Что значит быть христианином. Сборник поучений святителя Иоанна Златоуста
Составитель Татьяна Копяткевич

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви
ИС Р14-409-0978

Текст приводится по изданию: Святитель Иоанн Златоуст. Полное собрание творений в 12 томах. Издательство имени святителя Игнатия Ставропольского, 2009.
Для удобства восприятия в тексте расставлены абзацы.

Вместо предисловия [1 - Беседа когда Евтропий, найденный вне церкви, был схвачен, и о садах и писаниях, и на слова: Предста Царица одесную Тебе [Пс. 44, 10] (3–6, 14–15).Здесь и далее текст толкований и бесед святителя приводится в сокращении.]

   Кто хочет, пусть поражает меня, кто хочет, пусть побивает меня камнями, кто хочет, пусть ненавидит меня: злоумышления служат для меня залогом венцов, и по числу ран я ожидаю наград. Так, я не боюсь злоумышления, одного только боюсь – греха. Только бы во грехе не уличил меня кто-нибудь, и тогда пусть враждует против меня вся вселенная – эта вражда делает меня более славным. Этому и вас хочу я научить.
   Не страшитесь злоумышления человека сильного, но страшитесь силы греха. Человек не причинит тебе вреда, если ты не поразишь сам себя. Если у тебя нет греха, то пусть угрожают тысячи мечей, – Бог спасет тебя. Если же у тебя есть грех, то, хотя бы ты был в раю, будешь извержен. В раю был Адам – и пал, на гноище был Иов – и увенчан.
   Какую пользу принес тому рай и какой вред причинило этому гноище? Против того никто не злоумышлял – и он пал, а против этого диавол – и он увенчан. Не отнял ли у него диавол имущества? Но не отнял благочестия. Не лишил ли его детей? Но не поколебал веры. Не растерзал ли его тела? Но не нашел сокровища. Не вооружил ли его жену? Но не поверг воина. Не пускал ли в него стрелы и копья? Но он не получил ран. Придвинул орудия, но не поколебал башни, навел волны, но не потопил корабля.
   Соблюдайте же этот закон, увещеваю вас и ног ваших касаюсь, если не рукой, то мыслью, и проливаю слезы! Соблюдайте этот закон, и никто не причинит вам вреда! Никогда не ублажайте богатого, никогда не считайте несчастным никого, кроме находящегося во грехе: ублажайте того, кто в праведности. Не свойство вещей, но душевное расположение людей делает и тем и другим. Никогда не бойся мечей, если совесть не будет обвинять тебя, никогда не бойся в борьбе, если чиста будет твоя совесть.
   Сколько было перемен с того времени, как я сделался предстоятелем в этом городе, и никто не исправляется! Говоря никто, я не всех осуждаю – да не будет! – не может быть, конечно, чтобы эта тучная нива, приняв семена, не произвела плода. Но я ненасытен: я хочу, чтобы не немногие, но все. Если даже один остается погибающим – и я погибаю и не колеблюсь подражать тому пастырю, который имел девяносто девять овец и пошел за одной заблудившейся (см.: Лк. 15, 4).
   Доколе деньги? Доколе серебро? Доколе золото? Доколе возлияния вина? Доколе ласкательство слуг? Доколе увенчания чаши? Доколе пиршества сатанинские, служение воле диавола? Разве ты не знаешь, что настоящая жизнь есть путешествие? Разве ты гражданин? Ты – путник. Понял ты, что я сказал? Ты не гражданин, а путник и странник. Не говорите: «У меня такой-то город, а у меня такой-то». Ни у кого нет города; город – горé, а настоящее есть путь. И мы путешествуем каждый день, пока движется природа. А есть ли такой, кто на пути откладывал бы деньги? Есть ли такой, кто на пути зарывал бы золото?
   Когда ты войдешь в гостиницу, то, скажи мне, украшаешь ли эту гостиницу? Нет, но ешь и пьешь и спешишь выйти. Настоящая жизнь есть гостиница. Мы пришли и проводим здесь настоящую жизнь; постараемся же выйти с доброй надеждой; ничего не будем оставлять здесь, чтобы не погубить там.
   Когда ты войдешь в гостиницу, то что говоришь слуге? «Смотри, куда кладешь вещи, не оставь чего-нибудь здесь, чтобы не пропало что-нибудь, ни одна мелочь, ни один пустяк, чтобы все принести нам домой». Так мы и в настоящей жизни будем смотреть на жизнь как на гостиницу и ничего не будем оставлять здесь, в гостинице, но все понесем в Отечество.
   Ты – путник и странник, или, лучше, ты меньше и путника. Как это? Сейчас объясню. Путник знает, когда он входит в гостиницу и когда выходит, потому что он властен и выйти, и войти, – а я, входя в гостиницу, то есть в настоящую жизнь, не знаю, когда выйду. Иногда я приготовляю питание на долгое время, а Господь внезапно взывает ко мне: Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12, 20). Неизвестен выход, непрочно стяжание, тысячи стремнин, со всех сторон волны. Зачем же ты увлекаешься этим призраком безумия? Зачем, оставив истину, прибегаешь к теням?
   «Что же, – скажешь, – нам делать?» Одно делай: возненавидь деньги и люби свою жизнь. Отвергни имущество, – не говорю все, но отдели лишнее. Не желай чужого, не обирай вдовицы, не похищай у сироты, не овладевай их домом. Я говорю не о лицах, но о делах.
   Зачем похищаешь там, где зависть? Похищай там, где венец. Похищай не землю, а небо: Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11, 12). Зачем похищаешь у бедного, который жалуется? Похищай у Христа, который хвалит. Видишь ли безумие и неистовство? Ты похищаешь у бедного, который имеет немногое? Христос говорит: «У Меня похищай, и Я буду благодарить тебя за похищение; Царство Мое похищай и бери силой».
   Если бы ты захотел похитить царство земное или, лучше, если бы захотел даже подумать о том, ты был бы наказан, а Царства Небесного если не похитишь, то будешь наказан. Где житейское – там зависть, а где духовное – там любовь. Об этом размышляй каждый день, чтобы, опять увидев после двух дней кого-нибудь несущимся на колеснице, одетым в шелковую одежду, надмевающимся, ты не смутился и не встревожился. Не хвали богатого, но только того, кто живет праведно. Не осуждай бедного, но учись иметь о вещах правильное и не обманчивое суждение.
   Не удаляйся от Церкви, потому что нет ничего сильнее Церкви. Твоя надежда – Церковь, твое спасение – Церковь, твое убежище – Церковь. Она выше неба, обширнее земли. Она никогда не стареет, но всегда цветет. Церковь называется многими именами. Она называется девой, хотя прежде была блудницей, потому что это и есть чудное дело Жениха: что Он взял блудницу и сделал девой. Необыкновенные и дивные дела!
   Потому и говорит пророк: Предста Царица одесную Тебе в ризах позлащенных (Пс. 44, 10). Не об одежде говорит он, но о добродетели. Не сказал пророк: «в золоте», но в позлащенных.
   Слушай со вниманием. Золотая одежда бывает вся золотая, а позлащенная бывает частью из золота, а частью из шелка. Почему же он сказал, что невеста носит одежду не золотую, а позлащенную? Вникни тщательно. Он разумеет здесь церковную жизнь, а она разнообразна: не все мы одинаковы по жизни, но один подвизается в девстве, другой во вдовстве, иной в другом виде благочестия. Одежда Церкви есть жизнь Церкви.
   Так как Господь наш знал, что если бы Он указал один путь, то многие были бы нерадивыми, то Он и указал разные пути. Ты не можешь идти путем девства? Иди путем единобрачия. Не можешь через единобрачие? Иди, по крайней мере, через второй брак. Не можешь идти путем целомудрия? Иди путем милосердия. Не можешь идти путем милосердия? Иди путем поста. Не можешь тем? Иди этим. Не можешь этим? Иди тем.
   Поэтому пророк и показал не золотую, а позлащенную одежду. Она вместе и шелковая, и пурпурная, и золотая. Ты не можешь быть золотым? Будь шелковым – Я принимаю тебя, только в одежде. В этом смысле и Павел говорит: Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы (1 Кор. 3, 12). Ты не можешь быть драгоценным камнем? Будь золотом. Не можешь быть золотом? Будь серебром – только бы на основании.
   И еще в другом месте: Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд (1 Кор. 15, 41). Ты не можешь быть солнцем? Будь луной. Не можешь быть луной? Будь звездой. Не можешь быть вели кой звездой? Будь, по крайней мере, малой – только бы на небе. Не можешь быть девственницей? Живи в браке с воздержанием – только бы в Церкви. Не можешь быть нестяжательным? Будь милосерд – только бы в Церкви, только бы в одежде, только бы под руководством Царицы!

Часть 1
О любви Бога к людям [2 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 15 (4).]

   До каких же пор мы будем прилепляться к [тленному]? До каких пор будем прикованы к земле и, как черви, будем пресмыкаться в грязи? Бог дал нам тело из земли для того, чтобы мы и его возвели на небо, а не для того, чтобы чрез него и душу низвели в землю. Оно – земное, но если я захочу, будет небесным. Смотри, какой честью Он нас почтил, предоставив нам такое дело! «Я сотворил, – говорит Он, – землю и небо; даю и тебе творческую власть: сотвори землю небом – ты можешь сделать это».
   О Боге сказано: Кто сотворил все и претворяет (Ам. 5, 8). Но такую же власть Он дал и людям, подобно тому как чадолюбивый отец, занимаясь живописью, не только сам упражняется в этом, но и сына хочет довести до одинакового с ним совершенства. «Я сотворил, – говорит Он, – прекрасное тело; даю тебе власть создать нечто лучшее: соделай прекрасною душу. Я сказал: Да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое (Быт. 1, 11). Скажи и ты: “Да произрастит та же земля собственный плод и произойдет то, что по Твоему желанию должно произойти”. Я творю лето и мглу, утверждаю гром и созидаю дух; Я создал змия, чтобы ругаться над ним, то есть диавола. Не пожалел Я для тебя и этой власти. Ругайся над ним и ты, если хочешь, – можешь связать его, как птичку.
   Я воссияваю солнце на злых и благих – подражай и ты: раздавай свои стяжания и добрым, и злым. Я, будучи оскорбляем, терплю и благотворю оскорбляющим
   Меня – подражай и ты: ты можешь сделать это. Я благодетельствую не ради воздаяния – подражай и ты и делай добро не ради воздаяния и не ради награды. Я возжег светила на небе – зажги и ты светила, блистательнее этих, ты можешь сделать это: просвети заблудших. Дать познать Меня – большее благодеяние, нежели доставить возможность видеть солнце. Ты не можешь сотворить человека, но можешь сделать его праведным и благоугодным Богу. Я сотворил существо – ты укрась намерение. Смотри, как Я люблю тебя, что Я дал тебе силу даже в более важных делах!»
   Видите, возлюбленные, как мы почтены, а между тем некоторые несмысленные и неблагодарные говорят: «Для чего мы одарены свободной волей?» Если бы у нас не было свободной воли, то все, о чем мы говорили и в чем можем подражать Богу, не могло бы составлять для нас предмета подражания. «Я управляю, – говорит Он, – Ангелами, и ты – через Начаток.
   Я восседаю на царском престоле, и ты совосседаешь Мне – через Начаток: И воскресил с Ним, – говорит апостол, – и посадил на небесах во Христе Иисусе (Еф. 2, 6). Тебе поклоняются Херувимы и Серафимы и все Ангельские силы, Начала, Власти, Престолы, Господства – через Начаток. Не порицай тела, которое сподобилось такой чести, пред которым трепещут даже бесплотные силы.
   Но что скажу еще? Не этим только изъявляю Я Свою любовь, но и страданиями Моими. Для тебя Я подвергся оплеванию, заушению, истощил славу, оставил Отца и пришел к тебе, ненавидящему Меня, отвращающемуся от Меня и не желающему даже слышать Мое имя. Я шел вслед за тобой и догонял, чтобы удержать тебя; Я соединил и сочетал тебя с Собою; “Ешь Меня, – сказал Я, – и пей Меня”. И горé держу тебя, и долу соединяюсь с тобой.
   Разве не довольно для тебя того, что Начаток твой я держу горé? Разве это не удовлетворяет твоей любви? И опять Я сошел на землю и не просто смешиваюсь с тобой, а соединяюсь, снедаюсь, раздробляюсь на малые части, чтобы произошло великое растворение, и смешение, и соединение, потому что соединяемое пребывает в своих пределах, а Я воедино слился с тобой. Я не хочу, чтобы уже было что-то среднее, – хочу, чтобы мы оба были одно».
   Итак, зная это и великое Его о нас попечение, будем все делать, чтобы мы могли явить себя не недостойными великих Его даров, которые да сподобимся все мы получить благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Как стяжать любовь к Богу [3 - Толкование на Псалмы, 41 (3–4).]

   Пусть никто не говорит мне: «Как могу я любить Бога, Которого не вижу?» И многих мы любим, не видя их, как, например, отсутствующих друзей, детей, родителей, родственников и домашних, и то, что мы не видим их, нисколько не служит препятствием, но это самое особенно и воспламеняет любовь, усиливает привязанность. Потому и Павел, говоря о Моисее, что он, оставив сокровища, богатство, царскую славу и все прочие почести египетские, решился лучше страдать с иудеями, и затем, показывая нам причину этого в том, что все это он делал для Бога, присовокупляет: Как бы видя Невидимого (Евр. 11, 27).
   Ты не видишь Бога, но видишь создание Его, видишь дела Его: небо, землю, море. А кто любит, тот, увидев произведение любимого, или обувь, или одежду, или что-нибудь другое, воспламеняется любовью. Ты не видишь Бога, но видишь Его служителей и друзей, то есть мужей святых и имеющих перед Ним дерзновение. Послужи же теперь им и будешь иметь немалое утешение для своей любви.
   И между людьми мы обыкновенно любим не только друзей своих, но и тех, кого они любят. Если кто из любимых нами скажет: «Я люблю такого-то и всякое благодеяние, оказанное ему, считаю оказанным мне самому», то мы делаем все и стараемся всячески угодить этому человеку, как будто видим в нем самого́ любимого. То же можно делать теперь и в отношении ко Христу. Он сказал: «Я люблю бедных, и если они получат какое-нибудь благодеяние, Я воздам за то, как бы Сам получил его». Будем же делать все для облегчения их участи или, лучше, истощим на них все свое имущество, веруя, что в лице их мы питаем Бога. А что действительно, питая их, мы питаем Самого Бога, об этом послушай, что говорит Христос: Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня… был наг, и вы одели Меня (Мф. 25, 35–36); и много доставляет Он нам случаев к удовлетворению нашей любви.
   Любовь обыкновенно возбуждают в нас следующие три предмета: или телесная красота, или великое благодеяние, или любовь к нам другого. Каждый из этих предметов сам по себе может воспламенить в нас любовь. Хотя бы мы от какого-нибудь человека не получали никакого благодеяния, но если слышим, что он постоянно любит нас, хвалит нас и удивляется нам, то и сами тотчас привязываемся к нему душой и любим его как благодетеля. А в Боге не одно только это, но и все три совершенства можно видеть в такой высокой степени, что невозможно выразить их словом.
   И, во-первых, красота этого блаженного и нетленного Существа неизъяснима, ни с чем несравненна, превосходнее всякого слова и выше всякого разумения. Впрочем, возлюбленный, когда ты слышишь о красоте, то не предполагай ничего телесного, но разумей некоторую славу бестелесную и великолепие невыразимое. Но ты желаешь, чтобы мы исчислили Его благодеяния? И их невозможно изобразить словом. Любовь, которую Он показал нам, какое слово может изобразить? Удивляясь ей, Иоанн говорил: Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного (Ин. 3, 16).
   Если же ты хочешь слышать собственные слова Его и узнать Его любовь, то послушай, что говорил Он чрез пророка: Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя (Ис. 49, 15). И как Псалмопевец говорит: Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 41, 2), так и Христос говорил: Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели (Мф. 23, 37).
   И как пророк ищет подобия для выражения своей любви, так и Бог употребляет некоторые подобия, чтобы выразить нам любовь, какую Он показывает в устроении нашего спасения. Пророк приводит в пример жаждущую лань и иссохшую землю, а Бог – любовь птиц к своим птенцам и сердоболие матерей – не потому чтобы Он любил нас только так, как мать дитя, но потому, что, кроме этих образцов, подобий и примеров, у нас нет других сильнейших выражений любви. А что Он любит нас не только так, как нежная мать детей, а гораздо больше, выслушай слова Его: Забудет ли женщина грудное дитя свое… то Я не забуду тебя. Этими словами Он выразил, что любовь Его к нам пламеннее всякой другой любви. Представь же себе все это вместе, и ты возбудишь в себе горячую любовь, возжешь светлый пламень.

О благодарности Богу [4 - Толкование на Псалмы, 41 (4–5).]

   Любовь к людям обыкновенно ничем так не воспламеняется в нас, как воспоминанием о благодеяниях, которые мы получили от них. Так будем поступать и в отношении к Богу. Представим себе, сколько Он сделал для нас: само небо, землю, море, воздух, земные растения, различные цветы, животных, пресмыкающихся, обитающих в море, в воздухе, звезды небесные, солнце, луну, вообще все видимое, молнии, порядок времен, преемство дня и ночи, перемены времен года.
   Он вдохнул в нас душу, одарил нас разумом, почтил величайшей властью; посылал Ангелов, посылал пророков, наконец – Сына Своего Единородного. И затем Он продолжает призывать тебя ко спасению и Сам, и через Единородного Сына. Не ограничился Бог и этим, но, взяв Начаток от твоего естества, посадил Его превыше всякого Начальства, и Власти, и Силы, и Господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем (Еф. 1, 21). Действительно, что может сравниться с такою честью, когда Начаток нашего рода, который столько оскорблял Бога и столько был унижен, сидит на такой высоте и обладает такою честью?
   И не только общие благодеяния исчисляй в уме своем, но и те, которые касаются собственно тебя: например, как ты некогда подвергался клевете и избавился от обвинения, как некогда в бурную и темную ночь ты попал в руки разбойников и избежал их умыслов, как ты некогда был вознагражден после понесенного тобой убытка, как подвергся тяжкой болезни и получил облегчение. Исчисляй все благодеяния Божии, оказанные тебе в течение всей твоей жизни, и, конечно, ты найдешь их много не только в целой жизни, но и в одном дне.
   И если бы Бог захотел представить нам все благодеяния, которые мы, не сознавая и не разумея, получаем от Него каждый день, то мы не могли бы и перечислить их. Сколько бесов носится в этом воздухе! Сколько противных нам сил! Если бы только Бог позволил им показать нам свои страшные и отвратительные лица, то не пришли ли бы мы в ужас, не погибли ли бы, не уничтожились ли бы?
   Размышляя обо всем этом, равно и о грехах своих, которые мы совершаем сознательно или по неведению, – и то ведь немалое благодеяние, что Бог не каждый день наказывает нас за наши согрешения, – мы можем питать в себе любовь к Богу. В самом деле, когда ты подумаешь, сколько каждый день ты грешишь, сколько каждый день получаешь благодеяний, каким пользуешься долготерпением, какой снисходительностью, когда подумаешь, что, если бы Бог каждый день наказывал, ты не прожил бы и краткого времени, по словам пророка: Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, Господи, кто устоит? (Пс. 129, 3), то воздашь Ему благодарность и не будешь роптать ни на что, случающееся с тобой, – напротив, увидишь, что если бы ты потерпел бесчисленное множество зол, и тогда еще не понес бы достойного наказания. При таком расположении духа ты воспламенишь в себе великую любовь и будешь в состоянии говорить вместе с пророком: Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 41, 2).

Любящему Бога невозможно грешить [5 - Толкование на Псалмы, 41 (5).]

   Поглощай умственного змея, умерщвляй грех – и ты возжаждешь любовью к Богу. Как порочная совесть делает нас нечистыми и ввергает в отчаяние, так тогда, когда мы умертвим свои грехи, очистим себя от пороков, мы будем в состоянии прозреть для духовной жажды, с великим усердием призывать Бога, воспламенить в себе сильнейшую любовь, и не словами только, но и самими делами воспевать этот припев. Не для того воспел нам псалмы блаженный муж или, лучше, благодать Духа, чтобы мы произносили одни только слова, но чтобы осуществляли их самими делами. Поэтому не думай, будто ты входишь сюда для того, чтобы только произносить слова, – нет, когда ты подпеваешь этот припев, то почитай его договором между Богом и тобой. Когда ты произнес: Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 41, 2), ты заключил с Богом договор, написал обязательство без бумаги и чернил, громогласно исповедал, что ты любишь Его больше всего, что ты не предпочитаешь Ему ничего и горишь к Нему любовью.
   Итак, если ты по выходе отсюда увидишь какую-нибудь красивую и бесстыдную женщину, которая станет соблазнять тебя и привлекать к своей любви, то скажи ей: «Я не могу следовать за тобой: я заключил договор с Богом в присутствии братии, священников, учителей; я исповедал и обещал чрез этот припев любить Его так, как лань желает к потокам воды; страшусь нарушить договор и к Нему одному питаю любовь.
   Если на торжище ты увидишь серебро, или золотые одежды, или людей, гордо выступающих в сопровождении слуг, на златосбруйных конях, то не обольщайся этим блеском, но опять припевай в самом себе и скажи душе своей: «Недавно мы пели: Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже; я приложил это изречение к себе и сделал его своим».
   Так не будем любить эти житейские блага, чтобы любовь к Богу оставалась в нас чистой и не ослабевала от разделения! Это богатство может доставить нам всякое другое богатство, всякое сокровище, всякую почесть, всякую славу, всякую знаменитость. Будем же хранить его – и мы не станем нуждаться ни в чем другом.
   Если иные, предавшись постыдной любви и воспламенившись страстью к какой-нибудь красивой девице, часто, несмотря на угрозы родителей, на упреки друзей и насмешки посторонних людей, не оставляют ее, но из привязанности к ней пренебрегают и своим домом, и отцовским наследством, и славой, и добрым именем, и увещанием друзей, считая великим для себя вознаграждением за все это, когда бывают угодны своей любимице, хотя бы она была незнатна, бесчестна и какая бы ни была, то любящие Бога как должно могут ли когда-нибудь быть чувствительными к человеческим радостям или горестям?
   Нет, преданные этой любви даже не станут смотреть на блеск настоящей жизни, но будут смеяться над всяким благоденствием, презирать и всякое бедствие, привязавшись любовью к Богу, не видя ничего другого, кроме Его одного, представляя Его везде и считая себя блаженнее всех. Хотя бы они были в бедности, хотя бы в бесчестии, хотя бы в узах, хотя бы в скорбях, хотя бы в крайних бедствиях, они будут считать себя счастливее самих царей, находя некоторое дивное услаждение среди всех своих страданий в том, что они терпят их для своего Возлюбленного.

Заповеди Божии и заповеди диавола [6 - Беседы на Деяния апостольские, 6 (3–4).]

   Люди не столько привлекаются благодеяниями, сколько вразумляются страхом. Но дивные и великие мужи и друзья Божии ни в чем этом не нуждаются. Каких же достойны мы слез, когда на нас лежит такой великий долг, а мы не стараемся, как бы купцы, приобрести Царство Небесное? Так много нам обещано, а мы и при всем том не слушаем? С чем сравнить такое ожесточение?
   Люди, одержимые безумной страстью к деньгам, кого бы ни встретили, врагов ли, или рабов, или самых злых своих противников, самых негодных людей, если только надеются получить через них деньги, решаются на все: и льстят, и услуживают, и становятся рабами, и считают их самыми почтенными людьми, лишь бы что-нибудь получить от них – надежда получить деньги производит то, что они ни о чем таком не думают. А Царство не имеет того значения у нас, какое имеют деньги, или, лучше, не имеет и ничтожной доли того значения. Между тем и обещано оно не каким-нибудь обыкновенным лицом, а Тем, Кто несравненно выше и самого Царства. Если же и обещано Царство, и дает его Сам Бог, то, очевидно, уже много значит и получить его от такого Лица.
   А теперь между тем происходит то же, как если бы царя, который после бесчисленного множества других благодеяний хочет сделать нас своими наследниками и сонаследниками собственного своего сына, мы стали бы презирать, а начальнику разбойников, который был причиной весьма многих бед и для нас, и для наших родителей, который сам исполнен бесчисленного зла и посрамил и нашу славу, и наше спасение, стали бы кланяться, если он покажет нам хотя один овол. Бог обещает нам Царство, и мы пренебрегаем Его, диавол готовит нам геенну, и мы чтим его! То – Бог, а это – диавол!
   Но посмотрим на самую разность их заповедей. Ведь если бы даже ничего этого не было: если бы, то есть, то не был Бог, а это – диавол, если бы первый не уготовлял нам Царства, а последний – геенны, самого свойства их заповедей не довольно ли было бы для того, чтобы побудить нас быть в союзе с первым? Что же заповедует тот и другой? Один – то, что покрывает нас стыдом, а другой – то, что делает нас славными; один – то, что подвергает бесчисленным бедствиям и бесславию, другой – то, что доставляет великую отраду.
   Но, несмотря на то что диавол дает нам тягостные повеления и в награду за то предлагает геенну, несмотря на то что он – диавол и враг нашего спасения, все же мы больше слушаем его, чем Христа, хотя Христос – наш Спаситель и благодетель и предлагает нам такие заповеди, которые и приятнее, и полезнее, и благотворнее, которые приносят величайшую пользу и нам, и тем, кто с нами живет.
   Будем же повиноваться Богу и не станем ввергать себя в бездну, но, пока есть еще время, постараемся омыть все, что оскверняет душу, чтобы сподобиться вечных благ по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О наградах, которые Бог уготовал любящим Его [7 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 54 (5–6).]

   Мы – воины Царя Небесного, мы облеклись в оружие духовное. Зачем же мы живем подобно корчемникам, бродягам и даже подобно червям? Где царь, там должен быть и воин. Мы – воины не отдаленного какого-либо царя, но близкого к нам. Земной царь не допустит всех в свой дворец и к своей особе, но Царь Небесный хочет, чтобы все были близ царского Его престола.
   «Но как возможно, – скажешь, – чтобы мы, находясь здесь, предстояли Его престолу?» Так же, как и Павел, будучи на земле, был там, где Серафимы и Херувимы, и даже ближе был ко Христу, нежели щитоносцы к царю: эти последние обращают свои взоры на многие предметы, Павла же ничто не занимало, ничто не развлекало, но вся мысль его была устремлена к Царю-Христу. Если, следовательно, мы захотим, и нам это будет возможно.
   Если бы Господь отдален был местом, то ты имел бы причину сомневаться, если же Он везде присутствует, то и близок ко всякому, кто все внимание устремил к Нему. Вот почему и пророк сказал: Не убоюсь зла, потому что Ты со мной (Пс. 22, 4). И Сам Бог говорит: Разве Я – Бог только вблизи, а не Бог и вдали? (Иер. 23, 23). Поэтому как грехи удаляют нас от Него, так добрые дела приближают к Нему: когда еще будешь говорить, сказано, Он скажет: «вот Я!» (Ис. 58, 9).
   Какой отец когда-либо бывал так внимателен к детям? Какая мать бывает так заботлива и всегда ждет, не позовут ли ее дети? Не найдешь ни одного такого отца, ни одной такой матери – только один Бог непрестанно ждет, не воззовет ли к Нему кто из слуг Его, и никогда не оставляет наших прошений, когда просим Его должным образом. Потому-то Он и говорит: «Когда еще будешь говорить: ты еще не кончишь своих прошений, а Я уже выслушаю».
   Итак, будем призывать Его, как Он того хочет. Но как Он хочет? Разреши, – говорит, – оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет перед тобой, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: «вот Я!» (Ис. 58, 6–9).
   Но кто же в состоянии все это сделать, скажешь ты? А я спрошу тебя: кто не в состоянии? В самом деле, что здесь трудного? Что тягостного? Что неудобного? Напротив, это не только возможно, но и так легко, что многие даже сделали более: не только раздирали неправедное писание, но и отдавали все свое, не только укрывали и питали у себя бедных, но трудились до пота, чтобы их прокормить, благодетельствовали не только сродникам, но и врагам.
   И в самом деле, что трудного в сказанном выше? Не говорят тебе: взойди на гору, переплыви море, возделай столько-то десятин земли, долго постись, надень вретище, но: подай ближним, подай хлеба, разорви неправедно составленные писания. Что легче этого, скажи мне? Если же тебе и кажется это трудным, то посмотри на награды, и будет для тебя легко. Подобно тому как цари подвизающимся на ристалищах конских предлагают венцы, награды и одежды, так и Христос среди поприща полагает награды, показывая их в каждом слове пророка, как бы в особой руке.
   Земные цари, пусть они будут тысячу раз цари, все же люди: и богатство у них тратится, и щедрость истощается, а потому они и стараются малое показать великим, отчего каждую вещь вручают особому прислужнику и таким образом выставляют напоказ. Не так поступает наш Царь: так как Он весьма богат и ничего не делает напоказ, то Он выставляет дары, сложив все вместе, и если бы эти дары разложить порознь, они были бы неисчислимы, и много требовалось бы рук держать их. Чтобы увериться в этом, рассмотри внимательно каждую из наград.
   Тогда откроется, – сказано, – как заря, свет твой. Не думаешь ли, что тут один дар? Нет, не один – он заключает в себе много почестей, венцов и других наград. Если угодно, разложим и покажем по возможности все богатство, только не поскучайте. И, во-первых, посмотрим, что значит откроется? Не сказано «явится», но откроется. Это показывает нам скорость, и обилие, и то, как много желает Он нашего спасения, как усиливается и спешит породить эти блага, – показывает, что ничто не удержит этого неизреченного усилия; все это выражает обилие даров и бесчисленное богатство.
   Что значит как заря? Это значит, что награды даются не после искушений или испытанных бедствий, но еще прежде. Как плоды, которые показались прежде времени, мы называем ранними, так и здесь, опять выражая скорость, Он так же говорит, как и выше сказал: Тогда ты… возопиешь, и Он скажет: «вот Я!» А о каком свете говорит Он? Что это за свет? Не этот чувственный, но другой, гораздо лучший, при котором мы видим небо, Ангелов, Архангелов, Херувимов, Серафимов, Престолы, Господства, Начала, Власти, все воинство, чертоги и дворы царские. Если ты удостоишься этого света, то и это все увидишь, избавишься геенны, ядовитого червя, скрежета зубов, неразрешимых уз, стенания и скорби, непроницаемой тьмы, рассечения надвое, реки огненной, проклятия и места мучения и пойдешь туда, где нет ни болезни, ни печали, где великая радость, и мир, и любовь, и веселье, и услаждение, где жизнь вечная, слава несказанная и красота неизреченная, где вечные обители, слава Царя непостижимая и такие блага, которых не видел… глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку (1 Кор. 2, 9), где духовный чертог и небесные ложи, где девы с ясными светильниками и облеченные в брачные одежды, где бесчисленное богатство Господа и царские сокровищницы.
   Видишь ли, сколько наград, и как все они выражены одним словом, и как все совокуплены вместе? Точно так же, если станем разбирать и прочие слова, откроем бесчисленнейшее богатство – море неизмеримое! Итак, скажи, будем ли еще медлить и не радеть о вспомоществовании бедным?
   Нет, умоляю вас, но хотя бы нужно было всем пожертвовать, хотя бы нужно было броситься в огонь и идти против мечей и секир или другое что потерпеть, все будем переносить охотно, чтобы получить одеяние Царства Небесного и неизреченную славу, каковой славы все мы и да сподобимся благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Часть 2
О добродетелях

Увещание к подвигам добродетели [8 - Беседы на Книгу Бытия, 8 (6), 36 (5–6).]

   Мы должны устраивать свою жизнь с такой тщательностью, как те, кому скоро предстоит дать отчет и в словах, и в делах, и в самых помышлениях своих. Итак, не станем пренебрегать своим спасением. Ничего нет равного добродетели, возлюбленный! Она и в будущем веке исхитит нас из геенны и откроет путь в Царство Небесное, и в настоящей жизни ставит выше всех, всуе и напрасно злоумышляющих на нас, делает сильнее не только людей, но и самих демонов и врага нашего спасения, то есть диавола. Итак, что может сравниться с ней, когда она исполнителей своих делает выше не только злокозненных людей, но и демонов?
   А добродетель состоит в том, чтобы презирать все людское, ежечасно помышлять о будущем, не прилепляться ни к чему настоящему, но знать, что все человеческое есть тень и сон и даже ничтожнее этого. Добродетель состоит в том, чтобы по отношению к вещам этой жизни быть как бы мертвым, также и по отношению к вредному для спасения души быть бездейственным, как бы мертвым, но жить и действовать только для духовного, как и Павел сказал: Уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2, 20).
   Поэтому и мы, возлюбленные, станем делать все так, как прилично облекшимся во Христа, и не будем оскорблять Духа Святого. Когда возмутит нас страсть, или нечистая похоть, или гнев, или ярость, или зависть, тогда подумаем, кто живет в нас, и прогоним далеко всякий такой помысел. Устыдимся преизобильной той благодати, данной нам от Бога, и обуздаем все плотские страсти, чтобы после надлежащих подвигов в краткой и скоротечной этой жизни удостоиться нам великих венцов в тот грядущий день, страшный для грешников и вожделенный для облекшихся добродетелью.
   То, что нам в особенности обещано, превышает всякий человеческий разум и превосходит всякое рассуждение. Так велики обетования! В самом деле, не в настоящем только веке нам обещает Господь продолжение жизни и наслаждение видимыми благами, но и после отшествия отсюда и разрушения тел, когда наши тела обратятся в прах и пепел, обещает Господь воскресить их и водворить в большей славе. Ибо тленному сему надлежит, – говорит блаженный Павел, – облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие (1 Кор. 15, 53). А после воскресения тел Господь обещает даровать нам наслаждение Царствия, общение со святыми, бесконечный покой и те неизреченные блага, которых не видел… глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9).
   Итак, видишь ли, сколь велико превосходство обещаний? Видишь ли величие даров? Размышляя об этом и зная неложность обещанного, со тщанием приготовим себя к подвигам добродетели, чтобы можно нам было насладиться обещанными благами, спасению нашему и наслаждению столь великими благами не предпочтем благ временных, не станем рассуждать о трудах добродетели, а будем помышлять о воздаяниях, не станем смотреть на трату денег, когда их нужно бывает давать бедным, а представим себе происходящие отсюда последствия. Для того-то Божественное Писание и уподобило милостыню семени, чтобы мы с радостью и великой охотой ее творили.
   Если те, которые бросают в землю и рассеивают собранные и хранимые семена, делают это с великой радостью, питаясь благими надеждами и представляя себе колосья, полные зерен, то гораздо больше прилично радоваться и восхищаться тем, кто удостаивается сеять духовное, потому что они, сея на земле, пожнут на небе, бросая деньги, получают прощение грехов и приобретают залог упования и, подавая здесь милостыню, приготовляют себе вечный покой и сожитие со святыми. А если мы изберем целомудрие, то не станем обращать внимания на то, что эта добродетель соединена с трудом или что девство требует великого подвига, но помыслим об ожидающем нас наследии; рассуждая всегда об этом, будем обуздывать порывы злых пожеланий, побеждать влечения плоти и облегчать тяжесть трудов надеждой воздаяний.
   Таким образом, мы можем презирать и славу настоящей жизни, предпочитая ей славу истинную, а более заботиться о смиренномудрии и считать за ничто всякое счастье здешней жизни, чтобы насладиться счастьем истинным и прочным и удостоиться узреть Христа. Блаженны, – сказано, – чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8). Итак, очистим нашу совесть и со тщанием позаботимся благоустроить свою жизнь, чтобы, проведя настоящий век во всякой добродетели, удостоиться за здешние подвиги наград в будущем веке благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Основание всех добродетелей [9 - Толкование на Послание к Евреям, 24 (1–3).]

   Первая добродетель, и добродетель всеобщая, состоит в том, чтобы быть странником и пришельцем в этом мире и не иметь ничего общего со здешними вещами, но быть в таком отношении к ним, как к чуждым для нас, подобно тем блаженным ученикам, о которых апостол говорит: Скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин (Евр. 11, 37–38).
   Они называли себя странниками, а Павел сказал о себе еще нечто большее: он не только называл себя странником, но говорил, что он мертв для мира и мир мертв для него: Для меня, – говорит он, – мир распят, и я для мира (Гал. 6, 14). А мы ведем себя как здешние граждане и устраиваем все дела свои в жизни так, как живые граждане. Чем праведники были для мира, то есть странниками и мертвыми, то мы для неба, а чем были они для неба, то есть живыми гражданами, то мы для мира.
   Потому мы и мертвы, что уклонились от истинной жизни и избрали временную, тем мы и прогневляем Бога, что не хотим отстать от земных благ, тогда как нам уготовано небесное блаженство, но, подобно червям, пресмыкаемся из одной земли в другую, а из этой опять возвращаемся в ту и вообще нисколько не хотим опомниться и отстать от дел человеческих, но, как бы погрузившись в глубокий сон или одурев от опьянения, увлекаемся мечтами.
   Как люди, предающиеся сладкому сну, не только ночью, но и при наступлении утра и даже светлого дня лежат в постели и не стыдятся предаваться такому удовольствию, обращая время труда и деятельности в время сна и лености, так и мы, с приближением дня, по прошествии ночи, или, лучше сказать, уже по наступлении дня, – а сказано: Делайте, доколе есть день (Ин. 9, 4), – совершаем дела, свойственные ночи, спим, видим сны, услаждаемся мечтаниями. Сомкнулись наши очи, и умственные, и телесные; мы ведем пустые речи, говорим вздор.
   Мы не почувствовали бы, если бы кто-нибудь нанес нам глубокую рану, похитил все наше имущество и зажег самый дом, или, лучше сказать, мы даже не ожидаем, чтобы другие сделали это, но сами поступаем так, каждодневно уязвляем и поражаем сами себя, бесстыдствуем, не знаем никакого приличия, никакой чести и своих постыдных дел ни сами не скрываем, ни другим не позволяем делать это, но с полным бесстыдством делаем себя посмешищем и предметом бесчисленных поруганий для всех видящих и проходящих.
   Святые были странниками и пришельцами. Они ежедневно томились желанием освободиться отсюда и возвратиться в свое отечество, а мы – напротив. Когда случится какая-нибудь горячечная болезнь, то мы, бросив все, подобно малым детям, плачем и боимся смерти, – и справедливо терпим это, потому что не живем здесь как странники и не спешим туда, как в отечество, а идем как на казнь. Потому мы и скорбим, что не пользуемся вещами, как должно, а извратили порядок вещей; потому мы и мучимся, тогда как следовало бы радоваться; потому и трепещем, подобно каким-нибудь убийцам и разбойникам, когда им предстоит явиться на суд и когда они припоминают все дела свои и оттого страшатся и трепещут.
   Не таковы были те мужи, но они сами спешили туда, а Павел даже воздыхал о том, как он сам говорит: Мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем (2 Кор. 5, 4). Таков был Авраам и подобные ему – они были, говорит апостол, странниками для целой вселенной и искали отечества (см.: Евр. 11, 13). Какого? Не того ли, которое оставили? Нет – что препятствовало им, если бы они хотели возвратиться туда и быть его гражданами? Они искали Отечества небесного. Так спешили они удалиться отсюда и так угождали Богу, потому и Сам Бог не стыдится называться Богом их.
   О какая честь! Он восхотел называться их Богом! Ныне Бог называется Господом всех христиан, хотя и это выше нашего достоинства; если же Он называется Богом одного человека, то подумай, сколько в этом величия! Бог вселенной не стыдится называться Богом троих человек, – и справедливо, потому что святые равняются не только этому миру, но и бесчисленному множеству их: Лучше один праведник, нежели тысяча грешников (Сир. 16, 3).
   Будем же странниками и мы, по крайней мере, ныне, чтобы Бог не стыдился называться нашим Богом. А для Него было бы стыдно, если бы Он назывался Богом людей порочных – таких Он и Сам стыдится и, напротив, считает честью для себя быть Богом людей добрых, честных и упражняющихся в добродетели. Будем, возлюбленные, и мы странниками, чтобы не стыдился нас Бог, чтобы не стыдился и не предал геенне!

Страх Божий [10 - Беседы на Второе Послание к Коринфянам, 5 (3).]

   Самая высокая добродетель – приписывать все Богу и ничего не почитать своим, ничего не делать для приобретения славы человеческой, но все – для благоугождения Бога, потому что Он (а не другой кто) потребует у нас отчета. В наше же время порядок этот извращен. Ныне мы не столько боимся Того, Кто некогда воссядет на судилище и потребует у нас отчета в делах наших, сколько страшимся тех, которые вместе с нами предстанут на суд. Откуда же у нас эта болезнь? Откуда проникла в наши сердца? От редкого помышления о будущем и крайней привязанности к настоящему.
   Оттого мы так легко впадаем и в злые дела, и даже если делаем что-нибудь доброе, то делаем только напоказ, так что и отсюда для нас происходит вред. Ты не один раз глядел бесстыдными глазами на женщину и утаил это как от той, на которую посмотрел, так и от спутников твоих, но ты не скроешь этого от Ока, никогда не дремлющего. Еще прежде чем человек совершит грех, Оно уже видело в душе его преступную похоть, и внутреннее неистовство, и бурное и необузданное движение помыслов. Тот, кто все видит, не имеет нужды в свидетелях и доказательствах.
   Итак, смотри не на подобных тебе рабов. Если и похвалит дела твои человек, для тебя нет в том никакой пользы, как скоро не примет их Бог, равным образом если и похулит их человек, нет в том для тебя никакого вреда, как скоро не похулит Бог. Напротив, высоко ценя мнение подобных тебе рабов и не страшась и не трепеща негодования Судии, смотри не прогневай Судию. Итак, презрим похвалу человеческую. Доколе станем унижаться и пресмыкаться по земле? Доколе будем порываться к земле, когда Бог влечет нас на небо? Итак, всегда должно иметь пред очами суд Божий – и все зло угаснет.

Страх будущего наказания [11 - Беседы к Антиохийскому народу о статуях, 14 (1–2).]

   Что ужаснее геенны? Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит нам венец Царствия. Где страх, там нет зависти, где страх, там не мучит сребролюбие, где страх, там погашен гнев, усмирена злая похоть, искоренена всякая безумная страсть. И как в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни другой подобный злодей, так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отовсюду силой страха.
   И не эту одну пользу получаем мы от страха, но и другую, гораздо большую этой: он не только отгоняет от нас злые страсти, но и с великим удобством вводит всякую добродетель. Где страх, там и заботливость о милостыне, и усердие к молитве, и слезы теплые и непрерывные, и стенания, выражающие великое сокрушение. Ничто так не истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный страх. Поэтому, кто не живет в страхе, тому невозможно быть добродетельным, равно как и живущему в страхе невозможно грешить.
   Если бы страх не был благом, Христос не изрек бы многих и пространных наставлений о тамошнем наказании и мучении. Страх есть не иное что, как стена, и ограда, и столп необоримый, а нам и нужно великое ограждение, потому что отовсюду множество засад.

Смиренномудрие [12 - Беседы о перемене имен, 5 (6).]

   Ничто, точно ничто не может так обуздывать и воздерживать нас, как смиренномудрие, когда то есть мы бываем скромны, смиренны и никогда нисколько не мечтаем о себе. Ведая это, и Христос, когда приступал к преподаванию духовного того учения, начал с увещания к смиренномудрию и, отверзши уста, наперед постановил этот закон словами: Блаженны нищие духом (Мф. 5, 3).
   Кто намеревается строить большой и великолепный дом, тот полагает и основание соответственное, чтобы оно могло выдержать тяжесть, которая впоследствии будет лежать на нем, – так и Христос, начиная возводить в душах учеников великое здание любомудрия, наперед полагает увещание к смиренномудрию как твердое и непоколебимое основание – первую и нижнюю часть здания, зная, что когда эта добродетель вкоренится в сердцах слушателей, то и все прочие добродетели могут уже безопасно созидаться. Следовательно, когда нет в человеке этой добродетели, тогда он напрасно, попусту и без пользы будет трудиться, хотя и совершит все прочие добродетели. Как человек, построивший дом на песке, хоть и подъял труд, но не получит пользы, потому что не положил надежного основания, так, сколько бы кто ни сделал добра, без смиренномудрия погубит и испортит все.
   А смиренномудрие разумею не то, что на словах и на языке, а то, что в сердце, от души, в совести, – что видеть может один Бог. Эта добродетель одна и сама по себе достаточна к умилостивлению Бога, что и доказал мытарь. Не имея ничего доброго и не могши похвалиться хорошими делами, он сказал только: Боже! будь милостив ко мне грешнику! (Лк. 18, 13) и вышел праведнее фарисея, между тем это были слова еще не смиренномудрия, но искреннего сознания. Смиренномудрие состоит в том, когда человек, признавая в себе великие совершенства, нисколько не мечтает о себе, а сознание – в том, когда человек, будучи грешником, сам исповедует это.
   Если же не сознавший в себе ничего доброго, исповедав то, чем он был, так преклонил Бога на милость, то каким дерзновением будут пользоваться те, которые могли бы указать на множество своих добродетелей, но скрывают их и ставят себя в числе последних? Это-то сделал и Павел: будучи первым из всех праведников, он называл себя первым из грешников (см.: 1 Тим. 1, 15), и не только называл себя так, но и был убежден в этом, узнав от Учителя, что, и сделав все, мы должны называть себя рабами, ничего не стоящими (см.: Лк. 17, 10). Вот в чем состоит смиренномудрие!
   Подражайте же ему вы, у которых есть добрые дела, а мытарю – вы, которые обременены грехами. Будем признавать себя такими, каковы мы на деле, будем ударять в грудь и заставлять душу свою нисколько не мечтать о себе. Если мы будем в таком расположении, то оно послужит у нас достаточным приношением и жертвой, как и Давид сказал: Жертва Богу – дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже (Пс. 50, 19). Не сказал только смиренного, но еще и сокрушенного, а сокрушенное переломлено и уже не может, хоть и захочет, подняться вверх. Так и мы не только смирим нашу душу, но и сокрушим, и пронзим; а она сокрушается, когда постоянно помнит о своих грехах.
   Когда так смирим ее, она, если и захочет, не будет в состоянии подняться до гордости, потому что совесть, подобно узде, будет удерживать ее от надмения, будет укрощать и умерять во всем. Таким образом возможем мы обрести и благодать у Бога: Сколько ты велик, столько смиряйся, и найдешь благодать у Господа (Сир. 3, 18). А кто обрел благодать у Бога, тот не почувствует никакой неприятности, но может и здесь, с Божией благодатью, легко перенести все несчастья и избегнуть уготованных там грешникам наказаний, потому что благодать Божия будет ему везде предшествовать и во всем содействовать к добру. Ее-то да удостоимся получить все мы, о Христе Иисусе Господе нашем, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Милосердие [13 - Толкование на Послание к Филиппийцам, 4 (5).]

   Ничего нет превосходнее милости. Она есть виновница света и там (на небе), и здесь (на земле). Напитаешь душу страдальца, – говорит пророк, – тогда свет твой взойдет во тьме (Ис. 58, 10). И в самом деле. Как елей дает свет плавающим по морю, так милостыня дает нам великий и чудный свет там. Об этом елее много сказано у Павла. Послушай, как он в одном месте говорит: Только чтобы мы помнили нищих (Гал. 2, 10). Послушай, как и еще некто говорит: Милостыня избавляет от смерти (Тов. 4, 10). Еще иной говорит: Многие хвалят человека за милосердие (Прит. 20, 6).
   Милостивый-то и есть человек, или, лучше, миловать – значит быть Богом. Видишь, какая сила милости Божьей? Она произвела все, она создала мир, она сотворила Ангелов единственно по благости. И геенной угрожает Бог для того, чтобы нам получить Царство, а Царство получаем мы по милости. Для чего, скажи, Бог, будучи един, сотворил так много существ? Не по благости ли? Не по человеколюбию ли? Если ты будешь спрашивать, почему то, почему другое, везде найдешь, что причина – благость.
   Итак, будем милостивы к ближним, чтобы нам и самим быть помилованными. Не столько для них, сколько для самих себя мы собираем этот елей на будущий день. Когда будет сильный пламень огненный, то этот елей угасит огонь и будет для нас виной света. Таким образом через нее (милость) мы избавимся от огня гееннского. В противном случае за что умилосердится и помилует нас Бог?
   Милосердие происходит от любви. И ничто так не раздражает Бога, как немилость. Приведен был к Нему некто, должный тысячу талантов, и Он, умилосердившись, отпустил ему долг. Но когда он начал душить подобного себе раба, который должен был ему сто динариев, то за это Господь отдал его истязателям, пока не отдаст… долга (Мф. 18, 34). Слыша это, будем милостивы к тем, которые должны нам деньгами, грехами; никто не будь злопамятен, если не хочешь обидеть себя самого. Не прощая другому, ты не столько его огорчаешь, сколько себя обижаешь. Когда ты мстишь ему, то не мстит ему Бог. Когда же ты прощаешь, то Бог или мстит ему, или твои грехи прощает. А не прощая ближнему, как ты ищешь Царствия?
   Итак, чтобы нам не пострадать, будем прощать всем, через это и сами получим прощение; будем прощать, чтобы и Бог простил нам грехи наши и, таким образом, чтобы мы достигли будущих благ благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава со Отцом и Святым Духом ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Терпение [14 - Толкование на Послание к Титу, 6 (3–4).]

   Вспомни, как три отрока победили пламень печи; представь, что это геенна. Связанные и скованные, они в скорби были ввержены туда, но внутри нашли совершенный простор – в противоположность тем, которые стояли вне. Подобное тому будет и ныне, если мы захотим твердо и мужественно стоять против постигающих нас искушений. Если мы возложим надежду на Бога, то мы будем в безопасности и на свободе, а нападающие на нас погибнут, потому что кто роет яму, – говорит Премудрый, – сам упадет в нее (Сир. 27, 29). Хотя они свяжут нам руки или ноги, скорбь в состоянии будет разрешить нас.
   Посмотри на это чудо: кого люди связали, тех огонь разрешил. Это то же, как если бы кто-нибудь отдал рабам кого-либо из своих друзей: рабы, уважая дружбу его с господином, не только не станут оскорблять его, но и воздадут ему великую честь; так и огонь, узнав, что эти отроки – друзья Самого Господа, расторг оковы их, разрешил и избавил их, сделался для них подстилкой и был попираем ими, и справедливо, потому что они были ввергнуты туда ради славы Божией. Будем помнить такие примеры все мы, находящиеся в скорбях.
   «Но вот, – скажешь, – они избавились от скорби, а мы нет». Так и следует. Они шли в печь не с тем, чтобы избавиться, но твердо решившись умереть – послушай, что говорят они: Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся (Дан. 3, 17–18). А мы, как бы подчиняя своим соображениям наказания Божии, назначаем для них и время и говорим: «Если до таких-то пор не помилует нас Бог». Потому мы и не избавляемся. Вот и Авраам шел не с тем, чтобы получить сына живым, но чтобы заколоть его, – и, сверх чаяния, получил его живым. Так и ты, когда подвергнешься скорби, не будь нетерпелив и не спеши освободиться от нее, но расположи душу свою ко всякому терпению, и тогда скоро освободишься от скорби: для того Бог и посылает ее, чтобы вразумить. Таким образом, если мы с самого начала умеем переносить скорби и не ропщем, то Он скоро освобождает нас от них, потому что все уже с нашей стороны исполнено.
   Я хочу рассказать вам один весьма полезный и назидательный пример. Какой же? Когда воздвигнуто было гонение и возгорелась жестокая война против Церкви, были схвачены два человека: один из них был готов переносить все что угодно, а другой также мужественно готов был перенести отсечение головы, но других мучений боялся и трепетал. Смотри же устроение Божие: когда судья стал судить, то готовому на все велел отсечь голову, а того повесить и терзать, и не раз или два, но проводя по всем городам. Для чего же это было попущено? Для того, чтобы слабая душа его укрепилась в страданиях, чтобы он отвергнул всякий страх, чтобы он не боялся, не колебался и не трепетал перед мучениями.
   И Иосиф, когда особенно усиливался выйти из темницы, тогда и оставался в ней – послушай, что говорит он: Ибо я украден из земли Евреев (Быт. 40, 15) и: Упомяни обо мне фараону (Быт. 40, 14). Для того он и оставался там, чтобы научиться, что не должно полагаться и надеяться на людей, но все возлагать на Бога. Итак, зная это, будем благодарить Бога и делать все, ведущее к нашему благу, чтобы нам достичь будущих благ во Христе Иисусе, Господе нашем, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Кротость [15 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 60 (4).]

   Будем подражать Ему. Его назвали бесноватым и неистовым люди, получившие от Него бесчисленные благодеяния, и не однажды, и не дважды, но много раз, однако же Он не только не мстил, но и не переставал им благодетельствовать. И что я говорю благодетельствовать? За них Он и душу Свою положил, и на кресте ходатайствовал за них перед Отцом. Будем же и мы подражать этому. Ведь быть учеником Христовым и значит быть кротким и незлобивым.
   Но каким же образом мы можем стяжать эту кротость? Если будем постоянно размышлять о своих грехах, если будем скорбеть и плакать. Душа, погруженная в такое сетование, не может ни раздражаться, ни гневаться. Где скорбь, там гнев невозможен, где печаль, там нет места злобе, где сокрушение духа, там не может быть негодования. Душа, терзаемая скорбью, не имеет и времени раздражаться, но горько сетует и еще горче плачет. Знаю, что многие, слыша это, смеются, но я не перестану плакать о смеющихся.
   Настоящее время есть время скорби, слез и рыданий. Мы много грешим и словами, и делами, а таких грешников ожидают геенна и река, кипящая огненными волнами, и, что всего хуже, лишение Царствия. И при таких-то угрозах, скажи мне, ты смеешься и веселишься? И в то время как Господь твой гневается и угрожает, ты остаешься беспечным? И ты не боишься возжечь там для себя горящую печь? Не слышишь ли, что взывает Он каждый день? Вы видели Меня алчущим и не напитали, жаждущим и не напоили: идите в огонь, уготованный диаволу и ангелам его (Мф. 25, 41).

О добродетели гнева [16 - Беседы на Деяния Апостольские, 17 (4).]

   Гнев есть бесстыдный пес, но пусть он научится слушаться закона. Если пес при стаде так свиреп, что не будет слушаться приказаний пастуха и узнавать его голос, то все потеряно и погублено. Он пасется вместе с овцами, но когда станет кусать овец, то делается вредным, и его убивают.
   Если пес научится слушаться тебя, то корми его: он полезен своим лаем против волков, разбойников и воров, а не против овец и не против домашних. Если же не слушается, то во всем вредит, и если не обращает внимания на приказания, то все губит. Итак, пусть не истощается кротость твоя, но сам гнев пусть хранит и питает ее, а он сохранит и в совершенной безопасности будет пасти ее тогда, когда будет истреблять нечистые и порочные помыслы, когда будет отовсюду отгонять диавола.
   Если пес ласков к овцам, но лает на чужих и не сонлив, то это – хорошие качества пса. Когда он голоден, то и тогда не кусает овец, когда и сыт, не щадит волков. Таков и гнев. Когда он раздражается, не должен отступать от кротости, и когда не раздражен, должен восставать против порочных помыслов; своих, хотя бы и бьющих его, не оставлять, но признавать, а чужим, хотя бы и ласкающим его, не давать пощады.
   Диавол часто ластится, как собака, но пусть всякий знает, что он чужой для нас. Так и мы будем любить добродетель, хотя бы она причиняла нам скорбь, а от порока, хотя бы он и доставлял нам удовольствие, будем отвращаться. Не будем хуже псов, которые не убегают со своего двора, хотя бы их били и мучили, а чужому, хотя бы он и накормил их, скорее вредят. Так и гнев бывает полезен, когда он восстает против чужих.
   Употребляя свои силы не на то, на что должно, мы тратим и жизнь свою напрасно, подобно тому, как вещи, когда употребляют их одну вместо другой, портятся все. Так, например, если кто-нибудь, имея меч, не будет употреблять его, когда нужно употребить, но будет действовать рукой, не достигнет успеха, – и напротив, если употребит меч там, где нужно действовать рукой, то испортит все. Так же и врач: если не отрезает там, где должно, а отрезает, где не нужно, то портит все. Поэтому, умоляю, будем употреблять это орудие (гнев) в свое время. Для гнева вовсе не время, когда мы должны помочь самим себе, а если нужно исправить других, тогда в особенности должно употреблять его, чтобы спасти других. Таким образом, всюду соблюдая себя от гнева, мы уподобимся Богу и сподобимся будущих благ.

О прощении обид [17 - Толкование на Псалмы, 7 (6).]

   Будем избегать вражды с другими и исторгнем корень ее – тщеславие и сребролюбие, потому что всякая вражда происходит или из пристрастия к деньгам, или из тщеславия. Если же будем выше этих страстей, то будем и выше вражды. Оскорбил ли тебя кто-нибудь – переноси мужественно: не тебя он оскорбил, а самого себя. Ударил ли тебя кто-нибудь – не поднимай десницы своей: он в то же время ударил себя самого, поразив тебя рукой, а себя гневом, и приобретя о себе дурное мнение всех. Если же это кажется тебе трудным, то представь, что кто-нибудь в бешенстве разорвал твою одежду, и скажи: кто потерпел зло – ты ли, подвергшийся этому, или он, сделавший это? Очевидно, он. Хотя тут у тебя разорвана одежда, но сделавший это потерпел большее зло, чем пострадавший, потому что у кого разорвано сердце, что производит гнев, – тот потерпел не гораздо ли больший вред, чем ты, не испытавший ничего такого?
   Не говори, что одежда – твоя: он еще прежде разорвал свое собственное сердце. Как болезнь желтуха не может обнаружиться, если желчь не разольется и не выступит из своих пределов, так и гнев не сделается неумеренным, если не разорвется сердце. И как ты, видя страждущего желтухой, хотя бы он сделал тебе тысячи зол, не пожелаешь взять на себя болезнь его, так поступай и с гневом. Не соревнуй, не подражай злобе, но жалей того, кто не обуздывает в себе этого зверя и прежде всех вредит и губит самого себя. А что действительно такие люди вредят самим себе, это можно слышать от многих, которые, стараясь прекратить вражду, убеждают враждующих так: «Пощади самого себя, ты вредишь самому себе». Такова злоба: она вредит только тому, кто питает ее, и извращает все.
   Итак, желая отомстить другим, не будем лишать сами себя тихой пристани. Если бы кто-нибудь, претерпевая кораблекрушение и утопая, стал поносить тебя, стоящего на земле, то, конечно, ты не оскорбился бы и не сошел бы с земли, чтобы утонуть вместе с ним. Так рассуждай и здесь: кто оскорбляет и поносит тебя, тот подвергается кораблекрушению или буре и утопает, попав в водоворот гнева, а ты, перенося это мужественно, остаешься спокойным в пристани, на берегу. Если же ты увлечешься подражать ему, то потопишь не его, а себя самого.

Любовь [18 - Беседы на Первое Послание к Коринфянам, 32 (3–8).]

   Любовь есть также и дар, и превосходнейший путь к получению всех даров. Потому если ты не хочешь любить брата по долгу, то питай любовь, по крайней мере, для того, чтобы тебе получить большой дар чудес и обильнейшую благодать. А чтобы вы убедились, как велика эта добродетель, изобразим ее словом, потому что на деле нигде не видим ее, – и мы поймем, сколько было бы добра, если бы она везде была в избытке. Тогда не было бы нужды ни в законах, ни в судилищах, ни в истязаниях, ни в казнях и ни в чем подобном. Если бы мы любили и были любимы, то никто никого не обижал бы, не было бы убийств, ни ссор, ни браней, ни возмущений, ни грабительств, ни любостяжания, никакого зла, и самое имя порока было бы неизвестно. Между тем чудеса не могут произвести этого, но еще возбуждают в невнимательных тщеславие и гордость.
   В любви вот что удивительно: к другим добродетелям примешивается зло, например, нестяжательный часто тем самым надмевается, красноречивый впадает в болезнь честолюбия, смиренномудрый часто тем самым превозносится в своей совести, а любовь свободна от всякой подобной заразы: никто никогда не станет превозноситься над любимым. Представь человека не такого, который любил бы одного, но всех равно, и тогда увидишь достоинство любви, или, лучше, если хочешь, представь наперед одного любимого и одного любящего, любящего так, как должно любить. Он живет как бы на небе, наслаждаясь всегда спокойствием и сплетая себе тысячи венцов. Такой человек сохраняет душу свою чистой от ненависти и гнева, от зависти и гордости, от тщеславия и порочного пожелания, от всякой постыдной любви и всякого порока. Как никто не станет делать зла себе самому, так и он – ближнему. Такой человек, еще находясь на земле, будет стоять наравне с Архангелом Гавриилом. Таков тот, кто имеет любовь! А кто творит чудеса и обладает совершенным знанием, но не имеет любви, тот, хотя бы воскресил тысячи мертвых, не получит большой пользы, будучи сам далек от всех и чужд союза с подобными себе рабами.
   Потому и Христос знáком искренней любви к Нему поставил любовь к ближнему. «Если любишь меня, Петр, – говорил Он, – больше, нежели они, паси овец моих» (см.: Ин. 21, 15–16). Видишь ли, как Он и здесь опять выразил, что это выше мученичества? Если бы кто имел любимого сына, за которого готов был бы отдать душу, и если бы кто-нибудь, любя отца, на сына совершенно не обращал внимания, то этим он сильно огорчил бы отца, который не стал бы и смотреть на любовь к себе за презрение к сыну. Если же так бывает по отношению к отцу и сыну, то тем более по отношению к Богу и людям, потому что Бог любвеобильнее всех отцов. Потому Он, сказав: Возлюби Господа Бога твоего… сия есть первая и наибольшая заповедь, – продолжал: Вторая же, – и не остановился на этом, но присовокупил: – подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 37–39).
   И заметь, как Он требует и последней почти в столь же высокой степени, как первой. О Боге сказал: Всем сердцем твоим (Мф. 22, 37), а о ближнем: Как самого себя (Мф. 22, 39), что равносильно выражению всем сердцем твоим. Подлинно, если бы это было исполняемо с точностью, то не было бы ни раба, ни свободного, ни начальника, ни подчиненного, ни богатого, ни бедного, ни малого, ни великого, и сам диавол не был бы известен, и не только один, но и другой, и хотя бы было их сто и даже тысячи, сим не могли бы сделать ничего, если бы была любовь.
   Скорее трава может перенести силу огня, нежели диавол – пламень любви. Она крепче стены, она тверже адаманта, и, если бы ты указал на другое, еще более крепкое вещество, твердость любви превзойдет все. Ее не побеждает ни богатство, ни бедность, или, лучше, не было бы ни бедности, ни излишнего богатства, если бы была любовь, а было бы только добро, проистекающее из того и другого. От богатства мы имели бы довольство, от бедности беззаботность, не терпели бы ни беспокойств, неразлучных с богатством, ни опасений от бедности.
   Но что я говорю о пользе от любви? Представь, как прекрасна любовь сама по себе, сколько она приносит радостей, сколько доставляет душе удовольствий – это по преимуществу ей свойственно. Другие дела добродетели, например пост, целомудрие, бдительность, сопряжены с трудом, сопровождаются недовольством, порочным пожеланием, высокомерием – любовь же, кроме пользы, доставляет еще великое удовольствие, а труда никакого, и, как добрая пчела, собирая добро отовсюду, слагает его в душе любящего. Раб ли кто, она делает рабство приятнее свободы, потому что кто любит, тот не столько радуется тогда, когда повелевает, сколько тогда, когда повинуется, хотя повелевать и приятно.
   Любовь изменяет самое существо вещей и неразлучно приносит с собой все блага; она нежнее всякой матери, щедрее всякой царицы; трудное она делает легким и удобным, добродетель представляет привлекательной, а порок отвратительным. Посмотри: раздавать свое, по-видимому, прискорбно, но любовь делает это приятным; брать чужое, по-видимому, приятно, но любовь не позволяет считать это приятным, а заставляет убегать, как преступного; худо говорить о других для всех кажется приятным, но любовь представляет это низким, а хорошо говорить – приятным: ничто так не приятно нам, как хвалить того, кого мы любим. Еще: гнев имеет в себе некоторую приятность, но при любви его не может быть: она совершенно уничтожает его; если любимый и оскорбит любящего, то гнева не будет, а будут слезы, увещания, просьбы – так далека любовь от раздражения! Когда она видит согрешающего, то плачет и скорбит, и эта скорбь приносит ей удовольствие. Слезы и скорбь любви приятнее всякого смеха и всякой радости; не столько чувствуют наслаждения смеющиеся, сколько плачущие о любимых. Если не веришь, то удержи их слезы, и они огорчатся, как потерпевшие что-нибудь крайне неприятное.
   «Но, – скажешь, – в любви есть нечистое удовольствие». Нет, человек, оставь злоречие: ничто не исполнено такого чистого удовольствия, как истинная любовь. Не говори мне о любви вульгарной и низкой, которая скорее болезнь, нежели любовь, но разумей любовь, которой требует Павел, которая имеет целью пользу любимых, и ты увидишь, что такие люди нежнее в любви самих отцов. Как пристрастные к деньгам не решаются издерживать их, но согласны лучше оставаться в затруднительном положении, нежели видеть их уменьшение, так и тот, кто питает к другому любовь, согласится лучше потерпеть тысячи бедствий, нежели видеть, чтобы любимый им потерпел вред. Как же, скажешь, египтянка, любя Иосифа, решилась причинить ему вред? Она любила его любовью диавольской. Напротив, Иосиф имел не такую любовь, а какой требует Павел. Вспомни, какой любви исполнены были его слова и какие предложения делала она: «Осрами меня, – говорила она, – сделай блудницей, оскорби мужа, расстрой весь дом, лиши и себя дерзновения пред Богом». Такие слова показывают, что она не любила не только его, но и самой себя.
   Напротив, Иосиф любил истинно и потому отвергнул все это.
   Но чтобы тебе убедиться, что он заботился о ее благе, вникни в ответ его. Он не только отвергнул ее предложение, но и произнес увещание, которое могло погасить всякий пламень: Вот, господин мой, – говорил он, – не знает при мне ничего в доме (Быт. 39, 8); тотчас же напомнил ей о муже, чтобы пристыдить ее; не сказал «муж твой», но господин мой, что более могло удержать ее и заставить подумать о том, кто она и к кому питает страсть – госпожа к рабу: «Если он – господин, то ты – госпожа, стыдись же вступать в связь с рабом и подумай, чья ты жена, с кем хочешь совокупиться, к кому делаешься неблагодарной и вероломной, а я оказываю ему большее расположение».
   Смотри, как он превозносит его благодеяния. Она, женщина грубая и бесстыдная, не могла мыслить ни о чем высоком, потому он пристыжает ее мыслями общечеловеческими и говорит: Не знает при мне ничего, то есть оказывает мне великие благодеяния, а потому я не могу оскорбить своего благодетеля столь чувствительно; он сделал меня вторым господином дома, и он не запретил мне ничего, кроме тебя (Быт. 39, 9). Здесь он возвышает и понятия ее о себе самой, чтобы хотя бы таким образом привести ее в стыд и показать великое ее достоинство. Не останавливается и на этом, но присовокупляет ее название, которое могло удержать ее: Потому что, – говорит, – ты жена ему; как же сделаю я сие великое зло? (Быт. 39, 9). «Здесь нет мужа, – говоришь ты, – и он не увидит наносимой ему обиды»? Но увидит Бог.
   Однако увещание нисколько не подействовало, и она влекла Иосифа к себе. Она делала это не потому, что любила его, но желая удовлетворить своей неистовой страсти, как видно из того, что она сделала после. Она требует суда, обвиняет, лжесвидетельствует, предает зверю невинного и ввергает его в темницу, или лучше, она, сколько от нее зависело, уже убила его, вооружив против него таким образом судью. Что же Иосиф? Таков ли и он? Совершенно не таков. Он не противоречил и не обвинял жены. Когда он поставлен был в необходимость объявить причину своего заключения и пребывания в темнице, то и тогда не открыл приключения, – но что? Ибо я, – говорит, – украден из земли Евреев; а также и здесь ничего не сделал (Быт. 40, 15). И вообще нигде не упоминает о блуднице, не хвалится своим поступком, как сделал бы всякий другой если не из тщеславия, то, по крайней мере, для того, чтобы не подумали, будто он за худое дело ввергнут в такое жилище. И если даже люди, виновные в грехе, не воздерживаются от обвинения, хотя самое то подвергает их стыду, то как не удивляться Иосифу, который, будучи чистым, не говорил о страсти жены, не объявлял греха ее и даже, когда достиг власти и сделался правителем всего Египта, не помнил зла и не мстил?
   Видишь ли, как он заботился о ней, а она не любила, но неистовствовала? Да, она не любила Иосифа, а хотела только удовлетворить своему сладострастию. Самые слова ее, если внимательно рассмотреть их, исполнены гнева и великой злобы. Что говорит она? Он привел к нам Еврея ругаться над нами (Быт. 39, 14). Укоряет мужа за его благодеяние и показывает одежду, сделавшись свирепее всякого зверя. А Иосиф не так. Но что я говорю о его расположении к ней, когда он был таков же к братьям, которые едва не убили его, и никогда не говорил о них ничего худого ни дома, ни на стороне?
   Потому-то Павел называет любовь матерью всех благ и предпочитает ее чудотворениям и прочим дарованиям. Как при золотой одежде и обуви нам нужно бывает и некоторое другое одеяние, чтобы узнать царя, а когда мы видим порфиру и диадему, то не требуем никакого другого знака царского достоинства, – так точно и здесь. Когда есть диадема любви, то она достаточно отличает истинного ученика Христова не только для нас, но и для неверных. По тому, – говорит Господь, – узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35). Этот знак важнее всех знамений, потому что по нему узнается ученик Христов. Пусть иные совершают тысячи знамений, но, если они питают вражду между собой, они будут осмеяны неверными, – напротив, хотя бы они не произвели ни одного знамения, но только бы искренно любили друг друга, они будут всеми уважаемы и неукоризненны.
   И Павлу мы удивляемся не потому, что он воскрешал мертвых, очищал прокаженных, а потому, что говорил: Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? (2 Кор. 11, 29). Хотя бы ты сравнил с этим тысячи знамений, ничто не будет равно, и сам он ожидал себе великой награды не за то, что совершал знамения, но за то, что для немощных был как немощный. Если он и хвалится когда-нибудь, то немощами, страданиями и великим участием к бедствиям других, как и здесь говорит: Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Такие слова выше самых страданий, потому он и поставляет их после всего, усиливая речь свою. Чего же в сравнении с ним достойны мы, которые не хотим презирать денег для блага нас же самих и подавать даже избытков своего имущества? А он был не таков, но отдавал и душу, и тело свое, чтобы получили Царствие Небесное те самые, которые побивали его камнями и бичевали.
   Так любить, говорил он, научил меня Христос, преподавший прекрасную заповедь о любви и Сам исполнивший ее на деле; Он, будучи Царем всего и Существом блаженным, не отвратился от людей, которых сотворил из ничего и бесконечно облагодетельствовал, которые оскорбляли Его и плевали на Него, но сделался для них Человеком, общался с блудницами и мытарями, исцелял бесноватых и обетовал небо. После всего этого люди, взяв Его, ударяли по ланитам, связали, били, осмеяли и, наконец, распяли, но Он и тогда не отвратился от них и, будучи повешен на кресте, говорил: Отче! прости им грех их (Лк. 23, 34). Разбойника, который вначале поносил Его, Он ввел в рай, Павла из гонителя сделал апостолом, а ближайших и преданных Ему учеников предал на смерть для спасения распявших Его иудеев.
   Итак, представляя себе все это, сделанное Богом и людьми, будем подражать делам добрым и питать в себе любовь, превосходящую все дары, чтобы нам получить блага и настоящие, и будущие, которых и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Часть 3
О страстях

Об истинной свободе [19 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 18 (2).]

   Здесь [в этой жизни. – Ред.] тот, кто стал знаменитым, достигнув власти, как скоро власть переходит к другому, становится человеком малозначительным и одним из подначальных. Богатый, когда напали на него разбойники, клеветники, злоумышленники, внезапно становится бедным. Но у нас не так. Если воздержный внимателен к себе, то никто не в состоянии отнять у него воздержания. Того, кто владеет и управляет самим собой, никто не сделает человеком, не имеющим власти, – подначальным.
   А что последняя власть значительнее первой, это узнаешь из сравнения. В самом деле, скажи мне, какая польза управлять всеми народами и быть рабом страстей? Какой вред не управлять ни одним человеком и быть выше господства страстей? Вот свобода, вот власть, вот царство и могущество! Другого рода власть есть рабство, хотя бы кто окружил себя тысячею диадем. Когда внутри его властвует множество господ, именно сребролюбие, сластолюбие, гнев и другие страсти, то какая польза от диадемы?
   Велико могущество страстей, когда и самый венец не в силах избавить человека от этого рабства. Подобно тому как когда бы кто-нибудь, будучи царем, попал в рабство к варварам, и они, желая в большей степени показать свою власть над ним, не сняли бы с него ни порфиры, ни диадемы, но заставляли бы его в таком виде и носить воду, и готовить кушанье, и исполнять все другие работы, чтобы таким образом доставить себе больше чести, а его подвергнуть большему поруганию, – так и в настоящем случае эти страсти обращаются с нами жесточе всякого варвара. Кто презирает их, тот будет смеяться и над варварами, а кто преклоняется пред ними, тот будет терпеть от них гораздо больше зла, чем от варваров.
   Варвар, когда приобретает великую силу, истязает тело, – а страсти мучат и отовсюду терзают душу. Варвар, когда приобретает великую силу, предает смерти временной, – а страсти предают смерти вечной. Поэтому свободен только тот, кто стяжал свободу внутреннюю, равно и раб только тот, кто покорствует бессмысленным страстям.

Гордость [20 - Толкование на Второе Послание к Фессалоникийцам, 1 (2).]

   Гордость есть начало греха. С нее и начинается всякий грех, и в ней находит свою опору. Сколько бы мы ни совершили добрых дел, этот порок не позволяет им укрепиться в нас и неразлучно с нами пребывать, но, подобно какому-либо корню, препятствует им оставаться в нас непоколебимыми.
   Это видно из следующего. Смотри, сколько добрых дел творил фарисей, между тем это не принесло ему ни малейшей пользы, потому что он не отсек корня, который и разрушил все. От гордости происходит презрение к бедным, страсть к деньгам, властолюбие и славолюбие. Гордый человек расположен мстить за обиды. Гордый не может равнодушно переносить обиды ни от высших, ни от низших, а кто не переносит спокойно обиды, тот не в состоянии переносить и несчастье. Вот каким образом гордость есть начало греха.
   Итак, нет зла, равного гордости. Она превращаете человека в демона, наглого, богохульствующего, клятвопреступника, она возбуждает в нем жажду убийства. Человек надменный постоянно сокрушается скорбью, постоянно досадует, постоянно сетует. Ничто не может утолить его страсти. Если бы даже он видел, что царь униженно преклоняется и благоговеет перед ним, то и тогда не удовлетворился бы этим, но еще более воспламенился бы. Подобно тому как сребролюбцы, чем больше приобретают, тем большего желают, так и гордые: чем большей пользуются честью, тем больше домогаются ее. Страсть их постепенно возрастает, – а это действительно есть страсть, – страсть же не знает предела, но прекращается только тогда, когда убьете того, кто одержим ею.
   Впрочем, хотя страсти и составляют некоторого рода недуг, однако они не неизлечимы, – напротив, они способны к уврачеванию, и даже больше, нежели телесные недуги. Если только мы захотим, то можем потушить их. Как же можно потушить гордость? Нужно для этого познать Бога. Если она происходит от незнания Бога, то, когда познаем Его, от нас удалится всякая гордость. Подумай о геенне, подумай о тех, которые гораздо лучше тебя, подумай о том, насколько ты виновен перед Богом. Если подумаешь об этом, то скоро укротишь свой разум, скоро смиришь его.
   Но ты не можешь этого сделать? Ты очень слаб? Подумай о настоящем, о природе самого человека, о том, как ничтожен человек. Когда увидишь человека мертвого, которого несут чрез площадь, его осиротевших детей, провожающих его, плачущую вдову, рыдающих слуг и скорбных друзей, то размысли при этом о ничтожестве всего настоящего, о том, что оно ничем не отличается от тени и сновидения. Но ты не хочешь этого сделать? Подумай о людях, владевших великими богатствами, которые совершенно разорились во время войны. Посмотри на дома великих и знаменитых людей, теперь обращенные в развалины. Подумай, как сильны были эти люди, а теперь исчезла и память о них.
   Каждый день, если захочешь, ты можешь находить подобные примеры: смену правителей, отобрание в казну имущества богатых. Многие из властелинов сидели на земле, тот же, о ком не думали, носил венец (Сир. 11, 5). Не каждый ли день случается подобное? Не походит ли судьба наша на колесо? Прочти об этом, если хочешь, и наши сочинения, и то, что написано у языческих писателей, – ведь и их сочинения полны такого рода примерами – если по гордости презираешь наши. Если ты уважаешь одни только произведения философов, то приступи к ним, и они тебя научат, рассказывая о несчастьях, которые постигли древних, – и поэты, и ораторы, и софисты, и вообще все писатели. Везде, если хочешь, найдешь такого рода примеры.
   Если же не хочешь заняться всем этим, то размысли о собственной природе нашей, о ее происхождении и конце, ее ожидающем. Подумай, что значишь ты в то время, когда спишь? Не может ли в это время умертвить тебя самое малое животное? Со многими часто даже случалось, что небольшое животное, упав с кровли, лишало их зрения или было причиной другого несчастья. Что же? Разве ты не ниже всех животных? Что скажешь против этого? То, что ты наделен разумом? Но вот, у тебя и разума нет, потому что гордость – признак неразумия.
   Чем же ты после этого гордишься, скажи мне? Может быть, здоровым состоянием своего тела? Но в этом отношении преимущество остается на стороне бессловесных. Это свойство находим и у воров, и у убийц, и у грабящих могилы. Благоразумием ли своим? Но гордость несвойственна благоразумию, напротив, чрез нее ты лишаешь себя права носить название благоразумного. Поэтому обуздаем наши помыслы, будем скромны, смиренномудры, кротки. Таких особенно ублажает Христос, говоря: Блаженны нищие духом (Mф. 5, 3), и опять, взывая, говорит: Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Для того и умыл Он ноги своим ученикам, чтобы показать нам пример смиренномудрия. Постараемся из всего этого извлечь для себя пользу, чтобы мы могли получить блага, обещанные любящим Его.

Тщеславие [21 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 3 (5–6).]

   Невозможно тому, кто раболепствует перед временной славой, получить славу от Бога. Поэтому-то Христос и укорял иудеев, говоря: Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете? (Ин. 5, 44)? Это какое-то сильное упоение; объятый этой страстью человек делается неисправим. Она, отторгая от небес души своих пленников, пригвождает их к земле, не позволяет им воззреть к свету истинному, побуждает постоянно вращаться в тине, приставляя к ним владык, столь сильных, что они владеют ими, даже ничего не приказывая.
   Тот, кто болеет этой болезнью, хотя бы никто не приказывал ему, добровольно делает все, чем только думает угодить своим владыкам. Для них он одевается и в одежды нарядные, и украшает лицо, заботясь в этом случае не о себе, но об угождении другим, и выводит с собой на площадь провожатых, чтобы заслужить от других удивление, и все, что ни делает, предпринимает единственно для угождения другим. Итак, есть ли болезнь душевная тягостнее этой? Человек нередко бросается в бездну, чтобы только другие удивлялись ему.
   Приведенные слова Христовы достаточно показывают всю мучительную силу этой страсти. Другие страсти, хотя заключают в себе большой вред, но, по крайней мере, приносят и некоторое удовольствие, хотя и временное, и короткое. Так, корыстолюбец, винолюбец, женолюбец имеют некоторое удовольствие, хотя и непродолжительное, но обладаемые страстью тщеславия всегда живут жизнью горькой, лишенной всякого удовольствия. Они не достигают того, что так любят, – разумею, славы народной – а хотя, по-видимому, и пользуются ею, на самом же деле не наслаждаются, потому что это вовсе и не слава.
   Потому и самая страсть эта называется не славой, а тщеславием. И справедливо все древние называли это тщеславием. Она тщетна и не имеет в себе ничего блистательного и славного. Как личины статуй кажутся снаружи светлыми и приятными, а внутри пусты, поэтому, хотя и представляются благообразнее живых лиц, однако ж никогда еще и ни в ком не возбуждали любви к себе, – точно так или еще более слава у толпы прикрывает собой эту неудобоизлечимую и мучительную страсть. Она имеет только снаружи вид светлый, а внутри не только пуста, но и полна бесчестия и жестокого мучения.
   Откуда же, скажешь, рождается эта безумная и не приносящая никакого удовольствия страсть? Ни откуда более, как только от души низкой и ничтожной. Человек, увлекаемый славой, не способен мыслить что-либо великое и благородное, он необходимо становится постыдным, низким, бесчестным, ничтожным. Кто ничего не делает для добродетели, а только одно имеет в виду – чтобы понравиться людям, не стоящим никакого внимания, во всяком случае следует ошибочному, блуждающему их мнению, тот может ли стоить чего-нибудь? Заметь же: если бы кто спросил его: «Как ты сам думаешь о толпе?» – без сомнения, он сказал бы, что считает толпу невежественной и бездельной. Что же? Захотел ли бы ты сделаться подобным этой толпе? Если бы и об этом опять кто-нибудь спросил его, то я не думаю, чтобы он пожелал сделаться таким же. Итак, не крайне ли смешно искать славы у тех, кому сам никогда не захотел бы сделаться подобным?
   Эта страсть все извратила, она породила любостяжание, зависть, клеветы, наветы. Она вооружает и ожесточает людей, не потерпевших никакой обиды, против тех, которые никакой обиды не сделали. Подверженный этой болезни не знает дружбы, не помнит приязни, нисколько не хочет никого уважить, – напротив, все доброе изверг из души, непостоянный, неспособный к любви, против всех вооружается. Сила гнева, хотя и она мучительна и несносна, не постоянно, однако ж, возмущает дух, а только в то время, когда его раздражают другие. Напротив, страсть тщеславия – всегда, и нет, так сказать, времени, в которое она могла бы оставить, потому что разум не препятствует ей и не укрощает ее; она всегда остается и не только побуждает ко грехам, но, если бы мы успели сделать что-нибудь и доброе, она похищает добро из рук. А бывает так, что она не допускает и начать доброго дела. И если Павел лихоимание называет идолослужением (см.: Еф. 5, 5), то как, по справедливости, назвать матерь его, корень и источник, то есть тщеславие? Нельзя найти и названия, достойного этого зла!
   Итак, воспрянем, возлюбленные, отложим эту порочную одежду, разорвем, рассечем ее, сделаемся когда-нибудь свободны истинной свободой и усвоим себе чувства достоинства, данного нам от Бога! Пренебрежем славой у толпы! Нет ничего столь смешного и унизительного, как эта страсть, ничто столько не преисполнено стыда и бесславия. Всякий может видеть, что желание славы во многих отношениях есть бесславие и что истинная слава состоит в том, чтобы презирать славу, считать ее за ничто, а все делать и говорить только в угождение Богу. Таким образом сможем мы и награду получить от Того, Кто видит все наши дела в точности, если только будем довольствоваться Этим одним Зрителем их. Да и какая нужда нам в других глазах, когда видит наши дела именно Тот, Кто будет и судить их?
   Как это несообразно: раб, что ни делает, все делает в угождение господину, не ищет ничего более, как только его внимания, не хочет привлекать на свои дела ничьих чужих взоров, хотя бы зрителями тут были и важные люди, но только то одно имеет в виду, чтобы видел его господин, а мы, имея столь великого над собой Господа, ищем других зрителей, которые не могут принести нам никакой пользы, а могут только своими взглядами повредить нам и сделать всякий труд наш напрасным. Да не будет этого, умоляю вас! Но от кого мы имеем получить награды, Того будем признавать и Зрителем, и Прославителем наших дел. Не будем ни в чем полагаться на глаза человеческие!
   А если бы мы захотели достигнуть славы и между людьми, то получим ее тогда, когда будем искать единой славы от Бога. Сказано: Я прославлю прославляющих Меня (1 Цар. 2, 30). И как богатством мы тогда особенно обилуем, когда презираем его и ищем богатства только от Бога (потому что сказано: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам – Мф. 6, 33), – так и в отношении к славе. Когда уже безопасны будут для нас и богатство, и слава, тогда Бог и подает нам их в изобилии. Но этот дар бывает безопасен тогда, когда не овладевает нами, не покоряет нас себе, не обладает нами, как рабами, но остается в нашей власти, как у господ и свободных.
   Для того-то Бог и не позволяет нам любить богатство и славу, чтобы они не овладевали нами. А когда мы достигнем такого совершенства, то Он и подает нам их с великой щедростью. Кто, скажи мне, славнее Павла, который говорит: Не ищем славы человеческой ни от вас, ни от других (1 Фес. 2, 6)? Кто счастливее ничего не имеющего и всем владеющего? Когда мы, как я выше сказал, не будем покоряться владычеству их (богатства и славы), тогда и будем ими обладать, тогда их и получим. Итак, если мы желаем получить славу, будем бегать славы. Таким образом, исполнив законы Божии, сможем мы получить и здешние, и обетованные блага благодатью Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава во веки веков. Аминь.

Самолюбие [22 - Толкование на Второе Послание к Тимофею, 7 (1).]

   Преданный этой страсти не наблюдает даже и за своими делами. Кто не думает о ближнем, не заботится о его делах, тот будет ли заботиться о своих? Как заботящийся о ближнем хорошо устраивает вместе с его делами и свои собственные, так презирающий дела ближнего будет презирать и свои собственные. В самом деле, если мы – члены друг друга, то спасение ближнего касается не его только, но всего тела, и бедствие ближнего не ограничивается им одним, но причиняет боль и всему телу. Если мы – здание, то, когда страдает одна часть, повреждается и все здание, а когда она тверда, то может держаться и все прочее. Так и в Церкви.
   Ты оказал презрение брату? Этим ты причинил вред самому себе. Почему? Потому, что твой член потерпел немалый вред. Если не уделяющий ближнему из своего имущества ввергается в геенну, то видящие ближнего в существеннейшей опасности и не подающие ему помощи тем более подвергнутся наказанию, чем важнее испытанный вред. Кто самолюбив, тот в особенности и не любит себя, а кто братолюбив, тот и любит себя гораздо более. Отсюда происходит сребролюбие. Зараза и ограниченность самолюбия сокращают и умаляют любовь, которая широка и простирается на всех. Отсюда происходит гордость, от гордости – надменность, от надменности – злоречие, от злоречия – непокорность и неверие.
   Действительно, надмевающиеся над людьми легко будут надмеваться и над Богом. Так рождаются грехи: они часто восходят снизу вверх. Кто почтителен к людям,
   тот будет тем более благоговеть пред Богом, кто послушен подобным себе рабам, тот будет тем более покорен Владыке, а кто презирает подобных себе рабов, тот постепенно дойдет и до презрения к Самому Богу. Не будем же презирать друг друга. Это худая наука, которая научает нас презирать Бога; и даже тем самым, что мы презираем друг друга, мы уже оказываем презрение к Богу, который повелел нам иметь великое попечение друг о друге.
   Не будем же презирать друг друга, чтобы нам не научиться презирать и Бога; будем почитать друг друга, чтобы нам научиться почитать и Бога. Дерзкий в отношении к людям становится дерзким и в отношении к Богу. А когда сребролюбие, самолюбие и непокорность соединяются вместе, то чего еще недостает для совершенной погибели? Тогда все развращается и образуется огромное болото грехов.

Чревоугодие и пьянство [23 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 13 (3–4).]

   Всякий, будучи жив, становится мертвым, когда проводит жизнь в наслаждении. Отчего? Оттого что он живет для одного чрева, а для прочих чувств – нисколько, например, не видит того, что должно видеть, не слышит того, что должно слышать, не говорит того, что должно говорить, вообще не делает того, что делают живые; но подобно тому, как распростертый на одре, смежив глаза и закрыв веки, вовсе не ощущает того, что кругом его находится, так и этот, или скорее не так, а гораздо хуже, потому что первый и к добру, и к злу равно нечувствителен, а последний ощущает только одно, именно зло, а для добра, подобно лежащему мертвецу, неподвижен.
   Следовательно, таким образом он и становится мертвым. Его не трогают никакие блага будущей жизни, между тем пьянство, заключив его в свои недра, как бы в какое темное и мрачное убежище и пещеру, полную всякой нечистоты, постоянно заставляет его вращаться во тьме, как мертвых. В самом деле, когда он проводит все время или в обедах, или в пьянстве, то ужели он не во тьме пребывает? Ужели он не мертв? И даже в утреннее время, когда он, по-видимому, трезв, он не бывает вполне трезвым, отчасти потому, что вечернее вино еще не истощилось и не испарилось в нем, отчасти и потому, что им овладевает сильное желание будущих наслаждений и что он всегда проводит утро и полдень на пиршестве и всю ночь и даже большую часть утра в глубоком сне. Скажи мне: ужели такого мы причислим к живым?
   Кто в состоянии описать ту жестокую бурю, которая поднимается вследствие пресыщения и устремляется равно на душу, как и на тело? Подобно тому как сплошная густая туча не дает воссиять лучам солнца, так и пары, которые источают вино и пресыщение, подобно некоему утесу ударяя в мозг и образуя там густой туман, не позволяют рассудку получить больше простора и погружают пьяного в великий мрак. Подумай, какая же воздвигается буря в душе того, кто испытывает это! Какое смятение! Как во время наводнения, когда вода начинает подниматься выше преддверий мастерских, мы видим, что живущие внутри дома приходят в смятение и пускают в дело и почерпала, и амфоры, и губки, и многие другие средства придумывают для того, чтобы вычерпать воду, чтобы она не разрушила основания дома и всех сосудов не сделала бесполезными, – так и в душе, когда она преисполняется излишних наслаждений, приходят в смятение помыслы, и когда не в силах удалить накопившегося, вследствие того, что опять нечто новое привходит, воздвигается жестокая буря.
   Не взирай, умоляю тебя, на светлое, радостное лицо, но исследуй то, что происходит внутри души, – и ты увидишь, какой великой скорби она преисполнена. Если бы можно было, выдвинув душу наружу, взглянуть на нее телесными очами, тогда ты увидел бы душу сластолюбца уничиженной, скорбной, опечаленной и изнемогающей. В самом деле, чем больше тело питается и тучнеет, тем больше душа истощается и становится немощной. Чем больше изнеживается первое, тем глубже зарывается в землю последняя. И подобно тому как в зенице ока, когда с наружной стороны окружающие ее покровы бывают толсты, не может отразиться предмет, подлежащий зрению, и его нельзя увидеть, потому что луч отражается от толщины покрова и вследствие этого часто происходит тьма, – так и тело, когда оно постоянно питается, очевидно, покрывается излишней тучностью.
   Ты, быть может, скажешь, что мертвые гниют, истлевают и из них обильно истекает гной. Но то же самое можно видеть и в сластолюбцах: скопление дурных мокрот, флегму, насморк, одышку, рвоту, отрыжку, – остальное, о чем стыдно даже говорить, я уже оставляю без внимания. Так-то велика власть сластолюбия: оно заставляет нас делать даже то, о чем не смеем и говорить.
   Неужели еще станешь спрашивать, каким образом тело расплывается во все стороны? Разве не оттого, что оно ест и пьет? Но это еще не составляет признака человеческой жизни, потому что и бессловесные едят и пьют. Когда душа лежит как мертвая, то какую пользу приносят ей пища и питье? Подобно тому как телу, когда оно лежит мертвым, нисколько не приносят пользы цветные одежды, покрывающие его, так и мертвая душа не получает ни малейшей пользы оттого, что ее окружает цветущее тело. В самом деле, когда она постоянно ведет речь о поварах, о прислуживающих за столом, о хлебопеках и никогда не беседует о благочестии, то ужели она не мертва?
   Посмотрим, впрочем, что такое человек. Внешние говорят: человек есть животное разумное, смертное, одаренное умом и знанием. Но мы не от них позаимствуем определение, – а откуда? Из Божественного Писания. Итак, где Писание приводит определение человека? Послушай, что оно говорит. Был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла (Иов. 1, 1). Вот это человек. И опять другой говорит: Многие хвалят человека за милосердие, но правдивого человека кто находит? (Прит. 20, 6). Между тем тех, которые не таковы, хотя они наделены разумом и обладают беспредельным знанием, Писание не называет людьми, но псами, конями, ехиднами, змеями, лисами, волками и всем, что только есть самого презренного между зверями.
   Если поэтому таков должен быть человек, то, очевидно, сластолюбец не человек. В самом деле, как может быть человеком тот, кто не заботится ни о чем подобном? Нельзя ведь соединить вместе сластолюбие и трезвость – одно из этих свойств уничтожается другим. И внешние говорят то же, что толстое брюхо не рождает тонкого ума. Кроме того, Писание иногда называет таких людей не обладающими душой: Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть (Быт. 6, 3). Конечно, они имеют душу, но так как она у них мертва, то они и названы плотью. Как о добродетельных мы говорим: «Он весь – душа», «он весь – дух», хотя они имеют тело, так и о порочных должно сказать противное. Поэтому и Павел говорит: Но вы не по плоти живете (Рим. 8, 9), так как они не творили дел плоти. Следовательно, сластолюбцы не имеют ни души, ни духа. Сластолюбивая заживо умерла, – говорит (1 Тим. 5, 6).
   Помысли, что выходит из яств, во что они обращаются и чем становятся. Но ты, даже слыша об этом, приходишь в негодование? Так зачем же ты заботишься о том, чтобы больше накопилось этого? Ведь избыток пресыщения не что иное, как умножение помета. Природа знает меру, и то, что превосходит ее, уже не пища, а скорее нечистота и помет. Питай тело, не умерщвляй его. Потому она и называется пищей, чтобы мы питали тело, а не губили его.
   Для того, я думаю, пища и испытывает такое превращение, чтобы мы не возлюбили пресыщения. А если бы этого не было, если бы это не приводило к чему-то, не приносящему никакой пользы, и не становилось бы пагубным для тела, то мы не переставали бы пожирать друг друга. Если бы чрево, принимая в себя столько, сколько бы мы ни захотели, все переваривало и передавало телу, то ты увидел бы бесчисленные войны и споры. В самом деле, если даже теперь, когда из пищи одна часть обращается в помет, а другая в бесполезную и зловредную кровь и влагу, мы предаемся сластолюбию и нередко тратим все свое состояние на один только стол, то чего бы ни делали, если бы не к этому приводило нас сластолюбие?
   Чем больше мы предаемся сластолюбию, тем больше исполняемся зловония, когда тело, подобно мехам, со всех сторон раздувается, когда наша отрыжка расстраивает мозг близ стоящих, когда из тела со всех сторон истекают смрадные пары, как бы из печи, исполненной внутри зловония вследствие сильного накаливания. Если же внешние члены в такое приходят расстройство, то что, по твоему мнению, должен испытывать внутри мозг, будучи беспрестанно помрачаем испарениями? В каком положении находятся ручьи кипящей крови, когда ей преграждают свободное обращение? Чему подвергаются другие внутренности – печень и селезенка? Что испытывают самые вместилища помета?
   И хуже всего то, что о настоящих вместилищах помета мы заботимся, чтобы они не засорялись и не извергали помета вверх, для того употребляем всевозможные меры, и шестами подталкиваем, и лопатами раскапываем, между тем вместилищ нашего чрева мы не только не очищаем, но даже засоряем и загромождаем и никакого не обращаем внимания на то, что помет поднимается кверху – туда, где сам царь, то есть мозг, имеет свое пребывание. Мы делаем все это потому, что взираем на него не как на досточтимого царя, а как на какого-нибудь нечистого пса. Бог для того и поместил вдали эти члены, чтобы от них ничто не терпело вреда. Но мы противодействуем этому и все растлеваем неумеренностью. И кто может исчислить другие проистекающие отсюда бедствия? Затвори стоки вместилищ нечистот – и ты увидишь, что тотчас появится зараза. Следовательно, если извне встретившееся зловоние рождает заразу, то ужели то, которое находится внутри и со всех сторон окружено тесными пределами тела и нигде не имеет стока, не причиняет бесчисленных болезней как душе, так и телу?
   И ужаснее всего то, что многие негодуют на Бога, говоря: «Что это такое? Он Сам определил, чтоб мы носили в себе помет». А между тем сами умножают помет. Но Бог для того так устроил, чтобы, по крайней мере, таким образом отвратить нас от сластолюбия, чтобы, по крайней мере, чрез это убедить нас в том, что мы не должны прилепляться к мирским благам. А ты, не взирая и на это, не только не перестаешь предаваться сластолюбию, но даже до самого горла, даже до следующего обеденного времени, даже долее, нежели продолжается самое наслаждение, продолжаешь пресыщаться.
   Разве не прекращается удовольствие сразу же, как скоро пища пройдет чрез язык и гортань? Ощущение состоят во вкушении, а после этого оно прекращается, и наступает состояние великого неудовольствия вследствие того, что желудок или вовсе не переваривает принятую пищу, или делает это с великим трудом. Справедливо поэтому сказал апостол: Сластолюбивая заживо умерла. Действительно, душа, преданная сластолюбию, не может ничего ни слышать, ни говорить. Она становится изнеженной, вялой, робкой, несвободной, боязливой, исполненной лютости, неведения, лести, ярости, лености – полной всех пороков и чуждой противоположных им добродетелей. Так что тому, кто ведет роскошную жизнь, нельзя и вовсе не уместно быть причастником таинств.
   Не будем же здесь искать покоя, чтобы там обрести его. Не будем здесь предаваться наслаждению, чтобы там вкусить истинного наслаждения, истинного удовольствия, которое не причиняет никакого зла и заключает в себе бесчисленные блага, коих да сподобимся мы все получить во Христе Иисусе, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Гнев [24 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 4 (4–5).]

   Страсть гнева сильна, сильнее всякого пламени, потому и нужно с большой поспешностью предупреждать силу огня и не допускать его до воспламенения. А болезнь эта бывает причиной многих зол. Она ниспровергает целые дома, разрывает давнее содружество, в короткое и скорое время производит самые неутешительные случаи. Самое движение гнева, – сказано, – есть падение для человека (Сирах. 1, 22). Итак, не оставим этого зверя без обуздания, но набросим на него со всех сторон крепкую узду – страх будущего суда.
   Если тебя оскорбит друг или огорчит кто-нибудь из ближних – помысли тогда о согрешениях своих против Бога и о том, что своей кротостью в отношении к ним ты умилостивишь для себя более и тот (будущий) суд, – сказано: Прощайте и прощены будете (Лк. 6, 37), – и гнев тотчас отбежит от тебя. Победа над гневом состоит не в том, чтобы воздавать за обиду тем же (это не победа, а совершенное поражение), но в том, чтобы с кротостью переносить оскорбления и поношения. Не делать, а терпеть зло, – вот истинное преимущество.
   Хочешь ли узнать, какое великое зло гнев? Стань на площади, когда там ссорятся другие. В себе самом тебе нельзя так видеть это безобразие, потому что разум во гневе помрачается и сознание теряется, как у пьяных. Но когда ты очистишься от этой страсти, тогда наблюдай в других себя самого, так как в это время у тебя рассудок не поврежден. Итак, смотри на окружающую толпу, а среди нее – на бесчинствующих в раздражении людей, подобно беснующимся. Когда ярость, возгоревшись в груди, восстанет и ожесточится, тогда огнем дышат уста, огонь испускают глаза, все лицо вздувается, руки беспорядочно протягиваются, смешно прыгают ноги и наскакивают на удерживающих. Ничем не отличаются раздраженные от сумасшедших, все делая без сознания, и даже не отличаются от диких ослов, когда те бьют и кусают друг друга. Поистине безобразен человек раздраженный!
   Потом, когда после этого столь смешного зрелища они возвратятся домой и придут в себя самих, то возымеют еще большую скорбь и страх, представляя себе, кто присутствовал при их ссоре. Как безумные, прежде не видя присутствующих, потом, когда приходят в сознание, рассуждают, друзья ли были зрителями их, или враги и неприятели. Равно боятся они тех и других: первых – потому что они будут укорять их и увеличивать стыд, а вторых – потому что они будут радоваться об их посрамлении.
   А если им случилось еще нанести друг другу раны, тогда тягчайший бывает страх, чтобы не случилось чего-нибудь еще хуже с раненым, чтобы, например, болезнь от ран не принесла ему смерти или чтобы поднявшаяся неисцелимая опухоль не подвергла его жизнь опасности. «И что мне была за надобность ссориться? Что за брань и ссоры? Пропадай они совсем!» И вот они проклинают все те случайные обстоятельства, которые послужили поводом к ссоре. А глупейшие из них обвиняют в происшествии и лукавых демонов, и злой час. Но не от злого часа это происходит, потому что и не бывает никогда злого часа, и не от злого демона это происходит, а от злобы увлеченных гневом. Они-то сами и демонов привлекают, и всякое зло на себя наводят.
   «Но сердце, – скажет кто-нибудь, – от оскорблений возмущается и терзается». Знаю это и я. Поэтому-то и превозношу тех, которые укрощают этого ужасного зверя. Если желаем, то можем отразить от себя эту страсть. Почему мы не подвергаемся этой страсти, когда укоряют нас начальствующие? Не потому ли, что в нас в это время возникает страх, равносильный этой страсти, который поражает нас и не допускает даже зародиться в нас гневу? Почему и рабы, получая от нас тысячи укоризн, все это переносят в молчании? Не потому ли, что и на них наложены те же узы? Так и ты помысли о страхе Божием – о том, что Сам Бог тогда уничижает тебя, повелевая тебе молчать, и ты все будешь переносить кротко. Скажи нападающему на тебя: «Что я могу тебе сделать? Некто Иной удерживает мою руку и язык мой». И эта мысль побудит и тебя, и его к благоразумию.
   Итак, скажем нашей душе: «Бог нас уничижает ныне – Бог, удерживающий наши руки, не будем же храбриться, и да не будет для нас Бог менее людей досточтим». Вы ужасаетесь этих слов? Но я желаю, чтобы вы страшились не слов только, но и дел. Бог повелел нам не только терпеть, когда нас заушают, но и быть готовыми переносить что-нибудь и хуже того. А мы, напротив, с таким усилием сопротивляемся, что не только не бываем готовы на злострадания, но и стараемся мстить за себя, а часто даже первые поднимаем неправедные руки – считаем себя униженными, если не воздадим тем же. Странно, что мы считаем себя победителями, тогда как терпим крайнее поражение и бываем повержены долу; получая бесчисленные удары от диавола, думаем, что мы его преодолеваем.
   Итак, познаем, прошу вас, этот род победы и будем побеждать таким образом. Злострадать – значит быть увенчанным. Если мы хотим быть прославлены от Бога, будем соблюдать не обычаи мирских подвигов, а закон, данный от Бога для подвигов духовных: будем все переносить с долготерпением. Таким образом мы победим и препирающихся с нами, и все, что есть в мире этом, и обетованные блага получим благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Памятозлобие [25 - Беседы на Деяния Апостольские, 41 (4–5).]

   Подлинно, не низкой ли и потерявшей самосознание душе свойственно то, что делают и говорят неистовствующие от ярости? Но есть и другой вид неистовства, еще худший. Какой? Тот, когда не хотят оставить гнева, но питают в себе памятозлобие как какого-нибудь домашнего палача. Самих же их первых мучит памятозлобие еще и здесь, не говоря о будущем.
   Подумай, какое терпит мучение человек, возмущенный душой, каждый день помышляя о том, как бы отомстить врагу? Прежде всего он мучит сам себя и томится, раздражаясь, досадуя на самого себя, разгорячаясь.
   Точно огонь постоянно горит в тебе, и, когда горячка усиливается до такой степени, ты не ослабляешь ее, думаешь, как бы причинить какое зло другому, а между тем терзаешь самого себя, постоянно нося в себе сильный пламень, не давая успокоиться душе своей, постоянно свирепея и содержа ум свой в тревоге и смятении.
   Что хуже этого неистовства – всегда мучиться, раздражаться и воспламеняться? А таковы души злопамятных. Они, как скоро увидят того, кому хотят отомстить, тотчас же выходят из себя, услышат ли голос его – падают и дрожат, лежат ли на постели – придумывают тысячи мучений, как бы поразить и растерзать своего врага, а если при этом увидят его благоденствующим – о, какое для них наказание!
   Прости же другому проступок его и избавь себя от мучения! Для чего ты непрестанно мучишь себя, чтобы однажды поразить и наказать его? Для чего причиняешь самому себе изнурительную болезнь?
   Для чего продолжаешь гнев свой, когда он готов прекратиться? Да не продолжится гнев ваш даже до вечера, говорит Павел (см.: Еф. 4, 26); он, как бы какая тля и моль, подъедает корень нашей души. Для чего удерживать внутри себя этого дикого зверя? Лучше положить зме я или ехидну на сердце, нежели гнев и памятозлобие: от тех скоро можно было бы нам освободиться, а этот остается постоянно, вонзая свои зубы, впуская свой яд, возбуждая злые помыслы.
   «Я делаю это, – скажешь, – для того, чтобы тот не стал смеяться надо мною, не стал презирать меня»? Жалкий и безрассудный человек! Ты не хочешь быть посмешищем для подобного тебе раба, а подвергаешься неблаговолению своего Владыки? Не хочешь быть в презрении у равного тебе раба, а сам презираешь Владыку? Не можешь снести презрения от человека, а не подумаешь, что ты прогневляешь Бога, посмеваешься над Ним, пренебрегаешь
   Им, не оказывая Ему повиновения? А то, что он не будет смеяться над тобой, это очевидно. Если станешь мстить, то будет великий смех, великое презрение, так как это – дело малодушия, если же простишь, то великое удивление, так как это – дело великодушия.
   «Но тот, – скажешь, – не узнает этого»? Пусть узнает Бог, чтобы ты имел за то большую награду. Взаймы давайте, – говорит Он, – не ожидая ничего (Лк. 6, 35). Будем благодетельствовать тем, которые не чувствуют, что им благодетельствуют, чтобы они, воздавая нам похвалы или что другое, тем не уменьшили нашей награды. Если ничего не получим от людей, то тем больше получим от Бога.
   Что смешнее, что грубее души, непрестанно гневающейся и желающей мщения? Это – женское и детское желание. Как рассерженная женщина гневается и на бездушные вещи и, пока хотя бы не топнет об пол, не оставляет своего гнева, так и злопамятные желают отомстить своим оскорбителям и делаются сами достойными смеха, потому что увлекаться гневом свойственно детскому уму, а преодолевать его – уму возмужалому. Итак, не мы будем в посмеянии, когда окажем любомудрие, а они. Не покоряться страсти – дело людей не презренных, а презренным свойственно бояться смеха других до такой степени, чтобы из-за этого решиться покоряться собственной страсти, оскорблять Бога и мстить за себя. Это поистине достойно смеха.
   Будем же избегать этого. Пусть тот говорит, что он причинил нам тысячу зол, а сам ничего не потерпел от нас, пусть говорит, что, если он и еще поругается над нами, так же не потерпит ничего. Если бы он захотел хвалить нас, то не иначе стал бы проповедовать о нашей добродетели, не иные стал бы употреблять слова, как именно эти, которыми он думает унизить нас. О, если бы все говорили обо мне: «Это – человек холодный и жалкий: все оскорбляют его, а он терпит, все нападают на него, а он не мстит за себя»! О, если бы прибавили еще, что «он даже и не может сделать этого, хотя бы и хотел», – мне похвала была бы от Бога, а не от людей!
   Пусть говорят, что мы не мстим по трусости! Это нисколько не вредит нам: Бог видит и уготовляет нам большее сокровище. Если бы мы стали смотреть на тех людей, то лишились бы всего. Будем же смотреть не на то, что о нас говорят, а на то, что нам до́лжно делать. Некоторые говорят: «Пусть не смеется надо мной, пусть не издевается». О безумие! Что делает равным Богу, то есть немстительность, то почитаешь ты смешным? Не вправе ли смеяться над нами и мы сами, и эллины, когда так говорим мы вопреки Богу?
   Но, может быть, это кажется смешным. Когда слишком усиливается это безумие, то люди благоразумные смеются, и среди множества неистовствующих непричастный их неистовству также кажется неистовствующим. Потому, увещеваю вас, будем терпеливы и не станем выходить из себя, чтобы, очистившись от этой гибельной страсти, мы могли сподобиться Царствия Небесного благодатью и щедротами Единородного Сына Его, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Зависть [26 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 40 (3–4).]

   Фарисеи всегда мучатся благодеяниями, оказанными ближним [Христом. – Ред], и ничто их так не огорчает, как спасение людей. Они то покушаются умертвить Его, то стараются оклеветать; когда не удалось им сделать первого, то хотят помрачить Его славу. Такова-то зависть! Нет зла хуже ее. Блудник, например, по крайней мере, получает некоторое удовольствие и в короткое время совершает свой грех, а завистливый мучит и терзает себя прежде того, кому завидует, и никогда не оставляет своего греха, но всегда остается в нем.
   Свинья любит валяться в грязи, демоны – вредить нам, – так и завистливый радуется несчастью ближнего. Когда случится с ближним что-либо неприятное, тогда он спокоен и весел, почитая чужие несчастья своим счастьем, а благополучие других – своим злополучием, и ищет не того, что ему могло бы быть приятно, но того, что ближнего может опечалить. Такие люди недостойны ли того, чтобы побить их камнями и замучить, как бешеных собак, как злобных демонов, как самих фурий? Как жуки питаются навозом, так и они, будучи некоторым образом общими врагами и противниками природы, находят для себя пищу в несчастьях других.
   Другие жалеют и бессловесное животное, когда его убивают, а ты неистовствуешь, дрожишь и бледнеешь, видя человека благополучным? Может ли быть что хуже такого бешенства? Вот почему блудники и мытари могли войти в Царствие Божие, а завистники, находившиеся внутри него, выгнаны, по словам Спасителя: А сыны царства извержены будут (Мф. 8, 12). Первые, освободившись от своих пороков, получили то, чего никогда и не ожидали, последние лишились и тех благ, какие имели. Да и совершенно справедливо. Зависть превращает человека в диавола и делает его лютым демоном. От нее произошло первое убийство, от нее презрена природа, от нее осквернена земля, от нее впоследствии разверзшейся землей поглощены живые Дафан, Корей и Авирон и погиб весь тот народ.
   Но, может быть, кто-нибудь скажет: «Порицать зависть легко, а надобно позаботиться о том, как избавиться от этой болезни». Как же можем мы освободиться от этого порока? Когда помыслим, что входить в Церковь не позволено как блуднику, так и завистнику, и притом гораздо более последнему, нежели первому. А ныне зависть не считают и пороком, почему и не заботятся избавиться от нее, – но если откроется, что она зло, то легко оставим ее.
   Итак, плачь и стенай, рыдай и моли Бога; научись относиться к ней как к тяжкому греху и каяться в нем. Если так поступишь, то вскоре исцелишься от этого недуга.
   «Но кто ж не знает, – скажешь, – что зависть есть порок?» Правда, всякий знает это, но не всякий страсть эту ставит наряду с блудом и прелюбодеянием. Осуждал ли кто себя когда-нибудь за то, что предавался жестокой зависти, умолял ли когда Бога, чтобы помиловал его за этот недуг? Никто никогда. Напротив, обладаемый гнуснейшей из всех страстью, если постился и дал нищему мелкую монету, то думает, что он ничего худого не сделал, хотя бы тысячекратно завидовал.
   Вместе с тем представь и то, что ты не тому наносишь вред, кому завидуешь, а поражаешь мечом себя самого. В самом деле, какое зло причинил Авелю Каин? Ему против воли ускорил вход в Царствие, а себя подверг бесчисленным бедствиям. Какой вред нанес Иакову Исав? Тот не обогатился ли и не наслаждался ли бесчисленными благами, а этот после злоумышления своего не принужден ли был выйти из дома родительского и скитаться в стране чужой? Что худого сделали Иосифу сыновья Иаковлевы, хотя едва не пролили его кровь? Не претерпели ли они голода и не были ли в крайнем бедствии, тогда как тот сделался царем всего Египта?
   Чем больше завидуешь, тем бо́льшие блага доставляешь тому, кому завидуешь. Бог за всем смотрит, и когда видит обиженным не обижающего, то его еще более возвышает и прославляет, а тебя наказывает. Если Он не оставляет без наказания тех, которые радуются несчастью своих врагов, как сказано: Не радуйся, когда упадет враг твой… увидит Господь, и неугодно будет это в очах Его (Прит. 24, 17–18), то тем более не оставит без наказания завидующих не причинившим им никакого вреда.
   Итак, отсечем от себя зверя многоглавого – много ведь видов зависти. Если любящий любящего его не имеет никакого преимущества перед мытарем, то где станет ненавидящий ничем не обидевшего его? Как он избежит геенны, сделавшись хуже язычников? Жестоко болезную о том, что мы, обязанные подражать Ангелам и даже Владыке Ангелов, ревнуем диаволу. Ведь много зависти есть и в Церкви, и более в нас, нежели в управляемых нами, почему и мы сами имеем нужду в увещании.
   За что, скажи мне, завидуешь ты ближнему? За то ли, что его уважают и хорошо говорят о нем? Но ты не представляешь себе, сколько зла приносят почести беспечным! Таких людей они доводят до тщеславия, до гордости, до надменности, до высокоумия, делают нерадивейшими, а сверх этих зол еще и скоро они увядают, и, что всего хуже, происходящее от них зло навсегда остается, а удовольствие, лишь только появится, как уже отлетает. Итак, из-за этого ты завидуешь, скажи мне?
   Но тот, кому ты завидуешь, в большей доверенности у начальника, делает все, что хочет, мстит оскорбляющим его, благодетельствует льстецам и имеет великую силу? Так говорить свойственно людям мирским, прикованным к земле. Духовного человека ничто огорчить не может. Какое, в самом деле, тот ему сделает зло? Лишит ли его сана? Что же? Если справедливо, то еще доставит ему пользу: ничто ведь так не раздражает Бога, как священнослужение недостойное. Если же несправедливо, то осуждение опять падает не на него, а на самого обидчика. Кто страдает несправедливо и переносит великодушно, тот приобретает чрез это большее дерзновение у Бога.

Злословие [27 - Толкование на Послание к Евреям, 1 (3–4).]

   Злословящий брата своего злословит Бога, и воздающий честь брату своему воздает честь Богу. Будем же приучать язык свой говорить доброе: Удерживай, – говорится, – язык свой от зла (Пс. 33, 14). Бог не для того нам дал его, чтобы мы злословили, чтобы поносили, чтобы клеветали друг на друга, но чтобы прославляли Бога, чтобы говорили то, что благодать внушает слушающим, что служит к назиданию, к пользе.
   Ты сказал о ком что-нибудь худое? Какую же ты получаешь пользу, причиняя вред вместе с ним и себе самому? Ведь ты заслуживаешь название поносителя. Нет, истинно нет ни одного зла, которое останавливалось бы на одном претерпевающем, а не обращалось и на причиняющего зло, – так, например, завистливый, по-видимому, строит козни другому, но наперед сам вкушает плоды злобы, терзаясь, изнуряясь и подвергаясь всеобщей ненависти, любостяжательный лишает имущества других, но вместе с тем лишает и себя самого любви или, лучше, заслуживает всеобщее порицание.
   Хорошая слава гораздо лучше богатства: ее лишиться нелегко, а потерять богатство легко, или, лучше сказать, когда его нет, то не имеющий не терпит никакого вреда, а когда ее нет, то человек подвергается осуждению и осмеянию, делается врагом и ненавистным для всех. Также гневливый наперед наказывает себя, терзаясь в себе самом, а потом уже – того, на кого гневается. Подобным образом и злоречивый наперед посрамляет себя самого, а потом уже того, о ком говорит худо, или даже не может и этого достигнуть, но сам заслуживает название человека дурного и ненавистного, а того делает еще более любимым.
   В самом деле, если тот, о ком он говорит худо, не отплачивает ему тем же, но хвалит и превозносит его, то воздает похвалу не ему, а себе самому. Как поношение ближних обращается наперед, как я прежде сказал, на самих поносителей, так и добро, сделанное ближним, доставляет наперед радость самим делающим. Делающий добро и зло непременно сам первый испытывает последствия; как вода, истекающая из источника, либо горькая, либо вкусная, и наполняет сосуды приходящих, и не уменьшает производящего ее источника, – так точно зло и добро, от кого происходит, того и радует или губит. Это бывает здесь.

Сребролюбие [28 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 18 (1).]

   и один господин, как бы жесток он ни был, не дает таких строгих и жестоких повелений, как страсти. «Посрами твою душу, – говорят они, – без нужды и причины, оскорбляй Бога, не знай самой природы: будет ли это отец или мать, – отложи всякий стыд, восстань против них». Таковы повеления сребролюбия. «Приноси мне в жертву, – говорит оно, – не тельцов, а людей».
   Правда, и пророк говорит: Пожрите человеков, оскудеша бо тельцы (Ос. 13, 2), – а сребролюбие не это заповедует, но: «Пожри человеков, пусть даже есть тельцы, приноси в жертву людей, приноси в жертву не сделавших никакой неправды, убей и того, кто оказал тебе благодеяние». И опять: «Будь враждебен ко всем, будь общим врагом всех: и самой природы, и Бога, собирай золото – не для наслаждения, а для того, чтобы беречь его и испытывать чрез него большее мучение». Ведь невозможно сребролюбцу быть вместе и преданным наслаждению, потому что он боится, чтобы не уменьшилось золото, чтобы не оскудели сокровищницы.
   «Бодрствуй, – говорит оно, – всех подозревай, и рабов, и друзей, будь стражем чужого. Если увидишь, что бедный умирает с голоду, не давай ему ничего, но, если возможно, сними с него даже самую кожу. Нарушай клятвы, лги, клянись, обвиняй, клевещи и, хотя бы надлежало идти в огонь, подвергнуться тысяче смертей, умереть от голода, бороться с болезнью – не отказывайся». Разве не такие законы предписывает сребролюбие? «Будь дерзким и бесстыдным, наглым и грубым, преступным и бесчестным, неблагодарным, бесчувственным, недружелюбным, непримиримым, безжалостным, отцеубийцей, больше зверем, нежели человеком. Превзойди всякого змея суровостью, всякого волка хищностью, превзойди жестокость животной природы. Хотя бы надлежало тебе сделаться настолько злобным, как демон, не отказывайся, не знай благодеяния».
   Разве не это вещает оно? И мы слушаемся его! Но Бог дает противоположные заповеди. Будь дружен со всеми, будь кроток, всеми любим, никого напрасно и без причины не оскорбляй, чти отца, чти мать, пользуйся добрым мнением, будь не человеком, а Ангелом, ничего не говори ни бесстыдного, ни ложного, даже и не помышляй о подобном, помогай нуждающимся, не навлекай на себя хлопот грабительством, не будь ни дерзким, ни наглым. И нет никого, кто бы слушался этого! Поэтому разве несправедливо угрожает геенна? Разве не по заслугам – огонь, червь неумирающий?
   До каких пор будем блуждать по стремнинам? До каких пор будем ходить по терниям? До каких пор будем пронзать себя гвоздями и благодарить за это? Мы подчиняемся жестоким мучителям и отвращаемся от Милосердного Владыки, Который ничего не говорит ни оскорбительного, ни грубого, ни жестокого, ни неразумного, но заповедует все нужное, прибыльное и доставляющее нам великую пользу. Воспрянем наконец, обратимся, приуготовимся, возлюбим Бога как должно, чтобы удостоиться благ, обещанных любящим Его, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Любостяжание [29 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 83 (2–4).]

   Будем избегать любостяжания. Именно оно некогда довело Иуду до неистовства, оно научает крайней жестокости и бесчеловечию тех, которыми обладает. В самом деле, если оно заставляет отказываться от собственного спасения, то тем более располагает к пренебрежению спасением других. И страсть эта настолько сильна, что иногда одерживает верх над самым сильнейшим плотским вожделением. Поэтому с большим стыдом упоминаю, что многие удерживались от распутства потому только, что жалели денег, а между тем не хотели жить целомудренно и честно по страху Христову.
   Будем же бегать любостяжания! Я не перестану никогда говорить об этом. Для чего ты, человек, собираешь золото? Зачем налагаешь на себя столь тяжкое рабство, столь трудное попечение, столь сильную заботу? Положим, что тебе принадлежало бы все золото, скрытое и в рудниках, и в царских чертогах. Обладая таким множеством золота, ты стал бы только беречь его, а не пользоваться им; если ты и теперь не пользуешься тем, что имеешь, но бережешь как чужое, то тем более стал бы поступать так, если бы имел больше. Обыкновенно сребролюбцы чем более имеют, тем более берегут свое имение.
   «Но я знаю, – скажешь ты, – что это мое». Следовательно, твое приобретание состоит только в одной мысли, а не в употреблении. «Но при богатстве, – ты скажешь, – меня будут бояться другие». Напротив, чрез это ты станешь более доступным и для богатых, и для нищих, для разбойников, клеветников, рабов и вообще всех коварных людей. Если хочешь быть страшным, то уничтожай причины, по которым могут уловить и оскорблять тебя все, которые стремятся к этому. Ужели ты не слыхал пословицы: «Нищего и неимущего не могут ограбить и сто человек»? Бедность служит ему сильным защитником, которого не может взять и покорить даже сам царь!
   Итак, какое же удовольствие в богатстве? Я вижу одни горести; покажи ты мне от него удовольствие. «Но какие горести?» – ты скажешь. Заботы, наветы, вражда, ненависть, страх, ненасытная жадность и печаль. Если бы кто имел вожделение к какой-либо любезной ему девице и между тем не мог бы удовлетворить своему вожделению, то терпел бы от этого жестокое мучение, – так бывает и с богатым: хотя он имеет бесчисленные сокровища и живет только ими, однако не может удовлетворить всего своего желания.
   Но кто может исчислить и другие неприятности, соединенные с богатством? Как всем несносен сребролюбец! Он имеет бесчисленные случаи навлекать на себя гнев, оскорбления, ярость, смех других, служа для всех предметом посмеяния. Вот сколько у него неприятностей! И, может быть, еще более, потому что нельзя всех исчислить, но один только опыт может показать их.
   Скажи же теперь ты: какое удовольствие получаешь от богатства? Ты скажешь: «Меня считают богатым». Но какое удовольствие считаться богатым? Ведь имя богатого составляет предмет зависти, а богатство – одно имя, не имеющее ничего существенного. Но богатый услаждается таким мнением о себе? Услаждается тем, о чем бы надлежало скорбеть. «Почему же, – ты скажешь, – скорбеть?» Потому что это делает его ни к чему негодным, малодушным, немужественным в путешествиях и в смерти.
   Но, о бессмысленные, вы, которые клянете нищих и говорите, что стыдно взглянуть на их дома, на их образ жизни, что от нищеты все делается гнусным, скажите мне, что составляет посрамление для дома? Ужели то, что нет в нем ложа из слоновой кости или серебряных сосудов, а все сделано из глины и дерева? Но это-то и составляет величайшую славу и знатность дома! Когда не заботятся о вещах житейских, тогда часто всю заботу и попечение обращают на пользу души. Поэтому когда замечаешь большую заботливость о внешности, тогда стыдись этого как великого безобразия!
   Дома богатых особенно безобразны. В самом деле, когда ты видишь дом, в котором столы накрыты коврами, ложи украшены серебром, как в театре, как на сцене, что может сравниться с таким безобразием? Какой дом более уподобляется части театра, назначенной для плясок, или тому, что здесь происходит: дом ли богатого или дом бедного? Не очевидно ли, что дом богатого?
   Таким образом этот дом преисполнен безобразия. А какой дом подобен дому Павла или Авраама? Без сомнения, дом бедного. Поэтому-то он особенно красив и знатен.
   А чтобы тебе увериться в том, что бедность служит особенно украшением дома, войди в дом Закхея и узнай, как он украшал его, когда хотел посетить его Христос. Он не побежал к соседям просить у них ковров, седалищ из слоновой кости, не вынимал из кладовых драгоценных покрывал, но украсил весь дом украшением, приличным Христу. Какое же это украшение? Господи! половину имения моего я отдам нищим, – говорит он, – и, если кого чем обидел, воздам вчетверо (Лк. 19, 8). Так и мы должны украшать дома, чтобы и нас посетил Христос. Это-то и есть ковры драгоценные, они приготовляются на небе, там ткутся. Где есть это, там присутствует и Царь Небесный. Если же ты украшаешь чем-либо иным, то призываешь к себе диавола и его служителей.
   Христос был и в доме мытаря Матфея. Что же этот сделал? Прежде всего украсил себя усердием, потом тем, что оставил все и последовал за Иисусом. Так и Корнилий украшал дом свой молитвами и милостынями, а потому и доныне блистает он более, нежели царские чертоги. Подлинно, безобразие дома состоит не в том, что в нем сосуды лежат в беспорядке, ложе не убрано, стены закопчены дымом, а в грехах живущих в нем. Вот почему Христос никогда не входил в блистательный дом, но был в доме мытаря, начальника мытарей и рыбаря, оставив царские палаты и тех, которые облекались в дорогие одежды.
   Итак, если и ты желаешь призвать Его в свой дом, то укрась последний милостынями, молитвами, всенощными бдениями и усердным молением. Это и составляет украшение для Царя Христа, а внешняя пышность есть украшение для мамоны, врага Христова. Итак, никто пусть не стыдится иметь бедный дом, если в нем есть такие украшения, равно никто из богатых пусть не гордится великолепным домом, напротив, пусть стыдится и, оставив его, пусть поревнует о первом, чтобы и на земле принять Христа, и на небе удостоиться вечных селений благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Лихоимство [30 - Толкование на Послание к Ефесянам, 18 (2–4).]

   Некоторые говорят, что выражение «лихоимец есть идолослужитель» (см.: Еф. 5, 5) преувеличено. Но оно не преувеличено, напротив – совершенно верно. «Но я не делал, – говорит любостяжатель, – идола, не ставил жертвенника, не приносил в жертву овец, не возливал вина, – я ходил в церковь и руки воздевал к Единородному Сыну Божьему, и в таинствах участвую, и имею общение в молитве и во всем другом, что прилично xpистианину. Итак, каким образом я поклоняюсь, – говорит он, – идолам?»
   Это-то самое и удивительно, что ты, испытав и вкусив Божьего человеколюбия и увидев, что Господь благ, оставил Благого и принял на себя владычество жестокого тирана; говоришь, будто не работаешь ему, а на самом деле подверг самого себя жестокому и невыносимому игу сребролюбия. Ты дерзко восстаешь против Бога как идолослужитель – не одними твоими устами, но обидой бесчисленного множества людей.
   «Но лихоимец не есть, – говорят, – идолослужитель». Что такое идолослужитель? Разве не тот, кто поклоняется страстям вместо того, чтобы владеть страстью? Но ты не закалаешь овец? Зато – людей и души разумные, иные – голодом, другие – клеветой. Ничего нет неистовее подобной жертвы. Кто видел, чтобы когда-нибудь души закалывались? Проклят жертвенник любостяжания!
   Если придешь к жертвеннику идолов, почувствуешь от него запах крови козьей и крови быков, если же подойдешь к жертвеннику любостяжания, почувствуешь тяжелый запах человеческой крови. А если остановишься здесь, то не заметишь сжигаемых крыльев птиц, ни запаха от этого и поднимающегося дыма, но – умерщвленные человеческие тела. Иные бросились с крутизны, другие накинули на себя петлю, иные перерезали ножом горло.
   Ты видел жертвы грубые и бесчеловечные? Хочешь ли посмотреть на еще более жестокие по сравнению с ними? Я покажу тебе не только человеческие тела, но и души человеческие, которые там закалаются. Ведь и душу заклать можно закланием, соответствующим душе, потому что как для тела есть смерть, так и для души. Душа согрешающая, – говорит Писание, – та умрет (Иез. 18, 4).
   В чем же умерщвление души? Как тело тогда умирает, когда душа оставляет его лишенным своей силы, так и душа тогда умерщвляется, когда Дух Святой оставляет ее без Своей силы. Эти заклания особенно и совершаются на жертвеннике любостяжания. Не удовлетворяются они, не останавливаются на крови человеческой, но, если вы не принесете самой души, жертвенник любостяжания не насыщается, если не примет душ обоих – души приносящего жертву и приносимого. Ведь необходимо прежде быть принесенным в жертву тому, кто ее приносит, и таким образом он совершает жертвоприношение: будучи мертвым, приносит в жертву живого. Если ты клевещешь, поносишь и негодуешь, не есть ли это раны души неисцелимые? Видишь, что выражение не преувеличено?
   Желание иметь средств к жизни больше, нежели сколько у ближнего, происходит не от иного чего, как оттого, что любовь охладела. Желание иметь больше бывает не от чего другого, а только от безумия, человеконенавистничества и высокомерия. Разве не видишь, как велика земля? Как несравненно больше, чем нужно, воздуха, неба? Бог устроил творение в таком объеме для того, чтобы погасить твое любостяжание. Но ты и при всем том грабишь и, слыша, что любостяжание есть идолослужение, не ужасаешься даже перед этим? Хочешь овладеть землей? Но разве нет на небе наследства, которого ты себя через то лишаешь? Подумай, сколько ты похитил, сколько приобрел обманом. Все возврати четверицею и таким образом оправдаешь себя перед Богом.

Часть 4
Духовные врачевства

Пост [31 - Беседы на Книгу Бытия, 1 (2–4).]

   Церковь есть духовная лечебница, и приходящие сюда должны получать соответствующие врачевства, прилагать их к своим ранам и с этим уходить отсюда. А что одно слушание без исполнения на деле не принесет никакой пользы, об этом послушай блаженного Павла, который говорит: Не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут (Рим. 2, 13). И Христос в своей проповеди сказал: Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного (Мф. 7, 21).
   Итак, возлюбленные, зная, что нам не будет никакой пользы от слушания, если не последует за ним исполнение на деле, будем не только слушателями, но и исполнителями, чтобы дела, соответствующие словам, послужили основанием одушевленного слова. Отверзите же недра души вашей и примите слово о посте.
   Как готовящиеся принять целомудренную и прекрасную невесту украшают брачную горницу со всех сторон покровами, очищают весь дом, не впускают в него ни одной негодной служанки и потом уже вводят невесту в брачный покой, подобно этому желаю, чтобы и вы, очистив свою душу и распростившись с забавами и всяким невоздержанием, приняли с распростертыми объятиями матерь всех благ и учительницу целомудрия и всякой добродетели, то есть пост, – так, чтобы и вы наслаждались большим удовольствием, и он (пост) доставил вам надлежащее и соответственное вам врачевство.
   И врачи, когда намереваются дать лекарство желающим очистить у себя гнилые и испортившиеся соки, приказывают воздерживаться от обыкновенной пищи, дабы она не помешала лекарству подействовать и оказать свою силу, – тем более мы, готовясь принять это духовное врачевство, то есть пользу, происходящую от поста, должны воздержанием очистить свой ум и облегчить душу, дабы она, погрязши в невоздержании, не сделала для нас пост бесполезным и бесплодным.
   Как невоздержность в пище бывает причиной и источником бесчисленных зол для рода человеческого, так пост и презрение чрева всегда были для нас причиной несказанных благ. Сотворив вначале человека и зная, что это врачевство весьма нужно ему для душевного спасения, Бог тотчас же и в самом начале дал первозданному следующую заповедь: И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла, не ешь от него (Быт. 2, 16–17). Слова «это вкушай, а этого не вкушай» заключали некоторый вид поста.
   Но человек, вместо того чтобы соблюсти заповедь, преступил ее: поддавшись чревоугодию, он оказал преслушание и осужден был на смерть. Лукавый демон и враг рода нашего, как увидел, что первозданный проводит в раю беспечальную жизнь и, облеченный плотью, живет на земле как Ангел, решился соблазнить и увлечь его к падению обещанием еще бо́ль ших благ и таким образом лишил его и того, чем он уже обладал. Вот что значит не оставаться в своих пределах, но домогаться большего. На это-то указывая, Премудрый сказал: Завистью диавола вошла в мир смерть (Прем. 2, 24).
   Итак, велика сила поста и много пользы от него бывает душе. Поэтому прошу любовь вашу, чтобы, узнав пользу от поста, вы не лишились ее по нерадению и при его наступлении не печалились, но радовались и веселились, согласно со словами блаженного Павла: Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4, 16).
   В самом деле, пост есть пища для души, и как телесная пища утучняет тело, так и пост укрепляет душу, сообщает ей легкий полет, делает ее способной подниматься на высоту и помышлять о горнем и поставляет выше удовольствий и приятностей настоящей жизни. Как легкие суда скорее переплывают моря, а обремененные большим грузом затопают, – так и пост, делая ум наш более легким, помогает быстро переплывать море настоящей жизни, стремиться к небу и к предметам небесным, не дорожить настоящим, а считать его ничтожнее тени и сонных грез.
   Напротив, пьянство и объедение, обременяя ум и утучняя тело, делают душу пленницей, обуревая ее со всех сторон и не позволяя ей иметь твердую основу в суждении, заставляют ее носиться по утесам и делать все ко вреду собственного своего спасения. Не будем же, возлюбленные, беспечны в устроении нашего спасения, но, зная, сколько зол проистекает от невоздержности, постараемся избегать вредных от нее последствий.
   Размышляя обо всем этом, возлюбленные, и дорожа своим спасением, презрим бесплодные и гибельные увеселения, возлюбим пост и всякое другое любомудрие, покажем великую перемену в жизни и каждый день будем спешить к совершению добрых дел, чтобы, в течение всей святой Четыредесятницы совершив духовную куплю и собрав великое богатство добродетели, нам таким образом удостоиться достигнуть и дня Господня, с дерзновением приступить к страшной и духовной трапезе, с чистою совестью быть причастниками неизреченных и бессмертных благ и исполниться небесной благодати, по молитвам и ходатайству благоугодивших Самому Христу, Человеколюбивому Богу нашему, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О пользе поста [32 - Беседы о покаянии, 5 (1, 4).]

   Светлый сегодня у нас праздник и торжественнее обыкновенного собрание. Какая же тому причина? Это, я знаю, дело поста еще не наступившего, но ожидаемого. Он нас собрал в отеческий дом, он сегодня привел в материнские объятия и тех, которые доселе были ленивы. Если же пост, только еще ожидаемый, внушил нам столько ревности, то сколько благочестия он произведет в нас, когда явится и наступит! Так и город, ожидая прибытия страшного начальника, отлагает совсем беспечность и выказывает великую рачительность.
   Но, услышав о посте, не испугайтесь его, как страшного начальника: он страшен не нам, но демонам. Если кто одержим злым духом, покажи ему лицо поста, и он, сковываемый страхом и удерживаемый как бы какими цепями, станет неподвижнее самых камней, особенно когда увидит в союзе с постом сестру и подругу поста – молитву. Поэтому и Христос говорит: Сей же род изгоняется только молитвою и постом (Мф. 17, 21).
   Если же он так прогоняет неприятелей нашего спасения и так страшен врагам нашей жизни, то надобно его любить и принимать с радостью, а не бояться. Если чего должно бояться, то бояться надобно пьянства и объедения, а не поста. Те, связав у нас сзади руки, предают нас рабами и пленниками жестокому владычеству страстей, как некоему свирепому господину, – а пост, найдя нас в рабстве и в узах, разрешает от уз, избавляет от жестокого владычества и возвращает на прежнюю свободу.
   Так, когда пост и воюет против наших врагов, и освобождает нас от рабства, и возвращает на свободу, то какого еще большего надобно тебе доказательства его дружбы к нашему роду? Ведь величайшим доказательством дружбы считается то, когда другие и любят, и ненавидят тех же самых, кого и мы.
   Хочешь узнать, какое украшение для людей – пост, какая он оборона и защита? Подумай о блаженном и чудном роде монашествующих. Они, убежав от мирского шума и востекши на вершины гор и построив кельи в тишине пустыни, как в некоей спокойной пристани, взяли себе пост в товарищи и сообщники на всю жизнь. Зато он и сделал их из людей Ангелами, да и не их одних, но кто и в городах соблюдает его – всех возводит он на самую высоту любомудрия. И Моисей, и Илия, столпы ветхозаветных пророков, хотя знамениты и велики были по другим добродетелям и имели великое дерзновение, однако же, когда хотели приступить к Богу и беседовать с Ним, сколько это возможно человеку, прибегали к посту и на его руках возносились к Богу.
   Поэтому и Бог, лишь только создал человека, тотчас отдал его на руки посту, ему поручил его спасение, как нежной матери и наилучшему наставнику. От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него (Быт. 2, 16–17) – это ведь род поста. Если же пост необходим в раю, то гораздо более вне рая: если лекарство полезно прежде раны, то гораздо более после раны, если оружие было нужно нам еще до начала войны с похотями, то гораздо более необходимо споборничество поста по открытии такой брани со стороны похотей и демонов. Если бы Адам послушал этого голоса, то не услышал бы другого: Прах ты, и в прах возвратишься (Быт. 3, 19). Но как не послушал он того голоса, так за это постигли его смерть, и заботы, и горести, и печали, и жизнь тягостнее всякой смерти; за это терния и волчцы, за это труды и болезни и полная скорбей жизнь.
   Видел ты, как Бог гневается, когда презирают пост? Узнай же и то, как Он радуется, когда чтут пост. За пренебрежение поста Он наказал преступника смертью – напротив, за уважение к посту избавлял от смерти и, чтобы показать тебе силу поста, дал ему власть уже после произнесения приговора и отправления преступников на казнь брать ведомых на смерть с самой середины пути и возвращать к жизни. И это сделал пост не с двумя, или тремя, или двадцатью человеками, но даже с целым народом.
   Тогда как великий и дивный город ниневитян лежал уже на коленах, склонил голову к самой пропасти и готов был принять направленный сверху удар – пост, как некая свыше слетевшая сила, исторг его из самых врат смерти и возвратил к жизни. И вот он (Иона. – Ред.), придя в город, прочел приговор, как царскую грамоту о наказании, и воззвал, говоря: Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена! (Ион. 3, 4). Услышали это ниневитяне и не показали неверия и пренебрежения, но тотчас поспешили к посту, все: мужи, жены, рабы, господа, начальники, подчиненные, дети, старцы, даже и бессловесные не были изъяты из этого общественного подвига; всюду вретища, всюду пепел, всюду плач и вопль.
   И сам облеченный диадемой, сойдя с царского престола, разостлал под собой вретище, посыпал пепел и таким образом исхитил город от опасности. Открылось необычайное явление: порфира уступила вретищу! В самом деле, для чего бессильна была порфира, то могло сделать вретище, чего не сделала диадема, то совершил пепел. Видишь, не напрасно сказал я, что бояться надобно не поста, но пьянства и объедения? Пьянство и объедение поколебали и грозили ниспровергнуть город, когда он стоял, а пост поддержал его и тогда, когда он колебался и готов был упасть.
   С постом и Даниил, войдя в ров львиный, вышел оттуда так, как будто был там с кроткими овцами. Львы, хоть и кипели яростью и бросали убийственные взгляды, однако же не коснулись лежавшей перед ними трапезы, но отказались от этой пищи, тогда как и сама природа побуждала их (потому что нет ничего лютее этих зверей), и голод (потому что они не ели семь дней), как некий внутренний палач, понуждал их растерзать пророческую утробу.
   С постом и три отрока, войдя в вавилонскую печь и долгое время пробыв в огне, вышли из печи с телами светлее самого огня. Но если тот огонь был действительно огонь, как же он не сделал того, что свойственно огню? Если тела отроков были точно тела, как же они не потерпели того, что свойственно телам? Как? Спроси у поста, и он ответит тебе и сам разрешит тебе загадку – это действительно была загадка. Природа тел боролась с природой огня, и победа осталась за телами!
   Видел ты чудную борьбу? Видел также и чудную победу? Подивись посту и прими его с распростертыми руками. Если он и помогает в печи, и сохраняет во рве львином, и изгоняет демонов, и изменяет определение Божье, и укрощает неистовство страстей, и возводит нас к свободе, и производит великую тишину в помыслах наших, то не крайне ли было бы безумно убегать и бояться его, когда столько благ в руках у него?
   «Он, – говорят, – измождает наше тело до немощи». Но чем более внешний наш человек… тлеет, тем более внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4, 16). А лучше сказать, если захочешь тщательно исследовать дело, то найдешь, что пост есть мать и здоровья телесного. И если не веришь моим словам, спроси об этом у врачей, и они яснее покажут это. Воздержание они называют матерью здоровья, а о болезнях в ногах, и о болезнях головных, об апоплексии и о рвоте, и о водяной болезни, и о воспалениях и опухолях, и о бесчисленном множестве других болезней говорят, что они происходят от лакомства и пресыщения, как от самого нечистого источника нечистые ручьи, пагубные и для здоровья тела, и для целомудрия души.

В чем состоит истинный пост [33 - Беседы на Книгу Бытия, 8 (5–6).]

   Все наше попечение да будет о спасении души и о том, как бы нам, обуздав телесные похоти, совершить истинный пост, то есть воздержание от зла, потому что в этом и состоит пост. И воздержание от пищи принято для того, чтобы ослабить силу плоти и этого коня сделать нам покорным. Постящемуся более всего нужно обуздывать гнев, приучаться к кротости и снисходительности, иметь сокрушенное сердце, изгонять нечистые пожелания представлением того неусыпающего огня и нелицеприятного суда, быть выше денежных расчетов, в милостыне показывать великую щедрость, изгонять из души всякую злобу на ближнего.
   Вот это истинный пост, как и Исаия говорит от лица Божия: Таков ли тот пост, который Я избрал, день, в который томит человек душу свою, когда гнет голову свою, как тростник, и подстилает под себя рубище и пепел? Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу? Какой же, скажи? Разреши, – говорит, – оковы неправды… раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом. И когда это сделаешь, говорит, тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет (Ис. 58, 5–8).
   Видишь, возлюбленный, в чем состоит истинный пост? Такой-то пост будем совершать, не полагая его, подобно многим, в том только, чтобы пробыть без пищи до вечера. Не это главное, но то, чтобы с воздержанием от брашен соединили мы и воздержание от вредного для души и показали великое попечение о совершении духовных дел. Постящемуся надлежит быть спокойным, тихим, кротким, смиренным, презирающим славу настоящей жизни. Как презрел он душу свою, так должен презреть и суетную славу и взирать только на Того, Кто испытует сердца и утробы, с великим усердием творить молитвы и исповедания перед Богом и, сколько возможно, помогать себе милостыней.

Как до́лжно поститься [34 - Беседы к Антиохийскому народу о статуях, 3 (3–5).]

   Как по прошествии зимы и с наступлением лета мореходец выводит в море свое судно, воин чистит оружие и готовит коня на сражение, земледелец точит серп, путешественник смело отправляется в дальнюю дорогу, борец слагает с себя одежду и приготовляется к борьбе, – так и мы с наступлением поста, этого духовного лета, как воины – вычистим оружие, как земледельцы – наточим серп, как кормчие – противопоставим свои помыслы волнам беспорядочных пожеланий, как путники – начнем путь к небу, как борцы – приготовимся к борьбе.
   Верующий есть и земледелец, и кормчий, и воин, и борец, и путник. Поэтому и Павел говорит: Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей… Для сего приимите всеоружие Божие (Еф. 6, 12–13). Видел ты борца? Видел воина? Если ты борец, тебе надобно вступать в борьбу нагим. Если ты воин, тебе должно стать в строю вооруженным. Как же возможно то и другое вместе: быть и нагим и не нагим, одетым и не одетым? Я скажу как.
   Сложи с себя житейские дела – и ты стал борцом. Облекись в духовные доспехи – и ты стал воином. Обнажись от забот житейских, потому что наступило время борьбы. Облекись в духовные доспехи, потому что у нас возгорелась жестокая война с демонами. Для того и до́лжно быть нагим, чтобы диаволу, вступая в борьбу с нами, не за что было схватить нас; должно облечь себя доспехами со всех сторон, чтобы нам ни с которой стороны не получить смертельного удара.
   Возделай ниву твоей души, посеки терния, посей слово благочестия, насади прекрасные растения любомудрия и с великой заботливостью ухаживай за ними – и ты будешь земледельцем, и скажет тебе Павел: Трудящемуся земледельцу первому должно вкусить от плодов (2 Тим. 2, 6). И он занимался этим искусством и потому в Послании к Коринфянам сказал: Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог (1 Кор. 3, 6). Изостри твой серп, который притупил ты пресыщением, – изостри постом. Вступи на путь, ведущий к небу, вступи на путь тесный и узкий и пойди по нему.
   Как же ты можешь и вступить на этот путь, и идти по нему? Изнуряя и порабощая свое тело, потому что на тесном пути много препятствует тучность от пресыщения. Укроти волны беспорядочных страстей, усмири бурю злых помыслов, сохрани в целости ладью, покажи большую опытность – и ты кормчий.
   Для всего этого да будет у нас и поприщем, и учителем пост, – пост разумею не тот, который содержат многие, но тот истинный: воздержание не от пищи только, но и от грехов, потому что пост сам по себе не может спасти соблюдающих его, если не будет сообразен с поставленным законом. И борец, сказано, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться (2 Тим. 2, 5). Итак, чтобы нам, и совершив подвиг поста, не лишиться венца за него, поучимся, как и каким способом должно совершать этот подвиг.
   И фарисей постился, но после поста вышел (из храма) лишенным плодов, произращаемых постом. Мытарь же не постился и, не постившийся, превзошел постившегося, чтобы ты знал, что нет никакой пользы от поста, если ему не сопутствует и все прочее. Постились ниневитяне и привлекли к себе благоволение Божье, постились и иудеи и не только ничего не успели, но были осуждены (см.: Ис. 58, 3–8). Если же пост угрожает такой опасностью не знающим, как надобно поститься, то изучим законы поста, чтобы нам не бежать так, как на неверное, не бить воздух (1 Кор. 9, 26), не сражаться с тенью.
   Пост есть лекарство, но лекарство, хотя бы тысячу раз было полезно, часто бывает бесполезным для того, кто не знает, как им пользоваться. Нужно знать и то, в какое время должно принимать его, и количество самого лекарства, и телосложение того, кто принимает, и свойство страны, и время года, и приличный род пищи, и многое другое, и если одно что-нибудь будет оставлено без внимания, то нанесен будет вред всему прочему. Если же для нас нужна такая точность, когда надобно лечить тело, то тем более необходимо со всей строгостью разбирать и рассматривать все, когда лечим душу и врачуем помыслы.
   Посмотрим же, как постились ниневитяне и как они избавились от гнева того. Ни люди, – говорит пророк, – ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище и воды не пили (Ион. 3, 7). Что говоришь, скажи мне? И бессловесные постятся? И лошади, и мулы покрываются вретищем? Да, говорит. Как по смерти богатого человека родственники одевают во вретище не только рабов и рабынь, но и коней и, поручив их конюхам, заставляют их следовать за гробом, чтобы этим выразить тяжесть потери и возбудить во всех сожаление, – так и тогда, когда городу угрожало истребление, жители облекли во вретище бессловесную тварь и наложили на нее иго поста. «Бессловесных, – говорили они, – нельзя вразумить в гневе Божьим словом, пусть же вразумятся голодом, что Бог послал это наказание, потому что если погибнет город, то будет общим гробом не только для нас, но и для них: они должны будут разделить с нами наказание – пусть же разделят и пост».
   Но, как я сказал, посмотрим, что же удалило этот неотвратимый гнев. Не пост ли только и вретище? Нет, но перемена всей жизни. Из чего это видно? Из самих пророческих слов. Тот же самый пророк, который сказал о гневе Божьем и о посте, о примирении и причине примирения говорит так: И увидел Бог дела их (Ион. 3, 10). Какие дела? Что они постились, что облекались во вретище? Совсем не то, но, умалчивая обо всем этом, он присовокупил: Что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них (Ион. 3, 10).
   Видишь, что не пост избавил от опасности, но перемена жизни сделала Бога благим и милостивым к иноплеменникам? Это сказал я не для того, чтобы мы бесчестили пост, но чтобы почитали его, а честь поста составляет не воздержание от пищи, но удаление от грехов, так что кто ограничивает пост только воздержанием от пищи, тот более всего бесчестит его.
   Ты постишься? Докажи мне это своими делами. Какими, говоришь, делами? Если увидишь нищего, подай милостыню, если увидишь врага, примирись, если увидишь своего друга счастливым, не завидуй, если увидишь красивую женщину, пройди мимо. Пусть постятся не одни уста, но и зрение, и слух, и ноги, и руки, и все члены нашего тела. Пусть постятся руки, пребывая чистыми от хищения и любостяжания. Пусть постятся ноги, перестав ходить на противозаконные зрелища. Пусть постятся глаза, приучаясь не устремляться на благообразные лица и не засматриваться на чужую красоту.
   Зрение есть пища очей – если она противозаконна и запрещена, то вредит посту и разрушает спасение души, если же законна и дозволена, то украшает пост. Всего нелепее было бы в отношении яств воздерживаться и от позволенной пищи, а глазами пожирать и то, что запрещено. Ты не ешь мяса? Не вкушай же и глазами нескромности!
   Пусть постится и слух, а пост слуха в том, чтобы не принимать злословия и клеветы: Не внимай, – говорит слово Божие, – пустому слуху (Исх. 23, 1). Пусть и язык постится от сквернословия и ругательства. Что за польза, когда мы воздерживаемся от птиц и рыб, а братьев угрызаем и снедаем? Злословящий снедает тело братнее, угрызает плоть ближнего.

Как следует готовиться к вступлению в пост [35 - Беседы о покаянии, 5 (5).]

   Не будем бояться поста, который избавляет нас от великих зол! Не без причины внушаю вам это, но потому что вижу много таких людей, которые уклоняются и бегут прочь, как будто их хотят отдать в руки какой-либо суровой жене, и губят сегодня сами себя пьянством и пресыщением. Поэтому советую: не губите наперед объедением и пьянством ожидаемой от поста пользы. И люди с расстроенным желудком, когда перед тем, как надобно им принять горькое лекарство, наполнят себя излишней пищей и потом примут лекарство, то горечь эту вытерпят, а пользы не получат, потому что они затруднили действие лекарства на испорченные мокроты. Поэтому врачи и советуют им ложиться спать не ужинавши, чтобы вся сила лекарств тотчас же обратилась на излишние мокроты, причиняющие болезнь.
   Так бывает и с постом. Если ты сегодня предашься великому пьянству, а завтра примешь врачевство поста, этим ты сделаешь его для себя бесполезным и бесплодным, и хоть и понесешь труд, но не соберешь плодов поста, потому что он всю свою силу употребит против вреда, только что причиненного пьянством. Если же ты приготовишь для него легкое тело и примешь лекарство с трезвой мыслью, то можешь очистить много прежних грехов.
   Итак, не будем, и вступая в пост, упиваться и после поста опять предаваться пьянству, дабы не случилось того же, что бывает, когда кто ударяет ногой больное тело, только что оправляющееся от болезни, и этим снова повергает его в более тяжкую болезнь. Это бывает и с нашей душой, когда мы в обоих случаях: и в начале, и в конце поста омрачаем облаком пьянства трезвость, полученную нами от воздержания.
   Как готовящиеся сражаться с дикими зверями сперва ограждают главные члены свои многими орудиями и щитами и затем уже вступают в борьбу со зверями, так и теперь есть много людей, которые, готовясь сражаться с постом как бы с диким зверем, ограждают себя объедением и, до крайности обременив и омрачив себя, весьма неразум но встречают тихое и кроткое лицо поста. И если спрошу тебя: «Для чего сегодня идешь в баню?» – ты скажешь: «Чтобы с чистым телом встретить пост». А если спрошу: «Отчего упиваешься?» – ты опять скажешь: «Оттого что готовлюсь вступить в пост». Но не странно ли этот прекраснейший праздник встречать с телом чистым, а с душой нечистой и опьяневшей? Можно бы сказать и больше этого, но для здравомыслящих и этого довольно для исправления.

К тем, которые не могут поститься [36 - Беседы на Книгу Бытия, 10 (1–3).]

   Не ядение худо, – да не будет! – а вредно объедение и пресыщение до обременения чрева; через это уничтожается и удовольствие от пищи. Равно как и не то худо, чтобы употреблять вино в меру, но предаваться пьянству и вследствие неумеренности утрачивать здравый смысл. Если же ты, возлюбленный, не можешь оставаться целый день без пищи по телесной немощи, никто из благомыслящих не станет винить тебя за это: Владыка у нас кроткий и человеколюбивый, не требует от нас ничего свыше силы. Он и поста и воздержания требует от нас не просто для того только, чтобы мы пребывали в неядении, но для того, чтобы, удаляясь от житейских дел, употребляли все свободное от них время на занятия духовные.
   Если бы мы устраивали жизнь свою внимательно и всякую свободную минуту посвящали духовным занятиям, если бы пищу принимали только для удовлетворения потребности и всю жизнь проводили в добрых делах, то не было бы нам нужды и в пособии от поста. Но так как человеческая природа нерадива и более склонна к невоздержанию и роскоши, поэтому Человеколюбивый Господь, как любящий отец, изобрел для нас врачевство в посте, дабы и отвлечь нас от мирских удовольствий, и обратить от забот житейских к делам духовным. Итак, если некоторые из приходящих сюда чувствуют телесную слабость и не могут оставаться без пищи, таким советую, чтобы они и телесную слабость свою подкрепляли, и не лишали себя этого духовного поучения, а о нем тем более заботились.
   Кроме воздержания от пищи, есть много путей, могущих отворять нам двери дерзновения перед Богом. Кто вкушает пищу и не может поститься, тот пусть подает обильнейшую милостыню, пусть творит усердные молитвы, пусть оказывает напряженную ревность к слушанию слова Божия, – здесь нисколько не препятствует нам телесная слабость, – пусть примиряется с врагами, пусть изгоняет из души своей всякое памятозлобие. Если он будет исполнять это, то совершит истинный пост, такой, какого именно и требует от нас Господь.
   Ведь и самое воздержание от пищи Он заповедует для того, чтобы мы, обуздывая вожделения плоти, делали ее послушной в исполнении заповедей. А если мы решимся не принимать помощи от поста ради слабости телесной и будем предаваться большей беспечности, то, сами не ведая того, причиним себе величайший вред. Если и при посте оказывается у нас недостаток вышесказанных добрых дел, то тем более покажем мы нерадения о них, когда не будем пользоваться врачевством поста. Узнав это от нас, вы, могущие поститься, сами по возможности усиливайте, прошу вас, это доброе и похвальное свое усердие. Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4, 16). Пост смиряет тело и обуздывает беспорядочные вожделения – душу же просветляет, окрыляет, делает легкой и парящей горé.
   А что касается до братьев ваших, которые не в состоянии поститься ради телесной немощи, их увещевайте не оставлять этой духовной пищи, поучая их, передавая им слышанное от нас и показывая, что внимать этим наставлениям не достоин не тот, кто ест и пьет умеренно, а человек беспечный, преданный удовольствиям. Напоминайте им и об апостольском изречении: Кто ест, для Господа ест… и кто не ест, для Господа не ест, и благодарит Бога (Рим. 14, 6).
   Итак, и постящийся благодарит Бога за то, что имел довольно сил подъять постный труд, и едящий также благодарит Бога, потому что это нисколько не повредит ему в спасении души, если он захочет. Человеколюбивый Бог открыл нам неисчислимое множество путей, которыми мы, если только захотим, можем достигнуть самого высокого дерзновения перед Богом.
   Если употребляем пищу с умеренностью, не будем стыдиться, потому что Господь соединил нас с таким телом, которое не может существовать иначе, как принимая пищу, только пусть не будет неумеренности, – это весьма много способствует здоровью и крепости нашего тела. Не видите ли каждый день, что от роскошных столов и неумеренного насыщения происходят бесчисленные болезни? Откуда болезни в ногах? Откуда болезни головные? Откуда умножение испорченных мокрот? Откуда бесчисленное множество других болезней? Не от неумеренности ли, не от того ли, что мы вливаем в себя вина больше надлежащего?
   Как судно переполненное скоро погружается и тонет, так и человек, предавшись объедению и пьянству, несется в бездну, потопляет свой разум и лежит, наконец, как живой труп, часто могущий еще сделать что-либо худое, а на добро способный не более мертвых. Поэтому молю, подобно блаженному Павлу: Попечения о плоти не превращайте в похоти (Рим. 13, 14), но укрепитесь и умножьте ревность и заботу о совершении духовных дел!

Как получить прощение грехов [37 - Против аномеев, 6 (4).]

   Никто пусть не говорит мне: «Я стыжусь, совесть моя полна грехов, я ношу тягчайшее бремя». Срок этих пяти дней [38 - Эта проповедь произнесена святителем Иоанном за пять дней до Рождества Христова.] достаточен для того, чтобы очистить множество грехов, если будешь трезвиться, молиться и бодрствовать. Несмотря на то что время кратко, имей в виду, что Господь человеколюбив: ниневитяне и в три дня отклонили от себя гнев Его, и нисколько не помешала им краткость времени, но все сделало душевное усердие их при помощи человеколюбия Господа.
   И блудница, приступившая ко Христу, в краткое мгновение времени смыла с себя весь позор, и когда иудеи негодовали, что Христос допустил ее к Себе и дозволил ей такую смелость, то Он заградил им уста, а ее отпустил, простив ей все грехи и приняв ее усердие (см.: Лк. 7, 36–50). Почему так? Потому, что она приступила с теплым расположением, с пламенной душой и с горячей верой и коснулась святых и священных ног Его, распустив волосы, проливая из очей потоки слез и возливая миро.
   Чем она обольщала людей, из того устроила и врачевство покаяния, чем возбуждала взоры похотливых, тем и источала слезы, теми волосами, которыми увлекала многих ко греху, отирала ноги Христа, тем миром, которым уловляла многих, намащала стопы Его. Так и ты: чем прогневал Бога – тем и умилостивляй Его.
   Ты прогневал Его хищением денег? Ими и умилостиви Его, возвратив обиженным похищенное и еще прибавив к тому, и скажи, подобно Закхею: Воздам вчетверо за все, что я похитил (Лк. 19, 8). Ты прогневал Бога языком и злословием, которым оскорбил многих? Языком и умилостивляй его, воссылая чистые молитвы, благословляя порицающих, восхваляя злословящих, благодаря наносящих обиды. На это не нужно много дней и годов, а нужно только благорасположение, и все исполнится в один день. Отстань от зла, полюби добродетель, прекрати порочную жизнь и обещай больше не поступать так – и этого достаточно будет для твоего оправдания.
   Я свидетельствую и уверяю, что если каждый из нас, грешников, отстав от прежних грехов, даст искренний обет Богу не повторять их, то Бог ничего другого больше не потребует для оправдания. Он человеколюбив и милостив, и, как находящаяся в муках рождения желает разрешиться от бремени, так и Он желает излить Свою милость, но грехи наши препятствуют этому. Разрушим же эту преграду и с этого начнем праздник, отказавшись от всего в течение этих пяти дней. Прощайте судилища, прощайте совещания, удалитесь житейские дела, условия и договоры: я хочу спасти свою душу!
   Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мф. 16, 26). Волхвы вышли из Персии, – удались и ты от житейских дел и иди к Иису су: расстояние невелико, если мы захотим идти. Не нужно ни переплывать море, ни переходить вершины гор, но, оставаясь дома и оказывая благоговение и великое сокрушение, можно видеть Христа, разрушить всякую преграду, уничтожить препятствие, сократить пространство пути. Разве Я – Бог только вблизи, говорит Господь, а не Бог и вдали? (Иер. 23, 23) и: Близок Господь ко всем призывающим Его… в истине (Пс. 144, 18).

К тем, которые стыдятся признавать свои грехи [39 - Беседа о том, что говорить народу с угодливостью опасно (3–4).]

   Быть может, ты стыдишься и краснеешь перед мыслью высказать прегрешения? Но если бы даже надлежало говорить об этом или обнаруживать их при людях, то и при таких условиях не должно было бы стыдиться: стыд – впадать в грех, а не признаться в допущенном грехе; теперь же и нет надобности исповедоваться в присутствии свидетелей. Перед размышлениями совести пусть происходит исследование содеянных грехов, – судилище пусть будет без свидетелей, Бог один только да видит тебя исповедующегося, – Бог, не порицающий грехи, но разрешающий их из-за исповедания.
   Но даже и при таких условиях ты медлишь и отговариваешься? Знаю и я, что совесть не выносит воспоминания о собственных прегрешениях, так что если только придем к воспоминанию о допущенных нами прегрешениях, то ум прыгает, как бы какой неукротимый молодой и непокорный конь. Но удержи его, обуздай, погладь рукой, сделай его кротким, убеди, что, если теперь он не исповедуется, то будет исповедоваться там, где большее наказание, где большее бесчестие. Здесь судилище без свидетелей, и ты, согрешивший, ведешь суд с собой самим, – там же все грехи будут приведены в средину зрелища вселенной, если наперед не изгладим их здесь.
   Ты стыдишься сознаться в прегрешениях? Стыдись делать грехи. Мы же, всякий раз как делаем их, отваживаемся безрассудно и бесстыдно, а когда нужно бывает сознаться, тогда стыдимся и медлим, между тем как до́лжно было бы делать это с готовностью. Порицать (себя) за грехи не стыд, но справедливость и добродетель: если бы это не было справедливостью и добродетелью, то Бог не назначил бы за это награды.
   А что исповедание имеет награды, послушай, что говорит Писание: Говори ты беззакония твои прежде, чтоб оправдаться (Ис. 43, 26). Кто стыдится дела, благодаря которому становится праведным? Кто стыдится исповедать прегрешения, чтобы уничтожить их? Ужели Господь для того повелевает сознаться, чтобы наказать? Не для того, чтобы наказать, – но чтобы даровать прощение.
   Ужели Он не знает твоих прегрешений, если ты не сознаешься? Итак, какого ты достигаешь успеха через то, что не исповедуешься? Ужели ты можешь остаться скрытым? Хотя бы ты не сказал, Он знает, если же ты скажешь, Он забывает, потому что вот Я – Бог, изглаживающий преступления твои… не помяну их (Ис. 43, 25). Видишь ли? «Я не помяну, – говорит, – так как это свойственно человеколюбию, ты же вспомни, чтобы получить случай к исправлению».

О ежедневном испытании совести [40 - Беседа о том, что говорить народу с угодливостью опасно (4–5).]

   Всюду должно делать в отношении к прегрешениям то же самое, что именно делаем в отношении к трате денег. Тотчас после того как встали с постели, прежде чем пойдем на рынок или займемся каким-либо частным или общественным делом, призвав слугу, требуем отчет в истраченном, чтобы знать, что истрачено дурно, а что на должное и как много осталось; и если мы узнае́м, что оставшегося – немного, то всячески придумываем средства к доходам, чтобы не быть незаметно истребленными голодом.
   Итак, станем делать это и в отношении к нашим делам. Призвав нашу совесть, дадим ей отчет в словах, делах, в помышлениях; исследуем, что истрачено на должное, а что – к нашему вреду: какое слово истрачено дурно – на поношения, на сквернословие, на оскорбления, какая мысль побудила глаз к распутству, какой помысл ко вреду нашему перешел в дело, осуществленный или с помощью рук, или – языка, или – самых глаз, и постараемся отстать от неуместной траты, а вместо того, что однажды истрачено дурно, постараемся сберечь другие доходы: вместо слов, произнесенных безрассудно, будем произносить молитвы, вместо взоров, ставших нецеломудренными, прибегнем к милостыням, постам. Если мы намерены тратить неразумно, ничего не сберегая, не собирая себе добра, то, впав в крайнюю бедность, незаметно стяжем себе наказание вечным огнем.
   Итак, мы имеем обыкновение давать отчет в деньгах около рассвета, – а в делах, в том, что совершено нами после того, как настал день, и во всем сказанном потребуем от себя отчетов после ужина и после наступления самого вечера, лежа на постели, когда никто не беспокоит, когда никто не тревожит, и если увидим, что в чем-либо согрешили, то накажем совесть, сделаем выговор уму, уязвим рассудок так сильно, чтобы более мы уже не дерзнули, встав, привести себя к той же самой бездне греха, помня о вечерней ране.
   Что это время наиболее удобно для такого требования отчетов, послушай, что говорит пророк: «О чем говорите в сердцах ваших, о том сокрушайтесь на ложах ваших» (Пс. 4, 5). Многое по наступлении дня мы делаем не так, как желаем, и друзья раздражают, и слуги приводят в неистовство, и жена огорчает, и дитя опечаливает, и множество житейских и общественных дел окружает нас, и не можем тогда понимать даже и того, каким образом обманываем себя. Но, освободившись от всего этого и вечером оставшись наедине с самими собой и наслаждаясь большим спокойствием, устроим на ложе судилище, чтобы с помощью такового суда умилостивлять Бога.
   Если же ежедневно будем грешить и ранить нашу душу, никогда не вникая в это, то, подобно тому как получающие непрерывные раны, а потом не радеющие о них приобретают себе лихорадки и навлекают невыносимую смерть, – так, конечно, и мы, вследствие этого непрерывного бесчувствия, навлекаем на себя неминуемое наказание.
   Я знаю, что сказанное тягостно, но оно приносит большую выгоду. У нас Милостивый Господь, Он желает только найти предлог и тотчас обнаруживает всякое человеколюбие. Если бы, согрешая и оставаясь ненаказанными, мы не делались худшими, то Он и удалял бы от нас наказание, но Он ясно знает, что безнаказанность согрешающих вредит им не меньше самих грехов. Поэтому налагает наказание, не за прошедшее взыскуя вину, но исправляя будущее.
   Итак, зная, что Бог все движет и делает, чтобы освободить нас от наказания и мучения, будем доставлять Ему многочисленные случаи к этому, исповедуясь, раскаиваясь, плача, молясь, прекращая гнев на ближних, улучшая бедность близких, бодрствуя в молитвах, обнаруживая смиренномудрие, непрестанно помня о грехах.
   Недостаточно сказать, что я – грешник, но должно вспомнить и о самих грехах, о каждом по отдельности. Подобно тому как огонь, попавший в терновник, легко уничтожает его, так и помышление, постоянно направленное на допущенные грехи, легко уничтожает их и потопляет. Бог же, оставляющий без внимания беззакония, удаляющий неправды, да избавит нас от грехов и да удостоит Небесного Царства по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава со Святым Духом ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Врачевство покаяния [41 - Толкование на Послание к Евреям, 9 (4–5).]

   Покаяние имеет великую силу: оно может человека, сильно погрузившегося во грехи, если он захочет, освободить от бремени грехов и, когда он находится в опасности, поставить в безопасности, хотя бы он достиг самой глубины зла. В чем же состоят врачевство покаяния и как оно употребляется?
   Во-первых, оно состоит из сознания своих грехов и исповедания их. Во-вторых – из великого смиренномудрия: оно есть как бы золотая цепь, которая, если взять ее за начало, следует вся. Так точно, если ты будешь исповедовать грехи так, как должно исповедовать, то душа смирится, потому что совесть, терзая ее, делает смиренной. Со смиренномудрием до́лжно соединять и нечто другое, чтобы оно было таково, о каком молился блаженный Давид, когда говорил: Сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже (Пс. 50, 19). Сокрушенное сердце не возмущается, не оскорбляет, но всегда готово терпеть страдания, а само не восстает. В том и состоит сокрушение сердца, когда оно, хотя само бывает оскорбляемо, хотя терпит зло, остается спокойным и не возбуждается к мщению.
   После смиренномудрия нужны напряженные молитвы и обильные слезы днем и ночью: Каждую ночь омываю, – говорит пророк, – ложе мое, слезами моими омочаю постель мою (Пс. 6, 7) и еще: Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами (Пс. 101, 10). А после столь усиленных молитв нужно великое милосердие. Оно в особенности делает сильным врачевство покаяния. Как во врачебных средствах, хотя лекарство содержит в себе много трав, но главную – одну, так и в покаянии подобной многоцелебной травой бывает милосердие, и даже от него зависит все. Послушай, что говорит Божественное Писание: Искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным (Дан. 4, 24).
   Далее, нужно не гневаться, не злопамятствовать и прощать всем грехи их, ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный (Mф. 6, 14). Также нужно отклонять братию от заблуждений: Обратившись, – говорит Господь, – утверди братьев твоих, чтобы отпущены были тебе грехи твои (Лк. 22, 32). Еще нужно искреннее обращение со священниками, и если он, – сказано, – соделал грехи, простятся ему (Иак. 5. 15); нужно защищать обижаемых, не гневаться, переносить все кротко.
   Прежде нежели вы узнали, что через покаяние отпускаются грехи, не беспокоились ли вы и не отчаивались ли в себе, зная, что нет вторичной купели крещения? Теперь же, когда мы узнали, каким образом совершается покаяние и отпущение грехов и что мы можем избежать всего, если захотим воспользоваться им как должно, можем ли мы получить прощение, если не станем думать о своих согрешениях? Если бы мы исполняли это, то все было бы сделано.
   Как вошедший в дверь уже находится внутри, так точно и помышляющий о собственных согрешениях. Кто ежедневно помышляет о них, тот непременно достигнет и до их исцеления, а кто только говорит: «Я грешен», но не представляет себе грехов своих порознь и не говорит: «В том-то и в том-то я согрешил», тот никогда не перестанет грешить, часто будет исповедоваться, но никогда не будет думать о своем исправлении. Нужно только начать, а все прочее непременно последует за тем, если только будет сделан приступ: во всем трудны начало и приступ. Итак, положим это основание, и все будет легко и удобно.
   Начнем же покаяние, увещеваю вас, один с усиленных молитв, другой с обильных слез, третий с сокрушения, – и последнее ведь, как оно ни мало, не бесполезно: Я видел пути его, – говорит Господь, – и исцелю его, и буду водить его и утешать его (Ис. 57, 18). Все же вообще начнем с милосердия, с оставления ближним согрешений их, с забвения обид, с воздержания от злопамятства и мстительности, смиряя таким образом души свои. Если бы мы постоянно вспоминали о грехах своих, то ничто из предметов внешних не могло бы возбудить в нас гордость: ни богатство, ни могущество, ни власть, ни слава; когда бы даже мы сидели на царском седалище, и тогда плакали бы горько.

Об истинном покаянии [42 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 10 (6).]

Нам нужны теперь глубокое раскаяние и обильные слезы, как потому, что мы грешим и остаемся бесчувственными, так и потому, что грехи наши велики и превышают прощение. А что я не лгу, в том свидетелями бо́льшая часть слушателей. Впрочем, хотя грехи и превышают прощение, обратимся все же к покаянию, и мы удостоимся венцев. Покаянием же я называю не то, чтобы только отстать от прежних худых дел, но и то, чтобы показать большие добрые дела. Сотворите же, – сказано, – достойные плоды покаяния (Лк. 3, 8).
Как же нам сотворить их? Поступая напротив. Например, ты похищал чужое? Вперед давай и свое. Долгое время любодействовал? Теперь воздерживайся и от своей жены в известные дни, привыкай к воздержанию. Оскорблял и даже бил кого ни встречал? Вперед благословляй обижающих тебя и благодетельствуй бьющим. Для исцеления нашего недостаточно только вынуть стрелу, но еще нужно приложить к ране лекарство. Ты предавался прежде сластолюбию и пьянству? Теперь постись и пей воду, старайся истребить зло, происшедшее от прежней жизни. Ты смотрел прежде сладострастными очами на чужую красоту? Вперед для большей безопасности совсем не смотри на женщин. Уклоняйся, – сказано, – от зла и делай добро (Пс. 33, 15), и еще: Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов (Пс. 33, 14). А я требую, чтобы ты еще говорил доброе. Ищи мира и следуй за ним (Пс. 33, 15) не только с людьми, но и с Богом.

О вреде самооправдания [43 - Толкование на Псалмы, 140 (7).]

   Как воздух бывает вредным и заразным, так и слова. Что производит воздух в теле, то же и слова в душе, которая принимает их. Измышления извинений во грехах – это в особенности служит путем к погибели, когда или сама согрешаю щая душа, отвергнув страх, вымышляет предлоги к беспечности, или когда другой, желая у кого-нибудь, совершившего прелюбодеяние, исторгнуть чувство сокрушения, говорит: «Разве ты виноват? Виновата похоть». Грешить – зло, но еще тягчайшее зло – отпираться по совершении греха. Это в особенности и есть оружие диавола. Так было и с первозданными людьми. Тогда как Адаму следовало признаться в грехе, он слагает вину на жену, а она потом – на диавола.
   Тогда как следовало бы говорить: «Согрешихом, беззаконновахом», иные не только не признаются, но еще составляют оправдание. Диавол, зная, что исповедание греха есть избавление от греха, склоняет душу к бесстыдному упорству. Но ты, возлюбленный, когда согрешишь, говори: «Я согрешил». Нет ничего справедливее такого оправдания! Таким образом ты умилостивишь Бога, таким образом и сам себя сделаешь более медленным на те же грехи. А если станешь отыскивать пустые предлоги и освобождать душу от страха, то усилишь в ней расположение снова предаваться тем же грехам и много прогневаешь Бога.
   Ни у кого из согрешивших не бывает недостатка в бесстыдных оправданиях. Человекоубийца может ссылаться на свою раздражительность, вор – на бедность, прелюбодей – на похоть, иной – на власть, но все это – предлоги неосновательные, не представляющие никакого уважительного оправдания. Не от них происходят грехи, но от воли согрешающих. А что это действительно так, я объясню близкими к делу примерами. Если встречается иной человек, который проводит жизнь в бедности, имеет похоть, подлежит всем потребностям природы и, однако, не впадает в такие грехи, то какое они могут иметь оправдание? Хорошо сказал один Премудрый: Кто приставит бич к помышлениям моим и к сердцу моему наставника в мудрости, чтобы они не щадили проступков моих и не потворствовали заблуждениям их (Сир. 23, 2)!

Тело Христово – лекарство вечной жизни [44 - Беседы на Первое Послание к Коринфянам, 24 (4–5).]

   Если никто не примет просто царя, – что я говорю царя? – если к одежде царской никто просто не посмеет прикоснуться нечистыми руками, хотя бы в сокровенном месте, хотя бы наедине, хотя бы никого другого не было, тогда как одежда есть не что иное, как ткань червей, а краска, которой ты удивляешься, есть кровь мертвой рыбы, и, однако, никто не решится взять ее нечистыми руками; если, говорю, к человеческой одежде никто не посмеет прикоснуться просто, то как мы дерзнем принимать с неуважением Тело всех Бога, Тело непорочное, чистое, соединенное с Божественным естеством, которым мы существуем и живем, которым сокрушены врата смерти и отверсты своды небесные? Нет, умоляю, не будем губить себя бесстыдством, но будем приступать к Нему с трепетом и со всякой чистотой!
   Когда ты увидишь Его предложенным, то скажи самому себе: через это Тело я уже не земля и пепел, уже не пленник, а свободный, через него я надеюсь достигнуть небес и уготованных там благ – бессмертной жизни, жребия Ангелов, соединения со Христом; смерть не устояла, когда это Тело было пригвождаемо и уязвляемо, солнце сокрыло лучи свои, увидев это Тело распинаемым, разодралась в то время завеса, распались камни, потряслась вся земля; оно – то самое Тело, которое было окровавлено, прободено копьем и источило всей вселенной спасительные источники – кровь и воду.
   Хочешь ли еще видеть силу его? Спроси кровоточивую, которая прикоснулась не к нему, а к одежде, в которую оно было облечено, и даже не к целой одежде, а к краю ее; спроси море, которое носило его на хребте своем; спроси самого диавола и скажи ему: «Откуда у тебя неисцельная рана? Отчего ты уже не имеешь никакой силы? Как ты подвергся плену? Кем ты удержан, когда предался бегству?» – и он укажет тебе не на что иное, как на Тело распятое. Им притуплено жало его, им сокрушена глава его, им посрамлены начала и власти его: Отняв силы, – говорит Писание, – у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собою (Кол. 2, 15).
   Спроси также смерть и скажи: «Чем истреблено твое жало? Чем разрушена твоя победа? Чем сокрушена твоя сила? Отчего ты сделалась посмешищем девиц и отроков, тогда как прежде была страшна всем властелинам и даже праведникам?» – и она укажет на то же Тело. Когда оно было распинаемо, тогда восстали мертвые, тогда разрушилась та темница, сокрушились медные врата и мертвые воскресли, а все стражи ада пришли в ужас. Если бы оно было одним из многих, то надлежало бы произойти противному: смерть одолела бы, но не то произошло, потому что оно не было одним из многих, потому она (смерть) и была побеждена.
   Как принимающие такую пищу, которой не могут удержать в себе, извергают с нею и то, что было принято ими прежде, так было и со смертью: приняв Тело, которого не могла сокрушить, она извергла и то, что имела в себе; приняв его, она испытала болезни рождения и мучилась дотоле, пока не возвратила Его. Потому апостол и говорит: Расторгнув узы смерти (Деян. 2, 24). Ни одна жена, рождающая ребенка, не мучится так, как мучилась и терзалась она, приняв в себя Тело Владычное.
   Что случилось с вавилонским змием, который, приняв пищу, сам расторгся (см.: Дан. 14, 27), то же и с ней. Христос вышел обратно не чрез уста смерти, но расторгнув и растерзав самое чрево этого змия, вышел таким образом из внутренностей его с великой славой, пролив лучи не до неба только, но до самого горнего Престола, куда Он и вознес с Собой Тело. Это Тело Он дал нам для обладания и ядения, чем и показал сильную любовь [к нам]. Итак, будем приступать к нему с пламенной любовью, чтобы нам не подвергнуться наказанию, так как чем более мы облагодетельствованы, тем более будем наказаны, если окажемся недостойными благодеяний.
   Это Тело почтили волхвы, когда оно лежало в яслях. Люди, не знавшие Истинного Бога и чужеземные, оставив дом и отечество, предприняли далекий путь и, пришедши, поклонились ему с великим страхом и трепетом. Будем же подражать хотя бы этим чужеземцам, – мы, граждане неба! Они, увидев Его в хижине и в яслях и не увидев ничего такого, что видишь ты теперь, приступили с великим трепетом, – а ты видишь его не в яслях, а на жертвеннике, видишь не жену держащую, а священника предстоящего и Духа, осеняющего Предложенное с великой щедростью, и не просто только видишь это Тело, как они видели, но знаешь и силу Его и все домостроительство, знаешь все, что совершилось чрез Него, будучи тщательно научен всем тайнам. Потому будем приступать с трепетом и показывать более благоговения, нежели те чужеземцы, чтобы, приступая к Нему просто и невнимательно, не собрать нам огня на свою голову.
   Впрочем, говорю это не к тому, чтобы мы не приступали, но чтобы не приступали недостойно, потому что как опасно приступать без рассуждения, так и не приобщаться этой таинственной Вечери есть голод и смерть. Эта трапеза есть сила для души нашей, крепость для сердца, основание упования, надежда, спасение, свет, жизнь. Отошедши туда с этой жертвой, мы с великим дерзновением вступим в священные обители, как бы огражденные со всех сторон золотым оружием. Но что я говорю о будущем? Это таинство и здесь делает для тебя землю небом!

Как готовиться к причащению Святых Христовых Таин [45 - Против аномеев, 6 (4).]

Если вы пожелаете приобщиться этого Святого Приношения, то за несколько дней должны очищать себя покаянием, молитвой, милостыней и занятием духовными предметами и не возвращаться назад, как пес… на свою блевотину (2 Пет. 2, 22). Не странно ли, что о телесных вещах прилагают такое попечение: за несколько дней до наступления праздника вынимают из сундуков самое лучшее платье и приводят его в порядок, покупают обувь, делают обильнейшие запасы для стола, придумывают множество всяких приготовлений и всячески убирают и украшают самих себя, – а о душе, оставленной в пренебрежении, неочищенной, оскверненной, томящейся голодом и остающейся нечистой, нисколько не заботятся; тело приводят сюда украшенным, а душу оставляют обнаженной и безобразной? Между тем тело твое видит подобный тебе раб, и тебе не будет никакого вреда, как бы оно ни было одето, а душу видит Господь и за нерадение о ней подвергает величайшему наказанию.
Разве вы не знаете, что эта трапеза исполнена духовного огня, и как источники изобилуют естественной водой, так и она содержит в себе невыразимый пламень? Приступай же к ней не с соломой, деревом и сеном, чтобы тебе не усилить этого пламени и не сжечь приобщающейся души, но приступай с драгоценными камнями, золотом и серебром (см.: 1 Кор. 3, 12–13), чтобы и это вещество сделать более чистым, и выйти отсюда с великой прибылью. Если есть что-нибудь худое в душе твоей, извергни, изгони это вон из нее. Врага ли кто имеет и потерпел великие обиды? Пусть он прекратит вражду, пусть усмирит воспламененную и раздраженную душу, чтобы внутри не оставалось никакого волнения и смятения. Через приобщение ты примешь в себя Царя, а когда Царь входит в душу, тогда в ней должна быть великая тишина, великое спокойствие, глубокий мир помыслов.

Как следует приступать к Святой Чаше [46 - О кладбище и о кресте (3).]

   Приступим [к Чаше], увещеваю вас, со страхом, с великим почтением и благоговением. Разве вы не знаете, как стояли Ангелы при гробе, не имевшем тела Его, при гробе пустом? Так как он всецело воспринял в себя Тело Владычнее, то они воздают великую честь и самому месту. Ангелы, превосходящие наше естество, с таким почтением и благоговением стояли при гробе, – а мы, намереваясь приступить не к гробу пустому, но к самой Трапезе, содержащей Агнца, приступим с шумом и смятением? Какое же будет нам после того извинение?
   Не напрасно я говорю это, но потому, что вижу, как многие в этот вечер шумят, кричат, теснят друг друга, толкают, бранят и скорее уготовляют себе наказание, чем спасение, поэтому я и обращаю к ним это увещание. Что делаешь ты, человек? Когда стоит пред Трапезой священник, воздевая руки к небу, призывая Духа Святого, чтобы он сошел и коснулся Предлежащего, то бывает великая тишина, великое безмолвие. Когда же Дух даровал благодать, когда Он сошел, когда Он коснулся предлежащих Даров, когда ты видишь Агнца, уже закланного и изготовленного, тогда начинаешь шум, тогда смятение, тогда спор, тогда брань? Как же ты можешь причаститься этой Жертвы, приступая к Трапезе с таким смятением? Не довольно для нас того, что мы приступаем с грехами, но и во время самого приступания мы не хотим воздержаться от прегрешений? В самом деле, когда мы спорим, когда шумим, когда угрызаем друг друга, то как будем без грехов?
   К чему спешишь ты, скажи мне? Для чего теснишься, видя закланного Агнца? Если бы даже во всю ночь пришлось взирать на эту Жертву, то неужели, скажи мне, такое зрелище могло бы произвести пресыщение? Целый день ты ждал, провел бо́льшую часть ночи, и такой подвиг ты теряешь и губишь в краткое мгновение времени? Помысли, что такое предлежит и по какой причине. Агнец заклан для тебя, а ты с пренебрежением взираешь на Него, закланного. Ибо, – сказано, – где будет труп, там соберутся орлы (Мф. 24, 28). А мы приступаем не как орлы, но как псы, – таково наше бесстыдство!
   Помысли, что было некогда пролито. Это – Кровь, Кровь, которая изгладила рукописание грехов, Кровь, которая очистила твою душу, которая омыла твои нечистоты. Итак, если мы получили столь великий дар, то покажем себя по силам своим достойными дарованных нам благ, дабы сподобиться и Царства Небесного благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, честь, держава во веки веков. Аминь.

Священникам о Евхаристии [47 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 82 (4–6).]

   Как многие ныне говорят: «Желал бы я видеть лицо Христа, [Его] образ, одежду, обувь!» Вот, ты видишь Его, прикасаешься к Нему, вкушаешь Его. Ты желаешь видеть одежды Его, – а Он дает тебе Самого Себя, и не только видеть, но и касаться, и вкушать, и принимать внутрь. Итак, никто не должен приступать с небрежением, никто с малодушием, но все с пламенной любовью, все с горячим усердием и бодростью. Если иудеи ели агнца с поспешностью, стоя и имея сапоги на ногах и жезлы в руках, то гораздо более тебе должно бодрствовать. Они готовились идти в Палестину, а потому и имели вид путешественников, – ты же готовишься идти на небо.
   Поэтому должно всегда бодрствовать: немалое предстоит наказание тем, которые недостойно приобщаются. Подумай, как ты негодуешь на предателя и на тех, которые распяли Христа. Итак, берегись, чтоб и тебе не сделаться виновным против Тела и Крови Христовой. Они умертвили всесвятое Тело, – и ты принимаешь его нечистой душой после столь великих благодеяний. В самом деле, Он не удовольствовался лишь тем, что сделался человеком, был заушен и умерщвлен, но Он еще сообщает Себя нам, и не только верой, но и самым делом делает нас Своим Телом. Насколько же чист должен быть тот, кто наслаждается этой Жертвой! Насколько чище лучей солнечных должны быть рука, раздробляющая эту Плоть, уста, наполняемые духовным огнем, язык, обагряемый страшной Кровью!
   Помысли, какой чести ты удостоен, какой наслаждаешься Трапезой! При виде чего трепещут Ангелы и на что не смеют взглянуть без страха по причине сияния, отсюда исходящего, тем мы питаемся, с тем сообщаемся и делаемся одним Телом и одной Плотью со Христом! Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его? (Пс. 105, 2).
   Какой пастырь питает овец собственными членами? Но что я говорю пастырь? Часто бывают такие матери, которые новорожденных младенцев отдают другим кормилицам. Но Христос не потерпел этого, но Сам питает нас собственной Кровью и через все соединяет нас с Собой. Размысли же, что Он родился от нашего естества. С каждым верующим Он соединяется посредством Таин и Сам питает тех, которых родил, а не поручает кому-либо другому, и этим опять уверяет тебя в том, что Он принял твою плоть.
   Итак, удостоившись такой любви и чести, не будем предаваться беспечности.
   Не видите ли, с какой готовностью младенцы берут сосцы, с каким стремлением прижимают к ним уста свои? С таким же расположением и мы должны приступать к этой Трапезе и к сосцу духовной Чаши, или, лучше сказать, мы с бо́льшим еще желанием должны привлекать к себе, подобно грудным младенцам, благодать Духа, и одна только у нас должна быть скорбь – та, что мы не приобщаемся этой Пищи.
   Действия этого Таинства совершаются не человеческой силой. Тот, Кто совершил их тогда, на той Вечери, и ныне совершает их. Мы занимаем место служителей, а освящает и претворяет Дары Сам Христос. Да не будет здесь ни одного Иуды, ни одного сребролюбца. Если кто не ученик Христов, то пусть удалится: трапеза не допускает тех, которые не таковы. «С учениками Моими, – говорит Христос, – совершу пасху» (см.: Мф. 26, 18). Это та же самая Трапеза, которую предлагал Христос, и ничем не менее той. Нельзя сказать, что ту совершает
   Христос, а эту человек: ту и другую совершает Сам Христос. Это место есть та самая горница, где Он был с учениками; отсюда они вышли на гору Елеонскую.
   Выйдем и мы туда, где простерты руки нищих, – это именно место есть гора Елеонская, множество же нищих – это маслины, насажденные в доме Божием, источающие елей, который будет полезен для нас там, который имели пять дев и которого не взявши, другие пять погибли. Взявши этот елей, войдем, чтобы нам с горящими светильниками выйти навстречу Жениху. Взявши этот елей, выйдем отсюда. Не должен приступать сюда ни один бесчеловечный, ни один жестокий и немилосердный, – словом, ни один нечистый.
   Это говорю вам, которые приобщаетесь, и вам, которые служите. Нужно побеседовать и с вами, чтобы вы со многим тщанием разделяли эти Дары. Немалое наказание ожидает вас, если вы, признав кого-либо нечестивым, позволите причаститься этой Трапезы. Кровь Его взыщется от рук ваших. Хотя бы кто был полководец, хотя бы высший начальник, хотя бы сам царь, носящий диадему, но если приступает недостойно, то запрети ему: ты имеешь больше власти, нежели он.
   Если бы тебе поручено было сохранять в чистоте источник воды для стада и ты увидел овцу, имеющую на устах много грязи, то не позволил бы ей наклониться и возмутить источник. Но теперь вручен тебе источник не воды, а Крови и Духа, – и ты, видя некоторых имеющих грех, который хуже земли и грязи, и приступающих к этому источнику, не вознегодуешь, не воспрепятствуешь? Какое ты можешь получить прощение? Для того Бог удостоил вас этой чести, чтобы вы разбирали такие дела. В этом состоит ваше достоинство, ваша важность, ваш венец, а не в том, чтобы вы облекались в белую и блистательную одежду!
   «Но как, – скажешь, – я могу знать того и другого?» Я говорю не о неизвестных, но об известных людях. Скажу нечто более страшное: не столько опасно приступать к этому Таинству бесноватым, сколько тем, которые, как говорит Павел, попирают Христа, Кровь Завета не почитают за святыню и ругаются над благодатью Духа (см.: Евр. 10, 29). Приступающий во грехах хуже бесноватого. Последний не наказывается, потому что он беснуется, а приступающий недостойно предается вечному мучению. Итак, будем удалять не только бесноватых, но и всех, которых увидели бы недостойно приступающими.
   Никто не должен приобщаться, если он не из числа учеников Христовых. Никто не должен принимать Дары, подобно Иуде, чтобы не потерпеть участь Иуды. Это собрание верующих есть также Тело Христово. Поэтому ты, служитель Таинств, смотри, чтобы тебе не раздражить Владыку, если не будешь очищать это Тело, смотри, чтобы не дать меча вместо пищи. Но хотя бы кто и по неразумию пришел для причащения, воспрети ему, не бойся. Бойся Бога, а не человека. Если будешь бояться человека, то от Бога будешь уничижен, а если будешь бояться Бога – то и от людей почитаем. Если ты сам не смеешь, то приведи ко мне: я не позволю этой дерзости. Скорее предам душу свою, нежели причащу Крови Господней недостойного; скорее пролью собственную кровь, нежели причащу столь страшной Крови того, кого не должно!
   Если же кто после многих испытаний не найдет недостойного, то не будет виновен. Это сказано мной об известных людях. Если мы исправим этих, то Бог и неизвестных скоро соделает нам известными. Если же мы оставим без внимания известных нам, то для чего Ему делать других нам известными? Это говорю я не для того, чтобы мы только удаляли и отсекали, но для того, чтобы мы исправляли и возвращали их, чтобы имели попечение о них. Таким образом мы и Бога умилостивим, и найдем много достойных причастников, и получим за свое старание и попечение о других великую награду, которой да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

О пользе чтения Евангелия [48 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 53 (3).]

   Кто беседует с Богом и слушает беседу Божию, тому невозможно не получить никакой пользы. Ведь мы тотчас же поправляем на себе одежду и умываем руки, как только хотим взять Библию. Видишь ли, какое благоговение еще прежде чтения? Если же мы со вниманием и читать будем, то приобретем великую пользу.
   В самом деле, если бы это чтение не приводило душу в благоговение, мы не стали бы умывать рук; сверх того, жена, если она непокрыта, тотчас надевает покрывало, представляя этим свидетельство своего внутреннего благоговения, а муж, если голова его покрыта, – обнажает ее. Видишь ли, как внешний вид бывает провозвестником внутреннего благоговения? Потом, и сев слушать, человек часто взывает и осуждает свою настоящую жизнь.
   Будем же внимать Писаниям, возлюбленные! И если не другое что, то, по крайней мере, Евангелие да будет для нас предметом особенного внимания, да будет всегда в наших руках. Ведь только что откроешь эту книгу, тотчас увидишь пред глазами имя Христово и тотчас услышишь слова: Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с Иосифом… оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго (Мф. 1, 18). А кто услышит это, тотчас пожелает девства, подивится рождению, отрешится от земли. Немаловажно и то, что ты увидишь Деву, сподобившуюся Духа, и Ангела, беседующего с Ней.
   Между тем это еще в начале. Если же ты будешь продолжать чтение до конца, то тотчас отвергнешь все житейское и будешь смеяться над всем земным. Если ты богат – за ничто почтешь богатство, когда услышишь, что Она, обрученная тектону и происшедшая из смиренного дома, сделалась Матерью твоего Владыки. Если ты беден – не будешь стыдиться своей бедности, когда узнаешь, что Творец мира не устыдился беднейшего дома. Помышляя об этом, ты не станешь брать того, что принадлежит другим, – напротив, скорее сам сделаешься любителем бедности и будешь презирать богатство. А достигнув этого, ты избежишь всякого зла. Далее, когда увидишь Его лежащим в яслях, тогда не будешь стараться украсить свое дитя золотом или устроить для своей жены серебряное ложе. А не заботясь об этом, ты не станешь из-за этого лихоимствовать и похищать.
   Много и других выгод можно получить, которых нельзя теперь пересказать в подробности, но их узнают те, которые сделают опыт. Потому умоляю вас и приобретать книги Священного Писания, и усвоить себе мысли их, и начертывать их в душах. Иудеям, так как они не были внимательны, повелено было привешивать книги к рукам, а мы даже и не на руках, а в доме полагаем их, тогда как надлежит отпечатывать их в сердце. Чрез это мы очистим настоящую жизнь и достигнем будущих благ, которых да сподобимся все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О крестном знамении [49 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 54 (4–5).]

   так, никто не стыдись достопокланяемых знаков нашего спасения, которыми мы живем, и начала всех благ, которыми существуем. Но как венец будем носить крест Христов. Через него совершается все, что для нас нужно. Нужно ли родиться – предлагается нам крест, хотим ли напитаться таинственной Пищей, нужно ли принять рукоположение или другое что сделать – везде предстоит нам этот знак победы. Потому-то мы со всяким тщанием начертываем его и на домах, и на стенах, и на дверях, и на челе, и на сердце. Крест есть знамение нашего спасения, общей свободы и милосердия нашего Владыки, который, как овца, веден был… на заклание (Ис. 53, 7).
   Потому когда знаменуешься крестом, то представляй все значение креста, погашай гнев и все прочие страсти. Когда знаменуешься крестом, пусть на челе твоем выражается живое упование, а душа твоя делается свободной. Без сомнения вам известно, что доставляет нам свободу. Потому и Павел, склоняя нас к этому, – я разумею свободу, нам приличную, – упомянув о кресте и Крови Господней, убеждает такими словами: Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков (1 Кор. 7, 23). Помышляй, говорит, о дорогой цене, какая заплачена за тебя, и не будешь рабом ни одного человека, – а под дорогой ценой он разумеет крест.
   Не просто перстом должно его изображать, но должны этому предшествовать сердечное расположение и полная вера.
   Если так изобразишь его на лице твоем, то ни один из нечистых духов не сможет приблизиться к тебе, видя тот меч, которым он уязвлен, видя то оружие, от которого получил смертельную рану. Если и мы с трепетом взираем на те места, где казнят преступников, то представь, как ужасается диавол, видя оружие, которым Христос разрушил всю его силу и отсек голову змия.
   Итак, не стыдись столь великого блага, да не постыдит и тебя Христос, когда придет в славе Своей и когда это знамение явится перед Ним, сияя светлее самих лучей солнечных. Тогда крест этот самим явлением своим как бы скажет в оправдание Господа перед целой вселенной и в свидетельство, что с Его стороны все сделано, что только было нужно. Это знамение и в прежние, и в нынешние времена отверзало заключенные двери, оно отнимало силу у вредоносных веществ, делало недействительным яд, оно врачевало смертоносные угрызения зверей. Если оно отверзло врата адовы, отворило твердь небесную, вновь открыло вход в рай и сокрушило крепость диавола, то что удивительного, если оно побеждает силу ядовитых веществ, зверей и всего тому подобного?
   Итак, запечатлей крест в уме твоем и обними спасительное знамение душ наших. Этот самый крест спас и преобразовал вселенную, изгнал заблуждение, ввел истину, землю обратил в небо, людей сделал Ангелами. Когда при нас крест, тогда демоны уже не страшны и не опасны, смерть уже не смерть, а сон. Крестом все враждебное нам низложено и попрано.

О почитании воскресного дня [50 - Слово в день Богоявления (1).]

   Мореплаватели и кормчие делают все, как бы переплыть море и достигнуть пристани, а мы ревнуем о том, чтобы непрестанно носиться по морю, постоянно погружаться в волны житейских дел, обращаться на площадях и в судилищах, здесь же встречаться едва однажды или дважды в целый год. Или вы не знаете, что Бог устроил церкви в городах, как пристани на море, дабы мы, прибегая сюда от бури житейских смятений, наслаждались величайшей тишиной? Подлинно, здесь не нужно бояться ни бурного движения волн, ни нападения разбойников, ни нашествия злодеев, ни силы ветров, ни засады зверей: это – пристань, свободная от всего такого, это – духовная пристань душ.
   И вы сами свидетели сказанному. Если бы кто-нибудь из вас раскрыл теперь свою совесть, то нашел бы внутри себя великое спокойствие: ни гнев не волнует, ни похоть не воспламеняет, ни зависть не иссушает, ни гордость не надмевает, ни страсть тщеславия не снедает, но все эти звери укрощены, так как слушание Божественных Писаний, как бы некоторая божественная чарующая песня, проникает чрез слух в душу каждого и усыпляет эти безумные страсти. Как же не жалеть о тех, которые, имея возможность наслаждаться таким любомудрием, не обращаются и не приходят постоянно к общей матери всех – Церкви?
   Какое мог бы ты указать мне занятие необходимее этого? Какое собрание полезнее? И что препятствует пребыванию здесь? Ты, конечно, скажешь мне, что бедность бывает для тебя препятствием участвовать в этом прекрасном собрании, но это – неосновательный предлог. Неделя имеет семь дней; эти семь дней Бог разделил с нами так, что Себе не взял больше и нам не дал меньше, и даже не разделил их поровну – не взял Себе трех и не дал нам трех, но тебе отделил шесть дней, а для Себя оставил один. Ты же и в этот весь день не хочешь воздержаться от дел житейских, но как поступают святотатцы, так и ты осмеливаешься поступать с этим днем, похищая и употребляя его на житейские заботы, тогда как он освящен и назначен для слушания духовных поучений.
   Но что говорить о целом дне? Как поступила вдовица с милостыней, так поступай и ты с временем этого дня: она положила две лепты и приобрела великое благоволение от Бога, – так и ты удели Богу два часа и внесешь в дом свой прибыль бесчисленных дней. А если не воздержишься, то смотри, чтобы ты, не желая отрешиться от земных приобретений в течение малой части дня, не лишился трудов целых годов. Бог может, когда пренебрегают Им, уничтожить и собранные богатства, как Он, угрожая, говорил иудеям, когда они не радели о храме: И что принесете домой, то Я развею (Агг. 1, 9).
   Если ты приходишь к нам один раз или дважды в год, то, скажи мне, чему необходимому мы можем научить тебя? О душе? О теле? О бессмертии? О Царстве Небесном? О наказании? О геенне? О долготерпении Божием? О прощении? О покаянии? О крещении? Об отпущении грехов? О тварях небесных и земных? О природе человеческой? Об Ангелах? О коварстве бесов? О кознях диавола? О поведении? О догматах? О правой вере? Об извращенных ересях? Это и гораздо больше этого до́лжно знать христианину и обо всем давать ответ спрашивающим вас. А вы не можете узнать и малейшей части этого, собираясь сюда однажды в год, и притом мимоходом и по обычаю праздника, а не по благочестивому душевному расположению.

О силе церковной молитвы [51 - Против аномеев, 3 (6–7).]

   «Молиться, – говорят, – могу я и дома». Ошибаешься ты, человек: молиться, конечно, можно и дома, но молиться так, как в церкви, где такое множество отцов, где единодушно воссылается песнь к Богу, дома невозможно. Ты не будешь так скоро услышан, молясь Владыке у себя, как молясь со своими братьями. Здесь есть нечто большее, как то: единодушие и согласие, союз любви и молитвы священников. Для того и предстоят священники, чтобы молитвы народа, как слабейшие, соединясь с их молитвами сильнейшими, вместе с ними восходили на небо.
   Если ты приучишь себя молиться с усердием, то не будешь иметь нужды в наставлении сослужителей твоих, так как Сам Бог без всякого посредника будет озарять ум твой. Если же молитва одного имеет такую силу, то гораздо более – молитва с народом: у последней больше силы и гораздо больше дерзновения, нежели у молитвы, совершаемой дома и наедине. Это я хочу объяснить вам и из человеческой истории.
   Лет десять тому назад некоторые, как вы знаете, были обличены в стремлении к тирании. Один из вельмож, обвиненный в этом преступлении, с веревкой в устах был веден на смерть [52 - Вероятно, один из тех Феодоров, которых император Валент с 374 г. преследовал по подозрению в домогательстве верховной власти (см.: Созомен. Церковная история, кн. VI, гл. 35).]. Тогда весь город сбежался на конское ристалище, вывели и рабочих из мастерских, и весь народ, сошедшись вместе, избавил от царского гнева человека осужденного и недостойного никакого помилования.
   Так, желая смягчить гнев земного царя, вы все стеклись с детьми и женами, а намереваясь умилостивить Царя Небесного и избавить от Его гнева не одного человека, как тогда, и не двоих, троих или сто, но всех грешников вселенной и освободить одержимых демоном из сетей диавола, неужели вы будете оставаться вне церкви и не стечетесь все вместе, чтобы Бог, воззрев на ваше единодушие, и тех освободил от наказания, и вам простил грехи? Если в это время ты будешь находиться на рынке, или дома, или в необходимых занятиях, то неужели не разорвешь все эти узы сильнее всякого льва и не придешь к общей молитве? Какую же, скажи мне, возлюбленный, ты будешь иметь в таком случае надежду на спасение?
   Не люди только одни здесь страшно взывают, но и Ангелы припадают к Владыке, и Архангелы молятся. Самое время благоприятствует им, самое Жертвоприношение содействует. Как люди, взяв масличные ветви, потрясают ими перед царями, напоминая им этими ветвями о милости и человеколюбии, – так точно и Ангелы, представляя вместо масличных ветвей самое Тело Господне, умоляют Владыку за род человеческий и как бы так говорят: «Мы молимся за тех, которых Сам Ты некогда удостоил такой любви Своей, что предал за них собственную Свою душу; мы изливаем моления за тех, за которых Сам Ты пролил кровь; мы просим за тех, за которых Ты принес в жертву Свое тело».
   Итак, зная все это, будем стекаться в этот час, чтобы привлечь милость и обрести благодать и благовременную помощь.

О пользе посещения храма Божия [53 - Беседы о перемене имен, 4 (1).]

   Любящий желает видеть не только самого любимого и не только дом его, но и преддверие, и не только преддверие дома, но и самую улицу и переулок (то есть дом любимого человека) и, если увидит хоть одежду или обувь друга, думает, что пред ним сам друг его. Таковы были пророки: так как они не видели Бестелесного Бога, то взирали на храм и в нем представляли себе присущим Самого Бога.
   Это место есть школа добродетели, училище любомудрия. Приди не только во время собрания, когда бывает чтение Писания, духовное поучение и собор честных отцов, – нет, и во всякое другое время приди только в преддверие – и тотчас отложишь житейские заботы. Войди в преддверие – и как бы ветерок какой духовный повеет на твою душу. Эта тишина внушает страх и учит любомудрию, возбуждает ум и не дает помнить о настоящем, переносит тебя с земли на небо. Если же так полезно быть здесь и без собрания, то какую пользу получают здесь присутствующие и какую потерю несут отсутствующие тогда, когда пророки вопиют со всех сторон, когда апостолы благовествуют, когда Христос стоит посреди, когда Отец одобряет происходящее здесь, когда Дух Святой сообщает свою радость!
   Хотел бы я знать, где теперь уклонившиеся от собрания, что удержало их и отвлекло от этой священной Трапезы, о чем у них разговор? Впрочем, я хорошо знаю это: они или разговаривают о вещах непристойных и смешных, или предались житейским заботам. О, если бы вы могли войти в их совесть, тогда ясно увидели бы, сколько у них ран, сколько терний! Как земля, не обрабатываемая руками земледельца, глохнет и зарастает кустарником, так и душа, не пользующаяся духовным наставлением, произращает терния и волчцы. Если и мы, каждодневно слушающие пророков и апостолов, едва удерживаем свой гнев, едва обуздываем ярость, едва укрощаем похоть, едва извергаем из себя гной зависти и, постоянно напевая своим страстям стихи из Божественного Писания, едва усмиряем этих наглых зверей, то они, никогда не пользующиеся этим врачевством и не слушающие божественного любомудрия, – они какую, скажи мне, могут иметь надежду на спасение?
   Хотелось бы мне быть в состоянии показать вашим глазам душу их, – вы увидели бы, как она нечиста, осквернена, расстроена, унижена и безнадежна! Как тела не пользующихся баней покрываются множеством пыли и грязи, так и душа, не пользующаяся
   духовным учением, покрывается великой нечистотой грехов. Здешнее (то есть церковь и все, что есть и совершается в церкви) есть духовная баня, теплотой Духа очищающая всякую нечистоту.

К тем, которые разговаривают в церкви [54 - Беседы на слова пророка Исаии, 1 (1, 4, 6).]

   Ничто так не делает нашей жизни радостной, как веселие в церкви.
   В церкви сохраняется радость радующихся, в церкви – утешение для унывающих, в церкви – веселие для скорбящих, в церкви – успокоение для изнуренных, в церкви – отдохновение для утружденных. Придите ко Мне, – сказал Господь, – все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11, 28). Что может быть вожделеннее этого воззвания? Что приятнее этого приглашения? На пир зовет тебя в церкви Господь, приглашает к отдохновению вместо трудов, возвращает к успокоению после скорбей, облегчая бремя грехов, врачуя уныние наслаждением и печаль – радостью. О неизреченное попечение, небесное призвание!
   Поспешим же, возлюбленные, как показать ревностное усердие, так и с надлежащим благочинием и с должным расположением исполнять его. [Однако некоторые,] предполагающие беседовать с Богом и возносящие Ему славословие, потом, оставив Его, каждый выбирает соседа и начинает разговаривать о делах, происходящих дома, на торжищах, в народе, на зрелищах, в войске, как устроено то и как опущено это, что излишне в распоряжениях и чего недостает в них, и вообще разговаривает здесь обо всех делах общественных и частных. Заслуживает ли это прощения?
   Беседующий и с земным царем говорит только о том, о чем тот хотел бы слышать и о чем он сам предлагает вопросы, если же осмелится упомянуть о чем-нибудь другом против его желания, то подвергается тяжкому наказанию, – а ты, беседуя с Царем царствующих, Которому с трепетом служат Ангелы, оставив беседу с Ним, разговариваешь о грязи, о пыли, о паутине? Таковы ведь настоящие дела! Как ты перенесешь наказание за такое пренебрежение? Кто избавит тебя от этого наказания?
   «Но, – скажешь, – дела и управление находятся в худом положении, о них мы и говорим много и беспокоимся много». Какая же причина? Неблагоразумие, скажешь, правителей? Не неблагоразумие правителей, а наша греховность, последствие преступления. Она извратила дела, она привлекла все бедствия, она вооружила врагов, она доставила нам поражение. Не от чего-нибудь другого постиг нас ряд бедствий, как только от этой причины. Хотя бы правителем нашим был какой-либо Авраам, хотя бы Моисей, хотя бы Давид, хотя бы мудрейший Соломон, хотя бы праведнейший из всех людей, но, если мы живем худо, это безразлично в отношении к причине зол.
   Будем считать наступление скорбей последствием наших грехов и, ежедневно рассматривая свои проступки, будем обвинять в том не других, но самих себя. Не только невнимательность правителей, но гораздо более наши проступки навлекают на нас бедствия. И так каждый, приходящий сюда, пусть помышляет о собственных грехах, а не обвиняет других и таким образом с надлежащим благочинием пусть возносит настоящее славословие. А требуемое от нас благочиние состоит в том, чтобы, во-первых, приступать к Богу с сердцем сокрушенным, потом выражать такое расположение сердца и внешним видом, стоянием, благопристойным положением рук, кротким и сдержанным голосом. Это легко и возможно для всякого желающего.
   Как же это может быть исполнено всеми? Поставим для себя законом и скажем: предписана общеполезная заповедь, и все мы должны участвовать в этой пользе. Потому прекратим беспорядочные вопли и исправим положение рук, слагая их при возношении к Богу, а не поднимая непристойными движениями. Этого не любит и отвращается Бог, как Он любит и приемлет человека кроткого. А вот на кого Я призрю, – говорит Он: – на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим (Ис. 66, 2).
   Скажем друг другу: «Бог не хочет, чтобы мы беседовали с Ним и одновременно разговаривали между собой, чтобы, оставив беседу с Ним, вели разговоры о предметах настоящих и грязью оскверняли жемчужины. Он считает это обидой для Себя, а не славословием». Если же кто станет нарушать эту заповедь, то мы будем заграждать ему уста, преследовать его как врага нашего спасения и выгонять его вон из ограды святой церкви. Поступая таким образом, мы легко загладим прежние грехи свои, и Сам Господь будет ликовать среди нас со святыми Ангелами и раздавать каждому венцы за благочиние. Он человеколюбив и щедр и радуется нашему спасению, потому, услаждаясь нашими добрыми делами, Он обещал Царство Небесное и участие в жизни вечной и уготовал все блага, желая, чтобы мы наследовали их, чего да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу подобает слава, держава, честь и поклонение ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Увещевание к тем, кто не ходит в церковь [55 - Беседа против не пришедших в собрание на слова апостола: Если враг твой голоден, накорми его (Рим. 12, 20) и о злопамятстве (3).]

   Неужели ты не стыдишься иудеев, которые с такою точностью соблюдают субботу и с самого вечера прекращают всякие работы? Как только они увидят в пятницу, что солнце склоняется к западу, то прекращают договоры и оканчивают торговлю, и если кто, купив что-нибудь у них перед вечером, придет вечером и принесет плату, то они не позволяют себе принять ее и получить серебро. Но что я говорю о плате за проданное и о договорах? Если бы предстояло получить сокровище, то они скорее решились бы лишиться прибыли, нежели нарушить закон.
   Так иудеи соблюдают закон, и притом безвременно, и с такой точностью держатся они установления, которое не приносит им никакой пользы, но еще вредит, а ты, который выше тени, удостоился видеть Солнце правды, стремишься к небесной жизни, принял истину, не оказываешь усердия даже одинакового с теми, которые безвременно прилежат к недоброму делу, но, будучи призываем сюда на малую часть дня, не хочешь употребить и этого времени на слушание Божественных изречений? Какое же, скажи мне, можешь ты получить прощение? Какое можешь сказать основательное и справедливое оправдание? Невозможно, невозможно столь беспечному и нерадивому получить когда-нибудь прощение, хотя бы он тысячекратно ссылался на нужды житейских дел.
   Разве ты не знаешь, что, если ты, прийдя, помолишься Богу и примешь участие в здешнем собрании, то предстоящие тебе дела будут гораздо успешнее? Ты имеешь житейские заботы? Для них и приходи сюда, чтобы, приобретя благоволение Божие пребыванием здесь, ты вышел с безопасностью, чтобы тебе иметь Бога помощником, чтобы тебе сделаться непобедимым для бесов при помощи вышней Десницы.
   Если ты воспользуешься молитвами отцов, примешь участие в общей молитве, выслушаешь Божественные изречения, приобретешь помощь Божию и, таким образом, выйдешь отсюда огражденный этим оружием, то и сам диавол не посмеет взглянуть на тебя, не только что злые люди, которые стараются злословить и клеветать. Если же ты выйдешь из дома на торжище без этого оружия, то легко будешь уловляем всеми врагами. Оттого многое и в общественных, и частных делах идет у нас не по нашему желанию, что мы не о духовном наперед заботимся, а потом о житейском, но извратили порядок. От этого и правильный ход дела извратился, и все у нас исполнилось великого смятения.

Часть 5
Любовь к ближним

Об истинной любви к ближним [56 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 60 (3).]

   Спаситель сказал: Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18, 20). Итак, что же? Неужели не случается, чтобы двое или трое собрались во имя Его? Случается, но редко. Христос не просто говорит о собрании и не его только требует. Слова Его имеют такой смысл: «Если кто поставляет Меня за первое основание любви к ближнему и если притом имеет другие добродетели, с тем Я буду находиться вместе». Но мы видим, что многие имеют другие побуждения к любви: один любит потому, что его самого любят, другой потому, что его уважают, иной потому, что ближний в некотором житейском деле был для него полезен, а четвертый по чему-нибудь другому. Но трудно найти такого, который бы любил ближнего искренно и как должно – для Христа.
   Это открывается из причин, производящих вражду. Так как они соединены между собой преходящими выгодами, то поэтому любовь их не имеет ни пламенности, ни постоянства – напротив, каждая обида, или потеря денег, или зависть, или любовь к тщеславию, или другое что подобное легко разрушает их любовь, не имеющую духовного корня. Если бы был такой корень, то ничто житейское не могло бы разрушить духовного. Любовь, имеющая основанием Христа, тверда, постоянна, непобедима; расторгнуть ее не может ничто – ни клевета, ни опасности, ни смерть, ни другое что-либо подобное. Кто таким образом любит, хотя бы претерпевал тысячу поражений за свою любовь, не оставит ее. Кто любит за то, что его любят, тот, случись с ним неприятность, прервет любовь свою, а кто соединен той любовью, никогда не оставит ее. Потому и Павел сказал: Любовь никогда не перестает (1 Кор. 13, 8).
   Что ты скажешь мне в защиту свою? Что тебя обидел тот, который был почтен тобой? Или что облагодетельствованный тобой хотел убить тебя? Но если ты любишь для Христа, то и это самое располагает тебя к большей любви. Что у других служит к разрушению любви, здесь то же самое служит к утверждению ее. Почему же? Во-первых, потому что таковой бывает для тебя виновником наград, во-вторых, потому что он имеет нужду в большей помощи и заботливости о нем. Вот почему, кто так любит, тот не разбирает ни рода, ни отечества, ни богатства, ни взаимной любви к себе, ни другого чего-либо подобного. Но хотя бы его ненавидели, обижали, умерщвляли, не перестает любить, имея достаточную причину к любви – Христа. На Него неуклонно взирая, он пребывает тверд и неизменен.
   И Христос таким же образом любил врагов, неблагодарных, обидчиков, поносителей, ненавистников, не хотевших и смотреть на Него, предпочитавших Ему даже дерево и камни, – любил их высочайшей любовью, которой нельзя найти подобной. Он говорит: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13). Смотри, как он заботится и о тех, которые распяли Его и которые столько показали неистовства над Ним! Так говорил Он о них к Отцу: Прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23, 34). И впоследствии послал еще к ним учеников.
   Итак, поревнуем и мы этой любви и будем взирать на нее, чтобы, сделавшись подражателями Христу, удостоиться и здешних, и будущих благ благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Как сохранить мир с ближними [57 - Толкование на Псалмы, 119 (3).]

   Желательно, чтобы мы с мирными были мирны, а [псалмопевец] и с ненавидящими мир бех мирен (Пс. 119, 6). Как же и мы можем достигнуть этого? Если будем жить как странники, если будем жить как пришельцы, если не будем пленяться ничем настоящим. Подлинно, ничто не бывает столько причиной вражды и раздора, как любовь к настоящим благам, пристрастие или к славе, или к богатству, или к удовольствиям. Когда же ты разорвешь все эти узы и не попустишь душе пленяться чем-нибудь подобным, тогда увидишь, откуда берет свое начало раздор, где лежит основание добродетели.
   Для того Христос и повелевает нам быть овцами среди волков, чтобы ты не говорил: «Я потерпел то и то и оттого ожесточился». Хотя бы ты потерпел бесчисленное множество обид, продолжай быть овцой и победишь волков. Такой-то человек зол и нечестив? Но ты имеешь силу, которой можешь преодолевать и злых. Что смиреннее овцы? Что свирепее волка? Однако первая преодолевает последнего, как видно на апостолах, потому что нет ничего могущественнее кротости, ничего – сильнее долготерпения. Вот почему Христос и заповедует нам быть овцами среди волков.
   Но, сказав это и желая объяснить, каков должен быть Его ученик, и что для него недостаточно этой простоты, то есть кротости овцы, прибавляет еще нечто другое: Будьте, – говорит, – как голуби (Мф. 10, 16), соединяя кротость двух смирных и незлобивых животных. Такой требует Он от нас кротости, когда мы обращаемся среди злобных! Не говори мне: «Он зол, я не могу сносить». Тогда особенно и нужно показывать кротость, когда мы имеем дело со злобными и враждебными, тогда и открывается ее сила, тогда и сияет ее действенность, достоинство и польза.
   Так должны поступать мы, хотя бы нападали на нас, любящих, хотя бы враждовали, хотя бы строили козни, – мы должны соблюдать свое, помня заповедь, повелевающую быть подобными овцам и голубям среди волков, чтобы и их сделать лучшими, и самим достигнуть небесных благ, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

О любви к родственникам [58 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 14 (1).]

   Многие полагают, что для спасения им довольно собственной добродетели и что если они хорошо будут располагать своей жизнью, то для спасения им уже больше ничего не будет недоставать. Но они думают неправильно. И это доказал тот, который закопал один талант, принес его не уменьшенным, но возвратил целым и таким, каким получил. То же доказывает и блаженный Павел, когда говорит: Если же кто о своих и особенно о домашних не печется (1 Тим. 5, 8). Попечение разумеет всякое – и о душе, и о теле, так как и последнее тоже есть попечение. Тот, кто не печется о своих, особенно о домашних, то есть принадлежащих к его роду, хуже неверного. Это говорит и Исаия, глава пророков: От единокровного твоего не укрывайся (Ис. 58, 7).
   Действительно, как может быть милостивым к посторонним тот, кто презирает людей одного с собой рода и свойственников своих? Не назовут ли все тщеславием, когда кто, благодетельствуя чужим, презирает и не щадит своих? Или, с другой стороны, если, наставляя первых, он оставляет в заблуждении последних несмотря на то, что благотворить последним было бы для него и удобнее, и справедливее? Без сомнения. Разве не скажут тогда: «Можно ли назвать милостивыми христиан, когда они презирают своих?» Хуже, – говорит, – неверного. Почему? Потому что последний, если и презирает чужих, то, по крайней мере, не презирает близких себе.
   Сказанное апостолом имеет такой смысл: «Кто нерадит о своих, тот нарушает и закон Божий, и закон природы». Если же непекущийся о присных отрекся от веры и стал хуже неверного, то куда должен быть отнесен и где займет место тот, кто обижает присных своих? Но каким образом он отрекся от веры? Они говорят, что знают Бога, – говорит, – а делами отрекаются (Тит. 1, 16). Между тем что заповедует Бог, в Которого веруем? Не презирать тех, которые связаны с нами племенным родством. Каким же образом может веровать отрицающий это?
   Подумаем об этом все, которые, сберегая деньги, презираем ближних. Бог для того и учредил родственные связи, чтобы мы имели больше случаев благотворить друг другу. Поэтому, если ты не делаешь того, что делает неверный, то ужели ты не отказался от веры? Итак, не в том состоит вера, чтобы веровать только исповеданием, но нужно еще являть праведные дела.

Об уважении к священникам [59 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 86 (4).]

   Будем со всей почтительностью обращаться с теми, кому вверена власть действовать благодатными дарами. Подлинно, велико достоинство священников! Кому, – сказано, – простите грехи, тому простятся (Ин. 20, 23). Потому-то и Павел говорит: Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны (Евр. 13, 17) и: Почитайте их преимущественно с любовью (1 Фес. 5, 13).
   В самом деле, ты заботишься только о своих делах и, если их устроишь хорошо, не будешь отвечать за других людей. А священник, хотя бы и хорошо устроил свою собственную жизнь, но если не будет с должным усердием заботиться о жизни твоей и всех других, вверенных его попечению, то вместе с порочными пойдет в геенну, и часто, невинный по своим делам, он погибает за ваши беззакония, если не исполнит надлежащим образом всего, что его касается.
   Итак, зная, какая великая угрожает опасность священникам, оказывайте им великую любовь. На это указал и Павел, когда сказал: Они неусыпно пекутся о душах ваших, – и не просто, но обязанные дать отчет (Евр. 13, 17). Потому им надобно оказывать великое уважение. Если же и вы вместе с другими станете оскорблять их, то и ваши дела не будут благоуспешны. Доколе кормчий благодушествует, до тех пор и плывущие на корабле безопасны, а коль скоро он от оскорблений и враждебных действий со стороны спутников находится в горе, то уже не может ни быть бдительным по-прежнему, ни действовать с обычным своим искусством и нехотя подвергает их бесчисленным бедствиям.
   Так и священники, если будут пользоваться у вас надлежащей честью, в состоянии будут устроить и ваши дела как следует, а если вы будете опечаливать их, то ослабите их руки и сделаете то, что они вместе с вами легко будут увлечены волнами, хотя бы они были и весьма мужественны.
   Помысли о том, что сказал Христос об иудеях: На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте (Мф. 23, 2–3). Теперь же нельзя сказать, что священники воссели на седалище Моисеевом, – нет, они воссели на седалище Христовом, потому что приняли Христово учение. Потому и Павел говорит: Мы – посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас (2 Кор. 5, 20).
   Не видите ли, как все подчиняются властям мирским? Хотя подчиненные часто превосходят начальствующих и знатностью рода, и жизнью, и мудростью, однако ж из уважения к тому, кто их поставил, они не думают ни о чем этом, но чтут определение царя, каков бы ни был тот, кто получил над ними начальство. Таков-то у нас страх, когда поставляет начальника человек! Но когда рукополагает Бог, мы и презираем рукоположенного, и оскорбляем его, и преследуем бесчисленными поношениями, и, тогда как нам запрещено судить и своих братьев, изощряем язык на священников. И какое найдем мы себе оправдание, когда в своем глазу не видим бревна, а у другого со злобным старанием замечаем и сучок? Ужели не знаешь, что, когда судишь таким образом других, приготовляешь и себе самому тягчайшее осуждение?
   Говорю это не потому, чтобы я одобрял недостойно проходящих служение священства, – нет, я крайне жалею о них и плачу! – тем не менее, однако ж, утверждаю, что и в этом случае подчиненные и особенно люди самые простые не имеют права судить их. Пусть жизнь священника будет самая порочная, но если ты внимателен к самому себе, то не потерпишь никакого вреда в том, что ему вверено от Бога.
   Если Господь заставил говорить ослицу и через волхва даровал духовные благословения, если, таким образом, и через бессловесные уста ослицы, и через нечистый язык Валаама Он действовал для неблагодарных иудеев, то тем более для вас, если вы будете признательны, Он сделает со Своей стороны все, что нужно, и ниспошлет Духа Святого, хотя бы и крайне порочны были священники. Ведь и чистый священник не своей собственной чистотой привлекает Духа Святого, но все совершает благодать. Ибо все ваше, – говорится: – Павел ли, или Аполлос, или Кифа (1 Кор. 3, 21–22). Все, что вверено священнику, есть единственно Божий дар, и сколько бы ни преуспевало человеческое любомудрие, оно всегда будет ниже той благодати.
   Говорю это не для того, чтобы мы беспечно располагали своей жизнью, но для того, чтобы вы, подчиненные, видя нерадение кого-либо из предстоятелей, не приумножали по этому поводу для самих себя зла. Но что я говорю о священниках? Ни Ангел, ни Архангел не может оказать никакого действия на то, что даруется от Бога: здесь все устрояет Отец, и Сын, и Святой Дух, а священник только ссужает свой язык и простирает свою руку. Да и несправедливо было бы, если бы по причине порочности другого лица терпели вред те, которые с верой приступают к символам нашего спасения.
   Итак, зная все это, будем и Бога бояться, и уважать Его священников, оказывая им всякую честь, чтобы и за свои добрые дела, и за уважение к ним получить от Бога великую награду по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Увещевание тем, кто осуждает священников [60 - Толкование на Второе Послание к Тимофею, 2 (2–4).]

   Кто почитает священника, тот будет почитать и Бога, а кто стал презирать священника, тот постепенно дойдет когда-нибудь и до оскорбления Бога. Кто принимает вас, – сказал Господь, – принимает Меня (Мф. 10, 40), священников Его, сказано в другом месте, имей в чести (ср.: Чис. 18. 8). Иудеи стали презирать Бога потому, что презирали Моисея, что бросали в него камни. Кто благоговеет перед священником, тот тем более будет благоговеть перед Богом. Хотя бы священник был нечестив, но Бог, видя, что ты из благоговения к Нему почитаешь даже недостойного чести, Сам воздаст тебе награду. Если кто принимает пророка, во имя пророка, – как говорит Господь, – получит награду пророка (Мф. 10, 41), то, конечно, получит награду и тот, кто уважает священника, слушается его и повинуется ему.
   Разве ты не знаешь, что такое священник? Он – Ангел Господа. Разве свое говорит он? Если ты его презираешь, то презираешь не его, а рукоположившего его Бога. «Что же, – скажешь, – неужели Бог рукополагает всех, даже и недостойных?» Всех Бог не рукополагает, но через всех Сам Он действует, хотя бы они были и недостойными, для спасения народа. Если для народа Он говорил через ослицу и Валаама, человека нечестивого, то тем более через священника. Чего не делает Бог для нашего спасения? Чего не изрекает? Чрез кого не действует? Если Он действовал через Иуду и через тех пророков, которым говорит: Не знаю вас… отойдите от Меня все делатели неправды (Лк. 13, 27) и которые изгоняли злых духов, то тем более будет действовать через священников.
   Когда мы начинаем исследовать жизнь начальствующих, то хотим сами быть рукополагателями учителей, и таким образом извращается все: ноги становятся вверху, а голова внизу. Кто преподает неправое учение, того не слушай, хотя бы он был Ангел, а если кто преподает правое учение, то смотри не на жизнь его, а на слова. «Но, – скажешь, – священник не подает бедным и нехорошо управляет делами»? Откуда тебе это известно? Прежде нежели узнаешь достоверно, не порицай – бойся ответственности. Многие осуждают по подозрению.
   Если даже ты узнал, исследовал и видел – и тогда ожидай Судию, не предвосхищай себе права Христова: Ему принадлежит право судить, а не тебе, ты – последний раб, а не господин, ты – овца, не суди же пастыря, чтобы тебе не быть наказану и за то, в чем обвиняешь его. «Но как же, – скажешь, – мне он говорит, а сам не делает?» Не сам он говорит тебе, – если ты повинуешься только ему, то не получишь награды, – тебе заповедует Христос. Что я говорю? Даже Павла не должно было бы слушаться, если бы он говорил что-нибудь от себя, что-нибудь человеческое, но должно слушаться его как апостола, имеющего в себе Христа, Который говорил через него. Не будем же судить чужие дела, а каждый свои; исследуй собственную жизнь.
   «Но, – скажешь, – священник должен быть лучше меня». Почему? «Потому что он священник». Чего же он не имеет более, нежели ты? Трудов ли, опасностей, забот или скорбей? Чем же он не лучше тебя, имея все это? Но если он и не лучше тебя, то для чего тебе, скажи мне, нужно губить себя самого? Слова твои происходят от гордости.
   Откуда ты знаешь, что он не лучше тебя? «Он, – скажешь, – ворует и святотатствует»? Откуда, человек, ты знаешь это? Зачем сам ты стремишься в пропасть? Послушай, что говорит Христос: Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда (Мф. 12, 36). Во всяком случае, если ты считаешь себя лучше другого и не воздыхаешь, не ударяешь себя в перси, не склоняешь головы, не подражаешь мытарю, то ты погубил себя, хотя бы ты был действительно лучше.
   Ты лучше другого? Молчи же, чтобы тебе остаться лучшим, а как скоро будешь говорить, то потеряешь все. Если будешь так думать о себе, то ты уже не таков, а если не будешь так думать, то приобретешь еще больше. Если такой грешник, исповедав грехи свои, вышел оправданным, то чего не приобретет тот, кто, не будучи столь грешным, сознает себя таким? Что, скажи мне, хуже мытаря? Верно было, что он был и мытарь, и виновен во множестве преступлений, и, однако, фарисею достаточно было сказать только: Не таков, как… этот мытарь (Лк. 18, 11), чтобы потерять все. А ты говоришь о священнике: «Я не таков, как этот святотатец» и не теряешь ли всего? Я вынужден говорить это и опровергать подобные речи не потому, чтобы я так заботился о священниках, но потому что боюсь за вас, как бы вы не упразднили своих добродетелей подобным самохвальством и осуждением других.
   Скажи мне: если ты, получив рану, придешь в лечебницу, то неужели вместо того, чтобы прикладывать лекарство и лечить раны, ты станешь узнавать о враче, имеет ли он рану или не имеет? И если он имеет, то заботишься ли ты об этом? И потому что он имеет ее, оставляешь ли ты свою рану без врачевания и говоришь ли: «Ему, как врачу, следовало быть здоровым, но так как он, будучи врачом, сам нездоров, то и я оставляю свою рану без врачевания»? Так и здесь: если священник нехорош, будет ли это утешением для подчиненного? Нисколько. Он получит определенное наказание, – получишь и ты должное и заслуженное. Учитель исполняет только службу.
   «Зачем же, – скажешь, – он председательствует? Для чего занимает такое место?» Не будем, увещеваю вас, говорить худо об учителях, не будем рассуждать о них, чтобы не повредить самим себе, будем исследовать свои дела и ни о ком не отзываться худо! Устыдимся того дня, в который он просветил нас крещением! В отце, хотя бы он имел бесчисленное множество слабостей, сын прикрывает все. Не ищи славы, – говорит Премудрый, – в бесчестии отца твоего, ибо не слава тебе бесчестие отца. Хотя бы он и оскудел разумом, имей снисхождение (Сир. 3, 10, 13). Если так говорится о плотских отцах, то тем более так надобно сказать об отцах духовных.
   Устыдись: он каждый день служит тебе, предлагает чтение Писания, для тебя украшает дом Божий, для тебя бодрствует, за тебя молится, за тебя предстоит и ходатайствует перед Богом, за тебя творит прошения, для тебя совершает все свое служение. Этого устыдись, это представляй и подходи к нему со всяким благоговением. Он нехорош? Но, скажи мне, что из этого? И хороший разве сам сообщает тебе великие блага? Нет, все совершается по твоей вере. И праведный не принесет тебе никакой пользы, если ты неверующий, и нечестивый нисколько не повредит тебе, если ты верующий.
   Бог действовал и чрез волов при кивоте, когда хотел спасти народ Свой (см.: 1 Цар. 6, 10–12). Разве жизнь священника или добродетель его может совершить что-нибудь подобное? Дары Божии не таковы, чтобы они зависели от священнической добродетели; все происходит от благодати, дело священника – только отверзать уста, а все совершает Бог, священник же исполняет только видимые действия.
   Вспомни, какое расстояние между Иоанном и Иисусом; послушай, что говорить сам Иоанн: Мне надобно креститься от Тебя (Мф. 3, 14), и еще: Я недостоин развязать ремень у обуви его (Ин. 1, 27), – и, однако, несмотря на такое расстояние, при крещении от него на Иисуса сошел Дух, Которого не имел Иоанн. И от полноты Его, – говорит Писание, – все мы приняли (Ин. 1, 16). И, однако, Дух не сошел прежде, нежели совершено было крещение; впрочем, и не Иоанн сделал то, что Он сошел. Для чего же так было? Чтобы ты знал, что священник совершает только видимые действия. Нет ни одного человека, который отстоял бы от другого так далеко, как Иоанн от Иисуса, и, однако, Дух сошел на Него при крещении от Иоанна, чтобы ты знал, что все устрояет Бог, что все совершает Бог.

О любви ко всем без исключения христианам [61 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 15 (3).]

   Мы одно тело и члены и части друг друга (см.: Рим. 12, 5). Не будем же в отношении друг к другу как разделенные! Пусть никто не говорит: «Такой-то мне не друг, не родственник, не сосед, у меня нет ничего общего с ним, – как мне приступить к нему? Как начать разговор?» Если он и не родственник, не друг тебе, все же он человек, одного с тобой естества, имеет одного Владыку, сораб, сожитель, так как живет в одном с тобой мире. А если еще содержит одну веру, – то вот, он и член твой. Какая дружба может произвести такое единение, как сродство веры?
   Мы должны показывать не такую близость, не такое иметь общение между собой, как друзья с друзьями, а как члены с членами. Другого дружества и общения, высшего, чем это, не найдет никто никогда. Ты также не можешь говорить: «Откуда у меня близость и связь с таким-то?», как не можешь сказать этого о своем брате, потому что это было бы смешно. Все мы… крестились в одно тело, – сказано (1 Кор. 12, 13). Для чего в одно тело? Для того чтобы не разделяться, но взаимным согласием и дружеством сохранять связь всего тела.
   Итак, не будем презирать друг друга, чтобы не пренебречь самими собой, потому что сказано: Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее (Еф. 5, 29). Для этого Бог дал нам один дом – мир этот, разделил все поровну: одно для всех возжег солнце, распростер один кров – небо, устроил одну трапезу – землю; дал и другую Трапезу, которая гораздо важнее этой, но также одну (соучастники Таинства знают, что я говорю), даровал всем один духовный образ рождения, у всех нас одно отечество на небесах, все пьем из одной и той же Чаши. Ни богатому Он не дал ничего больше и драгоценнее, ни бедному ничего меньше и малоценнее, но всех равно призвал и как плотские, так и духовные блага равно сообщил.
   Отчего же такое неравенство в жизни? От любостяжания и высокомерия богатых. Но, братья, да не будет впредь этого! Так как у нас есть нечто общее и необходимейшее, что соединяет нас воедино, то не будем разделяться из-за дел земных и ничтожных, – разумею богатство, бедность, плотское родство, вражду, дружество. Все это тень, еще ничтожнее и тени для тех, которые соединяются узами высшей любви. Будем же сохранять эти узы неразрывными, и никакой худой дух не сможет проникнуть в нас, чтобы разрушить такое единение. Итак, да будет оно во всех нас благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О внимательности к подчиненным [62 - Беседы на Второе Послание к Коринфянам, 18 (3).]

   Послушай, как иногда и апостолы привлекали к участию в своих решениях подчиненных. Так, когда они поставляли семь диаконов, то сообщили об этом прежде народу. Когда Петр избирал Матфея, то предложил о том всем тогда с ним бывшим, и мужам, и женам. И это потому, что здесь (в Церкви) нет ни высокомерия начальствующих, ни раболепства подчиненных, а есть власть духовная, которая находит для себя более всего приобретение в том, чтобы принимать больше трудов и заботы о вас, а не в том, чтобы искать бо́льших почестей.
   В Церкви до́лжно жить, как в одном доме; как составляющие одно тело, все должны быть расположены друг к другу, поскольку и крещение одно, и Трапеза одна, и источник один, и творение одно, и Отец один. Итак, для чего же разделяемся, когда столько связей, нас соединяющих? Для чего разрываемся? И ныне, если один не говорит полезного, пусть другой встает и говорит. Хотя бы он был и меньший, но если предлагает что-нибудь полезное – предпочти его мнение, хотя бы он был даже последний – не оставь без внимания.
   Не будем же презирать тех, кто дает нам полезные советы, хотя бы они были из подчиненных, хотя бы из людей низких. Не будем непременно почитать достойным предпочтения то, что предлагаем сами, но то, что окажется полезным, это пусть и одобряется всеми. Многие при слабом зрении распознают иное лучше имеющих острое зрение, потому что тщательно и внимательно рассматривают.
   Хотя и не сами найдем полезное, немало, однако ж, получим пользы, если примем придуманное другими, и от Бога получим великую награду, и удостоимся тем большей славы, потому что как сказавший полезное называется мудрым, так и мы, принявшие слова его, заслужим похвалу за благоразумие и благомыслие. Так созидаются дома и города; так созидаясь, и Церковь получит большее приращение; так и мы, устроив наилучшим образом настоящую жизнь, сподобимся будущих благ, которые да получим все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава и честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О дружбе [63 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 78 (4).]

   Ничто не может сравниться с единомыслием и согласием, при этом и один бывает равен многим. Если, например, будут единодушны два или десять, то один уже не один, но каждый из них бывает в десять раз больше, и ты в десяти найдешь одного и в одном – десять. Если у них есть враг – он уже нападает не на одного и бывает побежден так, как если бы нападал на десятерых, потому что подвергается поражению не одного только, но десятерых. Если один обеднел – он не в бедности, потому что имеет достаток в большей части, то есть в девяти, и обедневшая часть, меньшая, прикрывается большей, имеющей достаток. Каждый из них имеет двадцать рук и двадцать глаз и столько же ног. Не своими только глазами он смотрит, но и глазами других, не своими только ногами ходит, но и ногами других, не своими только руками работает, но и руками других. Он имеет и десять душ, так как не только сам о себе, но и другие о нем заботятся. Если бы их было и сто – опять будет то же самое, и сила еще увеличится.
   Видишь ли необыкновенную силу любви, как она делает одного непобедимым и многочисленным? При ней и один может быть во многих местах – один и тот же и в Персии, и в Риме. Чего не может сделать природа, то может любовь. Одной частью он будет здесь, а другой там, или, лучше, он весь здесь и весь там. А если он имеет тысячу друзей или две тысячи, то подумай, насколько еще увеличится его сила! Видишь ли, какое умножение производит любовь? Чудно, в самом деле, то, что из одного она делает тысячу! Для чего же мы не приобретаем этой силы и не утверждаем себя в безопасности? Любовь лучше власти и всякого богатства, она дороже здоровья и самого света, она – основание благодушия. Доколе мы будем ограничивать любовь одним или двумя?
   Возьми себе урок и из противного. Пусть кто-нибудь не имеет ни одного друга (что служит знаком крайнего неразумия, потому что только глупый скажет: «Нет у меня друга») – какова будет жизнь его? Хотя бы он был чрезвычайно богат, хотя бы в довольстве и роскоши, хотя бы приобрел бесчисленные блага, он бывает одинок и беспомощен. Между друзьями же не так, но хотя бы они были и бедны, они бывают богаче богатых. Чего кто-нибудь не посмеет сказать сам за себя, то скажет за него друг, чего не может доставить сам себе, того достигнет через другого и даже гораздо более того. Таким образом, дружба будет для нас основанием всякого удовольствия и всякой безопасности.
   В самом деле, невозможно потерпеть какое-либо зло тому, кто охраняется столькими оруженосцами. И царские телохранители не так бдительны, как эти: те охраняют по нужде и страху, а эти по доброжелательству и любви, любовь же гораздо сильнее страха. Притом царь боится своих стражей, а человек, имеющий друзей, больше надеется на них, чем на себя, и при них не боится никого из злоумышляющих. Будем же приобретать этот товар, – бедный, чтобы иметь утешение в бедности, богатый, чтобы в безопасности владеть богатством, начальник, чтобы безопасно начальствовать, подчиненный, чтобы иметь благосклонных начальников.
   Это – повод к снисходительности, это – основание кротости. Ведь и между зверьми те особенно жестоки и неукротимы, которые не живут стадами. Потому-то мы и живем в городах и имеем площади, чтобы общаться друг с другом. Это и Павел повелел, говоря: Не будем оставлять собрания своего (Евр. 10, 25); нет ничего хуже одиночества, необщительности и недоступности.
   «Что же, – скажешь, – монахи и те, которые заняли вершины гор?» И они не без друзей. Они удалились от шума городского, не имеют многих товарищей, единодушных с ними и искренно привязанных друг к другу. Для того они и удалились от мира, чтобы достигнуть этого. Так как препирательство о делах производит многие распри, то они, удалясь от мира, с великим усердием упражняются в любви.
   «Что же, – скажешь, – если кто будет один? Ужели и он имеет бесчисленных друзей?» Я желал бы, конечно, видеть, если возможно, чтобы и отшельники жили вместе, но и теперь да будет непоколебима дружба. Ведь не место делает друзьями. И у них есть много почитателей, но их не почитали бы, если бы не любили. Да и они, со своей стороны, молятся обо всей вселенной, а это служит величайшим доказательством дружества. Потому-то и в таинствах мы лобзаем друг друга, чтобы нам, многим, быть едино, и о непосвященных совершаем общие молитвы, молимся о больных, о плодах вселенной, о земле и море.
   Видишь ли всю силу любви в молитвах, в таинствах, в увещаниях? Она – причина всех благ. Если мы будем усердно держаться ее, то и настоящее хорошо устроим, и достигнем Царствия, которого да сподобимся все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу со Святым Духом во веки веков. Аминь.

О примирении с врагами [64 - Беседы на Деяния Апостольские, 50 (4).]

   Сколько зла происходит от раздражения и гнева! И, что особенно тяжело, когда мы находимся во вражде, то не хотим сами положить начало примирению, но ожидаем других; каждый стыдится прийти к другому и примириться. Смотри, разойтись и разделиться не стыдится, напротив, сам полагает начало этому злу, – а прийти и соединить разделившееся стыдится, подобно тому как если бы кто отрезать член не усомнился, а срастить его стыдился.
   Что скажешь на это, человек? Не сам ли ты нанес великую обиду и был причиной вражды? Справедливость требует, чтобы сам же ты первый пришел и примирился, как бывший причиной вражды. Но если другой обидел и был причиной вражды? И в этом случае следует начать примирение тебе, чтобы тебе больше удивлялись, чтобы тебе иметь первенство как в одном, так и в другом: как не ты был причиной вражды, так не тебе быть и причиной ее продолжения; может быть и тот, сознав вину свою, устыдится и вразумится.
   Но он высокомерен? Тем более ты не медли прийти к нему – он страдает двумя болезнями: гордостью и гневом. Сам ты высказал причину, почему ты первый должен прийти к нему: ты здоров, ты можешь видеть, а он во тьме: таковы именно гнев и гордость. Ты свободен от них и здоров, приди же к нему, как врач к больному. Говорит ли кто-нибудь из врачей: «Такой-то болен, поэтому я не пойду к нему»? Напротив, тогда врачи и идут к больному, когда видят, что он сам не может к ним прийти; о тех, которые могут прийти сами, они менее заботятся как о больных неопасно, о лежащих же – напротив. А не тяжелее ли всякой болезни гордость и гнев? Не подобны ли последний сильной горячке, а первая – развившейся опухоли? Представь, каково страдать горячкой и опухолью. Иди же, угаси его огонь – ты можешь сделать это при помощи Божией; останови его опухоль как бы примочкой.
   «Но что, – скажешь, – если оттого самого он еще более возгордится?» Тебе нет до этого нужды, ты сделаешь свое дело, а он пусть отвечает сам за себя; только бы нас не упрекала совесть, что это произошло от опущения с нашей стороны чего-нибудь должного. Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья (Рим. 12, 20). Впрочем, и при этом оно повелевает идти, примириться и благотворить врагу – не с тем, чтобы собрать на него горящие уголья, но чтобы он, зная это, исправился, чтобы трепетал и боялся этих благодеяний больше, чем вражды, и этих знаков любви больше, чем обид. Для враждующего не столько опасен враг, причиняющий ему зло, сколько благодетель, делающий ему добро, потому что злопамятный вредит хотя немного и себе, и ему, а благодеющий собирает уголья огненные на главу его.
   «Поэтому, – скажешь, – и не должно делать ему добра, чтобы не собрать на него угольев»? Но разве ты хочешь собрать их на собственную голову? Это и происходит от памятозлобия. «А что, если [тем самым] я еще более усилю вражду?» Нет, в этом виновен будешь не ты, а он, если он подобен зверю; если и тогда, как ты благодетельствуешь, оказываешь ему честь и желание примириться, он упорно будет продолжать вражду, то он сам на себя собирает огонь, сам сжигает свою голову, а ты нисколько не виновен. Не представляй себя человеколюбивее Бога, иначе испытаешь множество зол, или, лучше, хотя бы ты и захотел, ты не можешь достигнуть этого нисколько. Как же? Как небо выше земли, – говорит Господь, – так… и мысли Мои выше мыслей ваших (Ис. 55, 9); и еще: Если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него (Мф. 7, 11).
   Нет, это отговорка и предлог. Не будем же перетолковывать заповедей Божиих. «А как, – скажешь, – мы перетолковываем их?» Он сказал: Делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья; а ты говоришь: «Боюсь за врага, который жестоко оскорбил меня». Не так ли говоришь ты? Но для чего ты приобрел себе врага? Почему ты за оскорбителя боишься, а за себя не боишься? О, если бы ты заботился о самом себе! Не делай добра врагу с этой целью или, лучше, делай хотя бы с этой целью. Но ты не делаешь.
   Скажу тебе не то только, что соберешь на него горящие уголья, но и нечто другое большее, только делай. Павел говорит все это только для того, чтобы побудить тебя прекратить вражду хотя бы надеждой на наказание врага. Мы так жестоки, что не иначе хотели бы примириться с врагом, как в надежде навлечь на него какое-нибудь наказание; потому он и дает нам, как бы какому зверю, эту приманку. Но апостолам Господь не сказал этого, а что? Да будете сынами Отца вашего Небесного (Мф. 5, 45). С другой стороны, и невозможно, чтобы благодетельствующий и получающий благодеяния остались врагами, – потому апостол и дал такую заповедь.
   Потому увещеваю братство наше, возлюбленные Господом Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом, прошу и умоляю вас, оставив эти предлоги, не будем невнимательными к законам Божиим и непослушными Его заповедям, чтобы мы могли благоугодно Господу провести настоящую жизнь и получить обетованные блага благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О милости к бедным [65 - О Лазаре, 2 (5–6).]

   Достойно рассмотрения, почему богатый видел Лазаря не у другого праведника, а в лоне Авраама. Авраам был гостеприимен, поэтому богатый видит Лазаря с ним для того, чтобы и это было обличением его негостеприимства. Тот и мимоидущих уловлял и привлекал в дом свой, а этот пренебрегал и лежавшим в доме его и, имея такое сокровище и средство ко спасению, каждый день пробегал мимо него и не воспользовался надлежащим образом покровительством нищему.
   Но патриарх поступал не так, а совсем напротив: сидя перед дверями, он уловлял всех проходивших, и, подобно как рыболов, забрасывая сеть в море, вытаскивает рыбу, а часто вытаскивает и золото, и жемчужины, так и он, уловляя людей, уловил некогда и Ангелов, и, что удивительнее, сам того не зная. Изумляясь этому, и Павел увещевает так: Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам (Евр. 13, 2).
   И хорошо сказал он не зная. Если бы патриарх, зная, принял их с такой благосклонностью, то не сделал бы ничего великого и дивного, но вся заслуга его в том, что, не зная, кто были проходившие, и полагая, что это обыкновенные путники, он с таким усердием пригласил их в свой дом. Так и ты, если покажешь великое усердие, принимая какого-нибудь знаменитого и славного человека, не сделаешь ничего удивительного, потому что знатность гостя часто заставляет и негостеприимного человека показать всю готовность, но весьма важно и дивно то, когда мы и людей обыкновенных, отверженных и низких принимаем с великим радушием.
   Авраам не расспрашивал проходивших, кто они и откуда, как мы ныне делаем, но просто принимал всех проходивших, потому что оказывающий благотворительность должен не жизнь бедного исследовать, но помочь бедности и удовлетворить нужде. Одно оправдание у бедного – недостаток и нужда; ничего больше не спрашивай у него, но если он, хотя бы был порочнее всех, нуждается в необходимой пище, то утолим голод его. Так поступать повелел и Христос: Да будете, – говорил Он, – сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф. 5, 45).
   Милосердный есть пристань для нуждающихся, а пристань принимает всех потерпевших кораблекрушение и спасает от опасностей, – злые ли или добрые или кто бы ни были те, которые находятся в опасности, она принимает их в свои объятия. Так и ты, видя человека, подвергшегося на земле кораблекрушению бедности, не осуждай и не требуй отчета, но избавь от несчастья. Для чего ты навлекаешь на себя труды? Бог освободил тебя от всякой заботы и беспокойства.
   Сколько стали бы многие говорить и негодовать, если бы Бог повелел сперва с точностью разведывать жизнь, разузнавать поведение и поступки каждого и потом уже подавать милостыню? А теперь мы освобождены от всякого такого затруднения. Для чего же мы сами навлекаем на себя излишние заботы? Иное – судья, иное – податель милостыни. Милостыня потому так и называется, что мы подаем ее и недостойным. Так поступать увещевает и Павел: Делая добро, – говорит он, – да не унываем… будем делать добро всем, а наипаче своим по вере (Гал. 6, 9–10).
   Если мы станем расспрашивать и разведывать о недостойных, то и достойные не скоро попадутся нам, а если будем подавать и недостойным, то и достойные, и подобные всем им попадут в наши руки, как и случилось с блаженным Авраамом, который, не расспрашивая и не разведывая о проходящих, сподобился принять некогда и Ангелов. Будем же и мы подражать ему, а с ним и потомку его, Иову, ибо и этот со всей точностью подражал великодушию предка и потому говорил: Двери мои я отворял прохожему (Иов. 31, 32), – не для такого-то открыта, а для другого затворена, но для всех вообще была открыта.
   Так, увещеваю, будем делать и мы, ничего не разведывая сверх надлежащего. Достоинство бедного составляет одна нужда; кто бы когда ни пришел к нам с ней, не станем ничего исследовать более, потому что мы подаем не нраву, а человеку и жалеем его не за добродетель, а за несчастье, чтобы и самим нам привлечь на себя великую милость от Господа, чтобы и самим нам, недостойным, сподобиться Его человеколюбия.
   Если же мы станем в сослужителях наших отыскивать и исследовать достоинства, то и с нами Бог сделает то же, и, стараясь истребовать отчет от равных нам рабов, сами лишимся вышнего человеколюбия.

О милостыне от хищения [66 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 73 (3).]

   Будем всячески стараться очистить себя от скверны. Очищается же она, во-первых, крещением, а потом и другими многоразличными средствами. Бог по Своему человеколюбию даровал нам разнообразные средства к очищению и после крещения. Первое из всех этих средств – милостыня, так как сказано: Милостыня очистит грехи (Сир. 3, 30). Но я разумею милостыню не от неправды, потому что это уже не милостыня, а жестокость и бесчеловечие.
   В самом деле, что за польза обнажить одного и одеть другого? Милостыня должна происходить от сострадания, а это – бесчеловечие. И хотя бы мы отдали даже все, что похитили у других, для нас не будет никакой пользы. Это показывает Закхей, который тогда умилостивил Бога, когда обещал возвратить похищенное вчетверо (Лк. 19, 8). А мы, похищая весьма много, а отдавая мало, думаем умилостивить Бога, не зная, что тем еще более прогневляем Его.
   В самом деле, скажи мне: если бы ты, притащив с распутий и дорог мертвого и сгнившего осла, возложил его на жертвенник, разве не стали бы все бросать в тебя камни, как в нечестивца и беззаконника? Что ж, если я докажу, что жертва от хищения еще более мерзка? Какое мы будем иметь оправдание?
   Положим, что принесен какой-либо драгоценный дар из того, что приобретено хищением, – не зловоннее ли он мертвого осла? Хочешь знать, как велико зловоние греха? Послушай, что говорит пророк: Смердят, гноятся раны мои (Пс. 37, 6). Между тем ты, в то время как словами умоляешь
   Бога, чтобы Он предал забвению соделанные тобой грехи, сам же своими делами, тем, что похищаешь и лихоимствуешь и возлагаешь свой грех на жертвенник, заставляешь непрестанно помнить о них. Но не в этом только грех, а, что еще хуже, ты оскверняешь души святых. Жертвенник – камень, хотя он и освящается, а души святых всегда носят Самого Христа, – как же ты осмеливаешься приносить туда дары от такой нечистоты.
   «Нет, – скажешь, – я не от этого имущества, а другого»? Это смешное и глупое пустословие! Разве не знаешь, что если в великое множество имущества попадет и одна капля неправды, то все оно оскверняется? Как чистый источник делается весь нечистым, как скоро в него бросит кто-либо нечистоту, так и богатство, если привзойдет в него сколько-нибудь лихоимства, все заражается от того зловонием.
   Ведь мы умываем же руки, когда входим в церковь, зачем же не омываем сердца? Разве руки издают голос? Душа произносит слова, на нее взирает Бог, и, когда она нечиста, ни к чему не служит чистота телесная. В самом деле, что пользы, если ты наружные руки умываешь, а внутренние оставляешь в нечистоте?
   Вот то-то и худо, и оттого все идет у нас превратно, что мы, крайне заботясь о малом, пренебрегаем великим. Молиться с неумытыми руками – дело безразличное, а молиться с нечистой душой, это – величайшее из всех зол. Послушай, что сказано и иудеям, которые обращали особенное внимание на наружную нечистоту: Смой злое с сердца твоего… доколе будут гнездиться в тебе злочестивые мысли (Иер. 4, 14)?
   Омоем же себя и мы, но не грязью, а водой чистой – милостыней, а не лихоимством. Прежде отстань от хищения – и потом подавай милостыню. Уклоняйся от зла, и делай добро (Пс. 36, 27). Удержи руки от лихоимства – и тогда простирай их на милостыню. Если же мы теми же самыми руками одних будем обнажать, а других одевать, то хотя бы одевали и не тем, что похитили, и в этом случае не избежим наказания. Иначе милостыня будет поводом ко всякому преступлению.
   Лучше не оказывать милосердия, чем оказывать такое милосердие. Ведь и Каину лучше было совсем не приносить ничего. И если он, принеся меньшее, прогневал Бога, то как же не прогневает Его тот, кто подает чужое? «Я тебе заповедал, скажет Бог, не похищать, а ты чествуешь Меня похищенным? Ужели ты думаешь, что для Меня приятно это?» Поэтому Он скажет тебе: Ты подумал, что Я такой же, как ты. Изобличу тебя, и представлю пред глаза твои грехи твои (Пс. 49, 21). Но не дай Бог никому услышать этот голос! Дай Бог, чтобы мы, совершив дела чистого милосердия, с ясными светильниками вошли в брачный чертог по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

Часть 6
Малая церковь

Путь монаха и путь мирянина [67 - К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни, 3 (14).]

   Ты очень заблуждаешься и обманываешься, если думаешь, что иное требуется от мирянина, а другое от монаха: разность между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет, во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности. Так, гневающийся на брата своего напрасно, будет ли он мирянин или монах, одинаково оскорбляет Бога, и взирающий на женщину с вожделением, будет ли он тем или другим, одинаково будет наказан за это прелюбодеяние (см.: Мф. 5, 22, 28).
   Если же можно прибавить что-нибудь по соображению, то мирянин менее извинителен в этой страсти, потому что не все равно, тот ли прельстится красотой женщины, кто имеет жену и пользуется этой утехой, или будет уловлен этим грехом тот, кто вовсе не имеет такой помощи против страсти. Также клянущийся, будет ли он тем или другим, одинаково будет осужден, потому что Христос, когда давал касательно этого повеление и закон, не сделал такого различения и не сказал: «Если клянущийся будет монах, то клятва его от лукавого, а если не монах, то нет», а просто и вообще всем сказал: А Я говорю вам: не клянись вовсе (Мф. 5, 34). И еще, сказав: Горе вам, смеющиеся ныне (Лк. 6, 25), не прибавил: «монахам», но вообще всем положил это правило.
   Так Он поступил и во всех прочих великих и дивных повелениях. Когда, например, Он говорит: «Блаженны нищие духом, плачущие, кроткие, алчущие и жаждущие правды, милостивые, чистые сердцем, миротворцы, изгнанные за правду», несущие за Него от внешних (неверующих) упомянутые и неупомянутые поношения (см.: Мф. 5, 3–11), то не приводит названия ни мирянина, ни монаха: такое различение привнесено умом человеческим. Писания же не знают этого, но желают, чтобы все жили жизнью монахов, хотя бы и имели жен.
   Послушай, что говорит и Павел (а когда говорю о Павле, говорю опять о Христе). Павел же, в Послании обращаясь к людям, имеющим жен и воспитывающим детей, требует от них всей строгости жизни, свойственной монахам. Так, устраняя всякую роскошь и в одежде, и в пище, он пишет такие слова: Имея пропитание и одежду, будем довольны тем (1 Тим. 6, 8). Чего еще больше этого можно было бы требовать от монашествующих?
   А научая других удерживать язык, он опять постановляет строгие правила, такие, которые исполнить трудно и монахам, потому что устраняет не только срамные и глупые речи, но и шутовские, изгоняет из уст верных не только ярость, и гнев, и обиду, но и крик: Всякое, – говорит, – раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас (Еф. 4, 31). Или мало тебе кажется этого? Подожди и услышишь гораздо больше о том, что он заповедует всем о незлобии. Солнце, – говорит, – да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4, 26), смотрите, чтобы кто кому не воздавал злом за зло; но всегда ищите добра и друг другу и всем (1 Фес. 5, 15) и еще: Не будь побежден злом, но побеждай зло добром (Рим. 12, 21). Видишь ли доходящую до самой вершины степень любомудрия и долготерпения?
   Послушай также, что заповедует он о любви, главе добродетелей. Поставив ее выше всего и сказав о ее действиях, он объяснил, что от мирян он требует той же любви, какой требовал Христос от учеников. Как Спаситель сказал, что самая высшая степень любви состоит в том, чтобы душу свою полагать за друзей своих (Ин. 15, 13), так и Павел выразил то же самое, сказав: Не ищет своего (1 Кор. 13, 5), и к такой-то любви заповедал стремиться. Так что если бы только это одно было сказано, было бы достаточно для доказательства, что и от мирян требуется то же самое, что от монахов, потому что любовь есть связь и корень многих добродетелей, а Павел излагает ее и по частностям.
   Чего же можно требовать больше этого любомудрия? Когда он повелевает быть выше и гнева, и ярости, и крика, и любостяжания, и чревоугодия, и роскоши, и тщеславия и прочего житейского и не иметь ничего общего с землей, когда заповедует: Умертвите земные члены ваши (Кол. 3, 5), то, очевидно, требует от нас такой же строгой жизни, какой требовал от учеников Христос, и желает, чтобы мы были так же мертвы для грехов, как умершие и погребенные. Посему и говорит: Умерший освободился от греха (Рим. 6, 7). А в иных местах он увещевает нас подражать Христу, а не только ученикам Его, – так, когда убеждает нас к любви, к незлопамятству и кротости, то приводит в пример Христа.
   Итак, если Павел повелевает подражать не монахам только и даже не ученикам, но Самому Христу и не подражающим назначает величайшее наказание, то почему ты называешь их высоту большей? Всем людям до́лжно восходить на одну и ту же высоту; то именно и извратило всю вселенную, что мы думаем, будто только монашествующему нужна бо́льшая строгость жизни, а прочим можно жить беспечно. Нет, нет, от всех нас требуется, говорит он, одинаковое любомудрие: это весьма хотел бы я внушить, или лучше, не я, но Сам Тот, Кто будет судить нас!
   Если же ты еще удивляешься и недоумеваешь, то вот мы опять почерпнем для слуха твоего из тех же источников, чтобы тебе совершенно омыться от всякой нечистоты неверия. Я представлю доказательство от наказаний, имеющих быть в тот день суда.
   Богач не за то много наказан, что был жестоким монахом, но за то, что, будучи мирянином и живя в богатстве и пурпуре, презирал Лазаря в крайней бедности. И девы за то, что не имели человеколюбия, были отвержены от брачного чертога. Так и одетый в нечистую одежду (см.: Мф. 22, 11–13) и требовавший с должника сто динариев (см.: Мф. 18, 28–34) потерпели постигшие их беды не за то, что были монахи, но первый погиб за блудодеяние, а последний за злопамятство. Если кто посмотрит и на других, которые будут тогда наказаны, то увидит, что они подвергаются наказанию только за грехи.
   Итак, впредь, думаю, и самый склонный к спорам и бесстыдный не будет отвергать, что и мирянину, и монаху должно достигать одинаковой высоты и что оба они в случае падения получат одинаковые кары.

Что значит быть главой жены [68 - Толкование на Послание к Ефесянам, 20 (1–4).]

   Ничто так не укрепляет нашу жизнь, как любовь мужа и жены. Ради нее многие берутся за оружие, а иные не щадят и своей жизни. Итак, не просто и не напрасно Павел выказал великую заботливость об этом деле, когда сказал: Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу (Еф. 5, 22). Почему? Потому что если они единомысленны, то и дети их воспитываются хорошо, и слуги благоустроены, и соседи, и друзья, и сродники как бы наслаждаются их благовонием. Если же где бывает напротив, то там во всем беспорядок и замешательство. И как если военачальники в мире друг с другом, то все идет, как следует, а если между ними возникнет распря, то там уже не бывает порядка, – так и здесь. Потому и говорит: Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу.
   Итак, поставим мужа в качестве главы, а жену в качестве тела. Потом, доказывая умозаключениями, что муж есть глава жены, апостол говорит: Как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем (Еф. 5, 23–24). Сказав, что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, он затем присовокупил: И Он же Спаситель тела, потому что от головы зависит благосостояние тела. Таким образом, он предложил мужу и жене как основание их счастья взаимную любовь и заботливость, указав каждому подобающую область: ему начальство и попечение, а ей – повиновение. Итак, как Церковь, составляемая из мужей и жен, повинуется Христу, так и жены должны повиноваться мужьям, как Богу.
   Ты слышал о великом послушании; ты доволен Павлом и рад, что он, как некий дивный и духовный учитель, учит нас порядку в жизни. Хорошо. Но послушай, чего он требует и от тебя: тот же самый пример он приводит и далее. Мужья, – говорит он, – любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь (Еф. 5, 25). Видел меру послушания? Послушай же и о мере любви.
   Хочешь, чтобы жена повиновалась тебе, как Христу повинуется Церковь? Заботься и сам о ней, как Христос о Церкви. Хотя бы нужно было пожертвовать за нее жизнью, хотя бы нужно было тысячекратно быть рассеченным или потерпеть и пострадать что бы то ни было, – не отказывайся, но и хотя бы ты потерпел все это, не думай, что ты сделал что-нибудь подобное тому, что сделал Христос. Ты терпишь это, будучи уже в союзе с женой, а Он страдал за Церковь, отвращавшуюся от Него и ненавидевшую Его.
   Как Он, когда она отвращалась, ненавидела, презирала Его и была развратна, по великому Своему снисхождению покорил ее под ноги Свои, не прибегая ни к угрозам, ни к порицаниям, ни к устрашениям и ни к чему подобному, – так и ты поступай в отношении к своей жене: хотя бы ты видел, что она пренебрегает тобой, что развратна, что презирает тебя, – умей привести ее к своим ногам твоим великим о ней попечением, любовью и дружбой: нет уз крепче этих, особенно для мужа и жены. Слугу можно иногда связать страхом, а скорее и его этим не свяжешь: он отскочит и сбежит, – но общницу жизни, мать детей и виновницу всех радостей нужно привязывать к себе не страхом и угрозами, но любовью и расположенностью. Что за супружество, когда жена трепещет мужа? Каким удовольствием может насладиться муж, который сожительствует с женой, как с рабой, а не как со свободной?
   Если бы и случилось потерпеть что за нее, не ропщи: Христос этого не делал. И предал Себя за нее, – говорит, – чтобы освятить ее (Еф. 5, 25–26). Значит, она была нечиста, значит, на ней были грязные пятна, значит, была безобразна и ничего не стоила. А ты какую бы ни взял жену, твоя невеста была не такова, какой Христос обрел Церковь, она не так отлична от тебя, как была отлична Церковь от Христа. При всем том Он не возгнушался ею и не возненавидел ее за ее чрезмерное безобразие. Однако, несмотря на то что в ней было так много дурного, Он и за безобразную предал Себя как за прекрасную, как за возлюбленную, как за достойную дивной похвалы. И принявши ее такой, Он украшает ее и омывает и не отказывается от этого. И не только украсил ее, но и сделал славной, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного (Еф. 5, 27). Итак, будем и мы искать этой красоты – и мы сможем стать ее творцами.
   Не требуй от жены того, чего у нее нет. Видишь, что Церковь все получила от Владыки? Через Него она сделалась славной, через Него – беспорочной. Не отвращайся же и ты от жены из-за ее непривлекательности. Послушай, что говорит Писание: Мала пчела между летающими, но плод ее – лучший из сластей (Сир. 11, 3). Она Божие создание – не ее ты порицаешь, но Того, Кто создал ее. Чем виновата жена?
   Не хвали ее и за красоту. Развратным душам свойственны такая похвала и такая ненависть, да и самая любовь. Ищи красоты душевной, подражай Жениху Церкви. Телесная красота производит великую наглость и много неразумного; она возбуждает ревность и нередко заставляет подозревать тебя в гнусных поступках. «Но она, – скажешь, – доставляет удовольствие»? Один месяц или два, много если год, – но не далее: от привычки диво это скоро теряет свою прелесть. А то, что вследствие красоты бывает дурного, остается навсегда: ослепление, безумие, высокомерие. В удовольствии же, доставляемом не этой красотой, ничего нет подобного, – там любовь, начавшаяся надлежащим образом, остается постоянной, как любовь к красоте душевной, а не телесной.
   Скажи мне, что прекраснее неба? Что прекраснее звезд? Скажешь: тело – но оно не так бело, укажешь на глаза – но они не так блестящи. Когда созданы были небеса, им удивились Ангелы – и мы ныне удивляемся им, хотя и не так, как сначала. Это от привычки, что мы ныне уже не так поражаемся ими. Не тем ли более можно сказать это по отношению к жене? А если приключится болезнь, то тотчас все улетает.
   Будем же искать в жене благоразумия, умеренности, кротости: таковы признаки истинной красоты, – а телесной красоты не будем искать, и не станем укорять ее за то, что не от нее зависит, или лучше, и вовсе не станем укорять, потому что это свойственно дерзости, не будем огорчаться и негодовать. Или не видите, сколько таких, которые жили и с красивыми женами, но бедственно окончили свою жизнь, – напротив, сколько таких, которые имели жен не очень благообразных, но в полном благополучии дожили до глубокой старости? Истребим внутреннюю скверну, исторгнем внутренние недостатки, уничтожим пятна душевные. Бог желает такой красоты. Уготоваем ее (жену) прекрасной для Бога, а не для себя самих.
   Не станем искать денег, ни внешнего благородства, но благородства душевного. Пусть никто не думает разбогатеть через жену, – постыдно и позорно такое богатство! – и вообще пусть никто не ищет здесь богатства, потому что желающие обогащаться, – сказано, – впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу (1 Тим. 6, 9). Не ищи от жены больших денег, и ты легко найдешь все другое.
   Так должны мужья, – говорит апостол, – любить своих жен, как свои тела (Еф. 5, 28). Так должны, – итак, это не милость, а долг. Сказав: Как свои тела, он присовокупил: Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее (Еф. 5, 29), то есть заботится о ней с великим тщанием. Не говори же мне, что жена твоя такая-то и такая-то. Разве не видишь, что и в плоти много бывает недостатков? Один хром, у другого кривые ноги, у третьего сухие руки, у четвертого страдает иной какой-либо член. И однако такой человек не скорбит, не отсекает его и часто заботится о нем более, чем о других. И справедливо, так как это – его член.
   Итак, какую каждый из нас питает любовь к себе, такую же хочет апостол, чтобы мы питали и к жене. И это не потому, что мы с ней одной природы, но у нас в отношении к жене гораздо более важная причина, именно что муж и жена – не два тела, а одно: он – глава, а она – тело.

О духовном главенстве [69 - Толкование на Второе Послание к Фессалоникийцам, 5 (4–5).]

   Каждый из вас, если захочет, может сделаться учителем, если не для другого, то для самого себя. Научи прежде самого себя. Когда научишься всему тому, что Господь заповедал тебе соблюдать, тогда ты приобретешь себе через это многих подражателей. Подобно тому как светильник, когда горит, может возжечь от себя множество других, а когда будет погашен, и для самого себя не будет источать света и не будет в состоянии возжечь других светильников, так и жизнь праведная: когда в нас пребывающий свет будет светел, тогда мы, представляя в себе другим пример, можем образовать из них множество учеников и учителей.
   Не столько могут слушателям доставить пользы мои слова, сколько наша жизнь. В самом деле, если будет, положим, какой-нибудь человек, угодный Богу и добродетелью сияющий и имеющий жену, – ведь может быть угоден Богу и тот, кто имеет и жену, и детей, и слуг, и друзей, – то скажи мне, не больше ли пользы может принести всем такой человек, чем я?
   Меня слушают раз или два в месяц или даже ни разу и то, что услышат, сохраняют в памяти, быть может, только до церковного порога и потом немедленно забывают, между тем, постоянно взирая на жизнь его, великую от этого получают пользу. Мы, хотя и не делаем добра, однако все хвалим добро и удивляемся ему. Равным образом и жена, видя кротость своего мужа и постоянно с ним пребывая вместе, получает от того великую пользу; то же и дитя.
   Таким образом, всякий может быть учителем. Посему увещавайте, – говорит, – друг друга и назидайте один другого, как вы и делаете (1 Фес. 5, 11). Смотри, в самом деле. В доме твоем случилась потеря? Жена, как более немощная и пристрастная к роскоши, приходит от этого в смущение? Но если муж любомудр и смеется над этой потерей, то он утешит ее и убедит великодушно перенести потерю. Итак, скажи мне, не гораздо ли больше он принесет ей пользы, чем наши слова? Говорить ведь всякому нетрудно, но действовать, когда нужно, весьма трудно. Оттого-то обыкновенно человеческая природа больше может быть исправляема примером. Превосходство добродетели настолько велико, что часто даже раб наравне с господином приносит пользу целому дому.
   Разделите со мной, прошу вас, это служение. Я говорю ко всем вообще, а вы – к каждому в частности. И пусть каждый содействует спасению ближнего. Чтобы убедиться в том, что отцы семейств должны руководить в этом своих домашних, послушай, куда отсылает Павел жен: Если же, – говорит, – они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей (1 Кор. 14, 35), а не отправляет их к учителю. Подобно тому как в училищах есть и между учениками учителя, так и в Церкви. Апостол хочет, чтобы не все утруждали учителя. Почему? Потому что от этого проистекут великие блага: вследствие того не только труд учителя становится легким, но и каждый из учеников, будучи прилежным, если будет иметь попечение, в скором времени может сделаться учителем.
   В самом деле, смотри, какую услугу приносит тебе жена. Она смотрит за домом, печется обо всем в доме, распоряжается служанками, одевает своими руками, бывает причиной того, что ты нарицаешься отцом семейства, удерживает тебя от зазорных домов, помогает тебе вести жизнь целомудренную, утоляет чрезмерную силу естественных пожеланий. Но и ты окажи ей благодеяние. Каким образом? Протяни ей руку помощи в делах духовных. Когда ты услышишь что-нибудь полезное, тогда, подобно ласточкам, сберегая это в устах своих, принеси и вложи в уста и матери, и птенцов.
   Не неразумно ли, в самом деле, что ты, во всем другом присваивая себе первенство и занимая место главы, в деле учения оставляешь свойственное тебе место? Начальствующий должен превосходить подчиненных не честью, а добродетелями. Последнее есть долг начальника, а первое – подчиненных. В этом заключается достоинство самого начальника. Если ты пользуешься великой честью, то это вовсе не от тебя зависит: это ты получил от других. Но если ты блистаешь добродетелью, то это всецело принадлежит тебе. Ты – глава жены. Пусть же глава управляет остальным телом.
   Не видишь ли, что голова не столько местом возвышается над остальным телом, сколько своим попечением о нем, подобно кормчему управляя им? В голове находятся и телесные, и душевные очи. Оттуда сообщается им сила зрения и способность водительства. Все остальное в теле назначено для служения, а голова служит для того, чтобы управлять. Все чувства в ней имеют свое начало и свой источник. Оттуда возникают органы речи, зрения, обоняния, всякое ощущение, там находится корень нервов и костей.
   Видишь ли, что голова возвышается над телом больше своим попечением о нем, чем честью? Так постараемся и мы владычествовать над женами: препобедим их не тем, что будем требовать себе от них большей чести, но тем, что будем со своей стороны больше делать им добра.
   Я показал, что они немало благодеяний оказывают нам, но если мы захотим воздать им за то духовными благами, то мы превзойдем их. Между телесными благами нельзя найти такого, которое равнялось бы этим последним. На что в самом деле укажешь ты? На то, что приобретаешь много денег? Но она хранит их. Ее попечение имеет здесь равную цену и столь же необходимо. Почему? Потому что многие, хотя приобрели множество денег, однако, не имея у себя жены, которая хранила бы их, все потеряли. Что же касается детей, то тут вы все делаете общими силами, и от обоих равная бывает услуга. Даже в этом случае ее служение сопряжено с бо́льшими трудами, так как она постоянно носит в себе плод и подвергается мукам рождения. Таким образом, только в духовных предметах ты можешь иметь над нею перевес.
   Не будем поэтому заботиться о том, чтобы у нас были деньги, а о том, чтобы мы с дерзновением могли представить пред Бога души, которые были вверены нашему попечению, потому что, наставляя их, мы и себе приносим величайшую пользу. Кто учит другого, тот, если ничего больше не приобретает, то, по крайней мере, сам на то время, когда говорит, приходит в умиление, особенно когда видит, что он сам виновен в том, в чем обличает других. Поэтому, так как через это мы доставляем пользу и самим себе, и им (женам), а чрез них и всему дому, и так как это прежде всего благоугодно Богу, то не будем уклоняться от попечения не только о своей душе, но и о душах служащих нам, чтобы за всех получить нам воздаяние и с великим богатством войти во святой град, матерь нашу – Горний Иерусалим. О, если бы никто из нас не был извержен из него! Но все мы, воссияв светом благочестивой жизни, да сподобимся со многим дерзновением узреть Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Что значит бояться мужа [70 - Толкование на Послание к Ефесянам, 20 (4–7).]

   [Жена] да боится своего мужа (Еф. 5, 33). Жена – вторичная власть, значит, не должна требовать равенства с мужем, так как стоит под главой, и он не должен высокомерно смотреть на нее, как на подчиненную, потому что она – тело его, а если голова станет пренебрегать телом, то пропадет и сама: взамен послушания она должна привносить любовь. Как глава, так и тело: тело отдает в услужение главе руки, ноги и все прочие члены, а глава заботится о теле, посвящая ему все свое разумение. Нет ничего лучше такого супружества.
   «Но какая, – скажут, – может быть любовь там, где страх?» Там-то собственно она и будет. Которая боится, та и любит: любя, она боится, как главы, и любит, как член, потому что и голова есть член всего тела. Для того апостол и подчиняет ее, а мужа возносит над ней, чтобы был мир. Где равенство, там не может быть мира, народное ли то будет управление или все будут повелевать, – необходимо, чтобы было одно начальство. Так всегда бывает с существами телесными; если бы люди были духовные, тогда был бы мир. Было некогда пять тысяч душ, и никто ничего из имения своего не называл своим, но всем делились друг с другом (Деян. 4, 32). Вот знак мудрости и страха Божьего. Таким образом апостол показал образ любви, но образ страха – нет.
   Замечаешь ли, как он распространяется о любви, приводит в пример Христа, упоминает о собственной плоти, говорит: Посему оставит человек отца своего и мать (Еф. 5, 31), а о страхе не распространяется? Почему это? Потому что хочет, чтобы преобладала любовь. Если будет она, то за ней последует все остальное, а если будет страх – то не вполне. Кто любит свою жену, тот, хотя бы она была и не очень послушна, все перенесет, но если супруги не связаны силой любви, то единомыслие между ними – дело неудобное и трудное. Страх же совсем не производит такого действия. Потому апостол и останавливается преимущественно на том, что сильнее. И жена, хотя ей, по-видимому, наносится ущерб тем, что предписывается страх, ничего не теряет, потому что мужу предписывается то, что особенно важно – любовь.
   «Но, – скажут, – что, если жена не будет бояться мужа?» Ты люби, ты исполняй свой долг: пусть другие не исполняют того, что следует, – мы должны исполнять. Укажу пример: Повинуясь, – сказано, – друг другу в страхе Христовом (Еф. 5, 21). Что же? Пусть иные не повинуются – ты покоряйся закону Божьему. Так и здесь: хотя бы муж и не любил своей жены, она должна бояться его, чтобы не быть ей в долгу у него, равным образом и наоборот, если бы жена и не боялась мужа, он должен любить ее, чтобы ему не быть в долгу у нее. Каждый имеет свои обязанности. Таков брак о Христе, брак духовный и рождение духовное, не от кровей, не от болезней рождения.
   Отчего не сказано и о жене: «Прилепится к мужу своему»? Почему это? Потому что о любви уже было говорено – и говорено мужу. Жене же апостол внушает страх и при этом говорит: Муж есть глава жены, и еще: И Христос глава Церкви (Еф. 5, 23). С мужем он рассуждает о любви и вручает ему то, что имеет отношение к ней: говорит ему о любви, соединяя и сочетая его с женой. В самом деле, оставивший отца для жены и потом оставляющий ее и отпускающий от себя может ли быть достоин какого-нибудь снисхождения? Видишь, какой по воле Божьей она должна пользоваться честью, когда Бог, отвлекая тебя от отца, соединяет с ней?
   А когда ты слышишь о страхе, то требуй страха, приличного свободной, а не как от рабы: ведь она – твое тело. А если будешь поступать не так, то опозоришь себя самого, бесчестя свое тело. Что же это за страх? Чтобы она не противоречила, чтобы не выходила у тебя из послушания, чтобы не стремилась к первенству. Довольно возбуждать только такого рода страх. Если же ты любишь, как тебе указано, то достигнешь гораздо большего, и достигнешь этого не столько угрозами, сколько собственно любовью. Женский пол весьма слаб: ему нужна большая помощь, особенное снисхождение.
   Хотя жене принадлежит также власть в доме, именно вторая, хотя она имеет начальство и равночестна мужу, но при всем том муж имеет нечто большее, именно преимущественное попечение о доме.
   Соответственно со Христом, он получил и то, чтобы не только любить свою жену, как должно, но и благоустроить жизнь ее. Управляй женой – и дом твой будет благоустроен. Послушай, что говорит Павел: Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих (1 Кор. 14, 35). Если мы так будем управлять своими домами, то будем способны и к управлению Церковью, потому что дом есть малая церковь. Таким образом, если хороши будут мужья и жены, то все будет превосходно.
   Как если военачальник хорошо устроил войско, то ниоткуда не ворвется враг, так и здесь: когда муж, жена, дети и слуги заботятся об одном и том же, в таком доме бывает великое единомыслие. Если же, напротив, бывает не так, то часто от одного дурного слуги все извращается и разоряется, часто один все губит и портит. Итак, будем прилагать особенное попечение о женах, детях и рабах, зная, что этим мы себе сделаем удобным начальство над ними, и снисходительный и благосклонный потребуется от нас отчет в этом начальстве, – мы скажем: Вот я и дети, которых дал мне Господь (Ис. 8, 18). Если муж хорош и глава добрая, то и во всем теле не будет никакого беспорядка. А каковы должны быть добрые отношения между женой и мужем, это апостол выразил точным образом, сделав увещание ей бояться мужа, как главы, а ему любить ее, как жену.
   Пусть не говорит жена мужу: «О ты, малодушный и робкий, неповоротливый, трус и сонливый! Вот такой-то – и незначительный человек, низкого происхождения, но он презирал опасности, предпринимал странствования и за то приобрел большое имение, теперь жена его ходит в золоте, выезжает в повозке, запряженной белыми мулами, везде принимается, имеет толпы слуг и множество евнухов, – а ты прячешься от страха и живешь понапрасну!» Пусть жена не говорит этого и ничего подобного, потому что она – тело, долг ее не управлять главой, но слушаться и повиноваться.
   «Но как можно, – скажут, – перенести бедность? Откуда почерпнуть утешение?» Пусть в таком случай она представит себе тех, которые гораздо беднее ее; пусть вспомнит, сколько почтенных и благородных девиц не только ничего не получили от своих мужей, но передали им и израсходовали на них все свое имущество; пусть подумает о беспокойствах, происходящих от таких богатств, и довольствуется жизнью безмятежной. Вообще, если она искренно расположена к мужу, то ничего такого не скажет и лучше будет желать иметь его при себе, хотя бы он ничего не приобретал, чем если бы он приобрел тысячи талантов золота, но жить вдали от него с печалью и заботой, которые всегда бывают у женщин вследствие долгой разлуки.
   Но и муж, который слышит это, как имеющий власть, пусть не прибегает к брани и ударам, но пусть увещевает, уговаривает, убеждает ее, как менее основательную в суждениях, но отнюдь не налагает рук, – это неприлично душе свободной, – не употребляет ни брани, ни упреков, ни поношения, но пусть руководит ею, как менее разумной. Но как это может быть? Когда узнает истинное богатство и ознакомится с высшим любомудрием, то ни в чем таком не провинится. Пусть он научит ее, что бедность вовсе не есть зло, – пусть научит не словами только, но и образом действий; пусть научит ее пренебрегать славой – и жена ничего подобного не скажет и не пожелает.

Увещевание мужьям [71 - Беседы на Первое Послание к Коринфянам, 26 (7–8).]

   Вам, мужья, скажу: никакой проступок не должен вынуждать вас бить свою жену. Подлинно, крайне беззаконно – сообщницу жизни, издавна разделяющую твои нужды, позорить, как рабыню. Такой муж, если только можно назвать его мужем, а не зверем, по моему мнению, равен отцеубийце и матереубийце. Если нам заповедано оставлять для жены отца и мать, – не в оскорбление им, но в исполнение закона Божия, и для самих родителей это настолько вожделенно, что они, будучи оставляемы, радуются и совершают брачное соединение детей с великим усердием, то не крайнее ли безумие оскорблять ту, для которой Бог повелел оставлять родителей?
   И безумие ли только? А бесчестие, скажи мне, кто может перенести? Какое слово может изобразить его, когда крики и вопли разносятся по улицам, когда соседи и прохожие стекаются к дому совершающего такое гнусное дело, сокрушающего, подобно какому-то зверю, все, находящееся внутри? Лучше, если бы земля поглотила такого безумца, нежели после того ему опять показаться на торжище.
   «Жена, – скажешь ты, – поступает дерзко»? Но вспомни, что она – жена, слабый сосуд, а ты – муж. Ты для того и поставлен над ней начальником и главой, чтобы сносить слабость подчиненной. Старайся сделать свое правление славным, а славным оно будет тогда, когда ты не будешь бесчестить подчиненной. Как царь является сам тем более достойным почтения, чем более возвышает честь подвластного себе начальника, а когда унижает и бесчестит его достоинство, тогда немало уменьшает и собственную славу, так и ты, бесчестя подвластную тебе начальницу, немало унижаешь честь и своей власти.
   Итак, представляя все это, будь благоразумен, а вместе с тем вспоминай и о том вечере, в который отец, призвав тебя, отдал тебе дочь свою, как бы некоторый залог и, отлучив ее от всего: от матери, от себя самого и от дома, вручил все попечение о ней твоей деснице. Подумай, что после Бога ты от нее получил детей, сделался отцом, и потому будь кроток в отношении к ней. Не видишь ли, как земледельцы удобряют всеми способами землю, принявшую семена, хотя бы она имела тысячи недостатков, хотя была бы, например, неплодоносна, произращала дурные травы, подвергалась наводнениям по свойству местоположения? Так же поступай и ты, тогда ты же первый насладишься и плодами, и спокойствием.
   Жена есть пристань и важнейшее лекарство для ищущих благодушия. Если эту пристань ты будешь соблюдать свободной от ветров и волнения, то найдешь в ней великое спокойствие, возвратившись с торжища, а если будешь возмущать и волновать ее, то уготовишь сам себе опаснейшее кораблекрушение. Итак, пусть не будет этого, а пусть будет то, о чем я говорю.
   Если случится в доме что-нибудь прискорбное по ее вине, то утешай ее, а не увеличивай скорби; хотя бы ты лишился всего имущества, это не будет прискорбнее неприязни с сожительницей; какую бы ты ни представил вину, ничто не будет несноснее раздора с женой. Потому пусть любовь к ней будет для тебя драгоценнее всего. Если должно носить тяготы друг друга, то тем более – жены. Если она бедна, не укоряй, если неразумна, не осуждай, а лучше постарайся научить ее, ведь она – член твой: вы – одна плоть.
   «Но, – скажешь, – она болтлива, склонна к пьянству, гневлива»? В таком случае должно не гневаться, а скорбеть, молиться Богу, увещевать, вразумлять ее и делать все, чтобы истребить ее страсть. Если же будешь бить и мучить ее, то не исцелишь ее болезни: грубость исправляется кротостью, а не взаимной грубостью.
   Вместе с тем не забудь и о награде от Бога. Если ты, имея возможность отвергнуть ее, не сделаешь этого по страху Божию, но станешь сносить недостатки ее из уважения к закону, возбранившему отвергать жену, как ни велика была бы болезнь ее, ты получишь неизреченную награду и еще прежде награды – великую пользу, сделав ее более благопокорной, приучив и себя к большей в отношении к ней кротости.
   Рассказывают, что один из внешних философов (Сократ), имея жену злую, болтливую и склонную к пьянству, на вопрос, для чего он терпит ее, отвечал, что она служит для него домашним училищем и упражнением любомудрия: «Я, – говорил он, – упражняясь ежедневно с ней, делаюсь более кротким и с другими». Вы пришли в восторг? А мне весьма прискорбно, что язычники любомудрием превосходят нас, которым заповедано подражать Ангелам или, лучше, заповедано подражать в кротости Самому Богу.
   Сказанный философ по этой причине не изгонял своей злой жены, а некоторые говорят, что по этой причине он и женился на ней. Но так как многие из людей не бывают настолько благоразумны, то я советую наперед всячески стараться о том, чтобы избирать жену благонравную и исполненную всякой добродетели; если же случится сделать ошибку и ввести в дом свой невесту недобрую и даже негодную, тогда подражать этому философу, всеми мерами исправлять ее и считать это дело важнее всего.
   Купец не спускает в море корабля и не принимается за торговлю прежде, нежели заключит со своим товарищем условия, которые обеспечили бы взаимное их спокойствие. Так и мы будем принимать все меры, чтобы внутри своего корабля сохранять всяческий мир с сообщницей житейского поприща, – тогда и все прочее будет у нас спокойно, и мы безопасно переплывем море настоящей жизни. Об этом мы должны заботиться более, нежели о доме, рабах, деньгах, полях и даже делах гражданских; всего драгоценнее должно быть для нас то, чтобы не иметь вражды и распри со своей сожительницей, – тогда и все прочее пойдет у нас хорошо, и в делах духовных мы будем иметь большую благоуспешность, с единомыслием неся бремя настоящей жизни, а исполнив все, получим и уготованные для нас блага, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Увещевание женам [72 - Беседы на Первое Послание к Коринфянам, 26 (6–7).]

   Прежние жены называли мужей своих господами и уступали им первенство. «Потому, – скажешь, – что и они любили своих жен»? И я знаю это и не забываю, но когда мы говорим о твоих обязанностях, то не указывай на обязанности других. Не будем указывать на обязанности других, когда обличают нас за нарушение наших: хотя бы обличение падало на тебя вместе с другими, ты не избавишься от обвинения, потому смотри только на то, чтобы тебе освободиться от своих грехов. Адам также слагал вину на свою жену, а она – на змия, но это нисколько не помогло им. Не говори же и ты мне этого, но постарайся со всяким благоразумием исполнять свои обязанности по отношении к мужу. И мужу твоему, когда увещеваю его любить и уважать тебя, я не дозволяю указывать на заповедь, данную жене, а требую от него исполнения предписанного ему. Потому и ты старайся исполнять свои обязанности и оказывай покорность своему мужу.
   Если хочешь повиноваться мужу для Бога, то не представляй мне его обязанностей, но тщательно исполняй те, которые Законодатель возложил на тебя. В том особенно и состоит повиновение Богу, чтобы не нарушать закона даже в том случае, если сама ты терпишь противное. Кто любит любящего его, тот не делает ничего важного, а кто любит ненавидящего его, тот преимущественно достоин венцов. Так размышляй и ты: если будешь сносить жестокого мужа, то получишь светлый венец, а если тихого и кроткого, то за что Бог будет награждать тебя?
   Говорю это не для того, чтобы подать мужьям повод к жестокостям, но чтобы убедить жену сносить и жестоких мужей. Когда каждый будет стараться исполнять свои обязанности, то и ближний не замедлит сделать то же. Так, когда жена бывает готова сносить гневливого мужа, тогда и муж не станет оскорблять гневливой жены, тогда во всем будет у них мир и пристань, не возмущаемая волнами.
   Так и было у древних: каждый исполнял свое, не указывая на обязанности ближнего. Смотри: Авраам взял с собой племянника, и жена не укоряла его за это. Он велел ей идти в дальний путь, и она не воспротивилась этому, но повиновалась. Потом после многочисленных бедствий, усилий и трудов сделавшись господином всего, он уступил первенство Лоту, и Сарра не только не огорчилась этим, но даже не открыла уст и не сказала ничего такого, что многие жены говорят ныне, когда видят, что мужья их при подобных разделах получают менее других, особенно низших себя, порицают их, называют и глупыми, и несмыслеными, и трусами, и беспечными, и ленивыми. Она же не сказала и не подумала ничего такого, но осталась довольна всем, что он сделал.
   И еще более: когда Лота постигла великая опасность после того, как он сам сделал выбор и предоставил дяде худшую часть и когда патриарх, услышав об этом, вооружил всех своих домочадцев и с ними одними пошел против целого персидского войска, она не удерживала его и не сказала, например, так: «Куда идешь ты, человек, ввергая сам себя в пропасть, подвергаясь таким опасностям, готовясь пролить кровь за мужа, который обидел тебя и похитил твою собственность? Если ты не думаешь о себе, то пожалей меня, оставившую дом, отечество, друзей и родных и последовавшую за тобой в такой путь. Не подвергай меня вдовству и соединенным с вдовством бедствиям!» Ничего такого она не сказала, не подумала, но все перенесла молча.
   Потому ты, жена, не ожидай доброты от мужа, чтобы после того показать и свою, – в этом не будет ничего важного; и ты, муж, не ожидай благонравия от жены, чтобы после того и самому быть любомудрым, – это уже не будет подвигом, но каждый, как я сказал, пусть первый исполняет свои обязанности. Если и посторонним, ударяющим по правой щеке, должно подставлять другую, то тем более должно сносить жестокость мужа. Говорю это не для того, чтобы муж бил жену, – нет, это крайнее унижение не для той, которую бьют, а для того, кто бьет! – но если по каким-нибудь обстоятельствам ты, жена, сочеталась с таким мужем, то не предавайся скорби, представляя ожидающую тебя за это награду и похвалу еще в настоящей жизни.

Наставление женам об истинной красоте [73 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 61 (3–4).]

   Подлинно, жена благочестивая и разумная скорее всего может образовать мужа и настроить его душу по своему желанию. Ни друзей, ни учителей, ни начальников не послушает он так, как свою супругу, когда она увещевает и дает советы. Это увещание доставляет ему и некоторое удовольствие, потому что он очень любит эту советницу. И я мог бы указать на многих суровых и неукротимых мужей, которые смягчены таким образом. Жена участвует с мужем и в трапезе, и в ложе, и в рождении детей, и в делах явных и тайных, во входах и выходах, и в весьма многом другом; она во всем ему предана и соединена с ним так, как тело соединено с головой. И если она будет разумна и рачительна, то всех других превзойдет и победит в попечении о своем супруге. Поэтому убеждаю: считайте это обязанностью и давайте надлежащие советы.
   Женщина имеет великую силу как для добродетели, так и для порока. Она погубила Авессалома, она – Амнона, она намеревалась – Иова; но она же избавила Навала от смерти, она спасла целый народ. Так Девора и Иудифь выказали доблести мужей-военачальников. Таковы же и многие другие жены. Поэтому и Павел говорит: Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? (1 Кор. 7, 16). И мы знаем, что в те времена Персида, Мариам и Прискилла приняли на себя подвиги апостольские. Этим-то женам и вы должны ревностно подражать, и не словами только, но и делами наставлять своего супруга.
   Как же мы можем учить его делами? Когда он увидит, что ты не злонравна, не расточительна, не любишь украшений, не требуешь излишних денежных доходов, но довольствуешься тем, что есть, – в этом случае он непременно послушает и твоих советов. Если ты на словах будешь любомудрствовать, а на деле станешь поступать напротив, то он обвинит тебя в великом пустословии. А когда вместе со словами ты представишь ему наставление делами, тогда он похвалит тебя и скорее послушает.
   Так будет, например, когда ты не станешь искать ни золота, ни жемчуга, ни драгоценных одежд, но вместо этого – скромности, целомудрия, благодушия и, поступая так сама, будешь требовать того же и от него. Если же надобно что-нибудь делать для угождения мужу, то нужно душу украшать, а не тело наряжать и губить.
   Не столько золото, которым ты украшаешься, сделает тебя любезной и приятной для него, сколько целомудрие и ласковость к нему и готовность умереть за своего супруга. Это по преимуществу пленяет мужей. То украшение неприятно мужу, потому что приводит в стесненное положение его имение и требует больших издержек и забот, а это, о котором сказано выше, привяжет мужа к жене. Ласковость, дружба и любовь ни забот не приносят, ни издержек не требуют, но все противоположное. Притом тот наряд от привычки делается приторным, а украшение души цветет каждый день и возжигает сильнейший пламень.
   Итак, если хочешь нравиться мужу, украшай душу целомудрием, благочестием, попечением о доме. Эта красота и более пленяет, и никогда не прекращается. Ни старость не разрушает этой красоты, ни болезнь не уничтожает. Красоту телесную и время продолжительное разрушает, и болезнь истребляет, и многое другое, а что украшает душу, то выше всего этого. Кроме того, та красота и возбуждает зависть, и возжигает ревность, а эта чиста от такой болезни и свободна от всякого тщеславия.
   Таким образом, и в доме все будет идти лучше, и доходы будут изобильнее, когда золото не будет лежать вокруг твоего тела, не будет связывать твоих рук, но будет употребляться на необходимые нужды, как, например, на содержание слуг, на необходимое попечение о детях и на другие действительные потребности. Но если не так – если [золото] будет со всех сторон лежать перед глазами и стеснять сердце, то какая прибыль? Какая польза?
   Печаль сердца не позволяет замечать того, чем пленяются глаза. Ведь вы знаете, верно знаете, что, если бы кто увидел женщину, даже лучше всех украшенную, он не может находить в том удовольствия, когда у него душа болит. Кто хочет находить удовольствие, тому наперед нужно быть веселым и иметь расположение к радости. Между тем если золото все растрачено на украшение женина тела, а в доме обитает скудость, то для супруга нет никакого удовольствия.
   Итак, если желаете нравиться мужьям, приводите их в приятное расположение духа, а приведете их в это расположение, когда отвергнете наряды и украшения. Все это, по-видимому, имеет для него некоторую приятность во время бракосочетания, но впоследствии, с течением времени, теряет свою цену. Если от привычки мы не очень удивляемся небу, которое так прекрасно, и солнцу, которое так блистательно, что ты не можешь сравнить с ним ни одного тела, то каким образом будем дивиться украшенному телу? Это говорю я, желая, чтобы вы украшались истинной красотой, которую заповедал Павел: Не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию (1 Тим. 2, 9–10).
   Или ты хочешь нравиться лицам посторонним и от них получать похвалы? Но это желание отнюдь не жены целомудренной. Впрочем, если хочешь, то и они будут очень любить тебя и хвалить за целомудрие.
   В самом деле, ту (любящую наряды) не похвалит ни один скромный и порядочный человек, похвалят разве люди распутные, или, лучше сказать, и они не похвалят, а, напротив, станут говорить о ней худо, когда заметят, что ее бесстыдство возбуждает в них вожделение. А эту (целомудренную) и те, и другие, и все похвалят, так как не только не получают от нее никакого вреда, а, напротив, еще наставление в любомудрии. И от людей ей будет великая похвала, и от Бога великая награда.
   Итак, будем ревновать об этой красоте, чтобы и здесь пожить в безопасности, и достигнуть будущих благ, которых да сподобимся все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

О семейных ссорах [74 - Толкование на Псалмы, 3.]

   Многие ведь и ныне ведут войну в домах своих: один встречает войну от жены, другой осаждается сыном, иной терпит неприятности от брата, иной от слуги, и каждый мучится, досадует, сражается, причиняет войну и поражается войной, но никто не думает, рассуждая сам в себе, что если бы он не посеял грехов, то не возросли бы в доме его терния и волчцы, если бы не подложил искр греховных, то не воспламенился бы дом его. А что домашние бедствия суть плоды грехов и что исполнителями наказания грешнику Бог назначает домашних его, об этом свидетельствует Божественное Писание, которого нет ничего достовернее.
   С тобой ведет войну жена, при входе твоем встречает тебя как дикий зверь, изощряет язык свой как меч? Прискорбно, конечно, что помощница сделалась противницей, однако исследуй самого себя: не замышлял ли ты в юности чего-нибудь против какой-нибудь женщины, и вот оскорбление женщины отмщается женщиной, и чужую рану врачует собственная жена твоя. Хотя сама действующая не знает этого, но знает Врач – Бог. Он действует на тебя ею, как железом, и как железо не знает того, что делает, а знает совершающий железом врачевание, врач, – так и здесь, хотя жена поражающая и муж поражаемый не знают причины поражения, но Бог, как Врач, знает, что полезно.
   А что злая жена есть бич за грехи, об этом свидетельствует Божественное Писание: оно говорит, что грешному мужу дастся злая жена (см.: Екл. 7, 26). Она дастся ему как горькое лекарство, истребляющее греховные соки. А что и нападения от детей суть также наказания за грехи, тому свидетель Давид, гонимый сыном своим Авессаломом за беззаконную связь, как показывают вышеприведенные слова.
   И что братья враждуют против братьев также за грехи, о том свидетельствует Книга Судей. Когда некоторые из колена Вениаминова соблудили с наложницей путешественника и она, не перенесши безмерной обиды, умерла, одиннадцать колен начали войну против одного; но так как одиннадцать колен отступили от Бога и прелюбодейно обратились к идолам, то все одиннадцать были побеждены одним коленом, и притом многократно были побеждаемы им одним, между тем как над ним одержали только одну победу, – и братья воевали с братьями, потому что Бог за грехи их разрушал средостение греха (см.: Суд. 19 и 20).
   Когда одно колено соблудило с женщиной, а одиннадцать колен прелюбодейно обращались с идолами, то и те и другие были истреблены Богом, как написано: Ты истребляешь всякого отступающего от Тебя (Пс. 72, 27). Таким образом, братья воевали с братьями за грехи. Когда братья нападают на тебя, то не столько сетуй на них, сколько смотри на самого себя и тщательно исследуй, за какие грехи братья сделались твоими врагами. Впрочем, не все за грехи терпят нападения от братьев. Так, Иосиф терпел нападения от братьев, но совсем не за грехи, и Иов подвергался наветам жены, но совсем не за грехи. У большинства людей домашние бывают врагами по причине грехов.
   Бывает, что и друзья за грехи обращаются во врагов, и прежде любившие начинают ненавидеть и отвращаться, потому что Бог попускает такую ненависть между ними по известным Ему причинам. Так о египтянах написано в псалме сто четвертом: Возбудил в сердце их ненависть против народа Его (Пс. 104, 25). А Бог не попустил бы ненависти, если бы прежде любовь их не была порочной. Кому любовь служила к погибели, тому ненависть делается побуждением к добродетели.
   И рабы, и подчиненные часто восставали на господ своих за грехи их. Так, посмотри, когда Адам еще не согрешил, тогда и звери служили и подчинялись ему, и он нарицал имена им, как рабам своим, а когда он запятнал лицо свое грехом, тогда звери не узнали его и из рабов сделались его врагами. И как домашний пес служит тому, кто его кормит, боится и трепещет его, а если вдруг увидит его с лицом, запачканным сажей или покрытым чужой маской, то бросается на него, как на чужого, и покушается растерзать его, – так было и с Адамом: доколе он сохранял чистым лицо свое, созданное по образу Божию, дотоле звери подчинялись ему, как рабы, а когда он запятнал лицо свое непослушанием, то они не узнали в нем господина и стали враждовать против него, как чужого. Таким образом, и восстание рабов бывает воздаянием за грехи.
   Праведен был Даниил, и львы признали владычество его: они видели его не вкусившим греха и оставили непричастным наказанию (см.: Дан. 6, 22). Согрешил солгавший пророк, и встретил его лев на пути и умертвил (см.: 3 Цар. 13, 24): он запятнал себя ложью, и лев не узнал его. Если бы лев увидел в нем пророка, подобного Даниилу, то почтил бы его, но он нашел лжепророка и потому напал на него, как на чужого; владыка солгал – и раб отвергнул владычество его.
   Но что я говорю о домашних бедствиях, если и самое тело наше, которое всего ближе и любезнее нам, если и оно порой враждует против нас, когда мы согрешаем, отмщая нам горячками и другими болезнями и страданиями, – если и раболепствующее тело наказывает владычествующую душу, когда она согрешает, не потому, чтобы оно хотело этого, но потому, что делать так заповедано ему! Об этом свидетельствует Христос, который сказал исцеленному расслабленному: Вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже (Ин. 5, 14).
   Итак, узнав, братия, что войны от домашних, родных и рабов и болезни телесные большей частью бывают за грехи, будем истреблять источник зол – грех. Когда не текут потоки страстей, тогда реки вод Божиих веселят душу.

О супружеских изменах [75 - Беседы о браке, 1 (4–5).]

   Сказав: Каждая жена имей своего мужа, апостол присовокупил: Муж оказывай жене должное благорасположение (1 Кор. 7, 2–3). Что хотел он выразить этими словами? Неужели то, чтобы он сберегал ей денежные доходы, чтобы хранил в целости приданое, чтобы доставлял драгоценные одежды, или роскошнейший стол, или блистательные выходы, или большую толпу слуг? Что говоришь ты? Какого требуешь ты рода благорасположения? И это все служит знаком любви.
   Нет, говорит апостол, ничего такого я не разумею, но говорю о целомудрии и чистоте. Тело мужа уже не принадлежит мужу, но жене. Пусть же он хранит в целости собственность ее, пусть не уменьшает и не повреждает ее. Ведь и из слуг тот называется преданным, который, приняв имущество господ, ничего не тратит из него. Поэтому, так как тело мужа есть собственность жены, то пусть муж будет верен в отношении к этому залогу. А что он действительно разумел это, когда сказал: Оказывай… благорасположение, для того он присовокупил: Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена (1 Кор. 7, 4).
   Итак, когда ты видишь блудницу, соблазняющую, увлекающую, жаждущую твоего тела, то скажи ей: «Это тело не мое, но принадлежит моей жене, я не смею злоупотреблять им и отдать его другой женщине». Так пусть поступает и жена. В этом между ними совершенное равенство, хотя в других отношениях Павел отдает большое преимущество мужу и говорит так: Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа (Еф. 5, 33), и еще: Муж есть глава жены (Еф. 5, 23), и еще: Жены, повинуйтесь своим мужьям (Еф. 5, 22); также в Ветхом Завете сказано: И к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою (Быт. 3, 16). Как же здесь он определил равную взаимность подчинения и господства? В самом деле, сказать: Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена – значит определить полное равенство. Как муж есть господин ее тела, так и жена – госпожа его тела.
   Почему же он определил такое равенство? Потому что там необходимо превосходство, а здесь, когда дело идет о целомудрии и чистоте, то муж не имеет никакого преимущества пред женой, но подобно ей наказывается, если нарушает законы брака. И весьма справедливо. В самом деле, не для того пришла к тебе жена, оставила отца и мать и весь дом, чтобы подвергаться оскорблению, чтобы ты принимал вместо нее низкую служанку, чтобы делал ей множество неприятностей; ты взял в ней спутницу, подругу жизни, свободную и равночестную.
   Подлинно, не безрассудно ли, получив приданое, показывать свою благорасположенность и нисколько не уменьшать его, а то, что драгоценнее всякого приданого, – целомудрие и чистоту и тело свое, которое есть собственность жены, растлевать и осквернять? Если ты истратишь приданое, то отвечаешь пред тестем, а если потеряешь целомудрие, то дашь отчет Богу, который установил брак и вручил тебе жену.
   А что это справедливо, послушай, что говорит Павел о прелюбодеях: Непокорный непокорен не человеку, но Богу, Который и дал нам Духа Своего Святаго (1 Фес. 4, 8). Видишь ли, как слово Божие внушает, что прелюбодеяние состоит не только в том, что имеющий жену совершает блуд с женщиной замужней, но и с какой бы то ни было блудницей? Как о женщине, имеющей мужа, мы говорим, что она прелюбодействует, со слугой ли грешит она или с кем бы то ни было, – так и о муже мы должны сказать, что он прелюбодействует, когда, имея сам жену, распутствует, с рабыней ли или с какой бы то ни было общественной блудницей.
   Не будем же пренебрегать своим спасением и отдавать душу свою диаволу через этот грех. Отсюда происходит множество бедствий, разрушающих дома, и множество раздоров, от этого иссякает любовь и уничтожается благорасположение. Как невозможно, чтобы человек целомудренный презирал свою жену и когда-нибудь пренебрег ею, так невозможно, чтобы человек развратный и беспутный любил свою жену, хотя бы она была прекраснее всех. От целомудрия рождается любовь, а от любви – бесчисленное множество благ.
   Итак, считай прочих женщин как бы каменными, зная, что если ты после брака посмотришь похотливыми глазами на другую женщину, хотя бы общественную, хотя бы замужнюю, ты делаешься виновным в грехе прелюбодеяния. Каждый день повторяй себе эти слова, и если увидишь, что в тебе возбуждается похоть к другой женщине и затем твоя жена от этого кажется тебе неприятной, то войди во внутреннюю комнату и, раскрыв эту книгу [76 - То есть Первое Послание апостола Павла к Коринфянам.], взяв в посредники Павла и непрестанно повторяя эти слова, погаси пламень. Таким образом и жена опять будет для тебя вожделенной, потому что такое пожелание не станет истреблять твоего благорасположения к ней, и не только жена будет более вожделенной, но и ты сам окажешься гораздо более почтенным и благородным.
   Нет, подлинно нет ничего постыднее человека, который блудодействует после брака! Он чувствует стыд не только перед тестем, и друзьями, и встречными, но и пред самими рабами. И не только это зло постигает его, но и сам дом кажется ему несноснее всякой темницы, тогда как он имеет перед глазами возлюбленную и постоянно мечтает о блуднице.
   Хочешь ли узнать в точности, как велико это зло? Представь, какую жизнь ведут те, которые подозревают своих жен, как неприятна им пища, неприятно питье. Им кажется, что стол их наполнен отравами, и, как от заразы, бегут они от своего дома, исполненного бесчисленных зол. Нет у них сна, не приносит им спокойствия ни ночь, ни общество друзей, ни сами лучи солнца, но сам свет считают они несносным для себя не только тогда, когда видят, что жена предается прелюбодеянию, но даже если только подозревают ее в этом. Подумай же, что и жена терпит то же самое, когда слышит от кого-нибудь или только подозревает, что ты предал себя блудной женщине.
   Представляя это, не только избегай прелюбодеяния, но не подавай повода и к подозрениям, а если жена будет подозревать несправедливо, то успокой ее и разуверь. Не по вражде или гордости она делает это, но от заботливости и оттого, что очень боится за свою собственность. Твое тело, как я выше сказал, есть ее собственность, и собственность, драгоценнее всякого имущества. Не обижай же ее в важнейшем предмете и не наноси ей смертельной раны. Если презираешь ее, то побойся Бога, мстителя за такие дела, который угрожает невыносимыми наказаниями за такие грехи, потому что о тех, которые осмеливаются делать это, Господь говорит: Где червь их не умирает и огонь не угасает (Мк. 9, 48).
   Если же не очень устрашает тебя будущее, то побойся, по крайней мере, настоящего: многих из тех, которые прилепляются к блудницам, и здесь предаст злой смерти (Мф. 21, 41), и они пострадают от козней распутных женщин. Они, стараясь друг перед другом отклонить человека от сожительницы, соединенной с ним браком, и вполне подчинить его своей любви, прибегали к волшебствам, составляли чары и употребляли много обаяний, потом, подвергнув его, таким образом, тяжкой болезни, предав тлению и продолжительному гниению и навлекши на него тысячи зол, лишали настоящей жизни.
   Если ты, человек, не страшишься геенны, то побойся их обаяний. Когда ты через такое распутство сделаешься чуждым Божественного содействия и лишишь себя вышней помощи, тогда блудница, смело взяв тебя и призвав своих бесов, составив чары и устроив козни, весьма легко повредит твоему спасению и выставит тебя на позор и посмеяние всем жителям города, так что они даже не пожалеют о твоем злополучии. И кто пожалеет, – говорит Премудрый, – об ужаленном заклинателе змей и обо всех, приближающихся к диким зверям? (Сир. 12, 13).
   Не говорю уже о потере имущества, о ежедневных подозрениях, надменности, наглости, оскорблении, которое блудницы делают глупцам, – это горше тысячи смертей. От жены часто ты не переносишь и одного тяжелого слова, а перед блудницей, когда она даже бьет тебя, благоговеешь. И ты не стыдишься, не краснеешь, не желаешь, чтобы перед тобой разверзлась земля? Как можешь ты войти в церковь и воздеть руки к небу? Как призовешь Бога устами, которыми ты целовал блудницу? И ты не трепещешь, скажи мне, и не боишься, что когда-нибудь молния, упав свыше, сожжет твою бесстыдную голову?
   Хотя бы ты и укрылся от своей обиженной жены, но никогда не укроешься от Недремлющего Ока. Так и тому прелюбодею, который говорит: Вокруг меня тьма, и стены закрывают меня, и никто не видит меня: чего мне бояться? – Премудрый отвечал: – Очи Господа в десять тысяч крат светлее солнца, и взирают на все пути человеческие (Сир. 23, 25, 27–28). По всему этому и сказал Павел: Каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу (1 Кор. 7, 2–3).
   Ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый (Прит. 5, 3–4). Поцелуй блудницы заключает в себе яд, яд тайный и скрытный. Зачем же ты гоняешься за удовольствием, которое ведет к осуждению, производит гибель, наносит неизлечимую рану, тогда как можно получать удовольствие, не подвергаясь никакому злу? Со свободной женой и удовольствие, и безопасность, и покой, и честь, и красота, и добрая совесть, а там – великая горечь, великий вред, постоянное осуждение. Хотя бы никто из людей не видел, совесть никогда не перестанет осуждать тебя: куда бы ты ни пошел, этот обвинитель будет следовать за тобой, осуждая и громко взывая против тебя.
   Таким образом, кто ищет удовольствия, тот особенно пусть и избегает общения с блудницами, потому что нет ничего горче этой привычки, ничего неприятнее этого общения, ничего порочнее этих нравов. «Пусть беседует с тобою лань любви и жребя твоих наслаждений: источник твоей воды да будет у тебя свой собственный» (см.: Прит. 5, 19–18). Имея чистый источник воды, для чего ты бежишь к болоту, наполненному грязью, пахнущему геенной и невыразимым наказанием? Какое ты будешь иметь оправдание, какое прощение?
   Будем же постоянно повторять это и самим себе, и женам; поэтому и я заключу речь теми же словами: Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена (1 Кор. 7, 2–4). Тщательно соблюдая эти слова и на площади, и дома, и днем, и вечером, и за столом, и на ложе, и везде, будем и сами стараться, и жен научать, и мы говорить, и нам говорить, так, чтобы, целомудренно прожив настоящую жизнь, сподобиться нам и Царства Небесного благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.

Родителям о воспитании детей [77 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 9 (2).]

   Подлинно, немаловажное дело посвятить Богу детей, данных от Бога.
   Если они положат под здание твердые опоры и основания, то будут иметь великую награду, тогда как, наоборот, за нерадение подвергнутся наказанию. Так и Илий погиб через своих детей, потому что ему надлежало вразумлять их; он, правда, и вразумлял, но не так, как следовало бы (1 Цар. 2, 22–25). Ему не хотелось огорчать их, и он и их, и себя погубил.
   Слушайте это, отцы. Воспитывайте детей своих в наставлении и поучении Господнем с великим тщанием. Юность неукротима и имеет нужду во многих наставниках, учителях, руководителях, надсмотрщиках, воспитателях. И только при таких усилиях возможно обуздать ее. Что конь необузданный, что зверь неукротимый, то же самое и юность. Поэтому если в начале и с первого возраста поставим для нее надлежащие пределы, то впоследствии не будем иметь нужды в великих усилиях, – напротив, потом привычка обратится для них в закон.
   Не позволим же им делать того, что приятно и вместе с тем вредно, не будем угождать им, потому что они дети, но преимущественно будем их сохранять в целомудрии: тут более всего возможен вред юности. Об этом мы особенно должны заботиться, к этому мы особенно должны быть внимательны. Скорее будем брать для них жен, чтобы они, имея чистое и нерастленное тело, соединялись с невестами. Такая любовь особенно бывает пламенна. Кто был целомудренным до брака, тот тем более останется таким после брака. Напротив, кто до брака научился любодействовать, тот и после брака станет делать то же самое. Блуднику, – говорится, – сладок всякий хлеб (Сир. 23, 23). Для того и возлагаются на головы венцы – в знак победы, что они, не будучи побеждены, вступают в брачный чертог, что они не были одолены похотью. Если же кто, увлеченный сладострастием, предался блудницам, то для чего после этого он имеет и венец на главе, когда он побежден? Это будем им внушать, этим будем их вразумлять, устрашать, угрожать, делая то одно, то другое.
   Нам вверен важный залог – дети. Будем же заботиться о них и употребим все меры, чтобы лукавый не похитил их у нас. Между тем теперь у нас все происходит наоборот. Мы употребляем всевозможные усилия для того, чтобы поле было хорошим и чтобы вверить его благонадежному человеку, и погонщика ослов и мулов, и надзирателя, и поверенного мы отыскиваем самого искусного, а на то, что для нас всего дороже, именно – чтобы поручить сына человеку, который бы мог сохранить его в целомудрии, не обращаем внимания, несмотря на то что это сокровище ценнее всех прочих и ради него приходят остальные. Об имуществе для них мы заботимся, а о них самих – нет.
   Видишь ли, какое безумие? Прежде образуй душу сына твоего, а имущество он уже после получит. Если душа у него нехороша, то он не будет иметь ни малейшей пользы от денег, и наоборот, если ей дано правильное образование, то бедность нисколько не повредит ему. Хочешь ли оставить его богатым? Научи его быть добрым. Таким образом он может и состояние умножить, если же и не умножить его, то, по крайней мере, он ничем не будет хуже людей зажиточных. Между тем если он будет злой, то, хотя бы ему были оставлены тобой бесчисленные сокровища, ты не оставил его хранителем этих сокровищ, а сделал несчастнее тех, которые впали в самую крайнюю бедность.
   Действительно, для детей, не получивших правильного воспитания, бедность лучше богатства, потому что первая, даже помимо их воли, удерживает их в пределах добродетели, между тем последнее, хотя бы даже кто и желал того, не позволяет вести жизни целомудренной, но увлекает, ниспровергает и вводит в бесчисленное множество преступлений. Вы, матери, больше всего смотрите за дочерьми: попечение это для вас нетрудно. Наблюдайте за тем, чтобы они сидели дома, а прежде всего учите их быть благочестивыми, скромными, презирать деньги и не слишком заботиться о нарядах. Так и в замужество отдавайте их. Если так образуем их, то вы спасете не только их, но и мужа, который возьмет ее, и не только мужа, но и детей, и не одних детей, но и внуков.
   Если корень будет хорош, то и ветви будут лучше развиваться, и за все это вы получите награду. Поэтому все будем так делать, как прилично заботящимся о благе не одной души, но многих через одну. Дочь при вступлении в брак должна так выходить из отеческого дома, как борец из места состязаний, то есть она должна знать в точности всю науку, с помощью которой могла бы, подобно закваске, все смешение возвести к собственной красоте.
   И сыновья опять в такой степени должны быть скромны, чтобы скорее всего можно было узнавать их по их благонравию и целомудрию и чтобы они заслужили великую похвалу и от людей, и от Бога. Пусть они научатся обуздывать чрево, воздерживаться от лишних издержек, быть расчетливыми, нежно любящими, пусть они научатся повиноваться власти. Таким образом они могут доставить родителям великую награду. Тогда все будет к славе Божией и нашему спасению о Христе Иисусе, Господе нашем, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Как сделать своих детей счастливыми [78 - Толкование на Послание к Ефесянам, 21 (2–4).]

   Не безрассудно ли учить детей искусствам, посылать их для этого в училище, ничего не жалеть для этого, а о воспитании их в учении и наставлении Господнем (Еф. 6, 4) не заботиться? Сами же мы первые и пожинаем плоды такого воспитания детей своих, видя их дерзкими, невоздержными, непослушными, развратными. Не будем же поступать таким образом и послушаем увещания блаженного Павла – станем воспитывать их в учении и наставлении Господнем, подадим им пример, заставим их с раннего возраста упражняться в чтении Писаний.
   Увы! Я постоянно говорю это, только, мне думается, понапрасну. Но при всем том я не перестану исполнять свой долг.
   Доколе же мы будем оставаться плотскими? Доколе будем пресмыкаться по земле? Все у нас должно быть второстепенным по сравнению с заботой о детях и с тем, чтобы воспитывать их в учении и наставлении Господнем. Кто прежде всего научится быть любомудрым, тот через это приобретет богатство, превосходящее всякое богатство, и величайшую славу. Не так полезно образовать сына, преподавая ему искусство и внешнее знание, посредством которых он станет приобретать деньги, как научить его искусству презирать деньги.
   Если хочешь сделать его богатым, поступай таким образом. Богат не тот, кто нуждается в большом имуществе и владеет многим, а тот, кто ни в чем не имеет нужды. Это внушай твоему сыну, этому учи его: в этом – величайшее богатство. Не заботься о том, чтобы сделать его известным по внешней учености и доставить ему славу, но старайся, чтобы научить его презирать славу настоящей жизни – от этого он будет славнее и знаменитее. Это возможно сделать и богатому, и бедному; этому научаются не от учителей и не при пособии наук, а из Божественных Писаний.
   Не заботься, чтобы сын твой здесь пожил долго, но чтобы там удостоился жизни беспредельной и нескончаемой. Давай ему великое, а не малое. Внимай словам Павла: Воспитывайте их в учении и наставлении Господнем. Не ритором старайся сделать его, но научи его любомудрствовать. Если он не будет ритором, отсюда не произойдет еще никакого вреда, а при отсутствии любомудрия самое обильное риторство не принесет никакой пользы. Нужно благоповедение, а не остроумие, нравственность, а не сила речи, дела, а не слова – вот что доставляет Царство, дарует действительные блага. Не язык изощряй, но душу очищай. Говорю это не с тем, чтобы запретить образование, но чтобы не привязывались к нему исключительно.
   Не думай, будто одним монахам нужны наставления от Писаний: весьма многие из этих наставлений потребны и для тех детей, которые должны вступить в эту (мирскую) жизнь. Как при снаряжении корабля нужен бывает кормчий и полное число пловцов не тому, кто всегда стоит на пристани, но тому, кто постоянно занимается мореходством, точно то же должно сказать и относительно монаха и мирского человека. Первый, как бы находясь на необуреваемой пристани, проводит жизнь беззаботную и огражденную от всякого волнения, а последний постоянно обуревается и плывет среди моря, сражаясь со множеством треволнений. Хотя бы он сам (мирской человек) и не имел нужды в наставлении, но ему оно может быть нужно, чтобы, если случится, он был в состоянии заградить уста других.
   Поэтому, кто чем большим пользуется почетом в настоящей жизни, тем более нужно для него такое образование. Вращается ли кто в царском дворце, – там много эллинов, философов, людей, надутых временной славой, – здесь точно место, наполненное страдающими водянкой. Таков именно царский двор. Там все напыщены и надуты, а кто нет, те стараются сделаться такими. Каково же, подумай, если сын твой, вступив туда, входит, как самый лучший врач, с инструментами, которые в состоянии укротить надменность каждого, подходит к каждому и разговаривает, врачует больное тело, прикладывает лекарство из Писаний, расточает любомудрые речи!
   И если тебе угодно, знай, что он с таким образованием и в свете будет самым приятным человеком. Все станут уважать его за такие речи, когда увидят, что он не вспыльчив и не домогается власти; впрочем, он получит власть и не домогаясь ее и у царя будет в большом почете. Ведь такому нельзя укрыться: здоровый среди множества здоровых может остаться незамеченным, но если между множеством больных найдется один здоровый, то слух о нем скоро достигнет ушей царских и ему будет поручено начальство над многими народами. Зная это, воспитывайте их в учении и наставлении Господнем.
   А если кто-нибудь беден? Пусть останется бедным. Что он не будет находиться при дворе, этим он нисколько не будет ниже того, кто служит при дворе, – напротив, может сделаться предметом удивления и скоро получить власть, какую ему угодно, а не ту, какая достается по назначению. Если эллины – люди, стоящие не более трех оболов, циники, принявши такую же, стоящую не более трех оболов, философию (подлинно такова эллинская философия!), или вернее, не самую философию, а только ее имя, облекшись в мантию и отрастив волосы, посрамляют многих, то не к большему ли способен истинный философ? Если ложная личина, только кажущаяся тень философии так возвышает, то что, когда мы полюбим истинную светлую философию? Не все ли станут уважать ее? Не поручат ли таким философам без всякого опасения и дома, и жен, и детей?
   Итак, если столько возвышены истинные любомудры в этом мире, где Владыка не обещал нам никакого блага, – в мире, в котором, по Его словам, мы чужие, то размыслим, какие блага уготованы для них на небесах? Если здесь, где они пришельцы, такая им честь, то какой славой они будут наслаждаться там, где они – граждане? Если здесь, где обещана скорбь, таков им почет, то каково будет успокоение их там, где обещаются действительные почести?
   Скажи мне, какие из растений самые лучшие? Не те ли, которые сами в себе содержат силу и ни от дождя, ни от града, ни от стремления ветров, ни от других каких-нибудь подобных причин не терпят вреда, но, стоя открыто и не имея нужды ни в кровле, ни в ограждении, как бы все презирают? Таков истинный философ, таково его богатство! Он ничего не имеет – и все имеет, все имеет – и ничего у него нет. Стена не внутри, а извне, и ограда не от природы, а отвне воздвигается.
   Еще, скажи мне также, какое тело бывает особенно крепко? То ли, которое здорово, которое удобно переносит голод, не требует пресыщения, не терпит от стужи, равно как и от жара, – или то, которое не способно переносить всего этого и, кроме того, для своего здоровья нуждается в поварах, ткачах, охотниках и врачах? Подлинно, только истинный философ, который не нуждается ни в чем подобном, есть богач. Поэтому-то блаженный Павел и говорил: Воспитывайте их в учении и наставлении Господнем!
   Итак, не во внешних благах ищите ограждения для детей своих: в этом богатство, в этом слава. Когда временная слава и богатство пройдут – а они непостоянны, – то люди, обладавшие ими, бывают подобны беспомощному, поврежденному растению, которое не только не приносило никакой прибыли в прошедшем, но еще производило убыток. Так защита, которая должна была ограждать от стремления ветров, теперь вдруг произвела падение. Значит, богатство скорее вредит, если делает нас неподготовленными к перенесению превратностей жизни.
   Итак, образуем детей так, чтобы они могли переносить все, и знали, как должно поступать среди несчастий, – воспитаем их в учении и наставлении Господнем, и нам воздастся великая награда. В самом деле, если люди, делающие изваяния царей и пишущие их портреты, пользуются большим почетом, то мы, которые украшаем образ Царя Небесного (потому что человек есть образ Божий), не будем ли наслаждаться гораздо бо́льшими благами за то, что восстанавливаем Божие подобие? Именно с этим может сравниться добродетель души, когда научим детей быть добрыми, нераздражительными, непамятозлобными, готовыми на благодеяния, человеколюбивыми (что все свойственно Богу) и когда наставим их не дорожить земными благами.
   Итак, образовать и упорядочить себя и их – вот наша обязанность. Иначе как мы дерзнем предстать Престолу Христову? Итак, позаботимся о женах, будем особенно предусмотрительны в отношении к детям, домашним и к себе самим, когда же начнем приводить в порядок и себя, и их, то станем молить Бога, чтобы Он помог нам в трудах наших. И Он поможет, когда увидит, что мы об этом стараемся, к этому прилагаем свои заботы; если же мы ничем не заняты, то и Он не подаст нам Своей помощи. Ведь не тогда Бог дарует нам помощь, когда мы спим, но когда и сами мы трудимся. Помощник помогает не праздному, а тому, кто и сам работает. Впрочем, Благой Бог силен Сам Собой совершить дело, чтобы все мы сподобились наследовать обетованные блага благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому с Отцом и Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

К тем, которые губят своих детей [79 - К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни, 2 (1), 3 (3–9, 21).]

   Я, оставив других, обращусь к тем, которые особенно заботятся о детях или, лучше, должны бы заботиться, но совсем не заботятся, с речью тихой и весьма кроткой и попрошу их не сердиться и не досадовать, если кто скажет, что он лучше их самих знает, что полезно их детям. Родить сына – мало для того, чтобы родивший уже и научил полезному рожденного им; рождение, конечно, много содействует любви к рожденному, но чтобы точно знать, что полезно ему, для этого недостаточно только родить и любить.
   Хотя бы у нас все наше было благоустроено, мы подвергнемся крайнему наказанию, если не радеем о спасении детей. Какое осуждение постигнет нас, которые не только сами не имеем попечения о детях, но и против желающих делать это строим козни и восстаем и относимся к детям своим хуже всякого варвара? Ибо жестокость варваров доводит только до рабства, до опустошения и пленения отечества и вообще до бедствий телесных, – а вы порабощаете самую душу и, связав ее как какую-нибудь пленницу, передаете таким образом лукавым и свирепым демонам и их страстям. Именно это, а не другое что делаете вы, когда и сами не внушаете детям ничего духовного, и другим делать это не позволяете.
   Нет нам извинения, когда дети у нас развратны, и совершенно справедливо. Потому что если бы порочность в людях была от природы, то иной имел бы право прибегать к извинению, но так как мы бываем и худы, и хороши по свободной воле, то какое благовидное оправдание может представить допустивший до развращения и порочности сына, любимого им больше всего? То ли, что не хотел сделать его честным? Но ни один отец не скажет этого, потому что сама природа настоятельно и непрерывно побуждает его к тому. Или то, что не мог? Но и этого нельзя сказать, потому что многое: и то, что он взял сына на свое попечение еще в нежном возрасте, и то, что ему первому и одному только вручена власть над ним, и то, что он постоянно имел его при себе, делает для него воспитание сына легким и очень удобным.
   Таким образом, развращение детей происходит не от чего другого, как от безумной привязанности родителей к житейскому: обращая внимание только на это одно и ничего не желая считать выше этого, они необходимо уже не радеют о детях с их душой. О таких отцах я сказал бы (и никто пусть не приписывает этих слов гневу!), что они хуже даже детоубийц. Те отделяют тело от души, а эти то и другую вместе ввергают в огонь гееннский; той смерти подвергнутся неизбежно по естественной необходимости, а этой можно было бы и избежать, если бы не довела до нее беспечность отцов.
   Притом смерть телесную сможет уничтожить воскресение, как скоро наступит оно, а погибели души ничто уже не вознаградит: за ней следует уже не спасение, а необходимость вечно страдать. Следовательно, мы не несправедливо сказали бы, что такие отцы хуже детоубийц. Не так жестоко изострить меч, взять его в правую руку и вонзить в самое горло сына, как погубить и развратить душу, потому что ничего равного ей нет у нас.
   Поэтому не странно ли, что ты, если ведешь сына в царский дворец, то и сам делаешь и терпишь все, и его убеждаешь к тому же, чтобы сделать его близким к царю, и не обращаешь внимания решительно ни на что: ни на издержки, ни на опасность, ни на самую смерть, а когда предлагается нам подумать о воинстве небесном, то не скорбишь, если сын твой получит там последнее место и станет ниже всех?
   Можешь ли ты сказать, что сын твой или во время совещания с тобой слышал, или сам узнал когда-нибудь, что клянущийся, хотя бы клялся не ложно, оскорбляет Бога? Также, что злопамятному спастись невозможно, ибо пути, говорится в Писании, злопамятных к смерти (см.: Прит. 12, 28)? Или что злоречивого Бог так посрамляет, что даже устраняет его от чтения слова Божия? Также, что гордого и дерзкого Он низвергает с неба и предает гееннскому огню? Или что взирающего на жену нецеломудренными очами наказывает, как действительного прелюбодея? А столь обыкновенного у всех греха – осуждения ближних, навлекающего на нас тягчайшее наказание, убеждал ли ты когда-нибудь сына избегать этого греха и читал ли ему Христовы заповеди об этом? Или и сам ты не знаешь, что есть такие заповеди? Как же сын будет в состоянии исполнять то, заповедей о чем не знает и сам отец, который должен бы научить его?
   И, о, если бы было только это зло, что вы не советуете детям ничего полезного, – оно не было бы так велико! Но теперь вы увлекаете их еще к противному. В самом деле, когда отцы убеждают детей заниматься науками, то в их разговоре с детьми не слышно ничего другого, кроме таких слов: «Такой-то – человек низкий и из низкого состояния, усовершенствовавшийся в красноречии, получил весьма высокую должность, приобрел большое богатство, взял богатую жену, построил великолепный дом, стал для всех страшен и знаменит». Другой говорит: «Такой-то, изучив италийский язык, блистает при дворе и всем там распоряжается». Иной опять указывает на другого, и все – на прославившихся на земле, а о небесном никто ни разу не вспоминает, если же иной попытается напомнить, то он прогоняется, как человек, который все расстраивает.
   Итак, вы, когда напеваете это детям с самого начала, у́чите их не другому чему, как основанию всех пороков, вселяя в них две самые сильные страсти, то есть корыстолюбие и еще более порочную страсть – суетное тщеславие. Каждая из них и порознь может извратить все, а когда они обе вместе вторгнутся в нежную душу юноши, то, подобно соединившимся бурным потокам, извращают все доброе и наносят столько терния, столько песку, столько сору, что делают душу бесплодной и не способной ни к чему доброму. Это могут засвидетельствовать нам изречения и внешних писателей: так, из этих страстей одну, не соединенную с другой, но саму по себе один назвал верхом, а другой – главой зол.
   Если же одно (корыстолюбие) в отдельности есть верх и глава зол, то, когда оно соединится с другим, гораздо жесточайшим и сильнейшим, то есть с безумным тщеславием, и вместе с ним вторгается в душу юноши, укоренится в ней и овладеет ей, то кто после в состоянии будет истребить эту болезнь, особенно когда и отцы и делают, и говорят все, чтобы не ослабить эти злые растения, но еще укрепить их? Кто так неразумен, что не потеряет надежды на спасение воспитываемого таким образом сына? Желательно, чтобы душа, воспитанная в противоположном направлении, избегла порочности, когда же наградой за все считаются деньги и для соревнования предлагаются люди порочные, тогда какая надежда на спасение?
   Пристрастившиеся к деньгам неизбежно бывают и завистливы, и склонны к клятвам, и вероломны, и дерзки, и злоречивы, и хищны, и бесстыдны, и наглы, и неблагодарны, и исполнены всех зол. Достоверный свидетель этого, блаженный Павел, сказавший, что сребролюбие есть корень всякого зла в жизни (см.: 1 Тим. 6, 10), и прежде него то же изъяснил Христос, возвещая, что порабощенный этой страсти не может служить Богу (см.: Мф. 6, 24). Итак, если юноша будет увлечен в это рабство с самого начала, то когда он будет в состоянии сделаться свободным, как может избавиться от потопления, если все толкают его, все погружают и усиленно подвергают необходимости утонуть?
   Как же, думаешь ты, сын твой в состоянии будет избегнуть сетей диавола, будучи молод, вращаясь среди Египта или, лучше, среди диавольского воинства, не слыша ни от кого ни одного полезного совета и видя, что все, а больше всех родители и воспитатели, ведут его к противному? Как? При помощи ли твоих увещаний? Но ты внушаешь ему противное и, не позволяя ему вспомнить о любомудрии даже во сне, напротив, постоянно занимая его настоящей жизнью и относящимся к ней, еще более содействуешь его потоплению. Или сам собой? Нет, юноша сам по себе недостаточно силен к подвигам добродетели, а если бы и произвел что-либо доблестное, то оно скоро, прежде нежели возрастет, заглохнет от наводнения слов твоих.
   Как тело не может прожить даже малое время, если питается не здоровой, но вредной пищей, так и душа, получая такие внушения, не может никогда помыслить о чем-либо доблестном и великом, но, подвергаясь такому расстройству и расслаблению, постоянно объемлясь порочностью как бы какой заразой, она наконец неизбежно низвергнется в геенну и там погибнет.
   Вы, как будто нарочито стараясь погубить детей, позволяете им делать все то, что делая, невозможно спастись. Взгляни несколько повыше. Горе вам, – сказано в Писании, – смеющиеся ныне! (Лк. 6, 25), а вы подаете детям множество поводов к смеху. Горе вам, богатые! (Лк. 6, 24), а вы предпринимаете все меры, чтобы они разбогатели. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! (Лк. 6, 26), а вы часто тратите целые имущества для людской славы. Еще: поносящий брата своего подлежит геенне огненной (Мф. 5, 22), а вы считаете слабыми и трусливыми тех, кто молчаливо переносит обиды от других. Христос повелевает воздерживаться от ссоры и тяжбы, а вы постоянно занимаете детей этими злыми делами.
   Он повелел во многих случаях вырывать око, если оно причиняет вред (см.: Мф. 5, 29), а вы с теми особенно и вступаете в дружбу, кто может дать денег, хотя бы учил крайнему разврату. Он не позволил отвергать жену, кроме одной только вины – прелюбодеяния (см.: Мф. 5, 32), а вы, когда можно получить деньги, позволяете пренебрегать и этой заповедью. Клятву Он запретил совершенно (см.: Мф. 5, 34), а вы даже смеетесь, когда видите, что это соблюдается. Любящий душу свою, – говорит Господь, – погубит ее (Ин. 12, 25), а вы всячески вовлекаете их в эту любовь. А если не будете прощать людям, – говорит Он, – согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф. 6, 15), а вы даже укоряете детей, когда они не хотят мстить обидевшим, и стараетесь скорее доставить им возможность сделать это. Христос сказал, что любящие славу, постятся ли, молятся ли, подают ли милостыню, все это делают без пользы, а вы всячески стараетесь, чтобы ваши дети достигли ее.
   Но для чего перечислять все, если уже и сказанные пороки не только все вместе, но и каждый сам по себе достаточны для приготовления тысячи геенн? А вы, собрав их все вместе и возложив на детей эту невыносимую тяжесть грехов, с ней ведете их в огненную реку – как же они могут спастись, принося столько пищи для огня?
   И не только то ужасно, что вы внушаете детям противное заповедям Христовым, но и то еще, что прикрываете порочность благозвучными наименованиями, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах светскостью, обладание богатством – свободой, славолюбие – великодушием, дерзость – откровенностью, расточительность – человеколюбием, несправедливость – мужеством. Потом, как будто мало этого обмана, вы и добродетели называете противоположными наименованиями: скромность – неучтивостью, кротость – трусостью, справедливость – слабостью, смирение – раболепством, незлобие – бессилием, как будто опасаясь, чтобы дети, услышав от других истинное название этих добродетелей и пороков, не удалились от заразы.
   Ибо название пороков прямыми и подлинными их наименованиями немало способствует к отвращению от них: оно может так сильно поражать грешников, что часто многие, отличающиеся бесчестнейшими делами, не переносят равнодушно, когда их называют тем, что они есть на самом деле, но приходят в сильный гнев и зверское раздражение, как будто терпят что-нибудь ужасное. Я знаю много и таких, которые этим способом были образумлены и от резких слов сделались более скромными. А вы отняли у детей и это врачевство и, что еще тяжелее, преподаете им недоброе внушение не только словами, но и делами: строите великолепные дома, покупаете дорогие поместья, окружаете их и прочим блеском и всем этим, как бы каким густым облаком, омрачаете их душу.
   Чем же я могу убедиться, что им возможно спастись, когда вижу, что их склоняют к таким делам, за которые Христос возвестил неизбежную погибель, когда вижу, что вы о душе их, как бы о чем-то ненужном, небрежете, а о том, что действительно излишне, заботитесь, как о необходимом и важнейшем? Чтобы был у сына слуга, чтобы был конь, чтобы была самая лучшая одежда, вы делаете все, а чтобы он сам был хорош, об этом и подумать никогда не хотите, но, простирая до такой степени заботливость о деревах и камнях, душу не удостаиваете и малейшей части такого попечения. Чтобы на доме стояла дивная статуя и кровля была золотая, вы все готовы потерпеть, а чтобы драгоценнейшая всякого изваяния душа была золотая, об этом и помыслить не хотите.
   Когда мы хотим ознакомить детей с науками, то не только устраняем препятствия к учению, но и доставляем им все, содействующее ему, – приставляем к ним воспитателей и учителей, издерживаем деньги, освобождаем их от других занятий и чаще, чем приставники на Олимпийских играх, твердим им о бедности от неучения и богатстве от ученья, – делаем и говорим все, и сами, и через других, чтобы довести их до окончания предпринятого занятия, – и при всем том часто не успеваем. А скромность нравов и строгость доблестной жизни неужели, по вашему мнению, придут сами собой и притом при столь многих к тому препятствиях?
   Что может быть хуже этого неразумия – на самое легкое обращать столько внимания и забот, как будто бы иначе и нельзя успеть в этом, а о гораздо более трудном думать, что оно, как бы что-нибудь пустое и ничтожное, сбудется и при нашем сне! Но любомудрие души настолько труднее и тяжелее изучения наук, насколько деятельность труднее разглагольствования и насколько дела труднее слов.
   «А для чего, – скажешь, – нашим детям нужно это любомудрие и строгий образ жизни?» Вот это самое и сгубило все, что дело, столь необходимое и поддерживающее нашу жизнь, считается излишним и ненужным! Увидев сына больным по телу, никто не скажет: «Для чего нужно ему доброе и крепкое здоровье?» – напротив, всячески постарается привести его в такое благосостояние, чтобы болезнь более не возвратилась. А когда заболевает душа, то говорят: «Не нужно им никакого лечения» – и после таких слов осмеливаются называть себя отцами!
   Итак, будем приготовлять Богу доблестных служителей и исполнителей. Если тот, кто воспитывает борцов для городов или обучает воинов для царей, удостаивается великой чести, то какой дар можем получить мы, воспитывая для Бога столь доблестных и великих мужей, или, лучше сказать, Ангелов? Будем же делать все, чтобы оставить им богатство благочестия, которое пребывает постоянно, сопровождает нас при отшествии отсюда и может принести величайшую пользу не только здесь, но и там. Станем искать Царствия Божия – тогда и детей увидим везде почтенными, и сами прославимся с ними, будем наслаждаться и настоящими благами, если только возлюбим будущие и небесные.

Часть 7
Житейское море

Почему праведники страдают, а грешники благоденствуют [80 - Толкование на Псалмы, 7 (7–9).]

   Есть много людей неразумных, которые из несчастий другого обыкновенно выводят дурное заключение о его жизни. Так было с Иовом. Не зная за ним ничего худого, говорили ему: «По грехам твоим ты еще мало наказан». Итак, чтобы и с вами не случилось того же, побеседуем об этом немного.
   Действительно, я слышу, как многие говорят: «Если бы Бог любил бедных, то Он не попустил бы им быть бедными», слышу, как другие, видя кого-нибудь страждущим продолжительным недугом и болезнью, говорят: «Где же милостыни его, где добрые дела его?» Поэтому, чтобы и вам не грешить таким образом, рассудим об этом.
   Если и человек здравомыслящий не может ненавидеть добрых и любить злых, то как ты осмеливаешься говорить это о Господе, будто Бог ненавидит бедных, хотя бы они были добродетельными, и любит богатых, хотя бы они были порочными, отверзая уста на богохульство и не понимая важности этого заблуждения? Чтобы тебе не грешить таким образом, узнай, что Бог любит и что ненавидит. Кого же любит Он? Того, кто исполняет заповеди Его. Я возлюблю его, – говорит Он, – и Мы придем к нему (Ин. 14, 21, 23) – не богатого, не здорового, но повинующегося Моим повелениям. А кого ненавидит Он и отвращается? Того, кто не исполняет заповедей Его.
   Итак, когда ты увидишь кого-нибудь не исполняющего заповедей Его, то, хотя бы он был здоровым, хотя бы окружен был богатством, считай его в числе ненавидимых
   Богом, а добродетельного, хотя бы ты видел его в болезни или бедности, считай в числе любимых Им. Не к тем любовь Его, а к этим. Не видишь ли ты и в житейских делах, что любимые царями особенно и прежде всех подвергаются опасностям в сражениях, получают раны, посылаются в поход? Не слышал ли ты, что Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает (Евр. 12, 6)?
   «Но многие, – скажешь, – соблазняются, видя это»? Так, но не по вине добродетельных, а по собственному невежеству. Не здесь ведь воздаяние за труды наши: здесь подвиги, а награды и венцы – после. Не ищи же во время подвигов и в день борьбы покоя и безопасности, не смешивай различных времен. «Но многие, – скажешь, – немощны»? Бог промышляет и о них: Он сделал, что многие и из праведников пользуются благополучием еще здесь, не для них самих, но для немощных. Поэтому, если соблазняют тебя праведники, находящиеся в скорби, то пусть утвердят тебя живущие в покое, и если смущают тебя порочные, пользующиеся благополучием, то пусть исправят тебя подвергающиеся наказанию и мучению.
   Разве ты не слышал Христа, который говорит: В мире будете иметь скорбь (Ин. 16, 33)? Почему же ты ищешь покоя, когда Он сказал это? Разве ты не слышал еще, как Он говорит: Мир возрадуется; вы печальны будете (Ин. 16, 20)? Таким образом, людям неразумным справедливо можно было бы соблазняться, если бы происходило противное тому, что Он сказал, а если все происходит так, как следует, то почему ты соблазняешься? «Но для чего, – скажешь, – Бог установил так?» Не исследуй и не испытывай. Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня так сделал?» (Рим. 9, 20). Не исследуй же этого, вместо того чтобы плакать и сокрушаться и омывать грехи свои.
   Говорю это не потому, чтобы я не мог представить причины, но желая обратить тебя от этой пытливости к попечению о собственном спасении. Для чего Он установил таким образом? По снисхождению к роду человеческому. Труды Он назначил здесь, где жизнь краткая, а венцы сохранил для будущего, где жизнь нестареющая и бессмертная. Эти труды скоро оканчиваются и проходят, а то́ остается вечным и никогда не будет иметь конца.
   С другой стороны, через это Он упражняет души в любви к добродетели. Когда душа избирает добродетель, несмотря на трудности и еще не получая награды, то оказывает расположение и великое усердие к ней; и когда она убегает порока, несмотря на его удовольствия и еще не подвергаясь наказанию, то научается ненавидеть его и отвращаться. Таким образом она приобретает навык отвращаться от порока и любить добродетель.
   Есть и другая причина. Какая? Та, что скорбь особенно располагает нас к любомудрию и делает крепкими. А вместе с этой – еще иная причина. Какая? Бог хочет научить нас презирать настоящее, не прилепляться и не привязываться к нему. Для того Он и назначил здесь скорби и труды и все приятное и радостное сделал скоропреходящим. Зная это, мы должны оплакивать не тех, которые наказываются и страдают, а тех, которые грешат безнаказанно.
   Первое зло – грешить, а второе – согрешающим не получать никакого врачевания, или, справедливее сказать, это и есть первое и тягчайшее зло. Подобно тому как тяжело не болезни подвергаться, а, заболев, не получать врачевания, и как мы жалеем не столько того, кто имеет гнилостную рану, сколько того, кто, имея ее, лежит и не получает помощи от врача, а кому делают отсечения и прижигания, того мы считаем возвращающимся к здоровью, обращая внимание не на боль, происходящую от резания, а на выздоровление, – так должно думать и о душе: печалиться и скорбеть следует не о тех, которые наказываются (их возвращают к здоровью), но о тех, которые грешат безнаказанно.
   «Но, – скажешь, – если наказания удерживают от пороков, то почему мы не каждый день наказываемся за грехи?» Потому что если бы так было, то род человеческий давно уничтожился бы и не было бы времени для покаяния. Вспомни Павла. Если бы он был наказан за гонение и умерщвлен, то как он имел бы время покаяться, после покаяния совершить множество добрых дел и, так сказать, всю вселенную привести от заблуждения к истине? Не видишь ли, что и врачи, когда кто имеет много ран, употребляют лекарство не настолько сильное, какого требует свойство ран, но какое могут перенести силы больного, чтобы, врачуя раны, не погубить больного? Поэтому и Бог наказывает не всех вдруг и не всех по заслугам, но слегка и постепенно и часто, наказывая одного, вразумляет чрез него многих других. Так часто бывает и с телом: отсечение одного члена доставляет здоровье многим другим.
   Будем же всегда иметь в виду, как бы прекратились пороки; будем скорбеть о тех, которые погрязли в них, хотя бы они были одеты в шелковые одежды, и ублажать тех, которые живут добродетельно, хотя бы они боролись с крайней бедностью, оставим внешность и проникнем в душу тех и других. Тогда мы и увидим богатство одного и бедность другого.

О постигающих нас искушениях [81 - Толкование на Послание к Евреям, 5 (4–5).]

   Блажен тот, кто, получая наказание здесь, чтобы отдать долг за все грехи свои, отходит отсюда оправданным, чистым и неповинным. Этому поучает нас Павел, когда говорит: Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает (1 Кор. 11, 30), и еще: Предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа (1 Кор. 5, 5). И пророк говорит: Ибо он от руки Господней принял вдвое за все грехи свои (Ис. 40, 2), также Давид: Посмотри на врагов моих, как много их, и какою лютою ненавистью они ненавидят меня… и прости все грехи мои (Пс. 24, 19–18). Все это доказывает, что добродетельные получают здесь наказания за грехи свои.
   А где говорится, что порочные получают здесь добро, чтобы там подвергнуться полному наказанию? Послушай Авраама, который говорит богатому: Чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое (Лк. 16, 25). Какое доброе? Употребляя выражение: получил, а не «взял», он показывает, что оба они получали по заслугам, один благоденствие, а другой бедствия, и говорит: Ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь.
   Итак, не будем скорбеть, когда видим здесь грешников благоденствующими, и когда сами страждем, будем радоваться, потому что это изглаживает наши грехи. Не будем искать спокойствия, потому что Христос возвестил скорби ученикам своим, и Павел говорит: Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы (2 Тим. 3, 12). Никто из мужественных борцов во время борьбы не ищет бань и трапезы, обильной яствами и вином: это свойственно не ратоборцу, а человеку изнеженному; ратоборец терпит пыль, умащение елеем, жар солнца, многий пот, скорби и тяжесть подвигов. Таково время борьбы и, следовательно, получения ран, пролития крови и скорбей.
   Послушай, что говорит блаженный Павел: Бьюсь не так, чтобы только бить воздух (1 Кор. 9, 26). Будем считать всю жизнь предназначенной для подвигов, не станем никогда искать отдохновения, не станем смотреть на страдания, как на нечто чуждое, потому что и ратоборец, когда он совершает подвиги, не считает этого чуждым для себя. Для успокоения будет другое время, достигать совершенства нам следует посредством скорбей. Если и нет ни гонения, ни притеснения, то есть другие скорби, которые случаются с нами ежедневно; если мы не переносим последних, то едва ли перенесли бы первые. Вас постигло искушение не иное, – говорит апостол, – как человеческое (1 Кор. 10, 13).
   Будем же молиться Богу, чтобы не впасть в искушение, а когда впадем, то будем переносить мужественно. Людям благоразумным свойственно не подвергать себя опасностям, а мужественным и любомудрым свойственно стоять твердо, подвергшись опасностям. Потому не будем подвергать себя опасностям без нужды, потому что это – знак дерзости, а когда нас вынуждают и когда требуют обстоятельства, не будем уклоняться, потому что это – знак робости; если нас призывает Евангельская проповедь, то не будем отказываться; просто, без причины, без нужды и без пользы для благочестия не будем стремиться, потому что это – хвастовство и пустое тщеславие, а если случится что-нибудь вредное для благочестия, то не будем никогда отказываться, хотя бы надлежало претерпеть тысячи смертей. Не вызывайся на искушения, когда дела благочестия идут по твоему желанию: зачем навлекать на себя излишние опасности, не приносящие никакой пользы?
   Говорю это из желания, чтобы вы соблюдали заповеди Христа, который повелевает молиться, чтобы не впасть в искушение, и вместе повелевает, взяв крест, последовать Ему. Эти заповеди не противоречат одна другой, но весьма согласны между собой. Итак, настрой себя как храбрый воин, будь всегда с оружием, бодрствуй, трезвись, постоянно ожидай врага, впрочем, сам не производи браней, потому что это свойственно не воину, а бунтовщику. Когда призывает труба благочестия, то немедленно выходи, не жалей души, выступай с великой готовностью на подвиги, ниспровергай ряды противников, сокрушай лицо диавола, воздвигай трофей победы, – а когда благочестие не терпит никакого вреда, когда никто не искажает наших догматов (разумею, касающихся души), и когда ничто не принуждает делать неугодное Богу, то не будь слишком рьян.
   Жизнь христианина должна быть полна крови, но не в смысле пролития чужой крови, а – готовности пролить собственную. Потому будем проливать собственную кровь, когда это нужно за Христа, с таким усердием, как будто бы мы проливали воду, – кровь и есть вода, протекающая в теле, – и свергать с себя плоть с такой готовностью, как будто бы мы снимали одежду. А это случится тогда, когда мы не будем привязываться к имуществу и к жилищам, когда не будем увлекаться пристрастием к благам настоящим. Если посвятившие себя военной жизни отказываются от всего и, куда призывает война, туда и отправляются, путешествуют и с охотой терпят все, то тем более нам, воинам Христовым, надобно быть так же готовыми и так же выходить на войну со страстями.

О смысле скорбей [82 - Беседы на Деяния Апостольские, 54 (2–3).]

   Удивительно, как все, не только то, что, по-видимому, служит к нашей безопасности, но и противное тому, обращается нам во благо. В несчастье бывает подобное тому, как если бы кто-нибудь стал тростью сражаться с огнем: по-видимому, он поражает огонь, но делает его еще светлее и изнуряет самого себя. Так и несчастье бывает для добродетели причиной и поводом к ее прославлению.
   Когда при несправедливости других мы вверяемся управлению Божию как следует, тогда наши достоинства сияют яснее. Также, когда действует диавол, то подвергающиеся его действию становятся светлее. И все, что причиняется нам другими, служит к великому нашему благу, а что происходит от нас самих, то не таково. Когда нам причиняют зло другие, то мы скорбим, а когда сами себе, то нет, потому Бог и внушает нам, что претерпевающий несправедливость от другого получает пользу, а претерпевающий от самого себя получает вред, и, конечно, для того, чтоб мы первое мужественно переносили, а последнего избегали.
   Не будем же обманывать себя: диавол не причиняет нам зла, если мы сами бодрствуем; чаще он пробуждает нас, возбуждает нас. Скажи мне (обратим внимание пока на это): если бы не было диких зверей и непостоянства ветров, ни болезней, ни печалей, ни скорбей и ничего подобного, то чем сделался бы человек? Мне кажется, не подвергаясь ничему такому, он уподобился бы более свинье, чем человеку, стал бы предаваться объядению и пьянству. А теперь заботы и беспокойства для него – упражнение и училище любомудрия, средства доброго воспитания.
   Еще: представь, что кто-нибудь воспитывается в царских чертогах, не зная ни скорбей, ни забот, ни беспокойств, не имея случаев ни к гневу, ни к недовольству; пусть делается и исполняется все, чего бы он ни пожелал, и пусть все готовы служить ему, – не может ли такой человек сделаться неразумнее всякого животного? А теперь несчастья и огорчения – как бы оселок, изощряющий нас. Потому-то бедные по большей части бывают умнее богатых, подобно как обуреваемые и поражаемые сильными волнами.
   Тело, остающееся в праздности и бездействии, бывает болезненно и безобразно, а движущееся, трудящееся и переносящее тяжести бывает благообразнее и здоровее, – то же бывает и с душой. Железо, когда лежит, ржавеет, а когда находится в деле, то бывает блестящим, – так и душа, когда она действует; а к действию возбуждают ее несчастья. И способности погибают, если душа остается без действия, – а действует она тогда, когда не все готово к ее услугам, потому что она возбуждается к действию противным ей.
   Если бы не было противного, то не было бы и деятельности: например, если бы все было отделано прекрасно, то искусство не имело бы над чем трудиться, – так и душа, если бы все нам удавалось, была бы бесчувственна. Не видишь ли, как мы приказываем кормилицам не всегда носить детей на руках, чтобы это не обратилось им в привычку и они не сделались слабыми? Потому-то дети, воспитывающиеся на глазах родителей, бывают слабее, так как неблаговременная и неумеренная нежность вредит их здоровью.
   И умеренная скорбь – благо, и заботы – благо, и бедность – благо; крепкими делают нас и добро и зло, но то и другое обращается нам во вред, когда бывает не в меру: первое расслабляет, а последнее поражает. Не видишь ли, что то же внушал и Христос ученикам Своим? Если же они имели в этом нужду, то тем более мы. Если же мы имеем в этом нужду, то не будем роптать, но радоваться в скорбях. Все это – лекарства, соответствующие нашим ранам, одни горькие, другие сладкие; но те и другие сами по себе, отдельно, были бы бесполезны.
   Будем же за все это благодарить Бога: Он попускает это не напрасно, но для блага наших душ. В чувстве признательности будем благодарить и прославлять Его, будем мужественно бороться с бедствиями, помня, что они временны, и обращая мысли свои к будущему, чтобы мы могли легко переносить и настоящее, и удостоиться будущих благ благодатью и человеколюбием Единородного Его, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О пользе скорбей [83 - Толкование на Псалмы, 141 (1–2).]

   Скорби немало способствуют любомудрию. Таков плод скорби. Поэтому пусть никто не избегает ее. Она приносит двоякую пользу: во-первых, делает нас более ревностными и внимательными, во-вторых, дает нам немалое право на то, чтобы быть услышанными. Потому и Исаия говорит: Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш. Говорите к сердцу Иерусалима и возвещайте ему… ибо он от руки Господней принял вдвое за все грехи свои (Ис. 40, 1–2). И Давид, когда Семей проклинал его, сказал: Если мой сын, который вышел из чресл моих, ищет души моей, тем больше сын Вениамитянина; оставьте его, пусть злословит, ибо Господь повелел ему. Может быть, Господь призрит на уничижение мое, и воздаст мне Господь благостью за теперешнее его злословие (2 Цар. 16, 11–12). И везде в Писаниях мы находим, что те люди, которые с благодарностью переносят скорби, не только изглаждают множество грехов своих, но и приобретают чрез это немалое дерзновение перед Богом.
   Поэтому, когда ты видишь, что кто-нибудь отчаивается во время скорби или произносит какие-нибудь непристойные слова, то причиной этого считай не скорбь, а малодушие говорящего, потому что скорбь по существу своему обыкновенно производит противное: внимание, душевное сокрушение, глубокое размышление, преуспеяние в благочестии. Потому Павел и говорит: От скорби происходит терпение, от терпения опытность (Рим. 5, 3–4). Если же иудеи во время скорбей роптали, то этот ропот происходил не от скорби, но от их безумия, – святые, подвергаясь скорбям, делались более славными и любомудрыми. Потому и сам пророк говорил: Благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим (Пс. 118, 71). И Павел: Но Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен (2 Кор. 12, 9–10).
   Так и ты, возлюбленный, когда видишь умножающиеся бедствия, не унывай, но еще более ободряйся. Бог попускает им быть для того, чтобы прогнать твою беспечность, чтобы пробудить тебя от сна. Тогда все лишнее отсекается, тогда все житейское забывается, тогда человек делается более ревностным в молитве, более усердным к милостыне и к презрению чрева и всякая страсть легче побеждается, обращаясь в бегство от скорби. Так и вначале Бог подверг нас трудам и скорбям, желая не наказать нас, хотя изрек приговор в виде наказания, но вразумить нас и сделать лучшими.
   Если и теперь, когда окружают нас скорби и жизнь исполнена трудов, господствует такое нечестие, то до чего не дошло бы зло, если бы их не было? И удивительно ли, что скорбь служит благом для души, если она – благо и для тела? Пресыщать тело наслаждениями вредно. Так и бедствия, когда окружают нас со всех сторон, заставляют быть бдительными, и если мы внимательны, то не терпим от них никакого вреда.

Стремящемуся к власти [84 - Толкование на святого Матфея Евангелиста, 49 (4–5).]

   Будем заботиться не о том, чтобы достигнуть могущества, почестей и власти, но о том, чтобы отличиться добродетелью и любомудрием. Власть побуждает делать многое, Богу неугодное, и надобно иметь очень мужественную душу, чтобы пользоваться властью, как следует. Тот, кто лишен власти, волей и неволей любомудрствует, а облеченный ею терпит то же, что и человек, который, живя с хорошей и красивой девицей, обязался никогда не посмотреть на нее с вожделением.
   Такова власть! Вот почему она даже против воли делает многих обидчиками, у многих возбуждает гнев, снимает узду с языка и отворяет двери уст, как бы ветром раздувая душу и, как ладью, погружая ее в самую глубину зол. Итак, что же ты дивишься человеку, находящемуся в такой опасности и называешь его счастливым? Какое безумие! Кроме того, подумай еще и о том, сколько врагов и клеветников, сколько ласкателей как бы держат его в осаде. Такое ли состояние, скажи мне, можно назвать блаженным? И кто назовет?
   «Но такой человек в славе у народа», – скажешь ты? Что ж, народ – не Бог, Которому он должен дать отчет. Поэтому, указывая на народ, ты говоришь только о новых отмелях, подводных камнях, скалах и утесах. Уважение народное, чем более оно делает знаменитым, тем с бо́льшими соединено опасностями, заботами и печалями. Такой человек, имея столь жестокого господина, совсем не может отдохнуть или приостановиться. Что я говорю приостановиться или отдохнуть? Такой, имея и тысячи заслуг, с трудом входит в Царство!
   Поистине ничто столько не унижает людей, как слава народная, делающая их боязливыми, подлыми, льстецами и лицемерами. Почему, например, фарисеи называли Христа беснующимся? Не потому ли, что желали народной славы? Почему народ произносил правильное о Нем мнение? Не потому ли, что Он не страдал этой болезнью? Ничто, истинно ничто так не делает людей законопреступными и несмысленными, как желание славы народной! Равным образом ничто так не делает славными и мужественными, как презрение ее. Потому и надобно иметь чрезвычайно мужественную душу тому, кто хочет противостоять такой буре, силе ветра. Любящий славу, когда он находится в счастливых обстоятельствах, ставит себя превыше всех, а когда в несчастных, то готов сам себя зарыть в землю. Это для него и геенна, и Царство, когда он поглощен этой страстью.
   Итак, скажи мне, достойно ли это зависти? Напротив, не достойно ли рыданий и слез? Это для всякого очевидно. Завидуя имеющему такую славу, ты поступаешь подобно тому, кто, увидев связанного, наказываемого бичами и влекомого бесчисленными зверями, завидует его ранам и язвам. Поистине, сколько людей в народе, столько и для честолюбца уз, столько владык, и, что всего хуже, каждый из них имеет свое особое мнение и всякий дает о служащем приговор, какой случится, ничего не разбирая, а что вздумает один или двое, то и все утверждают. Не ужаснее ли это всякого волнения, всякой бури?
   Ищущий славы то вдруг от радости поднимается вверх, то снова легко погружается, бывает всегда в тревоге – и никогда в покое. Еще не выходя на зрелище и готовясь произнести речь, он беспокоится и трепещет, а после зрелища или умирает от уныния, или опять предается безмерной радости, что хуже самой печали. А что радость не менее пагубна, чем печаль, это очевидно из ее действия на душу. Радость делает душу легкомысленной, надменной и непостоянной.
   Итак, зная все это, будем убегать славы народной и удовольствия, происходящего от нее, чтобы достигнуть истинной и вечной славы, которой все мы и да сподобимся благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Стремящемуся к богатству [85 - Толкование на Послание к Филиппийцам, 2 (3–5).]

   Ты завидуешь, что такой-то богат? Между тем он-то и достоин сожаления и слез. Но ты скажешь тотчас с усмешкой: «Я достоин слез, а не он». И ты достоин слез, – не потому что беден, но потому, что считаешь себя жалким. Тех, которые горюют, не имея никакого горя, мы оплакиваем не потому, что их постигло какое-либо несчастье, но потому, что они без несчастья считают себя несчастными. Если бы кто, освободившись от горячки и совершенно выздоровев, продолжал стонать и ворочаться, лежа на постели, такой, скажи мне, не достоин ли был бы слез более, нежели те, которые страдают горячкой, – не потому, что он в горячке (ведь он уже не в горячке), но потому, что он, будучи вне всякой опасности, думает, что еще в опасности? И ты достоин слез потому, что считаешь себя жалким, а не по бедности, – ради бедности ты даже очень благополучен.
   Почему ты завидуешь богачу? Потому ли, что он подвергает себя большим беспокойствам и тягчайшему рабству? Что он своими стяжаниями связан, как бы какой пес бесчисленными цепями? Пришел вечер, настала ночь, но для него и это время покоя есть время смятения, неудовольствия, печали и заботы. Послышался шум? Он тотчас вскочил. Кого-нибудь ограбили? Он, не лишившись ничего, беспокоится более того, кто лишился, – тот однажды потерял и, поскорбев, перестал беспокоиться, а он озабочен непрестанно, даже когда настает ночь – предел наших бед, облегчение наших несчастий, врачество ран.
   Как тело, разгоряченное и изнуренное от борьбы со знойными лучами, находит успокоение в каком-нибудь месте, орошаемом многими источниками и прохлаждаемом легким ветерком, так ночь успокаивает во сне нашу душу, а лучше сказать, не ночь и не сон делают это, но Бог, предвидя бедственность рода человеческого, все это устроил. Однако ж мы не жалеем сами себя, а, как враги самим себе, выдумали мучение, которое сильнее естественной необходимости и покоя – бессонницу от богатства. Забота о богатстве, – сказано, – отгоняет сон (Сир. 31, 1).
   Смотри, как велико попечение Божие! Он не оставил отдыха на волю и пользования сном на наш произвол, но подчинил естественной необходимости, чтобы мы и против воли получали благодеяние: ведь спать – дело естественное. А мы, как бы сильно ненавидя самих себя, как бы против других враждуя и других угнетая, из-за денег выдумываем мучение, которое сильнее этой естественной необходимости.
   Настал день? Богач боится доносчиков. Настала ночь? Трепещет разбойников. Угрожает смерть? Он более смерти поражается тем, что его стяжания достанутся другим. Имеет дитя? Хочет быть богаче, и все-то ему кажется, что он беден. Не имеет детей? Еще больше скорбит. Ужели же ты почитаешь счастливым того, кого ничто не может порадовать? Тому ли, кого обуревают волны, завидуешь ты, находящийся в тихой пристани – в бедности?
   Подлинно, и это слабость человеческой природы, что ненадлежащим образом пользуются благами, но, находясь в счастье, удручаются. И это здесь! А когда перейдем туда, то послушай, что говорит богач, обладатель бесчисленных благ, как ты говоришь, хотя я не назвал бы их благами, а вещью безразличной. Итак, послушай, что говорит этот обладатель бесчисленных благ и в чем имеет нужду: Отче Аврааме! – говорит, – пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь (Лк. 16, 24). Если этот богач не терпел ничего такого, о чем я говорил, если всю жизнь провел спокойно и без забот (впрочем, что я говорю всю жизнь? Одно мгновение, потому что жизнь – мгновение: как бы одно мгновение, говорится, весь наш век перед веком бесконечным), – итак, если все шло по его желанию, то не жалок ли он по тем словам своим, а более по своим делам? Не вино ли лилось на твоем столе? А теперь и капля воды не в твоей власти, и в этом ты весьма нуждаешься. Не презирал ли ты бедного, покрытого ранами? А теперь желал бы увидеть его, но никто не допускает. Он был у твоих ворот – а теперь в недрах Аврамовых, ты же возлежал под пространными кровлями – а теперь в огне гееннском.
   Пусть выслушают это богатые, или, лучше, не богатые, а немилосердные. Он не за то наказан, что был богат, но за то, что был немилостив, богатый же и вместе милостивый может получить всякое благо.
   Богач не видит никого другого, кроме того нищего (Лазаря) для того, чтобы, вспомнив дела свои, узнал, что праведно терпит это. Не великое ли множество было бедных праведников? Но ему является тот самый, который лежал пред его воротами, научая его и нас, как хорошо не надеяться на богатство. Ему бедность нисколько не воспрепятствовала получить Царство, а тому богатство нисколько не помогло избежать геенны.
   Кто же бедные? Кто нищие? Истинно не тот беден, кто ничего не имеет, но кто желает многого, и не тот богат, кто приобрел много, но кто ни в чем не нуждается. Какая польза приобрести всю вселенную, а жить печальнее ничего не имеющего? Свободная воля делает богатыми и бедными, а не изобилие стяжаний и не скудость. Ты, бедный, хочешь быть богатым? Можешь, если хочешь, и никто не препятствует: пренебреги богатством мира, почитай его за ничто, как бы его и не было, отринь желание богатства – и ты богат.
   Тот богат, кто не хочет быть богатым, и тот беден, кто не хочет быть бедным. Как болен тот, кто и при здоровье стонет, а не тот, для кого болезни легче всякого здоровья, так и здесь: беден тот, кто не может сносить бедности и при богатстве считает себя беднее бедных, а не тот, кто лучше богатых сносит бедность, – последний гораздо богаче.
   Скажи мне: отчего ты боишься бедности? Отчего ты дрожишь? От голода ли, или жажды, или стужи или не от этого? Но нет, нет человека, который бы терпел когда-либо такие недостатки. Взгляните на древние роды и посмотрите: кто верил Господу – и был постыжен? (Сир. 2, 10)? И еще: Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их (Мф. 6, 26).
   Никто не может указать нам ни одного такого, кто вдруг погиб бы от голода и стужи. Почему ж ты трепещешь бедности? Нечего тебе на это сказать. Если у тебя есть необходимое, то почему боишься бедности? Потому ли, что нет у тебя множества рабов? Это избавление от господства, это постоянное счастье, это свобода от забот. Или потому, что не имеешь сосудов, кроватей, утвари, сделанных из серебра? Но что более тебя имеет для наслаждения тот, кто приобрел все это? Ничего. Польза от вещей одинакова, из того или из другого вещества они будут. Или потому, что для многих ты нестрашен? Но и не будь таковым никогда! Какое удовольствие в том, что некоторые дрожат и боятся тебя? Или потому, что ты боишься других? Но можно не бояться. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее (Рим. 13, 3). «Но, – говорят, – мы в пренебрежении, и нас легко обидеть»? Но не бедность, а порок наиболее производит это.
   В то время как многие бедняки проводят всю жизнь без забот, начальникам, богатым и сильным труднее избавиться от всех злодеев, разбойников и гробокопателей. Что тебе причиняет бедность, то богатому – богатство. Желающие делать зло делают его как тебе – из презрения, так богатому – по ненависти и зависти, и в последнем случае зла больше, чем в первом, потому что побудительная причина к злу здесь сильнее. Ненавистник делает все со всевозможным напряжением и силой, а презритель часто и щадит презираемого.
   Для бедного уже то самое, что он беден, что не может иметь силы, служит ко спасению. Когда мы скажем обидчику нищего: «Великое ли дело ты сделаешь, если истребишь такого-то, если убьешь одного бедняка, велика ли будет твоя награда?» – то этими словами укротим его гнев. А когда против богачей восстает зависть, то не прежде она утихает, как совершив то, что хочет, и излив яд свой.
   Видишь ли, что добро не в бедности и не в богатстве, но в нашем намерении? Итак, направим его к добру и сделаем благоразумным. Если ему будет дано хорошее направление, то ни богатство не сможет нас лишить Царства, ни бедность причинить нам вреда. Будем с кротостью сносить бедность, не имея в ней препятствия к получению ни будущих благ, ни даже и настоящих, но и настоящими благами насладимся, и небесных достигнем, которых и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому со Отцом и Святым Духом слава, держава и честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О потере имущества [86 - Беседы на Первое Послание к Коринфянам, 38 (6–7).]

   О чем скорбишь ты? О том ли, что потерял имущество? Но представь тех, которые не имеют даже насущного хлеба, и ты тотчас получишь утешение. И при каждом бедствии не печалься о том, что случилось, а благодари за то, чего не случилось. Ты владел имуществом и лишился его? Не плачь о потере, а благодари за то время, в которое пользовался им. Скажи с Иовом: Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? (Иов. 2, 10).
   Вместе с тем размысли и о том, что, хотя ты потерял имущество, но тело твое пока еще здорово и при бедности ты еще не страдаешь расстройством тела. Или тело твое также потерпело расстройство? И это не край бедствий человеческих, но еще ты находишься пока в середине их: многие при бедности и телесном расстройстве бывают еще одержимы бесом и скитаются в пустынях, иные же терпят другие тягостнейшие бедствия. Не дай Бог нам терпеть все, что возможно терпеть!
   Таким образом помышляя всегда об этом, представляй тех, которые терпят тягчайшие бедствия, и не скорби ни о чем подобном; когда согрешишь, тогда только сокрушайся, тогда плачь: этого я не запрещаю, напротив – требую, впрочем, и тогда – с умеренностью, помня, что есть обращение, есть примирение.
   Но ты видишь других в роскоши, в светлых одеждах и в великолепии, а себя в бедности? Не на это только смотри, но и на происходящие от того неприятности, равно и в бедности принимай в соображение не только нищету, но и происходящие от нее приятности. Богатство имеет только наружность светлую, внутри же исполнено мрака, а бедность – напротив. Если бы открылась перед тобой совесть каждого, то в душе бедного ты увидел бы великое спокойствие и безопасность, а в душе богатого – смятение, смущение, волнение.
   Ты скорбишь, видя богатого, а он гораздо больше тебя скорбит, видя того, кто богаче его; сколько ты боишься его, столько же он боится другого, – в этом отношении он не имеет никакого преимущества перед тобой. Видя начальника, ты скорбишь, что ты человек частный и подчиненный? Но подумай о дне, когда все переменится, и еще прежде того дня представь смятения, опасности, труды, ласкательства, бессонницы и все другие неприятности его.
   Впрочем, все это мы говорим тем, которые не знают любомудрия; если бы ты знал его, то мы могли бы утешить тебя другими, высшими побуждениями, но теперь пока нужно представлять тебе побуждения низшие. Итак, когда ты видишь богатого, то представь и того, кто богаче его, и увидишь, что он в таком же положении, как и ты. Затем представь того, кто беднее тебя, и сколько людей засыпают голодными, теряют отцовские имения, живут в темнице и каждый день желают смерти.
   Ни бедность не рожает печали, ни богатство – удовольствия, но то и другое зависит обыкновенно от нашего рассуждения. Начнем снизу и посмотрим. Мусорщик скорбит и сетует, что не свободен от своего, по-видимому, тягостного и бесчестного занятия, но, если освободишь его от этого и доставишь ему достаток в предметах необходимых, он опять станет скорбеть о том, что не имеет более чем необходимо; если доставишь ему больше, он опять захочет иметь вдвое и потому будет печалиться не менее прежнего; если дашь ему вдвое или втрое, он вновь будет скорбеть, что он не чиновник; если доставишь ему и это, он будет почитать себя несчастным, что не принадлежит к числу сановников; получив и это достоинство, будет сетовать о том, что он не правитель; когда сделается правителем – о том, что управляет не целым народом; когда и целым народом – о том, что не многими народами; когда многими народами – о том, что не всеми; когда сделается главным правителем – станет опять скорбеть, что он не царь; если сделается царем – о том, что он не один; если будет один – о том, что он не царствует также над варварами и над всей вселенной; если бы над всей вселенной – о том, почему и не над другим еще миром. Таким образом, замыслы его, простираясь в бесконечность, никогда не дозволят ему быть довольным. Видишь ли, что, сделав даже царем человека низкого и бедного, не избавишь его от скорби, если не исправишь наперед его души, преданной любостяжанию?
   Теперь изображу тебе противное и покажу, что благоразумный человек, хотя бы ты низверг его с высоты вниз, не предастся скорби и печали. Будем, если угодно, нисходить по той же лестнице. Низведи мысленно правителя с седалища и лиши его этого звания, он нисколько не будет скорбеть, если захочет представлять сказанное мной, потому что будет представлять не то, чего лишился, а то, что еще остается у него, именно честь, свойственную власти; если отнимешь и ее, он будет представлять себе людей частных, никогда не достигавших такой власти, и найдет достаточное утешение в своем богатстве; если лишишь его и богатства, он будет смотреть на тех, которые имеют немного; если отнимешь и немногое и оставишь ему только самое необходимое для пропитания, он будет представлять себе тех, которые и того не имеют, но непрестанно терпят голод и живут в темнице; если ввергнешь его и в это жилище, он будет представлять себе одержимых неисцелимыми болезнями и невыносимыми страданиями и найдет, что сам он в гораздо лучшем состоянии. Как тот, занимающийся очисткой мусора, даже сделавшись царем, не найдет спокойствия, так этот, даже сделавшись узником, никогда не будет испытывать скорби.
   Следовательно, не от богатства зависит удовольствие, и не от бедности – скорбь, а от наших помыслов, оттого, что душевные очи наши нечисты, что на чем бы они ни остановились, не успокаиваются, а стремятся в бесконечность. Как здоровое тело, хотя бы питалось одним хлебом, не подвергается болезням и добреет, а больное, хотя бы наслаждалось роскошной и разнообразной пищей, тем более слабеет, – так обыкновенно бывает и с душой. Малодушные и в диадеме, и в неизреченных почестях не могут хорошо себя чувствовать, а любомудрые и в узах, и в оковах, и в бедности наслаждаются чистым удовольствием. Потому, представляя себе это, будем постоянно взирать на тех, которые ниже нас.
   Есть и другое утешение, но только свойственное любомудрым и превышающее понятия многих. Какое же? То, что и богатство – ничто, и бедность – ничто, и бесчестье – ничто, и честь – ничто, что все это кратковременно и различается одно от другого одним только названием. Кроме того, есть еще иное, большее, состоящее в том, чтобы представлять себе будущие страдания и блага, страдания истинные и блага истинные, и отсюда получать утешение. Но многие, как я сказал, весьма далеки от такого образа мыслей, потому мы и принуждены остановиться на вышесказанных мыслях, чтобы тех, которые примут их, постепенно возвести и к высшим.
   Итак, представляя все это, будем всячески благоустраивать себя и никогда не станем скорбеть о вещах случайных. Если бы мы увидели богатых на картине, то, конечно, не стали бы называть их блаженными, равно и бедных, изображенных там же, не стали бы называть несчастными и жалкими. Между тем они гораздо долговечнее наших богачей – на картине богатый остается гораздо долее, нежели в действительности: первый часто остается в таком виде до ста лет, а последний иногда, не насладившись даже один год своим богатством, вдруг лишается всего.
   Потому, помышляя о всем этом, будем отовсюду ограждать душевное спокойствие от безрассудной скорби, чтобы нам и настоящую жизнь провести с удовольствием, и сподобиться будущих благ благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

О потере времени [87 - Толкование на Евангелие от Иоанна, 58 (4–5).]

   Если игрок на цитре, танцор или другой кто из принадлежащих к театру позовет город, все бегут с поспешностью, благодарят его за приглашение и тратят целую половину дня, внимая ему одному. А когда Бог беседует с нами через пророков и апостолов, мы зеваем, чешемся, скучаем. Летом нам кажется слишком знойно, и мы отправляемся на площадь, зимой опять помехой дождь и грязь, и мы сидим дома.
   Вас огорчают эти слова? Того я и хочу, чтобы неприятными речами удержать вас от постыдных дел! А есть и такие, которые гораздо более бесчувственны, которые не только не стыдятся того, что мы говорим, но сплетают еще длинные рассуждения в защиту такого рода дел. Если спросить их, кто такой Амос или Авдий или сколько числом пророков или апостолов, не смогут и рта раскрыть, а в защиту коней и возниц представят рассуждение лучше софистов и риторов. И после всего этого еще говорят: «Какой отсюда вред? Какая потеря?»
   Потому-то я и воздыхаю, что вы не сознаете даже вреда и не чувствуете зла! Бог дал тебе определенное время жизни, чтобы ты служил Ему, а ты попусту, напрасно и без всякой пользы тратишь его и еще спрашиваешь: «Какая потеря?» Когда ты истратишь напрасно хоть сколько-нибудь денег, называешь это потерей, а тратя целые дни своей жизни на сатанинские зрелища, полагаешь, что ничего не делаешь предосудительного?
   Тебе следовало бы всю жизнь проводить в молитвах и молениях, а ты тратишь свою жизнь на крики, шум, сквернословие, ссоры, безвременные увеселения и дела фокуснические, – тратишь напрасно и на свою погибель и после всего этого спрашиваешь: «Какая потеря?» Или не знаешь, что всего более следует беречь время? Если истратишь золото, можешь снова приобрести его, если же погубишь время, трудно воротить его, потому что не много дано его нам на настоящую жизнь. Итак, если не употребим его на что должно, что скажем, явившись туда?
   Скажи мне: если бы ты приказал которому-нибудь из твоих сыновей выучиться какому-нибудь искусству, а он всегда оставался бы дома или проводил время где-либо в другом месте, разве не отказался бы от него учитель? Не сказал бы он тебе: «Ты заключил со мной условие и назначил срок. Но если сын твой будет находиться это время не у меня, а где-либо в другом месте, то как представлю его тебе обученным?» Это же необходимо должны сказать и мы.
   Да и Бог скажет нам: «Я дал время для того, чтобы вы научились искусству благочестия, зачем же истратили это время даром и попусту? Зачем не ходили постоянно к учителю и не внимали словам его?» А что действительно благочестие есть искусство, послушай, что говорит пророк: Придите, дети, послушайте меня: страху Господню научу вас (Пс. 33, 12). И в другом месте: Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи, и наставляешь законом Твоим (Пс. 93, 12). Итак, когда напрасно истратишь время, какое будешь иметь оправдание?
   Зачем же говоришь: «Мало дано нам времени»? Какая бесчувственность и неблагодарность! За что особенно следовало бы благодарить Господа, что Он сократил твои труды и уменьшил подвиги и приготовил тебе продолжительное и бессмертное успокоение, за то ты обвиняешь Его и тем недоволен!
   Но чтобы не всегда осуждать вас, мы просим и молим: окажите эту милость и нам, и себе – оставив все прочее, посвятите себя этому изучению благочестия. Таким образом и мы приобретем чрез вас радость и веселье, заслужим похвалу за вас и получим воздаяние. И не там только получите награду, но и здесь будете иметь чистейшее наслаждение. Такова добродетель: кроме венцов там, она и здесь уготовляет нам жизнь приятную. Будем же исполнять сказанное, чтобы достигнуть и здешних, и тамошних благ по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.

О потере близких [88 - Беседы на Первое Послание к Коринфянам, 41 (4–5).]

   Будем оплакивать не умирающих, а тех, которые оканчивают жизнь во зле. Земледелец, когда видит пшеницу разрушающейся, не плачет – напротив, когда видит, что она в земле остается твердой, боится и трепещет, а когда видит ее разрушающейся, тогда радуется, потому что разрушение есть начало будущего ростка. Так и мы будем радоваться, когда тленный дом распадается – когда человек сеется (см.: 1 Кор. 15, 43).
   Не удивляйся, что апостол назвал погребение сеянием: это – лучшее сеяние. За тем сеянием следуют смерти, труды, опасности, заботы, а за этим, если будем жить праведно, – венцы и награды; за тем – тление и смерть, а за этим – нетление, бессмертие и бесчисленные блага; при том сеянии – совокупление, похоть и сон, а при этом – только глас, сходящий с небес, и вдруг все совершается, и восстающий вступает не в жизнь многотрудную, но туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания.
   Если же ты, жена, нуждаешься в защите и потому плачешь о муже, то прибегни к общему для всех Защитнику, Спасителю и Благодетелю – Богу, к этой необоримой помощи, готовому подкреплению, надежному покрову, вездесущему и отовсюду нас ограждающему. Но привычное обращение с ним, скажешь, вожделенно и приятно? И я знаю это, но если ты умеришь страсть свою рассудком и размыслишь о том, Кто взял его, и что ты, перенеся это твердо, принесешь свою волю в жертву Богу, то будешь в состоянии избежать и этой волны, и то, что совершает время, совершит твое любомудрие, если же ты будешь малодушничать, то хотя время прекратит твою скорбь, но ты не получишь никакой награды.
   Вместе с этими мыслями припомни и примеры как из настоящей жизни, так и из Божественных Писаний; вспомни, как Авраам заклал сына своего и не плакал, не произнес жалобного слова. «Но, – скажешь, – это был Авраам»? А ты призвана еще к большим подвигам! Иов, хотя скорбел, но столько, сколько свойственно отцу чадолюбивому и заботливо пекущемуся об умерших, а то, что ныне делаем мы, свойственно врагам и неприятелям. В этом деле, если бы ты стал плакать и рыдать о ком-нибудь, введенном в царские чертоги и увенчанном, то я не назвал бы тебя его другом, а явным врагом и неприятелем.
   «Но, – скажешь, – я оплакиваю не его, а себя»? И это несвойственно любящему – желать, чтобы он еще беспокоился о тебе и подвергался тревоге о твоем будущем, тогда как ему следует быть увенчанным и идти к пристанищу, или чтобы он обуревался волнами, тогда как ему можно быть в пристани.
   «Но я не знаю, – скажешь, – куда отошел он»? Как не знаешь, скажи мне? Он жил или праведно, или нет, поэтому известно, куда отойдет он. «По тому самому, – скажешь, – я и сокрушаюсь, что он умер грешником»? Это одна отговорка и предлог: если бы ты поэтому оплакивала умершего, то тебе надлежало бы исправлять и усовершать его при жизни, – но ты заботишься только о себе, а не о нем.
   Впрочем, если он умер грешником, то и в таком случае надобно радоваться, что прекратились грехи его и что он не приложил еще зла ко злу, и помогать ему, сколько возможно, не слезами, а молитвами, молениями, милостынями и приношениями. Все это установлено не напрасно; не напрасно мы совершаем при Божественных Таинствах поминовение об умерших и ходатайствуем за них, умоляя предлежащего Агнца, вземшего грехи мира, но для того, чтобы им было от того некоторое утешение; не напрасно предстоящий перед жертвенником при совершении страшных Таинств взывает: «О всех во Христе усопших и память о них творящих». Если бы о них не совершались поминовения, то и не произносились бы эти слова. Наши действия – не сценические представления (да не будет!): они совершаются по устроению Духа.
   Будем же помогать им и совершать о них поминовение. Если детей Иова очищала жертва отца, то почему ты сомневаешься, что, когда и мы приносим жертву за умерших, им бывает некоторое утешение? Бог часто подает благодать одним за других. Это объяснил Павел, когда сказал: Дабы за дарованное нам, по ходатайству многих, многие возблагодарили за нас (2 Кор. 1, 11). Не поленимся же помогать умершим приносить за них молитвы, потому что предстоит общее очищение вселенной. Потому мы и молимся тогда с дерзновением о всей вселенной и именуем их вместе с мучениками, исповедниками и священниками. Мы все одно тело, хотя члены – одни других превосходнее. Так, отовсюду возможно снискивать им прощение: и от молитв, и от приносимых за них даров, и от призываемых вместе с ними.
   Почему же ты скорбишь, почему плачешь, когда столько можешь снискать прощения умершему? Потому ли, что ты осталась одна и потеряла защитника? Не говори этого: ты не потеряла Бога, и, доколе имеешь Его, Он Сам будет для тебя больше и мужа, и отца, и сына, и зятя, так как и при их жизни Он же делал для тебя все. Так-то помышляй и говори подобно Давиду: Господь свет мой и спасение мое: кого мне бояться? (Пс. 26, 1). И еще: Отец сирот и судья вдов (Пс. 67, 6). Моли Его о помощи: Он теперь сравнительно с прежним временем тем более будет промышлять о тебе, чем в большем ты находишься затруднении.
   Ты потерял сына? Не потерял, не говори так! Это сон, а не смерти переселение, а не потеря – переход от худшего к лучшему. Не раздражай Бога, но умилостивляй Его; если перенесешь мужественно, то отсюда будет некоторое утешение и умершему, и тебе, если же нет, то ты еще более прогневаешь Бога, подобно как если бы, видя, что господин наказывает раба, ты озлобился на него, то раздражил бы господина еще более против себя самого. Не поступай же так, но благодари Бога, чтобы таким образом рассеялось облако твоей печали; скажи подобно блаженному Иову: Господь дал, Господь и взял (Иов. 1, 21); представь, как многие, более тебя угодившие Богу, даже вовсе не имели детей и не назывались отцами.
   «И я, – скажешь, – не желал бы иметь их, потому что лучше не испытывать удовольствия, нежели, испытав, лишиться»? Нет, увещеваю тебя, не говори так, не раздражай этим Владыку, но благодари и за то, что получил, благословляй и за то, чего не удержал до конца. Не говорил Иов: «Лучше было бы не иметь», как говоришь ты, неблагодарный, но и за то благодарил: Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно (Иов. 1, 21). И жене, заграждая уста и вразумляя ее, он сказал такие чудные слова: Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? (Иов. 2, 10). И после, когда он подвергся еще тягчайшему искушению, также не поколебался, но терпел столь же мужественно и славословил Бога.
   Так поступай и ты и помышляй в себе самом, что не человек взял сына твоего, но Бог, Который сотворил его, Который более тебя печется о нем и знает, что ему полезно, а не враг какой-нибудь или человек недоброжелательный. Вспомни, как многие дети, оставшись в живых, делали родителям жизнь не в жизнь. «Но, – скажешь, – добродетельных разве ты не видишь?» Вижу и их, но состояние твоего сына надежнее, нежели их: они теперь заслуживают похвалу, но конец их неизвестен – а за него тебе уже не надо бояться и трепетать, чтобы чего-нибудь с ним не случилось, чтобы какая-нибудь не произошла с ним перемена.
   Так же рассуждай и о жене доброй и домовитой и за все благодари Бога. Если бы ты лишился и жены, благодари Его: может быть, Бог хочет привести тебя к воздержанию, призывает к бо́льшим подвигам, хочет освободить тебя от уз. Любомудрствуя таким образом, мы и здесь приобретем душевное спокойствие, достигнем и будущих венцов, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

К верящим в судьбу [89 - Беседа, сказанная в церкви святого Павла, когда готы прочитали и готский пресвитер раньше сказал беседу (6).]

   Что нет ни рока, ни течения звезд, управляющих человеческими делами, очевидно и помимо Писания, из самих же дел. Если от рока зависят дела человеческие, за что ты бичуешь своего раба, вора? За что прелюбодейку-жену влечешь в судилище? Из-за чего стыдишься, делая худое?
   Если грех есть дело необходимости, зачем не переносишь даже слов, будучи оскорбляем, но кто бы тебя ни назвал прелюбодеем, или блудником, или убийцей, называешь это дерзостью? Если грехи не дело твоего духа, то и совершаемое не есть вина, и произносимое – не дерзость. Теперь же и тем, что осуждаешь других, и тем, что не прощаешь согрешающим, и тем, что, делая, сам стыдишься и стараешься скрывать, а причиняющих тебе это считаешь дерзкими, – всем этим ты признаешь, что наши дела не связаны необходимостью, но почтены свободой.
   Одержимым необходимостью мы ведь умеем прощать. Если кто-нибудь, будучи во власти демона, поразит нас, разорвет одежду или нанесет удары, не только не наказываем его, не привлекаем в судилище, но даже жалеем и прощаем. Почему же наконец? Потому что это делается не по свободному произволению, но по принуждению от демона. Таким образом, если бы и остальные грехи были по необходимости, от судьбы, мы прощали бы, но так как знаем, что мы не принадлежим необходимости, потому не прощаем: ни господа – рабам, ни мужья – женам, ни жены – мужьям, ни отцы – детям, ни учителя – ученикам, ни начальники – подчиненным, ни законодатели – получающим законы; бываем суровыми исследователями дерзостей и мстительными, в судилища обращаемся, удары наносим, наказываем и все делаем, чтобы и раба освободить от злобы, и сына от порочности. Оттого и воспитателей для них мы поставляем, и угрожаем, посылая к учителям, и удары наносим. Для чего, скажи мне, и почему? Ведь если судьбой определено ему сделаться негодным, какая нужда в этой помощи?
   Итак, вполне ясно, что все зависит от свободной воли, а не связано необходимостью. Поэтому и помощь мы оказываем, от нерадения отвлекаем и к добродетели руководим. [Иначе] для чего переплываем море, землю возделываем, города строим, прилагаем много усердия во время болезни – деньги тратим, врачей зовем, лекарства приготовляем, чрево обуздываем и пожелание караем? Если, как ты говоришь, судьбой определено жить и умереть, излишни расходы денег, излишни посещения врачей, излишняя у болеющих тщательность любомудрия. Теперь же из того, как все поступают, ясно, что в этом нет ничего излишнего, – нет oпpеделений судьбы, никакая необходимость не направляет наших дел, все почтено свободой произволения.
   [Иначе] какая нужда в трудах до пота ради добродетели? Ведь если кому судьбой определено сделаться прекрасным, тот будет прекрасным, хотя бы он спал и храпел, вернее же, его нельзя даже называть прекрасным, если он сделался таковым по необходимости. Какая нужда в стольких трудах и поте? Если кому определено судьбой сделаться худым, то будет худым, хотя бы неисчислимые прилагал усилия, – вернее, такого, теснимого необходимостью, нельзя называть и худым. Как беснующегося, если он станет оскорблять (опять пользуюсь тем же примером), мы не назовем дерзким и не будем считать его оскорбление дерзостью, но делом принуждения от демона, так и худого, если он теснится судьбой и необходимостью, не назовем худым, как и прекрасного – прекрасным. Если же так будем делать, то во всем произойдет смешение, смущение и извращение вещей – не будет ни добродетели, ни порока, ни искусств, ни законов и ничего подобного.
   Видишь ли, куда влечет приманка диавола, чем он хотел бы сделать вселенную и к какой цели идет? Итак, зная все это и больше этого (я мог бы сказать и больше, но для разумнейших достаточно и этого), будем убегать от порока, избирать добродетель, чтобы, прежде всего, был милостив к нам Бог, а потом, чтобы и от геенны нам освободиться, и насладиться вечных благ, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу слава со Святым Духом ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

К верящим в приметы [90 - Слова огласительные, 2 (5).]

   Скажем: «Отрекаюсь от тебя, сатана», – скажем так, как имеющие там, в тот день, отдать отчет в этих словах, и будем соблюдать их, чтобы этот залог возвратить тогда в целости. Гордыню сатанинскую составляют зрелища, конские ристалища и всякий грех, также наблюдение дней, ворожба и приметы.
   «А что такое, – скажешь, – приметы?» Иногда кто-нибудь, выйдя из своего дома, видит человека одноглазого или хромого и принимает это за дурное предзнаменование. Это – сатанинская гордость, так как не встреча с человеком делает день дурным, но греховная жизнь. Посему, когда ты выйдешь, одного только берегись, чтобы тебе не встретиться с грехом, – грех подвергает нас падению, а без него и диавол нисколько не сможет повредить нам.
   Что говоришь ты? Видишь человека и принимаешь это за предзнаменование, а не видишь сети диавола, как он вооружает тебя против того, кто не нанес тебе никакой обиды, как он делает тебя врагом брату без всякого справедливого основания? Бог повелел любить и врагов, а ты отвращаешься и от того, кто ничем не обидел тебя, не зная, в чем винить его, и не подумаешь, как это смешно, как стыдно, а еще более – как опасно!
   Как никто из вас не решится выйти на площадь без обуви и одежды, так и без этого изречения никогда не выходи на площадь, но когда ты намереваешься переступить порог сеней, то произнеси наперед эти слова: «Отрекаюсь от тебя, сатана, и гордыни твоей, и служения тебе, и сочетаюсь с Тобой,
   Христе», и никогда не выходи без этого изречения: оно будет для тебя и жезлом, и оружием, и необоримым оплотом.
   Вместе с этими словами изобрази и крест на челе своем – тогда не только встретившийся человек, но и сам диавол не в состоянии будет повредить тебе, видя тебя везде с этим оружием. Все это усвой себе уже с настоящего времени, дабы тебе быть готовым воином и, одержав победу над диаволом, получить венец правды, которого да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.

К верящим так называемым целителям [91 - Толкование на Послание к Колоссянам, 8 (5–6).]

   Нет ничего святее того языка, который в несчастьях благодарит Бога: он поистине ничем не отличается от языка мучеников и получает такой же венец, как и тот. Ведь и у него стоит палач, принуждающий отречься от Бога богохульством, стоит диавол, терзающий мучительными мыслями, помрачающий душу скорбью. Итак, кто перенес скорбь и благодарил Бога, тот получил венец мученический.
   Если, например, болеет дитя, а мать благодарит Бога – это венец ей. Не хуже ли всякой пытки скорбь ее? Однако же она не заставила ее сказать жестокое слово.
   Умирает дитя – мать опять благодарит Бога. Она сделалась дочерью Авраама. Хотя она не заклала дитяти своей рукой, но радовалась над закланной жертвой, а это все равно: она не скорбела, когда брали у нее дар Божий.
   Заболело другое дитя? Она не сделала волшебных повязок, – и это вменено ей в мученичество, потому что мыслью она принесла сына в жертву. Что за дело до того, что эти повязки не приносят никакой пользы, что это – дело обмана и насмешки? Есть и такие, которые верят, что они полезны. Но она лучше согласилась видеть свое дитя мертвым, чем предаться идолослужению.
   И как эта мать есть мученица, с собой ли она, с дитятей ли поступила так, с мужем или с кем бы то ни было из наиболее любимых, так другая есть идолослужительница, потому что она, очевидно, и жертву принесла бы, если бы только могла принести, а лучше сказать, она уже сделала то, что составляет жертву. Ведь эти повязки, сколько бы ни мудрствовали употребляющие их, утверждая, что мы призываем Бога, а больше ничего не делаем и тому подобное, что повязывающая старуха – христианка и верная, все же представляют собой идолослужение.
   Ты верная? Перекрестись, скажи: «Вот единственное мое оружие, вот мое лекарство, другого не знаю». Скажи мне: если бы врач, придя к больному, вместо того чтобы употребить медицинские средства, начал бы напевать, назвали бы мы его врачом? Нет, потому что мы не видели бы врачебных пособий. Так и здесь (в употреблении повязок) ничего нет христианского. Другие еще вешают на шею названия рек и множество подобного позволяют себе. Вот, я объявляю и предупреждаю всех вас: не буду более щадить, если о ком-нибудь узнаю, что он делал повязку, или заклинание, или другое что, относящееся к этому искусству.
   «Что же, – скажешь, – умереть дитяти?» Когда оно станет жить от этих средств, тогда оно умерло, а когда умрет без них, тогда ожило. Если бы ты увидела, что сын твой пошел к блудницам, ты скорее пожелала бы, чтобы он был погребен; ты сказала бы: «Какая польза, что он живет?» А видя, что он находится в опасности лишиться спасения, ты хочешь, чтобы он жил? Разве ты не слышала, что сказал Христос: Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее (Мф. 10, 39).
   Веришь ты сказанному или оно тебе кажется басней? Скажи мне: если бы кто-нибудь сказал тебе: «Сведи меня в капище, я буду жив», согласилась ли бы ты? «Нет», – говоришь. Почему же? Потому что он заставляет служить идолам. «Но здесь, – скажешь, – нет идолослужения, а просто заклинание»? Это сатанинская мысль, это диавольская хитрость – скрывать заблуждение и в меде подавать яд. Когда диавол увидел, что тем способом не убедил тебя, он пошел этим путем – повязками и бабьими баснями. И вот, крестом пренебрегают, суеверные надписи предпочитают ему! Христа изгоняют и вводят пьяную сумасбродную старуху! Таинство наше попрано, а диавольское заблуждение торжествует!
   «Так почему же, – говоришь, – Бог не обличит?» Он часто обличал мнимую помощь от этих средств, но ты не поверил. Наконец Он оставил тебя при твоем заблуждении: Предал их, – сказано, – Бог превратному уму (Рим. 1, 28). Этим средствам не поверил бы и рассудительный эллин. Говорят, что в Афинах один демагог пользовался ими, но какой-то философ, учитель его, встретившись с ним, укорял его, бранил, язвил и осмеял. А мы, несчастные, верим этим предрассудкам!
   «Отчего же, – скажешь, – нет ныне таких, которые бы воскрешали мертвых и совершали исцеления?» Отчего? Не скажу пока. А отчего нет ныне таких, которые бы презирали настоящую жизнь? Отчего мы служим Богу из-за награды? Когда природа человеческая была слабее, когда вера только насаждалась, тогда много было и таких людей, ныне же Бог не хочет, чтобы мы зависели от этих знамений, но чтобы готовы были к смерти. Почему же ты дорожишь настоящей жизнью? Почему не смотришь на будущее? Для настоящей жизни ты решаешься на идолослужение, а для будущей и поскорбеть не хочешь? Потому-то и нет ныне таких людей, что мы презираем будущую жизнь и ничего для нее не делаем, а для настоящей на все решаемся. А что сказать о других смешных суевериях: о золе, саже, соли? И опять эта старуха тут! Подлинно, смех и стыд! «От сглаза, – говорит, – погибло дитя»!
   Доколе же будут продолжаться эти сатанинские дела? Как не смеяться эллинам? Как не издеваться, когда мы говорим им: «Велика сила крестная»? Поверят ли они нам, когда видят, что мы ожидаем помощи от того, над чем они смеются? Для этого Бог дал врачей и лекарства. «Но что же, если они не помогают, а дитя отходит?» Куда отходит, скажи мне, бедный ты и несчастный?
   К демонам что ли отходит? К тирану какому-нибудь отходит? Не на небо ли отходит? Не к Владыке ли своему? О чем же ты скорбишь? О чем плачешь? О чем сокрушаешься? Зачем ты любишь дитя больше Владыки своего? Не Он ли даровал тебе дитя? Зачем же ты столь неблагодарен, что дар любишь больше Даровавшего?
   Царь Давид любил отрока, сидел во вретище и пепле во время его болезни, однако не позвал ни гадателей, ни заклинателей (а они были тогда, как показывает Саул), но молился Богу (см.: 2 Цар. 12, 15–17). Так и ты делай; что сделал праведник, то делай и ты; те же слова говори, когда умрет дитя твое: Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне (2 Цар. 12, 23). Вот что свойственно любомудрию и нужной любви! Как ты ни любил бы свое дитя, ты не столько любишь, сколько он тогда, несмотря на то что отрок его был плодом беззакония. Блаженный Давид весьма любил мать его, а взаимная любовь родителей переходит, как вам известно, на детей. Он так любил отрока, что, хотя и худо о нем говорили, все же хотел, чтобы он остался жив. Однако же он благодарил Бога.
   Когда постигнет тебя какое-нибудь горе, думай о бо́льших бедствиях и получишь достаточное утешение. Таким образом и несчастья прекратятся, и жить мы будем в славе Божией, и получим обещанные блага, которых да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Как обратить своих ближних ко Христу [92 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 10 (3).]

   Будем жить так, чтобы не хулилось имя Божие. Не будем ни гоняться за человеческой славой, ни вести себя так, чтобы о нас составилось дурное мнение, но будем соблюдать надлежащую меру и в том, и в другом. В котором вы, – сказано, – сияете, как светила в мире (Флп. 2, 15). На то ведь и поставил Он нас, чтобы мы были подобны светилам, чтобы мы соделались учителями других, чтобы мы стали закваской, чтобы мы обращались как Ангелы с людьми, как мужи – с малыми детьми, как духовные – с людьми душевными, чтобы и те получили пользу, чтобы мы соделались семенами, чтобы приносили обильный плод.
   Не были бы нужны слова, если бы жизнь наша сияла в такой степени, не были бы нужны учителя, если бы мы творили дела благие. Никто не остался бы язычником, если бы мы были христианами, как следует. Если бы мы соблюдали заповеди Христовы, если бы мы благодушно переносили обиды и насилия, если бы мы, будучи укоряемы, благословляли, если бы, терпя оскорбления, воздавали добром, то никто не был бы столь диким, чтобы не обратиться к истинной вере, если бы так все вели себя. И чтобы вы узнали это, укажу пример: один был Павел – и столько людей привлек к себе. Если бы мы все были такими, то сколько вселенных мы обратили бы?
   Теперь христиане многочисленнее язычников. Между тем, когда другим искусствам один может научить сто отроков, здесь, несмотря на то что есть много учителей и что их гораздо больше, нежели учеников, никто не присоединяется. Учащиеся взирают на добродетели наставников и, если видят, что и мы того же желаем, того же ищем, чего и они, то есть почестей и власти, то как они могут почувствовать уважение к христианству? Они видят жизнь порочную, души земные, видят, что мы столько же пристрастны к деньгам, как и они, и даже еще больше, перед смертью так же, как и они, трепещем, боимся бедности наравне с ними, в болезнях, как и они, ропщем, одинаково любим власть и силу и, мучась сребролюбием, стараемся уловить благоприятный случай.
   Итак, ради чего они станут веровать? Ради знамений? Но их уже больше нет. Ради жизни праведной? Но она уже погибла. Ради любви? Но ее и следа нигде не видно. Вот почему мы дадим отчет не только в своих грехах, но и в погибели других людей. Итак, по крайней мере, теперь воспрянем, станем бодрствовать, покажем на земле житие небесное, будем говорить: Наше же жительство – на небесах (Флп. 3, 20) и на земле станем совершать подвиги!
   «Но и у нас, – скажет иной, – были великие мужи». «Каким образом я стану веровать этому? – может возразить язычник. – Я не вижу, чтоб вы делали то же самое, что они делали». «Если нужно об этом рассуждать, то и мы, – скажут они, – имеем великих философов, по своей жизни достойных удивления. Но ты покажи мне другого Павла или Иоанна, а ты не в состоянии сделать этого». Как после этого не станет язычник смеяться над такими нашими речами? Как ему не остаться в своем неведении, когда он видит, что мы любомудрствуем только на словах, а не на деле? Ведь теперь за один обол каждый готов и убить, и быть убитым. За клочок земли ты заводишь бесконечные тяжбы, а за смерть сына все приводишь в смятение.
   Я уже оставляю без внимания все другое, над чем следует проливать слезы, именно гадание, прорицание, наблюдение примет, судьбу, изображения, повязки, ворожбу, припевания, чародейство. Воистину велики эти преступления и достаточны, чтобы возбудить гнев Божий, потому что даже после того, как Он послал Сына своего, мы дерзаем совершать это.
   Что же остается нам делать? Ничего больше, как только плакать. Ведь едва меньшая часть мира спасается. Но погибающие радуются, слыша, что не они одни будут терпеть это, но вместе со многими другими. И чему тут радоваться, когда за самую радость они будут наказаны?
   Не думай, что там так бывает, как здесь, – что если имеешь соучастников в несчастии, то получаешь утешение. Не будем питать себя такой надеждой, но будем искать единственного утешения в том, чтобы принести покаяние во грехах и держаться доброго пути, ведущего на небо, чтобы мы могли получить Царство Небесное благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Что значит быть христианином. Сборник поучений святителя Иоанна Златоуста Составитель Татьяна Копяткевич

Часть 1 О любви Бога к людям [2 - Толкование на Первое Послание к Тимофею, 15 (4).]