Наталья Шатрова
Берег любви, море разлуки

Часть первая

   Ивления, раскинув руки, упала в густую траву, перевернулась на спину, с наслаждением вытянулась и притаилась.
   Весна еще не закончила своего цветения, а уже пришли жаркие дни. Поля ждали дождя, поднявшиеся колосья сникали под палящим солнцем. Но на высоком голубом небосводе не было ни облачка.
   Сбоку шумел лес, призывно маня скрыться от яркого, слепящего солнца под сенью молодой весенней листвы.
   Могучий Днепр огибал притулившиеся к подножиям невысоких холмов избы, унося серые воды в Русское море. Ветерок с реки нес прохладу на луг, покрытый невысокими травами и усыпанный цветами.
   Ивления лежала, ни о чем не думая, наслаждаясь теплым днем, пением птиц, стрекотом кузнечиков. Прошло некоторое время, и она забеспокоилась: где же Варяжка? Надоело уже прятаться. Неугомонный нрав требовал деятельности, но и обнаруживать себя просто так не хотелось. Пусть поищет подольше.
   Варяжка между тем давно уже приметил белеющее полотно рубахи и подкрадывался как тать в ночи: тихо и осторожно. Неожиданно он навис прямо над девушкой, и она встрепенулась, ойкнув.
   – От кого ты спрятаться надумала? – рассмеялся парень. – Я тебя из-под земли достану. Проиграла! Выполняй обещание.
   Он свалился в траву рядом с ней, предусмотрительно откинув меч, чтобы ненароком не напороться на него самому и не ранить подругу.
   – Тебе хорошо, – надула губки Ивления, – ты старше, выносливее.
   – Зачем спорила тогда? Сама же сказала: кто проиграет, тот и обязан будет целовать. Я виноват, что ли, что далеко все насквозь вижу и бегаю быстрее тебя?
   – Ах, так! – Ивления резво вскочила и помчалась к лесу.
   – Ну, погоди, – возмутился Варяжка.
   Он быстро догнал ее и повалил в траву.
   – Я дальше пробежала. Ты проиграл. – Ивления учащенно дышала после сумасшедшего бега и старалась выровнять дыхание, но смотрела на паренька с победной гордостью и некоей хитринкой: дескать, все равно тебя переспорю и свое докажу.
   Щечки ее порозовели, темная коса выбилась из-под венца, несколько прядей нависло на лоб. Синие, темнее вечернего неба глаза сверкали в лучах солнца. В их бездонности можно было утонуть.
   – Ну, хорошо. – К изумлению девушки, Варяжка не стал препираться, а, прижав ее к земле, впился в губы теплым влажным ртом. Он слишком долго упрашивал ее согласиться на поцелуй, чтобы теперь заботиться о том, кто должен целовать первым.
   Сладкая волна наслаждения и истомы перехватила дыхание. Ивления зажмурилась, всецело отдаваясь страстному поцелую, и опомнилась только тогда, когда настойчивые мужские руки поползли по краю подола, стараясь поднять его.
   – Нет, Варяжка, нет, – вскрикнула она, отталкивая парня от себя.
   – Ты чего, Ивления? Я тебя люблю, ты знаешь. Хватит нам людей смешить, все и так видят, что мы с тобой встречаемся. Хочешь, я сегодня же к тебе сватов пришлю?
   Мрачная тень вдруг набежала на лицо девушки.
   – Ах, Варяжка, я рада бы за тебя замуж выйти, но сватов пока не надо засылать. Боюсь я… – она не договорила, удрученно вздохнув.
   – Странно ты как-то говоришь, Ивления? Чего ты боишься? Я что, опозорен в глазах людей недобрым именем? Семья моя известна и родовита, да и сам я верой и правдой князю Ярополку служу, в боях свою доблесть не раз доказывал. Все меня прочат в воеводы. Я не беден, прокормить и тебя, и детей наших смогу. И бабушка твоя всегда благосклонно ко мне относилась…
   При этих словах девушка вновь вздохнула. Новая мысль вдруг посетила Варяжку. Он сел и язвительно осведомился:
   – Ивления, может, ты другого молодца встретила?
   – Что ты, Варяжка, – Ивления тоже приподнялась, подтянула колени к подбородку, обняла их руками, – никого я не встретила. Да разве найдется молодец пригоже тебя? Ты хороший. Поверь, нет у меня иного желания, чем замуж за тебя пойти.
   – Так что же ты меня мучаешь?
   – Бабушке нехорошее видение было…
   Варяжка посмотрел на нее с удивлением и некоторой долей недоверия: чего крутит?
   – Ничего не пойму. При чем здесь бабушка? Объясни толком.
   – Это долгая история.
   Ивления замолчала, явно не желая продолжать этот разговор.
   – Раз начала, так рассказывай, а то ходишь вокруг да около…
   – Понимаешь, может, это тебе покажется странным и ты не поверишь, – замялась девушка, но, увидев недовольный взгляд парня, смутилась: – Но если настаиваешь, то слушай. Знаешь, в Киеве когда-то жила бабка Ярина?
   – Еще бы! Ведь она меня от смерти спасла. Я-то ее не помню совсем, мальцом был, а матушка моя часто ее добрым словом поминает. Я в горячке лежал, не жилец уже был, когда бабку Ярину ко мне привели. Она возле моей постели несколько суток провела и поставила на ноги. Она вроде бы ворожбой занималась…
   – Да, только она доброй колдуньей была, зла никому не причиняла. Ну так вот, слушай дальше. Наш род от Дара ведется. Он волхвом был, на капище Перуна обитал. А бабка Ярина деду Дару названой сестрой приходилась. Семьи их дружили, друг друга в гости приглашали, как водится. У Дара была дочь Надежда, мать моей бабушки. А оказалось, что все совсем не так. Когда моя бабушка родила дочь, то есть мою маму, бабка Ярина открыла тайну, которую скрывала много лет. По ее словам выходило, что Надежда – это ее родная дочь, а не Дара.
   – Подожди, – перебил Варяжка, – запутала ты меня совсем своей родней. Я так понял, что твоя бабушка Ярине внучкой приходилась. Так, что ли?
   – Точно, – подтвердила Ивления. – Оказывается, Дар взял Надежду еще грудным ребенком и воспитал как родную. Бабка Ярина так и умерла бы с этой тайной, но ей нужна была девочка, чтобы передать свои знахарские навыки. Ты знаешь, наверное, ведуньи свое мастерство должны передавать потомкам по женской линии, а у нее все мальчишки рождались, всего два сына, и у них, как назло, тоже одни мальчики в роду были. Ярина просила бабушку отдать ей свою дочь на воспитание. Ой, ну ты же знаешь мою бабушку! Она хоть и была молода, но тогда уже славилась упрямством и независимостью. Бабушка сразу отказала Ярине, заявив, что дочери своей желает лучшей доли, чем жизнь ведуньи, что она, дескать, горькую, полную лишений судьбу своей дочери не собирается собственными руками ткать.
   Бабушка потом мне рассказывала, что в ту пору как раз горожане почему-то стали колдунов с Лысой горы прогонять, дома их разорять и сжигать. С тех пор, говорят, ведьмы на Лысой горе не живут, только шабаши устраивают.
   Так бабка Ярина ни с чем и удалилась. После этого бабушка моя с ней и родней ее перестала знаться, как отрезала. Прожила бабка Ярина не менее века и умерла как раз в то лето, когда я родилась. Ох, говорят, и тяжело же она умирала: все никак не могла успокоиться. Оно и понятно – дело жизни своей преемнице не передала.
   И с ее смертью стали моей бабушке странные сны являться. Во-первых, незадолго до моего рождения привиделась ей во сне как наяву Ярина. «Не захотела ты дочь свою отдать мне на воспитание, так я во внучку твою переродилась, – сказала она, – и назвать ты ее должна Ивленией [1 - Ивления – явление.]». Бабушка проснулась вся в поту: привидятся же страсти такие! – и забыла. А через неделю я появилась и, как говорят, обличьем – точно бабка Ярина: волосы темные, глаза синие. Бабушка подивилась, да особого значения этому не придала.
   Стали они с матушкой думать, как назвать меня. Мать моя вдруг и говорит: «Назовем ее Ивленией. Ведь явилась она нам на радость». Бабушка мне потом рассказывала, что чуть с лавки не упала: «Откуда ты имя такое взяла?» – «А чего? Красивое имя». Бабушка промолчала, а матушка моя так и стала меня звать. Только она от родов никак оправиться не могла, да и по мужу, отцу моему, тосковала очень. В общем, я не помню ее совсем, маленькой была, когда она умерла.
   А потом началось – как я чем-нибудь заболею, бабка Ярина бабушке приходит во сне и говорит, чем лечить меня. Бабушка утром встанет, все сделает, как ей сказано было, и я поправляюсь. Один раз было видение: «Не пускай Ивлению к реке». Бабушка моя проснулась, да и забыла о предупреждении, а я гулять пошла, забрела к Днепру, чуть не утопла, хорошо, рыбаки спасли. В следующий раз предупредила, чтобы я близко к коровнику не подходила. Бабушка снова отмахнулась, и что ты думаешь? Чуть бык меня не затоптал. И вот с тех пор бабушка стала к видениям прислушиваться. Еще несколько предупреждений было. А недавно бабушка утром встала и говорит мне: «Привиделась мне Ярина. Сидит возле окна, косу свою черную чешет большим деревянным гребнем и говорит: «Нельзя Ивлению в это лето замуж выдавать, мала еще косу резать да мужа разувать, подрасти должна…»
   Ивления замолчала, поглядывая на парня печальными глазами.
   – Вот глупости, что за сказки ты мне рассказываешь? – Варяжка встал и подал девушке руку. – Тебе осенью семнадцать исполнится, другие в твоем возрасте уже детей имеют. Я и так долго ждал. Или не люб я тебе?
   – Что ты, Варяжка? Я тебя всем сердцем люблю…
   – А раз люб, – парень не договорил, обхватил девушку, притянул к себе и осыпал ее лицо страстными поцелуями.
   Ивления нехотя отстранилась: вот так бы и стояла, обнявшись с любимым, вечно, но – нельзя. Хорошо зная, как быстро Варяжка возбуждается, она не хотела нарочно разжигать его страсть.
   – Ох, Ивления, украду я тебя, если бабушка твоя согласия не даст, да и дело с концом, – в сердцах воскликнул парень. – Пусть все меня проклянут, а жить без тебя не могу. Жаль, до Купалы далеко, а то вместе бы ночь провели, и ничего твоя бабушка нам сделать не смогла бы.
   – Нельзя этого делать, Варяжка, – испугалась Ивления. – Бабушка старая, любое неповиновение разобьет ее сердце. Вдруг она умрет? Как я буду жить с таким грехом на душе?
   – Ивления, видения бабушки твоей – это глупости. Случайно совпало все, понимаешь?
   Девушка покачала головой:
   – Может, ты и прав, только я думаю, что подождать нам надо, Варяжка. В следующее лето, может, поженимся? Куда нам торопиться?
   – А чего ждать, Ивления? Старой девой хочешь остаться? Я ведь воин бравый, любая хоть сегодня за меня замуж побежит.
   Девушка отвернулась, чтобы молодец не заметил, как у нее предательски защипало в глазах. Варяжка ей нравился, ох как нравился: русоволосый, голубоглазый, шустрый, поджарый. И он не зря хвалился, много девушек сохли по нему и завидовали ей, Ивлении. А она гордилась его вниманием и всегда желала стать его женой. Не потому, что Варяжка был богат (они с бабушкой тоже не бедно жили), а потому, что с детства привыкла видеть его рядом. Еще отцы их дружили и вместе в походы ходили, и договорились породниться через детей своих.
   Правда, отец Ивлении так и не узнал, что оставил свою жену беременной, когда уходил в свой последний поход. Он погиб в том же бою с печенегами, что и князь Святослав. [2 - 972 г. от Р. Х.] Они возвращались из Болгарии, потерпев поражение в битве под Доростолом на Нижнем Дунае. Князь Святослав подписал унизительный мир с царьградским императором Иоанном Цимисхием, по которому обязывался не нападать ни на Византию, ни на Болгарию. Но этого императору показалось мало, и он предупредил степняков-печенегов, что князь с ратью, сильно поредевшей и потрепанной в боях, возвращается в Киев.
   Воевода Свенельд советовал князю возвращаться на конях, страшась нападения печенегов на днепровских порогах. Он, кстати, сам так и сделал и тем самым спас свою дружину. А князь не послушался, и его ладьи попали в засаду. Мало кто спасся тогда. Не было никакой возможности даже мертвых с поля боя вынести, о чем очень сокрушался отец Варяжки, с горечью вспоминая гибель близкого друга.
   Потом ходили слухи, что из черепа Святослава печенежский предводитель Куря сделал чашу и пил из нее, прославляя победную битву. Ивления с дрожью думала о том, что та же участь, возможно, постигла и ее отца, с той лишь разницей, что из его черепа пил простой печенежский воин.
   Осенью появилась на свет Ивления. Мать очень ждала сына, чтобы назвать его в честь мужа, чтобы он рос, напоминая ей о нем, впрочем, и девочке тоже была рада. Вскоре матушка умерла, и Ивления осталась на попечении бабушки.
   Отец Варяжки не забывал о родных друга, часто их навещал, приносил девочке сладости и предлагал любую помощь, хотя бабушка ни в чем не нуждалась. Он часто напоминал ей, что с нетерпением ждет, когда Ивления вырастет и войдет в его дом женой сына.
   – Зачем угрожаешь ты мне, Варяжка? – Ивления обидчиво поджала губки. – Не любишь ты меня, раз готов на любой жениться!
   Варяжка понял, что ляпнул несуразное, вздохнул, притянул девушку к своей груди, прижал. Вот так и держал бы вечно, не отпуская.
   – Ты знаешь, я люблю тебя, но я не мальчик уже, мне семьей обзаводиться пора. Отца и мать внуками порадовать. Я не шучу, Ивления, так и знай. Не ответишь положительно, обижусь на тебя на веки веков. Говори, согласна замуж за меня пойти или нет?!
   Варяжка лукавил. Он любил Ивлению до боли в груди и лишь пугал ее, желая быстрее обладать ею безраздельно. Но юная Ивления угрозы приняла всерьез и действительно испугалась.
   Всю жизнь Варяжка был рядом с ней, и девушка не представляла без него своего будущего. Он не играл с нею на улице, поскольку был на пять лет старше, но они часто проводили время вместе за городом у реки, на этом самом месте, ловили рыбу, или ходили в лес по грибы и ягоды, или просто сидели на лавке и болтали ни о чем. С Варяжкой было спокойно и надежно.
   – Да согласна, согласна я, – воскликнула девушка, пугаясь даже мысли о возможной разлуке. – Наплевать на все видения. Так и быть, посылай сватов!
//-- * * * --//
   Ивления пришла домой под вечер. Бабушка сидела в светелке и, несмотря на преклонный возраст и подслеповатые глаза, пряла. Ее движения за долгие годы жизни настолько были отработаны, что она не делала ни одной ошибки: правая рука крепко держала веретено, левая тянула из кудели комок волокна, скручивала его, бабушка, слюнявя пальцы, прикрепляла пряжу к веретену, выпускала его из рук, вращала, одновременно снова тянула волокно из кудели, превращая ее в нить – и так до бесконечности.
   – Почему припозднилась? – строго спросила старая женщина, не отрываясь от веретена.
   – С Варяжкой за крепость ходила цветы собирать.
   Девушка для убедительности помахала букетом перед лицом бабушки.
   – Ивления, я же просила тебя с ним пока не встречаться, – нахмурилась женщина.
   – Ах, бабушка, как я могу отказаться? Я привыкла к нему…
   Ивления замолчала, села на лавку рядом с бабушкой, набираясь духу для следующих слов. Молчала и бабушка, чувствуя, что будет продолжение. Девушка решилась:
   – Бабушка, Варяжка хочет сватов засылать, – выпалила она.
   – Да ты что, Ивления, – встрепенулась старуха, – каких сватов? Мы же с тобой обо всем договорились. Ты должна была сказать ему об отсрочке. В это лето тебе замуж нельзя выходить.
   – Я все объяснила ему, но он и слушать ничего не желал. Не ругай меня, бабушка, я, правда, старалась. Но я и сама не хочу Варяжку терять. Жизнь кончится, пока ты благоприятное видение увидишь.
   – Да у тебя еще вся жизнь впереди, – хмыкнула бабушка. – Нашла о чем печалиться!
   Ивления заплакала: ну почему ее дорогая бабушка не хочет понять простых вещей?
   – Бабушка, ты из-за глупого видения лишаешь меня счастья! – крикнула она сквозь слезы. – Я не могу жить без Варяжки!
   Но бабушку слезами не так-то легко было пронять.
   – Видение не глупое, а пророческое, – наставительно произнесла она. – Ивления, как ты сама не можешь понять, что ты с Варяжкой не будешь счастлива? Бабка Ярина тебе только добра желает, в этом я убедилась уже давно…
   Ивления не удержалась, заревела в полную силу, уткнувшись в широкий рукав своей рубахи.
   Бабушка выпустила веретено из рук, обняла внучку.
   – Ивления, милая моя, не плачь. Я не все тебе сказала. Привиделось мне еще, что Варяжку изгнали из Киева. Я чувствую, что так оно и будет. Ты хочешь стать женой изгнанника? Жить без родных в чужом краю? Кто знает, вдруг Варяжка будет голодать, не найдет надежного и теплого пристанища? Возможно, он всю жизнь будет скитаться по чужим землям! Ты такой жизни хочешь для себя, такого счастья?
   – Ах, из-за такого пустяка ты запрещаешь мне выходить за него замуж? – возмутилась девушка, сразу перестав пускать слезы. – Наши судьбы связаны неразрывно, я готова разделить с Варяжкой любые несчастья…
   – Ты думаешь только о себе, – воскликнула женщина. – А если на самом деле его изгонят, кто останется со мной? Ты хочешь, чтобы я умерла раньше времени, переживая за тебя? А кто закроет мне глаза на смертном одре? Где твоя благодарность? Я старалась заменить тебе мать после ее смерти. Я ничего не жалела для тебя. Не я ли старалась одеть тебя в самые лучшие наряды? Украсить тебя дорогими каменьями? Ты жила на блинах с медом и маслом и горюшка не знала. Я оберегала тебя от всех невзгод. Я выполняла любое твое желание. Я не жалела средств на твое обучение. А Варяжка хорош, ничего не скажешь, знает свою выгоду. Где он еще найдет в Киеве невесту лучше тебя? Ты и богата, и красива, грамотна, домовита и не глупа. Да тебе под стать княгиней быть! А ты вцепилась в первого попавшегося парня мертвой хваткой, будто на нем вся жизнь кончается. А обо мне ты и думать не хочешь, хотя как раз мне-то жить на свете осталось всего ничего!
   Ивления печально смотрела на разбушевавшуюся женщину. Она чувствовала свою вину. Гневные, но справедливые слова проняли ее до глубины души. Бабушка – единственный родной ей человек в этом мире. Разве можно идти наперекор ей?
//-- * * * --//
   Город Полоцк, окруженный деревянными стенами, глубокими рвами и высокими валами, стоял на горе над Двиной. Вокруг – болота да трясина. Лето здесь редко и недолго радует солнечными теплыми днями, зима славится суровостью, весны – влажностью, и кажется, что все время года занимает долгая нудная осень. Но, несмотря на такое безрадостное состояние природы, человек издревле селился здесь, поскольку непроходимые дебри изобиловали зверем, в реках водилось немало рыбы, и предприимчивые полочане [3 - Полочане – одно из северо-западных племен Древней Руси.] научились выжигать леса и возделывать пашни на влажной земле.
   Не испугала холодная суровая земля и князя Рогволода, подчинившего Полоцк своей власти. Боевая дружина варяга бороздила на ладьях Варяжское море и заплыла по Двине вглубь, где и стоял Полоцк. Грозный город на высоком берегу реки по нраву пришелся Рогволоду. Вскоре перевез он сюда жену, двух сыновей и дочь Рогнеду.
   Рогнеде, в отличие от отца, тесно было в маленьком безвестном Полоцке. Казалось ей, что она прозябает здесь, а где-то далеко кипит бурная интересная жизнь. Рогнеда хотела этой жизни, жаждала ее всем сердцем, всем существом своим.
   Все ее помыслы были устремлены к богатству и безраздельной власти. И она знала, как достичь большего, чем она имеет сейчас. Конечно, через замужество.
   Киевский князь Ярополк занимал в последнее время все мысли Рогнеды. По ее настоянию Рогволод послал в Киев весточку. Есть, дескать, у него дочь, знаменитая среди полочан статью, добрым нравом и мудростью. Настала пора замужества, и если Ярополк желает породниться с полоцким князем, то пусть шлет сватов.
   Рогнеда с нетерпением ждала ответа. Время шло, а его все не было. Ходили слухи, что у Ярополка есть любимая женщина. Ну и пусть! Рогнеда не претендует на его любовь. Она согласна быть второй, третьей – пятой женой, но – княгиней великого Киевского государства.
//-- * * * --//
   Рогнеда гуляла по берегу под стенами крепости, вновь и вновь обдумывая, как бы половчее втянуть Ярополка в свои сети. Хмурый Полоцк с мрачной Двиной, несущей свои воды в далекое Варяжское [4 - Варяжское море – Балтийское.] море, до того ей надоели, что она не знала, куда от них деться, и торопила время, которое текло так же медленно, как неторопливо шел ответ от киевского князя.
   Вдруг раздался крик:
   – Рогнеда! Рогнеда!
   Девушка невольно вздрогнула, обернувшись. Глаза так и засияли в надежде, что получены долгожданные вести.
   Босоногая холопка стремглав спускалась от крепости, спеша первой сообщить новость своей госпоже.
   – Рогнеда, иди скорее в крепость. Князь зовет тебя.
   – Зачем я понадобилась отцу в послеобеденный час? Разве он не отдыхает в своих покоях?
   – Да ведь к тебе сваты приехали, – восторженно прокричала девчонка.
   – Сваты? – обрадовалась Рогнеда. – От Ярополка?
   – Нет, от Владимира, князя новгородского.
   Лишь врожденная сдержанность и женская гордость не позволили Рогнеде выругаться вслух при холопке. Она сдержала гневные слова, и только поджатые плотно губы могли выдать ее негодование.
   Девчонка удивленно захлопала глазами, не понимая, почему весть княжну не обрадовала. Но она хорошо знала крутой нрав госпожи и благоразумно перестала бурно выражать свою радость.
   Рогнеда и холопка пробрались в крепость, стараясь не привлекать к себе внимания чужих воинов, расположившихся во дворе княжеской усадьбы.
   В горнице ее встретила матушка.
   – Рогнеда, где ходишь? Мы обыскались тебя, всю крепость переворошили. Сваты приехали. Одевайся скорее, отец давно ждет тебя в гриднице.
   – Ах, матушка, что за сваты? Откуда? – спросила княжна, надеясь, что девчонка-холопка ошиблась и мать уверит сейчас, что Ярополк наконец обратил на нее внимание.
   – Из Новгорода. Князь Владимир удостоил нас чести взять тебя в жены.
   – Ничего себе честь! – воскликнула Рогнеда, не обращая внимания на холопок, крутившихся вокруг с богатыми нарядами. – Робич сватов шлет, а я с радостью должна соглашаться?
   Всей Руси известно, что Владимир был рожден от рабыни Малуши, ключницы киевской княгини Ольги.
   Мать печально посмотрела на княжну, вздохнула, понимая ее чувства.
   – Отец не неволит тебя, ты же знаешь. Ты мечтаешь о Ярополке, но подумай хорошенько, Новгород ближе к нам, чем Киев. Чаще видеться будем. Князь Владимир молод и, говорят, очень красивый. Чем не жених? Послушай матушку, я ведь тебе плохого никогда не пожелаю. Переодевайся и ступай в гридницу.
   Рогнеда печально смотрелась в зеркало, пока две холопки одевали ее в праздничную одежду: нижнюю рубаху из тончайшего полотна и голубой, шитый золотом по подолу навершник. [5 - Навершник – праздничная одежда, надевавшаяся поверх исподнего.] Волосы заплели в толстую косу и на голову надели кожаный венец, обтянутый аксамитом, [6 - Аксамит – бархат.] на нем закрепили височные кольца.
   Княжна стояла тихо, имея отрешенный вид. Холопки недоуменно переглядывались. Обычно княжна, переодеваясь для гуляний, праздников и семейных торжеств, выражала недовольство по всякому незначительному поводу: не так волосы прибрали, не так поясок затянули, концы неровные, венец набекрень, сапожки тусклые, щечки слишком натерли, брови грязно сажей подвели…
   Рогнеде на этот раз было действительно все равно, во что ее одевают суетливые холопки. Она напряженно сочиняла речь, которую произнесет в ответ на предложение сватов, и когда в зеркале показалась нарядная румяная красавица с огромными серыми глазами и русой косой, перекинутой через плечо на полную грудь, ответ уже полностью сложился в ее голове.
   Княжна хмуро взглянула на девушек, склоненных в низком поклоне, и в сопровождении полной матушки, перекатывающейся рядом на маленьких ножках, решительно двинулась в гридницу.
//-- * * * --//
   Рогволод, развалившись непринужденно на княжьем сиденье, старательно улыбался гостям, расположившимся чинно по лавкам, вдоль обильно заставленных яствами столов. Он делал вид, что все идет как надо, и только пальцы, барабанившие по подлокотнику, выдавали его нервное напряжение.
   Рогволод понимал, зачем Владимир посватался к его дочери. Отнюдь не красота девицы привлекла его – новгородский князь никогда ее не видел, а слепо доверять слухам он вряд ли бы стал. Здесь был другой расчет: два брата, Владимир и Ярополк, искали союзника в предстоящей борьбе друг с другом. А боевая дружина Рогволода могла послужить опорой любому военному предприятию.
   Самому Рогволоду предпочтительнее казалась дружба с киевским князем, но тот почему-то не спешил с ответным посланием на явное выражение преданной дружбы, а вот Владимир быстро смекнул, какую выгоду сулит ему эта женитьба.
   Теперь Рогволод оказался перед сложным выбором: принять предложение Владимира, а вдруг весть от Ярополка всего лишь задерживается и вот-вот прибудет? Быть под покровительством киевского князя намного выгоднее, чем водить дружбу с новгородским.
   Рогволод решил переложить всю ответственность на дочь: «Пусть она скажет свое слово. В конце концов жить-то ей».
   Наконец кованая дубовая дверь распахнулась, и в гридницу вплыла девица, о красоте которой ходили слухи по всей Руси.
   Сваты воззрились на вошедшую, с интересом рассматривая ее ладную стройную фигуру, безупречно чистое, гладкое румяное лицо, длинную белоснежную шею, тонкие пальцы рук, унизанные дорогими перстнями.
   Девица не смутилась под взглядами мужчин. Глаза ее из-под черных ресниц сверкнули молнией, опалив присутствующих гостей уничтожающим жарким огнем.
   – Подойди ко мне, дочь моя, – ласково произнес Рогволод и, когда девица встала рядом, сообщил: – Рогнеда, к тебе приехали сваты князя новгородского Владимира. Прознав о твоей красоте, решил он взять тебя в жены, уважая законы древние. Просьба князя льстит нашему роду, но неволить тебя не хочу. Решать тебе, дочь моя. Желаешь ли замуж за Владимира?
   Рогнеда гордо оглядела гостей, надменно вздернула нос и произнесла, выговаривая каждое слово ясно и четко:
   – Я не хочу разувать сына рабыни.
   Сваты, не ожидавшие дерзкого ответа, повскакали с мест, возмущенно зароптали. Старший, уполномоченный от имени князя вести переговоры, обратился к Рогволоду:
   – Это окончательный ответ?
   Князь развел руками:
   – Что поделаешь? Неволить дочь я не в силах. Она – княжна и сама вправе решать судьбу свою.
//-- * * * --//
   На реке Волхов широко раскинулся Великий Новгород. Сурова здешняя земля: бедные почвы, множество болот – все неблагоприятно для хлебопашества, поэтому сельское население в основном занималось охотой на пушного и морского зверя, рыболовством и бортничеством.
   Но к Новгороду судьба благоволила. Основанный на великом пути «из варяг в греки», он общался с Прибалтикой, Скандинавией, немецкими землями. А через озеро Ильмень – с Поволжьем и странами Востока.
   Благодаря торговле город процветал. Вывозили не только пушнину, мед, воск, рыбу, моржовую кость и кожи – все, что давала природа. Новгород еще славился и мастерами кузнечного и гончарного дела, оружейниками, кожевенниками, плотниками, ткачами, литейщиками. Изготавливали и изделия из золота и серебра.
   Город был богат еще и потому, что не знал разорения от набегов степных кочевников, очень не любивших продираться сквозь дремучие леса, топи и болота.
   Несмотря на то что Новгород был одним из крупнейших городов с высокоразвитым ремеслом и широкими торговыми связями, ему приходилось платить дань Киеву. Так уж повелось со времен князя Олега. Князья киевские посылали в Новгород наместников, чаще всего своих сыновей.
   Вот и князь Святослав незадолго до своей смерти определил на княжение во второй по значимости город Руси сына Владимира.
   Князь Владимир, сидя в гриднице на резном сиденье, внимательно слушал сватов. Те, переминаясь с ноги на ногу, боязливо передали ему речь привередливой княжны Рогнеды.
   Ни один мускул не дрогнул на лице князя, хотя все в душе клокотало от возмущения и гнева. Да разве не обидно, что всяк на Руси имеет желание кольнуть его рабским происхождением. Доколе будут помнить, что мать его, Малуша, была рабыней у княгини Ольги?
   Да, он родился робичем, но теперь-то он князь земли Новгородской, богатый и влиятельный человек. Чего еще нужно княжне полоцкой?!
   Владимир махнул рукой, выпроваживая сватов. Мужчины поклонились и, опасливо пятясь, вышли. Только за дверью вздохнули с облегчением: пронесло. Они уж думали, что за такой ответ князь их со света сживет.
   – Не огорчайся, Владимир, – попробовал успокоить племянника Добрыня, когда гридница освободилась. – Княжна Рогнеда заносчива, значит, судьба сберегла тебя от сварливой жены.
   – Ты прав, – Владимир вздохнул, – не больно-то я печалюсь о Рогнеде. Только я думаю, что это братец Ярополк мне дорогу перешел. Не зря слухами земля полнится…
   Воевода Добрыня сочувственно смотрел на сына сестры своей. Едва он появился на свет, Добрыня добровольно взял на себя обязанности по воспитанию племянника и стал для него не только ратным наставником и другом, но и яростным заступником.
   Владимир был младшим сыном Святослава. Два его старших брата, Ярополк и Олег, относились к нему с презрением, часто унижали и оскорбляли, поскольку считались законными сыновьями, рожденными женщиной знатного рода.
   Князь Святослав проводил большую часть своей жизни в походах и очень мечтал сделать своей столицей Переяславец [7 - Переяславец – город в Болгарии.] на Дунае. Выгодное положение города сулило небывалый доход. Сам Святослав объяснял свое желание большой выгодой: из Греков [8 - Из Греков – из Византии.] туда шли золото, ткани, вина и заморские плоды; из Богемии [9 - Богемия – Чехия.] – серебро и кони; из Руси – меха, воск, мед и рабы.
   После смерти матери, княгини Ольги, Святослав решил навсегда покинуть Киев, чтобы жить в Переяславце, а земли Руси разделил между сыновьями. Ярополк занял стол в Киеве, Олегу досталась Древлянская [10 - Древляне – славянское племя.] земля. О сыне рабыни, Владимире, Святослав даже не подумал.
   Но тут, как нельзя кстати, явились в Киев послы из Новгорода требовать для себя князя. Умный Добрыня сразу смекнул, что это единственная возможность для племянника приобрести независимость. Он щедро угостил новгородских послов яствами и питьем и, когда те охмелели от пьяного угара, посоветовал им просить себе в князья Владимира, хоть и рожденного от рабыни, но отцом признанного за родного сына. Так юному Владимиру достался стол в Новгороде.
   Святослав ушел в Болгарию и вскоре погиб в неравном бою с печенегами, а три брата продолжали править каждый в своей земле. Они друг с другом не общались, только древляне и новгородцы, как требовал обычай, исправно посылали в Киев дань.
   Но однажды Олег, выехав на охоту, увидел в древлянском лесу сына киевского воеводы Свенельда. Ослепленный гневом, Олег убил нарушителя границ своего удела.
   Свенельд был старым воином, служил еще князю Игорю и был воспитателем Святослава. Он не мог стерпеть обиды и настроил киевского князя Ярополка на войну с Олегом.
   Между братьями завязалась междоусобная война, в результате которой Олег погиб.
   Услышав страшную весть о смерти Олега, Владимир испугался, не сомневаясь, что Ярополк намеренно начал братоубийственную войну и вскоре настанет черед новгородского князя. Киевский князь, объятый жаждой власти, переходил границы дозволенного и не гнушался кровью родных. Владимир был слишком слаб, чтобы противостоять грозной силе. Он бежал к варягам.
   Побег младшего брата удивил Ярополка, даже в мыслях не державшего обижать его. Новгород остался без власти, поэтому киевскому князю пришлось послать туда наместников.
   Три года Владимир скитался, снискав себе славу удачливого воина в смелых походах варягов, храбрость которых устрашала все государства Европы – и наконец, собрав немало варяжских воинов в свою дружину, вернулся в Новгород. Он прогнал посадников киевского князя и вернул себе власть над богатым городом. И всюду, в чужой земле и в своей, в битве и на отдыхе, неотступно за ним следовал преданный дядя – воевода Добрыня.
   Добрыня все на свете отдал бы, чтобы племянник не знал нужды, обид и тяжелой жизни, но что он мог сделать, простой воин, против невзгод судьбы? Он только мечом умел махать, и, если бы меч помог сейчас преподнести князю Рогнеду, он, не задумываясь, бросился бы в Полоцк.
   Князь Владимир будто прочитал мысли дяди, резко встал и произнес твердым решительным голосом:
   – Собирай, Добрыня, дружину варяжскую, славян новгородских, чудь, кривичей. [11 - Славяне, чудь, кривичи – племена, населявшие северо-западные земли Древней Руси.] Пойдем в поход на землю Полоцкую. Не захотела Рогнеда за робича замуж добровольно, так пусть сама рабыней станет.
//-- * * * --//
   Весть о грозящей опасности достигла Полоцка раньше, чем князь Владимир вышел в поход. Рогволод не испугался. Дружина его боевая и преданная, за князем готова и в огонь, и в воду. Надеялся Рогволод и на помощь Ярополка, от которого все же дождались гонца. Киевский князь соглашался взять в жены Рогнеду и уверял в дружбе. Теперь Рогволод уповал только на него: уж будущий зять поможет одолеть Владимира.
   Рогволод послал гонца к Ярополку, запрашивая военной помощи, но снова проходили дни и седмицы, а ответа не было.
   Между тем новгородская рать неумолимо продвигалась с севера, захватывая полоцкие земли. Впрочем, обходились без потерь: все поселения сдавались без боя, и многие мужчины вливались в войско. В Полоцке было чем поживиться, и такой случай обогащения упускали только ленивые.
   Вскоре рать подошла к самому Полоцку, заняла посады, обложив крепость со всех сторон.
   Рогволод удрученно наблюдал, как вокруг крепости разжигают костры, шумят довольные ратники, предвкушая сытную еду и ночлег.
   Помощь от Ярополка так и не пришла.
   Можно было, конечно, подождать еще, теша себя надеждой, что помощь затерялась где-то на подступах к Полоцку и вот-вот появится. Но Рогволод считал позором отсиживаться за толстыми стенами, поэтому решил на рассвете выйти со своей дружиной, чтобы принять бой.
   Весеннее утро было сумрачно-холодным, неласковым. Две рати встали с противоположных сторон, внимательно разглядывая друг друга. Рогволод смотрел на противника и поеживался от холода – скорее бы в бой, согреться.
   Рогнеда стояла на смотровой башне, невольно устремив взгляд на вражескую рать: где же Владимир? Посмотреть бы хоть издали на человека, который из-за отказа выйти замуж двинул против невесты войска.
   Ожидание было томительно тяжелым. Скорее бы уж все началось. Ждали Владимира, наконец он появился. Рогнеда вперила в него взгляд, но издалека видно было плохо, сверкал только его позолоченный шлем. Вот новгородский князь поднял руку, в ответ поднял руку Рогволод, и бой начался.
   Две рати двинулись друг на друга, и смешалось все в жестокой сече, только звон металла, крики да вой долетали до Рогнеды. Она с ужасом смотрела на кровавую битву, разыгравшуюся под стенами Полоцка, и впервые почувствовала себя виноватой: не проявила бы излишней гордости и щепетильности, ничего этого сейчас не было бы.
   Рогволод и два его сына яростно дрались, отстаивая свой город, честь и свободу, но силы были с самого начала неравны, и перевес в бою был явно на стороне неприятеля.
   Сначала погибли два княжича, затем Владимир убил Рогволода, после чего спокойно вытер кровавый меч и вставил в ножны, положа этим конец битве. Рогнеда, не выдержав этого зрелища, сбежала вниз по лестнице во двор усадьбы.
   Она не видела, как в город ворвались чужие воины, как они стали растекаться по улицам, грабя дома и насилуя женщин, иначе не стояла бы во дворе княжеской усадьбы, а, повинуясь безотчетному страху, искала бы тайное убежище, как это сделала уже вся челядь, попрятавшись по закоулкам и клетям. Но Рогнеда была слишком горда, чтобы предаться панике и показать свою трусость.
   Во дворе на коленях стояла княгиня, плакала в голос и рвала на себе волосы.
   – Матушка, встань с колен. Надо принять врага с достоинством, – крикнула Рогнеда.
   Мать посмотрела на нее безумным взглядом, но с колен встала, оказалось, только для того, чтобы снова рухнуть на землю, уже плашмя.
   Рогнеда бросилась к матери, опустилась рядом с ней на землю. В это время распахнулись ворота, и в усадьбу ввалилась, размахивая топорами и мечами, толпа воинов.
   Княжий двор встретил их тишиной и пустотой, только полная женщина лежала посередине двора, и рядом с ней сидела юная девушка. Одежда на обеих была богатой, и воины поняли, что перед ними знатные женщины, окружили их, не смея приблизиться более чем на две сажени. [12 - Сажень – старая рус. мера длины, равная трем аршинам (2,13 м).]
   Девушка поднялась, вытерла слезы рукавом и дерзко уставилась на разгоряченных и растерянных мужчин. Слухи оказались неверными, полоцкая княжна была намного прекраснее, чем твердила молва: брови вразлет, густые ресницы, румяные щечки – ослепительно яркой была жгучая красота Рогнеды.
   Во двор на вороном коне въехал князь. Толпа расступилась, пропуская его в середину круга. Владимир направил коня прямо на девушку, но она не отшатнулась. Князь спокойно спешился, вплотную подошел к ней.
   – Ну, что, красавица, похоже, ты и есть Рогнеда?
   – Я ненавижу тебя! – прошипела княжна в ответ.
   Воины зароптали: да как она смеет так разговаривать с победителем? Что за пренебрежение! Посыпались со всех сторон советы:
   – Князь, проучи девчонку.
   – Верно, ее наказать надо.
   – Отдай ее нам.
   – Больно спесива.
   – Мы спесь с нее сдерем мигом.
   – Ага, вместе с одеждой.
   – Князь, заставь ее ползать у ног твоих, вымаливать прощение.
   Княжна пришла в ужас, услышав реплики из толпы, побледнела. Впервые она поняла, что не все в мире ей подвластно. Раньше она, постоянно окруженная заботой, вниманием и раболепием, и помыслить не могла, что услышит такие дерзкие речи.
   Владимир наблюдал за Рогнедой. Ее замешательство пришлось ему по вкусу: испугалась девчонка!
   – А ведь люди мои дело говорят, – усмехнулся он. – Может, мне и вправду отдать тебя им на потеху?
   – Ты не посмеешь этого сделать, – тихо произнесла Рогнеда, чувствуя, как от страха замирает сердце.
   – Почему не посмею? – притворно удивился князь.
   – Я княжна родовитая, непозволительно так со мною обращаться.
   Рогнеда сама уже поняла, что слова ее летят, будто в никуда, что князь над нею насмехается и ничуть не боится опозорить ее, и спасения ей ждать неоткуда: вокруг враждебные ухмыляющиеся лица, глаза, пялящиеся на нее плотоядно и нагло.
   Владимир недобро сверкнул очами. Он и вправду разозлился на гордую княжну.
   – Ты невольница, добыча. Ты досталась мне в битве. Я могу делать с тобою все, что захочу. Я послушаюсь своих людей и отдам тебя им. Они славно сегодня потрудились, почему бы им не потешиться такой красавицей.
   Воины радостно загудели. Рогнеда смотрела на князя, отчетливо понимая, о чем он говорит. Но крик о помощи застрял в горле, бескровные губы пересохли. Глаза постепенно застил туман отчаяния, и сквозь него девушка увидела, как ее все плотнее обступает толпа воинов. Лиц она не различала, они расплывались, как во сне.
   Князь поднял руку, давая понять, что речь его не закончилась, и люди остановились.
   – Но для начала с тобой позабавлюсь я, – решил он. – Глупо не воспользоваться первым такой красавицей.
   Владимир протянул руку и одним резким движением разорвал на девушке запону [13 - Запона – повседневная одежда из простой ткани; по бокам не сшивалась и надевалась поверх рубахи.] и рубаху под ней, оголив упругие белые груди.
   Княжна вскрикнула, невольно прикрываясь руками. Князь повалил ее в траву. Девушка, как могла, отбивалась, но тщетно.
   Воины вокруг загоготали, начали подбадривать князя скабрезными шуточками.
   Никто не обращал внимания на лежавшую женщину, а та вдруг подняла голову с земли:
   – Что ж ты делаешь, князь, опомнись.
   Голос прозвучал тихо, слабо, но столько в нем было гнева, что услышали его все. Женщина, морщась от боли, постанывая, села и с еще большим негодованием уставилась на князя.
   – Ты же себя позоришь! Муж мой и сыновья в кровавом бою погибли. Род полоцкий трусостью не отличался никогда. Княжна тебе не даром досталась, чтобы ее гордость и честь вот так взять и растоптать.
   Слова женщины возымели действие. Князь отпустил Рогнеду и встал с земли. Рогнеда села, судорожно пытаясь остатками одежды прикрыть оголенное тело.
   – Твоя дочь слишком горда, – усмехнулся Владимир, оглядывая скрюченную фигурку девушки, – сама не пожелала по-доброму женой мне стать.
   Княгиня взмолилась:
   – Ты прав, князь, ты победитель. Но пожалей ее. Она сама не ведала, что творила, глупая еще, неразумная. Прости нас, князь.
   Затем она строго посмотрела на дочь:
   – Смирись, Рогнеда, умерь свою гордость, не будь глупой.
   Девушка покорно опустила голову, по щекам покатились крупные прозрачные слезы.
   – Возьми меня в жены, князь. Я буду преданной и доброй женой, – выдавила она из себя, старательно пряча глаза. Слова давались ей с трудом, тем более что она не верила в их действенность: к чему князю жениться на ней, если он и так может иметь ее в качестве рабыни?
   Но князь обрадовался девичьему смирению. Он сам уже был не рад, что так легко распорядился судьбой княжны, – все же она из родовитой семьи. Признаться, сначала им двигали только обида и месть, и желание насолить побольше брату. Но навряд ли Ярополк что-либо почувствует, когда узнает, что его невеста была отдана на потеху воинам, – он-то не видел ее неземной красоты. А Владимиру Рогнеда понравилась, даже дух захватило, когда увидел ее.
   – Вот такие речи по душе мне, – подобрел Владимир. – Смирение твое я принимаю, и отныне никто не посмеет прикоснуться к тебе.
   Воины недовольно зашумели.
   – Тише, – прикрикнул князь, – ее отец и братья честно в бою головы сложили, род свой трусостью не запятнав. Так не пристало нам девчонку позорить, за которую заступиться больше некому. Мало здесь других женщин? Сегодня вы славно поработали и можете делать в городе все, что захотите. Все, что за княжеской стеной, – ваше: рухлядь, женщины. Вы победители, сегодня ваш праздник.
   Справедливая речь князя подействовала на мужчин должным образом, и они с радостными дикими победными кличами вышли с княжеского двора и рассыпались по городу. Разнеслись по окрестностям плач и проклятия. Уж так повелось на войне – победителю можно все.
//-- * * * --//
   Как ни терпелось Варяжке жениться, но он все же выдержал срок и сватов прислал лишь осенью, когда Ивлении исполнилось семнадцать лет.
   Однако бабушка была непреклонна. Увидев гостей в окно, она огорченно всплеснула руками и, повернувшись к внучке, укорила:
   – Ивления, я же просила тебя не торопиться. Что ты наделала? Я вынуждена отправить сватов восвояси. Неужели ты не могла понять, что этим я нанесу обиду родовитому семейству?
   – Я не виновата, бабушка. Варяжка и так все лето ждал, сколько можно еще терпеть?! Я люблю его. И ты права, к чему нам ссориться со знатным родом? Отец Варяжки не простит нам унижения. Раз уж так все вышло, разреши мне выйти замуж.
   Старая женщина хмуро покачала головой.
   – Нет, Ивления, нет, я не пойду наперекор предсказанию. Ты знаешь, видения не обманывают. Ярине из царства предков лучше видны дела человеческие, поэтому она и подает знак. Ладно, я сама поговорю со сватами, попытаюсь смягчить отказ. А ты иди в свои покои и не смей выходить, пока они не покинут усадьбы.
   Ивления прошла наверх в горницу и сразу бросилась к оконцу. Она видела, как бабушка приветливо встретила сватов во дворе, провела их в избу. Девушка, стараясь не шуметь, выскользнула из комнаты, сбежала вниз, приложила ухо к двери, ведущей в светелку. Но дверь была дубовая и надежно приглушала все звуки. Ни слова не разобрав, Ивления огорченно вернулась к себе.
   Она снова встала у оконца. Ждать пришлось недолго. Недовольные сваты быстро покинули усадьбу. Ах, бабушка, что же ты наделала? Зачем ты лишила единственную внучку счастья? Или ты совсем не любишь ее?
   Ивления расплакалась и бросилась на свое ложе, покрытое мягким беличьим покрывалом.
   Вошла бабушка, села у ног внучки, вздохнула печально:
   – Что ты, голубушка, плачешь? Подумаешь, сватам отказали. Да такие женихи возле нашего двора толпой стоять будут, дай только срок.
   – Никого мне не надо! Я Варяжку люблю, как ты не понимаешь?
   – Да понимаю я все, – вздохнула старая женщина, – думаешь, сердце мое каменное? Только я снам верю. Все, что касаемо тебя, сбывалось. Бабка Ярина ведет тебя по жизни, она тебе плохого не пожелает…
   – Да о чем ты говоришь?! Я эту Ярину не видела даже никогда…
   – Все, хватит, – оборвала бабушка, – я сказала, что год подождать надо, значит, так тому и быть, и разговор окончен! Занимайся лучше своим делом, а то ты со своей любовью совсем забыла об обязанностях, а мастерицы без работы сидят.
   Ох, строга была бабушка, когда очень сердилась. Послушная Ивления никогда ей не перечила. Но в этот раз напоминание о работе лишь усилило обиду:
   – Так вот почему ты не хочешь выдавать меня замуж! – воскликнула девушка. – Ты только прикрываешься снами и провидениями, а сама боишься, что я в чужую семью доход приносить буду!
   С самого детства Ивления приводила всех домочадцев в восторг своим умением подбирать удивительные рисунки и цвета для полотен. Сначала она сама вышивала скатерти, наоконники, ручники, при виде которых все охали и ахали от изумления. Сказочные звери и птицы казались живыми; солнце вершило свой извечный ход по небосводу; Мокошь [14 - Мокошь – богиня земли, урожая, женской судьбы, покровительница прях и ткачих.] простирала руки, благословляя людей на жизнь; змей выглядывал из подземного царства, высматривая очередную жертву; девушки-русалки склонялись над водой.
   Рисунков Ивления придумывала множество, а руки не поспевали за мыслью. Тогда бабушка догадалась приставить к ней несколько мастериц, которые ткали и вышивали по ее образцам. Со временем полотен накопилось столько, что они заполонили всю усадьбу.
   Предприимчивая бабушка и тут не растерялась, заплатила мыто и открыла на торжище лавку для торговли тканями.
   Ивления не остановилась на достигнутом. В старых кладовых она откопала ветхие выцветшие ритуальные полотна, которые вышивала ее прабабка Надежда. Дар был кудесником и обучал Надежду всем магическим знакам, пришедшим из глубины веков.
   И хотя Ивления, в отличие от Надежды, не была посвящена в колдовские тайны, каким-то невероятным чутьем она разобралась в символах и стала вышивать ритуальные ручники. У нее получалось даже лучше, чем у прабабки, потому что она вносила в рисунок больше яркого цвета и теплоты. Поскольку такие полотна создавались единицами, стоили они очень дорого и охотнее всего раскупались волхвами, кудесниками и ворожеями, да и просто бабками-повитухами.
   – Глупая ты, Ивления, – только и вздохнула бабушка в ответ, а затем строго произнесла: – Думай, что хочешь, я своего решения не изменю. А пойдешь наперекор, прокляну. Все, разговор окончен.
   Бабушка величественно поднялась с ложа и вышла из покоев внучки.
   Девушка снова уткнулась в подушку, долго плакала и не заметила, как забылась сном.
//-- * * * --//
   Проснулась Ивления среди ночи: показалось, что скрипнула половица.
   – Кто здесь? – встрепенулась испуганно.
   – Не пугайся, милая, это я. – От оконца двинулась к постели темная фигура.
   – Варяжка, ты чего удумал? – Несмотря на предупреждение, девушка испугалась еще больше.
   – Не могу я жить без тебя, Ивления, – вздохнул воин.
   – Уходи. Я без обряда тебе не дамся.
   Варяжка и опомниться не дал, подскочил, зажал ей рот рукой. В окно пролезли еще двое. Варяжка понимал, что ему добром девушку не уговорить, а одному с нею не сладить, поэтому прихватил подмогу.
   Ивления брыкалась, стала извиваться, царапаться, но двое молодцев подоспели вовремя, в рот засунули кляп, накинули покрывало и вытолкали через окно во двор. Варяжка предусмотрительно сбегал к двери и закрыл ее на засов: пока будут стучаться да ломиться – время упустят.
   На шум проснулась бабушка. Она сразу почувствовала неладное, судорожно схватила колокольчик. Едва по избе разнесся мелодичный звон, поднялась суматоха.
   Спросонья никто не мог понять, что случилось. Сенные девки и холопы носились по избе, со двора прибежали дворовые, лаяли собаки. В этой неразберихе никто не заметил, как через частый плетень перелезли три фигуры, бережно передавая друг другу большой, дергавшийся тюк.
   – К Ивлении загляните, бестолковые, – сердито закричала старая женщина, когда к ней в опочивальню вбежала толпа челяди.
   Несколько человек бросились к покоям девушки. Дверь была заперта изнутри на засов. На стук и крик никто не отзывался. Дворовые принесли топоры, чтобы выломать прочную дверь, но хозяйка уже поднялась с постели, ругаясь, прибежала следом за ними:
   – Вам бы только ломать да крушить, изверги. Хозяйское – не жалко. Со двора в окно пролезьте, дуралеи. Да девчонку не напугайте…
   Предупредила, а сама уже догадалась, что Ивлении в покоях нет.
//-- * * * --//
   В доме Варяжки Ивлению уже ждали. Родители встретили ее ласково.
   – Ты уж прости сына нашего, – произнесла свекровь, – уговаривали мы его не красть тебя, но он и слушать ничего не хотел.
   – Да что сына укорять? – сказал отец Варяжки, обращаясь к Ивлении. – Ведь давно уговор был, что ты станешь его женой. Что на твою бабушку нашло? Никак не ожидали мы, что она сватов прогонит.
   – Ну не переживай. Твоя бабушка, думаю, поймет, что была не права, когда увидит тебя в свадебном наряде, – улыбнулась мать Варяжки. – Ладно, скоро рассвет. Сна уже никакого все равно нет. Будем к свадебному пиру готовиться.
   – А бабушка?
   – Я сам лично к ней утром пойду, отнесу за тебя вено [15 - Вено – плата за невесту.] и приглашу ее на свадьбу, – уверил свекор.
   Появились рабыни, проводили Ивлению в светелку, где стали наряжать в праздничные одежды: шелка и бархат, драгоценные украшения и мягкую кожу. Отец Варяжки ходил со Святославом во все походы и немало иноземного добра привез из дальних стран. Да и сам Варяжка не лыком шит, тоже повидал земель достаточно и уже внес в общее хозяйство свою долю.
   Ивления одевалась, как во сне. Нет, не таким она представляла себе свой свадебный день. Думала, он будет самым счастливым днем в жизни – и светлым, и радостным. Но ни капли радости не ощущала она сегодня. Впереди ждала тревожная неизвестность. Ивления очень хорошо знала свою бабушку и была уверена, что та ее проклянет.
   Старая женщина по старинному обычаю отрубила невесте полкосы. Ивления, повертев в руках обрубок, горько зарыдала.
   Девицы запели печальную обрядовую песню, провожая невесту в семейный путь. Принаряженный Варяжка вошел с дружками и накинул девушке на голову расписной плат, прикрыв ее волосы от взглядов чужих мужчин. Отныне только муж имел право видеть ее простоволосой.
   Полдня Ивления просидела взаперти с девицами, которые пели заунывные песни. Во дворе усадьбы в это время готовили угощение к свадебному столу. Рассылали приглашения гостям.
   Свекор не обманул, к бабушке пошел. Во двор его долго не впускали, еле-еле прорвался. Но бабушка замкнулась в избе и не вышла на его зов.
   Мужчина встал во дворе усадьбы и, глядя в заставленные волоком окна, произнес:
   – Прости, хозяйка, детей неразумных. Любят они друг друга. Что поделать? Али забыла ты, что еще отец Ивлении хотел ее за Варяжку отдать? Прости его, не держи зла. Я тебе вено за невесту принес. Все как положено. Приходи на пир свадебный, ведь единственную внучку замуж выдаешь.
   – Знать не знаю никакой внучки, так ей и передай, – раздался скрипучий голос из-за закрытого окна, – видеть ее больше не желаю. Пусть ноги ее в моем доме больше не будет. А мешок с кунами, которыми ты, старый хрыч, хочешь откупиться, засунь себе в заднее место. Твой сын оскорбил меня и весь наш род, не будет вам прощения, так и знай.
   Старый воин удивленно крякнул: никогда бы не подумал, насколько сварлива теща его покойного друга. Какой бес в нее вселился? Совсем чокнулась.
   В сердцах он бросил мешочек с монетами перед окном и вышел со двора, заказав себе когда-либо еще приходить в этот дом.
   Ивления с нетерпением ждала свекра. Увидев ее лицо, мужчина расстроился еще больше. Он постарался, как мог, смягчить ответ старухи, но Ивления все равно расплакалась, размазывая по щекам свекольный сок, которым обильно нарумянили ее услужливые холопки.
   – Не печалься, душа моя, – попытался успокоить сноху отец Варяжки. – Ты же видишь, как мы рады тебе. Считай, что ты обрела новую семью. Мы никому не дадим тебя в обиду. И Варяжка тебя любит! Если бы не любил, позволил бы я ему дочь друга умыкнуть без согласия родных? Конечно, нет! А бабушка твоя поймет со временем и простит тебя. Дай только срок, и она сама придет к тебе виниться.
   – А если она никогда не простит меня? – всхлипнула девушка.
   Свекор с жалостью смотрел на Ивлению. Старуха рехнулась, ничем иным не объяснить ее поведения. Сколько лет их семьи жили дружно, женщины поддерживали друг друга, когда мужчины уходили в поход. Женитьба детей давным-давно была оговорена, и все об этом в округе знали. Что же случилось со старухой? Почему она так резко пошла против давнего уговора, составленного еще ее зятем. Разве волю покойного можно нарушать?
   – Простит, куда она денется. Сердце не камень, под который вода не течет. Она уже старая и вскоре поймет, что поступила неверно.
   – Хотелось бы верить в это, – печально произнесла Ивления, – но когда это еще будет. А мне так горько сейчас…
   – Вот что, Ивления, – решительно произнес мужчина, – возьми себя в руки, ты ведь не одинока, мы рядом. Забудь хотя бы на время о бабушке. Это она пусть страдает, что не видит тебя в твой свадебный день. Но вон идет сюда Варяжка. Улыбнись ему, не хмурься, ведь ты тоже счастлива, правда? Скажи мне…
   – Да, – тихо ответила девушка и натянуто улыбнулась.
   Теплое отношение родных мужа успокоило Ивлению, но горечь осталась. Чувствуя, что явилась причиной безмерного бабушкиного страдания, девушка весь свадебный пир сидела, потупив взор, не смея взглянуть на пьяных гостей. И хотя в адрес молодых раздавались только хвалебные речи, ей казалось, что все осуждают ее.
   Варяжка в течение всего пира нежно держал ее за руку, поглаживал ее ладонь и пальцы, в нетерпении дожидаясь ночи. Ивления же ничего не чувствовала. Раньше от его прикосновений дрожала бы, а сейчас напало какое-то безразличие.
   Вечером невесту отвели в покои, раздели, уложили в постель. Вскоре пришел Варяжка. Молодых, как принято, заперли до утра. Из-за двери раздался говор пьяных дружков, спускающихся по лестнице во двор, и наступила тишина.
   Ивления, с натянутым до самого подбородка покрывалом, с опаской смотрела на мужа. Все, что касалось ночных семейных отношений, до сих пор было для нее тайной. И хотя она испытывала кое-какие приятные ощущения, когда изредка целовалась с Варяжкой, все равно оставалась в совершенном неведении относительно того, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине.
   Не подозревая, какие мучения испытывает сейчас его жена, Варяжка быстро стянул с себя одежды, обнажив стройное тело с перекатывающимися мускулами. Ивления только мельком скользнула по нему взглядом и сразу смущенно потупила взор, наткнувшись на нечто внизу его живота.
   Варяжка резко откинул покрывало. Девушка ойкнула и попыталась прикрыться, снова натянув покрывало на себя.
   – Ивления, ты стыдишься? Я ведь муж твой теперь…
   Девушка отодвинулась к стене.
   – Варяжка, я боюсь…
   – Не бойся, милая, я все сделаю, как надо, тебе не будет больно.
   Он осторожно прилег рядом, прижал Ивлению к груди, отбросил покрывало.
   – Ты прекрасна, тебе нечего стыдиться. Тело твое нежное и теплое, кожа бархатиста и мягка, ты родилась, чтобы давать наслаждение, – прошептал он, утешая.
   Слова его сладко отзывались в душе девушки. Невольно она потянулась губами к мужским губам, руками обхватила шею. Низ живота свело. Груди затвердели.
   Варяжка тут же воспользовался податливостью жены, и они слились в любовном порыве.
   Утром на обозрение гостям выставили покрывало с явными признаками того, что невеста была девственницей, а жених стал супругом. Варяжка при этом гордо улыбался, а Ивления сгорала со стыда, краснея до кончиков волос.
   Свадебный пир продолжался всю седмицу. Гости, в основном воины, гуляли с утра до вечера, наполняя двор пьяными криками, девичьим визгом и смехом. Посетил молодых и князь Ярополк, одарил подарками.
   Затем он встал во главе стола, и все замерли, дожидаясь речи. Князь прокашлялся и произнес:
   – Вот, Варяжка, ты женился и стал мужем серьезным. Ты знаешь, я давно выделил тебя за храбрость и преданность, и только твои молодые годы мешали мне дать тебе то, что ты заслужил по праву. Сегодня же, посовещавшись со старшими мужами, я решил назначить тебя воеводой.
   Пирующие взревели от восторга. Сам Варяжка, ничего подобного не ожидавший, не знал, как угодить любимому князю, подсовывал ему лучшие куски, сам подливал ему в рог хмельное питье.
   Но князь долго засиживаться не стал, отбыл в свои хоромы, где его ждала любимая наложница. А гулянка разгорелась с еще большей силой. Гости пили столько, что к вечеру забывали, по какому поводу пьют, валились тут же спать, а утром начиналось все сначала. В общем, гуляли на славу.
   Молодые за столом сидели мало. Почти все время они проводили в опочивальне. Никто им не мешал, лишь изредка вызывали к столу, требуя усладить горькое питье. Варяжка с удовольствием обнимал цепенеющую от смущения Ивлению, страстно обхватывал ее рот губами, целуя долго и горячо. Удовлетворенные гости снова отпускали молодых.
   Каждый раз, оставаясь наедине, Варяжка быстро раздевал жену и набрасывался на нее с какой-то животной страстью, с упоением наслаждаясь ее упругим юным телом.
   Потом они спали или просто лежали, отдыхая, и снова предавались любовным утехам, и снова гости звали их к столу, и опять повторялось все сызнова.
   Ивления потеряла счет времени, перепутала день с ночью. Она забыла, когда в последний раз видела солнце, безвылазно находясь в закрытом душном помещении.
   Иногда ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Раньше она даже не догадывалась, что надо постоянно удовлетворять мужа. Обязанность эта становилась для Ивлении все болезненней, но признаться в этом мужу она стеснялась и побаивалась. Чувствуя недомогание, она думала, что это в порядке вещей, что так и должно быть, ведь все женщины проходят через это, и ни одна еще не жаловалась.
   Варяжка же, проявив сдержанность в первую ночь, теперь не знал удержу. Он был просто ненасытен, требуя от жены выполнения супружеских обязанностей. Он даже не думал о том, что семнадцатилетней девушке такие нагрузки могут навредить.
   Неизвестно, чем бы это обернулось для Ивлении, но свадебная пирушка наконец закончилась, гости разъехались, и усадьба погрузилась в обычные будни. Теперь проводить все дни в опочивальне было нельзя, так что Ивления вздохнула свободнее. Дневная передышка помогала ей набраться сил для ночных утех.
   Она совсем не думала о Варяжке, а тому вовсе не нравилась такая перемена. Несколько дней он ходил угрюмый, а затем стал подлавливать жену в разных укромных местах: в сенцах, на гумне и на конюшне – всюду, где, казалось, никто не мешал.
   Поначалу Ивлению пугала ненасытная похоть мужа, постоянно требующая удовлетворения. Но поговорить об этом было не с кем, и она смирилась со своей участью. К тому же она думала, что так и положено, что все мужья таковы, а значит, она не первая и не последняя, и должна безропотно переносить мужнины ласки.
   Но Ивлении грех было жаловаться, она жила, забот не ведая. Всеми хозяйственными делами занимались свекровь и ключница. А от свекра дано было распоряжение дворовым и рабам беспрекословно выполнять все капризы молодой снохи, и они с ног сбивались, угождая ей.
   Правда, Ивления не умела бездельничать, поэтому все дни проводила за любимым занятием: она вышивала.
   Свекровь, увидев работу снохи, от души похвалила:
   – Да ты просто искусница! Твое рукоделье и на праздничный стол стелить не стыдно, и дарить.
   – И даже продавать на торжище, – улыбнулась Ивления, зардевшись от приятных слов.
   Свекровь же смутилась: подумает еще, что сына специально женили на искуснице, позарившись на ее доходы. На самом деле они с мужем давно мечтали о внуках. Они были горды своей родовитостью, и, конечно, выбор невесты для сына стоял на первом месте. Ивления подходила по всем статьям: из знатной и небедной семьи, здорова, высока, привлекательна, а то, что она при этом отменная мастерица – не так уж и важно. И хорошо еще, что Варяжка любил свою невесту. Его родители женились по любви и не желали сыну жизни с нелюбимой женой.
   Старая бабушка Ивлении немного испортила радужные надежды, но ее недовольство не омрачило размеренной жизни Варяжкиной семьи. В конце концов испокон веков так заведено: невеста уходила к мужу, закрывая за собой двери родительского дома. Так кому какое дело до старухиного брюзжания?
   – Целыми днями сидишь за вышиванием, так и глаза недолго испортить, – сказала свекровь. – Пойдем-ка лучше обедать.
   Ивления поняла: если сама не предложит, свекровь никогда не заговорит с нею о продаже ее полотен.
   Свекровь удалилась. Ивления встала, потянулась, выпрямляя спину, застывшую от долгого сидения. Кушать не хотелось, спать тоже. Она прошлась по покоям, вышла в сенцы, затем – во двор. Солнце слепило глаза, в воздухе прозрачной дымкой витал зной.
   В обед усадьба будто вымирала, все отдыхали. Считалось, что только шальная полудница [16 - Полудница – в славянской мифологии – полевой дух, способный навредить тем, кто работает в поле, наслать солнечный удар.] бегает в это время по полям и улицам. И горе тому, кого она увидит работающим: хватит такой удар, что не оклемаешься.
   Ивления села на лавку и тоскливо взглянула на закрытые ворота, вдруг ощутив какое-то непонятное щемящее чувство одиночества.
   Варяжка с утра ушел к князю, и ей показалось, что она не дождется его никогда. Ивления закрыла глаза, чтобы развеять это тревожное чувство, и, наверное, задремала, потому что испуганно встрепенулась, когда услышала над ухом:
   – Ждешь меня, красавица?
   – Ой, Варяжка, напугал…
   И тут же оказалась в объятиях мужа.
   – Я соскучился.
   – Я тоже. Я сейчас сидела, и так тоскливо стало мне, хоть кричи. Показалось, что нас ожидает разлука. Милый, я так боюсь потерять тебя…
   – Что за мысли в твоей голове бродят? Все хорошо, печаль твоя пустая…
   – А зачем Ярополк собирал вас? – перебила Ивления.
   Варяжка нахмурился, но все же ответил:
   – Нехорошие вести принес гонец. Князь Владимир угрожает Киеву. Ярополк велел быть начеку, никуда не уезжать, собирать людей и готовиться к осаде.
   – Вот видишь, мое предчувствие не ложно.
   – Да не бери ты в голову, – успокоил Варяжка, – чему быть, того не миновать, говорят люди. Я воин, смерть может подстеречь меня где угодно. Но зачем думать об этом постоянно? Надо жить, пока живется. К тому же осень на дворе, кто на зиму в далекие походы ходит? До весны Владимир сюда не сунется. И хватит об этом – пошли лучше в опочивальню, пока все спят. Я так истомился, что мочи нет терпеть…
//-- * * * --//
   Вот он, Киев! Владимир даже не мог предположить, как соскучился по родному городу, пока не увидел его перед собой. Нет, кто хоть раз посетил город на Днепре, не сможет забыть его никогда! А если ты здесь родился и вырос? Если здесь познал и первые радости, и ласку матери, и первые огорчения. Киев снился ночами, вспоминался днем. И не было острее желания, чем снова увидеть его.
   Владимир подготовился к походу основательно. Все же Киев не захолустная крепость, может за себя постоять. Пришлось и продовольствием запасаться, и оружием, и людьми. Так что прав был Варяжка, под стены Киева рать неприятеля прибыла весной.
   Город тревожно замер. Не видно ни огонька. Не слышно ни звука. Даже собаки, казалось, знали, что под городом стоит враг, и притаились, лишь изредка беспокойно брехая.
   Владимир горестно усмехнулся: какой он враг? Разве желает разорения любимому городу? Он только хочет добиться справедливости, показать, что он тоже достоин уважения. И, конечно, отомстить за то унижение, которому в детстве его подвергали братья.
   Владимир еще немного постоял, вглядываясь в видневшийся вдали город, пока темная ночь окончательно не поглотила его, затем вернулся в свой походный шатер.
   На разобранной постели лежала миловидная девушка. Ее он встретил сегодня на подступах к Киеву. С последней зазнобой князь распрощался дня три назад, когда за ней неожиданно явился муж. Пришлось одарить мужика за блудливую жену кунами. Ну не драться же со смердом на мечах!
   Владимир вздохнул, как же ему не хватает любимой Рогнеды. О ней он думал постоянно, и не один раз на дню. Он вспоминал ее плавные движения, когда она прогибается под ним в постели, ее томный взгляд, сводящий с ума. Ее язычок вытворял такое, что даже при воспоминании об этом бросает в жар.
   Владимир усмехнулся: а какой непокорной она была в первую ночь! Как царапалась, брыкалась и кусалась! С какой злостью она срывала с его ног сапоги на глазах пьяных воинов, выполняя свадебный обряд. Казалось, она испепелит всех своим взглядом, и его – в первую очередь. Хорошо, что ему хватило ума не набрасываться на нее и не бить, требуя покорности в постели. Уговорами и ласками, постепенно, он овладел женой, и теперь она готова была идти за ним в поход, лишь бы не отпускать от себя надолго.
   Первая же ночь оказалась плодотворной – Рогнеда в положенный срок родила сына и теперь вынашивала второго ребенка. Пришлось оставить ее в Полоцке. Пусть поживет без него, соскучится, еще больше любить будет.
   Думы о Рогнеде воспламенили кровь, и мужчина, откинув покрывало, взобрался на молоденькую девушку, покорно ожидавшую его ласк. Несмотря на юность, она привыкла к любовным утехам, а спать с князем – предел желаний.
   – А ты хороша, – удивленно произнес Владимир, – хотя выглядишь невинно. Как зовут тебя?
   – Вадна.
   Так прозвали девушку в селе за ветреность и легковерие. Все считали, что ее легко соблазнить именно в силу ее легкого нрава. На самом деле сельчане ошибались: девушка была не так проста, как казалась.
   Ей было лет двенадцать, когда ночью она подсмотрела за матерью с отчимом и сама сильно возбудилась. Едва мать вышла до ветра, заперла за ней дверь на щеколду и залезла под бочок отчима. Мужчина был несказанно удивлен, но не отказался от ласк девчонки.
   Мать так и просидела до утра перед запертой дверью, стыдясь стуком разбудить всех соседей. Дочь же, на рассвете открыв дверь, невинно осведомилась, чего она делает в такую рань на крыльце? Бедная женщина даже представить себе не могла, насколько черны и коварны мысли ее девочки.
   С тех пор жизнь Вадны изменилась. Отчим принарядил ее, разрешил ей вдоволь, когда пожелает, лакомиться сметаной, маслом, молоком. За столом ей стали перепадать самые аппетитные кусочки мяса.
   Мать удивлялась, но спросить, отчего муж подобрел к ее старшей дочери, не смела: он был крут и на расправу скор.
   Так и жила бы в неведении, но однажды застала на сеновале голую дочь и мужа, пыхтящего на ней. Сколько было крика и слез – не описать. Закончилось все полюбовно. Матери с тремя малолетними детьми идти было некуда, выносить сор из избы перед соседями было стыдно, и она покорно согласилась уступить дочери постель с мужем, лишь бы все осталось втайне.
   И жила бы девчонка дальше в неге и холе, но ненасытная плоть сгубила. Приглянулся ей соседский парень, и не утерпела, стала по-тихому к нему бегать. Отчим вскоре заподозрил блудницу в измене, выследил ее. Парень, разумеется, убежал, а гулена познала плеть. Избивал ее отчим от души, рассвирепев не на шутку, оттого и сердце не выдержало – умер тут же, сжимая плеть в руке.
   После похорон мать отыгралась за свое унижение: выгнала Вадну из дома, ославив на все село за то, что дочь гуляла с соседским парнем. Об отчиме, конечно, и речи не было.
   Вадна не опечалилась, тут же прижилась у старого бобыля, платя за постой все тем же товаром, да еще и на стороне погуливала, благо новый хозяин благодушно закрывал на это глаза.
   Все бы ничего, но в селе уж больно тоскливо, кумушки сплетничают, пройти мимо не дадут, не позлословив, и едва прознала Вадна о женолюбии князя Владимира (слава шла впереди князя), тут же решила свою дальнейшую судьбу.
   Удача улыбнулась ей. Рать Владимира, как по заказу, окопалась у ее родной веси, и девушка не преминула этим воспользоваться, явившись прямо пред светлые очи князя.
   Владимир оказался умелым любовником, чутким и терпеливым. Похотливая утеха принесла обоим наслаждение, после чего мужчина без сил откинулся на ложе. Девушка хотела перевернуться к нему лицом, но он вдруг резко толкнул ее, и она свалилась на землю.
   – Походное ложе вмещает только одного, – грубо сказал князь, упреждая ее вопрос. – Можешь взять из сундука шкуры и постелить их под себя.
   – Иль я не по нраву тебе пришлась? – губы Вадны задрожали: не от боли, от обиды – ложе было довольно широким.
   Князь хмуро посмотрел на нее. С первого взгляда девушка казалась соблазнительной, и думалось, что в ее объятиях можно забыть все на свете и отвлечься от постоянных дум, но мрачное настроение развеялось лишь на короткое время. Девушка стала угнетать его, хотелось побыть одному, подумать в тишине.
   – Если не хочешь спать на земле, можешь уйти, – равнодушно предложил он.
   Вадна поняла, что проигрывает: Владимир пресыщен любовницами, и ее прелести его нисколько не всколыхнули. Ну что ж, можно попробовать подползти к нему с другой стороны.
   – Хочешь побыть один? Подумать, как Киев взять? – забросила она уловку, не думая, впрочем, что рыбка попадется, и обрадовалась, когда князь насторожился и посмотрел на нее с интересом.
   – А тебе что за печаль расспрашивать меня?
   – Силой тебе город не взять, тут хитрость нужна, – глубокомысленно произнесла Вадна, оставив вопрос князя без внимания.
   – Может, ты мне подскажешь эту хитрость? – усмехнулся Владимир.
   Девушка соблазнительно выгнулась, затем взглянула на мужчину снизу вверх, прищурилась:
   – Ты, князь, думаешь, что женщины годны лишь для того, чтобы вас в постели ублажать?
   – Говори, если есть что сказать, – в сердцах воскликнул Владимир, – а нет, так убирайся.
   – Ты, князь, воин бравый, вон сколь земель уже захватил, небось разбогател на этом. Убудет от тебя, если немного барахлишком поделишься?
   – На подкуп намекаешь? Думаешь, умнее меня? Знать бы, кого можно подкупить безбоязненно, не ломал бы я сейчас голову. У Ярополка дружина верная, воеводы все опытные, многие еще Святославу служили.
   – Эх, князь, сколько лет прожил ты на свете, а не знаешь, что есть и такие, кто за богатство не только друга готовы предать, а и родителей своих.
   Владимир недоверчиво уставился на девушку. Только теперь он понял, что она завела разговор неспроста.
   – Что-то речи ты странные ведешь, Вадна. У тебя уже есть кто на примете? Говори.
   Девушка улыбнулась:
   – Ну не буду тебя мучить, скажу прямо: воевода Блуд, к примеру, спит и видит горы золота.
   – Да ты что, белены объелась? Он любитель, конечно, сладко кушать да мягко спать, но с чего ты взяла, что и на предательство горазд? Блуд еще князем Святославом к Ярополку был приставлен. Он Ярополка с малолетства обучал ратному мастерству, мамкой был ему. Да если так подумать, что же мне и Добрыне теперь не доверять? Ты, деревенская девка, откуда тебе знать, что князья наставников своих как отцов почитают!
   – Ишь, князь, как тебя разобрало, – удивилась Вадна, скрыв обиду за «деревенскую девку». – Я не спорю с тобой, для Ярополка его наставник, может быть, и отец. Только знаю доподлинно, что Блуд почему-то его за сына не признает.
   – Что ты все темнишь? – вконец рассердился князь. – Говори толком, что знаешь о Блуде.
   – Что мы, деревенские люди, можем знать? – усмехнулась Вадна. – Только то, что глазами собственными видим. Весь наша Блуду принадлежит, у нас о хозяине много сплетен ходит. Блуд князя своего на дух не переносит. Он часто жалуется, что за многолетнюю службу ничего хорошего от Ярополка не видал. А вообще всем известно, что Блуд на серебро падок.
   – Что толку в этом? Как с Блудом договоришься? Была бы возможность в Киев попасть, не сидел бы тут…
   – А я могу тебе помочь, – с готовностью заявила Вадна. – Только просто так я рисковать жизнью не буду…
   – Что же хочешь взамен? – Владимир прищурился, но тут же улыбнулся: ну чего может желать девица на выданье? – Жениться на тебе? Я бы рад, но не могу, у меня уже есть жена.
   – Ну, замужество меня не больно привлекает, – надула губки девушка, – а вот обещай, что в княжеские хоромы меня жить возьмешь, кормить и одевать будешь, и – никакой работы.
   – Всего-то? – присвистнул князь и охотно согласился: – Ладно, обещаю: будешь жить при княжеских хоромах.
   Он встал с постели, обошел девушку и направился к выходу.
   – Ты куда? – насторожилась Вадна.
   – А чего дело в ларец откладывать? Добрыню позову, будем послание твоему Блуду сочинять…
//-- * * * --//
   Ярополк стоял на верхней башне терема и печально смотрел на пылающие вокруг крепости неприятельские костры. Что же это? Как так получилось? Как осмелился младший брат пойти на него войной?
   Никакой вины по отношению к Владимиру киевский князь за собой не чувствовал. Он не был злым и кровожадным, а смерть родного брата Олега была случайной и до сих пор не давала покоя.
   После смерти отца жили два брата мирно и тихо, друг друга не беспокоя. И надо было сыну воеводы Свенельда, охотясь, нарушить границы древлянского удела. Конечно, он был виноват, но и древлянский князь Олег мог закончить дело полюбовно, пожаловаться Ярополку, и тот нашел бы, как наказать парня, тем более и провинность-то была не такая уж и тяжкая. Но Олег решил показать свой гонор, дескать, в своем уделе делаю все, что хочу, и никто мне не указ, и убил нарушителя границ.
   По обычаям кровной мести Свенельд должен был отомстить за убийство сына. Но зачем он, Ярополк, вмешался в распрю? Неужели он настолько безволен, что наущения воеводы могли поселить в его душе обиду на брата?
   До сих пор Ярополк корит себя за решение идти войной на древлянского князя. Он вовсе не жаждал смерти брата, а хотел наказать его, внушить, кто хозяин земли Русской.
   Олег, прослышав о намерении Ярополка, не повинился, не предложил мира, а собрал войско и вышел навстречу. Наверное, Олег считал, что отец обделил его, оставив великокняжеский стол Ярополку, и давно таил обиду. Вот и представился случай отыграться.
   Древлянская дружина в битве потерпела поражение. Олег бежал в свою столицу Овруч. На мосту у городских ворот произошла страшная давка. Князь Олег упал в ров, окружавший город, и был насмерть раздавлен людьми и лошадьми, свалившимися вслед за ним.
   Ярополк, заняв город, приказал отыскать тело брата. Увидев окровавленный труп, он со слезами обратился к Свенельду:
   – Смотри, того ли хотелось тебе?
   Слухи о страшной трагедии вскоре достигли Новгорода. Князь Владимир подумал, что Ярополк начал братоубийственную войну из-за новых земель, и, испугавшись, подался к варягам.
   Ярополк вовсе не помышлял захватывать новгородские земли, но, когда узнал, что Новгород остался без князя, послал туда наместников. Нельзя же оставлять город без власти, пока его правитель где-то бегает.
   Новой войны Ярополк не желал, и глубоко было его удивление, когда Владимир вернулся в Новгород с огромной варяжской ратью, выгнал киевских наместников, затем убил полоцкого князя Рогволода и стал угрожать ему, киевскому князю, властелину Руси!
   Повод для войны Владимир нашел простой: Ярополк-де хочет извести его, как своего родного брата Олега. Но молва народная о другом гуторит: новгородским князем движет обида из-за Рогнеды. Не пожелала княжна полоцкая за него замуж выйти, хотела за Ярополка – вот Владимир и мстит.
   Ярополк не мог поверить слухам: неужели из-за какой-то женщины Владимир решился поднять руку на него – брата и князя киевского!
   Но вот он, Владимир, уже стоит под стенами Киева, а Ярополк смотрит с башни на вражеский лагерь и все никак не может понять: как так получилось, что соперничество привело к братоубийственной войне? Кто ее виновник? Кто затеял все это? Олег, Свенельд? Они оба уже мертвы и не могут держать ответ. Неужели виноват только он один?
//-- * * * --//
   Князь хмуро смотрел вдаль и не заметил подошедшей молодой женщины в черной монашеской рясе. Она обхватила его сзади за плечи и прижалась, потерлась щекой о его спину.
   – Милый, пойдем ко мне. Я давно жду тебя.
   Ее ласковые прикосновения вывели Ярополка из мрачной задумчивости. Он обернулся, обнял женщину, уткнулся носом в ее черные волосы. Какое счастье, что у него есть это утешение – его молодая жена.
   Он никогда не забывал дня их первой встречи. Князь Святослав вернулся из очередного похода с богатой добычей. С детства Ярополк любил встречать отца, любил, когда тот, приветствуя, дружески обнимал его, отмечая вслух, что сын вырос, возмужал. От похвалы отца Ярополк приосанивался, оглядывал всех вокруг с гордостью, будто сам только что пришел с победой. Но на этот раз Святослав подвел сына к группе рабов и, посмеиваясь, подтолкнул к нему девушку в странном черном одеянии.
   – Эту пленницу я дарю тебе, Ярополк.
   Первое время юный княжич не знал, что делать с пугливой монашкой. Она целые дни простаивала на коленях, усердно молясь, и, едва он подходил к ней, вскакивала и убегала. Убежать далеко она не могла, охрана торчала у дверей терема, но все равно было обидно. К тому же она совсем не говорила по-русски, и Ярополк уже начал думать, что отец нарочно подшутил над ним, и не понимал: за что?
   Святослав между тем собрался в новый поход. Предчувствуя, видимо, свою скорую смерть, он разделил земли между сынами, посадив Ярополка на киевский стол.
   Ярополк был слишком молод, а бремя государственных дел слишком тяжело, поэтому он с головой окунулся в управление, совсем позабыв о Монахине – так ее прозвали в княжеской усадьбе за мрачный вид и темные одежды. Правда, Свенельд рассказывал, что девушка эта до пленения действительно была послушницей какого-то монастыря.
   Смерть Олега так подействовала на Ярополка, что он долгое время никого не желал видеть, мучительно раздумывая о своей вине.
   Вот в эти мрачные дни, полные безутешного страдания и раскаянья, Монахиня сама подошла к нему, взяла за руку, повела к себе в клеть. Там долго о чем-то шептала на своем языке, нежно гладила его волосы, лицо, плечи. Ее тихая плавная речь постепенно успокоила князя, и он уснул, а когда очнулся, увидел рядом на постели прижавшуюся к нему девушку. Она мирно спала.
   Князь нежно к ней прикоснулся. Девушка проснулась и доверчиво потянулась к нему.
   С тех пор прошло три года. Монахиня неотступно находилась при князе, выучила русский язык, и они подолгу разговаривали, наслаждаясь и беседой, и друг другом. Рядом с нею Ярополк отдыхал от каждодневных забот, забывал о несчастьях, чувствовал себя бодрым, полным сил и здоровья.
   Монахиня давным-давно забыла о своем обете безбрачия и отрешения от всего мирского, хотя по-прежнему ходила в черном одеянии. Они оба хотели детей, и вот недавно Монахиня обрадовала любимого долгожданным известием о ребенке.
   Надо сказать, что, не будь дитя, Монахиня так и осталась бы в наложницах. Ярополк ведь подумывал о женитьбе на полоцкой княжне – это было выгодно для обоих княжеств. Но судьба вмешалась вовремя: Рогнеда стала женой Владимира, а Монахиня понесла.
   От прикосновений жены Ярополк тут же забыл о своих горестных думах, обнял ее и повел к лестнице, чтобы спуститься из терема в покои.
   У лестницы князь и Монахиня столкнулись с Блудом. Он как раз поднимался им навстречу.
   Ярополк с самого детства почитал Блуда и доверял ему во всем: как-никак он был дан ему в наставники отцом, который никогда не ошибался в ратных способностях своих мужей. Ярополк давно мечтал предоставить Блуду более значимое место в дружине, но Свенельд противился, кичась тем, что стал воеводой еще при князе Игоре и старшим был назначен самим Святославом. И только после смерти Свенельда Ярополк смог отблагодарить своего наставника по достоинству, назначив его старшим воеводой.
   Ярополк остановился, недовольно посмотрел на Блуда, по возбужденному виду его уже предчувствуя что-то нехорошее.
   – Плохие вести, князь, – с ходу сообщил воевода. – Надо бы поговорить.
   – Иди к себе, – Ярополк ласково подтолкнул женщину к лестнице, – я скоро приду.
   Блуд облегченно вздохнул: хорошо, что князь отправил Монахиню вниз. Имея черные мысли, он панически боялся ее, так как знал, что она, в отличие от безвольного Ярополка, умна и прозорлива и легко могла бы распознать коварство, задуманное им.
   Блуд под вечер получил послание от Владимира, переданное устами холопки Вадны: «Желаю твоей помощи. Будь мне другом. Если не станет Ярополка, буду почитать тебя за отца, и честь большую получишь от меня. Не я ведь начал убивать братьев – он. Я же, убоявшись этого, выступил против него».
   Блуд не был ни предателем, ни трусом, он просто давно таил на Ярополка обиду. С тех самых пор, как тот стал киевским князем. Правду сказать, Блуд вообще никогда не любил своего ученика. Наставником он стал не по доброй воле, а по приказу. С детства Ярополк был нюней и слабаком, и Блуд втайне думал, что серьезного правителя из него не получится. Гораздо больше ему нравился Владимир, не по годам развитый и способный. Но он был сыном рабыни, да еще младшим из братьев и не мог претендовать на киевский стол.
   После смерти Святослава Блуд еще надеялся, что Ярополк станет опытным мужем и сможет держать власть в руках, а главное, поставит его, наставника, старшим над всеми воеводами.
   Напрасно мечтал. Ярополк не был твердым и последовательным в своих решениях, не умел настаивать, больше полагался на совет своих мужей, не смея им перечить. Можно сказать, что долгое время власть в Киеве держал престарелый Свенельд, а не князь.
   Получив послание от Владимира, Блуд пораскинул немного мозгами. Получалось, что рано или поздно, а Владимир Киев возьмет, и если уж он сам просит содействия, значит, так тому и быть. Откажи он сейчас в дружбе столь могущественному воину, можно потом слезами омыться. Да и награда светила немалая.
   Монахиня будто почувствовала недоброе, прежде чем уйти, внимательно посмотрела на воеводу, но он тут же состроил благодушную мину, и она успокоилась.
   Едва женщина спустилась вниз и скрылась, Блуд озабоченно возопил:
   – Беда, князь. Прознал я, что киевляне хотят изменить тебе, беспрепятственно пропустить Владимира в посады и открыть ворота крепости.
   – Что же делать? – воскликнул Ярополк. – Наверное, надо упредить Владимира и выйти с войском ему навстречу.
   – Что ты, – замахал Блуд руками, – какое войско? Владимир под свои стяги пол-Руси собрал. Куда нам против него? Да и киевляне могут ударить нам в спину. Они Владимира мальцом еще помнят и, сдается мне, давно плетут против тебя заговор.
   – Что ты говоришь такое? – изумился неприятно пораженный князь. – Чего же я им сделал плохого, чтобы они меня так ненавидели?
   Блуд пожал плечами, хотя мог бы дать ответ: «В том-то и дело, что ничего ты не делал для Киева. Сидел в своем тереме, обществом монашки наслаждался, проедал и пропивал богатство, добытое в походах отцом твоим Святославом, а верную службу воевод принимал как должное, ничем их не поощряя». Так считал он сам и ничуть не сомневался, что и другие думают так же.
   Блуд знал, что Ярополк последует любому его совету, поэтому без всяких обиняков сказал:
   – Чего гадать, почему народ тебя не любит? Одно ясно – бежать тебе надо.
   Князь удивился такому предложению, но и тени сомнения не возникло у него в душе, он только спросил:
   – Куда бежать-то?
   – Да в Родню хоть. Запрешься там в крепости, никто и не выманит.
//-- * * * --//
   Киев замер в напряженном ожидании. Тревожное предчувствие разогнало народ с торжища, лавки были закрыты, ладьи и рыбачьи лодчонки на Днепре и Почайне замерли на приколе.
   Ивления шла по безлюдным улицам, со страхом разглядывая запертые ворота и закрытые ставни окон на избах. Враг стоял недалеко, вечерами пылали костры, запах дыма и гари стелился по городу, навевая беспокойство и смятение.
   Показалась бабушкина усадьба. Ворота были заперты, и Ивления заколотила по ним кулачками, стараясь не поддаваться панике и не оглядываться на улицу за спиной. Поздно было укорять себя за то, что не взяла сопровождающих. Она даже предположить не могла, что в городе так опасно и страшно.
   Варяжка со вчерашнего дня находился при князе неотлучно. Ивления верила в мужа, в его храбрость и считала, что все воины так же преданы Ярополку, как он, поэтому ничего плохого не произойдет, княжеская дружина отстоит город.
   Ивления не собиралась покидать усадьбу мужа. Она терпеливо дожидалась от него известий, ни о чем особо не печалясь. Но после обеда в светелку вошла свекровь и сообщила печальную весть:
   – Ивления, ты только не пугайся, одна из моих холопок навещала родных, которые служат у соседей твоей бабушки, а там все только и говорят о том, что она находится при смерти.
   – Как же так?! – разволновалась молодая женщина. – Почему же от бабушки никого не было? Неужели она даже перед смертью не простит меня? Я сейчас же пойду туда…
   Свекровь попыталась остановить ее, но молодая женщина тут же выбежала из усадьбы и направилась к бабушке.
   Ивления забарабанила по воротам сильнее и вскоре услышала шаркающие шаги и кряхтение сторожа.
   – Это я, Ивления, открывай скорее, – упредила она его вопрос.
   – Открываю, открываю, боярыня, не серчай, время нынче беспокойное, при закрытых воротах приходится жить.
   Калитка распахнулась.
   – Здравствуй, здравствуй, боярыня, – поклонился сторож, – давно тебя не видели.
   Ивления проскочила мимо него во двор, второпях кивая на приветствия кланяющейся челяди, вихрем взлетела на крыльцо, распахнула дверь в избу и замерла на миг: там царила пугающая тишина.
   Она прошла в покои бабушки, и тут ее встретила сенная девка, прислуживающая лично хозяйке.
   – Тихо, тихо, – зашептала она, заметив Ивлению. – Боярыня который день в себя не приходит.
   – Почему же за мною не послали? – укорила женщина. – От людской молвы известие получила, а то бы так и жила в неведении…
   – Кто же на себя смелость возьмет без хозяйкиного ведома тебя звать? – усмехнулась холопка. – А раз пришла, оставайся. Авось не разгневается, если очнется. Но по всему видать, не долго ей осталось…
   Девка вдруг всхлипнула и поспешно прижала к глазам платочек.
   Ивления села на краешек сиденья перед постелью бабушки. Взяла в руки худую шершавую ладонь. Слезы подступили к глазам, в горле застрял ком боли. Она ничуть не сомневалась, что виновата в том, что бабушка находится на смертном одре, корила и даже проклинала себя.
   Ночь постепенно надвигалась на город. Ивления не заметила, как ее обступила темень. Девка зажгла сальный светильник.
   Ивления сидела, вспоминая годы детства. Бабушка заменила ей и отца, и мать, и хотя была иногда сурова, в ее любви сомневаться не приходилось. Бабушка никогда не забывала о днях рождения внучки, и Ивления невольно вспомнила, какие пышные и вкусные пироги пекли для нее. С бабушкой она ходила в лес по грибы и ягоды, училась распознавать их, различать ядовитые и съедобные. Бабушка часто брала ее на торжище, любила покупать ей наряды и всякие заморские сласти. Каждый вечер перед сном бабушка рассказывала ей сказки, целовала на ночь, а утром ласково будила…
   Как она жила без бабушки эти месяцы? Как могла забыть о ней, пребывая в счастливой неге?
   Воспоминания вызвали поток слез, заскользивших по щекам. Ивления выпустила старческую ладонь из рук, чтобы вытереть глаза. В это время бабушка очнулась.
   – Ивления… – прошептали сухие бледные губы.
   Холопка, дремавшая у стола, вскочила.
   – Боярыня очнулась!
   – Тихо ты, – старуха сморщилась, – позови Ивлению.
   – Я тут, бабушка, – Ивления наклонилась к самому лицу женщины.
   Та вгляделась в нее подслеповатыми глазами.
   – Хорошо, а то думала, умру, не увидев…
   Старуха вновь прикрыла глаза. Холопка и Ивления замерли в ожидании. Прошло время, но старуха больше глаз не открывала.
   – Опять в забытье впала, что ли? – вздохнула девка.
   Ивления собиралась вновь сесть в изголовье постели, но в это время во дворе раздался шум – и она так и осталась стоять, невольно прислушиваясь.
   – Да пропустите меня к жене.
   Этот голос вывел женщину из оцепенения, она бросилась к двери, распахнула ее и увидела Варяжку, облепленного дворовыми. Он, размахивая увесистыми кулачищами, настойчиво пытался пробиться в дом.
   – Тихо, чего расшумелись? – Ивления грозно свела брови.
   Дворовые расступились.
   – Боярыня его даже на порог не велела пускать, вот мы и выполняли приказ, – выступил вперед ключник, здоровый мужик лет пятидесяти.
   Ивления невольно сморщилась, впервые неодобрительно взглянув на Варяжку: пришел, нашумел, ну ни дня без нее прожить не может.
   – Ладно, бабушка все равно в себя не приходит, не узнает. Выйдете все, мне с мужем поговорить надо, – приказала она, и дворовые покорно удалились.
   – Ну и стража! – восхитился Варяжка. – Видать, здорово бабка твоя наказала их после того, как тебя похитили.
   – Чему ты смеешься? – нахмурилась Ивления. – Бабушка моя при смерти…
   – Не сердись, – Варяжка сразу стал серьезным, – я за тобой пришел.
   – Одну ночь без меня провести не можешь?
   – Дело не в этом. Ярополк Киев оставляет. Я уже все твои вещи собрал. Пойдем.
   – Куда? – не поняла Ивления.
   – В Родню бежим. Там крепость хорошая, новая, долгую осаду выдержит.
   Сердце Ивлении замерло: вот оно, предсказание. А она еще доказывала бабушке, что настолько любит Варяжку, что готова разделить с ним любую судьбу. Оказалось – не готова.
   – Нет, Варяжка, я не могу. Бабушка ведь умирает. Кто ей глаза закроет? Я же себе никогда не прощу, если уйду сейчас, не попрощавшись с ней.
   – Бабушка. Бабушка. Бабушка! – разозлился воин. – Только и слышу, что об этой вредной старухе! Даже собственной смертью пытается мне навредить!
   – Варяжка! – воскликнула пораженная жена. – Да как ты смеешь так говорить? Да она, может, из-за меня умирает? Я виновата. Не послушалась, против ее воли пошла замуж. Так будь же милосерден, позволь в последний путь ее спокойно проводить.
   Ивления рассерженно повернулась, чтобы скрыться за дверью.
   – Подожди, – Варяжка схватил ее за руку. – Прости, не в себе я. Думаешь, мне легко отца с матерью покидать? А без тебя я вообще жить не смогу. Ты должна идти со мной.
   На глаза Ивлении невольно навернулись слезы, и она уткнулась в грудь мужчины, ощутив под щекой железные пластины кольчуги.
   Только теперь дошел до нее весь смысл происходящего: ведь муж покидает Киев!
   – Я бы тоже ушла с тобой, – всхлипнула она, – но не могу. Пойми, если бабушка умрет, я же всю жизнь потом и себя, и тебя укорять буду. Вы же не на век Киев покидаете. Ярополк скоро с победой назад вернется. А я тебя здесь верно ждать буду.
   – Любимая, что же ты делаешь? Как я без тебя? – Варяжка еще сильнее сжал жену в объятиях.
   Боль разлуки захолонула сердце, но Ивления взмолилась:
   – Варяжка, ну не заставляй меня бежать с тобой. Не могу я сейчас покинуть бабушку.
   С улицы раздался свист.
   – Все, пора мне, – произнес Варяжка с горечью, крепко впился в рот жены поцелуем, потом оттолкнул ее, страшась, что не выдержит и потянет за собой. – Прощай!
   Он вышел. Ивления постояла, затем опомнилась, выскочила на улицу, но мужчины уже и след простыл. Лишь где-то невдалеке поскрипывали телеги и бряцало оружие.
   Ивления чуть не расплакалась: прощание получилось нехорошим, на сердце остался осадок недосказанности и печали. Еще мгновение, и женщина бросилась бы догонять мужа, но появилась сенная девка.
   – Боярыня очнулась!
   Ивления спешно вернулась в покои.
   Бабушка тяжело дышала, хватая воздух ртом.
   – Ивления, внученька, иди ко мне, – простонала она.
   Девушка склонилась над больной.
   – Ивления, все тебе достается: усадьба, скот, земля, рабы. Рухлядь сама знаешь, где лежит. Все тебе, и еще – сними с моего пальца кольцо.
   Женщина осторожно взяла в руки худую костлявую ладонь старухи, бережно сняла с пальца кольцо с бирюзой.
   – Мне его бабка Ярина перед смертью дала. Оно твое по праву. Говорят, счастье приносит.
   Старуха часто задышала, покрылась испариной, закрыла глаза и вдруг вытянулась, безвольно уронив руки.
   – Умерла, сердечная, – всхлипнула девка и накрыла хозяйку покрывалом вместе с головой.
   Ивления села в изголовье и уткнулась в колени лицом. Слезы душили ее, и, не сдержавшись, она разрыдалась.
//-- * * * --//
   Утро принесло проснувшемуся Киеву печальное известие: князь бежал. Горожане поняли, что бравая дружина Ярополка покинула их, отдав во власть неприятеля. Все попрятались по домам и погребам и неистово молились своим богам, прося милости себе и близким. От князя Владимира, въезжавшего победителем на тихие безлюдные улицы, ждали только одного: погрома и избиения.
   Владимир же, хоть и занял киевский стол без кровопролития, понимал, что добился лишь половины успеха. Киевляне приняли его лишь потому, что Ярополк сбежал. Надо было добиться от них окончательного признания. Поэтому, когда варяги, нанятые им за морем, потребовали платы и предложили разграбить город, Владимир отказался от их услуг. Он знал, что не должен настраивать горожан против себя.
   Вскоре большая часть варягов покинула Киев, отправившись на службу в Царьград к византийскому императору.
   Время шло, ничего страшного не происходило, и горожане, успокоившись, потихоньку стали выходить из своих убежищ. Мало-помалу жизнь в городе налаживалась: ожили мастерские ремесленников, рыбаки стали выходить на промысел, вновь открылось торжище.
   Но Ивлению, хлопотавшую о похоронах, мало волновало, что творилось в городе.
   По обычаю, погребли бабушку позади усадьбы. Ивления сделала все, чтобы бабушке в саду мертвых было хорошо: положила в домовину много еды, утвари, каменьев, любимую прялку покойной, ткани, шкуры, чтобы не знала она там нужды и бедствия.
   Лишь по прошествии седмицы Ивления наконец вспомнила о родителях мужа и решила их навестить, удивляясь, почему они не пришли на похороны.
   Казалось бы, многое в городе должно было измениться со сменой власти, но улицы, по которым ехала Ивления в повозке, остались прежними, лишь встречалось много людей в иноземной одежде, и простой, и богатой – из разных племен состояла рать Владимира. Воины прохаживались по Киеву как хозяева, демонстрируя превосходство победителей, но, впрочем, горожан особо не задевали и попусту не обижали.
   Ивления вполне благополучно добралась до усадьбы мужа, вид которой привел ее в уныние. Она сначала подумала, что ошиблась и забрела не в тот ряд, [17 - Ряд – улица.] такие убогие и опустошенные стояли вокруг избы.
   Ворота усадьбы были снесены с петель, одна створка еще болталась, под напором ветра готовая вот-вот сорваться. Первой, кого Ивления увидела, войдя внутрь, была свекровь. Она, какая-то жалкая, растрепанная, потерянно бродила посреди разоренного двора, наклонялась, поднимала кусочек какой-то ткани или разбитого предмета, рассматривала его, горько что-то шептала и отбрасывала прочь за ненадобностью. Сноху она не замечала, и той пришлось окликнуть бедную женщину.
   На оклик свекровь затравленно оглянулась, но, признав Ивлению, поспешила к ней с распростертыми объятиями.
   – Ах, девочка моя, ты жива. Род услышал мои молитвы и пощадил тебя.
   – Да что же тут случилось? – воскликнула Ивления.
   – А ты разве не знаешь? – свекровь скорбно развела руками. – Добро всех воевод и гридней, сбежавших с Ярополком, Владимир отдал своим людям на разорение. Погром они учинили знатный. Никого не щадили. А отца нашего удар хватил, лежит, ничего сказать не может, только мычит. Иди, навести его, может, увидев тебя, в чувство придет.
   Ивления прошла в пустые покои. Наемники вынесли из дома все, что можно было: столы, сундуки, рухлядь [18 - Рухлядь – «мягкое» добро: одежда, ткани, покрывала, пушнина и т. д.] – оставив лишь несколько приколоченных к стене лавок и резные фигурки божеств на полках. На голой жесткой лавке лежал свекор. При виде снохи он попытался подняться, но не смог.
   – Лежи, лежи, – замахала она руками, на глаза навернулись слезы, и она еле сдерживала их, чтобы еще больше не расстроить старика. Повернулась к свекрови, почти неслышно, как тень, появившейся сзади: – Как же это случилось?
   – Да как, – женщина прискорбно вздохнула, – сначала у соседей крик и грохот раздался. Мы и не поняли ничего, выскочили из дома, а тут уж и наши ворота выбили. Что тут началось, страшно рассказать: холопок насиловали, рухлядь прямо на землю кидали. Отец не выдержал, старый ведь вояка, схватил первую попавшуюся дубину, кинулся на одного гридня, да тут же свалился без сил у его ног. Уж они, охальники, вдоволь насмехались над ним да потешались. Челядь вся попряталась да разбежалась кто куда. Теперь вот мы со стариком одни кукуем.
   – Может, ко мне жить пойдете? – предложила Ивления, жалостливо глядя на свекра.
   Старый мужчина что-то замычал, завертел головой.
   – Нет уж, мы в своей усадьбе сына будем ждать. А я ведь молилась, чтоб ты с ним ушла.
   – Как бы я бабушку бросила в предсмертный час? – с укором произнесла девушка.
   – Я вовсе не хотела обидеть тебя. Прости уж, не смогли мы в последний путь ее проводить. Не до того нам было…
   – Да разве ж я вас укоряю? – воскликнула Ивления.
   Но свекровь будто и не слышала ее, продолжая рассказывать дальше:
   – Многие воеводские жены в Киеве остались. За что и поплатились, всех их Владимир в рабство взял и, говорят, своим мужам раздал на потеху.
   Ивления сморщилась, представив себе бедных женщин. С некоторыми из них она была знакома и даже кое с кем общалась, особенно с молодыми.
   – Ну, раз не хотите ко мне перебираться, тогда я с вами останусь. За отцом особый уход нужен. Повариху, холопов своих приведу.
   – Что ты, – старая женщина ужаснулась. – Я же радовалась, что тебя не было здесь. А теперь ты хочешь, чтобы я своими руками тебя в рабство сдала? Нет уж, живи у себя, там ты в бо́льшей безопасности, если, конечно, злодей какой не выдаст. Судьба к некоторым благосклонна, вот усадьба Блуда, говорят, невредима осталась.
   – Да? – удивилась Ивления. – Подозрительно это…
   – Да ладно, чего там, – отмахнулась свекровь, – ничего странного, боги всегда благоволили к Блуду. Повезло.
   Ивления велела своему вознице привезти людей из своей усадьбы, чтобы прибрались здесь и остались с родителями мужа, пока не вернутся их холопы.
   Прибывшие с возницей холопы привезли с собою утварь, постель, продукты, быстро навели порядок, починили все двери.
   – Вот и хорошо, – облегченно вздохнула Ивления, – теперь, я думаю, все наладится.
   Душа Ивлении действительно перестала болеть за родителей Варяжки. Честно сказать, хоть она и предлагала от чистого сердца остаться с ними, сама особого желания жить без мужа в унылой разоренной усадьбе не испытывала. Она оставила своих холопов у свекрови и со спокойной совестью вернулась к себе домой.
   Потянулись будни. Тоска по Варяжке скрашивалась повседневными делами. Ивления с воодушевлением принялась вникать в хозяйство. Она и раньше знала, что бабушка имела неплохой достаток, но и предполагать не могла, сколь велико ее богатство.
   В усадьбе и вотчине производилось все необходимое для жизни. Бабушка редко тратилась на покупки, не скупилась лишь на иноземные ткани и пряности. Вотчина досталась в наследство еще прадеду – Дару, да так и осталась в их семье. Она находилась где-то в Северянской земле, Ивления даже не представляла, где, но оттуда постоянно прибывал гонец от тиуна [19 - Тиун – управляющий.] с отчетами.
   Вотчина давала постоянный доход, излишки продуктов они удачно обменивали или продавали на рынке. На рынке же распродавали и прекрасные полотна, которые ткали искусные мастерицы по образцам Ивлении.
   В общем, потратив больше месяца на разборку хозяйственных дел, Ивления пришла к выводу, что она действительно богата и может жить самостоятельно, независимо от мужа, от которого не было никаких вестей.
   Беспокойство о Варяжке не скрашивали даже повседневные дела.
   Сначала о Ярополке и его дружине никто ничего не знал, затем по городу поползли тревожные слухи. Князь закрылся в Родне, стоящей на реке Роси, что в Днепр впадает. Владимир послал под Родню многочисленную рать, которая осадила крепость так плотно, что даже, как говорится, птица не пролетела бы ни в нее, ни обратно.
   Через месяц в Киев еще страшнее слухи просочились: в Родне начался голодный мор. Люди судачили: «Беда в Родне. Беда».
   Ивления, слушая пересуды, переживала за мужа, корила себя, что не попрощалась с ним как следует, отпустила легко, не пожелала благополучного возвращения. Каждый день посылала она ключника с жертвой к Перуну и Роду и страстно просила, чтобы хранили боги ее мужа от всяческих бед и напастей, – большего для него она сделать уже не могла.
//-- * * * --//
   Ярополк сидел в гриднице, с печалью глядя на своих мужей. Сердце обливалось кровью, когда он думал о воинах, погибающих сейчас не на поле битвы, а от голода. Была съедена вся живность в крепости, вплоть до собак, истреблены все кони, воины варили кожаные ремни и жевали их. Дружинники бесцельно бродили по дети́нцу, [20 - Детинец – внутренняя укрепленная часть русского средневекового города вокруг резиденции князя или епископа. С XIV в. заменяется термином «кремль».] буквально шатаясь от любого дуновения ветра.
   Ярополк каждый день взбирался на смотровую башню и с ужасом наблюдал за передвижением рати неприятеля за стенами крепости. Его преданная дружина даже мысли не допускала сдаться, и спасти их сейчас могло только чудо.
   Снова, в который раз Ярополк оглядел старших мужей, ища в них поддержки и хорошего совета. Но в гриднице стояла гробовая тишина, все сидели с мрачным видом: никто не видел достойного выхода из создавшегося положения.
   Первым не выдержал Блуд:
   – Чего долго раздумывать, князь? Видишь, какое большое войско у твоего брата? Нам его не пересилить.
   – Не ты ли советовал мне уйти из Киева, Блуд? – укорил Ярополк. – Я послушался тебя, и вот что получилось. В Киеве хоть запасы продовольствия были, а здесь кто нас ждал?
   – Кто ж знал, что так все выйдет? – развел руками Блуд.
   Но у Ярополка уже не было сил долго сердиться на наставника: и он, и воеводы тоже изнемогали от голода и еле держались на ногах.
   – Что же ты предлагаешь теперь, Блуд? – спросил князь.
   – Мир надо заключать с Владимиром.
   При этих словах Варяжка вскочил.
   – Не слушай его, князь. Блуд не дело говорит. Надо с боем выйти из крепости и к печенегам податься. Набрать там войско и повести его на Киев.
   Блуд неодобрительно покачал головой:
   – С кем пробиваться, Варяжка? Кто из воинов еще способен оружие в руках держать?
   – Все равно, по мне, так лучше в бою погибнуть, чем медленно помирать от голода, – ответил молодой воевода.
   – Варяжка, ты бы опыта понабрался, прежде чем горячку пороть, – наставительно произнес Блуд и вновь повернулся к князю: – Послушай моего совета, Ярополк. Надо заключить с Владимиром мир и спасти оставшихся людей.
   Ярополк в раздумье подпер рукой подбородок, тоскливо спросил:
   – Еще кто хочет слово сказать?
   Воеводы молчали, не решаясь поддержать ту или иную сторону. Большинство склонялось к предложению Блуда, но уж больно оно попахивало предательской трусостью, в чем никто признаваться не желал.
   Князь еще раз горестно вздохнул и решительно встал.
   – Будь по-твоему, Блуд. Вижу, твой совет многим по душе, хоть и сказать об этом не смеют. Пусть Владимир правит Киевом, а я возьму в княжение то, что он мне уступит. Осталось решить вопрос: кто в Киев на переговоры пойдет?
   – Могу и я, – тут же вызвался Блуд, и все вздохнули с облегчением.
//-- * * * --//
   Блуд выехал из крепости утром следующего дня. Неприятельская рать пропустила его беспрекословно. Князя Владимира не оказалось в осаде: накануне он отбыл в Киев, считая, что крепость продержится еще несколько дней и делать здесь ему нечего.
   В стане противника Блуда накормили, дали лошадь, сопровождение, и он благополучно добрался до Киева.
   Князь пировал со старшими мужами, когда ему сообщили о приезде посланника от Ярополка.
   Владимир очень удивился, когда в гридницу вошел Блуд и бросился ему в ноги:
   – Сбылась мечта твоя, князь Владимир, радуйся. Ярополк сдается на твою милость. Это я склонил его пойти на переговоры с тобой.
   Владимир величественно откинулся на княжьем сиденье. На его лице не было и тени радости, он даже не улыбнулся. Блуд, сам того не зная, оказал на этот раз медвежью услугу. Владимир хотел, чтобы Ярополк навсегда сгинул в осажденной крепости, чтобы он умер там от голода или погиб при обороне. Владимир уверен был, что брат никогда не сдастся.
   Что же делать теперь? Ярополку только из крепости выбраться, а там он столько людей под свои стяги соберет, что Владимиру и не снилось. Разве не так было с ним самим, когда он сбежал из Новгорода? Он смог собрать хорошую дружину и поднять полки против брата. Так почему бы так не поступить и Ярополку? Покоренный – это еще не побежденный.
   – Хорошо ты послужил мне, Блуд, – Владимир не стал ругать воеводу – он еще пригодится. – Сделаешь еще одно дело, и я щедро награжу тебя.
//-- * * * --//
   Ярополк ожидал Блуда с нетерпением. Наконец тот появился. Снова его спокойно пропустили через осаду в крепость.
   – Владимир не помнит зла, готов идти на мир с тобой, – сообщил Блуд. – Он сказал, что снимет осаду с Родни, и попросил тебя прибыть в терем отца вашего Святослава на переговоры.
   – Расскажи, как принял тебя Владимир? Не обижал тебя? – спросил Ярополк, беспокоясь.
   – Князь встретил меня хорошо, – уверил воевода. – Очень был рад, что ты одумался, сказал, что даст тебе вотчину, любую, какую ты пожелаешь.
   – А Монахиню видел? – не удержался Ярополк от вопроса.
   Монашка перед самым бегством мужа из Киева почувствовала недомогание, и ее пришлось оставить на милость победителя.
   – Не видел, – честно признался Блуд. – Говорят, она живет в хоромах князя.
   Ярополк побледнел, но ничего не сказал. Ладно, он разберется с женой, когда приедет в Киев. В конце концов это могут быть только сплетни. Мало ли завистников на свете? Хотя от Владимира можно ожидать любую подлость.
   Думая так, Ярополк засомневался в искренности брата, но на другой день полки действительно сняли осаду и ушли к Киеву.
   – Значит, так тому и быть, – произнес Ярополк, глядя на пустые кострища вокруг крепости.
   – Князь, – встрял Варяжка, – путь свободен. Зачем нам идти в Киев? Не верь брату. У тебя еще осталась горстка людей, бежим к печенегам.
   – Не слушай Варяжку, Ярополк. – Блуд метнул на молодого воеводу уничтожающий взгляд: когда все закончится, уж он рассчитается со строптивым мальчишкой, много возомнившим о себе. – Владимир ждет тебя, негоже его обманывать.
   – Ты прав, Блуд, – печально вздохнул Ярополк, – была у меня мысль бежать, но, как видно, напрасно. Что ж, пойдем в Киев, а там посмотрим. В конце концов, что даст мне брат, тем и буду доволен. Не хочу больше братоубийства и кровопролития на земле Русской.
   Варяжка в сердцах махнул рукой: снова глупит князь. Но ничего не поделаешь, придется преданно следовать за ним.
   Горстка изможденных воинов тронулась в путь спозаранку. В соседних весях сердобольные сельчанки их накормили, дали припасов на дорогу. Там же раздобыли и коней.
   Теперь жизнь уже не казалась такой мрачной, как в крепости, воины повеселели, в дороге зазвучали и шуточки, и песни. И у Варяжки от души отлегло, тем более что одна молодая женщина дала ему в дорогу не только харч, но и кувшинчик медовухи.
   И все же на подступах к столице молодой воевода вновь засомневался.
   – Позволь, Ярополк, вперед тебя в Киев сходить. Посмотрю, так ли уж там спокойно, как Блуд говорит.
   – Ладно, ступай, разведай, – согласился князь.
   Варяжка не заметил, как косо взглянул на него Блуд, вихрем полетел в город.
   Киев мирно спал, когда он добрался до него. Ничего подозрительного не встретил Варяжка на пустынных улицах, и окна мирных обывателей не пугали своей темнотой.
   «Может, и прав Ярополк, согласившись приехать в Киев. Засад не видно, никто не встречает с оружием в руках», – подумал Варяжка, проезжая по тихому городу.
   Можно спокойно возвращаться к князю, но Варяжка даже додумать мысль не успел, конь под плетью уже понес его к жене.
//-- * * * --//
   Ивления не спала. Стояла у оконца, слушала ночные звуки, вдыхала ночные запахи. Было уже по-осеннему холодно, в окно задувал ветер, но Ивления даже не чувствовала его, настолько ее думы были полны печалью.
   В последнее время она боялась ложиться рано в постель. Ей снились жуткие сны. Она видела улицу, усыпанную гниющими трупами. Над мертвецами роятся тучи мух, ползают черви, а недалеко сидят изможденные люди. Она видела ясно их лица: бледные, с отрешенными глазами. Ивления просыпалась, уверенная, что это осажденная крепость. Одно успокаивало: Варяжки она не видела, а значит, он жив. Она верила в примету, что родные приходят во сне перед смертью.
   Но почему ей снятся эти сны? Может, со смертью бабушки к ней перешел дар пророчества? А вдруг она обрела ведовскую силу бабки Ярины?!
   Сегодня вечером Ивления решилась проверить свои способности. Для начала она решила погадать. Едва в усадьбе все угомонились, она разогрела на печи чару и долго разглядывала ее дно. Но ничего не увидела.
   И вот теперь в раздумьях она стояла у окна. Что она могла рассмотреть в чаре? Кто ее обучал этому? С чего она решила, что обладает какой-то тайной силой, неподвластной простым людям? Нет, надо честно признаться, ворожить она не умеет. Все это бабьи глупости. А сны? А с чего она взяла, что сны – пророческие. Она ведь думает о Варяжке постоянно и знает, что он заперт в крепости, – вот и снятся такие сны.
   И очень хорошо, что ей не стать ведуньей, как бабка Ярина, и никогда не узнать тайн чародейства, которыми обладал дед Дар. На что ей это все? Она – обыкновенная женщина.
   Придя к такому выводу, Ивления закрыла окно заслонкой, потушила светильник и забралась в теплую постель: перед сном холопка клала в нее горячий камень.
   Показалось, что подремала совсем немного и тут же проснулась от страха. Сомнений быть не может, она видела во сне смерть князя Ярополка.
   «Ну, привидится же такое», – покачала головой Ивления, перевернулась на другой бок, закрыла глаза, но уснуть уже не могла. И ясно так подумала, что Варяжка близко. Сердце гулко застучало в предчувствии встречи, и когда в калитку в воротах тихо постучали, встрепенулась, боясь поверить в предугаданное счастье.
   Ивления услышала, как сторож, отпирая ворота, разговаривает с ночным посетителем. Она слетела с постели, бросилась к сундуку, натянула на себя самый лучший наряд, затем поспешила к зеркалу, быстро пригладила волосы и едва успела чинно сесть на лавку, как дверь распахнулась, в покои вбежал Варяжка и заключил ее в объятия.
   – Я соскучился, я так соскучился по тебе, – жарко шептал он, лихорадочно стягивая с жены одежду.
   Ивления лишь на миг подумала о том, что не стоило ей одеваться, но, тут же позабыв об этом, стала рассматривать мужа: осунулся, но заметных признаков голодания не было.
   – Варяжка, как ты?
   – Да что я? Выжил только мыслями о тебе…
   Разговор тут же захлебнулся в безудержной страсти. Ивления только теперь поняла, что тоже скучала по его ласковым рукам и теплым губам. Супруги упали на постель, лихорадочно обнимаясь и целуясь. Отошли в прошлое все переживания последних дней, все волнения, неприятности, осталось только одно – наслаждение, упоение дивной ночью любви.
   Сон рядом с теплым бочком любушки так крепок, что Варяжка с недоумением проснулся, когда рассвет проклюнулся сквозь маленькие дырочки в заслонке на окне.
   Он вскочил, шустро оделся, прицепил меч, затем подошел к постели, где, ничего не подозревая, мирно посапывала жена. Он слегка прикоснулся к ее шелковистым черным волосам, в беспорядке рассыпанным по подушке. Сердце кольнуло недоброе предчувствие, как будто видел ее в последний раз.
   Варяжка махнул рукой перед глазами, как бы отгоняя нехорошие мысли. Ивления открыла глаза. Увидев одетого мужа, вскочила, порывисто обняла его.
   – Не уходи.
   – Ярополк ждет меня. Я и так припозднился.
   Ивления с тоской посмотрела в его глаза.
   – Ты предан князю, я знаю, но мне видение нехорошее было.
   – Опять… – простонал воин. – Я думал, что бабкины видения больше нас не коснутся, а теперь ты за старое взялась?
   – Не смейся, – Ивления обиделась, – Ярополка убьют сегодня. Засада ожидает его в тереме Святослава, куда Владимир его пригласил. Я это как наяву видела.
   Варяжка сразу посерьезнел, поскольку хорошо помнил, что ничего жене не говорил ни о встрече с Владимиром, ни о тереме Святослава.
   – Ты мне не веришь?
   – Верю, поэтому и должен покинуть тебя как можно скорее, предупредить князя. Прощай, Ивления. Помни, я люблю тебя.
   На глаза женщины навернулись слезы. Она судорожно обхватила мужа руками. Он поцеловал ее и отскочил, будто боялся, что, если еще промедлит, останется навсегда.
//-- * * * --//
   Варяжка, не разбирая дороги, понесся навстречу Ярополку: успеть бы вовремя, предупредить. Нагнал он его у самого терема Святослава.
   Князь не спеша приближался к назначенному месту. Рядом ехал Блуд. Он изо всех сил старался выглядеть невозмутимым, не показать князю своего беспокойства. Небольшая дружина, буквально горстка людей, переживших голод и способных еще кое-как передвигаться, следовала за князем и воеводой чуть поодаль.
   – Успел я, князь, вовремя, – воскликнул Варяжка. – Не ходи в терем, там засада тебя ожидает.
   – Варяжка? – удивился Ярополк. – Где ты всю ночь пропадал?
   Невольно Варяжка на миг смутился: не признаваться же, что всю ночь провел у женушки, когда изможденные люди ночевали под открытым небом. Но он быстро нашел ответ:
   – У гадалки. Не ходи в терем – там смерть.
   Блуд нервно рассмеялся, недобро сверкнув на молодого воеводу глазами:
   – И ты, князь, еще слушаешь Варяжку? Да он явно не в себе. Разве можно всяким ведьмам верить? Уж они нагадают, плати только…
   – Не ходи, Ярополк, к брату, погибнешь, – Варяжка невольно протянул руку к князю, умоляя довериться. – Послушай меня, оставь Русь на время, собери рать в земле печенегов.
   – Я верен слову, Варяжка, – печально ответил мужчина. – Обещал быть в тереме отца своего сегодня, значит, должен выполнить свое обещание. Князь Владимир поверил в мои мирные намерения, освободил меня от осады, так почему я ему не могу доверять?
   Ярополк стегнул коня и понесся вперед, как бы пресекая все разговоры. Варяжке ничего не оставалось делать, как двинуться следом.
   Вскоре взору всадников открылся терем. Казалось, все мирно и спокойно вокруг. Не слышно ни шороха, ни лязга оружия. На привязи во дворе стояли три лошади.
   – Видишь, – обратился Ярополк к Варяжке, – Владимир приехал только со своей охраной, а ты боялся.
   – И тебе, князь, надо следовать примеру Владимира, – тут же встрял Блуд. – Возьми не более двух человек. А то негоже перед братом оружием бряцать.
   Варяжка промолчал. Он уже и сам засомневался в словах Ивлении. Может, и правда – все бабские страхи?
   – Верно, – согласился Ярополк. – Пойдешь со мной ты, Блуд, и Варяжка.
   Втроем они спешились и направились к сенцам. Здесь никого не было. Раскрытая дверь вела в светелку. Но едва Ярополк переступил порог, Блуд, следуя за ним, захлопнул перед носом Варяжки дверь.
   Молодой воевода навалился на дверь плечом, и она вскоре поддалась, но было уже поздно.
   Варяжка влетел в светелку и увидел широко открытые мертвые глаза Ярополка и грудь его, пронзенную мечом. Два наемных варяга и Блуд обступили Варяжку, но он не растерялся, выхватил свой меч и, размахивая им, стал пробиваться к выходу.
   Варяги, получившие наказ убить только Ярополка, не стали связываться с грозным воителем и беспрепятственно пропустили его во двор. Варяжка, сообразив, что путь свободен, оглянулся и произнес с ненавистью:
   – Ты, Блуд, предатель и изменник. Я тебя из-под земли достану, но отомщу за князя.
//-- * * * --//
   Все утро Ивления ходила сама не своя, а в обед поползли слухи о гибели Ярополка.
   – Узнай, – обратилась она к ключнику, – что с Варяжкой?
   Мужчина отправился на торжище, где можно было собрать наиболее верные сплетни. Ключник был вольным человеком и служил Ивлении не по принуждению, как большинство рабов и холопов, захваченных в походах или порабощенных за долги. Его дед служил еще в дружине воеводы Гордяты, поднявшем век назад мятеж против киевских князей Аскольда и Дира. После подавления мятежа дед отправился в изгнание вместе с Даром и с ним же вернулся назад в Киев после захвата власти князем Олегом. Хотя Дар никогда не занимался военным делом, а все больше ведовством и чародейством, старый вояка преданно служил ему до конца дней своих, а дети его и внуки также прижились в этой семье.
   Ключник долго не ходил, вернулся с печальной новостью.
   – Варяжка жив, но ушел с горсткой воинов к печенегам. Блуд – предатель. Говорят, потребовал у Владимира за службу усадьбу Варяжки.
   Ивлению слова мужчины взволновали.
   – Быстрее снаряжай повозку, надо ехать к родителям, перевезти их сюда.
   Блуд действительно не нашел лучшей мести, чем забрать у Варяжки все, чем тот владел. Выспрашивая у Владимира в награду усадьбу сбежавшего к печенегам воеводы, он, разумеется, не догадывался, что она давно разорена и никакого добра там нет.
   Как ни торопилась Ивления, все равно опоздала. Ворота в усадьбу, починенные холопами, были настежь распахнуты, во дворе валялся домовой мусор, уже ни на что не годный, двери в пустой дом тоже были раскрыты.
   Ивления сразу прошла в светелку и с ужасом увидела бездыханного свекра, безжизненно свесившего руки вдоль лавки. Второго разгрома он не перенес.
   Откуда-то вылезла чумазая девчонка лет десяти. Размазывая по щекам слезы, она с воплем бросилась к Ивлении:
   – Госпожа, забери меня отсюда. Я боюсь.
   – Белянка? – женщина с трудом вспомнила ее имя. – А где твоя хозяйка?
   – Блуд ее в рабыни увел.
   – Как в рабыни? – оторопела Ивления.
   – Он очень бушевал здесь, когда увидел, что усадьба пустая. Боярыню сразу схватил, сказал, что теперь она будет его рабыней и что, когда Варяжка об этом узнает, сразу пришлет большой выкуп. Он хотел и господина забрать, но едва гридни стали его поднимать с лавки, тот так разгневался, что тут же и умер.
   Девчонка со страхом посмотрела на мертвого хозяина.
   – Боярыня, возьми меня с собой. Еще в первый раз, когда княжеские гридни приходили, мамку мою увели с собой, а сейчас и вообще никого в усадьбе не осталось. Я еле-еле успела убежать и спряталась.
   Ивления вызвала своих рабов, велела им перенести свекра на повозку и отвезти в свою усадьбу, чтобы приготовить к похоронам. Сама же в сопровождении ключника и еще трех вооруженных слуг отправилась к Блуду.
//-- * * * --//
   Воевода очень удивился, когда ему доложили о приходе жены Варяжки. Он вышел на крыльцо и с интересом воззрился на юную женщину, стоявшую во дворе. Вот не чаял, не гадал, как навредить Варяжке, а жена его сама вдруг объявилась. Как говорится: на ловца и зверь бежит.
   А хороша женщина! Брови вразлет, глаза синющие, так и сверлят насквозь уничтожающим взглядом. Вот так бы и повалил прямо во дворе на ковер из пыли. Но, к сожалению, пришла она с охраной, а его люди, как назло, после тяжелых дней обороны Родни и грабежа усадьбы Варяжки напились и валялись, кто где. Не соберешь. Но ничего, он еще свое возьмет.
   – Сама пришла ко мне.
   Воевода встал подбоченясь и напустил на себя важность.
   – Я за свекровью пришла. Отпусти ее.
   – Мне Варяжкина усадьба досталась в награду. Все, что в ней имеется, – мое, в том числе и мать его. Теперь она моя рабыня. Жаль, я не знал, где ты скрываешься, ты мне тоже должна покориться.
   – На-кася, выкуси, – Ивления показала ему кукиш. – Ты предатель, Блуд! В нашей семье еще никто не покорялся изменникам. Я тебе говорю, отдавай мою свекровь по-хорошему.
   – Ну и чего ты сделаешь? – усмехнулся Блуд.
   Ивления поняла, что напрасно пришла сюда. Блуд человеческого языка не понимает – не сговориться с ним. А если сторговаться?
   – Может, за нее выкуп тебе дать? – с надеждой спросила Ивления.
   – Выкуп я только от Варяжки приму.
   – Так ведь он сбежал!
   – Узнает, что мать в рабстве, вернется. А мне только этого и надо, – уперся Блуд.
   Слезы душили молодую женщину, когда она выходила со двора Блуда. Напрасно она грозилась ему. На деле-то что? У Блуда гридни боевые. Куда ей со своей горсткой плохо обученных рабов соваться? Что же делать? Как свекровь выручить? Кого на помощь позвать? Ни родных, ни близких.
   Постой-ка, как же она забыла, ведь есть у нее родственники! Бабушка говорила, что у бабки Ярины внук в Киеве живет, где-то около торжища. Бабушка-то родство с бабкой Яриной не признавала и всего раз к ней приходила, перед самой ее смертью. Может, и не пошла бы, да Ярина сама ее позвала, а просьба умирающей – святое.
   Ивления потопталась немного и решительно отправилась искать у торжища своих дальних родственников. Больше ей идти со своей бедой было не к кому.
//-- * * * --//
   К своему удивлению, внука ведуньи Ярины Ивления отыскала быстро. Каждая собака у торжища знала, где он живет.
   В некотором замешательстве вошла Ивления в незнакомый двор, оставив вооруженную охрану на улице. Двор был обширным, чисто метеным, позади хором стояли склады, что явно указывало на торговый род занятий обитателей усадьбы. На крыльце большой избы гостью встретила молодая женщина.
   – Ты к кому? – спросила она приветливо.
   – Мне бы хозяев.
   – Проходи в избу. Отец давно уже с лежанки не встает.
   Женщина проводила Ивлению в покои. На мягкой постели дремал седой старик.
   – Батюшка, гостья к тебе, – женщина тронула его за плечо.
   – Ать? – встрепенулся старик, удивленно вскинул брови и тут же улыбнулся.
   – Ивления зовут тебя, кажется, – прошамкал он беззубым ртом.
   – Да… – изумилась молодая женщина. – Откуда ты меня знаешь?
   – Ну вылитая бабка моя Ярина, только юная. С какой бедой пришла? Чай, не было бы нужды, не вспомнила бы о родственниках.
   Ивления смущенно потупилась: ишь какой, все-то он знает. Но делать нечего, сама пришла. Она вздохнула и выложила старику все без утайки.
   – Да – дела. Как же помочь тебе? – старик горестно вздохнул. – Видишь ли, сыновья мои на гостьбу [21 - Гостьба – разъезды по другим городам и странам с товарами для торговли; отъездной торг; то же, что гостешба.] отбыли, не скоро обещали быть. А сам я давно уж не встаю. Пока бабка Ярина была жива, лечила меня, а после ее смерти совсем ноги отказали. Были бы здесь сыновья, отбили бы с оружием в руках твою свекровь у изменника Блуда. А теперь одни снохи со мной кукуют, – он кивнул на женщину, которая встретила Ивлению у входа. – Есть у меня с десяток вооруженных холопов, но какая это сила?
   Старик задумался, морща лоб, а потом с досадой хлопнул себя по голове.
   – Эх, ничего придумать не могу. И так не выходит, и этак. Правда, Ивления, не на твоей стороне. Победитель всегда прав. Войны только из-за добычи и ведутся. Не нами обычай этот придуман, не нам его изменять.
   – Что же мне теперь, добровольно Блуду отдаться, раз обычай такой? – усмехнулась Ивления. – Легче утопиться.
   – Ишь какая прыткая, – неодобрительно изрек старик. – С жизнью покончить всегда успеешь. Помочь тебе в этом деле сможет только человек, наделенный властью. Думаю, тебе надо на поклон к князю Владимиру идти. Ты хоть из семьи родовитой, но гордыню свою спрячь. Думаю, князь защитит тебя.
   – Не знаю, так ли уж хорош твой совет, – вздохнула Ивления. – Князь стыда не знает, раз непотребными средствами пользуется, чтобы победы добиться. Обращусь я к нему, а он откажет мне в просьбе, что тогда? Воевода, пес блудливый, не оставит меня в покое. Сам же говоришь, что по обычаю все справедливо. Мы – добыча Блуда.
   Ивления от собственного бессилия чуть не заплакала.
   – Прости уж нас, внученька, – старик тоже всхлипнул. – И рад бы помочь, да не могу. Одно скажу наверняка. Если придется тебе самой приют искать, то мы тебя спрячем, в этом не сомневайся. В нашем доме тебя никто не сможет достать.
   С тяжелым сердцем покинула Ивления усадьбу своих вновь обретенных родственников. Ключник на улице вопросительно посмотрел на нее.
   – Тут только старик со снохами остался, – Ивления вздохнула. – Сыновья его на гостьбе. Никто нам не поможет. Придется у князя просить помощи и защиты. Но это подождет. Главное сейчас – свекра похоронить по-человечески.
//-- * * * --//
   Вернувшись домой, Ивления распорядилась приготовить все к похоронам.
   Многие знали старого воина и уважали за храбрость и преданность князьям, поэтому на похоронах было чуть ли не пол-Киева.
   По старинному обычаю рода, к которому принадлежал отец Варяжки, соорудили плот, разожгли на нем костер. Положили покойного на плот и отправили по Днепру в последнее путешествие в сад мертвых.
   Люди вполголоса переговаривались, с жалостью поглядывали на Ивлению, втихую поругивали Блуда. В открытую помощь никто не предлагал, боялись. Воевода злопамятен и сейчас находится на особом счету у Владимира. Кому охота добровольно на немилость княжескую нарываться?
   А были и такие, кто Блуда защищал. Варяжка добровольно покинул Киев и бросил родных на произвол судьбы. А по обычаю добро побежденного всегда делится. Получалось, что и винить Блуда не в чем.
   Ивления стояла на ветру, кутаясь в большой плат, смотрела, как уплывает плот с телом свекра, и чувствовала, что из жизни ее уходит все хорошее и светлое. Чувствовала, что безмятежной юности пришел конец и у нового порога судьбы ее ждут большие перемены.
//-- * * * --//
   Ночь Ивления спала плохо, сначала не могла уснуть, да и задремав, ворочалась и постоянно просыпалась от жутких снов. С нетерпением она ждала утра, чтобы послать ключника к князю, на которого оставалась последняя надежда. Но на рассвете ее разбудил грохот: били по воротам.
   – Ой, беда, Ивления, – прибежала растрепанная холопка, – Блуд со своими людьми в усадьбу ворвался.
   Молодая женщина сорвалась с постели и, позабыв натянуть на себя верхнюю рубаху, а волосы прикрыть повойником, [22 - Повойник – головной убор замужних женщин.] выскочила из избы.
   Во дворе бегали холопки, тщетно скрываясь от гридней. Дворовые, вооружившись чем попало: ножами, топорами, вилами, дубинами, – пытались сопротивляться, но явный перевес был на стороне обученных воинов.
   Люди Блуда вытаскивали из изб добро, из гумна – мешки с житом, [23 - Жито – любое зерно: рожь, пшеница и т. д.] из хлева выгоняли скотину.
   По двору важно, выпятив круглый живот, ходил Блуд, подбадривая своих людей.
   Ивления налетела на него, забила кулачками по твердой груди:
   – Изверг, ты что делаешь?
   Блуд оттолкнул ее от себя.
   – Не лезь ко мне, раба. Тут все мое! И ты тоже…
   – Какая я тебе раба?! – заорала Ивления истошно. – Эта усадьба к Варяжке никакого отношения не имеет. Люди добрые, помогите кто-нибудь! Грабят, убивают, насилуют честных людей…
   Но никто не отозвался на ее вопли. Улица будто вымерла. Даже собак соседи закрыли в сараи, чтобы они лаем не привлекли гридней в их дворы. Никто не хотел связываться с кровожадным Блудом.
   – Чего ты раскричалась? – удивился воевода. – Ты жена Варяжки или нет? Жена! Значит, принадлежишь мне по праву. Князь Владимир все добро Варяжки мне отдал.
   – А эта усадьба моя, а не мужа, – попробовала Ивления еще раз вразумить мужчину, хотя уже поняла, что дело это бесполезное.
   Только теперь Блуд заметил, что стоит она перед ним в одной нижней рубахе. Глаза его прищурились, оглядывая ладную фигурку женщины. Вожделение тут же замутило остатки его разума.
   Воевода подошел к Ивлении, схватил за черные волосы, притянул ее лицо и жадно впился в рот толстыми губами. Ивления попыталась вырваться, но ее сопротивление еще больше разъярило Блуда. Он упал на скошенную траву посередине двора, увлекая ее за собой. Руки тут же стали рвать тонкую женскую рубаху.
   Ивления извивалась, барахтаясь в пыли, но никак не могла вырваться из цепких лап возбужденного мужчины.
   – А ну прекратить! – раздался вдруг властный голос.
   Блуд с удивлением уставился на князя Владимира, сидящего верхом на коне. Позади него маячили всадники.
   – Так это ты же сам мне в добычу добро Варяжки отдал… – заикаясь, сказал воевода, отпуская Ивлению и поднимаясь с земли.
   – Кто хозяйка усадьбы? – спросил князь, отмахиваясь от Блуда.
   – Я.
   На князя сверкнули два синих глаза на сером от пыли лице. Женщина села, попыталась пригладить волосы и оправить на себе остатки разорванной рубахи, но лохмотья едва прикрывали ее белое тело.
   – Слышал я, ты просишь помощи?
   – Да, – изумленно воскликнула Ивления, не понимая, откуда князь прознал о ее беде, но, уже не вникая в это, встала на колени и запричитала: – Блуд окаянный, изверг, решил лапу наложить на мое добро. Пусть Варяжка против тебя пошел, я-то чем виновата? Мне эта усадьба от бабушки в наследство досталась. А Блуд и добро Варяжки забрал, и на мое еще позарился. И зачем он свекровь мою, старую почтенную вдову, к себе в рабство увел? Пусть Варяжка сбежал из Киева, но мы – вольные люди, почто нас в плен брать, как после боя с иноземным ворогом?
   Князь Владимир выслушал сбивчивую речь женщины, хмуро повернулся к воеводе:
   – Ну что, Блуд, скажешь на это? Почто ты мать Варяжки в рабыни взял и на чужое добро позарился?
   – Что скажу? Что скажу! – заворчал воевода. – Варяжка – изменник, ты же сам мне его усадьбу отдал…
   – Усадьбу отдал, верно, но вольных людей кто давал тебе право закабалять? Неужто рабов тебе не хватило?
   – Какие рабы? – сморщился Блуд. – Твои люди еще до меня все там пограбили…
   – Поэтому ты решил на старой женщине отыграться да еще чужую усадьбу захапать?
   Блуд смолчал, не понимая, чем недоволен князь. Все он делал правильно, по справедливости, по военному обычаю.
   Пыль хрустела на зубах, и Ивления, не обращая ни на кого внимания, встала, подошла к студенцу, зачерпнула воды из ведра, плеснула себе на лицо, прополоскала рот, затем вновь обернулась к князю.
   Владимир опешил: замарашка вдруг превратилась в юную красавицу, от которой глаз не отвести. Он даже крякнул от изумления.
   Только сейчас, промыв глаза, Ивления заметила маячившего позади Владимира ключника. Так вот кто позвал на помощь, догадалась она и ободряюще ему улыбнулась.
   И Владимир невольно замер: будто еще одно солнышко взошло на небосводе, настолько светлой и очаровательной была улыбка девушки с маленькими ямочками на щеках.
   – Вот что, Блуд. Усадьбу эту я тебе не разрешаю трогать. Я тебя достаточно за службу наградил. Мать Варяжки тоже отпусти.
   Князь спешился, подошел к Ивлении.
   – Что-то в горле пересохло, освежиться не мешает. Нет ли у тебя, хозяйка, чем горло промочить, – он метнул взгляд на студенец и добавил: – Окромя воды.
   – Милости просим, – засуетилась Ивления, – проходи в избу. За честь мне, князь, принимать тебя в своем доме.
   Она пропустила князя в светелку, отдала распоряжение холопкам нести на стол угощение, а сама метнулась в покои: принарядиться.
   Блуд презрительно скривился, созвал своих гридней и выехал со двора.
//-- * * * --//
   Ивления, надевая навершник и пряча волосы под повойник, невесело раздумывала о дальнейшей жизни. От одного блудливого отвязалась, другой тут как тут. Слухи о том, что Владимир презирает святость брачных уз и девичью невинность, полностью в Киеве подтвердились. Говорят, Монахиню, несмотря на ее беременность, каждую ночь он берет в свою постель. В крепости женщинам нельзя спокойно пройти перед его любострастным взором.
   Ивления вздохнула. И надо было ей умыться перед очами Владимира? С другой стороны, не узнай он ее красоты, может, и не стал бы так рьяно брать под свою защиту? А где еще она найдет заступника?
   Да, удружил Варяжка. Кто она теперь? Жена без мужа! Лучше князю улыбаться да в своем доме, чем изверга воеводу ублажать, будучи рабыней.
   Ивления посмотрелась в зеркало, поправила повойник и направилась в светелку, где за столом, уставленным различными яствами и горячительным питьем, сидел князь.
   Увидев принаряженную женщину, он встал, подошел к ней, взял за руку.
   – Посиди со мной, красавица. От тебя взора не отвести. И где такую хорошую жену Варяжка нашел? В каких землях?
   – Я в Киеве родилась и Варяжку с детства знаю. Усадьба эта бабушке моей принадлежала, она недавно померла.
   – А я тоже в Киеве родился, жил здесь, пока отец не послал меня в Новгород княжить…
   Женщина кивнула, не зная, что говорить еще. А князь не стал ходить вокруг да около, выложил все без обиняков:
   – Ты мне нравишься, Ивления. Если ты боишься мужа, то знай, он никогда не вернется. Он грозил собрать печенегов, но у меня сильная боевая рать, никто не совладает со мной. А ты будешь жить припеваючи. В княжеском тереме всякого добра полно, все к твоим ногам брошу, пожелай только.
   – Ничего мне не надо, – покачала головой Ивления. – Мне от бабушки хорошее наследство досталось, мне честь свою ни к чему продавать.
   – Ты не торопись отказываться, – посуровел князь. – Одинокой женщине без мужской защиты не прожить, сама знаешь. Всяк обидеть норовит. Я силой никого не принуждаю. Просто подумай – мое покровительство тебе не помешает. Лучше добровольно тебе отдаться, чем потом всю жизнь жалеть о непокорности. В общем, надумаешь, пришлешь весточку.
   Князь встал, шагнул к двери и вдруг резко обернулся, подхватил женщину на руки и прижался к ее рту губами. От неожиданности Ивления ойкнула, но сильные руки держали крепко, а мужской рот был таким жгуче горячим, что невольно она всецело отдалась сладкому поцелую.
   – Видишь, тело твое жаждет объятий, – усмехнулся Владимир, опуская ношу на лавку. – Так что забудь о чести. Покорись – все равно от тебя не отстану.
   Сердце бешено стучало, живот сводило желание, но Ивления молчала, сложив руки на груди.
   Князь еще мгновение постоял над ней, нависая могучей статью, и вышел, а Ивления вздохнула с облегчением. Она была уверена, что никогда добровольно не покорится князю.
//-- * * * --//
   Зря зарекалась Ивления обходиться без князя, поскольку судьба, как видно, помогать ей не собиралась. Оставшись без мужской защиты и помощи, молодая женщина почти сразу стала ощущать тяготы жизни. Привыкшая жить на всем готовом, она вскоре поняла, что не умеет вести хозяйство. Ладно еще, что ключник помогал, где советом, а где и делом, но особой надежды и на него не было, так как всю жизнь делами заправляла бабушка и никого из своего окружения не обучала, поскольку в помощниках не нуждалась.
   Блуд свекровь вернул, но у нее от сильного потрясения помутился разум. Она целыми днями просиживала у окна, глядя на двор пустыми глазами.
   – Матушка, чего ты сидишь при раскрытом окне? – спросила Ивления, когда женщина села в первый раз.
   – Жду мужа и сына, они скоро вернутся из похода, – ответила свекровь.
   – Матушка, ты простудишься, – попробовала уговорить ее Ивления, но из этого ничего не вышло: свекровь ни в какую не хотела покидать своего поста.
   Хорошо еще, что вела она себя тихо, мирно, никого не трогала и не буянила.
   Ивления очень уповала на вотчину, надеясь на хороший урожай, но от тиуна прискакал посыльный с сообщением. Тиун жаловался, что в начале лета шли дожди и сгнило все сено, затем наступила жара, и пожухло жито. И еще одна напасть приключилась: сгорело самое большое овсяное поле. И по всему видать, не само оно вспыхнуло, а кто-то красного петуха пустил, поскольку нашли по краям поля и в середине его кострища и разбросанные головешки.
   Но все же, сообщил посыльный, небольшой обоз с продовольствием тиун снарядил и отправил в Киев. Посыльный уж давно ускакал обратно в вотчину, прошло уже более месяца, а обоз так и не появился.
   Ивления устала ждать и послала гонца навстречу обозу. Вскоре гонец вернулся с полдороги. В одной из придорожных весей он выведал, что с полмесяца назад мимо действительно проезжал обоз, на который напали разбойники. Сопровождающих перебили, добро забрали. Двое мужиков еле спаслись и теперь лежат в одной из весей, почти не вставая.
   Гонец нашел этих людей, расспросил их, и те подтвердили, что обоз принадлежал Ивлении.
   Ивления не знала, что делать. Скоро зима, припасов нет. Чем кормить людей? С огорода при усадьбе собрали урожай, но на горохе и репе долго не продержишься.
   А тут новая беда нагрянула, уже в Киеве, сгорело несколько надворных построек, и в дыму задохнулось с десяток рогатого скота.
   И задумалась Ивления. Кто-то упорно мешает ей жить. Но кто? Мстит Блуд, или князь склоняет ее к сожительству? Неужели так и придется поклониться Владимиру в ножки? Честь честью, а кушать-то хочется. Тяжело каждый день видеть хмурые лица челяди. Она чувствовала ответственность за этих людей, как мать перед детьми. Не хватало еще, чтобы все полегли от голода зимой.
   Сначала Ивления думала просить помощи у родственников бабки Ярины. Сыновья деда уже приехали с гостьбы, и она охотно с ними завела дружбу. Мужчины были как на подбор: все высокие, ладные, степенные – обещали помочь в любом деле. Но не причинит ли она горя еще и им?
   Несмотря на молодые годы, она не была легкомысленной, отличалась известной долей практичности и понимала, что месть Блуда или немилость Владимира могут простираться очень далеко – и никто из них не пощадит ее заступников. Подставлять под удар старика, его сынов и внуков казалось Ивлении непростительной бесчувственностью.
   Оставался только один выход. В любом случае, если злодеяния творит Блуд, то утихомирить его может только князь, если же князь причастен, то тут уже никто не поможет. Остается смириться и пойти к нему на поклон.
   Несколько раз Ивления готова была отправиться к князю, но в последний миг отказывалась от своего намерения, думая, что все как-нибудь уладится. Но тут случилась страшная беда. Несколько людей в масках разгромили ее лавку на торжище, изрубили все полотна на куски. Не только многомесячная работа мастериц пропала даром, но и новые полотна продавать теперь было негде. Ивления боялась снова открывать лавку.
   Разгром на торжище окончательно подтолкнул ее к решению идти к князю.
   С вечера Ивления уговаривала себя, что ей не стыдно и не страшно, подавляла в себе неприятные ощущения. Она вымылась и легла спать с твердым намерением с утра отправиться на княжий двор. Но и поутру поездку все оттягивала. Долго вертелась перед зеркалом, оделась в роскошный навершник, волосы прикрыла заморским платом с золотым шитьем, на ножки натянула красные сапожки.
   И только в обед решилась окончательно: велела подавать повозку.
   Владимир с дружиной обедал в гриднице. Ивлению провели к самому его креслу, и она, как заведено, бухнулась на колени.
   – Прошу защиты, князь, каган [24 - Каган – титул правителя Хазарского каганата, на Руси считался почетным, и многие князья использовали его.] земли Русской, – еле выдавила из себя.
   Несколько гридней, пирующих за столом, с любопытством уставились на них.
   – Кто обидел тебя, женщина? – намеренно громко спросил князь.
   Гридни равнодушно продолжили трапезу: ничего интересного, мало ли к князю приходит горожан требовать справедливого суда.
   Ивления рассказала о последних несчастьях в ее жизни. Князь внимательно выслушал ее жалобу.
   – Ну что ж, твоему горю помочь можно. Продовольствие я тебе выделю: зиму со своими людьми переживешь. Дам тебе небольшой отряд воинов для охраны усадьбы. Поставлю людей около твоей лавки на торжище. Если ты думаешь, что это Блуд вредит тебе, я поговорю и с ним.
   – Спасибо, князь. Я знала, что ты не оставишь в беде одинокую женщину.
   Ивления со значением подчеркнула слово «одинокую».
   Усмешка коснулась правильно очерченных губ мужчины. Гридни не обращали внимания на князя и очередную просительницу, и все же Владимир, соблюдая призрачную осторожность, спросил так тихо, чтобы слышала только она:
   – Я не ослышался? Тебе одиноко?
   – Да…
   Ивления склонила голову, не в силах вынести взгляда, явно раздевающего ее. Мужчина же еще больше снизил голос и сказал без всякой двусмысленности:
   – Вот и ладно. Жди меня, женщина, сегодня. Приду.
   Ивления еще ниже склонила голову и произнесла:
   – Я буду ждать тебя на окраине Киева, в рыбацкой избушке. Вечером придет от меня ключник, ты его уже знаешь, проводит тебя туда под покровом ночи, чтобы никто не видел и не знал.
   Владимир усмехнулся.
   – Почему не хочешь привечать меня в своих хоромах? Чего ты боишься? Ты под моим покровительством. Муж тебя бросил и никогда не вернется. Ты почти свободная женщина…
   – И все же, князь, я не хотела бы лишних сплетен…
   Князь не стал препираться. Хотя он не привык церемониться с женщинами, соблюдение таинственности все же увлекало и в какой-то степени возбуждало.
   – Ну что ж, я согласен, – князь величественно кивнул, давая понять, что разговор окончен.
//-- * * * --//
   Возвращалась назад Ивления в некоторой растерянности. Она без раздумий взяла ключника себе в помощники, даже не спросив его согласия. Но кто же еще мог помочь ей в столь щекотливом деле? Ведь князь в лицо из ее людей знал только его. К тому же надо было не только встретить и проводить князя, но и прибраться в старом заброшенном домике у Днепра – и сделать это тайно, чтобы не было пересудов среди челяди.
   Ключник – человек вольный, оттого хозяевам преданный, умеет держать язык за зубами. Как ни крути, кроме него, некому больше довериться.
   Изба эта была рыболовецкая. Последний рыбак утонул несколько лет назад. Семьи у него не было, а новых рыбаков бабушка нанимать почему-то не стала. То ли забыла, то ли намеренно отказалась от услуг рыбаков. Наверное, на торжище покупать рыбу дешевле, чем содержать ловушки, сети и платить за промысел.
   Как бы то ни было, о существовании заброшенной избушки Ивления знала с детства, очень часто бегала туда с дворовыми детьми играть в прятки. Все им там казалось жутким и интересным. Но стоит ли она еще на месте, не развалилась ли с тех пор?
   Едва повозка въехала во двор, Ивления тут же приказала позвать ключника к себе в светелку. Он незамедлительно явился. Женщина решила не крутить вокруг да около, выложила все сразу, чтобы не мучиться:
   – Сейчас отправишься в заброшенную рыболовецкую избушку, приберешься там немного, шкуры постелишь, печь растопишь, а вечером пойдешь к князю, встретишь его и задами проводишь туда. Я там ждать буду.
   Ключник бесстрастно смотрел на хозяйку. Его взгляд не осуждал и не оправдывал, и все же она попыталась объясниться:
   – Я могу делать все, что желаю. Муж оставил меня, и пока я свободная женщина – ни вдова, ни мужнина жена. Но ты должен проследить, чтобы челядь ни о чем не узнала, не хочу сплетен, и так на душе муторно. А если кто все же что-то увидит, то ты должен пресекать любые разговоры.
   – Я все сделаю, как надо, боярыня, не переживай, – спокойно произнес ключник, и Ивления поняла, что он никогда не предаст ее, чтобы она ни творила.
   Мужчина вышел.
   До вечера Ивления не находила себе места, беспокоясь и то и дело выходя во двор. С наступлением осенних заморозков окна закрыли расписными волоковыми заслонками, открывать которые не хотелось, чтобы не напустить в избу прохладного воздуха. Время можно было узнать, только выглянув на улицу.
   Но вот, наконец, ночь надвинулась на Киев. Усадьба сразу будто вымерла. Ивления вышла на крыльцо и посмотрела на ясное черное небо с мерцающими звездами. Вокруг не видно ни зги, осенняя ночь вступила в свои права. Беспричинная дрожь пробрала молодую женщину. Ивления поежилась и зашла в избу.
   Она сглупила, надо было сказать ключнику, чтобы он проводил князя в избушку и пришел за нею. Теперь придется идти одной в такую жуть?
   В покоях Ивления села на постель. Белянка уже расстелила ее на ночь. Девочка быстро прижилась на новом месте и привязалась к хозяйке. Белянка редко отлучалась из хозяйских покоев, даже спала рядом на лавке.
   Но сегодня ее присутствие в пустых покоях было нежелательно. Девчонка мала и многое, может, не понимает, но это и опасно – по неведению проговорится.
   – Белянка, у меня голова болит, я хочу спокойно отдохнуть. Не ходи здесь. Иди ночевать к поварихе.
   Повариха относилась к Белянке как к дочери, баловала ее, подкармливала.
   Девочка надулась:
   – Я не буду мешать.
   – Белянка! – повысила голос Ивления.
   Холопка вздрогнула от окрика и, понурив голову, поплелась к поварихе, не понимая, отчего госпожа так неласково с нею обошлась.
   Ивления быстро собралась и тихо выскользнула из избы, пролетела через двор и покинула усадьбу, надеясь, что ее никто не заметил.
//-- * * * --//
   Князь пришел, встал у дверей, огляделся. Ивления сидела на широкой лавке, приспособленной под ложе, и настороженно смотрела на него.
   Владимир был молод, красив. Ухоженная бородка придавала лицу мужественность и твердость. Поджарая фигура, гибкость притягивали взоры. В общем, он не был противен, и любая девица посчитала бы за награду получить его любовь. Но Ивления понимала, что прихоть князя мимолетна и не стоит ждать от него серьезного чувства. К тому же она думала сейчас лишь о предательстве по отношению к Варяжке и совсем не обращала внимания на мужскую привлекательность.
   Оглядев избушку, князь, в общем, остался доволен увиденным: бедно, конечно, но чисто – ни пылинки, ни соринки – тепло, сухо.
   Князь двинулся к постели. Ивления так тяжко и печально вздохнула, что мужчина невольно остановился и насупился:
   – Я думал, ты решилась на это не по принуждению. Я мог бы взять тебя силой, никто не осудил бы, ведь твой муж – изменник. Но я хотел поступить по-хорошему, не обижая тебя.
   Ивления молчала, не зная, что ответить. Самым большим ее желанием было раз и навсегда избавиться от этого человека. Но как это сделать?
   – Если хочешь, я уйду сейчас и никогда не приду, – будто угадав ее мысли, предложил Владимир.
   Ивления чуть не крикнула: «Да, я хочу, чтобы ты ушел», – но вовремя остановила себя. И что будет дальше? Разорение? Голодная смерть?
   Чего она боится? Муж ее бросил, не по своей воле, конечно, но все равно оставил без защиты и помощи. Какая женщина закрывается в четырех стенах, когда остается одна? Сколько вдовиц принимают у себя мужчин, выходят замуж. Ну, подумаешь, позлословит молва с месяц, а они живут себе, никакого осуждения не страшась. А ее почему волнует презрение соседей? Да ведь многие просто мечтают о покровительстве князя.
   Ивления успокаивала себя, понимая, что все это пустое: она уже все решила сегодня утром, когда отправилась к князю. Так о чем теперь думать и жалеть?
   – Нет, не уходи, – Ивления опустила глаза в пол, – я не знаю, что мне делать…
   Мужчина быстро подошел к ложу, сел, обнял Ивлению, прижал к груди.
   Они немного посидели, и женщина невольно успокоилась. Как же давно она не ощущала мужской силы! Что ни говори, а князь умел пробудить скрытые желания. Ивления поняла, что ей хорошо и уютно в его объятиях и совсем не хочется высвобождаться.
   – Не бойся, – успокаивал тем временем князь, – для начала мы должны привыкнуть друг к другу. Ты сейчас разденешься, я тоже, и, пока мы раздеваемся, будем глядеть друг на друга.
   – Да я со стыда сгорю…
   Владимир, не слушая ее, первым стянул с себя одежду. Поддаваясь его внушению, Ивления покорно сняла повойник, и на спину, плечи и грудь упали тяжелые пряди шелковистых черных волос. Князь не удержался, взял в руки шелковую прядь, подержал, будто взвешивая ее.
   – Да-а-а, – произнес восхищенно, потом зарылся в волосы лицом, вдыхая запах свежести и чистоты.
   Затем невольно его рука сама заскользила, снимая с Ивлении одежду, и вскоре она осталась обнаженной. Князь осторожно толкнул ее на спину, и она покорно легла, думая при этом, что ведет себя как неразумная девочка. Почему эту ночь она воспринимает как обязанность? Почему бы ей самой не получить удовольствие?
   Любовь Варяжки была какой-то зверино-ненасытной, но ей же нравилось. Князь приветлив и обходителен, его движения не грубы – полная противоположность мужу.
   Ивления выгнулась под ним, всем своим существом вбирая в себя. Руки ее заскользили по спине, по плечам, по волосам мужчины, и он с благодарностью принял ее ласку, нежно целуя ее лицо и шею.
   – Это муж научил тебя так хорошо ублажать мужчину? – спросил Владимир, когда они отдыхали, лежа рядышком на неширокой лавке.
   Ивления промолчала. Ну и глупец же он, хоть и князь. Разве в это время думаешь о чем-либо, кроме как о собственном удовлетворении?
   – У тебя были еще мужчины, кроме мужа? – не унимался Владимир.
   – Зачем тебе это? – нахмурилась Ивления.
   – Почему-то хочется знать о тебе все. У других женщин я никогда об этом не спрашивал. Да большинство из них лежат в постели как колоды, не продвинешь. А ты огонь, сама горишь и других воспламеняешь.
   Ивления стыдливо потупила взор, а мужчина почувствовал новое желание и снова потянулся к ней.
   За всю долгую осеннюю ночь им удалось поспать лишь урывками, мимолетно: князь был ненасытен, снова и снова будил женщину.
   Ключник хорошо протопил избу, но за ночь она выстудилась, и к рассвету стало совсем холодно.
   – Пора тебе, князь, возвращаться к себе. – Ивления поежилась: хотелось залезть в свою теплую постель под беличье одеяло и заснуть крепким сном.
   Мужчина вздохнул.
   – Забрать бы мне тебя в свои хоромы…
   – Еще чего! Мне и у себя неплохо, – встрепенулась Ивления.
   – Ну ладно, – еще раз вздохнул князь, – мне и вправду пора. Теперь я знаю сюда путь, и сам буду присылать к тебе своего человека, когда выпадет свободная ночь. Скоро должна Рогнеда прибыть, так что встречаться будем нечасто.
   Угар ночи уже прошел, и Ивления подумала, что им действительно ни к чему часто встречаться.
   Ключник терпеливо дожидался хозяйку, сидя на старом расшатанном скрипучем крыльце. Князь тоже прибыл сюда не один. Едва любовники вышли из избы, из кустов выбрался молодой русоволосый воин.
   – Вот, Ивления, человек, преданный мне всей душой, он будет приходить от меня посыльным. Никому другому не доверяй, – сказал князь, кивая на молодца.
   У парня были светлые спокойные глаза, но на Ивлению они взглянули так холодно, что она едва не поежилась.
   Прощание было недолгим, и Ивления с ключником поспешили домой. Всю обратную дорогу они молчали. Ивления не знала, осуждает он ее или нет, а спросить страшилась. Вдруг он скажет что-нибудь неприятное?
   В теплых покоях Ивления забралась в постель, но сон начисто отбивали думы. Какой ответ она будет держать перед Варяжкой, когда он вернется? Как посмотрит ему в глаза? А вдруг у нее будет ребенок?! Ох, об этом и думать не хотелось, но мысли сами лезли в голову, беспокоя и тревожа сердечко.
   И в который уже раз вспомнилась бабушка. Ах, как она была права, предостерегая от замужества!
//-- * * * --//
   Слякотная осень долго тянула за душу, но как ни сопротивлялась, а уступила место морозной зиме. Установился санный путь, и в Киев прибыла Рогнеда. Она родила в Полоцке второго сына и с нетерпением ждала, когда Владимир пригласит ее к себе. Но князь выдерживал характер, хотя и тосковал по жарким объятиям жены.
   Рогнеда сдалась первой. На полоцкие земли часто нападали ляхи [25 - Ляхи – поляки.] и ятвяги [26 - Ятвяги – одно из древнелитовских племен.] – и под предлогом боязни пленения княгиня запросилась в Киев. Владимир благосклонно разрешил ей покинуть Полоцк и приехать с детьми в Киев.
   Приезд княгини в столицу был отпразднован шумно, весело, сытно. На торжище выкатили бочки с медом, раздавали пресные лепешки. Проводили народные гуляния.
   Честно сказать, Рогнеда немного опасалась встречи с мужем. Боялась, что в княжеских хоромах живет какая-нибудь зазнобушка. И опасения ее поначалу показались ей небезосновательными – в тереме действительно жила Монахиня.
   Но вскоре Рогнеда успокоилась. Владимир был рад жене несказанно. Он не переставал восхищаться ее стройным белоснежным телом, ничуть не испорченным родами, ее руками, волосами, губами. Он сам себе удивлялся, как мог прожить столько времени без ее ласк.
   А Монахиня зимой родила Святополка и почти не отходила от него, дни и ночи проводя в молитвах, прося от Бога защиты для ее маленького сыночка-сиротинки.
   В общем, Рогнеда пребывала в полном счастье и спокойствии. Казалось, что князь всецело принадлежал ей.
   Однажды княгиня обратила свой взор на прелестную девушку, праздно шатающуюся по княжеской усадьбе. Девица была хорошо одета, работой себя не утруждала и явно не была холопкой, хотя ела за столом челяди.
   Вновь в душу Рогнеды закрались сомнения. Только жена влиятельного человека могла непринужденно разгуливать по княжеской усадьбе, но девица не носила повойника, значит, не была замужем. Уж не полюбовница ли она Владимира?
   Рогнеда не удержалась и как-то подозвала девушку к себе.
   – Как зовут тебя? – спросила, напустив строгость.
   Девица поклонилась низко и ответила почтительно:
   – Вадной зовут меня, госпожа, – увидев недоуменный взгляд княгини, она поспешила добавить: – Я совершила геройский поступок.
   – Да, – невольно заинтересовалась Рогнеда, – какой же?
   – Я пробралась тайком в Киев, встретилась с Блудом и передала ему от князя весточку. Я рисковала головой. За это князь разрешил мне жить в усадьбе.
   – Ты действительно проявила мужество, – улыбнулась княгиня: от сердца отлегло, и она повеселела.
   Лицо Вадны так и просияло от похвалы.
   Как-то само собой получилось, что женщины сдружились. Рогнеда скучала в чужом городе. Подруг у нее не было, и она охотно стала делиться сердечными тайнами с Вадной. А та быстро поняла свою выгоду и, чтобы не потерять расположения госпожи, всячески старалась ублажать ее. Вместе они гуляли по усадьбе, выезжали на прогулку за город, проводили время на торжище.
   Самым любимым их занятием было посещение сокровищницы: комнаты с сундуками и ларцами, в которых хранилось накопленное за много лет добро, добытое князьями в походах.
   Ключи от сокровищницы хранились у старой ключницы, которая ведала всеми хозяйственными делами в княжеской усадьбе. Старуха пользовалась беспрекословным уважением. Даже Владимир немного побаивался ее.
   Она с малых лет жила в княжьей усадьбе. Помнила и князя Игоря, и жену его Ольгу, и князя Святослава. Знавала она и ключницу Малушу, место которой заняла, и Владимира знала с детства, и даже, бывало, нянчилась с ним.
   Почему-то Рогнеда не сдружилась с ключницей. Здоровья та была отменного, никогда не болела, ела за двоих, по двору ходила шустро, все замечала, все видела. Под ее неусыпным руководством девушки готовили запасы на зиму, варили и сушили ягоды, солили грибы на всю княжескую семью и челядь. Ведала она и поварней, и мастерскими – ткацкими и прядильными.
   Рогнеду матушка тоже обучала вести хозяйство. Здесь, в Киеве, она очень скучала без дела и, конечно, желала поучаствовать в хозяйственных заботах. Но ключница выслушивала ее советы молча и всегда все делала по-своему. Рогнеда злилась, даже жаловалась мужу, но того интересовало лишь, сыты ли лошади и собаки, хорошо ли одета и накормлена его дружина, исправно ли оружие – и он отмахивался от жены, считая ее жалобы пустыми. Ключницу он знал всю свою жизнь, знал, как ее уважала еще его бабка, княгиня Ольга, поэтому никому не позволял обижать старуху.
   И было удивительно, с какой дотошностью ключница пеклась о чужом добре. Подойти к ней с просьбой открыть сокровищницу, было делом неприятным даже для княгини. Обычно при этом ключница недовольно поджимала губы, качала неодобрительно головой, заставляя Рогнеду чувствовать себя униженной, какой-то букашкой перед этой всесильной хранительницей ключей.
   Но надо отдать ключнице должное, она хоть и не преклонялась перед князьями, но место свое знала, и ключи всегда давала. Правда, при этом Рогнеду и ее спутницу в сокровищнице одних никогда не оставляла, следуя за ними неслышной тенью.
   Унижение перед ключницей быстро окупалось. Рогнеда готова была терпеть его, лишь бы попасть в желанную комнату, скрывавшую от чужого взгляда сокровища.
   Часами княгиня и Вадна рассматривали посуду, ткани, меха, одежду – все захваченное князьями в многочисленных походах. Здесь хранились вещи, которым было не менее века. Многое из одежды было уже непригодно для носки, так как порвалось бы после первой же стирки, но блестело и сияло, как новое, поражая своим драгоценным убранством.
   Особенно любили они рассматривать ларец с каменьями. Каких только украшений здесь не было: и височные кольца, и колты, [27 - Колт – др. – рус. женское украшение – полая золотая или серебряная привеска, украшенная зернью, эмалью, сканью. Парные колты привешивались к головному убору с двух сторон.] и перстни, и ожерелья – все сверкало и слепило глаза. Но были драгоценности, особенно серебряные, помутневшие от времени.
   – Вот бы почистить их, – вздыхала Рогнеда, хмуро глядя на ключницу.
   – Зачем? – пожимала та плечами. – Пользоваться всем этим все равно не будешь, а в хранении все снова почернеет.
   Конечно, женщинам хотелось взять что-нибудь из сокровищницы, но ключница ехидно ухмылялась:
   – Я добром не распоряжаюсь. Просите у князя.
   Владимир же отмахивался от жены:
   – Бери все, что хочешь.
   Вроде Рогнеда и получала желаемое, но было обидно, что ключница за хозяйку ее не признает.
   Ключница же искренне не понимала, чем недовольна княгиня. Ее поставили охранять добро, добытое в кровавых битвах, в славных победах, – и она зорко следит за ним, выполняя дело свое с честью: и себе не возьмет, и другим, без ведома князя, не даст. За что же ее осуждать?
   А еще ключница терпеть не могла бездельников и не давала спуску Вадне, постоянно укоряя ее за лень, заставляя ее рано вставать и заниматься делом. Ругала ее по всякому поводу в глаза и за глаза. Но Вадна тоже не лыком шита, отвечала дерзко, не слушалась и, если старуха уж больно ее допекала, ссылалась на князя: пусть он рассудит. Дело, разумеется, кончалось ничем, потому что жаловаться первым никто не спешил, так и жили, изредка переругиваясь.
   Незаметно пронеслась холодная зима. В целом княгиня наслаждалась жизнью, все ей нравилось в Киеве, и она была довольна, что судьба ее все же осчастливила и дала то, чего она так желала в юности.
//-- * * * --//
   Весной князь Владимир ушел в поход на ляхов и стоял теперь под Перемышлем. Рогнеда тосковала. Княжеский двор опустел, не слышны были лай собак, ржание коней, не потешали пьяные драки гридней. Казалось, все замерло, застыло в ожидании князя с дружиной.
   Рогнеда чувствовала себя одинокой и обделенной, потому что к грусти примешивался еще предательский страх: а вдруг Владимир в новых землях найдет ей замену? Она снова была беременна и понимала, что частые роды вовсе не прибавляют ей красы. С другой стороны, она была горда этим – пусть все видят, что князь не теряет к ней интереса. Постоянное прибавление семейства – чем не доказательство его любви?!
   Скрашивать дни одиночества очень помогала сокровищница. Здесь княгиня забывала о времени, перетряхивая и перекладывая дорогие предметы и просто старые, но интересные вещи.
   Однажды в сокровищнице Рогнеда и Вадна нашли маленький деревянный ларчик. Он был старым, потемневшим, с небольшой трещинкой на боку, но на крышке отчетливо просматривались вырезанные целующиеся голуби. Необычный рисунок сразу привлек внимание подруг, и они не преминули открыть ларчик.
   На дне его покоились колты, выполненные в виде таких же целующихся голубей, что и на крышке. Голуби были напаяны серебряной сканью [28 - Скань – (от др. – рус. скать – свивать), филигрань – ажурный или напаянный на металлический фон узор из тонкой золотой или серебряной проволоки, гладкой или свитой в веревочки.] на плоские пластины.
   Невольно женщины охнули от изумления.
   – Какое чудо! – воскликнула Рогнеда.
   Ключница, заинтересовавшись, посмотрела через плечо княгини.
   – Это старинная работа, – сообщила она. – Ларец хранится давно, может, век целый. Слышала я такую быль: подарил ларец своей нареченной один воевода. Он погиб потом, а возлюбленная его стала княгиней и не расставалась с подарком до самой смерти.
   – Красивая быль, – вздохнула Рогнеда.
   – И жалостливая, – усмехнулась Вадна. История ничуть ее не тронула.
   – Можно я возьму ларец? – попросила Рогнеда у ключницы, не в силах оторвать от колт глаз.
   – До тебя многие княгини колты эти видели, и никто не пожелал их взять. Боялись. Говорят, они несчастье влюбленным приносят, – сказала старуха.
   – В чем же несчастье?! – удивилась Рогнеда. – Смерть на каждом шагу подстерегает воинов, а княгиня достойна похвалы за то, что хранила ларец как память.
   – Ну не знаю, люди зря говорить не будут, – пожала плечами ключница. – В любом случае мне-то что? Проси разрешения у князя да забирай ларец, коли нравится.
   – Ну ты и хитра, – возмутилась Рогнеда, – знаешь ведь, что князь в походе. Как же я у него спрошу?
   – Чего же хитрого во мне? – обиделась старуха. – Ты жена князя, а я всего лишь ключница. Все княгини до тебя ко мне с почтением относились, хоть и не менее родовиты были, чем ты. В чем ты меня упрекаешь? Я честно князю служу и хозяйство в исправности держу. И то, что добро не даю разбазаривать, в заслугу мне должно идти, а не в упрек…
   Рогнеда ничего не ответила, только гордо вздернула голову и вышла из сокровищницы, дав себе зарок, что и ноги ее больше здесь не будет, пока князь не вернется.
   А в сердце исподволь закралось нехорошее предположение. Если простая ключница смеет непочтительно разговаривать с нею, то не знают ли дворовые чего-то такого, о чем не ведает она. А ответ может быть простым: у Владимира есть еще зазноба, которую он от нее скрывает.
   – Ты видела? – возмутилась Рогнеда, обратившись к подруге, едва за ними захлопнулась дверь сокровищницы. – Она же нарочно вредничает, чтобы меня позлить. Как она мне надоела…
   – Ага, – поддакнула Вадна, задумчиво оглянувшись на запертую дверь.
//-- * * * --//
   Неожиданно ключница пропала. Заметили ее отсутствие многие, но никто не обеспокоился. Дворовые и сенные девки, холопы и рабы только радовались вольготной передышке, поскольку никто их не притеснял и не понукал с работой. А Рогнеда вообще не знала, что ключница исчезла.
   Первой забила тревогу старшая повариха, когда кончились продукты и никто не выдал новых. Только тут все вдруг вспомнили, что давно не видели ключницу. Спохватились, кинулись искать.
   Нашли ее в самой дальней кладовой. Спускаясь по старой лестнице вниз, она подвернула ногу, упала и стукнулась головой о ступени. Наверное, она несколько раз приходила в сознание, но никто не слышал ее криков или стонов. Так и умерла бедная женщина, не дождавшись помощи.
   Все вслух каялись: если бы хватились в тот же день, как она пропала, наверняка она осталась бы жива. На самом деле, вслух переживая, многие ничуть не опечалились смертью ключницы, а были и такие, кто в душе был даже рад этому. К числу последних принадлежали Вадна и княгиня.
   Как-то незаметно получилось, что Вадна взяла на себя обязанности по ведению хозяйства и быстро завладела ключами. Никто из дворовых не посмел и слова сказать супротив. «Пусть князь, когда приедет, разберется, – перешептывались они меж собой. – А наше дело маленькое: приказали – выполняем».
   Вадна была счастлива. Все сразу стали ее уважать, подобострастно и приветливо кланяться.
   И Рогнеда была довольна. Теперь никто не запрещал ходить куда хочется, брать все, что по нраву.
   Особенно рада была княгиня, когда на ее столе рядом с маленьким зеркальцем появился ларчик с колтами, выполненными в виде слившихся в поцелуе голубей. Она налюбоваться ими никак не могла, не раз примеряла их, прикрепляя к повойнику, красовалась перед зеркальцем, поворачиваясь то так, то эдак, затем с сожалением снимала. Она не хотела, чтобы кто-нибудь увидел колты до приезда князя. А то сглазят.
   Наконец наступил долгожданный день, Владимир вернулся с победой: побил ляхов несчетно, захватил города Перемышль и Червен.
   Рогнеда встречала мужа во дворе, смотрела, как он слезает с коня, как подходит к ней с улыбкой. Она поклонилась. Князь обнял ее одной рукой, другой прикоснулся к колтам. Рогнеда была рада, что муж сразу же заметил ее украшения.
   – Какие красивые колты, мне они нравятся, – сказал он, улыбнувшись: целующиеся голуби искушали предаться радостям жизни, а главное – любовной утехе.
   От похвалы Рогнеда расцвела еще больше. Теперь она считала, что добилась в жизни всего, о чем мечтала когда-то в Полоцке. Она – княгиня великой Руси, живет в прекрасном величественном Киеве, у нее хороший добрый муж, растут сыновья, она здорова и способна выносить еще дюжину детей. О чем более мечтать гордой и тщеславной женщине?
//-- * * * --//
   Жаркие дни лета изводили зноем. Ивления и спать после обеда не могла – так было душно. Она вышла из избы, чтобы посидеть в тенечке, подумать на досуге о дальнейшей жизни.
   За все время, прошедшее с осени, Ивления так и не смогла привыкнуть к тайным встречам с князем. Сначала она думала, что приедет Рогнеда и он перестанет с ней встречаться. Не тут-то было, Владимир по-прежнему присылал к ней гридина. Его совсем не заботило, что об этом может узнать жена.
   Ивления все же не теряла надежды на то, что князь быстро пресытится ею и остынет. Иногда весточки от него не было неделями, и женщина облегченно вздыхала, но проходило время, и посыльный снова стучался к ней.
   Ивления просто удивлялась любвеобилию князя. Его хватало на всех: жену, полюбовницу, наложниц. Ивления знала: Владимир, якобы выезжая на охоту, проведывал всех своих женщин, живущих в разных точках княжества – и удивлялась его ненасытности.
   Но надо отдать князю должное. Он действительно помог ей пережить эту зиму: доставил продовольствие, отвадил от нее Блуда, отстроил новый хлев. На торжище на княжеские средства была открыта большая лавка, и князь даже закупил несколько дивных полотен для своих хором.
   Прошли злые холодные месяцы зимы. Весной князь ушел в поход. Ивления надеялась, что в разлуке он наконец-то забудет о ней.
   Наступило знойное лето, дороги покрылись пылью, листья на деревьях потемнели. Вернулся князь. Ивления, как и другие, встречала его у ворот своей усадьбы, но князь проехал мимо, даже не взглянув на нее. Никакой обиды не почувствовала она, только радость – наконец-то избавилась от княжеского внимания!
   И вот уже прошла седмица, как князь вернулся в Киев. О себе он не напоминал, и Ивления окончательно уверилась в том, что он забыл о ней.
   Теперь можно начинать жить по-новому. Ивления даже прилив сил ощутила, стала строить планы на будущее. Будущее казалось прекрасным. Она богата, родовита, и к ней уже сватались, правда, она всем отказывала, ссылаясь на Варяжку, который хоть и находился в бегах, но все еще считался ее мужем. Вестей о его смерти в Киев не поступало. На самом деле Ивления не горела желанием снова выйти замуж, поэтому нашла такой предлог для отказа. Хотелось пожить немного одной, в свое удовольствие – а там видно будет.
   Ивления сладко потянулась, глядя на солнце, от которого растекалась знойная дымка. Вздохнула: хоть бы дождик пролился, сбил жару.
   Вдруг сердце тоскливо заныло, она увидела входящего во двор княжеского гридина. Ивления невольно оглянулась, но в полдень вся челядь отдыхала по своим клетям, и во дворе никого не было. Она знала, что для дворовых ее похождения давно уже не тайна, но все еще стеснялась признаться в этом самой себе.
   Гридин вразвалку подошел к Ивлении:
   – Князь сегодня будет ждать тебя в условленном месте, – сообщил он бесстрастно и, ожидая ответа, презрительно оглядел ее с ног до головы, как будто впервые увидел.
   – Хорошо, – так же неприязненно отозвалась молодая женщина.
   Они невзлюбили друг друга при первой же встрече еще осенью.
   Молодой воин не понимал, почему князь так церемонится с этой блудливой женщиной, забывшей о муже, едва тот покинул Киев. Владимир мог бы, как и других наложниц, вывезти ее за пределы города, чтобы княгиня не догадалась. Так нет, они скрываются, тайно общаются, крадутся осторожно под покровом темноты в старую ветхую избушку, которая может развалиться от легкого дуновения ветра.
   А ему приходится каждую встречу коротать время на улице вместе с мощным молчаливым дядькой, высматривать чужих людей и пугать, если таковые появятся, чтобы не вздумали отправиться в пустующую с незапамятных времен избушку.
   Гридин привык к открытой борьбе в чистом поле, и не по нраву ему прятаться: ну кому и зачем все это надо? Но он был малым исполнительным и преданным князю, поэтому свое мнение держал при себе. Его дело предупредить женщину, услышать ответ и сообщить князю, что все спокойно и встреча назначена.
   И все же пусть она чувствует, как он ее презирает!
   Гридин, не прощаясь, пошел со двора.
   Ивления еще немного посидела на лавке, но хорошее настроение улетучилось. Предстоящая встреча выбивала из ставшей было привычной колеи. А она-то радовалась, думала, что между ней и князем все закончилось, что она теперь вольная птица!
   Остаток дня женщина провела как на иголках, переживая и мучаясь. Надвигавшаяся встреча страшила. Ивления уже успела отвыкнуть от любовника и не хотела привыкать к нему вновь. Но делать нечего, придется снова покориться.
   Так она себя успокаивала до самых поздних сумерек и, едва город начал укладываться на покой, засобиралась на свидание. Она не любила князя, но, как любая женщина, хотела выглядеть привлекательной, поэтому нарумянила щечки свеклой, ею же натерла губы. Бережно обмакнула пальчик в очень дорогое душистое масло и помазала им шею и за ушами. Еще в мешочке хранилась басма, но ею боярыня не пользовалась – волосы, брови и ресницы были и без того чернее ночи.
   И уже под покровом темноты Ивления в сопровождении ключника пробралась к старой избе на краю города.
//-- * * * --//
   Князь с нетерпением ожидал ее. Ивления казалась ему особенной женщиной, во-первых, потому, что не напрашивалась на роль жены, не цеплялась за него, а наоборот, подчеркивала, что связь их временная и он в ее жизни – не главное. Во-вторых, ее красота сводила с ума. Эта женщина сама не понимала, как она великолепна и соблазнительна, и хотя ей далеко до страстной и любвеобильной Рогнеды, князю нравилось проводить ночи с нею больше, чем с другими. И, в-третьих, здесь, в этой избушке, он отдыхал не только телом, но и душою, проводя остаток ночи в спокойных умиротворенных беседах.
   В сладких объятиях Ивлении он забывал обо всем, а после утех она могла говорить на любую тему. Неудивительно, что князь быстро привязался к ней: красавица, несмотря на молодость, была умна и дальновидна.
   Ивления вошла в избу и сразу попала в объятия князя. В разлуке она похорошела. Из юной девушки, какой была осенью, она начала превращаться в прекрасную женщину. Князь мимоходом невольно отметил это, когда, возвращаясь из похода, проехал мимо ее усадьбы. Он и вида не подал, что увидел Ивлению, хотя велико было желание спешиться и расцеловать ее на глазах у изумленной толпы. Ни одной женщиной он еще не дорожил так, как Ивленией. Почему? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос, но тщательно скрывал тайну их встреч, берег ее от злой молвы.
   – Я соскучился, Ивления. Я в походе спал и видел, как буду обнимать и целовать тебя? А ты, думала ли ты обо мне? – шептали его губы, пока руки лихорадочно стягивали с нее одежду.
   Ивления кивнула, не в силах ответить неправду. Впрочем, она действительно все время думала о нем, пусть не так, как он желал, но все равно ее голова была полна мыслями о нем. Уж чего только она не передумала, решая, как избавиться от ночных свиданий.
   Ивления и опомниться не успела, а уже оказалась на скрипучей лавке с набросанными на ней для мягкости шкурами. Князь с упоением целовал ее податливое тело, воспламеняя кровь.
   Ивления почувствовала желание, которого не было, когда она пришла сюда. Неужели в ней живет та ненасытная женская похоть, о которой мужчины и добропорядочные женщины отзываются с презрением? Ведь стоит только мужчине коснуться ее, и проснувшееся вожделение требует удовлетворения. Но ведь она не жаждала этого в разлуке, почему же теперь она с упоением откликается на любое прикосновение? Она сама тут же подается навстречу, забывая обо всем на свете.
   Но вскоре уже и мысли покинули ее, осталось одно наслаждение. Удовлетворившись, мужчина без сил распластался на хрупком теле, придавив его всей своей тяжестью. Ивления немного полежала, но дышать становилось все труднее, и она оттолкнула князя от себя.
   Владимир безропотно освободил женщину, сел в ногах. Ивления встала, подошла к одежде, валявшейся кучкой на земляном утрамбованном полу.
   Князь вроде пришел в себя.
   – Подожди, не одевайся, вся ночь еще впереди.
   – Какие ночи летом? – усмехнулась Ивления. – Уж близится рассвет, стадо скоро погонят.
   – Побудь со мной еще немного, любовь моя, – произнес Владимир, просительно глядя на женщину. – Столько не виделись. Мне и поговорить не с кем было…
   «Ну, сел на любимого конька», – подумала Ивления, но вслух, разумеется, ничего не сказала. Владимир очень любил поговорить, и темы для беседы находил разные.
   – Вот меня в последнее время мучает вопрос: почему нас Русью называют? Ведь русы – это варяжские воины.
   – А как нас тогда называть? – удивилась Ивления, тут же позабыв о том, что надвигается рассвет и пора прощаться: что ни говори, а князь умел заинтересовать.
   – Киевской землею, например, или полянами. [29 - Поляне – племя, на территории которого расположен Киев.]
   – А сам ты к какому племени относишься, к полянскому, что ли? – спросила женщина.
   – Ну, ты меня озадачила! Так, дай подумать, – Владимир наморщил лоб, – князь Игорь варягом был; жена его Ольга, моя бабка, из Пскова; мать моя древлянка. А кто я тогда? Не знаю…
   – Вот и я не знаю, – усмехнулась Ивления, – сколько крови во мне намешано, не упомнить. Так не лучше ли нам всем встать под стяги русские, чем ждать, когда каждое племя по отдельности враг уничтожит. Русь за силу и оружие во всех землях уважают.
   – Как ты верно сказала: «встать под стяг». Никогда не задумывался, что слово это от «стягиваться» произошло. Стягиваться под сильную власть. Здорово сказано?
   – Здорово-то, здорово, только уж больно много племен под властью киевской собралось. Не надоело вам, князьям, в походы ходить, чужие земли разорять?
   – Ты не насмехайся, – посерьезнел Владимир. – Ты вот думаешь: зачем мне в походы ходить? А мне хочется Русь возвеличить, сделать ее сильной и богатой. А без постоянной угрозы врагам и охраны окраин могущества не добиться.
   – Все равно столь много земель в повиновении не удержишь, – усомнилась Ивления.
   – А я вот мечтаю о сплочении славянских племен. И верю, что добиться этого можно. Я много думал об этом, с мужами моими советовался и решил, что надо всех богов, коим племена поклоняются, в одно место собрать. Тогда разные племена будут уважать чужих богов и почитать обычаи всех племен.
   – Хорошее дело ты задумал, князь, – похвалила Ивления и тут же огорошила: – Но не выйдет у тебя ничего. Не заставишь людей всем богам поклоняться, каждый своего почитать будет больше.
   – Откуда тебе с твоим женским умишком знать это? – рассердился князь. – Вот увидишь, все у меня получится. А верховным богом Перуна [30 - Перун – бог грозы, грома, молнии, покровитель воинов и князей.] поставлю.
   – Ну, не знаю, – не стала спорить Ивления и скоренько засобиралась домой.
   На этот раз князь удерживать ее не стал, и сам понимал, что пора расходиться, а то Рогнеда заподозрит измену.
   Ивления вернулась домой уже на зорьке, прилегла на свою постель. Но сон пришел не сразу. Все думала, сравнивала двух мужчин. Правда, Варяжку она уже почти забыла, помнила только его грубую силу, а князь был ласков, обходителен. И все же муж любил ее, она чувствовала это, а Владимир холоден. Ивлению удивляло, что же заставляет его встречаться с нею?
//-- * * * --//
   Время бежало быстро. Лето сменяло зиму, зима – лето. За разговорами о возвеличивании Руси князь не забывал и дела делать: уходил в походы, возвращался и снова уходил. К Киеву были присоединены земли ятвягов с речными путями по Неману, Бугу и Висле, на севере подчинились вятичи, радимичи. И с печенегами Владимир воевал успешно, победы праздновал от всей души, всенародно. Между походами строил новые крепости на границах со степью, набирал туда воинов со всех покоренных племен.
   На холме за своим теремом, как и обещал Ивлении, повелел князь установить всех главных племенных богов: Перуна, Стрибога, Мокошь, Хорса, Симаргла. Сам собственноручно приносил им жертвы и заставлял всех им молиться. Но толку от этого было мало. Каждое славянское племя продолжало поклоняться только своему богу и новых общих обычаев не принимало. В Киеве жили представители всех племен, и показухи ради они, конечно, ходили к капищу богов, поставленных Владимиром, но за глаза чтили только своих.
   Ивления между тем хорошела, вела добротно хозяйство, изредка встречалась с князем. От Варяжки вестей так и не было, да она уже и не ждала их и подумывала о том, что пора прощаться с вольной жизнью, надо мужа подыскивать. Сватались к ней многие, но выбрать одного никак не решалась, страшилась, что больше богатство ее пленяет мужчин, чем она сама, а ей все же хотелось любви.
//-- * * * --//
   Не сразу, не вдруг, но догадалась Рогнеда, что является не единственной любушкой у мужа. Про наложниц в разных городах и весях, положим, врут люди, думала она, а вот в Киеве наверняка змея какая-то живет. А то почему бы князю быть всегда бодрым и веселым, даже когда она, жена, беременной ходила и спать с ним не могла?
   Долго Рогнеда мучилась, смотрела на всех с подозрением, особенно на красивых и пригожих девиц в усадьбе. Вконец сердце омертвело от ревности. Решила она поделиться своими опасениями с единственной подругой.
   – Скажи, Вадна, я подурнела от родов?
   – Что ты, – замахала ключница руками. – Да ты с каждым разом красивее становишься. Я прямо удивляюсь: на других посмотришь, одного родят и все, на них уже не взглянешь. А ты только хорошеешь…
   – Тогда скажи, почему муж ко мне в последнее время равнодушен? Уж не появилась ли у него полюбовница?
   «Опомнилась!» – усмехнулась Вадна про себя, а вслух осторожно заметила:
   – Я ничего такого не слышала. Здесь, в княжеской усадьбе, таких девиц нет, я бы знала.
   – А может, Монахиня метит на мое место?
   – Да нет, – покачала головою Вадна, – Монахиня не соперница: целыми днями молится и ни о чем, кроме сына, не думает. Да и постарела она сильно, не чета тебе, красавице.
   – В городе, может, полюбовница есть, – не унималась княгиня.
   – Хочешь, я разузнаю? – предложила Вадна.
   – Разузнай, – тихо откликнулась Рогнеда.
   Она стыдилась своей ревности, но ничего с собою поделать не могла. Она не думала о том, что будет делать, если узнает о полюбовнице, как будет вести себя, ей просто хотелось знать: обманывает ее муж или нет – и все.
//-- * * * --//
   Вадна взялась за дело добросовестно. Разумеется, она давно знала, что князь во многих городах и весях держит наложниц, а вот есть ли у него зазноба в Киеве – неизвестно.
   Вадна умела разговорить дворовых, сенных девок и гридней, умела слушать, выявлять нужное и отбрасывать сплетни и домыслы. Слух и зрение ее были обострены до предела, ничего не упускала из виду. Но, несмотря на все свои способности, за месяц она не продвинулась ни на шаг и очень была этим расстроена, потому что подспудно чувствовала, что любовница у князя есть.
   И все же удача была на ее стороне. Заметила Вадна молодого воина, который изредка уходил куда-то ненадолго, а вечером того же дня исчезал уже вместе с князем. Она не поленилась, всю ночь бодрствовала, пока не увидела, как князь вернулся в терем на рассвете.
   Теперь Вадна уверилась окончательно: есть полюбовница в городе. Но кто она, откуда? Единственная или нет? Все это предстояло еще выяснить.
   Вадна решила прибегнуть к проверенному средству. Чего было у нее не отнять, так это способности завлекать мужчин. Она как бы ненароком бросала на княжеского гридня томный взгляд, стыдливо опускала и поднимала глаза, и вот он уже сам чаще стал попадаться ей на дороге, и колесо любви ускоренно закрутилось.
   Сначала молодому воину польстило, что на него обратила внимание сама ключница, а затем он и вовсе голову потерял. Вадна не тратила времени на ужимки и не изображала недотрогу. Они встречались часто, в основном на конюшне, где воин держал своего коня.
   Молодец был горяч и довольно опытен, и ключница получала полное удовольствие, кувыркаясь с ним на сене. А вот разговорить его оказалось делом нелегким. Если Вадна ненароком заводила речь о князе и его любовницах, воин упорно отмалчивался.
   Время шло. Вадна нервничала, терпение ее было на исходе, казалось, еще немного, и она придушит любовника за молчаливую преданность князю.
   Рогнеда между тем тоже торопила:
   – Ну, когда ты узнаешь имя полюбовницы?
   – Скоро, – уверяла Вадна.
   Вадна рассказала ей о гридине, о том, что он изредка сопровождает князя ночью, наверняка – к любовнице. Так что догадки княгини подтвердились. Осталось узнать: кто та женщина? Рогнеда не могла теперь спокойно есть и спать, осунулась, желая одного – извести соперницу.
   Вадна имела в этом деле свой интерес. Она понимала, что княгиня не успокоится, пока соперница не будет стерта с лица земли, и пойдет на любые жертвы ради этого. А ведь на этом можно было хорошо подзаработать.
   Вскоре молодой гридин, влюбленный в ключницу не на шутку, предложил ей замужество. Вадна не горела желанием выходить замуж, ей и так жилось неплохо. Но отказывать сразу не стала. Вадна не была бы Вадной, если бы не использовала жениха на полную катушку.
   Девушка смущенно потупила взор и тяжко вздохнула:
   – Я тоже люблю тебя, но боюсь, что нам не суждено быть вместе.
   – Почему? – спросил расстроенный парень.
   – Как ни горько признаваться, но я – холопка, и у меня есть хозяин.
   – Князь?
   – Нет, это Блуд.
   – Я выкуплю тебя.
   – Не так-то все просто. Не хотела кому бы то ни было открываться, ну да раз пошел такой разговор, тебе все без утайки выложу. Я ведь давно хотела сама выкупиться, но Блуд такую сумму затребовал, что мне и во сне не снилось. Рогнеда пообещала дать деньги, но за это я должна узнать имя полюбовницы князя. Признаюсь, поначалу я встречалась с тобой только затем, чтобы выпытать имя, да не заметила, как ты мне стал дороже всего на свете. Теперь я без тебя и жить не смогу. Запуталась я вконец. Ты не можешь князя своего предать, я не могу имя узнать, не видать мне свободы! Не быть нам вместе.
   – Нет, погоди, – вскричал парень, – что нам мешает любить друг друга по-прежнему? Разве обязательно для этого быть мужем и женой? Никто и не узнает…
   Вадна от злости чуть не лопнула: надо же, какой непробиваемый! Она сделала вид, что слезы душат ее и она еле сдерживает рыдания.
   – У тебя все просто – а если родится ребенок? У меня, у холопки! Он тоже робичем будет! Да чем такой позор сносить, лучше – в омут головой.
   Накось, получи. Расчет оказался верным. Лицо молодца вытянулось от огорчения, он порывисто обнял любимую, прижал к груди:
   – Не говори так, Вадна. Я люблю тебя. Мы придумаем что-нибудь.
   – Да о чем тут думать? Кто тебе дороже – я или какая-то чужая женщина. Что тебе стоит сказать ее имя?
   Парень отстранился, в конюшне повисла гробовая тишина. Нарушила ее Вадна:
   – Что тебя беспокоит, не пойму я? Ведь от этого зависит наша жизнь. Княгиня выплатит за меня выкуп, мы поженимся, заживем всем на зависть! И никто ни о чем не узнает. Даже князь не догадается. И какое нам с тобою дело до них до всех!
   Парень, выслушав любимую, вздохнул потерянно и произнес:
   – Ладно, уговорила. Зовут ее Ивленией, она – искусная мастерица. Вышивает полотна так, что на рынке за них отваливают хорошую сумму. Знаешь, твой хозяин Блуд на нее почему-то зуб точит, всячески пакостил, вот Владимир и взял ее под свое покровительство.
   Парень говорил, а в голове Вадны уже зрел план, как обстряпать дело с наибольшей выгодой для себя. Очень хорошо, что здесь замешан Блуд. Ведь то, что она рассказала гридину, было отчасти правдой.
   Блуд очень удивился, когда узнал, что его холопка ходит по княжьему двору хозяйкой, все ее уважают и даже боятся. Блуд не дурак свою выгоду упускать, стал требовать откупную. А Вадна очень страшилась поведать Рогнеде о том, что не является свободной женщиной. Тогда – прощай дружба, да и места ключницы можно лишиться.
   Ей срочно надо было найти сумму для выкупа. Вадна хотела под каким-нибудь предлогом выманить деньги у Рогнеды, а теперь оказалось, что можно убить двух зайцев сразу. Уж она такую кашу заварит, что все они долго плеваться будут.
   Вадна, узнав имя любовницы, тут же покинула жениха и поспешила к княгине, раздумывая по дороге, как построить план своих дальнейших действий. Надо было серьезно покумекать и провернуть дело так, чтобы ей все на руку вышло. Княгиня должна остаться довольной, от Блуда она откупится, да и от гридина как-нибудь отвертеться нужно. С чего он вообще взял, что она мечтает о замужестве? Да чтоб она добровольно под власть мужскую пошла! Ни за что.
   Для начала, решила Вадна, надо внушить Рогнеде, что любовницу князя можно извести, но для этого требуется немалая сумма. А дальше – видно будет.
   Общение с женихом потребовало довольно много времени, и в покоях Рогнеды ключница появилась уже в сумерках. Здесь ее ждала неудача. У дверей сидела сенная девка. При виде Вадны она таинственно прошептала, что княгиня общается с мужем и беспокоить ее нельзя.
   Вадне не терпелось скорее все выложить Рогнеде, но пришлось ждать до утра. Она отправилась к себе. Долго не могла уснуть, да и спала урывками, поскольку возбуждение переполняло все ее существо. Она просыпалась, снова и снова думая о возможных способах устранения Ивлении.
//-- * * * --//
   Утром княгиня позавтракала и пребывала в хорошем расположении духа. Ночью ее посетил Владимир, и они очень приятно провели время. Теперь она перебирала в памяти все движения, слова мужа, пытаясь обнаружить хоть малейший намек на то, что он изменяет ей. Но не находила. Муж был ласков и терпелив по-прежнему.
   Владимир собрался в дальние леса на долгую охоту и очень сокрушался, что снова приходится расставаться с женой и детьми, и сердце Рогнеды таяло от сладких речей. Она готова была поверить в то, что любушка на стороне – лишь злые сплетни.
   Вадна, словно вихрь, влетела в покои и с ходу огорошила:
   – Княгиня, я узнала, кто у князя полюбовница.
   Хорошее настроение враз испарилось. Только врожденное чувство достоинства помогло Рогнеде проявить выдержку и не разреветься от обиды на глазах у ключницы. Она лишь тихо спросила, еле выдавливая слова из себя:
   – Как же зовут ее?
   Вадна восхитилась внешним спокойствием княгини и тут же испугалась – а вдруг она не захочет избавиться от соперницы? Надо во что бы то ни стало сделать так, чтобы Рогнеда возгорелась желанием уничтожить ее.
   – Ее зовут Ивления. Она прекрасна, знает грамоту, хорошая рукодельница. В общем, князь без ума от нее. Обещал жениться.
   Слова попали точно в цель. Рогнеда аж привстала с лавки:
   – А как же я?
   Вадна, потупив взор, пожала плечами.
   Княгиня почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она снова села и уставилась перед собой мутными от слез глазами. Всего можно ждать от князя, но такое в голове не укладывается. Знала, что славяне не больно-то с женами церемонятся, могут и выгнать, коли на ум что взбредет, но уверена была, что краше и пригоже ее князь не найдет женщины.
   Вадна с интересом наблюдала за сменой чувств на лице княгини. Слова о женитьбе, видать, больно задели ее. Тут расчет оказался верным. Что же она предпримет?
   – Что же делать теперь? – в ответ на мысли ключницы спросила Рогнеда.
   Вадна вновь пожала плечами. Рогнеда задумалась, потом в сердцах всплеснула руками:
   – Чтоб ей пусто было, убить ее готова!
   – Убить дело нехитрое, – тут же подхватила ключница, – можно все так обставить, что никто и не подумает на тебя. Только обойдется это в приличную сумму.
   – Да ты что? – испугалась Рогнеда. – Я ведь просто так сказала. Никого не хочу убивать.
   – Ну как знаешь, – протянула Вадна разочарованно, – дело твое, княжеское. Только вот долго ли еще в княгинях ходить будешь?
   Вадна действительно не понимала Рогнеду: на вид бойкая, а на деле слаба оказалась. Сама она ни перед чем не остановилась бы! И невольно вспомнила о старой ключнице.
   Долго Вадна ждала, пока не представился удобный случай. Надо же было ей оказаться в дальнем углу княжеского двора, когда ключница направилась в погреб. Ну не судьба ли?
   Решение возникло сразу, Вадна даже осмыслить его не успела, а рука уже схватила камень, и ноги сами понесли к жертве. Убедилась, что свидетелей нет, и рука и не дрогнула, когда она нанесла сзади удар по голове. Ключница даже не ойкнула, скатываясь по лестнице вниз.
   Вадна спустилась следом. Старуха лежала без сознания, хрипло дышала, явно отходя в мир иной. Из кровоточащей ноги торчала сломанная кость. «Если и придет в себя, жить будет недолго, к тому же без посторонней помощи не сможет выбраться из погреба», – решила Вадна и преспокойно покинула погреб.
   Наверху она снова огляделась по сторонам и закрыла за собой дверь. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что старуха оказалась живуча, много раз приходила в себя, пыталась ползти, подняться по лестнице. Но ни капли сожаления или раскаяния в душе у Вадны не было.
   И сейчас Вадна почти с презрением смотрела на княгиню, а та сидела понуро, нервно теребя подол навершника.
   – Да и кто говорит об убийстве? – сделав укоризненное лицо, покачала головою Вадна. – Есть много других способов от соперницы избавиться.
   – Как это? – Рогнеда успокоилась и с любопытством посмотрела на подругу.
   – Ну, например, продать ее в рабство.
   – И как ты это сделаешь? У нее, поди, тоже вооруженная охрана есть. В усадьбу так просто не пробраться.
   – Вот это уже мое дело покумекать, как ее вызвать из усадьбы и выкрасть. Только для этого, еще раз говорю, много денег требуется. Никто задаром и связываться не станет.
   Рогнеда не была жестокой, но понимала, что за любовь надо бороться любыми способами. Чего не сделаешь ради семейного счастья? А тут дело будет сделано чужими руками. Не видела она никогда эту соперницу и не увидит – плохо разве? Она помолчала еще, обдумывая все как следует, затем решилась:
   – Что ж, найди людей, договорись обо всем. Я оплачу их хлопоты.
//-- * * * --//
   Вадна бодро побежала к гридину. Пока все шло, как было задумано. Большие надежды она возлагала на своего новоявленного жениха. Уж она, пустив слезу, заставит сделать для нее все. А если слезы не помогут, то она теперь знает способ, как его приструнить: как-никак, а он предал князя.
   Вадна не ведала, что после того, как она покинула жениха, он отправился к Владимиру, чтобы сообщить о своей женитьбе. Во-первых, ему не терпелось с кем-нибудь поделиться новостью. Во-вторых, дружина собиралась на охоту с князем, и он хотел жениться до этого, чтобы ждала его не возлюбленная, а жена. Князь все же должен одобрить его выбор.
   Владимир, как всегда, сидел в гриднице, попивал хмельной мед и думал думу о делах государственных.
   – Князь, я жениться решил, – улыбаясь во весь рот, сообщил гридин без предисловий.
   – Ну да? – радостно удивился князь. – Садись тогда, выпьем за здравие невесты твоей. Кто она? Как зовут?
   – Ключница Вадна.
   Улыбка медленно сошла с лица парня, когда он увидел, как нахмурился князь.
   – Вадна, говоришь, – удрученно вздохнул Владимир.
   Как открыть несмышленышу глаза? Князь очень дорожил преданными людьми и любил их почти по-отечески. Паренек этот был очень ранимым, но лучше пусть узнает правду сейчас, чем допустить, чтобы люди смеялись за его спиною.
   – Что же ты из всех девиц в округе не нашел добропорядочной? С Вадной же полдружины водилось. Разве ты не знал об этом?
   Князь благоразумно умолчал, что первым привел ее в дружину он сам.
   Парень от стыда не знал, куда деть себя. С тяжелым сердцем он ушел от князя, напился в своей клети и провалялся всю ночь на холодном глиняном полу.
   Ничего не подозревая, Вадна вихрем ворвалась в клеть, растолкала спящего жениха. Он спросонья долго таращился на нее и по мере осмысления мрачнел на глазах.
   – Да проснись ты в конце концов, – в сердцах воскликнула девушка. – Я передала наш разговор княгине. Она очень расстроилась и попросила помочь ей выманить разлучницу из усадьбы. Она сказала, что после этого заплатит за меня выкуп. Ох, милый, скоро мы сказочно заживем с тобою.
   Гридин наконец пришел в себя.
   – Потаскуха! – заорал он и ударил девушку по щеке.
   Вадна отшатнулась, прикрылась рукой, боясь новых ударов, но дальше оплеухи дело не пошло. Она посмотрела на притихшего и поникшего молодца, недобро прищурилась:
   – Дурак ты. Неужели и вправду думал, что я влюбилась в тебя без памяти? Да ты мне нужен для того, чтобы полюбовницу князя извести.
   – В этом деле я тебе не помощник. Уходи, – пробурчал парень, глядя в пол.
   Голова трещала, соображал он туго, но нутром чувствовал, что затевается что-то нехорошее.
   Вадна презрительно сжала губы:
   – Ты забыл, как вчера предал своего князя? Я не только тебе напомнила об этом, я и князю могу намекнуть.
   – Я покаюсь перед ним.
   – Дурак ты вдвойне. Неужели не понимаешь, что после этого служить у него больше не будешь? Сделай то, что требуется, и – свободен. Обещаю, что забуду, откуда узнала имя любовницы.
   Гридин потерянно молчал.
   Вадна немного постояла над ним, парень не шевелился.
   – Хорошо же, я к князю пошла… – и повернулась к выходу.
   – Постой, – мужской голос прозвучал глухо, потерянно, – что я должен сделать?
   – Вот это другой разговор! Ты сейчас пойдешь к княжеской зазнобе и скажешь ей, чтобы она пришла вечером туда, где происходят постоянные встречи с князем. Ночью, когда она явится туда, ты…
   – На убийство я не пойду, – твердо произнес парень.
   Вадна сморщилась, да что сегодня за день такой, все чистенькими хотят быть, никто руки в крови пачкать не желает. Она что, одна такая плохая?
   – Никто тебя убивать не заставляет. Свяжешь ее и в одно место перетащишь, сейчас объясню куда. А дальше не твоя забота…
   – У тебя все просто – да ведь Ивления без охраны не ходит, – парень намеренно не стал уточнять, что ее стража состоит из одного воина.
   – Сам думай, как тебе справиться, – скривилась Вадна. – В общем, делай, что хочешь, а женщина должна исчезнуть сегодня ночью.
   Вадна неспроста торопила: гридин на днях вместе с Владимиром на охоту уедет, неизвестно когда вернется, а она аж горела вся от нетерпения поскорее дело провернуть.
   Она еще раз оглядела парня, уныло опустившего голову, развернулась и вышла.
//-- * * * --//
   Вадна вернулась в покои княгини. Настроение было неважное, угнетали сомнения, сделает ли гридин все так, как положено. Но Рогнеде все же сказала:
   – Нашла я, княгиня, людей, которые помогут тебе соперницу извести.
   – И сколько же надо заплатить? – Рогнеда уже жалела, что так опрометчиво поддалась на уговоры и втянулась в лихое дело.
   Вадна назвала сумму. Княгиня широко раскрыла глаза от изумления.
   – Что поделаешь? Зазноба-то родовитая. Никто задаром связываться не хочет.
   – А может, оставим ее в покое? Владимир на охоту собрался, не скоро назад воротится, за это время забудет ее.
   – Или ее забудет, или тебя, – бесцеремонно ответила ключница. – На попятный уже не пойдешь. Слишком много людей об этом теперь знают. Они ведь и рассердиться могут, что выгоду им посулили, а не дали, и в отместку все князю рассказать.
   Рогнеда побледнела.
   – Так ты что, имя мое упоминала?
   – Ты народ за дурака не держи, – усмехнулась Вадна. – И так ясно, что не мне понадобилось княжескую полюбовницу изводить.
   – Ну, хорошо, хорошо, – сникла Рогнеда, – давай поглядим на мои каменья, выберем подходящие для оплаты. Но смотри, если прознает Владимир обо мне, тебе тоже несдобровать!
   – О чем разговор? Все сделаю так, что комар носа не подточит.
//-- * * * --//
   Гридин неожиданно появился в усадьбе под вечер, и Ивления встретила его с недоумением.
   – Князь Владимир ждет в условленном месте, – сказал парень, старательно пряча глаза.
   – Да мы же с ним уже распрощались, – воскликнула Ивления.
   Действительно, они недавно встречались. Владимир не знал, смогут ли они еще до отъезда увидеться, поэтому и попрощался заранее. Ивления отпустила его без сожаления. Она отдыхала, когда князя не было в городе.
   – Что же ему понадобилось?
   Гридин пожал плечами:
   – Как велено было, так и передал.
   «Чего это я на парня набросилась? – укорила себя женщина. – Откуда ему знать, что за блажь ударила князю в голову?»
   – Хорошо, передай князю, я приду.
   Все оставшееся до темноты время Ивления чувствовала какую-то тревогу и не знала, чему ее приписать.
   Наряжаясь к свиданию, она достала ларец с каменьями, машинально вытянула из него височные кольца, вплела их в волосы. Стала подыскивать подходящее колечко и невольно обратила внимание на кольцо с бирюзой, которое дала ей бабушка перед смертью. Кольцо Ярины. Ивления так ни разу и не надевала его.
   Она достала кольцо из ларца, повертела перед глазами. Странно, раньше бирюза казалась намного светлее, а теперь она потемнела и потускнела.
   Несмотря на неприглядный вид камня, Ивления решила надеть именно это кольцо. Она слышала, что бирюза приносит счастье и здоровье, оберегает от опасностей. «Ну, точно, – вспомнила Ивления, – бабушка как-то говорила, что этот камень тускнеет именно в предчувствии беды». Неужели кольцо подает ей знак?
   Да нет, все враки, она сама весь день места себе не находит – вот и мерещится всякая ерунда.
   Ночью Ивления вместе с ключником вышла из усадьбы и, оглядываясь, отправилась к старой избушке.
   На подходе к ней Ивления вновь ощутила непонятную тревогу и невольно прошептала ключнику:
   – Беспокойство гнетет меня. И кольцо опасность предрекает.
   – Госпожа, бирюза тускнеет в непогоду. Посмотри на небо, скоро будет дождь.
   – А ты откуда знаешь?
   – Мне хозяйка покойная многое рассказывала и о Даре, и о бабке Ярине, и о кольце этом. Напрасно ты беспокоишься. Как бездушный предмет может предсказать что-то? Вот и дошли. Видишь, госпожа, все тихо, спокойно, как всегда.
   Действительно, вокруг стояла тишина. Заросли кустов вокруг избушки даже не шевелились. Удивительно, все вокруг дышало скорым дождем, над Днепром нависли темные тучи, но не было и дуновения ветерка. Казалось, все замерло, ожидая грозной стихии.
   Ключник остался на улице. Ивления прошмыгнула через заросший травой двор, поднялась по резному скрипучему прогнившему крылечку, открыла дверь, вошла.
   Навстречу ей сразу метнулся гридин, зажал ей рот. Ивления замотала головой, сбрасывая руку, стала брыкаться и вырываться, но парень, приставив к ее горлу нож, предупредил:
   – Тихо, не пищи и не рыпайся, иначе убью.
   Воин обладал мощной хваткой и без особого труда крепко связал ее веревками, в рот сунул кляп, затем на голову накинул мешок и усадил в угол.
   Скрипнула тихо дверь, и все смолкло. Ивления сидела на полу, прислонившись к шершавой холодной стене. Вскоре руки и ноги затекли в неудобном положении, а в мешке не хватало свежего воздуха. Ивления уже проклинала себя за страх в первый миг, когда парень схватил ее. Надо было кричать в полное горло, а она безропотно позволила себя связать – и вот теперь неизвестно, что с нею станет.
   Все это очень странно. Что нужно гридню? Или он действует по приказу князя? Зачем?
   Чем больше Ивления думала, не находя ответа, тем больше болела голова и от нехватки воздуха, и от бесполезности дум, и от злости на собственное бессилие.
//-- * * * --//
   Ключник очень удивился, когда неожиданно из избушки выскользнул какой-то парень. Насколько он знает, Владимир дожидался Ивлению в избе всегда один, а охрана должна бродить где-то здесь, неподалеку и лишь под утро стягиваться к калитке.
   Ключник притаился, почти слившись с кустами, продолжая наблюдать за темной фигурой. Парень воровато огляделся, крадучись прошел через двор. Его настороженность еще больше показалась ключнику подозрительной.
   Парень, ничего не замечая, прошел мимо мужчины. Пропустив его, ключник гаркнул:
   – Стой, кто таков?
   Гридин ожидал оклика, молниеносно обернулся, замахнулся боевым топориком. Ключник еле успел увернуться от удара, одновременно делая выпад вперед и перехватывая руку противника.
   Мощность рук ключника сослужила ему неплохую службу. Парень не выдержал хватки, разжал руку, выронив топор. Тут же мужчины сцепились и упали, покатились по земле, нещадно осыпая друг друга ударами.
   Все же ключник оказался здоровее, а его кулаки поувесистее, поэтому, когда он опустил их на шею парня, тот дернулся, обмяк и затих. Мужчина встал, тяжело дыша, огляделся.
   Поднялся ветер, зашуршал кустарник, заскрипели ставни на оконцах избушки. Ключник наклонился над поверженным телом, прислонил ухо к груди, ничего не услышал.
   Жутко ему стало: неужели убил? Но тут вдруг дверь избушки распахнулась от порыва ветра и глухо ударилась о перила крыльца. Ключник вспомнил о хозяйке и поспешил к избе.
   Женщина сидела у стены и пыталась освободиться от стягивающих ее веревок.
   – Ивления, ты жива! – радостно воскликнул мужчина.
   Он быстро распутал ее и снял с головы мешок. Ивления выдернула изо рта кляп.
   – Где он? – она дрожала от негодования.
   – Кажется, я его убил, – виновато ответил мужчина.
   – Убил?! Убил гридина Владимира! Впрочем, так ему и надо. Пойдем скорее отсюда.
   – Что ему от тебя надо было?
   – Не знаю. Я давно подозревала, что он терпеть меня не может, – ответила она, поспешно выходя из избы.
   Бездыханное тело все так же лежало у калитки. Ивления склонилась над ним.
   – Его нельзя оставлять здесь, – прошептала она.
   – Скинем его в реку?
   – Да.
   Они вдвоем подхватили убитого и понесли к Днепру. В это время хлынул сплошным потоком дождь, смывая на земле следы схватки.
//-- * * * --//
   Гридина хватились на другой день. Владимир сам не свой был от бешенства: собрались на охоту, а парень загулял неизвестно где. Первым делом допросили Вадну.
   Известие о пропаже жениха потрясло ее, она расплакалась прямо перед князем:
   – Мы же пожениться собирались. Ой, на кого ты, соколик, меня покинул, – причитала она, размазывая слезы по лицу.
   Ей с трудом удалось скрыть досаду. Она подозревала, что бывший ухажер просто сбежал, чтобы скрыться от нее.
   Владимир покряхтел, повздыхал и отпустил покинутую невесту. Он так и не сказал ей, что жениху все про нее известно, устыдившись увеличить ее и без того безмерное горе.
   А затем пришло сообщение, что рыбаки выловили в Днепре утопленника в дорогой одежде, по всей видимости, княжеского гридина.
   Князь почувствовал угрызение совести. Но кто ж знал, что воин не выдержит правды о невесте и наложит на себя руки? Даже и тени сомнения у него не возникло, что причина смерти могла быть иной.
   Зато Вадна все сразу поняла, едва труп утопленника доставили на княжий двор. Видать, зазнобушка князя очень даже не простая птица, раз смогла избавиться от сильного воина. Ее голыми руками не возьмешь.
   Владимира совесть мучила недолго, похоронив гридина, как положено по обряду, он, более не задерживаясь, отбыл на увеселительную для души охоту, оставив двор в тишине, а княгиню – в печали.
   Отъезжали на охоту шумно. Все жители города высыпали на улицы подивиться на это зрелище, не обращая внимания на пыль из-под лошадиных копыт.
   Ивления намеренно вышла за ворота. Она стояла и угрюмо смотрела на князя, желая выяснить: не им ли подстроено ночное происшествие?
   Проезжая мимо нее, Владимир улыбнулся, махнул рукой. Он не обратил внимания на ее бледный хмурый вид, не заметил на ее лице и руках синяки и ссадины, которые были тщательно зарумянены и забелены.
   Вид князя был радостно возбужденным в предчувствии славной охоты, и смотрел он на Ивлению безмятежным взглядом. Она поняла: враг не он.
   Неужели, все это козни Блуда? И ведь вот напасть: именно его князь оставил воеводой в свое отсутствие.
//-- * * * --//
   Вадна как угорелая носилась по светелке, вымещая злость на столе и лавках, колошматя по ним кулаками. Ну почему мужчины такие тупые? Простое дело и то выполнить не могут! С девкой не справился! Это надо же!
   Постепенно она успокоилась, села за стол, обхватила голову руками. Волю гневу она дала, теперь надо придумать, как быть дальше. Дорогие каменья у Рогнеды она взяла якобы для оплаты дела, а птичка все еще на свободе. Думай, думай, голова, на что еще ты дадена?
   Да, промашка вышла. Ивления оказалась под надежной охраной, и не так-то просто ее возьмешь. Неужели каменья придется отдавать обратно?
   Вадна достала деревянный ларец, открыла его. Ожерелье, подвески и колты – все настолько прекрасно, что и не описать. Но Рогнеда все же поскупилась, отдала даже некоторые свои родовые каменья, а вот ларец с целующимися голубями оставила при себе, хотя он один из-за своей неповторимости мог покрыть половину всего этого.
   Вид каменьев, как всегда, привел Вадну в крайнее возбуждение. Она размечталась. Вот она богатая и знатная женщина, вышагивает по двору, а все ей кланяются до земли в пояс и на коленях ползают.
   Мечты о богатстве были настолько мучительны, что Вадна поняла: отдать каменья княгине она не сможет. Не для того она их выпрашивала, чтобы так просто с ними расстаться. А ведь казалось, она все предусмотрела. Гридин должен был спрятать Ивлению в надежном месте, без вознаграждения, конечно. Вадна нашла бы покупателя, продала бы ее, а сумму, вырученную от продажи, заплатила бы Блуду. А Рогнеда так бы никогда и не догадалась, что ее каменья лежат нетронутые у ключницы. Со временем она бы позабыла о них, и Вадна спокойненько сплавила бы их какому-нибудь заморскому гостю.
   Вадна захлопнула крышку и спрятала ларец в надежное место. Богатство – вот что главное в жизни. Ради него можно пойти на все, даже на убийство. Именно убить она хотела княжескую полюбовницу, и лишь затем ей пришла в голову удачная мысль, что на ней можно хорошо заработать. И если бы не этот дурень, подбивавшийся ей в женихи, все прошло бы гладко и хорошо.
   Первоначальный гнев прошел, и Вадна успокоилась. А чего, собственно, она переживает? Ее план не изменился, отодвинулись только сроки исполнения – ну, да и это не беда.
   Смерть гридина кое-чему научила, и теперь надо действовать более осторожно. Но время есть. Князь Владимир уехал, будет отсутствовать несколько дней. За это время столько всего сделать можно. И Блуд за воеводу остался. А кому, как не Вадне, знать его нрав. Он закроет на многое глаза, сунь ему только в лапу. А возможно, даже и поможет в чем-нибудь.
   Для начала неплохо было бы посмотреть на княжескую разлучницу. Да и больно любопытно: чем эта девка взяла князя? Какой статью?
   Вадна не меньше Рогнеды чувствовала обиду. Почему с одними князь проводит много ночей, а других, раз переспав, тут же забывает? Горько, горько думать о немилости княжеской, и чувствует Вадна, как в душе ее зреет ненависть к незнакомой женщине.
   Задуманное Вадна никогда не откладывала. Вскоре она знала об Ивлении почти все. А вот увидеть ее было делом нелегким: после ночного происшествия Ивления редко выходила из усадьбы.
   Но ключница надежды не теряла. Она неустанно ходила на торжище и много времени проводила в лавке, принадлежащей Ивлении.
   Она делала вид, что восхищается и любуется тканями, вышитыми диковинными рисунками, и, чтобы не вызвать подозрения у продавца, купила несколько дешевых рушников, а сама продолжала ходить, сокрушаясь вслух, что никак не может подобрать себе полотно по душе.
   Ходила безрезультатно Вадна недолго, удача все же благоволила к ней: в лавке она познакомилась с Белянкой.
   Девчонка очень любила бывать на торжище и часто отпрашивалась у Ивлении в лавку. Белянка заметно подросла и даже похорошела за эти годы, и Ивления подозревала, что та бегает на торжище неспроста. Ей там или кто-то приглянулся, или она подыскивает себе жениха среди богатых купцов. По понятиям Ивлении, Белянке еще рано было выходить замуж, но она отпускала ее в лавку, давая наказ пожилому продавцу не спускать с нее глаз.
   Белянка между тем проявляла незаурядные способности к торговле, быстро научившись считать. Жаль, что торговля – занятие сугубо мужское. Не то чтобы женщинам не разрешалось вставать за прилавок, но по какому-то неписаному правилу это осуждалось. Человек, которому Ивления доверила продавать свой товар, все же нашел Белянке применение, используя в качестве зазывалы. Она расхваливала товар так, что редкий человек мог устоять и не потянуться к поясу за мешочком с монетами.
   Поначалу Вадна не обращала на холопку внимания, но, когда узнала, что та вхожа в покои Ивлении, отношение ее переменилось. Познакомиться поближе с Белянкой не составило особого труда, та сама была рада, что с нею запросто общается сама княжеская ключница. Разница в возрасте и в положении девчонку не смущала, и ключница успела быстро привязать ее к себе. Вадна умела говорить ласково и медоточиво, и Белянка всерьез уверовала, что стала ее подружкой. Теперь Вадне оставалось только подумать, как плодотворнее использовать это знакомство.
   Однажды в лавке Вадна увидела иноземных гостей. Вообще здесь часто бывали чужаки, но эти разговаривали с продавцом почти без акцента, чем и привлекли Вадну. Она прислушалась.
   Гости, один пожилой мужчина, а другой – лет тридцати пяти, накупили очень много диковинных полотен и с восхищением разглядывали остальной товар. Они охотно разговорились с продавцом и без утайки поведали ему, что сами торгуют тканями и у себя на родине содержат небольшую ткацкую мастерскую. Но среди их мастериц нет такой искусницы, поэтому полотна не отличаются особой выдумкой. Продавец выслушал сетования с понимающей улыбкой и согласно покивал в ответ:
   – Да, вышивать и ткать умеет любая женщина, а вот выдумывать рисунок способна не каждая. Для наших полотен их придумывает наша хозяйка.
   «Вот она, удача, сама в руки идет», – обрадовалась Вадна.
   Она вышла из лавки и подождала гостей у входа. Едва те появились, она без обиняков предложила:
   – Я случайно слышала ваш разговор в лавке, поэтому решила обратиться к вам. Одна знатная женщина продает мастерицу, умеющую вышивать полотна не хуже тех, что вы купили.
   Заморские гости переглянулись. Старший засомневался:
   – А почему она продает искусницу?
   Вадна вздохнула:
   – Рабыня очень красива, а госпожа ревнива, боится за мужа.
   – Отец, какая тебя разница, почему продают рабыню? – перебил второй купец. – Если она хорошая мастерица, то почему бы и не купить. Мы готовы посмотреть на рабыню.
   – Тут вот какое дело, – замялась Вадна. – Рабыня, узнав, что нравится хозяину, стала очень строптивой, госпожу ни во что не ставит, перечит ей во всем. Госпожа долго терпела, но теперь, когда муж в отъезде, решила ее продать, но тайно, чтобы он, когда вернется, не догадался.
   – Что-то не нравится мне все это, Никола, – заподозрил неладное старший купец. – Пойдем от греха подальше.
   Они повернулись, чтобы уйти, но Вадна остановила их:
   – Хорошо, я скажу вам, кто хозяйка искусницы. Только договоримся, что это останется между нами. Сама княгиня хочет расправиться с рабыней, которая положила глаз на князя. Если хотите и дальше торговать беспрепятственно в Киеве, лучше соглашайтесь. Наша княгиня злопамятна.
   – Ага, – старший не сдавался, – а если князь прознает о сговоре, нам тогда точно на Руси лучше не появляться.
   – Да вы что, она же простая рабыня! Да он о ней и не вспомнит, когда вернется. Тут вам беспокоиться нечего. А мастерица она какая! Во много раз лучше полотна вышивает, чем вы в этой лавке видели.
   – Да ладно, отец, чего сомневаться? – решился Никола. – Вопрос в цене.
   – Да цена-то бросовая, – Вадна вцепилась в рукав Николы, сообразив, что уговаривать надо именно его, – почти задаром. Княгине ведь важно от соперницы избавиться, добра у нее своего хватает. Только тайно все надо проделать, я ведь говорила уже.
   Отец с сыном переглянулись, и Вадна поняла, что чужеземцам приобрести искусницу очень хочется, поэтому произнесла весомо:
   – Говорите последнее слово: нужна вам рабыня или нет?
   – Нужна, нужна, – поспешно согласился Никола.
   – Только пусть княгиня лично подтвердит, что это ее рабыня, – встрял старший купец, и Вадна чуть зубами не заскрежетала с досады.
   – Хорошо, – сказала она. – Куда вам рабыню доставить?
   – Да прямо на ладью. Мы собрались уже домой плыть, поэтому и делаем пробные закупки. Ждать будем завтрашний день, не больше. Так что торопись…
//-- * * * --//
   Вадна довольно потирала руки: итак, покупатель найден. Осталось самое сложное: как выкрасть Ивлению из усадьбы?
   Пожалуй, настала очередь прибегнуть к услугам Белянки. Склонить глупую девчонку на измену казалось делом очень легким.
   Не теряя времени даром, Вадна пригласила Белянку к себе в княжескую усадьбу в гости. Блеск и богатство княжеского терема привели холопку в трепет, а сознание того, что она является подругой самой ключницы, наполнило ее непомерной гордостью. Вот удивится Ивления, когда узнает, где сегодня была Белянка!
   – Хочешь посмотреть мои каменья? – предложила Вадна, когда гостья угостилась медовым напитком из лесных ягод и сладкими пирогами.
   – Хочу.
   Вадна достала заветный ларчик, открыла крышку, и глаза девчонки разгорелись при виде блеска украшений. «А ты падка на безделушки», – обрадовалась Вадна, достала самые дешевые, но ярко переливающиеся бусы и накинула их на шею Белянки. Девочка взвизгнула от восторга, кинулась к маленькому зеркальцу на столе, завертелась перед ним.
   – Ну, невеста! – восхитилась Вадна. – Хоть сейчас на свадебный пир.
   Белянка зарделась, но, вспомнив, что бусы чужие, нехотя сняла их с шеи.
   – А хочешь, тебе подарю? – великодушно предложила Вадна.
   – Правда?! – не поверила холопка.
   – Конечно. Вон сколько у меня каменьев, жалко мне бусы, что ли, для подруги. Только у меня к тебе просьба есть небольшая. Выполнишь?
   Холопка не почувствовала подвоха, согласно кивнула:
   – Конечно. А в чем дело?
   – Понимаешь, у меня есть брат. Знатный молодец, красавец, воин, – Вадна врала вдохновенно. – Ему очень нравится твоя хозяйка…
   – Кто? Ивления? – удивилась Белянка.
   – Ну, да. Но как к ней подступиться, он не знает. Она все время сидит взаперти. Не могла бы ты помочь ему?
   – Ивления замужем, – насупилась Белянка, какое-то потаенное беспокойное чувство посетило вдруг ее.
   – Да ведь муж ее в бегах, поди, давно забыл о ней, на другой женился. Что же ты своей хозяйке счастья не желаешь?
   – Желаю, конечно, – стушевалась Белянка.
   Ключница, сама того не подозревая, коснулась тайной струнки ее души. Да и откуда ей было знать, что первоначально Белянка принадлежала семье Варяжки, и уж тем более не могла догадаться, что она давно и безнадежно была влюблена в него. Любовь эта была детской, неоформленной, до конца неосознанной, но она была, и девочка с нею считалась. Ивлению она, разумеется, почитала как хозяйку и покровительницу и мирилась с тем, что волею судьбы та стала женой хозяина. Но Белянка родилась и жила среди простых людей, слуг и рабов, и с самого детства знала, что нет на свете прочных семейных уз, особенно среди знати. Надо просто набраться терпения и ждать.
   От слов Вадны Белянку чуть в жар не кинуло. Вот ведь как все просто получится: Варяжка вернется, а Ивления замуж вышла за другого. Муж свободен, а тут и утешительница подросла. Представив себя высокой красавицей, с яркими бусами на шее и жарко обнимающего ее Варяжку, Белянка просияла, но тут же опомнилась: это лишь мечты – но какие явственные.
   – А что мне надо сделать? – тихо спросила она.
   – Да ничего почти. Хозяйка твоя ведь женщина честная, гулять от мужа не согласится.
   – Это верно, – подтвердила Белянка, ничуть в этом не сомневаясь.
   – Вот брат мой и надумал умыкнуть ее и жениться. У некоторых славян умыкание невест в обычае. А ты представь, я с твоей хозяйкой породнюсь. Я и за тебя словечко замолвлю. Хочешь ко мне жить перейти? Служить при княжеском дворе будешь…
   От такого предложения Белянка отказаться не могла. Сладко ключница живет, вкусно ест, мягко спит, любая позавидует. Правда, и сейчас ей неплохо живется, но Ивления-то никогда не станет ей подругой.
   – Я согласна.
   – Вот и ладненько. Сегодня ночью заднюю калитку открой и проведи нас в покои хозяйки – и все дела. Не бойся, мы тебя не выдадим. А Ивления потом тебе только благодарна будет.
   После ухода Белянки Вадна задумалась: где взять людей? Нужны здоровые крепкие парни и не из числа княжеских дворовых. Помнится, гридин что-то лепетал о вражде между Блудом и Ивленией?
   И Вадна, не теряя времени, поспешила в усадьбу Блуда, но добралась до нее уже в сумерках. Во дворе кипела обычная жизнь: доили коров, кормили скотину, убирали навоз. Вадна, ничуть не смущаясь, прошла мимо дворовых в избу.
   Блуд как раз готовился ко сну, сидел на постели в ночной рубахе, опустив ноги в деревянное корыто. Румяная молоденькая девица, стоя на коленях, старательно мыла ему ноги.
   Блуд очень удивился, увидев княжескую ключницу. Теперь она его сторонится, в усадьбу без надобности не сунется. Последний раз она приносила весточку от Владимира, когда тот в осаде сидел.
   – С чем на этот раз явилась? – грубо спросил он, не зная, как разговаривать с собственной холопкой, взлетевшей столь высоко.
   – Дело есть, – Вадна бесцеремонно уселась на лавку и красноречиво посмотрела на девку, которая спокойно, ничуть не смущаясь посторонней, взяла тряпку и стала вытирать хозяину ноги.
   – Ладно, иди уж, – Блуд выхватил у нее тряпку, – сам оботру.
   Девка подхватила корыто и удалилась.
   – Ну, говори, – нетерпеливо проворчал хозяин и, кряхтя, наклонился, чтобы вытереть ноги.
   – Слыхала я как-то, что ты Ивлению на дух не переносишь, – начала Вадна издалека.
   – Чего ходишь вокруг да около, говори прямо: чего надо? – сердито перебил Блуд.
   Девица струхнула: вдруг зря пришла, и между Ивленией и Блудом нет никаких разногласий? Но поведение Блуда тут же успокоило ее: не оправдывается и не переубеждает, а лишь, выжидая, смотрит в лицо – значит, все верно.
   – Я знаю, как от нее избавиться, – быстро произнесла Вадна и перевела дух: главные слова сказаны, а дальше уж пойдет все как по маслу, в этом она не сомневалась.
   Воевода аж крякнул, услышав такое, но промолчал, предоставляя холопке самой выпутываться из сказанного. Делать нечего, пришлось объяснять ему без наводящих вопросов:
   – Ивления поперек горла княгине стала, сам догадываешься, наверное, почему. Решила я ей помочь, но для этого люди нужны. Дай мне пяток здоровых ребят. А?
   Блуд почесал грудь, затем макушку, потом пятку: очень уж ему хотелось Ивлении, а через нее Варяжке досадить. Наконец изрек:
   – А если Владимир узнает, кто его зазнобу извел?
   – Рогнеда даже не догадывается, чьих людей я к делу привлекаю. А я молчать буду, как рыба бессловесная, только взамен волю мне дай. Закуп отчим мой брал, почему я за него должна расплачиваться?
   Вадна не выдержала, сказала заветное, хотя, идя сюда, давала себе слово, что не будет напоминать Блуду о своем холопьем положении, чтобы делу не навредить.
   – Ну ты хитра, – восхитился воевода, – сама пришла у меня людей просить для своего дела и сама же обещает за плату не предавать огласке. Ты бы лучше о своей головушке позаботилась в таком случае, не я предложил женщину извести. О свободе без выкупа забудь: отчим твой так закуп и не отработал, почил безвременно. Кстати, на тебе вина за смерть его лежит. Я ведь все о тебе знаю, даже то, о чем ты и не догадываешься! А вот парочку крепких парней сегодня дам тебе.
   – И на том спасибо, – хмуро поблагодарила Вадна.
//-- * * * --//
   Ивления весь день была сама не своя, не знала, куда себя деть и к чему руки приложить. Утром пришел странник и сообщил радостную весть. После стольких лет молчания Варяжка наконец дал о себе знать. Человек поведал, что Варяжка живет в печенежском стане, собрал там небольшую группу сподвижников и решил объявиться в Киеве.
   – Так что жди, красавица, муженька в скором времени, – улыбнулся странник.
   Ивления на радостях сытно накормила его, предложила кров на любое время, но получила вежливый отказ. Поразведав обстановку в городе, спешил он назад, в печенежский стан.
   – Ты передай ему от меня заверения: дескать, ожидает тебя жена, все глаза на дорогу проглядела. Пусть не сомневается, здесь его по-прежнему любят. Матушка его тоже у меня в усадьбе живет. Пусть возвращается, да побыстрее.
   Ушел странник, а Ивления крепко задумалась. Ей хватило ума выразить при страннике бурную радость, хотя известие о скором возвращении Варяжки ее не взволновало. Она давно уже привыкла жить без мужа, и напоминание о нем никакого чувства в душе не всколыхнуло. Неужели разлюбила?
   Ивления легла спать, но сон не шел, как ни старалась сомкнуть глаза и ни о чем не думать. Она лежала, и противоречивые чувства одолевали ее. Ей хотелось увидеть Варяжку, и страшно было за него, ведь он все еще считался в опале. Как Варяжка собирается возвращаться, не покаявшись перед князем? Тайно? А если Владимир захочет продолжить с нею связь, что она скажет мужу? А если он сам узнает об этом? Убьет ее – это точно.
   Вопросов было больше, чем ответов, мысли наслаивались одна на другую, отгоняя сон. Ночь уже перевалила на вторую половину, когда в сенцах раздались крадущиеся шаги. Ивления удивилась: слуги возле ее покоев ночью без надобности не ходили.
   Ивления нехотя встала с ложа, прошла к двери, резко распахнула ее и столкнулась нос к носу с незнакомой женщиной. Обе опешили от неожиданности, но незнакомка опомнилась первой – и это решило исход дела. Ивлению сбил с ног молниеносный удар, она и пикнуть не успела, упала к ногам женщины и уже не чувствовала, как двое мужчин подхватили ее, не слышала, как незнакомка говорила третьему:
   – Хватай девчонку, она слишком много знает.
   Белянка попятилась, хотела закричать, но не успела. Мощная рука мужчины схватила ее, а другая зажала рот.
   Услышав шум, из своих покоев вышла свекровь, с изумлением уставилась на незнакомцев. Вадна выругалась: откуда еще старуха появилась? Но один из мужчин махнул рукой:
   – Ее бояться нечего, она сумасшедшая, ничего не понимает. Назавтра и не вспомнит, что видела…
   Старуха действительно выглядела не лучшим образом: растрепанная, седая, она покачивала головой и что-то бормотала себе под нос.
   – Да ну ее, – решила Вадна, – даже если что-то и вспомнит, навряд ли что сможет сказать.
   Мужчины вынесли из усадьбы двух женщин, и никто их не окликнул, никто не встретился на их пути. Ключник спал безмятежно. Он сам перед сном добросовестно проверил все запоры на дверях и воротах и не ожидал никакого подвоха от своих людей. Откуда ему было знать, что следом придет преданная госпоже холопка и отопрет заднюю калитку?
//-- * * * --//
   На рассвете к чужеземной ладье подъехала повозка. Двое дюжих мужиков выгрузили из нее связанную женщину, пронесли ее по трапу и бесцеремонно сбросили на палубу. Следом за ними прошли две женщины, закутанные с головы до ног в покрывала.
   Связанная женщина зашевелилась, задергала руками и ногами, что-то замычала, но вставленный в рот кляп мешал ей что-либо произнести.
   – Это и есть искусная рабыня? – усмехаясь, спросил Никола. – Что-то ручки у нее слишком белоснежные, не видно на них следов рабского труда. Где подтверждение, что она принадлежит княгине?
   – Тише, тише, не надо об этом кричать, – одна из закутанных женщин выступила вперед, чуть приоткрыла свое лицо.
   Никола никогда не видел княгини, но ни на миг не засомневался, что перед ним стоит именно она: величественная, гордая, красивая – именно так ее описывала людская молва.
   Самым трудным для Вадны оказалось уговорить Рогнеду поехать к вымолу, [31 - Вымол – новгород. – пристань.] чтобы подтвердить, что Ивления является ее рабыней.
   – Да ведь купцы от меня честного слова ждут. Как же я им врать стану? – ужаснулась та.
   Ключница чуть не лопнула от злости: надо же, честная какая!
   – А как же ты женщину из родовитой семьи в рабство решила отправить? – возмутилась она.
   Княгиня сникла, потупив взор, но не сдвинулась с места.
   – Ну, хорошо, отпустим ее домой, – съехидничала Вадна. – Мне, что ли, надо избавляться от нее? Сама же ты кашу заварила! Теперь обратной дороги нет, слишком много людей замешано и знают, что княгиня в этом участвует.
   Княгиня молчала. Терпение ключницы было на исходе:
   – Так ты хочешь или нет от соперницы избавиться?
   Рогнеда уже давно раскаивалась, что решилась на такое дело, но Вадна права, назад не повернешь. Она еще раз вздохнула и прошептала:
   – Да…
   – Ну так такой случай представился – пользуйся! Всего и надо-то – подтвердить, что она твоя рабыня, еще и хорошую сумму получишь за продажу…
   Княгиня посмотрела на Николу и твердо произнесла:
   – Она моя рабыня.
   Связанная женщина задергалась снова, забилась головой, но никто уже не смотрел на нее. Купец достал небольшой мешочек и протянул его Рогнеде. Та взяла чуть дрогнувшей рукой, закуталась снова в покрывало и поспешила с ладьи. За нею двинулись Вадна и люди Блуда.
   Дело было сделано так, как и задумано, и ключница чувствовала удовлетворение. Она уверилась в том, что отныне ей подвластны судьбы людей, и это увеличивало ее значимость в собственных глазах.
//-- * * * --//
   Со страхом и нетерпением ждала Рогнеда возвращения мужа. Да и совесть очень часто тревожила душу женщины. Теперь уже казалось, что напрасно она поддалась на уговоры Вадны и избавилась от соперницы. В сущности, чем та ей грозила? Да, может, и не было ничего между нею и Владимиром?
    [32 - TSpInterLn=1706;] Вадна же пребывала в полном спокойствии. Ее ничуть не трогала дальнейшая судьба Ивлении, главное, она сама получила от ее устранения много выгод. Во-первых, княгиня в полной ее власти, ведь страшная тайна крепче веревок связала обеих женщин. Во-вторых, каменья остались при ней. Рогнеда не только ни разу не вспомнила о них, но еще и отдала Вадне мешочек, полученный при продаже Ивлении.
    [33 - TSpInterLn=1706;] – Он мне прямо руки обжигает, – сказала она, когда в то утро вернулась домой, – хоть выбрасывай.
    [34 - TSpInterLn=1706;] – Зачем же выбрасывать? – посетовала Вадна. – Давай мне его, я монетки нуждающимся раздам.
    [35 - TSpInterLn=1706;] Разумеется, никакие нищие монет не получили. Да кто об этом знает? Зато на эти деньги Вадна откупилась от Блуда. Теперь она – свободная женщина. Сбылась мечта!
    [36 - TSpInterLn=1706;] О князе, о мести Вадна даже не думала, зная наперед, что, даже если и всплывет ее участие в этом преступлении, она обязательно как-нибудь выкрутится. В конце концов Ивления мешала княгине – с нее и спрос в случае чего. А Вадна тут при чем? Она лишь приказы исполняет.
    [37 - TSpInterLn=1706;] Между тем время бежало, и вот уже Владимир, как водится, выслал гонца вперед сообщить о своем скором прибытии. Рогнеда, получив весточку, вообще потеряла покой и сон. Если муж как-нибудь узнает о содеянном, ей несдобровать.
    [38 - TSpInterLn=1706;] – Что делать? Что делать? – металась она по светелке.
    [39 - TSpInterLn=1706;] – Князя встречать как ни в чем не бывало, – усмехнулась Вадна, а про себя с презрением отметила, что княгиня слишком слабая женщина и в конце концов сама себя погубит.
   Вадна как в воду глядела.
   Владимир вернулся и сразу начал поиски пропавшей боярыни. Дело казалось совсем безнадежным. Ивления пропала, растворилась, испарилась и следов не оставила. Никто из ее домочадцев не мог и слова сказать. Все переживали и плакали. Одна только сумасшедшая старуха иногда шептала что-то о ночной гостье, которая унесла сноху. Но слова были настолько невнятны, что никто толком ничего не понял.
   Но слухами земля полнится, и стали доходить до князя неприятные вести. Будто бы к пропаже воеводской жены приложила руку сама княгиня. Видели люди на вымоле, как брала она деньги с купца за связанную женщину.
   Скудные сведения, конечно, но князь, недолго думая, заявился к жене за разъяснением.
   Рогнеда же, думая, что муж знает все, почувствовала облегчение: будто гора с плеч свалилась. В последнее время она настолько извела себя раскаянием, что на глаза ему лишний раз показаться боялась. Супружеский долг свой выполняла без охоты, из покоев мужа сбегала до рассвета и больше молчала, замыкаясь в себе, страшась ненароком проговориться. А князь, расстроенный пропажей любовницы, не замечал странностей в поведении жены.
   Рогнеда даже не подумала о том, что можно выкрутиться. Мало ли похожих женщин на свете, кто даст руку на отсечение, что на вымоле была именно она? Но врожденная гордость не позволила врать и изворачиваться, и она со слезами на глазах рассказала всю правду. Лишь о роли Вадны умолчала. Та ведь из дружеских побуждений помогала, так зачем ее впутывать? Во всем Рогнеда винила только себя.
   – Куда же ты ее продала? – спросил Владимир, когда жена закончила свою исповедь.
   – В Болгарию вроде бы.
   – На Волге или Дунае? – хмуро переспросил князь.
   – Не знаю, – пожала Рогнеда плечами, не понимая, какая ему разница, не побежит же он за любовницей в дальнюю страну.
   Владимир помолчал. Затем посмотрел на жену таким тяжелым взглядом, что сердце ее зашлось от страха.
   – Ну, вот что, натворила ты бед без моего ведома, теперь должна держать ответ, – сказал он. – Ты мне больше не жена. На реке Лыбедь есть небольшая усадьба. Отправляйся жить туда. Здесь я тебя видеть больше не хочу.
   – Как же так, господин мой! – вскричала потрясенная Рогнеда. – Я тебе верной женою была! Вспомни, какие жаркие ночи мы с тобою проводили! А сынов каких я тебе подарила! Все как на подбор красавцы. За что же ты со мною так? Только за то, что душа моя исстрадалась, глядя на то, как ты с другими милуешься? Разве виновна я в страсти своей, разве могла я вынести обиду и не отомстить разлучнице, змее подколодной?!
   Женщина, не выдержав обиды, заплакала.
   – Все! Слезами ты меня не проймешь, – князь встал с лавки и направился к двери, но обернулся, чтобы сказать напоследок: – За сынов спасибо, да не ты одна мне их дарила. Ты была всего лишь военной добычей, а я тебя высоко поднял, к себе приблизил. Ты же мне вредить вздумала. Пусть это для тебя уроком послужит. Сама виновата.
//-- * * * --//
    [40 - TSpInterLn=1706;] Слух о том, что князь отсылает от себя жену, разнесся по усадьбе быстро и достиг ушей Вадны. Она тут же направилась в покои княгини.
    [41 - TSpInterLn=1706;] Рогнеда сидела на лавке у окна, при звуке открывшейся двери она обернулась, Вадна увидела ее заплаканное лицо.
    [42 - TSpInterLn=1706;] Ключница замерла, не зная, как поступить: кинуться спрашивать и утешать или сделать вид, что не заметила красных глаз и слезных потеков на щеках?
    [43 - TSpInterLn=1706;] Помогла сама Рогнеда:
    [44 - TSpInterLn=1706;] – Ах, Вадна, если бы ты знала, как мне тяжело.
    [45 - TSpInterLn=1706;] – Что случилось, княгиня? Получила дурные вести? – участливо спросила ключница, будто ни о чем не знала.
    [46 - TSpInterLn=1706;] – Хуже некуда, Владимир меня из Киева высылает.
    [47 - TSpInterLn=1706;] – Да за что же такая немилость?! – всплеснула руками Вадна.
    [48 - TSpInterLn=1706;] – Узнал он, что я соперницу в рабство продала – вот и рассердился. Ах, если бы знать заранее, как все обернется! А ведь я предчувствовала недоброе. Что же я ума своего не послушала, сердцем дело решила?! Ой, что же мне делать, что делать?
    [49 - TSpInterLn=1706;] Рогнеда застонала и схватилась за голову.
    [50 - TSpInterLn=1706;] – Да, беда, – посочувствовала Вадна и замолчала, не зная, что сказать в утешение, тем более что нисколько ее не жалела.
    [51 - TSpInterLn=1706;] Княгиня встала, прошлась по светелке, стараясь успокоиться.
    [52 - TSpInterLn=1706;] – Куда же высылают тебя?
    [53 - TSpInterLn=1706;] – На реку Лыбедь куда-то, вроде поселение там небольшое есть.
    [54 - TSpInterLn=1706;] – А, знаю, Предславино там находится, – кивнула ключница и попробовала успокоить госпожу: – Так недалече тебя князь отсылает, навещать чай будет.
   Но княгиня от этих слов гневно взвилась:
   – Да я его убью, попробуй он ко мне теперь хоть на шаг подойти. Ненавижу!
   – Да ладно, ладно, – замахала руками Вадна, – я просто так сказала, не подумавши.
   Рогнеда вроде успокоилась, присела на лавку, задумчиво потеребила подол красного навершника. В голове роились невеселые мысли. Как же так получилось? Почему счастье недолгим было?
   – Собираться пора, не хочу здесь надолго задерживаться, – как-то отрешенно произнесла она через некоторое время. – Собирайся и ты, со мною поедешь.
   Вадна аж лицом посерела от возмущения:
   – Я-то тут при чем? Разве я твоя холопка? Это тебя князь отсылает, а с меня какой спрос? Я все по приказу делала.
   Рогнеду удивили резкие слова ключницы, которую она считала своей преданной подругой. А дружба-то крепкой лишь до первого испытания была. Горько стало Рогнеде от предательства. Горько и обидно: дело делали вместе, а страдает она одна. Справедливо ли это? Но как наказать ее, чтобы неповадно было? Рассказать все князю?
   Рогнеда вздохнула: хоть и хочется отомстить, но наушничать она не будет. Авось судьба сама ключницу накажет.
   – Ладно, не будем ссориться, – сказала Рогнеда. – Кликни девок, барахло собирать. Может, поможешь мне проследить, чтобы все упаковано было, как надо?
   – Охотно, – кивнула Вадна.
   Пришли холопки, принесли мешки, в которые стали споро собирать вещи: покрывала, подушки, шкуры, скатерти, посуду – все то, что Рогнеда привезла с собой из Полоцка.
   Рогнеда открыла сундук, достала из него ларец с целующимися голубями на крышке. Задумчиво повертела его перед глазами. А ведь предупреждала ее старая ключница, что ларец этот несчастье влюбленным приносит. Не послушала ее, отмахнулась, думала: сказки все это. Неужели ларец и вправду проклятый?
   – Вадна, тебе ведь нравился этот ларец?
   – Конечно, он такой необычный, красивый…
   – А хочешь, тебе подарю его?
   Рогнеда увидела, как загорелись глаза ключницы от этих слов, и поняла, что попала в самую точку. Давно уже Вадна зарилась на этот ларец с колтами. Да и то сказать, кому бы он не понравился?
   – Неужели ты, княгиня, без сожаления мне этот ларец отдашь? – покачала головой Вадна.
   – А чего ж тебе не верится в это? – усмехнулась Рогнеда. – Мне колты теперь вроде бы ни к чему. Перед кем красоваться? А ты девица, тебе еще женихов привлекать надо, вот колты и пригодятся. Так берешь или нет?
   – Да, да, – ключница вцепилась в ларец и прижала его к груди, потом опомнилась: – Спасибо, княгиня, за такой подарок. Век не забуду твоей милости…
   – Да чего там, – махнула рукой Рогнеда, а сама злорадно подумала, что ларец этот и предательнице должен вред принести: вот тогда они и будут квиты!
   Вещи были вскоре собраны, мешки составлены у двери. Рогнеда послала холопку предупредить князя, чтобы на утро готовил обоз для ее отъезда. Смеркалось. Вадна, распрощавшись с госпожою, убежала к себе примерять колты. Рогнеда и вида не подала, что сильно обиделась на подружку. Да и какая она теперь подруга? Предательница! Только о своем благополучии и печется! Нет в ней ни чести, ни совести.
   Рогнеда печально прошлась по светелке, воспоминания снова накатили на нее. Как мало она была замужем, а казалось, счастье будет вечным. Думалось, что без нее Владимиру не жить – с тоски иссохнет. А он вон что удумал: выгнал ее как собаку бессловесную, удалил с глаз долой! Не она ли мучилась, ночей не спала, сынов ему рожая, статных, пригожих, один здоровее другого: Изяслав, Мстислав, Ярослав, Всеволод – в год по ребенку. Да и две дочери тоже красавицами уродились. Да за одно это муж ножки ей должен целовать!
   Так за что же ей доля горькая? Судьба беспросветная? Или умом князь помутился?
   Обида горькая, тяжелая легла на женское сердце. Вспомнила отца своего, братьев, матушку. Вот за что ей наказание! За убивца родных замуж вышла. Да ладно бы через силу, а то ведь любила его – любила! О позоре, о совести, о мести позабыв. А не закон ли праведный говорит: око за око, зуб за зуб. Надо было мстить, а она разнежилась, нюни распустила.
   Рогнеда схватилась за голову, застонала от собственного бессилия и тут же выпрямилась, глаза гневно сверкнули. Нет, не все еще потеряно! Отольются кошке мышкины слезы! Придет час ее мести!
//-- * * * --//
   Владимир, узнав об участи Ивлении, места себе не мог найти. С мрачным видом сидел он в гриднице за столом, нервно барабаня по нему пальцами. Вокруг шумела полупьяная дружина, а князю было не до веселья. Ни еда, ни питье не радовали.
   Тяжелые раздумья привели его к мысли о новом походе. Казалось, что вызволить Ивлению из неволи не составит особого труда. Она хорошая мастерица, и наверняка слава о ней разнесется по свету, поэтому найти ее в чужом краю будет нетрудно.
   Встал Владимир, и дружина замерла за столом, ожидая его слова. Все решения князь принимает на пиру, к этому уже все привыкли.
   – Думаю я, други мои, – начал князь, – на болгар пойти войною.
   – Это дело, – тут же поддержал князя Добрыня. – А на каких болгар пойдем, каган великий? На дунайских или на волжских?
   Владимир стушевался: знать бы самому. Но и перед дружиной нельзя в грязь лицом ударить. Эх, была не была!
   – На волжских, конечно. Край, говорят, тот богатый, есть чем поживиться. Не зря еще отец мой Святослав проложил туда путь. Поди, забыли болгары силу русскую, кою отец показал, зазнались больно. Пора напомнить о себе. Пусть покорятся и дань платят.
   Князь Святослав действительно опустошил Поволжье, разорив земли буртасов и столицу Волжской Болгарии – город Булгар. Конечной целью был Хазарский каганат, разгромив который, Святослав освободил от дани славян и покорил множество народов. Владимир умолчал о том, что народы эти, входя в состав каганата, сдерживали натиск кочевников с восточной стороны. После Святослава заслон рухнул, и границы оголились. Печенеги надолго стали хозяевами степей, безбоязненно проникая в пределы Руси.
   – И то верно, – тут же согласился Добрыня, и дружина хором его поддержала, – на ляхов и ятвягов мы ходили, вятичей и радимичей покорили, можно и на болгар направить рати.
   Сказано – сделано. Русская рать на подъем легкая и непривередливая, воевать может в любых условиях, даже без оружия и босиком. Только немногочисленная дружина князя была обута и имела доспехи, все остальные воины были одеты кое-как. Мечи имели лишь мужи и старшие гридни, остальная дружина пользовалась простым оружием: копья, луки со стрелами, топоры, ножи, дротики, кинжалы. Неимущие ратники подчас обходились топорами и ножами.
   И с такой ратью отправился Владимир в Волжскую Болгарию. [55 - У историков нет единого мнения, куда на самом деле ходил князь Владимир: на волжских или дунайских болгар.]
   Прознав о том, что князь Владимир двинулся на них войною, болгары вышли навстречу и уже на границе встретили русскую рать. Князь Владимир был очень удивлен этим, но принял бой с достоинством. Тем и грозна русская сила, что не боится любого ворога. Бой был жарким, болгары дрались отчаянно, защищая свою землю, и все же численный перевес оказался на стороне Владимира, и победа досталась ему.
   В пылу битвы некогда было рассматривать противника, но потом, когда выстроились ряды пленных болгар, дружина Владимира пришла в уныние. Особенно был потрясен Добрыня. Вечером на совете он высказал свое мнение о походе:
   – Делать нам здесь больше нечего, князь. Ты посмотри, все болгарские воины в сапогах. А оружие какое! А ведь это только головной отряд. Завтра, послезавтра наберут они рать многочисленную, куда нам, босым, с нею справиться? Уходить надо, пока не поздно. С болгар мы дани легко не возьмем, надо лапотников искать.
   Все мужи с почтением слушали мнение воина, не раз доказывавшего свою храбрость в боях. Ясно было, что не трусость заставляет Добрыню отказаться от войны, а справедливые доводы рассудка, поскольку богатое государство имеет средства для обороны и будет яростно отстаивать свое добро и свободу.
   Выслушав дядю, Владимир опросил своих мужей, что думают они, и все хором выступили за возвращение в Киев. Настаивать было бессмысленно, князь и сам видел, что дружина права.
   Он понял, что потерял Ивлению навсегда. С этой потерей надо было смириться. Класть свою рать ради одной прекрасной женщины было глупо и безответственно.
   В Болгары отправились от Владимира послы с предложением мира. Волжские болгары никогда ни с кем не искали ссоры, поэтому приняли послов с почетом и мир заключили с радостью, а князь не уронил чести и достоинства, хотя и остался без дани.
//-- * * * --//
   Вернулся Владимир из похода и заперся у себя в тереме. Никто не смел его беспокоить. Отходил он от потрясения очень тяжело. Для того чтобы немного забыться, приглашал наложниц к себе в покои, но и они вскоре надоели, поскольку не могли полностью развеять тоску-печаль.
   Все чаще стал князь подумывать о Рогнеде, которая тихо жила в Предславине на Лыбеди. А почему бы не навестить бывшую жену? Никакой страсти он к ней не испытывал, а просто хотел поговорить, утешиться, ведь Рогнеда была хорошей собеседницей.
   Рогнеда приняла князя спокойно. Она не выказала ни удивления, ни радости при встрече. Владимир даже несколько обиделся на безразличие бывшей жены. Разговор тоже не клеился. Рогнеда все больше молчала, думая о чем-то своем. Князь навестил сыновей, пока по малолетству живших с матерью. Те тоже, тая обиду за мать, встретили отца настороженно.
   Владимир отметил, что старшие, Изяслав и Мстислав, изрядно выросли и пора бы им не за юбку матери держаться, а вернуться в княжеский терем для обучения ратному мастерству.
   Время близилось к ночи, и князь решил заночевать в Предславине. Терем был небольшим, часть его занимали дети, покои – Рогнеда. Постелили Владимиру в светелке. Он намеренно не захотел спать у бывшей жены: что было, то прошло, зачем теребить старые раны и давать женщине надежду на будущее?
   Но спал он неспокойно, все чудился то ли шорох, то ли шепот. Наконец он открыл глаза, потому что почувствовал какое-то движение около постели. Перед ним стояла Рогнеда с занесенным для удара ножом.
   Увидев, что муж проснулся, она не испугалась, и рука ее, направленная в его сердце, не дрогнула. Мужчина тоже не растерялся, перехватил руку, заломил ее назад. Нож выпал. Рогнеда взвыла от бессилия и боли.
   Владимир вскочил, толкнул жену на постель, после чего спокойно поднял нож.
   – Да, не ожидал я от тебя такого. Ну и что же делать с тобой после этого? Ведь ты не успокоишься, пока меня не убьешь?
   – Я ненавижу тебя. Кровь моего отца и братьев еще не смыта с твоих рук. Пока жива, я буду мстить.
   – Ну что ж, – вздохнул князь, – тогда готовься к смерти. Надень выходной наряд, все каменья на себя нацепи и сиди здесь. Утром тебя казнят.
   Владимир вышел. Пришли прислужницы с нарядами и украшениями. С плачем и причитаниями стали одевать госпожу. Рогнеда стояла отрешенно, безропотно позволяя вертеть себя, словно куклу.
   Она вдруг вспомнила, как ее наряжали к выходу к сватам, и тогда она тоже вела себя спокойно, как перед казнью. Неужели жизнь совершила полный виток, вернулась к изначальному. Тогда она даже не подозревала, к чему приведет ее отказ выйти замуж за Владимира. Сейчас она, решившись убить его, знала точно, чем все закончится, была готова к этому внутренне и принимала судьбу покорно.
   Наконец прислужницы ее нарядили, посадили на постель и удалились. Рогнеда просидела одна до утра. О предстоящей казни старалась не думать. Жаль было оставлять малолетних детей. Неужели Владимир ради них не оставит ее в живых? Впрочем, чего это она разнюнилась, знала ведь, на что идет, замахиваясь ножом на князя. Знала, что пощады не дождется ни от бояр, ни от дружины, ни от киевлян.
   На рассвете в дверь светелки тихо заскреблись.
   – Кто там? – встрепенулась Рогнеда, так за всю ночь и не сомкнувшая глаз.
   – Я, матушка, – раздался тихий шепот.
   – Изяслав, – обрадовалась женщина, услышав голос старшего сына, – как ты догадался, что я здесь взаперти?
   Она подошла к двери вплотную.
   – Я, матушка, разговор отца с мужами дружинными слышал. Хочет он тебя собственноручно убить. Я не мог раньше прийти, нянька меня караулила. Сон ее сморил лишь перед рассветом. Может, я помогу тебе чем, матушка? Давай дверь выбью? Убежим далече, никто не найдет.
   – Да нет, миленький, некуда нам бежать. А ты вот что сделай…
   Рогнеда зашептала сыну свою задумку.
   – Все сделаю в точности, матушка, – заверил мальчик, выслушав женщину. – Не беспокойся…
   Изяслав убежал. Рогнеда устало села на пол, уперлась лбом в дубовую дверь. Хоть бы Изяслав не испугался грозного вида отца, хоть бы все сделал так, как она сказала. Ну а не сделает, что ж, малец еще все же, какой с него спрос?
//-- * * * --//
   Утром Владимир с боярами пришел в светелку. Рогнеда к этому времени вся извелась, переживая и мучаясь. Правда, ей удалось все же немного вздремнуть после ухода Изяслава, но сил и отваги короткий сон не прибавил.
   С облегчением она заметила крадущегося следом за боярами Изяслава.
   Увидев смиренно сидящую на богатом ложе жену в брачном уборе, Владимир усмехнулся:
   – Вижу, ждешь ты казни своей со смирением. Скажешь, может, что-нибудь нам в свое оправдание, или пожелание какое есть у тебя перед смертью?
   – Нет, – грустно покачала головою Рогнеда, – жалею только, что любила тебя, недостойного любви. Растоптал ты душу мою, а теперь детей хочешь сгубить, без матери оставить…
   Договорить она не успела. Вдруг ряды бояр расступились, и перед князем возник Изяслав, протянул ему обнаженный меч.
   – О, отец, ты здесь не один! Сын твой тоже свидетель!
   Князь в сердцах бросил меч на пол. Лицо его налилось краской гнева. Даже Рогнеда испугалась, а Изяслав не дрогнул, так и остался стоять, изо всех сил стараясь спокойно глядеть на отца.
   – Кто допустил тебя сюда?! Если б я знал, что ты придешь…
   Что говорить на это, мать не научила, и Изяслав молчал, чувствуя, как от страха трясутся все поджилки. Но он уже понял, что при нем отец не станет казнить бывшую жену.
   Владимир немного остыл и оглянулся вокруг. Бояре шептались между собой, неодобрительно покачивая головами.
   – Что скажете на это, мужи? Будьте судиями, – потребовал князь.
   Бояре переглянулись. Один решился выступить:
   – Прости, князь, жену. Разум ее помутился, видимо, да дети малые при ней – жалко. Дай Изяславу в удел землю Полоцкую, бывшую когда-то под властью отца Рогнеды. Пусть уезжают с миром.
   Бояре согласно закивали. Владимир помолчал, обдумывая, затем согласился:
   – Быть по сему. Правда, земля та уж больно ятвягами разорена, да я сыну моему хороший город построю. Изяславлем назову в честь него за то, что мать свою не дал в обиду.
   Покинула Рогнеда Киев в большой печали, а в народе с тех пор прозвали ее Гориславою за то, что хлебнула горя и обиды от мужа своего в полной мере.

Часть вторая

   Издавна благодатный край Балканского полуострова привлекал людей: горы с лесами и лугами, морское побережье с удобными бухтами для судов, плодородные равнины и невысокие холмы с благоприятными для земледелия почвами, мягкая теплая зима и нежаркое лето.
   До недавнего времени Византия владела этим краем, но она не имела достаточных сил, чтобы противостоять натиску других народов. Сначала сюда пришли славяне, заселили щедро одаренные природой земли, смешались с местным населением. Для диких славян соприкосновение с богатой Византией явилось скачком в жизненном развитии. Древние античные и византийские города стали славянскими.
   Славяне перенимали опыт коренных жителей в земледелии, более высокий уровень культуры, нормы повседневного быта.
   Затем здесь появились кочевники-болгары во главе с ханом Аспарухом, изгнанные с низовьев Волги хазарами. Кочевники быстро ассимилировались со славянами, подарив новому народу свое название: болгары. При этом они потеряли свой язык и обычаи.
   Византия сначала отстаивала свои права на земли, упорно стараясь изгнать славян, но этого ей не удалось: те крепко ухватились за благодатную землю. Тогда великая империя решила поработить непокорный народ. Частично ей удалось подчинить некоторые славянские племена, но возникновение могущественного Болгарского государства сильно помешало успехам на этом поприще.
   Болгария занимала выгодное положение, так как была защищена со всех сторон Черным морем, Балканским хребтом и полноводным Дунаем. Византии пришлось оставить на время намерение поработить неожиданно возникшее государство, которое, понимая угрожающую ему опасность, стремилось укрепить свои силы: и торговые, дающие власть и богатство, и военные, поддерживающие независимость.
   Болгария постоянно увеличивала свои границы, чем вызывала большое недовольство могущественного соседа. Византия предприняла ряд походов. Они были удачными. Болгария, казалось, стояла на краю гибели, но полной победы Византии достичь так и не удалось.
   Влияние Болгарии в мире неуклонно росло. Особенно оно выросло после принятия христианства. Сначала Болгария приглашала византийских священнослужителей, но после создания славянской письменности Кириллом и Мефодием вырастила своих и отказалась от услуг Византии.
   Особенного могущества и наибольшего авторитета Болгария достигла при царе Симеоне, который начал тридцатилетнюю войну с Византией. В результате владения Болгарии расширились, а Византия стала платить дань.
   В шестидесятых годах десятого века Византия оправилась от поражения и занялась возвращением утраченного. Она отказалась платить дань Болгарии, а болгарским купцам было запрещено торговать в Константинополе.
   По наущению Византии от Болгарии отделились хорваты и сербы. Болгария, лишенная части территории, ослабла. Византия почувствовала, что готова снова вести военные действия с давним противником, заняла северную часть его территории и стала властвовать и на суше, и на море.
   Немалую роль в судьбе Болгарии сыграл и киевский князь Святослав, выступая то против болгар, то против Византии, пока не погиб при вынужденном возвращении в Киев.
   Вот так с переменным успехом Болгария отдавала и вновь завоевывала свою территорию. Надо ли говорить, что из-за постоянных войн она была на грани разорения. Многие ее города приходили в запустение. Из-за многочисленных поборов разорялись ремесленники, торговцы, крестьяне. И все же Болгария жила и даже приобретала международный авторитет.
//-- * * * --//
   Ивлению привезли в Преслав – столицу Болгарии. Несмотря на общую нищету, торговля здесь развивалась, и город заметно богател.
   Ивлении по нраву пришелся щедрый болгарский город, и если бы не неволя да не тоска по Киеву, наверное, полюбила бы его. Здесь в изобилии росли фруктовые деревья, вино лилось рекой, а заморские яства на прилавках торга поражали воображение.
   Теперь Ивления понимала князя Святослава, пожелавшего в свое время перенести столицу на Дунай.
   Еще на ладье Ивления поняла, что ее купили купцы, явно не промышлявшие работорговлей. Разгадка оказалась проста. Им нужна была искусная мастерица.
   Не сразу и не легко Ивления смирилась со своей участью. Тяжело ей пришлось в неволе, вдали от родной земли. Сначала она привыкала к чужому языку, хоть и понятному, но уж очень непривычному, и к незнакомым обычаям – и до боли в душе хотела в Киев. Затем осталась только щемящая тоска по родным местам, которая по прошествии времени превратилась в печаль.
   Хозяйская семья была небольшой: старик-купец, его жена, женатый сын Никола с тремя детьми.
   Никола был незаменимым помощником отца: все торговые дела находились в его ведении. Он неутомимо с утра до вечера что-то считал, писал, то и дело заглядывал во все складские помещения, амбары, закрома и в мастерскую.
   Отец и Никола – два сапога пара – оба тщедушные, маленькие, лысые, но с разными характерами. Отец – довольно добрый и спокойный. Сына же челядь на дух не переносила: въедливый, придирчивый, вечно всем недовольный.
   Никола был сыном купца от первого брака, мать его давно умерла. Вторая жена купца несколько лет подряд рожала в год по ребенку, но все умирали, выжил один – Марко. О нем Ивления узнала чуть позже.
   Марко считался в семье непутевым сыном. Пока отец и старший брат торговали в Киеве, он без родительского благословения подался к царю Самуилу, который набирал войско из свободных людей и крестьян, чтобы дать отпор Византии.
   Царь Самуил из рода Комитопулы решил достичь границ державы Симеона, чтобы возвратить Болгарии былое могущество и влияние в мире. В настоящее время это ему неплохо удавалось. С полей битвы в Преслав доходили благоприятные вести. Сейчас Самуил воевал где-то в Сербии.
   От самого Марко вестей не было, но никто в доме хозяина и мысли не допускал о его возможной гибели. Ивления сама несколько раз видела, как жена купца вставала на колени перед иконой в красном углу и начинала истово молить своего Бога вразумить сыночка, не дать ему пропасть в чужом краю, сгинуть без креста и могилы.
   Впрочем, Ивлении не было дела до сына хозяев, гораздо больше ее беспокоила собственная жизнь.
   Всю боль и тоску по Киеву Ивления переносила на полотна, и от них веяло безысходностью. Мастерицы первоначально не приняли ее образцы, жалуясь на холодные цвета, вызывающие унылое настроение.
   Николе же сразу понравились ее работы, и он насильно заставлял мастериц ткать по ним полотна. И удивительное дело, чем мрачнее был рисунок, тем больше людей к себе привлекал, и вскоре слава об искуснице распространилась не только в Болгарии, но и в сопредельных землях. Купец довольно потирал руки и без стыда завышал цены, поскольку полотна шли нарасхват.
   Жизнь текла размеренно и обыденно, и вскоре Ивления стала привыкать к своему положению. Нет, разумеется, она очень тяготилась рабством и первое время все никак не могла понять, как так получилось, что она превратилась в невольницу.
   По прошествии времени, поразмыслив немного, Ивления пришла к выводу, что рабство – это наказание за измену мужу. Боги наказали ее руками обиженной княгини. Рогнеда имела полное право избавиться от соперницы. И на том спасибо, что в живых оставила.
   Сама Ивления, раздумывая об этом, много раз ставила себя на место княгини и понимала, что, возможно, поступила бы точно так же. От ревности человек и не такое сделать может.
   Справедливости ради надо сказать, что рабство не слишком угнетало ее. Особого надзора Ивлении никто не чинил, тяжелым трудом не обременял, кормили вовремя и вполне съедобной пищей. Жила она с другими рабами в тесном закутке с обратной стороны мастерской.
   Ткацкая мастерская была небольшой, работали в ней восемь человек. Кроме Ивлении, были еще три рабыни, остальные – приходящие работницы.
   Ивления сразу сдружилась с одной из работниц. Звали ее Радка. Она, единственная из свободных, не гнушалась водиться с рабыней. Более того, Радка как-то сразу взяла Ивлению под свою опеку и всячески помогала ей освоиться на новом месте.
   Радка была искусной мастерицей, но Ивления заметила, что работает она бесплатно.
   – Почему ты не требуешь у купца оплаты?
   – А я долги отрабатываю, – ответила Радка, – мои родители задолжали купцу крупную сумму.
   – А работать заставили тебя, – удивилась Ивления.
   – Я многим обязана родителям, если бы не они, меня на свете уже не было бы.
   Радка буквально светилась жизнерадостностью. С ней работалось хорошо и весело. Ее предки явно были не из племени хана Аспаруха. Исключительно славянская внешность: круглое лицо, русые волосы, светлые глаза, плотная высокая фигура.
   Она нравилась мужчинам, и многие пытались ухаживать за нею. Но с ними Радка была холодна и неприступна.
   – Семейная жизнь – это не для меня, – любила томно повторять она, закатывая глаза, а работницы вокруг прыскали со смеху.
   Ивления почему-то думала, что за этой вычурной бравадой скрывается что-то серьезное, но ни о чем не допытывалась.
   Радка жила с родителями недалеко от дома купца и часто приглашала к себе новую подругу.
   Надо сказать, что к Ивлении, из-за ее способности приносить немалую прибыль, хозяева относились хорошо и разрешали ей выходить за пределы усадьбы. Никакой попытки сбежать она не предпринимала. Куда подашься в незнакомом городе без денег, без средств, без мужского сопровождения?
   Отец и мать Радки принимали Ивлению радушно, ничем не высказывая недовольства дружбой дочери с рабыней. Они и сами были простыми людьми, выходцами из крестьян.
   Разумеется, молодые девушки, много времени проводя вместе, не могли не разговаривать о противоположном поле, и как-то Радка призналась, что у нее был жених, крестьянский парень.
   – Он погиб незадолго до свадьбы, а я осталась беременной, – доверительно сообщила она.
   – В походе погиб? – сочувствуя, спросила Ивления.
   – Нет… – на миг Радка стушевалась, – утонул.
   – А где ребенок?
   – Вся жизнь моя из-за него сломлена. Я ведь руки хотела на себя наложить, так боялась людского осуждения. Ладно, маменька догадалась обо всем. Еще бы, меня ни с того, ни с сего наизнанку стало выворачивать. Она мне дознание устроила, а отец потом так плетью отхлестал, что я неделю с постели не вставала. Лежала и думала: «Хоть бы умереть». Не взяла меня смерть. Родителям спасибо, от позора спасли меня, отвели к повитухе, чтобы она мой грех от людей скрыла. А могли ведь прогнать из дома.
   – Как прогнать? – не поверила Ивления. – За что?
   Радка горько усмехнулась.
   – Это у вас, у язычников, дитя – радость в доме, а у нас ребенок вне брака – грех великий. Срок у меня большой уже был, повитуха никак не соглашалась дитя изводить, пришлось большие деньги ей заплатить. Стала она меня поить какими-то травами. Ребенок-то шевелился уже, а тут перестал, умер в утробе. Повитуха перепугалась: «И ты умрешь, – говорит, – девонька, если отец твой срочно хорошего лекаря не найдет, кто бы живот мог вспороть и ребенка вытащить». Вот отец тогда в долги и влез, привез лекаря, еле-еле меня из лап смерти вытянули.
   Радка подняла рубаху и показала огромный белый рубец внизу живота.
   – Ну, так что же? – снова удивилась Ивления. – И ты из-за этого замуж не выходишь? Хоронишь себя в девках?
   – На то он и грех, чтобы раз совершить и всю жизнь каяться, – Радка опустила подол. – По-твоему, как я замуж выйду, если не целомудренна? Я не встретила еще мужчину, которому могла бы рассказать все без утайки, показать свой безобразный шрам. Да и вообще я не уверена, что смогу снова иметь детей.
   – Да, конечно, – стушевалась Ивления, – я не подумала о детях.
   – Да что уж там, – махнула рукой Радка, – я давно смирилась со своей участью. Но смотри, ты одна об этом знаешь. Сама не понимаю, почему я доверилась тебе. Лицо у тебя к исповеди располагает. И почему все священники – мужчины?
   Ивления, в свою очередь, поведала подруге о своей прежней жизни, правда, не так откровенно. Умолчала о связи с князем, а на вопрос, кто же ее продал в рабство, сказала, что не знает.
   Радка слушала внимательно, но без всякого удивления.
   – А я и не сомневалась даже, что ты из знатного рода, – подытожила она, когда Ивления закончила свой рассказ. – Я ведь тебя не зря сразу выделила. Ты особенная, другие рабыни не такие. Ты и с рабством смирилась не как они, гордо как-то, вызывающе. А хозяевам ты рассказывала о себе?
   – Пробовала было внушить им, что, если вернут меня в Киев, я хорошо заплачу, да они ничего и слушать не захотели…
   Разговоры сдружили женщин, но более всего привязали их друг к другу совместные прогулки. Купцы были истинными христианами и не заставляли мастериц работать по воскресеньям и в праздничные дни.
   Почти все выходные Ивления проводила с Радкой. Они ходили в центр города. Прогулки давали Ивлении новые впечатления, которые затем воплощались в творческих замыслах. Бродя бесцельно по улицам, она чувствовала себя намного свободнее, чем в мрачной мастерской.
   Особенно они любили бывать в центре Преслава, где стояла мощная каменная крепость, устрашающая своим величием и неприступностью. Рядом с нею человек казался маленьким и ненужным. За крепостными стенами стоял великолепный дворец, где скрытно от посторонних глаз жила царская семья, – простых людей туда не пускали.
   Но и остальной город был не менее красивым, чем дворец. Большие и маленькие дома, построенные в византийском стиле, радовали глаз веселой расцветкой: темно-желтой, красно-коричневой. Вокруг города возвышались монастыри. Всюду росли цветы и кустарники, заботливо ухоженные жителями города.
   Часто подруги ходили к Золотой Круглой церкви. Мраморные колонны, многоцветные мозаика и изразцы восхищали молодых женщин. А Ивлении, как язычнице, церковь внушала какой-то благоговейный трепет. Золоченый купол сиял над столицей Болгарии, и его яркий блеск будто душу очищал.
   Ивления даже думала, что благодаря этому сиянию, озаряющему город, болгары кажутся добрыми и улыбчивыми людьми.
   Еще Ивления с интересом рассматривала письмо на стенах Золотой церкви. Она умела читать, но не знала раньше, что буквы, которые она изучала, впервые появились в Болгарии, и, когда увидела на церкви процарапанные в ряд знакомые буквы славянского алфавита, очень удивилась.
   Письмо всегда наводило Ивлению на мысли о родине, вспоминалась бабушка, не жалевшая средств на ее обучение, Варяжка и другие домочадцы: ключник, Белянка, мать мужа. На глаза невольно наворачивались слезы, и Ивления старалась быстрее покинуть это место, но каждый раз снова приходила сюда, будто невидимая сила вновь и вновь притягивала ее к Божьему храму.
   Ивления очень жалела, что не может посмотреть внутреннее убранство храма. Она уважала чужую веру и не собиралась своим присутствием осквернять священное место. Вообще Ивления с детства привыкла с благоговением относиться к любым богам, поскольку думала, что боги у всех народов одинаковые, только называют их по-разному.
   Радка же часто посещала Золотую церковь, безбоязненно оставляя Ивлению в одиночестве на площади. Входила Радка в Божий храм в низко надвинутом на глаза плате, чуть согнувшись в почтительном поклоне, выходила сияющая, умиротворенная, спокойная, ничуть не обращая внимания на косые взгляды и кривые ухмылки богатых людей, оглядывающих ее простую одежду. Им было странно, что бедная женщина ходит в храм, который посещают самые знатные горожане.
   Никто, конечно, не запрещал Радке присутствовать на богослужении, никто ее не гнал, но Ивления подозревала, что подруга приходит сюда не только ради общения с Богом. И хозяин-купец с домочадцами, и родители Радки ходили в церковь попроще, которая находилась недалеко от их улицы. Но Радка в воскресные дни тянула Ивлению именно к Золотой церкви, где блистали роскошными нарядами именитые женщины.
   – Ты завидуешь им? – как-то спросила Ивления без обиняков.
   – Вот еще, – воскликнула Радка, но тут же призналась: – Хотя есть немножко. Обидно, конечно, что кому-то в жизни достается все: богатство, уважение и почет, а другие должны работать с утра до ночи, зарабатывая какие-то жалкие крохи.
   – А другие и крох не зарабатывают, – усмехнулась Ивления.
   – Что ж поделать, – сказала Радка, – ты останешься рабыней, хочешь или не хочешь, а мне никогда не стать богатой и знатной. Но помечтать-то можно?
   – Бессмысленный у нас какой-то разговор, все равно ведь ничего не исправишь в жизни.
   – Я иногда думаю о своей судьбе, – Радка вздохнула. – Почему у меня жизнь сложилась не так, как у всех? Ведь вначале все было хорошо. Был жених, я его любила, даже слишком. Может, меня Бог наказал за то, что я отдалась ему до свадьбы, совершила грех?
   Ивлении показалось, что подруга читает ее собственные мысли. Ведь и ей не раз приходило в голову, что ее кто-то наказывает. Неужели так оно и есть на самом деле? Неужели незримое возмездие вершит свое правосудие? Положим, ее и вправду надо наказать за измену мужу, так разве ее грех был так велик, чтобы отправить в рабство? А Радка, чем она виновата? Тем, что любила?!
   Вот так Ивления и жила: работала, общалась с подругой, гуляла по городу, раздумывала о своей горемычной судьбе. Думала, что рабство – это унылая череда будничных тоскливых дней, а в итоге сама не заметила, как пронесся целый год жизни.
//-- * * * --//
   Как-то утром в мастерскую пришел купец и обрадованно сообщил:
   – Сегодня ночью Марко вернулся.
   – Он что, сбежал с поля боя? – встряла Радка.
   Купец укоризненно посмотрел на нее.
   – Он вперед основного войска вместе с гонцами прибыл. Радостную весть принес: царь Самуил возвращается из похода со славной победой. Им были захвачены Сербия и побережье Адриатики. После обеда мы собираем гостей в честь возвращения сына. А вас я на сегодня освобождаю от работы.
   Работницы поздравили купца с радостным событием и отправились по домам. Радка подошла к Ивлении:
   – Пойдем к Золотой церкви. Гонцы в городе сообщили о победе Самуила. На площади начнется веселье. Может быть, подарки будут раздавать.
   Они вышли на улицу. Народ толпами валил к Золотой церкви. До самых окраин города весть долетела. Болгария вновь достигла границ державы Симеона. Жители Преслава были возбуждены и шумно праздновали победу: кабаки и таверны с утра уже были заполнены людьми.
   Золотая церковь всех желающих послушать обедню не вмещала. Люди теснились на улице, истово молились и били поклоны. Радка все же кое-как протолкалась сквозь толпу и скрылась в храме.
   Ивления немного походила среди прихожан. На нее оглядывались, недовольно ворчали. Она смотрелась белой вороной среди истово молящихся людей.
   Ивления пожалела, что согласилась прийти сюда. Она и в Киеве редко посещала празднества и народные гулянья, предпочитая проводить время в спокойном одиночестве. С другой стороны, если бы отказалась, Радка могла обидеться. Для нее эти гулянья – единственное развлечение в жизни.
   Вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо. Ивления лишь на миг оторопела от неожиданности, веря и не веря своим глазам.
   – Белянка!
   Девушка оглянулась, с изумлением посмотрела на нее, попятилась и со всех ног припустилась бежать.
   С криком: «Белянка, постой, это же я! Куда ты?» – Ивления бросилась за ней.
   Обе неслись, не разбирая дороги, натыкаясь на прохожих и расталкивая их. Люди оглядывались, пожимали плечами, некоторые ругались, но не злобно: не хотелось омрачать радостный день.
   Ивления уже почти догнала беглянку – еще немного, еще чуть-чуть, и она схватит ее за растрепавшуюся косу. Но девушка неожиданно завернула за угол, Ивления – за ней и с ходу врезалась в массивную высокую фигуру.
   Мужчина, вместо того чтобы посторониться, крепко обхватил ее мощными руками, и в ухо прорычал рассерженный голос:
   – Это уже слишком. Сначала одна чуть не сбивает с ног, теперь другая. Куда спешите, красавицы? Богатых женихов бесплатно раздают?
   Женщина вырвалась из тисков крепких рук. Белянка была уже далеко, а вскоре и вовсе скрылась из глаз. Ивления посмотрела на мужчину: густые черные волосы вились до плеч; на смуглом лице поблескивали темно-зеленые глаза с коричневыми вкраплениями, прямой нос и волевой подбородок, красивая линия рта. Оружие: меч, нож, топор – выдавали воина. Добротная одежда явно шилась по нему, а не была снята с чужого плеча.
   Все детали Ивления подметила мельком, и от нее не укрылась нахальная ухмылка незнакомца. Он явно был доволен, что производил на женщин неотразимое впечатление. Ивления на миг стушевалась, но тут же одернула себя: лучшая оборона – нападение. Досада на то, что упустила Белянку, выплеснулась на мужчину.
   – Чего ты скалишься? Чего ты влез, кто тебя просил? – воскликнула она в негодовании, позабыв, что она рабыня и, если мужчина надумает жаловаться, ей не поздоровится.
   Самодовольная улыбка сползла с лица незнакомца, и он серьезно и с интересом оглядел раскрасневшуюся женщину.
   – О, прости, – воин церемонно поклонился, – я не хотел влезать в твои дела, но как-то так получилось, что ты первая задела меня.
   Он явно издевался, но расстроенная Ивления не обратила на это внимания. Она вдруг вспомнила о своем рабском положении и решила тут же ретироваться, пока воин не надумал искать ее хозяина.
   Ивления бочком стала пятиться назад. Мужчина не остановил ее. Она повернулась, пошла вдоль улицы и тут же забыла о нем, потому что в голове прочно засела неразрешимая загадка: почему Белянка испугалась? Или чего она испугалась? Неужели ее – бывшую хозяйку? А может, это не Белянка? Нет, без сомнения – это она. За год, конечно, повзрослела, стала милой девушкой, округлилась.
   До конца додумать Ивления не успела, кто-то цепко схватил ее за руку. Она обернулась.
   – Да что тебе от меня надо? – воскликнула она в сердцах, увидев перед собой все того же воина. – Чего ты ко мне привязался?
   – Скажи имя свое, красавица? Где искать тебя?
   – Отстань, и без тебя тошно. – Ивления вырвала руку и пошла скорым шагом, почти побежала, оставив мужчину в полной растерянности.
   Ивления вернулась к Золотой церкви. Литургия уже закончилась. Прихожане, поздравляя друг друга с победой, растекались по улице. Радка потерянно топталась на ступенях. Какая-то сердобольная старуха вложила ей в руку монету. Девушка испуганно отшатнулась, хотела вернуть монету, но старушка быстро отошла, ни разу не оглянувшись.
   Ивления рассмеялась. Радка скатилась с паперти и бросилась к ней с упреками:
   – Ах, Ивления, где ты была? Я чуть с ума не сошла от страха?
   – Испугалась? Думала, я сбежала? – усмехнулась женщина.
   – Испугалась, конечно, за тебя, дуреху, – обиделась Радка. – Куда бы ты убежала? Все равно поймали бы, тогда не поздоровилось бы тебе. Запросто убить могут.
   – Да не волнуйся, не думала я сбегать. Знакомую девушку увидела, бросилась за нею, да она шустрой оказалась, быстро от меня скрылась. Не пойму, чего она испугалась? Я ведь хотела о домочадцах своих узнать. Ведь год дома не была.
   – Да, странно, – посочувствовала Радка. – Как зовут-то ее?
   – Белянка. А что?
   – Можно людей поспрашивать о ней. Рабов из Киева не так уж много в Преславе. Не переживай, найдем твою беглянку.
   – Спасибо тебе, Радка. Что бы я без тебя делала?
   Ивления так растрогалась, что на глаза набежали слезы, и она их смахнула украдкой, стараясь, чтобы не заметила подруга. Но та увидела.
   – Ты плачешь?
   – Да. Ты знаешь, у меня в Киеве не было подруги. То есть, конечно, я играла в детстве с девочками, но чтобы вот так, как у нас с тобой, такого не было. А когда я вышла замуж, все подружки куда-то подевались. Надо было мне попасть в рабство, чтобы понять, что такое дружба. Ты для меня здесь как отдушина в погребе, даешь свежий воздух и немного света пропускаешь.
   – Да ладно тебе, – смутилась Радка.
   Они немного походили среди шумной толпы.
   – Явно, что сегодня никто нам подарки давать не будет, – разочарованно произнесла Радка.
   – У нас в Киеве победу празднуют, только когда князь возвращается с дружиной. Тогда гулянка устраивается на весь город. Выкатывают бочки с медом, раздают лепешки, жарят мясо на кострах, – вспомнила Ивления.
   – Ну что же, придется ждать возвращения царя Самуила, – вздохнула Радка. – Пошли к купцу, сегодня гостей собирают, может, и нам что-нибудь перепадет.
   Подруги покинули площадь. Во дворе купеческого дома их ждало шумное оживление. Ставили столы, скамейки, шустро сновали слуги и домашние рабы.
   Жена купца, увидев Ивлению, слегка пожурила:
   – Где ты шляешься? Иди в поварню, будешь блюда разносить.
   – А мне что делать? – подскочила Радка.
   Хозяйка посмотрела на нее с удивлением:
   – Откуда ты? Всех работниц мастерской муж по домам распустил.
   – А я помочь хочу Ивлении. Ну и погулять заодно.
   – Шустра! – рассмеялась хозяйка. – Ладно, оставайся.
   На крыльцо дома вышел мужчина. При виде его сердце Ивлении замерло – это был незнакомец с площади.
   Мужчина посмотрел в их сторону, широко улыбнулся и направился к Ивлении.
   – Вот так встреча! – радостно воскликнул он.
   Радка и хозяйка с изумлением повернулись к рабыне.
   Ивления, несмотря на кажущееся спокойствие, пребывала в полном смятении.
   – Теперь ты скажешь, как зовут тебя?
   – Ивления, – прошептала она в ответ.
   – Марко, – встряла хозяйка, – она наша новая рабыня. Работает в мастерской. Ты ее знаешь?
   Мужчина стушевался, но ответил:
   – Нет, на площади сегодня встретились случайно.
   – А-а, – протянула мать с облегчением, – а я уж думала, вы где-то раньше встречались. Ну, за дела, нечего лясы точить, время поджимает, скоро гости собираться начнут.
   Женщина развернулась и пошла в дом. Ивления хотела податься в поварню, но Марко схватил ее за локоток:
   – Не чаял я так скоро найти тебя. Значит, судьба нас вместе свела.
   Ивления и сама так думала, но, напустив на себя строгость, высвободила руку:
   – Да, я рабыня. Но не думай, что я готова выполнять любые хозяйские желания. А будешь приставать, пожалуюсь купцу.
   Марко полушутя сложил руки на груди:
   – Помилуй, и в мыслях не было приставать.
   – Вот и хорошо. Тогда не задерживай, мне работать пора.
   Радка с интересом наблюдала за ними и, едва Марко отошел, улыбнулась:
   – Чую, что-то назревает в ваших отношениях.
   – И ты туда же, – рассердилась Ивления.
   – Все. Молчу.
//-- * * * --//
   В честь благополучного возвращения сына купец устроил грандиозный пир, собрав на него всю родню и соседей. Ивления с ног сбилась, разнося обильное угощенье и питье по столам. В сумерках гости захотели размять кости и повылезали из-за столов.
   Вспомнив былые степные времена, во дворе разожгли костры, и пустились гости в лихой перепляс. Веселье, известно, уравнивает всех, и вскоре нельзя было различить в пестрой мельтешащей толпе, кто есть кто: и гости, и слуги, и рабы веселились одинаково, радуясь от души и приятному теплому вечеру, и безоблачному небу.
   Радка сбросила с ног тяжелую обувь и закружилась вихрем, быстро-быстро перебирая босыми ногами. Ивления невольно залюбовалась подругой. Светлые косы взлетали и падали, юбка взвивалась, обнажая полные икры стройных ног. Радка смеялась, открывая рот с мелкими белыми зубками.
   Не только Ивления смотрела на подругу, многие гости исподтишка бросали на нее вожделенные взгляды. Но Радка ничего не замечала, беззаботно кружась в бешеном танце.
   Рядом с нею отплясывал Никола. Он замечательно владел мастерством танца. Его вечно хмурое лицо преобразилось и стало даже обаятельным. Жена Николы была на сносях четвертым ребенком, поэтому не принимала участие в плясках. Она сидела за столом, заваленным объедками, залитым вином, и исподлобья наблюдала за мужем и женщинами.
   Застолья в купеческом доме бывали не раз, поменьше и поскромнее, но такие же веселые и с плясками. И Радка, как всегда, ловко кружилась в танце. Но вот Николу в вихре танца Ивления видела впервые. Насколько же он любит младшего брата, если застолье в честь его возвращения заставило парня пойти в пляс?
   И вообще, заметила Ивления, все очень хорошо относились к Марко и искренне радовались тому, что он жив и невредим.
   Радка остановилась около Ивлении.
   – Фу, уморилась.
   Взгляд ее уперся в подругу:
   – А ты чего стоишь? Ну-ка пойдем, – и, будто не она жаловалась только что на усталость, потянула Ивлению за руку, увлекая в шумный водоворот.
   Но Ивления отстранилась от подруги, сказала, улыбаясь:
   – Плясать я не умею, только хороводы водить. И не упрашивай.
   Действительно, в родовых семьях Киева считалось неприличным отплясывать девицам, задирая юбки и поднимая ноги.
   Радка не стала настаивать, хихикнула и вновь влетела в круг.
   Не плясал еще один человек – Марко. Он стоял, прислонившись к стене, вперив в Ивлению жгучие зеленые глаза. Марко уже подробно расспросил о ней служанок и знал, откуда она и как попала в Преслав, – и все же эта женщина оставалась загадкой. Еле уловимая тайна сквозила и во взгляде, и в движениях, и в словах ее. Не верилось, что в далеком Киеве она была лишь холопкой – да ей королевой быть впору.
   Марко слыл сердцеедом, но если бы его спросили, что он чувствует, разбивая сердца, очень удивился бы, поскольку на самом деле совсем к этому не стремился. Он просто не замечал томных взглядов, направленных на него, и не слышал разочарованных вздохов, летящих ему вслед. Нет, он не был монахом и никогда не стремился в монастырь, но женщин в его жизни было совсем немного.
   В отрочестве он влюбился в девушку, которая была старше его на пять лет. Она жила по соседству. Встречая ее на улице, а чаще около церкви, он не мог и двух слов сказать и обычно отмалчивался, когда их родители вели простую беседу. Зато в видениях она полностью принадлежала ему: он мысленно гладил ее русоволосую головку или робко целовал в щечку, или представлял себя с ней за свадебным столом.
   Он очень мечтал на ней жениться, и вскоре она действительно вошла в их семью, но женой Николы. Сначала Марко места себе не находил в ее присутствии, боялся чем-нибудь выдать свое состояние. Догадывался ли кто о его страданиях или нет, он так и не узнал, а разочарование пришло, когда девушка его мечты вдруг резко располнела, покрылась темными пятнами и стала ходить как гусыня, переваливаясь с боку на бок, в ожидании ребенка.
   В общем, жена Николы очень быстро растеряла свою девичью красоту, после родов стала неимоверно толста и подурнела лицом. И любовь Марко растворилась, будто ее и не было.
   Юношеская влюбленность часто посещала Марко, но никогда она не перерастала в более серьезное чувство. Первый опыт плотских отношений между мужчиной и женщиной он познал в шестнадцать лет, завязав долгую связь с вдовой служанкой. Именно она сама, не будучи сильно сведущей в любовных играх, приобщила его к этим утехам. Связь длилась около трех лет, пока женщина не вышла замуж.
   А Марко нашел себе непритязательную чистенькую вдовушку, ничего не требующую, кроме ласки и частых посещений. Она была настолько тиха и молчалива, что боялась рассказать ему о беременности, решив сама вытравить плод. Закончилось все очень плачевно. Нет, она не умерла, но после перенесенной боли и страданий даже и слышать не хотела о близости с ним.
   Третья женщина была особенно горяча и игрива. А с каким жаром она клялась, что будет ждать его, когда он уходил в поход! Он очень скучал по ее пухленькому теплому телу. Марко брезговал пользоваться доступными обозными девками, тащившимися десятками за армией. Он вообще не признавал удовлетворения плоти за плату, хотя на подарки для своих женщин не скупился.
   Марко так измучился в походе, что, когда царь Самуил назначил его старшим в группе гонцов в Преслав, он очень обрадовался. Он торопил гонцов, но те и не роптали, понимая, как важна победная весть для столицы.
   Они почти не спали, мало ели и прибыли в Преслав глубокой ночью. Спешившись на царском дворе, сообщили страже радостную весть. Затем Марко отправился домой, договорившись с товарищами встретиться завтра спозаранку, чтобы пойти к царице.
   Дома Марко уснул мертвецким сном, но на рассвете был уже на ногах. Царица приняла гонцов, расспросила о муже, о последней битве, вместе подсчитали, когда войско примерно прибудет в Преслав, чтобы подготовить достойную встречу победителям.
   После посещения дворца, покончив со всеми делами и распустив своих гонцов, Марко поспешил к своей любушке.
   Но вместо миловидной молодой женщины Марко с ужасом увидел хромую растрепанную калеку с черной повязкой на глазу. Оказалось, что уже через неделю после его отъезда женщина закрутила новую любовь, но поклонник был очень ревнив и вскоре в припадке буйства выбил ей глаз. Она пыталась бежать, подвернула ногу и скатилась с лестницы: сломала ногу и ребра.
   Бедная женщина очень обрадовалась Марко, сразу стала сетовать на свою горькую судьбу, слезно, лобызая его руки, прося прощения. Он не дослушал, всунул в ее грязную ладонь несколько золотых солидов [56 - Солид – римская, позднее византийская золотая монета; начали чеканить в 309 г.] и бросился вон из комнаты.
   На улице он немного успокоился и уже собирался отправиться домой к родителям, как вдруг столкнулся с Ивленией.
   Стройная плотная фигурка, попавшая с ходу в кольцо его рук, привела тело в жаркий трепет. Боже, как давно у него не было женщины! Незнакомка немного раскраснелась от бега, волосы у нее растрепались, но пахла приятной свежестью, и у Марко тут же закружилась голова от возбуждения.
   Отпустить ее просто так было выше его сил, он захотел завести знакомство. Все с ним происходило впервые, он никогда бы раньше не позволил себе приставать к незнакомке на улице. Ивления лишила его способности здраво мыслить и четко действовать. Пришел он в себя, когда женщина грубо отмахнулась от него, дав понять, что он слишком назойлив и неучтив.
   И вот теперь она близко, рядом, и Марко готов был броситься на нее на виду у всех гостей. Каких мучений ему стоило провести благоразумно весь день, что-то отвечать родственникам, улыбаться, пить вино, когда такая женщина то и дело подходила к столу, принося напитки и еду.
   Марко заметил, что Ивления покраснела, и понял: она почувствовала его взгляд и изо всех сил сдерживается, чтобы не оглянуться. Он отделился от стены и направился к ней, невольно подмечая, как при его приближении женщина еще больше покраснела, забеспокоилась, затеребила пояс на рубахе. Марко обрадовался: она его чувствует на расстоянии, значит, их уже связали невидимые нити страсти.
   Марко подошел к ней, взял за руку, зашептал на ухо:
   – Я знаю, ты чувствуешь то же, что и я. Мы должны принадлежать друг другу.
   Ивления видела, как Марко весь день потягивал вино, и не сомневалась, что сейчас именно оно ударило ему в голову. Но слова его были открыты, без намеков и грубости, и она действительно хотела того же. Ивления подумала, что назавтра Марко даже не вспомнит о ней, но он ей нравился, очень нравился. Ей не хотелось противиться желанию.
   Ивления уже забыла о грубых словах, которые сказала Марко днем. Теперь ей даже казалось, что она давно хотела его видеть, настолько часто его имя упоминали в этом доме. И она как-то видела его во сне: красивым, высоким – но наяву он оказался намного лучше.
   Марко потянул ее куда-то, и Ивления, больше не раздумывая, подалась за ним. За домом Марко прижал ее к шершавой стене конюшни, начал неистово целовать.
   Ласки мужчины возбуждали, тревожа застывшее сердце воспоминаниями о любви и сладости ночных утех. Ивления разомлела, обмякла, полностью отдаваясь солоно-мятному вкусу поцелуя. В голове – никаких мыслей: ни укоряющих, ни предостерегающих. Одно только желание движет всем существом: как можно ближе прижаться к крепкому могучему телу, чтобы ощутить гулко бьющееся сердце, почувствовать мужскую напрягшуюся плоть и понять, что ты еще желанна.
   – У меня в доме есть своя комната, – прошептал Марко ей в ухо. – Пойдем туда?
   Лишь на миг Ивления стушевалась, но тут же отбросила все сомнения прочь.
   – Пойдем.
//-- * * * --//
   Дом купца был в избытке переполнен всяким добром. Комнаты заставлены различной мебелью, всюду красовались скатерти, покрывала, занавески, наоконники, мелкие вещи, нужные и ненужные: ларчики всякой величины, статуэтки, кувшинчики, увядшие цветы, вазочки.
   После такого изобилия комната Марко поразила Ивлению простотой. Большую ее часть занимала широкая кровать с чистым покрывалом и одной подушкой, рядом с ней стоял сундук с плоской крышкой. В углу висела икона, у двери – кувшин для умывания и корыто.
   В доме купца Ивления привыкла уже к образам с суровыми лицами каких-то святых и мучеников, но икона у Марко была иной: милая женщина в белом покрывале.
   Ивления невольно подошла к иконе, привлеченная пронизывающим взглядом женских глаз – казалось, она смотрит прямо в душу.
   – Кто это? – спросила Ивления.
   – Дева Мария, – машинально ответил Марко.
   – Красивая. Она умерла?
   Марко на миг нахмурился, но тут же вспомнил, что Ивления язычница.
   – Она жила очень давно, много веков назад, – терпеливо объяснил он, – она родила Христа, которого мы все любим и почитаем.
   – Он был героем, спас Болгарию? – не унималась женщина.
   – В каком-то роде он всех спасает, – усмехнулся Марко. – Он любит всех людей и даже принял за них смерть. Он – богочеловек, сын Бога, понимаешь?
   – Да.
   Ивления отошла от иконы. Она ничего не поняла. Радка говорила, что христиане верят только в одного Бога, всезнающего, всемогущего, непогрешимого, а тут, оказывается, у него еще сын есть и жена – такая молодая, красивая.
   Марко уже разделся и сел на кровать.
   – Иди сюда.
   Едва Ивления приблизилась, мужчина обхватил ее, повалил на покрывало, страстно осыпая ее лицо поцелуями, стараясь стянуть с нее одежду.
   – Нет, – женщина вырвалась, – я не могу.
   – Ну что еще? – застонал Марко.
   – Она смотрит на меня!
   – О, боже…
   Мужчина поднялся, прошел в угол и задернул икону белыми занавесками.
   Ивления глаз не могла отвести от него. Впервые она так откровенно разглядывала обнаженного мужчину. Марко был великолепен: высокий, поджарый, с перекатывающимися мускулами на руках, с втянутым животом.
   Он подошел, встал над нею, и сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди, бешено заколотилось от прихлынувшего вдруг ошеломляющего желания.
   Какая-то неведомая сила подняла Ивлению с постели. Женщина, стоя, стянула с себя рубаху, обнажив стройное тело, подошла к Марко вплотную, прижалась, ощущая всем своим существом тепло, исходящее от него.
   Еще она подумала, что вот так, прижавшись друг к другу, они могут стоять вечность, чувствуя слаженное биение сердец, и действительно готова была стоять долго, не шевелясь, ни о чем не думая, чувствуя только какую-то роднящую близость.
   Марко не выдержал первым, подхватил ее на руки, поднес к кровати, бережно уложил и далее, уже не владея собой, набросился на нее в яростном порыве вожделения.
//-- * * * --//
    [57 - TSpInterLn=1733;] Рассвет, просочившись сквозь мутное окошко, коснулся лица и разбудил Ивлению. Она открыла глаза, сладко потянулась, посмотрела на лежащего рядом человека, и сердце затопила щемящая нежность. Непослушный черный вихор упал на глаза Марко, и женщина легонько откинула его на лоб. Мужчина пошевелился, но не проснулся, безмятежно раскинувшись на постели.
   Ивления села, подперла щеку рукой и задумалась.
    [58 - TSpInterLn=1706;] Она охотно поддалась первому порыву, естественному влечению, возникшему между нею и Марко. Наверное, она потянулась к Марко, соскучившись по крепким мужским рукам, по сильному мужскому телу. Ведь у нее так давно не было мужчины.
    [59 - TSpInterLn=1706;] Но эта ночь была особенной. Любовь – страстной и жгучей. Такого не было ни с Варяжкой, ни с Владимиром.
    [60 - TSpInterLn=1706;] Марко вошел в ее жизнь неожиданно, молниеносно, она не успела обдумать последствия, да если честно, и не хотела ни о чем думать.
    [61 - TSpInterLn=1706;] Ивления посмотрела на небольшое окошко, солнце уже всходило. Пора покинуть хозяйское жилище и, крадучись, отправиться в свою клетушку. Не то чтобы она боялась людского осуждения, а просто лишние расспросы дотошных служанок были ей ни к чему. Впрочем, скрыть что-либо в этом доме было невозможно, и вскоре все узнают, где она провела эту ночь.
    [62 - TSpInterLn=1706;] Уходить совсем не хотелось, но еще страшнее было оставаться. Вдруг Марко проснется и на трезвую голову не узнает ее. Спросит, нахмурившись: «А ты кто такая?»
    [63 - TSpInterLn=1706;] Она не сможет перенести пренебрежения.
    [64 - TSpInterLn=1706;] Ивления вновь посмотрела на мужчину, ласково провела по его оголенной мощной груди рукой, ощущая жесткие редкие волоски, все бугры и неровности и металл крестика на серебряной цепочке. Сонная безмятежность мужчины сводила с ума.
    [65 - TSpInterLn=1733;] Марко пошевелился. Ивления отдернула руку, поспешно вскочила, схватила одежду.
   – Ты куда? – сонно пробурчал мужчина.
   – К себе, уже рассвет. Скоро проснутся твои родные.
   Ивления говорила тихо, одновременно надевая рубаху.
   Марко проснулся окончательно. Сел на постели, уставясь на женщину темными глазами.
   – Ты боишься сплетен? – спросил он.
   – Нет, пусть чешут языки, кому не лень.
   – Тогда куда же ты спешишь?
   Ивления смутилась. Он – хозяин, она – рабыня. Такие связи встречаются сплошь и рядом. Никогда не думала, что в таком же положении окажется она сама. Но чего ей бояться?
   – А разве ты меня еще хочешь? – спросила напрямик.
   – Еще как! – усмехнулся Марко. – Раздевайся и иди ко мне.
   – Мне утром в мастерскую…
   – Какая сегодня работа? Дня три еще гулять будем.
   – Тогда мне снова надо будет прислуживать за столом, – вздохнула Ивления.
   – Не беспокойся, гости только к обеду подползать будут, твои руки с утра не понадобятся.
   Ивления сняла с себя рубаху и вновь залезла под покрывало. Мужчина и женщина обнялись и безмятежно отдались страсти.
//-- * * * --//
   Ивления думала: ну еще две-три ночи, и все пройдет, остынет. Но оказалось иначе: намного слаще, сильнее. С каждым днем она все более жаждала жарких объятий и страстных поцелуев, и ласковых слов.
   Что это? Любовь?! Но где любовь, там и слезы, как говорят люди. Какая может быть любовь у хозяйского сына к рабыне? Пора давно смириться со своей участью. Придет время, и Марко пресытится ею. Готова ли она к этому?
   Ивления даже думать о будущем боялась. Чем больше она узнавала о Марко, тем более привлекательным он ей казался. Любовь с каждым днем становилась острее, вытесняя из ее жизни все остальное. Днем, в мастерской, Ивления места себе не находила, думая о предстоящей ночи. Ночью она целовала и обнимала Марко так, будто утром они расстанутся навсегда.
   Марко же, казалось, был спокоен и безмятежен. Ивления расспрашивала его о прежней жизни, она хотела знать о любимом все. И он охотно удовлетворял ее любопытство.
   Было непонятно, почему домочадцы считали Марко непутевым. Он с детства добровольно, вопреки воле отца, обучался ратному делу. Он никогда не знал нужды, но понимал, что, как младший сын, после смерти отца не получит наследства. Хотя отец неоднократно подчеркивал, что не обидит ни старшего, ни младшего сына, Марко добросовестно истязал себя боевыми упражнениями, наращивая мускулы, чтобы самостоятельно добывать средства к существованию.
   Он давно хотел попробовать себя в военном деле, но купец упорно заставлял его заниматься торговлей и далеко от себя не отпускал. Правда, и Болгария несколько лет жила тихо, не ввязываясь ни в какие ссоры с соседями.
   Случай представился, когда отец с Николой отбыли в Киев. Как раз в это время царь Самуил призвал подданных к походу на Византию. Марко казалось непозволительным упускать такую благоприятную возможность показать себя, и он охотно вступил в войско. Очень скоро он снискал себе славу смелого и опытного мужа, ему доверили возглавлять небольшой отряд, а затем о его подвигах прослышал сам царь.
   Из удачного похода Марко вернулся богатым человеком. Царь щедро раздавал завоеванные земли своим приближенным, большой кусок достался и Марко, чем он очень гордился. Правда, на его земле жили свободные общинники, не желавшие кому-либо подчиняться, но Марко это не расстраивало, поскольку все равно он хотел при случае продать свой участок.
   – Мне претит, когда я вижу, как люди лишают свободы других людей. Крестьяне попадают в зависимость от владельца земли только потому, что тот завоевал эту землю.
   – Но ведь воину надо платить за его службу, – Ивления попыталась внести справедливость, поскольку сама была дочерью и женой воинов. – Иначе кто же будет воевать, если службу не оплачивать?
   – Я это понимаю, – согласился Марко, – но принять как должное грабеж невинных тружеников ради собственного обогащения не могу.
   Если честно, Ивлении было немного обидно. Марко сокрушался по поводу порабощения вольных людей, забывая, что рядом с ним находится рабыня. Неужели он такой бесчувственный?
   На самом деле Марко об этом просто не думал. Она жила в их семье, работала в мастерской, и он видел, что работа ей нравится, что она вышивает полотна с удовольствием. Еще она никогда ни на что не жаловалась. Поэтому он решил, что рабыня вполне довольна своей судьбой.
   Иногда у него возникало желание узнать более подробно о ее прошлой жизни, но он боялся расспрашивать, не желая бередить ее душевные раны. Из скудных сведений, полученных от отца, Марко знал, что в Киеве Ивления принадлежала княгине. Он искренне считал, что только в их семье рабыня обрела счастливую спокойную жизнь, а раньше она очень страдала, поскольку княгиня из ревности изводила ее.
   Но было нечто, что все же не давало Марко покоя и рождало в его душе сомнения. Манеры Ивлении были безупречны – и этим она ставила Марко в тупик. Он никак не мог понять, как простая рабыня может иметь правильную речь, гордую осанку, ходить с вечно поднятой головой. Тут явно было что-то не так. В ее глазах не было страха, присущего всем невольникам. В движениях не проскальзывало и намека на раболепие.
   И еще Марко знал, что приходит она к нему ночью по собственной прихоти и, если не захочет этого делать, никаким наказанием он не заставит ее подчиниться себе.
   Он и не догадывался, что Ивления знала о его сомнениях и нарочно подогревала его интерес к себе. Извечным женским чутьем она понимала, что удерживает видного мужчину возле себя не только неуемной страстью, но и своей загадочностью, и не торопилась раскрываться раньше времени. У нее была единственная цель: привязать Марко к себе как можно крепче. Ивления очень боялась, что он пресытится и оставит ее одну с ее любовью к нему.
   К тому же она не думала, что Марко сделает что-нибудь для ее освобождения, если даже будет знать правду о ней. Во-первых, она принадлежала Николе, а тот глотку вырвет кому угодно, если почувствует, что прибыль его под угрозой. Во-вторых, она и сама уже не хотела возвращаться в Киев, потому что не представляла, что будет там делать без Марко. Марко стал для нее всем! Жизнь без него теперь казалась мрачной и безрадостной.
   Но сколько бы она ни пыталась быть загадочной, все же однажды не выдержала и раскрылась.
   Ивления всегда просыпалась раньше, чувствуя утренний ласковый свет, и любила смотреть на спящего Марко. Очень часто она проводила ладонью по мужской груди, с тихой грустью ощущая спокойное биение сердца, и, когда натыкалась на крестик, убирала руку. Этот кусочек металла являлся для нее символом чужой веры, чем-то личным, сокровенным, ведь не зря его носят на теле под одеждой, скрывая от любопытных глаз.
   На этот раз Ивления склонила голову поближе к груди, чтобы рассмотреть крестик. На нем отчетливо проступали слова. Ивления невольно заинтересовалась, взяла крестик в руки.
   – Спаси и сохрани, – прочитала она вслух.
   Марко удивленно присвистнул, раскрыв глаза. Женщина смутилась.
   – Ты знаешь грамоту?
   – Да. Моя бабушка не жалела средств на мое обучение.
   – Разве ты из богатой семьи? – еще больше удивился мужчина.
   – Да, – кивнула Ивления, решив больше ничего не скрывать. – Я из знатной семьи, а мой муж был воеводой при князе Ярополке.
   – Так вот почему ты попала в рабство, – воскликнул мужчина, – князь Владимир, говорят, жен всех воевод, служивших Ярополку, сделал холопками.
   – Никогда не была холопкой! – возмутилась Ивления.
   – А мой отец сказал, что ты была рабыней при княгине Рогнеде.
   – Еще чего?! Меня выкрали из моей собственной усадьбы и продали твоему отцу как искусницу. Правда, я знаю, что именно Рогнеда приложила к этому руку, и знаю, почему.
   – Я тоже знаю, – усмехнулся Марко. – Она ревновала тебя к мужу. Но что-то у меня в голове не укладывается, как ты могла, будучи замужней, неподневольной женщиной, если это правда, спать с князем?
   – Очень просто, – обиделась Ивления. – А как я могла ему противостоять? Мой муж сбежал, защиты мне ждать было не от кого! Да и вообще, как ты смеешь осуждать, если ничего не знаешь? Все! Солнце уже взошло. Мне в мастерскую пора.
   Женщина встала и быстро оделась. Марко наблюдал за нею, насупившись, и, когда она направилась к двери, не выдержал, вскочил:
   – Ивления, постой. Я не хотел обидеть тебя. Да какое мне дело до твоей прошлой жизни? Я люблю тебя сейчас.
   Ивления обернула к нему расплывшееся в улыбке лицо:
   – Правда? Ты любишь меня?
   – Конечно. Стал бы я проводить с тобою столько времени, если бы не любил. Да мне давно пора ехать, а я все тяну.
   – Ехать?! Куда?
   – Надо бы земли мои проведать, да ты меня все держишь, оторваться от тебя не могу.
   – Да я умру, если ты уедешь, – Ивления обхватила его шею руками.
   – Все равно надо ехать. Не бойся, это ненадолго.
   – А мне с тобою нельзя?
   Марко замялся.
   – Понимаешь, ты принадлежишь Николе. Если бы отцу, я бы тебя не только с собой взял, но и давно бы освободил. Но Никола уперся, ни в какую не хочет лишаться искусной работницы.
   – Ладно, не бери в голову. – Ивления пожалела, что затеяла этот разговор. – Можешь отправляться в свои земли.
   – Ты снова обиделась?
   – Нет. – Женщина постаралась придать лицу беззаботное выражение. – Наоборот, я очень рада, что ты разговаривал обо мне с родственниками. Теперь я вижу, что ты действительно любишь меня, и отпускаю тебя безбоязненно, зная, что ты скоро ко мне вернешься.
   – Да куда я от тебя денусь? – рассмеялся Марко, подхватил ее и закружил по комнате.
//-- * * * --//
   Весь день Ивления переживала, вспоминая прощание с Марко. Он уехал, сказал, что вернется через седмицу, а она уже сейчас тоскует, зная, что вечером не увидит его. Как же она переживет эти дни?
   Хорошо, что она успела незаметно вшить в полу его парадной рубахи кольцо с бирюзой, оставленное ей бабушкой. Кольцо это так и оставалось на ее пальце в дни рабства, и теперь она без сожаления распрощалась с ним, желая одного: чтобы Марко никогда о ней не забывал. Говорят, бирюза привлекает любовь мужчины.
   Ивления долго раздумывала, в какую одежду вшить: в повседневную или в праздничную? И решила все же, что праздничная рубаха хранится всю жизнь, даже передается по наследству и надевать ее Марко будет в радостные свои дни. А что может быть надежнее и приятнее, если о тебе вспомнят в праздничный благоприятный день?
   Она переворошила все его рубахи в сундуке, выискивая ту, в которой он был на празднике в честь его приезда. Нашла, невольно прижалась к ней лицом, вдыхая запах любимого. Марко на постели зашевелился, и Ивления, испугавшись, скорее принялась вшивать кольцо в рубаху.
   Ивления надеялась, что утром, собираясь в путь, Марко не заметил беспорядка в сундуке. Интересно, он взял с собой праздничную рубаху или нет? Если взял, то часто будет думать о любимой и быстрее вернется. Ивления всей душой хотела верить в магические свойства бирюзы.
   Радка исподтишка наблюдала за подругой, наконец не выдержала:
   – Ну, чего ты иголку все втыкаешь не туда? Тебя что-то угнетает?
   Ивления потупилась и ничего не ответила, но Радка не отставала:
   – Я думаю, тебе нужен мой совет.
   Все давно уже знали об отношениях Ивлении с Марко, но Радка никогда не расспрашивала подругу о подробностях. Сейчас же, видя, как та переживает, не стерпела.
   – Какой? – удивилась Ивления.
   – Хочу тебя предостеречь от ошибок, – сказала Радка напрямую. – Ты только не обижайся. Марко видный парень, завидный жених. Многие девки по нему сохнут. Вот и ты, вижу, подпала под его обаяние. Просто светилась все это время, будто огонь у тебя внутри какой горел. А сегодня вон сама не своя. Он тебя обидел, да? Сказал, что больше не хочет тебя видеть? И я тоже хороша, не могла предостеречь тебя сразу, что ты не первая и не последняя. Смотри на это проще! Выкинь его из головы – и все.
   – Да все ты неправильно поняла, – улыбнулась Ивления. – Он уехал сегодня, но скоро вернется.
   – Вот! – воскликнула подруга. – Они все так делают, говорят, что уезжают ненадолго, и пропадают. А потом возвращаются с женами.
   – Он любит меня, – покачала головой Ивления.
   – Жалко мне тебя, – печально произнесла Радка, – поэтому и говорю, чтобы ты себе в голову много не брала. Или ты думаешь, что он от рабства тебя освободит? Не надейся. У всех мужиков одно только на уме, сама знаешь что.
   Трудно было с подругой не согласиться, но все же Ивлении хотелось верить, что с нею будет все по-другому, что ее Марко полюбил по-настоящему.
   – Ты что же, считаешь, что он от тебя без ума на веки вечные? – усмехнулась Радка, будто прочитав ее мысли. – Дуры же мы, бабы. Чуть ласковое слово услышим, жизнь готовы отдать. А если у тебя будут дети, ты подумала об этом? Сладко, думаешь, их рожать в неволе?
   – Дети? – неподдельно удивилась Ивления.
   – Ты что, с луны свалилась? Или не знаешь, что от ночных утех дети бывают?
   – Знаю, конечно, только я, наверное, бесплодна.
   – Это почему ты так решила? – нахмурилась Радка.
   – Ну, у меня муж все же был – и ничего.
   – Ха, много ты с ним жила? А иногда для этого время требуется.
   Ивления промолчала: о князе Владимире Радка ничего не знала. И все же она права. А вдруг и вправду будет дитя? Что тогда? Это она как-то упустила из виду.
   – Что же делать? – вздохнула Ивления. – Он же хозяин, и хотела бы я, не смогла бы отказать.
   – Не он один хозяин. Пожалуйся Николе или купцу. Скажи, Марко насильно к тебе пристает.
   – Но это же неправда, – возмутилась Ивления и добавила тихо: – Я люблю его.
   – Ну, это ты зря. Рабам хозяев любить нельзя. Такая любовь одни страдания приносит…
   Радка вдруг замолчала, сообразив, что своими словами только изводит подругу.
   – А хочешь, к ворожее сходим? – пришло ей в голову. – Знаю я тут одну, говорят, хорошо будущее предсказывает.
   – Ой, да не верю я всяким колдунам и ведьмам, – отмахнулась Ивления.
   – Не скажи. Может, и хорошее что-нибудь нагадает, на душе сразу легче и спокойнее станет.
   – Да глупости это все…
   Но Радка принялась с жаром уговаривать. Ей и самой хотелось проведать ворожею, да одной идти было боязно. Впрочем, она никогда не призналась бы подруге, что имеет в этом свой интерес. А Ивления, углубленная в свои чувства и переживания, ничего не замечала вокруг.
   Не замечала, что Радка стала более жизнерадостной, что за работой напевает песенки, что смеется часто и по любому поводу. Она похорошела, прямо-таки расцвела в последнее время.
   Вот только сейчас Ивления заметила возбужденное состояние подруги, удивленно спросила:
   – Радка, ты чего меня уговариваешь? Может, тебе самой к ворожее надо?
   – Еще чего! – смутилась подруга. – Я для тебя стараюсь, а ты придумываешь всяко.
   – Ну, ладно, – не стала спорить Ивления. – Пойдем к ворожее.
//-- * * * --//
   Гадалка жила на окраине города в старом ветхом домике, окруженном со всех сторон цветущим кустарником. К двери вела еле заметная тропинка, петляющая среди кустов. Если не знать ее извилистого пути, ночью случайному прохожему входа не найти.
   Женщины пришли к ворожее вечером, на город спускались сумерки, и старый домик казался черной лачугой бабы-яги в темном лесу. Ивления невольно поежилась от навалившейся вдруг жути.
   – Что, страшно? – спросила Радка.
   – У тебя у самой, поди, поджилки тоже трясутся, – обиделась Ивления.
   – Есть немного, – не стала скрывать своего состояния подруга. – Вот, возьми.
   Женщина вложила в ладонь рабыни серебряную монетку.
   – Зачем?
   – Ворожее заплатишь. Еще говорят, серебро от зла предохраняет. Ну, пошли.
   И Радка смело двинулась по тропинке к двери. Ивлении ничего не оставалось, как следовать за нею.
   На ветхом крыльце Радка остановилась, перекрестилась, подняла руку, но постучать не успела: дверь распахнулась, и раздался скрипучий голос:
   – Входите. Я жду вас.
   – Откуда она узнала, что мы придем? – еле слышно прошептала Ивления, переступая вслед за Радкой порог избы.
   Ей и невдомек было, что не их одних встречают такими словами.
   – Я знаю все, – прогремел голос, и от противоположного угла отделилась высокая женская фигура.
   Ворожея взяла со стола лучинку, подошла к женщинам, осветила их, внимательно вглядываясь в лица.
   Ивления увидела безобразно толстое лицо с жирными щеками, свисавшими над подбородком, с заплывшими маленькими глазками и толстыми пальцами рук, обхватившими плошку с водой, в которую была вставлена лучинка.
   От неприятного запаха, исходившего от грязной старухи, Ивлению чуть не стошнило. Она отвернулась, чтобы ворожея не увидела на ее лице брезгливого выражения. Захотелось бежать отсюда без оглядки.
   Старуха перевела лучинку на Радку, задержала на ней проницательный взгляд, затем спросила:
   – Зачем пришли, красавицы?
   Ивлению охватила какая-то оторопь, мешающая произнести хоть одно слово. Радка набралась духу и выпалила, указывая на подругу:
   – Вот она будущее узнать хочет.
   – Вовсе нет, ничего я не хочу, – прорезался голос у Ивлении, однако страх остался, и она уже проклинала то мгновение, когда позволила уговорить себя прийти сюда.
   – И правильно, милая, – легко согласилась с нею ворожея, – тебе здесь нечего делать. Жизнь твоя хоть и не сладкая, зато любвеобильная. Недостатка в мужчинах ты не испытываешь. Да и мужчины все знатны и богаты. Зачем тебе знать будущее? Счастье и любовь так и светятся в глазах твоих.
   Ивления раскрыла рот от изумления.
   – А вот тебе, красавица, – старуха снова повернулась к Радке, – не мешает поостеречься. Тот, на кого ты рассчитываешь, человек ненадежный. Пропадешь ты через него. На челе твоем печать злого рока вижу я. Дай мне руку твою, линию судьбы посмотрю.
   Ворожея проворно схватила ладонь Радки, поднесла к свету, но сказать больше ничего не успела.
   – Что за глупости ты говоришь? – Радка отдернула руку. – Я знаю судьбу свою. Сюда я подругу привела, а мое будущее меня не волнует.
   Радка решительно открыла дверь и выскользнула за порог. Ивления двинулась за нею следом, но старуха проворно схватила ее за рукав.
   – Куда? А платить кто будет?
   – Да ведь ты ничего толком не сказала, – опешила женщина. – За что платить?
   – Это как сказать, – не согласилась ворожея, – подругу твою я предупредила, да она слушать не стала. А тебе скажу: смерть я увидела в глазах ее.
   Ивления похолодела, показалось, что в темном углу лачуги кто-то шевельнулся, оскалился, показав белые клыки. «Так и с ума сойти недолго», – укорила она себя, достала серебряную монетку и протянула старухе.
   – На, возьми.
   Ивления выскользнула на улицу. Свежий воздух привел ее в чувство. Радка дожидалась за кустами. Загорались первые звезды, людской говор постепенно затихал, на улицах встречались редкие прохожие, спешащие по своим домам.
   – Незачем было ходить к ворожее, – говорила Ивления по дороге в усадьбу. – Откуда ей знать, что было и будет, морочит головы людям, только и всего.
   – Да, ты права, только монетку зря потеряли, – безропотно согласилась Радка.
   – А все-таки любопытно, от кого она тебя предостерегала? – вспомнила Ивления.
   Лицо Радки вдруг помрачнело:
   – От Николы.
   – Что?
   – Знаю, не красавец, – взъерошилась Радка. – Но зато он очень добрый.
   – Когда же ты успела сойтись с ним?
   – А в ту же ночь, что и ты с Марко. Только мы, в отличие от вас, редко встречаемся, все украдкой да с оглядкой, поэтому, надеюсь, никто ничего не знает. И ты молчи.
   – Да кому я скажу…
   Всю оставшуюся дорогу женщины прошли молча, думая каждая о своем.
   А ночью Ивлении приснился сон. Будто взбирается она на высокую гору, лезет, лезет, а достичь вершины все не может. А там, высоко, под самыми облаками, стоят Марко и Варяжка. Стоят спокойно, бесстрастно наблюдают, как она мучается. И никто ей не поможет, руки не подаст. Ивления схватилась за какой-то куст, а он колючим оказался. Больно укололась она, вскрикнула и полетела вниз, а там, в пропасти, уже кто-то ждет ее, руки подставляет, а лица – не разглядеть…
   Проснулась Ивления, задумалась. К чему сон такой странный? И первые мысли о Варяжке – уж не случилась ли с ним беда какая?
//-- * * * --//
   Глубокой душной ночью Киев разбудил набат. Сонные горожане испуганно выскакивали из домов, тут же хватали бадьи и лопаты. Над одной из усадеб в Верхнем городе рвался в небо столб дыма и огня. Ветер подхватывал искры и пепел и разносил по улице, выбрасывая их на крыши соседних изб.
   И быть бы страшному пожару, если бы не дружная, слаженная работа тысяч горожан. Все, от мала до велика, по цепочке передавали воду и сыпали песок на бушующее пламя. Большой пожар удалось предотвратить. Не спасли лишь усадьбу, в которой он начался. То была усадьба воеводы Блуда, и сгорела она дотла.
   Сам Блуд пропал, но когда расчистили пепелище, нашли останки человека. Безутешная воеводиха по серебряной цепочке и железному кольцу признала мужа. Видно было, что Блуд погиб не от огня: на полуобгоревших останках прослеживались следы многочисленных ран, и череп был размозжен ударом меча.
   Князь Владимир начал дознание. Вскоре выяснилось, что многие в тот день видели в городе Варяжку, а один человек даже клялся, что слышал, как тот грозился кое-кому отомстить за князя Ярополка, своих родителей и жену.
   Струхнул князь Владимир, ведь главным виновником смерти Ярополка был он сам, да и с Ивленией имел любовные отношения. А вдруг Варяжка прознал и об этом? Закон предков суров: зуб за зуб, за прелюбодеяние – смерть.
   Князь Владимир срочно вызвал Добрыню и, когда тот явился, свел в гневе брови, отдавая приказ:
   – В смерти Блуда наверняка Варяжка виноват. Злодея найти, схватить и бросить в поруб, чтобы иным неповадно было на княжеских воевод руку подымать.
   Добрыня перекатил желваки на скулах, хотел сказать, что не с того конца князь за дело взялся, но передумал и молча вышел выполнять приказ.
   По всему Киеву разослал он тайных соглядатаев. Вскоре выяснилось, что Варяжка не скрывается, а спокойно проживает в собственной усадьбе с больной матерью и небольшим, но верным отрядом, ушедшим вместе с ним после смерти Ярополка.
   Добрыня тут же отдал приказ схватить разбойника. Варяжка не оказал сопротивления гридням, когда те заявились за ним в усадьбу. Его сподвижники обнажили мечи, чтобы вступиться, но он остановил их:
   – Не надо, други мои. Все вы зазря головы положите, а правды все равно не добьетесь. Я сам хочу Владимира увидеть, чтобы высказать ему все, что на душе накипело.
   Варяжка гордо проследовал до княжеского двора на глазах изумленного народа и, не сопротивляясь, сел в поруб.
   За собой Варяжка чувствовал правоту. Блуда в городе не любили, многим он жизнь испортил. Но Варяжке, разумеется, не было дела до других людей. Им двигала кровная месть – обычай предков. Из-за Блуда умер его отец, сошла с ума мать, пропала жена. И хотя Блуд клялся, что не причастен к исчезновению Ивлении, Варяжка не поверил ему. Нет, убийства он не совершал. Все по правилам, по обычаю – дрались на мечах. Но где там старому вояке одолеть молодого!
   Время шло, князь не появлялся. Сидя в холодной поруби и глядя на сырые стены и копошащихся вокруг крыс, Варяжка немного пал духом и понемногу стал сомневаться в своей безнаказанности. Все-таки Блуд был княжеским воеводой, и смерть его могла очень не понравиться Владимиру.
   Как бы то ни было, убеждал он себя, если судьба так повернет, что придется отвечать головой, то он встретит смерть достойно.
   Чем дольше тянулось время в поруби, тем тоскливее и тревожнее становилось на душе Варяжки. Что же так долго не вызывает его князь Владимир? Чего ждет? Или хочет намеренно измотать его голодом и холодом, чтобы сломить боевой дух?
   На самом деле Владимир даже не догадывался, что Варяжка сидит в поруби, дожидаясь решения своей участи. Он, отдав приказ Добрыне, тут же отбыл на охоту, поскольку действительно боялся мести. Лучше провести время в глухом лесу за городом, чем ждать неизвестности в крепости. Уж если молодой воин задумал извести князя, то никакие стены не помогут.
   Владимир в Киев вернулся через неделю. К этому времени воинственность Варяжки несколько поутихла. Он посерел лицом и имел изможденный вид, когда его привели в гридницу на княжий суд.
   Князь Владимир сидел во главе огромного стола, за которым когда-то сиживал Ярополк. Вспомнив о погибшем князе, Варяжка гордо выпрямился и огляделся. Надо отдать Владимиру должное – не побоялся вызвать на разбирательство всех знатных горожан и мужей города, а ведь многие из них сочувствовали когда-то Ярополку.
   – Почто ты, Варяжка, воеводу моего загубил? – князь в гневе свел брови.
   – За предательство! Я ему тогда еще, когда Ярополка убили, сказал, что отомщу. А он, подлец, в отместку семью мою сгубил, усадьбу пограбил. Неужто я за отца и мать отомстить не смею? Кровь за кровь, зуб за зуб – таков наш обычай, и не тебе, князь, его менять.
   Владимир опешил: что за дерзкие речи слышит он? Но к нему подошел Добрыня и тихо зашептал на ухо:
   – Не руби сплеча, князь. Видишь, горожане на слова Варяжки согласно кивают. Речи его по душе им. Все за него стоят. Всю седмицу волновались, возмущались: зачем его в поруби держат? Боялся я, что громить твою усадьбу придут. Блуда-то не любил народ, говорят, так ему и надо. На Руси предатели не в почете.
   – Что же ты предлагаешь? – так же тихо спросил Владимир, действительно замечая ободряющие улыбки и кивки горожан, обращенные к узнику.
   – Варяжка – воин бравый, смелый, не зря Ярополк его воеводой назначил. Ему хозяина недостает – вот он и мечется. Ты его за верность князю своему награди, героем назови, преданнее слуги не найдешь тогда. И горожане довольны останутся. Блуда-то ведь он по обычаю наказал. Без кровной мести на Руси порядка не будет. Всякий начнет каждого без боязни обижать. А славных воинов поощрять надобно.
   Варяжка из-под насупленных бровей наблюдал за князем и воеводой. Слов он не слышал, и неведение очень его угнетало. Мысленно он готовился к самому худшему.
   Наконец князь встал. Собравшиеся заволновались, ожидая приговора.
   – Варяжка, – Владимир вдруг улыбнулся, – твое преданное Ярополку сердце радует меня. Нечасто в наше время встретишь верных людей. Блуд наказан тобой справедливо, и я дарую тебе прощение. Более того, я хочу, чтобы ты также верно служил и мне, как служил своему князю. Клянусь, в смерти Ярополка я не виновен, Блуд по собственному почину убил его. В награду же за твою службу я возвращаю тебе титул воеводы. Вотчину Блуда со всеми зависимыми людьми можешь считать своею.
   Дружный хор радостных криков потряс гридницу.
   – Справедлив ты, наш князь, долгие лета тебе.
   Варяжка удивленно взирал на князя. Смысл его слов долго доходил до него, а когда он все же понял сказанное, упал в ноги благодетелю.
   – Спасибо за доброту твою, князь. Я знал, что ты справедливо поступишь со мною. Я готов до самой смерти верно служить тебе и никогда не запятнаю рода своего предательством.
//-- * * * --//
   Победителем возвращался Варяжка в свою усадьбу. Люди валом валили поглядеть на героя. Всяк почтительно приветствовал его, а он горделиво кивал в ответ. Осознание собственной значимости так и распирало его сердце.
   В усадьбе к нему кинулась мать:
   – Сынок, ты жив! Как ты осунулся, похудел? Я все дни проплакала, тебя дожидаясь, от оконца ни на миг не отходя.
   Проблески нормального сознания с появлением в Киеве сына все чаще стали посещать женщину.
   – Все хорошо, матушка, – Варяжка полуобнял ее за плечи, – теперь мы с тобой хорошо заживем. Никто нас не посмеет разлучить и обидеть. Вернулась бы еще Ивления, и тогда совсем жизнь ладная была бы.
   Мать горько вздохнула:
   – Боюсь, не вернется она никогда.
   – Ты что-то знаешь? – насторожился Варяжка.
   Женщина нахмурила лоб, силясь вспомнить что-то важное, но не смогла и снова вздохнула:
   – Что сказать тебе? Туман какой-то в голове. Помню, что хорошо Ивления относилась ко мне, о тебе мы часто вспоминали, плакали…
   Варяжка давно уже опросил всех домочадцев в усадьбе Ивлении, но никто ничего сказать не мог. А мать, вспоминая сноху, каждый раз начинала плакать. И как ни тяжело было, но при виде материнских слез на душе становилось еще тошнее.
   Шли месяцы. Все дни Варяжка проводил в княжеской усадьбе, из кожи вон лез, чтобы показать свою удаль и мастерство, и вскоре действительно заслужил уважение гридней. Князь Владимир, правда, не больно замечал его старания, зато Добрыня быстро оценил нового воеводу и свел с ним дружбу. Они почти не разлучались. Добрыня охотно делился своим немалым опытом, а Варяжка слушал, не перебивая, хотя многие премудрости уже знал сам. Но, хорошо понимая, что слово Добрыни имеет большую зна́чимость в княжеской дружине, предпочитал высказывать почтение, а не пренебрежение к старому воеводе.
   Первое время все щемила тоска по потерянной жене. Ведь Варяжка и в Киев вернулся больше из-за нее, чем из-за мести. Хотя там, вдали, он тоже не отшельником жил, но о жене никогда не забывал.
   Но не зря говорят: время лечит – боль потери понемногу притуплялась. И стал вдруг замечать Варяжка быстрые, но внимательные взгляды одной молоденькой красавицы. Девица и вправду была хороша: брови темные вразлет, ресницы густые, глаза огромные, лицо невинное, светлая коса ниже спины.
   Однажды Варяжка не выдержал, подошел к ней и напрямую спросил:
   – Как зовут тебя, красавица?
   Вспыхнули красным румянцем щечки, потупились глазки.
   – Вадна, – еле слышно прошептала девушка и стыдливо прикрыла лицо рукавом рубахи.
   – Неужели ты и есть княжеская ключница?
   – Да, – улыбнулась Вадна.
   Она была рада, что молодой воевода заговорил с нею. Вадна приметила его еще в тот самый день, когда он гордо прошествовал к поруби, и сразу как-то защемило сердце, что-то тягучее отозвалось в груди. Ей всегда нравились бесстрашные мужи, ну а Варяжка был к тому же еще и красив.
   Ключница стала следить за судьбою Варяжки, и едва его выпустили на свободу, старалась почаще попадаться ему на глаза. Мощь, сила, смелость выделяли его среди воинов, и, глядя на него, Вадна так волновалась, что сердце буквально прыгало в груди, – трудно устоять перед такими мужскими достоинствами.
   А Варяжке показалось, что девица невинна и застенчива, ну прямо как Ивления в юности. Но думать о жене в этот миг не хотелось, а Вадна – вот она близко, рядом, только руку протяни, и не пугается его, и не пытается улизнуть, а смотрит яркими преданными глазами, в которых он без труда увидел обожание.
   Варяжка представил себе, как он стискивает эту девицу в объятиях, как она дрожит в предвкушении любовных утех – и тут же взмок от видения. В эти мгновения он напрочь забыл об Ивлении.
//-- * * * --//
   Прошло уже больше недели, а Марко не возвращался. Ивления грустила и печалилась, но старалась перед другими не подавать вида, что ее заботит его отсутствие. Только Радка знала, как тяжко у нее на душе.
   Впрочем, Радка после посещения ворожеи замкнулась, и разговаривали они очень мало.
   Работа у обеих не ладилась. Каждый день они встречались в мастерской, садились за стол, брали полотно и старательно втыкали в него иголки, машинально протягивали нитки, но очень часто путали их, из-за чего рисунки выходили несуразные: черные и белые лебеди с какими-то красными разводами, синие петухи с желтыми полосами.
   Первой не выдержала Радка, ей давно уже хотелось поговорить по душам, поскольку в последнее время очень многое ее угнетало.
   – Ивления, ты любишь Марко?
   Рабыня вспыхнула, опустила голову к вышиваемому полотну.
   – Зачем спрашиваешь? Ты же знаешь…
   Радка горестно вздохнула:
   – Знаю. Вот и у меня на душе что-то тоскливо.
   Ивления в ожидании посмотрела на подругу, но та замолчала и больше не произнесла ни слова.
   В мастерскую заглянул Никола, увидел испорченные рисунки, выкатил глаза:
   – Вы чего тут безобразничаете?! – закричал он.
   Работницы испуганно повскакали с мест, но, сообразив, что гнев хозяина направлен только на двух подруг, успокоились, притихли.
   Никола выхватил полотно из рук женщин, затряс им перед их лицами.
   – Вы чего творите? Кто это покупать будет? Вы меня по миру пустить вздумали?
   Радка покраснела, затеребила передник, не зная, куда деть руки. Ивлении до боли стало жалко подругу. Ей и самой было неприятно, что Никола разорался на них при всех работницах, но подруге, должно быть, обидно вдвойне, ведь он тайно навещает ее.
   Никола кинул полотно на стол.
   – Расшивайте все. И еще раз увижу такое, вышвырну тебя на улицу, – просипел он Радке в лицо, затем повернулся к Ивлении: – А тебя выпорю.
   Он вышел. Работницы зашушукались между собой, с иронией поглядывая на незадачливых подруг. Те сели, посмотрели друг на друга. В глазах Радки стояли слезы.
   – Да не бери ты в голову, – сказала Ивления. – Мы ведь и вправду виноваты, испортили полотно…
   – Нет, – покачала головой Радка и тихо прошептала: – Тут другое. Он разлюбил меня, я чувствую это…
   – Разве он больше не приходит к тебе? – решилась спросить Ивления.
   – Приходит, но редко. Он ходит еще куда-то. Я знаю, чувствую. Наверное, у него еще зазноба есть.
   Ивления с жалостью смотрела на подругу. Как успокоить ее, она не знала. У самой на душе было пакостно.
   Вечером они задержались в мастерской, перешивая полотна, а когда вышли из нее, у входа увидели Николу. Он, позванивая ключами, дожидался их.
   – Ты иди, – приказал он Ивлении, – мне с Радкой поговорить надо.
   Ивления пошла по двору, но не выдержала, оглянулась. У мастерской никого не было. Она улыбнулась про себя: «Прощения пришел просить».
   Ничуть не сомневаясь, что у подруги будет все хорошо, Ивления направилась в поварню, где за большим широким столом кормили всех рабов. Опаздывать нельзя – можно голодной остаться.
   После еды идти сразу к себе в клетушку не хотелось. Вечер был теплый, и в помещениях стояла духота. Ивления погуляла по пустынному двору – скоро ночь, и все уже готовились ко сну.
   Она посидела немного на лавочке, с грустью глядя на запертые ворота. Вдруг из дома кто-то вышел в накинутом на голову капюшоне, прошел в глубь двора, открыл калитку и скрылся.
   Ивления встала, нехотя побрела к себе в клеть. Надо лечь спать, пока еще светло, чтобы не спотыкаться в темноте. Светильника в клетушке не было, а другие рабыни уже, наверное, спят. Они сразу, как поели, ушли из поварни.
   У мастерской ее неожиданно схватили за руку. Ивления ойкнула.
   – Тише ты. Где тебя носит? Я уж тут чуть не умерла от страха, что меня увидят.
   – Радка? Что ты тут делаешь?
   – Тебя жду, не понятно, что ли?
   – А я думала, ты с Николой.
   – Да он меня встретил, чтобы сказать, чтобы его я больше не ждала. Он меня разлюбил, понимаешь? Хотела бы я знать, кто мне дорогу перебежал…
   Радка всхлипнула. Ивления не знала, как утешить подругу. Но та, видимо, вовсе не нуждалась в сочувствии.
   – Ивления, ты должна помочь мне. Я хочу проследить, куда Никола вечерами ходит.
   – Радка, не глупи, зачем тебе это? – Ивления открыла дверь в свою клетушку.
   – А я думала, ты мне подруга, – презрительно прошептала женщина. – Значит, бросишь меня в беде?!
   – Ну, о чем ты говоришь, Радка? – укорила Ивления. – Будь благоразумной. Куда мы пойдем? Где его искать будем?
   Радка всхлипнула. Ивления замолчала, устыдившись собственных увещеваний. Радка мучается, страдает. Может, ей действительно легче станет, когда всю правду узнает.
   – Кажется, Никола уже ушел, – сказала Ивления. – Я видела какого-то человека, выходящего через заднюю калитку.
   – Так чего ты меня задерживаешь? – возмутилась Радка, метнувшись к выходу.
   Ивления лишь мгновение поколебалась, но, убедившись, что подругу не остановить, поспешила за ней.
//-- * * * --//
   Подруги запыхались, пока догнали человека в капюшоне.
   – Да, это он, – выдохнула Радка, внимательно вглядываясь в его спину, – узнаю по походке.
   Они крадучись двинулись за мужчиной, но можно было не прятаться, он не оглядывался и не смотрел по сторонам.
   Ивления и Радка довели Николу до старого полуразрушенного большого дома на окраине, почти полностью окруженного разросшимися кустами. У входа Николу встретил человек, завернутый с головы до ног плащом. Он всех входящих окидывал взглядом и пропускал в дом.
   Женщины спрятались в кустах, испуганно замерли. Последний мужчина вошел внутрь, и человек в плаще, закрыв за ним дверь, двинулся в обход дома, внимательно разглядывая кусты.
   Едва он скрылся, женщины, не сговариваясь, бросились к двери. На полпути Ивления со страхом подумала, что ввязывается в какую-то опасную историю, но продолжала следовать за подругой.
   Перед дверью Радка, как обычно, перекрестилась и решительно ее открыла. Сразу от порога несколько ступенек вели вниз к длинному коридору, в конце которого из дальнего помещения лился свет и доносился приглушенный говор.
   – Да там сход какой-то, – удивилась Ивления.
   – Похоже на то, – согласилась Радка. – Пойдем отсюда. Мне страшно.
   Наконец-то и ее проняло, подумала Ивления. Они вновь заняли свою позицию в кустах.
   – Может, домой пойдем? – робко предложила Ивления, не понимая, чего подруга ждет.
   – Нет. Я спать теперь не смогу, если не узнаю, что Никола делает там, что это за люди.
   – Спросишь завтра у него.
   – Если бы он хотел, давно сказал бы мне. Я и не заикнусь об этом. К тому же как я спрошу, ведь мы расстались.
   Пока они разговаривали, страж вернулся, постоял у входа, прислушиваясь, затем скрылся в доме, плотно закрыв за собой дверь.
   Радка вышла из укрытия и снова направилась к дому.
   – Похоже, что охраны больше никакой нет, – шептала она, успокаивая себя.
   Ивления молча, как тень, брела следом. Радка открыла дверь и решительно спустилась по лестнице. Ивлении ничего не осталось, как последовать ее примеру.
   Дойдя крадучись до конца коридора, они остановились перед закрытой дверью, за которой был слышен громовой голос, но слова звучали неразборчиво. Женщины переглянулись. Радка припала ухом к двери, прислушалась.
   Ивлению охватила дрожь. Невольно она ждала чего-то ужасного, смотрела на каменные мрачные стены коридора, на потолочный серый свод, оглядывалась на спасительные ступени, ведущие из коридора наверх.
   Наконец Радка оторвалась от двери, и они выбрались на свежий воздух. Не сговариваясь, обе припустились прочь от дома и, лишь отбежав на приличное расстояние, пошли медленнее, то и дело оглядываясь: нет ли погони.
   – Ну и что ты услышала? – спросила Ивления, когда дыхание полностью восстановилось. – По крайней мере ты должна радоваться, Никола ходит не к женщине. Насколько я заметила, в дом зашли одни мужчины.
   – Да лучше бы он к женщине ходил, – воскликнула вдруг Радка. – Боже, за что же мне такое?!
   – Радка, о чем ты? – испугалась Ивления.
   – Да ты хоть знаешь, что мы видели?
   – Откуда мне знать? Что ты все загадки загадываешь?
   – Это был тайный сход богомилов.
   – Чего? – не поняла Ивления.
   – Ах да, – вздохнула Радка, – ты же ничего не знаешь. Они еретики.
   – Кто? – Ивления начинала терять терпение, непонятные слова подруги пугали.
   – Ну, против церкви выступают. Поняла?
   – Нет, – Ивления покачала головой.
   – Ой, – сморщилась Радка, начиная терять терпение, но тут же успокоилась: – Впрочем, ты все равно не поймешь. Ты же не христианка. Главное, что быть богомилом плохо. Все против этих людей настроены, особенно церковь и царь. Их в тюрьмы сажают, казнят. Если с Николой что случится, я не переживу. В моей жизни уже было такое. Почему Бог снова посылает мне испытание?
   Ивления хотела знать больше, но Радка так ничего и не объяснила. Ночные улицы были тихи и пустынны. С неба на двух спешащих женщин смотрела желтым глазом луна. Пройдя молча полдороги, они разошлись. Радка побежала к себе, а Ивления в одиночестве добрела до усадьбы купца, проскользнула в калитку позади двора и побежала к своей клети, но тут же испуганно остановилась. У мастерской маячила черная фигура.
   Тихонько, стараясь не шуметь, она стала пробираться к двери в клеть, но услышала ехидный голос:
   – Где же ты была, гулена?
   – Марко! – радостно выдохнула Ивления и бросилась мужчине на шею.
   Но он решительно отстранил ее рукой.
   – Так куда же ты ходила?
   Ревнует. Ивления улыбнулась, никакой вины она за собой не чувствовала, поэтому не придала вопросу большого значения.
   – Так, погуляла немножко.
   Ну не выдавать же Марко чужие тайны. Особенно стыдно было бы признаваться в слежке.
   – Погуляла? Ты посмотри, на дворе ночь давно, а тебя на месте нет.
   – Милый, я так рада, что ты вернулся. Я чуть с ума не сошла, дожидаясь тебя, – Ивления снова прильнула к мужчине. – Ну не ругайся. Было душно, и я, правда, вышла погулять. Ты не должен думать обо мне плохо.
   Марко тоже скучал, он ехал весь день, почти не отдыхая, чтобы увидеться с любимой. И каково ему было, когда ее не оказалось на месте! Ее соседки по клети таращились на него, пожимая плечами: с вечера ее никто из них не видел.
   Марко чуть всех в усадьбе не перебудил, но вовремя остановился. Как знать, где рабыня проводит ночь? Как бы потом его домочадцы на смех не подняли.
   Он решил дождаться Ивлению, надавать ей пощечин и решительно прекратить все отношения, но, едва услышал ее тихие шаги, сердце гулко забилось в предвкушении встречи. Марко еще пытался напустить на себя сердитый вид, но долго пребывать в таком состоянии не мог. Ивления чарующим голосом, кошачьими движениями, гибкостью податливого стройного стана сводила его с ума.
   «Да она веревки из меня вьет», – подумал он, а руки сами потянулись и обняли женщину, прижали к груди.
   – Пойдем ко мне.
   Ивления расслабленно улыбнулась и кивнула.
   Они пробрались в тихий дом, зашли в комнату Марко. До постели было не больше трех шагов, но, не добравшись до нее, женщина лихорадочно сбросила с себя одежды и опустилась на голый пол, притягивая Марко к себе.
   После первого утоления страсти они перебрались на широкую постель и вновь увлеклись любовной игрой. Лишь рассвет привел их в чувство. Ивлении пора было уходить, но она не спешила, наслаждаясь каждым мгновением, проведенным с любимым.
   Она очень боялась, что Марко снова вспомнит о ее ночном отсутствии, но он расслабленно молчал.
   – Я люблю тебя, Марко. Раньше я не знала, что такое любовь, не понимала, – прошептала Ивления, ласково поглаживая его широкую грудь.
   – А теперь поняла? – усмехнулся мужчина.
   Ивления серьезно кивнула. Ей казалось, что сейчас ради него она готова на все. Она чувствовала огромный прилив сил, способна была своротить горы, лишь бы он оставался с нею.
   – Поняла. Я боюсь потерять тебя.
   Ивления не могла передать словами и малой части своих чувств. Она действительно никогда раньше не испытывала таких болезненных ощущений при мыслях о расставании. Ей постоянно казалось, что безмятежному счастью должен прийти конец, что рано или поздно Марко покинет ее.
   И в то же время эта боязнь не омрачала ее душу. Жизнь казалась светлой и радостной, потому что в ней был Марко.
   – С чего вдруг в твоей голове появились мысли о расставании? Я не собираюсь теряться. И в ближайшее время никуда больше не уеду. Я продал свои земли по очень хорошей цене. Теперь я богат, понимаешь? Я могу купить себе дом в Преславе, заняться торговлей и нажить еще бо́льшее состояние. Одно омрачает мои мысли. Я никак не могу уговорить Николу дать тебе свободу. Он ничего не хочет слышать. Не понимаю, почему он так упрямится?
   – Я приношу ему хороший доход, – печально произнесла Ивления. – Когда меня привезли сюда, я хотела отрубить себе пальцы, чтобы не вышивать. А потом смирилась. Удивительно, я росла свободной, вольной, в неге и холе, а очень быстро привыкла к рабству. Неужели человек может все перенести, чтобы только жить?
   – Какие странные мысли роятся в твоей голове. Я об этом не думал.
   – Но ты же был в бою?
   – Там все по-другому. Смерти боишься, только когда все спокойно, а разгорится бой, обо всем забываешь.
   Дом постепенно просыпался, за дверьми комнаты послышался тихий говор, шаги слуг.
   – Мне пора, – грустно заметила Ивления.
   Она встала, надела рубаху.
   Ей не хотелось упрекать любимого в слабости, хотя он мог бы настоять на ее освобождении. Она вообще не хотела говорить о своей судьбе, чтобы не унижать Марко. Он всего лишь младший сын, и его слово мало что значило в этом доме.
   Женщина даже не догадывалась, как ее мысли переплетались с мыслями Марко. Он думал о том, что его жизнь усложнилась, что его постоянно заботит благополучие любимой, он с досадой осознавал собственную беспомощность в этом деле.
   Никола смеялся над ним:
   – Братец, не позволяй женщине управлять тобой. Она всего лишь рабыня.
   – Она из знатного киевского рода.
   – И ты поверил ей? Я и не знал, что ты так наивен. Да она наплетет тебе все, что угодно, лишь бы освободиться либо вообще заставить тебя жениться.
   О женитьбе Марко не думал, а вот что касается остального, то почему не предоставить свободу рабыне?
   – Как не хочется, чтобы ты уходила. – Марко сладко потянулся.
   – Надо, – Ивления вздохнула. – Я буду скучать о тебе весь день.
//-- * * * --//
   Радка встретила подругу у входа в мастерскую.
   – Ты чего, варенья объелась? – настороженно спросила она, с удивлением глядя на сияющее лицо Ивлении.
   – Марко вернулся!
   – Очень рада, – произнесла Радка с иронией, – наконец-то ты теперь будешь думать о работе, а то извелась совсем, любимого ожидаючи.
   – Чего ты злишься? – удивилась Ивления.
   Радка смутилась.
   – Ничего не злюсь. Настроения нету просто. Все из головы не выходит у меня прошедшая ночь. Лучше бы я ничего не знала.
   – Ты меня пугаешь. Неужели все так страшно?
   – А ты не понимаешь? Да ведь богомилов головы лишают за их хулу на церковь. Я ведь тебе не все рассказала о моем женихе – он ведь не просто утонул. Он богомилом был, и его в море утопили, как и других его товарищей. Я всю ночь сегодня не спала. Господи, ну зачем было Николе влезать во все это?
   Ивления ответа не знала. Откровение подруги ее очень потрясло. Сколько же она пережила? И остается при этом жизнерадостной и веселой. Удивительная женщина!
   – Чего ты о Николе печалишься? – все же попробовала она урезонить подругу. – Ведь он бросил тебя.
   – Ну и что? Я все равно его люблю, – тихо прошептала Радка. – Может быть, с помощью этой тайны верну его. Встречу его и скажу, что, если он ко мне не вернется, все узнают, куда он ходит ночами.
   – Навряд ли ты надолго удержишь его этим, – засомневалась Ивления.
   – Ну и пусть…
   Казалось, день никогда не закончится. Ивления была полна ожиданием встречи с Марко. Радка тревожилась о Николе и все спрашивала у подруги совета, открыться ему или нет.
   – Не знаю, – отвечала рабыня, но Радка не удовлетворялась этим и через некоторое время снова подступала с вопросом:
   – Нет, ты скажи, вернется он ко мне или нет? Говорить ему или нет.
   – Я думаю, не надо ему говорить, – не выдержала в конце концов Ивления. – Кто ты ему? Жена?
   Радка обиделась и замолчала.
   Ивления почувствовала угрызения совести: ну зачем она так с подругой? Сама-то она кто для Марко, а ведь тоже о нем тревожится. И неизвестно еще, что предприняла бы, оставь он ее.
   Но к концу дня Радка немного успокоилась.
   – Да пропади все пропадом. Будь, что будет, – сказала она, когда закончила работу и стала собираться домой.
   Ивления удивилась. Слова подруги переплелись с ее собственными мыслями. Она тоже боялась заглянуть в будущее и жила лишь настоящим.
//-- * * * --//
   Едва затуманились серые сумерки, Ивления пробралась в комнату к Марко. Он с нетерпением ждал ее.
   – Я так соскучился! Готов был сам бежать к тебе. И чего мы таимся? Все и так знают о нас.
   – Тебе хорошо, – усмехнулась Ивления, – а вот женщин всегда обвиняют во всех грехах. Но не думай, я не стыжусь любви. Просто как-то не по себе становится, когда за спиной начинают шушукаться.
   – Тогда нам надо жить открыто. Ты после работы будешь спокойно ко мне приходить, и никто уже не будет за тобой следить. Все быстро привыкнут к этому и перестанут злословить.
   – Ну, не знаю… – протянула Ивления.
   – Зато я знаю. Завтра же переберешься ко мне. Впрочем, говорю так, будто у тебя добра полный ворох. Просто можешь остаться у меня, и все. А я тебе подарки привез.
   Только теперь Ивления заметила небольшой ларь у кровати, которого раньше не было.
   Марко подошел к нему, открыл крышку и извлек на свет сапожки и бусы.
   – Это тебе.
   – Ой, – женщина зарделась, робко принимая подарки: она уже забыла, что значит внимание.
   Было приятно, что Марко думал о ней в отъезде и даже позаботился о подарках. Радовало, что в его жизни она занимает не последнее место.
   Марко смутился, он не думал, что так обрадует любимую, купив ей пару безделушек. Правда, сапожки шились в Преславе. Он еще перед отъездом заказал их, и сам выбирал цвет и материал, представляя, как любимая будет красоваться в них. Рабыня в дорогих сапожках.
   Все чаще Марко стала приходить в голову мысль купить дом, украсть Ивлению у Николы и спрятать там. По-мальчишески глупо, конечно, но, как по-другому полностью завладеть любимой, он не знал.
   Любовь лишала его возможности здраво мыслить, уносила куда-то в неизвестность, и он не боялся ни будущего, ни настоящего. Жил одним – любовью. Только страсть управляла им, и он полностью ей отдавался.
   – А ты вправду хочешь, чтобы я жила у тебя в комнате? – нарушила молчание Ивления.
   – Конечно.
   – Ну, тогда я у тебя и останусь, – решилась Ивления.
   Утром она встала, потянулась, вспомнила о разговоре накануне. Как это хорошо, что ей не надо сейчас пробираться в свою клеть и уже оттуда выходить как ни в чем не бывало и со спокойным видом идти в поварню на завтрак.
   Марко сказал, что слуга принесет еду на двоих к нему в комнату, что умыться Ивления сможет тут же, а он с удовольствием будет ей поливать из кувшина. И не надо торопиться, в мастерскую она успеет, Никола не посмеет ее ругать за опоздание.
   – Дело не в Николе, – усмехнулась Ивления. – Нас там несколько человек, и с утра мы распределяем обязанности. К тому же стыдно перед Радкой. Она приходит всегда вовремя, хоть и не рабыня.
   – Ну как знаешь.
   Марко позвонил в колокольчик. Тут же явился слуга.
   – Принеси нам поесть, – распорядился Марко.
   Слуга похлопал глазами, глядя на Ивлению, и молча удалился. Женщина чувствовала себя неловко, но старалась не подавать вида.
   В конце концов есть ли у нее выбор? Она любит Марко, не хочет его терять и готова сделать все, лишь бы он подольше оставался с нею.
   После завтрака Ивления ушла в мастерскую. Весть о том, что она будет жить в комнате Марко, быстро облетела всю усадьбу.
   Никого это не удивило. Только отец покряхтел немного и пожурил Марко:
   – Больно-то не увлекайся, тебе уже жениться пора. Не всякая девица смирится, если узнает, что ее жених у всех на глазах жил с рабыней.
   – Я не собираюсь жениться, отец. Я младший, на твое наследство не претендую, могу жить, как хочу.
   – Ты же знаешь, я люблю вас обоих, – насупился купец. – Мы, люди купеческого сословия, не обязаны дурацкие законы чтить. Я никого не обижу. Жену добропорядочную я тебе уже присматриваю, а ты должен жить с оглядкой и перед свадьбой вообще свои похождения бросить.
   – Я не смогу оставить Ивлению, отец, – тоскливо произнес Марко.
   – Кхе, ты думаешь, я не любил? Все мы по молодости глупили. Дай срок, и надоест тебе рабыня, сынок.
   – Она никогда мне не надоест!
   – Я сейчас не буду с тобой спорить, – вздохнул купец, – единственное, что я могу сделать для тебя, это подождать с твоей женитьбой до того времени, когда ты будешь к ней готов.
   – Отец, почему ты не хочешь меня понять? – спросил Марко.
   – Наоборот, я очень хорошо тебя понимаю…
   Другие разговоры были в мастерской. Ивления с удовольствием описала Радке подарки, привезенные Марко, затем сообщила:
   – Я к Марко жить перебралась.
   – Хорошо, – улыбнулась Радка.
   – А я думала, ты будешь меня ругать.
   – Почему?
   – Ну, я же рабыня, а он – хозяин. Какая любовь может быть между нами? Сама же так говорила.
   – Я поняла, что была не права. Ты его любишь, и это – главное. Не то важно, что будет завтра. Сегодня пользуйся всеми благами, которые тебе судьба предоставляет. В любви это очень важно.
   – Я раньше даже не знала, что может быть такое счастье, – Ивления зарделась от признания. – Со мной еще никогда так не было. Мне казалось, я любила мужа, но это было совсем не то. Сейчас мне постоянно петь хочется, смеяться без причины, я вообще жизни радуюсь. Утром сегодня встала, увидела рассвет, и будто это в моей жизни солнце взошло. Я очень счастлива.
   – Я рада за тебя.
   Ивления стушевалась. Радка сказала это таким печальным голосом, что Ивления почувствовала угрызения совести: сама счастливая, она совсем забыла о подруге.
   – А у тебя как? – спросила, чтобы скрасить неловкость.
   – А что у меня? – грустно произнесла Радка, отложила нитки и иголку и посмотрела в маленькое узкое оконце, вздохнула и вдруг произнесла: – Я беременна.
   – Что?!
   От неожиданности Ивления откинулась назад и чуть не упала с лавки.
   – Мне уж рожать через три месяца. Я с первого раза понесла дитя, но долго не признавалась Николе. Боялась, что он бросит меня. Но он сам догадался, живот-то увеличивается.
   – А незаметно, – невольно Ивления посмотрела на живот подруги.
   – Платье просторное, – усмехнулась Радка. – Ты думаешь, почему Никола меня бросил? Он не верит, что это его ребенок. Говорит, что я навязываю его ему.
   Радка снова вздохнула, опять взяла в руки иголку, низко склонилась над полотном, принялась вышивать.
   Ивления не стала приставать к ней с вопросами. Хорошее настроение улетучилось. Ивления уже немного понимала христианские обычаи и знала, что ребенок, рожденный вне брака, презираем в этом обществе, на нем всю жизнь будет лежать печать ублюдка, а на его матери – несмываемый позор.
   И то, что она ничем не может помочь подруге, очень ее угнетало.
//-- * * * --//
   Ночью Ивления спала плохо, все снились страшные богомилы, в темных одеждах. Они гонялись за Радкой с вилами в руках, потрясали ими, воздев головы к небу, будто грозили самому христианскому Богу.
   Ивления стонала и всхлипывала. Наконец Марко не выдержал, разбудил ее.
   – Что с тобой, Ивления? Тебе приснился тяжелый сон?
   – Мне снились богомилы…
   – С чего бы это? – недоуменно произнес мужчина. – Откуда ты знаешь о них?
   Ивления смутилась. Действительно, откуда бы рабыне знать о богомилах. Рассказать Марко о Николе? Тогда придется признаться, что они с Радкой занимались слежкой. Она тем самым подведет Радку, которой и так не сладко.
   – Ивления, ты чего молчишь? – удивился Марко. – Ты что-то знаешь плохое? Расскажи.
   – Радка мне говорила о богомилах. Она их назвала страшными людьми.
   – Да вовсе они не такие, – усмехнулся мужчина, – просто церковь боится их, вот и распространяет нехорошие слухи, называет богомильство ересью. На самом деле это люди, имеющие о Боге, о добре и зле собственное представление.
   – А ты случайно не богомил? – с подозрением спросила Ивления. – Больно хорошо о них отзываешься…
   – Нет, – улыбнулся Марко. – Хотя могу признаться, что сочувствую им и понимаю их идеи.
   – И что же это за идеи?
   – Да зачем тебе голову забивать? Ведь ты все равно не христианка.
   – Раз я не христианка, значит, глупа и ничего не пойму? – обиделась женщина.
   – Нет, что ты, Ивления, я вовсе так не думаю. Я о богомилах сам мало знаю. Мы, болгары, ведь недавно христианами стали. А до этого у нас другая вера была, тоже языческая, как у вас, киевлян. Я про старую веру ничего не знаю, да и знать не хочу, потому что я истинный христианин, верую в Троицу, во Христа, в то, что он искупил за людей грехи своею мученической смертью, и теперь нам жить надо праведно, чтобы в Царство Божие попасть. Для этого надо в церковь ходить, грехи перед священниками признавать, дары им приносить. А богомилы церковь не признают, считают, что духовенство заботится только о своих личных благах, что попы и монахи живут в праздности, не работают, а только тружеников обирают. А поскольку церковь поддерживают цари и боляре, то богомилы и против них выступают, призывают людей не работать на своих господ. Еще задолго до моего рождения царь Петр, который у нас правил, очень многих богомилов казнил и в тюрьмы посадил, они притихли, но недавно вновь стали головы подымать.
   – Значит, и этих богомилов могут в тюрьму посадить? – вздохнула Ивления, раздумывая, рассказать Марко о Николе или не следует.
   – Наверное, – пожал плечами мужчина. – Тебя-то что заботит? Какое нам до них дело?
   Ивления еще раз вздохнула, действительно: какое? Что ей до Николы? А если с ним все же что-нибудь случится? А она тут при чем?
   Подумала так, а совесть заставила сказать:
   – Твой брат Никола с богомилами знается.
   – Откуда тебе это известно? – недоверчиво прищурился Марко.
   – Радка думала, что Никола к другой женщине ходит, вот мы за ним и проследили. Оказалось, что он сходы богомилов втайне посещает.
   – Боже, – воскликнул Марко, – зачем ему это? Его надо предостеречь.
   – Только не рассказывай Николе, что это мы с Радкой за ним следили, – испугалась Ивления.
   – Если я об этом не скажу, он может отшутиться, мол, приснилось мне все.
   – А зачем тебе вообще ему об этом говорить?
   – Да как же! Надо его вразумить, объяснить, что это может привести к тяжелым последствиям не только для него, но и для всей нашей семьи.
   – А то он не знает! – усмехнулась Ивления.
   Марко помолчал в раздумье, затем поднял на женщину глаза, спокойные и решительные.
   – Я сам его подловлю на этом собрании. Увидит меня там – не отвертится. Отца он очень боится, пригрожу, что все расскажу ему. Ты меня сегодня туда проводишь.
   – Ой, Марко, не надо, – заволновалась Ивления. – Да кто тебя туда пустит?
   – Скажу, что я брат Николы, что тоже хочу послушать их проповеди.
   – Марко, затея твоя не нравится мне. Отступись. С Николой можно и дома поговорить.
   – Нет. Я решил, так и сделаю. Ты не знаешь моего брата, его так просто на словах не подловишь.
   – Тогда на меня не рассчитывай. Я снова за Николой следить не буду. В тот раз чуть со страху не померла.
   – А зачем следить? Ты меня сегодня вечером прямо к тому месту проводишь и домой пойдешь, а я останусь богомилов поджидать. За меня можешь не волноваться, я и не в таких переделках бывал.
   Миссия, возложенная на нее Марко, весь день беспокоила Ивлению. Зачем ему идти к богомилам? Конечно, он переживает за брата, но ведь можно и как-то по-другому все решить. Как, она не знала и придумать ничего так за весь день и не смогла.
   Вечером Ивления повела Марко к старому полуразрушенному зданию. На город надвигались тучи, предвещая холодный дождь. Жутко шумели деревья. Ветер трепал полы одежды.
   – Может, сегодня не будет собрания? – с надеждой в голосе предположила Ивления.
   – Не сегодня, так завтра все равно будет. Я каждый день готов сюда ходить. А ты отправляйся домой. Нечего тебе здесь делать.
   – Марко, позволь мне с тобой остаться? – взмолилась Ивления.
   То ли погода навеяла тревогу, то ли настроение было таким, но Ивления нутром чувствовала опасность и очень беспокоилась о Марко.
   – Еще чего! – прикрикнул мужчина. – Иди домой, сказал.
   Ивления не посмела ослушаться. Расстроившись, она оставила его. Но шла, все время оглядываясь. Тоска сдавила сердце, щемило грудь беспокойство.
   Оглянувшись последний раз, она увидела, как Марко спрятался в кустах, в тех самых, в которых она недавно сидела с Радкой.
   Ивления быстро пошла домой. Уже на подходе к усадьбе она увидела Николу, спешащего куда-то, но – не в сторону разрушенного дома. Она обрадовалась: или сегодня богомилы не собираются, или они поменяли место встречи.
   Она решила ничего не говорить Марко о Николе. Пусть ждет брата в засаде несколько дней, а когда надоест, оставит затею поймать его с поличным.
   Это была слабая надежда, но женщина ухватилась за нее. Уж больно ей не хотелось, чтобы Марко встречался с богомилами.
//-- * * * --//
   Всю ночь Ивления прождала Марко. Разобранная постель казалась холодной без любимого. Ложиться в одиночестве не хотелось. Ивления до рассвета сидела у окна, изредка подремывая, но просыпаясь от любого шороха, раздавшегося с улицы. Шелестел мелкий нудный дождик, навевая тоску и грусть.
   Марко не пришел и утром. С тяжелым сердцем Ивления отправилась в мастерскую, раздумывая, рассказать ли купцу, где она оставила Марко накануне. Тревога все нарастала. И вдруг она увидела Николу. Тот как ни в чем не бывало направлялся в поварню.
   Ивления влетела в мастерскую, тут же бросилась к Радке, которая только что пришла и спокойно снимала с себя слегка мокрую накидку.
   – Радка, Никола был у тебя сегодня ночью?
   – Нет. – Радка вскинула удивленные ясные глаза. – С чего ты взяла, что он ко мне вернулся?
   – Ой, не знаю, – Ивления присела за стол и тихо поведала о событиях накануне, затем добавила: – Марко так и не пришел, а Никола спокойно сегодня разгуливает по двору. Даже предположить не могу, что же там случилось?
   – Это очень серьезно, – сказала Радка, внимательно выслушав Ивлению.
   – Я сейчас пойду к Николе и все разузнаю, – решила Ивления.
   – Нет, не ходи. Что ты ему скажешь? Что его брат следит за ним, не доверяет ему? Ты навсегда их рассоришь.
   – Но ведь и так дело нельзя оставлять, надо же выяснить, что произошло.
   – Подождем еще немного, авось все прояснится.
   Они просидели до обеда. Работа не клеилась, другие мастерицы были недовольны, ворчали, что из-за этих двух нерасторопных гусынь на всех будет нарекание от хозяев.
   Ивления и Радка низко склонили головы над работой, чтобы не видеть недовольные лица мастериц.
   – Надо идти к Николе, – не выдержала Ивления.
   – Я никогда не признаюсь, что следила за ним, – Радка от страха быть разоблаченной округлила глаза. – Лучше сами сходим к тому месту, посмотрим…
   Ивления вздохнула, но спорить не стала. Они еле досидели до конца работы. Дождь закончился, и на небо выползло ленивое солнце, чтобы под вечер хоть немного просушить землю, но тепла его явно не хватало. Подруги вышли из мастерской и направились к старому дому. Они с трудом продвигались по мокрой дорожке.
   Ужасающая картина предстала перед их глазами, когда они пришли к старому дому. В нем были выбиты двери, на лестнице видны запекшиеся пятна и потеки крови. Кусты вокруг обломаны. Мокрая трава помята, земля в выбоинах, валялись обрывки одежды, обломки каких-то предметов, деревянных и железных.
   Ивления печально озирала следы побоища, пока какой-то сверкнувший в траве предмет не привлек ее внимания. Ивления нагнулась и подобрала сломанную серебряную фибулу.
   – Этой фибулой Марко пристегивал плащ, – воскликнула она, невольно оглядываясь вокруг.
   – Ты уверена? – подошла к ней Радка.
   – Конечно. Марко она досталась в бою. Смотри, фибула очень древняя, еще языческая. Он спрашивал у меня, что обозначают эти знаки. Я ему сказала, что у нас в Киеве нет таких, тут голова какого-то страшного животного изображена. А он рассмеялся и сказал, что это лев. Фибула так ему нравилась, что он постоянно чистил ее.
   Ивления поднесла фибулу к лицу, будто она еще хранила тепло любимого.
   – Что же случилось здесь, кто скажет?! – крикнула она, вскинув голову к небу, будто оно знало ответ.
   Из-за дома появился старый монах с палкой и небольшой корзиной, из которой торчали пучки трав.
   – Зачем вы пришли в это страшное место, женщины? – удивился он.
   Радка тихонько ткнула Ивлению в бок: молчи, мол, а сама спросила:
   – Почему же страшное, отец?
   – Всякая нечисть собиралась тут по ночам. Всем им воздастся по заслугам от Всевышнего. Так и надо, не будут хулить царя и церковь. Вчера наконец царская стража схватила всех. Видите следы схватки? Последователи окаянного попа Богумила читали здесь свои проповеди, смущая народ христианский. Они говорили, что церковь от Сатаны, а на самом деле сами говорили устами Сатаны.
   Монах явно был не в себе. Вскоре все слова он стал произносить неразборчиво, обличительная речь стала невнятной. Затем он вообще замолчал, склонился над землею, шурша по ней палкой, что-то выискивая. Ничего не обнаружив, поднял на женщин ясные глаза.
   – А вы кто такие? – спросил удивленно.
   – Пошли отсюда. – Радка решительно схватила подругу за руку и потащила за собой.
   – Я ничего не поняла. Что он говорил о битве, о страже, о какой-то Сатане? – посетовала Ивления, следуя за Радкой.
   – Не о какой-то, а о каком-то. Это мужчина – фу-ты, а может, и нет – сама не знаю. Все это неважно. Главное, Марко, видимо, был схвачен вместе с богомилами. Сегодня мы уже ничего не узнаем – поздно. Завтра я схожу к царскому дворцу, может, там удастся что-нибудь выяснить. Только прошу тебя, пока ничего не говори хозяевам.
   – Но ведь они будут спрашивать, где Марко. Что я им отвечу?
   – Что не знаешь. Ты ведь и вправду не знаешь, чего ты боишься?
   На другой день Радка не пришла в мастерскую. Ивления переживала, дожидаясь ее с вестями. Накануне, едва она появилась в усадьбе, купец действительно спросил ее о Марко.
   – Я не знаю, – сказала она, помня наставления подруги.
   Хозяин явно не поверил, но приставать с вопросами особо не стал. Наверное, решил, что Марко сам велел ей молчать. Ивлению же так и подмывало рассказать правду, и стоило огромного труда не раскрывать рта.
   После обеда появилась Радка. Лицо ее казалось тревожно-озабоченным.
   – Ну что? Ну как? – бросилась к ней Ивления.
   – Плохо. Схватили много богомилов. У царского дворца толпятся родственники, все плачут, хотят знать, что будет с узниками. Говорят, их казнят, чтобы другим неповадно было…
   – А о Марко ты что узнала? – в нетерпении перебила Ивления.
   – Ничего. Стража у дворца на вопросы не отвечает. Придется рассказать все купцу, пусть он как-нибудь через свои связи разузнает о сыне.
   – А кто ему скажет?
   – Ты.
   – Я не смогу. Слушай, а почему Николу не схватили?
   Радка пожала плечами, а Ивления чуть не хлопнула себя по лбу:
   – Ой, я совсем забыла. Ведь Никола в тот вечер не ходил на сход. Я-то думала, он к тебе вернулся.
   – Да? – удивилась Радка и слегка нахмурилась.
   Ивления, не заметив напряженного состояния подруги, продолжила:
   – Я, когда возвращалась, видела, что он пошел совсем в другую сторону. Еще подумала, а не сменили ли богомилы место собрания, а потом решила, что в этот день его отменили, а Никола пошел к тебе, прощения просить.
   – Куда же, интересно, он ходил? – задумчиво произнесла Радка.
   – Надо все рассказать купцу, – решилась наконец Ивления. – Одна я боюсь, пойдем вместе.
   – Пойдем, – покорно отозвалась Радка.
   Отец Марко выслушал их молча. Едва они, перебивая друг друга, начали рассказ, он замкнулся и не произнес ни слова. Ивления даже засомневалась: а понял ли он, о чем ему говорили?
   Оказалось – понял. Едва подруги закончили повествование, купец отправил их обратно в мастерскую, а сам начал поспешно одеваться в парадные одежды, предварительно послав за Николой одного из слуг.
   Вскоре отец и сын вышли из дома и направились к царскому дворцу.
   Остаток дня Ивления провела как во сне. Она низко клонилась над полотном, но не шила, глаза туманили слезы. Радка вообще не могла работать и отпросилась у жены купца домой. Та поворчала, но отпустила.
   Под вечер в мастерской появился Никола. Его грозный вид не предвещал ничего хорошего.
   – Ивления, идем со мной, – гаркнул он от входа.
   Женщина покорно встала, отложила полотно, рукавом рубахи отерла слезы с лица.
   – Зачем ты рассказала Марко обо мне? – гневно вопросил Никола, едва они вышли из мастерской.
   Ивления затеребила поясок, не зная, что ответить.
   – Кто просил вас влезать не в свое дело, следить за мною? Как вы смели?
   – Радка хотела знать, где ты проводишь вечера.
   – Почему это? – недобро прищурился Никола. – Она мне не жена.
   – Но она ждет от тебя ребенка! – воскликнула Ивления.
   – У меня уже есть дети, – усмехнулся мужчина, но тут же решил смягчить тон: – Но с чего ты взяла, что Марко схвачен вместе с богомилами? Может, он просто сбежал от тебя?
   Ивления вспыхнула от обиды. Никола между тем произнес:
   – Не смейте больше встревать в мои дела. Слишком вольно ты себя почувствовала, как я погляжу. Ты рабыня, знай свое место!
//-- * * * --//
   Утром в мастерской Радка спросила:
   – Никола говорил с тобой?
   – Да. Шумел, ругался.
   – А мне-то как досталось! – горько вздохнула подруга. – Он к нам домой вчера заявился. Я теперь проклинаю себя за то, что следила за ним. Простишь ли ты когда-нибудь меня?
   – За что? – удивилась Ивления.
   – За Марко. Не втяни я тебя в это, ничего бы не было с ним.
   – Ты не виновата. Это мне надо было держать язык за зубами.
   – Но не это мучает меня. Не дает покоя вопрос: где тогда был Никола? Ты не спрашивала у него вчера?
   – Нет. Ладно, давай работать, а то и так на нас косо смотрят.
   Женщины в мастерской действительно поглядывали на них с неодобрением, и подруги взялись за полотна. Хотя какая работа, когда в голову так и лезут тревожные мысли?
   Вчера купца с Николой во дворец не пустили. В последующие дни повторилась та же история.
   Проходили недели, а Марко все еще находился под стражей. Царь отвергал любые просьбы о помиловании богомилов и не принимал ходатайства о них. Купец стал искать защиты у своих знакомых, но те в страхе лишь разводили руками. Никто не хотел запятнать свое имя связью с преступниками, тем более – с богомилами.
   Жена купца не вставала с колен, усердно молясь перед иконой в парадной комнате. Она постарела в считаные дни, впрочем, и сам купец выглядел не лучшим образом. Вся семья находилась в напряженном ожидании, боясь предположить самое худшее.
   Ивления жила лишь воспоминаниями о руках, губах, голосе любимого. Положение ее было тем ужаснее, что она ничем не могла помочь Марко. От нее ничего не зависело. Неизвестность пугала, будущее казалось мрачным и беспросветным.
   Один Никола, казалось, был спокоен. Он все также следил за работой в мастерской, торговал на рынке, занимался хозяйственными делами.
   Дни тянулись медленно, монотонно, скрашивала их только работа. Ивления вышивала, но новых рисунков придумать не могла. Как будто что-то выключилось в голове: ни одной свежей мысли.
   Никола кричал на нее, чуть ли не топал ногами, но Ивления ниже склоняла голову над полотном и молчала. Мастерицы вышивали по ее старым образцам.
   Беременность Радки стала заметна всем. Даже просторное платье не могло скрыть округлившегося живота. Женщины не переставали шушукаться за ее спиной. Но Радка не опускала головы, одаривая соседок гордой презрительной улыбкой.
   Ивлению так и подмывало спросить, что об этом думают ее родители, но не хотела лишний раз расстраивать подругу. А та теперь разговаривала мало, была задумчива и печальна.
   Радка уставала, постоянно держалась за спину, будто страшилась, что она переломится от тяжести. Иногда ее клонило в сон, и она клевала носом за рабочим столом. Ивлении теперь часто приходилось доделывать ее работу.
   Как-то раз Радка сказала:
   – Завтра воскресенье. Пойдем сходим к Золотой церкви. Хочу в последний раз там помолиться.
   Ивлении очень не понравились слова о последнем разе, но она промолчала.
   У церкви, как всегда, толпился народ. К тому же был какой-то праздник, все улыбались, обменивались гостинцами.
   Ивления бродила среди жизнерадостных людей, и те с удивлением посматривали на ее мрачное лицо. И вдруг она снова увидела Белянку.
   На этот раз Ивления оказалась проворнее и быстро схватила холопку за руку. Та испуганно дернулась, вырываясь, но женщина держала ее цепко.
   – Белянка! А я сомневалась тогда – ты или не ты. Выросла. Почему ты убежала от меня?
   Из глаз девушки хлынули слезы. Она бухнулась перед бывшей хозяйкой на колени. Люди вокруг с удивлением расступились. Ивления смутилась, подхватила Белянку под руки:
   – Ну-ка не позорь меня. Пойдем поговорим.
   Они отошли в какой-то закоулок, где не было народа. Ивления и раньше подозревала Белянку в том, что она что-то знала о ее похищении, ведь неспроста она испугалась. Теперь, по прошествии времени, Ивления все больше склонялась к версии, что в усадьбе был предатель, который и открыл двери избы.
   Хорошенько встряхнув девушку, Ивления процедила сквозь зубы:
   – Выкладывай.
   Белянка, захлебываясь слезами, тут же все рассказала.
   – Прости меня, госпожа, прости, – то и дело молила она. – Не со зла я, поверь, по неведению совершила такое. Если бы знать, как все будет, разве ж согласилась бы я на такое дело?
   Белянка поведала о княжеской ключнице, о том, как та вошла к ней в доверие, приглашала к себе, обещала всяческие блага.
   – Не удержалась я, госпожа, – всхлипывала Белянка, – открыла ночью заднюю калитку и дверь в избу. Но разве ж я могла знать, как она с тобой поступит и со мною тоже. Я ведь ради тебя все делала, думала, как лучше…
   Ивления слушала, но будто не о ней сейчас говорила девушка. Как давно это все было! Да и была ли та жизнь вообще? Не приснилась ли она ей?
   Белянка закончила рассказ и вновь бухнулась на колени, обхватила ноги Ивлении, заголосила:
   – Уж простишь ли ты меня, госпожа? Я ведь мучаюсь, жить с этим не могу.
   Ивления же в задумчивости молчала, потом спросила, будто не слышала воплей холопки:
   – А в Преслав как ты попала?
   Белянка подняла на нее заплаканные глаза, вытерла их рукавом рубахи.
   – Ключница и меня продала тогда же. Со мной ведь попроще, выставила на рынке как свою собственность – и все. Да нам, рабам, не привыкать. Мы нигде не пропадем. Меня в Болгарию на невольничьей ладье привезли, а тут на торжище я ключнице царской приглянулась, вот и купила она меня. Я ей хорошо служу, она меня любит.
   – Так ты во дворце сейчас живешь? – встрепенулась Ивления, а у самой так сердечко и запрыгало, заволновалось, и в голове уже зрел план.
   Белянка кивнула.
   – Тогда вот что, – решительно произнесла Ивления, – если хочешь, чтобы я тебя простила, устрой мне встречу с царицей.
   Белянка аж рот раскрыла от изумления, захлопала беспомощно глазами. Ивления, чтобы упредить отказ, сурово заявила:
   – Я прокляну тебя, Белянка, если ты не сделаешь этого.
   Девушка заплакала. Она с тех пор, как предала госпожу, места себе не находила, все вымаливала у богов прощения. Потом попросила царскую ключницу повести ее в церковь для крещения. Думала, что священник поможет ей избавиться от чувства вины. И сначала действительно помогло. Священник, окропив ее святой водой, сказал, что отныне с нее снимаются все грехи. Несколько дней Белянка чувствовала себя свободной и счастливой, а потом увидела Ивлению, и муки совести вернулись вновь.
   Белянка имела очень чувствительное сердце, поэтому решила, что это Бог дает ей испытание: предлагает очиститься от греха предательства.
   – Хорошо, – покорно произнесла она, – я все разузнаю и дам тебе весточку. Но могу сказать сразу, что тебе придется расплачиваться звонкой монетой. У меня денег нет вообще.
   Ивления решила, что купец на любые затраты пойдет, лишь бы сына вызволить из неволи, поэтому сказала:
   – Ладно, об этом не беспокойся. Обещай всем, кому надо, что в долгу я не останусь.
   На том и порешили. Напоследок Ивления сообщила, где ее искать, и они разошлись.
   И снова Радка ждала ее у паперти.
   – Опять кого-то встретила? – спросила, едва увидела подругу.
   – Белянку.
   – Догнала?!
   – На этот раз она не убегала. Пойдем скорее домой. Мне надо купцу кое-что сказать. Объясню все по дороге.
   – Ну, пойдем, – улыбнулась Радка, но Ивления не сдвинулась с места, уставившись на ее лицо.
   Оно приобрело какое-то новое выражение: безмятежного счастья, что ли. Стало светлым, спокойным. И что-то кольнуло Ивлению прямо в сердце, почему-то стало жаль подругу.
   – Ты чего? – удивилась Радка. – У меня лицо грязное?
   Она невольно провела ладонью по щекам.
   Ивления покачала отрицательно головой, но надо было что-то сказать, а слова будто застряли в горле. Она прокашлялась и выдавила из себя:
   – Пообщалась с Богом?
   – Сегодня было необычно хорошо в церкви, – расцвела Радка. – Пели певчие, а мне казалось, что это хор ангелов убаюкивает меня. И знаешь, в нашей простой церквушке не так красиво, как в этой. И священник тут почему-то очень добрый. У него прихожане все знатные богатые люди, а он ко мне относится так же, как и к ним. Ничуть меня не унижает.
   – Да почему он к тебе должен плохо относиться? Ты ограбила, что ли, кого?
   – Нет, просто наш священник, едва я вхожу в церковь, начинает наставлять меня на путь истинный. А здесь священник ничего обо мне не знает, и от этого покойно мне. Жаль, что я не смогу еще раз прийти сюда.
   – Почему? Придем в следующее воскресенье.
   – Нет, – покачала головою Радка. – Мне уже сегодня было тяжело так далеко идти. Наверное, скоро рожу.
   – Но ведь еще срок не подошел?!
   – Ну и что? Разве нельзя родить раньше срока?
   – Можно, конечно, – смутилась Ивления. – Даже лучше, быстрее отмучишься. Родишь и принесешь ребенка сюда крестить.
   – Нет. У нас так не принято. Мы должны крестить детей в приходских церквях. Там им дают имена.
   Подруги неспешно двинулись в обратный путь. Радка действительно шла тяжело, переваливаясь с ноги на ногу, очень часто останавливалась, хватаясь за спину или поглаживая живот. Ивления с трудом довела ее до дома, провела в покои. Родители Радки очень испугались, увидев бледное лицо дочери.
   Жаль было оставлять подругу в таком состоянии, но близился вечер, и Ивления, попрощавшись, поспешила в купеческую усадьбу.
//-- * * * --//
   На другой день Радка в мастерскую не пришла. Вечером Ивления отпросилась у купца навестить подругу.
   Радку она нашла в ужасном состоянии. Женщина лежала на ворохе какого-то мокрого белья. Капельки пота выступили на лбу, стекали ей на нос и подбородок. Радка утиралась тряпкой и постанывала. Кричать у нее уже не было сил. Схватки начались ночью, отошли воды, и вот уже половину суток она пыталась разродиться.
   Ивления смотрела на ее лицо и не узнавала его. Еще вчера оно светилось спокойной радостью, а сегодня осунулось и приобрело серый оттенок.
   У входа в покои сидела мрачная повитуха, женщина лет сорока, дородная, краснощекая. Она пила горячее молоко, поглядывая на роженицу настороженно-виноватыми глазами. Она уже поняла, что ничего не сможет сделать.
   Повитуха допила молоко и обратилась к Ивлении:
   – Пойдем, я чего тебе скажу.
   Ивления посмотрела на Радку. Та молча кивнула: иди, мол, – а у самой в глазах метнулся страх. Ивления вышла следом за женщиной на улицу. Здесь сидели родители Радки. Мать плакала. Отец задумчиво теребил шапку.
   – Вот что я вам скажу, – вздохнула повитуха. – Она не разродится. За лекарем надо посылать.
   – У нас нет денег, – прошептал отец.
   – Пусть раскошеливается Никола, – возмутилась Ивления.
   – Тише, тише, – замахала руками мать, – не надо об этом кричать на всю улицу.
   – Ну, как знаете, – пожала плечами повитуха. – Я ничего не могу сделать.
   – Надо сказать Радке, – предложила Ивления. – Пусть она сама решает, звать Николу или нет.
   Она направилась в покои. Радка встретила ее, чуть приподнявшись на постели.
   – Плохо, да? Не скрывай от меня, я ведь сама чувствую, что умираю.
   Затем вдруг откинулась на спину и тихо прошептала:
   – Впрочем, так мне и надо.
   На глаза Ивлении навернулись слезы.
   – Послушай, Радка. Тебе нужен лекарь. Пошли мать к Николе, пусть заплатит за твое лечение.
   – Нет, – встрепенулась Радка, – никуда ходить не надо.
   – Как же, Радка? – заплакала Ивления. – Он тоже должен отвечать за ребенка.
   – Будь что будет, – простонала женщина. – Это наказание за мой грех. Наказание неотвратимо. Я должна была умереть еще тогда, но вмешались люди, они не отпустили меня к Богу. Теперь я не позволю им нарушить Божью волю…
   – Что ты говоришь, Радка? Какая воля? Ты должна жить, ты молодая…
   – Ивления, прошу тебя, молчи. Я тебе еще должна сказать так много, а у меня совсем нет сил. Пошлите за священником…
   – Сейчас, сейчас, – засуетилась повитуха.
   – Мама, отец, я с вами потом поговорю. Пусть Ивления одна со мной останется…
   Мать и отец вышли вслед за повитухой. Ивления взяла руку умирающей, погладила ее, зашептала обрядовые заговоры.
   – Подожди, Ивления, – остановила ее Радка. – Я прощения у тебя должна попросить.
   – Я тебя прощаю, – поспешно ответила женщина, – и ты меня прости.
   – Нет, Ивления, выслушай, не перебивай. Я виновата перед тобой и перед Марко тоже, наверное. Я по глупости вовлекла вас во все это.
   – Ну, о чем ты говоришь? – Ивления снова чуть не заплакала, но сдержалась, страшась еще больше расстроить подругу. – Это все не так уж и важно теперь.
   – Важно, важно. – Радка, волнуясь, попыталась привстать, но вскрикнула от боли и снова упала на постель. – Я мучилась. Твое счастье разрушила – Марко попался, его казнят. Если бы не я со своей ревностью, с ним ничего бы не случилось.
   – Ты не виновата в том, что Марко был схвачен. Это просто случайность. Ты ни в чем не должна упрекать себя, – твердо сказала Ивления и продолжила: – У меня и в мыслях никогда не было винить тебя в этом.
   – Ты правда так думаешь?
   – Конечно. Чего ты мучилась, глупышка? Если кто и виноват, так только Никола. Не связался бы он с богомилами, ничего бы не было.
   – Да, – кивнула Радка, немного помолчала, закрыв глаза, потом тихо сказала: – Ивления, я тебя прошу, прости ты и Николу. Ведь все не со зла получилось. Кто мог знать, что так выйдет. Ради меня прости…
   Ивления чуть не расплакалась. Какова сила любви, если даже перед смертным часом Радка беспокоится о человеке, которому на нее наплевать.
   – Радка, я прощаю Николу, ради тебя.
   – Спасибо. Теперь я умру спокойно.
   Ивления крепко сжала ладонь подруги. Она никак не могла подобрать подходящих слов. Бессмысленно утешать, когда человек знает, что умирает. Но Радка сама ей помогла. Она вздохнула и сказала:
   – Прощай, Ивления. Ты была единственной моей подругой, ты никогда не осуждала меня. Я тебе желаю счастья. Марко обязательно вернется, ведь ты так его любишь. А теперь иди, позови родителей. Я хочу попрощаться с ними.
   Ивления еще раз легонько пожала руку умирающей:
   – Прощай, – и вышла из комнаты.
   Только за дверью она дала волю слезам. Вскоре пришел священник, но пробыл около умирающей недолго. Заголосила мать, и Ивления поняла, что Радка ушла в иной мир.
   Время до похорон Ивления помнила смутно. К мертвой Радке, а потом к гробу ее не допускали как язычницу, чтобы не осквернять и не привлечь к покойной нечистую силу.
   Не пустили ее и на кладбище. Ивления бродила вдоль ограды, с тоской глядя на деревянные кресты, и слезы лились беспрестанно. Только когда кладбище опустело и все родственники и знакомые разошлись, она попросила смотрителя показать ей могилу подруги.
   Смотритель провел ее к свеженасыпанному холмику, оставил одну. Ивления села на землю, стала причитать по умершей. Сколько близких она уже похоронила, но ни одна смерть не ранила ее так глубоко, как эта.
   Ей казалось, что вместе с подругой из ее жизни ушло что-то светлое и прекрасное. Да и как она будет жить без ее поддержки, ходить среди равнодушных людей, общаться с ними? Радка, почему ты меня покинула?!
   Ивления очнулась от легкого прикосновения. Сторож с жалостью смотрел на нее.
   – Пора. Кладбище закрывается. Приходи завтра.
   Ивления поднялась с земли и, чуть пошатываясь на онемевших от долгого сидения на холодной земле ногах, побрела домой.
//-- * * * --//
   В мастерскую пришел Никола. Он не был на кладбище, когда хоронили Радку, и Ивления не могла теперь спокойно смотреть на него. Она чувствовала к нему неприязнь, почти ненависть: ходит спокойно, улыбается, будто так и надо, будто смерть Радки ничего не значит.
   Но рабство научило Ивлению держать язык за зубами, и она не хотела показать хозяину своих чувств. Она прятала глаза, если он подходил к ней, и сжимала в кулак полотно, шепча про себя заговор, отпугивающий нечисть.
   В такие мгновения Ивления забывала о слове, данном ею Радке. Нет, в глубине души она никогда не сможет простить Николе то, что он сотворил с ее подругой.
   На этот раз заговор не помог. Никола подошел к ней вплотную.
   – Ивления, тебя девушка какая-то спрашивает. Хе, она называет тебя госпожою.
   – Белянка! – обрадовалась Ивления и вскочила с лавки, но тут же смиренно потупилась: – Можно я выйду?
   – Иди уж. Вечером останешься отрабатывать.
   Ивления выбежала из мастерской. Во дворе действительно ждала Белянка.
   – Ну? – Рабыня с ходу подскочила к ней.
   – Я обо всем договорилась, госпожа. Тебя завтра будет ждать у входа во дворец ключница. Но соваться к ней без солидов даже не пытайся.
   – Ладно, я же сказала, что деньги будут, – отмахнулась Ивления.
   – Госпожа, ты простила меня?
   – Вот завтра, если все удачно сложится, тогда и прощу, – усмехнулась женщина, а саму так и подмывало улыбнуться, сжать Белянку в объятиях и сказать ей, что она давно уже прощена.
   Белянка ушла, а Ивления побежала к купцу. Так получилось, что за все это время поговорить с купцом о деньгах не было возможности. Теперь она огорошила его известием о том, что отправится завтра к царице просить за Марко.
   Старик прослезился. Он долго ее расспрашивал, качал с недоверием головой, но все же пообещал к утру раздобыть приличную сумму.
   На другой день Ивления в сопровождении хозяина отправилась во дворец. Деньги были рассортированы по разным мешочкам, и купец всю дорогу наставлял рабыню, кому следует давать мешочек поменьше, а кому – побольше. Но Ивления его не слушала, возбужденная предчувствием скорой встречи с царицею.
   Еще издалека они увидели пожилую женщину у крепостных ворот. Она слонялась бесцельно, явно в ожидании, поэтому Ивления сразу же обратилась к ней:
   – Ты ключница?
   – Да. Это о тебе Белянка говорила?
   – Да.
   Женщина молча стала разглядывать Ивлению. Рабыня растерялась, но купец ткнул ее в бок, и она сразу все сообразила. Достала увесистый мешочек с монетами, протянула:
   – Это тебе.
   Женщина проворно схватила мешочек, и он тут же исчез в складках ее одежды.
   – Пойдем со мною. А ты останься, – приказала она купцу.
   Тот безропотно повиновался, оставшись у крепостных ворот. Они подошли к страже, и внушительных размеров воины преградили им путь.
   – Эта женщина со мною, – сказала ключница.
   Стражи бесстрастно смотрели на Ивлению, выставив вперед копья. Ключница выразительно посмотрела на рабыню. Ивления чуть не хлопнула себя по голове: ну надо же быть такой тупой?!
   Она поспешно достала маленький мешочек и протянула его одному из воинов. Тот развязал мешочек, высыпал на ладонь несколько серебряных монет, довольно улыбнулся:
   – Проходите.
   Копья откинулись, и женщины прошли во дворец.
   Идя по царскому дворцу, Ивления уповала лишь на милосердие царицы. Не может же такого быть, чтобы женщина не поняла женщину. Наверняка ведь она тоже любила.
   Но царица могла и отказать. В таком случае Ивления не знала, для чего она вообще будет жить на этом свете. Что-то в душе ее надломилось после смерти Радки, и она всерьез думала, что дальнейшая жизнь без любимых людей будет бессмысленной и пустой.
   Она так была поглощена предстоящей миссией, что не смотрела по сторонам, машинально следуя за ключницей, и чуть не налетела на нее, когда та остановилась около полога из плотной ткани, прикрывавшего вход в какое-то помещение.
   – Говорить будешь после того, как я махну рукой, – дала последнее наставление ключница, перед тем как откинуть полог. – Если царица ответит тебе отказом, не плачь и не канючь, все равно не разжалобишь, а только хуже навредишь себе. Поняла?
   – Да.
   Они вошли в небольшое узкое помещение без окон, затем – в другое, побольше, заставленное лавками, столами, сундуками, миновали его и оказались в просторной теплой светлой комнате.
   На лавке в окружении девушек сидела женщина. Лицо ее казалось очень добрым, приветливым. И женщина, и девушки вышивали одно большое покрывало, одновременно слушая худенькую девушку, которая вслух читала книгу с плотными пергаментными страницами.
   По гордой осанке и шелковой одежде Ивления сразу догадалась, что в середине сидит царица. Ключница тихо подошла к ней, почтительно наклонилась и что-то зашептала. Царица отложила вышивание и направила взгляд на Ивлению.
   Ивления, забыв о предупреждении, тут же бухнулась на колени и протянула в мольбе руки.
   – На тебя одну, царица, уповаю я.
   Царица нахмурилась, недоуменно посмотрела на ключницу. Та недовольно сморщилась, но промолчала, с досадой окидывая склоненную фигуру женщины. Все присутствующие замерли в ожидании.
   – Встань, женщина, и скажи, что привело тебя ко мне? – спросила царица.
   Она была женщиной кроткой и богобоязненной. Вела спокойную, размеренную жизнь, не вмешиваясь в дела мужа и общаясь с узким кругом лиц. Любое вторжение в ее тихий мир было нежелательным и воспринималось ею болезненно.
   Но сегодня царица находилась в благосклонном расположении духа. Ночь она провела с мужем, что случалось в последнее время крайне редко, утром хорошо позавтракала и теперь могла без раздражения выслушать любую просьбу.
   Ивления поднялась с колен. Никакого смущения не испытывала она оттого, что только что валялась в ногах, – это ничто по сравнению с тем, что приходится терпеть ее любимому. Ради Марко можно и гордостью пренебречь.
   – Месяц назад царской стражей были схвачены богомилы. Среди них оказался свободный человек, сын торговца, воин Марко. Царица, он ни в чем не виноват, никогда не поддерживал богомилов и в тот день совершенно случайно проходил мимо. Помогите, освободите его.
   Царица беспомощно оглянулась на ключницу. Ни про каких богомилов она и слыхом не слыхивала, о том, что их схватили, даже не подозревала и теперь не знала, что ответить женщине.
   Ключницу тоже удивила просьба Ивлении. Надо сказать, что она подробно расспросила Белянку о женщине, которая хочет встретиться с царицею. Белянка рассказала ей все, даже своего предательства не утаила.
   История очень тронула доброе сердце ключницы, и она охотно взялась помочь Ивлении. Она думала, что рабыня будет просить царицу походатайствовать о справедливости, о том, чтобы освободить ее из рабства, поскольку она знатного рода и была украдена обманом, и отправить на родину. Но Ивления стала просить не за себя, а за чужого человека, и это снова очень растрогало ключницу.
   Она наклонилась к уху царицы и зашептала:
   – Уважь просьбу этой женщины, царица. Пообещай ей поговорить с царем, и она, успокоенная, уйдет. Выполнит царь твою просьбу или нет, одному Богу известно, но ты в глазах своих подданных будешь выглядеть как справедливая и добрая правительница.
   Царица кивала головой. Обращались к ней с просьбой не так уж часто, и ей было всегда лестно, что с нею тоже считаются. Ключница выпрямилась, а царица еще подумала и строго произнесла:
   – Богомилы достойны наказания, но я поговорю с царем о торговце-воине Марко. Может быть, царь смилостивится и смягчит ему наказание.
   Царица замолчала. Ивления вне себя от радости подошла и поцеловала ее руку.
   – Спасибо. Ты меня обнадежила. Всяческих благ тебе на долгие лета.
   Царица недовольно отдернула руку и махнула ею: ступай, мол.
   Ивления, пятясь, вышла из помещения. Следом вышла ключница:
   – Уповай теперь на Бога, женщина. Прислушается он к твоим молитвам, царь выпустит твоего мужчину, нет, так нет. Ну, пойдем, провожу тебя обратно.
//-- * * * --//
   Ивления вышла из ворот дворца. К ней сразу же бросился купец.
   – Ну что? – спросил в нетерпении.
   – Все хорошо. Царица обещала помочь.
   Время близилось к обеду, из лавок и кабаков неслись, распространяясь по всей площади, привлекательные запахи пищи. Ивления вдохнула и вдруг почувствовала тошноту.
   – Что с тобой? – испугался хозяин. – На тебе лица нет, побелела вся.
   Женщина, ничего не ответив, опрометью метнулась от него и вывалила содержимое желудка прямо под стенами дворца.
   – Э, да ты никак в положении, – догадался купец.
   Ивления посмотрела на него с удивлением. За последними событиями она совсем не обратила внимания на то, что прекратились месячные. Неужели она и вправду дитя понесла? А она-то думала, что бесплодна.
   От безмерного счастья, накатившего вдруг, Ивления рассмеялась.
   – Ну, шальная, – покачал головою купец, – пойдем домой скорее, а то вокруг весь народ переполошишь.
   Ивления шла, не чуя под собою ног от радости. У нее будет ребенок! Марко не сможет теперь отвертеться и женится на ней. Не бросит же он дитя, в самом деле? Марко не такой! От счастья она совершенно забыла, что Марко находится под стражей и ему грозит казнь.
   С этого дня в семье купца стали ждать Марко домой, но прошла неделя, а из царского дворца вестей так и не было.
   Придя из дворца, Ивления поначалу с легкостью взялась за работу, все так и спорилось в ее руках. Иголка не шила, а выписывала рисунки, летая по полотну. Но проходили дни, и тоска вновь все чаще стала посещать Ивлению.
   Очень часто тошнота подступала к горлу, рвота выворачивала наизнанку. Чтобы не мучиться, Ивления ела очень мало и, вместо того чтобы набирать вес, худела на глазах.
   И еще одно не давало покоя. Все чаще Ивления стала вспоминать, как оставила Марко у старого дома, как бежала тогда домой и как увидела Николу, спешившего в обратную сторону. И исподтишка, откуда-то из глубины души выползало подозрение: уж не Никола ли предал богомилов? Может, поэтому его не было среди собравшихся? Зато там оказался Марко. Получается, что Никола причастен к аресту собственного брата. Конечно, он даже не подозревал о том, что Марко придет на собрание. Но разве это снимает с него вину?
   Вроде все складывалось против него, но мучил один вопрос: зачем? Зачем Николе надо было предавать богомилов?
   Чем больше Ивления думала об этом, тем тоскливее становилось у нее на душе. Она раздумывала, рассказать ли все купцу или подождать, когда вернется Марко?
   Никола тоже будто чувствовал, что она что-то знает. Он перестал ругать ее, даже если она делала что-то не так, приказал поварихе давать ей каждый день творог и молоко, принес в комнату Марко, в которой Ивления продолжала жить, новые мягкие подушки. Все это можно было расценить и как заботу о ней в благодарность за то, что она ходила к царице, и как подкуп за молчание. Но откуда он мог знать, что она его видела той ночью?
   Пока Ивления терялась в догадках, дни шли своей чередой. Пришло время языческой Радуницы. В этот день язычники посещают кладбище. Ивления не могла не пойти на могилу Радки. И не только из-за того, что так требовал обычай, к которому она привыкла с детства, ей самой хотелось поплакать на могиле единственной подруги. И возможно, Радка услышит ее мысли и поспособствует принятию верного решения. Есть поверье, что покойным все о живых известно.
   – Господин, разреши посетить кладбище. Хочу на могилу Радки сходить, – подошла Ивления с просьбой к купцу.
   – Ты же язычница, – удивился хозяин. – Тебе туда нельзя.
   – Что же, я на могиле подруги поплакаться не могу? – возмутилась Ивления.
   – Да я что, – смутился купец. – Только кто ж тебя за ворота кладбища пустит?
   – На мне написано, что ли, что я не вашей веры?
   – Ну, так и быть уж, иди, – сдался мужчина. – А я тебе в сопровождение одну из мастериц дам.
   «Ишь, не доверяет», – усмехнулась Ивления и спросила:
   – Куда я сбегу?
   Купец ничего не ответил, лишь махнул рукой, но одну из работниц все же заставил пойти с Ивленией на кладбище. Но та особенно и не отнекивалась, тоже давно хотела навестить своих родственников.
   На кладбище было безлюдно. Старые покосившиеся и новые деревянные кресты тоскливо смотрели на двух бродивших среди них женщин. Ивлении стало отчего-то жутко. Может, и правы христиане, не допускающие язычников к своим мертвым предкам?
   Могилку Радки они отыскали быстро. Ивления присела на край насыпи, а сопровождавшая ее женщина положила к подножию креста небольшой букетик цветов.
   – Ты посиди тут, – сказала она, – а я своих навещу. Без меня не уходи.
   Ивления молча кивнула и, когда та отошла на приличное расстояние, запричитала:
   – Ах, Радка, если бы ты только знала, как мне горько без тебя и Марко…
   Ивления разговаривала с подругой, будто та была жива. Впрочем, она и не представляла ее мертвой, перед глазами, будто наяву, стояло улыбчивое лицо подруги, и именно к нему она обращалась со своей печалью.
   Ивления сидела долго. Время будто остановилось. Она не замечала перемен вокруг. Налетел ветер, пригнал тяжелые низкие тучи.
   Неожиданно кто-то коснулся ее плеча. Ивления оглянулась, думая, что пришла работница, но перед нею стоял старик. Одежда на нем была грязной и залатанной, руки серые, лицо изборождено морщинами.
   Его блестевшие лихорадочным огнем глаза заставили ее вздрогнуть. Но старик оказался совсем безобидным.
   – Нет ли у тебя покушать чего, девица? – прошамкал он беззубым ртом.
   – Нету, дедушка, – ответила Ивления с сочувствием и даже развела руками и потрясла юбкой, чтобы показать, что говорит правду.
   Старик разочарованно повернулся, чтобы уйти, но все же счел нужным предупредить:
   – Шла бы ты домой, девица. Гляди, тучи страшные над городом сгущаются. Гроза надвигается.
   Ивления кивнула, а старик побрел вдоль могил, старательно обходя каждую.
   Холодный ветер качнул кусты вдоль ограды, и лишь теперь Ивления заметила тучи над головой. Прибежала работница.
   – Пойдем скорее отсюда, – сказала она, хватая Ивлению за руку, – страх как грома боюсь. В детстве молния прямо передо мною ударила, так я на пять шагов отлетела. Но Бог миловал, не дал погибнуть.
   Они поспешили к воротам кладбища. На пути им снова попался дряхлый старик. Он, прикрыв глаза, сидел на могильном холмике. Ивления остановилась, спросила у спутницы:
   – Нет ли у тебя чего-нибудь подать ему?
   Женщина достала сухую лепешку, приготовленную именно для нищих на кладбище, протянула старику. Тот в благодарности попытался схватить ее за руку, но та быстро отошла. Тогда старик схватил руку Ивлении, поднес к своим губам:
   – Господь не оставит вас, – прошамкал он, лобызая ее ладонь.
   Спутница потянула ее:
   – Пойдем…
   Ивления вырвала руку у старика:
   – Дождь скоро, дедушка, нам домой надо…
   Женщины побежали к выходу.
   – Странный старик, – сказала Ивления, оглядываясь.
   Он, не страшась надвигавшейся грозы, продолжал сидеть на том же месте.
   – Ничего странного, – откликнулась работница, – на кладбище и в церквях всегда нищих полно.
   Как ни торопились женщины домой, а под дождь все же попали и заявились в усадьбу до нитки промокшие и замерзшие.
   Ивления залезла под шкуры на постели и прикрыла глаза, тщетно стараясь согреться. В голову лезли нехорошие мысли о Николе и Радке, а сон все не шел. Наконец Ивления заставила себя думать только о Марко, о том, что его обязательно скоро отпустят, и с этими мыслями она забылась и уснула.
//-- * * * --//
   Утром Ивления кое-как поднялась и отправилась в мастерскую. Но все вокруг казалось каким-то призрачным, будто окутанным знойной дымкой.
   Ивления взяла полотно, но в глазах помутилось, и пришлось тут же его отложить.
   – Что с тобой? – подошла работница, которая ходила с ней на кладбище.
   – Плохо вижу.
   – Да при таком свете кто угодно ослепнет, – посочувствовала работница. – Скажи Николе, пусть еще светильник поставит.
   – Да, может, пройдет.
   – Ну, как знаешь…
   Женщина отошла. Ивления посидела немного, но улучшения не почувствовала, наоборот, стало еще хуже: все поплыло перед глазами, голова закружилась…
   Очнулась Ивления на полу, с удивлением оглядела склонившихся над нею мастериц. Она поняла, что упала в обморок, и в страхе стала ощупывать живот: не повредило ли ему падение?
   Ивлению посадили на лавку. Вскоре появился Никола.
   – Что с тобой?
   – Не знаю.
   – Видно же, что она больна, – встряла ее вчерашняя спутница.
   Никола сердито насупился, и женщина замолчала.
   – Ну, хорошо, – согласился он, – иди к себе, отлежись.
   Ивления с трудом доплелась до комнаты Марко. Одна из рабынь принесла ей поесть, но к еде она так и не притронулась.
   Больше с постели она не поднималась. Жаркая лихорадка била ее всю ночь и утром не прекратилась.
   Сначала хозяева думали, что рабыня простудилась, и не особенно беспокоились. Но Ивления вдруг покрылась красными пятнами и впала в бессознательное состояние. Жар от нее ощущался даже на расстоянии.
   Купец заволновался. Позвали бабку. Та поохала, осматривая больную. Наконец выдала:
   – Краснуха. Я лечить ее не буду, – и ушла.
   День Ивления провалялась в бессознательном состоянии. Никто к ее постели не подходил – боялись заразиться. Ночью она поднялась с постели, вышла из комнаты и стала бродить по дому как призрак, переполошив всех домочадцев.
   Купец велел одной из рабынь отвести Ивлению в комнату и уложить на постель.
   Рабыня нехотя подхватила больную под руку, подвела к ее ложу, стала укладывать и вдруг воскликнула:
   – Смотрите, у нее кровь!
   Снова вызвали бабку. Та пришла, недовольно стала ворчать:
   – Ну, чего меня подняли посреди ночи. Только черти сейчас носятся. Выкидыш у вашей рабыни…
   – Так сделай что-нибудь, – возмутился купец.
   – Дам я отвар, может, вычистит ей нутро, а может, и нет. В беспамятстве она – вот что плохо. Умрет, наверное.
   Старуха приготовила отвар, напоила больную, стараясь меньше прикасаться к ней.
   – Все. Больше меня не зовите, не приду, – сказала она, перекрестившись, и ушла.
   – Надо ее из дома переселить, – сказала хозяйка. – Всех ведь нас заразит. А у Николы дети малые.
   Снова заставили рабынь перенести Ивлению из дома в отдельную узенькую клетушку без окон. В ней поместились только одна кровать и низенький столик в изголовье.
   К Ивлении больше никто не входил. На столе ей оставили воду и лепешки. Очнется, сама поест.
   Купец чувствовал себя виноватым, но краснухи боялся больше, чем собственной вины. Его жена только молилась. И Никола вздыхал: «На все воля Божья».
   А на другой день появился Марко.
   Вошел он в дом, пошатываясь, еле передвигая ноги от истощения. Первой его заметила мать, бросилась на грудь, стала ощупывать трясущимися руками родное лицо, с трудом узнавая в нем сына. Лицо Марко приобрело землистый оттенок, возле глаз появились морщины. Нос заострился. Черные волосы пробила во многих местах седина. Но особенно изменились глаза: стали жестче и пытливее, появился прищур, будто он попал из темноты сразу на свет.
   – Ладно, мать, не вой, не береди душу, жив я, как видишь, – грубовато сказал Марко, а у самого на глаза навернулись слезы.
   Подошел отец, легонько отстранил жену, крепко сжал сына в объятиях.
   – Как ты? – только и смог выговорить он.
   – Сам не знаю, – вздохнул Марко. – Вроде всех приговорили к казни, обещали языки отрезать, а меня почему-то отпустили. Сказали, что за мои военные заслуги заменяют казнь изгнанием. Уже завтра я должен покинуть Болгарию. А Ивления где?
   Купец потупился. Марко бросился в свою комнату.
   – Где она? – испугался, увидев свою застеленную постель.
   Комната была явно нежилой: сверкала чистотой и холодным неуютным одиночеством.
   – Она больная лежит в отдельной клети во дворе, – ответил, вздохнув, купец. – Не ходи туда, Марко, заразишься, краснуха у нее…
   Но Марко уже не слушал, устремляясь к плотно закрытым дверям. Он не знал, что увидит за ними, но даже не предполагал, что вид любимой женщины повергнет его в ужас.
   Ивления лежала на покрывале, пропитанном кровью и мочой. Лицо ее осунулось и заострилось, приобрело землистый оттенок. В безумных глазах пылал лихорадочный огонь. Женщина металась в бреду, никого не узнавая.
   Марко склонился над больной, но неожиданно был схвачен за руку матерью:
   – Не прикасайся к ней.
   – Как вы могли бросить ее в таком состоянии? – в сердцах воскликнул мужчина. – Откуда кровь?
   – Выкидыш, – спокойно ответила мать, судьба рабыни ее ничуть не волновала. – Она умрет. Мы ничем не сможем ей помочь. Даже бабка не захотела ее лечить. Пойдем отсюда, сынок. Нам так мало осталось быть вместе…
   Марко вырвал руку.
   – Пусть принесут мне самого крепкого вина, – твердым голосом произнес он, – воды горячей, тряпок, чистое женское белье.
   – Что задумал ты, сынок, – всполошилась женщина. – Я не переживу, если ты умрешь. Посмотри на меня. Я постарела, пока ты был там. Я каждый день молила Бога, чтобы он даровал тебе свободу, я боялась каждого стука в ворота, вдруг это пришло известие о твоей казни…
   – Пойми, мать, я люблю Ивлению, я не могу видеть ее страдания.
   – Да ведь она ничего не чувствует, – женщина в последний раз попробовала отговорить сына, но безнадежно махнула рукой и, заплакав, вышла из клети.
   Вскоре расторопные служанки принесли вина, воду, тряпки, постельную смену. К больной они не подошли, оставили все у двери и, шушукаясь, удалились.
   Марко вздохнул, хлебнул вина, затем ополоснул в нем руки и лицо и решительно шагнул к постели. Он бережно приподнял Ивлению, раздел, помыл, одел в чистую рубаху, скинул мокрое покрывало, постелил сухое. Затем принес из поварни мясной бульон и стал с ложечки кормить Ивлению, терпеливо вытирая каждую пролитую каплю с ее подбородка.
   Ивления таращилась безумным взглядом, не узнавая его, но ела спокойно. Покормив ее, Марко опустил женщину на подушки и задумался. Он не заметил, как на город опустилась ночь. Только теперь он вспомнил, что на рассвете обязан покинуть дом. А что станет с Ивленией, когда он уйдет?
   Марко вышел во двор. Ночь была приятно прохладной. Боже, как там, в застенках, ему не хватало свежего воздуха. Свобода опьянила, и он боялся потерять ее снова. Нет, ему нельзя здесь оставаться. А Ивления? Какой же он малодушный: завтра уедет, оставив любимую на произвол судьбы.
   «Но даже если я останусь, – утешал себя он, – кому легче будет? Меня снова схватят и, может, казнят. А Ивления все равно умрет без надлежащего ухода».
   Марко сам себе был противен, рассуждая таким образом, но не знал, как быть.
   В глубине двора на лавке сидел отец, рассматривая высыпавшие на небо звезды. Марко подошел, сел рядом.
   Купец тяжко вздохнул, помолчал немного, набираясь сил для признания, затем произнес:
   – Я виноват, Марко. Ивления ходила во дворец, просила за тебя царицу. Может, только благодаря ей тебя отпустили сегодня. По улицам ходил глашатай, объявлял о завтрашней казни богомилов. Ты должен исчезнуть на рассвете. Бог знает, что Самуилу еще в голову взбредет. Вдруг опять тебя схватят…
   – Как я могу бросить Ивлению? – перебил Марко.
   – Я не все еще сказал, – нахмурился отец. – Я признаю, что поступил подло, лишив больную заботы, но все эти дни помыслы мои были направлены лишь на тебя, лишь о тебе думал я. Теперь, когда ты жив, я сделаю все возможное, чтобы ты был счастлив и не страдал в изгнании. Чтобы тебе не думалось, я завтра же приглашу самого лучшего лекаря. Я сделаю все, что от меня зависит, и если она не выживет, – купец помолчал, но все же закончил: – значит, на то воля Божья. А насчет тебя я договорился. Завтра с утра уходит обоз в Константинополь. Там давно уже живет мой брат. Передай ему вот это кольцо. По нему брат поймет, что ты мой сын. Я дам тебе монеты и потом буду помогать – в конце концов ты уже и сам можешь устроить свою жизнь так, чтобы мы с матерью о тебе не переживали.
   – Спасибо, отец, я понял. Но я хочу предупредить тебя, отец: как только я устроюсь в Константинополе, сразу пришлю весточку и человека за Ивленией. Она достойна лучшей доли.
   – Ивления, Ивления, – недовольно проворчал купец. – Ты можешь думать о чем-нибудь еще, кроме нее. Тут жизнь твоя на волоске висит, а ты все о рабыне заботишься.
   – Я люблю ее, отец.
   – Да понял уж…
   Они еще немного посидели, обговаривая дальнейшие действия, и вернулись в спящий дом.
   Ночь Марко провел рядом с Ивленией. Полуобняв, он баюкал ее, моля Бога, чтобы любимая хотя бы на миг пришла в себя. Но вместо этого ощутил, как снова поднялся жар. Ивления заметалась, зашептала что-то. Сначала Марко не прислушивался к безумному лепету, но затем насторожился.
   Ивления шептала, смеялась, плакала, говорила о богомилах, о Радке, Николе.
   Марко так и не смог уснуть. На рассвете за ним приехал возок, вынесли дорожный сундук с вещами, погрузили. Марко обнялся с родными, расцеловал мать, крепко пожал руку брату.
   – Прощайте, – сказал, усаживаясь в возок, и добавил: – Я надеюсь на тебя, отец. Ивления должна жить. С тяжелым сердцем уезжаю я.
   – Будь спокоен, – тут же уверил Никола. – Мы позаботимся о ней.
   Марко молча кивнул. Он был бессилен изменить что-либо, оставалось только надеяться на милосердие близких. Возок тронулся в путь, а Марко все оглядывался, махая рукой, чувствуя, что покидает родной дом навсегда.
//-- * * * --//
   Ивления очнулась в погожий ласковый денек снова в комнате Марко. Солнечный луч ослепил на миг ее глаза, она зажмурилась, отвернулась в надежде увидеть рядом любимого. Вдруг он уже вернулся. Но место рядом было пусто.
   Ивления вздохнула. В комнату вошла служанка.
   – Очнулась? Хорошо. А то мы думали, умрешь. Ишь, язычница, а Бог тебя миловал.
   – Разве я долго болела? – удивилась Ивления, она думала, что проснулась после ночи.
   – Дней пять в беспамятстве была, – кивнула служанка. – А у нас новость: Марко отпустили. Лежи, лежи, тебе нельзя волноваться. Его уже нет здесь, уехал. Царь изгнал его из страны. Марко повезло. Других богомилов казнили. Да ты нашла о ком печалиться. Лучше бы о себе подумала. Ведь ты ребенка потеряла во время болезни, ладно хоть сама выкарабкалась. Купец не поскупился, лекаря хорошего привел. Считай, с того света вытянули тебя. Чего молчишь?
   Ивления, отвернувшись от служанки, упорно смотрела в окошко. Она не хотела, чтобы увидели ее слезы. Марко уехал. Уехал без нее. Как же жить теперь?
   Купец очень обрадовался, узнав, что Ивления очнулась. Он тут же явился к ней:
   – Слава Богу, а то Марко о тебе сокрушался, а ты вон, крепенькая оказалась. Молодец. Теперь, думаю, быстро на поправку пойдешь.
   Но радость его была преждевременной. Отступать болезнь не спешила. Лекарь, посещая Ивлению, каждый раз сокрушенно качал головою, не понимая, почему она все слабеет. Да и как ему было понять, что Ивления потеряла интерес к жизни, ей не хотелось возвращаться в безысходный унылый мир рабства. Ела она очень мало и ослабела настолько, что у нее постоянно кружилась голова.
   Но как бы то ни было, а молодой организм отчаянно сопротивлялся. Да и купец заставлял ее пить молоко, есть творог и сметану, кормил ее свежими яйцами и мясом.
   – Для чего такая забота? – спросила она как-то старика.
   – Ты сына моего от смерти спасла. Теперь мой долг тебя из ее лап вытащить.
   – А я не хочу жить…
   – Ну, это ты такими мыслями голову не забивай. Так и ума лишиться можно. Ты лучше о хорошем думай, быстрее поправишься…
   Совсем другое отношение было у Николы. Он тоже часто заходил к ней.
   – И долго ты еще будешь валяться в постели? Из-за тебя мы чуть не разорились, выплачивая лекарю. Совесть имей. Пора бы и за работу взяться, отрабатывать свое проживание.
   Но Ивления лишь беспомощно таращилась на него, ничего не отвечая. Да и что она могла сказать, если действительно чувствовала вину, но встать не могла?
   – Знаю, о чем ты печалишься, все бабы одинаковы, – продолжал Никола. – Подумаешь, ребенка потеряла. Да еще с десяток нарожаешь. Мы вот тебя замуж выдадим, и забудешь ты все свои несчастья.
   – Не хочу замуж, – испугалась Ивления. – Может, Марко вернется…
   – А вот о нем тебе лучше забыть, – встрепенулся мужчина. – Марко в изгнании. Да и что ты о себе вообразила? Думаешь, он век с тобою будет? Марко жениться пора, детей иметь законных. Он в Константинополе жену найдет по себе. А ты – рабыня. Пока я жив, не позволю тебе Марко захомутать. Я все же старший брат и ответственен за него.
   – А зачем тогда предал его? – невольно вырвалось у Ивлении, она тут же прихлопнула рот, но сказанного не воротишь.
   – Это ты о чем? – недобро прищурился Никола.
   «Кто меня за язык тянул? Совсем разум потеряла!» Но сказанного не воротишь, пришлось ответить:
   – Ведь Марко хотел тебя предостеречь тогда, а ты стражников позвал. Зачем ты богомилов предал?
   – А ты откуда знаешь, что это я предал?
   Женщина почувствовала прилив жара, аж пот проступил на лбу.
   – Я видела тебя тогда.
   Она не уточнила, что видела его одного, без стражников, но Никола понял иначе, усмехнулся:
   – Вот как? А тебе никто не поверит. И ни к чему старое ворошить. Марко свободен, богомилы казнены. А вздумаешь болтать, язык тебе быстро укорочу.
   Никола ушел. Ивления с облегчением откинулась на постели. Разговор вымотал ее до крайности.
   Откуда-то из глубины души стал подкрадываться страх. Выходило, что Никола действительно предал богомилов. Но зачем? А что теперь будет с нею? Неужели Никола оставит ее в покое после того, что она сказала ему. Она бесправная рабыня, она не сможет противостоять ему в одиночку. О, Марко, Марко, где же ты?!
   Надо все срочно рассказать купцу. Он честен и справедлив. Только он сможет спасти ее от Николы, приструнить его. К тому же он должен знать правду. Почему должен страдать только Марко? Пусть и Никола скажет слово в свое оправдание.
   Вскоре служанка принесла ужин, и Ивления попросила позвать к ней старого хозяина.
   Купец пребывал в благодушном настроении. Он только что плотно покушал и собирался укладываться спать, но на зов рабыни тут же откликнулся.
   При первых же словах Ивлении его хорошее настроение улетучилось. Он тяжело опустился на сиденье рядом с постелью больной и, насупившись, слушал ее рассказ. Впрочем, к тому, что он уже знал, она дополнила одно: Никола – предатель.
   – Почему же ты раньше молчала? Что заставило тебя рассказать все сегодня?
   – Я боюсь Николу, – честно призналась Ивления.
   – Ладно, я разберусь. Не бойся, он тебя не посмеет тронуть.
   Купец вышел. Ивления взбила подушку и прилегла, успокоенная. Хорошо, что хозяин поверил ей. А ведь вполне мог обвинить ее в навете на сына или назвать ее сумасшедшей, сказать, что она все выдумала.
   Ивления прикрыла глаза и задремала. Проснулась она от шума и беготни за дверями. Весь дом, казалось, ходил ходуном. Пожар, что ли?
   – Что случилось? – крикнула она.
   В клеть заглянула служанка:
   – Хозяин помер.
   – Никола?
   – Старый хозяин, – всхлипнула женщина и закрыла дверь.
   Ивления так и осталась смотреть на запертую дверь, не в силах поверить в случившееся. «Как же так? Почему?» – вертелось в голове, а в душу невольно закрадывался страх: теперь Никола ей жизни не даст.
//-- * * * --//
   Купец от Ивлении сразу же направился в комнату сына. Никола и его жена укладывались спать. Отец велел женщине выйти и, когда та, бочком, продвинулась к двери и с опаской закрыла ее с другой стороны, обрушил на сына весь свой гнев.
   Женщина стояла за дверью ни жива ни мертва. Сколько лет она живет в этом доме, а в таком гневе старика видела впервые. Чем же не угодил муженек отцу? Но за плотными дверями ничего не было слышно, лишь невнятный говор доносился до ушей, и как она ни прислушивалась, ничего разобрать не могла.
   Старик, встрепанный, ходил по комнате, размахивая в негодовании руками. Никола испуганно сидел на кровати. Он молчал, зная, что отцовскую бурю лучше перетерпеть, не перечить ему. Конечно, сегодня случай был другой, Никола никогда не видел отца столь сердитым, но, Бог даст, остынет. Старик был добр и всем сердцем любил его. В этом Никола ничуть не сомневался.
   – Да я тебя наследства лишу! – грохотал купец.
   Вдруг он замолчал, остановился, посмотрел беспомощно на сына и повалился плашмя на пол. Никола тихонько встал, недоумевая, подошел к старику, склонился над ним, повернул голову. Потухший взор отца не оставлял надежды. Но сын все же присел на корточки, попробовал потрясти его за плечо. Отец был мертв.
   Никола поднялся, прошел к двери, выглянул в коридор. В упор на него смотрела жена.
   – Ты здесь, – выдохнул он. – Беги скорее к матери, скажи, отец преставился…
   Женщина посмотрела через его плечо в комнату. На полу лежал старик, голова неестественно откинута, ноги вытянуты. Женщина подняла руку, чтобы перекреститься, но Никола вдруг гаркнул:
   – Беги, сказал.
   Она попятилась и бросилась по коридору, завывая на весь дом:
   – Отец умер…
//-- * * * --//
   Неожиданная смерть хозяина потрясла всех. Жена купца очень тяжело переживала, много плакала и молилась.
   Никола тоже сокрушался по поводу преждевременной кончины отца. Он привык во всем полагаться на него и теперь не знал, как быть, с чего начать.
   Хотя Ивления никогда не испытывала к купцу особого чувства привязанности, все же было жалко, что его не стало.
   Она стала понемногу вставать и ходить по комнате, но за ее пределы не выходила: голова кружилась и ноги подкашивались.
   Купца похоронили, и Ивления слышала от служанок, что Никола запил, ходит сам не свой. Со страхом она ожидала его визита и наконец дождалась.
   Заявился Никола к ней навеселе.
   – Что, добилась своего? Уморила хозяина, – дохнул он ей в лицо перегаром.
   Ивления молчала: за все дни она так и не придумала, что сказать в свое оправдание. Да Никола и не стал бы ее слушать.
   Никола ни в чем не чувствовал своей вины. План предать богомилов зрел в его голове давно. Он очень близко сошелся со старостой, и тот показал ему, где хранится общинная казна. С тех пор Никола не спал, раздумывая, как бы ею завладеть. Идеи богомилов никогда его не привлекали и были даже в какой-то степени неприятны, поскольку сам он был человеком достаточно богатым. В среде богомилов в основном были крестьяне и другие бедняки. С легким сердцем он сдал богомилов стражникам, а потом в пустом доме из потайного места забрал казну. Богомилов казнили, и никто о ней не вспомнил.
   Откуда он мог знать, что вместе с богомилами схватят Марко? Он сам виноват, прежде чем отправляться неизвестно куда, мог бы и с братом переговорить.
   А больше всего виновата Ивления. Кто просил ее вместе с Радкой следить за ним? Кто заставлял ее рассказывать все Марко?
   И в смерти отца виновата тоже она. Разболталась, как сорока. Она может и Марко голову замутить, если тот надумает за нею вернуться. Нет, ей не место в его доме. Из-за нее он человеческий облик чуть не потерял, со смерти отца пьет, не просыхая…
   Никола с ненавистью посмотрел на Ивлению.
   – Ты во всем виновата. Ты в наш дом принесла одни несчастья. Я решил избавиться от тебя, – просипел он, с удовлетворением отмечая, как от его слов в ужасе раскрываются глаза рабыни.
   Именно таких слов Ивления и ожидала. Она и вправду виновата. Зачем ей надо было рассказывать все старому человеку? Чего она добилась этим? Никола вправе ее теперь уничтожить.
   – Ты убьешь меня? – еле слышно спросила Ивления.
   – Хорошая мысль, – Никола посмотрел на нее, – тебя и вправду убить мало. Но не бойся, я не настолько кровожадный. Я просто продам тебя.
   – Не прикидывайся добрым, – усмехнулась Ивления. – От моей смерти какой толк? Ты снова хочешь заработать на мне.
   Страх прошел, сменившись полным безразличием.
   – Думай, что хочешь. Я и дня тебя больше держать в моем доме не стану.
   – А что Марко скажешь, когда он вернется?
   – Ты о Марко забудь, я тебе уже говорил. Жениться твой Марко собрался на достойной женщине. Дядя наш хорошую должность при дворце царя занимает и Марко к себе пристроил. Теперь Марко дурью маяться не будет, серьезно за ум взялся. Ты ему лишь обузой будешь.
   Никола с радостью отметил, как сникла рабыня. Лицо ее скуксилось, она была готова вот-вот пустить слезы.
   Но Ивления из последних сил сдержала себя и не разревелась на глазах хозяина, которого теперь стала презирать. Она ничуть не сомневалась, что он не лжет. О смерти отца Марко послали сообщение, и от него через посыльного на днях пришел ответ. Одна из служанок поведала Ивлении, что в послании о ней не было ни слова.
   Теперь Ивления поняла, почему Марко не вспомнил о ней. Он собрался жениться. Да и кто она в его судьбе? Всего лишь рабыня.
   Ивления замкнулась, отвернулась к стене, давая понять, что больше разговаривать с Николой не хочет. Пусть он делает с нею все, что вздумается. Ей все равно.
   Никола вышел, решив твердо, что завтра с утра поволочет ее в порт и продаст на первое же попавшееся невольничье судно.
//-- * * * --//
   В порту, как всегда, было шумно и многолюдно. Стояли суда, большие и маленькие, разгружались, загружались, кругом кипела работа.
   Никола продирался сквозь шумную пеструю толпу, крепко держа за руку Ивлению. Он бродил от ладьи к ладье, выискивая среди них невольничью. Но то ли день попался для него несчастливый, то ли невольников в последнее время всех распродали, такой ладьи ему не попадалось.
   Ивления шла за ним спокойно, не сопротивлялась. Она смирилась со своей участью и решила для себя: будь что будет. Сбегать от Николы ей было некуда. Куда податься без сопровождения и денег? Одинокая молодая женщина станет легкой добычей для злодеев, коих везде хватает.
   Наконец Никола понял, что невольничьих ладей в порту нет. Он остановился посреди пристани, сокрушенно раздумывая, что делать дальше.
   Ивления безразлично смотрела по сторонам. Вдруг взгляд ее привлекла купеческая ладья, покачивающаяся на приколе прямо напротив них. Показалось, что она ее уже видела, а голова ящера на носу судна была смутно знакомой. Сердце ее учащенно забилось: неужели эта ладья из Киева?
   Ивления и не подозревала, что на палубе в это время стояли двое мужчин и тоже ее рассматривали.
   – Видишь, брат, ту девушку? Не напоминает ли она тебе нашу Ивлению?
   – Похожа, – согласился мужчина постарше, – только Ивления намного моложе, да и в теле была, а эта худюща: кожа да кости.
   – Ты, брат, счет времени давно потерял, – усмехнулся первый, – сколько лет прошло с тех пор, как она пропала? В любом случае надо спуститься и подойти к ним. Убьют нас, что ли, если спросим?
   – Ты прав, каких чудес на свете не бывает. Ведь ходили слухи, что Ивлению к болгарам продали.
   Братья спустились по сходням.
   Ивления заметила мужчин и сразу узнала в них детей Ярининого внука. Братья увидели, как глаза ее вспыхнули радостью, как задрожали губы, и показалось, что сейчас она расплачется. Она ничего не могла сказать, от счастья и неожиданности потеряв дар речи, только смотрела на них, не отрывая взгляда.
   – Вот, а я что говорил – это наша Ивления, – удовлетворенно сказал младший брат, когда они подошли к мужчине и женщине.
   Никола, ничего не понимая, захлопал глазами. Ивления, радостно вскрикнув, бросилась к братьям, по щекам ее заструились слезы. Младший брат захватил ее в объятия, прижал к своей груди.
   – Разве так бывает? – прошептала Ивления, подняв голову и оглядывая братьев.
   – Вы, это, кто такие? – напустил на себя важность Никола.
   – Мы купцы из Киева, – миролюбиво ответил старший брат, – а это наша сестра Ивления. Она пропала много лет назад. А ты кто?
   – А я ее хозяин.
   Братья стушевались, переглянулись. Никола обрадовался: наконец-то продаст рабыню. Тем более можно выручить за нее больше обычного, братья уж сестрицу в беде не оставят, раскошелятся.
   – Сколько же ты хочешь за Ивлению? – спросил старший.
   Никола назвал такую сумму, что братья присвистнули от удивления:
   – Ты че? Белены объелся? Где это видано, чтобы рабыня столько стоила?
   – Не хотите, другого покупателя найду.
   Ивления сникла, огорчившись: сумма была действительно очень высока. Никола демонстративно дернул ее за руку, якобы собираясь двинуться дальше.
   – Постой, – остановил его старший брат, – разве мы отказываемся? Просто такой суммы мы монетами набрать не сможем. Возьмешь товар?
   Никола и сам был купцом, поэтому охотно согласился на сделку.
   – Ладно, по рукам.
//-- * * * --//
   Ладья подплывала к Киеву. Ивления стояла у борта и смотрела на знакомые с детства места.
   Все время пути она просидела среди каких-то тюков и бочек, изредка разговаривая только с братьями. Мужчины, будто понимая ее состояние, не больно-то лезли к ней с вопросами. Радость от встречи быстро прошла, и, хотя Ивления с нетерпением ожидала родных берегов, оставлять Преслав было мучительно больно. Здесь она встретилась с Марко. Теперь жизнь без него казалась пустой и ненужной. Если бы не безвыходные обстоятельства, она готова была остаться в Болгарии и ждать своего Марко пусть даже до скончания собственного века.
   Ивления поведала братьям, как была продана в рабство и жила в Преславе, работая в мастерской, а те, в свою очередь, все время удивлялись совпадению, случайности, судьбе, провидению, которые помогли им найти ее.
   Сама Ивления никакого чуда в этом не видела. Так было угодно богам. Она должна вернуться в Киев и начать новую жизнь. Вот только будет ли позабыта прежняя? Навряд ли. Боль разлуки будет жить с нею всегда.
   А что ждало ее в Киеве? Братья сказали, что смотрели за ее усадьбой, что ключник оказался добропорядочным малым и умело вел дела в отсутствие хозяйки. Было очень много охотников до ее добра, но тут уж князь Владимир помог, не отдал хозяйство на разграбление.
   – Так что князя ты в первую очередь должна отблагодарить, – совершенно без задней мысли сказал старший брат, а Ивления вспыхнула ярким румянцем: неужели все начнется сызнова?
   Впрочем, братья не заметили ее легкого замешательства и продолжили:
   – Ивления, а ведь в Киев Варяжка вернулся. Он высоко взлетел. Когда мы уезжали на гостьбу, он при князе Владимире служить начинал. Мы давно уже дома не были, но думаем, что он по-прежнему жив и здоров.
   Ивления растерялась, не зная, радоваться ей или нет. Она не хотела возвращаться к Варяжке.
   Не желая продолжать разговор о бывшем муже, она заверила своих спасителей, что по приезде рассчитается с ними сполна. Сами они не заводили речи о долге, но Ивления видела, что из-за нее братья остались почти на нуле – ни товара, ни денег.
   Братья были балагурами, веселили Ивлению шуточками и прибауточками и всячески старались ей угодить, но она отмалчивалась и грустила.
   То, что Ивления тосковала, было понятно братьям, но она ничего не спрашивала о Варяжке – и это настораживало.
   – Странная она какая-то стала, – сетовал младший брат.
   – Будешь странной, поживи с нее в неволе, это после мягких-то перин, – оправдывал Ивлению старший.
   И если братья относились к мрачной Ивлении вполне терпимо, то другие речники первое время воспринимали ее настороженно. Женщина на ладье не к добру, да тут еще такая молчунья. Но вскоре и речники привыкли к этой тихой тени и перестали замечать, потеряв к ней всякий интерес. Впрочем, братья-хозяева ясно дали понять, что всякий, кто обидит их сестру, будет иметь дело с ними.
   Путешествие по морю и Днепру прошло на редкость спокойно. Ни шторм, ни набеги печенегов не потревожили судна, и оно добралось до родного берега целым и невредимым.
   Преодолев последний днепровский порог, команда вздохнула с облегчением, устроила на берегу по этому поводу пир и жертвоприношения богам и остаток пути провела с песнями, предчувствуя скорую встречу с близкими.
   Наконец, показались стены древнего города. Ивления вскочила, подбежала к борту, вцепилась в него руками, жадно вглядываясь в родные берега. Из горла ее невольно вырвался радостный крик, удививший и братьев, и речников.
   Все время, пока ладья входила в устье Почайны и гребцы подгребали к пристани, искали свободное место, чтобы причалить, она в нетерпении переминалась с ноги на ногу, то прикладывая руку к глазам, как бы выискивая в отдалении что-то знакомое, то опускала руки на борт и в нетерпении барабанила по нему пальцами.
   Ивления находилась в нетерпении, позабыв обо всем на свете, не замечая ничего вокруг. А речники с изумлением взирали на ее лицо. Оно преобразилось, засветилось, заиграло, покрылось румянцем, глаза засверкали. Только теперь команда по достоинству оценила красоту этой женщины.
   Ладья причалила, и были сброшены сходни.
   – Не торопись, Ивления, – предупредил старший брат, – сейчас пошлем человека в усадьбу, предупредить, чтобы прислали за тобой возок.
   – Я не могу ждать, – Ивления не отрываясь смотрела на родной город, – домой хочу. Я пешком пойду.
   – Одной нельзя, – мужчина покачал головой, – сейчас я тебе дам сопровождение.
   – Хорошо.
   Ивления на прощание обнялась с братьями, всплакнула на радостях.
   – Мы тебя в гости ждем, – предупредили братья. – Не забывай о нас.
   – Как можно, я вам стольким обязана!
   Наконец Ивления в сопровождении двух человек из команды направилась к сходням, но вдруг остановилась и посмотрела на остальных речников. Смущенно зарделась и поклонилась им в пояс.
   – Спасибо вам, люди добрые, за то, что довезли, не обидели в дороге.
   Благодарность была настолько искренняя, что у многих речников слезы выступили на глазах.
   – Чего уж там…
   – Ивления, – решился вдруг спросить младший брат, – ты куда сейчас двинешься: к Варяжке или в свою усадьбу?
   – В свою, – твердо, ничуть не поколебавшись, ответила Ивления и сбежала по сходням на вымол.
//-- * * * --//
   Мягкая постель, чистые покрывала, одеяло из беличьих шкурок. Вадна проснулась, сладко потянулась. Рядом похрапывал Варяжка. Вадна улыбнулась – сбылась мечта всей жизни. Теперь она замужняя, уважаемая женщина, хозяйка большой усадьбы, владелица несметного богатства.
   Но главное достояние – это Варяжка. Ради него она готова весь мир перевернуть, горы и реки преодолеть, лишь бы он был рядом.
   Долго же она билась с ним, выматывая его по ночам жаркими ласками, стараясь искуснее выполнить женское дело, чтобы не помыслил даже об иной. Но та, другая, стояла мрачной тенью на пути к счастью, невидимо сдерживая Варяжку крепкими узами брака. Сколько слез Вадна выплакала, губы кусала, когда слышала из уст любимого невольно вылетавшее имя: «Ивления».
   «Чем я-то хуже?» – задавала она себе вопрос и не находила ответа, поскольку считала, что все при ней: и походка, и улыбка, и стать, и краса. А самое главное – она тут, при нем, живая – чего еще надо?
   – Ты женишься на мне или нет? – вопрошала она всякий раз, когда Варяжка под утро покидал ее.
   – Да женат ведь я уже, – говорил он, улыбаясь, притягивая Вадну к своей груди, чтобы успокоить.
   – Где жена твоя? – возмущалась женщина. – Сгинула давно. Может, и в живых нету уж, а ты все артачишься.
   – Мертвой не видел ее, – хмурился Варяжка.
   – Да разве ж я хромая какая или безобразная, что ты мною так пренебрегаешь, – вопрошала Вадна, пуская слезы. – Мне ведь замуж пора, детишек рожать…
   – Матушка у меня нрава строгого, – оправдывался Варяжка, – боюсь, не поймет меня и тебя обидеть может. Она Ивлению каждый день вспоминает.
   Вадна губки поджимала от обиды и отступала. «Нет, не с того конца берусь я, – корила сама себя, – соображай, как привязать его покрепче, чтобы и думать забыл о жене».
   И недаром она умной девицей слыла, умела терпеть, и ожидание ее было вознаграждено. Уж не чаяла, не гадала, а понесла от Варяжки дитя.
   Как только стало ее воротить от пищи да женские недомогания прекратились, Вадна обрадовалась удаче, ниспосланной ей Мокошью. Уж теперь Варяжка не отвертится.
   И вот тут Вадна проявила завидную выдержку. Она решила взять Варяжку измором, чтобы он сам к ней на коленях приполз и умолял выйти за него замуж. Теперь, когда носила под сердцем его дитя, она уже не сомневалась в своей победе над любимым.
   Варяжка между тем ни сном, ни духом не ведал, что плетут над ним тонкую сеть, в которой он должен вскоре запутаться навеки. Князь Владимир в это время как раз ушел в поход на Корсунь, [66 - Корсунь – Херсонес.] оставив Киев на попечении Варяжки.
   Дни настали для молодого воеводы благостные, жизнь в удовольствие. Время он проводил в шумных застольях да на охоте, и, когда хотел, наведывался к зазнобушке в княжескую усадьбу.
   Но вдруг неожиданно непонятное что-то стало происходить. Вадна даже на порог своей светелки перестала его пускать. Встречаясь во дворе, опускала взгляд, проскальзывала мимо.
   Варяжке все же удалось словить ее на княжьем дворе. Сгущались сумерки. Дворовые спешили закончить свои дела и не обращали внимания на парочку, стоявшую у тына. Да если бы и узнали воеводу и ключницу, никто и словом не обмолвился бы. У ключницы нрав крутой: попробуй слух пустить – узнает, тут же со света сживет.
   – Не пойму я тебя, Вадна. Что с тобой, почему чураешься меня? – спросил Варяжка напрямик, поскольку не привык ходить вокруг да около.
   – Ой, Варяжка, люди смотрят, – женщина потупилась, прикрыв лицо рукавом рубахи. – Иди, куда шел, не позорь меня.
   Варяжка опешил: вот те на! А не Вадна ли совсем недавно на глазах дворни ему чуть ли не на шею вешалась, а сейчас откуда стыд взяла?
   – С каких пор ты стала меня стыдиться? – мужчина попробовал отвести ее руку от лица.
   – Да не стыжусь я вовсе, а просто нельзя нам с тобою теперь вместе быть.
   – Ничего не пойму, – помотал головой воевода. – Не юли, отвечай прямо.
   Вадна печально вздохнула, потупила глазки.
   – Придется забыть нам о сладких встречах наедине, любимый мой. Я ведь ребеночка ношу, хочу, чтобы здоровеньким он родился, счастливым вырос. Уж лучше ему не знать, кто отец его, чем все пальцем будут казать: вон ублюдок воеводский идет…
   Варяжка даже рот открыл от изумления, а Вадна поспешила прочь, ни разу не оглянувшись, хотя червь сомнения и выматывал душу: а вдруг речь ее продуманная не проняла удалого молодца?
   В своих покоях она заперла дубовую дверь на засов, села за стол и задумалась. А не слишком ли сурово обошлась она с любимым? Он – мужчина хоть куда, всегда найдет ей замену. Уж не прогадала ли она, понадеявшись на свою привлекательность и неотразимость, да на его благородство?
   В дверь тихо заскреблись. Вадна замерла, прислушиваясь. Сердце гулко забилось, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди.
   – Вадна, открой, поговорить надо, – раздался просящий шепот Варяжки.
   Женщина тут же бросилась к двери, распахнула ее.
   Мужчина вошел, присел на лавку, помял шапку в руках, вздохнул, не зная, как приступить к разговору. А Вадна не помогала ему, стояла, скрестив руки на груди, ждала.
   – Ты, это, вправду, что ли, дитя носишь? – наконец решился спросить мужчина.
   Вадна улыбнулась:
   – Что же тут такого? Этим обычно и заканчиваются страстные ночи. Но ты не бойся, тебя я ребенком не обременю. Я ведь не держу тебя, сама его могу вырастить. А к тебе скоро жена вернется.
   Варяжка понуро опустил голову. Вид у него сделался растерянным и как будто испуганным. Он мучительно подбирал оправдание и не мог его найти. Ему нравилась Вадна, очень нравилась, но и об Ивлении он не раз вспоминал со щемящей тоской и печалью. Женитьба на Вадне навсегда обрубит нить, связывающую его с Ивленией. А ребенок? Допустит ли он, чтобы его дитя выросло, отца не зная?
   Женщина посмотрела на его мучительные потуги и вдруг поняла, что именно сейчас решается ее судьба. И вопреки своему желанию вымотать его своим пренебрежением, чтобы добиться мольбы о замужестве, сама упала перед ним на колени, обняла его ноги:
   – За что ты мучаешь меня, Варяжка? Я же люблю тебя! Никто тебя так не приголубит, никто так не обнимет, как я. Ну, кто еще в твоих ногах валяться будет? Я же через гордость переступила. Все ради тебя! Та женщина давно исчезла, а я здесь, рядом. Мне, Варяжка, от тебя ребеночек в радость. Чую я, сын это, богатырь такой же, как и ты.
   Вадна заплакала и окропила слезами колени мужчины. Все, что она говорила, как в тумане слышал он, а последние слова прямо до сердца дошли. Давно желал Варяжка детей нянчить. Он крякнул, прочищая горло, выдавил из себя:
   – Хорошо, уговорила. Только свадьбы не будет у нас. Все по-тихому устроим.
   – Согласна. Согласна, – обрадовалась Вадна, вскочила на ноги и закружилась по светелке.
   Она и сама не хотела большого шума. В объятиях слишком многих воинов побывала, чтобы перед ними за свадебным пиром сидеть. Как знать, может, и до любимого дойдут нехорошие слухи. Лучше сейчас оградить себя неприметностью, чем страдать потом всю жизнь.
   – Ну, тогда собирайся. Пошли в мой дом, – сказал Варяжка.
   – Так ночь ведь скоро, – опешила Вадна.
   – А чего тянуть? Я сказал – ты теперь моя жена, значит, с мужем должна жить. Или ты думала в княжеских хоромах остаться, а воеводской женой только зваться?
   – Что ты, милый, что ты, – замахала женщина на него руками. – Я мигом соберусь, и опомниться не успеешь.
//-- * * * --//
   Вадна снова с удовольствием потянулась, блаженно щурясь на ласковое солнце, смотревшее на нее сквозь проем узкого оконца. Вчера поздно вечером привел Варяжка новую жену в дом, и сразу они отправились спать в его покои.
   «Высоко солнце на небе сидит, – подумала Вадна мимоходом, усмехаясь про себя: – Здоровы молодожены спать».
   Она встала, стараясь не тревожить сон мужа, оделась, заплела косу, свернула ее калачиком на макушке, с удовольствием натянула на голову повойник, который давно уж приберегала и первым делом схватила вчера именно его. Теперь она замужняя женщина – простоволосой ходить нельзя.
   Что ж, пока муж спит, надо выйти из покоев, показать челяди, кто теперь хозяйка. Чего-чего, а подать себя Вадна умела. Быстренько она наведет здесь порядок, всех лентяев заставит работать.
   Вадна решительно открыла дверь в светелку и чуть не отпрянула назад от страха, еле удержалась. На лавке, монотонно крутя веретено, сидела пожилая женщина. При виде незнакомки она выронила веретено из рук.
   – Кто ты?
   Вадна вздохнула облегченно: не узнала.
   – Жена Варяжки.
   – А Ивления? – насупилась старуха.
   – Она давно сгинула, чего ее вспоминать?
   Вадна решительно подошла к свекрови и поклонилась ей, не жалея спины, чуть ли не до пола.
   – Здравствуй, матушка. Не чаяла я такой встречи, думала, сын твой меня представит. Теперь остается мне по собственному почину поклон отдать. Вадной кличут все меня. Ты не думай, матушка, я буду тебе хорошей дочерью, или снохой – уж как ты сама пожелаешь.
   – Сладки речи твои, – перебила женщина, нахмурившись, – только видела я тебя где-то, а вспомнить никак не могу.
   Вадна впервые в жизни почувствовала свое сердце, оно готово было выпрыгнуть из груди от страха.
   – Путаешь ты что-то, матушка, никогда мы раньше не встречались, – ответила она чуть дрогнувшим голосом, но свекровь не заметила этого, склонилась над веретеном, недовольно тихо зашептала что-то…
   Вадна поняла, что женщина ушла, как говорится, в себя, и поспешила выскочить из светелки. Надо же было так опростоволоситься? Сама виновата, давно пора было догадаться, что та сумасшедшая старуха, что видела ее у Ивлении в ту ночь, и есть мать Варяжки.
   Хорошо, что она не признала Вадну сразу. А ну как припомнит? Что же делать? Думай, думай. Ведь не только Варяжку можно потерять, тут головы лишишься, если узнает князь Владимир, какую роль ты сыграла в давнем похищении не просто его любовницы, а знатной женщины, боярыни.
   Ну, почему, когда счастье лежит почти на ладони, все может рухнуть в одночасье из-за старухи, которая одной ногой уже в могиле стоит? А не помочь ли ей отправиться туда? И то верно, уж больно задержалась она на белом свете.
   Вадна вышла во двор, стала выговаривать дворовым за безделье: солнце уже высоко, а двор не вычищен, поварня закрыта, когда повариха давным-давно должна уже завтрак приготовить, в погребе плесень и грязь – как продукты здесь хранить…
   В общем, несмотря на первый день медового месяца, Вадна взялась сразу за хозяйские дела, а в голове стучала только одна мысль, не дающая покоя: надо избавиться от свекрови любыми средствами.
//-- * * * --//
   Ивления опустила веретено себе на колени, посмотрела в окошко. Во дворе холопка развешивала мокрое белье. К ней подошел ключник, обнял ее за плечи, что-то зашептал в ухо. Девка залилась звонким смехом, повела плечиком, сбрасывая мужскую руку: «Не балуй…»
   Ивления вздохнула и снова запустила веретено. Вот она и дома. Все здесь по-прежнему. Усадьба стоит на месте, дворовые не разбежались, скотины прибавилось, поля давали хороший урожай. Жить бы поживать да богатство наживать…
   Но счастье от первой встречи с домочадцами померкло быстро. Потянулись скучные, обыденные дни. Ивления вновь затосковала, запечалилась о Марко, и все стало не в радость. Она всерьез взялась за хозяйство, чтобы отвлечь себя от грустных мыслей. Выматывала себя делами, чтобы вечером валиться с ног от усталости и тут же засыпать.
   При встрече ключник сообщил, что Варяжка в Киеве, живет в своей усадьбе, князь Владимир, отбывая в Корсунь, оставил его воеводой.
   Ключник еще немного помялся и выдавил:
   – Говорят, женился он недавно.
   Вопреки его опасениям, Ивления известие приняла равнодушно.
   – Вот и ладно, пусть живет в счастье. А ты прикажи дворовым слухи о моем возвращении не распускать, не хочу пока никого видеть.
   – А Варяжку? – спросил мужчина.
   – И его не хочу. Вот только матушку с удовольствием повидала бы, ну да это подождет…
   Ключник больше не приставал с расспросами. Про себя он отметил, что Ивления стала другой. Годы рабства не прошли бесследно. Она похудела, хотя и раньше была не очень кругла, в глазах появилась решительность, исчезла девичья неуверенность. Она больше стала проявлять деловитость и настойчивость, будто хотела наверстать упущенное за время рабства.
   Ключнику поперву даже обидно было, когда Ивления рьяно взялась за хозяйские заботы, будто он тут прохлаждался и все пустил на самотек. Но потом понял, что таким образом хозяйка желает забыться, отвлечься от горьких дум, и уже сам с готовностью переложил на нее часть забот.
   Казалось бы, за годы разлуки между ними дожно было возникнуть отчуждение. Ключник без Ивлении жил вольготно, никто ему не указывал, как вести дела. Но на самом деле он был привязан к хозяйке, ведь она все детство провела на его руках, переживал, когда она пропала, и очень обрадовался ее возвращению. И привыкать им друг к другу особо не пришлось, будто и не было этих долгих лет разлуки, они сразу снова стали понимать друг друга с полуслова. И по-прежнему Ивления считала ключника своей правой рукой.
   Ключник строго наказал челяди держать язык за зубами и не больно-то распространяться о приезде хозяйки. Но разве на рот замок повесишь? Слухами, как говорится, земля полнится.
   Дня через три заявился Варяжка, встал виновато у порога светелки, переминаясь с ноги на ногу.
   Ивления от неожиданности потеряла дар речи. Так и стояли друг против друга, не зная, с чего начать разговор.
   Наконец женщина пришла в себя первой, улыбнулась натянуто:
   – Ну, здравствуй, Варяжка. Что ж ты встал у дверей? Проходи в красный угол, садись, – сказала она, затем крикнула: – Эй, девки, несите на стол, гость в доме.
   Варяжка прошел к дубовому столу, сел на лавку, положил шапку рядом.
   – Ивления, я это – че пришел-то, прости меня уж…
   Женщина удивленно посмотрела на бывшего мужа:
   – О чем ты? Это мне у тебя прощения надо просить…
   – Не дождался я тебя, – перебил Варяжка, – женился.
   Ивления подошла к лавке, молча села. Она не знала, о чем говорить. Только теперь поняла, какие они чужие. Неужели когда-то этот мужчина был ее мужем? И она собиралась счастливо прожить с ним до старости!..
   Варяжка тоже молчал, уставясь на свои руки.
   – Кого ж осчастливил ты, Варяжка? – снова женщина первой нарушила молчание: надо же было о чем-то говорить.
   – Да ты не знаешь ее. Вадной зовут, ключница княжеская.
   Ивления хмыкнула и вдруг горько рассмеялась:
   – Отчего же? Очень хорошо знаю.
   Она уже хотела рассказать Варяжке все, что знала о его новой жене, но в последний миг передумала. Она, конечно, вправе осудить ту женщину, но надо ли это делать? Варяжка ей безразличен, к чему портить его жизнь? Ради собственного удовлетворения? Надо бы наказать Вадну, но так ли уж она виновата? Ведь главной виновницей тех событий – и в этом Ивления ничуть не сомневалась – была Рогнеда. Это она из-за ревности решила избавиться от соперницы. А ключница лишь исполняла волю хозяйки, будучи подчиненной ей. Может, она давно раскаялась и живет с болью в душе, как Белянка, например.
   Ну, расскажет она все Варяжке. И что? Человек будет мучиться, страдать. Что же получается, если ей плохо, то и другим должно быть тяжко? Вправе ли она разрушать чужое счастье? Нет уж, пусть живет в неведении. Да и самой спокойнее будет…
   Варяжка вдруг улыбнулся:
   – А ты еще красивее стала, Ивления. Не держи зла на нас с Вадной. Она ребенка ждет, и я, – он помялся, но все же выдавил из себя: – Люблю ее.
   – Да ладно, – Ивления махнула рукой, – чего там. Я и сама перед тобой не безгрешна. Только в моей жизни все не так гладко вышло, как у тебя. Да чего я нюни распустила, слезы тут лью? Все позади. Что же матушка твоя не пришла проведать меня? Я соскучилась.
   – А матушка померла, – произнес Варяжка с печалью в голосе, – сразу после моей женитьбы.
   – Ох, жаль-то как, – расстроилась Ивления. – Ведь мы с нею дружно жили, тебя дожидались, друг друга поддерживали. Очень она по тебе тосковала. Отчего же умерла? Она ведь не старая. Да и здоровье у нее отменное было…
   – Разбойники убили.
   На глаза Варяжки навернулись слезы. И как было ни жалко бередить его незажившие раны, Ивления все же решилась спросить:
   – Как же случилось такое?
   – Сам не знаю, – развел руками мужчина. – Я в это время на охоте был. Приезжаю домой, а там – плач и вой стоит. Вадна рассказала, что пошли они с матушкой на прогулку в рощу, а там на них разбойники напали. Матушку сразу убили, а жена моя еле вырвалась. На руках ее до сих пор порезы не зажили – отбивалась. И как только до дома дойти смогла…
   – Что же и не нашли разбойников? – воскликнула Ивления.
   – Все обыскали, как в воду канули. Вадна уж убивалась, каялась, плакала. Думал, дитя лишится от такого потрясения. Но все обошлось, слава Роду. Ты, Ивления, ненамного опоздала, всего седмицу назад матушку похоронили. А она тебя часто вспоминала, все переживала, о женщине говорила какой-то, что к тебе в ту ночь приходила, когда ты исчезла. Матушка видела ее, но вспомнить, как она выглядела, не могла…
   – Ладно, – перебила Ивления, – чего прошлое ворошить. Было и прошло.
   Она знала, о ком говорила свекровь, и поскольку решила ничего Варяжке не рассказывать, то боялась ненароком проговориться и выдать Вадну.
   Смерть бедной женщины глубоко потрясла Ивлению, и если бы не израненные руки Вадны, можно было бы подумать, что все подстроено именно ею.
   Ивления ужаснулась: что за дикие мысли приходят в голову? Мать Варяжки не узнала Вадну, хотя говорила сыну о какой-то женщине. Может, это вовсе не ключница участвовала в похищении? Может, Белянка чего-то напутала?
   Ивления смотрела на Варяжку и чувствовала, что между ними возникло полное отчуждение. О чем еще говорить, они не знали. Ивления не хотела копаться ни в своем прошлом, ни в настоящем, хотя оставались открытыми многие вопросы, связанные с новой женой Варяжки. В голове что-то вертелось, но мысли эти женщина настойчиво гнала прочь, не хотела тянуть за ниточку, чтобы распутать клубок.
   Посещение ее дома Варяжкой затягивалось. Ивления ждала, что он поймет это сам. Но мужчина не мог уйти, не получив окончательного прощения бывшей жены, ведь он именно за этим и пришел.
   – Так ты простила меня? – спросил Варяжка. – Чего нам друг на друга зло держать, в одном городе живем все же. Давай расстанемся полюбовно, будто и не было ничего между нами. Чтобы никаких обид не осталось.
   – Ты прав, – согласилась женщина. – Только ведь я, как приехала, не к тебе пошла, а домой вернулась. Уже тогда я знала, что от былых чувств ничего не осталось. Я ни в чем не виню тебя. И ты меня тоже прости. Иди к жене, небось заждалась тебя, изводит себя ревнивыми думами.
   – Я рад, что между нами не осталось никаких обид.
   Варяжка встал и направился к выходу. На столе так и осталась нетронутой еда, предназначенная гостю. Ивления спохватилась:
   – Я провожу тебя.
   Она довела Варяжку до ворот, закрыла за ним калитку.
   – Вот и все! – вздохнула с облегчением.
   Как легко они расстались: ни бурных сцен, ни слезного прощания. Варяжка все же молодец, настоящий мужчина. Не стал прятаться, сам пришел и объяснился.
   Ивления даже почувствовала легкое сожаление, что так вышло в ее жизни. Сложись судьба по-другому, Варяжка был бы хорошим мужем. Тут же накатили воспоминания о Марко, и Ивления понуро пошла в избу, грустить в одиночестве.
   Единственное, на что она еще надеялась, так это на вшитое в подол праздничной рубахи любимого кольцо с бирюзой. Ивления верила, что оно не даст Марко забыть о ней.
//-- * * * --//
   Вадна погладила свой живот. Вот ведь не зря говорят, что дитя во чреве матери все чувствует, ее собственное беспокойство тут же отразилось на его поведении: так ножкой двинул, что хоть кричи, а ведь срок еще маленький.
   Еще совсем недавно Вадна была уверена в себе и спокойна. Ей так повезло, она встретила человека, которого полюбила, и вышла за него замуж. Что еще для счастья надо? За спиной любимого мужа тепло и нестрашно, и скоро появится сын или дочка, не важно, а важно то, что сбылись все мечты о счастливой семейной жизни.
   И вдруг все рухнуло. Появилась она – соперница! Ну почему? Почему, когда все в жизни удалось, когда казалось – впереди только безоблачное счастье, обязательно кто-то угрожает затмить его?
   Варяжка вернулся от бывшей жены умиротворенным. Вадне очень не понравилось выражение его лица: блаженно-спокойное, с глупой улыбкой.
   Вадна почему-то сразу не решилась спросить, как прошла встреча. Боялась получить неопределенный ответ, такой, когда человек хочет скрыть что-то, но не знает как. А Вадна не хотела допытываться: она боялась получить правдивый ответ.
   Ночью в постели она приласкалась к мужу. И снова ей показалось, что он отвечает на ласки как-то натянуто, по обязанности, без должной страсти. Вадна не выдержала:
   – Как тебя жена привечала? Чем угощала?
   – Моя жена – ты, – расслабленно прошептал мужчина: после любовной утехи разговаривать не хотелось. – Стол ломился от яств, но я ничего не ел. К тебе торопился.
   Вадна готова была расцеловать мужа за эти слова.
   – И все же она, наверное, плакала, укоряла тебя?
   – Известие о моей женитьбе она восприняла очень спокойно. По-моему, она уже знала об этом, ведь, как приехала, не ко мне в усадьбу пришла, а к себе подалась. Значит, приняла все как должное. Не бойся, Ивления не держит зла.
   Вадна больше ничего спрашивать не стала, сделав вид, что вполне удовлетворилась ответом, но в глубине души осадок остался. Не верила она, что Ивления так просто взяла и отказалась от притязаний на своего мужа.
//-- * * * --//
   Разобравшись с Варяжкой, Ивления на время успокоилась. Она действительно не чувствовала огорчения по поводу его женитьбы. Теперь она была окончательно свободна и могла полностью предаться мечтам о Марко. О, если он был здесь, ничто бы тогда не мешало их соединению.
   Ивления еще не видела князя Владимира и, если честно, боялась встречи с ним. Вдруг начнется все сначала? Успокаивало одно: в городе ходили слухи, что князь намерен жениться на византийской царевне Анне. Если это верно, то, может, он больше не вспомнит о своей бывшей любовнице?
   Между тем князь Владимир действительно успешно взял город Херсонес, прозванный русскими Корсунью, и послал к константинопольским императорам Василию и Константину послов. Через них он объявил, что желает взять в жены царевну Анну, сестру императоров, а если получит отказ, двинет свою рать против Царьграда.
   Империя в это время переживала не лучшие времена. Трону угрожали мятежники Фока и Склир. Василий и Константин, посовещавшись с сановниками, решили, что жить с киевским князем надо мирно. Но гордость мешала им принять предложение Владимира без всяких оговорок. Они предложили князю обратиться в православную веру.
   Владимиру именно этого и надо было. Мечтал он Русь поднять и племена, враждовавшие между собой, объединить с помощью новой веры. Владимир охотно согласился креститься и попросил, чтобы вместе с царевной приехали как можно больше священников.
   Царевна Анна была опечалена и просила братьев не посылать ее в дикий край к свирепому жениху. Далекий Киев виделся ей холодной тюрьмой, где она будет страдать до самой смерти.
   Но Василий и Константин были непреклонны. Они готовы были пожертвовать сестрой, чтобы обратить идолопоклонников в христианскую веру, но это было лишь второстепенным желанием. Главное, чего они хотели – получить обратно Херсонес в качестве выкупа за невесту и подавить мятеж военачальников с помощью русского войска.
   Итак, дело быстро решилось. Анна отправилась в Херсонес вместе с сановниками, телохранителями и духовенством, а ее братья взамен получили русскую рать, которая с успехом подавила мятеж Фоки и Склира.
   В Херсонесе князь Владимир с нетерпением ждал прибытия невесты. Говорили, что она умна и прекрасна, да и как же иначе, не зря же на брак с нею рассчитывали несколько королей Европы.
   Неожиданно с князем случилась беда: глаза стали болеть, гноиться, и зрение настолько ухудшилось, что красоты своей невесты он не смог оценить по достоинству, а вот мелодичный голос в душу запал.
   – Тебе надо срочно креститься, – увещевала Анна, – и болезнь твоя мигом пройдет.
   Вопреки своим опасениям, Анна теперь ничуть не жалела, что прибыла в Корсунь. Князь Владимир ей понравился, даже очень. Был он могуч, привлекателен и совсем не страшен, несмотря на коросту, закрывшую глаза. Именно о таком муже она и мечтала все эти долгие годы.
   Владимир согласился креститься. В церкви Святого Василия он промыл во время крещения глаза святой водой, и гнойная короста отпала. Князь, как и предрекала царевна, действительно стал видеть. Его дружина, удивленная таким чудом, тут же вслед за князем возжелала принять православную веру.
   Князь прозрел и увидел, что Анна когда-то, лет двадцать назад, а может, больше и вправду была красивой. Теперь же морщины избороздили ее розовое лицо, в волосах была заметна седина. Но он не опечалился. В конце концов этот брак сулил много выгод, ставил Русь на одну ступень с великими державами, а христианство несло объединение разрозненным славянским племенам. Так стоит ли пыжиться и воротить нос от невесты, пусть не первой молодости, зато сулящей славу и почет земле Русской? А что касается любовной утехи, так ведь всегда можно найти замену жене.
   Бракосочетание было торжественным и пышным. Херсонесский митрополит возложил на головы жениха и невесты венцы, совершил венчальный обряд и объявил их навеки мужем и женой.
   Счастливая пара отправилась в Киев. Князь Владимир, обогатив свои знания тайными учениями христианства, спешил просветить ими и народ свой.
//-- * * * --//
   Расписные ладьи показались на Днепре, и народ валом повалил на пристань встречать князя.
   Ладьи медленно причаливали к берегу. Толпа на вымоле напряженно всматривалась в людей, стоящих на палубе, большинство из которых были в черных рясах. С ладей доносились священные песнопения.
   По толпе прокатился говор:
   – Ишь, сколь князь попов понавез.
   – Своих, что ль, в Киеве не хватает?
   – Да может, то не попы, а монахи…
   – А какая разница?
   – И вправду, наверное, никакой…
   – Ну, брат, не скажи, разница есть.
   – Какая же?
   – Да кто его знает…
   Священники не были в диковинку, поскольку в малом числе уже давно проживали в Киеве. А вот монастырей на Руси не было, поэтому мало кто мог отличить монаха от священнослужителя. Но многочисленное появление людей в черных рясах не больно-то обеспокоило народ.
   Гораздо больше киевлян интересовала княжеская жена, цареградская царевна. Все ожидали увидеть деву сказочной красоты, а с ладьи вслед за князем спустилась зрелая женщина, довольно тучная и малопривлекательная в силу своего возраста.
   Люди разочарованно переглядывались. И стоило ради этой павы брать Корсунь, а затем возвращать? Уж не помутился ли князь рассудком?
   Если что и было в ней прекрасного, так это наряд. Платье ее было с широкими рукавами, из-под которых виднелись рукава пурпурной рубахи с бортами, украшенными каменьями. Через плечи был переброшен парчовый шарф, спускавшийся до колен. Края его были разукрашены золотыми и серебряными цветами. Голову прикрывал венец, тоже расшитый драгоценностями.
   Княгиню окружила ее личная охрана. Народ дивился на роскошные одежды телохранителей, набранных из чужеземных наемников. Все они были в позолоченных шлемах, украшенных жемчугом, в серебряных панцирях, отделанных золотой обивкой, в золотых шейных обручах, в черных низких сапогах, обвитых лентами и кожаными ремнями. Вооружение у телохранителей дорогое: овальные щиты с крестом, копья с позолоченными гребнями, мечи. Все кони были снабжены седлами и стременами, к седлу приторочены луки.
   Княгиня выступала гордо, на горожан почти не смотрела, презирая за идолопоклонство. Она величаво проследовала к повозке, села в нее рядом с князем.
   – Трогай!
   Повозка покатила по улицам города, а за нею двинулись телохранители, свита и дружина. Впереди княжеского поезда шли священнослужители. Они несли иконы в золотых оправах, позолоченные кресты – все сверкало на солнце, переливалось, слепило горожанам глаза. Далеко вокруг слышался хор стройных голосов, распевающих молебны.
   Ивления на пристань не ходила. Но пышная процессия проследовала мимо ее усадьбы в Верхний город, и она не удержалась, вышла за ворота полюбоваться, подивиться роскошными нарядами духовенства и свиты царевны.
   Страшась быть опознанной Владимиром, Ивления оделась в холщовую рубаху и закрыла пол-лица старым платом.
   Но все предосторожности оказались излишними. Князь Владимир не смотрел по сторонам и вряд ли в это время думал о своих многочисленных любовницах, настолько он был поглощен разговором со своей супругой.
   Ивления невольно всмотрелась в лицо этой женщины. Княгиня была немолода, но еще довольно привлекательна. Поражали ее глаза: умные и проницательные. На горожан и город, в котором ей предстояло провести остаток своих лет, она посматривала с плохо скрываемым презрением.
   Процессия удалилась, а Ивления вошла в избу, скинула с себя старый плат, достала маленькое зеркальце. Она давно не смотрела на себя: не было в этом нужды, не перед кем красоваться.
   Теперь же она держала в руках зеркальце, но заглянуть в него страшилась. А вдруг увидит там ужасную образину.
   Но страхи ее оказались напрасными. Из зеркала на нее смотрела молодая женщина без единой морщины и седины. Лицо, правда, изменилось, немного осунулось, скулы стали выпирать, нос тоже вроде заострился, чего раньше не замечалось, а в целом Ивления себя узнала и осталась довольна увиденным.
   Она села на лавку и задумалась. С чего бы это она заинтересовалась собой? Или возраст Анны дал ей надежду на княжескую любовь?
   Подумав так, Ивления сморщилась. Ну уж нет, теперь она ни за что не будет ублажать Владимира. И никто ее не подчинит своей воле, не заставит делать то, чего она не хочет. Теперь она сильная и знает себе цену. Никто ей не нужен в целом мире, кроме одного человека.
   Где ты, Марко? Грустишь ли по рабыне? Вспоминаешь ли хоть изредка? Может, в праздничные дни, когда надеваешь нарядную рубаху, сердце твое сжимается от тоски по Ивлении? Или забыл ты ее давно, женился и живешь припеваючи с молодой женой, накапливая богатство? Может, не врал Никола, правду рассказывал о тебе?
   Ивления всхлипнула и уткнула нос в подушку, чтобы забыться и уснуть крепким сном.
//-- * * * --//
   Князь устроил грандиозный пир в честь своей женитьбы. Поили киевлян от души, не жалея, каждый день выкатывали на торговую площадь несколько бочек меда.
   Наконец гулянья закончились, и Киев вернулся к повседневным делам. И тогда поползли слухи, один страшнее другого. Говорили, будто князь намерен всех крестить, для этого и попов привез из Корсуни.
   Ивлению же беспокоило другое: вдруг князь узнал о ее приезде и надумает явиться к ней? Как предотвратить нежелательный визит?
   Она решила каждый день выезжать из усадьбы и возвращаться как можно позднее. Ивления надеялась на благоразумие Владимира: не будет же он торчать у ворот, поджидая ее весь день. В конце концов он поймет, что является нежелательным гостем, и оставит ее в покое.
   Ключник с неохотой отпустил хозяйку на прогулку.
   – Негоже тебе, боярыня, одной за город отправляться, – попенял он недовольно, подавая повозку к крыльцу. – Татей больно много развелось в последнее время. Забыла, что с матерью Варяжки стало?
   Ивления лишь отмахнулась, взбираясь в повозку:
   – Ах, оставь меня. Чего ты каркаешь? И так на душе тоскливо…
   Женщина гикнула и направила лошадь со двора, а ключнику оставалось только сокрушенно покачать головой, порицая хозяйку за неразумность. Не столько он боялся разбойников, сколько осуждения соседей: знатной женщине нельзя показываться на улицах без мужского присмотра. Но, видать, хозяйке его было все равно, что скажут люди. И то сказать, рабство изменило ее, и не только внешне.
   Он вздохнул и, насупившись, стал закрывать за хозяйкой ворота.
   Ивления приехала к Днепру. Она и раньше любила сидеть на берегу, наблюдать за движением жизни: течением реки, полетом птиц, насекомых, слушать кваканье лягушек и всплески рыб.
   Стояли последние денечки уходящего лета. С реки веяло прохладой, солнце не пекло и не жарило. Благодатный Днепр действовал умиротворяюще, тоска здесь не ощущалась так остро, как в четырех стенах дома.
    [67 - TSpInterLn=1706;] И все же, сидя на берегу, Ивления продолжала думать о Марко. Почему сердце не может забыть его? Почему она мучается? Ведь Марко покинул ее… Прошлого не вернуть. Ах, если бы сердце слушалось рассудка!
    [68 - TSpInterLn=1706;] Жизнь ее стала какой-то пустой, утратила смысл. Вот сидит она тут на берегу, а лето уходит, и впереди – ни просвета, ни прогала, одна тоска. Так вот и годы пролетят незаметно, а дальше – что?
    [69 - TSpInterLn=1706;] Ивления стала бросать в воду камешки, просто так, чтобы хоть чем-то себя занять и не думать о Марко. За невеселыми думами она не заметила, что поднялся ветер и Днепр вдруг вздыбился, на берег накатили волны.
    [70 - TSpInterLn=1706;] Ивления вскочила. Душа ее наполнилась каким-то предчувствием, мятежом. Захотелось грома, молний, проливного дождя, чтобы обрушился он на нее, освободил от старых дум, очистил мысли.
    [71 - TSpInterLn=1706;] И будто в ответ на ее желание сверкнула молния над самой головой, на миг осветив темное свинцовое небо, затем ударил гром, и с небес тут же хлынул сплошным потоком дождь.
    [72 - TSpInterLn=1706;] Ивления наслаждалась порывами ветра и бьющими в лицо брызгами воды. Одежда вмиг промокла, облепила ее тело, выделяя все изгибы, и ветер трепал отяжелевший подол.
    [73 - TSpInterLn=1706;] С презрением смотрела она на убегающих крестьян, до этого мирно работавших на близлежащем поле. Ее лошадь ржала и волновалась, и при очередном раскате грома не выдержала, понеслась по лугу за крестьянами, волоча следом за собой повозку, подпрыгивавшую на ухабах.
    [74 - TSpInterLn=1706;] Ивления же не страшилась стихии. Пусть боги гневаются. Ей-то что? Ее не в чем упрекнуть, зачем ей бояться их мести? Живет она праведно: никого не обманула, не убила, не обворовала, поклепа не возвела.
   Впервые она забыла о Марко, забыла вообще обо всем на свете, с восхищением следя за молниями, прочерчивающими небо.
   Раньше она страшилась грома, а теперь радовалась раскатам и не понимала, как могла когда-то прятаться от стихии под крышей дома, как могла пропускать такое незабываемое, леденящее кровь зрелище?
   Вдруг Ивления почувствовала легкое беспокойство, насторожилась и оглянулась. На нее надвигались двое молодчиков. Вид их был крайне неприятен. Ивления успела заметить, что один был с подбитым глазом. Он поигрывал длинным ножом. Другой – с отвислой толстой губой – держал в руках веревку. Еще женщина заметила, что они очень похожи, наверное, братья. Оба босые, в несвежей одежде из грубого полотна, залатанной и даже порванной в некоторых местах.
   Страха Ивления не почувствовала, просто удивилась: откуда они взялись?
   – Что вам надо? – спросила она, невольно отступая к краю берега.
   – Кхе, – явно издеваясь, усмехнулся парень с отвислой губой, мысленно Ивления назвала его Губошлепом.
   Но Ивления и сама уже догадалась, что это разбойники. Только теперь она испугалась и закричала, надеясь привлечь внимание крестьян, но те были уже далеко. Парень между тем схватил ее руку и вывернул за спину.
   Ивления не удержалась, согнулась. Резкая боль пронзила плечо.
   – Будешь пищать, – пригрозил второй, Одноглазый, махнув перед ее лицом ножом, подбитый синюшный глаз при этом неприятно моргнул, – отрежу тебе нос.
    [75 - TSpInterLn=1706;] – У меня ничего нет, – сказала Ивления, еле сдерживая рыдание.
    [76 - TSpInterLn=1706;] – А нам от тебя ничего и не надо, – снова усмехнулся Губошлеп.
    [77 - TSpInterLn=1706;] – Уже заплатили, – добавил второй.
    [78 - TSpInterLn=1706;] – Кто? – невольно вырвался вопрос, хотя Ивления и сама уже догадалась, каким будет ответ.
    [79 - TSpInterLn=1706;] – Я.
    [80 - TSpInterLn=1706;] Ивления оглянулась. Красивая женщина с усмешкой смотрела на нее. Мокрая одежда очерчивала ее тело с чуть заметно выпиравшим животом.
    [81 - TSpInterLn=1706;] – Ты, Вадна?
    [82 - TSpInterLn=1706;] – Ишь, какая ты прозорливая, – съехидничала женщина в ответ.
    [83 - TSpInterLn=1706;] – Чего тебе от меня надо? – воскликнула Ивления.
    [84 - TSpInterLn=1706;] Удивительно, но страх вдруг прошел. Осталась одна злость.
    [85 - TSpInterLn=1706;] – Что ты ко мне привязалась? Зачем ты меня постоянно преследуешь? Что я тебе сделала? Ты уже столько мне вредила, тебе мало?!
    [86 - TSpInterLn=1706;] Напор бывшей жены Варяжки неподдельно удивил Вадну, которая была уверена, что никогда и нигде не оставляла свидетелей своих делишек. Откуда Ивления узнала, что именно Вадна приложила руку ко всем ее несчастьям?
    [87 - TSpInterLn=1706;] – Зачем ты меня продала в рабство? – возмущалась между тем Ивления. – Мне Белянка все рассказала. Не думай, что я ничего не знала. Я могла все рассказать Варяжке, но не стала этого делать. Пожалела его. Не хотела старое ворошить. Думала, что тебя Рогнеда заставляла вредить мне, а ты не могла поступить иначе. Но теперь-то чем я тебе помешала?
   – Ты же все понимаешь, – хмыкнула Вадна, – догадайся сама.
   – Из-за Варяжки, что ли? – осенило Ивлению. – Ревнуешь? Так зря. Между нами давно ничего нет. Он же твой муж. Мне он не нужен…
   – Заливай, – грубо рассмеялась Вадна. – Так я тебе и поверила! Нет, пока ты с лица земли не сгинешь, я не успокоюсь.
   – И ты сможешь меня убить? – поразилась Ивления, и тут вдруг еще одна догадка мелькнула в ее голове, вернее, она посещала ее и раньше, но только теперь обреклась в ясную мысль: – Так это ты убила мать Варяжки?
   Ивления тут же испуганно замерла: как она могла произнести эти роковые слова? Но тут же воодушевилась – терять все равно нечего – и закончила:
   – Ну, конечно, ты! Ведь бедная женщина видела тебя в моей усадьбе в ночь похищения.
   – Теперь я просто обязана тебя убить, – криво усмехнулась Вадна, – ты слишком много знаешь…
   – Так убивай, чего тянешь? – вспылила Ивления.
   – И вправду, – тут же согласилась Вадна, – чего тянуть? Смерть твоя легкой будет, не бойся. Мои ребятки камень на шею привяжут – и в воду. Никто не найдет.
   – Не боишься, что они сами тебя выдадут?
   – Нет, не боюсь. Они братья и преданы мне как собаки. Знаешь, чьи это холопы? Блуда. Это они мне помогали тебя из усадьбы выкрасть. Блуд погиб от рук Варяжки, а они ко мне служить пришли. Знали, что я их не обижу.
   Дождь уже перестал, тучи куда-то унеслись вместе с ветром, а на небо выплыло желтое солнышко, радостно обогревая мокрую землю.
   Парни поволокли Ивлению по крутому берегу к реке.
   – Сейчас мы камешек побольше найдем, и мучения твои закончатся. Пойдешь, красавица, на дно с пузырями, – приговаривал Губошлеп, пока тащил ее.
   Ивления возмутилась: она что, старая немощная корова, которую ведут на убой? Стала брыкаться и кусаться. Исступленно закричала:
   – Отпустите меня, изверги.
   – Смотри, ожила, – удивленно произнес Одноглазый и стукнул ее по голове.
   Но Ивления, превозмогая боль, продолжала сопротивляться.
   – Она еще брыкается! – возмутился Губошлеп.
   Ивления между тем изловчилась и укусила его за палец. Парень взвыл, невольно отпустив ее. Одноглазого она тут же саданула ногой под пах, и тот, взревев, согнулся пополам. Ивления, почувствовав свободу, побежала вверх по склону.
   – Ах ты, тварь, – возмутилась Вадна. – Да я тебя сейчас собственными руками удавлю. И чего я понадеялась на этих остолопов. Самой тебя убить вернее будет.
   Она прыгнула прямо с обрыва к Ивлении и вцепилась в ее горло хваткими пальцами. Ивления явно не ожидала такой прыти от беременной женщины, растерялась, не удержалась на ногах, упала. Даже разбойники оторопели и замерли, не зная, что делать дальше.
   Женщины покатились по мокрой траве склона. Ивления быстро пришла в себя, сумела отодрать чужие руки от своего горла, но полностью отцепиться не могла.
   – Ты меня так просто не возьмешь, – кричала она, совершенно уже не владея собой.
   Женщины вмиг превратились в грязных оборванок. Обе верещали, царапали друг друга, пинались.
   Парни гоготали, глядя на них, весело подбадривали Вадну:
   – Во, правильно, поддай-ка ей!
   – Не трусь, махай кулаками резче…
   – Вадна, еще немного, она уже выдыхается, скоро ты ее осилишь…
   Слишком поздно братья заметили всадников, подскакавших к ним.
   – Что здесь происходит? А ну, прекратить! – неожиданно раздался властный голос.
   Парни бросились наутек. Трое всадников быстро их догнали. Понурив голову, подгоняемые сзади копьями братья-холопы вернулись на место драки.
   Женщины продолжали дубасить друг друга кулаками, ничего не замечая вокруг. Один из всадников слез с коня, подбежал к ним:
   – Прекратите сейчас же!
   Он стал их разнимать. Вадна, ничего не понимая, села, опираясь грязными ладонями в липкую землю, уставилась на неожиданно появившегося человека.
   – Кто ты? – просипела она.
   Ивления выглядела не лучше: лицо в грязи, грязь облепила и глаза. Она протерла их, взглянула вверх на всадников и удивленно воскликнула:
   – Владимир?
   Князь всмотрелся пристальнее в грязное лицо женщины, но узнал ее скорее по голосу:
   – Ивления?
   Ивления окончательно пришла в себя. Она поняла, что спасена, и Владимир – единственный человек, способный защитить ее от сумасшедшей Вадны. В том, что та сошла с ума, Ивления уже не сомневалась: разве в здравом рассудке человек способен на такие злодеяния, которые творила эта женщина?
   Ивления вскочила, подбежала к князю, упала перед ним на колени:
   – К справедливому княжескому суду обращаюсь я. Рассуди нас, князь. Эта женщина хотела меня убить.
   Почти захлебываясь словами, Ивления спешила выложить все, что знала и о чем догадывалась. Поведала о том, как Вадна в сговоре с Рогнедой продали ее в рабство, как Вадна с помощью братьев-разбойников, бывших холопов Блуда, убила свободную женщину, мать Варяжки, и теперь ревность до того застила ей глаза, что она пыталась убить и ее, Ивлению.
   Пока она рассказывала, Вадна встала, попятилась бочком, стараясь незаметно скрыться.
   – Держи ее, – опомнилась Ивления.
   Князь, конечно, мало что понял из сбивчивого рассказа бывшей любовницы, но суть все же уловил и велел своим людям взять Вадну под стражу, решив потом разобраться во всем.
   Стража схватила Вадну, но та и не сопротивлялась, сказала лишь:
   – Ты еще у меня кровавыми слезами омоешься, тварь.
   И эту женщину князь узнал по голосу:
   – Так это Вадна, жена воеводы Варяжки, – снова удивился он.
   Теперь он уже не сомневался, что Ивления говорила правду. Он еще ломал себе голову, как Рогнеде удалось продать ее в рабство. Явно тут без помощников не обошлось. Ну, конечно, как он тогда не догадался, что только подруга-ключница могла подсобить княгине.
   Вадну увели. Ивления смотрела ей вслед. Только княжеский справедливый суд может помочь ей избавиться от женщины, одержимой злобой и ревностью.
   Но какое наказание придумает ей князь? Как Ивления теперь посмотрит в глаза Варяжке? Как скажет ему, что собственными руками отдала его жену княжескому правосудию?
   Князь спешился, подошел к Ивлении.
   – Ну, здравствуй. Где же ты была все эти лета?
   – Жила…
   Ивления постаралась как можно короче, не вдаваясь в подробности, рассказать о своих мытарствах и удачном возвращении домой. А князь, слушая ее, вдруг понял, что ничего уже не испытывает к этой женщине, и не только потому, что она сейчас имела такой непотребный вид, а просто все переболело за эти годы, любовь перекипела и даже осадка не оставила.
   К тому же он твердо решил следовать законам принятой веры, в котором осуждалось прелюбодеяние. Чтобы показать, какой он праведный христианин, по возвращении отпустил с миром всех своих наложниц и даже щедро наградил их. Княгиня Анна довольна была таким решением без меры.
   Ивления боялась, что князь вновь начнет разговор о тайных встречах, поэтому держала глаза опущенными вниз, чтобы не прочитать ненароком страсти в его глазах. Но после ее рассказа князь вдруг сказал:
   – Ивления, я рад, что ты вернулась. Но ты сама понимаешь, что между нами уже не может быть прежних отношений. Ты, конечно, слышала, что я распустил всех своих наложниц. Бывшим любовницам я запретил жить близ Киева. Но ты натерпелась, можно сказать, из-за меня, поэтому я разрешаю тебе остаться в городе. Более того, я заставлю Варяжку вновь взять тебя в жены. Вадна не оправдала себя как жена воеводы.
   – Но я не хочу возвращаться к Варяжке! – расстроилась Ивления.
   – Ты противишься княжеской воле?
   – Нет, конечно, – испугалась женщина, – но позволь нам самим решить свою судьбу?
   – Князю лучше знать, как править своими людьми. В общем, отправляйся домой, подумай на досуге. Киевляне будут только рады, если Варяжка вернется к прежней жене. А то что же получается, никто обычай предков хранить не желает! Скоро я народ мой в новую веру обращу, а по ней прелюбодеяние – грех.
   – А что же будет с Вадной?
   – Не знаю еще, – пожал плечами Владимир. – Преступления ее слишком велики. Пусть пока посидит в поруби. А там – решу, что с нею делать. Ты ведь знаешь, я всем преступникам, приговоренным к смерти, заменил казнь вирой, [88 - Вира – окуп, денежная пеня за смертоубийство.] когда вернулся. Но тут дело особенное, Вадна вирой не отделается – это уж точно. Я боюсь, что она не перестанет вредить людям и еще много злодеяний совершит на этом свете. Такая женщина заслуживает только смертной казни.
//-- * * * --//
   По возвращении домой Ивления помылась, после чего почувствовала слабость и легла в постель. Из головы не выходило дневное происшествие. Если бы не князь, лежала бы она сейчас не в своей мягкой постели, а на дне реки с камнем на шее. Брр, страсти какие. И чего этой Вадне не хватало? Такого мужа отхватила – богатого, знатного, сильного, красивого – и все порушила своими руками.
   Вскоре, легок на помине, явился Варяжка. Ивления хотела встать, но не смогла: кружилась голова, все тело ломило. Но и отказаться принять бывшего мужа нельзя. Подумает, что она бежит от ответственности. Нет, она должна сказать Варяжке все сама, объяснить ему, что не могла поступить иначе.
   Ивления велела пригласить гостя в свои покои.
   Варяжка вошел как-то бочком, несмело, снял шапку у порога, стал мять ее в руках, стараясь меньше смотреть на лежащую женщину. Он сразу отметил ее синюшное расцарапанное лицо и понял, что все, что он сегодня узнал о Вадне, – правда. Еще по дороге сюда он до конца не верил в эту историю, теперь же убедился воочию и был крайне смущен.
   Ивления тоже не знала, с чего начать разговор. Они помолчали. Наконец Варяжка собрался с духом и выдавил из себя:
   – Вадну в порубь посадили. Князь будет над нею суд вершить. Говорит, злодеяний она много творила. Ивления, все ведь от тебя зависит. Знаю, держишь ты на нее зло. Может, и вправду она сделала тебе что-то плохое, но ведь глупая баба на сносях, чего в голову не взбредет, вот и надурила. Прости уж ее.
   Ивления вздохнула тяжко. Она и сама уж не рада была, что все так получилось. Для Варяжки, как воеводы, позор: жена в поруби сидит. Жалко его, конечно. Но как быть теперь? Ведь если Вадну не наказать, она не успокоится и жизни ей не даст.
   – Варяжка, твоя жена – злодейка, как ты не понимаешь, – Ивления старалась говорить спокойно, но каждое слово давалось ей с трудом. – Она много бед натворила. Еще когда тебя не было, она меня в рабство продала. Я тебе не говорила об этом, думала: чего прошлое ворошить? Надеялась, что Вадна успокоилась в замужестве. Но она убить меня решила. А за что? Только потому, что я твоя бывшая жена.
   – Знаю, знаю, – в сердцах воскликнул мужчина. – Это она из ревности все сделала, неужели ты не понимаешь?
   – Да я-то все понимаю, – устало произнесла Ивления, – но вот жена твоя, по-моему, ничего не поняла. Она и перед стражей грозилась меня извести…
   – Наверное, между вами что-то было, откуда мне знать, – предположил мужчина, – но ведь все давным-давно быльем поросло. Вадна с тех пор другой стала…
   – Ага, другой, – произнесла Ивления с издевкой. – А зачем она тогда меня убить хотела? Головорезов наняла.
   – А тут еще проверить надо, кто кого хотел убить. Может, наоборот, это ты Вадну заманила, чтобы извести, да тут князь неожиданно появился. Конечно, он тебе поверил, ведь ты его полюбовница. Думаешь, я о тебе ничего не знаю?
   – Была полюбовницей, – тихо заметила Ивления, – за то и искупила полностью свою вину рабством. Но не тебе меня осуждать – ты бросил меня, сбежал, а нам как жить, спросил? Мать твоя с ума сошла от злодеяний Блуда, отец умер. Если бы не князь, и меня, может, уж на свете не было бы.
   – Да, ладно, – Варяжка махнул рукой, – мне все это уже без разницы. Прости, если обидел. Только теперь о Вадне надо думать. Она ведь на сносях, а сидит в холодной, темной поруби. Ее вызволять надо. Князь тебя послушает. Замолви за нее словечко, а? Пусть тихо ее выпустит, без суда. Сама подумай, начнут разбирать, что да как, многое выловят и для тебя не лестное…
   – А я не боюсь, – решительно заявила женщина, – мне не в чем себя упрекнуть, я никому не вредила, руку ни на кого не подымала. Варяжка, я ведь тебе еще не все сказала. Князь желает, чтобы ты снова меня в жены взял.
   – Что? – взревел мужчина.
   – Я не виновата, – попыталась оправдаться Ивления. – Я сама подневольная, ты же знаешь.
   – А может, ты нарочно Вадну в порубь засунула, чтобы мне таким образом отомстить и женить на себе снова?
   – Зря ты думаешь обо мне плохо, – расстроилась Ивления. – Да я давно тебя разлюбила, еще когда ты в бегах был. Но я жену твою боюсь. Правда, боюсь. Ты ведь ничего о ней не знаешь. Непонятно мне, почему ты Вадну защищаешь? Ведь она мать твою убила!
   – Чего ты мелешь? – сморщился мужчина и посмотрел на нее каким-то беспомощным, жалким взглядом.
   – Да, да, именно мать твоя ее видела в ту ночь, когда меня из усадьбы выкрали. Мать могла в любой миг ее вспомнить, и Вадна боялась этого. Она сама мне об этом сказала, заявила, что свидетелей не желает оставлять, поэтому и меня должна убить.
   Варяжка молчал. На его бесстрастном лице ничего нельзя было прочитать. Ивлении показалось, что слова ее просто-напросто не доходят до мужчины, настолько он отгородился от правды ради своей любви. Она даже позавидовала Вадне. Вот если бы ее так любил Марко!
   – Да, Ивления, видно, не простишь ты мою жену, – глухо произнес Варяжка. – Может, ты и права. Пойду я. Живи счастливо и лихом меня не поминай.
   Он поднялся, надел шапку и вышел. Ивления с трудом встала, подошла к оконцу и посмотрела, как он уходит со двора. Ни разу не обернулся, хотя наверняка знал, что она смотрит ему вслед. Последние слова его странными какими-то были. Будто прощался с нею навсегда. Может, он слова о распоряжении князя мимо ушей пропустил?
   Варяжка вышел со двора, а Ивления доплелась до лежанки, легла, закрыла глаза. Сейчас только сон поможет забыть обо всех неприятностях.
   Возможно, завтра утром преступления Вадны не покажутся ей такими уж тяжкими, и она простит ее в угоду Варяжке. Ведь его жена ждет ребенка. Ради новой жизни можно забыть о старых обидах. Можно князя попросить заменить беременной женщине казнь денежной вирой. Варяжка богатый – любую сумму выплатит.
   Но это завтра, а сегодня надо выспаться. День был таким тяжелым. Только сон сможет дать забвение, которое вылечит ее раны: душевные и телесные. А утром, на свежую голову она примет единственно верное решение.
//-- * * * --//
   Удивительно быстро распространяются слухи в городе. Вадну только посадили в порубь, а весь Киев знал, какие злодеяния она совершила. Дознание проводил сам князь. Первыми развязали язык братья-головорезы. Они и сказали, что по указу Вадны убили мать воеводы и сами были поражены, когда Вадна сама себе располосовала руки ножом, чтобы выглядело правдоподобнее.
   Киевляне и без княжеского суда были единодушны: как рука поднялась лишить жизни пожилую женщину? За такое всем троим – только смерть.
   Варяжка держал себя достойно. По дороге из княжеской усадьбы домой его несколько раз останавливали и спрашивали о жене. Варяжка при этом мрачнел, но все же отвечал:
   – Все княжий суд решит. Если она виновна, значит, будет наказана по заслугам.
   В общем, в этот день народ долго не расходился по домам, разнося сплетни о воеводской жене.
   Ивления всего этого не знала, спокойно проспала до утра. А на другой день Киев потрясла весть: Вадна из поруби исчезла. Возмущенные горожане бросились в усадьбу Варяжки, но она оказалась пуста: ни воеводы, ни его жены. Забрав все самое ценное, они ночью ушли из города.
   Ивления, узнав о бегстве Варяжки, особого огорчения не испытала. Что ж, знать, так тому и быть. Утром злость на Вадну поубавилась, и вчерашнее происшествие не казалось уже таким страшным.
   К тому же ей уже не хотелось свидетельствовать против воеводской жены на княжеском суде. Да и народ мог ее неправильно понять: скажут, мстит из-за обиды, что муж ее бросил, – вот ведь и Варяжка тоже так думал.
   Выходило, что исчезновение Варяжки с женою очень даже Ивлении на руку. Теперь можно вздохнуть свободнее, надеясь, что больше никогда она не встретит на своем пути ни Вадны, ни своего бывшего мужа.
   А вскоре все вообще забыли о воеводе и его жене, поскольку на Киев надвинулись куда более существенные потрясения.
//-- * * * --//
   Киев жил в ожидании чего-то страшного. Ходили слухи, что князь Владимир задумал крестить весь народ. Говорили, что князь с женою каждый день молятся в церкви, что дружина новой верой довольна, – она, дескать, обещает воскрешение после смерти и вечное блаженство в Божьем царстве. Говорили, что князь вызвал византийских мастеров для строительства новой большой церкви, а все капища с идолами будут уничтожены.
   Кто верил слухам, кто нет, но все предпочитали отсиживаться дома и не казать на улицу носа – от греха подальше.
   И вот самые страшные предположения народа оправдались. Князь объявил о низвержении кумиров.
   С утра в городе царила небывалая тишина. Улицы были пусты, только отважные женщины по-соседски тихо разговаривали друг с другом через плетни. Неизвестность пугала больше всего.
   Со стороны крепости раздался шум и грохот. По Боричеву спуску гнали коня, к хвосту которого был привязан идол Перуна. Следом шли двенадцать мужей, со свистом и улюлюканьем избивая идола палками.
   Народ большей частью повылезал из своих усадеб и угрюмо наблюдал за этим страшным действом. Стояли молча. Если и осуждали, то очень тихо, только среди своих близких. Народ боялся гридней, ехавших позади процессии.
   Ивления тоже вышла из дома, когда Перуна волокли мимо, и пошла к Днепру вместе с другими горожанами.
   У реки идола отвязали от коня и столкнули в воду. Несколько гридней, вооружившись баграми, стали отпихивать его от берега. Перун немного покачался, как бы раздумывая, что делать дальше, и медленно поплыл вниз по реке, а мужчины шли по берегу, то и дело пуская в ход багры, чтобы он не пристал к берегу.
   Люди со слезами на глазах смотрели на удалявшегося от Киева Перуна до тех пор, пока он не скрылся за излучиной реки. Многие надеялись, что свершится чудо и идол приплывет назад, и все вернется на круги своя.
   В толпе слышен был недовольный рокот: не иначе князь с ума сошел. Да почему же небо молчит, не накажет супостатов громом и молнией?
   А над крепостью в это время взвился столб огня, повалил дым. Гридни-христиане на берегу сказали:
   – Это князь велел собрать идолов поганых со всего города, изрубить и сжечь. В образе ваших богов вас вводил в заблуждение бес. Только христианство истинно. Завтра вы все должны собраться к Днепру, где священники обратят вас в новую веру, и будете вы жить в благости и радости до скончания века своего.
   Если гридни хотели таким образом успокоить народ, то успеха не добились. Услышав такие речи, люди тут же схлынули с улиц и снова заперлись по домам.
   На другое утро по городу прошел глашатай, сзывая народ к Днепру. Горожане затаились. Добровольно проследовавших к реке было немного.
   На берегу Днепра между тем все было готово к крещению. Облаченные в роскошные одежды византийские и болгарские священники терпеливо ждали киевлян. Князь Владимир с женой тоже были здесь, сидели на заранее сколоченных лавках.
   Но ждали напрасно. Народ не спешил креститься. К Днепру пришла лишь малая горстка людей.
   Князь рассвирепел:
   – Почему воля моя не исполняется? – обрушил он свой гнев на дружину.
   Мужи замялись, не зная, что сказать, наконец один решился:
   – Не всем нравится новая вера. Многие не понимают ее истины. Да ведь и богов своих почитают испокон веков, как предками было завещано, а тут им говорят, что их старые боги – все злодеи, в которых бес вселился. Люди смешались, не знают, чему верить. Может, кто и засомневался, и хочет принять христианство, но потом думает: пусть мой бог от беса, но он мой, родной, ему еще мой дед поклонялся, а этот новый – христианский, – он неизвестно какой. Зачем я буду предавать своего бога, вдруг он рассердится и отомстит мне за это, и никакой Христос меня не убережет от его гнева.
   Князь недобро прищурил глаза, обращенные на словоохотливого мужа. Тот стушевался, замолчал. Другие замерли: что сейчас будет!
   Но князь быстро успокоился: в конце концов воин верно передал настроение горожан. Ведь и он, князь, сам долго выбирал веру, которая смогла бы объединить Русь, сплотить племена. И выбор этот ох как нелегко ему дался: сомневался, судил-рядил, прежде чем остановился на православии.
   И то сказать: каждая вера по-своему истинная, но выбрать надо было такую, чтобы была под стать славянским племенам, чтобы она вписалась в характер русского человека и стала родной, единственной, будто и не было никогда иной.
   Сколько послов приезжали в Киев из разных земель. Как каждый из них расхваливал свою веру. Владимир не только чужих слушал, но и своих представителей отправлял в разные уголки земли – искать подходящую религию.
   Хазарских иудеев принимал Владимир. Расспрашивал про обычаи. Не понравилось ему то, что евреи рассеяны по чужим землям, значит, бог, которому они поклоняются, не любит своих приверженцев.
   С католиками Владимир и разговаривать не стал, поскольку еще его бабка Ольга отвергла латинскую веру, когда в Киев к ней приезжал с миссией епископ Адальберт.
   Вот магометанство – замечательная религия. Владимиру вера эта пришлась по душе за обычай многоженства. Но нельзя мусульманам пить вино и есть свиное мясо, а как от этого отказаться русскому человеку? Привык князь устраивать трапезы для дружины с обязательными хмельными напитками. Не для того пили, чтобы пьянеть, а для того, чтобы весело было.
   Нет, ислам на Руси не приживется, предписываемый им образ жизни русскому человеку не по нраву.
   А вот в православии не так уж много запретов. Несколько недель в году можно потерпеть посты. А сколько киевских купцов, бывая в Константинополе, расхваливали богатство и величие церквей, пышность убранства священников. Да и то, что богослужение разрешалось на родном языке, тоже играло немаловажную роль. Кому хочется слушать непонятные латинские проповеди или читать Коран на арабском языке? Кто сказал, что только эти языки священны?
   К тому же, думал Владимир, его народу вполне должно быть понятно учение об ответственности за собственные грехи, о спасении праведников и посмертном наказании нехороших людей. Все это вполне приемлемо для язычников, которые именно так и представляли себе жизнь, и следовали этим законам из поколения в поколение.
    [89 - TSpInterLn=1706;] Язычникам не понравилось бы господствующее в католическом мире учение о предопределении, которое снимало с людей ответственность за поступки: если человек от природы грешен, значит, будет грешить; если ему суждено родиться в благости, значит, так и должно быть. И человек, как бы ни хотел, не в силах изменить свою судьбу. А значит, все, что ему остается – вымаливать у папы и священников прощение грехов – за плату, конечно.
    [90 - TSpInterLn=1706;] Никаких хитросплетений не было в православной вере, что и понравилось Владимиру и предопределило его выбор. И теперь, когда он уверен, что несет Руси только благо своим выбором, соотечественники не хотят понять всю его выгоду, не хотят принять новую веру.
    [91 - TSpInterLn=1706;] А чего требовать с простого люда, впитавшего веру в своих богов с молоком матери? Но и времени на уговоры нет. Сколько можно усмирять славянские племена карательными походами?
    [92 - TSpInterLn=1706;] Князь вновь сощурился и изрек:
    [93 - TSpInterLn=1706;] – Не хотят идти добровольно, приводите силой. Кто не явится на реку, будет мне враг! Все знают, как я поступаю со своими врагами.
    [94 - TSpInterLn=1706;] Это был приказ, невыполнение которого влекло за собой строгое наказание. Дружина бросилась в город, и поднялся в нем плач и вой. Гридни выволакивали из изб всех без разбора: стариков, детей, беременных женщин, нищих, богатых и рабов – нещадно били их палками и плетьми, заставляя идти к реке.
    [95 - TSpInterLn=1706;] Моментально дружина добилась того, чего хотела: киевляне всегда были понятливым народом. Люди смирно стали выходить из укрытий, и внушительная мрачная толпа потянулась к Днепру.
//-- * * * --//
   Ивления с утра места себе не находила, все думала: креститься ей или нет? Ах, как заманчиво принять веру Марко, чтобы хоть через нее быть ближе к любимому.
   Ивления узнала многое о христианстве еще в Преславе, видела воочию его обряды и традиции, слышала молитвы, и в целом чужая вера не пугала ее, хотя не больно-то и привлекала.
   Затем оказалось, что и думать не о чем. Едва свирепые гридни показались на улице и стали выгонять людей из изб, Ивления накинула плат на голову и решительно вышла из светелки.
   Во дворе толпились дворовые и ключник, ждали ее.
   – Что, боярыня, делать будем? – спросил ключник, переминаясь с ноги на ногу. – Мои ребятки готовы отразить нападение гридней.
   Он мог бы и не говорить этого, было видно, что дворовые вооружены топорами и вилами и имели воинственный вид.
   – Зачем нам на немилость князя нарываться, – покачала головою Ивления. – Пойдемте к реке, окрестимся. Убудет от нас, что ли?
   – Может, повозку подать? – предложил ключник.
   – Не надо. Все пешком идут.
   Ивления направилась к воротам. Следом за нею двинулись дворовые, мужчины и женщины. Они испуганно переглядывались между собой, как бы ища поддержки. Всех пугала неизвестность, и все же решительность хозяйки внушала уверенность: авось и вправду ничего страшного не произойдет.
   На Днепре Ивления увидела жуткую картину: множество людей стояли в холодной воде по пояс, а на берегу, на некотором отдалении друг от друга, читали молитвы священники, заставляя новообращенных прихожан окунаться три раза в воду с головой.
   Едва завершался обряд, замерзшие горожане в мокрых одеждах выскакивали из воды и, клацая зубами, подходили к священникам для миропомазания. А гридни загоняли в реку новую группу людей.
   Открестившиеся вприпрыжку бежали домой, проклиная князя, гридней и всех священников вместе взятых, не понимая, что очистились от всех грехов и теперь должны жить праведно, не сквернословить, иначе в царство Божие не попадешь.
   Челядь Ивлении со страхом смотрела на сумасшедших людей в реке. И снова пример показала хозяйка. Она сняла сапожки и решительно вошла в воду. Сердце захолонуло. Показалось, что оно вот-вот остановится.
   Погода в тот день явно не благоприятствовала крещению в реке: с утра ударили первые заморозки, и купание в холодной воде было делом отнюдь не приятным.
   – Эх, боярыня, не догадались мы сменную одежду взять, – посетовал ключник, который тут же оказался рядом.
   – Кто ж знал, что все так будет? – ответила она.
   Промозглый холод охватил ее тело. Ей вдруг подумалось, что она может снова заболеть и умереть – но почему-то не испугалась. Ну и будь, что будет! Пусть она умрет. Это лучше, чем страдать и мучиться, и постоянно думать о Марко.
   Зато теперь, после крещения, есть надежда, что она встретится с ним хотя бы на небесах, ведь они теперь одной веры.
   Вдруг Ивления почувствовала неудобное беспокойство, показалось, что на нее пристально смотрят. Она мельком оглядела толпу гридней на берегу, князя и княгиню в отдалении, наблюдавших за ходом крещения. Но ничего подозрительного не увидела. Князь вообще не смотрел в ее сторону. Да и с чего бы ему смотреть. Он ведь ясно выразился, что между ними все кончено.
   «Вот, уже и мерещиться начало всякое, – подумала Ивления, – и чего я нюни распустила? О смерти мысли появились». Все-таки, как ни крути, а жить хочется, несмотря на думы о безрадостном прозябании без Марко.
   Священник в это время наспех прочитал положенный обряд и махнул рукой, приказывая всем окунаться.
   Ивления добросовестно присела три раза и вышла следом за ключником из воды. На берегу ей показалось холоднее, чем в реке. Одежда облепила тело, будто взяла промозглым холодом в тиски. О том, чтобы натянуть сапожки, нечего было и думать – ноги не влезли бы в них. Ивления подхватила мокрый подол и, ступая босыми ступнями по сырой траве, подошла к ближайшему к ней молодому священнику.
   Он равнодушно помазал ее лоб маслом, прочитал положенные слова. Заставил поцеловать серебряный крест.
   Ивления все сделала добросовестно, хотя зуб на зуб не попадал и ей хотелось бежать скорее домой, чтобы прислониться к теплому боку печки.
   Священник торопился, отпускал всех впопыхах, особо не церемонясь. Ивлении даже немного обидно стало, совсем не таким представляла она себе вхождение в лоно христианской церкви.
   Едва завершился обряд, она отошла от священника и вдруг почувствовала, как онемели ноги. Голова закружилась, все поплыло перед глазами. Ивления присела на землю, тупо уставившись перед собой.
   Не хватало только обезножеть! Неужели болезнь снова настигла ее?
   – Ох, боярыня, что же ты? – засуетился ключник, поднимая ее с земли. – Вставай скорее. Разве ж можно так, на холоде-то, в мокрой одеже.
   Ивления, опираясь на руку мужчины, с трудом поднялась. В это время к ним подъехал всадник в надвинутом низко на лоб шлеме и спешился.
   Ивления сразу узнала его, даже не узнала, а почувствовала, догадалась, ощутила всем существом своим, и радостная, немного смущенная улыбка озарила ее лицо.
   – Марко, – хотелось ей крикнуть, но голос вдруг охрип, и она лишь прошептала имя.
   Ключник удивленно оглянулся, нахмурился, увидев подбежавшего к ним воина, хотел загородить собой Ивлению, испугавшись нападения. Но человек смеялся, и ключник успокоился.
   – Ивления, я нашел тебя!
   – Да, – женщина протянула руки ему навстречу.
//-- * * * --//
   Ивления действительно заболела. Крещение в холодной воде не пошло ей на пользу. Но на этот раз выздоровление было быстрым и легким. Ведь теперь ничто не мешало ей быть снова счастливой. Рядом почти все дни находился любимый, родной, дорогой человек. Ивления верила и не верила в это. Порой казалось, что это сон, что сейчас она проснется и счастье исчезнет, растает как дымка.
   Но это не было ни сном, ни грезой. Марко каждый день приходил после обеда и просиживал возле нее до вечера. К сожалению, он не мог остаться на ночь: надо было возвращаться к княгине Анне, у которой он служил телохранителем.
   Разумеется, когда улеглись первые страсти, Ивления спросила у Марко, каким чудом его занесло в Киев. Он ответил просто:
   – Искал тебя.
   Ей польстил такой ответ. Но на самом деле все было не совсем так.
   Константинополь, куда Марко прибыл из Болгарии, – город величественный, шумный и богатый. Жизнь в нем очень дорогая. И если ты не знатного рода и у тебя нет постоянного дохода от многочисленных земельных владений, то очень скоро понимаешь, что можешь стать последним нищим, если как можно быстрее не найдешь себе дела.
   Слава Богу, дядя Марко был не последним человеком во дворце. Он посоветовал племяннику наняться телохранителем. Византийские цари во все времена с охотой принимали на службу иноземных наемников.
   Марко понравился начальнику стражи, потому что производил благоприятное впечатление высоким ростом, мускулами и поджаростью. Он быстро продвинулся по службе, и его заметили братья-цари. Справедливости ради надо сказать, что в этом ему помогли не только боевые качества и военное мастерство, которыми он владел в совершенстве. В Константинополе все мерилось деньгами, а у Марко они были: и его собственные, вырученные от продажи земли, и отцовские, данные ему на дорогу.
   Затем Марко стал получать неплохое жалованье, часть которого, правда, уходила на вооружение, одежду, прочные доспехи. Конь тоже стоил немалых денег. Волей-неволей приходилось тратиться. Императоры требовали от своих телохранителей роскошной экипировки, чтобы блистать перед народом.
   Несмотря на затраты, Марко нужды не испытывал. К тому же после смерти отца он получил положенную часть наследства. Никола по-братски поделился с ним, чтобы хотя бы этим загладить свою вину.
   В общем, вскоре Марко стал считаться вполне состоятельным человеком, завидным женихом, подающим большие надежды на царской службе.
   Все устроилось в жизни Марко наилучшим образом, снедала лишь тоска по Ивлении. Марко даже не подозревал, насколько прочно она вошла в его душу. Он думал об Ивлении и раньше, в тюрьме, но тогда было понятно: в неволе все чувствуется острее и болезненнее. Но почему она не забывается теперь, когда он вполне благополучен и когда вокруг столько ослепительных красавиц, доступных и милых?
   Марко послал в Преслав человека за Ивленией, но получил от Николы неожиданный ответ: рабыня исчезла.
   Он очень переживал. Думал, что Ивления отправилась к нему в Константинополь. Иногда приходило на ум: а не наложила ли она на себя руки в безумной тоске по нему?
   Но время шло, печаль стихала, и Марко постепенно стал освобождаться от грустных мыслей.
   А затем события стали разворачиваться очень стремительно. Царевну Анну просватали за князя Владимира. Ну, просватали и просватали – это никоим образом не касалось Марко, поскольку служил он непосредственно у царя Василия и к его сестре никакого отношения не имел.
   Но ему приснился сон: снег, белый, искрящийся, покрывает избы до самых крыш, и одинокая фигура в голубом движется по проложенной тропинке, вокруг высокие сугробы, и низкое солнце слепит глаза, и не может Марко разглядеть, кто же это идет.
   Проснулся мужчина и задумался: к чему сон такой непонятный? Снега столько он не видел никогда. Если и выпадал он в местах, где Марко родился и жил, то быстро и незаметно таял. Зато слышал Марко, что столько снега бывает в том краю, откуда Ивления родом.
   Подумал так Марко и забыл. Сны и предсказания его никогда не волновали, относился он ко всякого рода магии и гаданиям с большим недоверием. И вовсе, конечно, не подумал, что сон каким-то знаком может быть.
   А тут вдруг царь Василий заявляет, что его сестре нужны преданные телохранители, готовые ехать с нею в далекие суровые земли, называемые Русью. Марко будто кто-то подтолкнул, и он вызвался первым, а потом все думал: ну и болван, кто его за язык тянул?
   Но сделанного не воротишь, пришлось сворачивать все свои дела и отправляться вместе с царевной в дальние незнакомые края.
   Пока добирались до Киева, Марко проклял все на свете. Зачем он поддался мгновенному порыву и уехал из Константинополя? Позади осталось веселое и разгульное житье, впереди – неизвестность. Кто ему внушил, что Ивления ждет его? Никак рассудок его помутился, если он начал верить снам.
   Киев ему не понравился. По сравнению с Константинополем он казался большой деревней. Одна церковь на весь город, да и то – деревянная, с блеклыми серыми куполами. Преслав и то богаче и роскошнее, чем стольный град воинственной Руси. А народ здесь какой-то невежественный, темный! Куда он приехал? Да еще добровольно!
   Княгиня Анна тоже мучилась, жила одними воспоминаниями о родном городе. Да и князь Владимир не больно-то ласков был к жене. Среди телохранителей ходили слухи, что он погуливает на стороне, оттого Анна и переживает. Но Марко не больно задумывался о жизни своей госпожи, платили исправно – и ладно.
   Впрочем, он не чувствовал себя обделенным. Владимир всем телохранителям жены выделил место под усадьбы и пообещал тем, кто перейдет на службу лично к нему, дать вотчину. Марко же никакой особой преданности к царевне не испытывал и всерьез подумывал о новой службе.
   Впрочем, он подумывал и о том, чтобы совсем уехать отсюда. Теперь, после службы у константинопольских царей, он был уверен, что любое королевство встретит его с распростертыми объятиями. Наемники нужны везде. Видно, судьба его такая – жить без родины.
   Но что-то все же удерживало его от принятия окончательного решения. Он ездил по улицам города, всматривался в лица проходящих женщин, выискивая одну-единственную. Он ругал себя за то, что в свое время так мало расспрашивал Ивлению о ее прошлой жизни. Ничего не зная о ней, он не мог ее разыскать – не пойдешь же стучать во все усадьбы подряд. Да и киевляне шарахались от иноземцев, как от чумы. Языковая преграда тоже осложняла поиски. Марко понимал разговор киевлян, очень сходный с болгарским, но говорить на нем еще не мог, а тем более что-то объяснять. Греческий здесь вообще многим был в диковинку.
   И все же судьба была благосклонна к нему. Владимир надумал вдруг крестить горожан. Марко надеялся, что на реке-то уж точно увидит Ивлению. Конечно, в том случае, если она живет в Киеве или раньше не приняла христианства.
   Сомнения были, но Марко старался отгонять их. Он с раннего утра уже торчал на Днепре, прибыв туда задолго до появления Владимира с княгиней. Мимо проходили нескончаемой чередой женщины всякого возраста, Марко метался от одного места крещения к другому и к полудню уже отчаялся встретить Ивлению.
   А когда увидел ее, то сначала даже не поверил глазам своим. Но среди замерзших скорченных фигур в реке действительно стояла она. Он узнал ее движения, ее поворот головы, ее пристальный взгляд, охватывающий берег. Сердце замерло, когда Ивления вышла из воды, ловко подхватила мокрый подол, пошла к священнику, ступая мягко и невесомо.
   Вот тогда Марко понял – все неспроста! Судьба ли двигала его к мечте или рок какой, Бог знает, но он рад был, что послушался зова сердца и отправился в этот мрачный край рощ и дубрав, чтобы наконец увидеть ту, о которой грезил ночами и не забывал днем.
   Теперь Марко и сам уверовал в то, что приехал в Киев искать любимую, что не было никогда у него и тени сомнения.
//-- * * * --//
   Ивления с радостью встречала Марко каждый день, с удовольствием проводила с ним время. Она все наглядеться не могла на любимого, слушала его часами и сама рассказывала о себе, о тоскливой жизни в Преславе без него. В разговоре невольно коснулась и Николы.
   – Знаешь, это твой брат предал богомилов.
   – Знаю, – кивнул Марко.
   – Откуда?
   – От тебя. Ты тогда говорила об этом в бреду. Но не осуждай Николу, ведь он не знал, что я там буду. Я сам виноват…
   – Но он предатель! – воскликнула Ивления.
   – Бог ему судья, а я давно его простил, ведь он брат мой.
   – Я тоже Радке слово дала, что прощу Николу. А потом все так завертелось, что я его возненавидела…
   – Забудь. Мы его вряд ли когда еще увидим.
   Ивления за часы встречи не раз вспоминала о кольце с бирюзой. Что с ним стало? Но спросить напрямик о нем стыдилась, пошла окольными путями:
   – Марко, а где твоя парадная рубаха?
   – А зачем она тебе? – удивился мужчина.
   – Вспомнила вдруг, что увидела тебя в ней на празднике в честь твоего приезда. Красивый ты тогда был. Я сразу в тебя влюбилась.
   – Я ее продал.
   – Продал?! – Ивления не поверила ушам своим.
   – Не думал, что это так тебя потрясет. Понимаешь, я не мог идти на службу телохранителем без надлежащей одежды и оружия. Мне пришлось много хороших вещей продать, чтобы одеться, как надо, и снаряжение приобрести.
   – Ну, продал и продал, – Ивления нервно хохотнула, раздумывая, сказать о кольце или нет.
   А она-то думала, что именно бирюза не давала Марко покоя в далеком Константинополе. Оказалось, что кольцо давным-давно потеряно.
   – Нет, что-то тут не то, – засомневался Марко, – признайся, неспроста ты о рубахе спросила?
   – У меня было кольцо с бирюзой, и я его зашила тебе в подол, чтобы ты не забывал обо мне. Теперь оно навсегда потеряно для нашей семьи. Жаль, конечно. Но я поняла, что все это сказки. Ты и без кольца обо мне помнил. Что ж, теперь эту рубаху носит кто-то другой и, может, вспоминает о своей любимой, даже не догадываясь, какой подарок зашит в его подоле.
   – Вот этот?
   Марко протянул руку, раскрыл ладонь. На ней лежало кольцо с бирюзой.
   – Откуда? – Ивления широко раскрыла глаза.
   – Вот и я все время думал, откуда это кольцо? У меня нет привычки продавать вещи, тщательно не проверив их. Я сразу заметил, что в подоле что-то есть. Даже испугался сначала: уж не извести ли меня хотят. Потом подумал на матушку, может, таким образом решила меня от сглаза дурного уберечь, и успокоился.
   Марко замолчал, заметив, что Ивления вдруг сникла.
   – Что с тобой, ты не рада, что кольцо нашлось?
   – Очень рада. Только я, когда узнала, что оно потеряно, подумала, как славно, что ты и без него меня помнил, значит, любил от сердца. А теперь не знаю, что и думать. Не нравится мне, что это бирюза заставляла тебя помнить обо мне.
   – Глупая ты, Ивления, – рассмеялся Марко. – Веришь в чудеса, как язычница, да в колдовство. Ты же теперь христианка. Чудеса может творить только Бог, а он навряд ли о нас с тобой думал. Я люблю тебя и без бирюзы, уж в этом можешь не сомневаться.
   – Ты что-то сказал? – хитро прищурилась Ивления. – Повтори, я не расслышала.
   – Я люблю тебя! Я рад, что судьба наша сложилась так, что мы встретились и я полюбил тебя.
   – Я думала, что рабство – это злой рок, а оказалось – счастливая доля, – улыбнулась женщина. – Я ведь и уезжать из Преслава не хотела, верила, что вернешься за мною, но брат твой продал меня.
   – Подожди, а мне он прислал сообщение, что ты исчезла…
   – Да, с его помощью, – усмехнулась Ивления. – Хорошо еще, что покупателями мои дальние родственники оказались. Тоже, скажешь, не чудо?! Много твой братец бед натворил, из-за него ты в изгнание отправился, нас всеми способами старался разлучить. А ты все его защищаешь…
   – Знаешь, а может, все и к лучшему, – неожиданно сказал Марко. – Что меня ждало в Преславе? Место второго купца после Николы? В Константинополе, конечно, хорошо было, но там не было тебя, поэтому и вспоминать не стоит. А здесь, в Киеве, открываются большие возможности для продвижения по службе. Князь ценит хороших наемников. Вот увидишь, мы прекрасно заживем с тобой.
   – А я не сомневаюсь, – перебила Ивления. – Я и сама не бедна, как видишь. Ты думал, что любил простую рабыню, а оказалось – богатую женщину.
   – Ивления, не думай обо мне плохо, – обиделся Марко. – Мне богатства твоего не надо. Я сам на всю жизнь обеспечен, и детям нашим еще останется, а если будут путевыми, то еще и приумножат. Я бросил тебя в Преславе, это правда. Но вовсе не из-за того, что ты была рабыней, нет, поверь мне. Я хотел тебя забрать с собой, но ты болела, металась в беспамятстве. Я сказал отцу, что пришлю за тобой человека, как только устроюсь. Но отец вскоре умер, а Никола прислал весточку, что ты исчезла. Я мучился, поверь мне.
   – Я верю. Я и не думала ставить это тебе в упрек. И богатством своим вовсе не кичусь. Да разве в достатке дело? Судьба переменчива, уж кому, как не мне, это знать. Сегодня ты родовит, а завтра – нищий раб. Для меня главное в жизни – всегда рядом с тобой быть.
   – Так, значит, ты согласна замуж за меня выйти?
   – А когда ты мне предлагал замужество? – удивилась женщина.
   – Сейчас. Ивления, выходи за меня замуж. Я люблю тебя. И жизни мне не будет, если ты откажешься.
   – Я не откажусь! – воскликнула Ивления и бросилась на шею Марко.
//-- * * * --//
   Решили шумной свадьбы не устраивать. Из гостей позвали родных со стороны бабки Ярины и соседей. Но стол ломился от яств и обильного питья, хватило напоить всю улицу.
   Но особо запомнилось Ивлении венчание. Только ради соединения брака по-христиански можно было принять эту веру, чтобы увидеть убранство церкви и богатый наряд священника, вершившего таинство венчания.
   Церемония прошла тихо, но невеста была красива. В свой самый счастливый день она принарядилась, разукрасилась, навесила дорогие украшения.
   Священник говорил проникновенные слова о верности, любви, уважении супругов друг к другу, о почитании и вере во Христа, с которым теперь новобрачные соединились через церковь и брак. Прямо за душу брало, на глаза слезы умиления наворачивались. Даже Марко прослезился, когда надели им на голову позолоченные венцы и обвели вокруг аналоя.
   После церкви они пошли гулять по Киеву, сходили к Днепру, пустили венки на счастье, затем забрели в Святую Рощу и предались там любви. Опомнились, что оскверняют священное для язычников место, только после свершения дела. Со смешками и шутками по этому поводу вернулись в усадьбу под вечер.
   Здесь прекрасно обошлись без них, гулянка была в самом разгаре, и мало кто заметил, что молодожены скрылись в своих покоях до утра, потребовав принести еду туда.
   Они лежали на теплых шкурах, наблюдая, как в печи мечется беспорядочный огонь.
   Стояла осень. Теплая, сухая. Летали переливающиеся на солнце паутинки, галдели птицы, собираясь в стаи. Желтые листья на деревьях навевали мысли о зиме и холоде.
   Но двое молодых людей не думали о надвигавшейся морозной зиме. Их мысли были о счастливом будущем и о детях, которых оно им подарит.
   – Я люблю тебя, Ивления, – шептали губы в ухо женщины.
   – Я люблю тебя, – вторила она в ответ, прижимаясь к груди любимого, вдыхая его запах.
   Марко наклонил голову, легко коснулся губами ее волос, затем взял ее руки, поднес к губам и перецеловал каждый пальчик, нашептывая при этом: «Я люблю тебя».
   И Ивления знала, что это так, чувствовала, что Марко никогда ее больше не покинет.

Наталья Шатрова Берег любви, море разлуки

Часть первая

Часть вторая

Наталья Шатрова
Берег любви, море разлуки