   Тимур Лукьянов
   Коммерция
   Петербургский роман

     «Я не знаю, как жить, если ты уйдешь.
     Я не знаю, как дальше верить в лучшие дни.
     Что-то надо решать, между нами лишь ложь.
     Мы, как будто вдвоем и как будто одни…»

(Из песни Ани Лорак на слова Екатерины Гордон)

   «Итоговой целью коммерческой деятельности отдельно взятого индивида будет получение конечного дохода вследствие осуществления бизнеса».
(Словарь банковских терминов)

   Все события, описанные в романе, являются художественным вымыслом, все совпадения имен и названий случайны.

Пролог

   Шел 1998 год. Огромная страна развалилась и продолжала разваливаться дальше. Жизнь миллионов обычных людей с каждым днем неумолимо ухудшалась под нескончаемые завывания армии телевизионных голов о пользе капитализма для России. Экономика пожинала плоды реформ имени Гайдара и его команды. Платежеспособность государственного финансового механизма падала. Промышленность почти перестала работать. Надвигался дефолт.
   Многое из наследства великой державы уже разворовали. Огромный советский хозяйственный организм, беспощадно препарированный приватизаторами, умирал в конвульсиях, но что-то еще теплилось в его чреве. А потому оставалась еще надежда для тех страждущих, которые не успели поживиться среди приватизаторов первой волны.
   В то же время, официальные лица постоянно говорили о положительной динамике. И действительно, к концу 1997 года месячной зарплаты инженера стало хватать уже не только на пару десятков булочек буше, как это было еще три-четыре года назад. Тем не менее, вчерашние учителя и врачи продолжали наниматься в продавцы. А самые пассионарные личности уже покинули Россию в поисках заработков или вывели свои капиталы за границу, и этот процесс не кончался. Уверенности в завтрашнем дне не прибавлялось.
   С другой стороны, на этом фоне всеобщей неопределенности какие-то непонятные люди странным образом быстро преуспевали, становясь богачами за полгода. На многих из этих везунчиков, разумеется, начиналась охота.
   Со второй половины девяностых бандиты уже не просто сколачивали «бригады», а, «поднявшись», все чаще открывали вполне легальные фирмы. Силовики массово оставляли службу, чтобы зарабатывать в разы больше «крышеванием» под вывесками частных структур, вроде охранных предприятий и служб безопасности различных контор. Ночами на неосвещенных улицах и в проходных дворах нередко звучали выстрелы погонь и разборок. В обороте криминальных кругов бесконтрольно находилось оружие, вывезенное с Чеченской войны, закончившейся 31 августа 1996 года странным Хасавюртовским миром. После окончания этой кровопролитной войны по всем телеканалам рассуждали о стабилизации экономики, хотя, на самом деле, все шло к финансовому коллапсу.
   Тем не менее, к началу 1998 года Петербург жил довольно весело. Повсюду в городе открывались не только огромные супермаркеты, но и увеселительные заведения, стрипбары, танцевальные клубы и казино, предлагающие услуги круглосуточно. Спрос порождал предложение. Легкие деньги везунчикам хотелось быстрее потратить на «красивую жизнь», так недавно пришедшую из голливудских фильмов в серую реальность холодного Петербурга. Счастливые обладатели пухлых кошельков веселились без оглядки до помутнения рассудка, пока не растрачивали все, взятое с собой, или же пока мирно не засыпали носом в тарелке, конечно, если раньше не становились добычей грабителей или всевозможных «кидал» и «разводил».
   Коммерческая деятельность населения развивалась поступательно. Товары и услуги покупались, перепродавались и приносили прибыль удачливым коммерсантам. Ларечники и мешочники, заполонившие пространства у станций метро в начале десятилетия, постепенно вытеснялись «цивилизованной торговлей», павильонами, имеющими снаружи более или менее опрятный вид, что, впрочем, не мешало их владельцам сбывать населению все тот же китайский ширпотреб, турецкие неликвиды и заокеанский «сэконд хэнд», приобретенные по бросовым ценам где-то на задворках «цивилизованного мира».
   Вновь обретший свое историческое название Санкт-Петербург ремонтировался, отстраивался и озеленялся. Зеленые американские денежные знаки быстро сделались предметом фетиша для еще недавно вполне советских граждан, боящихся под страхом уголовного наказания даже прикоснуться к подобным буржуйским бумажкам. И кому-то даже везло заполучить искомое. Но все вокруг было так зыбко, так нестабильно и переменчиво, что большинство только-только почувствовавших надежду разбогатеть, тут же теряло ее. Нередко вместе с жизнью или здоровьем. Свобода, которую все так ждали, оказалась белой и пушистой только с фасада, а сзади у нее обнаруживались острые грани, подчас не просто уродливые, а откровенно смертельные и обоюдоострые.
   Тем же, кому посчастливилось получить вожделенные материальные блага, деньги часто начинали затмевать разум. Блага циркулировали из рук в руки и проходили сквозь пальцы, не принося своим держателям сколько-нибудь ощутимой пользы. Материальное быстро сгорало в огне перемен, а ни морального, ни духовного роста не наблюдалось. Напротив, появление материальных благ в случайных руках зачастую приводило к регрессу. С крушением социализма никакой общественной идеи, ни национальной, ни личной, не осталось. Старая мораль рассыпалась, а новая еще не сформировалась. Многие люди, обретшие легкое богатство, начинали верить во вседозволенность, пускались во все тяжкие грехи и быстро опускались на самое дно.
   На кухнях перестали обсуждать политику. Не то, чтобы обсуждать было совсем нечего, просто не было никакой внятной концепции. «Мозг» кухонной аналитики, – интеллигенция, – пребывал в растерянности. Вроде бы боролись с советским режимом, вроде бы победили и свалили злобного «колосса на глиняных ногах», но только вот что получили на смену ему? Расстрел парламента? Чеченскую войну? Откровенное разворовывание государственных запасов под видом реформ? Внятного ответа не было. Ведь нельзя же было считать небывалый размах воровства и коррупции, беспредел и хаос, пришедшие на смену «совку», большим благом? Потому на кухнях теперь, по большей части, просто готовили и ели.
   Импортные товары и продукты быстро вытесняли отечественные аналоги с прилавков и из кухонь. Эпоха потребления наступала на руины советской империи. Кто-то продолжал верить в лучшее справедливое будущее свободной демократии в России, другие собирали чемоданы и уезжали за границу, подальше от беззакония, развала и хаоса, творящегося на Родине. Но «все познается в сравнении», как говорил классик. Потому, некоторые из уехавших в рядах «четвертой волны эмиграции», вкусив в далеких краях «прелести развитой демократии» из первых рук, через несколько лет прозревали, понимали, что там, в тех «далеких краях» совсем другая ментальность, что там они никогда не найдут замены Отечеству, какое бы оно не было.
   Такие люди, умудрившись не прельститься фастфудом и не погрязнуть в долгах, а, напротив, что-то заработав на разительной разнице зарплат и цен «здесь» и «там», возвращались обратно из эмиграции, но возвращались уже другими, с более зрелыми и реалистичными взглядами на происходящее в Отчизне победное шествие дикого капитализма и «ценностей Западной цивилизации». Их «розовые очки» были разбиты вдребезги, но, конечно, эти вернувшиеся единичные «белые вороны», поддавшиеся, скорее, душевному порыву, нежели доводам разума, изменить процессы, идущие в родной стране, были не в силах. И потому, течение жизни банально и неумолимо затягивало «возвращенцев» в мутный поток происходящих общественно-экономических событий.

Глава 1. Друг детства

   Окончив университет, мой друг Саша Гольдман несколько лет мыкался по разным конторам, пока не стал сотрудничать с одним издательством, выпускающим, кроме разноплановой рекламной продукции, претенциозную общественно-политическую газетенку, объясняющую, вернее, силящуюся объяснять, происходящие «в правовом поле» явления жизни.
   Мало кто тогда понимал, что творится на обломках империи СССР, и к чему все идет. О перспективах страны говорить было трудно. Даже пожилой, солидный на вид, седовласый главный редактор в больших очках, диссидент «шестидесятник» Степан Васильевич Радзиевский, имел, в сущности, довольно смутные и далекие от действительности представления о происходящем «демократическом переустройстве общества». Но его репутация борца с советской системой не позволяла признавать новые реалии негативом.
   Это же так замечательно, что теперь настала свобода! Как же можно этому не радоваться? Ну и что, что воруют в невиданных масштабах? Ну и что, что рушатся социальные гарантии? Это же все временно! Мы же на пути в капитализм к замечательным и справедливым рыночным отношениям! Вот в чем суть исторического момента! А неудобства можно немного потерпеть. Совок сколько лет терпели? Теперь гораздо лучше, например, исчез дефицит всего и вся! И, конечно, главред требовал от молодого автора хвалебных статей новой социальной системе, которые, впрочем, Саша Гольдман с удовольствием писал. Платил тот редактор неплохо и наличными в конверте. Поскольку финансировал издание один небезызвестный зарубежный правозащитный фонд, Степан Васильевич даже мог позволить себе регулярно угощать сотрудников горячими гамбургерами с колой или пиццей, благо, «Макдональдс» и «Пицца Хат» располагались неподалеку от редакции. Правда, иногда, перекусив дармовым гамбургером, Саша Гольдман расстраивался, что редактор излишне строг, что правит его статьи так, как считает нужным, наплевав на индивидуальность автора, даже вычеркивает или меняет местами целые абзацы. Но Саша терпел, не имея ни малейшего желания прогневать работодателя.
   В последнее время главред носился с идеей оживить газету статьями о преуспевающих людях, создавших себе благополучие своими руками. Степан Васильевич был человеком слегка восторженным и немного наивным, иногда заигрывающимся своими собственными идеями, как ребенок, строящий замок в песочнице.
   «Мы живем во времена нового просвещения. Во времена, когда немытая Россия, наконец, начинает впитывать просветительские идеи Запада. И, впитывая их, стремится стать лучше, отмыться от грязи старых грехов и войти в мир европейских ценностей, пусть даже в качестве сырьевого придатка. Наша страна успешно меняется уже десять лет. И нам нужны перемены в имидже издания!» – примерно так ежедневно вещал Степан Васильевич на редакционных летучках. И добавлял что-нибудь, вроде:
   «Только политикой никого уже не удивишь, читателя не привлечешь. Перестройка в прошлом. Мы уверенно идем в капитализм. Теперь люди хотят читать о примерах успешного старта. Им интересны ситуации из жизни, что бы было на кого равняться! Нужны рассказы о честных коммерсантах, поверивших в западную демократию и воплощающих в быту ее принципы равных возможностей», – декларировал главный редактор, сверкая очками и попыхивая сигареткой.
   Перед Сашей Гольдманом ставилась задача создать рубрику «Стартап», где, по мысли главреда, должны были публиковаться статьи об успешных горожанах, добившихся всего самостоятельно, а не в силу нахождения в нужном месте, на нужной должности в нужное время, и не по причине бандитизма или крышевания, и не с помощью замечательных родственных связей или, попросту, вездесущего русского блата. Наверное, честные коммерсанты действительно существовали в Петербурге, но где же таких героев взять? Саша Гольдман терялся в догадках.
   Газета была еженедельной, а значит, времени до выхода очередного номера оставалось, как обычно, не слишком много. В метро, по дороге домой, Саша, глядя на людей, недоумевал, он не видел вокруг ни одного сколько-нибудь достойного персонажа для будущих статей. «Так ведь преуспевающие люди в метро не ездят», – пришла ему неожиданная мысль. А о ком же писать? О тех, кто ездит на дорогих авто? Но кто же подпустит его настолько близко, чтобы он мог собрать факты для статьи? Скорее, гнать все будут. С такими грустными мыслями поплелся домой в тот день Саша Гольдман.
   Я случайно заметил его тщедушную фигурку в сером пальто, бредущую на ветру по набережной Васильевского острова, из своего автомобиля, неспешно проезжая мимо. Я сразу узнал Гольдмана. За прошедшие годы Саша не слишком изменился, хоть и повзрослел, конечно. Он был все таким же долговязым, с черными кучерявыми волосами и с крупным носом на бледном лице. Одет он был тоже по своему обыкновению: в пальто Саша ходил еще в школу.
   Увидев Гольдмана, я принял решение на уровне подсознания. Чтобы возобновить наше знакомство, я остановил автомобиль возле поребрика метрах в пятидесяти впереди, вылез из машины, обошел ее, пошел навстречу и оказался прямо перед носом друга детства. Саша сразу заметил меня. На тротуаре в тот момент больше никого и не было. Сначала Гольдман несколько растерялся, даже опешил, но в следующий момент в его карих глазах блеснул огонек узнавания.
   – Ба! Леня! Да неужто это ты? – Воскликнул Санек.
   Наверное, в костюме и рубашке с галстуком меня, действительно, было трудно сразу узнать. Тем более, что с последней встречи прошли годы. Ведь Саша привык видеть меня таким же, как и он сам, совковым подростком восьмидесятых. Мы росли вместе, дружили с детства, ходили в один класс. Мы виделись с ним в последний раз больше двенадцати лет назад на выпускном в школе.
   За это время я прожил бурную жизнь, много чего видел, много где жил, учился и работал, путешествовал в далеких краях. Меня не было в Питере очень долго. Я строил свою жизнь вдали от родного города, последние годы провел в далеком Нью-Йорке. Но случилось неожиданное. Умерла моя старенькая любимая бабушка и по завещанию оставила мне двушку на Васильевском и небольшую дачу.
   Бабушка умерла последней из моих предков. Родители погибли в автомобильной аварии за три года до смерти бабушки, когда на «Жигуленок» моего отца наскочил со встречной полосы грузовик с пьяным водителем. Казалось, что жизнь сама подталкивает меня вернуться в город, где я родился. Я приехал летом, восемь месяцев назад. Ритм родного города сразу же закружил меня в потоке деловой активности, и я даже не пытался разыскивать друзей детства. А тут такая встреча.
   Я встретил Сашу Гольдмана часа в четыре. Весенний день был прохладным и пасмурным, стояла обычная для последней декады марта питерская погода, датчик наружной температуры в моей машине показывал три градуса тепла. Вдоль набережной дул пронизывающий северный ветер с моросью. Мы обнялись, я предложил Саше сесть в машину. Друг детства с удивлением смотрел на меня, на мой длинный черный «Мерседес» с кожаными сидениями, думал, наверное, что я сильно преуспел в жизни. Но что он знал обо мне тогда?
   Мы ехали мимо серых домов, мимо припаркованных машин, мимо чахлых деревьев, мимо пешеходов, бредущих куда-то по своим делам сквозь дождь и ветер. Машина ехала мягко. Внутри играла музыка, и было тепло. Я хорошо помню выражение лица Саши, сочетание восторга и зависти в его глазах.
   – Давно ты здесь? Насовсем приехал? – спросил он.
   – Чуть больше полугода, как приехал. Насовсем, скорее всего, – ответил я другу, ведя машину по набережной и наблюдая боковым зрением, как он ерзает на сидении рядом то ли от любопытства, то ли от радости.
   – Ну и как там, за бугром? Правда, что там зарплаты в десять раз выше? – поинтересовался Гольдман.
   – Зарплаты выше. Правда. Но и расходы выше. Например, за съем жилья нужно много платить.
   Жизнь как везде, наверное, не слишком легкая. Надо много работать, чтобы выжить, – сказал я.
   – А здесь чего делаешь, где работаешь? – продолжил Саша задавать вопросы.
   – Да вот, пробую заняться коммерцией, – проговорил я небрежно. И скромно добавил:
   – Компьютерную фирму открыл.
   – Круто, – протянул Гольдман и задал новый вопрос:
   – Так чего же сразу не позвонил, когда приехал?
   Я посмотрел на него и промямлил экспромтом:
   – Понимаешь, просто за это время не обустроился я еще окончательно, ремонт делаю в хате, а телефоны все старые вместе с книжкой записной никак найти не могу, потому что многие вещи в коробки картонные упакованы и заклеены. Разберу, когда закончится ремонт. Вот и не позвонил. Но, как говориться, «на ловца и зверь бежит», увидел же тебя из машины.
   – А я шел с работы. Думал в магазин зайти. А тут ты на крутой тачке подваливаешь! Я аж обалдел! – улыбнулся Сашка.
   – В магазин, так в магазин, – кивнул я и припарковался возле продуктовой «стекляшки».
   Мы вышли из авто под мелкий дождик. Полупьяные мужички и девки затрапезного вида с банками пива в руках, стоящие возле входа в магазин, косились на мой костюм, на воротник белой рубашки, на галстук, на кожаную барсетку в моей левой руке, на золотой перстень на правой и, конечно, на мою большую черную машину, которую я имел наглость припарковать на газоне. Пусть газон и был давно почти весь вытоптанный, но повод для общественного недовольства мною, нерадивым, оставался. Я почти физически ощущал, как покалывали мой затылок колючие завистливо-возмущенные взгляды местных обывателей.
   В магазине Саня купил каких-то дешевых овощей, хлебный батон, пару бутылок пива, и мы пошли обратно к моей машине. Удивительно, но возле нее стоял милиционер. Откуда только он взялся так быстро? Версий у меня не возникало, пока он не представился местным участковым и не выписал протокол и штраф за парковку в неположенном месте. Без слов я сунул ему в ладонь купюру достоинством вдвое выше номинала штрафа. Протокол тут же был скомкан и отдан мне, очевидно, на память, а служитель правопорядка ретировался в сторону своего ржавого автохлама с синей полоской вдоль корпуса и мигалкой на крыше. За сценой увлеченно наблюдали все те же любители пива, стоящие у входа в магазин.
   – Хочешь, поедем ко мне? – Неожиданно предложил Саша.
   – Поехали! – Согласился я.
   Меня даже вдруг заинтересовала мысль навестить его. Ведь я столько лет не был у Гольдманов в квартире! Тем не менее, я хорошо помнил его добродушную толстую маму тетю Соню и старшую сестру Риту.
   С Сашей мы дружили с пятого класса. В детской дружбе есть нечто инстинктивное, когда не просто схожие взгляды и общие интересы влекут людей друг к другу. Детской дружбе, в отличие от взрослой, присуща искренность. В детстве люди еще не умеют прятать свою сущность за тщательно слепленными масками доброжелательности или напускной заинтересованности в собеседнике. В детстве еще не ищут выгоду в отношениях. В детстве просто дружат, и дружат только с тем, с кем приятно дружить, с тем, с кем хочется играть и разговаривать, делиться впечатлениями от познания мира, даже просто вместе молчать. И, глядя на Сашу Гольдмана, сейчас мне казалось, что я возвратился в детство.
   Мы пили чай с сушками на его маленькой кухне. Саша предлагал пива, но я отказался. Я никогда не пью за рулем. Я не был здесь десять лет и теперь осматривался. От былого скромного уюта хозяйственной мамы Гольдмана не осталось и следа. Плита, холодильник и кухонные шкафы были серыми от грязи. В убогой раковине громоздилась посуда, которую явно давно не мыли. Я смотрел на унылое жилье друга детства, и мне становилось грустно.
   В беседе с Гольдманом выяснилось, что мама его умерла от болезни сердца, а сестра вышла замуж за какого-то пьяницу и выхаживает парализованную мамашу последнего где-то на Ржевке. Короче говоря, Саша жил теперь в двушке совсем один. К слову, моя собственная двухкомнатная квартира, доставшаяся от бабушки и расположенная всего в нескольких улицах от жилища Гольдмана, была не намного больше по площади. Но насколько же разнился интерьер!
   Я допил не слишком вкусный чай, встал и вместе с хозяином проследовал из кухни в гостиную. Мой взгляд всюду натыкался на запущенность и неухоженность. Стены неприятно поражали выцветшими советскими обоями в разводах и пятнах. Мебель вся была в каких-то царапинах. Грязный почерневший паркет со стертым напрочь лаком местами вспучился. Везде лежала пыль, и валялись вещи. Книги были рассыпаны в беспорядке по подоконникам, столам, стульям, на полу и даже на огромном цветном телевизоре «Рубин», ламповом монстре доперестроечной эпохи. Одежда сгрудилась на продавленном диване бесформенной кучей. И над всем этим безобразием висела затянутая паутиной старая люстра середины шестидесятых.
   Да, определенно, Саша теперь или аскет, которому наплевать на собственное жилье, или банальный неряха. Конечно же, я понимал, что Саша Гольдман отъявленный ботаник, и для него мои занятия коммерцией являются чем-то из области высших сфер. Он вообще не мыслил существования вне более или менее предсказуемого, безопасного и определенно регулярного получения зарплаты от работодателя. Сам он организовать бизнес, или даже думать об его организации, был, скорее всего, не способен. Для этого он был слишком наивен. Во всяком случае, так мне казалось на тот момент.
   Но Гольдман и не пытался осуждать меня. Скорее, он удивлялся, причем, искренне. С детства зная меня, Саша просто пытался понять, какими путями я дошел до своего нынешнего положения, и что заставило меня идти этим путем. Ему было любопытно, тем более, что я почти ничего о последнем десятилетии своей жизни ему не рассказывал. Я же руководствовался соображениями, что чем меньше знаешь, тем крепче спишь.
   Моя напускная уверенность в себе, раскрепощенность и даже некая бравада в сочетании с явной платежеспособностью определенно производили на него впечатление. Он смотрел на меня как на некое странное явление, выросшее вместе с ним из его же собственного детства. И именно для объяснения этого явления Саша вовсю силился понять мотивы моих поступков. Он смотрел на меня подобно ребенку, вдруг узревшему посреди улицы бредущего по своим делам розового слона и пытающегося понять, откуда же этот розовый слон взялся. Так и таращился на меня Саша Гольдман, пока я рассматривал его библиотеку, так неуважительно разбросанную по разным углам комнаты.
   – Я смотрю, что ты уже всю свою домашнюю библиотеку прочитал? – спросил я.
   – Нет, конечно, – ответил он, не раздумывая.
   – Так чего же ты все книжки побросал? – задал я не слишком деликатный вопрос хозяину жилища, подобрав с пола увесистый том Большой Советской Энциклопедии и стирая с него пыль ладонью.
   Саша смутился и пробормотал:
   – Понимаешь, я для своих статей вечно ищу какую-то информацию в книгах. То статейки из энциклопедий штудирую, то цитаты классиков привожу. У нас главный редактор очень требовательный к материалу, любит цитаты и подробности всякие. Я каждый день до ночи пишу. Крутиться нужно, зарабатывать, вот и не успеваю ничего на место класть.
   – И на что копишь столь тяжким трудом, если не секрет? – спросил я Сашку по-дружески откровенно.
   Он опять смутился, опустил глаза и пробормотал:
   – Я алименты плачу. Брак у меня был неудачный. Пять лет прожили. Потом бывшая вместе с двумя маленькими дочками свалила к ларечнику. Суд до сих пор идет за раздел моей хаты.
   – Так платят тебе сколько в твоей редакции? – поинтересовался я.
   Он назвал смешную для меня сумму. Получалось, что я могу позволить себе потратить за один день больше, чем Саша Гольдман зарабатывает за целый месяц беспрерывных интеллектуальных трудов. Меня переполнило странное двойственное чувство досады за друга и, в то же время, стыда за свое благополучие. Я опустил глаза.
   – Не густо, правда, но получше, чем в других подобных газетенках, – добавил Саша, увидев мое замешательство и как бы оправдываясь.
   Разобравшись в положении Гольдмана, я лихорадочно думал о том, что же хорошего можно сделать для друга детства. Мне почему-то искренне захотелось облегчить жизнь Саши, порадовать его как-нибудь, увлечь чем-нибудь интересным. И тут у меня внезапно мелькнула одна мыслишка.
   – А знаешь что, заходи на неделе ко мне в контору, потолкуем, – сказал я Саше, протянул ему визитку со своими координатами и, что называется, откланялся.

Глава 2. Контора

   Был самый конец марта. Воздух пах весной и постепенно согревался, хотя и оставался прохладным по-питерски, особенно вечерами, но сами вечера стали несколько теплее и светлее. Пасмурные дни все больше чередовались с ясными. Солнышко приятно пригревало, и снег интенсивно таял там, где теплые лучи касались его уже совсем несвежей посеревшей поверхности.
   Моя контора размещалась в старинном доме в Дмитровском переулке. В офисе имелись два выхода – на улицу и во двор-колодец, через который, посредством проходных дворов, соединенных арками, можно было попасть в Поварской переулок или на Колокольную улицу.
   Во дворе стоял и мой служебный транспорт. Я перемещался в «Мерседесе» больше для собственного удовольствия. По работе, на переговоры и деловые встречи, ездил с шофером на служебном «Вольво». Моя новоявленная фирма на тот момент занималась не только продажами оргтехники, но также установкой и обслуживанием компьютеров и компьютерных сетей в разных районах мегаполиса. Потому в автопарке имелись три микроавтобуса для перемещения монтажников и оборудования. Интернет тогда как раз начинал развиваться бурными темпами, да и потребность в компьютерах и оргтехнике росла как на дрожжах. Так что, несмотря на конкуренцию, бизнес обещал быть прибыльным.
   Интерьер конторы, выдержанный в строгом стиле европейского офисного дизайна, радовал глаз спокойными светлыми тонами гладких поверхностей. Справа и слева в длинном коридоре, ведущем к моему кабинету из холла, располагались помещения отделов. Их было четыре: снабжения, технический, коммерческий, бухгалтерия, а также имелся склад, помещение охраны и мой кабинет с приемной, в которой сидела моя секретарша Аня, шатенка модельной внешности.
   Должен был прийти Саша Гольдман. Накануне мы созвонились. Я ждал его, прохаживаясь по кабинету. Наконец, он появился. Я ради прикола наблюдал за ним через камеры видеонаблюдения, сигналы от которых были выведены не только на охрану, но поступали и в мой рабочий компьютер. Я видел, как Гольдман неуверенно вошел и пару минут переминался с ноги на ногу в холле перед турникетом, не решаясь сказать охраннику о цели своего визита. Не дожидаясь доклада, я нажал кнопку на селекторе и приказал охраннику проводить посетителя ко мне.
   – Ну ты и устроился! – воскликнул Саша, едва переступив порог моего кабинета. Я встал из-за стола, поздоровался с Гольдманом за руку, усадил в кресло перед собой. Отметил, что одет он все в то же потертое серое пальто, в котором я его встретил.
   – Что же ты пальто-то не снимешь? Спешишь, что ли? – поинтересовался я, рассматривая унылое одеяние друга.
   – Не хочу. Замерз я, пока от метро шел. Ветер промозглый сегодня, – пробубнил Саша, кутаясь в свое любимое пальто еще сильнее.
   Я предложил:
   – Надо согреться изнутри. Ты чай или кофе? А, может быть, покрепче чего-нибудь будешь?
   – Живу хреново, – пробормотал Гольдман совсем не в тему, глядя в пол.
   Состояние друга начинало меня беспокоить.
   – Что случилось? – спросил я.
   Саша молчал. Я нажал кнопку на селекторе и попросил секретаршу принести нам кофе. Когда Аня зашла в кабинет, я познакомил их. Я заметил, что Саша посмотрел на мою секретаршу с интересом, сказал «большое спасибо», принимая из ее рук белую чашечку с кофе, отпил солидный глоток и несколько оживился. Аня поставила вторую чашку на мой стол и вышла из кабинета.
   Коллектив моей конторы еще находился в процессе становления. Три месяца назад я арендовал это помещение, оформил Общество с ограниченной ответственностью с названием «Фотон», набрал персонал из десяти человек и начал коммерческую деятельность, сначала на бумаге. Но через месяц моя фирма уже начала реально работать, получив первый заказ на оборудование офисов большого городского предприятия компьютерами. Находясь в дальних краях в эмиграции, и работая на чужих иноязычных людей, я мечтал о своем деле. И, конечно, меня радовало, что все сложилось удачно для меня, что я смог вернуться в Питер и открыть контору.
   Аня была одной из малознакомых пока еще девушек, нанятых мной на работу исключительно из деловых соображений. Она умела быстро набирать тексты, была пунктуальна, аккуратна в работе с бумагами и вежлива с посетителями. Моим обязательным требованием к сотрудникам было наличие высшего образования. Мне казалось, что если человек сумел успешно преодолеть все трудности обучающей системы, то и в работе сможет преодолеть любые внештатные ситуации.
   Аня окончила иняз. Она свободно владела английским и испанским, знала немецкий и факультативно изучала финский. Я посчитал подобные навыки весьма полезными, поскольку комплектующие для оргтехники в те годы всегда поставлялись с формулярами на иностранных языках. К тому же, знание языков являлось исключительно важным в случае работы с иностранными партнерами, ежели таковые появятся. Я неплохо знал английский, но не владел ни немецким, ни испанским, ни, тем более, финским.
   Мы выпили кофе. Саша согрелся и вдруг сказал:
   – Знаешь, у меня половину хаты бывшая жена отсудила. Вчера суд окончательное решение вынес. Придется мою двушку разменять на две комнаты в коммуналках. Одну для бывшей, другую мне. Теперь даже не знаю, как жить дальше буду.
   Мне стало его совсем жалко, и я предложил то, о чем уже думал, когда побывал у него дома:
   – А давай, переходи ко мне в контору. Попробуем выпускать журнал. Платить буду вдвое больше, чем твой главный редактор тебе сейчас платит.
   Саша заинтересовался. Спросил:
   – А о чем журнал будет?
   – Нужен журнал о современных технологиях. О их месте в мире на рубеже веков, о их влиянии на изменение образа жизни людей, на искусство, на литературу, на кинематограф и так далее. Ну и рекламу, конечно, соответствующую станем продвигать с помощью издания.
   – Отличная идея! – Воскликнул Гольдман, и глаза его зажглись искренним интересом. В тот вечер мы засиделись в моей конторе допоздна. Обсуждали концепцию журнала.

Глава 3. Журнал

   Под редакцию журнала я отвел Саше большой пустой кабинет, дверь из которого выходила в холл напротив помещения охраны. За пару дней мы оборудовали ему рабочее место с хорошим компьютером, со сканером и с лазерным принтером. Теперь Гольдман сам назывался главным редактором, что, естественно, тешило его самолюбие. Когда сотрудники конторы называли его по имени и отчеству, Саню просто распирало от гордости, своей важности и значительности.
   По моей задумке, целью деятельности Саши в моей конторе было обеспечение выпуска ежемесячного корпоративного журнала приемлемого качества на тему, обусловленную профилем деятельности фирмы. Я вменил Гольдману в должностные обязанности руководство редакционно-издательским процессом от сырого текста до готового изделия. Я наделил Сашу правом принятия всех оперативных решений и возможностью привлечения любых сторонних авторов и специалистов в рамках того бюджета, который я посчитал возможным выделить на издание.
   Задача была сформулирована. Пути ее решения определились. Саша начал работать над журналом, и это занятие поглотило его целиком. Он быстро уволился из газетенки от своего занудного главреда Степана Васильевича, но обещал продолжать внештатно сотрудничать с его концептуальным проектом. Какого же было мое удивление, когда через некоторое время я прочел в этой газетенке статью о себе за подписью Гольдмана, где деятельность моей конторы приводилась в качестве примера успешного стартапа.
   Я, как учредитель и генеральный директор, конечно, тоже принимал в создании корпоративного журнала деятельное участие. Даже писал небольшие статейки под разными псевдонимами. Привлекли мы к работе и Аню. Ведь для наполнения журнала требовалось переводить новости иностранной прессы. Тогда интернет еще не предоставлял такого огромного спектра возможностей, как сегодня. Да и многое на тот момент еще в интернет не выкладывалось, а программы-переводчики работали настолько коряво, что переведенные ими тексты делались почти нечитаемыми. Потому приходилось по старинке искать свежие иностранные издания и переводить интересующие публикации с помощью нашей переводчицы Ани. Естественно, я доплачивал ей за дополнительное напряжение сил.

Глава 4. Личная жизнь

   Я никому не рассказывал о своем личном, хотя в тот период на душе у меня скреблись кошки. Отношения с Леной, моей нежно любимой половиной, в последние месяцы сделались очень напряженными. Брак мой трещал по швам, жена изменяла мне с «богатеньким Буратино», имеющим отношение к нефтегазовой отрасли и административным ресурсам. Конечно, обычным горожанам, вроде Гольдмана, казалось, что я и сам весьма благополучен, богат и успешен. Но прав мудрый человек, который сказал, что «все познается в сравнении».
   Сразу же после возвращения в Питер из-за границы, где мы с ней прожили семь лет, Лена возобновила отношения с многочисленными подругами, многие из которых за прошедшие годы обрели негативный личный опыт. Отношение подруг жены к ценностям семейной жизни стало весьма нивелированным. Они совсем уже не считали измену мужу чем-то предосудительным. Скорее, развлечением, спасающим от однообразия долгого брака. Трепетно относясь к мнению подруг и впитывая его, словно губка, моя жена с легкостью ступила на предложенный ими путь.
   Негативную роль для наших семейных отношений сыграло, наверное, и то, что, после возвращения в родной город я интенсивно занялся подготовкой открытия своего коммерческого проекта и ушел в него, что называется, с головой. От тех же самых подруг жены, строящих мне глазки и желающих забраться ко мне в постель ради развлечения, я узнал об измене своей половины, как, впрочем, и Лена узнала о моей осведомленности. Но мы оба продолжали делать вид, что ничего не знаем. Хотя отношения были уже безвозвратно испорчены, и по молчаливому согласию спать мы с женой начали в разных комнатах.
   На самом деле, на тот момент, о котором идет речь, я располагал довольно ограниченными возможностями. Конечно, я не бедствовал, у меня имелся небольшой бизнес, некоторое количество свободных денег, накопленных за годы эмиграции, двухкомнатная квартира на Васильевском острове и дача возле Пушкина, доставшиеся от покойных предков. Но я отнюдь не являлся ни магнатом, ни олигархом. Микроавтобусы для функционирования фирмы были взяты в лизинг, «Вольво» для разъездов принадлежал водителю, которому я просто платил зарплату, а мой красивый «Мерседес» представлял собой подержанную семилетнюю машину в хорошем состоянии, пригнанную из Германии за довольно скромную цену.
   И, конечно, я не мог позволить себе носить часы за полусотню тысяч долларов. А тот мужчина, с кем изменяла мне жена, мог и с легкостью. Он много чего мог, чего не мог я. Ведь деньги из нефтегазоносной трубы «вытекали» на выходе цикла реализации в огромных количествах. А моя благоверная очень любила все те иллюзорные блага, которые можно за деньги купить. Долгие годы вынужденной экономии ради накопления первоначального капитала она вожделела их. И, едва увидев возможность к ним приобщиться, сразу же бросилась в этот омут мнимых благ с головой. Ждать же, когда муж дорастет до искомого финансового уровня, Лена не собиралась. Да и разве сможет этот неудачник, называемый ее мужем (то есть, я), который так надоел ей за годы брака, чего-то добиться? Она не желала ничего больше ждать. Ведь молодость уходила!
   Следуя советам подруг, моя жена окунулась в бурный роман на стороне. Я же, продолжая любить ее, буквально не находил себе места, не зная, что делать со своей семейной жизнью дальше. После череды скандалов и взаимных упреков, я осознал, что все разговоры и выяснения отношений с женой-изменщицей бесполезны, а ничего кардинально решить я пока не могу. Потому, чтобы как-то отвлечься от неудач на личном фронте, я все чаще засиживался в своем офисе допоздна.
   В конторе всегда было с кем поговорить. После шести вечера, когда рабочий день официально заканчивался, некоторые сотрудники еще оставались на своих местах. Наш бухгалтер Павел Матвеевич, как правило, продолжал еще около часа работать над бумагами. Коммерческий директор Виталий Валерьевич тоже не всегда спешил домой. Начальник техотдела, Антон, часто засиживался допоздна. Так что я почти никогда не оставался один в конторе. В конце концов, на посту круглосуточно находилась охрана.
   Уже неделю Саша Гольдман вообще не шел домой. Все последние дни он спал на диванчике в своем кабинете. Моя секретарша уходила, обычно, ровно в шесть. Но в тот вечер она почему-то задержалась, активно обсуждая с Сашей уже почти готовый первый номер нашего корпоративного журнала. Я решил принять участие в дискуссии и зашел к ним.
   Аня сидела на коленях у Саши. Они смеялись.
   – Чем это вы тут занимаетесь? – придав напускную строгость своему голосу, спросил я.
   – Мы разрабатываем дизайн обложки, разве не видно? – сказал Саша, и они засмеялись еще громче. Я вышел и закрыл дверь. Они явно друг друга нашли. Аня была не замужем, а Саша давно в разводе.
   Я же поехал домой к своей гулящей жене, с которой меня не ждало ничего хорошего.
   Апрель вплотную подошел к середине. Первые почки на деревьях уже набухли. Еще было слишком сыро, но солнце проглядывало сквозь тучи все чаще, а дни продолжали удлиняться. За исключением постоянно затененных укромных уголков, следов снежного покрова в городе почти не осталось. Неумолимо приближались майские праздники, и дачники готовились к открытию сезона, создавая очереди в супермаркетах.

Глава 5. Получка

   Утром прошел дождь. Кое-где поблескивали лужи, в которых тонула прозрачная глубина неба. В середине дня я ехал из банка в машине с шофером и с бухгалтером и думал о том, как же сложно устроен этот странный мир. Ну почему все придумано так, чтобы работодателю гораздо выгоднее было бы платить людям зарплату в конвертах? Все понимают абсурдность происходящего, но ничего не меняют. Я тоже мог долго рассуждать о социальной справедливости и о налоговых поступлениях в бюджет, но не пытался изменить ничего и следовал обычной схеме.
   В конторе я проследил, чтобы все по очереди расписались в отчетной ведомости за «белую» копеечную зарплату и затем выдал всем сотрудникам нормальные деньги в конвертах. Когда я дал конверт Саше Гольдману, он обрадовался получке совершенно искренне, как ребенок новой игрушке, и предложил сходить куда-нибудь после работы, чтобы отметить его первую зарплату в моей конторе. Поскольку дело шло к шести, а планов на вечер у меня не было, я согласился. Хотя мне и стало немножко смешно, поскольку «получка», без сомнения, являвшаяся праздником для Саши и остальных сотрудников моего предприятия, однозначно, была для меня, как для хозяина заведения, днем довольно больших трат, что, казалось бы, не могло прибавить мне радости само по себе. И все же, мне было приятно от того, что я имею возможность порадовать своего друга.
   Неожиданно за нами увязалась и Аня, вернее, ее позвал Саша. Мы перешли Колокольную улицу и вошли под своды маленького уютного кафе, расположенного в полуподвале. Гольдман выставил нам щедрое угощение в виде кофе с пирожными.
   – Вы давно дружите? – спросила Аня, имея в виду нас с Сашей.
   – Мы в школе за соседними партами сидели с пятого класса, – сказал я. И рассказал ей, сколько раз мы с Сашкой выручали друг друга в школьных заморочках, в драках и на занятиях, как он подсказывал и давал списывать мне, а я – ему.
   – Я и не знала, что есть еще такие замечательные интеллигентные мужчины, умеющие ценить дружбу, – заметила она, игриво посматривая на Гольдмана.
   – Саша еще и мечтатель, – добавила она и улыбнулась.
   – Не знаю, вам, конечно, со стороны виднее, девушка, – рассмеялся Саня.
   – К сожалению, я не позволяю себе мечтаний, – сказала она вдруг как-то невесело.
   – Почему же? – спросил я. И, посмотрев в ее большие красивые серые глаза, добавил:
   – Мне кажется, вам с Сашей есть о чем помечтать вдвоем.
   – Просто я уже разучилась мечтать, Леонид Антонович. Но, может быть, научусь снова, – сказала она и улыбнулась, стряхнув со лба прядь своих светло-каштановых волос.
   – Давай на «ты», Аня, ведь мы уже больше месяца вместе работаем, – предложил я.
   – Мне будет неловко. Ведь вы мой начальник, – сказала она, смутившись.
   – А давай договоримся, что начальник я только на рабочем месте, а вне его будем просто друзьями, хорошо? – придумал я экспромтом компромиссный вариант.
   – Я согласна, – произнесла девушка.
   – Я тоже согласен, – заявил Саша, и мы засмеялись все втроем.
   Мне было легко общаться с ними. Я для себя Аню и Сашу уже воспринимал именно вместе, хотя я и не спрашивал ничего по поводу их отношений. Но почему-то для себя я их мысленно чуть ли не поженил.
   В тот вечер мы долго просидели в кафе. Аня все интересовалась, чем занимается моя жена. Секретарша видела ее однажды, когда Лена как-то раз заходила ко мне на работу, чтобы выпросить у меня деньги на покупку очередной дорогой тряпки, приглянувшейся ей ни с того, ни с сего в престижном бутике. Сейчас Аня намекала, чтобы я официально представил жену коллективу. Я же, по большей части, отшучивался.
   Не хотелось говорить о Лене. Да и что я мог сказать? Что моя жена нигде не работает и никогда нигде не работала, зато всегда безоглядно тратила и продолжает тратить мои деньги, да еще и открыто изменяет мне, а я продолжаю любить ее и надеяться на налаживание отношений? Или что мы никуда не ходили вместе уже полгода? Или что спим в разных комнатах уже два месяца? В конце концов, чтобы замять тему, пришлось соврать, что жена у меня деловая женщина, и что сейчас у нее очень плотный рабочий график.
   – Вот молодец! – воскликнула Аня. И рассказала историю:
   – А то была у меня одна подруга. Тоже замуж за бизнесмена вышла. Так она вообще работать не хотела, все за счет мужа жила. А он любил ее и все прихоти исполнял. А она, представляете мальчики, еще ему и изменяла. Потом они развелись, и она отсудила у мужа квартиру, сдала ее и умотала с каким-то негром в Конго.
   – Всякое в жизни бывает, – подытожил я, левой рукой нервно покручивая золотое обручальное кольцо на пальце правой. Потом снова попытался сменить тему и спросил:
   – Аня, а чем ты занималась до этой работы?
   – Я же трудовую приносила, да и анкету заполняла, когда устраивалась. Там же все написано, – удивилась девушка.
   Я знал из анкеты, что после окончания института она работала переводчиком в каком-то акционерном обществе, название которого мне мало что говорило. Поэтому сказал:
   – Я в курсе, что после института ты переводила документацию. Но неужели не подрабатывала во время учебы?
   Она опустила глаза и призналась:
   – В модельном бизнесе подрабатывала.
   – В смысле, новую одежду на подиумах показывала? – я был, наверное, слишком настойчив. Аня покрылась румянцем, потом произнесла, глядя в матовую поверхность столика:
   – По-разному. Больше фотографировалась. В Европе покаталась. Гламура насмотрелась. Но это все ушло в прошлое, – она подняла глаза и бросила выразительный взгляд в сторону Гольдмана.
   Я больше не стал мучить Аню вопросами. Пора было отправляться по домам. Когда начали прощаться, предложил подвезти их, но оба захотели пройтись пешком по центру города. Настаивать я не стал. Я обернулся им вслед и заметил, что Аня взяла Сашу под руку. Меня же ждал одинокий путь домой. Похолодало. В темноте я шел из кафе к машине, предаваясь по дороге безрадостным размышлениям о своей жизни.

Глава 6. Благотворительность

   За неделю до майских праздников первый номер нашего журнала, наконец-то, был напечатан. Он получился достаточно интересным, разносторонним, разноцветным и толстым, чтобы притягивать взгляды и выглядеть привлекательным для большой армии потенциальных читателей. С самого начала мы решили не делать его узкоспециальным, а сориентировать издание под запросы массового читателя.
   Планировалось, и было подтверждено математическими расчетами наших экономистов, что при реализации на территории города журнал с высокой вероятностью не только окупится, но и даст через пару месяцев хорошую прибыль. Так, по крайней мере, нам с Сашей казалось на тот момент. Как бы там ни было, плод месячных трудов Гольдмана и, нанятых им со стороны по одноразовым договорам подряда, фотографов, дизайнеров и авторов довольно быстро появился на свет.
   Следующий день прошел в интенсивной работе. Я провел несколько важных коммерческих встреч и отдельное совещание по вопросам распространения нашего новоиспеченного журнала.
   Деятельность руководителя фирмы часто похожа на работу обычного канцелярского клерка. Приходится копаться в бумагах, читать договора и разные другие юридические документы, ставить подпись и печать. За этими занятиями время проходит незаметно. Ближе к вечеру мою бумажную возню прервал приход Саши Гольдмана.
   – У меня идея! – радостно сообщил он, едва войдя в кабинет.
   – Надеюсь, что-нибудь креативное? – поинтересовался я, жестом предлагая ему сесть. Аня принесла нам кофе, но, предвидя чисто деловой разговор, послав теплый взгляд в сторону Сани, быстро вышла из кабинета.
   – Я придумал в рамках продвижения журнала на рынок, в качестве пиара, задействовать благотворительную акцию, – серьезно произнес Саша.
   – И как ты представляешь такую акцию? – спросил я.
   – Например, мы окажем покровительство питерскому искусству! – восторженно произнес он.
   – Ты предлагаешь мне стать кем-то типа спонсора? – задал я наводящий вопрос уже без особого восторга.
   – Ну да. Типа мецената, скорее, – ответил Гольдман, посмотрел на мое кислое выражение и неуверенно произнес:
   – А тебе моя идея не нравится?
   – Денег нету у меня лишних на всякие благоглупости, – сказал я, сделав выражение своего лица еще более кислым.
   Он сник, но начал меня убеждать:
   – Так в том то и фишка, что денег не потребуется. Просто в заявленном объеме журнала есть несколько заведомо лишних полос, которые сейчас, в первом номере, заняты фотографиями. Они зарезервированы под рекламу, но платной рекламы пока столько не набирается. И едва ли наберется в ближайшие месяцы, пока реализация журнала не раскрутится в торговых сетях. Вот я и предлагаю использовать пока эти места в журнале для бесплатной поддержки искусства нашего города. Можно писать небольшие заметки о творческих личностях и коллективах и помещать их небольшие фото. У многих артистов, литераторов и художников совсем нет на рекламу денег! Да они все нам будут до конца жизни благодарны! И нам же большой плюс будет с общечеловеческой точки зрения.
   – Ладно, попробуй. Насчет художников и литераторов поддерживаю. Им бесплатная реклама действительно не помешает. А вот про артистов не уверен, потому что у них и так хлеб всегда есть, они же сейчас неплохо получают за счет зрителей, – согласился я с основной концепцией его предложения, но добавил:
   – А ты уже решил, кому конкретно надо помочь?
   – Да. Есть у меня один бедный знакомый художник. Писал статью про него однажды, как у бедняги не было денег, чтобы арендовать место и выставиться в галерее. И еще один на примете есть. Литератор. Так он вообще гением считается. Очень такой продвинутый либеральный поэт, который нуждается в раскрутке. Есть, конечно, и другие. Все творческие, небогатые, но умные и талантливые люди. Короче, кандидаты для благотворительности в моем поле зрения имеются, – ответил Саша.
   Я, в свою очередь, предложил:
   – Тогда надо в этих самых заметках благотворительных не просто пояснения писать, а о творчестве их хоть немного, чтобы люди поняли, что за искусство эти творцы представляют. Сможешь растолковать народу, что там в их картинах и опусах написано или нарисовано? Что там за писатель или художник, чем от других отличается его концепция? Что автор сказать хотел? И чтобы кратко и самую суть?
   – Легко, – парировал Гольдман с довольной улыбкой.
   Когда он вышел, я еще долго сидел над своими бумагами, время от времени отхлебывая остывший кофе и размышляя о благотворительности. Я думал о несчастных непризнанных гениях, о неизвестных творческих личностях с городского дна, чьи имена могут стать известными благодаря нашему корпоративному изданию.

Глава 7. Мазня

   Я ехал в машине и размышлял. Мне почему-то всегда хорошо думалось во время движения. Играла музыка, которая, впрочем, не отвлекала меня от моих дум. Я любил ездить в автомобиле не только в роли водителя, но и в качестве пассажира. Поездки иногда привносили в мой мозг неожиданные идеи.
   К тому времени моя личная жизнь мне осточертела настолько, что я был готов часами колесить по вечернему мегаполису, лишь бы, боясь семейных сцен, не общаться с женой, лишь бы отсрочить возвращение домой в пустую холодную постель.
   В тот раз я ехал не один. Рядом со мной на заднем сидении расположился Саша Гольдман, а вез нас корпоративный водитель Толик, по прозвищу Жаба. Так мы с Сашей за глаза прозвали его за подпрыгивающую походку, за длинные тощие ноги, заканчивающиеся ботинками сорок пятого размера, за маленькие глазки и большой рот на широком лице, за двойной подбородок и вечно землистый цвет лица.
   В последнее время мы часто катались в таком составе по вечерам. После шести за мной заходил Гольдман. Мы звали Толика и спускались к его темно-синему большому автомобилю «Вольво», который делался нашим «передвижным штабом». Толик не возражал поработать сверхурочно за соответствующую доплату. Жил он один, женат не был, в свою коммунальную комнатенку в Веселом поселке спешил не сильно.
   Я смотрел на него и думал, что бывают же люди, которые предпочитают жилью уют машины. Таким странным человеком как раз и был Толик. В то время, как в комнатке у него не имелось даже обычных штор, и единственное окно он завешивал старым клетчатым пледом, Толик холил и лелеял свой автомобиль, обожал его, как живого, и при любой возможности любовно протирал каждую деталь тряпочкой. Он купил эту машину на все свои сбережения, которые сложились за много лет его офицерской службы. Раньше он был боевым капитаном, прошел Чеченскую войну. Но почему-то не дослужил до пенсии. Уволился из армии сразу после войны, в 33 года.
   Родители Толика жили в Пскове. Он же после увольнения приехал в Питер, приобрел комнату в коммуналке и автомобиль. Купив машину, Толик сначала пробовал возить какого-то директора, но не сработался там и нанялся вместе с машиной шоферить в мою контору. Вот, собственно, все, что я знал о своем водителе.
   Несмотря на странную внешность, Анатолий казался спокойным и достаточно воспитанным мужчиной. Носил он джинсы, рубашку без галстука и странный бардовый пиджак. Причем, форма его одежды не менялась даже в сильный мороз, только рубашка под пиджаком иногда уступала место шерстяному свитеру грубой вязки. Я наблюдал, как Толя уверенно вывел автомобиль на Садовую улицу, где под тихую булькающую музыку «Энигмы» мы медленно продвигались в пробке от Невского в сторону исторического района Коломны. Где-то там, в старых дворах-колодцах располагалось жилище художника, которого мы сегодня собирались навестить в рамках нашего небольшого благотворительного проекта. Саша взял с собой диктофон для интервью.
   Толя остался ожидать в машине. Подъезд старинного дома встретил нас с Гольдманом запахами плесени, мочи, жаренного лука и сигарет. Две какие-то бесформенные женщины курили на лестнице. Когда мы проходили мимо них наверх, я услышал вслед что-то нелицеприятное и даже матерное. Впрочем, надо думать, относилась реплика не конкретно к нам с Сашей, а к мужчинам вообще.
   Мы поднялись в мансарду. Звонка на двери не было. Пришлось долго стучать. Наконец, минут через десять, когда уже собрались уходить, дверь открылась, и нам явился хозяин художественной мастерской: худой лысоватый человек с ввалившимися глазами и трехдневной щетиной. Вопреки моим ожиданиям, спиртным от него не пахло. Возможно, потому что он был предупрежден о нашем приходе заранее Сашей. Художник молча впустил нас внутрь просторного мансардного помещения, освещенного довольно ярко и плотно увешанного разукрашенными холстами разных размеров.
   – Это Вадик, – представил мне живописца Саша.
   – Откуда начинать осмотр? – поинтересовался я, чувствуя себя на настоящей выставке.
   – Хозяину лучше знать, – кивнул Саша в сторону художника. На что Вадик неопределенно повел рукой, вероятно, указывая направление. Следуя его жесту, я подошел к одной из картин. На ней жирными мазками была изображена безобразно толстая голая женщина. На другом полотне в подобной манере грубых мазков громоздились на поле желтые стога сена, очень напоминающие женские груди. На третьем холсте странные птицы клевали огромный глаз, непонятно кому принадлежащий.
   – Вадик, объясни пожалуйста, зачем человечеству все это нужно, картины твои и художественное творчество вообще, расскажи, как сам это все понимаешь, – сказал Саша, достав и включив свой диктофон.
   – Очень просто, – начал художник, – одним картины нужны, чтобы любоваться красотой, другим, чтобы рассуждать о красоте, третьим ради постижения красоты. Ведь всем необходима красота этого мира.
   – Теперь аргументируй, для чего нужно искусство? – перебил художника Саша, но тот не смутился:
   – Искусство отражает красоту мира, изменяет самого человека, делает его духовно богаче. Как говорят классики, настоящее искусство несет доброе и вечное от самого Господа Бога. Как то так, наверное, – художник посмотрел на меня, будто ища поддержки.
   Я кивнул. Саша еще минут двадцать задавал вопросы художнику. Я же предпочел просто посмотреть картины. Их было много. И все они выглядели странновато. Так, словно бы этот художник плохо умел рисовать. Одним словом, передо мною была обычная мазня. Впрочем, кто я такой, чтобы судить о творчестве? Возможно, что эти картины – шедевры. Признаны же шедеврами весьма размытые картины импрессионистов или даже совсем незатейливые квадраты Малевича? Почему же манера передачи реальности грубыми жирными мазками хуже? Наверное, тоже имеет право на существование? Да и что есть шедевр? Явление в искусстве? Но тогда любое эпатажное оригинальничание можно обозвать явлением и шедевром, разве не так? Или «шедевризация» полотен и «гениализированность» многих художников, все-таки, сродни пиар-раскрутке, инициированной группами определенных интересантов ради спекуляции произведениями искусства и безумного поднятия цен на некоторые полотна?
   Пока я рассуждал, переходя от одного холста к другому, Саша закончил интервью и, когда я завершил осмотр, он уже пожимал руку художнику. Мы спустились по грязной лестнице, сели в тепло толикового «Вольво» и покатили по улицам в ночь…

Глава 8. Решение

   …Потом был какой-то кабак, где подавали суши и, почему-то, текилу. Толика я тоже пригласил угоститься, хотя он не пил текилу, конечно. Мы еще долго болтали втроем на отвлеченные темы. Первым Толик завез домой Сашу. Последним – меня.
   Я вошел в квартиру за полночь. Жены дома не было, что, впрочем, меня не сильно удивило. В последнее время Лена все чаще не приходила ночевать. Ночевала она у любовника, хотя, если я спрашивал ее прямо, она отвечала, что ночует у подруги, потому что это я, такой-сякой, прихожу домой слишком поздно. Но я все же сделал попытку позвонить. Сотовый жены был ожидаемо недоступен. Я сидел один одинешенек на кухне. Хотелось чаю. Я ждал, когда вскипит вода в электрочайнике, и вспоминал, как мы с Леной женились.
   Ко времени нашей свадьбы Лене едва исполнилось 18 лет. Она получила аттестат об окончании школы, но ни учиться дальше, ни работать не собиралась. Зато собиралась замуж. К празднику вступления в брак она пошила себе желто-зеленое платье, все в блестках и рюшках, и завила кудряшки на голове, наверное, чтобы приобрести максимально вульгарный вид. Мне же одолжили у её троюродного брата дурацкий серый костюм и дурацкие серые ботинки. Я был тогда бедным студентом. Потому мне пришлось надеть то, что дали, за неимением на тот момент никакого другого парадного одеяния, приемлемого к столь торжественному случаю.
   Бабушка Лены проворчала:
   – Я вас в таком виде никуда не пущу!
   Я ее понимал. Невеста в коротком желто-зеленом платье – это глупо и смешно. Из-за конфликта с бабушкой за день до свадьбы на Лену напал приступ истерии. Она билась в истерике с полчаса. Потом моя мама позволила высказать свое мнение как о платье невесты, так и о ее поведении. Последовали взаимные претензии, и наши матери сцепились друг с другом. Ее мама порвала моей маме лифчик, а моя мама с досады прогладила платье горячим утюгом прямо на себе и получила хороший ожог.
   Была первая неделя зимы по календарю, но снег ещё не выпал, да и холода ещё не наступили. В ЗАГС и обратно ехали на трамвае. На маленьком семейном ужине по поводу свадьбы дядюшка Лены сразу спросил, сколько мы хотим иметь детей. Лена с вызовом глянула на него и четко проговорила:
   – Мы с Леней не собираемся иметь детей. Мы не готовы пока ни морально, ни материально.
   Дядюшка сказал, что это несерьезно и неразумно. Лена ответила, что в наше время рожают только дураки и продолжила в том же духе.
   – Ребенок накладывает ответственность и обязательства, он мешает развитию личности родителей, ограничивает их свободу и создает множество проблем. Это же не вещь, которую можно поменять, если не подошла. А если ребенок родится, к примеру, с ДЦП или с пороком сердца? Где тогда взять деньги на его лечение? Да даже на подгузники надо заработать сначала, а потом уже рассуждать о детях. К тому же, роды очень опасны для женщины и плохо сказываются на ее здоровье. А самое главное, беременность может испортить фигуру девушки навсегда! – произнесла Лена свои умозаключения.
   И в этот момент я отчетливо понял, что никаких детей от нее мне ждать не стоит.
   Мать Лены встала со своего места, ее подбородок затрясся в бешенстве. Она крикнула в лицо дочери:
   – Наверное, и мне не стоило тебя рожать?
   – Разумеется! Я же не просила! – ответила Лена совершенно спокойно.
   Теща сникла и начала причитать, что родная дочь выросла не понятно в кого. Вообще-то, я сразу заметил, что Лена всегда грубо разговаривает со своей мамой. Но теща все ей прощала. На этот раз теща не выдержала и в слезах убежала на кухню.
   Я зашел следом за тортом. Теща утерлась салфеткой, потом налила себе огромную кружку растворимого кофе и запричитала:
   – Вот, Ленечка, как замечательно, что ты теперь будешь моим зятем! Леночка в последнее время стала такая неуравновешенная, и только ты на нее положительно влияешь.
   На кухню зашел и тесть. Он собрался уже уходить, потому что не хотел оставаться на семейный свадебный ужин. Он пожал мне руку и произнес: «Леонид! Еще раз поздравляю тебя. Но прости, убегаю уже. Не люблю я застолья. Поговорим как-нибудь в другой раз». Тесть оделся и ушел. Они с тещей давно не жили вместе. Он приходил лишь затем, чтобы поздравить дочь и меня…
   Все это «свадебное торжество» до сих пор возникало у меня перед глазами со всей отчетливостью, как только я вспоминал о нем. Такие вещи не забываются. И чем больше я вспоминал начало нашей совместной жизни с Леной, тем больше закрадывались мне в душу сомнения. Я задавал себе вопрос: а любила ли она меня с самого начала? И отвечал себе все увереннее: нет! Любил ли я ее сейчас? Наверное, уже нет.
   Поначалу, когда я только узнал про измену жены, моя любовь превратилась в ненависть. Но после череды скандалов ненависть к Лене тоже прошла, уступив место в моем сердце безразличию. Я почти ничего уже не чувствовал к Лене. По крайней мере, я убеждал себя именно в этом. Значит, пора что-то менять кардинально. Мы прожили в браке десять лет. Детей нет. Она изменяет. Пора разводиться! Это мое решение? Однозначно. В итоге, поймал себя на мысли, что вполне созрел для развода, и окончательное решение мною принято.

Глава 9. Литературный салон

   На следующий день Саша Гольдман решил затащить меня в заведение, где собирались малоизвестные литераторы. Саня заранее со всеми договорился, и там нас ждали к девяти вечера. Я в тот вечер задержался в конторе из-за встречи с представителями фирмы заказчика. Переговоры прошли нелегко, но небольшой договор на оборудование нескольких офисов компьютерами я с посетителями все же подписал. Хотя от занудства и придирчивости клиентов у меня разболелась голова, но настроение все же улучшилось. Саша съездил за это время домой и явился обратно в наш офис в половине девятого, одетый в весьма странного вида куртку и джинсы.
   – Ну, ты и пафосный, – протянул он, критически оглядев мой обычный представительский костюм, – неужели у тебя нету одежды поскромнее?
   – А что тебе не нравится в моем наряде? – поинтересовался я.
   – Да ты там своим видом всех литераторов распугаешь, – рассмеялся Санек.
   Я сказал, что на работу ничего, кроме делового костюма, никогда не ношу, но, для придания себе более приемлемого в литературной среде демократичного вида могу снять пиджак и галстук и одеть свое кожаное пальто поверх рубашки. Он согласился, но все же еще раз придирчиво осмотрел меня.
   – Ладно, если расстегнешь пару пуговиц, то, может быть, сойдет, – изрек Гольдман.
   Мы быстро доехали до перекрестка Пяти Углов и свернули с Загородного проспекта на улицу Рубинштейна. Толя въехал в один из дворов, и затормозил «Вольво» у какого-то полуподвального заведения, в чрево которого спускалась грязная лестница, буквально заваленная окурками. Ниже, у самого входа в подвальчик, я заметил каких-то людей, мужчин и женщин, оживленно о чем-то беседующих, некоторые были с косячками в пальцах. Мы спустились мимо них дальше вниз по грязным заплеванным ступеням.
   Прихожая заведения встретила нас запахами «травки» и обычным сигаретным дымом. Не слишком большой зал дешевого ресторанчика был полон посетителями разного возраста. Они что-то пили и ели, разговаривали, смеялись. Общались, одним словом.
   Мне показалось, что здесь проходит какое-то празднование. И я не ошибся. Перед нами была «простава». Литературное сообщество отмечало выход в свет книги одного из коллег. Сам виновник торжества выкатил по такому случаю угощение соратникам по перу. На столиках стояли графины с напитками и легкие закуски.
   Я присмотрелся к публике. Здесь безраздельно господствовала мода на джинсы. Некоторые мужчины носили бушлаты, напоминающие форменную одежду времен Октябрьской революции. Дамы щеголяли разноцветными шалями и объемной бижутерией, а девушки помоложе смотрелись довольно вызывающе с татуировками на руках и пирсингом на усталых лицах, что, наверное, должно было сообщать окружающим, что данные особы пребывают на самом пике модных тенденций.
   Панибратски здороваясь со многими из собравшейся публики, Гольдман протиснулся ближе к небольшому подиуму, на котором, подсвеченный точечными лампами, возвышался над присутствующими виновник торжества. Он держал перед собой книжечку в синенькой обложке и что-то читал гнусавым голосом. Когда я прислушался, то понял, что это стихи:

     – Наша жизнь в движении столетий.
     Наша смерть в забвении седом.
     Пилигримы грозных лихолетий
     Мы идем сквозь вихри под дождем…

   Я силился понять, о чем же эти странные стихи.
   – Ну, и как тебе Пушневич? – озабоченно спросил Саша, толкая меня локтем.
   Я неопределенно кивнул.
   Между тем гости все пребывали. Зальчик наполнялся поклонниками поэта. Входящие здоровались кивками с присутствующими и быстро занимали оставшиеся места за столиками. Ресторанчик бурлил и шумел. Каждый старался скорее наполнить рюмку и положить себе в тарелку побольше салата. Создавалось впечатление, что все приглашенные были очень голодными и пришли наедаться, а читаемые с подиума стихи служили лишь в качестве звукового фона к трапезе.
   Воспользовавшись паузой в чтении стихов, какой-то молодой человек кавказского вида громко произнес тост за здоровье поэта. После чего все присутствующие одобрительно загудели, и процесс поглощения пищи пошел активнее.
   Неожиданно к нам подошел седой человек среднего роста в больших очках, одетый в джинсы и кожаный жилет поверх джинсовой же рубашки.
   – Здравствуйте, Степан Васильевич! Разрешите представить моего друга и нового шефа Леонида, – отрекомендовал меня Саша.
   – Рад знакомству. Слышал о вас, – сказал я, пожимая сухощавую ладонь бывшего босса Гольдмана.
   – Так это вы переманили Сашу? – спросил главред.
   – Переманил, – признался я и добавил:
   – А что в этом плохого? Платили то вы ему негусто.
   Главред замялся, сразу сменил тему, спросил:
   – Вы прочувствовали философию Пушневича?
   – В поэзии всегда есть философия, – ответил я уклончиво.
   – В стихах Пушневича отражается новый путь России, – проговорил Степан Васильевич.
   – А, как вы думаете, куда Россию приведет этот новый путь? – поинтересовался я. Главред посмотрел с каким-то вызовом и сказал:
   – Приведет к прогрессу и общеевропейским ценностям. Это однозначно…
   – Что-то пока прогресса не видно, зато воруют гораздо больше, чем раньше, – перебив главреда, высказал я то, что думал.
   Он посмотрел на меня тем взглядом, которым смотрит строгий учитель на нерадивого ученика, – настороженно и немного иронично, затем снисходительно улыбнулся и сказал:
   – Неужели я вижу перед собой еще одного скептика?
   Саша раскраснелся. Было заметно, что он нервничает. Чтобы разрядить обстановку, он предложил:
   – Давайте пока сядем за столик.
   Мы втиснулись куда-то в уголок. Официантка принесла стаканы и графин с вином.
   – Кислятина, – поведал Саша, едва отхлебнув.
   Со сцены по-прежнему бубнящий голос читал:

     – …Строптива золотая Русь!
     С Европой ей играть не нужно!
     Так будем снова вместе дружно…

   Пустота и ангажированность стихов давила и угнетала мое подсознание. Я не знал, о чем еще говорить и поэтому молчал. Степан Васильевич тоже молчал. Внезапно он увидел в толпе кого-то из своих знакомых и пересел за другой столик.
   С подиума продолжали звучать гнусавые стихи. Тем временем, за первым тостом последовал второй и последующие. Я отхлебнул немного кислого вина и решил высказаться другу.
   – Знаешь что? Не нравится мне твой Пушневич. Не желаю в нашем журнале о нем ничего печатать, – прямо сказал я Саше свое мнение. И подумал про себя: «Вот же она, цензура, во всей красе, а цензор я сам».
   Мы еще немного поторчали в накуренном зале и пошли к машине.

Глава 10. Неотвратимость

   В тот вечер я застал Лену дома.
   – Так ты уже и пить начал? – даже не поздоровавшись, бросила она мне обвинение, едва я снял обувь и пальто и прошел из коридора на кухню. Сразу обвинять мужа в чем-нибудь было ее обычной манерой милого семейного общения. «Ведь нападенье – лучшая защита» цитировала она, будучи в хорошем настроении, свое жизненное кредо, почерпнутое из каких-то телепередач.
   Лена сидела за круглым обеденным столом и нервно барабанила пальцами по его стеклянной поверхности. Она была «на взводе» и явно провоцировала ссору. Ничего хорошего мне это не предвещало. Конечно, я мог в очередной раз отмолчаться, но на этот раз решил более не откладывать разговор, который давно назрел.
   – Знаешь, ты в последнее время по-хамски себя ведешь, – сказал я, глядя жене прямо в ее лживые голубые глазищи.
   – Лучше на себя посмотри. Работает он, видите ли. Трудоголик, блин. А сам по кабакам шляется! – проворчала Лена.
   – Ну, раз мы не устраиваем друг друга, значит, пора разводиться, – резюмировал я.
   – С чего бы это? Любовницу себе завел? – притворно возмутилась она.
   – С того самого, что ты завела любовника, – произнес я, между тем, роясь в своем портфеле среди бумаг, желая извлечь загодя приготовленный к подобному разговору конверт с фотографиями, сделанными для меня по моей просьбе Николаем Борисовичем, начальником службы безопасности моей конторы, бывшим милицейским подполковником.
   – Кто тебе такое сказал? Это неправда! – взвизгнула Лена.
   – А то, что ты дома не ночуешь, тоже неправда? – спросил я.
   – Так я же у подруги… – начала она врать, но осеклась, когда я все же извлек из портфеля и кинул на толстое стекло стола перед ней пачку ее фотографий в объятьях любовника.
   Лена перебирала фотографии, не зная, что и сказать. Последовавшую паузу первым нарушил я:
   – Как видишь, про твою «подругу» я все давно знаю. Просто еще надеялся, что одумаешься. Теперь вижу, что надеяться уже не на что.
   Она почему-то заплакала. Потом подняла заплаканное лицо и сказала:
   – Ну и делай, что хочешь. И думать можешь, что хочешь. Думаешь, что ты лучше меня? – она вся раскраснелась, ее щеки и уши приобрели багровый цвет.
   «Ей, наверное, все-таки стыдно», – подумал я и произнес:
   – Я считаю, что измена означает конец брака. Я тебе никогда не изменял. Потому что, тому, кто любит свою половину, такое в голову никогда не придет. Я всегда считал тебя своим идеалом женщины, а ты оказалась обычной шлюхой, падкой на деньги, – высказал я наболевшее.
   Лена разъярилась, в глазах ее засверкали голубые молнии:
   – Ты, Леня, мерзавец, правильный до тошноты. Я вовсе не из-за денег сделала это, а потому, что ты достал меня своей правильностью. Я терпела все эти годы твое занудство. Но любое терпение когда-нибудь кончается. Ты слишком предсказуем и прямолинеен. С тобой невыносимо скучно. Моя жизнь с тобою была отвратительно пустой и бесцветной, а сейчас расцвела всеми красками. Поэтому я не жалею, что изменила тебе.
   – Измена – это грех, и ты этот грех совершила, – резюмировал я.
   Лена разозлилась еще больше и, уже не сдерживаясь, закричала:
   – Ой, какой безгрешный! Посмотрите-ка на него! Ну, прямо ангелочек! Так я докажу тебе, что ангелы все на небе, а на земле только грешники живут. Докажу, что ты ничем не лучше меня, моралист хренов! А если думаешь, что буду прощенья просить, то не дождешься!
   – А я и не собираюсь ничего дожидаться. Сейчас свои вещи соберу и съеду на дачу, – решительно проговорил я.
   – Ну и вали, а я спать пошла, – бросила она и выскочила из кухни, пригнув голову, проскочив мимо меня и напомнив разъяренного быка, проскакивающего мимо тореадора в сильном желании насадить последнего на рога.
   Мысль о рогах ужаснула меня, и я непроизвольно потрогал свою голову, как бы проверяя, а не растут ли рога на самом деле? Но ничего необычного не нащупал. Вероятно, от измены рога вырастают, все же, на астральном теле, а не на физическом. И я представил себе свою душу этаким минотавром с большими рогами. Очень неприятно.
   От семейной сцены остался противный осадок. Произошло неизбежное. Все точки расставлены. Неотвратимость развода настигла нас, накрыла удушливой волной невеселых перемен.
   Лена закрылась в спальне. Я прошел в кабинет, где я спал в последнее время на диванчике, взял там все документы, деловые бумаги и деньги. Из мебельной стенки в гостиной и из шкафа-купе в прихожей вытащил свою одежду и обувь.
   Когда все упаковал, получилось несколько объемных сумок, вроде тех, которые таскали «челноки» начала девяностых. В два приема я снес их вниз и погрузил в свой «Мерседес». Про обстановку квартиры я даже не думал. Да и не был никогда мелочным. Пусть Лена пользуется. Я же добрый.
   Глубокой ночью я выехал из города. Освещая себе путь дальним светом галогеновых фар, моя машина уверенно катила по неосвещенному шоссе. За моей спиной мосты в прошлое с треском горели и рушились, и я даже словно бы ощущал запах гари.
   Я въехал в садоводство во втором часу ночи. На дачах буквально через пару дней, к майским праздникам, должен был начаться сезон. Но еще не начался, и потому пока почти никого, кроме охранника в будке у шлагбаума и его старой собаки в нескольких сотнях метров вокруг моего участка не наблюдалось. Я остановил автомобиль возле ворот. Вышел из машины и открыл их. Потом въехал на участок. Очутившись среди ночи на даче, я долго стоял на веранде и смотрел на звезды, украсившие ясное небо блестками.
   Я вдыхал холодный ночной воздух и думал о разрыве отношений с женой, о том, что расставаться всегда грустно и больно, и тем грустнее и больнее, чем больший кусок жизни отдан был отношениям с этим человеком. «Нам нужно расстаться», говорят люди друг другу, когда уже осознали по-взрослому, что их отношения зашли в тупик, из которого выхода нет. Так произошло и у нас. Это понятно и логично. И, вроде бы, я уже прошел через ненависть к безразличию. Но почему же я чувствую такую душевную боль? Где логика? Но стоит ли искать логику в эмоциях? Бесполезно. Ведь я до сих пор, наверное, люблю Лену где-то в глубине своего сердца. Но что толку от этой любви? Да и любовь ли это уже? Или просто досада?
   Я пытался разобраться в себе. Я понимал, что любовь тоже не вечна, что она хрупка и смертна. Теперь она умирает, и мое состояние, скорее всего, представляет собой какие-то жалкие отзвуки душевной боли. Не более того. Зачем любить человека до конца своей жизни, если отчетливо понимаешь, что больше никогда не сможешь быть с ним, потому что помимо любви есть неумолимые факты измен и предательства, которые не простить. А я, наверное, не обладаю кротким сердцем, потому что не могу такое прощать. Хотя пытался заставить себя. Заставлял себя простить. Долго пытался. Эх…
   Я стоял на веранде, наверное, целый час, пока совсем не замерз, потом все же выгрузил свои вещи из автомобиля, свалил их в прихожей на первом этаже дачного дома, разжег пламя в камине, и, ничего не распаковывая, лег спать.

Глава 11. Переключение сознания

   С утра настроение было кислым. Я ехал с дачи в город, в свой офис, и грустные мысли крутились в моей голове по замкнутому циклу. В квартиру я решил не возвращаться. И теперь мне предстояло ежедневно проводить в дороге на час больше.
   Однако, личное личным, а жизнь шла своим чередом. Мой друг Саша Гольдман, конечно, сразу уловил мою меланхолию. Я признался ему, что ушел от Лены, что съехал на дачу. Саша посоветовал мне не зацикливаться на семейных неурядицах, а переключиться на что-нибудь другое. Он подал идею сходить в гости к его знакомым после работы. «Нужно тебе отвлечься, переключить сознание», – сказал он. И я поддался на уговоры.
   На этот раз Гольдман затащил меня на квартиру к своим друзьям-журналистам. Они дружили со студенческой поры. Коллеги Саши жили в старой, не ремонтированной много лет двушке, с характерным для старого фонда высоким потолком где-то во дворах-колодцах в районе пересечения улиц Марата и Разъезжей.
   Поначалу среди друзей Саши я почему-то чувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, там все ели только вегетарианскую еду. А, во-вторых, постепенно я оказался вовлеченным в разговоры с незнакомыми людьми, показавшимися мне очень странными. Они интересовались эзотерикой и политикой и все время говорили на эти две темы.
   – Собчак зря переименовал наш город в Санкт-Петербург, – говорил мне какой-то бородач, – по нумерологии ни в коем случае так переименовывать было нельзя! Вот Петроград – это совсем другое дело. Благоприятное сочетание цифр. Надо было переименовать в Петроград.
   Я не знал нумерологии, однако не хотелось прослыть полным невежей, и я возразил, что Санкт-Петербург тоже, конечно, весьма просчитанное название. На что мой бородатый собеседник всерьез распалился и начал, усиленно жестикулируя, доказывать мне, что в слове «Петроград» гораздо более удачное и благоприятное соотношение цифр.
   В этот момент у входа позвонили, образовалась толчея в прихожей, пришли еще несколько гостей.
   – О, какие люди! Это же наш гуру пришел! – обрадованно воскликнул бородач, протискиваясь к вошедшим.
   Я двинулся за ним в сторону прихожей, и увидел двух невзрачных женщин неопределенного возраста и мужчину среднего роста и телосложения, лет сорока пяти, в синем свитере и джинсах не первой свежести. Его худощавое лицо было гладко выбрито, а серые глаза окружали глубокие тени, отчего создавалось впечатление, что вошедший смотрит отрешенно и, вместе с тем, изучающе.
   – Это гуру? – спросил я бородача тихонько, кивая в сторону вошедшего.
   – Это наш гуру, – подтвердил бородач и представил меня вошедшему.
   Гуру представился по-простому:
   – Петр Иванович, инженер.
   Потом все прошли в комнату и стали рассаживаться за столом. Было тесно, посадочных мест не хватало, и я предложил гуру место на диване рядом со мной.
   – Я чувствую, что у вас серьезные проблемы, молодой человек, – неожиданно заметил мой новый знакомый, уминая салат.
   – Как вы догадались? – спросил я.
   Петр Иванович перестал жевать, усмехнулся и сказал:
   – Несложно догадаться. Хотя бы по вашему грустному виду. Что у вас произошло?
   – Так, личные неурядицы. Расстался с женой, – пробормотал я.
   – Я сразу почувствовал, что вы нуждаетесь в помощи, – проговорил Петр Иванович.
   Я ужаснулся. Насколько же жалким, наверное, я выгляжу, раз человек, впервые увидевший меня пару минут назад, сразу предлагает мне помощь.
   – А чем вы можете мне помочь? Мы же едва знакомы, – сказал я.
   Гуру нисколько не смутился. Только пристально посмотрел на меня. Потом серьезно произнес:
   – Именно таким как вы, колеблющимся молодым людям, мы и помогаем духовно.
   – А вы представляете какую-то благотворительную организацию? – задал я вопрос.
   Петр Иванович кивнул:
   – Да, можно сказать и так. Иерархию Духа.
   – Так вы к религии имеете отношение? – осторожно поинтересовался я, подумав, что напоролся на банального сектанта.
   – Нет. Иерархия Духа – это из сочинений Николая Рериха, мыслителя и художника. Я говорю о духовности, о духовном выборе. Вот вы, молодой человек, колеблетесь в своем духовном выборе. И это очень заметно. Вы ходите в дорогом костюме, но не утратили доброты, потеснились за столом, предложили мне сесть рядом с вами, положили мне на тарелку салат. А дорогой костюм и доброта слишком часто несовместимы. Вот я и сделал вывод, что вы колеблетесь при выборе жизненного пути между добром и злом.
   Я отметил про себя, что Петр Иванович очень проницателен. Я действительно сделал все это рефлекторно: предложил вошедшему сесть рядом с собой, поскольку свободных мест за столом уже не было, потом положил ему на тарелку салат, до которого ему было не дотянуться. С моей точки зрения я не сделал ничего особенного, чтобы по моим действиям можно было бы сказать обо мне хоть что-то определенное. Однако же, выводы последовали и довольно точные. Между тем, Петр Иванович продолжал излагать свои взгляды:
   – Запомните, молодой человек, мир двуполярен. Все сущее двояко. Вот вам простое доказательство: разные полюса у обыкновенного магнита. Понимаете?
   – Но простите, какая связь между двуполярностью мира и магнетизмом? – спросил я.
   – Самая прямая, – ответил Петр Иванович и пояснил:
   – Двуполярность магнита и есть наглядное доказательство двуполярности Мироздания!
   – Ну, наверное. Я в технике разбираюсь на уровне пользователя. Вам, как инженеру, виднее, – неуверенно согласился я.
   Петр Иванович повернулся ко мне, внимательно окинул меня сканирующим взглядом, словно бы выискивая что-то в моем облике, затем произнес:
   – Это, молодой человек, уже вопрос не техники, а философии. Дуализм добра и зла, или света и тьмы. От названий суть не меняется, просто полюса всего два: позитивный и негативный, если хотите.
   – Это как теософский вопрос о Боге и дьяволе? – нашел я аналогию в своей голове.
   Петр Иванович кивнул:
   – Уже теплее. Когда-то, тысячу лет назад, существовало религиозное учение катаров, которое утверждало, что с одной стороны есть Бог, а с другой есть Дьявол, его антагонист. И изначально дух человеческий чист, как солнечный свет. А душа каждого человека – это частица Бога. По утверждению катаров изначально мир состоял из света, и населяли его ангелы бестелесные, но дьявол захватил мир и перестроил его по своему разумению. И люди не видят божественное, а видят только результаты трудов дьявола вокруг себя. Катары считали, что весь этот грубый мир выстроен дьяволом с единственной целью: заключить души людские в тюрьму плоти, чтобы мучить их соблазнами и искушениями. Посему вся материя греховна. Потому что вся материя исходит от дьявола. А все дьявольское есть тьма, и эта тьма всюду. Лишь те, кто живет не материальным, а духовным смогут не попасть под дьявольскую власть и подняться к Богу. Так думали катары.
   – А вы тоже думаете, что мы живем в мире дьявола? – спросил я.
   – Я думаю, что мы живем в мире дуализма. Существует только позитивный полюс и негативный и вечный выбор индивидуума между этими полюсами, между векторами движения в одну, либо в другую сторону, – сказал Петр Иванович.
   – Как это вечный? – не понял я, и наивно спросил:
   – Вы допускаете, что кто-то сознательно выбирает негатив?
   Петр Иванович улыбнулся и проговорил:
   – Сознательно или не слишком осознанно, но, конечно, выбирают. И очень многие, к сожалению. Возьмите любую ситуацию с любым человеком в любой момент времени. Вот, к примеру, мы сейчас все сидим за столом и едим. Я ем, вы едите, другие гости едят. Все на данный момент выбрали позитивное занятие: неторопливо есть и беседовать. А представьте себе, что кто-то выберет негатив, начнет тыкать соседа вилкой или надевать ему тарелку с едой на голову. Представили, какой хаос начнется? Такое не происходит только потому, что в человеческом обществе за многие века выработаны четкие духовные и нравственные принципы, обозначающие рамки дозволенного выбора, четко показывающие каждому, что хорошо, а что плохо. Вот он, тот самый дуализм, то самое добро и зло.
   Рассуждения гуру показались мне интересными, и я слушал его внимательно, не перебивая. Заметив мое внимание, Петр Иванович разговорился:
   – Понимать добро и зло можно по-разному. Некоторые понимают как проявление двух противоположных начал Вселенной. Белого огня и огня черного. Например, книга иудеев «Зоар», говоря о «Великом Лике» и «Малом Лике», символах Макрокосма и Микрокосма, повествует о сокровенном Белом Огне космоса, излучающемся и днем и ночью, и все же никогда не видимом. Это соответствует жизненной силе за пределами светоносного эфира и электричеству на высших и низших планах. Мистический «Белый Огонь» в кабалистике – это имя, данное Эйн-Софу, то есть Бесконечности.
   И в этом важном вопросе трактовки Вселенских Начал есть очень существенная разница между семитской и арийской философиями. Поскольку оккультисты второй говорят не о белом, а о черном огне, как о символе бесконечного неведомого и невообразимого. Они заявляют, что о «Черном Огне» невозможны даже никакие рассуждения. Каббалисты, напротив, наделяют даже бесконечность, Эйн-Соф, видом косвенной воли и атрибутами, называют свой «изначальный огонь» белым и добрым, таким образом, низвергая понятие Абсолюта в мир зависимости и конечности бытия…
   Петр Иванович оказался весьма эрудированным собеседником, его интересно было послушать. Мы проговорили на тему философии негатива и позитива еще целый час, совершенно не слушая все остальные разговоры, ведущиеся за столом собравшимися. Вернее, говорил, в основном, гуру, который, как я понял, вполне соответствовал своему прозвищу хотя бы тем, что весьма аргументированно отстаивал концепцию двуполярности Мироздания.
   Прежде, чем я начал прощаться, Петр Иванович сказал, что он с единомышленниками сейчас пытается организовать некую общину позитивного мышления при каком-то доме культуры и приглашал меня присоединяться. Он дал мне визитку, а я ему оставил свою и пообещал как-нибудь зайти к нему по указанному адресу.

Глава 12. Корпоратив

   Перед майскими праздниками мною было решено организовать для коллектива небольшое мероприятие. Поводом послужили не столько предстоящие праздники, сколько выпуск первого номера нашего журнала. Я снял небольшое кафе в пяти минутах ходьбы от своей конторы. Там все мои сотрудники и собрались после работы.
   В самом начале, когда все только-только расселись, выступил Саша Гольдман. Я молча смотрел на его новый костюм и думал, что жизнь друга детства мне удалось изменить к лучшему. Ему, похоже, нравилось быть в центре внимания, и он с удовольствием публично рассуждал о своем детище, произнося длинные тосты, вроде такого:
   – Это неправда, что время печатных изданий прошло. Наш журнал служит еще одним доказательством того, что ничего нет лучше, чем красочная текстовая и графическая информация на бумаге. Чтобы читать наш журнал не нужны никакие технические устройства. Просто открываете и читаете. Так выпьем же за печатное слово!
   В тот вечер тостов оказалось явно многовато. По мере нарастания в моем желудке выпитого алкоголя, меня все больше начинало клонить в сон. Гулянка продолжалась довольно долго. Большая часть коллектива уже распрощалась и разъехалась по домам. Оставшиеся пошли танцевать. Места за столом опустели. Неожиданно ко мне подсела какая-то незнакомая блондинка. Девушка представилась Дашей, дочерью нашего бухгалтера Павла Матвеевича, хотя он сам к тому моменту уже ушел с вечеринки.
   Вела она себя довольно бесцеремонно. Придвинулась ко мне вплотную, громко рассказывала какие-то похабные анекдоты. И беспрестанно подливала мне алкоголь. Она явно пыталась мне понравиться. От нее пахло дорогими духами и шоколадными конфетами. Я же просто дрейфовал по волнам вечера. И не сразу заметил, как и сознание мое поплыло. Стены еще оставались почти ровными, но уже отчетливо начали терять четкость линий и слегка искривляться. Мне захотелось скорее выйти на воздух. Как назло куда-то пропали Саша и Аня, которые до этого сидели рядом со мной, и я понял, что окончательная потеря контроля близка. Заплетающимся языком я извинился перед присутствующими и вдоль стены осторожно двинулся к выходу. Племянница бухгалтера почему-то вызвалась меня сопровождать.
   У парадной у меня совсем закружилась голова, и я вынужден был опереться о стену, нетерпеливо высматривая Толика и его «Вольво». Но ни самого Толика, ни его машины у парадной почему-то не обнаружилось. Его мобильный телефон не отвечал.
   Я уже собрался вызвать такси, но тут дочка бухгалтера, которая стояла рядом и курила, предложила завезти меня домой на своем авто. Она объяснила, что мы почти соседи, живем на одной улице. Было, правда, не ясно, откуда она узнала мой адрес. Но я в тот момент и не собирался допытываться.
   Я хотел уже сказать ей, что, мол, съехал позавчера на дачу от жены, но язык плохо слушался, а нежелание рассказывать о своей личной жизни не позволило в последний момент возражать. И я произнес что-то нечленораздельное, истолкованное девушкой, как знак моего согласия. Она взяла меня под руку и увлекла за угол. Там стояла большая серая машина с шофером.
   Дальше началось нечто странное. Мир вокруг потек разноцветными струйками, запомнилось только, как моя спутница запихивала меня, уже почти совсем беспомощного, на заднее сиденье автомобиля, где я отрубился окончательно.

Глава 13. Похищение

   Очнулся я в абсолютно незнакомой обстановке, где все стены были оклеены дешевыми советскими обоями середины семидесятых годов. Напротив стояла громоздкая мебельная стенка с помещенным в нее небольшим старым телевизором. Справа располагалась закрытая входная дверь. Слева – окно, завешенное серыми шторами не первой свежести. Я же лежал между дверью и окном ногами к мебельной стенке на диване серого цвета на цветастой простыне не покрытый ничем. И я был совсем голый. Более того, рядом со мной спала голая женщина, в которой я узнал Дашу. У меня ужасно болела голова, а события вчерашнего вечера, последовавшие после отъезда из кафе, я помнил довольно смутно и не мог даже с уверенностью сказать, был ли у нас секс, или я все-таки просто заснул?
   Судя по свету, проникающему через шторы, утро давно уже наступило. Не желая будить соседку по постели, я тихонько встал, подобрал с пола одеяло и накрыл Дашу. Потом нашел всю свою одежду в углу на стуле, оделся и направился к выходу.
   Когда я тихонько прикрыл за собой дверь комнаты, то понял, что квартира очень старая. Коридор был весь в темно-синих опрелостях на полинялых обоях и в островках черной плесени, которые красовались под самым потолком, на фоне облупившейся побелки. В поисках выхода я двинулся вдоль коридора, но уже через пару шагов был остановлен окриками каких-то людей, сидевших на кухне за карточной игрой. Трое незнакомых мужчин зловещего вида, расположившихся за грязным кухонным столом и играющих в засаленные карты прямо поверх неубранной посуды, почему-то напомнили мне знаменитую троицу гопников из комедий кинорежиссера Леонида Гайдая.
   – Эй! Ты куда собрался? Платить будешь или как? – осведомился ближайший из игроков, повернувшись ко мне половиной корпуса и поблескивая золотой коронкой на зубе.
   – А за что платить? – не понял я.
   Собеседник с золотым зубом отложил в сторону карты и решительно встал со стула. В нем оказалось метра два роста и килограмм сто веса. Его широкое лицо выражало сильное раздражение, а маленькие глазки смотрели зло и непримиримо. Он двинулся на меня, нещадно ругаясь матерной бранью, из потока которой я понял, что должен оплатить ночь, проведенную с проституткой.
   «Неужели же Даша работает проституткой?» – пронеслась в моей голове шальная мысль. Поскольку другого варианта не было, а злобный детина решительно приближался, мне не оставалось ничего другого, как только вытащить бумажник и отсчитать требуемые купюры, после чего я был без обиняков выпровожен за дверь. Я спустился по старинной лестнице черного хода и оказался во дворе старого жилого фонда. Прошмыгнув сквозь ближайшую арку, я вышел на Большой проспект Петроградской стороны.
   Дул промозглый ветер, мне сделалось зябко, неуютно и беспокойно. Забежав в ближайшее кафе, я сел за столик и за чашкой капучино привел мысли в порядок. «Так, получается, что дочка нашего бухгалтера работает проституткой в подпольном борделе. И почему это такой правильный мужик вырастил такую шалаву? Бедняга. И как только таких падших женщин земля носит? Какое счастье, что меня еще не обокрали, не избили, да и просто не убили ее сутенеры! Все. Пить надо меньше!» – резюмировал я события вчерашнего вечера, направляясь в сторону ближайшей станции метро. В вагоне я еще долго продолжал обдумывать обстоятельства своего похищения, а на работу добрался только к полудню.

Глава 14. Заговор

   В своем кабинете, удобно разместившись в кожаном кресле, я первым делом позвонил Толику и выяснил, почему его вчера не оказалось у выхода из кафе. Выяснилось, что ему звонила моя жена и просила срочно свозить ее в аптеку. Лена сказала Толику, что это вопрос жизни и смерти, и он, как истинный джентльмен, не смог отказать. Звонка моего он не услышал, потому что разрядился его мобильный телефон. А когда он вернулся и стал искать меня в кафе, ему сказали, что я уже уехал на другой машине.
   Объяснение водителя показалось мне странноватым. И причем тут Лена? Но выводы делать было еще рано, и я вызвал по селектору Павла Матвеевича. Бухгалтер не заставил себя долго ждать и прибыл минуты через две. Передо мной стоял полноватый человек среднего роста с большими залысинами на высоком лбу, которые делали этот лоб высоким просто до неприличия. В руках Павел Матвеевич держал папку с отчетами. Войдя, он закрыл за собой дверь, вежливо поздоровался и теперь вопросительно смотрел на меня. «Бедняга, он и не догадывается, как я хочу его расстроить. Надо бы сказать помягче про его дочь», – подумал я и предложил бухгалтеру сесть, потом повернулся в кресле и, вытащив из тумбы хрустальный графин с коньяком, налил ему рюмочку. Он поблагодарил, подвинул рюмку к себе, потом взял ее, пригубил коньяк и поставил рюмку обратно на стол.
   Выражение его глаз не изменилось. Он все также ждал моих вопросов. А я молчал, потому что не знал с чего начать разговор о поведении его дочки. Я даже не знал, стоит ли вообще начинать его. Сам-то я как буду в его глазах выглядеть?
   Пока я пребывал в растерянности, нервно теребя в пальцах шариковую ручку, Павел Матвеевич, пригубив коньяк еще раз, набрался храбрости и спросил первым:
   – Я что-то напутал с отчетом?
   – Ну что вы, Павел Матвеевич, вовсе нет, – успокоил я его.
   – Тогда по какому вопросу вы меня вызвали? – спросил он прямо.
   Я замялся, потом все же решился и произнес:
   – По личному вопросу. Конфиденциальному. Касаемо вашей дочери.
   Он с минуту смотрел на меня, хлопая глазами, потом вымолвил:
   – Простите, но у меня нет дочери. У меня два сына. Оба студенты уже.
   – А дочери точно нет? – зачем-то решил уточнить я.
   – Нет. И никогда не было, – Павел Матвеевич изумленно воззрился на меня.
   – Значит, девушка Даша не ваша дочь? – сделал я еще одно нелепое уточнение, на которое Павел Матвеевич отрицательно покачал головой.
   Мне уже было предельно ясно, что проститутка меня провела, как последнего лоха, назвавшись дочкой бухгалтера. С таким же успехом она могла назваться родственницей любого из сотрудников. Неясным оставалось только то, откуда она узнала имя и отчество бухгалтера. И еще одна странность. Откуда она узнала мой адрес? Впрочем, она могла просто подслушать разговоры нашей компании в кафе. А, быть может, Павел Матвеевич ее клиент? Впрочем, мое какое дело? Сам дурак. Я решил замять скользкую тему и перевести разговор в рабочую плоскость:
   – Тогда все это неважно. Забудьте. Давайте перейдем к нашим текущим финансам.
   Павел Матвеевич приободрился и стал деловито раскладывать на столе бумаги из своей папки.
   В тот день я собирался после работы заехать в квартиру, чтобы забрать остатки своих вещей из большого шкафа в спальне и из своей тумбочки возле кровати.
   Жена была дома. Пила кофе на кухне и весело болтала по телефону с какой-то подругой, а может быть, даже, со своим любовником. Я не прислушивался. Мне уже совсем не было интересно с кем она говорит и о чем. В душе моей прочно поселилось безразличие по отношению к Лене.
   Когда я почти все собрал и намеревался уже уходить, Лена неожиданно вошла в спальню и театральным жестом швырнула на кровать пачку цветных фотографий. На ее лице блуждала одна из тех ее ехидных улыбок, которые никогда не предвещали мне ничего хорошего. Скрестив руки на груди, жена откровенно потешалась надо мной минуты две, наблюдая за изменениями выражения моего лица в процессе рассматривания фотографий, где я был запечатлен с Дашей в разных позах из Кама-Сутры.
   – Ну что, ангелочек мой праведный, доказала я тебе, что ничем ты меня не лучше? – наконец выпалила она и зашлась истерическим смехом.
   – Так это ты подговорила Дашу устроить весь этот заговор? – высказал я свою догадку.
   Она захохотала еще громче, потом выкрикнула:
   – Ее на самом деле не так зовут, но я, когда платила ей, просила назваться Дашей и поиметь тебя, как последнего лоха. Стоило только подослать к тебе проститутку, как сразу повелся! Я так и думала. Ха, ха! Теперь мы квиты. Изменил мне с проституткой! Доволен, Святоша? Понял теперь, что ничем ты не лучше меня? Здорово я тебе отомстила? Вот и убирайся вон, праведник чертов! Больше никогда не желаю тебя видеть!
   Лена истерически хохотала дьявольским смехом, а в ее голубых глазах синим огнем пылало безумие. Я подхватил две сумки со своими вещами и выскочил из квартиры.

Глава 15. Реклама

   К середине мая наш журнал постепенно начал появляться в разных местах города в ларьках и киосках. Факт появления печатного издания на прилавках розничных сетей состоялся, но для успешных продаж одного этого факта было недостаточно. О новом журнале еще почти никто не знал. Для читателя возникал риск потерять новое издание в пестром потоке разнокалиберной полиграфической карусели, заполонившей витрины специализированных торговых точек. Необходимость проведения рекламной кампании становилась очевидной, и мы с Сашей Гольдманом поехали в офис к рекламщикам.
   Их компания позиционировала себя, как наиболее продвинутую рекламную организацию в городе. Интерьер просторного офиса, исполненный в светлых тонах, казался вполне приличным. Нас встретила секретарша с дежурной улыбкой на кукольном лице безропотного исполнителя и проводила к директору.
   В просторном кабинете напротив нас восседал невозмутимый неразговорчивый мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм. Его отрекомендовали мне как известного драматурга с трудно произносимым именем Илларион Никифорович Тремалев-Подвойский, который ушел из театра и открыл успешное собственное рекламное агентство.
   Время от времени рекламщик прикладывался губами к стакану с минеральной водой, потирал свой большой нос, смотрел на нас и молчал. Если на свете еще остались монахи-молчальники, то мне показалось, что передо мной один из них. Илларион Никифорович явно не жаждал общения, только сдержанно поздоровался и указал рукой на кресла перед своим огромным столом. Впрочем, он никуда, похоже, не торопился, пристально рассматривая нас с Сашей. Его скучающий взгляд и показная невозмутимость граничили с брезгливостью к посетителям.
   – Вы сможете нам помочь? – наконец осведомился я минуты через четыре молчания.
   – Смотря, что вы хотите и сколько готовы за это заплатить, – неторопливо проговорил рекламщик.
   В итоге он запросил за рекламную компанию такую сумму, которую не смог бы окупить и год успешных продаж нашего журнала. И, конечно, меня предложенные условия совершенно не устраивали.
   Из престижной, но слишком дорогой рекламной конторы я вышел в плохом настроении. Наблюдая мою меланхолию, Саша Гольдман подал идею провести рекламную компанию гораздо дешевле посредством одной из популярных радиостанций, ведущую которой, по имени Ксения, он хорошо знал. Я согласился попробовать. Недолго думая, Саша позвонил этой своей знакомой Ксюше и навязался в гости тем же вечером.
   Квартира располагалась на Боровой в доме времен заката Российской Империи. Нам открыла пожилая, но весьма ухоженная женщина. Оказалось, что она мама той, кто нам нужен. Саша проявил невероятную галантность, поцеловав морщинистую ручку хозяйки, я же вручил специально купленный в ближайшем кафетерии большой торт, и нас любезно проводили в гостиную.
   Недавно побеленные высокие потолки в сочетании с немногочисленной, но со вкусом подобранной и умело расставленной мебелью, создавали ощущение простора и какой-то больничной свежести. Я был представлен Гольдманом нескольким молодым мужчинам и женщинам, сидящим за длинным столом и пьющим чай с пирожными и шоколадными конфетами. Улыбчивая девушка с короткими каштановыми волосами, что-то весело рассказывающая присутствующим, как раз и была той самой Ксенией, знакомой Саше ведущей радиопрограммы.
   Напротив меня восседали две приятные супружеские пары интеллектуальной внешности. Время от времени они изящно прикладывались к чайным чашечкам из тонкого фарфора, совершая сдержанные, медленные глотки. Если на свете еще есть интеллигентные люди, то мне показалось, что передо мной именно они. Их умные лица, хорошие манеры и очень правильная речь не оставляли сомнений. Впрочем, все они оказались журналистами.
   Я посчитал неэтичным сразу переходить к делу. Сидел тихо и скромно слушал разговоры присутствующих о политике и экономике. Говорили о том, почему же мрачные апокалипсические прогнозы начала 1990-х годов так и не сбылись? Ведь имело место ожидание новой гражданской войны и полного развала всей страны. Но совсем уж плохого не произошло. Хотя, конечно, крушение СССР, «шоковая терапия» и падение уровня жизни не остались без последствий. Но все могло бы сложиться и значительно хуже для России.
   Мужчина в сильных очках, пьющий чай напротив меня, глубокомысленно заметил, что на самом деле, именно пессимизм и является настоящим пониманием реальности: если не вкладывать деньги в производство и не платить зарплату, то производство должно неизбежно остановиться. И если одни могут тратить тысячи в день, а у других нет денег на необходимую еду, то ни о какой консолидации общественных интересов нельзя говорить. Потому что противоречия с течением времени только нарастают. Миллионы голодных должны когда-нибудь возмутиться и разнести объевшуюся верхушку в хлам. А если учесть, что в число этих голодных входят и армейские офицеры, и работники милиции – то перспективы вырисовываются весьма мрачные. Действительно, какой может быть гражданский мир в стране, где бандиты подкатывают к роскошным ресторанам на шикарных машинах, а вооруженный, но голодный милиционер или бывший армейский офицер, работающий за маленькую зарплату в охранной фирме, должен их защищать?
   Брюнетка с другого края стола возразила очкарику, что, ведь, до сих пор ничего особо страшного со страной не случилось. Напротив, Россия прошла через весь ужас начала десятилетия, преодолела последствия развала СССР и даже стала проявлять признаки подъема. Конечно, не обошлось без жертв, дележа власти на самом верху и расстрела парламента в 1993-м, но, все же, реформаторы теперь на коне, а их противники – совсем наоборот…
   Я тоже подумал, что реформаторы, конечно, были в восторге, поскольку, несмотря на то, что все их «реформы» служили только одному – обыкновенной перекачке денег из разных сфер экономики в свои карманы, в карманы родственников и полезных для дела знакомых, никакого дальнейшего развала страны все же не произошло. Народ терпеливо воспринял приватизацию, грызню за власть, тотальное воровство начальства, гиперинфляцию, обесценивание зарплат и потерю вкладов. И это являлось фактом. «Наверное, народ России – самый терпеливый в мире», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Саша Гольдман тоже молчал с умным видом.
   Сидели долго. Какие-то незнакомые люди приходили и уходили, прежде, чем я наконец-то нашел подходящий момент и озвучил свою идею о раскрутке нашего издания на радио. Ксюша была не против. Саша Гольдман меня поддержал, подарив всем присутствующим по журналу со своим автографом. О стоимости рекламной компании договорились. Ксения оказалась девушкой совсем не жадной.
   Добившись нужного результата, я быстро простился и за час до полуночи уже пребывал в гордом одиночестве на своей даче.

Глава 16. Происшествие

   На следующий день, в субботу, не было особой необходимости ехать в офис, но я все-таки поехал. Хотелось побыстрее подготовить договор с радиостанцией о рекламе нашего журнала. Не зря же я вчера весь вечер проторчал в гостях у малознакомой мне Ксении, выслушивая длинные монологи собравшихся там знатоков политических и экономических нюансов.
   Мой интерес был чисто коммерческим. Дело в том, что продавался наш журнал пока что весьма вяло, и вернуть вложенные средства являлось для меня суровой необходимостью: скоро предстоял выпуск второго номера, а значит, мне снова придется неслабо раскошеливаться на печать тиража! Дела же мои шли далеко не так блестяще, чтобы постоянно оплачивать что-либо себе в убыток. Потому мне хотелось как можно скорее начать рекламную компанию журнала, причем, максимально эффективно и за небольшие деньги. После вчерашней предварительной договоренности с Ксюшей такой шанс представился, и его нельзя было упускать.
   Я решил не дергать никого из сотрудников в выходной день, а самостоятельно быстренько съездить в контору, чтобы набрать и распечатать договор. Затем я предполагал по горячим следам сразу ехать в редакцию радиоканала, прихватив из сейфа свою печать. Благо, они работали и в субботу.
   Теплый весенний день радовал солнцем и приятным легким ветерком. Настроение у меня было хорошим. Дачный сезон уже вовсю начался, и на узкой пыльной грунтовке, ведущей к шоссе от дачной застройки, было трудно разъехаться со встречными автомашинами, которые ехали плотным потоком со стороны города. Дачники спешили на свои участки.
   Я ехал на «Мерседесе» по шоссе с умеренной скоростью, почти не нарушая правил. Всю дорогу слушал «Энигму» и маэстро Жана-Мишеля Жара. Ничто не предвещало плохого. Но, приехав в офис, я не обнаружил в своем сейфе печать. Хотя вчера, отправляясь вместе с Гольдманом в гости к Ксюше, я сам клал печать в сейф. Я вызвал к себе охранника, но он только пожимал плечами и разводил руками. Плотный пожилой дяденька Михаил Михайлович, бывший военный, утверждал, что никаких происшествий не случилось, и что никто не заходил за время его дежурства в мой кабинет. Да и не мог кто-либо зайти незамеченным им, таким бывалым бравым ветераном. Вот и в журналах посетителей и приема-передачи смены нет никаких записей ни о посетителях, ни о происшествиях.
   Пришлось выяснять на более высоком уровне, кто же взял печать из моего сейфа. Я позвонил начальнику службы безопасности, тому самому Николаю Борисовичу, который делал для меня компрометирующие Лену снимки. Оказалось, что он проводит выходные с семьей на даче. Он выслушал меня спокойно, пообещал немедленно разобраться и перезвонил через четверть часа, после того, как опросил по телефону охранника, дежурившего вчера.
   Новость, которую я услышал от Николая Борисовича, неприятно удивила меня. Оказывается, вчера вечером, в то время, когда я был в гостях у радиоведущей, в мою контору приходила Лена. Она сказала охраннику предыдущей смены, что я попросил ее взять кое-какие вещи из моего кабинета. Причем, кабинет она открывала и закрывала ключами, которые, якобы, ей дал я. Пробыла Лена в кабинете около получаса, потом вышла с большой сумкой.
   Меня возмутило, что в нарушение всех инструкций, мне не только не позвонили для подтверждения якобы моих распоряжений о допуске жены в мой кабинет, а даже полагающуюся запись в журнале на охране не сделали. И я высказал Николаю Борисовичу все, что в тот момент подумал о деятельности службы безопасности, окончательно испортив отставному подполковнику дачный отдых. Еще я попросил его немедленно приехать в контору лично для расследования инцидента.
   Я был подавлен и мучился вопросом, что же еще взяла Лена из моего кабинета? Когда я открыл ящик стола, то расстроился еще больше. Учредительных документов на месте не оказалось. Похоже, Лена вместе с печатью унесла и их. И когда только она пристрастилась к воровству? Раньше я не замечал за ней ничего подобного. Даже представить такое не смог бы.
   Я всегда считал жену порядочным человеком, во всяком случае до недавнего времени, до того момента, как начальник моей службы безопасности не положил на стол передо мной фотографии Лены в объятиях любовника. Я знал, что она не честна со мной в личной жизни, подозревал, что жена обманывает и изменяет. Но я не мог даже предположить, что ее морально-нравственное падение еще ниже. Хорошо еще, что накануне я забрал из сейфа последнюю пачку наличных денег. А то Лена, наверное, и деньги украла бы. Боже! Как же она опустилась!
   И все-таки мне не хотелось верить, что Лена докатилась до воровства. Я попытался придумать для ее поступка какие-то оправдательные мотивы. Но, не придумав ничего логичного, позвонил несколько раз жене на мобильный. Лена, как обычно, меня игнорировала и на мои звонки упорно не отвечала. Я не знал, где искать свою жену. Мы больше не жили вместе и поссорились окончательно, но юридически Лена все еще считалась моей женой.

Глава 17. Расследование

   Пока начальник службы безопасности добирался с дачных просторов, я попросил охранника Михаила Михайловича, связаться с тем его коллегой, кто дежурил вчера, и попросить того незамедлительно подойти в контору.
   Примерно через час пришел бывший сержант милиции Витя, недавно уволившийся из органов внутренних дел по причине низкой зарплаты и пристроившийся в охрану, где платили больше, а риска и нервотрепки было значительно меньше. Он подтвердил, что вчера приходила моя жена, и он ее впустил в мой кабинет. Я ничего ему не сказал. Ведь у охранников есть непосредственный начальник, с которого я и намеревался спрашивать.
   Через полтора часа подъехал Николай Борисович. Как только он переступил порог офиса, то сразу, мельком просмотрев журналы в караульном помещении, набросился на Витю. Седой подполковник брызгал слюной и матерился по-военному жестко. Охранник же с виноватым видом молчал, опустив глаза. Другой охранник, с которым я уже пообщался сегодня на тему произошедшего инцидента, молча взирал на моральную экзекуцию.
   Я позвал Николая Борисовича в свой кабинет и не стал еще раз выговаривать ему за случившееся. Вместо этого я указал подполковнику на кресло рядом с собой, и предложил вместе просмотреть записи камер видеонаблюдения за вчерашний вечер.
   Видеозапись была черно-белой и беззвучной, но привязанной ко времени. На записи было совершенно ясно и четко видно, как Лена подошла к крыльцу в половине девятого и позвонила в дверь. Охранник, действуя, согласно инструкции, вышел из караульного помещения к двери и, открыв ее, попросил Лену предъявить пропуск. Она показала ему паспорт. Охранник снял цепочку, распахнул дверь, и Лена спокойно прошла в контору. Затем последовал ее короткий диалог с охранником. По-видимому, Лена просила выключить сигнализацию в моем кабинете. Потом она прошла в кабинет, открыла его своими ключами и пробыла внутри 28 минут. Потом она заперла мой кабинет, попросила снова включить сигнализацию, попрощалась с охранником и ушла с большой клетчатой сумкой в руке. Хотя входила только с маленькой дамской. Я узнал клетчатую целлулоидную сумку на молнии. Она валялась в сложенном виде у меня на работе в шкафу для одежды. Вот и пригодилась. Воровке.
   Внутри моего кабинета камер не было, и что Лена делала внутри почти полчаса, оставалось загадкой. Хотя понятно же: она искала учредительные документы фирмы, чтобы нагло их спереть. Какой же я дурак! Надо было дать строгие указания охране не пускать мою жену без меня ни при каких обстоятельствах!
   А ключи у нее действительно были. Ведь запасная связка всех ключей, в том числе и от сейфа, хранилась у нас дома. Я вспомнил, что даже не подумал забрать ее, когда уезжал на дачу после ссоры. Наверное, был в состоянии аффекта, и мозги мои в тот момент временно атрофировались на нервной почве. Вот и результат. Злость закипела во мне. Больше, конечно, на себя самого. Я проорал безопаснику:
   – Что же это ваш кадр ее пустил и даже не позвонил мне!
   Николай Борисович взглянул на меня удивленно и спокойно возразил:
   – Охранник действовал по инструкции.
   – Это где это такая инструкция, чтобы воровку в кабинет директора пускать? – возмутился я.
   Наблюдая мои эмоции как бы со стороны, и даже не пытаясь оправдываться, Борисыч проговорил тихо и отрешенно, безразличным тоном стороннего наблюдателя:
   – Так ведь, Леонид Антонович, никакого вашего указания насчет ограничения допуска вашей супруги не имелось. Она фигурирует в списках охраны в статусе соучредителя. И охранник был обязан допустить ее на объект и выполнить ее указания.
   – Тогда за что же вы ругали этого самого охранника, на чем свет стоит? – спросил я с сарказмом. И добавил:
   – Я слышал все ваши многоэтажные выражения в адрес Вити.
   – Витя в журнале запись соответствующую не сделал. Вот за это я его и ругал. А больше и придраться не к чему. Мои люди свою службу знают, – твердо сказал Николай Борисович.
   – Ну а мне что теперь делать с пропажей печати и бумаг прикажите? – задал я вопрос.
   Безопасник посмотрел на меня из-под густых седых бровей колючим взглядом бывалого пожилого человека, умудренного не только сединами, но и большим опытом следственной работы, и ответил:
   – А вам, Леонид Антонович, в этой ситуации надо со своей женой разбираться, а не с охраной. Я, конечно, могу вызвать наряд милиции. Они составят протокол, но дело не возбудят, потому что ваша супруга является соучредителем фирмы, а следовательно, в том, что она на время взяла с собой печать и учредительные документы, отсутствует состав преступления.
   После слов Николая Борисовича я сник и понял, что во всем виноват сам. Допустил оплошность, не забрал ключи от конторы, когда с женой рассорился, значит, теперь расхлебывай последствия собственной неосторожности и глупости самостоятельно! А больше всего, конечно, винил себя оттого, что в свое время, открывая бизнес, поддался на уговоры Лены и вписал ее в уставные документы в качестве соучредителя своей фирмы.

Глава 18. Учредители

   Во второй половине дня, позвонив Ксении и предупредив ее о том, что подписание договора о рекламной компании с их редакцией переносится на понедельник, с чем, впрочем, она сразу неожиданно легко согласилась, я поехал делать дубликат печати. По дороге я продолжал мысленное самобичевание и продумывал варианты дальнейшей реакции на глупую ситуацию, в которой, благодаря поступку Лены, я оказался.
   Мне навязчиво вспоминалось лицо жены, отчаянно просящей меня вписать ее в соучредители бизнеса. Конечно, Лена не вложила в бизнес ни копейки. Не имела она и каких-либо полезных для дела связей. Да и вообще, она даже никогда за всю свою жизнь не работала и, выйдя в 18 лет за меня замуж, существовала исключительно на мои деньги. И вдруг, вернувшись в Россию из-за границы, Лена возжелала идти учиться. И ни куда-нибудь, а в престижную Академию бизнеса. И захотелось ей поступать туда в качестве бизнесвумен. Иначе она, по ее словам, боялась показаться смешной «белой вороной». Ведь в Академии бизнеса учатся реальные бизнесмены, серьезные люди, а не скучающие домохозяйки. Так, во всяком случае, убеждала меня Лена.
   И, естественно, я внял просьбам моей половины, тем более, что мне было совсем не трудно вписать Лену в учредительные документы моего нарождающегося бизнеса и внести за нее небольшую сумму в уставной капитал. Тогда, полгода назад, я отнесся к этой странной просьбе моей супруги как к очередной обыкновенной женской прихоти, мотивацией которой, на мой взгляд, являлось желание Лены, во что бы то ни стало, пустить подругам пыль в глаза и загнуть перед ними пальцы. Чтобы показать свою крутизну, за которой, на самом деле, не стояло ничего, кроме денег ее мужа, заработанных тяжелым трудом.
   В отличие от многих предпринимателей, расплодившихся на нивах дикого внутрироссийского рынка 1990-х, мой начальный капитал не был нажит каким-либо обманом, рэкетом или воровством. Я просто честно заработал на разнице зарплат в России и на Западе, составляющей в начале 1990-х десять и более раз в пользу Запада.
   Когда работяга на заводе в России в первой половине 1990-х зарабатывал от 100 до 200 долларов в пересчете с рублевого эквивалента зарплаты, да и тех денег не видел месяцами, потому что их постоянно задерживали нечестные работодатели, другой такой же работяга, подвязавшийся трудиться на примерно таком же заводе, только где-нибудь, к примеру, в Нью-Йорке, получал около 2000 зелененьких бумажек с портретиками американских президентов. Уехав в эмиграцию в 1991-м, я пробыл несколько лет тем самым работягой, работающим на Западе за зеленые бумажки. Мне не слишком понравилась западная ментальность, но зато судьба послала мне шанс заработать нормальные деньги, никого не грабя, а просто честно работая.
   Конечно, работать на заводе, имея высшее образование, было не слишком весело, но я и не собирался заниматься этим всю жизнь. К моменту, когда мы с Леной решили вернуться в Питер, я решил, что накопил достаточно, а всех денег мира все равно не заработать. Некоторые старые знакомые и даже родственники, узнав о моем возвращении, крутили пальцем у виска. Но я все-таки верил в лучшее. Потому и открыл свою контору.
   С Леной мы поженились за полгода до отъезда. А познакомились за полтора года до этого. Я тогда учился на четвертом курсе института, а она была просто хорошенькой девушкой из десятого класса средней школы. У нас были совместные прогулки в белые ночи, поцелуи на фоне разводящихся мостов и прочие романтические свидания.
   Вскоре после свадьбы мы вместе поехали покорять Америку, потому что там жил дедушка Лены. Еще в семидесятые он развелся с ее бабушкой и уехал в Штаты с новой женой, у которой там оказались родственники. К несчастью, дед Лены умер через два года после нашего приезда в доме престарелых в Бруклине, не оставив Лене никакого наследства. Несмотря на это, Лена считала, что я обязан ей до конца жизни. Ведь именно ее дедушка вызвал нас в Соединенные Штаты. Покорял Америку я, трудясь почти без выходных по 16 часов, а Лена, в основном, только бездельничала, хронически скучала и периодически впадала в депрессию. Там, в далеких краях Лена себя так и не нашла. Она не желала ни учиться и ни работать. Английский язык давался ей с трудом. И именно она уговорила меня поскорее вернуться обратно. Болезнь и последующая смерть моей любимой бабушки, и перешедшие мне от нее по наследству квартира и дача в Питере, явились очень удобным поводом для Лены, чтобы уговорить меня вернуться в родной город как можно скорее. Ведь ей так надоело скитаться по съемным квартирам в чужих краях!
   Я любил жену и, разумеется, старался ей угодить. Я сначала был очень рад, когда, вернувшись в родной город, она захотела учиться. И очень сожалел потом, что, не осилив вступительные экзамены, Лена сразу сдалась. Вместо того чтобы пойти на подготовительное отделение, взяться за учебу серьезно и наверняка поступить на следующий год, Лена быстро разочаровалась в своей затее. Ей не хватало усидчивости корпеть над учебными материалами. Она забросила книжки и заявила, что больше не желает нигде учиться. Зато пустилась в бесшабашно веселый образ жизни вместе с подругами. Она решила «отрываться».
   Когда я пытался возражать, пытался объяснять жене, что ее безбашенные подруги не доведут ее ни до чего хорошего, Лена кричала, что это я виноват, мол, столько лет держал ее в черном теле, а сейчас ей нужна компенсация за все трудные годы, проведенные со мной на чужбине. Она пустилась в бесконечные развлечения. Шоппинг по бутикам, рестораны, салоны красоты и ночные клубы сделались ее привычным образом жизни, а потом, через некоторое время, Лена докатилась и до адюльтера.
   И вот теперь я не узнавал свою жену. Ее странные поступки, совершенные уже после возвращения из эмиграции, мой разум отказывался объяснять какой-либо логической схемой.

Глава 19. Беспорядок

   Дубликат печати мне пообещали сделать к утру понедельника. Впереди был субботний вечер, одинокий и неприкаянный, как, впрочем, большинство моих вечеров последнего времени, отягощенный еще и мыслями о странном происшествии с участием Лены.
   После непродолжительных размышлений, я решил поехать в свою квартиру на Васильевском острове. Мне не хотелось туда возвращаться. Но всю дорогу я уговаривал себя, что это необходимо, потому что надо искать Лену и требовать у нее объяснений произошедшему, а на телефонные звонки она упорно не отзывается.
   Рассуждая так, я подъехал к дому, припарковал свой автомобиль и поднялся в квартиру. Мне сразу бросился в глаза беспорядок. Ящики комодов были выдвинуты, а двери шкафов распахнуты настежь. Лены дома не оказалось. Не было и ее вещей. Вероятно, она куда-то съехала. Я даже догадывался, что съехала она к своему любовнику. Но абсолютной уверенности у меня все же не было.
   Я подумал, что раз уж Лена сама ушла из квартиры, то почему бы мне не поселиться обратно? Ведь это моя квартира, доставшаяся по завещанию от покойной бабушки. В этой квартире жили мои родители, в ней прошло мое детство, а Лена юридически не имеет к квартире отношения. Да и почему я должен делиться с ней жилплощадью при разводе, если она сама инициирует этот проклятый развод?
   Не переставая думать о конфликте с Леной, я машинально нашел в холодильнике какую-то простую еду. Сделал пару бутербродов с колбасой. Поел. Попил чаю с печеньем. Вкуса я не чувствовал, потому что все это время меня мучили вопросы: где же теперь Лену искать? И где теперь искать те документы, которые она вынесла из моего кабинета вместе с печатью? Куда и с какой целью она их забрала? Чтобы просто разозлить меня, или она задумала что-то серьезное?
   Я достал из своего портфеля красную папку. В ней Николаем Борисовичем, по моей просьбе, были собраны материалы о любовнике моей жены. Когда отставной подполковник отдал мне эту папку, я мельком просмотрел ее содержимое. Впрочем, именно мельком. Мне не хотелось вникать во все это. Было мерзкое ощущение, что вляпался во что-то склизкое. Тогда я быстро закрыл папку и убрал ее подальше. Я не собирался вникать в ее содержимое без особой необходимости. Но сейчас та самая «особая необходимость» как раз настала. Ведь, если Лена переехала к любовнику, то и документы моей конторы, и печать, скорее всего, у него. А значит, мне надо узнать про него как можно больше.

Глава 20. Соперник

   Открыв папку, я разложил ее содержимое на столе. В папке были те самые фотографии, копии которых я отдал Лене, и отчет службы безопасности, распечатанный на трех стандартных листах формата А4. Я еще раз посмотрел фотографии, на которых вместе с Леной был запечатлен ее любовник: седоватый мужчина с волевым подбородком на широком лице и с мощной бычьей шеей.
   Я начал читать отчет. Сергей Иванович Марченко, сорок два года, уроженец Харькова. Бывший самбист, призер каких-то соревнований еще времен СССР. Окончил строительный институт. Работал в технической комиссии Главспецстроя. В 1989-м открыл кооператив по вывозу металлолома за границу. В следующем году открыл предприятие по сбыту леса в Финляндию и строительную компанию во Всеволожске. В 1993-м приобрел долю в нефтяном бизнесе и начал строить в Ленобласти свою сеть автозаправок, которая процветала и разрасталась по сей день, принося ежегодно многомиллионные прибыли владельцу.
   Откуда такой коммерческий успех? Очень просто: обыкновенные блат, семейственность, коррупция и круговая порука. Старший брат Сергея Ивановича входил в руководство таможни, дядя работал в городской администрации, отец занимал кресло депутата. Все вместе они хорошо погрели руки на приватизации предприятий и недвижимости родного города. Сейчас семейству, помимо заправок, принадлежали два торгово-развлекательных центра, три автосалона, сеть ресторанов быстрого питания и пара десятков контор помельче. И все это нажито не только нарушениями законодательства, но и кровью.
   Крупные собственники, элита бизнеса – вот тот социальный слой, к которому принадлежал мой соперник. Сплошной лоск и глянец на вид. Но, прочитаешь вот такой отчет службы безопасности, и страшно становится, сколько за всем этим красивым фасадом скрывается преступлений: сицилийская мафия просто отдыхает. Хотя, прямых улик, конечно, против семейки не имеется, но соответствующие органы подозревают их не только в коррупции, в уклонении от уплаты налогов, в присвоении чужого имущества и в мошенничествах в особо крупном размере, но и в организации заказных убийств. Против самого Марченко в разное время были открыты несколько уголовных дел, но прямых доказательств его причастности к преступлениям не нашли, и все дела закрыли.
   Вот такой замечательный человек мой соперник Сергей Иванович Марченко. К тому же, он женат и имеет детей. Его жена и два сына большую часть года живут на вилле в Испании, возле курортного городка Аликанте. Ну и дура же Лена! Интересно, она знает о его семье?
   Смутное нехорошее предчувствие говорило мне, что если такой человек задумал что-то плохое против меня, противостоять его замыслам мне будет очень трудно. Да и куда мне с ним и его семьей тягаться? В отличие от них, я не располагал связями ни в городском руководстве, ни в депутатском корпусе, ни в правоохранительных органах (если не считать начальника моей службы безопасности). Я вообще чувствовал себя чужим в Петербурге. Родители мои умерли, родственников почти не осталось, а друзей было и того меньше. К тому же, после окончания института, я много лет провел в эмиграции.
   Почему-то я вспомнил свое детство, семидесятые. Дело в том, что отец мой был военным инженером. И мама вместе со мной ездила за ним по гарнизонам в разные концы СССР, куда он время от времени переезжал по долгу службы. Я вспомнил, как мы таскали воду из колонки на углу в каком-то поселке городского типа где-то под Алма-Атой. Вспомнил, как там местные пацаны делали рогатки и самодельные луки из стальной проволоки, унесенной с ближайшей стройки. Вспомнил, как в Кишеневе долгие часы мастерил самокат из досок от забора и колес от детской коляски. Вспомнил, как возле Калининграда целыми днями бегал с другими мальчишками по развалинам времен Отечественной войны в поисках трофеев вроде проржавленных касок, гильз или фрагментов использованных пулеметных лент. Вспомнил, как пил замечательный лимонад «Тархун» в Тбилиси и ел вкуснейшие хачапури…
   До того, как к пятому классу вернуться в Ленинград, я пожил с родителями в десятке городов, но нигде никто не обижал меня. Где бы мы ни жили, летом я обязательно уходил играть с соседскими местными ребятами и гулял весь день, возвращаясь тогда, когда уже зажигались фонари. В те годы местные люди относились к приезжим гораздо терпимее.
   Советские люди отличались от нынешних. Даже каждый школьник был более приспособлен к жизни. Ведь мобильных телефонов и интернета тогда еще не существовало! Не с кем было посоветоваться и не у кого было попросить помощи сиюминутно. Каждый нормальный человек того времени, даже ребенок, вынужденно был более дисциплинирован и ответственен перед собой и перед теми, кто находился рядом с ним. Люди относились добрее друг к другу. Ведь все мы тогда жили в одной большой стране, где государственная идеология была пропитана идеей коллективизма. Но… Советский союз, тем не менее, развалился. И теперь на смену коллективизму пришел индивидуализм, а на смену развитому социализму с его лозунгом: «человек человеку друг, товарищ, брат» – дикий капитализм, лозунг которого прямо противоположен: «человек человеку волк».
   Мир коммерции жесток, и деловая этика в нем сосуществует с волчьими законами. Вот и повылазили на злобу дня изо всех углов ушлые волчьи семейки вроде Сергея Ивановича Марченко и его коррумпированной родни, готовые сожрать всех вокруг, попрать любые законы и пройти по трупам ради личного обогащения. И не из-за того ли, что сидели такие люди-волки по своим волчьим углам и незаметно изнутри подтачивали страну, приближая свое собственное волчье царство, развалился СССР?
   Мои размышления прервал звонок.

Глава 21. Подруга

   Я поднял трубку. По городскому телефону звонила Катя, подруга Лены. Катя была обычной богатой бездельницей, женой обыкновенного «нового русского», который непонятно каким путем заполучил свои деньги, а ныне входил в совет директоров крупного банка.
   Будучи к тридцати годам обеспеченной до конца жизни, Катя сидела дома и не делала ровным счетом ничего. Для того, чтобы готовить обед у нее имелась повариха, а все обязанности по уборке огромной квартиры на Невском проспекте, Катя возлагала на домработницу.
   Катя прожила с мужем уже четыре года, но пока никого ему не родила. Она смотрела мыльные оперы, днем ходила по бутикам и косметическим салонам, а вечером посещала рестораны и ночные клубы. Потому Кате всегда было скучно, и она постоянно стремилась с кем-нибудь пообщаться. В последние полгода Катя подружилась с Леной.
   Катя просила позвать к телефону мою жену. Я честно сказал, что Лены нет дома, что она в последнее время дома совсем не живет и сообщил, что мы собираемся разводиться. Катя стала ахать и охать, причитать что-то вроде «Ну как же так!» и «Как жаль!». Пока я выслушивал лицемерные вздохи и сожаления всегда словоохотливой Кати, мне пришло в голову расспросить ее о любовнике Лены. Ведь из отчета моей службы безопасности не было ясно, где же его искать. А человек, которому принадлежали десяток квартир и домов мог находиться где угодно. Мне повезло. Катя не стала отпираться, не начала утверждать, что не знакома с Сергеем Ивановичем Марченко. Словоохотливая ни в меру, она легко выдала мне, что, оказывается, по субботам Лена с любовником проводит вечера в казино «Олимпия» на Литейном проспекте, во всяком случае, она встречала эту парочку там несколько раз. И Лена даже говорила ей, что Сергею Ивановичу принадлежит доля в этом игорном бизнесе.
   Положив трубку, я быстро собрался, запер квартиру и спустился к своей машине. Я намеревался немедленно ехать в казино «Олимпия» и искать там Лену, чтобы забрать у нее документы моего предприятия и печать. Либо, хотя бы, узнать, для чего она взяла их из моего кабинета.
   Наличие рядом с Леной ее любовника меня в тот момент почему-то не волновало. Я не намеревался с ним не то что драться, но и вообще как-либо выяснять отношения. Даже разговаривать с Марченко я не собирался. Я решил его просто проигнорировать, поскольку он представлялся мне пустым местом, пустышкой, обманкой для Лены. Ведь он же не собирается на ней жениться? В самом деле, не разведется же он ради Лены со своей женой фотомоделью, от которой у него двое сыновей? Потому он пустышка и не более.
   С Леной мне нужно было перекинуться всего парой слов. Главное – это понять ее мотивацию, а дальше пусть жизнь идет своим чередом. Развод? Ну и пусть! Там будет видно. А пока надо попытаться понять поступок Лены. Быть может, она забрала бумаги и печать только для того, чтобы просто позлить меня? Так, во всяком случае, я себя успокаивал, когда садился за руль.

Глава 22. Казино

   Когда я подъехал к казино и припарковался на парковке для клиентов, уже вечерело. Я мгновенно прошел фейс-контроль, отдав бумажку в двадцать долларов охраннику и попросив его проводить меня к Марченко. Мы поднялись на второй этаж, вошли в игровой зал, где играла музыка, а на подиуме плясали полуголые нимфы, и охранник указал мне в сторону стола с рулеткой.
   Мне повезло. Мой соперник и Лена оказались на месте. Но, захваченные игрой, они не обратили ни малейшего внимания на меня, даже когда я вплотную подошел к рулеточному столу и встал позади Лены. Она была одета в роскошное синее вечернее платье с открытой спиной, которого я никогда прежде на ней не видел.
   Соперника я узнал сразу. В жизни он оказался таким же, как и на фотографиях, просмотренных мной: дорогой серый костюм, черные лакированные туфли, черная рубашка с воротом, расстегнутым на бычьей шее, волевой подбородок с ямочкой, римский нос на широком лице, хищный взгляд карих глаз.
   Руководствуясь в своих поступках, как мне, во всяком случае, казалось тогда, доводами разума, я никогда не понимал азартных людей, способных увлечься какой-либо игрой до умопомрачения. А Сергей Марченко, напротив, как выяснилось, любил играть. С великим интересом, ничего не замечая вокруг себя, он наблюдал за вращением рулеточного колеса, а Лена с выражением умиления на лице смотрела на любовника. Надо же! Не думал, что она его так любит! Мне почему-то стало обидно, я взял свою жену за локоть и развернул лицом к себе. При виде меня, в ее широко распахнутых глазах блеснули удивление и растерянность.
   – Что, дорогая, не ожидала меня здесь увидеть? – спросил я. И добавил:
   – Как видишь, я тебя нашел.
   – Зачем ты приперся сюда, Леня? – сказала она мне тихо, но зло.
   Я понял, что с растерянностью жена быстро справилась и проговорил:
   – Просто спросить хотел, зачем бумаги и печать из офиса моего забрала?
   Я десять лет прожил с Леной. Мне казалось, что за это время я изучил все ее привычки, и что я могу предугадать любую ее реакцию. Но как же я ошибался! Вместо продолжения диалога со мной, вместо того, чтобы просто тихо поговорить, Лена вдруг не своим голосом завизжала:
   – Охрана! Этот мужчина пристает ко мне! Выведите его отсюда немедленно!
   От неожиданности крупье выронил фишки, а пара дюжих молодцев в малиновых пиджаках ростом под два метра быстро двинулись ко мне. Но, прежде, чем они подошли вплотную, я успел прокричать на весь зал:
   – Прошу прощения! Просто моя жена – истеричка. Не обращайте внимания! Я ее муж, вот, пожалуйста, мой паспорт.
   И я ткнул под нос ближайшему малиновому мордовороту свой паспортный штамп о нашем с Леной браке. Малиновые охранники зала замерли в нерешительности. И тут из-за рулеточного стола поднялся Сергей Марченко и прорычал в мою сторону, но обращаясь к охране:
   – А этот козел откуда здесь взялся? Вышвырните его! Не видите, что ли, как хам к женщине пристает?
   И, обернувшись, он бросил какому-то типу в черной водолазке, вероятно, телохранителю, стоящему в паре шагов от стола:
   – Марик, разберись!
   Через мгновение этот Марик оказался возле меня и попытался сходу заломить мою правую руку мне за спину. Он, конечно, не знал, что в школьные годы я довольно серьезно занимался самбо, а в институте ходил в секцию айкидо. Я провел контрприем, и через секунду телохранитель любовника моей жены легко оказался на полу. Узрев такую неожиданность, Лена снова завизжала. Завопили и прочие присутствующие дамы.
   Добры молодцы в малиновом опять двинулись на меня. Но я уже достаточно озверел и изготовился к жесткому контакту и с ними. Впрочем, весовая категория охранников игрового зала оставляла мне мало шансов в рукопашной схватке. Я понял, что они без особого труда сомнут меня. Потому я рванулся в сторону Марченко и с удовольствием, пока была такая возможность, впечатал кулак в его холеную физиономию. Тут же на меня накинулись малиновые парни. Я пропустил несколько болезненных ударов, но, не дав себя скрутить, попытался прорваться к выходу. К моему собственному удивлению мне это почти удалось. Быстроты реакции у противников не обнаружилось. Сергей Марченко громко ругался матом. С его разбитых губ текла кровь. Дамы голосили. И тут в зал вбежали охранники, одетые в черную форму частного охранного предприятия со странным названием «Став».
   Я не стал сопротивляться людям в форме, тем более, что их было четверо. Один из них держал наручники, другой – пистолет, третий – резиновую дубинку, четвертый – рацию. Этот последний оказался пожилым начальником караула, наполовину облысевшим и усатым. Он дал команду, и меня мгновенно скрутили, отобрали паспорт, надели наручники и выволокли из зала в караульное помещение.
   В караулке меня посадили на стул перед начкаром. Последний приказал своим подчиненным выйти в комнату видеонаблюдения и закрыть дверь. Он пролистал мой паспорт, потом пригладил усы, почесал свою лысину, достал бланк протокола, написал дату, затем посмотрел на меня не зло, но пристально и без всякого снисхождения, усталым взглядом ветерана, повидавшего на своем веку всякое. Затем спросил:
   – Вроде вы не пьяный, Леонид Антонович, так зачем же дебош учинили в общественном месте?
   – Это не я начал, – ответил я.
   – А кто же тогда?
   Я честно рассказал ему все, как есть, про мою Лену и ее отношения с Марченко. И про то, что я просто хотел поговорить с женой.
   Он покачал головой. Скомкал протокол, который начал писать, потом подошел ко мне и, сняв с меня наручники, сказал наставительно:
   – Ты молодой еще, так послушай старого вояку. Все неприятности у мужиков всегда из-за баб бывают. Такая уж у баб порода сучья. Ну не могут они жить без блуда. Потому выяснять с ними ничего не нужно. Раз изменила, то сразу разводись. А если говоришь, что документы украла и печать, то заявление иди в ментовку писать. И нечего пытаться самому разбираться с такой чертовкой. На, забирай свой паспорт. Не буду я наряд звать, а этим пострадавшим мордам скажу, что сдал тебя ментам.
   Начальник караула отдал мне паспорт и самолично вывел меня из здания через черный ход. Прощаясь с ним, в благодарность я сунул ему в руку сто долларовую купюру. Ветеран даже расчувствовался, пожелал мне удачи и похлопал по спине на прощание. Я благополучно забрался в свой «Мерседес» и выехал со стоянки. Синяки и ссадины ныли, но, несмотря на это, мне даже не верилось, что я так легко отделался. Есть же на свете добрые люди!
   Я ехал домой и мысленно, в который уже раз, прокручивал ситуацию. Несмотря на совет доброго начальника караула, я по-прежнему не желал заявлять в милицию на Лену. Во мне клокотала ревность, но я все равно пытался успокоить себя. Мне казалось, что жена вот-вот осознает всю бесперспективность отношений с Сергеем Марченко и все равно придет обратно в квартиру на Васильевском, если не сегодня, так завтра. И я решил просто дожидаться ее дома. Но до утра понедельника моя жена дома так и не появилась. А в понедельник утром я, как обычно, поехал в свой офис.

Глава 23. Рейдеры

   Накануне я полночи не спал. Синяки, полученные в драке накануне, здорово ныли. В качестве утешения я смаковал свой удачный удар в лицо сопернику. Я много думал о событиях последних недель, о безобразном поведении Лены, о предстоящем разводе. В итоге, заснул я уже под утро и проспал слишком долго. Впрочем, я не слишком переживал по этому поводу, ведь, как известно, начальство никогда не опаздывает. Оно просто немного задерживается.
   Когда я к полудню подъехал к своему офису, то сразу почувствовал что-то неладное. Несколько незнакомых мне людей в какой-то сероватой форме, явно военной, но без погон или иных опознавательных знаков, курили рядом со входом. Когда я проходил мимо них, то уловил какие-то недобрые взгляды. Я даже обернулся. Мне показалось, что они что-то говорят обо мне.
   Тут навстречу мне выскочил из офиса мой водитель Толик, услугами которого я сегодня пока еще не воспользовался. Ехать за печатью и потом на деловую встречу с руководством радиовещательной редакции, где должно было состояться оформление начала рекламной компании, я собирался только после трех. А в первой половине дня я планировал провести собрание начальников отделов. В руках у Толика был синий конверт с деньгами. На ходу он пересчитывал купюры, наполовину вытащив из конверта пачку. Толик как-то странно посмотрел на меня, потом, вдруг, вместо приветствия пожал мне руку со словами:
   – Спасибо большое за все, Леонид Антонович. Приятно было с вами работать! До свидания.
   Я кивнул ему, хотя и не понял, почему он прощается. Я вошел внутрь и сразу увидел, что вместо знакомого мне охранника в кабинке у входа сидят двое незнакомых людей в такой же форме как у тех, что курили на улице.
   – Вы кто такие? – спросил я. И тут же услышал вместо ответа:
   – Ваш пропуск!
   Первое, что пришло мне в голову, это то, что начальник службы безопасности в мое отсутствие, не посоветовавшись со мной и даже не позвонив, заменил прежних охранников на каких-то других. Поэтому я примирительно произнес, показывая пропуск в окошко:
   – Не волнуйтесь, пожалуйста. Я генеральный директор этой конторы.
   Они переглянулись. И я спросил их:
   – Вы, как я понимаю, новенькие?
   – Да. Только сегодня заступили, – ответил один из них и, нажав кнопку на пульте в своей кабинке, пропустил меня через турникет внутрь конторы.
   В офисе царили беспорядок и какая-то суета. Двери во все кабинеты были открыты нараспашку. Мои сотрудники здоровались со мной как-то нехотя и почему-то сразу отводили глаза. Все они занимались лихорадочным перебором каких-то бумаг или личных вещей, как будто бы на сегодня была назначена генеральная уборка. У некоторых на столах я заметил точно такие же синие конверты, какой был в руках у Толика.
   В приемной никого не было, а дверь в мой кабинет в конце коридора оказалась приоткрыта. Из-за нее доносились голоса. Что-то в слышащемся разговоре сразу же привлекло мое внимание и насторожило. Вслушавшись, я застыл, как вкопанный. Это был голос Лены, моей жены:
   – Когда он войдет, не говорите ему ничего. Особенно про деньги, которые получили. Я сама с ним разберусь.
   В ответ прозвучали утвердительные реплики моей секретарши Ани и моего друга Саши Гольдмана. Сердце мое сжалось от нахлынувших эмоций. Неужели меня предали? Неужели даже Саша, с которым я дружил с пятого класса, предал меня? Страшная догадка проникла в мой мозг. Она уже мелькала на периферии моего сознания, но я гнал ее прочь, не допуская такую подлость со стороны Лены. И вот, теперь мои самые худшие опасения подтверждались.
   Бывает, что коммерсанты неожиданно быстро оказываются на обочине жизни, и это обстоятельство с деловой этикой вполне согласуется. Коммерция подразумевает конкуренцию, а она далеко не всегда честная. Да и иных опасностей много: внезапные проверки, пожары, кредиторы и прочие напасти. Но, наверное, самое страшное для коммерсанта и его коммерческого предприятия, – попасть в сферу интересов рейдеров.
   Рейдеры, зачастую, даже страшней рэкетиров. С последними можно как-то договориться. А с рейдерами, как правило, договариваться невозможно. Ведь рейдеры – это своего рода коммерческие пираты, берущие приглянувшееся предприятие на абордаж без всякого стеснения. Вы узнаете об их приходе, обычно, только тогда, когда все уже произошло, и ваше предприятие уже взято на абордаж, а экипаж, то бишь коллектив, уже капитулировал. Вы же де-факто, а то и де-юре, уже смещены задним числом с руководящей должности.
   Рейдеры – это специалисты по недружественному поглощению, зарабатывающие на своих операциях хорошие деньги. Цель рейдеров – использовать все возможные способы захвата чужого имущества и тут же распорядиться им, пока никто не успел опомниться. И я никогда не думал, что могу оказаться их жертвой. Особенно не предполагал, что рейдером окажется моя собственная жена.
   Я рванул дверь и остановился, осматриваясь. В директорском кабинете на моем рабочем месте восседала Лена. Подле нее за столом для совещаний сидели двое незнакомых мужчин в костюмах и при галстуках. А на диванчике у стены расположились Аня и Саша. Мои опасения подтвердились. Все говорило о том, что меня действительно предали. Я отчетливо понял, что Лена сознательно организовала рейдерский захват моего предприятия. Но вряд ли она могла до такого додуматься самостоятельно. Следовательно, за этим очевидным беспределом в отношении меня, стоял ее любовник.

Глава 24. Предатели

   Присутствующие взирали на меня молча. Двое незнакомых солидных мужчин смотрели высокомерно. Я попытался найти глаза своего друга детства, чтобы заглянуть в них. Но Саша Гольдман стыдливо отвел взгляд. Отвела глаза и моя секретарша Аня. Каждый из них сжимал в руках по синему конверту.
   Я понял, что всех моих сотрудников подкупили. Но я хорошо знал, что личные средства Лены, которые я сам ей выделил, хоть и позволяют таскаться по дорогим бутикам и клубам, но явно недостаточны для подкупа целого коллектива. Значит, за всем происходящим стоит Марченко. А Лена просто выполняет функцию его марионетки.
   Жена смотрела на меня нагло, с явным оттенком призрения. Я сказал, что желаю поговорить с нею наедине. Но никто не тронулся с места, а Лена сказала с сарказмом:
   – Леня, неужели ты не заметил, что кое-что изменилось?
   Затем она ехидно усмехнулась, бросила мне через стол какую-то черную папку и добавила:
   – Это твой экземпляр. Почитай.
   Я подошел к столу, открыл папку, взглянул на документы и обомлел. В первом говорилось о том, что в субботу я, оказывается, продал свою долю в предприятии некоему Виктору Степановичу Алексееву. Второй документ представлял собой протокол собрания учредителей. Там черным по белому было написано, что с сегодняшнего дня я освобожден от должности генерального директора, а на мое место решением собрания учредителей Общества с ограниченной ответственностью назначен тот самый некто Алексеев. Подложные листочки бумаги были заверены той самой печатью, которую Лена похитила из моего кабинета в субботу.
   Но больше всего меня возмутило то, что под этими фальшивыми документами обнаружилась и моя подпись, причем, настоящая. Я понял, что Аня отдала им факсимиле, точно воспроизводящее мою подпись, которое хранилось в ее сейфе в приемной. Ай да Аня! Тварь продажная!
   Я попытался возмутиться. Кричал, что это подлог и фальшивка, что Лена, ее любовник и этот самый Виктор Алексеев ответят за мошенничество. Жена смолчала и опустила глаза, но на мои слова последовала реакция со стороны незнакомых людей в костюмах. Они одновременно встали из-за стола и повернулись ко мне. Один из них, более толстый, двинулся в мою сторону и зло произнес:
   – Виктор Алексеев – это я, между прочим. И я здесь с сегодняшнего дня генеральный директор. А вы теперь никто. А если вам не нравится решение собрания учредителей, под которым, кстати, стоит ваша подпись в графе «согласен», то можете обращаться в суд. А сейчас прошу покинуть помещение.
   Я хотел двинуть наглецу кулаком в жирную харю, но второй незнакомый мужчина помоложе, проявив заметную прыть, за доли секунды оказался рядом, перехватил мою руку в последний момент и взял на болевой прием. Я попытался вывернуться, но он держал слишком крепко. Угадывались навыки профессионала. Когда он проорал в полуоткрытую дверь директорского кабинета командирским голосом: «Караул ко мне!», я догадался, что меня схватил сам новый начальник службы безопасности.
   Через минуту охранники в сером окружили меня. Сопротивляться далее было бессмысленно.
   – Ладно. Я ухожу, – пробормотал я к облегчению присутствующих. Им, вальяжным победителям, все-таки не слишком хотелось затевать серьезную драку.
   Безопасник отпустил мою руку и даже подал мне мой портфель и злополучную черную папку. Я поправил пиджак и галстук. Уходя, я не удержался и все же возмущенно бросил, обращаясь к Лене, Саше и Ане:
   – Вы подлые твари и предатели! А я предательства не прощаю!
   Я вышел из кабинета, пытаясь сохранять внешнюю невозмутимость, но сотрудники охраны все же, на всякий случай, провожали меня до самой двери парадной. Сердце мое бешено колотилось от стресса. Словно в тумане я взобрался в автомобиль и выехал из арки двора.
   Только проехав пару улиц, я заметил, что машина плохо слушается руля. Я припарковался у поребрика и осмотрел автомобиль. Оказалось, что переднее колесо проколото, и из него быстро выходит воздух. «Не иначе, это те гады в сером прокололи», – подумалось мне нехорошее про новых сотрудников охраны уже не моего предприятия.
   В десятке метров позади моей машины остановилась потрепанная «девятка». Двое незнакомых мужчин вылезли из нее и двинулись в мою сторону. Но я не придал этому значения. Все мое внимание в тот момент было приковано к собственному авто.
   Решив менять колесо «Мерседеса» самостоятельно, я неспеша достал из автомобиля домкрат, потом начал доставать запаску, как вдруг сзади меня сильно ударили по голове. Я выронил тяжелое колесо и, обернувшись, попытался оказать сопротивление, даже успел парировать следующий удар, отбив биту нападающего длинным баллонным ключом, срочно выхваченным мною из багажника, но все было тщетно.
   Второй налетчик ударил меня бейсбольной битой сбоку. Я упал и с ужасом констатировал, что меня лупят битами и пинают ногами, а я лежу беспомощный и ничего не могу поделать. Потом мир померк.

Глава 25. Травма

   Очнулся я в полумраке, осмотрелся и понял, что лежу на спине в больничной палате, моя правая нога в гипсе, да еще и подвешена на растяжке, на левой руке тоже гипс, в вену на правой руке введена капельница. А к груди присосались датчики кардиомонитора.
   Попытался пошевелиться. Ощущения были мерзкими. Конечности слушались с трудом. Ребра саднило. Во рту чувствовался противный привкус крови. Два зуба были сломаны, десны кровоточили. Все тело ныло и болело. А голова не только болела, но и сильно кружилась. Под гипсом чесалась кожа. К тому же, очень хотелось в туалет.
   Я даже не знал, сколько прошло времени с момента моей отключки, и какое сейчас число. Но я хорошо помнил все события до того рокового понедельника, до момента, когда меня избили бейсбольными битами возле собственной машины. Я не однажды слышал в криминальных сводках про происшествия подобного рода, но никак не ожидал, что такое неприятное событие настигнет и меня. «Интересно, это были простые гопники, или же их тоже подослали Лена и ее любовник, чтобы добить меня окончательно?» – подумалось мне.
   Пытаясь привлечь к себе внимание, я попробовал позвать кого-нибудь из больничного персонала. Но мои голосовые связки создавали лишь жалкие всхлипы. Потому никто и не отзывался. Но через какое-то время в коридоре послышались шаги. Наконец, дверь скрипнула и открылась. В палату вошла санитарка и включила свет.
   Она подошла к моей постели, и я хорошо разглядел ее. Надо мной склонилась немолодая женщина – темноволосая и широкоскулая уроженка северных окраин России. Как только она приблизилась, я снова застонал, заскулил и засопел, пытаясь привлечь к себе внимание.
   – Оклемался? – спросила она, пристально разглядывая поверх меня мой кардиомонитор. В ответ я проскулил что-то нечленораздельное и кивнул головой.
   – Ну и славненько. Вот доктор утром придет, осмотрит и переведет тебя в общую палату, – сказала она. Потом подставила мне утку, поправила постель, и ушла.
   Утром меня действительно перевели из реанимации, где, как выяснилось, я провел больше недели, в общую палату, в которой, помимо меня, лежали еще шесть мужчин разного возраста с травмами различной степени тяжести. А само отделение больнички, где я оказался, называлось травматологическим. В палате было душно, воняло мочой, потом и другими испражнениями больных, половина из которых была лишена возможности передвигаться. Ничем вкусным здесь не кормили. Телевизора не было, радио тоже не имелось. Мой сотовый телефон отсутствовал, как, впрочем, и все остальные мои вещи. И я чувствовал себя полностью отрезанным от внешнего мира.
   Надо признать, врачебный уход, несмотря на всю старорежимность заведения, а, может быть, именно благодаря ей, был регулярным и довольно сносным. Врачи и медсестры, по крайней мере, не хамили пациентам, а просто делали свою работу, согласно распорядку, сложившемуся за долгие годы существования больницы.
   На следующий день, к вечеру, я смог говорить нормально, даже немного окреп. Да и голова уже кружилась значительно меньше. Врач, полноватый и лысоватый мужчина лет сорока, сообщил мне, что мои травмы жизни не угрожают. Мне диагностировали закрытые переломы левой руки и правой ноги, трещины на двух ребрах и сотрясение мозга. А могло быть и хуже.
   Еще через день ко мне пришел лейтенант милиции, который с моих слов записал в свой блокнот обстоятельства нападения на меня. Он сказал, что меня нашли прохожие на улице, избитого, без сознания, и что ни моей машины, ни моих документов, ни сотового телефона, ни, даже, ключей от квартиры при мне не было. Впрочем, я уже услышал эту страшную историю про себя от медперсонала. Потому и попросил их как можно скорее позвать кого-нибудь из милиции. Я попросил милиционера связаться с начальником моей службы безопасности, вернее, бывшим начальником бывшей службы безопасности моего бывшего предприятия: стараниями рейдеров статус Николая Борисовича получался теперь таким.
   Прошло еще два дня, прежде, чем отставной подполковник навестил меня. Объяснил он это тем, что устроился на другую работу и не мог выбраться сразу. Я спросил его прямо, сколько денег он получил в синем конверте за предательство. Николай Борисович честно ответил, что не предавал меня, просто Лена выдала всем сотрудникам тройное жалованье. Еще она попросила всех трудиться и дальше в конторе, как ни в чем не бывало. Кроме охраны, которую поголовно уволили. Потому что охранную фирму захватываемого предприятия рейдеры всегда меняют на подконтрольную им – это первый пункт в их плане захвата.
   Я понял, что Борисыч не врет. Наверное, он и не предавал меня сознательно. Просто вынужден был уйти в сторону. А что взял деньги от Лены, так ведь все сотрудники взяли. Только они остались там работать, а он ушел. В самом деле, что он мог сделать? Стал бы ради меня, обычного работодателя, каких тысячи, воевать с кланом Марченко? Зачем это отставнику на зарплате? Больше меня удивило другое. Оказывается, Толик тоже сразу уволился, хотя Лена предлагала ему остаться и работать одним из водителей в компании.
   Все-таки бывшие военные оказались честнее, чем обычный офисный планктон. Во всяком случае, мне хотелось так думать. Ведь больше никто не ушел. Даже Саша Гольдман остался в прежней должности главного редактора корпоративного журнала. Про роль Ани мне даже думать было противно: передав факсимиле моей подписи рейдерам, моя бывшая секретарша стала не просто предательницей, а настоящей соучастницей мошенничества. Но Аня, разумеется, мелкая сошка, а организатором преступления против меня была моя собственная жена. И теперь этот факт не вызывал никаких сомнений. Предательство Лены воспринималось мною гораздо больнее и обиднее, чем предательство всех сотрудников и даже друга детства. Ведь я когда-то любил ее.
   Я спросил у Николая Борисовича совета, как же мне поступить в той ужасной ситуации, в которую я попал по воле жены и ее любовника? Ветеран милиции доходчиво растолковал мне, что для меня будет лучше, если я не начну вести открытую войну против Марченко. Иначе он пришлет киллера, который грохнет меня по-тихому где-нибудь в подворотне, а дело закроют, как очередной «глухарь». Когда я спросил его, а не нанять ли киллера мне самому, Борисыч резонно заметил, что, если Лену или ее любовника убьют, то первым под подозрение попаду я, как самая заинтересованная в убийстве из личной мести сторона.
   Поразмыслив на досуге, благо, в больничной палате на размышления времени много, я пришел к выводу, что стоит последовать совету отставного подполковника. И хотя во мне кипели ревность и жажда справедливости, я не дал эмоциям выхода. Я решил действовать по официальным каналам, через милицию и прокуратуру, а в остальном просто отпустить ситуацию на самотек.
   Время шло. Постепенно я выздоравливал. Через месяц больничной жизни я уже кое-как ковылял, опираясь правой рукой на костыль, приволакивая загипсованную левую ногу и держа левую руку на перевязи. А к концу шестой недели я начал выходить в больничный двор на прогулки.
   За это время я несколько раз общался с милицейским лейтенантом по имени Андрей, который оказался вполне вежливым молодым человеком, причем, весьма добросовестным. Он сообщил мне, что, как выяснилось, преступники не только похитили мой автомобиль, мои деньги, ключи, документы и сотовый телефон, но и обчистили мою квартиру. После моего попадания в больницу милиция связалась с Леной. Та посетила квартиру и написала заявление о краже и порче имущества. Преступникам, избившим меня битами, не составило труда узнать адрес из штампа о прописке в моем паспорте, которым они завладели вместе со всем остальным, что было на мне и лежало в моей машине. Кто эти преступники, следствие пока не установило, но лейтенант обнадежил меня, мол, их будут искать дальше. Связи между налетом на меня и предшествующими событиями того злосчастного понедельника следствие не установило.
   Прокурорская проверка не подтвердила факт рейдерского наезда. Мои факсимильные подписи под липовыми бумагами, состряпанными Леной и Марченко, все официальные инстанции почему-то признали подлинными, а ни один сотрудник моей бывшей конторы о факте рейдерского захвата не заявлял. Опрошенные свидетели твердили, что ни о каком захвате никогда ничего не слышали. К тому же, моя бывшая секретарша Аня не погнушалась лжесвидетельствовать, якобы я сам лично при ней прикладывал факсимиле к бумагам. Правда, записи камер наблюдения за те дни не сохранились, как, впрочем, и прежняя система видеонаблюдения. Но этот факт тоже не вызвал ни у кого подозрений, ведь когда новое руководство фирмы сменило охрану, то поменяли и всю охранную систему предприятия. Это же обычная, вполне законная практика.
   Весь июнь и большую часть июля 1998 года я провел в больничных стенах. Незадолго до выписки милиционер Андрей сообщил мне, что моя машина найдена, но, к сожалению, преступники ее сожгли. Так что от моего черного «Мерседеса» остался только обугленный каркас, который годился теперь лишь для сдачи в металлолом.
   Слегка прихрамывая, я вышел из больницы в конце июля. Стояла жара, тополиный пух застилал городской асфальт белыми ватными ковриками. Налетчиков так и не нашли, но в милиции мне выдали новый паспорт без очереди. Денег у меня при себе совсем не имелось, пришлось одолжить у следователя Андрея небольшую сумму.
   Моя квартира оказалась начисто ограбленной. Забрали все более или менее приличное, что могли унести, кроме громоздкой мебели, которую воры попортили: исцарапали чем-то острым шкафы, сломали холодильник, изрезали диван, кресла и матрас в спальне. По-видимому, они искали тайник.
   Он действительно у меня имелся, но, устроенный в ванной комнате за вентиляционной решеткой под самым потолком, уцелел. Первым делом я достал оттуда наличные и банковскую карточку, а вторым – съездил и отдал долг милиционеру, потому что мне казалось ужасно неудобным быть должным малознакомому человеку. Потом я вызвал слесаря и сменил все замки на входе в квартиру.
   В почтовом ящике среди кучи счетов я нашел повестку из мирового суда. Пока я болел, Лена подала-таки на развод. Мне нужно было явиться на заседание две недели назад. Но я тогда все еще лежал в больнице.
   На следующий день, взяв с собой больничную справку о выписке, я отправился к мировому судье. Это оказалась женщина средних лет. Я показал ей больничную справку, но судья даже не взяла ее в руки, сказав, что решение уже вынесено, и неважно, что на заседание я не явился. Иск моей бывшей жены о разводе был удовлетворен.

Эпилог

   В результате превращения моей жены в предательницу я остался один в мегаполисе. Причем, в предательство впала не только Лена, но и мой друг детства Саша Гольдман, который продолжал благополучно трудиться на том самом месте, куда я его определил. Фактически, я придумал для друга должность, на которой ему было бы интересно работать. Я целиком профинансировал издание журнала себе в убыток. И вся эта затея была задумана мною только ради того, чтобы помочь Саше, поддержать друга морально и материально. Он же ответил мне черной неблагодарностью. Просто предал меня. Теперь я не желал больше никогда с ним общаться. Я лишился друга.
   Мне никто не звонил. Было одиноко и грустно, первое время даже тоскливо, потом я постепенно привык. Я не пытался более искать Лену. Не пытался я больше заниматься и коммерческой деятельностью. Кто-то после развода спивается, кто-то подсаживается на препараты, кто-то уходит в загул, все время меняя женщин, кто-то просто впадает в бесконечную депрессию. Наверное, это зависит от характера человека. Я же ударился в философию. Возможно, выбор такого отвлеченного занятия был связан с тем, что мне не нужно было в ближайшей перспективе думать о хлебе насущном.
   Хотя 17 августа 1998 года был объявлен дефолт по основным видам государственных обязательств, и одновременно с этим правительство заявило об отказе поддерживать курс рубля по отношению к доллару, меня это не пугало. Сбережений в валюте, оставшихся у меня после захвата рейдерами моего предприятия, после налета на меня лично и ограбления моей квартиры, должно было хватить лет на десять небогатой, но вполне безбедной жизни.
   В то время, когда из-за стремительного падения курса рубля люди вокруг меня постепенно нищали, я сделал ремонт в квартире, сменил попорченную мебель на новую и приобрел подержанную автомашину марки «Опель». В качестве резерва у меня в собственности еще оставалась дача, которую я мог продать в любой момент по своему усмотрению. Потому, отбросив материальные вопросы на задний план, после развода я ушел в духовный поиск. Я много читал и подолгу размышлял над прочитанным.
   Благо, у меня в квартире имелась собственная библиотека, собранная еще моей покойной бабушкой, книговедом по образованию. Странно, но грабители не взяли ни единой книги, хотя в квартире хранилось много редких изданий дореволюционных лет. Может быть, они просто не умели читать?
   Я долго переживал и обдумывал цепь роковых неприятностей, приключившихся со мной из-за бывшей жены. Я перестал доверять людям. Но время шло, и постепенно я успокаивался. А месяца через три даже начал пописывать статейки на тему взаимоотношений философии и религии в эзотерический журнал «Хрустальный мир» за чисто символический гонорар.
   Как-то раз, уже зимой, мне позвонил Петр Иванович. Я с трудом вспомнил, что это тот самый «гуру», который рассуждал о позитиве и негативе. Он обзванивал всех своих знакомых и приглашал присоединяться к его «духовной общине», которая теперь даже была официально оформлена как некоммерческая организация.
   Мне стало интересно, и я пришел в старый дом культуры, расположенный на Бумажной улице. В небольшом зале собрались человек двадцать. Мне запомнилось, что «гуру» в тот день вещал про выбор, который делает каждый индивидуум на определенных этапах жизни: выбор между добром и злом, между светом и тьмой, между позитивом и негативом внутри своей собственной души. И у каждого в жизни обязательно есть такие перекрестки выбора, когда человек выбирает для себя дальнейший путь.
   Однажды, поздно вечером, в феврале 1999 года, кто-то позвонил в мою дверь. Хотя я никого в тот вечер не ждал. Мне показалось странным, что человек свободно вошел в закрытую парадную, даже не позвонив в квартиру посредством домофона. А с соседями я почти не общался. Я посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояла моя бывшая жена.
   Не знаю почему, но я впустил ее. Лену бросил любовник. Он нашел очередную любовницу помоложе, а Лена стала ненужной ему. Она никогда и не была ему нужной. Он просто использовал ее ради развлечения. Но Лена поняла это слишком поздно. Она встала на колени, целовала мне руки, плакала, просила у меня прощения и каялась. Она говорила, что Марченко заставил ее помочь ему захватить мою фирму, что она была игрушкой в его руках, глупой женщиной, которой просто хотелось красивой жизни. Ее разум находился все это время словно в тумане. И только после того, как Марченко выгнал ее, она, наконец, прозрела и поняла, что любила понастоящему только меня. Может быть, она говорила вполне искренне. Но я не верил ей. И я не мог простить ее. Если бы на моем месте был другой человек, то можно было, наверное, все забыть и начать новую жизнь, но мы с Леной не начали сначала. Она уходила навсегда. Потому что я попросил ее уйти и забыть обо мне.
   Было слишком позднее время. Почти час ночи. Морозный ветер кружил снежные хлопья, сугробы искрились в свете фонарей. Я не собирался ни прощать Лену, ни, тем более, мириться с ней. Но, чисто по-человечески, меня разжалобили слезы бывшей жены. Я понимал, что морально ей очень плохо сейчас. Я сжалился и отвез Лену к дому ее отца.
   Он жил на площади Чернышевского в большом здании сталинского ампира, украшенном монументальными арками. Мама Лены умерла в 1993 году от рака. Отец моей бывшей жены давно был женат на другой женщине. Раньше Лена с отцом почти не общалась, но, будучи вышвырнута любовником на улицу, вспомнила про своего родителя и нашла приют в его квартире.
   Я не стал заезжать во двор, а остановил машину напротив, перед перекрестком. Из окна автомобиля я смотрел вслед бывшей жене, наблюдая, как маленькая фигурка Лены исчезает в огромной заснеженной арке. Я мысленно попрощался с ней. Мне взгрустнулось, но я отчетливо понял, что это и есть тот самый перекресток жизни, на котором каждый из нас выбирает свой собственный поворот.
   Санкт-Петербург, 2015

Тимур Лукьянов Коммерция Петербургский роман