   Устрицы
   Черный Архитектор, Кошкино золото и другие приключения
   Юлия Бекенская

   © Юлия Бекенская, 2015
   © Андрей Селезнев, фотографии, 2015

   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Устрицы

   – Уу… уу? – переспросила я.
   – Устрицы, – кивнули они мне, – ешь!
   Устрицы валялись в углях, покрытые пеплом и совершенно несъедобные с виду.
   Их закрытые створки скрывали нечто, от чего д'Артаньян и компания приходили в восторг.
   …Началось, как обычно, с Ирки. Она вычитала об устрицах в «Трех мушкетерах». Их ел Атос. Он закатывал глаза от восхищения и запивал лакомство бургундским вином.
   Нам было по десять, и мушкетерами мы бредили. Злая судьба поместила наши, жаждущие воинской славы души, в тела девчонок, и свою годность в королевское войско приходилось отстаивать ежечасно.
   Мы перечитывали книгу и распевали песни из фильма. Носили шпаги и делали мушкеты, которые стреляли пульками из гнутой проволоки. Алмазные подвески хранились под стеклом в земляном секретике, а тайная переписка королевы – под корнями старого тополя.
   Устриц у нас не было.
   – У нас на карьере есть устрицы, – заметила Наташа.
   – Откуда? – недоверчиво прищурилась Ира, – как ты вообще себе устриц представляешь?
   – Они в раковинах, – без запинки ответила та, – их расколупывают и выковыривают то, что внутри.
   – Надо попробовать, – решила Ирка, – поехали!
   Тогда нам казалось, что умение добыть и приготовить еду – это то, что делает нас взрослее и опытней. Мы не были голодными в поисках пищи. Мы были исследователями. Мы пробовали на вкус и проверяли на прочность. Мы хотели быть такими, как те, о ком знали из книг.
   Гек Финн ставил силки. Герои Джека Лондона питались сырой рыбой. Жак-Ив Кусто, исследователь моря, в одной книжке рассказал, как достал из глубины запечатанную амфору, возрастом чуть ли не в тысячу лет. И открыл. И попробовал! Было невкусно.
   Но не в этом дело. Исследовать, добывать и проверять на себе – только так можно стать мушкетером. Или бродягой. Или аквалангистом.
   У нас будут устрицы.
   Мы сели на велосипеды и рванули к карьеру. В такой момент кажется, что если сразу не начать действовать, то про твою идею непременно узнают все остальные. И опередят. И за обедом, за роскошным обедом с борщом на первое и жареной картошкой на второе, на десерт непременно подадут устрицы, и будут ухмыляться:
   – Хе-хе, разини! Раньше надо было думать! Они бы до зимы собирались! Быстрей надо было соображать, растяпы!..

   Мы прикатили на карьер. Купаться в нём запрещалось. Соседка, баба Клава, бывшая медсестра, веско говорила моей бабушке, делая большие глаза:
   – Кишечная палочка.
   Бабуля пугалась и показывала мне кулак. А потом, под страхом возвращения в город, запрещала даже подходить к антисанитарному водоёму.
   Я не огорчалась. Мы любили Неву, а карьер презирали: стоячая вода, слишком тёплая, толпы народу в выходные и грязный песок. Ничего интересного.
   Мы вышли на охоту. Я брела по колено в воде. Камыши, нити водорослей и ивы, которые развесили ветки у самого берега, усложняли задачу. По песку были разбросаны обломки раковин, но мы хотели добыть целые, сложенные из двух половинок и с моллюском внутри.
   По глади скользили жуки-водомерки, низко носились стрекозы. Меж водорослей недвижно стоял малек щуки, вытянутый, как игла. Одно мое движение, и он стрелой сорвался с места, чтоб тут же замереть на пару метров дальше.
   Первую устрицу нашла я. Случайно наступила пяткой и заорала. Внутри тяжёлой раковины явно что-то было.
   – Это она? – спросила я у подруг.
   – Она, – подтвердила Наташа, ковыряя ногтем панцирь.
   Створки не хотели раскрываться.
   – Вообще-то, – прищурилась Ира, – мой папа называл эти штуки мидиями.
   – А какая разница? – спросила я.
   Мы долго смотрели на мидию-устрицу, потом друг на друга.
   – Никакой, – подвела черту Ирка. – Это моллюск, и его едят. Ловим дальше!
   Я оставила добычу на камне и продолжила поиски.
   Д'Артаньян покрыл себя славой. Гек Финн покрыл себя славой. Даже этот, Нат Пинкертон, герой-сыщик из старой книжки, про которого мне рассказывал дед, тоже, по-видимому, покрыл себя славой, раз дед о нём помнит.
   Да и сам мой дед! Рассказывал, что в детстве, в подвале одного дома на Лиговке они с друзьями обнаружили настоящие рыцарские латы!
   Дедово детство пришлось на довоенные годы. Я не знала, быль это или нет. На розыгрыши дед был горазд. Бабушка потом объяснила, что когда он врет, у него подрагивает кончик носа. Эх, знала бы раньше – только б на нос и смотрела!
   Так или иначе, у д'Артаньяна была победа над кардиналом, у деда – доспехи, у Ната Пинкертона – как минимум, один верный поклонник.
   А у нас будут устрицы.
   Я нашла ещё одну, девчонки добавили к улову три штуки.
   – Может, для первого раза достаточно? – осторожно спросила я.
   – Пока хватит, – согласилась Наташа.
   – Кто первый? – бодро поинтересовалась Ира.
   – Мы их что, сырыми будем есть? – идея мне не понравилась.
   Атос ел сырыми, – отрезала подруга.
   Я понюхала: устрицы пахли илом и рыбой. Тухлой рыбой, если точнее.
   – Кишечная палочка, – напомнила я.
   – Трусихи, – презрительно бросила Ирка.
   Под её руками створки чуть-чуть приоткрылись. В щелочку ничего не было видно. Запах стал сильнее. На Иркином лице появилось сомнение.
   – Ладно, – подала голос Наташа. – Давайте костёр разведем. Если кто-то очень голодный, то может свою устрицу слопать сырой. Лично я свою подогрею!
   Мы набрали сухих камышей и ивовых веток. Коробок спичек у нас был, и вскоре огонёк заплясал. Конечно, было не так сложно, как ночью в тайге и с одной спички. Но всё-таки!
   Мидии-устрицы решили запечь, как картошку. Бросили в прогоревшие угли и ждали, когда испекутся.
   Чем дольше я наблюдала за приготовлением устриц, тем меньше мне хотелось их есть. Похоже, подруги эти чувства разделяли.
   – По-моему, готово, – объявила Ирка. – Ну, кто первый?
   – Давайте тянуть жребий, – меня осенило, – если, конечно, нет совсем голодных добровольцев.
   – Если ты так хочешь, – протянула Ирка, – давай!
   И наломала палочек: две длинных и одну короткую. По-моему, она что-то схимичила. Мне досталась короткая, и девчонки хитро переглянулись. Но делать было нечего: жребий выпал мне.
   – Приятного аппетита, – сказали подруги.
   – Вы уверены, что это действительно устрицы? – на всякий случай уточнила я.
   Они кивнули, не спуская с меня глаз. Я схватилась за раковину и отдёрнула руку – горячо. Нашла подорожник и подхватила устрицу, как прихваткой.
   От жара створки стали хрупкими и трескались под руками. Изнутри выглядывала белесая масса, похожая на раздавленного слизняка. Пахло это ещё хуже, чем выглядело.
   – Слабо, – удовлетворенно заключила Ирка.
   – Сама не хочешь? – я протянула раковину.
   – Будет моя очередь, попробую, – отрезала она. – А сейчас – твоя.
   Слово «слабо» для нас тогда было пусковым механизмом множества неприятностей. Мушкетный курок приключений, глупостей и безрассудств. Ира знала, что сказать. После этих слов я должна была попробовать. Я поднесла раковину ко рту, прижала к губам и вскрикнула. Отброшенная мидия упала на землю.
   Подруги заорали вместе со мной. Видимо, они и сами сомневались в съедобности блюда и ждали именно такой реакции.
   – Не смей больше трогать эту дрянь, – быстро заговорила Наташка. – Я кое-что вспомнила! Атос – он же во Франции, так? У них там море, правильно? А наши мидии – пресноводные. Поэтому кто его знает, съедобны они или нет. Очень может быть, что и несъедобны.
   – Что ж ты раньше молчала! – набросилась на неё Ирка.
   – Как на вкус? – спросили они.
   – Не распробовала, – призналась я.
   Сказать по правде, отведать мидию я не успела: обожгла себе губы панцирем и заорала от неожиданности. Но объяснять это подругам мне не пришлось.
   Они разбрасывали костёр и поднимали велосипеды. Оказалось, что все уже не прочь окунуться. И мы поехали на Неву, потому что это самое лучшее для купания место, и по дороге девчонки говорили обо всём на свете, кроме того, что только что произошло.
   Почему? Потому что Том Сойер победил Индейца Джо, Шерлок Холмс спас мир от профессора Мориарти, Атос обезвредил Миледи. А в разудалую летопись летних каникул, где велся беспечный счёт нашим подвигам, вместе с полётом Ирки с тополя на крышу, вместе с выпавшим из гнезда воронёнком, спасенным Наташей, вместе с походом в дальний лес и грандиозным сплавом вниз по течению, были вписаны теперь и мои устрицы.

Пуля

   – Юлька, смотри!
   Мне на ладонь лёг кусочек металла. Тяжёлый двухцветный конус, красный у наконечника, а у основания чёрный.
   – Подумаешь, пуля, – сказала я.
   Мы стояли на берегу. Течение возле Ивановских порогов, в самом узком на Неве месте, было очень сильным. Мы смотрели, как вода бурлит и бьётся о камни.
   – Подумаешь, пуля, – противным голосом передразнил Юрик, – это трассирующая пуля! Ты хоть знаешь, что это такое?
   Я не знала. Хотя пулями удивить меня было трудно. Во время Великой Отечественной тут, на Ивановском пятачке – маленьком плацдарме, где наши бились за Ленинград, патронов было расстреляно великое множество.
   Гильзы, осколки, перекорёженные листы железа раскиданы были по всему берегу: и на песке, и под водой, и на крутых откосах из жёсткой глины. Всё ещё валялись, врастали в землю, хотя с войны прошло уже много лет.
   – Трассирующая пуля, – объяснил Юрка, – может лететь и гореть. Подавать сигнал. Поджечь что-нибудь. Это тебе не обычная от винтовки!
   Я кивнула, оценив важность находки. Винтовочных гильз у меня была целая куча: ржавые, покрытые коркой от воды и песка, зелёные от окиси и блестящие, выкопанные из глины, в которой они сохранились, как новые. Я прятала их от предков во дворе, в игрушечном ведёрке. Ещё в гильзы можно было свистеть.
   – Дарю! – великодушно объявил Юрка, – ты можешь просверлить в ней дырку и носить на шее.
   Подарок был царский. Мы побрели вверх по тропинке, глядя под ноги: босыми пятками запросто можно было поймать стекло, или, того хуже, колючую проволоку. Она тоже осталась с войны: в наростах ржавчины, скрученная спиралью или разломанная на куски, валялась по берегу, часто незаметная под водорослями и травой.
   Мы шли по течению вверх, чтобы через пару километров зайти в воду и плыть обратно. Это было обычной забавой, и даже бабушки, которые летом отвечали за нас перед родителями, не сильно ругались.
   Юрка, ныряльщик и следопыт, рассказывал о своих находках, извлеченных с невского дна. Нырял он бесконечно, до мурашек и синих губ, заглядывал под каждый камень на дне, не сильно заботясь, что одна из найденных им железяк может взорваться. Он вытаскивал добычу и тащил домой. Тайком от родителей устроил на чердаке целый склад: каски, патроны, штыки…
   – Если отец узнает – убьёт, – говорил он.
   Мы спустились к реке. Всем известная рыбка, корюшка, на самом деле пахнет Невой. Это просто Нева пахнет свежими огурцами.
   Плыть по течению интересно. Вроде бы никуда не гребешь, но гаражи для катеров, люди на берегу, деревья, что сползают к воде корнями наружу, проносятся мимо. А для тебя течение совсем не заметно.
   Только когда поравняешься с красным бакеном, тем, что с берега казался игрушечным поплавком, успеваешь испугаться: над тобой двухметровый монстр с облупленной краской. А твоя голова едва торчит из воды. Кажется, что бакен со свистом взрезает волну и проносится мимо. На самом деле, он стоит на якоре, а плывешь именно ты.
   Вечером я подошла с пулей к деду:
   – Дедуль, не подскажешь, как можно просверлить вот тут дырку?
   Он оторвался от газеты и долго смотрел на пулю в моих руках. Потом снял очки, взглянул на меня и тихо произнес:
   – Выб-ро-сить. Немедленно.
   – Почему?! – от удивления голос у меня сорвался, – это же пуля! Она же не может взорваться? Почему?!
   Бабушка наблюдала за нами.
   – А ты хоть раз видела, – начал дед и замолчал.
   Посмотрел на меня, на пулю, хотел что-то сказать, но махнул рукой и закончил твердо:
   – Выкинуть. Живо. Ты слышала?
   – Да! – я вылетела из дома, хлопнув дверью.
   Спиной чувствовала, как он наблюдает за мной из окна. Внутри всё кипело: что за глупости?! Это мне подарили! Мне! Почему я должна выбрасывать?!
   Был большой соблазн схитрить и оставить подарок в кулаке, сделав вид, что кидаю. Но это нечестно. Я размахнулась и бросила пулю в траву, стараясь запомнить место падения.
   С дедом мы не разговаривали весь вечер.
   Утром я вышла во двор, и, как ни в чем не бывало, двинулась к месту, которое приметила ещё вчера. Хотела найти свой подарок.
   Что это ты там роешь, Юля? – окликнула меня бабушка.
   Засекла. Мне ничего не оставалось делать, как брякнуть:
   – Да вот, цветы тут, трава…
   – Цветы, травка, – ответила бабушка, – хорошо. Это ты молодец. Иди-ка, прополи мне настурции, очень уж они заросли, – и, усмехнувшись, скрылась на веранде.
   За настурциями последовала морковка, потом горох. Ползая по грядкам, я ругала все пули на свете, их дарителей, а также деда и коварную бабулю, которая так ловко воспользовалась моей растерянностью.
   Только к вечеру удалось вырваться на свободу. Юра жил через дом, и я увидела его во дворе. Вид он имел невесёлый. Руки были испачканы в краске.
   – Штрафной батальон, – подвел он итог, выслушав мои новости, – а меня вчера батя засек. На чердак влез, а тут я со своими железками…
   – И что? – выдохнула я.
   – Выпорол. Выбросил. Выдал краску. Ещё ползабора осталось, – приятель был неразговорчив, – и неделю без Невы! А ты говоришь.
   – Засада! – посочувствовала я, – и чего они взбеленились? Не пойму.
   – А я вот, ты знаешь, понял, – Юрка сел на траву. – Как батя за ремень взялся, так прямо озарение нашло…
   Он помолчал и добавил:
   – Дед твой эти самые пули в действии повидал. И сам стоял под ними. А мы с тобой, два кретина, нашли сувениры…
   Он поднялся и со вздохом взялся за кисть. А я побрела своей дорогой, туда, где над прохладной рябью Невы за синие леса другого берега катилось закатное рыжее солнце.

Полынья

   – Заходим, – деловито сказала Наташка. – Шапки не снимать, холодно.
   Мы ввалились внутрь. Промороженный дом встретил неприветливо. Пахло холодным и кислым, стекла раскрасило морозом, от дыхания шёл пар.
   Позади была поездка в электричке, пробежка от станции к даче и лихой штурм забора: калитку замело снегом, нам пришлось перелезать и падать в сугроб с той стороны.
   – Сперва какао, потом гулять, – предложила Лера.
   Мы болтали и уплетали какао с печеньем. Я думала о том, как здорово, что от каникул осталось ещё целых три дня!
   Колоть дрова на морозе смешно. Каждая по очереди воевала с поленом, а остальные комментировали:
   – Па-аберегись!
   – Не попади себе в голову!
   – Девочка с топором – это страшная сила!
   После такой разминки стало теплее. Мы растопили печь и, не сговариваясь, решили:
   – Идём на Неву!
   Фонари на улице горели через один. Мы бежали, оскальзываясь на льду. Заснеженный берег был пуст: ни лыжни, ни человечьего следа.
   Зимняя река предлагала не меньше развлечений, чем летняя. Можно было скатываться под горку вниз, до самого льда, или прыгать с разбегу в сугробы. Или падать на спину, раскинув руки, как крылья, чтоб отпечатать в снегу силуэт ангела.
   Чёрные макушки камней, вмерзших в лед, чётко выделялись на белом фоне. Ещё можно прыгать с камня на камень. И…
   – А слабо на тот берег сходить? – подала голос Ирка.
   Мы знали, что кто-нибудь обязательно предложит и это. И, конечно, мы тут же откажемся: не самоубийцы же мы, в самом деле? В темноте, по льду, местами тонкому, под которым плещут холодные, смертельно опасные невские воды?
   – Слабо, – заявили мы дружно на три голоса.
   – И тебе слабо тоже, – сурово добавили специально для Ирки.
   – Да я так, шучу, – невинно сказала она.
   Но удочка была уже заброшена.
   – Давайте просто спустимся, и посмотрим, какой там лёд? – предложила Наташа.
   Мы скатились по берегу вниз. Было светло от снега и от луны, пронзительно-жёлтой, резко очерченной в морозной дымке.
   – Потопаем? Ух ты, как крепко! – мы стали носиться вдоль берега, проверяя льдины на прочность.
   – Смотрите, тропинка! – крикнула Лера, – интересно, куда она ведет?
   Мы подошли и увидели, что тропка во льду тянется к середине реки и пропадает во тьме.
   – Так что же, получается, люди всё-таки туда ходят? – удивилась Наташа.
   – Может, они до середины идут, а там – всё?
   – А чего тогда утоптано?
   Мы стояли у берега. Но очень хотелось хоть немного пройти вперед.
   Я не выдержала:
   – Может, пройдём чуть-чуть, посмотрим?
   И мы пошли. Шаг за шагом. Место это мы хорошо знали: летом тут был наш любимый пляж. Метров десять-пятнадцать от берега шла отмель с камнями, а дальше – обрыв, с глубиной и сильным течением.
   Тропинка оказалась широкой, а справа и слева от неё на белом льду выросли сугробы, будто кто-то с лопатой ходил и чистил.
   – Как думаете, какой толщины лёд под нами? – спросила я.
   Никто не ответил.
   Незаметно мы отошли от берега. Я оглянулась, и камней на отмели уже не увидела.
   Мы были почти на середине.
   Справа от нас в нескольких метрах оказалась огромная полынья. Мы увидели, как вода, переливаясь через лед, застыла прозрачным валом и образовала уродливый, как огромный пузырь, ледяной нарост.
   – Может, хватит? – спросила Наташа.
   – Да, девчонки, давайте-ка поворачивать, – согласилась Лера.
   И всё-таки, Ирке важно было сделать последний шаг. Хоть на пару метров пройти дальше, чем все остальные. И она ещё чуть-чуть прошла к тому берегу.
   Ну и подумаешь! Я тоже так могу. И я прошла ещё немного. Она посмотрела на меня и опять шагнула. И я тоже.
   Шаг. Зачем нам это глупое состязание?
   Еще шаг. Это было похоже на гипноз.
   Мы услышали позади рассерженные крики девчонок. Полынья плескалась совсем близко. Действительно, хватит. Кто-то должен остановиться. Ладно, раз Ирка хочет быть первой – пожалуйста, решила я и сказала:
   – Всё, поворачиваем, – и услышала, как она произнесла ту же фразу.
   Мы обе торопливо отошли от страшной, парящей в ночи полыньи.
   – А ведь люди-то ходят, – разряжая обстановку, болтала Ирка на обратном пути.
   Девчонки не реагировали. Они злились на нас, потому что переволновались.
   – Дуры, – не выдержала Наташка. – А если бы вы провалились?
   Путь к берегу оказался короче. Когда мы вернулись на отмель, настроение поднялось. Мы носились, перепрыгивая с камня на камень. Теперь можно было скакать, хоть как стадо слонов. Не страшно, глубина тут не больше метра.
   Камни обледенели, и удержаться на них стоило больших усилий. Одно неловкое движение – и я полетела вниз, угодив ногами меж двух камней.
   – Крак! – хрустнула льдина.
   – Бульк, – ледяная вода подтвердила, что на дворе, действительно, январь.
   – Чвак! – неодобрительно откликнулись сапоги, хлебая воду.
   – Аааа, – заорала я, почувствовав, что ноги ухнули в воду глубже, чем по колено.
   На меня налетели девчонки и выдернули из ловушки. Прогулку пришлось завершить. Путь домой в мигом обледеневших прорезиненных сапогах напомнил первый выход на лед неопытного фигуриста.
   Дома меня завернули в одеяло, брюки повесили сушиться, а сапоги поставили на печь. Потрескивали дрова, горел торшер, руки согревались о кружку с какао. Пахло дымком. Было уютно, и жалко, что скоро уезжать.
   – А если бы я дальше пошла, – тихонько спросила Ирка, – ты бы тоже?
   Я не стала отвечать, хотя думала о том же. Я сказала:
   – Самое интересное, что холодная вода обжигает. У меня, когда провалилась, было ощущение, что в кипяток ноги сунула.
   Ирка кивнула.
   – Угу. Знаешь. Мы с тобой, действительно, дуры.
   Мы смотрели на огонь в печке.
   – В следующий раз на тот берег – обязательно! – подмигнула я.
   – Это когда? – заинтересовалась Лера.
   – Летом! – ответили мы хором и засмеялись.
   Пора было собираться. Мы убирали со стола, и вдруг услышали крик Наташи:
   – Что за гадость вы тут разлили? Всю печку измазали! Как это теперь убирать?!
   Мы выскочили на кухню. Пахло палёной резиной. По плите на пол стекала темная дымящая жидкость, внизу собралась уже приличная лужица.
   Источник безобразия стоял на плите.
   Это были оплавленные до размера домашних тапочек, сморщенные и ни на что не годные остатки моих сапог.

Чёрный архитектор

   – И тут, – Галочка округлила глаза, – я почувствовала, как на мое плечо легла рука Чёрного Спелеолога!..
   Это было уже слишком. Саня крякнул. Лёха закатил глаза.
   На дачу к Лёхе крымская сестричка приехала только вчера, но друзья уже были сыты по горло. Веснушчатый нос гостьи задирался к небу, и разговоров было только о драгоценном Крыме. Ах, синее море, ох, высокие скалы, ух, мраморные пещеры…
   На правах хозяев показали ей окрестности. На канале Галочка морщилась: что за мутная вода, у них в любой луже в сто раз чище. Лес был ей не лес: у них деревья зеленее. Когда гостья отвергла самое главное море на свете – Ладогу (вода, видите ли, в ней не солёная), терпению парней пришёл конец.
   – Лёх, ты извини, но я больше с ней не могу, – прошипел Саня. – Гуляйте без меня.
   – Сань, – взмолился друг, – пожалуйста! Бабушка сегодня уезжает в город. Мы с Галькой одни дома. Приходи ко мне ночевать, а? Мне нужна моральная поддержка. Мутит уже от её рассказов!
   Друга в беде не бросают. Поэтому вечером Саня сидел на веранде под абажуром, пил чай, смотрел, как бьются о стекла мошки, и вместе с другом слушал бесконечную сагу. Галя рассказывала, как ползала по пещерам в темноте с фонариком, чуть не свалилась в подземную речку и чудом спаслась, едва не угодив в лапы призрака крымских пещер, которого туристы звали Чёрный Спелеолог.
   Крыть спелеолога было нечем. Будь они сейчас дома, Саня устроил бы гостье ужасы Петербурга: тяжёлую поступь Медного Всадника белой ночью и стоны императора Павла в Михайловском замке. Летучий голландец на Неве и тень бедной Лизы под окнами Эрмитажа. Он любил книжки по истории города. Но что от них толку сейчас? На все чудеса Галочка фыркнет и скажет: это же в Питере… а здесь, в вашей дыре, что интересного?
   Требовалось что-то из ряда вон выходящее. И прямо тут, на даче.
   Галочка улыбалась. Лёха глянул на часы и тоскливо вдохнул. И тут Саня вспомнил.
   – Есть у нас здесь один дом…
   Лёха посмотрел с надеждой.
   – Нехороший домик, – продолжил Саня. – Архитекторский. Разные слухи о нём ходят… и с виду странноватый.
   Галочка заинтересовалась:
   – А что в нём такого?
   – Идём на чердак, – Лёха подхватил с полки бинокль.
   На чердак вела деревянная лестница без перил. Пахло пылью и травами.
   Они столпились у окошка с видом на задворки: грядки, деревья, штабеля досок, спины домов и сараев. Архитекторский дом заметили сразу: все фасады домов были повернуты к улице, и только этот, как избушка бабы-Яги, стоял к улице задом, а к огороду – передом.
   – Вот этот дом, – Лёха передал сестре бинокль. – Говорят, архитектор, который его построил, потом сошёл с ума.
   Галя смотрела долго. Насмешливая улыбка исчезла.
   Дом, действительно, был странноват: словно ребёнок-великан решил построить башню, взял три чёрных кубика и поставил друг на дружку. А они накренились и вот-вот раскатятся по огороду.
   Окошек было три: одно большое и круглое, как иллюминатор. Другое – ромбом, в самом в углу кубика. А третье, похожее на форточку,– маленькое и продолговатое. Ни одно окно не светилось.
   Входная дверь была на втором этаже. К ней вела железная лесенка с плетью дикого винограда на перилах.
   Двор зарос бурьяном, а из стены внизу торчали железные прутья. То ли хозяин хотел пристроить что-то ещё, да забыл, то ли дом обиделся на всех и сам ощетинился.
   – Знаете, – сказал Лёха, – я совсем не уверен, что архитектор сошёл с ума после того, как построил дом. Очень даже может быть, что и до…
   – Или во время, – добавила Галочка. – А вы там были? Внутри?..
   – Нет, – ответил Лёха. – Сейчас там никто не живет. Можно попробовать заглянуть в окошко.
   Спустя полчаса сообщники, вооруженные фонариком, пробирались к архитекторскому дому. Лёшка сочинял на ходу страшную историю:
   – Однажды явились в дом злые дети…
   – Почему злые? – спросила Галочка.
   – Потому что добрых будет жалко!
   – Эй, злые дети, потише, – прошипел Саня. – Соседи услышат!
   За зелёным забором хранил свои тайны архитекторский дом. В паре метров от закрытой калитки отыскалась дыра, в которую они пролезли.
   Дом встретил угрюмым взглядом чёрных окон. Жёлтая луна подсматривала из облаков. Они шли сквозь бурьян, спотыкаясь о доски и железяки, разбросанные повсюду. Августовское небо, как решето дырками, было утыкано звездами.
   – Ну вот, – тонко сказала Галочка. – Вблизи он ещё противней, чем издали. Сейчас обойдём его – и домой, да?
   Ага, подумал Саня. Сейчас.
   Лёха тоже почувствовал, что Галя нервничает. И сказал:
   – Конечно. Только сначала попробуем пробраться внутрь.
   Он поднялся по ступенькам и замахал сверху руками:
   – Ребята. Есть контакт! не заперто. Можно посмотреть, что внутри!
   – Уверен? – спросил Саня. – А если там – ротвейлер вот с такими зубами?
   – Или безумный призрак архитектора, – хохотнул Лёха, – да ладно тебе! Такой шанс. Ты с нами? – он обернулся к Галочке, – или тебя только крымские привидения интересуют?
   Галя дёрнула плечом. Саня вздохнул и взялся за холодные перила. Лёшка дождался приятелей и тихо приоткрыл дверь.
   В ту же секунду с улицы донесся грохот и лай. Сообщники, не раздумывая, нырнули внутрь. Пахнуло затхлым и кислым. Шаги звучали гулко.
   Саня светил под ноги. Галя споткнулась и ухватила его за рукав.
   – Что это? – она присела на корточки, – гляньте! – она говорила «хляньте». – Цветок?
   Пластмассовый цветок прибили прямо к полу. Вокруг в синем линолеуме торчали искусственные цветы: над плоскими зелёными листьями сомкнутые, как ладони, белые лепестки.
   – Ни-чего-себе! – произнес по слогам Лёшка. – Это что? Ромашки?
   – Кувшинки, – прошептала Галя. – А синий пол, наверно, обозначает воду.
   Лёшка откашлялся и заговорил, как экскурсовод:
   – По замыслу архитектора, прихожая изображает безбрежный… э… водоем с кувшинками. Это как бы переносит гостей в сказку, а из-за двери вот-вот выплывет черепаха Тортилла…
   Саня хмыкнул, а Галочка спросила:
   – Лёш, а ты уверен, что она не выплывет?
   – Я уверен, что хозяин – псих, – ответил её брат. – Надо как следует осмотреться. Да не свети ты фонариком в окна, Санёк, запалимся же!
   Друзья двинулись вглубь. На стенах обнаружились рисунки. Саша вскрикнул от неожиданности, когда свет выхватил из тьмы чей-то выпученный глаз. Оказалось, это картина: чудовищных размеров жаба держит глаз во рту.
   – Псих, точняк, – выдохнул Лёха. – Так, мы с вами наверху, тут, наверно, гостиная. Надо бы вниз спуститься…
   – Может, хватит? – осторожно спросила Галя, – вдруг дверь закроется?
   – Что, страшно? Тогда марш домой. Или на улице жди. А мы досмотрим и вернемся.
   – Нетушки. Как я одна пойду? Вы меня привели, вы за меня и отвечаете!
   Лёха толкнул друга плечом. Саня кивнул: нахальство слетало с девчонки на глазах.
   – Ищем выход на первый этаж, – скомандовал Лёха. – Стойте тут, а я пошарю.
   Он забрал фонарь и пошёл вперед. Жёлтый свет метался по полу в такт шагам. Галя вцепилась Сане в плечо.
   – Эй, – сказал Лёха, – сюда! Здесь…
   Глухой стук и вопль оборвали фразу на полуслове. На потолке высветилось пятно света. Галины ногти чуть не до крови впились в Саню.
   – Аааа, – пискнула девочка, – Лёша, – ты где?
   В ответ раздалось шипение. Они рванули на голос. Глаза привыкли, и теперь тьма не казалась такой кромешной.
   Лёха сидел на полу и тряс головой.
   – Я думал, там выход. И шагнул! А там – стекло. И фигура в проеме.
   – Тут кто-то есть? – дрожащим голосом спросила его сестра.
   – Да нет! это зеркало. Я себя увидел. И лобешник ушиб.
   – Где зеркало? – не понял Саня. – Ты его разбил, что ли?
   – Вот, – друг махнул рукой, – что за чертовщина! Только что тут было…
   Он встал на четвереньки и пошёл, шаря руками:
   – Только что было… есть! Вот она, лестница! А зеркало – это дверь!
   – Я вниз не пойду, – сказала Галя, – это похоже на ловушку. Противную ловушку в зазеркалье.
   Саше не понравилось последнее слово. Но Лёха уже двинулся по лестнице.
   Ступеньки были слишком высокими, и Саня едва не полетел кубарем вниз.
   – На слонов, что ли, строили, – пробормотал он.
   Галочка спускалась, вцепившись ему в плечо. Полоски лунного света проникали на лестницу сквозь маленькое окно. Тонко скрипнула половица.
   На первом этаже было две двери. Они толкнули первую и оказались в комнате. В ней теснились столы, стулья, доски и рулоны неизвестно чего.
   – А тут, он, наверно, мастерскую хотел сделать, – заключил Лёха. – Интересно, что тут еще есть?
   За окном опять залаяли собаки.
   – И чего они разорались? – сказал Саша, – может, нас учуяли?
   – Наверно, кто-то по улице прошёл.
   – Не шевелитесь, – раздался вдруг тонкий, ледяной от ужаса голос Гали. – Там – змея!
   Саша застыл. Вращая глазами, увидел, как в полуметре от них извивается гибкий змеиный хвост.
   – Ужик? – неуверенно спросил Лёха. – Может, напугать его фонариком?
   – Тут и гадюки водятся, – не разжимая губ, ответил Саня, – не вздумай светить!
   Боком он попятился к выходу. Шаря руками за спиной, никак не мог открыть дверь.
   – Что ты возишься, – простонал Лёха, – открывай, и – ходу.
   – Ииии, – заныла Галочка, – а вдруг тут еще мыши…
   Саша в отчаянии развернулся и дёрнул дверь что есть силы. В тот же момент почувствовал, как под ногой изогнулось что-то гибкое и упругое.
   Он заорал и ринулся в коридор, слыша за спиной топот друзей. Панику почуяли соседские собаки, и разлаялись что есть мочи.
   На лестнице Саня ощупал ногу: укусила его змея или нет? Вдруг он на бегу не почувствовал?
   – Обошлось, кажется, – выдохнул он. – Я же прямо на неё наступил, когда бежал!
   – И я, – отозвалась Галя.
   – И я, – ответил Лёшка. – А она что, лежала и ждала? Может, дохлая? Как хотите, а я посмотрю.
   – Не смей! – сказала сестра.
   – Стойте тут. Я сейчас.
   Через мгновение они услышали его хохот.
   – Эй, змееловы! сюда! Зацените, какой удав! Зелёный! В крапинку!
   – Не пойду, – сказала Галя.
   – Да это шланг! Просто шланг! – не унимался Лёха. – Санёк, прикинь: ты мог бы стать первым человеком в мире, укушенным за ногу огородным шлангом!
   Они подошли и увидели свернутый в бухту крапчато-зелёный шланг. Пара его обрезков валялась и в комнате. Их-то Галочка и приняла за змей.
   – С меня хватит, – сказала она. – Я возвращаюсь!
   – Ну, Галь, – примирительно сказал Лёшка, – нам же всего ничего осталось! Ещё должна быть кухня! Ты представляешь, какая тут может быть кухня!
   – Ты что, одна на выход пойдешь? – подхватил Саня. – Через весь дом – совсем одна?
   – Гады, – вздохнула Галочка. – Я домой хочу!
   – Ладно, – объявил Лёха, – еще пять минут – и на выход! Я должен видеть эту кухню! – и открыл дверь.
   Кухня разочаровывала: обычная плита, стол и стулья. Маленький телевизор и радиола на холодильнике. Правда, почему-то сильно пахло одеколоном.
   – Не нравится мне тут, – заметила Галя.
   – Чем ты недовольна? ни тебе змей, ни лягушек на полу, ни…
   – ЫЫЫЫЫий!!! – взревело над ухом.
   Темноту взорвала вспышка света, словно в доме зажглись все лампочки разом. Саша увидел огромные от ужаса Галины глаза. Сам собой зажегся телевизор.
   – Аааа! – гаркнул Лёха.
   – Ииии! – пискнула Галя.
   – Ууу, – взвыл Саня, стукнувшись лбом о косяк.
   У двери образовалась пробка из трех человек. Пробиваясь к выходу, они не сразу поняли, что вновь стало темно.
   – Кажется, я понял, – сказал Саня. – Это включился рубильник, который в дом электричество подает. Вот всё и взревело-засветило. А теперь – выключился.
   Молчала радиола, безмолвствовал телевизор. Сквозь круглое окошко светила луна.
   – В любом случае – пора делать ноги, – сказал Лёха. – Молодец, Санёк, правильно! Всему есть разумное объяснение. А то некоторые тут любят развести мистику: змеи там, чёрные спелеологи…
   Саня хотел ответить, но в этот момент совершенно незнакомый бас произнес прямо над ухом:
   – А я вот как возьму сейчас спелеологов и зажарю на вертеле целиком!
   Что происходило дальше, описать точно Саня не смог бы. Единственное, в чем был уверен – происходило оно быстро.
   Он услышал истошный визг и заметил, как в проеме возникла огромная тень. Не раздумывая, рванул к окошку, навстречу круглой луне. Столкнулся лбом с Лёхой и, распахнув раму, выпал в тёплую ночь.
   Следом рухнули брат с сестрой. Галя без посторонней помощи перемахнула запертую калитку и понеслась огородами, не переставая визжать. Ей вторили собаки. Кое-где в домиках зажигался свет.
   Догнать соучастницу друзья сумели только у пожарного пруда, где ей пришлось затормозить перед водной преградой. С удивлением троица обнаружила, что призрак не летит за ними по пятам. Никто их не преследовал.
   В полном молчании компания пробралась домой.
   – Спокойной ночи, – стеклянным голосом сказала Галя и ушла к себе в комнату.
   – Что это было, Санёк? – спросил Лёха.
   – Понятия не имею, – ответил тот и заснул, едва голова коснулась подушки.

   Рано утром Саня сквозь сон услышал шум. Шлепали шаги, хлопала дверь машины. Лёшкина бабушка говорила кому-то:
   – Нет, что ты! Мои дома. Спят, как сурки. И славно: я пока оладушек напеку.
   Мужской голос рассказывал:
   – Новый сосед. Ночью вчера приехал. Дом-то архитекторский ему на лето сдали. Тоже, придумал: первый раз едет – и ночью, как тать какой. Дверь в дом открыл, и пошёл щиток искать. А щиток во дворе. Пока искал, кто-то в дом и пробрался. А сосед-то в щиток сунулся. И закоротило: свет пыхнул и погас.
   Пока он свет чинил, какие-то в доме рыскали. И через окошко сбежали. Знать бы, кто. У нас хулиганья в садоводстве отродясь не было…
   Как просто, подумал Саня. Даже неудобно перед Галочкой…
   Ближе к полудню он вышел во двор и услышал, как Галя возбужденно рассказывала соседской Лизе:
   – И тут я почувствовала, как на мое плечо легла рука Чёрного Архитектора!..

Кошкино золото

   – Ты что делаешь, вредитель?! – раздавалось на всю округу, – ты мне так всю дорожку раскокаешь!
   Саня наблюдал из-за забора, как бабушка отобрала у Лёхи булыжник.
   – Марш гулять!
   Лёха показался из-за калитки.
   – За что это тебя? – поинтересовался Саня.
   – За опыты, – мрачно ответил он, – геологические! Мне дед рассказывал: чтобы определить породу, нужен свежий скол на камне. Ну, я их и разбивал о дорожку. Она бетонная, камни замечательно кололись. Теперь другое место искать придётся.
   – А зачем он нужен, скол?
   – Дед сказал, для определения породы. А у меня дед геолог. Профессор.
   Это было правдой. Здесь, в дачном поселке при политехническом институте, большинство дедушек или бабушек имели отношение к науке.
   – У меня вроде тоже, – протянул Саша.
   – Мой – круче, – заявил Лёха, – Мой изучает механику грунтов. Если кто-то что-то хочет построить – сразу к деду. Он рассчитает, выдержит грунт, или нет. Так-то. А твой что рассчитывает?
   – Не знаю, – промямлил Сашка. Ему было обидно, что он не догадался спросить у деда, чем тот занимается в своём Политехе. Наверняка чем-то не менее важным.
   – Ладно, пойдём, – предложил Лёха, – поищем место для продолжения эксперимента.
   Целый день они занимались камнями. Кололи и раскладывали. Огромный валун возле рощи прекрасно подошёл для их целей. Никто не возмущался и не кричал о порче имущества, наоборот – соседи, узнав, чем занимаются экспериментаторы, улыбались и уважительно кивали: в науку пойдут! Растёт смена!
   Камни попадались разные: одни красиво переливались, блестя на сколе мельчайшими гранями, другие внутри были совсем такие же, как снаружи. В третьих встречались вкрапления другой формы и цвета.
   А когда стемнело, друзья обнаружили, что если стучать некоторыми камнями друг о друга, получается искра! Открытие это сделал Лёха, и Саня, если по-честному, ему позавидовал. Везет же Лёхе: и дед у него, и искры у него. Обидно!
   Дома после ужина Саша подошёл к деду.
   – Дед, ты профессор?
   – Профессор, – ответил дед Андрей, – а что?
   Сашка облегченно вздохнул и спросил:
   – Ты тоже изучаешь эту, математику грунтов?
   – Механику, – поправил дед, – Нет, коллега. Грунты – это для инженеров-строителей. Наука так и называется – инженерная геология. А мой профиль – геология полезных ископаемых. Как вести разведку, находить месторождения.
   – Расскажи!
   – Про что тебе рассказать, Сашендра?
   – Про всё! – заявил тот и уселся поудобнее.
   На следующий день Саня вышел из дому и первым делом отправился к другу. Ему не терпелось поделиться. Во-первых, разведка ископаемых, возможно, даже круче, чем механика грунтов: месторождения, которые находят поисковые экспедиции, нужны буквально везде.
   – Например, нефть, – объяснял Саня притихшему Лёхе, – А из неё бензин! А куда без бензина? На одной математике грунтов не уедешь! И еще чего только они не добывают! Железо, кристаллы, драгоценные камни, золото. Золото бывает в слитках, а бывает, как песок. И его моют!
   – Как это – моют? – заинтересовался Лёха.
   – А вот так. Оно же тяжёлое! Берут лоток и кидают туда породу. Ну, смесь золота и земли, – Саня был горд, что почти всё, что рассказывал дед, запомнил, – и моют водой.
   – И? – Лёха слушал очень серьёзно, – дальше что?
   – А дальше тяжёлый золотой песок остается на дне, а лёгкие песчинки – водой смываются.
   – А потом? – спросил Лёха.
   – Что потом? Песок собирают. Сдают, наверное, на склад. Или прячут, как капитан Флинт. В сундук. Какая разница? – Сане не терпелось продолжить про газ и минералы.
   Но Лёха поднялся и сказал:
   – Большая разница! Пойдём. Только – тихо!
   – Вот! – выдохнул Лёха.
   Саня смотрел во все глаза: на отвесном склоне карьера, на высоте полутора метров в светлом песке ясно выделялось овальное, вытянутое в длину пятно рыжего цвета. В нём мерцали на солнце золотые блёстки.
   Он протянул руку и потер пятно. Грунт слежался и был очень твердым. Саня процарапал его ногтем, потом растёр между пальцами. Сдул пыль. К пальцам прилипли золотые крупинки.
   – Это… золото? – спросил он.
   – А сам как думаешь? – ответил Лёха. – Я давно его видел, а как ты сказал, сразу вспомнил. Хорошо, что здесь не ходит никто. Будем мыть!
   Работать решили тайно. Это вам не булыжники колотить, тут лишние глаза ни к чему. Сбегали домой, вернулись с лопатой – нормальной, взрослой, и старой кошачьей кюветой, которая валялась у бани. Её приспособили под лоток. На свалке с той стороны карьера нашли ведро – целое, но без ручки.
   Приступили к работе. Лёха, более рослый, долбил лопатой откос, а Саня держал ведро, стараясь собрать в него всю породу.
   Мыть золото приспособились в придорожной канаве, мимо которой, по случаю буднего дня, люди проходили редко. В спешке забыли продумать, куда девать золотой песок. Складывали пока что в Сашину белую кепку.
   Время за работой летело незаметно. Они опомнились, когда услышали крики бабушек, обыскавшихся внуков.
   Золота к этому времени намыли примерно со спичечный коробок. Припрятали добычу и инструменты и понеслись по домам. Наскоро заглотали обед и рванули обратно.
   Тут старателей ждал жестокий удар: возле канавы маячила Лиза, соседка, со всеми своими кудряшками, бантиками, браслетами и непомерным, абсолютно лишним сейчас, любопытством.
   – Всё, – обреченно выдохнул Лёха, – Засада. Просто так она не уйдёт.
   – Спалились, – подтвердил Саня. – Может, дать ей как следует?
   – Ага. А потом её бабушка к твоей как придёт, – Лёха скорчил рожу и очень похоже изобразил Лизину бабушку: – «Ваш внук ударил мою девочку! Это возмутительно!». И разбирайся потом с предками. Зашлют обратно в город, и сиди там, как дурак.
   – Лизку надо гнать, – прошипел Саня. – Что бы придумать?
   – Она гусениц боится, – осенило Лёху, – до визга! Подыграй мне, – он подмигнул Сашке, – ща мы её! – и вежливо поздоровался:
   – Лиза, привет!
   – Приии-вет, – протянула она, внимательно разглядывая мальчишек, – а вы куда идёте?
   – Сюда, – расплылся в улыбке Лёха. – У нас тут дело.
   – А какое? – спросила барышня, хлопнув ресницами.
   – Мы тут с Саней нашли гусеницу, здоровую такую, лысую, как сарделька. Сейчас будем смотреть, что у нее внутри! – Лёха серьёзно взглянул на девочку.
   – Я хотел её ножиком разрезать, – подхватил Саша, – а Лёша говорит, лучше отвёрткой проковырять…
   – А ты как считаешь? – последнюю фразу Лёха произносил уже в спину Лизы.
   Она улепётывала со всех ног и визжала.
   – Девчонка, – фыркнули оба.
   Пора было приниматься за дело.
   До вечера работала артель золотоискателей: копали, таскали ведро, промывали породу. Золотоносный слой тянулся вглубь откоса, и на месте рыжего пятна образовалась настоящая штольня – горизонтальный тоннель, идущий под берег.
   Когда наступили сумерки, похолодало. И старатели порядком устали. К тому же тоннель норовил обвалиться, а отделять золото от пустой породы в темноте становилось всё трудней.
   Но добыча – почти полная кепка золотого песка – была серьёзной, и на обратной дороге друзья решали сложный вопрос: которому из геологических дедушек показать золото в первую очередь?
   – Твой дед Андрей, конечно, в этом больший специалист, – рассуждал Лёха, – с другой стороны, дед Слава еще и инженер. И механик…
   Колебания ребят решились естественным образом: когда старатели в темноте добрались до Сашиной дачи, на веранде обнаружили обоих профессоров.
   Кепку спрятали под крыльцом, чтобы вытащить, когда дедушки будут введены в курс дела.
   Через пять минут, стоя под оранжевым абажуром, друзья наперебой рассказывали, как разрабатывали месторождение. Два профессора с весёлым изумлением смотрели на чумазых старателей.
   – И много намыли? – поинтересовался дед Андрей.
   – Прилично, – солидно ответил Лёха.
   – Кошачья кювета, гм, – крякнул деда Слава, – позволите взглянуть?..
   – Сейчас, – ребята метнулись к выходу.
   Дедушки переглянулись.
   – Слюда? – вполголоса произнес дед Андрей, обращаясь к коллеге.
   – Ставлю на обманку, – ответил тот, и вновь повернулся к двери.
   Друзья торжественно внесли кепку с золотым песком и водрузили в центр стола.
   Профессоры внимательно разглядывали добычу.
   Молчание затягивалось.
   Наконец, дед Слава откашлялся:
   – Что скажете, Андрей Ильич?
   – Ваша правда, коллега. Пирит.
   – Но каковы проныры! Кошачьей кюветой, – и оба профессора засмеялись.
   Саня смотрел на них во все глаза и понимал, что не такой должна быть реакция на добытое золото. Что-то было не так. Он взглянул на Лёшку и увидел, что Лёшка стоит красный, как рак, и похоже, собирается зареветь, несмотря на то, что выше его на полголовы и старше на год. И тогда Саня сделал шаг вперед и спросил небрежно:
   – И как вам золото? – сказал спокойно, и только в конце предательски пискнул голосом. И вдруг ужасно разозлился на себя за это. И на Лёху. И на радостных дедов.
   Дед Слава с дедом Андреем моментально перестали смеяться и переглянулись. Дед Андрей снял очки и потер переносицу. А потом встал и сказал речь:
   – Коллеги, – обратился он к ним, – Уважаемые коллеги! К сожалению, вы попались на удочку многих золотоискателей. Это, – он показал на кепку, – сульфид железа, или пирит. Его блеск вводил в искушение гораздо более опытных старателей. Но! – Дед Андрей поднял вверх указательный палец, – это нисколько не умаляет ваших заслуг. Вы проделали большую работу. И я буду гордиться честью преподавать вам геологию полезных ископаемых, когда вы придёте ко мне на кафедру. Если, конечно, доживу, – добавил он скороговоркой и сел.
   – Так это не золото? – набычившись, спросил Лёха.
   – Это пирит, – пояснил дед Слава, – золотая обманка. Пирит и слюда, их еще называют кошкино золото. Они блестят, как настоящее. Кроме того, сростки кристаллов пирита многие добытчики принимают за золотые самородки.
   Профессор посмотрел сперва на Лёху, потом на Сашу и закончил:
   – Не многие подходили к решению задачи так обстоятельно. Считайте, что по инженерной геологии я сегодня поставил вам первый зачёт!
   – Зачётом, Вячеслав Юрьич, нам с вами не отделаться, – заметил дед Андрей и поднялся, – подождите меня, я сейчас.
   Через минуту он вернулся, держа в руках два камня. Один был гладким и почти прозрачным, теплого медового оттенка. Другой – в ломаных неровных кристаллах, мутных, но необычного розового цвета.
   – Халцедон и розовый кварц, – одобрительно кивнул Лёшкин дед.
   – Совершенно верно, – дед Андрей протянул гладкий камень Лёхе, а розовый – Сане. – Две разновидности кварца. Мне привезли их студенты с практики на Алтае. Не золото, конечно, – дед улыбнулся, – но довольно красивые экземпляры. Пусть они положат начало вашим будущим коллекциям!
   А потом они заварили на всех свежий чай. Дед Андрей рассказывал всё, что он знает о кварце, а дед Слава его дополнял. После они заспорили и углубились в такие дебри, что Саня с Лёшкой совсем перестали их понимать.
   Дед Андрей притащил толстенный справочник, стал им размахивать и шуметь, а дед Слава рисовал на запотевших стеклах веранды какие-то кристаллические решетки. Лёшка начал клевать носом, да и Саня почти задремал.
   А потом пришла Лёшкина бабушка и сказала, что если её родственники не хотят ночевать на крыльце, то должны немедленно идти домой, или она запирает дверь. И они ушли, а дед Андрей отправился их провожать, чтобы доспорить дорогой.
   Саня, зевая, тоже поплелся в кровать. Но, обернувшись на пороге, увидел, как на столе, позабытый всеми, подмигнул ему из кепки пирит, он же сульфид железа, лукавое кошкино золото.

Загадка Резкина

   – И фамилия у него подозрительная, – сказал Лёха, – Резкин.
   – Что подозрительного? Фамилия как фамилия: Резкин.
   Саня говорил «Хезкин». С буквой «Р» у него не ладилось.
   – Резкин. Рррррррезкин, – с удовольствием повторил Лёха. – Подозрительный тип. Надо проверить.
   – Хезкин. Гезкин, – ответил Саня, – ничего подозрительного.
   – Ррррррррррррррр, – прорычал Лёха. – Ты язык задирай к нёбу, вот так, – открыл рот, засунул туда руку и повторил: Ххеехххин! То есть Резкин, – он вытащил изо рта пальцы.
   – Гескин, – уныло повторил Саня.
   – Рычи, Санёк, Рррррррезкин!
   – Гхгхгхескин!
   Они засмеялись. Саня уточнил:
   – Объясни, что тебе не нравится в этом Резкине?
   Лично он никакого внимания на соседа, пожилого молчаливого мужчину, до этого времени не обращал.
   – Всё! – припечатал Лёха. – Во-первых. Его не любит моя бабушка. А она добрая.
   Саня кивнул. Добрее тети Леры, в коротких седых кудряшках, с улыбчивыми ямочками, была только его собственная бабушка.
   – Во-вторых. Он последнее время ни с кем не здоровается и вообще странно себя ведет.
   – Нуууу. Может, он невоспитанный? Или нас не знает? может, глухой?
   – Мы тут всю жизнь живем, – парировал Лёха, – это раз. Даже невоспитанный ответит, если с ним здороваются, это два. А насчет глухого… – Лёшка замолчал, глядя за спину Сане.
   Саша оглянулся и вздрогнул. К ним приближался Резкин.
   – Сейчас проверим, – зловеще закончил Лёха.
   Сосед, в надвинутой на лоб кепке, шёл по дороге и вёл рядом велосипед. На ребят он даже не глянул.
   – Здравствуйте! – заорал Лёха так, что Саня чуть не подпрыгнул.
   Сосед обернулся, дико посмотрел на них и ничего не ответил.
   – Видал? – заключил Лёха, – ну и тип. Будем расследовать!

   …Бабушка готовила салат. Под её ножом огурцы ложились тонкими кругляшками. Саня выхватил зелёный кружок, захрустел, потом вспомнил о деле:
   – Бабушка, а как ты относишься к Резкину?
   Бабушка отложила нож, внимательно посмотрела на внука:
   – Что?
   – Ну, к нашему соседу, Резкину, ты относишься как?
   Тут случилось то, чего Саня никак не мог ожидать. Бабушка всплеснула руками и закричала:
   – Вы что, сговорились все? Что ты пристал ко мне с этим Резкиным?! Заняться больше нечем? Сейчас пойдешь клубнику полоть, если дела найти не можешь!..

   – И выгнала, – заключил Саня.
   Они с Лёхой сидели на брёвнах и болтали ногами. Саня только что рассказал о неудачном допросе свидетеля и добавил:
   – Она на меня никогда не кричала. Ну, только, когда я маленький желудей наелся и чуть в больницу не попал. Знаешь, всё это и вправду подозрительно.
   – А я что тебе говорю? – ответил Лёха, – нужно проследить за ним. Не спускать глаз ни днем, ни ночью. Особенно – ночью!
   – А спать когда?
   – Спать – некогда. Возможно, готовится преступление! – веско сказал Лёха.
   С этой минуты спокойной жизни пришёл конец. Два дня они ходили за объектом. То есть, за соседом.
   Объект был в отпуске. Чинил велосипед, читал газеты, поливал огурцы. Один раз ездил в город. Вернулся еще мрачнее, чем был.
   Ходил в магазин. С продавщицей не разговаривал. Молча протягивал ей бумажку, брал продукты, расплачивался и уходил.
   При встрече со знакомыми переходил на другую сторону улицы.
   Дома задергивал шторы и допоздна делал что-то подозрительное.
   Вскоре Сане стало казаться, что Резкиным наполнен весь мир. Даже ночью, во сне, сосед гонялся за ним с велосипедным насосом и завывал: «Ниппеля кто пооткручивал? Руки оборвууууууу!»
   – Пора кончать с этим делом, – пожаловался напарнику Саша, – я уже слышать о нём не могу! Давай скорее расследовать. И на карьер пойдём рыбу ловить.
   – Следствие идёт по плану, – отвечал Лёха, – приступаем к опросу свидетелей!
   – Только осторожно, – напомнил Саня, – а то выйдет, как с бабушкой…

   – Резкин? – переспросила Света.
   Она жила дальше по улице, и была поймана в момент обкатки самоката.
   – Знаю, конечно. Он однажды моего брата чуть не убил. Верней, даже дважды.
   – Ух, ты! – у Лёхи загорелись глаза, он подмигнул Сане, – вот видишь! – И повернулся к Свете: – Давай-ка с этого места подробнее! – наверняка фразу подсмотрел в каком-нибудь детективе.
   – Подробностей я не знаю. Вон Толик сидит во дворе, спросите у него сами, – сказала девочка и укатила.
   Толик был студентом. Ребята тихонько подошли и смотрели, как он терзает гитару, глядя одним глазом на струны, а другим – в самоучитель.
   – А-эм, де-эм, баре, – шипел он, вцепившись в гриф скрюченными пальцами. – Вам чего, пацаны?
   – Гхм, – Лёха откашлялся, – Толь, скажи, пожалуйста, за что тебя хотел убить Резкин? Два раза?
   Саня зажмурился. Толик не бабушка, сейчас как врежет! Некоторые люди реагировали на фамилию их объекта бурно. Но Толик засмеялся:
   – Резкин? Ага, было. Первый раз я сам виноват – чуть под колеса его КАМАЗа не влетел. На велосипеде. Он выскочил, как заорал… Ухо чуть не оторвал. Правое. Мамуля прибежала и меня отбила. Правда, когда узнала, как было дело, я пожалел, что не сдался Резкину…
   Друзья кивнули – нрав у мамы Светы и Толика был суровый.
   – А второй раз? – напомнил Саша.
   – Второй, – Толик мечтательно закатил глаза. – Это, парни, была история… Я, конечно, переборщил малость, но вы бы видели его лицо…
   Он отложил гитару и спросил:
   – Вы знаете, что Резкин у нас раньше каждый день холодной водой обливался?..
   – Нет, – ответили ребята, – Расскажи!
   И Толик рассказал.
   После истории с КАМАЗом он очень обиделся на Резкина за оборванное ухо. И разработал план мести.
   Как-то, еще до каникул, Толик пролез через дыру в заборе на стройку. Отодвинул фанерный щит «Вход запрещен», и пролез. На стройке можно было отыскать много полезных вещей. В тот раз повезло по-крупному: ему попался карбид.
   – Карбид?! – Лёхины глаза загорелись, – круто!
   – Ага, – Толик кивнул, – припрятал в обувной коробке, а на каникулах на дачу перетащил.
   – Что такое карбид? – спросил Саша. Ему стыдно было за своё невежество, но очень хотелось понять.
   – Карбид, Саня, – объявил Толик, – это вещь! На вид такие белые комки, вроде известки. А если кинуть в воду…
   – Будет бурлить! Дымить, вонять, и вообще…– восторженно перебил Лёха, – клёвая штука!
   – Примерно так, – кивнул Толя, – главное, чтоб бурлило в нужном месте и в нужное время…
   Итак, каждый вечер обидчик Толика выходил в одних плавках во двор с ведром холодной воды. Вставал лицом на закат, на специальную деревянную дощечку.
   – Он нарочно её туда положил, – пояснил Толик. – Я всё видел: сперва пилил, потом наждачкой шкурил, а потом долго с компасом бегал, место искал. Моей маме сказал, что там самая хорошая аура на участке. Ну вот… а потом выливал воду себе на голову и застывал минут на пять. Медитировал!
   – А зачем? – спросил Лёха.
   – Ну, для закалки. Или для очистки ауры. Кто его разберёт?
   – А дальше? – выдохнул Саня.
   – Дальше я устроил ему… ауру, – зловредно усмехнулся Толик.
   И рассказал, как осуществил над соседом коварную, но справедливую месть.
   В тот вечер Резкин, как обычно, вышел во двор. С традиционным «Ууух!» опрокинул на себя ведро холодной воды. И застыл, щурясь на закатное солнце.
   Через несколько секунд услышал тихое потрескивание, но не стал отвлекаться. И тут…
   Земля разверзлась у него под ногами. Раздалось шипение. Откуда-то снизу поползли клубы зловонного пара. Босые пятки поклонника обливаний почувствовали жар.
   Резкин подпрыгнул и завопил. Потом понесся по участку, произнося такие слова, которые рассказчик, при всём уважении к слушателям, повторить не решится.
   В общем, вел себя так, что Толик, виновник всех безобразий, который разложил в траве вокруг дощечки карбид, почувствовал себя полностью отомщенным.
   Но мститель дал маху. Не в силах сдерживать хохот, он свалился с рябины, на которой сидел, наблюдая за исполнением плана. Был пойман с поличным и за второе, левое, ухо отведен к матери…
   – Дальше неинтересно, – закончил Толик. – Скажу честно: так мне не влетало никогда в жизни. Зато есть, что вспомнить.
   После этой истории сосед перестал интересоваться аурой и обливаниями на закате. Совсем.
   – Я, конечно, свалял дурака, – заключил Толька. – Я потом только подумал: а если б у него инфаркт вышел? Он вообще-то нормальный, дядь Сеня.
   – Какой дядь Сеня? – не понял Саша.
   – Ну, Резкин. Зовут его Семен Николаевич. А вы что, не знали?
   Ребята переглянулись. Тоже мне, следователи. Не знать имени-отчества подозреваемого!
   – А почему вы про него расспрашиваете? – заинтересовался Толик.
   – Да странный он, – ответил, помявшись, Лёха. – Бабушки наши его очень не любят…
   – Ага, – кивнул студент. – Я слышал, как они его ругали. Он им траву скосил какую-то лечебную. Твоя бабушка просила, чтоб не трогал, а он скосил. Ну не нарочно же! Не заметил просто…
   Ерунда какая-то получается, размышлял Саня по дороге домой. Из-за глупой травы так все взъелись на человека!
   После рассказа Толика сосед перестал казаться ему таким уж подозрительным. Наоборот: его было жалко. То Толик его заминирует, то соседки объявят бойкот…
   Дома он отправился к бабушке.
   – Я?! Я с ним не разговариваю?! – возмутилась бабушка, выслушав внука.
   Она сняла очки и отложила книгу.
   – Ну, конечно, мы с Лерочкой немного расстроились, потому что обе ждали, когда зацветет зверобой, чтобы насушить. Да он сам от нас бегает, этот твой любезный Резкин! Он от нас на другую сторону улицы переходит! Я-то считала его интеллигентным человеком. А когда, знаешь ли, от меня шарахаются, как от гадюки, я тоже не очень-то буду с таким разговаривать…
   – Вообще ничего не понимаю, – недоумевал Лёха. Вроде нормальный человек. Чего он от всех бегает? И почему молчит?
   Они сидели на лавочке и наблюдали, как бабушка Сани обрезает ножницами зонтики укропа. Вечерело, над головами роились комары. Пора было по домам. Но так и не решенная загадка будоражила умы, и не давала друзьям спокойно попрощаться.
   – Здравствуйте, – раздался чей-то голос.
   Бабушка направилась к калитке.
   – Здравствуйте, – ответила она настороженно.
   Из сумерек появился Резкин. Он подошёл к калитке и протянул бабе Ане через забор какой-то сверток. Они заговорили вполголоса. Ребятам с лавочки ничего не было слышно. Поговорили с минуту, потом бабушка махнула на прощанье рукой.
   – До свиданья, Анна Ивановна, – сказал Резкин. Потом помахал ребятам:
   – Привет, бойцы! – и сверкнул белозубой улыбкой.
   – Заговорил, – прошептал Лёха, – Сань, что это было?
   Бабушка шла от калитки и сияла. Присела на лавочку, покачала головой:
   – И смех, и грех. А я-то, я-то! И не поняла сразу, в чем дело! И такого надумала…
   Ребята смотрели на неё во все глаза.
   Она показала на сверток:
   – Зверобой принес. Извинился, говорит, не специально траву скосил. Но как же я сразу не догадалась! – и, наконец, объяснила:
   – Видали, как улыбается? Прямо звезда экрана! Я, как увидела, поняла, – и, наклонившись, шепотом выдала ответ на мучившую ребят загадку:
   – Зубы Семен Николаевич делал. А пока не поставил – без зубов ходил. Стеснялся очень. Не улыбался и не разговаривал. А теперь видали – красавец! А мы-то надумали всякого…
   Ребята переглянулись.
   – Следствие окончено, – поднялся с лавочки Лёха, – подозреваемый оправдан, обвинения сняты. Ну, я пошёл.
   – Не забудь червяков накопать, – крикнул ему Саня, наблюдая, как растворяется в сумерках вслед за раскрытой загадкой Резкина светлая Лёхина макушка.

Титикака

   Туман висел над дорогой, шапкой лежал на кустах и ветках, пластами выползал из канав. Саня, зябко ёжась, плелся за Лёхой, загребая сапогами пыль, и размышлял о том, что быть таким бодрым, шумным и говорливым в пять утра неестественно и даже как-то неприлично. Но Лёха был классическим жаворонком, и едва открыв глаза, принимался громко и радостно чирикать.
   – Глянь, дупло, – махнул рукой он. – Из него тоже туман лезет, прикинь?
   Саня кивнул, мечтая скорее дойти до места, закинуть удочки, и призвать друга к рыболовной тишине.
   Они свернули на тропинку и через лес двинулись к озеру, с красноватой («железистой», как сказал бы дед) водой и карасями, которые неизвестно как расплодились в этом замкнутом водоеме.
   Берег терялся в тумане. И все привычные приметы – тоже.
   – Пойдём, что ли, направо? – предложил Лёха.
   Саня шёл, держа друга в поле зрения. Туман над дорогой теперь казался прозрачным по сравнению с этими молочно-белыми, плотными и зябкими клубами, которые скрывали берег, воду и прибрежный лес, делая пейзаж таинственным и неузнаваемым.
   Лёха вскрикнул, полетел вперед и растянулся на мокром песке.
   – Ёлкин дуб! – выругался он, поднявшись на четвереньки. – Какой-то болван натянул верёвку! Погоди-ка… Сань, что это?!
   И, забыв, что можно и встать, пополз на четвереньках в заросли, туда, откуда тянулась злополучная верёвка. Саша – за ним.
   В зарослях оказалась хорошо утоптанная площадка, со скошенной травой, ямой для костра и парой брёвен для сидения. Посреди поляны был вбит колышек, от которого и тянулась белая бечёвка. Другой её конец уходил в озеро и терялся в тумане.
   – Интересно, – Лёха подергал за верёвку. – Ну-ка, что там у нас?
   – Может, не надо? – сказал Саня, – не мы же привязывали…
   – Я только посмотрю, – ответил друг.
   – Может, там сеть? растянул кто-то на ночь на карасиков, и скоро придёт забирать?
   – Нет, – выдохнул Лёха, – Иди сюда! Смотри, это же…
   Саня в сапогах пошлепал в воду.
   – Плот!
   Он был небольшой – размером со школьную доску. Гладкие брёвна были связаны между белой верёвкой. Плот качался на воде в полуметре от берега.
   – Плот. Настоящий. Как этот… Титикака!
   – Чего? – не понял Саня.
   – Титикака. Ты что, не помнишь? На нём еще индейцы путешествовали, из Америки на острова, по Тихому океану. Я читал…
   – По-моему, тот плот не так назывался.
   – Я точно помню. Слово прикольное. Титикака, – Лёха потер руки. – Так, Сань, грузи удочки и мешки, а я пока отвяжу верёвку!
   – Ты что? Это ж не наш плот! А если хозяева заявятся?
   – Да ладно. Кому нужен плот в пять утра? Мы же его никуда не уносим. Если придут – могут крикнуть, мол, верните Титикаку назад. И мы тут же причалим. И спасибо скажем. Какие проблемы?
   Когда Лёшке что-то втемяшивалось в голову, он умел убеждать.
   Саня решил, что идея, в самом деле, хороша. Чем закидывать удочки с берега, можно ловить на глубине, а потом спокойно причалить и вернуть плот на место.
   – А как им управлять?
   – Предусмотрел! – откликнулся Лёха. – На поляне шест валяется, им будем отпихиваться, чтоб на мель не сесть.
   – А с глубины как выгребать будем?
   – Да какая тут глубина, – засмеялся Лёха, и внимательно посмотрел на приятеля. – Да ты никак трусишь, Санёк?
   – Сам ты… Просто думать иногда надо, – Саня забросил удочки на плот. Давай вон ту доску возьмем, чтоб грести, если что.
   – Отлично! Отдать концы, – скомандовал Лёха, отвязал верёвку и оттолкнулся шестом от берега.
   Плот тихо и задумчиво отчалил, скрыв берег от глаз путешественников.
   – О многомудрый Ра, – заголосил Лёха, – благослови на плаванье верного сына твоего, Титикаку! Пошли мореплавателям ведро золотых карасей!
   Плот качался на волнах. Саня размотал удочку и насаживал на крючок червяка.
   – Что ты орешь, – сказал он, – мудрый Ра дрыхнет. Это во-первых. А во-вторых, даже если он пошлет вагон карасей, ты своим ревом всех распугаешь. Ты сам ловить вообще-то собираешься?
   – Я на вахте, – с достоинством ответил Лёха, – слежу за течением и прокладываю маршрут.
   Саня пожал плечами. Закинул удочку и наблюдал, как покачнулся и замер на воде пузатый красно-белый поплавок.
   Волны шлёпали по брёвнам, от воды тянуло сыростью. Туман окутывал со всех сторон. Саша подумал, что, возможно, они торчат у самого берега, и если спрыгнуть в воду, то легко дойти до прибрежных кустов. Могучий Ра не спешил подбрасывать карасей, поплавки не двигались, и Лёха заскучал.
   – Тэээкс, – сказал он. – Спасение утопающих – дело рук самих утопающих!
   Взялся за шест, чтоб отпихнуться от дна, но едва не свалился в воду.
   – Санёк, прикинь! а дна-то под нами и нету! Мы на глубине! Круто, да?
   – Тихо! – прошипел Саня, не спуская глаз с удочки.
   Поплавок качнулся, Саня почувствовал, как натянулась леска. Он резко вздёрнул удочку, подсекая, и…
   – Аккуратнее, ты! – завопил Лёха, – ты меня чуть не скинул!
   – Отстань, – процедил Саня сквозь зубы.
   Он крутил катушку и уже видел, как над водой сверкнула золотом первая за утро рыбка.
   – Ура, – выдохнул он, отправляя добычу в ведро.
   – Надо же, – удивился Лёха. – Действительно, клюет. Ты слышал, что я сказал? Нас отнесло от берега! Шестом до дна не достать!
   – Потом разберёмся, – отмахнулся Саня. – Не видишь, клёв начался? – и опять забросил удочку.
   Лёха пожал плечами и тоже уселся ловить. Наконец, наступила тишина. Саня вытащил подряд четырех карасей. Молча: ему казалось, что стоит открыть рот, как везение немедленно кончится, и ищи-свищи потом такого клёва.
   Глядя на друга, и Лёха притих. Только шипел, когда упрямый червяк извивался и не хотел лезть на крючок.
   Туман чуть поредел и окрасился розовым. Где-то взошло солнце.
   – Ёлкин дуб, – сказал Лёха. – У меня крючок за дно зацепился!
   Он лёг на живот и шарил руками под брёвнами:
   – Не достать. У тебя запасные крючки есть?
   – Неа, – Саша отложил удочку – А если между брёвнами руку просунуть?
   – Ага. Только раздвигай их, чтоб мне руку не раздавило, – Лёха просунул ладонь между брёвнами.
   – Ааа! – заорал он. – Больно! Зажало! что ты не держишь?
   Саша изо всех сил держал, но руку было не вытащить. Надо верёвку ослабить, понял он и стал дергать бечевку, связывавшую это бревно с остальными.
   Лёшка морщился, но терпел. Наконец, руку удалось высвободить.
   – Фух, – облегченно выдохнул Лёха. – Обошлось! Хорошо, что не тяпнула за палец злая рыбина!
   – Интересно, где мы сейчас?
   Саня взялся за шест и нащупал дно.
   – Так и знал, что мы недалеко!
   Но берег, показавшийся из тумана, был не тем, от которого они отчалили. На песке чернели старые покрышки, ржавые банки и прочий мусор.
   – Свалка? – поморщился Лёха. Увидел что-то и скомандовал:
   – Давай причаливай!
   – Что ты забыл на этой помойке? – проворчал Саня.
   Плот неуклюже ткнулся в песок. Лёха выскочил. Замер, хищно огляделся, выдернул из груды хлама плоский железный поднос. Ещё схватил кастрюлю с оторванной ручкой, потом метнулся к камышам и наломал сухих стеблей.
   Саня наблюдал с недоумением. Себе он приглядел длинную палку: подойдет для второго шеста. Когда Лёха стал сгружать на плот добычу, не выдержал:
   – Ты что делаешь? Решил устроить плавучую свалку?!
   – Будем завтракать, – торжественно объявил друг. – Я всё устрою! а ты наломай-ка побольше веток!..
   …При всем безумии, идея оказалась хороша. Плот дрейфовал по воде, туман таял на солнце, а на носу в железном подносе полыхал маленький весёлый костерок.
   – Славься, великий Ра, подаривший огонь, – завыл Лёха, обращаясь к небу, – избавь от бури и шторма верного воина твоего, Титикаку! Сейчас прогорит, мы на угли поставим кастрюлю и сварим уху, – добавил он нормальным голосом.
   – А вода? – спросил Саня.
   – Тебе воды мало, что ли? – засмеялся Лёха.
   – Что-то сомневаюсь я, что её можно пить. Цвет не очень, мутная… и свалка на берегу.
   – Ты ко всему придираешься, – возмутился приятель. – Всё тебе не так! Вскипятим мы воду, понял? И она станет безопасной для твоего драгоценного организма!
   Сквозь клочья тумана проглядывал берег. Удочки закрепили между брёвнами, но рыба больше не клевала.
   Костерок трещал, солнце грело, день обещал быть и ясным и жарким.
   – Пока угли не прогорели, давай посмотрим, как быстро может плыть эта посудина, – предложил Лёха. – Двигай на корму! Я буду слева пихать, а ты – справа! И – раз!
   Саня схватил второй шест.
   – И – пять! И – шесть! – вопил Лёха.
   Неповоротливое судно набирало ход. От встречного ветра угли в подносе разгорались ярче. К дымку примешался кисловатый запах.
   – Чем пахнет, Лёх? – спросил Саня, не прекращая орудовать шестом.
   – И – семь! – орал в ответ друг, – понятия не имею! Какая разница? Давай еще быстрее!
   Разница была. И огромная. Ровно через минуту друзья об этом узнали.
   – Полундра! – заорал вдруг Лёха. – Прямо по курсу – рифы! Тормози, Санёк! Тормозииии!!!
   Саня обернулся и увидел, что плот нёсет прямо на огромный валун, торчащий из воды. Он покрепче уперся ногами в брёвна, изо всей силы налёг на шест…
   Шест сломался.
   Саша, теряя равновесие, полетел вниз, за миг охватив взглядом всю картину: как плавно, будто в замедленной съёмке, плот наполз на валун. Как золотыми искрами взметнулись над подносом угли. Как заорал и прыгнул в сторону Лёха, а ведёрко, на радость карасям, опрокинулось. Напоследок увидел, как вздыбились красивым веером и распались, словно выпавшие из коробка спички, двухметровые брёвна, те, что еще мгновение назад составляли единое целое.
   Саша ухнул в воду и врезался головой в дно, так, что в глазах вспыхнула радуга.
   …Он лежал на песке, а над головой было синее небо. В нём парила огромная птица. Её оперение блестело под золотыми лучами. Воины смотрели на солнце, не мигая и не отводя взгляд. Их обветренные лица были печальны.
   – Это было доброе плавание, бледнолицый брат, – сказал первый, с большим луком и колчаном разноперых стрел.
   – Во славу великого Ра! – добавил другой.
   – Но ты проиграл, – сурово заключил третий, самый старый, чья медная кожа была изрезана глубокими складками. – Мы отдаем тебя на суд Великого Ра!
   – Великого Ра, – повторили они хором.
   Орёл планировал, сужая круги. Опустился на песок и обернулся высоким человеком в золотых одеждах. Голова человека осталась птичьей. Индейцы опустились на колени и воздели к нему руки:
   – Великий Ра! – сказали они.
   Бог солнца приблизился и посмотрел прямо в глаза. Саня почувствовал нестерпимый жар в области солнечного сплетения. Клюв открылся, и божество произнесло:
   – Санёк, ты что? Вставай! Давай, Санёк, дыши! дыши глубже!
   Птичий облик расплылся, уступив место круглой и озабоченной физиономии. Саня потряс головой.
   – Жив? Ну вот, другое дело! – обрадовался друг. – Приплыли, Санёк. Как ты меня напугал!
   – Я понял, – Сашка разлепил губы. Саднило щеку, болела голова. – Что это за запах был, понял. Это верёвка расплавилась. Ржавый поднос прогорел, а угли расплавили верёвку…
   – Кто так строит, а? – возмутился приятель. – Надо им было потолще верёвку брать! Пеньковую!
   – Кон-Тики, – сказал Саня, садясь. – Я вспомнил. Тот плот назывался Кон-Тики. А Титикака – это озеро такое…
   – Как вы лодку назовете, так она и приплывет, – Лёха почесал затылок. – Ладно. Давай-ка вещи вылавливать. Домой пора.
   Друзья подобрали удочки и рюкзаки.
   Но, прежде, чем отправится в обратный путь, остановились на берегу и надолго застыли в молчании, отдавая последний долг верному сыну великого Ра, красе и гордости озёрного флота, храброму и несокрушимому плоту Титикака.

Старая баржа

   – Интересно, докину? – Инга взяла камешек.
   Они сидели на мостках и болтали ногами. Баржа стояла на том берегу. По палубе шныряла галка, чем-то похожая на Ингу: такая же шустрая и любопытная.
   – Недолёт, – сказал Паша.
   Его камень стукнул о ржавый борт.
   – Подумаешь, – она фыркнула. – У тебя руки длиннее. А переплыть слабо?
   – Легко!
   – Подожди, – она задумалась, – а ты на баржах был? Внутри?
   – Ползал как-то. Ничего интересного. Мусор, обломки всякие…
   – А эта совсем недавно появилась. Нужно обследовать!
   – Сандалии возьми, – проворчал Пашка. – Или босиком по железкам пойдешь? Ничего там нет интересного. Это тебе не Белая Субмарина…
   – А мы быстренько. Посмотрим и вернёмся, – и она прыгнула в воду.
   Воды в Шлиссельбурге – хоть залейся: тут тебе Ладога и Нева, канал и старые, ещё петровских времён, шлюзы. С водой обычно и были связаны все приключения.
   Они сбивали коленки на жёстких ладожских берегах. Удочками, внахлест, ловили в Неве уклейку. Гоняли уток, на лодке рассекая гладь шлюзов. Кормили хлебом чаек. Вдоль и поперек изныряли канал.
   Зимой катались на санках с откосов, торили по берегу лыжню, а однажды прошли по льду до самой крепости Орешек, к которой летом можно было добраться только на катере. Ох, и влетело им от родителей!..
   Канал переплыть было пустяковым делом.
   Ребята вышли на берег и вскарабкались по насыпи. Баржа осталась за спиной. А впереди раскинулась Ладога. Массивные, как слоновьи ноги, башни Орешка стерегли невский исток.
   Солнце спряталось. Налетел шквал и едва не сбросил их вниз.
   – Пойдём, – сказала Инга озабочено, – как бы дождь не начался.
   По деревянным сходням влезли на баржу.
   В девчонку словно дух Весёлого Роджера вселился, так она принялась орать и носиться.
   – Вон туда песок загружают, да? А эта лестница для чего?
   – Трап, а не лестница, – поправил Паша, – ведет в рубку.
   – Свистать всех наверх! – завопила она, – по бим-бом брамселям!
   – Раскомандовалась, – проворчал парень. – Женщина на корабле – плохая примета. Вон как погода испортилась.
   Слышно было, как шумит за насыпью озеро. Сейчас ему больше подходило старое грозное имя – Нево.
   – А почему рубка сзади, а не спереди? – не унималась Инга.
   – Не «сзади» а на корме. И не спереди, а на носу!
   – А на твоем носу – сажа, – парировала она и полезла наверх.
   Трап проржавел, и руки моментально стали оранжевыми. Дверь в рубку оказалась запертой. А так хотелось крутануть штурвал!
   – Можно, конечно, стекло разбить, – предложил Пашка.
   – Тебе лишь бы ломать!– вскинулась Инга. – Лучше внизу посмотрим.
   – Давай. Поищем машинное отделение.
   Тучи сгустились. Упали первые тяжёлые капли. Молния вспыхнула прямо над головами, одновременно грохнул раскат.
   Инга завизжала. Всё-таки она была нормальной девчонкой.
   Летняя гроза зачернила небо, прорезала всполохами зеленоватых зарниц. Над головой громыхало, будто в железные тазы стучал дубиной циклоп.
   – Вспышка слева, – крикнул Пашка, глядя на молнию.
   – Вспышка справа, – подхватила Инга.
   Гроза бушевала прямо над ними. Дождь был ледяным. Ребята заметались в поисках укрытия и увидели железную дверь.
   – Поднажали! – парень вцепился в рычаг, девочка бросилась помогать.
   – И – рраз, и – два!.. – дверь подалась, и они ввалились внутрь, – и – три!
   Клац! Дверь захлопнулась.
   Они оказались в полной темноте. Шум остался снаружи. Ребята навалились на дверь и толкали изо всех сил – уже в обратную сторону.
   – Заклинило, – Пашка стукнул дверь кулаком.
   – Что же делать? – спросила Инга.
   – Сейчас всё равно наружу не сунуться. Подождём, пока ветер утихнет. Нужна палка… или железка, – он шарил в темноте, надеясь наткнуться на что-то подходящее.
   Дренннь!.. раздался звук, будто рядом лопнула струна от гитары.
   – Ой! – пискнула Инга, – Паша, что это?
   – Не знаю, – он замер, где стоял.
   – А вдруг верёвка оборвалась, которой эта посудина к берегу привязана?
   – Не верёвка, а швартовый. Даже если так, куда нам отсюда деться? Поболтаемся по каналу туда-сюда. А вот если наводнение! – размечтался он. – Вода в Ладоге на десять метров вверх – раз! Через насыпь хлынула – два! Мы в открытом море… то есть, озере – три! В рубке стекло разбить, и к штурвалу…
   – Ага, – сказала Инга. – Баржа-то старая. Может у неё в полу, то есть в трюме, дырка. То есть течь. И мы дружно идём на дно.
   – Трусиха!
   Ничто так не успокаивает нервы, как дрожащая от страха девчонка.
   – Сам ты!.. – она обиделась.
   – Ладно, не дуйся, – он сел рядом с ней на пол. – А звук этот… дед говорит, что на старых судах можно услышать скрипы, треск… умирает корабль, такое дело.
   Ветер ватным кулаком бухал в дверь. Грохотало по-прежнему, только молний было не видно – их обволакивала чернильная тьма.
   – Он много рассказывал. Знаешь, что раньше делали с ненужными кораблями? Их жгли. Дед во Владивостоке видел: со списанного корабля снимали такелаж, уносили всё ценное. А потом, чтоб не разбирать переборки, отводили корабль подальше, обливали соляркой и поджигали. Это, говорит, было легче, чем разбирать. Представляешь? Море, а в нём корабль горит. Сутки, другие. Тоскливое зрелище. А когда всё внутри сгорает, его тащат к причалу и режут на металлолом.
   – Вот гады, – отозвалась Инга. – Он им служил, а его – на костёр. Жалко.
   Гулкий звук донесся из-за двери. Они вслушивались.
   Жуткая картина пронеслась в голове у Пашки: горящий корабль на рейде, пламя жадно лижет переборки, а удивлённые волны стараются его потушить. Из огня выходят души погибших матросов. Сгорает их дом, они ищут новый приют. Бьет рында – судовой колокол, созывая их … на старую баржу! Он покрылся холодным потом.
   Что-то дробно застучало – словно за стенкой клевала зерно стая птиц с железными клювами.
   – А если к нам молния залетит? – спросила Инга. – Шаровые в форточку могут пройти и горстку пепла от человека оставить.
   Не взаправду спросила – он чувствовал. Поэтому ответил, как положено:
   – Дура, – сказал он, – Если б тут была форточка, мы бы из неё уже вылезли. Куда прикажешь влетать? Всё герметично.
   – Сам дурак, – возмутилась она.
   Герметично. Пашке показалось вдруг, что стены придвинулись ближе. И потолок…
   – А помнишь? Маятник и… что-то там? У Эдгара По. Читала? – он старался говорить небрежно, хотя было не по себе.
   – Ага, – ответила Инга. – Жуть! Сижу это я вечером с книжкой, одна. А брат как подойдет сзади и скажет: «Они идут за тобой». Я думала, умру на месте!
   – А меня отец пугал: как-то я, маленький, показал на щиток с нарисованной молнией, и спросил, что там? А он ответил: электрический человек внутри сидит. Если открыть, вылезет. До кого дотронется – током убьёт.
   – А Белая Дама? Еще с садика, помнишь: про то, как руки из окон растут и тебя душат. А в темноте я представляла, как из-под кровати выползают ножницы, чтоб отрезать мне ноги.
   Послышалось гулкое «ух», словно в дверь с размаху врезалось что-то мягкое и тяжёлое. Оно било крыльями и искало щель.
   Пашке показалось, что это они: Белая дама и Обезьяна с улицы Морг, Электрический человек и Нечто с Ножницами. Как он не прогонял их мысленно, они выходили и вставали рядами: Угомон и Осторожно-злая Собака, огромный, с ростральную колонну, стоматолог и Элла Людвиговна, которая обидно била по подбородку, если он плохо говорил «the». Их было много, а его так мало… Он чувствовал, как приближается их король, Самый Главный Кошмар Кошмарыч. Его звали «Вдруг». Вдруг он испугается? Вдруг разревётся? Вдруг не найдет выход?
   Темнота стала густой и жирной. Пашке показалось, что когда он выйдет, станет липким и скользким, словно после лужи мазута.
   – А я позавчера, – сказала Инга, – смотрела подводную одиссею Кусто. На глубине тоже очень темно. А не страшно. И люди, когда плывут, будто летят.
   – А я его книжку читал. «В мире безмолвия». Помнишь, как он амфору тысячелетнюю распечатал и попробовал, что внутри?
   – Я б не рискнула, – ответила Инга.
   – А прикинь, открывает он, а там джинн: чего, мол, изволите?
   – А Кусто ему и говорит: ничего мне не надо, только горючего двенадцать баков да новый генератор…
   – И батискаф покрепче, чтоб в Марианскую впадину нырнуть, – захохотал Пашка.
   – А у джинна инфаркт: тысячу лет сидел, репетировал, дворцы строил…
   – Ага, лакомые блюда изобретал: вдруг новый хозяин захочет?..
   – Или яды, чтоб травить его врагов, – подхватила Инга.
   – А тут Кусто такой: дизель-генератор мне – раз, батискаф новый – два…
   – …и чтобы того, кто синего кита хоть пальцем тронет, навсегда разбил паралич…
   – Нет, эта… кессонная болезнь!
   Они смеялись, как сумасшедшие. Стучали себя по коленкам, хихикали и утирали слезы. Тьма съёжилась и притихла. Попятилась Осторожно-злая Собака, скуксился Электрический человек, вредная англичанка села править чью-то тетрадь.
   В темноте поплыли пучеглазые рыбы. Весёлые люди в аквалангах махали им: всё нормально, ребята! Улыбался с борта «Калипсо» Кусто. Не дрейфить, говорил он им по-французски, но они понимали и отвечали: уи, монсеньор. Уи.
   Пашка поднялся. За ним были матросы всех кораблей, синий кит и даже незадачливый джинн. А те, из темноты, отступили. Он чувствовал себя ростом до потолка.
   Вытянув руки, пошёл вдоль стен. Запнулся о какую-то штуку. На ощупь она была как лыжа, только тяжёлая.
   Ржавчина царапала руки. Он подпер этой лыжей дверь снизу. Со всей силы налёг на рычаг, а Инга толкала руками. Не с первого раза, но получилось. Дверь открылась!
   Они выбрались на палубу. Гроза кончилась. Похолодало, будто пока их не было, в мире прошла метель. Нежданное солнце в прорехах туч высвечивало воду зелёным.
   – Смотри, – сказал он. – Вот что стучало.
   В ладони лежали градины. Инга хлопнула по руке, и они просыпались.
   – Ты что?!
   – Больше не смей называть меня дурой! – она развернулась и пошла прочь.
   – Женщины… – Пашка пожал плечами, как иногда делал отец. И прыгнул с баржи в канал. Солдатиком.
   Они взрезали саженками неожиданно теплую воду, оставив за спиной старую баржу.

Спасательная станция номер тринадцать

   – Зачем ты ломаешь дерево? – кричала Аня. – Оставь его в покое! Ему больно!
   – Оно – деревянное! Ему всё равно. Ты же сама хотела шалаш, – возражал Тимофей. Он раскачивался, как обезьяна, вцепившись в сук руками и ногами.
   Дерево не поддавалось. Ветка поменьше лежала на земле. Содранный кусок коры завился, как свиток папируса. На стволе, где кору оторвали, сочился сок.
   – Как кровь, – сказала сестра. – Балбес ты, Тим!
   – Сама ты! – он спрыгнул вниз.
   Сегодня с утра близнецов разбудил Булька. Скулил, плясал, крутил хвостом и тащил в зубах поводок. Пришлось вставать.
   Их домик стоял близко к морю. Утренний берег был пуст, под ногами хрустели ракушки.
   По дороге брат с сестрой заметили странную штуку: узловатый толстенький корень лежал прямо у воды. Белые отростки шевелились на ветру. Зелёные пучки листьев торчали то тут, то там.
   Ничего подобного Тим раньше не видел. Он хотел поднять, но Аня сказала:
   – Гадость какая! Не смей!
   Парень решил, что подхватит корень на обратном пути. Никто его не заберёт. Отдыхающие в санатории просыпались поздно, и в семь утра на пляже, кроме пары рыбаков, никого не было.
   Рыбаки были одеты в тёплые куртки и шапки. Булька подскочил здороваться и скакал у лодки, привязанной к свае за новехонький, блестящий на солнце замок.
   – Вам не жарко? – спросила Аня.
   – Мы ж в море идем, – улыбнулся один. – А там ветер.
   До завтрака оставалось часа два. Можно было гулять, скакать вместе с Булькой, или придумать что-то поинтереснее.
   Например, построить шалаш. Притащить еды, бинокль, и провести день, играя в разведчиков. Или нет! Не шалаш, а…
   – Спасательную станцию №13! – объявил Тим.
   – Почему №13? – прищурилась Аня.
   Идея ей понравилась, Тим это видел. Но она возражала, потому не сама придумала. Аня была старше Тима на целых четыре минуты. Зато Тим был парень, а она – девочка. Барышня, как звал её папа.
   – Так загадочней! – сказал Тим и полез на дерево.
   Тут Аня и встряла со своим «ему же больно».
   – Барышня, – насмешливо сказал Тим, – вы можете, если такая нежная, идти собирать хворост. Но для строительства нужны крепкие, толстые палки, а не мусор.
   Сестра фыркнула, развернулась и пошла по тропинке меж сосен. Булька растеряно крутил головой, страдая от необходимости выбирать между хозяевами. Виновато глянул на Тима, тявкнул и побежал за Аней.
   Ну и ладно. Подуется и придёт, а Тим пока без лишних воплей добудет нужные ветки. Для начала – вон ту. Веса его восьмилетнего тела не хватило, чтоб её сломать.
   Он опять вскарабкался на берёзу, ловко ступая в узловатые развилки ствола. Уселся на ветку, достал из кармана складной ножик, попытался всунуть его в трещину. Не помогло. Тогда Тим встал на ветку ногами, а руками вцепился в сук, который рос выше, и стал прыгать.
   Прыг. Хрусть. Прыг! Хрусть!
   Ветка пружинила, как батут. Когда она сломается, Тим повиснет на верхней. Правда, руки быстро вспотели, а ноги в кедах соскальзывали.
   Хрусть! Почти получилось! Сейчас он осторожно…
   – Аааа! – нога соскользнула, и Тим, не удержавшись, полетел вниз.
   Он стукнулся коленом о ветку, животом о ствол, и, наконец, головой о землю. На секунду в глазах потемнело, запрыгали цветные звездочки…
   …Пролежал так несколько секунд. Потом открыл глаза и сел. Первое, что увидел, была ветка. Но другая. Она белела в песке, будто старая кость, и два высохших сучка торчали сверху. Хорошо, что на неё не упал!
   Откуда она взялась? Тим задрал голову. На берёзе не было и следа от разлома. Что за ерунда? Стало заметно холоднее. Он поёжился, поднялся на ноги и огляделся. Что-то было не так.
   Нет. Всё было не так.
   Море стало темнее. И небо – не голубое, обещавшее жаркий день, а свинцово-серое.
   Дул ветер. Не тёплый, с запахом цветов и скошенной травы, а промозглый, сырой, с гнильцой, как от водорослей и тухлой рыбы. Вороны и чайки танцевали у кромки прибоя, будто хозяева пляжа.
   И никого.
   – Аняяяя! – закричал Тим. – Булькаааа!
   Шумел прибой. Кричали чайки. Ни лая, ни гудков машин от шоссе, ни весёлой перебранки рыбаков он не слышал. Тим вскочил, и, увязая кедами в песке, бросился по берегу.
   Ни следа. Только отпечатки птичьих лапок, похожие на снежинки и спутанный клубок старых сетей поодаль.
   Там, где прежде была лодка, на песке что-то чернело. На свае висел проржавевший замок с рыжей от старости цепью. Она тянулась в землю. Тим дёрнул, цепь легко подалась и выскочила. В руке осталась пара звеньев.
   Куда все подевались?! Он бросился от моря прочь, к санаторию. К домикам, детским площадкам, клумбам с цветами.
   Ни следа домов и тропинок. Только песок и деревья, корнями впившиеся в берег.
   Не было зарослей жасмина, кустов смородины, которую они с Аней каждый день ощипывали.
   – Аааа-ня! – закричал Тим. – Ма-ма! Э-ге-гей!
   Птицы поднялись в небо. Ветер стонал в деревьях. Что случилось? Может, он проспал сто лет?
   – Где-вы-всеее?!!! – закричал Тим. Ему очень хотелось услышать в ответ свист, лай, шум… даже Анино нытье.
   Он закусил губу, чтобы не зареветь. Побежал к морю, вгляделся в свинцовые, в белых барашках волны…
   Дальше по берегу виднелись крыши каких-то строений. Да, точно! Там наверняка есть люди! Может, его унесло от них?
   Нужно действовать! И Тим зашагал по берегу.
   У кромки песка белел лед. За глыбой обнаружилась череда камней, уходившая вдаль. По ней можно добраться быстрее! Хорошо, что утром он надел брюки и кеды. В шортах и сандалиях пришлось бы туго. Запрыгал по камням. Море шелестело: не дойдеш-шь… пропадеш-шь… шлепало о камни, обдавая ноги ледяной водой.
   Дойду, возражал Тим. Обязательно!
   Оскальзывался, падал, а колючий ветер дул в лицо. Один раз что-то острое впилось в подошву. Меж камней лежала рыболовная блесна с крючками. Кто-то оставил, решил Тим. Значит, люди близко!
   Шёл долго, пока не добрался до песчаной косы. С неё до берега было рукой подать. Спрыгнул с камней, побежал и… чуть не угодил в ловушку.
   Песок просел под ногой. Тим провалился, как в сугроб, и увяз почти по колено. Зыбучий песок! Он рванул что есть мочи, вытащил ногу, и осторожно пошёл, стараясь не останавливаться. Ямки от следов быстро заполнялись водой.
   Наконец, твёрдый берег. На мысе среди деревьев виднелась крыша домика. Сердце стучало. Сейчас!..
   Добежал и застонал от разочарования. Это не дом, всего лишь беседка. Деревья проросли в ней, опутали корнями, и Тиму даже показалось, будто растения расселись внутри, как люди, и ведут свои древесные разговоры.
   Что-то краснело на прибрежном камне. Тим увидел мягкую игрушку, ёжика, потрепанного и испачканного. Похоже, его долго швыряло волнами.
   Мальчик обогнул мыс и остановился. Даже вскрикнул от радости. На берегу стояли дома! Он побежал что есть мочи, глядя на тонувшие в зелени крыши. Совсем не смотрел под ноги, поэтому споткнулся и растянулся на песке.
   Оказалось, зацепил ногой корень, похожий на тот, что они видели утром с Аней. Узловатый ствол торчал из песка, а белые веточки шевелились. Странная шутка – то ли водная, то ли или земная.
   О чем он думает! Сейчас, когда цель так близко! Тим поднялся и зашагал дальше. Странные ветки еще несколько раз попадались ему на пути.
   Дома приближались. Тим присмотрелся внимательней. Только издали они казались жилыми. В глазницах выбитых окон не было света. Сверху, внутри и по всей высоте дома были опутаны лианами – толстыми, с нелепо торчащими пучками листьев, похожими на те, что он видел на берегу.
   И со всех сторон наступал лес. На площадках, дорожках, даже на крышах – деревья были повсюду. Берёзы, ёлки, тополя. На детской площадке огромная сосна росла прямо из центра ржавой карусели.
   И – никого.
   Не нужно туда идти. Что делать? Тим растеряно огляделся.
   И вдруг увидел маленький светлый домик. Он будто вырос прямо на пляже. Ни деревьев, ни толстых лиан рядом не было. Мальчик задрал голову и прочитал: «Спасательная станция №13». Взбежал по ступенькам и дёрнул ручку двери.
   Заперто.
   На секунду показалось, что за спиной кто-то есть. По позвоночнику пробежали мурашки. Обернулся – никого. Только совсем близко от лестницы лежала веточка. Тоненькая, с зелёными смешными пучками.
   Щелкнул замок. Дверь приоткрылась. А если это – ловушка?
   Тим поколебался, но открыл дверь и вошёл.
   Он не знал, какой должна быть внутри спасательная станция. Но эта выглядела, как рубка космического корабля: просторная комната из пластика и металла.
   Как только он вошёл, стены без окон осветились мягким светом. Огромный пульт в центре комнаты замигал кнопками. Уютное жёлтое кресло развернулось, приглашая сесть.
   – Здравствуйте! – сказал Тим.
   Женский голос ответил на незнакомом языке. Звук, как и свет, шёл прямо из стен. Он не понял ни слова, но почувствовал вопрос. Откашлялся и сказал:
   – Я – Тимофей, школьник. Мне восемь лет, живу в Санкт-Петербурге.
   Подумал и добавил:
   – Человек с планеты Земля. Я ищу людей.
   Раздался звук, что-то вроде «блям-блям-блям», только очень быстро. Как будто ускоренно перематывалась запись. И голос сказал уже на русском:
   – Человек Тимофей, спасательная станция №13 тебя приветствует! Отвечаю: ближайшие люди с планеты Земля находятся на расстоянии восемьдесят тысяч световых лет.
   Так далеко?! Даже луч света будет идти отсюда к людям восемьдесят тысяч лет! Как же он, Тим, туда доберется?! Коленки подкосились от безнадёжности.
   Кресло услужливо подъехало, и Тим опустился на мягкую поверхность. Ему показалось, что кто-то тихонько скребётся в дверь.
   – Но что случилось? Куда я попал?!
   – Ты находишься на планете Земля. Сейчас сто пятнадцатый цикл годового кольца по новому летоисчислению.
   На стене зажегся экран. Замелькали картинки. То, что видел Тимофей, в голове не укладывалось: людей выгнали с родной планеты… растения?!
   Голос спасательной станции №13 рассказывал о том, что древняя растительная цивилизация с морского дна многие тысячи лет наблюдала, как человечество истребляло их наземных собратьев. Водные мыслители обитали на дне Марианской впадины, и до поры оставались невидимыми для людей.
   Растения из океанских глубин жили долго и никуда не спешили. У них не было войн, раздоров и футбола, поэтому они могли действовать, сообща, как единое целое.
   Настал момент, когда участь их земных братьев, деревьев, стала совершенно невыносимой. Разведчики подводной цивилизации из разных уголков Земли приносили ужасные сведения. Их наземных братьев жгли, резали, пускали на зубочистки, сдирали кожу, или варварски вырезали на ней глупые символы. Для баловства отрывали ветки и листья.
   Тим сидел с красными ушами. Он услышал, что в дверь скребутся, уже настойчивей и сильней. И боялся, что на пороге увидит новых хозяев Земли, которые пришли наказать его, Тима, за всё человечество.
   Экран показывал, как медленно и неотвратимо из морских глубин поднимались толстые, в полметра в поперечнике, жгуты с куцыми листочками. Эти сети опутывали прибрежные дома, лодки и автомобили. В ужасе разбегались люди.
   – Рассердившись, глубинная цивилизация хотела сделать с людьми то же, что они делали с деревьями: пустить на удобрения, держать для красоты в парках, вырезать узоры на их коже, отламывать для развлечения… – продолжал голос.
   – Не надо! – взмолился Тим.
   – …но две разумных расы, даже если они столь различны, смогут между собой договориться…
   Но не сразу. Сначала была война, и в этой войне погибло много разумных существ с той и с другой стороны. А потом люди оставили Землю, найдя себе новую планету. Подводные мыслители помогли им построить космические корабли – за тысячелетия в тишине и спокойствии их цивилизация много достигла. Они вернулись в океан, а земля теперь принадлежит освобожденным растениям, и никто больше их не тревожит.
   – До сих пор разведчики подводного мира патрулируют берега. Один из патрулей сейчас – на пороге станции. Они пришли за тобой, человек Тимофей из Санкт-Петербурга.
   – И что мне делать? – спросил Тим. Ноги у него стали ватными.
   – Ты можешь остаться здесь! – сообщила станция. – У меня достаточно воды и ресурсов. Люди живут тут довольно часто. Не всем удалось улететь. Я построена специально для таких случаев.
   – Люди… тут часто бывают люди? – обрадовался Тим.
   – Конечно! – подтвердила станция. – Каждые сорок лет обязательно кто-нибудь, да заглянет. Последний был ровно 37 лет назад. У меня есть компьютерные игры, фильмы, книги. Человечество позаботилось о тех, кто остался.
   – Но я… не хочу всю жизнь просидеть в четырех стенах за игрушками, – сказал Тим.
   – Как скажешь. Слово человека – закон! – объявила станция. – Подводный патруль ждет снаружи. Возможно, ты станешь редким украшением жилища какого-нибудь мыслителя из Марианской впадины.
   – Но я… – начал Тим.
   Он хотел встать, но из кресла выскочили ремни и обхватили его туловище, руки и ноги.
   – Решение принято. Приступаю к дезинфекции! – торжественно сказал голос.
   Пульт замигал, в нём появились отверстия, из них на тонких шлангах выскользнули тряпки с мочалками и устремились Тиму в лицо.
   Он крутил головой и отбивался. Ремень сдавил грудь. Стало тяжело дышать. А мокрые мочалки, как в сказке о Мойдодыре, лезли ему в глаза.
   – Не хочу, не хочу! – кричал Тим, но ремень давил, а мочалки терли, сопели, поскуливали…
   – Тии-им! Что случилось?!
   Открыл глаза. Оказалось, он лежит на спине, над ним склонилась Аня с очень испуганным лицом, а Булька, упершись лапами в грудь, изо всех сил облизывает ему физиономию.
   – Свалился с дерева, – сказала Аня. – Эх ты, дровосек! Ладно, давай вместе. Помогу тебе достать эту ветку.
   Тим поднял голову. Ветер шевелил листья берёзы. Трещина шла между стволом и веткой. Не очень большая. Если примотать, как следует, заживет. Будет, как новая!
   – Не надо, – ответил Тим. – Я передумал. Знаешь, есть идея получше. Пойдём-ка, спросим у мамы, где раздобыть жгут или бинты. Вылечим дерево!
   Когда они возвращались домой, странного отростка с зелёными пучками и белыми корешками на берегу уже не было.

Новый год в зелёном цвете

   – Ветрянка, – беспечно сообщил Лёшка по телефону.
   – Болит? – сочувственно поинтересовался у друга Саня.
   – Да нет, ерунда. Только в горле першит, а спина зелёнкой разрисована.
   Я должен это увидеть, решил Саня. И потом, нельзя же бросать больного товарища?..
   – Никаких визитов, – отрезала бабушка. Ветрянка – это заразно. Ты что, заболеть хочешь?!
   Но разве препятствия могут помешать навестить друга! Бабушка отправилась в магазин, а Саня, перебежав двор по скрипящему снегу, влетел в подъезд напротив.
   – Как ты? – спросил он приятеля.
   Круглая физиономия Лёшки чуть осунулась, щеки и нос были покрыты зелёными точками, но выглядел больной неприлично довольным жизнью.
   – Класс! – выдохнул он. – Спи сколько хочешь, телик, книжки и вообще… во! – он распахнул на груди рубаху. На животе красовался выведенный зелёнкой пиратский символ – череп со скрещенными костями, Весёлый Роджер.
   Сказать по правде, Саня даже ему позавидовал. Пара-другая прыщиков, кашель – и сиди себе дома, отдыхай. А у него – контрольные, изложения. Заболеть бы сейчас – и никаких проблем. Может, и он заразится?
   Ждал красных точек, но – увы. Не дождался и пережил все диктанты и самостоятельные работы. До каникул осталось совсем чуть-чуть. И тут заболел. Ровно через десять дней после того, как навестил Лёху. «Инкубационный период», сказал участковый врач.
   Температура поднялась, сыпь равномерно покрыла тело, голову… и кажется, даже пятки. Он прокатился на «Скорой» до детской больницы и лежал теперь в боксе, отделённый от мира толстыми стенами. Новый год ему предстояло встретить здесь.
   С утра приходили мама с папой. К нему родителей, конечно, не пустили. Они помахали в окошко бокса и с медсестрой передали гостинцы – печенье и мандарины.
   В больничном холле поставили большую ёлку. Саня видел, как сторож пронес её мимо по коридору, и на секунду показалось даже, что вместо лекарств запахло хвоей.
   Жалко, что из окошка бокса был виден только кончик пушистой лапы. И то, если встать на цыпочки.
   Окончательно стало понятно, что этот новый год встретит он в одиночку, потому что к таким взрослым парням маму на ночь уже не пустят. Он позавидовал малышу из бокса напротив: его мама носила целыми днями на руках и кормила с ложечки. Часто из своего окошка мама карапуза показывала на Сашу, и малыш махал ему ручкой.
   До восьми часов дежурила медсестра Оля, улыбчивая и весёлая. Она занесла ужин – пюре с рыбной котлетой и компот.
   Сашка набрался наглости и попросил выпустить его, чтоб хоть одним глазом взглянуть на ёлку.
   – Ёжик, – удивилась Оля, – как же я тебя выпущу? У нас дальше по коридору лор-отделение, там лежат детки без ветрянки. А тут ты, насквозь септический. Там есть малыш, так он, представляешь, бусину в нос засунул. Его уже прооперировали, скоро выпишут. А тут ты выйдешь и заразишь. Ничего так новогодний подарочек? – она вздохнула. – Ладно, не скучай. С наступающим тебя! – и упорхнула, оставив запах духов и хвои.
   Саня покосился на телефон. Набрал деда. Болтая, услышал, как бабушка спрашивает: «Лера, я опять забыла, сколько класть муки? А молока?..»
   Она пекла капустник. Бабушка забывала рецепт и звонила подруге – каждый раз, из года в год. Саня с дедом собирались записать, наконец, рецепт на бумаге, оправить в рамочку и подарить бабушке. Но в этом году опять не сложилось.
   Лёха позвонил на минутку. Рассказал, что они с Серегой готовят на пустыре фейерверк.
   – Должно быть круто, – возбужденно орал он в трубку. – Серый в этом деле спец. С ребятами после двенадцати встречаемся. Алёнка будет, Люся и Антон…
   Стемнело. Кружились хлопья, снег падал и таял, больничный двор был пустынен и чист. Сторож запер калитку и ушёл. Его чёрные следы чётко печатались на белой дорожке.
   Пришла другая медсестра – высокая и строгая. В одиннадцать включила ночное освещение, и отделение погрузилось в полумрак.
   Саше не спалось. Новый год всё-таки. Больница стояла на окраине, из-за ограды не доносилось звуков, не было видно наряженных улиц. Только светилась огнями высотка напротив.
   Он подумал, что в каждом окошке готовятся к празднику. Тихонько звенят ёлочные игрушки, хлопочут на кухнях хозяйки, под ногами путаются коты. Пахнет хвоей, мандаринами и пирогом с капустой.
   Дежурная медсестра на посту закрыла книгу, сняла очки и пошла к лифту. Саня проводил её взглядом. Прижался лбом к стеклу. И от больничной тишины, от пустоты в этот самый праздничный вечер в году ему стало вдруг так тоскливо, что он чуть не разревелся, как маленький.
   Вдруг он услышал какую-то возню. Шум приблизился и распался на звуки: стук барабана, топот, смешки.
   В коридоре показалась процессия. Мальчик с завязанным горлом ехал на шее у пацана лет тринадцати и стучал в барабан. Девочка с распухшей щекой шла следом и несла, как знамя, швабру. На щетке болталась разноцветная борода из серпантина.
   За ними двигалась целая компания: в пижамах и картонных колпаках лор-отделение спешило поздравить своих замурованных соседей.
   Разновозрастная шайка болящих ухом-горлом-носом приплясывала и махала руками. Кто-то горланил песню. Одна девочка подошла, намазала стенку мылом и прикрепила листок. На нём была надпись: «ПОЗДРАВЛRЮ» и снежинка.
   Обитатели боксов прилипли к стёклам, смеялись и махали в ответ.
   В передних рядах возникла вдруг суета, и в следующий миг вся банда бросилась врассыпную. Саня услышал шум лифта: это возвращалась медсестра. Через минуту в коридоре вновь стало тихо.
   Успели, выдохнул он. Сердце колотилось от неожиданного сюрприза. На часах было полдвенадцатого. Инфекционное отделение не должно посрамить своих товарищей! Поэтому надо тоже что-то придумать.
   Он задумался. Очистил мандарин, и в боксе запахло праздником. Откусил дольку, и, наконец, понял, чего ему не хватает для нового года. Ёлки.
   Как хотите, а ёлка обязательно должна быть.
   Взгляд упал на флакончик с зелёнкой. Как новый год встретишь, так и проведешь, бормотал он, приступая к делу. Скосив глаза, нарисовал на животе ёлку.
   Выглянул в коридор. В окошке по диагонали маячил рыжий мальчишка. Саня продемонстрировал ему своё художество – паренек пригляделся, рассмеялся, кивнул. И через пару минут появился с рисунком на пузе.
   Без пяти двенадцать все обитатели боксов стояли у окошек и махали друг дружке. Они улыбались и демонстрировали зелёные картины. Ёлки, снежинки, мешок подарков и даже бородатый дед Мороз – с такими украшениями, пожалуй, праздник можно было встречать.
   И они встретили: распевая беззвучно, жонглируя мандаринами, корча рожи и размахивая руками. Саше показалось, будто нет больше запертых дверей, и все они сидят за праздничным столом. Бьют куранты, сыплется конфетти, взлетает салют, Новый Год всё ближе…
   А ведь неплохо получилось, решил он. И уже собирался лечь спать, как вдруг…
   Еще одно новогоднее «вдруг» постучало в уличное окошко. Он выглянул и обомлел. Во дворе стояли Лёшка и дед.
   А еще – Алёнка с Люсей, Антон и Серега. Они махали ему зажжёнными бенгальскими огнями, подпрыгивали и беззвучно кричали «С новым годом!». Танцевали и кидали снежки. И были так близко, что Саня ощутил себя рядом с ними, будто и не сидел в четырех стенах.
   Как вы сюда попали, знаками спросил он Лёху. И тот показал, что приехали на дедушкиной машине. Как же вы поместились, удивился Саня, обводя взглядом их всех.
   Лёха засмеялся, позвал ребят, и они показали, как. Мальчишки разбегались и плюхались в снег, прижимаясь плечами, а девчонки с разбегу, головой вперед, падали сверху. Саня догадался, что вся эта куча-мала именно так и ехала на заднем сидении. И тут же представил, как впереди рулил и сердился дед Слава, а дед Андрей смотрел в карту и прокладывал путь.
   Саня показал большой палец, а девчонки вдруг построились перед окошком и станцевали хип-хоп, который он не успел увидеть на новогоднем вечере в школе. А потом раскланялись: ему и еще кому-то, справа и слева. Должно быть, соседям из боксов, которые наверняка не спали и тоже наблюдали концерт.
   Подошёл дед Андрей и показал, что утром Сашке непременно принесут подарок, надо будет только спросить у медсестры. Оглянулся на чей-то голос и засобирался, подав знак ребятам. У всех оказались в руках бенгальские огни, и оранжевые искры красиво рассыпались в синем сумраке.
   Саша гадал, как друзья попали во двор? Потом увидел, что на тропинке больничный сторож о чем-то оживлённо беседует с Лёшкиным дедом. А когда гуськом, поодиночке, вся новогодняя команда просочилась в калитку, сторож пожал деду Славе руку и побрел запирать.
   Саня махал друзьям вслед, и прежде, чем сторож закрыл калитку, успел заметить в просвете, как пустынной улицей прошагал куда-то по озабоченный дед Мороз.

Устрицы Черный Архитектор, Кошкино золото и другие приключения Юлия Бекенская