-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Ирина Стояновна Горюнова
|
| Улыбка Хатшепсут
-------
Ирина Горюнова
Улыбка Хатшепсут
© И. Горюнова – стихи, 2009
//-- * * * --//
Прорастая в вечность, как цветок…
Ирина Горюнова вступает в поэзию в парадоксальное время. С одной стороны – небывалый расцвет поэзии, изобилующий всеми оттенками самовыражения (с каждым днем все трудней найти в ней свое место!), с другой стороны – дефицит читателей (с каждым днем до них всё труднее добраться!). Словно прирост поэтических имен обратно пропорционален числу читателей: частенько приходится бывать в аудиториях, где поэтов слушают только поэты или втайне пишущие…
И всё-таки потребность в поэзии несомненна, спрос на нее неслучайно будет откликаться на предложение. Предвижу и читателя, который (из простого любопытства или по толчку интуиции) возьмёт в руки книжечку Ирины Горюновой и вдруг почувствует притяжение ее мятущегося женского сердца.
Скажи мне кто ты:
Не моя ль
Печаль, звучащая
В рояле…
Сборник Ирины Горюновой, объединенный требовательным и – я бы сказал – ненасытным темпераментом автора – тем не менее как бы распадается на три части: разделение это чисто литературное, эстетическое. Для меня наиболее интересное – вторая и, особенно, третья часть (верлибры). В первой части Ирина еще в плену традиционной поэтики с её расхожим словарем, от чего искренность ее переживаний заглушается порой некоторой театральностью выражения:
Ты меня одари адом,
Коль иным одарить нечем.
Но и здесь уже – свой голос, свои удачи:
Зона турбулентности земная,
Вихревой таинственный поток
Свою мощь и силу набирает,
По нему иду я как хмельная,
А куда: на запад, на восток?
Я иду: мечтая, сострадая,
В мирозданье просто запятая,
Но стихи свои в него вплетаю,
Прорастая в вечность как цветок.
Во второй части – бунт! Ирина, словно пресытившись книжным романтизмом, гневно врывается в область современной лексики, она предстает перед нами саркастичной, беспощадной к себе и к окружающим. В ее стихах появляются резкость, раскованность и рискованность («Алиса играет ежами в крокет», «Господа, вы сегодня обнулены?»)…
Зато в третьей части, где рифма не нужна, на мой взгляд наиболее цельно и глубоко выражается ее женская нежность и удаль, ее боль и та женская мудрость, которая рождается болью.
там в полном одиночестве я гораздо ближе к тебе, чем здесь.
расстояния измеряются отношением.
Возможности поэта определяются по его лучшим стихам. Сегодняшние достижения отсылают нас к завтрашним – вложение с «процентами»:
Мое тело татуировано картой мира
И на нем пульсирует маленький земной шар.
Увеличиваясь в размерах, он растет и растет,
И постепенно становятся видны страны, города,
Улицы, крыши домов, машины, люди…
Растет земной шар, и я ищу на нем твой дом,
Тебя, чтобы рассмотреть твои глаза,
Заглядывающие в моё сердце и вопрошающие:
Ты есть?
Только женщина вправе отождествлять себя с жизнью (первое женское имя – Ева, кстати, как раз означает «жизнь»!), с самой Землёй и Вселенной. Горе тому, кто это не понимает – тому и достается кара:
Я – зеркало мира. Но больше не отражаю тебя.
Кирилл Ковальджи
Из книги «Отражения слов»
Нищая
В истлевших и мокрых газетах,
В неоткровенных приветах,
Во мгле и тумане, и грязи,
Где улиц сливаются вязи,
И гул подумолкших фантазий
Средь рубища, вшей, косоглазий
Скрывается в гулких мостах…
Там бродит душа неприкаянно,
С отчаяньем нитями спаяна,
И с горечью браком повязана,
И словно кому-то обязана,
На царство ничье не помазана,
Сама же собою наказана
Нечаянно, впопыхах…
Скрывается тщательно-тщательно
И прячется рванью старательно,
И в рубище, кутаясь стылое,
Таит осознанье постылое
Того, что бытье заунылое
Не холит её и не милует —
Сквозь кожу хлестает вразмах.
И нет ни спасенья, ни чаянья,
Бездомности горечь отчаянья
На паперть утянет за грошиком,
В руке её хлебушек крошится,
Душою и телом неможется,
Лишь птицы склюют это крошево
И тризну споют в небесах.
Не люби меня
Не люби меня, пожалуйста, не надо,
Не тревожь души спокойной сон,
Не хочу, чтоб стылость снегопада
Превратилась в бешеный циклон.
Не люби меня, тебя я заклинаю,
Не люби меня, тебя я не хочу,
И тогда от марта и до мая…
Я тебя, сжав губы, промолчу.
Уходи, пока снежинки тают,
На моих не трепетных губах,
Уходи, пока я отпускаю,
И пока нет солнца в облаках.
Уходи, не вздумай оглянуться,
Уходи же, это мой приказ!
Уходи, не дай же мне очнуться,
Чтобы не остаться… про запас.
Конфета
Ты снял обертку от конфеты,
Шуршащий фантик на полу,
Я многозначность буквы фиты,
Тебе приснилась наяву.
Что ты увидел в силуэте?
Биенье жилки на виске
Иль то, что стоимость конфете
Медяк в крестьянском туеске?
«Поёт гобой…»
Поёт гобой,
И я с тобой
Прощаюсь вся в слезах…
Поёт гобой
Про сон с тобой,
Про ночи в поездах.
Кривит луна
Обрывки сна —
Хватаюсь за мираж,
Но я одна
И пью до дна
Ненужный эпатаж.
Норны
Фатальность бытия куражится,
Порой выделывая па,
Или мне это только кажется,
Слепые норны волшебства
Вплели случайно нить искрящую
В холстину жесткую судьбы
Такую искренне щемящую,
Среди безумной суеты,
Что замирает сердце птахою
И недоверчиво стучит,
Пугает мистикой и страхами
И потихонечку скулит,
Боится вкус медово-пряного,
Миндально-цианистого дара
Воспринять в качестве приданого
Средь гомонящего базара.
«Скажи мне кто ты…»
Скажи мне, кто ты:
Друг ли, враг,
Что человеческого рода
Искусит сделать
Первый шаг
Тем, что зовет туда природа?
Скажи мне, кто ты:
Не моя ль
Печаль, звучащая
В рояле…
Скажи мне, кто ты,
Мне не жаль,
Что ты настолько
Нереален.
Скажи мне!
Искусом твоим
И так отравлена
Смертельно,
То демон или
Херувим
Поёт мне песни
Колыбельной
Свою тоску,
Свою печаль,
Узлом завязывая вены,
И раздирая невзначай
Струной натянутые
Нервы —
Неважно. Линия судьбы
Уже сплелась
С твоей в гордиев
Тот узел, что и отречась
Уже отравлен
Ностальгией.
Скажи, скажи ведь ЭТО
ТЫ
Все клетки тела запечатал
Своею матрицей черты
И надо мною не заплакал?
«По снегу позёмка…»
По снегу позёмка,
Спускаюсь в подземку,
Иду по бульварам
И по тротуарам…
Я еду в маршрутке,
Считая минутки,
В автобусе езжу,
И брежу, и грежу,
Мечтаю о чуде…
Но всё меня студит,
И все меня судят,
А счастья – не будет…
Я люблю ромашки или песнь волка
Я люблю ромашки, колокольчики, васильки,
Пить не люблю из чашки и расширять зрачки,
Выламываясь из тела своей оборотною сущью,
Так чтобы жизнь звенела туманной ночною глушью.
Я не люблю сумрак ночи, мчась с окровавленной мордой
И раскаленною пастью, взбивая лапами воздух.
Я не люблю репейник зубами тащить из шкуры
И когда ветер веет и когда бабы – дуры.
Я не люблю, когда скука томит меня зовом плоти,
Я не люблю разлуку, что просто меня изводит.
Я не люблю ногами топтать неокрепший росток,
Я не люблю словами шептать, что я одинок.
Люблю же, поднявши морду, выть с тоской на луну,
Люблю головою гордой склоняться в твоем плену
И голосом хриплым рыкнуть, свою укрощая страсть:
К тебе я смогу привыкнуть, ТЕБЕ отдавая власть.
Душа
Она такая маленькая и пятнистая
Как перепелиное яйцо…
Местами светлая, а где-то мглистая,
Во мне свивается кольцом.
Я кутаю её, как в вату,
В обёртку своего тела —
Это мои латы,
Она в них давно прела,
Билась, хотела на волю,
Рыдала в моей груди
О том, что душно в неволе
По лабиринтам бродить,
Дождить грехами смешными,
Судить других свысока,
Любить не тех, иными
Путями б рвануть в облака…
Она тосковала хрупкая,
Любила в куклы играть,
Кричала: «Пусти меня, глупая,
Пусти, я буду летать!»
И я отпустила бессильная
Сдержать ее, уберечь,
Душа моя своекрыльная
Ввинтилась штопором в смерч,
Ввинтилась, сверкнула молнией,
Упала ослепшая вниз…
Что же ты, моя ро́дная? Что же ты?
Поднимись!
Но нет мне ответа более…
Померкла и сжалась в ноль,
Не надо ей больше воли и
Не манит ничья юдоль.
Я кутаю её, как в вату,
В обёртку своего тела,
Недужную, виноватую
За то, что она взлетела…
«На свете бывает так, когда уже поздно…»
На свете бывает так, когда уже поздно,
Когда никому ничего не изменить,
Когда догорают последним высветом звезды,
И можешь осмелиться только и отпустить.
Когда от сожжённой тетради остался лишь пепел,
А мыслей сгоревших искорчился труп на полу,
И ты уже новую форму ваяешь и лепишь,
И новым кумирам сияешь и пишешь хвалу.
Когда тебе новую страсть уж подали на блюде,
Украсив для благости веточкой вялой петрушки,
И вкус извращенный слюной в ожидании блудит,
Мурашками тая, в лысеющей старой макушке.
На свете бывает так, когда уже поздно,
Когда никому ничего не изменить,
И сколько б ни таяли в мире последние звезды,
Но те, кто под ними, по-прежнему будут блудить.
«Зачем таинственной судьбою…»
Зачем таинственной судьбою
с тобой мы в мире сведены?
Зачем злодейкою лихою
В единый свет заплетены?
Как стало больно безысходно,
Когда единая душа
Теперь настолько несвободна,
Что без тебя ей не дышать?
Когда стираются щербинки,
А ты лишь матрица её,
И две нецелых половинки
Лишь отражение твоё?
«Зона турбулентности земная…»
Зона турбулентности земная,
Вихревой таинственный поток
Свою мощь и силу набирает,
По нему иду я как хмельная,
А куда: на запад, на восток?
Я иду: мечтая, сострадая,
В мирозданье просто запятая,
Но стихи свои в него вплетаю,
Прорастая в вечность как цветок.
«Я вдохновения слегка перебрала…»
Я вдохновения слегка перебрала,
И плохо сплю и постоянно грежу,
Похоже, мне вселенная мала,
Раз не смыкаются, ища чего-то, вежды.
Иду по тонкой грани бытия:
Ни здесь, ни там, а вроде где-то между,
Сама себе и Бог, и судия —
Дающий/отнимающий надежду.
Пьяна своими мыслями, тобой
И той мечтой, что мне когда-то снилась,
Какою-то незримой каббалой
Сознанье таинств песней мне явилось.
Я вдохновением похмельна и пьяна,
И суть вещей, их голоса я слышу,
Неизреченных знаю имена
И лишь свою не отыскала нишу.
«Безнадёжной любви отдаваться взаймы…»
Безнадёжной любви отдаваться взаймы?
Может, вовсе в ломбард отнесешь под залог?
И тогда, взяв гроши из потёртой сумы,
Охмелев, отмотаем уж как-нибудь срок!
Безнадёжной любви отдаваться взаймы?
Не рассчитывать дара мятежную горечь…
На асфальте растоптанной корчится совесть,
Что дорогою шла со своей Колымы…
А в ломбарде сказали: «Потрёпана сильно,
Безнадёжно потухла, протухла слегка,
Припорошена пеплом, посыпана пылью,
Сединою прибиты стали оба виска…»
Безнадёжной любви отдаваться взаймы?
Что еще остаётся – в ломбарде не взяли —
Говорят, что её мы до дыр истаскали,
Так что нам не судьба доплестись до корчмы.
Отдаёмся любви под залог друг у друга,
Согревая мощами бессмертье костей,
Где-то там за окном всё беснуется вьюга,
Оттого, что на миг стало людям теплей…
Суицидология писателя
Дойдем до точки – одной из множеств
Среди таких же пустых ничтожеств,
Среди трагедий, а может фарсов
Под знаком жестких кровавых Марсов.
Мелькают знаки суфлера в театре
(В психушку б надо, иль к психиатру),
Ничтожность строчки, безумье взгляда
Стучатся в разум: оно вам надо?
Иль сурдокашель птиц-рук безумен?
Тебя разбудит постылый зуммер…
Дойди до точки, не трусь, так надо!
Плеснём цикуты – не ждать распада?
А звезды сбоку…
На небе млечность пути застыла,
А звезды сбоку – не там ходила,
Не тех любила, не так пылала…
Прости, мне было тебя так мало!
Прости, но может, уйду беспечна
Во мглу тумана, в её безмлечность.
Меня так манит глухая бездна,
Пути иные хочу я срезать…
Разверзла пропасть пучины тризна,
Соблазна лунность – моя отчизна,
Моя двуликость и окаянство
И масок жутких непостоянство…
Прости, мне было тебя так мало,
Пути иные я созерцала…
И только шаг лишь, зовущий в пропасть,
Попасть под смерчи, попасть под лопасть.
На небе млечность пути застыла,
А звезды сбоку… не там ходила…
Полис изувеченной тоски
Храмовые тоги загрязнились
И потеки крови на губах,
И страницы требника лоснились,
Истончась в неправедных руках.
Что тебе мои словотворенья?
Это только жрицы пьяный бред,
Нет в тебе ни искры сожаленья:
Вдруг остыл полуденный обед?
Вдруг тебе не донесут полушку,
А мечтаешь ты о золотом,
И наполнив храмовую кружку,
Дверь закроешь грязным сапогом.
Будет день и будет пища, водка,
Будет стылый и постыдный секс,
И не протрезвевшая кокотка
Безусловный вызовет рефлекс.
Что тебе мои больные бредни?
Полис изувеченной тоски
Был просрочен даже не намедни,
Вместо он бумаги туалетной
Был тобой разорван на куски.
Веточкой сакуры
Жасминовый чай с лепестками снежными
Пью торопливо глотками небрежными,
Пью, наслаждаясь его обжиганием
Так же, как пью твоих глаз обещания —
Нетерпеливо, взахлеб, трепетанием,
Тела томлением и ожиданием,
Веточкой сакуры к солнца лучу
Я прикоснуться губами хочу.
Ева
Я возрожденная вновь Ева —
Томима искусом познанья,
И обнаженность злую нерва
Приму себе, как воздаянье
Грехов моих, твоих, потомков,
Что, проклиная нас с котомкой
По миру Идут, словно жид,
И черт им в спину ворожит.
«Не свастикой, но коловратом…»
Не свастикой, но коловратом
Перерождений бесконечность
Прозревая,
Ты постигаешь новою утратой
Себя, свою невечность,
Что пугает
Не смертностью, а новым
Возрожденьем…
Опять пути таинственные руны,
Что рвут наискось толики
Мгновений,
Доводят смехом адским до
Безумья…
Пути к Валгалле – хохма
Фаз смещенных,
И тишина в ответ на все молитвы,
Что обреченных лохов
Заманила…
На снос пятиэтажек
Те дома, которые сносят,
Вызывают болезненный интерес прохожих:
А что там? А на что это похоже?
А что сейчас там происходит?
А как умирают эманации
Чьей-то радости, чьего-то горя?
Прохожие занимаются мастурбацией,
Дорожки вокруг развалин торят.
Свисает со стен кожура обоев,
Дверца шкафа выглядывает из окна,
Спрашивают: «Когда же нас упокоят?
Когда доскребутся до самого дна?»
И так уже вывернули наизнанку —
Все нервы исхлёстаны, обнажены,
Издёвкой нечаянному подранку
Пороки общества отражены.
Такие места надо окружать забором
Высоким, бетонным, перевитым колючкой,
Включать музыку громкую впору,
Чтобы не слышать, как его мучают.
Прохожий, не стоит с любопытством алчным,
Глядеть на муки агонии дома,
Считай часы свои потраченные —
В конце ждет тебя та же кома.
«Я камень в центре бытия…»
Я камень в центре бытия,
Что брошен скучною рукою,
И на изломе жития
Волною хлынувшею смоет,
И без следа уйду на дно,
Не трепеща, одним мгновеньем…
Мелькнет, как парус, кимоно
И станет облаком забвенья.
«Совпаденье паденья…»
Совпаденье паденья,
Что творит фуэте…
Совмещенье паренья
Назло маете,
Той, что цветом маренго
Исколола глаза,
И танцует фламенко
На излёте слеза…
Черно-белое кино
В мире иллюзий как Чарли Чаплин,
Будешь ты немо играть и плакать,
Жестом смешным отпуская душу,
Образ живой создавать и рушить.
Запах иллюзий и булок сдобных
Мир заменил на поиск утробных —
Вкус кока-колы, шары попкорна
Соединились жвачкой вздорной.
Плакать в кино уж давно не модно,
Душу закрой на висячий замок.
Можешь внутри ты сиять свободно,
Только об этом смотри – молчок!
Рулетка
Играть на смерть… рулетка… выпал
Еще один последний шанс,
И круговерть… пометка… выпил
Цикуты чьей-то декаданс.
Играть в спектакле мизансцены,
Не превращая в пошлый фарс,
И реплики продать по ценам
Измены. Созданный альянс
Распался, шариком рулетки
Пропрыгав: красное, зеро,
И на одежде, как пайетки,
Рубины крови. Болеро
Играло, убыстряя ритмы,
Азартней, выше, вот сейчас…
А ты вдруг взял и просто вышел
На жизнь, на день или на час…
«Перезвоном последним трамвая…»
Перезвоном последним трамвая
Я ловлю уходящие звуки,
Не ищу я небесного рая,
Не ропщу на безделье и скуку —
Я иду в засыпающих улицах,
Отражаясь мерцанием луж,
Небо тучами плачет и хмурится,
Отмываясь от мартовских стуж.
Я иду в одуряющем мае,
Согреваясь любовью твоей,
И, как сердце замерзшего Кая,
Оживаю для сказки своей.
«Я люблю тебя, как любят дети сладкое…»
Я люблю тебя, как любят дети сладкое
И, как мать – рождённое дитя,
Любят, как любовники украдкою,
Как сверчок, что крылышком светя,
Дарит свет на миг своей любимой,
Как цветок касание пчелы
Любит, отдавая дань наивно
Той, чьи ласки светлые милы.
Я люблю тебя, как верующий Бога,
Как Иуду возлюбил Христос
И свою распятую дорогу,
Даже крест, что на Голгофу нес.
Я люблю душой своей неистовой,
Для меня нет граней и границ
И в глазах порочно-аметистовых
Ты увидишь всполохи зарниц,
Там твое лишь будет отражение,
Как печать в хрусталике зрачка,
Пронесу тебя как дуновение
Бабочки запутанной в силках.
Я люблю, как смертный, жизнь короткую,
Как святой – всех грешников, убийц…
Я любовь дарю тебе не кроткую —
У которой сотни разных лиц.
«Я люблю тебя, дай мне имя…»
Я люблю тебя, дай мне имя,
Без тебя я ничто – бездна,
Без тебя плоть и кровь стынет
И мне тело моё тесно.
Я молю, заклейми взглядом,
Я хочу быть твоей вечно,
Ты меня одари адом,
Коль иным одарить нечем.
«Это я пробежала мимо…»
Это я пробежала мимо,
Испугался и не заметил,
Превратился в немого мима…
Это я – твой шальной ветер,
Наваждением черной кошки
Между мраком и светом льдинки…
Собираешь сомнений крошки
Под рыданье слепой сурдинки…
Дети ночи
Когда мы устанем от этого мира,
Мы дождемся с тобою восхода солнца
И шагнем под лучи его наги и сиры,
В похоронном аду зазвонят колокольцы,
Нас сожжёт восходящее миру светило,
И наш ад – есть отсутствие вечное Бога,
Нашей мертвенной крови теченье постыло,
Мы ни там и ни здесь, просто мы у порога,
Мы на грани меж светом и тьмой одинокой —
Дети ночи с печатью ужасной творца,
И в глазах затуманенных похотью рока —
Отражение лика созданий Отца.
Мы – творенья постыдные экспериментов,
Зовом плоти и крови вкусившие суть,
И в один из открывшихся миру моментов,
Мы шагнем в свой последний сверкающий путь,
Чтоб понять, что наш ад – есть отсутствие Бога,
Что ты сам управляешь своею судьбой,
Мы помедлим с тобой только миг у порога,
В новый мир отправляясь душою нагой.
«Тихо! Я умираю…»
Тихо! Я умираю…
Слышишь?
По капле боль
Стуком гремит по крыше
И будоражит.
Пой!
Пой мне, пока я гибну,
Глядя в твои глаза,
Пой, когда болью выгнусь,
Переходя уже за…
Грани, которых нету,
Слов, что уже не сказать…
Нехристю мне, поэту
Легко при тебе умирать.
Если б не ты, я, может,
Долго еще жила,
Скукой скребя по коже,
Нервам… Ты мне пожелай
Быть сожжённой до пепла
Развеянного по утру,
Слова, словно детский лепет
Растают на этом ветру.
Приди ко мне на могилу
И в бурю рассыпь цветы,
Как пепел развеян стылый —
Уносит твои мечты…
Любви недопетой в шторме
Увы, уже не допеть…
Но это неважно (Sorry) —
Легко при тебе умереть.
«Меня ты гладишь кончиками пальцев…»
Меня ты гладишь кончиками пальцев
По крыльям чёрным от огня —
Душа дрожит в старинном венском вальсе
И плачет страстью, мучая меня.
Не надо, милая. Не выдержу я муки
Касаний легких невесомых рук,
Твоё дыханье, будто флейты звуки,
Поймаю я прикосновеньем губ.
Прошу, пусть этот миг застынет в вечность,
Замрет Вселенная, когда тебя коснусь…
Я превращу секунду в бесконечность —
Ведь я умру, как только я проснусь.
«Ты не помнишь, где мы виделись…»
Ты не помнишь, где мы виделись?
И ответ скрыт во тьме веков?
Фараона дворец и обители
Бога Ра средь пустынных песков?
Ты не помнишь мои раскосые,
Подведенные краской глаза,
Я, терзаемая вопросами,
За собою тебя звала…
Ты не помнишь богиню Бастет
И сжигаемых страстью тел?
И любовь тебе очи застит,
И твой жребий – есть твой удел:
Через сотни веков возрождаясь,
Быть со мною опять и опять,
И в который век уж встречаясь,
Мы судьбу искорёжим вспять,
Повернем мы в другие русла
Все течения рек и морей,
Не печалься, коль станет грустно —
Мы вдвоем всё равно сильней
Всех на свете богов и норнов,
Будем вместе всему вопреки,
И не создан на свете жернов —
Раздавить эти две руки,
Что тянулись друг к другу в вечность.
Я тебя никому не отдам.
Ты на свете моя бесконечность,
Я на свете – твой истинный храм.
«Смех небытия сквозь кожу подпространства…»
Смех небытия сквозь кожу подпространства
Мурашками скребется по костям —
Мой эпатаж на грани хулиганства
Я подаю как блюдо вам, гостям.
Я бегаю крылатая по крышам,
И черных перьев обнаженность злую
Всем напоказ порочностью распишет
Демонстративность псевдопоцелуя.
Сыграй же драму, что своим надрывом
Мне катарсисом станет в этот час,
И что души неистовым порывом,
Быть может, тронет хоть на этот раз…
Но всё не так – и смех струится чей-то,
И глух к мольбам мой Бог, мой храм,
И где-то очень тихо плачет флейта
О том, что я тебя в который раз предам.
«В зеркально-чёрной луже – след корабля…»
В зеркально-чёрной луже – след корабля,
Размокший и ненужный – комок рубля…
Играли раньше дети – в моря и шторм,
Прохожий не заметил – и напролом.
Смеркается, и в окнах – повсюду свет,
Кораблики размокли – и моря нет.
И люди так играют – в любовь. В тоске
Живут и умирают. След на песке
Затёрся новым следом или ничем.
Ты никому неведом. Да и зачем?
«Я строю воздушные замки…»
Я строю воздушные замки
В пустыне песка и ветра,
Я выйти пытаюсь в дамки,
Насчитывая километры.
Мой путь освещен луною
И свят не крестом и Богом,
Он призрачен, как каноэ,
В канале изящно-строгом
Венецианских доков
И темных домов угрюмых,
Замолкших еще до срока,
В подвалах своих и тюрьмах,
В музейном величье стылом,
Шалеющих от изъянов,
С потухшим от плесени пылом
Кривящихся, словно пьяный.
Я – зодчий своих видений
И мой мастерок – перо,
Я – дочь своих заблуждений,
Несчастный, слепой Пьеро.
«Чёрное – белое, чёрное – белое…»
Чёрное – белое, чёрное – белое…
Чёрной доски нелинованность смелая,
Белой бумаги нетронутость шалая,
Капля чернил на пере разудалая…
Мелом пишу я по школьной доске,
Чёрным пишу я на белом листе,
Белыми строками по переходу
Ноги шагают в асфальтовом броде.
Чёрною ниткою белую кожу
Штопает врач, подуставший, похоже,
Белым зигзагом в чернеющем небе
Катятся молнии в трепетной неге.
Жизнь полосатая: чёрная – белая,
Только за ней не смогла, не успела я,
Чёрною тропкой за белой дорожкой:
«Вот она я, подождите немножко!»
«Алиса играет ежами в крокет…»
Алиса играет ежами в крокет,
Алиса раскрасит цветочный букет,
Чтоб алые розы сменили свой цвет,
И станет червонным трефовый валет.
Алиса нырнула в колодец-нору,
И видно с ней кролик затеял игру:
И надо понять, в чем таится секрет,
Но вот чудеса, ведь разгадки-то нет!
Всё более странным становится свет,
Куда ни взгляни – там какой-то запрет,
Запутан, извилист игры лабиринт:
Играете в сквош, получаете винт.
Игра в дурачка и игра в поддавки,
И правила очень просты и легки:
Играйте без правил, всё это кино,
А значит и тут всё давно решено.
Алиса играет ежами в крокет,
Поможет ей в этом червонный валет,
Но нету здесь правил, всему вопреки
В награду лишь смерть обретут игроки.
«В случайном отблеске зари…»
В случайном отблеске зари
И притаиться может в луже,
В груди орла она парит,
Крупою снежною завьюжит,
И кошкой ластится к ногам,
Как смех ребенка серебрится…
Не льни молитвою к Богам —
Любовь в тебе одном таится.
«Приступ меланхолии, хандры…»
Приступ меланхолии, хандры,
Заболеть любовью и стихами,
Заново в самой себе открыть,
Что прошлись по сердцу сапогами…
Скоро снег очистит эту грязь,
Развернет ковер свой белоснежный,
Я сменю, как кожу, ипостась,
И ко мне вернется слово нежность.
«Мои руки как тонкие иглы жестоких касаний…»
Мои руки, как тонкие иглы жестоких касаний,
Тех, что ранят влюбленных и дарят блаженным стигматы.
Мои губы, как шепот старинных шаманских камланий —
Могут дать и блаженство, но тут же попросят расплаты.
И глаза мои, словно безумные омуты моря —
Утонуть и искать средь ракушек жемчужные ядра,
Чтоб низать их на тонкую шею, что шелково спорит
С лебединою грацией фотозастывшего кадра.
Моё тело лозой виноградною терпкой в горчинку и сладость
Обовьет и опутает, это, поверь мне, смертельно —
И во мне нет покоя, и нет со мной, дикою, слада.
Ты меня сочинил под сонату луны колыбельной.
Цикл «Фуэте»
«Ты месса и музыка, танец…»
Ты месса и музыка, танец
Луны, обожжённой огнём,
Глаза, как чернеющий глянец,
Что прячется в сердце моем.
Ты песнь озаренного утра,
Туман над полоской воды,
Ты – словно безмолвная сутра,
Расцветшие вишней сады,
Загадка и тайна земная,
Её невесомая суть.
Тебя я сквозь вечность узнаю,
Но если посмею взглянуть.
«Божественный зародыш безумия…»
Божественный зародыш безумия —
Вкус пепла на языке…
Лишь хлопья от страсти Везувия
Остались лежать на песке.
Фигуры застыли. Решиться:
Идти ли на новый виток…
Я знаю, ты будешь мне сниться,
Когда я уйду на Восток.
Когда я отрину земное,
И ряской затянет следы,
Зажившие шрамы заноют
У зеркала новой воды.
Дождь
Он всё падал и падал
Стеной, пеленой,
Мелким бесом и градом
Хохотал надо мной,
И со шквалом и грохотом
Душу мне исхлестал,
Рассыпался он шёпотом,
Превращался в кристалл,
И железными крышами
Проползал-пролетал,
Все деревья им вышиты,
Белой строчкой оскал.
Зеркалами в асфальте
Рассыпались тела,
И дождливые пальцы
Не даруют тепла.
Я иду в непокое
Под дождливым плащом,
Он собакою ноет
И скулит ни о чем.
«Вальсируя в отражениях пустых зеркал…»
Вальсируя в отражениях пустых зеркал,
Я кладу вам на плечо руку в ажуре кружев,
И тонкую шелка ткань сжигает такой накал,
Который нас с вами в танце закружит…
Откидывая тонкую шею для поцелуя,
Делать вид, что это игра по этикету,
И вы меня также элегантно целуете,
Чтобы было видно всему свету,
Что эта игра – аристократов забава,
Взгляды, пожатия рук ложатся в смету:
Два шага влево, два шага вправо —
Ничего, что могло бы смутить ханжей,
Косо глядящих на игру вальса,
Но эта ночь станет ночью длинных ножей,
Перерастая в сумасшедшие звуки сальсы.
Давайте сохраним до конца интригу,
Делая надменный вид и скрывая чувства…
Мы же оба знаем: прикрывать вериги
Тонкого слоя кожей – это тоже искусство.
«Милый мой, не пытайся со мной играть…»
Милый мой, не пытайся со мной играть —
Все рыцари спят на кладбищах в деревянных латах,
В деревнях уже давно не засылают сватов:
Картонным невестам и женами-то не стать —
Какая уж тут к чертям королевская рать!
Скучаешь опять по своей неземной королеве…
Ее в ледниковый период накрыло сошедшей лавиной,
А я в ресторане по карте гадаю отчаянно-винной.
Болею сегодня опять, извини, я болею,
Я чувства свои для тебя безнадежно лелею.
Сегодня не встречусь с тобой. Просто хочется счастья.
Прости, это глупо, меж нами зима и она.
Я так шутовски и бесстыдно в тебя влюблена,
А ты приготовишь свои рыболовные снасти
Для этой ли рыбки? Отчасти, наверно, отчасти…
Автобус, троллейбус, метро… всё доступно и близко.
Коней загонять нет и смысла, и сена не хватит —
Ты с ней (абонент недоступен с утра) на парчовой кровати,
А я тут одна, только кошка мурлычет и виски,
И я заливаю обид своих выпитых списки.
«Кто-то говорит декаданс, кто-то кричит сюр…»
Кто-то говорит декаданс, кто-то кричит сюр,
Делаю вам реверанс. Слышите, мон амур?
Видите ли, кровь красная пульсом ползет из вен…
Я же умею слезы выжать даже из стен,
Но не из вас, Боже мой, это предрешено:
Спуталось где-то у Боженьки пряжи веретено,
Спуталось в паклю серую, так что не расплести.
Сил нет кричать: «Верую!». Ты уж меня прости…
«Я буду умирать в чужих домах…»
Я буду умирать в чужих домах
И согреваться сном остывших спален,
Блуждать в разрушенных отчаянных мирах
Средь кровью разразившихся проталин.
Я буду гранью среди бытия
Безумного, ненужного комфорта,
Я знаю, что сегодня не твоя —
Я – каравелла брошенного порта…
И рук моих согреть уж не дано
Ни поцелуям, ни прикосновеньям…
Возьми меня на ручки? Как давно
Слова подернулись, испепелились тленьем…
Не видишь света, очи застит тьма,
Она тебе милее и дороже,
А я тогда, в тот день, сошла с ума…
С меня живой в тот день содрали кожу.
«Листочки с текстами из неотправленных стихов…»
Листочки с текстами из неотправленных стихов
И писем, что не знают адресата,
В моих карманах комьями лежат,
Отсроченная будто бы расплата
На фоне всех отъявленных грехов
Свершенных и задуманных когда-то.
Я суеверно их держу при мне,
И сжечь невмочь, и выкинуть не в силах,
Зачем бы свету их тогда явила:
Умолчанный как-будто и не грех,
А так, как неразгрызенный орех,
Валяется на дальней полке слева,
Как этакий скелет, в моем шкафу,
Заполоненный молью стылых сплетен.
Твой образ мне когда-то мнился светел,
И в солнечном сплетении сиял,
Но маски сняты, кончен карнавал,
А этого никто и не заметил,
Тебя во мне никто и не узнал.
«Мне хотелось обмануться и на минуту забыть…»
Мне хотелось обмануться и на минуту забыть,
Что за окном стоит вечная серая ночь,
В этом городе сырости так не нужно любить,
Эманации зла не удастся одной превозмочь.
Я, как рыцарь с картонным мечом и седлом
Без коня, всё пытаюсь от мельниц твоих отстоять
Если не рай, то хотя бы подобие ОМ —
Мантры спокойствия, типа на всё наплевать…
И спадет шелуха от придуманных кем-то обид,
И от шрамов, что в общем давным-предавно не болят,
Я забыла, что значит, когда появляется стыд,
И что кто-то придумал любовь на какой-то там ляд…
Я забыла, забыла, забыла, что значит ласкать
Твои руки и шею, и душу в объятьях моих,
Я теперь не пытаюсь по миру с котомкой искать
Что-то в мире такое, что можно делить на двоих.
«Моя любовь не выносит парчовых пологов…»
Моя любовь не выносит парчовых пологов,
Ей нужно, как птице, биться у всех на виду,
На сумасшедшем ветру жерновов кровавого Молоха
Влететь без раздумий в разверстую адскую пасть,
Чтобы пасть в вечно-чёрные воды. Уйду —
Я кричу тебе. – Я отпускаю тебя, не держу, не люблю,
Чтоб хранить в коробочке памяти средь нафталина,
И губки так бантиком, чтобы порочно-невинно
Искать утомленное сердце на дне. Я убью!
Убью тебя, слышишь! В себе разорву, как картину,
Что маслом писала, и кровью малюя холсты, —
Ведь ты не заплачешь, я знаю, ты мне не поверишь,
Тебе же так проще, так лучше, спокойней и злей —
Ты вывесишь флаг свой оранжевый где-то на двери:
«Входите! Зафренжу-забаню за пиво и секс» —
«Ну, налей!»
Чего же ты ищешь, сердца разрывая упорно?
Вгоняя иголки, себя не заштопаешь всё ж…
На небе сидят, хохоча, сумасшедшие норны,
Плетут паутину, что рвет затупившийся нож.
Иди же, иди в эти черные воды к Валгалле,
К Тибету ли, к Суздалю, вглубь ли Российской земли…
Мы оба, наверное, слишком, чрезмерно устали,
Что летопись набело эту создать не смогли…
«Фиолетовый сумрак ночи…»
Фиолетовый сумрак ночи
Всё тревожит беззвездную рябь —
Тишиною оглохшею прочит
Сероватого утра хлябь.
И сухих будыльев незрячих
Гнутся ветром пустые тела,
Волчий вой из лесов означит,
Что метель всё позамела,
Замела и следы, и тропинки,
И дрожит пустотою звук,
У обглоданной лосем осинки
Лишь копытом очерченный круг.
А в оконных проемах не гаснет
Пламя белых зажженных свеч,
Там кому-то читают басни
Про печаль не назначенных встреч.
Считалочка
Кану каплей окаянной
По каемочке стаканной,
Проскользну и кану: кап —
Вот и вышел Божий раб.
«Ты так боишься меня потерять…»
Ты так боишься меня потерять,
Словно что-то нужное, дорогое,
Тебе нужно сердце мое нагое
Каждый раз и заново проверять
На прочность, незыблемость моих чувств,
Каких-то искусов и искусств,
Моих молебнов, моих псалмов,
На состояние чужих умов,
На ревность, ссоры избитых фраз,
Ты щёлкнешь пальцами, чтоб на раз
Вернуть дрессуру, сказать: «Служи!
Пойди мне, милая, докажи,
Что я милее, что я родней»…
Всё жду, прикажешь: «Себя убей!»
Всё жду, надеюсь, что скоро – всё,
Что ветром всё-таки унесёт
Меня, тебя или фантик лжи…
«Пойди, любимая, докажи!»
«Пью сок, гляжу в окно, гадаю…»
Пью сок, гляжу в окно, гадаю.
Час ночи. Ты наверно спишь.
Я бабочкой ночною замираю —
Перед глазами ты один стоишь.
Компьютер. Чай и сигарета.
А за окном ночная чехарда
Огней, тревожащих поэта,
Унылых дней слепая череда.
Проснуться. Делать вид, что всё
Прекрасно. Это ли не мука?
Открыть посередине том Басё.
Его захлопнуть с очень громким звуком.
Упасть в нирвану. Ожидать конца:
Кому депрессии, кому унылой жизни.
Писать стихи от первого лица,
И про себя скорее что-то вызнать.
Идти вперед. По Гаусса кривой,
Не замечая кривизны излома,
И посмеяться дерзко над собой,
Пока сознанье не охватит кома.
«Снег на поле и речка во льду…»
Снег на поле и речка во льду,
И тихонько дрожит тишина.
В небе сумрак не тает. Пройду
Я путем этим снежным одна.
Чёрных тонких сухих стебельков
Я ломаю зачем-то тела,
В снежном поле раскинут альков,
Что не дарит мне ныне тепла.
Холод рук, холод сердца, души
Так сродни этой белой зиме…
К электричке по насту спешит
Силуэт в замерзающей мгле.
«Бес цены – без цены – бесценная…»
Бес цены – без цены – бесценная,
Ты такая ранимая пленная…
Бесоватая, бесноватая,
Лишь слегка прикрываешься латами,
Что из слов кочевряжит прозою,
И предвестит дожди и грозы, и
Там, наверное, штормом вспучится…
Ничего у нас не получится:
Бес цены захохочет, спрячется —
Под дождем бес другой означится…
«Отболит, говоришь, отболит…»
Отболит, говоришь, отболит…
Все когда-нибудь всё же отмучимся,
Наш осенний костер догорит,
Мы с тобой ничему не научимся:
Ни терпеть эту сладкую боль,
Ни рыдать, заливая подушку,
Ни разыгрывать старую роль
Милой девочки, пряча старушку
За свинцом из белил и румян,
За изысканно-старыми тряпками —
Выпирает энергия Ян,
Шевеля подусталыми лапками…
Мы по-прежнему будем на Вы —
В этом есть что-то милое, нежное:
Горький запах осенней травы
И полет от Барьера у Вежинова.
«Господа, вы сегодня обнулены…»
Господа, вы сегодня обнулены?
Ах, да, у меня юбка не той длины
И декольте так низко, что просто срам,
Ко мне цепляются по ночам,
И днем, и утром, и просто так —
Я никогда не попадаю в такт
Ни с кем из тех, кто в тусовку вхож,
Кретинка, верно – никто не гож.
Я улыбаюсь, иду в кино
Меж тех, кто режется в домино,
Меж тех «набульвареподлавкойспит»,
Кому саркома и слово СПИД
Знакомы не по наслышке, вот,
А тут достоевщинский идиот
Опять цепляется за юбку… «Кыш!
У вас в штанах повесилась мышь!»
А я забила на вас на всех,
Осмельтесь вымолвить: «Это грех».
И ваши флаги, и весь ваш флот,
Где из двух бревен сколочен плот,
И ваши форточки вникуда
И прочая, разная лабуда…
Лечу, молчу, опускаюсь вниз
И дохлой бабочкой на карниз,
И крылья тряпочкой в унитаз…
Поплачьте, друг мой, в дырявый таз —
Их смоет звуком осенний джаз,
И в скважине чей-то туманный глаз…
Я может быть тоже обнулена:
Мне нах размер ваш, да и длина…
www (точка) больничка. org
…Катетер, капельница, капилляр…
Мазохизм, мастурбация, мастопатия…
Какая жуткая психопатия —
Звонок будильника, звук аларм,
Военно-скурвившийся плацдарм,
Полевой госпиталь в условиях мира…
В кадиле… что там? Конечно, мирра…
Кому там Аз еще вам… воздам…
Не шлепнуть ли пальчиком по губам?
Не шлепнуть ли? Может быть из двустволки?
Приходят ночью слепые волки,
Чтоб выть под окнами нотой соль…
Шпицрутены, раны, конечно, соль
И скальпель, ржавенькая пила…
А был ли мальчик-то? Пшел ты на…
На кухню пить из мензурки спирт.
Ты каждый день всё уходишь в вирт —
туальность мозга от их нутра…
Какая чистенькая-то была
Когда-то девочка, стыд и срам…
Они являются по ночам:
Все те, кому ты там что не смог
Когда-то вырезать (даже впрок).
Перчатки, маска… блядь… дайте свет…
Зажим… тампон… я сказала «НЕТ!»…
Ты будешь, падла, на свете жить,
Из своей бабы веревки вить!
Не смей, паскуда, уйти в ничто —
Тебя похлеще, да припечет
Годков так, может быть, через …цать,
Тогда и будешь стоять и ссать…
Разряд… еще… и еще разряд…
Встать кобелина, раз говорят!
Реанимация… койка… морг…
www (точка) больничка. org
«Я легко возбуждаюсь… не от вина…»
Я легко возбуждаюсь… не от вина…
От твоей татуировки пониже копчика…
Где ты видела т… на попе у хлопчика?
Это вовсе не хлопчик, это была она
И сидела в подушках, обнажена,
Как в снегу мадонна, но только без мальчика.
Вы чего там грязи, конечно, алчете?
А вот фиг на этот раз, господа!
Вам клубнички на блюде сюда подать?
Анамнез, эпикриз – последняя стадия…
Все запущено – тело отравлено радием.
Иглы, морфий, боль и короткий сон,
Сквозь пространство простынь всхлипает стон.
Не цепляй меня татуировкой бабочки —
Мне бы впору взвыть: «Ой, спасите, мамочки!»
Отслоились чувства с души безвременно —
Мы тут все бомжи без семьи, без племени,
А она меня отравила радием.
Развожу руками – последняя стадия…
«Вы меня всё делите пополам…»
Вы меня всё делите пополам:
Ручку, ножку, глазок или ушко, кожу,
Я же шепчу: не трогайте, вы, похоже,
Больше совсем в этой жизни теперь не можете
Просто любить без условий. Скрываю срам.
Вы же прилюдно тут разодрали в хлам,
И на мостках белье наизнанку полощете,
Чтобы потом повесить в березовой рощице
На погляденье всем, кто желает знать:
С чем меня есть, каково вам со мною спать…
Я как букварь от Аз и до буквы Ять:
Очень простая инструкция, велено применять
В малых количествах, чтобы не выбило пробки,
А остальным, кто со мной, по незнанию, робки,
Лучше вообще обходить далеко стороной —
Этаких стерв завалить как матерого волка,
И начинающим пробовать, в общем, без толка.
Я в западне. Отбиваюсь, лохмотья от шкуры.
Где-то лишь фоном толпы слышу крик: «Бабы – дуры»
Бабы-то дуры и дур этих, знаете, валом,
Что из любви создают себе этакий слалом,
Шею свернуть себе (оп-паньки!) проще простого…
Утро… будильник… вставать в половине шестого…
«Снег идет, и мерзнут пальцы…»
Снег идет, и мерзнут пальцы.
Одиночество в груди, как камень,
И мороз, распнув меня на пяльцах,
Серебрит глаза уставшей ламии.
Снег идет. Идут марионетки
Из метро в автобус – по домам.
Мне кричат: «Пора отведать плётки!
И встряхнуть застывшую мадам!»
В каждой лодке по рабу, по двое…
Все гребут куда-то чудаки,
Ну а мне мерещится иное
Сквозь завесу боли и тоски…
Я все жду, что схлынет эта мерзость,
Буду я как прежде волховать
У костра – неслыханная дерзость…
А огня поныне не видать…
Снег идет. Прильну к тебе, прохожий!
Обовьюсь змеею, задушу…
Может быть, на этом смертном ложе
Я согреюсь, если согрешу?
София
Я к тебе возвращаюсь, Сердика,
Луноликое сердце мое —
Сердце мира, что больше не сердится,
Что забыла я песни ее.
Полустертые лики ангелов,
Солнца луч проскользнет по щеке,
Задрожит свет мерцающих факелов,
И ротонда утонет в песке
Из времен гула прошлого, бывшего,
Из столетий, годов и минут,
Победимого, победившего,
И в объятьях меня сожмут.
Я расплачусь: моя Болгария,
Моя Витоша, Черни Врых —
Без тебя я, как нищая пария,
И последний из рядовых.
Братислава
Я пью cappuchino в одном из кафе Братиславы.
Дворцы закружили барочную польку свою,
И пальцы фонтанов по ходу меняют октавы,
Я город из снов моих здесь наяву узнаю.
Дунайскими ветрами зябнет вода под мостами
И ловит в себя отраженья небесных зверей —
И облачных ртов поцелуи, играя, срывает,
Лаская борта опьяневших чужих кораблей.
Карпатские горы хранят свои тайны и мифы,
Моравии светлой роман, что кириллицей писан,
И вход как выход имеет другие тарифы:
За пазухой бог или камень? Тобою пролистан
Один ее том или тонкая кожица книги
Осталась на стойке шального бармена отеля?
И нет мне на свете священней обрядов религий —
Чем звон ручейка у карпатской долины апреля…
«Не гадай милая, не шамань…»
Не гадай, милая, не шамань,
Лучше просто за реку, за нее глянь —
Там поля ржавые, колосков медь,
А они колкие, впору зареветь,
Зареветь, выреветь от обид ком,
Отпоить милого молоком,
Остудить шалую от болей грудь —
Как его милого возвернуть?
А кругом вороны, воронье
Собрались шалые на гнилье.
Не спеши, милая, умирать,
Нам с тобой надобно поиграть,
Покатать ведьмины, да шары,
Покатать по полю до поры,
Колоски злобные поломать,
Нам с тобой смертушку выбирать.
А пока полюшко в колосках,
И венок девичий в волосах,
Выходи, милая, пошамань,
До утра грезы все затумань,
Пусть потом мается от любви грудь,
Все забудь, милая, позабудь.
«Исколола шиповником руки…»
Исколола шиповником руки,
Обстрекала крапивою ноги,
Уронила свой стан упругий
Прямо в пыль на степной дороге.
Нет бы в поле, да в алых маках,
Нет бы в озеро, да в кувшинках,
Она воет чужой собакой,
Потерявшись в своих морщинках.
Упивалась, меняя кожу,
Прожигала минуты жизни,
Организм ее обезвожжен,
И душа – ты ей только свистни —
Прибежит, приползет на пузе,
Хоть змеею шипела раньше,
Не чета королевской музе,
Что шагала вперед под марши,
Что плыла легкой тенью странной
Под мелодии вальса скромно,
И константою постоянной
Припадала щекою томной
К императорской ли рубахе,
К офицерскому ли камзолу…
А теперь только воет в страхе
И елозит хвостом по полу…
«Выпей пряного вина, выпей залпом…»
Выпей пряного вина, выпей залпом,
Выпей всё его до дна, да с азартом.
Что ж ты плачешь да болишь, словно вывих,
Что ты все еще таишь в глазах синих?
Как тебя мне отмолить, попрощаться,
Чтобы больше никогда не встречаться?
Не тачать мне фраз до бриллианта,
Не пытать стихов до таланта,
Не менять гроши на цветочки,
Не искать ни слога до точки…
Трепетать от новых апрелей,
Соловьиных искать менестрелей,
Утонуть мне в облачном мае…
Как мне жить без тебя? Я не знаю…
Гусарам
Не заламывают больше гусары
Свои кивера набекрень.
Не находят девицы пары —
Лишь вальсирует с тенью тень.
Вицмундиры, сабли и шашки,
Доломаны ли до бедра…
Где вы, те, у кого нараспашку
Вся душа оказалась щедра?
Испивающие ковшами
Обжигающей жизни бой…
Под какими же облаками,
Над какою же бороздой
Конь несётся ретивый, бравый,
И на нем, подкрутивши ус,
Залихватски гусар удалый
Защищает святую Русь?
Цыганочка
О чём тоскуешь ты, цыганская душа?
О чём поёшь, перебирая струны,
Огнивом бьешь о кремень ночью лунной,
И свой костер бездумно вороша,
Ты ищешь не презренного гроша —
Но той любви, безумной, безрассудной,
Где в танце юбок, шалей, рук и ног,
Пока певец отчаянный не смолк,
Играет стан девический и чудный,
И мельтешит искрящийся платок.
Но вот опять уходит табор в путь,
Телеги заскрипели по суглинку,
А город, будто старую пластинку,
Смакует сплетни, чтобы не заснуть…
И кто-то шепчет вслед: «Когда-нибудь…»
«Я любила Москву и Санкт-Петербург…»
Я любила Москву и Санкт-Петербург,
А потом поехала в Адыгею,
А теперь умираю тире немею,
И слова лишь пеплом тире золой,
Потому что ты навсегда не мой,
А сегодня дождь моросит слезой,
И глаза в глаза… не могу, не смею,
Я потом очнусь, а сейчас болею —
Это просто хворь и не с той ноги,
Прошептать бы: «Господи, помоги!»
Но слова не в такт, помолчи, не спорь,
Это лишь простуда, дурная хворь,
А потом опять пустота сердец
От подаренных кем-то чужих колец,
От срамных объятий в чумном бреду…
Ты скажи, прохожий, куда иду?
Это город Суздаль или Майкоп?
Нет, конечно, стоп! Я сказала: «Стоп!»
Так негоже, правда же, в неглиже
Я сто раз выворачивалась уже
Наизнанку с кровью, с костями плоть,
Как опять удосужилась пропороть —
Не пойму, не знаю… иду… молчу…
Я тебя в себе наизусть учу…
«Пересыхает в горле, бьет в груди…»
Пересыхает в горле, бьет в груди,
И нервно жилка дергает на шее,
И я сама себе кричу: «Уйди»
И знаю – не уйду и пожалею,
И в омут самый сумрачный нырну
Я без надежды вновь увидеть солнце,
И в ряске лишь проглянет, как в оконце,
Мое лицо безумное в плену.
«В глазах твоих, губах твоих, объятьях…»
В глазах твоих, губах твоих, объятьях
Я умираю, жаль – не согрешив,
Я умираю в не надетых платьях,
Под не напетый звездами мотив.
Не ведая ни счастья, ни тоски,
Не познавая радости и беды,
Под шепот не начавшейся беседы
Я умираю… Слышишь? Отпусти!
Пока кружит заснеженный февраль,
Пока куражит мартовская наледь,
Пока собой еще могу управить,
Вбивая в горло стылую мораль
О том, что так не до́лжно (Боже мой),
Высокопарность точно сводит скулы,
Ведь если б ты сказал: «Иди со мной»,
Сбежала б, точно школьные прогулы
С тобою путь на край земли, за край —
Дурной свободой первобытный май,
Как гончий пес хватает за полы́ ,
А ты: «Уйди, – ему, – уйди», —
Кричишь так озорливо и смеешься,
Потом ко мне внезапно обернешься…
Растаешь сном, и я потом умру,
Принявши смерть за новую игру…
«Зачем проводишь по щеке рукою…»
Зачем проводишь по щеке рукою,
Жалеешь, видно, ласковый ты мой?
Я отыграюсь на другом с лихвою,
Проехав автостопом по прямой.
Кривыми тропами пройду горами к морю,
Не выходя за рамки – политес,
Свои глаза ресницами зашторю,
Скрывая боль от метров и метресс.
Уйду в отставку, обозначив статус,
Ну, если не нуля, так единицы,
Иголочками колешься, как кактус…
Вот только все иголки, словно спицы,
Вонзаются в лицо и позвоночник,
Вскрывают вены, тычутся мне в грудь…
Бесстыжий сон, мальчишка-полуночник,
Мне снова душу смог перевернуть…
«Дорожная развязка так глупа…»
Дорожная развязка так глупа…
она не перекресток – междометье.
Я совершаю шутовские па —
конец ли света, просто лихолетье.
Какая разница? Ведь я тебя отдам —
с депрессией бороться нету смысла.
И дырка в сыре, этакий «Масдам» —
луна сегодня в облаке зависла.
Я выпадаю в иномирье сна, пространство
множится – иди куда захочешь,
Тебя порою просто манит тьма, а ты о свете,
бедная, хлопочешь…
«Я смешная, глупая, не в себе…»
Я – смешная, глупая, не в себе,
Прикоснусь к закровавившей вдруг губе,
Выпью водки, расплачусь сегодня вдруг,
Оттого, что ты… ты мне просто друг.
Время года ночь, время года – мрак,
Облака на небе рисуют знак
Бесконечность… Мебиус… в чем подвох?
Бесконечность рук, бесконечность ног,
Необъятий наших слепая боль…
Я срубила сук, наврала пароль,
Я сегодня все-таки не в себе
Я вчера спустилась с твоих небес.
«Нет-нет, сегодня не до сна…»
Нет-нет, сегодня не до сна —
Сегодня так луна красна́ ,
Верней ора́нжева и стра́шна,
Как в будыльях зимою пашня.
Скрипят полы, хохочет ночь,
Окно крестом темнеет… Прочь!
Ложиться? Нетушки, невмочь —
От шкафа тени на полу
Затеют странную игру,
Крадутся сумраки с мечом,
Играя в жертву с палачом.
И я прошу себя – не плачь,
Там где-то Таня ищет мяч,
А значит день, а значит свет,
И только ночь рождает бред.
Дождусь рассвета, лягу спать —
Ведь с днем не надо воевать.
«Стою на табуретке и дрожу…»
Стою на табуретке и дрожу:
Примерка – бабушка сшивает платье,
А за окном гроза по виражу
Иголкою впивается в запястье.
И чуден страх – он гейзером клокочет,
Взовьется вдруг и снова замолчит,
А бабушка с иголкою хохочет,
Едва лишь гром раскатом отзвучит.
И капли бьют по стеклам и карнизу,
И электричество подмаргивает в тон,
И я сама себе кажусь эскизом,
А в комнате трезвонит телефон…
Так это было, тех годов трамвайных
Остался сон на рельсовых путях,
И платье попадается случайно,
Когда другое ищешь второпях…
Улыбка хатшепсут
(Верлибры)
«Я опущусь на колени и спрячу глаза…»
Я опущусь на колени и спрячу глаза,
И моё кимоно будет ниспадать складками,
Пряча от тебя мой стыд и желание,
Пряча изгибы моего тела и отсутствие белья,
Показывая лишь плавность хрупких рук и лодыжек,
Линию шеи, переходящую в бесконечную дорогу вниз,
Туда, где скрыта тайная власть над миром
И бессилие перед дыханием любимого.
Мои глаза зажигают в тебе огонь и трепет,
И колыхание моих маленьких шагов
Бьет в твоё сердце, отсчитывая минуты
До той поры, когда ниспадет последний шёлк
С моей обнаженной кожи, и дуновение ветра
Не обсыплет меня лепестками цветов сакуры,
Как твоими поцелуями, желанными,
Словно весенний луч солнца над миром.
«Мое тело татуировано картой мира…»
Мое тело татуировано картой мира,
И на нем пульсирует маленький земной шар.
Увеличиваясь в размерах, он растет и растет,
И постепенно становятся видны страны, города,
Улицы, крыши домов, машины, люди…
Растет земной шар, и я ищу на нем твой дом,
Тебя, чтобы рассмотреть твои глаза,
Заглядывающие в моё сердце и вопрошающие:
Ты есть?
«Я сегодня вальсирую со звездами…»
Я сегодня вальсирую со звездами,
Кружащимися в ненормальном танце…
Я обнимаю весь мир с любовью…
И рыжий кусок луны, похожий на сыр
И на тебя, странник – я тоже обнимаю,
Потому что сегодня какой-то особенный день,
Дарующий безразмерное счастье.
Подходите, я подарю вам маленький огонек
Из моего сердца, чтобы мириады частиц
Засияли в этом мире своим светом,
И весь мир осветился любовью.
Серпентарий свободы
Эта ночь закончилась. Наступает рассвет,
И я понимаю, что в серпентарии свободы
Нет больше змей. Он пуст – этот полый сосуд
Одиночества.
Скоро шум снова наполнит улицы,
Ворвется к нам своими щупальцами,
И тогда перестанет щемить на сердце.
Я распахну окно
И включу джаз —
Может быть, звуки саксофона заполнят мое сердце,
Как заменитель сахара или тебя…
«Ты пахнешь сексом и Индией…»
Ты пахнешь сексом и Индией,
немного бергамотом и опасностью,
искушением,
горьким шоколадом,
осенним дождем и снегом,
особенно, когда целуешь меня на ветру…
а еще ты напоминаешь мне флейту,
на которой играют мои пальцы и губы.
Прикасаясь к тебе, я ощущаю себя музыкантом,
может быть, Рихардом Вагнером.
Я познаю ощущения через твой вкус, обоняние,
цвет, через тонкие шелковистые прикосновения к твоей коже,
через заглядывание в твои темнеющие зрачки,
в которых просыпается бездна…
«Я люблю твоих стихов вкус, цвет, запах…»
Андрею Коровину
Я люблю твоих стихов вкус, цвет, запах,
Люблю, что их можно трогать, ощущая
На пальцах пыльцу крыльев бабочки,
Вкус соленого морского ветра и шум прибоя,
Горечь этого мира, с которым у Бога давно неконнект,
Миндально-цианистую остроту бытия…
Задохнувшись от любви к свету —
Перебирать, как жемчужины, выпуклые, неровные
Совершенством этим и знать, что просто так есть,
Когда ничего не надо, кроме того, что можно улыбаться
Тому, что где-то ты сотворяешь новые миры,
Оживляя их китайскими колокольчиками.
«Ты знаешь, сегодня дождь и холодно…»
Ты знаешь, сегодня дождь и холодно,
И у меня замерзают пальцы,
И на душе тоже такой ледяной ветер…
Он заворачивает меня в спираль,
И я не могу достичь спокойствия Будды.
Мой телефон молчит, и кругом тишина,
Только капли дождя барабанят по моему сердцу…
Я не прошу тебя ни о чем… какие поблажки?
Помарки в жизни надо соскребать с души
Скальпелем. Слушаю тишину. Говорю с ней
По мобильному.
Я давно не летаю во сне. С того дня как мы встретились.
Наверное, я растолстела с тех пор как вдохнула тебя.
Я пою тебя в себе шепотом, чтобы никто не услышал,
Чтобы никто не кричал нахальное «браво» или «бис»,
Я не буду делить тебя ни с кем и никогда.
Слышишь?
Ты не веришь в меня. Думаешь – сумасшедшая…
Я улыбаюсь…
«Меня опять тянет в Питер…»
Меня опять тянет в Питер, чтобы бродить под дождем в одиночестве,
чтобы смотреть с высоты Исакия на рыжие ржавые крыши и
на несчастных скорбных ангелов, утомленно опирающихся на свои
замшелые кресты… Там плачет небо, и бликует сполохами вода,
там ты шлешь мне смс-ки и говоришь, что ждешь, когда я вернусь…
Там, в полном одиночестве, я гораздо ближе тебе, чем здесь.
Расстояния измеряются отношением.
«Целовала тебя в душу…»
Целовала тебя в душу.
Наблюдала, как пересыпается песок
В скользящем нутре часов.
Плакала о чуде.
Молила богов о тебе
Тщетно…
Не исцелить раненого сердца
Моею силой и слабостью.
Не касаюсь тебя,
Скручиваюсь виноградным листом
От холода и наступающего снега,
Иду где-то в бреду,
И знаю, что тебя нет
Ни на земле, ни в моем аду…
«Я скрываю от тебя своё желание…»
Я скрываю от тебя своё желание и боль моего сердца,
Которое стучит, как маленькая испуганная птица
В попытке вырваться, взлететь в небо, обжечься солнцем,
Только бы не терпеть ту сладкую муку, которую ты причиняешь,
Играя со мной, как маленький ребенок забавляется с бабочкой,
Стирая пыльцу с её крыльев, безжалостно обрывая их
И следя, как, медленно кружась, падают они в грязь,
И как маленький червячок, извиваясь, ползёт в бессильной попытке
Подняться к небу. Прости меня, прости за то, что я дала тебе силу,
Силу жестокости власти – этот дар не приносит счастья владеющим,
Он губит души и калечит тела, он проклятие избранных Богами…
Хочешь, я подарю тебе иную силу – силу создавать новые крылья
И владеть даром благословления всего живущего на этой земле?
Хочешь, я подарю тебе дар пророчества, который приведет тебя ко мне
Через миллионы веков ожидания, невстреч, необъятий, нежизни?
Чего ты хочешь? Ведь мы уже встретились, и этот миг
Не в силах повернуть вспять ни один Бог, и одна Вселенная, ни одна сила…
И я не могу уйти, пока ты держишь эту птицу-бабочку в руке,
Не зная: то ли отпустить её, то ли оборвать крылья…
«Я беру линзу…»
Я беру линзу, чтобы лучом солнца прожечь снег…
Эксперимент ребенка.
Интересно, какую линзу нужно взять,
Чтобы зажечь твое сердце?
В моих ладонях оно осталось ледяным…
Недетские это игры…
«Я иду по городу, мокнущему под дождем…»
Я иду по городу, мокнущему под дождем,
И мерзлые ветви деревьев, как сердце моё,
Опечаленное разлукой и звуком одинокого саксофона,
На котором играет в пустом переходе музыкант.
Я иду и думаю о том, что подарки судьбы могут быть жестокими,
Но хорошо, что они есть, хорошо, что есть ты,
Потому что это свет в конце туннеля серости и одиночества,
Это луч от маленького огонька свечи, который может погаснуть,
Но пока он теплится – ты живешь, потому что знаешь, что твоё Я
Есть еще где-то на другом конце света, как и в тебе есть частица
Чьей-то души. А когда в сердце двое – одиночества нет.
«Одно ускользающее мгновение гармонии…»
Одно ускользающее мгновение гармонии…
Поймать его и засунуть в банку со спиртом,
Чтобы сохранить его навсегда-навсегда,
И стылым старческим вечером
Маразматически улыбаться, вспоминая…
Ты есть? Сегодня, сейчас ты есть?
Где ты? Сидишь перед телевизором,
И домашняя кружка с горячим чаем
Согревает тебя иллюзией тепла.
Ты боишься. Меня. Себя. Нас.
Того, что может случиться от прикосновения рук.
Ты опускаешь глаза и думаешь, что тебе повезло,
Что сегодня опять НАС НЕТ.
Мы не сливаемся в гармонию жизни.
Эта песня не будет звучать в эфире.
«Я уйду, когда ты на миг отвернешься…»
Я уйду, когда ты на миг отвернешься.
Ты даже не заметишь моего исчезновения,
Но будешь помнить мои глаза и улыбку,
Которая появлялась на моих губах при виде тебя.
Мои пальцы больше не будут гладить твою кожу,
И в отсутствии тепла ты узнаешь вкус
Своих собственных слез. Я не вернусь.
Я никогда не вернусь. Потому что меня для тебя нет.
Я не твой краеугольный камень.
И бог Ра, что создал меня гордую и бесноватую,
Одобрительно кивнет золотой головой,
Ухмыляясь и протягивая мне анкх —
Мой крест бесконечных перерождений
И новых встреч с тобой для новых разлук.
«Я хочу, чтобы меня окружали кирпичные стены…»
Я хочу, чтобы меня окружали кирпичные стены —
Их можно царапать ногтями и смотреть, как крошится
Камень. Стирается в пыль – камень, но не твое сердце.
Когда ты начнешь петь – я превращусь в птицу,
Чтобы улететь от тебя и не слышать звука твоего голоса.
Я сниму одежду и останусь обнаженной – ведь это
Моя броня. Я больше не боюсь боли. Ее нет.
Я превращусь в скрипку, на которой никто не играет,
В снег, который никому никогда не может принадлежать,
В ветер, проскальзывающий между пальцами…
Я – зеркало мира. Но больше не отражаю тебя.
Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
«Я ничего не жду…»
Я ничего не жду.
Состояние покоя
Между земляничной зимой
И холодным летом 2008-го.
Я сама пишу трагедии —
Мне ли играть в них
Маленького принца?
Пусть роза остается одна
На пустой и чужой планете,
Даже когда несытые волки
Крадутся к хрустальному куполу.
Омммм… поющая чаша всё спишет,
Очистит пространство от негатива,
И я нарисую другую картину
Чужого быта, быть может,
В пастельных тонах – не постельных,
Не чёрно-белых, дождливо-плачущих
О моей холодной душе
Несбывшегося лета,
Чтобы не Лета унесла обломки
От детских грез или старческого маразма
Старухи у разбитого корыта.
Я лишь миф, сотканный мной самою
Просто так… драматургическая попытка
Сотворения индивидуального мира…
Любопытство ребенка,
Иррациональная фантазия безумца,
Хохочущего в предвкушении…
С первым апреля… детка…
«Поздравь с днем рождения черного ангела…»
Поздравь с днем рождения чёрного ангела —
У таких не бывает тезоименитства,
Ведь их недостаточно любил Бог…
«Моя боль выпестована солнечным сплетением…»
Моя боль выпестована солнечным сплетением,
Или лунным смятением души выплетённой
Зайчиками от фонарей в весенних лужах.
Какая к черту разница? Сводит скулы
От вязкого мартовского воздуха,
Полночной тьмой аукается в собачьем сердце,
Преданным как всегда – тебе…
Мчится по следу в мышеловку… Р-раз!
И с лязгом обрушивается пружина,
Перешибая хребет!
Всего лишь мышь! – скажешь ты,
Пожмешь плечами и выйдешь на балкон,
Где лунные зайчики мечтают целовать твои губы…
«Вначале было Слово…»
Вначале было Слово,
И слово было у Кая,
И слово было ВЕЧНОСТЬ.
Сложенное изо льда,
Оно мерцало и переливалось
В холодных лучах солнца,
И были в НЕМ замерзшая НЕМая вода,
Истоки жизни,
Возможность обновления
И… холод…
НЕ Могу растопить лед,
Не вНЕМлю словам,
поНЕМногу ухожу вдаль,
не в ту даль – в бездну,
где ВЕЧер, ВЕЧЕ, Вчерне
тают звезды, НО…
это ВЕЧНОе но
наталкиваетсянаспотыкающееся СТ
ВЕЧНОСТи,
Стоит последним барьером
Перед последним шагом
И ВЕЧ но СТь
Мешает… мешает…
Черт бы его побрал
Ст…
«В моей Вселенной под дождем…»
В моей Вселенной под дождем
бродят мокрые страусы,
а в пустыне Сахара на каждом бархане
расцветают подснежники.
Когда я улетаю
в сиреневые рериховские горы,
я слышу, как они поют голосами китов
зазывные песни моря,
которое в самой своей бездне
взрывается вулканами,
и из жерла текут
горячие потоки огненной лавы,
по моим ногам стекают, доказывая,
что после твоих прикосновений
рождается новая вселенная.
Смотрю,
как истомленные фламинго
склоняют свои шеи
в розовый пух крыльев.
Венгрия
Озерная тишь, гладь Балатона
Или… венгерские рапсодии Листа…
Его коронационная месса сливается
Со средневековыми улочками Будапешта,
Но вдруг, взрывается словами Фридеша Каринти,
Западает в душу собором Святого Иштвана,
Оглушает, безумствует цыганским хором,
Несет в пляске проспектами Пешта, переулочками,
К Дунаю, на волю, разбрызгивая красоту базилик
Под неистовые оперетты Кальмана…
Вина, мне, вина! Густого, терпкого, вливающего в жилы
Солнечный огонь и лунную романтику ночей!
Пусть продолжается безумство жизни,
Ведь я только что узнала тебя в лицо, Венгрия!
«Ты знаешь, как сводит ступни ледяная вода гор…»
Ты знаешь, как сводит ступни ледяная вода гор?
Смешные кораблики-листья норовят уплыть в пустоту,
А я ищу на берегу ветки для хлипкого плотика,
Чтобы хоть так перебраться на другую сторону…
Смеешься… Куда тебе! Конечно, ты знаешь —
Шаман-камень подсказал идею, выложил путь знаками
Твой костер превратился в извержение лавы
И пляшет золотыми нитями, оплетая мою душу.
Паутинка-то эта волшебная, поди-ка, порви, попробуй!
Отнялись ноги от холода, онемели губы…
Нецелованная – шепчут деревья насмешливо,
Рассказывая сказки. Куда собралась? Поздно уже…
Давай ты будешь статуей на моем капище?!
«Скажи, зачем на проспектах зажигают фонари…»
Скажи, зачем на проспектах зажигают фонари?
Ведь тогда не видны рисунки звезд, и даже их свет
тусклый и немощный, как у светлячка,
затерянного посреди болота в густом тумане,
даже этот свет мертвенный, неживой —
не то, что в поле… тогда ночью… ты помнишь:
ухала сова и хохотали шакалы, а серые тучи,
подсвеченные луной, они смеялись мне в глаза —
знали, наверное, что это ненадолго,
и дело закончится городом, моим балконным одиночеством…
пойду на крышу – я давно мечтала научиться летать…
«Мне дали силу, сказали…»
Мне дали силу, сказали: приворожи, ты можешь,
Неужели искушение всесильности не пленяет?
Я отвернулась и ушла – для меня нет выбора,
Если его голова не лежит на моей подушке —
Значит не судьба. Разве смогу
Быть настолько беспощадной к себе,
Чтобы ковать для любви чугунные цепи?
«Когда распускаются первые цветы…»
Когда распускаются первые цветы,
И на склонах гор появляется нежная зелень,
В тумане пасутся табуны стреноженных коней,
Приветствуя ржанием восход солнца…
В тот день я впервые взглянула в твои глаза
И… спокойно прошла мимо обычной походкой,
Будто не пал Вавилон, не ушла под воду Атлантида,
Не наступил Всемирный потоп и не начался Апокалипсис…
Глупая девчонка! Раскладывала руны и смеялась
Над предсказаниями… на фортепьяно мерно тикал
Сумасшедше спокойный метроном, за окном пели птицы,
И все было как всегда… только… аквамарины твоих глаз
Резонировали во мне, разрастаясь в торнадо…
Близится слабоумие – для того, чтобы жить,
Необходимо прикоснуться к твоей руке —
Так и варгану, чтобы звучать, нужны чьи-то губы…
Песнь песней
I. Пока летят одуванчики
Время, пока летят одуванчики – длится наше объятие.
Глаза в глаза, из века в век, поворачивая колесо кармы
Для новых встреч… Боль расставания – опять уходишь
Не попрощавшись… Плету узор заклинаний,
Складываю слова в безусловность любви…
Чёрные остовы кладбищенских оград напоминают решетки
Тюремных склепов, прячущих изношенные тела…
Бегу по полю, сбивая парашютики одуванчиков,
Отправляя в полет заклинания: одно, другое, третье…
Может быть, на этот раз, пока летят одуванчики…
Пока летят одуванчики – ты не уйдешь…
II. Улыбка Хатшепсут
Я, Мааткара Хатшепсут Хенеметамон – бог Гор,
Повелитель Двух земель, Золотой Сокол,
Царь Верхнего и Нижнего Египта,
Дочь Солнца А-хе-пер-ка-Ра Джехути-мес-ирен-Амон,
Чья голова сгибается под тяжестью царственного урея,
Клянусь моим великим отцом Амоном Ра,
Что только ради тебя я воздвигала прекрасные храмы,
И Джесер Джесеру построен мной с мыслью о тебе,
Возлюбленный мой, и Фивы поклонились красоте его,
Не подозревая, что знаю я о тщете усилий человеческих,
Пытающихся остаться в вечности – губит страсть,
А я – всего лишь женщина, мечтающая улыбнуться тебе,
Когда рассветные лучи Ра озарят твое лицо…
Пусть время крошит в пыль победоносные надписи,
Стирает царственные профили с храмовых стен
И уничтожает картуши…
Пусть изображения сфинксов станут безликими,
И пирамиды будут разграблены ворами…
Я складываю слова в безусловность любви,
Надеясь, что когда-нибудь снова настанет ночь,
И наше объятие будет длиться бесконечно долго,
И тогда, может быть, я сумею улыбнуться тебе…
На прощание…