл[адимир] Гр[игорьевич] может и имеет право написать, предостерегая окружающих Льва Николаевича, о том, что весьма возможно и вероятно, затевает синод. Достаточно будет пробраться к Льву Ник[олаевичу] в комнату какому-либо попу, монаху или миссионеру, – и они провозгласят, что он примирился с церковью. Ведь это ужасно! А от них можно и должно ожидать всяких подлостей. Помоему, друзьям Льв[а] Ник[олаевича] необходимо устроить общественную охрану квартиры его, как это было устроено русскими в Париже, при опасной болезни Лаврова, где день и ночь дежурили преданные люди и так-таки и не допустили русского консула, который не раз пытался войти в квартиру Лаврова» (подчеркнуто в тексте автором письма. – Свящ. Г. О.) [155 - РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 3106. Письма В. Д. Бонч-Бруевича А. К. Чертковой. Л. 14–15.].
   Хорошо известно, что формальным поводом для ухода писателя послужило обострение отношений с С. А. Толстой по поводу завещания, тайно от семьи подписанного Л. Н. Толстым. Суть конфликта, как было показано выше, заключалась в том, что, согласно тайному завещанию Л. Н. Толстого, его душеприказчицей была назначена младшая дочь А. Л. Толстая, а фактически право пересмотра и издания рукописей писателя переходило в руки В. Г. Черткова. С. А. Толстая, жена писателя, догадывалась о возможности существования такого завещания. На этой почве отношения Толстого с супругой крайне обострились и привели к уходу писателя из Ясной Поляны 28 октября 1910 г.
   Сам уход писателя был событием огромной важности для всей России, если не для всего мира. С. Н. Дурылин сообщает, что в день первого известия об уходе газеты буквально рвали из рук, причем подобное отношение к печатной продукции Дурылин помнит только еще один раз в жизни: в день объявления войны с Германией [156 - См.: Дурылин С. Н. В своем углу: Из старых тетрадей. М., 1991. С. 285.]. Конечно, это свидетельство не следует переоценивать, тут было много «слишком человеческого» интереса к семейной драме и просто к чужому горю, желания посмаковать интересную новость, однако и другие источники подтверждают, какое впечатление в «обществе» произвела новость об уходе Л. Толстого. В. Ф. Джунковский указывает, что «это известие произвело очень большую сенсацию во всех кругах» [157 - Джунковский В. Ф. Воспоминания: В 2 т. М., 1997. Т. 1. С. 509.].
   Вопрос, который нас интересует, – с каким чувством Толстой покидал усадьбу, что стояло за этим уходом, другими словами, что происходило в душе великого писателя? Еще И. М. Концевич предположил, что образ старца Зосимы мог повлиять на решение Толстого покинуть родовое гнездо. Эта гипотеза подтверждается замечанием Т. В. Комаровой, которая сообщает, что после ухода писателя из Ясной Поляны на столе в его кабинете остался роман «Братья Карамазовы», оставленный открытым на странице 359 первого тома, причем в главе «Об аде и адском огне» Толстым сделана пометка «NB» и отчеркнуто несколько строк [158 - См.: Комарова Т. В. Об уходе и смерти Л. Н. Толстого: По материалам яснополянских мемориальных фондов // ЯС. 1992. Ясная Поляна. 1992. С. 213.]. Уже находясь в Козельске, Толстой не забывает о романе Ф. М. Достоевского и просит младшую дочь прислать второй том [159 - См.: Толстая А. Л. Дочь. М., 2000. С. 197.].
   Можно считать установленным, что Л. Н. Толстой имел твердое желание беседовать с оптинскими старцами, в первую очередь со старцем Иосифом. Сестра писателя, М. Н. Толстая, сообщает об этом в письме С. А. Толстой: «До приезда Саши [дочери писателя] он никуда не намерен был уезжать, а собирался поехать в Оптину и хотел непременно (подчеркнуто автором письма. – Свящ. Г. О.) поговорить со старцем. Но Саша своим приездом на другой день перевернула все вверх дном» [160 - Прометей. М., 1980. № 12. С. 287. См. также: Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969. С. 247.].
   Это свидетельство подтверждает врач писателя, Д. П. Маковицкий, указывая, что Л. Н. Толстой заранее решил ехать в Оптину и Шамордино [161 - См.: У Толстого. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. Кн. 4 // ЛН. Т. 90. М., 1979. С. 397.], по дороге в вагоне и у ямщика спрашивал, какие старцы есть в Оптиной, и заявил Маковицкому, что пойдет к ним [162 - См.: там же. С. 403.]. Интересно, что при появлении в Шамордино А. П. Сергеенко, секретаря и ближайшего помощника В. Г. Черткова, Толстой заявил, что к старцам не пойдет [163 - См.: там же. С. 404.]. Позже Толстой указал, что сам не пойдет к старцам, если они его не позовут [164 - См.: там же. С. 405.]. В этих колебаниях и противоречивых указаниях видна борьба надежды и страха – всю жизнь Л. Толстой искал ответа на мучившие его вопросы именно в Оптиной пустыни, но при первом появлении посланников ближайшего друга проявил малодушие. Д. П. Маковицкий сообщает дополнительно: «У Льва Николаевича было сильное желание побеседовать со старцами. Вторую прогулку (Лев Николаевич утром по два раза никогда не гулял) я объясняю намерением посетить их <…> По-моему, Лев Николаевич желал видеть отшельников-старцев не как священников, а как отшельников, поговорить с ними о Боге, о душе, об отшельничестве, и посмотреть их жизнь, и узнать условия, на каких можно жить при монастыре. И если можно – подумать, где ему дальше жить. О каком-нибудь поиске выхода из своего положения отлученного от Церкви, как предполагали церковники, не могло быть и речи» [165 - Там же. С. 405.]. Подтверждает эти сведения в своих воспоминаниях и В. М. Феокритова [166 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 278. Л. 190.], подруга А. Л. Толстой, выполнявшая обязанности секретаря С. А. Толстой.
   Очевидно, в последние дни своей земной жизни Л. Н. Толстой сделал свой выбор в пользу тех людей, которые были еще живы и которым он доверял больше всего на свете. В первую очередь это родная сестра, М. Н. Толстая. Можно сколько угодно размышлять над вопросом, который задавал В. Ф. Ходасевич: «Хотел ли он с ней говорить как с сестрой или как с монахиней?» [167 - Ходасевич В. Ф. Уход Толстого // Ходасевич В. Ф. Книги и люди: Этюды о русской литературе. C. 249.] – но очевидно, что в эти трагические, роковые минуты и часы писатель искал поддержки от тех, кто мог еще его поддержать здесь, на земле, поддержать любовью, советом, мудростью. И, конечно, верой, потому что при всех своих рациональных блужданиях Л. Толстой оставался богоискателем до конца жизни.
   Представляется, что та «оптинская закваска», которую писатель получил в молодости, все-таки бродила в нем в последние дни – он искал духовной поддержки там, где мог ее найти и всегда находил, где жили старцы, где его никогда не отвергали.
   Обстоятельства краткого пребывания писателя в Оптиной пустыни ныне хорошо известны. Он так и не нашел в себе сил переступить порог скита, где могла произойти спасительная для него встреча с кем-нибудь из старцев, в первую очередь со старцем Иосифом (Литовкиным), учеником и ближайшим келейником преподобного Амвросия. Л. Н. Толстой лично хорошо знал старца Иосифа и относился к нему с большим уважением.
   После посещения Оптиной пустыни писатель направляется в Шамордино, где в это время проживал близкий и дорогой ему человек – родная сестра, М. Н. Толстая. Встреча Л. Н. Толстого с сестрой была очень теплой. Она описана по косвенным источникам в различных публикациях. Большой интерес представляет свидетельство очевидца, дочери М. Н. Толстой, Е. В. Оболенской, ее воспоминания, которые хранятся в РГАЛИ [168 - Е. В. Оболенская прибыла в Шамордино накануне приезда туда самого писателя, 29 октября днем (РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 264. Л. 120). Воспоминания были опубликованы: Оболенская Е. В. Моя мать и Лев Николаевич // ГЛМ. Летописи ГЛМ. Кн. 2. М., 1938.]. Другой важный источник – письмо неизвестного автора, хранящееся в ГМТ и написанное, как свидетельствует его текст, со слов сестры писателя, М. Н. Толстой, и неизвестной монахини Шамординского монастыря [169 - ОР ГМТ. Ф. 1. № 60577. Л. 8 и далее. На последней странице письма помета зелеными чернилами: «О содержании сего письма запрошена 20 ноября графиня Марья Ник[олаевна] Толстая Шамординская монахиня».]. В письме говорится, что встреча брата и сестры была очень трогательной, писатель говорил о своем желании надеть подрясник и жить в Оптиной, исполняя самые низкие послушания, но при этом поставил бы условие не принуждать его молиться. Толстой говорил, что не видел старцев, точнее, не решился пойти к ним, так как сомневался, что они примут его, отлученного от Церкви. Но при этом он утверждал, что на следующий день вечером снова собирается отправиться в Оптину, встретиться со старцами и ночевать в монастыре.
   Но планам писателя снять в Шамордине избу и пожить какое-то время рядом с монастырем и родной сестрой не суждено было осуществиться: вечером 30 октября (между пятью и семью часами вечера) к М. Н. Толстой прибыли дочь писателя, А. Л. Толстая, и В. М. Феокритова. Они запугали Л. Н. Толстого сообщениями о возможности преследования со стороны супруги и других членов семьи. Д. П. Маковицкий сообщает, что обеими девушками владел панический страх [170 - У Толстого. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. Кн. 4 // ЛН. Т. 90. М., 1979. С. 481. Примеч. 1 к дате «30 октября».].
   Приезд младшей дочери подействовал на писателя угнетающе, он принял решение уехать из Шамордина, по всей видимости, к своим единомышленникам на юг России, но по дороге заболел и вынужден был 31 октября сойти с поезда на станции Астапово, где ему и сопровождавшим его лицам было предоставлено отдельное помещение – дом начальника станции И. И. Озолина.
   Дальнейшие неясности в истории последних дней жизни Толстого связаны, в частности, с очень интересным документом, опубликованным в Бразилии в 1956 г. Это воспоминания игумена Иннокентия (Павлова), который в 1910 г. нес послушание в канцелярии Оптиной пустыни [171 - См.: Последнее путешествие Толстого в Оптину пустынь и в Шамордино // Владимирский вестник. Сан-Пауло, 1956. № 62. «Владимирский вестник» – ежемесячный журнал общества Святого князя Владимира, издававшийся русской диаспорой в Сан-Пауло с 1950 г. очень ограниченным тиражом. С большим трудом удалось отыскать нужный номер журнала в Москве в архиве Н. М. Зернова, хранящемся в отделе религиозной литературы Библиотеки иностранной литературы им. Рудомино.]. В этих воспоминаниях содержится совершенно уникальная информация – утверждение, что Толстой, находясь уже в Астапове, послал телеграмму в Оптину пустынь с просьбой приехать к нему старца преп. Иосифа (Литовкина), после чего в монастыре была собрана старшая братия для обсуждения данного вопроса. И. М. Концевич, замечу, хорошо знакомый с иг. Иннокентием, воспользовался данным свидетельством, утверждая, что факт посылки телеграммы в Оптину пустынь был скрыт от общественности лицами, враждебно относившимися к Церкви и полностью овладевшими в последнюю неделю жизни Толстого его волей и даже телом.
   Это важнейшее свидетельство требует детального анализа, поэтому следует несколько слов сказать о самом иг. Иннокентии. Он родился в 1891 (по другим сведениям – в 1890) г., поступил в Оптину пустынь в конце 1908 г., 10 апреля 1909 г. определен в число послушников монастыря, таким образом, к этому моменту ему было около 18 лет. В списке послушников Оптиной пустыни на 1 января 1914 г. под № 39 значится Игнатий Павлович Павлов, поступивший в монастырь в 1909 г., 23 лет, несет послушание при отце казначее [172 - НИОР РГБ. Ф. 213. Карт. 2. Д. 3. Л. 4 об.]. В момент появления Л. Н. Толстого в монастыре осенью 1910 г. нес послушания будильщика, работал в монастырской библиотеке и канцелярии и руководил хором певчих-любителей. В 1919 г. был пострижен в монашество в Херсонесском монастыре близ Севастополя, служил регентом Петропавловской церкви в Севастополе, в 1920 г. в Севастополе рукоположен в сан иеродиакона, с 1932 г. – иеромонах. Есть сведения, впрочем непроверенные, что о. Иннокентий был осужден на 5 лет по ст. 58 п. 10. После Второй мировой войны оказался в лагерях перемещенных лиц, но английскими военными советским властям выдан не был. В эмиграции в Германии. В течение трех лет выполнял обязанности регента русского прихода Архангельского храма в Зальцбурге (староста – известный русский общественный деятель и историк Н. Д. Тальберг), в 1949 г. переехал в Южную Америку, настоятель алпинской Свято-Троицкой церкви в Бразилии (1949), в 1952 г. назначен первым священником Свято-Никольского кафедрального собора в Сан-Пауло, где прослужил до своей кончины 3/16 сентября 1961 г. [173 - Биографические данные об иг. Иннокентии взяты из справочника: Корнилов А. А. Духовенство перемещенных лиц: Биографический словарь. Нижний Новгород, 2002.]
   Вот что сообщает иг. Иннокентий в своих воспоминаниях. В конце октября 1910 г. в Оптиной пустыни стало известно о при езде Толстого. 29 октября к нему, носившему еще мирское имя Игнатий, пришел послушник Николай Гамашев с предложением пойти посмотреть на «живого Толстого». Попутно иг. Иннокентий сообщает ряд очень интересных подробностей о приезде Толстого. Он пишет, что братия монастыря обрадовалась его приезду, надеясь на его покаяние, которого, впрочем, не последовало. Далее о. Иннокентий указывает: «Спустя немного времени по отъезде графа из Шамордина, в Оптиной была получена телеграмма со станции Астапово, с просьбой немедленно прислать к больному графу Старца Иосифа» [174 - Владимирский вестник. Сан-Пауло, 1956. Сентябрь. № 62. С. 19.]. По получении телеграммы, по свидетельству о. Иннокентия, был созван совет старшей братии монастыря, в который входили настоятель монастыря архимандрит Ксенофонт, настоятель скита и духовник братии игумен Варсонофий и некоторые другие лица.
   Доступные исследователям материалы позволяют серьезно усомниться в свидетельстве иг. Иннокентия. Во-первых, состояние здоровья Толстого с первых дней пребывания в Астапове было таково, что лично отправить какую-либо телеграмму он не имел возможности, поэтому пользовался услугами дочери, А. Л. Толстой, которая вряд ли была расположена посылать подобную телеграмму в Оптину пустынь. Кроме того, об этой телеграмме вряд ли бы не стало известно в Св. Синоде. Следует заметить также, что фактически подобную телеграмму Л. Толстой мог послать (или дать распоряжение послать) в очень короткий промежуток времени – только в тот момент, когда он совершал свое последнее в жизни пешее путешествие из вагона поезда, прибывшего в Астапово, в дом И. И. Озолина, начальника станции. Безусловно, посылка подобной телеграммы представляется совершенно невозможной после приезда в Астапово В. Г. Черткова 2 ноября 1910 г. утром.
   Но есть и более серьезные аргументы. Упоминание об указанной телеграмме отсутствует во всех важных источниках. В подтверждении данной точки зрения сошлемся на два важнейших документа. Во-первых, это подробный рапорт начальника Московско-Камышинского жандармского полицейского управления железных дорог генерала Н. Н. Львова, направленный в штаб Отдельного корпуса жандармов. Заметим, правда, что рапорт содержит ряд неточностей, например, в нем сообщается, что уже с 31 октября Толстой находился в Астапове с Чертковым, что не соответствует действительности. Тем не менее этот документ дает довольно ясную картину происходящего на станции [175 - КА. 1923. Т. 4. Из материалов о Л. Н. Толстом.]. Так вот, в этом рапорте отсутствует какое-либо упоминание о телеграмме Толстого старцу Иосифу. Правда, в данном случае следует иметь в виду одно важное обстоятельство. Материал рапорта построен на донесениях начальника астаповского отделения Московско-Камышинского жандармского полицейского управления железных дорог ротмистра Ставицкого, который имел возможность просматривать все входящие и исходящие со станции Астапово телеграммы. Так вот, Ставицкий свое первое донесение отправил только 3 ноября, за что, кстати, подвергся серьезному нареканию со стороны начальства. Кроме того, как показал еще И. М. Концевич, в рапорте Ставицкого присутствуют очевидные ошибки.
   Второй важнейший источник подобного рода сборник телеграмм, отправленных из Астапова и полученных в Астапове в период с 1 по 7 ноября 1910 г., т. е. во время пребывания в Астапове больного Толстого. Этот сборник также ни слова не говорит о указанной выше телеграмме.
   Молчит о ней и летопись скита Оптиной пустыни [176 - НИОР РГБ. Ф. 214. № 367. Л. 186–186 об. (запись от 5 ноября 1910 г.).]. Кроме того, ни слова не говорится о такой телеграмме и в официальном донесении настоятеля Оптиной пустыни архимандрита Ксенофонта еп. Калужскому и Боровскому Вениамину (Муратовскому) [177 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 232. Л. 30.], а уж от настоятеля Оптиной пустыни факт получения такого важного документа канцелярией вряд ли мог быть скрыт, тем более что о. Иннокентий называет оптинского архимандрита в числе тех лиц, которые участвовали в совете старшей братии монастыря после получения телеграммы от Л. Толстого.
   Таким образом, иг. Иннокентий, скорее всего, ошибся, причем понятно почему. По всей видимости, отец Иннокентий перепутал две телеграммы: мнимую телеграмму от Толстого и действительную телеграмму от преосвященного Вениамина (Муратовского), в то время епископа Калужского, о назначении по распоряжению Св. Синода иером. Иосифу ехать на станцию Астапово к заболевшему в пути графу Л. Н. Толстому «для предложения ему духовной беседы и религиозного утешения в целях примирения с Церковью» [178 - НИОР РГБ. Ф. 214. № 367. Л. 186.].
   Однако данные рассуждения не решают всех имеющихся проблем. Добросовестный научный подход не позволяет просто так отбросить свидетельство иг. Иннокентия, так как ряд обстоятельств требует объяснения. Реально существуют источники, которые подтверждают (с некоторыми оговорками) свидетельство о. Иннокентия.
   Прежде всего, это материал, хранящийся в Государственном архиве Калужской области, – рапорт козельского уездного исправника Чуфаровского калужскому губернатору от 5 ноября 1910 г., в котором, в частности, говорится следующее: «Граф Лев Николаевич Толстой, отправившись из пределов вверенного мне уезда по Рязанско-Уральской ж[елезной] д[ороге], в пути следования заболел и остановился на станции «Остапово» [так в тексте], откуда послал телеграмму в Святейший Синод, с просьбою прислать к нему старца Иосифа из Оптиной Пустыни, с которым он во время пребывания в Оптиной Пустыни имел беседу. 4 сего ноября в Оптиной Пустыни была получена телеграмма от Калужского Преосвященного Вениамина, из Калуги, в которой было распоряжение о срочной высылке старца Иосифа на ст[анцию] «Остапово» к больному Графу Толстому; но ввиду болезни старца Иосифа, который не выходит из кельи уже много лет, к Толстому 5 сего ноября отправился Начальник скита при Пустыни – старец Варсонофий» [179 - ГАКО. Ф. 32. Оп. 10. Д. 2327. Л. 10. Информация любезно предоставлена сотрудницей музея-усадьбы «Ясная Поляна» Е. В. Белоусовой. См. также: Спецслужбы и человеческие судьбы. М., 2000. С. 5. Здесь дается ссылка (без указания архивного шифра) на этот же документ, но указывается, что он хранится в Архиве ФСБ по Калужской области.].
   Помимо приведенного свидетельства есть и другие косвенные указания. Если возникают серьезные сомнения в существовании телеграммы Л. Н. Толстого в Оптину пустынь старцу Иосифу, то нет никаких сомнений в существовании телеграммы старца Иосифа в Астапово. Эта телеграмма была напечатана в указанном выше сборнике телеграмм под номером 250. Она была послана (очевидно, не самим старцем, а по его поручению) с вокзала г. Козельска 4 ноября в 19.00 с просьбой ответ прислать туда же [180 - См.: Смерть Толстого. М., 1928. С. 93. Подлинник телеграммы хранится: ОР ГМТ. Ф. 60. № 40691.]. Через два часа, в 21.10, из Астапова Д. П. Маковицким по распоряжению А. Л. Толстой [181 - См.: там же. С. 119. Примеч. 1. С. 120. Следует отметить, что в указанном сборнике телеграмм есть еще одна очень интересная: рязанскому губернатору А. Н. Оболенскому сообщается, что митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) командировал в Астапово именно старца Иосифа. См. там же телеграмму № 300, посланную 4 ноября в 23.13 (С. 102. Примеч. 1).] был послан ответ, в котором старца просили не приезжать.
   Очевидно, в эти трагические два часа в Астапове происходил сложный процесс подготовки ответа старцу Иосифу, потому что в ГМТ в соответствующем деле хранится несколько вариантов такого ответа. Один из вариантов особенно интересен: в нем говорится, что семья Толстого просит не приезжать старца в Астапово и видеть больного писателя совершенно невозможно, причем из окончательного варианта ответа старцу Иосифу слово «совершенно» было вычеркнуто [182 - ОР ГМТ. Ф. 1. К.п. 14994. Листы дела не нумерованы.]. Таким образом, старец Иосиф был явно введен в заблуждение тем, что ответ на его запрос был сделан якобы от имени всей семьи и поэтому должен был иметь особенный вес для него.
   Уже после смерти писателя сестра Л. Н. Толстого, М. Н. Толстая, духовная дочь старца Иосифа, очень сетовала, что последний все-таки не поехал в Астапово. Е. В. Оболенская в своих воспоминаниях так говорит о реакции матери на смерть писателя: «Иосиф был кроткий, смиренный монах, и мать думала, что ему, может быть не отказали бы в свидании со Львом Николаевичем. Я спросила, как отнеслись в монастыре к смерти Льва Николаевича. Мать сказала – очень сочувственно, сердечно, с большим участием к Софье Андреевне и всей семье» [183 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 264. Л. 128–129.].
   Таким образом, свидетельство иг. Иннокентия интересно тем, что позволяет обратить дополнительное внимание на два важнейших вопроса.
   1. Что происходило в Оптиной пустыни в момент пребывания Толстого в Астапове? Зачем старец Иосиф пишет в Астапово и собирается ехать туда, если уже принято решение о посылке к одру болезни умирающего писателя прп. Варсонофия? Или это решение еще не было принято в Оптиной пустыни 4 ноября вечером? Во всяком случае, телеграмма старца Иосифа была послана в Астапово уже после того, как оптинский настоятель архимандрит Ксенофонт получил благословение Св. Синода и епархиального архиерея послать в Астапово старца Варсонофия. Заметим, что свидетельство иг. Иннокентия об общем собрании братии Оптиной пустыни находит подтверждение в одной из астаповских телеграмм: об этом сообщает в свое издательство корреспондент «Речи» Н. Е. Эфрос, очевидно, со слов старца Варсонофия [184 - См.: Смерть Толстого. М., 1928. Телеграмма № 443.]. Самым важным мне представляется вопрос: почему уже после принятия решения о посылке старца Варсонофия старец Иосиф изъявил готовность ехать в Астапово (притом что он уже долгое время по болезни никуда не выходил)?
   2. Что происходило в Астапове в момент получения телеграммы старца Иосифа? Кто именно воспрепятствовал Толстому узнать об этой телеграмме и кто является редактором различных вариантов ответа старцу?
   Нужно отметить, что существуют и другие косвенные подтверждения информации иг. Иннокентия. Племянница Толстого, Е. В. Оболенская, сообщает в своих воспоминаниях, что на второй день отъезда Толстого из Шамордина (а писатель уехал от своей сестры в 4 часа утра 31 октября) «в монастыре распространился слух, что Лев Николаевич заболел, больной лежит на какой-то станции и что он желает видеть о[тца] Иосифа, оптинского старца <…> В монастыре упорно держался слух, что он хочет видеть о[тца] Иосифа и что тот едет к нему. Этот слух произвел сильное впечатление на мою мать и на всех монахинь, которые много ждали от этого свидания, но я не верила ему» [185 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 264. Л. 124.]. Далее Е. В. Оболенская сообщает, что утром 4 ноября (очевидно, это хронологическая ошибка, должно быть – 5 ноября) на вокзале в Козельске она увидела двух монахинь, которые должны были встретить едущего в Астапово старца Иосифа. «Действительно, к вокзалу подъехала карета, но из нее вышел не Иосиф, а Варсонофий, игумен Оптинского монастыря. Иосиф был стар, хвор, и вся братия, которая очень любила его, упросила его не ехать, боясь за его здоровье. Монахини, увидав Варсонофия, были разочарованы» [186 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 264. Л. 125.].
   Кроме того, имеет научный интерес и вопрос об обстоятельствах приезда в Астапово В. Г. Черткова. Важное значение для прояснения этого вопроса имеет письмо старшей дочери Л. Н. Толстого, Т. Л. Сухотиной-Толстой, в редакцию «Русского слова» от 28 февраля (н. с.) 1912 г. – принципиальный документ, в котором впервые публично рассматривается роль Черткова в жизни семьи Л. Н. Толстого. Письмо готовилось в течение полутора лет, много раз переписывалось и переделывалось, а его копия была отправлена С. А. Толстой для распространения. Сам документ впервые был опубликован в мае 1913 г. в Лондоне М. А. Стаховичем.
   В письме подчеркивается особая роль Черткова в создании вокруг Толстого атмосферы лжи и ненависти, присвоение им себе права изменять тексты Толстого. Кроме того, Т. Л. Толстая утверждает, что Чертков и А. Л. Толстая обращались к лечившему С. А. Толстую психиатру дать фальшивое свидетельство о ее невменяемости [187 - См.: Абросимова В. Н. История одной ложной телеграммы глазами Сухотиных, Чертковых и В. Ф. Булгакова: [Полемика вокруг литературного наследия Толстого. Публикация документов, связанных с уходом и смертью Толстого] // ЯС. 2006. Тула, 2006. С. 264–265.].
   В целом в письме говорится о ряде поступков В. Г. Черткова, которые кардинально изменили к нему отношение членов семьи Л. Н. Толстого. Во-первых, это прямое признание деспотизма В. Г. Черткова над личностью писателя, которое заметно усилилось к концу жизни последнего: «Чертков <…> постоянно печатает о том, как отец его любил, благодарил и хвалил, но не печатает, например, того, как отец в своем дневнике не раз жалуется на упорное вмешательство Черткова в его самые интимные дела и на его упорную настойчивость в том, чтобы мой отец поступил так, как ему, Черткову, того хотелось <…> рядом с большой любовью и благодарностью отца к Черткову, он иногда тяготился его опекой. Не раз мы с моей покойной сестрой Марией и с Александрой говорили о том, как бы умерить деспотическое отношение Черткова к отцу, но, так как наряду с этой тяжелой стороной его характера Чертков давал отцу много радости, – мы и не вмешивались в их отношения» [188 - См.: там же. С. 267–268.].
   Во-вторых, обращает на себя внимание история с подложной телеграммой, посланной из Астапова старшему сыну писателя, С. Л. Толстому. Не рассматривая эту историю во всех подробностях, замечу только, что речь идет о явном обмане и попытке В. Г. Черткова задержать приезд в Астапово к больному писателю его старших детей. Когда родные Л. Н. Толстого заподозрили этот обман, А. К. Черткова попыталась (безуспешно) оказать давление на В. Ф. Булгакова, чтобы добиться от него подтверждения мифического алиби, созданного семьей В. Г. Черткова [189 - См.: Абросимова В. Н. Указ. соч. С. 269 и далее.].
   Эти неясности свидетельствуют о том, что относительной свободой Л. Н. Толстой мог пользоваться только в первый момент пребывания в Астапове. Во всяком случае, можно утверждать с полным основанием, что сам Толстой, будучи в Оптиной пустыни, искал встречи с о. Иосифом, но она, к сожалению, так и не состоялась. Уже на вокзале писатель был полностью изолирован, ничего не зная о попытках Церкви дать ему возможность последнего покаяния.
   Астапово как место приезда больного Л. Толстого и как промежуточный пункт его последнего путешествия, точнее, метания привлекает большой интерес исследователей – в том числе и с точки зрения довольно странного маршрута, выбранного писателем [190 - См. по этому поводу статью: Балдин А. Лев Толстой и феномен пространства: Случай в Арзамасе, сентябрь 1869 г.: Опыт междисциплинарного исследования // Современное гуманитарное знание в развитии высоких технологий. Саровский лекторий. Саров, 2008. С. 322 и далее, где автор квалифицирует последнее путешествие Л. Толстого как «хаотическое бегство».]. Нет и полной ясности с вопросом, что же на самом деле происходило в Астапово. Какова была реальная «расстановка сил» на станции во время пребывания там Л. Н. Толстого? Первый вопрос, на котором следует остановиться, это вопрос о желании писателя видеть в Астапово В. Г. Черткова. Д. П. Маковицкий сообщает, что Толстой пожелал видеть Черткова 1 ноября в пять часов вечера. Корреспондент газеты «Утро России» С. С. Раецкий сообщал в своем донесении в редакцию, что Толстой «бесконечно, словно ребенок, обрадовался» прибытию В. Г. Черткова, которое последовало 2 ноября утром [191 - См.: Смерть Толстого. М., 1928. С. 45.].
   Можно начертить следующую схему, которая условно демонстрирует положение на станции и позволяет понять, какими мотивами руководствуются сам Толстой и окружающие его лица в последние дни земной жизни писателя. В то же время этот вопрос может быть поставлен более широко: как русское общество в целом реагировало на события в Астапово?
   В центре «круга» Л. Н. Толстой – одинокий, больной и беспомощный, еще недавно искавший встречи со старцами, а теперь полностью изолированный от окружающего мира, ничего не знающий о попытках Церкви дать ему возможность последнего покаяния. Его ближайшее окружение – В. Г. Чертков, А. Л. Толстая, Д. П. Маковицкий, А. П. Сергеенко – люди, настроенные по отношению к Православной Церкви крайне враждебно. Семья Толстого – жена С. А. Толстая и старшие дети – не имеют возможности видеть отца и беседовать с ним. Они окружены корреспондентами различных русских газет. На станции также присутствуют представители власти «среднего звена»: чиновники различного ранга, полиция. В какой-то момент в Астапове появляются и представители Церкви. Наконец, за ситуацией на никому не известной ранее станции внимательно следят члены правительства и Св. Синода.
   Возникает вопрос: что ныне достоверно известно о действиях этих групп и отдельных лиц?
   Ближайшее окружение установило строжайший надзор за Толстым: дверь в дом начальника станции, И. И. Озолина, была всегда заперта, ключ от нее хранился либо у самого Озолина, либо у А. Сергеенко, который безвыходно дежурил в передней; в комнате Толстого безотлучно находился Чертков [192 - См.: Смерть Толстого. С. 98.]. Вход в дом был возможен, по-видимому, только по какому-то паролю [193 - См.: там же. Телеграмма № 486. С. 156.].
   Безусловно, на этих «друзьях Толстого» лежит основная доля ответственности за то, что к одру умирающего не был допущен православный священнослужитель, что телеграммы, посланные Толстому представителями Церкви, остались неизвестными писателю. Аргумент, что эти встречи и телеграммы могли ухудшить состояние писателя, выглядит неубедительно, достаточно обратиться к тексту телеграммы, посланной Толстому первенствующим членом Св. Синода митр. Антонием (Вадковским): «С самого первого момента Вашего разрыва с Церковью я непрестанно молился и молюсь, чтобы Господь возвратил Вас к Церкви. Быть может, Он скоро позовет Вас на суд свой, и я Вас, больного, теперь умоляю, примиритесь с Церковью и православным русским народом. Благослови и храни Вас Господь» [194 - Смерть Толстого. Телеграмма № 170. С. 70. Телеграмма митр. Антония (Вадковского) была послана 4 ноября в 11 ч. 46 мин. Замечу, что Н. П. Харламов в своих воспоминаниях утверждает (по-видимому, ошибочно), что А. Л. Толстая все-таки показала телеграмму митр. Антония своему отцу (Харламов Н. П. Отчет чиновника особых поручений // Сельская молодежь. 1991. № 8. С. 32). Эта информация не подтверждается ни одной из версий воспоминаний А. Л. Толстой, а еп. Тульский и Белевский Парфений (Левицкий) в своем рапорте Св. Синоду это прямо отрицает.]. Разве могла такая телеграмма ухудшить состояние Толстого?
   Замечу, что подобную пастырскую ревность о состоянии души умирающего Л. Н. Толстого проявлял не только владыка Антоний, но и его бывший викарий, епископ Кирилл (Смирнов), занимавший в тот момент тамбовскую кафедру. Он прислал в Астапово телеграмму сходного содержания и даже сам изъявлял желание прибыть на станцию [195 - См.: Смерть Толстого. Телеграмма № 459. С. 90, 149.].
   Что можно сказать объективно о состоянии здоровья Л. Толстого?
   В своих дневниковых записях А. Л. Толстая утверждает, что 3 ноября сам писатель просил одного из врачей передать сыновьям, чтобы те удержали от приезда в Астапово свою мать, С. А. Толстую: «…мое сердце так слабо, что свидание будет губительно, хотя здоровье лучше. Если она приедет, я не смогу ей отказать… И, если увижу, это будет для меня губительно. Скажите, что состояние лучше, но чрезвычайная слабость» [196 - Толстая А. Об уходе и смерти отца: По неопубликованным материалам // ТЕ. 2001. М., 2001. С. 78.]. С другой стороны, некоторые косвенные данные позволяют утверждать, что к моменту прибытия старца Варсонофия в Астапово состояние Л. Н. Толстого улучшилось: в телеграмме супруге, посланной 5 ноября в 18 ч. 55 мин., т. е. накануне прибытия старца, Чертков сообщает: «Во всех отношениях лучше. Воспаление не распространяется. Все приободрились» [197 - Смерть Толстого. М., 1928. Телеграмма № 407. С. 136.]. И на следующий день утром: «Ночь спокойная. Вчера вечером 36[и] шесть, сегодня утром 37[и] три. Кажется, самое трудное время миновало» [198 - Там же. Телеграмма № 475. С. 153.]. Таким образом, вряд ли появление старца Оптиной пустыни действительно могло как-то серьезно повлиять на состояние здоровья больного.
   Как уже было сказано выше, представляется, что стремление Черткова любыми способами воспрепятствовать покаянию писателя, воссоединению с Церковью и встрече не только со священнослужителями, но даже с С. А. Толстой объясняется, помимо религиозных взглядов самого Черткова, и его страхом, что в последние дни жизни Толстого его завещание, под воздействием представителей Церкви, может быть изменено в пользу жены или детей. Эта гипотеза не кажется невозможной, если снова вспомнить о письме от 27 июля 1910 г., в котором В. Г. Чертков открыто запугивал писателя мнимой опасностью со стороны семьи, которая будет стараться, если узнает о существовании завещания, никуда Л. Толстого не отпускать и пригласить «черносотенных врачей» (!), которые признают Л. Толстого слабоумным, а его завещание – недействительным (см.: ПСС. Т. 89. С. 198). Теперь от «черносотенных врачей» до черносотенных священников осталось сделать только один шаг.
   Старец Варсонофий выехал из Оптиной пустыни 5 ноября в 8 часов утра, а прибыл в Астапово в этот же день в 19.30. Желанием старца встретиться с писателем объясняются его постоянные контакты с его дочерью, А. Л. Толстой, племянницей Е. В. Оболенской, сыном писателя, А. Л. Толстым. В одной из астаповских телеграмм сообщается даже, что он имел с собой письмо Л. Н. Толстому от старца Иосифа [199 - Смерть Толстого. Телеграмма № 541. С. 174.], но подлинник этого письма нам обнаружить не удалось.
   В Астапове старец Варсонофий оказался в очень тяжелых условиях, в том числе и бытовых: в одной из телеграмм сообщается даже, что он вынужден был ночевать на вокзале в женской уборной [200 - См.: там же. Телеграмма № 487. С. 157.]. И тем не менее прп. Варсонофий совершает беспрецедентные попытки попасть к умирающему Толстому, о чем свидетельствовали корреспонденты газет в своих донесениях: «Варсонофий продолжает быть центром общего внимания <…> обратился [к] племяннице Толстого княгине Оболенской, находящейся [в] Астапове, устроить ему свидание [с] больным. Все поведение Варсонофия свидетельствует [о] настойчивом желании его говорить [с] Толстым» [201 - См.: Смерть Толстого. Телеграмма № 506. С. 163–164.]. Сам старец сообщал впоследствии об этом в донесении еп. Вениамину Калужскому: «Не теряя надежды, я всегда был наготове, чтобы по первому зову Графа явиться к нему немедленно <…> я находился на вокзале, в 20 шагах от квартиры начальника станции, в которой находился граф, и явиться к нему мог немедленно» [202 - ОР ГМТ. Ф 1. К.п. 4922. Л. 20.]. Важно отметить, что старец Варсонофий был наделен чрезвычайными полномочиями: он имел с собой Святые Дары и в случае покаяния писателя, которое могло бы выразиться даже одним словом «каюсь» и означало бы для старца отказ Толстого от своего лжеучения, он приобщил бы умирающего [203 - ОР ГМТ. Ф. 1. № 39675. Л. 10 об. – 11.].
   В Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве хранится подлинник письма А. Л. Толстой старцу Варсонофию следующего содержания: «Простите, Батюшка, что не исполняю Вашей просьбы и не прихожу побеседовать с Вами. Я в данное время не могу отойти от больного отца, которому ежеминутно могу быть нужна. Прибавить к тому, что Вы слышали от всей нашей семьи, я ничего не могу. Мы – все семейные, единогласно решили впереди всех других соображений подчиниться воле и желанию отца, каковы бы они ни были. После его воли мы подчиняемся предписаниям докторов, которые находят, что в данное время что-либо ему предлагать или насиловать его волю было бы губительно для его здоровья. С искренним уважением к Вам Александра Толстая, 6 ноября [19]10 г. Астапово» [204 - ОР ГМТ. Ф. 1. № 60577. Л. 3–4. Это письмо А. Л. Толстой неоднократно публиковалось, причем впервые, по-видимому, в воспоминаниях самой дочери писателя: Толстая А. Л. Об уходе и смерти Л. Н. Толстого // Толстой. Памятники творчества и жизни. Вып. 4. М., 1923. С. 181.]. Известен черновик ответа прп. Варсонофия: «Ваше Сиятельство! Графиня Александра Львовна! Мира и радования желаю Вам о Христе Господе Иисусе! Благодарю Ваше Сиятельство за письмо, которым Вы почтили меня. Вы пишете, что воля родителя Вашего для Вас и всей семьи Вашей поставляется на первом плане. Но Вам Графиня, известно, что Граф выражал искреннее желание видеть нас и беседовать с нами [205 - В тексте черновика зачеркнуты слова «о. Иосифа оптинских старцев».], чтобы обрести покой для души своей, и глубоко скорбел, что это желание его не осуществилось. Усердно прошу Вас Графиня не отказать сообщить Графу о моем приезде в Астапово, и если он пожелает видеть меня, хотя бы на несколько минут, то я приду. В случае же отрицательного ответа со стороны Графа, я возвращусь в Оптину Пустынь, предавая [?] это дело воле Божией» [206 - ОР ГМТ. Ф. 1. № 60577. Л. 2.]. Как известно, все попытки старца Варсонофия получить доступ к умирающему писателю ни к чему не привели. В 1920 г. в своих воспоминаниях «Об уходе и смерти отца» А. Л. Толстая была склонна трактовать визит старца Варсонофия в Астапово как попытку обратить Л. Н. Толстого перед смертью в православие [207 - Толстая А. Л. Об уходе и смерти отца: Неопубликованные материалы. (Записная книжка. Уход и смерть Л. Н. Толстого: Почему ушел Л. Н. Толстой из Ясной Поляны?) / Публ. Н. А. Калининой // ТЕ. 2001. М., 2001. С. 98.].
   В Астапово прибыл также тульский архиерей Парфений (Левицкий), но слишком поздно, утром 7 ноября, уже после смерти писателя. Никаких оснований полагать, что он был бы допущен к одру болезни Л. Толстого, нет. Некоторые источники достаточно глухо сообщают о прениях в Св. Синоде по поводу вопроса о возможном напутствии умирающего Л. Н. Толстого и связывают этот приезд владыки Парфения именно с этим обстоятельством [208 - См., например: Джунковский В. Ф. Воспоминания: В 2 т. М., 1997. Т. 1. С. 510.].
   Что касается представителей власти, они узнали об уходе Толстого из Ясной Поляны слишком поздно – еще 30 октября лица, на которых было возложено наблюдение за писателем, не знали, где он находится, за что крапивенский уездный исправник Голунский получил строгий выговор тульского губернатора, текст которого представляет интерес и с точки зрения темы монографии: «Крапивенскому уездному исправнику Голунскому. Об отъезде 28 октября графа Л. Н. Толстого и об обстоятельствах, сопровождавших этот отъезд, мне стало известно из частных сведений и из повременных изданий гораздо ранее, чем от подчиненной мне полиции, на которую, и в частности на Вас, мной возложено было иметь без особой огласки наблюдение как за состоянием здоровья Толстого, так и за передвижениями, с неотлагательным донесением мне о всем заслуживающем внимания. На это обстоятельство, указывающее на полную небрежность Вашу в несении службы, на слабый надзор за подчиненными и на недостаточное руководительство ими обращаю Ваше внимание с предупреждением, что при повторении чего-либо подобного дальнейшее служение Ваше станет невозможным. Губернатор Кобеко» [209 - ОР ГМТ. Ф. 1. К.п. 3205. Л. 20–22 об.].
   Картина пребывания старца Варсонофия в Астапове может быть существенно дополнена материалами воспоминаний чиновника особых поручений (1910) вице-директора Департамента полиции Н. П. Харламова, направленного в Астапово по распоряжению председателя Совета министров П. А. Столыпина для координации действий власти, в первую очередь тульского и рязанского губернаторов, а также оказания содействия духовным лицам в их сложной миссии. При этом Столыпин подчеркивал крайнюю озабоченность вопросом о снятии отлучения с писателя императора Николая II [210 - К сожалению, кроме газетных никаких других источников, связанных с попытками правительства оказать давление на Св. Синод с целью добиться снятия с писателя отлучения, не известно (см.: Около Думы. О Толстом // Русские ведомости. 1910. 6 ноября. № 256).].
   Очевидно, миссия Харламова была связана с информацией, которую получил председатель Совета министров 1 и 2 ноября, в частности, от тульского губернатора Д. Д. Кобеко. Вот что последний сообщал П. А. Столыпину в шифрованной телеграмме: «Петербург. Министру внутренних дел. Первого вечером Толстой находился на станции Астапово Рязано – Уральской дороги Рязанской губернии вместе [с] доктором Маковицким [и] дочерью Александрой. Болен, температура сорок. Вызваны еще врачи. Сейчас туда выезжают жена [и] два сына. Причина отъезда из дому чисто семейная – денежные недоразумения [и] влияние Черткова. Выяснить определенно ввиду интимности затруднительно. Губернатор Кобеко (подчеркнуто в тексте телеграммы. – Свящ. Г. О.)» [211 - ОР ГМТ. Ф. 1. К.п. 3205. Л. 22. Видимо, председатель Совета министров проявлял постоянный интерес к состоянию здоровья Л. Н. Толстого задолго до его последнего путешествия – еще в декабре 1909 года он направляет секретную телеграмму тульскому губернатору Д. Д. Кобеко с просьбой дать отзыв о здоровье писателя (см.: там же, л. 5).]. Видимо, после получения этой телеграммы и последовало решение командировать в Астапово Н. П. Харламова, который 3 ноября, перед своим отъездом, встретился с находившимся в Петербурге тульским архиереем – епископом Парфением (Левицким). Из письма епископа Парфения губернатору Кобеко явствует, что одной из тем этой встречи, помимо помощи представителям Церкви в Астапове, был вопрос о возможности совершить отпевание писателя в случае смерти Толстого без покаяния. Этому вопросу председатель Совета министров придавал, по-видимому, особое значение. Вообще, складывается впечатление, что П. А. Столыпин был сильно напуган, причем без достаточных оснований, возможными последствиями смерти Л. Н. Толстого, в том числе и без покаяния. Именно так объясняет Л. А. Тихомиров факт появления в Астапове владыки Парфения: «Парфений же сообщил, что настояния Столыпина истекали из Царского Села. Государь выразил горячее желание, чтобы Толстой (тогда, конечно, еще только заболевший) был принят в лоно Церкви. Ну, понятно, Столыпин стал давить на Лукьянова, Лукьянов на архипастырей, а архипастыри уже известно – “рады стараться” [212 - Тихомиров Л. А. Из дневника Льва Тихомирова. Период столыпинщины [1909–1911] // КА. 1936. Т. 1 (74). С. 181 и далее.].
   Вопрос о возможности совершать по умершему писателю заупокойные поминовения также представлял камень преткновения для светской власти. На этот счет на имя тульского губернатора поступили распоряжения со стороны товарища министра внутренних дел, генерала П. Г. Курлова, 5 ноября: «Совершенно секретно. Экстренно Тула Губернатору. Если в случае смерти графа Льва Толстого поступят просьбы о служении панихид не оказывайте противодействия и предоставьте всецело разрешение этого вопроса местной духовной власти. За устроителями и присутствующими на панихидах благоволите приказать учредить неослабное наблюдение и никоим образом не допускайте никаких выступлений противоправительственного характера. Генерал-лейтенант Курлов» [213 - ОР ГМТ. Ф. 1. К.п. 3205. Л. 34.]. Получив эту телеграмму, тульский губернатор отправляет соответствующий запрос викарию Тульской епархии еп. Евдокиму Каширскому: «Совершенно доверительно. Преосвященный Владыко Милостивейший Архипастырь. Сего числа мной получена от Министра Внутренних Дел следующая телеграмма (частично воспроизводится предыдущий текст. – Свящ. Г. О.). Ввиду изложенного прошу уведомить меня, в возможно непродолжительном времени, может ли быть допущено, в случае смерти графа Льва Толстого, служение в Тульской епархии панихид по нем. Дм. Кобеко» [214 - ОР ГМТ. Ф. 1. К.п. 3205. Л. 35.].
   Однако уже 3 ноября этот вопрос обсуждался на заседании Синода, причем члены Синода отрицательно отнеслись к такой возможности и подчеркнули, что священники, виновные в незаконных, с точки зрения церковной власти, действиях, будут наказаны [215 - ОР ГМТ. Ф. 1. К.п. 3205. Л. 36–37. Вопрос об этом заседании Синода, на котором, по всей видимости, обсуждался вопрос о возможности снятия отлучения с Толстого, требует дополнительного исследования, так же как и вопрос о заседании Совета министров, на котором якобы все члены однозначно высказались за снятие отлучения с писателя (см.: Речь. 1910. № 305. 6 ноября).].
   Видимо, старцу Варсонофию требовался официальный документ, подтверждающий безуспешность его попыток беседовать с Л. Н. Толстым. Такой документ был выдан рязанским губернатором Оболенским уже после смерти писателя: «Сим свидетельствую, что Настоятель Скита Оптиной Пустыни, Козельского уезда Калужской губернии, Игумен Варсонофий, несмотря на настоятельные просьбы, обращенные к членам семьи Графа Льва Николаевича Толстого и находившимся при нем врачам, не был допущен к Графу Толстому и о его двухдневном пребывании на станции Астапово покойному сообщено не было. И[сполняющий] д[олжность] Рязанского Губернатора кн[язь] Оболенский. Ст[анция] Астапово. 7 ноября 1910 года» [216 - ОР ГМТ. Ф. 1. Инв. № 60577. Л. 6.].
   Таким образом, в последний, самый ответственный момент жизни «великий писатель земли русской», за уходом которого из Ясной Поляны с напряженным вниманием следил весь цивилизованный мир, оказался в трагическом одиночестве. Его судьба становится предметом переживаний русского императора, Совета министров и самого премьера, Св. Синода, его первенствующего члена и других архиереев, собора старцев Оптиной пустыни, наконец, членов семьи. Но он ничего об этом не знает: ближайший единомышленник, ученик и наследник, а также небольшая группа лиц, которых В. Г. Чертков подчинил своему влиянию, полностью изолируют писателя от внешнего мира, лишая его возможности беседовать перед смертью со старцем и даже проститься с женой.
   Любимый ученик с трагическим дерзновением взял на себя великую ответственность, лишая своего учителя возможности беседовать с представителями Церкви, лишая его возможности последнего церковного напутствия.
   И главной причиной этого шага, по всей видимости, стала бумага, подписанная писателем втайне в лесу, бумага, процесс подготовки которой глубоко противоречил всем самым главным жизненным установкам писателя, – его завещание.
   Круг отчуждения, создававшийся вокруг Л. Н. Толстого в течение многих лет, замкнулся.

Глава 3

Восприятие личности В. Г. Черткова и его деятельности современниками В. Г. Чертков о себе

   Личность В. Г. Черткова представляет большую загадку. И самое большое, самое загадочное в ней – как такой человек мог «протиснуться» к Толстому, занять первое место рядом с ним, завоевать не только его симпатию, что могли сделать и другие его современники, но поистине завоевать ум и сердце. Причем овладеть писателем настолько, что в силу его власти многие современники просто не верили, не хотели верить. В юбилейные дни 1928 г. З. Гиппиус очень точно передала это состояние: «Признаюсь: самое для меня загадочное – это фигура Черткова. Да и не для меня только, для всех нас, я думаю. Мы его не видим. А Толстой, который так видел людей и нам их показывал, – Черткова не показал <…> не видя Черткова, мы не понимаем, почему он “самый близкий и нужный”» [217 - Гиппиус З. Н. Около Толстого // Воскресение: Историко-публицистический альманах № 3: 170 лет со дня рождения Льва Толстого. Тула, 1998. С. 56.].
   Итак, как видели Черткова окружающие его люди и каким он хотел видеть себя сам?
   Отыскивая ответ на этот вопрос, нужно помнить, что окружавшие Л. Н. Толстого люди не имели оснований любить Черткова и объективно оценивать его личность. Члены семьи писателя (жена и его дети) не могли сочувствовать тайному намерению ближайшего ученика оставить семью без наследства, намерению, о котором они, вероятно, догадывались еще при жизни писателя и которое должно было вызвать у них только чувство раздражения после его смерти. Сотрудники и единомышленники Л. Толстого могли быть движимы сильным чувством зависти к человеку, который был так приближен к писателю.
   Именно поэтому так важно не ограничиваться каким-либо одним свидетельством, а постараться представить себе «объемную» картину. Это и есть главная задача данного раздела книги.

   Важной работой, дающей представление о целях и мотивации В. Г. Черткова, является его книга «Уход Толстого», изданная впервые в 1922 г. и уже частично цитированная выше. Свою задачу автор формулирует следующим образом: освободить будущих биографов Толстого от необходимости примирять разноречивые данные и «поддаваться искажающему влиянию неправдивых источников», каковую задачу, по мнению В. Г. Черткова, может решить только человек, состоявший с Л. Толстым в близких отношениях и бывший непосредственно знакомым с условиями его домашней жизни, но не принадлежавший к числу его родственников, чтобы изложение это было бы «вполне свободно от всяких семейных предпочтений и пристрастий». В. Г. Чертков осознает, что «самой судьбой» на него наложена «нравственная обязанность заняться такой работой», которая им осуществляется «в интересах человечества для сохранения во всей своей неприкосновенности поразительного примера жизни Толстого». Кроме того, Чертковым движет и другой мотив – «уважение и преклонение перед тем божеским Началом, которое в нем (т. е. в Л. Н. Толстом. – Свящ. Г. О.) с такой силой и чистотой проявлялось» [218 - Чертков В. Г. Уход Толстого / Комитет им. Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим. С. 9–10.].
   Реальная цель В. Г. Черткова – изобразить в черном цвете роль С. А. Толстой в жизни мужа и отвести от себя обвинения в истории подготовки завещания Л. Н. Толстого. Следует обратить внимание на то обстоятельство, что анализируемый текст интересен не только с точки зрения происхождения завещания писателя – касаюсь этой темы я постольку, поскольку она имеет отношение к характеристике личности В. Г. Черткова, точнее, его духовного облика, а также связанным с этим духовным обликом действительным или мнимым влиянием на Л. Толстого.
   Анализируемое сочинение В. Г. Черткова имеет несколько отличительных черт. Прежде всего, его яркой особенностью является плоский и пуританско-высокомерный морализм, оснащенный «этическими» максимами самого примитивного свойства, которым пропитана вся философия В. Г. Черткова, основанная на простых построениях и достаточно неожиданном невежестве в области церковного учения. Поразительный пример такого рода – цитирование В. Чертковым Священного Писания. Например, на с. 22 своего сочинения он приводит следующий текст: «Перед своим Богом, – как сказано в Евангелии, – каждый из нас устоит или упадет», не подозревая, что в Евангелии такого текста нет, а приведенные слова являются очень сильно искаженной по смыслу цитатой из Послания к римлянам св. апостола Павла (Рим. 14, 4).
   Другой отличительный признак мысли В. Г. Черткова – ее демагогичность, склонность к шаблонам почти рекламного порядка, ориентированным в значительной степени на конъюнктуру пролетарского «культурного» рынка. Чего стоит, например, один такой пассаж: «Не следует также забывать и того, что при этом Л[ев] Н[иколаевич] все время продолжает самым внимательным и чутким образом отзываться на все существенные нужды, духовные и материальные, своего народа и всего человечества, посвящая все рабочее время своей жизни напряженному душевному труду в интересах рабочих масс и вообще всего страдающего, как от внешнего, так и от внутреннего зла, человечества» [219 - Чертков В. Г. Уход Толстого. С. 23.]. Вообще, заботе о «рабочих массах», о «широких массах человечества», причем не только «современного», но и «будущего», мнением которого, замечу, в новую пролетарскую эпоху, когда вышла в свет книга Черткова, было принято спекулировать особенно безответственно, посвящено много места в работе, в которой утверждается, что главная цель самого автора всегда была – способствовать осуществлению заветной мечты Л. Толстого – «доставить рабочему, наименее достаточному населению всех стран возможность пользоваться писаниями Толстого в наиболее дешевом виде» [220 - Там же. С. 42.]. Характерно, что рассматриваемое произведение обильно оснащено различными высокопарными литературными штампами («путеводная звезда», «великое общечеловеческое значение», «истинная любовь к людям», «на радость и пользу человечеству», «пытки инквизиции» и т. д.), а также русскими пословицами.
   Возникает вопрос, на какого читателя вообще это все было рассчитано? Кто мог поверить В. Г. Черткову в его попытках подчеркнуть свою полную непричастность к делу составления завещания?
   Все дело в том, что В. Г. Чертков находился в беспроигрышном положении – С. А. Толстая уже была в могиле, а те документы, на которые он в своей книге ссылается, еще не были опубликованы и поэтому не давали возможности восстановить объективную картину. Единственное темное место здесь – молчание А. Л. Толстой, которая, как видно, была непосредственной участницей событий и вполне могла высказаться на этот счет.
   Далее, в книге Черткова обращает на себя внимание какая-то поистине необузданная уверенность автора в правоте. Портрет Л. Толстого, нарисованный Чертковым, настолько трафаретен, лишен живых черт, что становится понятно: появиться он мог только в то время и в той среде, в которой некому было взгляду В. Г. Черткова что-либо противопоставить.
   Уже подчеркивалось выше, что в своей книге 1922 г. В. Г. Чертков прибегает к откровенной лжи, утверждая, что не принимал ни малейшего участия в своем назначении редактором и издателем рукописей Толстого. Более того, это решение Л. Толстого было предпринято якобы даже без ведома Черткова, которому вообще идея создания «юридического» завещания была неблизка, поэтому он сам определенно отказался быть назначенным «юридическим» наследником Толстого, а его окончательный текст составлялся вообще без какого-либо его участия. И далее, с последовательностью, сильно напоминающей методы иезуитов, В. Г. Чертков подчеркивает, что, бесконечно уважая волю и свободу своего друга, он должен был теперь «только с благодарностью за доверие и благоговением принять из рук Л[ьва] Н[иколаеви]ча его полномочие и посвятить свою дальнейшую деятельность прежде всего строгому и точному исполнению его воли» [221 - Чертков В. Г. Уход Толстого. С. 38–39. Интересно, что в специальной записке, озаглавленной В. Г. Чертковым «Нарушения завещательных распоряжений Льва Николаевича Толстого» и составленной, судя по ее содержанию, в 1920 или 1921 г., ее автор излагает несколько иную версию появления завещания Л. Н. Толстого: он подчеркивает, что у Толстого уже давно зрело намерение сделать его, Черткова, единственным и исключительным хранителем своих рукописей, каковую свою волю писатель и закрепил подписью в акте 18 сентября 1909 г., однако это завещание оказалось юридически неудовлетворительным, и поэтому Чертков просил писателя составить завещание на имя младшей дочери. Чертков подчеркивает также, что «в то время» он, как и Л. Н. Толстой, «безгранично доверяли А[лександре] Л[ьвовне] в том, что она будет верна принятой ей на себя роли и не злоупотребит лишь формально предоставленными ей юридическими правами». Кроме того, Чертков утверждал, что именно Л. Н. Толстой настаивал на необходимости составления специального дополнительного документа, из которого бы следовали его, писателя, действительные намерения (РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 2885. [Б.д.] О нарушениях завещательных распоряжений Л. Н. Толстого. Л. 2–4).].
   О том, что Чертков рассматривал завещание Л. Толстого средством передачи именно ему «в распоряжение» сочинений писателя, а также особых полномочий по их изданию, свидетельствуют многочисленные завещания самого В. Г. Черткова. В частности, в «завещательном распоряжении», датируемом 21 декабря 1927 г., говорится, что Л. Толстой 22 июля 1910 г. передал свои права А. Л. Толстой только для того, чтобы «она в точности исполнила его волю, изложенную в сопроводительной к этому завещанию записке» [222 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 71. Л. 1. См. также другие варианты завещания В. Г. Черткова: ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 68. Чертков Владимир Григорьевич. Завещание [1913 г.]. Л. 1; ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 69. Чертков Владимир Григорьевич. Завещание [1918 г.]. Л. 1; ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 70. Чертков Владимир Григорьевич. Завещание [1927 г.]. Л. 1. Вообще, бросается в глаза одна особенность этих документов: Чертков тщательно старается оградить от вмешательства в дело издания сочинений Л. Н. Толстого членов его семьи.]. В дальнейшем В. Г. Чертков высказался еще более определенно: Л. Толстой якобы хотел сделать его, Черткова, единственным своим литературным наследником. В условиях царского режима это было неосуществимо, так как в соответствии с русским законодательством требовалось физическое или юридическое лицо, которому можно было бы передать эти права. Так вот, таким фиктивным лицом, фактически для обхода законов, и стала, с точки зрения В. Г. Черткова, младшая дочь писателя [223 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 84. Л. 1; ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 87. Л. 1.].
   Но существовала (и продолжает существовать) одна серьезная проблема: в своей книге В. Чертков пытается как-то объяснить те критические записи о нем Л. Толстого, которые встречаются в дневнике последнего в 1910 г. В частности, такая попытка предпринимается им по поводу уже цитированной выше записи от 24 сентября 1910 г. из интимного дневника: «От Черткова письмо с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части. Иногда думается уйти от всех» (ПСС. Т. 58. С. 138). Чертков очень неубедительно объявляет, что «приведенное из дневничка Л[ьва] Н[иколаеви]ча замечание обо мне выражает лишь мимолетное настроение, вызванное недоразумением такого рода, какое иногда неизбежно проносится даже между самыми близкими друзьями, и притом – тем более естественным, что в то время мы были лишены возможности непосредственного личного общения» [224 - Чертков В. Г. Уход Толстого. С. 120.]. Кроме того, для подтверждения своей мысли он приводит обильную порцию цитат из других писем Толстого, где говорится о его, В. Черткова, значительной роли в жизни Л. Толстого.
   Здесь важен еще один момент: стремление создать благоприятный для современников и грядущих поколений образ самого себя. Некоторые эпизоды в этом стремлении крайне характерны, – например, просьба к М. В. Нестерову пририсовать на готовом уже портрете слезу для пущего умиления (незадолго до смерти) – черта актерства, которое продолжалось всю жизнь [225 - См.: Дурылин С. Н. Нестеров в жизни и творчестве. М., 1976. С. 378.].
   В связи с этим следует согласиться с выводами О. Е. Ершовой: в отношениях с любимым учеником проницательный писатель-психолог был побежден моралистом, который инстинктивно отворачивался от слабостей друга и закрывал на них глаза: «Под христианской любовью он понимал блаженно-умиленное состояние жалостливого сострадания. Все, что способствовало этому состоянию, Толстой считал благом; все, что нарушало его, злом. Чертков с его преданным служением ему давал обильную пищу для такой любви, не раз вызывая у Толстого и умиление, и сострадание» [226 - Ершова О. Е. «Первый ученик» Л. Н. Толстого: [О В. Г. Черткове] // Мещерские хроники: К 90-летию пребывания Л. Н. Толстого в Мещерском крае / Чехов, 2002. С. 27.]. Этот справедливый вывод тем более поразителен на фоне замечания тетки писателя, А. А. Толстой, о молодом Толстом: «Он угадывал людей своим артистическим чутьем, и его оценка часто оказывалась верною до изумления» [227 - См.: Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. 1857–1903. СПб. Издание Общества Толстовского музея. Т. 1. 1911. С. 3.].
   Выводы, сделанные по поводу автоапологии В. Г. Черткова, подтверждаются материалами его переписки с ближайшей участницей событий последних лет жизни писателя, его дочерью, А. Л. Толстой.

А. Л. Толстая и переписка с ней В. Г. Черткова

   А. Л. Толстая (1884–1979) – младшая дочь Л. Н. Толстого, по всей видимости, самый близкий ему человек среди членов семьи после смерти другой его дочери, М. Л. Толстой. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что появилась на свет Александра Львовна в один из самых трагических моментов жизни своей семьи: это было в ночь на 18 июня 1884 г., когда Л. Толстой покинул свой дом в Ясной Поляне. Вот как повествует об этом старшая сестра Александры Львовны Т. Л. Толстая: «До сих пор вижу, как он удаляется по березовой аллее. И вижу мать, сидящую под деревьями у дома. Ее лицо искажено страданием. Широко раскрытыми глазами, мрачным, безжизненным взглядом смотрит она перед собою. Она должна была родить и уже чувствовала первые схватки. Было за полночь. Мой брат Илья пришел и бережно отвел ее до постели в ее комнату. К утру родилась сестра Александра» [228 - Толстая Т. Л. О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 260.]. Современная психология достаточно категорично утверждает, что тяжелый стресс, перенесенный матерью накануне родов, не мог не сказаться на дочери, такие неблагоприятные обстоятельства должны были наложить свой отпечаток на характер А. Л. Толстой. Более того, есть сведения, что С. А. Толстая предпринимала попытки избавиться от двенадцатого ребенка с помощью аборта, но акушерка из Тулы не пошла на это преступление (об этом впоследствии рассказывала самой А. Л. Толстой ее кормилица) [229 - См.: Толстой С. М. Дети Толстого. Тула, 1994. С. 223–224.].
   И действительно, по свидетельству многих лиц, А. Л. Толстая испытывала в детстве чувство одиночества и оставленности, утверждая даже, что мать ее не любит и подвергает телесным наказаниям. Возможно, именно этим обстоятельством объясняется и ее глубокая привязанность к отцу, которой она не изменила за всю свою жизнь, и безоглядная готовность следовать в фарватере планов В. Г. Черткова, возможно даже некоторая подавленность его личностью, и юношески-нерефлексированное стремление сыграть свою роль в истории завещания, противопоставить себя всей семье, «идти за Толстым». Эта юношеская верность взглядам отца приводила часто к открытым манифестациям: например, после отлучения Л. Н. Толстого от Церкви в Вербное воскресенье 1901 г. (30 марта) А. Л. Толстая категорически отказалась идти в храм со своей матерью, а также в знак протеста против решения Синода пыталась участвовать в «нелегальном» распространении антицерковных материалов на гектографе вместе с пасынком Т. Л. Толстой, М. М. Сухотиным.
   Что-то совершенно необычное было в характере А. Л. Толстой, вся жизнь которой прошла под знаком постоянного, абсолютно бескорыстного и самоотверженного служения другим людям: сначала это был отец и его идеи, которым в определенном смысле она не изменила до конца своей жизни, а затем совершенно посторонние люди. Нужно также иметь в виду, что А. Л. Толстая была человеком огромной энергии и воли, имела несомненный организаторский талант, впоследствии была прекрасным лектором. Возможно – мы не можем игнорировать этого мистического момента биографии А. Л. Толстой, – ей всю жизнь помогала молитва ее великой крестной матери, графини А. А. Толстой, в честь которой она, кстати, и была названа Александрой. В этом смысле поистине пророческим выглядит последнее письмо Л. Н. Толстого гр. А. А. Толстой, которое было написано незадолго до смерти последней, 9 февраля 1903 г., и которое как бы подводит итог их многолетней переписке и дружбе.
   В этом письме Л. Н. Толстой говорит о предстоящей встрече графини со своей крестницей и о том, что его младшая дочь Саша и он сам несколько смущены неправославием последней. Далее он пишет: «Не судите ни ее, ни меня строго за это. Я умышленно не влиял на нее, но невольно она по внешности подчинилась мне. Но, как вы знаете, в ее годы еще религия не составляет необходимости. А ей много впереди. И когда наступит настоящая религиозная потребность, она изберет то, что ей нужно» [230 - Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. 1857–1903. СПб. Издание Общества Толстовского музея. 1911. Т. 1. С. 379–380.].
   Именно А. Л. Толстой, как сказано выше, было суждено стать по завещанию формальной наследницей своего отца. Она была активной участницей событий лета 1910 г. и сопровождала писателя во время его последней поездки до Астапово. В своих воспоминаниях А. П. Сергеенко указывает, что младшая дочь писателя была одним из инициаторов решения вопроса о завещании Л. Толстого [231 - См.: Сергеенко А. П. Семья / Предисл. и публ. Т. П. Виноградовой // Нева. Л., 1980. № 10. С. 104 и далее.].
   Во время Первой мировой войны А. Л. Толстая проявила исключительную самоотверженность: уйдя добровольно на фронт, она была сестрой милосердия и организатором летучих санитарных отрядов, вернувшись после войны в звании полковника и с Георгиевской медалью второй степени и пережив ранение, тропическую лихорадку и госпиталь.
   После революции 1917 г. ее судьба сложилась во многом трагично, однако предсказание отца исполнилось буквально: ей было дано много, очень много впереди, и когда наступила настоящая религиозная потребность, она избрала то, что ей нужно, – путь веры Христовой и Церкви. Правда, произошло это после многих страданий, трудов и мытарств по странам и континентам. Будучи директором («полномочным комиссаром») музея-усадьбы «Ясная Поляна», она безуспешно пыталась бороться с антирелигиозной направленностью нового режима, в результате чего неоднократно подвергалась арестам. Первый имел место в ночь на 15 июля 1919 г., освобождение А. Л. Толстая получила по указанию Ф. Э. Дзержинского благодаря ходатайству В. Г. Черткова, а вскоре после этого совершенно неожиданно для себя была назначена комиссаром Ясной Поляны. Однако в марте 1920 г. она была снова арестована, на этот раз уже по гораздо более серьезному обвинению – причастности к знаменитому Тактическому центру [232 - Тактический центр – подпольная организация, возникшая в апреле 1919 г. и направлявшая антибольшевистское движение в стране. Центр объединял ряд движений, в том числе Совет общественных деятелей, Национальный центр и Союз возрождения. В феврале 1920 г. ВЧК была арестована первая группа участников центра, в том числе член коллегии Главтопа Н. Н. Виноградский и проф. С. Л. Котляревский. В августе 1920 г. расследование дела Тактического центра было закончено. Суду Верховного революционного трибунала были преданы 28 человек, в том числе известные общественные и политические деятели и ученые Д. М. Щепкин, С. М. Леонтьев, С. Е. Трубецкой, С. П. Мельгунов, П. Н. Каптерев, В. Н. Муравьев, Н. М. Кишкин и др. Дело рассматривалось Верховным революционным трибуналом с 16 по 20 августа 1920 г. Первоначальный приговор (расстрел) был заменен более мягкими наказаниями.]. Некоторые сведения об этом периоде жизни А. Л. Толстой дают воспоминания супруги известного историка С. П. Мельгунова, П. Е. Мельгуновой, которая сообщает, что А. Л. Толстая проявила большую заботу о ее муже, и особенно большое мужество на самом процессе, фактически погубив себя заявлением, что, как дочь Л. Толстого, не признает никакого суда, тем более большевистского [233 - См.: Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. М., 2003. С. 379 и далее.].
   В результате младшая дочь Л. Н. Толстого провела два месяца в Лубянской тюрьме. Интересно, что, выходя из камеры на свободу, на этот раз по ходатайству своих старых друзей В. Ф. Булгакова и Н. В. Давыдова, она написала на стене камеры: «Дух человеческий свободен! Его нельзя ограничить ничем: ни стенами, ни решеткой!»
   Приговором Верховного трибунала от 16–20 августа 1920 г. по делу Тактического центра А. Л. Толстая признана виновной в пособничестве контрреволюционной организации и приговорена к трехлетнему заключению в одном из первых большевистских лагерей на территории нынешнего Новоспасского монастыря. Сохранился очень интересный черновик письма А. Л. Толстой В. И. Ленину, в котором она просит его не заставлять ее «влачить жизнь паразита, запертого в четырех стенах с проститутками, воровками, бандитами» [234 - Шенталинский В. Донос на Сократа // НМ. 1996. № 11. С. 177 и далее подробно о последующем периоде жизни А. Л. Толстой.].
   После года заключения, 13 января 1921 г., А. Л. Толстая была выпущена на свободу по амнистии, после чего активно занялась тем, что считала делом всей своей жизни, – изданием сочинений отца и спасением Ясной Поляны. Летом 1921 г. она принимала участие в деятельности Всероссийского комитета помощи голодающим и в связи с этой деятельностью подверглась кратковременному аресту в августе этого же года.
   К этому периоду относится ее «перемирие» с В. Г. Чертковым, связанное с разгромом большевиками кооперативного издательства «Задруга» и высылкой из России его бывшего руководителя, известного историка, С. П. Мельгунова. Есть сведения, что очень активную роль в освобождении А. Л. Толстой из лагеря снова сыграл именно В. Г. Чертков.
   Вплоть до своего выезда из России А. Л. Толстая вместе с братом, С. Л. Толстым, возглавляла «Кооперативное товарищество по изучению и распространению произведений Толстого». Кроме того, есть косвенные сведения о том, что А. Л. Толстая ходатайствовала перед М. И. Калининым о помиловании священников, приговоренных по так называемому московскому процессу об изъятии церковных ценностей в 1922 г. [235 - См.: Толстой С. М. Дети Толстого. С. 233.]
   В конечном счете, убедившись в полной бесперспективности усилий, направленных на сохранение наследия своего отца, А. Л. Толстая обратилась к новой власти с просьбой выпустить ее за границу (формальный предлог – чтение лекций о Л. Толстом). Просьба была удовлетворена, так осенью 1929 г. А. Л. Толстая оказалась сначала в Японии, а затем, с 1931 г., проживала в США. Решение покинуть Советскую Россию со стороны А. Л. Толстой было твердым и осознанным. В 1930 г. в письме сестре Т. Л. Толстой из Японии она писала: «Если я вернусь в Россию, я могу только в Соловки и под расстрел. Не служить им в СССР нельзя, а служить я не могу, лучше смерть. Я последний год всю совесть растеряла» [236 - Неизвестная Александра Толстая. М., 2001. С. 48.].
   В 1939 г. А. Л. Толстая основала (по образцу европейского «Комитета помощи русским людям») Толстовский фонд в г. Вэлли-Коттедж (шт. Нью-Джерси, США) [237 - Официальный сайт фонда: http://www.tolstoyfoundation.org/heritageindex.html.]. Активными участниками деятельности фонда и его спонсорами были композитор и пианист С. Рахманинов, авиатор И. Сикорский, давняя знакомая А. Л. Толстой Т. Шауфус, последний русский посол в Америке Б. Бахметьев, авиатор Б. Сергиевский, профессор М. Ростовцев, гр. С. Панина и другие.
   В течение 40 лет А. Л. Толстая выполняла обязанности председателя фонда и своей деятельностью в значительной степени способствовала облегчению размещения в США и даже выживания в сложных послевоенных условиях большого количества эмигрантов разных национальностей (точной цифры тех, кому фондом была оказана помощь, пока не существует, но по разным источникам это были сотни тысяч человек из 40 стран мира). Толстовский фонд стал одной из самых значительных благотворительных организаций в США и свою деятельность координировал с различными церковными организациями, что дало возможность открыть в США, Южной Америке и Европе ряд благотворительных центров. Кроме того, в 1941 г. А. Л. Толстая явилась основательницей сельскохозяйственной фермы Reed Farm в 36 милях от Нью-Йорка, получив в виде донорской помощи участок земли площадью 70 акров (30 гектаров) от бывшей владелицы М. С. Харкнесс.
   Активная антибольшевистская деятельность А. Л. Толстой в США (лекции, выступления по радио и т. д.) привела к появлению в «Правде» 21 сентября 1948 г. «Протеста членов семьи Л. Н. Толстого против шпионской деятельности изменницы Родины А. Толстой в Америке», в качестве «письма в редакцию», инспирированного под принуждением власти. А. Л. Толстая была награждена практически всеми самыми значимыми наградами США.
   Две большие загадки связаны с интересной, насыщенной парадоксальными событиями жизнью А. Л. Толстой: загадка ее отношений с В. Г. Чертковым и загадка ее покаяния. Дело в том, что во всех публикациях об отце и своей собственной жизни А. Л. Толстая фактически ни словом (за отдельными исключениями) не обмолвилась о роли В. Г. Черткова в жизни отца, в отличие от других его последователей, посвятивших В. Г. Черткову обширные воспоминания и записи в своих дневниках. Складывается впечатление, что до определенного момента А. Л. Толстая находилась под огромным влиянием В. Г. Черткова, возможно, в какой-то степени была послушным орудием в его руках. И в то же самое время хорошо знавший обоих В. Ф. Булгаков утверждает безапелляционно, что А. Л. Толстая, вопреки бытующим представлениям, в душе не любила Черткова и боялась его [238 - См.: Булгаков В. Ф. О Толстом. С. 218.].
   Кроме того, нам практически ничего не известно о том духовном перевороте, который привел ее, последовательную противницу Православной Церкви, к церковной ограде. Всю свою сознательную жизнь А. Л. Толстая была глубоко религиозна, размышляла о вере и молитве, но неясные религиозные ориентиры, прививаемые ей отцом, долго держали ее в своих тисках. В этом смысле очень показательна запись в дневнике, сделанная ею 23 февраля 1906 г.: «Сегодня хочется молиться, просить Кого-то помочь, и не знаю, есть ли этот Кто-то, или это чувство сентиментальное, это желание молитвы, привычка с детства, еще не забытая мною, вздор, не имеющий смысла. Сейчас чувствую, что могу лезть на лестницу, стою внизу ее и знаю, что цель моя лезть по ней кверху, но кажется мне, что это великий труд» [239 - Толстая А. Л. Дневники. 1903, 1904, 1906, 1907 годы / Вступ. ст., публ. и примеч. Н. А. Калининой и С. Д. Новиковой // ТЕ. 2002. Тула, 2003. С. 85–86.]. Безусловно, выводя эти строки, А. Л. Толстая не могла представить себе, как высока и трудна будет в ее жизни эта лестница.
   К сожалению, А. Л. Толстой принадлежала трагическая роль дважды отказать преподобному старцу Варсонофию в его просьбе видеть умирающего Л. Н. Толстого в Астапово (об этом говорилось подробнее выше). Можно предполагать по некоторым местам ее автобиографии «Дочь», что изменению взгляда на Церковь могли способствовать встречи с духовенством и ужасные картины преследования священнослужителей, свидетельницей которых она была. Во всяком случае, достоверно известно, что в 1957 г. А. Л. Толстая основала при Толстовском фонде церковь во имя прп. Сергия Радонежского, которая стала важным центром духовной жизни русской диаспоры в США. Кроме того, известно, что духовником А. Л. Толстой в США был будущий епископ Вашингтонский и Сан-Францисский Василий (Родзянко), ставший в результате женитьбы своей старшей сестры и одного из внуков Л. Толстого родственником Толстых. В своих воспоминаниях он говорит об А. Л. Толстой как о человеке, болезненно пережившем революцию 1917 г. и воочию убедившемся в том, что идеи ее отца стали толчком для разрастания революционных направлений. Еп. Василий утверждает, что во взглядах А. Л. Толстой именно в начале 1920-х гг. произошел перелом. К моменту построения церкви у себя на ферме, по свидетельству еп. Василия, она полностью отошла от идей отца и глубоко раскаивалась в событиях, имевших место в Астапове и связанных с приездом старца Варсонофия [240 - См.: Репин В., Василий (Родзянко), еп. Вера и неверие Льва Толстого: Беседа писателя Вячеслава Репина с епископом Вашингтонским и Сан-Францисским Василием (Родзянко) // НМ. М., 1998. № 7. С. 161.]. Характерно, что в письме старшей сестре Татьяне из Японии в 1931 г. А. Л. Толстая благодарит последнюю за понимание и добавляет: «…нет во мне ни задора, ни осуждения, ни всего того, чего было так много раньше!» [241 - См.: Неизвестная Александра Толстая. М., 2001. С. 53. В этом сборнике содержится рассказ «Письмо Господу и Спасу нашему» (С. 123), который свидетельствует о том, что к определенному моменту А. Л. Толстая действительно стала православной христианкой и с любовью и пониманием начала относиться к священнослужителям Церкви.]
   Автооценка своей роли в бурных событиях семейной жизни Толстых в начале ХХ в. содержится и в беседе А. Л. Толстой с С. М. Толстым: «Мне было только двадцать лет, когда я осталась одна с родителями во время самого тяжелого периода их жизни <…> Я была слишком молода и глупа, чтобы объективно оценивать ситуацию» [242 - Толстой С. М. Дети Толстого. С. 223.]. Позже, уже в США, известный американский журналист А. Седых опубликовал интервью с младшей дочерью писателя: «Ваш отец был отлучен от Церкви. А вы, любимая его дочь, построили на Толстовской ферме церковь, в которой даже не можете отслужить панихиду по Льву Николаевичу. – Александра Львовна помолчала и тихо сказала: – Церковь я построила на ферме для себя и для тех русских, кто в ней нуждается» [243 - Неизвестная Александра Толстая. С. 158.].
   27 сентября 1977 г. обширный инфаркт прервал кипучую деятельность А. Л. Толстой. В последние годы жизни она много молилась и часто причащалась Святых Христовых Тайн. Скончалась 26 сентября 1979 г. Ее отпевание совершал Первоиерарх РПЦЗ митрополит Филарет (Воскресенский), а похоронена она на кладбище при Новодевичьем монастыре в Спринг-Валли (шт. Нью-Йорк).
   Говоря об отношениях между А. Л. Толстой и В. Г. Чертковым, снова нужно вернуться к теме завещания Л. Толстого. Речь идет о двух письмах А. Л. Толстой, отправленных ею из Ясной Поляны В. Г. Черткову. Мне представляется, что эти документы настолько важны для понимания ситуации с завещанием, что я посчитал необходимым привести их полностью в приложении к данной работе.
   В письме от 11 октября 1909 г. (замечу: это то же время, которое указано в книге В. Г. Черткова 1922 г. в связи с не очень понятной миссией Ф. А. Страхова, – октябрь, только не конец, а начало!) она, в частности, указывает: «На днях много думала о завещании отца, и пришло в голову особенно после разговора с Пав[лом] Ив[ановичем] Бирюковым, что лучше было бы написать такое завещание и закрепить его подписями свидетелей, объявить сыновьям при жизни о своем желании и воле <…> Из разговора с отцом вынесла впечатление, что он исполнит все, что нужно. Теперь думайте и решайте Вы, как лучше. Нельзя ли поднять речь о всех сочинениях? [244 - То есть не только о тех, которые написаны после 1881 г.] Прошу Вас, не медлите. Когда приедет Таня, будет много труднее, а может быть, и совсем невозможно что-либо устроить…» [245 - ОР ГМТ. Ф. 60. Инв. № 62440. Нумерация листов отсутствует. Таня – старшая сестра Александры Львовны, Т. Л. Толстая. Цитируемое письмо было частично опубликовано в издании: Александра Толстая: Каталог выставки. Тула, 2000.] Обращает на себя внимание то обстоятельство, что речь в письме идет не о тайном от семьи, а об официальном, открытом заявлении своей воли – именно таково всегда было намерение и Л. Н. Толстого, и, как следует из текста письма, самой A. Л. Толстой. Однако это совершенно не входило в планы Владимира Григорьевича – по той простой причине, что открытое заявление Л. Толстого могло быть изменено в пользу семьи кем-либо из ее членов. Во втором письме, от 27 октября 1909 г., т. е. на следующий день после миссии Ф. А. Страхова, о которой шла речь выше, А. Л. Толстая указывает, что не видит среди детей достойной кандидатуры на роль душеприказчика: «Решайте, вы все, друзья, можете ли вы доверить мне это, такой великой важности дело. Я вижу только этот один выход и поэтому возьмусь за это (и знаю, что вы не пожалеете, что доверились мне), хотя много тяжелого придется пережить» [246 - ОР ГМТ. Ф. 60. Инв. № 62441. Нумерация листов отсутствует.].
   Эти выдержки неоспоримо свидетельствуют о том, что B. Г. Черткову была прекрасно известна вся «кухня» подготовки завещания, более того, вся подготовительная работа совершалась под его руководством и все детали с ним согласовывались. Возникает вопрос, каким образом в 1922 г. В. Г. Чертков не постеснялся опубликовать столь фантастический вариант истории завещания, прекрасно зная, что здравствующая А. Л. Толстая будет читать эти строки с большим недоумением.
   Таким образом, в конце 1909 г. А. Л. Толстая, которой, замечу, в это время было только 25 лет, была готова совершить, как она полагала, подвиг по спасению сочинений своего отца: литературное наследие Л. Толстого должно стать всеобщим достоянием.
   Однако скоро стало ясно, что реальная подкладка этой истории гораздо прозаичнее. Можно констатировать, что к уже середине 1912 г. нужно отнести начало осложнений между А. Л. Толстой и В. Г. Чертковым [247 - Совершенно бездоказательно Ю. Варфоломеев причину этого конфликта видит в «материнских увещеваниях» С. А. Толстой (Варфоломеев Ю. О духовном завещании Льва Толстого. С. 326).]. Эти отношения, если судить по письму сотрудника Черткова К. С. Шохор-Троцкого А. Л. Толстой, в июле 1913 г. уже вступили в очень острую фазу [248 - ОР ГМТ. Ф. 62. П. 1. №. 48. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что еще 2 апреля 1913 г. В. Г. Чертков составляет «Домашнее духовное завещание», в котором рукописи Л. Н. Толстого передает А. Л. Толстой. Интересно также, что из перечня передаваемых материалов исключены письма Л. Н. Толстого В. Г. Черткову. Кроме того, важно отметить, что в этом завещании А. Л. Толстая, вопреки более поздним заявлениям В. Г. Черткова, воспринимается им как лицо, которому «Лев Николаевич Толстой завещал авторское право на все свои произведения», причем в случае смерти В. Г. Черткова его наследники должны помочь А. Л. Толстой осуществить свое авторское право в отношении рукописей отца (РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 384. 1913. В. Г. Чертков. Духовное завещание с распоряжением о передаче своего архива А. Л. Толстой. Л. 1). В своем духовном завещании, официально оформленном у нотариуса в октябре 1914 г., А. Л. Толстая завещает свое недвижимое имущество сестре Т. Л. Сухотиной-Толстой, В. М. Феокритовой и Обществу Толстовского музея в Петрограде (РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 386. 1914. А. Л. Толстая. Духовное завещание).]. Приблизительно в конце 1913 г. А. Л. Толстая пишет Черткову гневное письмо, в котором откровенно обвиняет своего бывшего союзника в предательстве интересов писателя [249 - ОР ГМТ. Ф. 60. Машинописная копия. К сожалению, письмо полностью не сохранилось и не имеет архивного шифра, но отдельные отрывки из него можно прочитать. Вот важная выдержка из него: «Да, ты прав, то отношение, которое было у меня после смерти отца, когда я в вагоне сказала тебе о том, что после отца я считаю тебя самым близким человеком, исчезло. Не знаю, почему и как это сделалось, это сделалось так постепенно, что я перехода этого не могла уловить. Скажу только, что отчасти причиною этому было то, что на меня тяжестью давила твоя настойчивость в делах, когда я только потому, что считала, что отец тебе поручил все, уступала в вещах, которые были против меня, а ты этого не замечал и делал по-своему. Может быть, я виновата в том, что я уступала, но с одной стороны убеждение в том, что ты главный распорядитель воли отца, а с другой твой деспотичный характер побуждали меня к этому. И в душе каждый раз оставался осадок, что ты этого не чувствуешь и не понимаешь».].
   В начале 1914 г. Чертков и А. Л. Толстая снова перешли на «вы» по требованию последней – младшая дочь Л. Толстого, очевидно, перестает доверять лучшему другу своего отца [250 - Письмо А. Л. Толстой В. Г. Черткову от 10 января 1914 г. (ОР ГМТ. Ф. 60. Машинопись. Подлинник. Письмо не имеет архивного шифра).]. 20 января 1914 г. она пишет большое письмо В. Черткову, объясняя ему, что ее понимание того, кому именно и как Толстой поручил исполнение своей воли, абсолютно не соответствует пониманию Черткова: «…мы, исполнители воли Толстого, совершенно разошлись во взглядах на это дело». Далее в письме А. Л. Толстая подчеркивает, что считает деньги великим злом, так всегда смотрел на это и ее отец, поэтому «не следует думать о том, чтобы выколачивать из самых сокровенных мыслей Льва Николаевича, из его “святого святых” побольше денег, помещая эти сокровенные святые мысли в сомнительных журналах или газетах, торгуясь с издателями их, кто даст больше» [251 - Ядовкер Ю. Д. К истории исполнения завещания Л. Н. Толстого (1911–1914 гг.) // ТЕ. 2001. М., 2001. С. 464.]. В цитируемом письме, видимо, в первый раз А. Л. Толстая высказывает предположение, что, вопреки своим ожиданиям, была в истории завещания не активным, а вторичным, подставным лицом. И именно после этого письма В. Г. Чертков начинает настаивать на том, что право распределения прибыли принадлежит исключительно ему, а А. Л. Толстая в истории с завещанием должна играть совершенно подчиненную роль. Отношения между ними в 1914 г. осложняются настолько, что возникла необходимость протоколировать их встречи [252 - См.: там же. С. 465–466.].
   В задачи данной работы не входит прослеживать жизнь и правозащитную деятельность В. Г. Черткова после революции 1917 г. [253 - Эти вопросы с достаточной подробностью были освещены в следующих работах: Гетель Е. И. Объединенный совет религиозных общин и групп как одно из проявлений русского религиозного пацифизма // Долгий путь российского пацифизма: [Сб. ст.] / РАН. Ин-т всеобщ. истории. М., 1997 (работа посвящена вопросам антимилитаристского движения на религиозной почве); Из бумаг В. Г. Черткова и его современников / Вступ., публ. и примеч. А. Д. Романенко // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Воронеж, 2003–2004. Вып. 19. 2003; Вып. 20. 2003; Вып. 21. 2004 (деятельность В. Черткова как правозащитника после 1917 г., переписка с В. И. Лениным, И. В. Сталиным и т. д.); Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов, 1917–1956. М., 2005 (переписка В. Г. Черткова со Сталиным по поводу издания полного собрания сочинений Л. Н. Толстого).], однако в связи с вопросом о завещании Л. Толстого следует сказать еще несколько слов.
   Дискуссия о завещании затянулась на очень долгий срок и была продолжена после революции 1917 г., когда для ее участников наступил момент самоопределения – сотрудничать или нет с новой властью. Нужно заметить, что в послереволюционный период в среде правозащитников В. Г. Чертков был известен как смелый обличитель режима, называвший большевиков врагами всего русского народа, наподобие воров и убийц, и утверждавший, что народ их ненавидит [254 - См.: Шенталинский В. Донос на Сократа // НМ. 1996. № 11. С. 172.]. В 1919 г., в день первого ареста А. Л. Толстой, В. Г. Чертков на правах друга и последователя Л. Толстого обратился с письмом к Ф. Э. Дзержинскому с просьбой об ее освобождении, указывая, между прочим, на ее слабое здоровье и опасность заключения [255 - См.: там же. С. 170.], и А. Л. Толстая была действительно освобождена. В дальнейшем, в 1921 г., В. Г. Чертков снова обращается к власти с ходатайствами об освобождении А. Л. Толстой.
   В 1920–1921 г., в контексте споров о путях издания сочинений Л. Толстого в Советской России [256 - Эту идею пытались реализовать две издательские фирмы – «Кооперативное товарищество изучения и распространения творений Л. Н. Толстого», которым руководила А. Л. Толстая, и «Издательское общество друзей Толстого», которым руководил В. Г. Чертков.], В. Г. Чертков совершенно определенно высказался по поводу своих прав на рукописное наследие Л. Толстого. В письмах, отправленных 18 октября 1920 г. в редакции английских газет по поводу издания за пределами России сочинений Л. Н. Толстого, говорится о том, что «согласно завещательным распоряжениям Толстого, редактирование, равно как и первое посмертное издание всех произведений Л. Н. Толстого было им поручено исключительно В. Г. Черткову» [257 - РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 2878. 1920. Письмо по поручению В. Г. Черткова в редакцию английской газеты об организации Центрального Бюро с целью контроля над всеми изданиями Толстого по всему миру.]. В письме А. Л. Толстой от 31 января 1921 г. он указывает, что настоящая воля Л. Толстого относительно издания его сочинений после смерти изложена в его дополнительных распоряжениях: «…написанных хотя и не его рукой, а моею, но излагающих его точные указания, как он собственноручно и отметил в нескольких строках над своей подписью в этой бумаге <…> юридическое завещание на Ваше имя было написано единственно для того, чтобы дать Вам формальную возможность обеспечить точное исполнение распоряжений, изложенных в этой дополнительной бумаге и предоставлявших мне одному право первого издания всех его посмертных изданий» [258 - РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 73. Письма В. Г. Черткова А. Л. Толстой [1913–1921]. Л. 4–5.]. Другими словами, с точки зрения В. Г. Черткова А. Л. Толстая была просто марионеткой, которая должна была всемерно способствовать исполнению его воли, а дополнительное распоряжение в глазах В. Черткова гораздо важнее самого завещания. В письме от 8 октября 1922 г. Чертков просит А. Л. Толстую дать ему письменное удостоверение в том, что она признает смысл пояснительной к завещанию Толстого записки от 31 июля 1910 г. в нужном для него, В. Г. Черткова, ключе, в обмен на что готов передать ей часть творений Л. Толстого для первого издания.
   Можно предположить, что осенью 1922 г. произошел какой-то решительный разрыв между ними, так как в письме от 31 октября 1922 г. Чертков упоминает об «отлучении» его кружком А. Л. Толстой [259 - Там же. Л. 47.]. В чем была причина этого разрыва и отлучения, можно догадаться по письму самой А. Л. Толстой от 28 октября, которая прямо спрашивала В. Черткова: «Неужели Вы правда считаете, что я фиктивное, подставное лицо в завещании Л[ьва] Н[иколаевича] и что так и он и Вы всегда смотрели на мое участие в завещании? Неужели Вы так думаете? Мне трудно этому поверить» [260 - Там же. Д. 2693. Письма А. Л. Толстой В. Г. Черткову [1920–1927]. Л. 9.]. Отвечая ей, В. Г. Чертков пишет, что не знает, в каком смысле А. Толстая употребляет эти слова – в том же, «в каком, в первое время, так часто и так убежденно утверждали, что эти слова выражают характер порученной Вам роли, или в каком-нибудь ином. Во всяком случае, в настоящее время, по прошествии 12 лет, нам с Вами начать подыскивать наиболее подходящие эпитеты для определения порученных нам ролей, было бы, по моему мнению, не только праздным, но и нежелательным занятием» [261 - Там же. Д. 73. Письма В. Г. Черткова А. Л. Толстой [1913–1921]. Л. 48.]. Интересно заметить, что в заявлении В. И. Ленину, которое было написано в конце 1920 – начале 1921 г., В. Чертков несколько по-иному интерпретирует роль A. Л. Толстой в деле завещания: ее отец поручил ей содействовать B. Черткову в осуществлении задачи, порученной последнему писателем, в том числе ограждать свободу его действий от посягательств членов семьи Л. Толстого [262 - См.: Из бумаг В. Г. Черткова и его современников / Вступ., публ. и примеч. А. Д. Романенко // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Вып. 19. Воронеж, 2003. С. 240.].
   Известно, что поиск компромисса между А. Л. Толстой и В. Г. Чертковым продолжался практически до отъезда последней из Советской России. А. Л. Толстая оказалась в железных тисках, ее собственная роль в последние годы жизни отца стала ей понятна, но, повторяю, нигде ни одним словом она не упрекнула в чем-либо В. Г. Черткова. Только в ее воспоминаниях о Л. Толстом «Отец» невольно прорвались некоторые характерные замечания: здесь говорится о его властности, о том, что он «овладевал всеми мыслями, писаниями Толстого, по-своему, по-чертковски, интерпретируя их, точно это было его собственностью». В другом месте она пишет, что Чертков не терпел возражений, в нем сочетались очень разные сложные качества души [263 - См.: Толстая А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого: В 2 т. М., 2001. Т. 2. С. 187, 364–365. Очень характерно, что в некрологе В. Г. Черткова, опубликованном в Париже в 1936 г., говорится, что «даже близкая к отцу Александра Львовна не любила Черткова» (ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 111. 1936. Отклики на смерть В. Г. Черткова: Р. С. «В. Г. Чертков». Париж. [ «Последние новости»]. 11 ноября 1936 г. (Франция). С. 2).].
   Возможно, до конца своей жизни А. Л. Толстая сохранила к В. Г. Черткову теплое и благодарное чувство. В Государственном архиве литературы и искусства хранится поразительный документ (машинопись) – описание плавания по океану в Калифорнию, которое датировано 25 июля 1931 г. и атрибутировано как письмо А. Л. Толстой В. Г. Черткову. Кончается письмо такими словами: «Я ни на минуту никого не забываю, сердце мое, моя душа, мои мысли всегда с близкими мне. Любящая Вас А. Очень беспокоюсь о здоровье вашем» [264 - РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 5 Д. 1. 1931. Письмо А. Л. Толстой В. Г. Черткову.].
   В том, что это письмо написано действительно А. Л. Толстой, сомневаться не приходится, так как описание пребывания ее на Гавайских островах в письме практически полностью совпадает по содержанию с аналогичным отрывком из книги «Дочь» (часть IV, глава «Как растут ананасы»). Но если документ действительно адресован В. Г. Черткову (что еще требуется доказать), то, по всей видимости, это последнее известное исследователям письмо A. Л. Толстой В. Г. Черткову.

Свидетельства бывших сотрудников В. Г. Черткова и членов семьи Л. Н. Толстого

   Дополнительные источники позволяют точнее взглянуть на роль В. Г. Черткова в жизни Л. Толстого. Начать здесь следует со свидетельств лиц, в разные годы бывших его сотрудниками.
   В первую очередь необходимо остановиться на материалах B. Ф. Булгакова и П. И. Бирюкова. Отмечу попутно, что оба этих лица разделяли критическое отношение В. Черткова к православию, были противниками Церкви и в этом сохраняли единодушие с В. Г. Чертковым.
   И снова необходимо сделать важное примечание: как это бывает всегда с так называемыми источниками личного происхождения, нужно помнить о необходимости делать осторожные поправки на то обстоятельство, что авторы различных версий могли испытывать по отношению друг к другу совсем земные, прозаические чувства, например зависть, вызванную соперничеством за близость к «любимому учителю», или что-то подобное.
   Валентин Федорович Булгаков (1886–1966) – один из самых энергичных и талантливых последователей Л. Н. Толстого [265 - История жизни В. Ф. Булгакова подробно рассмотрена в статье: Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Последний секретарь Л. Н. Толстого: По материалам архива В. Ф. Булгакова // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 61. 3 (Май – июнь 2002).]. Окончил гимназию с золотой медалью, учился на историко-филологическом факультете Московского университета, познакомился с Толстым в 1907 г. и стал его последователем, а затем, в 1910 г., – его последним секретарем. Автор ряда очень содержательных мемуаров о Толстом (в первую очередь книги «Л. Н. Толстой в последний год его жизни», выдержавшей ряд изданий, а также «Христианской этики», написанной в толстовском ключе). Принимал активное участие в издании произведений Льва Толстого и в организации музея Толстого в Москве, активный антимилитарист, в 1914–1915 гг. находился под следствием по инициативе Московского военного окружного суда за воззвание против «империалистической войны». Первый директор музея Л. Н. Толстого на Пречистенке. Активный участник первого состава Помгола. В марте 1923 г. выслан советской властью за пределы России с женой и ребенком, которому не было еще двух лет (не помогли ходатайства об отмене этого решения со стороны В. Г. Черткова и других толстовцев, а также старшей дочери писателя, Т. Л. Толстой).
   В эмиграции В. Ф. Булгаков проживал в Чехословакии, в Праге. Вел широкую лекционную деятельность в странах Европы, переписывался с выдающимися деятелями культуры. В 1924–1928 гг. был председателем Союза русских писателей и журналистов Чехословакии. В 1934 г. в Збраславском замке близ Праги В. Ф. Булгаков основал Русский культурно-исторический музей. Автор (совместно с А. Юпатовым) справочника «Русское искусство за рубежом» (Прага, 1938) и до сих пор не опубликованного фундаментального словаря-справочника русских зарубежных писателей. 22 июня 1941 г. В. Ф. Булгаков был арестован нацистами по подозрению в коммунистической деятельности, а позднее отправлен в баварский концлагерь в Вейссенбург (1941–1945), где подготовил свои воспоминания о Толстом и его близких, а также о своем заключении. После освобождения американскими войсками вернулся в Прагу, затем принял советское гражданство и вернулся в СССР. Поселился в Ясной Поляне, где в течение почти 20 лет был хранителем Дома-музея Л. Н. Толстого.
   Важно отметить, что довольно долгое время В. Ф. Булгаков, выполняя обязанности секретаря Л. Толстого, был тесно связан с В. Г. Чертковым, в частности осуществлял постоянную связь между Ясной Поляной и Телятинками. Хорошо представляя себе ситуацию в семье В. Черткова, круг его последователей и сторонников, В. Ф. Булгаков оставил ряд ценных воспоминаний, большая часть которых до сих пор остается неопубликованной.
   В этих материалах отмечаются некоторые очень важные индивидуальные черты характера В. Г. Черткова и его супруги, на которые вполне можно было бы не обращать никакого внимания, так как индивидуальные черты характера человека, его страсти и грехи являются его трагическим достоянием и не подлежат изучению с точки зрения истории, т. е. научному анализу. Но в данном случае, что особенно важно подчеркнуть, эти особенности характера В. Черткова послужили одной из главных, если не самой главной причиной трагедии писателя: трагедии сложной по сочетанию компонентов, личной, религиозной и семейной одновременно.
   Учитывая малодоступный характер архива В. Ф. Булгакова (его часть, хранящаяся в РГАЛИ, до сих пор недоступна большинству исследователей), нужно с тем большим вниманием отнестись к публикации одного документа этого архива в 1993 г. К сожалению, эта публикация не носит академического характера, в ней отсутствует полноценная вступительная статья, в конце текста есть только краткая ремарка «по материалам Ясной Поляны». Однако по своему содержанию значение этой публикации переоценить очень трудно: она в значительной степени проливает свет на проблему влияния В. Черткова на Л. Толстого.
   В этом тексте В. Ф. Булгаков, отмечая глубокую связь, существовавшую между писателем и ближайшим учеником, подчеркивает важные особенности личности В. Черткова, из которых самой важной был сильный характер, более того, огромная нравственная сила, позволившая В. Черткову круто изменить свою жизнь и из le beau Dima превратиться в реального лидера целого религиозного движения. Его лидерство основывалось на некоторых качествах: всепоглощающей любви к Л. Толстому, любви по-своему реальной, в чем-то очень глубокой и постоянно возраставшей, любви, сопровождавшейся пониманием того, что казалось Л. Толстому в себе самым важным и глубоким, в стремлении на все смотреть его, Толс того, глазами, причем сочеталось все это со своеобразным, холодно-дипломатическим складом ума, позволившим Черткову быть самым эффективным распространителем сочинений Толстого и его имиджмейкером в Европе. Это отношение к Толстому, своеобразная одержимость объясняют то обстоятельство, что делу распространения его взглядов еще при жизни писателя и после его смерти В. Чертков посвятил большую часть своих душевных сил и материальных средств. Толстой понимал это стремление своего друга именно как призвание: «Чертков посвятил мне жизнь» – и сам отвечал ему «глубокой и трогательной благодарной любовью» [266 - Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 12, 17.] В этом смысле Чертков, по мнению В. Ф. Булгакова, был большим и сильным духом человеком.
   Однако эта сила сопрягалась, более того, возможно, была основана на другой, неодолимой, важной и крайне опасной с духовной точки зрения стороне характера – властолюбии: «…властолюбие, властолюбие, основанное на эгоцентризме, и способное иногда переходить в прямой деспотизм <…> В его душе тщеславие – “любовь к любви людей” – тонуло во властолюбии, в любви главенствовать над людьми и управлять ими. Чертков с юности привык к власти и полон был всегда чувством власти. Вот соединением этих-то двух импульсов: стремления к моральному, нравственному овладению жизненной задачей, с одной стороны, и неискоренимого, врожденного и развитого уродливым воспитанием личного властолюбия, инстинктивной повадки деспота, с другой, и определялась сущность странной, сложной, часто капризной, переменчивой тяжелой личности Черткова» [267 - Там же. С. 5.].
   Именно эти особенности характера – властность и деспотичность – содействовали тому, что В. Чертков достаточно быстро выдвинулся на роль лидера того движения, которое традиционно называется толстовским. Со временем он превратился «в своего рода «папу» маленькой, родившейся под тульским небом «церкви», стал «властным руководителем безвластных» [268 - Там же. С. 5–6.], «генерал-губернатором от толстовства», причем стремился овладеть безраздельно не только последователями писателя, но и им самим.
   Такая «жесткая» характеристика вполне согласуется с отдельными наблюдениями лиц, знавших В. Черткова не столь близко. В своем дневнике в 1915 г. З. Гиппиус рисует такой его портрет: «Смиренно-иронический. Сдержанная усмешка, недобрая, кривит губы. В нем точно его “изюминка” задеревенела, больная и ненужная. В не бросающейся в глаза косоворотке. Ирония у него решительно во всем. Даже когда он смиренно пьет горячую воду с леденцами (вместо чаю с сахаром) – и это он делает как-то иронически. Так же и спорит, и когда ирония зазвучит нотками пренебрежительными – спохватывается и прикрывает их смиренными. Не глуп, конечно, и зол» [269 - Гиппиус З. Н. Около Толстого [В. Г. Чертков] // Воскресение: Историко-публицистичесий альманах. № 3: 170 лет со дня рождения Льва Толстого. Тула, 1998. С. 57.].
   Между прочим, эти записи З. Гиппиус о Черткове крайне интересны еще и тем, что на материале рукописи Черткова об уходе Толстого из Ясной Поляны (которую Гиппиус называет «жестокой» и «невозможной») она пытается (и очень убедительно!) показать, «что делает с “правдой” Чертков» [270 - Гиппиус З. Н. Около Толстого [В. Г. Чертков]. С. 58.], т. е. продемонстрировать его способность преподносить факты – «стеклышки» так, что сама «мозаика» поворачивается в нужном для него освещении. Фактически эту же сторону характера В. Г. Черткова подчеркивает и хорошо знавший его много лет М. В. Нестеров, он пишет об упорстве, непреодолимой тупости, ограниченности в восприятии жизни и идей [271 - См.: Нестеров М. В. Письма. Л., 1988. С. 304.].
   В. Ф. Булгаков прямо перечисляет тех лиц, которые составляли «партию В. Черткова», т. е. служили ему для различных целей: это младшая дочь писателя А. Л. Толстая, жена В. Черткова A. К. Черткова, ее сестра О. К. Толстая, секретарь А. П. Сергеенко, пианист А. Б. Гольденвейзер, переписчица и подруга А. Л. Толстой B. М. Феокритова. Кроме того, этот список лиц, близко стоявших к Черткову, должен быть дополнен большой группой «прихлебателей», о которых сообщал Б. А. Дунаев: «Они не имеют ни службы, ни заработка, и свободная вольготная жизнь около и на средства Черткова требует от них только безусловного подчинения и выполнения воли кормящего их… Все это преподносится как великое народное движение, идущее по религиозному пути» [272 - Цит. по: Ершова О. Е. «Первый ученик» Л. Н. Толстого: [О В. Г. Черткове] // Мещерские хроники: К 90-летию пребывания Л. Н. Толстого в Мещерском крае / Чехов, 2002. С. 25.]. Это свидетельство получает подтверждение из совсем неожиданного источника – записок секретного сотрудника Московского охранного отделения, журналиста И. Я. Дриллиха, который, ссылаясь на показания местных крестьян, утверждал, что при Черткове постоянно живут семь-восемь молодых людей, которые получают 10 рублей в месяц каждый только за то, что считают себя толстовцами, ничего не делают, но только «бродят» по окрестностям и вступают в беседы с крестьянами [273 - См.: [Щеголев П. Е.] «Блондинка» в Ясной Поляне в 1910 г.: Записки секретного сотрудника // Нева. 2008. № 4. С. 231.]. Первым результатом этих бесед крестьяне более пожилого возраста «с нескрываемым раздражением» назвали то, что молодежь полностью перестала ходить в церковь. В этом же донесении говорится, что все «общественные» учреждения В. Г. Черткова в значительной степени выполняют функцию активной пропаганды толстовских взглядов среди окрестного крестьянского населения. Записка Дриллиха заканчивается характерным признанием: «Могу констатировать, что влияние идей Толстого и следы пропаганды чувствуются на каждом шагу, особенно среди деревенской молодежи» [274 - См.: [Щеголев П. Е.]. Указ. соч. С. 233.].
   В своих воспоминаниях В. Ф. Булгаков высказывает гипотезу, что В. Чертков страдал мозговым расстройством, делавшим его «совершенно невменяемым и неответственным за свои поступки человеком». Приступы болезни могли продолжаться от 3 до 12 дней, причем долго живший в Англии в доме Чертковых врач-словак А. Шкарван считал, что это проявления прогрессивного паралича, от которого, между прочим, В. Чертков и скончался в 1936 г. По мнению Шкарвана, впервые такой диагноз был поставлен ему в 1925 г., эта точка зрения нашла отражение в воспоминаниях В. Ф. Булгакова «Как прожита жизнь», указавшего на непосредственную причинную связь между болезненным состоянием С. А. Толстой, В. Г. Черткова и смертью Л. Толстого [275 - См.: Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964. С. 194; «…Кажется, что я спасал себя…»: Уход Льва Толстого из Ясной Поляны глазами Валентина Булгакова и Михаила Сухотина / Публ. В. Абросимовой // Независимая газета. 1998. 12 ноября. С. 8; Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 17.Впрочем, друзья Черткова категорически отрицали саму возможность такой болезни и активно консультировались с врачами, которые подтвердили, что гипотеза А. Шкарвана маловероятна (см.: ОР ГМТ. Ф. 60. Шершенева (Страхова) Е. Ф. «Об ушедшем спутнике, общем пути и друзьях» – мемуары. Приложение к гл. V. Л. 53. А. А. Шкарван – врач, словак по национальности, близкий знакомый Д. П. Маковицкого, долгое время был одним из самых задушевных корреспондентов В. Г. Черткова и делился с ним своими самыми интимными переживаниями. Однако летом 1904 г. между ними произошел конфликт, связанный с изданием А. Шкарваном перевода на немецкий язык статьи Л. Н. Толстого «Одумайтесь!». Затем подобная ситуация повторилась в связи с немецким переводом «Круга чтения» (РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 2804. 1897–1910. Л. 58 и далее, 80 и далее)]. Л. Толстой мог знать об этой болезни, о чем свидетельствуют два его намека в письмах (см.: ПСС. Т. 67. С. 205; Т. 88. С. 135). Именно болезнью можно было бы объяснить некоторые совершенно нелепые выходки, когда Владимир Григорьевич мог, например, показать своему собеседнику язык.
   В свою очередь это, конечно, накладывало определенный отпечаток на характер отношений В. Черткова и Л. Толстого, отношений, которые характеризовались рядом своеобразных черт, главной из которых была, безусловно, внутренняя непоколебимая уверенность Черткова в том, что сам, без его помощи, Л. Толстой не сможет быть проводником своих идей. Чертков как будто чувствовал себя по отношению к Толстому всегда «первым учеником», более того, антрепренером, распорядителем всей общественной и культурной работы, связанной с Толстым, даже хозяином, не признавая никакой конкуренции со стороны других фаворитов и близких последователей; в конечном счете это привело его к стремлению «держать в руках» самого Толстого [276 - См.: Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 9, 10, 13.].
   Эта уверенность сопровождалась типично сектантским, очень узким подходом к проповеди своих и толстовских взглядов, «и притом с претензией считать себя за непогрешимого толкователя “учения”, а свой дом – за единый штаб и центр “движения”» [277 - Там же. С. 2.].
   Эта сторона личности Черткова (в практической сфере обращавшаяся в самоволие в редакционно-издательских делах) создавала для него большие проблемы в работе с окружающими людьми, на что обратил внимание однажды сам Толстой. В письме В. Черткову от 16 октября 1898 г. содержится очень любопытная характеристика последнего как деятеля, данная ему писателем: «Вы от преувеличенной аккуратности копотливы, медлительны, потом на все смотрите свысока, grandseigneur-ски, и от этого не видите многого и, кроме того, уже по физиологическим причинам, изменчивы в настроении – то горячечно-деятельны, то апатичны» (ПСС. Т. 88. С. 135) [278 - Grandseigneur – барин (фр.). Возможно, именно в этом письме Л. Толстого содержится намек на психическое заболевание В. Г. Черткова.]. Замечу, что именно на эту сторону характера обращает внимание и М. В. Муратов, но интерпретирует ее совершенно иначе, в нужном для возможного «заказчика» своей книги направлении: «Прямолинейная правдивость, соединенная с большой настойчивостью, которую проявлял Чертков, добиваясь, чтобы те, кто с ним вместе работает, делали свое дело именно так, как ему представляется правильным, создавала полное отсутствие гибкости в его отношениях с людьми, и он был гораздо более одинок в своей работе, чем это можно было подумать» [279 - Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. С. 135.].
   Как уже отмечалось, В. Г. Чертков постоянно проявлял настойчивость в получении права первой публикации новых произведений Толстого и был самым энергичным корреспондентом Толстого, наделенным от него уникальной монополией – обратным получением всех своих писем, «конечно, не без расчета предоставить затем вниманию будущего историка лишь то, что он сам, корреспондент, найдет удобным предоставить» [280 - Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 3.].
   В. Ф. Булгаков подчеркивает несколько искусственный, надуманный характер «опрощения» семьи Чертковых – своеобразное сочетание демократичности и простоты со склонностью к утонченности и комфорту, совершенно недоступному тем крестьянам, которых Чертков почитал «братьями» и с которыми перешел на «ты». Эта сторона жизни Черткова, конечно, не афишировалась, мало кому было известно, например, что за «братским» столом различались три класса кушаний – членам семьи Черткова и ближайшим гостям, затем сотрудникам и, наконец, всем остальным [281 - Там же. С. 6.]. Важно подчеркнуть, что это опрощение совершенно не соответствовало способности семьи Чертковых с комфортом и даже некоторой роскошью устраивать свою жизнь, на что также обратил внимание однажды сам писатель: «Л[ев] Н[иколаевич] ездил с Сашей и со мной гулять, заезжали к Черткову. Л[ев] Н[иколаевич] остался недоволен великолепием дома Черткова. Вернулся огорченным и вечером говорил: “К чему все это, эта роскошь, эти ванны, весь этот первый сорт? Я непременно все это ему выскажу. Я ведь никогда до сих пор внутри не был и не осматривал подробно этого дома”» (запись в дневнике М. С. Сухотина от 23 октября 1908 г.) [282 - Сухотин М. С. Из дневника М. С. Сухотина. С. 208. Яркая характеристика всей искусственности «крестьянского быта» семьи Чертковых дана в дневниках некой Дьяконовой, анализу которых посвятил свою статью о Черткове «Друг великого человека» В. В. Розанов. Последний отмечает, что «чертковство» не столько ложно, сколько мертвенно, «ибо все “сделано” на верстаке человеческой мысли, человеческого измышления: и на нем не растет ни одной зеленой травки. Якобы “из деревни” – оно коренным образом расходится именно с “деревней” <…> Чертков беспримерно убогий человек, именно – убогонький. Он оттого и ненавидит “натуру”, заменяя ее везде “рассуждениями”, что “натура” всегда гениальна, везде сильна, везде “своя” и “сама”: и все это прямо ненавистно убогонькому деспоту» (Розанов В. В. Террор против русского национализма: Статьи и очерки 1911 г. М., 2005. С. 119).].
   Эти особенности характера Черткова могли бы остаться его личными, индивидуальными характеристиками, но они нашли реализацию в межличностных отношениях в очень характерной форме. Речь здесь идет не только о стремлении Черткова властвовать над другими людьми, стремлении, которое часто может носить инстинктивный, неосознанно-ситуативный характер и затем так же часто сопровождается раскаянием и стремлением работать над собой. Другими словами, эта сторона личности, эта черта характера может не осознаваться человеком, но может быть и осознанной и стать поводом для покаяния.
   В жизни Черткова совершенно определенным образом проявилась склонность целенаправленно манипулировать чужим сознанием. Наиболее ярко эта сторона личности В. Черткова проявилась в ряде известных эпизодов, из которых самыми значительными являются история с завещанием Толстого и обстоятельства последних дней жизни Л. Н. Толстого. Но гораздо раньше сам В. Ф. Булгаков получил серьезное предупреждение: когда в конце 1909 – начале 1910 г. он познакомился с лечащим врачом Толстого, Д. П. Маковицким, последний предупредил быть очень осмотрительным в личных отношениях с Чертковыми. «Чертковы, – говорил он, – умеют очень хорошо воспользоваться нужными им людьми, но потом они выбрасывают их без зазрения совести, как выжатый лимон!» [283 - Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 8. А. Фодор при этом утверждает, что в начальный период и Д. П. Маковицкий, и В. Ф. Булгаков, и А. Б. Гольденвейзер, и Н. Н. Гусев были агентами Черткова, нанятыми для слежки за Толстым, и получали за это жалованье (см.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Laham, MD: University Press of America, 1989. P. 141–142). Эта версия в отношении Д. П. Маковицкого находит косвенное подтверждение в воспоминаниях В. Ф. Булгакова, который указывает, что «даже «святого доктора» с его голубиной простотой и чистотой удалось Черткову поставить на службу своим расчетам! И когда – в 1901 году!» (Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1978. С. 113).] В этом свидетельстве, между прочим, обращает на себя внимание множественное число: эта характеристика не только самого Владимира Григорьевича, но и его супруги, и в том, что эта характеристика вполне адекватна, В. Ф. Булгаков мог убедиться по некоторым обстоятельствам, связанным с уходом Л. Толстого.
   В. Ф. Булгаков, не останавливаясь на этом, отмечает еще одну очень важную, глубинную сторону характера В. Г. Черткова, ту сторону, которая на евангельском языке носит емкое название «фарисейство»: сам Чертков, а позже, вслед за ним, как замечает Булгаков, и Анна Константиновна, и все окружение Чертковых, по целому ряду причин, среди которых можно назвать и ложное воспитание, излишнюю застенчивость, или то, что Булгаков очень точно и проницательно называет «не преследующей никаких особых целей врожденной, “искренней” неискренностью», или, наконец, грубый расчет, приняли на себя особую манеру поведения: держаться так, как будто они все не только не делали, но были принципиально неспособны сделать что-либо нехорошее, отрицательное, греховное или морально не выдержанное, а слабости допускали только по роковому стечению обстоятельств, что приводило к ряду необъяснимых нравственных диссонансов, а самообличения Черткова, которые он позволял себе в особенно хорошем расположении духа, носили характер барского веселого морального щегольства [284 - См.: Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 8.].
   На эту сторону характера своего друга также обращал внимание Л. Н. Толстой. Для ее характеристики он выбрал едкий и точный термин – «пересаливание», о чем также упоминает в своем дневнике М. С. Сухотин (запись от 24 октября 1907 г.): «Удивляюсь, что еще раньше митинги, устраиваемые Чертковым, не были прекращены. На этих митингах Чертков, очевидно, проповедовал много такого, что не могло быть терпимо никакой властью, а нашей полицейской и тем паче. Даже из уст Л[ьва] Н[иколаевича] вырвалось замечание, очень ценное для характеристики деятельности Черткова. А именно, Л[ев] Н[иколаевич], огорченный арестом Гусева и ставя этот арест в связь с деятельностью Черткова, заметил: “Очень мне понятно, что Чертков, жизнь которого во многом так не согласуется с тем, что он проповедует, слишком преувеличивал и пересаливал эту свою облюбованную им деятельность проповедования своих идей народу: усиливая свою проповедь, Чертков как бы держит в тени другие слабые стороны своей жизни”» [285 - Сухотин М. С. Цит. соч. С. 197–198. Арест Н. Н. Гусева, в связи с пропагандой антигосударственных и антицерковных взглядов Л. Н. Толстого, имел место в октябре 1907 г.].
   Этот аспект жизни Чертковых находит отражение и в очень интересных воспоминаниях С. Н. Мотовиловой, старой большевички, соратницы Н. К. Крупской, встречавшейся с В. Г. Чертковым в Англии в 1900 г.
   В своих воспоминаниях она говорит о В. Г. Черткове как о неприветливом, высокомерном, малообразованном, часто грубом человеке с выпуклыми и холодными глазами, с презрительной по отношению к окружающим манерой держать себя, человеке, жизнь которого противоречит проповедуемым им принципам, видит в нем «неприятного, глумящегося надо мной барина», «что-то среднее между Нехлюдовым и Вронским». Она подчеркивает ту особенность характера В. Г. Черткова, на которую обращает внимание и В. Ф. Булгаков: внешнее «пуританское» благочестие и поразительная способность при этом иронизировать и даже глумиться над самыми серьезными темами и превращать самые важные вопросы в повод для пустых, но нравоучительных разговоров, которым подобострастно внимают окружающие В. Г. Черткова люди. «Холодная добродетель», связанная с откровенным фарисейством и в то же время гарантии материальной независимости со стороны матери, позволяющие В. Г. Черткову не признавать денег – очень точная и важная характеристика [286 - См.: Мотовилова С. Н. Минувшее // НМ. 1963. № 12. С. 95–100.]. Об этой же стороне личности В. Г. Черткова свидетельствует и письмо его долголетнего соратника А. М. Хирьякова, который уже в 1918 г. призывал Черткова излечиться от презрения к людям, не согласным с ним [287 - См.: Из бумаг В. Г. Черткова и его современников / Вступ., публ. и примеч. А. Д. Романенко // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Вып. 19. Воронеж, 2003. С. 223. А. М. Хирьяков (1863–1942) – писатель, журналист, единомышленник Л. Толстого, в начале 1890-х гг. сотрудник В. Г. Черткова по издательству «Посредник». С 1923 г. в эмиграции.].
   Эта поистине роковая черта характера В. Черткова, повторяю, особенно важна в понимании трагедии Толстого. В конечном счете именно его способность расчетливо и отстраненно взирать на человеческое страдание, стремление преследовать свои личные интересы, пусть далеко не всегда именно материальные. Здесь я имею в виду в первую очередь конфликт Толстого с женой и вообще с семьей, конфликт, вылившийся наконец в страшное, по-своему непоправимое событие – недопущение к умирающему человеку членов семьи и православного священника со Святыми Дарами. Этот конфликт представляет, с точки зрения В. Ф. Булгакова, истинную разгадку «и личности, и тактики Черткова». И подтверждается эта точка зрения поступками В. Г. Черткова, которые нам трудно понять просто по-человечески: еще до утверждения завещания Толстого судом, полагая, что рукописи писателя принадлежат теперь только ему, Чертков, не желая терять ни одного дня, 8 ноября 1910 г., т. е. на следующий день после смерти Толстого, возвращается (на один день раньше С. А. Толстой, следовавшей за гробом мужа) в «бесхозную» Ясную Поляну и производит в бывшей рабочей комнате Толстого форменный обыск, не брезгуя «шарить» даже за портретами на стенах и книгами на полках, «не осталось ли там каких-нибудь бумаг, чего-нибудь относящегося к последней воле Толстого, нового проекта завещания, быть может, храни Боже?!» [288 - Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения. С. 17.].
   На это свидетельство В. Ф. Булгакова, как мне представляется, следует обратить самое серьезное внимание – именно в этом эпизоде таится главная причина того, почему, вопреки самым простым человеческим соображениям, В. Г. Чертков в трагические астаповские дни не только не допустил к постели умиравшего писателя жену и православного священнослужителя, но даже не сообщил о их приезде. Этот поступок, имеющий проекцию в вечности, сотериологическую составляющую, т. е. связанный с вопросом о спасении души человека, о его посмертной судьбе, поступок, решиться на который может только человек одержимый, объясняется, на мой взгляд, очень простым мотивом: находясь в памяти, под воздействием покаянных мыслей и чувств, Л. Толстой мог изменить текст завещания в пользу своей семьи, и тогда все, ради чего жил эти годы В. Г. Чертков, рухнуло бы. Здесь, правда, научная объективность требует поставить не точку, а знак вопроса: дело в том, что, как свидетельствует Т. Л. Толстая, ее младшая сестра, А. Л. Толстая, не возражала против прихода к одру писателя его жены, но сам Л. Толстой боялся этой встречи [289 - См.: Толстая Т. Л. О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 283.].
   Очень характерно, что в воспоминаниях о последних днях Л. Н. Толстого, опубликованных в 1911 г., В. Г. Чертков ни словом не обмолвился о приезде в Астапово прп. Варсонофия: он не видел необходимости оправдываться именно в этом эпизоде, который, по всей видимости, мало волновал русское общество [290 - См.: Чертков В. Г. О последних днях Льва Николаевича Толстого: Записки. [Раненбург, 1911].].
   «Жесткие» и нелицеприятные свидетельства В. Ф. Булгакова о В. Г. Черткове и его жене вызвали «протест» со стороны дочери упоминавшегося выше Ф. А. Страхова, Е. Ф. Шершеневой, которая уже сравнительно поздно, в 60-е гг. ХХ в., составила свои (до сих пор не изданные) воспоминания о Черткове, утверждая, что недобросовестные современники лжесвидетельствовали о «замечательных людях – великанах духа и чести», В. Г. Черткове и А. К. Чертковой. Е. Ф. Шершенева указывает, что именно выступления в печати В. Ф. Булгакова побудили ее вспомнить о В. Черткове. В тексте мемуаров присутствуют копии некоторых писем, в частности письмо Н. Н. Гусева Б. В. Мазурину, в котором говорится: «Можно спросить: за что Булгаков не любит Черткова? Ответ на этот вопрос может быть только один: за то, что Чертков не доверял ему, не пригласил его в свидетели по завещанию Льва Николаевича, считал его легкомысленным, очень поверхностным, тщеславным и самоуверенным человеком, мнения которого о глубоких вопросах не стоят внимания» [291 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. № 171. Шершенева (Страхова) Е. Ф. «Об ушедшем спутнике, общем пути и друзьях». Л. 2, 57–58 (верхняя пагинация).].
   К сожалению, ценность данного материала ослабляется очевидным обстоятельством: будучи дочерью одного из сотрудников Черткова, Е. Ф. Шершенева не свободна от пристрастного отношения к Черткову.
   В своих воспоминаниях Е. Ф. Шершенева сообщает о малоизвестных фактах жизни В. Г. Черткова, его активном заступничестве за «отказников», контактах с Ф. Э. Дзержинским, Н. К. Крупской, которая была соученицей А. К. Чертковой по Бестужевским курсам, М. И. Калининым.
   Представляет определенный интерес и та часть воспоминаний Е. Ф. Шершеневой, которая названа «Высказывания о В. Г. Черткове его друзей» [292 - ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. № 171. Раздел «Что пишут и думают о Черткове его друзья».]. Однако именно этот раздел воспоминаний носит, как мне кажется, откровенно конъюнктурный характер.
   Другой близкий сотрудник В. Г. Черткова – Павел Иванович Бирюков (1860–1931), публицист, крупнейший биограф и последователь Л. Н. Толстого, с 1893 г. возглавлявший основанное Л. Н. Толстым и В. Г. Чертковым издательство «Посредник». В 1897 г. Бирюков был тоже, как и Чертков, выслан, но не в Англию, а в Курляндскую губернию, за участие в составлении воззвания в пользу духоборов «Помогите». 1898–1907 гг. он провел в эмиграции, а в 1920-х гг. руководил рукописным отделом в московском музее Толстого, став первым его хранителем. В 1924 г. в соответствии с давним замыслом уехал в Канаду к духоборам. Здесь он тяжело заболел и был перевезен женой в Швейцарию, где в 1931 г. скончался.
   Нельзя сейчас сказать, к какому времени относится начало осложнения отношений между В. Г. Чертковым и его ближайшим сотрудником, а затем и преемником по издательству «Посредник». Однако к 1913 г. эти отношения вступили уже в столь острую стадию, что в письме от 5 марта 1913 г. В. Г. Чертков сообщает А. Л. Толстой о получении от П. И. Бирюкова письма, вторая часть которого «наряду с неосновательными обвинениями и несправедливыми осуждениями испещрена еще и всякими глумлениями и оскорблениями по нашему адресу» [293 - РГАЛИ. Ф. 552 (В. Г. Чертков). Оп. 1. Д. 73. Письма В. Г. Черткова А. Л. Толстой [1913–1921]. Л. 3.].
   Причина этих осложнений совершенно ясна, о них П. И. Бирюков рассказывает в своем не изданном до сих пор дневнике. Речь снова идет о завещании, в эту историю П. Бирюков добавляет несколько очень важных штрихов. В Англии под большим секретом А. К. Черткова рассказала ему, что во время болезни Л. Н. Толстого в Крыму «Марья Львовна по настоянию С[офьи] А[ндреевны] отдала ей завещание и она его уничтожила. Но копия осталась у Марьи Львовны и у Чертковых. И когда Л[ев] Н[иколаевич] поправился, он снова написал подобное же завещание, и теперь подлинник уже хранится у Черткова и, стало быть, дело обеспечено (курсив мой. – Свящ. Г. О.)» [294 - РГАЛИ. Ф. 41 (П. И. Бирюков). Оп. 2. Д. 2. Дневник П. И. Бирюкова (1891–1926). Л. 40 об.]. Таким образом, заговор близких В. Г. Черткову лиц, который через десять лет трансформируется в железное «астаповское» кольцо, существовал вокруг Л. Толстого уже в 1901 г. – еще раз подчеркну, что из него Л. Толстому в Астапово выбраться было уже невозможно.
   П. И. Бирюков пишет в своем дневнике о том противоестественном состоянии, в которое пришла дружба В. Г. Черткова с Л. Толстым. О Черткове он говорит как о человеке, «которого я безмерно уважал и искренно любил, но не мог иногда выносить еще чрезмерное нравственное насилие как над людьми вообще, так и надо мной в частности; но особенно больно мне было видеть, как он подчинял себе Л[ьва] Н[иколаеви]ча, часто заставляя его делать поступки совершенно противные его образу мыслей. Л[ев] Н[иколаевич], искренно любивший Черткова, видимо тяготился этой опекой, но подчинялся ей безусловно, так как она совершалась во имя самых дорогих ему принципов» [295 - Там же. Л. 42 об.]. Примечательная ремарка дневника относится к А. Л. Толстой, которая также была недовольна тем способом, которым решалась проблема завещания Л. Толстого [296 - Там же. Л. 46–46 об.].
   В августе 1910 г. имел место очень важный эпизод, нашедший многочисленные отражения в переписке и воспоминаниях: П. И. Бирюков чуть не расстроил все планы окружения В. Черткова, прямо высказав писателю свое мнение о том, что не надо было вопрос о завещании решать втайне от семьи. Л. Толстой ответил: «Да, да, Вы правы, ведь это Чертков меня подвел!» – и под влиянием этого разговора отправил В. Черткову письмо, в котором указал, что затея с завещанием – большое зло и он хочет его уничтожить, так как это дело противоречит всем его коренным убеждениям [297 - Там же. Л. 48–49.]. Можно предположить, что именно с этого эпизода берет свое начало конфликт П. И. Бирюкова с семьей Чертковых.
   Наконец, еще одно свидетельство. Михаил Сергеевич Сухотин (1850–1914) – зять Л. Н. Толстого, муж его старшей дочери Татьяны Львовны. Человек довольно интересной судьбы, многогранных умственных интересов и умеренно либеральных взглядов, воспитанник Московского и Гейдельбергского университетов, лично знакомый с Ю. Ф. Самариным, М. Н. Катковым, И. С. Аксаковым, депутат I Государственной думы, весьма критически настроенный как к Православной Церкви, так и к окружению Толстого, в первую очередь к В. Г. Черткову, М. С. Сухотин в своем дневнике сообщает много любопытных данных о самом Л. Толстом и его контактах с любимым учеником, в значительной степени демонстрирует фальшивую и лживую атмосферу, сложившуюся вокруг Л. Толстого, показывает, что инициатором этого процесса был сам Чертков, а участниками – близкие к нему лица. Замечу, что Л. Толстой относился к М. Сухотину с иронически-сдержанным интересом, называя его «дворянином честным и остроумником» (ПСС. Т. 56. С. 239).
   К сожалению, ценность первого издания дневника М. С. Сухотина умаляется рядом обстоятельств. Прежде всего, по совершенно непонятным причинам публикация 1961 г. кончается записью от 20 мая 1910 г., хотя дневник имеет продолжение. Кроме того, первое издание дневника Сухотина было сделано с большими купюрами, которые к тому же далеко не всегда обозначены в тексте, что является уже очень грубым нарушением издательской этики. Объясняются эти купюры, очевидно, чисто идеологическими соображениями – из публикации 1961 г., попавшей как раз на самый разгар хрущевской антирелигиозной кампании, выпущен, например, большой и очень интересный отрывок, в котором М. С. Сухотин делится своими воспоминаниями о встрече со св. прав. Иоанном Кронштадтским.
   Другой важный пример такого пропуска – это ряд отрывков, в которых автор дневника высказывает критические замечания в адрес В. Г. Черткова: например, лакуна в тексте публикации, в которой речь идет о критическом отношении к В. Г. Черткову известной родственницы писателя, его двоюродной тетки А. А. Толстой.
   Характерно, что авторы первого издания дневника достаточно произвольно обвинили М. С. Сухотина в стремлении акцентировать внимание на периодах «поправения» Л. Толстого и уменьшения влияния на него В. Черткова. Частично эти пробелы были ликвидированы публикациями В. Н. Абросимовой [298 - См.: Абросимова В. Н. «…Кажется, что я спасал себя…»: Уход Толстого из Ясной Поляны глазами Валентина Булгакова и Михаила Сухотина // Независимая газета. М., 1998. 12 ноября. № 211; Абросимова В. Н. Уход Л. Н. Толстого: По дневниковым записям М. С. Сухотина 1910 г. и в переписке Т. Л. Сухотиной-Толстой с С. Л. Толстым 1930-х годов // Известия Академии наук. Серия ОЛЯ. М., 1996. Т. 55. № 2.].
   Оценивая значение личности В. Черткова в жизни Л. Толстого в целом, М. С. Сухотин замечает об одном из разговоров с писателем: «Но ясно, что эти рассуждения страдают именно индивидуализмом, именно пристрастностью, личным, сектантским отношением к Черткову» [299 - Сухотин М. С. Лев Толстой // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 201.]. Самого Черткова он характеризует следующим образом (в записи от 31 марта 1909 г.): «Сегодня Чертков выезжает из пределов Тульской губ. Вчера приезжал прощаться. Видно было, как тяжело этому сильному, сдержанному, энергичному человеку расставаться со своим учителем, которого он так искренно и горячо любит. Сам учитель, по-моему, не с такой болью расставался с любимым учеником» [300 - Там же. С. 212.].
   В другом месте он пишет: «Ежедневно приезжает и сам Чертков, который не только обожает Л[ьва] Н[иколаевича], но и командует им, а Л[ев] Н[иколаевич] не только любуется Чертковым, но и слушается его во всем» [301 - Там же. С. 208.].
   Подробную характеристику отношениям Черткова и Толстого дает Сухотин в обширной записи от 13 ноября 1908 г. Ввиду важности этого свидетельства я приведу большую цитату из дневника: «Почти ежедневно к обеду приезжает Чертков. Для меня это самое неприятное время, так как этот любимый ученик вносит с собой какой-то дух уныния, и от его присутствия я испытываю гнет, имеющий своим источником сознавание мной преувеличенной по своей значительности роли этого сильного и вместе с тем крайне узкого человека, пропитанного, кроме того, сектантской мировой скорбью. Иногда приезжает он и днем. За глаза все его ругают, критикуют, рассказывают разные анекдоты об его неискренности в смысле несоответствия его толстовских взглядов с его жизнью богатого фантазера, пользующегося своими деньгами. В этих нападках отличается особенно Саша и ее приятельница Варя. Защищает его одна Таня [302 - Речь идет об А. Л. Толстой, младшей дочери писателя, ее подруге В. М. Феокритовой, выполнявшей в Ясной Поляне обязанности машинистки, и Т. Л. Толстой, старшей дочери писателя, жене М. С. Сухотина.], а обожает его один Л[ев] Н[иколаевич], при котором никто не позволяет себе никакой критики Черткова. Поразительно, как этот сын Зеведеев забрал в руки учителя. Ему одному разрешены les petites entres [303 - Букв. «маленькие входы» (фр.), т. е. появления в кабинете без предварительного оповещения.], т. е. ему дозволяется входить, когда ему угодно, ко Л[ьву] Н[иколаевичу], несмотря на затворенные двери, несмотря на часы, отдаваемые Л[ьвом] Н[иколаевичем] работе. Ему дозволено читать все то, что пишет Л[ев] Н[иколаевич], и по его настоянию Л[ев] Н[иколаевич] поступает со своими писаниями так или иначе. То заявление, которое Л[ев] Н[иколаевич] уже давно (в 1891 г.) сделал о том, что его писания принадлежат всем, собственно говоря, ради Черткова потеряло всякий смысл. В действительности писания Л[ьва] Н[иколаевича] принадлежат Черткову. Он их у него отбирает, продает их кому находит это более удобным за границу для перевода, настаивает, чтобы Л[ев] Н[иколаевич] поправил то, что ему, Черткову, не нравится, печатает в России там, где находит более подходящим, и лишь после того, как они из рук Черткова увидят свет, они становятся достоянием всеобщим» [304 - Сухотин М. С. Цит. соч. С. 209.]. В неизданной части дневника М. С. Сухотин прямо называет В. Черткова: «главный цензор Л[ьва] Н[иколаевича], через руки которого проходят все произведения Толстого» [305 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 4. Дневник М. С. Сухотина. Д. 12 (записи 15 января – 12 сентября 1910 г.). Л. 2 об.].
   Автор дневника отмечает тотальное влияние на писателя, которое систематически оказывал его самый близкий ученик: «Если бы я стал припоминать все те поступки Л[ьва] Н[иколаевича], которые вызывали наибольшее раздражение в людях, то оказалось бы, что они были совершены под давлением Черткова. Например, помещение в «Воскресении» главы с издевательством над обедней, письма по поводу того, что Л[ев] Н[иколаевич] никому не может помогать, так как сам ничего не имеет, передача своих сочинений в исключительное распоряжение Черткова и т. п.» [306 - Сухотин М. С. Цит. соч. С. 211. Нужно особо подчеркнуть значимость этого свидетельства – в других источниках о роли Черткова в появлении скандальных кощунственных глав 39 и 40 в первой части романа «Воскресение» не говорится.].

   В записи от 12 июля 1908 г. М. С. Сухотин подчеркивает, что влияние В. Черткова постоянно возрастает: «Вообще влияние, которое проявляет Чертков над Л[ьвом] Н[иколаевичем], поразительно. Л[ев] Н[иколаевич] до того любит Черткова, что боится ему противоречить, чтобы его не огорчить, а Чертков пользуется этой любовью и заставляет Л[ьва] Н[иколаевича] поступать так, как Черткову хочется» [307 - Сухотин М. С. Цит. соч. С. 211.], прибегая при этом к откровенной лжи: на возмутительный эпизод такого рода М. С. Сухотин указывает в записи от 12 сентября 1910 г. [308 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 4. Дневник М. С. Сухотина. Д. 12 (записи 15 января – 12 сентября 1910 г.). Л. 57–57 об.] Подводя своеобразный итог своих отношений к В. Черткову, М. С. Сухотин записывает в той части дневника, относящейся к 1910 г., которая не вошла в публикацию 1961 г.: «Чертков цепок и Л. Н. из рук не выпустит» [309 - Абросимова В. Н. Уход Л. Н. Толстого: По дневниковым записям М. С. Сухотина 1910 г. и в переписке Т. Л. Сухотиной-Толстой с С. Л. Толстым 1930-х годов // Известия Академии наук. Серия ОЛЯ. М., 1996. Т. 55. № 2. С. 66.].
   Позже несколько подробнее об этом он скажет в одном из своих писем В. Ф. Булгакову: «На отношения Л[ьва] Н[иколаевича] к В[ладимиру] Г[ригорьевичу] и обратно у меня сложился довольно определенный взгляд, который в кратких словах можно выразить следующим образом. Л[ев] Н[иколаевич] любил В[ладимира] Г[ригорьевича] исключительно нежно, пристрастно и слепо; эта любовь довела Л[ьва] Н[иколаевича] до полного подчинения воле В[ладимира] Г[ригорьевича]. В[ладимир] Г[ригорьевич] тоже очень сильно любил Л[ьва] Н[иколаевича], но не только сильно, но и властно, эта властность довела Л[ьва] Н[иколаевича] до поступка, совершенно несогласного с его остальными верованиями (т. е. до завещания) <…> я не обвиняю в этом Черткова, как не могу обвинять кукушку, не могущую петь соловьем. Гораздо больше меня удивляет и огорчает соловей, забывающий свое чудное пение и из любви к кукушке старающийся не петь, а куковать <…> Те фальшивые ноты, которые я слышу в заключительном аккорде, завершившем жизнь Л[ьва] Н[иколаевича], главным образом явились следствием того пагубного влияния, которое оказывал Чертков на своего учителя» [310 - Абросимова В. Н. «…Кажется, что я спасал себя…»: Уход Толстого из Ясной Поляны глазами Валентина Булгакова и Михаила Сухотина // Независимая газета. М., 1998. 12 ноября. № 211. С. 8.].
   Причина подобной оценки личности В. Г. Черткова ясно выявляется из поздней (1934) переписки старших детей Л. Толстого – Т. Л. Сухотиной-Толстой, жены М. С. Сухотина, и С. Л. Толстого, сына писателя. Тогда Т. Л. Толстая отметила: «Мы оба заслуживаем одного упрека: это то, что мы недостаточно активно вмешались в махинации Черткова и Саши», которая «была лишь подставным лицом» [311 - Абросимова В. Н. Уход Л. Н. Толстого: По дневниковым записям М. С. Сухотина 1910 г. и в переписке Т. Л. Сухотиной-Толстой с С. Л. Толстым 1930-х годов // Известия Академии наук. Серия ОЛЯ. М., 1996. Т. 55. № 2. С. 70–71.]. А отношения В. Черткова получают такую оценку: «Что такое Чертков? Не будь он “другом, издателем, продолжателем дела” Льва Толстого, он был бы ничтожеством. А без завещания в его пользу он лишился бы главного, даже единственного дела своей жизни, и его честолюбию и тщеславию был бы нанесен жестокий удар. Он и носился с папа, как с писаной торбой» [312 - Там же. С. 71. Замечу, что Т. Л. Толстая начала подозревать некоторую правду о Черткове гораздо раньше. В ее дневнике за 1894 г. есть такая характерная запись: «Чертковы думают летом жить в соседстве с Ясной. Это меня пугает и радует. Пугает то, что Владимир Григорьевич слишком будет вмешиваться в работу папа и в нашу жизнь и будет почти насильно требовать от нас исполнения его советов и наставлений. Но напрасно я это вперед думаю и пугаюсь этого» (Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник // http://az.lib.ru/s/suhotinatolstaja_t_l/text_0030.shtml).].
   Таким образом, подводя итог этой части работы, мы можем констатировать, что окружавшие В. Г. Черткова и Л. Н. Толстого люди впоследствии крайне критично отнеслись к роли ближайшего друга писателя и его литературного наследника. Конечно, здесь нужно учитывать то обстоятельство, о котором неоднократно говорилось выше: современники Л. Толстого не могли сочувствовать В. Г. Черткову, учитывая ту роль, которую он сыграл в истории завещания и последних десяти дней жизни писателя. Именно поэтому Черткову и понадобились многочисленные официальные заверения Л. Толстого, подчеркивающие исключительный характер их отношений и особые заслуги «друга и издателя». Но в итоге от Черткова отвернулись и те, кто вначале вполне сочувствовал его деятельности и признавал ее исключительный характер в деле распространения сочинений Толстого. Фактически мы должны констатировать, что именно ближайшее окружение писателя выносит Черткову решающий исторический приговор.

Заключение

   Безусловно, В. Г. Чертков был сильной и волевой личностью, роль которой не только в истории жизни Л. Н. Толстого, но и вообще в русской истории конца XIX – начала XX в. в ближайшее время должна получить адекватную оценку.
   Подводя итог сказанному, следует подчеркнуть, что к моменту встречи с В. Г. Чертковым идеи Л. Н. Толстого уже сформировались и строились на радикальном отрицании церковного учения и мистической составляющей христианства вообще. Отвергая «историческое христианство», писатель формулирует некоторые новые принципы, которым пытается приписать особый статус «пра-христианства» и ядро которых составляет достаточно произвольная интерпретация Нагорной проповеди, облеченная в форму доктрины о «непротивлении злу насилием». Эти принципы носят ярко выраженную социальную окраску.
   Мы не знаем, какое в дальнейшем распространение получили бы взгляды Л. Толстого, если бы не встреча в октябре 1883 г. с В. Г. Чертковым. Именно В. Г. Черткову принадлежит исключительная, можно сказать, ключевая роль в формировании нового «имиджа» Л. Н. Толстого как выразителя общественного мнения России и Европы в борьбе с «произволом самодержавия» и «церковным гнетом».
   В. Г. Чертков действительно был самым близким Л. Толстому человеком – не столько по своим взглядам, сколько по преданности идеям писателя и своей готовности находить им практическую реализацию.
   Можно утверждать, что именно В. Г. Чертков придал идеям Л. Н. Толстого, всегда меняющимся, динамически неустойчивым, несущим в себе черты напряженного поиска и неудовлетворенности, о чем свидетельствует, например, дневник писателя за последние десять лет жизни, характер учения, причем в достаточной степени политизированного.
   В то же время анализ переписки первой половины 1880-х годов показывает, что не В. Г. Чертков решительно повлиял на Л. Толстого в процессе формирования антицерковной позиции последнего. Наоборот, только в результате двухлетнего общения с писателем Чертков отказывается от своих, почерпнутых у евангеликов, взглядов на Личность Христа. В этом смысле вряд ли прав А. Фодор, утверждая, что еще до встречи с Толстым у Черткова имелись какие-то определенные планы, связанные с желанием конъюнктурного использования личности писателя и его имени.
   Только став полным идейным союзником Толстого, а затем и лидером нового издательства «Посредник», В. Г. Чертков постепенно приступает к одной из главных задач своей жизни – формированию своеобразной монополии на Л. Толстого.
   Эта монополия распространялась на трансляцию идей Толстого всему читающему миру, издание его произведений, хранение рукописей при жизни писателя и право пользования ими после его смерти.
   Своей особой ролью В. Г. Чертков пользовался очень эффективно благодаря связям при русском дворе, в кругах английской аристократии и в среде английских религиозных деятелей, близких к сектантам, а также благодаря тесным контактам с социал-демократами.
   Эффект деятельности В. Г. Черткова становится понятен в большей степени «извне», а не «изнутри»: именно благодаря ему Л. Н. Толстой становится «единственным человеком в России, которого царь со всей своей “командой” не смеет коснуться» [313 - Цитата принадлежит W. J. Bryan, трижды выставлявшему свою кандидатуру на пост президента США.] и из всемирно известного писателя превращается во всемирный пиар-феномен. «Никакой другой писатель столь определенно не претендовал на престиж в равной степени как в своей беллетристике, так и в философских трактатах» [314 - Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Р. 76–77.].
   Очевидно, высылка В. Г. Черткова из России в 1897 г. послужила важнейшим фактором активизации антиправительственной и антицерковной деятельности Л. Н. Толстого, приведшей к появлению сначала романа «Воскресение», а затем и синодального акта 20–22 февраля 1901 г. об отпадении писателя от Церкви.
   Окончательный контроль над личностью писателя В. Г. Чертков получил после подписания Л. Толстым своего завещания и специальной записки, которая формальную наследницу, А. Л. Толстую, превращала в фиктивного правопреемника, а Черткова делала реальным наследником всей интеллектуальной собственности Л. Н. Толстого.
   Таким образом, плотное кольцо вокруг Толстого возникло задолго до астаповских дней 1910 г. Это был хорошо организованный контроль с четко отлаженной системой слежения.
   Конечно, речь идет здесь, скорее всего, не о попытках получить какую-либо личную выгоду: В. Г. Чертков любил Л. Толстого, но «странной любовью», любовью-схемой, в которую могучая натура писателя поместиться не могла.
   Именно поэтому уход Л. Н. Толстого в Оптину пустынь был для В. Черткова и «чертковцев» полной и очень неприятной неожиданностью, хотя сам по себе уход был скорее ему выгоден. Характерно, что Чертков ни слова не говорит о пребывании писателя в монастырях и у своей сестры, хотя для Толстого этот эпизод имел принципиальное значение. В условиях жестокого жизненного кризиса и тяжелых сомнений выход перед смертью писатель искал там, где искал его всю жизнь, – у людей, которых в глубине души любил и которым доверял. В первую очередь это была родная сестра, а также оптинские старцы.
   Но такое развитие событий было бы для ближайшего ученика поражением, именно поэтому он предпринимает все усилия, чтобы изменить трагический сценарий последних дней земной жизни писателя. Изменить путем насилия, противником которого всегда был учитель и противником которого всегда декларировал себя ученик, – установлением жесткого контроля над телом и душой смертельно больного человека и недопущением к нему жены и священника.
   Объективность этого «жестокого суда» подтверждается свидетельством не только лиц, относившихся всегда к В. Г. Черткову крайне критично, но и его бывшими сотрудниками, а также членами семьи Л. Толстого.
   Таковы краткие выводы проделанного исследования. Однако оно было бы неполным, если бы в самых общих чертах мы не коснулись вопроса о жизни В. Г. Черткова после октябрьской революции 1917 г.
   Безусловно, тема «В. Г. Чертков и большевики» должна в ближайшее время привлечь самое пристальное внимание исследователей. Возможно, здесь могут помочь материалы архивов Черткова и В. Д. Бонч-Бруевича, хранящиеся в Научно-исследовательском отделе рукописей РГБ.
   Кажется справедливым заключение, что некоторые будущие руководители большевистского движения, в первую очередь В. Д. Бонч-Бруевич, П. Г. Смидович, А. В. Луначарский, возможно Ф. Э. Дзержинский, были связаны с В. Г. Чертковым довольно загадочными, но достаточно крепкими узами, позволявшими Черткову уже после октябрьской революции 1917 г. решать сложные задачи.
   Характерно, что сам В. Г. Чертков определял суть своей миссии после революции следующим образом: «Мне, совершенно независимо от моих личных желаний и предпочтений, достались на долю три весьма ответственных общественных дела, настолько связанных между собою, что разъединить их в моей душе я не могу. Одно дело – заступничество за преследуемых за совесть и помощь им. Другое дело – служение некоторому взаимному общению между людьми, близкими по духу, и совместное с ними усиление того хорошего, что мы в себе сознаем. Третье дело – работа по распространению среди человечества писаний Толстого. Последнее было бы в моих глазах чисто механическим, мертвым занятием, если бы оно не составляло одного неразрывного целого с первыми двумя делами» [315 - РГАЛИ. Ф. 552. Оп. 1. Д. 2950. Биография В. Г. Черткова. Л. 4.].
   После октябрьского переворота квартира Черткова в Газетном переулке (д. 12) стала центром движения по подготовке полного собрания сочинений Л. Н. Толстого и местом сбора правозащитников-антимилитаристов, здесь располагались «Общество истинной свободы» (одна из первых в России правозащитных организаций), «Московское вегетарианское общество» и «Издательское общество друзей Толстого». В период с 1917 по 1922 г. В. Г. Чертков печатает многочисленные статьи в журналах «Голос Толстого и единение», «Истинная свобода», «Обновление жизни».
   В конце 1918 г. В. Чертков был избран председателем созданного им «Объединенного совета религиозных общин и групп» (ОСРОГ), просуществовавшего до 1922 г., когда ОСРОГ был ликвидирован, а В. Г. Чертков стал кандидатом на высылку за границу. ОСРОГ – организация, объединявшая действия шести внецерковных групп: менонитов, баптистов, евангельских христиан, адвентистов, трезвенников и членов «Общества истинной свободы». Представляется справедливым указание В. Н. Черепицы на то, что большевики, учитывая нестабильность своей власти на местах, пытались в определенный момент использовать ОСРОГ в качестве альтернативы «тихоновской» Церкви. Есть сведения, что благодаря ходатайствам Черткова удалось спасти от расстрела многих людей, а декрет СНК от 4 января 1919 г. «Об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям» был подготовлен и издан благодаря его деятельности и при его непосредственном участии и возлагал на ОСРОГ обязанность давать экспертные заключения о возможности освобождения тех или иных лиц от военной службы [316 - См.: Черепица В. Н. Счастье жить для других. Западнобелорусские последователи религиозно-философского учения Л. Н. Толстого. 1921–1939 гг. Гродно. 2007. С. 38–39.].
   Известны сохранившиеся по следственным делам архива ФСБ выдержки из сообщений осведомителей о выступлениях В. Г. Черткова (1920–1922) против новой власти, в которых он говорил о том, что «крестьянство насилуется кучкой народа, пропитанной западными идеями Карла Маркса, что довело его до отчаяния <…> единственный выход для крестьянства – это стряхнуть со своих плеч теперешнее правительство <…> Советская власть – кровавое насилие над партиями и национальностями <…> единственный способ борьбы с теперешней властью – отказ подчиниться ей <…> гражданская война, последовавшая вслед за окончанием европейской, – результат неверия в Бога <…> заткнут рот всем, а иначе Соввласть и трех дней не продержалась бы <…> назвал правительство палачами и сказал, что все, кто служат этому правительству, также палачи <…> усиленно проповедовал на тему, что единственный работник – крестьянин, остальные все – шкурники, не исключая и правителей, едущих на его шее <…> теперешние коммунисты – банда, захватившая власть, заставляющая себя защищать от посягательства на нее других» [317 - Шенталинский В. Донос на Сократа // НМ. 1996. № 11. С. 179–180.].
   Возможно, кроме старых дружеских связей с В. Д. Бонч-Бруевичем смелость Черткова связана с его заслугами перед новой властью – имею в виду здесь письмо Черткова своим английским друзьям в 1919 г. с призывом помочь России, стоявшей перед угрозой западной оккупации [318 - См.: Save Russia: a remarkable appeal to England by Tolstoy’s literary executor in a letter to his English friends / Vladimir Grigor’evic Certkov. – London: Daniel, [1919]. Следует иметь в виду, что с 1918 г. В. Г. Чертков получил от большевистских деятелей ряд «охранительных» документов (ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 536. 1918. Народный комиссариат по просвещению. Отдел Х. Управление делами. Охраная грамота, выданная В. Г. Черткову в том, что его имущество и библиотека, а также помещение, им занятое, реквизиции не подлежат; ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 25. 1918 г. Совет Народных Комиссаров, Бонч-Бруевич В. Д. Управляющий делами Совнаркома. Удостоверение № 1851, выданное В. Г. Черткову для беспрепятственного приезда из Москвы в Калугу для чтения лекций; ОР ГМТ. Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 537. 1920. Луначарский А. В. Удостоверение № 3360, выданное В. Г. Черткову, в том, что имеющийся на его квартире материал находится под особым покровительством Республики).].
   В декабре 1922 г. В. Г. Чертков был вызван на Лубянку, где, по свидетельству следственного дела, вел себя вызывающе, отказался отвечать на вопросы и дать подписку о невыезде, сопроводив ее следующим объяснением: «На предъявленное мне предложение дать подписку о невыезде и явке по первому требованию властей я отвечаю, что, как не признаю по своим убеждениям никакой власти, в том числе и Советской, я никаких обязательств дать не могу и потому предложенную мне подписку подписать отказываюсь, но добавляю, что уезжать и вообще скрываться от власти я не собираюсь и не буду» [319 - Шенталинский В. Донос на Сократа. С. 181.]. 22 декабря после нового допроса В. Г. Чертков записал в протоколе: «Не признавая по своим религиозным убеждениям никакой насильственной государственной власти, не смотрю на этот так называемый «протокол» как на официальную бумагу, которую я был бы обязан подписать. Если же подписываю ее, то только как простое заявление, которое может устранить ненужные недоразумения» [320 - Шенталинский В. Донос на Сократа // НМ. 1996. № 11. С. 181.].
   Результатом этих допросов было предложение выслать В. Г. Черткова за пределы РСФСР (замечу, что бывший сотрудник В. Г. Черткова В. Ф. Булгаков был выслан из России в начале 1923 г.). 27 декабря 1922 г. Комиссия НКВД по административным высылкам принимает решение о высылке В. Г. Черткова в Германию на три года «за антисоветскую деятельность, выразившуюся в резкой критике советской власти и агитации против службы в Красной Армии» [321 - ЦА ФСБ РФ. [Письмо в ПСТГУ от 10 ноября 2008 г. по поводу информации в ЦА ФСБ РФ о В. Г. Черткове и А. Л. Толстой]. Л. 2.]. В начале 1923 г. в ответ на требование явиться в ГПУ Чертков написал следующее: «Получив повестку Секретного отдела ГПУ, предлагающую мне явиться к Вам для дачи показаний по делу № 16655, я на этот раз нахожусь вынужденным сообщить Вам, что, отрицая по моим религиозным убеждениям всякое насилие, я не могу являться ни в какие государственные учреждения для дачи каких-либо “показаний”. Если, получив недавно подобную же повестку, я пришел к Вам 22 декабря, то никак не для дачи показаний, от которых, как Вам известно, я, по существу, и воздержался, а единственно потому, что, заявив перед этим просьбу о возвращении мне взятых у меня при обыске бумаг, я надеялся, что приглашаюсь, собственно, для получения обратно этих бумаг. Убедившись же в настоящее время в том, что от меня действительно ожидается дача показаний, я должен по указанной причине определенно отказаться от исполнения Вашего желания, ибо, добровольно являясь в Ваше учреждение для такой цели, я сам себя поставил бы в фальшивое и стеснительное для себя положение. Но могу, так же как и раньше при подобных же обстоятельствах, прибавить, что если я в состоянии личным объяснением предупредить возникновение каких-либо нежелательных недоразумений или усложнений, то готов для этой цели принять Вас для частной беседы у меня на дому» [322 - Шенталинский В. Донос на Сократа // НМ. 1996. № 11. С. 182.].
   Этот тон, столь характерный для В. Черткова, но совершенно немыслимый в новую историческую эпоху, объясняется тем обстоятельством, что к этому моменту чекисты уже получили серьезное предупреждение от первого заместителя наркома иностранных дел Литвинова о «сильной агитации», особенно в Англии, – В. Чертков был известным всему миру антимилитаристом и правозащитником, имевшим обширные и влиятельные связи. По решению особой комиссии ВЦИК по уголовным делам от 18 января 1923 г. было постановлено сначала заменить высылку В. Черткова за границу высылкой в Крым, но вскоре и это решение было отменено [323 - См.: Высылка вместо расстрела: Депортация интеллигенции в документах ВЧК – ГПУ. 1921–1923. М., 2005. С. 503. Доклад 18 января по вопросу о высылках делал Ф. Э. Дзержинский (см.: там же. С. 172, 177).]. Определяющее значение, по всей видимости, имело заступничество упомянутых выше большевистских лидеров, а также, возможно, и боязнь международного скандала.
   Конечно, контакты с большевиками, в частности с тем же Бонч-Бруевичем, не должны быть переоценены. Дело в том, что идеологически В. Г. Чертков с ними принципиально расходился и их методы, построенные на насилии, никогда не принимал. Сравнительно недавно было опубликовано частное письмо В. Г. Черткова В. Д. Бонч-Бруевичу, в котором первый прямо указывает своему бывшему сотруднику по делу переселения духоборов, что они «стоят на совершенно противоположных полюсах», и поясняет, в чем главная причина их расхождения: материализм и насилие, следствием которого являются зло и несправедливость, заставляющие страдать миллионы людей [324 - См.: Из бумаг В. Г. Черткова и его современников / Вступ., публ. и примеч. А. Д. Романенко // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Вып. 21. Воронеж, 2004. С. 235–236.].
   Уже в 1950-е гг. В. Д. Бонч-Бруевич, не отрицая факта сотрудничества в эмиграции с единомышленниками Черткова, утверждал, что оно с его стороны носило характер сознательной парализации влияния толстовства на сектантские массы. Более того, и в личных отношениях с будущим управляющим делами Совета народных комиссаров и личным секретарем В. И. Ленина у Черткова были тяжелые периоды: в июне 1902 г. он вынужден был оставить свою работу у Черткова, так как понял его истинные намерения. Тем не менее уже после революции 1917 г. Бонч-Бруевич помог В. Г. Черткову получить очень крупную сумму денег, которая скопилась уже давно и была связана с продажей толстовской литературы [325 - См.: Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Laham, MD: University Press of America, 1989. Р. 115.].
   Совершенно очевидно, что спектр вопросов, намеченный в данной монографии, столь широк, а сами вопросы столь сложны, что по каждому из них требуется дополнительное специальное исследование. Такова и была одна из главных целей данной работы – очертить круг проблем, связанных со столь неоднозначной и значительной личностью, как В. Г. Чертков, и пунктирно наметить пути их решения.
   Дальнейшая реализация намеченной программы – дело ближайшего будущего.

Приложения

Некоторые документы, связанные с В. Г. Чертковым

   Как было указано в работе, постепенно в отношениях между В. Г. Чертковым и Л. Н. Толстым сложилась такая ситуация, когда без ведома и фактического одобрения своего главного помощника Л. Н. Толстой не мог опубликовать ни одного своего сочинения.
   Именно эту тенденцию иллюстрирует первый документ в приложении. Это письмо одного из ближайших помощников Черткова, А. П. Сергеенко, личному врачу Толстого, Д. П. Маковицкому. Поводом к написанию письма послужило издание без ведома В. Г. Черткова письма Л. Н. Толстого известному французскому католическому писателю и богослову Полю Сабатье (1858–1928), автору книги «Vie de saint François d’Assise», выдержавшей около сорока изданий и переведенной на многие языки, в том числе и на русский (Сабатье П. Жизнь Франциска Ассизского. М., 1895). В октябре 1906 г. Сабатье обратился к Л. Н. Толстому с письмом, в котором говорил о религиозном обновлении в католическом мире, и конкретно в Италии, а также просил сотрудничать в новом католическом журнале, издаваемом в Милане.
   7 ноября 1906 г. писатель ответил П. Сабатье. В письме Л. Н. Толстого содержатся его известные взгляды на религию, церковно-государственные отношения и критика представлений традиционных христианских исповеданий на роль Церкви в жизни человека: «Религия – это истина и добро, Церковь же – ложь и зло» [326 - Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений (юбилейное издание). М.: Го слитиздат. 1928–1958. М., 1956. Т. 76. С. 227.]. Письмо Л. Н. Толстого было опубликовано во Франции в газете «Siecle» в конце ноября 1906 г. и сразу вызвало отклики в печати [327 - Например, в 1907 г. публицист христианско-анархического направления Э. Г. Шмит, издававший в Будапеште религиозный журнал «Religion des Geistes», опубликовал в Лейпциге книгу «Neue Horisonte. Leo Tolstois Ideen uber die Trennung von Kirche und Staat. Auf Grund eines Briefes Tolstois an Paul Sabatier», которую прислал в Ясную Поляну.].
   Личный врач писателя, Д. П. Маковицкий, был хорошо осведомлен об истории появления письма Л. Н. Толстого и даже снял с него предварительно копию. Этим обстоятельством и объясняется появление письма А. П. Сергеенко Д. П. Маковицкому, в котором последний получает фактически строгий выговор за нарушение издательской монополии В. Г. Черткова.
   В приложении содержатся также два письма А. Л. Толстой В. Г. Черткову, написанные в самый ответственный момент подготовки завещания в октябре 1909 г., когда вопрос о возможном правопреемнике Толстого решался окончательно.
   Рукописная копия письма А. П. Сергеенко Д. П. Маковицкому хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства в Москве в фонде Ф. 508 (Толстовское собрание).
   Подлинники писем А. Л. Толстой В. Г. Черткову хранятся в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве (Ф. 60 (В. Г. Чертков). Второе письмо было опубликовано ранее, причем с купюрами, в малодоступном издании: Толстая Александра. Каталог выставки. Издательский дом «Ясная Поляна». Тула, 2000. С. 15.

Письмо А. П. Сергеенко Д. П. Маковицкому

    [328 - РГАЛИ. Ф. 508. Оп. 1. Д. 215. Л. 10–11. Рукописная копия. Достоверно об истинном отношении Д. П. Маковицкого к В. Г. Черткову информации нет. Как уже отмечалось в основном тексте работы, вряд ли соответствует действительности версия канадского историка А. Фодора, который относит Д. П. Маковицкого к числу лиц, которые были агентами В. Г. Черткова, нанятыми для слежки за Толстым, и получали за это жалованье (см.: Fodor A. A quest for a nonviolent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. P. 141–142). Во всяком случае, текст приводимого в данной публикации письма и характер обвинений со стороны окружения В. Г. Черткова в адрес Д. П. Маковицкого эту гипотезу не подтверждают.]
   5/18 марта 1907 г.
   Дорогой Душан Петрович.
   Давно хотел вам написать, но за делами, которых у нас здесь хоть отбавляй, так завертелся, что как-то все не оказывалось времени. Хотелось же вам написать подробное письмо о своей жизни, работе, путешествии. Однако надеюсь, что исполню это желание.
   Теперь же пишу вам по поручению Вл[адимира] Гр[игорьеви]ча и не могу не прибавить, что очень сожалею, что только о деле и могу вам написать. Дело это касается не так давно полученного Вл[адимиром] Гр[игорьеви]чем через Павла Ив[анови]ча от Шкарвана французского письма Л[ьва] Н[иколаеви]ча к Сабатье. Прямо из Ясной это письмо Вл[адимиром] Гр[игорьеви]чем не было получено. И вот по этому-то поводу он и просил меня написать. Написал бы он вам сам, но у него на руках столько еще другой работы и писем, что он сам со всем просто не может справиться и он очень извиняется перед вами, что ему приходится к вам обращаться не лично, а через других.
   Вы, должно быть, знаете, Душ[ан] Петров[ич], что уже давно Вл[адимир] Гр[игорьевич] уговорился со Львом Ник[олаевичем] относительно того, чтобы все, написанное Л[ьвом] Н[иколаеви]чем, прежде чем отдаваться в печать, посылалось Вл[адимиру] Гр[игорьеви]чу? Ввиду этого соглашения со Львом Ник[олаевичем] В[ладимир] Г[ригорьевич] мог войти в сношения с некоторыми журнальными агентами, обязавшимися быть посредниками для переводов новых статей Л[ьва] Н[иколаеви]ча на все иностранные языки, и также для единовременного их выхода во всех странах. По мнению же Вл[адимира] Гр[игорьеви]ча, это может иметь большое значение. В этом случае новая статья становится как бы вопросом дня, об ней везде пишется, говорится, и, главное, ее читает в газетах и журналах та публика, которая иначе ее в другом месте никогда бы не прочла. Одно из непременных условий этого соглашения то, чтобы первое появление в печати новых статей Л[ьва] Н[иколаеви]ча было бы не иначе как у этих посредников, так как в противном случае заграничная пресса уже не будет принимать от них этих статей и из этого получится то, что их уже никогда не прочтут сотни и сотни тысяч людей.
   И вот с прекраснейшим письмом к Сабатье именно так и вышло. Получив с него копию лишь после того, как оно было напечатано во Франции самим Сабатье, да может быть, и еще где-нибудь, В[ладимир] Г[ригорьевич] уже не мог ни позаботиться о переводах его, ни сговориться относительно его единовременного выхода в разных странах, и оно уже навсегда потеряно для громадной массы читателей. И все это произошло, по мнению Вл[адимира] Гр[игорьеви]ча, оттого, что окружающими Л[ьва] Н[иколаеви]ча не исполняется неоднократно ясно выраженное самим Л[ьвом] Н[иколаеви]чем желание, чтобы копии со всех его новых произведений, статей и писем прежде всего посылались Вл[адимиру] Гр[игорьеви]чу. В данном случае желание это не было исполнено по отношению к письму Сабатье, и В[ладимир] Г[ригорьевич] думает, что не ошибается, решаясь предполагать, что невольной причиной происшедшего были вы, Душан Петрович, послав это письмо вашему другу Шкарвану; и очень жалеет, что в свою бытность в Ясной совершенно забыл лично с вами объясниться, почему никак нельзя в интересах общего дела посылать Шкарвану новые, еще не появившиеся в печати статьи Л[ьва] Н[иколаеви]ча, не списавшись предварительно об этом с В[ладимиром] Г[ригорьеви]чем.
   Вл[адимир] Гр[игорьевич] очень просит вас понять, что все сказанное вытекает исключительно из его желания возможно большего распространения сочинений Л[ьва] Н[иколаеви]ча и никак не есть излишний педантизм с его стороны. И он очень надеется, Душан Петрович, что на будущее время вы будете ему в этом уже только помощник. Не так ли?
   Я рассказал здесь о ваших записках, которые вы ежедневно ведете. Вл[адимир] Гр[игорьевич] продолжает быть ими очень заинтересован и думает, что они имеют большое значение. Ввиду же того, что у вас их уже накопилось много и вы, для их хранения, часть отослали в Венгрию, а часть, кажется, еще куда-то, – что, по мнению Вл[адимира] Гр[игорьеви]ча, очень не безопасно для их целости, – он хотел бы вам предложить присылать их просто сюда, в несгораемый домик. Если же вы захотели бы, чтобы их не читали, то вам было бы достаточно написать об этом, чтобы их уже никто никогда не раскрывал. Они были бы спрятаны в ящик и заперты.
   Ну желаю вам от души всего хорошего. Все шлют вам искренний привет.
   Очень любящий вас

А. Сергеенко

Письмо А. Л. Толстой В. Г. Черткову по поводу подготовки завещания Л. Н. Толстого

    [329 - ОР ГМТ. Ф. 60. № 62440. Автограф. Нумерация листов отсутствует.]
   11 окт[ября] [19]09 г.
   Дорогой Владимир Григорьевич.
   Вчера послала вам паспорт и Диме [330 - Дима – В. В. Чертков (1889–1964), сын В. Г. Черткова.]. Удалось выхлопотать в один день. Должны вы мне за него 15 р. 75 к. Теперь о другом:
   1) Спасибо за дневник, посылаю то немногое, что есть, буду продолжать по мере возможности.
   2) Не можете ли вы прислать полную, со всеми вставками, статью «Конгресс мира» [331 - Летом 1909 г. Л. Н. Толстой получил приглашение посетить конгресс мира в Стокгольме, открытие которого было назначено на 14 августа, и сделать на нем доклад. Писатель сразу начал готовить текст своего выступления. Жена Л. Н. Толстого, С. А. Толстая, сначала отнеслась к намерению своего мужа ехать в Швецию резко отрицательно, но затем заявила о своей готовности его сопровождать. Однако конгресс был отложен из-за стачки рабочих и состоялся позже. Л. Н. Толстой послал в Швецию текст своего предполагаемого доклада, но доклад не был зачитан. Впервые текст доклада был опубликован на русском языке в кн.: Л. Н. Толстой. Собрание статей по общественным вопросам за 1909 г. Издание Русского народного университета в Лос-Анджелесе. Лос-Анджелес, 1910.]. Папа нынче ее спрашивал, а она у нас не полная. Если можно, сделайте это скорее.
   3) Все еще спрашивал статью, прочтенную учителям, забыв про то, что он, не сказав мне ни слова, отдал ее Ив[ану] Ив[ановичу] [332 - Горбунов И. И. (1864–1940) – писатель, критик, один из редакторов, а с 1897 г., после высылки В. Г. Черткова в Англию, фактический руководитель издательства «Посредник».], если вы имеете ее, то пришлите.
   4) (Самое важное) На днях много думала о завещании отца и пришло в голову, особенно после разговора с Пав[лом] Ив[ановичем] Бирюковым, что лучше было бы написать такое завещание и закрепить его подписями свидетелей, объявить сыновьям при жизни о своем желании и воле. Дня три тому назад я говорила об этом с папа. Я сказала ему, что была у Муравьева, что Мур[авьев] сказал, что завещание папа недействительно и что, по моему мнению, следовало бы сделать. На мои слова о недействительности завещания он сказал: ну что же, это можно сделать, можно в Туле. Об остальном сказал, что подумает, а что это хорошо в том отношении, что если он объявит о своем желании при жизни, это не будет так, как будто он подозревает детей, что они не исполнят его воли, если же после смерти окажется такая бумага, то сыновья, Сережа [333 - Толстой С. Л. (1863–1947) – старший сын Л. Н. Толстого. В своих поздних воспоминаниях С. Л. Толстой указывал, что вопрос о завещании был ключевым в истории взаимоотношений Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова последнего периода жизни писателя, и подчеркивал, что Чертков прекрасно понимал значение формального завещания, так как заранее «просчитывал» свою роль после смерти Толстого: «А когда завещание было уже написано, он особенно боялся, что Софья Андреевна уговорит Льва Николаевича его уничтожить, и принимал все меры для сохранения его в тайне» (Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1965. С. 247).] например, будут оскорблены, что отец подумал, что они не исполнят его воли без нотариальной бумаги. Из разговора с отцом вынесла впечатление, что он исполнит все, что нужно. Теперь думайте и решайте вы, как лучше. Нельзя ли поднять речь о всех сочинениях? [334 - Эта фраза в тексте подчеркнута синим карандашом.] [335 - Как указывалось в тексте работы, Л. Н. Толстой считал 1881 г. условной вехой своей жизни и творчества. 21 мая 1883 г. жене писателя, С. А. Толстой, выдается нотариально заверенная доверенность в форме письма на руководство всеми издательскими делами Л. Толстого, в том числе на получение всех доходов за издания сочинений, написанных до 1881 г.] Прошу вас, не медлите. Когда приедет Таня, будет много труднее, а может быть, и совсем невозможно что-либо устроить [336 - Эта фраза в тексте с обеих сторон на полях очерчена красным карандашом.].
   Посылаю письма, какие есть. Отец здоров, пишет II разговор [337 - В Крекшине, имении Чертковых, Л. Н. Толстой записал два диалога, в основу которых легли его разговоры с крестьянами. В данном случае имеется в виду второй очерк «Проезжий и крестьянин», написанный в художественной форме и законченный Л. Н. Толстым в октябре 1909 г. (авторская дата – 12 октября 1909 г.). Очерк впервые напечатан уже после смерти писателя в 1917 г. в газете «Утро России» (выпуск № 116 от 10 мая).], многое переправил.
   До свиданья. Поклон всем, кто меня помнит.

А[лександра] Т[олстая]

   P. S. Свидетелями хорошо бы взять Дунаева [338 - А. Н. Дунаев (1850–1920) – близкий знакомый Л. Н. Толстого, директор московского торгового банка. Вел денежные дела семьи Толстых.], Гольденвейзера и Никитина [339 - Д. В. Никитин (1874–1960) – с 30 марта 1902 г. по 2 сентября 1904 г. выполнял обязанности домашнего врача Л. Н. Толстого и его семьи, присутствовал с 3 ноября 1910 г. в Астапове во время предсмертной болезни писателя.]. Все трое довольно близки и имеют общественное положение.

А[лександра] Т[олстая]

Письмо В. Г. Черткову по поводу подготовки завещания Л. Н. Толстого

    [340 - ОР ГМТ. Ф. 60. № 62441 Б. Рукописный подлинник. Нумерация листов отсутствует.]
   Надпись на конверте: «Письмо Ал[ександры] Львовны Толстой к В. Г. Черткову. 27 Окт[ября] 1909 г. О завещании. Очень важное».
   Владимир Григорьевич, хотя Страхов и передает вам все дело, считаю нужным еще более подробно изложить вам свое мнение.
   1) Разглашать дело никоим образом нельзя. Если семья узнает об этом, то последние дни отца будут мучением. Вспомните историю Стокгольма: истерику, морфий, бросание на пол и т. п., не ручаюсь даже и за то, что не потребуют бумагу назад и не разорвут ее. Разглашение немыслимо. С этим согласен Л[ев] Н[иколаевич].
   2) И отец и я считаем Сережу с его карточной игрой очень ненадежным.
   Таня же как-то на мой вопрос о том, будет ли она пользоваться сочинениями, сказала: «с какой же стати я буду отказываться от денег, кот[орые] пойдут братьям на кутежи, лучше взять и на них сделать доброе дело». Остаюсь одна я. Решайте, вы все, друзья, можете ли вы доверить мне это, такой великой важности дело. Я вижу только этот один выход и поэтому возьмусь за это (и знаю, что вы не пожалеете, что доверились мне), хотя много тяжелого придется пережить. Я, самая младшая, менее всех в семье любимая, и вдруг мне поручили такое дело, через меня вырвали эти деньги у семьи! Меня возненавидят, это наверное. Но все равно, я этого не боюсь. После смерти отца единственно, что останется для меня дорогого, это его мысли. Так решайте же, но только поскорее и в праздник, чтобы приезд Гольденвейзера не возбудил подозрения. Всякие завещания и обещания приеду подписать, если это нужно. Любящая вас

А. Толстая.

Краткие биографические данные о некоторых лицах, упоминаемых в монографии

   Алданов М. А. (1886–1957) – химик, писатель, философ, с 1919 г. в эмиграции. Автор ряда произведений, посвященных творчеству и жизни Л. Н. Толстого, из которых самым известным является книга «Загадка Толстого», впервые изданная в Берлине в 1923 г.
   Амвросий (Гренков), прп. (1812–1981) – великий оптинский старец, неоднократно встречался с Л. Н. Толстым, духовник сестры писателя, гр. М. Н. Толстой.
   Антоний (Вадковский) (1846–1912) – митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, с 1900 г. – первенствующий член Св. Синода.
   Бирюков П. И. (1860–1931) – публицист и общественный деятель, биограф, друг и последователь Л. Н. Толстого. Родился в дворянской семье, учился в Пажеском корпусе, Морском училище. Окончил гидрографическое отделение Морской академии (1884). Работал в «Главной физической обсерватории» в Петербурге. С 1893 г. возглавлял основанное Л. Н. Толстым и В. Г. Чертковым издательство «Посредник». В 1895 г. совершил специальную поездку на Кавказ для сбора материалов по истории духоборческого движения. За составленное им воззвание в пользу духоборов «Помогите» был выслан в 1897 г. в Курляндскую губернию. В период с 1898 по 1907 г. – в эмиграции, издатель журнала «Свободная мысль» (вышел 21 номер). В Женеве встречался с В. И. Лениным. В дальнейшем П. Бирюков проводил значительное время как в России, так и в Швейцарии, Великобритании и Канаде. С 1901 г. собирал материалы для первой подробной биографии Л. Н. Толстого, в составлении которой принимал участие сам писатель. Редактор полных собраний сочинений Л. Н. Толстого в 20 и 24 томах (1911–1914, издательство И. Д. Сытина), а также полного собрания сочинений Л. Н. Толстого на французском языке (Париж, издание Стока). Участвовал в создании музеев Льва Толстого. В 1920-х гг. руководил рукописным отделом в московском музее Толстого, став первым его хранителем. В 1924 г. в соответствии с давним замыслом уехал в Канаду к духоборам. В Канаде П. И. Бирюков тяжело заболел и был перевезен женой в Швейцарию, где в 1931 г. скончался.
   Бобринский А. П., гр. (1826–1894) – выпускник Имп. Александровского лицея (1844), управляющий Министерства путей сообщения, министр путей сообщения (1872–1874), поклонник лорда Г. Редстока, 10 июля 1874 г. уволен от всех занимаемых должностей и званий, с 1876 г. член секты «пашковцев» и Общества поощрения духовно-нравственного чтения, после закрытия которого в 1884 г. отдан под надзор полиции.
   Бонч-Бруевич В. Д. (1873–1955) – советский партийный и государственный деятель, участник революционного движения, с 1896 г. в эмиграции, сотрудник В. Г. Черткова по сбору материалов о русских сектантах, вместе с последним принимал участие в организации переселения в Канаду очередной партии духоборов в апреле 1899 г., некоторое время был сотрудником издательства «Свободное слово» в Англии, в 1906–1917 гг. – издатель шеститомных «Материалов по истории религиозно-общественных движений в России», после большевистской революции 1917 г. – управляющий делами Совнаркома (ноябрь 1917 – октябрь 1920), директор Государственного литературного музея (1932–1939) и Музея истории религии и атеизма (с 1946 г.).
   Булгаков В. Ф. (1886–1966) – писатель, мемуарист, последний секретарь Л. Н. Толстого. Автор антимилитаристских памфлетов «О войне» и «Опомнитесь, люди-братья» (1914), за которые был подвергнут аресту (28 октября 1914 г.) и судебному преследованию, однако по суду признан невиновным (1916). Директор музея Л. Н. Толстого в Москве (1916–1923). Член Всероссийского комитета помощи голодающим (1921). В конце 1922 г. выступил с инициативой создания «Всемирного союза духовного возрождения», целью которого было объединение «разных духовных и религиозных течений, сходных по общей, преследуемой ими цели – достижение всеобщего братства и равенства, хотя бы при этом и разнящихся в подробностях своих учений» (Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Последний секретарь Л. Н. Толстого: По материалам архива В. Ф. Булгакова // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 61. 3 (Май – июнь 2002). С. 55). При этом В. Ф. Булгаков выступил против «Живой Церкви», справедливо оценив это течение как сугубо конформистское: «Надо не только проявить властолюбие, но усвоить подлинные заветы Христа и самоотверженно служить им, – только тогда может оказаться оправданной претензия на имя живой Церкви! Пока же Церковь остается такой же мертвой, какой она была и при царском режиме» (Там же). В марте 1923 г. выслан из Советской России за выступления против террора и Гражданской войны. За границей проживал в Праге, т. к. по причине последовательной антимилитаристской позиции последнего Германия отказалась выдать В. Ф. Булгакову въездную визу. Председатель Союза русских писателей и журналистов в Праге (с 1925 г.). Инициатор создания и первый директор Русского культурно-исторического музея, открытого 29 сентября 1935 г. После нападения нацистской Германии на СССР арестован как советский подданный и направлен в лагерь для интернированных советских граждан в Баварии. После освобождения работал в Праге, в 1948 г. вернулся в СССР.
   Варсонофий (Плиханков), прп. (1845–1913) – оптинский старец, в ноябре 1910 г. прибыл на станцию Астапово по поручению Св. Синода для беседы с больным Л. Н. Толстым, но не был допущен к писателю родственниками последнего.
   Вениамин (Муратовский) (1855–1930) – в 1897 г. хиротонисан в епископа Ямбургского, викария Петербургской епархии, с 10 июля 1902 г. – епископ Калужский и Боровский, в качестве епархиального архиерея принимал участие в обсуждении вопроса о посылке в Астапово к больному Л. Н. Толстому представителей Оптиной пустыни. С 1915 г. – архиепископ. В 1922 г. присоединился к обновленческому движению, с 1923 г. – обновленческий «митрополит», с февраля 1925 г. до своей кончины – формальный председатель обновленческого «Священного Синода».
   Гольденвейзер А. Б. (1875–1961) – пианист, композитор, профессор Московской консерватории, народный артист СССР, доктор искусствоведения, близкий знакомый, корреспондент и адресат Л. Н. Толстого. В течение 15 лет вел дневниковые записи, которые впоследствии были изданы в книге «Вблизи Толстого». Был одним из трех свидетелей при подписании Л. Н. Толстым тайного завещания в июле 1910 г.
   Горемыкин И. Л. (1839–1917) – русский государственный деятель, в 1895–1899 гг. министр внутренних дел, в 1906 и 1914–1916 гг. – председатель Совета министров, действительный тайный советник I кл. (1916). 11 декабря 1917 г. убит бандитами вместе с женой и дочерью на даче близ г. Сочи.
   Дурново П. Н. (1844–1915) – в 1905–1906 гг. – министр внутренних дел.
   Зайцев Б. К. (1881–1972) – прозаик, мемуарист, переводчик, автор ряда эссе, посвященных Л. Н. Толстому.
   Иосиф (Литовкин), прп. (1837–1911) – оптинский старец, в течение долгого времени выполнял обязанности келейника старца Амвросия, предположительно в 1896 г. впервые близко познакомился с Л. Н. Толстым.
   Кирилл (Смирнов), священномученик (1863–1937) – в 1904 г. хиротонисан в епископа Гдовского, викария Петербургской епархии, один из ближайших сотрудников митрополита Петербургского Антония (Вадковского), с декабря 1909 г. – епископ Тамбовский и Шацкий, принимал близкое участие в судьбе Л. Н. Толстого: по некоторым сведениям, во время болезни последнего в Астапове послал писателю телеграмму с призывом примириться с Церковью. С апреля 1920 г. – митрополит Казанский, в завещательном распоряжении св. Патриарха Тихона от 07.01.1925 г. назван первым кандидатом на должность Местоблюстителя Патриаршего Престола. После выхода Июльской декларации 1927 г. находился в оппозиции митрополиту Сергию (Страгородскому), с 1934 г. в ссылке, расстрелян 20 ноября 1937 г., на Архиерейском Соборе 2000 г. причислен к лику святых.
   Курлов П. Г. (1860–1923) – с 1 января 1909 г. товарищ министра внутренних дел в кабинете П. А. Столыпина, командир Отдельного корпуса жандармов (с 26 марта), генерал-лейтенант. Фактический руководитель личной охраны членов семьи императора Николая II, неоднократно сопровождал последнего в поездках по стране и за рубежом. После убийства Столыпина в сентябре 1911 г. обвинен в бездействии и ряде нарушений при принятии мер охраны, отставлен с поста товарища министра, однако по повелению императора дело было прекращено. 3 декабря 1916 г. вышел в отставку. В первые дни Февральской революции 1917 г. был арестован и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, затем в Выборгскую одиночную тюрьму, откуда в августе 1917 г. по болезни сердца был переведен под домашний арест. В августе 1918 г. бежал за границу. В Берлине участвовал в деятельности различных монархических организаций. Похоронен в Берлине на кладбище Тегель.
   Лукьянов С. М. (1855–1935) – выпускник Императорской медико-хирургической академии (1879), патофизиолог, ординарный профессор Императорского Варшавского университета (1889), директор Императорского института экспериментальной медицины (1894), с 1902 г. – товарищ министра народного просвещения, в октябре – ноябре 1905 г. – управляющий Министерством народного просвещения, обер-прокурор Св. Синода (1909–1911), с 1918 г. преподавал в различных медицинских учреждениях, с ноября 1920 г. – проф. Государственного клинического института усовершенствования врачей.
   Маковицкий Д. П. (1866–1921) – словак по национальности, выпускник медицинского факультета Пражского университета, с 1904 г. – домашний врач Л. Н. Толстого, автор «Яснополянских записок» – ежедневной хроники жизни Л. Н. Толстого в 1904–1910 гг., ценного источника по истории жизни писателя. Д. П. Маковицкий стал спутником Л. Н. Толстого во время его ухода из Ясной Поляны 28 октября 1910 г. и последнего путешествия в Оптину пустынь, Шамордино и Астапово.
   После смерти Л. Н. Толстого проживал в Ясной Поляне, в сентябре 1920 г. вернулся на родину, в Словакию.
   Муравьев Н. К. (1870–1936) – московский адвокат и общественный деятель, один из организаторов и лидеров всероссийского неформального объединения «Молодая адвокатура» (другим активным участником этого движения был известный политический деятель В. Маклаков). В 1902 г. по просьбе Л. Н. Толстого выступил на так называемом процессе «павловских сектантов», т. е. крестьян села Павловки Сумского уезда Харьковской области, которые под влиянием пропаганды соседнего помещика князя Д. А. Хилкова в сентябре 1901 г. произвели поругание святынь и значительные разрушения в местном православном храме. С марта по октябрь 1917 г. – председатель Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства для расследования противозаконных по должности действий бывших высших должностных лиц царского правительства. Об участии М. Н. Муравьева в деле составления завещания Л. Н. Толстого см.: Варфоломеев Ю. О духовном завещании Льва Толстого // ВЛ. 2007. № 6. С. 315 и далее.
   Парфений (Левицкий), архиеп. (1858–1922) – епископ (с 1911 г. – архиепископ) Тульский и Белевский (1908–1917). С июня 1917 по март 1920 г. пребывал на покое. В марте 1920 г. патриархом Тихоном назначен управляющим Полтавской епархией. Редактор издания украинского перевода Четвероевангелия (1905–1912), русского перевода «Житий святых» Дмитрия Ростовского.
   Победоносцев К. П. (1827–1907) – внук священника, сын профессора словесности Императорского Московского университета, выпускник Императорского училища правоведения (1846), обер-прокурор Св. Синода (1880–1905).
   Романов Н. М., великий князь (1859–1918) – автор исторических работ об эпохе Александра I. Познакомился с Толстым 26 октября 1901 г. в Гаспре. Трижды встречался с писателем в Крыму и передал письмо последнего императору Николаю II (см. об этом в отрывках из его дневника «Мои свидания осенью 1901 г. в Крыму с графом Л. Н. Толстым 26, 31 октября и 3 ноября» // КА. 1927. № 2 (21).
   Сухотин М. С. (1850–1914) – с 1899 г. муж старшей дочери Л. Н. Толстого, Т. Л. Толстой, крупный помещик Орловской губернии, неоднократно избирался предводителем дворянства, автор очень ценного и не изданного полностью до сих пор дневника.
   Толстая А. А. (1816–1904) – фрейлина, двоюродная тетка Л. Н. Толстого, в течение долгого времени состоявшая с писателем в переписке.
   Толстая А. Л. (1884–1979) – младшая дочь Л. Н. Толстого, мемуаристка и общественный деятель.
   Толстая М. Н. (1831–1912) – младшая сестра Л. Н. Толстого, монахиня Шамординского монастыря, духовная дочь прп. Амвросия Оптинского.
   Толстая С. А. (1844–1919) – жена Л. Н. Толстого, мемуаристка, писательница.
   Толстая-Сухотина Т. Л. (1864–1950) – старшая дочь Л. Н. Толстого, жена М. С. Сухотина (с 1899 г.). Во многом благодаря усилиям Т. Л. Толстой удалось сразу после революции 1917 г. сохранить усадьбу «Ясная Поляна» от полного разорения. В 1923–1924 гг. выполняла обязанности директора Государственного музея Л. Толстого в Москве. С 1925 г. в эмиграции, в 1929 г. организовала в Париже Русскую академию.
   Толстой С. Л. (1863–1947) – старший сын Л. Н. Толстого, выпускник Московского университета, вокальный композитор, автор воспоминаний об отце («Очерки былого»).
   Трепов Д. Ф. (1855–1906) – генерал-майор, сын петербургского градоначальника и генерал-адъютанта Ф. Ф. Трепова, раненного выстрелом B. Засулич. Выпускник Пажеского корпуса. Служил в конногвардейском полку, где близко сошелся с В. Г. Чертковым на почве чтения и обсуждения Евангелия. По некоторым сведениям, сохранил эту связь до конца жизни. С 1896 г. – московский обер-полицмейстер, с 11 января 1905 г., т. е. после событий Кровавого воскресенья, – петербургский генерал-губернатор. С апреля 1905 г. – товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией, командующий Отдельным корпусом жандармов с оставлением в должности Санкт-Петербургского генерал-губернатора. Организатор вооруженного подавления революционных выступлений. По отзывам некоторых современников, являлся влиятельнейшей фигурой в правительственных кругах в этот период, C. Ю. Витте назвал его вице-императором. С 26 октября 1905 г. – петергофский дворцовый комендант.
   Феокритова В. М. (1875–1950) – переписчица, работавшая в Ясной Поляне. Автор до сих пор не опубликованного дневника, хранящегося в РГАЛИ. Свидетельница и участница трагических событий последнего года жизни Л. Н. Толстого. По отзыву В. Ф. Булгакова, «скромная поджигательница вражды и передатчица всех сплетен о Софье Андреевне [Толстой]» (Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964. С. 199, 221).
   Фредерикс В. Б. (1838–1927) – командующий лейб-гвардии Конного полка (1875–1883), министр императорского двора и уделов и канцлер российских императорских и царских орденов (с 1897 г.), постоянный спутник императора Николая II в различных поездках. 5 марта 1917 г. по требованию Временного правительства удален от императора, с 1924 г. в эмиграции в Финляндии.
   Хилков Д. А. (1857–1914) – после окончания Пажеского корпуса поступил в лейб-гвардии Гусарский полк, во время войны 1877–1878 гг. командир казачьей сотни, в 1887 г. познакомился с Л. Н. Толстым и стал его активным последователем, в 1892 г. выслан сначала в Закавказье, а затем за границу, где некоторое время сочувствовал революционному движению. В последний период своей жизни близко сошелся с прот. Н. Чепуриным, который способствовал его возвращению в лоно православия. Погиб в начале Первой мировой войны.
   Черткова А. К. (урожд. Дитерихс) (1859–1927) – супруга В. Г. Черткова. Дочь генерала К. А. Дитерихса, внучка боевого генерала времен Отечественной войны 1812 г., по матери – внучка генерала Мусницкого. Выпускница Высших женских курсов (Бестужевских) в Санкт-Петербурге. С 1885 г. – сотрудница издательства «Посредник». Активно участвовала в деятельности В. Г. Черткова по сбору данных о русских сектантах. Обладая незаурядными музыкальными способностями, выпустила ряд специальных сборников, в том числе в 1912 г. антологию «Что поют русские сектанты».
   Шкарван А. А. (1869–1926) – словак, врач по профессии, последователь Л. Толстого.
   Шувалов П. А., гр. (1827–1889) – выпускник Пажеского корпуса, шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения С. Е. И. В. канцелярии (1864–1874), чрезвычайный и полномочный посол России в Великобритании (1874–1879), фактический руководитель российской делегации на Берлинском мирном конгрессе (1878). 14 марта 1881 г. послан к австрийскому императору и итальянскому королю с письмами о вступлении на престол императора Александра III, в этой поездке должен был участвовать В. Г. Чертков. Муж Елены Ивановны Чертковой, родной тетки В. Г. Черткова.
   Ювеналий (Половцев), архиеп. (1826–1904) – происходил из дворянского рода Половцевых, получил прекрасное домашнее воспитание, выпускник Михайловской артиллерийской академии, находился на военной службе, в 1847 г. во время тяжелой болезни дал обет монашества, после прохождения различных послушаний в Оптиной пустыни пострижен в монашество (1855), с 1862 г. архимандрит, в 1871 г. уволен на покой в Оптину пустынь, с 1884 г. – наместник Киево-Печерской лавры, в 1892 г. хиротонисан в епископа Балахнинского, викария Нижегородской епархии, с 1898 г. – архиепископ Литовский и Виленский, встречался и беседовал с Л. Н. Толстым во время путешествий последнего в Оптину пустынь в 1877 и 1881 гг.

Список источников

   Архивные источники ОР ГМТ.
   Ф. 1. К. п. 14 994. Телеграмма в Астапово старца Иосифа.
   Ф. 1. Инв. № 60576. О посещении Л. Н. Толстым Оптиной пустыни и о его смерти.
   Ф. 1. Инв. № 60577. Дело о пребывании старца Варсонофия в Астапове и распоряжения Св. Синода.
   Ф. 1. К. п. 3922. Дело Архива Астаповского жандармского управления о пребывании Л. Н. Толстого на станции Астапово.
   Ф. 1. К. п. 3205. Дело канцелярии Тульского губернского секретного стола о состоянии здоровья Л. Н. Толстого.
   Ф. 30. П .4. К. п. 8474. Дело по обвинению Ростовцева, Иванова, Щепакова и Лопухова в хранении и распространении запрещенных произведений Толстого Л. Н.
   Ф. 60. Оп. 2. № 171. Е. Ф. Шершенева (Страхова). Главы V, IX из воспоминаний «Об ушедшем спутнике, общем пути и друзьях» (мемуары) [1962–1970 гг.].
   Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 10. 1872–1874, 1909. Тюремный журнал Е. И. Чертковой (о благотворительной деятельности в тюрьме Литовского замка).
   Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 11. 1893. Смерть верующего ребенка (Записки Е. И. Чертковой о последнем годе жизни младшего сына Михаила, сделанные 12 января – 3/15 декабря 1865 г. в Ментоне).
   Ф. 60. Инв. № 40582. 1910. Записка Черткову В. Г. с сообщением об уходе Л. Н. Толстого.
   Ф. 60. Инв. № 62440. 1909. Письмо А. Л. Толстой В. Г. Черткову по поводу подготовки завещания Л. Н. Толстого (от 11 октября 1909 г.).
   Ф. 60. Инв. № 62441. 1909. Письмо А. Л. Толстой В. Г. Черткову по поводу подготовки завещания Л. Н. Толстого (от 27 октября 1909 г.).
   Ф. 60. Инв. № 62444. 1910. Телеграмма В. Г. Черткову из Астапово от 1 ноября 1910 г.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 64. 1906. Дурново П. Н., министр внутренних дел.
   Уведомление № 2826 Трепову Д. Ф. о разрешении В. Г. Черткову вернуться в Россию (на основании Указа Правительствующего Сената от 21 декабря 1905 г.).
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 436–443. 1908–1910. Различные материалы по поводу завещания Л. Н. Толстого.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 444–449. 1911–1925. Различные материалы по поводу исполнения посмертной воли Л. Н. Толстого.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 18. 1912. «Биография В. Г. Черткова. Ответы на вопросы проф. С. А. Венгерова для критико-биографического словаря». Составлено А. П. Сергеенко и А. К. Чертковой.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 68. 1913. Завещание В. Г. Черткова.
   Ф. 60. К. п. 19586. Л. Л. Перно. Письмо Чертковой А. К. 29 июля 1924 г.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 65. 1915. [Канцелярия тульского губернатора. Секретный стол]. [Дело о негласном надзоре над В. Г. Чертковым и Н. Н. Гусевым].
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 69. 1918. Завещание В. Г. Черткова.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 25. 1918. Совет народных комиссаров, Бонч-Бруевич В. Д. Управляющий делами Совнаркома. Удостоверение № 1851, выданное В. Г. Черткову для беспрепятственного приезда из Москвы в Калугу для чтения лекций.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 536. 1918. Народный комиссариат по просвещению. Отдел Х. Управление делами. Охранная грамота, выданная В. Г. Черткову, в том, что его имущество и библиотека, а также помещение, им занятое, реквизиции не подлежат.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 91. [1921?]. Приложение № 4 к «Завещательному распоряжению» В. Г. Черткова от 27 декабря 1932 г.: Нарушение завещательных распоряжений Л. Н. Толстого.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 537. 1920. Луначарский А. В. Удостоверение № 3360, выданное В. Г. Черткову в том, что имеющийся на его квартире материал находится под особым покровительством Республики.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 473–477. [Б.д.]. Об отношении Л. Н. Толстого к своему завещанию.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 35. 1924. Слово, сказанное П. И. Бирюковым на 70-летнем юбилее В. Г. Черткова.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 70. 1927. Завещание В. Г. Черткова.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 460–465. 1927. К истории хранения у В. Г. Черткова дневника и различных бумаг А. Л. Толстой.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 71. 1931. «Завещательное распоряжение Владимира Григорьевича Черткова об исполнении воли Л. Н. Толстого в отношении его писаний».
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 72. 1932. Завещание Владимира Григорьевича Черткова на имя сына, В. В. Черткова, относительно своего архива.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 75. 1934. Обращение к друзьям.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 82. 1932. Завещательное распоряжение Владимира Григорьевича Черткова об исполнении воли Л. Н. Толстого в отношении его писаний.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 83. [1932?]. Завещательное распоряжение Владимира Григорьевича Черткова об исполнении воли Л. Н. Толстого в отношении его писаний.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 84. [1932?]. Завещательное распоряжение Владимира Григорьевича Черткова об исполнении воли Л. Н. Толстого в отношении его писаний.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 85. 1934. Приложение 1 к «Завещательному распоряжению» от 27 декабря 1932 г.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 87. 1934. Приложение 2 к «Завещательному распоряжению» от 27 декабря 1932 г.
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 27. 1932. Чертков В. Г. «Автобиография».
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 85. 1934. Приложение № 1: «Разъяснение пункта 3,д Завещательного распоряжения В. Г. Черткова от 27 декабря 1932 г.».
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 87. 1934. Приложение № 2: «Разъяснение пункта 5 Завещательного распоряжения В. Г. Черткова от 27 декабря 1932 г.».
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 90. 1934. Приложение № 3: «Дополнение к завещанию».
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 91. [1921?]. Приложение № 4: Нарушение завещательных распоряжений Л. Н. Толстого А. Л. Толстой (приложение к п. 5 Завещательных распоряжений В. Г. Черткова от 27 декабря 1932 г.).
   Ф. 60. Оп. 2. Ед. хр. 111. 1936. Отклики на смерть В. Г. Черткова: Р. С. «В. Г. Черт ков». Париж. [ «Последние новости»]. 11 ноября 1936 г. (Франция).
   Ф. 62. П. 1. № 48. Маш. копия. Письмо К. С. Шохор-Троцкого А. Л. Толстой.

   РГАЛИ.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 215. Письма разных лиц Л. Н. Толстому, его родным и друзьям. 1904–1910.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 230. 1910. Телеграммы о ходе болезни Толстого.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 231. 1910. Дело Московско-Камышинского жандармского полицейского управления железных дорог. С перепиской о пребывании графа Л. Н. Толстого на станции Астапово, его болезни и смерти.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 232. 1910–1912. Дело из архива Правительствующего Синода по поводу полученных сведений о тяжкой болезни графа Л. Н. Толстого. Прибыло из РГИА: Ф. 796. Оп. 191. Ч. 2. Д. 331.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 257. Воспоминания М. Ф. Мейендорф.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 262–263. Воспоминания С. Н. Мотовиловой.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 264. Воспоминания Е. В. Оболенской.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 278. 1910. Воспоминания В. М. Феокритовой-Полевой «Последний год жизни Л. Н. Толстого».
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 355. 1914–1927. Письма А. Л. Толстой В. Г. Черткову.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 384. 1913. Чертков В. Г. Духовное завещание с распоряжением о передаче своего архива А. Л. Толстой.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 386. 1914. Толстая А. Л. Духовное завещание.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 394. 26 ноября 1910. Письмо Л. Л. Толстого в редакцию газеты по поводу завещания Л. Н. Толстого.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 403. 25 июля 1910. Письмо Е. В. Оболенской.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 404. 26 ноября – 8 декабря 1910. Письма Е. В. Оболенской.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 406. 28 ноября 1911. Письмо И. И. Озолина Л. М. Ледорм.
   Ф. 508. Оп. 1. Д. 413. 8 ноября 1910. Письмо неустановленного лица с описанием посещения Астапова.
   Ф. 508. Оп. 4. Д. 3–12. 1901–1910. Дневники М. С. Сухотина.
   Ф. 508. Оп. 6. Д. 9. 1910, 1928. Письма А. Л. Толстой В. Д. Бонч-Бруевичу.
   Ф. 508. Оп. 7. Д. 43. Письма Е. В. Оболенской разным лицам. 1901–1902 гг.
   Ф. 41. Оп. 2. Д. 2. 1891–1926. Неопубликованный дневник П. И. Бирюкова.
   Ф. 41. Оп. 2. Д. 5. 1922. Воспоминания П. И. Бирюкова «Мои два греха».
   Ф. 2167. Оп. 1. Д. 50. Газетные заметки за 1910 г. о Л. Н. Толстом.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 5. 1907. Записная книжка Черткова В. Г. Автограф.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 73. 1913–1921. Письма В. Г. Черткова А. Л. Толстой.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 1348. 1885. Письмо В. Г. Черткову А. Иванцова-Платонова.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 1988. 1902–1907. Письма В. Г. Черткову Д. П. Маковицкого.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2693. 1920–1927. Письма В. Г. Черткову А. Л. Толстой.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2804. 1897, 1910. Шкарван А. Письма В. Г. Черткову.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2860. 1882. Приказ императора Александра III об увольнении В. Г. Черткова от службы в лейб-гвардии Конном полку.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2861. 1899. Доверенность В. Г. Черткову от Л. Н. Толстого на печатание романа «Воскресение» за границей.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2863. 1909. Отзыв Толстого о Черткове и его жене.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2865. 1932–1934. Завещание Черткова и различные письма в связи с этим.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2878. 1920. Письмо по поручению В. Г. Черткова в редакцию английской газеты об организации Центрального бюро с целью контроля над всеми изданиями Толстого по всему миру.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2879. 1921. Об этом же письмо членов Комитета друзей Л. Н. Толстого в Народный комиссариат просвещения.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2881. 1921. Переговоры с А. Л. Толстой.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2885. [Б.д.] О нарушениях завещательных распоряжений Л. Н. Толстого.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2899. 1897. Письмо И. Л. Горемыкина В. Г. Черткову с приглашением для переговоров.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 2953. 1921. Черткова А. К. Запись разговора с разными лицами об условиях соглашения с В. Г. Чертковым.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 3083. 1899–1907. Письма П. И. Бирюкова А. К. Чертковой.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 3106. 1900–1902. Письма В. Д. Бонч-Бруевича А. К. Чертковой.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 3230. 1908–1914. Письма А. Б. Гольденвейзера А. К. Чертковой.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 3626. 1900–1906. Письма Д. П. Маковицкого А. К. Чертковой.
   Ф. 552. Оп. 1. Д. 3835. 1907–1927. Письма А. П. Сергеенко А. К. Чертковой.
   Ф. 552. Оп. 5. Д. 1. 1931. Письмо А. Л. Толстой В. Г. Черткову.

   ОР РНБ.
   Ф. 783. Д. 17. 1896. Сведения о графе Толстом, находящиеся в делах Департамента полиции.

   НИОР РГБ.
   Ф. 213 (Оптина пустынь). Картон 2. Д. 3. Список послушников Оптиной пустыни.
   Ф. 213 (Оптина пустынь). Картон 65. Письма прп. Иосифа (Литовкина) разным лицам.
   Ф. 214 (Оптина пустынь). Д. 367. Летопись скита Оптиной пустыни за 1900–1916 гг.

   ЦА ФСБ РФ.
   Письмо в ПСТГУ от 10 ноября 2008 г. по поводу информации в ЦА ФСБ РФ о В. Г. Черткове и А. Л. Толстой.
   Опубликованные источники.
   Абросимова В. Н. Уход Л. Н. Толстого: По дневниковым записям М. С. Сухотина 1910 г. и в переписке Т. Л. Сухотиной-Толстой с С. Л. Толстым 1930-х годов // Известия Академии наук. Серия ОЛЯ. М., 1996. Т. 55. № 2.
   Абросимова В. Н. «…Кажется, что я спасал себя…»: Уход Толстого из Ясной поляны глазами Валентина Булгакова и Михаила Сухотина // Независимая газета. М., 1998. 12 ноября. № 211.
   Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Старшая дочь Л. Н. Толстого Татьяна Львовна Сухотина (по неизданной переписке [с В. Ф. Булгаковым]) // Толстовский сборник – 2000: Материалы XXVI Международных Толстовских чтений. В 2 ч. Ч. 2: Духовное наследие Л. Н. Толстого и современность / Тул. гос. пед. ун-т им. Л. Н. Толстого. Тула, 2000.
   Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Последний секретарь Л. Н. Толстого: По материалам архива В. Ф. Булгакова // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. 61. 3 (май – июнь 2002).
   Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Младшая дочь Л. Н. Толстого и его последний секретарь: из переписки А. Л. Толстой и В. Ф. Булгакова // ЯС. 2004. Тула, 2004.
   Абросимова В. Н. История одной ложной телеграммы глазами Сухотиных, Чертковых и В. Ф. Булгакова: [Полемика вокруг литературного наследия Толстого. Публикация документов, связанных с уходом и смертью Толстого] // ЯС. 2006. Тула, 2006.
   Алданов М. А. Из записной тетради // Современные записки. Париж, 1930. №. 44.
   Алданов М. А. О Толстом // Воскресение: Историко-публицистический альманах № 3: 170 лет со дня рождения Льва Толстого. Тула, 1998.
   Александра Толстая: Каталог выставки. Тула, 2000.
   Арбузов С. П. Гр. Л. Н. Толстой: Воспоминания С. П. Арбузова, бывшего служащего гр. Л. Н. Толстого: Дополнено биографическими данными из других авторов. М., 1904.
   Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов, 1917–1956. М., 2005.
   Буланже П. Болезнь Л. Н. Толстого в 1901–1902 гг. // Минувшие годы. 1908. № 9.
   Буланже П. А. Толстой и Чертков. М., 1911.
   Булгаков В. Ф. Л. Н. Толстой в последний год его жизни: Дневник секретаря Л. Н. Толстого. М., 1989.
   Булгаков В. Ф. Замолчанное о Толстом // Ковчег: Сборник союза русских писателей в Праге. Прага, 1926.
   Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1964.
   Булгаков В. Ф. О Толстом. Тула, 1978.
   Булгаков В. Ф. «Злой гений» гения: [В. Г. Чертков] / Вступ. статья А. Ларионова // Слово. М., 1993. № 9/12.
   Булгаков В. Ф. В осиротелой Ясной Поляне: [Воспоминания. Июль – декабрь 1912 г.] // Слово. М., 2002. № 5.
   Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК – ГПУ. 1921–1923. М., 2005.
   Гиппиус З. Н. Около Толстого // Воскресение: Историко-публицистический альманах. № 3: 170 лет со дня рождения Льва Толстого. Тула, 1998.
   Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. Т. 2. М., 1923.
   Граф Л. Н. Толстой в Оптиной пустыни: Ответ монаха Эраста на письма В. М. Скворцова // Колокол. 1910. 9 ноября. № 1389.
   Дни нашей скорби: Сборник статей и известий о последних днях Льва Николаевича Толстого. М., 1911.
   Документы о Л. Н. Толстом и о преследовании царским правительством В. Г. Черткова и Н. Н. Гусева // Яснополянский сборник: Статьи и материалы. Год 1962. Тула, 1962.
   Дурылин С. Н. Нестеров в жизни и творчестве. М., 1976.
   Дурылин С. Н. В своем углу: Из старых тетрадей. М., 1991.
   Духовная трагедия Льва Толстого. М., 1995.
   Е. В. Л. Н. Толстой и Оптина пустынь // Душеполезное чтение. 1911. Январь.
   Епископ Парфений и Толстой // Русская жизнь. 1910. № 11.
   Жизнь и смерть Толстого. М., 1911.
   Зайцев Б. К. Толстой // Воскресение: Историко-публицистический альманах. № 3: 170 лет со дня рождения Льва Толстого. Тула, 1998.
   Из бумаг В. Г. Черткова и его современников / Вступ., публ. и примеч. А. Д. Романенко // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания / Воронежский государственный университет. Воронеж. 2003–2004; Вып. 19. 2003; Вып. 20. 2003; Вып. 21. 2004.
   Из дневника Т. Л. Толстой (Сухотиной) // Толстой. Памятники творчества и жизни. № 3. М., 1923.
   Из записок графини С. А. Толстой под заглавием «Моя Жизнь». Четыре посещения гр. Л. Н. Толстым монастыря «Оптина Пустынь» // ТЕ. 1913. СПб., 1913.
   Из материалов о Л. Н. Толстом. I. Л. Н. Толстой в Астапове // КА. 1923. № 4.
   Иннокентий, иг. Последнее путешествие Толстого в Оптину пустынь и в Шамордино // Владимирский вестник. 1956. Сентябрь. № 62.
   К биографии Л. Н. Толстого (1901–1902 гг.) // КА. 1934. Т. 2 (63).
   Как писалось завещание Л. Н. Толстого. По воспоминаниям А. П. Сергеенко // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. III.
   Ксюнин А. Последние дни Толстого в монастырях // НВ. 1910. 24 ноября.
   Ксюнин А. Уход Толстого. Берлин, 1935.
   Л. Н. Толстой в Астапове: Переписка моск. – камыш. жанд. полиц. упр. с жанд. ротм. Савицким и штабом отд. корп. жандармов // КА. 1923. Т. 4.
   Л. Н. Толстой: pro et contra: Личность и творчество Льва Толстого в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 2000.
   Маковицкий Д. П. Уход Льва Николаевича // Л. Н. Толстой / Гос. лит. музей. М., 1938. [Т. I]. (Летописи Государственного литературного музея. Кн. 2).
   Маковицкий Д. П. У Толстого: 1904–1910: Яснополянские записки // Т. 90: Кн. 1–4. М., 1979.
   Матвеев П. Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов в Оптиной пустыни // ИВ. 1907. № 4.
   Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. М., 2003.
   Мотовилова С. Минувшее // НМ. 1963. № 12.
   Н. Б. Кончина М. Н. Толстой // Русское слово. 1912. 10 апреля. № 83.
   Нестеров М. В. Давние дни: Встречи и воспоминания. М., 1959.
   Нестеров М. В. Письма. Л., 1988.
   Никитин Д. В. Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом / Публ. Д. В. Бочарова и В. М. Касаткина // Рязанский следопыт. 2000. № 9.
   Николаев А. С. К последним дням жизни Льва Николаевича Толстого: [Рапорты Св. Синоду, донесения, переписка] // Дела и дни: Исторический журнал. Пб., 1920. Кн. 1.
   Никон (Рождественский), архиеп. Смерть графа Л. Н. Толстого [в восприятии современников (по публикациям в периодике)] // Духовная трагедия Льва Толстого. М., 1995.
   Оболенская Е. В. Моя мать и Лев Николаевич / Под ред. Н. Н. Гусева // Государственный литературный музей. Летописи. Кн. 2. М., 1938.
   Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. 1857–1903. СПб., Издание Общества Толстовского музея. Т. 1. 1911.
   Переписка Л. Н. Толстого с Н. М. Романовым // ЛН. Т. 37–38. II. М., 1939.
   Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями. М., 1990.
   Письма А. Л. Толстой / Публ. А. Баборенко // НН. 1991. № V (23).
   Радынский А. Д. «…Начать искать правду»: День искупления / Вступ. ст., публ. и примеч. Л. В. Гладковой // Религиозные и мифологические тенденции в русской литературе XIX века: Межвузовский сборник научных трудов. М., 1997.
   Репин В., Василий (Родзянко), еп. Вера и неверие Льва Толстого: Беседа писателя Вячеслава Репина с епископом Вашингтонским и Сан-Францисским Василием (Родзянко) // НМ. М., 1998. № 7.
   Секретная переписка тульских архиереев Парфения и Евдокима с тульским губернатором Д. Д. Кобеко о погребении Л. Н. Толстого // Толстой и о Толстом: Новые материалы / Труды Толстовского музея. Сб. 1–4; Ред. В. Г. Чертков, Н. Н. Гусев. М., Изд. Толстовского музея, 1924–1928. Сб. 1. 1924.
   [Сергеенко А. П.] Последние сюжеты: Из воспоминаний А. П. Сергеенко // Лев Толстой / М., 1961. Кн. 1–2. (ЛН. Т. 69). Кн. 2.
   Сергеенко А. П. Семья / Предисл. и публ. Т. П. Виноградовой // Нева. Л., 1980. № 10.
   Смерть Толстого: По новым материалам. М., 1929.
   Спецслужбы и человеческие судьбы. М., 2000.
   Страхов Ф. А. Две поездки в Ясную Поляну / Публ. Я. С. Дробат // Яснополянский сборник. 1988. Тула, 1988.
   Суворин А. С. Дневник [1887–1907]. М., 1992.
   Суворин А. Дневник. London; М., 1999.
   Сухотин М. С. Из дневника М. С. Сухотина // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. М. Горького. М., 1961. Кн. 2.
   Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания // http://az.lib.ru/s/suhotinatolstaja_t_l/text_0020.shtml.
   Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник // http://az.lib.ru/s/suhotinatolstaja_t_l/text_0030.shtml.
   Тарханская находка: Письма из прошлого / Публ. О. С. Пугачева // ЯС. 1998. Тула, 1999.
   Тексты завещания Л. Н. Толстого / Вступ. заметка В. Г. Черткова // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. I.
   Толстая А. Л. Об уходе и смерти Л. Н. Толстого // Толстой. Памятники творчества и жизни. Вып. 4. М., 1923.
   Толстая А. Л. Дочь. М., 2000.
   Толстая А. Л. Об уходе и смерти отца: Неопубликованные материалы / Записная книжка. – Уход и смерть Л. Н. Толстого: Почему ушел Л. Н. Толстой из Ясной Поляны? / Публ. Н. А. Калининой // ТЕ. 2001. М., 2001.
   Толстая А. Л. Отец: Жизнь Льва Толстого: В 2 т. М., 2001.
   Толстая А. Л. Дневники. 1903, 1904, 1906, 1907 годы / Вступ. ст., публ. и примеч. Н. А. Калининой и С. Д. Новиковой // ТЕ. 2002. Тула, 2003.
   Толстая М. Н. // Русское слово. 1912. 10 апреля. № 83.
   Толстая С. А. Дневники (1860–1891 гг.). М., 1928.
   Толстая С. А. Дневники Софьи Андреевны Толстой. Ч. 1–2. М., 1929.
   Толстая С. А. Дневники Софьи Андреевны Толстой. [Ч. 3]. 1897–1909. М., 1932.
   Толстая С. А. Дневники Софьи Андреевны Толстой. [Ч. 4]. 1910. М., 1936.
   Толстая С. А. Четыре посещения гр. Львом Николаевичем Толстым монастыря Оптина пустынь // ТЕ. 1913. СПб., Отд. III.
   Толстая Т. Л. О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода // ЛН. Т. 69. АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2.
   Толстой в монастырях // Русская жизнь. 1910. № 11.
   Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1965.
   Толстой С. Л. В Астапове // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1978.
   Уход Льва Толстого: документальные свидетельства / Публ. Н. Блудилиной // Москва, 2000. № 11.
   Харламов Н. П. Кончина Льва Толстого: Фрагменты воспоминаний вице-директора Департамента полиции Н. П. Харламова // Наука и религия. 1985. № 11.
   Харламов Н. П. Отчет чиновника особых поручений / Публ. подгот. Л. Рябченко // Сельская молодежь. 1991. № 8.
   Ходасевич В. Ф. Книги и люди: Этюды о русской литературе. М., 2002.
   Чертков В. Г. О завещании [Л. Н. Толстого] // Солнце России. 1911. № 3.
   Чертков В. Г. О последних днях Льва Николаевича Толстого: Записки. [Раненбург, 1911].
   Чертков В. Г. Страница из воспоминаний. Дежурство в военных госпиталях // ВЕ. 1909. № XI (отд. издание: М., 1914).
   Чертков В. Г. Свидание с Л. Н. Толстым в Кочетах (у М. С. и Т. Л. Сухотиных). Из дневника В. Г. Черткова // ТЕ. 1913. СПб., 1913. Отд. III.
   Чертков В. Г. Уход Толстого / Комитет им. Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим. М., 1922.
   Чертков В. Г. И. Д. Сытин и «Посредник» // Сытин И. Д. Страницы пережитого; Современники о И. Д. Сытине. М., 1985.
   Чертков Владимир Григорьевич // Тульский биографический словарь: В 2 т. Тула, 1996. Т. 2.
   Чертков Владимир Григорьевич // Новая иллюстрированная энциклопедия. М.: Большая российская энциклопедия. 2003. Кн. 20.
   Черткова А. К. Л. Н. Толстой и его знакомство с духовно-нравственной литературой: По его письмам и личным воспоминаниям о нем // Голос минувшего. М., 1913. № 5.
   Черткова А. К. [Из автобиографии] // Книга. Исследования и материалы. М., 1979. Сб. 39.
   Использованная литература.
   Алексеев В. Лев Толстой и Церковь: К вопросу об отлучении Л. Н. Толстого от церкви // http://www.krotov.info/history/20/1900/alek2005.htm.
   Антюхин Г. В. Друзья Л. Н. Толстого Г. А. Русанов и В. Г. Чертков. Воронеж, 1983.
   Бабаев Э. Г. Судьба «Воскресения»: Первые отклики газетной и журнальной критики в России // Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование. М., 1991.
   Балдин А. Лев Толстой и феномен пространства: Случай в Арзамасе, сентябрь 1869 г.: Опыт междисциплинарного исследования // Современное гуманитарное знание в развитии высоких технологий / Саровский лекторий. Саров, 2008.
   Балуев Б. П. Политическая реакция 80-х годов XIX века и русская журналистика. М., 1971.
   Бачинин В. А. У истоков российского протестантизма // Вопросы истории. М., 2007. № 3.
   Безелянский Ю. Один день ноября: [О событиях, происходивших в разных странах 7 ноября] // Наука и жизнь. 1991. № 11.
   Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого: В 2 кн. М., 2000.
   Богданов А. П. Перо и крест: Русские писатели под церковным судом. М., 1990.
   Варфоломеев Ю. О духовном завещании Льва Толстого // ВЛ. 2007. № 6.
   Гетель Е. И. Объединенный совет религиозных общин и групп как одно из проявлений русского религиозного пацифизма // Долгий путь российского пацифизма: [Сб. ст.] / РАН. Ин-т всеобщей истории. М., 1997.
   Горная В. З. Зарубежные современники Л. Н. Толстого о романе «Воскресение» // Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование. М., 1991.
   Гулин А. В. «Воскресение» и Воскресение: Последний роман Л. Н. Толстого // Толстой Л. Н. Воскресение. М., 1995.
   Гуревич Л. Я. [Комментарии к письмам Л. Н. Толстого В. Г. Черткову. 1883–1886] // Толстой Л. Н. ПСС (юбилейное). М., 1935. Т. 85.
   Гуревич Л. Я. [Список работ В. Г. Черткова] // Толстой Л. Н. ПСС (юбилейное). М., 1935. Т. 85.
   Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого: 1891–1910. М., 1960.
   Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1881 по 1885 год. М., 1970.
   Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1886 по 1892 год. М., 1979.
   Дегтярев А. Сверхтайный дневник Льва Толстого // Чудеса и приключения. 2008. № 5.
   Догачевская Е. Эмигрантские издания в фондах Британской библиотеки // Библиография. М., 2006. № 1.
   Ершова О. Е. Д. А. Хилков – православный оппонент Л. Н. Толстого: По материалам переписки // ТЕ. 2001. М., 2001.
   Ершова О. Е. «Первый ученик» Л. Н. Толстого: [О В. Г. Черткове] // Мещерские хроники: К 90-летию пребывания Л. Н. Толстого в Мещерском крае. Чехов, 2002.
   Жданов В. Творческая история романа Толстого «Воскресение» М., 1960.
   Журналистика русского зарубежья XIX–XX веков / Учебное пособие: под ред. Г. В. Жиркова. СПб., 2003 // http://evartist.narod.ru/text5/16.htm.
   Завадский В. «Военный» пацифизм в России // http://www.baznica.info/pagesid-699.html.
   Зверев А. М., Туниманов В. А. Лев Толстой. М., 2006.
   Иоанн (Шаховской), архиеп. К истории русской интеллигенции: Революция Толстого. М., 2003.
   Иогансен Л. Тайное завещание: Как пытались ограбить семью Толстого // Совершенно секретно. 1994. № 10. Октябрь.
   Каширина В. В. Оптинское старчество и русская литература в контексте православной духовности // Духовный потенциал русской классической литературы: Сборник научных трудов / МГОУ. М., 2007.
   Каширина В. «Скучная богомолка»: Александра Ильинична Остен-Сакен и Оптина пустынь // Оптинский альманах. Оптина пустынь и русская культура. Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь. 2008. № 2.
   Клибанов А. И. Материалы о религиозном сектантстве в архиве В. Г. Черткова // Записки отдела рукописей РГБ. Вып. 28. М. 1965.
   Комарова Т. В. Об уходе и смерти Л. Н. Толстого: По материалам яснополянских мемориальных фондов // ЯС. 1992. Тула, 1992.
   Комарова Т. В. Одна из шамординских монахинь. Мария Николаевна Толстая. Тула, 2003.
   Комарова Т. В. В скорбях мира нам спастись: Жизнеописание схимонахини Марии (графини Марии Николаевны Толстой) / Казанская Свято-Амвросиевская ставропигиальная женская пустынь, 2007.
   Корнилов А. А. Духовенство перемещенных лиц: Биографический словарь. Нижний Новгород, 2002.
   Котельников В. А. Оптина пустынь и русская культура // Русская литература. 1989. № 3.
   Котельников В. А. Православные подвижники и русская литература: на пути к Оптиной пустыни. М.: Прогресс-Плеяда, 2002.
   Краснов Г. В. Этюды о Льве Толстом. Коломна, 2005.
   Л. Н. Толстой. Аннотированный каталог / Сост.: И. Ф. Ковалев, Н. А Малеванов, Д. И. Петерс. Тула, 1982.
   Лаврецкий В. Лев Толстой, Александр III и Николай II // Красная панорама. 1928. № 36.
   Ласунский О. Г. Чертков Владимир Григорьевич // Книга: Энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия. 1999.
   Лисовский Я. К истории завещания Л. Н. Толстого // Подъем. 1986. № 11.
   Литературное зарубежье России: Энциклопедический справочник. М., 2006.
   Ломунов К. Н. Над страницами «Воскресения»: история создания романа Л. Н. Толстого: Проблемы, образы, характеры. М., 1979.
   Ломунов К. Н. Лев Толстой о романе «Воскресение» // Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование / АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М.: Наука, 1991.
   Ломунов К. Н. Писатели-современники о последнем романе Л. Н. Толстого («Воскресение» в оценке А. П. Чехова и М. Горького) // Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование. М., 1991.
   Мейлах Б. Последние дни Л. Толстого: Записи обсуждения обстоятельств ухода и смерти Л. Толстого свидетелями и современниками 26 ноября 1910 года // РЛ. 1961. № 1.
   Мейлах Б. Уход и смерть Льва Толстого. М.-Л… 1960. Второе издание: М., 1979.
   Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их дневникам и переписке. Hermitage Publishers, 2003.
   Неизвестная Александра Толстая. М., 2001.
   Неизвестная Оптина. СПб., 1998.
   Никитина Н. А. Мария Николаевна Толстая: Портрет сестры писателя // Человек. М., 2000. № 6.
   Никитина Н. А. Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне. М., 2007.
   Никитина Н. А. Уход Толстого, или Приближение к Богу // Толстовский сборник – 2000: Материалы XXVI Международных Толстовских чтений: В 2-х ч. Ч. 1: Л. Н. Толстой в движении эпох / Тульский государственный педагогический университет им. Л. Н. Толстого. Тула, 2000.
   Николаев П. В. Потаенный Л. Толстой: Некоторые бесцензурные издания Л. Н. Толстого // В мире книг. 1983. № 3.
   Опульская Л. Д. Лев Николаевич Толстой: материалы к биографии с 1892 по 1899 год. М., 1998.
   Остерман Л. Сражение за Толстого. М., 2002.
   Панн Л. Хроника дружбы // НМ. М., 2004. № 10.
   Попов В. «Старостиха редстоковской церкви» Елизавета Черткова // http://ricolor.org/history/rs/chertkova/.
   Роман Л. Н. Толстого «Воскресение»: Историко-функциональное исследование / АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М.: Наука, 1991.
   Саломони А. Эмигранты – толстовцы между христианством и анархизмом (1898–1905) // Русская эмиграция до 1917 года – лаборатория либеральной и революционной мысли: [Сб. ст.] / РАН. Ин-т рос. истории. СПб., 1997.
   Стародуб А. Лев Толстой и епископ Парфений (Левицкий): К вопросу о «загадке предсмертного бегства Толстого» // http://www.krotov.info/history/20/1900/starodub_tolstoy.html.
   «Стой в завете своем…»: Николай Константинович Муравьев. Адвокат и общественный деятель: Воспоминания. Документы. Материалы. М., 2004.
   Толстой С. М. Дети Толстого. Тула, 1994.
   Толстой С. М. Единственная сестра // Прометей. М., 1980. № 12.
   Толстой С. М. Древо жизни: Толстой и Толстые. М., 2002.
   Троицкий Н. А. Николай Константинович Муравьев // Троицкий Н. А.
   Корифеи российской адвокатуры. М., 2006.
   Хечинов Ю. Крутые дороги Александры Толстой. М., 2000.
   Шенталинский В. Донос на Сократа // НМ. 1996. № 11.
   Шенталинский В. Донос на Сократа. М., 2001.
   Щеглов М. Предисловие к восемьдесят восьмому и восемьдесят девятому томам // Толстой Л. Н. ПСС (юбилейное). М., 1957. Т. 88. C. III – X–XIII.
   Щеглов М. А. Лев Толстой и В. Г. Чертков // Щеглов М. А. Литературная критика. М., 1971.
   Ядовкер Ю. Д. К истории исполнения завещания Л. Н. Толстого (1911–1914 гг.) // ТЕ. 2001. М., 2001.
   Лаврин Янко. Лев Толстой сам свидетельствующий о себе и о своей жизни. [Б. м., 1999].
   Fodor A. A quest for a non-violent Russia: The partnership of Leo Tolstoy and Vladimir Chertkov. Laham, MD: University Press of America, 1989.
   Nickell W. Transfigurations of Tolstoys Final Jorney: The Church and the Media in 1910 // TSJ. 2006. Vol. XVIII.
   Save Russia: a remarkable appeal to England by Tolstoy’s literary executor in a letter to his English friends / Vladimir Grigor’evic Certkov. London: Daniel, (1919)

Протоиерей Георгий Ореханов В. Г. Чертков в жизни Л. Н. Толстого