Алексей Ратушный
Нина (сборник)

Нина
Повесть

     Три раза в день тебя я вижу.
     Глупец! Я счастлив должен быть!
     А кто-то, верное, обижен,
     Что встречи миг не смог добыть.
     Три раза в день с тобою вместе:
     Могу шутить, смеяться, петь…
     И под смешные эти песни
     В глаза красивые смотреть…

Глава первая

   Нина – это сказка. Мне 17. Ей 19. Пансионат «Эжени Коттон». Анапа. 1971 год.
   По прибытии в Анапу, ещё не дойдя до пансионата, я привернул в забегаловку с целью подкормиться. Скудное меню, характерное для всех советских столовых того периода, украшало слово «плов». Плов! Что может быть слаще для уха голодного советского подростка! Плов!!!
   И вот я уже сижу за столом и ем обворожительный, острый, жирный, рассыпчатый, наваристый, обильно перемешанный мясом «натуральная баранина» рис.
   О, как много ещё пловов предстояло отведать этому уставшему от дорог путнику! Я восторгался искусством кулинаров ресторана «Восточный» в Южно-Сахалинске (отмечая открытие перевала Сурмико на Пике Чехова в 1992), я изнывал от плова в Реттиховке, где три года подряд кормил уссурийских комаров, плов сопровождал мои посещения в Архангельске и Краснодаре, а какой плов меня научили делать в Качканаре! Плов непременно присутствовал на каждой сессии в Ленинграде, пловом потчевали меня Запорожье и Псков, Ашхабад и Новосибирск, Чита и Череповец, плов был символом Урая. И только в одном городе страны я ни разу не ел плова – в Москве.
   Но в тот момент любимец Уральских гор, правнук Хозяйки Медной горы, выпускник Малахитовой шкатулки никак не мог предположить, что Москва так сурово обделит его любимым кушаньем. Не о Москве, нет, не о Москве размышлял я, разглядывая в окно круто поднимавшуюся вверх унылую южную улочку.
   Здесь следует сделать экономическое отступление: в кармане у меня было до захода в столовую ровно 20 рублей. Плов стоил 88 копеек. Мне предстояло прожить в пансионате 24 дня. И подобная трата была непозволительной роскошью. Разумеется, в пансионат я попал на полное обеспечение. Эта путёвка была наградой за сплошные пятёрки, полученные мною на первом курсе Свердловского строительного техникума. Чем-то вроде Ленинской стипендии. К успехам в учёбе гармонично добавлялись успехи в спорте. Лёгкая атлетика и шахматы определённо не мешали друг другу. Таким образом, худенький юноша, жевавший плов, ощущал моральное право на эту экстраординарную матерьяльную вольность. Жуя плов, я пытался представить себе ожидающие меня перспективы. Как сказал один мой хороший приятель: «Был бы Ратушный, а приключения найдутся»…
   Однако никаких особых перспектив в тот памятный вечер над пловом не обнаружилось, я встал из-за стола, подхватил нехитрый чемоданчик, и шагнул навстречу неизвестности. Я полагал, что меня ждут ежедневные тренировки, (30 километров по пескам), тщательное изучение защиты Алёхина (два часа за доской ежедневно), написание романа (90 минут скорописи каждый вечер)…
   А меня ждала Нина.

   Плакать – это тоже искусство. Тут главное – вовремя сдержаться. Сделать невинный взгляд, и так тихонько напрячь губы, чтобы случайный прохожий не смог догадаться, что вы плачете. И не забудьте вовремя отвернуться.

   Путь к сердцу мужчины лежит через желудок!!! Желудки отдыхающих в пансионате «Эжени Коттон» заполнялись в роскошной, просторной, отдельно стоявшей столовой. За каждым был закреплён свой стол и свой стул. Мой столик располагался рядом с входом. За столом уже сидели две солидные полные женщины, имена которых для истории не сохранены. Поэтому здесь я прибегаю к вымыслу за неимением лучшего.
   Клавдия Фёдоровна и Елена Гавриловна уже заканчивали третью неделю в пансионате и обменивались непонятными мне репликами:
   – По животу?! – спрашивала одна.
   – И выше! – почти торжествующе ответствовала вторая.
   К концу второго блюда к столу приблизилась худенькая невысокая особа женского пола с неприятным лицом в неприятных очках.
   Неприятным голосом она сказала:
   – Приятного аппетита!
   И уместилась на четвёртое, незанятое место. Её простенький халатик не скрывал ни одной из её привлекательных форм.
   Я как раз в этот момент оторвал взгляд от 36 страницы исследования Владимира Багирова, посвящённого защите Алёхина, и запоздало задумался о значении странной реплики «И выше!».
   Дело в том, что в вышеназванном труде вышеназванный автор на вышеназванной странице сделал одно тонкое примечание, начинавшееся со следующих знаменательных слов: «Выше было показано…».
   Я перевёл взгляд с загорелого лица одной дамы на смуглое лицо другой, испытывая неодолимое желание поинтересоваться: что же именно было показано выше живота. Однако появление бледной «очкарки» (а она была бледная во всех отношениях), а в особенности её бледный взгляд и бледные губы, остудили мой внезапно вспыхнувший интерес к внезапно возникшим совпадениям.
   На секунду возникло между нами состояние настороженно обнюхивающих друг друга дворняг – шло незаметное, тайное исследование друг друга. После чего наши хвосты опустились, и даже всякий намёк на взаимный интерес бесследно исчез.

   Настоящий плач начинается потом. А пока только застилает глаза и теснит грудь и кипит что-то предательское в горле и невероятная слабость растаскивает губы, и не хочется жить.

   …А вот здесь нам надлежит сделать легкоатлетическое отступление.
   Мы росли в стране побед и свершений. Мы были воспитаны на лозунге: «победа или смерть» – и мы были готовы умереть или победить. Мы усвоили, что побеждает только тот, кто много тренируется. Что только падающий с ног способен на высшие достижения. Мы тренировались в любом состоянии, в любую погоду, в любых условиях. Мы знали: если ты способен идти после тренировки, значит ты не тренировался. Мы готовились к Олимпиадам. Мы тренировались трижды в день. Мы уходили на двадцатикилометровый кросс утром и возвращались с десятикилометрового кросса вечером. Вся жизнь делилась на восстановление и тренировку. Тренировка – это цель восстановления. Тренировка – это смысл бытия.
   Прочь с дороги! Наши тела рассекают Вселенную. Наши ноги не устают. Наши лёгкие не знают большего счастья, чем снабжать наши ноги кислородом. Мы надеваем наушники и цепляем датчики к сердцу. Мы на бегу считаем пульс. Каждая тысяча метров – три минуты. Каждая минута – это двести ударов сердца. 12 000 ударов сердца и 20 километров позади.
   Мы не знаем статистики. Шопша ещё жив. Он умрёт под дубами в Краснодаре через два года. Аланов ещё жив. Он повесится через восемь лет. Нам не ведомо, что каждый пятидесятый ребёнок в советской сборной погибает на тренировках… Да нам это и не интересно, мы сами готовы сдохнуть на тренировке.
   У Шопши пульс 190 ударов в минуту. А каждый километр он пробегает за 2 минуты 45 секунд. Прочь с дороги!
   У Аланова пульс 188 ударов в минуту, а каждый километр он пробегает за 2 минуты 46 секунд. Прочь с дороги!
   Юра Корчёнков ещё жив. И у него тоже отменный пульс и отменная скорость. Темп!
   Наше знамя – Абебе Бикила! Он пробежал в Риме 42 километра 195 метров босиком по мощёным мостовым за 2 часа 12 минут и 6 секунд. Темп!
   Абебе Бикила – наш национальный герой. За две недели до олимпийского старта в Токио ему вырезали аппендицит. Все потенциальные претенденты на медали вздохнули с облегчением. Никто не верил, что он выйдет на старт. Но он был на старте. И он был на финише. Первым! Темп!
   Абебе Бикила – символ наших надежд. Пока я ел плов, он падал вместе с маленьким самолётом на высокогорном плато в Эфиопии. И получил 79 переломов. У него было сломано всё, что только может быть сломано у человека. Но через шесть месяцев на инвалидной коляске он вышел на старт международных соревнований по стрельбе из лука. И занял девятое место из семидесяти участников. Темп!
   Наша легенда – Хуберт Пярнакиви. В 1959 году в Лос-Анжелесе, при шестидесяти градусной жаре, двое – он и американец Сот остались вдвоём на десятикилометровой дистанции. Последние два круга они бежали почти час. Сот не добежал – он упал на дорожку и был доставлен в больницу без единого грамма соли в организме. У Пярнакиви тоже не было соли. Но он продолжал бежать. Он плохо соображал, куда бежит. Случайный зритель мог подумать, что на дорожке пляшет пьяный: он бежал практически на месте. Это была страшная пляска смерти, и этот танец, зафиксированный киноплёнкой, видела вся планета. Темп!
   Он упал, перекинувшись через финишную черту. Темп!
   Мы собирались превзойти Бикилу. Мы желали танца Пярнакиви. Мы смотрели на портреты Куца и не понимали, почему у него такой большой живот. Мы родились, чтобы умереть на дорожке. Темп!
   Каждый день – тридцать километров. Темп!
   Каждый день – 18 000 ударов сердца. Когда над Краснодаром в апреле семидесятого бушевали песчаные бури, и песок скрипел на зубах, мы обматывали головы майками, снимали кроссовки и бежали 30 километров по раскалённому битуму босиком. Ноги прилипали к битуму, и на двадцать восьмом километре кожа со ступнёй оставалась на дорожке. Мы оставляли кровавые отпечатки, и песок засыпал следы наших ног. Музыка бега как музыка танца. Темп!
   Бег снился нам по ночам. Мы мечтали побить рекорд Пааво Нурми (этот невысокий финн на трёх Олимпиадах подряд опережал своих высокорослых соперников на всех стайерских дистанциях). Мы мечтали превзойти Эмиля Затопека (этот почтальон из Чехословакии сумел выиграть Олимпийские забеги на 5, 10, и 42 километра). Владимир Куц казался нам воплощением нашей мечты. На Олимпиаде в Мельбурне он не позволил англичанам сидеть у себя за спиной в ожидании быстрого финиша. Со старта он вышел вперёд, взвинтил темп и продвигался к финишу, совершая жёсткие ускорения на каждом круге. Никто из соперников не выдержал этой гонки.
   И мы выходили со старта вперёд. Мы устраивались на почты и разносили телеграммы, чтобы работа и тренировка слились воедино. Мы презирали общественный транспорт. Везде, где можно было бежать, мы бежали. Темп!
   Через две недели на Мемориале Знаменских в сутолоке на старте Шопша проколол шиповкой ахиллово сухожилие Аланову. Словно рок свёл двух выдающихся стайеров в этом забеге. После этого старта ни тот, ни другой ни разу не поднимались на пьедестал почёта…
   Но пока был июль семьдесят первого. И Людмила Брагина ещё находилась в опале: во всех газетах писали о её неспортивном поведении. И только через год в Мюнхене ей предстояло принести нашей сборной три золотых медали.
   А в апреле семидесятого на Краснодарском стадионе «Труд», рядом с каждым кровавым отпечатком наших ног, оставались следы её изящных шиповок «Адидас». Темп!
   Каждое утро я буду выходить на набережную Анапы и пробегать двадцать километров вдоль Чёрного моря!
   …И сейчас, пока я дожёвываю вечернюю котлету, не обращая внимания на бледную девушку в очках, я не знаю, что в это же самое время в далёкой Эфиопии всё падает и падает маленький серебристый лайнер с первым африканским олимпийским чемпионом на борту. Он уже выгнал весь бензин. Он всё пытается выпустить шасси…
   Я захлопнул книгу Багирова и сквозь увитую виноградом беседку двинулся к берегу Чёрного моря.

   Когда плачешь, ты должен быть один. Но наша цивилизация не позволяет тебе быть одному.

   На первом этаже холла пансионата (много лет спустя как раз в этом месте моя дочка Света закатила грандиозный скандал) располагались гигантские шахматы. Я впервые видел такое чудо. Тяжёлые точёные деревянные фигуры вызвали у меня чувство невыразимой тоски по дому.
   Здесь же стояло никем не охраняемое фортепиано. Я открыл крышку и сыграл единственную мелодию, освоенную мною к тому времени: «Родина или смерть!», что в переводе с испанского означало: «Куба, любовь моя!» Обратите внимание, как в одном предложении играют понятия «родина», «смерть» и «любовь»… С высоты сегодняшнего дня я нашёл бы и новое значение перевода: «Куба! Любовь моя…». Но для появления этого восклицательного знака нужно было, как ни странно, не умереть на дорожке…

   В общем, есть такое искусство – Плакать! Но искусство – это то, чему нельзя научиться.

   Утром следующего дня я пробежал свои первые двадцать километров по берегу моря. Вечером в палате я слушал любопытный разговор своих соседей, мужичков где-то лет 35–40. Их было трое из разных городов. Один казах, двое русских. Из этих двух – один толстый, другой тонкий. Толстый в основном и говорил. Говорил об одном: он жаждал любви, простой и незатейливой, как вся его рабоче-крестьянская биография. Говорил все вечера.
   Рассказы его звучали как донесения с фронта:
   – Эх, б…, сегодня не дала…. – это в первый день.
   – Вот, б…, в кустах чуть-чуть не дожал…, – это день второй.
   – Боже, как яйца ломит, б…, – третий вечер…
   И, наконец, победная реляция:
   – Таких стерв ещё поискать! А то всё целку из себя ломала! Я ей х… в…, а она знаешь чего сказала?
   (Мы, естественно, не знали)
   – Выше, по животу!!!

   Три завтрака, три обеда и три ужина я так и не смог съесть. Подходил к столу, смотрел на удовлетворённую Клавдию Фёдоровну, ненавидящим взором обводил дам в столовой, и меня неудержимо тянуло блевать.
   И одна мысль, как победитовое сверло, сверлила и обжигала мозг: «Неужели они все такие?».

   Но в ту, вторую, ночь после первого кросса я проснулся в три часа и ощутил, что мне нечем дышать. Тело – в липком поту, гланды сдавили горло, нос как ватой набит. А сердце! Моё сердце! Я на глазок прикинул пульс. И не поверил: в спокойном состоянии, в норме, оно всегда билось ровно 60 раз в минуту. Теперь было 140!
   Все суставы и мышцы ломило. Я мог бы, как Абебе Бикила в Мехико, падая на дорогу, воскликнуть: «Ноги мои, ноги!»…
   Лоб раскалён. С трудом я сполз с койки и дополз до двери. Сорок минут я добирался до здания «скорой помощи» (мне, атлету, было стыдно беспокоить людей по телефону), где я выяснил, что пульс 146, что температура 39,6, и что у меня осложнение на сердце ревматоидного характера по типу тонзилл-кардиального синдрома. Что положение серьёзное, и что с лёгкой атлетикой мне придётся расстаться навсегда!

   Последующие две недели были потрачены на лекарства (на них ушли все деньги), лечение и оздоровительные процедуры. Боль в суставах улеглась только через полгода. Воспалённые, они не позволяли ни ходить, ни сидеть, ни писать. Вечерами я ползал вдоль каменного бортика и смотрел на море. Мне были запрещены купания, загары и все те маленькие удовольствия, которые ассоциируются у жителей державы со словом «юг».
   Единственным развлечением, посильным мне в этот период, было домино. Целыми днями я зубрил Багирова и играл со старичками у входа в пансионат. Соседок за столом для меня не существовало. Однажды моя соседка по столу подошла к нам, доминошникам, в сопровождении какой-то девушки неописуемой красоты. Дело было перед ужином. Я как раз вылетел, неудачно пытаясь закончить игру знаменитым пусто-пусто. На душе было и пусто-пусто и темно. Однако вид прекрасной незнакомки и отсутствие хоть какой-нибудь приличной цели в жизни повлекли меня к первому в моей жизни пикантному знакомству.
   Я решил представиться и вскоре уже мы сидели втроём на скамеечке между виноградником, ведущим в столовую и пансионатом (до этой скамеечки я Любу и детей так и не довёл!) и оживлённо беседовали. Девушку звали Галей. Мою соседку по столу – Ниной, меня (как и оказалось впоследствии) – Лёшей. Это была самая первая в моей жизни беседа с девушками вообще, и с Ниной – в частности.
   Речь зашла о евстахиевой трубе и её роли в организме. Я развил красивую теорию. Галя веселилась. Потом мы остались с Ниной за столом вдвоём и она заявила:
   – Дурак! Она же врач!!!
   Это была самая первая в моей жизни рефлексия самой первой в моей жизни моей же игры. И эту первую игру я успешно и с визгом проиграл.

   Зато теперь я присмотрелся к соседке и обнаружил, что Нина вполне сносно смотрится, как девушка. Конечно это не Галя, но у неё добрый нрав, чистый взгляд и прозрачные мысли. Оказалось, что здесь она отдыхает каждый год!
   Но в тот вечер мы недолго поболтали и разошлись. Я признался ей, что пишу песни, что песни эти про бег, что я мечтаю вернуться на дорожку вопреки прогнозам врачей, что я играю в шахматы и намерен играть матч на первенство мира во-первых, и бить мировые рекорды в лёгкой атлетике во-вторых.
   Нина, как мне кажется, увидела, что я, во-первых до предела наивен и глуп, и к тому же совершенно ничего не понимаю в женщинах во-вторых, но, могу быть полезен для безопасного развлечения – в-третьих. Мне об этом, разумеется, не сообщалось, но сообщалось, что я имею право сопровождать её и (и это важно!), саму Галю (боже правый, как она мне понравилась! Галя!) на завтрашнем купании у скалы! (Вот до этой-то скалы я и довёл и Любу, и детей!).
   Ночь под таблетками прошла спокойно, и утром я доковылял до скалы. Обе девушки уже были здесь и собирались через полчасика к завтраку. Вот здесь-то я и рассмотрел Нину вне её очков и в её купальнике.
   Боже милостивый! Боже правый! Она была совершенна! Здесь я и спел ей самую первую свою песню:

     Здесь двадцать пять кругов,
     Здесь тысяч семь шагов,
     И надо обойти здесь всех!
     Бежать, как хватит сил!
     Бежать, чтоб победил…

   А потом она бродила между камней в море. А потом мы завтракали, и я прочёл ей первое своё стихотворение на «её» тему:

   Три раза в день тебя я вижу!..

   Нет! Неправда! Ни одного моего стихотворения себе она не слышала. Пока. Пока мы не расстались. Я прочёл ей что-то другое. Но что же? Что?!

   Только ты не плачь! Сожми зубы и не плачь. Набери побольше воздуху в лёгкие и не плачь. Ты сильный, и ты это выдержишь! Потому что это всё пройдёт!

   – Галя вчера уехала. – Нина смотрит на меня из глубины своего номера.
   Мы выходим на балкон, и неожиданно она заявляет:
   – Знаешь, как невыразимо грустно было сразу после её отъезда!
   И… плачет. Я утешаю её, я пытаюсь её веселить… А через один вечер я провожаю её на поезд. Вот он отходит и скрывается за поворотом. Вот я стою на той же самой улочке. Пока ещё всё спокойно, Нина дала мне свой домашний телефон и свой адрес. Просто так. И я записал просто так. Мы оба уверены, что больше никогда не встретимся…
   И вот солнце слегка склоняется к закату, и я хожу по внезапно опустевшему балкону нашей палаты, и вдруг… что-то страшно рвётся в груди, душит в горле и мои глаза застилает солёная пелена…
   Никогда! Я сдерживаю себя до предела, но ЭТО накатывает всё мощнее и ярче…
   Никогда! И я рыдаю, я уже не в силах удержать ни слёз, ни голоса, ни рук, ни ног… Второй раз так я буду плакать только через двадцать пять лет!

   Ну, а ты не плачь! Потому что сказка ещё только начинается.

Глава вторая

     Ты ко мне никогда не вернёшься!
     Я тебя никогда не найду!
     Если встретимся, ты отвернёшься,
     Если нет, не узнаю, пройду!
     Мы так мало встречались с тобою!
     Я не понял тебя, был несмел,
     И под шёпот ночного прибоя
     Песен всех я пропеть не успел!
     А когда я с тобой расставался,
     Я не знал, что уходит любовь,
     Ты прости, что я поздно признался,
     И не в силах вернуть тебя вновь!

   …Говорят – нельзя бросать спорт резко. Говорят, что те, кто резко бросил, часто болеют и быстро умирают. Говорят, что спорт не любит, когда его бросают. А кому это понравится, когда его бросают… Но я не бросил спорт. И не собирался бросать.
   Я вернулся в Свердловск и вернулся в свой техникум. В августе мне сделали операцию (удалили гланды). В больнице я продолжил изучение книги Ласкера «Учебник шахматной игры» и вскоре выполнил норму первого разряда. Двадцатого сентября я вышел на старт километрового кросса и выиграл первенство техникума. Но пробежал эту дистанцию всего за три минуты и шесть секунд. А ведь зимой в манеже УПИ мне посчастливилось пролететь эту же дистанцию за две минуты сорок одну секунду!
   Потянулись учебные недели. Изредка я посылал письма Лене Машуковой, изредка она отвечала мне. Ленка была очень серьёзным человеком, наш брак казался мне неотвратимым хотя бы потому, что у нас с ней всё было слишком романтично…
   Ходил я с трудом. Тот памятный забег в техникуме вообще отнял все силы. Мне снился бег. Всю осень и всю зиму я просыпался от невозможности опередить кого-то на дорожке. Подкатилась зимняя сессия. Экзамены я сдавал автоматом и досрочно, и поэтому выкроились две недели чистых каникул. На что я их потрачу, я знал ещё в июле.
   Собрался. Деньги только на дорогу туда и обратно. Большой, непропорциональный тулуп – единственная моя тёплая одежда. Валенки. Какая-то старенькая меховая заячья ушанка. Со стороны я был просто смешон. Но меня это не интересовало. Я ехал в Москву.
   Прибыл. И здесь мне посчастливилось первый и последний раз в жизни попасть на спектакль Большого театра в Кремлёвский Дворец съездов. Давали «Фигаро».
   Весь следующий день я провёл в поисках улицы Грайвороновской и третьего корпуса заветного дома. Нашёл. Голос за дверью сообщил, что Нина придёт позже.
   И вот я четвёртый час стою у морозного подъезда и жду. Я не курил, не пил, не интересовался ничем и никем. Я просто стоял и ждал. Она появилась из темноты внезапно. Лёгкая, в великолепной белой шубке. Увидев меня, вначале замедлила шаг, потом остановилась. Я замер.
   – Ты?!
   – Я.
   – Зачем приехал?
   – Посмотреть на тебя.
   – Насмотрелся?
   – Да.
   – Тогда прощай.
   Она легко взошла по ступеням и скрылась в лифте.

   Девочка! Если тебе встретится смешной, нелепый, нескладный мальчик, который не знает слова «трахаться», не понимает, что тебя нужно ласкать и обнимать, что ты мечтаешь об алом принце на белом коне. Если он встретится тебе сегодня, а через полгода или год будет стоять у твоего подъезда и глупо мечтать только увидеть тебя, знай: это твой единственный шанс на потрясающую, неземную, сверхромантичную и самую преданную и искреннюю любовь на земле! Дважды Бог такого шанса не даёт никому. О! Если бы она не вошла в лифт! Если бы не спросила так презрительно «Зачем?»! Разве могло бы случиться всё то, что случилось!? Боги, боги! Как грустна вечерняя земля! Это знает уставший.

   …После всего этого ужаса мне хотелось только одного: умереть. С того вечера – который всё длится и длится во мне, с того мгновения, как лифт унёс её вверх, а меня швырнуло в темноту московской улицы – жизнь превратилась в одно бесконечное ожидание неизбежной смерти.
   Все события, люди, дороги были как бы бледной иллюстрацией того, что могло бы быть. Она жила во мне и живёт по сей день всё в той же Анапе. Всё у той же скалы она каждый день бродит по воде и её прекрасное тело легко и изящно омывается лучами солнца. Грация её движений звучит во мне дивной мелодией, но каждый вечер на закате во мне просыпается волк и хочется выть от бессмысленной этой утраты. И не выдохнуть эту боль в груди. И не выплакать этих слёз. Не вырвать этих воспоминаний. Не утолить эту жажду. Никогда!
   Нина! Я любил тебя и только тебя. Тебя одну. Всю жизнь. На всех дорогах, на всех тропах. Со всеми женщинами, со всеми встречами.
   Нина! Не было, нет и никогда не будет на свете такой прекрасной, возвышенной и чистой любви. Любви, которой не нужно тела, но только слово и взгляд.
   Нина! Сколько долгих ночей я провёл с тобой без тебя!
   Нина! Сколько долгих дней я, как в тумане двигаясь, шептал твоё имя и никогда не осквернял его ни одной гадкой мыслью. В мгновения наивысших откровений души я вспоминал твой взгляд и не хотел, не хотел, не хотел с ним расставаться! Все сокровища мира я готов был бросить к твоим ногам! Все сказки света готов был променять на одно твоё ответное «люблю»! Но ты – никогда не любила меня. И никогда не ждала. И никогда не верила.
   И что осталось? Несколько наших простеньких диалогов в моей истерзанной страстью памяти, да ещё несколько твоих взглядов. Давно упал самолёт с Бикилой, но раскалённые улицы Рима всё хранят и хранят невидимые следы его босых ног.
   Всё заметает и заметает песок мои кровавые следы на битумной дорожке Краснодара. Всё так же упорно стремится к финишу Люда Брагина. И Юра Корченков всё бьёт и бьёт всесоюзный рекорд на десять тысяч метров. Время остановилось.
   Ты не вышла замуж. Не родила детей. Всё тот же голос твоего отца отвечает мне в телефонную трубку:
   – Она придёт позже, перезвоните.
   И век несётся мимо нас, мы меняемся с ним и остаёмся самими собою, пока живёт во мне тот юноша, одетый в нелепый полушубок и валенки и ждущий тебя у подъезда в Москве. В городе, в котором я никогда не ем плов.

   Только ты не плачь!

Глава третья

   Я думаю о женщинах день и ночь. Я постоянно жду их появления в моём воображении, и они приходят. Они приходят по одной и группами. Они врываются в моё сознание и тревожат мой дух. Они приходят ко мне из памяти. Они возвращаются и вновь растворяются в непонятном «где-то»…
   Этот калейдоскоп их появлений и исчезновений звучит во мне какой-то странной пронзительно высокой музыкой. И главная тема этого поразительного концерта – Люба.
   Она всегда рядом. Она бдительно охраняет мой мозг от слишком долгих посещений других женских фигур. Она доминирует всюду во мне. Она желанна и неприступна. Она – высшая цель и главная идея всей этой музыки. Я не остаюсь без неё ни на мгновение. И где-то рядом с ней, но всё-таки на втором плане – Наташа.
   Но если Люба – это смысл и суть мелодии, и её главный непрекращающийся ритмический рисунок, то Наташа – это страсть и пафос музыки моей души. Люба – это Рим, власть, закон, роскошь и величие. Наташа – Греция, изящество, искусство, возвышенное и чистое пение. Люба – это очаг, Наташа – это огонь. Люба – это дом. Наташа – это хозяйка дома.
   Я проклинаю своё гаремное мышление. Я не желаю нарушать ни одного своего данного слова, ни одной своей клятвы. Я люблю их обеих. Я не мыслю себя без них и вне них. Мне нужны обе. Для Любы я – мальчик, для Наташи – мужчина. Для Любы я – дурачок, юродивый. Для Наташи я – гений. Для Любы я – необходимый элемент интерьера и оформления семьи. Для Наташи – муж и отец её ребёнка. Они обе имеют от меня дочерей. Свету и Евдокию разделяют 17 лет! Поразительно: я всегда мечтал встретить с Любой двадцатилетие нашей свадьбы в Реттиховке. Но встретил его в городе, где живёт её родной отец, и в который она сама меня привезла… Но без неё! И уже без Дунечки.
   А ведь был февраль 1971 года. Самый его конец. Утро. Я раскачался на кресле, разгоняя кровь в сухих суставах и с силой, вставая, вытолкнулся. Двинулся в коридор к умывальнику. Над умывальником – окно. Сквозь окно било солнце. Его лучи расходились косыми пучками и в этих световых столбах плясали мелкие пылинки. Я обернулся и остолбенел. В дымке световых световых лучей и пылинок, едва различимые глазу, привыкшему к яркому свету, стояли три фигуры, которые вызвали ассоциацию с романом дона Сервантеса: высокая фигура Дон-Кихота, маленькая кругленькая фигура Санчо-Пансы ещё одна хрупкая фигурка прекрасной незнакомки. Это оказались новые жильцы четвёртой квартиры – три девушки, прибывшие отрабатывать три года по распределению в Свердловске.
   Тогда у нас в квартире жил Володя, который после армии учился в техникуме. Мы дружили. И решили в тот же вечер «пойти познакомиться». Но для знакомства был необходим достойный повод.
   Уже через несколько часов мы знали, что:
   а) девушек зовут Руфа, Люда и Люба;
   б) они закончили Архангельский коммунально-строительный техникум;
   в) они изучали английский язык;
   г) они играют в подкидного дурака.

   В качестве весомого повода для плотного знакомства был избран английский язык. Я предложил им помочь мне перевести несколько страниц для зачёта.
   На всякий случай я взял текст, который сам мог свободно читать и переводить без словаря, поскольку имел счастье в своё время обучаться в английской школе. Им об этом мы, конечно, не сообщили.
   Таким образом, пока они собирались переводить текст, изучая его внешне, я внешне изучал их. Люда мне понравилась живым и весёлым нравом, но она была что называется «не в моём вкусе». Руфа была прекрасна, и на неё я направил всё своё внимание.
   Люба была некрасива, старалась быть незаметной и не обращала на себя внимания. Однажды у них подпортилась колбаса. Тогда в дело вмешалась моя мама. Дежурила по кухне в тот день Люба.
   И вот стоит она над кастрюлей с достопамятной колбасой, подхожу я, и вдруг она оборачивается и смотрит на меня таким взглядом… От этих широко раскрытых глаз всё во мне перевернулось, и я её наконец-то разглядел…

   Когда очень одиноко, когда закат наполняет невыразимой грустью и слёзы сами просятся из глаз, смело плачь! Так плачут сильные.
//-- Организация пространства любви --//
   Давным-давно в Архангельске, на острове Соломбала (говорят, сам Пётр Первый здесь правил бал на соломе, откуда и название этого острова в дельте Северной Двины) в посёлке Первых Пятилеток, именуемом в народе просто Сульфат стоял стандартный двухэтажный двухподъездный сложенный из бруса барак, разделённый на четыре секции. Адрес у барака был такой: улица Целлюлозная, 23. В комнате, громко именовавшейся «квартира» под номером 17 поселилась молодая семья из двух человек. Девушку звали Люба. Как звали молодого человека – пока неважно. Окно из комнаты № 17 смотрело прямо на проезжую часть улицы Целлюлозной. Напротив этого барака прямо через дорогу был построен красивый современный пятиэтажный дом, облицованный белым кирпичом. В доме было четыре подъезда. Адрес у дома был такой: улица Целлюлозная, 20. В самом ближнем к бараку подъезде на третьем этаже этого дома размещалась квартира № 62. Окна из этой квартиры выходили на улицу Целлюлозная и из них весь барак и окно комнаты № 17 прекрасно просматривались. Таким образом, эти две квартиры смотрели друг на друга окнами, и можно было за одну минуту попасть из квартиры № 62 в комнату № 17 и наоборот.

   – Ты не знаешь, как любят.
   (Люба)
//-- Всегда вдвоём --//
   Муж Любаши работал то на почте, то на лесопилке, то на целлюлозно-бумажном комбинате, то у чёрта на куличках в городе, и тогда он каждый день ехал на автобусе № 10 сорок минут туда и сорок минут обратно. А она работала в конторе. В строительно-монтажном управлении № 2, располагавшемся прямо за домом № 20 в глубине этого квартала в деревянном одноэтажном строении. Здесь же работал мастером некий Виктор (назовём его так). Начиная с техникума, и пять лет до замужества (с 18 до 22 лет) Любаша и Виктор «встречались». Нетрудно догадаться, что проживал Витя в квартире № 62 дома № 20 по улице Целлюлозной.

   А в бараке восемь лет проживали Любаша с мужем и растили двоих детей.
//-- Встреча --//
   Прошло много лет, Витя четыре раза уже был женат и разведён. И, наконец, серьёзно заболел и попал в больницу.
   Любаша с мужем давно уехали в другой город и исчезли с горизонта. Её муж за эти годы неузнаваемо изменился.
   И вот в больницу к Вите пришёл какой-то толстый потрёпанный мятый неопрятный мужик, и они оказались друг напротив друга. Мужик держал в руках большую фотографию молодого Вити, поздоровался и присмотрелся. Перед ним сидел волосатый, небритый, как-то болезненно состарившийся худой человек.
   – Вы помните Любу Леонтьеву? – спросил мужик у Вити.
   В ту же секунду лицо измученного болезнью озарилось каким-то глубоким внутренним светом, взгляд серых глаз вспыхнул ярко и губы расплылись в блаженной улыбке.
   – Любаша?! Конечно… Первая любовь… А потом приехал какой-то матрос и забрал её…
   – Я взял у ваших родных вашу фотографию, – сказал мужик, – она просила привезти ей на память. Вы не возражаете?
   – Конечно, конечно! – закивал Витя.
//-- Расколол --//
   Я рыдаю у Людмилы на кухне. Я осознал, что Люба меня не любит, что я мешаю ей жить своей жизнью, встречаться со своими любимыми. Мне душно. Мне плохо. Я хочу вырвать эту боль из груди. Я хочу выжечь её раскалённым прутом. Я хочу умереть.
   – Сердцу не прикажешь, – грустно говорит Люда.
   Я цепляюсь за эту возможность последний раз побыть дома с родными. Я осознаю, что я навсегда потерял свой дом, свою любовь, свой мир. Я погибаю. И я пытаюсь, пытаюсь понять: за что? И тогда я внезапно задаю этот вопрос, который не решался задать много лет:
   – Ведь я знаю, что до меня у неё был человек!
   – Ну и что? Теперь ведь это уже не важно, – успокаивает меня Люда. – Был. И жил на Целлюлозной, 20…
//-- Финал --//
   Я вернулся домой из той тяжёлой, страшной поездки. Люба начала собирать на стол. И тогда я открыл дипломат, извлёк из него фотографию Виктора и бросил перед нею на стол: «Я знаю всё!».
   Она замерла на несколько секунд и сразу внутренне напряглась. Я чувствовал всё, что происходило в ней в эти мгновения. И тогда слёзы стали душить меня.
   Господи! Все эти годы… Господи! Боже правый!

   Я прощу тебе всё, кроме лжи!
   Не лги!

Глава четвёртая

   Пора! Пора замолвить словечко о Лене Машуковой. Пора рассказать о самой грустной песне моей жизни.
   С Леной мы познакомились заочно. У моего школьного друга, Юры Мещерякова, в доме которого я провёл не меньше времени, чем в своём собственном, была двоюродная сестра. Жила она в Кургане и однажды по совету Юры я послал ей письмо.
   В первом письме я сообщал свой рост, вес, парижские наклонности и вообще – оно было пронизано Светом и светскостью. Остроумный ответ в том же стиле не заставил себя долго ждать. Мы переписывались почти год…
   Наконец наступило лето. Мы встретились и познакомились. Вместе гоняли футбол во дворе Юркиного дома. Вместе гуляли по городу. Мы никогда не целовались. Мы никогда не обнимались, но редко подводившая меня интуиция подсказывала мне, что с этой девочкой будет связана вся моя жизнь. (Иркутск, 1992 год. Мы с сыном Володей покупаем ЕЙ цветы и шампанское).
   У Лены было потрясающе интересное лицо: совершенно английский профиль и самый соблазнительный разрез глаз во всей Вселенной. Она была остроумна, умна, сообразительна, интересна как собеседник и имела свой необычный взгляд на вещи, людей и их отношения. (Иркутск. Мы вместе выгуливаем её собаку. Она сердится на меня за то, что я до сих пор не придаю значения решающим мелочам).
   О, Лена! Твоё лицо всегда хранится в моём альбоме. Люба не возражала. Люба понимала, что это лучше, чем тайная привязанность к прошлому. (Свердловск, 1975 год. Мы с Любой в гостях у Мещеряковых перед отъездом в Архангельск. Люба видит, как я смотрю на Лену, уводит меня из этого дома и плачет, плачет, плачет…)
   Потом Лена училась на геофизика в Горном институте. Странно – но почти все мои знакомые, пообщавшись с моей мамой, шли учиться на геофизику… Таково было влияние личности моей мамы – геофизика, поэтессы, актрисы – на их незрелое подсознание…
   Я приходил к ней в общежитие, мы иногда прогуливались по городу… Иногда она мне снилась… Ровные, не омрачённые сексом отношения не развивались и не утихали… Я раздумывал о том, чтобы связать с ней жизнь. Точнее мечтал об этом. Лена была из мира моего дома, из мира моего детского окружения, из мира геофизики.
   Тогда я ещё не осознавал всей своей чудовищной силы влияния на женщин. Тогда я ещё не понимал всей сокрушительности своих вербальных агрессий и не различал женщин так, как различаю их сейчас. О, имей я тогда в себе хоть малую часть своих нынешних представлений! Но Лена тоже росла и менялась. В 1974 году я пришёл к ней в общежитие и прямо спросил на скамеечке под окнами общаги, как она смотрит на наши перспективы… Она ушла от прямого ответа. Если до этого я ещё сомневался, то теперь все сомнения были отринуты. «Жребий брошен!» – сказал я самому себе и, прихватив у Юры Мещерякова студенческий билет, нелегально, под его именем, вылетел в Архангельск. Это теперь молодые люди сначала спят, а потом объясняются в любви. Мы объяснились в любви, но никогда не спали вместе. Потому что дух для нас был важнее плоти. Сколько раз я хотел уехать к ней в Иркутск! Всё бросить и уехать. Словно переиграть жизнь… Пойти по другому стволу дерева её вариантов. Но в конце, в самом конце жизни обе ветки встретились и переплелись.
   И получилось, что как бы я не двигался – меня ждал один и тот же финал, один и тот же круг игры и одна и та же музыка.

   Всё!
   Слов нет!
   Я распят!

   Я смотрю сны своей жизни. Мы всё идём и идём с Леной по мокрому после грозы тротуару улицы Пушкинской. Юра всё ставит и ставит мне тысячу щелбанов и всё крутится и крутится пластинка с песней:

     «Словно сумерек наплыла тень,
     То ли ночь, То ли день…»

   Когда очень хочется плакать – уходи от всех в прерии…

Глава пятая

   Божественная Валерия! Кто не читал Джованьоли – пусть спросит меня, я знал её!
   Я знал станцию метро «Парк Культуры», знал этот типично московский дом с типично московским лифтом. Знал эту коммуналку. Самый южный вид столицы открылся мне рядом с ней на Лубянке. Самые прекрасные виды небоскрёбов с Москвы-реки мы созерцали, катаясь на прогулочном теплоходе.
   Валерия! Вот с кем найду я утешение в самый сложный период моей жизни. Вот кто откроет мне дверь вечером и проводит до порога утром. Вот чей голос буду искать я по всем телефонам Москвы!
   Божественная! Джованьоли был чертовски прав! И трижды прав был режиссёр американского фильма, потому что смог, сумел, удосужился открыть нам облик самой замечательной женщины всех веков и народов.
   Мужчина не способен на успех, если за ним не стоит женщина. Никогда ни один мужчина не имел успеха, если рядом с ним не угадывалась хрупкая фигурка его неизменной спутницы. Валерия принесла Спартаку славу и самый грандиозный успех. Кто ещё имел такой безнадёжный старт и такой блестящий финиш?
   Валерия оказалась сильнее Клеопатры и Жозефины, мудрее Ксантиппы и глубже Этелиан Булль. Стать Цезарем, родившись в самом знатном римском семействе и стать достойным соперником всех кесарей мира будучи гладиатором! Нет!
   Валерия была и остаётся недостижимым идеалом любого мужчины. Мне сказочно повезло. Я достиг идеала. И она меня полюбила. Редко кого любят так, как она меня…
   Её экранная версия уступала ей во всём. Ни одна женщина мира не умела любить так страстно и неистово, быть такой преданной и нежной. Моя мечта понять Спартака осуществилась внезапно через неё. Если в Москве и оставались цветы после наших встреч, то только второго сорта. Если в Москве и писались стихи после наших свиданий, то все самые лучшие строки уже были написаны. Это был первый и последний в моей жизни отпуск, предоставленный мне Ниной!
   А потом… я уехал в Урай, и её голос пропал, исчез, растворился, словно и не было его никогда, словно это была моя зелёная дверь, которая каждому открывается только раз в жизни. Уйдёшь, и более никогда не найдёшь. Не уходи из рая! Но я ушёл…

   Это бывает. Редко, но это бывает. Всё хорошо, всё нормально. И вдруг накатывает невообразимая волна тоски, врывается буря чувства, и нет никаких сил остановить её и сдержать рыдания. И тогда ты падаешь на диван и хватаешь себя за голову и истово молишься об одном: Боже! Прими же меня! Прими и успокой навек!

Глава шестая

   Это был сон. Сон, который снился мне в детстве. Мне часто снились одни и те же сны помногу раз. Потом оказывалось, что сны эти были вещими.
   Мне снился странный сон, что я в квартире у Горшковых (самая недоступная для меня квартира в нашем старинном купеческом доме в центре Свердловска на бывшей Хлебной улице) лежу на кушетке (в этой квартире не было кушеток!), и вокруг меня собралась группа женщин… Они ухаживают за мной, гладят меня, жалеют и… я был ребёнком и понять этого действия не мог.
   Однажды этот сон материализовался: когда Свердловск уже стал Екатеринбургом. Горшковы умерли, и в их квартиру вселилась молодая семья. Саша и Оля. Впоследствии Оля ушла, а Саша стал сдавать комнату нашим знакомым. Точнее даже не просто знакомым, а моим ученикам. А уж если быть совсем точным, одной моей ученице, Наташе.

   Женщины напрасно полагают, что мужчины не плачут. Просто они никогда не показывают им слёз. А если и показывают слёзы, то, будьте уверены, ненастоящие. Настоящие слёзы – это личное сокровище каждого нормального мужчины.

   Впервые о Наташе я услышал от графини Орловой. При отсутствии графа, на её уютной кухне, в период работы над проектом школы старшеклассников в Урае я услышал такие слова:
   – А знаете ли Вы, Алексей Алексеевич, что в Урае есть такая девочка – Наталья Литвякова?
   – И чем же она интересна? – спросил я.
   – О! Это очень способная девочка! Начитана и интеллигентна.
   Наташа впервые увидела меня в первой школе Урая, и, будучи наслышанной обо мне, подумала: «Интересно, как он будет за мной бегать!».
   Первый наш диалог состоялся на встрече учеников первой школы со мной, то есть с руководством будущей школы старшеклассников. После нашего выступления Наташа задала вопрос:
   – Что вы думаете по поводу трактата Кондильяка «Об ощущениях»?
   Если бы эта девушка в тот момент представляла себе все отдалённые последствия своего невинного вопроса, она скорее всего никогда бы его не задала…
   Но вопрос был задан, и он требовал ответа.
   Был и быстрый ответ, в задачу которого входило продемонстрировать «экзаменатору», что вопрос известен и изучен достаточно полно. Так Наташа пришла в академическую группу школы старшеклассников на отделение истории и филологии. С этого момента начинается история её приходов и уходов.
   На второй день занятий в академическую группу истфила пришло пополнение: группа была маленькой, и её решили «добрать». Основная группа, увидев «молодых» отреагировала моментально: Наташа, Альмира, Света и их окружение встали и демонстративно двинулись прочь от кабинета – по коридору на выход. Конфликт удалось локализовать быстро. Так Наташа первый раз ушла и первый раз пришла обратно.
   Но понимание наших отношений на первом этапе – в пределах учебной группы – невозможно без описания самой этой группы и её судьбы. Поэтому я сделаю первое игротехническое отступление.
//-- «Ермак» и его судьба --//
   Наверное я не был бы Ратушным, если бы моя академическая группа, наречённая «Ермак», нормально получила аттестаты. Борьба за новое образование в Советской России носила сложный характер. Речь, по сути, велась о том, кто имеет право преподавать в России, осознавшей свою бандитскую тоталитарную сущность. Если преподавателями остаются те, кто преподавал в ней в период всеобщей любви к классикам марксизма-ленинизма, то надежды на изменение содержания образования становились суетой сует и превращались в томление духа. Одной из самых отчаянных попыток педагогического андеграунда в этот период была, и остаётся на сей день, – историческая эпопея с группой «Ермак».
   Едва ли не самый агрессивный из педагогов-новаторов, нанёсший немалый урон родной коммунистической партии в её рядах, и далеко за пределами этих самых рядов, наглец, осмелившийся призывать народ на баррикады и крушить сталинизм на митингах в Свердловске в 1987 году, пригрелся в малюсеньком городке Тюменской губернии и, отдыхая там от политических битв за Ельцина, зализывая раны и восстанавливая шкуру, оборзел до того, что в ультимативной форме потребовал права на преподавание в государственной экспериментальной школе.
   Но если множество других афер подобного рода закончились закономерным провалом, то случай с «Ермаком» показал – возможны и оглушительные успехи: 24 девушки прозанимались год у этого идиота и не только получили аттестаты, но – и это самое прискорбное для Системы – почти все успешно поступили в различные высшие учебные заведения страны. Таким образом, вузы, принявшие «Ермак» в свои нестройные ряды, как бы выдали справку о состоятельности самой идеи, которая заключается в утверждении отсутствия конкурентоспособности государственных общеобразовательных школ…

   Второе игротехническое отступление:
//-- О дерьме, мужчинах и командах --//
   Гостиница МВД в Тюмени на улице Советской. Именно в ней, на втором этаже, и расположился мой первичный штаб. Настя расположилась на кровати. Она подпёрла ручкой своё красивое грустное многообещающее лицо. Это наш первый серьёзный разговор. Подле неё сидит перспективная серебряная медалистка Гузель. Вот им то я и готов сообщить кое-какие мысли о мире, о женщинах и о себе.
   – Знаешь ли ты главную цель жизни человека?
   – Нет.
   – Дерьмо!
   Брови у Насти летят вверх.
   – Дерьмо, дерьмо и ещё раз дерьмо! За семьдесят лет жизни человек производит примерно одиннадцать тонн этого ценного вещества. Для достижения этой высокой цели и предназначены все остальные движения человека. Он ест, пьёт, размножается, чтобы произвести как можно больше дерьма! Наименований у дерьма много: кал, стул, говно, испражнения, фекалии, выделения… Но всё это – дерьмо! Образование, наука, полёты в космос – всё это нацелено на одно – на производство дерьма. Мы хотим красиво есть и пить, потому что тогда говно получается лучшего качества. Мы лечимся от болезней, чтобы наши какашки были максимально правильными. Едим мы разные продукты, но на выходе мы получаем один. И качество жизни мы повышаем в тех же целях. И мужа женщина подыскивает себе такого, чтобы родилось как можно больше засранцев. Человек – это непрерывно мешок с дерьмом. Мы при любых обстоятельствах носим в себе некоторое количество дерьма. Едва появившись на свет мы сразу начинаем производить его в достаточно больших количествах. И пока мы производим дерьмо, мы живём. Недаром ранения в живот самые опасные: нет дерьма – прощай жизнь.
   Входит она: как всегда спокойная и уверенная в себе, во мне и во всём происходящем. И тогда я смело перехожу к своей любимой долгоиграющей шкварке.
   – Знаешь ли ты, как я отношусь к женщинам?
   Она не возражает, а просто ложится на другую кровать и начинает читать свои бесконечные конспекты. А мы продолжаем беседу с Настей. Она слегка качает головой, как бы поощряя меня продолжить рассуждение.
   – Женщины, на мой взгляд, стоят на неизмеримо более высокой ступени интеллектуального развития, чем мужчины. Женщины в миллионы раз умнее мужчин. Мы – уроды, экспериментальный материал природы. На нас природа ставит свои эксперименты, давая нам то одно, то другое качество или способность, которыми не обладает больше ни один человек в мире. Вот за это-то конкретное уродство нас и любят женщины. В остальном же мы немного хуже собак. Собака, выбегая из дому, рвётся на улицу. Зачем ей надо на улицу – собака не знает. Но, нагулявшись, она находит дорогу домой. Иное дело мужчина. Он тоже рвётся на улицу, но, нагулявшись, дорогу назад он забывает.
   – Вы шутите, Алексей Алексеевич, – догадывается Настя.
   – Да нет же, совсем не шучу, – с грустью признаюсь я. – Мы глупые и тупые одноклеточные животные, которые хотят только того же, то и люди, у которых после автомобильных или иных катастроф удалили кору головного мозга, а именно жрать и трахаться.
   – Нет, вы всё-таки шутите! Впервые слышу, чтобы мужчины так самокритично отзывались о себе, – заявляет Настя.
   – Да нет же, нет! Именно так я и считаю. Вот, например, почему мужчина долго смотрит на женщину, и, как говорят, «не может насмотреться»?
   – И почему же?
   – Да просто у мужика очень маленький буфер графической памяти! – восклицаю я так, словно делаю научное открытие. – Вот он сканирует, сканирует её лицо глазами, а весь образ в память не помещается. Отснял лоб и глаза, для щёк уже нет места. Отсканировал губы и подбородок – всё! Верхнюю часть лица как ветром сдуло. Процессор слабенький, шуршит еле-еле! Его постоянно клинит и глючит.
   – И что из этого следует?
   – Здесь я должен сделать маленькое отступление, – заявляю я, и делаю ценную вставку: девушки вообще рассматривают мужчин, как своеобразный увеселяющий автомат. Для поощрения этого автомата они пользуются следующими основными командами: «ну!», «ну и!» и «и что из этого следует?»!
   – Хорошо! – восклицает Настя. – Но продолжайте же!
   – С мужчинами в силу вышеизложенного надлежит разговаривать короткими, ясными командами: «Возьми», «подойди», «поставь!». Например если хочешь послать его за хлебом, то нельзя ему сказать просто: «Сходи за хлебом!»
   – Господи! А что же ему надо сказать?
   – Видишь ли, текст «пойди за хлебом» равно как и текст «вынеси мусор» для мужчины непосилен. Это слишком сложное задание. Он может выйти из дома с деньгами и потеряться. Лучше разбить всю процедуру на несколько простых и ясных команд. Примерно так: «возьми десять рублей», затем когда он их взял, «положи в карман». Когда и это несложное задание будет выполнено, направь его к двери: «Подойди к двери». Подошёл. «Открой!». Лучше слегка проводить его и дать чёткую инструкцию: «Сейчас ты выйдешь из дома и зайдёшь в ларёк напротив подъезда. Там купишь хлеб и бегом назад». Разумеется, с первого раза он может не запомнить. Повтори трижды и заставь его повторить. Дрессировка мужчины – дело трудоёмкое и хлопотное. Иногда абсолютно неблагодарное. Но в конечном итоге некоторой дрессировке он всё же поддаётся. Главное – понимать, что чем короче текст команды, тем больше шансов на её выполнение. В карман к нему засунь инструкцию по возвращению домой. Укажи в ней ему адрес, подъезд, этаж, номер квартиры и некоторые признаки дома и двери в подъезд. Запиши и номер телефона. В другой карман зашей в полиэтиленовом пакете такое сообщение для другой женщины, если она случайно набредёт на твоего потерявшегося мужика: «Сучка! Верни моего гадёныша! Если прикормишь – прибью!» Ну или что-нибудь ещё в том же роде…
   Она закрывает конспект и прерывает нашу беседу, протягивая мне червонец: «Возьми деньги. Сейчас ты сходишь за сигаретами».
//-- Негодяй, подлец и неудачник --//
   Мы едем с Наташей в троллейбусе № 5 по улице розы Люксембург на задней площадке. Я привычно смотрю в заднее стекло. Наташа стоит рядом. Именно здесь я решаюсь наконец решительно определиться в одном очень важном для меня вопросе:
   – Слушай внимательно, Ната, – вкрадчиво говорю я.
   – Я слушаю, – отвечает она.
   Нас никто не слышит, а вот мы отлично слышим друг друга и поэтому можем говорить спокойно и негромко.
   – Я сам о себе могу сказать достаточно много гадостей. Если ты считаешь, что я лгунишка, то вот тебе моя авторефлексия, самообозрение, так сказать. Я подлец, негодяй, трус, обманщик, сволочь, мерзавец, мошенник, мелкий воришка, сукин кот, мразь, подонок, огрызок цивилизации, ретроград, графоман, плут, недоносок, шакал, гадёныш, дрянь, насильник, убийца, ублюдок, хорёк, предатель, подхалим и выжига, тунеядец и жмот, взяточник и лизоблюд, вероотступник, отвратительная тварь и последняя падаль смердящая. От меня дурно пахнет. Зловоние, источаемое мною подолгу не выветривается. Таких как я надо стрелять в затылок, вешать на фонарных столбах за ноги, топить в прорубях. Таким как я надо отрубать руки и ноги, держать за решётками в резервациях. Я развратник и растлитель юных душ. Я засранец из засранцев, заразная вошь, ненормальный, шизофреник, маньяк лиходей и прелюбодей. Слизняк и подкаблучник, проходимец и проныра, мародёр и невежа, дурак и глупец. Я слюнтяй и растяпа. Дурак из дураков. Я разносчик опасных болезней, психопат и неврастеник. Я примитивен и несообразителен, непрерывно щёлкаю своим поганым ртом и от меня за версту разит гнилью. Не перечесть всех обманутых мною женщин, не спасти всех сведённых мною с ума детей. Меня окружают со всех сторон добрые, умные, интеллигентные люди. Но я толстокож и неуклюж. Я веду себя, как слон в посудной лавке, я привлекаю внимание, как последняя проститутка. Я выпендриваюсь, выёживаюсь, прогибаюсь, ловчу, изворачиваюсь, лгу на каждом шагу. Мне противно смотреть на свою неопрятную харю, на этот обвислый мерзкий живот, на эти вечно грязные ногти. Мне самому невыносимо ощущать запах этих вечно грязных нестиранных носков. Мои неприбранные жирные потные слипшиеся волосы и мои гнилые вечно больные зубы довершают мой портрет законченного идиота. Моя непорядочность легко читается в треснутых стёклах моих вечно нелепо склеенных скотчем или изолентой очков. Я не аккуратен, не собран, разбросан. Я уродлив лицом и моё тело изъедено грибками и язвами. Я чешусь, ковыряю в волосатом носу, ем собственные сопли, непристойно выражаюсь, откровенно матерюсь и просто не перестаю удивляться, как меня, сопливого придурка, ещё терпят в цивилизованном обществе. Есть только одно объяснение, почему меня в моих нестиранных штанах иногда кормят за приличными столами, а именно: меня, как диковинную обезьяну для разнообразия иногда показывают знакомым. Именно так я себя и чувствую в гостях. Я – горилла неотёсанная, которая вдруг способна на членораздельную речь. Говорящая свинья – это любопытно. Потому-то я вынужден непрерывно менять адреса и пристанища, что говорящая вонючая подлая и неблагодарная свинья может быть интересна не более пятнадцати минут. Я гажу всюду, где появляюсь. И из загаженного мною места должен каждый раз с позором бежать. Мне стыдно за себя и за своё свинство. Но если свинье и станет стыдно, разве сможет она сама себя изменить?
   Я сметаю в гостях со столов всё, что вижу. Я лезу под юбку каждой встреченной женщине. Я ворую в столовых алюминиевые ложки, а в поездах краду пепельницы. Да! Чужие, вонючие, заплёванные пепельницы, вывешенные в нерабочих тамбурах плацкартных вагонов. Рядом со мной стыдно идти по городу. Мои заросшие борода и усы просто противны, особенно, когда на них замерзают мои собственные сопли…
   Я остановился и перевёл дух…
   Она молчала.
   А спустя год родила мне дочку.
//-- Сто долларов --//
   Лучший подарок женщине к Восьмому Марта – это роскошная роза, завёрнутая в стодолларовую купюру.
   Такой подарок я смог сделать Наташе, когда встречал её из роддома, но ЕЙ не дарил такого подарка никогда.
   Но я дарил ей звоны серебряных колоколов в Малых карелах под Архангельском, и молодой жеребец летел на меня, ревнуя её ко мне, и старинные брёвна нависали над нами, и мы целовались под навесом в доме бедного крестьянина, и пахло сеном и соломой и струйки дождя стекали по её счастливому лицу. Но я дарил ей сфинксов и ростральные колонны, старинные своды петровских коллегий и плавное течение Невы в Санкт-Петербурге. И медведь, с которым она обнималась у Исаакиевского собора, сбежал от неё при повторной попытке фотографироваться! Но я дарил ей бесконечный прекрасный и строгий узор Спаса-на-Крови и величавые купола Храма Христа Спасителя. Я дарил ей города и дороги, приметы и обряды, маяки и древние камни Херсонеса, и ещё я дарил и дарил ей звёздное небо. Потому что вслед за Кантом я не переставал повторять: есть только два чуда на свете: звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас. А ещё я дарил ей песни, которые напевал мне похоже сам Бог. И если Бог напевал мне такие песни, когда мы засыпали и просыпались вместе, значит он одобрял наш союз. Но она – сама чистота и невинность, искренность и глубокий проникновенный ум, красота, упорядоченность, дисциплина и абсолютное совершенство движений. А я – грязь земли. Правда это такая грязь, из которой и выходило всё то великое, высокое, светлое и чистое, что мы называем Россией. И я не знаю, подарю ли когда-нибудь ещё кому-нибудь розу в стодолларовой купюре. Но я знаю точно, что не променяю ни на какие деньги мира, ни на что на свете это своё чувство к ней. Потому что это чувство во мне и есть мой внутренний нравственный закон равный разве что только всему звёздному небу.
   И поэтому в последнюю новогоднюю ночь мы искали на небе взгляды друг друга и были бесконечно далеки друг от друга в пространстве и бесконечно близки друг с другом в душе.

Глава седьмая

   ИГРА
   ИГРА – аббревиатура, которая расшифровывается так: Ирина Гагарина и Ратушный Алексей

   LOVE STORIES
   Когда женщина говорит: «Я люблю тебя!» – она или лжёт, или прощается навсегда.

   Я расскажу тебе о настоящей, красивой любви.
   Мне не осталось больше ничего в этой жизни.
   Всё что я могу успеть, это рассказать.
   Я готовился к этому всю жизнь.
   Я с детства мечтал стать писателем.
   Но я рано понял, что нельзя писать, если сам не прожил, не промыслил и не прочувствовал.
   Я знал любовь.
   Сегодня Она с другим строит свою истинную, новую жизнь.
   А мне осталось только одно:
   подарить историю своей самой высокой и чистой любви миру.
   Я люблю её и поэтому не сделаю ничего, чтобы помешать её счастью.
   Я люблю её так сильно, что не могу без неё жить.
   Я люблю её так сильно, что не могу с нею жить!
   Антиномия истинной любви!
   Любовь, это когда я не могу жить без неё и не могу жить с нею!
   Я люблю!

   Единственный текст, который не поддаётся речевой деконструкции – то есть разрушению другим текстом – это сообщение о своём чувстве: «Я люблю тебя». Здесь нечего разрушать. Это просто выражение отношения. Но самая высокая фаза этого отношения – это невыносимость бытия и со-бытия.
   Мне невыносима даже сама мысль о жизни без Неё. Но и даже мысль о жизни с нею мне также невыносима. Мы не можем быть вместе, потому что Всё против нас. Условности мира, мнение окружающих, время, обстановка и обстоятельства, реальность невозможности для меня воспитать нашего вероятного при другом раскладе ребёнка. «Представь – он зовёт тебя папой, а папу все вокруг называют дедушкой!» – говорит она. И я соглашаюсь, потому что реально понимаю: выйди она за меня замуж – и она скоро будет обречена на полное одиночество, да ещё и с ребёнком. Если я люблю её, я должен дать ей возможность построить «нормальную» семью. Двадцать пять лет – большая, очень большая разница в возрасте. Но я никак не могу представить себе жизнь без неё. Это такая пустота во мне, которая равна космосу. Без неё я жить не могу. Без неё мне трудно дышать, думать, писать, ходить. Мне без неё в этом мире, как оказалось, ничего не нужно. Ни денег, ни славы, ни дома, ни еды. Мне не надо никого и ничего. В новогоднюю ночь я звонил и Любе, и Наташе, и Марине, и Светлане. И даже их голоса, голоса родных и любимых женщин, с которыми я проживал самые невероятные истории и выходил из самых безнадёжных ситуаций, не смогли заглушить во мне острого чувства конца света. Она одна оказалась выше всех! За каждую я готов умереть немедля. Для каждой из них я отдам всё, что имею. Но за одно Её слово готов умереть трижды и принять любые муки. И я принимаю эту муку и эту боль. Я принимаю её решение. И горю, горю, горю на этом адском огне прощания. И желаю только одного: счастья ей на тихом семейном берегу и Любви.
//-- ПРОЛОГ --//
//-- ТАЙНОЕ ВЕНЧАНИЕ --//
   Я – человек бедный. Это у новых русских найдётся пять-шесть тысяч баксов на организацию более или менее достойного обряда. А у меня не было ни копейки. Первым долгом я занял (хорошо иметь друзей, чёрт побери!) двадцать пять тысяч рублей. На эти деньги мы купили билеты до Питера и обратно, обошли все рынки в Ёбурге, Москве и Питере и купили ей белые сапоги, белую шубку, белую кофточку, белую юбочку, белый шарф. Фату и недорогое подвенечное платье. Вопроса, где тайно венчаться, у меня не было. На три дня мы сняли квартиру в Питере.

   Обряд венчания делится на три этапа: первый – обещание, второй – обручение, третий – венчание. Даже младенец в православной традиции знает, что женщина при вступлении в брак – это церковь, а мужчина – это Христос. Соединение Христа с церковью и образует брак. Для меня приобрели чёрный недорогой костюм, белую рубашку и чёрный галстук. А также два самых недорогих обручальных кольца.

   В первый день мы посетили Спас-на-Крови и под его сводами дали друг другу обещание сойтись в браке. На второй день мы осмотрели Казанский собор и договорились со священником об обряде обручения. К четырём часам вечера третьего дня мы были готовы.
   Я купил семь белых и семь красных роз и сплёл из них венки. Договорился с коневодами, и ровно в четыре она – на белом, а я – на чёрном коне, проследовали от Спаса-на-Крови к Казанскому собору. Здесь мы вошли в храм и в строгом соответствии с каноном обручились. Затем – на тех же конях – мы переместились в Исаакиевский собор. Сколько раз я смотрел на этот храм, когда ещё учился в Ленинградском университете! Часами я рассматривал его роскошные портики, задетые артиллерийскими обстрелами Второй мировой. Тогда, четверть века назад, я только неясно предчувствовал, что этот храм ещё войдёт в мою жизнь. Последний раз здесь венчались цари. Следуя принципу, что труднее всего заметить объект на самом видном месте, я справедливо полагал, что для тайного венчания лучшего места не найти.
   В шесть вечера мы вошли с двумя билетами простых туристов под своды зала, украшенного знаменитыми малахитовыми колоннами. Обойдя храм по кругу, мы нашли довольно безлюдный придел. Мы извлекли из пакета венки роз, произнесли молитву и клятву, и возложили на головы друг другу венки. Она мне – красные розы, я ей – белые.
   В фате лицо её было необыкновенно прекрасно, глаза блестели неземным огнём. Я приподнял уголок фаты, и мы скрепили наш союз самым сладким поцелуем в моей жизни.
   Заметив происшедшие в нас изменения, многочисленные хранительницы собора кинулись поздравлять нас. Мы скромно и торжественно покинули храм и на тройке (постоянно дежурившей у храма для туристов) отправились в кафе «Немо», где уже был заказан для нас двоих столь же скромный и столь же торжественный ужин. В кафе было многолюдно и наше появление в свадебных нарядах произвело необходимый для невесты фурор. Любовь и шампанское! В полумраке зала горели свечи и её платье и фата в лучах ультрафиолетовой рампы буквально светились белым светом. Не стану описывать подробно этот таинственный ужин после обряда тайного венчания. После непродолжительного приятного вечера мы отправились ловить такси, чтобы вернуться домой. Буквально в квартале от кафе располагался мостик через канал Грибоедова, с которого мы не преминули бросить серебряные монеты в ещё не замёрзшее лоно реки.
   В тот вечер на Невском случилась жуткая пробка – из-за пожара известного административного здания, улица, по которой мы шли (я вытягивал руку, пытаясь поймать машину) была забита автомобилями, которые ползли черепашьим шагом и, завидев нас, водители приветствовали новобрачных пронзительными гудками.
   Я бедный человек. Но я хочу увидеть того нового русского, у которого хватит денег повторить этот обряд. Полагаю, что столько купюр ещё просто не напечатано на нашей маленькой уютной планете.
//-- ОСНОВАНИЕ ИГРЫ --//

     Из мифов и сказок,
     Рождённых в миру,
     Из ваших отказов
     Мы лепим игру!

   Я погружаюсь в неё. Я хочу проникнуть в неё полностью. Я хочу войти и остаться там жить. Я хочу чувствовать всё, что чувствует она. Я хочу вернуться в то своё эмбриональное состояние, когда я был только маленьким комочком плоти в теле мамы. Изо всех сил я вжимаюсь в неё, захватываю её своими руками и прижимаю к себе. Но те годы, те пять тайных лет мне с ней и в ней не прожить. Но я хочу знать ВСЁ. Изнутри. Я хочу постичь её тайну. И тогда Бог посылает мне другую девушку. С нею я и проживу всё, я познаю её полностью. Я растворюсь в её глазах, утону в её улыбке, стану кожей её рук.
   Так возникает ИГРА. Так я обретаю ЕЁ. Так появляется ОНА. И я проживаю, проживаю, проживаю… Все семь лет проживаю в другой те таинственные пять лет, которые могли быть подарены мне одним-единственным честным рассказом.
//-- СМУТНОЕ ВРЕМЯ --//
   Мы работаем в редакционно-издательском комплексе, созданном Сергеем Косенком специально для нас. Готовим издание справочника по стабилизации школьных расписаний. Декабрь 1993 года. Параллельно делаем новое стабильное расписание для лицея, которым руководит Валентин Ямов. Только что у меня отказались заниматься риторикой девчонки из гуманитарного класса (спустя два года я буду читать у них эристику на гуманитарном факультете Тюменского госуниверситета). И вот к нам заходит девочка с подружкой. «Хочу узнать, что здесь такое» – примерно такой мотив. «Заходи ещё!» – говорю я ей, когда показал расписание занятий.
   Это была наша самая первая встреча. Тогда у меня в сердце что-то ёкнуло и защемило.
   Впереди были самые страшные дни моей жизни. Впереди был приход человека, назвавшегося киллером, вывоз семьи, скитания и одиночество изгнания, предательство многочисленных «друзей», предательство самых близких людей, подвиг Наташи, встреча со сказочной бабушкой в сказочном белорусском лесу. Впереди были велогонки по Белоруссии, аист на крыше в Бресте, переход партизанскими тропами, битва за паспорта и суперигра в Херсоне и Киеве, впереди было так много всего. И ещё впереди были кровь и смерть. И только потом мы встретились вновь. Боже! Неисповедимы пути твои. Мы впервые встретились в такое роковое время! И я засыпал Урай новогодним:

     Я смотрю на тебя…
     Ты узнаёшь мой взгляд
     Сквозь игру Новогодних шаров!

   Этот первый заход на десять минут и первый диалог. И вся жизнь!
   Почему так грустно в декабре? Почему так грустно на закате?
//-- Лицо --//
   Это поразительное сочетание монголоидных глаз с европеоидным типом лица. Абсолютно иррационально. Она утверждает, что глаза от отца. Не знаю. Не заметил. Всегда улыбчивая в тон своему великому однофамильцу, всегда спокойная и уверенная в себе, всегда внимательная и вдумчивая. Все эмоции отражаются на её удивительно чистом и красивом лице. Красоты и обаяния необыкновенного, оно иногда очень детское. Кожа на лице нежная и очень чувствительная. Когда она, внезапно смутившись, краснеет, возникает ощущение, что она только что вбежала с мороза. Красивая линия бровей. Это лицо очень трудно рисовать. Художник в Екатеринбурге так и не сумел изобразить её лицо точно. Оно непрерывно меняется. Я видел наверно миллион смен выражений её лица. Я был совершенно раздавлен этой тонкой игрой выражений глаз, щёк, бровей, губ, подбородка. Её подбородок просто сводил меня с ума. Если бы мог – только и делал бы, что смотрел на её лицо. Это всё равно, что смотреть на игру огня или на море. В глазах её всегда танцует озорной огонёк. Иногда, когда я проверял некоторые свои сентенции, выражение её лица стремительно менялось и становилось вдруг строгим и очень напряжённым. И тогда она смотрела на меня выжидательно и жёстко. В такие мгновения глаза её светились зеленоватым оттенком, и я видел в них глаза тигрицы, готовой броситься и растерзать меня. Я обожаю её лицо.
//-- Волосы --//
   Я обкладываю её всю её же волосами – длинными, густыми и сильными, со всех сторон. Лица не видно. Не видно ни плеч, ни груди, ни спины. Грандиозный водопад из тонких длинных нежных струй. Их приятно ворошить, перебирать, заплетать. Фотографирую. На снимке только волосы. Я хочу, чтобы эти волосы были известны всему миру. Такая редкость. Такая красота. Такое обилие возможностей. Я лично крашу их. Иногда она заплетает несколько косичек. Иногда одну, игриво вьющуюся. Иногда они заслоняют всё лицо. Иногда только часть. Иногда локон лишь слегка наползает на глаза. Она иногда поправляет этот локон неуловимо изящным жестом. Иногда спокойно смотрит сквозь него на мир.
   Однажды она попросила меня подрезать волосы. Я оттяпал чуть ли не пять сантиметров, лихо орудуя ножницами. Увидев совершённое, она ударилась в слёзы. Волосы – её несомненное богатство.
   Очень долго я не мог выучить слово «мелирование», это когда светлые прядки волос чередуются с тёмными. Когда мы прощались навсегда, и она призналась мне в любви, волосы у неё были мелированными.
//-- Жесты --//
   У неё самые красивые руки на свете. И она вытворяет ими порой совершенно невообразимые жесты. Их не описать. Их можно просто видеть и ими можно наслаждаться. За что мне столько счастья? Некоторые её жесты я вспоминаю вновь и вновь, и просто с ума схожу от желания видеть её и эту её спонтанную тонкую жестикуляцию. Но самый потрясающий случай был на Мельникайте, 93. Она внезапно села на своей кровати и расставила руки так, словно она балерина и хочет совершить пируэт. Я чуть не свихнулся от этого жеста.
   Несколько минут мы сидели совершенно неподвижно.
//-- Позы --//

     Из огненных книг наши души и наши слова!
     Из огненных душ наши реплики, жесты и позы!

   Венецианское стекло мне впервые продемонстрировала журналистка, член Коммунистической партии Советского Союза княгиня Дубровская в Инженерном замке в Санкт-Петербурге. Тогда, в 1987-ом году в построенном по проекту самого Павла Первого замке, сочетающего в себе стили и направления самых разных эпох, размещались различные конторы и учреждения. И странно это было: кто-то всю жизнь сидел в маленьком деревянном бараке в каком-нибудь производственно-техническом отделе, а кто-нибудь в такой же должности ежедневно ходил по императорским покоям. Сама княгиня отвоёвывала себе родовой особняк на Краснофлотской набережной под мистическим для меня номером 60. Она-то и поделилась со мной откровением: «Когда я вошла в свой родовой дом, я сразу ощутила и поняла: это моё, и я только здесь могу спокойно жить». Вот эта милая обаятельная симпатичная и, несомненно, красивая женщина подвела меня к зеркалу в той самой комнате, где Павла Первого по преданию вытаскивали из камина за ноги и зажгла спичку. В старинном громадном, плотно вписанном в стену, зеркале отразился целый ряд язычков пламени. Изображение размножилось. Там было несколько слоёв стекла! Так вот о каком стекле идёт речь, когда говорят о мастерах Венеции! Такое же зеркало, только поменьше размером обнаружилось и в доме у княгини. И тогда она смеясь сказала: «Если суметь принять нужную позу перед таким зеркалом, то, согласно преданию, время может ненадолго остановиться. Поэтому дворяне любили друг друга именно перед зеркалами!» Эта идея тогда прочно овладела моим сознанием. Она остро нуждалась в несомненной практической проверке. Но где? С кем? Когда? И какая это поза? Княгиня не дала мне ответа. Она только загадочно улыбалась.
   Я не спешил. Постепенно я пришёл к некоторым выводам самостоятельно. Зеркала можно располагать сбоку, сверху, снизу. Всё можно видеть в многократных отражениях с помощью системы зеркал, если венецианские отсутствуют, как таковые. Но для опытов нужны двое полностью доверяющих друг другу людей. Мужчина и Женщина! В миллениум мы зашли в одно кафе, где две зеркальные стены, отражая друг друга, создавали длинный видеоряд всё уменьшающихся изображений. Мы даже сфотографировали это чудо. И мы стали перебирать самые разные позы перед зеркалами.
   Игра отражений и игра тел! Игра как таковая! Игра! Игра! Игра!
   Древний огонь игры бушевал в наших телах. Кровь играла в наших жилах! Отсветы пламени костров древних пещер освещал наши движения. Мы жгли не спички. Перед серебром зеркал мы жгли себя и свои собственные души! И мы молились: «Остановись мгновенье!» О! Как кипели капли пота на раскалённых печах любви! Мы вновь и вновь пускались в бесконечный поиск тайны остановки Времени!

     Ни Апулей, ни Цезарь, ни Серторий!
     Ни Птолемей, ни пламенный Спартак
     Не покорили Времени преторий
     Не отразили Времени атак!

   Мы экспериментировали во всех городах, в которых бывали! В самых неожиданных местах мы находили зеркала. О! Какая могла бы родиться книга, будь у меня на это хотя бы капля Времени. «Кама-Сутра» и «Ветки Персика» поблёкли бы и увяли, как дикие полевые цветы перед торжественной роскошью георгинов или величавым торжеством астр.
   Самой интересною оказалась поза в дорогом купе со вторым зеркалом на столике, когда оба находятся между верхними полками. Мы перепробовали, похоже, всё, но время не остановилось ни на миг.
   И в этом однократность бытия.
//-- Час капризуль --//
   Это я чувствую сразу. У неё такое выражение лица, что я сам говорю: настал час капризуль. Нижняя губа выдвигается вперёд, глаза делаются хитрыми и она говорит: «Хочу…». Далее следует что-нибудь простое или сложное.
   Но это прекрасный миг.
//-- Лестница --//
   Она с группой однокурсников спешит на лекцию по широкой парадной лестнице факультета, я поднимаюсь вслед за ней. Её ноги укутаны шерстяными колготками, и оттого икры кажутся особенно выразительными. Мы поднимаемся так друг за другом секунд пятнадцать, но во мне её ноги всё поднимаются и поднимаются по этой лестнице. И эта лестница в небо, и ей нет конца.
   Один поэт сказал:

     «Я хочу умереть на закате,
     На лучах догоревшего дня».

   Я хотел бы умереть на этой лестнице.
//-- Нижневартовск --//
   Всё просто. Берём у Сергея Кабанова взаймы пятьсот рублей и едем в Нижневартовск. Проводник уступает нам своё двухместное купе. Приезжаем. Любовь Артуровна дарит мне принтер. Она повезёт его в Тюмень. Прекрасно. Осматриваем город. Утром на чёрной «Волге» отвозим её на вокзал и она в вагоне СВ едет обратно. А вечером первого дня мы полтора часа стояли в очереди и отправляли перевод Сергею. Телеграфный. Он его потом два месяца получал. А ещё вечером нам дали бассейн. На двоих.
   И мы долго резвились в нём, огромном, как дети.
//-- Хочу в бассейн --//
   Мы купались в колледже, в Нижневартовске, в Иртыше, напротив стрелки Васильевского острова, в Двине. Но пятьдесят дней мы купались в Чёрном море. Ходили и на общие пляжи, и на нудистские. И вот у неё пунктик: хочу в бассейн. В Екатеринбурге она ходит в один бассейн. Довольно регулярно.
   Иногда одна, иногда с Сергеем.
//-- Кабачки --//
   Если у Вас – десять рублей на день, вы можете купить ровно один кабачок. Кабачок можно поджарить без масла и, поджаренный, съесть без хлеба. Хорошо включить порнушку и заниматься любовью сразу после того, как вы съели этот кабачок.
   Москва – столица мира. Хорошо прожить в Москве десять дней на сто рублей.
   Кабачки!
//-- Запрещённая торговля --//
   Хочется кушать, а денег нет. Мы идём на книжный рынок с целью продать одну-единственную книжку. С одной стороны на обложке этой книжки написано «Мастер и Маргарита», с другой «Мерцающие шахматы», и изображена шахматная диаграмма.
   Торговать при входе на книжный рынок нельзя. Но это – единственное место, мимо которого идут все потенциальные покупатели книг. Милиция каждые полчаса разгоняет рискующих выбрасывать свой товар на этом месте. Я выкладываю на тротуар дипломат сразу после отъезда милиционеров и спешно кладу книгу шахматной диаграммой вверх, а она отходит к бровке тротуара и делает вид, что не знакома со мной. Спустя тридцать секунд ко мне подлетает невысокая женщина лет тридцати и совершенно ошалело кричит:
   – Это шахматная? Сыну нужны шахматные книги!
   Если она пройдёт за угол, поднимется по лестнице и дойдёт до седьмого лотка, на неё обрушатся тонны прекрасно изданных учебников шахматной игры. Но я хотел есть. А ещё больше я хотел накормить её.
   Поэтому я скромно признался:
   – Да, мэм. Это про очень хорошие шахматы.
   – Сколько? – выкрикнула дама, выхватывая кошелёк.
   – Сто рублей, мэм, – грустно сообщил я ей.
   Женщина выхватывает сторублёвку и одной рукой подаёт её мне, а другой выхватывает книгу и засовывает её в полиэтиленовый пакет. Я крепко сжимаю эту сторублёвую бумажку в руках, а дама стремительно убегает. И тут же раздаётся:
   – Атас, менты возвращаются!
   – Ну что, – говорит она, – пойдём за кабачками?
   Самая быстрая продажа моей книги в моей жизни.
//-- Миллениум --//
   Как же встретить новый век?
   – Ты – будущая императрица России, – сказал я ей, – поэтому, неплохо бы встретить новый век рядом с памятником Екатерины Второй в Санкт-Петербурге.

   Нет, как Вам это нравится? У человека ни копейки за душой! Он нигде фактически не работает…

   Тридцатого декабря мы садимся в поезд, ведущий нас к Санкт-Петербургу. Мы сидим в боковом купе, столик украшен букетом алых роз.
   Тридцать первого декабря, в шесть вечера мы выходим на Московском вокзале. Пешком идём по Невскому, до Екатерининского сквера. Затем гуляем по окрестностям и берём билеты в театр на последний спектакль уходящего века (в театре на Невском) и на «Лебединое озеро» в Мариинском театре на первый спектакль века приходящего.
   После спектакля (чудесная народная комедия) мы гуляем по кафешкам Невского и ждём наступления нового века.
   В 23.50 мы у подножия памятника Екатерине. Фотографируемся. Она – вся в белом. Ровно в 24.00 на Невском, напротив памятника Екатерине, начинает работать группа около пока ещё пустой сцены, и мы оказываемся первыми (на мне, между прочим, шапочка деда Мороза), кого эта группа поздравляет с новым веком и вручает памятные календари.
   Через некоторое время толпа с дворцовой площади накатывается валом на этот участок Невского и на сцене начинается театрализованное представление, в котором Пётр Первый поздравляет Россию и устраивается грандиозный фейерверк. До пяти утра она с удовольствием танцует в импровизированной народной дискотеке. Иногда мы греемся чаем в кафе, расположенном напротив (именно отсюда потом, 9 июля 2002 года я пытался дозвониться к ней в Тюмень, но телефон не отвечал).
   Вечером 1 января мы смотрим «Лебединое озеро» и на следующий день возвращаемся. В поезде мы едем не в боковом купе, столик украшает букет белых роз, и всю дорогу на настоящей флейте нам играет молодой красивый парень Егор – профессиональный музыкант.
   Никакого секса.
//-- Белая шерстяная юбка --//
   Обилие товаров на наших рынках поражает. Казалось бы: чего ни попроси, всё есть. Например, вы захотите купить что-нибудь белое. Нет проблем!
   Или вы захотите купить что-нибудь шерстяное. Никаких вопросов!
   Если вы решили купить юбку, то вас завалят предложениями!
   Мы обошли с ней все рынки Екатеринбурга, Москвы, Санкт-Петербурга, Тюмени и Архангельска.
   МЫ НЕ СМОГЛИ НАЙТИ БЕЛУЮ ШЕРСТЯНУЮ ЮБКУ!
   Я понимаю – белая юбка крайне непрактична, а белая шерстяная юбка – непрактична вдвойне. Шерсть не выдерживает частой стирки, а белая шерсть пачкается моментально.
   Нам этот объект был нужен ровно на два часа – на одно-единственное событие в жизни. Это почти как три слова: «я тебя люблю», которое говорят либо при встрече, либо при прощании. Это как алая ткань, которой обтягивают крышку гроба. Есть что-то невыразимо прекрасное в безумно дорогом вечернем платье, сшитом на один-единственный вечер, и какая-то вселенская трагедия заключалась в нереализуемом соединении трёх слов «белая шерстяная юбка».
//-- Коан --//
   Коан – в дзен-буддизме методологическая загадка, разрешение которой медитирующим учеником приводит к его просветлению. Основными героями коанов являются: учитель и ученик, и, как правило, присутствует ситуация сан-дзена, то есть официального визита ученика к учителю с целью задать вопрос.

   Тигр и Черепаха
   Ученик Про-Он получил сан-дзен у учителя Дзен-Она.
   – Летящая стрела неподвижна? – спросил Про-Он.
   – Тигр никогда не догонит черепаху, – ответил Дзен-Он.
   Тогда Про-Он стал ходить вокруг Дзен-Она.
   Тогда Дзен-Он схватил палку и избил ею ученика.
   И тогда Про-Он просветлился.

   Буддистский храм
   Мы с Сергеем работали над его диссертацией по дзен-буддизму. Материала он собрал много, но ощущалось отсутствие классической философской школы. Остановились мы в Питере (я, Сергей и она) у поклонника дзен-буддизма, сотрудника организации, занимавшейся восстановлением Янтарной комнаты Александра. К нему нас устроили две девицы-автостопщицы, с которыми мы познакомились в одной из характерных ленинградских «вписок». В этой квартире проживало четыре девицы и какой-то невероятно гадливый щенок. Переезд в трёхкомнатные апартаменты Александра начисто снимал проблему организации рабочего места. У меня была отдельная комната с ноутбуком и разрешением курить в ней неограниченно.
   Сергей и Александр отправлялись в магазины за соей и другими элементами вегетарианской восточной кухни, а затем колдовали над рисом и вечером, один раз в сутки, всё это с большим пиететом поедалось.
   Иногда мы уединялись с Сергеем, обсуждая те или иные аспекты его разработки, а Александр и она уходили в город. И Александр даже свозил её в Петродворец и познакомил с искусством обработки янтаря. Он подарил ей какой-то совсем уж необычный фрагмент этого загадочного творения моря и сосен, и явно желал узнать её как можно ближе и глубже. Затем они втроём отправились на прогулку в буддийский храм и парк при нём.
   Видя естественное желание Александра узнать её, я с радостью погрузился в работу над коаном. Александр – красивый, молодой, атлетичный, высокоинтеллектуальный и всецело увлечённый искусством человек (он был архитектором по образованию, у него на кухне висел какой-то невероятный макет восточной постройки). Человек явно был любопытен ей. В буддийском храме они прослушали выступления мастеров горлового пения. Затем долго бродили по парку и катались на лодке в роскошном пруду. Всё обещало завязку серьёзной любовной интриги. Тогда я мечтал побыстрее выдать её замуж за кого-нибудь равного ей по интеллекту, но молодого, красивого и обеспеченного. Александра моё сердце приняло с радостью, поскольку он отвечал моим представлениям о её будущем избраннике.
   Утром, в день отъезда, они наконец уединились в дальней комнате.
   Прочитайте ещё раз коан «Тигр и Черепаха» и засеките время.
   Вот столько времени и длился их «союз».
   Санкт-Петербург она покидала со мной без сожаления.
//-- Роза влюблённым --//

     Я эту розу отыскал во сне!
     А сон мне снился необыкновенный
     Казалось мне: одна во всей Вселенной…

   Она и Сергей целуются у стены, напротив входа в кассы Свердловского железнодорожного вокзала. К кассам ведёт витая лестница. Эту стену я решил назвать Стеной Влюблённых.
   Меня она не стесняется. Со мною всё вроде бы уже ясно. Она влюблена в Сергея. Сейчас Сергей провожает её в Тюмень.
   И тогда я метнулся вдоль длинного ряда ларьков почти до входа в метро. Здесь я нахожу у цветочников самую роскошную алую голландскую розу и с этой розой несусь обратно. Во мне кипит весёлая ярость. Я как болельщик, как преданный фанат, хочу выразить всю свою собачью радость и преданность хозяйке моего сердца. Но я неловок, неуклюж и совершенно глуп. Подбежав к ним, я буквально рассекаю их лица ароматным цветком. Оба на мгновение отрываются друг от друга. Так вот чего я желал! Так вот зачем этот прекрасный запах и цвет! Чтобы хотя бы на Миг прервать торжество их слияния, разорвать аорту их Любви. Это моя Кровь разделяет их страстные целующиеся губы, и цветок этот наполнен древними и таинственными ядами, которыми отныне и навсегда отравлена их Близость. Они растеряны и смущены! Они удивлены и не понимают, как себя вести в этой ситуации. И они принимают эту розу. Теперь одной рукой каждый из них держится за ветку с острыми колючими шипами. И так они вновь целуются. Но я, подлый предатель, уже украл у них одно, быть может самое волнующее мгновение в их жизни. Я, как лепестки этой розы, уже возник между ними и положил невидимый ароматный запрет на абсолютную близость.
   Если хотя бы в одной точке Вселенной вам удастся достичь абсолютного нуля, замёрзнет вся Вселенная! Если хотя бы в одной точке чьей-то близости вам удастся достичь абсолютного рассечения только на миг – вся близость неминуемо распадётся!
   О, коварный! Я знал, я чувствовал это. Роза – это моё самое страшное орудие убийства чувств.
   Преступник! Я желал абсолютного обладания ею и изобрёл самый верный способ добиваться этого обладания.
   Негодяй! Под личиной преданности и дружбы я беззастенчиво нагло пользовался её полным ко мне доверием и убивал её самую большую яркую и чистую любовь в самом зародыше!
   Эгоист! Я заботился исключительно о себе и своих собственных чувствах. Всё остальное для меня было просто материалом для моей Игры!
   Но как сладка была мне та мгновенная власть над их Судьбой! Но как томительно жгла мне грудь эта нечаянная возможность нанести Укол и смертельно ранить её Чувство, отравить его малой дозой наркотического Запаха Измены!
   И, уже спокойно наблюдая их прощальные объятия, я печалился и грустил. Я утопил котёнка в ведре, я отвертел птенцу голову и теперь грустил над бездыханным тельцем, которое так сильно желало жить!
   О! Это самая печальная роза в моей жизни!
//-- Севастополь --//

     Стала ты самою нежною песнею,
     Здесь я расстался с тобой!

   Учкуевка
   На Северной стороне мы живём в районе пляжа Учкуевка. И адрес у нас простой: Учкуевка, 1. Мы отправляемся на пляж пешком и уже через три часа понимаем: это надолго. Здесь мы проведём пятьдесят дней. За эти пятьдесят дней она успеет две недели просто проболеть, познакомиться с несколькими интересными людьми, даже немного влюбиться в очень красивого пловца. Всё это очень романтично и по-детски наивно. Город потрясает меня. Мы часто ездим с Учкуевки в Артбухту. Совершаем экскурсии в Ялту и по местам императорской семьи. Посещаем место переговоров Сталина. Однажды на наших глазах сгорает экскурсионный автобус. Участвуем в Балаклавских каникулах. Посещаем дельфинарий в Казачьей бухте и развалины Херсонеса. И фотографируем её всюду. На память у нас остаётся море удивительных фотографий. Ласточкино гнездо и катание на банане в море. Я хочу, чтобы она запомнила эти дни навсегда. Проводим чудесные вечера во многих кафешках Учкуевки и Стометровки в Артбухте, посещаем уютный частный кинотеатр на двоих. Удобно: можно курить и пить кофе. Гуляем по городу. Знакомимся с московским музыкантом, мурманским инженером, нижневартовскими друзьями, и замечательным компьютерщиком Иваном. День посвящается пляжам. Купаемся даже при сильном шторме. Бродим и по диким пляжам и по благоустроенным. Как она прекрасна на камнях, в воде, в прибое! А потом спускаемся по 8000 ступеням в Фиолент. И здесь она снимается на скале и в небольшой пещере. Боже! Как она красива! Все эти пейзажи только фон для её грандиозного тела. Такое изящество в её движениях, так ослепительна её красота. Природа словно для того и создала эти творения, чтобы радовать глаз синтезом. А эти вечерние смешения огня костров на берегу моря и таинственный шелест её платья в тени крымского прибрежного парка. И поля лаванды! И корабли, и свет маяков, и светящиеся волны сентябрьской Южной бухты. В городском саду мы слушали игру военного духового оркестра с американского военного корабля. Как безупречно красивы и молоды были музыканты в белых кителях и брюках! А ещё мы видели салют в День ВМФ и показательные полёты военной авиации и показательное морское сражение. Но кроме всего прочего нам посчастливилось посетить российскую военную базу и принять небольшое участие в спектакле молодёжного театра. Это были самые потрясающие, самые волнующие и самые трагические дни моей жизни. Она дышала морем, а я жил этим дыханием. Именно в этом городе, именно в этом, самом красивом месте мира я решил расстаться с нею навсегда.

Решение

     Ты превращаешься в слова
     И выше нет, нет чище слов!
     Над нами неба синева!
     В нас синева волшебных снов!

   Я понимал, что обречён на разлуку. Что мог дать ей я – нищий бродяга? Ей, уже видевшей Париж!
   Да, да! Она была в Париже! И встреться ей хороший состоятельный человек, она – самая красивая женщина мира! – уже побывала бы и в Нью-Йорке и на Мадагаскаре, в Лондоне и Берлине, на Канарских островах и у Египетских пирамид. Но я был слишком беден, чтобы иногда добраться из Урая в Тюмень.
   Я мог ей дарить только песни, шахматы, знакомства. Я мог открывать ей авторов и пояснять их логики. Я понимал, что обязан подарить ей весь мир, но меня хватило лишь на то, чтобы украсить её дом маленьким школьным глобусом. И однажды она оставила этот самый глобус мне на память. У наших ног пенился черноморский прибой, а я не мог подарить ей даже морской прогулки до Сочи и обратно. Даже до Одессы мы не могли добраться. В финале пребывания в Севастополе мы уже были на грани полного банкротства.
   Я дарил ей встречи с Ханты-Мансийском и Нижневартовском, Москвой и Петербургом, Качканаром и Архангельском, Екатеринбургом и Севастополем. Я показывал ей удивительных людей и знакомил с уникальными творениями русских мастеров. Но я не имел средств и времени. Наши встречи всегда были лишь короткими и яркими эпизодами в её жизни. И я выбрал Севастополь, как место прощания. Я твёрдо решил, что настала пора понемногу готовиться. Мы ещё будем какое-то время видеть и слышать друг друга, но эта музыка встреч должна гаснуть и затухать.
   Так гасят свет в зрительном зале. Так угасает природа осенью. Так тает вдали поезд. Так исчезает в небе самолёт. Мы ещё двигались вместе, но именно в Севастополе я приказал себе забыть.
//-- Отъезд --//

     Я – бессмертная птица
     На склоне чужого залива
     Я напрасно пытаюсь обратно на небо взлететь
     Я сумела разбиться
     Крыло потерять над проливом
     И последним крылом отгоняю крылатую смерть!

   Мы стоим у самого высоко расположенного Храма города. Здесь я говорю ей самое важное:
   – Здесь мы можем погибнуть. Нам необходимо уезжать.
   Вечером, 11 сентября 2001 года, мы выезжаем на станцию Маккензиевы горы. В это время Яша сообщает нам, что случилась какая-то катастрофа в Америке, что террористы угнали несколько самолётов и один из них направили на Пентагон, другие врезались в небоскрёбы. Я не верю, воспринимаю всё это как неудачную шутку. Она тоже не очень верит в эти басни. Но у нас другие проблемы. Нам необходимо ехать, а средств на это нет. И мы двигаемся на мизерах. Утром мы добираемся до Керчи. Здесь паромная переправа. Через два часа мы на российской земле. У нас ни копейки денег. И тогда нам встречается человек. И этот человек помогает нам доехать до Сальска.
//-- Золотые кольца --//
   Нам надо уехать из Сальска. У нас нет ни копейки денег. Водитель автобуса Сальск-Волгоград готов увести нас за залог. И тогда мы снимаем обручальные кольца. Водитель при высадке в Волгограде отозвал меня в сторону и сказал: «Я буду хранить золото и всегда готов обменять его обратно». Но пока нет мне пути в Волгоград. Пока нет мне дороги к тем Символам. И я храню эти кольца в своей душе. Как и многое другое, прекрасное и удивительное, что сделало меня – Принца света – таким, каков я есть: бродячим философом и непонятным Бардом.
   И когда мы прибыли домой, и много позже – никогда Она не упрекнула меня. Но я видел свет в её глазах и видел Слёзы. Мы бросали в море монеты. Мы швыряли серебряные монетки на дороги России. Мы сидели перед дорогой и молчали. А потом вставали и шли. И Россия открывала нам двери вагонов, и колёса машин уносили нас в будущее.
   Я был готов остаться её Принцем в Том тысячелетии. Сколько раз, засыпая с мыслями о ней, далёкой и недоступной, я шептал ей: «Мы пойдём каждый своей дорогой – ты уйдёшь в свой век и в своё новое тысячелетие, а я останусь на его пороге самым светлым лучом твоей жизни».
   Я не мог помогать ей, я – разорённый Воин в разорённой и разворованной стране. Я не мог дать ей почти ничего, кроме нескольких слов утешения, кроме нескольких мгновений понимания. Но я мог освещать ей хотя бы ту часть страшной тропы, по которой она пробиралась к берегу своей меты. Я уже угасая ещё мог дарить ей капельки тепла и света, чтобы она прошла по этому мрачному туннелю Великого Перехода, который каждая женщина совершает на пути от своей первородной семьи к Семье и очагу того Родного дома, в котором ей предстоит растить своего ребёнка. Ведь содержание жизни женщины – ребёнок. А содержание жизни мужчины – женщина.

     «Но в памяти моей такая скрыта мощь, что возвращает образы и множит…»

(песня из телесериала)
   А ведь был ещё и Псков. И там Наташа сняла с себя всё золото! И не жить бы мне сейчас, если бы не Наташа. А тогда, после Пскова аист каждый вечер трещал над нашим жилищем. А тогда мы с последним долларом въехали в город, название которого я впервые услышал в далёком северном городе от красивейшей шахматистки России Ларисы. И произошло это на берегу, когда к берегу подплыл тюлень! То золото Наташи сверкнуло и свернулось обручальным кольцом на Её ладони. Но ведь и венчаясь Мы знали: я – только Спутник её жизни. Вечный спутник её вечной жизни. А в жизни земной Солнечный странник и Принцесса Биармии однажды непременно должны расстаться и тогда дальше они пойдут разными тропами.
//-- Шахматы --//
   – Найди мне тренера по шахматам!
   Я чуть не упал, когда услышал. В этой просьбе я услышал первый грозный шквал грядущего прощания. Если ваша женщина просит вас – специалиста – найти ей другого специалиста, значит вы уже не годитесь ни на что путное. Однажды мой брат сказал мне: знаешь как можно объяснить женщине, что ты не хочешь с ней больше встречаться? Достаточно сказать ей: приведи мне девочку. И всё! И встреч больше не будет.
   Тексты возвращаются!
   Теперь она говорит мне: найди мне тренера по шахматам. Это очень интеллигентно. Меня не посылают, а именно посылают. Я в шоке!
   Я сам – хороший женский тренер по шахматам. Но её я научить не могу. Она училась сама за компьютером. Она стала учиться играть, когда влюбилась в Сергея. Ради него. Меня это очень задевало. Я играл с нею, остро переживал за неё в её первых опытах игры с Инной. Она хорошо научилась играть, и иногда в игре с нею у меня складывается впечатление, что мне противостоит очень опытный противник. Высшее наше совместное достижение – это альтернативный сеанс одновременной игры с детьми учившимися в свердловской шахматной школе в новый год. Она оделась снегурочкой, я дедом морозом. Это вообще прикольная история, как мы делали наряд Деда Мороза. Так или иначе, но это было нечто! Мы сначала сыграли показательную партию в живые шахматы детьми (она поставила мне мат Легаля) а затем пошли давать сеанс, который затянулся, так как все дети хотели сыграть с такими партнёрами под Новый год. Детей меняли, родители стали помогать нам. Но играла она прекрасно. Это был первый шахматный сеанс в её жизни.
//-- Ты с кем? --//
   Дима уверяет её в своей любви. Он предлагает вместе смотреть кино. Он предлагает вместе пойти на гонки. А она болеет. Он соглашается, что ей лучше полежать и полечиться. Она и лечится. В два ночи она посылает ему СМС-сообщение: «Ты с кем?»
   Если действительно любит, должен сразу ответить. Но проходит пятьдесят минут, прежде чем он отвечает: «Извини меня!»
   На следующий день он сделал ей предложение выйти замуж, которое она приняла.
//-- Эпилог --//
//-- Перекрёсток --//
   В подъезде: «Звони мне, иначе я отравлюсь!»
   Около редакции на просторном крылечке компании «Мегафон» (где она платит за телефон) в уголке я плачу навзрыд, отвернувшись от всех входящих: «Мы сейчас пойдём и купим тебе билет».
   Возле здания касс в центре города: «Сейчас мы сходим куда-нибудь и посидим!»
   В ресторане (по телефону): «Мама! Я получила предложение выйти замуж и дала согласие»…

   Мы идём от любимой «Славянки» в Тюмени к перекрёстку. Меня душат слёзы. «Господи! Только не здесь!» Она спокойно, решительно и властно говорит мне: «Сейчас ты перейдёшь дорогу и пойдёшь на автобус и на вокзал, а я пойду в универмаг за подарком». Мы заходим за киоск. Поворачиваемся лицом друг к другу. Я и она – оба понимаем: «Конец!!»
   Это миг Истины! Я стремительно обнимаю её, прижимаю к себе и кричу ей сквозь нескрываемые рыдания: «Прости меня!»
   И тогда она отводит моё лицо обеими руками, и её глаза расширяются:
   «Мы ведь не расстаёмся?!»
   «Нет – кричу я ей. – Нет!!!»

   И тогда она говорит мне эти три слова: «Я люблю тебя!»

   И я иду к автобусу, а она в магазин. Мы ещё раз останавливаемся и оглядываемся в толпе и машем друг другу рукой.
   И автобус подкатывает сразу. Тридцать восьмой.
   Прямо на вокзал! И поезд подают сразу.
   И я молю у всех подряд: «У вас есть мобильник?» И в последний момент мне подают мобильник с набранным номером. И я звоню. И механический голос сообщает: «Находится вне зоны обслуживания!»
   Поезд трогается, и я наивно жду, что она увидит меня, выскочив на перрон. Но моё прилипшее к окну лицо видит лишь опустевший вокзал.
   И я понимаю, что теперь до смерти я буду ждать чуда, которое невозможно: Я ЕЁ ПОТЕРЯЛ!
   И я рыдаю всю дорогу до Екатеринбурга. Я не скрываю ни от кого своего состояния. И даже сейчас я плачу, и плачу, и плачу.
   Я стою в своём подъезде и понимаю: эта дверь никогда больше не откроется и Она не войдёт!
   И ничто не может во мне заглушить эту боль. И ничто не может вывести меня из этого ужаса. Потому что я люблю её. Её одну. Люблю всю жизнь.

   Мы были созданы друг для друга!

   Я – Солнечный странник и она – Королева моей Вселенной.
   Мы просто немного разошлись во Времени. Что-то перепутали в небесной канцелярии, и я родился на двадцать пять лет раньше срока.
   Но не безнадёжно. Нет, теперь уже безнадёжно.
   Я всегда любил её одну. Любил, когда она ещё не родилась. Любил все годы до первой встречи. Любил все годы скитаний и борьбы. Я жил, чтобы встретить её. Я жил, чтобы помочь ей. Я жил, чтобы в её памяти остались самые яркие впечатления юности, самые сладкие мгновения чудес. И я принимаю в себя всю боль её страданий, всю боль страданий её родных, всю боль переживаний, которые ещё только предстоят ей. Я хочу, чтобы она была счастлива и спокойна, я хочу, чтобы она ничего не опасалась, чтобы её дети были её радостью. И без неё мне так пусто в этой Вселенной и так больно в ней жить, что я притягиваю и притягиваю всю боль и страдания века и Родины, пока не утону в этом океане боли. Пока не захлебнусь своими слезами и не распадусь на мириады крошечных частиц света и тьмы.

Глава предпоследняя

   Мышление женщины устроено так же, как и её гениталии. Но клитор мышления не возбуждается так, как клитор тела. И пока он спит, спит и женщина.
   Она и становится женщиной только тогда, когда её сексуальность становится полной – то есть сексуальность мышления предшествует сексуальности тела. Но редкий мужчина умеет удовлетворять женщину в мышлении до того, как начинает удовлетворять её в теле.
//-- Глаза в глаза --//
   Мы с Мариной Жариковой сидим в доме Саши Иванчикова, на кухне, за столом и смотрим в глаза друг другу. Мы одни, и нам никто не помешает. Мы играем в игру «кто кого пересмотрит». Мы сидим так полтора часа. Теперь я понимаю, что Марина тогда уже читала неизданные книги Виктора Суворова. Там есть эпизод с тигром. Мы оба смотрим в глаза друг другу и наконец медленно, не отрывая глаз друг от друга, поднимаемся и идём в постель.
   Её взгляд я не испытывал так никогда. У неё настолько чистый и наивный взгляд, что я не продержался бы и пяти минут.

Глава последняя

   Теперь моё понимание содержания жизни изменилось. Содержанием жизни для человека является другой человек. И если этого – другого – нет, содержание жизни пусто.
   Вся моя жизнь теперь представляется мне гигантской матрёшкой. Нина – это самая большая матрёшка. В Нину вставлена Люба, в Любу вложена Наташа, в Наташу спрятана Валерия, в Валерию – Ирина, и так далее. Но единственным содержанием моей жизни всё-таки была и осталась Нина.
   Все остальные были как бы заполнителями пустого пространства, и остались пустыми множествами. Вне Нины они были для меня ничто. Только её существование во мне наполняло мою жизнь смыслом. Если бы мы с ней сошлись, моя жизнь могла бы наполниться реальным содержанием. Вне Нины это было уже невозможно. Все они были только фрагментами моей потенциальной жизни с нею. Их актуализация во мне происходила не на уровне идеала или рефлексивного кольца, но только в силу нереализованности моей любви к ней. Всё, что предназначалось ей одной, я отдавал понемногу другим. Я и детей чужих учил лишь потому, что они олицетворяли для меня наших не родившихся детей от Нины.
   Потому и самые страстные минуты моей жизни были связаны с другими Нинами, что «хоть имя от неё!». Человек, как человек, по своей природе – однолюб.
   Первая женщина в жизни мужчины (совсем не обязательно – в сексуальной жизни в грешном понимании этого термина) задаёт супероболочку его отношения к себе и миру. То же надо сказать и о первом мужчине в жизни женщины.
   «Старт дан и эстафета началась!» Я мог бы стать реальным содержанием в жизни Наташи, если бы мы не расставались. Сам лишённый жизни простым «Зачем ты приехал?» (как поздно я понял, что этим первым словом «зачем» я и был реально убит!), я ещё имел шанс стать основанием жизни для другой (кем-то тем, про кого Камингс меланхолично заметил: «Кто-то был её То, что есть весь её мир!»).
   Моя Вселенная – Нина – была пуста. Но сам я мог стать Вселенной для Наташи (и стал ей для Ирины), но ведь тоже ПУСТОЙ ВСЕЛЕННОЙ!

Воспоминания олигофрена
Повесть

   Навстречу пятидесятилетию моей педагогической деятельности

   Википедия: «Умственная отсталость (малоумие, олигофрения; др.-греч. – малый + – ум, разум) – «стойкое, необратимое недоразвитие уровня психической, в первую очередь интеллектуальной деятельности, связанное с врождённой или приобретённой органической патологией головного мозга. Наряду с умственной недостаточностью всегда имеет место недоразвитие эмоционально-волевой сферы, речи, моторики и всей личности в целом» [источник не указан 16 дней].
   Термин «олигофрения» предложил Эмиль Крепелин.
   Олигофрению (малоумие) как синдром врождённого психического дефекта отличают от приобретённого слабоумия, или деменции (нем. de – приставка, означающая снижение, понижение, движение вниз + нем. mens – ум, разум). Слабоумие – снижение интеллекта от нормального уровня (соответствующего возрасту), а при олигофрении интеллект взрослого физически человека в своём развитии так и не достигает нормального уровня».

Глава первая. Педагог

   Вообще-то проблемы с головой у меня были всегда. С самого рождения. Но о рождении и первых годах жизни я расскажу потом. Если успею. А сейчас мне не терпится поведать о том, как я стал педагогом.
   Благодаря интернету теперь легко узнать, что обозначает слово «педагог». Дословно в переводе с древнегреческого это «ребёнководитель». То есть тот, кто ведёт ребёнка. Как правило – в школу. У древних вольных греков были рабы. Рабы выполняли разные работы. Имели разные «функционалы». Были рабы для натирания хозяина маслом. Были рабы для уборки дома. Были рабы – повара. А ещё были рабы, которые водили ребёнка хозяина в школу. Не учили его в школе, а именно водили в неё. Сопровождали туда и обратно. Вот именно их и называли «педагоги». Не подумайте только, что это я такой умный, что сам смог всё это расписать. Это я сидел два дня и читал в Интернете. А потом пересказывал по-своему.
   Нет, не удержусь. Расскажу о самом важном в детстве. Потому что без этого понять, как я стал педагогом, невозможно.
   Родился я там, где народ преимущественно умирал. На Колыме. В лагере. В «мамкинской тюрьме». Если я скажу, что мама хорошо питалась, когда меня вынашивала, то я довольно сильно искажу печальную в первую очередь для меня действительность. Папа был на двадцать лет старше мамы. Попал в лагерь с фронта, после ранения в лицо. Часть лица у него была просто снесена. И видимо что-то там, в генах, после такого ранения случилось.
   В общем, родился я доношенным и даже весил по тем временам много. 2400. Граммов. Но это когда только родился. А потом стал убывать с каждым днём в весе и к моменту смерти Хозяина весил ровнёхонько один килограмм. Не ел. Не мог. Болел бронхоаденитом. Маме говорили: не мучайся! Не выходишь. Она упорно кормила меня через носик картофельным отваром. Пришла весна на берег Колымы. Хозяин умер. Я пошёл на поправку. Холодным (ох, холодным!) летом пятьдесят третьего года меня вывезли через море-окиян на Большую землю, в порт Владивосток. И от него уже, в эшелоне с солдатами и матросами – дембелями, в Свердловск. Здесь, в самом центре столицы Урала, я и рос под присмотром бабушки и тёти Роны. В основном болел. Потому помню самые разные больничные палаты. И оттого понимаю, там и сказалось на головушке, там в ней всё и не заладилось. Столько болеть и чтобы головушка была здоровой? А в довесок ко всему у меня изъяли мозг. Частично. Насколько именно частично – не знаю. Причём не головной – там поди и изымать-то было нечего, а спинной. Тот, которым я, похоже, в основном и думаю. В общем, после откачки спинного мозга, начались у меня парезы (частичные параличи), от судорог искривилоь лицо и многие решили – не жилец!
   С детьми во дворе я общался редко. В основном меня били. Били потому, что я был «чужим на этом празднике жизни». Чужим и слабым. Били меня так часто и так сильно, что к четырём годам я научился бегать быстрее всех во дворе. А к десяти годам бегал быстрее, чем трамваи. После двенадцати лет меня в городе не мог догнать практически никто. Но об этом – позже. Постоянно побитый. Постоянно больной. Постоянно на таблетках. Неудивительно, что с развитием моим вышла весьма большая задержка. В первый класс я пошёл (сильно сказано: пошёл! – меня отвели). В Интернат. К слову сказать, в том здании сейчас Интернат для детей весьма и весьма задержанных. Я был (первым!) не в семь лет, а почти в восемь. Но это было слишком быстро, и в конце концов я остался на второй год. Справедливо. Не успевал. Меня бы и на третий оставили, да уж больно не хотела администрация портить имидж лучшей школы города. Потому в восьмом классе меня протащили сквозь выпускные экзамены и с Богом отправили в мир. Закончить десятилетку мне довелось аж в двадцать три года. При этом я не мог выдержать экзамен по химии. Но я был уже после флота. Экзаменаторы деликатно вышли из класса, а одна преподавательница участливо спросила меня, знаю ли я, что такое спирт. Отслужить три года на флоте и не знать что такое спирт… но я растерялся и признался: не знаю… Она вышла. Они вернулись и объявили мне тройку. За три года в военно-морском флоте. Кстати, преподаватель НВП (начальной военной подготовки), поговорив со мной несколько минут, поставил мне «четыре». Спорить я не стал. Какая разница… Зато дали аттестат. За ДЕСЯТЬ классов! Олигофрену!! Я тащился от себя и своих успехов.
   К тридцати годам я твёрдо осилил несколько лозунгов и стихов.

   Слава КПСС!
   Партия наш рулевой!!
   Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!
   Ленин жил! Ленин жив!! Ленин будет жить!!!
   Прошла зима, настало лето. Спасибо Партии за это!
   Пусть живут родные братья: Куба, Индия. Вьетнам!
   Отдадим трусы и платья. Них… (чего) не надо нам!
   Терпенье и труд всё перетрут.
   Кто не работает, тот не ест!
   Мойте руки перед едой!
   По газонам не ходить!!

   И особенно мне полюбилось наше флотское:

   НЕ СУЙ, КУДА НЕ НАДО, НЕ ЛЕЗЬ, КУДА НЕ ПРОСЯТ!

   Но это для общего видения картины.
   В третьем классе я не всегда правильно складывал три и четыре.
   Таблицу умножения мы учили с тётей Роной год. По частям. Но я её так и не выучил. До сих пор затрудняюсь перемножить восемь и девять…
   Да и на четыре плохо множится…
   Под старость лет я увлёкся сложением чисел от одного до шестнадцати в матрице из четырёх клеток. И пусть медленно и с большими задержками, но всё-таки запомнил ряд примеров наизусть. Незнакомых людей я часто пугаю, быстро складывая одиннадцать и четырнадцать. А секрет прост: я помню ответ – двадцать шесть!!!
   Теперь, когда общая история болезни мною описана, мы можем вернуться в 1961-ый год. Между прочим – третий год семилетки.
   Нашей соседкой в большом коммунальном доме была профессор Уральского университета, мать трёх детей. Один ребёночек погиб совсем маленьким. А вот двух других я немного помню. Саша и Оля. Оля была на два года младше меня. И её решили отдать в самую престижную школу города. С английским уклоном. В народе эту школу звали просто: английская. Располагалась она довольно далеко от нашего дома, и встал вопрос: кто будет ежедневно водить Олю в школу. Я как раз закончил первый класс.
   Это конечно очень сильно сказано. Я закончил. На самом деле это он – первый класс меня закончил. Но народ вокруг мною не интересовался. В те славные времена люди с заметными дефектами умственного развития были не в редкость, и их массово прогоняли через строй общеобразовательных школ. Теория коммунизма признавала всех равными и исключала слабоумие как класс. Поэтому соседка – профессор университета – решила, что нужно меня перевести в эту же английскую школу, чтобы я водил Олю. За ручку. В первый класс. А сам учился во втором. И этот план был блестяще претворён в жизнь. Из своей второй шестьдесят пятой школы от Ревекки Львовны я был переведён в свою третью – вторую!!! – школу к Нине Игнатьевне. Во второй класс «а». Так началась моя «аглицкая» жизнь. Так я стал в 1961-ом году педагогом. То есть ребёнководителем.
   То есть водившим ребёнка Олю. Маршрут наш был прост и понятен каждому. Мы выходили из дома на Карла Маркса (бывшая Крестовоздвиженская) 8, пересекали улицу Горького, спускались к реке Исети, пересекали её по деревянному мосту (теперь он там металлический над трубами канализации), огибали Дендрарий и выходили по улице Радищева к пересечению с улицей 8 Марта. Здесь мы садились на 9 или 10 трамвай и ехали через центр до пересечения улиц Ленина и Московской. Здесь мы выходили из трамвая и шли пешком по Московской до Пестеревского переулка, где и стояла наша вторая школа. Только не подумайте, что это я без помощи карты написал. Именно с картой. Без неё мне столько названий не запомнить, и, тем более, правильно не написать.
   По дороге в школу и обратно мы с Олей общались. Она намного превосходила меня своим интеллектом, и поэтому ей со мной было невероятно скучно. Впрочем, мучения её продолжались недолго. Вскоре они всей семьёй переехали в Пермь. А я остался в своей английской школе на радость бабушке, тёте Роне и маме и на горе педагогическому коллективу школы.
   Однажды, много лет спустя, я приехал в школу к Нине Игнатьевне. Она мне обрадовалась и стала вспоминать, как я слабо учил арифметику. Она знала, видимо от Юры, что я так и не осилил техникума, и потому сочувственно поинтересовалась, кем я работаю. Скрывать мне было нечего.
   – Кидаю доски на Архангельском лесопильном комбинате, – гордо отвечал я ей. Она закивала головой, и только тут я понял, что она с самого начала поняла, что умом я слаб и всегда переживала – на что же я сгожусь по жизни. Страна всегда нуждалась в нас. В тех, кто будет кидать доски. В олиго. Сейчас говорят о поколении индиго. Не знаю, что это такое. А я вот вышел из поколения олиго… Вышел и назад уже не вернулся…

   Википедия: Педагог в Древней Греции (др.-греч., «ведущий ребёнка») – раб, уходу которого в афинских семействах поручались мальчики с шестилетнего возраста. На обязанности педагога лежала охрана воспитанника от физических и нравственных опасностей, а до поступления мальчика в школу – и элементарное обучение грамоте. Педагог должен был сопровождать своего воспитанника в школу и быть неотлучно при нём во время выходов из дома, под строжайшей ответственностью.
   В педагоги избирали обыкновенно таких рабов, которые не были пригодны ни для какой другой работы, но отличались верностью дому.

Глава вторая. Как жить, если жить негде и не на что

   Виктор Суворов очень живописно рисует своё состояние в момент перехода на сторону англичан. В кармане у него отвёртка. Он готов дорого продать свою жизнь. Первому, кто подойдёт, он всадит отвёртку в горло. А ваообще задача у него сложнейшая. Не попасться. Не попасть в поле зрения родных спецслужб. Сутки он болтается как кишка в проруби в столице иноземного государства. Наконец звонит бывшим врагам. А они его уже ждут с распростёртыми объятьями. Сутки жизнь человека висела на волоске! Целые сутки! Это же надо столько натерпеться!
   При этом он очень чётко знает некоторые вещи.
   Например то, что после первой же встречи со «своими» у него (видимо после первого же спец укола) «вдруг» начнёт обильно течь слюна, и уже любой психиатр мира признает его душевнобольным.
   К сожалению во всей этой талантливой картине недостаёт нескольких, пусть и грубоватых мазков. События в станице Кущевская Краснодарского края обнажили наконец реальное устройство Рассеи-матушки. Оказалось, что вся страна поделена между местными сложноорганизованными бандами, частично узаконенными. То, что знают практически все жители страны наконец начинает проступать всё ярче и ярче. И потому хочется задать такой вопрос известнейшему перебежчику: «А несколько лет подряд не пробовали?» И это без денег, без знания охотящихся на вас структур, без документов, без крыши над головой, без знания иностранных языков. Пробовали жить под непосредственной угрозой немедленного физического уничтожения десятки лет?
   Попробуйте три года не попасться на дороге ни одному милиционеру. Вообще ни одному!
   Попробуйте прожить двадцать лет, не имея официального места работы, зарплаты, отпускных, жилья, телефонов и автомобилей. Попробуйте, без копейки выйдя из дому, проехать всю Россию вдоль и при этом нигде не задерживаться подолгу. Узнайте, что это такое – «вписка». Попробуйте знакомиться с людьми на улице так, чтобы вас кормили и поили и укладывали спать. И всё это при крайне скудном умишке. Точнее при фактическом отсутствии оного. Без ума и без документов. Без денег и без точек опоры. Много лет.
   Попробуйте выживать, когда на вас объявлена охота. Когда любой выход из любого помещения это практически выход в смерть. Любой вход в любую квартиру – это фактически вход в ловушку.
   Ну и самое главное: попробуйте всё это именно в России. В стране, которая построена именно так, чтобы моментально ловить людей.
   Страна, где оружие «продаётся» с целью схватить «купившего» и дать ему тут же срок!
   Страна, где на одного работающего пять стукачей.
   Страна, которой абсолютно не нужны изобретатели, учёные, гении. И которая тем не менее непрерывно их «ищет»! Так писалось: «Алло! Мы ищем таланты!» И ведь немало «талантов» ловилось таким образом и исчезало навсегда.
   Страна, в которой нет второго выхода ни из квартиры, ни из подъезда.
   Страна, где нормальное движение парализуют сами «органы», оставляя в городе несколько точек, миновать которые на автомобиле практически невозможно.
   Страна, в которой есть города, где для разворота нужно проехать парочку-троечку Люксембургов.
   Страна, где начальники зон через своих «заключённых» сначала «тайно» продают водку намеченным к наказанию, а потом устраивают «облаву» и таки «наказывают» «виновных».
   Страна, в которой можно годами жить в лесу без дома, потому что «документы ещё не готовы».
   Страна, в которой людей годами держат в тюрьмах без суда и следствия.
   Страна!
   Австрия, это наверняка весьма хорошо просматриваемая спецслужбами держава. Маленькая. Спрятаться негде. А вы попробуйте спрятаться в России!
   Вот только что один мажорик рванул в Россию из Украины. Прятаться. И не прошло и суток, а он уже сидит в СИЗО! Наивный!! Лучше бы он рванул на остров Пасхи. Там спрятаться куда реальнее. А у нас здесь 17 075 400 квадратных километров. Где ж это ты, сынок, прятаться то собрался? Чай не иголка в стоге сена! Здесь тебя, голубок ты наш сизый, в два счёта отыщут! Здесь такие люди в бега пускались и в большинстве своём на том и сгорали. Если пустился в бега, то запомни: нет теперь у тебя ни родных, ни близких. Всё! Один звонок маме – и ты в когтях у самого страшного хищника на планете – в лапах у власти. А дальше по Солженицыну. Вся жизнь твоя разделилась на две части: всё что было ДО ареста, и всё, что случится ПОСЛЕ. Не звонил маме? И другу лучшему не звонил? А зачем сунулся в город, где уже был однажды? Не только снаряд два раза в одну воронку не должен попадать. И тебе, раз уж ты в бегах, нельзя дважды в одну реку. И на один мост – нельзя!
   Не вздумай поездами ехать. Там ловят за семь минут.
   Не садись и в автобусы. Там ловят за час.
   На каждом вокзале, на каждой станции метро есть для тебя закуток с решёткой. Помни об этом.
   Во многих местах ты под незаметным тебе видеонаблюдением ходишь.
   В официальные места вообще не суйся.
   Если с тобой на троллейбусной остановке старичок ласково заговорил – не расслабляйся. Это вполне может быть очередной секретный сотрудник. Таких полно и на транспорте, и в столичных подворьях. Ты забыл переодеться? Тебя уже засекли, милейший! Ты поднял руку и остановил такси? А теперь смотри: тебя привезли к дверям ведущим в службу безопасности… Водитель «на минуточку» вышел? – Беги!!! У тебя не более шестидесяти секунд. Скорее нет и тридцати. Не знаешь этот город? Тогда есть микрошансы. Впервые в этой деревне? У тебя хорошее чутьё. И никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не говори правды о себе. Больше всего здесь не любят именно правду. И именно её все и ищут. Сказал правду? Ты пойман!!! А завет народный здесь такой: не верь ворам и ментам! Ты спросишь, любезный, а что ж это ты сам-то тут расписался, калека?
   А я улыбнусь в ответ ласково: так ведь я же того, скуден на умишко-то, мне уже всё равно помирать пора пришла… Да и где ты видишь правду-то обо мне, мил человек? Нету её! Нету!! И никогда её не было – ни тут, ни в любом другом месте…

Глава третья. Теория баз

   Гена Лукин (Геннадий Николаевич) однажды обратил моё внимание на странный факт: есть довольно большой архив воспоминаний старых большевиков, но никто из них не рассказывает о том, как именно возникали «явки». Более того. Никто не рассказывает и о том, как они «проваливались». Просто говорилось: «явка была провалена». И всё!
   А как она была «провалена», и, самое интересное – как она была создана – ни слова! Общий вывод Гены был неутешителен: «вся подлинная история большевизма спрятана!».
   Рассматривая период Великой Отечественной войны необходимо напомнить собравшимся о практиках НКВД в так называемом «партизанском» движении. Оказывается основной контингент «партизан» в начальный период войны – это кадровые чекисты. И вновь – о партизанах вроде бы море литературы, а вот о том, как возникали эти отряды – ни словечка. И есть тому простое и понятное объяснение. Основа и «партизанского» движения и формирования сети «явок» никуда не исчезла. Всё продолжает действовать. И развиваться. Оттого и запрет наложен на изложение этих вопросов в средствах массовой информации. А между тем вопросы эти – не риторические, а сугубо практические.
   Начнём с теории баз.
   Под базой будем понимать примерно то же, что и под сочетанием «явочная квартира».
   Некое место пригодное для жилища, позволяющее прибывшему в это место лицу провести здесь некоторое время необходимое для отдыха, восстановления сил, снабжённое средствами связи, необходимым запасом пищи и одежды, неизвестное вероятному «противнику». Определение это весьма спорное и ненадёжное, но мой, от природы несовершенный мыслительный аппарат на большее не способен. Уверен: Вы его безусловно дополните, улучшите, опровергните и создадите своё, в сто раз лучшее.
   База возникает следующими путями:
   – приобретается за деньги (съёмная квартира, квартира снятая или купленная подставными лицами или очень далёкими родственниками, хорошими друзьями, приятелями, знакомыми);
   – возникает из ситуации знакомства, договора, соглашения, партнёрских отношений;
   – формируется в результате многолетнего сотрудничества;
   – выявляется в результате попадания в компанию с тем, у кого есть нечто похожее на базу.
   Чем внезапнее путь возникновения базы, тем она безопаснее и надёжнее. Но на крайне ограниченное время.
   Все постоянно действующие базы (дачи друзей и знакомых, например) крайне ненадёжны и в экстремальных условиях могут считаться потенциально «засвеченными». То есть «проваленными».
   Искусство быстрого выявления потенциально безопасных баз – одно из важнейших искусств в ситуации экстремального выживания. Если вас стремятся вычислить, то именно качественное перемещение от базы к базе позволяет долгое время сохранять статус-кво невычислимости собственной позиции. И в организации такого типа движения нет мелочей. В первую очередь необходимо оторваться от всех ранее использованных баз и от всех, кто знал ваши прежние места пребывания и имеет представления о ваших способах перемещения. Не надо выяснять «кто и как именно слил информацию». Те, кто вас реально ищет, обладают, как правило, неисчерпаемым ресурсом и миллионом техник использования людей «втёмную». Если информация имеется, она бесспорно будет получена и использована против вас.
   Поэтому первое, что вам надлежит сделать, это предъявить миру абсолютно новые типы собственного движения, до предела «укоротить» свои «следы» и максимально быстро переместиться в область, в которой ранее вас никто и никогда не наблюдал.
   При этом вы не можете пользоваться поездами и самолётами как общественным транспортом (то есть «легально»), вам желательно миновать всех вероятных и обозначенных формой служителей государства (ибо противостоящие вам структуры всегда активно опираются на официальные институции, при этом никто не спешит оповестить вас о том, какие именно меры предприняты для установления вашего места пребывания).
   Если всё это вам удалось, то перед вами во всей красоте и мощи встаёт вопрос об организации новых баз. Ситуация проста: вам негде преклонить главу для сна, постирать поизносившееся платье, почиститься и приобрести здоровый внешний вид, подкорректировать по возможности свои внешние данные (отрастить усы и бороду, если их не было, или напротив, избавиться от них, перекрасить волосы, сменить внешние признаки пола, увеличить грудь и т. д. и т. п.). Путь в гостиницу – это путь в морг.
   Съём квартиры или комнаты у старушек на вокзале – путь туда же, ибо все они на учёте и сотрудничают, как могут. Звонки ближним и дальним исключены. Прямой путь к вычислимости. При этом над вами довлеет правило «точки невозврата», то есть такой точки «опускания» внешнего вида, после которого любая попытка знакомства обречена на заведомый и жуткий провал. Вы должны максимально быстро организовать себе первичную базу, хотя бы выспаться и прихорошиться. Вам нужно несколько часов спокойного ровного сна. А в этом состоянии вы абсолютно беспомощны. А мир приготовил вам много ловушек на этом тяжёлом пути. Сколько суток вы сможете реально не спать? Сколько опытных глаз будут тайно сопровождать ваше крайне утомлённое тело с целью просто всё украсть? Сколько тайных рабовладельцев оценив ваши физические кондиции наметит вас в свой персональный подвал или гараж? Не вздумайте идти на дачи и устраиваться «сторожем». Вас проверят и сдадут. Очень быстро. Не вздумайте пытаться устроиться на стройку разнорабочим или в ресторан посудомойкой. Вас сдадут ещё быстрее. Первая задача – это именно организация первичной качественной базы. А потом – смена населённого пункта. Больше трёх дней в одном месте и вы выловлены. Вас ждёт долгая дорога, масса неимоверно тяжёлой работы, жесточайшая бессонница, невозможность получать качественное лечение, невозможность более-менее нормального трудоустройства. Если вы – вор – то тогда вы можете рассчитывать на своё умение воровать, но если вы человек порядочный… Только не надо отчаиваться. Ваши вероятные оппоненты – тоже люди. И им свойственны маленькие и большие слабости. И они будут совершать системные и внесистемные ошибки. Вы – участник (участница) величайшей в мире игры – «Жизнь или Смерть». Боритесь! Двигайтесь! Импровизируйте! В конечном итоге моя мама пережила великий Советский Союз со всеми его казематами и автоматами. Пока вы дышите – шансы ещё есть. Даже если это матч-бол. Даже если это последняя ваша подача. Во время своих скитаний я убедился лично в истинности великого правила: «И если ты решишь, что это реально – конец, то именно это и будет самым началом!».

Глава четвёртая. Теория ниш

   Опытные шахматисты это очень хорошо знают.
   За доской только показывается, а готовится всё дома!
   Если позиция в вашей партии не стояла вчера вечером на доске у вас дома, значит вы проиграли. Мир знавал величайших проектировщиков-конструкторов будущего. Например, Ганнибала (Аннибала). На него нашёлся только один римлянин такого уровня. Сципион Африканский.
   В своей личной индивидуальной жизни вы должны чётко понимать: если экстремальная ситуация возникла и вы к ней не готовились заранее – вы просто обречены. Борьба за жизнь не терпит импровизаций. У нас в части был охотник. Назовём его условно Бунин. Он расставлял в уссурийской тайге множество петель, капканов, приманок и совершенно невероятных ловушек. Из каждого похода в тайгу он приносил зайчиков, хорьков, куниц, лис. Мне, в силу слабости моего мозгового кровообращения, не дано было понять все премудрости такой охоты. Но то, что Виталий Бианки здесь отдыхал, было очевидно. А ещё было очевидно, что охота на зайчика или куницу начиналась не тогда, когда охотник их увидел. В момент «увидания» она практически подходила к концу. Охотник ПРОЕКТИРУЕТ действия отлавливаемого животного, предвидит их. И готовит западню именно там, где животное пойдёт. И готовит так, чтобы оно САМО ЗАШЛО в петлю.
   Потом всё уже поздно.
   Если вы полагаете, что на вас никто и никогда не будет охотиться, то я вам не завидую.
   На вас охотятся многие уже сейчас. Вы идёте по большому городу, а он превосходно и очень глубоко структурирован. И на каждом шагу ловушки, ловушки, ловушки. Вы можете решить, что здесь полно таких же прохожих, как и вы. Не обольщайтесь. Таких здесь больше нет. А если и есть – то они весьма редки. Однажды я сидел в сквере около станции метро «Чистые пруды», что в Москве, напротив главного почтамта страны. Вы все видели это место в фильме «Джентльмены удачи». Там памятник Александру Сергеевичу Грибоедову, который стоит («кто ж его посадит»!?).
   Вот прямо на лавочке в окаймлении этого памятника я и сидел. Сидеть предстояло долго – часа три. Так долго в Москве на одном месте сидеть нельзя. Подойдут. Потому что им важно знать, кто это тут расселся и почему. Примерно через час ко мне подошёл вежливый мужчина лет тридцати и попросил закурить. Прикуривая начал «знакомство»:
   – В картишки не играете?
   Это он меня спрашивает «под дурачка», типа «сам игрок, а Вы?»
   – Да нет, – отвечаю, – я тут в командировке вон в то здание – жест в сторону Чистопрудного бульвара, 6, здания Минобразования России. – Лицензирую школу, а замминистра будет часа через два-три… жду, когда маякнут…
   Этот отчёт (кстати полный и точный) я представил именно потому, что сразу понимаю, кто подошёл и зачем. Люди на улице работают. А я могу оказаться сексотом. От ментов, от ГБ, ещё хрен знает от кого и зачем… Важно сразу показать: ваши дела мне не интересны, я тут сижу не от любопытства, а от безысходности. Люди это понимают. И меня оставили в покое. Проигнорировали. Видимо почувствовали, что я понял ситуацию, и приняли мои пояснения на веру. Мафии, они всегда и всё принимают на веру. Первый раз. Он же и последний. Обманул – погиб. Осматриваюсь. Под памятником стоит высокая блондинка. Стоит строго. Её роль ясна. Снимается. Не в кино. Реально. Поодаль скучает пара сутенёров. Делают вид, что не интересуются иностранцем, который к ней направился. Разговор длился минуту. Она заулыбалась снимающему, и они под ручку двинулись прочь. Один из сутенёров встал, достал радиотелефон (тогда мобилок ещё не было) и что-то доложил в трубку. Где она подведёт снятого к машине для расчёта, я не знаю. Но знаю, что пока не рассчитается, договор строго предварительный. А на место ушедшей уже встаёт неизвестно из какой машины выпрыгнувшая новая. Копия предыдущей. Почти клон. По скверу метрах в двадцати от памятника гуляет девушка с каким-то подносом. Навстречу ей идёт солидная дама. Девушка предлагает ей выбрать лотерейный билетик. Дама задерживается. Потом с сомнением берёт один.
   – Ой!!! Да Вы выиграли!!! – радостно восклицает девушка. К ним тут же подходят с разных сторон несколько «зевак»… Понимая, что сейчас будет происходить, я демонстративно смотрю в противоположную сторону.

   Через двадцать минут всё кончено. Рыдающую даму ведут к метро. «Зеваки» разошлись. Всё спокойно. Минут через тридцать всё повторяется, но уже с солидным мужчиной.

   Охотники расставляют свои ловушки повсюду. Вы ещё только интересуетесь: «Ой! А что тут дают?» А ещё полгода назад кто-то предвидел и этот вопрос, и эту ситуацию.
   К экстремальной ситуации надо готовиться постоянно. Вся жизнь до неё должна быть посвящена именно этому. Не абстрактные «трижды три – девять», а вполне конкретные «ой» и «ай» должны быть предметом изучения в школах.
   И методологической основой для такой подготовки может стать теория ниш.
   Каждый человек сам создаёт вокруг себя и самим собой море ниш, которые могут быть использованы, атакованы и заняты другими людьми. И если ту или иную нишу не заняли вы сами, её займёт кто-нибудь другой. Свято место пусто не бывает. Ниши – это и мотивация, и причина вхождения в разговор, и основание для выхода из него. Ниша – это то пространство вокруг человека или внутри него, которое может и должно быть заполнено. Это и информационная ниша, и мотивационная ниша, и ниша признания. Голод признания – одно из самых страшных голоданий личности. На этом голоде строятся пирамиды власти. Всем уже понятна несостоятельность пирамид финансовых. Но никто по сей день не разобрался с несостоятельностью пирамид власти. Люди ползут в них, как мухи на мёд. Но вместо мёда мухи часто оказываются на липучках. На липучках пирамид власти затомилось несметное число людских особей. И ниша «главенства» остаётся пока основной системообразующей нишей человечества. А между тем это прямой путь к концу света.

Глава пятая. Кто платит?

   Мужчина платит за желания своей женщины.
   Женщина платит не за товар. Женщина платит за своё «хочу».
   Платит тот, кто позвонил первым.
   Платит тот, кто подошёл первым.
   Платит тот, кто первым назвал цену.
   Платит тот, кто попросил назвать цену.
   Когда цена названа, договор уже не отменить.
   Цена товара, это та цена, которую женщина готова заплатить за своё «хочу».
   Женщин не интересует цена, их интересует товар.
   Мужчин не интересует цена. Их интересуют женщины.
   Если мужчина успешен, значит за ним стоит успешная женщина.
   Если мужчина велик, значит за ним стоит великая женщина.
   Нет денег – нет человека. Нет женщины – нет мужчины.
   Основная причина гибели мужчины – женщина.
   Сколько заплатит мужчина – решает женщина.
   Вы обратились? Вы должны!
   К вам обратились? Вам должны!
   Цену собственного времени каждый определяет сам.
   Торг о цене собственного времени неуместен.
   Если вам кажется, что ваша идея чего-то стоит, значит вам это точно кажется.
   За свои идеи каждый платит сам.
   Если у вас украли идею, значит она чего-то стоила.
   Если у вас увели женщину, значит она не стоила ничего.
   Если от вас ушла женщина, значит вы не стоили ничего.
   Если у женщины увели мужчину, значит это был не мужчина.
   Если от женщины ушёл мужчина, значит это была не женщина.
   Мужчины по своей природе однолюбы и себялюбы.
   Женщины по своей природе не любы.
   Нет никого опаснее влюблённой женщины.
   Влюблённая женщина платит за всё.
   Влюблённый мужчина платит тройную цену.
   Мужчина не влюблён, когда он спит.
   Если мужчина не влюблён, значит он спит.
   Если мужчина не спит, значит он влюблён.
   Главная победа мужчины – это его самое большое поражение.
   Проигравший платит.
   У победы нет цены. Цена есть только у поражения.
   Если вы не постояли за ценой, значит вы проиграли всё.
   Победа – цена поражения.
   Если женщина говорит с вами больше тридцати секунд, значит вы ей интересны. Если она говорит с вами больше трёх минут, значит вы ей чрезвычайно интересны. Если она общается с вами полчаса, значит она согласна. Если вы проговорив с женщиной до двух ночи мило желаете ей доброго сна и сматываетесь, значит вы мерзавец, подлец, негодяй, скотина, ублюдок, недоносок, импотент, вери импотент, сволочь и ещё… ещё… ещё…

Глава шестая. Женщинам о мужчинах

   Главная ошибка женщин в поиске равенства.
   Мужчина и женщина не равны.
   Женщины наделяют мужчин собственными качествами, каковыми несчастные в действительности не обладают.
   Во-первых, женщины полагают, что у мужчин есть ум. Более того, они всерьёз надеются встретить умного мужчину. Напрасный труд! Если мужчина умён, значит это – женщина!
   Отсутствие ума у мужчины имеет вполне объяснимую физиологическую природу. Ум мужчине в принципе не нужен. Не нужен он ему и во всех остальных местах вне принципа. Мужчине требуется смекалка. Но ум и смекалка различны по своей природе. Смекалка – это самая нужная мужчине особь женского пола, дабы смекнуть вовремя, что, к чему и почему. Ум – это самая верная особь мужского пола, принадлежащая исключительно женщине. Иногда полагают, опять же ошибочно, что мужчина, как и женщина, наделён интеллектом. Не скрою, гипотеза эта проверялась нами тщательно. Мы обследовали десять тысяч мужчин разного возраста. Искали у них интеллект и ум. Вот краткий перечень того, что мы у них обнаружили: сигареты, спички, зажигалки, табак, бутылки пива, бутылки водки, одну бутылку с коньяком, папиросы, две сигары, купюры разного достоинства и монеты разного калибра, платки носовые, пакетики со странными резиновыми вложениями, один доллар (настоящий!), один динар (проверить подлинность не удалось), десять франков, визитницы, салатница одна, бумажки с номерами телефонов… Как видите сами, искомое обнаружено не было. Нами были разработаны специальные тесты на наличие или отсутствие ума и интеллекта. Ни один из испытуемых с ними не справился. Включая и нас самих.
   Вопрос: почему мужчина может часами смотреть на любимую женщину?
   Ответ: буфер памяти у него маленький. Он сканирует лицо женщины, тщетно пытаясь его запомнить целиком. Но вмещается только треть лица. Поскольку ничего другого делать рядом с ней он всё равно не умеет, он добросовестно сканирует и сканирует, то лоб, то глаза, то нос и щёки. Наконец губы и подбородок… а лоб и глаза уже забылись… он по новой…
   Вопрос: мой мужчина знает моё имя. Что это означает?
   Ответ: Он полностью поглощён вами. Ни на что другое памяти уже нет. Если он опознает вас на фоне двух других женщин и называет ваше имя правильно, значит вы хозяйка его души. Рассчитывать на большее с вашей стороны было бы крайне опрометчиво.
   Вопрос: Никак не приучу его выносить мусор. В чём дело?
   Ответ: Несмотря на крайне слабую рассудочную деятельность, мужчина всё же при правильном подходе к делу поддаётся дрессировке. Во-первых: говорите с ним на доступном его пониманию языке простых команд. Текст «пойди и вынеси мусор» слишком сложен для него, и такая команда вряд ли будет выполнена. Постарайтесь в одно и то же время суток на протяжении двух-трёх месяцев проводить с ним такое упражнение (предположим, вы живёте на пятом этаже и мусоропровод доступен при спуске на пол-этажа вниз по лестничной клетке): – Иди сюда (вы на кухне около ведра с мусором)! – подошёл, – Возьми ведро (указать на ведро и его приподнятую ручку) – выйди из квартиры (вместе выходите на лестничную клетку) – За мной вниз! – спускаетесь к мусоропроводу: – Открой (указываете на лючок мусоропровода, открывает) – высыпай мусор сюда! – Закрой! – за мной наверх! Входим домой! – ведро на место!
   Если слов больше трёх – он уже не справляется и сильно комплексует по этому поводу.
   При должном терпении через три месяца он сможет в целом выполнять эту операцию самостоятельно.
   Вопрос: как посылать его в магазин за продуктами?
   Ответ: ни в коем случае не говорить «пойди и купи нам чего-нибудь съестного». Деньги он возьмёт. Из дома выйдет. И растеряется.
   Основа основ здесь – список! Всегда пишите список продуктов с указанием их ориентировочных цен, мест приобретения и в порядке предполагаемого обхода. Не забудьте раз десять провести его по предполагаемым местам будущих покупок. Не стесняйтесь отчётливо, внятно, громко объявлять ему наименования посещённых объектов: «наш Рынок!», «наш Перекрёсток!»… Деньги давайте строго под расчёт, мелкими купюрами в отдельных конвертиках с надписями: «на масло», «на хлеб», «на яблоки»… Помните: мужчина глупее собаки. Он, как и собачка, рвётся из дому на улицу. Как и собачка, он не знает, что ему там нужно, но собачка знает дорогу назад, а он – не помнит! И может легко заблудиться. Поэтому нарисуйте ему схему возвращения домой и всегда проверяйте, выпуская за покупками, чтобы она была у него в кармане. Плюс записка для женщин, которые могут случайно подобрать заблудившегося: «Нашедшую этого кобеля суку прошу вернуть по адресу… иначе тебе не жить!»
   Вопрос: а мне казалось, что они бывают очень умные.
   Ответ: мужчины работают по признакам ситуаций с картотеками, которыми они запасаются к двадцати трём годам. На вопрос: «пятью пять?» он ответит «двадцать пять» не потому, что сосчитал, а потому что это ситуация записанная у него в блоке постоянной памяти. (Женщины у него в блоке оперативной – крайне скудной – памяти.) Видя женщину он автоматически вытаскивает из постоянной памяти карточку и, улыбаясь, произносит заученное: «Здравствуйте! Как Вас зовут?» Иллюзия ума возникает полная.
   Далее он прокручивает плёнку «знакомство». Если Вы сравните его тексты при знакомствах с разными женщинами, будете потрясены: это калька! Но с подписью «живой звук!». Но подробнее об этом в другой раз.

Глава седьмая. Цены растут

   Стою на Старом Арбате. Когда-то именно здесь Борис Самойлович Вайнштейн вручил мне самую первую олимпийскую медаль Московской Олимпиады. Дело было так.
   Спорткомитет СССР заказал образцы олимпийских медалей. Три утверждённых образца в изящных коробочках из дерева и пластмассы в дальнейшем надо было куда-то пристроить. Для олимпийцев по этим образцам вовсю штамповали реальные награды.
   И Спорткомитет СССР мудро решил отдать эти образцы в количестве трёх штук своему официальному органу – газете «Советский спорт». Пусть, мол, поощрит свой актив. Главный редактор газеты также поступил мудро: одну медаль оставил для награждения активиста газеты, а по одной медали раздал редакторам двух своих приложений – «Футбол-Хоккей» и «64». «64» – это шахматное еженедельное приложение к газете «Советский спорт». Командовал им уже тогда Александр Борисович Рошаль. Впрочем, тогда по поводу последнего факта я пребывал в полнейшем неведении. Вот А. Б. Рошаль и решил, что даст эту медаль Борису Самойловичу для награждения победителя Всесоюзного сеанса одновременной игры с Ферзьбери. Случилось так, что этот конкурс выиграл я. С детства я ходил во Дворец пионеров в шахматную школу (к Оресту Аверкину) и на стадион «Динамо» в лёгкую атлетику к Валерию Ивановичу Никитину (ученику Веры Павловны Петрашень). В лёгкой атлетике я мечтал стать олимпийским чемпионом (а чего вы от меня ждали?). Но олимпийскую медаль мне вручали за победу именно в шахматах, хотя шахматы никогда не были олимпийским видом спорта (шахматные олимпиады к Олимпийским играм не имеют никакого отношения). Такой вот вышел парадокс. Но всё это было в прошлом. Я стоял на том самом Старом Арбате, который именно «офонарел» – по меткому замечанию известного всем, но не мне, поэта.
   На том самом Старом Арбате, где жил Геннадий Супрунюк (а я жил у него). На том самом Старом Арбате, где в 1987-ом году ещё вовсю гоняли художников, а потом перестали. Где мы пели революционные песни и демонстрировали мерцающие шахматы. На дворе был первый год России и последний год СССР. Цены с утра росли как на дрожжах. Я буквально неделю назад запустил было проект «чатуранга» и теперь всё рушилось. Гамбургер, который вечером стоил три рубля двадцать копеек сейчас, в одиннадцать утра стоил уже пять рублей сорок копеек. Подавленный я озирался вокруг. Это было экономическое убийство меня и всей моей команды.
   Никогда не забуду, как я испытал настоящий восторг неандертальца, открыв – именно открыв!!! – возможность удлинения руки палкой. Чтобы это понять, это необходимо именно прожить. Самому. Помню, я пытался, удерживая одной рукой падающую этажерку, дотянуться другой рукой до крепившего её к стенке болта. Не хватало сантиметров десяти. Балансируя, я с трудом пытался найти решение этой неразрешимой загадки. И вдруг увидел неподалёку палку. И меня осенило. Используя палку, я добыл-таки болт и закрепил грозившую рухнуть конструкцию. И тут я поймал себя на мысли, что я сам выработал это решение. Не вспомнил и применил, а именно выработал.
   Теперь, стоя на Старом Арбате я, туго соображая, неожиданно поймал себя на том, что мне не нравятся эти рожи, но нравится слово «тоже»!
   Тоже! Тоже! Тоже!
   Мы тоже поднимем цену!
   Мы тоже поднимем цену!!
   Мы будем жить, потому что мы тоже её поднимем.
   Я выработал это решение сам, и мне вдруг стало легко и весело.
   Я вернулся на своё рабочее место и на вопрос «сколько?» уверенно сказал: «три рубля»!
   (Раньше-то был всего один!) И это неожиданно сработало!

Глава восьмая. Был такой день

   Города плачут, когда мы уезжаем.
   Был такой день. Почти двадцать лет назад. Мы шли по Новосибирску. Я и сын. По тому самому Новосибирску, в котором в мае 1990 года я выдал его Академгородку справочку… Но теперь мы шли вдвоём. С сыном. В карманах у нас не было даже ломаного пятака. Попытка остановиться то там, то тут каждый раз оказывалась крайне неудачной. На первой «точке» к нам сразу подбежал какой-то местный криминалитет, на второй нами заинтересовался ещё более местный патрульный милиционер. И там и там мы моментально испарились. Ночь в поезде я не спал, поскольку это был общий вагон, забитый до отказа. Стоял чуть ли не на одной ноге. И сын был тоже не выспавшимся и усталым. К тому же у меня отчаянно болело горло, нос был заложен, и температура явно выходила за рамки тридцати семи и пяти. Мы не ели уже второй день кряду. В Омске мы, слава Богу, заработали вот на этот ночной скотовоз. Но и только. Глаза у меня слипались и слезились. Сын был молчалив и грустен. Но мы упорно шли вперёд. Риски сопровождающие каждого, решившегося на такое путешествие, всё ярче прорисовывались, как непосредственные угрозы. Я чувствовал себя комаром.
   Иногда под утро над нами зудит комар, ультразвуком щупающий места на нашей коже. Он ищет точку присасывания. Но иногда голоднющие комары на грани голодной смерти с разлёту вонзаются в вас где попало и жадно пьют вашу кровь. Вот таким голодным, уже готовым умереть или напиться комаром я себя и чувствовал.
   Я мог бы любую двусменную школу превратить в односменную за неделю. Но об этом здесь никто и ничего не знал.
   Я мог бы провести Игру в любой школе на произвольно сформулированную тему. Но и об этом никто здесь не догадывался.
   Я мог бы любому чиновнику здесь за три-четыре дня написать тело диссертационного исследования по психологии, педагогике, истории, физике, механике или социологии. Но всё это было никем не заказано. Меня сюда никто не звал и не приглашал.
   По существу я был просто угрозой любому чиновнику от образования, поскольку легко мог бы заменить его. Я знал что сказать заведующему ГорОНО, чтобы попасть в директора школ. Но я не хотел иметь со школами ничего общего. Я не хотел быть причастным к этому во-первых, и у меня не было столько времени на это во-вторых. Я просто хотел, чтобы сын увидел Новосибирск, прочувствовал этот великий город, прочувствовал Обь, и затем мы бы двинулись дальше. По нашему плану днём мы зарабатывали на дорогу ночью. Впереди лежали Красноярск и Иркутск. Нас ожидали Улан-Удэ и Чита. Мы стремились через Хабаровск во Владивосток и в Находку. Нас ждали Русский остров и Сахалин.
   Но пока мы шли по Новосибирску. Было жарко, душно, голодно и усталость валила нас с ног. И тут я приметил странный какой-то полудворик среди пятиэтажек, лавочку и на нём пару молодых особ, возможно девушек. И как тот самый голодный комар, уже несмотря на чудовищные риски этого предприятия я решительно двинулся к ним, взбодрился и весело спросил: «Не желаете погадать?»
   – А сколько это будет стоить? – спросили они. По пятьдесят рупий с каждой, весело отвечал я.
   – Ну давайте! – согласились они.
   Я достал свой специальный блокнотик с уже расчерченными матрицами, авторучку и присел с ними рядом. Едва мы начали, как к нам сзади бесшумно подошёл некто большой, молодой и страшный.
   – Что это мы тут суетимся, – осведомился он, и интонация его не оставляла никаких сомнений, я влип! В самый тяжёлый из всех мыслимых сценариев.
   – Не мешай, Серёжа! Мы гадаем! Отойди, погуляй, потом подойдёшь, – бесхитростно послали они его подальше, и надежда затеплилась в моей измученной душе.
   Володя, как и было обусловлено, во двор не заходил, а изображал невинного прохожего на проспекте. Томился под деревом на автобусной остановке. Слава Богу, не мог быть заподозрен в причастности. Ему предстояло самое тяжёлое – ждать, а в худшем случае ещё и догонять.
   Здесь должен признаться без ложной скромности. Я мастер чатуранги и гадаю первоклассно. В Москве и Питере ко мне быстро образовывались очереди. Потому что я честно отрабатывал каждую копеечку. Через минут пятнадцать всё было кончено. Девушки довольнющие исчезли в дверях какого-то полуподвала, ко мне подвалил Серёжа, а из дверей, за которыми скрылись девушки, один за одним стали появляться мальчики лет двадцати – двадцати пяти, внешний вид которых, выправка и манера двигаться не вызывали никаких сомнений. Я действительно крупно влип. Мне предстояло пройти через мат. Иногда в шахматной партии игрок видит сложную комбинацию, где в какой-то момент есть промежуточный шах со стороны противника, ведущий к скорому мату. Но игра ведётся на время, времени остаются считанные секунды. Положение, в общем, всё равно безнадёжно, и игрок, используя свой чисто практический шанс, идёт на эту некорректную комбинацию в надежде на авось, в надежде, что партнёр в автоматическом режиме пропустит эту наиблагоприятнейшую для себя возможность. Вот это и называется – пройти через мат. То есть через смерть. Меня всё плотнее обступали, и это не вызывало сомнений – боевики. Чьи-то боевики. Отряд боевиков. И было их много. Очень много. Но каждый (каждый!!!) терпеливо ждал своей очереди, затем совал мне полтинник и просил: погадай! Девушки меня отрекламировали на всю катушку. И я гадал. Гадал так вдохновенно и страстно, как это делают в ритуальном экстазе представители малых религиозных жанров. Боевики явно куда-то спешили. Подъехали автобусы. Они грузились в эти автобусы, водители которых не преминули воспользоваться своим шансом. И спустя четыре часа мы брели с сыном к железнодорожному вокзалу… Я был нашпигован купюрами разного достоинства во все свои карманы сразу… деньги вываливались из моих карманов на дорогу, сын подбирал и аккуратно пересчитывал их. Дорога до Иркутска была обеспечена. Мы могли не только поесть, но и купить необходимые нам лекарства и принадлежности…
   Эту дорогу к вокзалу мне не забыть до смерти. Эти падающие и падающие на асфальт червонцы и полтинники, пятёрки и рубли… Я был тем самым мужчиной, из которого можно было теперь извлечь деньги. Они и извлекались сами по себе. И я видел что самый трудный момент в сомнениях сына преодолён. Он теперь окончательно убедился: мы сможем добраться туда, куда наметили. Вопреки всем самым неблагоприятным обстоятельствам.

   А потом был вечер. И шёл дождь, очищавший перрон от пыли. И город действительно плакал, расставаясь с нами.

Глава девятая. Искусство сдавать экзамены, ничего не зная

   Дельный совет дал мне Володя Лисицын, когда я отправился на первую зимнюю сессию в ЛГУ имени А. А. Жданова в Ленинград.
   – Хватай экзамены и зачёты!
   Какой короткий, но ёмкий и продуктивный текст!
   Благодаря ему я чётко усвоил правило номер один в вузе: зачёт и экзамен должны быть сданы! Не важно – на тройку или на четвёрку. Важно – сданы! Всё остальное в вузе подчиняется именно этому золотому правилу. Хватай! Хватай зачёты и экзамены!! Именно хватай!!! Не стесняйся! Здесь все по сути своей голые: голее не бывает.
   Преподаватель превосходно знает, что ты не готов. Здесь никто не готов. Здесь теоретически нельзя быть готовым. Система создаёт воровские места на производствах и гарантированный комплекс вины студентам. Студент не может быть готов. Даже если он трижды кандидат наук по этой дисциплине. Он всё равно не готов. Даже если наизусть выучил все лекции принимающего преподавателя. Это не поможет. Хороший экзамен – это игра в одни ворота. В ваши ворота. Вам кажется, что вы хорошо подготовились? Ваши шансы на неуд резко возрастают. Вы уверены, что можете получить пять? Мне вас искренне жаль. Экзамен в университете – это торжество личного террора преподавателя против абсолютно бесправного студента.
   Вот вам ситуация навскидочку: вы идёте по улице, и вам встречается патруль из трёх людей при погонах. Они сильно смахивают на наряд полиции.
   – Паспорт!
   Вы извлекаете из кармана и предъявляете им свой паспорт.
   – Минуточку, позвольте, позвольте, – проговаривает тот, кто похож на старшего у них, и листает ваш паспорт. Затем хмыкает удовлетворённо и прячет его в свой внутренний карман.
   – Паспорт!
   – Но я же Вам его отдал…
   Они переглядываются недоуменно: «Когда?».
   – Да только что…
   – Так, – задумчиво говорит сам себе старший, – клевещете… А вот мы вас сейчас задержим до выяснения личности…
   Ситуация понятна?
   А теперь вопрос на засыпку: вы понимаете, что при таком развитии сценария вы абсолютно беззащитны? Если понимаете, то можете читать дальше. Если не понимаете, то дальнейшее написано точно не для вас. А вас мы искренне благодарим за внимание и потраченное на нас время. И желаем вам всяческих успехов!
   Студент в ситуации один на один с преподавателем точно так же беззащитен и бесправен.
   Как, впрочем, и больной беззащитен и бесправен перед врачом. Здесь в качестве заметки на полях укажем лишь на то, что есть одно отличие педагогов (в народе: «педиков») от медицинских работников (медиков) и полицейских. Социальные работники, медики и полиция работают (по статусу) с отклонениями от «нормы», тогда как педагоги в основном работают именно с «нормой», а общеобразовательная школа – это в первую очередь нормозадающее учреждение, и потому консерватизм – одна из основных внутренне присущих ей черт или характеристик. Говоря простым языком, консерватизм – одно из четырёх основных эмерджентных свойств, имманентных школе. Именно в силу нормозадающего характера всей этой институции. Построим для иллюстрации сказанного схему тетраэдра управления обществом.

   Теперь мы можем рассмотреть сначала набор частных оппозиций:
   Гражданин – полицейский
   Ученик – учитель
   Больной – врач
   Пенсионер – социальный работник
   В каждой личность в левой части формулы беззащитна и целиком зависима от личности в правой её части. Теперь мы можем дать общую методологически точную оппозицию:
   Гражданин – Чиновник.
   Гражданин абсолютно беззащитен и бесправен перед чиновником. Но прежде чем мы разберём пути самозащиты в этом изначально безнадёжном для нас противостоянии, мы рассмотрим частный случай искусства сдачи экзамена при абсолютном незнании предмета. В качестве вступления укажу на случай, имевший место в реальности, когда девочка, никогда не читавшая Некрасова, выиграла первое место во Всесоюзном конкурсе на лучшее сочинение по теме произведений этого поэта. Именно участие в качестве технического члена областного жюри в одном из литературных конкурсов показало мне оборотную сторону бесправия студента против преподавателя. Где-то году так в 1984-ом (тут я могу ошибаться) мне предложили проверить пять тысяч конкурсных сочинений школьников по теме «Письмо Татьяны Онегину». Сочинения были небольшие – по пять-шесть страничек тетрадного формата, написанные весьма аккуратно и разборчивым почерком (точнее почерками – пять тысяч почерков!). На эту работу мне была дана одна неделя. Будучи полным, как я теперь это понимаю, идиотом, я приступил к добросовестному чтению. Не скрою, первые двадцать работ я прочёл полностью. Вы понимаете, что такое пять тысяч работ? В техническом плане это комната, а в ней аккуратными стопками сложены они – труды. И во всех одни и те же цитаты, одни и те же обороты речи, одни и те же идеи… Позднее я узнал от Евгения Андреевича Васюкова блестящий метод для такого рода ситуаций. Но тогда я вдруг начал понимать, что, не дойдя и до половины, да что там – половины – трети, я рехнусь. Утешала только одна слабая надежда, что я уже давным-давно рехнулся, и теперь мне уже ничего не страшно.
   Я решил читать панорамно. Перелистывал труд, и обратившее на себя чем-либо произведение откладывал в сторону. Со мной рядом трудились другие членши жюри. И они, прочтя первые полсотни работ, начинали быстрее шуршать страницами. Работать в такой обстановке было сложно. Среди прочего я натурально боялся чихнуть или кашлянуть. Как назло, именно в такой ситуации носоглотка и бронхи ведут себя противу всяких правил. А ещё предательски крутило живот. Бледнея от ужаса, я на цыпочках вымётывался «на перекур», где откашливался, отчихивался и всё остальное. В общем, к концу недели сотня сочинений была отобрана. Пересмотрена ещё раз. Победители были определены. Несколько лет я не мог даже смотреть в сторону произведений великого классика. Далеко по большой дуге обходил я памятники автору бессмертного творения. И только благодаря этому чудесному опыту до меня дошло, почему мне удавалось ничего не зная сдавать по десятку экзаменов за день. Я лично нравился преподавателям. Как молодой весёлый жизнерадостный жизнеутверждающий индивид, лёгкий в общении, прекрасно владеющий языками разнообразного общения. На мне, убогом, отдыхал их измученный взгляд. Сейчас я всё острее ощущаю это состояние. Сидишь порою на экзамене, а мимо проходит сотня студентов. Когда они открывают рот, хочется солёненького огурчика. Лучше выпить стакан неразбавленного спирту, чем слышать такое. И вдруг появляется один на тысячу. Весёлый, лёгкий, озорной. Понятно, что ничего не знает. Но просто свет в окошке, лучик света в тёмном царстве. Вот тебе дружочек от меня аванс. Иди, играй с Богом!
   Но это я так, к слову. По-стариковски. А теперь по сути тематизма в заголовке главы.
   Приведу пример из собственных практик.
   На четвёртом курсе наша группа шла сдавать один экзамен по западным философским школам. Преподавателя я в глаза не видел. Лекций не посещал. Учебников и пособий по теме в руках не держал. Короче был тотально не готов. А потому решил идти сдавать с группой. Ибо с группой можно и проскочить незамеченным. Каким по счёту идти? Не в первой пятёрке – преподаватель вначале зело зол и придирчив. Не в третьей – он уже притомился от олигофренов типа меня и будет снижать, а мне снижать просто некуда. Потому решил пробиваться во вторую пятёрку. Это было тем проще, что народ, в отличие от меня толкавшийся в коридорах по этой теме, знал о суровости препода и не спешил попасть в неудачники.
   Как раз вышел первый с двойкой. За ним второй… тоже с двойкой. И в пространство кабинета втянулась наша пятёрка. Я брал билет последним. Легко взял из середины (а какая разница), отметил номер, сел на третью парту, стал читать задание и обмер. Впервые в жизни я видел такой текст. По некоторым признакам это было вполне осмысленное задание. Но я не знал НИ ОДНОГО СЛОВА в тексте. То есть всё слова я видел в задании впервые!!! Первый позыв встать, бросить билет и с неудом удалиться я в себе подавил. Предстояло совершить чудо. Предстояло понять написанное. И я, приняв позу готовящегося (бумага, карандаш наизготовку, задумчиво-сосредоточенная рожа), обратился в слух. До меня должно было ответить минимум пять человек. Спешить было некуда. Ребята что-то плели. Преподаватель задавал наводящие и дополнительные вопросы. И постепенно, как изображение на фотобумаге в ванночке с проявителем проступили для меня контуры смыслов, сформулированных в задании. Преподаватель был в ярости. Уже седьмой вышел с двойкой. Вошла новая пятёрка. – Кто? – он не спрашивал. Он прямо угрожал. Я собрался и спокойно двинулся навстречу своей гибели.
   Положил перед ним билет, демонстративно сложил свой листок с записями в карман, уселся напротив, улыбнулся и начал:
   – Как известно, во Франции в начале шестидесятых годов развернулась острая дискуссия по вопросам о теории частных диалектик, предложенной лидером компартии Франции…
   Он слушал не перебивая. А я блистал эрудицией, отсылался к трудам Камю и Деррида, поминал всуе Ле Корбюзье и Поля-де-Крюи…
   В какой-то момент он прервал меня и со словами: «Вот как надо готовиться к моему экзамену» влепил мне жирную пятёрку в зачётку. Покраснев от смущения (Боже!!! Я тогда был как красная девица!!!) я поклонился ему и покинул аудиторию.
   Сразу за дверью меня обступили однокурсницы и однокурсники: – Сколько?
   – Пять, – пролепетал я и показал пятерню.
   – Ты пробил брешь в его настроении! – заверил меня наш староста. – Теперь он смилостивится.
   Но он не смилостивился. И большая часть группы через неделю совершила второй круг.
   Большинство радовалось тройке, ибо тройка у этого товарища была как праздник. Некоторые сдавали этот экзамен по пять-шесть раз.
   Между тем основные принципы в этом эпизоде всё-таки просмотрелись.
   Волю в кулак.
   Максимальная концентрация внимания.
   Вытаскивание информации из ответов предыдущих и дополнительных вопросов.
   Привлечение всего собственного арсенала знаний.
   Максимально подробное изложение уже выявленных идей и образов.
   Внутренний позитивный настрой и раскованность в общении с экзаменатором.
   Одежда строгая и простая.
   Скромность и уверенность.
   Не расслабляться до тех пор, пока ответ не прервут словом «достаточно».
   Не бояться смотреть в глаза преподавателю.
   Ну а всё остальное обсудим когда-нибудь в другой раз. Если у зверушки из племени олиго будет такое настроение.

Глава десятая. Кое-что о школах и образовании

   Дневник – документ фиксирующий недоверие между родителями, учащимся и преподавателями.
   Дети сумчатых не могут ходить в школу без сумок.
   Ребёнок не должен.
   Нестабильное расписание занятий в школе порождает нестабильных детей.
   Языкознание и литература несовместимы.
   В дореволюционных гимназиях древнегреческий и латынь использовали для постановки дисциплины мышления. В современных общеобразовательных школах живой язык преподают так, как раньше преподавали мёртвые языки. Между тем дисциплина мышления гораздо быстрее ставится на шахматном материале.
   Если преподаватель преподаёт и русский язык и литературу, то ребёнок не знает ни того, ни другого.
   Классическая филология, как и классическая математика в общеобразовательной школе нужны лишь самыми основами.
   Я спрашивал учителей русского о звательном падеже. Им такой неизвестен.
   Четыре голода человека:
   – сенсорный
   – сексуальный
   – информационный
   – амбициозный
   Четыре топа образования:
   – родительский
   – тренерский
   – преподавательский
   – учительский
   Позиции учителя, тренера, преподавателя и родителя несовместимы.
   Исключения только подтверждают это правило.

   Сенсорный голод снимается тренером.
   Сексуальный голод снимается родителями.
   Информационный голод снимается преподавателем.
   Амбициозный голод снимается учителем (сен-сеем, гуру, мастером).

   Четыре типа школ:
   Родительская (семейная)
   Мастерская
   Частная
   Государственная

   Семейные школы погибают в связи с тем, что невозможно нейтрализовать сексуальный план общения родителей.
   Мастерские школы погибают в связи с тем, что жизнь реального мастера очень коротка и нестабильна.
   Частные школы погибают на том, что они не в состоянии противостоять разнообразным системным и несистемным агрессиям внешнего мира.
   Государственные школы нейтрализуют сексуальный план общения родителей (не допускают его), не ограничены жизнью конкретного человека, способны противостоять массе системных и несистемных агрессий мира. Однако они нивелируют личность и поэтому должны быть серьёзно ограничены в пространственно-временном вторжении в становление ребёнка.
   Построение образовательной системы таким образом сводится к нахождению достижимых реально пропорций в структуре времени на образование ребёнка путём организации многоуровневой системы, включающей в себя по возможности все четыре типа школ. В исследованной в Урае структуре государственная школа претендовала на 18 часов в бюджете времени ребёнка в неделю. Частные школы претендовали на обучение ребёнка с первого по четвёртый класс и на 60 часов в неделю в бюджете времени ребёнка.
   Мастерские школы, формировавшиеся во внешкольном секторе, претендовали на 8-12 часов в бюджете времени ребёнка в неделю. Родительская школа претендовала на 24–36 часов в бюджете времени школьника в неделю.
   Два типа образования: академическое (задан Академией Платона) и лицейское (перпатетическое – задан Ликеем Аристотеля и Теофрастом).
   Остаётся большим вопросом сочетание обоих типов в бюджете времени ребёнка и взрослого. Если туристический поход – типично лицейский тип образования, то классическая школа – явно академический тип.
   Сложившаяся практика даёт соотношение золотого сечения между временем на академку и перипатетикой. Восемь месяцев – классическая школа и четыре месяца – классический лицей. Но исследования в этом направлении необходимо дополнять громадным статистическим материалом.
   Что такое кружок кройки и шитья? Это типичная мастерская школа.
   Что такое автошкола?
   Это типичная мастерская школа (от слова «мастер» в значении «умелец, в совершенстве владеющий своей профессией).
   В городе Урае в рамках локального эксперимента на базе школы № 4 (директор – Александр Иванович Уфимцев, завуч Ирина Александровна Трубина) было показано, что:
   – педагоги могут успешно решать задачи в рамках 35-минутного урока и работать по графику – не более четырёх дней в неделю;
   – дети могут ходить в школу без дневников и портфелей;
   – в школе реализуемы модели реально стабильного расписания занятий (в первую четверть было сорвано 700 уроков, во вторую – экспериментальную четверть было сорвано ДВА урока);
   – педагогический коллектив школы может успешно питаться в условиях близких к хорошему кафе (была организована учительская кают-компания)
   – в нормально работающей школе стоит ТИШИНА.
   Эксперимент «модульная школа» был прекращён вопреки мнению педагогического коллектива школы волевым решением администратора сверху, считавшего успешное развитие эксперимента слишком рискованным для своей личной карьеры.
   Практики Урая ещё ждут своих исследователей, и с течением времени их значение будет возрастать.
   Так мне кажется.

Глава одиннадцатая. Как я стал бегемотом

   «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского – моя настольная книга с детства.
   У нас было старое издание, в красной матерчатой обложке, в нескольких томиках малого формата. И оно постоянно лежало у меня на столе. Когда ушли Горшковы (наши соседи по коммунальному дому), мне достался в наследство громадный покрытый чёрным лаком, фигурный письменный двухтумбовый стол. Столешница была покрыта зелёным сукном. На столе лежало толстое стекло с превосходно обработанной кромкой (радуги играли в этих призмах), на столе стояла массивная настольная лампа, мраморный письменный прибор, мраморная гигантская пепельница… Вот на этом столе и лежали «Братья Карамазовы». Я их не читал. Не мог. Не выдерживал более трёх страниц. Было очень больно читать. Это я с детства чувствовал боль автора. Если автор, когда писал, испытывал боль, я её остро чувствовал.
   Слова стекали в меня, как капли крови.
   Точно также я никак не мог начать читать «Идиота» Фёдора Михайловича. Две страницы и ступор. Не могу. Так больно, что сил нет терпеть эту боль.
   Уже много позже я всё-таки сравнил «Идиота» Достоевского и «Мастер и Маргарита» Булгакова. Когда-то давно я создал специальный инструмент – текстологический анализ – для выявления порождающей модели автора и надёжного отличения автора текста от не-автора. Так вот, порождающие модели автора в обеих книгах совпадают! Впечатление такое, словно писал один автор… Фёдор Михайлович, как и Михаил Афанасьевич – большие писатели. Рискну назвать их великими. И давались они мне нелегко. Мой усечённый мозг явно не был готов к встрече с этими гигантами.
   Впервые о книге века я услышал в Ленинграде от Валерия Петровича Шпилёва – фантастически образованного человека с феноменальной памятью, глубочайшим мышлением и широчайшим кругозором. Вообще-то мы познакомились на почве игры в шахматы. В основном играли блиц. Бывали случаи – по сотне партий кряду…
   Однажды Валерий Петрович вручил мне книгу и предложил её срочно осилить. Я честно начал читать: «В час небывало жаркого заката… на аллее… к Патриаршим прудам… пиво дало обильную пену…» я прервался и, вежливо поблагодарив хозяина, отказался от продолжения банкета. Нет! Трижды прав был Стагирит: всякое начало действительно трудно!
   Через пару лет я попал в гости к Борису Самойловичу Вайнштейну. И он показал мне висевшую на дверях его кабинета картину, выполненную в карандаше. Подарок известного художника.
   – Это картина по мотивам «Мастера и Маргариты» Булгакова, – посвятил меня великий маэстро. Не каждый день бессмертный Ферзьбери дарит вам рассказ о картинах и книгах. Мне посчастливилось.
   – Вот это – в центре – Мастер, он же сам Булгаков. Ведь он прямо отождествляет себя и Мастера в книге… вот Азазелло, а вот и кот Бегемот…
   Я был зачарован. И обстановкой, и атмосферой рассказа, и картиной…
   Прошло несколько месяцев, и перед отлётом из Свердловска в Архангельск мама дала мне журнальный вариант книги. Самолёт задерживался, и, сидя на чемоданах в центре здания аэровокзала, я эту книгу таки прочёл. Залпом. Это была самая игротехническая из всех игротехнических книг мира. Уж на что велик Рабле. Уж на что прекрасна игра Гаргантюа, желающего женить Панурга… Но «Мастер»… Но прошло ещё три или четыре года, прежде чем Бог послал мне те десять дней в Свердловске в 1985 году, когда я всё-таки проделал первый опыт и прописал-таки все диалоги из «Мастера…» как театральные. Это был первый эскиз пьесы по роману. В прозе. Но я уже чувствовал его строку и догадывался, что прозой дело не ограничится. Я уже читал поэта Булгакова. И это была великая поэзия.
   «У котов, шнырявших вдоль веранды…»
   В 1988 году мамина подруга Галя К. очередной раз уехала в отпуск и разрешила мне пожить в её однокомнатной квартире. За четыре дня в этой квартире в районе улицы Посадской на шестом этаже кооперативного девятиэтажного дома и была в целом написана пьеса «Мастер и Маргарита» в стихах самого Михаила Афанасьевича. При этом в ней не осталось и намёка на чертовщину…
   – Вам нравятся мои цветы?
   – Нисколько.
   – Вы вообще не любите цветы?
   – Нет, я люблю цветы, но не такие…
   Параллельно я начал писать небольшое эссе о принципах, положенных Булгаковым в «Мастера и Маргариту» (принцип многоименности, принцип троекратного повторения, принцип зеркальных отражений и т. д.)…
   В этот же период (1988) формируется моё устойчивое восприятие Бегемота как ведущего Игротехника и – в реверсивном плане в своих собственных Играх мне всё больше нравится играть именно Бегемота…
   Последние годы меня можно было порой встретить около памятника М. А. Булгакову на Андреевском спуске. Здесь, но чуть выше в период 2002 года я практиковал Чатурангу (пока не встретил свою Марину Влади). А теперь сидел возле памятника и предлагал весёлым туристам фотографировать и меня в качестве толстяка с котообразной физиономией… Что делать, что делать… стариковские причуды…
   – Неужели нужно забронзоветь, чтобы тебя фотографировали! – восклицал я, томно вздыхая и мученически заводя глаза…
   – А нас? А нам? А мы?
   Вот так – если уж совсем абрисно и вкратце – я и стал самим собою…

Глава двенадцатая. Ограбление по-банковски

   Вот какую свою статью я недавно вспомнил.
   В так называемый «договор» так называемого «кредитования» банк включает один весьма любопытный пункт. На первый взгляд пункт вполне невинный. Формулировки в разных версиях договора немного отличаются друг от друга, но суть его такова: «если получатель кредита нарушит своё обязательство о ежемесячных выплатах банку по данному кредиту, он обязан вернуть весь кредит досрочно по первому требованию банка». Вроде бы всё понятно: взял деньги в долг с условием ежемесячного погашения – изволь выполнять обязательство. Не выполняешь обязательство – верни всю сумму.
   Закавыка заключается в том, что именно банки определяют возможность или невозможность для другой договаривающейся стороны возвращать так называемый «долг» частями. Начнём с того, что человек берёт кредит не от хорошей жизни. Он именно потому и берёт кредит, что НЕ В СОСТОЯНИИ выплатить ВСЮ СУММУ СРАЗУ. Согласитесь, что никто, будучи в здравом уме, не станет покупать вещь втридорога. Между тем кредит на квартиру или автомашину – это продажа вещи по заведомо очень сильно завышенной цене. Человек ВЫНУЖДАЕТСЯ К ПЕРЕПЛАТЕ тем, что иначе данная вещь ему абсолютно недоступна. Однако не имеющий подобных практик гражданин и представить себе не может, что никто и не собирался предоставлять ему на самом деле «кредит». У кредитодателя и в самых светлых мечтах нет идеи терпеть двадцать пять лет, пока человек расплатится за квартиру или семь лет, пока он рассчитается за машину. Весь смысл и вся идея «кредита» как раз и сводится к тому, что рано или поздно, но человек не сможет своевременно погасить «ежемесячный взнос».
   При этом никто и не собирается ожидать пассивно столь счастливых для кредитодавца обстоятельств. Наступление этих обстоятельств необходимо существенно ускорить. Как необходимо создать ряд инструментов для использования данной ситуации к своей пользе. Как именно можно ускорить «процесс»? А просто забрать наличность с рынка. И безналичность. Ликвидировать по возможности денежный оборот, как таковой. Для пущей убедительности рассказать населению сказки о «мировом кризисе» и прыгающих из окон миллионерах. Не будем отрицать, миллионеры иногда из окон прыгают. От несчастной любви, от отсутствия несчастной любви, от разных прочих проблем и по причинам пьянства, наркозависимости, рака. Только к «мировым кризисам» это в основном отношения не имеет.
   Это не все элементы плана. Допустим, банк получил реальную возможность «требовать» «всю сумму сразу». Но ведь надо позаботиться и о том, чтобы получатель «лёгких денег» не расслаблялся и всё отдавал. По возможности быстро. А для решения этой задачи создаются специальные «ускорители» в виде «коллекторов». Коллекторы возникают до начала массовых раздач «кредитов». Формируются и предъявляются населению обезличенные «банки», задача которых как раз и состоит в том, чтобы захватить в «кредитные сети» как можно больше народу. Через купленные СМИ распространяется информация о том, что в банках скопилась большая денежная масса, и банкам просто некуда девать деньги. Бедный человек хочет купить автомобиль. И вот он «счастливый случай»: добрый(ая) отзывчивый(ая) улыбающийся(аяся) сотрудник(ца) «оформляет» замечательный «договор» на семь лет. Семь лет подряд, из месяца в месяц предстоит выплачивать сумму на грани возможного. Но ведь автомобиль! Свой!!
   «Ведь не могут же, – думает несчастный, – все эти добрые люди затевать что-нибудь нехорошее против меня». Могут! И ещё как могут!! Мы постоянно слышим о европейском суде по правам человека. Но именно в этом пункте он не поможет. Для того поди и создан, чтобы возникала иллюзия «справедливости».
   По гражданскому законодательству включение изначально, заведомо невыполнимого пункта в договор должно вести к автоматическому признанию сделки недействительной.
   Судья, вчитавшись в «документ» по идее должен выносить вердикт в пользу «должника».
   Но этого не происходит. Судья просто «не замечает» непотребства в «договоре».
   На самом деле «должник» берёт «в долг» не деньги. Денег он и в глаза не видит. Ему навязывают схему, при которой он берёт «в долг» имущество по сильно завышенной цене. По существу ему впаривают абсолютно непродаваемую вещь. Нельзя потом вынуть оконный блок и принести его в банк в качестве возмещения кредита.
   Есть люди, «играющие» на «повышение» и «понижение» курсов валют, есть люди, играющие на повышение и понижение стоимости недвижимости. В нашем случае «кредит» это сложноорганизованная игра сразу по нескольким позициям. Когда «раздают» «кредиты» цены на жильё высокие. Потом, когда играющие финансовые группы отзывают наличность и безналичность с рынка оболваниваемой территории, цены на жильё как по приказу падают.
   В конечном итоге совершается массированное ограбление нации.
   В гражданское законодательство следовало бы ввести прямую норму запрещающую включение пункта о немедленном досрочном возврате «сумм», выданных в форме вещей (квартир и машин).
   В уголовном законодательстве следовало бы предусмотреть жёсткую санкцию за создание групп для такого рода «кредитования». Судьи, «не разглядевшие» этого «пункта», должны попасть под увеличительное стекло общественного внимания вплоть до отзыва полномочий.
   Знай «должник» заранее весь «расклад», он задал бы «доброму» банку серию конкретных вопросов и попросил бы убрать этот «пунктик» из «договора». В этом случае «кредита» он бы и не получил. Само условие на семь лет вперёд о ежемесячной выплате конкретных сумм означает, что «должник» берёт на себя обязательство ни много, ни мало, поддерживать в устойчивом состоянии денежную систему своего государства на семь (а в случае с «квартирой» на двадцать!!!) лет.
   Если вы не в курсе, то поинтересуйтесь, откуда взялись миллионы рабов в Древнем Риме. Рабство возвращается. В новых формах. В новом обличье. Структуры для превращения свободных людей (для «оформления»!!!) в рабов созданы. Судьи, мнящие себя «неприкасаемыми» уже закуплены. На корню. Оптом. Коллекторские загоны выстроены. Самый справедливый в мире Европейский суд «по правам человека» готов к рассмотрению миллионов исков.
   Но по существу это просто ограбление. Это мошенничество в особо крупных размерах, совершаемое группами лиц по предварительному сговору. Цель его – завладение чужим имуществом. Обратите внимание – нет нигде публикаций на эту тему. Так называемые «свободные» СМИ пропустят что угодно, но только не правду по этому вопросу.

Глава тринадцатая. Манифест surmico

   SURMICO – первый действительно частный колледж в России.
   SURMICO не признаёт всю существующую государственную систему образования как утратившую признаки истинно образовательной структуры и считает её не соответствующей ни провозглашённым ею целям, ни отвечающей по содержанию требованиям сегодняшнего дня и будущим интересам страны и человечества. Аморальность существующей структуры SURMICO видит в бесчеловечной монопрофильной запредмеченности всех её институтов и вытекающем из этого профессиональном кретинизме всех её официальных представителей, в принципе не способных ни на великие открытия, ни на действительно глубокий научный поиск. Карьеризм, непотизм, взяточничество, мелочная борьба за высокие звания и соответствующие им льготы, жульничество, непрерывная кража чужих идей и других продуктов интеллектуального труда в узаконенных формах ложного соавторства, тотальная бюрократизация всех образовательных сфер, чинопочитание, угодливость и гаденькая льстивость разъедают заидеологизированную среду этой фиктивно-образовательной структуры, где гибкость ума променяли на гибкость спины. Здесь успешно процветают лжеучёность и наукообразная ложь. Здесь звания и медали стали самоцелью и самоценностью. Здесь нет и намёка на хоть сколько-нибудь вольный дух свободного творчества. Учёный здесь постоянно выполняет не общественный и не научный, но политический заказ. Он вырождается в профессиональную политическую проститутку, торгующую душой.
   SURMICO не признаёт реальным ни одно звание присвоенное воспитанникам этой системы и её функционерам. SURMICO усомневает способности каждого её представителя, подвергает критическому анализу и разбору все её институты и идеи. SURMICO не признаёт законными ни один подзаконный акт, принимаемый в рамках составляющих её ведомств, ни одно её учреждение. SURMICO намерен и будет непрерывно разоблачать эту структуру всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Никакого доверия её представителям! Полный отказ от её мандатов! Непризнание всех её фиктивных документов! Упразднение всех её институтов и институций! Проституированная образовательная структура воспроизводит проституированное общество.
   Разгосударствление образования становится единственным шансом России! Сейчас страна накануне окончательного превращения в сырьевой придаток развитых государств. Спрут тотальной монопрофильности опутал страну своими гигантскими щупальцами. Там город нефтяников, тут город лесопильщиков. Всюду ресурсодобывающая экономика, где по трубам из пробурённых скважин выкачивают нефть, по глухим лесным дорогам вывозят лес, а через структуру школ и вузов выкачивают мозги.
   Для того, чтобы преобразить существующую структуру образования необходимо школу отделить от государства. Разгосударствление позволит уничтожить чиновника в системе образования. Рынок научных идей без приватизации школ – утопия.
   Государство может и обязано выделить необходимые средства только нескольким крупнейшим региональным образовательным центрам и субсидировать систему школ для беднейших слоёв населения, а также препятствовать образованию тоталитарных научных и учебных монополий. Если в стране и появляются иногда учёные и гении, то они появляются отнюдь не благодаря действующей структуре, но в основном вопреки ей. Если в стране и осталось несколько приличных научно-учебных центров, то это центры Петровского посева. Но и они серьёзно больны государственностью. Повсюду застой и плесень. Повсюду фиктивные цели: аттестат, диплом, звание превалируют над истинными.
   SURMICO заявляет государству: руки прочь от образования! Только государство основанное на здравом смысле, свободной торговле и гармоничном соотношении с частным сектором может быть разумным. В этом отделении путь к оздоровлению и государства и образования. Только практико-ориентированное образование действенно и действительно. Только в реальной деятельности раскрывается реальная способность образуемого. Без независимых частных школ гибель нации неизбежна. Только частная школа может быть истинно авторской. Только автор может реально воплощать свои идеи в жизнь и передавать их своим ученикам. Сурмико провозглашает неотъемлемым правом каждого учёного ПРАВО создавать и иметь свою школу.

Глава четырнадцатая. Семь смертей России

   Двадцать лет назад это было опубликовано в сборнике SURMICO.
   А мне кажется, что это было написано вчера.
   Я шёл бесконечными коридорами власти, где за каждой дверью, в каждом коридоре сидел человек на стуле за столом с телефоном. Я прошёл все основные редакции, все основные студии телевидения, отсидел в тысячах приёмных, бывал в десятках прокуратур и десятках тюрем, слушал специалистов практически во всех областях.
   Мы – представители бездарно погибающей, но самой одарённой нации в мире.
   Мы искали просвет или хотя бы луч света, но чем дальше мы двигались, чем больше мы узнавали, тем всё отчётливее становилась мысль: безнадёжно всё.
   Безнадёжно искать спасения в политике и в экономике, в законе и в информации.
   Россия как великая держава умерла ещё 75 лет назад.
   Всё остальное лишь гниение и разложение трупа.
   Её ждут семь кончин; семь смертей, семь погибелей.
   Должно произойти не менее семи чудес, чтобы наши дети могли сказать: мы – Россияне.
   Но надежды на это тщетны.
//-- Первая смерть: биологическая --//
   Вымирание народа от СПИДа, хламидиаза, генетического вырождения, инфарктов, разрушения экологических систем, туберкулёза, утраты материнского инстинкта неизбежно. Нет ни медикаментов, ни квалифицированных врачей, ни тестового материала, чтобы выявить и вылечить всех больных СПИДом (а их у нас в 100 раз больше, чем известно официальной статистике), хламидиазом (а заражена им каждая шестая девушка, в возрасте от 12 до 16 лет), от туберкулёза, взращённого в тюремных инкубаторах, от алкоголизма, в условиях, когда Россия фактически спилась и спаивается во всё возрастающих масштабах.
   Молодёжь на 25 % заражена наркотиками, на 30 % венерическими заболеваниями, на 69 % нервными болезнями, на 45 % сердечно-сосудистыми, на 75 % болезнями дыхательных путей, на 50 % у неё подорван иммунитет, на 1/4 сорвана психика. Сколиоз у 96 % школьников, ослабленное зрение у 50 %, неправильное питание у 100 %.
   Противоестественно «оздоровление» в южных концлагерях летом (птицы весной летят на север!), безнравственный и аморальный, жестокий и беспощадный отбор в спортивных организациях проходят 90 % детей. Уровень смертности в детских сборных 1–2 %.
   Непрерывное абортирование десятков тысяч женщин. Массовая практика криминальных абортов за взятку. Практически повсеместный отказ молодёжи от службы в вооружённых силах, связанный с физическим насилием в частях. Тотальность сексуальных перверсий, порождённых бесчеловечностью сексуального ограничения в тюрьмах.
   Общее снижение интеллекта по всей державе. И всё это дополняется ростом самоубийств, убийств, транспортных катастроф, практикой бесконтрольного лечения гормональными препаратами.
   Стремительные изменения газо-химического состава атмосферы.
   Мы физически не успеваем приспосабливаться к сверхбыстрому изменению окружающей среды. Содержание СО и СО -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

в атмосфере непрерывно растёт, неуклонно приближается к роковым отметкам, а содержание кислорода падает. Мы вступили в фазу глобальной экологической катастрофы, и Россия имеет все шансы занять лидирующее положение в списке приговорённых народов. По нашим оценкам массовое вымирание нации при самом благоприятном развитии событий начнётся в ближайшие 2–2,5 года и закончится не позже, чем через 20 лет после начала. Народ России, словно инстинктивно чувствуя приближающийся конец, ведёт своих детей в школы иностранных языков.
   Великий и могучий русский язык мёртв! На нём просто некому будет говорить.
//-- Вторая смерть: экономическая --//
   Синкретический способ производства, характерный для восточной сатрапии, привёл Россию на край тотального экономического самоуничтожения. Слишком большая территория при слишком маленьком населении привели к господству главной идеи: хапнуть и продать. Отряды профессиональных хапуг, горделиво называющие себя шахтёрами и нефтяниками, угольщиками и лесосеками, усвоили одну грабительскую логику, одно обоснование своей деятельности, одну самоубийственную стратегию. Вместо городов – промышленные поселения рабов ХХ века. В каждом – кварталы бараков для рабов и плебса, и бараки с удобствами для тех, кто только и умеет: распределять и перераспределять награбленное. Восемнадцать миллионов профессиональных распределителей должны, но не смогут отказаться от идеи распродажи Родины по частям. Надежды на Запад нет! Ректора дальних восточных вузов угодливо изгибаются перед японскими, корейскими и китайскими перекупщиками.
   Осатаневшие от идеи возможной сверхприбыли коммерсанты не считаются ни с одной реальной потребностью общества. Половина капиталов в России мертва. Они убиты в зданиях пустующих школ и вузов, умерщвлены в завалах шлама и россыпях природных минералов вдоль железных дорог. Они прикончены в бессмысленных административных коробках, они пылятся на бесконечных полках домашних библиотек. Керосиновый ручей в Совгавани, горящие и выгорающие леса Сибири, обводнённые нефтяные скважины, кладбища высоколегированного металла, десятки кораблей на приколах во всех портах. Тысячи танков, пущенных на металлолом. Дороги! От США мы отстаём по дорожной сети на 928 лет, от ФРГ на 1200 лет. Забитые вокзалы, замороженные линии метрополитенов, пробки из 10000 неразгруженных вагонов. И всё это на фоне тотальной, профессиональной некомпетентности, беспрецедентного падения курса рубля, беспримерного воровства и безжалостного истребления самых умных людей России.
//-- Третья смерть: информационная --//
   Мы самая дезинформированная держава мира. Профессиональная проституция во всех четырёх информационных структурах достигла своего полного и всестороннего расцвета. Нигде не врут так, как в «Правде». Не занимать опыта в умении профессионально ложиться под власть «Комсомолке» и «Известиям». А как проституирован «Огонёк»!!! Заврались «Вечёрки» всех городов. Во многих изданиях даже пукнуть боятся без разрешения вышестоящего руководства. Мимикрия испуганной журналистской мафии потрясающа.

   Студенты всех журфаков России соглашались, что они готовятся стать профессиональными проститутками. Смелейшие из смелейших «Тюменского комсомольца» в пять журналистских голосов заверяли, что иначе они не могут. И чего только не лизали журналистские языки у нашей власти?! Однако трахаться с властью за лишний прожитый день, за пачку чая, за талон на колбасу и мыло ещё не значит обеспечить себя действительно будущим.
   Никто не критикует российское правительство образца 1584 года смелее, чем наше ЦТ! И только о дне сегодняшнем ни слова! Оглуплять, так оглуплять!!! Самые оглупляющие передачи: «Что? Где? Когда?», «Поле чудес»… Пир во время чумы! Припрятанное до повышения цен шампанское, рекой лившееся с экранов телевизоров, было единственным украшением новогоднего стола многих наших сограждан.
   Когда большинству бутерброд с колбасой только и снится, всё аппетитнее смотрятся рекламные ролики! Вас обувают «РЕМ», «Взгляд» и другие! Не отстают от братьев своих меньших и специалисты по радиомонтажу. На славу потрудились организаторы кабин гласности, в которых интеллектуально оправлялись многочисленные сограждане.
   В некотором смысле новую волну дезинформации принесло нам долгожданное «кобельное» телевидение. Благодаря ему мы наконец-то узнали секс! Лозунг у этих ребят: проституируйтесь с нами, проституируйтесь как мы, проституируйтесь лучше нас!!! И пока вы видите, как трахаются другие, вы не заметите, как власть трахает вас!
   Но как выпить вместе с участниками новогоднего телешоу шампанского? Как воспользоваться презервативом с экрана?
   Ги де Мопассан и маркиз де Сад представляются ныне невинными девственниками Старого света. Порнобизнес, которому так широко раскрыли двери отечественные средства массовой дезинформации, пришёл не на пустое место и не к случайным людям.
   Насмотревшись на Мадонну в постели, член КПСС встаёт и уходит в реальную действительность, где обилие жёлтых фонарей на перекрёстках вполне сочетается с профессиональной проституцией в самом главном средстве массовой дезинформации: доныне здравствующей, вдовствующей после разгрома ЦК и ЧК, советской общеобразовательной школе. Директор подмосковной средней школы не моргнув глазом подписалась под таким текстом: «Моя школа профессионально проституирует учащихся». И поставила печать!
   Редкая педагогическая птица долетит до середины учреждения Днепрова (первый министр образования России – Эдуард Дмитриевич). Нам посчастливилось посетить ряд городов вслед за визитом министра, где нам с гордостью сообщили, что министр, высоко оценив местные «новации», выразился примерно так: «Но такого, как у вас, я нигде больше не видел!» Тогда подумалось: «Вот если бы министр посмотрел видеофильмы, которые смотрят образуемые его ведомством дети, то увидел бы и такой, и побольше».
   И вот, насмотревшись «таких», министр, выступая по центральному телевидению, накануне нового учебного года мочит: «Образование в России приобретает черты человеческого лица!!!» Вот что такое профессионализм! «Такой», да ещё с чертами человеческого лица. Создаётся впечатление, что господа, засевшие на Чистопрудном бульваре, задались целью – выявить и прикончить всех действительных новаторов России. Педагогическая мафия захватывает командные посты в распределительной системе и прочно слилась (срослась, совокупилась) с самыми мерзкими, с самыми грязными слоями общества…
   В подъездах, где не ночевал Днепров, школьники курят марихуану, колются LSD, нюхают бензин. В подвалах и на крышах домов во всех городах России они практически изучают «Кама-сутру» под руководством опытных наставников, не нуждающихся в аттестации министерства образования. На бессмысленные поездки педагогов по всей державе расходуются чудовищные средства. Фактически действует подпольный ЦК КПСС, по негласным указаниям которого действуют тысячи директоров школ, профессиональная некомпетентность которых очевидна. Дорвавшиеся до власти над детьми выпускники педагогических вузов уничтожают интеллектуальный потенциал нации в зародыше. Это информационная смерть! Это дезинформационное безумие.
   Честных журналистов убивают по всей стране. Чудовищный маховик дезинформационного уничтожения нации раскручен на полную мощность. Шансов на спасение нации, позволяющей обманывать себя так долго, нет!
//-- Четвёртая смерть: интеллектуальная --//
   Нация, убивающая своих гениев, не имеет права на выживание. Нация, лишающая себя головы – эта нация самоубийц. Интеллектуальный потенциал России отстранён, отрезан, оторван, отсечён от всех средств производства, успешно вычислен и в бесчисленных информационных ловушках раздавлен, растоптан, размазан по всем лагерям и психиатрическим лечебницам, дискредитирован средствами массовой дезинформации. На 90 % он уничтожен физически. Обанкротившаяся Академия наук – это скопище придворных, прибрежных, приближённых при прежних руководителях, весело усаживаются в кресла «новых» университетов. Она ещё попьёт нашей крови. Интеллектуальные импотенты и интеллектуальные воры! Но у тела нации, лишённой мозгов, нет будущего!
//-- Пятая смерть: правовая --//
   Прогнозирование законодательства, реализованное в беспрецедентной практике беспрецедентного права: таков путь правового самоубийства России! Попытка сконструировать закон несостоятельна. Многочасовые парламентские бдения по поводу возможных вариантов нормы, по существу уводящие избранников народа от главной задачи, фактически превращают действующую законодательную власть в фикцию, укрепляя тем самым диктатуру одного лица, столь любезную народу. В государстве, где господствует тоталитарное мышление, наступление новой диктатуры неизбежно, как неизбежны и чудовищные последствия этого последнего этапа социальной технологической катастрофы. Россия вправе выбирать один из трёх вариантов развязки:
   а) кровавая резня в братоубийственной гражданской войне;
   б) вселенский кровавый террор последнего диктатора России с числом жертв, превышающих 50 % населения России;
   в) тихая голодная смерть, неизбежная в условиях правовой системы, запрещающей даже малейшие ростки нового.
   Скорость проведения правовой реформы неадекватна шансам на спасение России. Это её правовая смерть.
//-- Шестая смерть: политическая --//
   Человек – животное политическое (zoon politikon), т. е. животное, которое может быть человечным только в рамках полиса. В этих же рамках возможна и реальная политика, и гуманизация общества. Но полис в России разрушен. Человек не успевает приспособиться к жизни в развращённом мегаполисе. Чудовищная концентрация власти на такой гигантской территории исключает любую эффективную политику как таковую. Это политическая смерть. И безнадёжность ситуации углубляется тем, что эта нация оказалась не способной к политическому самовосстановлению.
//-- Седьмая смерть: нравственная --//
   Единство нации и её духовная целостность определяется единством веры. Вера в коммунизм оказалась самой разрушительной верой в истории человечества. Претензия на правильность познания подорвала и в принципе уничтожила возможность духовного возрождения. Убить человека можно в секунду. На выращивание его необходимы десятки лет. Убийство нации возможно в несколько десятилетий. Вырастить нацию за столь короткий срок нельзя. И подобно тому, как нельзя вырастить уже однажды убитого человека (он уникален и неповторим), нельзя вырастить вновь уже однажды убитую нацию.

   КАКИЕ ЧУДЕСА ДОЛЖНЫ СВЕРШИТЬСЯ И ПОЧЕМУ ОНИ НЕ ПРОИЗОЙДУТ

   1. Реально должны быть сняты любые ограничения на гласность. Но снять их может только та самая власть, которую эти ограничения защищают.
   2. Сотни тысяч авто– и мотолюбителей (если не миллионs) и десятки тысяч потребителей топлива (угля, нефти, газа) должны сознательно отказаться от безумного сжигания кислорода в печах цивилизации, но они никогда не пойдут на это.
   3. Массовое строительство по всей стране должно быть заморожено, но оно не может быть прекращено, люди запрограммированы на строительство своих муравейников и не способны оценить все страшные последствия этой деятельности.
   4. Миллионы мужчин и женщин должны перестать совокупляться друг с другом хаотично и беспорядочно, а пока железнодорожный состав спермы ежесуточно изливается этой цивилизацией, никакие примитивные презервативные меры не спасут нас от трёх десятков новых венерических заболеваний.
   5. Десятки миллионов людей должны изменить уклад жизни, а они в принципе не способны этого сделать.
   6. Восемнадцать миллионов столоначальников должны оторвать свои зады от своих стульев и вернуться к реальной действительности этого страшного мира, но они лучше умрут, чем покинут насиженные насесты. И они умрут.
   7. Представители десятков религий должны перестать отстаивать свои Догмы, но они никогда не смогут от них отказаться.

Глава пятнадцатая. Был такой мерцающий вечер

   Когда я подходил к парку Шевченко по улице Льва Толстого, со стороны Дендрария, что в самом центре Киева, начинал накрапывать дождь. К этому я был готов, и зонтик надёжно прикрыл мои усталые голову и плечи. Пакет с провизией (а вдруг захочется покушать?!), посудой, свитером (а вдруг похолодает?!), минералкой (наверняка замучает жажда!) и набором юного шашиста (часы шахматные, тридцать две фигурки шахматные с утяжелителями, в специально сшитых Мариной Владимировной мешочках, тяжёлая доска шахматная крупная, специально выпиленная для уменьшения габаритов из ещё более тяжёлой объёмной шахматной «доски-коробки») был, не скрою, тяжёл. Как тяжёл был и путь от железнодорожного вокзала к парку.
   Особенно последняя часть этого маршрута. В гору. Такой трудный подъём! Но именно дождь сегодня расчистил для меня столики в шахматном клубе под открытым небом. И посчастливилось занять самый что ни на есть центральный. Первый партнёр возник как-то неожиданно быстро. Играл он хорошо и даже поначалу лидировал в счёте, выиграв две стартовые партии. Но потом мне удалось переломить поединок к своей пользе и случайно выиграть семь партий подряд. А небо потихоньку расчищалось от туч. Распогодилось. И вот уже стоит прекрасный летний киевский день. И появился ещё один партнёр. С сыном. И пока сын нарезал круги по парку на своём горном велосипеде, мы успели сыграть дюжину весёлых партий блиц. А затем к моему столику подошла группа сильных киевских шахматистов. Надо сразу отметить, что они уже изрядно нагрузились пивом и другими напитками. Впрочем, я знавал ряд шахматистов различного уровня игры, которых объединяло одно общее качество. Чем больше они выпивали, тем сильнее они играли. Начать хотя бы с создателя архангельского варианта испанской партии Игоря Александровича Спехина. Но о нём попробую рассказать вам в другой раз.
   Дело в том, что занятый мною столик, окружённый удобными длинными скамейками, располагал к общению. Подошедшие расположились как бы вкруг меня и вели свою, не относящуюся к шахматам, беседу.
   Я робко предложил самому юному из них сыграть в мерцающие шахматы. На что последовал немедленный категорический отказ. Тогда я предложил ему решить одну шахматную «мерцающую» задачу. На что он неожиданно согласился. На доске была расставлена начальная позиция. Я стремительно убрал с доски все чёрные фигуры, кроме короля, которого установил на пункте эф шесть. А у белых передвинул одну пешку с поля аш два на поле аш четыре.
   – Вот! Белые могут сделать по одному ходу каждой фигурой, но их задача – заматовать этого чёрного короля, – пояснил я условия задачи. Вся группа обратила свои взоры на странную позицию. И принялась решать. Сначала задание показалось им лёгким. Они резво двинули ферзя на же четыре (естественно, открыв ему дорогу пешкой)… Но постепенно туман для них развеялся. Предстояло отнять три пункта: поле, на котором стоит сам чёрный король – эф шесть, и пункты е семь и же семь. Но выяснилась пикантная подробность. Чернопольный слон мог одновременно эффективно простреливать только одну диагональ, а прострелить требовалось две. Поле а один, доступное ферзю при соответствующей организации перемещений других фигур, профессионалами высокого уровня не просматривалось. Собственно это и был психологический барьер. Но постепенно они, с божьей помощью, добрались до решения. И заинтересовались. Теперь я продемонстрировал им ту самую знаменитую двухсерийку, которую в своё время показывал в редакции «Наука и Жизнь» А. Кипнису. Помню, как он возбудился от увиденного. Ещё бы! Знаменитый мат Сэмюэля Ллойда проходил и в ложных следах, и в решении! Две ладьи и конь элегантно объявляли мат чёрному королю в центре доски. Все фигуры выстраивались рядом в одну линию в таком порядке: конь, ладья, король, ладья. Король – чёрный. Конь и ладьи – белые. В начальной позиции ладьи стоят на а три и бэ три, конь на це три. Король стоит на эф пять. Белого короля на доску не ставят (на поле а восемь) чтобы он – не участвующий в решении, не мешал чистоте восприятия прекрасного шахматного рисунка.
   И произошло чудо. Они решили попробовать!!!
   Девять лет я регулярно появлялся на этой площадке. Девять лет я при каждом удобном случае показывал эту игру любителям (и некоторым профессионалам). Приезжал Саша Шорин, и мы с ним показательно играли в неё. Но только в этот фантастический вечер, когда группа сильнейших обратила внимание на игру (Слава пиву! Слава водке!!!), я смог наконец-то полноценно представить знаменитому шахматному клубу это сокровище.
   Они сменяли друг друга и весело комментировали происходящее, подзадоривая и подначивая друг друга. Дошло до того, что они начали формулировать принципы этой игры.
   – Здесь ферзь равен коню!
   – Береги пешки!
   – Ты не чувствуешь полей!
   – Да кому нужны твои звания!
   – Боюсь, нам потребуется скорая психиатрическая помощь!
   Зрители угорали от зрелища. К дедушке по очереди садились великие мастера игры и с треском под весёлое комментирование проигрывали партию за партией. Они словно вернулись в своё детство, когда впервые познакомились с шахматами, и более опытный соперник разносил их ещё незрелые построения. В конце концов они пришли к выводу, что надо потренироваться минимум неделю, на что я предложил срок пролонгировать.
   Последнюю партию в этой феерической серии я проиграл. Гроссмейстер наконец освоился, грамотно запечатал центр и корректно разобрался с моим построением на фланге. Флаг на его часах рухнул, но на доске стоял мат! Остальные участники серии уже были за другим столиком и его сообщению не поверили. Они уже пришли к выводу о моей непобедимости, поскольку эта действительно новая игра требовала всё-таки времени на освоение. Но так или иначе, игра, самая лучшая игра, когда-либо созданная человеком, была наконец представлена обществу в самом ярком свете. Словно в комнате наконец зажгли свет, и все увидели то, что казалось абсолютно недоступным. Игру Игр двадцать первого века. Игру, в которой компьютер пока беспомощен против человека. Украинские мерцающие шахматы!

Глава шестнадцатая. Об игоре спехине замолвите слово

//-- Треска --//
   Архангельск в 1978-ом году был колоритнейшим городом России. На рынках продавалась треска. Крупная. И не дорогая. Треска – один из символов Архангельска. Два других – доска и тоска. Эх, знать бы нам тогда, что скоро полки магазинов окончательно опустеют, и повсюду будет только одна рыбка – мойва. В 1980-ом году мне довелось съездить по делам в Запорожье. И здесь я увидел на рынке треску!!! Я вёз треску в Архангельск так же, как возил с сессий колбасу (Ленинград-Вологда-Архангельск – был такой поезд!)
   У мороженщиц я выпросил сухого льда, закутал оный в тряпочки и обложил им две тушки трески. Это было сокровище! И я её довёз! Так Архангельск для меня в 1980-ом на несколько дней вновь стал «тоска – доска – треска».
//-- Доска --//
   О досках пока скажу только вкратце. Мне посчастливилось трудиться на Соломбальском лесопильно-деревообрабатывающем комбинате рабочим на поштучной выдаче досок. На четвёртой торцовке второго цеха. Торцовка – это огромный длинный стол, по бокам которого расположены торцовочные пилы. Доска лежит поперёк стола и специальными длинными цепями с зубцами, чтобы доска шла ровно, перемещается вдоль стола. В двух местах на столе расположены ряды вращающихся валиков (рольганги), которые перемещают доску поперёк стола в двух направлениях. За каждым рядом рольгангов перед торцовочной пилой стоит хрупкая женщина с крючком, которая решает вопрос о том, где именно пила должна отсечь обапол – сужающийся кусок доски с корой, чтобы доска вышла чистая и ровная. Обапол летит на ленту транспортёра, которая тащит обрезки к рубительной машине. Собственно, когда всё идёт нормально, для внешнего наблюдателя всё происходит как-то само собой, легко и просто. Цепи ползут, доски летают туда-сюда, торцовочные пилы мгновенно отсекают лишнее… Зубцы на цепях идут с интервалом в полторы секунды. Моя задача – подавать доски из завала на верхнем столе на нижний торцовочный стол. С интервалом в эти самые полторы секунды. Хороший податчик досок – это – если смотреть со стороны – человек, легко подающий доски. Впечатление такое – словно пирожки печёт. Доска за доской так и мелькают в ладошках. А на самом деле за полторы секунды надо: высмотреть следующую доску, попасть в её торец крючком, подцепить её и поднять – шестиметровую – в воздух, перевернуть, как надо и положить на стол. Работают все группы мышц. Часть работы выполняется правильными поворотами корпуса… За смену податчик подаёт 10–12 тысяч досок. Вот той самой рукой, которой я набираю этот текст сейчас, я подал за годы работы на СЛДК около одиннадцати миллионов досок. И написал небольшое эссе – по сей день не опубликованное – «Гибель четвёртой торцовки». Кстати. именно на той самой торцовке я и открыл мерцающие шахматы. И вот на этот самый стол и вскочил, не зная как выплеснуть охватившее меня волнение, когда понял, что добрался до новой суперИгры. Да, именно здесь испытал я то, что испытал Архимед, когда выпрыгнул из ванны с криком «Нашёл!» (Эврика!!!). Но пока о досках всё…
   Нет не всё. Среди множества самых разнообразных досок есть один вид досок, к которому мы сейчас и перейдём. Это – шахматные доски.
   Среди множества самых разнообразных партий есть и такой вид, как шахматная партия.
   Был однажды в СССР опубликован крайне рискованный по тем временам рисунок. За пустым столом сидит грустный человек. Вокруг разбросаны шахматные фигурки. На его голову, точнее – на его шею! – надета шахматная доска с проломом там, где прошла голова. Видно, что доска именно с проломом надета на шею несчастного, и доска окружает его голову со всех сторон. Подпись под рисунком тянула лет на пятнадцать для автора: «Партия!!!» К сожалению, имя автора я не помню. Похоже, его там и не было. Если кто знает – подскажите!
//-- Тоска --//
   Мы переходим к третьему пункту описания Архангельска тех лет – тоске.
   Зимний город, город приполярных сияний и арктических морозов. Город, где по Северной Двине плавают тюлени. Стоишь на берегу, любуешься рекой – а там тюлень! И жмурится так сладенько! Тоска!!!! Тоска по кораблям, уходящим в плавание. Тоска по теплу южных широт. Тоска!! И оттого наверное так ценится там простое и понятное всем русское слово и простой и доступный всем русский напиток.
   Когда я организовывал (под чутким руководством Льва Михайловича Фильчагина) Архангельский областной шахматно-шашечный клуб (на улице Энгельса, в двух шагах от железнодорожного вокзала), на первом этаже тринадцатиэтажного дома, прямо рядом с кафе «Рыбное» и напротив того самого «Пингвина», где ежедневно снимал девушек Третьяков – нет не первый секретарь обкома КПСС, а однофамилец хозяина области… ну вы конечно помните! Он снимал девушек, вёл в свою квартиру, заводил в ванную, резал, свежевал тушку, головы складывал в сундук, на котором ночевала бабушка, а мясо обрабатывал – разрезал на мелкие порции, аккуратно выкладывал, замораживал в холодильнике, в шесть утра рабочим поездом отправлялся на последнюю перед городом станцию, где садился на московский скорый и в восемь утра прибывал на железнодорожный вокзал, выходил из поезда, приодетый должным образом и с треноги из дипломата продавал горожанам мясо «из Москвы, свежее»…
   Ну вот, похоже, тему тоски в том числе и в связи с отсутствием в городе трески, и вообще – мяса (бройлерных цыплят кормили рыбной мукой с Фактории. Мы покупали цыплят, а вкус был рыбный!) вроде бы раскрыл. По мере сил, и ни в коем случае не претендуя на полноту! Так с тех пор и пишу в проектах авторефератов диссертаций: «не претендуя на полноту», а сам, сволочь однако! – толстый! То бишь «полный». И теперь только о водке, шахматах и великом Игоре Александровиче Спехине.
//-- Игорь Александрович Спехин --//
   Он появился на пятый день.
   – Моя задача – превратить шахматный клуб в клуб алкоголиков!
   В связи со столь ясно заявленной позицией я был вынужден поинтересоваться личностью заявителя у него самого, и его ближайшего окружения. Начну с того, что это был действительно гений. Великий шахматный гений. Леонид Штейн его очень уважал. Они подружились быстро и навсегда. Уважать Игоря Александровича было за что. Он играл почти как Бог. Именно ему принадлежит идея, авторство и разработка того варианта Испанской партии (шахматный дебют номер один!), который так и называется: архангельский. Идея этого дебюта состоит в том, что чёрные фианкеттируют белопольного слона на ферзевом фланге и делают длинную рокировку, развивая мощнейшее давление на центр белых. В партии, признанной самой красивой партией Сочинского международного турнира 1981 года игравший чёрными архангельский мастер Павел Зарубин буквально расплющил позицию игравшего белыми челябинского гроссмейстера Семёна Двойриса (может он тогда ещё и не был гроссом? – ах, память, память! Не хватает уже мозгов… Ах, как Семён разгромил тогда белыми Льва Полугаевского! Лев потом комментировал этот эпизод следующим образом: «Перегрелся на пляже. Сижу. Вижу: же шесть ходить нельзя! Смотрю другое. Всё не нравится. Хочется сходить же шесть. Вижу: точно нельзя! Но перегрелся. И сходил-таки же шесть!» После ответа Семёна он сдался. Будет время, познакомлю вас с этой вечной красотой.
   Так вот, всю мощь этого построения выявил и ввёл в практику именно Игорь Александрович. За это ему должны были бы в Архангельске воздвигнуть памятник. Пока не воздвигли. А жаль.
   Но к водке. «Нормой мастера я перепилил себе ногу!» – рассказывал мне сам Игорь Александрович.
   – Как это? – удивлялся я.
   – А вот как. Я шёл на выполнение нормы, имелась отложенная партия с хорошей позицией. Но в день игры я пилил циркуляркой дрова и попал под пилу и в больницу с надпиленной костью на ноге… И мне засчитали за неявку поражение.
   Рассказ этот соответствует действительности. Играл он в силу приличного гроссмейстера, но в те времена в России в гроссмейстеры было не пробиться. Да и в мастера тоже. Как мудро заметил новосибирский маэстро (а потом и гросс) Вайсер: «звание мастера ФИДЕ – оскорбление для советского мастера».
   Ратмир Холмов вспоминал в Свердловском дворце шахмат, как имел в довоенные годы первый разряд и варился в Архангельском «котле»… А вот вышел в люди и на тебе – гроссмейстер. Архангельская шахматная школа среди прочего обеспечивалась тем, что другого способа унять тоску не предлагалось. Разве что водка.
   Игорь Александрович спивался. Вот финальная сцена его пребывания на посту директора Архангельского шахматного клуба (городского!), рассказанная мне им самолично.
   В горком партии стали поступать жалобы от жильцов пятиэтажного дома, в полуподвале которого размещался шахматный клуб. Мол в клубе процветает пьянство. Сначала наветам не верили. Но потом решили-таки проверить сигналы трудящихся и создали авторитетную комиссию из трёх человек. При открытии в клуб были завезены столы, стулья, зеркала, шахматы, шахматные часы, демонстрационные доски и протчая, протчая, протчая. Что же обнаружила комиссия? Когда они подошли к дверям полуподвала, они обнаружили груду ящиков из под бутылок. Этими ящиками было заставлено и всё внутри клуба. Помещение было длинным, и комиссия шла по узкому коридору, оставленному пустыми ящиками. Наконец, в самом дальнем конце они обнаружили одну горящую лампочку, под которой на небольшом пустом пространстве на ящиках, изображавших стулья, сидели два совершенно пьяных человека. На ящиках же, изображавших стол, размещалась недопитая бутылка водки, последняя в клубе шахматная доска, а на ней – последние в клубе шахматные фигурки, частично разбросанные по полу, и, рядом, последние в клубе шахматные часы. Всё остальное было надёжно пропито.
   Так созрело решение о закрытии клуба и увольнении Спехина.
   Сам он поведал мне всё это с большим чувством юмора. К сожалению, слабенький мозг мой не позволяет мне подняться до уровня Игоря Александровича, который был величайшим рассказчиком.
   А вот ещё один эпизод из его бурной шахматной жизни…
   Игрался какой-то турнир. Игорь Александрович, будучи на сильном подпитии, заснул прямо за доской. Партнёр сделал свой ход, пустил часы Игоря Александровича и подозвал судью турнира. Судья разбудил спящего, сделал ему замечание. Игорь Александрович сделал ход, пустил часы партнёра и пошёл погулять по турнирному залу, чтобы снова не заснуть. Его партнёр сделал свой ход, пустил часы и отправился покурить на крылечке клуба. И тут выяснилось, что Игорь Александрович забыл, где он сидит! Он обратился к судье, тот подвёл его к своему столику (но не стулику!!!) и отправился в другой конец зала. Игорь Александрович сел на место своего партнёра, орлиным взглядом схватил позицию. Моментально сделал ход (за партнёра!!), записал его в бланке партнёра и, нажав кнопку перевода часов, вновь пошёл погулять по залу. Партнёр вернулся и видит издали – его часы стоят (значит противник ещё не сходил!). Он погулял немного, смотрит – часы стоят. А Игорь Александрович рядом. Гуляет!
   – Ваш ход, Игорь Александрович!
   – Я уже сходил!
   Партнёр приблизился к доске, сел на свой стул и онемел. На доске творилось что-то невероятное. И только тут он обнаружил запись хода в своём бланке… И смешно, и грустно.
   В игре на ставку Игорь Александрович был гением.
   А если ставкой была бутылка…
   И всё-таки он заслуживает большой человеческой благодарности. И как великий шахматист-аналитик, и как замечательный игрок. Он не спаивал Россию. Это она его спаивала. А точнее те в ней, кто и создавал отсутствие мяса и рыбы, пестовал Третьяковых, убивал леса… А Игорь Александрович был талантливейшем человеком и несчастной жертвой… одной из миллионов жертв…
   Превратить Архангельский шахматно-шашечный клуб в клуб алкоголиков я ему не позволил. Но и забывать о его шахматном подвиге тоже не разрешу. Поклонимся русскому гению, навсегда уснувшему в вечных снегах русского Севера. И замолвим о нём доброе слово.

Глава семнадцатая. Кремлёвская линия

   Алексей Кремлёв – старший сын Нонны и Геннадия Кремлёвых. Большой друг Павла Зарубина. Но сначала я познакомился с его мамой – Нонной, работавшей в 59-ом отделении связи в Посёлке Первых Пятилеток (в народе – Сульфат), на улице Партизанской, дом 40.Это был 1975-ый год, я устроился в это отделение связи доставщиком телеграмм, а Нонна была старшим телеграфистом. То есть мы были коллегами: она принимала телеграммы, а я их разносил. Тут я обязан сказать похвальное слово советским отделениям связи. Мне довелось поработать в 4-ом отделении связи в Краснодаре (1970), на Дальнем Востоке в Реттиховке (от вч 62658), в Слюдоруднике Челябинской области (лето 1966), и в 59-ом в Архангельске. Почта очень строго отбирает людей. Нет, не путём детектора лжи. Устроена она так, что непорядочные люди в ней не задерживаются. Почтальоны СССР – это каста трудолюбивейших, преданных своему делу, отважных и высоко порядочных людей. Не скрою, я полюбил почту на всю жизнь. Доставка – это искусство, и мне это искусство с самого начала пришлось по душе. Если бы зарплата там была не на пределе нищенской, я проработал бы там всю жизнь. Но надо было кормить семью, и поэтому я вскоре перешёл на Соломбальский ЦБК содовщиком.

   Нонна тем не менее всегда была «на связи», поскольку в те времена иной междугородней связи не было и мы часто пересекались. Вскоре к этому прибавилось моё знакомство с её мужем – Геннадием Кремлёвым. Во дворе, что за 37 школой, где и жили Кремлёвы, я обнаружил пару фанатов игры в блиц – Володю Лисицына и Гену Кремлёва. Мы моментально сдружились и у нас образовалось устойчивое трио для игры блиц. До поры Володю я знал, как Володю, а Гену знал именно как Гену. Но в конце концов раскрылось, что мой постоянный партнёр по блицу – муж той самой Нонны Георгиевны, которой я непосредственно подчинялся по работе. Играл Геннадий очень сильно, крепкий первый разряд, а в лучших партиях под хорошего кандидата в мастера. Собственно с Владимира Тимофеевича и Геннадия Кремлёва и началось моё знакомство с архангельской шахматной школой. В то лето я познакомился и с Ивановским, и с Сашей Серёдкиным и с Володей Щепёткиным. Уже слышал и о пятой шахматной школе и о Яне Германовиче Карбасникове. Но основное знакомство было впереди.

   Постепенно Геннадий познакомил меня и со старшим сыном (Слава тогда был ещё лет десяти – двенадцати и шахматами не увлекался). Поначалу Алексей просто играл со мной блиц. А однажды он предложил мне стать его репетитором при поступлении в Архангельский педагогический институт (ныне – Поморский университет). Занимались мы обычно на природе. Выезжали на Кегостровский пляж, ездили и Бабонегово, каковое располагалось сразу за Малыми Карелами. Моя роль сводилась к тому, что я задавал ему норму энциклопедиста, которая его во мне собственно и привлекала. Подобное стремится к подобному. Уже в те годы спорить со мной было очень сложно, а юноше – не под силу. И всё-таки Алексей спорил. Я обращал его внимание на пласты, которые ему предстояло прорабатывать самостоятельно. Занимались мы месяц. Потом он сдал экзамены и поступил. С тех пор мы общались по схеме «ученик-учитель» прекрасно описанной Павлом Михайловичем Зарубиным, который изложил её предельно кратко:

   – Мы встречались примерно раз в месяц. Я ему что-то рассказывал и предлагал, а он в ответ обычно говорил: «Почитай-ка ещё вот это». И мне этого вполне хватало!

   Примерно так мы и дружили и общались с Алексеем много лет. Он быстро вырос в совершенно самостоятельного философа. Свои короткие произведения он поначалу называл «Берёсты». Вот одна из его Берест на память:

   – Набрать полные лёгкие воздуха, нырнуть до дна реки, набить рот галькой, вынырнуть, сжать зубы и выкрикнуть изо всех сил одно слово: Сталин!

   У Геннадия Кремлёва случился тяжёлый инфаркт. В шахматы он практически больше не играл и почти не выходил из дому. Нонне было очень тяжело. Два сына подрастали медленно. А через несколько лет Геннадия не стало. Говорят, он умер, как Алёхин, за шахматной доской. От повторного инфаркта. У Алексея первый инфаркт случился очень рано, в тридцать пять лет. Переживаний у него было много. Очень сильно он переживал в армии (он служил в Ленинграде в части, расположенной в основном под землёй). Переживал из-за несчастной первой любви. Однажды он написал мне письмо, фрагмент которого – совершенно убойный – я здесь рискну процитировать.

   – К нам в часть приезжала внучка Маяковского. Она его никогда не видела, но выступает с воспоминаниями.
   В первом браке у него родился сын. Несколько лет они прожили счастливо. Потом на него обратила свой взор другая женщина. Алексей ушёл жить к ней.
   В конце 2005 года он позвонил мне в тот момент, когда мы с Мариной катали Дашеньку и Машеньку по «Бродвею», то есть по Циолковского.
   – Сделай себе шунтирование сердца, очень помогает, – сказал в трубку Алексей. Я был тронут его участием. Это был наш последний разговор. О его смерти я узнал из Интернета спустя два года. Они с Ильёй (Кормильцевым) ушли почти одновременно. Мои ученики…
   Никто не понимал песен Ильи лучше, чем Алексей Кремлёв. Он сразу понял, что песня «Я хочу быть с тобой» – это песня белогвардейского офицера о России.
   Так случилось, что Кремлёвская линия – Нонна – Геннадий – Алексей – это одна из самых чистых и прекрасных линий на руке моей жизни.
   В качестве приложения привожу некролог из «Правды.ру».
   В Архангельске прощаются с известным учёным и поэтом Алексеем Кремлёвым.

   12.02.2007

   В Архангельске на сорок девятом году жизни скоропостижно скончался известный в Архангельске историк, учёный-этнограф, давний автор “Правды. ру”, журналист и поэт Алексей Кремлёв.
   Он просил похоронить его на маленькой высотке в лесу возле музея деревянного зодчества “Малые Корелы”, рядом со своим учителем В. А. Шелегом.
   Там он работал много лет вместе с такими известными научными сотрудниками, как Александр Шелег, Иван Данилов, Александр Давыдов, Валерий Лоханский… Они были друзьями, вместе собирали для музея под открытым небом и крестьянские избы, и мельницы, и старинные храмы, и колокола, восстанавливали колокольные звоны.
   Своей богатой эрудицией, тонким юмором, начитанностью, интеллигентностью Алексей притягивал к себе окружающих как магнитом. У него всегда было много друзей, начиная со школьной скамьи, затем в армии, в институте, где он учился на историческом факультете пединститута. Болел за родную команду “Водник” с самого детства. Был одним из первых “книжных” предпринимателей.
   Кто не знал его книготорговые фирмы “У Фонтана” и “Регион”? Фотовыставки “Несуразности” с его неповторимыми хокку? Он обыгрывал мастеров спорта по шахматам, играл вничью с гроссмейстерами, хотя официально имел лишь первый разряд. Занимал призовые места на спартакиаде среди журналистов.
   А не так давно мы узнали, что он ещё и стихи сочиняет, на японский манер по-русски.
   Братья Алексей и Вячеслав Кремлёвы не раз организовывали фотовыставки, которые можно назвать экскурсом в современную историю Архангельска. Следующая выставка пройдёт, к сожалению, уже без него Санкт-Петербурге. Талант писателя Алексея Геннадьевича искал выхода…
   Так он пришёл в газету “Независимый взгляд” и стал автором рубрики “Кремлёвский взгляд”. Его публицистика с перчиком и юмором читается легко. Кремлёвские взгляды в историю открывают для читателя всё новые и новые тайны. А, будучи сотрудником “Малых Корел”, Алексей Кремлёв даже помог киностудии “Мосфильм” снять художественный фильм “Матвеева радость” (он был, кстати, консультантом этой киноленты) о жизни поморов у Белого и Баренцева морей. В ближайшее время планировалось завершение книги стихов Алексея Кремлёва.

Глава восемнадцатая. Секрет успеха

   Успех – это всегда колоссальная удача. Огромная удача. Невероятная удача. Непостижимая удача. Это поцелуй Бога. Это Джек-пот. Это сразу и всё.
   Это выигрыш в космической лотерее. Вы можете родиться простой девочкой. Но однажды на вас посмотрит миллиардер и почему-то решит, что вы – та самая, неповторимая и единственная. И всё! Вы – одна из четырёх миллиардов, и на вас посмотрел один из трёхсот, но один из пяти сейчас незанятых… Что это? Перст Бога? Рука Судьбы? Воля Провидения? В чём ваша заслуга? А в том, что оказались в нужном виде в нужное время и в нужном месте…
   Однажды (точнее в ночь с 1 на 2 июля 2002 года в 00.15 на станции Московского метро) я повернул голову в тот миг, когда кастет бандита летел мне в скулу. Просто повернул голову. Из любопытства. И кастет прошёл мимо. В миллиметре от цели. Это был мой Джек-Пот. Это был мой «взгляд миллиардера». Это была моя личная невероятная удача.
   Вы можете всю жизнь мыть песок на берегах реки Конго и не найти ни одного алмаза.
   А можете оступиться на отмели и обнаружить алмаз весом в пятьдесят грамм. И это будет ваш личный успех. Ваше неповторимое и никому не понятное чудо.
   Главное здесь – вовремя и в нужном месте попасть голой пяткой в песок. И ощутить то, что подвигнет вас присмотреться к подножию.
   Вот супруги Кюри в сарае перемыли тонны руды (говорят об одиннадцати тоннах) и нашли грамм радия. Один грамм. Настоящий. Точно радиоактивный.
   И если вы хотите добиться успеха вопреки воле богов, вам необходимо вычислить всех миллиардеров и побывать под взглядом каждого. Неплохо бы при этом иметь ещё и родинку именно на том месте, на котором она им понравится. Ну или вырастить родинки сразу на всех местах… Впрочем о чём это я?
   Ах, да! Простите старого маразматика.
   Я не ждал в тот момент успеха. Не готовился к нему. Не искал его. Я просто честно работал. Вкалывал. Трудился в поте лица своего. В натуре! Ля буду!!! Дело было на четвёртой торцовке Соломбальского ЛДК. Я добросовестно кидал доски на громадный стол торцовки. Цепи ползли. На верхнем креплении у меня обитала «Критика чистого разума» Иммануила Канта. Её я просматривал понемногу в паузах, возникавших неизбежно по техническим причинам. То обрезная вставала, то рамщик перебивал постав, то торцовщицы выключали цепи и ковырялись в пилах.
   На нижнем креплении у меня была двадцатая по счёту тетрадь в клеточку, и в ней я рисовал возникающие позиции. Всё в тех же промежутках по техническим причинам, и в обеденный перерыв. Тюха (еда из дома с собой в баночке и кулёчке) уничтожалась за пять минут, а двадцать пять минут я блаженствовал с тетрадкой. Смены выпадали в тот год тяжёлые. Поставы шли крупные – пяти– и шестидюймовые доски. По ширине шестидюймовые. Да толщиной в пару дюймов, да длиною от четырёх до шести метров…
   Так что технические промежутки – это две-три микропартии в смену. Это буквально тридцать – сорок позиций… Работали тогда в две смены (своя и на прихват в первом цехе, где поставы были тоньше, а досок больше и валили там кучно!)… В общем за ночь и тяжкий день – картинок восемьдесят, плюс на перерывах картинок двести. Тетрадка улетала.
   Картинка – это полноценная шахматная диаграмма. Пешки – треугольнички, ладьи – квадратики, слоны – ромбики, король – знак бесконечности с треугольником вверху, ферзь – фрагмент солнышка с четырьмя лучиками. Доска чертится легко: квадрат, потом его вдоль и поперёк пополам, потом пополам все пространства внутри, и ещё раз всё пополам.

   Я достиг высокой скорости рисования диаграмм и потому строго фиксировал каждую позицию. Следствием специальной теории игр (созданный мной инструмент для анализа игр на плоскоорганизованных структурах) была теоретическая возможность перемещения всего массива фигур одного цвета за один ход (серию ходов – для тех, кто далёк от).
   Точнее говоря не было никакого вразумительного объяснения тому факту, что ходят только одной фигурой. Интуитивно я понимал: имеющий преимущество выступки (право начала) имеет колоссальный перевес во «времени» – темпах, и поэтому должен быстро и гарантированно победить. Но эта моя «интуиция» была на самом деле усвоенным с детства принципом классической шахматной школы («развитие!»). Именно её и предстояло мне преодолеть в первую очередь. Ломку своего мышления я переживал здесь – на торцовке.
   Предстояло проверить четыре основных топа: играющий обязательно ходит каждой фигурой, имеющей ход, играющий ходит только фигурами имеющими право хода в стартовой позиции, играющий ходит фигурами имеющими право хода в стартовой позиции не обязательно, и, наконец, играющий делает произвольную серию ходов, сам решая, какими фигурами сходить, делая каждой фигурой только одно движение в серии.
   Вот эти-то искусственные партии сам с собой я и разыгрывал. Проверяя разные пути развития фигур. Первый вывод, к которому я пришёл, был такой: проигрывает тот, кто первым начинает рубить фигуры и пешки партнёра. Затем я обнаружил, что нельзя брать короля при вскрытом шахе. Методологическое и философское значение этой универсалии было слишком глубоким, чтобы я сразу оценил всю важность этого открытия. Только на третьем месяце (декабрь, январь, февраль) я вдруг отчётливо осознал: это ДРУГАЯ ИГРА!
   А точнее – целый класс совершенно других игр!!! Что это – ВЫХОД в пространство богатейших игр на плоскости. Вот в момент осознания этого факта я пережил то самое чувство, которое, смею полагать, испытал Архимед. Я вскочил на стол своей торцовки (она как раз стояла – вы же помните!) – и затанцевал!!!
   Тут-то мне и открылся главный секрет любого успеха. Надо просто вкалывать. И не думать ни о каких успехах. Надо просто делать свою работу, заниматься своим делом. А поцелует Вас Бог или нет – это уже его часть работы. Главное – выполнить свою часть. И всё.

Глава девятнадцатая. Почему?

   А потому, что слишком очевидны преимущества упорядоченной системы.
   В такой структуре не поворуешь. Слишком прозрачна для всех окружающих.
   В такой структуре не повымогаешь. Если в обычной структуре можно смело сказать платёжеспособному родителю; «А по математике Ваш Андрюша не дотягивает. Надо бы ему с кем-нибудь индивидуально позаниматься». На что следует стандартный диалог типа: «А Вы?» «Ой, я так занята…» «Но может быть для нас, в порядке исключения…» «Даже и не знаю, что сказать…» «Скажите, сколько за час…»…
   Нет, здесь это просто исключено. А зачем педагогу система, в которой он лишён этой существенной, и совершенно незаметной государству части дохода? Нам такие системы не нужны. Человеческий фактор-с…
   Кому нужна школа, в которой уроки не срываются? Это что же? Никакой надежды, что математики не будет! И не дай Бог опоздать! Запрут в библиотеке и заставят учить урок самостоятельно. Библиотека – место исключительно самостоятельной работы. Опоздал? Пожалуйте сюда!
   Чему учится ученик в обычной школе?
   Сидеть от Звонка до Звонка.
   Просидел десять лет? Получи ещё пять «вышки» в нагрузку. Всё как при Сталине!

   А в чём смысл заседания лицом к доске тысячу уроков в год и десять тысяч уроков за полный курс школы?

   А чтобы, как собачки у академика Павлова: по звонку вставали и по звонку садились. И чтобы никто не высовывался. И вообще ВОЗ рекомендовала сокращать население самыми разными путями. Один из… А ещё в моде у этих школ покормить детей и отправить на физкультуру: бегайте!

   А дальше как в древних рекомендациях: а если хочешь умереть – пообедай и беги! И смерть тебя догонит!
   Школа борзеет. Луначарский заявил, что цель школы – научить ребёнка читать, писать и считать… Это он, мягко говоря, не о том речь завёл. Школа желает, чтобы в неё приводили ребёнка, уже умеющего и читать, и считать, и писать… А затем идёт непрерывное перекладывание её задач на родителей и опекунов… Нет никого в мире более развращённого, чем педагоги общеобразовательной школы. Эти интеллектуальные рабы выполняют по Тейлору кусочки работы на конвейере мегамашины образования. И никто ни за что персонально не отвечает. Всё двести раз перекрыто. По искусству уходить от персональной ответственности педагоги могут состязаться на равных с такими виртуозами этого искусства, как врачи. Сотрудники правоохранительных органов остаются на позорном третьем месте. И только выступающие вне конкурса чиновники администраций демонстрируют более высокий класс. Но об этом мы ещё повспоминаем, даст Бог.
   Так почему же не дали успешному эксперименту развития?
   Бывшие близко быстро оценили диссертабельную ценность и прикинули её на себя. Можно было дать материал на три тысячи диссертаций. Но так много было не нужно. Зачем? Достаточно на три-пять… И некуда спешить. Давайте осмотримся всё ещё и ещё раз тщательно проверим.
   Да. Модульная школа наводила порядок в образовательном секторе. Да, эта технология экономила государству миллиарды… Да, маточная школа, окружённая облаком частных микрошкол, давала государству уникальные шансы… Но она была просто не нужна, ни тем, кто предавал и продавал это государство, ни самому погибающему государству, ни окружающим его системам и государствам, не заинтересованным в его процветании.
   Она была необходима поколениям детей, но дети не знали, да и не могли знать о её существовании… А взрослые решали совсем другие задачи… Вот потому…

Глава двадцатая. Вокзалы

//-- Казанский вокзал --//
   Мы всей семьёй едем из Архангельска домой. Вся семья – это Люба, Володя, Светлана и я. Происходит это летом 1989 года. Свете – 11 лет, Володе уже 13. Мы прибыли к камерам хранения минут за пятьдесят до отправления поезда. И вот тут всё и началось. Ячейка не открывается. Наша, самая надёжная ячейка в нашей самой надёжной в мире камере хранения не открывается. Мы в прохладном подземелье, вокруг нас стоят стеллажи таких же точно ячеек. У всех они открываются, а у нас – нет. И у администратора какой-то странный перерыв. В общем мы провозились с этой непокорной ячейкой минут тридцать. Наконец всё открыто. Поезд уже должен быть подан. Поезд Казанский вокзал Москвы – Свердловск. С кучей вещей мы вчетвером бежим по ступеням вверх, вверх… Наконец мы наверху, на площади перед перронами во внутренней части вокзала. Я тащу самые большие кульки и сумки, штук пять, по паре тащат Люба и Володя. Светланка тащит две небольшие. Опережаю своих. Бегу. Оглядываюсь: все бегут друг за другом в таком порядке: Володя, Люба, Светланка. Наш поезд похоже самый крайний. Минуем один перрон, уходящий перпендикулярно нашему маршруту вглубь, второй, третий…
   Вот и наш состав. Бежать далеко не надо – наш вагон второй от хвоста поезда. А поезд и стоит к нам хвостом. Подбегаю. Рывком выхватываю одной рукой билеты и сую проводнику. Хватаю свою ношу и в вагон, в пятое купе… За мной протискивается Люба, за ней – Володя… Садимся. Закидывая вещи под нижние полки и наверх… И тут до меня доплывает: Светланки нет!!!
   – Где Света?
   – За мной бежала, – отвечает Люба.
   Выскакиваю на перрон. До отправления минут пять-семь. Светланы нет!
   Мчусь по перрону к вокзалу. Площадь. Море людей. Туда-сюда, многие спешат, бегут, торопятся. Светланы нигде нет!!
   Возвращаюсь к вагону.
   – Не прибегала? – спрашиваю у вышедшей наружу Любы. Она растерянно мотает головой.
   – Куда она делась?
   – Ты чего такой бледный? – спрашивает она.
   В отличие от неё я этот вокзал знаю не понаслышке. Как и множество других железнодорожных вокзалов России. Московские бандитские вокзалы – самые бандитские из всех бандитских вокзалов. Площадь трёх вокзалов в Москве – это сосредоточие криминала со всей страны. Здесь всё вымазано соплями и спермой криминалитета. Здесь каждый метр обильно полит слезами ограбленных и обманутых, кровью избитых, блевотиной перепивших. Здесь нельзя зайти в туалет, не рискуя головой в прямом и переносном смысле. Здесь запросто могут украсть человека.
   Оттого я и побледнел. Только что моя дочь была с нами, а теперь перед нами огромный, битком набитый народом вокзал, где смешались в кучу языки и народы мира, и он забрал мою дочь себе…
   И тут я очнулся – поезд тронулся.
   И тогда я запрыгнул в вагон и решительно оторвал ручку стоп-крана… Поезд встал.
   Я знал, что после срыва стоп-крана минут десять будут проверять, кто, что, как и зачем…
   Состав запустить – это целое дело. Это и проверки и осмотр подвагонного пространства и масса других важных и обязательных движений. Это доклады диспетчерам, это режим стрелок, это перекрытие путей другому подвижному составу… И поэтому я стремительно рванулся обратно к вокзалу. Вот где пригодилась моя марафонская подготовка. Вылетев на площадь, объединяющую перроны, я стремительно пронёсся по нашему пути, влетел в одни открытые двери вокзала, вылетел в другие и пошёл прочёсывать перроны… И тут вокзал смилостивился надо мной! Она стояла на втором от нас перроне, растерянная и подавленная. Я схватил её за руку и мы бегом пустились к составу… Через три минуты он, наконец, тронулся. И потом было всё! Расспросы, уточнения, пояснительные ответы… Ко мне приходил бригадир, мы писали длинные протоколы, я давал пояснения милиции прямо в поезде… Но мы ехали все вместе. Самый страшный вокзал в моей жизни разжал челюсти и отпустил моё сокровище, мою Светочку в семью… А мог бы и не отпустить. С тех пор я всегда двигаюсь по вокзалам последним. Чтобы всех своих контролировать. Потому что второй раз такой фантастической удачи точно не будет…
//-- Свердловский --//
   1985 год. Конец лета. Я везу в Качканар громадный цветной телевизор. Именно громадный и именно цветной. Много чего я возил по железным дорогам. Но такой громадный телевизор везу впервые. Дотащил его в троллейбусе. Потом с передышками, поднимая и отпуская, пёр к вагону. Вокзал в Свердловске простой. По подземному переходу до нужного перрона. А потом вдоль вагонов до нужного. Тут я всё знаю. Дотащил. Проводнику подмигнул: сейчас поставлю в купе – и предъявлю билетик. А то уж больно громоздко всё. И в вагон. Дотащил до седьмого купе. Это я так пишу – купе. На самом деле это плацкарт, но седьмая полукабинка всё равно именуется нами так: купе.
   Смотрю на часы (у меня тогда были часы!!!) – до отправления минут пятнадцать. Сую руку в карман, и с меня начинает сочиться испарина ужаса. Карман пуст! Билета в нём явно нет. А билетик заметный: такая конкретная коричневая картоночка с дырочками. С красной буковкой П и с наименованием состава, вагона, пункта назначения. Билетик не простой. И, самое страшное, у меня нет денег на другой билет. Какие-то копейки остались на подачку проводнику за ненормированный багаж, благо поезд не очень и дальнего следования. А в Качканаре меня встречают друзья с машиной… А билета нет!!!
   Не показывая проводнику вида, что я чем-то расстроен, выскакиваю из вагона и бегом по перрону, осматривая свой путь. Билета не видно. По лестнице в туннель под землёй. Билета не видно. По туннелю с восьмого пути до выхода в город – билета нет, не валяется! А здесь уже толпятся люди… но не мог же я его здесь выронить. К месту остановки троллейбуса, вдоль всего фасада вокзала…. И о, чудо! Под второй аркой лежит новенький чей-то билетик… Поднимаю и не верю собственным глазам: Он!!!
   Бегом назад, к вагону. Состав уже трогается, но я, набегая, влетаю в свою дверь… Едем!!!
//-- Полустанок по формуле --//
   Вообще-то это вокзал. То ли Половинка, то ли Зима… Мы не знаем. 1972 год. Май. Призыв. Мы в эшелоне. Нас везут матросы в чёрных бушлатах. Куда – военная тайна. Этот состав идёт «по формуле», то есть никто толком не знает, где и как… Около нашего вагона, битком забитого призывниками (я сплю на третьей верхней полке сбоку – тут не дует) целуется молодой офицер в форме и его девушка. Целуются уже второй час. Просто стоят и целуются. Прощаются. Вокруг почти никого. Нас выпустили «на перекур», но отпускают порциями по пятёрке на десять минут… Я не курю, но «на перекур» выползаю охотно… Они целуются… Состав стоит давно. И когда пойдёт – никто не знает… Никто над ними не подшучивают… все, как тот кондуктор, понимают… На этом перегоне наш состав переехал уже четвёрку лошадей… зрелище жуткое – разваленные кони… Постояли над ними полчаса и понеслись дальше. Теперь вот стоим тут… наконец команда: «В вагон!» – мы запрыгиваем… и тут поезд начинает мягкое движение… о этот упоительный набор скорости, и вдруг крик ужаса перекрывает все звуки вокруг и резкое торможение не успевшего толком тронуться состава… мы выскакиваем… под колёсами лежит наш офицер… его нога перерезана… он смертельно бледен и закрыл лицо рукой… из обрубка сквозь ткань хлещет кровь…
   Прошло сорок лет. Этот офицер всё лежит и лежит у меня перед глазами… Железная дорога…

Глава двадцать первая. Ночной полёт на Як-42

   Аэропорт Быково под Москвой. Ночь. У меня в руках та самая гитара, на которой я научился играть три аккорда. Поверьте, для человека без мозгов, в тридцать восемь лет научиться играть три аккорда, это сложно! Легче научить медведя ездить на мотоцикле.
   В Свердловском зоопарке медведь просовывал под решётку свою поилку, как бы прося: «Подайте!», затем втягивал её обратно, брал лапой, прикладывал к шее, а другой лапой водил над ней, как смычком. В общем изображал скрипача. И вновь совал её под решётку. Я бы так не сумел… Но вернёмся в Быково. Впереди ночной полёт в Урай, если самолёт прибудет вовремя, но пока его нет. И я сижу на «завалинке» здания аэропорта. Народу немного. Машин немного. Стоит лёгкий, почти бытовой сопровождающий жизнь такого заведения, шум. Значит можно бренчать себе под нос что-нибудь простенькое и задушевное. И вот здесь из меня начинает литься текст. Как из мартена льётся расплавленный металл. По лётке бежит раскалённая струйка и – в ковш! Слова обжигают моё горло. Они обжигают мою душу. Для представителя племени олиго это очень, очень сильные слова, это самые сокровенные слова, слова из металла расплавленного в крови, слова из раскалённой в горниле термоядерного синтеза клетки – капли, капли воды, именуемой «душа». Об этом состоянии я спел однажды в Москве такую песню: «Из огненных книг наши души и наши слова, из огненных душ наши реплики жесты и позы, пока непокорно сидит на плечах голова, в поэзию мы превращаем холодную прозу!»
   А сейчас из меня полилась песня о ночном полёте!
   Вообще-то в Урай летают на Як-40. Самолёт хороший. Исключительно лёгкий, изящный. В нём чувствуешь себя как в такси. Но взлётно-посадочную полосу в Урае усовершенствовали и сделали длиннее. В итоге на неё смог сесть Ту-134. Тоже, скажу я вам, самолёт фантастический. На нём довелось полетать над любимой страною. Однажды сидел на самом ближнем к кабине пилотов месте. Самолёт разогнался, задрал нос и полез в небо. А я оказался как бы над всем салоном, лицом вниз. Так вот и летели час от Питера до Архангельска – самолёт мордой вверх, я – мордой вниз… Прикольно! Но сегодня меня ожидало знакомство с принципиально новой для меня машиной – сорок вторым яком.
   Воспоминания авиаконструктора Яковлева были моей настольной книгой в детстве, одной из любимейших. Многого тогда я не знал. А рос в окружении Пушкина, Достоевского, Чехова, Толстого, Бианки и… Яковлева. И ещё любил воспоминания Шаляпина. В общем к Яковлеву у меня отношение как к своему наставнику. Так уж мне его книга легла по сердцу. И оттого его самолёты я любил. Даже несмотря на свой полёт на Як-4 в Арти. Тогда эти сто восемьдесят километров болтанки вывернули меня наизнанку. Рядом с пилотами я летал вообще два раза в жизни. Вот на встречу с Ельциным (точнее уже после встречи – из Ханты-Мансийска – в Урай) в вертолёте и на том самом Як-4. Крошечном четырёхместном… Теперь мне предстояло узнать самую крупную птицу из этой серии из числа доступных простым смертным…
   А ночь становилась всё гуще, как всё гуще становится завариваемый пакетиком чай.
   Я продолжал листать свои воспоминания и всё глубже погружался в свою новую, теперь это становилось совершенно ясно, песню. Да! Это у Ницше – чем ниже он спускался с горы, тем выше поднимался духом. Чем гуще была ночь вокруг, тем яснее и ярче проступала новая во мне песня!
   Наконец объявили, что он прибыл. Як-42! И спустя ещё минут пятнадцать началась регистрация. Нас было немного, человек пятьдесят. А самолёт этот – класса того же Ту-134. С песней в сердце и на устах я поднимаюсь по откинутому сзади трапу-люку в салон. Вещи мы оставляем прямо при входе на боковых полках. Внутри – салон как салон. Четыре кресла в ряд расположенные, как и Тушке – попарно. Всё! Рулёжка. Замирание на старте. Разогрев и разгонка двигателей. Форсирование двигателей. Самолёт охватывает традиционная предстартовая дрожь. И наконец начинаем разбег.
   – Самые опасные – первые две минуты полёта – комментировал когда-то в Ту-104 мой пожилой спутник. Я всегда при взлёте считаю до ста двадцати. Это суеверие. И это признак безотчётного страха животного, которое попало в ситуацию полного отсутствия контроля над ней. Для психологической разгрузки я бы в салонах самолётов вешал часы с секундной стрелкой. Так возникает хоть какая-то иллюзия контроля. Хотя, понятное дело – его нет. Взмыв над землёй самолёт обычно на несколько секунд «провисает», провис и наш. НО именно в нём я испытал совершенно новое, ранее не встречавшееся мне чувство парового молота. Он словно продалбливал атмосферу. Погодные условия были не лучшими. И мы летели словно внутри отбойного молотка. Двигатели ревели весь полёт, не было той блаженной тишины, что в «тушке», но, как это ни странно, именно вот эта непосредственно ощущаемая работа двигателя в ту грозовую ночь, порождала чувство надёжности. «Ночной полёт» Экзюпери – одна из моих любимых книг, одно из самых больших потрясений моей жизни. И я вспоминал его описания бурной ночи над морем и затерянные позывные самолёта, у которого вот-вот должно было закончиться горючее. А потом чей-то голос в эфире поведал ему о том, что в его самолёте топливный бак увеличен и керосина должно хватить…
   Я погружался в Экзюпери, я погружался в рёв двигателей самого надёжного в мире самолёта, я верил в него, как в свою птицу счастья… И через три часа мы приземлились в Урае.
   Вот эта песня:

     О эти гавани воздушных каравелл!
     О, эти пристани летающих фрегатов!
     О, эти пирсы! Эти дьявольские плато!
     Они – герои ненаписанных новелл!
     Они убежища забытых и проклятых!

     Их маяки влекут к себе издалека!
     Как самоцветы, чуть заметные в тумане!
     А крики их, как крики чаек в океане!
     Они слышны другим векам через века!
     Но их обманчивый покой нас не обманет!

     Тревожна россыпь их сверкающих огней!
     Тревожен голос позывных в ночном эфире!
     А песни их турбин подвластны чьей-то лире!
     Но чьей? Не знаем мы… и мы покорны ей!
     И потому тревожно нам в тревожном мире!

     Ночной полёт!
     Ночной полёт!
     Ночной полёт!

     Их капитаны знают тайны облаков!
     Они угадывают каждое мгновенье!
     Корветы их послушны лёгким мановеньям,
     Не оставляющим следов среди веков,
     Но оставляющим надежду на спасенье!

     Ночной полёт!
     Ночной полёт!
     Ночной полёт!

     О, как хотелось мне навек покинуть их!
     О, как хотелось от земли не отрываться!
     В родном оазисе с любимой повстречаться!
     И провести остаток дней среди родных…
     Но, как, минуя их, до Родины добраться?!

     Ночной полёт!
     Ночной полёт!
     Ночной полёт!

   Примечание:
   Разумеется это страшная трагедия – крушение Як-42 под Ярославлем. И все мы скорбим и сочувствуем родным и близким погибших. И всех нас захлёстывают эмоции. Но Владислав Третьяк неправ. Это замечательный самолёт. Бьются самолёты любых марок.
   И илюшины, и туполевы, и боинги… Человечество ещё не готово к аэропортам и самолётам. Эра авиации только-только начинается.

Глава двадцать вторая. Кочевник

   Будучи зачат в условиях передвижного «театра заключённых», колесившего по лагерям Колымы, с момента зарождения и почти до самых родов я путешествовал. Когда выдавалась свободная минутка мама и отец пели вместе какие-то свои песни. Пели они вместе и в дороге. Я слышал. Много лет потом я не мог понять, почему именно в дороге, в движении рождалось большинство моих песен. Мне было неважно, в чём именно ехать. Но как только вагон или автомобиль трогались, во мне начинался процесс перехода в особое состояние внутренней самоотрешённости и появления в моём сознании текста и музыки.
   В утробе моим текстом была мама, а моей музыкой был отец. Композитор, аранжировщик, виртуоз, владевший десятками музыкальных инструментов. Мама уверяла меня, что он свободно играл на любом инструменте. Но особенно любил виолончель.
   Впрочем, там, в «тюремном театре», он был дирижёром и руководителем оркестра. Мама уже тогда писала прекрасные стихи. А ещё больше она читала стихи великих мастеров. Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Фет, Бальмонт, Анненский, Блок, Маяковский, Есенин, Уткин… У неё была просто феноменальная память на тексты. Когда мне довелось познакомиться с человеком, знавшим наизусть почти всего Маяковского, я не удивился. Мама знала его всего. По край ней мере всего опубликованного. В тюремном театре она как раз и была штатным чтецом, исполнительницей стихотворений. Читала она превосходно. Залы буквально рыдали. Уже в последние годы жизни она вела небольшой курс радиопередач о поэтах на Свердловской радиостудии. Сохранились некоторые передачи. Так что при желании можно будет и послушать её чтение стихотворений.
   Удивительно, но лучшие мои песни написаны на два голоса – мужской и женский. Почти не сохранилось таких фонограмм, где я пою песню вдвоём с кем-нибудь. А было!

   Но сегодня я о дорогах.
   Итак, ещё в мамином животике я покатался по Российской «глубинке», по её первородным местам. Холодным летом 1953 года я был перевезён мамой из Колымского лагеря в Магадан (первый большой город в моей жизни!), затем в порт Ванино, далее – морем же – во Владивосток, и уже из Владивостока поездом (эшелоном с демобилизованными солдатами) в Свердловск. Путешествие длилось полмесяца, или даже чуть больше. И, наконец, я попал в наш дом на Карла Маркса 8. Вообще-то эта улица до революции именовалась Крестовоздвиженской, но узнал я это уже значительно позже. Для меня Карл Маркс с самого раннего детства был конкретным явлением – улицей моего детства. Возможно поэтому я всегда относился к нему с огромным уважением и восторгом. Теперь наступил длительный период в восемь лет относительно «неподвижного» проживания в одном месте. Нарушали это состояние «недалёкие» вылазки в форме поездок в летние и – позднее, в зимние – пионерские лагеря. А именно – в Сухой Лог, в Сысерть. Ещё припоминаю поездки на автомашинах в лес за опятами с тётей Роной. В лагерях я проводил чётко с шести лет по две-три смены. Ещё были поездки с мамой – но непродолжительные и буквально в пригороды.
   Через восемь лет в 1961-ом году мы с дядей Мишей сели в самолёт Ил-18 и перелетели за четыре часа из Свердловска в Краснодар. В то лето это был не последний перелёт. На Ли-2 я был затем отправлен в пионерлагерь под Адлером, где провёл дивную смену. А ещё мы жили в Варениковской, куда из Краснодара переместились по автотрассе. Осенью мама вернула нас через Москву в Свердловск (Миша уехал намного раньше – он провёл отпуск в Адлере). Спустя три года началась эпоха ежелетних поездок в Слюдорудник под Кыштымом в Челябинской области. Но если смотреть правде в глаза, то до 1969 года я никуда далеко не ездил. Только Слюдорудник и Светлый. То есть между большими переездами был отрезок всё в те же восемь лет. В 1969-ом году я убыл жить в Краснодар.
   Надвигалась пора больших потрясений и перемен в моей оседлой – как ни крути – жизни.
   В Краснодаре я прожил почти год. Последние четыре месяца – абсолютно самостоятельно. Потом я вернулся в Свердловск и поступил в ССТ. Через год в 1970-ом я съездил на месяц по путёвке от ССТ в Анапу. Ехал поездом через Волгоград. В пути вёл дневник. Обратно возвращался тем же способом и по той же дороге. Помню, с какой ностальгией я миновал и Краснодар и Кыштым… И ещё через год я по собственной инициативе убыл в Вооружённые Силы «отдавать долг»… Это была поездка длиной в девять тысяч километров туда. Через два года я слетал в отпуск (перелёт Хабаровск-Свердловск на Ту-104) и далее в самоволку в Архангельск – по студенческому Юры Мещерякова – на три дня (перелёт на Ан-24 и туда и обратно через Котлас! – через десять лет в нём я стану офицером и вволю постреляю из ПМ!), и, наконец – обратно всё тем же Ил-18-тым. А ещё через год эшелоном от Владивостока до Свердловска, а затем через Дмитров под Москвою и Москву в Архангельск…
   С 1975 по 1983 восемь лет я жил в Архангельске. С 1978 по 1981 я часто бывал в командировках в Москве. Эта дорога – Архангельск – Москва – Архангельск одно время была моей самой частой спутницей. Но кроме этого с 1975 по 1981 дважды в год я неизменно бывал на сессиях в Ленинграде. Причём весной 1981 года мне довелось там пожить пару преддипломных месяцев. Дорога Архангельск-Ленинград (авиа, а иногда и ЖД через Вологду) стала моей личной «дорогой жизни». С 1978 года продукты с полок магазинов в Архангельске начали стремительно исчезать. Мяса практически не было. Как, впрочем, и колбасы. Поэтому именно в Ленинграде я систематически затаривался колбасой и мясом – вёз себе, друзьям, знакомым… В те дни каждый использовал любую возможность подкормить семью… С 1983 по 1985 я в Фоминском Вилегодского района Архангельской области… Учительствую в местной школе. Летом ездим в Архангельск. А в 1985-ом уезжаю в Свердловск. Откуда перебираюсь на постоянное место жительства в Качканар… В 1986-ом году весь июнь провожу с семьёй в Феодосии… Здесь я проживаю «Поэму о втором отряде»… 1987-88 годы – частые поездки из Качканара в Свердловск, Москву и Ленинград… В 1988-ом году поездка на Игру в Сочи. Летел через Симферополь, и далее в Краснодар через Керченский пролив автобусным рейсом, и там уже полюбившейся железной дорогой…
   Накатывались смутные девяностые с множеством поездок по стране. География моих перемещений в девяностые просто невероятная. От Ашхабада до Соловецких островов и от Калининграда до Южно-Сахалинска… По хорде Сурмико мы перемещались от Находки до Ленинграда. Иногда бешеный ритм жизни был таким – ночь в пути – рабочий день в громадном городе – и снова вокзал… И всё время школы, школы, школы… Игры, игры, игры…
   Собственно о чём это мы? Да о том, что мне с зарождения присуще подсознательное желание перемещаться в пространстве. При этом именно в моменты перемещений я испытывал максимальный комфорт от пребывания на планете. То есть движение – это то, что мне просто присуще. Не потому ли из всех видов спорта больше всего меня привлекал именно марафонский бег? Многие годы я ежедневно пробегал по десять, пятнадцать, двадцать километров. В 1969-ом году мой годовой набег дошёл до семи с половиной тысяч километров. В 1970 я приближался к девяти тысячам километров… В общей сложности с 14 до 17 с половиной лет я «набегал» половину земного экватора…
   При этом я никогда не испытывал дискомфорта от трудностей и рисков, неизбежно сопровождающих походы, пробежки и поездки. В вагонах поездов дальнего следования я провёл так много времени, что это уже можно считать маленькой параллельной жизнью… И вот теперь меня осенило, что я по своему духу – кочевник. Не скотовод, не землепашец, а именно кочевник. Ведь даже деление всех типов образования на два основных – академическое и лицейское (перипатетическое) – это деление на кочевников и оседлых. В моей личной жизни случилось так, что даже когда я готов был жить на одном месте (Фоминский) мне этого не позволили обстоятельства места и времени. Бог видимо хотел, чтобы я путешествовал. Вот из этих бесконечных странствий я и «привёз» больше тысячи своих песен… Собственно это всё, что у меня есть… И ещё воспоминания о фантастически красивых людях, о людях потрясающих, запредельных, почти космических… И я не знаю, как это передать словами… Так скуден мой запас слов, так невыразительна моя речь… Но как истинный Олиго, я буду стараться. Чтобы Вам, дорогой мой читатель, досталась хотя бы доля этих ощущений от себя, от планеты и от века, в котором довелось нам жить…

Глава двадцать третья. Сумасшедший трамвай

//-- 1. Сидя или стоя? --//
   Я сижу. В трамвае. Трамвай набит битком. Но большинство стоит, а я сижу.
   Я заметил, что как в обществе в целом, в трамвае воспроизводится ситуация неравенства. Она предзадана самим наличием сидячих и стоячих мест.
   Их количество изначально значится на специальной табличке на кабине вагоновожатого. Сейчас эти цифры я не помню. Не то тридцать восемь и семьдесят два, не то иное. Это мне неважно. Важно, что я сижу. Трамвай идёт. Большинство стоит. Меньшинство сидит. Только не надо думать, что сидят по случаю праздника в их честь. Сидят, потому что в это дело вложились. Потому что подсуетились. Потому что потратили на это право сидеть вполне определённую энергию. Например я специально прошёл две остановки в направлении центра, чтобы сесть в трамвай там, где народ ещё только набирается, а многие собираются выходить на ближайших остановках.
   Да, да! Я сижу, потому что эти восемьсот метров я прошёл ножками. Не поленился. А потом ещё занял вполне определённую точку на остановке.
   Это очень важно – знать ту точку на остановке, которая даёт максимальное приближение к дверям вагона. А из трёх дверей надо выбрать ту, где вероятность занять сидячее место статистически выше. Это явно не первая дверь: в неё выходят инвалиды и дети. Один инвалид может завалить сколь угодно прекрасную программу входа в вагон. Пока он вываливается из вагона, вся остановка в центре и сзади уже забила вагон и заняла все места.
   Я сижу, потому что я грамотно расставил акценты и серьёзно отнёсся к занятию места. Это целая спецоперация, требующая сноровки, подготовки, предварительных изысканий, обработки, навыков, умений и, вы не поверите, знаний. Специальных, заметьте, знаний, а не каких-нибудь там. Я мог бы подробно рассказать, как занимать места в троллейбусах и метрополитене. О том, как важно знать специальные точки на каждой станции метрополитена, на каждой трамвайной, троллейбусной и автобусной остановке. Как много зависит от выбора темпа движения при выходе из метро, как важно точно выбрать момент занятия очереди на маршрутку. Как важно знать альтернативные способы перемещения по маршрутам.
//-- 2. Ногав театобар зеб ароткуднок? --//
   В годы моих первых педагогических опытов трамвай в Свердловске ходил на Московскую через центр. Прямо так и шёл по 8 Марта до Площади 1905 года и уже там поворачивал на проспект Ленина и шёл до самой Московской, что пересекает Ленина около двора Ленина 5. Садился я в трамвай около городского Дендрария, на Радищева. Собственно сейчас трамвай именно здесь и поворачивает на эту самую Радищева и идёт вверх прямо на тот самый крест, о котором Илья в своё время и сказал: «Видишь, там на горе…»
   Да, да! Это та самая гора и тот самый крест. На горе тюрьма. На горе Церковь. На горе памятник Бажову и… крест. Теперь каждый трамвай везёт своих пассажиров именно на эту гору, именно к этому кресту… а когда-то по тихой улице Радищева мимо похоронного бюро мы ходили с Роной на городской рынок, где брали картошку по 15 копеек за один килограмм. Впрочем, я завспоминался… что Вы хотите? Олиго!
   Итак, трамвайный билет стоил три копейки. Три туда – три обратно – шесть копеек. А билет в зоопарк мне стоил в те славные годы пять копеек. А пакетик кофе с сахаром (были такие плотно сбитые пакетики прямоугольной формы!) стоил восемь копеек. На обед мне давали двадцать копеек. И стояла простая прагматическая задача. Проехать на трамвае и сэкономить три копейки. Или вообще не ехать, а пройтись пешком. Через весь центр громадного города.
   А как раз в эти славные времена начали появляться трамваи без кондукторов. Нынешнему поколению зайцев не понять. Подумаешь – проехать зайцем в трамвае без кондуктора. А вот попробуйте проехать зайцем в вагоне с кондуктором!!! Попытайте-ка счастья. Морозной зимой я читал надписи на оконном стекле: «Вагон работает без кондуктора».
   А вот в трамвае эта надпись читалась с заду наперёд, но каждое слово шло на своей строке – так была выполнена эта надпись красивыми жёлтыми буквами – и читалась она изнутри так: «НОГАВ ТЕАТОБАР ЗЕБ АРОТКУДНОК».
//-- 3. Трамвай – это… --//
   Конечно, можно дать ответ на вопрос: «Человек – это кто?»
   Определений известно много и самых разных: весёлых и грустных, смешных и очень смешных. А ещё встречаются умные и сильно умные. Но я не буду их перечислять. И даже своё собственное (бесконечнопараметральная самоопределяющаяся сущность) не вспомню. Я дам здесь такое:
   Человек – это важнейший структурный элемент трамвая, осуществляющий управление его электрическими силами. Трамвай – это живое одушевлённое существо с переменной душой. Что души у трамвая вселяются и переселяются, я видел сам неоднократно. Так или иначе – трамвай без человека не существует. Трамвай по– человечески мыслит. И по-человечески чувствует. Пока он – трамвай.
   Любопытно, что иногда случаются слоны – убийцы. Если слон сильно бушует и часто убивает людей – его могут и самого того самого. Но где вы видели хоть раз, чтобы кто-нибудь требовал пристрелить трамвай переехавший ногу человека или его живот?
   Здесь мы должны вспомнить мою подлинную классификацию людей. Потому что она сильно влияет на классификацию состояний трамвая.
   Женщины – это разумные сумчатые существа без висюлек.
   Мужчины – это неразумные несумчатые не существа с висюльками.
   Следует помнить, что мужчины имеют душу, также, как и женщины. Это то, что позволяет им делать вид, что они понимают друг друга. На самом деле не следует строить иллюзий. Мужчины не разумны и не понимают. Они только имитируют умственную активность, работая на базах встроенных картотек.
   Если мужчина успешен – значит где-то рядом с ним наличествует предельно умная женщина. Женщины, как правило, склонны наделять мужчин качествами, каковыми те изначально не обладают (ум, интеллект, разум). Самое смешное – это наблюдать за тем, как женщины пытаются что-то доказывать мужчинам. Хотя сами мужчины давным-давно доказали самим себе и окружающим, что доказать им ничего нельзя. Мужчин спасает от женщин только то, что женщины в принципе не могут договориться друг с другом.
   Но к трамваям!
   Итак – в силу наличия сумчатой или безумного трамвай приобретает женские или мужские черты характера. Трамвай – мужчина – это резкий, жёсткий, наглый предельно нетактичный вагон. Трамвай – женщина – это мягкий, деликатный, плавный вагон.
   Собаки и кошки охотятся двумя принципиально различными способами. Собака гонит добычу, пугает и деморализует её. Кошка часами сидит в засаде – или крадётся. Женщины по своей природе – кошки. Они вечно в засаде. Мужчины – это псы, которые нагло гонят всё, что движется.
   Трамвай-мужчина – это гон, трамвай-женщина – это крадущаяся бесшумная тварь.
   Остаётся указать, что иногда мужчины – эти гомо ик! сцапаемс превращаются в извращенцев, которые пристают к женщинам со своими отвратительными приспособлениями. Что же касается женщин, то заметим, что эти сумчатые обладают не одной, а двумя сумками, точнее сумкой и сумочкой. Отсутствие в последней специфических знаков мужского внимания (дензнаков!) – это главное ощущение пустоты у женщины.
   Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Путь к сердцу женщины лежит через заполнение вакуума в её главой сумочке – кошельке.
//-- 4. Компромисс, мисс! --//
   В тот год я крепко полюбил «Тысячу и одно». Если в шестьдесят восьмом летом я прикипел к «Шестьдесят шесть», то теперь, весной шестьдесят девятого я полностью проникся «Тысячей». Что такое «Шестьдесят шесть»? Это карточная игра, в которой нужно набрать шестьдесят шесть очков.
   А «Тысяча и одно»? Верно! Здесь надо набрать именно тысячу и одно очко. Хотя игры – родные сёстры. Правила во многом схожи. Но есть нюансы. Почему мне понравилась «Шестьдесят шесть»? А потому что летом в Светлом всё шёл и шёл дождь. Неделями наш геофизический отряд не мог выехать на сейсморазведку. Под дождём много не повзрываешь. И качество волн будет не то, и регистрация датчиками будет не та, и аммонал будет не совсем тот… В общем вся бригада смотрела за окно. За окном стоял дождь. И мужики играли в бесконечное «Шестьдесят шесть»… Ну и я, как и положено подмастерью, наблюдал, вникал, проникался… Конечно прикуп здесь был ох как важен! Потом наступила зима.
   Елена Дмитриевна – преподаватель биологии – устала от моих выходок. Я откровенно тосковал на уроках – они учили всё то, что я знал ещё в четвёртом классе… И тогда я стал специально получать двойки. А потом в секции лёгкой атлетики Валерий Иванович – мой тренер – кстати – один из лучших учеников Веры Павловны Петрашень – заявил: «Мне звонили из школы. Пока не исправишь двойки, в секцию тебе вход закрыт». Сказал – как отрезал.
   Я не стал с ним спорить. С Валерием Ивановичем я не спорил никогда. Ни о чём. Для меня бег был выше, чем все школы мира. Валерий Иванович был для меня почти что богом. Вообще-то Богом была именно Вера Павловна, но Валерий Иванович стоял с ней рядом. Небожитель!
   И тогда я сделал свой самый важный в жизни выбор. Я не стал ходить ни в секцию, ни в школу. Написал трактат о двойке, как результате взаимоотношений учителя и ученика и забил на школу. Тренироваться стал самостоятельно. С учётом мнения Артура Лидъярда, изложенным в его книге «Бег, бег, бег». Повышал объёмы, бегал по песку в гору на пляжах у Верх-Исетского пруда. Сам себе строил графики, отслеживал пульс.
   Разминка, десять по четыреста через четыреста, три по тысяче через семь минут, заминка…
   А всё остальное время – играл с Витей дома в карты. В «Тысячу и одно». Пристрастился!
   О, это очень тонкая и умная игра. Игра, где побеждают умом, а не везением… Стратегическая игра. С претензией на длинные серии… Витя был большим другом нашей семьи. Мама его любила. Писала ему стихи. Витя играл со мной в тысячу. Он жил у нас, и маме было хорошо. И мне было хорошо. Между тем моё длительное отсутствие в школе было замечено. Появились попытки вернуть меня в лоно заведения. Но я всегда был в нём чужим. Оставшись на второй год из-за болезней, я вообще стал форменным изгоем. Новый класс меня принял скажем так – условно. Потом мы задружились с Юрой. Юра, Вова, Лёня и второй Юра создали ансамбль «Кентавры». Им я написал текст выходной песни:

     Эллины сложили немало легенд
     Про полубогов – кентавров…

   Этот класс был такой же умный, как и первый мой класс. Из первого класса вышли доктора наук (Лена Сальникова, Саша Лапкин), кандидаты наук (Толя Мельников)… Из второго вышли доктора наук (Вова Першин, Жора Тихомиров)… Я был второгодник и неуч. Я позорил свою элитарную вторую специальную английскую школу. Помню на десятилетие окончания школы приехал в гости к Нине Игнатьевне. Она сочувственно поинтересовалась, кто я и где, и кем, и как… Я так и не признался ей, что закончил Ленинградский университет, что работаю директором в структуре Облспорткомитета…
   Зачем расстраивать педагога, считавшего, что с головой у меня не всё? Ей так легче. В классе я был клоун, выскочка, срыватель уроков…
   Собственно эта роль меня вполне устраивала. И мои классы тоже. Но вот назрело ЧП. Лучшую школу города демонстративно покинул худший её ученик. Потому было видимо принято решение расстаться со мной по-тихому. Налепить троек в аттестат о «неполном среднем» и адью…
   Отец Вовы, по совместительству – член райкома партии и председатель нашего родительского комитета, приходил ко мне домой и убеждал меня сдать выпускные экзамены. Мол, всё будет хорошо. Вова – автор музыки гимна «Кентавров». Отцу соавтора песни я не отказал. Мы сошлись на том, что я явлюсь на выпускные экзамены, и школа не будет меня специально «валить». Вот на этом тонком компромиссе и возник для меня тот самый сумасшедший трамвай.
//-- 5. Путь к нему --//
   Первого июня одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года я пораньше вышел из дому. Ни дня без тренировки! Таким был мой девиз. Но в то утро я заменил пробежку на спокойную прогулку перед экзаменом. На карте Екатеринбурга (слава Яндекс картам!!!) вы видите мой маршрут.
   Этот путь я мог по своим тогдашним кондициям преодолеть легко минут за двадцать. Не напрягаясь. Но я шёл. Именно шёл. Одетый в свой обычный тренировочный костюм (экзамен я сдам, но переодеваться – ни за что!!!) я не спеша миновал улицу Горького (самую бандитскую улицу города в те годы), преодолел трёхсотметровую набережную городского пруда, прошёл через главную арену моего любимого стадиона «Динамо» и затем через улицы привокзального квадрата выбрался на Челюскинцев. Напротив Управления Свердловской железной дороги я вышел на трамвайную остановку и тут я увидел ЕГО!!! Мой сумасшедший трамвай!!! Был час пик. Вагон был набит битком!! Втиснуться в него было невозможно. Но нами всегда владел спортивный азарт. И поэтому делом чести было повиснуть на подножке трамвая, не давая дверям закрыться.
   И нестись над дорогой в виноградной грозди других отчаянных полупассажиров. В любой другой день я бы так и поступил. Но до экзамена было время. И я специально вышел пройтись пешком. Азарт свой я придушил. И отпустив руки спрыгнул обратно на остановку. А мой молодой попутчик – его я запомнил на всю жизнь! – остался висеть. И трамвай двинулся через мост над Исетским прудом. Двинулся в свой незабываемый полёт. Он уходил, набирая скорость, мой сумасшедший трамвай! А я ещё не знал, что он сумасшедший, не знал!! А я ещё не знал, что этот трамвай рассекает мою жизнь на ДО и ПОСЛЕ.
//-- 6. Инфернальное о трамвае у Булгакова --//
   Это – инфернальное отступление о самом непонятном тексте Булгакова. Связано с тем, что ни мне, ни ему так и не удалось передать атмосферу ужаса в момент, когда трамвай становится убийцей. Мне довелось побыть на месте Бездомного. Недолго. Но довелось. Не оттого ли я так чуток к деталям?
//-- * * * --//
   А кто сказал, что голову отрезало? Любопытно! Как это наш Берлиоз падал под колёса летящего трамвая, что ему отсекло голову? При этом сама голова, судя по дальнейшему описанию, пострадала несильно. Могла говорить и украшала собою блюдо на балу у Воланда.

   Исследование сего вопроса даёт не совсем ожиданные, я бы сказал сильнее – явно неожиданные результаты. С учётом того, что «правая нога – хрусть! – пополам», Берлиоз упал ПОПЕРЁК летящего трамвая. Голова оказалась с одной стороны рельсов, а пятки с другой стороны. Но трамваи были снабжены специальной отбойной решёткой, расчищающей путь трамваю на рельсах… или ещё не были снабжены?
   Так или иначе, но вопрос нуждается в самом тщательном уточнении, а то, воля ваша, неладно у нас выходит, господин писатель!
   Впрочем, это всё – рассуждения в пользу нас с вами, то бишь в пользу бедных.
   Давайте вспомним поточнее интересующие нас фрагменты канонического текста Михаила Афанасьевича Булгакова:

   Первый – о росте жертвы трамвайных колёс.
   «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нёс в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в чёрной роговой оправе. Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке – был в ковбойке, жёваных белых брюках и в чёрных тапочках.
   Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращённо именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его – поэт Иван Николаевич Понырёв, пишущий под псевдонимом Бездомный».

   Второй – о том, как именно страдали части тела под трамваем:
   «– Как же, как же, – перебил Коровьев, отнимая платок от лица. – Я как только глянул на вас, догадался, что это вы! – тут он затрясся от слёз и начал вскрикивать: – Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А?
   – Трамваем задавило? – шёпотом спросил Поплавский.
   – Начисто, – крикнул Коровьев, и слёзы побежали у него из-под пенсне потоками, – начисто! Я был свидетелем. Верите – раз! Голова – прочь! Правая нога – хрусть, пополам! Левая – хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят! – и, будучи, видимо, не в силах сдержать себя, Коровьев клюнул носом в стену рядом с зеркалом и стал содрогаться в рыданиях.
   Дядя Берлиоза был искренне поражён поведением неизвестного. «Вот, говорят, не бывает в наш век сердечных людей!» – подумал он, чувствуя, что у него самого начинают чесаться глаза. Однако в то же время неприятное облачко набежало на его душу, и тут же мелькнула змейкой мысль о том, что не прописался ли этот сердечный человек уже в квартире покойного, ибо и такие примеры в жизни бывали.
   – Простите, вы были другом моего покойного Миши? – спросил он, утирая рукавом левый сухой глаз, а правым изучая потрясаемого печалью Коровьева. Но тот до того разрыдался, что ничего нельзя было понять, кроме повторяющихся слов «хрусть и пополам!». Нарыдавшись вдоволь, Коровьев отлепился наконец от стенки и вымолвил:
   – Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки! – и, повернув к Поплавскому совершенно заплаканное лицо, добавил: – Вот они, трамваи-то».

   Осмелюсь напомнить дорогим читателям и читательницам, что ширина колеи (сошлёмся на ту же Википедию!) – 1520 мм – используется не только во всех метрополитенах России и СНГ, но и на многих трамвайных линиях.
   Остаётся выяснить, какой рост подходит под определение «маленький». Допустим – 170 сантиметров. 20 сантиметров на голову – и ноги не дотянулись до второго рельса жалкой пары сантиметров. А ведь нога-то должна хрустнуть ПОПОЛАМ!
   О чём на самом деле я думал тогда? Вы скажете: мы отвлеклись! Вот и я тогда отвлёкся. И потерял связь событий. А когда очнулся, оторвался от поверхности реки, мир уже неузнаваемо изменился…
//-- 7. Сумасшедший трамвай --//
   Мы остановились на том, что мой сумасшедший трамвай набирая скорость уходил к месту своего великого полёта. Но сначала надо получше отрефлексировать моего попутчика и весь эписодий с моим отпусканием моих же азартных ручонок.
   Я твёрдо вознамерился тогда именно пешком прогуляться до школы и по пути именно прошёл по своему любимому стадиону, по своей дорогой дорожке, от которой школа меня отстранила – как бы назло, как бы утверждаясь в том, что не оборола меня эта институция государева, не одолела, не смогла. Что вопреки ей и всему свету не расстался я ни с дорожкой, ни со своей страстью бегать. Но азарт!! Но страсть!! И я вцепился руками в верхнюю часть дверного проёма вагона и повис!! Рядом висело ещё человека четыре. А молодой человек пытался зацепиться рядом и всё совал ногу на подножку и привставал и тянулся… И тогда я смирил свою страсть и отпустил руки: ему нужнее! Пусть едет!! А я таки пройдусь!! Вот почему я его тогда так хорошо запомнил! Вот отчего так мучает меня совесть. На его месте не мог быть, а был я!! Судьба!!!

   Трамвай уходил, набирая скорость, а я брёл по мосту, смотрел на водную гладь великой реки Исеть, которая здесь казалась равной Ангаре или Неве… Что такое уральский город? Это маленькая юркая горная речушка, плотина в горах, громадный пруд и вокруг него – город. Таковы практически все Уральские города, включая сюда и Нижний Тагил. Для чего плотина? Она создаёт напор воды. Напор воды вращает водяные колёса. Те вращают точильные круги и лесопильные маховики. Вокруг плотины – завод. А вокруг завода – крепости – сам город. Или городок. И все важнейшие события в жизни города разворачиваются вокруг плотины или непосредственно на ней. Будет время – расскажу несколько презанятнейших историй.

   А пока, ничего из сказанного ещё не осознавая, я брёл по мосту смотрел сверху на панораму своего любимого «Динамо», на свой любимый центр города. И вспоминал мою любимую историю Джека Лондона «Под палубным тентом».
   – Говорят, что акула должна перевернуться, чтобы напасть. Ерунда! Эта не перевернулась!
   Именно в этом рассказе прозвучало гордое: «Столько ещё не начеканено!», когда речь зашла о том, за каким количеством золотых соверенов бросился бы герой к акуле в пасть…

   Я брёл по мосту и вспоминал свою школу. Я шёл к ней, чтобы расстаться с ней навсегда.
   Я шёл туда, куда ушёл мой сумасшедший трамвай, но не смотрел в его сторону. А городской шум заглушал все звуки. До экзамена оставался почти час. Идти было даже медленно – минут двадцать от силы…
   Теперь я могу перефразировать классика:
   – Говорят, трамвай может запросто убить человека, не переворачиваясь. Это ерунда! Чтобы убить столько людей сразу – он должен перевернуться! Этот перевернулся!

   Я всё время думаю о тех, кто стоял тогда на остановке, и о тех, кто стоял в вагоне, и о тех, кто висел на подножке. Я думаю о них уже сорок два года. Остановка тогда располагалась не до поворота с Челюскинцев на Московскую, а сразу за. За этим проклятым поворотом. Был утренний час пик, и остановка была забита людьми. Когда трамвай приближается к остановке большинство, естественно, смотрит в его сторону. Чтобы увидеть свой ожидаемый номер. Поэтому уверен – они смотрели!
   Трамвай набирал скорость. Трамвай буквально летел к остановке, летел к повороту. Некоторые лихорадочно толкались, пытаясь занять место повыгоднее. Потому что это приходит с опытом – надо найти ту точку, посадка с которой даёт наилучшие шансы.

   Другие просто всматривались в трамвай. Иные в надежде сэкономить искали надпись «НОГАВ ТЕАТОБАР…» А он улыбался им своей весёлой трамвайной физиономией и набирал ход. Он уже обезумел. Но они ещё не понимали, что это значит для них. Трамвай вёл мужчина. Это важно! Это был трамвай – мужик! Безумный трамвай!
   Говорят, что мужчина этот был наркоманом. Что у него случился какой-то наркотический заскок. Он разгонял трамвай до самого поворота. И трамвай, сумасшедший трамвай, на сумасшедшей скорости вылетел на этот неумно построенный, крутой тогда, поворот. И на всём лету стал поворачивать и слетать со своих тележек, к которым, как утверждали позднее, он был прикреплён неправильно, если вообще прикреплён. И колёсные тележки поехали дальше, а сумасшедший трамвай перевернулся и втёр остановку в асфальт.

   Люди – капли воды с примесями. С цветными примесями. Я видел сам. Лично. Когда поднимали тело трамвая.
   Но тогда, приблизившись к месту я не сразу понял увиденное. Я увидел нечто такое, что невозможно просто описать словами. Потом я понял: трамвай лежит на боку. А недалеко от него – метрах в пяти лежит тот самый молодой человек. Просто лежит. И даже неестественная бледность его не дала мне основания сразу понять, что он уже никогда сам не встанет.
   Это потом я услышу в «Иронии судьбы…»:

     «Нечеловеческая сила
     Земное сбросила с земли…»

   Я стоял в толпе окружавшей трамвай. Трамвай лежал на боку. Под ним было очень много воды. Цветной воды. Внутри, когда я подошёл, никого уже не было. Душа покинула трамвай. Говорят, водитель первым делом бросился к кассам и всё вытряхивал и выгребал из них мелочь. Потом его забрали.
//-- Эпилог --//
   Я больше никогда не играл в карты.
   Ни в «шестьдесят шесть», ни в «тысячу», ни в «покер»… Ни во что.
   Я больше никогда в день экзаменов не подходил к трамвайным путям. День экзаменов для меня был заведомо «не трамвайным» днём. Почти год я просто не мог ездить в трамваях. Там не было психологов от МЧС. Никто не выводил меня из шока. И всех остальных тоже. Когда трамвай поднимали, там отдельно в крови плавали глаза. Человеческие глазные яблоки.
   Но самое большое впечатление на меня произвела произнесённая кем-то рядом со мной фраза:
   – Из тех, кто сидел в вагоне – не пострадал никто!
//-- * * * --//
   Я сижу. В трамвае. Трамвай набит битком. Но большинство стоит, а я сижу.
   Это непросто – сидеть в трамвае. Надо очень крепко подсуетиться.

Глава двадцать четвёртая. Истерическое собрание в школе номер пять. Урай, 1989

   Это собрание родителей в пятой школе мне не забыть до смерти.
   На входе я посадил свою группу «Ермак», и они проводили практическое зачётное занятие на тему «Социологический опрос». Каждому входящему родителю показывали «Проект решения родительского собрания» и спрашивали, как он или она намерены голосовать: «За», «Против» или «Воздержаться». Когда все родители вошли в зал, были подведены итоги:
   260 были «Против», 9 хотели бы «Воздержаться» и только 90 были «За».
   Цифры эти не выдуманные. Это был реальный опрос реальных родителей перед реальным собранием. Каждая группа родителей предварительно была плотно обработана классными руководителями на классных родительских собраниях.
   Это был самый критический момент всего эксперимента в Урае. Это был момент прохождения «точки невозврата». Общешкольное родительское собрание пятой школы могло либо не поддержать эксперимент по модульной организации учебного процесса, либо поддержать. Особую остроту моменту придавал вопрос об организации экспериментального модульного учебного блока на восемь классов, в которых вместо классного руководителя вводилась должность воспитателя параллели.
   Предыстория вопроса была такова. Традиционно педагоги утверждали, что классное руководство их весьма тяготит, что они от этого сильно устают, что ничего хорошего ни им, ни классу от этого нет, и что мизерная надбавка за классное руководство по существу является простым издевательством над нищетой советского педагога.
   И вот теперь, на собрании предстояло утвердить эксперимент, согласно которому классные руководители полностью освобождались от столь нелюбого их сердцам классного руководства.
   Что тут началось! Задолго до собрания каждый классрук начал настраивать родителей против эксперимента вообще и против меня, как экспериментатора, в частности.
   Сейчас мы можем уверенно сказать: классное руководство было необходимо им вовсе не из-за надбавки. Надбавка была простым прикрытием, внешне заявленным мотивом.
   В реальности классное руководство – это ВЛАСТЬ! Власть над ребёнком и родителями. Реальная страшная власть, силу которой реально испытывают наверное те, кто занимается киднеппингом. Фактически классное руководство – это реальная возможность бесконечного шантажа и требования неограниченного выкупа. Но выкуп требуют строго индивидуально, предварительно исследовав реальные возможности родителей или опекунов. Рассказывать о механизмах всевозможных вымогательств можно долго.
   Но сегодня речь не об этом. Сегодня я о том историческом собрании.
   Два часа родители провели в зале со мной и моими игротехниками. И проголосовали:
   «За» эксперимент – 260.
   «Против» – 90!
   «Воздержались» всё те же 9 человек, но это были, похоже, уже другие люди. Вот это перевёртывание мнения родителей как итог проведённого собрания и является одним из самых потрясающих итогов эксперимента в Урае. Встаёт вопрос: что же там такого мы делали с людьми, собранными в зале на два часа, что смогли разрушить парадигму, сформированную прекрасно им известными на протяжении лет классными руководителями? Как удалось их переубедить? Что мы им такого сказали? [1 - В связи с целым рядом легенд и мифов, распространявшимися обо мне самыми разными личностями и инстанциями, я должен здесь вспомнить одну историю с одним моим учеником. Даже не учеником, а, скорее, кандидатом в ученики. Его отчисляли из вуза (обоснованно). И тогда я сходил к его преподавателям на кафедру и в деканат. Встреча была недолгой. Несколько минут. Мы шли с ним обратно. Его оставили с рядом условий. Он задавал мне всю дорогу один вопрос: «Что Вы им сказали? Что же Вы им сказали? Что?»Вот – пишу Воспоминания, где старательно рассказываю, что, кому и как сказал. Если прочтёте внимательно, у Вас такого вопроса может уже и не возникнет… Улыбка Олиго.] Какие аргументы перевесили общее антиэкспериментальное настроение?
   Вот что на самом деле необходимо изучать и исследовать, рефлексировать и рефлексировать, прорабатывать и прорабатывать! Весьма самостоятельные, энергичные, порою очень и очень непростые родители, педагоги первого выбора, талантливейшие администраторы, годами вырабатываемая спайка – и всё вдруг рухнуло! За два часа!! Не здесь ли секрет мгновенного распада Советского Союза? Не в этом ли анализе может быть вскрыто то, что уронило Империю? Я очень хотел бы об этом подробно рассказать. Пока живу и помню. Но кому это интересно? Каждый не только мнит сам себя стратегом, но и знает все ответы на все вопросы… А я всё вспоминаю и вспоминаю… Олигофрен.

Алексей Ратушный Нина (сборник)

Нина Повесть