Новая жизнь
Павел Сурков

Новая жизнь

     В новой жизни не будет места ни одиночеству, ни отчаянью,
     У меня обязательно будет Macbook, фокстерьер и «Вольво»,
     Мы будем сидеть на кухне, есть шоколад, запивать его чаем,
     И будет совсем не страшно, не быстро, не грустно да и не больно.

     В новой жизни каждое утро я буду смотреть на солнце,
     На такое простое рассветное солнце, погода всегда будет ясной,
     И то, что ушло навеки, уже никогда не вернется —
     На то она, жизнь, и новая, чтобы в ней все было прекрасно.

     В новой жизни я выйду на площадь небольшого, но доброго города,
     Будет жарко, но не изнурительно. Приземлюсь в кафе, закурю сигарету.
     И из кондиционера повеет прохладой, но никак не искусственным холодом,
     А вокруг будет вечное утро, вечный праздник и вечное лето.

     В новой жизни, которую я слеплю из снов и пустых ожиданий
     Я буду немного моложе, немного красивей, немного спокойней,
     Перестану верить в удачу, покоряться потоку мечтаний
     И каждой мелочи буду рад, каждому пустяку – доволен.
     1
     В новой жизни как в новом фильме будут яркие-яркие краски,
     Будет тихая и красивая музыка, хорошо прописанные диалоги,
     Эта новая жизнь будет одновременно похожа на сон и на сказку,
     Но и она закончится когда-то в каком-то итоге.

     И тогда, когда та, новая жизнь, будет как бы уже и не новой,
     Я все так же буду сидеть и думать, рассчитывать, мысли взвешивать —
     О том, что могло бы быть лучше, гораздо, хотя и так было клево,
     И, вслед за прошедшей новою жизнью ждать прихода новейшей.

Зазеркалье

     Е2-е4, летит паровоз, неудачливый первый класс,
     Мы сами выбрали нашу судьбу, но судьба не выбрала нас,
     И если все это – нелепый сон Черного Короля,
     То игра началась, первый ход за теми, кто пока что стоит у руля.

     И вот мы опять едем снизу вверх, через два ручейка вперед,
     Кондуктора нет, билетер в окошке сдачу не выдает,
     И пока нам в ответ готовится некий очередной сюрприз,
     Я ищу в своем вагоне Алису, наилучшую из Алис.

     Как известно, наша инфанта пока что слишком мала для игры,
     И поэтому вместо военных баталий мы проводим балы и пиры,
     Ворон не прилетит, овца не уснет, и на исходе дня
     Я ищу в своем вагоне Алису – а Алиса ищет меня.

     Мы давно знакомы, но я почему-то не помню ее лица,
     Это очень просто и по-гусарски – начинать представленье с конца,
     И мне совершенно не по зубам запеканки, занозы, и
     Если Алиса выйдет в ферзи, то и я пойду в короли.

     И мы медленно ходим между купе, извиняясь, краснея, но
     Кто-то на остановках уходит в тамбур, а кто-то лезет в окно.
     Но Алиса, я знаю, всегда спокойна, да и мне волноваться нельзя,
     Я вчера решил посмотреть на коней, что по кочерге скользят.

     Я за Единорога, но Лев сказал, что победа им не важна,
     И я продолжаю искать Алису, поскольку Алиса нужна —
     В этой странной игре всем фигурам найдется, что делать и что говорить,
     Но, пока я еще не нашел Алису, не надо меня торопить.

     И вот мы видим друг друга через стекло, истошно гудит паровоз,
     Я вижу, что Алису прилично шатает, да и сам я не слишком тверез,
     А какой-то сосед в очках говорит, что мы сели на «Хогвартс-экспресс»,
     Но это не важно – я вижу Алису, а, значит, пошел процесс.

     Я толкаюсь локтями, я лезу вперед, я машу Алисе рукой,
     Я так долго мечтал о встрече с Алисой, что почти утратил покой.
     Я тяну к ней руку, касаюсь пальцами волос ее и плеча,
     И свет ее глаз похож на касанье солнечного луча.

     И мы вместе сходим на старый перрон, улыбаемся и дрожим,
     Мы могли бы сбежать, но так страшно устали, что уже никуда не спешим,
     И у нас под ногами – водная гладь, резвится морской конек,
     И я говорю: «Ну, что же, Алиса, перепрыгивай ручеек…»

Вальхалла

   Это не вечер, это не ночь, надвигается что-то странное. Ты говоришь: «Не могу помочь» – и уходишь, оставив убитых и раненых. Битва битвой, но надо всех мертвецов схоронить, зарыть, или сжечь и развеять. Пусть летят в Вальхаллу, в конце концов, там гораздо сытней, светлей и теплее. Пусть пируют там, вопреки всему, поднимают чаши во славу Одина – а у нас тут что, я и сам не пойму, то ли концлагерь, то ли родина.
   Ну да ладно. Закончим на этом. Пусть мертвецы уйдут колонною в вечность. Я все гимны выучил наизусть, разменяв беспечность на бесконечность, и тебя восславил в каждой строке. Только это, как видно, тебе не нужно. Я несу увядший цветок в руке и рыдаю: «Ребята, давайте жить дружно».
   Ни хрена не дружно. Увы и ах. Никаких забот, никаких привычек, люди ходят, как люди, на двух ногах, и прекрасно считают (я сам отличник), и прекрасно мыслят, и каждый из них – за себя, за себя… Ну а кто за нас-то? Так что я опять сочиняю стих и опять стараюсь дожить до завтра.
   Все отложено. Нет никаких надежд. Забивай на все, отправляйся в странствия. Мир одет в миллионы различных одежд и искрится сотней цветов пространство. Но на этот дурацкий калейдоскоп у меня нет сил уже больше пялиться. Я твоим презреньем ужален в лоб, и твое молчанье – серпом по яйцам.
   Вот такие пошлые, злые стихи. Я и сам виноват – получилось глупо. Отряхни свое счастье от шелухи, как птенец раскалывает скорлупку, чтобы вырваться в свет из прозрачной тьмы…
   Я тебя подожду. Я уже научился. И тогда «ты» и «я» – превратится в «мы». И, наверное, что-то еще случится.

Молитва

   Ничего страшнее нету на свете, чем однажды проснуться – и вдруг понять, что уже совсем ничего не светит, никого не вспомнить и не обнять. Нет, не так: «никого» превратилось в «некого», вот лежи себе и тоскуй в тиши. Не пугай соседей слезными реками, но пойми, что тебе незачем жить.
   Ты лежишь и шепчешь одну молитву: «Как бы сделать так, чтобы все сбылось» – только жизнь готовит новую битву, среди черных, белых и серых полос, жизнь достала нож, расставляет сети, жизнь купила капкан и сварила яд… Никого хитрее нету на свете, эта жизнь – твой личный, интимный ад.
   Ничего-ничего, потерпи немного – говоришь ты себе, зубами скрипя. У тебя есть цель, впереди дорога – ты наивно молишься про себя. Образуется все. Переменится. Справишься. Сменишь кожу. Даже купишь парик. Сам себе – и другим – непременно понравишься, и найдешь со всеми общий язык. Но – увы! – нет ничего страшнее, чем проснуться ночью в пятом часу, и почувствовать: холод ползет по шее, и мозги качаются на весу.
   Все. Конец. Finita. Кино закончилось. Проходите мимо. Амба. Аминь. И уже совсем ничего не хочется – даже новых героев (и героинь). Окна сердца гвоздями тоски заколочены. Не успел остыть – так живи, любя.
   Нет страшней ничего, чем проснуться ночью и понять, что рядом нету тебя.

Ад

     Нету покоя четверо суток подряд.
     Вдруг – в дверь звонят.
     Наспех застилаю кровать,
     Иду открывать —

     На пороге – два черта
     В белых халатах,
     Глаза – пусты,
     Лбы – покаты,
     Надо лбами – небольшие рога.
     «Вот и вся недолга,
     Собирайся,
     Пойдем,» – говорят, —
     «В ад».

     Делать нечего.
     Не пойдешь – врежут по печени.
     Хуже смерти
     Такие черти.

     Ведут.
     Ну, думаю, будет суд,
     Будет глас с небес,
     Мол, куда ты влез,
     Мол, зачем ты врал…
     А на деле – ведут в подвал,
     Темный и сухой.
     Четыре стены
     И пусто.

     «Расслабься,» – говорят, —
     «Ад – это тоже искусство,
     У каждого – свой,
     Сам создал – и получай,
     За грехи и грешки отвечай.

     Вот он, твой ад, знакомься:
     Пустой подвал, где нет ничего —
     Ни света,
     Ни звука,
     Ни телефона,
     Все понятно, все просто,
     Все так знакомо.
     Вот он, твой ад, гляди! —
     Ничего впереди».

     И кричи-не кричи —
     Не услышат ни черти, ни даже врачи,
     И ты – не услышишь,
     Не скажешь:
     «Как шумно ты дышишь,
     Дыши потише…»

     Дверь закрывается,
     Ад начинается.

Зоосад

     Я все время блуждаю в резиновых джунглях, мне говорят – это сумрачный лес.
     Жизнь на экваторе, на улице шумно, и вообще я куда-то совсем не туда залез.
     Я все жду Вергилия, а, может, я сам Вергилий, брожу среди клеток, смотрю кино,
     С актерами, которых давно позабыли, и вспомнить которых мне не дано,
     Тягучих, нудных, словно вино
     Или партия в домино.

     Вот обезьянник, за ним террариум, дальше – загончик с горной козой,
     В голову лезет тугая заумь вкупе с непрочной соленой слезой,
     И наши дети становятся старше, у них расширяется круг проблем,
     Они делают то, что нам сделать страшно, и едят только то, что я не ем,
     И не попадают в плен
     Недоработанных схем.

     Зоосад закрывается в шесть, но до этого у нас есть шанс про зверье забыть,
     Сюда приходить желательно летом, поскольку зиму не изменить,
     В закрытых вольерах страшно воняет, солнце падает в облака,
     И эти звери нас не понимают, поскольку слабеет моя рука,
     А цена – увы, высока,
     И победа недалека.

     Все посетители – люди неброские, они не заботятся ни о ком,
     Узбекский макак в макака японского игриво швыряет мокрым снежком,
     И мы бы могли искать ответы, но зимой замерзает всякий родник,
     Вот я и жду нового лета, мохнатый и толстый, как овцебык,
     Но я ко всему привык,
     Забывши родной язык…

     И все. На вход закрываются двери, на выход работает только метро,
     Ночью из клеток выходят звери и тащат в норы чужое добро.
     Для них нет скидок и нет оправданья, их правила чрезвычайно просты:
     Не нужно счастья, не нужно желанья, им нужен я и, конечно, ты.
     Еще им нужны цветы —
     Но только для красоты.

С натуры

1. PIAZZETTA

     Два остро отточенных карандаша
     Кампанилл Сан-Марко и Сан-Джорджо
     Держат небо, слегка дрожа
     От неизбывного счастья. Можно
     Не поверить в это теченье воды,
     Плеск канала, крик гондольера,
     Никаких забот, никакой беды,
     Никакой бесчеловечной химеры
     Войны, голода, бедности или же
     Просто развода. Мавры колотят
     В колокол. И на яростном вираже
     Или на первоначальном излете
     Чайка падает в свинцовую наледь волн…

     Отсюда мы пишем письма домой, в Итаку.
     И Одиссей латает полуразбитый челн
     В надежде на понимание Телемака…

2. PIAZZA VENEZIA

     Я иду по улицам в утреннем холоде
     На свиданье с древним и милым городом,
     Что всегда дождется и не забудет,
     Никогда не простит, но и не осудит.
     И в давно позабытом пустом пространстве
     Я хочу себя сохранить от пьянства,
     От чужих идей, страстей, недомолвия,
     И от глупых мыслей, что лезут в голову.

     Здесь звенят тарелки колоколами,
     Здесь пространство сжимается между нами,
     Сокращаясь до точки, микрона, мгновенья,
     Разделенного смертью и воскресеньем,
     И последний трамвай на Cinquecento
     Станет частью секунды, мига, момента,
     Фотографически точной. И нужно
     Продолжать бояться быть обнаруженным.
     Слиться со стенами. Слиться с городом.
     Стать его частью, рассветным холодом,
     Иголками пиний, листвой платана,
     Никому не отправленной телеграммой,
     Столом и стулом в пустой траттории,
     Но знать и помнить – мы стали и были
     Частью вечности. Дверцы лифта
     Закрываются. В окончании мифа
     Редко наличествуют морали,
     Вспомнить которые можно едва ли.

     Сердце стучит в унисон трамваю.
     Я не живу, но и не умираю,
     Вдыхаю воздух, пропитанный каплями
     Масла, теста, formaggio, граппы,
     Розовых лепестков, и даже,
     Для усиления антуража,
     Первою каплей дождя. Облако
     Мерно качаясь, вползает в комнату,
     Запахи снова становятся звуками,
     Музыка смешивается с наукою,
     Слышится предрассветное пенье
     И начинается воскресенье.

3. TIBURTINA

     Я хотел бы лежать в зеленой воде,
     Неизвестно, как, непонятно, где,
     И смотреть, как течет надо мной вода —
     Непонятно, зачем, неизвестно, куда.
     И под купол мерно текущей воды
     Я бы взял с собой все свои труды.
     И ошибок груз, и разлук холода,
     Пусть лежат рядком: за бедой беда,
     Среди рыб и растений, на мокрых камнях,
     Позабыв о земных неотложных делах…

     …А над нами вечно течет вода.
     Непонятно, куда. Неизвестно, когда.

Дилетанты

     Кругом дилетанты.
     Одни дилетанты
     Все метят
     И метят
     И метят
     В таланты,
     И метят,
     И метят
     Вокруг территорию
     Пытаясь
     Подольше
     Остаться в истории,
     И тужатся,
     Пыжатся,
     Ножку задрав:
     «Я первым пометил,
     А значит —
     Я прав!
     Ты спорить,
     Невежда,
     Со мной не моги!
     С тобой мы
     На вечные веки
     Враги!»

     И как тут, скажи,
     Оставаться педантом
     Среди
     Идиотов
     И
     Дилетантов?…

Exodus

     Боги меня забыли.
     Боги меня не помнят.
     Уселись в автомобили.
     Сменили все телефоны.
     Сказали:
     «Не жди и даже
     Не думай, что мы вернемся».
     И двинулись чинно, важно
     Куда-то к востоку от солнца.

     И, вроде, все как и было:
     Рассветы, закаты, время
     Тянет меня к могиле,
     Не чувствуя перемены,
     Дни сменяются днями,
     Проблем не становится меньше,
     Вот только боги не с нами,
     Вот только и я не безгрешен,

     Молись-не молись: не слышат,
     Исчезли за облаками,
     И можно чистую пищу
     Грязными хапать руками,
     Никто ничего не скажет,
     Никто тебя не осудит,
     Никто тебя не накажет,
     В мире остались – люди,

     А боги – ушли куда-то,
     В их божие дальние дали,
     Мы их утомили, ребята,
     Мы их, наверно, достали,
     Приходится жить в итоге
     Нелепом и невероятном —
     В мире, откуда боги
     Уехали безвозвратно.

Феникс

   А. Ш.

     Я был и не был. Не стало счастья. Меня не стало.
     Ходили люди и говорили про то и это,
     А я смотрел неторопливо, взирал устало,
     Как при ходьбе они чешут пяткой хребет планеты.

     Ходили люди туда-сюда среди книжных полок,
     Листали книжки, плевали в спину, стихи читали,
     А мне не жалко, что век окончен и путь недолог,
     Что нет в коллекции обожаний чужой медали.

     Я здесь всего лишь смотреть поставлен, как ходят люди,
     Следить за их перемещеньем, за мерным шагом,
     Как крестик к нолику, новых плюсиков тут не будет,
     Не стоит ради пустых сомнений марать бумагу.

     Впередсмотрящий, назадглядящий, но неимущий,
     Бессрочен воздух, бесплотен призрак, азартна тризна,
     Где те дороги, что мог осилить простой идущий?
     Где те мечтанья, что старше детства, но меньше жизни?

     И все смешалось в пустом пространстве меж днем и ночью.
     Чужое место, чужие вещи, чужая стая…
     Мой голос звонок, мой ум проворен, я зол и точен,
     Пусть люди ходят.
     Пускай их – ходят.
     А я – летаю.

Roundabout

     Нет, я бы, конечно, покаялся, было бы только – кому,
     Было бы только, за что, и доверья кредит высок,
     Но я никогда не умел по-другому, а как – и сам не пойму,
     Впрочем, пора прощаться и подводить итог.

     Складывается паззл, тень скользит по стене,
     Все понятно без слов, мы не умеем прощать.
     И если я буду искать тебя где-то на той стороне,
     То можешь не притворяться, не слушать и не отвечать.

     И если какой-нибудь Атлантический или иной океан
     Постучится ко мне в окно, позовет в кругосветный трип,
     Я не куплю билет ни в одну из туристически развитых стран,
     Я выберу что-то поэкзотичней, внезапное, как полип.

     Буду блуждать в лесах, буду спускаться с горы
     (Естественно, медленно, спешка такому, как я, невдомек),
     Все впадины океана мне станут родны и милы,
     Я вызубрю карту звездного неба в довольно короткий срок,

     Я брошу фотографировать, я куплю карандаш и блокнот,
     Ограничусь короткими скетчами по мотивам каждого дня,
     А когда все это закончится, и не одна сотня лет пройдет —
     Тогда мы наконец-то встретимся, а ты не узнаешь меня.

     Ты будешь красива, богата, стройна, высока, мила,
     В общем, не много изменится по сравнению с нынешним днем.
     А я потеряю двадцать зубов (прости, виновата цинга!),
     Буду много ругаться матом и забуду про вилку с ножом.

     Где-то, в далеком городе, среди уличных столиков я
     Буду цедить бурбон и моряцкий табак жевать,
     А ты совершенно случайно пронесешься мимо меня
     И, может, немного поморщишься.
     Я, конечно же, буду вонять.

     Стремительный твой корабль промчится на всех парусах,
     Ты спешишь развязаться с делами согласно указаниям календаря.
     Но если под грубой смердящей маской ты не увидишь мои глаза,
     Значит, все было правильно,
     Значит, было не зря.

Дружок

     На хрена ты мне, дорогой дружок,
     На ночной проспект постелили снежок?
     Для чего облил инеем дома?
     На хрена ты меня не сводил с ума?

     И скажи, почему за тобой хвостом
     Все бегут то с проклятием, то с крестом?
     И какие беды нам день сулит
     Среди этих побед, забот и обид?

     На хрена, дружок, тебе этот мир,
     Где уже не дают ни чинов, ни квартир,
     Где в соседи ломится шелупонь,
     Но ее не замай и ее не тронь!

     И скажи, дружок, какова цена
     Неплохого, но молодого вина —
     Если в этом вине растопили мы
     Полустертый остаток общей вины.

     На хрена, дружок, ты дудишь в рожок?
     Тебе здесь никто не даст пирожок,
     И ты будешь жить, как мы все живем —
     Подрастем, постареем, умрем, уйдем

     Сочиняем стишки, поливаем цветы,
     Ищем каждую ночь идеал красоты,
     И берем все то, что лежит не так,
     А тот, кто не взял, тот, выходит, дурак.

     На хрена, дружок, ты сюда идешь?
     Здесь сплошная ложь, миром правит вошь,
     А точнее – клоп, а точнее – зверь,
     Вот попробуй, зверю поверь теперь!

     Здесь кончаются мысли уже с утра,
     Здесь границы влезают в кружок двора,
     Здесь все двери давно растут на закат,
     Но закату каждый бывает рад.

     На хрена, дружок, скажи, на хрена
     Ты все пялишься в желтый квадрат окна?
     Ничего не увидишь, никто не придет,
     Не спасет, не пропьет, не предаст, не убьет,

     Но в ночной полет не вписался ты,
     Горизонт меняет свои черты…
     Все растает к рассвету, часам к шести…
     Не грусти, дружок,
     Не грусти.

Агасфер

     В городе серых луж, с небом цвета матраса
     Я бы мог затеряться, но только не затеряюсь,
     Среди безмолвных масок, в тоннах людского мяса,
     В очереди на вынос, покаявшись, но не раскаясь.

     Я – пассажир без билета, заяц в толпе вагонной,
     Струсивший, но не пойманный, оставленный в одиночестве,
     С бредом в чужой голове, странностями непреклонными,
     Делающий, что надо, вместо того, что хочется.

     Я бы уселся в лодку, пусть волк, коза и капуста
     Останутся на берегу. Все задачи имеют решение —
     Простое и очевидное, как домино «дубль-пусто»,
     Как грех, что уже приблизился к совершению и завершению.

     И все могло бы сложиться иначе, уверенней, интересней,
     Но я ни на что не жалуюсь. И на исходе дня
     Отправлюсь в дорогу с нехитрым скарбом и веселой походною песней,
     И с Богом, в которого я не верю, так как Он не верит в меня.

Armageddon 2.0

     Зима. Запоздалые ласки
     Окажутся ни к чему,
     Поверим, как дети, в сказку,
     И мир погрузим во тьму,
     Как мальчик, который понял,
     Что деда Мороза – нет,
     Один остается в доме
     ёИ не выключает свет.

     Уже отмерено прошлое,
     По капле, по дозе, по
     Воспоминаниям пошлым,
     Как картины Ватто,
     И если кого-то забыли
     В этой мирской суете,
     То реанимобили
     Найдут его в темноте.

     А я перед барной стойкой
     Застыл в кабаке пустом —
     И это почти не попойка,
     А страх перед чистым листом.
     Никто уже не волнуется,
     Никто не спешит домой,
     Останется только улица
     С холодной и злой зимой.

Васюки

     Мы ошибались бесконечно,
     А цели были так близки,
     Хотя исправно, безупречно
     Стремились в город Васюки.

     Там нет ни холода, ни града,
     Там море красочных цветов,
     И тонны нежных, добрых взглядов
     В глазах людей из Васюков,

     Там звезды ярко ночью светят,
     Там никому не ведом страх,
     И радостно смеются дети,
     Там, в этих самых Васюках.

     И если жизнь тебе постыла,
     Не хочешь по утрам вставать,
     Пора собрать остатки силы
     И в Васюки переезжать,

     Не смей влезать в чужие сани,
     Не смей протягивать руки,
     А также путать с Петушками
     Не надо город Васюки!

     Возьми с собою карты, воду,
     Пакет дешевых сухарей
     И в тщетных поисках свободы
     Ищи васюкинских полей!

     Там очень скоро состоится
     Помпезный шахматный конгресс,
     И станут Васюки столицей,
     И победит абсцесс прогресс,

     И солнце ярко запылает,
     Навек отступит ураган,
     Поскольку жизнь не успевает
     Не покориться Васюкам,

     Все будет так, а не иначе,
     Растает грусть, отступит стыд…
     Но знай, балбес и неудачник:
     Путь в Васюки тебе закрыт!

Ноябрьское

     Что-то рвется в груди и звенит в ушах,
     Что-то ноет, скребет, болит,
     Невзирая на дикий, животный страх,
     Разбирайся, кто победит.

     Ни во что не веришь, и даже не ждешь,
     Чем закончится этот век.
     Побеждает осенний нелепый дождь
     Нарастающий зимний снег.

     И бежишь все время, не зная, куда,
     Не забыв, не простив, не смирясь,
     Но ты помнишь, что побеждает вода
     И усталость, и лень, и грязь.

     А когда тебе говорят: «Пора!»,
     Клином вновь вышибая клин —
     Побеждает восточный курбан-байрам
     Западный хэллоуин..

Constanta

     Ты не меняешься.
     Ты не меняешься, нет.
     Я уже потерял полузабытый счет
     Тому, сколько с тобой мы не виделись лет,
     Сколько не говорили и не делали что-то еще.

     Ты не меняешься.
     Ты все так же мила.
     Ты все так же проста и все время чего-то ждешь,
     Все так же кладешь в копилку судьбы события и места,
     Которые не позабудешь, не спрячешь, не перечеркнешь.

     Ты не меняешься.
     Ты все так же ведешь дневник.
     Круглые плотные буквы выстраиваются в ряд,
     Для тебя уже стал родным мне не известный язык,
     Да, впрочем, мне все равно, что другие тебе говорят.

     Ты не меняешься.
     Время укладывается в года,
     Окраска волос скрывает раннюю седину.
     И в общем, если когда-то ты вернешься сюда,
     То я тебя, скорее всего, не узнаю и не пойму.

     Ты не меняешься.
     Для ревности уже нет никаких причин.
     Нас раскидало по разным часовым поясам,
     И я уже перестал считать твоих постоянных мужчин,
     Да и все, что я мог создать, удачно разрушил сам.

     Ты не меняешься.
     Тебе хватает проблем.
     У тебя есть все, что надо: дети, дом и семья,
     Просто надо смириться, смириться с этим, с этим и с тем.
     Ты не меняешься, нет.

     И не меняюсь я.

Снарк

     В голове у меня какая-то ерунда,
     То ли рифмы множатся, то ли тянет на бред,
     И еще вчера я бы мог сказать тебе «да»,
     Не боясь, что короткое «нет» услышу в ответ,
     Но у нас в ночи все так просто: не надо слов,
     Надо ставить задачи и поровну все делить,
     Потому что, когда я ищу в темноте врагов,
     Я всегда нахожу лишь тех, кого смог простить.

     В голове у меня нестройный гул голосов:
     То ли оратория, то ли распевается хор,
     Слышен птичий гомон и лай охотничьих псов,
     И еще Судья зачитывает приговор,
     А еще в колокольчик звонит и звонит Благозвон,
     И какой-то Булочник бродит по склону горы:
     Ничего-ничего, в этом правда и в этом закон —
     Не менять до вечера ход и мотив игры.

     Ваш корабль все кружит и кружит меж островов,
     Я смотрю на вас из глубин, а еще с высот,
     Но все двери вы закрываете на засов,
     И ружье потешно меняете на пулемет.
     На меня охотиться – это тупая блажь,
     За меня заступаться – это последний шанс,
     Если я и добыча, то я и подавно не ваш,
     Если я трофей, то, конечно же, не для вас.

     Мне отрубят голову, лапы, крылья и хвост,
     Разберут на подарки, шкуру в музей сдадут,
     Сочинят об этом сказку, поэму и тост,
     И, наверное, напишут книжку (и продадут),
     Двадцать две диссертации, сотня ученых статей
     Будут профессорами написаны обо мне,
     А еще в ресторанах для богатых людей
     Подадут мою печень, сваренную в вине.

     Меня определят как биологический вид
     Вымирающий, очень редкий, и не беда,
     Что мой внешний облик охотничью массу страшит,
     Это все – субъективное мнение и ерунда.
     Но одно знаю точно: когда-нибудь Браконьер
     Будет хвастаться в тесной компании, в душной мгле —
     Подавая отвагой и меткостью всем пример —
     Что убил меня.  Последнего на земле.

Демиурги

     Заперлась на кухне, чтобы придумать мир,
     И, естественно, не в одиночку: теперь одному
     Можно только создать дизайн четырех квартир,
     А миры создавать одному уже ни к чему.

     Заперлась вдвоем, с кем – не знаю, но он умней,
     Он сильней, он стройней и, наверное, богаче, чем я,
     Так и будете вместе сидеть до скончанья дней.
     Ну а я снаружи пока подожду тебя.

     У меня есть вода, и книги, и Интернет,
     Телевиденье провели, в новостях – бардак,
     Так что я продержусь еще сотню-другую лет,
     Ты, давай, выходи, если больше не занята.

     Да, миры придумывать сложно, я пробовал, но
     Мой малюсенький мир развалился на сто кусков,
     Мне, видать, это знание попросту не дано:
     Ничего, обойдусь наивнейшим из миров.

     И, конечно, мне не плевать, что ты не одна,
     Утешает количество лет: повзрослеешь – поймешь.
     Ты пришли мне записку – выброси из окна,
     Напиши мне в ней какую-то глупую ложь,

     Например, о том, что мир, наконец, готов —
     В нем высокое небо и смещенные полюса,
     В нем вполне достаточно рыб, людей и котов,
     Городов, машин и ангелов в небесах.

     Я сижу и жду, а на кухне – грешки и смешки,
     И меня не пустят в демиурговый тесный рай.
     Ничего, я здесь посижу, попишу стишки,
     У меня достаточно поводов не проиграть.

     Просто знай – я рядом, практически в двух шагах,
     Я по-прежнем презираю несчастья, гнев и беду,
     Я не ведаю, что такое забвенье и страх,
     И тебя в тобой придуманном мире все так же жду.

Китеж

     Далеко-далеко на юге цветут каштаны,
     Ты опять торопишься и уже собираешь вещи,
     Тебя ждут иные знакомства и новые страны
     И нервное сердце в груди одиноко трепещет,

     Там такое низкое небо и яркие звезды,
     Там плывут облака, пушистые, как котята,
     И, ты слышишь, родная, пока что еще не поздно
     Нам с тобой стать теми, кем мы были когда-то:

     Чуть моложе, чуть веселей, чуть беззаботней,
     Я – так точно, а ты – неизменно прекрасна.
     Мы, конечно, уедем с тобою – из завтра в сегодня,
     В наше легкое прошлое, где ничего не ясно.

     Я перестану страдать по дурацким поводам,
     Ты перестанешь ждать, когда я приеду,
     Вместе утонем в раскрытом омуте города —
     Нового города, города цвета неба,

     Города цвета первых цветов. Так странно
     Знать, что мы с тобой никуда не вернемся…
     Едем туда, где вечно цветут каштаны,
     А если нет – то и без них обойдемся…

Буду

     Если бы можно было взять и сказать «Прощай» себе самому,
     Я бы, конечно, так и сделал, собрал бы вещи и даже не помахал рукой.
     Но я так устал прощать и прощаться, обещать и не верить уже никому,
     Что, думаю, мне положена капля отдыха, искорка света и вечный покой.

     Буду лежать, никого не трогать, не двигаться, не говорить, не дышать,
     Даже глаза открывать не буду, на что мне глаза в этой вечной тьме?
     Лишь ночью по моей руке пробежит пара-тройка резвых мышат,
     Да и ты, дай Бог, чтобы раз в году, будешь все-таки приезжать ко мне.

     Будешь смотреть, как я лежу, даже скажешь пару ласковых фраз,
     Положишь на лоб холодную руку, поразишься моей теплоте,
     Шепнешь мне на ухо, как хорошо все то, что останется после нас,
     Немного всплакнешь и уйдешь обратно, оставив меня одного в темноте.

     А мимо продолжат течь дни, года, века, и времени вопреки,
     Я буду лежать все такой же, вернее, почти такой же, как раньше был —
     Буду лежать и ждать, ждать, ждать звука шагов и касанья твоей руки,
     А это значит, я все еще жив, что-то чувствую и ничего не забыл.

Весеннее

     Падаем без оглядки в любовную бездну,
     Кружится наша Земля в хороводе планет.
     В дымчатом мареве утренний сон исчезнет —
     Это рассвет, дорогая.
     Просто рассвет.

     Мне, вероятно, судьба суждена иная,
     Взять и прервать бессмысленных дней канитель.
     Снег долгожданно быстро и весело тает:
     Это апрель, любимая.
     Просто апрель.

     Как-то легко дается очистить строчки
     От неизбежной пошлости и шелухи:
     Знаю, когда придется поставить точку:
     Это стихи, дружище.
     Просто стихи.

     Ну а на самом деле все будет хуже,
     Жизнь иногда бывает не столь груба:
     Кажется – видишь море, а это – лужа.
     Это судьба, приятель.
     Просто судьба.

     Может, однажды весна обратится в лето,
     Может, окажется тесным чужой венец,
     Как-то до черта стало в стране поэтов —
     Это п****ц, товарищи.
     Просто п****ц.

Мюнхен

     Мы бы давно могли рассчитаться, к примеру, на первый-второй,
     Но я так крепко люблю тебя, что уже не дружу с головой,
     И еще я всегда исповедовал принцип автоматического письма,
     Но ты помнишь наши простые лица и уже не сходишь с ума.

     Мы с тобою поедем весною, я знаю, за границы, моря и леса,
     Ведь каждая шавка внутри сансары бежит своего колеса,
     Но пасьянс опять отказался сложиться, а среди городских легенд
     Наиболее продолжительна та, что опишет не год, не час, а момент.

     Это арифметически слишком наивно – складывать два и два,
     Но мы так устроены, что любую мечту облекаем в слова,
     А когда на Луне заплясали тени, и опять упала звезда,
     Я хотел бы стать пред тобой на колени, но так и не понял, куда.

     И опять закрываются старые двери, и в окнах свет не горит,
     И по снежной равнине все едет и едет то ли Дорн, то ли Айболит,
     Раскололось небо на сто осколков серою чешуей.
     Я бы мог забыть, но уже недолго нам осталось до встречи с тобой.

Уленшпигель

     В безумной жаре и холодной пыли
     Иду, не зная, куда,
     Мы так хотели, но не могли,
     Ушли в темноту поезда,
     И, вроде, опять началась игра,
     И, вроде, все не у дел.
     Но Уленшпигель сказал: «Пора!»
     И сделал то, что хотел.

     Сходные мысли, слова и дела,
     И поровну денег на всех,
     Я помню всех тех, кем ты была,
     И это совсем не грех.
     И мой растянутый юбилей
     Бессовестно предрешен,
     Но Уленшпигель сказал: «Поверь!»
     И стало все хорошо.

     Колокола в полуночи бьют,
     Река пространно течет,
     Часы здесь порой важнее минут,
     А минутам – потерян счет,
     Увидев тень невозможной любви,
     Погружаюсь в ночную мглу.
     Но Уленшпигель сказал: «Живи!»,
     И вот я снова живу.

     Из окон несутся и шум, и гам,
     Лает опасный пес,
     Тайком скитаемся по углам,
     И знаем, что все – всерьез.
     Все позади и все впереди,
     Здесь, сейчас и теперь.
     А Уленшпигель сказал: «Заходи!» —
     И ты мне открыла дверь.

Химиотерапия

     Не найдя на песке никаких следов,
     Позабыв обо всем и друг друга простив,
     Мы свернем лоскутный ковер из слов,
     Обещаний и перспектив

     И засунем его в забытья чулан,
     Пусть пылится там до лучших времен,
     А потом ты скажешь, что я был пьян,
     Я отвечу: «Вооружен».

     Все сто тысяч раз рассчитав, просчитав,
     Обещая прийти и закрыть окно —
     Ты опять сказала, что я не прав,
     Я воскликну: «Пойдем в кино!»

     Эпизоды летят один за одним,
     Безголовой, безбашенной чередой,
     И я просто не верю, что ты – с другим,
     И не помню, что я – с другой.

     И за все эти годы, за все эти дни,
     Что сложились всего-то в пару минут,
     Почему-то кажется: мы не одни,
     И, конечно, нас не убьют.

     И в надежде, что кто-то подаст нам знак,
     То ли веря в нас, то ли просто любя —
     Будем вместе стараться жить как-то так,
     Как-то так, дорогая моя…

Wanted

     Меня завтра не будет среди живых,
     Да и среди мертвых, наверное, тоже:
     Ты прочтешь мой последний прощальный стих
     И, наверное, вспомнишь тепло моей кожи,
     А еще заявишь, что я предатель,
     Потому что ушел чуть раньше, чем ты:
     Бесконечных прожектов слепой созидатель,
     Разводящий людей, наводящий мосты.

     Меня будут искать с собакой и без,
     Все дворы прочешут, обыщут крыши,
     Может, скажут, его утащили в лес
     Или в темном подвале сожрали мыши,
     Может, он тайком улетел на Луну,
     Уехал в Европу через украинскую границу,
     Ушел под землю, уплыл в глубину,
     Сменил одну на другую столицу?

     Напишут в газетах, повесят фото в блог:
     «Вы видели этого парня? Срочно сообщите, дадим печеньку!»
     Никто не будет спешить подводить итог,
     А будут искать: пристально, хорошенько —
     В надежде, что я поменял имя, паспорт, лицо,
     Но еще остался где-то рядом, неподалеку,
     Будут, скрипя зубами называть мерзавцем и подлецом,
     Что, в общем-то, то же, что и гений, просто с другого бока.

     А я, весьма вероятно, буду смотреть на всю эту кутерьму,
     Прозрачно-призрачный, стеклянно-невидимый, незаметный,
     Буду жить незваным гостем в чужом дому,
     Буду верить в счастье, а не в приметы —
     И только тебе – слышишь, только тебе! —
     Будет позволено иногда держать меня за руку среди ночи.

     Меня завтра не будет.
     Так вышло.
     Я не по злобе.

     Ты прости меня, если можешь и если хочешь…

Холод

     За окном сгущается полутьма,
     Бьется сердце, мерно болит душа,
     Я уже давно не сходил с ума,
     Приближаюсь медленно, не спеша
     К верному, холодному декабрю
     Без надежд на счастье, любя.
     И пою я, если еще пою,
     Для тебя одной.
     Для тебя.

     Можно говорить, можно промолчать,
     Можно бесконечно смотреть в глаза.
     На изгибе солнечного луча,
     Как бриллиант, блестит гладкая слеза,
     Будущее скрылось в ночном дыму,
     Позади – чужая земля.
     И не знаю, как я еще живу
     Без тебя, увы,
     Без тебя.

     Что к чему – уже понять не смогу,
     Голова то кружится, то болит,
     Ты на этом, я – на том берегу,
     И уже не важно, зачем любить.
     Пролетит мой день, догорит свеча,
     Покорясь наивной судьбе,
     Я скучаю, если могу скучать,
     По тебе одной.
     По тебе.

Благодарности

     Спасибо тем, кто верил не в меня,
     А в сотни тысяч разных обстоятельств,
     Кто часто говорил, что я – свинья,
     Подлец, растяпа, сволочь и предатель,
     Кто думал, что со мной не совладать,
     Кто знал, что больно, если без ответа,
     Кто помнил, но никак не мог понять
     И зимний холод отличал от лета.
     Спасибо тем, кто видел и молчал,
     Спасибо тем, кто знал и устрашился,
     Спасибо тем, кто мне не отвечал,
     Не получал и даже не влюбился.
     Спасибо этим шумным городам,
     Спасибо пролетающему миру,
     Спасибо звездам, морю и горам,
     Спасибо несменяемым квартирам,
     Спасибо всем. Спасибо без конца.
     Спасибо без ответа и без цели.
     Спасибо тем, кто не видал лица,
     Спасибо, что пришли, но не успели.
     Спасибо всем прошедшим временам,
     Годам, часам, минутам и моментам,
     Спасибо всем. Спасибо вам и нам.
     Спасибо всем.
     Ура.
     (Аплодисменты)

Ситком

     Молча сижу на кухне, гляжу в окно,
     Дворники чистят снег, дети в школу идут,
     По телевизору в тысячный раз одно и то же кино,
     Жизнь увязла, как лось в болоте, в бесконечном бреду.

     Можно выпить вина, можно сожрать колбасы,
     Можно, в конце концов, позвонить друзьям в США,
     Но я то, как пень, на кухне сижу, то по квартире хожу босым,
     И что-то болит слева в груди, полагаю – душа.

     А ведь когда-то, лет двадцать назад, совсем не так и давно,
     Я, как и эти дети, весело в школу шел!
     Дворники чистили снег, по ТВ было то же кино,
     И, спрашивается, что я за все эти годы потерял и обрел?

     Мог бы курить – не курю. Озверел от количества книг.
     Богу в своих небесах, видимо, не до меня.
     Можно, конечно, взять и выучить, скажем, корейский язык,
     Но на хрена он мне здесь, на кухне, в самом начале дня?

     Дети спешат учиться. Дворники – в магазин.
     Телевизионный Штирлиц по коридору идет.
     А я все думаю, как же так – взял и остался один,
     Хотя всю жизнь полагал: нас много, все будет наоборот —

     Да, будем сидеть на кухне, жребий из спичек тянуть,
     Кому выпадает короткая – спускается за бухлом.
     Но кто-то помер, кто-то уехал, кто-то выбрал особый путь,
     А мне достались кухня, ТВ и дворники за окном.

     И уже никто не утешит, и никто не подаст руки,
     Телефон молчит: бессмысленно ждать звонков от бывших коллег…
     А на улице детский смех и, всем дворникам вопреки,
     Небеса затягивает чернотой и опять начинается снег.

Новая жизнь Павел Сурков