   Кама с утрА
   Картинки к Фрейду
   Татьяна Росс

   «Есть только один вид путешествия,
   которое возможно – в наш внутренний мир.
   …нельзя убежать от себя самого…

   Путешествие по всему миру – это только символическое путешествие.
   И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою душу».
Андрей Тарковский,
«В поисках себя»

   Бытие определяет сознание.
   Либидо определяет бытие.

   © Татьяна Росс, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

От автора

   Они не хотели быть такими…
   Они не хотели так жить…
   Они пытались жить иначе… Мечтали о счастье…
   Они меняли свою жизнь, переезжая в другие города и страны…
   Но все случилось, как должно было случиться…
   Они не сумели изменить себя…

   То, что в глубинном детстве проникает в подкорку, червем проползает в мозгу дорожками, ведущими нас по жизни. Именно они, въевшиеся в подсознание «уроки детства», диктуют нам наши взрослые поступки. Мало кому удается проникнуть в собственное Я, перекрыть ненужные, гадкие, низменные ходы и лазы, изменив тем самым течение жизни.

   А поэтому… мы, как и они, так же, как все… живем так, как диктует подкорка… Увы, нередко она ложится на яркое полотно жизни черными тенями подсознания…

Вера

   1.
   – Кама с утра выглядит как жеваный пряник, но не надо огорчаться, еще пять минут. Дольку ледяного огурца на веки и горячий кофе внутрь, и буду в норме… – ритуально повторяю я ежедневно, разглядывая себя в зеркале. Ежедневно расстраиваясь и ежедневно успокаивая себя.

   Отражение не радует. Возраст проглядывает. Там морщинка, тут намек на складку, здесь легкая отечность. Пока еще легкая. Лет десять назад всего этого не было и в помине, даже если не спала всю ночь. Не просто не спала, ворочаясь с боку на бок, не спала, забыв про сон, кувыркаясь в безумном ритме дурных привычек. Теперь не пью, не курю, всю энергию пустила на мирные цели, но видок все равно уже не тот:
   «Эх, Кама, бедная Кама… особенно с утра…»

   Кама – прозвище со времен школы. Производное от фамилии Каманина. Нормальная фамилия, нормальная кличка. Кто-то, не помню, кто, когда-то, не помню, когда… сократил мою фамилию до этого короткого слова. Так делали все. Зайченко стала Зайкой, Шурафетдинова звали Шуркой, с годами напрочь забыв его настоящее имя Борис, ну а я, вот, стала Камой. С тех пор утекло много всего прочего, с одноклассниками я давно не общаюсь, и мало кто в моем сегодняшнем окружении знает, что я – Кама. Как, впрочем, мало кто знает, кто я вообще…

   Я и сама иногда забываю. Вернее, стараюсь забыть. Но прошлое выползает из под самых дальних залежей подсознания, и черными кляксами проявляется в моих снах. Воспоминания не спрашивают, хочу ли я их помнить и видеть. Пережитое когда-то является ко мне сегодняшней в сновидениях принудительным порядком. Сны снятся по собственному сценарию. Рисуются в голове, задурманенной ночным морфием, независимо от желаний. Ты гонишь неприятные воспоминания, пытаешься не думать об этом днем, но ночными кошмарами они пробираются в мозг и копошатся, разрывая голову нестерпимой болью.

   Многое из памяти я вычеркнула толстым фломастером так густо, что невозможно угадать даже часть картинки. Стерла, как ненужные файлы из памяти компьютера. Но Камой я люблю себя называть. В этом есть что-то по-детски трогательное. Особенно хорошо это имя успокаивает, когда становится жаль себя, а пожаловаться некому. Мне ведь совсем некому жаловаться. Некому…
   – Кама, бедная Кама, – говорю я сама себе и становлюсь еще более беззащитной, более несчастной.

   2.
   В то утро было все, как всегда…

   Тишину резанул судорожный звонок будильника. Круглый, допотопный металлический монстр, неизвестно откуда взявшийся в нашей современной квартире, буравил сонные мозги. Максим спал как убитый, то ли на самом деле не слыша трезвона, то ли делая вид, что не слышит. Я же слышала трель даже из своей спальни. Мы давно спали с Максом в разных комнатах.

   Я встала и прямо в ночной рубашке зашла к нему. Лежа на боку, натянув одеяло на голову, он сопел, не шелохнувшись. Будильник бился в истерике, дрыгаясь в конвульсиях всем своим пышнотелым корпусом, словно в бешенстве, что на него не обращают внимания. Хлопнув по железному колпачку ладошкой, я вырубила трель и, тронув мужа за плечо, пробурчала:
   – Вставай, не слышишь? Труба зовет…
   Максим непонятливо захлопал глазами, как слон ушами в минуту смертельной опасности. Наклонившись к его лицу, я почувствовала неприятный запах изо рта.
   – Да нет, это не слон… это Змей Горыныч! И что только пил вчера? – подумала про себя, а вслух сказала, – вставай, черт возьми… как ребенок, в самом деле. Каждый день одно и то же.

   С трудом разлепив веки, Максим посмотрел на меня. В глазах мелькнуло легкое понимание, хотя взор еще туманился предутренними видениями. Продолжая хрипеть и скрипеть, он оставался лежать, не пытаясь приподняться. Блаженное выражение лица, полусонный взор в никуда и своеобразные стоны, а также легкое шевеление под одеялом в районе паха навели на мысль:
   – Дотрахивает недотраханную во сне очередную телку, – не зло подумала я.
   Максим потянулся. Потом резко сунул руку под одеяло и яростно стал чесать низ живота.
   «Как бы не принес в дом заразу, – пронеслось в голове. – От этого любителя секса всего можно ожидать».

   Вернувшись к себе, я накинула на голое тело любимый шелковый халатик цвета бирюзы, шедший к моим глазам, уселась на пуфик перед зеркалом и занялась утренним макияжем – всматриваясь в отражение, заработала пальцами, размазывая крем по белой коже.
   «Вечером в постель не загонишь… а утром валяется, не добудишься, – с раздражением думала я, продолжая кончиками пальцев утрамбовывать влажную массу на висках».

   В глубине души я понимала, что злюсь напрасно. Злюсь просто так. Потому что ночью опять пришлось видеть то, о чем вспоминать не хотелось. На самом деле, Максим не страдал безответственностью и, хотя подъемы по утрам давались ему с трудом из-за его «совиной» натуры, обычно поднимался без подталкивания с моей стороны. Повода ругаться на нежелающего вставать с кровати супруга не было. Но была причина…

   Последнее время наши отношения вконец испортились. Мы заводились с полуоборота буквально на пустом месте. Если когда-то для скандала требовались веские основания, то теперь мы могли разораться из-за сущей ерунды. Я прекрасно знала, что Максим встанет и пойдет на работу, а уж если у него по плану важная деловая встреча или совещание, то поскачет, как миленький. Выпьет кофе, возьмет папку с документами и в момент включится в рабочий ритм. Макс умеет врубаться «на автомате», одним щелчком переключаясь с состояния «сон» в состояние «работать». Иначе, видимо, он не стал бы таким успешным.

   Тем не менее, я злилась и выходила из себя. Стоило Максиму сказать что-нибудь не то, посмотреть на меня не так или просто-напросто промолчать… В любом случае, каждую секунду из искры могло возгореться пламя – из неверного слова, недоброжелательного взгляда или молчания мог возникнуть скандал. Про себя я нередко называла нашу квартиру горячей точкой, как называют телекомментаторы территории, где идут военные действия. У нас все было на грани. Порой казалось, что вот-вот, и кто-то из нас схватится за нож.

   «Настоящая семья. Все как положено. Холод, граничащий с ненавистью. Никакого секса, одни телодвижения раз в год, – продолжала размышлять я, с остервенением втирая крем в свои несчастные щеки, – все, к чему стремилась: муж, ребенок, дом… что еще? Господи… все прекрасно, господа присяжные…»

   Я снова взглянула в зеркало и снова пожалела себя.
   «Кама, бедная Кама… А ведь думала, что буду счастлива, выйдя замуж за Максима. Кто знал, что все закончится так плачевно…»

   Молодые девушки мечтают выйти замуж – строят планы, в роли женихов воображая «принцев» и всенепременно на белом коне. И, что удивительно, принцы находятся. Однако стоит сходить в ЗАГС, все переворачивается с ног на голову – прекрасные принцы быстро превращаются в чудовищ. Улыбки женихов, светлые и радостные, после регистрации в госучреждении деформируются и становятся саркастическими, в лучшем случае, и пренебрежительными, в худшем. А то и откровенно издевательскими. Говорят, на Западе мужчины после брака относятся к жене с большим вниманием и пиететом, чем до этого. Вроде как она становится ему дороже. Не знаю, ничего сказать не могу. Но вот то, что наши делают все наоборот, вполне могу засвидетельствовать.

   Бывший жених, еще вчера смотревший на вас влюбленными глазами, став мужем, тут же начинает коситься и выискивать, к чему бы придраться. До свадьбы вами были довольны и восторгались даже мелкими шалостями: «Ах, детка, ты опоздала на час… Понимаю, надо было договорить с подругой… Ничего страшного, я подождал, главное – ты пришла, радость моя». А после свадьбы даже ваши достоинства начинают раздражать и бесить новоиспеченного супруга: «Ты что, не могла вчера погладить рубашку? Долго не засыпала дочка? Ты устала? Чем ты весь день занималась? Наверное, опять трепалась с подругами…» Скажете, не так?

   Может вам повезло. Мне – нет. Разве об этом я мечтала, думая о семейной жизни? Я в этом плане типичная женщина. А значит, мечтала, что буду слышать «Как ты спала, любимая?» по утрам, «Тебе налить вина, солнышко?» во время совместного ужина, «Повернись, родная, я тебе поглажу спинку» перед сном. А что имею? Не жизнь, а рутина, какой-то вечный пост, когда ничего нельзя – ни сладкого, ни вкусного, ни веселого, ни… Короче, ни-ни в третьей степени. Добилась ли я счастья, к которому стремилась? С одной стороны, явно нет. Но с другой, назвать несчастной меня может только идиот. Посудите сами…

   Мой муж, Максим – удачливый бизнесмен. Не олигарх, конечно, но вполне упакован, как нынче принято говорить. То есть все в пакете, три в одном. Не старый, в соку, как Карлсон. И в отличие от этого шалуна, кстати, без живота. Макс представительный. Как говорила бабушка моей подруги Галки – видный. То есть издалека виден. Про Макса точно можно так сказать. Он привлекает к себе внимание за версту. Так что если быть объективной, мой муж реально эффектный. Правда, при близком рассмотрении и придирчивом взгляде, можно увидеть, что с него сыплется перхоть, а над трусами собрался приличный кружок жира. Не большой, к слову сказать. Но есть.

   Объективности ради должна добавить – перхоть он постоянно тщательно счищает и пользуется дорогими шампунями, чтобы ее извести. А жирок впихивает в тугие джинсы. Плюс носит широкие рубашки, чтобы не вырисовывалась тощеватая грудка. Если бы он знал, как смешон, когда оглядывает себя в зеркало с достоинством гранда. Иногда я подсматриваю за ним, крутящимся перед своим отражением, словно девица на выданье… Бывает трудно сдерживать смех.

   Нет, но если не придираться, Максим мужик и видный, и завидный. Не зря за ним всю жизнь бегают бабы. Он отлично смотрится, особенно когда садится в свой джип. Тут сомневаться не приходится. Наблюдая за мужем в его блестящем «лексусе», сама себя ловлю на мысли: как же он чертовски хорош!

   Да уж, мужчину машина украшает. Ничего не скажешь. А что украшает женщину? Особенно если ей за сорок. Ну, чуть-чуть за… Вопрос, конечно, интересный. Но риторический. Ибо ответа на него нет! Когда морщинки да отеки, и бриллианты с шубами не помогут. Может, в этом проблема. Проблема тупика, в который попала я. И в который попадают тысячи таких же, как я, сорокалетних. Есть ли выход из этого тупика, черт побери?! А может, я зря ищу черную кошку в темной комнате?

   Так о чем я? Ах, да… О мечтах о семейном счастье. Я не оригинальна. С детства, как и другие девчонки, мечтала о семье. Муж – опора и защита. Человек, который обеспечивает семью – кормит-поит-наряжает. А жена создает уют в доме. Мужчина с утра спешит на службу, жена чмокает в щеку и провожает, глядя ему в след. Потом отправляет двоих детишек в школу. Их непременно должно быть двое. Мальчик и девочка. Детские выдумки. Откуда я набралась этого, сказать трудно – мои родители не были примером для подражания. Скорее всего, это бабуля успела вбить в меня эти глупости. В общем, уверенность в том, что семья – залог женского счастья, прочно засела в голову и многие годы держала в своей власти, диктуя поступки. Впрочем, до сих пор для многих российских девчонок именно замужество программируется родителями как цель в жизни. «Образование, конечно, нужно получить, но главное не оно, а муж», – твердят, как заученное, мамы и папы. Брак как панацея. Муж как предел женского счастья. Муж – предел счастья? Ага. Не смешите мои тапки… Скорее, беспредел. Но тогда… Тогда, когда я повзрослела, так же, как и остальные, только и смотрела по сторонам, в поисках кандидата на это свое женское счастье. Ау, ты где? Откликнись. Возьми меня под белы руки и отведи в ЗАГС. И будет нам обоим счастье во веки веков. Будем жить-поживать, добра наживать и умрем в один день. Тьфу, что за глупости, в самом деле? Но ведь они твердо вбиты в головы огромного количества девчонок.

   И вот я вышла на тропу поиска жертвы. Благо, данные у меня отменные. Я и сейчас еще вполне ничего. Ну, если бы не пара намечающихся морщинок. Но тогда… Тогда я отлично понимала себе цену. И лишь бы к кому в руки не шла. Я искала ЕГО – своего принца на белом коне. Увидев Максима, я почувствовала щелчок в голове: «Вот… Вот, это он». Тот, о котором мечталось в девичестве. Вообще-то, если честно, это не правда. В смысле, в детстве я мечтала совсем о другом герое. Своего принца я представляла в виде былинного Добрыни Никитича или Алеши Поповича, широкого в плечах, как трехстворчатый шкаф. Краснощекий мужик в железной кольчуге улыбался с васнецовских иллюстраций к детским сказкам, обещая защиту и опору. Чуть позже, когда мои одноклассницы влюблялись в киногероев, таких, как сексуальные Ван Дамм или Ричард Гир, я грезила Шварценеггером. Меня привлекала его брутальность, выпирающие мускулы, зверский оскал, что в моем сознании означало мужское начало. Шварценеггер в моем понимании стал вариантом современного Никитича или Поповича. Тогда я еще не знала, что сила не только в накачанных мышцах, вернее, не столько в них…

   Когда я познакомилась с Максом, я уже не была неопытной девчонкой и понимала, что сила мужчины не в умении драться. Я уже знала, что защиту женщине обеспечивает не тот, кто умеет махать кулаками, а тот, у кого есть деньги нанять охрану. А сам «герой» или, иными словами, принц, вполне может быть и маленьким, с узкими плечами и даже с большой попой. Мне были знакомы такие мужчины. Такие же большие и мускулистые, как Шварценеггер, крутились вокруг них, обеспечивая их безопасность. Так что и мясистый дядька с толстой задницей в наше время может оказаться вполне сильным и смелым. А что? Если за его спиной дюжина ван даммов.

   Нет, ну не подумайте… Мой Макс не был таким. В смысле, он не был старым и безобразным. Несмотря на легкую сутуловатость и даже немного женское тело с узкими плечами и полноватым задом, Максим, тем не менее, был вполне эффектным. Недостатки фигуры не сильно бросались в глаза – он всегда умело скрывал их от постороннего взгляда. А в сочетании с далеко идущими планами, хорошими связями и неплохими принципами для бизнесмена все это и вовсе виделось удовлетворяющими ингредиентами рецепта будущего успеха. Макс был человеком, который мог стать моим Добрыней Никитичем. И хотя тогда он был только в самом начале карьеры, я прекрасно понимала – это тот, кто обеспечит опору и защиту мне и нашим детям. Максим надежный, а это очень важно для мужа. Но то, что он надежен в одном и безнадежен в другом, я тогда не задумывалась.

   Короче, присмотревшись к Максиму, я сделала на него ставку, наивно полагая, что замужество с ним будет удачным… А удачный брак – это решение всех проблем. Как я поняла потом, брак может рассосать определенный ряд твоих неприятностей, но он порождает новую цепь забот и треволнений. Выйдя замуж, ты как бы переходишь из одного вагона поезда в соседний. Люди вокруг тебя другие, но трясет все также. Однако поняла все это я позже. Тогда же я витала в облаках юношеских представлений о муже и мечтала ухватить свою жар-птицу за хвост…

   Охота на Макса началась с бонуса. Первый же его взгляд в мою сторону говорил – я ему нравлюсь. Ободренная, я развила активную деятельность. Вспомнив все «примочки» по захвату выгодного мужа, которых набралась от подруг и из разных «умных» книжек, типа пособий «Как завоевать сердце мужчины за две недели», я приступила к делу. Мне тогда было немало лет. Немало по сравнению с глупой девчушкой-подростком, ничего не соображающей в жизни. Но достаточно мало, чтобы казаться Максиму свежей и юной. Я умело выставляла напоказ свои женские прелести, научившись предъявлять то, что заслуживало интереса, и прикрывая те места, которые вызывали сомнения в их прелести. Я знала, как правильно одеваться, не носила короткие юбочки, обтягивающие майки. Уже тогда я знала, что такое вульгарность и пошлость. Длина моих юбок была ровно такой, чтобы показывать ноги, но не открывать задницу, когда я наклоняюсь. Я выглядела со вкусом и стильно. Но самое главное, что мне помогало в достижении задуманного, было знание мужской психологии. Нет, конечно, я не заканчивала психологических курсов. Да и семинаров «Как стать стервой» тогда еще не проводилось. Но жизнь научила меня многому. О, как больно учила меня жизнь… Но сейчас не об этом.

   Все мужчины разные, и ключики к каждому надо подбирать индивидуально. Однако основной принцип завоевания – «запретный плод сладок», срабатывает на ура, за небольшим исключением. Макс был тем человеком, который без проблем получал женщину не только для похода в кино, но и в койку. Я сразу поняла – если буду как все, вольюсь в шеренгу остальных. Мне никак не хотелось стать одной из этой шеренги. В игре с Максом надо было включить режим «Недотрога». И я стала изображать запретный плод. Экзотический фрукт. Привлекающий внимание неординарным видом и сладко-горьким запахом.

   Я искусно морочила Максу голову. Выдерживала положенное время для телефонного звонка. Отказывалась встретиться, заставляя его названивать и просить о свидании. Но в то же самое время я всегда чувствовала ту грань терпения мужчины, которую нельзя переступать. В момент, когда Макс начинал напрягаться из-за того, что не мог дозвониться, я сама набирала его и ворковала в трубку. Я видела, что моя тактика срабатывает, и твердо гнула свою линию.

   Прежде чем Максим получил доступ к моему телу, ему пришлось изрядно попотеть. Мы ходили в театры, рассматривали картины, часами рассуждая о том, что же хотел изобразить на полотне мастер, демонстрируя друг перед другом широту своего кругозора. Я блистала, заранее тщательно готовясь к каждому мероприятию. Если мы шли на выставку творчества Модильяни, я перед этим досконально изучала, кто это и чем интересен. Максима такая светская жизнь восхищала, мне казалось, он втянулся в процесс, доставляющий удовольствие необычностью. Он дарил розы, золотые украшения, роскошные конфеты в импортных коробках. Это было замечательное время, очаровательное романтическим флером.

   Ну, вы, конечно, понимаете, что с Максом выдержать абсолютно пуританский стиль встреч было невозможно. Но я сдавала позиции медленными шажками. Когда после ужина в ресторане он отвозил меня домой, мы целовались в его машине. Машина ограничивала наши возможности. Ведь мимо шли, пусть и редкие, прохожие, а окна не были тонированными. Поэтому наша близость автоматически ограничивалась рамками пространства машины.

   Я жила в квартире одна, и если бы он об этом узнал, было бы сложно открутиться от его намека зайти ко мне «на чашечку кофе». Самой последней дуре понятно, чем заканчиваются такие «чашечки». А потому я до поры до времени скрывала то, что ко мне вполне можно и зайти… Когда я уже не могла больше игнорировать его вопросы: «С кем я живу?» и «Почему нельзя подняться на минутку?», объяснила, что вообще-то квартира принадлежит мне одной, но сейчас у меня гостит троюродная тетушка из Крыжополя. Я понимала, что врать никак нельзя. Ведь если дело дойдет до серьезных отношений, все выяснится. Поэтому не «городила огороды», а придумывала версии, близкие к правде. Нельзя было откровенно врать, например, что со мной живет сестра. Куда она потом вдруг подевается? А вот тетушка, которая временно когда-то гостила у меня, уж точно забудется со временем.

   Макс же в то время еще жил с родителями, и к нему тоже мы поехать не могли. Все складывалось как нельзя удачно и какое-то время моя технология срабатывала. Мы ограничивались поцелуями в недавно купленном Максом «бумере» – так любовно называли тогда владельцы свои BMW. Чтобы не сильно заводить и без того уже горящего парня, я старалась не доводить поцелуи до пункта кипения. Ну, то есть тормозила, когда ситуация переставала быть томной, а становилась взрывоопасной. Мой сексуальный опыт помогал определить с точностью до минуты, когда момент будет упущен и все примет необратимый характер – когда мужчина теряет голову и может изнасиловать тебя прямо на глазах у прохожих. Это не входило в мои планы. Как бы то ни было, наши встречи были скорее романтически-интеллектуальными, а не сексуально ориентированными развлечениями.

   Потом неожиданно для нас обоих случилось непредвиденное – на голову Макса свалилось счастье в виде жилплощади дальней родственницы, умершей бездетной и оставившей наследство. Однажды, когда мы ехали после театра домой, я не заметила, как он привез меня к себе, на ту самую квартирку. Он был уверен, что теперь-то уж ЭТО случится. Придумать, почему я не могу зайти к нему, было невозможно. Тем более что я не подготовилась заранее. А на экспромт меня в тот раз не хватило. Мы поднялись на пятый этаж пешком – в пятиэтажках лифт не предусмотрен. Макс целовал меня в подъезде куда более страстно, чем это обычно происходило в машине. Он, видимо, не сдерживал себя, ожидая, что теперь уж все, наконец, случится. Я поняла, что попала в ловушку – пришел час расплаты. Но моя интуиция подсказывала – еще рано, держись за подол юбки, не дай ему прорваться.

   Когда мы ввалились в квартиру, Макс на какое-то время отпустил меня, решив продемонстрировать владения. Мы заглянули на кухню, затем прошли в комнату… Квартира пахла новой краской, клеем, которым клеят обои, в коридоре даже еще стояла лестница, с которой, видимо, красили потолок. В комнате стоял диван, только накануне привезенный из магазина – с него даже не стянули целлофан. Больше никакой мебели в квартире не было. В кухне в углу единственным белым зубом пустого рта красовался огромный холодильник. Макс открыл его и, нервно хохотнув, захлопнул:
   – Прости, дорогая, но я не подумал об этом…
   Я прекрасно понимала, о чем он подумал. И о чем думает сейчас. Он думает, как бы скорее меня раздеть. И это были понятные мысли.

   Макс снова прижал меня к себе и мы, сделав пару шагов, повалились на диван. Одной рукой он держал меня, другой торопливо расстегивал мою блузку. Я дернулась, желая освободиться из его объятий, понимая, что у меня не много шансов на этот раз. Однако скользкий целлофан «поехал» подо мной, и мы скатились с дивана. Макс неловко рухнул, чертыхнувшись – видимо, ударился о деревянный пол локтем. Сморщившись, растирая ушибленное место, спросил:
   – Вер, неужели ты не хочешь? Мы же взрослые люди. Не понимаю… не хочешь?
   – Хочу… но всему свое время.
   Я встала и прошла к выходу:
   – Поверь, ты еще будешь мне благодарен. Не надо так… Не торопи меня. Так будет лучше…

   Если бы Максиму пришло в голову спросить, кому будет лучше от того, что мы целуемся до умопомрачения, а затем в самый острый момент прерываем накатившее возбуждение, я бы не нашлась, что ответить. На самом деле это было иезуитской пыткой и для меня, потому что Макс мне нравился и здорово возбуждал. Но я стойко держала рубежи, видя перед собой большие цели. Я по-настоящему влюбилась в него, и от этого «движение сопротивления» его напору давалось мне с огромным трудом.

   Моя «неопытность» в сексуальных делах нравилась Максу. Какое-то время он даже думал, что я девственница и поэтому так упорствую, не позволяя ему ворваться в святая святых. Я устроила такой театр, что он стеснялся спросить меня об этом напрямую. Он возился со мной, как с хрустальной вазой, не только боясь сделать неловкое движение, но и переживая, как бы не обидеть меня бестактным словом или вопросом.

   Максим привык к девчонкам, из кожи вон лезущим, чтобы заполучить завидного жениха. Глупышки чуть ли ни в первый же раз, оставшись с Максом наедине, показывали готовность номер один, срывая с себя одежду буквально на ходу. Многие считали, что именно бешеный секс – залог успеха. Но я понимала, что это так лишь в случае, если хочешь заполучить любовника или, как теперь принято говорить, спонсора. Если же ты нацелилась на брак, нужно играть «большую игру». Но многие девочки, приехавшие из провинции, не были искушенными в делах охоты на мужа, да и растягивать процесс им некогда – надо скорее въехать в апартаменты мужчины на жительство. Мне же спешить было некуда. И я растягивала удовольствие, не забывая дать Максу вкусить сладкого, но делала это порционно.

   Девчонки, зазывно заглядывающие в глаза Макса, раздражали его. А секс, который они давали, быстрый и феерический, по принципу «все и сразу» или, как теперь говорят, all inclusive, – не возбуждал его дальнейший интерес. Это как вкусный торт. Им сначала надо зрительно насладиться. Ты смотришь на него, и слюнки текут. И так хочется откусить, а нельзя. Ты ждешь, пока разрешат. Мучаешься, страдаешь, не спишь ночами. Потом тебе говорят: «Ладно, малыш, откуси…» Ты откусываешь кусочек, и во рту все сжимается от удовольствия. Тебе срочно нужно добавить, съесть еще немного, но… Тортик убирают в шкаф со стеклянной дверцей, через которую ты видишь предмет наслаждения, но дверку закрывают на ключ. И ты опять ходишь и соблазняешься. Хочешь и страдаешь. Протяни немного руку и дотронься… Ан нет, стекло не позволяет получить такое близкое и желанное.

   Мужчины, которые хотят секса, конечно, рады первосигнальным девчонкам. С ними никакой возни. Захотелось – получил. А вот жениться все же хотят на скромных. Во-первых, они привлекают самца уже тем, что за ними надо охотиться, задействовать изысканные средства и методы, что само по себе увлекательный процесс. Это возбуждает по принципу «недоеденного тортика». Ну, и, во-вторых, мужчинам кажется, что такая скромница – залог того, что она также легко не отдастся после брака любому подвернувшемуся самцу, возжелавшему ее. Конечно, это вопрос спорный. Но не лишенный основания, чтобы надеяться на положительность ответа. На самом деле, именно из скромниц получаются жены, легко идущие на измену. Они, не нагулявшиеся в молодости, носившиеся со своей девственностью, рано или поздно срываются с тормозов и хотят наверстать упущенное до брака. Но у мужчин своя логика…

   – С «первосигнальными» девицами можно трахаться, но жениться нужно на других, – сказал как-то Макс, поглаживая мою спинку в минуты нашей невинной близости. И этой фразой подписал себе приговор. Когда иногда я теряла рассудок от желания, готовая снять с себя трусики, мне вспоминались эти слова, и я двумя руками хваталась за предметы туалета, понимая, что их потеря означает потерю Максима как жениха.

   Невинную девочку тогда можно было найти лишь среди несовершеннолетних, чего Макс никак не собирался делать. Он не страдал никакими, даже скрытыми, формами педофилии и любил вполне нормальных теток. Причем особых предпочтений у него не было. Чисто внешне ему могла приглянуться любая. Лишь бы не анорексичная и не жиртрест, весившая пару центнеров. Но к юным девицам его никогда не тянуло.

   Макс в то же самое время прекрасно понимал, что девственность у тех, кто старше восемнадцати, нынче большая редкость, и не искал такую. Единственное, чего не доставало Максиму в современных дамах – скромности. Не то чтобы он поставил себе цель найти недотрогу. Думаю, до встречи со мной он не задумывался об этом. Но когда мы познакомились, он споткнулся об меня, как идущий натыкается на крупный валун на дороге. Человек идет себе и не видит ничего, кроме мелькающего леса по сторонам. А потом – бац, стоп… Останавливается – а вокруг него не заросли засохших кустов, а цветники, птицы поют, козочки на полянке пасутся. Так и тут. Жил, встречался, таскался, увлекался. И не знал, что бывает иначе. А тут я. Вся такая из себя воздушная, шелковая, нежная. Белая и пушистая. Пахнущая прериями неведомого ему сада.

   Сейчас принято говорить, что времена невинных девиц ушли в прошлое и мужчин больше не интересует, спала ли его избранница с кем-то до него или хранила ему верность. Это так и не совсем так. Все-таки, какие бы времена ни приходили, потаскуху в жены никто брать не желает.
   – Почему с одними спят, а на других женятся? Во-во… Сами подумайте, – вопрос вечный, не утративший силу и сегодня. Мне казалось, я знала на него ответ…

   Встретив меня, которая в свои двадцать с лишним сохранила душевную чистоту (ну, это я ему себя такой предъявила), Максим завелся не на шутку. Конечно, вряд ли он рассчитывал на физическую девственность в мои годы и с моими внешними данными, но ему импонировало то, как я, при всем при том себя вела. Он прекрасно видел, что по натуре я сексуальна, и терпеливо ждал, когда я отдамся полностью. Ему доставляла удовольствие наша светская возня. Букетно-конфетный период растянулся на несколько месяцев. Но он чувствовал, что я легковозбудима. Стоило дотянуться пальцами до соска, я вздрагивала, будто от электрического разряда. С трудом приходилось держать себя на границе, перейдя которую я уже была бы не в силах сопротивляться. Макс все это чувствовал и знал – как только мы перейдем к ближнему бою, со мной не нужно будет возиться, взращивая мою сексуальность.

   Максим оказался достаточно умным, чтобы суметь оценить мои сексуальные достоинства в сочетании с нравственными принципами, но ему не хватило мудрости и прозорливости, чтобы раскусить неестественность моего поведения. Ну, сами посудите, может ли женщина, не имеющая достаточного сексуального опыта, быть сексуальной? Если она по природе темпераментна и гормоны давят, требуя удовлетворения, она не будет неопытной. Логично? Но у мужчин своя логика.

   Как бы то ни было, период охоты на мужа завершился успешным финалом в виде свадьбы и всеми присущими этому атрибутами. Мне было куплено белое платье, и в ЗАГСе я с гордостью слушала марш Мендельсона, словно он его написал лично для меня. Мы съехались, купили шикарный сексодром – так тогда называли огромные кровати, на которых могли уместиться сразу несколько человек. Решив поощрить мужа за его долготерпение, я показала ему кое-что из моего репертуара. Но боясь, что у него возникнут лишние и ненужные мне вопросы, все же старалась быть сдержанной…

   Первый супружеский год прошел под знаком страсти. Как я уже сказала, я не раскрывалась Максу в сексе по полной. Но, ограничивая качество, я возмещала количеством. Его заводило во мне все – губы, ноги, руки, даже кончики пальцев. Меня он тоже возбуждал. Когда я слышала его голос по телефону – шуршащий, немного хрипловатый, щекочущий… меня окатывала горячая волна и внизу живота чувствовалась приятная пульсация. Иногда мы заводились среди бела дня, оказавшись в массе людей в магазине или в фойе театра. Мы смотрели друг на друга и… раздевали, касались языком губ, шеи, руки скользили по спине, стягивали брюки… Казалось, никто не видит этого. Но наши взгляды были слишком откровенными, и искушенный в таких делах человек вполне мог догадаться, что происходит в этот момент с нами.

   Не знаю, как так вышло, но все это как накатило на нас – внезапно и ярко, так и ушло – быстро и незаметно. Сексуальные чувства притупились, Максим мог месяцами не касаться меня. Наши отношения испортились. Нежное розовое тело, которое Максим еще недавно был готов разорвать на кусочки в пылу возбуждения, теперь не волновало его. Нет, конечно, иногда мы занимались тем, что принято называть занятием любовью или сексом. Но эти занятия не доставляли радости ни одной из сторон, и меньше всего напоминали любовь и очень отдаленно – секс. Это можно было скорее назвать исполнением супружеского долга. Впрочем, такой долг я не собиралась требовать от мужа. Меня это только раздражало. Ну кого обрадует, когда муж вдруг решает совокупиться, вернувшись с вечеринки, на которую ходил без тебя? Ты уже почти спишь, тепло укутавшись в одеяло, и вот-те на… Сначала ты слышишь сопение прямо в ухо, потом в нос бьет волна непонятного амбре – смесь чеснока с ацетоном. Одеяло отбрасывается в сторону, затем задирается рубашка и грубые пальцы лезут… Фи, это так противно.

   Через пару лет после свадьбы у нас родился мальчик, чему мы оба радовались. Макс к этому времени неплохо поднялся, и очередной точкой его успеха должен был стать наследник. И я ему его предоставила. Наследника. Но беременность и рождение сына не только не укрепили отношений, а почему-то еще больше отдалили нас друг от друга.

   Сын рос капризным и избалованным. Всеми вечерами крутился вокруг меня, не слезая с колен. Потом я укачивала его, часами читая сказки, но малыш не собирался засыпать в своей кроватке. В конце концов, приходилось переносить его в супружескую койку. Там, уткнувшись носом мне в грудь, ребенок мгновенно отключался от дневных забот и впечатлений. И засыпал. Первое время Максим аккуратно, пытаясь не разбудить ни сына, ни меня, пристраивался к нам третьим, благо кровать была достаточно широкой. Но мальчик рос, и становилось все теснее. К тому же ночью приходилось просыпаться, чтобы поднять сына на горшок.
   – Мне утром рано вставать, – оправдывался Макс и оставался спать в гостиной на диване.

   Вскоре он купил большой диван в свой кабинет. Раньше там стоял стол с двумя вместительными тумбами по бокам. И пара шкафов с книгами.
   – Я дома почти не работаю, – сказал Макс, и грузчики бодро вынесли этот стол из квартиры.
   На его месте появился новый, уютно вписавшийся в угол комнаты, скорее даже не стол, а постамент под компьютер. Зато освободилось много места для дивана. Удобного, мягкого, больше похожего на кровать.

   С тех пор наши интимные «тусовки» стали еще реже. А когда и происходили, то не в кровати… Иногда это были возвратно-поступательные телодвижения «туда-сюда» на кухне, где Максим, наспех сдернув с меня трусики, пристраивался сзади, приперев к столу. Иногда я попадалась ему под руку прямо в коридоре. Там, сбросив телефон, он усаживал меня на тумбочку, широко раздвинув мои ноги…

   Не скрывая своего отношения к этим действиям, я кривилась и становилась все более раздражительной, вредничала. И, хотя Максим приносил в дом жирный кусок мамонта в виде приличного заработка, всевозможных дорогих подарков в качестве дополнительного бонуса к деньгам, баловал нас с сыном путешествиями и развлечениями, я не переставала жужжать, выражая недовольство. Кому приятно, когда вот так? Стоишь, после завтрака моешь тарелку, и вдруг ни с того ни с сего сзади обхватывают тебя за талию, нагибают… Ты лицом чуть ли не в раковину с грязной посудой… И задирают халат. Даже трусы стаскивать не надо. Ты с утра не успела их надеть. А потому вход свободен. Милости прошу. Не лезет? Сухо? Ничего страшного. Можно намочить палец под водой – она вон, бежит из крана… Сунуть сначала палец и вперед – пара ритмичных движений и готов. А ты, ты готова? Кого это интересует… Зато муж доволен. В качестве нежности – легкий хлопок по заднице. И с чистой совестью на службу.

   Или наоборот. Он пришел со службы. Поздний вечер. Ты едва уложила сына, устала до обморока. У ребенка режутся зубы и ты регулярно недосыпаешь. Села около телевизора. Глаза слипаются, голова озадачена вопросом: «Что сделать, чтобы ребенок не орал ночами?» И тут подходит он.
   – Дорогая, – слышишь ты мягкий тенорок рядом с собой, – устала?
   О, кому-то интересно твое настроение… Но не долга твоя радость. Открываешь глаза… Перед твоим носом мужнин член. При полном параде. Эрекция на триста процентов. Торчит металлическим накалом и от перенапряжения дергается.
   – Открой ротик, девочка, – ласково говорит он и, не ожидая, когда ты сама откроешь, легонько просовывает пальцы между зубов.
   – Э-э-э-э, – только и успеваешь промычать ты, но сказать уже не в состоянии. Член заработал, двигаясь все быстрее…
   – Спасибо, родная, – говорит муж, запахивая халат. И даже имитирует благодарный поцелуй, прикладываясь к твоей щеке губами.

   В конце концов, Максим совсем перестал лезть с сексуальными домогательствами.
   – Ах, ты так не хочешь, тогда вообще никак… – продемонстрировал мой муж однажды свое отношение к моему наморщенному носику на его предложение. С тех пор его разовые порывы уже почти никогда не повторялись.

   Сначала мне казалось это нормальным для семьи. Сотрудницы-девчонки за чашкой кофе делились семейными тайнами. То одна, то другая рассказывала о наскучивших мужьях и об их тошнотворных домогательствах.
   – Как же этот боров мне надоел, – жаловалась Светка, прожившая с мужем десять лет, – не секс, а наказание. Скорее бы полным импотентом стал. А то ни туда, ни сюда. Стоит на полшестого. Влезть не может. Елозит, испачкает всю. А толку ноль. Одна головная боль. Тьфу!
   – А с импотентом, думаешь, лучше? – вступала в разговор более зрелая Элла Петровна, – вот мой уже лет пять как вообще ни-ни… Ни туда, ни сюда, никуда. А я-то живая, нервные окончания не отмерли еще. Хоть бы как уж…
   – Придумали, Элла Петровна, беду! Найдите любовника, – советовала Светка.
   – Ага, не с моим мужем. Он как собака на сене. Сам не гам, и другому не дам. Да и, между нами девочками говоря, кому я нужна в мои-то годы и с моим пятьдесят восьмым размером?

   Слушая разговоры коллег и приятельниц, я понимала, что секс — необходимый элемент семейной жизни, но не достаточный. А может, и наоборот, секс достаточное, но не необходимое условие брака? Супружество, по устоявшемуся в обществе мнению, убивает чувства и желания. Мало кто мог похвастаться кипучими сексуальными отношениями с собственным мужем на протяжении многих лет. У кого-то раньше, у кого-то позже происходит умирание всего того, что приводит пару к алтарю. А приводит туда большинство из нас желание заниматься сексом друг с другом, а отнюдь не желание вести совместное хозяйство.

   Понятно, сейчас нет необходимости бежать в ЗАГС, чтобы после штампа в паспорте заняться сексом. Можно и без этого удовлетворять половые нужды… Но многие все же женятся и выходят замуж. Типа «вместе будем жить, детей рожать, купим кухонный комбайн и по утрам в четыре руки будем печь булочки на завтрак». Может так кто и думает. Но на деле, все равно все это делается, чтобы иметь регулярный, качественный секс с любимым человеком.

   Но алтарь или, говоря современным языком, отдел записи актов гражданского состояния становится Рубиконом, перейдя который жених с невестой, превращаясь в мужа и жену, могут заниматься сексом столько, сколько их душе угодно, но как по мановению волшебной палочки, угодно им становится все меньше и меньше. Будто кто-то невидимый охлаждает их темперамент, снижает потенцию. Однако это касается лишь законной супруги. С любовницами почему-то наши мужья вполне потентны и темпераментны.

   Прожив с Максимом больше десяти лет, я поняла, что либо должна развестись, либо у меня поедет крыша. Семейная лодка давала течь, а театр, называемый браком, требовал обновления репертуара. Этот театр скорее напоминал не зрелище, а военные действия. Ежедневные стычки на ровном месте и отсутствие секса подводили черту. Считая неприличным навязываться мужу в постели, я не трогала его даже в минуты моих гормональных взрывов. А он словно не видел в упор ни меня, ни моих мучений. По утрам, дежурно чмокнув в ухо, убегал по своим делам, возвращаясь домой все позже и позже. Мы попали в замкнутый круг, из которого никак не могли выбраться.

   3.
   То, что у моего мужа хватает потенции и темперамента на других женщин, я поняла давно, еще до родов. Работая с Максом в одной фирме, я не могла не видеть того, что происходило вокруг. Скрыть его интереса к курьерше Таечке, которая едва окончила школу и, не поступив в институт, пришла к нам перекрутиться год до следующего приема, было невозможно. Тупая девка, не имеющая ничего, кроме длинных ног, привлекала внимание моего мужа и других самцов своим плоским задом, преднамеренно наклоняясь перед мужиками, не сгибаясь в коленях, чтобы показать имеющееся под юбкой. Имелась же у нее там лишь едва видимая полоска трусиков, врезавшаяся в промежность, что довелось увидеть и мне. Хотя я терпеть не могла эту безмозглую курицу, даже меня она возбудила видом своих оголенных гениталий. То, что после таких Таечкиных упражнений вставало у мужиков, сомнения не вызывало. Меня бесила и эта вертихвостка, и сальный взгляд Максима, скользящий по ней, когда она мелькала поблизости. Все это раздражало, но предъявить что-либо конкретное супругу я не могла. На мои упреки он отвечал смехом, заявляя, что я все придумываю из-за врожденной и явно гипертрофированной ревности.

   Но однажды я зашла в комнату, где стояли печатные аппараты, чтобы сделать копию каких-то документов, и увидела ритмично двигающуюся взад-вперед спину моего мужа. Я чуть не задохнулась от возмущения. На Максиме была голубая рубашка в почти невидимую полоску, которую ранним утром я выглаживала собственными ручками. Приспущенные джинсы оголили обе половинки его пухлой попки, покрытой черными волосками. Ту, которую он так задорно трахал, было не видно. Максим собой полностью прикрывал женское тело. Лишь две тонкие ноги в босоножках на огромных каблуках торчали в разные стороны из-под Максимовых рук, безвольно дергаясь в такт движениям его волосатой задницы. Это были Таечкины босоножки. Встав, как вкопанная, я наблюдала за действием, словно мазохистка, получавшая удовольствие от боли. Вдруг раздался писклявый, почти детский голосок:
   – Макс, ну… давай же… давай… еще… сильнее… ну же…

   Увиденное и, особенно, услышанное, резануло болью. Будто резко ударили под дых. Или без предупреждения и наркоза вырвали зуб. Возможно, просто от неожиданности. Я едва сдержалась, чтобы не зарычать от бешенства. Но чутье подсказало, что лучше перенести скандал на домашнюю территорию, и потусторонняя сила, вмешавшаяся в ситуацию, вытолкнула меня из комнаты, где мой милый наслаждался жизнью.

   Дома, едва дождавшись мужа с работы, я устроила скандал. Но Максим, сначала опешив, быстро взял себя в руки и успокоил меня, сославшись на то, что из-за моей беременности, которую мы оба страшно боялись сорвать, он не может заниматься со мной сексом.
   – Вера, ты несправедлива, – невозмутимо заявил Макс, – ты так долго не могла забеременеть… И теперь, когда это случилось… Я пошел у тебя на поводу… Мы не спим с тобой уже третий месяц… Что же ты хочешь? Я же не труп и не старец…

   Надо сказать, что хотя и до моей беременности секс происходил у нас не чаще, тем не менее аргументы мужа подействовали. Тем более что у меня действительно были основания не допускать его к своему телу. Я понимала, что одним оральным сексом его не удовлетворить, да и мне эта «радость» вовсе ни к чему… И отступила.
   – Ну, ну… – я не знала, что сказать, – ну, хотя бы не на работе…
   – Хорошо, хорошая моя, – миролюбиво согласился Максим и добавил, – а тебе пора уходить в декрет и не шляться по офисам, не правда ли?

   Он был прав – работать дальше в фирме мужа и ежедневно наблюдать за его шашнями с Таечкой я не могла. Правда, мое увольнение не спасло ситуацию. Максим приходил домой с блуждающим, плутоватым взглядом и запахом женского парфюма все чаще. Меня это расстраивало и раздражало, но я не могла ничего сказать. Я боялась поднимать волну, не желая дальнейших разборок, которые могли привести к более неприятным, а может даже трагическим результатам, нежели переживания на предмет откровенных измен мужа. И я решила ситуацию по-своему…

   …Я провела весь остаток беременности, сняв коттедж за городом, уговорив себя, что после родов наши отношения утрясутся. Макс таким поворотом тоже был крайне доволен. Типа, с глаз долой, проблем меньше.
   – Чу-у-удьненько, – ворковал он, глядя, как я собираю чемодан, – свежий воздух, молочко, сметанка деревенская, за-а-мечательно… Это так полезно для тебя и нашего малыша.
   Его ерничанье было противно, я прекрасно видела, как он радуется моему отъезду, и понимала, почему….

   Так получилось, что к началу моей беременности наши сексуальные отношения свелись к минимуму, а в период беременности – к нулю. После родов они являли собой разовые редкие всплески, похожие скорее не на секс, а на спаривание. Без прелюдий, без ласк, на ходу, не глядя друг на друга, в полусне или во время утренней эрекции мужа. Впрочем, я уже говорила об этом раньше. Постепенно и это ушло в прошлое… Частично и по моей вине.

   Когда сын подрос, я решила выйти на работу. Мы наняли пожилую женщину, чтобы она смотрела за ребенком и вела хозяйство, пока я занята. Дома сидеть мне не хотелось. Макс, конечно, уговаривал не работать вообще, ссылаясь на свои более чем высокие доходы, позволяющие нам жить безбедно. Но когда я пришла в бюро, поняла, что это не единственная причина его версии.

   Таечки на фирме давно не было. То ли она-таки поступила в институт, то ли вышла замуж. Но и без нее у меня хватало оснований для ревности. Фирма расширилась, заказчики прибывали, потому и сотрудников стало больше. По коридору шастали длинноногие девицы, призывно заглядывающие в глаза моему мужу.
   – Да, у вас тут дом моделей, а не строительная фирма, – сказала я, присвистнув. – Может, вы открыли филиал Юдашкина? Раньше одна Таечка обслуживала и справлялась, а теперь вон сколько…
   Муж ухмыльнулся, видимо, довольный работой кадровика, умевшего подбирать сотрудниц. А может, он сам занимался этим вопросом. Но у меня не было никакого желания выяснять, что делают девицы в фирме моего мужа и, что самое главное, не хотелось даже думать о том, что делает мой муж с этими девицами.

   Решив не провоцировать лишние скандалы и не расстраивать и без того не самую крепкую нервную систему, я устроилась на работу в другом месте. Меньше знаешь, лучше себя чувствуешь – неплохое правило, которым руководствуются мудрые дамы. К разводу я была не готова. Столько сил приложить, чтобы выйти замуж, и теперь… из-за какой-то Таечки или Маечки все разрушить?
   – Нет уж, извольте… Муж у меня хороший, отец сыну отличный. И вообще, у меня есть все, о чем даже мечтать некоторые не могут. Шикарная квартира в центре, загородный дом с бассейном. Няня для ребенка, водитель, и даже садовник есть. Подумаешь, нет секса. Разве в этом счастье? – размышляла я, нередко засыпая в кровати в полном одиночестве и размазывая сопли и слюни по щекам и шелковой наволочке.

   4.
   Мне было тридцать с хвостиком. Еще жить и жить. Но мир, казалось, уперся в стену. Каждый новый день был похож на предыдущий, словно крутили одно и то же кино, а вернее, один и тот же эпизод из жизни, главной героиней в котором была я. Дежавю. События повторяются в точности до минуты. Но они не кажутся тебе. Повторяются не в воображении. И не во сне. Они тупо повторяются в реальности.

   Сын пошел в школу. Максим работал, удовлетворяя свои мужские амбиции путем успешно развития бизнеса и с помощью вертящихся около него девиц с длинными ногами и вывернутыми губами. Если случались праздники или презентации, я сопровождала мужа, являя собой еще одну важную для бизнесмена деталь успеха – эффектную супругу, которую не стыдно показать людям. Причем многие богатые мужчины стали увлекаться молоденькими модельками, которые рядом с великовозрастными мужьями смотрелись их дочерьми. Молодые жены не красили пожилых плейбоев, а наоборот, делали еще старше и противнее. Да и поговорить с этими девицами было не о чем, кроме как о последней коллекции Армани или Версаче. Я же бойко говорила практически на любую тему, включая рейтинги продаж на нефтяном рынке или сводки финансовых новостей по Доу-Джонсу. Легко общалась на английском и немецком, если в компании оказывались иностранцы. Макс гордился такой женой. И все бы ничего, если бы не моя натура, не желающая смириться с простоем в ночное время. Я чувствовала себя все хуже. Становилась раздраженнее и часто плакала.

   В конце концов, я пошла к врачу с просьбой выписать снотворное. Но милый доктор с большими синими глазами и проникновенным взглядом, поглаживая мою руку крепкими пальцами с блестящими лакированными ногтями, бархатным баритоном тихо вынес вердикт:
   – Вам не таблетки нужны, милочка… И не глубокий сон. А как раз наоборот. Бессонные ночи. Вы же еще совсем молодая… Понимаете, что я имею в виду?

   Я понимала. Еще бы. Почти каждую ночь мне снились ужасы. Вернее, это были отнюдь не ужасы, а вполне приятные эротические видения. Мне снилось, например, как я еду в метро (это ж надо такому присниться! Я давно не опускалась в подземелье, чтобы проехать по Москве) и вижу красивого парня. Я сижу, а он стоит, прислонившись к поручню сиденья напротив. Мои глаза упираются ровно в то место, где на джинсах пришита молния. На парне курточка, заканчивающаяся на талии. А потому стороннему наблюдателю отлично видна часть его тела ниже пояса… Я вижу, как это место распирает на глазах, молния трещит и вот-вот покажется ОН…

   В этом месте обычно я просыпалась, чувствуя тяжесть внизу живота, озноб и нервозность. Сны не радовали, а раздражали. Поэтому я считала их ужасными и мечтала от них избавиться. Но избавиться от этих сновидений оказалось нелегко. Даже таблетки, которые я все-таки выпросила у доктора, пытающегося изображать из себя земского врачевателя девятнадцатого столетия, а на самом деле являющегося самым обычным бабником и даже не исключено – извращенцем, не приносили облегчения.

   С пилюлями я стала засыпать быстрее и спать крепче, но снов никто не отменял. Они приходили ко мне и мучили с прежней силой. А может, и сильнее. Я падала в глубокую яму тяжелого сна и не могла из нее вырваться, удерживаемая снотворным. Мужчины, нередко возглавляемые доктором в пенсне и с интеллигентной бородкой а-ля Чехов, иногда в шляпах, а чаще и вовсе совершенно голые, гонялись за мной, пытаясь изнасиловать. Мука состояла в том, что я хотела насилия, но боялась признаться самой себе в этом и, как последняя гимназистка, убегала от возбуждающих меня мужчин. Они манили и пугали одновременно. Как и в жизни, в снах я находилась в паутине повторяемости своего неудовлетворения. Мои дни, как и ночи, были одинаковы до противности.

   И тут появилась Рита. Красивая, высокая и стройная. Одетая словно из журнала мод. На лице едва заметные следы косметики, будто и нет ее вовсе. Черные волосы, завитые на спиральные бигуди, длинными блестящими локонами, похожими на тонких змей, извиваются по плечам. Но чаще Рита закалывала их коралловым гребнем, оголяя длинную шею, называемую в народе лебединой. Она была не намного старше меня. Может, лет на пять, не больше. Но от нее шла сила и уверенность. Я же чувствовала себя раздавленной, никчемной.

   – Что за женщина, с черными волосами? – спросила я Ирочку, которая знала все и обо всех.
   – Рита? – сразу догадалась она, о ком я спрашиваю, – Ой, очень любопытная особа… И загадочная. Правда?
   – Да, в ней есть что-то манящее. Она другая… Ну, в смысле, не похожа ни на кого.
   – Может потому, что прожила много лет за границей? У нее муж там работал. Недавно вернулись, – предположила Ирочка, задумчиво глядя на свои руки. – Не успеваю бегать к маникюрше, все время надо подправлять, – сказала она, видимо, имея в виду обломившийся силиконовый ноготь.

   Когда Рита стремительно шла по коридору, все, кто встречался на ее пути, делали шаг в сторону, давая дорогу. Она проходила, едва кивнув головой в знак приветствия, не замедляя шаг. Многие не только внимательно смотрели на Риту, но и оборачивались, провожая ее взглядом. Может быть, она не заметила бы и меня. Но мы столкнулись с ней у входа в здание, где располагалась наша фирма. Она выходила, а я, опаздывая, стремительно вбегала. Я зацепила Риту плечом, и она выронила из рук пакет, из которого рассыпались бумаги. Автоматически я присела помочь собрать… Сначала мы нечаянно коснулись друг друга руками, затем подняли глаза и…

   С того самого первого раза я почувствовала, что она смотрит на меня не просто так. В одно мгновение в ее взгляде произошла перемена. Подняв глаза, Рита сначала скользнула по моему лицу с безразличием, но тут же зрачок увеличился и стал ярче. В таких случаях принято говорить: глаз заблестел. Именно так и вышло. И улыбка, ее вечная, бессмысленная улыбка, какие постоянно носят воспитанные люди, на моих глазах приобрела смысл. Уголки губ едва дрогнули. И приподнялись. Губы ожили. Она словно что-то шепнула.

   После этого случая мы как-то на удивление часто стали встречаться в офисе. Будто случайно. Неожиданно. Стоя на расстоянии одна от другой, мы говорили, не касаясь друг друга. Она смотрела так бесстыдно, будто я была перед ней голой. Рита смотрела не в лицо, а на грудь, при этом продолжая говорить или слушать. Через минуту взгляд поднимался и упирался в губы. Потом она могла посмотреть в глаза и снова резко перевести взгляд на грудь. Эта манера осматривания собеседника волновала, хотя, впрочем, думаю, собака была зарыта не в этом. Волновало не то, куда она смотрела, а то, как она это делала! Нет, она не смотрела. Она ласкала. Целовала, касаясь взглядом. Рита смотрела не глазами женщины, а глазами охотника, варвара, захватчика. Даже не обменявшись с ней и парой значимых слов, я поняла, что попала…

   Мы стали вместе перекусывать в обеденный перерыв. Или пить кофе в столовой офиса. О чем мы говорили, трудно вспомнить. Скорее, ни о чем. Я узнала, что они с мужем жили несколько лет в Германии, но сказано это было в контексте. Рита поделилась тем, что они недавно закончили ремонт в только что купленной квартире. Вот и пришлось пояснить, что долго отсутствовали в стране. О жизни за границей она не рассказывала. А я не спрашивала. Еще, помнится, мы говорили о какой-то выставке, которую готовились открыть в Манеже. Посоветовала прочитать модную книгу автора с трудно запоминающимся японским именем. Я тоже что-то говорила, улыбалась, поддакивала. Тексты разговоров были не важны для нас. Нас тянуло друг к другу невидимым магнитом. Но вместе с тем между нами существовало поле отталкивания – мы как бы хотели быть рядом, но боялись приблизиться, словно касание рук могло ударить электрическим разрядом.

   Как-то у нас был корпоративчик – вечеринка по поводу удачно оконченного проекта. Мы остались после работы и веселились за счет фирмы. Фирма проставилась, щедро накрыв поляну в милом ресторане с музыкой и стриптизом. Алкоголь, как всегда, сделал свое дело и развязал язык. А стриптизерши, ловко крутящиеся вокруг шестов, дополнительно содействовали откровенностям интимного характера.

   – Рит, скажи, Рит, вот как жить? Как жить, спрашивается? Вон мужиков сколько, племенные самцы… «Утки все парами, только я одна», – затянула я песню, запомнившуюся в глубоком детстве.
   – С чего ты одна? Верка, ты чего? У тебя муж есть, красавчик, между прочим. Я видела его. Тоже мне, нашлась несчастная… – Рита хмыкнула.
   – Ага, есть. В паспорте штамп есть. И в квартире мужик есть. А мужа нет. Вот скажи, Рит, скажи… У тебя часто с мужем интим? Ну, признавайся?
   Рита опять многозначительно хмыкнула, закатила глаза и махнула рукой.
   – Все понятно… Трахаться хочется, – засмеялась она и подняла бокал: За качественный секс!
   Рита опрокинула залпом налитое бургундское и, слегка коснувшись холодными длинными пальцами моей руки, тихо сказала, нагнувшись почти к уху:
   – А знаешь… Приходите в гости… Семье нужны встряски, особенно когда люди вместе живут долго. Вот вы, наверное, никуда с мужем не ходите… Надо что-то придумать… Освежить отношения, раззадорить его.
   – Да ходим мы… Вернее, ходили, – отозвалась я и икнула.
   Рита пристально смотрела на меня, пытаясь узнать, что творится в моей голове. Я молчала, не очень понимая, как мы с Максом освежим свои чувства в гостях у Риты.
   – Идея, подкупающая своей новизной, – саркастически выдала я тираду и уверенно добавила, – да нет, реально классная идея, приедем. Обязательно приедем.

   Поехать в гости к Рите было по меньшей мере любопытно. А по большому счету – глупо. Ну что там могло случиться, что «освежило бы» наши с мужем отношения? Чего освежать, когда уже все давно протухло и заплесневело?

   5.
   В тот день Максим вернулся домой на взводе. Казалось, одно слово, и он взорвется. Если с утра заведенной была я, то вечером бесился Макс. Может, какая-то очередная Таечка отказала в последний момент. А может, помешал кто-то уже начатому процессу, войдя в кабинет без стука.

   Сначала он долго и, как мне показалось, нервно мыл руки в ванной. Потом прошел на кухню и громко гремел посудой. Заглянув, я спросила:
   – Хочешь перекусить?
   Не поворачивая головы, оставаясь стоять ко мне спиной, он ответил, буркнув что-то невразумительное, но я догадалась, что есть он не хочет. Вскоре он появился в гостиной с бокалом, на дне которого плескался коньяк. Настроение его явно чуть-чуть стабилизировалось.
   – Видимо, уже глотнул из бутылки… – подумала я, зная, что муж успокаивает себя именно коньяком.

   Сев на диван, Максим взял вишню из вазы на столе и задумчиво положил ее в рот, продолжая держать ягоду за хвостик.
   «Очередная охота на самку не удалась», – злорадно подумала я про себя, а вслух участливо спросила:
   – Устал, милый?
   Максим вопросительно глянул в мою сторону, но ничего не ответил. Меня это начинало бесить. Опять играет в молчанку. Ну хоть бы гаркнул, крикнул «Отстань!», но почему нужно меня игнорировать? Я взяла себя в руки. Рита ждала нас, и мне нужно было как-то выкрутиться и заставить Макса поехать со мной в гости.
   – Максик, знаешь что… Давай съездим в гости… – проговорила я скороговоркой, понимая, что заставить мужа куда-то пойти будет нелегко.

   Опасения оправдались. От моего предложения Максим чуть не подавился вишней. Он даже убрал свои длинные ноги с журнального столика, которые по привычке положил на столешницу, и напряг спину. Максим нахмурился: «В гости? Да, еще без предупреждения… Небывалое дело». Наконец, он проглотил ягоду, сделал большой глоток коньяка, едва полностью не опустошив содержимое бокала, и все еще не придя в себя от неожиданного предложения, зашамкал губами, желая что-то ответить, но так и не смог найти, что…

   – Завтра суббота… Вставать рано не надо, – заворковала я, развернув полотенце, сдерживающее мокрые волосы. – Я тут с одной женщиной познакомилась… Она пригласила…
   Максим смотрел на меня, вылупив глаза, будто видел впервые. Какое-то время он никак не мог сообразить, что же происходит и как ему реагировать. Потом, наконец, опомнился:
   – Незнакомая женщина, и мы попремся… А Никита… Где Ник, кстати? – вспомнил он про сына, явно перебирая в уме аргументы, на которые можно опереться, чтобы никуда не идти.
   – Никиту забрала твоя мама. Они уехали на дачу… А женщина… Да ты послушай. Я с ней познакомилась не на улице, а на работе. Она недавно к нам пришла… Только что вернулась из-за бугра… Ее муж работал в торгпредстве. Полжизни за кордоном. И вот…
   – И это повод для визита?
   – А что? – невинно посмотрела я на мужа. – И вообще… Я тебе еще на прошлой неделе рассказывала и про Риту, и о том, что она нас зовет в гости. А ты все мимо ушей пропускаешь… Не прикидывайся «шлангом»…
   Я решила принять атакующую позицию.
   – Вечно ты не помнишь, я вот говорю, как со стеной, – изобразила я обиженную.
   – Да, ты права… Что-то припоминаю, – промямлил Максим, сдавая позиции, видимо, решив развлечь себя новым знакомством или посчитав, что, останься мы дома, предстоит скандал. Короче, из двух зол…
   – Рита сказала, быт заедает, убивает отношения… Нужно их освежить.
   – Что? Что ты сказала? То есть ходить в гости друг к другу… Это означает «освежить отношения»… Слушай, а как правильно освежить, освежать или освежевать? – иронизировал Максим, чувствуя, что придется тащиться к этой Рите с ее торгпредским мужем.
   Я обрадовалась, поняв, что Макс сломался. Причем достаточно легко. Он глянул на часы, потом открыл ноутбук и сказал:
   – Лады, иди одевайся. Поедем. Так и быть…
   – Мы ненадолго, – заверила я, не вступая в разборки семантических вывертов его шутки, чтобы не дать возможности за что-нибудь зацепиться и отказаться от похода в гости…

   …И прошла в спальню. Я скинула с себя халатик и, перебирая платья, стала прикидывать, во что одеться. Через оставленную открытой дверь Максим легко мог видеть меня. Выставив голую спину в проеме, я выгибалась, картинно поднимая руки, будто желая заколоть волосы, нагибалась, чтобы поднять с пола упавшие колготки, но из гостиной, откуда наблюдал Максим, не доносилось никаких звуков, кроме сопения и чавканья. По-видимому, он продолжал жевать фрукты.
   – Ни хрена… Не шевелится… Как боров сидит, ну что же с ним делать?
   Я вышла в комнату, оправляя легкое платье с глубоким вырезом, оголяющим полную грудь. Максим коротко взглянул и довольно хрюкнул, но продолжал сидеть, глубоко провалившись в мягкий диван.
   – Ну, поехали… Макс… Нас ждут… Ну же…
   – Даже не покормила… Жена, называется… – сказал Максим и нехотя встал.
   – Вот даешь, ты же сам сказал, что не хочешь ужинать, – удивилась я.
   – Час назад не хотел, а сейчас захотел… Ну да ладно, поехали, поедим позже, когда вернемся.

   6.
   Я знала, что Максиму нравятся женщины-вамп, какой была, на мой взгляд, Рита. Голодный взгляд моего мужа заметался по ее телу, ощупывая и проверяя бугорки и впадины, стоило ему увидеть ее. Чувствовалось, он не прочь потрогать новую знакомую не только глазами, но и руками.
   – Уж не получится ли, что мы не наши отношения освежим, – подумала я, – а зародим отношения Макса с Риткой? Может, зря я все это затеяла? Нет, правда ведь… Ритка говорила, что видела моего мужа и он ей понравился, – вдруг вспомнила я, – вот же зараза, она запала на Макса и придумала тему визита, видишь ли, чувства освежить…

   Пока я раздумывала, Рита представила мужа. Кирилл оказался видным мужиком, хотя и старше нас всех, но вполне моложавым и стильным – фигура далека от того, чтобы называться спортивной, но без лишнего жира, короткие «ежиком» волосы с проседью на висках, небольшие глаза, спрятанные за стеклами очков в тонкой золотой оправе.

   Квартира Риты и Кира, как она называла мужа, находилась в дорогом престижном районе города, в исторической части. Современная планировка с широкими окнами, через которые был виден светящийся вечерний город, европейский ремонт с продуманными до мелочей деталями интерьера. Да и мебель соответствовала и квартире, и самим хозяевам. В гостиной два огромных дивана, стоящих друг напротив друга, приглашали гостей утонуть в их мягких просторах. Сидеть на них было невозможно. Едва присев, человек тут же автоматически заваливался на спину, принимая позицию полулежа. Светлая, цвета слоновой кости, окраска радовала глаз торжественностью. На белых стенах висели большие картины, как мне показалось, не репродукции, а оригиналы. Это были черно-белые графические абстрактные рисунки, с явно выраженным сексуальным оттенком. Одна изображала подобие распущенного бутона цветка, напоминающего женскую промежность, на второй был очерчен ствол засохшего дерева, без сомнения, ассоциировавшегося с мужским половым членом.

   Но самым привлекательным в большой и светлой комнате Риты и Кира оказался стоящий между диванами стол оригинальной конструкции – кусок толстого стекла овальной формы держала в тонких руках фигура бронзовой женщины, изогнувшейся в грациозной позе. Дива была совершенно голой. Через стекло столешницы можно было хорошо рассмотреть полные груди, соски и даже морщинки вокруг них. Соски отличались по цвету от тела – они были светлее, будто многократно их кто-то тер пальцами…
   «Бронзовая тетка в постоянном возбуждении, соски вон как торчат», – подумала я, рассматривая фигуру под стеклом.
   В углу я увидела похожую статую, но стоящую в полный рост. Она держала в руках абажур. Мягкий свет падал на грудь и живот женщины.
   «Своеобразный торшер… Наверное, кучу денег стоит…»

   Кир налил в бокалы шампанского и все, дружелюбно улыбаясь, чокнулись за знакомство.
   – У вас красивая жена, Макс, – сказал Кир, не сводя с меня глаз, – Рита все уши прожужжала… И не обманула.
   – Да уж… – многозначительно протянул Максим, не зная, что ответить. Он вообще-то никогда не лез за словом в карман, но тут почему-то растерялся. Я впервые видела его таким за последние годы.
   – Поверьте… Она у вас реальная красавица. Ритка знает толк в женской красоте, зря хвалить не станет.
   – Да уж, – снова, теперь уж совсем глупо, промямлил Макс, разглядывая почему-то Риту, а не меня, о ком в этот момент шла речь. Пауза затянулась, и Макс, почувствовав неловкость, перевел взгляд на говорившего Кира… Тот не сводил глаз с моего выреза… Макс поежился, будто у него заныл зуб.
   «Неужели ревнует?» – пронеслось в голове.

   То, что Кир облизывался, глядя на мою вываливающуюся из выреза платья грудь, видела и Рита. Правда, она реагировала на это спокойно, продолжая томно улыбаться и нагло разглядывая нас с Максом. Ситуация становилась щекотливой. Похотливые взгляды хозяев говорили о многом. Возникла немая пауза, прерванная Ритой. Неожиданно резко она встала и, сделав короткий шаг к Максиму, плюхнулась на диван рядом с ним. Обняв моего мужа, пробежала по его спине своими длинными пальцами снизу вверх и, добравшись до затылка, сунула пальцы в волосы…
   – А ты… Ты тоже ничего… Давай выпьем на брудершафт, – невинно предложила Рита.

   Левой рукой она продолжала ворошить короткий ежик на макушке Максима, правой переплелась с его рукой и, пристально глядя в глаза, большими глотками стала пить шампанское. Осушив бокал, почти не мешкая, Рита прильнула губами ко рту Максима. Поцелуй длился неприлично долго. Мой муж не сопротивлялся. Как раз наоборот. Он буквально впился в Риту и не отпускал ее, словно забыв, где находится.

   – Не ревнуешь? – хохотнув, спросила Рита, отпрянув от Макса и повернувшись ко мне. – Нет? Не стоит… Мы сейчас и с тобой выпьем…
   Она прытко пересела на середину дивана, оказавшись между мной и Максимом, и, подняв бокал, в который Кир уже успел подлить шампанское, потянулась ко мне. От нее пахнуло горьким запахом дорогих духов. Жесткие волосы коснулись моей щеки, приятно царапнув кожу.

   Рита нагло втиснула в мой почти несопротивляющийся рот свой острый язычок и защекотала небо. Сладкая истома разлилась по всему телу. Даже в пальцах ног почему-то дернулся мускул. Рита оказалась не только знатоком женской красоты. Она знала толк и в поцелуях. Едва Рита отстранилась от меня, я заметила своими почти ничего не видящими глазами, что Кир, сидящий напротив, лукаво улыбается, легонько потирая между ног.
   – Хороши женщины, – сказал он, довольно крякнув, – Эх, хороши… Выпьем за них!

   Рита пересела на диван к мужу, продолжая облизывать губы. В ее глазах блестел безумный огонек. Кир, как гостеприимный хозяин, подливал шампанское, добавляя в него вишневый ликер. Потом мы перешли на джин с тоником. На экране телевизора, неизвестно как, появились голые тела. Они мельтешили в самых неожиданных позах. Быстро запьяневший глаз уже не мог разобрать, сколько их там было и кто в кого въезжал.

   Кир рассказывал смешные истории из своей заграничной жизни. Рита перебивала его, разбавляя рассказ мужа красочными комментариями. Все хохотали и пили… Пили и хохотали. О чем мы тогда говорили, я не могла вспомнить уже на следующий день. Я не отражала того, что происходило в комнате. Не понимала смысла разговора, если у этого разговора и был хоть какой-нибудь смысл. Я даже толком не видела ничего вокруг себя – ни картин на стенах, ни голой бронзовой женщины под стеклом, ни даже блестящих ее сосков, торчащих перед самым моим носом. Потом я не могла восстановить в памяти, какие были гардины на окнах или стояли ли цветы в горшках на подоконнике. Единственное, на чем я сосредоточилась, была Рита. Горький запах ее духов пьянил меня. Каждый раз, когда она наклонялась, аромат, исходящий от нее, кружил мне голову больше, чем выпитый алкоголь. Это был не просто запах дорогих духов, это была смесь духов и запаха вожделения. Что-то напряглось и дернулось внутри живота… Я сжалась, испугавшись, что проснувшееся во мне животное выскочит наружу, стоит развести ноги в стороны.
   – Верочка, пойдем на кухню… Сделаем кофе мужчинам, а ты, Кир, займи пока Макса, покажи маску, которую мы привезли из Кении, – сказала Рита и потянула меня за руку.
   Я встала и последовала за ней, как под гипнозом.

   7.
   Я сидела на столе, упираясь в него руками и запрокинув голову. Два больших круглых шара моих грудей плавно колыхались крупными волнами. Коричневые соски вызывающе торчали вперед, требуя поцелуя. На мне не было ни платья, ни бюстгальтера. Вещи валялись под столом. Передо мной стояла Рита, тоже раздетая до пояса. Одной рукой она придерживала меня за талию, другой обхватила грудь, чтобы та не «убегала». Рита целовала меня, легко перебирая влажными губами и слегка покусывая кожу. Все произошло так быстро, что я не заметила, как оказалась в такой позе и без одежды. Мы стонали, увлекшись, забыв обо всем…

   Ощущения взлетели вверх, оказавшись на волне девяти баллов по шкале Рихтера. Меня качало из стороны в сторону, время от времени выбивая сознание до полного нуля. В этот момент я проваливалась в черную дыру, где было тяжело дышать, будто не хватало кислорода. Как рыба, выброшенная на берег, я хватала ртом воздух, от чего в горле пересохло. Стол, на котором я сидела, уплывал из-под меня, как палуба в шторм. Боясь упасть, я ухватила двумя руками Риту за плечи. Она придвинулась ко мне еще ближе, я ощутила ее горячее дыхание и снова улетела куда-то, где не было никого, кроме пустоты. Я была в нирване. Там, где нет ни времени, ни пространства. А есть только ощущение блаженства. Хотелось кричать. Но вместо звука раздался хрип…

   …Кто-то дернул меня за плечо, словно пытаясь привести в чувства.

   С трудом разлепив веки, я увидела Максима. Наклонившись, он поднял платье, валяющееся на полу и, слегка оттолкнув Риту, натянул его на меня. Хотя я и открыла глаза, все еще ничего не соображала и толком ничего не видела. Моргая, тупо смотрела на мужа, а на моем лице блуждала идиотская улыбка. Рита переключилась на Максима, пытаясь задрать на нем рубашку, видимо, считая, что если она сможет его возбудить, он вовлечется в начатое нами действо и мы продолжим уже втроем. Но что-то пошло не так…
   – Рита… Не надо, – морщась, сказал Максим и, потянув меня за руку, направился к выходу.

   – Уже уходите? – разочарованно спросил Кир, неожиданно появившийся в коридоре, – а зря… Все только начинается… Мы бы так хорошо посидели… Куда же вы?..

   Не расслышав слов прощания, мы выскочили в подъезд. В висках бился пульс. Грудь, переполненная воздухом, грозила разорваться.
   «Черт возьми, что теперь будет… – подумала я, испугавшись реакции мужа. – Вот так освежили отношения. Будет считать меня шлюхой. Кошмар…». Мысли путались, спотыкаясь за обрывки еще не улетучившихся ощущений от Риткиных поцелуев.

   Спустившись на один пролет, Максим прижал меня к стене. Он смотрел, как мне показалось, чужим, злым взглядом. Ноздри подергивались, как у строптивого коня, а из открытого рта перло жаром.
   «Сейчас ударит», – почему-то пронеслось в голове.
   Но он, ни слова не говоря, задрав платье, стал тыкаться своим превратившимся в железный прут членом, пытаясь найти вход. На мне не было трусиков – они, видимо, остались на полу Риткиной кухни, поэтому все произошло стремительно быстро. Я не только не сопротивлялась, а наоборот, помогала ему, двигаясь в такт и захлебываясь стонами. Оргазм рванул одновременно и одинаково бурно. Но, несмотря на бешеный выплеск энергии, удовлетворения не наступило. Хотелось еще и еще. Снова и снова. Едва кончив, Максим тут же, почти без паузы, тяжело задышал, как бывает в момент крайнего возбуждения. Такого сразу после окончания акта у него никогда не было. Я тоже, не приходя в себя, снова поплыла. Возможно, все повторилось бы, но наверху хлопнула дверь, кто-то из соседей вышел из квартиры.
   – Пойдем, – сказал Макс и медленно стал спускаться. Держась за руки, придерживая друг друга, чтобы не упасть… мы вышли из подъезда.

   Со стороны мы могли показаться двумя зомби, вышедшими из гроба. Наши движения были странно-угловатыми. Возбужденное сознание не пришло в нормальное состояние, и мы не полностью ощущали свои тела, а потому шли, выше обычного поднимая ноги и резко опуская их на асфальт. Будто по вате. Мы снова остановились… Одной рукой Максим придерживал меня за талию, другой вытащил мою грудь из глубокого выреза платья и остервенело щипал сосок. Я засунула руку ему в брюки и принялась массировать член. И в без того плотных джинсах стало совсем тесно. Дернув за хвостик молнии, я раскрыла брюки, освободив задыхающегося затворника. Разбухший орган не помещался в руке, продолжая увеличиваться в размере. Через пару секунд он снова превратился в кусок металла и требовал разрядки.

   Мы прислонились к фонарному столбу, от которого падал желтый свет, освещавший тела тусклыми бликами. Когда, время от времени, я приоткрывала глаза, ничего кроме мужа не видела. Вокруг нас стояла жгучая темнота. Мы будто провалились в преисподнюю. Невольно мелькнула мысль:
   – Понятно, отчего стонут девки… И почему они не дают прохода моему мужу… Тут есть отчего стонать…
   И я снова потеряла мысль. Ощущение животной радости заполнило каждую клетку моего тела и души.

   Я превратилась в мягкую податливую куклу. Едва Макс отстранялся от меня, я валилась, не в силах стоять. Держа меня за талию одной рукой, другой Макс махнул проезжавшей машине… Остановилось такси. Втолкнув меня в салон на заднее сиденье, он плюхнулся рядом. Плотно прижавшись к мужу, я не выпускала из своих рук его член, снова опустошенный и мягкий. Медленно опустившись на колени, едва втиснувшись между сиденьями, я обхватила его губами, тут же почувствовав, как тот дернулся и стал снова расти у меня во рту.

   Максим успел заметить, как шофер внимательно смотрит в зеркальце заднего вида, пытаясь разобрать сквозь темноту, что же происходит у него за спиной. Послышалось шуршанье бумажек. Макс сунул таксисту через плечо несколько купюр и, захрипев, отвалился на спинку сиденья. Кончить, на этот раз, не удалось. Мы жили не так далеко от Риты и доехали быстрее, чем смогли удовлетворить очередной порыв. Таксист тормознул, мы дернулись, опомнившись.
   – Приехали, – хрюкнул водитель, догадавшийся, чем мы занимаемся. Вряд ли ему было что-то видно через черкало заднего вида, но по звукам все было более чем понятно…

   Выйдя из машины, почти не приходя в себя и сделав несколько шагов, мы остановились под козырьком подъезда. Макс все больше превращался в животное. Он с остервенением рвал платье на мне, мягкие укусы становились ощутимее. Но это, как ни странно, доставляло мне удовольствие. Волна безумства захлестнула нас.
   – Пойдем… – прохрипела я, – вдруг соседи…
   – Да черт с ними… – сказал Макс, но все же открыл дверь, и мы ввалились в подъезд.

   8.
   – Черт, Верка… Как же ты хороша, иди ко мне, сладкая… – сказал Максим на следующий день, едва проснувшись.
   Я лежала рядом с ним совершенно голая. Простынка сползла, обнажив тело, но я и не думала прикрываться. Приподнявшись на локте, Максим рассматривал меня, будто видел в первый раз.
   – Почему… скажи, черт возьми, почему… ты не хотела заниматься со мной сексом? Ведь мы могли развестись…
   – Я не хотела? – возмутилась я.
   – А кто же? Ты вечно зудела и ныла…
   – Ты что? С ума сошел… Да я злилась потому, что хотела этого… Во мне все бурлило, я не находила себе места… А ты не обращал на меня внимания. Трахался с Таечками и Маечками… – я замялась.
   После всего того, что произошло между нами этой ночью, не хотелось вспоминать этих потаскух.
   – Какая глупость… – простонал Максим, тычась носом в мое плечо. – Какая чушь… Я считал, что ты после родов стала фригидной. Что не хочешь… Ты отказывала мне, а я не хотел тебя мучить. Я ж люблю тебя и дорожу нашими отношениями.

   Почему я казалась Максиму фригидной, в то время как сама изнывала от желания? Если бы он знал ответ на этот вопрос, возможно, стал бы импотентом. Моя жизнь, перевернутая с ног на голову, мне самой казалась безумием. Жена преуспевающего бизнесмена и известного бабника, изнывающая от сексуальной неудовлетворенности, которую он сам считает фригидной. Кого? Меня? Фригидной… Господи…

   Тряхнув головой, я пыталась скинуть с себя нахлынувшие мысли. Они были сейчас некстати. Я сама уже почти поверила в то, что фригидна. Это я устроила спектакль. Я внушила мужу, что я холодна как айсберг в Ледовитом океане. Но, может, пора вспомнить себя настоящую… Нет, мне не хотелось ничего вспоминать!

   Закрыв глаза, словно желая вырубить изображение, отключить воспоминания, пытающиеся пробиться сквозь толщу памяти, я забралась на Максима, коснувшись своей раскаленной промежностью его живота. Макс смотрел на меня, не переставая удивляться. Это была не я, Вера, его фригидная вечно недовольная всем и вся жена. Но кто был с Максимом? Этого не знал ни он, ни даже я, окончательно запутавшаяся в себе. Прочь копания и рефлексии! Хватит играть. Пора стать самой собой. Будь что будет. Хотя, что будет? Что ждет нас впереди? Буду ли я, наконец, счастливой?

   Я нагнулась к лицу мужа. Волосы упали длинными прядями, щекотнув кожу. Его тела коснулись мои качающиеся соски. Я провела кончиком языка по губам Максима. Он вздрогнул.
   – У нас теперь все будет по-другому… Правда? – спросила я, отстранившись и заглядывая ему в глаза.
   – Правда, девочка моя… Правда… А если вдруг станет скучно, пойдем к Рите… – ответил Максим, и мы засмеялись.
   Для него это было шуткой. Вчерашнее приключение он посчитал за случайность, спровоцированную алкоголем и порнографическим фильмом, который мы смотрели по видео.

   Макс не предполагал, что у меня может быть тяга к женскому телу. Ревновать меня к Рите у него не было оснований. Во всяком случае, он так считал и был уверен в этом. По-прежнему я оставалась для него темпераментной по природе, но непорочной по воспитанию. Я и Рита? Смешно… Он шутил на скользкую тему, не видя в ней никакой опасности, а я не собиралась разочаровывать мужа. Впрочем, я и в самом деле не была лесбиянкой в полном смысле этого слова. Меня вполне устроил бы секс с мужем. Ведь я любила его и считала себя счастливой. По крайней мере, сейчас. Здесь. С ним.
   «А Рита… Рита… Может быть, потом… Когда-нибудь», – в голове началась путаница.
   Максим навалился на меня своим крупным телом, но мне была приятна эта тяжесть – хотелось, чтобы он надавил сильнее и я растворилась бы вся в нем, под ним… Лаская меня мягкими и сухими губами, он отвлекал от мыслей – каждый поцелуй вырывал меня из сознания, унося в неведомые дали, где нет мыслей, нет слов, есть только эмоции… Но все же сквозь полуразрушенное сознание все время прорывалось одно единственное слово: Рита… Рита… Рита…

Рита

   1.
   В комнате стоял удушливый запах. Запах пота и запах тел, запах желания и возбуждения смешались с ароматами дорогих духов. Вера пользовалась чем-то легким, похожим на весеннюю свежесть Jil Sander. Видимо, она хотела этим придать воздушность своему полноватому телу. Я же любила всегда тяжелые и горькие запахи типа Opium или Sonia Rykiel. Во времена дефицита восьмидесятых выбор французских духов, мягко говоря, был крайне ограничен, мы пользовались теми, которые смогли достать. «Достать» означало приобрести вещь через знакомого продавца. Когда позже у меня появилась возможность купить что-то другое, я уже привыкла к этим запахам и продолжала пользоваться ими. Изменять своим пристрастиям сложно. Хотя я иногда и экспериментировала, но срез моих экспериментов уходил недалеко от первоисточника. Кир с Максом тоже облились «боссами» на славу. Вокруг нас парили облака от ароматизированных тел.

   Вдобавок к этому свечи… Они сочились дымком, испаряющимся кофейно-горьким с примесью экзотических специй. Эти необычные свечи мы купили в Голландии в восточном подвальчике. Кир уверял, что в воск подмешана дурманящая травка. Не знаю, уж так ли это, но запах от них шел своеобразный. Что голландцы, что азиаты, у которых мы купили эти свечи, знают в этом толк. Так что не исключено, что Кир прав.

   Кто-то уронил бутылку. Кир, рассказывая анекдоты, любит размахивать руками – вечно летят со стола бокалы и рюмки. Разлившееся вино расползлось по ковру красным пятном. В комнате было жарко, и запах начавшей высыхать лужи испарениями приторного аромата крепленого вина примешивался к остальным. Красный. Липкий. Приторный. Наверное, портвейн. Кир всегда его покупает. Он достаточно крепкий и сладкий. Пить вкусно, и по голове бьет быстро и прочно. Не то что сухое вино. Глушишь его, глушишь, а толку ноль. Можно, конечно, водку пивом размешать, но кто это будет пить в приличном доме? Вот-вот…

   Кир знал, что сегодня предстоит непростой вечер и будет лучше, если все выпьют с максимальной отдачей, а потому запасся портвишком. Для торжественности момента он всегда покупает сухое шампанское или брют и старается разбавить его ликером. Также хорошо идет джин с тоником. Но и его надо выпить много, чтобы уж был эффект. Поэтому портвейн у нас есть на подхвате всегда. И хотя это тебе не то что советские «Три семерки», а настоящее порто, тем не менее, Кир выставляет его, когда народ начинает потихоньку расплываться. Порто делает свое дело… Но с ним вечно морока. Если уж его разольют, то приходится возиться потом, отмывая красные и липкие пятна.

   Если хочешь полной расслабухи, особенно в малознакомой компании, приходится запасаться алкоголем. Даже самые раскрепощенные и современные люди сначала зажимаются, а если напускают на себя веселость, то обычно это скорее наигранное состояние. Веселость с опаской. Веселость с оглядкой. Как бы на тормозах. Вот он веселится, но если что не так, готов в любой момент тормознуть.

   А вот после пары бокалов шампанского с ликером плюс нескольких стаканов джина, еще и заглянцевать все это портвишком… Любой становится искренне раскованным. Человек переходит невидимую черту между наигранной веселостью и тем проявлением эмоций, которое свойственно ему, но трезвость мешает. Стоит дать организму достаточную порцию спиртного, как оковы, сдерживающие эмоции, спадают… Словно и не было их. Особенно если участники событий готовы избавиться от этих оков. Если они сами хотят этого.

   – Пожалуй, у нас все могло получиться, – подумала я, закрыв за гостями дверь, – Вера, во всяком случае, обошлась бы и без портвейна.
   – А жаль, что ребята сбежали, – сказал Кир, вытянув ноги на столике, предварительно подложив под них подушечку. – Такие славные… Тебе Вера понравилась. Я видел.
   – Я что, отказываюсь, что ли… – отозвалась я. – Стройная, но при этом при формах. Не часто встретишь такое. Если сиськи на месте и задница кругленькая, то и все остальное не объедешь за полдня. А если тонкая фигура, так вместо грудей одни соски или, того хуже, тряпки висячие.
   – Фу, как пошло, – скривился Кир, глотнув джина. – У нас есть лед? Теплая гадость…
   – Перестань строить из себя гранта, – не зло укорила я Кира.
   Он любит рисоваться, и чаще всего я подыгрываю ему. Но когда мы остаемся наедине, то его рисовка жутко раздражает.
   – Слушай, ты видела… рыжую такую… соседку с пятого этажа? Я с ней вчера ехал в лифте и представил… Классная деваха, – Кир решил перевести тему в другое русло.
   – Видела-видела, вот именно… Это то, что я тебе и говорю. Дойки как пудовые гири, закопаешься, назад дороги не найдешь. А тело… все дрожит, как недоваренный холодец. Ткни пальцем – и будет трястись пару суток. Нет, это совершенное безобразие. Смотришь на такую, и сразу охватывают ощущения затхлости, духоты, застоя.
   – Причем тут застой? – засмеялся Кир, подливая джина, – вот сравнила! Сиськи и застой.
   – Не придирайся. Разве дело в этом? Ты же все прекрасно понял. Лучше налей-ка и мне… – я протянула бокал, не переставая думать о Вере.

   В Вере все было гармоничным. Хотелось целовать ее пальчики, плечики, шею. При этой мысли у меня снова закружилась голова… Представив Веру, я закрыла глаза, желая удержать ее образ в памяти. На губах появилось ощущение прикосновения ее губ. Облизнувшись, я попыталась восстановить это ощущение.
   – Жаль все-таки, что этот придурок, как его… Максим, что ли… приперся на кухню, – размышляла я, закрыв глаза и с вожделением вспоминая Верочкино тело.
   – Сам жену, небось, не трахает, а тут приревновал. Идиот! – словно догадавшись, о чем я подумала, произнес Кир. – Радовался бы, что доведут его Веру до кондиции. Сто процентов она такого кайфа во всей своей жизни не испытывала.
   – Надо будет на работе продолжить ухаживания за ней, – коротко глянув на Кира, продолжала размышлять я, развалившись на диване. – Вера определенно не откажется.

   Когда-то и я была неопытной и наивной, как она, а ведь мы почти ровесницы. Ей, похоже, чуть за тридцать. Вышла замуж молодой, жизни не видела… Родила пацаненка и просидела сиднем замужней женой при своем процветающем Максе. И пока он таскался по секретаршам, блюла ему верность, глупышка. Да что говорить? Легко рассуждать… Если бы не заграница, что было бы со мной… – я грустно взглянула на мужа, прикрывшего глаза и, скорее всего, рисовавшего откровенные картинки в своем воспаленном воображении: «Интересно, кого он сейчас раздевает… Верочку или рыжую соседку с пятого этажа…»

   2.
   С Киром мы познакомились, когда я училась в институте. Наверное, в том же возрасте, как и Вера с Максимом. Кирилл был реальным красавчиком – рослый, спортивный, с налетом номенклатурной вальяжности. Лицо просилось на плакат: «Враг не дремлет!» Правильные черты лица, красиво очерченные губы без признаков излишней сексуальности. Все в норме правил морального кодекса строителя коммунизма. Или социализма? Уже не помню, что мы тогда строили. Но дело не в этом…

   …Объективно Кира вполне можно было назвать красивым. Глаза серые с синим отливом, когда он надевал голубую водолазку, и с зеленым, если на нем был джемпер цвета весенней травки. Волосы черные с легкой волнистостью. Ко всей этой красоте добавьте интеллигентности, приплюсуйте образованности, умение витиевато излагать мысли… И получите очень перспективного для брака жениха. Позже я поняла, что в Кире отсутствует харизма – он красив, но какой-то плакатной красотой, словно не живой, а нарисованный. Даже улыбался он всегда одинаково, чуть растянув губы – не больше и не меньше положенного, будто перед этим долго тренировался перед зеркалом. Но тогда я всего этого не замечала. Вернее, не понимала, что такое мужская привлекательность. Он мне жутко нравился, и я считала его отличным кандидатом на брак.

   Однако и я «не мимо шла» – то есть не безродная девица. Как любила говорить обо мне мамина сестра, тетя Люся, я считалась завидной невестой. Кирилл завелся то ли на мои длинные ноги, то ли на курчавые волосы, пышной копной прикрывающие спину. То ли на моего папу с его связями. С Кирилла станется. Он с рождения был карьеристом, и никакой возможностью перспективного контакта не гнушался.

   Никто не знает, на что среагировал Кирилл. Но то, что его гормоны сработали на меня, было тоже очевидно. Я оказалась именно той самой самкой, на которую у него пошла слюна. Как мне нравится говорить, произошла гормональная реакция, приведшая нас к влюбленности. Любовь, за которую принимают юнцы «состояние стояния», совсем другое чувство. Но мы понимаем это гораздо позже. То, что происходит между ромео и джульеттами, является половым животным влечением и ничем более… Простите за цинизм.

   Таким вот влечением и накрыло нас с Киром. Мы оба, совершенно неискушенные в деле секса, но вполне созревшие для него, рванули друг к другу с неудержимой силой. Все свободное время мы проводили в комнате Кирилла огромной родительской квартиры, тычась, как слепые щенки, носами то в шею, то в плечо. Руки ползали по телу, осваивая новые ощущения, утопая в сладости пока еще для обоих непознанных впечатлений.

   Когда Кир трогал мою грудь – сначала даже поверх блузки – или просовывал горячую ладонь под юбку, я теряла сознание. Во всяком случае, мне так казалось. Сначала все было вполне невинно. Наши неопытные руки щупали друг друга, скользя по телу, и уже от этого перехватывало дух. Ощупывание сопровождалось поглаживанием и поцелуями. Пока только в губы. В смысле, в рот. Все это происходило в полном обмундировании. Ни под блузку, ни под юбку, ни в штаны мы долгое время не залезали.

   Ласки Кира были приятны до умопомрачения, то есть до помрачения ума. От поцелуев голова кружилась, как в праздник 7 ноября, когда за общим столом родители позволяли мне выпить со всеми и наливали бокал вина. Мама сопротивлялась, но папа говорил, что после демонстрации проходившей вечно на сильном ветру или даже под дождем, надо поддать, иначе и заболеть не долго. Через час взрослые теряли контроль не только надо мной, но и над собой, и я сама подливала себе алкоголь. После пары бокалов обычно накатывала волна приятного томления. Точно такие же ощущения были у меня и после Киркиных поцелуев – легкое головокружение и желание заснуть.

   Постепенно ощущения притупились, хотелось чего-то нового. Ощупывания поверх платья стало не хватать. Чтобы получить допинг удовольствия, требовалось увеличение нагрузок. Все сильнее тянуло залезть ему в штаны и потрогать то, что он там прятал и что обещало стать «гвоздем программы». Я никак не могла решиться на этот шаг и расстегнуть молнию на его джинсах. Он же меня не провоцировал, хотя сам потихоньку, раз за разом продвигался к моему телу ближе и ближе. Сначала расстегнул пуговицы на блузке и просунул ладонь под бюстгальтер, затем, не встретив сопротивления, расстегнул и его, выпустив мою грудь на свободу и всеобщее обозрение. Правильнее сказать – на его обозрение. От вида голой женской груди Кир выпучил глаза и трубно задышал. Я даже подумала, что он, пожалуй, видит это дело в первый раз. Послушный пионер Кир вряд ли осмеливался подсматривать за голыми тетками в бане. В общем, наши исследования тел продолжались, и дело дошло до того, что я оказалась почти голой, он же лежал рядом в брюках и ботинках. В рубашке, застегнутой на все пуговицы. Наконец, я решилась активизироваться…

   Что касается меня, то до Кира я не была в близости с мужчинами. Пара романтических свиданий с одноклассниками, которые заканчивались поцелуями, не в счет. Но мужской член я уже видела. И на картинках в медицинском атласе, который мама прятала на самой дальней книжной полке. Да и живьем тоже пришлось наблюдать на пляже. Многие мамаши обожают раздевать своих детей до неприличия, считая, что в таком нежном возрасте можно и оголить чадо. Правда то, что вы видите у маленьких мальчиков, еще никак нельзя назвать половым членом. Я бы это обозвала органом для мочеиспускания. Но малыши мужского пола почему-то нередко ходят с торчащим «на полшестого», простите, писюном, и что еще более примечательно, дергая его за кончик. Конечно, я понимала, что этот крошечный отросток растет пропорционально телу мальчика и увеличивается соответственно его росту. Чем выше мужчина, тем длиннее должен быть и этот орган – думала я. И находила это логичным. Ведь у высокого мужчины руки и ноги длиннее, чем у того, в ком метр шестьдесят с кепкой. Поэтому на этот счет относительно Кира я не волновалась – он был выше среднего роста.

   Вот такой наивной дурочкой я была в свои почти девятнадцать лет. О, времена, о, нравы… Тогда нас так воспитывали. Конечно, не все и не везде, но мне удалось остаться совершенно девственной не только физически, но в плане представлений о сексе. Как бы там ни было, но в ту пору я представляла мужской детородный орган чем-то похожим на огурец, правда, не только что срезанным с грядки, а вялым. Таким он запомнился по книге, где был нарисован свисающим и в разрезе. Как это мягкотелое висящее между ног сооружение должно войти в меня, я представляла с трудом. То, что это должно произойти, я знала, как и то, куда именно этот огурец нужно будет протолкнуть.

   Моими сексуальными университетами, если можно так выразиться, стала моя подруга-одноклассница Маринка. Как говорила бабушка, «из молодых да ранних». Она не приветствовала нашу дружбу, кривилась, когда видела Маринку, всем видом показывала той свое пренебрежение, но… Маринка жила в соседнем доме, училась со мной с первого класса в школе, сидела со мной десять лет за одной партой, а потом поступила со мной в институт – и никуда от нее деться не получалось.
   – Яблоко от яблони далеко не падает, – не раз бурчала моя бабушка, намекая на свободный образ жизни Маринкой матери. – Какая мать, такая и дочь, – уточняла бабуля, чтобы я уж точно уяснила смысл аллегории про яблоко с яблоней. – Вот видишь, мама у Марины всю жизнь без мужа. А почему? Потому что ведет себя распущено. Мужчины не любят таких…
   – Как же не любят, бабуль, когда у нее постоянно новый кавалер? – ставила я бабушку в тупик.
   – Это другое… – сердилась она, но объяснить суть дела не могла. – Слушай, что тебе старшие говорят, – этим обычно заканчивались наши диспуты по поводу Марины и ее матери.

   Машка – все называли ее именно так, сократив имя Маринка, заменив «рин» на одну единственную букву «ш» – уже вовсю прыгала из кровати в кровать и рассказывала подробности из практики, охотно делясь опытом своих наработок. Маринка красочно живописала увиденное, прибегая к помощи подсобных предметов, чтобы я могла представить мужское достоинство с максимальным приближением к оригиналу. Это были уроки сексуального просветительства. Я слушала ее с открытым ртом, боясь пропустить хоть одно слово. Представить, как выглядит чудо мужской природы, я все же с ее слов не очень-то могла, но ее рассказы пробуждали желание увидеть его собственными глазами, а еще более того – потрогать собственными руками.

   – Ой, Рит… – восторженно закатывала глаза Маринка, вспоминая свои последние приключения в студенческом общежитии, – если бы ты видела этого монстра! Такого мне еще не приходилось лицезреть… Разве что у Никиты с третьего курса. Да нет, у Ники чуть меньше. А тут… Воооо! – Маринка растягивала руки в стороны, как рыбак, показывающий величину выловленной рыбины, – нет, даже вооо… И немного искривленный.

   Я не могла понять, как этот вялый огурец может быть искривленным. Или прямым. Вялый можно крутить, как хочешь. Но Маринка с пониманием дела объяснила, что когда мужчина с женщиной занимаются «любовью», то огурец становится твердым. Это уже и вовсе не входило в мое понимание. Я смотрела на Маринку с завистью, как завороженная, страстно мечтая поскорее увидеть все это собственными глазами.

   Наконец, момент истины настал. У меня появился парень, и я могла воочию убедиться в правдивости Маринкиных слов. Впрочем, для меня было важно даже не столько увидеть это чудо-юдо в штанах («А чего там рассматривать?» – считала я), важнее было сказать Маринке, что я тоже… видела ЭТО. Факт того, что я не отстаю от подруги и тоже уже все видела-перевидела был куда важнее, чем осмотр вожделенного объекта.

   Покрывшись мурашками, пробежавшими по коже от кончика носа до пятки, я медленно потянула язычок молнии Кирилловых джинсов. Кирилл, увлекшись поцелуями, на минуту отвлекся и пропустил критический момент. Бдительность его притупилась, и я умудрилась не только расстегнуть штаны, но и сунуть руку под ткань ситцевых трусов… Пальцы запутались в зарослях курчавых волос, я осторожно просунулась дальше… но ничего не нащупала. Опомнившись, Кир оторвался от меня, поежился, будто ему стало то ли неловко, то ли неприятно, и… Аккуратно вытащил мою руку из своих трусов. Решив, что сделала что-то не так, я сжалась от стыда и больше не настаивала на поиске Кириллова члена.
   – Найдется когда-нибудь, – решила я про себя. – Не будет же Кирилл ходить в брюках вечно. Снимет рано или поздно. Вот и найду.

   Маринке о случившемся я не рассказала. Впрочем, она и не расспрашивала, увлеченная собственными похождениями и впечатлениями. В глубине душе я завидовала ей. Мои гормоны давно требовали удовлетворения, но воспитание не позволяло делать то, что могла себе позволить Маринка. Я не осуждала ее, тем более что она была не единственная из моих знакомых девочек, кто и не помышлял сохранять девственность до брака. Но строгое воспитание родителей было вбито в мою голову так прочно, что я просто-напросто была не в силах совершить что-то на взгляд родителей предосудительное. Вот Кир, который быстро стал моим официальных женихом, это совсем другое дело. С ним я могла двигаться в сторону запретного…

   Несмотря на некоторое удивление и откровенное разочарование, испытанное после первых откровенных экспериментов на диване, наши отношения с Кириллом развивались по восходящей. Мои родители радовались возможности спихнуть дочь в приличные руки, каковыми, безусловно, были руки будущего торгпреда. Мама с папой приложили немало усилий к тому, чтобы вырастить достойную жену будущего государственного чиновника высокого ранга. С детства меня водили в кружки, где я училась играть по нотам на рояле, петь в хоре и танцевать бальные танцы. Родители словно законсервировались и продолжали считать, что живут в девятнадцатом веке, хотя за окном бегом бежал к концу двадцатый. Они видели меня за роялем в длинном платье с кружевным воротником, поющей романсы Рахманинова и Алябьева. «Соловей мой, соловей…» – подпевала мама, в то время как я старательно выводила известные ноты.
   Рядом с роялем они видели мужчину влюбленно и, конечно, восторженно смотрящего на меня. Мои мама и папа жили в другой плоскости бытия, которая, как я поняла позже, называлась ханжеской. Они были оторваны от реальности и будто не замечали, что мир катастрофически изменился. Мои родители, как сто лет назад, главной ценностью девушки считали ее целомудрие.
   – Девичья чистота и непорочность – залог успеха, – повторяла мама так часто, как раньше, наверное, твердили в семьях закон божий. А бабушка сопровождала меня в школу и в кружки, наверное, до пятнадцати лет.

   Мои родители представляли собой образец советской морали. Хоть в учебник по домоводству. Папа был функционером, то есть работал где-то в управленческом аппарате, мама преподавала в музыкальной школе. Она носила блузки, застегнутые под горло, папа, по-моему, спал в галстуке. Слово секс у нас в доме считалось ругательством. Когда на экране телевизора в самом приличном советском фильме, кастрированном от всех «неприличностей» кадров, пара склонялась друг к другу, намереваясь поцеловаться, мама ладошкой закрывала мне глаза. Самого секса в семье не было, как его не было и во всей стране. Во всяком случае, я никогда не наблюдала хоть какие-то проявления нежности родителей, не считая, конечно, прикладывания друг к другу щеками в моменты прощания. Это было для моих мамы и папы верхом демонстрации чувств. Да, и для меня тоже.

   Возможно, все бы прошло по маминому плану, и из меня получилась бы высоконравственная жена, если бы… Если бы во мне не вылезла неизвестно от кого передавшаяся чрезмерная сексуальность. Гормоны перли из меня, требуя удовлетворения постыдных на мамин взгляд желаний. Родители заметили, что их дочь перезревает. Наставления и поучения больше не могли сдержать ее природу. Они забеспокоились – как бы чего не вышло?

   Мама догадалась, что не выпихни меня сейчас в брак, я могу переспать с первым встречным… И «пойти по рукам». Именно так она квалифицировала мое возможное будущее и именно этого боялась больше всего в жизни. Впрочем, страшнее этого была перспектива «принести в подоле». Ну, то есть родить неизвестно от кого. Я и сама этого боялась. Но мне непрестанно напоминали об этой опасности, всячески пугая последствиями, а потому я до судорог боялась хоть какого-то сближения с мужским полом. В шестнадцать лет я считала, что можно забеременеть, если мужчина меня обнимет.

   Поэтому когда появился жених, тем более такой приличный, как Кирилл, родители забегались, проявляя активность куда больше, чем сама невеста. Естественно, в понятие «приличный» для моих предков не входили сексуальные способности кавалера. Какая разница, каков размер его пениса или может ли парень им шевелить? В самом деле, разве в этом женское счастье? Определенно, так полагала моя мама. Во всяком случае, я всегда была уверена в этом. Обсуждать же с ней такие вопросы не могло прийти в голову даже в состоянии наркотического угара или сильного алкогольного опьянения.

   Но сыграть свадьбу мечтали не только мои родители. Их интересы совпали с интересами родителей Кира. Сынуля заканчивал престижный институт и ему «грозила» карьера загранработника, для чего по негласному уставу требовалась жена, что было очередным условием карьеры. Возможно, сам Кир, «поженихавшись» со мной, не стал бы останавливаться на достигнутом и поискал бы другую невесту. Да и родители не спешили бы со свадьбой любимого чада, дав ему погулять вволю. Мальчик – не девочка, в подоле не принесет. Но система предъявляла другие требования – неженатый сотрудник не мог попасть на ответственный пост. Одинокий мужчина – легкая добыча для шпионов. Видимо, в органах считали, что женатый никогда не польстится на живописную блондинку типа Мэрилин Монро, если та пригласит его посидеть в баре. Облико советского торгпреда всегда морале, как говорится в известном фильме. Короче, женись, плодись и не смотри по сторонам.

   Все это несло нас, как по накатанной, в сторону ЗАГСа. Жених невесте нравился. Уговаривать ее большой нужды не было. Факт отсутствия члена у будущего мужа, конечно, не мог не охладить моего пыла, но папа с мамой настаивали на браке, приводя аргументы в его пользу. Да и я сильно не заморачивалась на эту тему, считая, что член у будущего мужа есть, а как без него? – просто я его не нащупала. Может, плохо искала. Запал куда-то. Завалился между ног. Оброс волосами. И что теперь? Отказаться от брака с красивым и перспективным Киром?

   – Что тут думать, о Господи!? – вопрошала мама, закатывая глаза к небу, словно призывая всевышнего помочь ей внушить дочери правильные мысли. – За таким мужем будешь как за каменной стеной. Отец, скажи… – надеясь на Бога, мама не хотела оплошать и призывала к ответу отца, считая его наказы более действенными.
   – Слушайся мать, – бодро отзывался папа, коротко взглянув на меня из-за газеты.
   Чем бы он ни был занят – смотрел ли программу «Время» в девять вечера или читал газету «Правда» в семь утра – всегда был готов поддакнуть жене. Мне кажется, спроси его, о чем речь, он бы смутился. У папы были наготове дежурные реплики, подходящие к любому случаю жизни, типа:
   «Мать плохого не пожелает» или «Мать знает, что говорит».

   – А, черт, была не была, – подумала я, решив, что все утрясется само собой. – В конце концов, не в члене счастье. Во всяком случае, не в его размере. Так учат в учебниках по сексологии, которые я успела пролистать. И эти выводы ученых мужей окончательно определили меня в сторону замужества.

   Свадьба состоялась, но я так и не увидела то, что должно было удовлетворить мою женскую плоть ни в брачную ночь, ни позже. Нет, не то чтобы у Кира между ног не было вообще ничего. Конечно, было. ОНО… Когда я обнаружила предмет мужской гордости моего мужа, поняла, что в нашем случае это как раз обратное явление – гордиться было нечем.

   То, что я обнаружила в кустистых зарослях Кириллова паха, было не гордостью, а насмешкой над всем мужским сословием. Стало ясно, почему мой жених упорно занимался со мной ласками, не спуская брюк. Крошечный, похожий на мышонка недоразвитый отросток Кира был не только невероятно мал, он почти не реагировал на мои старания его оживить. Сколько я ни пыталась его потереть, поласкать и даже, преодолев неловкость и брезгливость, поцеловать, он оставался нем к моим призывам. Нем и глух. Пациент был скорее мертв, чем жив. Все это было более чем печально… Мягко говоря.

   – Да, дела… – растеряно протянула Маринка, когда я, отчаявшись, решила поделиться с лучшей подругой историей своей первой брачной ночи, – ну, что сказать? Надо же. Кто бы мог подумать…
   Маринка сделала паузу, словно размышляя, чем меня утешить или как найти выход из создавшейся ситуации. Вдруг она достаточно резко и уверенно произнесла:
   – А ты знаешь, подруга, а ведь я давно подозревала. У Кирилла такие маленькие ручки…
   – Господи, Машка, причем тут ручки? – возмутилась я, чуть не плача.
   – Как причем? Крупный мужик, а ручка как у женщины. Рука ведь прямым образом соответствует размеру члена. Ты разве не слышала?
   – Откуда? Мама меня этому не учила, – с сарказмом произнесла я.
   – Да, не тому тебя учила мама… Это уж точно!
   – Марина, не трогай мою маму и уж тем более ее методы воспитания. Скажи лучше, как мне теперь быть… Как мне с этим жить? Вернее, без этого…
   – Что тут скажешь? Остается смириться, – произнесла Маринка, понимая, что несет ерунду и я вот-вот взорвусь. Решив вывернуться в сторону от волнующего вопроса, не дав мне ни секунды, чтобы вставить слово, она с пафосом продолжила, – Рит, успокойся, в самом деле. Бывает всякое… особенно с красивыми мужиками. Ну, не бывает идеальных людей. Не бывает! Это Чехов утверждал, что в человеке ВСЕ должно быть прекрасным – и душа, и тело. Но он был романтиком, питающим иллюзии. В жизни так не бывает… Или то, или другое… Что-нибудь одно…
   – Но у Кира и душа, и тело красивые, – вступилась я за мужа. – Просто у его красивого тела не функционирует один орган…
   – Мо-ло-дец, – поддержала Маринка, – еще в состоянии шутить, умница. Хвалю.
   – Какие шутки, – фыркнула я. – Тебе легко ерничать.
   – Ладно, держись, не пропадешь. Во всяком случае, есть утешение… Едешь в Голландию. Красота…

   Маринка сладко вздохнула, переключившись с проблемы Кирова члена на цветущую Голландию. Заграница в ту советскую пору, хоть и периода полураспада, все еще была недосягаемой для большинства граждан нашей необъятной страны. И для Маринки тоже. Пределом ее мечтаний был отдых на курортах Краснодарского края. Мне подумалось, что она, пожалуй, тоже бы закрыла глаза на такую «мелочь», как нехватка мужского органа, ради такого мужа, как Кирилл, и возможности уехать в Голландию на несколько лет. Я молчала, и Маринка, видимо, расценила это как ожидание ответа. Она хмыкнула и сказала:
   – Ну, что ты, в самом деле, так расстраиваешься… Бросай Кира, если не хочешь в Голландию.

   В Голландию я хотела. Еще как. Но это меня мало утешало. Правда жизни ударила прямо под дых. Мой муж оказался импотентом. Меня не готовили к сексуальной жизни, чего я совершенно не боялась, уверенная, что разберусь сама, когда придет время. Но время пришло, а разобраться оказалось не так просто.

   Кирилл яростно хотел близости, но у него ничего не получалось. Мы терлись, целовались, облизывали друг друга, но источник наших удовольствий продолжал висеть, как вареная сосиска, у которой от кипятка лопнул и раздвоился кончик. Этим крошечным лоскутком кожи удовлетвориться было никак нельзя. Я ходила возбужденная и злая. И Голландия, куда мы приехали по месту назначения мужа на работу, не радовала ни тюльпанами, ни пивом. Моя нерастраченная энергия кипела и тупым молотом била в голову. В прямом смысле. У меня начались невероятные мигрени.

   Днем, блуждая по улочкам старинного города, я видела лишь одно – мужчин. Перед глазами мелькали красивые самцы, с выпирающими через плотную ткань джинсов членами и с развратными улыбками. Как назло, их в Голландии было даже больше, чем тюльпанов.

   Ночью во сне меня терзали те же мужчины, но уже голые. Причем они целовали друг друга, а я по-прежнему оставалась лишь зрителем этих оргий, а не участником. Я металась по кровати, изгибаясь всем телом, а, проснувшись, тряслась мелкой дрожью. Головные боли изводили меня, и почти постоянно я находилась в дрянном настроении. На меня нападала хандра, я капризничала по любому поводу и без него. Я была противной сама себе из-за собственной придирчивости и вредности.

   Прочитав в «умной книге» о том, что тысячи людей занимаются самоудовлетворением и это отнюдь не считается чем-то постыдным, а называется красивым и светлым словом мастурбация, я попыталась утихомирить свою горящую плоть собственными руками. Но мои манипуляции мало помогали. То ли я делала что-то не то, то ли этот вид самоудовлетворения для меня не подходил. Я оказалась совершенно одинокой и несчастной в чужой стране. Рядом не было ни подруг, ни родных. Ни моих, ни Кировых. Не было даже Маринки, с которой я могла обсудить свою проблему. Звонить ей из Голландии было дорого. А мобильные и Интернет тогда еще не изобрели.

   Сойтись с аборигенами тоже не удавалось. А уж о том, чтобы познакомиться с мужчиной, вообще не было речи. В кафе, где я, озираясь по сторонам, выбирала предмет заигрывания, на мои откровенные улыбки никто не реагировал. Вернее, мне улыбались в ответ. Но не больше. А хотелось большего. И хотелось все сильнее и сильнее. Но кроме приветливой улыбки, которую я видела, куда ни кинь взгляд, мне ничего не предлагали. От этих улыбок стало подташнивать.

   Я усиленно учила немецкий, посещая бесплатные курсы в народной школе и судорожно листая самоучители с крикливым названием «Немецкий за двадцать четыре часа». Но и выученные фразы «который час?» или «как пройти к театру?» не помогали решить проблему. Я кидалась с этими вопросами к мужчинам, рассчитывая, что они правильно расценят намек, сообразят, что вопрос «где ближайшая остановка?» вовсе не означает, что я ищу автобус, а догадаются, что я флиртую с ними. Но они все сплошь и рядом оказались такими прямолинейными, лишь приветливо отвечали конкретным ответом на конкретный вопрос и шли своей дорогой дальше. Я зверела, считая, что скоро изнасилую кого-нибудь прямо на улице или сдвинусь в правом полушарии на пару градусов влево.

   Однажды я не вытерпела и вызвала Маринку на переговоры.
   – Бедная ты моя, – пожалела подруга, когда я вывалила наболевшее.
   После короткой паузы, видимо, перебрав варианты решения моей проблемы, она предложила найти любовника.
   – Легко сказать… – простонала я, одной рукой вытирая выкатившуюся слезу, другой подливая коньяк в пластиковый стаканчик, случайно оказавшийся под рукой. Телефонную трубку я прижимала щекой к плечу.
   – Что, в Голландии совсем с мужиками плохо? – испуганно притихшим голосом проговорила Маринка.
   – Да в том-то и дело, мужиков полно. И еще каких! Но они не идут в руки, – ответила я.
   – Как? Как такое может быть? – недоверчиво переспросила Маринка.
   – Да не знаю я… Говорю же, что не понимаю, в чем дело.

   Прожив в Европе уже приличный отрезок времени, я тем не менее не видела объяснения этому. Ну, то есть когда мужиков полно, а потрахаться не с кем. А уж моя Маринка, не бывавшая нигде за пределами кольцевой дороги, и подавно не ориентировалась в вопросах международного знакомства и посоветовать хоть что-либо дельное не могла. Она только удивлялась и ахала, как старая бабка, узнавшая, что ее куры несут яйца без помощи петуха. Маринка, казалось, вообще не верила мне, что так бывает.

   Надо сказать, Кир, видя, что происходит со мной, переживал по поводу своей мужской несостоятельности. Он чувствовал вину и даже попытался лечиться. Произведя кучу простых и сложных анализов, доктор, видимо, понял бесполезность какого бы то ни было лечения Кира и посоветовал перейти на другие формы удовлетворения.
   – Молодые люди… – мурлыкал доктор Айболит голландского разлива, – что я могу сказать… Для удовлетворения сексуального влечения ни величина мужского полового органа, ни сила его потенции не имеет никакого значения… – доктор хмыкал, глазки его бегали, он явно понимал, что несет полную ахинею, но продолжал мямлить что-то еще.

   – Ну, что доктор? Что посоветовал? – спросила Маринка, следившая по телефону с далекой Родины за моими закордонными мучениями.
   – Да что? Послал нас доктор… – ответила я.
   – Куда послал? – удивилась Маринка, даже перестав жевать, что она делала обычно круглосуточно.
   – Да недалеко… В секс-шоп послал. Тут, за углом. Говорит, можно и без члена обойтись. Были бы здоровы руки-ноги-языки.
   – А ведь и правильно, – подбодрила Маринка, тут же активно заработав желваками, видимо, жуя яблоко. – Вы ж не в России, Запад вам поможет…

   Маринка была права. В России в ту пору и близко никто не знал о существовании магазинов, где продаются товары сексуального потребления. Ну, то есть искусственные члены всех цветов и размеров, шарики, ролики, палочки и куча всяких милых причиндалов, помогающих возбудить мертвого и удовлетворить фригидного. В Голландии же такого добра было полно. Глаза разбегались от товаров, необходимых тем, кто не может справиться с задачей удовлетворения интимных потребностей и выполнить супружеский долг собственными силами. Кто знает, чем бы закончилось наше супружество, останься мы в России, в которой тогда не было ни секса, ни средств помощи таким инвалидам сексуального фронта, каким был мой Кир. В России сексом могли заниматься полноценные мужчины, которых природа одарила всем необходимым. Проблемные же… могли тихонько курить в сторонке.

   С нами был именно тот случай, когда «помог Запад». Сначала мы купили всякие сексуальные игрушки – пластиковые члены, вибраторы и много всякой прочей ерунды. К сексу у нас обоих, несмотря на разницу потенциала, интерес был одинаковый. Вечерами, не сводя глаз с экрана, мы следили за оргиями, разыгрывающимися в чужих постелях – благо видео с порнофильмами тоже были в свободной продаже. Это все возбуждало наши и без того возбужденные молодые тела, и мы часами елозили по квартире, используя по совету доктора руки-ноги-языки и все прикупленное в секс-шопе. Надо признаться, на некоторое время требуемый эффект был достигнут. Вряд ли дело доходило до оргазма, но как бы там ни было, какой-то уровень удовлетворения я получила. И даже успокоилась немного.

   3.
   Через пару лет Кира перевели в Германию. Я не работала и, чтобы занять себя чем-то, пока муж был на службе, оформила абонемент в теннисный клуб. Еще в детстве в моем представлении это являлось символом достатка и роскошной жизни. Миллионеры в моем воображении рисовались в виде стройных женщин в белых юбочках и плечистых мужчин в шортиках и с ракетками в руках. Гольф-клубы, яхты, горные лыжи были и вовсе чем-то запредельным. Теннис же, пусть и не столь экзотичное, на мой взгляд, времяпровождение, но все же ступенька к сливкам общества. Решив примазаться к миру сильных и богатых, я стала посещать два раза в неделю тренировки на корте клуба «Красно-черный». Кир, естественно, двумя руками был «за»:
   – Это полезно для здоровья, – радовался он. – И не так дорого, как я думал. Ты – умничка, что решилась заняться спортом.
   – Ну, до спорта далеко. Скорее, для развлечения – попрыгать, размять тело полезно.

   Народ, с которым я столкнулась в клубе, и правда оказался вполне респектабельным, хотя миллионерами там не пахло. Люди – офисные работники средней руки, большую часть дня протирающие драп на стульях в кабинетах, – хотели разрядки. Они остервенело гоняли мячики и прыгали за ними. Некоторые не играли с партнером или тренером, а яростно лупили мячом по стене. Казалось, они хотят вбить его в кирпичную кладку. Одни пытались таким образом согнать калории, другие снять стресс. По тому, с какой ненавистью некоторые били ракеткой, отбивая мяч, можно было понять, что у них не все в порядке или на работе, или дома.
   – Как же эта рыжая стерва ненавидит своего мужа, эту развалину… ожидающую ее за стойкой бара, – думала я, глядя на женщину, которая каждый свой удар сопровождала визгом.
   Да я сама здорово разряжалась, выбивая скопившуюся во мне энергию на корте. К слову сказать, полезный спорт. Не только в смысле переработки жира на бедрах в мышцы, но и в смысле снятия стресса. Напрыгавшись, так устаешь, становится не до глупостей…

   После тренировки все шли в душ или в сауну, которая была при клубе. Баня оказалась общей. В раздевалке крутились и женщины, и мужчины. Они спокойно снимали с себя кофты, куртки, спортивные штаны и… нижнее белье. И складывали вещи в шкафчики, перед которыми раздевались. В углу я увидела кабинку с дверью, но никто ею не пользовался. Никого не смущало, что в полуметре от него снимал трусы человек противоположного пола. Конечно, я была обескуражена, увидев все это в первый раз. В России в пору моей пубертатной молодости о таком даже не слышали. Но самым большим шоком для меня стала даже не сама эта общественная раздевалка, где голые тетки и дядьки мило улыбались друг другу и даже перебрасывались приветствиями, не прикрывая шайками срамных мест, а увиденные мною на расстоянии вытянутой руки мужские члены. Это были совсем не мышки, как у моего Кира, и даже не огурчики-корнишоны, которые я покупала в стеклянных полулитровых банках в гастрономе. У некоторых это было нечто самостоятельного органа, типа руки или третьей ноги.

   Опешив от увиденного, я присела на скамейку.
   – Как прошла тренировка? – улыбаясь, спросила Урсула, которая, как и я, была новичком.
   Мы познакомились у администратора, получая членскую карточку, поэтому теперь имели право заговорить друг с другом на правах знакомых. Урсула стояла передо мной, совершенно голая, ничем не прикрывающаяся, хотя и держала в руках флакон с шампунем. Впрочем, что мог прикрыть флакон? Сосок?

   Я перевела взгляд на Урсулу и сглотнула слюну. Прямо перед моим носом оказалась небольшая, но отвисшая грудь с розовым пятнышком и коричневой пипочкой посредине, которую мне почему-то невыносимо захотелось укусить. От этой мысли жар окатил меня волной, на лице выступила испарина. Встать и уйти из раздевалки я не могла. Показаться дикой и нецивилизованной было более стыдным, чем раздеться догола перед чужими мужчинами.
   – Если я сейчас уйду, все поймут, что я стесняюсь. Что они обо мне подумают? – рассуждала я, вспоминая мамины установки. Она часто говорила, что вести себя надо прилично, а иначе «что о тебе подумают?» Мне не хотелось, чтобы эти немцы, с которыми дважды в неделю я вижусь в клубе, думали, что я дикарка. Нет, дикарями как раз казались мне именно они, люди, без стыда купающиеся в совместной бане. Но если у них так принято, значит надо соответствовать их правилам.

   Пока я рассматривала Урсулин сосок и размышляла, что делать, немка продолжала стоять передо мной, видимо, ожидая, пока я разденусь. Пришлось стянуть с себя последний оплот «невинности» – трусики. Это далось мне в тот раз с большим трудом. Гораздо большим, чем когда я впервые сняла трусы перед Киром. Но я все-таки взяла себя в руки и пошла за Урсулой. Она открыла тяжелую дверь из раздевалки и пропустила меня вперёд… Сделав шаг, я остановилась. В комнате, которую я назвала бы предбанником, на деревянных топчанах лежали голые люди обоего пола, над которыми горели яркие лампы. У женщин двумя кучками возвышались груди, у мужчин кучками было выложено их богатство внизу живота. К слову сказать, у некоторых кучки выпирали достаточно высоко. Каждое тело освещалось прямым лучом горящей под потолком лампы. Зрелище напоминало прилавок с драгоценностями в ювелирном магазине. Как выяснилось позже, это была обычная процедура – прогревание тела красным светом.

   Но чужие голые тела лишь удивили меня. Гораздо большее впечатление я испытала от собственной наготы. Никогда в жизни до этого я не торчала в чем мать родила на глазах пары десятков мужчин и женщин. Меня охватил жуткий стыд, ноги не слушались, я была готова рухнуть без чувств… Казалось, стоит сделать шаг, и десятки глаз устремятся в мою сторону. Но никто на меня даже не взглянул. Каждый занимался своим делом. Кто-то читал газету, кто-то дремал, сомкнув веки. Некоторые сидели, тихо переговариваясь, будто на светском приеме.

   В углу помещения я увидела что-то типа большой ванны круглой формы, в которой булькала вода. Вокруг расплывался легкий дымок, скорее всего, пар, идущий от горячей воды. В ванне сидела женщина. Собственно, я видела только ее голову. Остальное было скрыто водой и паром. Набрав воздух в легкие, я быстрыми шагами прошла к ванне. Поднявшись по приставной лестнице, я перекинула ногу и осторожно опустилась в приятную теплую воду. Женщина открыла глаза и, блаженно улыбнувшись, кивнула в знак приветствия. Я села напротив. Теперь меня уже не так волновало мое собственное голое тело. Скрытая водой, я не чувствовала себя такой уж обнаженной. Стало легче, даже дыхание восстановилось. Теперь я спокойно могла рассмотреть остальных. Живые, дышащие, двигающиеся люди оказались занятным зрелищем.

   Я увидела, как из парилки вышел толстый дядька. Его огромный пивной живот упруго описывал дугу, заканчиваясь в паху. Мужик растирал себя большим махровым полотенцем, кряхтя и сопя от удовольствия. Расставив ноги, он стал тщательно протирать промежность. Присмотревшись, я ничего так и не увидела.
   – Наверное, у дядьки вместо члена такая же мышка, как у моего Кира, – решила я.

   Вскоре из парилки вывалились трое здоровых парней. Я включила глаза на полную мощность. Ребята были хороши, как на подбор. Члены молодых жеребцов находились в полуэрогенном состоянии, и хотя скорее висели, чем стояли, тем не менее выделялись на фоне ног вполне отчетливо. Переговариваясь, ребята вышли на балкон. Какое-то время я любовалась их голыми спинами…

   Вскоре мое внимание переключилось на двух женщин. Тетки, выйдя из парилки, по очереди обмылись под душем, торчавшем одинокой трубой и ничем не отгороженным. Женщины подставляли себя под воду, крутились, вскрикивая то ли от того, что вода была холодной, то ли от колючих стрелок водного дождика. Затем, шлепая босыми ступнями по мокрому кафелю, они прошли к большому бассейну и плюхнулись в голубую прохладную воду, обдав меня мелкими брызгами. Не сводя глаз с женщин, я залюбовалась их красивыми, выгнутыми в области талии, спинами и круглыми попками, мелькающими над прозрачной, просматривающейся до самого дна, кристально чистой водой. Я поймала себя на мысли, что рассматривать женщин мне нравится ничуть не меньше, чем мужчин.

   Осмелев, я вылезла из ванны и заняла место на лежаке, который только что освободил толстяк. И снова посмотрела в бассейн. Женщины уже не плавали. Опершись руками о бордюр, они держались на поверхности воды, которая ласкала их тела, покачивая из стороны в сторону.
   – А ведь женские тела рассматривать куда приятнее, чем мужские, – подумала я. – У женщин нежная кожа, так и хочется погладить. А губы какие вкусные – хочется целовать… Груди… Какие красивые розовые груди у женщин. Их хочется, трогать, щупать, мять, щипать… А черный треугольник в самом низу живота. В этом есть загадка, не то, что у мужчин, у которых все на виду. Женский треугольник скрывает под волосами тайну…
   Некоторые молодые женщины были с фигурно выбритыми лобками. Сквозь оставшиеся волосы проглядывала тонкая полоска, разделяющая губы, отчего это место напоминало булочку с надрезом по середине сдобы.
   – А в самом деле, интересно… Вот если эта девица чуть шире раздвинет ноги… Можно ли будет что-нибудь увидеть. Хотя нет, вряд ли. У женщин так устроено, что ничего не видно, сколько ни раздвигай. Чтобы туда заглянуть, нужно раскрыть руками…. – размышляла я, глядя на молодую женщину, устроившуюся на лежаке напротив.
   Я представила, как подойду к ней и двумя пальцами раздвину ее покрытую волосами промежность. Та откроется и… Я почувствовала, как у меня самой, там, куда я собиралась заглянуть, стало мокро.

   – Ну, что? Нравится? – услышала я по-русски и от неожиданности вздрогнула.
   Кто-то по-дружески слегка шлепнул меня по коленке. Я подняла глаза. Рядом стояла невысокая худенькая женщина. Вернее, женщиной ее можно было назвать с натяжкой. Это был скорее подросток невнятного возраста. Несформировавшаяся фигурка, почти с отсутствием талии, узкие бедра и практически плоская грудь. Волосы, стриженные ежиком, могли принадлежать в равной степени и девушке, и парню. Пожалуй, только голос выдавал ее женскую природу. Женственности в ней не было ни на йоту.

   – Непривычно? Первый раз тут? – спросила она снова, не ожидая ответа.
   – Да… Даже представить такое не могла… Лежу, не знаю, куда деться, – искренне призналась я.
   – Жанна, меня зовут Жанна, – представилась незнакомка и, не дождавшись ответа, продолжила. – Когда я первый раз сюда пришла, тоже находилась в ступоре, как ты… Брось, не тушуйся. Кого интересует твое тело? Никто же не смотрит…
   – Да, я вижу, что не смотрит. Но все равно… неловко. А откуда ты узнала, что я русская? – спохватилась я.
   – А ты думаешь, не видно? – Жанна засмеялась, обнажив красивые белые зубки.
   – Да нет, думаю, видно. Но по одежде. А голые все одинаковые, если ты ни фиолетовый негр, конечно.
   – Цветом кожи от немцев или англичан мы не отличаемся, ты права. А вот поведением… Посмотрела бы ты на себя со стороны, сидишь, скукоженная, за версту видно, что стесняешься. А как рассматриваешь… Это же неприлично… – Жанна опять широко улыбнулась. – Да, вставай, кончай комплексовать, пошли париться…
   Жанна протянула руку, помогая встать, и я поднялась с лежака.
   – А ты в отличной форме, – сказала она, нагло разглядывая меня. – Такой можно ходить голышом, ни о чем не думая. Вон, посмотри, какие дряблые бабы тут ошиваются. И не стесняются. Себя нужно уметь любить…

   4.
   Буквально за пару лет до этого, я даже представить не могла раздеться перед кем-то, кроме Кира. Если бы кто-то сказал, что я буду шляться в чем мать родила среди компании мужчин и женщин и без тени стеснения общаться с ними, я бы просто не поверила. Но в жизни происходит немало удивительного – я привыкла к голым мужчинам и женщинам так быстро, что сама не заметила. Очень скоро я не только перестала рассматривать чужие пенисы и груди, но и перестала стесняться своего тела, поняв, что стесняться нечего.

   На фоне других женщин смело передвигающихся по залитым светом помещениям сауны, несмотря на короткие толстые ножки, отвислые груди, полоски жира и куски целлюлита на бедрах, я смотрелась очень неплохо. Однако и это не главное. Я поняла, что в бане никто не смотрит на тебя, как на предмет вожделения. Никто не рассматривает твою грудь и не елозит сальными глазками по волосам в паху. Каждый занимается собой. А если и смотрит на тебя, вступая в разговор, то в лицо, а не ниже… Отчего у тебя ощущение, будто ты в офисном пиджаке, а не голяком.

   Через пару посещений бани я уже уверенно сбрасывала с себя белье и спокойно проходила в парилку. Но Киру рассказывать о том, что происходило после занятий теннисом, я побаивалась. Почему-то казалось, он не поймет, приревнует, разозлится. Наше советское пуританское воспитание еще крепко сидело в моем сознании. Несмотря на наши своеобразные половые отношения, мужем он был завидным и терять его никак не хотелось. Кир позволял мне многое, в глубине души прекрасно понимая, что должен хоть чем-то удерживать жену, восполняя этим то, чего дать не мог. Но и я прекрасно понимала, что вряд ли буду иметь с другим мужчиной все то, что имею с Киром – социальный статус, материальный достаток, а потому вольничала с оглядкой – что скажет или подумает муж, не будет ли ему это неприятно…
   – Что же… за все надо платить, – нередко думала я. – Пусть с членом не повезло. Зато все остальное лучше и не приснится. Идеальных мужчин на свете не бывает. Как, впрочем, и женщин…

   С Жанной, которую я встретила в сауне теннисного клуба, мы подружились. В Германии она жила какое-то время, выйдя замуж за немца. Также как и я, она не работала и не знала, чем себя занять. Два раза в неделю Жанна заезжала за мной по дороге на корт. Она лихо рулила новеньким спортивным «мерседесом», полученным в подарок на последнее рождество от мужа-капиталиста. Я падала в удобное кожаное сиденье рядом с подругой, и мы ехали гонять мячи. Впрочем, вряд ли нас можно было назвать подругами. Жанна казалась мне простушкой, хотя и говорила, что приехала в Германию из Москвы. Все ее поведение, образ мышления, говор, в общем, абсолютно все выдавало в ней провинциалку. Я не могла понять, как удалось ей, такой невзрачной, окрутить капиталиста. В те времена в Москве за такими охотились настоящие фотомодели. Многое в Жанне мне было чуждым и, хотя она была явно не из моего круга, как сказала бы моя мама, я привязалась к ней.

   Наше общение становилось все более тесным. Мы проводили время вместе не только на корте. Все чаще Жанна таскала меня по бутикам то в поисках подходящих к новой сумочке туфель, то, наоборот, ей вдруг срочно нужен был саквояж к новым ботикам. Увидев, что я не могу позволить себе покупки в таких дорогих магазинах, она легко расплачивалась за меня, предъявляя в кассе банковскую карточку мужа, даже не имея понятия, сколько денег списывалось к концу дня со счета.
   – Да, брось ты стесняться… Бери-бери, – подталкивала меня Жанна к кассе. – Это же не мои бабки… У Дитера полно. Пусть свинья рассчитывается… Он мне задолжал…
   – За что, Жанна? За что он тебе должен? – я не могла представить, что могла дать Жанна богатому немцу, за что тот должен был с ней расплачиваться.
   – Да, он мой вечный должник, – насмехалась Жанна, – да, хоть вот за то, что я, молодая и красивая, сплю с этим уродом… Разве этого мало?

   Подробностей семейной жизни Жанна не рассказывала. Я видела ее Дитера, и мне он казался вполне приятным, хоть и не симпатичным внешне и староватым, дядечкой. Но он всегда был приветлив, заботился о Жанке, сюсюкаясь с ней, как с ребенком, терпел ее резкие реплики, кажущиеся детскими капризами.
   «Интересно, чем ей насолил Дитер, в каком месте он урод? И чем он уродливее моего урода…» – думала я, пытаясь понять, что кроется за словами Жанны.

   В перерывах между шопингом мы заваливались в сверкающие неоном кафе, с удовольствием пили кофе с коньяком или заходили перекусить в ставшие модными японские ресторанчики, полакомиться заморскими суши. Жанна вела себя несколько странно. Иногда она веселилась, словно была под градусом или, лучше сказать, навеселе. Иногда же становилась задумчивой, подавленной и даже напуганной. Жанна была на пару лет моложе меня, но иногда казалась много старше… В ее глазах сквозь внешнюю веселость пробивался внутренний ужас, вырывающийся наружу в редкие минуты. В такие минуты мне становилось страшно. Жанна знала что-то такое, что было неведомо мне. Но я старалась не думать об этом, быстро переводя свои мысли в другое русло.
   – Умные люди учат не думать о плохом, не смотреть страшные фильмы, не дружить с неудачниками… – напоминала я себе вычитанные в «умных книгах» мудрости.
   Какая мне разница, что там у Жанны на душе. Чужая душа – потемки. В моей голове было полно «мудрых мыслей», которые я старалась применять в жизни. Иногда это помогало.

   5.
   Однажды Жанна заехала без предупреждения, хотя это и не принято. Когда я, открыв дверь, не смогла скрыть удивление, она сказала:
   – А у меня сегодня день варенья… – это прозвучало как-то по-детски, по-домашнему уютно. Мне стало стыдно, что я не впустила ее в квартиру сразу.
   – Ой, почему не предупредила? У меня нет для тебя подарка… – сказала я приветливо, но все еще продолжая стоять в дверях.
   – Да не парься, «лучший мой подарочек – это ты», – пропела Жанка тонким детским голосочком.
   Окончательно растрогавшись, я приобняла ее и отступила в сторону, пропуская в дом.

   Я сразу заметила ее возбуждение и подумала, что она уже успела отметить. Ее щеки, обычно белые, румянились. Прежде чем сесть на диван, Жанна скинула широкую рубашку и оказалась почти голой – на ней осталась маечка на тонких бретельках и обтягивающие бедра и ноги леггинсы.
   – Есть предложение, подкупающее своей новизной… Давай выпьем, – предложила Жанна, вытащив из сумки бутылку моего любимого мартини.

   Мы нарезали колбасы и сыра, достали конфеты из холодильника. На улице стояла жара, несмотря на прохладный среднеевропейский климат, и мы шоколад держали в холоде, чтобы он не плавился.
   – Ох и жара в этом году, – протянула Жанна. – Как никогда… А вентилятора у тебя нет?
   – Неа… – отозвалась я, укладывая фрукты на плоское блюдо.
   – Жаль… Слушай, ты не против, если я немного разденусь?
   – Давай… – согласилась я. – Кир на работе. Придет только в шесть, не раньше…
   – А что Кир? – спросила Жанна, стянув с себя майку, под которой не оказалось бюстгальтера, – он что… Женщин голых не видел?
   – Ну, не знаю… Как тебе сказать… Меня видел. А других – не знаю.
   – Он, что, у тебя… Верный муж? Не изменяет?
   – Думаю, нет, – ответила я, хмыкнув, представляя женщину, с которой мог бы изменить мой Кир, вернее, не представляя такую.

   Жанна легким движением руки стащила с себя и леггинсы, оставшись в одних трусиках. Она села по-турецки, подобрав под себя ноги. Тонкая полоска крошечных трусов, называемых стрингами, врезалась в серединку открывшихся губ, не скрытых волосами – она тщательно сбривала их. Мне стало неудобно, и я перевела взгляд на ее лицо. Жанка что-то говорила. Я смотрела на ее губы и не слышала слов. Я видела только яркое пятно на лице, которое шевелилось, то изгибаясь в улыбке, то обиженно кривясь… Невыносимо захотелось поцеловать эти губы. Я перевела взгляд на грудь. Маленькие соски, обычно совершенно плоские, теперь призывно торчали… И словно просились в рот.

   В сауне я не раз рассматривала и уже привыкла к ее голому телу. Но сейчас Жанна была вызывающе близко ко мне. Да и то, что рядом больше никого нет, играло свою роль. Ощущение, когда ты рассматриваешь других, но не можешь их потрогать, конечно, будоражит воображение. Сознание же того, что ты можешь делать все, что заблагорассудится, расслабляет и срывает тебя с тормозов. Во мне все перевернулось, будто меня приподняли и потрясли. Перевернули и потрясли, держа за ноги. Возникло ощущение, что съеденный утром бутерброд расслоился в желудке и поднимается назад к гортани.
   – Тебе что… не жарко? – спросила она, догадавшись, о чем я думаю, – раздевайся.

   На самом деле мне было не так уж жарко – в Германии даже летом воздух не нагревается до такой степени, чтобы назвать это изнуряющей жарой, но я приняла условия игры и сняла длинную блузку, заменяющую домашний халат, оставшись в трусиках и бюстгальтере. Игра, которую затеяла Жанна, нравилась мне. Хотя и пугала. Да, в августе жарко, но не настолько, чтобы ходить голышом. Она к чему-то вела. Может быть, хотела подурачиться, а может… Я не знала, что может произойти еще. Догадывалась, конечно. Порнофильмы, которые мы с Киром смотрели, просветили меня достаточно, но все же одно дело видеть женские игры на экране, и совсем другое – принять в них участие самой.

   – Да сними с себя уже лифчик, чего стесняться-то? Мы же в сауне сколько раз голыми друг дружку видели, – сказала Жанка, вызывающе глядя на меня.
   Я все еще не решалась снять бюстгальтер. С детства, вернее, с подросткового возраста я страдала комплексом женской неполноценности. Во всяком случае, так бы квалифицировали это современные психологи. Длинные ноги и плоский живот привлекали ко мне внимание мужчин. Но за стройность и худобу приходилось рассчитываться недоразвитыми грудками. Чтобы как-то подчеркнуть, что они-таки у меня имеются в наличии, я упрямо носила бюстгальтер, хотя он совершенно не требовался. Моя грудь была очень скромного размера, плюс к тому же я не рожала и не кормила ребенка, а поэтому оставалась упругой и совершенно не нуждалась в том, чтобы ее придерживать этой деталью женского туалета. Но я настойчиво покупала дорогие бюстгальтеры. Пусть нулевой размер, пусть в них нет необходимости… Но, во-первых, мне казалось, бюстгальтер придает женственности, во-вторых, я покупала специальные лифчики с подложенным поролоном, что немного увеличивало мое женское достоинство.
   – Снимай сбрую, – настаивала Жанка, – у тебя такая грудка, ей эта вещица вовсе ни к чему. Как у девочки…
   Я сглотнула, но осталась сидеть в бюстгальтере.
   – Да, у меня мало, но есть, – подумала я, – а вот у Жанны и вовсе печаль, а не… По сравнению с ней я так еще очень даже ничего.

   Если я, при всей своей худобе и с крошечными грудками, все же была похожа на женщину, то Жанна походила скорей на подростка неопределенного пола. Ее грудь напоминала мужские мускулы, а не женские жировые отложения. Если у меня грудь была недоразвитой, то у Жанки ее не было вообще. Вряд ли можно было бы назвать женской грудью уплотнения в виде бугорков с пипочками сосков.

   Мы сидели напротив друг друга и болтали. Жанна рассказывала какие-то совсем несмешные истории, но мы заходились гомерическим хохотом, видимо от нахлынувшего возбуждения, снова и снова наполняли бокалы. Когда мартини, принесенный Жанкой, закончился, я достала любимый Киром портвейн, и мы продолжили несанкционированный сабантуй.

   Прилично накачавшись и окончательно потеряв контроль над собой, я, ни с того ни с сего, резанула правду-матку.
   – Вот, смотри, – сказала я, вытащив коробку с причиндалами из секс-шопа. – Это мой муж… – я достала крупный силиконовый член с пупырышками и двумя небольшими яичками у основания и ласково прижала к груди.
   – В смысле? – захлопала глазами Жанка.
   – В прямом… У него всего этого нет…
   – В смысле, – тупо повторила Жанка и икнула. – Он, что… оскопленный? Евнух?
   – Да нет, нормальный… В смысле, ничего такого… Родился таким. Ну, то есть почти без члена…
   – Ну и что… Подумаешь… Ведь тебе хорошо с Кириллом, хотя у него ничего и не получается… Правда?
   – Ну, да… В общем-то, да… Он хороший муж…
   – А с женщинами ты не пробовала? – неожиданно спросила Жанна, не глядя на меня, будто устыдившись вопроса. Она внимательно рассматривала плавающие оливки в бокале с мартини.
   – С женщинами? Нет… Но у них тоже нет этого… – сказала я, крутя в руках болванку с толстым раздвоенным концом.
   – Но и у твоего Кира нет, обходитесь же… – хмыкнув, сказала Жанна, пересаживаясь ко мне.
   – Как сказать, – неопределенно протянула я, делая вид, что не понимаю, к чему она клонит.

   Она уселась на подлокотник кресла, обвив мою шею тонкой рукой. Потом втиснулась в кресло, плотно прижавшись ко мне бедром. Достаточно худые, мы обе без проблем поместились в одном кресле. Левая Жанкина рука гладила мою спину, теребила волосы, выпавшие из заколотой кверху копны. Указательным пальцем правой руки Жанна, едва касаясь кожи, водила по краешку моих губ… Я сидела как парализованная, не в силах шевельнуться.

   Жанка нащупала застежку бюстгальтера. Быстро, вслепую справившись с ней, расстегнула… И ненужный предмет упал. Правая рука скользнула от губ к шее, от шеи к груди, еще ниже… Когда пальцы коснулись соска, я вздрогнула и закрыла глаза.

   Я не видела, а только ощущала, что она сползает с кресла…
   Я не видела, но понимала – она встала на коленях между моих ног… Обжигающее дыхание чувствовалась на уровне груди.
   Я не видела, но почувствовала, как она горячими губами мягко обхватила сосок и коснулась его язычком…
   Сначала совсем чуть-чуть. Едва слышно. Но каждый раз от этого касания во мне происходило короткое замыкание. Раз – щелчок, вспышка. И снова темнота.

   Затем, достаточно крепко сжав кожу губами, она начала неистово сосать – наверное, так сосет младенец молоко из груди матери. Тонкие нервные окончания наполнились звуком, будто скрипач коснулся натянутых струн и они издали тонкое приятное дребезжание – дзинь-дзи-инь… Через сосок из меня словно выходила тяжесть, тело опустошалось, становилось невесомым… Оно оторвалось от кресла и стало медленно подниматься под потолок. Я улетала.

   Жанна выпустила сосок изо рта, и я также плавно стала опускаться на землю. Вернее, на кресло. Она обхватила мои колени и, нежно разжимая, потянула их в стороны. От мысли, что сейчас кто-то увидит, даже не тронет, а только увидит мое нутро… закружилась голова, и я опять закрыла глаза. Зацепив пальцем ткань маленьких трусиков, Жанна легонько дернула тонкую полоску шелка и разорвала их. Затем двумя пальчиками раздвинула мои губы в стороны.
   – Какая бездна… Какая восхитительная бездна… – шептала Жанка.
   Ее слова доносились сквозь пелену дурмана, прорываясь через звуки рвущихся одна за другой натянутых струн невидимой виолончели внутри меня.

   – Какая ты жаркая… От тебя идет такой жар, как из доменной печи… – тихо сказала Жанна, и в тот же момент прохладный ветерок дунул в меня…
   …Я почувствовала, как напрягся и зашевелился обычно не видный и не ощутимый бугорок. Он стал наливаться чем-то тяжелым и раскаленным. Никогда раньше я не думала об этом предмете своего тела и не чувствовала его. Знала о его существовании только из медицинского атласа. Но в книге ничего не писалось о том, зачем он дан нам природой. Но сейчас…
   …Сейчас, скрутив губы дудочкой, Жанна короткими очередями пускала в меня потоки воздуха. Ощущение было приятным, легким, как от касания перышком… От каждого такого касания я сжималась и ахала. Но дернуться или, тем более, вырваться Жанна не давала, продолжая крепко держать руками мои ноги. Собственно, я никуда и не хотела вырываться, в смысле убегать. Просто от удовольствия ощущений меня сводило судорогами, дергался каждый мускул от живота до кончиков пальцев на ногах…
   Вдруг я почувствовала, как к ожившему бугорку прикоснулась ее рука. Жанна дотронулась пальчиком и стала как бы раскачивать его, нажимая все сильнее. Это было уже не легкое касание, от чего кружилась голова. Теперь в голове зазвенело колоколом. Вернее, колоколами. Будто звон на колокольне в праздник – перекатывался от легкого треньканья маленького колокольчика до бархатного набата огромного колокола. Я перестала существовать, превратившись в одну точку. Точку, на которую нажимала Жанна…
   …Она нагнулась – я ощутила ее дыхание… Ее язык коснулся клитора, она обхватила его губами и…
   …Меня больше не было, даже та точка исчезла… Я взорвалась, изогнувшись всем телом, издав крик раненого зверя.

   То, что я испытала тогда с Жанной, называется оргазмом. В «умных книгах» пишут, что если вы не уверены, испытали ли вы оргазм, значит, его не было. Когда ОН случается, ты понимаешь, что это именно то самое чувство… И не задаешься глупыми вопросами. Тогда с Жанкой я поняла, о чем идет речь. Это был взрыв, фейерверк, когда из глаз сыплются искры. Когда тело сводит, дергается в конвульсиях, не поддающихся твоему сознанию. Ты не можешь управлять не только своими мыслями – впрочем, какие мысли в этот момент? – но и собственным телом. Когда хочется кричать, выть, срывая глотку. Ты вне мира, вне жизни, вне всего земного. Мозг превращается в одно расплавленное месиво. Не нужное тебе. Тебя поднимает, медленно воспаряет ввысь, а затем ты падаешь, вернее, летишь в пропасть, рушишься, проваливаешься… Позже я подумала, что именно оргазм хотел написать на своем полотне Малевич. На полотне, называемом «Черный квадрат».

   Потребовалось время прийти в себя. Вернуться на кресло. Ощутить руки и ноги. Глаза снова, пока еще как в полусне, хоть и туманно, но различали предметы. Не знаю, как долго я «летала» и сколько понадобилось времени, чтобы опуститься…

   – Ну, вот, а ты говоришь, без члена нельзя. А мы… справились… или… – тихо сказала Жанна, как ни в чем не бывало, отпивая из бокала. – Ух, пить хочется…
   Я молча смотрела на нее. Мое сознание лишь частично прорывалось обратно. Многое во мне мною все еще оставалось не подконтрольным. Тело медленно наливалось силой, но я еще не могла пошевелить даже пальцем. Мысли обрывками появлялись, и тут же улетали снова. Я не могла вспомнить детали только что происшедшего. Была не в состоянии произнести слово.
   – Черт, а время-то как летит… – сказала Жанка, глянув на большие круглые часы, висящие над комодом.
   Стрелки перевалили за шестерку.
   – Сейчас Кир придет… – очнулась я и, собрав силы, вяло потянулась за рубахой-халатом.
   Жанна ловко натянула леггинсы и майку, поглядывая на меня.
   – Помочь? – спросила она, видя, что я не могу попасть в рукав.
   – Спасибо, не надо… – ответила я и испугалась, что Жанна это может расценить, будто мне неприятно, если она до меня дотронется. Я уже хотела что-то добавить, пояснить, но послышалась возня с замком и хлопок входной двери.
   – А, у нас гости… – сказал Кир, зайдя в комнату.
   Он казался необычайно раскрасневшимся.
   – Ты что такой красный? Давление мерил? – заботливо спросила я мужа.
   – Все в порядке… Жарко сегодня, – ответил он, возбужденно бегая глазами.
   – Ну, я поехала, труба зовет… Дитер заждался, наверное. Он меня сегодня выгуливает… Обещал программу с клоунами, – сказала Жанна, лениво вставая с кресла, и направилась к выходу.

   В коридоре, в самых дверях, она наклонилась как бы для прощального поцелуя. Я подставила щеку и почувствовала не губы, а язык, которым она лизнула, как это делают собачки.
   – Я еще приду… Да? – прошептала она в ухо.
   Меня снова обдало жаром, я не могла ни ответить, ни пошевелиться. Жанка засмеялась и хлопнула дверью перед самым моим носом, не дождавшись ответа.

   Как вы понимаете, этот вечер стал для меня «переворотным» – он перевернул меня, мои представления, мои ощущения. Все то, что было культивировано во мне до сих пор, разлетелось в клочья. Мне предстояло еще все это переварить, осознать, понять. Нужно было осознать происшедшее. И головой. И душой. И животом. Я теперь знала, что есть разум. Есть нравственные понятия. А есть ощущения. Простые звериные ощущения, когда ты больше не человек. Когда ни разум, ни мораль не играют никакой роли…

   6.
   Через какое-то время после ухода Жанны мозг из вязкой каши стал собираться в рабочее состояние. Тело начинало ощущать другие запахи и слышать другие слова. Кир крутился вокруг меня, странно поглядывая. Зрачки в его глазах горели, словно в них налили бензин и подожгли. Я заметила это, но мне было не до Кира. Мы поужинали в полном молчании. Вернее, Кир пытался говорить, я поддакивала односложно, не в силах вслушиваться и отвечать внятно.

   После ужина мы устроились на диване, приготовившись смотреть телевизор. Вдруг Кир повернулся ко мне и стал тыкаться губами в лицо. Мне почему-то стало противно, и я попыталась его оттолкнуть. Но он не отстранился, а сполз с дивана и встал на колени передо мной. До этого он никогда так не делал. Я не понимала, что происходит. Кир резко развел мои ноги в стороны, быстро раздвинул губы и стал дуть, как делала это Жанна. Я все еще ходила в халате, так и не надев трусики, поэтому Киру удалось проделать со мной все это легко и просто. Меня подхватила волна возбуждения и оторвала от кресла… Видимо, я не до конца восстановилась после эмоций Жанкиного представления. Поэтому без прелюдий мгновенно унеслась в сладкое небытие. Все повторилось теперь с Киром. Меня снова разорвало на части…

   – Знаешь… – засыпая, уже в кровати, сказал он, – сегодня такая жара… просто невыносимая.
   – И что же? Что? – вяло переспросила я, почти не слыша его слов.
   – Да, собственно, ничего особенного, – продолжил Кирилл. – У нас сломались кондиционеры и я ушел с работы раньше… И вот… Я пришел… И все видел. Рита… Как же это было замечательно. У меня была эрекция. Честное слово. Клянусь. Я кончил. Как ты думаешь… А Жанна придет еще? Тебе ведь понравилось… Я могу это делать для тебя, как она… Но мне нужно все это видеть… Когда ты с ней, тогда… Тогда у меня тоже получается… Это плохо? Как ты думаешь, это плохо? – Кирилл шептал на ухо еще какие-то слова, но толком я уже ничего не могла разобрать. Усталость от пережитых за день эмоций вымотала меня окончательно. Через толщу навалившегося сна я только успела подумать о том, что в нашей семейной жизни наметились перемены.

   Да, мне понравилось то, что делала Жанна, хотя своим внешним видом она была далека от той женщины, которая мне бы понравилась по-настоящему и которой я любовалась бы в сауне. Говорят, люди тянутся к противоположному. Блондинов прельщают брюнеты, высоких – маленькие, худых – полненькие. Будучи от природы тощеватой, я комплексовала по поводу отсутствия бедер и, главное, грудей. Хотелось иметь то, чего у меня не было – прямые светлые волосы и круглые женские формы. Когда я видела в сауне пышные груди у какой-нибудь дамочки, едва сдерживала себя, чтобы не ущипнуть ее. Но Жанка стала первой женщиной, открывшей для меня совершенно новые ощущения. Я заходилась в дрожи только от мысли, что меня целует особь моего же пола. Это было противоестественно для меня и потому возбуждало, несмотря на то, что она мало походила на женщину и своим внешним видом не вызывала желания целовать или ласкать ее. Воспитание говорило, что это ненормально, что так нельзя, что это должно быть противно. А ощущения говорили обратное. Нет, не говорили, они орали: это здорово, вкусно, трепетно, сладко. Да, мне понравилось! Еще как! Но я даже себе боялась в этом признаться.

   Жанна стала приезжать ко мне не только в дни, когда был теннис. Мы кидались навстречу друг к другу как настоящие влюбленные, отдаваясь своим чувствам без оглядки. Кир проявлял горячий и не меньший, чем я, интерес к нашим встречам. Поэтому я приглашала Жанку в то время, когда он должен был вернуться с работы, обещая подруге, что муж задерживается из-за неурочного производственного совещания и придет поздно. На самом же деле, он, тихо открыв двери в квартиру, заходил и наблюдал за нашими утехами, прячась в коридоре и боясь спугнуть Жанку. Я заведомо усаживала ее спиной к дверям, и она не знала, что за нами наблюдает Кир. Но однажды Жанна, сидя передо мной на коленях, вдруг громко, не поворачивая головы, сказала:
   – Кир, выходи… Хватит прикидываться шапкой-невидимкой. Тоже мне, боец невидимого фронта… Я давно тебя вижу. Выходи, подлый трус, будешь третьим. Мы не против… Правда, Ритуля?

   Кир вышел, немного стесняясь, но быстро взял себя в руки и расположился напротив нас на мягком диване. Расстегнув брюки, он вытащил свою мышку и прямо у нас на глазах стал ее ласкать, подергиваясь всем телом от удовольствия. Удивительно, но появление третьего в нашем дуэте, пусть и пассивного члена акта, стало дополнительным раздражителем. Кир, сидящий в непосредственной близости от нас, копошащийся между ног, каким-то образом удваивал или даже утраивал эффект от уже имеющихся ощущений. Впрочем, степень возбуждения и уровень восхищения оценить невозможно.

   Постепенно я привыкла к Жанне, к ее рукам и губам, которые нравились мне больше пластиковых членов, хотя и ими мы с ней не брезговали. Кир был доволен нашедшимся выходом из положения. Иногда ему хватало понаблюдать за тем, чем занимались мы. Иногда он проделывал со мной то, что делала Жанна. Мы здорово вовлеклись в эти игры, впервые в жизни испытывая сумасшедшее, неведомое досель возбуждение, регулярно переживая оргазм.

   Однако через некоторое время связь с Жанной стала прерываться на длительные паузы. Мы виделись все реже. Периодически Жанну охватывала депрессия, во время которой она пропадала на несколько недель. Эти периоды были все чаще и продолжительнее, в то время как отрезки хорошего настроения все реже и короче. Кирилл уверял, что у Жанны запои. Хотя открыто она сама об этом не говорила, но по ее отекшему лицу и пустому взгляду можно было догадаться, что не все с ней в порядке и мой муж был где-то прав.

   То, чему нас научила Жанна, требовало развития. Нам не хватало секса вдвоем. Мне хотелось женских ласк, я понимала, что не смогу без них испытать полный всеобъемлющий феерический оргазм. Киру тоже не хватало остроты ощущений от присутствия третьих лиц, чтобы испытать сильную эрекцию. Мы стали размышлять, как нам быть, и вскоре нашли выход из положения – мы познакомились с милой парочкой, так же, как и мы, любящей совместные игры на кровати. Это были местные немцы, раскрепощенные до безобразия. Мы встречались с ними в выходные на их даче. Милый домик и полянка перед ним, цветочки и птички, картинки на стенах и свечки на столах… Все напоминало идиллию, деревенскую пастораль. Не раз вспоминались картины голландцев. Семнадцатый век. Пышные крестьянки и бравые крестьяне. Райские мотивы. Но теперь я дорисовывала своим разбуженным воображением все то, что происходило после того, как художник убирал кисти в ящик. Невинные на первый взгляд женщины и мужчины превращались в сатиров с копытцами вместо ног, и наступала феерическая вакханалия… Так и мы со стороны казались респектабельными парочками – собственно, какими мы и были на самом деле для посторонних глаз, но стоило немного стемнеть, как мы теряли рассудок, пускаясь во все тяжкие. Впрочем, было ли это грехом? Ведь я не обманывала мужа, не изменяла ему, а занималась сексом с ним… Ну, и немного с милой немкой, но разве это можно считать изменой мужу?

   По правде говоря, мамины наставления о нравственности быстро отошли на заднюю полочку моей подкорки и редко давали о себе знать. На первый план вылезло животное нутро, требующее удовлетворения инстинктов, заложенных природой. Все эти рассказы и добродетели придуманы импотентами. Мы созданы для физической связи, только она приносит человеку истинное блаженство. Почему я должна стесняться своих чувств? Почему придуманные кем-то наставления должны мешать испытывать то, что возможно испытать только в сексе? Ведь эти ощущения несравнимы ни с чем…

   7.
   Прожив несколько лет за границей, мы вернулись в Москву. Когда уезжали, в России еще не слыхивали о совместных саунах и свинг-клубах, где не только парятся, лежа на деревянных настилах, голые мужчины и женщины, но и занимаются сексом, меняясь партнерами по кругу, а то и вообще сливаясь в один неразрывный клубок тел. Естественно, нас мучил вопрос – найдем ли мы кого-то, чтобы удовлетворить наши сексуальные фантазии, вернувшись в Москву. Секс в компании, на глазах других, стал для нас единственно возможным удовольствием. Нам требовалось все больше-больше-больше… Но получим ли мы это тут? Россия не Европа. Или…

   Вера и Максим стали удачным началом. Вернее, Вера… Она полностью отвечала моим представлениям о женской красоте. В первый же раз, увидев эту очаровательную женщину, я почувствовала томление и желание. В ее глазах отражался ответный интерес. Так здорово все складывалось. И вот…

   – Жаль, что они сбежали, – сказал Кир, вытянув ноги на столике, предварительно подложив под них подушечку. – Такие славные… Тебе Вера понравилась. Я видел.

   Я представила Веру раздетой и закрыла глаза. Снова почувствовала тепло ее дыхания. Облизнувшись, попыталась вспомнить вкус.
   – Жаль, что этот придурок, как его… Максим, что ли… Приперся на кухню. Сам жену, небось, не трахает, а тут приревновал. Идиот! Радовался бы, что я довела его Веру до кондиции. Сто процентов она такого кайфа во всей своей жизни не испытывала. Надо будет вернуться к этой теме. Вера определенно не откажется.

   Я хмыкнула от предвкушения. И, тряхнув головой, попыталась избавиться от настроения, не дававшего покоя и не приносящего удовлетворения. Позже… Все будет позже.

   Жанну, свою первую возлюбленную, открывшую мне двери в неведомый сад вожделения и радости, с которой впервые я испытала взрыв оргазма, я вспоминала нередко. И хотя последнее время мы с ней почти не общались, перед отъездом я все же созвонилась и встретилась с ней, чтобы попрощаться.
   – Уезжаешь… А я тут, остаюсь, как мне жить? Как жить без тебя? – причитала Жанна.

   Я понимала, что ее стенания на самом деле ко мне не относятся. Наша привязанность ограничивалась сексом. Больше нас ничто не связывало. Мы даже толком ничего друг о друге не знали. Жанна просто зашла в тупик. И не знает, как жить дальше. Ее жизненный путь замкнулся на однообразии повседневности, из которого, как она считает, нет выхода. Однако выход есть всегда. Надо только его найти. Легко сказать… Кто бы мне помог найти этот выход. Выход в длинном коридоре собственной жизни. Но Жанка плакала, жаловалась, причитала… Она выглядела подавленной и несчастной.

   Мне было жалко эту странную женщину с фигурой подростка. Я даже погладила ее по голове. Но когда она, обрадовавшись моему порыву, схватила мои руки и стала их целовать, я почувствовала неприязнь, граничащую с отвращением. В этот момент я уже вся была в мыслях о Москве. Меня волновало то, как мы впишемся в новую реальность. Ведь за эти годы, что нас не было в стране, произошли большие перемены. Мы возвращались на пустое место. И именно это занимало мою голову. А не Жанна.

Жанна

   1.
   Солнце било в глаза, резало, будто кто-то засыпал их песком. Как назло, я забыла солнечные очки и с трудом видела дорогу. Машина неслась по автобану на скорости сто шестьдесят. Я привыкла к такому темпу, хотя не раз попадала под глаз аппарата и получала квиточки из полиции за превышение скорости. Но снова и снова меня несло. Особенно после пары бутылок мартини. Благо ментов в Германии вдоль дорог практически нет, и никто не машет палкой, чтобы остановить тебя и обнюхать. Самый страшный мой враг это «черные ящики», расставленные повсюду и снимающие нарушителей. Но эти ящики не могут определить степень опьянения. Поэтому я позволяю себе эту шалость. Фотопортреты сидящего за рулем с информацией о скорости, с которой мчался водитель, приходят вместе со счетом штрафа. Дитер платит беспрекословно. Поэтому я не заморачиваюсь, лихачу от души, тем более, что широкие многополосные скоростные дороги позволяют это делать. Ну, скажите, хоть чем-то я имею право рисковать? Например, своей жизнью…

   К мартини я пристрастилась в Германии, где впервые попробовала этот почти бесцветный напиток. Дитер приучил меня пить его с зелеными оливками. Соленые ягоды в сочетании со сладким вином поначалу казались извращением – я думала, никогда не смогу проглотить.
   – Пей только так, – учил Дитер, – возьми в рот оливку, прикуси… И теперь глотни… Это же букет многовкусия, неужели нет?
   Я решила, что Дитера надо слушать – он знает толк в красивой жизни, быстро привыкла к сочетанию сладко-соленого и получала удовольствие. Как и от многого другого, что раньше посчитала бы извращением…

   Извращением была по большому счету вся моя жизнь. И в прошлом, и в настоящем. Извращением было мое детство, извращением была моя молодость. Извращением было и мое замужество. Я извращенно одевалась, извращенно ела, извращенно любила. А может, все это нормально? Может, так живут все… Просто они об этом не говорят, скрывают… Ведь мы не знаем, как живут другие. Мы видим только то, что на поверхности. То, что нам показывают. А показывать принято только хорошее, правильное, то, что принято считать нормальным. Что происходит за дверью квартиры, в спальне этих чинных людей, не знает никто…

   – Рита уехала, – думала я, глотая слезы. – А я осталась. Что теперь будет? Как жить дальше? Как жить без нее?

   Последнее время мы с Ритой почти не виделись, но мысль о том, что я всегда могу к ней приехать, в любой момент, стоит только захотеть, могу поцеловать, растворившись в ней… Сама эта мысль успокаивала. Иногда мы не виделись с Риткой по несколько недель, но стоило набрать ее номер телефона, стоило сказать: «Это я, привет!», как она отзывалась своим бархатным грудным голоском: «Привет, роднуля!», и по телу рассыпалась зябь возбуждения. Рита была не первой моей женщиной. И не последней.

   Но только она, Рита, и еще Вероника занимали место в моем сердце, в душе, в памяти. Но если Вероника была другом тяжелого периода времени, когда единение тел было скорее утешением, а не радостью, то Рита… Рита стала любовницей ради удовольствия, ради блаженного удовлетворения плоти, когда мне больше было нечем себя занять, когда не надо было думать о хлебе насущном. Впрочем, отсутствие материальных проблем не означает, что жизнь удалась. Нет, страданий в моей жизни с Дитером тоже хватало. И Рита была не только сексуальной забавой, она стала отдушиной. Пусть я и не делилась с ней подробностями своей интимной жизни с мужем, но даже то, что могла в любое время приехать к ней и отвлечься от терзающих мыслей, уже само по себе ценно, не правда ли? Только Вероника и Рита были для меня значимы и важны. Другие мелькали лишь как яркие картинки калейдоскопа. Появлялись и исчезали. Большинство из них я не помнила уже на следующий день. А эти мелькнули, но не исчезли, застряв во мне навсегда. Навсегда ли? Встречусь ли я с ними когда-нибудь? Или они останутся сладкой болью только в воспоминаниях?

   2.
   Я выросла в Иваново, в большой деревне с женским генофондом. Как известно, там на десять девчонок приходится девять ребят. На самом деле, это придумал поэт. Наверное, рифма ему нужна была такая. А в жизни ребят у нас вообще не было. Ну, или почти не было… Во всяком случае, в моем классе на девятнадцать девочек приходилось шесть мальчиков. Но даже среди тех, кто носил штаны, мало кого можно было назвать мужской половиной. Наши будущие мужья с самого детства выглядели жалкими огрызками, вялыми и замызганными. Но с возрастом и эти замухрышки куда-то девались. Почему-то мамаши моих одноклассников почти все были разведенками. Я нередко задавалась вопросом – от кого они все нас нарожали? И куда подевались папаши? Потом, конечно, выяснила. Кто-то рожал от соседа, кто-то от «проезжего молодца», то есть от приехавшего в наш город на пару дней командировочного или от случайной связи в санатории. Мужчины куда-то девались… даже те мои одноклассники, у которых в графе «Отец» стоял не прочерк, а было вписано конкретное имя и фамилия, даже они к пятому-шестому классу становились «безотцовщиной».

   Моя мама работала на ткацкой фабрике, на которой единственным мужчиной был Иван Петрович Гришин, старый и лысый директор. Возможно, был еще и сторож, и грузчики, но в этих индивидах с трудом проглядывался пол. В их сторону не смотрели даже самые простенькие женщины.
   – Лучше уж одной, чем с таким, – говорили они, брезгливо оглядываясь на грязно-вонючих вечно щатающихся кавалеров.

   Меня мама родила без мужа. В те времена, особенно в нашем бабьем городке, это было не редким явлением, однако все еще осуждалось. Нет, не то чтобы факт внебрачного рождения ребенка обсуждался на собрании всем коллективом: «Позор таким бесстыдницам». Но бабки у подъезда шушукались, чуть не тыча в такую девушку пальцем. Причем если девушка рожала в восемнадцать или в двадцать лет, не выйдя замуж, то ее осуждали громко. Если же женщина выходила замуж, даже за самого плюгавого и дебильного, а потом тут же разведясь, рожала ребенка неизвестно от кого… То тут уже осуждали полушепотом. Как-то к разведенкам общество имело снисхождение. Я никогда не могла понять, в чем разница – почему первых шпыняли, как могли, а вторым даже сочувствовали. Эта тайна так и осталась не разгаданной. Но как бы то ни было, все девицы при первой возможности стремились в ЗАГС, а дальше уж «как карта ляжет». Дети у таких женщин, даже если и рождались после развода, имели в свидетельстве о рождении имя-отчество отца.

   Моя мама относилась к первым. Она родила совсем молодой, так и не сходив в ЗАГС, а потому в моей метрике в графе «Отец» стоял жирный прочерк. Я ненавидела этот прочерк, он бил меня прямо под дых и словно вычеркивал меня из жизни. Хотя, впрочем, вычеркивал он из моей жизни не меня, а моего отца. Но, думаю, ему как раз этот факт был по барабану. Если он вообще знал о моем существовании.

   Меня же этот прочерк здорово подкосил, когда в первом классе «добрая» учительница, перечитывая список учеников, называла всех по имени и фамилии, затем проговаривала имена родителей, как бы сверяя правильность. На мне она споткнулась. Назвав имя и отчество матери, она сделала паузу и произнесла: «В графе „Отец“ прочерк». И тяжело вздохнув, будто на похоронах, перешла к следующему ученику.

   Эти громкие слова: «Прочерк в графе «Отец», слившись в единый длинный слоган и реализовавшись в конкретную плетку, стегнули меня по душе, оставив ровный, но глубокий порез. В этих словах сосредоточился стыд за мать, которая «нагуляла» меня. И стыд этот передался мне, засев в голове навсегда. Пусть у половины класса родители были в разводе, и при чтении учительница об этом говорила, но ведь у них были отцы… Пусть не жили с ними. Пусть кто-то из них находился в местах отдаленных и не очень. Но они были!

   Тогда я поняла, что обязана выйти замуж. Только в замужестве женщина может считаться полноценной, порядочной, уважаемой. Брак стал для меня первоочередной жизненной задачей. Но я не хотела и такого благоверного, какой был у матери моей подруги Зойки, к пятому классу, пожалуй, оставшейся единственной, у кого был отец. Никто не видел его в собранном состоянии. Зойкин папаша «не просыхал», как говорила моя мама, с рождения. С его рождения.

   Моя мать знала дядьку Васю с самого детства, когда они вместе строили дворцы в одной песочнице. В те годы они дружили. Став взрослой, она ненавидела его всеми фибрами своей души. Иногда, сводя концы с концами в ее рассказах, я предполагала, что ненависть ее неспроста и что родила она меня именно от него. Хотя Васька и был законченным пропойцей в третьем поколении, но, судя по школьным снимкам, в пору своей не пропитой еще юности парнем был привлекательным на фоне остального серо-тщедушного коллектива.

   Похоже, моя мать ждала именно Ваську из армии, видимо, перед мобилизацией давшего ей авансы на будущее… Но, рассчитавшись с долгом Родине, едва вернувшись в отчий дом, он женился не на ней, а на Зойкиной матери. Собственно, она тогда еще не была ничьей матерью, а ходила в невестах, но быстро с помощью бравого солдата выскочила в дамки. Зойкина мать только закончила школу и была на два года моложе моей, чем, видимо, и выиграла конкурентную борьбу, призом в которой был Василий. Не знаю, что там уж у них вышло, но «наш пострел везде поспел» и моя мать успела получить порцию Васькиной спермы, забеременев почти одновременно с законной Васькиной женой.

   Могу предполагать, что моя маман стала предъявлять претензии о выброшенных на ветер двух годах драгоценной молодости, которые посвятила ожиданию любимого из армии, коротая вечера в написании любовных писем… Возможно, устраивала истерики – с нее станется. И, чтобы утешить неутешную несостоявшуюся невесту, Василий и вступил с той в связь, чтобы она, обласканная, не трепала ему нервы. Скорее всего, он говорил, что Зойкина мать окрутила и соблазнила его. Может даже насильно в койку завлекла. И что он, конечно, не любит ее и не спит с ней. Но обязан жениться, потому что она беременна – прости, черт попутал! – и к тому же ей нет восемнадцати, а значит, его могут привлечь к ответственности за совращение малолетки. И что родители невесты обещали ноги выдернуть. И так далее и тому подобное, что говорят в таких случаях мужчины. Удивительно, как они, незнакомые друг с другом, не читающие книжек, долдонят одни и те же слова, будто вписаны они им в головы свыше.

   Открыто на эту тему мы с матерью никогда не говорили. Но я отчетливо представляла себе, как это все происходило. Моя мать вообще мало разговаривала, вечно куда-то спешила, суетилась, нервничала. Родив меня без мужа, быстро опустилась в прямом смысле – ходила с опущенной головой, словно стесняясь смотреть людям в глаза, носила серые юбки, черные и коричневые кофты, боясь выделяться. Васька перестал ее интересовать достаточно скоро, как, впрочем, и законную супругу. Думаю, через год-два он уже не мог заинтересовать собой даже бабку Сидоровну, торговавшую семечками на базаре.

   Я невольно возненавидела и дядьку Васю, и всех мальчишек из нашей школы, и парней-соседей… И вообще все наше Иваново. Ненавидела грязь на улицах, заваленные хламом лоджии девятиэтажек, засиженные мухами окна, разбитые двери подъездов и расковырянный асфальт перед ними. Меня раздражали тусклые лампочки у входа, зассанные лифты, заплеванные коридоры. Я не видела ничего другого даже по телевизору. Моя мать смогла наскрести денег только на черно-белый ящик, и на экране у нас все было таким же серым, как и в жизни. Впрочем, там показывали такую же повседневность, которая окружала меня, а она яркой быть никак не могла. Об успехах трудового народа я слышала с экрана, откуда доносились отчеты об урожаях, об открытии новой линии на каком-то заводе, даже о полетах в космос. Но все эти урожаи, заводы и космонавты казались из другой – экранной – жизни. А вокруг меня была черно-серая вечно слякотная действительность.

   Когда я возвращалась из школы, я видела под ногами грязь, вдоль улиц – ссутулившиеся домишки, которые не ремонтировались с дореволюционных времен.
   – Нет хозяина, некому ремонтировать, – говорили бабки у подъезда, объясняя причину такого упадка древних строений.
   Кроме развалюх, были у нас и пятиэтажки, построенные в шестидесятых, образующие собой микрорайон, подведомственный фабрике, на которой работали горожане. В одном таком доме жили и мы с мамой. Эти строения, отнюдь не перекошенные, а достаточно стройные, с чередой подъездов и даже клумбами, на которых никогда не росли цветы, выглядели тоскливо. Единственным ярким пятном на сером фоне выделялись балконы – в домах не предусматривались кладовки, и все ненужное барахло хранилось на них. А вдруг когда-нибудь понадобится? У многих на веревках колыхалось развешенное бельишко, напоминая флажки на корабле. Я не знала, что бывает другая, красивая, увлекательная жизнь – нам такую не показывали по телевизору, а Интернета еще не было. Глянцевых журналов тогда тоже никто в России не издавал. Откуда мне было знать о яхтах и гольф-клубах? Но всем нутром, на подсознательном уровне, я ненавидела все то, в чем и с чем приходилось жить, понимая, что можно и как-то иначе…

   Ненавидела я и мужиков. Но при этом боялась остаться без мужа. О том, что это неразрешимый парадокс, я задумалась много позже.

   3.
   Ненависть к мужчинам появилась у меня в возрасте несмышленого детства. Случилось это глупо и без моего на то желания и инициативы. Малышня детсадовского возраста по-разному относится к вопросам пола. Некоторых интересует строение противоположного создания, других, и меня в их числе, эти проблемы не касались никоим боком. Девчонки – Лизка, Нинка и Катька шушукались, толкаясь около дырки в стене туалета, а я не могла понять, что они там нашли интересного. Лично меня ни на секунду не посещали мысли о строении мужских и женских тел, я вообще не задумывалась тогда о делении на сильных и слабых.

   Не знаю, как долго продолжала бы я пребывать в глубоком «розовом» детстве полного неведения, интересуясь куклами и считая, что детей находят в капусте, если бы не моя подруга по детскому саду, смотрящая на эти вещи совсем под другим углом зрения.
   – Ты видела? – спросила меня как-то, пряча глаза, Катя, – видела? Гришка показывал?
   – Что показывал? – удивленно спросила я.
   – Да письку свою… – выдохнула Катя. – У мальчиков есть писюн. А у нас нету…
   Она задыхалась от волнения, но меня не сильно интересовала эта новость. Катя, никак не желающая успокоиться, потащила меня в конец коридора. Там в плохо освещенном углу девчонки зажали Гришку. Он был самым длинным в нашей детсадовской группе и тощим. Вокруг него стеной стояли маленькие зрительницы. Над их головами виднелась макушка Гришки.
   – Гриш, покажи, – сказала смелая Катя, расталкивая девчонок.
   – Я уже показывал, – заныл Гришка, пятясь, – ты тоже обещала показать… И не показала…
   – Покажу, – заверила Катька, сделав шаг в Гришкину сторону, – ну… Давай же…

   Я стояла совсем близко к мальчику, не испытывая никакого интереса к тому, что там у него в штанишках. Гришка продолжал канючить, не двигаясь. Катя протянула руку и дернула за шортики, ухватив их вместе с трусами. Показался впалый живот почему-то не розового цвета, а голубого. На светлой, пергаментной, почти прозрачной коже вырисовывались темные полоски вен. Они змеями тянулись по телу, спускаясь все ниже и ниже, устремляясь в глубину Гришкиных трусов. Среди этих змей зияла черная дырочка пупка. Я прекрасно помню, каким мерзким казался мне и Гришкин живот, и его пупок. Мальчишка дышал, и его живот подергивался, напоминая страшное животное. Мне стало противно, и я автоматически шагнула назад, желая сбежать, но Катька не отпускала, придерживая меня за край кофточки. Другой рукой она тянула Гришкины трусы все ниже и ниже. Наконец, через резинку выпрыгнул розовый стручок, размером с мизинец. Налившись кровью, он торчал немного вперед, а сопливый кончик мягкой тряпочкой сиротливо смотрел вниз.
   – Вот, видишь, – сказала Катя, не спуская глаз с Гришкиного достоинства, – вот… А у нас нет такого, – она казалась растерянной.
   Гришка дернулся и вырвался из Катькиных рук.
   – Ну, а ты… Обещала ить… – заныл Гришка, натягивая шорты на задницу и запихивая в них выпавший писюн.
   – Да на, смотри, подумаешь, – сказала Катя, задрав юбочку. Придерживая подол одной рукой, другой она опустила трусики.
   Я посмотрела на Катьку, хотя ее строение меня интересовало еще меньше Гришкиного. У меня самой было то же самое, правда, я никогда не рассматривала себя. До этого случая меня нисколько не волновало то, что находится между ног. Теперь же передо мной стояли Гришка и Катька. И я могла не только видеть, но и сравнивать.

   Катькины розовые пухленькие губки, напоминающие сдобную булочку, разрезанную пополам и раскрывшуюся в печке на две половинки, понравились мне куда больше, чем Гришкин торчащий отросток. Много позже, вспоминая этот случай, со временем почти стершийся из памяти, я поняла, что именно тогда на подсознательном уровне или, как бы сказали специалисты, на уровне подкорки у меня сформировалось неприязненное отношение к мужчине. И виной тому был Гришкин писюн, да и сам Гришка, непроизвольно ставший олицетворением мужского начала.

   Вскоре после этого произошло еще одно знакомство с этим несимпатичным для меня предметом мужской гордости, усугубившим и без того неприятные впечатления о нем. Возможно, не случись этого события, маленький Гришкин червячок рано или поздно растворился бы в моей памяти, смешавшись с другими событиями, но то, что я увидела у дядьки Витьки, потрясло меня до глубины души и уже не могло выветриться никакими штормами и метелями.

   К матери вдруг зачастил дядя Витя. Это был первый и единственный мужчина в ее жизни, не считая, конечно, оставшегося загадкой эпизода с моим несостоявшимся отцом. Немудрено, что такая серая мышь, какой была моя мать, не могла завести хоть какого-то хахаля. В нашем Иваново куда более привлекательные бабы оставались невостребованными. А уж те, кто не выделялся из толпы, вообще был обречен на одиночество и вечную тоску.

   Моя мать, понимая свою бесперспективность в качестве невесты, не сильно стремилась к поиску хоть сколько-нибудь завалящего поклонника. Она жила по принципу лисы, которой не достать винограда:
   – Все мужики козлы, – глубокомысленно изрекала она неоднократно.
   И когда, подвыпив, откровенничала с соседкой Галиной Петровной, тоже обиженной на весь мир. И когда была одна, втемяшивая мне, пятилетней, жизненные принципы.

   Но в один прекрасный день в нашем доме все же появился мужик. К тому времени моя мать получила от фабрики комнатку в хрущевке, после чего, радостная, сказала соседке Галине:
   – Теперь может и личная жизнь наладится. Мужчина найдется…
   До этого мы с ней обитали в общежитии, куда привести кого-то было непросто. А тут такое богатство. Отдельная квартира. Комната и кухня. Дочку всегда можно положить спать в раздвижном кресле на кухне.
   – Нет, определенно, теперь жизнь наладится, – радовалась мать.

   И она действительно наладилась. Мужчина нашелся. К матери регулярно стал приходить крупный с красной мордой Витька, работающий в ЖЭКе сантехником. Честно говоря, я тогда не только не понимала, кем работает дядька Витька, но и не очень замечала его присутствие. Тем более, когда он приходил, мать выпроваживала меня во двор, приговаривая:
   – Вот, опять кран потек, иди, дочка, погуляй… Дядя Витя тут… Подкрутит… Пока ты погуляешь…
   Я была глупой и наивной и не догадывалась о том, что для ремонта крана совсем не обязательно выставлять ребенка из дома. А у матери не находилось ума придумать что-то более достоверное. Впрочем, я не прислушивалась к ее словам, а просто собиралась и бежала во двор.

   Дядька Витька приходил к нам только днем, как я потом поняла, по причине того, что у него была законная супруга, с которой он должен был проводить ночь. А в рабочее время никто не мешал ему зайти к кому-то и «починить кран». Думаю, наведывался он не только к моей матери. А что не зайти? Она ждала его с нетерпением, к его приходу выставляла тарелку пахнущего борща, водочку, а на закуску резала колбасу или замороженное в холодильнике сало.

   В один из таких визитов Витьки я, как всегда, отправилась играть с подружками. Была промозглая осень, и я, замерзнув на холодном ветру, сильно захотела по-маленькому. Влетев с улицы домой раньше времени, я прямым ходом рванула в туалет. Распахнув дверь в крохотную комнатку с унитазом, я увидела стоящего передо мной дядьку Витю. Он, видимо, только поднялся с фарфорового стульчака, справив нужду. Штаны были спущены и держались на коленях, а передо мной висел большой, коричневый член с выпирающими толстыми прожилками вен, обвивающих его по кругу. До сих пор мне не приходилось видеть ничего более омерзительного.

   Несколько секунд я заворожено смотрела на качающегося монстра, как смотрят на кровавую рваную рану – с ужасом, но при этом не смея отвести глаз. Дядька Витька, видимо, от неожиданности, тоже опешил и тоже находился в полном столбняке. Я смотрела на его член – а куда еще? Мои глаза приходились ровно на это место… Дядька Витька смотрел на меня.

   Вдруг у меня на глазах эта толстая висящая сарделька стала напрягаться, увеличиваясь в размере, и медленно подниматься. «Оно» словно оживало. Само по себе. Буквально через мгновение огромный бордовый орган, перевитый вздувшимися жилками, уставился на меня своим толстым раздвоенным концом. Я подняла глаза и увидела сальные глазки дядьки Витьки, которому, похоже, доставляло удовольствие то, что я рассматривала его.
   – Ну, те чего? Писать хочешь, так иди… – миролюбиво мямлил Витька.
   Придерживая спущенные штаны руками, он даже сделал шаг, как бы желая выйти и пропустить меня в клозет. Попытавшись протиснуться мимо меня, он задел членом мою щеку. Я отшатнулась, едва не упав. Витька, желая удержать меня в равновесии, бросил брюки, ухватил меня руками за плечи… И дернул на себя. Его член к этому моменту обмяк, и я с размаху вляпалась лицом в горячую массу, похожую на тесто. Я вырвалась и выскочила из квартиры в подъезд. Сердце забилось, в панике желая выпрыгнуть наружу через горло. Во рту появилась горечь, а внизу живота что-то дернулось. Я не удержалась. По ногам потекла горячая влага… Я уписалась.

   С тех пор каждую ночь я просыпалась от видений. Меня стали мучить сны. За мной по очереди гонялись то Гришка, то дядька Витька. Обычно они оба носились голыми. Но самым ужасным было то, что маленький Гришка виделся мне с огромным, почти до самого пола синим членом, напоминающим скорее третью ногу, но не опирающуюся на землю, а висящую между двух других, а взрослый дядя Витя в моих видениях был с крошечным Гришкиным писюном-перчиком. Оба они были отвратительны до спазмов в горле. Утром я просыпалась в холодном поту и долго не могла успокоиться, сотрясаемая приступами тошноты. Правда, через какое-то время сны стали расплываться и уже не так сильно пугали меня. А вскоре и вовсе перестали терзать. Однако, ненависть к мужским членам, видимо, зародилась именно тогда. А может, и раньше…

   Витька вскоре перестал приходить к матери. Она снова стала говорить, что все мужики козлы. А сменившая Галину Петровну, переехавшую к дочери нянчить внуков, Светлана Ивановна всегда поддерживала мою мать, как и ее предшественница.
   – Не говори, козлы…. Они и в Африке козлы… – поддакивала Светлана Ивановна, закусывая водочку грибочком собственного посола.

   4.
   Когда мне исполнилось двенадцать и у меня начались месячные, мама сказала, что я стала девушкой. Ей хотелось научить меня жизни. Видимо, понимая, что в молодости наворотила ошибок, из-за чего осталась матерью-одиночкой, она теперь пыталась оградить меня от них, считая, что, избежав неправильных поступков, сделанных ею, я смогу стать счастливой. Ее немудреный опыт заключался в советах о том, что нужно себя хранить и отдать целомудрие тому, кто его заслужит. Мать хотела мне добра от всей души, но ханжество мешало ей назвать вещи своими именами, она пыжилась, чтобы объяснить, как себя вести в дальнейшем, но я с трудом могла понять, чего она от меня добивается.
   – Береги себя… – напутствовала она, пытаясь объяснить по-свойски, что же произошло в моем организме. – Сейчас у тебя появится интерес… К этим всяким делам… – она хмыкнула, убирая прядь со лба, и продолжила, – мужики полезут на тебя, но ты никого не подпускай. Один раз дашь, все… Пиши пропало. Пойдешь по рукам и плохо кончишь. Ищи парня, который ради того, чтобы сломать тебя, замуж позовет… Тогда ты в дамках.

   Мне не очень давалось мамино наставление – не ясно было, например, что значит беречь себя? Теплее одеваться, что ли… Не поняла я и то, о каком интересе она говорит. Больше всего я любила читать, и этот мой интерес к книгам очень поощрялся и матерью, и учителями. Но какой интерес должен был появиться теперь, я не понимала. А уж, о каких таких «этих» делах шла речь, было и вовсе непонятно. Но я уяснила одно. Девственность – моя ценность. За нее нужно держаться, как за самое сокровенное. Только она даст шанс в жизни.

   Я не понимала, что у меня могли «сломать» или по каким рукам я могла пойти, если дам… Кстати, вопрос, что я могла дать мужику, тоже оставался без ответа. Как я могла дать себя кому-то? Я же не вещь. Но нутром я чувствовала, что все запреты касаются персон мужского пола. Именно их нельзя до поры до времени подпускать к своему телу. Но я и не собиралась этого делать. Мужчины со своими перцами-погорельцами меня совершенно не интересовали. Даже как раз наоборот, они были противны до омерзения, до тошноты и даже до рвоты. В отличии от девчоночьих прелестей… Я помнила сладенькую булочку-складочку, увиденную в детском саду у Катьки, и нередко вспоминала ее с истомой. С Катькой наши пути разошлись. Ее мамаше повезло. Она вышла замуж за иногороднего, и они уехали куда-то далеко. Моя детская подруга вместе со своей чудо-булочкой, которую мне удалось увидеть, но не привелось попробовать… осталась только в памяти. Закрыв глаза, я частенько, помимо своей воли, вспоминала ее, розовую и аппетитную.

   В школе я подружилась с Галкой Прянишниковой. К пятому классу она превратилась в красивую, пышную девицу и с полным правом носила прозвище Пряник, прицепившееся к ней еще в пору, когда она была совсем тощей девчонкой. Месячные у нас начались почти одновременно, но Галка сразу стала расширяться, округляться – у нее выкатилась приличной величины грудь. Я же так и оставалась без особых девичьих признаков. Мы взахлеб делились друг с другом новыми ощущениями.
   – Галь, а у тебя грудь болит? – спросила я Галку как-то, когда мы с ней валялись на матрасе, раскинутом на полу перед балконом по причине страшной жары тем летом.
   – Угу, – ответила Галка, жуя яблоко, – прям ужас как болит. Бегать больно. Трясется и болит.
   – И у меня тоже… Но не растет… Никак… – поделилась я своим девичьим горем.
   Галка дожевала яблоко и внимательно посмотрела на меня.
   – Да не… Это тебе кажется. Покажи…
   Я скинула сарафан и предстала перед подругой в одних трусиках. Она критически осмотрела мой торс и заявила, что у меня отличная фигура и я имею шанс стать моделью.
   – 90—60-90, слышала? – спросила она, и, не дожидаясь ответа, продолжила, – это параметры для модели. Если у тебя столько, то возьмут. А если меньше, то еще лучше. Давай померяю…

   Галка прытко подскочила с матраса, на котором мы валялись, и полезла в шкаф за сантиметром. Обхватив меня в районе груди холодной клеенкой метра, она сцепила концы впереди. Затем дала метр мне и разделась сама, оголив свои большие, по сравнению с моими, грудки. Мы мерили друг друга и записывали результаты. Выходило, что у меня были все шансы попасть в модели. Меня это, правда, не сильно обрадовало, потому что страх как хотелось иметь приличные сиськи, а не прыщи. Закончив обмер, мы снова легли, не зная, чем себя занять.
   – А давай померяем что-нибудь еще, – предложила Галка, и я согласилась.

   Мы стали мерить руки под мышкой, в районе кисти, потом ноги…
   – Шире, шире, разводи, – сказала Галка, просовывая сантиметр под бедром, пытаясь обхватить его в самом верху. Я широко развела ноги в стороны, а Галка суетилась около меня, стоя на коленках и расправляя все время скручивающийся сантиметр, чтобы рассмотреть цифру. Касание ее пальчиков смутили мое сознание. Я лежала, распростершись перед подругой, почти голая, расставив ноги, и прислушивалась к приятным ощущениям, обуревавшим меня, от удовольствия прикрыв глаза. Галка нагнулась, и ее длинная косичка упала с плеча, ласково полоснув кисточкой-хвостиком по животу. Я охнула…

   Галка водила пальцами по ноге, поднимаясь все выше, ощупывая мое тело, и, наконец, коснулась края трусиков. Я напряглась, но не сжалась, а наоборот, подалась вперед, будто желая подставить себя девочке для более удобного ощупывания. Галка ничуть не смутилась. Она юркнула пальцами под ткань со стороны бедра, опустилась чуть ниже… И почти сразу наткнулась на складку между губ. У меня тогда совсем не выросли волосы на лобке, и Галка, не встречая сопротивления, скользнула по гладкой коже… И сунулась глубже, проникнув внутрь меня. Я почувствовала, как там что-то налилось и задёргалось. Стало мокро. Галка трогала и трогала меня, аккуратно проводя пальцами взад-вперед, а затем, наткнувшись на бугорок, интуитивно нажала на него… Я ахнула. В темноте закрытых глаз засверкали искры, и яркие красочные шары разлетелись в разные стороны. Галка продолжала давить на бугорок. Он, оживший, видимо, заинтересовал ее. Если до этого она занималась исследованием моего нутра одной рукой, то теперь она, увлекшись, раздвинула губы второй – видимо, чтобы хорошенько рассмотреть, что же там происходит. Напряжение наросло до предела, я взвыла, выгнувшись дугой, и из меня рванула горячая жидкость. Я уписалась.

   С тех пор, как испуг, вызванный видом мужского полового члена, проявился у меня непроизвольным мочеиспускаеним, я и в дальнейшем при возбуждении не могла себя сдержать… И писалась. Галка растерялась и выдернула из меня руку… Мне стало стыдно. И от того, что я уписалась прямо на девочку. И от того, что было невыносимо приятно, когда Галка руками касалась меня. И от того, что мы занимались чем-то предосудительным. Наверное, и Галка ощущала то же самое. Одевшись, она быстро ушла, и мы с ней больше почти никогда не разговаривали. Хотя учились в одном классе.

   Но иногда мне нестерпимо хотелось снова испытать те ощущения, которое я почувствовала с Галкой… И я засовывала руку себе в трусы. Сначала спокойно, медленно, а потом сильнее и быстрее я тискала мягкие половинки своей булочки, протискивалась пальцами вглубь и нащупывала бугорок, от соприкосновения с которым меня начинало подергивать… Затем засовывала пальцы далеко в себя, но того эффекта, который был с подругой, больше никогда не испытала. Ни тогда, ни потом я не могла усладить себя собственными усилиями. Мне всегда нужны были чужие руки, чужие глаза и губы. Но не мужские…

   5.
   Окончив школу, я вырвалась из удушливого Иваново в Москву в надежде устроить свою будущую жизнь в большом городе. Особых планов я не строила. Чем буду заниматься – не знала. Школу я окончила посредственно, и на учебу в вузе не претендовала. Мне было совершенно все равно, что буду делать в Москве. Я знала одно – в Иванове я никогда не выйду замуж. Замужество же казалось смыслом жизни. Нет, секс меня совершенно не интересовал, я даже не задумывалась, что с мужем предстоит заниматься этим грязным делом. Брак мне представлялся в виде совместных ужинов и уютных вечеров у телевизора. Я мечтала о детях. О том, как мы с мужем купим холодильник. И что по выходным будем ходить в кино или в зоопарк. Мои представления о семейной жизни были романтично-идеалистичными, навеянными книгами о домоводстве. Я хотела замуж. Зная, что в Иваново с моими внешними данными нет никаких шансов, я решила испытать судьбу в Москве.
   «Там миллионы народу, и кому-нибудь я могу понравиться», – мечтала я.

   Еще меня гнала в спину ненависть к грязному городу, к омерзительной юности с попытками Сашки-одноклассника залезть мне под юбку прямо в заплеванном подъезде. От всего этого воротило до колик в животе. Внутренний голос подсказывал, что Москва принесет освобождение, даст вкусную конфетку, о которой в Иваново даже мечтать не приходилось. Москва виделась чистым, сверкающим витринами городом. Вот там бурлила настоящая жизнь. Жизнь, полная приключений и праздников. Мечта, а не жизнь. Но кроме голубой, эфемерной мечты, каких бы то ни было конкретных планов в моей голове не водилось. Да и быть их не могло. Я знала лишь одно – так, как жила моя мать и тысячи других ивановских женщин, я не желала. Но как мне жить следовало, я не знала.

   Сняв койку у тетки, с которой познакомилась прямо на вокзале, едва сойдя с поезда, я заплатила деньгами, привезенными из дома. Тетка Светка, не старая еще женщина, взяла с меня за жилье самую малость, предупредив, что кроме оплаты я должна буду убирать в квартире, покупать продукты, готовить еду, то есть помогать по дому.
   – Согласная я, – чуть не выкрикнула я, считая, что мне невероятно повезло, и добавила, – вы не волнуйтесь, я заработаю потом… – обещала я своей квартиросдатчице, уверенная, что мне удастся это сделать.
   Но жизнь, которую я совершенно не знала, внесла свои коррективы.

   К концу месяца, отчаявшись устроиться на работу, я была готова вернуться домой в Иваново. Для работы в Москве, как оказалось, требовалась прописка, которую мне никто не спешил предоставить. Я что-то слышала о лимитчиках, но толком не знала, с чем это едят, а тетка Светка не спешила посвящать меня в эти дела, видимо, имея на мой счет совсем иные виды.
   – Слушай… девка, – сказала тетя Света, жуя кусок сухой воблы и запивая пивом, – а ты бы пошла к Седому… Он тебе поможет…

   Я уже знала, кто такой Седой. Это был противный мужик, живущий недалеко от вокзала и промышляющий заработками на проституции. Вокруг него крутились непотребные девицы, согласные на дешевых клиентов, проходимцев, желающих спустить сперму, коротая время в ожидании поезда.
   – Нет… Не могу… Я – девушка, – заплакала я, понимая, о чем говорит моя хозяйка.
   – Ну и ладно… Еще лучше. Пока поработаешь минетчицей…
   – Противно, – протянула я, содрогаясь от одной мысли о предстоящей «работе».
   – Да уж не противнее другого, – укоризненно отозвалась Светка. – Перед этим делом бахнешь полстакана водки. И все дела… Никакая зараза не пристанет. И денежку заработаешь. И девственность сохранишь. Хочешь жить, умей вертеться… Пока вертится… – Светка захихикала, кривя своим беззубым ртом.

   Посопротивлявшись еще пару дней, разрываясь между порывами вернуться в Иваново и категорическим нежеланием сделать это, я все же согласилась пойти к Седому. Страх будущего был не таким сильным, как ужас прошлого. Впереди меня ждала неизвестность, как теперь стало ясно, не столь уж привлекательная. Но по большому счету это была-таки неизвестность. А она всегда более притягательна, чем известное, но противное прошлое. Нет слов, меня страшило будущее у Седого, но тетка Светка всячески уговаривала, считая, что работа у Седого даст шанс, которого в случае возвращения в Иваново у меня не будет.

   – Ты только подумай сама… Ну что тебя ждет в твоем Иваново? – спрашивала она меня резонно. – Ну, трахнет тебя какой-нибудь ублюдок… Родишь и будешь пахать на ткацкой, как твоя мамаша. К сорока годам превратишься в бабку… – живописала тетка Светка мое будущее и так мне знакомое.
   – А тут? Что меня ждет тут? – сопела я, размазывая сопли по щекам. – Грязное кресло у Седого и…
   – Ну, ты и дура! Кресло это не навсегда. Вот увидишь, вывернется судьба другим боком. Все от тебя зависит. А в Иваново…
   Я не хотела в Иваново. Однозначно не хотела. А кресло у Седого я не хотела с сомнением и оговоркой. В итоге выбор пал на второе.

   Седого прозвали так из-за седых волос, которые покрыли серебром его буйную шевелюру, несмотря на довольно-таки молодой возраст. Похоже, он не мылся и не расчесывался годами. От одного его вида могло вырвать, но Седой ласково погладил меня по голове и уверил, чтобы я его не боялась.
   – Да уж, – разочарованно протянул он, осматривая меня. – Где тебя Светка нашла, господя. Сколько тебе лет? Не хватало под статью загреметь? Тринадцать?
   На мне были старые потертые джинсы производства Ивановской ткацкой фабрики, вылинявшая майка с Микки Маусом на груди.
   – Я школу окончила… – пролепетала я, – семнадцать, скоро…
   – Уже хорошо… – прервал Седой. – Но с такими данными только на минет могу поставить… Кто на тебя позарится? Ни кожи, ни рожи. А вот минет… Да…

   Я заплакала. Не из-за того, что не хотела делать минеты чужим дядькам, а из-за того, что Седой про меня вот так сказал. Что на меня никто не позарится. Обидно стало. Но Седой решил, что я сильно боюсь и, желая подбодрить, сказал:
   – Не бзди, девонька… Все устаканится. Я плохого не посоветую. Вот, сядешь тут… – он показал в дальний угол, где стояло кресло, – а я уж к тебе буду подсылать клиентов. Ни о чем думать не надо. Открывай рот и соси… Ну, как чупа-чупс на палочке. В обиду не дам. Если что не так, кричи. Я рядом.

   В тот же вечер, накачавшись до краев водкой, я исполнила первый свой минет на ура. Точно я ничего не помнила, потому что была в стельку пьяной. Я сидела, утонув худым, почти детским телом, в глубоком драном кресле в квартире Седого, а какие-то мужики подходили ко мне и, раздвигая руками сцепленные зубы, всовывали в мой рот свои члены. У некоторых они были тонкие и маленькие, действительно не больше леденца, а некоторые едва входили в меня, раздирая губы. Они тыкались в горло, вызывая позывы рвоты и, в конце концов, я все-таки вывернула из себя все, что съела за день. Помню, тот верзила с коричневым членом сильно разозлился, стал орать и даже замахнулся на меня. Но Седой тут же подскочил и, схватив уже поднятую руку клиента, прикрикнул на того:
   – Девку трогать не смей, испортишь товар, будешь платить…
   Я не сообразила тогда, что товар – это, в смысле, я. Но заступничеству Седого была рада и благодарна.

   Тетка Светка оказалась права. Приняв на грудь дозу водки, я пребывала в полусне и почти ничего не чувствовала. Члены мелькали перед глазами… Они постепенно стали существовать как бы отдельно от своих хозяев. Мужчин я толком не видела. Большие и маленькие, толстые и тонкие, стоящие колом и вялые, с шариками под кожей, прямые как оловянные солдатики или изогнутые… В моем воображении превращались в животных. Я начала их квалифицировать и давать имена. Маленьких и толстеньких называла хорьками. Длинных и тонких – солдатиками. Вялых – вареной колбасой.

   В моей работе было небольшое разнообразие. Седой оказался мужиком со смекалкой и продавал мою услугу, рекламируя меня под разными образами. Как-то он дал мне денег и сказал:
   – Жанетка, дуй в «Детский мир» и купи платьишко короткое, сандалики, школьную форму с фартучком и джинсики свои тоже принеси… Пусть тут гардеробчик на разный случай стоит.
   Сначала я не поняла, зачем нужен маскарад. Но потом все встало на свои места.

   Оказалось, мужики за «фантазии» готовы доплачивать. Если клиент хотел, чтобы ему сделала минет школьница, я надевала форму с пионерским галстуком, на волосы цепляла большой бант и легко сходила за пятиклашку. Если клиент просил, чтобы его отработал мальчик – я наряжалась в джинсики. Седой заранее обговаривал пожелания мужчины, звонил на квартиру, и, пока вел клиента, я переодевалась и представала уже в образе. За эти спектакли Седой кассировал надбавку. А мне что? Что так, что эдак. Какая разница, в каком платье сосать. Один фиг. А клиенту приятно. Некоторые реально возбудившись, пытались проверить, что у меня между ног. Особенно опасно было, когда я работала под пацана. Но я тут же начинала вопить: «Дяденька, не надо!», и из недр комнаты возникал Седой.
   – Не тронь, отойди, – пресекал он запрещенные приемы, – договорились же, только в рот.

   Неизвестно, чем бы закончилась вся эта минетная деятельность, если бы не Вероника. Седой, кроме девиц легкого поведения, ничем не чуждаясь, промышлял и травкой. Однажды, заскочив за травкой к Седому, Вероника увидела меня – полупьяную и совершенно несчастную.
   – А что у тебя за девчонка там? – кивнув в мою сторону, спросила Вероника, собираясь уже уходить.
   – Да ничего… Девица, между прочим… В смысле, девушка непорочная… Продаю, вот, – насмехался Седой, – а ну, иди сюда, – крикнул он мне, – покажись Вероничке, она оценит, сколько за тебя взять можно…
   Почти в полном безразличии я встала и подошла к Седому.
   – Скинь-ка шмотки, Жанетка, – приказал он, и я послушно разделась, зная, если что не так, он может и огреть огромной лапищей, куда ни попадя, как случалось уже не раз.
   Стянув через голову платье, я осталась в одних трусах. От сквозняка по телу побежали мурашки, а соски выперли толстыми горошинами.

   Вероника внимательно посмотрела на меня, прищурившись, словно и правда подсчитывая, сколько стоят мои ноги, зубы и грудь вместе взятые.
   – Не забудь за целку накинуть… – балагурил Седой, хлопнув меня по тощему заду, отчего я дернулась, едва удержавшись на ногах.
   – А знаешь, я возьму ее у тебя. – Вероника назвала цену, сразу же потянувшись в сумочку за деньгами. Седой хотел возражать или торговаться, но Вероника уже достала пачку долларов и, отслюнявив несколько купюр, протянула ему.
   – Вот… На, держи. Остальное после… Сначала убедиться надо, что она девица. Одевайся, – сказала Вероника мне, – быстро… Я жду на улице… – и вышла из квартиры.

   Я плохо понимала, что происходит, находясь в алкогольном дурмане. Но Седой кинул мне в руки платье, подтолкнул в спину и, видя, что я не двигаюсь, сказал:
   – Ну, тебе сто раз повторять… Иди, ждет тебя Вероничка. Ну же…
   Я накинула платье и пошла, считая, что это мое очередное задание.

   6.
   Вероника стала моим ангелом. Знакомство с ней оказалось именно тем шансом, о котором вещала тетка Светка.
   – С седовского кресла вывернешься, – обещала мудрая баба и оказалась права.
   Не знаю, что привлекло во мне Веронику. Действительно ли я ей понравилась чем-то, или она просто пожалела худосочную девчонку. Скорее второе. Разве может понравиться кому-то полудетское создание, с зачатками грудей, плоским, вдавленным животом и печально торчащим лобком, покрытым редкими желтыми волосенками. Во мне тогда было килограмм сорок пять, не больше. На детском лице выделялись огромные глаза, обрамленные кругами темных обводов от вечного недосыпания, недоедания и непомерного приема водки. Единственным, что меня немного украшало и вызывало симпатию, был курносый нос, браво торчащий кверху. Впрочем, такой же был и у Вероники, что делало нас похожими друг на друга. Правда, это было единственным нашим внешним сходством. Во всем остальном Вероника сильно отличалась от меня. У нее хотя и не было лишнего веса, присутствовали все необходимые составляющие женской фигуры – и достаточно крупная попа, и прилично большие груди. Рядом с Вероникой я спокойно сходила за ее дочь.

   Когда я вышла от Седого, сразу увидела симпатичную легковушку, за рулем которой сидела Вероника. Она нетерпеливо барабанила пальцами по рулю. Я юркнула на сиденье рядом, и она мгновенно включила мотор.
   – Он тебя к наркоте не приучил? – спросила Вероника, когда мы отъехали от Седого.
   – Неа, – отрицательно качнула я головой. – А куда вы меня везете? – спросила я, скорее для приличия. Рядом с новой знакомой я чувствовала себя уверенной и совершенно ничего не боялась. Мне было абсолютно наплевать, куда мы едем и что меня ждет.
   – Ко мне поедем. Там посмотрим, – ответила Вероника, коротко глянув в мою сторону.
   – А у тети Светы вещи мои лежат… Забрать бы… – пробормотала я.
   – Какие у тебя вещи? – усмехнулась Вероника, – будешь себя хорошо вести, купим новые.
   – А почему вы меня забрали? – осмелела я.
   – Кончай называть меня на «вы», – отозвалась Вероника, – мне двадцать один. А ты меня в тетки записала. Кстати, тебе-то сколько?
   – В этом году десятилетку окончила. Вот хотела в Москве по-новому…
   – Ой ли, – перебила меня Вероника и недоверчиво посмотрела на меня, оценивая мой возраст. – Врешь, небось. Лет пятнадцать, не больше…
   – Да, правда, окончила, – подтвердила я, – у меня и паспорт есть, могу показать. И свидетельство за десятилетку. Правда… А выгляжу так… Ну, от природы такая. Седой сказал, что это на руку. Клиентам говорил, что мне двенадцать. За малолеток-то больше денег дают. Заставлял хвостик на голове завязывать и бантик цеплять. Вот придурок. Теперь и в детсаду так не носят…
   Вероника добродушно хмыкнула и тут же зло заорала:
   – Козел, куда лезешь…
   Я испугалась, но быстро сообразила, что это она не на меня, а на водителя машины, пытавшегося нас подрезать.
   – У тебя тоже все мужики козлы? – хихикнула я.
   – Почему? Не поняла… Да нет, почему… Не все, но… Но большинство, да, козлы… – Вероника говорила шутя, но ее лицо оставалось совершенно серьезным. Я решила промолчать, и остальную часть пути мы ехали под восклицания Вероники, которой постоянно мешали ехать «драные козлы» на дороге.

   У Вероники была небольшая, но уютная квартира в девятиэтажке. Она зашла в ванную и крутанула краны, наполняя водой, предварительно хлюпнув из большой банки зеленые капли пенящейся жидкости. Из-под струи вспыхнули огромные облака пены.
   – Сначала купаться… Марш, грязнуля, – весело сказала Вероника, играя роль матери, которая ей, похоже, нравилась. – Лезь в ванну, я сейчас приду. Тебя надо продезинфицировать, прежде чем пустить в дом…

   Ничуть не волнуясь и не ожидая неприятностей, я разделась и прыгнула в воду, расплескав белые воздушные шарики, которые стремительно взмыли ввысь и стали медленно оседать на пол. Я лежала в теплой воде, наблюдая за пеной, парящей вокруг меня, и прислушивалась к звукам, доносящимся из глубины квартиры. Вероника гремела чем-то на кухне, напевая мотив популярной в то время песни Пугачевой. Мне тоже нравилась эта песня, и я стала подпевать, вторя ей.
   – Ледяной горою айсберг из тумана вырастает…
   Я не знала, что меня ждет, для каких дел забрала меня Вероника у Седого, но не хотела думать об этом. В теплой пахнущей ванне я испытывала блаженство и наслаждалась сиюминутной радостью. У нас с матерью в нашей хрущевке ванна была, но хотя мы никогда в ней не лежали, пользовались только душем, эмаль в ней потрескалась, краны поржавели, а в воздухе витал запах хлорки, в которой мать стирала белье. У тетки Светки и вовсе никакой ванны не было – мы обмывались из тазика, водой, подогретой в чайнике. У Вероники же я впервые увидела, как выглядит «правильная» ванная комната – краны блестели начищенным хромом, стены из розового кафеля, украшенного цветочками, издавали аромат не мыла, а летнего сада. Над умывальником красовалась стеклянная полочка, на которой стройными рядами стояли баночки и скляночки явно шикарной косметики.

   Минут через пять Вероника зашла ко мне. В руках она держала поднос, на котором стояли стаканы, бутылка красного вина, в вазочке лежала гроздь крупного винограда.
   – Выпьем за знакомство, – сказала она, поставив поднос на стульчик рядом с ванной. Затем скинула с себя тонкий шелковый халатик, неслышно соскользнувший к ее ногам. Ловко перешагнув через край ванны, она аккуратно опустилась в воду.

   Мы полулежали в воде валетом, лицом друг к другу. Пена полностью прикрывала тела, кроме рук и лиц. Я подтянула свои ноги под себя, боясь мешать хозяйке. Сидела, поджав колени и обхватив их руками.
   – Ну, чего зажалась, боишься, что ли? – спросила Вероника, смеясь. – Не укушу… Ну, расслабься, отдыхай, все свои…

   Я расслабилась и стала вытягиваться, разгибая колени. Вероника, вынув ноги из воды, положила их на край ванны… Передо мной торчали ее розовые подошвы, в клочьях пены. Я оказалась как бы между ее ног. Поэтому, вытянувшись полностью, уперлась пальцами в густую и жесткую шевелюру в Вероникином паху. Испугавшись, что сделала что-то не так, я дернулась, собираясь опять подтянуть ноги, но Вероника поймала меня за большой палец и с силой уложила мои ступни снова туда, куда они уткнулись.
   – Ну, что ты, в самом деле… Трусиха… Сейчас выпьем, ну-ка, – пробормотала Вероника, протянув руку к подносу.
   Она взяла стакан с уже налитым в него вином и отхлебнула.

   Неотрывно глядя мне в глаза, она вдруг вытянула губы дудочкой и выплюнула красную жидкость, ровной струей плеснув ее мне в лицо. Растерявшись, я смотрела на веселящуюся женщину, не зная, как реагировать. Она засмеялась, запрокинув голову назад, затем резко приподнялась из воды и, нагнувшись ко мне, стала слизывать с моих щек, скатывающиеся капли вина. Она облизала щеки, потом лизнула торчащий нос, губы… Вероника стояла надо мной на четвереньках, упершись руками в дно ванны. Груди плавно качались над водой, едва касаясь сосками поверхности.

   Вероника коснулась своими губами моих. Сначала едва ощутимо, затем с силой сжав мой рот… И поцеловала длинным поцелуем. До этого никто меня не целовал. Ни мужчина, ни женщина. Мои игры с Галкой, когда та обследовала мою промежность, всегда считала постыдными. Поцелуй женщины для меня был невообразимым… Я растерялась, принимая поцелуй Вероники, но не отвечая ей.
   – Ну, чего же ты… Возьми, возьми мою грудь… Разве тебе неприятно? Или ты боишься? Ну же… – она говорила с придыханием, диктуя, что делать. – Неумеха… Девочка моя… Глупышка… Ничего, я тебя научу… Умница. Все у нас получится…
   Я послушно подставила под раскачивающуюся грудь Вероники свои ладошки, между пальцев проскочил ее сосок, и я автоматически сжала его. Она снова поцеловала меня, просунув в меня язык. Во мне боролись два чувства. Чувство восторга от ощущений, сладостным елеем разливавшихся по телу от каждого касания… С чувством ужаса от происходящего, запретного, грешного, непозволительного.

   Продолжая стоять в нелепой позе, Вероника губами перебирала по моему лицу, затем одной рукой взяла мою кисть, безвольно лежащую на краю ванны, и стала водить ею по себе. Она протянула мои пальцы к своей промежности и сунула их в горячее нутро. Направив своей рукой мой указательный палец на бугорок, стала энергично давить на него… Потом сильно застонала и упала на меня, не переставая повторять: «Еще, ну же… Еще… Пожалуйста…»

   7.
   Я стала жить у Вероники, занимающейся проституцией. Правда, Вероника была не вокзальной дешевкой, с какими приходилось встречаться у Седого. Она работала где-то в центре города, гуляя около гостиниц, охотясь преимущественно за иностранцами. Меня она на дело не водила. Иногда лишь приходилось быть зрителем на некоторых ее «выступлениях», когда она приводила мужчину к себе домой. Это происходило крайне редко. Только когда попадались богатые клиенты или иностранцы, до которых Вероника была особенно падкой. Обычно клиенты возбуждались от перспективы получить вторую девицу, но Вероника заявляла, что я «не играю в эти игры» и предлагала меня лишь в качестве наблюдателя.
   – Правильно учила тебя твоя мать, – говорила Вероника в минуты откровения, – береги целку. Она тебе еще пригодится. А, может, и мне тоже…
   – Ну, Вероничка, может, я попробую, а то неудобно, ты работаешь, а я иждивенка… – канючила я, готовая заняться настоящим сексом. Тем более что дядьки, которых приводила к нам Вероника, выглядели вполне прилично. А сцены, которые приходилось видеть, возбуждали меня…

   Но Вероника твердо стояла на своем и не подпускала меня к мужикам. То ли у нее были какие-то далеко идущие планы, то ли она ревновала меня к другим, считая своей собственностью. Как бы то ни было, время у Вероники стало лучшим из всего мною до этого пережитого. В благодарность за все это я вела Вероникино хозяйство, тщательно вылизывала ее квартиру, готовила всякие вкусности по поваренной книге, которую она купила специально для меня. А когда она хотела… В любой момент была готова со всей страстью, какой была наделена от природы, доставить ей удовольствие. Мы часами целовали друг друга, облизывая буквально каждый миллиметр наших тел, забирались в самые недоступные места, доводя друг дружку до высшей точки возбуждения. Иногда, крепко обнявшись, мы просто лежали и мечтали. Мы были молоды, и будущее мелькало картинками, манящими неизведанными радостями. Ни в Иванове, ни у Седого мне не хотелось мечтать. У Веронички впервые по-настоящему я стала думать о будущем с надеждой.

   И Вероника, и я видели свое предназначение в этой жизни в одном и том же. Мы обе мечтали выйти замуж. Но если я не имела в голове даже приблизительных ориентиров того, кого я хотела бы видеть своим мужем, то Вероника знала прекрасно. Она запланировала выйти замуж за заграничного жениха, для чего и ошивалась у гостиницы «Интурист». Днем Вероника зубрила английский, готовясь уехать в Америку. А ночью работала, не покладая рук. Вернее ног. Ну, или что там еще должно работать во время секса.
   – А почему ты учишь именно английский? – спросила я Веронику, пытаясь понять ее планы.
   – Черт его знает, – ответила она, толком и сама не зная ответа на этот вопрос. – Все учат английский… На этом языке говорят и японцы, и малайцы…
   – А кто такие малайцы?
   – Ну, такие… Малайцы…

   На самом деле Веронике было в принципе все равно, какой национальности будет ее иностранный муж. Пожалуй, они все виделись ей одним цветом. Вряд ли Вероника задумывалась о разнице ментальности или плюсах и минусах эмиграции в Америку или в Европу – какая разница, черт возьми, будет ли это ковбой с дикого техасского американского запада или профессор в очках из европейского университета, да и от фермера она бы не отказалась. Меня удивляло, почему Вероника считает, что все женихи «оттуда» обязательно богатые и образованные.

   – А если это будет водитель грузовика или мусорщик? – спросила я как-то Веронику.
   Она задумалась, а потом, махнув рукой, сказала, что согласна и на «простого смертного», лишь бы свалить… Все, что было за бугром, привлекало ее и виделось решением всех проблем.
   – Но водители к нам в Москву на экскурсию, а тем паче, по делам фирмы, не приезжают, так что придется выходить замуж за бизнесмена.
   – Ты все шутишь, – мне казалось, Вероника не говорит со мной серьезно, потому что не воспринимает меня как взрослую. – Никогда взаправду не ответишь…
   – Взаправду? – Вероника засмеялась, – ну и словечки у тебя, откуда только. Ну, взаправду, тогда слушай… – она сделалась серьезной и продолжила, – я хочу уехать из страны. К черту на рога, куда угодно, только бы уехать. Вот главное. Чтобы все забыть. Все… Если бы ты знала, если бы знала, что… Нет, ничего не хочу, все забыла, все…
   Она вдруг начала плакать. Сначала тихо, потом истерично захлебываясь слезами. Я не знала, что хотела забыть Вероника. Почему она так сильно плачет. Но боялась расспросить, причинив ей боль от воспоминаний.

   Но хотя Вероника была готова уехать к черту на рога, тем не менее, учила она именно английский. То ли это было случайно. То ли потому, что попадалось ей больше всего англоязычных мужчин. То ли потому, что она помнила английский с детства, времени, когда еще были живы ее мама и бабушка, учившие ее языку туманного Альбиона с младых ногтей. О своем глубоком детстве Вероника рассказывала охотно, и я знала, что у нее были очень хорошие мама и бабушка, умершие, когда она была еще ребенком.

   Судьба же повернулась к Веронике другим боком. На ее крючок попался немец, правда, без труда лопочущий по-английски, благодаря чему проблемы с языком не возникло. Дитеру понравилась Вероника, и он снял ее на вечер, сводил в ресторан, подарил духи и сигареты из «Березки». Он был «богатеньким буратиной», как говорила Вероника, приехавшим в Москву по делам фирмы. Впрочем, так говорили все иностранцы своим русским подружкам. Но никого сильно не волновало, есть ли у этого типа, пахнущего чем-то загадочным, эта самая фирма или он вешает лапшу на уши. Внешне Дитер, правда, далеко не соответствовал представлениям о принце на белом коне, хотя как раз второе – белый конь – у него был. Немец с гордостью предъявил Веронике снимок, на котором красовался рядом с белоснежным «мерседесом» последнего выпуска. Сам же Дитер был невысокого роста, толстенький и почти лысый, как колобок. Но Вероника не на шутку возбудилась на его белого «коня» и возможность перебраться в Германию, а потому взялась за дело опытными руками. Ей показалось, что этот добродушный дядька-колобок вполне может повестись на ее уловки и заключить с ней на брак.
   – Жанка, не представляешь, какого типа сегодня подцепила, – сказала она, вернувшись домой к утру. – Это самое то…
   – Что то? – спросонья спросила я.
   – Ну тот… Который женится…
   – С чего ты такая уверенная? – я хмыкнула. Уже который раз Вероничка делала такие заявки, но все заканчивалось впустую.
   – Теперь точно оно, вернее, он. Поверь, я в людях разбираюсь. Он ужасно добрый, смотри, – Вероника вывалила на кровать содержимое пластикового пакета, на котором красовались матрешки – значит, из «Березки», сообразила я, уже почти проснувшись. Передо мной лежал блок тонких женских сигарет с ментолом, которые не продавались тогда в России, бельгийский шоколад, печенье в металлической коробке, какая-то еще мелочь… Это все было нереальным богатством по тем временам.
   – Да уж… – зевнула я и стала разрывать целлофан с коробки.
   – А я про что… – радовалась небывалому везению Вероника.
   – Ну с чего ты взяла, что он женится? – жуя, проговорила я.
   – С того, что дядька импотент, ему вообще нифига секс не нужен. Ему нужна красивая девица… Для статуса… Мы с ним провалялись в его гостинице часа два, я его уж так всего облизала, но стручок как был вялый, так и… Впрочем, нет, под конец шевельнулся, и мой колобок пришел в восторг. В общем, завтра я с ним снова встречаюсь.

   Утром, когда мы проснулись, Вероника попросила меня навести капитальный порядок в квартире.
   – Вечером приведу жениха…
   – Вот заладила, жених… – иронично отозвалась я.
   – Увидишь, все получится, сердце подсказывает. Он такой увалень. Его обработать раз плюнуть.
   Весь день я крутилась, как белка, вычистила все углы – немцы известны педантичностью, не дай бог, пыль увидит, не женится на Веронике. Я не могла сорвать наполеоновские планы подруги и вычищала плацдарм с остервенением.

   – Вот и мой дом, хаус, в смысле, – услышала я хихикающий Вероничкин голосок.
   Улыбаясь, я вышла навстречу гостям.
   – А это… Это моя сестра, – как обычно, сообщила Вероника.
   Дитер стоял как вкопанный. Он смотрел на меня, открыв рот и дыша, как рыба, выкинутая на берег. И Вероника, и даже я поняли, что затея с браком провалилась.
   – Хай, – сказал Дитер, – взяв мою руку в свои толстые пальцы, и приложился к ней пухлыми губами.
   Когда мы устроились в комнате, Дитер, не сводя глаз с меня, что-то тихо спросил Веронику.
   – Да, есть ей восемнадцать, есть… – устало отозвалась она по-русски, а потом повторила цифру по-английски.
   – Правда? – обрадовался Дитер, – а я думал четырнадцать… Или даже меньше. Она такая девочка… – некоторые слова он пытался говорить по-русски, видимо, желая сделать нам приятно.

   Дитер стал приглашать на ужины нас обеих, в ухаживаниях отдавая предпочтение мне. Он буквально не мог надышаться и не знал, чем угодить, суетясь, открывал передо мной дверки автомобиля, подавал руку при выходе, пропускал вперед, заходя в лифт. Еще через неделю, узнав, что я девственница, у Дитера глазки засверкали болезненным блеском. Казалось, из них вот-вот посыплются искры. Он засветился и засуетился пуще прежнего.
   – Ну все, как я сказала, он женится, – подытожила Вероника. – Завтра жди предложения руки и сердца.
   – Почему завтра, – испугалась я.
   – Потому что ему на днях улетать домой… Готовься, подруга…

   И правда, на следующий день Дитер зарезервировал столик в очень дорогом и, как теперь говорят, культовом кабаке, куда простые смертные не ходили. Обставил все это мероприятие крайне торжественно. Нам подали какие-то экзотические блюда, поднесли бутылки с вином, обернутые кипенно белыми салфетками. На высокой ножке около стола стояло специальное ведерко со льдом, из которого торчала бутылка настоящего французского шампанского. Официанты суетились, будто перед ними принц датский. Прежде чем разлить вино, они, картинно наклонясь, капали несколько капель в бокал и предлагали попробовать, и только после того, как Дитер утвердительно кивнул, разливали остальным. Дитер явно был возбужден и сильно взволнован.

   Когда нам подали мороженое, политое сливками и ликером, а на стол поставили вазу с фруктами, выложенными в виде жар-птицы, Дитер попросил внимания. Дрожь, пробивавшая все его кругленькое тело, свела челюсть, и некоторое время он только мычал, не в силах издать ни одного звука. Затем дрожащей рукой вытащил коробочку красного сафьяна из кармана в пиджаке и протянул ее Веронике. Глядя ей в глаза, наконец, он сказал:
   – Вероника… Я прошу руки твоей… Твоей сестры Жанночки.
   – А че коробку мне в нос тычешь? – ухмыльнулась Вероника.
   – Ах, да, – сообразил жених и повернулся ко мне. – Вот, Жанночка, это кольцо. Тебе.
   Я взяла коробочку, открыла и зажмурилась. На черном бархате сверкал большой бриллиант.
   – Скажи «дядя, спасибо»! – ерничала Вероника.
   – Спасибо, – повторила я, продолжая неотрывно смотреть на кольцо.
   – Почему? Почему спасибо? – занервничал Дитер. – Ты не поняла… Я прошу твоей руки. То есть хочу жениться на тебе. Ты согласна?
   Видимо, раз ему говорят «спасибо», то поняли подношение как простой подарок. Он снова повторил:
   – Давай поженимся… Ты согласна?
   – Замуж? Ну, да… Наверное… Согласна, – выдавила я из себя, оглянувшись на Веронику.

   Хотя все шло именно к этому исходу – стремительно и однозначно, когда это все же произошло, я оказалась не готовой. Вернувшись домой, я швырнула коробочку на стол, она проскользнула по полированной поверхности и упала на пол. Рухнув на диван, я расплакалась.

   Мужчины с самого детства вызывали у меня неприязнь. А уж Дитер… Толстенький, на тонких ножках, с неприятным запахом изо рта и годящийся мне в отцы действовал хуже рвотного порошка. Правда, на немца он был совсем не похож. Своей красной круглой рожей с носом-картошкой и маленькими глазками напоминал дядьку с базара, приехавшего откуда-то из Жмеринки или Крыжополя торговать свиным салом. Прям, вылитый товарищ Хрущев из учебника истории. Осталось надеть на Дитера косоворотку с вышитым крестиком орнаментом и… Нет, я точно не хотела за него замуж. И хотя Вероника заверила, что мой жених импотент, и это мне на руку, я не могла заставить себя представить, что лягу с ним в постель, и он, не дай бог, начнет лапать меня жирными пальцами. Да и расставаться с Вероникой и своей спокойной жизнью, которую я вела с ней, мне тоже никак не хотелось. Ни за какие коврижки. Даже вот за такие бриллианты.
   – Не хочу! Не поеду! – монотонно твердила я, утирая слезы, льющиеся в три ручья.
   – Не будь дурой, – строго прервала мое нытье Вероника. – Подумаешь, не красивый. Подумаешь, старый… Зато добрый какой. Из него можно выжать все, что хочешь.
   – Ага, Дед Мороз… – хныкала я, прижавшись к Вероникиному плечу. – А я буду у него Снегурочкой…
   – Ладно, не юродствуй… Вот ведь мать твоя была права, воспитывая тебя порядочной девушкой. Пригодилась-таки твоя девственность. Если бы не она, неизвестно еще, как бы все сложилось.
   – Да на черта мне эта девственность… Кому берегла? Этому уроду? – меня захлестнула новая волна неприязни, мурашки побежали по телу, и я разрыдалась.
   – Хватит, не реви… – пытаясь успокоить, Вероника погладила меня по голове. – Выйдешь замуж, поможешь и мне. Там жизнь. А тут… Если бы не я, сосала бы сейчас у какого-нибудь бомжа за тарелку супа.
   Я вспомнила, чем обязана Веронике, и согласилась.
   – В конце концов, этот Дитер не такой противный, как те, кто совался ко мне у Седого… – подумала я, растирая почти высохшие слезы. – И вообще… Он будет мне папой… – если бы я могла тогда знать, как близка я была в своих предположениях к истине.
   – Вот и правильно… – обрадовалась Вероника, увидев, что я утихла и даже слегка улыбнулась. – Когда еще попадется идиот, готовый жениться? Всем только и надо, чтобы потрахаться. А ЗАГС… Воняет им говном это заведение. Давай-ка лучше выпьем за мать твою, умницу и страдалицу… За удачу и птицу счастья, которую ты ухватила за хвост… А, ну-ка, тащи бутылку и не хнычь!

   Я понимала, что Вероника права. Как всегда, права.
   «Всего на пару лет старше меня, а насколько умнее. Даже не умнее, а мудрее», – думала я о своей подруге с восхищением. Она действовала на меня успокаивающе, и я быстро забыла страхи предстоящей женитьбы. Вернее, просто перестала думать об этом.

   Дитер улетел в Германию, там оформил необходимые бумаги, сделал вызов, и я переехала к нему в большой и красивый немецкий город на Майне. А Вероника осталась в Москве. Она звонила мне несколько раз, обещала приехать в гости. Я тоже звонила ей некоторое время, но однажды… Однажды ее телефон не ответил. Не ответил он и на следующий день. И через неделю. Вероника исчезла из моей жизни.

   Иногда мне казалось, что все, что было ТАМ, приснилось. Что я целую вечность, вернее, всегда жила в Германии. Я привыкла к чистым улочкам, приветливым прохожим, к тому, что у меня был «мерседес» последней модели. Я привыкла дважды в неделю ходить на теннис, на фитнес, к парикмахеру не раз в год на день рождения, а раз в неделю – только чтобы подрезать посеченные кончики волос. Привыкла к своему массажисту. Хотя все это и не радовало меня, я привыкла ко всему этому и уже не представляла иной жизни.

   Единственное, к чему я никак не могла привыкнуть… был Дитер. Противный толстый Дед Мороз, который был добрым только на Новый год…

   8.
   Рита, с которой случайность меня свела в теннисном клубе, стала ярким пятном в моей унылой однообразной повседневности. Ощущая себя в Германии несчастной и одинокой, я схватилась за это знакомство двумя руками. Мы подружились, а очень скоро стали любовницами… Мне не хватало ласк и нежности, которые я получала от Вероники, и Рита в некотором роде заменила ее. Если бы не она, я, наверное, давно бы сдвинулась на пару градусов по Фаренгейту. И Кирилл, Риткин муж, нам совсем не мешал. Надо же… так повезло. Он оказался импотентом и не только не ревновал меня к жене, но, наоборот, поощрял наши забавы, наблюдая за тем, чем мы занимались. Собственно, его мужская несостоятельность и подтолкнула Риту заняться сексом со мной, а иначе еще неизвестно, чем бы закончилось наше знакомство. В общем, все складывалось чудесно. Всегда, когда мне было хреново, когда нужно было просто потрепаться по-русски, я могла позвонить и приехать к Рите.

   Рита, как и Вероника, была старше меня. Не так уж на много… Но Рита, как и Вероника, казалась мне умной старшей подругой. И сейчас, когда она уехала, стало невыносимо тоскливо. Почему так получается? Самые близкие, родные люди… исчезают из твоей жизни. И ты снова остаешься один. Совершенно один… И ничего не можешь изменить.

   Несколько лет назад, сидя в кресле у Седого, я думала, что жизнь кончена. Кто мог тогда предположить, что скоро, совсем скоро в мою жизнь войдет Вероника… А еще через какое-то время я превращусь из простой девчонки, дешевой минетчицы, подрабатывающей у задрипанного сутенера, во фрау Пфайфер, владелицу шикарного «мерина» – так называли «Мерседес» в России в 90-х годах – это было верхом шика… Теперь у меня есть все, о чем я не могла мечтать совсем недавно… Но почему, почему мне так хреново?

   Вероника перевернула мою жизнь, погнав ее по другому руслу. С ней я научилась мечтать. Своей мечты у меня не было. Мечтала Вероника, и ее мечта воплотилась в жизнь. В мою жизнь. Я, а не Вероника, стала женой богатого иностранца и уехала в Германию. И навсегда рассталась с Вероникой. Зачем мне ее мечта? Ну, скажите, зачем? Возможно, Дитер и осчастливил бы Веронику, которая так долго охотилась за импортным женихом. Но меня он сделал несчастной… Потому что он был не моей мечтой… Я не знала, не умела жить с ним.

   Солнце било в глаза, резало, будто кто-то засыпал песком. Как назло, я где-то опять забыла темные очки. Машина неслась по автобану на скорости сто шестьдесят. Я привыкла к такому темпу, хотя не раз попадала под глаз аппарата и получала квиточки из полиции за превышение скорости. Но снова и снова меня несло.

   – Рита уехала, – думала я, глотая слезы. – А я осталась. Что теперь будет? Как я буду без нее? Как мне вообще жить… Если бы кто-то мог только знать… Только знать, как я живу. Господи, неужели Вероника, выйди она, а не я, за этого идиота, терпела бы все это… Это она мечтала. Она хотела. А мне это не надо. Зачем мне Германия? На черта мне эти блага? Этот «мерседес»? Нате, возьмите… Подавитесь…

   Я понимала, что любая женщина схватилась бы за все это, не задумываясь. Понимала и сама не могла отказаться. Хотя то, чем мне приходилось платить за этот «мерседес», за отдых на Канарах и Мальдивах, за наряды из дорого бутика в центре Мюнхена… Если бы кто-то мог знать, чего мне это все стоило. Но впереди, как и раньше, ничего не светило. Назад возвращаться не хотелось. Возвращение – не движение, не жизнь. Только вперед, только вперед… Но и там пустота. Снова тупик. Как уже было когда-то… Почему мне суждено перебираться из одного дерьма в другое? Почему выбор у меня или дерьмо, или совсем уж полное дерьмо? Когда судьба даст шанс вырваться из этого порочного дерьмового круга? Говорят, жизнь полосатая. Ни фига! У меня она всегда черная. Ну, иногда бывают серые просветы. Неужели мою мать или бабку кто-то проклял, и мне теперь суждено, как и им, всю жизнь колупаться в дерьме?

   Ах, Вероника, подруга моя любимая, как ты там в Москве? Я уехала в будущее, отправленная туда по билету твоей мечты, а ты осталась там, в прошлом. Или у тебя тоже наступило будущее?

Вероника

   1.
   Жанна уехала, а я осталась. Свет и тепло, а главное, видимость семьи, которые давала она, вмиг исчезли. Я чувствовала себя опустошенной и несчастной. Во всяком случае, в тот момент казалось, что стою на краю земли и дальше ничего нет.

   У меня была мечта выйти замуж за иностранца, вынашиваемая мною несколько лет. Еще у меня была Жанна, маленькая, ласковая, искренняя, преданная… До встречи с ней я долгое время боролась с жизнью в одиночку. Жанка, конечно, не могла придать сил – она была слабой, неуверенной, всего боящейся девочкой-провинциалкой. Но с ней я перестала чувствовать себя выброшенной в океан щепкой. Я знала – что бы ни случилось, дома меня ждут…

   Я нашла ее у Седого, к которому заскочила за наркотой. Этот старый сутенер приторговывал травкой по сходной цене. Сама я пыталась этим не увлекаться, покупала для клиентов. Дело нужное и иногда просто необходимое.

   На грязном кресле, драном и зассаном случайными посетителями, я увидела девчонку. Сначала приняла ее за внучку хозяина, но, приглядевшись, поняла, что ошиблась. Девочка – выглядела она лет на тринадцать максимум – смотрела на меня по-взрослому, в ее взгляде густо сконцентрировался ужас. Детское, несформировавшееся тело и этот жуткий взгляд потрясли меня. В глазах девочки стояли слезы – еще чуть-чуть, и они брызнут сильным потоком. Я вспомнила себя в свои двенадцать. Внутри что-то щелкнуло, словно включился экран телевизора, и замелькали старые съемки, участницей которых была я сама… И я решила забрать девочку с собой. Я не думала в тот момент, что с ней делать. Просто захотелось увести ее из затхлой конуры Седого, где без сомнения у девочки были безрадостные дни.

   Седой неожиданно быстро согласился отдать ее буквально за сущие копейки. То ли девочка не приносила ему большого дохода, то ли надоела нытьем, то ли ему самому было ее жаль. Оказалось, она, как многие, приехала в Москву в поисках лучшей доли и не нашла ничего лучшего, как вот это кресло у старого сутенера. Мать ее осталась в той жизни в захолустном микрорайоне небольшого городка, а тут у Жанны, кроме тетки, у которой она снимала койку, никого не было. Девочку звали Жанна – несколько вычурно для провинциалки, но вечно бедствующая мать, видимо, считала, что таким почти иностранным именем привлечет к дочери более благородное и обеспеченное будущее. Жанка перебралась ко мне и стала частью меня, моего тела, моей души.
   «Встретились два одиночества…» – пели мы заунывно на пару под паршивое настроение.

   Сначала я думала, отмою девчонку, накормлю и куда-нибудь пристрою. Но она обладала невероятным талантом растворяться в другом, умела услышать твое желание, даже не произнесенное вслух, в мгновение исполнить его, оставшись невидимой, как приведение, скользя мимо тебя. Жанка правильно отреагировала, когда я плюхнулась к ней в ванну. Она растерялась ровно на одну минуту, достаточную шевельнуть мозгами и понять, что от нее ожидают. Тут же расслабилась и… Не делала недовольного лица, а наоборот завелась и подыграла мне. Тогда я оценила это, ведь понимала, что хоть и наелась Жанна дерьма по самые уши, все равно, возможно, не имела опыта секса с женщинами. К этому тоже нужно себя развернуть. Она развернулась мгновенно. И уже тогда у меня мелькнула мысль, что она может остаться у меня. А уж в быту и вовсе – лучшей партнерши не найти. Она готовила всякие вкусности буквально из ничего. И буквально за три минуты. Накрывала на стол, пока я умывалась. Говорила, когда от нее ждали монолога. И затыкалась, когда видела, что мне не до нее. И Жанка осталась у меня… Уже через день я не представляла, как жила без нее раньше.

   Я привыкла жить со своей мечтой и с Жанкой. Мечта грела, обещая прекрасное далёко, а Жанка ласкала мое тело и жалела мою душу в сегодняшнем настоящем. И вот моя мечта, почти воплотившаяся в действительность, испарилась в недельный срок. Испарилась, исчезнув вместе с девочкой, которую я вытащила из грязи, накормила, обогрела, научила всяким приятным вещам. Она стала послушной и преданной. Как собачка. Только еще лучше. Собачка не умеет разговаривать. А Жанна умела. Вернее, если честно, говорить она не любила и делала это только тогда, когда была нужда в ее трепне. Но вот слушала она гениально. Слушала активно, то есть не тупо глядя на тебя, поддакивая там и тогда, когда это требовалось. Еще она умело задавала вопросы по ходу твоего рассказа, что говорило о том, как внимательно и с пониманием дела она слушает тебя. Создавалось впечатление диалога, хотя она только иногда вставляла реплики или вопросы. Но это приятнее, чем когда ты говоришь, как со стеной, правда же?

   А как она умела утешить. В моей жизни было мало шоколада, все больше оскорблений и обид, которые приходилось затыкать подальше в свое нутро. А как иначе? Я не была супругой олигарха и не имела возможности, растопырив пальцы веером, послать всех подальше. Приходилось терпеть. Сколько раз, когда я возвращалась в растрепанных чувствах, не в силах двинуть конечностями, Жанка раздевала меня, как маленькую, и утирала слюни и сопли. Никогда не забуду, как она зализала мои душевные и телесные раны, когда досталось от ментов… Бр, противно вспоминать… Но разве такое забудешь?

   …осенний холодный ветер носился по городу, срывая последние ржавые листья с деревьев. Отработав смену, я возвращалась домой. Никак не могла поймать такси. Стояла и голосовала на проспекте. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. И я одна на всем белом свете. Блок, что ли? Если бы Блок, так нет же… Проза жизни – менты во всей красе.

   Неожиданно вынырнула машина.
   – Милицейский газик, – догадалась я, не увидев специфической раскраски на его боку, а потому, как нагло он вывернулся из-за угла.
   Прошипев шинами по асфальту, газик резко затормозил ровно передо мной. Из машины вывалился толстый мужик, за ним лениво выпали еще двое в форме.
   – Ну, что, поедешь в отделение… – прогнусавил один из них, – или…
   – За что, гражданин начальник, – попыталась отшутиться я, прижимая сумочку к груди.
   На мне были надеты тонкие ажурные колготки и короткая юбка, едва прикрывающая задницу. По моему виду однозначно было ясно, чем я занимаюсь. Ветер поддувал под подол и холодил тело. Вечер был безнадежно испорчен. Заработать не удалось. А тут еще эти… Я понимала, что просто так от этой тройки не отвертеться.
   – А за то самое… За проституцию, – сказал мент, снимая фуражку и протирая, видимо, вспотевшую лысину.
   Тогда еще в Москве могли забрать по такой статье, хотя с большинством, конечно, мы умело договаривались по принципу «поделись гонораром».

   Я заморгала глазами, пытаясь выморгнуть слезу, не желающую выкатиться, несмотря на мерзкое состояние и готовность кричать и рыдать, а не то чтобы плакать. Иногда метод слезовыжимания срабатывал – конечно, в дополнение к материальному подношению – и, если менты оказывались жалостливыми или им просто не хотелось связываться с ноющей бабой, отпускали. Но на этот раз, как на зло, душа кипела, а слезы не лились. А среди ментов не было ни одного жалостного. Все как на подбор выглядели маньяками, вышедшими ночью на охоту за жертвой. Они явно только что плотно перекусили и хотели развлечений – слышалась отрыжка, один вытирал рот пятерней, другой потягивался…

   Воспользовавшись замешательством, один, самый здоровый бугай, профессиональным жестом выкрутил мои руки кверху, согнув меня в спине. Я плюхнулась лицом о капот, больно ударив щеку. Хорошо еще, успела увернуться и не разбила нос. Мент продрал своими жирными пальцами дыру в дорогих колготках, даже не соизволив их стащить с меня, и пару секунд повозившись с ширинкой, легко сунулся. Моментально я перестала думать про саднящую боль в щеке и переключилась на более неприятное ощущение.
   – Молодец, сучка, – сказал мент, ритмично двигая задом, – готова к работе… Мокрая уже вся… Хвалю… И тебе хорошо, и мене приятно… Не будь дурой, расслабься, я тебе сейчас покажу, кто в доме хозяин… Ну же… Давай… Давай…
   «Чего давать, гад, дала уже все, что есть и чего нету, вернее, не дала, а ты, гаденыш, сам взял», – думала я про себя, чтобы проскочить другие мысли.
   Я давно научилась переключать думки, в минуты, когда думать о том, что происходит со мной, невыносимо. Хотелось лягнуть эту тварь ногой, но он держал с такой силой, что я не могла шевельнуть не то что ногой, даже пальцем.

   Мент дышал все тяжелее, слова его сбивались и с ритма, и с мысли, если они вообще были у этого урода. Он перестал бормотать свою ахинею, сосредоточившись на ритмике движений, методично вгоняя в меня свой длинный член. Остальные мужики, стоя поодаль, ржали и комментировали происшедшее. Я была вынуждена видеть их отвратительные рожи – мое лицо было развернуто в их сторону. С удовольствием бы отвернулась, но у меня не получалось сдвинуться. Веселившиеся менты давали советы дружку-сотоварищу: «давай, шуруй, вставь ей по самое некуда…» Но он вряд ли что-то слышал, увлеченный процессом – яростно работал бедрами и громко стонал. Когда дядька, наконец, облегчившись, крякнул и высвободился, я даже не успела вздохнуть и поменять позу – следующий тут же пристроился на освободившееся место. Затем третий проделал то же самое, что и первые два. Когда я уже подумала, что отделалась, пусть не легким, испугом, оторвала себя от капота и, согнувшись, едва сделала шаг в сторону…
   – Куда пошла… – протянул один из ментов и схватил меня за руку.

   Подтолкнув к газику, но уже не к капоту, а к открытой нараспашку двери машины, мужик снова согнул меня пополам. Лицом я брякнулась между ног дядьки, сидевшего боком, вернее, лицом ко мне. Он уже вытащил из ширинки толстый член и потирал его пятерней, оживляя полудохлый орган. Как только мое лицо оказалось в нужной позиции, он сунул в мне рот сначала пальцы, чтобы разжать зубы, а затем и свое хозяйство… Одной рукой продолжая придерживать член, другой вцепился в мои волосы, чтобы руководить головой – помогая ее движению. Все еще мягкий член начал расти у меня во рту, заполняя собой пространство. От обиды хлынули слезы… Но в это время я почувствовала, что сзади кто-то елозит. Я напряглась, понимая, что сейчас будет очень больно – там, куда пытался пропихнуться труженик невидимого фронта, само по себе мокрым не становилось. Какое-то мгновение я еще надеялась, что у мента ничего не получится – туда мягким членом не влезть, но ему удалось сделать это… Сначала он засунул палец, отчего у меня потемнело в глазах, а затем, видимо, возбудившись, деранул членом, ставшим металлическим, так, что я взвывала от боли, а по ногам потекла струйка горячей крови.
   – Терпи, сука, другим даешь и нас обслужишь, – причитал кто-то рядом. Я почти не слышала уже, кто и что говорит, так как от боли потеряла сознание. Когда я пришла в себя, уже светало. Я лежала на траве недалеко от дороги. С трудом приподнявшись, я проползла к обочине и заставила себя встать. Мало того, что выгляжу ужасно, так еще если буду пытаться остановить машину лежа, никто не остановится. Хотя первые солнечные лучи уже пронизывали чащу за моей спиной, все же было еще недостаточно светло, и водитель не очень мог рассмотреть, что я вся грязная и в крови. Я махнула рукой и рядом тормознули Жигули. Этим водилам в принципе все равно кого везти, лишь бы платили. Я рухнула на заднее сиденье и назвала адрес.

   Домой я пришла только к утру. Открыв дверь квартиры своим ключом, буквально ввалилась, рухнув Жанке под ноги. Она дремала в ожидании меня и, услышав шорохи ключа, тут же вышла мне навстречу. Охнув, она не сказав ни слова, затащила меня в ванную, сорвала грязные, разорванные вещи и, уложив в теплую воду, стала мылить, ласково водя по телу своей почти детской ладошкой, с обмылком мыла в ней. Тщательно намылив меня, Жанна спустила воду и, включив сильным напором душ, стала смывать пену. Я лежала на дне никелированной ванны, послушно подставляя бока под строю воды.
   – Ну, хорошая моя… Давай, подними ручку, хорошо, умница, – бормотала Жанна, – а теперь помоем нашу мышку… – она направила струю теплой воды между ног, немного раздвинув их, чтобы вода прошла внутрь. Я застонала, – бедная моя, хорошая, разодрали всю, сволочи… – причитала Жанна.

   Потом Жанна помогла мне добраться до кровати, и я распласталась на ней, как разбитая молотком медуза – ноги-руки утратили твердость, а мышцы растворились. Я не могла пошевелить даже мизинцем. Тело ломило, будто по нему проехали асфальтоукладочным катком. Жанна сначала аккуратно промокнула мое тело мягким махровым полотенцем, затем протерла маслом, нежно, едва заметными касаниями массируя ноющую кожу, затем помогла надеть ночную рубашку и принесла рюмку водки. Слезы текли по щекам, и я глотала их, слизывая с сухих потрескавшихся губ.
   – Сволочи, – тихо сказала Жанна, улегшись рядом со мной, – не плачь, хорошая моя… Все пройдет… Пройдет… А мы всегда будем вместе… Всегда…

   Никогда не говори «никогда». И «всегда» тоже не говори. Вот и нет теперь Жанны. Она уехала. В прекрасное далёко. И увезла с собой мою мечту. А я осталась. Одна. Совершенно одна. Потеряв подругу, я рассталась и с мечтой.

   – Значит, не судьба, – размышляла я, одиноко коротая время на своей кухоньке. – Ну, не всем же в рубашках рождаться… Вот Жанка. Она везунчик. Приехала из своего сраного Иваново в Москву и как раскрутилась. И в детстве ее никто не обижал. Жила хоть в бедности, но с матерью. В восемнадцать девственность сохранила. Это же надо… И тут попала в надежные руки. Другой бы изнасиловал и имени не спросил. А Седой вон, как отец родной. Тоже ее целку хранил до лучших времен. Как знал, что пригодится. Потом я подвернулась. Это уж вообще лотерея. Почти мильон выиграла. Жила как у Христа за пазухой. И вот теперь Дитер. Это уж точно джекпот. Главный выигрыш. Сколько баб мечтают о таком счастье, а досталось оно Жанке.

   Я все думала и думала, прикуривая одну сигарету за другой. В черном квадрате окна отсвечивало мое изображение, расплывчатое в тумане сигаретного дыма. За стеклом властвовала ночь. Сине-фиолетовая, как негр из Буркина, который Фасо. Именно таким же черным виделось мне мое будущее. Обида за то, что мне не везет, рвала на части душу. Рвала и не зашивала. Так и валялись по квартире обрывки моей души…
   «Ну и пусть… Пусть Жанка поживет как человек. Посмотрим, может, и я вывернусь», – успокаивала я себя, отвлекая от дурных мыслей, но они лезли в мою башку с непреодолимой наглостью. – Но все же… Все же… Ну почему мне так не везет в жизни?!

   2.
   Проституткой я была не с рождения. Все как раз наоборот. Родилась я в приличной семье в самом центре Москвы. В сталинке с высокими потолками и дежурными милиционерами у входа. Мой дед выслужил эту квартиру много лет назад, еще при жизни самого отца народов. В ней выросла моя мама. Потом вот и я.

   В нашей семье все складывалось, как нельзя лучше. Никого не репрессировали. Не посадили. Мои бабки и деды умерли в своих кроватях от старости. Первой, на ком «отыгралась» судьба за все счастливо прожившие предыдущие поколения, была моя мама. На ней закончились хорошие времена нашей семьи. Словно кто-то сглазил или проклял нас, сделав мою маму, а за ней и меня несчастными, отбывающими наказание за чьи-то прегрешения. Я часто задумывалась над этим. Меня нестерпимо мучило: почему кто-то грешит, а кто-то отвечает? Почему именно мне пришлось рассчитаться за зло моих предков? Но вряд ли кто-то сможет ответить на эти вопросы. Ответы, видимо, уйдут в небытие, как ушли те, из-за кого я была обречена на страдания.

   Несчастья начались, когда моя мама влюбилась «в этого урода». Так говорили у нас дома. Когда я была совсем крохой, слышала разговоры взрослых на кухне, буквально въевшиеся в мою память навсегда. Я сидела на высоком деревянном стульчике, сделанном специально для маленьких детей, и послушно открывала рот, давая возможность сунуть в него ложку с кашей. Мама кормила и одновременно с этим жаловалась бабушке на непутевого Генку, моего отца.

   – Опять приперся за полночь. Вонял, как будто из парфюмерного… – рассказывала мама, не сводя глаз с моего открытого рта. – Говорит, к совещанию готовился. Ага. Знаю я его совещания… Каждый день одно и то же… Хоть бы придумал что-нибудь, так нет…
   Мама говорила и говорила. А бабушка молчала, перебирая какую-то крупу. Потом не выдержала и, тяжело вздохнув, подвела черту:
   – Что делать? Сама виновата… Кто тебя за этого урода замуж гнал?

   Все эти разговоры заканчивались одним и тем же. В конце концов, мама начинала плакать. Ей было обидно, что она такая дура, сама себе нажила проблем. Особенно сильно она рыдала, когда бабуля, видимо, для пущей наглядности описывала прелести несостоявшейся жизни с каким-то Григорием Семеновичем, сидящим в Минюсте.
   – Проморгала, – назидательно говорила бабушка, с укором глядя на дочь, – вот, где был жених так жених. И папа советовал. А ты… Геночка то, Геночка это, тьфу на твоего Геночку, – смачно сплевывала бабушка в сторону, чем выражала наивысшую степень презрения к моему отцу.

   На маму это производило впечатление, и она с тихих стонов и хныканья переходила на тональность выше, начиная заходиться громким плачем в голос. Видимо, она осознавала свою ошибку и понимала, где бы могла сейчас жить, если бы послушалась родителей. Григорий Семенович когда-то ухаживал за ней, захаживал по-свойски в гости, приветствовался родителями. Но он был почти ровесник родителей, и моей маме совсем не нравился. Конечно, разве его можно сравнивать с моим отцом? Он был красив, молод и улыбчив. Широко улыбаясь, он лучился позитивом, и это передавалось всем вокруг него. Я плохо помнила папу того периода, но на фотографиях он виделся мне голливудским актером. Вдобавок к его лучезарной внешности, он умел элегантно и немного по-пижонски одеваться. На всех снимках, а их было не так много, он позировал, картинно отставив руку с сигаретой и почти всегда на нем была широкополая шляпа.

   Конечно, мама выбрала пижона Генку. И теперь мучилась. Он приходил под утро, неизвестно чем занимался и с кем проводил время. Мама жаловалась бабушке, а бабушка причитала на предмет потерянной возможности счастья с надежным Григорием Семеновичем. Подобные разговоры с криками и плачем продолжались все мое несознательное детство без перерывов и пауз. Кажется, я помнила их наизусть, хотя мама позже уверяла, что я, по причине младенческого возраста, вряд ли могла понять или, тем более, запомнить их. Возможно, мама права… Но мне казалось, что я уже при своем рождении слышала мамины сетования на идиота Генку. Может, все это началось, еще когда мама была беременная мною, и я в утробе слышала ее стоны и жалобы.

   Но кроме того, что моя мама неудачно выскочила замуж, она сделала еще одну ужасную вещь. Она умерла, когда мне было десять лет. Однажды, сильно разозлившись на папу, она здорово напилась и ушла из дома. Мама шла и шла по пустынному городу, не помня себя. Улицы, от слез и выпитого спиртного, расплывались в маминых глазах. Она вышла на проезжую часть… И не заметила, как навстречу несся грузовик, водитель которого спешил домой. Он мчался по пустой ночной улице и не ожидал, что в такой час на его пути окажется женщина. Он не успел затормозить. Мама не дожила до больницы. Хоронили ее в закрытом гробу, потому что голова была раздроблена. Бабушка рыдала, обхватив деревянный ящик двумя руками, выкрикивая проклятья в адрес моего папаши. Она кляла его на чем свет стоит, обвиняя во всех смертных.

   – Убийца, гад, дерьмо поганое, – хрипела бабушка, упав на свежую могилку, засыпанную цветами, не обращая внимания на пришедших проводить в последний путь маминых подруг, соседку тетю Зину и других знакомых.
   Папа стоял рядом. Он поник и не обращал внимания на взбесившуюся старуху, как он назвал ее в разговоре со своим дружком дядькой Женей. Бабушка и впрямь казалась мне в тот момент сумасшедшей и очень постаревшей. До маминой смерти она не казалась такой уж старой – следила за волосами и регулярно посещала парикмахера, носила туфли на каблуке, но после горя, случившегося с дочерью, сильно сдала и действительно превратилась в бабу Ягу, как ее за глаза стал называть мой папа.

   Бабушка согнулась чуть ли не пополам, будто ей перебили позвоночник. Голова побелела, а руки дрожали так сильно, что она не могла удержать даже чайной ложки, чтобы насыпать сахар в чай. Сахар рассыпа́лся по столу, но бабушка не попадала в чашку. Вскоре после маминых похорон умерла и бабушка.
   – Что-то с сердцем, – объяснил папа соседке тетке Зине, которую пригласил накрыть поминальный стол, причину бабушкиной смерти. – Старуха, Зин, неплохой была. Ничего не скажу. Так что, надо помянуть, как положено.
   – Надо же, – щебетала Зинка, озираясь по углам квартиры, – одно горе в дом не приходит… Пришла беда, отворяй ворота. Так что ли, говорят? Только жену схоронил, теперь вот теща… А как же ты теперь, господи… С девчонкой-то? Ген, а я возьму эту кастрюлю, она вам ни к чему на двоих-то… А? Большая. А мне бы сгодилась…
   – Да, возьмите, теть Зин, – отозвался отец и женщина, сообразившая, что сейчас можно прихватить все, что угодно, добавила:
   – А вот эту вазу можно? И сахарницу, а то у меня разбилась…
   – Возьмите все, что хотите…

   Мы остались вдвоем с папой. Он был крученым, как говорили тогда, и крутым, как говорят сейчас. Еще при маме и бабушке папа фарцевал и спекулировал. Но делал он тогда это как бы с оглядкой. Знал, что дома ему дадут за это «дрозда», да и органов побаивался. Тогда все это достаточно строго преследовалось – особенно валютные дела, за которые тогда можно было получить и «вышку», то есть высшую меру. Папа опускался на дно медленно. Есть выражение «пуститься во все тяжкие». Вот мой папа и пустился. Во все. Но понемногу. Он и женщин любил, и изменял маме. И в карты играл, исчезая из дома на несколько дней. Иногда возвращался веселым, картинно кидал матери под ноги шубу или, став на колено, надевал на палец колечко. А иногда, вернувшись, закрывался в спальне и спал там сутки или больше. Потом пил по-черному, впадая в депрессию, объясняя тем, что надо отдать карточный долг, а отдавать нечем. Мама носилась в скупку, сдавая доставшиеся от прабабушки драгоценности. Папа обещал исправиться и никогда больше… Но вскоре все повторялось снова.

   Были, конечно, паузы, когда он, образумившись, начинал искать работу, вечера проводил в семье, сидя у телевизора. То ли он любил все-таки мою мать, то ли боялся бабку. Но скорее всего, он боялся, что бабка добьется развода и вышвырнет его с элитной жилплощади. А идти ему было некуда. Не возвращаться же в деревню Крыгополье на Днепровщине. Не для того он вырвался в столицу, чтобы тут же отправиться обратно.

   Когда же жены и тещи не стало, отец развернулся не на шутку. На меня он внимания не обращал. Папа и до этого не привык к тому, что у него есть дочь. Бабушка, полностью занимавшаяся мною, даже близко не доверяла ребенка отцу. Мы жили с ним как бы рядом, но вместе с тем параллельно.

   Я родилась у своих родителей рано, когда и женщины не в полную силу осознают своего материнства, а уж мужчины в этом возрасте и вовсе еще безответственные пацаны. До папиного сознания толком не доходила мысль о том, что у него растет дочь. Когда мы остались с ним одни, он занялся своими делами, видимо, полагая, что я расту сама по себе. Возможности просторной квартиры позволяли нам жить как соседи, не мешая друг другу. Я забивалась в свою комнату, подальше от родительского ока. Жизнь отца кипела, как всегда, булькая и пузырясь, а я жила с ним рядом – за стенкой, предоставленная самой себе. Ела то, что находила в холодильнике. Чаще всего это была вареная колбаса, банки открытых консервов кильки в томате или шпроты, иногда сыр. Суп или котлеты встречались там крайне редко, когда в дом случайно заходила какая-нибудь женщина. Иногда, когда отцу везло и у него появлялись деньги, он приносил кучу вкусностей из ресторана. Но такое случалось все реже и реже. В школу я вставала по будильнику. Все было почти как раньше. Только балет пришлось бросить, чему я была рада.

   Мы пересекались с отцом не каждый день. Вечером к нему часто приходили незнакомые люди, устраивавшие попойки. В это время я старалась не выходить из своего убежища. Выскочив ночью в туалет, краем глаза видела в комнатах незнакомых мужчин и женщин. Они шумно разговаривали, пытаясь перекричать орущую на весь дом музыку, изредка кто-то танцевал или пел, играя на гитаре. Я проходила мимо широких дверей в большую комнату, стараясь не заглядывать внутрь. Казалось, если я не смотрю, то и меня не видят. Эффект страуса… Голову в песок – и нет меня.

   Утром, когда я вставала в школу, в квартире была тишина. Поэтому, оказавшись около двери, я заглядывала без страха… Любопытство брало свое. Кто-то всегда оставался у нас ночевать – то на диване, то в кресле храпел какой-нибудь дядька, заснувший с бокалом в руке, или сопела женщина, укутанная в мамин плед. Заснув под утро, эти люди спали, когда я шла в школу, и я могла их рассмотреть.

   3.
   Не могу сказать, что жизнь после смерти мамы и бабушки стала невыносимой. Единственное, чего не хватало, это тепла и ласки, которые я получала от бабули. Мама не сильно баловала меня своим вниманием, занятая переживаниями по поводу измен и загулов мужа. Она вообще относилась ко мне, как к кукле, с которой играют в свободное от всех остальных дел время. Но бабушка любила меня по-настоящему и перед сном обязательно читала сказки и целовала. Только этого мне и недоставало, все остальное сначала меня вполне устраивало.

   Ну, в самом деле, зачем меня было заставлять заниматься балетом? С младенчества было видно, что из меня будет балерина, как из воробья орел. Я всегда была склонна к полноте, и в бальной школе меня постоянно корили за лишний вес. Поэтому бабуля следила за моим питанием и не позволяла съесть булочку или шоколадку.
   – Зачем вашей девочке эти изнуряющие танцы на пуантах, все равно ведь балериной ей не быть, – каждый раз спрашивали соседки по подъезду, видя, с каким выражением лица я прусь в эту злосчастную школу.
   – Путь ходит, научится держать осанку…
   Поэтому, когда бабушки не стало, я с легкостью забросила в самый дальний угол кладовки белую нарядную пачку, в которой выступала на концертах в честь окончания учебного года.

   Более того, было и кое-что приятное в моем самостоятельном и независимом теперешнем положении. Бабушка, несмотря на неземную любовь ко мне, в воспитании была строга. Она постоянно следила, вымыла ли я руки, сделала ли уроки, достаточно ли учтива с соседями. Теперь же я была предоставлена самой себе, и надо мной больше не было никакого контроля. Могла не делать уроки. Могла смотреть телик, сколько душе угодно. Даже могла не ходить в школу. Но вот тепла, поцелуев перед сном, поглаживания горячей рукой по щеке мне не хватало. Общение с отцом ограничивалось вопросом:
   – Чего надо?
   Это если я вдруг подходила к нему, желая что-то спросить или просто посидеть с ним.

   Однажды ночью, выйдя из своей комнаты, намереваясь тихой тенью проскочить в туалет, я заметила на нашем диване лежащего мужчину. Он не спал. Его спина изгибалась – поднималась вверх и затем резко опускалась вниз, а из-под него доносились женские всхлипывания. На мужчине были надеты рубашка и брюки. Правда, почему-то приспущенные. Два шара белых ягодиц колыхались, как недоваренный холодец. Рядом с диваном, на котором происходили телодвижения, стоял торшер, и яркий пучок света падал прямо на широкую спину незнакомца. Я остановилась, зачарованно глядя на него, пытаясь понять, почему он так странно дергается – может, у него конвульсии? Вдруг мужчина ловко перевернулся, оказавшись на диване спиной, а из-под него вынырнула маленькая женщина. Она оказалась совершенно голой. Вскочив на мужчину и усевшись на него сверху, она стала прыгать, словно наездница на мустанге. Я только что закончила читать «Всадника без головы» и запомнила новое слово мустанг, всплывшее вдруг в моем сознании, когда я увидела эту ночную сцену. Женщина прыгала, а ее большие отвислые груди подскакивали и хлюпали по телу. Я стояла в темноте, оставаясь незамеченной, онемев от удивления и пытаясь понять, чем же занимаются эти взрослые люди.

   Они тихо переговаривались и похихикивали, что создавало впечатление какой-то игры. Мужчина и женщина несколько раз менялись местами, потом вдруг поднялись с дивана, и женщина, повернувшись спиной к мужчине, оперлась руками в письменный стол, выставив на обозрение свой зад. Мужчина стоял поодаль, видимо, дожидаясь, когда она устроится удобнее. Меня поразил его огромный член, торчащий вперед и немного покачивающийся. Мужчина был нетерпелив. Он похлопывал тетку по заднице, сначала слегка, потом достаточно сильно.
   «Почему он ее бьет? – размышляла я, – наверно, наказывает за что-то…»
   Потом мужик почему-то облизал свои пальцы, смачно причмокивая языком, затем, нагнувшись, будто хотел рассмотреть попу, раздвинул ягодицы женщины в разные стороны и сунул руку так, что она ушла в женское тело почти по локоть. Женщина выгнулась и застонала. Мне стало страшно, и я быстро ушла.

   На следующий день утром на кухне я увидела этого мужчину. Хотя ночью я не могла хорошо разглядеть его лицо, сомнений не было, что это он.
   – Ну, садись… – сказал незнакомец миролюбиво, почесывая волосатую грудь. – Чай будешь?
   Я растерянно оглянулась.
   – А где… Где папа? – спросила я.
   – Где-где, в караганде… – дядька засмеялся, но тут же серьезно добавил, – спит твой папа, рано еще… Устал кормилец…

   Мужчина сидел на стуле около стола, на котором стояли чашки с недопитым кем-то напитком, заварной чайник, сахарница и тарелка с нарезанной уже засохшей по краям колбасой.
   – Вот, хлеба нет, – улыбнулся мужчина, – зато чай есть.
   Я продолжала стоять, не зная, как реагировать.
   – Ну, что стоишь? В ногах правды нет… Иди чай пить. И колбасу есть…
   Я послушно села на соседний стул, мужчина налил в большую бабушкину чашку с красными маками крепкой заварки, разбавил кипятком из чайника. Он даже насыпал сахар, как это делала бабушка, и тщательно размешал, громко стуча по фарфору мельхиоровой ложкой. Я продолжала молчать.
   – На, ешь… – протянул дядька кусок колбасы, – тебе расти надо, – и улыбнулся.

   Гудел холодильник. Тарахтело радио, передавая репортаж футбольного матча. Мужчина сидел на стуле в папином халате, полы которого распахнулись, оголив грудь и ноги. Я старалась не смотреть на него, отвечая невпопад на задаваемые вопросы. Когда я закончила есть и хотела выйти из кухни, он схватил меня за руку и, дернув, усадил на колени. На мне была надета лишь короткая ночная рубашка, и я почувствовала голой попкой жесткие волосы на его толстой ляжке, на которую плюхнулась.
   – Ну, чего боишься? – спросил мужчина. – Хорошая девочка. Тебе сколько лет?
   – Двенадцать, – еле выдавила я из себя.
   – Двенадцать? – переспросил мужчина, удивившись. – А я думал, не меньше пятнадцати. Смотри-ка… Ты же совсем большая. И сисечки уже выросли. – Он дотронулся до моей действительно набухшей грудки, и я почувствовала, как она сжалась.
   – А ты сегодня ночью смотрела, как я с Нинкой…
   Мне стало стыдно. Стыдно, что подсматривала. Я знала, что это плохо.
   – Да ладно… Чего испугалась? Тебе же понравилось, ну, скажи, понравилось? Небось, сама хочешь? – мужчина говорил прерывисто, дыша горячим перегаром прямо в лицо, рукой поглаживая мою ногу выше коленки, поднимаясь все выше и, наконец, коснулся сгиба ноги…

   Я не выдержала и вскочила. Кровь ударила в лицо, я вырвалась и побежала в ванную, где, закрывшись на щеколду, долго не могла отдышаться, будто пробежала стометровку. А из кухни еще долго слышался хриплый смех незнакомца в папином халате.

   4.
   Через несколько дней я снова увидела этого мужчину в нашей квартире, но он словно не обращал на меня внимания. Взрослые веселились, выкрикивая песни под гитару, а я лежала в своей комнате, пытаясь заснуть, но сон никак не шел. Меня будоражили странные чувства и мысли. Внутри сжался комком страх. И интерес. Меня тянуло подсмотреть за тем, что происходило в комнате. И одновременно с этим пугало.

   Наконец, я стала проваливаться в полутьму. Вдруг мне стало тяжело дышать. Кто-то нажал на грудную клетку, не давая проход воздуху. Я открыла глаза. Передо мной висело лицо того самого дядьки. Я увидела мясистый нос, раздавленный в какой-то драке, толстые губы, на которых зацепились крошки еды, и маленькие глазки, моргающие короткими ресничками. Мужчина показался отвратительным. Я захотела закричать, но он рукой прикрыл мне рот:
   – Не кричи, все будет хорошо, потерпи немного, тебе будет приятно, поверь…

   Он говорил и говорил, сюсюкая, как с маленьким ребенком, одновременно с этим задирая на мне рубашку. Правая рука по-прежнему плотно сдерживала мой крик, левой же он стал ковыряться у меня между ног, словно что-то ища.
   – Раздвинь ножки, ну же, не зажимайся, так будет лучше, расслабься, детка, – причитал он мне в ухо.
   Он долго возился, пыхтел и сипел. Мне стало страшно, я не выдержала и закрыла глаза.
   – Смотреть, – громким шепотом прошипел он, – кому сказал… Смотреть…
   Я снова открыла глаза, из которых полились слезы. Сначала от страха. Потом от боли. Казалось, кто-то разрывает меня на две части. Во мне что-то хрустнуло, будто в коридоре хлопнули дверью. Дядька приподнялся, я почувствовала облегчение.
   – Вот видишь, как… Быстро… И хорошо… – бурчал он, застегивая брюки.
   Я лежала на белой простыне и чувствовала, как подо мной расползается горячая липкая влага. Дядька увидел кровь и недовольно сказал:
   – Надо же, как напачкала. Иди, помойся. А простыню выброси в ведро, я вынесу на помойку. И смотри, скажешь отцу, завтра выдеру, встать не сможешь.

   С тех пор я жила в страхе. В безумном страхе ожидания, когда мучитель явится ко мне снова. Он приходил не очень часто и был у меня недолго. Но то, что он делал со мной, казалось иезуитской пыткой. После его визитов я чувствовала себя раздавленной, тело ныло, и иногда на следующий день я не могла встать с кровати. Папа, занятый своими делами, не замечал того, что происходило с дочерью. Наш контакт ограничивался одним вопросом.
   – Как дела? – спрашивал он, в те крайне редкие моменты, когда мы пересекались с ним на кухне.
   Еще реже он спрашивал:
   – Школу не пропускаешь?
   Но ответа он не ждал. Даже если я начинала что-то говорить, не обращая внимания, он брал бутылку из холодильника или ставил чайник на горелку… Он мог тут же крикнуть кому-то в комнату:
   – Светка, тебе рюмку нести или из горла будешь?
   Я понимала, он меня уже не видит…

   Моя жизнь превратилась в ад, выхода из которого я не находила. Рассказать кому-то в школе или соседке по дому, что ко мне ночью под одеяло залезает дядька, не приходило в голову. Мне было стыдно… Стыдно за то, что со мной происходило. Хотя я была в этом ничуть не виновата. Всю свою боль я носила в себе.

   Но самое страшное случилось, когда я забеременела. Мой мучитель следил за месячными. Он почему-то обожал, когда я кровила, и старался не пропускать эти дни. Как-то он спросил:
   – А что твои дела? Я же помню, они были последний раз… – он задумался, вспоминая дату.
   – Да, их два месяца нет, – подтвердила я.
   – Ты не залетела? – спросил он, ничуть не расстроившись. – Ладно, не переживай. У тебя есть я. В беде не оставлю. Скажи дяде Коле спасибо, – сказал он и погладил меня по голове.

   Весь ужас ситуации был в том, что я ненавидела и боялась этого дядю Колю. Но вместе с тем каким-то извращенным чувством тянулась к нему. Он доставлял боль, но одновременно с этим был единственным, кто заботился обо мне и ласкал. Дядя Коля приносил конфеты, гладил меня по руке и, тычась носом в плечо, говорил ласковые слова. В эти минуты я не боялась его, не убегала, а прилипала к нему своим детским тельцем, ища защиты. Хотя сам он и был тем человеком, от которого мне нужна была эта самая защита. Такой вот парадокс…

   На следующий день после того, как дядя Коля обнаружил задержку моих месячных, он забрал меня из дома и, остановив такси, куда-то повез. В машине мы сидели молча.
   – Осмотри девчонку, – сказал он дядьке, к которому привез меня.
   – Пусть раздевается, вон диван, – дал указание мужчина.
   – Снимай трусики и ложись, – сказал дядя Коля, подталкивая меня в спину, – не бойся, этот дядя – доктор, его нечего бояться. Ну, давай же… Быстрее… А потом поедем в магазин, и я тебе куплю куклу. Ты же хочешь куклу?
   Дядька, который должен был со мной что-то делать, действительно надел на себя белый халат, что немного успокоило. Но раздеваться я никак не хотела. Дядя Коля, ласково поглаживая меня по голове, стянул с меня трусики. Он хотел снять и платье, но я вцепилась двумя руками и тянула его за подол вниз.
   – Ладно, пусть останется так, только подними повыше, – руководил процессом доктор.

   Меня чуть ли не силком уложили на диван и раздвинули ноги. Одну велели положить на спинку дивана, а вторую за голень крепко держал дядя Коля, присевший рядом на табуретку. Выгнувшись, он пытался заглянуть в меня вместе с доктором, будто что-то там было видно. Доктор натянул на руки резиновые перчатки и взял со стола блестящие железки, от вида которых душа ушла в пятки.
   – Какие розовенькие… – сказал доктор, облизываясь, словно собирался откусить кусок торта, – просто прелесть. Так и хочется укусить. И волосков нет. Все на виду. Глаз не оторвать… Пампушечка, какая сладенькая…
   Он бесцеремонно рассматривал меня, чмокая губами.
   – Нет, Колян, ты молодец, такую телочку порешь… Я бы хоть сейчас… Тоже… Можно, а? А то потом уж нельзя будет…
   – Кончай трепаться… Займись делом, а то я устал ей ноги растягивать… Нанялся, что ли…
   – У, ты какой… Пошутить нельзя… – обиженно прогнусавил доктор и потянулся за инструментом.

   Доктор коснулся промежности ледяными железками, и я почувствовала, как холодный металл врезался в мое нутро. Он рассматривал что-то внутри, приблизив лицо так близко, что мне больше было не видно его головы.
   – Так, ну, что скажу… – деловым тоном заговорил он, – да… Короче, восемь недель. Придешь завтра. Сегодня я выпил. Да и устал… – Доктор вытащил из меня свою руку и снял перчатку, которая, хлюпнув, шлепнулась в подставленную дядей Колей железную мисочку. – В общем, завтра все сделаем, не боись!

   Пытка, которой я подверглась на следующий день, превзошла все ожидания. Я заранее боялась, нервничала и с утра не выходила из туалета, страдая «медвежьей болезнью». Но когда доктор, к которому меня привез дядя Коля, стал ковыряться во мне своими железками, показалось, что из меня сейчас вырвут все внутренности. Я взвыла от боли, но доктор шикнул, чтобы я заткнулась, и я прикусила губу. Тонкая кожа прорвалась, и горячая капля скатилась на подбородок. Из глаз в три ручья лились слезы и, смешиваясь с кровью, вытекшей из губы, алыми потеками стекали по шее на грудь.

   Боль, казалось, не утихнет никогда. Она раздирала меня насквозь с такой силой, что в тот момент я забыла обо всем на свете. Забыла, что лежу в жуткой позе перед двумя мужчинами, что это невыносимо стыдно, и в другое время даже предположение о том, что мне придется раздеться и лечь, расставив ноги, привело бы меня в ужас. Теперь же было совершенно безразлично и где я, и в каком виде. Это стало неважно по сравнению с той нестерпимой болью, которая владела мною, отключая все остальные ощущения и мысли. Нет, вру, одна мысль все-таки сверлила меня.
   – Скорее бы… Скорее… Ну, скорее… – эти слова мелькали в виде красных пятен на черном фоне бездны моего полурассыпавшегося в клочья рассудка.

   Наконец, доктор закончил свое изуверство.
   – Все… – сказал он, тяжело дыша, затем поднялся со стула и вышел из комнаты.
   Боль продолжала мучить тело, хотя уже никто со мной ничего не делал. Я все еще не отваживалась открыть глаза. Казалось, сжатые веки отгораживают меня от окружающего мира. Послышались шаги. Старый паркет скрипел под тяжестью грузного дяди Коли. Он вышел вслед за приятелем. До меня донеслись обрывки фраз, разобрать которые я не могла, потому что журчала вода. Видимо, доктор мыл руки. Когда кран закрыли, голоса стали более различимы.
   – Ну ты даешь… Обещал же… – услышала я сквозь пелену полузабытья, – почему дороже? Мы же договорились, что… – это был голос дяди Коли.
   – О чем договорились, то и сделал. А цена… Ты что, совсем обезумел? Знаешь, какой риск? Девчонка совсем маленькая. Если что… Я же отвечаю… – сипло бормотал доктор. – Кстати, она вряд ли когда-нибудь родит… Но я понимаю, тебе по барабану. Это я к слову…

   Вскоре после этого дядя Коля исчез из моей жизни. Наверное, я стала слишком взрослой для него, и он нашел для своих забав объект помоложе. Может быть, он все же испугался, что я расскажу отцу. В общем, видимо, решил, что приходить к нам не стоит, и исчез, не попрощавшись…

   5.
   В нашем доме жизнь бурлила в том же темпе. Но то ли я повзрослела, то ли после того, что пережила, стала относиться ко всему этому спокойнее. Меня больше не удивляли ни прыгающие друг на друге женщины и мужчины, ни голые тела, слоняющиеся по темным комнатам. Когда не спалось, я выходила в большую комнату и теперь уже бесцеремонно, даже не прячась, наблюдала за тем, что происходило. Пьяные взрослые привыкли ко мне и не обращали внимания на подростка, сидящего в углу и с безразличным видом грызущего печенье. Я им, похоже, не мешала. Не могу сказать, что мне доставляло удовольствие наблюдать за вакханалиями, происходящими в нашей квартире. Но что-то непреодолимо влекло меня рассматривать мужские и женские тела, хотя в большинстве своем они вызывали отвращение. У немолодых мужчин были круглые, выпирающие вперед животы. Причем, в отличие от толстых женщин, у которых животы тряслись и колыхались, у мужчин торчали толстым и упругим шаром. Меня веселило это наблюдение. Хотелось подойти и ущипнуть какой-нибудь такой шар. Я была уверена, что сделать это непросто. А вот теток можно щипать, сколько хочешь. Пальцы запросто провалятся в мягкую плоть, как в подошедшее сдобное тесто…

   Особенно меня веселил мужик с рыжей бородой. Когда он оказывался ко мне в профиль, я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Его пузо вырисовывалось строгой дугой из-под двух слегка свисающих, почти женских сисек. Члена было не видно. Крошечный стручок прятался в курчавых волосах. Короткие и кривые ноги, словно созданные для лихой езды на конях, были сплошь покрыты такой же рыжей порослью, особо бурно колосившейся под животом. Впрочем, она же густо покрывала грудь и спину. Когда я его увидела впервые, не могла удержаться, чтобы не подсмотреть за тем, как он занимается сексом. Я никак не могла представить, как же он достает своим невидимым писюном до женщины.
   – Если он ляжет сверху, то живот не даст ему дотянуться, – подумала я, примеряя мужика к тетке.
   Мои опасения были не напрасными. Ни разу я не видела, чтобы этот рыжий монстр на ком-то лежал. Обычно сексом он занимался сидя. Или пристроив даму к подоконнику, вонзался в нее сзади. В общем, ушлый толстяк нашел выход из положения.

   Среди завсегдатаев нашей квартиры больше всего запомнился седой старик. Впрочем, наверное, он не был таким уж старым. Дядька был худым и длинным. Сухощавым и морщинистым. В отличие от рыжего, растительности на его теле не наблюдалось. Спина, грудь и даже ноги блестели, словно полированные. То ли с годами вытерлись, то ли он выводил их чем-то. А вот на голове ерошились седые длинные космы, редко встречающиеся с расческой и еще реже – с парикмахером. Но особенно потешно эта длиннобудылая каланча смотрелась в профиль – вопросительный знак, да и только… Живота у него не было вообще. Как и груди. На сине-серой, изрешеченной костями грудной клетке, напоминающей стиральную доску, виднелись два коричневых соска. Руки висели длинными плетями. Дядька был самым мерзким из всей компании, но успехом у женщин пользовался бешеным. Я быстро сообразила, с чем это связано. Между тощих ног этого старика висел такой же, как и все остальное в его фигуре, тощий член, болтающийся чуть ли не до колен. Иногда старик садился на стул и, наблюдая за сексом других, натирал свою плеть длинными тонкими пальцами. Член набухал прямо на глазах, превращаясь в самостоятельный орган. Через пару секунд он уже призывно торчал вперед, дергаясь и требуя удовлетворения. Видя, как это чудовище целится в чей-нибудь зад, я замирала, в ужасе ожидая, что сейчас он пробьет очередную партнершу насквозь. Но женщины не только не боялись его, но охотно сами подставляли себя, повизгивая от радостного предвкушения предстоящего удовольствия.

   Скорее всего, эти люди были не такими уж старыми и не столь уж противными. Просто тогда я была совсем ребенком, и они, на мой взгляд, казались и древними, и мерзкими. В ночной темноте эти карикатурные мужчины и женщины, двигающиеся медленными и плавными движениями, напоминали не живых людей, а тени. А вся эта фантасмагория могла сойти за иллюстрацию к «Декамерону» Боккаччо. Или… за видения воспаленного воображения тихо помешанного. Позже я их видела на картинах Питера Брейгеля.

   6.
   Постепенно я стала спокойно воспринимать все то, что происходило в квартире. Незаметно и естественно для себя я стала курить и пить водку.
   – Куришь? – однажды спросил мужик, как всегда, случайный посетитель вертепа.

   Он присел на стоящее рядом со мной кресло и протянул сигарету. В тот день я впервые закурила. И впервые выпила водки… И впервые занялась сексом без какого бы то ни было принуждения со стороны. Не могу сказать, что сделала я это по зову плоти. Вряд ли у меня было желание слиться с этим мужчиной в любовном экстазе. До сих пор я не знаю, почему тогда отдалась ему. Скорее всего, хотелось ласки, которой так не хватало, а соединение тел казалось мне формой нежности. Может, так, а может, все гораздо проще. Может, просто я напилась и перестала контролировать себя, а мужик воспользовался этим. Почему нет?
   Во всяком случае, с тех пор я стала и курить, и заниматься сексом с теми, кто случайно оказывался рядом, и пить водку, лихо опрокидывая в себя стопарик. Правда, видя все время ухудшающееся состояние отца, боясь дурной наследственности, я старалась не увлекаться спиртным. Вдобавок к этому я помнила маму, погибшую из-за того, что была пьяной. Да и головные боли наутро после выпитого радости не прибавляли, но и горести не уменьшали.

   На глазах мой папаша превращался в законченного алкаша. Когда кто-то звонил в двери, он, с трудом шаркая ногами, шел к выходу в ожидании бутылки, которую приносили гости. Не знаю, чем бы мы питались, если бы не наши визитеры. Они приносили не только выпивку, но и закуску, которая оставалась и на следующий день. Папа уже почти не выходил из квартиры. Он перестал узнавать тех, кто приходил к нам. Потом он перестал узнавать и меня.

   Мне исполнилось семнадцать, когда он умер. Все произошло как-то неожиданно. Как, впрочем, шла моя жизнь в последние годы. Я с трудом вставала по утрам и словно сомнамбула двигалась в школу, по инерции заканчивая десятый класс. Там на меня давно махнули рукой и не обращали внимания. Учителя знали – заставить меня учиться они не могут, вызвать в школу некого, а выгнать из нее меня тоже никто не имеет права, тем более что, несмотря на частые пропуски уроков, училась я сносно.

   Привитая бабушкой любовь к книгам въелась в меня с детства, и я читала запоем все, что попадалось в руки. Чтение поддерживало меня в той сумасшедшей жизни, в которую я окунулась не по своей вине и не по своей воле. Герои Майн Рида и Фенимора Купера помогали выжить в то время, когда ко мне в комнату являлся дядя Коля. Иногда казалось, что живу я по-настоящему, только читая книги о романтических дамах и отважных рыцарях… Они были моими друзьями и советчиками. А реальность с этой загаженной и пропитанной вонью голых тел квартирой, дядей Колей и другими персонажами лишь выдумка, страшный сон, сказка с плохим концом… Или фильм абсурда, в котором пришлось сниматься в роли статистки. Но самое главное, что помогало мне удерживаться в школе, было то, что я никогда ни с кем не конфликтовала. Я не огрызалась, если мне делали замечания за прогулы, никогда не спорила с учителями и не пыталась доказать им, что они идиоты. Тихо сидела за своей партой, никому не доставляя хлопот, а когда меня вызывали к доске, почти всегда находила, что ответить.

   Однажды утром папа не проснулся. Я заметила это лишь вечером, когда кто-то позвонил в двери. Звонок долго верещал, требуя внимания, но никто не спешил открывать. Трель вызывающе голосила, и я, не выдержав, все же поплелась в коридор. Заглянув к папе в комнату, я сразу поняла, что он уже никогда не встанет. Его состарившееся лицо, заросшее седой щетиной, завалилось куда-то в сторону, рот открылся, будто папа хватал воздух, пытаясь удержаться в этой жизни еще чуть-чуть.

   Похоронив отца с помощью той же соседки, которая помогала хоронить маму и бабушку, я осталась совершенно одна. Одна в большой и загаженной квартире. Оставаться в этом бедламе не было никакого желания. Все напоминало о мерзости, творившейся в этих стенах. Каждый стул отражал задницу, сидевшую на нем. Каждый диван повторял движения голых тел, тершихся на нем. По столешницам и дверцам шкафов навечно остались засохшие потеки вина и спермы. Даже на поблекших узорах видавших виды обоев застыли пятна когда-то врезавшихся в них брызг шампанского неаккуратно открытой бутылки. Все казалось грязным, липким, мерзким. Даже в воздухе висел приторный запах порока, не выветриваемый никакими сквозняками.
   – Боже, неужели я тут жила… – подумала я, оставшись одна.

   Я стояла посреди комнаты, не решаясь даже присесть на ободранный стул или продавленный диван. На меня нашло какое-то прозрение, и охватил настоящий ужас. Я словно очнулась. Вокруг себя я видела вполне реальные вещи и до боли в груди осознавала, как они мне противны. Образы мамы и бабушки ушли в темноту прошлого. Почти ничто в квартире не напоминало об их присутствии. Даже остатки дедушкиной библиотеки, которые не успел распродать отец, растащили случайные гости. Дух прежних хозяев с их чаепитиями за большим круглым столом и желтым абажуром над ним испарился. Теперь квартирой владели видения голых тел смешных людей, преследующих меня в ночной тишине. Хотелось бежать куда глаза глядят от этих воспоминаний. Нужно было что-то предпринимать. Но что?

   Первое время ко мне наведывались папины дружки, видимо, рассчитывая пользоваться квартирой по своему усмотрению и дальше. Некоторые суетились вокруг меня, пытаясь усладить, чтобы завоевать доверие. А один, особо шустрый, решил сделать меня любовницей, естественно, с перспективой захвата жилплощади. Но, надо сказать, несмотря на все произошедшее со мной, а может, как раз благодаря этому, я выросла рационалисткой и пофигисткой, а не какой-то мягкотелой тряпкой… Жизнь, отхлеставшая меня по всем мягким местам, научила кое-чему. Ну, хотя бы тому, что нельзя никому давать распоряжаться собой. Ты и только ты сам должен решать, как тебе поступить. Я быстро сообразила, что наша сталинка стоит немалых денег, разогнала всю ошивающуюся вокруг меня братию и быстренько обменяла квартиру на меньшую, получив приличную доплату. Конечно, организовать это мероприятие было нелегко. Но я нашла человека, который за приличный куш помог в считанные дни провернуть дело.

   Оставшись одна, в новой квартире, без старых знакомых, я решила завязать с прошлым. Мамина наследственность и бабушкино воспитание все же давали знать. Жизнь, которую вел папа и которая органически должна была овладеть мною, на самом деле была мне противной. Я задумалась, что же делать, но, имея лишь свидетельство об окончании десяти классов, полученное с большими натяжками, на какую-то приличную работу рассчитывать не могла. Ну, не идти же уборщицей…

   И тут я познакомилась с Анжелой. Разговорились за стойкой бара. Впрочем, Анжелой ее звали только клиенты, а по паспорту она была Ниной Ивановной Приходько. Анжела быстро объяснила мне, как жить дальше.
   – Не знаешь, чем заняться? Фу-ты, ну-ты, палки гнуты. С твоей фигуркой, ножками, мордашкой даже думать нечего. Мужики в очередь стоять будут.
   – Ты имеешь в виду работу проституткой? – спросила я, прекрасно понимая, что имеет в виду Анжелка.
   – Нет, папой римским предлагаю наняться!
   – Не хочу никого обидеть, – сказала я, но хотелось бы чего-то более интеллектуального. Не хочется, если честно, выходить на панель.
   – Ах ты, боже ж мой, не хочешь проституткой, называй себя интердевочкой. Звучит более интеллектуально!
   Это смешное слово появилось тогда, когда наши девчонки наладили охоту за иностранцами. Конечно, в их ряды проникали самые сливки. Те, кто помоложе, красивее и не полные дуры – и могут связать пару слов по-английски.

   Немцы и голландцы, приезжающие в Москву по никому не ведомым делам никому не ведомых фирм, были не прочь развлечься. Наши девчонки стоили копейки, но показывали такой мастер-класс, от которого вставало даже у законченных импотентов.
   – В Амстердаме в Квартале красных фонарей так тебя не обслужат, как тут, – делился один бюргер за кружкой пива, – там за каждое движение с тебя сдерут приличную сумму. А русские девицы за ужин в ресторане готовы исполнить полную программу со знаком качества. Они тут не профессионалки, а любительницы. То есть любят они это дело… И отдаются не столько за бабки, сколько за удовольствие…
   – Ага, правильно, – отозвался его собеседник, – русские работают как профессионалки, а получают как любительницы… – и они громко заржали в один голос.

   С тех далеких пор прошло немало времени, и сейчас, наверное, все изменилось. Думаю, современные проститутки в Москве и Питере нынче работают по европейским тарифам. А тогда… Тогда наши девчонки с радостью были готовы услужить иностранцам, ведь мало того, что те платили «зелеными», которые конвертировались, а значит что-то стоили… Так еще к тому же был шанс выскочить замуж за одного из клиентов. Поймать, так сказать, птицу счастья прямо за хвост. Ну, сейчас об этом давно все знают. Кино видели. «Интердевочка» называлось. Да, тогда жизнь за границей казалась чем-то сказочным. Каждый иностранец виделся принцем. Если мужик вытаскивал пару сотенных из кошелька, считался настоящим миллионером.

   В мои планы не входило стать проституткой. Но деньги, оставшиеся после перепродажи квартиры, я успешно проедала. А с работой ничего не светило. Да и аргументы в пользу возможности отхватить заморского мужа были убедительными.

   – Пойми, Анжелка, это не мое… Ну, не хочу я трахаться с кем попало, – сказала я в очередной наш с Анжелой разговор.
   – Не будь дурой, – отозвалась она, лениво растягивая слова, – трахаться лишь бы с кем не хочешь, видите ли… А и не надо лишь бы с кем. Надо с приличными иностранцами, которые не дерьмом этим с ленинскими профилями рассчитываются, а долларами. Нормальными деньгами, за которые нормально отовариться можно. Понимаешь?
   Я смотрела на Анжелу, понимая, что она, в общем-то, по-своему права. Но, с другой стороны, меня тошнило от пережитого, и трахаться даже не лишь бы с кем, а с иностранцами, все равно не хотелось. Но Анжелка наседала:
   – И куда ты пойдешь работать? К станку? Думаешь, там лучше? У станка так затрахают… Забудешь, как тебя зовут. К тридцати превратишься в тетку, а к сороковнику – в бабку. Восемь часов отпашешь, а вечером… Вечером будет тебя трахать не лишь бы кто, а родной сожитель, от которого воняет перегаром круглые сутки и круглый год. Что, не так?
   Я слушала Анжелку и молчала. Она снова была права. Но что-то еще меня останавливало от принятия окончательного решения.
   – Анжелка, не сгущай краски… Я могу не только на заводе у станка. Попробую устроиться куда-нибудь в бюро. Я же английский знаю.
   – Ну, и дура же ты законченная! В бюро! И опять будут тебя трахать. Шефы и начальники. Пока у тебя товарный вид, конечно. А как выработаешься, выкинут за ненужностью и новую на твое место возьмут. И, заметь, трахать твои шефы будут тебя забесплатно! Ну, за мизерную зарплату, которой тебе на чулки едва хватит. Ты этого хочешь?

   Анжелка прикурила длинную сигаретку, картинно выпустила дым и манерно отставила в сторону руку, оттопырив мизинец. Она внимательно смотрела мне в глаза и, видя, что я терзаюсь, решила добить, вспомнив еще один аргумент.
   – Да, кстати… Переводчица хренова. Говоришь, английский знаешь? Так тебе зеленая дорога к «Интуристу». С твоими данными и твоим английским будешь там иметь успех… И ты пойми, главное ведь даже не то, что иностранцы это тебе не лишь бы кто, а приличные, ухоженные мужики, и даже не то, что за секс с этими джентльменами ты еще будешь зелень стричь, так у тебя, заметь, у тебя, дуры… еще и шанс будет.
   – Какой, господи, шанс? – обреченно спросила я, почти сдавшись.
   – Да какой же еще? Шанс убраться из этого дерьма… Ни на заводе, ни даже в бюро у тебя такого шанса не будет. А вот около «Интуриста» он есть. И какой!

   Мысль о коренных изменениях в жизни в виде перемены страны проживания засела в меня глубоко. А брак с иностранцем как решение проблемы стал моей мечтой. Большинство девиц, занимающихся горизонтальным бизнесом, делали это в погоне за деньгами, я же в основном ради того, чтобы найти мужа и убраться подальше от самой себя. От всего, что пришлось пережить в детстве и в период пубертата. Возможно, я просто придумала эту мечту, чтобы оправдать решение выйти на работу проституткой, трудно сказать. Но согласитесь, мысль, что я занимаюсь этим не ради денег, а ради того, чтобы выйти замуж и уехать из страны, звучит куда благороднее. На своих коллег по цеху я смотрела с некоторым снисхожденим, считая их простыми шлюхами, готовыми за деньги спать со всеми подряд. Себя же считала приличной девушкой, в силу обстоятельств вынужденной заниматься этим грязным делом, ради поиска заморского жениха. Будто найти его иначе невозможно…

   Мне почти удалось поймать «птицу счастья» в лице толстого, но вполне приветливого Дитера из Франкфурта, который на Майне. Холеный бюргер со всем и при всем. Как говорится, то, что доктор прописал. У нас с ним все складывалось как нельзя лучше, и ничто не предвещало провала. Моя мечта грозила превратиться в реальность. Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Она решила гвоздануть меня по башке в очередной раз. Дитер влюбился в Жанку. В Жанку, которую я подобрала на улице. Вернее, которую из жалости выкупила за сущие гроши у дешевого сутенера, где она подрабатывала, занимаясь минетом. И вот эта самая Жанка, Жанка-минетчица… стала обладателем моей мечты. Дитер женился не на мне, а на Жанке. Се ля ви. Жанка, а не я, отправилась за кордон. Я ей звонила пару раз. Но… «Богатые тоже плачут». Что поделать?

   Люди меняются, стоит им изменить свою жизнь. Жанка стала ныть, что Дитер противный, что он считает деньги и требует отчета за потраченное на бензин и еще какую-то ерунду.
   – Представь, ты только представь… – задыхаясь, тараторила Жанка, пытаясь вывалить наболевшее мне в ухо, – вчера такой базар устроил. И за что? За что, я спрашиваю… За то, что я немного превысила скорость и принесли штраф. Радовался бы, что меня сфоткал автомат, а не полицейский остановил. А то счет был бы куда больше. Я ить перла выпившей.
   – Мне бы твои заботы, девочка моя… – обреченно думала я про себя, без энтузиазма выслушивая Жанкины жалобы и почти не отвечая на произносимый ею понос.
   Маленькая и хрупкая женщина-подросток, которую я так полюбила, осталась лишь в памяти. Жанка-минетчица, перебравшаяся во Франкфурт, стала фрау Яной Пфайфер… Наши дороги разошлись. Нам больше не о чем стало говорить. Ну, не обсуждать же с ней проблемы оплаты ее штрафа…

Жанна

   1.
   Время бежит неумолимо. Иногда кажется, дню нет конца. Да что там, дню… Порой, час тянется невыносимо долго, как каракатица. А иногда оглянешься назад и уже не видишь прошлого. Будто прошло не пять лет, а вечность. Исчезло оно во мгле, ты уже толком и вспомнить не можешь – то ли было, то ли приснилось. Когда-то казалось, что живу в болоте. Все одно и то же. Одно и то же. Потом все сменилось. И страна, и язык, и окружение. И опять… Все одно и то же. Одно и то же…

   Серые будни Иваново слились в один ком недоваренного месива. Даже когда попала в Москву, несмотря на круговорот вокруг да около, лично у меня изменений больших в жизни не предвиделось. Днем сидела у тетки Светы, потом плелась к Седому. Там принимала на грудь полстакана водки, чтобы забыться, и приступала к своей несложной работе… Тупо распахивала рот и сосала, сосала, сосала. Я не видела ни того, кто ко мне подходил, ни то, что в меня совали. Перед глазами мелькали пестро-говенные пятна чьих-то рубашек, джемперов, застиранных штанов.

   Единственным ощущением того времени был запах. Вернее, вонь. Вот ее я имела через край. Ее и запомнила навсегда. Невыносимые ароматы били в лицо, стоило стоящему передо мной мужику расстегнуть штаны. К горлу подкатывал ком, готовый вырваться наружу, но его, словно кляпом, забивали назад. Рвотные массы собирались внутри, просились выплеснуться, но…

   Сейчас все это вспоминается, как сон или история, услышанная от случайной попутчицы в купе ночного поезда. Даже те люди, с кем я общалась, мать, например, Светка, Седой… Даже их лица растаяли и забылись. Да что Светка, даже Вероника ушла куда-то в туман. А ведь прошло всего ничего.

   Иногда кажется, что не время разделило меня от той, прежней жизни. А граница. Обычная географическая, политическая, с погранцами и столбиками в полоску. Я их, правда, никогда не видела. В смысле, столбики. Из Москвы к Дитеру прилетела на «боинге», и столбики остались далеко внизу, на земле, под крылом самолета. Из иллюминатора было не рассмотреть. Да и пограничников встречала только раз, когда приземлилась во Франкфуртском аэропорту. С тех пор больше я не летала на восток. А при пересечении границ на запад погранцы ни разу не встречались. Нет их тут. Да, тут много чего нет, что было в прошлой жизни. И много что есть, о существовании чего там даже не знали. Именно эта разительная разница и создает впечатление иной жизни. Впрочем, это не впечатление, это действительно другая жизнь. Хуже или лучше, у каждого свой отсчет. Но другая. Сто пудов, другая.

   Тогда, в начале девяностых, эта разница была особенно очевидной. Это теперь, говорят, в Москве есть все. Правда, не для всех, а для тех, у кого есть бабки. Но есть все… Как когда-то на Одесском рынке. Возможно, сейчас Москву не отличить от Мюнхена. Не знаю, не была, не видела. Сравнивать не могу. Но тогда… Тогда я прибыла из Москвы во Франкфурт и сразу поняла, что попала в мечту.

   Это была не моя мечта, а Вероникина. Может, поэтому я чувствовала себя неуютно. Но как бы то ни было, моя жизнь перевернулась с ног на голову. Или наоборот? Трудно сказать, где же я стояла на ногах – в своем задрипанном Иваново, на грязном балконе, заваленном хламьем, или на дырявом и засаленном кресле Седого? Сто процентов могу утверждать, что та жизнь мне не нравилась. Но и жизнь среди сверкающих витрин магазинов, в огромном белом доме с окнами на всю стену и мужем-бюргером тоже не принесла мне радости. Тут не меньше, чем и раньше, я чувствовала себя стоящей на голове.

   2.
   Когда в первый раз я увидела Дитера, даже представить не могла, что через пару месяцев стану фрау Пфайфер. Это словосочетание, как и сам носитель этой фамилии, вызывало усмешку… Я даже выговорить толком не могла. Теперь же я свыклась с этим обращением и не знаю другого. Оно стало моей кожей и звучит вполне мило. С перелетом в Германию изменилось и мое имя. Почему-то Жанна произносилась немцами как Яна. Я ничего не имела против. Потерявши голову, по волосам не плачут. Поменяв страну проживания и фамилию, был ли смысл хвататься за имя? Тем более ничто в прошлом не было мне дорого настолько, чтобы за него держаться.

   То, что у меня есть шанс стать женой Дитера, Вероника поняла сразу. Дитер был человеком мягким и податливым, что считывалось буквально с первого взгляда, кинутого в его сторону. Толстенький, краснощекий, всегда улыбающийся дядька не мог быть злым. Именно поэтому Вероника и ухватилась за него, решив использовать эти его качества. Ей казалось, что такого тюфяка просто скрутить в бараний рог и припереть к стенам ЗАГСа.

   Вероника хоть и была старше меня всего на пару лет, но разбиралась в людях лучше, она и книги читала по психологии, не то, что я… Поэтому, как увидела Дитера, сразу раскусила его. Конечно, как потом выяснилось, ничего она не раскусила. Если бы она знала, кем на самом деле оказался этот милый и добродушный толстячок, возможно, не затеяла бы эту авантюру с моим браком. Вернее, она сначала задумала раскрутить его на свадьбу с собой. Но когда привела его к нам домой, сразу поняла – Дитер —готовенький клиент для замужества со мной. Она тут же сдала позиции и, вспомнив классика марксизма, решила пойти другим путем. Говорят, «если невеста уходит к другому, то неизвестно, кому повезло». Думаю, эта мудрая мысль вполне относится и к женихам. Дитер однозначно влюбился в меня, Вероника утратила хахаля, как возможного мужа, но неизвестно, кому повезло. Впрочем, по прошествии нескольких лет могу утверждать с точностью, что повезло-таки Веронике. Хотя, я ведь не знаю, как сейчас живется ей… И, что немаловажно, как бы жила она с Дитером. Ведь все так относительно. И то, что произошло со мной, совсем не обязательно должно было произойти с Вероникой.

   Вероника, охотившаяся за иностранными женихами не первый год, вообще-то настраивала себя на Америку. Но не потому, что ее устраивал тамошний климат или ее тянула туда богатая история страны. Вероника, как и я, мало что знала и о культуре штатов, и о ее географии. Вряд ли она назвала бы и десяток штатов или имя первого президента. Просто все девчонки тогда мечтали свалить за океан. Думаю, по принципу – чем дальше, тем лучше. Статуя свободы манила, как кусок сыра, подвешенный перед носом, манит ослика. Для нас Америка была таким сыром… Мы видели ее в виде всевозможных ярких тряпок или красочных коробок печенья, привезенных оттуда разовыми туристами или аппаратными счастливчиками, мотающимися на дикий Запад в служебные командировки. Мы ощущали ее в форме заморских запахов, которыми источали заезжие гости из-за кордона, но… Протяни немного руку и дотронься до нее. Ухватить хоть кусочек Америки, удавалось мало кому. Для многих она осталась вожделенной, но несбыточной мечтой.

   – Ага, вот она, поймала, – думала Вероника каждый раз, когда попадался на ее крючок американец.
   Но он ловился и соскальзывал, будто не рыба с чешуей, а скользкий угорь. Каждый срыв переживался Вероникой с неимоверной истерикой. Она рыдала так, будто потеряла билет, номер которого совпал с выигрышем в миллион долларов.
   – Вер, ну, Вер… – причитала я, пытаясь успокоить подругу, – брось плакать. Ну, что он, последний американец, что ли… Попадется еще другой. А этот… Бр… Ты видела, какие у него ужасные прыщи…
   – Да… Прыщи, ну ты и дура… Их же вывести можно… – выла натужно Вероника, – зато у него цепочка золотая на шее… Толстая… В твой палец… У-у-у-у-у…
   – А может, она не золотая… А может, он и не бизнесмен вовсе, вон, Галка Мышкина полгода убила на француза, тоже думала, что он богатый. Как же… Покупал в «Березке» конфеты, водил в рестораны. А что вышло? Простой сантехник…
   – Какой сантехник, Жанка, ну что ты несешь, он инженер-сантехник…
   – Фи, какая разница, с унитазами работает… И вообще, может, твой Дуглас вообще не американец… А какой-нибудь португалец, прикидывающийся америкосом.
   – Ладно тебе… Пусть португалец. Какая разница? Все равно иностранец…
   Американцы залетали в наши края редко, в основном, это были все же европейцы. Но если они говорили по-английски – а говорили по-английски они все без исключения – то многие девчонки автоматически считали их американцами. Вот такая ерунда получалась. «Американец» звучало синонимом слова иностранец. А, впрочем, большинству было абсолютно наплевать, откуда приехал тот или иной ковбой, главное, чтобы платил «зелеными», как в России называли доллары.

   Я придумывала разные отмазки, чтобы успокоить Веронику. Но никакие доводы и аргументы не помогали. Успокаивалась она лишь после третьей рюмки водки. Это была ее норма успокоительного. Раскрасневшись, Вероника усаживалась по-турецки, подложив ноги под себя, и начинала турсучить гитару, надрывно воя, как кобель на метель. Причем любила Вероника патриотические песни. Ну, или блатные. Патриотические, видно, остались в ее памяти от дедушки-коммуниста. А блатные – от гостей ее непутевого папаши.
   – Постой, паровоз, не стучите, колеса, – выводила Вероника своим грудным глубоким альтом, а я сидела, преданно и влюбленно глядя на нее.
   Еще она любила петь про другой паровоз:
   – Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка, другого нет у нас пути, в руках у нас винтовка, – видно, дед напевал эти куплеты в дни революционных праздников. Мне было все равно, что она поет. Обе песни нравились. Но революционная все же была более оптимистичной и поднимала настроение, особенно если петь ее под водочку с хорошей закуской.

   Черная тушь, размазанная по щекам, казалась боевой раскраской индейцев. Губы и без того полные, с красной окантовкой помады вокруг рта, напоминали экзотический цветок, а маленький вздернутый носик, торчащий кверху, придавал Веронике залихватский вид. С плеча вечно спадала бретелька майки, и Вероника постоянно подтягивала ее, будто стесняясь, что она слезет ниже нормы и оголит грудь. Жест был автоматическим. Вряд ли она стеснялась меня и уж тем более вряд ли думала об этом, когда пела и плакала.

   Мне становилось невыносимо тоскливо. Было жалко Веронику, себя, мать, доживавшую век в Иванове и никогда не бывавшую в Москве… Даже тетку Светку и Седого. Я начинала хлюпать носом и подпевать, поскуливая. Мой тоненький писклявый голосок скорее напоминал повизгивание собачонки на Луну. Обычно страдания по очередному провалившемуся сквозь землю американцу заканчивались в кровати. Прилично набравшись, мы, поддерживая друг дружку, ковыляли в спальню и валились на широкую постель. Иногда казалось, что, едва упадем, провалимся в сон. Но у Вероники откуда-то появлялись силы, и она словно просыпалась. Стоя на четвереньках надо мной, она начинала целовать, перебирая губами по телу от глаз и носа до пяток. Через пару минут во мне заводился моторчик, и я начинала крутиться под подругой, очерчивая круги то вокруг ее лица, то ниже, в районе паха.

   Моя сексуальность развилась, и мне уже не хватало ласк, ограничивающихся поцелуями, пусть и в самые интимные места. Я просила Веронику проникнуть в меня, сделав, наконец, женщиной. Но она даже в самые полуобморочные минуты возбуждения, подогретая изрядным количеством выпитого, не теряла голову и запрещала мне лишить себя девственности, хотя я не раз порывалась это сделать самостоятельно, то вооружившись толстым огурцом, то прихватив со стола пустую бутылку.
   – Прекрати, слышь… – говорила Вероника, вырывая огурец и вставляя его в себя, – Вот, вот… Помоги лучше… Мне… оно… хорошо… пойдет… А-а-а-а-х… А тебе… рано… Подожди… Дольше ждала…

   3.
   Немецкий Дитер не входил в американские планы Вероники. Она никогда не ориентировалась на бундесов, как называли немцев ее подружки интердевочки.
   – Эти фрицы, фи… – крутила носом Вероника, когда попадался такой клиент на горизонте, – не мужики, а роботы. Все по часам, все по расписанию. Мне кажется, они даже жен своих трахают по графику и по плану.
   – Может быть, я слышала, что у них секс с женой назначен на определенный день недели, например, на субботу… И они никогда не изменяют правилам.
   – Все может быть… А рассчитываются… Как они рассчитываются, тьфу, – Вероника смачно сплюнула, – до последнего пфеннига просчитают, по тарифу, как положено. То ли дело американцы. Это наши люди. Нет, только туда… В страну Ротшильда и Рокфеллера! – декларировала подруга уверенным голосом.

   Но когда она увидела Дитера, поняла, что сильно обманывалась насчет немецкой ментальности.
   – Слушай, Жанка… Какого парня я сегодня подцепила, – восторженно воскликнула Вероника, вернувшись домой. – Ты только посмотри… – она вывалила из сумочки несколько пачек сигарет Rothmans с ментолом в красивых зеленых с золотом упаковках, коробку конфет и еще какую-то мелочевку. – Это все было куплено за просто так. За просто погулять. И что ты думаешь, кто это мне подарил? Немец! – Вероника почти выкрикнула последнее слово, видимо, желая обескуражить меня этой новостью. – Нет, это полное исключение из правил. Не мужик, а мечта. Добряк такой. Ты бы его видела…

   Вероника решила – Дитер именно то, что нужно. Или, как она любила говорить: «То, что доктор прописал!» Она сразу поняла, что сможет окрутить доброго немца, и, возможно, так бы и случилось… Но она привести жениха домой, и все ее планы сбились с пути. Она была много привлекательнее меня. Хоть и молодая, но рельефная, похожая на женщину. С тонкой талией, но при этом с широкими бедрами и увесистыми грудями. Вероника имела успех у мужчин, и знала об этом. Ей не могло и в голову прийти, что Дитер переметнется с нее на такой огрызок женщины, какой была я. В мою сторону если кто и смотрел, то или совсем уж ничтожные мужичонки, не имеющие шансов снять нормальную тетку, или вообще извращенцы какие-нибудь, которые любят секс с юными девочками или того хлеще – с мальчиками.

   Я выглядела цыпленком, едва вылупившимся из скорлупы – тонкие ручки-плети, впалая грудь с торчащими сосками и вечно испуганный взгляд. Волосы я стригла коротким ежиком, не желая возиться с мытьем и укладкой – их можно было и вовсе не расчесывать. Неприязнь к шампуням у меня осталась с детства, когда мать, мечтающая вырастить у дочери косы, мучила еженедельными промываниями в тазу. Предварительно она мазала мою башку яичным желтком, который никак не хотел смываться обычной теплой водой. В итоге мытье превращалось в настоящую экзекуцию. Мало того что в глаза лезла пена и невыносимо щипала, приходилось подолгу стоять, наклонив голову в три погибели, отчего нестерпимо ныла спина. С тех пор во мне воспиталась глубокая ненависть к длинным волосам.
   – Красоту ничем не испортишь, – иронизировала я сама над собой, считая себя таким уж серым мышонком, которого не украсили бы даже длинные волосы.
   С моей стрижкой и плоским, маловыразительным телом я мало напоминала женщину. Но, как оказалось, и такие воробышки, как я, привлекают внимание некоторых мужчин. Вероника тогда не знала об этом. И просчиталась.

   Лично мне не хотелось, чтобы Вероника вышла замуж и уехала в другую страну, хоть она и обещала по пьяни отписать на меня свою квартиру. Но даже в тяжелом сне я не могла представить себя одной в этой квартире.
   – Что я буду делать без тебя? – хныкала я каждый раз, когда на Вероникином горизонте показывался очередной кандидат в женихи. Но, обычно, надежды на брак рассеивались достаточно быстро, и я с радостью кидалась в объятия подруги, искренне успокаивая ее своими ласками. Казалось, она не сможет расстаться со мной, если я дам ей то, что не даст никто другой. И я выкладывалась по полной.

   В те времена я еще не понимала, что кроме любви, привязанности и чувств есть деньги, которые иногда перекрывают все это. Никогда я не стремилась к обогащению. Не носилась по магазинам в поиске новой тряпки. И считала свою жизнь с Вероникой вполне счастливой, но Веронике нужно было другое. Даже не деньги. Она тоже не была заклинена на достатке и роскоши. Как я поняла позже, Вероника просто хотела исчезнуть не только из ненавистной ей квартиры, но и из города… Из страны, которая воленс-неволенс доставила ей столько боли. Вероника считала, что эмиграция перенесет ее в другой мир, и она сможет начать жить по-новому. Просто жить, как живут сотни тысяч других женщин. Она мечтала найти нормальную работу. Завести собачку. Или взять ребенка из приюта. Ведь детей иметь ей не светило.

   – А я… Как же я? – ныла я, когда Вероника мечтала о переезде.
   – Да не плачь ты… Маленькая, что ли. Хотела жить в Москве. Вот тебе и Москва, вот тебе и квартира… Найдешь парня. Родишь детей. Ты же здоровая девка.
   Меня такая перспектива в принципе устраивала. Но только чисто теоретически. А практически я с трудом представляла, на что буду жить, пока этого самого парня найду. Да и с трудом мне давалась картинка близости с мужчиной. До сих пор по-настоящему я не переспала в полном смысле этого понятия ни с одним мужчиной. Пока сексуальное общение с противоположным полом ограничивалось осмотром пенисов. Кроме рвоты все это других позывов у меня не вызывало. Я старалась не думать об этом…

   Самым удивительным стало то, что мечта Вероники выйти замуж за иностранца реализовалась не с ней, а со мной, совершенно не желающей уезжать за границу на жительство. Некоторые считают, что если очень захотеть, то желание обязательно исполнится. Но как быть с теми, кто попал в реализованное чужое желание, о чем сам он и во сне не мечтал? Наверное, не все народные мудрости срабатывают. Или есть какой-то подтекст, невидимый на первый взгляд простому смертному. Вот я, например, не планируя заграничного мужа, с одного дня на другой стала немецкой женой. А Вероника, мечтающая, даже бредящая этим, осталась в Москве. В чем секрет? Сила мысли не перевернула реальность и не реализовала ее мечты. Но, может, нами руководит не сила сознательного желания, а что-то другое, более глубокое… Подсознательное, которое управляет нами без нашей на то воли и видимого желания.

   – Он хочет на тебе жениться, – устало плюхнувшись на диван, произнесла Вероника, вернувшись со встречи с Дитером. Ее вид был столь величественен и значителен, словно она провела переговоры на уровне глав правительства. Я смотрела на нее, открыв рот, как рыба на кухонном столе, увидевшая над собой занесенный клинок ножа.
   – Ты че… А как я с ним говорить буду? И вообще… – выдохнула я едва слышно, а к концу фразы голос перешел на шепот.
   Я преданно смотрела на Веронику, ожидая продолжения, будто считала, что она шутит или, передумав, скажет: «Ну и ладно, оставайся дома…», но Вероника взглянула на меня, как на внезапно заболевшую.
   – Как… как? Как все… Перестань болтать чепуху, – возмущенно закричала Вероника. – Я уже с ним обо всем договорилась. Это тебе не шутки. Он же капиталист! Ты что, дура? – Вероника смотрела на меня, вытаращив глаза, будто я сморозила полную ерунду. – Все, кончай нести бред! Завтра начнем собирать документы. Ты выиграла в лото свое счастье. Тебе завидуют тысячи, нет, миллионы баб… А ты… Ты… – Вероника заходилась возмущением. – Это же надо… Надо… Говорить она не сможет. Вы посмотрите на нее. А кто, спрашивается, тебя просит говорить. Дитер от тебя не этого ждет. Ему нужна жена, а не переводчица!

   Через несколько лет я узнала от Дитера, что он заплатил за меня Веронике откупную в виде приличной по тем временам суммы. Она заявила, что была вынуждена продать почку, чтобы прокормить младшую сестру, то есть меня, от неминуемой смерти. Он уже и не мог вспомнить все те ужасы, которыми кормила его Вероника, вымогая деньги, в качестве компенсации за потерянную кровинушку, ради которой страдала столько лет. Заложенная Вероникой квартира на фоне пожертвованной почки была сущей мелочью, но именно это сыграло свою роль, и добросердечный Дитер вывернул карманы, рассчитываясь за меня. Трудно сказать, кто из них врал больше. Дитеру верить тоже глупо. Он мог наговорить на Веронику. Ну, например, история с почкой вызывала большие сомнения. Вряд ли Вероника могла выдумать такую лабуду. У нас в те времена никто и не думал о таких жертвах. Да и ради чего нужно было продавать часть тела? Я же, вроде, пусть и не очень крупная, но здоровая девочка. Вероника и Дитер были два сапога пара. Они стоили друг друга. Вполне допускаю, что Вероника взяла-таки с немецкого придурка некоторую сумму. Но не думаю, чтобы она устраивала театр одного актера, разыгрывая сцены с почкой. Зная Вероничкин характер, не сомневаюсь, что она содрала с этого козла деньги, но сделала это, скорее всего, не таясь, а открыто торгуясь с ним. Никогда я не узнаю правды. Да и разве в этом дело? Какая разница, кто нажился на мне. Вероника, считающая, что должна компенсировать украденную мной ее заветную мечту в виде завидного жениха. Или Дитер, использующий меня, чтобы воплотить в реальность свою мечту… Вернее, свои извращенные задумки.

   Но тогда я ничего этого не знала. Я только плакала и плакала, боясь ехать в Германию, боясь секса с Дитером, боясь разлуки с Вероникой. Чего только я тогда не боялась. Всего, что угодно. Но на самом деле, как выяснилось чуть позже, боялась не того… Совсем не того, чего следовало бояться.

   Вскоре Дитер улетел домой, а Вероника устраивала мои дела с бумагами. Со стороны Дитера в период его отсутствия мне не грозила опасность сексуальных поползновений, и я успокоилась. Из моей памяти выветрились сальные глазки жениха, его мерзкие толстенькие пальчики, пытающиеся ощупать меня по максимуму. Через пару недель после отъезда Дитера из Москвы я забылась, а сам он не казался уж таким устрашающим и омерзительным. Казалось, времени впереди много, и я утихла, втянувшись в повседневность. Но часы тикали, стрелки щелкали, и, в конце концов, день «зеро» настал. Настал неожиданно, потому что я смогла заставить себя не думать о нем.
   – Ну, всё… Сядем на дорогу, – тихо произнесла Вероника, когда мы готовы были выйти из квартиры, чтобы ехать в аэропорт.

   Она не смотрела на меня, словно боясь, что сорвется. Ее уверенность, что я должна лететь в неметчину, таяла на глазах, как облачко дымящейся свечи. Я видела, вернее, чувствовала это. Хотелось закричать: «Вероничка, милая, разреши остаться!» Но что-то сдавило горло, и я молчала. Молчала, как обреченная.

   Вероника привезла меня в аэропорт, сунула в руки паспорт, билет до Франкфурта, повесила на плечо сумку с какими-то шмотками… И, чмокнув в щеку, быстро ушла. Я оглянулась ей в след, но она уже растворилась в людской массе. Оставшись одна в водовороте криков и шумов, я растерялась и даже рванула всем телом в сторону ушедшей подруги, пытаясь догнать, но кто-то случайно толкнул меня и я, сделав шаг вперед, оказалась за перегородкой…

   …перегородкой, разделившей мою жизнь на две части. Две совершенно отдельные части. Там осталась нищета в Иваново. Грязь в Москве. Зассанное кресло у Седого. И моя любимая Вероника тоже осталась там, в прошлой жизни. А тут, теперь, появилась фрау Пфайфер, чинная дама, лихо водящая «мерседес». Мужняя жена. Приличная женщина, вышедшая замуж девственницей. О чем мечтала моя мать. Причем не просто вышедшая замуж. А вышедшая замуж за иностранца. За богатого бундеса. О чем мечтала Вероника. И даже не мечтала моя мать.

   Обидно одно. Мать никогда не узнала, что ее непутевая дочь, исчезнувшая в водовороте жизни, воплотила ее розовую мечту в реальность и вышла замуж девицей. А Вероника, уверенная в том, что я украла ее мечту, никогда не узнала, что мечта оказалась дыркой от бублика. Вот это обидно… Потому что мне-то все это было таким безразличным, таким ненужным, таким пустым…

   4.
   Через три часа я вышла в аэропорту Франкфурта. Дитер стоял у выхода вместе с другими встречающими, с букетом роз, радушно размахивая цветами. Бордовые листочки разлетались вокруг него, но он продолжал яростно размахивать, не обращая внимания на листопад из лепестков. Дитер был рад. Он ждал и дрожал от предвкушения удовольствия.

   Увидев своего толстенького немецкого жениха, я даже обрадовалась. Он был единственным знакомым человеком в этом чужом, пугающем меня мире. Блестящие стекла витрин не радовали и не манили, а скорее пугали. Грохот, стоящий в аэропорту, глушил. Чей-то металлический голос, усиленный громкоговорителем, надрывался, объявляя воздушные рейсы, и рвал слуховую перепонку. Немецкая гортанная речь пугала. Почему-то вспомнились объявления типа: «Хенде хох!» или «Ахтунг, ахтунг!», за этим последовала другая ассоциация. Парень в форме со свастикой, подталкивая народ автоматом, строит ровные ряды, двигающиеся в сторону крематория. Откуда вдруг взялась эта мысль, не знаю. Видимо, насмотрелась фильмов про войну, благо их в моем детстве показывали предостаточно. И вот, сочетание страшных немецких слов, произнесенных через микрофон, дало такой результат. Я вздрогнула и остановилась. Страх переполнял, а ноги отказывались идти. Меня охватила оторопь, напрочь выбившая мозги из рабочего состояния. С трудом ступая по лакированному полу аэровокзала, я медленно продвигалась вперед в общем потоке пассажиров, вышедших из самолета. Словно под наркозом или под наркотиками. Взгляд тупо сверлил пространство, но я не видела ничего. Голова отказывалась соображать. Я шла, как овца, ведомая на заклание.

   И тут я увидела Дитера с его розами. В этот момент он действительно показался мне добрым Дедом Морозом, вышедшим из лесу, чтобы спасти Снегурочку. Конечно, было бы приятнее, если бы это был не Дед Мороз, а принц, явившийся освободить Спящую царевну. Но в моем случае я обрадовалась и Деду Морозу. Кинувшись к Дитеру, как к родному, я перешагнула ту грань неприязни к нему, которая не давала мне даже думать о нем без содрогания.

   Радость встречи с ним, ждущим меня, таким трепетным и милым, с розами в руке, перевесила страх остаться одной и беззащитной. Искренно радуясь ему, я прижалась, обвив руками его шею. Дитер немного опешил от моей бурной радостной реакции, похоже, не ожидая ее. Ведь в Москве я держалась с ним холодно, отстраненно. Почти никогда не улыбалась и не позволяла себя обнять. Но он быстро взял себя в руки, трижды приложился щекой к щеке, имитируя поцелуй, чмокая воздух:
   – С приездом, добро пожаловать… – бодро произнес Дитер, отстранившись, но все еще придерживая меня за плечи.
   Наверное, хотел рассмотреть в моих глазах, искренняя ли моя радость или я играю роль. Но, видимо, убедившись, что я реально довольна, снова крепко прижал к своей груди, вернее, к животу… В такой позе мы простояли несколько секунд, показавшихся мне часом. Меня душила тяжесть чужого тела, а горячее дыхание, смешавшееся с запахом одеколона, вызвало тошнотворное ощущение в носу. Дитер подхватил брошенную на пол сумку, и мы направились к машине.

   Дом Дитера, по нашим понятиям того времени, показался мне настоящим дворцом. Ну, не то чтобы дворцом, но на особняк или, как у нас любят говорить, виллу он тянул точно. Я долго бродила из комнаты в комнату, не понимая, на фига одному человеку столько всего.
   – Смотри-смотри, детка, – суетился взволнованный Дитер, – вот это холл, это кухня-столовая, а это столовая…
   – Не поняла… Зачем столовая, если и кухня достаточно большая, и тут тоже стоит стол… – вставила я.
   – Ну, как же, деточка, в кухне стол для меня… Ну, то есть для нас. А столовая – для гостей.
   В комнате, которую Дитер обозвал столовой, действительно стоял огромный деревянный стол, вокруг которого выстроились двенадцать стульев. В этом помещении вдоль стен стояли небольшие то ли комоды, то ли шкафы. Они все были невысокие, до середины бедра. На них красовались вазы с фруктами, бронзовые статуэтки, настольные лампы. На стенах висели картины. И одно овальное зеркало в металлической раме с виньетками.
   – Столовая… – подумала я, едва не раскрыв рот от удивления.

   Потом мы прошли в другую большую комнату, по моим представлениям, являющейся гостиной. Она была предназначена для отдыха, а не для еды. Поэтому стола в ней не было, вернее, был, но не стол для еды, а невысокий журнальный столик, хотя «столиком» это сооружение назвать сложно – мраморные с завитушками тяжелые ножки венчала столешница из толстого стекла. Почему-то не вдоль стен, как принято у нас, а в центре стояли диваны. Один огромный, по бокам от него два поменьше. Но и эти маленькие были больше того, который купила мать перед моим отъездом. В углу комнаты был встроен камин, в котором пощелкивали дровишки.
   – Для уюта, – пояснил Дитер, довольный произведенным впечатлением. На стене висел телевизор таких размеров, каких я до сих пор в своей жизни не видела. Но больше всего меня потрясло другое. Одна стена этой комнаты была стеклянной. Вернее, это была стена, состоящая из стеклянных дверей, которые раскрывались гармошкой, и комната оказывалась как бы вовсе без стены. Открывался вид в сад. Перед домом расстилалась ухоженная лужайка. Зеленая травка, идеально выстриженная, создавала впечатление, что это вовсе не трава, а ковер. Чуть поодаль росли огромные ели.
   – Нравится? – спросил, довольный произведенным впечатлением, Дитер.
   – Н-да… – зачарованно промямлила я, любуясь прыгающими с ветки на ветку белками.

   В возбуждении от перелета, от волнения встречи, я не заметила, как пробежало время. Я даже забыла про свою сумку, которую Дитер куда-то отнес, пока я блуждала по комнатам его дома. Вечером он предложил поужинать торжественно в большой столовой.
   – Ой, туда носить все… А потом убирать, – сказала я.
   – Деточка, это тебя не должно волновать, – улыбнулся он.
   Я слышала чьи-то шаги, позвякивание посудой, но не придала этому значения. Мы сидели, утонув в диванах, и пили мартини. Тогда впервые я попробовала мартини с зеленой оливкой.
   – Господин Пфайфер, ужин подан, я накрыла, – раздался приветливый голос. Дитер обернулся:
   – Спасибо, Дженни, идем, – и, чуть нагнувшись ко мне, шепнул, – это моя помощница по дому. Она готовит, убирает…
   – Но теперь я могу это делать… – заикнулась я.
   – Ну что ты, деточка, – Дитер погладил меня по руке, – ты не должна тут ничего такого делать. Твое дело… – он замолчал, задумавшись, и добавил, – слушаться папочку.
   Я решила, что не совсем его поняла, потому что мой немецкий, который я к тому времени выучила, еще не отличался богатством лексики. Переспрашивать же, уточнять, что Дитер имел в виду, не хотелось. Да и не сильно важно, что он там себе думает, разве нет? Я приехала исполнять его желания. Ведь я жена Дитера, а жена должна… Ну, в общем, в голове у меня копошилась всякая ахинея, которую я успела нахватать неизвестно от кого и неизвестно когда. Может, и от матери…

   Дитер провел меня в столовую. Я едва сдержалась, чтобы не ахнуть от восторга. Огромный стол, рассчитанный на двенадцать персон – прям, для дворцового приема – сервированный на двоих, смотрелся еще величественнее. Заранее приготовленная домработницей и поставленная на стол еда стояла на мраморных пластинах, под которыми светился огонек свечей – чтобы не остывала. До глубины души впечатлило то, как Дженни декорировала стол – кроме тарелок, ваз, супницы, бокалов – то есть того, из чего люди едят и пьют, – с обоих концов стола стояли свечи в стеклянных домиках, вокруг которых вились живые лианы. На вазах с фруктами тоже лежали розы, но без ножек, только головки бутонов. Между тарелками она расставила еще множество свечей разных размеров и формы – от обычных высоких и длинных до круглых или вырезанных в форме фигурки животного. Пока мы ужинали, Дженни почти не появлялась. Только пару раз зашла сменить тарелки. И в конце трапезы подала сладкое, не промолвив ни слова. Она коротко глянула на Дитера, тот улыбнулся, едва скривив губы… И тут же появилось блюдо с кусками торта и хрустальные вазочки с мороженым, украшенным вишенками и вафельными палочками.

   Возбужденная всем происходящим, я толком не рассмотрела тихо тенью мелькающую Дженни. Это была женщина приблизительно возраста Дитера. И внешне на него похожая – невысокая, полненькая, с круглым лицом и вздернутым носиком. По моим представлениям, совсем не похожая на немку. Но, как я потом поняла, немки и немцы бывают разными. Как, впрочем, и русские, и англичане с сербами. Вот даже евреи, которые в России обычно были чернявыми и кудрявыми, с обязательной горбинкой на носу, оказалось, тоже бывают блондинистыми и курносыми.

   Я чувствовала себя баронессой. Нет, правда, просто забыла на какое-то время, кто я. В голове будто включилось другое измерение времени и пространства. Дитер не доставал меня с разговорами, он понимал, что с моим немецким все равно сильно не пообщаться. Спросил лишь про полет, про погоду в Москве, уточнил, люблю ли я лангустов и не хочу ли сходить на выставку плакатов, которую привезли из Лондона. Про погоду я рассказала без проблем, так как перед самым отъездом учила тему о погоде. Поэтому выдала вполне связный текст: «…в Москве хорошая погода, облачно, но без осадков. Ожидается потепление и грозовые дожди». Что-то типа этого… Про полет я лишь сказала: «Спасибо, все было прекрасно». А вот с лангустами вышла проблема. Я не могла сообразить, о чем он спрашивает, потому что не знала, что такое лангусты ни по-немецки, ни по-русски. Дитер попытался объяснить, я поняла, что все равно не въезжаю, и просто закивала головой: «О, да, конечно». Что «да» и что «конечно» он уточнять не стал. В вопросе же про плакаты я услышала слова «выставка» и «музей» и не стала переспрашивать, сразу активно закивала: «Очень хочу»…

   От вкусной еды, приятного аромата, идущего от свечей и цветов, от спокойной атмосферы, в полном умиротворении я растеклась по удобному креслу. Казалось, я выиграла билет в лотерею, попала в нереальную действительность, и вообще все это происходит не со мной, а я смотрю фильм из жизни капиталистов. Я почти не слышала, что говорит Дитер, идиотски улыбалась ему и постепенно проваливалась в сон – после перелета, массы впечатлений, страхов и волнений, которые пришлось пережить в тот день, я была больше ни на что не способна…
   – Ну, что деточка, пойдем ложиться…
   Я вздрогнула.
   «Ну, вот… Час расплаты пришел», – подумала я, поднимаясь, и, ни слова не ответив, покорно последовала за Дитером.
   Мы поднялись на этаж выше.
   – Вот ванная, а тут спальня. Твоя сумка там… Но мы завтра все тебе купим… А сейчас иди помойся и в кроватку.

   Я проторчала в ванной, наверное, час. Мысль о том, что сейчас придется лечь с Дитером в одну кровать, приводила в ужас. Рассчитывать, что это не произойдет, было бы глупо. Ведь я приехала выходить за него замуж, а не для того, чтобы вести хозяйство и мыть посуду вместо его Дженни. Даже лежа в огромной ванне, в которой тихо бурлила теплая вода, я не могла до конца расслабиться и получить удовольствие. Дверь в комнату я не заперла, посчитав это неприличным, и каждую секунду ожидала, что явится Дитер. Но он не только не пришел, но ни разу не заглянул ко мне, за что я в глубине души была ему благодарна, сочтя это за жест приличия хорошо воспитанного человека.

   – Накупалась, деточка… Давай-ка ложись, – ласково сказал он, когда я вышла в коридор.
   Дитер был в длинном, почти до пола, махровом халате красивого темно-вишневого цвета. На правом нагрудном кармашке золотой тесьмой была вышита буква D. Я уставилась в эту букву…
   – Ну же, иди сюда… Это твоя комната… Будешь спать тут. А моя спальня дальше по коридору. Если будет страшно, можешь прийти ко мне, вон та дверь, напротив… Ты устала, надо ложиться. Да и у меня был сложный день…
   Он выговаривал слова медленно, памятуя о том, что я плохо понимаю по-немецки.
   – Опа-на, – хлопнуло в моей голове. – Повезло. Действительно выиграла лотерею. Зря психовала. А дядька-то с пониманием… Или правда импотент, и я ему сто лет сдалась.

   Когда я улеглась на широкую кровать, застеленную чистым шелковым бельем, утонув в толстом, но легком одеяле, зашел Дитер. Глубокий ворс ковролина не пропускал шороха шагов. Дверь тоже открылась беззвучно. Он возник буквально в двух шагах от кровати, как демон из облака. Я уже прикрыла глаза, проваливалась в сон…
   – Ну, как постелька? – услышала я тихий голос Дитера и опомнилась.
   Он стоял рядом с кроватью и улыбался. Улыбка мало походила на улыбку папеньки.
   «Ага, добренький…» – подумала я, сжимаясь от дурного предчувствия и натягивая к подбородку одеяло, словно оно могло спасти.
   Дитер продолжал стоять и смотреть на меня.
   «Сейчас начнется, – метнулась в голове леденящая мысль. – Странный все-таки… И эта Дженни, которая будет всегда, как он сказал. Может, это его жена? Господи… Куда я попала…»
   В голове понеслись самые ужасные мысли и предположения.

   Дитер протянул руку, погладил меня по голове и, наклонившись, чмокнул в лоб.
   – Спокойной ночи, деточка, – сказал он и также тихо удалился.
   – Ничего себе… – подумала я, облегченно выдохнув, как только за Дитером затворилась дверь. – Странный какой…

   5.
   Прошло несколько дней. Дитер заботился обо мне, как о ребенке – сюсюкал, предлагая вкусности в дорогих ресторанах, покупал шмотки и безделушки в престижных бутиках. Вечером чмокал в лоб и уходил в свою спальню.

   Нет слов, меня все это устраивало. Но я должна была разобраться – с чего бы это? В конце концов, я решила, что он импотент. Это открытие объясняло кое-что, но не все.
   – Нет, что-то тут не так… На фиг тогда ему на мне жениться? – рассуждала я, прикидывая варианты. – Чтобы обзавестись куколкой, которая будет украшать его и которой можно гордиться перед друзьями, нужно было везти Веронику, а не меня.

   Спокойная жизнь под «папочкиным» крылом усыпляла, и я потихоньку привыкла к роли дочери и почти перестала анализировать ситуацию.
   – Какая, черт возьми, разница, почему он на мне женился и при этом спит в другой комнате? В каждой избушке свои погремушки… Разберусь когда-нибудь, – решила я и почти забыла о терзаниях и сомнениях. Дни бежали, я расслабилась окончательно.

   Дитер любил ходить со мной в бутики, где продавщицы суетились, поднося платья и кофточки. Я примеряла все это в закрытой кабинке, занавешенной тяжелой шторой. Сам он в это время чинно сидел в глубоком кресле, попивая кофе и наблюдая за сменой нарядов. Я выскакивала из кабинки, становилась в позу модели, выставляя ножку вперед или прохаживаясь перед мужем, как по подиуму. Он наблюдал за представлением, поощряя мои чудачества – то громкими хлопками в ладоши, то комплиментами моей неземной красоте. Я, конечно, понимала, что это все не так, но все же это доставляет удовольствие, что ни говорите.

   – У вас прелестная дочь… Чудесная девочка, – однажды сказала продавщица, видимо, желая польстить выгодному покупателю.
   – Спасибо, – горделиво отозвался Дитер.
   Меня удивил его ответ.
   – Почему Дитер не сказал, что я не дочь, а жена? – подумала я, радостно наблюдая, как продавщица складывает отобранные шмотки в пакет. – Может, он стесняется нашей разницы в возрасте? Так должен бы наоборот гордиться…
   Вопросы мелькнули и исчезли. Дитер ласково потрепал меня по щеке, легонько хлопнул по попке, как это мог сделать отец дочери-подростку, и пошел к кассе оплачивать купленное.

   – Дитер, почему ты не сказал этой женщине в магазине, что я твоя жена? – все же спросила я его, уютно расположившись с пакетами на заднем сиденье машины.
   – Ты слышала? – спросил он, ничуть не смутившись, – а почему нет? Называй меня папа или лучше «дэд». Многие жены так называют своих мужей… Ничего плохого в этом нет. Или…

   Я бы не сказала, что знала таких жен. Тем более много. Но одну вспомнила. Это была знакомая Вероники, иногда забегавшая к нам выпить «рюмку кваса» и поболтать. Правда, пила она не рюмку, а кружку и не квас, а водку. Я даже толком не помню, как ее звали. По-моему, Лиза. Так вот она действительно говорила, засидевшись у нас:
   – Ой, пора валить на хауз… Поздно уже. Папик и так будет злиться, что я под градусом. Если припрусь после двенадцати, может и задницу надрать…
   – Вероника, а что, у Лизы и правда папаша такой строгий? – наивно спросила я, когда Лиза уехала.
   – Да не знаю, какой у Лизки папан, – зевнув, ответила Вероника, – это она своего мужа-кормильца так кличет. Он у нее лучше любого отца. Кормит-поит-одевает. Ни о чем девке думать не надо. Правда, дрючит ее, как сидорову козу.
   – Бьет, что ли? – в ужасе спросила я.
   – Да почему сразу бьет? Держит в строгости. Ну, чтобы она ни шагу в сторону… Что ты хочешь? За все нужно платить.
   Я вспомнила про Лизку и ее папика и успокоилась. Действительно, иногда так называют мужей. Особенно когда те содержат и балуют свою слабую половину. Позже это стало популярным в России, ну, то есть выходить замуж за взрослых и обеспеченных дядек, которых девчонки стали называть папиками.

   Постепенно волнения улеглись окончательно. Я успокоилась и уже не вздрагивала, когда Дитер заходил пожелать «спокойной ночи». Послушно подставляла свой лоб для поцелуя и, осмелев, иногда в благодарность за какие-то покупки радостно обхватывала его за шею.
   – Довольно-довольно, – говорил он, но я видела, как ему приятны порывы бескрайней благодарности.

   Вопросы, бередившие душу, отошли на задний план и почти не посещали меня. Я почувствовала себя увереннее и стала капризничать, как и положено любимой дочери.
   – Папуль, купи мне эту заколку. Ну, вон ту… С камушками, – гундосила я, требуя третью заколку за эту неделю.
   – Хватит… У тебя их достаточно много, отвечал Дитер.
   – Ну, папуль, ну, пожалуйста, посмотри, какая она красивая. У меня такой нету-у-у-у…
   Вся эта сценка происходила на глазах продавщицы, и Дитер, с напускной серьезностью, обращаясь к ней, как к взрослому, говорил:
   – Чего только не сделаешь для дочки… – и покупал очередную заколку, майку или сумочку.

   6.
   Но однажды…

   В тот день стояла невыносимая жара, а Дитер таскал меня с одной деловой встречи на другую. Сначала я послушно сидела в кафе или вестибюле здания, куда шел Дитер по своим делам, но, в конце концов, мне все это дико надоело, и я стала хныкать и хандрить.
   – Дитер, ну сколько можно, – пропела я, не выдержав, – сказал, что не долго, а сам… Хочу мороженое…
   – Меня ждут, потом… – коротко бросил он, но я разошлась и, схватив его за рукав, заныла:
   – Хочу домой, хватит, я устала… Мне жарко…

   Я стояла около машины, из которой только что вылезла. Дитер глянул на меня, потом оглянулся, будто искал кого-то… И снова посмотрел на меня, явно раздражаясь. Я начала скулить не на шутку, требуя везти меня домой. Грубо толкнув, он посадил меня на заднее сиденье машины. Я не успела ахнуть, как щелкнул замок. Дитер ушел быстрым шагом в сторону представительного господина. Они подали друг другу руки и скрылись в здании. Я просидела в закрытом салоне «мерседеса» почти два часа. Машина была очень высокого класса с кучей всякий примочек, заказанных Дитером в дополнение к тому, что сделано заводом-изготовителем. Одним из них было умение машины перекрывать двери и окна так, что их нельзя было открыть ни снаружи, ни изнутри.
   – Это блокировка, она для того, – объяснял Дитер, радостно демонстрируя новшество, – чтобы если все-таки влезут воры, вылезти не смогли бы.
   Теперь в мышеловке оказалась я. Через два часа я была на грани глубокого обморока. Скорее всего, так бы оно и случилось. Мысли уплывали легким дымком. В глазах засверкали чертики.
   – Во, галюники, – мелькнула мысль, и я начала валиться на бок.

   Вскоре вернулся Дитер и, ничего не говоря и даже коротко не глянув в мою сторону, завел машину. Я услышала, как загудел мотор, и открыла глаза, оставшись лежать на мягком кожаном сиденье.
   «Злой какой-то, накрыло…» – думала я, решив не выступать. – Ладно, отойдет…
   Но пытка удушьем, устроенная мне мужем, была не главным наказанием в тот день.

   Так и не проронив ни слова, ни во время обратной дороги, ни пока мы ужинали, он, не поднимая глаз, наконец, выдавил:
   – Иди мойся и быстро в спальню… Я сейчас приду к тебе.
   Мне не понравился тон, каким было это сказано. Но беды я не ожидала.
   – Подумаешь, мороженого попросила, – рассуждала я, обмываясь под душем. – Но ведь он и правда мог не таскать меня по городу. Наверное, был тяжелый день, вот и срывается теперь, – попыталась успокоиться я.

   Скользнув тенью по длинному коридору, я юркнула к себе и нырнула в постель. В доме стояла тишина. Укутавшись одеялом, я ждала… Но он не приходил, и я задремала, считая, что пронесло. Сквозь полудрему я скорее чутьем ощутила, что в комнату зашел Дитер. Полы спальни, устеленные мягким ковровым покрытием, не пропускали звуков, и он частенько оказывался около моей кровати неожиданно.

   Щелкнул выключатель, сверкнул яркий верхний свет. С трудом я разлепила веки и, щурясь уже привыкшими к темноте глазами, непонимающе посмотрела на него. Он выключил свет. Комната снова погрузилась в полумрак – горел только слабый ночник. Я скорее расслышала, чем увидела, как он поставил стул и уселся на него…
   – Встать! Слышишь? Встать! – неожиданно крикнул он высоким фальцетом, срываясь до визга.
   Я не на шутку испугалась и подскочила с кровати, как ошпаренная.
   – Подойди ко мне. Ближе! – скомандовал супруг. – Ты сегодня вела себя отвратительно. Слышишь? Нет, ты не слышишь… Ты ничего не слышишь, мерзавка. Ты просто не желаешь слушать! Встань на колени.
   Я продолжала стоять.
   – На колени, дрянь, – он опять кричал.
   Я плюхнулась на ковер.
   – Так, хорошо, – успокаиваясь, произнес Дитер, – ближе… Еще ближе…
   В такой позе передвигаться было непросто, но я поползла в его сторону, пока не уперлась лбом в его колени. Он, как всегда, приходя ко мне в это время, был в своем длинном халате. Но теперь, когда он сидел, халат разъехался в стороны, оголив широко расставленные ноги. Я оказалась между них.
   – Сегодня ты не слушалась папочки. Совершенно невыносимая девчонка, мерзавка… – шипел Дитер, наклонив ко мне красное лицо. – Я должен тебя проучить, ты плохо воспитана. Слышишь, дрянь?!

   Я стояла на коленях, глядя в ковер между его ног. Он схватил меня за волосы и поднял голову – теперь мы смотрели друг на друга. Он нагнулся, и я почувствовала жар… А из его ноздрей, казалось, вот-вот рванет дым, как из под сорвавшейся с кастрюли крышки. Мой дражайший муж взбесился не на шутку. Это стало ясно, и меня окатило волной страха.
   – Дрянь, непослушная дрянь! – снова заговорил он. – Постой, я научу тебя слушаться…
   Дитер говорил и говорил, постоянно повышая голос, тем самым накручивая себя.
   – Да он разыгрывает строгого папашу, – догадалась я, немного расслабившись. – Придурок! Вошел в роль и забыл из нее выйти…
   – Ты должна просить у меня прощения… Ну, проси… – тем временем заявил Дитер, наконец, ослабив хватку.
   Игра заходила слишком далеко и я, решив перестать ему подыгрывать, ловко вывернулась, мне удалось подняться. Я раздраженно сказала:
   – Оставь, Дитер… Плохо вела… А ты… Запер меня в такую жару… Да я чуть концы там не отдала… Идиот…

   Я стояла рядом с мужем, подбоченившись, и возмущалась. Дитер, не вставая со стула, с силой дернул меня за руку, отчего я снова рухнула на пол.
   – Не Дитер, мерзавка. А папа… Сколько можно повторять? За это ты ответишь по полной, – сказал он совершенно спокойно и глядя мне в лицо.
   Пренебрежительно цыкнув, я дернулась, пытаясь снова подняться на ноги, но муж крепко держал меня за плечо, придавливая к полу. Несмотря на то, что он не был крупным мужиком, я не могла соревноваться с ним в борьбе. Вырваться из его рук не представляло никакой возможности для меня.

   – Ах, ты еще будешь огрызаться, – недовольно проронил он и рванул за ворот тонкой шелковой ночнушки, ткань которой с треском разорвалась до самого подола. Рубашка, превратившись в два куска ткани, легко слетела с меня и упала на ковер. Однако я ловко вывернулась, оказавшись к мужу спиной… И почувствовала резкую боль. Он хлестнул меня кожаной плеткой.

   Все еще не веря в происходящее, я обернулась, пытаясь что-то сказать, но Дитер хлестнул снова. Конец плети полоснул лицо, рассекши бровь. По коже потекла горячая капля. Я с ужасом смотрела на мужа. Он продолжал сидеть, улыбаясь.
   – Что? Не нравится? Так будет всегда, когда ты не будешь слушаться… проси прощения, дрянь!
   – Дитер, я же…
   Он не дал договорить. Плеть взметнулась и теперь уже дважды стегнула меня по телу. Автоматически, желая прикрыться, я сжалась и отвернулась, подставляя спину… Плеть прошлась по спине… Я рухнула на пол.
   – Встань на колени, – спокойно сказал Дитер. – Делай же то, что тебе говорят… – чуть повысив тон, сказал он, видя, что я не шевелюсь. Не придуривайся, я вижу, ты слышишь меня прекрасно, ну же…
   Я приподнялась и подползла к Дитеру.
   – А теперь… Что хорошая девочка должна сказать теперь? А?
   Я стояла на коленях между его широко расставленных ног.
   – Смотри мне в глаза…
   Я подняла голову и посмотрела.
   – Вот, хорошо, теперь говори… Ну же, не зли меня, проси прощения.
   – Дитер, прости… – начала было я жалобно, как только умела.
   Муж тут же отвесил мне звонкую пощечину, от которой в голове все перевернулось:
   – Не Дитер, а папочка, стерва, папочка, сколько можно повторять, – снова разъярился он.
   – Папуля, прости, я больше не буду, – запричитала я.
   – Хорошо, умница… Еще проси… Говори…

   Я вдруг заметила, что одна его рука, спрятанная под халатом, стала активно двигаться. Он двигал все сильнее. А говорил все бессвязнее:
   – Давай… Говори… Ну… – обрывочные слова перемежались со стоном.
   – Прости, не буду больше, – тихо говорила я, но, по-моему, он уже не слышал.
   Рука стала дергаться с остервенением, он захрипел. Пояс, сдерживающий фалды халата, развязался… Перед самым моим носом была та самая рука, в которой был зажат член… Вверх, вниз… Вниз, вверх… Я замерла, не зная, что делать. И в этот момент прямо мне в лицо брызнула сперма.

   Дитер еще какое-то время продолжал сидеть, словно в беспамятстве. Я тоже замерла, стоя на карачках, даже боясь стереть с себя липкую вязкую массу. Меня сковал ужас и от боли, и от мерзости произошедшего. Спина болела, на щеке запеклась вытекшая из разбитой брови кровь. Наконец, он открыл глаза… Небрежно пнув меня ногой, отчего я рухнула, как ватная кукла, встал, запахнул халат и, ни слова не говоря, вышел из спальни.

   7.
   Всю ночь я не могла заснуть. Тело ныло, лопнувшая от удара кожа, саднила. Но больше этого, меня беспокоили мысли. Я не могла понять, что случилось, почему Дитер так себя повел. Ведь он действительно меня любит. А как еще я должна понимать? Он балует меня, как не баловал никто. Даже Вероника не носилась со мной так. Дитер ни в чем не отказывает мне. Разве это не любовь?

   Утром за завтраком Дитер вел себя, как обычно – был внимателен, опять сюсюкал, правда, опуская глаза, стараясь не смотреть в мою сторону. Когда мы переместились на диваны, чтобы выпить по чашечке кофе, он, тупя взор, взял меня за руку.
   – Деточка, прости… – забормотал Дитер. – Я был вчера не в себе. Ты должна меня понять. Мне трудно… Я переутомляюсь…
   Он говорил и говорил, пытаясь что-то объяснить. Все это было не объяснением, а отговорками. Но почему-то я ему поверила. Он звучал так искренно, так душевно…
   – Ну, скажи, ты не сердишься больше?
   Я молчала.
   – Яночка, детка, хочешь, мы сегодня же поедем в Париж… Ты давно просила посмотреть представление в «Мулен Руж». Хочешь?
   – Правда, поедем? – обрадовалась я, мгновенно забыв, что собиралась обижаться. Он понял, что я простила.

   Но через пару месяцев Дитер повторил экзекуцию. Он ворвался в мою спальню, сверкая воспаленными глазами, и я сразу догадалась, что предстоит повторение Варфоломеевской ночи. Я зажалась в углу огромной кровати, сцепив руки замком на животе. Зубы выстукивали узорчатую восточную вязь, предчувствуя неладное. Но Дитеру явно нравилось мое униженное и испуганное состояние. Добрый и сюсюкающий в дневное время папочка ночью превращался в садиста.

   Много позже я поняла причины его поведения. Дитер хоть и получил от отца наследство, занять достойное место в жизни не смог. Страстно любившая его мать растила из него избалованного неженку. А жестокий и сильный отец, наоборот, пытался перебороть материно воспитание и сделать из сына личность, для чего нередко бил и наказывал мальчика, считая, что такое воспитание сделает из него настоящего мужчину. Дитер вырос не мужчиной, а уродом. Самым настоящим моральным уродом. Он вечно всего боялся. Был улыбчивым и тихим. Не мог сказать слова на людях, ночами отыгрываясь на мне.

   – Иди-ка сюда, – грозно говорил Дитер, сидя в глубоком кресле девятнадцатого века, обитом новым шелком в розовый цветочек, и поигрывая плеточкой, – ну… сказал, иди…

   Я знала, что сейчас меня будут бить, но шла. Любое неповиновение могло окончиться куда хуже, чем планировалось. Хотя кто знает, планировал ли что-то Дитер или его сцены разыгрывались спонтанно. Я подходила к нему, и он начинал отчитывать меня за какие-то придуманные провинности. Сначала я не понимала, что происходит, и отказывалась от приписываемых мне проступков.
   – Нет, Дитер… Нет, я не говорила соседке, что ее сын кричал вчера в парке… Нет… Поверь мне, не говорила я…
   Но Дитеру только и нужно было увидеть меня растерянной и испуганной. Он больно хватал меня за руку и тянул на пол.
   – А теперь… Теперь встань на колени, – приказывал он, когда я рушилась на ковер у его ног. – Проси прощения, я жду…
   В то время, когда я ныла и просила меня простить, он разъяренно драл свой член. Дитер не прятал руку под халатом, ему нравилось, что я вижу, что он делает. Чем более униженно я стонала, тем быстрее вставал его член.

   Однако обычно только моими мольбами о прощении дело не заканчивалось. Дитер продолжал выговаривать, излагая свои претензии, довольный моим униженным видом.
   – Сама снимешь рубашку или…
   Я безропотно стаскивала рубашку.
   – А теперь ложись, я буду тебя пороть.
   Я укладывалась ему на колени, подставив тощую задницу, и он шлепал ее ладонью, приговаривая:
   – Папочку надо слушаться, надо слушаться…
   Он хлестал с силой, я бы даже сказала с остервенением, пока не уставал. Иногда я не выдерживала и вырывалась, пытаясь убежать. Тогда начиналась самая любимая игра Дитера. Он стегал длинной плеткой, пытаясь дотянуться до меня.
   – Иди ко мне, дрянь, иди… Будет хуже, слышишь, дрянь, – причитал он, оставаясь сидеть.
   Когда я подползала к нему и умоляла простить, Дитер, довольный «уроком», говорил:
   – Вот видишь, деточка… Надо было сразу понять, что так вести себя нельзя… Я сделаю из тебя человека. Ты будешь делать так, как хочет папочка.
   Он даже начинал меня гладить по голове, утирать слезы с лица, нередко слизывая их языком. Потом усаживал на колени, как маленького ребенка и начинал качать.
   – Вот, крошечка моя, смотри-ка, как ты помещаешься у папочки на коленках… Девочка моя… Будешь себя вести хорошо, не будет тебе порки… Я же люблю тебя… Хочу тебе только добра.

   Обычно эти игры, которые скорее были приступами сумасшедшего, заканчивались тем, что он кончал, выпустив струю спермы мне в лицо. Практически все время, пока происходил акт воспитания, он наяривал, возбуждая себя своей рукой. Иногда ему хватало этого, и он кончал, как говорится, ручным способом. Но иногда, когда в поисках укрытия от ударов, я пряталась в шкаф или под кровать, он в возбуждении вскакивал с кресла и, вытащив меня, ставил на колени в позу собаки. Пристроившись сзади, одной рукой оттягивал мою голову назад, ухватив ее жирными пальцами за волосы, другой вводил в меня свой толстый короткий член, как я поняла, функционирующий только после таких сцен.

   Но каждый раз на утро он вел себя точно также, как и после первой экзекуции. Он снова, опустив голову, пытался объясниться и просил извинения. С каждым разом я становилась более неприступной, не желающей прощать. И он с все большим унижением вымаливал мою милость. Когда однажды после очередной порки, не выдержав, я в бешенстве стала собирать чемодан, он упал на колени, плакал и клялся, что готов сделать для меня что угодно, лишь бы я его не оставляла.

   Когда я немного успокаивалась, он, пытаясь меня разжалобить, рассказывал, как сильно доставалось ему от отца. Как зверски тот его избивал. Как однажды Дитер видел, как насилует его отец их кухарку. Она извивалась и просила пощады, а тот хлыстал кнутом, пока женщина не упала. Тогда отец приподнял ее, она опиралась руками на пол, а он… В общем, все, что Дитер делал со мной, он насмотрелся в детстве. Наслушавшись его рассказов, я начинала жалеть его и плакать вместе с ним. Дитер мог быть жестоким, похожим на маньяка, с остервенелым взглядом, а мог быть мягким, ничтожным и жалким. Он был сумасшедшим. И я сходила с ума вместе с ним.

   После яростных сцен и избиения, как только я приходила в себя, мы ехали в Париж или Рим, в Барселону или Мадрид, и там он покупал мне туфли от Prada, заколки от Swarovski, водил в лучшие рестораны и я… Я прощала его. Ну, может, не прощала, а просто отодвигала боль на задний план, старалась не думать, не держать в себе обиду и злость, потому что у меня все равно не было выбора. Я должна была или не думать о злом Дитере, или… повеситься. Вот и весь мой выбор.

   Каждый раз после избиения Дитер превращался в послушного и мягкого. Такого, каким его хотела видеть мать. Он боялся ее не меньше отца. Боялся и ненавидел. Однажды я поняла и это…

   8.
   Детей у меня не было. Не знаю, почему, но организм не срабатывал, хотя я не предохранялась. Возможно, тому, кто властвует над нами сверху, не хотелось давать малыша такой женщине, как я. Может быть, он считал меня плохой матерью. Может, наказывал за что-то. А, может, награждал. Кто знает.

   Но, не имея своих, детей я любила и с радостью играла с ними, если предоставлялась возможность. Как-то гуляя в парке, подставляя лицо первым солнечным лучам, я увидела женщину с двумя крохами. Детки напоминали ангелочков, сошедших с рождественской открытки. Они катались на «лодочке», отталкиваясь ножками от земли и взмывая вверх. Каждый раз тот ребенок, который поднимался, заливался хохотом, будто его щекотали. Дети привлекали внимание прохожих и своим очаровательным видом, и своей непосредственностью. Многие оборачивались, поглядывая на них. Я сидела на скамейке, радуясь солнышку. Рядом со мной сидела женщина – мать детей. Она наблюдала за своими чадами, умилительно улыбаясь.
   – Какие ангелочки, глаз не оторвать, – не выдержала я, заговорив. – Думала, такие бывают только в фантазиях художника.
   Как любая мать, гордая за своих детей, женщина поблагодарила за добрые слова. Мы разговорились и после этого, встречаясь в парке, здоровались на правах знакомых. Женщину звали Анной и, хотя она была немкой, мне импонировало, что у нее русское имя.

   Встретившись несколько раз на прогулке, я пригласила немку в гости на кофе. Скучая и не зная, как себя развлечь, я решила поболтать с новой приятельницей, а заодно поиграть с детьми. Кроме этого, положа руку на сердце, должна признаться, у меня была еще одна причина. К нам каждый день приходила Дженни, чтобы убрать и приготовить обед. Об этом всего пару лет назад мне даже не мечталось. А теперь приходящая уборщица стала моей повседневностью, к которой, правда, я не могла привыкнуть. Мне хотелось хоть перед кем-то покрасоваться собственной прислугой. Пусть к этой Анне тоже является женщина протирать пыль со шкафов. Не важно. Важно то, что и у меня она есть.

   Дитер в те дни много работал, я много времени была предоставлена сама себе. Поэтому и гуляла частенько в парке, и охотно общалась с Анной и ее девочками. Они смешно выговаривали первые слова, рассматривали меня, как рассматривают новую куклу. Анна сначала отказалась, но после того, как я настойчиво повторила приглашение, согласилась. Дитеру я решила не говорить о визите новой знакомой – кто знает, как он отнесется. А по сути, подумаешь, зайдет женщина на кофе… Когда мы закончили бранч, неожиданно явился Дитер. Я сразу заметила, как на его скулах задергались желваки. Приветливо поздоровавшись с Анной, он ушел в свой кабинет.

   Однако я сразу поняла, что сегодня получу по заслугам. Дитер был разъярен, взгляд красноречиво говорил о его состоянии, несмотря на улыбку, отпущенную гостье. Вечером он кричал, требуя ответа, почему я пригласила эту тварь к нам в дом.
   – Боже, Дитер… Ты с ума сошел? – всплеснула руками я, не в силах понять, с чего он возненавидел совершенно незнакомую женщину.
   – Я сумасшедший? – Дитер захлебнулся, и на щеках проступили красные пятна.
   – Извини… Я не это имела в виду… Ты не правильно понял. Просто почему… Почему она тварь? С чего ты взял? Ты знаешь ее? – затараторила я, пытаясь вывести мужа из пика ярости.
   – Она такая же мразь, как моя мамаша… Ты видела, какие у нее огромные сиськи? Она душит ими своих детей, как моя мать душила меня, – Дитера передернуло, – ты не спрашивала ее, она их кормит молоком?
   – Но ее детям уже пять и шесть лет… – промямлила я, посчитав, что мой муж совсем сдурел.
   – Ну и что… Моя мамаша заставляла сосать ее грудь, пока я не пошел в школу, – ответил Дитер. – Меня выворачивало от ее толстых мерзких грудей. А коричневые соски снились мне по ночам. Потом отец отправил меня в интернат. Он понимал, что от матери меня нужно срочно изолировать. Но я ненавижу… Ненавижу… – Дитер задрожал и, сорвавшись на противный фальцет, закричал, – раздевайся, немедленно… Я должен тебя наказать. Ты противная девчонка… Дрянь…

   Окончательно поняв, что Дитер болен, психически болен, я все чаще думала, что от него пора уйти. Стало ясно, что его поведение не случайно. Его игры в папу и дочку не развлечение, а форма извращения. И как я ни буду стараться, все равно время от времени он захочет почувствовать себя сильным мужчиной и снова превратит меня в маленькую девочку. Ему нравилось, что я не отпускаю волосы. Нравилось, что у меня нет груди. Нравилось, что голой я напоминала ребенка. Моя современная одежда – вечные джинсы и шорты, свитера и майки, тоже делали свое дело. Когда я помадой обводила губы и надевала юбку и туфли на высоких каблуках, Дитер бесился. Он морщился и называл меня дешевой проституткой, заставляя смыть краску с лица. Ему нужна была такая жена, какой была я. Женщина-подросток, с которым он чувствовал бы себя сильным.

   Через три года я получила вид на жительство. И знала, что, уйди я от Дитера, смогу не только остаться в Германии навсегда, но и получу от него приличные алименты, достаточные для того, чтобы безбедно жить. Но я вдруг отчетливо поняла, что не хочу этого делать. Меня устраивала жизнь с мужем-извращенцем.

   Я смогла уменьшить количество его приступов и облегчить их качество. Для этого нужно было не убегать, когда он шлепал меня по попе, а униженно просить пощады, обливаясь слезами. Он быстро приходил в чувства и все дело этим и кончалось. Стоило же начать сопротивление, вырываться и убегать, защищаться и пытаться объясниться, как он разъярялся сильнее и сильнее. Поэтому, немного для виду поартачившись, я быстро соглашалась с Дитером, умоляла простить меня и пускала слезу. Я научилась устраивать целый театр, с поцелуями его рук и обниманием его колен. Он достаточно быстро успокаивался, кончив с помощью собственной руки. Сперма, брызгавшая мне в лицо, и пара шлепков по голой попе больше не доставляли мне отвращения. Зато утром я получала порцию удовольствий за принесенный ночью ущерб. Я так втянулась в это, что когда мне от Дитера хотелось получить что-нибудь особенное, например, новый спортивный автомобиль, я провоцировала большую порку, сама напрашиваясь на битье. И чем сильнее зверел Дитер, чем яростнее избивал меня, тем больше на следующий день вымаливал прощение и тем дороже покупал подарок.

   9.
   Со временем я вошла в роль. Мне даже нравилось изображать девочку. Ведь у меня не было отца, и Дитер исправно восполнял нехватку тех отцовских чувств, которые я недополучила в детстве. Я капризничала, ныла, просилась на ручки. Дитер укачивал меня, рассказывая перед сном сказки. Мы нашли друг друга и были по-своему счастливы. Да, и в таких отношениях можно говорить о любви и о счастье. Или вы думаете, что я тоже сумасшедшая?

   Однако жизнь моя была скучной и однообразной. Подарки, поездки и даже новые украшения и машины не доставляют радости, если ты не можешь поделиться всем этим с подругой. Вот даже Анну я притащила в дом, чтобы покрасоваться и домом, и своей домработницей. Кроме того, сама я не получала того сексуального удовлетворения, которое требовал мой организм. Дитер удовлетворялся сам. С помощью руки. Или насилуя меня. Но мне хотелось другого… Ночами я металась по кровати, вспоминая Веронику.

   Чтобы занять себя, я стала ходить на теннис и в школу бальных танцев. В клубе я встретила Риту. Она сразу бросилась мне в глаза. Яркая и стильная. Услышав ее фамилию, когда она диктовала свои данные для внесения в членскую карточку, я поняла, что она русская. Да и смотрела она по-русски. Немного испуганно и не очень приветливо. Взгляд выдает наших людей, даже если они в чем мать родила, то есть голые. Встретив впервые за долгое время русскую женщину, естественно, я решила непременно познакомиться с ней. Отстукав ракеткой положенное, я разделась и пошла в сауну. Там я увидела Риту. Она сидела на пластиковой скамейке голая и беззащитная. Именно так выглядят наши люди, впервые попав в общую баню, где мужчины и женщины парятся вместе. Я подошла и, слегка хлопнув Риту по ноге, сказала какой-то комплимент.

   Рита жила в Германии с мужем – обычным торгпредовским служкой, который ко всему прочему оказался импотентом. Как-то, немного поддав, она рассказала свою историю, и я поняла, что не одна живу с уродом. Риткин козел был не намного лучше моего. Разве что не бил ее. Но все к тому шло. Сдвинутый на сексе Кирилл, у которого были желания, но не было возможности реализовать эти желания, не знал, что придумать, чтобы расшевелить свою полудохлую плоть. Ритка же, будучи бабой сексуальной, но не получающей никакой разрядки, не сопротивлялась мужниным фантазиям. Они накупили в сексшопе всяких вибраторов и видеокассет, прильнув к телику, одну за другой смотрели порнуху, чтобы раззадорить Кира и удовлетворить Ритку. Он перепробовал кучу всяких примочек, и дело двигалось к садистским штучкам. Как-то Рита поделилась со мной, что Кир купил веревки, кандалы и собирался заняться с ней садомазо.
   – Этот придурок думает, что если жену прикует к кровати, наденет на нее наручники и завяжет глаза, то его сраный писюн встанет.
   – Как бы не так, – думала я, не понимая, как Ритка, умная баба, может верить в эти сказки.

   Но тут появилась я. И показала Рите, что для оргазма не нужны все эти пластиковые члены, плетки и шарики. Чтобы удовлетворить ее, мне хватило рук и языка. Рита быстро сообразила, что к чему, и, развернулась в своих сексуальных пристрастиях на сто восемьдесят градусов – от импотента-мужчины к умеющей довести до высшего пункта наслаждения женщине. Она не только принимала мои ласки, но делала со мной то же самое, охотно отвечая взаимностью. У нас возник милый дуэт, правда, почти всегда исполняющийся при зрителе, которым был, конечно, Кир. Это устраивало всех. Риткиному мужу нравилось наблюдать за нами. Он возбуждался, чему радовался как ребенок. Да и нам не надо было прятаться от законного супруга. Это было удобно. Мы с Риткой перешли на легальное положение. Рита заменила мне Веронику.

   Впервые, после нескольких лет супружества с Дитером, я испытала оргазм. Все, включая Кира, были довольны. С Ритой нас связывала не только страсть, но и общие разговоры о том о сем. Впрочем, может, это только казалось, что нас что-то связывает. Никаких серьезных бесед мы не вели. Никогда не обсуждали проблему лишнего человека в русской литературе. Никогда не касались политики. Возможно, Рита, получив хорошее образование, и могла бы поговорить на эти темы, но меня все это не интересовало. Рита сразу поняла, что со мной лучше не углубляться в дискуссию о Ван Гоге и его творчестве последних лет жизни. Мы с ней болтали ни о чем. Правда, иногда, в минуты особой близости, рассказывали друг другу о своей жизни. Рассказала я и о Веронике.

   – Понимаешь, Ритуль… Вероника самый близкий мне человек. Как сестра. Или даже мать. Трудно сказать. Если бы не Вероника, я бы пропала.
   – А тебе не кажется, что пропадаешь ты именно теперь и благодаря своей Веронике? – спорила любящая противоречить Ритка.
   – Ну, почему ты так говоришь? Разве я пропадаю… Дитер, конечно, не подарок. А что, у других лучше?
   С моего языка чуть не сорвалось: «Твой Кир, например, не лучше».
   Уж на мой взгляд, такой муж, пусть и красавчик, и умница, но импотент, извращенец, да еще не способный купить жене машину, точно хуже моего Дитера… Нет, конечно, Кир по совковым меркам был женихом завидным. Но я-то судила теперь со своей колокольни. С колокольни фрау Пфайфер.

   Когда Рита сказала, что они возвращаются в Москву, я попросила ее найти Веронику. К тому времени, я уже знала, что Вероника получила с Дитера в качестве выкупа за меня немалые бабки. Но ненависть к Дитеру была сильнее обиды за предательство. Да и время быстро выветривает плохое из памяти… Впрочем, хорошее тоже. Честно говоря, я и с самого начала я не осуждала Веронику за этот поступок. А предательством поступок Вероники называла Рита, узнав подробности моей истории. Сама же я так не считала.

   Вероника осталась там, в Москве, в маленькой квартирке в девятиэтажке с загаженным подъездом. Ей предстояло продавать свое тело, чтобы как-то существовать. И если она смогла раскрутить этого толстого извращенца на какие-то бабки, то и прекрасно. Может, эти деньги хоть чуть-чуть помогли ей пережить трудные времена. Я совсем не злилась на Веронику.

   Нельзя сказать, что меня тянуло ее увидеть… Но узнать, как она живет и с кем, хотелось. Рита обещала найти Веронику.

Рита

   1.
   Жанна, с которой я сошлась в Германии, попросила найти Веронику. Сначала я думала исполнить ее просьбу, но потом обещание выветрилось из головы. Да и сама Жанна стала проваливаться в моих воспоминаниях в какую-то серую дымку, теряя очертания. Я стала забывать, как она выглядит. У нас не было совместных снимков – Кир снимал во время сексуальных забав, но когда мы собирали вещи, я весь этот компромат выбросила. Не хватало, чтобы на границе нашли эту «прелесть». Других фотографий с Жанной у меня не было. Да и кто такая Жанна, чтобы я помнила о ней? Случайная знакомая. Да живи я в России, никогда и на минуту не сблизилась бы с такой. Малообразованная провинциалка. Живет замужем за извращенцем, который издевается над ней, и при этом пыталась наехать на моего Кирилла.

   Подумаешь, импотент. Но ведь это постельная слабость. Во всем остальном он силен, уверен в себе… И меня вполне удовлетворяет. Видный мужик, умеющий себя преподнести. Не зря учился в престижном вузе. Хорошая зарплата, жизнь в Европе. Все это могли предложить в те далекие годы немногие мужчины. Уверена, любая женщина на моем месте не отказалась бы от такого мужа. Разве нет? И потом, если бы я не оказалась чрезмерно сексуальной, может, вообще все утряслось бы само собой. Мало женщин, которым это совсем не нужно? Думаю, кое-кто посчитал бы моего Кирилла мужчиной голубой мечты. Ну, не в смысле, что он мечта голубого, а в смысле, нежная мечта. Ладно, назовем розовой мечтой. Сладкой мечтой в пене клубничного сиропа.

   Хотя, нет… Если бы он не приставал ко мне со своими нежностями, еще можно было бы с ним жить. Но ведь он хотел меня и пытался что-то изобразить, чем дико раздражал. Не возбуждал, а именно раздражал. Это мучительно. Когда лежишь с красивым мужчиной в одной постели, он ласкает тебя, но дальше этого дело не двигается… Это все равно как если тебе дают понюхать вкусное блюдо, ты истекаешь слюной, но съесть тебе его нельзя. А теперь усугубим картинку и предположим, что голод у вас уже давно. И вы готовы слопать даже протухшие яйца. Тьфу ты, точно по Фрейду. Почему мне пришли в голову яйца? Протухшие…

   Однако если быть объективной, нельзя сказать, что Кирилл такой уж отвратительный экземпляр. Отвратительный? Ну, может и да. Насколько отвратительный? Чтобы понять, насколько он отвратителен, нужно прожить с ним столько, сколько прожила я. Так он хороший муж или отвратительный? Я сама не могу сказать. Но уж Жанке лучше бы вообще помолчать.

   Первые несколько лет нашего супружества я ни капли не сомневалась в правильности решения по поводу брака с Киром. Подумаешь, с сексом не получается. Да вокруг полно женщин, у которых мужья имели и органы, и потенцию, но не удовлетворяли жен. Одни изменяли, удовлетворяя кого угодно, только не своих благоверных. Другие не умели пользоваться дарованным им орудием… Как бы то ни было, я знала, что не одна я в таком положении. Положении неудовлетворенной самки. К слову сказать, первое время я не была такой уж сексуальной. Для того чтобы во мне по-настоящему взыграла кровь и проснулась сучка, потребовалось время. И хорошие учителя.

   Пока мы с Киром жили на родительской территории, его мама могла зайти к нам в комнату в любой момент, таким образом как бы предъявляя свои права на сына.
   – Ой, сынок, ты сегодня выглядишь усталым, – говорила она, зайдя к нам взять третий том Достоевского, который ей понадобился вдруг в полпервого ночи.
   – Не мешаю? – вдруг как бы поняв неловкость ситуации, говорила мама, не столько спрашивая, сколько подтверждая, – не мешаю… Да я на минутку… Что-то не спится…

   Мать Кирилла словно подозревала сексуальную немощность сынули, хотела удостовериться в ней. Естественно, она ничего не смогла бы увидеть, даже встав рядом с постелью со свечкой. Мы лежали в полной темноте, закутавшись одеялом по самые подбородки и вовсю орудуя руками, несмотря на непрошеный ночной визит. Свекровь включала в комнате свет, чтобы найти нужную книгу. Возможно, ей действительно, страсть как хотелось увидеть, чем же мы занимаемся. Но порой мне казалось – ей просто в голову не приходят мысли, что муж и жена могут заниматься в постели чем-то другим, кроме чтения периодики.

   Рассматривая за ужином серого, невзрачного с плешью на макушке отца Кирилла, я пыталась представить его голым в обнимку с женой, и аппетит тут же пропадал, а кусок застревал в глотке.
   – Кирилл, ты слушал последние известия? – произносил папаша скрипучим женским голосом, бросив короткий взгляд колючих глаз в сторону сына. Он противно морщил нос, ковыряясь во рту двумя длинными пальцами, вылавливая косточки от рыбы, поданной на ужин. «Нет, не поверю, чтобы этот леденец мог поцеловать свою жену. Не то чтобы там куда-то вглубь… Даже в рот он вряд ли целует. Разве что по великим революционным датам в щеку, не более того», – размышляла я, примеряя папашу к сексу.

   Родители Кирилла не сильно отличались от моих. Одно поколение. Поколение без секса. Они родились еще при Сталине, когда в детях воспитывали только одну любовь – к вождю. Как можно трахнуть вождя? Нельзя, ясное дело. Значит любовь и секс две вещи несовместимые. Этот логический ряд приводил к чему? К тому, что если и любишь жену, то платонически. То есть как Платон. Философ такой. Причем тут Платон? При том… Можно трахнуть Платона? Конечно, нет. Вот в этом и смысл. Люби жену, но не имей с ней интима, как с Платоном. Поэтому и говорят – любовь платоническая, это когда любовь есть, а секса нет.

   Жена в те времена должна была быть другом и соратником. Товарищем по борьбе в деле строительства светлого будущего. В крайнем случае, матерью твоих детей. Но никак не сексуальным партнером. Если уж сильно хочется, найди бабу для этих грязных дел и трахай ее. Роль жены – стирать, убирать, кормить, рожать. Роль любовницы – удовлетворять сексуальные потребности мужа. Кому в голову пришло разделить эти функции на двух женщин, трудно сказать. Думаю, мужчины считали, что секс это непотребное занятие и можно обидеть родную и чистую жену, принуждая ее этим делом заниматься. А чужую тетку вполне можно… Как-то так…

   Трудно сказать, какими мотивами руководствовалась Кириллова мать, считая возможным запросто, слегка стукнув в двери супружеской спальни, зайти и включить верхний свет. Любопытство или неведение? Это до сих пор остается тайной. Но я постепенно стала входить в раж от ее заходов, чему способствовал и сам Кирилл. Каждый раз, лихо всовывая в меня палец, именно тогда, когда его мамаша включала свет и пытливо смотрела на нас. Третий оказался совсем не лишним. Не в том смысле, что она стала третьим в наших утехах. Конечно, нет. Вернее, она была этим третьим, но не напрямую, а как бы косвенно. Кирилл считал, что делает из меня женщину. Он ласкал и целовал все смелее. В сочетании с подсматривающей мамашей это дало результат, и во мне проснулась тигрица. Но тут и начались настоящие проблемы. Кирилл меня разжег, а потушить не смог. Я ходила, как окурок, который тлеет, ноет, стонет, но никак не сгорит. Как говорится, ни туда, ни сюда.

   Постепенно у меня начало сносить крышу. Ощущение было такое, будто тебя морят голодом и при этом все время крутят перед носом всякими деликатесами, запах которых одурманивает и влечет – в желудке боли, лакомства перед тобой, а съесть нельзя. Это становилось невыносимо, но, подогреваемая картинками голландской жизни, ожидаемой меня в самое ближайшее время, я терпела. Когда же мы переехали в Европу и Кир накупил всяких примочек для поддержки своей потенции и слаборазвитого члена, ситуация и подавно в определенной степени утряслась. Мне даже в голову не приходило, что можно жить иначе.

   Если у тебя выпадает зуб, ты мучаешься – во рту дырка, и она тебя нервирует. Тебе не хватает этого зуба. Но через пару дней ты привыкаешь и обходишься без него, будто зуба не было в помине. Да, что зуб. Бывает, палец у человека отрежут. Некоторое время, кажется, без потери не обойтись, и именно этот палец непременно необходим. Но вскоре человек прекрасно владеет рукой и даже забывает, что когда-то у него был палец, которого сейчас нет. Меня всегда удивляли люди, рожденные без рук или ног. «Как они живут?» – с ужасом спрашивала я себя. Но эти люди приспосабливаются к своему телу и живут припеваючи, даже не представляя, зачем нужны руки. Так и мужской член. Когда он есть, трудно представить, как можно без него обойтись. А если случилось, что нет этого органа… Что же… Он не самый нужный в числе остальных наших конечностей. Если обходятся без рук или ног, то без члена и подавно можно обходиться. Во всяком случае, я свыклась с тем, что мы имели – вернее сказать, не имели, и не представляла другого.

   Так что жизнь с Кириллом отнюдь не представлялась мне ущербной. Более того, я считала себя счастливой. А как вы думаете? Красивый муж, высокопоставленный служащий, жизнь в Европе… Мечта миллионов. Вот история Жанны меня потрясла. Узнав от нее, что творит Дитер, я не могла спать несколько ночей. Как можно терпеть побои? Пусть потом он и зализывает раны. Дарит подарки и унижается. По мне так именно этого простить нельзя. Жанкин рассказ удручал, хотя на самом деле сама она не выглядела несчастной. Порой даже казалось, она жалеет меня. Это выглядело смешно – битый небитого…

   Иногда, лаская меня, Жанка говорила:
   – Ритулька, солнце, как же несправедливо… Как ты живешь с этим уродом? Такая баба… Секс-бомба и импотент…

   Ее слова заставляли меня нервничать. И в самом деле, мне почему-то начинало казаться, что жизнь уходит впустую… А я ничего не делаю. Ребенка нет. Даже собаки не завела. Трахаюсь с Жанкой, теперь вот еще с Дагмар и Карлом. Дальше что?

   2.
   Секс с Жанной стал взрывом. Я стала получать истинное наслаждение, доводимая ее ласками до высшей точки. Кир тоже тихим шепотом сообщал о своих «подвигах» во время осмотра наших оргий. Но со временем нам всем стало мало… Пика наслаждения приходилось ждать. Он больше не наступал так быстро, как раньше. Стало ясно, что мы притерпелись, привыкли и требуются дополнительные возбудители. Мне не нравилось Жанкино почти детское тело, напоминающее скорее мальчика, чем женщину. Но у меня не было выбора. Да и у Жанки, видимо, тоже. И хотя нас мало что с ней связывало, кроме секса, она продолжала приезжать, правда, не так часто, как раньше.

   Все чаще ее приезды, такие долгожданные, заканчивались ничем. Она перестала быть нежной, как в начале нашего знакомства. Заходя в квартиру, проходила в комнату, даже не обняв меня, и, усевшись в кресло, часами квасила Мартини. Я ждала, когда она начнет наши игры, но она и не думала этим заниматься. Не дождавшись, я начинала сама приставать к ней, но она раздраженно отпихивала меня, ссылалась на то, что пора домой, иначе папочка накажет, и уезжала. То ли ей надоел секс со мной, то ли стал удовлетворять Дитер, а может, она уходила в депрессию и просто вообще больше ничего не хотела. В любом случае, они сильно изменилась за последнее время.

   Однажды Кир прибежал возбужденный и сунул мне под нос газету.
   – Смотри, Рит… – заговорил он, задыхаясь, – надо же… Кто бы подумал… Объявление…
   – Да что там? Корову продают? – без интереса откликнулась я.
   – Симпатичная пара средних лет ищет для проведения совместного времени… – начал читать Кир, но я его прервала:
   – В карты играть, что ли?
   – Какие карты… Дай дочитать… Короче, они ищут пару их лет для сексуальных развлечений. Просят, чтобы женщина была… Описывают тут. Ты подходишь.
   «Я-то подойду, а ты?» – подумала я, усмехнувшись, а вслух сказала:
   – И как ты себе эти развлечения представляешь?
   – Ну, не знаю… Но, может, попробуем, мы же ничем не рискуем. Не понравится, уйдем. Все анонимно… – голос Кирилла дрожал, выдавая его чрезмерную заинтересованность.

   Первоначально я не разделяла радости Кира. Встреча, а тем более, секс с малознакомыми людьми казался сомнительным. Меня мучили вопросы, как все это произойдет, кто решится начать. Да и захочется ли мне ласкать чужого мужчину или женщину. Как я поняла немного позже, эти объявления практикуются в Европе не первый год. И наши партнеры для секса были не единственным экземпляром в этом виде совместного «отдыха». В киосках продавались журнальчики, забитые такими объявлениями. Как мы выяснили, иногда в парах встречаются бисексуалы. Им может быть муж. А может и жена. В общем, полный набор – выбирай… Можно заниматься сексом со своим партнером, а вторая пара лишь наблюдает за вами. Или обе пары на глазах друг друга… Или вперемежку… Были объявления и свингер-клубов, куда можно прийти и влиться в общий поток совокупляющихся мужчин и женщин.
   – Это бардель, что ли, – не поняла я, когда впервые услышала о таком виде услуг.
   – Да ну, что ты, туда с женами ходят, – рассказал Кир, перед этим проконсультировавшийся по сему поводу.
   – Как с женами? – завопила я, – и ты не против, чтобы твою жену…
   – Ну, как тебе сказать, – замялся Кир и почему-то покраснел.
   Мне показалось, что он был бы не против. А, впрочем, почему ему быть против? Сам-то он не может удовлетворить, почему бы не разрешить это сделать другому мужчине.

   Когда Кир стал намекать, «не позвонить ли нам по этому объявлению», я поняла – он согласен на все. Сцены с Жанкой его явно возбудили, а теперь, когда она перестала бывать у нас, Киру не хватало тех ощущений, которые он привык получать. Чисто теоретически меня эти объявления тоже привлекали, но практически я никак не могла перейти черту между желанием и воплощением этого желания в жизнь.

   До сих пор я имела связь только с Жанной. Ревновать к женщине казалось чем-то нелепым, хотя, если вдуматься, и этому вполне был резон. Но если мы поедем по объявлению в гости к этой парочке, то как Кирилл отнесется к тому, что я буду иметь близость с мужчиной? Да еще на его глазах. Это интересно. То, что мне с кем-то изменит Кир, я полностью исключала, зная его возможности, вернее, их отсутствие, и поэтому эта сторона дела меня не беспокоила. Впрочем, ревность не свойственна мне, и не думаю, что испугалась бы, полезь мой муж на другую.
   «Жалко, что ли, этого добра? Этого добра не жалко!» – посмеивалась я над темой Кириллова «добра».

   Вот если бы он захотел меня бросить… Это совсем другое дело, тут я бы взвилась. Терять мужа не хотелось ни при каких условиях. Эти мысли копошились в моей голове, возбуждая видения. Кир настаивал на проведении эксперимента.
   – —Ну, что ты, Ритка, в самом деле… Попытка не пытка, – имитировал Кир голос вождя народов, – не захотим, никто насиловать не будет. Напьемся и разойдемся…
   Несмотря на все мои сомнения и метания, я быстро сдалась.
   – Давай уже… Звони, – позволила я Киру, и он с рвением юнца кинулся к телефону.

   Через несколько дней мы поехали на дачу к Дагмар и Карлу. Настроение было двоякое. С одной стороны, интерес и предвкушение чего-то недозволенного, запретного, нового. С другой, страх и сомнения. Но в первый же раз все вышло куда более замечательно, чем можно было предполагать.

   Надо сказать, внешний вид сексуальных партнеров, даже если это разовый контакт, играет немаловажную роль. И я волновалась по этому поводу не зря. Меня всегда привлекали в дамах именно женские прелести. В сауне я порой с трудом могла оторвать взгляд от полных особ. Вернее, от их необъятных грудей. Конечно, меня не привлекали желеобразные, расплывающиеся в стороны животы или трясущиеся целлюлитные задницы. Но вот грудь… Ее должно было быть много. А еще лучше даже больше, чем много. Жанна была диаметральной противоположностью моих женских идеалов. Но с ней все случилось по ее инициативе. У меня не было выбора. Жанна пришла, раздела, раздвинула мои ноги и… Меня рвануло на части взрывом произошедшего оргазма. Меня никто не спрашивал, хочу я или нет, никто не предлагал альтернативы. Плюс нас связывал русский язык, дефицит которого в Германии давал о себе знать. Поэтому мы продолжали с Жанной заниматься сексом, хотя, честно говоря, ее тело не вызывало у меня эстетического наслаждения. Жанка была инициатором, активным членом нашей команды, а я отдавалась в ее распоряжение по принципу «расслабься и получи удовольствие».

   Дагмар же меня приятно поразила – невысокая, достаточно стройная, но при всех положенных женщине округлостях. Увидев ее в первый раз, я поняла, что займусь ею охотно. А вот Карл мне не понравился. Все в нем соответствовало его дурацкому имени – он казался старше тех лет, о которых шла речь по телефону, сухопарый, с тонкими губами и неуклюжими длинными руками и пальцами. Представить себя в этих руках не импонировало.
   «Эти пальцы, – подумала я про себя, – могут только украсть кораллы у Клары… Бр…»

   Я быстро переключила внимание на Дагмар. Рассматривая ее упругие шары-груди и проступающие через ткань тонкой блузки твердые соски, я решила, что этого вполне достаточно, чтобы остаться в уютном доме новых знакомых.
   – Карл же будет исполнять роль соглядатая, как это делал Кир, когда я каталась по постели с Жанкой, – решила я и за Карла, и за всех остальных участников авантюры. Эта мысль успокоила, и я расслабилась, развалившись на мягком диване.

   Мы устроились в милой гостиной. Это была небольшая комната в маленьком домике типа фахверк, ну, такой беленький с деревянными перекрытиями. Такие домики я видела в иллюстрациях в книжках сказок Гримм. От них исходил дух старины и загадочности. На подоконнике стояли горшки с геранью, сочно цветшей красным цветом. На стенах висели картинки с ангелочками и деревенским ландшафтом. Бросалось в глаза обилие свечей, дымящихся пряными ароматами. Карл, как гостеприимный хозяин, разлил вино и включил приятную музыку, скорее усыпляющую, чем возбуждающую.
   – Прост, – сказали хозяева, подняв бокалы.
   В Германии пьют вино и пиво без тостов, принятых в России. Пьют как сок, воду, чай. Иногда в начале вечеринки могут сказать этот «прост», что-то типа «на здоровье».
   – Ну, прост так прост, – подумала я и залпом выпила содержимое бокала.
   – О, отличное вино, – сказала я, широко улыбнувшись хозяевам дома, тут же про себя подумав: «Неплохое начало».

   Плавная мелодия разливалась по помещению, заполняя все его уголки. Сливаясь с серо-голубыми волнами дыма свечей, она окутывала нас, размягчая сознание, которое тоже стало как бы расплавленным и воздушным. Первые минуты растянулись в долгую паузу. Мы пили вино и пристально рассматривали друг друга.
   «Чем же это все закончится? – ощутила я повисшую в воздухе неловкость. – Кто предпримет первый шаг? Как все это произойдет? Ну, не встанет же сейчас этот Кощей Бессмертный и не кинется меня раздевать… Карл и секс – две вещи несовместимые».
   Я перевела взгляд на Дагмар.
   «Может, она… Да, она может, – глаза женщины скользили по моим ногам, я даже почувствовала на себе их касание, будто кожу тронули рукой».
   – Если вы не против… Может, поиграем в карты… – неожиданно предложила Дагмар хрипловатым возбужденным голосом, словно дав сигнал к действию.
   Не ожидая ответа, Карл достал колоду в новой пластиковой упаковке и умело начал тасовать.
   «Ага, все-таки карты… – пронеслось у меня в голове, и я чуть не засмеялась».
   – На раздевание… – закончила фразу Дагмар невинным голоском.
   «Ну, что же, неплохой ход», – оценила я задуманный хозяевами план.

   Мы начали играть, придуриваясь и поддаваясь друг другу. Ситуация сразу стала более непринужденной. Карл не забывал подливать спиртное, и через час мы все были уже почти голыми и вполне пьяными. Хотя и пили сухое, но, видимо, волнение усилило градусы, и мы ощущали легкое головокружение.

   Наступил решающий момент. Что-то должно было сдвинуть ситуацию с точки раздевания в сферу более конкретных действий. На Карле оставались одни трусы. Они были скорее похожи на шортики, достаточно широкие и длинные, сшитые из плотного сатина с яркими микки-маусами, разбросанными по синему полю. Вдобавок он сидел в глубоком кресле, и я не могла видеть, что происходит под тканью трусов и есть ли вообще там что-то. Когда же Карлу выпало снять эту последнюю принадлежность нижнего туалета, он встал во весь рост и быстрым движением руки, умело и даже виртуозно, как профессиональный стриптизер, стащил с себя предмет туалета и лихо швырнул в угол. После чего выпрямился, оставаясь стоять, словно демонстрируя свои прелести в ожидании аплодисментов. То, что предстало моему взору, было действительно прелестью, без каких бы то ни было оговорок. Такое я пока что видела только на пленках, приносимых моим мужем из видеотеки. Даже в сауне, пожалуй, ни разу не встречала подобного экземпляра.

   Я замерла, приоткрыв рот. Карл не мог не заметить впечатления, произведенного на меня, но ему этого показалось мало, и он решил добить ситуацию. В момент, когда Карл снял трусы, его член находился в полуэрогенном состоянии. Как бы полустоял. Уже тогда это был действительно орган, а не пипетка, как я про себя называла член мужа. Но вдруг этот монстр ожил, прямо на глазах начав наливаться и увеличиваться в размерах. Это был самый настоящий аттракцион. Мы все молча, как завороженные, наблюдали за происходящим. Я сглотнула слюну.
   «Надо же, – пронеслось в голове, – равновесие в природе. У красавца Кира практически полное отсутствие свидетельства принадлежности к мужскому полу. А тут… При таком виде, тщедушной грудке и кривых ногах… Господи, почему такая несправедливость? А, может, наоборот… – мои мысли были прерваны дальнейшими событиями.

   Карл окинул довольным взглядом зрителей, затем, как истинный артист, театральным жестом накинул на торчащий вперед орган лежащее рядом достаточно тяжелое махровое полотенце. Оно повисло, как на вешалке. Несмотря на груз, член не думал сгибаться или падать, а лишь плавно покачивался. Я вцепилась глазами в Карлово мужское достоинство с таким восхищением, как Эллочка-Людоедочка из известного романа смотрела на золотое ситечко Остапа Бендера. Рука, сама собой, инстинктивно дернулась… Уж очень не терпелось потрогать это чудо природы, дабы убедиться, что нет подставы. Карл моментально отреагировал и легким движением тазобедренного сустава ловко приблизил свой член. Моя рука и его член встретились и соединились. В тот момент я не интересовалась, что думает об этом мой муж. О Дагмар я тоже забыла. В моей руке плавно двигалось это чудо природы. Я ощущала, как он становится еще толще – соприкосновение с рукой производило на него нужное позитивное действие! Член Карла завораживал меня, он уже не представлял собой чей-то орган, он жил сам по себе… Я потянулась к нему ртом… Спектакль удался на славу. Все преграды были преодолены, и больше никто ни о чем не думал. Во всяком случае, я…

   Дальнейшее припоминалось потом с трудом. Каким-то образом мы перебрались в спальню и копошились на одной широченной кровати вчетвером. Перед моим лицом мелькали части тел. Причем я уже не осознавала до конца, что именно попало мне в рот. То это была мягкая, как подушка, грудь Дагмар, то плоский, впалый живот Карла с прорезью пупка и врезанным в него металлическим колечком, то железный монстр, который непросто обхватить ртом, то крохотный, но родной стручок Кира. В то время, когда я целовала то, что попадалось под руку, вернее на язык, мое тело также обласкивалось и облизывалось.

   Все эти безумства длились весь вечер и почти всю ночь. На какое-то время мы приходили в себя. Шли на кухню, что-то перекусывали и снова, прямо там, на стульях за кухонным столом, начинали трогать друг друга – сначала плавно и словно нехотя, затем касания становились более яростными, разжигающими и доводящими нас до неистовства и криков. Только когда в окно через опущенные жалюзи стали пробиваться первые лучи света, я почувствовала, что пора уходить. Мы все лежали в истоме, проваливаясь в дрему. Почему-то я вдруг поняла, что проснуться с этими людьми в одной кровати мне не хочется.

   Не прощаясь, по-английски, мы оставили гостеприимный дом Дагмар и Карла, которые, честно отработав программу, сладко сопели в разных углах своего сексодрома. Дагмар романтично улыбалась чему-то увиденному, видимо, рассматривая приятные видения отключившегося сознания. Карл же что-то бубнил и подергивался всем телом, во сне повторяя движения яви.

   Вернувшись домой, мы с мужем ни словом не обмолвились на тему происшедшего с нами. Каждый переживал свое. Для меня стал открытием нормальный секс с мужчиной. Вернее секс с нормальным мужчиной. А еще вернее, с нормальным членом, а не с недоразвитым отростком. Сам мужчина, как носитель мужского органа, не представлял для меня никакого интереса. Я почти не воспринимала его. Мысль о том, что секс связан с членом, а не с чувствами и человеком, терзала меня. Кира я любила и ценила как мужа. Карл же был для меня не только чужим, но и неприятным внешне человеком. Но именно с ним я получила наивысшее наслаждение, пережив многочисленный оргазм. Даже Дагмар, на которую изначально я делала ставку, не могла затмить удовольствия, полученного от Карла. Ее великолепная грудь всплывала в моих воспоминаниях лишь на втором плане декорацией к основному действию. Как собрать свои ощущения воедино, я не знала. Что думал по этому поводу мой муж, оставалось загадкой. Кир тоже, как и я, помалкивал, не желая делиться эмоциями. Мы варились в соку собственных эмоций и воспоминаний. А может, немного смущались обсуждать эту щепетильную тему, делая вид, будто ничего и не было вовсе.

   – Как ты думаешь, – не выдержав, спросила я Кира через пару дней после этого события, – они объявятся еще?
   – Трудно сказать, – проговорил Кир, сразу поняв, о чем речь и кто должен появиться. Видимо, он сам только об этом и думал, – я был бы не прочь, а ты? – сделав паузу, спросил он осторожно.
   Я промолчала, откинувшись на подушку под головой, и прикрыла веки. Сразу же в темноте закрытых глаз появились Дагмаровы груди и Карлов монстр. Они, толкая друг дружку, лезли в рот, и я почувствовала движения в паху, говорящие о нахлынувшем желании. Пожалуй, я, как и Кир, хотела бы продолжения концерта. Впрочем, точно хотела. Страстно ждала.
   – Может, позвонить самим… – услышала я приглушенный голос Кира.
   – Подождем, – ответила я, только лишь для того, чтобы немного отодвинуть приятный момент и дать себе насладиться его ожиданием.

   Через две недели раздался звонок.
   – Халлё! Как дела? – спросила Дагмар, как бы на правах старой приятельницы.
   – Прекрасно! – обрадованно откликнулась я, не пытаясь скрыть радости. – Здорово, что позвонила. Сто лет не виделись…
   – Приезжайте! Когда сможете? – послышалось в трубке буднично, словно мы обговаривали время встречи для игры в покер.

   3.
   Наши визиты к чете Шнайдер стали регулярными. Иногда раз в месяц, иногда чуть реже, мы ехали на дачу, как про себя называли дом немецких любовников, и резвились там на полную катушку. Никто в компании не говорил и даже не намекал, что Кир импотент или что у меня на боках появился жирок, а на бедрах целлюлит. Или что грудь моя недостаточно велика. Наши отношения ни к чему не обязывали, лишь доставляя удовольствие, которого всем не хватало. Мы давали друг другу то, что могли дать. И это нравилось всем.

   Но со временем и с этой милой парочкой стало скучно. Наступило пресыщение. Одни и те же груди, один и тот же член… Причем если раньше Карл поражал и размерами, и мощью своего органа, то теперь он начал меня раздражать. Я уже не так охотно бросалась взять в рот его красавца. Каждый раз после этого у меня болело горло и некоторое время щипало в уголках рта из-за потрескавшейся кожи. Но особенно неприятно было тогда, когда возбудившийся Карл пытался всунуться в меня сзади. В эти минуты я вспоминала или «пипетку» Кира, или пластиковый, подободранный по размерам лично для меня член из секс-шопа.

   «Да, величина члена – не гарантия удовольствия», – пришла я к окончательному выводу.
   Помимо этого, если с Жанной меня связывала дружба, то Дагмар с ее худосочным супругом, кроме их умения «развести все мои мосты», ничем больше не привлекали. Стоило удовлетвориться, как я забывала об их существовании ровно до следующего звонка. Более того, Дагмар и Карл в какой-то мере были для меня чужими и даже неприятными людьми. Совместный секс, возбуждающий и удовлетворяющий во время занятий им, сразу после вызывал ощущение омерзения, и я старалась оттянуть новую встречу, хотя совсем потерять их из поля своей видимости боялась. Я знала, рано или поздно меня закрутит зверское желание пережить острые ощущения снова. Связь с Дагмар и Карлом тяготила меня все сильнее. С одной стороны, мучила неприязнь к ним, с другой, зависимость и невозможность порвать знакомство. Я называла встречи с немцами наркотиком. А приступы желания – ломкой. Все чаще раздражалась и нервничала. Дагмар тоже звонила не так часто. Каждый раз, когда пауза затягивалась, я думала, она больше не позвонит. Они, видимо, решили дать новое объявление…

   Нужно было что-то менять в жизни, и предложение вернуться в Москву застало меня в нужный момент.
   – Всё, пора со всем этим заканчивать! – рассуждала я, раскуривая утреннюю сигаретку на нашей уютной кухоньке. – Что я делаю? Во что превращаю свою жизнь? Живу с импотентом… Только ради того, чтобы он кормил меня и развлекал… Иногда. Да, именно иногда… – я хмыкнула, сплюнув попавшуюся в рот соринку. – Хороши развлечения… Когда мы с ним последний раз были в театре? А на выставке? Кроме посещений Дагмар мы еще в этом году были на юбилее его шефа. Сомнительное развлечение. Нет, правда, здорово, что мы возвращаемся. Там, в Москве, перемены, говорят, мы не узнаем столицу… И у нас тоже все будет по-другому. В России новые времена. Вон, Маринка… Да что, Маринка… баста!

   Мы стремительно собрали чемоданы, мебель отправили в контейнере и, не попрощавшись со своими немецкими любовниками (и правда, кто они такие, чтобы…), уехали из Германии. Жанке я позвонила в последний момент, хотя тоже особой потребности у меня для этого не было. Но, приличия ради, решила предупредить, что уезжаем. Неожиданно для меня, она расстроилась и выразила желание попрощаться лично. Жанка примчалась к нам и, едва переступив порог, расплакалась.
   – Риточка, Ритуля… – горько завыла Жанка, уткнувшись в мое плечо мокрым лицом, – ну как же я без тебя буду… Как буду…
   «Как была, так и будешь», – хотелось ответить Жанке.
   Она раздражала меня, как никогда раньше.
   «Что за ерунда, как она будет без меня? Надо же, придумала… Грязь, сплошная грязь… – думала я, смотря на Жанку, от которой несло перегаром и еще каким-то неприятным запахом. – С кем я общаюсь… Совсем опустилась…»

   Мы дружили с Жанкой уже несколько лет, и нас многое связывало, но я не ожидала от нее такой бурной реакции на наш отъезд. Она, правда, всегда казалась неуравновешенной. А в последнее время я стала подозревать, что Жанка принимает наркотики. Точек от уколов на ее руках я не видела, но взгляд блуждал, будто сонный. В день нашего прощания она долго оставалась у нас, хотя я почти откровенно пыталась ее выставить. Мои мысли убежали далеко от Жанки, я почти не слышала ее, а она все говорила и говорила. Я даже не вслушивалась в ее бормотанье. Она то скулила, видимо, опять жалуясь на своего Дитера. То бравировала, как всегда, хвастаясь какими-то его подарками. Все это наскучило и было неинтересно. В один момент, когда Жанна пересела ко мне и, обняв, прильнула к щеке, я брезгливо оттолкнула ее, но она даже не заметила этого.
   «Что, собственно, связывало меня с ней столько времени? – подумала я. – Как была провинциалкой и дешевкой, так и осталась… Не зря говорят: девушка уехала из деревни, а деревня осталась в девушке».

   Сначала, когда Жанна подошла ко мне в сауне и, хлопнув по коленке, бодро заговорила, показалась мне вполне европейской дамой. У нее тогда была какая-то европейская уверенность, в отличие от меня. Но, присмотревшись, я поняла, что ее рабоче-крестьянское происхождение не вырубишь топором. Даже когда Жанка в шикарных брюках и в роскошной белой блузе с широким кружевным воротником, сидя в кожаном кресле, забросив ногу за ногу, прикуривала длинную белую сигарету, вставленную в изящный мундштук… Даже тогда, чуть присмотревшись, можно было уловить черты деревенщины. Не хватало в ней аристократического лоска. Этому никогда не научишься. Да Жанна и не пыталась учиться.

   Поговорить с ней особо тоже было не о чем. Жанка мало интересовалась новостями, ничего не читала и, кроме светских сплетен, других тем не знала. И внешне она была далека от моего идеала женской красоты – когда она лежала на спине, на месте ее грудей оставались одни соски, да и те были какими-то недоразвитыми, детскими. Розовые и мягкие, они никогда не торчали вверх, разве только когда она сильно мерзла, нырнув в ледяную воду после парной. Чтобы ухватить Жанкин сосок зубами, нужно было сильно постараться. А лобок, с редкой порослью курчавых волосков, совсем не напоминал ту булочку, которую хотелось укусить. Скорее, это был несчастный бугорок в обрамлении выпирающих по бокам костей.

   Взглянув на Жанку, я отчетливо поняла, что она меня раздражает не меньше, чем Дагмар и Карла. Хотелось быстрее избавиться и от нее. Но она все плакала и плакала, растирая слезы и непрестанно пытаясь обнять меня. Жанкина бурная реакция по поводу нашего расставания вызвала недоумение.
   «Неужели я для нее столько значу? А, может, она приняла слишком много на грудь?» – думала я, с неприязнью смотря на пьяную женщину, которая вот уже в который раз за вечер переходила от бравурного крика к слезливому нытью.

   – Жанна, тебе пора, Дитер будет ругаться, – уже открыто сказала я, желая выпроводить ее.
   – И пусть, – икнула Жанка, – пусть ругается, пусть даже бьет. Чихать!
   – Вот ты бравируешь. А ведь потом…
   – Потом суп с котом, – сказала Жанка и налила себе еще.
   В конце концов Кир посадил почти заснувшую Жанну в такси и оправил ее к мужу. До вылета в Москву была еще пара дней, но Жанна больше не появилась и даже не позвонила.

   4.
   Первые месяцы в Москве пронеслись на парусах, словно их гнал штормовой ветер. Я вернулась на Родину с твердым намерением изменить свою жизнь. Хотелось избавиться от того душившего нароста, который толстым слоем облепил меня и не давал вздохнуть полной грудью. Московский воздух и новое окружение питали надежды, что все нынче будет по-другому.

   Я быстро нашла работу, на которую даже рассчитывать не могла в Германии, и с удовольствием вставала каждый день в восемь утра, а не валялась в кровати, как прежде, до обеда. Мы с Киром купили квартиру, оборудовав ее по европейскому образцу, с любовью расставив по полочкам и тумбочкам дорогие нашему сердцу безделушки, накопленные за годы жизни в Европе. В выходные мы ходили в театры, посещали вернисажи и выставки. Привезенные из Германии сексуальные игрушки, так и не распакованные, валялись в самом дальнем углу нашего гаража в коробке, до которой не дошли руки.
   – Завтра в Колонном Спиваков, а на Манежной – ранний авангард, – говорил Кирилл, появляясь на пороге, – ты как?
   – Я – за, конечно, пойдем! – с готовностью юной пионерки отвечала я мужу с таким же возбуждением, как когда-то, когда мы обговаривали наши встречи с Дагмар и Карлом.

   И тут я увидела Веру. На дворе стояло жаркое лето. Вера залетела с улицы разгоряченная, раскрасневшаяся, будто пирожок, который собираются поджарить в духовке. Она бежала по коридору легкой походкой, не вязавшейся с ее полноватой фигурой. Пшеничные локоны прыгали при каждом шаге, придавая игривость и, я бы сказала, необычайную сексуальность. Вера, видимо, очень спешила и, пробежав мимо и обдав волной жара, даже не взглянула в мою сторону. Но я ее очень даже рассмотрела. В ту ночь я никак не могла заснуть. Мне снился Карл с телом Дагмар. Они были почему-то с маленькой собачкой на поводке. Когда собачка подбежала ко мне, я увидела, что у песика лицо Жанны. Жанна кинулась и стала лизать меня, но тут я рассмотрела, что это все-таки Дагмаровский мопс. В ужасе я отпрянула и закричала…
   – Рита, Рит… – тряс за плечо Кир – ты что кричишь, проснись…
   Я проснулась в страшном угаре. Тело дергалось, а между ног было откровенно мокро. Стало ясно – пора нести из гаража ящики с сексуальными приборами. Гормоны опять забили в барабаны.

   С Верой мы встречались почти каждый день, хотя по работе наши пути не пересекались. Однажды я заговорила с ней, найдя какую-то причину, после чего мы стали здороваться и перекидываться незначительными фразами. Я бы и хотела заговорить о чем-то, что могло нас свести в более близкое положение, но вид Веры возбуждал меня, и я совершенно терялась, не зная, что сказать. Пару раз в перерыв мы ходили в маленький ресторанчик недалеко от нашего офиса выпить по чашечке кофе и перекусить. Когда как-то наши руки соприкоснулись, по мне прошлась волна возбуждения, свернувшаяся внутри живота твердым комком. Вечером я опять думала о Вере. Засевшее желание требовало разрядки. Комок дегался, напоминая о своем неудовлетворенном состоянии.

   Но что самое интересное, хоть убейте, я чувствовала, что и у Веры глаза горят странным блеском, когда мы с ней сидели близко друг к другу. Она явно не имела опыта интимного общения с женщинами и тушевалась, то опуская глаза, не выдержав моего пристального взгляда, то начиная нервно теребить край скатерти или платок.
   – Бедная девочка, – думала я, глядя на Веру, рассказывающую что-то о сынишке, – почти моя ровесница, а такая наивная… Определенно за плечами нет такого опыта, как у меня… А ведь я могу и поделиться, если она не будет против… Но как же, как мне все это организовать?

   Конечно, о том, чтобы предложить Вере открытым текстом переспать со мной, не могло быть и речи. Однако я не скрывала своего интереса к ней, пытаясь ситуацию подтолкнуть. Вера же, хоть и стеснялась отвечать на мои ставшие откровенными знаки внимания, не избегала их, давая мне авансы. Во всяком случае, я четко ловила те маленькие сигналы, которые посылала она – то короткий взгляд, брошенный как бы даже мимо меня, но цепляющий так, что я ощущала его прикосновение кожей, то как бы нечаянное касание пальцами моей щеки… Оставалось поставить последнюю точку, но я никак не решалась, боясь испортить дело неаккуратным действием.

   – Кир, что делать? – мучимая желаниями, спросила я мужа, от которого ничего не скрывала. – Она меня возбуждает. Ты как?
   – А как я? Я всегда за, – безапелляционно отозвался Кирилл, с готовностью отбросив в сторону газету, будто я уже сейчас предлагала ему секс с Верой.
   – Ты согласен? Прекрасно! Осталось уговорить графа. Вера еще пока что ничего об этом не знает. И проблема в том и состоит, чтобы как-то ее подвести к этому… Между прочим, у Веры есть муж, и она никогда не жаловалась на проблемы с сексом, – вызывающе отозвалась я, срывая раздражение на Кире, который по большому счету оставался виновником и вечным козлом отпущения. – Правда, счастливой Вера не кажется… Что-то у них не в порядке, – вяло закончила я свою тираду.
   – Ну, так ты и зацепи эту тему, – подсказал Кир, не обращая внимания на намеки в его адрес, – раскрути, так сказать… Небось, живут лет десять вместе, надоели друг другу хуже пареной репы. Дело к разводу… Предложи прийти к нам в гости, а там видно будет.
   – А что… Отличная идея! – подумала я, – все-таки Кир мой умница, хоть и почти импотент. Надо просто пригласить Веру в гости.

   Мы притащили полузабытую коробку с пластиковыми членами и надувными вагинами, достали кассеты с порнофильмами. Закупили напитков… И я пригласила Веру в гости.

   5.
   Я даже не рассчитывала, что в первый же раз у нас что-то получится. Вера казалась скромной и наивной, не способной на сексуальные эксперименты. Скорее всего, она честно несет супружескую вахту и вряд ли изменяет мужу. Какая там групповуха?!

   Ситуация осложнялась еще и тем, что Вера должна была прийти с Максимом, который, с ее слов, представлялся тяжелым человеком, нелюдимым и закрытым. В мои планы входило лишь переломить ситуацию, введя Веру в мой дом.
   – Мы с ней сойдемся поближе, и наши отношения из статуса приятельских перейдут в дружеские, – рассуждала я. – Она станет заходить ко мне просто так… И одна. И тогда уже… Нет, сейчас главное – завлечь ее в гости. Пусть и с мужем.

   Верин муж никак не вписывался в мои мечты о сексе с Верой. Хотя приятный опыт с Карлом показал, что мужские прелести мне не безразличны, однако что-то подспудно все же тянуло меня именно к женщинам. Да и вообще… Изменять мужу с мужчиной слишком банально. Начнутся разборки. Сцены ревности. Бр… А тут… Ни мой Кир никогда не додумается ревновать, ни Верин муж не догадается, чем занимается его жена, посещая время от времени подругу. Удобно, черт возьми!

   Стоило Вере переступить порог нашей квартиры, я поняла – удержаться от искушения и сдержать себя будет нелегко. Вера выглядела куда притягательнее, чем это было в рабочей обстановке. Она надела легкое платье с глубоким вырезом и без рукавов, словно кидая вызов. Посматривала на меня Вера хитро, чего я от нее не ожидала, тем самым введя в замешательство. Я даже засомневалась в своем предположении о Вериной неискушенности.
   – Сдернуть бы это платьишко, – подумала я, с удовольствием глядя на новую знакомую.

   Увидев Максима, я поняла, что это отнюдь не такой уж боров, каким я его рисовала со слов Веры. Он приветливо улыбался, изображая голливудский оскал, спасибо, зубы у парня были, как говорится, один к одному. Это придало уверенности. А выпитое еще до прихода гостей шампанское добавило наглости. Я ощущала себя как перед прыжком в воду с десятиметровой вышки. Внутри клокотало и рвалось наружу предчувствие радости от предстоящего удовольствия. Все это смешивалось со страхом и волнением, превращаясь в ту смесь, которую называют адреналином.
   – Давайте выпьем на брудершафт, – предложила я, отбрасывая сомнения, и присела к Максиму.

   Я понимала, что он не откажется, не желая упасть лицом в грязь. Сначала я планировала лишь коснуться его губ, чтобы разрядить обстановку. Но когда нагнулась к Максиму, окунулась в облако изумительного аромата мужского запаха, и, потеряв голову, буквально впилась в его рот. Максим сначала опешил и не ответил на поцелуй, продолжая держать губы сомкнутыми. Но это только раззадорило меня. Разве я могла отступить? Я не отпустила его губы, а вцепилась в них с еще большей силой, активно работая языком, пытаясь протолкнуть его внутрь. Максим сдался, ответив тем же, что меня воодушевило. Взбодренная вином и поцелуем, я прытко перепрыгнула на середину дивана, переключившись на Веру, будто ожидающую этого. Она, в отличие от мужа, даже не пыталась держать оборону. Почти сразу, едва я коснулась ее рта, Вера раздвинула свои полные губы и впустила в себя мой язык. Мы долго не могли оторваться друг от друга, а мужчины внимательно наблюдали за нами.

   «Может, получится, может… Прямо сегодня, – в лихорадке возбуждения думала я, пересев к Киру. – Вера готова. Она тоже хочет… Я почувствовала это. Сто пудов! Вера не такая уж монашка, господи, как же все организовать. Как не испортить спешкой…»

   Я вопросительно посмотрела на Кира, словно прося совета, но он увлекся каким-то анекдотом и не обращал на меня внимания. Макс и Вера хохотали, хотя ничего смешного в анекдоте не было. Несмотря на увлеченность, Кир не забывал подливать, и мы хмелели на глазах… Видимо, из-за достаточно длительного перерыва в сексе, я возбудилась слишком быстро. У меня не было сил слушать бредни Кира, впрочем, слышанные мною тысячу раз. Я думала только об одном. Как бы скорее раздеть Веру и потрогать ее грудь. Я потекла и в прямом, и в переносном смысле.
   – Ждать следующего раза невыносимо. Кинуться и начать раздевать Веру сейчас… Бред! А, может, позвать ее на кухню и там…

   – Верочка, дружок, не поможешь… Подрезать колбаски? – проговорила я, не слыша своих слов.
   Не дождавшись ответа, я поднялась и вышла на кухню. Позади послышались мягкие шаги, будто Вера шла не в туфлях на каблуках, а в домашних тапочках.
   – Как же она женственна… – думала я о Вере с нежностью, захлестывающей меня.

   Обернувшись, я увидела Веру. Она стояла совсем рядом, с мольбой глядя на меня. Вера словно просила: «Помоги мне, протяни руку… Я так хочу тебя, но не решаюсь!» Может, она просила совсем обратное: «Оставь меня в покое, не искушай. Мы потом пожалеем о сделанном!» В тот момент я не собиралась расшифровывать Верочкин взгляд. Взяв ее голову в свои руки, словно боясь, что она отвернется, я поцеловала ее…

   Мы стояли близко друг к дружке, я чувствовала удары ее сердца. Еще я чувствовала упирающуюся в меня ее упругую грудь. Она не сопротивлялась. Продолжая целовать, я медленно опустила руки и, проведя по плечам Веры, стащила бретельки ее летнего платья. Шелк послушно скатился с покатого плеча. Мы забыли и о мужьях, сидящих в комнате, и о колбасе, которую собирались резать. Обнаженное тело окутало меня запахом пряностей и возбуждения. Голова кружилась, глаза закрылись от удовольствия. Продолжая целовать Верины щеки, глаза, шею, я расстегнула бюстгальтер и перешла губами с ее ключицы к соску. На какую-то секунду я пришла в себя и осознала, что Вера не только принимает мои ласки, но и отвечает на них. Я даже не заметила, как оказалась без блузки, которую сняла с меня Вера. Сделав шаг назад, Вера оперлась о край кухонного стола. Теперь, имея точку опоры, он откинула голову и подставила свое вкусное тело для поцелуев. Сознание, сделав очередной виток, снова унеслось в звездные дали, оставив за собой полоску разбросанных светящихся точек удовольствия. Я целовала Верину грудь, потом опустилась к животу… Руки трогали ее тело, наслаждаясь теплом и шелком кожи. Неожиданно рванул свет. Ночь и звезды исчезли. С трудом я оторвалась от Веры и почти невидящим взглядом увидела Максима. Он стоял совсем рядом.

   Максим слегка оттолкнул меня от жены, наклонился, подобрав с пола платье, и, ничего не говоря, натянул на нее. Вера все еще сидела на столе с безумным взглядом непонимающих глаз. Я обхватила Макса руками и стала расстегивать его рубашку. Поведение Вериного мужа в первые минуты нашего знакомства давало наглость полагать, что он охотно подключится к нам. Но Максим, к моему удивлению, уверенной рукой одернул рубашку и, не поворачиваясь, тихо произнес:
   – Не надо, Рита… Оставь меня…
   Стащив Веру со стола, Максим пошел в коридор, увлекая жену за собой. Кир, услышав шорохи и движения, вышел и растеряно произнес:
   – Уже уходите? А так все хорошо начиналось.
   Когда Максим и Вера ушли, я разрыдалась, как ребенок, у которого отняли вкусный кусок прямо изо рта. И это сравнение в данном случае не слишком иносказательно.

   6.
   Кир уговаривал успокоиться, но я не могла понять, почему Максим так отреагировал. Я жалела, что начала все это в тот вечер. Было бы лучше, если б Максим не подозревал о том, что его жена способна на секс с женщиной.
   – Если бы он так не думал, у нас с Верой был бы шанс, – размышляла я. – А теперь… Какая дружба, когда он своими глазами стал свидетелем откровенной сцены. Даже если Максим продолжает верить, что Вера ни при чем и во всем виновата я, все равно он даст жене взбучку и никогда не позволит общаться со мной… Она не то чтобы боится мужа, но делает все с оглядкой на него. Вера не станет бегать ко мне втайне от мужа…

   Мои предположения оказались правильными. Ситуация складывалась сложная. И двусмысленная. Я не могла видеть Веру – она продолжала возбуждать меня до неприличия. Но вместе с тем я не могла и не видеть ее – работая в одном офисе, мы не могли не встречаться. Мы постоянно сталкивались друг с другом, одновременно при этом пытаясь избегать. Мне пришлось уволиться.

   Случай с Верой выбил меня из того равновесия, в которое с таким трудом я себя привела. Выставки и концерты, спокойная и размеренная жизнь, достойный муж-вывеска, квартира, как иллюстрация глянцевого журнала, – все эти составляющие благополучия оказались лишь зыбким миражом, рассыпавшимся вмиг, стоило забрезжить в моей жизни реальным, истинным страстям и желаниям. Я поняла, что попытки вести приличный образ жизни – пустой потуг, эрзац. Это лишь сивуха той жизни, которой я жила раньше. И которую решила изменить, считая порочной. Отчетливо стала ясна моя роль в театре под названием «Жизнь». Эта роль не устраивала меня, но она оказалась моим амплуа, и я понимала свою обреченность играть ее вечно.
   «Мне суждено быть игрушкой своих порочных желаний. Они, мои грязные желания, правят мной, а не я ими. Мне никуда не деться от себя. Но быть собой я тоже не хочу!» – подобные размышления мучили, не отпуская ни на мгновение, ввергая в глубокую депрессию.

   Где правильная жизнь для меня? Тогда, когда я занимаюсь сексом с женщинами, когда выпускаю джиннов из глубины своей натуры, когда не оглядываюсь по сторонам с вопросом, что обо мне думают окружающие? Или когда хожу по музеям и выставкам с чистеньким мужем, одетым с иголочки, но при этом мучаюсь неудовлетворенностью?

   Теперь я снова спала до обеда. От нечего делать бродила по улицам. Пила мартини, мешая его с коньяком. К ночи я накачивалась под завязку и вырубалась прямо на диване перед телевизором. Кир пытался меня отвлечь. Как-то он явился в комнату в каких-то кожаных трусах и с поводком на шее. Подойдя ко мне, встал на четвереньки и, подпрыгивая и поскуливая, стал изображать собачку. Кир лизал мои руки, из всех сил стараясь угодить, но я только разозлилась еще больше и с силой пнула его ногой.
   – Пшел вон, мерзавец, – почему-то с отвращением прошипела я, понимая, что Кир не виноват.
   «Впрочем, если бы не он… – подумала я, когда муж вышел из комнаты, испуганно пятясь, как побитая собака, – почему же не он? Он, гад, как раз именно он, мой прекрасный муж стал виновником того, что я превратилась в такую тварь. Тварь, не умеющую жить… Тварь, вечно ищущую дерьмо. Выставки! Как же… Даже на полотнах мастеров классицизма я ищу оголенное тело или… Господи, мне нужен безумный и безудержный секс. Секс с женщиной. Секс с Верой, черт побери! И ничего больше! Ну, причем тут Кирилл!

   После сцены с собачкой Кир перестал приставать ко мне с утешениями. То ли понял бесполезность, то ли обиделся. Он махнул на меня рукой, и наше общение свелось к минимуму, ограничившись короткими фразами на бытовые темы, без которых нельзя было обойтись. Типа: «Ты сегодня придешь поздно?» или «На ужин у нас ничего нет».

   Мир рушился. Казалось, я зашла в тупик, выхода из которого нет. Ничто не доставляло радости. Я не видела ни цели, ни просвета. Туннель, по которому я шла, закрылся, заполонив все вокруг тьмою. Черная пустота охватывала меня, но не пугала. Я пила гремучие алкогольные смеси, уносившие меня в неизведанные дали, где я могла ни о чем не думать. На следующий день после очередной попойки жутко болела голова. Но когда я не пила, она все равно болела. Болела от переполняющих ее мыслей, которые теснились в голове вопросами, остававшимися без ответа. Казалось, еще немного чуть-чуть, и голова взорвется как перегревшийся котел.

   Однажды вечером раздался телефонный звонок. Он трещал, словно судорожный. Я досчитала до четвертого взвизгивания, ожидая включения автоответчика, в надежде, что звонивший представится, и на этом закончится пытка для моих несчастным мозгов, готовых развалиться от боли. Но человек на том конце провода ничего не сказал. Пошли гудки отбоя. Трубку положили. Я вздохнула и перевернулась на другой бок.

   – Что со мной? Почему я такая несчастная? – думала я, сквозь пелену полураспавшегося сознания, – все есть, а я такая несчастная… И там, в Германии… Чего же мне вечно не хватает? И тут, казалось бы, и работа, и развлечения. Но что… Что же делает меня несчастной? Может, все-таки в жизни необходима любовь и плотское удовлетворение? Но ведь оно было у меня… И Жанна, и Дагмар с Карлом… Хотя… Это было удовлетворение плоти, а не любовь. А Кир? Кира как раз я люблю. Да и он меня тоже. Но с ним никогда не было удовлетворения. Какие-то сплошные нестыковки. Вера… Вот, наверное, моя первая настоящая любовь… Господи, если бы мне кто-то сказал, что можно влюбиться в женщину. И страстно жаждать ее… Бред, какой-то бред…

   В это время снова рванул телефон. Я поежилась, но с дивана не встала. Дело, впрочем, было не в том, что до аппарата далеко тянуться. Просто категорически не хотелось ни с кем говорить. Трель прозвучала положенные четыре аккорда и снова замолкла. Абонент не желал беседовать с автоответчиком. А я не желала беседовать с абонентом. Я лежала, тупо уставившись в потолок, и видела в нем круги и разводы. Телефон разрывался, а я, теперь уже из принципа, решила не брать трубку.
   – Кончится это когда-нибудь? Господи! – истерично билась мысль в моей голове, но звонивший оказался настойчивым. С промежутком в десять минут он повторял попытку дозвониться. Наконец, я не выдержала и взяла трубку.
   – Рита… – тихо проговорил женский голос, который я не узнала, – я тебе звоню… Весь вечер звоню… А ты… Знаешь, Рита, мне так плохо… Так плохо, если бы только знала.
   Я с трудом узнала Жанку, это была она.
   – Жанка, ты? Как дела? – сказала я, скорее для приличия.
   «Только этого мне сейчас не хватает. Ищет, кто ее пожалеет. Кто бы меня…» – подумала я, пытаясь сообразить, как быстрее попрощаться с Жанкой.
   – Рит, я хочу вернуться в Москву…

   Я молчала, боясь шевельнуться. Прошлое врывалось в мою жизнь, не спросившись. Хочу ли я этого, я не знала. Скорее нет, чем да. Я молчала.
   – Рит, ты слышишь? Слышишь? Ты забыла меня? – говорила трубка в ухо.
   – Нет… Ну что ты… Ты как? – снова спросила я, не зная, что говорить.
   – Говорю же плохо… Ты… Нашла Веронику?
   – Кого? Веронику? Ах, да… Нет… Понимаешь, тут столько всего накатило. Переезд, квартиру искали, некогда было. А ты как? – глупо повторила я опять.
   – Говорю тебе… Плохо мне, хочу вернуться – достал гаденыш, крыша совсем съехала… В Москву вернуться думаю, но некуда и не к кому. Рита, прошу… Пожалуйста, найди Веронику. Если она жива, она пустит меня к себе, она поможет. Узнай… Прошу… Сил моих больше нет, – в трубке послышалось всхлипывание, прерывающееся обрывками слов – прошу, найди, пожалуйста. Кроме тебя некого попросить… У меня только Вероника и ты. Больше никого нет. Помоги… Иначе мне конец…
   – Хорошо, – отозвалась я, не собираясь ничего делать.

Постскриптум
ВЕРА, РИТА, ЖАННА…

   1.
   На следующий день после разговора с Жанной Рита напрочь забыла и о ее звонке, и о ней самой. Быстро стирались реальные события, превращаясь в миражи. Она вообще в последнее время путалась в событиях. Как-то зашел сосед, спросил соли. Рита встала, открыла дверь и даже дала соседу соль. Но вечером, когда Кир спросил, приходил ли кто-то, не могла вспомнить.
   – Почему банка с солью стоит в коридоре? И по полу рассыпала… Что случилось? – спросил Кир, вернувшись с работы.
   Но Рита не могла вспомнить события дня. Она лишь беспомощно посмотрела на мужа.
   – Пить меньше надо, – сквозь зубы произнес он.
   Сосед превратился в привидение, мелькнувшее в Ритиной голове размытым пятном. Припомнить, приходил ли сосед или ей привиделось, она была не в состоянии. Нельзя сказать, что Рита совсем тронулась и перестала адекватно реагировать на происходящее вокруг. Ее мысли порой оформлялись в четкие понятия. Но, в общем и целом, она продолжала превращаться в домашний фикус. Или еще лучше – кактус. Колючий, до которого страшно коснуться… Кир боялся трогать жену, избегая с ней любого контакта.
   – С жиру бесится, – считал он, решив дать жене вылежаться. – Опомнится, никуда не денется. Не сопьется же… Ритка не такая. Пусть…

   Прошло несколько дней, прежде чем Рита вспомнила о Жанне и ее просьбе. Как во сне всплыли отрывки телефонного разговора. Сначала подумалось, что беседа приснилась.
   «Жанна, сейчас, в Москве? Откуда?» – Рита решила, что Жанна звонила из Москвы.
   «Да, нет, мне показалось, этого не может быть, с чего бы», – отмахнулась Рита от появившейся мысли.
   Но вдруг физически ощутила боль от телефонного трезвона. И поняла – Жанна звонила на самом деле.
   «Точно… Звонила Жанка, – отчетливо вспомнила Рита, выкуривая утреннюю сигаретку, – спрашивала про эту… Как ее… Ну, про ту свою приятельницу, которая продала ее Дитеру. Поискать просила. Ага… Чичас, разбежалась…»
   Куда-то переться, чтобы найти незнакомую проститутку, Рите было лень. Не поднимаясь, она положила в чашку пару ложек растворимого кофе и налила кипятка из чайника, стоявшего на столе, затем оглянулась в поисках сахарницы, но, не увидев, даже не шевельнулась, чтобы подняться.
   – А… И так сойдет, выпью без сахара. Говорят, полезно…
   Подняв глаза, она затуманенным взглядом увидела телефонный аппарат, и мысли снова вернулись к Жанке.
   – А ведь может перезвонить. И спросить про эту… Да уж… Придется поехать по адресу. Эта идиотка-Жанка непредсказуемая, может припереться, коль надумала. Вот же полоумная… Сначала вышла замуж за шизофреника и извращенца и поперлась в Германию. Почему теперь она не может вернуться назад? И куда тогда? А вдруг правда вернется… С нее станется. Мне только тут Жанночки не хватало. Нет уж, пусть лучше к своей Веронике едет, – решила Рита, копаясь в вещах, выбирая, во что одеться.

   Натянув на себя брюки, майку и длинный джемпер, Рита вышла на улицу. На плече висела сумка на длинном ремешке. В нее она положила листок с Вероникиным адресом, полученным от Жанны при прощании, который совершенно случайно, засунутый под обложку записной книжки, не потерялся. Поймав такси, Рита сунула таксисту записку с адресом:
   – Вот, сюда, – промямлила она еле слышно.
   Машина колесила по городу довольно долго. Рита почти не смотрела, куда едет – отвалившись на спинку сиденья и закрыв глаза, она провалилась, укаченная монотонным урчанием мотора и тихой музыкой, раздающейся из приемника.
   – Мадам, приехали, – наконец, сказал таксист, притормозив около длинного многоподъездного серого дома.

   Выйдя из машины, Рита осмотрелась. Вдоль широкого проспекта стройными рядами высились девятиэтажки. Облупившиеся фасады говорили о том, что их построили давно и с тех пор ни разу не ремонтировали. На некоторых стенах остались кусочки мозаики, большая часть которой давно отвалилась, а на малочисленных оставшихся фрагментах трудно определялся цвет. У входа в подъезды почти повсюду стояли лавочки, на которых когда-то сидели старушки, обсуждая злободневные вопросы – кто пришел к Галке из пятнадцатой и от кого беременна Светка с третьего этажа. Сейчас же скамейки были пусты, будто старые бабушки умерли, а новые не появились.
   «Может, просто у старушек поменялись интересы, вон, поди, сколько теперь сериалов по телику показывают, некогда на лавочках отираться», – подумалось Рите.
   Все выглядело обветшалым. Даже деревья, с которых слетали последние листья, казались сиротливыми. Рита поежилась. Будто в прошлое вернулась. Тут город выглядел таким же, каким она помнила его до отъезда из Москвы. Только еще более серым и грязным.
   – Жанка тут жила больше десяти лет назад… Тогда дома, наверное, выглядели приличнее, – пронеслось в Ритиной голове. – Да, годы… Никого не щадят. Я тоже десять лет назад смотрелась лучше…

   Найдя нужный подъезд, Рита зашла в лифт. Черный ящик кабинки с тусклой лампочкой в потолке издавал зловония. На полу, застеленном линолеумом, виднелась лужа – кто-то не утерпел, до квартиры не добежал. Секунду подумав, Рита все же решилась и нажала на полусгоревшую, искореженную кнопку седьмого этажа. Лифт затрещал и медленно пополз вверх. Выйдя из лифта, Рита едва могла рассмотреть двери квартир. Почти в полной темноте она с трудом определила нужный номер. Дверь, обтянутая коричневым дерматином, когда-то выглядела достойно, сейчас же в нескольких местах клеенчатая ткань прорвалась, и из прорех торчали грязные обрывки ваты. Брезгливо стукнув ладошкой по пипке дверного звонка, Рита подумала, что зря все-таки пошла искать бывшую Жанкину подругу.
   – Что сказать этой Веронике? Передать привет от Жанны? Или, еще лучше, спросить, не может ли Жанна к ней вернуться? Миленько. Столько лет прошло. Что теперь стало с Вероникой? Небось, опустилась ниже плинтуса. Были бы бабки, переехала бы в другую хату. Это же не дом, а какой-то клоповник для хромых и нищих… Ну, хотя бы дверь новую сделала бы. Спилась, наверное. Кому нужны проститутки преклонного возраста. Вышла в тираж и…

   Дверь долго не открывали, Рита успела подумать, что в квартире никого нет, как щелкнул замок… Рита дернулась, испугавшись от неожиданности. Но отступать было поздно – дверь распахнулась перед Риткиным носом, и на пороге показалась пожилая женщина в домашнем халате и переднике, обшитом по краю рюшкой. Это явно была не Вероника. Даже если предположить, что та сильно сдала, вряд ли она могла за десять прошедших лет превратиться в бабку. Открывшая дверь женщина, тем временем, приветливо смотрела на Риту, держа руки ладошками вверх. Ее пальцы, вымазанные тестом, смешно торчали в разные стороны, как это бывает у хирургов, готовящихся к операции.
   – Простите, что долго не открывала, – залепетала та уютным голоском бабушки Метелицы из сказки братьев Гримм, – вот затеялась с тестом…
   – Да, ничего… Я, собственно, к Веронике, – проговорила растерянно Рита.
   – Вероника? – переспросила бабулька, поправляя белые кудри у виска, – да ее тут давно нет. А вы кто будете?
   – Мы с Вероникой дружили когда-то, – попыталась объясниться Рита, в душе радуясь, что Вероники нет. – Потом мы с мужем работали за границей. И вот теперь вернулись. Хотела навестить старую приятельницу… – Рита продолжала что-то мямлить, отступая к лифту, но женщина вдруг сказала:
   – Так заходите. Куда же вы? Я дам ее адрес.

   Рита зашла в небольшую и темную прихожую. Из кухни вкусно и по-домашнему пахнуло сдобой. Общительная бабуля тараторила, рассказывая свою историю, словно обрадовавшись случайному слушателю. Оказалось, в период переделок в стране старики остались с большой квартирой в центре города и с маленькой пенсией. Тогда стало привычным менять лишние квадратные метры на не хватающие доллары. Пожилые люди решили воспользоваться выгодным предложением. Вероника им понравилась, да и квартира у нее была ухоженная. Разницу в меньшей площади и в менее престижном районе супружеской паре пересчитали в виде доплаты валютой.
   – Мы не в обиде… Тогда столько аферистов развелось. Мы же люди старой закалки, верим всем. Нас обдурить, дело плевое… А с Вероникой нам повезло. Она все честно сделала. Мы довольны. Деньги, конечно, давно закончились. Но мы смогли тогда сыну помочь… Он бизнес с другом затевал…
   Женщина, казалось, никогда не закончит. Голова трещала, а сдоба пахла хотя и вкусно, но удушливо.
   – И куда же она переехала? – спросила Рита, пытаясь остановить словесный поток.
   – Как куда? На Ордынку. Вот ручка и листок, – опомнившись, сказала старушка, указав локтем в сторону тумбочки, на которой стоял телефон и лежал блокнот с привязанным к нему карандашом, – возьмите сами, а то я вот… Руки в тесте. Внучка обещалась приехать… Пирожки жарю… Мне уже тяжело весь день у плиты торчать, но внучка одна. Есть два внука, а внучка одна… – женщина опять отвлеклась.
   – Вы помните адрес? Вероникин адрес… – спросила Рита.
   – Вероникин адрес? Как же мне не помнить… Вы даете! Мы в том доме прожили лет сорок… Вероника же в нашу квартиру переехала, – женщина удивленно посмотрела на незнакомку.

   2.
   Выйдя из затхлого подъезда, Рита вдохнула свежего воздуха и махнула рукой, желая скорее уехать куда подальше. Затормозили «жигули», и она, не задумываясь, плюхнулась на сиденье рядом с водителем.
   – Куда прикажете? – спросил краснолицый мужик, сидящий за рулем, бросив короткий взгляд в сторону пассажирки.
   Рита сообразила, что не сказала адрес. В руке у нее все еще была бумажка с названием улицы, куда переехала Вероника. Рита посмотрела на нее, потом на шофера. И, сунув листок в карман, назвала свой домашний адрес.
   – Поеду домой, – подумала она, – а Жанне, если эта взбалмошная и позвонит, скажу, что Вероника тут больше не живет. И ведь это правда…

   Приняв решение, Рита успокоилась. Ей упорно не хотелось встречаться с проституткой, пусть и хорошей, по описанию Жанны. И совсем неплохой со слов бабки, въехавшей в Вероникину квартиру.
   – Но проститутка – она и в Африке проститутка, – подумала Рита, лениво глядя в окно, за которым мелькали серые дома. – Хотя, кто я сама такая? Чем отличаюсь от Вероники? Только тем, что та занимается сексом за деньги. А я бесплатно. Большая разница… Еще неизвестно, кто из нас чище и лучше.
   – Везите на Ордынку, – ляпнула Рита громко, сама не ожидая этого и даже немного испугавшись своих слов.
   Водитель обернулся, вздохнул и, ничего не говоря, видимо, привыкший к капризам клиентов, стал перестраиваться в другой ряд, чтобы развернуться в противоположном направлении.

   – Так, это где-то тут… – проговорил водитель, всматриваясь через лобовое стекло, – по-моему, нужно повернуть налево и там уж…
   – Остановите, – попросила Рита.
   – Да мы же не доехали…
   – Пройдусь немного. Вы же сами говорите… Тут близко… – ей вдруг опять перехотелось идти по адресу. Рита решила пройтись и подумать. Вернее, даже не подумать, а попытаться почувствовать, прислушаться к себе – может, все же плюнуть и поехать домой?

   Она вышла из такси и медленно пошла по улице, глядя себе под ноги. Черный въедливый жук жевал нутро, и она оттягивала момент решения. Казалось, она зря таскается по городу в поисках незнакомой и ненужной ей женщины.
   – Ну, в самом деле, прошло столько лет… – снова стала размышлять Рита. – Все так меняется. Вон, поди, за десять лет, что нас не было в Москве, город не узнать. Совсем другая жизнь. Другие люди ходят по улицам, иначе одеты… Ну, что я скажу этой Веронике? Ерунда получается…

   День клонился к вечеру, но солнце светило еще ярко, отдаваясь красными бликами в стеклянных витринах. Приятный ветерок освежал, будоража и успокаивая одновременно. Рита даже улыбнулась чему-то приятному, хотя не поняла чему. За стеклом увидела столики, маленькие, на двух человек, покрытые белыми салфеточками. В кафе сидело несколько пар.
   – Симпатично как, – подумала Рита и, решив выпить чашечку кофе, зашла внутрь.
   – Мне это сейчас не помешает, – постановила она и уселась за свободный столик перед самым окном. Миловидная девица с длинными ногами и улыбкой до ушей принесла поднос с кофейником, чашкой и каким-то печеньем. Рита достала сигареты и прикурила.
   – Красиво… Почти как в Мюнхене, – подумала она, пригубив кофе. – Ага, и даже вкуснее, чем там… Все-таки фиговый кофе варят немцы. Вот в Италии совсем другое дело. Там даже на автобане, и то…

   Рита постукивала костяшками пальцев по пачке сигарет, с интересом наблюдая за мелькающими мимо окна людскими силуэтами. Почему-то все куда-то спешили. Во всяком случае, так казалось. Впрочем, нет, не казалось. В Москве, как во всех мегаполисах, вечная суета. Людям приходится много времени терять на то, чтобы добраться из дома на работу и обратно, вот и бегут бегом, чтобы хоть что-то успеть.

   Вдруг прямо перед стеклом остановились две женщины. Они буквально столкнулись нос к носу и, оказавшись знакомыми, радостно кинулись друг к другу в объятия и расцеловались. Толстое стекло кафешной витрины отсвечивало, и лица рассмотреть было нелегко. Неумолимо темнело. Но в кафе свет еще не зажгли. Только крохотные свечки мерцали на столиках посетителей. Одна из женщин по ту сторону окна кого-то напомнила Рите. Она всмотрелась внимательнее и узнала – это была Верочка.

   Сощурив глаза и вытянув немного вперед шею, словно желая приблизиться к окну, Рита уставилась на нее. Вера, видимо, почувствовала сверлящий взгляд и взглянула сквозь стекло. Она тоже сначала, скорее всего, не различала лиц и моргала, пытаясь разобрать, а увидев Риту, на мгновение смутилась, но быстро взяла себя в руки и махнула рукой, приветствуя ту. Рита не знала, как поступить. Невыносимо хотелось поговорить с Верой. Она даже приподнялась, в порыве выскочить на улицу, но потом одернула себя, посчитав это неприличным. Мысли крутились со скоростью звука – прыгая по лестничным отсекам подсознания. За несколько секунд Рита пару раз готова была соскочить со стула, но что-то снова и снова удерживало ее на месте. Женщины за окном, наконец, прощаясь, обнялись еще раз, и одна из них быстро ушла. Вера осталась…

   – Сейчас уйдет, исчезнет, – подумала Рита, – что же делать…
   Но Вера, бросив короткий взгляд в сторону стекла, решительно направилась к входу в кафе. Вместо того чтобы успокоиться, Рита заволновалась сильнее.
   – Привет, – сказала Вера, присаживаясь напротив.
   «Со знакомой расцеловалась сто раз, а ко мне даже не потянулась, – подумала Рита. – Это хороший признак… Значит, боится даже прикоснуться. Завестись боится…»
   – Ты тут какими судьбами? Гуляешь? Или дела? – тем временем спросила Вера, суетливо доставая сигареты из сумочки, и, не дожидаясь ответа, продолжила, – а я тут живу. За углом.
   – Хороший район, – выдавила Рита с трудом, чтобы хоть что-то сказать.
   – Угу, – промычала Вера, выпуская густой дым и, прищурившись, наблюдая за Ритой.

   Между ними повисло напряжение. Каждая хотела сказать какие-то важные слова, но обе словно боялись спугнуть друг друга. И молчать становилось невыносимо, и говорить было нечего.
   «Надо уходить… Пустое это, – подумала Рита обреченно. – Какой смысл? Бред… Вера зашла для приличия. Сейчас заспешит домой. Там, небось, Максим ждет. Кажется, у нее сын еще есть… Нет, надо уходить. Будет хуже, если она уйдет первой. Кофе давно выпит, надо рассчитаться и уйти».
   Отдав официантке деньги за кофе, Рита встала.
   – Спешишь? – неожиданно спросила Вера. Голос слегка дрогнул, и Рита поняла – Вера ищет предлог не прощаться.
   – Куда мне спешить? – ухмыльнулась Рита. – Я ж не работаю, детей нет… А что?
   – Может, ко мне зайдем, поболтаем. Давно не виделись… Тут близко…
   Вера говорила так, словно ей безразлично, пойдет ли с ней Рита или откажется. Но тембр голоса небольшим подрагиванием выдавал ее беспокойство.
   – Конечно, почему нет… – отозвалась Рита, обрадовавшись.

   Женщины вышли из кафе, прошли до угла и, завернув, оказались на тихой улочке. Рита понимала, что Вера зовет ее к себе не чай пить. Возбуждение, бродившее на протяжении долгого времени, теперь подкралось к самому Ритиному горлу и щекотало там, норовя вырваться наружу. Кровь пульсировала в висках, перед глазами мелькали темные пятна. Вера прошла чуть-чуть вперед – дорогу к подъезду можно было сократить, пройдя по узенькой тропинке, которую вытоптали жители дома… И Рита, немного отстав, хорошо видела Верину круглую попку, обтянутую в джинсы.

   Они буквально вбежали в подъезд, быстро поднялись на один пролет и прямо на ступеньках, повернувшись друг к другу, начали целоваться. Все произошло так быстро и естественно, будто это были не две женщины, а влюбленная парочка или молодожены. Неизвестно сколько бы они там простояли и до какой степени откровенности дошли бы их действия, если бы не хлопок входной двери, приведший их в чувства. Рита не заметила, когда успела расстегнуть пуговицы на блузе Веры. Да и не помнила, как сама оказалась без джемпера. Вера хмыкнула и приложила указательный палец к губам, но не к своим, когда хотят показать, что надо помолчать… А к Ритиным. Рита схватила Верочкин палец и засунула его в рот.
   – Отпусти, ну же… Подожди… – простонала Вера одними губами. – Пойдем… Тише…
   Придерживая на груди распахнувшуюся блузку, она быстро пошла вверх по лестнице. Нагнувшись и подхватив упавший на пол джемпер, Рита последовала за ней.

   Попав дрожащей рукой с третьей попытки в замок, Вера открыла входную дверь, и женщины ввалились в прихожую.
   – Максим с сыном… уехал… на неделю… Каникулы…
   Вера говорила короткими фразами, словно диктовала телеграмму.
   Рита вцепилась в Веру, продолжая целовать ее, останавливаясь только на мгновение, чтобы перехватить воздуха. Как обезумевшие, они раздевались, срывая оставшиеся вещи друг с друга, мелкими шажками передвигаясь к дивану в гостиной.

   3.
   Через некоторое время, немного отдышавшись, но, так и не одевшись, только обернувшись пледами, Вера и Рита уселись на кухне друг против друга. Вера поставила на стол фужеры на высоких ножках и налила шампанское. Белая пена кипела и выплескивалась через край, стекая по стеклу и капая на стол. Рита провела длинным пальцем по боку бокала, собрав вытекающую жидкость, и картинно слизала ее с пальца, пристально глядя на Веру.

   – За встречу! – сказала Вера.
   По ее щеке ползла крупная слеза. Чистая и прозрачная, как дождевая капля. Протянув руку, Рита стерла слезинку с лица подруги и облизала палец…
   – Я рада. Если бы ты только знала, как я рада… – проговорила Рита, пытаясь вложить в слова всю свою радость.
   – Знаю, – так же тихо отозвалась Вера. – Я тоже рада.
   – Но почему ты… Почему после того случая, у нас дома… Почему ты избегала меня…
   – Я боялась. Очень. У меня семья, муж, сын. Больше всего на свете боюсь их потерять. Для меня это все… Я всю жизнь стремилась к браку. Это смысл… Мне так тяжело далось… Тебе не понять.
   – Да, почему же… Все мне понятно. Как и то, что Максим был недоволен… Я поняла это сразу. Жаль. Нужно было сдержаться, а потом мы могли бы… Если бы он не заподозрил… Это я виновата…
   – Нет, Рит… Я сама виновата. Не нужно было его к тебе в гости вести. Я же знала, чем это закончится. Он не такой…
   – Ага, не такой… Сам таскается, – зло отозвалась Рита, – небось, трахает все, что мимо движется, а тебя… Тебя… А тебя не удовлетворяет. Ты же живой человек. Разве я не права… – Рита замолчала и посмотрела на Веру, немного испугавшись, что зашла слишком далеко и Вера может обидеться. Но та протянула руку и погладила Риту, давая понять, что всё в порядке.
   – Да, права ты, Рита, права… Но Максим не виноват. Я сама… – Вера говорила печально, опустив глаза и опершись в одну точку перед собой, – ты не поймешь меня, это так все сложно. Я запуталась. И не знаю, что делать… Что же делать, должен же быть выход… Хоть какой-то выход из всего этого… Дерьма.
   – Ну почему же дерьмо? – спросила Рита. – Это, Веруньчик, не дерьмо, а наша с тобой жизнь. Думаешь, у меня лучше?

   Им хотелось говорить и говорить, делиться наболевшим, тем, что мучило, жгло, переворачивало нутро. Но нежность, переполнявшая их, нежность заставляла касаться, трогать, ощущать, чувствовать друг друга. Одной рукой Рита держала бокал, другой касалась Вериной ладошки, лежавшей на столе. Рита перебирала ее пухленькие пальчики, трогала мягкие подушечки. Потянув руку подруги, Рита стала водить ее пальцами по своим губам.
   – Какая ты сладкая… Верочка… И непорочная. Даже с женщиной мужу изменить боишься. Небось, девушкой замуж вышла? – сказала Рита, целуя Верочкино запястье.

   – А как ты все-таки тут оказалась? – спросила Вера, не ответив на Ритин вопрос.
   – Да случайно. Судьба. Ты веришь в судьбу?
   – Ну, не знаю… Наверное, верю…
   – Вот представь, лежу я на диване, – начала рассказывать Рита, – лежу сутками. Никуда не хожу. На все наплевать. Видеть никого не желаю. С Киром поругалась. Жру коньяк и смотрю телик. И вдруг звонок. Я не беру трубку. Не хочу… Не беру раз, второй… Третий раз не беру. Короче, человек звонит и звонит. Нервы не выдерживают, и я снимаю-таки трубку. Звонит знакомая, которую я даже не узнала… И просит найти старую подругу. Ну, не бред? Бред! Но это еще не все… Главное то, что я поднимаю-таки задницу и прусь неизвестно куда, чтобы найти подругу этой знакомой… Скажи, на что это похоже? – Рита хохотнула и продолжила, – короче, встречаю тебя. Разве это не случайность? Не судьба? Не рок? Это полная подтасовка карт, причем подтасованная кем-то свыше. Или? – Рита подняла палец, указывая на небеса.
   – Ну, а человека-то ты нашла?
   – Нет же… Не дошла… По тому адресу, что мне дали, девица уже не живет. Я поехала по новому, хотя, заметь, опять-таки не хотела ехать. Даже в машине сначала сказала шоферу свой домашний адрес, а потом как подмыло. Говорю – на Ордынку. Ну, правда, будто кто-то подтолкнул. И вот… С тобой встретилась. Просто чудо!
   – Правда, как в сказке, – сказала Вера, томно улыбаясь.
   Она провела ладонью по Ритиному плечу, с которого сполз плед… И стала опускаться вниз к локтю. На коже проступили мурашки.
   – А разве не чудо, что мои уехали? Все сложилось, как надо…

   Вера налила в полупустые бокалы шампанского.
   – Ну, давай… За сказку в жизни, – предложила она тост, отпила пару глотков и неожиданно перевела тему, – А все же где это?
   – Что где? – не поняв, о чем говорит подруга, переспросила Рита.
   – Ну, куда ты шла… В смысле… Извини, я путаюсь… – Вера начала возбуждаться и терять мысль.
   – Вот адрес, – левой рукой Рита полезла в карман висящих у нее за спиной на стуле брюк, – где-то тут недалеко… Должно быть…

   Достав мятый листок, Рита расправила его на столе перед Верой, которая невидящим взглядом скользнула по бумаге, но, увидев адрес, дернулась и уставилась как ужаленная. Взгляд мгновенно прояснился.
   – В чем дело? Это где? – спросила Рита, тоже приходя в себя.
   – Это тут… – ответила Вера, не глядя на подругу и, сделав паузу, спросила, – а кто ищет-то? – затем почти без остановки сама ответила на свой вопрос, коротко выдохнув знакомое имя, – Жанна… Откуда ты ее знаешь… Ах, да, в Германии… Ты же жила в Германии. Тесен мир… Как она?

   Рита смотрела на Веру, пытаясь понять, что происходит.
   «Причем тут Вера? Вероника по рассказам Жанны была проституткой, не могла иметь детей… А эта… Замужем, работает, у нее есть сын. Может, Вероника жила по этому адресу, но потом поменялась квартирой с Верой… Она ведь сто раз квартиры меняла. Но почему Вера назвала по имени… Она знакома с Жанной», – мысли забегали, как атомы при броуновском движении. Они стукались одна о другую и рассыпались в стороны.

   Вера подняла свои большие глаза. Увидев Ритино недоумение и растерянность, глубоко вздохнула и похлопала подругу по руке. По коже пробежал холодок, и Рита поежилась. Вера хмыкнула, встав со стула, сняла наброшенный на спинку халатик и накинула на себя.
   – Прохладно, – проговорила она скорее себе под нос и чуть громче добавила, – пойдем в комнату…
   Не дождавшись реакции, Вера сделала шаг в сторону коридора, затем, видя, что Рита осталась сидеть, потрепала ее за плечо.
   – Пойдем-пойдем, быстро не объяснить, Жанна ищет меня, – сказала Вера и вышла из кухни.

   4.
   Рита натянула брюки, не став искать трусики, брошенные где-то в другом месте, накинула майку и пошла вслед за Верой. Когда она вошла в комнату, Вера сидела, забравшись с ногами на диван, и раскуривала сигарету. Вера не смотрела на Риту, но чувствовала, что та уже тут. Под Ритой скрипнуло кресло, и Вера заговорила.
   – Понимаешь… Мне пришлось жизнь менять несколько раз. Так уж вышло… Говорят, жизнь, как зебра, полосатая – черная полоса, белая… Не знаю, как у кого, а у меня это видно особенно отчетливо. Сначала была белая. Это когда мама и бабушка были живы. Просторная квартира в сталинке. Балет. Большой театр. «Щелкунчик». Там тара-рам… – Вера попыталась напеть мелодию танца из балета, но, быстро сбившись, продолжила:
   – Да, о чем я… «Щелкунчик». Сказки на ночь. Перро и Андерсен. Снежная королева и Принц с нищим. Потом погибла мама. За ней умерла бабушка. И кончились мои сказки. Принцы остались в прошлом. А в настоящем… Нищета и куртизанки. Без блеска, конечно. Отец такое творил… Мне было двенадцать, когда один козел меня изнасиловал… – Вера сделала паузу, то ли чтобы передохнуть, то ли чтобы затянуться поглубже.

   – Вот уж чернота. Даже чернуха… Не приведи господи. Но, знаешь, человек ко всему привыкает. Привыкла и я… Когда отец умер, я решила изменить жизнь. Свой гадюшник в краснокаменной сталинке поменяла на квартирку в панельной хрущевке. Небольшая, но чистая и светлая… Да, ты там была сегодня… За обмен квартиры в доплату получила кое-какие бабки. У меня была хата, хоть и загаженная, но в престижном районе. И метров было вдвое больше… Сначала я проедала эти деньги и думала, куда идти учиться. Наивная. Деньги кончились быстро. И тогда… Тогда все кинулись работать интердевочками. Слово-то смешное… Среди нас такие девочки были, умора… Была одна Жеоржина. Ты слышала такое имя? Эта Жеоржина… Работник невидимого фронта… Прошла и огонь, и воду, и трубы… Еще в годы второй мировой. Клянусь. Впрочем, она была скорее нашей наставницей. Мастер, так сказать, производственного обучения, – Вера опять затянулась и задумалась…

   – Я мечтала денег много иметь и мужа иностранного заполучить, – снова заговорила Вера, уставившись куда-то в угол, словно забыв о Рите. – Для этих целей эта работа была самое то. А по сравнению с теми ублюдками, с которыми меня жизнь сводила в квартире папаши… Мои клиенты были настоящими кавалерами. Правда, старые, в основном. Но старость, не порок. Так ведь?

   Вера спросила скорее саму себя, ухмыльнулась, поправила выпавшую прядь, сунув ее за ухо, и продолжила.
   – Потом увидела Жанку у Седого. Жалко ее стало… Я вообще мужиков еще с самого детства терпеть ненавижу… А тут совсем ребенок. Думала ей лет двенадцать… И сидит почти голая, в грязном кресле этого дешевого сутенера… Босые детские ножки на заплеванном коврике… Тьфу! Вспомнила себя в этом возрасте… Да уж… Так вот. Отдала я Седому какие-то бабки, не помню уже сколько… И забрала Жанку к себе. Ей, правда, не двенадцать, а семнадцать было. Но все равно… Провинциалка. Всего боялась. Я кинула ее в ванную. Короче, накормила, обогрела… А потом ты знаешь. Попался Дитер, ну и…

   – Да, Дитер… – проговорила Рита, воспользовавшись Верочкиным замешательством, – он такой… Извращенец, психопат… Бьет Жанку…
   – Что ты говоришь? Какой ужас… Кто бы мог подумать, – Вера говорила спокойно, потягивая сигарету, совершенно не обеспокоившись Жанкиным положением. – А выглядел таким респектабельным и тихим. Что же она не бросит его?
   – А ты сама ее спроси… Лично я не знаю. Сама об этом много раз думала.
   – Да, брось, Рита… Ты же умная женщина… Все понятно как дважды два. Жанка выросла в строгости. Ей надо, чтобы ее били. НАДО! – Вера сказала последнее слово нарочито громко, желая подчеркнуть свою уверенность в том, что Жанку надо бить.

   Рита с удивлением посмотрела на Веру. Хотела спросить, но та продолжала, почти не делая пауз:
   – Я еще тогда, когда она у меня жила, поняла… Если с ней ласково, она начинает выпендриваться. А дашь по заднице – и послушная, и благодарная. Ей нравится роль бедной девочки. Чтобы ни о чем не думать, ни о чем не заботиться, ни за что не отвечать. Кто-то же должен решать проблемы. Лишь бы ее не трогали. Да и наказания воспринимает как должное. Сначала ее мамаша турсучила, как сидорову козу, и воспитывала по-спартански. Думаешь, сладко ей у матери жилось? От добра добра не ищут. Сбежала в Москву разгонять тоску. Просто с матерью там тоже было не все сладко… Подробностей не знаю, она не рассказывала… Жанка не больно разговорчивая… – Вера усмехнулась и впервые за время своего монолога глянула на Риту.
   – Да, уж… Ничего не скажу, – поддержала та, – мне она тоже почти ничего не говорила. Что-то я сама догадывалась, а что-то Жанка по пьяни выдавливала из себя, да и то только про художества Дитера, а про мать никогда ничего не рассказывала… Ты права…
   – Вот именно… Мать била Жанку. Страшно била. У нее на спине рубцы были. Неужели ты не видела? Да что спина. В глазах у Жанки вечный животный страх.

   Рита смотрела на Веру и думала не о Жанке, а о Вере. Или как там ее… Веронике. Она казалась ей не просто умной, а мудрой. Проницательной, видящей насквозь. Вот что значит школа жизни. Это Рита прожила как у Христа за пазухой. Родители пальцем никогда не тронули. Сексом только с любимым мужем занималась. Пусть импотент, ну и что? Но ведь никто ее не насиловал. Как же это мерзко должно быть! Бедная Вера… Вероника…

   – Да, так вот… – Вера посмотрела на Риту и сухо продолжила, будто перед ней была не полуголая подруга, а аудитория слушателей курса «Основы психоанализа». – Так что с Дитером Жанке повезло… Я не смеюсь… правда. Попадись ей другой мужик, неизвестно, чем бы закончилось. Сбежала бы давно. А с этим живет. Жанке нужен мужчина, который ее будет бить и воспитывать. Она бы ушла от другого, попадись ей добренький, и нашла бы себе такого вот, как Дитер. Но разница в том, что другой бы бил, издевался, но неизвестно, кормил бы или нет. А вот Дитер ее бьет, но содержит. И содержит неплохо. Поэтому я и говорю, что повезло…
   – Вер, а ты психолог, – тихо произнесла Рита.
   – Станешь тут психологом… – засмеялась Вера, – когда вокруг тебя столько народу крутится. А тебе каждого понять надо. Чтобы выжить…

   Вера замолчала, повернувшись к окну, в черный квадрат которого в комнату заглядывала луна.
   – Вер, а ты… Как ты? Что с тобой было дальше? Когда Жанна уехала… – спросила Рита.
   – Я? Ах, да… – спохватилась Вера, – а я получила с Дитера неплохую сумму. Откупной за Жанку, за ее целку… А что ты думаешь, должна же я была получить компенсацию за потерянную любовницу и подругу? Да и за потерянный шанс выйти замуж за иностранца? – Вера говорила вызывающе громко, понимая, что тема неприятная, но ей нужно поставить все точки над i. Она не хотела что-то скрывать. Нужно высказаться. И ей безразлично, что подумает Рита. Впрочем, Вера интуитивно чувствовала, что Рита ее понимает.
   – Жанна знает… Она мне рассказала об этом, – проговорила Рита, заметив, что Вера взволнована.
   – Ну и? Осуждает?
   – Почему? Нет… Она понимает. Просто Дитер говорил, что выкупил ее у сестры. И что она обошлась ему дорого. Бьет и кричит, что Жанка рабыня, коль он бабки за нее выложил…
   – Дерьмо! – выкрикнула Вера. – Давай выпьем… Не хочу вспоминать… Кто бы мог подумать, что ты… Ты придешь ко мне с любовью и… С болью, – Вера заплакала.

   Рита пересела на диван и погладила подругу по спине. Почувствовав поддержку, Вера, всхлипывая, снова заговорила:
   – Дитер был моим шансом, понимаешь, моим… А не Жанкиным. И когда он переключился своим воспаленным мозгом на нее, я решила… Продать ее. Думаю, пусть, падла, берет… Но я тоже без своего интереса не останусь. Дитер весь дрожал, когда видел Жанку. Разве можно меня осуждать за это? Я просто воспользовалась ситуацией. Ты бы отказалась? Ну скажи, Рита, скажи…
   – Да, да… Верочка, милая, не нервничай, – утешала подругу Рита, целуя ее в плечо, с которого соскользнул халат.
   – Так вот… Мне повезло, – не обращая внимания на Риту, продолжила Вера. – Он отвалил приличную сумму сразу, а потом передал еще, когда я Жанку к нему отправляла. Для него не сумма, а для меня тогда целое состояние. Я его шантажировала, что если не заплатит, разлажу это дело с полоборота. Всё ж в моих руках. Жанка – дура, сама даже паспорт сделать не могла. Языков никаких не знала, везде я за нее договаривалась, по инстанциям бегала, в очередях торчала. И вот… Жанка уехала, а я сижу с кучей бабок и думаю, что же мне делать, как жить? Проституцией я уже лет пять промышляла. Возраст критический, понимала – надо или сходить с дистанции, или еще через пару лет превращусь в развалину, никому не нужную. Думаю… Молодые подрастают. А у меня здоровье не то. Надо что-то делать. Ну, и я решила идти другим путем, изменить жизнь, развернуть ее в другом направлении. На Дитеровы бабки сделала обмен квартиры. Опять переехала. Свою хрущевку сменяла на эту… В хорошем районе и чуть побольше. Пошла на курсы секретарей. Английский я только так щелкала – еще бабушка учила, потом на иностранцах отточила… На машинке научилась. А потом уж компьютер освоила… Внешность у меня ничего, сразу оторвали в одну крутую фирму. Там встретилась с Максимом. Красивый, молодой, не чета этим иностранцам, из которых перхоть сыплется, а писюны встают через раз, да и то только с виагрой… Сколько поработать надо было над ними, чтобы «предметы их мужской гордости» хоть как-то двигались. Извращенцы чертовы…

   Вера тяжело вздохнула и, затушив сигарету, тут же потянулась за следующей.
   – Ты сразу замуж вышла? – вставила Рита, решив перевести разговор на более спокойную и приятную тему.
   – Ох, сразу… Почти, – улыбнулась Вера, – Максим, конечно, не Аполлон, но тело молодое, крепкое, хоть оближи, не вырвет. Стал ухаживать. Ну, я из себя давай целку рисовать. Рассказала ему, про свою тяжелую молодость. Ну, не про то, конечно, как меня пидоры в задницу трахали. А про то, как мама с папой умерли. Жалость вызвать – шаг к успеху.

   Вера сделала паузу. А Рита молчала, боясь нарушить тишину. Вера вспоминала то, что пыталась забыть. И, похоже, ей это удалось. Много лет она играла роль непорочной дамы, хорошей жены, матери…
   – Да… Максу я понравилась. Бабушкина школа давала знать. Манеры, умение правильно держать спину и пользоваться столовыми приборами. Могла и из поэтов Серебряного века кого-то изобразить под бокал шампанского. В этом плане все было на уровне. Да, у меня ж еще музыкальная и балетная школы за плечами были. Пусть не оконченные, но, сама понимаешь, база… Короче, Макс охмелел без вина.

   – И что дальше? Ты сказала, что поменяла свою квартирку с доплатой на эту? Максим к тебе переехал?
   – Почти… – улыбнулась Вера. – Когда мы познакомились, он уже прилично встал на ноги и собрался купить жилье… Мне же нравилась эта квартира. Я только обустроилась в ней, сделала ремонт. Ну, я ему и предложила… Выкупить у соседей по этажу квартиры. И объединить все в одну… Он что-то там разменивал, доплачивал. В итоге мы остались в моей квартире, но она теперь состоит из четырех. У нас весь этаж… Правда, здорово? Иначе бы ты меня не нашла, —Вера опять улыбнулась.
   – Понятно, – протянула Рита, пытаясь собрать полученную информацию в один полноценный сюжет.
   – Ну, что еще, есть вопросы? – спросила Вера, хмыкнув. – Или я тебе все тайны раскрыла?..
   – Жанна говорила, что после аборта Вероника не могла забеременеть, а у тебя сын… – тихо проговорила Рита.
   – Да, Рит… Так и было… Максим поверил, что до него у меня было два парня. Я следила за каждым своим шагом. Так боялась, чтобы он не догадался, что я проститутка со стажем… Годами создавала имидж домашней кошечки, неопытной девушки. Услышала от какой-то клуши историю о том, что кроме ребенка и кухни ее ничего не интересует, и давай сама изображать… В постели лежала, боясь лишнее движение сделать, от секса отказывалась, ссылаясь на мигрень. Считала, что так положено порядочной жене. Все у меня получалось. Только вот детей не могла родить. А без ребенка картинка не складывалась. И я…

   Сделав паузу, Вера жадно глотнула из бокала шампанского – будто в горле пересохло – и уставилась в окно. Рита не торопила, и несколько минут женщины сидели молча. Не сводя глаз с птицы, перелетающей с ветки на ветку, Вера продолжила:
   – Короче, поехала я в деревню… В общем-то случайно все вышло… Сначала хотела отдохнуть на свежем воздухе, никаких особых планов не было. Полчаса от Москвы, а другой мир. Тишина, поля, свежесть. Там девчонка беременная попалась. Я у ее матери творог покупала. Говорит, четвертый месяц беременности. Аборт делать поздно, а от кого зачала, не знает. Ей всего-ничего, лет шестнадцать или меньше даже. Куда рожать. Глупая. Короче, я ей денег предложила. Вернулась в Москву и Максиму объявила о беременности… Сказала, что не говорила раньше, боясь сглазить. Перестала с ним в одной комнате спать, изображая беременную – охала и ахала, тут не тронь, там не прикасайся. А потом вообще переехала в деревню к этой девочке. Говорила мужу, что свежий воздух полагается. В общем… Платила и тут, и там. Пять месяцев он меня голой не видел. А потом приехала с новорожденным… Ой, говорю, раньше времени роды… Да, умерла во мне артистка. Ничего не скажу. Все получилось… По высшему разряду. Все поверили. Впрочем, поверили, может потому, что хотелось верить…

   Вера опять замолчала. Потом вдруг подняла бокал, который держала в руке, и со всей силой швырнула его о стенку. Стекло мелкой крошкой рассыпалось в стороны. Вера снова заплакала.
   – Кама, бедная Кама, – запричитала она, растирая слезы по щекам.
   – Что, что ты сказала? Кама? Кто это?
   – Да, Рит, меня зовут Вероника Каманина, сокращенно Кама…
   – Да? Я не знала…
   – Так меня звали в школе. Еще когда у меня была бабушка и мама… В той, другой жизни. Тогда я была Каманина Вероника.
   Вера тихо плакала и плакала.
   – Всё, понимаешь, всё… Столько меняла себя, ломала, а что вышло?

   – Вер, ну брось, ты что, не плачь, – заговорила Рита, обхватив подругу за плечи.
   Вера ткнулась мокрым от слез лицом в Ритино плечо.
   – Вер, – Рита не знала, как лучше назвать Веру, и сократила до неопределенного «Вер», – Вер, слышишь, все будет хорошо?
   Но Вера продолжала сопеть и тупо смотреть в пол.

   – Кама, Камочка, – Рита вдруг поняла – Вере приятнее всего, если она назовет ее этим детским именем, – Кама, выше нос, девочка, все будет отлично, – ласково повторила Рита. – Мы с тобой, вместе… Слышишь, Кама?!
   Рита попала в точку. Вера ожила, подняла глаза, улыбнулась.
   – Как хорошо… Как тогда… Спасибо, Ритуля, – и вдруг, неожиданно помрачнев, спросила: А Жанна? Как же Жанна?
   – А что Жанна? Она тоже выбрала свой путь. Ты права. Совершенно права. Жанна живет своей жизнью. Каждый выбирает то, что ему подсказывает его нутро…
   – Да-да… Именно, – скороговоркой заговорила Вера, отстранившись от Риты, чтобы посмотреть ей в глаза. —Знаешь фразу: свинья грязи найдет? Так это про нас. Ну, то есть про всех… Мы находим, как та свинья, ту грязь, которая нам требуется. Свою грязь… Потому что по жизни нас ведет не разум, а внутренний инстинкт, подсознание. Оно, это подсознание, подло, исподтишка, диктует наш путь по жизни. И как ни выкручивайся, все равно найдешь то дерьмо, в которое твое подсознание тебя толкает.

   Рита внимательно смотрела на Веру, открывая ее для себя. Вера говорила интересные вещи, о чем Рита раньше не задумывалась.
   «Неужели Вера права, и мы не в состоянии хоть что-то изменить в жизни? Неужели меня никогда не отпустит желание быть с женщиной? Неужели я не смогу быть счастливой без этого сладкого, теплого, мягкого и такого желанного Верочкиного тела? Неужели это не я сама диктую свои поступки? Неужели это делает мое подсознание, исподволь и независимо от меня? А ведь все это так похоже на правду. Иначе мы не делали бы глупостей. Разве я сама, воспитанная в приличной семье… – Рита дернулась, остановившись на этой фразе. – А кто, собственно сказал, что моя семья приличная? Черт… Почему я раньше не задумывалась об этом? Разве была моя мама пуританкой? Да ведь она самая настоящая ханжа: „Ах, это неприлично, ах, то не тактично!“ А сама… Какими глазами смотрела на выпавший из широких трусов член молодого парня, когда тот раскинул длинные ноги, устроившись загорать… – Рите вспомнился этот случай, как и то, с какими подробностями смаковала мама, рассказывая о случившемся подруге Зиночке. – Господи, какая же я дура!» – решила Рита и… заплакала.

   Вера посмотрела на Риту с удивлением.
   – Ты что? Ритуля… Брось плакать. Ну, что ты, в самом деле, расстроилась? Ну, скажи… Из-за чего? Из-за Жанны? Хочешь, поедем к ней? Хочешь? Или давай позвоним… А? Позвоним и узнаем, как там она. Хочешь?
   Рита перестала плакать также неожиданно, как и начала. Слезы высохли, будто их и не было.
   – Жанна? – переспросила Рита.
   – Ну да… Жанна. Давай позвоним. Может, ей нужна помощь, – повторила Вера.
   – Не думаю… Все у нее хорошо, ну, хандрит иногда… Но вообще-то Дитер нормалек, – сказала Рита, совершенно успокоившись и переключившись с себя на Жанну, – ты права, сто раз права… Жанка в надежных руках. А вообще, ты только подумай… До чего смешное наше подсознание. Оно свело нас троих, таких разных, в одну… – Рита замолчала, подбирая подходящее слово, – в одну постель.

   Женщины засмеялись нервным смехом, быстро перешедшим в надрывный плач. У каждой были свои, известные только ей, душевные боли, выворачивающие нутро наизнанку. Каждой было жалко себя…
   – Рит, а Рит… – наконец проговорила Вера, – вот мы с тобой сейчас вдвоем, нам легче. А Жанка одна. С этим идиотом. Если она звонила тебе и искала меня… Через столько лет… Наверное, ей хреново. Очень хреново. Давай позвоним.

   Рита оглянулась по сторонам. Сумочка валялась под креслом. Она нагнулась и легко достала ее, подцепив одним пальцем длинный ремешок. Открыв записную книжку, Рита стала листать ее в поисках нужного номера. Вера принесла телефон и протянулу трубку… Найдя, наконец, Жанкин телефон, Рита стала жать на кнопки, набирая номер. Вера почти не знала немецкий, но все же включила громкую связь, рассчитывая что-то понять. На всю комнату раздался голос Дитера, будто он был не за тысячи километров, а совсем рядом.
   – Пфайфер слушает! – выкрикнул он прямо в Ритино ухо и это шипящее «пф» эхом прокатилось по комнате.
   Почему-то захотелось встать по стойке смирно и ответить: «Хайль!». Не привычная к немецкому, Вера вздрогнула и сжалась. На мгновение замешкавшись, Рита пришла в себя и заорала в трубку, будто Дитер был глухим:
   – Аллё, Дитер! Вы слышите? Это я, Рита, помните меня?
   – Да, помню, – сухо, как всегда, ответил Дитер, не удивившись, будто расстался с Ритой накануне.
   – Мне бы Жанну… Она дома?
   – Вы, Рита, как никто знали… – заговорил немец надтреснутым скрипучим голосом, – я всегда баловал Яну. Всегда… Выполнял любое ее желание. У нее все было, что только можно пожелать. И шмотки всякие, и «мерседес» последний. Разве не так? – Дитер хлюпнул носом, гоняя сопли, и продолжил. – Нет, я вас, русских, никогда не пойму… Ну, скажите, чего ей не хватало? Вечно в депрессии. То смеется, то плачет, как лихорадочная. Сколько раз я советовал ей сходить к Клаусу… Ну, это мой психоаналитик. Он бы смог ей помочь. Но она не желала слушать… Кричала, что Клаус ее только трахнуть хочет, как все другие. Глупая… Зачем она Клаусу? Зачем? У него жена… И любовница. Ну, скажите, Рита, почему она…
   – Так где же Жанна? – прервала Рита Дитера, который увлекся и, казалось, забыл, что его кто-то слушает на другом конце провода.
   – Я же вам рассказываю, а вы меня перебиваете… Она вчера… Вчера… – Дитер стал заикаться, с трудом выталкивая слова из гортани, разговор давался нелегко, но поделиться с кем-то было необходимо, и, видимо, Рита, совершенно случайно ворвавшаяся в его немецкую жизнь из русского далёка, оказалась как нельзя кстати. Дитер набрал воздух в легкие и совсем тихо закончил, – Яна порезала вены… Она пыталась покончить с собой… Ее забрали в больницу… В тяжелом состоянии… Она не приходит в себя… – мужчина начал хныкать, что-то бормотать, в московскую квартиру врывалось хлюпанье носом и тяжелые вздохи.

   Вера с остервенением бросила трубку, прервав разговор, даже не попрощавшись. Затем схватила аппарат, вырвала из розетки и, яростно швырнув телефон на пол, заговорила возбужденно:
   – Вот видишь… Она не пережила… Не смогла… Жанна не захотела жить по законам подкорки. Но уйти от этих правил невозможно… Есть только один выход избавиться от всего того дерьма, по которому подсознание тебя тащит по жизни… И мы с тобой… Мы тоже никуда не денемся от этого… Я столько лет пыталась жить не своей жизнью. Строила из себя приличную жену, мать… Чушь, бред. Подкорка не отпустит. Там, внутри моей башки, наглухо засело все то, что туда влезло в детстве. Я навсегда останусь… Той, какая есть. Какой сделала меня эта чертова жизнь в квартире отца…

Кама с утрА Картинки к Фрейду Татьяна Росс

От автора

Вера

Рита

Жанна

Вероника

Жанна

Рита

Постскриптум ВЕРА, РИТА, ЖАННА…

Кама с утрА
Картинки к Фрейду
Татьяна Росс

Постскриптум
ВЕРА, РИТА, ЖАННА…