Мария Воронова
Клиника измены

Глава первая

   – Как удачно, что меня вызвали на эту операцию! – воскликнула Маша Горошкина. – А то когда бы удалось повидаться?
   Cледуя Юлиному приглашению, она быстро прошла в кухню, зацепившись крутым бедром о косяк. После рождения ребенка Маша сильно раздалась и еще не успела привыкнуть к своим новым габаритам.
   – Я сейчас покормлю тебя. – Юля принялась разогревать обед. – Филипп Владимирович придет поздно, а ты, наверное, сильно проголодалась.
   Заботилась она вовсе не о желудке подруги. Будучи замужем всего три месяца, Юля не знала, как Филипп отнесется к присутствию за ужином постороннего человека.
   – Проголодалась – не то слово! Меня в семь утра подняли с кровати, даже кофе выпить не успела, – тарахтела Машка, вольно раскинувшись на кухонном диванчике. – Скорее, скорее, расслаивающая аневризма! Думаю: как некстати, я весь день дома сидеть собиралась, мне так редко выпадает это счастье! А когда шофер сказал, куда мы едем, тут я, конечно, обрадовалась. Увижу, наконец, свою любимую подружку в статусе замужней дамы! Сразу отпустила машину, говорю, на электричке домой вернусь. Ну, шофер, конечно, доволен, иначе ему пришлось бы целый день тут торчать!
   В голосе Маши явно чувствовалась гордость за себя. Она считала, что столь удачная оказия полностью оправдывает ее внезапный визит.
   – Значит, вот как ты устроилась!
   – Да, но это ненадолго, – поспешила соврать Юля. – Мы сейчас строим дом и не особенно заботимся об этой квартире.
   Новость не произвела на Машку впечатления, не вызвала даже мимолетного завистливого вздоха. Она взялась за вилку и сострадательно посмотрела на два кривобоких, слегка подгоревших куска рыбы, предложенных Юлей. На гарнир была отварная картошка, и когда Маша принялась разминать картофелину, в ней что-то противно пискнуло.
   Опять недоварила, поняла Юля.
   Она могла сварить отличный кофе, прекрасно подать чай и сделать изысканный салат, но повседневная готовка оставалась для нее тайной за семью печатями.
   – Ничего. Перед тем, как кормить мужа, с лучком пережаришь. Даже вкуснее будет.
   «Не нуждаюсь я в твоих советах, курица!» – мысленно огрызнулась Юля, а вслух сдержанно заметила, что ее кулинарные упражнения – явление временное, пока не подыщется хорошая кухарка. Это снова была ложь.
   – Ты же знаешь, готовка не относится к числу моих сильных сторон.
   – Ну-ну.
   Человек, хуже знающий Горошкину, мог бы прочесть в этой усмешке – а где они вообще, твои сильные стороны? Но Юля за много лет знакомства убедилась, что Маша никогда не иронизирует над теми, кого любит. А к ней Горошкина была искренне привязана, иногда Юля даже чувствовала неловкость, что не может платить Маше той же монетой…

   Они подружились на первом курсе мединститута. Юля тогда положила глаз на самого интересного сокурсника. Прошедший армию, Петя был на два года старше большинства студентов, то есть, по детским Юлиным меркам, был уже настоящим мужчиной, причем редким красавцем. Высокий, широкоплечий блондин с безупречным профилем и суровым взглядом, он возбуждал романтические мечты всех девчонок курса. Кроме внешности, Петя был знаменит и своими научными успехами. Окончив медицинское училище, в армии он попал в госпиталь и все два года прослужил в операционной. Там ему охотно давали сначала подержать крючки, потом ассистировать, а к концу службы уже доверяли делать несложные операции под присмотром опытного врача.
   Петя не знал других оценок, кроме «отлично», активно занимался в студенческом научном обществе, и Юля сочла, что он будет очень хорош в качестве ее мужа. Пусть без денег, без связей, зато перспективный. С мощной поддержкой ее отца Петя быстро сделает карьеру, и как знать, может быть, в один прекрасный день она станет женой министра здравоохранения!
   В том, что Петя захочет связать с ней судьбу, Юля не сомневалась. Природа одарила ее великолепной внешностью, которую она довела до совершенства занятиями художественной гимнастикой. Отец добродушно шутил, что ее ножки можно поместить в качестве эталона в палате мер и весов. На мир Юля смотрела большими, чуть раскосыми зелеными глазами в обрамлении пушистых ресниц, а тяжелые густые волосы цвета дикого меда составляли предмет законной гордости всего семейства. Носик чуть вздернутый, рот слегка великоват, но эти милые недостатки только добавляли очарования.
   Но Юля рассчитывала не только на внешность. Женитьба на ней – единственный шанс для Пети войти в мир элиты, в тот заоблачный мир, куда все стремятся и куда почти никто не может попасть, будь он хоть семи пядей во лбу.
   От таких женщин, как я, не отказываются, думала она, представляя, как получит Петю в личную собственность, и все девчонки института, и так жгуче завидовавшие ее красоте и богатству, просто лопнут от зависти. О том, что родители могут воспротивиться этому браку, Юля не думала, ведь до сих пор она ни в чем не знала отказа.
   Одна беда – Петя учился в другой группе, и, чтобы познакомиться с ним, Юля записалась в СНО на ту же кафедру и сблизилась с Машей, такой же сумасшедшей поклонницей хирургии, как Петя.
   Маша с Петей вместе пропадали в библиотеке, сутками просиживали в Интернете, выуживая оттуда редкие статьи, и торчали на дежурствах, где яростно сражались между собой за возможность «вырезать аппендицит» у какого-нибудь несчастного.
   Маша охотно откликнулась на предложенную дружбу. Юля, привыкшая к дорогим клубам, стала исправно посещать нищие студенческие вечеринки в общежитии. И, совершенно не чувствуя вкуса к науке, да, в общем, и к медицине, взяла тему для исследования. Правда, чисто теоретическую – оперировать собак и болтаться в клинике, выполняя всякую черную работу, было бы слишком большой ценой за брак с Петей.
   Результат не замедлил сказаться – Петя начал ухаживать за ней, сводил в кафе, в кино, пригласил к себе в общежитие, где робко посягнул на ее честь, но Юля с негодованием отвергла его попытки. Девушка ее уровня может лечь в постель с мужчиной только на законном основании.
   Однако не успела их связь стать предметом сплетен, как Петя Горошкин оборвал ее. Роман был не в той стадии, которая требовала мучительных объяснений: Петя просто перестал звонить, а встречаясь с Юлей в институте, вежливо здоровался, и только. А она была слишком гордой, чтобы выяснять отношения. Вскоре Петя получил в наследство квартиру и тут же женился на Маше.
   Узнав об этом, Юля ощутила всего лишь укол уязвленного самолюбия. Злорадствующим сокурсницам она ответила цитатой из фильма про Аладдина: если ему больше нравится целый горшок, чем полцарства, пусть лазает по горшкам.
   Юля не лукавила, она действительно не страдала. Петя был интересен ей только как перспективный муж, а не как мужчина, она не успела привязаться к нему по-настоящему. Целуясь с ним, она испытывала удовольствие от того, что достигла поставленной цели, но вовсе не чувственное наслаждение.
   Значит, не так уж он напорист, не так уж амбициозен, не так уж уверен в себе, раз променял меня на эту курицу, – думала Юля. – Значит, готов к серому существованию посредственности, а такой муж мне ни к чему.
   Она с презрением прогнозировала семейную жизнь Горошкиных: ребенок, который одним махом перечеркнет все развлечения молодости, китайский пуховик на три года, через пять лет жестокой экономии – подержанная «девятка», через двадцать лет – шесть соток в гигантском садоводстве, где в погожий день за попами граждан, копающихся в грядках, с воздуха не видно земли. Яростная битва за урожай в четыре кило помидоров в твердой уверенности, что эти четыре кило существенно поправляют бюджет семьи. И Маша с Петей – серые от бесконечной нудной работы, смертельно уставшие друг от друга, но стоически разыгрывающие спектакль «Жизнь удалась».
   Так же скептически Юля оценивала и профессиональное будущее Горошкиных. Пусть оба мечтают совершить переворот в сосудистой хирургии, но есть элементарные законы физики, которые учат, что для любого переворота нужна точка опоры, а ее-то у молодых супругов и нет. Ни связей, ни денег. А без них должность доцента кафедры или заведующего отделением – потолок в карьере.
   Одно время Юля хотела попросить отца сделать так, чтобы Пете с Машей вовсе не давали ходу, но потом не решилась обременять его глупой детской местью.
   От этого неудачного матримониального проекта остался стойкий побочный эффект – верная подруга Машка. Она, простая душа, с самого начала приняла Юлины авансы за чистую монету. О Петином любовном зигзаге в Юлину сторону она, похоже, не знала. А может быть, делала вид, что не знала, чтобы избежать неловкости. Так или иначе, после Петиной женитьбы Маша стала Юле не нужна, но та истово сохраняла дружбу. Вскоре Юля стала крестной матерью сына Горошкиных. Можно было предположить, что Маша дорожит дружбой из корысти, но за все годы общения она никогда Юлю ни о чем не просила и даже в кафе всегда платила за себя сама, отказываясь от тех заведений, что были ей не по карману.
   Юля не решалась отмахнуться от такой искренней привязанности, хоть в глубине души презирала подругу и про себя называла «курицей». Ее раздражала Машкина неуемная энергия, фанатизм в работе, абсолютно неуместный для настоящей женщины, а на самое Машку Юля всегда смотрела со злорадным сожалением. Неказистая Машка и в юности была похожа на тумбочку, а после родов растолстела и совершенно обабилась. Впрочем, это обстоятельство ее не тревожило, никакими диетами и спортом она себя не утруждала, и Юля, которую единственная ямочка целлюлита на попе ввергала в пучину отчаяния, утратила последние остатки уважения к подруге.

   Как можно так себя запускать, думала Юля, наблюдая, как Маша ест. Ей двадцать пять лет, как и мне, а на вид – раскисшая тетеха.
   Однако в эти же двадцать пять лет ее вызывают на аневризму аорты – высший пилотаж хирурга. И Юля вдруг почувствовала, как в душе ворочается зависть к убогой Машке, хоть сама она никогда не стремилась сделать карьеру.
   Юля всегда знала, что ее призвание – быть женой преуспевающего мужа. В институт она поступила потому, что девушка ее уровня не может не иметь высшего образования, это неприлично. К медицине она не чувствовала никакой тяги, просто медицинский – престижный вуз. Она честно занималась, не прогуливала лекции, читала дополнительную литературу, но ничего не делала сверх программы. Обладая живым умом и хорошей памятью, Юля всегда прекрасно отвечала на экзаменах и закончила с красным дипломом. Многие студенты, понимая, что в обучении слишком мало времени уделено практике, дежурили в больницах в качестве помощников врачей, но Юля считала это лишним. Она вообще не собиралась работать врачом, рассчитывая на хороший пост в страховой компании или фармакологической фирме.
   Но ей не суждено было стать чиновницей. Красный диплом и посещения научного общества, которое она по каким-то непонятным ей самой соображениям не бросила после истории с Петей, открыли ей двери в аспирантуру на кафедре сосудистой хирургии. Юля не особенно туда стремилась, за шесть лет учеба успела ей надоесть, но родители пришли в восторг. Мама в ответ на робкие Юлины протесты сказала: девушке нашего уровня недостаточно просто диплома о высшем образовании, нужно быть кандидатом наук и обязательно иметь хорошую должность. Это и для будущей семейной жизни очень важно. Муж, который будет крупным чиновником или успешным бизнесменом – уж они с отцом об этом позаботятся, – должен понимать, что Юля не какая-нибудь там домашняя курица!
   Сама Юлина мама вышла замуж очень рано, за комсомольского вожака чуть старше себя. С началом перестройки муж занялся бизнесом, быстро поднялся, а несколько лет назад, благодаря старым связям, стал чиновником городского уровня, сумев при этом сохранить свой бизнес. Мама давно уже с чистой совестью могла бы заниматься только собой и семьей, но продолжала работать и сейчас заведовала одной из кафедр в университете. Уж сколько в этом было ее личных заслуг, а сколько папиной поддержки, Юля никогда не задумывалась.
   Не имея нужды в деньгах, мама совершенно бескорыстно протаскивала в университет детей «нашего уровня», потом помогала им защититься, устраивала на хорошие места… Словом, обеспечивала всем тем, чем они, эти дети, должны обладать по праву рождения. Наукой она не занималась: совершать всякие открытия, обучать студентов так, чтобы они не позорили университет скудостью своих знаний – все это на кафедре предоставлялось выскочкам, которые, имея несчастье родиться в простых семьях, все-таки стремились проникнуть в элиту. Что ж, раз не хотят знать свое место, пусть работают за двоих, пусть доказывают, что достойны.
   Поступив в аспирантуру, Юля оказалась в команде энергичных мужчин разного возраста, которых роднила преданность делу и готовность вкалывать сутки напролет. Как выжить в этой кипучей атмосфере? Тем более, заведующий часто повторял: хирургия, как и цирк, – искусство без дураков. Кто не умеет – разбивается.
   Они сразу поймут, что я – дутая величина, и выгонят вон, переживала Юля. Но опасения оказались напрасными: она быстро нашла себе нишу. В числе обязанностей сотрудников была одна, люто ненавидимая всеми, – работа с бумагами. Бесконечные графики, рапорты, протоколы, отчеты, планы… Достаточно сказать, что для хранения документов требовалось одиннадцать папок-рубрик устрашающей толщины. Доктора не любили и не умели вести документацию, поскольку не видели в ней смысла. А ведь когда не знаешь «зачем», никогда не поймешь «как». Садились за бумаги всегда в самую последнюю очередь, усталые, опустошенные после операций и общения с больными, после лекций, в конце рабочего дня, когда все мысли устремляются к дому… А тут чахни над входящими-исходящими и высчитывай среднюю педнагрузку!
   Юля же готовила себя к стезе чиновника, то есть именно к работе с бумагами, поэтому с радостью взяла на себя всю кафедральную документацию. Она ловко раскладывала входящие по папкам, строчила ответы, помещая копии в другие папки, никогда не забывала вовремя сочинить протокол производственного совещания и никогда не ошибалась в подсчете учебных часов. Вскоре заведующий научил Юлю подделывать свою подпись, чтобы она не отвлекала его от работы. Сначала она стеснялась столь широких полномочий, но, несколько раз услыхав: «Я занят, делай как знаешь!», стала смело выводить затейливый росчерк. Получалось похоже, но не очень, и Юля иногда беспокоилась, что будет, если заведующий вдруг приедет в головное учреждение и сам где-нибудь распишется. Не скажут ли ему – товарищ, а кто вы такой? Это не ваш автограф!
   Можно сказать, что она занималась и наукой: доктора приносили ей свои расчеты и заключения, записанные где попало, чуть ли не на сигаретной пачке, и Юля облекала их в художественную форму. У нее был хороший слог и четкий, организованный ум, статьи получались стильные, интересные.
   Она стала на кафедре нужным, даже незаменимым человеком. Ее любили и позволяли разные мелкие грешки – опоздать, уйти пораньше, а то и вовсе прогулять. Хирургией не нагружали: сотрудники были сплошь мужчины, уверенные в том, что хирургия – не женское дело, и вообще, такой красивой девушке нельзя напрягаться на работе. Никто из докторов не увлекся ею всерьез, но все проявляли заботу и галантность. Лишь иногда звали постоять на крючках и всегда хвалили, как хорошо она это делает. Заведующий называл ее «наш прелестный бюрократик» и, коль скоро бумаги были в порядке, всегда был доволен ею, не требуя ничего больше. Когда Юля вовремя представила ему литературный обзор по теме своей диссертации, он страшно удивился. Не ждал от изнеженной аспирантки такой прыти.
   Обзор она сделала, конечно, не из любви к науке, а по привычке отличницы всегда выполнять домашнее задание. С трудом осилив этот первый этап работы над диссертацией, она с тоской думала о последующих. А может, кто-нибудь из сотрудников кафедры за деньги напишет работу вместо нее? Папа наверняка финансирует этот проект.
   Маша училась в аспирантуре на той же кафедре, но на другой клинической базе, и до Юли часто доходили рассказы о хирургических подвигах подруги. Ею восхищались даже закоренелые сторонники мужского начала в хирургии, даже они скрепя сердце признавали, что Горошкина заткнет за пояс любого парня. А что еще остается делать девушке с такой внешностью, усмехалась Юля про себя, и не собиралась видеть в Машке пример для подражания.

   – Как прошла операция? – спросила Юля. – Все успешно?
   – Разве сразу скажешь? Только дней через десять я смогу вздохнуть спокойно.
   – Но больной хотя бы жив?
   – Жив, конечно. Иначе я бы к тебе, наверное, не пришла.
   Ну и работка! Сначала стой полдня у операционного стола, потом терзайся, выживет больной или нет, а если нет – жестоко кори себя, даже если ни в чем не виноват. Зачем это надо нормальному человеку?
   – Ну и дал нам прикурить больной! – воскликнула Машка. – Аневризма страшная, стенки – как камень, и до почечных артерий рукой подать! Думала, не справлюсь!
   – Но справилась же?
   – Ага! – просияла Машка. – Прямо самой не верится!
   – Наверное, ты первая с нашего курса сделала такую сложную операцию. Петьке расскажешь о своем успехе?
   – Ну а как же? Зря он, что ли, целый день с ребенком сидел?
   Юля нахмурилась:
   – А он не будет ревновать к твоим достижениям?
   – Петька-то? – Маша расхохоталась. – Он любит во мне все, даже великого хирурга. Да что мы все обо мне! Расскажи, как ты! Я ж тебя с самой свадьбы не видела!
   Отодвинув тарелку, она жадно уставилась на Юлю. Глаза округлились, горя азартом, и даже рот приоткрылся от интереса.
   Она переживает за меня и, кажется, действительно хочет услышать, что я счастлива, с удивлением поняла Юля. Что ж, не будем ее разочаровывать…

   В тот вечер Юля собиралась в клуб, но неожиданно вечеринка отменилась. Одетая для выхода, она сидела в гостиной на диване, тупо смотрела в темноте телевизор и дулась на весь свет.
   – Ты дома, моя девочка? – ласково спросил отец, появляясь на пороге. – Как хорошо!
   – Привет, папа! – Юля поднялась поцеловать его и обнаружила, что он приехал не один.
   В дверях смутно виднелся незнакомый силуэт.
   Включив свет в гостиной, она рассмотрела позднего визитера. Это был высокий, превосходно сложенный брюнет, возраст которого Юля затруднилась определить. Подтянутая фигура с безукоризненной осанкой, черные волосы без малейших признаков седины говорили об его молодости, но слишком жестким, слишком властным был взгляд его больших черных глаз. Присмотревшись, Юля заметила и «гусиные лапки», и мелкие морщинки на высоком лбу, словом, зрелость уже нанесла на это лицо свою печать. Мужчина был красив, но выглядел несколько экзотично из-за ухоженной бородки-эспаньолки. Юля и не предполагала, что в наши дни кто-то отваживается носить подобное украшение.
   Пижон, подумала она, глядя на эту несчастную бородку. Такого мужчину нельзя принимать всерьез.
   – Филипп Владимирович Рыбаков, мой потенциальный деловой партнер – моя дочь Юля, – между тем представил их отец.
   Она любезно кивнула, а Рыбаков отвесил короткий офицерский поклон, как раз в духе своей эспаньолки.
   – Мама на занятиях? Моя жена в последнее время увлеклась спортом, – пояснил отец гостю. – Что делать, в нашем возрасте приходится тратить много сил, чтобы поддерживать форму.
   – Совершенно верно! Я, например, как бы ни был занят, два часа в неделю обязательно езжу верхом, – механически ответил Рыбаков, внимательно разглядывая Юлю.
   Он даже не пытался скрыть, что девушка произвела на него сильное впечатление.
   Большая заслуга понравиться такому дураку! – весело думала Юля, греясь в лучах его восхищения. – В восемнадцатом веке бабы, конечно, передрались бы за него, но сейчас он смотрится диковато. Начитался Дюма и косит теперь под Генриха Четвертого! Верхом ездит! Удивительно, как он еще догадался явиться без камзола и шпаги? В машине, наверное, оставил… – Она улыбнулась своим мыслям.
   – Юлечка, ты не похозяйничаешь? – ласково попросил отец. – Угостишь нас чаем?
   Юлины родители были людьми здоровых склонностей и не любили лишнего барства. Постоянной прислуги в доме не было, но дважды в неделю приходила уборщица, а еще была приходящая кухарка, которая в восемь утра подавала завтрак, а в шесть вечера – обед. Если кто-то из членов семьи опаздывал к трапезе, ел самостоятельно. Подавать вечерний чай входило в обязанности матери семейства. Но сейчас она в спортивном клубе, беззаботно плавает в бассейне.
   – Я накрою в столовой.
   Она немного злилась на папу за незваного гостя, которого теперь придется развлекать. Этикет не позволяет ей просто сервировать стол и уйти к себе, ведь она не прислуга. Папа мог бы провести его к себе в кабинет, думала она. Что за фантазия устраивать дома деловые совещания! Понятно, он хочет показать себя образцовым семьянином, ведь крепкая семья – показатель надежности человека во всех областях жизни. Но папа так богат, что может вести себя как ему угодно.
   Наполнив чашки, Юля устроилась в уголке, с завистью глядя, как мужчины беззаботно уничтожают булочки с баварским кремом. Сама она сидела на строгой диете – на прошлой неделе весы показали лишние полкило. Следовало безжалостно уничтожить этих вражеских лазутчиков, пока они не привели с собой новых товарищей.
   – Я посмотрел образцы вашей мебели, – сказал папа. – Очень мило, и цена привлекательная. Весьма привлекательная. Готов сотрудничать с вами.
   – Благодарю.
   – Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, если мы с вами будем придерживаться этой ценовой политики, быстро завоюем рынок. Расходы на рекламу я возьму на себя. Надеюсь, к концу года можно будет думать о расширении производства.
   – Спокойнее, Евгений Николаевич! – улыбнулся Рыбаков. – Не будем строить наполеоновских планов.
   – Понимаю вашу осторожность. Вы – человек в бизнесе неопытный, но я, поверьте, собаку съел на всех этих делах.
   Филипп Владимирович отставил чашку и снисходительно взглянул на собеседника:
   – Евгений Николаевич, я двенадцать лет сбываю свой товар покупателю, который почему-то убежден, что этот товар больше ему не нужен. И до сих пор не разорился. Вряд ли меня можно назвать таким уж неофитом. Дело не в моих страхах прогореть.
   – В чем же тогда?
   – Никто не знает, как пойдут наши кухни здесь. В моем городе они расходятся на ура, но кто знает, вдруг народ покупает их из патриотизма?
   – Что вы говорите, Филипп Владимирович! Качество отменное, и население быстро это раскусит.
   Юля украдкой зевнула. Ее отец сам признавался, что в бизнесе он – авантюрист, любит не просто заработать, а «сорвать куш». Похоже, тут именно такой случай.
   – Сразу хочу вас предупредить, что при любом развитии событий объем производства останется на прежнем уровне. Я и так выжал из своих площадей все, что возможно.
   – Это решаемо, – засмеялся папа.
   – Евгений Николаевич, тут вопрос принципиальный. Понимаете, при любой воинской части есть подсобное хозяйство. Но основной функцией этой части является все же не откорм свиней, а оборона страны. Так и у нас. Увы, родина поставила наше предприятие в такое положение, что мы вынуждены производить всякую дребедень, чтобы иметь возможность ремонтировать подводные лодки. Я не говорю уж о производстве, за двенадцать лет моего директорства у нас не было ни одного заказа. И все равно, мы не можем забывать об истинном предназначении завода.
   – Не напрасно ли вы упорствуете?
   – Не напрасно, – отрезал Рыбаков.
   Его суровый ответ стер с лица папы доброжелательную улыбку.
   – Да, кажется, не зря вас прозвали «железным наркомом», – буркнул он, подливая себе чаю.
   – Я не обижаюсь на это прозвище.
   – Вот как?
   Юля нерешительно выпрямилась в кресле. За разговорами мужчины совершенно о ней забыли, Рыбаков больше не поглядывал на нее, можно выбрать момент и уйти.
   – Именно. Больше скажу, мне претят разговоры о сталинских репрессиях! Ведь если посчитать, сколько народу погубила перестройка, получится ничуть не меньше.
   – Господи, что вы говорите!
   – Судите сами. Погибшие от наркотиков, спившиеся, бомжи, жертвы СПИДа и туберкулеза. Убитые в криминальных перестрелках и межнациональных конфликтах, которые суть те же разборки. Плюс косвенные потери от падения рождаемости, да рост смертности среди стариков из-за низкого уровня жизни и недоступности медицинской помощи. Суммируйте, и вы получите страшную цифру. Нет, я не отрицаю, репрессии были. Но те жертвы были хотя бы принесены ради великой цели, ради идеи, а эти для чего? Для дальнейшего растления нации?
   – Да с вами страшно иметь дело! – воскликнул отец почти восхищенно. – Вы предпочли бы жить при тоталитарном режиме? Сейчас у нас все-таки свободная страна…
   – Евгений Николаевич, свобода, это не когда гражданин выбирает, пойти ему сегодня в бордель или в кабак. Свобода – это когда он решает: жить как скот, или стремиться к совершенству. И в этом смысле человек свободен всегда. При любом режиме, в любых обстоятельствах. А у нас теперь люди не знают, где совершенство. Все идеалы развенчаны, вот что страшно.
   Юля не желала больше слушать эти разговоры, достойные заседания партячейки старых коммунистов.
   Она встала:
   – Простите, я вас покину.
   Рыбаков вежливо поднялся, и вдруг Юля поймала его короткий растерянный взгляд. Он не хочет, чтобы я уходила, поняла она и остановилась на пороге.
   – Мне было очень приятно с вами познакомиться, – сказала она мягко.
   Отец подошел к ней и грубовато обнял за плечи, прощаясь на ночь.
   – Ругаете современное общество, за нацию переживаете, а посмотрите-ка на мою Юленьку, – добродушно сказал он. – Аспирантка, отличница! Разве она плохой представитель нации?
   – Юлия Евгеньевна не только хороший, но и прекраснейший представитель нации!
   Она даже немного смутилась от такого комплимента.
   – Вот и спросите ее, как бы ей хотелось жить? Своим умом или чужими идеями?
   Юля поморщилась. Втягиваться в философский диспут ей совершенно не хотелось. Не говорить же постороннему человеку, что его место рядом с сумасшедшими бабками на митинге. Слава богу, она хорошо воспитана и умеет поддержать беседу.
   – Ни одна идея не имеет цену выше человеческой души, – ответила она вычитанной где-то фразой. – Если ради нее начинают убивать и грабить, идея превращается в свою противоположность. Мне кажется, не так уж важно, во что именно верить и кому служить, главное – верить искренне и служить честно. До свидания, Филипп Владимирович. Спокойной ночи, папа.

   Зная манеру отца вести дела, Юля была уверена, что тот передал Рыбакова кому-то из своих подчиненных, и, значит, она больше не увидит этого странного человека. Но Евгений Николаевич часто упоминал директора завода, причем отнюдь не лестным словом. По его мнению, человека хитрее земля еще не рожала. Филипп Владимирович, бесстыдно прикрываясь личиной коммуниста и радетеля о благе народном, пытался выжать для себя как можно больше выгод из грядущего сотрудничества.
   – Он даже не соизволил под свои тумбочки какое-нибудь ОАО учредить! – возмущался отец. – Я должен вести дела непосредственно с администрацией завода, то есть, с ним! Хорошо устроился! Вложения государственные, а прибыль – себе в карман! Еще Сталина ему подавай! Да при Сталине он бы уже десять лет на Колыме лопатой махал!
   Юля равнодушно пожимала плечами, не понимая, отчего отец так нервничает. Проект Рыбакова для него – всего лишь капля в море. Отказавшись от него, много ли папа потеряет?
   А недели через три Евгений Николаевич позвонил ей и попросил принять Филиппа Владимировича дома.
   – Юлечка, займи его часик! Я назначил встречу, но тут проблемы с канадскими партнерами. А мне бы хотелось сегодня все с ним решить!
   Рыбаков приехал точно в назначенное время. Открыв дверь, Юля увидела человека, находящегося в крайней стадии переутомления. Он осунулся, под глазами лежали глубокие тени, и чувствовалось, что больше всего на свете Филипп Владимирович хочет спать. Глаза его, так пылко смотревшие на нее в прошлый визит, теперь были пусты.
   – У вас усталый вид, – мягко сказала она. – Что-то случилось?
   – Спасибо за участие, Юля. Ничего особенного, просто небольшой аврал, на заводе такое бывает.
   – Папа просил извинить его. Неотложные дела. Вы не могли бы его подождать? Он приедет в течение часа.
   Рыбаков кивнул. Отказался от угощения, мол, слишком устал, чтобы есть. Просто посидит в гостиной.
   Юля знала эту тяжелую мужскую усталость, возникающую от критического напряжения всех душевных сил человека. Хирурги иногда выходили такими из операционной. Она понимала, как обидно Рыбакову слышать, что его отдых откладывается по меньшей мере на час, который придется потратить на пустую болтовню с посторонней девицей. И ей вдруг захотелось помочь ему…
   Мама снова была в спортивном клубе, значит, можно принять гостя по своему усмотрению. Юля капризно надула губки:
   – Нет, Филипп Владимирович, так не годится. Папа приказал мне развлекать вас, а я свой долг хозяйки хорошо знаю! Если вы сами ничего не хотите, доверьтесь мне!
   – Охотно, – Рыбаков слабо улыбнулся.
   Юля провела его на огромный балкон второго этажа, свое любимое место в доме.
   Дом стоял на пригорке, и в погожий день с балкона открывался прекрасный вид на залив. Сейчас, в сумерках, серебряная гладь сливалась с низким облачным небом, и полоска рощи лежала внизу серой тенью. На узкой косе еле тлел огонек причала, единственный признак человеческого присутствия на несколько километров вокруг, и Юля вдруг подумала, что они вдвоем, отрезаны от всего мира этим теплым летним вечером и туманом… Пусть в десяти минутах ходьбы шумело шоссе, это ничего не меняло – никого не было в мире сейчас, кроме них двоих.
   От этой странной мысли Юля качнулась к Рыбакову, но тут же опомнилась и отступила.
   Она не случайно выбрала балкон – там стояли плетеные, похожие на зубоврачебные, но очень удобные кресла-шезлонги. Рыбакову хочется вытянуть ноги, а в гостиной сделать это воспитанному человеку невозможно.
   – Принести вам плед?
   – Что вы, Юля, не тревожьтесь.
   Ну вот, «не тревожьтесь»! Чем прикажете развлекать такого господина? Любезная хозяйка не может включить гостю телевизор, если он сам об этом не попросит, а слушать панегирики кровавому режиму нет ни малейшего желания. Филипп Владимирович между тем бодро подводил к этой теме:
   – Вы так хорошо сказали в прошлый раз… Я часто вспоминал ваши слова.
   – Прошу вас! Вы устали, а вам предстоит еще серьезный разговор с папой. Давайте не будем тратить ваши силы на политические диспуты.
   – Давайте, – легко согласился он.
   Повисла неловкая пауза.
   – Юля, – гость замялся, – могу ли я попросить показать мне ваш альбом?
   – Какой альбом?
   – Фотографии. Я очень люблю смотреть старые снимки.
   – Разумеется.
   Достав тяжелый фолиант в кожаном переплете, Юля устроилась на пуфике рядом с Рыбаковым. Давая пояснения снимкам, она близко склонялась к нему, руки их соприкасались, и Юля вдруг ощутила, как приятна ей эта близость. От его сильного тела веяло теплой, доброй энергией, и ей почти невыносимо захотелось прижаться к нему, почувствовать ласку этой твердой руки, перелистывающей альбомные страницы.
   А Рыбаков не замечал ее волнения, спокойно улыбался, глядя на насупленную семилетнюю Юлю с бантами-пропеллерами и огромным букетом в руках.
   – Мама какая у вас красавица, – заметил он. – А Евгений Николаевич почти не изменился. Ух ты! – Рыбаков добрался до серии фотографий с соревнований. – Неужели это вы, Юля?
   Она гордо выпрямилась на пуфике:
   – Да, Филипп Владимирович, это я. Мастер спорта по художественной гимнастике. До института я даже входила в сборную города… Правда, никогда не занимала призовых мест.
   – Что так? – Он разглядывал один из самых удачных снимков, на котором Юлю сфотографировали во время сложного переворота.
   – Я не слишком усердно занималась. Родители тщательно следили, чтобы гимнастика не шла во вред учебе. Но я была очень артистична, очень! – вдруг расхвасталась Юля. – Вы бы видели мои композиции!
   – Был бы счастлив увидеть!
   – Правда?
   Она вскочила, удивляясь себе.
   – Подождите минуточку! Сейчас я вам все продемонстрирую. Желание гостя – закон для хозяйки.
   Рыбаков улыбнулся, в черной бороде хищно блеснули белоснежные зубы, и Юля чуть не сошла с ума.
   – Стоит ли ради меня… – начал он, но Юля, не слушая, уже бежала переодеваться.
   Она давно ушла из большого спорта, но формы не теряла, регулярное посещение фитнес-клуба с индивидуальным тренером было железным правилом. Она стремительно переоделась в гимнастический купальник и помчалась обратно на балкон, по дороге приседая и растягиваясь у лестничных перил. Лучше всего ей удавались упражнения с лентой, но для того, чтобы эффектно ее распустить, требовалось пространство побольше балкона. Кидать мяч и булавы тоже, пожалуй, неспособно, еще попадет бедному Рыбакову по голове. Лучше всего показать вольные упражнения. Без хорошей разминки на акробатические элементы она не решится, да и места мало… Выступление покажется Филиппу Владимировичу бледным, а сама она – взбалмошной хвастуньей. Юля решительно выхватила из шкафа в холле свою ленту и выбежала на аккуратно подстриженный газон перед домом. Фонари создавали здесь почти театральное освещение.
   – Эй! – крикнула она, задрав голову. – Я здесь!
   Рыбаков перевесился через перила.
   Юля искала в телефоне подходящую музыку. Ее «нокия» обладала мощным динамиком.
   – Какая-то у нас неправильная получается сцена на балконе, вы не находите, Юля? – засмеялся Рыбаков. – Разрешите, я спущусь?
   – Сверху лучше видно. Итак, Юлия Анненская, Россия!
   Она собиралась исполнить лирическую композицию, но сообразила, что в спешке надела агрессивное черно-красное трико, купленное для одного-единственного номера. А, ладно, была – не была!
   В динамике зазвучал Сен-Санс, рондо каприччиозо. Впервые услышав эту музыку, Юля испытала душевный подъем и странное беспокойство. А потом сама придумала композицию на эту миниатюру, и даже скупой на похвалы тренер признал композицию отличной.
   Разбежка, прыжок, и Юля забыла, что не готовилась к выступлению и собиралась беречься. Двойной переворот, шпагат, сальто! Она на секунду остановилась и дерзко посмотрела на Рыбакова. Лента полоскалась над головой, как пиратский флаг. Попробуй, возьми меня голыми руками! Я не растаю от твоего тепла! Переворот назад, свечка, колесо!
   – Потрясающе, – сказал Филипп Владимирович серьезно, когда она остановилась, тяжело дыша. – С меня букет.
   Поклонившись, Юля побежала к себе – переодеться и наскоро ополоснуться. Вот сейчас папа придет, и что он увидит? В доме чужой мужчина, а дочка в душе. Как будет выкручиваться милейший господин Рыбаков?
   Она натянула джинсы и свитер на еще влажное тело и вернулась на балкон.
   Рыбаков вскочил, сказал, что восхищен, от его усталости не осталось и следа… И вдруг между ними воцарилось напряженное молчание, выдержать которое трудно, а прервать – почти невозможно.
   Юле невольно вспомнилось, как уютно могут сидеть ее родители, не перемолвившись ни единым словом. Может быть, любовь и есть переход от молчания неловкого к молчанию мирному и спокойному?
   Наконец, появился отец и сразу увел Рыбакова к себе. Оставшись одна, Юля отругала себя за глупый порыв. Почему ее вдруг потянуло к немолодому мужчине? Не влюбилась же она в него… Так, мимолетное желание, каприз.
   Засиделась она в девках, вот что! Нужно срочно обзаводиться мужем.
   Уходя, Рыбаков пожелал с ней проститься. Отец вызвал Юлю в холл, и Филипп Владимирович церемонно поклонился:
   – Вы подарили мне прекрасный вечер, Юля! Вы познакомили меня со своим увлечением, теперь я хочу познакомить вас со своим. Приглашаю вашу семью в воскресенье осмотреть наши конюшни.

   … – Ух, ты, у вас свои конюшни есть? – восхищенно перебила Машка.
   – Да, есть, – ответила Юля твердо (А чьи это угодья, кот? – Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса!).
   Чертовы конюшни сыграли в ее судьбе роковую роль.
   – Здорово! – Машка энергично запустила руки себе в волосы, отчего ее прическа, и так ужасная, пришла в полную негодность. – Пригласишь как-нибудь лошадок посмотреть? Сенька придет в восторг.
   – Конечно.
   Чайник закипел, и Юля наполнила чашки. Машка тут же бросила в свою три куска сахара и, размешивая, жадно спросила:
   – Ну?
   – Ну и ну. Мы приехали, родители сели пить кофе на веранде, а мы пошли смотреть коней. Сначала Филипп красовался передо мной, брал барьеры, а потом посадил меня на лошадь… Так здорово, но страшно. Оказываешься гораздо выше, чем думала, будто на втором этаже. Мама увидела, раскричалась, пришлось ему меня снимать, – Юля мечтательно улыбнулась. Сейчас она говорила правду. Почти правду. – Я, как пишут в старинных романах, соскользнула в его объятия, и тут мы оба почувствовали… Я даже не знаю, что мы почувствовали. Одна минута совершенства мира, только так я могу это описать. Через полчаса он сделал мне предложение.
   – И ты приняла?
   – Нет, конечно! Сказала, что подумаю.

   Юля не собиралась выходить за Рыбакова. Волнение, которое она испытывала рядом с ним, скорее пугало ее, чем притягивало к нему. Ему сорок два года, он всего лишь директор завода, и она совсем не влюблена – достаточно оснований, чтобы отвергнуть жениха. Она думала, что родители тоже не прельстятся его кандидатурой и сами откажут Рыбакову, избавив ее от объяснений.
   К ее огромному удивлению, родители обрадовались.
   – Выходи за него, – сказала мама. – Тебе уже двадцать пять, а у тебя даже нет постоянного бойфренда. Время работает против тебя, Юлечка.
   – У меня нет бой-френда только потому, что я сама этого не хочу!
   – Конечно, Юля, конечно. Увы, наше общественное положение играет с тобой злую шутку. Ты обеспечена, успешна, к тому же очень красива. Честные мужчины понимают, что ты слишком хороша для них, а охотников за деньгами ты сама насквозь видишь. Откровенно говоря, люди нашего круга просто опасаются связываться с твоим отцом, ты же знаешь, как он бывает крут. Они понимают, каким он будет требовательным тестем. А Филипп Владимирович, видишь, оказался смелым человеком.
   – Угу. Или он плохо разбирается в людях, – буркнула Юля. – Мама, но я же не люблю его!
   – Поверь, любовь – самое последнее, ради чего стоит выходить замуж.
   Юля фыркнула. У нее было все, кроме любви, и она не собиралась от нее отказываться.
   – Ты мечтаешь о любви, – продолжала мама, – но кто знает, в кого тебя угораздит влюбиться? Вдруг в какого-нибудь подонка? Вот что я скажу тебе, моя дорогая: знаешь, как ведут бизнес? Одну часть денег помещают в надежные бумаги с гарантией, другую – в акции, а третью – в рискованные предприятия, где заявлен высокий процент дохода. Так вот, любовь – это когда тебе застит мозги этот высокий процент, а о самом предприятии ты знать ничего не знаешь. А ты у себя одна, разделиться не можешь, поэтому придется выбирать. Я бы выбрала надежность.
   Юля пожимала плечами.
   – Хорошо, откинем эмоции. Но даже на холодную голову он всего лишь директор завода. Разве это наш уровень?
   – Всего лишь директор! Ха-ха-ха! – патетически восклицал папа. – Да он состоятельнее меня! Я вкладываю деньги в бизнес, а он – в кармашек, государство-то финансирует! Одни кухни чего стоят, а он еще бытовую технику какую-то клепает в своих цехах. Пардон, не в своих, в государственных. Знаю я этих управленцев: все вокруг колхозное, все вокруг мое.
   – Женя, вдруг ты ошибаешься? – возразила мама. – Филипп Владимирович произвел на меня впечатление порядочного человека. Уж будто все руководители крадут?
   – А то кладут! – отрезал отец. – Он порядочный, иначе я бы Юлю за него не выдавал. Но есть правила игры. Не играешь – не выживаешь. Короче, без куска хлеба не останешься, дочка, будь спокойна.

   – Нас так тянуло друг к другу, что мы не могли долго ждать, – самозабвенно врала Юля. – Ну, на свадьбе вы с Петей были… Кстати, я так и не спросила, понравилось ли тебе?
   – Не то слово! Петька, как увидел тебя в свадебном платье, просто остолбенел, и я его понимаю.
   Пришлось отпить глоточек, чтобы скрыть самодовольную улыбку.
   – Ты сразила наповал всех гостей мужского пола, а жених, кажется, никого не видел, кроме тебя. Впрочем, он и сам был очень хорош. Вас можно было на обложку глянцевого журнала помещать – как самую красивую пару года.
   Юля улыбнулась. Сама Маша выходила замуж без всякой помпы. У нее не было даже свадебного платья, пришлось Юле срочно тащить ее в магазин и покупать наряд. Машка при этом отбивалась, норовила выбрать подешевле, но Юля экипировала ее, как любящая мать. Главным при этом были не чувства, которые она питала к подруге, а обида на Петю. Пусть видит, насколько он ей безразличен!
   – Из-за спешки мы не поехали в свадебное путешествие, решили, наверстаем потом. Сняли на уик-энд люкс в «Белых ночах», и все.
   – Ну, это все фигня, – заявила ветеран семейной жизни Машка. – Спишь-то с человеком, а не с номером для новобрачных. У нас, помнишь, где первая ночь была? Петька только квартиру получил, голые стены. Матрасик в углу, и все. Так на этом матрасике, я тебе скажу…
   – Да, я помню ваше брачное ложе. Вы диван-то, кажется, только через год купили.
   – Угу. Сенька тогда уже родился, а до этого все в углу на коврике. Помнишь, нас еще напольными миллионерами дразнили? Так что если счастлив, счастлив хоть где угодно.
   – Это правда.
   Ровно наполовину, мысленно добавила Юля.

   …Смятая постель. Темно. Она, разочарованная и потерянная, в чужих стенах, с чужим человеком. Филипп склоняется к ней, а Юля прячет лицо в подушку, чтобы он не почувствовал, как на глазах закипают слезы.
   – Прости, солнышко, прости меня.
   – Все хорошо, Филипп.
   – Правда? Я не обидел тебя?
   – Ну что ты.
   – Нужно было сказать. Я был бы осторожнее.
   – Для меня это само собой разумелось. Ты же знал, что я не была замужем, – замечает она не без яда.
   – Солнышко, я об этом даже мечтать не смел.
   Теплая сухая рука осторожно проводит по ее бедру, Юля чувствует твердую мозоль на ладони. Тело, к которому больше не хочется прижаться, которое не таит больше прекрасных загадок, вытягивается рядом с ней.
   Мягкие губы целуют ее возле уха и шепчут со странной тоской: «Я никогда не был так счастлив, как сейчас с тобой, никогда».

   – Филипп – просто чудо, – сказала Юля.
   – Значит, у вас все хорошо?
   – Лучше быть не может.
   – Я так рада за тебя! Честно говоря, когда ты так внезапно пригласила меня на свадьбу, и я увидела, что жених настолько старше, то испугалась. Даже подумала, что тебя родители насильно выдают…
   – Маша, нельзя быть такой романтичной. Тем более, я никогда не думала про нашу разницу в возрасте. Филипп молод телом и душой, а я, наоборот, рано перестала чувствовать себя ребенком. Лет с десяти, когда спортом стала серьезно заниматься.
   – Но он, наверное, относится к тебе, как к девочке? Балует страшно?
   Юля всплеснула руками и мечтательно закатила глаза:
   – Не то слово, Маша, не то слово! Любой мой каприз для него закон. Правда, – поспешно добавила она, – с замужеством я охладела к тряпкам и сама часто отговариваю его тратиться на меня.
   Испугалась, что Маша попросит показать подарки Филиппа.

   Став женой Рыбакова, Юля сделала гигантский шаг вниз по социальной лестнице. Из представительницы элиты она превратилась в обычную российскую домохозяйку.
   Она была не готова к таким резким переменам, ведь родители сулили ей не только прочный, но и выгодный брак.
   Первым делом оказалось, что сумма, оставленная ею в супермаркете, была выдана на две недели. Филипп Владимирович вздохнул и стал финансировать ее дробно, раз в три дня.
   Освоение дешевого универсама рядом с домом шло трудно – Юлю раздражали толстые тетки с плохо крашенными волосами и унылыми лицами, цепко роющиеся в ящиках с фруктами. Взять яблоко после их рук представлялось совершенно невозможным. Мясо казалось тухлым и заветренным, сыр и мыло почти не отличались друг от друга по виду и вкусу, а с марками йогуртов и шампуней, продающихся в этом магазине, Юля просто не была знакома.
   Но когда она говорила Филиппу, что нужно покупать продукты в хорошем магазине, тот отвечал, что они не могут себе этого позволить.
   То же самое она слышала, когда хотела порадовать себя новой вещичкой. Филипп делал вид, что не понимает, зачем ей новая кофточка, если шкаф ломится от одежды.
   Все ее попытки подобраться к семейному бюджету он пресекал, говорил «пока рано», между тем Юля считала, что умеет распоряжаться деньгами. Отец выдавал ей на личные расходы строго фиксированную сумму, и Юля никогда не выходила в дефицит.
   Угораздило же меня выйти за скупердяя, мрачно думала она, получив жалкую сумму «на булавки». Только что на булавки и может хватить – к привычным ей кремам и шампуням с этими деньгами было не подступиться.
   Иногда, гораздо реже, чем нужно, он делал ей подарки – золотые часики, серьги, но все это была такая дешевка!
   На второй месяц замужества у нее кончились духи, и в один из редких совместных походов за покупками Юля потащила мужа в парфюмерный магазин за новым флакончиком. Рыбаков категорически отказался выкладывать двадцать тысяч за крошечный пузырек.
   – Но это же мои духи, – втолковывала ему Юля, – это часть меня, понимаешь? Без духов я – как без кожи.
   Филипп приподнял бровь. Он, воспитанный в семье научных работников, считал парфюм не предметом первой необходимости, а символом роскоши, который дарят на Восьмое марта, но никогда не покупают без повода.
   – Птиченька моя, – жарко зашептал он ей в ухо, – зачем тебе духи? Ты юная чистая женщина, ты удивительно приятно пахнешь сама. Серьезно! У тебя свой, неповторимый аромат, и я хочу дышать тобой, а не всякой химией.
   Юля мрачно выпятила челюсть.
   – Угу. А еще ты говорил, что у меня необыкновенно красивое тело, так, может, мне голой ходить? – буркнула она.
   – Логично, – рассмеялся Рыбаков и полез за бумажником.
   Неужели всю жизнь придется с таким трудом вытягивать из него деньги? – тоскливо подумала Юля, пряча духи в сумочку. Сопротивление Филиппа отравило ей всю радость покупки.
   Она жаловалась родителям, но отец категорически отказался помогать молодой семье.
   – Разбирайтесь сами, – сказал он. – Уверен, что денег у Рыбакова полно, просто он не может их афишировать.
   Мол, директор завода должен делать вид, что не злоупотребляет.
   Пусть сначала обеспечит мне тот уровень жизни, которого я достойна, а потом шифруется сколько угодно, злилась Юля, раздосадованная отказом отца хотя бы оплачивать ей занятия с тренером.
   В Юлиной семье считали, что каждый должен жить своей жизнью.
   – Поверь, я отказываю не из жадности, – втолковывал ей отец. – Я хочу, чтобы ты сама прошла свой путь. И научилась, в конце концов, управлять мужем. Вот, смотри, допустим, бабушка берет на себя заботу о младенце, хорошо это?
   – Наверное, – недоуменно откликнулась Юля, знавшая, что от ее мамы такого подвига ждать не приходится.
   – С одной стороны, да, а с другой – она лишает свою дочь всех переживаний материнства. Или жена, понимая, что ее муж зарабатывает мало, начинает зашибать деньги. С одной стороны, помогает ему, а с другой – не дает почувствовать себя главой семьи. Юля, пойми, когда ради тебя чем-то жертвуют, может статься, что тебе придется платить за эту жертву огромную цену.
   Тоже мне жертва, заплатить за фитнес!
   – Твердо запомни, жертвовать собой ради другого можно только при форс-мажоре! Иначе ты или обкрадываешь этого другого, или превращаешь свою жизнь в фарс. Единственный известный мне пример великой и достойной жертвы – жены декабристов. В общем, только благодаря их подвигу этих придурков до сих пор вспоминают с уважением, не зря Николай не хотел жен в Сибирь пускать!
   – При чем тут это? – Бросать все и тащиться за мужем на каторгу она уж точно не собирается! Ни при каких обстоятельствах.
   – Да так, к слову. Поверь, гораздо интереснее воспитать мужа, подчинить его себе, чем тянуть деньги у отца!
   Юля понуро поплелась на автобус – еще одно испытание, ниспосланное ей, привыкшей ездить с шофером. Отец даже не предложил отвезти ее домой…
   Как жить, когда тебя окружают одни жмоты?

   – Значит, ты сама ведешь хозяйство? – осторожно спросила Маша.
   Юля придала себе легкомысленный вид.
   – Да, пока приходится. До меня к Филиппу два раза в неделю приходила соседская бабушка, но мы рассчитали ее – не годится, чтобы старушка прислуживала молодой женщине. А найти хорошую домоправительницу – ох, как непросто. Если молодая, будет приставать к мужу, постарше – запьет… Еще нужно, чтобы умела держать язык за зубами, город-то маленький, Рыбаков тут – первое лицо, и совсем не хочется, чтобы все знали об интимных подробностях нашей жизни. Но, знаешь, я даже втянулась!

   …Юля, морщась и держа руки на отлете, сняла толстые резиновые перчатки. Ух, наконец-то унитаз вымыт! Каждый день, просыпаясь, она с ужасом думала об этой процедуре. Ну какую любовь может чувствовать жена к мужу, если она ежедневно драит за ним сантехнику?
   Раньше Юля не задумывалась, сколько работы делают для нее чужие, наемные руки. Каким образом получается порядок в квартире и как появляются в шкафу чистые вещи. И вкусный обед возникал на столе как бы сам собой.
   Она не желала отказываться от своих привычек, но теперь пришлось обслуживать себя самой. Да еще Филипп, каждый день надевавший свежую сорочку и устроивший ей настоящую выволочку, не обнаружив таковой в одно прекрасное утро.
   Пришлось спешно учиться тому, что другие девушки впитывают с детства, и Юля не избежала ни одной ловушки, подстерегающей молодую неопытную хозяйку.
   Первые несколько обедов были ею постыдно кремированы. Правда, Филипп благосклонно взирал на ее кулинарные упражнения и уверял, что из ее ручек любая бурда кажется ему божественным нектаром.
   С утюгом она управлялась так лихо, что Рыбаков предпочитал гладить свои брюки сам. Осмотрев после первой Юлиной глажки безнадежно пригоревшую подошву утюга, он на всякий случай купил сразу два «тефаля».
   Со стиркой дело обстояло чуть легче – у Юли хватало разума запихивать в машину белое белье отдельно от цветного. Но у нее было много дорогих вещей, требующих только ручной стирки. Помучившись пару раз, она решительно запихнула свои бесценные тряпочки в машину. Гори все огнем, пусть свитера рвутся, теряют цвет – не стоят они таких усилий! Туда же отправился и дорогущий ангорский свитер Филиппа. Что ж, одежда совсем не пострадала, осталась целой и такой же яркой, только стала на пять размеров меньше.
   Юля ожидала разноса, но муж только добродушно посмеялся, мол, не знал, что у них не просто стиральная, но еще и уменьшительная машина.
   Убираться Юля ненавидела. Чтобы облегчить себе труд, накупила дорогих моющих средств, обещавших сияющую чистоту без малейших усилий. Но, во-первых, ни одно из них не бегало само по квартире с тряпкой, во-вторых, все они страшно воняли и портили руки даже через перчатки, а на эмаль плиты, которую Юля в течение недели драила с энтузиазмом новобранца, было просто жалко смотреть.
   Самое плохое, что домашние дела требовали уйму времени. Как это Машка Горошкина ухитряется за три часа сварить суп, провернуть большую стирку, вылизать квартиру до зеркального блеска, одновременно болтая с Юлей по телефону? Это было непостижимо.
   А главное, ради чего она превратилась в домработницу, почти рабыню? Ради чего отказалась от привычного уклада жизни? Переехав к Филиппу в город-сателлит, она не только проиграла материально, но и лишилась привычного круга общения. Все светские знакомства остались в Питере, и пусть до них было всего сто километров, связи разрушились почти безнадежно. Новыми знакомствами Юля не обзавелась – здесь просто не было людей «ее уровня». Кроме того, Рыбаков, будучи приятным в обхождении, оказался очень замкнутым человеком. Юля представляла, как будет «дружить семьями» с его заместителями и руководством города, но у Филиппа Владимировича это не было заведено.
   – Невозможно руководить человеком, если ты вчера пил с ним водку, – говорил он, – а от дружбы жен упаси меня бог! Марья Ивановна попросит, чтобы ты устроила ко мне ее разгильдяя-племянника, ты захочешь ей угодить. Не от большой любви к Марье Ивановне, а чтобы показать, как много ты для меня значишь. И мне придется терпеть либо никчемного племянника на работе, либо скандалы в доме. Ни то, ни другое мне не нужно.
   Она вдруг стала очень одинока. Филипп целыми днями торчал на работе, позволяя себе один выходной в две недели, приходил домой спать и есть. «Роскошь человеческого общения» была ей теперь доступна только по вторникам, когда Юля, перешедшая в заочную аспирантуру, ездила на кафедру.
   Не слишком ли все это большая цена за то, чтобы по ночам терпеть ласки, оставляющие ее равнодушной? Филипп был чутким и сильным любовником, но в его руках Юля не испытывала того трепета, о котором мечтала с ранней юности и слабую тень которого почувствовала при первом знакомстве с мужем. Несмотря на зрелый возраст, Филипп оставался странно целомудренным, скованным, будто боялся обидеть ее нескромным движением.
   Как-то он пришел в десятом часу после тяжелого совещания, измотанный так, что даже отказался от ужина.
   Секса не будет, подумала Юля, укладываясь рядом. Но Филипп привлек ее к себе.
   – Приголубь меня, – шепнул он.
   Юля послушно стала гладить его плечи, и вдруг чувственно, животно поняла, что она – хозяйка этого сильного мужского тела. Сознание, что Филипп – в ее руках, неожиданно вызвало у нее сладкую дрожь. Ей захотелось доставить ему изысканное наслаждение, казалось, его восторг эхом отзовется и в ее теле.
   Осмелев, она покрыла его шею мелкими короткими поцелуями, коснулась языком груди, заросшей густой мягкой шерсткой, легко провела кончиками пальцев по животу. Поняв, что она собирается делать, Филипп вдруг отпрянул, не сказав ни слова, дал понять, что такие ласки не приемлет. Хорошо хоть, до того как она слишком явно обнаружила свои намерения.
   Это движение страшно оскорбило Юлю. С тех пор она запретила себе всякую инициативу. Ее тяга к мужу в один момент была уничтожена навсегда.

   Юля думала, что Рыбаков будет недоволен, застав гостью, но он неожиданно обрадовался.
   – Как хорошо, что вы зашли, Машенька! Приятно, что не забываете подругу.
   Маша разразилась речью, что такую прекрасную подругу, как Юля, забывать преступно. Рассказала, как та купила ей свадебное платье, крестила сына и написала реферат по социальной медицине.
   – Она столько всего для меня сделала! – закончила Машка интригующе. На самом деле она перечислила абсолютно все Юлины благодеяния.
   Покончив с представлением, Горошкина собралась домой.
   – Куда же вы, Машенька! Мы не успели толком познакомиться…
   – Пора. Петька там, наверное, извелся один с ребенком.
   – Хоть полчаса еще побудьте. Поужинаем, а потом мы с Юлей отвезем вас домой, хорошо? Всяко лучше, чем в электричке трястись.
   Подруга стала отнекиваться, потупясь. Если что и могло смутить Горошкину, так это предложенная ей бескорыстная помощь.
   – Никаких возражений! Даже не собираюсь слушать! Для меня это не труд, я за рулем отдыхаю. А на обратном пути заедем с Юлей в «Ленту», все равно собирались.
   Юля разглядывала потолок. Рыбаков неточен в формулировках. Разве, когда жена три недели зудит – давай съездим в Ленту, а муж отвечает – ну на фиг, называется «собирались»?
   – Ой, а можно тогда в «Ленту» по дороге туда?
   – Для вас, Машенька, все что угодно.
   Оказывается, Филипп знал о Машкиной геройской операции. Пациент оказался старейшим токарем завода, и Рыбаков принял живое участие в его судьбе. Дорогой он все расспрашивал Машку, как прошла резекция аневризмы и что нужно для скорейшего выздоровления.
   Юля смотрела, как Горошкина набивает корзину убогими продуктами. Гречка, стиральный порошок по скидке, отвратительное дешевое постное масло.
   – Не стесняйтесь, Машенька, берите всего побольше. Я, разумеется, оплачу.
   Горошкина замерла. Насколько Юля знала подругу, сейчас она начнет не наполнять корзину, а выгружать товары.
   – Серьезно, Машенька. Должен же я как-то отблагодарить вас за великолепную работу. Деньги совать некрасиво, так примите хоть эту маленькую услугу.
   Покраснев, Машка обморочным голосом уверила Филиппа, что взяла уже все, что хотела.
   – Эх, Мария! – Он с шутливой укоризной отнял у нее тележку. – Вы, оказывается, безалаберная хозяйка. Придется брать дело в свои руки. Так. Чай надо? Надо!
   Подхватив Машку, Рыбаков уверенно двинулся по рядам. Юля со своей тележкой плелась сзади, от злости не соображая, что нужно ей самой. В корзину Горошкиной сыпались именно те продукты, которые «мы не можем себе позволить».
   – Боюсь показаться нескромным, но мне кажется, лишняя пара чулок всегда бывает кстати. Прошу, выбирайте. Если хотите, я могу отвернуться. Впрочем, подождите. Вы возьмете самые паршивые, знаю я вас! Давайте поручим это дело моей жене, она настоящий эксперт в области нарядов.
   Скроив любезную мину, Юля выбрала тончайшие чулки с кружевной резинкой. Дорогие, не придерешься, но рвутся – будь здоров! Машке не придется долго наслаждаться подарками Филиппа.
   Рыбаков бестрепетной рукой добавил в тележку еще четыре пары.
   – Что у нас дальше? Пойдемте, ребенку что-нибудь возьмем, надо же его утешить, что целый день маму не видел.
   Юля уже задыхалась от ярости. Тут тысяч на семь, не меньше. На жену у нас денег нет, а на чужую бабу, значит, пожалуйста! Спасла жизнь какого-то токаря, пусть даже восьмого разряда, ну и что? Машка ему – никто, токарь ему – никто, однако на них летят деньги, которых законной жене не выманить за целый месяц!
   Но самым ужасным было смотреть, как радостно и азартно Филипп бегает по супермаркету ради посторонней женщины, ибо вдвоем с женой он безучастно возил тележку, лишь изредка накладывая вето на слишком дорогие продукты.
   – А я ведь, Машенька, обхаживаю вас с далеко идущими намерениями. Такой я негодяй!
   Рыбаков галантно склонился к Машкиной руке. Лапка так себе, маникюр подруга сроду не делала. Интересно, что ему нужно от этой курицы?
   – Я подумал, не заключить ли мне с вами договорчик? Вы будете приезжать, оперировать, а я бы вам платил за это из директорского фонда. А, Мария?
   – Я даже не знаю…
   – Далеко ездить? Не волнуйтесь, транспортом обеспечу.
   Юля усмехнулась. Чтобы пооперировать, Горошкина помчится хоть на Луну.
   – Я слежу за здоровьем своих сотрудников, – продолжал Филипп, – застраховал всех в самой лучшей, как я думал, компании, а когда подписал договор, выяснилось, что экстренную помощь они не оплачивают, онкологию тоже, и сосудистые заболевания, оказывается, не входят в комплекс услуг. Больных направляют в сосудистое отделение областной больницы на общих основаниях, а там им никто не рад. Очередь на полгода, врачи намекают, что лечиться даром – даром лечиться, и мои сотрудники пребывают в законном недоумении. Как так, директор вгрохал уйму заработанных ими денег в охрану их здоровья, а им снова нужно платить!
   Маша приосанилась, открыла рот, и Юля ретировалась к прилавку с йогуртами. Все, что Горошкина сейчас скажет про организацию медицинской помощи в России, Юля знала наизусть.
   Мы просто перепутали мужей, вдруг весело подумала она. Эти два оголтелых коммуниста с первой минуты души не чают друг в друге, а Петя под моим руководством мог бы развиться во что-то более путное, чем замороченный отец семейства. У него были амбиции, и мечтал он обо мне, а не об этой корове Машке. Он жалеет о том, что выбрал ее, точно жалеет! Понять бы еще, почему он так поступил… Юля часто вспоминала о своем коротком романе. Без особого сожаления, но всегда недоумевая, почему Петя вдруг отказался от нее. Тут скрывалась какая-то тайна, но как ее выяснить? Не спросишь же у самого Петьки – почему ты меня разлюбил?
   Она с отвращением рассматривала яркие этикетки. Где вы, прекрасные натуральные йогурты, к которым она так привыкла дома? Кухарка сама готовила их из свежего молока и специальной закваски. Порцию этой закваски Юля получила, покидая родительский дом, но быстро загубила ее. Ничего удивительного, кухня в родительском доме как целая лаборатория, а у Юли из всех приборов – плита и холодильник. Даже мясорубка, стыдно сказать, ручная. Юля плохо представляла себе, как ее собирать, поэтому Филиппу Владимировичу пока не удалось попробовать котлет ее приготовления.
   Юля выглянула из-за стеллажа. Эта парочка, забыв, где находится, жарко обличала социальные пороки. Договорились уже о необходимости высшей меры наказания за хищения государственной собственности, родственные души!

Глава вторая

   – Филипп, давай я пойду на курсы вождения?
   – Зачем?
   – Хочу научиться ездить.
   – Вот я и спрашиваю, зачем?
   Рыбаков лежал в постели, а Юля сидела за туалетным столиком в кокетливом кружевном халатике и убирала волосы перед сном. Зеркало отражало прехорошенькую девушку со свежим, радостным личиком, длинные густые волосы интригующе поблескивали в мягком свете ночника, а халатик был накинут с тщательно продуманной небрежностью, чуть-чуть приоткрывая аппетитную грудь и стройные сильные бедра. Филипп не был с ней близок уже целую неделю, и Юля думала, что сейчас-то некоторые природные инстинкты возьмут верх над его скупостью.
   Положив массажную щетку, она повернулась к нему:
   – Как это – зачем? Я раз в неделю езжу на кафедру, почти каждый день хожу в магазин, да мало ли у меня дел…
   – У тебя? Мало.
   – Да сколько бы ни было! Согласись, с машиной гораздо удобнее.
   – Безусловно. Но ты же знаешь, я отказался от служебного автомобиля, поэтому не смогу давать тебе свою машину. А учиться водить надо перед тем, как ты плотно сядешь за руль, иначе навыки забудутся.
   – Ну Филипп… Все женщины вокруг ездят, одна я как дурочка. – Юля пересела к мужу на постель и игриво надула губки.
   – Кто это – все, позвольте узнать?
   Рассмеявшись, он положил руку ей на бедро.
   – Неважно, кто. Филипп, пожалуйста…
   – Птиченька моя, говорю тебе, учиться сейчас бессмысленно. За руль своей машины я тебя никогда не пущу.
   – А я и не претендую. Давай купим мне какую-нибудь женскую модель! Ниссан-микро, они такие хорошенькие! И совсем недорогие!
   Юля вздохнула. Знала бы она, как все повернется, копила бы деньги, живя с родителями! Нормальные люди откладывают на старость, а она – «на замужество».
   – Юлечка, ты переоцениваешь мои возможности. Я понимаю, ты росла в очень обеспеченной семье и от этого у тебя немножко нереальные понятия, поэтому не сержусь. Но настало время осознать, что ты – жена государственного служащего. У меня очень хорошая зарплата, но купить тебе машину я пока не могу. Подожди пару лет, зайчик.
   – Пару лет?!
   – Хорошо, год. Но тогда придется серьезно экономить. Откажись от своих духов, ходи на спорт в наш дворец культуры, а не в этот дебильный фитнес-клуб, и через двенадцать месяцев у тебя будет половина необходимой суммы. Остальное постараюсь отжать я. Кстати, в нашем дворце очень хорошие секции, и, поверь, там работают гораздо более профессиональные люди, чем в твоем сомнительном заведении. Не ниже мастера спорта.
   – Я тоже мастер спорта, – огрызнулась Юля.
   – Кстати! – просиял муж. – Отличная идея! Ты могла бы взять группу малышей, обучать их гимнастике. У тебя здорово получится, я уверен. А? Как?
   Еще не хватало возиться с чужими сопляками! Юля гордо промолчала.
   – Подумай, ты будешь тренироваться бесплатно и, больше того, получать зарплату!
   – Три рубля.
   – Около десяти тысяч при неполной нагрузке. Все деньги пойдут на твою машину.
   Юля вскочила и воинственно затянула поясок халата. Значит, не хочешь по-хорошему? Ладно, будет по-плохому!
   – Правда, птиченька, подумай над моим предложением, – увещевал муж. – Ты киснешь в четырех стенах, а у нас педагогов в малышовые группы не хватает. Заведующий мне звонил, жаловался – зарплаты маленькие, народ работать не хочет. Я, конечно, стараюсь помогать, но завод не бездонная бочка… Ты бы нас очень выручила!
   – Это не мой уровень, – процедила Юля.
   Она была в ужасе. Муж отказывается содержать ее, гонит зарабатывать себе на хлеб! Может ли женщина испытать большее унижение?
   Филипп потянулся за халатом:
   – Кажется, разговор приобретает серьезный оборот. Нужно заварить чайку. Ты будешь?
   – Нет!
   Филипп устроился в кухне с любимой кружкой. От этого фаянсового переростка шел аппетитный пар, а с бортика свешивалась этикетка чайного пакетика – предмета, в доме Юлиных родителей неизвестного. Рыбаков размешал сахар и окатил Юлю холодным взглядом:
   – Что ж, любопытно узнать, какой такой уровень у моей жены.
   – Ты прекрасно знаешь какой! Ты видел, как я жила, и, раз захотел меня получить, обязан обеспечить мне тот уровень, к которому я привыкла! – выпалила она давно наболевшее.
   – Интересно, как? Еще раз повторяю, я – директор завода, а не олигарх. Не ворую, взяток не беру…
   – Да неужели?
   – Представь себе. И ты тоже знала, кто я такой, когда выходила за меня. Или ты думала, что нас будет содержать твой папочка?
   – Знаешь что! На себя ты тратишь, сколько хочешь, а когда что-то нужно мне, сразу становишься кристально честным человеком!
   Филипп усмехнулся:
   – Юля, я даже не курю. Единственная моя слабость – это ты.
   – А лошади?
   – Ты прекрасно знаешь, что конюшни – собственность завода.
   – Они появились в собственности завода только потому, что тебе нравится заниматься конным спортом! Иначе твои сотрудники не увидели бы даже лошадиного хвоста! Ты купил конюшни для себя, только оформил на завод, чтобы не было вопросов. Это не воровство, по-твоему?
   Повисла неловкая пауза. Рыбаков задумчиво барабанил пальцами по столу, и Юля невольно залюбовалась его руками. Они были очень хороши – сильные, с длинными пальцами, но для мужчины его роста небольшие. Каждый вечер эти ладони ласково гладили ее перед сном, она так привыкла чувствовать щекой застарелые мозоли от поводьев, твердые и теплые, как морские камушки, нагретые солнцем… Сейчас она скажет, что пошутила, что не нужна ей никакая машина, только пусть Филипп обнимет ее…
   Ты с ума сошла, одернула себя Юля. Это он должен хотеть тебя и поступаться принципами ради твоих ласк, а не наоборот! Соберись и дай ему решительный бой, иначе можно докатиться до того, что действительно пойдешь работать!
   – Может быть, ты и права, – задумчиво сказал Рыбаков, – но, приобретая конюшни, я рассуждал иначе. Я с детства занимаюсь конным спортом и знаю, как благотворно он действует на тело человека и на его психику. Существует даже гиппотерапия, с помощью которой детей успешно лечат от аутизма. Я получаю от верховой езды огромную радость, и мне хотелось, чтобы мои сотрудники тоже могли приобщиться к этой радости. Наверное, существует много других способов проводить свободное время, и кто-то предпочитает охоту или там прыжки с парашютом. Допускаю, что охотник или парашютист считает свое хобби гораздо содержательнее и полезнее моего, и, возможно, он прав. Но я выбрал конюшни, а не лесные угодья или аэроклуб. Проявил эгоизм, не спорю. Однако в этих конюшнях, которые ты ставишь мне в вину, может за символическую плату заниматься любой сотрудник завода. У нас работает маленькая конно-спортивная школа для детей, абсолютно бесплатная. А когда я раз в неделю приезжаю покататься, плачу за себя по коммерческой цене, как человек с улицы. Это похоже на воровство?
   Юля сидела, независимо вздернув подбородок, но в то же время бросала на Рыбакова лукавые взгляды. Если ты сейчас будешь молить меня о прощении, не зря потратишь время, сигнализировала она.
   Увы, муж не понимал ее.
   – Давай, как говорим мы, бюрократы, подведем итоги и расставим акценты. Ты, оказывается, выходила за меня по расчету, убежденная, что я – матерый коррупционер. Я считал, что женюсь на девушке, которой понравился. До сегодняшнего дня я наивно считал, что могу еще очаровать женщину. Мы оба ошиблись, но дело сделано.
   – Филипп, ты мне на самом деле очень нравишься…
   – Юля, не хочу оскорблять тебя предположением, что ты искренне влюбилась в вора и взяточника, каковым ты меня считала. Сейчас дело не в этом. Просто раз и навсегда запомни, что никаких других денег, кроме моей зарплаты, ты в этом доме не увидишь! Я принял завод под свою руку двенадцать лет назад. Он дышал на ладан, и меня сунули в директорское кресло только для того, чтобы я окончательно его развалил. Я, видишь ли, был очень толковым ученым, в двадцать шесть лет доктор наук, и меня прочили на должность замдиректора в одном закрытом НИИ, но для этого нужен был опыт управленческой работы. Пусть даже негативный опыт. Я послушно вел завод к разорению, а потом вдруг понял: если завод закроют, город умрет. Юля, я никогда не защищал родину с оружием в руках, никогда не рисковал жизнью на передовой, и я понял: отстоять завод – это будет моя война. Сейчас ты скажешь – какой высокопарный и напыщенный дурак, но я мужчина, и честь страны для меня не пустой звук. А какая честь может быть у страны, где в мирное время тонут экипажи, потому что им негде ремонтировать свои лодки, и люди спиваются целыми городами? Я стал бороться. Меня не понимало руководство, меня подсиживали заместители, уже спланировавшие, какие предприятия они откроют на месте разорившегося завода. Долбали служебными проверками, понижали в звании. Моя трудовая книжка распухла от выговоров. Рабочие ненавидели меня, потому что я долго не мог платить им зарплату, а требовал максимальной отдачи. Но я отстоял завод, и знаешь почему? Только потому, что был честен. И самые высокие комиссии, и последний забулдыга-слесарь из электроцеха признавали – я действую только в интересах завода. Я восемь лет жил в общежитии, и на общей кухне жены моих работяг видели: я ем то же, что они. Даже эту квартиру я получил не от завода, а выменял вместо московской после смерти бабушки. Юля, я отразил атаки сверху и выдержал давление снизу, и теперь не могу допустить, чтобы ты взорвала меня изнутри.
   – Филипп, это твои мужские дела, – Юля улыбнулась и кокетливо провела ладошкой по плечу Рыбакова, – я слишком глупая, чтобы в них вникать. Я просто слабая женщина, и мне хочется, чтобы муж заботился обо мне и баловал. Посмотри, я же правда достойна, чтобы меня баловать?
   Она надеялась этими легкомысленными словами разрядить обстановку, но добилась противоположного эффекта.
   – Ах, ты достойна? – взревел муж. Он впервые повысил на нее голос. – Чего это ты достойна, ты, которая за всю свою жизнь не заработала ни копейки? Ты двадцать пять лет занималась только тем, что хорошо кушала и переводила на себя элитную косметику! Родители дали тебе образование, а ты пока еще не вылечила ни одного больного! Ты не способна вести хозяйство, ты можешь только выманивать у меня деньги на свои прихоти, да и этого толком не умеешь! Ты праздная бездельница, живешь, не царапая земной коры, и имеешь еще наглость презрительно смотреть на свою подругу Машу, которая пашет, как лошадь, спасая жизни, и даже не мечтает о собственной машине! Пока ты достойна только того, чтобы тебе из жалости кидали кусок хлеба.
   Юля открыла рот. Закрыла. Выдохнула. Страстно взглянула на недопитый чай Рыбакова, но подавила в себе желание выплеснуть его мужу в физиономию. Встала.
   – Пусть так, – сказала она спокойно, – но ты женился на мне, а не на одной из этих обожаемых тобой деловых баб, которые гордятся тем, что тянут на себе всю семью и понятия не имеют, что такое настоящая прическа. Только не говори, что испытывал недостаток в невестах, потому что таких баб полно. И все они одиноки. Мужья или сбегают от них, или тупо спиваются рядом с ними. Ты мог взять любое из этих сильных и самоотверженных созданий, но выбрал почему-то никчемную, зато красивую паразитку, захотел иметь рядом не сильную руку, а мягкую попу. Так что не жалуйся.
   Она гордо вышла из кухни. Филипп последовал за ней.
   – Вообще-то, – сказал он глухо, – я женился на тебе не из-за красоты.
   – Так я еще и некрасивая?
   – Ты очень красивая. Но я взял тебя потому, что ты хороший человек.
   Юля фыркнула и пошла стелить себе в гостиной. Хороший человек, скажите, пожалуйста! Она не обманывалась на свой счет, знала, что является изнеженной, слабой эгоисткой, но не собиралась меняться, считая это единственной приемлемой формой жизни для настоящей женщины.
   Муж не думает того, что говорит, Филипп просто хочет подлизаться к ней, чтобы получить секс. Нет уж!
   Она остервенело взбила подушку. Честный чиновник! Сухая вода! Юля никогда не смотрела по телевизору новости, но краем уха слышала, что на волне борьбы с коррупцией в стране работала независимая комиссия, и ей не удалось найти ни одного неподкупного госслужащего. Целой комиссии не удалось, а Юле удалось! Вот оно, счастье!
   Как тягостно сознавать, что проведешь жизнь в бедности…
   В дверях замаячил Рыбаков: «Ну ладно, птиченька, не злись!»
   Юля с треском захлопнула дверь. Все должно быть честно. Раз она не получит того, что хотела от брака, Филипп тоже ничего не получит.

   Следующую неделю супруги жили как будто мирно, но Юля упорно спала в гостиной. На просьбу Филиппа вернуться в общую постель она высокомерно ответила: «Ты знаешь, что для этого нужно». «Надеюсь, не то, о чем я подумал», – сказал он и больше не поднимал этой темы.
   А ей так хотелось, чтобы он принес ключи от машины! Пусть не взял ради нее взятку, но опустошил заначку! И дело даже не в машине, она как-нибудь обойдется без нее, просто Юле хотелось знать, что ради нее он готов на все…

   Зябко поводя плечами, Юля вышла на перрон. Пока она мерзла в вагоне, совсем стемнело. Провода электрички словно делили небо на две половины, одна была совсем черной, а другую заходящее зимнее солнце окрасило в цвет топленого молока. Из печных труб убогих домиков, теснящихся возле станции, кое-где поднимался тонкий дымок, гулко и тоскливо лаяли собаки, и невозможно было представить, что эта темная и глухая чаща – всего лишь узкая полоска леса, за которой сразу начинается город. Этой электричкой ездило мало народу, и Юля обнаружила, что стоит на платформе совершенно одна. Ей стало очень страшно, вдруг показалось, что она осталась одна на всей Земле…
   Она припустила домой, бежала так, словно за ней кто-то гнался, лишь на подходе к дому удалось унять разыгравшееся воображение.
   Дверь квартиры была распахнута, значит, Филипп дома. Юля знала эту привычку мужа. Иногда он заезжал на несколько минут, перехватить стакан чаю или сменить гражданскую одежду на мундир, и всегда оставлял дверь настежь. Не хотел, наверное, тратить лишние секунды на открывание-закрывание.
   Как хорошо, подумала она. Сейчас подкрадусь, обниму, даже извинюсь, черт с ним! Он прижмет меня к себе, и мне больше не будет страшно.
   Она остановилась на пороге и услышала, как Филипп разговаривает по телефону в спальне.
   – Увы, дорогая, – весело говорил он, – нашу встречу придется перенести на завтра… Мне нужно бежать на объект, решать со сроками… Клянусь, я ничем не заслужил эти упреки, сам мечтаю о встрече, но дело есть дело… – Филипп рассмеялся. – Дорогая, что за речи, я только и мечтаю о прикосновении волшебных, удивительных ручек… Ничего страшного, лишний день проведу в предвкушении нашего свидания… Итак, завтра, ровно в семь! Считаю минуты!
   Юля на ватных ногах вышла на лестницу.
   Вот оно как! Стоило ей на несколько дней отлучить мужа, как он тут же утешился в объятиях другой. Юлина красота быстро наскучила ему, вот и взял какую-нибудь кобылу из своей администрации, с которой даже во время секса можно обсуждать проблемы драгоценного завода. Верная соратница, самоотверженно отдающаяся боссу ради общего дела, чтобы неудовлетворенная похоть не понижала его КПД! А может, любовница была у него и раньше.
   Возможно, именно эта тварь и наговорила Рыбакову на Юлю. Что его жена паразитка, бездельница… Искусство опорочить соперницу – тишком, недомолвками – у любой женщины в крови.
   Рушились представления о мире, которые Юля привыкла считать незыблемыми. Мысль о том, что муж может изменить, никогда не приходила ей в голову.
   Выросшая в очень дружной семье, Юля не понимала, как теперь вести себя, инстинктивно чувствовала лишь одно – ни в коем случае нельзя выдать, что она знает тайну Филиппа. Многих мужчин от того, чтобы уйти из семьи, удерживает только боязнь тягостного объяснения, а раз жена все знает…
   На самом же деле она ничего не знает. Кто, что, зачем? Пока ясно одно – он не переспал случайно, по пьянке, из разговора понятно, что Филипп искренне привязан к этой женщине.
   Значит, Юля больше не нужна ему. Она превратилась для Рыбакова в серую надоедливую тень, которая без толку болтается в его доме и периодически ноет, требуя денег.
   И что будет дальше? Как скоро Филипп сообразит, что можно вернуть эту тень туда, где он ее взял?
   Хоть Юля не любила мужа, и правда об его финансовом положении оказалась для нее очень горькой, разводиться она не собиралась.
   Родители, конечно, возьмут ее назад, она вновь обретет все блага, которых лишилась с Филиппом, но получит в придачу статус брошенной женщины, жены, с которой не захотел жить муж. С такой репутацией у нее не будет шансов снова выйти замуж. Не спасет ни папино положение, ни ее красота…
   Господи, что же делать? Она громко хлопнула дверью, оповещая мужа о своем возвращении.
   – Привет! – Филипп вышел в коридор, держа в руке трубку городского телефона. Значит, звонил с нее. Уже легче.
   – Здравствуй, Филипп.
   Она безжизненно смотрела на мужа, пытаясь понять, что теперь он – чужой.
   – Ты что-то раньше обычного?
   – Отменили кафедральное совещание.
   – Зря съездила?
   – Нет, почему же! – Юля удивилась, откуда взялись силы язвить.
   – А я сегодня задержусь. Важное совещание. Ты, пожалуй, ложись без меня, не жди.
   – Ладно.
   Поймав удивленный взгляд Филиппа, Юля поняла, что нужно взбодриться. Ее апатия выглядит подозрительно.
   Собрав все силы, она улыбнулась:
   – Подожди, давай галстук перевяжу.
   Это был один из немногих навыков, которым Юля владела в совершенстве.
   – Спасибо, некогда.

   Она лежала в темноте, раздавленная, уничтоженная. Раньше Филипп так любил, чтобы она завязывала ему галстук, а теперь ему даже это не нужно. А его поцелуй на прощание – ложь, маскировка. Измена, вдруг подумала Юля, страшна не тем, что муж спит с другой женщиной. Нет, не в этом дело. Сама измена остается за дверью, но запускает в семью своих страшных детей – ложь и притворство.
   Юля застонала, надеясь, что станет легче, если она сумеет заплакать. Но глаза оставались сухими. Лопнула тонкая корочка льда ее иллюзий, и Юля провалилась во враждебные воды реальности.
   Это – жизнь, измены тут в порядке вещей, а ты просто задержалась в сказке…
   Твое детство, наивная дурочка, кончилось только сегодня, в двадцать пять лет. Ты верила, что Филипп всю жизнь будет принадлежать одной тебе… Идиотка, удивительно, как ты еще не верила в деда Мороза!
   Теперь все. Возврата нет, можешь либо тонуть, либо пытаться выплыть.
   Я выплыву, – строго сказала себе Юля. – Правда не знаю, как. Не отдам Филиппа этой лахудре. Выясню, кто она такая, и уничтожу. Папе скажу, он мокрого места от этой твари не оставит. И пусть не обижается – не я первая ступила на тропу войны. Она тайно вползла в мой дом, как змея, так что я имею право вышвырнуть ее вон!

   На следующий день без двадцати семь Юля заняла наблюдательный пост напротив дверей городской поликлиники. Любовница Филиппа работала именно здесь, как было вычислено по номеру телефона, оставшемуся в памяти трубки. Конечно, вполне возможно, что свидание назначено в другом месте, но Юля надеялась, что Филипп заедет за своей лахудрой. Она решила действовать, а ничего другого придумать не смогла.
   Она скрылась за автобусной остановкой и поймала свое отражение в витрине гастронома. В целях конспирации она съездила к родителям и взяла мамин пуховик, в котором та занималась садом, и лыжную шапочку отца. Сейчас на нее страшно смотреть, зато Филипп никогда не опознает в этой тетке собственную жену.
   Натянув шапочку на уши, Юля подмигнула отражению. Неожиданно охота за неверным мужем показалась ей увлекательной игрой, в которой она обязательно выйдет победительницей.
   Без пяти семь из-за угла показалась машина Филиппа. Он еле полз, выбирая место для парковки. Юля отступила в тень, благословляя ранние зимние сумерки, в которых так легко стать невидимкой.
   Рыбаков неуклюже пристраивал свой потрепанный «пассат» на площадке перед входом в поликлинику. Юле вообще не нравилось, как он водил машину. Аккуратно, но очень скованно, точно соблюдая правила, никогда не пользуясь ситуацией на дороге, если в ней был хоть малейший риск. Каков за рулем, таков и в постели, усмехнулась Юля, наблюдая за его маневрами.
   Припарковавшись, ее муж вышел из машины, достал с заднего сиденья огромную охапку белых роз и пакет, в котором явственно угадывалась бутылка шампанского. Ого, похоже, свидание состоится прямо на рабочем месте лахудры, иначе бы он оставил шампанское в машине!
   Он даже не пытается скрывать свои похождения, а уж город, в котором каждая собака знает Рыбакова в лицо, тоже не станет деликатно отводить глаза! О том, что директор завода ходит налево от молодой жены, скоро станет известно всем.
   Юля поежилась от неловкости. Интересное дело, изменяет Филипп, а стыдно почему-то ей…
   Муж, легко взбежав по ступенькам, скрылся в вестибюле поликлиники.
   Его не было ровно пятьдесят минут, она засекала. Юля мерзла, переживала, как нелепо выглядит, столько времени ошиваясь на остановке, и проклинала час, когда решила связать свою судьбу с Филиппом.
   Увы, ее долготерпение не было вознаграждено. Рыбаков вышел один, сел в машину и уехал.
   Какое странное свидание, подумала она. Филипп даже не соизволил отвезти свою избранницу домой. А может, это потому, что она замужем? Или не замужем, но ее отношения с Филиппом еще находятся на стадии платонического ухаживания? Тогда Юлина задача облегчается: она окружит мужа нежной заботой, и Филипп, как человек рационально мыслящий, сообразит, что незачем тратить энергию на поиски того, что он уже имеет.
   Или – наоборот? У Юли не было собственного опыта, приходилось ориентироваться на прочитанные романы, а там ясно было сказано, что самый острый интерес мужчина испытывает к женщине, пока еще не переспал с ней. Пусть эта дама даст Филиппу то, чего он добивается, муж убедится, что между женой и любовницей нет принципиальной разницы, а свое все же лучше, чем чужое.
   Но для начала неплохо бы узнать, кто ее соперница.
   И в любом случае, чтобы победить, Юле нужно выступать с ней на одном игровом поле.
   Она приняла ванну, надела самую эротическую ночнушку и легла в супружескую постель, готовая подарить Филиппу умопомрачительную ночь любви.
   Муж вошел в спальню, увидел Юлю, соблазнительно задрапированную одеялом, и затормозил на пороге.
   – Ты права, дорогая, – сказал он. – С моей стороны не по-джентльменски было выселить тебя на диван. Теперь я сам буду спать там, это справедливо.
   – Филипп, послушай…
   – Зая, – жестко перебил он, – ты поняла, что я не собираюсь покупать твою любовь, но твои подачки мне тоже не нужны. Спокойной ночи.

   На следующее утро Юля решилась на разведку боем. Она вычислит и уничтожит женщину, по милости которой вчера испытала такое страшное унижение!
   После того, как всю ночь ворочалась без сна, переваривая обиду, Юля выглядела неважно. Пришлось наводить полный макияж, хоть обычно она лишь слегка подкрашивала губы. Оделась она с той шикарной скромностью, которая наполняет черной завистью сердца всех без исключения женщин. В логово соперницы следовало явиться во всеоружии.
   Старушка из регистратуры оказалась удивительно любезной и охотно объяснила, где находится хирургическое отделение. Юля спросила, не принадлежит ли номер телефона какому-то конкретному человеку. Нет, отозвалась регистраторша, это номер отделения.
   Задача оказалась не так проста! А поднявшись на третий этаж, Юля поняла, что вовсе невыполнима. Унылый коридор со стенами цвета горохового супа был полон народу. Люди жались друг к другу на узких скамейках, вытянув в проход загипсованные ноги, стояли вдоль стен, а счастливцы, чья очередь подходила, занимали возле двери в кабинет врача боевую стойку. Заглянуть в кабинет не было никакой возможности: когда Юля приблизилась, бормоча – мне только спросить, на нее сердито зашумели.
   Кажется, я сделала глупость, вздохнула она, в растерянности и злости не составившая никакого плана действий. Ну, увидит она местных дам, что дальше? Не спросишь же – вы случайно не крутите роман с моим мужем?
   Она стояла посреди коридора, не представляя, что делать дальше.
   Тут дверь кабинета с надписью «заведующий отделением» шумно распахнулась, и в коридор вылетел молодой узкоглазый мужчина. Пациенты сгруппировались, пытаясь втолкнуть его обратно, но доктор с криком: «Граждане, без паники! Всех приму!», вырвался на свободу. Он несся по коридору, как пушечное ядро, но возле Юли притормозил. Поймав на себе восхищенный, очень мужской взгляд, она осмелела:
   – Простите…
   – А? – Мужчина дрожал от нетерпения, притоптывал ногой. – Что у вас? Направление? Быстрее! Давайте! Подпишу!
   Испугавшись, что в своей неуемной энергии заведующий действительно ее куда-нибудь направит, Юля поспешила сказать:
   – Что вы, я не больная… Скорее, наоборот, врач…
   Тут мужчина повел себя очень странно. Словно громом пораженный, он молитвенно сложил руки и завопил:
   – Господи!!! Неужели ты услышал мои молитвы? Врач! Счастье-то какое!
   Оторопев, Юля сделала шаг назад.
   – Боже мой, мать честная! – надрывался парень. – Живой хирург! Вы ведь хирург, да?
   Юля кивнула.
   – Стойте здесь, – приказал заведующий уже будничным голосом и, открыв дверь своего кабинета, крикнул туда: – Елизавета, принимай без меня. Я в кадры. У нас, кажется, будет хирург!
   В голосе женщины, сообщающей мужу о том, что после десяти лет бесплодия у нее будет ребенок, не могло бы звучать больше счастья.
   Парень крепко ухватил ее за руку.
   – Пойдемте скорее оформляться.
   – Слушайте, но… – мямлила Юля, не зная, как выпутаться из создавшегося положения. – Вы меня видите впервые, я же могу вам не подойти…
   – Не можете, не можете! – Странный человек почти тащил ее вниз по лестнице.
   – У меня нет опыта работы, я год назад окончила институт, а потом училась в аспирантуре…
   – Нет – значит будет!
   – Я замужем и в любой момент могу уйти в декрет.
   Заведующий окинул ее плоский живот заинтересованным взглядом:
   – Ну, месяцев пять у нас точно есть.

   Кадровичка была безжалостно оторвана заведующим от чаепития и усажена оформлять Юлю прямо с куском бутерброда во рту.
   – Давайте ваш диплом, трудовую и сертификат, – мрачно сказала она.
   – Документы у меня дома.
   – Как?!
   – Я не думала, что все будет так стремительно.
   – Быстро за ними! А ты никуда не уходи, – приказал парень кадровичке.
   Вот и славно. Сейчас она поедет домой, и пусть ее ждут хоть до второго пришествия. Больше она к этим странным людям не вернется, вычислит соперницу другим способом. Наймет частного детектива, например.
   – Нет, – вдруг заявил доктор, когда они вышли на улицу. – Я не могу вас отпустить, ожидание покажется мне слишком мучительным. Вдруг вы исчезнете?
   Ясное дело, исчезну, можете в этом даже не сомневаться!
   Парень хищно огляделся вокруг. Он бегал с ней по территории больничного городка в халате и ситцевых зеленых штанах, в легкомысленных туфлях в дырочку на ногах, но, кажется, совсем не чувствовал мороза.
   – Ага, вот они! – Ступив одной ногой на проезжую часть, он яростно замахал проезжающей мимо «скорой». – Сейчас мигом долетим до вас и обратно.

   Огорошенная, Юля бессильно сидела в кухне, пытаясь понять, куда забросила ее злая судьба. Не успела она опомниться, как была зачислена в штат на должность врача-хирурга. Заведующий не отходил от нее ни на шаг, направляя процесс. Оставалась надежда, что в документах обнаружится какая-нибудь заминка, которая позволит Юле увильнуть, но парень быстро и решительно ликвидировал все затруднения. Презрел даже обязательный медосмотр – куда-то позвонил, и через десять минут в отделе кадров появилась полная элегантная дама с заполненной и пропечатанной справкой.
   Выяснив, что Юля – жена Рыбакова, дама с кадровичкой попытались завязать с ней беседу и выкачать из Юли побольше материала для сплетен, но Александр Кимович – так звали заведующего – немедленно пресек эти разговоры.
   – Поздравляю, вы приняты, – сказал он, прощаясь. – Завтра прошу на службу к двенадцати, мы во вторую смену. Как и что, по ходу дела разберетесь. Работы – навалом, зарплата – слезы, но одно могу обещать – скучно не будет.
   Юля пыталась осознать себя трудящимся человеком. Не получалось. Неужели теперь придется тратить по шесть часов в день на прием пациентов? Вот так, – горько думала она, – как говорится, зашел к куме, а засел в тюрьме. На черта мне это нужно? Разве это поможет мне вычислить соперницу? Теперь любовники затаятся, кадровичка наверняка разнесла уже по всему больничному городку, кого приняли на работу. Юля попросила не распространяться о том, чья она жена, но проще остановить ядерную цепную реакцию, чем поток сплетен.
   Врач поликлиники, брр! Эта должность во все времена считалась признаком профессиональной несостоятельности, это низшая ступень иерархической лестницы. Просто стыдно признаваться сокурсникам, до чего она докатилась. Ладно, будем рассуждать логически – она пришла туда ради того, чтобы вычислить женщину Филиппа, этим и займется. А на работу будет смотреть, как на побочный эффект, и исполнять ее так, что Александр Кимович быстро захочет ее уволить.

   – Филипп, помнишь, ты говорил, что я не увижу в этом доме никаких денег, кроме твоей зарплаты? – холодно заметила она, входя к мужу. – Так вот, увижу!
   Рыбаков лежал на диване с каким-то скоросшивателем. Он устало взглянул на нее поверх страниц:
   – Господи, что ты еще придумала?
   – Я устроилась врачом в поликлинику, – заявила она злорадно и остро вгляделась в лицо мужа.
   Жена и любовница работают вместе – ситуация достаточно пикантная!
   Но Филипп только улыбнулся:
   – Что ж, поздравляю. Как говорил Вольтер, работа избавляет человека от трех вещей – от скуки, от порока, и от безденежья. Ты молодец!
   – Ты правда рад?
   – Конечно. Такой способной женщине, как ты, грех себя хоронить в четырех стенах.
   – И тебя ничего не смущает?
   – Нет, а почему я должен смущаться? Ты же не в стриптиз устроилась.
   – Ну, я подумала, вдруг ты обидишься, что я приняла решение, не посоветовавшись с тобой, – врала Юля. – Если ты недоволен, еще не поздно отыграть назад.
   – Я доволен.
   Она опустилась на край дивана. По идее, должен был сказать – ты поступила опрометчиво, давай лучше я устрою тебя в другое место.
   Или уже планирует развод? Тогда ему, конечно, безразлично, где она будет работать.
   Юля зябко повела плечами, такой грустной оказалась эта мысль.
   – Ты почему дрожишь, птиченька?
   – Так. Волнуюсь.
   – Ничего, втянешься.
   Он ласково потрепал ее по коленке и вернулся к чтению.
   Но Юля не спешила уходить. В направлении соперницы она чуть-чуть продвинулась, теперь нужно ударить по другому фронту. Момент для атаки, кажется, подходящий.
   Она легонько поскребла пальцем по бедру Филиппа.
   – Что, Юля?
   Так, намеков не понимаем.
   Вот как, интересно, соблазнить собственного мужа, не унижаясь?
   – Может, вернешься в спальню? – без обиняков спросила она.
   – Спасибо, милая, я уж лучше тут. Боюсь, помешаю тебе выспаться перед первым рабочим днем.
   Она лукаво улыбнулась:
   – Помешай, я буду рада.
   – Птиченька, посмотри, сколько у меня еще работы, – он показал на журнальный столик, заваленный бумагами, – мне обязательно нужно сегодня это проштудировать.
   Юля задохнулась от возмущения. Раздавленная открывшейся ей правдой, необходимостью делать вид, будто она ничего не подозревает, оскорбленная пренебрежением мужа, сейчас она была слишком слаба для иезуитских комбинаций.
   – Ты больше меня не любишь?
   – Ну что за глупые идеи…
   – Почему тогда не спишь со мной?
   Эти слова вырвались помимо ее воли, и она замерла, как человек, случайно выдернувший чеку из гранаты. Сейчас будет взрыв! Филипп скажет – потому что у меня другая женщина, и давай-ка разводиться.
   Но он взял ее руку в свои.
   – Ты такая смешная… Пойми, физическая близость имеет к любви такое же отношение, как гадание на ромашке – к теории вероятности. То есть, никакого. Ты моя жена, и я люблю тебя. И вовсе не секс является доказательством душевной привязанности.
   Расскажи это своей любовнице, – подумала Юля и фальшиво-сочувственно кивнула.
   – Вообще, – продолжал Филипп, – в семейной жизни секс имеет гораздо меньшее значение, чем страсти вокруг него. Это очень плохо, когда близость из обычного супружеского долга превращается в инструмент давления на партнера. Мы с тобой разобрали уже первый, самый простой вариант, когда жена понимает секс как награду мужу за примерное поведение, и лишает его этой награды, если он не потакает ее прихотям. Знаешь, Юля, это не такая безобидная комбинация, как тебе кажется. Муж невольно начинает думать, что значит для жены гораздо меньше, чем духи или, там, автомобиль.
   – Ну все, Филипп, забудем!
   – Уже забыл. Я понимаю, ты просто пробовала свои силы. Но существуют и другие, более тонкие формы давления. Один из партнеров заявляет, что недоволен тем, что имеет не такой хороший секс, какой мог бы получать с другим человеком. Жена упрекает мужа в слабости, муж жену – во внешних несовершенствах, и запускается логическая цепочка: ах, ты не удовлетворяешь меня, по твоей милости я не испытываю наслаждения, значит, ты мне должен. Не можешь расплатиться сексом – отдавай долг чем-нибудь другим. Еще противнее, когда муж начинает корить жену – растолстела, постарела… Ты виновата в том, что я больше не хочу тебя, давай, искупай свою вину ударной заботой обо мне. Хочется верить, у нас с тобой до этого не дойдет. Вообще, никогда нельзя возлагать ответственность за свое счастье на другого человека. Надеюсь, ты рано или поздно это поймешь.
   – Разве я когда-нибудь говорила, что мне с тобой плохо? – возмутилась Юля.
   Она не была искушенной в интимных тонкостях, но все же понимала: лучший способ отправить мужа к любовнице – намекнуть, что он не является лучшим самцом всех времен и народов.
   – Нет, птиченька, но я, откровенно говоря, сам думаю об этом. Мне сорок два года, ты видишь, сколько я работаю… Иногда я хочу тебя, но боюсь оказаться не на высоте и даже не начинаю. Знаешь, когда ты разделила постели, я малодушно обрадовался. Иногда я думал, как ты лежишь со мной рядом и злишься, что я ничего не делаю. Лучше уж, когда мое присутствие тебя не будоражит.
   Он беспомощно, растерянно улыбнулся. Хорошая жена сейчас обняла бы его и разразилась прочувствованной ободряющей речью. Даже если бы, как Юля, знала, что весь рыбаковский текст – сплошной обман. Надо же, признается в своей мужской слабости, лишь бы оправдать шашни с другой бабой! Может быть, он поклялся ей не спать с женой? И, в отличие от всех остальных мужчин, решил эту клятву соблюдать?
   Она насупилась.
   Филипп вдруг расхохотался и сильно сжал ее руку:
   – Говорю, что ты смешная, а на самом деле смешон я! Лежу рядом с молодой горячей женщиной и читаю ей лекцию о пользе воздержания! Ну не дурак ли я?
   Он взял ее тут же, на диване, напористо и нежно. Юля лежала, безучастно отвечая на его ласки, думая, что в его руках не она, а та, другая женщина. Может быть, именно ее образ позволил Филиппу собраться для близости?
   Лучше бы уж он ничего не делал! Секс действительно ничего не значит. Так, несколько движений, совершенных для того, чтобы жена раньше времени не чувствовала себя покинутой.

   В хирургическом отделении поликлиники, куда Юля по недоразумению устроилась, была катастрофа с кадрами. Из восьми положенных по штату врачей работали двое, не лучше обстояло дело и с сестрами. Из-за этого работали в одну смену вместо двух, но на два часа дольше. Иногда, в связи с наплывом больных, эти лишние два часа превращались в четыре.
   Юля жадно знакомилась с новыми коллегами, надеясь, что инстинкт подскажет ей соперницу. Впрочем, выбор был небогат.
   Вторым после заведующего врачом, совмещавшим должности уролога, онколога и ЛОРа, служила крепкая старушка, энциклопедически образованная веселая матерщинница. Подтянутая, быстрая, громогласная, с кокетливой бабеттой, она носила молодежные хирургические костюмы, и Юля была потрясена, узнав, что ей стукнуло уже восемьдесят пять лет. Под стать ей была и ее медсестра, такая же железная бабка, по части знаний способная заткнуть за пояс любого врача. Предположение, что Филипп крутит роман с кем-то из них, находилось за гранью человеческих понятий добра и зла.
   Сестра Катенька, сидевшая на приеме с заведующим, уже справила сорокалетие, но сохраняла миловидность. Прекрасные зубы, губки бантиком, большие эмалево-радостные очи. Пухлые формы выпирали из-под белоснежного халата не без приятности для глаза. Катенька вечно пребывала в прекрасном настроении, долго и вкусно смеялась самой незамысловатой шутке и на любые требования отвечала: «Сию секунду». Насколько Юля смогла выяснить, у нее была хорошая семья, двое детей и муж, души не чающий в супруге. Юля видела этого мужичка самого простецкого вида, когда он встречал жену после вечерней смены. Растревоженное воображение нарисовало Юле целый роман о многолетней связи замужней женщины и Филиппа. Любя друг друга, они не могут соединиться из-за ее детей… Филипп долго хранил верность своей даме, но в конце концов устал от одиночества и решил жениться на первой встречной девице… Идея эта казалась Юле довольно правдоподобной, и она хищно следила за Катенькой.
   Был еще один объект, достойный самого пристального внимания – ее собственная медсестра. Устраивая Юлю на работу, Александр Кимович сказал: я отдаю вам самое ценное, что у меня есть – сестру Елизавету.
   «Самое ценное» была Юлиной ровесницей, но выглядела старше из-за своей стародевической повадки. Высокая, сухопарая, с породистым, но некрасивым лицом, Елизавета смотрела на мир строго и укоризненно. Тонкие губы, не тронутые помадой, всегда были презрительно поджаты. Она носила старомодные двубортные, звенящие от крахмала халаты, а во время перерыва позволяла себе только чашку кофе с двумя ломтиками поджаренного черного хлеба. Елизавета варила превосходный кофе и утром, перед началом работы, делала одну чашечку для Александра Кимовича. Это был ритуал. Когда Юля легкомысленно попросила сварить кофе и для нее, медсестра посмотрела на нее так, что Юля ощутила себя полнейшим ничтожеством. Но работала Елизавета безупречно. Она блестяще знала всю амбулаторную хирургию, никогда не ошибалась в больничных листах и успевала выполнять еще обязанности перевязочной сестры, когда та уходила в очередной запой.
   – Коковцева опять сегодня никаковцева, – говорил Александр Кимович, и Елизавета, не дрогнув лицом, отправлялась вскрывать фурункулы и зашивать раны.
   Эту самую Коковцеву, женщину хорошую, работящую, но слабохарактерную, Юля не принимала в расчет. Филипп никогда бы не связался с алкоголичкой, тем более, на лице этой достаточно еще молодой женщины уже проявились следы ее пагубного пристрастия.
   Елизавета не была сестрой милосердия в привычном смысле этого слова, с пациентами она держалась холодно, не выказывая ни малейшего участия. Но они, выслушав ее четкие инструкции – больничный отметите в шестом окошке, этот антибиотик будете принимать три раза в день после еды, а пятого числа придете на перевязку – уходили от нее всегда довольные.
   Юля знала, что до ее появления, в особо тяжелые дни, когда на прием являлись по двести человек, Александр Кимович сажал Елизавету работать за врача, и она прекрасно справлялась с этой ролью.
   – Не так уж все сложно, – напутствовал Юлю заведующий, сообщая, что ей придется выполнять работу не только хирурга, но и онколога. – Одна сестра выписывает рецепты и больничные, другая перевязывает, а мы с вами только придаем блеск всему этому мероприятию.
   Среди медработников не принято называть медсестер по имени-отчеству, обычно они до старости остаются Люсями и Наташами, но обратиться к этой царственной девушке «Лиза» ни у кого не поворачивался язык. Только Елизавета.
   Наверное, она и есть, – решила Юля. – В тихом омуте черти водятся! Рыбаков сам сухарь, вот и пленился этой воблой!
   И она страстно возненавидела Елизавету.

   Александр Кимович, единственный мужчина в отделении, был старше Юли годом или двумя. Невысокий коренастый кореец, он по странной прихоти судьбы носил фамилию Дубикайтис, но весь больничный городок звал его Саня Самурай.
   Яркая монголоидная внешность нисколько не портила его, а, наоборот, придавала очарования, и среди сотрудниц он почитался настоящим красавцем.
   Травматолог по специальности, он приехал в город работать врачом стационара, но руководство быстро перебросило его в поликлинику, якобы временно, пока не найдут специалистов. «Временно» растянулось на неопределенный срок, специалистов так и не нашли, Дубикайтис работал и заведующим, и простым травматологом, попутно освоив профессию хирурга.
   Кроме того, что вкалывал за трех врачей, Александр Кимович брал дежурства в стационаре, а редкие свободные часы тратил на занятия карате. Семьей он пока не обзавелся, жил в общежитии и безуспешно ждал служебную квартиру.
   Наглый до изумления, вдохновенный хам, Дубикайтис управлял отделением жестко и самовластно, в духе не диктатуры даже, а абсолютной монархии.
   Когда кто-то пытался с ним спорить и начинал: «Я думаю…», заведующий немедленно отрубал: «Здесь думаю я!». Если собеседник пытался перебить его, то слышал: «Здесь говорю я!».
   Однажды Елизавета при Юле пыталась убедить Дубикайтиса ввести талоны на плановый прием, но получила в ответ только эти две коронных фразы.
   – Знаете, Александр Кимович, – обиделась она, – когда через двести лет на здании поликлиники повесят вашу мемориальную доску, то напишут не «здесь жил и работал», а «здесь думал и говорил Дубикайтис А. К.»
   Впрочем, он первый и иронизировал над своими авторитарными замашками. Так, на всех визируемых документах он писал, как Людовик ХIV у Дюма – «видел и одобряю», вместо обычного «ходатайствую по существу заявления». Местные приказы начинались у него так: «В целях повышения качества медицинской помощи повелеваю…». Дальше заведующий перечислял необходимые мероприятия и заканчивал фразой «Быть сему!».
   Из администрации звонили, ругались, кричали, что Дубикайтис злостно нарушает порядок, он невозмутимо слушал, а потом нежно вздыхал: «Ну, если вам не нравится…». Обычно после этих слов собеседник сразу умолкал – все знали, что Самурай только и мечтает бросить поликлинику и вернуться в стационар.
   На волне борьбы с коррупцией администрация вывесила в вестибюле поликлиники плакат: «Уважаемые пациенты! Не давайте врачам денег, за ваше лечение платит государство!». Дубикайтис чуть ниже повесил большой лист ватмана со следующим текстом: «Средняя зарплата врача – 15 тысяч рублей, за прием одного человека государство платит врачу 20 рублей, медсестре – 12 рублей». Завполиклиникой сдирала со стенда это творчество, но Самурай спокойно писал новый плакат. Когда обоим надоела эта игра, он заявил, что в холле будут висеть либо оба этих плаката, либо ни одного.
   На второй день работы Юля стала свидетельницей страшной баталии. К Дубикайтису примчался разъяренный начмед, размахивая листком бумаги формата А4.
   – Я всегда знал, что вы нахал! – орал начмед голосом, исполненным душевной боли. – Но не до такой же степени! Не до такой!
   Он был настолько взволнован, что даже не обратил внимания на Юлю.
   – Что это за бред? – Начмед швырнул бумагу на стол.
   Юля с любопытством покосилась. Документ был озаглавлен «Отчет о работе хирургического отделения поликлиники за II квартал» и содержал одну-единственную фразу: «Все зашибись!».
   – Это отчет, – любезно пояснил Дубикайтис. – Работаем помаленьку, план выполняем, больные довольны. Что тут еще скажешь?
   – Вы сумасшедший? – трагически вопросил начмед.
   – Наоборот, – спокойно отвечал заведующий. – Вы развели целый оргметодотдел. Там сидит куча народу, все ставки укомплектованы, вот пусть они и занимаются прямыми своими обязанностями – считают вам и обращаемость, и оперативную активность, и расхождения диагнозов, и прочее. Дальше. Я много раз писал в отчетах, что мне катастрофически не хватает врачей, что экономисты злостно мухлюют с нашей зарплатой: мы работаем каждый за двух с половиной специалистов, а получаем дай бог за одного. Я ходил, разбирался, а они мне тычут в нос какими-то законами, якобы не имеют права платить больше. Между тем, такого закона, чтобы работодатель не имел права оплатить работнику его труд, в демократическом государстве быть не может!
   – Александр Кимович, поймите, это не от нас зависит, – уже примирительно сказал начмед.
   – Дальше. Сто раз я писал о том, что нам необходим новый коагулятор [1 - Электроинструмент для прижигания мелких кровоточащих сосудов или удаления небольших кожных новообразований. – Здесь и далее примечания автора.], а на инструменты просто страшно смотреть. Ничего не изменилось, как работали древними зажимами, так и работаем.
   – Москва не выделяет фондов на новое оборудование.
   – Ну да. Вот я и подумал, зачем обременять вас просьбами, которые вы не в состоянии выполнить? Какой смысл мне напрягаться, переводить бумагу, если от этого все равно ничего не меняется?
   – И все же такое поведение недопустимо! Я ведь могу и выговор объявить, не боитесь?
   – Не-а! Я ничего не боюсь. Это вы боитесь, что я плюну на все и уйду.
   Начмед позорно удалился с поля брани. Он, конечно, бормотал в адрес Дубикайтиса всякие угрозы, но уже так, для формы, чтобы окончательно не потерять лицо.

Глава третья

   Юля, запыхавшись, прибежала на работу. Она никак не могла привыкнуть к новому режиму и всегда опаздывала. Ведь, проводив мужа, надо спокойно выпить утренний кофе, привести себя в порядок, одеться… В родительском доме она открывала шкаф и находила там чистые, идеально отглаженные вещи, так что оставалось лишь продумать свой туалет, а теперь… То обнаружится, что на юбке отлетела пуговица, то блузка отвиселась на плечиках грубыми складками. Приходилось спешно устранять эти мелкие неполадки, и времени, отведенного на сборы, не хватало.
   Вот и сегодня. Прием идет уже полчаса, а она только явилась на службу.
   – Юлия Евгеньевна, на секунду!
   Александр Кимович крепко взял ее за локоть и повел в комнатку, где они обычно пили чай.
   – Но у меня народ сидит…
   – Ничего, много времени я не отниму. Юлия Евгеньевна, – усадив ее, Дубикайтис стал прохаживаться по крошечной комнатушке, – принимая вас на работу, мы все думали, что существенно облегчим себе жизнь. До вашего поступления мы с Верой Борисовной получали немножко денег с вашей ставки, теперь их у нас отобрали, но объем работы с вашим появлением почти не изменился. Мы были так счастливы, когда вы пришли, а теперь оказывается, что радоваться нечему.
   Она сидела, потупившись, и вертела в руках авторучку. У меня в этом заведении несколько другие цели, чем прием ваших больных, – хотелось сказать ей.
   Прием страшно утомлял ее. Общение с пациентами – бесцеремонными, желающими, чтобы Юля немедленно избавила их от хвори, – было почти невыносимым. На третий день работы она возненавидела людей, обращающихся к ней за помощью. Пациенты, кажется, платили ей тем же.
   – Вы принимаете по пятнадцать человек в день! Пятнадцать! Это капля в море. Для сравнения: у меня средний показатель шестьдесят пять человек, у Веры Борисовны – примерно столько же. Разве так можно, Юлия Евгеньевна?
   – А как иначе? – вяло огрызнулась она. – Нужно же выслушать жалобы, собрать анамнез…
   – Ничего подобного! Вам дается четыре минуты на больного, какой анамнез?
   – Анамнез – важнейшая часть диагностического алгоритма, – сказала она менторским тоном. – Например, профессор Захарьин придавал сбору анамнеза первостепенное значение и иногда по два часа опрашивал больного.
   Дубикайтис засмеялся:
   – Это когда ему шла почасовая оплата. А мы тут не профессора. Запомните, вы должны говорить три фразы: «Что болит?», «Показывайте!» и «Что вы хотите?». Все. Обязательно спрашивайте у человека, что он хочет, за участие он будет вам благодарен и не обидится, если вы не сможете удовлетворить его желание.
   – Нет, я так не могу…
   – Хорошо. Я понимаю, что вы – молодой специалист и не можете ставить диагнозы, как Вера Борисовна, лишь мельком взглянув на пациента. Но, как бы неопытны вы ни были, вы можете вовремя приходить на службу. Для этого высокая квалификация не нужна. Потом. Вы уходите ровно в момент окончания рабочего дня, не считаясь с тем, что под вашей дверью сидит еще куча больных. Почему так?
   – Знаете что, Александр Кимович? Я не только ваш сотрудник, но и мужняя жена. У меня много других обязанностей, и я не собираюсь гореть на работе, тем более за такую смешную зарплату.
   – Что ж, возражение принимается. Оно было бы справедливым, если бы мы все тут являлись монахами без малейших проблесков личной жизни и в день получки уносили бы домой чемоданы денег. Но, увы, все имеют семьи и зарабатывают столько же, сколько вы. Почему же вы должны быть на особом положении?
   Ответить на этот вопрос Юля не могла. Она так привыкла с детства быть «на особом положении», что никогда не задумывалась, на каких основаниях занимает его. Просто принимала как данность.
   – Я никогда не наказываю сотрудников рублем, – продолжал Дубикайтис, – но вы в этом месяце получите очень мало, голую ставку. Все доплаты идут за переработку по квитанциям [2 - Каждое посещение врача в поликлинике оплачивается страховой компанией с помощью квитанции, в которой указываются паспортные данные пациента и код диагноза. В течение рабочего дня врач, чтобы оправдать свою заработную плату, должен принять определенное количество больных (для хирурга – 32 человека). Если он больше, то получает дополнительно к зарплате около 18–20 рублей за каждого больного.], а у вас по ним дефицит. Еще и задолжаете.
   Юля фыркнула:
   – Не нужны мне эти копейки!
   – А вот это зря. Наши копейки очень дорого стоят, каждая из них оплачена тяжелым трудом.
   Черт возьми, что происходит? Какой-то мальчишка, выскочка без роду и племени читает ей нотации, а она смиренно слушает, будто так и надо! Юля гордо выпрямилась, но вдруг поняла, что ей нечем ответить. Она смутно постигала, что неожиданно судьба занесла ее совершенно в другой мир, где деньги не делают, а зарабатывают, и в этом мире совсем другие законы. И судить ее будут именно по этим законам, а ее происхождение тут никого не волнует. Им наплевать, чья она дочка и чья жена.
   – Хорошо, я постараюсь исправиться, – буркнула она.
   Но самым обидным было другое. Пока она ни на шаг не приблизилась к своей цели.

   Как ни мало понимала Юля в амбулаторной хирургии, этот диагноз был ей ясен.
   – Абсцесс предплечья, – сказала она Елизавете, – пишите направление в стационар.
   Поджав губы больше обычного, Елизавета попросила пациента подождать в коридоре.
   – Юлия Евгеньевна, зачем в стационар? Сейчас вскроем, назначим антибиотики, и все.
   – Он наркоман, болен СПИДом и гепатитом С. Не собираюсь я к нему притрагиваться! – отрезала Юля.
   – Хорошо. Я выйду на минутку?
   Вернувшись, Елизавета сказала:
   – Я вскрыла ему абсцесс. Широко, на всю длину, полость промыла, поставила дренаж. Запишите в карточке.
   Юле вдруг стало очень противно. Впервые в жизни она презирала себя. Действительно, единственным показанием к направлению в стационар этого больного было ее собственное малодушие – она испугалась возможности заразиться. Боясь за себя, она отказалась выполнять свою обязанность. Но Елизавета ни словом не упрекнула ее.
   И пусть бы это был кто-нибудь другой! Нет, именно эта вобла, которая, вполне возможно, спит с ее мужем!

   – Теперь-то вам от меня не отвертеться, дорогой зятек, – хищно приговаривал Юлин отец. – Надо же, какой вы неуловимый, то на объекте, то на совещании! Ладно, думаю, не хочет меня видеть в качестве партнера, будет иметь в доме строгого тестя! Вот сейчас как начну лезть в вашу семейную жизнь! Как пойду давать советы!
   – Охотно выслушаю, – улыбнулся Филипп, доставая из бара коньяк.
   Гость деликатно пригубил. Дорогой армянский коньяк, наверное, казался ему дрянным пойлом. Отец признавал только «Хенесси».
   – Ты не обидишься, дочь моя, если мы побеседуем о делах? Впрочем, вини своего мужа за то, что тебе приходится выслушивать скучнейшие разговоры. Если уж он сам так занят, переключил бы меня на своего заместителя по коммерческой деятельности. Папа бы проглотил обиду.
   Юля видела, что за напускной веселостью отец скрывает раздражение.
   – У меня нет такого заместителя.
   – Так нельзя, дорогой мой. Ладно я, прощу по-родственному, но вы можете лишиться многих выгодных контрактов, если будете недоступны. У вас очень маленький аппарат.
   – У меня, – засмеялся Филипп, – нормальный аппарат. А дармоеды мне не нужны, поверьте.
   – Но нельзя же отвечать за все самому! Возьмите человека, который будет отвечать за производство кухонь. А самое правильное – выведите это производство из состава завода. Организуйте акционерное общество, мои юристы вам помогут. Так будет гораздо удобнее. И по деньгам, и вообще.
   – Евгений Николаевич, если вы хотите сотрудничать, вам придется примириться с тем, как я веду дела.
   – Иначе что? Расторгнете контракт? Дорогой зять, такими оптовыми покупателями, как я, не разбрасываются. Вспомните, как раньше вы пристраивали свой товар! А сейчас я скупаю все по заявленной вами цене, избавив вас от хлопот по реализации.
   – Евгений Николаевич, у меня к вам претензий нет. Смею надеяться, у вас ко мне – тоже. Бизнес идет нормально, что тут обсуждать?
   – Филипп, дорогой, мы же теперь родные люди! Послушай доброго совета, сделай ОАО! Мне-то, откровенно говоря, все равно, я о тебе забочусь. Мало ли как повернется? Тебя могут и снять с должности, а собственная фирма есть собственная фирма. Тем более, прибыльная. Надо расширять производство, в магазинах люди в очередь записываются за твоими кухнями, да что там, сети строительных супермаркетов готовы у меня перекупать. Так что давай, расширяйся!
   – Я не могу увеличить производство, Евгений Николаевич. Больше скажу, если я это сделаю, качество продукции неминуемо упадет. Кухни делают лучшие рабочие завода. Работа в этом цеху является для них своеобразной премией за то, что безупречно делают свое основное дело. А если я начну расширяться, наберу всяких гоблинов, то пойдет халтура. Я стал штамповать мебель не для обогащения товарища Рыбакова, а для покрытия неотложных нужд завода. Сейчас рабочие знают, что трудятся на себя, а как только я сделаю ОАО, они поймут, что работают на дядю и возненавидят меня за предательство.
   Отец пожал плечами. Ход его мысли был Юле понятен. Кухни «пошли», покупатели поняли, что за небольшие деньги можно получить вещь отменного качества, теперь можно расслабиться и гнать под эту марку обычный ширпотреб.
   Посидев еще немного за разговорами, Евгений Николаевич стал прощаться. Юля проводила его до машины.
   – Хоть ты вправь мозги этому идиоту! – раздраженно говорил он, вертя в руках брелок сигнализации. – По-женски убеди. Воевать-то с ним не хотелось бы, зять родной! Но его упрямство просто невыносимо.
   Юля знала, как папа не любит, если ему перечат. Сопротивление распаляет его, и он стремится всеми способами настоять на своем, даже если это и не имеет для него принципиального значения.
   – Папа, тут ничего не поделаешь, – осторожно сказала она. – Филипп не считается с моим мнением, его вообще в жизни ничего не волнует, кроме процветания его драгоценного завода. Он на самом деле абсолютно честный человек. Ты же видишь, как мы живем.
   – Что же полез в нашу семью, если такой честный?
   – А что, наша семья воры и негодяи? – обиделась Юля.
   – У нас, – значительно сказал отец, – семья порядочных людей, и мы понимаем, что нельзя ввергать девушку в нищету только на том основании, что она понравилась тебе! Любой человек нашего круга знает, что нужно обеспечить жене ту жизнь, к которой она привыкла, вот это – настоящая честность. И ты должна донести до него эту мысль. Я, конечно, виноват, не навел заранее подробных справок о Рыбакове. Но не все потеряно, если он будет слушаться, я помогу ему подняться. Убеди его довериться мне. Конечно, на фиг мне это надо, но ради счастья дочери я готов на все. Не разводиться же вам, в самом деле! Все-таки семья – ячейка общества.
   Юля засмеялась:
   – Наша семья – ячейка феодального общества. Филипп не позволяет мне соваться в свои дела.
   – Ничего, дочка, мы это исправим.
   Папа участливо смотрел на нее, такой любимый, такой родной…
   Юля никогда не имела тайн от родителей. До последнего времени она поверяла им даже любовные горести и никогда не оставалась без помощи. Но сейчас все изменилось, и она не может признаться отцу, что муж держит любовницу. Как хотелось поведать ему о своих печалях, но Юля испытывала тот жгучий стыд, который, наверное, переживают родители, открывая детям интимные стороны жизни. Папа живет совсем в другом, правильном мире. Он любит маму и, наверное, никогда даже не думал об измене. Как уязвит она его своим признанием!
   Филипп не только предал ее, он отсек ее от родителей, лишил возможности быть самой собой…

   Наблюдение за потенциальными соперницами не давало результатов. В горячке приема Юля иногда даже забывала о том, что истинная цель ее пребывания в поликлинике – вовсе не врачевание разных отвратительных фурункулов, и упускала из виду женщин.
   Они между тем не давали ей не только прямых улик, но даже пищи для догадок. Ни одного подозрительного звонка, ни одного намека на предстоящее свидание. Под предлогом того, что хочет купить новый мобильник, но не знает, какой выбрать, Юля тщательно изучила телефоны подозреваемых. В записных книжках не нашлось ни одного из Филипповых номеров, правда, это ничего не значило. Имея три сотовых, Филипп легко мог завести и четвертый, специально для любовных дел.
   Катенька каждый день являлась на работу с таким видом, будто ее ждет романтическое приключение. Елизавета, напротив, всегда выглядела так, словно с ней ничего подобного не может случиться.
   Катеньку после вечерней смены встречал муж, а Елизавету Юля повадилась провожать до дома – якобы привыкла ходить в магазин, расположенный рядом. Елизавета вряд ли радовалась провожатой, но ничем не показывала, что Юлино общество ее тяготит.
   Так можно мучиться подозрениями до старости, бесилась Юля.

   – Пишите направление в стационар, – приказала она Елизавете, – флегмона голени.
   – Хорошо, Юлия Евгеньевна, – церемонно кивнула та и обратилась к пациентке: – Подождите в коридоре, сейчас вынесу направление.
   Когда женщина вышла, Елизавета посмотрела на Юлю:
   – Вы уверены в диагнозе?
   Ах ты, наглая дрянь! Мало того, что крутишь шашни с моим мужем, еще пытаешься унизить меня как врача!
   – Уверена! – высокомерно ответила она.
   – Посмотрите внимательнее, это больше похоже на рожистое воспаление.
   – Послушайте, Елизавета! Я не мешала вам учиться на врача и не виновата в том, что вы этого не сделали. Вы – медсестра, вот и выполняйте свои обязанности, к которым постановка диагноза не относится.
   Ручка замерла в миллиметре от бланка.
   – Может быть, взглянете еще раз? Гиперемия [3 - Покраснение кожи или других тканей в результате усиления тока крови. Характерный симптом воспаления.] слишком яркая для флегмоны, с четкими границами. Или вы определили флюктуацию? [4 - Здесь: колебания жидкости, скопившейся в тканях в результате воспалительной реакции, как правило, признак гнойного воспаления.]
   – Я не обязана отчитываться перед вами. Пишите!

   Через два дня на планерке Дубикайтис «порадовал»:
   – У нас расхождение. Направили с флегмоной, а оказалась рожа.
   Юля втянула голову в плечи и покосилась на Елизавету. Сейчас та начнет обличать наглую самозванку, которая не только ничего не знает, но и не слушает советов более опытных людей.
   – Это пациентка Бородкина? – уточнила медсестра. – Тут, Александр Кимович, немудрено было ошибиться. Сильнейший отек конечности, а сами знаете, при глубоких флегмонах флюктуация не определяется. Вот мы и выставили более грозный диагноз из предполагаемых.
   Юля сидела, как оплеванная. Она оскорбила Елизавету, а теперь та защищает ее! Дубикайтис, приписав растерянность на ее лице тому, что Юля сожалеет о допущенной ошибке, принялся утешать:
   – Такое бывает, Юлия Евгеньевна. Болезнь не всегда выглядит, как в учебнике. Главное, вы не пропустили пациентку, а направили в стационар.
   Кажется, я начинаю понимать, почему Филипп тянется к ней, мрачно думала Юля, только мне никогда не стать такой, как она…

   Вернувшись домой, Юля бессильно рухнула на диван. Сегодня она приняла сорок пациентов – далеко, конечно, до заоблачных показателей Дубикайтиса и Веры Борисовны, но для нее это рекорд. Тело ломило, и хотелось только одного – спать. Нет, пора завязывать с этой чертовой работой, иначе она превратится в собственную тень. Не хватает времени ухаживать за собой, сегодня она даже не сделала прическу. Опасаясь разноса за опоздание, Юля на ходу скрутила волосы в хвост. Такое случилось с ней чуть ли не в первый раз в жизни, и теперь она переживала, что это начало деградации. Эдак я совсем расслаблюсь и через год превращусь в страшилище, и то, что муж имеет любовницу, никого не будет удивлять.
   Она самыми страшными клятвами поклялась себе, что станет подниматься на полчаса раньше.
   Тут зазвонил телефон:
   – Юлия Евгеньевна, – раздался в трубке незнакомый голос, – дежурный хирург беспокоит.
   – Слушаю.
   – Вы не могли бы приехать, помочь на резекции желудка?
   – Я? Но у вас полно более компетентных специалистов.
   – Вот и нет. Рабочий день кончился, все компетентные специалисты разбежались. По инструкции, мне должен ассистировать дежурный травматолог, но у Самурая в приемнике завал. Человек двадцать сидит, и если он сейчас уйдет со мной на операцию, кто-то из них обязательно напишет жалобу. Приезжайте, а?
   – Хорошо. – Язык повернулся независимо от ее воли.
   – Спасибо, очень выручили! Спускайтесь к подъезду, «скорая» за вами уже едет.

   В приемном ее встретил Дубикайтис. Дежурный хирург не соврал, народу действительно сидело очень много.
   – Привет, хорошо, что пришла, – заведующий вдруг отбросил всякие церемонии. – Пойдем, провожу тебя, а то ты дороги не знаешь. – Это я сказал, чтобы тебя вызвали, – тараторил он в пути. – Тебе будет полезно. Видишь ли, для того чтобы классно зашивать раны и выписывать больничные, нужно уметь делать резекцию желудка. Диалектика!
   – Вот спасибо, – процедила Юля.
   Они вошли в реанимационное отделение. Оглянувшись вокруг, Юля была приятно удивлена – оснащение не хуже, чем в клинике сердечно-сосудистой хирургии.
   – О, как быстро, молодец! – Навстречу ей поднялся мужичок совершенно затрапезного вида.
   Лицо обветренное, так обработано морозом, что теряются черты. Только удивительно яркие, льдистые серые глаза выделяются на этой краснокожей маске. Разбитые крестьянские руки тоже не выдавали хирурга.
   – Ассистент на месте! Подавай больного! – крикнул мужичок анестезиологу.
   – Подождите, мне нужно еще его подготовить, покапать. Гемодинамика нестабильная, – ответил тот.
   – Ты мне это прекращай. Ты в него заливаешь воду, а из него выливается кровь! Хорошенькая подготовка!
   Юля поежилась. Она никогда не стояла первым ассистентом, боялась не справиться, а этот суровый мужичок не станет с ней церемониться. Еще как даст зажимом по рукам!
   – Поехали! – скомандовал хирург.

   Под маской операционной сестры Юля неожиданно узнала Елизавету. Оказалось, кроме поликлиники та еще берет дежурства в больнице. Ничего себе! – изумилась Юля. – Как только у нее хватает сил? Я еле могу после приема сварить обед, а она на операциях стоит!
   – Я совсем не знаю вашей манеры оперировать, и вообще, училась на сосудистого хирурга, резекцию желудка только один раз издали видела, – конфузливо призналась Юля. – Так что вы сильно меня не ругайте…
   – Разберемся. Бери тампон!
   Мужичок работал быстро, но методично, и Юля, в голове которой неожиданно начали всплывать страницы учебника по оперативной хирургии, понимала, как помогать ему. Узлы она вязала прекрасно, спасибо сумасшедшему преподавателю, который часами заставлял их тренироваться в двух парах перчаток, смазанных растительным маслом, на нитках, спрятанных в полуоткрытом ящике стола. Даже он, строгий до жестокости, признавал, что у Юли очень ловкие руки.
   – Слушайте, если это у вас первая ассистенция, я просто потрясен, – заявил хирург, ушивая рану кожи. – Или вы наврали, чтобы произвести на меня впечатление?
   – Что вы! Раньше я только держала крючки.
   – Тогда вы настоящий самородок, Юля!
   – Это верно, Юлия Евгеньевна очень хороший врач, – сказала Елизавета. – Мы все очень рады, что она пришла к нам работать. Вы бы видели, как она вскрывает панариции [5 - Гнойное воспаление пальца.]! Сам Джанелидзе не мог бы сделать лучше.
   – Ну, где ему, – засмеялся доктор. – Он, небось, только свои дурацкие «принципы трех О» формулировал, из-за которых столько студентов погорело. Вы сами-то, Юля, знаете, что это такое?
   – Обстановка, обезболивание и обескровливание!
   Принцип «трех О по Джанелидзе» – классическая ловушка. В учебнике он не упоминался, и преподаватели таким образом проверяли, был студент на лекции или нет.
   Хирург восхитился:
   – Высший пилотаж! Нужно будет серьезно выругать Кимовича за то, что пытался утаить от нас такого специалиста. Вот собственник! Юлечка, милая, не хороните себя в поликлинике, приходите к нам дежурить!
   – Я? Но я так мало знаю о неотложной хирургии…
   – Так где ж узнать, как не здесь? На первых порах я подстрахую, если что, будете меня из дома вызывать. Но я чувствую, вы быстро освоитесь.
   Юля молчала.
   – Серьезно, соглашайтесь! У нас катастрофическая нехватка рук, пашем сутки через двое помимо дневной работы. Как зомби уже ходим.
   Помявшись, Юля ответила, что не готова к самостоятельной работе в стационаре. Призналась, что в институте пренебрегала практикой. Да, конечно, она знает, что при аппендиците появляются симптомы раздражения брюшины, но не способна эти симптомы определить. Если бы хирурги дежурили по двое, она бы согласилась, но оставлять на сутки ее одну – значит начать кампанию по массовому истреблению населения.
   – Юля, у вас хорошие руки, – возразил доктор. – Они поймут и подскажут голове, что надо делать.
   Услышать столько похвал было приятно. И удивительно было слышать хорошие слова из уст Елизаветы, которая должна ненавидеть ее, жену своего любовника и отвратительную напарницу.
   Дежурить? Нет, никогда! На кой черт мне лишняя нагрузка? И все же… Раз может Елизавета, смогу и я!
   Я докажу Филиппу, что ничем не хуже ее!

   Юля попала домой только в восьмом часу, и тут ей открылась страшная правда – обеда нет! Тоскливо изучив холодильник, она поняла – сопротивление бесполезно, за полчаса, оставшихся до возвращения Филиппа, все равно ничего не приготовить.
   Ну и пусть, беспечно решила она и легла перед телевизором. Ноги после долгой операции отчаянно гудели и категорически отказывались стоять возле плиты.

   … – Как это ничего не приготовила?
   Филипп возмущенно смотрел на скудно сервированный стол. Хлеб, сыр, колбаса и помидоры. Юля не стала даже делать бутерброды: семь бед – один ответ.
   – Я с пониманием относился к тому, что ты плохая кулинарка, но это уже не лезет ни в какие ворота!
   – Я пришла за полчаса до тебя и не успела, – оправдывалась она.
   – Значит, нужно было позаботиться об обеде раньше. Да что это такое, в самом деле! Я работаю, как черт, и имею право рассчитывать, что дома меня ждет горячий суп!
   – Я тоже работаю, – процедила Юля.
   – Сравнила божий дар с яичницей! Позволь тебе напомнить, что мы живем на мои деньги. Так что будь любезна не забывать о своих обязанностях.
   – Позволь и мне тебе напомнить, что ты брал жену, а не кухарку! – процедила Юля, страшно оскорбленная. Ее, будущего великого хирурга, тычут носом в кастрюли, словно нашкодившего щенка! – Между прочим, я сегодня три часа отстояла у операционного стола и спасла человеку жизнь, так что не надо считать мою работу полной ерундой. Она, может, поважнее твоей.
   Фыркнув, Юля вернулась на диван и уставилась в телик. Там шел какой-то сериал. Раньше она презирала сериалы, но тут неожиданно увлеклась. Мозг отдыхал, следя за незамысловатым сюжетом.
   «Будь любезна!» – распаляла себя Юля. Скажите, пожалуйста, каков тиран. Нечего объявлять мне ультиматумы, буду готовить, когда захочу, а не нравится – пусть валит к своей возлюбленной и строит ее, сколько душа пожелает.
   Впервые Юля подумала, что развод с Филиппом не станет крушением всей ее жизни. Она – взрослая самостоятельная женщина, хороший, как выяснилось сегодня, специалист, а наберется опыта – станет еще лучше. Не пропадет. И мужа себе найдет нормального, который не заводит любовницу сразу после свадьбы. Глупо бояться, что никто не польстится на нее, разведенную! Она больше не позволит выбирать и оценивать себя как товар. Сама будет выбирать и оценивать, и возьмет то, что нужно ей.
   Краем уха Юля слышала возню Филиппа в кухне. Гремели кастрюли, шипело масло на сковородке. Звуки были раздраженными, зловещими, казалось, Рыбаков нарочно громко стучит посудой, чтобы она поняла всю глубину его справедливого бешенства.
   Да пусть хоть головой об стены бьется, я ни в чем не виновата, подумала она весело.
   – Что, птиченька, отдохнула?
   Юля повернулась лицом к стене, показывая, что не собирается отвечать на такие коварные вопросы.
   – Я курицу поджарил. Будешь?
   – Если ты хочешь вызвать у меня угрызения совести, то не старайся.
   – Юля, прости. Я был неправ.
   – Неужели?
   – Ну не злись, птиченька. Сделай скидку на то, что голодный мужик – существо неадекватное. Пойдем есть.
   – А ты гарантируешь, что эта курица не станет потом у меня поперек горла? Сейчас накормишь, а потом будешь всем говорить – знаете, моя жена такая лентяйка, что мне один раз пришлось самому готовить обед!
   Филипп, смеясь, протянул к ней руки:
   – Пойдем, а то остынет. Я вот что подумал – ты действительно устроилась на тяжелую для женщины работу. Там – мясо кромсать, приходишь домой – опять мясо кромсать.
   – Я попрошу не отзываться о моей профессии в таком тоне. Я же не говорю про твою работу – ведра лудить или чайники паять.
   – Извини, больше не повторится. Короче, давай наймем тебе помощницу по хозяйству.
   Предложение звучало чертовски соблазнительно. Избавиться от нудной домашней работы, навсегда забыть о чистке картошки – что может быть лучше? Но все Юлины сотрудницы, загруженные ничуть не меньше ее, управлялись с хозяйством сами. Причем у Катеньки были дети, а у Елизаветы – престарелые родители и маленькая племянница. Их семьи требовали гораздо больше хлопот, чем Юлина, состоящая из нее и мужа. Согласиться на домработницу значит признать, что она, Юля, хуже этих женщин, не способна на то, что каждый день спокойно делают они.
   – Нет, не надо, – решительно сказала она. – Не бойся, я буду тебе готовить и рано или поздно научусь это делать.

   – Вызов на дом. Поедете? – спросила Елизавета.
   Юля обреченно вздохнула:
   – А куда деваться?
   Они не любили вызовы на дом, хотя их, специалистов, возили на больничной машине, в отличие от участковых. Вызов хирурга назначался терапевтом, в основном это была или попытка спихнуть с себя ответственность за больного, или консультация по поводу инвалидности. Дубикайтис страшно возмущался: «Зачем вам нужен хирург, чтобы установить инвалидность человеку, перенесшему ампутацию бедра? Вы не умеете считать до двух? Или не знаете, сколько у человека в норме должно быть ног?»
   Но зам по экспертизе, маленькая вредная старушка по кличке Гнусный Гном, не желала слушать его криков. Раз положен осмотр хирурга – будьте любезны!
   Лифт не работал. Проклиная все на свете, Юля взбежала на пятый этаж по заплеванной лестнице. С первого взгляда она поняла, что вызвали ее напрасно.
   – Мне кажется, у вас нет тромбофлебита, – сказала она осторожно. – Изменения в ногах связаны с сердечной недостаточностью.
   Юля ждала бурных упреков в некомпетентности, но очень пожилая шустрая женщина неожиданно закивала:
   – Знаете, доктор, я тоже так думаю, – быстро заговорила она и стала перечислять симптомы заболевания своего мужа так уверенно, словно речь шла о ее собственных ногах. – Терапевт говорит – это вены, я пошла, купила лекарство от вен, подождите минуточку, сейчас найду… Слава, ты не помнишь, как то лекарство за шестьсот рублей называется?
   Юлин пациент скупо улыбнулся и покачал головой.
   – Склероз, – пояснил он.
   – Детралекс? – наудачу спросила Юля.
   – О, точно! Мы начали принимать, но пока никакого эффекта.
   – Вы, пожалуй, и не ждите. – Юля не собиралась покрывать безграмотность терапевта, разорившего стариков на дорогой препарат.
   Раньше она имела весьма смутное представление о жизни простых пенсионеров и думала, что их лечение оплачивает государство. Приступив к работе, выяснила, что это далеко не так.
   – При нынешнем состоянии вашего кровообращения он даже вреден. Сначала сердце надо наладить.
   Она села за уголок идеально отполированного стола, чтобы сделать запись в карточку. Ага, вот последняя запись терапевта. Расшифровав его иероглифы, Юля подумала, что кардиальная терапия назначена не совсем правильно. Впрочем, ее это совершенно не касается. Нужно отписаться, что данных за острый тромбофлебит нет, ничего большего от нее никто не ждет.
   – Ой, доктор, – стрекотала жена пациента, – неужели вы хирург? Такая молоденькая…
   – Да, я пока неопытный врач, – приосанилась Юля, – но именно в сосудистой хирургии немного понимаю, будьте спокойны. Я учусь в аспирантуре на этой кафедре.
   – Что вы! Просто я смотрю – совсем девочка!
   Закончив писать, Юля оглядела комнату. Обстановка ясно говорила о бедности хозяев, но вся крохотная комнатка со старой потертой мебелью дышала уютом. Несмотря на то, что здесь жил тяжело больной человек, всюду царил порядок. Пациент почти не мог ходить, но лежал не в постели, а поверх кокетливого покрывала, лекарства на прикроватной тумбочке были покрыты снежно-белой кружевной салфеткой, а расписание приема таблеток красиво написано зеленым фломастером и заключено в элегантное паспарту.
   На стенах несколько фотографий. Юля полюбопытствовала: вот молодой человек, в котором легко узнать теперешнего старика, скованно стоит рядом с молодой женой… Вот они постарше, с двумя мальчиками… Думали ли они тогда, глядя в объектив, что настанет день и один из них не сможет выйти на улицу? Боялись ли, или знали, что второй подставит свое плечо?
   Может быть, счастье в том и состоит, чтобы на стене висели такие фотографии?
   Она еще раз осмотрела пациента. Расхвасталась – учусь в аспирантуре! А вдруг повторится история с рожистым воспалением? Достала телефон и набрала кардиолога кафедры Савелия Петровича. Тот охотно продиктовал ей схему лечения.
   – Вот что. Давайте попробуем скорректировать сердечную терапию, – сказала она солидно. – Будете принимать эти лекарства, а я оформлю на вас активный вызов и через неделю посмотрю, есть ли эффект. На всякий случай, я дежурю пятнадцатого и весемнадцатого, если почувствуете себя хуже, приезжайте в приемное. Я положу вас в хирургию. Покапаем.
   Рассыпаясь в благодарностях, старушка пошла провожать ее. В дверях она сунула Юле сверток с котлетами, мол, Юля такая худенькая…
   Она взяла. Не стоило обижать бабушку отказом, а потом она честно заработала этот гонорар! К тому же, эта старушка наверняка вкусно готовит! Юля скормит котлеты Филиппу, выдав за собственное произведение!
   Пока она надевала куртку, зазвонил ее мобильный.
   – Бюрократик, привет! – в трубке басил завкафедрой. – Что у тебя там за знакомый?
   – А, так… Проконсультировалась насчет поддерживающей терапии.
   – Савелий мне сказал, там митральная недостаточность?
   – Да, как будто. Только, кажется, диагноз поставлен на слух, ЭХО не делали.
   – Так, может, ему не таблетки глотать, а оперироваться надо?
   – Не знаю даже. Они простые пенсионеры…
   – Юля, для твоих знакомых постараемся. Квоту выбьем. Пусть приезжают ко мне на консультацию. Если есть смысл в протезировании, сразу и положим. Приемные часы знаешь. А ты сама-то как? Почему не приезжаешь? Мы без тебя по брови бумагами заросли!
   Она рассказала, что устроилась на службу.
   – Мне нужно брать отгул, чтобы к вам приехать, – грустно сказала она. – А работы столько, что на целый день никто не отпустит. Теперь еще дежурствами нагрузили. Знаете что, вы мне по электронке присылайте документы.
   – Деточка, я знаю, что такое хирург на периферии. И без наших бумажек тебе забот хватит. Что ж, найдем жертву из нового поколения аспирантов. И с диссертацией твоей разберемся. Материал подгоним, у нас сейчас много операций по твоей теме идет. Возьмешь учебный отпуск и все обработаешь в лучшем виде.
   – У меня начальник три года в обычный-то отпуск не ходил…
   – На самом деле, – засмеялся завкафедрой, – тебе совсем о другом отпуске надо думать. Как, не собираешься еще?
   Юля усмехнулась. В первые дни брака Филипп говорил, что хочет ребенка, но Юля считала себя не готовой к материнству. Ей хотелось еще немного продлить молодое, беззаботное существование. Муж не настаивал, по ее просьбе соблюдал осторожность и не возвращался к этой теме.
   А вдруг его лахудра забеременеет? – пронзила Юлю страшная мысль, и она едва не забыла, что разговаривает по телефону. – Тогда точно Филипп с ней разведется!
   Как только она упустила из виду такой простой способ вернуть мужа в семью? Или увести из семьи, в зависимости от того, кто придет первым в этой гонке…
   Простившись с начальником, Юля растолковала жене пациента, когда и куда им следует ехать.
   – Операция это так страшно, доктор! – всплеснула та руками. – Но раз вы советуете…
   – Я не могу принимать таких ответственных решений. Я всего лишь направляю вас на консультацию к прекрасному специалисту и советую только одно – делать так, как скажет он.
   Вернувшись в поликлинику, Юля обнаружила, что пакет с котлетами, который она за неимением сумки сунула в карман халата, потек и украсил ее костюм неаппетитными жирными пятнами. Но даже это не испортило ей настроения. Ерунда, за письменным столом не видно!
   Она сидела, на автопилоте продлевала больничные и представляла, как ее пациент поедет на кафедру. Ему сделают операцию, он снова сможет ходить на улицу, и шустрая бабулька, дарительница коварных котлет, снова обретет давно утраченное удовольствие гулять под руку с мужем…
   Ей так хотелось, чтоб у этих стариков все было хорошо, чтобы болезнь покинула их, хотя бы в последние годы жизни, оставила наедине, пока не придет другая неумолимая гостья – смерть.

Глава четвертая

   Юля отработала уже несколько дежурств в больнице. Пока ей везло – больных в ее смены почти не было, и она осваивала основной, по мнению Дубикайтиса, навык дежурного врача – уметь хорошо выспаться, «пока не началось». Другим докторам выпадали хлопотные смены, либо косяком шли аппендициты, либо привозили что-то серьезное, например, жертву дорожно-транспортного происшествия с разрывом селезенки. Слушая доклады коллег, Юля бледнела – неужели и ей придется столкнуться с такими тяжелыми случаями? Но, стоило ей заступить на дежурство, в приемном отделении наступала тишина. Мало-помалу она воспрянула духом. Вдруг, действительно, судьба не столкнет ее ни с чем серьезнее печеночной колики, и ей не придется обнаружить перед коллегами свою некомпетентность?
   Поэтому сегодня она почти спокойно спускалась в приемное отделение на «боли в животе», хотя обычно при таких вызовах обливалась холодным потом.
   Приемное отделение располагалось на первом этаже и представляло собой довольно унылое зрелище. В длинном узком коридоре вечно не горела половина лампочек. Мебель, старая и рассохшаяся, была надергана с других отделений по истечении срока годности. Письменный стол в кабинете дежурного хирурга не шатался, только если врач принимал строго определенное положение.
   В кабинете толпилось столько мужчин в морской форме, что у Юли почернело в глазах.
   Когда она вошла, мужчины посмотрели на нее удивленно.
   Юля не разбиралась в воинских знаках отличия, но судя по золоту погон и крупных звездах на них, в больницу доставили моряка немалого чина. Генерал, или кто он там, безусловно, относится к элите общества, а Юля была воспитана в твердом убеждении, что у элиты все должно быть элитным, в том числе и врачи. Человеку, занимающему высокое положение, так же невозможно лечиться вместе с обычными гражданами, как льву, например, перейти на строгую вегетарианскую диету. Не только опасно для здоровья, но и потрясает основы мироустройства. А сейчас Юля выступала как обычный, рядовой доктор, уполномоченный государством охранять здоровье таких же рядовых граждан. Черт, что же делать?
   – Я дежурный хирург, Юлия Евгеньевна Рыбакова, – представилась она, рассчитывая услышать: «Немедленно пригласите главного хирурга!», «Вы отдаете себе отчет, кто перед вами?» или что-то подобное.
   – Здравствуйте, товарищ врач! – сказал самый молодой из моряков. – Посмотрите, пожалуйста, нашего командира.
   Товарищ врач, надо же!
   Юля выгнала свиту в коридор и осталась наедине с пациентом, жилистым краснолицым дядькой средних лет. Почему было не отвезти его в госпиталь? – тоскливо подумала она. – Толпы этих моряков околачиваются в нашем городе, тут их учебно-тренировочный центр. Давно могли себе хоть маленький госпиталь построить, так нет!
   Морской волк тем временем доверчиво излагал Юле симптомы своей болезни.
   Что он, не понимает, с кем связался? Или этот командир не смотрит телевизор и не знает понятия «глупая блондинка»? Если бы он только заикнулся, что недоволен врачом, я сразу бы вызвала из дому заведующего… А так что ждет его? Смерть в страшных муках от неправильно поставленного мною диагноза! А меня, соответственно, строгая комиссия, позорное увольнение и лишение диплома.
   Да и моряки не простят уморенного командира, пойдут на нашу больничку войной!
   Выслушав жалобы, Юля приступила к осмотру живота.
   И тут в голове зазвучал ее собственный голос: «Основными признаками перфоративной язвы являются острая кинжальная боль и доскообразный живот».
   Она словно вновь оказалась в аудитории, на экзамене по факультетской хирургии.
   Прекрасный летний день, окна светлого класса настежь распахнуты, яркое солнце заливает парты и склоненные над ними головы студентов… Никому не хочется учиться, преподаватель тоскливо глядит на ветки сирени, нагло качающиеся за окнами, и мечтает оказаться на берегу озера или в лесочке, словом, где-нибудь подальше от учебного процесса. Юля стоит у доски и бодро отвечает по билету голосом записной отличницы:
   – Некоторое значение имеет и язвенный анамнез, хотя около трети пациентов не знают о наличии у них язвы до момента прободения. Из объективного осмотра кроме выраженного напряжения мышц брюшной стенки на перфорацию указывает исчезновение печеночной тупости…
   …Живот у моряка действительно очень твердый, наверное, подходит под определение «доскообразный». Сейчас проверим эту самую тупость. Она легонько постучала пальцем по области печени – действительно, звук везде высокий, звонкий, а не глухой, как должно быть, если под брюшной стенкой располагается непосредственно печень.
   … – Патогномоничным [6 - Являющийся абсолютным признаком какого-либо заболевания.] является симптом «серпа», то есть определение свободного газа в брюшной полости на рентгенограмме в виде узкой полоски над правым куполом диафрагмы.
   Юля снова провалилась в прошлое, в свой экзамен по хирургии. Думала ли она тогда, уверенно произнося незнакомые слова, что когда-нибудь ей действительно придется ставить диагноз прободной язвы? Ни одной минуты!
   – Все симптомы указывают на то, что у вас перфоративная язва желудка! – без обиняков заявила она. – Я срочно отправляю вас на рентген, и, если диагноз подтвердится, вам предстоит немедленная операция!
   Она нарочно говорила так безапелляционно, надеясь, что пациент почувствует недоверие к ее самоуверенности и потребует более опытного врача.
   – Хорошо, товарищ врач, – только и сказал моряк.
   Юля быстро выписала направление на снимок и, получив несколько свободных минут, полетела будить Дубикайтиса.
   – У меня перфоративка! – орала она, тряся его за плечо.
   – Не у тебя, а у больного, – пробормотал Александр Кимович. – Давай, закручивай, ЭКГ, терапевт, анализ крови, без чего там еще анестезиологи жить не могут, и подавай в операционную. А я пока еще полчасика посплю и приду тебе ассистировать.
   – Александр Кимович! Вы что, не видите, кто перед вами?
   – Самая красивая докторша больничного городка, – галантно пробормотал Дубикайтис, отворачиваясь к стене.
   – Я же не умею оперировать! Давайте вызовем заведующего!
   – Еще чего! На элементарное ушивание язвы? Это же проще, чем аппендикс удалить. Не волнуйся, я помогу.
   – Я не возьму на себя такую ответственность!
   – Уже взяла, – заметил он спокойно. – Когда соглашалась дежурить.
   – Я не напрашивалась! Вы сами меня уговорили!
   – Вот именно, – Дубикайтис сел, потянулся и страстно, вдумчиво зевнул. – Мужики хотели хоть небольшого облегчения, а какое облегчение, если ты будешь их постоянно дергать из дому? Получится, если раньше они проводили в больнице рабочее время, то теперь будут проводить в ней свободное, то есть неоплачиваемое время. Ладно, пойдем, посмотрим.

   Он осмотрел пациента и согласился с Юлиным диагнозом. Потом сам позвонил в операционную и анестезиологам, привел упирающегося терапевта смотреть кардиограмму и показал Юле, как правильно списать наркотик для премедикации [7 - Назначение седативных препаратов для лучшего течения наркоза.].
   Но в рентгеновском кабинете их ждал сюрприз – свободного газа на снимке не оказалось.
   – Ура, значит, я ошиблась, и оперировать не надо!
   – Ничего подобного, – фыркнул Дубикайтис. – В лучевой диагностике положительный результат имеет гораздо большую ценность, чем отрицательный. Мало ли, почему газ не видно, может, у мужика спайки, или еще что. Клиника яркая, так что вперед!
   – Значит, ты предлагаешь мне зарезать больного, у которого, возможно, ничего и нет? – От страха и возмущения она даже не заметила, что обратилась к Александру Кимовичу на «ты».
   Тот захохотал:
   – Юля, это же морской офицер, ты его лопатой не убьешь!

   В операционной снова дежурила Елизавета. Подав скальпель трясущейся от страха Юле, она ободряющим тоном сказала:
   – Не беспокойтесь, Юлия Евгеньевна, я подскажу, если что.
   Юля была так благодарна за эти слова, что совсем забыла: перед ней змея, разлучница, которую необходимо вывести на чистую воду и уничтожить.
   – Подождите, – сказал анестезиолог, – нужно еще фентанил ввести. Две минуты.
   Получив маленькую отсрочку, Юля вдруг задумалась о своих личных делах. Следовало признать – никаких успехов она не добилась, личность Филипповой зазнобы оставалась для нее такой же загадкой, как и в начале расследования. Отчаявшись поймать подозреваемых на месте преступления, Юля надеялась, что ее соперница выдаст себя, обнаружив ненависть к законной жене. Косые взгляды в ее сторону или какие-нибудь мелкие козни, на выдумку которых так горазды женщины, стали бы для Юли прекрасной уликой. Но любовница Филиппа, кто бы она ни была, обладала завидным присутствием духа. Ни Катенька, ни Елизавета ни разу не пытались подставить ее. А ведь она их провоцировала, надевала на службу уникальные бриллианты из своей девичьей шкатулки и врала, что это – подарки мужа. За чаем, не жалея красок, расписывала нежность и заботливость Рыбакова. Эти россказни о семейной идиллии должны были заставить давиться слюной не только соперницу, но и совершенно нейтральную женщину. Однако, обводя глазами лица сотрудниц во время своих баллад, Юля не поймала ни одного напряженного взгляда.
   Ладно, пусть не зависть! – думала она. – Допустим, Филипп рисует нашу жизнь совсем в других тонах, и она верит ему, а не мне. Но я ведь и насмешливой гримасы не видела ни на Катином лице, ни на Елизаветином.
   Если бы Юля не подслушала тот злосчастный разговор, ни за что не заподозрила бы у Рыбакова другой женщины! Но разговор не допускал иных толкований. Уверенный, что жены нет дома, Филипп выражался предельно ясно.
   Может быть, я ищу не там? – думала она. Ей очень хотелось снять подозрения с коллег и почувствовать себя не засланным шпионом, а полноправным членом коллектива. Но факты – вещь упрямая.
   Итак, Катя или Елизавета. Одна из них спит с ее мужем, а Юля до сих пор не знает, кто!
   – Можно, – кивнул анестезиолог, и она, мигом отбросив все мысли о своей личной жизни, начала разрез.
   Сейчас выяснится, что у него ничего нет, и мы располосовали мужика напрасно, – мрачно думала она, а рука, в которой неожиданно для Юли появилась твердость и уверенность, скупыми четкими движениями рассекла подкожную клетчатку. Ага, вот и белая линия живота, разрез нужно сделать строго по ней, чтобы не захватить мышц. Где же тут середина?
   …Хорошо, если дело кончится просто рубцом на животе, а если начнутся осложнения? Нагноение раны, допустим. Спаечная болезнь. Или, – похолодела Юля, – кишечные свищи? Стоило пережить множество погружений и боев, чтобы в один прекрасный день тебя зарезала придурковатая девица…
   Она нашла перекрест волокон апоневроза [8 - Сухожильное растяжение, как бы «каркас» мышц.] и провела скальпелем. Показался предбрюшинный жир, без малейших признаков патологии.
   – Вот видишь, – сказала она Дубикайтису, – ничего нет.
   – Подожди, мы еще в живот не вошли… – Он пинцетом захватил край брюшины и приподнял.
   Мысленно прощаясь с едва начавшейся карьерой хирурга, Юля рассекла брюшину и взяла на кохера [9 - Распространенный хирургический инструмент, назван в честь изобретателя, немецкого хирурга, лауреата Нобелевской премии Теодора Коха.] вместе с салфетками. Есть! Из раны на нее смотрело перфоративное отверстие в выходном отделе желудка.
   … – Лечение перфоративной язвы только оперативное. Производится ушивание язвы двухрядным узловым швом, линия швов дополнительно укрепляется прядью сальника. Брюшная полость тщательно санируется раствором антисептика.
   – Отлично, Юля. Давайте зачетку.
   Отлично, отлично, – ворчала Юля про себя, вдохновенно накладывая швы. Не слишком толсто, не слишком часто, но чтобы было прочно и герметично, – чего стоит это «отлично» теперь, когда я столкнулась с перфоративной язвой лицом к лицу? Сдам ли я этот экзамен, где оценка – жизнь человека?

   – Блестяще, – сказала Елизавета, развязывая на Юле халат. – Мужская точность и чисто женская аккуратность.
   – Вы рано хвалите меня, пусть больной сначала поправится.
   – Юля, это подводник, а им все на пользу, – засмеялся Дубикайтис. – Сколько я им переломов лечил, срастается, как на собаках, хотя по всем канонам медицины должно быть наоборот! Гипоксия, малоподвижность в походах, все факторы риска налицо, а у них через неделю великолепная костная мозоль.

   Елизавета пригласила их выпить чаю.
   – Похоже, кончилось твое везение, – разглагольствовал Дубикайтис, сидя на диване по-турецки, – теперь лапаротомии косяком пойдут.
   – Не пугайте Юлию Евгеньевну, – церемонно заявила Елизавета.
   Разлив чай, она опустилась на краешек стула и сидела с абсолютно прямой спиной, будто на приеме у королевы. Юля, глядя на нее, тоже подобралась, хоть ей очень хотелось развалиться в кресле.
   – А что пугать? Пусть привыкает. Сама говоришь, у нее классно получается.
   – Это так. Юлия Евгеньевна, вы можете доверять моему глазу. Я с шестнадцати лет стою на операциях, подавала многим хирургам, в том числе профессорам, и умею определить, кто чего стоит. Не сомневайтесь в себе, вы быстро достигнете уровня наших докторов.
   – Что вы, Елизавета! Не хвалите меня.
   – Я больше скажу, – невозмутимо, без улыбки, продолжала медсестра. – Я надеюсь, рано или поздно вы освоите гораздо более сложную отрасль медицины – оформление больничных. Вам это по силам.
   – Не то что мне! – фыркнул Дубикайтис. – Ах, Елизавета, я без тебя просто осиротел. Катя – тетка старательная, но с тобой никто не может сравниться. Я как сыр в масле катался, расписывался, где ты говорила, и все. Теперь же думать приходится, а ты знаешь, как я это не люблю.
   – Юлия Евгеньевна, я хотела вас попросить… – замялась Елизавета. – Не думайте, что мне плохо с вами работается, но, честно говоря, хотелось бы вернуться к Александру Кимовичу. Мы с ним привыкли друг к другу, кроме того, я исполняю обязанности старшей медсестры и мне нужен непосредственный контакт с заведующим.
   – И правда, Юля! Я тебе давал Елизавету временно, пока ты не освоишься. Ты втянулась, так что верни обратно.
   – Не скажу «с удовольствием», но верну.
   Чтобы скрыть волнение, Юля уткнулась в свою чашку. Вот и улика! Большой разницы, с кем сидеть на приеме, для Елизаветы нет, с Юлей даже спокойнее. Дубикайтис так гонит, что сестра еле успевает заполнять квитанции и выдавать больничные. Девяносто человек за смену принимает. Просто Елизавете нужно избавиться от постоянного Юлиного надзора, вот в чем дело! Да и психологически некомфортно сидеть рядом с женщиной, которую ты хочешь обездолить.
   Как ей, должно быть, тяжело проявлять дружелюбие ко мне! – вздохнула Юля. Наверное, еще тяжелее, чем мне – к ней. Она для меня – угроза, но я для нее – препятствие!
   Допив чай, Юля с заведующим собрались по своим докторским делам, но Елизавета деликатно придержала ее.
   – Вы не обижайтесь, – тихо попросила она. – Вы ничуть не хуже Дубикайтиса, и мне с вами даже больше нравится сидеть, чем с ним. Вы хоть немного вникаете в нашу канцелярию, а он все больничные на меня переложил. Просто я действительно очень к нему привыкла…
   Она потупилась, чтобы Юля поняла: привыкла, читай – влюбилась. Старая уловка! Избитый сюжет! Влюбленный в одну для сохранения тайны притворяется, что ухаживает за другой женщиной – сколько книг и фильмов существует на эту тему!

   – Что ты с собой творишь? – Возмущенный отец бегал по гостиной, разрубая ладонью воздух.
   – А в чем дело?
   – Она еще спрашивает? Ты посмотри на себя: бледная, круги под глазами, на голове веник!
   – Папа, ты сам просил, чтобы я немедленно приехала к вам. Вот я и приехала, после суток и смены в поликлинике. Если бы ты разрешил отложить визит хотя бы до завтра, я бы выспалась и у меня был бы совсем другой вид.
   – Я звоню родной дочери, а этот гад отвечает: она на работе! На работе! В десятом часу вечера! И я с удивлением узнаю, что моя дорогая доченька дежурит в какой-то вонючей районной больничке! Ты, похоже, сошла с ума!
   Юля усмехнулась:
   – Наоборот.
   – Ну хорошо. Ладно. Пусть у тебя поздний подростковый кризис. Пусть ты в двадцать пять лет решила потрясать основы и пойти против папы с мамой, раз не сделала этого в четырнадцать. Но твой придурок куда смотрит? Взрослый человек, директор завода. Ему что, не зазорно отвечать на вопрос, кем работает его жена? Так если у него нет стыда, то я не желаю краснеть оттого, что моя дочь пашет в захолустном лазарете! Разве ты не понимаешь, что опускаешься? Из аспирантки престижной кафедры превратилась в какую-то прислугу для быдла! Думаешь, серьезные люди будут тебя после этого уважать?
   – Знаешь, папа, мне важнее, что я впервые в жизни уважаю себя сама, – выпалила Юля.
   – Ничего себе заявления!
   Он тяжело вздохнул и устроился рядом с ней на диване. Его родная рука тяжело легла ей на плечи. Юля прислонилась к теплому боку и закрыла глаза. Так спокойно, уютно. Рядом с папой она всегда чувствовала себя защищенной.
   – Юля, почему же ты раньше себя не уважала?
   – Я не так выразилась. Просто мне интересно на работе. Мне нравится, что у меня появились собственные деньги, которые не зависят ни от воли отца, ни от воли мужа, а добыты моим трудом.
   – Ты меня пугаешь! Откуда такие мысли в голове жены успешного человека? Он тебе внушает подобный бред? Что за сволочь!
   – Филиппа вполне устраивала жена-домохозяйка, я сама захотела работать.
   Отец горько усмехнулся:
   – У хорошего мужа жена никогда не захочет работать. Она знает, что деньги мужа – ее деньги, а уважение, которым пользуется в обществе муж, распространяется и на нее. Знаешь, жену директора завода всегда, несмотря ни на какую эмансипацию, будут уважать больше, чем самостоятельную женщину, даже если она сама станет директором завода.
   – Но мама же работает…
   – Это для нее хобби. Тебе тоже никто не запрещал заниматься на кафедре. Интеллигентный человек должен знать что-то, кроме дома и развлечений, но убивать себя в угоду всякому отребью… Не понимаю! Ах, Юля, если бы ты знала, как я корю себя за Рыбакова! Он словно усыпил мою бдительность, показался мне таким сильным и достойным человеком! Я думал, раз он старше, будет к тебе относиться как к любимой дочке, а он, наоборот, пользуется твоей молодостью и неопытностью, чтобы подчинить тебя своей воле.
   Юля вздохнула. Отец еще не знает, что Рыбаков изменяет ей…
   – Хорошо, если тебе так нравится самостоятельность, давай попробуем тебя в бизнесе, – сказал отец. – Сделаю тебе фирмочку, и работай на здоровье. Сама себе начальник. Если дело пойдет, то ты начнешь приносить в семью больше мужа. Пусть он тогда попробует пудрить тебе мозги.
   – Папа, но я ничего не знаю про то, как вести бизнес!
   – Ну, про то, как лечить людей, ты тоже не слишком много знаешь, однако ж, работаешь!
   Юлю обидела такая пренебрежительная оценка. Конечно, соблазнительно выступить в роли директора фирмы, командовать менеджерами и знать, что любое ее решение умело страхуется отцом. Ее фирма будет процветать при любых обстоятельствах, папа позаботится.
   – Вот хоть рыбаковские кухни отдам тебе, хочешь? Будешь у него эксклюзивный покупатель, посмотрим, как он покомандует тобой.
   Юля отказалась. Вряд ли такое решение придется Филиппу по вкусу.
   – И все же, Юлечка, боюсь, тебе придется стать хозяйкой фирмы хотя бы номинально. Я уверен, что Рыбаков хочет выделить кухонное производство из состава завода, его останавливают только ложные представления о чести. А так он вроде будет ни при чем, но все деньги останутся в семье!

   Юля вбежала в поликлинику без пяти восемь. Успела! Филипп ушел на службу раньше обычного, не разбудил ее, а она не услышала будильник. Проснувшись без двадцати восемь, Юля со страшным криком прыгнула в джинсы, натянула куртку прямо на лифчик, а сапоги – на голые ноги, помня о том, что в столе у нее всегда лежит запасная пара колготок. Вместо зубной щетки в рот было засунуто четыре подушечки «орбита», а причесывалась Юля в такси, украдкой поглядывая в зеркало заднего вида. Ну и пугало, злилась она на себя. Всю жизнь мне требовалось не меньше часа, чтобы навести красоту, а теперь собираюсь быстрее десантника! Что думает обо мне водитель, страшно предположить. Но мужичок за рулем посмотрел на нее дружелюбно:
   – Опаздываете, доктор? – и лихо пересек двойную сплошную.
   Игра стоила свеч – опаздывать на работу Юля не считала возможным.
   Такая дисциплинированность пришла не сразу. Дубикайтис делал замечания, она обещала, что больше никогда, но утренняя чашка кофе была такой приятной, заспанная физиономия требовала тщательного макияжа… И, в конце концов, нужно же спокойно определить, какая блузка лучше подойдет к серым брюкам! Она опаздывала и опаздывала, но в один прекрасный день терпение заведующего лопнуло.
   – Юля, ты хорошая девчонка, – сказал он, встретив ее на пороге кабинета с часами в руках. – Но, к моему глубокому сожалению, я не твой бойфренд, а начальник, и по штатному расписанию должен не дружить, а руководить тобой. Между тем, руководить человеком, который систематически посылает тебя на хрен, невозможно.
   – Александр Кимович, что вы? – пролепетала она. – Я вас очень уважаю…
   – Я много раз говорил, что надо вовремя приходить на работу, но ты считаешь возможным игнорировать мои распоряжения. Все прогрессивное человечество трактует такое поведение как послать на хрен. Таким образом, у нас с тобой есть только два пути: или я раз и навсегда объясняю тебе, что меня нельзя посылать, или перестаю быть твоим руководителем. А поскольку меня в ближайшее время вряд ли снимут с должности, уйти придется тебе.
   Он говорил спокойно, но Юля страшно испугалась и самой ужасной клятвой поклялась, что больше никогда! Ни при каких обстоятельствах! Только смерть помешает ей придти на работу в восемь ноль-ноль, и то не факт.
   – Ладно, верю, – улыбнулся Самурай.
   Поняв, что неприятный разговор закончен, Юля тоже улыбнулась:
   – А сам-то ты? Только тем и занимаешься, что посылаешь наше начальство.
   Дубикайтис рассмеялся:
   – А кто сказал тебе, что оно нами руководит? Оно выжимает из нас последние соки, но ты хоть раз видела, чтобы оно помогло нам решить какой-нибудь вопрос? Облегчило нашу работу? Поощрило наш труд если не деньгами, то хотя бы официальной благодарностью? Обеспечило нас материальной базой? Начмед не делает ничего, что входит в обязанности управленца, только выписывает себе гигантские премии с заработанных нами денег. Поэтому и терпит такое отношение. И дальше будет терпеть.

   Пробившись сквозь толпу пациентов, Юля вошла в раздевалку и с досадой обнаружила, что комната занята заведующим и Елизаветой. Как переодеться в их присутствии? Мало того, что неприлично, так еще вся поликлиника будет знать, что сумасшедшая Юлия Евгеньевна напяливает куртку прямо на нижнее белье.
   Между тем, коллеги были заняты важным делом: Елизавета пыталась замаскировать огромный синяк под глазом Дубикайтиса с помощью марлевой повязки.
   – Привет, Юль! – пробормотал он, критически разглядывая себя в зеркальце Елизаветиной пудреницы. – Возьмешь в регистратуре на меня распечатку, запишешь сотрясение мозга или параорбитальную гематому.
   – Гематому, – сказала Елизавета без улыбки, – я буду настаивать на этом диагнозе.
   – Что хочешь, короче, запиши, все лишняя копеечка. Ноотропил назначь мне, витаминчики…
   – Александр Кимович! – Елизавета наклеила еще одну полоску пластыря, но синяк все равно нагло светился на лице заведующего. – Если взрослый человек с высшим образованием идет на дискотеку, ввязывается в драку и получает в глаз, назначать ноотропил бессмысленно.
   – Почему это?
   Елизавета вздохнула:
   – Существует понятие в фармакологии: орган-мишень. В случае ноотропила органом-мишенью является мозг. А судя по некоторым клиническим симптомам, таковой у вас, Александр Кимович, отсутствует.
   – Ты видишь, Юля, как обращаются с твоим начальником? Кстати, поздравляю тебя! – Дубикайтис захлопнул пудреницу: понял, что принять респектабельный вид ему сегодня не удастся. – Можешь считать себя настоящим врачом. Теперь ты одна из нас.
   – Что такое?
   – Жалоба на тебя. Помнишь тетку с вазопростаном?
   Юля поморщилась. Не так давно на прием к ней пришла женщина средних лет и с порога заявила, что у нее страшно болят ноги, поэтому немедленно следует выписать ей рецепт на вазопростан. У нее, мол, облитерирующий атеросклероз. Добросовестная Юля, неплохо знакомая с этим страшным диагнозом благодаря занятиям на кафедре, осмотрела ноги и не нашла никаких проявлений атеросклероза.
   – Я не вижу у вас патологии артерий, – сказала она осторожно, – пульс на стопах превосходный и никаких признаков ишемии тканей. Нужно искать другую причину ваших болей. Пожалуй, я направлю вас на консультацию к невропатологу.
   Тетка заявила, что прекрасно знает, что у нее болит, и спасет ее именно вазопростан, а вовсе не консультации каких-то там врачей, которые все равно ни черта не понимают.
   – Тогда зачем вы пришли ко мне? – удивилась Юля. – Принимали бы себе спокойно лекарство… В хирургии сосудов я достаточно компетентна и, когда говорю, что у вас нет облитерирующего атеросклероза, то вполне отвечаю за свои слова. Тем более, это заболевание крайне редко встречается у женщин.
   – Мне нужен рецепт!
   Елизавета, тогда они еще работали вместе, многозначительно скосила глаза. Что-то знает, поняла Юля и вопросительно посмотрела на нее. Елизавета пожала плечами, мол, делайте, как хотите.
   – Извините, но я не дам рецепта на лекарство, в котором не вижу необходимости, – сказала Юля. – Сходите на прием к невропатологу, к терапевту, чтобы исключить полиартрит, я запишу вас в лист ожидания на доплерографию сосудов, и после обследования мы подберем вам терапию.
   Заявив, что все врачи – жмоты, у которых снега зимой не допросишься, женщина ушла, хлопнув дверью.
   – Странная какая, – пробормотала Юля.
   – Ничего странного. Вы посмотрели в карточке, где она работает?
   – Ну и что?
   – Я забыла вас предупредить, Юлия Евгеньевна, директор завода выделил специальный фонд для своих сотрудников. Если они предъявляют рецепт от врача, завод оплачивает им лекарства. Многие развели целый бизнес – ходят по специалистам и выклянчивают рецепты на дорогие препараты.
   – И что, кто-то выписывает?
   – Вы, пожалуй, первая, кто отказал. Остальные предпочитают не связываться, а может быть и в доле, я не знаю…

   – Подумаешь! Я за себя спокойна, – фыркнула Юля, – пусть ее осмотрит хоть сам Покровский, никакой сосудистой патологии не найдет. Отказавшись выписать вазопростан, я не допустила врачебной ошибки. Наоборот, предостерегла больную от возможных побочных эффектов. Препарат-то тяжеленький!
   В куртке было очень жарко, и Юля решилась. Соорудив что-то вроде ширмы из дверок шкафа, она переоделась.
   – Такие тонкости наше руководство не волнуют, – вздохнул Дубикайтис. – Раз есть жалоба, значит, виновата. Тебе поставили на вид за нечуткое отношение к больным.
   Елизавета улыбнулась. Улыбка, нечастая гостья на ее лице, преображала строгую девушку. Из-под маски холодной неприступности на миг выглядывала милая женщина, но тут же пряталась обратно.
   – Не переживайте, Юлия Евгеньевна. На зарплате не отразится.
   – Наши начмеды вроде бы заканчивали медицинский институт, – задумчиво протянула Юля.
   – Вроде бы так, хотя по ним этого не скажешь. Черт, из-под повязки все видно… Юль, можно в таком виде больных принимать?
   – Ни в коем случае, Кутузов!
   – А если тоналочкой попробовать? – предложила Елизавета.
   – Ага, сейчас! В роли особо драчливого голубого я уж точно выступать не собираюсь. Что делать? Не больничный же брать, в самом-то деле. Елизавета, а если ты сама поработаешь? Я хоть бумаги разгребу.
   – Не получится. Я занята в перевязочной, Коковцевой сегодня нет.
   – Вот зараза, опять запила?
   – Нет, на сей раз все законно. Она донор, кровь сдает.
   – Интересно куда? В винный магазин? – буркнул Дубикайтис, но не слишком сурово. Сегодня он не мог в полную силу обличать порок Коковцевой.
   Елизавета со вздохом встала и захлопотала над кофейными принадлежностями.
   – Лучше бы они вас по лбу били. Колпак пониже натянули бы, и порядок.
   Подойдя к зеркалу, Александр Кимович кокетливо опустил медицинскую шапочку на больной глаз.
   – Н-да.
   – Ты бы позвонил, я бы хоть темные очки принесла, – посочувствовала Юля.
   – В два часа ночи тебе не понравилось бы слушать пьяного меня.
   – Да пережила бы. Хочешь, съезжу за ними? Это займет минут двенадцать, не больше.
   – В очках я вообще буду выглядеть как идиот. Нечего хихикать, Елизавета! Лучше придумай, что делать!
   – Я попробую взять двойной прием, – храбро вызвалась Юля, хоть до сегодняшнего дня едва справлялась со своим. – Если ты отпишешь все мои долги по инвалидностям. Только я в травме мало что понимаю.
   – Что тут понимать! Раны ты лучше меня зашиваешь, гипсами великолепно владеет Елизавета, а если сложный перелом – шину Крамера и в стационар.
   – Прекрасная программа действий, но как я отличу простой перелом от сложного?
   – Элементарно, Ватсон! Если ты вглядываешься в рентгенограмму, пытаясь увидеть линию перелома, он простой, а если диагноз бросается в глаза еще до того, как ты поставила снимок на негатоскоп – сложный. Один день продержись, а завтра, надеюсь, мой синяк будет уже не таким ослепительным.
   Юля вздохнула:
   – Ясно. Пошла принимать.
   – Одну минуточку, – Елизавета придержала ее за рукав. – Ваш кофе, доктор.
   Маленькую чашечку Юля приняла из рук медсестры, как правительственную награду. Наверное, так же чувствовала себя молодая Советская республика, получив дипломатическое признание от Великобритании.
   Настроение сразу улучшилось. Хотя все равно было обидно.

   У хорошей жены во всех несовершенствах мира всегда виноват муж.
   – Филипп! Из-за тебя мне объявили выговор! – крикнула Юля вечером, не дав Рыбакову даже снять пальто.
   – Боже мой, в чем я провинился?
   – А в том! Развел благотворительность, а я отдувайся!
   Она рассказала, чем обернулась для нее рыбаковская инициатива.
   Муж тяжело вздохнул.
   – Юля, ну почему наше общество так устроено? Почему нельзя сделать ничего хорошего, чтобы тебя тут же не надули? Ведь, в конечном итоге, эти люди сами себя обкрадывают. Вот, допустим, государство решило помочь хромым и наделить их костылями. Оно покупает костыли на энную сумму и говорит – товарищи хромые, нате, пользуйтесь! Разбирайте! В приличном обществе костыль возьмет тот, кому он действительно необходим, а у нас… О, костыли на халяву, надо воспользоваться! Ничего, что я здоров, в хозяйстве пригодится. Вот и приходится окружать склад костылей плотным кольцом жандармов, а заодно нанимать экспертов, чтобы определяли, настоящий хромой перед ним или притворяется. И после затрат на охрану и врачей сумма собственно на костыли остается просто смехотворная. В итоге выигрывают не хромые, а жандармы и эксперты. Я не хотел так, Юля. Я думал, что мои сотрудники честны со мной, ведь я всегда был честен с ними. Мне казалось, строгий контроль не только ввергнет меня в дополнительные расходы, но и унизит их. Как фамилия той женщины?
   – Зачем тебе?
   – Уволю.
   – Я не доносчица, Филипп. Выясняй сам, если хочешь.
   Он вдруг улыбнулся:
   – Какая ты все-таки у меня хорошая. Ладно, придется говорить с вашим главным, пусть донесет до всех врачей, что, выписывая рецепты, они принимают на себя финансовую ответственность. И со своими ухарями я тоже побеседую. Пусть знают – при первом же злоупотреблении я закрою этот фонд. Теперь, может быть, разрешишь мне войти в дом?
   – Ах, да, – спохватилась Юля.
   Оказывается, все это время она с воинственным видом стояла в дверях.
   – Я вообще против всякой социалки, – разглагольствовал Филипп за ужином. – Зачем все эти фонды, где заседают ворюги? Платите достойному работнику достойную зарплату, и он сам отправит своих детей отдохнуть и обучит их, сам обеспечит старость своим родителям. Оставил бы только бесплатную медицину, теперь лечиться – слишком дорогое удовольствие, между тем кто-то болеет, а кто-то до ста лет скачет здоровенький, и от воли человека это не зависит. Если гражданин, исходя из своей зарплаты, может планировать количество детей в семье или покупку автомобиля, то выбрать себе заболевание по средствам он никак не может. Поэтому справедливо, когда государство обеспечивает всех медицинской помощью, исключая те случаи, когда болезнь является непосредственным следствием образа жизни человека. А у нас гражданин, имея мизерную зарплату, вынужден с протянутой рукой просить милостей у правительства, если не для себя, то для своих детей. От этого воспитывается нация рабов и попрошаек.
   – Филипп, а почему ты не был женат? – внезапно спросила Юля.
   Он посмотрел на нее удивленно:
   – Что?
   – Женат почему не был, я спрашиваю.
   Она подала чай и села напротив мужа.
   – А что? Ты недовольна, что я до тебя не обзавелся семьей?
   – Странно, что такой положительный мужчина до сорока двух лет проходил в холостяках.
   – Хорошо. Не хотел говорить тебе, но я много лет встречался с замужней женщиной.
   Катя!!! Ну конечно же, в жизни всегда все происходит как в плохом сентиментальном романе! Хорошо, что она догадалась спросить, иначе так бы и продолжала подозревать Елизавету.
   – Я, наверное, знакома со своей предшественницей? – ехидно поинтересовалась Юля.
   – Вряд ли. Она живет в Питере.
   Ну, естественно! Почему бы для конспирации не сказать – на Луне?
   – И что? Вы до сих пор встречаетесь?
   – Что ты, конечно, нет. Я расстался с ней задолго до тебя. Мы были вместе еще со школы, потом она бросила меня и вышла замуж. Через несколько лет мы встретились и поняли, что по-прежнему любим друг друга. Стали видеться, а я был так поглощен заводом, что совсем не скучал по семейной жизни. Мне для счастья вполне хватало коротких встреч, и я не настаивал на нашем соединении. Тем более, у нее пошли дети. Не мои, – поспешил добавить Рыбаков, заметив Юлины вытаращенные глаза. – Короче, только в сорок лет я отрезвел и понял, что предательство есть предательство. Нельзя уважать женщину, которая марает свой семейный очаг изменой, и нельзя любить женщину, которую не уважаешь, и нельзя спать с женщиной, которую не любишь, не унижая себя. Вот такая логическая цепочка.
   Филипп тяжело вздохнул.
   Возможно, он так и думает. Только никакого разрыва не было, он прекрасно встречается со своей сдобной Катенькой, лишь уговаривая себя расстаться с ней и не в силах сделать это. Многие и многие люди, отчетливо понимая весь ужас лишнего веса, не могут заставить себя сесть на диету.
   – А как же я? – спросила Юля с вызовом. – Ты же меня тоже не уважаешь!
   – Кто тебе сказал?
   – Ты сам. Ты считаешь меня бестолковой паразиткой, какое уж тут уважение? Вспомни, ты и спать со мной не хотел, получается, из-за этого. Скоро скажешь – пошла, Юля, вон!
   Он взял ее за руку и крепко сжал:
   – Будь спокойна, я никогда этого не скажу. Что бы ни случилось.
   – А я вот возьму и уйду с работы. Прямо завтра.
   – Уходи.
   – И дома палец о палец не ударю, потребую помощницу по хозяйству.
   – Хорошо.
   – Буду целыми днями шляться по салонам красоты и фитнес-клубам.
   – Шляйся.
   – Оставлю там всю твою зарплату, а то, что не удастся спустить в этих заведениях, потрачу на новые шмотки.
   – Сделай одолжение. Ну, на что еще способна твоя фантазия?
   – Возьму любовника! – выпалила Юля.
   – Что ж, придется стерпеть и это. Видишь ли, став твоим мужем, я стал и первым твоим мужчиной. Теперь я просто не имею права оставить тебя.
   – Хотелось бы другого объяснения, – буркнула Юля. – Например, что ты любишь меня больше жизни.
   – Так и есть, разве ты не видишь?
   Увы, думала Юля, нежась в его руках, главное не то, что я вижу, а то, что я слышала в один прекрасный день…

Глава пятая

   Катенька, противная сладкая Катенька! Не интрижка, а многолетняя связь. Женщина, за двадцать лет высосавшая из Филиппа все запасы любви и нежности, оставив Юле жалкие подонки. Она, наверное, и выглядит так хорошо потому, что столько лет питается, как вампир, чувствами Рыбакова.
   Завтра целый день придется сидеть на приеме и смотреть на ее милое личико, борясь с желанием вонзить ногти в эти пухлые щечки…
   Или все же не она? Та женщина действительно осталась в прошлом, а в настоящем симпатичная бездельница-жена и строгая трудолюбивая любовница Елизавета?
   Господи, когда же, наконец, наступит ясность?
   Юля не признавалась себе самой, что ее терзает не столько женская ревность, сколько любопытство исследователя. Какая разница, с кем именно изменяет муж, если он в принципе изменяет и в то же время не выражает намерения бросить жену? Не проще ли терпеть, раз уж у нее нет способа его остановить?

   На следующий день Юля заявила, что будет работать без сестры. Она, мол, освоила всю документацию, и пусть Елизавета спокойно идет в перевязочную, а Катя садится вместе с Дубикайтисом, пока Коковцева в очередном запое.
   Завотделением чуть не прослезился и пообещал, что эта самоотверженность обязательно отразится на Юлиной зарплате. На самом деле Юля не заботилась о работе перевязочного кабинета, просто терпеть рядом с собой наиболее вероятную разлучницу было невыносимо.
   Вместе с хирургическим приемом Юле навязали еще и работу онколога. Никаких медицинских озарений от нее не требовалось, нужно было только штамповать направления в областной диспансер и продлевать больничные листы. Самым сложным в онкологическом приеме был процесс оформления инвалидности. На пациента приходилось заполнять представление на МСЭ [10 - Медико-социальная экспертиза.], огромную «простыню», а потом еще дублировать запись в амбулаторной карте. Юля ненавидела эту писанину и всегда откладывала на последний момент.
   Сегодня к ней пришел пациент с запущенной опухолью, метастазы поразили даже головной мозг, и Юля втайне надеялась, что этот человек погибнет до того, как истечет срок его больничного листа.
   Увы, зам по экспертизе, Гнусный Гном, отказалась продлевать бюллетень.
   – Куда вы смотрите, Юлия Евгеньевна! – орала она в трубку. – Почему он до сих пор сидит у вас на больничном, когда ему давно пора получить инвалидность?
   – Но четыре месяца же можно… – лепетала Юля.
   – Вы врач, и должны владеть хотя бы первичными навыками трудовой экспертизы! – надрывалась Гном. – Вы понимаете, что с таким диагнозом он никогда не сможет выйти на работу?
   – Ну да…
   – Зачем же вы его держите? Зачем тратите социальные фонды? Немедленно оформляйте инвалидность!
   Положив трубку, Юля посмотрела на пациента. Относительно молодой, крепкий с виду мужчина, и не скажешь, что смерть наложила на него свою печать… Но он уже не здесь, не с нами. У него нет будущего, и планы, которые он, может быть, по привычке строит, никогда не воплотятся в жизнь… Может быть, он не верит еще, что все кончено, на что-то надеется, но она одним махом перечеркнет все его надежды. Спишет в утиль, как отработанный материал. Рука, потянувшаяся к бланку представления на МСЭ, решительно опустилась на стол.
   – Вот что, – сказала она солидно, – я не могу продлить вам бюллетень. Правила такие, ничего не поделаешь. Давайте, я выпишу вас якобы на работу, только вы дадите мне честное слово, что не пойдете в цех. Три дня побудьте на нелегальном положении, хорошо? Есть же у вас какие-нибудь отгулы, или от отпуска дни остались? А в понедельник придете ко мне, и я открою вам новый больничный. Хорошо? Этот же лист можете сдать к оплате.
   Радуясь, что удалось обвести Гнусного Гнома вокруг пальца, Юля отпустила пациента и позвонила Филиппу.
   – Я же просил не дергать меня на работе, – услышала она раздраженный голос.
   – Вообще-то я звоню предотвратить техногенную катастрофу, – обиженно заявила она. – Только что я выписала к тебе в реакторный цех больного с поражением головного мозга.
   Рыбаков хмыкнул:
   – Это называется не техногенная катастрофа, а человеческий фактор. Ничего, когда я принимал завод, у меня в реакторном одни алкаши работали. Стакан в лоб, и вперед, атом расщеплять. Как мы на воздух не взлетели, просто удивительно.
   – Филипп, я серьезно, – Юля назвала фамилию пациента. – Проследи, чтобы его не выпускали в цех, табелировали отгулами или выходными. До конца недели только, а там я ему новый больничный открою.
   – Хорошо, птиченька, я понял.

   Через полчаса ее вызвал Дубикайтис. По кабинету быстро и беспорядочно, как элементарная частица, носилась зам по экспертизе.
   – Это самоуправство! – вопила она, потрясая тяжеленным гроссбухом. – Александр Кимович, объясните вашей подчиненной, что нельзя игнорировать мои указания.
   – Нельзя игнорировать, – покорно повторил заведующий.
   – Как вы посмели прервать Смирнову больничный лист, когда я ясно сказала оформлять инвалидность? Думали меня обмануть? Что вы вообще позволяете себе?
   – Я позволяю себе то, что входит в мои должностные обязанности, – отчеканила Юля. – У меня высшее медицинское образование, и если я считаю человека трудоспособным, то выписываю его на работу. Если вас что-то не устраивает, садитесь на онкологический прием сами.
   Бабка резко затормозила, словно наткнулась на невидимую стену. Узкие глаза Дубикайтиса округлились. Зам по экспертизе – это вам не начмед! В ее руках сосредоточена реальная власть: без ее подписи невозможно выдать больничный, если пациент болеет больше месяца. Не завизирует бюллетень, и все – человек останется без документа, а кого он станет обвинять? Лечащего врача, конечно! Поэтому вредной старушонке никто и никогда не перечил, врачи безропотно сносили ее издевательства и выполняли самые нелепые требования, понимая: обиженная, она придумает тысячу новых козней.
   – Да ты в своем уме, хамка? Понимаешь, с кем говоришь? Я тебе не Дубикайтис, за смазливую физиономию грехи отпускать не стану. Закрой рот и делай, что тебе говорят!
   – Послушайте, но нельзя же так жестко разговаривать с коллегами…
   – Ничего, ей можно, – перебила Юля робкого миротворца Дубикайтиса. – Она же сама никогда нормальных денег от государства не видела, вот и смотрит, чтобы другим, не дай бог, не перепало. Человек двадцать лет отработал на вредном производстве и не заслужил четыре месяца зарплату получать, когда заболел? Может, это у него первый бюллетень за всю жизнь? А вам для него лишние пять тысяч жалко! Ладно бы из вашего кармана, еще можно понять, так нет же! Ах, как вы радеете о государственных интересах!
   – Представь себе, радею! – гордо заявила Гном.
   – И что для вас государство? Кучка жадных чиновников, которая только и норовит вас обобрать, а вы радостно и бескорыстно помогаете им, виляя хвостом, как преданная шавка! Ну, а для меня государство – как раз этот самый Смирнов и другие люди, которые отработали много лет и которых я теперь по вашей указке должна выбросить на помойку! Так я официально вам заявляю – нет! Они будут сидеть на больничном, пока я не исчерпаю все лазейки в законе, ясно?
   – Ну, милая моя, так ты быстро вылетишь с работы!
   – Хорошо, – улыбнулась Юля, – увольняйте, только разрешите сначала спросить: имя Филиппа Владимировича Рыбакова вам, надеюсь, знакомо?
   – При чем тут он? Думаете, раз он ваш муж, вам все позволено?
   – Нет, конечно. Просто именно он, как руководитель градообразующего предприятия, оплачивает большинство больничных листов. А раз у финансово заинтересованной стороны нет претензий, почему они должны быть у вас?
   – Он не врач и не знает, что вы держите на больничном явно нетрудоспособных людей. Я пойду к нему на прием и расскажу, чем вы тут занимаетесь!
   – Он все знает. Я с ним согласовала.
   – В постели с мужиком что хочешь можно согласовать! – грубо заметила зам по экспертизе.
   – Вот именно, – весело подтвердила Юля.
   Ей вдруг стало жалко воинственную бабку. Она воспитана в то время, когда на пенсию по инвалидности можно было жить, и никому в голову не приходило нагреть руки на социальных фондах. Вот и сейчас она твердо верит, что экономит государственную копеечку в благих целях. А больные… Она их не видит, их страдания и растерянность для нее совершенно абстрактны.
   – Извините меня, – сказала Юля, потупясь, – я была неправа.
   Ничто не обескураживает противника так, как внезапная смена стратегии. Он настроился на сопротивление и вдруг не встречает его – эффект, как в старых комедиях, когда человек высаживает с разбегу запертую дверь, а ее незаметно открывает чья-то рука.
   Этому приему Юлю научила Маша Горошкина. Подруга, занятая хирургией, прогуливала занятия по физиотерапии. Чтобы получить зачет, ей пришлось писать реферат. Естественно, Горошкина не хотела тратить время на полную, с ее хирургической точки зрения, фигню, и тянула до последнего, надеясь, что все само собой образуется. Чуда не произошло, пришлось Машке спешно переписывать пару глав из учебника – все равно читать никто не будет.
   Она явилась на кафедру, когда прошли все мыслимые сроки. Преподаватель посмотрел на нее с садистским прищуром: «Я у вас реферат не приму!». «Хорошо», – Машка развернулась и невозмутимо направилась к выходу. Пришлось преподавателю бежать за ней: «Девушка, куда вы? Ладно, давайте зачетку».
   – Неправа по форме, но не по сути, – продолжала Юля. – Я буду настаивать на своем. Филипп Владимирович понимает тяжелое положение онкологических больных и готов оплачивать больничные, лишь бы у человека был документ. Почему мы с вами должны отказывать?
   – Ты не понимаешь: он расходует не средства предприятия, а социальные фонды. Вот будет проверка, и ему не поздоровится, так же, как нам с тобой. Я понимаю, ты сейчас в восторге оттого, что вышла замуж за влиятельного человека, и можешь вертеть им, как хочешь, но Рыбаков пока еще не президент Российской Федерации. На него очень легко управа найдется.
   – Так что же делать?
   – Ладно, так и быть. Держи их по максимальному сроку, закон не запрещает. Комиссиям, правда, придется объяснять, что ты тупая до невозможности, считаешь, что за четыре месяца метастазы сами собой рассосутся, больной поправится и сможет приступить к работе. Только не мухлюй, три дня перерыва человека все равно не спасут, ведь общее время нетрудоспособности в году тоже считается. И, главное, не думай, что ты умнее меня и можешь меня обхитрить. Лучше приди и ясно скажи, чего хочешь.
   С этими словами она гордо покинула кабинет. Дубикайтис молча встал и пожал Юле руку. Его кабинет как-то незаметно наполнился народом – все подслушивали, благо стороны не стеснялись громко выражать свои чувства. На Юлю смотрели, как на Жанну д’Арк, уцелевшую в костре инквизиции. Она поняла, что, осмелившись дать отпор Гнусному Гному, теперь навек войдет в историю поликлиники.

   – Филипп, а к тебе могут прислать проверку?
   – Почему ты спрашиваешь?
   – Меня напугали в поликлинике. Что за необоснованные листки нетрудоспособности могут наказать не только нас, но и тебя.
   – Вполне возможно. Последнее время я чувствую на себе очень пристальное внимание проверяющих инстанций.
   – Что же мне делать?
   – Делай то, что считаешь нужным. Я верю тебе. А больничные – самое малое из того, за что мне придется отвечать.
   Юля прижалась к нему.
   – Ты должна быть готова ко всему, Юля. У завода серьезные проблемы. Мне не оплатили половину последнего заказа, якобы многие работы не были указаны в договоре. Допустим, не указаны, но я привык выпускать лодку так, чтобы в ней не оставалось ни одного ненадежного винтика. Я объяснял, что иначе ремонт просто не имел бы смысла, просил хотя бы отсрочить платежи за поставки нового оборудования… Извините, Филипп Владимирович, пусть заказчик вас надул, но кредитора это не волнует. Ситуация абсурдная, если вспомнить, что заказчик и кредитор у меня – одно и то же лицо.
   Юля помолчала.
   – Пусть и небольшая сумма, так ведь надо же ее иметь! – продолжал Филипп. – А ведь я все это раньше проходил и могу распознать симптомы… – Он потер лоб ладонью, и Юле показалось, что это жест крайней усталости. – Пока меня спасает репутация. Командиры лодок знают, что лучше, чем у меня, не отремонтируешься нигде, но у меня ведь не автосервис – без высочайшего приказа ко мне не попадешь.
   – Пуганая ворона куста боится, – пробормотала Юля. – Подумаешь, недоплатили! Да мне страховая компания каждую третью квитанцию не оплачивает, я же не впадаю в паранойю.
   – Ты зря сравниваешь, это разные вещи. Мне кажется, кто-то хочет сожрать завод. В этот раз я выкрутился, занял у твоего отца под залог кухонь…
   Это ты не выкрутился, это ты попал! – подумала Юля с мрачным удовлетворением. Можешь считать, что папа, захватнические повадки которого хорошо известны, уже закинул на твой корабль первый абордажный крюк. Кто бы ни хотел разорить завод, именно папа спляшет на его развалинах. Нет, я очень люблю папу, но нужно быть полным лохом, чтобы ему довериться.
   Предупредить Филиппа? А разве он советовался с ней? Разве он думает, что жена может быть не только подругой по постели, но еще и союзником? Он ласкает ее, как кошку, немного воспитывает, но за советом ходит к любовнице, вот пусть и продолжает в том же духе.
   Я не верю тебе, – горько подумала Юля, – хочу верить, и не верю. Ты говоришь, что любишь меня и никогда не покинешь. Говоришь как будто искренне, но так же искренне заявляешь, что у тебя никого нет, кроме меня, а я знаю, что это – ложь. Значит, остальное тоже может быть ложью.
   Предупредив Филиппа, я навсегда поссорюсь с родителями, папа мне этого не простит. И, когда муж, вопреки своим пылким заверениям, бросит меня, я останусь абсолютно одна.
   Пусть все идет, как идет. Если Рыбаков не догадался посоветоваться с ней, ему же хуже. Пусть пеняет на себя.
   В тот момент Юля не думала, что Филиппом руководило не пренебрежение к ее разуму, а простая человеческая деликатность.

   Дубикайтис позвонил ей: спустись, взгляни на пациента.
   – Не могу понять, что с ним, – сказал он.
   Юля просияла от гордости. У нее просит совета опытный доктор! Неужели он всерьез полагает, что она в чем-то понимает больше него?
   Войдя в смотровой кабинет, она солидно произнесла:
   – Слушаю, Александр Кимович.
   – Вроде бы отек, боль при пальпации и при движении. Похоже на перелом, а на снимке кости целы. И сам он не помнит момента травмы, хотя его воспоминаниям большого доверия нет.
   Действительно, пациент имел характерный вид наркомана, а множество татуировок указывало на то, что места лишения свободы знакомы ему не понаслышке.
   – Покажите ногу, – скомандовал Дубикайтис.
   Волнуясь, Юля приступила к осмотру. Честолюбие требовало, чтобы она сейчас, как кролика из шляпы, вытащила правильный диагноз. Бедро плотное, напряженное, вот и след укола. Постинъекционная флегмона? Но покраснения нет, и участок размягчения тканей, указывающий на место скопления гноя, тоже не определяется. Больной серый, глаза запавшие, пожалуй, его плохой внешний вид нельзя объяснить только употреблением наркотиков.
   Юля пощупала пульс: частый и слабый, давление низкое – обладая чувствительными пальцами, она примерно могла определить цифры артериального давления и без тонометра. Какая-то интоксикация внутреннего происхождения, при травмах такого не бывает. Она снова потрогала бедро и вдруг ощутила характерный хруст. Крепитация [11 - Определение воздуха в мягких тканях (характерный хруст) или трение костных отломков при переломе.], признак газовой гангрены? Она читала об этом заболевании только в учебниках по военно-полевой хирургии и в романах, но никогда не встречала в жизни. Считала, что оно кануло в прошлое вместе с ужасами второй мировой войны.
   – Анаэробная флегмона? – пробормотала она себе под нос. – Пойдемте, Александр Кимович, снимок посмотрим.
   В рентген-кабинете она показала Дубикайтису пузырьки газа в мягких тканях – несомненный признак анаэробной флегмоны.
   – Эх я и дурак! – Самурай сокрушенно покачал головой. – Надо же было так лохануться! Зашорился я что-то, только на кость посмотрел. Травматолог есть травматолог! – Он засмеялся. – Знаешь, что такое двойной слепой контроль? Это когда два травматолога смотрят электрокардиограмму.
   Юля не разделяла его веселья. Диагноз-то поставлен, теперь надо лечить, а как? В голову настойчиво лезли страницы «Повести о настоящем человеке» и менее оптимистичные сцены из романов о партизанской жизни, где рассказывалось о мучительной смерти бойцов, заболевших гангреной. Ампутация? Но у больного отек распространился на ягодичную область, тут даже экзартикуляция [12 - Удаление конечности на уровне сустава.] в тазобедренном суставе не поможет.
   – Давайте поднимемся в ординаторскую, там неплохая библиотека. Посмотрим, что умные люди пишут, – предложила Юля.
   Она быстро нашла подходящую монографию и стала листать. Удивительно, в студенческие годы медицинские тексты казались ей скукотищей, а теперь она читала главу, посвященную анаэробной инфекции, как увлекательный детектив!
   Надо же, как меняется восприятие, когда у тебя появляется пусть скудный, но собственный опыт, мимоходом думала она. Так же и с художественной литературой. В юности читаешь роман, следя за сюжетом, а рассуждения автора кажутся полной абстракцией. Когда же появляется багаж собственных переживаний и поступков, начинаешь видеть в писателе интересного собеседника: в чем-то соглашаешься, в чем-то споришь, а иногда и находишь хороший совет.
   – Смотрите: широкие лампасные разрезы и фасциотомия [13 - Рассечение соединительно-тканного футляра мышц.]. Плюс большие дозы антибиотиков. После операции нужно будет его в реанимацию положить.
   – Ага, в отдельный бокс. Спасибо, Юля. Пойду вскрывать.
   – Простите, но это моя работа.
   – Ну что ты! Кроме клостридий [14 - Микроорганизмы, вызывающие тяжелую раневую инфекцию.], у него наверняка и другие интересные микроорганизмы есть. Побереги себя.
   – Хирург здесь я, – отчеканила Юля. Ей до сих пор не давала покоя однажды проявленная трусость. – И оперировать буду я. Потому что я лучше знаю, как вскрывать гнойные очаги.
   – Но лампасные разрезы – это как раз по моей части.
   – Ага, сейчас! Вы знаете, как на бедре проходит сосудистый пучок? Вам придется все равно вызывать меня, и тогда уж мы точно кровью умоемся.
   Самурай улыбнулся:
   – Пусти хоть крючки подержать.
   И категорически настоял на своем, когда она стала отнекиваться.

   Юля вдохновенно вскрыла все фасциальные футляры и рыхло затампонировала раны салфетками с перекисью.
   – В барокамеру бы его…
   – В камеру – согласен, а насчет бара он и сам не дурак, – откликнулся анестезиолог раздраженно, но обещал вызвать врача ГБО.
   Пациента увезли, Юля с Дубикайтисом тоже хотели уходить, но Елизавета неожиданно преградила им путь. Оказывается, по санитарным нормам, хирург, бывший в контакте с анаэробом, должен раздеться прямо в операционной.
   – До трусов? – изумился Самурай.
   – Именно, Александр Кимович. Снимайте костюм и бегите в душ. А мы с Юлией Евгеньевной вслед за вами.
   – Сразу вслед?
   – Нет, подождем, пока вы уйдете.
   – Твоя воля, Елизавета, ты бы меня живьем в своем автоклаве сварила ради стерильности, – ворчал Дубикайтис, раздеваясь. – Это я за такую зарплату должен еще стриптиз показывать!
   Женщины деликатно отвернулись. Прежде чем попасть в раздевалку, где находился душ, требовалось преодолеть длинный коридор. Правда, в это время в оперблоке, кроме них, не было ни души, и нечего было опасаться чужих нескромных взглядов.
   – Первый пошел! – крикнул Дубикайтис и со страшным топотом помчался в душевую.
   Юля замялась. Раздеваться перед Елизаветой ей почему-то было неловко, а просить ее отвернуться – странно.
   Медсестра неожиданно заговорщицки подмигнула ей:
   – Пусть он бегает голый по больнице, а мы с вами устроимся получше. – Она достала из шкафа два пакета с одноразовыми бумажными халатами. Материал напоминал кальку и мало что скрывал, но все же лучше, чем ничего.
   Юля покосилась на Елизавету. Той нечего стесняться своего костлявого, но подтянутого тела, а вот белье, ясно просвечивающее сквозь тонкую бумагу… Убогие трикотажные трусики в горошек и майка абсолютно детского фасона не могли принадлежать женщине, хоть раз в жизни имевшей дело с мужчиной. Тело, познавшее мужские ласки, неминуемо отторгнет эти кошмарные покровы.
   Глядя на Юлин кокетливый комплект, медсестра должна была чувствовать определенное неудобство, поэтому Юля уступила ей очередь в душ.
   Дождавшись, пока чистенький Дубикайтис уйдет из оперблока, женщины прошли в раздевалку.
   Юля вольно раскинулась на диванчике и, ожидая своей очереди, слегка задремала. Хорошо бы, это было уже все на сегодня, – мечтала она сквозь сон. – Сейчас подняться бы в ординаторскую и спать до утра! Роскошь, которую она так давно не может себе позволить!
   Последнее время дела Филиппа были совсем плохи, он уходил в шесть, возвращался в двенадцатом часу, усталый и мрачный. Долг честной жены заставлял Юлю провожать и встречать его нежной улыбкой и вкусной, по мере сил, едой, независимо от того, где он пропадал – на заводе или у любовницы. Рыбаков говорил, что давление на него усиливается с каждым днем, денег из Москвы приходит меньше, чем он рассчитывал, а производство кухонь, его палочка-выручалочка, неожиданно дало сбой. Расстроились поставки дерева с местной лесопилки, а именно они выступали гарантией хорошего качества и низких цен его мебели. Филипп стоял перед выбором – искать другой источник сырья или сворачивать производство. Раньше он, не задумываясь, прикрыл бы лавочку, но теперь на нем висел долг Юлиному отцу. Деньгами отдавать было невозможно. Даже при наличии свободных средств законно провести их через бухгалтерию государственного предприятия весьма затруднительно.
   Нужно попросить папу, чтобы облегчил Рыбакову бремя кредита, вяло думала Юля, пусть почувствует себя обязанным жене, ему полезно.
   Резкий звук местного телефона заставил ее подскочить.
   – Юлия Евгеньевна, вы? – По голосу медсестры приемного отделения сразу стало ясно, что сладкие мечты о спокойной ночи не сбудутся.
   – Что?
   – Напряженный пневмоторакс. На подвздохах привезли. А Дубикайтис в роддом пошел консультировать.
   Юля бросила трубку и заметалась по оперблоку. Это даже не кровотечение, тут вопрос решают не минуты – секунды. А как страшно умирать от удушья! Если смерть происходит от болезни, организм, определив в себе неисправимую неполадку, сам включает программу на уничтожение и помогает человеку безболезненно отойти в мир иной. При резкой нехватке кислорода мозг, наоборот, воспринимает это как изменение внешней среды и включает совсем иные механизмы, побуждающие человека искать место, где атмосфера пригодна для дыхания. Появляется дикий страх и беспокойство, переходящее в агрессивное возбуждение.
   При напряженном пневмотораксе воздух из раны легкого накачивается в плевральную полость, легкое сжимается, потом воздух начинает давить на сердце и второе легкое. Единственный способ лечения – быстро поставить дренаж.
   Она схватила набор для дренирования и побежала вниз. Кажется, даже на тренировках она не бегала так быстро. Что за день, что за день! Сначала газовая гангрена, теперь воздух в плевральной полости… Просто газовая атака!
   На бегу Юля рвала упаковку набора. Справа или слева? На рентген времени нет, клинически тоже не определишь, если эмфизема, остается только пунктировать.
   Да, пневмоторакс. Она поняла это, едва взглянув на пациента. Он был почти в коме, характерного для глубокой гипоксии серого цвета, мокрый. Не обращая внимания на странные взгляды коллег, Юля сдернула фонендоскоп с шеи фельдшера «скорой». Секунда на выслушивание. Справа еще можно уловить какие-то шумы, слева глухо. Сердечные тоны тоже лучше слышны с правой стороны, значит, дренировать нужно слева. Причем немедленно.
   Скальпеля в наборе не оказалось, Юля с некоторым опозданием вспомнила, что в таких случаях сестры давали разовое лезвие. Посылать за ним сейчас – необратимо потерять время. Анестезию она тоже решила не делать, больной так плох, что не почувствует боли. Теперь главное, чтобы у нее хватило сил. Юля прицелилась и со всей мочи, как копьем, ударила троакаром [15 - Род хирургического инструмента для постановки дренажей в плевральную или брюшную полость.]. По железной трубке с шумом стал выходить воздух.
   Больной на глазах приходил в себя. В лице появились краски, дыхание стало глубже и ровнее, кожа начала подсыхать.
   – Готовьте систему Бюлау, – распорядилась она.
   Зафиксировав трубку и наложив повязку, Юля вышла на пост:
   – Дайте историю заполнить. Положим пока в реанимацию: сейчас явления дыхательной недостаточности купированы, но больной перенес серьезную гипоксию. Могут быть последствия, например, психоз.
   Сотрудники почему-то старательно отводили глаза. Обижаются, что ли, на мой безапелляционный тон, недоумевала Юля. Но ведь сейчас не та ситуация, чтобы разводить политес!
   – Юлия Евгеньевна… – робко начала медсестра.
   – Все разговоры потом! Сначала как можно быстрее определите больного на койку!
   Места за рабочими столами были заняты сестрами и сотрудниками «скорой», Юля устроилась писать за стойкой охранника. Примчался анестезиолог. Он, как, впрочем, и всегда, не хотел брать нового больного и пытался убедить ее, что пациент будет прекрасно себя чувствовать на койке хирургического отделения.
   – У меня мест нет! – Разговаривая с ней, анестезиолог почему-то упорно смотрел на носки своих ботинок.
   Стыдится своего подлого поведения, решила Юля и пошла в атаку:
   – А меня не волнует, хоть на диван к себе кладите! Он чуть не умер у меня от дыхательной недостаточности! Сами прекрасно понимаете, что больной должен лежать у вас…
   Тут в конце коридора показалась фигура Дубикайтиса. Он бежал ей на помощь. Вдруг Александр Кимович зачем-то начал снимать халат.
   «Наверное, думает, что я без него не справилась, и готовится дренировать сам».
   Подбежав, он решительно закутал ее в свой халат, и лишь тогда Юля осознала, в каком виде дефилировала по приемному отделению.
   – Господи, – пробормотала она.
   Позор! Ответственный дежурный шляется в нижнем белье, слегка прикрытый какой-то прозрачной бумажкой! Юля дико озиралась: слава богу, хоть пациентов нет, а больной с пневмотораксом вряд ли смог внимательно рассмотреть своего врача.
   Она поежилась, и рука Дубикайтиса успокаивающей тяжестью легла ей на плечи.
   – Ты даешь! – заявил он анестезиологу. – Отказать женщине, когда она стоит перед тобой в таком виде… Нужно иметь каменное сердце. Беги, Юля, переодевайся, я тут все улажу.

   Больше в эту смену никто не поступал, но спокойная ночь тоже не получилась. Юля лежала, вспоминая, как Дубикайтис обнимал ее, и сердце замирало в нежном волнении. Было немного страшно, но это был радостный страх, сродни тому, что испытываешь на американских горках. Его дружеское короткое объятие чудесным образом избавило Юлю от смущения и стыда. Никто не смеялся над ней, но только он догадался отдать ей свой халат.
   Дубикайтис не давал повода думать, что влюблен в нее. Требовал, как с других, не делая скидок на красоту и молодость.
   Поначалу это немного уязвляло ее. С детства Юля считала, как и Карл Маркс, что «сила женщины в ее слабости».
   Быть в профессии наравне с мужчиной и, хуже того, гордиться этим – неприлично, считала Юлина мама.
   А вот Дубикайтис позволил ей поверить, что профессиональные успехи нисколько не умаляют ее красоты и привлекательности, наоборот. Благодаря его уверенности в том, что она сможет стать неплохим доктором, она им и стала.
   Родители воспитали ее как женщину, а он – как человека. Сам того не зная, он пришел ей на помощь в трудную минуту: ведь страшно подумать, как пережила бы Юля измену Филиппа, если бы Дубикайтис почти насильно не устроил ее на работу. Жалкая тень мужа, она тщетно пыталась бы удержать уплывающее счастье, не умея ничем другим заполнить свои дни.
   Брак – союз двух свободных людей, а не жизнь человека с тенью. Да, на заре любви тень длинная и густая, но в полдень равнодушия почти исчезает.
   С юности Юля знала, что красива, и считала себя чем-то вроде уникального произведения искусства, которое в один прекрасный день за крупную сумму приобретет некий ценитель. Она совсем не думала, что добровольно унижается до положения вещи и ставит себя в полную зависимость от постоянства вкусов своего будущего владельца. Бывает ведь, что вещь разонравится, тогда она отправляется на помойку или в подарок друзьям.

   – Удалось поспать? – спросил Александр Кимович, когда они с Юлей, сдав смену, шли из стационара в поликлинику.
   В ответ она зевнула. С поздним восходом наступала весна, солнце, такое же теплое со сна, как она сама, лениво нежилось в белых подушках облаков, но освещало корпуса по-летнему ярко. Серый ноздреватый снег таял, только в тени старых елей, густо растущих в больничном парке, стояли нетронутые сугробы.
   Она работает три месяца, а кажется – целую жизнь. Неужели совсем недавно она не знала убийственной, но такой приятной усталости и чувства гордости за хорошо выполненную работу? Неужели всего три месяца назад ее ночи были свободны от тревоги за больных и от размышлений о том, как им помочь? Три месяца назад она никому не была нужна, но не понимала этого.
   Всего девяносто дней, и она стала совсем другой. Или просто узнала себя? Если бы я раньше поняла себя, у меня была бы другая жизнь… В которой, вдруг веско сказал ей внутренний голос, должен был быть Дубикайтис, а не Рыбаков. Она, молодая, деятельная, рука об руку с таким же молодым и деятельным мужем. У них общие цели, они понимают друг друга без слов. По вечерам, посмеявшись над своим скудным ужином, увлеченно обсуждают пациентов. Ночи их наполнены радостью, и муж не помышляет об изменах – она не только жена, но и верный друг, а разве можно обмануть друга?
   Как повезло Машке, которая вовремя поняла, что такое настоящее счастье! Как хорошо, как спокойно им с Петькой спится на недавно купленном диване, ведь каждый квадратный сантиметр этого дивана – чья-то спасенная жизнь…
   Ах, Петя, почему ты выбрал не меня? Рядом с тобой я могла бы стать человеком гораздо раньше. Мы бы с тобой ходили утром на работу, как сейчас я иду с Саней. С человеком, в которого, кажется… влюбилась?!
   – Ночью приходила пара животов, я уж тебя дергать не стал, – безмятежно заметил Дубикайтис, не подозревая об ее мыслях.
   – Напрасно.
   – Там ничего серьезного не было. Сказал, пусть сегодня к нам в поликлинику придут.
   – Саня, – она впервые назвала так, при этом от волнения чуть не вступила в лужу, но он крепко придержал ее за локоть. – Я доверяю твоему опыту, но хочу сама делать то, за что отвечаю.
   – Ну, извини, хотел, как лучше. Что-то тебе в последнее время везет на всякий эксклюзив… Нагрешила, наверное?
   – А может быть, это ты нагрешил?
   – Да нет… Но вообще-то, это обычная практика. Легкие случаи смотрит тот, кто в приемном. Я какую-нибудь почечную колику снимаю, а хирург вместо меня рану зашивает, если я сплю. Но если ты настаиваешь, будем тебя на каждый случай вызывать. Ах, если бы еще я мог надеяться, что ты в том халатике прибежишь!
   Саня расхохотался, приобнял ее за талию, но вдруг отпрянул – смутился. Его смущение тут же передалось ей.
   Слава богу, они уже почти дошли до поликлиники.
   Молча поднялись по лестнице и разошлись по кабинетам.

Глава шестая

   – В церковь ходила? – грозно спросил заведующий хирургическим отделением больницы, когда Юля появилась на пороге ординаторской.
   Она изумленно покачала головой.
   – Тогда готовься. Может, на тебя кто порчу наслал? – спросил он, задумчиво листая журнал дежурного хирурга.
   Очень может быть, мысленно согласилась Юля. И я даже знаю кто. Филиппова зазноба свистнула мой листок учета кадров с фотографией и направилась к гадалке. Только почему порча отразилась на моей профессиональной жизни? Вряд ли соперница хотела получить именно такой эффект.
   – Я твой последний отчет изучил, мне чуть плохо не стало, – продолжал заведующий. – Двойное ДТП, аппендицит, а на закуску падение с пятого этажа. Чем, интересно, ты так бога прогневила?
   – Не знаю, – мрачно сказала Юля. – Ведь эта женщина три дня подряд ругалась с мужем, но выбросилась в окно именно в мою смену. Ни раньше, ни позже!
   – Позвонила, наверное, в справочное, – заведующий зашел за шкаф, разгораживающий ординаторскую на официальное рабочее помещение и спальный закуток, – «Алло, кто сегодня дежурит? Юлия Евгеньевна? Очень хорошо, погода летная! От винта!»
   Юля вежливо засмеялась. Когда она ушивала страшные разрывы печени и диафрагмы, ей было не до шуток. Придя сегодня на работу, она первым делом справилась о состоянии женщины, уверенная, что операция не помешала несчастной самоубийце достигнуть поставленной цели. Как ни удивительно, пациентка была жива, даже в сознании.
   – Вот, возьми, это тебе премия, – заведующий протянул ей букет гербер в нарядной упаковке и коробку конфет.
   Ясно было, что «премию» подарили ему благодарные больные, и он, не чувствуя потребности ни в цветах, ни в шоколаде, просто отдает ей ненужное, но все равно было приятно.
   – Не я одна работала, Дубикайтису тоже досталось. Он гипсовал, скелетку накладывал, а потом на операции помогал.
   – Самурай – человек опытный. О, вот и он, легок на поминках.
   Тот влетел, подобно шаровой молнии, бесшумно и зловеще. Не поздоровавшись, молча потряс перед носом заведующего внушительным жилистым кулаком.
   – Начинается! Чем я тебе опять не угодил?
   – Елизавета сказала, оперблоку количественную часть премии не заплатят. Как вы такое допустили?
   – Не заплатят? Я не знал…
   – Должен знать!
   – Но я думал, раз хирургия премию получит, оперблок автоматически тоже. Это же наше чисто служебное подразделение.
   – Вот именно! Как прикажете нам сегодня смену работать? Юля захочет подать грыжу, а сестра скажет – вы купаетесь в деньгах, а нам фигу показали, оперируйте где хотите.
   Юля с заведующим переглянулись. Грыжи были основной статьей побочных доходов. На плановую операцию нужно записываться в очередь, ходить в поликлинику, сдавать анализы, согласовывать со страховой компанией, которая то ли оплатит, то ли нет… Гораздо проще назначить больному явиться вечером и тут же прооперировать под флагом ущемления. Врачи получали живые денежки, и на показателях работы отделения это тоже отражалось положительно. Так же Юля поступала и с сосудистыми пациентами, когда оперировать приезжала Маша Горошкина. За самодеятельность хирургов могли как следуют высечь, мол, подобные операции делаются только в специализированных клиниках, и страховая компания отказывалась оплачивать эти случаи. Поэтому в оговоренный день Юля направляла сосудистых больных из в стационар с грозными диагнозами: критическая ишемия или разрыв аневризмы. Тут уж страховой компании не отвертеться, операция делается для спасения жизни, а то, что в некоем городе разрывы аневризм происходят исключительно по последним вторникам каждого месяца… Извините, в жизни случаются совпадения и покруче. Возможно, лет через сто эта таинственная периодичность привлечет внимание исследователей, они будут ломать голову, пытаясь связать ее с погодными явлениями или лунной активностью, и никогда не догадаются объяснить странностями российской медицины былых лет, когда нужно было нарушить закон, чтобы помочь человеку.
   Теперь их лавочка под угрозой. Разумеется, операционные сестры получали свою долю, но лишение премии, несмотря на добросовестную работу, может так их разозлить, что они откажутся стоять на липовых экстренных операциях.
   – Сань, ты, наверное, ошибаешься.
   – Ни капельки. Наша доблестная бухгалтерия набункеровала в своих бредовых показателях, и вот, извольте – не выполнили план. А как они могут выполнить план, если полностью зависят от нас?
   – Действительно. Ладно, схожу к начмеду, пусть эти дурацкие цифры уберут, рассчитывают только по качеству. Как в патанатомии.
   Юля фыркнула:
   – Да уж, вводить количественную премию в морге как-то негуманно. Представляете, прибегает Михалыч: у меня план горит, куда вы смотрите? Давайте, давайте, десять вскрытий до премии не хватает!
   – Ага. И нам придется выкручиваться. Поступает больной с подозрением на аппендицит – никаких наблюдений, резать к чертовой матери, не дожидаясь, как говорится, перитонита. Единственно прогрессивный взгляд! Доктор, а может, посмотрим еще? Да вы что, у нас и так оперативная активность низкая! На стол, без разговоров!
   – Абсурд…
   – Саня, есть разговор, – заведующий усадил Дубикайтиса на диванчик. – Хочу у тебя Юлю забрать.
   – Только через мой труп! – немедленно вскинулся тот.
   – А ты сама, Юля? Не хочешь взять гнойный пост?
   – Только через его труп, – смеясь, подтвердила она.
   – Думаю, это можно будет организовать, – заведующий кровожадно погладил Дубикайтиса по голове. – Я серьезно советую тебе перейти к нам, Юля. Ты неплохой доктор, но к гнойной хирургии у тебя настоящий талант.
   Она попыталась возразить, но он жестом остановил ее.
   – И ты напрасно думаешь, что гнойная хирургия – низшая ступень развития врача. Скальпелем ткнул в больное место, дренаж поставил, и все. Нет, дорогая, нужно вдохновение, чтобы понять, где именно вскрыть, какие ткани оставить, какие лучше иссечь, когда переходить на мази… Образно говоря, если хирургия это проза, то гнойная хирургия – поэзия. А ты здорово подбираешь рифмы.
   – Так и знал, что этим кончится, – зло сказал Дубикайтис. – Ты прямо конокрад какой-то! Стоит у меня появиться хорошему врачу, ты тут же сводишь его со двора.
   – Я не бесплатно. Лыткина тебе отдам, он давно мечтает о легком труде, плюс ему кто-то сказал, что в поликлинике больше платят.
   – Вранье.
   – Ему про это знать не обязательно.
   – Нашли легкий труд, – обиделась Юля.
   – Лыткина? Да ты что? У него же мозги с ножным приводом, целыми днями носится по больнице, чаю попить не присядет. А у нас кабинетная работа, бегать негде. Как он думать будет?
   – Это, пожалуй, верно.
   Заведующий призадумался.
   – Юля, неужели ты хочешь уйти? – глухо спросил Дубикайтис без своей обычной усмешки.
   – Нет. Я никогда тебя не покину.
   Она хотела, чтобы ее слова прозвучали иронично, но голос подвел.
   Стараясь не смотреть друг на друга, они разошлись по разным углам ординаторской.
   Нужно соглашаться, соглашаться, пока еще не слишком поздно! – отчаянно думала Юля. – Пока я еще смогу забыть его, пока желание видеть его каждый день не одолело меня…
   Он обидится, перестанет со мной разговаривать и сделает так, чтобы наши смены никогда не совпадали. Мне не придется больше бок о бок стоять с ним на операции, зная, что он понимает каждое мое движение, и я не увижу, как ласково он обращается с больными, как ловко правит кости и накладывает гипс. Я не смогу больше восхищаться им и успокоюсь. Саня останется без верного помощника, вместо надежного плеча, на которое он привык опираться, возникнет пустота, но это уж его личное дело. Главное, она избавится от наваждения влюбленности, которое ни к чему хорошему ее не приведет. Если она уйдет в стационар – оно тихо и безболезненно засохнет, а останется в поликлинике – придется вырезать его с болью и кровью.
   Так вот что такое измена! Это готовность причинить боль близкому человеку, лишь бы не страдать самому. Ты обрекаешь его на те муки, которые должен перенести сам.
   Изменяя ей, Филипп не может не держать в уме, что рано или поздно Юле станет все известно. Город маленький, человек его ранга всегда на виду, и найдется доброжелатель, откроет глаза обманутой жене. (Поскорее бы нашелся, она совсем потерялась в догадках, но это другой вопрос!) Рыбаков взрослый человек и понимает, каким ударом станет для Юли его измена. Жене будет больно, ну и пусть! Зато мне хорошо в объятиях любимой. Лучше пусть она страдает, терзается: остаться с предателем или гордо уйти, привыкает жить без мужа или, что еще хуже, без доверия к мужу. Ничего, пусть пройдет все круги ада, а я себе, любимому, ни в чем не откажу.
   Сиплым от волнения голосом Юля твердо заявила, что ни при каких обстоятельствах не уйдет от Дубикайтиса, пока он сам ее об этом не попросит.

   – Птиченька, здравствуй!
   В холле приемного отделения, среди побитых пьяных мужиков, всегда наводнявших больницу поздним субботним вечером, Рыбаков смотрелся диковато. Многие из жертв зеленого змия работали на заводе. Увидев директора, они стремительно трезвели и в меру сил пытались притвориться невидимками.
   Мимо легким наметом промчался Дубикайтис, бормоча:
   – Опять ни у кого документов нет, да что ж это такое… Здрасьте, Филипп Владимирович!
   – Здравия желаю, Александр Кимович, – вдогонку крикнул муж.
   Они знакомы? Откуда? Дубикайтис знает Филиппа, это понятно, но почему директор завода на дружеской ноге со скромным поликлиническим доктором?
   Неужели он встречается с любовницей не только наедине, но и в кругу друзей? Тогда это точно Елизавета! Дубикайтис частенько наведывается к ней поужинать, да и все праздники они отмечают одной компанией. Возможно, там присутствует и Филипп…
   Юля подавила сильнейшее искушение провести мужа в операционную и посмотреть, как он станет разговаривать с Елизаветой на глазах у жены. Увы, этот план невыполним, никто не позволит постороннему человеку проникнуть в самое сердце больницы.
   Чувствуя, как душу наполняет черная тоска, она безучастно наблюдала за работой Дубикайтиса. Он, как всегда молниеносно, сортировал больных – этого на рентген, этого шить, а ты иди проспись.
   Какой стыд! Он знает, что муж изменяет мне, но покрывает любовницу… Юле было невыносимо стыдно, будто это знание унижало ее, а не теплую компанию прелюбодеев и сводника. Может быть, именно поэтому он так доброжелательно относится ко мне? – вяло подумала она. – Сочувствует… Представляю, как они с Елизаветой смеялись над моими россказнями о семейном счастье…
   Поделив очередь на сектора, Александр Кимович встал в дверях перевязочной:
   – Граждане дуэлянты! – зычно крикнул он. – Просьба перед началом поединка передавать своим секундантам страховые полиса. В следующий раз без документов принимать не буду!
   Будешь, никуда не денешься! И в следующий раз, и в послеследующий, и до скончания века. И биосреды на алкоголь брать не станешь, в каждой справке недрогнувшей рукой выводя «нет» против графы «наличие алкогольного опьянения». Потому что тебе жаль всех этих людей. Только меня не жаль. Ты спокойно наблюдаешь похождения моего мужа и не хочешь мне помочь. Или просто боишься Филиппа?
   – Юля, ты слышишь, что я говорю?
   – А? Прости, задумалась.
   Рыбаков огляделся.
   – Прошу, удели мне две минуты, и я отпущу тебя к твоим болящим. Выйдем на крылечко, подышим? Не хочу быть снобом, но от этого бомонда такие пары…
   На улице он обнял ее, и Юля, зная, что за ними сейчас следит видеокамера, слегка приободрилась. Пусть Елизавета с Дубикайтисом видят, какая у них дружная семья! Впрочем… Кажется, она совсем запуталась в своих подозрениях…
   – Нужно серьезно поговорить.
   – Я-то думала, ты пирожков мне принес.
   – Виноват, не догадался. Сейчас съезжу в «Каравеллу», возьму вам перекусить.
   «Каравелла» считалась самым фешенебельным рестораном города.
   – Кому это – нам?
   – Дежурной смене. Ты же не будешь есть одна?
   Как трогательно! Одним махом накормить и жену, и любовницу.
   – Юля, – продолжал Рыбаков, – твой отец хочет, чтобы ты завтра поехала к нему в офис. Только что он изложил мне план действий, в котором ты играешь ключевую роль. Ты знаешь, что я задолжал Евгению Николаевичу довольно крупную сумму и по независящим от меня обстоятельствам не могу ее вернуть, как собирался.
   – Да, ты говорил.
   – Твой отец планирует сделать фирму, которая будет заниматься моими кухнями, и к которой, соответственно, перейдет и мой долг. Во главе этой фирмы он собирается поставить тебя. Скажи, ты знала об этом?
   А ты знал, что я знаю про твою любовницу? – мысленно огрызнулась Юля.
   Нельзя задавать такие лобовые вопросы!
   – Понятия не имела.
   – Я так и думал. Он объяснил свой проект заботой о нашем с тобой процветании. В счет долга я передаю тебе в аренду кухонное предприятие. С одной стороны, я через тебя контролирую процесс, а с другой – пользуюсь доходами от производства, ведь мы же одна семья. Такой вот щедрый подарок!
   Финансовые вопросы волновали сейчас Юлю очень мало, все мысли были заняты другим, но и то ей бросились в глаза явные несостыковки.
   – Это чушь, Филипп! Если бы производство по-прежнему приносило прибыль, ты расплатился бы с отцом. Но, насколько мне известно, оно встало из-за отсутствия сырья. Какой смысл нам владеть убыточным предприятием?
   – В том-то весь и фокус. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять – Евгений Николаевич специально заморозил мои заказы на лесопилке. Со мной они больше дело иметь не будут, а с тобой – сколько угодно. Он намекнул мне на это.
   – Вполне в его духе.
   Юля пожала плечами.
   – Если бы я только мог отдать ему этот чертов долг! – с тоской произнес Рыбаков. – Но пришлось затыкать более срочные дыры, я ведь такого от твоего отца не ожидал.
   – А ты не хочешь сделать, как он говорит? Поверь, папа не злой человек, просто он привык всегда добиваться своего.
   – Нет, Юля. Я не могу сделать, как он говорит. И буду сопротивляться до последнего. Сейчас многое зависит от тебя. Если ты категорически откажешься от его предложения, он снимет мораторий с лесопилки, и я смогу вернуть долг.
   – Папа любит повторять, что он никогда не разлепляет пельмени обратно. Если откажусь я, тебе придется иметь дело с ним, вот и все. Со мной, наверное, проще.
   Филипп зло посмотрел на нее:
   – Нам с тобой в любом случае не придется иметь дело. Видишь ли, даже в самые лихие годы на территории моего завода не было ни одного ОАО. Отчекрыжить сейчас кусок площади под аренду для меня все равно что, пардон, лишиться девственности. А я, видишь ли, закоренелая старая дева.
   – И что ты предлагаешь?
   – Как в том анекдоте: она предпочла смерть.
   – Что?! – Юля округлила глаза.
   – Нет, я не буду стреляться, – усмехнулся Рыбаков. – Просто уволюсь с завода. К научной работе мне уже не вернуться, но для учителя физики в средней школе сгожусь.
   – Будет у нас семья бюджетников, – засмеялась Юля. – Что ж, производство кухонь не даст нам протянуть ноги.
   – Ты не поняла? – Филипп почти оттолкнул ее. – Речь идет о моей чести! Я не смог спасти завод, но никто и никогда не скажет, что я развалил его для личного обогащения, ясно? Если ты примешь участие в этой афере, я разведусь с тобой.
   Юле совсем не хотелось становиться бизнесвумен. О возможных доходах она не помышляла, почти привыкнув к скромному существованию. Большие деньги казались ей теперь чем-то заоблачным и, в общем, не очень-то и нужным. Но коварный бес ревности вынуждал ее говорить совсем не то, что она чувствовала.
   – Ты забыл, как клялся быть со мной до самой смерти?
   – Хочешь сказать, я все-таки должен застрелиться? – Он уставился на жену с тяжелым прищуром.
   – Нет, конечно, но почему твои проблемы должна решать я? – вскинулась она. – Папе не нравится, что я работаю в больнице, вот он и захотел приобщить меня к бизнесу. Любой родитель мечтает, чтобы его ребенок жил в достатке, и папа решил помочь мне, ведь на тебя в этом смысле надежды мало.
   Рыбаков пожал плечами:
   – Наверное.
   – Вот видишь. Ты совершил ошибку, взяв у отца денег. Но ведь это ваши деловые отношения, и ошибку совершил ты. Ты, а не я. Так и исправляй ее сам! Ищи деньги!
   – Юля, я все уже испробовал, – тихо сказал ее муж. – Поверь, я первый раз в жизни совершил такую невыгодную сделку! Я ведь был уверен и в Евгении Николаевиче, и в собственном производстве. Еще полгода назад я только посмеялся бы, скажи мне кто, что такое может со мной случиться. Это ты меня околдовала, Юлечка, так что не снимай с себя вины… – Он ласково взял ее за руку.
   Юля зло вырвала руку. Она вдруг мучительно остро представила себе Рыбакова в постели с другой женщиной. С Елизаветой или с Катей, все равно. Раньше она как-то не связывала измену с сексом – с ласками, восторгом и удовлетворением. Муж проводит время с другой женщиной, это очень плохо, но только сейчас Юля подумала о том, как именно он его проводит. Тайно, второпях, урывками, он соединяется с другой, ласкает ее и целует, переливая в нее свою нежность и радость, и несет домой опустошенную оболочку…
   – Слишком косвенная вина, не находишь? – резко спросила она. – Когда дело касалось моих недостатков, ты, помнится, не терял головы. Любовь не помешала тебе понять, что я праздная бездельница, а добросовестно вести дела почему-то помешала!
   – Птиченька, что ж ты злопамятная такая?
   – Не злопамятная, а справедливая. Еще раз спрашиваю, почему я должна отвечать за твои ошибки?
   – Потому что ты моя жена.
   – Да? А ты всегда об этом помнишь?
   – Боюсь, я тебя не понимаю.
   – А я боюсь, прекрасно понимаешь. Бывают минуты, когда ты забываешь, что мы женаты, вот и не злись, если я тоже об этом забуду.
   – Юля…
   – Ты делаешь, что хочешь, и я тоже сделаю так, как захочу.
   – Одумайся! Если ты примешь предложение своего отца, нам придется разводиться, как бы я тебя ни любил и какие бы обязательства ни имел перед тобой. Пойми, Юля, речь идет о моей чести.
   – А ты много думал о моей чести? – С мрачным удовлетворением она заметила, как вытягивается его лицо. – И не пугай меня разводом, я не поддамся на шантаж. Делай, что хочешь, выкручивайся, борись! Хоть квартиру продавай…
   – Сначала надо ее приватизировать.
   – Ну так приватизируй! Действуй, короче говоря. Я буду знать, что ты борешься не только за свой завод, но и за меня, вот и увидим, насколько я дорога тебе.
   Некоторое время Филипп смотрел на нее молча, потом качнулся на каблуках, резко развернулся и сбежал по ступенькам крыльца.
   Но через полчаса привез обещанные пирожки. Дежурная смена радостно уплетала их, благодаря Юлю, а она отнесла свою порцию в оперблок Елизавете. Награда должна найти героя! Будет несправедливо, если пирожков не поест та, ради кого все это делалось.
   Черт, насколько было бы лучше, если бы тогда, зимой, она приехала следующей электричкой и не услышала проклятого разговора! У нее были бы все основания считать, что муж без памяти ее любит, и, конечно, сейчас она поддержала бы его. Один звонок папе, и лесопилка заработает, как миленькая!
   Муж спокойно вернет долг и будет знать, что на нее можно положиться. Только она-то не может положиться на него!
   В семейной жизни главное – симметрия. Брак – состояние неустойчивого равновесия, и если кто-то перетягивает одеяло на себя, все рушится.
   Он живет, как хочет, а она должна постоянно уступать? Еще и разводом пугает, шантажист! А всем известно, шантажисту платить нельзя…
   Да и вообще, что это за позиция?
   Женщина – трофей рыцаря, а не его щит.
   Она выходила за сильного мужчину и хочет оставаться женой сильного мужчины, а не хлюпика, который чуть что прячется у жены под юбкой.
   Юля не особенно разбиралась в экономических вопросах, но предполагала, что проблема Филиппа не так уж сложна, как он говорит.
   Он взял аванс в счет большой партии мебели, которую собирался поставить в течение двух месяцев, переведя производство на работу в три смены. Из-за действий ее отца производство встало, но чтобы директор крупного предприятия не нашел средств… Причем не какой-то новичок, а матерый руководитель, отразивший многие и многие атаки!
   Вдруг это предлог? – похолодела Юля. – Повод для развода? Взяв дочь у такого человека, как папа, Филипп понимает, что не может просто вернуть ее обратно, извините, мол, не подошла. А так – сами виноваты, Евгений Николаевич, я предупреждал, но вы не хотели пойти мне навстречу и собственными руками разрушили нашу семью. Я не могу поступиться своей честью, вы поймете меня как мужчина мужчину.
   Она заплакала. Да, пожалуй, это все объясняет. Рыбаков, играя в эту рулетку, все равно срывает куш. Юля берет фирму – он соединяется с любимой женщиной, отказывается – остается с женой, не любимой, но доказавшей ему свою верность, честность и послушание.
   Но жена – это ведь не бытовая техника, которую нужно испытывать на прочность! Ее нужно принимать такой, как есть!

Глава седьмая

   – «Скорая» отзвонилась, поехала на серьезное ДТП, – сказал Дубикайтис.
   Юля рассеянно кивнула. Последние дни между ними возникло страшное напряжение. Оба боялись лишний раз посмотреть друг на друга, инстинктивно понимая, что одно неосторожное движение – и они не смогут совладать с собой.
   Она понимала, что влюблена, но, хуже того, видела, что влюблен и он. Былая непринужденность между ними совершенно исчезла. Он избегал оставаться с ней наедине, и о том, чтобы ободрить ее в напряженный момент дружеским объятием, как оба привыкли, теперь нельзя было и подумать.
   Осознав, что влюбилась, Юля полагала, что это будет платоническое безответное чувство, согревающее душу теплом романтики. Но как трудно бороться не только с собой, но и с ним!
   – Юля, нужно подготовиться к приему пострадавших. Сейчас ты начальник, так что командуй.
   Она грустно посмотрела на него. Почему они не познакомились раньше, пока она была свободной девушкой, а не женой неверного мужа? Почему счастье приходит всегда так не вовремя, всегда его место уже занято чем-то другим! Или ты не узнаешь его и гонишь со своего порога…
   С усилием она заставила себя думать о работе. Через несколько минут здесь появится неизвестно сколько тяжелых больных, и всем им придется оказывать помощь одновременно.
   Она позвонила в реанимацию – пусть готовят места.
   – Всех дежурных врачей сюда, – скомандовала Юля. – Лифты спустить.
   – Лифты спустить! – громовым голосом повторил команду Саня.
   Так, что еще? Сообщить в операционную, пусть будут готовы.
   – Звоните всем хирургам, травматологам и операционным сестрам домой. Кого найдете, пусть сидят на телефоне и по первому сигналу едут сюда. Вдруг понадобится оперировать сразу несколько человек?
   – Очень разумно, – похвалил Дубикайтис. – Кажется, все предусмотрели, остается только ждать.
   Полчаса прошли в напряжении. Юля рисовала себе страшные картины, как в приемном отделении по ее вине умирает больной, которому она не сумела вовремя оказать помощь. Еще Пирогов говорил, что при массовом потоке главную роль играет сортировка раненых, а разве Юля сумеет ее произвести?
   Наконец, со страшным воем к пандусу подкатила «скорая».
   – Перелом левого предплечья, – с порога заявил фельдшер.
   – И все?!
   – И все.
   – Но вы же говорили, серьезное ДТП!
   – Ну да. Машины всмятку! – Просветлев лицом, фельдшер стал увлеченно описывать, в какие никчемные куски железа превратились новенькие иномарки, а люди, бывшие в них, нисколько не пострадали.
   – Трубите отбой, – завопил Дубикайтис. – Всем спать!

   Юля ушла наверх. Чтобы наложить гипс на предплечье, ее помощь не нужна. Лучше она немного поспит, пока не доставили что-нибудь еще. Она готова была благословлять свою страшную усталость, которая избавляла от бессонницы. Лучше спать, чем мечтать о Сане Дубикайтисе или думать о Филиппе, отношения с которым окончательно расстроились.
   Уже месяц, с того дня, как Юля стала директором ОАО «Новая кухня», он почти не разговаривал с ней. Юле такие отношения были в новинку: если в ее родительской семье возникали какие-то трения, стороны, буквально говоря, садились за стол переговоров и не успокаивались, пока не находили компромисс. Юля несколько раз пыталась подлизаться к мужу, но он только отмахивался от нее. А в последний раз грубо ответил: не мешай, я тренируюсь жить без тебя.
   Только она расстелила в ординаторской постель, в дверь постучали.
   – Открыто!
   На пороге стоял Дубикайтис, не решаясь войти.
   – Это я, – сказал он после долгой паузы.
   Растерявшись, Юля отступила, зачем-то схватила со стола папку историй… Он шагнул к ней и молча привлек к себе.
   Руки осторожно, словно боясь спугнуть, легли на ее талию, губы приникли к ее губам… Она чувствовала каждым нервом его сильное, напряженное тело. Он ждал ее сигнала – как войско, готовое к атаке, ждет команды. Скажет – нет, и вторжения не будет, бойцы разойдутся по местам, и никто не пострадает…
   Она положила руки ему на плечи и прижалась щекой к щеке.
   – Я закрою дверь? – тихо спросил он.
   …Неловко, стесняясь, они начинали познавать друг друга.
   – Я не мог ни о чем думать, кроме тебя, – шептал он, проводя по ее груди кончиками пальцев. – Если бы ты только знала, Юля…
   – Я знала, – отвечала она, прижимаясь к нему.
   Они раздевали друг друга бестолково и жадно, как дети срывают бумагу с новогодних подарков.
   Иначе, иначе, все иначе, стучало в голове у Юли. Это сейчас мой первый раз, а не тогда, с Филиппом.
   Она радостно откликалась на Санины ласки, целовала его, как хотела, зная, что любое ее движение приятно ему, так же, как сама она тает от счастья в его руках.
   Заглянув ей в глаза и прочтя там согласие, Саня потянул ее трусики. Удивительным образом в нем сочетались напор и деликатность, страсть и нежность.
   Она наслаждалась его ласками и щедро дарила ему свои.
   Как хорошо чувствовать ладонями ежик коротких густых волос! Как приятно вести ладонью по спине, обводя каждую рельефную мышцу… Она и не думала, что у него такие железные мышцы!
   – Ты такая хорошая, Юля, – шептал он, крепко прижимая ее к себе. – Такая хорошая, что мне страшно…
   – Не бойся!
   А потом они забыли, где находятся. Любовь вырвала их из реальности и перенесла на прекрасный сказочный остров…
   Он дремал, уткнувшись носом в ее плечо, а она лежала без сна, слушала шум весеннего дождя, бившегося в стекло, и думала, что только что открыла совершенно новую для себя радость – быть в объятиях мужчины, которого выбрала сама…
   За окном уже стало чуть светлее, когда в ординаторской резко зазвонил телефон.
   Дубикайтис, не просыпаясь, потянул руку к аппарату, но Юля уже взяла трубку.
   – Ранение сердца! – через секунду выкрикивала она, молниеносно впрыгивая в хирургический костюм. – Давление по нулям, «скорая» сразу в операционную повезла.
   Они бегом спускались по лестнице, но перед дверью оперблока Саня все-таки успел на секунду прижать ее к себе.

   До начала приема в поликлинике оставалось пять минут. Юля зажмурилась, вспоминая прошедшую ночь. Счастье теплыми волнами наполняло душу, сердце трепетало, стоило ей подумать, что еще несколько часов назад она лежала в Саниных объятиях.
   Юля замерла, предвкушая новую встречу, хоть расстались они полчаса назад – прямо из операционной побежали сдавать свои смены.
   Она спасла больного с ранением сердца – вот еще один повод для счастья! Кто еще из хирургов может похвастаться таким достижением?
   Когда он вошел в кабинет, сердце екнуло, словно она прокатилась на скоростном лифте. Саня сел напротив и пристально посмотрел на нее. Юля смущенно отвела глаза, вспомнив его откровенные ласки. Он потянулся и взял ее за руку.
   – Ты пахнешь раем, – тихо сказал он.
   – Юлия Евгеньевна! – Елизавета заглянула в кабинет, и влюбленные быстро отдернули руки.
   – Да! – Юля не смогла скрыть раздражения, хотя в чем же была виновата медсестра? Она же не знала, что доктора полюбили друг друга и больше к ним нельзя входить без стука!
   Теперь узнала, поняла Юля, заметив, как дрогнуло лицо девушки.
   – Вы заняты? Я хотела вас на кофе позвать, – смущенно пробормотала Елизавета.
   Юля поспешила оправдаться. Мол, ничем они не заняты, просто вспоминают, как ночью ушивали рану сердца. Елизавета уважительно присвистнула, сокрушаясь, что все самое интересное происходит не в ее дежурства.
   Пока пили кофе, медсестра расспрашивала о подробностях операции. Кажется, подозрения ее развеялись.

   После приема Саня снова зашел к ней. Нежно привлек к себе.
   – Устала? Бедная моя, я же знаю, ты совсем не спала.
   – Все в порядке. – Она прильнула к его плечу.
   – Пойдем ко мне?
   – Сань, ты что? А если меня увидят?
   – И что? Врач пришел помочь своему заведующему с отчетами.
   – Да, это будет первое, о чем подумает общественность! – Она лукаво улыбнулась.
   Как ни хотелось Юле подольше побыть в его объятиях, она решительно освободилась из его рук.
   – Да не бойся ты так, – улыбнулся он. – Народ уже рассосался. Мы, считай, одни, только Елизавета еще возится в перевязочной. А она свой человек, не продаст.
   – Саня, я прошу тебя быть очень осторожным! Как раз Елизаветы мне следует опасаться больше всего.
   Юля надеялась, сейчас он скажет – к черту осторожность, пусть весь мир узнает, что мы любим друг друга. Но он только недоуменно поднял бровь:
   – Ты подозреваешь, что Лиза донесет на тебя мужу? Это абсурд.
   – Нет, не абсурд. У меня есть серьезные основания думать, что у нее с моим мужем роман, – выпалила Юля.
   Скорчив неописуемую мину, Дубикайтис сел на кушетку для пациентов.
   – Елизавета и твой муж? Прости, но я в это не верю.
   – Однако, факты – вещь упрямая.
   – То есть, – задумчиво произнес он, – ты хочешь сказать, что жар его страсти растопил ледяные сугробы ее добродетели? Чушь, Юля! Выброси из головы! Даже если ты видела их в одной постели, поверь, они занимались там чем-то другим. Чтобы Елизавета!.. Нет!.. Ну нет!..
   – А почему бы и нет? – вдруг обиделась Юля за медсестру. – Ты думаешь, она всю жизнь будет сидеть возле тебя и слепо обожать, пока ты крутишь романы с замужними женщинами? Она имеет такое же право на личную жизнь, как мы с тобой, и ничего странного, что ее избранником оказался мой муж. Он мужчина не из последних.
   Дубикайтис молча сидел на кушетке, сосредоточенно глядя в пол. Казалось, предполагаемый роман Елизаветы занимает его больше, чем собственные отношения с Юлей.
   Глядя на него, она вдруг почувствовала, как радость, переполнявшая ее весь день, куда-то улетучивается.
   – Он, конечно, не последний, но женатый, а Лиза никогда бы не пошла на такую связь. Не знаю уж, что тебе там примерещилось, но в отношении ее будь спокойна.
   Нужно рассказать ему о подслушанном телефонном разговоре, вдруг он поможет выяснить имя соперницы? Вдруг точно знает, что у Филиппа роман с Катенькой, или, как в настоящем детективе, назовет женщину, которую Юля вовсе не брала в расчет. Коковцеву, например. Откроет страшную тайну, что ее запои – всего лишь маскировка, на самом деле она бегает на свидания к Филиппу.
   Но у Юли внезапно пропало всякое желание откровенничать. Кажется, я переоценила его чувства, подумала она.
   – Саня, я вовсе не стремлюсь опорочить репутацию Елизаветы. Я просто хочу сохранить наш роман в тайне.
   Пусть он скажет – не надо в тайне, я хочу на тебе жениться!
   Но он только кивнул.
   Она почувствовала, что к глазам подступают слезы.
   – Может быть, мы с тобой зря все это затеяли? – Юля очень старалась, чтобы голос не сорвался.
   Он серьезно посмотрел на нее.
   – Ты права. Рано или поздно мы себя выдадим, и кто-то обязательно донесет твоему мужу. А я слишком хорошо отношусь к тебе, чтоб сеять в твоей семье раздор.
   Давно все без тебя посеяно, – мысленно огрызнулась Юля и заплакала.
   – Что ты, что ты! – Дубикайтис порывисто обнял ее. – Юля, прости, если я тебя обидел… Не плачь…
   Но она вдруг заревела в голос, по-детски вцепившись в него и размазывая слезы по его халату.
   – Юлечка… ну что мне сделать, чтобы ты успокоилась?
   Он гладил ее по голове, она доверчиво прижималась к нему, и все терзания последних дней куда-то уходили. Она вдруг поняла, что совсем не обязательно обладать тем, что любишь. А они с Саней, конечно, любили друг друга. Но это была не та любовь, которая связывает мужчину и женщину воедино.
   Она перестала плакать, а он все бормотал что-то ласковое, успокоительное, его рука нежно ласкала ее шею…
   Сделав над собой усилие, Юля вскочила с кушетки и улыбнулась сквозь невысохшие слезы:
   – Прошу тебя, давай забудем эту ночь. Как будто ее не было.
   Он опустил голову в ладони, вздохнул. Потом поднялся, коснулся ее плеча и быстро вышел из кабинета.

   Вернувшись домой, Юля открыла холодильник. Обед, как говорится, блистал своим отсутствием. Но раз Филипп тренируется жить без нее, пусть потренируется жить и без обеда!
   Она доплелась до спальни и рухнула в кровать.
   Проснувшись около девяти вечера, она прислушалась к себе.
   Саня… Она приняла за влюбленность уважение и признательность – то, чего не знала раньше. Наверное, если бы он не просто захотел переспать с ней, а предложил ей руку и сердце, она действительно полюбила бы его. Но он ведь не предложил…
   Просто они оба пошли на поводу у стереотипа: раз мужчина и женщина нравятся друг другу, у них обязательно должен быть секс.
   Вот и неправда.
   А все-таки хорошо было в его руках! Будет, что вспомнить в старости… Она воровато покосилась на закрытую дверь гостиной. Там сидел голодный и злой Рыбаков, и Юля вдруг поняла, что теперь, изменив мужу, стала лучше относиться к нему. Как говорится, на грех мастеров нет. Она ответила на измену изменой, и пошатнувшееся равновесие их брака восстановилось.
   До этого случая Юля ничего не понимала в супружеской измене. Ей казалось, это ответственный акт, на который человек идет, взвесив все за и против, четко понимая – я совершаю подлость по отношению к супругу. Однако она, целуясь с Дубикайтисом и позволяя ему себя раздевать, ничего подобного не думала. Просто следовала зову сердца и все. Наверное, и у Филиппа все так же.
   Вдруг почувствовав к нему острую нежность, Юля вбежала в гостиную. Рыбаков корпел над бумагами, она порывисто обняла его.
   – Филипп!
   Он мягко, но непреклонно отвел ее руки:
   – Что тебе нужно?
   – Давай мириться!
   – Я не ссорился с тобой.
   – Я серьезно…
   – И я серьезно. Я предупредил тебя, что нам придется разойтись, если ты заберешь мое производство. Иди, Юля, не мешай. Мне нужно подготовить дела завода к сдаче.
   – Ты все-таки увольняешься?
   – Да, я же говорил.
   – Филипп, не сходи с ума. Это же чистая формальность! Тебе же надо было, чтобы поставки древесины возобновились? Они возобновились! По-моему, прекрасный вариант для тебя.
   – Юля, порядочный человек не выбирает прекрасный вариант. Он соблюдает кодекс чести, даже если для него это убийственно. Не буду скрывать, я очень люблю тебя, и мысль, что нам придется расстаться, разрывает мне сердце. Но иначе – невозможно.
   – Да почему – невозможно?! – закричала Юля, из всей речи услышавшая только «я люблю тебя».
   – Потому, что невозможно жить с женщиной, готовой обесчестить человека, фамилию которого она носит, – отрезал Филипп. – Я не виню тебя в происках твоего отца и не смею унижать тебя подозрениями, что вы с ним вместе провернули эту аферу. Я верю, что ты ничего не знала о его планах. Но в твоих силах было встать на мою сторону и потерпеть поражение вместе со мной, а не гнаться за этими деньгами!
   – Но я не о деньгах думала, когда принимала решение!
   – О чем тогда?
   – О том, что нельзя меня запугивать! Нечего было угрожать мне разводом!
   Филипп вздохнул:
   – Детский сад какой-то! Но что бы тобой ни руководило, дело сделано. Выбора у меня нет.
   Он встал и открыл шкаф.
   – Что ты делаешь?
   – У меня сейчас слишком напряженное время, чтобы я мог тратить силы на выяснение отношений с тобой. Поеду в гостиницу.
   – Филипп!
   – Буду очень признателен, если ты обойдешься без сцен.
   Он быстро собрал сумку и уехал.
   Дверь за ним захлопнулась глухо и безнадежно.
   Вот ты и брошенная жена, сказала себе Юля, бессильно опустившись на кровать.

   Прошло несколько дней. От Филиппа не было известий. Юля ходила, словно автомат, пытаясь осознать, что Рыбаков навсегда исчез из ее жизни. А он был так нужен ей! Неужели она никогда больше не проснется рядом с ним от звонка будильника, а он не прижмет ее к себе: «Полежим еще минутку, птиченька»? Как она тосковала по его телу, даже по его дурацкой бородке, которая раньше раздражала ее… Любила или нет, неважно, Юля сама теперь не смогла бы ответить на этот вопрос, но одно знала точно – без Филиппа ей плохо.
   Словно отрезали часть ее души, и теперь нужно учиться все делать заново: ходить, чувствовать, разговаривать.
   Во время приема больных она иногда забывалась, начинала по привычке соображать, что сделать на обед, но тут же вспоминала – не нужно ничего, Филипп не придет.
   Она не сердилась на него. Она сама виновата и заслужила мучения, которые переживает сейчас.
   Подумаешь, изменил! Она же отплатила ему той же монетой. А если бы и нет, стоило ли карать его так жестоко за мимолетную интрижку? Наверняка, Рыбаков уже и думать о ней забыл.
   Измена – всего лишь секс, и пусть кто-то из супругов изменил, но все остальное они делают вместе! Они должны быть рядом в болезни и здравии, в бедности и богатстве…
   А она отреклась от него.
   Мужчина может изменить жене, но невозможно, чтобы он изменил себе, между тем, именно этого Юля добивалась от мужа.
   Она слишком серьезно относилась к браку, слишком любила себя и не понимала, что измена и предательство все-таки не одно и то же. Пришлось самой изменить и предать, чтобы в этом разобраться.
   К сожалению, слишком поздно. Филипп называл ее птиченькой. Вот именно, птиченька-стервятник, готовая с радостным карканьем клевать его растерзанное тело…

   Елизавета пришла на работу такая, что Юля с трудом узнала ее. Медсестра ничего не изменила ни в прическе, ни в одежде, но светилась таким счастьем, что у Юли заболели глаза.
   Ясно, обреченно подумала она, Филипп переехал к ней. Только ночью страстной любви можно объяснить столь радикальную перемену в женщине.
   Вот и все, можно считать мою семейную жизнь законченной. Нужно освобождать квартиру и возвращаться к родителям. Только как быть с работой? Неужели придется уволиться?
   Поразмыслив, Юля поняла, что другого выхода нет. Пожалуй, она выдержит тяжелое испытание – каждый день смотреть на счастливую соперницу, но терпеть за спиной насмешки коллег? Да что там коллеги, все горожане будут ходить к ней на прием только ради того, чтобы взглянуть на брошенную жену Рыбакова.
   Нет уж! Ей надо бежать из этого города!
   – Вас вызывают в стационар, – сказала новая Елизавета новым голосом.
   – После приема зайду.
   – Сказали – срочно. Идите, я попринимаю вместо вас.
   Накинув куртку, Юля отправилась в хирургический корпус. Жалоба что ли, очередная? Ей было все равно. Какой бы разнос ни приготовило ей начальство, он пройдет по касательной, нисколько не задев ее сознания. Она скоро уволится.
   Ах, Елизавета! От кого от кого, а от тебя Филипп ко мне не вернется. И знаешь, что? Я желаю тебе счастья, я даже рада, что настал конец твоему одиночеству. Ты это заслужила, а я заслужила то, что имею. Все справедливо, значит, все хорошо.

   В ординаторской ее ждал заведующий хирургическим отделением больницы и, вот сюрприз, Петя Горошкин!
   – Ах, вы знакомы? Тем лучше. – Заведующий с улыбкой смотрел, как они обнимаются. – Сможете в непринужденной обстановке обсудить детали операции.
   – Какой операции? – не поняла Юля.
   – Помнишь, несколько дней назад ты оперировала парня с ранением сердца?
   Юля смущенно поежилась. Как не помнить?
   – Так вот Петра Валерьевича прислали нам на помощь.
   – А, это хорошо. Главное, вовремя, – буркнула она.
   – Сам понимаю, глупо, но приказ есть приказ, – развел руками Горошкин. – Скажи…
   – Ушивала через все слои, но без эндокарда, – отчеканила Юля, – чтобы на нитках не образовывались тромбики.
   – Я так и знал. А…
   – В сердечной сумке оставила широкое отверстие, чтобы не было перикардита. Два дренажа. Что еще?
   – С тобой неинтересно разговаривать, – засмеялся Петя. – На все готов ответ.
   – После операции мы сделали ему ЭХО. Ну, как могли, конечно. Пока данных за повреждение межжелудочковой перегородки нет. Осложнений тоже не намечается – температура нормальная, кровь спокойная, по дренажам – вакуум.
   – Да я видел его. Здоровый конь, носится по коридору и, кажется, даже не понял, что был на волосок от смерти. Молодец, Юлька, классная работа!
   – Спасибо.
   Заведующий достал коньяк:
   – Давай, Петр Валерьевич, зря ездил, что ли?
   Горошкин охотно взял рюмку, но попросил, чтобы сильно его не поили – нужно оставить запись в истории.
   – Я запишу консультацию, – вызвалась Юля. – Кто ты теперь, профессор?
   – Скажешь тоже! Я с наукой завязал, нужно семью кормить. Пусть уж Маша фамилию прославляет.
   Она придвинула к себе карту и застрочила: состояние соответствует объему и срокам операции… Дыхание проводится во все отделы… Данных за послеоперационные осложнения нет… Дополнений к ведению нет… Контрольная ЭХО-кардиография в плановом порядке…
   Мужчины наперебой пытались вырвать у нее историю и усадить за стол, но Юля отказалась:
   – У меня идет прием. Больные томятся в очереди, а если я приду навеселе, они так разъярятся, что никто не даст за мою жизнь ломаного гроша. Рада была повидаться, Петя. Не сердись, что ухожу.
   Он встал проводить ее.
   Ах, Петя, ты мог бы стать моим спасением, – грустно думала Юля, медленно ступая рядом с ним. – Но что толку жалеть о том, что не сбылось…
   – Слушай, – вдруг резко сказала она, – не подумай чего дурного, но скажи: я же тебе нравилась тогда, на первом курсе?
   – Не то слово!
   – А почему ты меня бросил? Я тебя чем-то обидела?
   Он остановился и растерянно посмотрел на нее.
   – Это не сцена ревности, боже упаси! Просто мне важно… разобраться в себе. Только говори правду, я спрашиваю не для того, чтобы услышать комплименты.
   Горошкин тяжело вздохнул и полез в карман за сигаретами. Ветра не было, но он долго чиркал зажигалкой, прежде чем смог прикурить.
   – Ты уверена, что хочешь знать правду? – осторожно спросил он.
   – Да, уверена.
   – Ну что ж… Это не делает мне чести, но признаюсь. Однажды твой отец поймал меня возле института и сказал, что если я раз и навсегда отстану от тебя, он купит мне квартиру.
   – И ты согласился?
   – Как видишь.
   – Петя…
   – Знаю, ты была обо мне лучшего мнения. Сначала я послал его подальше, но он приехал на следующий день ко мне в общежитие. Как бы поговорить с будущим зятем. Он сказал, что мы с тобой – совершеннолетние и, конечно, можем жениться без его согласия. Но никто не заставит его материально помогать непослушной дочери. Он в красках расписал, как ты обалдеешь, оказавшись в нищете рядом со мной. Говорил, что ты изнеженная капризная девочка и не сможешь быть мне верной подругой. Он предсказал, что ты уйдешь от меня самое позднее через год, а нет, так я сам тебя брошу, устав от твоих запросов и упреков. Все равно, мол, вам вместе не жить, а так у тебя будет квартира. И я ему поверил. Извини, но сомнения насчет нашей совместной жизни посещали меня и раньше.
   – Ну, знаешь…
   Юля резко отвернулась, чтобы скрыть накипающие слезы. Ах, папа! Как он мог? Заботился об ее счастье, не понимая, в чем оно состоит. Да знает ли он сам, что такое счастье?

   На работе было еще ничего, но стоило вернуться домой, как ее затрясло.
   Значит, папа, страстно желая видеть дочь счастливой, бестрепетной рукой разрушал чужие жизни. А она невольно помогала ему в этом, много лет будучи такой эгоистичной девкой!
   Он – ее отец и вправе распоряжаться только ее судьбой, но никак не судьбой посторонних людей, имевших несчастье попасть в Юлину орбиту.
   Ему не нравился Горошкин, допустим. Зять-голодранец кому понравится? Отец мог запретить ей встречаться с ним, это было его родительское право. А Юля, по праву свободного человека, могла выбрать – остаться под родительским крылом или пойти наперекор воле отца.
   Он же лишил ее выбора. Из лучших побуждений, чтобы доченьке не пришлось терзаться.
   А вдруг не только Горошкин обзавелся квартирой за счет ее родителей? Ведь на самом деле у Юли было гораздо меньше поклонников, чем пристало такой красивой девушке.
   Значит, отец отваживал от нее всех ухажеров, а Филипп вдруг показался ему подходящим мужем для нее. Почему? А вдруг он хотел породниться с ним, чтобы завладеть заводом? Ну да. Не только этими жалкими кухнями, но всем предприятием.
   Вспоминая обстоятельства знакомства с Рыбаковым, Юля подумала, что отец мог элементарно подсунуть ее строптивому директору.
   Нет, такого не может быть!
   Почему же? – глухой насмешкой ответил кто-то внутри нее. – Папа привык считать тебя своей собственностью, а грех не воспользоваться тем, что имеешь, если это сулит неплохую прибыль. Ты столько лет ела, пила за его счет, а потом настала пора отрабатывать!
   Родители разрушили ее жизнь, но виноваты перед ней только в одном – в том, что столько лет позволяли ей зависеть от них. На все остальное они имели право. И внушать ей свои представления о мире, и отсекать неугодных парней, и даже выдать замуж против воли. Все это она должна была терпеть, коль скоро не нашла в себе сил вовремя зажить самостоятельно.

   Ей очень хотелось позвонить Филиппу. Но теперь, когда он живет с Елизаветой, это совершенно невозможно.
   Невесело усмехнувшись, она подумала, что теперь, как свободная женщина, может пригласить Саню. Но разве он заменит ей Филиппа? Разве может глупая романтическая влюбленность, которая, к тому же, почти без следа прошла, заполнить пустоту, возникшую при разрыве с мужем?
   Саня примчится утешать ее и поможет, но как друг. Если она начнет делать авансы, он поймет, что его хотят использовать в качестве анестетика, и оскорбится. А то и испугается, что брошенная Юля срочно хочет заполнить вакансию. Тогда их прекрасным отношениям точно придет конец.
   На работе она тщательно скрывала, что рассталась с Филиппом, но догадывалась, что это ни для кого не секрет. Сейчас ей придется быть особенно тактичной с Дубикайтисом, ни в коем случае нельзя дать ему понять, что она чего-то ждет от него. Потом… может быть…
   Раздался звонок в дверь. Вздрогнув, она побежала открывать, запрещая себе надеяться, что это вернулся Рыбаков.
   На пороге стояла Елизавета.
   – Можно? – спросила она. – Извините, что без спросу, но мне нужно с вами поговорить.
   – О чем? – устало спросила Юля, пропуская ее в квартиру.
   – Юлия Евгеньевна, я понимаю, вы мне не рады. Удивляюсь, как вы могли сдерживать себя на работе…
   – Елизавета, прошу вас! Я ни в чем вас не виню и желаю вам счастья. В ближайшие дни я освобожу квартиру и подам на развод, не волнуйтесь.
   Елизавета вошла, захлопнув за собой дверь так, что стены загудели.
   – Не знаю уж, кто наговорил вам этой чуши! – Волнуясь, она путалась в молнии куртки. Каретка застряла, и Елизавета раздраженно рванула ее. – Юлия Евгеньевна, как вы могли такое подумать? Да это же бред! Разве я смогла бы смотреть вам в глаза после этого?
   – А что вам оставалось делать? – Пожав плечами, Юля взяла у нее куртку и аккуратно повесила на крючок. – Не увольняться же.
   – Вы стали жертвой чьей-то чудовищной лжи!
   – Теперь-то какая разница? Да вы проходите. Давайте, я вам, что ли, вина налью?
   – А давайте!
   Пошарив в баре, Юля обнаружила початую бутылку коньяка, кажется, ту самую, из которой Рыбаков угощал ее отца.
   Закуски не нашлось: оставшись одна, Юля не ходила за продуктами.
   Женщины махнули по пятьдесят граммов.
   – Юлия Евгеньевна, поверьте мне. Между мной и вашим мужем никогда ничего не было.
   – Тогда откуда вы узнали, что я думаю, что было?
   – Александр Кимович сказал.
   – Да? Вот уж не знала, что вы с ним сплетничаете обо мне!
   – Что вы, нет! Просто так получилось… Я долго не решалась на этот разговор, но раз Филипп Владимирович ушел из дома…
   – А это вы откуда знаете?
   – Ну как… – растерялась Елизавета. – Мне Катенька сказала, у нее по части городских сплетен просто энциклопедические знания.
   Значит, Катенька! Интересно, будет она разводиться с мужем, или все останется, как было? Треугольник – весьма устойчивая фигура с точки зрения геометрии.
   – Юлия Евгеньевна, нужно вернуть вашего мужа обратно, он ни в чем не виноват. Хотите, я съезжу, поговорю с ним?
   Юля усмехнулась:
   – Ни к чему трудиться.
   – Но мне так хочется вам помочь! Если бы вы только знали, как я благодарна вам!
   – За что это, интересно?
   – Если бы не вы, Александр Кимович никогда бы не понял, что любит меня!
   – Что?!
   – Он сам мне об этом сказал.
   И Елизавета, волнуясь, изложила Юле историю своей любви. Она, оказывается, несколько лет безответно любила Дубикайтиса. И вдруг, когда она уже утратила всякую надежду и смирилась с тем, что навеки останется старой девой, он предложил ей выйти за него замуж. Он внезапно прозрел, и случилось это прозрение благодаря Юлиным словам о том, что Елизавета не будет всю жизнь его дожидаться. А вернее, самокритично добавила медсестра, он впервые взглянул на меня как на женщину, когда вы сказали, что подозреваете меня в связи с вашим мужем.
   Надеюсь, хоть о наших отношениях промолчать у него ума хватило! – про себя фыркнула Юля, поражаясь мужской тупости. Зачем открывать женщине механизмы своей страсти?
   А для нее история повторяется… Хороший, порядочный мужчина снова предпочел ей другую. Что Петя, что Филипп, что Саня… Можно говорить о злом роке, но истина находится гораздо ближе. Она не очень приятна, эта истина, и хочется объяснить свои несчастья потусторонними силами, а не тем, что она – неподходящая подруга жизни для честного человека. Мужчина выбирает жену под стать себе, тут действует тот же биологический инстинкт, что заставляет голубя спариваться с голубем, а не с попугаем.
   – Поздравляю вас. И Александра Кимовича. Поверьте, он выигрывает от этого союза гораздо больше, чем вы.

Глава восьмая

   На дежурстве работы не было!
   Юля спустилась в приемное отделение и села пить чай с сестрами. Девушки добродушно посмеивались над ее везением, якобы они, зная, что предстоит дежурить вместе с Юлий Евгеньевной, даже не берут с собой еды: спокойно поесть все равно не удастся.
   – Да, мы дежурим уже три часа, и ни одного больного. Может, кончилось мое хирургическое счастье? А, нет, пожалуй, не кончилось, – тут же поправилась Юля, услышав завывание «скорой».
   В сестринскую влетел встрепанный фельдшер:
   – Девчонки, нужна помощь! На заводе падение с высоты, может, травматолог со мной съездит?
   Юля вскочила с дивана.
   – Я съезжу. Это же быстро, заберем больного, и сюда.
   – Ой, спасибо! Врачебные бригады все на вызовах, а там, говорят, травма тяжелая. Что бы я один делал? – причитал фельдшер, пока они добирались до места.
   Водитель гнал, как сумасшедший, так заложил один поворот, что Юля упала с кресла.
   – Осторожнее, – крикнула она в кабину, – много ли сможет врач со сломанными руками?
   Она ни разу еще не оказывала помощь на месте и боялась опростоволоситься. На фельдшера надежды мало, он работал недавно, дежурная служба не успела даже выучить его имени, зато составила вполне определенное мнение об умственных способностях. Называли его «этот, с почерком дебила». «И не только с почерком», – обычно добавлял Дубикайтис.
   Подкатили к какому-то странному, ни на что не похожему зданию. Сотрудник завода встретил их на проходной и повел мрачными, страшными коридорами без окон.
   Кажется, они спускались в подземелье. Юле стало жутко.
   По пути сопровождающий говорил, что рабочий упал с какой-то строительной конструкции в реакторном цехе и очень сильно расшибся, хоть высота и небольшая. Сразу потерял сознание и, похоже, не только переломал кости, но и поранился об элементы конструкции – во всяком случае, лежит в луже крови, а сотрудники боятся подойти, чтобы не навредить еще больше.
   Да уж, хмыкнула Юля, все знают, что нельзя двигать пострадавшего – вдруг у него сломан позвоночник?
   Наконец, длинный извилистый коридор закончился массивной дверью из толстенного железа. Юля никогда раньше не видела таких страшных дверей. Подавленная ее размерами, она не сразу сообразила, что за знак на ней изображен – желтый треугольник с черным солнышком внутри.
   – Здесь у нас зона, – объяснил сопровождающий.
   Выяснилось: для того чтобы попасть в зону, нужно сначала пройти санитарную обработку, то есть душ, потом переодеться в спецкомплект радиационной безопасности, состоящий из множества предметов. Займет все это минут пятнадцать-двадцать.
   – Так несите пострадавшего сюда!
   Сотрудник потянулся к трубке внутреннего телефона. Коротко переговорив, он со вздохом обернулся к Юле.
   – Говорю же, они боятся его трогать без врача. И вообще, он, кажется, умирает.
   – Открывайте дверь! – приказала она.
   – Доктор, вы опоздали. Пока переоденетесь, он точно отдаст богу душу.
   – Значит, пойду так!
   – Невозможно.
   Бедный сопровождающий, он не знал, что на это слово у Юли с некоторых пор аллергия.
   – Ваша фамилия? – закричала она. – Фамилия, ну, быстрее! Я жена вашего директора и обещаю, завтра же вы будете уволены за то, что не пустили к больному врача! Открывайте немедленно, если не хотите серьезных проблем!
   – Вы отдаете себе отчет, насколько это опасно?
   – Отдаю. И хватит уже разговоров!
   Дверь с тяжелым вздохом распахнулась. Юля вырвала из рук фельдшера носилки и экстренный чемодан. Ничего, люди каждый день тут работают, по многу лет. А РБ – скорее психологическая, чем реальная защита. Ну, схватит маленькую дозу, подумаешь!
   Пробежав санпропускник, Юля оторопела. Она оказалась в огромном белоснежном зале с какими-то блестящими трубами и трубочками, соединяющимися в загадочные конструкции.
   Ее окружили странные существа. В белых костюмах и масках они были похожи на космонавтов, и Юля вдруг почувствовала себя неуютно, словно голая.
   Хорошо, что не переоделась. В этой амуниции я все равно ничего не смогла бы сделать.
   У нее отобрали поклажу, кто-то накинул на плечи полотняную куртку от РБ.
   Человек, одетый так же, как все здесь, лежал на полу, словно сломанная кукла. Под головой расплывалось большое пятно крови. На ноги, изогнутые под неестественным углом, Юля пока не смотрела.
   – Готовьте носилки! – скомандовала она своим невольным помощникам. – И дайте мой чемодан, нужно сделать наркотик перед транспортировкой.
   Она вколола промедол прямо через одежду. Потом быстро забинтовала голову. Все остальное можно сделать в машине.

   По дороге она вместе с фельдшером раздела парня, причем проклятая спецодежда никак не хотела поддаваться ножницам. Юля, попросив шофера на секунду остановиться, поставила капельницу, ввела лошадиную дозу гормонов и прикинула диагноз. Перелом бедра, без сомнения. Скорее всего, таз тоже полетел. Легкие как будто дышат нормально. Живот мягкий, хотя тут нельзя полагаться на клинику, больной в шоке. Нужно срочно делать УЗИ. Сложнее всего с головой. Откуда кома – просто от потери крови или серьезный ушиб мозга? Нужна ли трепанация черепа?
   Зрачки вроде одинаковые, но это тоже не стопроцентный показатель.
   Она померила давление – девяносто на шестьдесят, значит, можно надеяться, что до больницы они парня довезут, а там Дубикайтис не даст пропасть. Она позвонила ему на трубку, чтобы срочно готовил операционную и вызывал из дома специалистов лучевой диагностики.

   – Немедленно в душ! – закричал Дубикайтис, как только она появилась в холле. – Сию секунду!
   – Но…
   – Иди-иди, без тебя разберемся! Вымойся как следует, водах в пяти, и обязательно переоденься в чистое. А это все выброси.
   – Нужно еще волосы остричь. – Из-за стойки охранника вдруг появился Рыбаков и решительно взял ее за руку: – Все, мужики, занимайтесь больным, а жену я забираю на дезактивацию.
   – Она, конечно, у нас лучший хирург, но, надеюсь, справимся и без нее. – Зав хирургическим отделением больницы присоединился к Сане, который уже осматривал пострадавшего. – Мы тебя сняли со смены, – крикнул он от носилок, – до утра свободна! Как врач, приказываю тебе срочно напиться, лучшая профилактика лучевой болезни.
   Рыбаков усадил ее в машину.
   – Поедем на завод, там пройдешь санобработку по всем правилам. Только заверну в магазин, куплю тебе новую одежду, в этой ходить больше нельзя.
   – Я сама куплю!
   – Нет! Ты три часа станешь выбирать юбку, а время дорого.
   – Откуда ты вообще взялся?
   – Пока я еще директор, и мне сообщают обо всех несчастных случаях на производстве. Я еду на завод расследовать ЧП, но в дороге мне звонят на мобильный и говорят, что практически похоронили мужика, но сумасшедшая докторша разметала все кордоны, ворвалась в зону и оказала-таки первую помощь. При этом, сказали мне, она нагло представлялась моей женой. Пришлось отложить раздачу пистонов и ехать к тебе.

   …Посмотревшись в зеркало, Юля чуть не зарыдала. Оно, верный друг и утешитель, отразило сейчас странное существо с голым черепом и огромными оттопыренными ушами. Юля и не подозревала, что у нее такие кошмарные уши.
   Как она пыталась отстоять свои волосы! Но Филипп был неумолим, и люди из заводского медпункта обрили ее машинкой. Словно нарочно издеваясь над ней, Рыбаков купил жуткое мешковатое платье, так что Юля стала похожа даже не на жертву тифа, а на Страшилу из Изумрудного города. Причем до того момента, как Гудвин вставил ему мозги.
   – Спасибо, что довез до дома, – процедила она. – Можешь быть свободен. Не хочу терзать твои нервы видом подлой, а теперь еще и лысой жены.
   Рыбаков ухмыльнулся:
   – Прости, но моя миссия не закончена. Я должен полечить тебя от лучевой болезни. Я и лекарство взял. Две бутылки. – Он самодовольно похлопал по своему портфелю.
   – Мне дали специальный кисель в твоем вонючем медпункте.
   – Кисель – это антинаучно. Не спорь со мной.
   Он быстро и ловко принялся сервировать стол. Еда, разумеется, не появилась волшебным образом в Юлином одиноком хозяйстве, и Рыбаков, сетуя, как его угораздило жениться на столь безалаберной женщине, рванул в магазин. Юля тем временем пыталась обрести душевное равновесие, переодевшись в любимые брючки с блузкой. Голову она повязала шелковой косынкой, горько заметив, что это не прибавляет ей красоты.
   Она так любила хорошие прически! Всю жизнь носила длинные волосы, но обожала ходить в салоны, каждый раз надеясь на чудо. Она специально не смотрела в зеркало во время стрижки, открывала глаза, только когда стилист наносил последний штрих, но всякий раз оставалась немного разочарованной. Новая укладка ничего не меняла в ней, не открывала никаких тайных нюансов ее внешности.
   Сейчас же результат превзошел самые смелые ожидания. Юля просто не узнавала себя в длинноносом уродце непонятного пола.
   Не успела она всплакнуть, как вернулся муж и сразу налил ей полный стакан вина.
   – Не хочу.
   – Надо. Хочешь-не хочешь, а сегодня мне придется напоить тебя.
   – Ты очень рискуешь. Вдруг я подшофе буйная и начну приставать?
   – О! Пей тогда скорее!
   – Глупая шутка.
   – Я не шучу.
   Рыбаков привлек ее к себе, и Юля не нашла сил оттолкнуть его. Он теперь – чужой, обнимает ее только из жалости, но она имеет право на эту последнюю ласку. Всего минуту она позволит себе наслаждаться его надежным теплом и отпустит навсегда.
   Они вместе – последний раз, их сердца бьются в унисон, прежде чем навеки оторваться друг от друга. Оба запомнят именно этот горький, но счастливый миг разлуки, и в ее доверчивом поцелуе Филипп прочтет – я отпускаю тебя. Без злости и обиды, с пожеланием найти в мире счастье, раз сама не смогла дать его тебе.
   – Однако я не должен забывать, что сегодня накачать тебя вином – моя цель, а не средство добиться взаимности, как это обычно бывает. Юля, прошу тебя… За мое здоровье!
   – За твое здоровье – хоть яду! – Она браво опрокинула в себя вино. В голове немедленно зашумело. – Спасибо, Филипп. Очень вкусное вино, я обязательно допью всю бутылку. Честно. А ты иди. Тебя, наверное, ждут.
   Филипп усмехнулся: на заводе его, действительно, очень ждут, но будут только рады, если он проведет вечер с женой и отложит карательные мероприятия на завтра.
   Он взял пакетик сухого киселя и развел кипятком. В кухне сразу завоняло так, будто здесь сгнила тонна клубники. Юля поморщилась, но делать нечего. Лекарство и не должно быть вкусным.
   – Давай по второй, пока стынет.
   Ей было уже море по колено. Она вдохнула побольше воздуха, чтобы разразиться прочувствованной пьяной речью о том, что в ее чувствах к Рыбакову не осталось ничего личного, и она будет только рада наблюдать со стороны за его новой жизнью… Но тут зазвонил телефон.
   – Как ты себя чувствуешь? – тревожно спросил Дубикайтис. – Не тошнит?
   – Пока нет. Затошнит, наверное, завтра, если я выпью все, что Рыбаков пытается в меня влить. Что с пострадавшим? Он жив?
   – Стабильный. Бедро я ему вытянул, УЗИ сделали – в животе все спокойно. Ждем нейрохирургов из областной, что они скажут насчет головы. Но гемодинамику держит сам. Юля, а ты волосы уже остригла?
   – Да. В медпункте обрили и отобрали на утилизацию, даже на память не дали сохранить.
   – Что, прямо налысо обрили? – безжалостно уточнил он.
   – Прямо налысо! Я не знаю, как теперь на работу пойду.
   – Блин, жалко. Я в справочнике посмотрел, вроде брить голову не обязательно.
   – Что?! Как – не обязательно?!
   – Ну, это не точно, я могу и ошибаться, – заюлил Саня. – Филипп Владимирович, наверное, лучше знает, что делать.
   Дубикайтис говорил еще что-то, но она уже не слушала. Швырнув трубку, она бросилась к Рыбакову:
   – Ты что натворил?!
   Тот начал оправдываться: раз радиоактивные частицы остаются на одежде, то на волосах – тем более.
   – Господи, господи! – Юля металась по квартире, стараясь не натыкаться на зеркала. – А вдруг они больше не отрастут? Конечно, не отрастут, после облучения-то!
   – Юля, ты ошибаешься. Наоборот, станут еще гуще.
   – Молчи уж! Ты вообще понимаешь, что наделал? Ты так печешься о своей чести, а сам не знаешь, что для женщины потерять волосы в тысячу раз хуже, чем для тебя – твою дурацкую честь! В миллион раз хуже! Ты даже не представляешь, насколько это ужасно!
   – Птиченька, я понимаю…
   – Ах, понимаешь? – Она на ходу схватила бутылку и сделала добрый глоток. – Так ты специально заставил меня остричься, чтобы мне отомстить!
   – Ты сама в это не веришь, – Рыбаков поймал ее и усадил к себе на колени. – Юленька, пожалуйста, не расстраивайся! Завтра же с утра поедем в город и выберем тебе самый лучший парик…
   – Чтобы я вообще выглядела, как чучело!
   – Ну что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Хочешь, куплю тебе колечко с бриллиантиком? Нет? С бриллиантом?
   – С бриллиантищем! – категорически потребовала она. – Размером с мою голову, не меньше. А, он все равно не будет сверкать так же ярко, как моя башка!
   Так приятно было ссориться с ним, удобно устроившись на его коленях! Господи, что же она делает, зачем затягивает расставание? Зачем позволяет их телам и сердцам срастаться?
   Она решительно вскочила:
   – Все, Филипп, иди.
   – Куда?
   – Как это – куда? – Тут Юля, как ни была пьяна, сообразила, что уходить-то следует ей. Это дом Рыбакова, где она так и не смогла стать хозяйкой. – Да, ты прав. Я сейчас уеду сама.
   – Юля!!!
   – Мы же разводимся, Филипп. Спасибо, что ты пришел помочь, но дальше я справлюсь сама.
   – Юля, прости меня. Я не могу расстаться с тобой.
   – А как же твоя честь?
   – Обойдусь. Когда у мужчины есть такая жена, как ты, ему больше ничего не нужно.
   Юля хмыкнула:
   – Такая… лысая жена. То есть, неважно, что я забрала твое мебельное производство, неважно, что втаптываю в грязь твое доброе имя. Ты все равно будешь со мной?
   – Да, Юля, – Филипп смотрел на нее серьезно. – Я принимаю твое решение. Я остаюсь с тобой, если, конечно, тебя не смущает роль жены скромного учителя физики, или какую я там найду себе работу.
   Порядком опьяневшая Юля издевательски расхохоталась:
   – Капитулируешь?
   – Если угодно.
   – Угодно, угодно. – Она потянулась к сумочке и достала прозрачную папку с какими-то бумагами. – А вот и акт капитуляции.
   – Что это?!
   – Будь любезен. Это акт, согласно которому я возвращаю кухонное производство в собственность завода. Извольте расписаться, товарищ директор!
   – Юля!!!
   – А вот еще одна бумажка! – не унималась она. – Это документ, подписанный моим отцом, что ты полностью расплатился с выданным тебе кредитом.
   – То есть… я больше ничего не должен? – Лицо Филиппа было белее бумаг, которые он недоверчиво крутил в руках.
   – Ну ты читать-то умеешь?
   Рыбаков встал и прошелся по комнате, словно сомнамбула. Потом налил себе стакан вина и выпил.
   – Птиченька… – еле слышно пробормотал он. – Но как же Евгений Николаевич согласился?
   – А как ему было не согласиться? – приосанилась она. – Ведь долг действительно выплачен. Ты же сам говорил, что проблема только в поставках древесины. Когда я подписала бумаги, папа распорядился возобновить поставки. Цех начал работать, и дело пошло как по маслу. Ведь у тебя уже все там было отлично налажено. Ты бы и сам мог узнать, что кредит выплачен на прошлой неделе, если бы соизволил поговорить с начальником цеха. Но он позвонил мне и сказал, что ты не принял его, поскольку больше не имеешь отношения к кухонному производству. Я решила: ну и ради бога, раз ты такой гордый!
   – Ох, птиченька, – простонал Филипп. – Да ты сама понимаешь, что сделала? Ты спасла не только меня, ты спасла весь город!
   – Угу. Жанна д’Арк отдыхает… Все, Филипп. Ты поправил свои дела, теперь уходи. У тебя другая женщина, вот и давай, беги к ней. Обрадуй, что она все-таки станет женой директора завода.
   Он уставился на нее во все глаза.
   – Юля, о чем ты говоришь?!
   – Хватит врать. Я точно знаю, что у тебя есть любовница!
   Он крепко стиснул ее руки:
   – Клянусь тебе всем на свете, с тех пор, как женился, я не знал других женщин!
   – Филипп, не нужно затягивать агонию. Если сейчас ты останешься со мной из благодарности, страдать будем мы все трое – ты, я и она. Иди, ты ничего мне не должен.
   Он порывисто обнял ее и прижал к себе так, что она едва могла дышать. Косынка слетела с головы, Юля вспомнила о том, как выглядит, изо всех сил оттолкнула мужа, выбежала в спальню и захлопнула за собой дверь.
   Филипп поскребся:
   – Птиченька, открой.
   – Уйди! Не хочу, чтобы напоследок ты видел меня лысой.
   – Открой, я не буду на тебя смотреть.
   – Будешь, будешь! Смотреть и радоваться, что твоя баба красивее меня!
   – Хорошо, давай поговорим так, только успокойся. У меня сердце разрывается слушать, как ты плачешь.
   В ответ Юля судорожно всхлипнула.
   – Пойми, ты – жена заметного человека. Многие в городе любят меня, но завистников тоже хватает. Находятся люди, которым приятно чисто из любви к искусству посеять в моей семье раздор. Не стоит верить клевете, птиченька.
   – Какая клевета, если я видела все собственными глазами! Точнее, слышала собственными ушами, – поправилась Юля для точности.
   – И кто же моя дама сердца?
   – А вот кто? – Она зарыдала с новой силой. – Я бы и сама хотела знать кто! За четыре месяца я так и не смогла этого выяснить. Может, скажешь, утолишь мое любопытство?
   – Птиченька, я тем более не знаю. Впусти же меня!
   – Нет. Филипп, я слышала, как ты воркуешь со своей любовницей по телефону. Ах, мечтаю о встрече, но нужно бежать на объект, ах, считаю секунды, когда прикосновение ваших ручек сделает меня счастливейшим из смертных! Как, сделало?
   – Ну-ка, ну-ка! Когда это было, говоришь? Зимой?
   – Да.
   – Подслушивала, значит, под дверью? – Филипп вдруг расхохотался. – Юля, ты навсегда избавила меня от комплекса неполноценности. И я еще переживал, что женился на слишком умной женщине! А ты обыкновенная дурочка!
   – Попрошу без оскорблений.
   – Птиченька, открой, я тебе сейчас все объясню.
   – Так объясни.
   – Хорошо, хорошо.
   – Только не представляю, как ты думаешь отвертеться. Я ведь даже знаю, куда ты звонил.
   – Правильно, в поликлинику. А теперь слушай: я ходил туда удалять родинку. В тот день мне должны были снять швы, я договорился с медсестрой, что приду к концу приема, но возникли непредвиденные обстоятельства, и я отзвонился, чтобы она меня не ждала. Неужели ты обижаешься, что я немного пококетничал с ней?
   Господи, какая идиотка!
   Юля в изнеможении рухнула на кровать.
   Ну, разумеется! Человек заходит с букетом, через час уходит – вполне нормальное поведение для благодарного пациента. Но она, считая Филиппа абсолютно здоровым человеком, даже не предположила, что ему просто понадобились услуги врача. Гениальный сыщик, ничего не скажешь! Вместо того чтобы ломать голову над поиском разлучницы, нужно было элементарно посмотреть в регистратуре карточку Рыбакова.
   – Юль, ты не веришь? Могу в доказательство шрам показать.
   – Почему ты мне не сказал, что идешь к доктору?
   После небольшой паузы Рыбаков признался:
   – Постеснялся. Ты же у меня молодая, а я как пень трухлявый. Мало, что настолько старше, еще и с родинками. Правда, мне было неловко, помнишь, я даже не спал тогда с тобой?
   – Как ты мог? Я же твоя жена и, к тому же, врач! – воскликнула Юля и осеклась.
   Тогда она была никакая жена и никакой врач.
   Как же она ошибалась, думая, что ложь и притворство – дети измены. Нет, они – ее родители. Измена входит только в тот дом, где люди привыкли таиться друг от друга.
   – Открой же, – повелительно сказал Филипп.
   Этому голосу сопротивляться было нельзя.
   Рыбаков вошел и молча притянул ее к себе. Одежда полетела на пол, оба страшно спешили. Куда-то исчезла его всегдашняя сдержанность, он делал с ней, что хотел, и Юлино тело радостно откликалось. Она знала, что теперь им вдвоем ничего не страшно и не стыдно, и была счастлива оттого, что теперь это знает и он.

   Они лежали, и не понимали, где граница между их телами.
   – Ой, птиченька, ты же так и не выпила кисель, – вдруг всполошился Филипп. – Сейчас принесу.
   Ей не хотелось, чтобы он вставал, Юля крепко прижала его к постели, но Рыбаков, смеясь, освободился.
   – Я мигом.
   Вместе с киселем он принес вино, но Юля бурно запротестовала:
   – Ты хочешь, чтоб я нализалась в стельку? Для полного сходства с гуманоидом мне не хватает только зеленого цвета от похмелья. Вообще-то я собираюсь завтра на работу, что люди скажут?
   – Это будет не похмелье, а побочный эффект от терапии. Отнесутся с уважением. Пей. Слушай, птиченька, – осторожно начал он, когда Юля вернула ему пустую кружку. – Ты освободила меня от долга, хоть и думала, что я тебе изменяю… Могу я надеяться, что ты поступила так из любви ко мне?
   Юля фыркнула.
   – Вот еще! Я сделала это из любви к родине.
   Он улыбнулся:
   – Что ж, так даже лучше.

Мария Воронова Клиника измены