Николай Шмагин
А любовь всегда бывает первой

Четырнадцатая глава
Эта единственная неповторимая молодость

//-- Роковой треугольник. Поздняя осень --//
   Вокруг стояла осень. Воздух был свеж и прозрачен, деревья уже почти потеряли свою былую, пышную крону, и усеяли багряно-золотыми, желтыми листьями землю с пожухлой травой.
   Ванька торопливо вывернул из-за угла улицы к обувной фабрике и повстречался с Борисом, который выскочил из дверей проходной в свой обеденный перерыв, чтобы сбегать в «Девятый», так прозвали жители магазин на углу Ленинской, за папиросами.
   Увидев Ваньку, Борис остановился, и они пожали друг другу руки.
   – Ты куда это намылился? – поинтересовался Борис у принаряженного друга. – Может, обратно на фабрику устраиваться? Так я предупреждал тебя, помнишь?
   – Помню, – миролюбиво улыбнулся Ванька. – Не угадал. На релейный завод иду оформляться. В инструментальный цех, учеником слесаря-инструментальщика. Там, у моего дяди Мити жена в отделе кадров работает, Лидяева Марь Дмитриевна. Она и порекомендовала меня.
   – Я думаю, зря она поторопилась, а вдруг, снова куда сбежишь?
   – Не сбегу. А к вам неудобно возвращаться, только и всего.
   – Пошли, мне в «Девятый» надо, за папиросами сбегать и обратно, боюсь, не успею. По дороге и доскажешь, все равно нам по пути.
   И друзья побежали через площадь к магазину, продолжая разговор:
   – А Димитрий разве женился? Я что-то не слыхал об этом.
   – Пока нет, встречаются.
   – Ясно теперь. Ну, пока, потом расскажешь насчет работы, – они снова пожали друг другу руки, и разбежались: Борис заскочил в магазин, а Иван заторопился к солидной проходной завода всесоюзного значения…

   Вот он вышел из отдела кадров и, радостно-взволнованный, устремился ко входу в цеха. Поднявшись одним махом на третий этаж, даже растерялся вначале, оказавшись в огромном просторном цехе: это тебе не заготовочный цех обувной фабрики. Другие масштабы.
   Все же он собрался с духом, и нашел мастера, вручив ему назначение в третий цех, выданное в отделе кадров.
   Изучив предписание, мастер сразу же повел его к рядам слесарных верстаков, не мешкая. Возле одного из них стоял коренастый, светловолосый мужчина в черном халате, с открытым, приятным лицом.

   Склонившись над будущим инструментом для изготовления изделий методом штамповки, штампом то есть, он скрупулезно замерял штангенциркулем размеры платформы, основания штампа.
   Недовольный тем, что его оторвали от любимого дела, он, тем не менее, широко улыбнулся мастеру и даже взглянул на Ваньку.
   – Вот, Михал Петрович, ученика тебе привел, из отдела кадров направили. Так что, давай, берись и учи его. Дело непростое, но нужное, сам понимаешь. Готовь смену.
   – Раз направили, значит, так надо. Как зовут-то тебя?
   – Иван Николаевич Шмаринов, – почему-то полностью назвал себя Ванька, смущенный непривычной для него обстановкой в цехе.
   – Солидно, – одобрил его будущий учитель, лукаво взглянув на мастера.
   Тот спрятал улыбку в усы и прокашлялся для порядка, продолжая:
   – После того, как вы тут освоитесь, своди его в кладовку к тете Маше. Пусть выдаст ему, что положено: халат там, инструмент какой, разберетесь сами. Скажи, я распорядился.
   Мастер ушел, и Ванька остался один на один со своим новым наставником. Слесаря за соседними верстаками, прислушивающиеся к их разговору, оживились после ухода начальства:
   – Ну вот, Стец, повезло тебе с учеником. Получать надбавку будешь за него, так что учи, как следует, – позавидовал один из них.
   – Стеценко у нас ас по профессии, пьяница по жизни, так што обучит по полной программе, можете не сомневаться, – ехидно резюмировал другой.
   – Будет вам дурака валять. Не слушай их, сынок. У Петровича ты станешь настоящим мастером своего дела, – успокоил Ваньку третий, пожилой и добродушный слесарь, работающий за тисками:
   Подмигнув ему, он вынул из них обработанную деталь, крепко зажал в тиски новую, и при помощи зубила с молотком быстро отрубил ненужную полосу металла.
   Ванька загляделся, как ловко орудует слесарь, будто не металл рубит, а деревяшку какую-нибудь, и Михал Петрович снова широко улыбнулся:
   – Первейшее дело для будущего слесаря, научиться железо рубить. Ты как, работал зубилом?
   – Я слесарем – пилоточем на обувной фабрике работал, – похвастался Ванька учителю, и тот понимающе заулыбался:
   Отыскав тонкую металлическую пластину, он вручил ее ученику вместе с зубилом и молотком, предоставив ему возможность отличиться.
   Ванька решительно подошел к верстаку и, зажав в тисках пластину, приставил к ее выступающему краю зубило. Поглядев на молоток, чтобы не ошибиться, ударил им по зубилу раз, другой и третий, но пластина оказалась на редкость твердой и не поддавалась его рубке. Тогда он ударил сильнее и, промахнувшись, попал молотком по руке с зубилом.
   От резкой боли у него потемнело в глазах, но он стерпел и снова стал бить по металлу, весь вспотев от напряжения. Полоска немного погнулась, и Ванька обрадовался, ударил еще сильнее и опять попал по руке.
   Слесаря с интересом наблюдали за его борьбой с непослушным железом. Михал Петрович, наконец, подошел к взопревшему ученику и, взяв из его потных от волнения и усилий рук молоток с зубилом, дорубил полосу, показывая, как надо это делать.
   – Настырный у тебя ученик, дело пойдет у него, – похвалили слесаря приунывшего, было, Ваньку и он обрадовался. Все не зря руку отбил.
   – У нас тоже не сразу получалось. Все руки вон в шишках, – успокоил своего ученика довольный им учитель. – Научишься, было бы желание. А оно у тебя имеется. Пойдем-ка с тобой в кладовую, поглядим, что там есть для нас с тобой.
   И учитель с учеником направились в сторону кладовки: Михал Петрович что-то говорил Ваньке, а тот с любопытством посматривал на сверлильные и шлифовальные станки, за которыми слесаря доводили до ума детали к штампам, не забывая при этом внимательно слушать своего многоопытного учителя…

   После первого рабочего дня на заводе Ванька неспешно шел домой.
   На Сурско – Набережной было тихо и немноголюдно: лениво бродили собаки, да детвора игралась возле рабочего барака, где проживал Чистиль со своей шпаной, но они собирались по вечерам, покуролесить после трудов праведных.
   Возле домов Косырева и Откосова тоже было пустынно, зато возле их крыльца братик Вовка собрал всех своих друзей: новая молодая поросль состояла из соседа по дому Саньки Самчелеева, по прозвищу косой, так как глаза его смешно сходились к носу, Ирки Басаргиной из дома напротив, и Валерки по кличке «Негр».
   Такую кликуху ему придумал сам Ванька, поскольку паренек был непривычно смугл и курчав для провинциального Алатыря.
   Верховодил Вовка с палкой наперевес, изображая из себя Чапая, за ним бегали остальные красноармейцы, Ирка была Анкой-пулеметчицей, и Ванька улыбнулся, вспомнив, что вроде бы совсем недавно он сам со своими друзьями также играл в войну.
   Завидев взрослого Ивана, мелюзга с воинственными криками окружила его, и ему пришлось обороняться; он сгреб их в кучу и повалил наземь к великой радости детишек, не избалованных вниманием старших.
   – Папа идет! – глазастый Вовка бросился навстречу отцу, возвращавшемуся с работы немного позже старшего сына.
   – Ну, как прошел первый день на заводе? – поинтересовался отец у сына, потрепав льнувшего к нему Вовку за вихры.
   – Нормально, осваиваюсь помаленьку. Прикрепили меня к Стеценко Михал Петровичу, учеником. Лучший слесарь цеха, да и мастер, тоже вроде бы свойский мужик.
   – Знаю я Стеценко, выпивали как-то с ним. На Ленинской живет, возле хоз товаров. Пошли, жрать охота.
   И они ушли домой, забыв про детвору…

   Дома отец развел кипучую деятельность. Быстро и ловко начистив картошки, он зажег примус, и через короткое время на столе перед Ванькой уже дымилась сковорода с жареной на постном масле картошкой с луком.
   Отец с сыном уплетали любимое блюдо с таким аппетитом, что прозевали момент возвращения с работы хозяйки дома.
   Волоча за руку упирающегося зареванного Вовку, не желающего расставаться с улицей и друзьями, она сердито оглядела обедающих:
   – Обедаете, работники? А про мальчонку и думать забыли. Он без присмотру по улице шастает, тоже есть хочет, а им хоть бы хны!
   – Я в его возрасте уже по чужим садам яблоки обрывал, да девок за задницы щупал, – попытался, было отшутиться отец, подмигнув Ваньке, но на их беду хозяйка была не в духе и рассердилась еще пуще:
   – Только на это ты и мастак. Постеснялся бы перед детьми такое говорить. Чему хорошему бы поучил, так нет, одни глупости на уме.
   Она сердито бросила сумки на кухонный стол и загремела посудой на весь дом, ругаясь уже на Вовку:
   – А ты тоже хорош. Чумазый весь, как поросенок. Штанов на тебя не напасешься. Зачем от бабушки сбежал? Вот я тебя!..
   Отшлепанный и присмиревший Вовка тихо, как мышь, сидел на диване и поглядывал на отца с братом, которые дочистили сковороду до блеска и пересели к нему на диван. Не грех и отдохнуть после работы.
   Отец сыто рыгнул и, удовлетворенно похлопав себя по животу, заявил:
   – Тебя дожидаючись, с голоду подохнешь. Кстати, ты не забыла, что сегодня нас с тобой Басаргины в гости пригласили?..
   Этим напоминанием он сумел остановить поток новой брани, уже готовой сорваться с губ жены. Она действительно забыла об этом в суматохе рабочего дня, и беганья по магазинам после работы в поисках хлеба насущного. Нелегко быть хозяйкой семьи в маленьком российском городе, в самый расцвет строительства коммунизма, даже в ее привилегированном положении, как работника торговли. Что уж говорить о других?..
   Постепенно все успокоилось: Вовка листал детские книжки с картинками, Ванька читал Джека Лондона, а родители собирались в гости. Это событие примирило их на время, и они даже посмеивались друг над другом:

   – Не забудь губки накрасить, мадонна алатырская! – шутил отец в духе художника-реалиста, мать не отставала в остроумии:
   – А ты расческу прихвати, кудри расчесать. Зоя не любит нерях, они все же, как никак, преподаватели физкультуры. Так что подтяни живот.
   – То-то я смотрю, ты все талию оглаживаешь. Перед Левой стройной показаться хочешь, профурсетка!
   – На себя лучше посмотри, оформитель.
   Наконец, принаряженные и довольные собой, родители обратили внимание на скучающих на диване детей:
   – Ваня, ты уж посиди сегодня с Вовиком. Его нельзя одного оставлять, набедокурит, дом еще спалит, – нарочно сгущала краски мать, обратив внимание на книгу в руках сына. – Ты бы лучше учебники достал. Школу все равно надо заканчивать. Профукаешь год, смотри у меня.
   – Не беспокойся, меня берут в девятый класс. В вечерку ходить буду.
   – И то, слава богу. Ну, об этом потом поговорим. Пошли, Николай! – скомандовала она, и родители ушли. Правда, идти им было недалеко.
   Братья с интересом проследили в окно, как они перешли дорогу, и скрылись во дворе дома напротив, чуть наискосок.
   Затем занялись каждый своим делом…

   Уже затемно, вернулись из гостей изрядно подвыпившие родители, и с порога принялись скандалить, снова изощряясь в остроумии:
   – Ты кончай этому Льву глазки строить, не то я ему кумпол отшибу, и тебе тоже попадет. Мало не покажется.
   – Подумаешь, вояка нашелся. Ты и в Чебоксарах меня к каждому фонарному столбу ревновал. За драку и поперли тебя из Фонда.
   – Нечего было танцевать с чувашами, вертихвостка!
   – А с кем мне было танцевать? Ты зенки в буфете заливал, не до танцев тебе было, а я дама молодая, красивая. Вот мужчины и приглашают.
   – Молчи. Лучше не зли меня!
   – Сам молчи. У самого рыльце в пушку. С Зои глаз не сводил, чуть дыру ей не протер на заднице…
   Вовка затаился от страха на диване, глядя на разъяренных родителей, которые, того и гляди, накинутся друг на друга, а Ванька не выдержал больше и, выскочив из-за стола, бросился одеваться:
   – И не надоело вам ругаться? Я к бабке лучше пойду, у нее переночую. Мне на работу с утра, выспаться надо. Ну, вас…
   Одевшись, выбежал из дома на темную улицу, но родителям было не до него: у них много чего накопилось друг против друга за последние годы…

   – Ванюшка, вставай. На работу опоздаешь, – бабушка легонько трясет разоспавшегося внука за плечо, и с улыбкой глядит на него: как он вырос за последнее время, совсем мужик стал. Работает.
   – Сейчас встану, бабань, – отмахивается от нее внук, с трудом просыпаясь. Ему кажется, что он еще маленький, и сквозь дрему до него доносятся бабушкины шаркающие шаги, он слышит, как стучат ходики на стене, и на кухне кашляет дед возле печной отдушины. Он даже почувствовал запах махорки, которую тот курил, и вскочил, сев на кровати.
   Окончательно проснувшись, он вспомнил действительность и грустно огляделся: все та же перегородка отделяла его кровать от передней, тот же сундук перед окошком, и даже в углу возле бабушкиной кровати лежат на полу россыпью дозревающие яблоки, груши, источая нежный аромат. Все, как всегда, только деда больше нет, и не будет.
   Примирившись с этой мыслью, Ванька оделся и вышел на кухню.
   Его старенькая бабушка уже напекла блинцов на завтрак, налила чаю.
   – Поешь, как следует, не спеши. Успеешь еще. Чать, цельный день работать, силы понадобятся.
   – Спасибо, бабань. Что бы я без тебя делал?
   – Все ругаются, никак? Не будет у твоей матери жизни с этим Лутошей, прости хосподи мою душу грешную.
   – Ладно, пусть как хотят. Их дело.
   – И то верно. Я уж больно рада, что ты возвернулся домой. На заводе работаешь. Профессию хорошую получишь.
   – Я и в вечернюю школу пойду, учиться дальше буду.
   – Ах ты, умница моя разумница, – поцеловала бабушка внука в маковку.
   Быстро позавтракав, Ванька глянул на часы и выскочил из-за стола:
   – Все, бабань, я побежал. Уже на работу опаздываю, – он чмокнул свою любимую бабушку в ватную, морщинистую щеку, собираясь уходить.
   – Иди с богом, – перекрестила она его на дорожку, провожая до выхода…

   Мастер собрал возле своей конторки молодых ребят из цеха, в числе которых был и Ванька. Строго оглядев их, сообщил:
   – Пойдете в мастерскую к художнику, надо помочь ему, а то праздник на носу: подрамники сбивать для лозунгов, обтягивать кумачом, таскать, что надо. В общем, он скажет, что делать. Поняли? Тогда вперед, Шмаринов покажет дорогу, он знает, куда идти.
   Ребята гурьбой пошли вслед за Ванькой, и вскоре оказались в мастерской на последнем этаже.
   Просторное помещение было загромождено лозунгами, подрамниками, незаконченными портретами и планшетами с текстами, в углу куча брусков и реек. На столе банки и пузырьки с красками, кисти, чего только нет.
   Возле большого холста, натянутого на подрамник, стоял отец с кистями и палитрой в руках, заканчивая работу над портретом Ленина.
   Ленин, как живой, смотрел с портрета на ребят, и они невольно примолкли, с уважением глядя на художника. Ваньку переполняло чувство гордости, так как ребята знали, что он его отец.
   – Помощники пришли, как раз кстати, – оглянулся на них отец, и подмигнул сыну. Затем подвел ребят к готовым лозунгам у стены:
   – Хватайте вот эти лозунги и тащите во второй цех, к мастеру. Как управитесь, возвращайтесь назад. Покажу, что еще делать.
   Ребята быстро разобрали лозунги и поволокли вниз по лестнице…
   Отец посмотрел вслед ушедшему вместе с ребятами сыну, и продолжил работу над портретом, вспомнив вдруг, как маленький Ванька испортил его работы. Портреты вождей пролетариата надо было сдать на следующий день заказчику, а сынишка так подрисовал им глаза, желая помочь отцу, что ему пришлось всю ночь работать, чтобы успеть к сроку.
   Он улыбнулся невольно, вспомнив те, уже далекие времена молодости, и со вздохом сожаления углубился в работу, лессируя колонковой кистью лик вождя.
   На лестнице послышался топот молодых ног, и ребята снова появились в мастерской, обступив художника.
   – Все отнесли, и даже помогли повесить на стены, – доложил разбитной и уверенный в себе Сашка Жидков, – что дальше, а то обед скоро.
   – Теперь берите планшеты с текстами, их надо доставить в сборочный цех. Только осторожнее, не порвите. Потом займемся подрамниками, но это уже после обеда, – отец посмотрел на часы и проследил, чтобы ребята правильно брали планшеты, и осторожно несли вниз.
   – Ладно, Вань, хватит таскать. Отдохни перед обедом, – остановил он, было сына, желая ему потрафить, но Ванька схватил последний планшет и потащил вслед за ребятами, объяснив отцу на ходу:
   – Неудобно перед пацанами. Я в обед забегу, или ты уйдешь куда?
   – Приходи. Вместе перекусим, поговорим…

   Зажав под мышкой учебники с тетрадками, так как с портфелем вроде бы уже неудобно ходить рабочему человеку, Ванька спешил в вечернюю школу на занятия, нахлобучив на голову отцову, белую фуражку.
   Он уже отработал смену, пообедал дома, отдохнул и теперь был готов учиться. На углу Ленинской, возле магазина «Книги», ему повстречался Борис.
   С рассеянной улыбкой на лице, что было ему не свойственно, он шел по улице весь в себе и даже не увидел Ваньку, пока не наткнулся на него.
   – Борька, ты где пропадаешь? Как в воду канул. Три раза подряд забегал к тебе, и все никак не застану, – Ванька обиженно нахмурился.
   – Во-первых, здравствуй. А во-вторых… – Борис слегка притиснул Ваньку за плечи и примиряюще улыбнулся: – Не сердись. Понимаешь, каждому свое… Вот ты, в ШРМ спешишь за знаниями, а я с очень хорошей девушкой познакомился. Она, кстати, тоже на релейном работает, только в сборочном цехе. Вот такие, друг Ванька, дела.
   Ванька изумленно молчит, забыв, что опаздывает в школу.
   – Ладно, беги в школу, ученик. А то двойку получишь. Вечером, после учебы загляни ко мне, расскажу поподробнее, – смилостивился над ним друг и пошел себе дальше.
   Ванька опомнился, и помчался со всех ног в свою ШРМ…

   Взбежав по лестнице на второй этаж, он подбежал к двери в самый последний момент, и едва успел юркнуть в класс перед носом учителя.
   Сев за стол в середине ряда, у окна, рядом с парнишкой разбитного вида, Ванька удовлетворенно огляделся: яркое освещение в классе еще больше оттеняло сумерки за окном, ученики вокруг – были народ вполне взрослый и солидный, все, как и положено в вечерней школе.
   Учитель заприметил шустрого Ваньку еще на входе, и теперь обратился прямо к нему, решив проверить знания молодого рабочего:
   – Вот вы, молодой человек, как думаете: почему фашистская Германия не смогла победить нашу страну? Даже при помощи экономического потенциала порабощенной Европы, и внезапности нападения?
   – Мы защищали свою землю, а они пришли захватчиками. У меня отец воевал на фронте, и дядя тоже. Разве они могли допустить, чтобы к нам пришли фашисты и надругались над их матерью, отняли у нас свободу? – высказал Ванька свою точку зрения на поставленный учителем вопрос, и тот с удовлетворением кивнул головой:
   – Исчерпывающий ответ. Лаконично и по существу. Вы, в какой школе учились до прихода к нам?
   – В десятой. А история мой любимый предмет, еще география и русский язык с литературой. Вообще, я люблю учиться.
   – Садитесь, отлично. Неплохое начало для нашего урока. Вы должны знать историю нашей Родины, изучать ее, и я помогу вам в этом. Сейчас мы продолжим тему о Великой Отечественной войне 1941–1945 годов, так успешно начатую нами с молодым человеком…
   – Ну, ты и мастер заливать, – с восхищением прошептал Ваньке сосед по парте. – Я бы так не сообразил ответить.
   – Ладно, Тимоха, давай послушаем дальше. Интересно.
   – Потише можно? Не все такие знатоки истории, как вы, дайте и другим знаний набраться, – возмутились вокруг них, и ребята замолчали…

   Выйдя из ворот школы, что напротив сквера, однокашники закурили и подались к Комсомольской улице. Тимоха наддавал ходу, и Ванька аж запыхался, стараясь не отставать от него.
   – На автобус боюсь не успеть. Мне до Бугра ехать, – пояснил Тимоха на ходу. – Тебе легче, рядом живешь, можно и пешочком докондыбать.
   – Ты Федора Быкова знаешь? – вспомнил вдруг Ванька про давнюю стычку на Бугре, когда они провожали девушек из горсада.
   – Быка-то? Его все у нас знают, а што?
   – Это мой дружбан. Они с дядей Юрой кореша, дружки закадычные. Может, слыхал про Юру Шмидта?
   – Он што, твой дядя? – Тимоха даже замедлил ход, с уважением глядя на школьного приятеля плутоватыми глазками.
   Ванька молча кивнул. Ему вдруг взгрустнулось.
   – Ты чего загрустил, Ванька? А где твой дружок закадычный, Борис? То все вместе шныряете по городу, и вдруг ты один.
   – Пропал Борька, влюбился, – Ванька безнадежно машет рукой. – Теперь ему не до меня.
   Он хмурится, но тут же делает вид, что это ему глубоко безразлично.
   – Влюбился, а ты, чо же отстаешь?
   – При чем здесь я? – Ванька удивленно воззрился на приятеля.
   Тимохе вдруг захотелось уважить ему. Особенно теперь, когда он узнал, какие авторитеты в друзьях у Ивана.
   – Хочешь, я тебя с клевой девчонкой познакомлю? Райкой зовут. Моя соседка, во красотка! – показал Тимоха большой палец, и аж глазки прижмурил от восхищения, представив красоту своей соседки.
   – Влюбишься, и будешь не хуже друга. Чтоб он не задавался, идет?
   – Идет! – бесшабашно махнул рукой Ванька, перестав грустить. – Ну, пока, я как раз к нему иду. Обещал рассказать, что к чему.
   Они расстались на остановке автобуса. Ванька побежал к другу, а Тимоха сел в подкативший автобус, идущий на Бугор…

   Еще издали, он разглядел в тусклом свете уличного фонаря худую фигуру друга, маячившего возле ворот своего дома.
   – А я как раз тебя поджидаю, – обрадовался ему Борис. – Думал, уже не придешь, заучился совсем. Да и дома не сидится.
   Они опустились на лавочку, глядя на мрачно темнеющий горсад напротив. Летний сезон давно закончился.
   Стало накрапывать, но что такое для друзей легкий моросящий дождь, пусть и осенний, холодный, когда душа томится в предчувствиях чего-то нового и необыкновенного, ожидающего их впереди.
   – Видел как-то на днях Нинку, помнишь ее? С мужем и с коляской: младенчика своего везут. И Гале тогда я тоже привет передал. Она обиделась на тебя: сказала, мог бы и сам прийти, попрощаться перед отъездом, – рассказывал Борис давние новости перед тем, как подойти к разговору о главном, животрепещущем.
   – Надо съездить к ней на Бугор, повидаться, – Ванька чувствовал себя виновным перед девушкой, даже сейчас, спустя время.
   – Можешь не спешить. Она уехала в Саратов, в педучилище поступила.
   – Если бы ты видел, Боря, какая у меня девчонка в Чебоксарах осталась, Иркой зовут. Здесь таких нет.
   – Так я скоро всех твоих краль по именам перепутаю. И не запомнить.
   Они помолчали, испытующе поглядывая друг на друга.
   – Ну, чего смотришь, давно не видел? – Борис весел и беззаботен, как никогда. Таким Ванька его еще не видел.
   – Жениться будешь? – наконец, вымолвил он внезапно охрипшим голосом провидца, чем привел друга в полный восторг.
   – Ну, ты даешь! Все знаешь, только в уборную не просишься. Может, и буду, чем черт не шутит? – Борис стал серьезным, задумался:
   – Такое с кондачка не решишь. Требуется обоюдное согласие. Я лично готов хоть завтра в ЗАГС идти, слово за ней.
   – Все ясно, друг. Влюбился ты по уши.
   – А я и не скрываю. Между прочим, она тоже на Бугре проживает.
   – Ладно, Борь, мне пора. Тебе вон за угол завернуть и в койку. А мне еще три квартала чесать, – вскочил Ванька, озаботившись внезапно.
   Они попрощались, как всегда, за руку.

   Совсем не простое это дело, изготовить первый в своей трудовой жизни штамп, пусть и под руководством такого опытного учителя, как Стеценко Михал Петрович.
   Иван корпел над своим будущим изделием, в который раз замеряя детали при помощи еще не совсем изученного им штангенциркуля, но до завершения работы было далеко.
   Михал Петрович одобрительно поглядывал на ученика, предоставив ему полную свободу и не вмешиваясь в процесс, хотя прекрасно понимал, как трудно тому приходится. Если только сам обратится за помощью, тогда другое дело.
   Резкий звонок возвестил о начале обеденного перерыва, и цех остановил работу; смолкли разноголосые станки, слесаря запирали ящики своих верстаков, и кто шел в столовую, кто спешил домой, если жил неподалеку.
   Михал Петрович обедал, не отходя от рабочего места. Иван тоже, было, пристроился рядом со своим свертком, как вдруг к ним подбежал Тимоха, радостно улыбаясь, и он вспомнил о вечернем обещании школьного друга.
   – Ты чего, забыл о нашем уговоре? – напомнил Тимоха, и они поспешили на выход, тут уж не до обеда. Потом как-нибудь. Успеется.
   Михал Петрович понимающе покачал головой, усердно поглощая обед на газете; когда-то он и сам был молодым, тоже вот так бегал к сборочному цеху, на девок поглазеть. И добегался. Теперь их очередь…
   Поднявшись этажом выше, ребята увидели возле сборки стайку девушек, засмеявшихся при их появлении. Но Тимоху ничем не смутить.
   – Райка, поди сюда. Кому говорю? – на правах соседа по улице, позвал он миловидную, стройную девушку в белом халатике.
   Товарки подтолкнули заупрямившуюся, было, подругу, и она несмело приблизилась к ребятам, обдав Ваньку жаром черноокого взгляда исподтишка, так что он сам вспыхнул, тоже засмущавшись.
   – Знакомьтесь. Это Райка, о которой я тебе вчера говорил, а это Иван, мой товарищ, – познакомил он молодых людей, которые сразу же понравились друг другу, с первого взгляда.
   – Приезжай к нам вечерком, прогуляемся. Тем более, тебя сам Быков знает, так что опасаться нечего. С Раисой познакомишься поближе, – вильнул он своими плутоватыми глазками в сторону соседки, и подмигнул приятелю, чем окончательно ввел их в краску.
   – Мне пора, девчонки ждут, – девушка улыбнулась Ваньке, и приятели поняли, что приглашение получено.
   Подождав, пока девушки не упорхнули в свой цех, Ванька с Тимохой побежали вниз по лестнице в свои цеха; Ванька в третий, Тимоха во второй, ниже этажом. Оба были чрезвычайно довольны фактом состоявшегося, наконец, знакомства, каждый по-своему…

   Еще немного, и осень окончательно сдаст свои позиции надвигающейся зиме, но Ваньке было мало дела до этого. Он шел по Кировской, не чуя под собой ног от обуревавших его чувств.
   Лицо сияло радостью и еще чем-то особенным, что присуще лишь впервые по-настоящему влюбленным юношам.
   Свернув за угол, он увидел Бориса. Тот сидел на лавке у своего дома в распахнутом пальто, но Ванька не обратил, на сей факт, никакого внимания, ведь все влюбленные эгоисты, и думают только о себе.
   – Здорово, Борь! – Ванька присел рядом, но ему не сиделось. Он нетерпеливо ерзал по лавке, не замечая странного, «опрокинутого» лица друга.
   – Ты знаешь, я тоже тут познакомился с одной… – начал, было, он, но не выдержал и зачастил, захлебываясь от избытка слов:
   – Боря, ты даже не представляешь себе, какая она замечательная! Я познакомлю тебя с ней, завтра же. И мы вчетвером пойдем в кино, хорошо?..
   Она работает на сборке, у нас на релейном. И живет на Бугре, как твоя.
   Это же здорово, наверняка, они знают друг друга. Вместе будем их провожать. Ну, чего ты застыл, как мумия? Приводи завтра свою девушку. Даже не познакомишь… – Ванька попытался придать лицу обиженное выражение, но рот непроизвольно растягивался в улыбке.
   Борис, не глядя, сунул в руки Ваньке какую-то бумажку.
   – Что это? – Ванька развернул бумажку, оказавшуюся запиской, и сначала про себя, затем вслух стал читать:
   «Борис, ты хороший честный парень, но у нас была лишь дружба», – скороговоркой нетерпеливо забормотал он, удивленно подняв брови.
   «Извини, но я полюбила по-настоящему, и хочу тебе честно об этом сообщить. Ты его не знаешь, а если бы узнал, то понял бы меня».
   Ванька взглянул на друга, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, и он промолчал.
   Борис опустил голову на сжатые кулаки, и надолго замер…

   Ванька с Раей идут по Ленинской, взявшись за руки и рассеянно улыбаясь. С деревьев опадают последние листья и мечутся по асфальту, гонимые резвым ветром.
   Незаметным движением руки, убрав со лба растрепавшиеся волосы, девушка ласково посматривает на Ваньку своими жгучими глазами.
   Ванька гордо идет рядом. Он счастлив и не скрывает этого.
   Они подошли к кинотеатру «АРС». На афише двое: он и она.
   «Первая любовь!» – прочитал Ванька, и смутился.
   Мимо кинотеатра быстро шел Борис, не глядя по сторонам и не видя их. Весь съежившись.
   – Борька! – закричал, было по привычке Ванька, но, спохватившись, взглянул на Раю. Сейчас он познакомит их наконец-то.
   Девушка растерянно и недоуменно улыбалась.
   …Перед ними стоял потрясенный Борис, и смотрел на Раю.
   – Вот, Борь, познакомьтесь. Это моя девушка, Раиса. А это, Рая, мой друг, Борис, – познакомил их Ванька и осекся, непонимающе глядя на обоих. Что-то здесь не так.
   А Борис все смотрел на Раю, будто не мог насмотреться. Затем невидяще взглянул на Ваньку и усмехнулся, но улыбка не получилась.
   – Мы в некотором роде знакомы. Это ее записку читал ты тогда на лавке, помнишь?..
   Ванька растерялся. Только теперь он все понял, и его словно ошпарило изнутри жутким холодом, так что пробил озноб.
   – Я не знал. Я даже не мог подумать…
   Борис сухими, лихорадочными глазами смотрел на них, губы его подрагивали, силясь улыбаться. Он изо всех сил старался сохранить свое лицо, но оно бледнело на глазах.
   Резко повернувшись, он быстро пошел прочь.
   – Борис, куда ты? Постой, я же не знал… Рая, скажи что-нибудь!..
   Девушка молчала. Да и что она могла сказать?
   Ванька смотрел вслед другу, то вспыхивая, то бледнея:
   «Я разбил их дружбу. Ведь это ее любит Борис! Но я не знал. Черт бы побрал этого Тимоху. Что же делать?..»
   А Борис торопился уйти от них, от самого себя, но это никак не получалось. На ходу закурив, он бежал, сам не зная куда, лишь бы побыстрее и подальше от всего того, что он увидел и понял:
   «Вот это друг, нечего сказать. Сопляк, маменькин сыночек. Удружил! А она? Раечка, любимая! Жениться собрался. Так тебе и надо!..»
   Он опять усмехнулся, но улыбка вышла кривая, исказившая лицо.
   Шедшая мимо женщина шарахнулась в сторону, приняв его за пьяного.
   «Но ведь то, что произошло, это случайность?!.. Значит, судьба?!..»
   Борис закусил губы, в глазах стояли слезы отчаяния:
   «Не хватало еще расплакаться, как девчонке. Крепись, Борис Иванович, не будь тряпкой…»

   Они вместе вышли из проходной, и неспешно направились к автобусной остановке. Их обгоняли торопившиеся, после первой смены, домой, одни работники, навстречу спешили другие, боясь опоздать во вторую смену.
   Пересменок был в разгаре. Знакомые улыбались им, дружески подшучивая над парочкой, незнакомые косились с неодобрением: домой надо, а эти влюбленные еле плетутся. Ну, и молодежь пошла непутевая: ни стыда, ни совести. Средь бела дня уже гуляют, до вечера им невтерпеж.
   – Пошли быстрее, неудобно. На нас и так все смотрят, – Рая совсем засмущалась, было, но Иван еще крепче взял ее под руку:
   – Ничего, пускай завидуют.
   На остановке тоже не протолкнуться. Но вот показался долгожданный автобус, и народ заволновался, готовясь к посадке.
   – Пока, Раечка. До вечера, – Иван помог своей девушке пролезть в салон общественного транспорта, так как узкие дверцы брались штурмом; желающих ехать было гораздо больше, чем мог вместить автобус. А следующий когда еще подойдет, жди – прожди.
   Он помахал рукой, в ответ на ее улыбку, и набитый битком автобус с полуоткрытыми дверцами медленно поехал, натужно урча мотором.
   Решив, что домой он еще успеет, Иван пошел себе дальше, и возле винного магазина повстречался с Борисом, выходящим на улицу с бутылкой водки в руке, явно навеселе.
   После той роковой встречи у кинотеатра «АРС» они не виделись, и вначале настороженно посмотрели друг на друга, но былая дружба еще не прошла, и друзья обменялись рукопожатием.
   – Вчерась отпахал две смены, подменял одну, сегодня в отгуле загуле, отдыхаю, – пояснил Борис Ивану с усмешкой.
   – А я после работы. Посадил Раю на автобус и решил прогуляться, – тоже начал, было рассказывать Иван, и осекся, поняв, что сказал лишнее.
   – Ничего. Ты ведь не виноват, что так получилось. Судьба нам с тобой подфартила. Тебе подвезло, ну, а я в глубокой заднице оказался. Пойдем ко мне, опрокинем по рюмашке. Родители о тебе спрашивали, говорят: что-то Ваня давно у нас не был. Почему не приходит?
   Лед в их отношениях начал постепенно оттаивать, и друзья направились к дому Бориса, оживленно разговаривая…

   В комнате накурено, хоть топор вешай. На столе вместо одной стояли уже две бутылки водки, а Борис терзал свой баян, посматривая на Ивана не так дружелюбно, как в начале встречи.
   Родители были настороже, стараясь не вмешиваться в их взаимоотношения; сами разберутся, что к чему. Взрослые стали, работают.
   – Ваня, как твоя работа на заводе, налаживается помаленьку? – тете Наде хотелось сгладить напряженность, возникшую за столом.
   – Когда на разряд будешь сдавать? – поинтересовался и дядя Ваня, сидя вместе со всеми за столом, и не собираясь сегодня перемещаться на свой любимый сундук, изменив старой привычке.
   – Так это еще не скоро, дядя Ваня. Через шесть месяцев, – уже заплетающимся языком отвечал Иван, старясь выглядеть трезвым по возможности, что удавалось ему с трудом.
   – Ну, чего пристали к человеку? Давайте, лучше еще тяпнем по одной, – Борис мгновенно разлил по рюмкам и опрокинул водку в рот, проследив, чтобы Иван тоже не уклонялся от выпивки.
   Тут же опять наполнил рюмки, и они снова выпили.
   Ивана явно развезло. Борис презрительно усмехнулся:
   – И чего она нашла в нем? Ведь сморчок, смотреть не на што, – жаловался он родителям прямо при Иване, и тем было неудобно, неловко за него.
   Ивану тоже было обидно слушать такое. Он смотрел на Бориса и думал о том, что «его друга словно подменили после той злосчастной встречи. Он стал с овсем другим – злым, раздражительным, будто и не друг вовсе. Правда, Иван сам причастен к перемене в его характере, но все же надо быть начеку, мало ли что?..»

   Вскоре Иван совсем спьянился, и задремал прямо за столом.
   Борис только того и ждал. Вскочив, он вместе с отцом перетащил друга к своей кровати, и Иван со стоном распластался на ней, мгновенно забывшись в пьяном сне.
   – Ты зачем Ваню споил? Нехорошо это, нечестно, – попыталась, было усовестить сына мать, но Борис сердито отмахнулся от нее, надевая пальто:
   – А ему честно так делать? Мог бы и отказаться от Раисы, когда узнал обо всем. Так нет, на автобус ее подсаживает после работы, провожает. Разве это друг? Таких друзей за хрен да в музей!
   Дядя Ваня тоже хотел что-то сказать сыну, но Борису было уже не до них, и он ушел, хлопнув дверью так, что родители вздрогнули.
   После его ухода в комнате стало тихо, слышались лишь стоны спящего пьяного, да стук убираемой со стола посуды…

   За окнами было уже темно, когда Иван очнулся и вскочил с кровати, не сразу сообразив, где и почему он находится. Его подташнивало.
   В комнате было тихо и пусто, ни души.
   Родители Бориса сидели на общей коммунальной кухне, и вполголоса разговаривали с соседями.
   И тут Ивана словно озарило. Он понял, наконец, что Борис специально напоил его и уложил спать затем, чтобы самому в это время встретиться с Раей. Такого вероломства от друга он не ожидал. Сердце его екнуло.
   – Здорово он меня провел, как мальчишку. Ну и Борис!
   Иван бросился вон из комнаты.
   Дядя Ваня с тетей Надей вышли, было из кухни проводить его, но Ивана уже и след простыл…

   Из низких свинцовых туч, нависших над городом, моросит на землю нудный осенний дождь. Редкие фонари скудно освещают улицы, едва рассеивая наступающую вечернюю темноту.
   Иван торопливо бежит по дороге на Бугор, не обращая внимания на грязь и лужи под ногами…
   Завернув к давно закрытому магазину в пятиэтажке, он оказывается рядом с улицей, состоящей из частных деревянных домов, где живет она, его девушка. Дорога кончилась, дальше была непролазная грязь.
   Но Ивана не остановить; каким-то чудом он находит тропинки в этой топкой хляби, и смело идет вперед, к заветной цели.
   Запыхавшись, подходит, наконец, к ее дому и видит Бориса с Раей.
   Они стоят под навесом крыльца, и Борис что-то с жаром объясняет, доказывает девушке, размахивая руками в подтверждение правоты своих доводов. Увидев подходившего Ивана, они замолчали.
   – Привет вам. Не ожидали так скоро увидеть меня? – наигранно бодро произнес Иван, подходя и чересчур старательно отряхиваясь от дождя.
   – Здорово, коли не шутишь, – Борис угрюмо посмотрел на так некстати появившегося, ненавистного друга.
   Рая молчала, не зная, что сказать и как вести себя. Она впервые оказалась в такой ситуации, и ей было жутко неловко перед Иваном.
   Пауза затягивалась. Дождь усилился, забарабанил по железной крыше дома. Стало совсем темно и холодно.
   – Ой, Ваня, ты совсем вымок! – Рае никак не удавалось найти подходящие слова, чтобы избавиться от гнетущего молчания.
   – Мальчики, уже так поздно. Как вы будете домой добираться?
   – Пешедралом. Больше никак не получится, – пошутил Борис, но от его шутки стало еще тягостнее.
   «Рая, домой пора!» – внутри дома хлопнула дверь, послышались шаги.
   – Это мама, влетит мне теперь, – не решаясь уйти, девушка с жалостью смотрела на молчаливо стоящих, промокших ребят. Ей так хотелось остаться наедине с Иваном, чтобы все объяснить и рассказать ему.
   – Ну что, Ванька, может, вместе домой пойдем? – прервал свое молчание Борис и сильно хлопнул друга по плечу, так, что тот вздрогнул от неожиданности. Борис снисходительно ухмыльнулся:
   – Не бойся, не трону.
   – Я не боюсь, мне с Раей поговорить надо, – Иван видел, что Борис на – взводе, и вот-вот сорвется.
   – Поговорите, я подожду. Мне не к спеху. А может, пойдем, ученик?!
   Борис явно вызывал Ивана на ссору, сверля его бешеными глазами.
   – Что вы, мальчики? Этого еще не хватало.
   – Пойдем, уже поздно! – Борис ухватил Ивана за рукав плаща и сильно дернул. Иван побледнел, но смолчал.
   – Боря, прекрати немедленно! – Рая вышла вперед, и теперь стояла между друзьями, готовая встать на защиту любимого.
   – Защитница! Ладно, говорите. Не буду вам мешать, – Борис говорил отрывисто, хрипло, с надрывом.
   Резко повернувшись, он пошел, не разбирая дороги, в вечернюю тьму…
   Оставшись наедине, влюбленные облегченно вздохнули.
   – Ваня, когда он постучал в дверь, я думала, что это ты пришел. Я ждала тебя, ведь мы договорились, а это он оказался. Стал мне объяснять, доказывать, ты вовремя появился. Я уж думала, не придешь. Почему так поздно? – торопилась рассказать девушка Ивану, прижавшись к его груди.
   Он бережно обнял ее.
   – Извини, так получилось. Не смог раньше, – Ивану было стыдно сказать правду, и лгать ему тоже не хотелось. От полноты нахлынувших чувств он стал целовать ей лицо, руки, губы, она отвечала взаимностью, и тут снова громко раздалось из сеней:
   «Рая, сколько раз повторять одно и то же? Немедленно домой!»
   Влюбленные вздрогнули и отшатнулись друг от друга, будто их уличили в преступлении, снова прижались, не в силах расстаться:
   – Завтра мы увидимся на заводе, в обеденный перерыв. Хорошо? – Рая напоследок поцеловала Ивана в губы, и убежала в дом.
   Он постоял, слушая, как ее мать заперла за ней входную дверь на засов и бухнула внутренней дверью. Стало тихо. Надо было идти домой.
   В последний раз, оглядев дом, и занавешенные окна ласковым взглядом счастливого влюбленного, Иван быстро пошел по тротуарам в обратном направлении, пытаясь насвистывать на ходу.
   Представив, какой путь ему предстоит проделать, прежде чем он окажется у себя дома, Иван прибавил шаг…

   С трудом выбравшись на дорогу, Иван оббил кое-как грязь с ботинок и вдруг увидел Бориса, поджидавшего его возле магазина. Отсвет от фонаря освещал его нахохлившуюся фигуру, направившуюся ему навстречу.
   – Влюбленные время не замечают. Я тут продрог весь, тебя дожидаючись. Вместе все веселее шагать, так ведь? – Борис испытующе глянул на удивленного Ивана, не ожидавшего такой встречи.
   – Да уж, скучать не придется. Я думал, ты почти до дома добрался.
   Спорым шагом они устремились по дороге, ведущей с Бугра в город.
   Шли молча, изредка поглядывая друг на друга.
   Миновав овраг и Синдячкин мост, вздохнули с облегчением. Все к дому поближе. Борис, как засунул руки в карманы пальто, будто держал там что-то, так и шел всю дорогу.
   Иван подозрительно косился в его сторону. Кто знает, какой очередной фортель может выкинуть лучший друг?
   Заметив его взгляд, Борис усмехнулся и наддал ходу, так что Иван едва поспевал за ним…
   Вот уже и военный завод прошли, за ним – Крестовоздвиженскую церковь, кинотеатр «Октябрь» остался позади. Оба взопрели, несмотря на осенний холод и дождь. Настроение улучшалось с каждым пройденным кварталом.
   По Ленинской улице шлось уже почти весело, и только завернув за «АРС», они вздохнули, наконец, с истинным облегчением. Дошли.

   Замедлив шаг у дома Бориса, друзья снова взглянули друг на друга. Они уже свыклись со своим положением, и холод отчуждения, резко обозначившийся на Бугре, у дома Раисы, здесь словно бы растаял.
   – Я погорячился там, лишнего чуток наговорил. Но ведь такое дело, сразу и не переживешь, время для этого нужно, – решил выговориться на прощание Борис, глядя в сторону.
   Иван слушал даже с некоторым удовлетворением. Раскаяния он не ожидал от Бориса, и был приятно удивлен.
   – Хоть она и выбрала тебя, мне от этого не легче. Скорее, наоборот. Лучше уж бы кто чужой был, незнакомый, – Борис вынул, было из кармана портсигар, и тут же засунул обратно, раздумав курить.
   – Дело уже прошлое, хочу тебе признаться. Когда мы возвращались с Бугра, я раза два хотел тебя пырнуть, еле сдержался, – в доказательство своих слов он вынул из другого кармана нож-лисичку, и нажал кнопку: широкое лезвие выскочило сбоку из рукоятки, и будто уставилось на Ивана с кровожадным любопытством.
   Теперь он понял, почему Борис шел, не вынимая рук из карманов.
   – Ладно, бывай. Мне еще до дому кондыбехать минут десять, – Иван кивнул Борису и ушел, впервые не попрощавшись с ним за руку…

Пятнадцатая глава
Зима-коренная

   Иван разгребал деревянной лопатой, сделанной еще дедом, снег возле бабушкиного сарая. Пришлось потрудиться, так как снегу намело много, но вскоре вся территория от сарая до выхода в сад была расчищена, и он с удовлетворением оглядел плоды своего труда.
   Раскрыв дверь сарая, побросал наружу чурбаки, напиленные еще с лета и, глянув на почти закончившуюся поленницу у стенки, взялся за топор.
   «Надо почаще приходить, помогать бабушке. Дров у нее осталось, кот наплакал, воды нет. Да и в магазин сходить надо. Зимой в нашу гору ей не подняться, тут и молодой может себе шею свернуть. А если бы я остался в Чебоксарах, кто тогда поможет бабушке? Матери некогда…» – размышлял Иван, устанавливая чурбак поудобнее.
   Пилить и колоть дрова он уже давно научился, с детства, и потому легко расправился с десятком чурбаков, превратившихся в груду поленьев.
   Выпрямившись передохнуть, огляделся с радостным чувством, всколыхнувшем в душе воспоминания из раннего детства, когда он вот на этом же самом месте, впервые пилил дрова с дедом и бабушкой, постигая нехитрую, но требующую навыков и сноровки науку. Только дело было жарким летом…

   «ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ ИВАНОВА ДЕТСТВА»:
   … Ванька утер пот со лба, и с силой потянул пилу на себя – от себя, стараясь не осрамиться перед дедом.
   – Не рви пилу, плавно тяни. Вот так, – усмехнулся дед, и они стали пилить; наконец, чурбак упал в траву рядом с козлами, а дед с внуком принялись за следующий. Но Ванькины руки уже еле двигаются, держась за ручку, а бревно еще и на половину не распилено.
   Из сарая вышла бабушка с пустым ведром из-под помоев, а по двору разнеслось Борькино чавканье, вперемешку с радостным похрюкиванием.
   – Ну, што, притомились поди, работнички?
   – Отдохни пока, в сад сбегай, – пожалел дед запарившегося внука, и бабушка заступила на Ванькино место; пила в их руках послушна и проворна, она весело звенит и поет, роняя в траву желтые опилки, и Ванька невольно залюбовался, глядя, как они неторопливо и ладно пилят дрова.
   Затем дед берет колун, и чурбаки быстро превращаются в поленья, которые бабушка сноровисто укладывает в поленницу у сарая…

   Сарай зиял распахнутой настежь дверью, внутри было пусто и темно.
   Когда-то в углу, возле поленницы, находился крепко сбитый дедом загон-клеть, в котором их боров Борька набирал вес на свою беду. Но тогда еще ни он, ни Ванька, даже не догадывались о его страшной, неотвратимой участи превратиться в свинину.
   Из сеней дома вышла бабушка, и засеменила внуку на помощь:
   – Настоящий мужик ты стал, Ваня. Не успела я щи в печь поставить, думаю, дай пойду, подсоблю внучку, глядь, опоздала уже, – радовалась бабушка, заботливо подбирая отлетевшие в сторону поленья.
   – Вот бы дед порадовался, какой мнук у него вырос. Не дожил, болезный, не сподобился увидеть. Сгрызла его саркома проклятая, раньше времени, – к бабушкиной радости примешалась грусть и тоска, отчего лицо ее совсем сморщилось, и глаза утонули в слезах.
   – Будет тебе расстраиваться, ведь сколько лет прошло, – Иван с жалостью посмотрел на сгорбившуюся бабушку.
   – С годами тоска не проходит, внучек. Еще больше гложет, да вот господь не принимает к себе, душу мою грешную, на покаяние. Уж как я прошу его, нет.
   – Вот и живи нам на радость. Да не надрывайся ты, я сам поленья уложу. Отдыхай больше.
   – На том свете отдохну, внучек.
   Вот так, в разговорах, внук с бабушкой быстро перетащили дрова в сарай, и поленница у стенки вновь подросла, радуя глаз рачительных хозяев. Теперь можно и передохнуть.
   – Пошли в дом, обедать пора. Щи, поди упрели, со свининкой. Как раньше, бывало, при Иван Яковличе. Мать твоя мясца принесла надысь, балует старуху-мать, не забывает, – бормотала бабушка по пути от сарая к сеням, одобрительно оглядывая расчищенный внуком двор.
   – Сейчас приду, бабань. С Васькой поговорить надо, – увидев возвращающегося из школы друга детства, обрадовался Иван.
   – Ну-ну, покалякайте. Тока не долго, обед простынет.
   Бабушка скрылась в сенях, обметая валенки веником от налипшего снега, а Иван встретился с Василием возле его крыльца. У них не было привычки обмениваться рукопожатиями при встрече и расставании, как это делали все мужики вокруг, их объединяло и сближало нечто большее – родство душ.
   Поэтому они обрадовались друг другу про себя, молча, не показывая виду.
   – Надо тоже дровишек подколоть, – Василий одобрительно посмотрел в сторону поленницы дров, виднеющейся из сарая друга, и предложил:
   – Заглянем ко мне? Родители на работе, я один. У меня для тебя подарок припасен, сюрприз.
   Но Ивана не надо было уговаривать; сколько раз они встречались у этого самого крыльца, и потом долго мечтали о будущем в уютной комнате друга, зачитывались книгами в захлеб…

   Знакомый телескоп на подоконнике, письменный стол, как всегда, завален книгами, учебниками. Милый сердцу ералаш.
   – Как там наш класс поживает? – «безразличным» голосом поинтересовался Иван, усевшись за стол друга и листая его любимый учебник физики.
   – Многие работать ушли, как ты. Некоторые учиться уехали… – Василий замялся, вспомнив неудачный опыт друга, и Иван улыбнулся:
   – Никому не говорил, тебе скажу. Все думают, что я не поступил в училище, и поэтому вернулся. А я и не поступал. Хотел, конечно, и работы мои понравились, но у меня цыгане деньги украли. Жить не на что, домой ехать стыдно. Скажут, вот лопух. Пошел работать, подсобником на пилораму, затем с дружком на Север махнул, в Архангельск. Хотели матросами на трал флот устроиться. Не взяли. Потом у нас один приятель чемоданы спер, и поехали мы обратно. Товарняками. Едва до дому добрался, чуть не замерз до смерти. Вот и все.
   Василий заинтересованно слушал «одиссею» друга. Сколько приключений за такой короткий срок, пока он уроки штудировал. Спохватившись, вышел в переднюю, и вернулся с обещанным подарком:
   – Вот, достал по случаю две пластинки. Эта тебе.
   Иван вынул мини диск из пакета и завороженно уставился на него, не веря глазам своим:
   – Не может быть? Биттлз! Ну, спасибо, удружил.
   – Чаю хочешь? Надо перекусить после школы. Когда еще предки придут.
   – Нет, я пойду. Меня бабка обедать ждет. Еще воды хочу ей натаскать.
   – Так что класс наш вдвое уменьшился. Одни девчонки. Из ребят остались только я, Володя Глазырин, да Валерка Пименов. – До рассказал свои не богатые новости Василий. Ему хотелось еще пообщаться с другом.
   – А я в вечерку хожу, в ШРМ. Ничего, учиться можно, только спать охота после работы. Зато зарплату свою, собственную имею. Не надо у родителей на кино клянчить, – не выдержав, похвастался-таки Иван перед другом и добавил самое сокровенное: – Я с девушкой дружу. Серьезно. Как-нибудь в кино вместе сходим, познакомлю тебя с ней. Ну, пока, отличник. В университет не раздумал еще поступать?
   – Скажешь тоже. Конечно, нет. Это же мечта.
   Василий проводил своего сверх занятого друга до дверей из дома, и Иван побежал к давно заждавшейся его бабушке на обед, не забыв прихватить с собой драгоценный подарок…

   Подняв шалевый воротник нового зимнего пальто, так как с засурских заснеженных полей задувало весьма ощутимо, Иван привычно тащил два ведра с водой закоченевшими руками без варежек.
   От колонки до переулка путь не близок, особенно зимой, поэтому возле спуска в подгорье он остановился передохнуть.
   Из подъезда барака вывалилась знакомая компания, нещадно дымя папиросами и балагуря с таким матом, что уши вянули у прохожих.
   – Глянь, братва! Да это никак наш Ванька-путешественник хиляет, – обрадовался Чистиль, увидев своего давнего уличного оппонента.
   Братва обступила соседа скуки ради, похлопывая по плечам и спине.
   – Привет, мазурик, – удостоив Ивана рукопожатием, Чистиль оглядел его с головы до ног. – Прибарахлился, как я погляжу. Прикид, что надо. Шапчонка только подкачала, а так ништяк.
   – Да ты подрос, как на дрожжах!
   – В кого это вымахал? Отец вроде маленький, – удивлялась братва, куражась от нечего делать. – Не иначе в соседа, факт.
   – Может, водички хотите испить? – не остался в долгу и Иван, намекая на подобные встречи минувшим летом.
   Братаны одобрительно заржали, понимая и ценя юмор.
   – На релейном, поди, много зашибаешь? Мог бы и потрясти лопатником, уважить общество, – Чистиль решил наказать его за неуважение, и настырно вперился в соседа, ухмыляясь щербатым ртом.
   – Потом как-нибудь. Вот сдам на разряд, тогда можно и гульнуть, – Ивану не хотелось ссориться с уличной шпаной. Худой мир лучше доброй войны, рассудил он про себя.
   – Слово не воробей. Теперь с тебя причитается, – поймал его на слове многоопытный Чистиль, и отпустил с миром: – Ладно, дуй с горы по осторожнее. Воду не разлей, ученик-тимуровец.
   Взаимопонимание вроде бы наладилось, и Иван потащил ведра с водой вниз по переулку; зимой спускаться с горы, это тебе не летом скакать. Глаз да глаз нужен, а уж про ноги и прочее и говорить не приходится…

   После пластинок с песнями Клавдии Шульженко, Марка Бернеса и даже Владимира Трошина, родителям было в диковинку слушать биттлзов на английском языке в их маленьком домике, на краю Алатыря.
   Даже Вовка заслушался заморским пением под мелодичный перезвон гитар и грохот ударника, что уж говорить об Иване, стиляге местного масштаба. Он еще прибавил звук, и в комнате все аж задрожало и завибрировало, к его полному восторгу.
   Наконец, матери это надоело, и она убавила звук до минимального, невзирая на недовольство доморощенного меломана. Они снова собирались в гости напротив, и Иван сначала с беспокойством посматривал на родителей, затем не выдержал и сорвался на козлетон:
   – Я с Вовкой не останусь, у меня свои дела есть.
   – Ты же сегодня не учишься вечером, какие такие дела могут быть? – мать подозрительно оглядела взволнованного сына: – Опять к Борьке попрешься? Или может, познакомился с какой-нибудь девицей…
   – Ты же не знаешь ее совсем, а уже обзываешься! – вспыхнул Иван, и догадки матери отпали сами собой. Все стало ей ясно.
   – Только этого нам еще не хватало. Ты слышишь, Николай? Теперь он влюбился в какую-то, там!..
   – Ну и что, пусть гуляет. Забыла, как сама была молодой?
   – Наша с тобой молодость на фронте проходила.
   – Зато после войны мы наверстали упущенное, жалеть не приходится, – отцу вспомнилась его молодость, и он с нежностью обнял свою жену: – Никогда не забуду, как я с тобой и трофейным «Вальтером» в кармане по горсаду прогуливался. Ребята завидовали: где, дескать, ты красавицу эту отхватил? Мы погуляли свое, теперь его время настало. Такова жизнь.
   – Нечего ему потакать, – вывернулась из объятий мужа сердитая жена. – А то ты не знаешь, какой он лопух. Память коротка.
   – Не хуже других. Работает, учится, чего тебе еще надо?
   – Мне надо, чтобы он человеком стал, в институт после школы поступил. Там и девушка найдется подходящая, культурная, не чета нашим алатырским куфелам.
   – Так ты у меня, значит, куфела? Как я раньше об этом не догадался.
   – Хватит юродствовать. Можешь ты, хоть иногда быть серьезным?
   – Сейчас не могу. Нас уже хлебосольные хозяева ждут, так что, собирайся поживее, культурная ты моя.
   – Тебе лишь бы нализаться. Ладно, Вовку с собой заберем. Пусть с Иркой ихней играют, – скрепя сердце, согласилась мать.
   Вовка запрыгал от радости и бросился к своей шубенке, схватился за валенки. Он был на седьмом небе от счастья, что тоже пойдет в гости.
   – Еще один жених растет на нашу голову.
   – Вот и хорошо. Внуками тебя завалят, только успевай нянчиться. Может, подобреешь тогда немного?
   – Иди ты к черту, пустобрех несчастный.
   Родители уже позабыли о предмете своего спора, и привычно переругивались, собираясь в гости уже втроем.
   – Не забудь дверь запереть перед уходом. И поздно не задерживайся, утром на работу, – отдала последнее распоряжение мать, и направилась к выходу вслед за мужем и младшим сыном.
   Иван облегченно вздохнул после их ухода и, проследив из окна, пока они не скрылись во дворе дома напротив, тоже стал быстро собираться.

   Ему идти было намного дальше. Правда, до Бугра он доедет на автобусе, а вот назад придется идти пешедралом, как выразился друг Борис. Но Ивану не привыкать. У любви быстрые ноги; подумаешь, час ходу, и дома.
   А утром опять на работу, где днем он снова увидит ее, и вечером обязательно. И так каждый день, до конца жизни.

   Под ногами замерзших влюбленных поскрипывал снег, когда они, в который уже раз, прошлись по улице мимо окон ее дома, и остановились у парадного крыльца. Хорошо бы посидеть на нем, но тогда станет совсем холодно. Невмоготу.
   На улице было темно и тихо; уютно светились окна домов, на темном небе высыпало множество ярких звездочек, как всегда бывает в ясную, морозную пору. Пробирало даже сквозь поднятый шалевый воротник нового пальто, у девушки тоже начали дрожать посиневшие губы, но они не могли расстаться так скоро.
   Поправив пуховой платок на голове, Рая прислушалась: вроде бы больше никто не выходит из дома, все угомонились.
   – Пошли в сени, там хоть ветра нет, – она взяла Ивана за руку, и они вошли сначала во двор через скрипучую калитку, осторожно взобрались на сенное крыльцо по не менее скрипучим от мороза ступеням, и очутились в темных сенях, где вначале им показалось даже тепло.
   Ветра действительно не было, но холодно было так же, как и на улице. Они обнялись и стояли, прижавшись друг к другу, возле внутренней двери в дом. Того и гляди, кто-нибудь выйдет и обнаружит парочку продрогших влюбленных.
   Иван расстегнул пальто и обхватил полами девушку, но это мало помогло: сначала они, было, согрелись и стали целоваться, потом притихли. Знобко.
   – Пора по домам, а то околеем, – сдался первым Иван, и они снова вышли во двор, где даже снег, казалось, и тот замерз.
   – Я придумала. Пошли в сад, сам увидишь, – обрадовалась вдруг Рая, и по тропинке мимо кухонного окна они прокрались к большому стогу сена.
   – Зачем вам столько сена? – удивился Иван.
   – У нас же корова своя. До лета все схряпает, еще не хватит, – пояснила девушка и, наклонившись, отгребла в сторону часть сена:
   – Помогай, давай, чего стоишь?
   Теперь Иван сразу сообразил, в чем дело, и вскоре они сидели в стоге, словно в небольшой пещерке. Стало тепло и даже романтично; вроде бы они в поле в стогу сена, как в кино.
   – Мы раньше так с сестрой прятались, когда в прятки играли. Залезем в стог и замрем, а братья бестолковые – бегают по саду и никак не найдут нас, умора.
   – Сколько их у тебя, братьев? – поинтересовался Иван.
   – Трое. Двое младших, и один старший, Саня. Он осенью из армии пришел, три года в ГДР отслужил.
   – Тебя дома не хватятся? Поздно уже.
   – Могут. Только не сразу догадаются, где мы.
   – Они разве знают, что мы с тобой гуляем здесь?
   – А как же. Чай из окон все видать…
   Она не успела договорить, так как согревшийся Иван закрыл ей рот поцелуем. Забыв обо всем на свете, они в запой целовались и очнулись только тогда, когда возле их убежища появилась высокая фигура в полушубке:
   – Вот они где прячутся, голубцы. Я так и знал, – пророкотал над ними возмущенный бас, и влюбленные выскочили из своего теплого гнездышка наружу, словно птенцы, выпавшие из гнезда.
   – И не стыдно тебе, Раиса? Вот я ужо расскажу отцу с матерью обо всем. А ну, марш в дом! А ты, пацан, беги отсюдова, и чтоб я тебя больше не видел возле нашего дома. Понятно?
   – Да мы только грелись, больше ничего, – оправдывался Иван перед наступавшим на него старшим братом Раисы.
   – Ежли будет чего, живым отсюда не уйдешь, прибью. А сейчас катись домой, сопляк. Не доводи до греха! – замахнулся на него детина.
   – Саня, не смей! Это мой парень, мы встречаемся уже давно, я говорила вам об этом, – снова встала на защиту любимого Рая, теперь уже от родного брата.
   – Тоже мне, защитница нашлась. Встречайтесь, как все люди, кто вам мешает? Нечего под стогом валяться, – возмущался старший брат уже более миролюбиво, гоня перед собой влюбленных на выход по той же тропке.
   Рая хотела, было, выйти на улицу вслед за Иваном, но брат не позволил и затолкал ее в дом, предварительно захлопнув калитку перед носом Ивана, которого он вытолкнул на улицу своей могучей дланью.
   Иван только успел заметить, как Рая мелькнула перед высокой фигурой брата и исчезла в сенях. Затем он услышал, как брат громко закрыл входную дверь на засов и бухнул внутренней дверью в дом. Настала тишина.

   Взволнованный произошедшим столкновением, которое завершило его вечернее свидание с любимой девушкой, он помчался домой по накатанной дороге, на бегу согреваясь и думая о том, что «Раин брат не такой уж плохой парень. На его месте он избил бы ухажера, если бы застал его в стоге сена с сестрой. Но сестры у него не было, зато была любимая девушка. Сколько можно вот так мерзнуть, и мучиться на морозе? Пора познакомиться с ее родителями. Завтра же поговорю с Раей об этом…»

   Возвращаясь после работы домой, Иван повстречался возле обувной фабрики с Борисом, который вышел из проходной вместе с другими работницами, и увидел его еще издали.
   Они разминулись, едва кивнув друг другу, и пошли восвояси. Такого с ними еще не случалось.
   Раздосадованный холодной встречей с другом, Иван пошел дальше.
   Чистиля с его компанией в этот раз не было, зато из переулка вылез на улицу Панька, дружелюбно ухмыляясь.
   Они давно не виделись и обрадовались встрече, словно дети. Поздоровавшись, и даже обнявшись, закурили на радостях.
   – Как сам-то, все кочегаришь? – Иван с удовлетворением оглядел заметно окрепшего Павла. Это был уже далеко не тот паренек, что раньше. На верхней губе у него пробились усы, и он вполне мог сойти за мужика в своем полушубке и сапогах, если бы не детская улыбка.
   – А куды мне еще деваться-то? Горбачусь потихоньку. Мне за тобой не угнаться. То ты на обувной фабрике, то в Чебоксарах, теперь на релейном заводе преобладаешь.
   – Не женился еще? Дед говорил, раз усы выросли, можно курить, и жениться пора. А уж он-то разбирался в жизни, сам знаешь.
   Павел смущенно заулыбался и, отрицательно покачав головой, с хитрецой воззрился на товарища:
   – Видел я тебя как-то, с невестой. На автобусной остановке. Хотел подойти поздоровкаться, да народу было полно, и автобус подошел.
   – Почему ты решил, что с невестой?
   – Сразу видно. Положительная девушка, и симпатичная, – одобрил Павел, и Ивану было приятно услышать это из уст давнего товарища.
   – Ладно, я побежал. Мне еще в школу сегодня надо успеть, а потом к невесте, на Бугор, – подмигнул Иван другу и пошел дальше, провожаемый восхищенным и завистливым одновременно, Панькиным взглядом.
   Подходя к своему дому, Иван увидел Косырева с Откосовым, о чем-то толкующих между собой, покуривая папиросы. Тоже после работы мужики, отдыхают. Уже не враги, но и не друзья. Просто соседи.
   Обменявшись кивками с Иваном, соседи снова вернулись к прерванному разговору, а он сам наконец-то оказался дома…

   Не успел изрядно проголодавшийся Иван подзаправиться борщом с хлебом, как пришел с работы отец и присоединился к нему.
   Был он хмельной и мрачный, а потому неразговорчивый. Иван хорошо знал вспыльчивый характер отца, и помалкивал.
   Отобедав, они занялись каждый своим делом; отец достал этюдник с красками, а сын разложил учебники на столе.
   Отец стал работать над портретом Вовки, а сын учить уроки перед школой.
   Оба не заметили, как пролетело время, и очнулись только тогда, когда громко захлопали двери, раздался Вовкин рев и грозный голос матери, вернувшихся домой.
   Она тоже была не в духе, зато не в меру разговорчива. Шваркнув сумками об стол, загремела посудой и громким голосом:
   – Ну, никто не догадается Вовика от бабушки забрать, хоть ты тресни. Я и по магазинам, я и туда и сюда, как Фигаро. А они сидят, прохлаждаются, и в ус себе не дуют. На меня надеются.
   Иван понял, что вчера вечером родители снова напились в гостях у Басаргиных, и потом скандалили допоздна. Хорошо, он вернулся уже ночью и не застал вечернего концерта. Теперь держись. Выноси святых из дома.
   Отец пока еще молча мазюкал красками, но кисти дрожали у него в руках от нервного перенапряжения.
   – И борщ весь спороли. Теперь нам с тобой, Вовик, сначала готовить надо. Придется потерпеть, мальчик.
   Вовка заплакал после таких слов матери, так как тоже проголодался, набегавшись по садам и огородам на лыжах.
   – Даже печку растопить, дров принести, тоже некому. Меня ждут. Надоела такая жизнь, собачья. Брошу все, заберу детей и уйду к маме. А ты сиди себе здесь, мазюкай. Все в доме красками перепачкал. На стул сесть нельзя, смотрю, трусы и те в красках.
   Иван вскочил и побежал в сарай за дровами…
   – Твой борщ уже насточертел! Вон Зоя, и котлет наделает, пирогов напечет, а ты? Еще выкобенивается. Я тоже работаю, между прочим, – отец бросил кисти и, вскочив, забегал по комнате, кипя от возмущения.
   – Посмотри на себя, алкоголик! Скоро совсем сопьешься. С работы уже пьяным приходишь, как работяга. Ни стыда, ни совести, а еще художник. Разведусь я с тобой, Николай. Так и знай.
   – Скатертью дорожка. Никто не заплачет…
   Вернувшийся из сарая Иван засунул дрова в печь, и теперь молча растапливал ее, слушая ругань родителей.
   – Ваня, Вовик, давайте собираться. К бабушке в подгорье пойдем жить, пусть он тут один посидит, подумает, – мать вытащила из-под кровати чемодан, и кинулась собирать вещи.
   Вовка заплакал, забыв про ужин, а Иван сердито выпрямился:
   – Никуда я из дома не пойду. Здесь останусь, с отцом.
   Приунывший, было, отец взбодрился после такой поддержки сына, и победоносно глянул на растерявшуюся жену:
   – Что, съела? Не будет по-твоему, лучше готовить научись, как следует. У той же матери поучись. Она мастерица пироги печь.
   – Вы тут ругайтесь, а мне в школу пора, – Иван быстро оделся и с учебниками под мышкой выскочил из дома…

   После его ухода воцарило кратковременное затишье, прерываемое всхлипываниями матери, доведенной до отчаяния опостылевшим бытом, и Вовкиным хныканьем в ее поддержку.
   Воспользовавшись паузой, отец тоже быстро снарядился вслед за сыном. Вот за ним захлопнулась дверь, и мать с Вовкой остались одни в доме.
   – Опять ваш папаша к братьям в шахматы играть побежал. А там снова дружки найдут, вино-домино. Потом пьяный домой приползет, и так каждый божий день. А я кручусь тут, как белка в колесе. С ума сойти можно от такой жизни, – жаловалась мать своему младшенькому, и Вовка гладил ее по мокрым щекам, жалея…

   Во время обеденного перерыва Иван встретился со своей Раей, и до самого звонка они простояли на лестнице, обмениваясь лишь краткими словами, да пылкими взглядами.
   А что еще они могли делать в такой обстановке? Мимо них постоянно проходили и пробегали люди. Знакомые улыбались и подшучивали, незнакомые делали вид, что их это не касается, хотя им тоже было интересно поглазеть на влюбленных.
   Но вот прозвенел звонок, и обед закончился, как закончилось и их дневное свидание на работе. Коридор опустел, и теперь можно было бы поговорить, но, увы, некогда:
   – Ну, я побежал, после смены вместе пойдем?
   – Мне сегодня тоже в школу надо. Я и так, на пропускала занятий.
   – Вот, вместе и пойдем. Я тебя провожу до твоей школы, а потом в свою побегу, договорились?
   – Хорошо. Иди, давай, мне опаздывать нельзя, у нас конвейер.
   – Сначала ты иди. Подожди, ты поговорила вчера со своими родителями?
   – Да. Они ждут нас сегодня вечером.
   Наконец, самое главное было сказано, и влюбленные разбежались по своим цехам; Рая скрылась в дверях сборочного, а Иван помчался к себе в инструментальный, этажом ниже…
   Слесаря обменялись понимающими взглядами и ироничными усмешками, когда запыхавшийся Иван подбежал к верстаку и схватился за свой недоделанный штамп.
   Он не любил опаздывать, поэтому чувствовал себя немного виноватым.
   Михал Петрович осуждающе покосился на насмешников, и подошел к ученику подбодрить, помочь полезным советом:
   – Ваня, ты не суетись. Возьми теперь пасту – гойя, и пошлифуй матрицу. Потом займись подгонкой-притиркой. Штамп должен легко ходить вверх-вниз, как по маслу, но точно. Чтобы пуансон не сломался при штамповке.
   Иван внимательно выслушал наставления учителя, и уже спокойнее принялся за дело; штамп в его руках постепенно превращался из набора деталей в послушный инструмент-механизм, и учитель довольно поглядывал в его сторону: смышленый паренек и рукастый, выйдет из него слесарь, факт.
   Сам он работал над изготовлением сложного, дорогостоящего инструмента. Такой не доверят, кому попало, и слесаря – соседи завидовали умельцу черной завистью. Им приходится два-три штампа сделать, чтобы заработать, как следует, а ему всего один. И все равно под расчет у него больше выходит, хотя они тоже по шестому разряду работают. Разве это справедливо, по совести?..
   – Иван, у тебя с девушкой-то со сборочного как, по серьезному, или просто так, встречаетесь? – Подошел к Ивану один из слесарей, здоровый бугай Алексей Королев. Бывший боксер-перворазрядник, и известный авторитет среди молодежи. Его так и звали все: Леха Король.
   Иван удивленно взглянул на него и насторожился; что-то неспроста он так интересуется его особой. К чему бы это?
   – Я это к тому, что знаю Раису. Она одно время с одним из моих учеников гуляла, с Петькой Чиковым. Ты боксом не увлекаешься? А то приходи в нашу спорт-школу, я там секцию по боксу веду. Научишься драться профессионально, пригодится в жизни.
   – Я бы с удовольствием, времени не хватает. После работы в вечерку хожу, – обрадовался, было, Иван, хотя в душе его все перевернулось от услышанного. Он не знал, что его Рая встречалась до него с парнем. Она ему ничего не говорила об этом. Хотя и с Борисом, она тоже вроде бы встречалась?..
   – Мы по выходным тренируемся. Так что милости просим, ты паренек хваткий, юркий, дело пойдет. А хочешь, проверим, серьезная она девушка или так, ветер в голове?
   – Как это? – Иван недоумевал все больше, на душе становилось еще тревожнее. Им овладело беспокойство.
   – Проще пареной репы. Пойдем, я позвоню ей по телефону и вызову в коридор, поговорить. Если она серьезная и любит тебя, то к первому встречному не выйдет. Ну, как? – Леха Король интригующе смотрел на встревоженного ученика Стеценко.
   Слесаря прислушивались к их разговору с разными чувствами; одним было просто интересно, чем закончится эта глупая проверка, другие неодобрительно хмурились, но молчали, побаиваясь связываться с Королевым. Одни только чугунные кулаки его чего стоят, да прибавь к этому несносный характер, вот и подумаешь прежде, чем ссориться с ним.
   – Алексей, не делай этого. Они еще молодые совсем, зеленые, их легко сломать. Зачем тебе вредить им? – один Михал Петрович не боялся Королева, который уважал его за золотые руки, и разгульный характер истинного русского работяги и пьяницы.
   – А чего, проверка на вшивость не помешает.
   – Пошли, я согласен! – звонким голосом разрешил Иван возникшую проблему, и они с Королевым направились к местному телефону…

   Взяв трубку, Королев покосился, было на Ивана, словно жалея его, и набрал номер сборочного цеха:
   – Позовите мне Раису Кузьмину. Кто спрашивает? Скажите, знакомый. По делу, срочно. Хорошо, я подожду.
   Несколько томительных мгновений показались Ивану вечностью; ладони у него вспотели, в горле пересохло.
   – Рая? Привет, это Леха Королев. Помнишь такого? Выйди на пару минут, разговор есть. Жду.
   Королев положил трубку на рычаг, и усмехнулся:
   – Можешь идти проверять. Сейчас прибежит твоя Рая, как миленькая.
   Иван ошеломленно посмотрел вслед удаляющейся могучей фигуре интригана, и побежал на выход из цеха…
   Только он поднялся на четвертый этаж, как из дверей сборочного показалась Рая в своем белом халатике и удивилась, увидев вместо Королева своего Ивана.
   – Что, не ожидала? Шла к одному, а увидела другого.
   – Я думала, он что-то сообщить хочет. Говорит, разговор есть, выйди на пару минут, – начала оправдываться девушка, еще не совсем понимая, что происходит.
   – Надеялась, что от твоего Чикова весточку он принес? Не знал, что ты такая шустрая. Какой я у тебя по счету, может, расскажешь?
   – Ничего я не надеялась. И рассказывать мне нечего, – до девушки дошел, наконец, смысл происходящего, и она не на шутку рассердилась.
   – Ничего серьезного у нас с ним не было. Как и с твоим другом. А проверять меня нечего. Не думала я, что ты такой жлоб! – Рая отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы и убежала обратно, на ходу вытирая глаза.
   – Серьезная девушка не выбежит к первому встречному, шалава! – запоздало замахнулся на нее в бессильной ярости Иван, расстроенный до крайности.
   – Сам дурень! И больше не приходи ко мне, понял? – высунулась из дверей Раиса, услышав сказанное ей вдогонку, и громко захлопнула дверь.
   – Вот и поговорили, все выяснили. Ноги моей больше не будет на этом чертовом Бугре!..
   Иван вернулся в цех сам не свой; все валилось у него из рук, и он еле-еле доработал смену.
   – Нажрусь я сегодня, до чертиков! Чтобы жизнь нашу дурацкую забыть, хоть на время, – грохнул по верстаку кулаком Стеценко Михал Петрович, жалостливо глядя вслед уходящему ученику, поникший и потерянный вид которого всколыхнул всю его мятежную душу.
   Слесаря, все как один, не одобрили подлый, как они посчитали, поступок своего товарища по работе, да он и сам понимал, что не прав. Но что сделано, то сделано. Приходилось бравировать.
   – Конечно, разве можно его со мной сравнить? Вот она и вышла, обрадовалась, – оправдывался перед коллегами слегка смущенный Леха Король. – Я не предполагал, что он так расстроится.
   Но хмурые слесаря впервые не поддержали разговор с ним, и молча разошлись по домам, оставив авторитета в одиночестве…

   Выбежав из дверей ШРМ одним из первых, Иван стремглав понесся к Комсомольской улице, надеясь успеть перехватить Раю, если у них тоже закончились уроки.
   «Какой я, действительно, дурень! Ну, вышла она к этому Королеву. Они же знакомы, мало ли что: сказать хочет ей что-то человек, может серьезное, а я с подозрениями к ней, оскорбил ни за что. И Леха этот, тот еще тип, провокатор чертов!» – бормотал про себя запутавшийся в своих мыслях Иван, сбегая вниз по Комсомольской к школе, где училась Раиса.
   Слава богу! Двухэтажный дом на углу светился окнами, значит, все в порядке. Говорят, до революции в этом доме была гостиница, в которой проездом на гастроли останавливался великий русский певец Федор Шаляпин.
   Он прошелся вдоль окон первого этажа здания, и в одном из классов разглядел свою Раю; она сидела в среднем ряду рядом с другими девушками и внимательно слушала педагога, делая записи в тетради.
   Прилипнув к стеклу, Иван так внимательно разглядывал ее, что девушка словно почувствовала это и, обернувшись к окну, тоже увидела его.
   Узнав, обрадованно улыбнулась.
   У Ивана отлегло от сердца; она больше не сердится на него, он это сразу понял по ее улыбке. Помахав ей рукой, отошел от окна и побрел к крыльцу, только теперь ощутив ядреный морозный воздух, который он вдыхал с наслаждением, чтобы остудить разгоряченную волнениями голову.
   У крыльца топтался еще один встречающий – парень лет двадцати, деревенской внешности, но модно одетый. В руках у него был транзистор.
   Увидев приближающегося Ивана, парень прибавил звук, и они услышали, как поет всеми любимая певица: «Давай никогда не ссориться, никогда, никогда. Пускай сердце сердцу откроется, навсегда, навсегда…»
   Бедное Иваново сердце снова учащенно забилось в груди, в который уже раз за этот сумасшедший день. Только теперь от радости и надежды. Слова песни проникали в самую глубину души влюбленного юноши, и он дал себе зарок, что впредь будет умнее, и никогда больше не поссорится со своей любимой. Никогда, как поется в песне.
   – Тоже поджидаешь? Скоро конец урокам, я спрашивал, – решил подбодрить замерзшего юнца парень. – Стой спокойно, не бойся. Со мной никто не тронет.
   – Я не боюсь, с чего ты взял? – Ивану теперь сам черт был, как брат, и он мирно улыбнулся.
   – Чего ухмыляешься, не веришь? Подгорные врать не любят. Раз я говорю, так и есть. Заруби на своем носу.
   – Эй, мурло! Ты зачем паренька обижаешь?
   Возле крыльца неожиданно объявился третий встречающий – парень интеллигентного вида, в очках, лет двадцати пяти, в пальто с поднятым воротничком, на голове его красовался меховой пирожок.
   – Никто его не обижает, наоборот. От таких вот очкариков запросто смогу защитить. Подгорные слов на ветер не бросают.
   – А пупок не развяжется? – сходу подступил к деревенскому парню городской, и прижал его к двери. Схватив за полы пальто, рванул из стороны в сторону, и деревенский сразу понял, что противник сильнее.
   Они уже не обращали внимания на объект своей защиты, занятые борьбой. Теперь главное – кто кого одолеет и морально и физически. Оба были навеселе.
   – Сейчас ты узнаешь, подгорная шантрапа, как с новостройскими связываться, – гнул городской деревенского, и после недолгой возни тот сдался. Он был младше, и духом слабже:
   – Отпусти, чево пристал? Транзистор раздавишь, мне его отец подарил.
   Услышав в голосе деревенского слезные, просящие нотки, новостройский смилостивился и сбавил натиск:
   – Ладно, мурло. Так и быть, прощу ради девушек, которых мы все здесь ожидаем. Только заглохни и стой смирно, как козлик. Усек?
   Деревенский согласно кивнул, и новостройский спихнул его с крыльца.
   Отойдя в сторонку, деревенский снова включил чудом уцелевший в борьбе транзистор: концерт по заявкам трудящихся продолжался…
   Вскоре из распахнувшихся дверей школы высыпали на волю радостные ученики, и Иван потерял из виду запомнившихся ему парней, зато прямо перед собой увидел долгожданную Раису.
   Она стояла перед ним в простеньком сером пальто с поднятым воротником, в полушалке, валеночках. В руках держала портфельчик.
   Мгновение они смотрели в глаза друг другу, забыв обо всем на свете, затем Иван взял у нее из рук портфельчик, и они побежали следом за другими к автобусной остановке. Не дай бог, опоздать на последний автобус. Ведь у них впереди такая важная встреча!
   На остановке они снова не могли оторвать глаз друг от друга, словно завороженные, и только подошедший автобус вернул их к действительности…

   Оба уже забыли про дневной инцидент, словно ничего и не было, спеша от автобусной остановки к дому Раи. Теперь их волновало другое. Иван впервые предстанет перед взыскательной, по-своему, семьей Раисы. Понравятся ли они друг другу? Вот в чем вопрос.
   Чем ближе к дому, тем волнительнее последние шаги. Ивану еще не приходилось выступать в роли жениха, и он изрядно волновался:
   – Не поздно мы приехали? Что-то окна у вас темные, наверное, спят уже все, – ему расхотелось быть женихом сегодня, и он остановился возле крыльца в нерешительности.
   Рая улыбнулась такой близкой и родной его душе улыбкой, и потянула за руку, призывая проявить характер и быть мужчиной:
   – Не робей. Не такие уж они страшные. Все родители одинаковы. Твои тоже, я думаю, не очень-то жаждут познакомиться со мной.
   Трудно глядеть правде-матке в глаза. Что тут возразишь, когда в каждом слове истина, и Иван согласно вздохнул, опустив глаза долу:
   – Ладно, пошли. Чему бывать, того не миновать, как сказал бы мой дед.
   Они вошли через скрипучую калитку во двор, поднялись по скрипучим от мороза ступеням на крыльцо, затем оказались в уже знакомых Ивану сенях.
   Рая распахнула дверь, ведущую в дом, и Иван шагнул в тепло новой, пока еще не знакомой ему семьи…

   – Знакомьтесь, это Ваня. А это, Ваня, мои родители, братья и сестра, вся моя семья! – просто и без церемоний провела процедуру знакомства Раиса. Сразу было понятно, что она не раз про себя репетировала этот важный для всех момент, и он ей вполне удался.
   Раздевшись и пройдя в переднюю, Иван был усажен на диван рядом с Раей, остальные сели на стулья возле стола. Под перекрестными взглядами большой, любопытной семьи жених совсем засмущался, но виду старался не подавать, тоже, в свою очередь, наблюдая за собравшимися.
   Встретившись взглядом с отцом Раисы, напрягся.
   – Мы, Ваня, живем по-простому, семья у нас крестьянская, большая, – степенно и издалека начал разговор Василий Кузьмич, глава семьи. Был он пожилой, кряжистый, но весьма бойкий на язык:
   – Живем все вместе, сообща. Одним гуртом, стало быть. Как и повелось издревле на Руси, хотя вот две дочки имеются на выданье, но мы с Варварой Никитичной не торопим их: сейчас, не как раньше, пущай сами решают, как и с кем им жить. Так ведь? – глянул он на жену.
   Хозяйка согласно кивала головой, испытующе глядя на избранника старшей дочери. Рано состарившаяся, но еще вполне миловидная, она привыкла не перечить мужу, и лишь вздыхала от переживаемых ею чувств.
   Двое подростков-школьников, братья-погодки, да уже известный Ивану старший брат Раисы, здоровяк Саня, вполне дружелюбно разглядывали будущего родственника, а младшая сестренка Валя – та просто не сводила с него восхищенных глаз. Он ей тоже очень приглянулся, понравился сразу и бесповоротно. Даже завидки берут.
   – Что же это я сижу, уши развесила? Сейчас чаю попьем, повечерим. Оно сподобнее разговоры-то вести будет, – вскопошилась хозяйка, и вдвоем с младшей дочкой быстро накрыла на стол:
   Куда все и переместились, поглядывая, как хозяйка разливает чай из пузатого самовара в большие чашки с глубокими блюдцами.
   Доносившиеся из кухни аппетитные запахи реализовались в огромную сковородищу тушеной картошки с мясом, при виде которой все оживились, а хозяин дома ухватился за графин, стоявший посреди стола рядом с самоваром и, крякнув, наполнил граненые лафитники:
   – По такому случаю, да под такую закуску грех не выпить. За здоровье, и чтобы все сладилось промеж вас, как полагается!
   Провозгласив сей семейный тост, и чокнувшись со всеми поочередно, Василий Кузьмич опорожнил свой лафитник, и остальные последовали его примеру, кроме младших братьев-школьников.
   Но они не обижались, переключив все свое внимание на сковороду, занявшую почти полстола…
   Опрокинув свою рюмку и закусив, Иван почувствовал себя более уютно и тепло, тем более, что большая русская печь в доме исторгала настоящий жар; хозяева не пожалели дров.
   После второго лафитника, вместимость которого была никак не меньше ста грамм, а то и больше, у всех развязались языки. За столом стало шумно и даже весело. Иван внимательно и с почтением слушал хозяина дома.
   – Ты, Ваня, главное не робей, – наставлял его будущий тесть, и Ивану после этих слов он чем-то напомнил того пожилого станочника, под началом которого трудился в Чебоксарах на пилораме. Правда, когда это уже было? Еще до поездки в Архангельск.
   – Ты не гляди, что мы с виду суровые, это так, одна внешность. Ежли ты парень работящий, любишь хозяйствовать, милости просим. К большому нашему удовольствию.
   – У нас тоже огород – двадцать соток, и полдома свои, на Сурско-Набережной. А вырос я в подгорье, у деда с бабушкой. Там у нас и огород, и сад тоже свои, дед у меня был столяр. Научил меня столярничать, – разоткровенничался Иван в свою очередь, поглядывая на Василия Кузьмича, на свою Раю, и остальных с чувством умиления, испытывая при этом легкое кружение в голове от ударившей по мозгам крепкой водки.
   – Ты, Ваня, кушай больше, не стесняйся. Вот попробуй, огурчики с помидорчиками соленые, яблоки моченые. Все свое, с огорода, – подкладывала ему в тарелку Варвара Никитична, чтобы, не дай бог, не спьянился. Паренек, как видно, хлипкий, хотя и бойкий.
   Иван не возражал против заботливых ухаживаний будущей тещи, и кушал вместе со всеми от души…
   – Похвально. Мы, правда, столярить не очень большие мастера, но зато по плотницкой части кое-что могем. Так ведь, Саня? – подмигнул Василий Кузьмич старшему сыну, и тот засмеялся в ответ:
   – Настоящий плотник, всему голова. Дом срубить – не табуретку смастерить. Хотя, столяров мы тоже уважаем. Оконные рамы, двери, мебель разная там, все это не хухры – мухры. Уметь надо.
   Мужская половина семейства Кузьминых оживилась еще больше, выказывая одобрение Ивану как бы авансом; еще надо поглядеть, что ты за столяр будешь. На словах-то все мастера, ты на деле нам докажи – говорили их взгляды.
   Женская часть семьи сочувствовала ему и сопереживала за него, особенно Раиса. Она была счастлива оттого, что семье приглянулся ее парень. От этого во многом зависела их дальнейшая судьба.
   – А сейчас я на слесаря-инструментальщика учусь, у лучшего слесаря цеха, Стеценко Михал Петровича. Может, слыхали про такого?
   – Не приходилось. Оно, конешно, хорошо, когда несколько профессий осваиваешь, но всеж – таки надо одну иметь, на всю жизнь, – уже более сдержанно глянул на Ивана хозяин дома, прихлебывая чай из блюдца с сахаром вприкуску. – У настоящего мужика и характер должен быть твердый, и рука, ну, и все остальное. А профессия одна.
   – Я еще рисовать люблю. Мой отец художник, и я тоже хочу художником стать, как он, – не понял еще Иван возникшего к нему охлаждения со стороны мужской половины семьи.
   – Рисовать вон в школе учеников заставляют, – насмешливо пояснил Саня, закуривая: – Знаю я художников этих, одни пьяницы да голытьба.
   – Пойдем, перекурим на кухню, – закряхтев, поднялся и Василий Кузьмич. – Уже поздно, как до дому-то добираться будешь, Иван?
   – Мне не привыкать. Верно, Рая?
   – Я пойду, провожу его, до магазина.
   – Только недолго, хулиганов вокруг развелось, уйма, – испугалась за дочь Варвара Никитична.
   – Не бойтесь, меня здесь знают. Сам Федор Быков у меня в корешах ходит, – расхвастался на прощанье Иван, вызвав своим сообщением переполох в семье.
   Все с опаской переглянулись, так как не понаслышке знали, что Быков отъявленный хулиган и сидел в тюрьме. Кого же это привела в дом Раиса? Тут надо крепко подумать, разобраться, что к чему.
   – Ладно, мы пойдем. До свиданья, – потащила Ивана к выходу Раиса, которая прекрасно поняла осуждающие взгляды родных.
   – До свиданья. Спасибо вам за хлеб-соль, – учтиво распрощался Иван со своими будущими родственниками, застегивая пальто и надевая шапку.
   – Спасибо и вам, заходите еще, – от имени всей семьи попрощалась с ним хозяйка дома…

   Слегка хмельной и всем довольный, Иван смело шагал посреди улицы, обняв за плечи свою Раису уже на правах жениха. Он жалел лишь, что некому позавидовать их счастью, поскольку на вечерней зимней улице никого уже давно не было. Даже собаки не лаяли от холода.
   У Раисы же кошки скреблись на душе при воспоминании о том, «как холодно распрощались с любимым ее родные. Он сам, конечно, виноват в этом. Не надо было распространяться о своих увлечениях, особенно вспоминать про бандита Быкова. Ей надо было одернуть его вовремя, но как это сделать, чтобы не обидеть? Ну, ничего, все образуется. Маме с сестрой он даже понравился. А это уже немало».
   Завернув за угол, они вышли к магазину, и пошли медленнее.
   С неба сыпался снег, и влюбленные с удовольствием следили за тем, как он тихо падает в свете уличного фонаря, возле магазина.
   Было уже довольно поздно, но какое это имеет значение, когда такое жгучее и неистовое чувство счастья, какое бывает только в юности, в первый раз в жизни, переполняло души влюбленных.
   В одной из квартир дома, где-то на третьем или четвертом этаже, еще во всю гуляли, и из окон доносился шум, крики и возгласы, сменившиеся песней, при первых звуках которой влюбленные замерли, слушая:
   «Жил да был черный кот за углом, и кота ненавидел весь дом. Только песня совсем не о том, как обидно быть черным котом. Говорят, не повезет, если черный кот дорогу перейдет…»
   Черное бездонное небо, усыпанное звездами, падающий легкий снег из заблудившейся тучки, одна из любимых песен откуда-то из окон наверху, ни души вокруг – только они двое. Только им принадлежит это чудо единения душ с природой и жизнью вокруг в этот незабываемый поздний вечер, когда их трепетные души открыты настежь любви и счастью, ожидающему в ближайшем будущем, ведь они скоро поженятся, и будут жить долго и счастливо, и умрут вместе в один день и в один миг.
   Они обнялись, и стали целоваться прямо в свете уличного фонаря. Им некого было стесняться. Потом медленно пошли дальше по улице, и когда возвращались обратно, из окон утомившейся от веселья квартиры доносилась уже другая песня, не менее созвучная настрою их душ:
   «А снег идет, а снег идет, и все вокруг чего-то ждет. За то, что ты в моей судьбе, спасибо снег тебе…»
   Пластинки у хозяев квартиры были самые современные.
   – Пойдем завтра вечером на каток? Меня друзья пригласили, и я сказал, что приду со своей девушкой.
   – У меня только снегурки на валенки, неудобно в таком виде на каток идти. Засмеют, – замялась девушка, хотя идея понравилась.
   – А мы на прокат возьмем. Там любые коньки дают: хочешь, на «канадах» катайся, или на «ножах» бегай. Так пойдем, или нет?
   – Уговорил, пойдем. Сто лет на катке не была.
   Им никак не хотелось расставаться, хотя девушку давно уже заждались дома, а Ивану пехом шагать и шагать, пока до дома доберешься. Они старались не думать об этом, гуляя вдвоем в чудном подлунном мире…

   На следующий день, под вечер, все участники предстоящего мероприятия собрались у ворот стадиона «Спутник».
   До этого Иван долго прождал автобус с Бугра, и когда он, наконец, пришел, выпустив из своего тесного чрева Раю, обрадованный паренек подхватил свою девушку под руку, и они почти бегом устремились к стадиону, уже опаздывая изрядно.
   Василий с Павлом терпеливо ждали их и насквозь промерзли, прежде чем встреча состоялась.
   – Привет, заждались? Автобус только пришел. Вот, познакомьтесь с моей девушкой, Раисой, – улыбался Иван друзьям.
   Друзья детства смущенно кивнули ей, невнятно пробормотав свои имена. Они еще не имели опыта знакомства с чужими девушками, поэтому чувствовали себя не в своей тарелке.
   Однако, надо было что-то делать, и Василий решился:
   – Пойдемте скорее, не то все приличные коньки разберут, а нам достанутся какие-нибудь тупари с худыми ботинками. Намучимся тогда с ними.
   Такая перспектива никого не устраивала, даже Павла, и вскоре все четверо уже зашнуровывали ботинки, выбрав коньки по душе.
   Выйдя из раздевалки, они осторожно спустились ко льду, миновав ряды скамеек трибуны, и выкатились на накатанный лед стадиона.
   Ребята с детства бегали на коньках, поэтому чувствовали себя на льду уверенно, поглядывая на Раису; как-то она себя поведет?
   Иван попридержал ее за руку вначале, но девушка быстро освоилась и самостоятельно поехала по кругу, ребята за ней лихой троицей.
   – А ты говорила, сто лет на коньках не каталась. Скоро будешь, как Лидия Скобликова бегать! – обрадовался Иван ее успехам.
   – Тогда наш Ванька, как Евгений Гришин, да, Васьк? – ухмыльнулся Павел, стараясь не отставать от разогнавшихся друзей.
   – Точно, но мне больше Виктор Косичкин нравится…
   Неплохо освещенный каток быстро заполнялся народом, в основном молодежью, по трансляции звучала какая-то незнакомая бодрая музыка, создавая настроение, но оно и так было у всех на высоте.
   Сделав круг, четверка пошла на второй; впереди Иван с Раей, за ними Василий с Павлом. Друзья уже вполне освоились и хитро подмигивали друг другу, кивая на парочку впереди.
   Выехав на центр катка, ребята решили показать девушке свое мастерство: Василий ловко ехал вперед-назад, лихо меняя направление, Павел крутился волчком, пока не брякнулся об лед. Но ему было не привыкать; тут же вскочив, снова завертелся юлой.
   Иван тоже неплохо держался на высоких «канадах», опекая свою Раю от возможного падения. Она казалась ему самой красивой на катке.
   – Здорово ты сообразил всем вместе на каток махнуть, я еще здесь не бывал, – восхищался Павел Василием, и тот благосклонно улыбался в ответ, с интересом поглядывая на проезжавших мимо него девушек.
   Те тоже отмечали высокого, ладного парня своими улыбками.
   – Давайте почаще сюда выбираться, – предложил Иван, когда все они отъехали в сторонку, отдыхая от беготни и сутолоки в центре круга.
   – Это как получится. В выходные еще можно, а так некогда, – возразил не в меру рассудительный и вечно занятый Василий.
   – Уж кто бы говорил! Мы вот работаем, учимся вечером, и то время нашли. А ты отучился днем и свободен, – Ивану приятно было стоять вместе со своей девушкой, да еще когда рядом близкие друзья.
   – Я не возражаю, мне чево. Откочегарил свое, и вали на все четыре стороны. – Павлу тоже хотелось выглядеть перед такой интересной девушкой взрослым и самостоятельным.
   – Ладно, там видно будет. Я предлагаю завтра вечером в «Октябрь» сходить. Новая кинокомедия вышла. Говорят, классный фильм, про любовь. – Предложил вдруг Василий, намекая на Ивана с Раей.
   Павел хихикнул, было, но под взглядами Василия и Ивана с Раей стушевался, не зная, как вести себя дальше, и в это время к ним подкатила целая компания парней во главе с крепышом спортивного вида и телосложения, который притормозил прямо перед Раей:
   – Привет, Раиса. Вот не ожидал тебя здесь увидеть. Ты же говорила мне, что не любишь на коньках кататься, – разоблачил девушку крепыш и насмешливо оглядел примолкших друзей:
   – Это твои новые приятели? А ухажер кто, не этот ли юноша с пылающим взором?.. – Он уставился на Ивана, сразу же угадав соперника, и взгляд из насмешливого превратился в угрожающий:
   – Чтобы на Бугре тебя больше не было, уразумел? Если повстречаем, ноги переломаем и зубы выбьем. Так что выбирай сам, корешок.
   – Петька, как тебе не стыдно! Мы же расстались с тобой, и ты обещал…
   – Ничего я не обещал, – прервал девушку крепыш, и Иван понял, что это тот самый Петька Чиков, боксер, о котором говорил ему Леха Король тогда в цехе. С ним шутки плохи, факт.
   – А слово свое я держу, как и удар на ринге, это все знают, – закончил краткий, но внушительный монолог крепыш и снова со значением оглядел молча стоящих перед ним ребят.
   – Хорош базарить, Петро! Поехали кататься, вон наши девчата появились, – призывно замахал рукой девушкам здоровый парнище.
   – Они и так все поняли. Не видишь, как присмирели?..
   Компания парней откатила от них так же быстро, как и появилась, оставив после себя гнетущее, тягостное состояние. Настроение у Ивана с Раей было испорчено на прочь.
   – Пошли еще покатаемся? – предложил Павел, которому угрозы не предназначались, и он мало от того расстроился. Василий тоже был не прочь побегать и размяться, как следует.
   – Вы катайтесь, ребята, а мы пойдем. Нам еще автобус дожидаться, ехать далеко, – улыбнулась им Раиса. – Была рада с вами познакомиться.
   – Пока, еще увидимся, – кивнул друзьям Иван, и они с Раей поехали к раздевалке…
   Василий с Павлом сочувственно посмотрели им вслед, но они еще не накатались сегодня, и потому снова побежали друг за другом по кругу, забыв про неприятную встречу с бугорской шпаной.

   Сойдя с автобуса, Иван с Раей долго прогуливались; сначала по улице возле полюбившейся им пятиэтажки с магазином, где они испытали и пережили вчера вечером такие глубокие, неизведанные ранее, незабываемые чувства, затем прошлись по своей улице мимо дома Раисы. Вернулись обратно и, молча стоя у крыльца, с неизъяснимым волнением любовались бездонным черным небом со звездами, друг другом, пока на углу улицы не показалась уже знакомая компания парней с девушками.
   – Пошли во двор, быстрее! – Рая потянула упирающегося Ивана за руку, и они спрятались во дворе за забором, прислушиваясь к гомону на улице.
   – Не хватало еще прятаться от них. Подумают, испугались, – пытался, было, возмущаться Иван, которому было неудобно перед девушкой, но она закрыла ему рот варежкой и, как оказалось, вовремя.
   Проходя мимо их дома, компания приостановилась:
   «Петро, дай я гляну во двор. Может, они там затаились?» – предложил один из дружков Чикова, по голосу тот самый здоровяк.
   «Не стоит. Потом как-нибудь, все равно повстречаемся. Никуда он от нас не денется», – у Чикова сегодня вечером было явно великодушное настроение, да и девушки рядом пересмеивались. Не до розыска.
   «Мы еще достанем этого хмыря. Отучим его на Бугор шастать», – пообещал кто-то другой из дружбанов, и компания прошла мимо дома, не удосужившись даже заглянуть через невысокий забор. Пронесло, на сей раз.
   Влюбленные насмешливо запрыскали под нос, довольные тем, что провели целую ватагу. Почти игра в прятки, пока не попадешься им в лапы.
   – Опять этот Чика на нашей улице объявился, – Раиса сначала осторожно выглянула из калитки на всякий случай, а вдруг они стоят неподалеку? Но на улице снова было тихо и пустынно. Ни души.
   – Надо будет с Быковым поговорить. Пора отшить твоего Чику, чтобы не шлялся здесь, – Ивану не нравилось быть в роли прячущегося зайца за забором. Это уже не смешно.
   – Никакой он не мой. Ты даже не думай об этом, дурачок.
   И снова влюбленные стояли у крыльца, то целуясь, то глядя на звездное, зимнее небо. Свет в окнах домов давно уже погас. Поздно.
   – Опять ты из-за меня на автобус опоздал. Так далеко пешком идти, прямо сердце ноет, Ванюшка.
   – Завтра же выходной. Отосплюсь, как фон барон, а вечером в кино пойдем, – петушился Иван, хотя обратный путь всегда был сопряжен с возможностью наткнуться на ночных хулиганов, даже зимой. Тогда, пиши пропало, без фонарей не отпустят. А уж если Чиковской кодле попадешься, и того хуже.
   Обрадовавшись про выходной, Рая уже не настаивала на скором уходе милого друга, и они снова стали целоваться, пока еще вполне платонически…

   Выходной пролетел незаметно. Почти до обеда Иван отсыпался, набираясь сил для вечера, и новой трудовой недели. Сквозь дрему он слышал, как вначале ушел к своим братьям отец, сопровождаемый извечным недовольством матери, брюзжащей по этому поводу.
   Затем и мать с Вовкой подались к бабушке в подгорье, и вот уже после их ухода Иван выспался всласть…
   Отобедали втроем, без отца, и он начал готовиться к вечернему походу в кино. Мать с неудовольствием поглядывала на принаряжавшегося сына, словно предчувствуя надвигающиеся перемены в жизни.
   Они были почти написаны на сияющем лице счастливого влюбленного.
   Иван то листал с Вовкой книжки с картинками, сидя с ним на диване, то вскакивал и выглядывал в окно. Наконец, обрадованно воскликнул:
   – А вон и Васька идет. Ну, я побежал, мам. Мы с ним в кинотеатр «Октябрь» на комедию идем. Приду поздно, так что не ждите меня.
   – Я гляжу, ты опять с Васей все больше дружишь, – матери это было приятно. – Ну и правильно. От этого Борьки одни неприятности. Только вот Вася вечером дома сидит, а ты под утро возвращаешься. Тоже мне жених нашелся. Гляди у меня, Иван.
   – Ладно, мам, не ворчи, как бабушка. Всему свое время. Скоро познакомлю вас с ней, – Иван наспех оделся и бросился к двери.
   – С кем это с ней? Больно надо!..
   Прокричала ему вслед возмущенная мать, но Иван уже был на улице и вдвоем с Васькой бодро шагал мимо окон родительского дома, помахав рукой на прощанье матери с братом, следившим за ними из окна.
   Василий тоже поприветствовал их поклоном, и только тогда мать улыбнулась в ответ, смягчилась:
   – Выросли ребята, – вздохнула она с сожалением, словно хотела, чтобы они всегда оставались маленькими. – Вася умница, отличник, а наш шалопай заженихался совсем. Скоро еще жену к нам в дом приведет, не дай бог.
   Вовка внимательно слушал жалобы матери и при ее последних словах бурно обрадовался, вопреки ее ожиданиям:
   – Ваня жену к нам приведет, ура!
   – Чему радуешься-то, Буратина безмозглая! – треснула его по затылку расстроенная плохими предчувствиями мать, и Вовка привычно заревел белугой, искоса поглядывая в ее сторону.
   – Толку от вас, мужиков, никакого. Одна головная боль. А ну замолчи немедленно, кому говорю?!
   И Вовка тут же замолчал, привыкнув не перечить матери. Он снова схватился за свои книжки и наблюдал, затаившись на диване, как мать хлопочет по хозяйству, меча громы и молнии…

   На экране трое молодых ребят ухаживали за двумя красивыми девушками, вернее двое, а третий, бородач, иронизировал над ними, пытаясь отдыхать в одиночестве. Простая, и в то же время сказочная история, зарождающейся на берегу Черного моря любви, магически действовала на зрителей, и они завороженно следили за понравившимися им героями фильма.
   Иван то поглядывал на Раю, сидевшую рядом с ним, и тогда она крепко сжимала ему руку, призывая смотреть на экран, то любовался фильмом.
   «Теперь уже никто не скажет ему при входе, что дети до шестнадцати лет не допускаются, как когда-то», – подумалось Ивану, и он улыбнулся.
   Он был бы совсем счастлив, если бы не расположившаяся сзади бугорская шпана. Весь последний ряд заняли Чиков со своей кодлой. Нагло покуривая в темноте, они громко базланили и гоготали при виде героинь фильма в купальниках, грациозно идущих мимо восхищенных поклонников:
   «Петро, нам бы этих девах сюда, ты как, не против?»
   «У нас и свои не хуже. Только они с чужими мозгляками решили любовь крутить», – с намеком отвечал на весь зал Петька Чиков.
   «Ничего, после кино решим этот вопрос», – отвечали ему заботливые дружки, продолжая ржать и матершинничать.
   Иван переглянулся с Василием, Рая тоже встревожилась.
   Дым стлался над последними рядами, видимый в лучах кинопроектора и осязаемый зрителями, но они старались особо не возмущаться, боясь нарваться на неприятности.
   Прохаживающаяся сбоку от рядов дежурная, наконец, не выдержала, и подошла к хулиганам:
   – Если не прекратите безобразничать, милицию вызову!
   – Ладно, мамаш, не возникай.
   – Все, мы больше не курим. Вот смотри, гасим…
   Порядок был восстановлен, и просмотр кинокомедии «ТРИ ПЛЮС ДВА» продолжался. «Все говорят, любовь – это яд, любовь – это яд…» – под заключительные аккорды этой чудесной песни вспыхнул свет в зрительном зале и довольный, расчувствовавшийся народ повалил на улицу, толпясь в дверях.
   Иван с Раей и Василий сидели в середине зала, и поэтому вышли на улицу раньше тех, кто занимал задние ряды…

   Они быстро шли прямо посреди дороги, благо было уже поздно и машин почти не было, взволнованные как фильмом, так и теми, кто нагонял сзади.
   – Классная комедия, вот бы так же на море съездить, – размечтался Василий, чтобы хоть как-то развеять гнетущее молчание. – Я еще ни разу на море не был. Позагорать. Поплавать. Понырять. У меня маска и ласты имеются.
   – А я был на море, правда, на Белом, – выдавил из себя Иван, сжимая руку Раисы и незаметно поглядывая назад краешком глаза.
   – Там холодно, и купаться нельзя. Вот Черное море – это класс! – продолжал восторгаться Василий, обуреваемый дурными предчувствиями.
   Они были уже недалеко от автобусной остановки, что рядом со стадионом «Труд», как их настигла бугорская кодла и окружила от остального мира плотным кольцом:
   – Ну, вот мы и повстречались, как обещали, – Петька Чиков насмешливо глядел на парочку, застывшую перед ним, не замечая Василия.
   – Я тебя предупреждал, забыл разве? – он впился в Ивана беспощадными глазами боксера и просто драчуна.
   – Ты же про Бугор говорил тогда, а мы сейчас в городе, – Ивану нечего было терять, и Чиков оценил его находчивость:
   – Ценю храбрецов, сам юморной. Только я слов на ветер не бросаю.
   – Кончай базар, кулаки чешутся, – здоровый парень из кодлы пихнул Ивана под ребра кулачищем, и тут Рая расплакалась, загораживая его собой и умоляюще глядя на Петьку:
   – Петя, не надо так. Мы тебе ничего плохого не сделали. Я брату пожалуюсь.
   Ее угроза развеселила кодлу. В это время подошел автобус на Бугор, Чиков мигнул своим ребятам и те, подхватив девушку под руки, запихнули ее в автобус, невзирая на отчаянное сопротивление.
   Подождав, пока автобус тронется с места, увозя Раису домой, Чиков снова обернулся к Ивану, которого держали за руки двое парней, не давая броситься на помощь девушке:
   – Што, силенок маловато? А туда же, в женихи лезет!
   – С дружком ево, чево будем делать? Здоровый малый, придется поработать над ним, попотеть.
   – Пусть чешет домой. Он нам не нужен, – распорядился главарь, и кодла мигом выпихнула Василия из круга:
   – Дуй, давай, до горы, не зыркай. А то еще испужаемся.
   – Ты што, оглох от радости, не слышишь? Мы тебе ухи быстро прочистим, – заржала многочисленная кодла и пинками отогнала Василия подальше, пока он не пошел восвояси, полный бессильной ярости.
   – Это другое дело. Дружку ты все равно ничем не поможешь, а схлопотать можешь по полной программе, – напутствовали его хулиганы, снова окружая жертву, оставшуюся наедине с соперником:
   – Последний раз говорю – от Раисы отстань. Понял? – Чикову почему-то не хотелось избивать этого парня.
   – Вы же с ней расстались. Значит, ни себе, ни людям, так?! – хорохорился Иван, словно воробей в клетке.
   – Тебя это не касается. Так даешь слово?
   – Если, насчет отстань, то не даю. Между прочим, меня Федор Быков знает, и с Лехой Королем мы вместе в одном цехе работаем, – пытался отстоять свою независимость Иван, и это почти удалось ему.
   Чиков переглянулся, было с дружками, словно решая, бить или не бить? Но здоровый парень, пихнувший Ивана под ребра в начале разборки, спутал все его козырные карты:
   – Знаю я Быка, он со всякой шантрапой не якшается. И Король тоже, мало ли кто с ним работает? Завод большой. Ты чо нам баки заливаешь, сосунок хитрожопый?
   И он снова пихнул Ивана кулачищем под ребра, но уже так, что тот скорчился от боли. И тут кодлу словно прорвало; братва набросилась на свою жертву и стала избивать, гоня по дороге…
   Иван пытался уворачиваться, но бесполезно; его били по голове, по лицу, спине, пинали походя, он уже не помнил, где потерял свою шапку и брел, шатаясь под ударами. Лишь бы не упасть, тогда и вовсе затопчут.
   – Ладно, хватит с него на первый раз, – попытался остановить разъяренных дружков Чиков, которому снова стало жаль паренька, но их уже было не остановить…
   Наконец, им самим надоело измываться над жертвой, и они вернулись на остановку, к Чикову, кроме двоих самых упертых.
   Те продолжали гнать и бить Ивана, и, наконец, один из них так больно ударил его, что он не выдержал и, обернувшись, с отчаянной яростью бросился на врагов, словно загнанный зверек:
   – Хватит, гады, зарежу! – он сунул руку в карман пальто, будто действительно за ножом, которого там и в помине не было, и двое упертых струхнули: кто знает, что на уме у этого полоумного? Еще пырнет ненароком.
   – Ладно, бывай. Еще встретимся…
   Иван посмотрел им вслед и, шатаясь, побрел по Ленинской улице, до угла которой его гнали и избивали. Ему уже было не до поисков шапки; весь в крови, избитый так, что лишь бы до дому добраться.
   На улице было безлюдно поздним зимним вечером, и Иван кое-как дотащился до кинотеатра «АРС», затем до Кировской, и тут силы покинули его. Дальше идти нет мочи. А до дому еще далеко. И холод жуткий.
   Тяжело дыша, Иван остановился возле пятиэтажного дома на углу Кировской, и вспомнил, что в этом доме проживает его однокашник, Володя Глазырин.
   Он уже не думал о том, что поздно и неудобно в таком виде появляться в доме товарища. Главное, не упасть и не замерзнуть на улице, остальное пустяки.
   Добравшись до подъезда, с усилием вошел в него и поднялся по ступеням к двери, благо квартира Глазыриных находилась на первом этаже. Нажав на звонок, звонил и стучал до тех пор, пока в коридоре не послышались шаги:
   «Кто там?» – настороженно спросили изнутри, так как в глазок было не видно ни зги. Лампочка не горела, как всегда, и в подъезде царил полный мрак.
   – Это я, Шмаринов Ваня. Откройте…

   – Боже ты мой! – воскликнула Володина мама, когда Иван вошел в тесную прихожую: – Ваня, на тебя напали хулиганы? Раздевайся, проходи. Володя, помоги товарищу.
   – Ничего, тетя Тася, я сам. – Иван с трудом разделся и прошел в комнату, сопровождаемый взволнованными хозяевами.
   – Так, подрался маленько за свою девушку, но их было много, а я один, – пояснил он, пытаясь улыбаться разбитым лицом.
   Из маленькой за проходной комнатки выглянула Володина сестренка, Людка, испуганно глядя на позднего гостя – избитого, в крови.
   Рядом с ним хлопотала тетя Тася с полотенцем, смоченным водой, протирая лицо пострадавшего:
   – Какие изверги, так побить человека! Вот, Володя. Сколько раз я говорила тебе – не гуляй допоздна. Видишь, что творится в Алатыре? Сплошное хулиганье. Это тебе не Нижний Тагил.
   Володя сочувственно рассматривал синяки и кровоподтеки на лице товарища, про себя восторгаясь его смелостью:
   – А хочешь, оставайся у нас. Места хватит. Куда ты в таком виде пойдешь? – предложил он участливо.
   – Верно, Ваня. Оставайся, вдруг опять нападут? – поддержала сына сердобольная тетя Тася. – Пойдем на кухню, чайку попьешь, расскажешь, что произошло. А мы уж, было, спать собрались. Время позднее. Глядь, стучит кто-то, звонит. А это ты, бедняга. Настрадался-то как.
   – Спасибо, тетя Тася. Я посижу чуток, и домой пойду. Мне на работу утром, да и дома встревожатся.
   – Ты на релейном заводе работаешь? Мне Володя рассказывал. Он вот хочет после школы в лесотехнический техникум поступать. Со средним образованием сразу на третий курс берут. Несколько лет, и мастером-технологом станет, – не вытерпев, порадовалась за будущее сына тетя Тася.
   – Володя говорил, ты в вечерней школе учишься? Тоже неплохо.
   – Будет тебе, мама. Ему сейчас не до учебы. Не видишь, еле сидит человек, – приструнил расхваставшуюся мать Володя.
   – Да, я пожалуй, пойду, – встрепенулся после его слов Иван, вставая с дивана – кровати. – Спасибо вам.
   – Осторожнее иди, как бы чего не случилось опять? Мы волноваться за тебя будем, – суетилась возле Ивана тетя Тася, помогая надеть пальто. – А шапка твоя где? Как же без шапки-то, господи…
   – Потерял, тетя Тася. Ничего, так дойду. Недалеко.
   – Володя, дай Ване свою, старенькую. Вон она, на вешалке лежит. Голову застудишь на морозе. Разве можно без шапки?
   – Спасибо. Я завтра вам занесу. До свиданья.
   Иван нахлобучил шапку товарища, попрощался с хозяевами, и снова оказался на темной лестничной площадке. Но ему было не привыкать.

   Теперь он почувствовал себя увереннее; отдохнул, успокоился, можно идти домой. На улице было не намного светлее, чем в подъезде, пустынно.
   «Хорошие они люди, Глазырины. И Володя, тоже парень мировой. Надо будет с ним поближе подружиться. В техникум собирается поступать. Ночевать оставляли, беспокоились обо мне. Даже шапку дали», – думал Иван, шагая к своему дому и слушая скрип снега под ногами.
   Голова болела, лицо саднило и не слушалось, одеревенев на морозе, но Иван уже совсем успокоился, рассуждая про себя:

   «Завтра обязательно поговорю с Лехой Королем. Скажу, дядя Юра если узнает, они этого Чикова в землю зароют, вместе с его кодлой. Пусть не мешают мне с Раисой встречаться. Все равно женюсь на ней!.. Пойду-ка я к бабушке ночевать, а то мать как увидит, расспрашивать начнет, ругаться.
   Не высплюсь перед работой. Да, а как же я с такой рожей на заводе появлюсь?» – Иван аж остановился на пол дороге, озадаченный еще одной неприятностью, ожидающей его с самого утра.
   – Ничего, прорвемся. Где наша ни пропадала!
   Вслух подбодрил себя Иван, и пошел дальше уже привычным, быстрым шагом, сворачивая на родную улицу.
   Вот он миновал свой дом, и направился к знакомому переулку, ведущему в родное навсегда подгорье, к бабушке…

Шестнадцатая глава
И снова весна

   Поздним весенним вечером, Иван с Раей сидели в еще не просохшем от растаявшего снега саду, на лавочке.
   Чтобы, не дай бог, не повстречаться с Чиковской кодлой, они теперь не гуляли по улице и даже не сидели на крыльце, как другие влюбленные, а все свои свидания проводили в глубине сада, возле забора, за которым начинался глубокий овраг, разделяющий Бугор с городом.
   Тесно прижавшись друг к другу, они молча смотрели на быстро темнеющее небо, на вишневые и яблоневые деревья вокруг себя.
   Несмотря на холод и ветер, им было уютно на этой их лавочке свиданий. Они не знали, сколько времени прошло с того первого момента, как они пришли сюда и сели, обнявшись. Счастливые времени не замечают.
   Послышались шаги, и они обернулись с легкой улыбкой недоумения на устах: кто решился нарушить гармонию единения их душ в этот торжественный миг счастья двух влюбленных?
   По тропинке от дома к ним пробиралась Варвара Никитична с миской в руках, выискивая глазами парочку.
   – Вот вы где затаились, голубки. Я так и знала. Дай, думаю, пирожков горяченьких им отнесу. Небось, нахолодались, сидючи на ветру-то, – она с сочувствием посмотрела на влюбленных и сунула миску дочери.
   – Спасибо, мамочка, – дочь была рада вниманию к ним со стороны матери, Иван тоже с удовольствием отведал тещиной стряпни. Пирожки ему понравились, ничуть не хуже бабушкиных.
   – Шли бы в дом, чайку попили. Я вот пирогов напекла всяких, а вас все нет и нет. Вареньица достану вишневого, аль смородинного, какого захотите.
   – Не беспокойтесь, Варвара Никитична. Мы лучше тут посидим, вдвоем, – Ивану уже наскучили ее заботы, но что поделаешь, приходится терпеть и улыбаться посиневшими от холода губами.
   – Так простынете. Заболеете, не дай бог. Душа прям за вас изболелась. Василий Кузьмич приказал: тащи их, грит, за руки, да в дом. Саня получку сегодня получил, так они там выпивают, вас ждут.
   Не дождавшись ответа, Варвара Никитична взяла опустевшую миску и отправилась по проторенной тропинке обратно к дому, сокрушенно покачивая головой и размышляя:
   «Что с них взять? Молодые совсем, да еще влюбились, так некстати. Рановато Раисе о замужестве думать, почти год до совершеннолетия.

   А Ивану и того подавно, одногодки они. Мужик должен быть постарше лет на шесть али десять, а не на полгода, самостоятельный да при профессии хорошей, что уж говорить об ученике этом. Чует мое сердце, не к добру такая ранняя любовь. Надо подумать нам с отцом хорошенько, как дальше быть, что делать?» – теснились в ее материнской голове мысли-заботы о судьбе старшей дочери.
   Проверив, на месте ли живность в сарае, она оглянулась на мрачно темнеющий сад и снова завздыхала, забеспокоилась, входя в дом…

   Стало уже совсем поздно, когда вконец продрогшие влюбленные были вынуждены покинуть сад и перебраться в сени. Они уже досконально изучили, когда в доме все угомонятся и заснут. Теперь наступало их время.
   Пробравшись в потемках в просторный чулан, типа веранды, где вдоль стен стояли две кровати, на одной из них они обнаружили спящего Саню.
   Уткнувшись лицом в бревенчатую стену, он спал беспробудным сном крепко выпившего и плотно поужинавшего рабочего человека.
   – Может, уйдем отсюда. Вдруг проснется? – испугалась, было, девушка, но Иван решительно усадил ее на свободную кровать, и сам сел рядом с ней:
   – Его теперь из пушки до утра не разбудишь, – прошептал он, нюхая проспиртованный воздух, и они тихо, обрадованно засмеялись.
   Еще в саду влюбленные так на обнимались, что здесь, в теплом чулане, на скрипучей кровати, чувства их обострились до предела.
   Присутствие спящего напротив брата Раисы должно было бы остудить их пыл, но привело к обратному: Иван совсем осмелел и, завалив девушку на кровать, стал жадно целовать и щупать ее, расстегивая пуговицы на кофточке, лифчике, провел дрожащими от напряжения руками вниз по спине, животу, и добрался, наконец, до самого сокровенного и желанного.
   Рая почти не сопротивлялась, поддавшись незнакомым еще, сладостным чувствам. Она уже не думала о том, что случится, если вдруг проснется ее брат, и увидит их возню в кровати. Ею тоже овладело безумие страсти.
   – Раечка, я так люблю тебя, я не могу жить без тебя, – почти в бреду бормотал Иван, уже не помня себя.
   – Молчи, любимый, а то брата разбудишь, – закрывала ему рот поцелуем Рая, сама задыхаясь от волнения, и ожидания неизведанного еще счастья.
   Оба они пылали и горели, как в огне, сгорая от невыносимого желания и необходимости разрядки. Осознав, что ЭТО должно произойти именно здесь и сейчас, они еще неумело, но настойчиво помогали друг другу, находясь в состоянии эйфории:
   Сначала резкая боль обожгла его всего, как вспышка молнии, затем он почувствовал свою любимую изнутри и быстро задвигался взад-вперед, скорее по наитию, чем понимая, что происходит на самом деле.
   Девушка вскрикнула и застонала, содрогаясь всем телом, и тут Иван испытал такое неземное блаженство, что разум помутился у него, и он задергался, словно в конвульсии.
   Потом они долго лежали без движений, заново вспоминая и переживая чудо, случившееся с ними. ЭТО свершилось! Теперь их не сможет разлучить никто и ничто, разве только смерть…
   Сами того не замечая, они провели в объятиях друг друга всю ночь, и опомнились только тогда, когда в сарае запел ранний петух, а за окошком уже было светло. Храп напротив прекратился.
   Они вовремя вскочили с кровати и, наспех одевшись, выбежали из чулана в сени, услышав, как за их спиной пробудился от долгого сна Саня.
   Кровать жалобно застонала под его богатырским телом, а половицы заходили ходуном, когда он поднялся и, потягиваясь, направился в сени испить воды из ведра, стукнувшись спросонья головой о притолоку и крепко выругавшись.
   Влюбленные тем временем уже выбежали во двор, к калитке:
   – Беги, а то увидят. Неудобно.
   – Нет, ты беги, я после тебя.
   Поцеловавшись на прощанье, они в который раз оглядели друг друга, словно не могли наглядеться, и разбежались в разные стороны:
   Иван помчался по пробуждающейся улице к оврагу, ведущему в город, а Раиса на цыпочках прокралась в дом, надеясь юркнуть в свою постель еще до того, как кто-нибудь проснется и увидит ее…

   Ранним весенним утром, благополучно миновав овраг, влюбленный, как на крыльях, спешил по улице в направлении железнодорожной станции, придерживая рукой брюки возле интимного места, так как сладостная боль пронзала все его измученное тело. Он не знал, от чего это, но и не беспокоился: наверное, так у всех бывает в первый раз. Ничего, пройдет. Он парень терпеливый, выносливый.
   Зато душа его пела на самой высокой ноте; счастье и любовь переполняли ее, выплескиваясь через край в виде блаженной улыбки, застывшей на лице юного счастливца.
   Только взошло солнце, осветив сначала верхушки деревьев, затем сами деревья с многочисленными птичьими гнездами среди ветвей.

   Над ними летали озабоченные пернатые, и их крики весенней музыкальной рапсодией отзывались в распахнутой настежь Ивановой душе.
   Он не заметил, как пробежал длинную Комсомольскую улицу, и очнулся от грез только возле горсада.
   Весь мир, казалось, принадлежал только ему одному в это необыкновенно прекрасное, весеннее утро. Даже то, что через какой-то час с небольшим ему уже идти на работу, не беспокоило влюбленного.
   Юность почти не знает усталости, готовая свернуть горы в порыве безудержного безумства, называемого взрослыми, пожившими людьми первой любовью.
   Он прошел мимо ком городка по Кировской улице, вышел на Сурско – Набережную и, миновав отчий дом, улыбнулся.
   Он шел не просто по улицам, это были улицы его жизни, без которых он не мыслил своего существования, как и без родительского дома.
   А вот и спуск Дмитрова, пробежав который, он окажется в единственном, неповторимом для него мирке детства, в бабушкином доме, где он родился и познал самые счастливые времена своей недолгой еще по времени, но бесконечной по ощущениям жизни…

   Казалось, он только прикоснулся головой к подушке, провалившись в небытие, как уже бабушка тормошит его за плечо, а в уши насильно проникает гимн Советского Союза, исторгаемый репродуктором и означающий то, что уже шесть часов утра, а значит, пора вставать и идти на работу.
   – Вставай, давай, гуленый, – не отстает бабушка.
   Как неохота расставаться с постелью, на которой проспал не больше часа, но деваться некуда. Пересилив себя, Иван встал и побрел в сени умываться…
   Уже за столом он пришел в себя окончательно и, вспомнив прошедшую ночь, повеселел. Все стало ему в радость и в аппетит; уплетая оладьи, он запивал их чаем и радостно улыбался.
   – Еще лыбится, как медный пятак. Опять утром пришел? Память у тебя больно коротка. Забыл, как зимой-то тебя избили, едва дошел тогда. Вечером-то я не заметила ничего, а утром смотрю – батюшки-светы: под глазами фонари, губы разбиты, распухли как лепешки. Болезный, говорю, за что так пострадал-то, али случайно напали? А ты что мне ответил?
   – За любовь, сказал, бабушка.
   – То-то и оно, что за любовь. А вдруг опять пымают, да еще убьют, не приведи господь?!
   – Ничего, бабаня, прорвемся. Все перемелется, мука будет, как сказал бы наш дед. Волков бояться в лес не ходить.

   – Все время про дедушку своего вспоминаешь. Умница ты моя разумница, – умилилась бабушка, подкладывая внуку еще блинцов, поспевших на сковородке. – Уж он-то знал жизнь, как никто другой. Скажет не в бровь, а в глаз, наскрозь людей видел.
   – Все, пора на работу бежать. И так опаздываю, – вскочил Иван, глянув на ходики на стене. Подошел и подтянул гирьку, оторвал листок с численника за прошедший день, напомнив бабушке деда, который всегда с утра проделывал то же самое.
   – На работе-то, поди, как неудобно было в таком виде появляться? – никак не могла отойти от страшных воспоминаний бабушка.
   – Синяки украшают настоящего мужчину, бабаня.
   – Давно ли мужчиной-то стал? – насторожилась бабушка.
   – Это я так, к слову.
   – Смотри, Ваня. Не приведут они к добру-то, эти ночные гулянья.
   Но Иван не стал больше пререкаться с бабушкой. Надев свою любимую белую фуражку, давно уже реквизированную у отца, он чмокнул ее в щеку и был таков. Только дверь в сенях затренькала щеколдой.
   Бабушка была рада, что внук частенько ночует у нее:
   «Да и то сказать, уж больно Антонина сурова с ним, вся в отца пошла. У того тоже, бывало, не особо разбалуешься. Чуть что не по нем, как почнет крыть матом, всех святых выноси…
   Антонина-то все допытывается у нее, когда Ваня домой возвращается? Так я и сказала, жди. Хотя и не хорошо это, покрывать гуленого. Да бог простит, молодость-то один раз дается, пускай погуляет перед армией», – думала она с улыбкой о своем любимом внуке, прибирая со стола…

   Возвращаясь с работы, Иван опять столкнулся у проходной обувной фабрики с Борисом. Их смены совпадали. Только, на сей раз, встреча была холодной и натянутой, хотя и состоялась:
   – Привет, Борь, – Иван хотел, было протянуть другу руку, но тот проигнорировал его инициативу и, демонстративно засунув свои руки в карманы, кивнул молча в ответ.
   Лишь его петушиный кадык на длинной шее дернулся, когда Борис сглотнул от напряжения. Этот его кадык всегда был предметом Ванькиной зависти: он где-то слышал, что кадык бывает только у настоящего мужчины, и часто щупал себя за горло перед зеркалом в надежде, что и у него произрастает предмет мужской гордости.
   Но, увы, горло было обычное, с легким бугорком после прощупывания на том месте, где у Бориса выпирал настоящий, зримый кадык.

   – Как работается, ничего? А я скоро на разряд сдавать буду. Обмоем потом, чтобы следующий побыстрее получить, хорошо? – Ивану не хотелось, чтобы дружба их кончилась вот так запросто, из-за каприза судьбы.
   Борис усмехнулся, оглядывая его с иронией:
   – Удивляюсь я на тебя. Какой-то ты бесхребетный што ли, мягкотелый. И матери угодить хочешь, с девушкой моей встречаешься, и нашу дружбу сохранить желаешь. Как говорится, хочешь и рыбку съесть, и…
   Не договорив, на сей раз, привычную скабрезность, он махнул рукой и пошел прочь, бросив уже на ходу: – Пока. Потом как-нибудь поговорим, сейчас не могу. Кипит все внутри, когда увижу тебя. Лучше уйду от греха подальше.
   Иван смотрел ему вслед, пока друг не скрылся за углом фабрики, и тоже пошел домой, размышляя:
   «Как ни крути, а тут Борис прав. Сегодня же поговорю с родителями, все расскажу им, и пусть как хотят, так и думают. Я от своей любви не отступлюсь. А с Борисом у нас еще все наладится, надеюсь. Старая дружба не ржавеет. Должен же он понять, наконец, что сердцу не прикажешь, кого надо любить, а кого нет».

   – Ваня, ты должен серьезно подумать о своем будущем. Ладно, уговорил меня тогда, работаешь теперь рабочим, как хотел. В ШРМ своей учишься. Ну, какая может быть учеба вечером, после работы? Это отцу твоему наплевать, кем ты будешь, а мне небезразлична твоя судьба, – мать манерно всплеснула руками, и ее красивые глаза неожиданно наполнились слезами, что случалось крайне редко по причине ее мужского характера.
   – А теперь еще жениться надумал. Это Борька все виноват, работяга несчастный. Сбил тебя с пути истинного. Чтобы ноги его здесь никогда не было. Паршивца.
   – Мама, не надо так! Он очень хороший. Я же тебе все рассказал, о нем и о Рае. Обо всем, что произошло между нами. Не всем же быть учеными, кому-то и работать надо, как сказал Панька.
   – Вот-вот, Паньку еще этого косоглазого приплети, хорошая компания получится. Ты забыл, каким вернулся из Чебоксар? Обовшивел весь, исхудал, одни мощи остались. Все отец твой виноват. Послушалась я его тогда, с дуру: в художественное училище поступит наш Ваня, письмо другу напишу, он ему поможет. Вот и помог.
   – Ну, стоит ли вспоминать прошлое? – Ивану были неприятны такие разговоры, мать же, наоборот, они вдохновляли:
   – Думаешь, к чему это я вспомнила об этом, как ты говоришь, прошлом? Выводы надо делать из своих ошибок, а ты как думал? А если бы посадили тебя в тюрьму, или сгинул где, мало ли пропадает таких непутевых? Чемодан, и тот сперли. Хороших же ты друзей себе нашел, нечего сказать.
   Иван смолчал, понимая справедливость материнских упреков. Ей же только того и надо для развития темы:
   – Стоит только посмотреть на неучей, сразу все становится на свои места. Вон сестры мои двоюродные, всю жизнь на железной дороге шпалы ворочают, а все потому, что неграмотные. Отца твоего в Москву, в художественный институт направляли, а он не захотел. Долго учиться, говорил. Все его товарищи уже и звания получили, мастерские свои имеют, в Чебоксарах, а он в итоге оформителем на заводе прозябает со своими талантами, водку с алкашами жрет.
   – Тетя Лида моя крестная, она хорошая, добрая, хоть и не ученая. А отца на заводе уважают, я сам это видел, своими глазами. Ты-то вот тоже в институте не училась, а ревизором работаешь. Как придешь в какой-нибудь магазин, все на цырлах к тебе бегут, боятся.
   Мать самодовольно усмехнулась:
   – Еще бы им не бояться. Жулье. Я же ревизии у них делаю. Но это к нашему разговору не относится, ты мне зубы не заговаривай. Нам с отцом некогда учиться было, война проклятая всю жизнь перепутала. Поэтому я и хочу, чтобы хоть ты у меня был человеком образованным, культурным.
   У тебя и друг есть хороший, Вася. А эти Борька с Панькой, разве люди? Так, одно недоразумение. Ведь у вас с Васей способности к учебе не такие, как у этих оболтусов. Что я тебе твердила постоянно? Для кого и пятерки мало, а кому и троечка божий дар. Это как раз о вас с Васей и о них, понимать надо.
   Вовка рассматривал картинки в книжках, сидя на диване и прислушиваясь к разговору взрослых. Он понимал, что разговор серьезный, и потому вел себя тихо и незаметно, к вящему удовольствию матери.
   Иван сидел рядом с ним и внимательно смотрел на мать, разглагольствующую за столом, где она чинила пожитки, ловко орудуя иголкой с ниткой и бряцая о стол ножницами.
   Мать, в свою очередь, взглянула на бледное от волнения лицо сына, резко выделяющееся на фоне яркого ковра на стене, за диваном.
   – Посмотри, на кого ты стал похож. Худющий, бледный, в чем душа только держится, – не сдержав жалости, она встала из-за стола и присела рядом с детьми, обняв Ивана за плечи:
   – Я же добра тебе желаю. Выучиться сначала надо, повзрослеть. Успеешь еще, наработаешься. Да и жениться надо на воспитанной девушке из интеллигентной семьи. Недавно Люду Архангельскую встретила: красивая, умная, скромная, из хорошей и обеспеченной семьи. Повезет же тому, кому она достанется. А ты чего вздумал?

   Мать возмущенно повела плечами, недоумевая:
   – Нашел себе рабочую девицу с завода! Да еще из деревенской семьи, на Бугре живут. Корова у них есть, видите ли. Нашел чем хвастаться, уши вянут после твоего рассказа об этой семейке.
   – Мама, ты же их даже не видела, а уже осуждаешь. Рая тоже красивая, умная, скромная…
   – Ну, чего же дальше замолчал? Вот то-то и оно, что сказать нечего. Разве не так? И сам тоже хорош. Да разве ты рабочим должен быть? Детишек сопливых нянчить, со своей Марфуткой, Раисой то бишь. Если в институте учиться будешь, образованным человеком станешь, хорошую должность получишь, вот ты о чем должен думать. А то заладил: работать, жениться, на ком ни попадя. Да-да, именно на первой встречной, да еще у Борьки ее отбил.
   Эка драгоценность.
   Иван понял, что мать не переспорить, и в это время домой пришел голодный, как всегда, отец. Обдав их винным духом, он чересчур весело оглядел свое семейство, и мать сразу же насторожилась, заподозрив неладное. Так и есть, беда не приходит одна.
   – А у меня новости. Я уволился с этого чертового завода, будь он неладен. Надоело за гроши горбатиться. Из Чебоксар приехал мой товарищ, художник, работу предлагает, закачаешься. Вот мы и решили ехать, с нами еще мой брат Димитрий поедет, да друг детства Толька Кузин. Ты его знаешь, – отец возбужденно потер руки и потянулся к жене с поцелуем, но она оттолкнула его:
   – Компания собралась, что надо. Еще бы мне не знать этого Тольку Кузина. Тот еще алкаш. Да ты хоть в своем уме? Скольких трудов стоило Марии Дмитриевне в художники тебя перевести, уж как я просила ее, умоляла. На эту должность много желающих было, ладно она в отделе кадров работает, по-родственному помогла. А ты?
   – А что я? Всю жизнь должен за копейки ишачить, начальничков слушаться, лозунги, да плакаты малевать? Я все же художник, как-никак. Мы едем в Херсон и Николаев, города богатые, южные. Храмы там будем расписывать – живопись настенную, иконостасы. Мешок денег привезу, вот увидишь. Ты лучше пожрать собери, целый день голодный, как собака, на этом заводе. Вон Ванька, отработал и домой, а у меня ненормированный рабочий день, понимаешь. Только малюй, пока копыта не откинешь.
   Мать замолчала и с сердитым лицом так загремела посудой на кухне, что все поняли – грядет буря. Чтобы избежать ее, Иван вскочил и стал быстро собирать свои учебники с тетрадками, хотя до школы еще было время.
   Одевшись, задержался на пороге:
   – Ну, ладно, вы тут без меня обедайте да ругайтесь, я пойду, пройдусь перед школой, прогуляюсь на свежем воздухе.

   Он с нежностью посмотрел на отца, возившегося возле Вовкиного портрета, на притихшего в ожидании нового скандала брата, на сердитую мать, разогревающую свой фирменный борщ для мужа, и пошел на улицу.
   Навстречу новой жизни, ожидающей его за порогом родительского дома. Неизведанной и желанной.
   «Наконец-то он дорос до этой новой, его собственной, взрослой жизни, а уж какой она будет, кто знает? Бог не выдаст, свинья не съест, как сказал бы мой незабвенный дедушка», – улыбался Иван, вышагивая по улицам своего родного города, который можно пересечь из конца в конец за час хорошей ходьбы.

   Отработав очередную смену, Иван с Раей стояли на остановке автобуса, чтобы ехать на Бугор. Сегодня она уговорила Ивана ехать с ней прямо после работы, чтобы поговорить с ее родителями о предстоящей помолвке в доме невесты. Отойдя немного в сторонку, чтобы их не слышали, они разговорились о назревшем и желанном деле:
   – Папа с мамой согласны, я вчера им все рассказала. Они сначала испугались, потом возмущались, а потом папа и говорит: – Вам лучше будет после свадьбы жить с нами. Дом большой, места всем хватит. Слышишь, Вань. Что скажешь?
   – Слышу, конечно, – Иван смущенно взглянул девушке прямо в глаза: – Я тоже с мамой разговаривал. Отец был на работе, но он согласится, я знаю.
   Она пока против этого, ни о какой помолвке даже слышать не хочет. Но, я ее уломаю, веришь мне?
   – Родители всегда вначале против этого, а потом не нарадуются, глядя на своих внуков, нянчатся с ними больше, чем с детьми когда-то.
   – Ты-то откуда об этом знаешь?
   – У меня что, глаз нет? Соседи вокруг, подруги, все проходят через такое. Каждый по-своему…
   Так случилось, что в это же самое время мимо остановки шла Антонина Ивановна с Вовкой. Они возвращались из детской поликлиники.
   Заплаканный Вовка, с ужасом вспоминая врачей в белых халатах, бесцеремонно осматривавших его всего, пытался после этого кошмара припомнить что-то хорошее, чтобы поделиться радостью своих наблюдений с матерью. И забыть о страшной поликлинике.
   – Мам, когда мы утром вышли на улицу, сразу солнышко включилось. Почему так бывает, мам?
   – Утром солнце всегда встает из-за горизонта, и проходит по небосклону весь день, а вечером уходит снова за горизонт. Тогда наступает ночь, и мы все ложимся спать. Понял?

   – А ночью я проснулся, и луну видел. Она светит, пока солнышко спит? Да, мам?
   – Ты лучше брата своего об этом поспрашивай. Они с Васей, его другом, астрономию изучали и даже в телескоп на луну и звезды глядели, вот он тебе все и расскажет, что хочешь. А мне некогда об этом думать, голова и так пухнет от забот.
   – Мам, гляди, вон там наш Ваня с кем стоит, с невестой?
   Глазастый Вовка раньше матери увидел брата, стоящего с девушкой возле автобусной остановки, и обрадовался, смущаясь.
   Но вот и Антонина Ивановна разглядела среди толпы, на остановке своего старшего сына, возле которого стояла самая, что ни на есть, заурядная, черненькая замухрышка в платье деревенского покроя и серых, стоптанных туфлях. Во всяком случае, именно такой она увидела свою возможную, будущую невестку, против которой все ее естество бунтовало еще до знакомства с ней.
   – Пойдем, Вовик. Нечего на всякую деревенщину пялиться.
   Возмущенная и раздосадованная увиденным, Антонина Ивановна схватила Вовку за руку и, с гордо поднятой головой, как и подобает «современно одетой и культурной женщине», – прошествовала мимо остановки. Отвернувшись от неприятного для нее зрелища…
   Иван тоже увидел мать с братишкой и обрадовался, было, желая тут же познакомить их со своей невестой, но, увидев, как они прошли мимо, и мать даже отвернулась, помрачнел. Он понял, что она видела их и не захотела подойти, поскольку Вовка все время оборачивался и улыбался, не понимая материнской неприязни к такой милой девушке его брата.
   – Это твоя мама с братом прошла сейчас? – догадливая Раиса сразу же все поняла и помахала Вовке рукой на прощанье, так как к остановке подошел долгожданный автобус, и толпа ринулась занимать места в салоне.
   – Она, наверное, не увидела нас, – попытался Иван сгладить неприятное впечатление от несостоявшейся встречи, подсаживая девушку в автобус, чтобы успеть сесть в него, пока он не забит до отказа. Тогда жди следующего, а это долгая история.
   – Братишка-то увидел нас, значит, и она видела.
   – Просто, не захотела нас беспокоить. Автобус же подошел, ехать надо, – в голосе Ивана чувствовалась неуверенность, и девушка решила успокоить его:
   – У нас еще будет время познакомиться.
   Дверцы автобуса захлопнулись, и они поехали к себе на Бугор, где их уже ждали…

   В саду безветренно и тепло, а на их уютной лавочке для свиданий было бы еще уютнее, если бы не появившиеся комары с мошкарой. Они нудно зудели и вились над головой, прилипали к телу сквозь одежду, но влюбленные терпеливо отгоняли их ветками с листьями, занятые исключительно собой:
   – Ну вот, с моими мы все решили, теперь дело за тобой, – Рая выжидающе смотрела на Ивана, и он делал уверенный вид, что с его родителями тоже все будет тип-топ, хотя в душе шевелился червь сомнения.
   Он знал свою мать и пока не знал, что предпринять, чтобы она пошла. Для этого нужен был экстраординарный шаг, но какой?..
   – Встретимся у вас, как договорились. Уж как-нибудь я решу вопрос со своими предками, не беспокойся, – он нежно провел рукой по ее темным гладким волосам, прижал к себе…
   Обрадованные комары с удвоенной энергией набросились на замерших влюбленных, которые уже не реагировали на назойливых насекомых, да и весь мир словно бы перестал существовать для них в этот миг.
   Они не могли нацеловаться, обезумев от страсти, и только свалившись в молодую траву возле лавочки, опомнились:
   – Не надо, Ваня. Давай сядем, – она попыталась вырваться из жарких объятий Ивана, не тут-то было: – пусти, нельзя сейчас.
   – Как это нельзя, почему пусти? Мы здесь одни с тобой, ты разве забыла?.. – бормотал юноша, как в бреду, настойчиво продолжая натиск, и уже не владея собой.
   – У женщин это бывает, раз в месяц. Слышишь, пусти?!..
   Иван никак не мог сообразить, про что говорит его любимая, и нехотя разжал объятия. Они снова сели на лавочку и снова обнялись, но Иван уже не проявлял прыти, осознав интуитивно, что надо подождать какое-то время. Хотя это и было почти невыносимо при их полной близости.
   Прибавь сюда еще и неполных восемнадцать лет, и тогда все станет ясно, каково было Ивану в данный момент…
   Ночь вступала в свои права, но это нисколько не пугало влюбленных, наоборот: да и что такое летняя ночь в сравнении с зимней, пережитой? Одно неземное блаженство, да и только…
   Но вот уже заалела заря на горизонте, где-то раньше времени проснулся и заорал петух, и все это явилось сигналом к расставанию.
   Они нехотя поднялись с лавочки, словно приросли к ней навсегда, и по тропинке медленно прошли к дому, во двор, желая хоть еще на минуту продлить время свидания, и никак не желая прощаться.
   И, только оказавшись на улице, пришли в себя:

   – До завтра, мой любимый, милый, единственный…
   – Так уже давно сегодня, может, вернемся в сад?
   Они засмеялись и, уткнувшись друг в друга на прощанье, разошлись…

   Однако утро еще не наступило, когда Иван несся по своей излюбленной дороге любви к родным пенатам. Сначала надо было дойти до железнодорожной станции, потом пройти бесконечную Комсомольскую улицу, а уж потом вздохнуть с облегчением, хотя до дома и тогда еще шагать и шагать. Но для влюбленного, как говорится, семь верст не крюк.
   На полпути к станции, еще издали он разглядел припозднившуюся ватагу парней, с хохотом и пьяными криками возвращавшуюся откуда-то с гулянки, или мордобоя, что фактически было одним и тем же делом.
   Они шли посреди дороги, и, попадись им сейчас на пути одинокий путник, без фонарей не пропустят, а то и покалечат мимоходом.
   Иван хорошо знал особенности нравов алатырской молодежи, и потому нырнул в первую же незапертую калитку, оказавшись во дворе чужого дома.
   Уж лучше переждать, чем нарваться на кулаки беспричинно.
   Присев за забором на корточки, он притаился и стал терпеливо ждать, когда кодла пройдет мимо, чтобы затем продолжить свой долгий путь к дому, возвращаясь мысленно к прерванному разговору в саду:
   «Надо будет с бабушкой поговорить. Пусть она уговорит мать, та ее послушается. Жалко, отец уехал на заработки, с ним было бы полегче уломать ее. Он должен прийти с ней на помолвку, иначе нельзя!»
   Иван даже думать не хотел о том, что будет, если мать все же откажется идти в дом его невесты. Вся надежда была на бабушку, она была его единственным шансом на спасение от позора.
   Пока он размышлял, кодла с песнями прошествовала мимо забора, за которым затаился предусмотрительный Иван, и пошла себе дальше по дороге.
   Облегченно вздохнув, Иван с благодарностью оглядел приютивший его двор с запертыми наглухо дверями дома и сараев, и тихо выскользнул на улицу.
   «Еще не хватало, чтобы в доме кто увидел и услышал его: подумают, вор забрался. Еще выскочат с кольем. Доказывай потом, что ты не верблюд».
   Улыбнувшись от таких мыслей, он пошел дальше по опять пустынной улице к вокзалу, который уже показался вдали.

   Надо было поспешать, так как он выбился из своего графика из-за этой случайной кодлы. Впереди его ждал рабочий день, затем занятия в ШРМ, и новая встреча с любимой. Ему казалось, так будет если не всегда, то долго-долго, до жаркого лета.
   А уж летом они будут купаться, и загорать в выходные дни, как настоящая семейная пара. Столько радостных дел впереди, сразу и не сообразишь, что к чему и почем…

   В связи с выходным днем народу в автобусе было сравнительно немного, и Иван радостно поглядывал на хмурую мать с братом, сидящих рядом с ним.
   Вовке было тоже приятно ехать в автобусе на далекий Бугор, где их ожидала многочисленная родня Ивановой невесты.
   Чего нельзя было сказать о матери. Она ехала словно на Голгофу, смирившись с судьбой, которая так несправедлива к ней.
   – Чему радуешься? Бабушке спасибо скажи, она меня заставила ехать.
   Во взгляде матери Иван прочел жалость к себе вперемешку с твердой уверенностью в том, что он совершает непростительную ошибку со своей бредовой идеей жениться, несмотря ни на какие преграды.
   Как назло, пошел сильный дождь, когда они выбрались из автобуса на остановке возле магазина, и побрели по мгновенно разбухшей дороге к дому его невесты, стоявшему на другом конце улицы.
   – Грязища-то, как в деревне. И зачем только я приехала сюда? Не будет толку от этой затеи, чует мое сердце, – ворчала мать, выбирая места по суше, но все равно ее модные, лакированные туфли были уже безнадежно в грязи.
   – Мама, брось каркать. Ну, чего ты ополчилась на Раю? Она хорошая, сама увидишь, и родные тоже ничего, – убеждал ее в обратном Иван, ведя за руку братца. В другой руке он нес сумку с необходимыми по такому важному случаю атрибутами; бутылками с дорогим вином и деликатесами.
   – Вот именно, что ничего. Ничего хорошего, – прицепилась к его словам мать. Несмотря на неприятие дурацкой, по ее мнению, помолвки, она не могла ударить лицом в грязь перед людьми. Она, как-никак, не чернорабочая какая-нибудь, вроде них, а бухгалтер-ревизор Алатырьторга.
   Вовка умудрился вывозиться весь в грязи, когда они добрались, наконец, до дома Раисы, и стали шумно очищать обувку от налипшей земли.
   К тому времени, и дождь закончился так же внезапно, как и начался…

   – Здравствуйте, гости дорогие. А мы уж заждались, беспокоиться начали, не случилось ли чего? – из раскрывшихся, по такому важному делу, дверей парадного крыльца вышла сама Варвара Никитична, сопровождаемая обеими дочерьми.
   – Здравствуйте. Грязь-то у вас здесь, какая жирная, не отскоблишь никак, – выпрямилась навстречу ей Антонина Ивановна, сдержанно улыбнувшись ярко накрашенными, как всегда, губами.
   – Да уж, мы живем по-простому, как в деревне. Так что не обессудьте, проходите. А туфли ваши мы сейчас отмоем, чище прежнего будут, – в раз оценила разряженную гостью Варвара Никитична, уважительно пропуская ее в коридор.
   Иван с Вовкой шли следом, оба смущенные и взволнованные.
   – Дочки-то обе неплохие. Что-то не разберусь, кто из них наша Раиса будет? – решила сменить гнев на милость Антонина Ивановна, небрежно оглядывая девушек цепким придирчивым глазом.
   – А выбирайте любую, какая понравится, – отшутилась Варвара Никитична, закрывая за гостями парадные двери…

   Обстановка за столом была довольно натянутая; хозяева словно почувствовали пренебрежительное отношение к себе со стороны гостьи, но ответить тем же не могли и не хотели, чтобы окончательно не испортить праздник своей любимой дочери.
   – Ну что ж, предлагаю выпить по случаю помолвки нашей дочери с вашим сыном! – Василий Кузьмич наполнил лафитники водкой из графина, проигнорировав бутылки с дорогим вином, чуждо стоящие посреди стола.
   Все разобрали рюмки с водкой, кроме Антонины Ивановны:
   – Я водку не пью, попрошу мне вина. Если не трудно, конечно.
   Александр быстро откупорил одну из бутылок с вином и налил ей полную, до краев, рюмку:
   – Пожалте, Антонина Ивановна.
   После этого все чокнулись и, выпив, стали закусывать, предпочитая свое, домашнее – покупному, магазинному.
   Рядом с солеными огурцами и помидорами, грибами, картошкой со свининой, мочеными яблоками, гордо расположились принесенные гостями деликатесы; копченая колбаса, шпроты, сайра, балык и даже баночка с икрой.
   Антонина Ивановна закусила шпротиной, изящно подцепив ее на вилку и, оглядев жующих хозяев, удивилась:
   – Вы пробуйте, не стесняйтесь. Это мне по случаю принесли, очень даже вкусно. Особенно финская салями, сырокопченая.

   – Благодарствуем, конешно, – Василий Кузьмич первым отведал копченой колбасы, и покосился на икру: – Мы к деликатесам разным не приучены. Так што не сердитесь, ежли, што не по вам будет. Хотел бы узнать, а што же муж ваш не пожаловал?
   – Я и забыла сказать. Он в командировку уехал, целый месяц его не будет в Алатыре, – слегка приврала для солидности Антонина Ивановна, сердито глянув на разбаловавшегося Вовку, и тот мигом присмирел.
   Хозяева с одобрением оценили дисциплину, царившую в семье гостьи. Они ожидали обратного, и были приятно удивлены.
   – Да, я мать строгая и взыскательная, – подтвердила Антонина Ивановна, быстро освоившись в чужой среде. – Сыновья у меня послушные, трудолюбивые. Помогают и по дому, и на огороде. А он у нас целых двадцать соток будет. Не каждый управится.
   – Это мы уже знаем, Антонина Ивановна. Ваня рассказывал, – вступила в беседу хозяйка дома. – Наши дети тоже не лодыри. Младшие учатся пока, Александр с Раисой работают. Мы вообще-то мечтали его первым оженить, как старшего сына. Но, уж раз так получилось, куды деваться. У нас, окромя огорода с садом, еще корова, овцы, козы, куры. Есть к чему руки приложить, чтобы от безделья не маяться, – засмеялась она вместе со всей своей семьей.
   Антонина Ивановна скупо улыбнулась в ответ, поглядывая на развеселившегося Ивана и Раису рядом с ним.
   – У меня мама такая же, как вы, простая. Всю жизнь на огороде трудилась, да по дому хлопотала, – не дай бог, мужа чем прогневить. Нигде не была, ничего не видела, так и копается, по сей день.
   – Какая хорошая у вас матушка, – умилился Василий Кузьмич, снова наполняя лафитники водкой, а Александр обслужил Антонину Ивановну.
   – Теперь за вами слово. Ответный тост, – Василий Кузьмич с ожиданием уставился на нарядную гостью.
   – Я вообще считаю, им рано еще о женитьбе думать. Ивану учиться надо, да и Раисе вашей это тоже не помешает. Но, раз уж такое случилось, пожелаем им счастья!
   – Вот это по-нашему, правду-матку в глаза резать. Мы тоже ведь, примерно так рассуждаем, но у них другое мнение на сей счет. Счастья вам и от нас, дети. Горько пока кричать не будем, но поцеловаться не возбраняется, просим!
   Иван с Раей встали и скромно поцеловались по просьбе старших, и к полному восторгу младших родственников.
   Все снова выпили и закусили. Обстановка за столом разрядилась.
   Варвара Никитична с младшей дочкой пошла на кухню, ставить самовар, а Раиса, тем временем, пересела поближе к будущей свекрови:

   – Антонина Ивановна, а я вас видела тогда на остановке. Вы мимо нас прошли, спешили куда-то.
   – Вот станешь матерью, тоже найдется куда спешить. Дети, они не просто даются, их вырастить надо. Тогда я и погляжу, как ты обрадуешься, когда твоего сына первая встречная уведет, – отбрила ее Антонина Ивановна, так, что даже Василий Кузьмич крякнул в легкой растерянности, что уж говорить об остальных.
   За столом снова воцарилась гнетущая тишина.
   Все стали молча пить чай из больших чашек, беря по очереди горячие пирожки из блюда, а Иван сгорал от стыда и неловкости, пряча растерянность в своей чашке чая.
   Затем Василий Кузьмич с Александром пошли на кухню перекурить, младшие братья Раисы затеяли какую-то игру с Вовкой, развлекая его, а Варвара Никитична еще выпила чаю за компанию с Антониной Ивановной, ласково поглядывая на Раису с Иваном:
   – Они конешно, молодые еще. Тут я согласна с вами, Антонина Ивановна. Но что поделаешь, раз они так решили. У нас дом большой, как видите. После свадьбы здесь будут жить. Вы как, не возражаете?
   – Даже, если бы я возражала, у нас всего часть дома, места для самих не хватает, – снова не стала миндальничать Антонина Ивановна, без особой радости поглядывая вокруг.
   – Если только у мамы, в подгорье. У нее две комнатки и кухня, но она старушка верующая, строгих правил. Приезжайте к нам с Василием Кузьмичем, и с Раисой, сами посмотрите на наше житье – бытье.
   – Спасибо за приглашение. Обязательно приедем.
   – Ну, и вам спасибо за угощенье. Не серчайте, если что не так сказала. Нам пора ехать. У вас здесь не ближний свет, – она решительно встала из-за стола, и Вовка тут же подбежал к матери, бросив играться со старшими ребятами.
   – Мама, мы с Раей проводим вас до остановки, – Иван даже обрадовался, что наконец-то эта помолвка закончилась.
   – Как хотите. Мы с Вовиком и сами можем дойти.
   Она довольно холодно и даже неприязненно распрощалась со своими будущими родственниками, испытывающими примерно такие же чувства, и ушла, ведя за руку младшего сына, в сопровождении старшего с будущей невесткой, будто ее и нет вовсе.
   Когда за ними закрылась дверь, оставшиеся облегченно вздохнули:
   – Ну и ну, будто целый день дрова колол, так устал после этой помолвки, – отдуваясь, Василий Кузьмич сел снова за стол и налил водки в рюмки:
   – Давайте выпьем с устатку по-домашнему, без заковырок всяких и разногласий.

   Варвара Никитична с Александром не возражали, поддержанные аплодисментами младших членов семьи, которые тут же присоединились к ним. За столом снова стало уютно и тепло, как всегда в этом доме.
   – Тяжко нашей Рае придется, ежли у них жить будет, – за переживала Варвара Никитична, безо всякого аппетита жуя пирожок.
   – Да уж, такую свекровь и врагу не пожелаешь, не то, што собственной дочери, – солидарен был с ней и Василий Кузьмич.
   – Будет вам раньше времени нюни распускать. Они же у нас жить будут. Ванька парень покладистый, да и Антонина Ивановна тетка неплохая. Привередливая малость, с гонором, а так ничего, сойдет, – улыбался захмелевший Александр. – Гляди, сколь всего привезла, даже икру.
   – Не дай бог, тебе такая теща достанется, – покачал головой хозяин дома: – никакой икры не надо.
   – Типун тебе на язык, старый пень, накаркаешь еще, – испугалась хозяйка.
   – Вон Валька пущай опыт перенимает, пригодится в будущем. А я парень бывалый, меня тещами не испужаешь, – Александр нарезал хлеб крупными кусками, намазал сверху икрой из баночки и раздал присутствующим:
   – Пробуйте, оплачено.
   Никто не отказался, на сей раз, от такого угощения.
   – Антонина Ивановна нас к своей матери пригласила, посмотреть, могут ли и молодые там жить, если захотят, – рассказывала Варвара Никитична своему мужу: – Сами они живут тесно, в одной комнате. Часть дома у них всего.
   – Ну и дела. Надо нам с тобой, Никитишна, крепко мозгами пошевелить, как дальше жить будем.
   – Мама, папа, письмо нам родственники из Краснодара прислали! – ворвались в дом, убежавшие было гулять, младшие братья, потрясая конвертом. – Тока вот из ящика достали.
   – Дайте-ка сюды, – Василий Кузьмич взял у них письмо и положил на стол. – Ужо почитаем. Все вместе. А покамест делами займемся. Пошли-ка Саня, в сарай, дровишек попилим для бани.
   – И мы с вами, помогать будем! – запрыгали младшие, поспешая следом за старшими, оставив в доме одних женщин, прибирающих со стола.
   Вскоре в доме Кузьминых снова воцарилась тишь да благодать.
   Варвара Никитична с Валентиной мыли посуду на кухне, судача о разном. А в передней на чисто прибранном столе лежало заветное письмо…

   – Ну, как, жить можно? – Ивану очень хотелось, чтобы его будущим тестю с тещей понравилось у бабушки.

   – Здесь, конешно, по просторнее будет, чем у вас, Антонина Ивановна, – Василий Кузьмич одобрительно оглядел квартирку, остановив придирчивый взгляд на довольно низком потолке.
   Варваре Никитичне тоже пришлась по душе простая, но уютная обстановка в комнатах. Особо она отметила цветы, бабушкину гордость; фикус в кадке вымахал аж под потолок, да и китайская роза, прозванная алатырцами как «розан», мало, чем отставала от фикуса. На подоконниках цвела разноцветная герань, а за низкими окнами сразу простирался сад.
   Бабушка была довольна, что гостям понравилась ее квартира, и усиленно потчевала их своими фирменными блинами со сметаной да с маслом топленым, тут же на столе стояло варенье всех сортов.
   Гости пили чай из самовара, выбирая варенье по вкусу. Чего-чего, а уж по части варенья бабушка тоже была кудесницей, что было отмечено внимательными гостями.
   Водки на столе не было, так как мать не приветствовала этот исконно народный напиток, а сама она строго восседала за столом и также пила чай, снисходительно поглядывая на будущую невестку, и приглядывая за Вовкой, который сиял от радости, что сидит вместе со взрослыми за столом, и тоже угощается.
   Рая сидела рядом с Иваном. Ей было уютно и покойно с ним, несмотря на колкие взгляды, отпускаемые будущей свекровью.
   – Летом-то здесь благодать, рай земной, а вот настанет осень, зима, самое пропащее время. В гору не подняться, за водой ходить далеко, а морозы ударят – не натопишься. Дом-то уж старый, прохудился весь, – жаловалась бабушка на свое житье-бытье.
   – Да, гора у вас крутая, не сравнить с нашим Бугром. Вниз-то мы аж бегом спустились с непривычки, а наверх полазий-ка каждый день, – солидарна была с ней Варвара Никитична, спускаясь с небес на землю.
   – А то, как же: чай в магазин надо, за водой надо, за квартеру платить, в аптеку, вот и бегаем вверх-вниз, как зайцы. Молодым-то полегше будет, а уж нам, старым, сиди здесь под горой да смерти дожидайся.
   – Ну что ты, мама, заладила. Они на Бугре жить будут, а если уж не заладится там, сюда переберутся. Тебе же легче будет, – расставила все по местам Антонина Ивановна. – Они и в магазин, и за водой, дров привезут на зиму.
   – И то, верно, подсобят хоть, – кивала в ответ бабушка, поглядывая на внука с его невестой: – Все веселее будет. Деваться-то некуда – любовь дело нешуточное. Знамо, поди.
   После таких перспектив будущей семейной жизни дочери, Василий Кузьмич с Варварой Никитичной совсем приуныли, переглядываясь. У них на Бугре тоже жизнь не просто дается, приходится трудиться от зари до зари, но уж здесь – совсем тяжело. Они это сразу поняли, с первого взгляда. Пора собираться домой. Путь не близок.
   – Ну, там видно будет, а пока молодые у нас разместятся. Живем мы просто, но дружно. Так што надеемся, все у нас заладится, – покосившись на Антонину Ивановну, заключил Василий Кузьмич, отодвигая от себя чашку с блюдцем в знак того, что пора прощаться.
   – Спасибо за угощенье, Евдокия Алексеевна. Сразу видно, вы женщина старой закалки, настоящая хозяйка, – он первым встал из-за стола.
   За ним остальные, столпившись на кухне:
   – Спасибо и вам, что пришли, не побрезговали. Чем богаты, тем и рады, – отвечала бабушка по старинке, как положено. – Таперь родня будем, как-никак, приходите завсегда.
   – Обязательно придем, а вы к нам пожалуйте. Посмотрите, как мы живем-можем, – в тон ей вторила и Варвара Никитична.
   Матери не понравились подобные дореволюционные церемонии, но приходилось терпеть. На что только не пойдешь ради сына. Поэтому она не стала особо распространяться, опасаясь не сдержаться, и молча провожала гостей до выхода.
   Бабушка провожала их дальше, до самой калитки.
   Поглядев из-под ладони, как гости поднимаются в гору, сопровождаемые ее любимым внуком и, помахав им на прощанье рукой, она заторопилась домой, чтобы поделиться с ожидающей ее возвращения дочерью впечатлениями от встречи…

Семнадцатая глава
Испытание любовью

   Иван с Раей вышли из ЗАГСА, и медленно направились в сторону горсада, решив прогуляться после такого важного события, как подача заявления. Оба были в приподнятом настроении, и слегка взволнованы – шутка ли сказать, скоро они поженятся и станут мужем и женой.
   – Целый месяц ждать, с ума сойти можно! – пытался возмущаться жених, а невеста поддакивала ему:
   – Так положено, говорят. Заодно проверите свои чувства, как будто мы маленькие…
   Пройдя в арку центрального входа, они сначала прогулялись по аллеям, и только потом присели на скамейку отдохнуть, а заодно и послушать песни, передаваемые по трансляции:
   «Топ-топ, топает малыш, с мамой по дорожке, милый стриж. Маленькие ножки так спешат, только знай себе, твердят: топ, топ, очень нелегки, в неизвестность первые шаги, а в саду дорожка так длинна, прямо к небу тянется она…»
   Им нравилась эта песня, а в словах будто сквозил намек на их будущую семейную жизнь, в которой обязательно должны быть дети. Осознав это, они с особой нежностью посмотрели в глаза друг другу, и мир снова как бы перестал существовать для них: нацеловавшись, огляделись по сторонам. Слава богу, народу почти никого. Рано еще.
   – Родители говорят, свадьба у нас должна быть. Дом большой, места всем хватит. У нас родни уйма, а у вас?
   – Есть немного. С десяток наберется.
   – Всего-то? С нашей стороны человек пятьдесят будет, если не больше.
   – Чуть не забыл. Это от меня, – Иван вынул из кармана пиджака коробочку и отдал Рае, смущаясь.
   Она открыла ее, и обрадованно воскликнула:
   – Ой, часики! Я давно мечтала о таких, вот: с браслетом, и циферблат с секундной стрелкой. Какой ты умница.
   Девушка чмокнула Ивана в губы, и он с удовлетворением проследил, как она надела часы на руку и долго вертела ею, любуясь подарком с разных ракурсов.
   – Я еще радиолу «Рекорд» приобрел, у бабушки пока поставил. Будем приходить к ней в гости и пластинки крутить.
   – Она же дорогая, мать помогла?

   – В кредит с ней оформили. Маму во всех магазинах знают. Пришли в «Культтовары» на Ленинской улице, выбрали приемник получше, и я понес домой. Всего-то и делов.
   Песни сменили современные танцевальные мелодии: под звуки «Твиста» и «Чарльстона», разнесшиеся над городским садом, у влюбленных проявился интерес к танцам.
   – Давай останемся, погуляем? Вечером на танцы сходим, а потом к вам на Бугор поедем, – уговаривал Иван Раю, притопывая ногой в такт музыке и заражая ее своим энтузиазмом.
   Она, было, заколебалась, ей тоже хотелось потанцевать, но долг и разум взяли верх; вскинув руку с новыми часами, она с удовольствием посмотрела на циферблат и покачала головой:
   – Родители будут беспокоиться. Они нас к ужину ждут. Надо было предупредить их, тогда другое дело. Может, завтра сходим?
   – Можно и так. Я не возражаю, – Иван был добр и щедр, как настоящий джентльмен. – Сколько там у тебя натикало?
   – Шесть часов вечера уже, – удивилась девушка, в который раз глянув на циферблат полюбившихся часиков. – Пора ехать.
   – На работе время еле ползет, а после нее только присели, и уже вечер. Как тебе это нравится? – Ивану хотелось погулять по горсаду, послушать музыку, потанцевать. Как он привык. Однако в душе его зародилось новое чувство – ответственности, или вернее, неразрывности с тем миром, в котором жила его любимая девушка. Он чувствовал, что становится другим, более взрослым, мир словно расширился и поглотил его, открыв границы неизведанного ранее.
   – Как и тебе, не очень, – помедлив, ответила Рая. Она была согласна с ним, но ее дом был на Бугре, в отличие от дома жениха, находящегося в пяти минутах ходьбы от горсада. Дальше высиживать было нечего.
   – Ну что ж, пора так пора! – Иван решительно встал и они пошли к выходу, только теперь увидев, что горсад уже наполнился гуляющей молодежью, а на эстраде танцплощадки настраивался оркестр, готовясь к вечернему выступлению…

   Пробравшись через густую разросшуюся зелень сада на свою любимую лавочку свиданий, они уселись на нее и оба разом, одно моментно вздохнули.
   Иван был выпивши после ужина, и потому веселее и разговорчивее обычного, не забывая при этом крепко обнимать свою невесту:
   – Месяц быстро пролетит, верно? Зато мы уже десятиклассники, и до осени про школу можно забыть. Здорово мы сегодня отужинали, две бутылки белой опустошили. И ни в одном глазу.
   – Ваня, как хорошо вокруг, – шепчет в ответ Рая, прижимаясь к нему.
   – Что-то родители твои мне сегодня не понравились. Говорят загадками, про Краснодар болтали. О чем это они? – никак не унимался Иван, настроенный в этот вечер отнюдь не на лирический лад. – И Саня твой ухмылялся подозрительно, в чем дело?
   – Родственники из Краснодарского края письмо прислали. Пишут, какая у них там чудесная жизнь, в гости зовут. Ты лучше про свою маму расскажи. Наверное, отговаривает тебя от женитьбы. Я не слепая, вижу, не нравлюсь я ей.
   – Зато бабушке ты понравилась, – вырвалось у Ивана, но он не заметил своей оговорки, продолжая развивать хмельные мысли:
   – Мать как рассуждает – школу надо сначала закончить, потом институт, человеком стать самостоятельным, ну а уж потом… – он взглянул на Раю и отвел взгляд: – потом можно будет и жениться. Но я так не думаю, факт.
   – Не думаешь, а повторяешь, как попугай, – девушка отодвинулась от жениха и взглянула на него отстраненно, как бы со стороны:
   – Ты разве не объяснил ей, что мы любим друг друга, и поэтому решили пожениться? Учиться можно и вечером. Я тоже хочу поступать в техникум, так что же, разве любовь мешает этому?
   – Нет, конечно, но мама говорит…
   – Я уже слышала, что говорит твоя мама. А вот ты меня удивляешь. Впрочем, тебя никто не заставляет жениться. Это дело добровольное.
   – Раечка, милая, ты не сердись, – Иван был уже не рад, что затеял этот разговор. – Просто она нам добра желает. Может, в чем-то она и права. Ее тоже понять надо.
   – Вот ты и понимай, а мне это ни к чему, – девушка вскочила, не зная, что делать дальше: оставаться или бежать домой. В глазах у нее заблестели слезы обиды и отчаяния.
   – Раечка, ты не права, – Иван тоже встал и взял ее за руки: – Я люблю тебя и должен жениться после того, что произошло между нами. А мама просто беспокоится о моем будущем, не надо сердиться.
   – Должен жениться?! – девушку как громом поразили именно эти слова жениха. Она вырвала свои руки из его рук, и отступила на шаг.
   – Когда по-настоящему любят, так не говорят.
   – Ты неправильно поняла меня. Я не об этом…
   – А я именно об этом! – перебила его Рая, уже закусив удила: – Больше ты мне ничего не должен! Оставайся со своей мамой. Думайте о будущем, учитесь, она тебе и жену более подходящую подыщет…
   Слезы душили ее и, словно обезумев, она помчалась прочь.
   Иван столбом стоял у лавочки, ошарашенный произошедшим разговором. Неприятный холодок леденил грудь, пронизывал до дрожи во всем теле. Непоправимость того, что случилось, медленно доходила до его сознания, но он не верил этому. Не мог поверить.
   Опомнившись, бросился за Раей к дому, но она уже взбежала на крыльцо и с треском захлопнула за собой дверь.
   Подбежав к крыльцу, он услышал, как она заперла дверь и вошла в дом. Стучаться и ломиться сейчас, было бесполезно. Постояв немного, побрел со двора, полный тревоги и отчаяния.

   Он вышел на улицу и побрел по дороге, забыв про опасность быть пойманным и избитым. Ему было не до того. Хмель окончательно улетучился, и голова прояснилась:
   «Что же произошло? Черт меня дернул завести этот разговор. Так хорошо все было, и на тебе! Я просто рассказал, что мать думает обо всем, об этом, а Рая решила, что и я такой же. Лучше бы молчал, раз не умею выразить свои мысли вслух. Думаю я вот правильно, а говорю непонятно», – размышляя и бормоча под нос, Иван, словно лунатик, шел по дороге. Ему было не по себе:
   – Ничего, завтра на работе я все объясню ей, Рая поймет, не дура же она, в конце концов. Хотя тоже хороша, прицепилась к дурацкому слову, убежала, – уже вслух разговаривал он сам с собой, не замечая, что сзади его нагоняет та самая Чиковская кодла во главе с самим Петькой.
   Наконец-то им удалось выследить этого хитреца.
   Словно почуяв неладное, Иван оглянулся в самую последнюю секунду, когда торжествующие враги уже настигли его, готовясь схватить.
   Но Иван не зря считался одним из лучших спринтеров школы. Сам Иван Филиппыч, учитель физкультуры, выделял его из всех остальных бегунов и даже уговаривал тренироваться, чтобы затем поехать в Чебоксары на соревнования легкоатлетов республики. Теперь спортивные навыки пригодились как никогда; Иван так рванул с места, что вскоре был уже далеко впереди, хотя те, сзади, тоже бежали изо всех сил.
   Оглянувшись, он увидел только двоих; Чикова и еще одного, длинного, остальные остались далеко позади.
   Иван побежал еще быстрее, отчаянно работая руками в помощь бегу, как учили, но Чиков оказался настырнее и выносливее его. Длинный тоже отстал, но Иван уже выдохся и остановился посреди дороги, тяжело дыша.
   Обернувшись, приготовился защищаться. Была – не была.
   Чиков стоял перед ним, отдуваясь и отирая пот со лба:
   – От меня еще никто не убегал. Но ты молодец, бегаешь мастерски, – удивлялся Петька, разглядывая своего соперника. – Мне Леха Король сказал, что пригласил тебя к нам в секцию. Чего не приходишь?
   – Некогда пока, – тоже никак не мог отдышаться Иван.
   – Ладно, ты не тушуйся, не тронем. Поговорить надо, – Петька был настроен миролюбиво и Иван почти успокоился.
   И только теперь на рысях подбежала запыхавшаяся кодла, обступив их:
   – Ну, Петро, за вами не угнаться. А с тебя, фраерок, лишняя бутылка причитается за такой марафон, – опередил события запомнившийся Ивану здоровый бугай с пудовыми кулачищами.
   – Подожди ты, дай сказать, – утихомирил его Чиков.
   – Мы уже знаем, у вас с Раисой дело к свадьбе идет. Король тебя уважает, Бык привет передает, так что забудем обиды. Приходи завтра после работы на стадион «Труд», наши будут с Чебоксарской «Энергией» в футбол рубиться, поболеем. С тебя пару литров отступного. Все понял?
   – Так до аванса еще далеко. Где я денег возьму?
   – Займи, если нет. Это твое дело, нас не касается.
   – До завтра, фраерок. Не вздумай нагреть нас, иначе кранты тебе. Никто не поможет, это я тебе говорю, – в голосе усмехнувшегося бугая сквозила явная угроза. Остальная братва подтвердила его слова одобрительным ржанием.
   Кодла развернулась и пошла к себе на Бугор, а Иван продолжил бег по улице трусцой, так как ему до дома было гораздо дальше, чем им:
   «Где же деньги достать? Мать не даст, Борис смог бы, но к нему я не пойду. Разве у бабушки попросить, или у Стеценко, а может Васька выручит? Всего-то на недельку, после аванса отдам. Главное, они на попятную пошли. Надоело меня караулить, а может, Королев с Быковым помогли? Наверняка они, а с Раей мы помиримся, завтра же!»
   Так размышляя, он спорым шагом миновал Комсомольскую и вышел к горсаду, который еще работал; с танцплощадки доносился грохот эстрадного оркестра, наяривавшего рок-н-ролл, но Ивану сейчас было не до танцев.
   Все события дня, начавшегося как обычно, с работы, затем подача заявления в ЗАГС, прогулка в горсад, подаренные им часы, ужин в кругу будущей семьи, все шло прекрасно до этого самого рокового разговора на лавочке в саду, завершившегося так неожиданно ссорой, если не разрывом.
   И неудавшийся побег от кодлы, два литра отступного, висевшие над ним дамокловым мечом – обрушились на него и он, ничего не понимая, но, чувствуя, что жестоко обидел девушку, шел теперь в состоянии какого-то отупения, бездумно глядя перед собой.
   «Ну и пусть себе обижается, может, мать действительно права? И пока не поздно, бросить эту затею с женитьбой?» – мелькнула в голове единственная, гадливая мыслишка, но он тут же отогнал ее прочь.
   И вдруг увидел Бориса. Уже стемнело, но он сразу узнал его по фигуре. Тот одиноко сидел на лавочке перед своим домом, понурившийся и мрачный.
   Прикурив от недокуренной еще сигареты следующую, он смолил, не переставая, думая свою думу, и Иван примерно догадывался, о чем мог размышлять Борис в эту минуту.
   Неожиданно для себя Иван свернул в сторону и впервые за годы дружбы прошел другой улицей, не желая встречи с другом…

   Он еле доработал до обеда, все время поглядывая на часы.
   Инструменты валились у него из рук, и Михал Петрович встревоженно посматривал в сторону ученика. Не выдержав, наконец, подошел:
   – Иван, ты какой-то смурной сегодня. Не выспался, али стряслось чо?
   – Все нормально, Михал Петрович, – Иван хотел, было искусственной улыбкой успокоить учителя, но многоопытного, зрелого мастера не проведешь. Экзамены на носу, надо подбодрить паренька:
   – Смотри. Тебе скоро на разряд сдавать, так што сосредоточься. Штамп у тебя вполне удался, с теорией тоже вроде бы все в порядке. Ты книжонку-то полистай, что я тебе дал. Там толково инструкции прописаны.
   – Я их уже наизусть вызубрил, Михал Петрович. Хотите, проверяйте.
   – Зачем? Я и так верю, на слово. Знаю, ты парень честный, не подведешь своего старого учителя.
   Звонок на обед прервал их диспут, и Иван тут же помчался из цеха, оставив учителя в легкой раздумчивости.
   – Ну как, твой-то, сдаст на разряд?
   – Да вроде Стец его на все четыре копыта подковал, не подведет, – балагурили слесаря – соседи, замыкая свои верстаки и поглядывая на Стеценко, удобно расположившегося отобедать на рабочем месте.
   Он лишь улыбался в ответ, уписывая за обе щеки; обед – это святое. Когда я ем – я глух и нем, было написано на его широкоскулом лице…

   Иван в это время забежал на четвертый этаж, выглядывая свою Раису среди других девушек, возвращающихся из столовой. А вот и она идет.
   – Рая, подожди. Поговорить надо, – бросился ей навстречу обрадованный Иван, хватая за руку, но девушка вырвала свою руку и молча прошла мимо, глядя сквозь него, будто он пустое место.
   Озадаченный таким поведением своей возлюбленной, Иван застыл на месте, глядя, как она вошла в цех и дверь захлопнулась за ней.
   Ведь он должен был столько сказать ей!
   – Што, проворонил свою невесту?
   – Эх ты, жених, надо крепче за руку держать, чтобы не вырвалась!
   – Молодой еще, неопытный.
   – Ваня, может, из нас кого выберешь? Ну, ее, Райку, раз не ценит. Мы получше ее будем, мы смирные, да ласковые.
   – Будет вам, бесстыдницы! Чево на парня набросились? Не видите, на нем лица нет.
   – Поссорились, поди. Ничего, помирятся…
   Проводив толпу зубоскаливших на его счет женщин потерянным взглядом, Иван побрел обратно в свой цех:
   «Вот ты какая, Раечка! Не ожидал я от тебя такой встречи. А чего ты хотел? Чтобы она на шею тебе бросилась от счастья после вчерашнего? Ну, нагородил с три короба, не подумавши. Так не со зла. Спьянился на радостях, с кем не бывает? А она даже не смотрит на меня. Ну и ладно, плакать не будем. Поглядим еще, кто первый спохватится», – успокаивал он сам себя, чуть не плача от переживаний. Но вокруг были люди, они могли заметить его слезы.
   «Не дай бог, увидят. Подумают еще, что он слюнтяй какой-то, а не мужик. Засмеют, стыда не оберешься», – Иван взял себя в руки, и уже спокойнее пошел к своему рабочему месту, тоже перекусить…
   – К своей крале бегал? – к нему подошел Алексей Королев, вернувшийся из столовой, и пребывавший в хорошем расположении духа.
   – Бугорские больше не донимают? Я сказал Петру, чтобы они оставили тебя в покое. Так что гуляй спокойно, не дрейфь.
   Он похлопал благодарно заулыбавшегося паренька по плечу и направился к доминошникам, забивавшим козла возле окна.
   Алексей был рад, что помог Ивану хотя бы этим, так как чувствовал себя виноватым из-за той дурацкой выходки, с проверкой на вшивость, которой он подверг юных влюбленных, и едва не лишился уважения среди рабочих цеха.

   С деньгами его неожиданно выручила Галя Богоявленская, бабушкина соседка и первая детская любовь. Повстречавшись с ней возле спуска в подгорье, когда он возвращался после работы домой, а она вышла в город за покупками, Иван неожиданно для себя спросил:
   – Галь, не выручишь до аванса? Мне двенадцать рублей вот так надо, позарез!
   В его глазах было столько надежды, что Галина улыбнулась своему бывшему поклоннику и достала кошелек:
   – Извини, столько не могу. Вот девять рублей есть лишних, отложила на всякий случай. Хочешь, бери, – сказала она, пересчитав деньги. – У меня целый список покупок, все рассчитано: пеленки, распашонки, то да се. Всего и не упомнишь, а надо.
   Иван понимающе покосился на ее растущий живот:
   – Спасибо, Галь. Мне хватит. Ты даже не представляешь, как выручила меня. Через неделю отдам. Привет тете Любе от меня. Как она поживает?
   – Да пока ничего. С бабушкой твоей, все калякают на досуге.
   Она ласково посмотрела вслед умчавшемуся парню:
   «Вроде совсем недавно с дерева этого мальчонку снимала, когда он повис вниз головой и молча терпел, не плакал, а сейчас гляди, как вырос. Настоящий жених стал, бежит время. Скоро у нее самой уже ребенок будет», – и она, спохватившись, торопливо пошла на Ленинскую, по магазинам…

   Стадион «Труд» был переполнен болельщиками. Еще бы, такое событие: столичная «Энергия» встречается с их любимой местной командой мастеров кожаного мяча «Спутник».
   Иван с авоськой в руках толкался у входа, озираясь по сторонам.
   Иногда попадались знакомые ребята, мужики, и обменивались с ним рукопожатиями на ходу, торопясь занять места на трибуне.
   Внезапно сзади его сильно ударили по спине и, обернувшись, он увидел перед собой знакомую до боли компанию, выжидающе уставившуюся на него. Авоська в его руках действовала на них успокаивающе.
   – Привет, ребята, – Иван старался быть непринужденным. – Вот, как договорились.
   Он вынул из авоськи три бутылки водки и передал их из рук в руки здоровому бугаю, у которого они тут же бесследно исчезли в просторных карманах. Бугай недовольно нахмурился:
   – Где четвертая?
   – Больше не смог, хоть убейте. Потом отдам.
   – Ладно, по рукам, – Чиков стиснул протянутую Иваном руку так, что у того захрустели пальцы, и усмехнулся: – Женихайся теперь, сколько влезет. Я больше не в претензии.
   И тут в воротах возникла многочисленная группа подгорных парней, возглавляемая угрюмым Ляной. Впереди них шествовал нарядный дядя Юра с фотоаппаратом на груди, кивая окружающим. Его знали все.
   – Прифет, Ваня! – обрадовался он племяннику. – Тоше на футпол пришел? Давненько тебя не видел.
   – Да, дядя Юра. За наших болеть будем.
   – Молодец! Приходи к нам, в шахматы играть.
   Подгорные сгрудились вокруг них, неприязненно поглядывая на бугорских. Те тоже не особо обрадовались встрече, но их было меньше, и поэтому они вели себя тихо, кивками поприветствовав давних врагов.
   Дядя Юра был многоопытен в разборках и сразу уловил, что его племянник неспроста здесь встречается с бугорскими. Но на футболе все разногласия отметались в сторону, и поэтому он высказался не по адресу, но по сути, многообещающе:
   – Ваня, если кто тянет на тебя, ты только скажи мне. Любого шопой об асфальт посадим.
   – Это мы запросто устроим. Так што не бойся никого, – Ляна хлопнул Ивана по плечу в знак особого расположения и подгорные пошли дальше, возглавляемые самим Юрой Шмидтом.
   Тут даже бугай приуныл, и бугорские тоже собрались на трибуну.
   Чиков был слегка растерян:
   – Шмидт твой дядя? Вообще-то Быков мне говорил об этом, но я не верил. Думал, блефуешь. Ну ладно, бывай.
   Иван кивнул, не желая особо распространяться по этому поводу, и они разошлись в разные стороны. Вернее, бугорские пошли вслед за подгорными на трибуну. А Иван постоял еще, глядя, как началась игра, и дядя Юра выбежал на поле, щелкая фотоаппаратом.
   Трибуны оживились:
   – Давай, Юра! Снимай наших, для истории!
   – Щелкни и нас на память!
   – Щас мы этих чувашей разнесем в пух и прах! – ярились одни болельщики, неистовые патриоты своего города.
   – Не скажи, «Энергия» команда мастеров, но наши тоже не уступят, – высказывались другие, более осторожные в прогнозах, но их заглушали свистом и криками с матерщиной, так что не соскучишься.
   По полю разносились гулкие удары по мячу, прерываемые иногда резким свистком судьи.
   Тогда ставили мяч на штрафной и били по нему так, что трибуны замирали от восторга, следя за его полетом и мечтая о том радостном моменте, когда мяч влетит в ворота приезжей команды…

   Следующие несколько дней Иван был занят подготовкой к сдаче на разряд. Он усердно дорабатывал свой штамп под руководством учителя, а встречаясь во время обеденного перерыва с подругами Раисы, напрасно выглядывал ее среди них, надеясь на встречу.
   Ее почему-то не было, а подруги поглядывали на Ивана как-то странно, переглядываясь и перешептываясь о чем-то.
   Его это тревожило, но он успокаивал себя тем, что «вот сдам экзамен, получу разряд, и тогда приеду к Рае сам. Повинюсь, если надо. Она могла бы и сама подойти, а вместо этого скрывается в цехе, злится на него. Ничего, скоро помиримся. И родители ее будут довольны, что он уже не ученик, а слесарь-инструментальщик второго разряда».
   И он с удвоенной энергией штудировал инструкции в методическом пособии, выделенным ему Михал Петровичем, чтобы теория не отставала от практики…
   Наконец, настал тот радостный миг, когда взволнованный и раскрасневшийся Иван вышел вместе с Жидковым и другими учениками из конторы, где они держали экзамен перед целой комиссией во главе с начальником цеха и их мастером. Экзамен сдан.
   Бывших учеников обступили слесаря, всем хотелось узнать поподробнее, кто задавал вопросы, и о чем спрашивали. Ведь они тоже когда-то сдавали свой первый рабочий экзамен, прежде чем стать мастерами своего дела по пятому и шестому разрядам.
   – Молодчина, Ваня. Не подвел своего учителя, – Михал Петрович тоже был взволнован, как и все, если не больше. Все-таки пришлось потрудиться, прежде чем из простого школьника получился не просто настоящий слесарь, а слесарь-инструментальщик. Такое дело дорогого стоит.
   И Иван прекрасно понимал это, с благодарностью глядя на учителя, к которому успел привязаться за месяцы совместной работы.
   – Михал Петрович, после работы зайдем к нам? Это – совсем рядом, сразу за обувной фабрикой. Отметим.
   – А что ж, почему и не зайти? Такое событие не каждый день бывает.
   – Ну, Стец, у тебя сегодня праздник.
   – Смотри, много не пей, жена ругаться будет.
   – Подумаешь, стакана три-четыре хряпнет, ему это как слону дробинка, – подтрунивали над коллегой те слесаря, соседи, у которых не было учеников, и он благодушно посмеивался вместе с ними, снова обращая взор на очередной инструмент, который он должен изготовить в срок и по высшему классу точности.

   Довольная бабушка подложила в миску еще соленых огурцов с помидорами, уважительно поглядывая на учителя своего любимого внука:
   – Закусывайте почаще. Все свое, с огорода. Не отравитесь.
   – Благодарствую, не беспокойтесь. Соленья у вас действительно на славу, – Михал Петрович взял огурец и с аппетитом захрустел им, поглядывая, как уже бывший ученик наполняет граненые стопки живительной, прозрачной влагой.
   – Еще раз спасибо за науку, Михал Петрович, – Иван чокнулся с ним и выпил на равных, затем вскочил и поставил пластинку на проигрыватель своей новенькой радиолы «Рекорд».
   – Вот послушайте. Вчера только приобрел, – он снова сел за стол рядом с учителем-наставником, а бабушка все продолжала хлопотать вокруг них, подкладывая в тарелки горячей картошки и косясь на опустевшую бутылку из-под водки. Как бы не спьянились внук с гостем.
   «А у нас во дворе есть девчонка одна…» – пел молодой певец Иосиф Кобзон о любви парня к девушке так проникновенно и просто, что новая песня понравилась даже бабушке, не говоря уж об Иване, который сразу затосковал, вспомнив про свою разбитую любовь.
   Михал Петрович тоже вздохнул, глядя на пустую бутылку, и Иван, заметив это, выбежал из комнаты на кухню и вернулся с новой бутылкой «московской», водрузив ее на стол вместо пустой посудины.
   – Вот это по-нашему, – сразу оживился Михал Петрович, проявив интерес и к горячей картошке.
   Они снова чокнулись и выпили, закусывая.
   – Я и не думал, Ваня, что ты такой хороший парень. Сначала ты мне не приглянулся, кривить душой не буду. Но потом я увидел, что ты старательный, толковый. В общем, рад душевно, что судьба свела нас вместе.
   – За это не грех еще по стопке, – Иван снова налил, и они выпили, тут же повторив еще, и уже забыв про закуску.
   Михал Петрович закурил, довольный угощением, а Иван тем временем поставил новую пластинку про черного кота и совсем закручинился, вспомнив, как они с Раей зимой слушали эту песню возле магазина; было поздно, падал снег сквозь звезды на небе, ни души вокруг, только они и эта песня.
   Схватив бутылку, он наполнил стопки до краев и чокнулся с учителем уже молча, по-мужски…
   – Хватит вам опрокидывать-то, не то совсем спьянитесь, – беспокоилась бабушка, поглядывая на захмелевших мужчин. – Ее всю-то, проклятущую, не выхлебаешь. Одна маята потом.
   – Ваша правда, Евдокия Алексеевна. Давай, Ваня, еще по одной, на посошок, и по домам, – улыбался Михал Петрович пьяненькой улыбочкой, и они с Иваном опрокинули по последней, поскольку вторая бутылка тоже опустела, к их великому сожалению.
   – До свиданьица, спасибо за угощение, мне пора, – Михал Петрович встал и, пошатываясь слегка, направился к двери.
   – Я провожу тебя, Михал Петрович, – Иван чмокнул бабушку в щеку в знак благодарности за оказанный его учителю прием, и вышел вслед за ним в сени:
   – Я скоро вернусь, бабаня, не запирайся.
   – Смотри, не пей больше! – прокричала ему вслед бабушка и с недовольным видом поспешила к радиоле; выдернув вилку из розетки, она перекрестилась на иконы, под которыми теплилась лампадка:
   – Прости хосподи, за прегрешенья наши. Праздник божий, а тут водка с пластинками этими. Надо было уважить человека, мнука моего уму-разуму да ремеслу обучал. Хотя и сам, как я погляжу, горький пьяница. Прости их, хосподи, сами не знают, что творят, – жарко молилась бабушка, кланяясь образам…

   Михал Петрович проживал на Ленинской улице, в самом центре, возле хозяйственного магазина. Проводив его до дверей дома, Иван стал прощаться, но учитель не отпускал, уцепившись за ученика:
   – Может, возьмем еще одну, маленькую? Раздавим мерзавчика, и тогда все, завяжем на сегодня, – уговаривал он Ивана, пошатываясь.
   – Хорошо, сейчас я принесу, ждите меня дома.
   Иван выбежал со двора на улицу, благо магазин был неподалеку, а Михал Петрович по стеночке побрел по коридору, нащупывая свою дверь руками и спотыкаясь о какие-то ведра…
   Когда Иван вернулся и заглянул на всякий пожарный в окна, поскольку квартира учителя была на первом этаже, то увидел неприглядную картину:
   Полураздетый и пьяный в дым, Михал Петрович сидел на кровати и оправдывался перед женой, непрерывно чихая. Она же сердито стягивала с него брюки и ругала самыми последними словами, долетавшими до Ивановых ушей сквозь стекла окон.
   Иван отшатнулся от окна, чтобы его не заметили, и пошел домой, точнее сказать, к бабушке, хотя его так и подмывало поехать на Бугор, к Рае. Однако даже пьяный он понимал, что в таком виде появляться у невесты не следует…

   – Кого мы видим? Должник наш идет собственной персоной.
   – Ба, да он уже на отмечался где-то, еле ползет, тепленький.
   – Заворачивай к нам, не ошибешься, – обрадовался Чистиль со своей кодлой, повстречавшись с Иваном возле барака, где они постоянно ошивались.
   – Ребяты, я все помню. Я слов на ветер не бросаю! – Иван с трудом вытащил из кармана бутылку водки. – Вот, нате. Больше нет, бля буду.
   – Ребяты! – передразнили его. – Смелый ты, когда пьяный.
   – Што, никак на разряд сдал? – догадался кто-то.
   – Точно. Теперь я слесарь-инструментальщик второго разряда.
   – Молоток. Вот кто нам поможет отмычки изготовить, верно, Чистиль?
   – Не отмычки, а инструменты. Тем более свой инструментальщик в соседях ходит. Тут надо обмозговать, – Чистиль лихо откупорил бутылку и налил в услужливо поданный дежурный стакан, находившийся всегда при кодле и редко пустующий.
   – Будешь? – протянул он стакан Ивану, но тот отшатнулся в знак того, что с него уже достаточно, и Чистиль с понимающей ухмылкой опрокинул водку в щербатый рот.
   Бутылка пошла по кругу, кодла повеселела и разговорилась промеж себя, забыв про виновника торжества.
   Постояв немного для приличия, Иван побрел по спуску вниз, спотыкаясь и рискуя сломать себе шею. Услышав сзади насмешливый хохот, пошел ровнее, чтобы совсем не осрамиться перед закаленной в винно-водочных боях кодлой, возглавляемой прославленным на всю округу Чистилем…
   Войдя в калитку, Иван увидел соседей, собравшихся во дворе дома.
   Они сидели на своих крыльцах, и судачили о том о сем, радуясь отдыху в такой чудный теплый вечер.
   Дядя Федя рассказывал о своей прошлой шахтерской работе, покуривая и поглядывая на жену, дочерей и сына, примостившихся рядом с ним на ступеньках крыльца. Искоса кидая взоры и на соседей – слушают ли и они?
   Панькина мать, со старшим сыном Саней, сидела рядышком на своем крыльце, прислушиваясь к разговору и косо поглядывая на Марь Васильевну.
   Та восседала на своем, самом высоком во дворе крыльце, и с полупьяной улыбкой снисходительно посматривала сверху на соседей, делая вид, что слушает их глупую болтовню.
   – Привет всей честной компании! – непривычно громко и фамильярно приветствовал соседей Иван, чем вызвал оживление в их рядах:
   – Женишок наш прибыл. Батюшки, да какой красивый и нарядный, – засмеялись Валька с Зойкой, подшучивая над изрядно подвыпившим соседом:
   – Проводил своего учителя? Нам тетя Дуся все уже рассказала, так что поздравляем с разрядом!
   – Молодец, Ваня. Теперь ты настоящий рабочий человек, – одобрил его дядя Федя, посмеиваясь вместе с Толей и Саней: – Ну и принял на радостях, с кем не бывает, – больше для соседки сверху сказал он и заключил:
   – Иди, отдыхай. Заслужил.
   Иван хотел, было поделиться с ними радостью, заодно рассказать о своей несчастной любви, но его уже совсем развезло, язык заплетался и он, махнув рукой, пошел к бабушке спать, провожаемый добродушным смехом развеселившихся соседей.
   И презрительным взглядом Марь Васильевны, довольной тем, что: «Какой у нее умный и трезвый сын, не чета этому глуповатому работяге и пьянчужке. Ее Вася сидит в своей комнате, занимается наукой. Впрочем, она всегда предполагала, что этим и кончатся все метания и потуги безмозглого Ваньки. Он такой же, как Панька. Один слесарь, другой кочегар».
   Снисходительно взглянув сверху вниз на Панькину мать, заключила удовлетворенно, про себя, хотя ей хотелось громко крикнуть во всеуслышание:
   «От осинки не родятся апельсинки!»

   На следующий день, стоя у своего верстака с чугунной головой, Иван никак не мог сосредоточиться, изучая чертежи, выданные ему мастером под новый, более сложный штамп. Теперь он работал самостоятельно, и не мог бегать за подсказками к своему бывшему учителю. Неудобно.
   Михал Петрович же был как огурчик и, перешучиваясь по привычке с соседями по верстакам, опытной рукой мастера производил разметку платформы штампа при помощи керна с молотком и штангенциркуля, готовясь к работе на сверлильном станке.
   Кое-как дождавшись обеда, Иван решительным шагом направился на четвертый этаж. Он должен встретиться и объясниться с Раисой, положив конец затянувшейся размолвке.
   Увидев ее подруг по сборке, попросил:
   – Девчонки, вызовите мне Раису, очень надо.
   Девушки недоуменно переглянулись:
   – Так она же уволилась. Еще несколько дней назад. Ты разве не знал об этом?
   – Надо же, какая скрытная эта Раиса. Не позавидуешь парню.
   – Как уволилась? – для Ивана эта новость была как обухом по голове. Он смотрел вслед ушедшим в столовую девушкам и чувствовал, как холодеет его сердце, падая куда-то вниз.
   У него закружилась голова и, еле очухавшись от неожиданного для него известия, он побрел обратно в свой цех.
   Надо было доработать смену, а уж потом немедленно ехать на Бугор и выяснять, что случилось…

   Выскочив из автобуса, Иван понесся, не разбирая дороги, к дому Раисы. Он мчался окрыленный, полный надежд и раскаяния.
   Подбежав к заветному крыльцу, взбежал по ступеням и постучал в парадную дверь. Тишина. Еще постучал, громче.
   Не вытерпев, забежал во двор и увидел, что на двери в дом висит большой замок. Может быть, они на огороде, или в саду?
   Но ни в саду, ни на огороде никого не было. Более того, в сарае также было пусто. Корова, а вместе с ней и вся многочисленная живность тоже испарилась, словно дым. Что же это такое, где все?..
   Увидев мечущегося вокруг дома паренька, работающая на соседнем огороде женщина, занятая прополкой грядок, выпрямилась и подошла к заборчику, отделяющему ее землю от соседских владений.
   – Вам кого надо?
   – Здрасьте. Не знаете, где хозяева?
   Соседка молча кивнула в ответ, признав, наконец, в пареньке жениха Раисы, которого не раз видела вместе с ней.
   – Мне Раиса нужна, мы с ней встречаемся. Да вы видели нас, помните?
   – Теперь признала. Нет их никого. Третьего дня, как съехали из дома.
   – Как съехали, куда?
   – Куда-куда, на кудыкину гору. Продали дом, хозяйство, и уехали из Алатыря всем семейством. Так што, проворонил ты свою невесту, жених.
   – Что вы такое говорите? Этого не может быть!
   – Может, стало быть. Тебе, значит, не сообщили. Они давно уже поговаривали о переезде. В дом-то скоро другие хозяева въедут. Ты сам-то куда пропал? То каждый день приезжал, а тут и нет тебя. Вот только сейчас заявился. Раньше надо было приходить.
   Иван потерянным взглядом смотрел на соседку, еще не осознавая по-настоящему, что его Раи нет здесь, и больше не будет.
   – Куда уехали-то, надолго? Адрес скажите, – наконец смог вымолвить он тихим голосом. Губы его предательски дрогнули.
   – Не велели сказывать, ты уж извини. К родственникам, далеко. Да, чуть было не запамятовала, погодь-ка…
   Соседка поспешила к себе в дом и вскоре вновь подошла к Ивану, протягивая ему какую-то коробочку:
   – Вот, Раиса велела тебе передать, когда объявишься.
   Иван машинально раскрыл коробочку и увидел часики, подаренные им Рае в тот незабываемый день, когда они сидели на скамейке в горсаду после подачи заявления в ЗАГС, и строили планы на будущую совместную жизнь, ожидающую их после скорой свадьбы.
   – Спасибо, до свиданья, – он засунул коробочку в карман и медленно пошел мимо дома, в котором еще так недавно жила его любимая девушка. Теперь этот дом стоял перед ним темный и мрачный, совсем чужой.
   Соседка сочувственно посмотрела ему вслед и вернулась к своим заботам, продолжив прополку грядок от сорняков. Как ни крути, а своя рубашка ближе к телу. Она уже не видела, как…
   … Иван бросился бежать по дороге, лишь бы подальше от этой улицы, дома, и потрясшего его душу сообщения. Но от себя не убежишь, как ни старайся.
   Споткнувшись, он упал и больно ударился об асфальт. Это помогло ему немного прийти в себя. Увидев лавочку возле забора, он опустился на нее и, уткнувшись лицом в колени, горько заплакал…

   «Что же я натворил? Конечно, это я во всем виноват. Вместо того, чтобы попросить у нее прощенья, целую неделю занимался какой-то ерундой. Какой же ты, Ванька, глупец! Надо что-то делать, но что? Куда же они могли уехать, ума не приложу», – бормотал Иван, спеша сам не зная куда, лишь бы идти.
   Остановившись, он недоуменно огляделся: уж не заблудился ли он в своем родном городе, который обегал вдоль и поперек, и мог с закрытыми глазами пройти куда угодно. Поняв, где находится, пошел дальше.
   Страшная правда выбила почву у него из-под ног, и он потерянно метался по городу, лихорадочно соображая:
   «Что делать? Я не смогу жить без нее. Это невозможно! Она неизвестно где, а я здесь один? Жить не хочется, а может повеситься, раз так, или пойти на Суру и головой в омут? Погоди Иван, бред какой-то в голове, ни одной стоящей мысли. Стоп! Они же уехали к родственникам в Краснодарский край!
   Как я мог забыть об этом? Рая сама мне рассказывала, что они получили письмо от родственников, и те приглашают их в гости. А они уехали на совсем, подальше от него. Неужели из-за него, Ивана?»
   Он остановился как вкопанный, пораженный такой простой и страшной правдой. Конечно, из-за него. Увидев, что стоит перед домом Бориса, Иван бросился к знакомому подъезду:
   «Борис, как он мог забыть о нем?! Ведь у него есть друг, хотя он так виноват и перед ним. Я уже целую вечность не видел своего друга!..»
   – Здравствуйте, тетя Надь, дядя Вань! – открыв не запертую, как всегда, дверь, Иван стоял на пороге комнаты.
   – Извините, не постучал, – спохватился он.
   – Здравствуй, Ваня. Ничего. Проходи, садись, – тетя Надя обрадованно засуетилась перед Иваном, усаживая его к столу.
   – А где же Борис, работает во вторую смену, или гуляет?
   Тетя Надя переглянулась с мужем, и тот утвердительно кивнул головой, после чего она рассказала Ивану всю правду:
   – Нету Бориса. Как узнал он, что Рая-то со своим семейством к тетке в Краснодарский край уехала, тут же взял отпуск за свой счет и за ней рванул…
   Тете Наде было как-то неловко рассказывать об этом Ивану, и дядя Ваня добавил, стараясь не заикаться, но волнение не позволяло:
   – Ввввчера уехал. Ннннадеется уговорить ее вернуться, и выйти за него замуж, раз вы поссорились. Ттттакие вот дела, тезка.
   Иван молчал, медленно покрываясь испариной. Как сквозь вату, доносились до его слуха их голоса, и до него постепенно начало доходить – вот что он должен был делать сразу же, как узнал обо всем. Увольняться и немедленно ехать за ней, хоть на край света, как поступил Борис.
   – Может, чайку попьешь? – тетя Надя с жалостью смотрела на побледневшего Ивана, и тот вскочил, будто ужаленный:
   – Спасибо вам, не хочу. Я пойду, до свиданья.
   – Ты заходи, Ваня. Если будут, какие новости от Бориса, мы тебе расскажем…

   В горсаду Гелена Великанова пела про ландыши в цвету, затем Эдуард Хиль запел его самую любимую песню:
   «Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда…»
   А Иван все стоял возле дома Бориса, не в силах решить, куда и зачем ему идти дальше. Так и не разобравшись в себе, опустился на лавочку, слушая песню и вспомнив вдруг про жизнь в Чебоксарах, о путешествии в Архангельск, но эти воспоминания мелькнули и тут же отошли на задний план, а его разгоряченный мозг наконец-то прояснился; решение пришло внезапно и бесповоротно:
   «Надо ехать за ней в Краснодарский край. Первая любовь не проходит, и Рая обязательно поймет и простит его, как только они встретятся».
   Теперь он знает, что делать дальше. Успокоенный, Иван встал и быстрым шагом пошел домой, но сомнения раздирали его душу:
   «… – Ты разве не объяснил своей маме, что мы любим друг друга, и поэтому решили пожениться? Учиться можно и вечером. Я тоже хочу поступать в техникум, так что же, разве любовь мешает этому?
   – Нет, конечно, но мама говорит…»
   Их последняя встреча в саду на лавочке свиданий вспомнилась вдруг так ярко, будто вновь происходила на самом деле:
   «… – Я люблю тебя и должен жениться после того, что произошло между нами. А мама просто беспокоится о моем будущем. Не надо сердиться.
   – Должен женится? Когда по-настоящему любят, так не говорят.
   – Ты неправильно поняла меня. Я не об этом…
   – А я именно об этом! Больше ты мне ничего не должен! Оставайся со своей мамой. Думайте о будущем, учитесь, она тебе и жену более подходящую подыщет…»
   Иван зажмурил глаза и застыл на месте: пустота нахлынула разом, ударила в сердце, заставила понять, наконец, что произошло непоправимое. Но верить этому никак не хотелось.
   – Я поеду к ним. Завтра же уволюсь и поеду, – бормотал Иван, снова бросаясь бежать: – Я должен быть с ней, я не могу без нее!..
   Завернув на свою улицу, он вспомнил о матери и, словно наткнувшись на препятствие, медленно побрел к родительскому дому…

   – Ваня, тебе повестка из военкомата пришла, – мать вручила сыну повестку и подозрительно оглядела его:
   – Ты что нахохлился, как воробей? На работе неприятности, или свою Раису никак забыть не можешь? Сейчас ужинать будем, вон с Вовкой лучше позанимайся. Выбрось дурь из головы.
   Но Ивану было не до младшего брата:
   – На работе у меня все в порядке, я…
   – Ну, вот и прекрасно. Я очень довольна, что ты наконец-то взялся за ум, – перебила его мать, не дослушав. Она была весела и деятельна, как никогда; на кухоньке все так и кипело в ее проворных руках.
   – Надеюсь, не скучаешь по своей бывшей невесте? Как здорово они догадались убраться из города, да еще всей семейкой. Я все знаю.
   – Скучаю, и даже больше того, – Иван серьезно взглянул на мать: – я уволился с завода, и уезжаю в Краснодарский край.
   – Ваня, ты с ума сошел! Опять за старое? Выбрось из головы всю эту чепуху, тебе же завтра в военкомат…
   – Ничего, успею и в военкомат сходить.
   – А я даже рада, что ты ушел с этого дурацкого завода. Мы найдем тебе местечко получше, – гнула свое мать, стараясь перевести этот неприятный для нее разговор в более приятное русло.
   – Васю сейчас встретила. Спрашивает, почему не заходишь? Какая же он умница. Круглый отличник. Наверняка школу с золотой медалью окончит. Вот с кого тебе надо брать пример, – она бодро вздохнула:
   – Ну, ничего. И у нас все наладится, все будет хорошо.
   – Мама, ну как ты не понимаешь? Я же люблю ее. И она меня любит, а уехала от обиды, – Иван смотрел на мать полными отчаяния глазами.
   Мать вздрогнула, опустила глаза, и устало присела на табурет.
   – Ладно, езжай, коли так. Я не враг тебе. Вижу, как ты мучаешься.
   Иван кинулся к матери и обнял ее:
   – Мамочка, я всегда знал, что ты у меня хорошая, добрая. Лучше всех.
   – Нет. Я плохая, хуже всех. И злая, как волк. Чьи это слова, забыл?
   – Кто старое помянет, тому глаз вон, как говорил наш дедушка…
   И в это время в дом вошел отец с чемоданчиком в руках. Был он небрит и наигранно весел:
   – А вот и я вернулся. Чему это вы обрадовались, не мне ли?
   – Папа приехал, ура! – Вовка первым бросился к отцу в объятья.
   – Да вот, Ваня наш в Краснодарский край собрался ехать. Невеста его с семьей перебрались туда, и он за ними. А ты что же так рано вернулся? Чемоданчик-то пустой, как я погляжу.
   – Зря проездили только. Опоздали. Там уже другие художники подрядились, договор заключили на реставрацию храмов. Такие деньги уплыли!
   Отец с досадой брякнул чемоданчиком об пол, и с удовольствием расселся на своем любимом диване, отдыхая с дороги.
   – Так в Краснодаре у меня сестры двоюродные живут с семьями. Нина и Вера. И тетка родная жива еще, – вспомнил, как нельзя кстати, отец, обращаясь к Ивану: – Я им письмо напишу. Они помогут тебе, сынок. У Нины остановишься пока, а там разберетесь на месте, что к чему.
   – Ты уже написал одно письмо другу Борису в Чебоксары, и что вышло из этого? – напомнила мужу жена, язвительно улыбаясь.
   – Сравнила тоже. Сестры у меня будь здоров. Образованные, начальниками работают, да они не раз нас в гости приглашали. Забыла, что ли?
   – Ладно, пиши письмо. Пригодится, – тут мать была согласна с ним, так как знала его сестер с самой лучшей стороны.
   Иван тоже обрадовался. Вовремя вернулся его отец с заработков. Теперь ему будет, где остановиться, а тетки еще и помогут.
   Вскоре вся семья дружно ужинала за столом…

   Перед отъездом Иван забежал попрощаться с друзьями и бабушкой. Снова, как и в прошлый раз, когда он уезжал в Чебоксары, его провожал почти весь дом; Василий пожал ему руку и пожелал удачи, счастья, поскольку он лично знал Раю и даже чуть не пострадал в тот вечер после киносеанса, Павла не было, зато бабушка снова расплакалась:
   – Чует мое сердце, уж не увидимся больше, внучек, – поцеловала она его в маковку, провожая до калитки.
   – Не плачь, бабаня. Я обязательно приеду, – успокаивал ее Иван, как мог, но бабушка была неутешна.
   Юность эгоистична и самонадеянна, старость мудра и беспомощна, поэтому они никак не могут ужиться рядом друг с другом.
   Даже Валька с Зойкой, эти невесты-перестарки, расцеловали его, на сей раз, от души, взволновав чувствительную Иванову натуру.
   В последний раз, помахав всем рукой на прощанье, Иван вышел в переулок и почти бегом пошел в гору, не оглядываясь, так как ему надо было еще зайти домой за чемоданом, и на станцию.
   Пригородный поезд ждать не будет.
//-- Конец --//

Николай Шмагин А любовь всегда бывает первой

Четырнадцатая глава Эта единственная неповторимая молодость

Пятнадцатая глава Зима-коренная

Шестнадцатая глава И снова весна

Семнадцатая глава Испытание любовью

Николай Шмагин
А любовь всегда бывает первой

Четырнадцатая глава
Эта единственная неповторимая молодость

Пятнадцатая глава
Зима-коренная

Шестнадцатая глава
И снова весна

Семнадцатая глава
Испытание любовью