Легенды об оружии бессмертных
Михаил Мазель

   © Михаил Мазель, 2015
   © Михаил Мазель, дизайн обложки, 2015
   © Михаил Мазель, иллюстрации, 2015

   Благодарности
   Илья Шенкер

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

От автора

   …Всем кого люблю

   Вместо предисловия

   Всё описанное в этой поэме – быль.

   Её действие охватывает 1941—43, 1955 и 1970-е годы. Действие в главах поэмы происходит не хронологически. Главные герои: великий композитор и великий дирижер.

   Ещё двое героев – великий пианист и дирижёр, награждённый боевым орденом за исполнение симфонии упомянутого композитора.

   И, конечно же, главная тема поэмы – Великое Противостояние, в котором принимала участие великая музыка – оружие бессмертных.

Осень 2014-го года

Легенды об оружии бессмертных
Поэма

I. Раздвигая пределы

     Самолёт приземлился в Нью-Йорке.
       Обычное дело.
     Пассажир сел в такси
       и поехал на нём в Ривердейл.
     Через трафик и дождь,
       раздвигая эпохи пределы.
     Это после мы скажем,
       «отметив» её передел.

     Вереница огней колыхалась, как море,
       и город
     нависал над дорогой
       и таял в дожде за спиной
     ожиданием встречи,
       волненьем про гордость и горе
     и о том, что никто не находит
       дороги иной.

     А дорога петляла
       неспешною красной гирляндой
     и внезапно рассыпалась
       с тихим шуршанием шин
     за воротами сада.
       Дом встретил симфонией ладной —
     птиц.
       Пахнуло Гудзоном и хвоей.
       Спешите?
       Спешим!

     – Проходите, Маэстро!
       С приездом.
       Маэстро Вас примет!..
     Во и он.
       Невысокий.
       Старик,
       но лицом – молодой.
     Жизнь в усталых глазах.
       Что нашёл
       пилигрим в пилигриме?
     Непохоже,
       что сад в этом доме
       порос лебедой.
     (Посетитель был в курсе:
       хозяин
       живёт, как отшельник.
     Скоро год…)
       Он хотел поклониться
       и
       сразу уйти,
     но по просьбе… остался.
       Так много
       на свете расщелин.
     Так редки остановки
       на нашем тернистом пути.

II. Лёгкий след

     Прилететь из соседней галактики
       слушать пластинку?
     Для кого-то абсурд.
       Для другого —
       подарок небес.
     Соткан звук и намотан на память
       живой паутинкой.
     И зудит паутинка на душах,
       как вечный порез.
     В полумраке,
       подсвеченном тусклым мерцаньем
       камина,
     проживая до дна
       свою долгую трудную жизнь,
     он опять дирижировал… звуком,
       но было не мнимым
     ощущенье от горькой,
       но светлой
       и чёткой межи.
     Он на время исчез.
       Он стоял, как всегда, пред оркестром,
     сидя в кресле, он им управлял
       через …дцать долгих лет.
     И он слёз не стеснялся —
       навеки великий
       Маэстро,
     и слеза оставляла
       у всех
       на щеках
       лёгкий след.
     Как они говорили?
       Непросто,
       двойным переводом.
     Как?..
       О музыке той, что звучала.
       О дальней стране,
     из которой и гость и создатель симфонии
       родом.
     О Победе…
       Смотрели журналы.
       Начало турне.

     Гость,
       дослушав,
       уехал навстречу «открытью эпохи».
     Фотография с дарственной надписью…
       Громкий успех.
     А хозяин остался…
       Умерьте, пожалуйста, вздохи.
     Он прошёл долгий путь.
       Он достоин расставленных вех.

III. Служить, как дышать

     Он не молод,
       да что там он – стар:
       ему семьдесят пять.
     Он уже потерял три страны
       и любимый La Scala.
     Пусть на радио…
       Новый оркестр, что новая пядь.
     Миллионы сердец его палочка
       разом ласкала.
     Да, он – стар,
       но не сломлен
       и может продолжить борьбу.
     Он – в Нью-Йорке,
       но каждою нотой он против фашизма.
     Седины не добавить
       и складок не видно на лбу.
     Не сломать его духа
       и не переполнить трагизмом.
     Страха нет.
       Только боль и желанье
       служить, как дышать.
     Никогда не уронит он чести —
       сын гарибальдийца.
     Он читает газеты и рвётся
       страдая душа.
     Согласитесь: не каждый
       страданием сможет гордиться.
     Да. Он знает теперь,
       чем внесёт в этой битве свой вклад.
     Он запишет её…
       Он достанет её партитуру.
     Слава Б-гу, за право её исполнять
       не устроили гвалт,
     посчитали за честь для него
       без единого тура.
     Его палочка часто звучала сквозь тучи войны,
     вдохновляла борцов,
       собирала для них сотни тысяч.
     Слава Б-гу,
       он не был раздавлен стандартом двойным:
     итальянец в Америке…
       Славу из камня не высечь.

IV. За кадром кадр

     Кружным путём на юг:
       в Ташкент,
       в Иран, Ирак, Египет…
     Как в «Касабланке»…
     О, My Lord!
       My Captain, please keep it!
       Атлантика… За кадром кадр.
       Минуя
       минные поля,
      Он попросил,
       и
       Он следил за
       кораблём,
       благоволя.
     За кадром кадр.
       Лист за листом.
       Так нужно и
       так должно.
     Желанье противо->
       <-стоять.
     На фильм не снята лонжа.
       Жара в Нью-Йорке. Пыль. Корабль. С
       ней не сравнится
       жар внутри.
       Ну наконец-то!
       Сколько дней
       рошло?
       Пять дней?
       Нет —
       целых три.

     Победа? К сожаленью, нет!
       Участие? Бесспорно!
     Рыдают флейты, да гремят
       литавры да валторны.
       За звуком – звук.
       Отправлен диск.
       Назад:
       путём опять кружным.
       В оружии бессмертных нет
         иных
       деталей и пружин.
     Он вытворяет чудеса.
       Летает иммельманом.
     И телеграмма, год спустя,
       в кармашке с талисманом
       под сердцем. Шквал в Нью-Йорке.
       Эх…
       (молчанья в Куйбышеве залп).
       Не маг. Волшебным жезлом бой
       и боль
       в единый
       вдох связал.
     «Автограф» Верди на груди
       хранит его полвека.
     Что человек в руках судьбы?
       Что звук без человека?

       Он темп хранит.
       Всё дело в нём.
       В нём пульс
         и
       долгий чистый звук.
     Все партитуры в голове.
       Они,
       как будто дело рук.

V. Чудо рождения

     Он никогда не считал себя храбрым,
       однако
     в эту трагичную осень
       подолгу бродил он
     между бомбёжками.
       Всюду
       он чувствовал знаки.
     Всё говорило:
       Быть стойким – необходимо.
     Резким контрастом с
       на редкость прекрасной погодой
     в лицах читалась тревога,
       но с нею – решимость.
     И,
       продолжая бродить
       по любимому городу,
     мог ли он знать,
         что
       симфонией новой кружим он.
     Сколько не рвался,
       был признан он к службе негодным.
     Вместе с другими
       тушил зажигалки на крыше.
     Могут ли люди, как боги, влиять на погоду?
     …Делалось небо яснее, прозрачней и выше.
     Ясность
       давала отчётливей слышать безумье.
     Звёзды дрожали,
         и
       в этом дрожании звуки
     в крепость слагались и
         он
       припадал к амбразуре.
     Мир весь он видел, хотя с
       детства был близоруким.
     Внешне – подросток в очках —
       был на деле титаном.
     Кто бы подумал?
       А он
       и
       не думал,
       вершил он.
     Чудо рождения не было чудом и
       не было тайным,
     делая звук его музыки
       несокрушимым.

     Время на сон?
       Это – роскошь.
       Он курит и пишет.
     Это – единственный шанс
       быть для Мира оплотом.
     Фронт приближается.
         Небо
       пожарами пышет.
     Внешне спокойный
       титан
       продолжает работу.
     Скоро конец сентября.
       Он —
       в конце третьей части.
     Снова он рвётся на фронт,
         но
       отправлен приказом
     в тыл…
       И он пишет, как дышит —
       о свете и счастье,
     движим любовью,
       неся с нею трезвость
       и разум.
     Б-г всё же есть:
       потерялся, но
       вскоре был найден
     груз с партитурой…
       Представьте… такую потерю!
     Как и любой на войне,
       не прервался ни на день
     он.
       Его музыка кровью питала артерию.
     Год на исходе.
       Титан подобрался к финалу,
     не сомневаясь нисколько
       в победных аккордах.
     Враг под Москвой остановлен.
       Симфония…
       Мало!..
     Музыка в сердце клокочет
       печально и гордо.
     Вот и поставлена точка.
       Грустит он невольно.
     Сможет ли кто
       его труд
       в этом пекле исполнить?
     Знает ли он, что поднявшись
       симфонии волны
     Мир весь охватят
       и Верой
       его переполнят?!

VI. Только в полном составе

     Кто был жив
       и кто не умирал
       и кто не был в окопах,
     если мог шевелиться,
       явился,
       заслышав призыв.
     Кто не умер в дороге…
       Вдох-выдох, вдох-выдох —
       синкопа.
     Что подняло людей полумёртвых?
       Не страх.
       Не призы.
     Музыканты пришли отовсюду:
       из морга и с фронта.
     Генерал
       помогал дирижёру пополнить состав.

     День за днём
       собирался оркестр
       под горькое «пронто».
     Ах как горько:
       уже двадцать семь
       схоронили из ста.
     Дирижёр —
       сам подстреленный птах
       на трясущихся крыльях —
     поднимал ежедневно
       голодный
       измученный клин.
     Устремляясь за ним,
       как могли,
       укрепления рыли.
     Тот, кто вылепил их,
       сам не помнил
       названия глин.
     Кто кого.
       Кто как мог:
       на четвёртый этаж
       поднимали
     музыканты друг друга.
       Сперва
       по пятнадцать минут
     репетиции шли.
       Нет такого наречия «мало».
     Только маятник тикает тихо:
       «Я всех помяну».
     Духовые подчас
       к мундштукам
       примерзали губами.
     Вылетали смычки
       из
       вконец
       обессиленных рук.
     Лёд давил их кубами,
       но вдруг
       испарялся клубами,
     потому что плотней и плотней
       становился их круг.
     «Только в полном составе».
       Подчёркнуто
       жирно.
       Три раза.
     Только в полном составе…
       Иначе —
       нет смысла играть.
     Шостаковича фраза
       сейчас
       равносильна приказу
     бьётся в сердце
       призывом бороться
         и
       не
       умирать.
     Первый пробный концерт.
       Пиджаки надевали на ватники.
     Оркестрантки —
       по несколько платьев
       (такой был мороз).
     Дирижёр
       вышел в белой манишке,
       украшенной бабочкой.
     Командир,
       поднимая в атаку,
       встаёт в полный рост.
     Лишь одно отделенье.
       Примёрзла
       к пюпитрам
       их стойкость.
     Почему же не слышно оваций?..
       Шевелится зал.
     Море варежек.
       Холодно. Очень.
       Постольку поскольку.
     Стимул жить.
       (Пусть
       пока замерзает
       в мгновенье слеза).
     Постепенно дошли
         до
       шестичасовых репетиций.
     Нет сомнения в том,
       что упорство
       спасло
       многим жизнь.
     Город ждал.
       Наполнялись надеждою
       бледные лица.
     По толике,
       по ноте
         они, как умели,
       теснили фашизм.
     В день премьеры,
       планируя кушать
       в «Астории» штрудель,
     враг,
       надеясь на штурм,
       ждать не ждал
       операции «Шквал».
     И концерт
       состоялся.
       С оркестром
       гремели орудия.
     Ни один
       из немецких снарядов
       в тот час не упал.
     Наконец-то!
       Представился повод
       костюмам и платьям.
     Пусть наряды смотрелись, как будто
       с чужого плеча.
     Колоннада вставала
       навстречу
       прибывшим солдатам.
     Зал встречал ленинградцев,
       сверкая
       в оживших лучах.
     Люди слушали…
       в зале,
       на улицах,
       сидя в землянках.
     Люди хлопали стоя,
       воскреснув,
       отринув свой страх.
     И букетик ромашек
       в руках
       очень юной смуглянки
     засверкал ярче звёзд,
       ярче ярости
       в грозных кострах.
     Равносильно сраженью,
       подобно
       гружёным составам
     отгремели аккорды,
       в объятиях
       сжав этот день.
     И эмоции были
         уже
       не подвластны
       октавам.
     И все беды
       в тот миг
       не пугали
       счастливых людей.
     До прорыва Блокады
       ещё оставалось
       два года.
     До победы —
       три года
         и
       пропасть тревог и смертей.
     Но несломленный город
       поднялся
       из сумерек гордо
     и в тот миг не нашлось бы
       нигде
       его тверди твердей.
     Те же стены,
       спустя
       тридцать лет,
       «услыхали» признанье:
     «В день премьеры мы поняли,
         что
       проиграем Войну.
     Ваша сила и гордость
       разрушили
       наше сознанье.
     Если б только мы знали
       бездонную
         ту
       глубину».
     Два немецких солдата —
       теперь
       два немецких туриста
     и седой дирижёр,
         и
       всё те же
       колонны вокруг.
     Траектории звуков
       линейны,
       остры
       и тернисты,
     и мелодии кокон – незыблем
       и так же упруг.

VII. Талисман

     «Иди-Иди. Вперёд. Вперёд.
     Покуда жизнь тебе позволит.»
     Сломает или подберёт?
     У каждого – свои мозоли.
     Он жив, листочком тем храним:
     верь иль не верь – им сберегаем.
     Пусть стар, но он – неутомим:
     корабль между берегами.
     Этапы длинного пути,
     его победы и потери.
     Когда настанет час уйти,
     метелью кончатся мистерии.
     Случайно найденный средь нот
     великого маэстро Верди
     клочок бумаги… вновь блеснёт
     полоской долгожданной тверди.
     А тот… в блокадной белизне,..
     чем он храним и сберегаем?
     Как уцелел он в той резне,
     плывя под теми берегами?
     А может, это он хранит
     людей своим волшебным даром?
     Безмолвствует могил гранит,
     молчит, гася в себе радары.
     И если талисман и был,
     то он и был тем… Ноют раны.
     Он не смотрел на перст судьбы
     в своём служенье филигранном.
     И надо ли сейчас гадать,
     кто пробуждает звуки эти?
     В них растворяются года.

     Ты слушай!.. Музыка ответит.

<2009/2010 – сентябрь 2014>

Главные герои поэмы

   Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906 – 1975)
   – советский композитор, автор 15-ти симфоний, 15-ти струнных квартетов, автор концертов для скрипки, виолончели, фортепиано, балетов, опер…

   Артуро Тосканини (1867 – 1957)
   – итальянский дирижер. Один из лучших дирижеров в истории. Один из лучших исполнителей музыки Джузеппе Верди. Трижды встречался с великим композитором. Хранил фрагмент его рукописи к опере «Фальстаф» в качестве талисмана. Руководил (неоднократно) оперным театром Ла Скала. Был антифашистом. Бежал сначала от режима Муссолини, потом от гитлеровского режима. С 1937-го года жил в Нью-Йорке и руководил оркестром Радио. Помнил все партитуры наизусть. Его дирижерская карьера продолжалась 70 лет.

   Карл Ильич Элиасберг (1907 – 1978)
   – дирижер. В годы войны, в августе 1942 года оркестр под его руководством исполнил в Блокадном Ленинграде 7-ую симфонию Шостаковича. Это исполнение стало историческим, а за мужество дирижер был награжден военным орденом «Красной звезды»

   Эмиль Григорьевич Гилельс (1916 – 1985)
   – один из величайших пианистов. В 1955-м году был первым советским музыкантом, прилетевшим на гастроли в США.

   Седьмая «Ленинградская» симфония – симфония Дмитрия Шостаковича, начатая им в Блокадном Ленинграде, завершённая в Куйбышеве. Исполнена в т. ч. в Нью-Йорке оркестром п. у. Тосканини и в блокадном Ленинграде оркестром п. у. Элиазберга.

Историческая справка

   В 1955-м году произошло невероятное событие – впервые в истории советский музыкант прилетел на гастроли в США.
   Этим музыкантом был один из величайших пианистов – Эмиль Григорьевич Гилельс. Перед началом концертов он изъявил желание посетить резиденцию дирижера Артуро Тосканини.
   Артуро Тосканини никого не принимал. За год до этого он окончил свою 70-летнюю карьеру и жил уединённо в поместье в районе Ривердейл, севернее Манхеттена, на берегу Гудзона в особняке, в котором когда-то жил Марк Твен.
   По одной версии, Тосканини ушёл в отставку с поста руководителя Оркестра Радио ЭнБиСи в 1954-м году после того, как забыл ноту во время концерта (гениальный дирижер никогда не пользовался партитурой). По другой, он подал в отставку, чувствуя что его 17-летняя карьера на посту руководителя оркестра заканчивается и пошёл «Ва банк», надеясь что его отставку не примут. Но отставку приняли. Это было ударом для 87-летнего музыканта. Он «потерял» темп и… больше за дирижерский пульт не становился.
   Тосканини улетел в Италию и принимал участие в постановках «Ла скала», но чувствуя, что силы оставляют его, вернулся в Нью-Йорк и, уединившись в своей резиденции, занялся приведением в порядок архива своих записей. Он и раньше следил за невмешательством журналистов в свою частную жизнь, а после отставки, вообще, никого не принимал. Для Эмиля Гилельса – гостя из России – страны, одержавшей победу в Войне с ненавистным дирижеру фашистским режимом, он сделал исключение.
   Пианист приехал к нему в гости с семейной парой: с другим великим пианистом – Владимиром Горовицем (зятем Тосканини) и дочерью Маэстро.
   Гилельс, зная о душевной травме старого музыканта, не собирался задерживаться, он планировал только засвидетельствовать почтение и уехать, но Тосканини попросил его остаться и все вместе они по просьбе Маэстро прослушали его старую запись, сделанную 13 лет назад, – запись 7-й симфонии Шостаковича. Тосканини очень гордился этой записью. Во время прослушивания он дирижировал невидимым оркестром и плакал. Все присутствовавшие плакали вместе с ним.
   Тосканини был антифашистом. Он ещё с 20-х годов боролся с режимом Муссолини. Сперва он был вынужден бежать из Италии, потом из Германии, потом и из Австрии. Именно тогда он и оказался в Нью-Йорке и, после некоторых колебаний, согласился возглавить симфонический оркестр Радио NBC. (Как я уже писал, он прослужил на этом посту 17 лет. А в целом, великий дирижер простоял за пультом 70 лет).
   В 1942-м году, узнав что Шостакович написал симфонию, начатую в Блокадном Ленинграде, Тосканини выразил желание продирижировать ею. Также желание сделать это высказал другой выдающийся дирижер – Леопольд Стаковский. Предпочтение было отдано Тосканини: то ли потому, что он был известный антифашист, то ли это был выбор самого Шостаковича.
   Ноты доставили в США из Куйбышева (где жила эвакуированная из Ленинграда семья Дмитрия Шостаковича), пересняв многотысячелистную партитуру на микрофильм. Это был долгий и сложный путь: через Ташкент, Иран, Ирак, Египет… Далее информация немножко расходится. По одной версии, партитура приплыла в Нью-Йорк из северной Африки на корабле через Южную Америку в объезд минных полей и мест, грозящих встречей с немецкими подводными лодками. По другим, – на военном самолёте из Каира.
   В любом случае, партитура прибыла в Нью-Йорк в середине лета 1942-го года. Тосканини выучил 80-минутную симфонию за 3 дня (может быть, за 5 дней). А после исполнения симфонии оркестром радио NBC – симфонию исполнили сразу несколько оркестров в США и странах Южной Америки. Вообще, симфония Шостаковича прокатилась по Миру волной, несущей огромный посыл, направленный на скорейшую победу над фашизмом.
   Впервые исполненная в марте 1942-го года в Куйбышеве оркестром п. у. Самуила Самосуда, симфония была встречена… десятиминутным молчанием, настолько глубоким был эмоциональный шок у зрителей. Затем – в Москве. Затем – в Нью-Йорке (Тосканини). И затем – в блокадном Ленинграде 9 августа 1942-го года.
   Это исполнение было самым настоящим подвигом. На тот момент, когда дирижеру Карлу Ильичу Элиазбергу доставили в 5 утра военным самолетом партитуру, в городе оставался только один оркестр, в котором из 105 музыкантов 27 уже умерло. Многие были при смерти, истощены, или находились на фронте. На момент формирования оркестра в распоряжении дирижера оказалось всего 15 музыкантов.
   При непосредственном участии генерал-майора Дмитрия Холостова Элиазбергу удалось собрать (отозвать с фронта) необходимый состав оркестра. Шостакович подчеркнул, что симфонию нужно исполнять только в полном составе, иначе нет никакого смысла.
   Первая репетиция, концерт в одном отделении воссозданного оркестра, проходила в промерзшем насквозь помещении театра. Музыканты надевали пиджаки и платья на ватники. Только Элиазберг был в манишке. Публика хлопала, но оркестр не слышал аплодисментов: все зрители хлопали в варежках. Музыканты могли только ощущать эмоции по раскачиванию леса рук.
   После этой «пробы» оркестр приступил к репетициям симфонии Шостаковича целиком.
   Премьера симфонии была намечена на 9 августа 1942-го года. На этот же день гитлеровское командование намечало окончательный захват Ленинграда и готовило банкет в ресторане гостиницы «Астория».
   Российским командованием была разработана специальная операция «Шквал». Батареи Армии под командованием генерал-лейтенанта Леонида Говорова заглушили артиллерию и авиацию противника на время концерта.
   Симфония транслировалась всеми репродукторами Ленинграда и ее могли слышать бойцы, как советской армии, так и немецкие войска, стоящие на подступах к Ленинграду.
   Тридцать лет спустя туристы из Германии признались Элиазберу после посещения ими концерта в Колонном Зале Ленинградской филармонии, что тогда, на фронте, услышав звуки симфонии, они осознали, что Германия проиграет войну. Если едва живые, окруженные со всех сторон врагами люди способны играть и исполнять такую музыку, то этих людей ни сломить, ни победить – нельзя.
   Что ещё?
   Пожалуй, отмечу ещё несколько моментов.
   На этапе формирования оркестра, когда Элиазберг собирал музыкантов по всему городу, он однажды, фактически, спас жизнь ударнику Жуадату Айдарову. Жуадата сочли умершим и отправили в мертвецкую, а дирижер обнаружил, что в нём теплится пульс.
   Поначалу музыканты кто как мог помогали друг другу вскарабкиваться на четвёртый этаж в помещение Радиокомитета, в котором происходили репетиции. Музыкантов, оставшихся в городе, призывали собраться по радио. Как я уже писал выше, многих отзывали с передовой. Адреса полевой почты собирали через друзей и родных и сообщали генералу Холостову, а он, порой, «именем (распоряжением) Сталина» откомандировывал музыкантов в Ленинград, в оркестр.
   Кульминацией премьеры симфонии стала девочка, вручившая оркестрантам букет ромашек (по другой версии – астр).
   И последнее. Шостакович начал сочинять симфонию на крыше Консерватории во время дежурства по тушению зажигалок. Сочинял он и во время прогулок по осеннему Ленинграду в моменты затишья между бомбежками. К 29-му сентября 1941-го года он закончил 3 части симфонии.
   В ответ на многочисленные попытки и просьбы отправить его на фронт, семья Шостаковича была эвакуирована (особым приказом) сперва в Москву, а потом в Куйбышев, где и была завершена симфония в конце декабря 1941-го года.
   По дороге в Куйбышев партитура симфонии была потеряна, но счастливым образом нашлась.
   Тосканини всю жизнь носил с собой листочек, выпавший из партитуры оперы «Фальстаф» Верди, над которой работал молодой дирижер. Он трижды встречался с великим композитором лично, репетируя это и другие произведения великого композитора. Эти встречи были для юного дирижера подарком судьбы и огромным стимулом.
   На листочке рукой Верди были написаны несколько строк о герое оперы. Тосканини спрятал листок в бумажник и не расставался с ним больше 70-ти лет до самой смерти. Он верил, что этот листок – талисман, охранявший его. Верил, что именно благодаря этому листочку он избежал гибели в фашистской Италии и Германии, что именно благодаря этому талисману его выдающаяся карьера продолжалась более 70-ти лет.
   Также Маэстро хранил телеграмму Шостаковича с благодарностью за исполнение и запись симфонии в 1942-м году. (Диск с записью добрался до Дмитрия Шостаковича только в 43-м., год спустя).
   Были и другие телеграммы от Шостаковича и журналы со статьями о том исполнении. Кстати, Тосканини исполнял и первую симфонию Шостаковича, тогда совсем юного и малоизвестного.
   Умер Артуро Тосканини, не дожив совсем немного до девяностолетия, во сне, в начале января 1957-го года, в своей резиденции, засыпанной январским снегопадом.
   А Дмитрий Дмитриевич Шостакович ушёл из жизни 9-го августа 1975-го года в годовщину исполнения своей самой героической симфонии.

   Этот комментарий собран и обработан мною (Михаилом Мазелем) по мотивам многочисленных статей и публикаций.

Несколько важных дат

   15 июля 1941 – Начало работы над симфонией
   29 августа 1941 – Завершена 1-я часть
   29 сентября 1941– Завершена 3-я часть
   30 сентября 1941—Приказ об эвакуации Шостаковича
   22 октября 1941 – Шостакович прибыл в Куйбышев
   27 декабря 1941 – Шостакович завершил свой труд
   5 марта 1942 – Премьера симфонии в Куйбышеве
   29 марта 1942 – Премьера симфонии в Москве
   2 июля 1942 – Партитуру доставили в Ленинград
   19 июля 1942 – Премьера симфонии в Нью-Йорке
   9 августа 1942 – Премьера симфонии в Ленинграде

Стихотворения

«Спасибо»

   Рудольфу Баршаю

     Разговаривать было опасно:
       смертельно опасно.
     Но не страх был причиной молчанья
       весенним тем днём.
     Тишина… (не вино и не слово)
       казалась им красной.
     Лишь коробка конфет украшала
       тот странный приём…

       * * *

     Человек приехал к Шостаковичу.
     Просто так приехал,
       невзначай.
     Человек приехал к Шостаковичу
       не работать,
       даже не на чай.

     В цирк сходил с ребёнком… и приехал.
     Предварительно, конечно позвонил.
     Вроде люди ходят в цирк для смеха.
     Человек же в цирке приуныл.

     Прыгала собачка по роялю.
     – Это что, простите, за сумбур?
     – Рр-ав-в. Я Шостаковича играю.
     Правда ли, весёлый каламбур?

     «Дмитрий Дмитриевич,
       знаю,
       как Вам трудно…
     …Я могу.
       Свободен…
       Хоть сейчас».
     Ехал он,
       не думая подспудно
     для чего:
       так… помолчать.
       На час.

     Человек приехал к Шостаковичу
     в феврале иль раннюю весной,
     несмотря на «Правду»,.. к Шостаковичу.
     Год стоял тогда сорок восьмой.

       * * *

     …разговаривать было опасно
       и с собственным эхом.
     Они пили вино и молчали:
       не рыбы, а глыбы.
     И когда опустела бутылка,
       гость встал, чтоб уехать,
     а хозяин, пожав ему руку,
       промолвил: «Спасибо».

11 – 12 июля 2012 года

Чтобы звук казался полным

   Написано во время прослушивания исполнения первого скрипичного концерта Шостаковича…

     Что-то слышится в тревоге.
     Что-то чувствуется в страхе.
     Шёпот выберет дорогу:
     (он устал в «надежде» чахнуть).

     Как бы молнии… без света.
     Как бы вспышки… без разрядов.
     Это – кровь снимает вето,
     прикипая к звукоряду.

     Раскачаюсь, словно палец,
     одобряя скорый хохот.
     Как изысканный скиталец
     позабуду, что мне плохо.

     Да!.. Иду навстречу грому.
     Знаю, что не ожидали…
     Знаю: не поддавшись дрёмам
     не миную я баталии.

     Барабаны любят трубы.
     Ночь элегии подобна.
     Боль прошедшая – сугуба
     и…
       лекарственно съедобна.

     Пульс пульсирует протестом
     против ночи, против эха.
     Скажешь «крест» – услышишь «presto».
     Скажешь «смех» – услышишь «к спеху».

     Не дробясь на пересуды,
     в волосок сужаясь устьем,
     два клубка, как два сосуда:
     боль из боли, грусть из грусти.

     Парадокс!… Я жажду грома.
     Я прошу у неба молний.
     Я готов отдать хоромы,
     чтобы звук казался полным.

     Чётко. Чётко… Славя хохот,
     отбивает пульс чечётку,
     славя жизни суматоху
     с лёгкостью подстать походке.
     В предрассветном небе пальцем
     смело сделаю я росчерк.
     Голый горизонт, как пяльцы.
     Шаг мой делается жёстче.

10 марта 2013 года

Митя и Додик

   Д. Д. Ш. и Д. Ф. О.

     Здравствуйте, Митя. Треск.
       Здравствуйте, Додик.
     Может быть завтра? Нет лучше сегодня.
     Треск. Это рвётся в окно юный дождик.
     С цифры двенадцать?.. Как будет угодно.

     Вам непонятно? И мне непонятно…
     Чуть побыстрее? Пункт тридцать четыре.
     То от дождя расплываются пятна
     и через треск проступают… Черты ли?

     Просто беседа Давида и Димы.
     Некое престо. Всё влёт с полуслова.
     Пункт сорок восемь. Снега проходимы?
     Пункт сорок девять…
       (Тот треск промысловый?)

     Да? Сто двенадцать.
       Не цифра, страница.
     Чуть меньше «ре»… Треск: щепоткою соли.
     Даже не пробуй: не посторониться
     и… не припрятать треск на антресоли.

     Магия цифр или таинство речи?
     Меньше и меньше вещей нам в диковину.
     Дождь повзрослевший, стуча не перечит
     мыслям, что вдруг устремились к Бетховену.

     Как его звали? Все знают, что Людвиг.
     Как его звали друзья и родные
     в узком кругу без торжеств и прелюдий
     вечером с пивом, смеясь в выходные?

     Дождь за окном созидает орнамент.
     Гении… Гении – смертные люди.
     Их нарекают, как нас, именами:
     Пётр, Александр, Антонио, Людвиг…

     К ним обращаются ласково мамы,
     братья и сёстры, друзья и подруги.
     «Знаешь, брат Пушкин»…
       Сознанье шаманит.
     Полно… Не хмурьтесь. Я – не с перепуга.

     Додик,..
       вот тут всё так быстро, как градом…
     Очень? Ужасно. Особенно двести.
     А в остальном – несказанная радость.
     Будто я сам,.. пусть звучит неуместно.

     Митенька, право, как будто Вы сами.
     Додик, в каденции Вы – мой соавтор.
     Треск… словно время меж их голосами.
     Всё,.. убегаете? Значит, до завтра.

     Додик и Митя. На «Вы», но с любовью.
     Дождик пытается спрятать старенье.
     Треск… и стекло от слезинок рябое.
     Воздух наполнил процесс претворенья.

22 августа 2013 года

     *) На самом деле слова о каденции
     принадлежат не Д. Д. Ш., а А. И. Х.

Послание

   …в свете недавних событий

     Я слушаю Бетховена и Баха.
     Не предадут они и не солгут.
     Внимаю им я без стыда и страха.
     Они, не зная сами берегут
     от боли, что я прячу так неловко.
     Я знаю с ними Верди, Шуберт, Брамс.
     Вы не ведитесь только на уловку,
     что «мёртвые не скажут одобрямс»,
     и на уловку, что они бессмертны.
     «Бессмертие» – в нём тоже некий трюк,
     хотя я чувствую их всех буквально в метре
     и слышу в темноте движенье рук.

     Их больше. Больше. И они, во многом,
     над пустотой за окнами с утра.
     Они являются по одному, не в ногу,
     пусть и не сберегая от утрат.
     Пусть и не сберегая, но внушая
     через сомнения… уже который век.
     И переполнится той музыкой душа… Я
     восприняв, ничего не опроверг…

     Вновь слушаю Вивальди и Шопена,
     и Шостаковича, вгоняющего в шок.
     Я понимаю, что такое пена.
     Она спадает за вершком вершок.
     И не язык, и не слова пророков,
     не свет, утерянный сенсеев прежних лет.
     Лишь музыка – защитой от пороков.
     Лишь музыка – мой проездной билет.
     И пусть не всем я верю музыкантам:
     послание – оно людей сильней.
     Не гении – их детища… Атланты.
     Пусть с этим небом нам потом больней.

12 марта 2014 года

Не сгоряча

     Смотреть на мир ушами скрипача
     и вслушиваться зреньем живописца.
     Как хорошо страдать не сгоряча,
     и понимая, что не повторится…
     счастливым быть, а значит
       печатлеть
     и не упрятывать за скрепами печатей.
     И если не сгореть, —
       упрямо тлеть…
     Надеяться не веря в непочатье.

     Вдохнув парфюм асфальта с сургучом,
     храня любовь в дорожной перфоленте,
     придя задуматься и дверь открыть ключом.
     Спасибо, что я не индифферентен.
     Ах ключ… Ах дверь… Ах детские мечты.
     Прощания – начала возвращений.
     Нам меж объятий девственной четы,
     (меж «Зна» и «Ве») не мыслить о прощеньи.

     Возможности простых пожатий плеч,
     куда обширнее тоски с её изыском.
     Ведь обращённого не может не припечь.
     А для сравнения нужна лишь тень на риске.
     Мы так слабы, но не про то печаль:
     (пусть не во времени) приходит всё к началу
     игры… Не сгоряча сорвав печать,
     смотря и слушая мы держим путь к причалу.

18 июня 2014 года

Легенды об оружии бессмертных Михаил Мазель