Щюка Сиирский
Гардарики. Тунгуск

   www.napisanoperom.ru
   Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.
   © Щ. Сиирский, 2014
   © ООО «Написано пером», 2014

Глава 1

   Шел май 2121 года. Скоростной поезд летел через море сибирской тайги. В одноместном первоклассном купе ехал мужчина лет пятидесяти. Сидевшего господина, лениво закинувшего ноги на стол, звали Роберт. Он был разорившимся миллиардером, когда-то покорившим один из финансовых центров Великой Американской Конфедерации, город Сальтильо.
   По причине разорения его бизнеса Роберт со всей своей семьей вернулся на Родину жены, во Францию. Несмотря на его банкротство, результат его деятельности надежно хранился в швейцарских банках. По существу, он мог уже не работать: шикарную жизнь своей семье и себе он уже обеспечил. Но, как человек предприимчивый, Роберт быстро заскучал. Потому он, как представляется, и согласился организовать открытие филиала корпорации Computer Corporation of Wales Street в Великом Евразийском Союзе. В его родной стране, в его родном граде Тунгуске, хотя родными он их уже давно не считал. После окончания школы он согласился поехать для полного изучения иностранных языков за границу. Он всю жизнь был полиглотом. К двенадцатому классу Роберт (тогда он с гордостью носил имя Михаил) знал в совершенстве английский, французский и сравнительно неплохо испанский, немецкий, латынь. И лишь немного он мог изъясняться на китайском, монгольском, украинском, латышском, арабском языках. Жизнь в языковой академии на Мальте стала переломным моментом в жизни Михаила. Новая для него, совсем другая атмосфера и свобода сильно изменили мироощущение и мировоззрение. Он почувствовал себя по-настоящему независимым. Там он ощутил реальную свободу в действиях, в желаниях, в своих мыслях и суждениях. Свобода исходила от его воли, а не от воли общества и государства. Хватило года, чтобы Михаил «стал» Робертом. Когда талантливый молодой полиглот прошел двухгодовое обучение за полтора года, его пригласили на работу и для продолжения учебы во Францию. Само принятие данного предложения без согласования со службой разведки Союза означало, что Михаил становится своевольным эмигрантом – человеком, предающим Родину.
   Во Франции новоиспеченный Роберт добился больших успехов. С отличием окончил один из лучших специализированных финансовых университетов мира: Орлеанский. Там он и познакомился с Ханой. Женился на ней рано, в двадцать шесть лет, перед тем как переехать в ВАК, где через два года добился больших успехов. В Америке родилось трое детей. Старший сын – Джон, учится уже в Оксфорде, дочь в свои восемнадцать лет уже работала в Кремниевой долине. Младший же сын, которому исполнилось шестнадцать, успешно учится в частной школе с юридическим уклоном.
   На самом деле Роберт мог по-настоящему гордиться своими достижениями, так как, в отличие от граждан Американской Конфедерации и Европейского государства, не использовал лекарств, усиливающих работоспособность. Практически все граждане данных стран начинали их употреблять где-то в среднем с 25 лет. Это возраст выхода на работу, начала карьеры. Последнее было главной целью жизни. Все знали, что своим стартом человек либо заработает миллионы, либо будет крепко держать дело и бизнес, либо окажется просто человеком, сидящим на пособии. Ради карьеры шли не просто на унижения или подлость, но на преступления, на аморальные поступки. В данном западном обществе установилось мнение, что карьера и семья не должны мешать друг другу, а ребенок должен появляться в крепкой семье, в подготовленных условиях (обычно если детей заводили, то их было двое). Средним возрастом заключения брака в ВАК (Великой Американской Конфедерации) был 41 год, в ЕФ (Европейской Федерации) – 47. Высокая степень развития медицины также способствовала данной статистике: средний уровень жизни составлял около 118 лет в ВАК, а в ЕФ – 113 лет. Детородный возраст был увеличен в среднем до 63 лет у женщин, а до 5 лет был увеличен срок годности матки в мужском теле (в последнее время очень участившаяся практика в Европе и США). Если говорить о прогрессе, то нужно отметить то, что на Западе настала эпоха, когда человек делает то, что не может делать робот и компьютер. Но это касается прежде всего Европы, Северной Америки и отдельных стран Азии (Японии, Республики Кореи, Австралии, Новой Зеландии, Сингапура).
   Запад в лице ВАК и ЕФ противостоял Евразии в лице ВЕС (Великому Евразийскому Союзу), и все остальные объединения и страны так или иначе становились сторонниками одной или другой из сторон. Данное противостояние длилось уже более полувека. Оно началось с приходом к власти Партии Истинной Интеллигенции в России, Казахстане, на Украине, в Белоруссии и во многих других странах бывшего СССР (Период торжества будущего Евразии), с признания Китаем совместного пути построения коммунизма с установившимися режимами. Когда же Китай и Индия стали частью нового государственного образования, разразился страшнейший кризис. Было запущено свыше сотни ядерных зарядов, более страшное оружие власти не решились использовать. Но, как следовало ожидать, ни одна ракета не достигла цели: космический щит США и ПФР (Подводный Флот России), «Сибирь-2075» с «ТЩК» (Тибетский Щит Китая) сделали свое дело. От этого обмена любезностями непосредственно ни один человек не погиб. Однако возникло огромное количество новых болезней, вирусов, с которыми справлялись с большим трудом. Шестнадцать лет ушло на ликвидацию возникших экологических проблем. Государства потратили значительные средства на лечение людей и природы.
   Послабления с обеих сторон начались примерно 30 лет назад, что способствовало эмиграции сотням тысяч людей из ВЕС, в частности Роберту. Послабления, однако, не означали, что достигается компромисс. Просто и те и другие лидеры и элиты чувствовали необходимость полномасштабного, глубокого противостояния. Им было необходимо раздавить своего противника и по факту объединить все человечество. И Роберт все это полностью осознавал. Как и то, что едет не просто так, не просто, чтобы открыть филиал компании. Сегодня любая компания, организация – средство войны. Он ехал для того, чтобы Союз был уничтожен, диктатура была свергнута и вернулись демократия и настоящая свобода. Задумываясь об этом, Роберт надеялся не встретиться случайно с отцом, с кем-нибудь из друзей, семьи или его рода, знатного рода Сибаров. В этот момент он задумался о том, что судьба наверняка сведет их, но тут же пресек ненужные мысли идеей, что они все творцы своих судеб. И что даже если это случится, он ничего им не должен.
   Роберт открыл окно. Летняя тайга, однообразная и смуглая, над ней серое небо. И так два часа – ничего не изменилось. Еще бы, вышли на скоростную железную дорогу СТЯМА (Сургут – Тунгуск – Якутск – Магадан – Анадырь) – вообще ни одной остановки уже не будет перед Тунгуском. Все газеты были прочитаны, выходить из купе не хотелось. Размышления сами по себе охватывали его сознание.
   «Разве русский народ и все народы, являющиеся заложниками этого уродливого государства, не имеют права на счастье? Все люди, живущие в этом очередном эксперименте? Что́ коммунизм, что́ истинная интеллигентность. Что они могут против закономерных процессов эволюции общества? Вот прошло еще одно столетие, теперь «интеллигентско-евразийского» эксперимента, который закончится таким же крахом. Союз не выдержит свободы слова, информации, свободной конкуренции на мировом рынке. Люди, привыкшие лгать, притворяться, преклоняться перед идолами и природой, – все они, вдохнув запах свободы и демократии, снесут тоталитаризм. Эта страна маразматиков, фанатиков и Обломовых перестанет существовать. Нельзя подавлять личность рамками и запретами, это влечет само по себе контрреакцию. А возможно, эта так называемая элита Союза собирается, просто наворовав и поправив столетие, уйти от власти. Таким образом, эта объявленная в Союзе борьба за взрыв на Западе – лишь способ элиты уйти от ответственности за все совершенное. Они постараются стать частью мирового сообщества, частью западного общества. Но я надеюсь, это им не дадут сделать. Их должны судить за террор и уничтожение собственного народа. Но самое главное, я знаю, что делать мне. Я не патриот, придерживаюсь космополитических взглядов, но все же, наверно, должен сделать что-то для освобождения страны своей молодости. Я открою филиал, спонсирую местных борцов за демократию или даже постараюсь создать какую-нибудь организацию, имеющую целью подрыв существующей системы. Потом буду спонсировать ее через какие-нибудь НКО. Через полгода, когда все закончится, вернусь домой, в Париж, к семье».
   Дремота, затем сон одолели Роберта. Поезд нес его к родному граду, городу его молодости – Тунгуску.

Глава 2

//-- Дневник Полеслава (Премысла) из славного рода Крадовых. --//
   2 июня 2121 года. Великий сибирский град Тунгуск.
   Думаю, много писать не надо. Обо всем об этом уже написано столько трудов, книг. Я просто начну рассуждать сам с собой. Оформлю свои мысли. Для этого нужно их записать. Ибо, как говорил Лихачёв, лишь та мысль сформулирована, что может быть понятно и четко записана.
   Сегодня, когда много говорят об открытии границ, уничтожении Великого Второго Всемирного Железного Занавеса (ВВВЖЗ), особенно важно вспомнить о начале времен диктатуры Партии Истинной Интеллигентности в России. Идеологическое течение истинной интеллигентности зародилось в России. Ее истоками стали многочисленные идеи разных авторов, их концепции, учения. Но следует выделить ее истоки, это – «Евразийство» Л. Н. Гумилева и идеи Д. С. Лихачёва. Однако и эти идеи были местами изменены в противоположную сторону. Оба эти философа, мыслителя, не могли и представить, что их идеи послужат идеологической основой новой диктатуры, новому тоталитаризму.
   Как же это получилось? На самом деле именно два этих ученых заложили в идеологической форме единственный прогрессивный путь развития России. Но что-то стало на пути воплощения их идей. Что-то такое, что преодолеть было необходимо, ибо оно угрожало самому существованию российского общества. И для этого пришлось идти России сначала резко к тоталитаризму, затем к автотуризму и интеллигентной демократии (хотя два последних режима мало чем отличаются).
   Разберем причины прихода к власти жесткого правления более конкретно. Их можно выделять совсем по-другому: они очень тесно переплетены друг с другом, как и все в обществе. Но я выделяю и осознаю их следующим образом.
   Причина первая – главная: страшная трата времени.
   Эту проблему можно также назвать проблемой политики полумер, полуреформ. Их также можно разделить на несколько: на экономическую, на идеологическую (или духовно-нравственную) и на национальную с демографической.
   Первая связана, во-первых, с нефтяной иглой. В ней на самом деле нельзя обвинять правительство периода, подходящего к переходному периоду, т. е. новой России (конец XX века – начало XXI века). Это относится прежде всего к проблеме наследства Советского Союза. Но все же и ставка на нефть и газ в решении проблем экономической стабильности была хоть объективно необходимой, но требовала альтернативных путей решения. Нельзя сказать, что ничего не делалось, но все эти незначительные, осторожные меры привели к краху. Вторая проблема: вложение рубля в иностранную валюту. То есть это как?! Государство не доверяет собственной валюте, банкам! Но при этом призывает к этому других! Третья, скорее самая важная: отток капитала. Самый разный: государственный, частный, коррупционный. На самом деле эти и множество других экономических проблем можно было бы разрешить, если бы удалось устранить третью проблему. И ее пытались решить: говорили о необходимости запрета госслужащим иметь собственность за границей и т. д. Сейчас и подумать об этом невозможно! Чтобы человек, отдавший себя службе государственной (без разницы, в какой сфере), имел собственность или вкладывал финансовые средства в развитие Европы или США.
   Духовная заключается в отсутствии единой системы взглядов, общих главных ценностей. После распада СССР ничего на замену коммунизму не пришло. Общество лишь все больше и больше дробилось. Это было вызвано как неготовностью советского общества перенять многие «болезни» западного, капиталистического мира, так и резкостью этих изменений. Общество «заболевало» все новыми болезнями: различной антисоциальной культурой и девиантным поведением, наркоманией, пьянством, потоком возможностей впустую выбросить свое время (компьютерные игры, социальные сети и мн. др.). Как говорил Аллен Даллес, не нужно пытаться задавить Советский Союз силой оружия, как они пытались это сделать фашистской боевой машиной, а нужно открыть границы для информационной войны. Мы, русские, будем сами себя уничтожать. Но, конечно, в этом иногда нам и помочь можно. Государство же, загнанное в рамки демократии, гражданского общества, будет ни на что не способно. Так оно и оказалось, если брать не отдельные моменты, а смотреть на проблему в общем.
   К духовной также относится и потеря традиционных ценностей. Начинает доминировать прожигательская позиция: позиция жизни для себя самого. Часто приводят фразу: «После нас хоть потоп». В начале XXI века в России начинает формироваться тип человека – прозападного космополита. Человека, не скрепленного ни патриотизмом, ни любовью к родному дому, ни к родным пейзажам, ни к людям, с которыми рядом рос и жил. То есть по современному пониманию человека совершенно не интеллигентного. Происходило стирание между «нормальным» и «ненормальным», «хорошим» и «плохим», «злом» и «добром».
   Очень близко к духовной стоит национальная проблема вместе с демографической. В России проблема роста населения решалась обычными западными способами: миграцией на территорию России из стран средней Азии, попытками, иногда удачными, иногда – нет, улучшить жизнь населения. Но вот почему-то проблема прироста населения не решалась. Напротив, увы, приходилось говорить о самом настоящем вымирании (физическом и мировоззренческом) русской нации. Прирост, происходивший за счет других мигрирующих в Россию из средней Азии и коренных народов Кавказа. С ними распространялся ислам, другая культура. Это имело большие последствия. Это в будущем породило ПГНР (Политика Государственного Национализма России) и потом ЖСКА (Жесткая Система Культурных Ареалов), когда устанавливали жесткие миграционные границы внутри России.
   Причина вторая: советское наследство и перестройка.
   Я даже не знаю, зачем ее расписывать. Советское наследство, с одной стороны, оставило Россию великой державой, но одновременно оставило и множество проблем. Например, нефтяная игла. На самом деле у СССР было спасение, но оно было не в руках Горбачёва, Ельцина, а в руках Косыгина, реформы которого провести не дали. Брежнев и остальная элита сделали ставку на консервацию режима и нефть. Это и погубило СССР больше, чем многое другое.
   О перестройке спорить и рассуждать бесполезно. Но точно одно: народу лапшу на уши навешали! Ему внушили, что делали это потому, что просто нужно было куда-то двигаться. Это как? В политике просто так ничего не бывает. Политика – сфера столкновения интересов по своей природе. Там не бывает принятия решения без давления и лоббирования. Так что эта «аксиома» перестройки и экономических реформ в России – полная чушь. Людей же, которые это делали, можно разделить на несколько разрядов. Либо марионеток, которыми просто пользовались. Либо врагов народа (видели решение проблемы через разорение народа, но не думали, что это плохо скажется на экономической ситуации вообще, например на безработице). И либо на врагов России (стремились принести вред как народу, так и стране в общем, либо преследовали исключительно свои корыстные цели).
   Причина третья: сложившаяся ситуация (ситуативный и субъективный фактор).
   Люди у власти принимали решения порой даже в ногу со временем. Но эти решения были слишком ограниченными и осторожными. Сейчас анализируя газеты тех времен, вы увидите страшные предвестники будущих проблем. Как их можно не заметить? Честно, очень много думая обо всем этом, я прихожу к выводу, что порой картина ситуации в мире лучше видна снизу, чем сверху. Интернет позволяет найти информацию практически обо всем. Конечно, даже с этим источником самой разной и противоречивой информации человек может ко многому не иметь доступа. Противоречивые сведения, огромное их количество может вводить в заблуждение или создавать неправильные картины мира. Но если человек умный, представляет, что и как может происходить на самых высших ступенях человеческого общества, если он может анализировать ситуацию вокруг, то он будет иметь более полную информацию, чем человек наверху. Там, наверху, человеку дают отдельную информацию, он замыкается в решении огромного количества сегодняшних проблем и порой становится неспособен анализировать ситуацию в совокупности всего.
   Постепенно наступило время, когда эволюционными решениями вновь изменить ничего нельзя было. В этой ситуации стали допускать ошибки. Выявилось гниение системы, низы оказывались в определенных местах неспособными держать власть в руках. Стали требоваться военные вмешательства. В этой ситуации у власти не оказалось человека, способного жесткой рукой навести порядок.
   Если представлять организацию общества как здание, тогда все это можно представить вот так вот. Всегда есть что-то, что объединяет все население. Это есть фундамент. Он может заключаться в самосознании народа, сильных экономических связях, общей культуре, единой религии, этническом единстве или просто в необходимости населения образовывать политическое объединения ради выживания. Все, что побуждает людей объединяться, и есть фундамент, в соответствии с ним и возникают остальные надстройки – стены, крыша, окна (государство, церковь и т. д.) В России того времени фундамент существовал только на экономической стабильности и все слабеющем общем самосознании. Разность жизни, разность взглядов, разница в доходах, культурных ценностях и мировоззрениях порождали гибель этого самосознания. Таким образом, здание оставалось держащимся только на экономической стабильности. Но такой фундамент разрушился при первом же сильном экономическом кризисе. Власть эволюционистов закончилась несколькими революциями, или, скорее, переворотами: Красная революция января, Вступление Армии на престол российский, и, наконец, третья – Установление власти Партии Истинной Интеллигенции и Союза Евразии – русского отделения. Власть во многих странах СНГ также вскоре стала переходить в руки Партии Истинной Интеллигенции, где-то происходили революции, а где-то официально через выборные институты. После этого вопрос соединения этих стран в одно государство стал вопросом формальным. После объединения практически всего постсоветского пространства началась Великая Зима Евразии – борьба только что образовавшегося Евразийского Союза за право на существование. Война шла прежде всего за умы людей. Это и стало главной причиной ввода цензуры, множества запретов. Начинал выстраиваться новый тоталитарный строй. Блокада спровоцировала не спад и крах экономики, а наоборот, подъем производства. Новая идеология хорошо ложилась на реалии и подкреплялась силой государственного принуждения. Суровая Зима закончилась присоединением к союзу практически всей Евразии. Этот Союз отныне мог сам себя всем обеспечить. После присоединения к Союзу Китая и Индии международная обстановка резко обострилась. Результатом стал Великий Второй Всемирный Железный Занавес, который сегодня и уничтожают постепенно. Возникает главный вопрос: кто выиграет в открытом информационном и экономическом противостоянии?
   Сущность идеологии истинной интеллигентности.
   Идеология – слово, происходящее от слова «идеал». Каждая идеология (государственная, общественная, религиозная) имеет идеал. Идеал государства, общественной жизни в целом и идеал отдельного человека – все это эталоны определенной идеологии.
   ИИИ (идеология истинной интеллигентности) создает главным образом идеал человека, истинного интеллигента. Вопросы же о государстве и общественном устройстве отдаются отдельным концепциям, направляющим все общество и определяющим устройство государства. Самый яркий пример: концепция «Великой Зимы» (когда в России и в ряде других стран был введен тоталитарный и авторитарный режимы для сохранения строя истинной интеллигентности).
   Эталоном же истинная интеллигентность объявляет следующего человека. Он:
   Любит свою Родину, свою страну, уважает государство;
   Уважает природу, стремится жить с ней в гармонии;
   Создает и строит крепкую большую семью (детей минимум трое);
   Принимает активное участие в самых разных сферах общественной жизни (для того, чтобы жить достойно и приносить свой вклад в жизнь всюду);
   Стремится приносить другим добро (стремится жить с другими людьми в гармонии);
   Стремится к самоактуализации:
   Не стремится чрезмерно облегчить себе жизнь (продолжает работать физически, хоть и не имеет в этом необходимости).
   Главной целью и смыслом существования человека объявляется достойно пройденный земной путь. То есть человек обязан что-то ему дать, что-то изменить в малом или большом, что-то оставить после себя.
   Все перечисленные пункты являются единственной признанной дорогой к достижению цели существования человека: завоевать себе счастье и принести в жизнь свой вклад. Достойной жизнью является только та, которую человек провел в борьбе. В борьбе за себя, за семью, за свой город, за свою страну и весь Союз. Для победы же он должен соблюдать эти семь постулатов истинной интеллигентности. Ему приходится каждый день делать что-то для своей борьбы, это закаляет волю и дух, внутренне дисциплинирует (так, по крайней мере, должно быть – так объявляется пропагандой).
   Программа же «Гардарики» в свои градах порождает людей с немного отличающимися принципами. Каждый град что-то дополняет или изменяет в этих принципах. Истинный интеллигент в Тунгуске представляется следующим образом, имеет следующие дополнения. Он:
   мужчина – глава семьи. Минимум детей – пятеро от одной жены. Он обязан поддерживать связь своей семьи со своим родом. Род – основа кровного объединения людей;
   преклоняется перед природой, полностью одухотворяет ее;
   презирает свою и чужую жизнь как таковую, не ценит ее (человеческая жизнь стоит то, что человек приносит в эту жизнь);
   гражданская активность, доходящая до самоотверженности и жестокости. В Тунгуске – в центре технологических и технических революций – много иностранцев и иногородних, не проявляющих должного уважения святыням и порядкам града.
   В отношении религии в нашем граде нет светскости. Как минимум человек должен одушевлять природу и преклонятся перед ней. Культ предков должен соблюдаться даже христианами и другими людьми, исповедующими любую религию. В Тунгуске запрещена пропаганда любой религии, кроме любого язычества, любой его формы. Однако культ приношения людей в жертву карается одним – смертью.
   Еще одна особенность Тунгуска: в нем разрешено многоженство для язычников. Причем по количеству жен ограничений нет.
   ИИИ в общественной жизни на сегодняшний день по концепции «Консерватизм культуры и разграничения культурных и этнических границ» провозглашает:
   – запрет любой формы гендерной революции (признается только два биологических разделения человека: на мужчину и женщину);
   – консерватизм в ценностях;
   – жизнь общества в гармонии с природой;
   – разграничение границ даже внутри стран для миграции и использования элементов «чужеродной» культуры и религии (это имеет целью создание спокойной жизни для каждого народа, каждый народ имеет свое пространство для своего самовыражения. В частности элементом самовыражения являются как раз – грады. Но и имеется общая культура, всей страны).
   Можно отметить также концепцию «Всемирной вечной войны».
   Все, что нас окружает, – есть истоки бесконечной войны, противостояния. Любое противостояние можно назвать войной. А можно ли назвать ею, например, внутреннюю борьбу человека? Почему нет? Почему нельзя назвать войной или противостоянием процесс овладевания навыками или самую обычную учебу. Человек ведь за все воюет. Либо с самим собой, либо с другими, либо с обстоятельствами. Человек должен все завоевать: счастье, дружбу, карьеру, семью. Весь этот процесс бесконечного человеческого противостояния сейчас порой называют ВВВ – три Вэ (Всемирная Вечная Война). Эта война в самом существе человека. Она заложена в его природе. Если человек прекращает окончательно воевать, хотя бы в самом себе, он деградирует. Значит, он перестает быть истинным интеллигентом, т. е. перестает стремиться к идеалам этой идеологии.
   Еще существует множество концепций: «Истинной глобализации», «Экономики Евразии», «Евразийских границ», «Прогресса внешнего облика человека» и т. д.
   Теперь следует сказать об сегодняшнем устройстве государства.
   Власть организована следующим образом.
   Огромное значение имеет Партия Истинной Интеллигентности, во всех союзных странах, кроме Китая (где правит коммунистическая партия, признавшая истинную интеллигентность за часть коммунизма). Во всем ВЕС (Великом Евразийском Союзе) запрещена многопартийность, но в основном разрешено дробление на фракции партии. В России ПИИР (Партия Истинной Интеллигенции России) имеет достаточно либеральный устав.
   Законодательная власть.
   Исполнительная власть.
   ВСЕС (Верховный Совет Евразийского Союза). Его члены являются как руководителями государства, так и лидерами ПИИЕС (Партии Истинной Интеллигенции Евразийского Союза). Они избираются на всесоюзном съезде партии. Ценз: от 35 лет, должны родиться на территории Союза. ВСЕС избирается на пять лет. В него входят 12 человек. Один секретарь партии. Один председатель правительства. И десять основных министров. На самом деле столько мест необходимо для того, чтобы не ущемлять чьи-нибудь интересы, никого не «обидеть».
   Судебная власть.
   Верховными Всесоюзными судами являются только:
   Конституционный Суд ВЕС;
   ВВСВЕС (Верховный Всесоюзный Суд Великого Евразийского Союза).
   Дальше каждая страна имеет свою специфическую структуру судебной системы.
   Информационная власть (четвертая ветвь власти исключительно над СМИ).
   Контроль осуществляется исключительно над информацией, появляющейся в средствах массовой информации и Интернете. Элитарная, научная литература, отмеченная в России, например, РАН или союзом писателей, под цензуру и какой-либо вообще контроль не попадает.
   Контроль осуществляет в каждой стране свой орган. В России это палата культуры. В нее входят очень много заслуженных людей искусства, науки и культуры. В ней постоянных членов около 70-ти. На съезды, избирающие постоянных членов и определяющие политику в отношении каких-либо вопросов, прибывает в среднем 3600 человек.
   Местная власть.
   В России формы организации муниципальной власти самые разнообразные.
   Думаю, следует описать власть только в граде Тунгуске.
   Основные функции администрации выполняет земство. Оно имеет широкий список полномочий. В нем концентрируется наибольшая власть в нашем граде: в нем решаются как мелкие, так и самые важные и сложные вопросы. В земстве есть множество советов по различным вопросам. Эти советы формируются сначала на уровне микрорайона, затем на уровне района и следующей стадией на уровне града. Уже из городских советов формируется Верховный Совет града (около 120 человек). Из них выбирают по традиции «восемнадцать атлантов».
   Вечевые собрания – это еще одна форма участия уже всех жителей града в решении каких-либо вопросов. На вечевое собрание можно вынести любой вопрос, любому жителю града, достигшему совершеннолетия. Решение, принятое на вечевом собрании, не может быть аннулировано земством. Спор об этом вопросе таким образом может продолжаться только на других вечевых собраниях.
   Все решения, принимаемые в земстве и на вечевых собраниях, не должны противоречить законам ВЕС и уставу проекта «Гардарики». О последнем пункте, о программе строительства градов в ВЕС – особых масштабных проектов – напишу позже.
   На общегородском вече также подтверждаются особо важные областные и городские законы и указы. И избираются воевода и голова. Воевода заведует всеми делами, касающимися правопорядка. Голова ответственен за развитие града, экономическую и социальную сферы. Воеводу и голову избирают на пять лет.
   Воевода становится в руководство дружин, полиции, отрядов милиции. Безликие, что присягнули и отдали жизнь граду Тунгуску, а не стране, также переходят под его руководство. На самом деле избирают воеводу, как правило, из рядов этих же органов.
   Правосудие в городе вершит земский суд, вечевой суд (вече районов). А также в Тунгуске больше, чем где-либо распространен суд народный. Последний вершится просто на улице. Он может заключаться в осмеянии, показании всеми проходящими своего презрения и т. д. Могут применять силу. Это нередко оборачивается самосудом, причем очень жестоким.
   Город, в котором приучали относиться к смерти, как к доброй подруге, детей с малых лет, были сильны корни язычества. Оно еще больше усиливает наши сегодняшние проблемы. Люди отвыкают думать рационально – такое складывается ощущение. Мы катимся вниз. Но я верю – это не так. Это лишь первое впечатление. На самом деле мы идем к синтезу опыта, накопленного нашими предками и достижениями прогресса. Град Тунгуск – это наглядное представление того, как вера и наука идут рука об руку и несут смерть и процветание. Этот процесс очень болезненный, но необходимый для уже победы над «западным мирозданием» (а когда-то он нужен был для спасения России).
   Сегодня возникает главный вопрос: «Какого ждать нам будущего для всего человечества?» Это решится в сегодняшнем противостоянии. Каким быть человеку? Стремящемуся к материальным благам, карьере? Либо человек должен стать более сложным, противоречивым? Человек, который приучен любить мелочи, уважать всех людей, но в то же время привыкший смотреть на смерть, быть жестоким к себе и другим (да так это только в нашем граде, но мне кажется, весь Союз пойдет по дороге Тунгуска). Этот человек стремится оставить после себя след. Он заводит семью, минимум пятерых детей. Но одновременно постоянно рискует их жизнями и своей судьбой. Человек, думающий рационально, но одновременно преклоняющий колени перед природой, родными улицами, пейзажами, верящий и подчиняющийся судьбе и слушающий богов и духов. Этот человек – истинный интеллигент.

Глава 3

   В три часа дня поезд прибыл в Тунгуск. Подземный переход к платформам полностью был оббит деревом (разумеется, дерево по всем стандартам ни в коем случае не было пожароопасным). Вокзал станции «Тунгуск – пассажирский» почти миллионного города являл собой огромный русский терем-дворец. Все его стены являли собой резные картины либо строительства города, либо пейзажей тайги, либо лики богов. Над огромными воротами, изображенными в виде склоняющегося в центр леса, висел герб града. На нем в нижней части был изображен лес с его представителями (медведь, волк, лиса, соболь, сохатый и др.). На имитируемом небе висели слабые пористые облака и летели птицы. Над миром природы в облаках находились лики богов: Перуна, Даждьбога и Велеса. От них как будто падал дарственный свет на землю. В самом низу же виднелась буква «Г», обозначающая программу построения особенных миров в виде городов – градов. Этажи этого семиэтажного сооружения имели высоту 18 метров. Небольшие окна со специальной слюдой вместо стекол смотрелись изящно. Но вместе с тем их вид ассоциировался с бойницами. Как будто вот-вот оттуда должен был высунуться противник и, натянув тетиву, выстрелить в Роберта. Единые монументальные ворота, башни и стены, похожие на бастионы, делали здание похожим на какой-то очень красивый, но хорошо укрепленный замок. Роберт на минуту остановился и улыбнулся.
   – Ну вот и первый штурм! Штурм входа в этот алтарь языческой веры. Тунгуск ведь, наверно, и до сих пор остается самым языческим городом всего Союза. Насколько я помню, тут около 85 % населения – ярые язычники. И я был таким же. Был, потому что по-другому бы просто не выжил. Вот и сейчас посмотреть на весь этот народ в рубахах, белугах и штанах из льна. Нет чтобы носить простую, нормальную одежду.
   Солнечные лучи вышли из-за туч и мелькнули по надписям, нанесенным на деревянные плиты. Засверкали изумруды, из которых было выложено «Любимому Тунгуску 60 лет! Родной град, расти и покоряй мир!».
   – Наверняка дети делали. Вот, блин, простейший пример растрачивания жизни на пустяки. Люди живут уже более сотни лет, а в этой стране детей все равно заставляют трудиться. В школах дети моют полы, прибираются, практически вся мебель в них – это их труд. Сколько времени уходит на это! Сколько я потерял! Хорошо, что мои дети так не живут.
   Подойдя к большому электронному экрану, Роберт не выдержал.
   – Утописты жалкие! Надо же им экспериментировать над миллиардами.
   C яростью он плюнул в сторону электронного объявления: «Помните! Война за наше счастье, за великое настоящее и будущее нашего Союза идет постоянно! И вы, следуя идеологии ЕВВИИ (Евразийства, Вечной войны и Истинной Интеллигентности), в убеждениях и действиях, обеспечиваете победу!»
   Роберт зашел в метро. Быстро сначала замелькали дома. Затем дорога поднялась вверх. Стало видно город с высоты птичьего полета. Коричневые, оранжевые оттенки зданий, зеленые оазисы парков и полян сливались вдалеке воедино. Играли цветами солнечные лучи. Но Роберт не замечал последнего, лишь на мгновение взглянул на общий пейзаж. Мало что изменилось за двадцать с лишним лет. Хотя на мгновение, когда поезд огибал озеро сибирских волхвов на окраине города, показался как будто совсем другой город. Классические «западные» небоскребы тянулись вверх из-за холмов. «Их не было. Возможно, что-то да изменилось в этом городе», – промелькнула мысль. Вот, наверно, и пускают корни трещины системы. Да и, кстати, народа не так много в льне ходит.
   Не сильный, но резкий толчок локтем в бок. Роберт дернулся. Его взгляд встретился с глазами мужчины лет пятидесяти:
   – За вами следят, вы заметили?
   – Кому нужно за мной следить? И кто вы? – с недоверием Роберт усмехнулся незнакомцу.
   – Меня зовут Витольд, я из «Борцов Демократии». Следят фээсбэшники. Они вас еще с вокзала пасут. Вы же Грин Роберт?
   Роберт еще раз оглядел собеседника. Средний рост, небольшая полнота, обычная льняная рубаха и штаны. На шее висел молот. Нужно было решать, открываться ему или стараться отвязаться: «Скандинавской веры он. Обычно этих Торов с Одинами эти фээсбэшники и славят. Но, думаю, он не стал бы так себя выдавать. Там, в нормальной стране, я мог бы красиво солгать, но здесь меня не поймут. Лучше не рисковать».
   – Да, я. Но я, однако, думаю, что за мной не будут следить. Зачем? – Роберту почему-то этот как бы такой же, как и все остальные люди, человек внушал доверие. Просто он сам по себе.
   – Вы провезли с собой оборудование. Оборудование ваше однозначно не только для связи, – с улыбкой говорил Витольд. – Думали, что не засекут, а нет.
   – Оборудование мне выдала компания. Я сюда приехал с мирными намерениями: по конкретному бизнес-делу. – Нет, он лжет. Никто вот так прямо не говорит, что он член антигосударственной организации, даже в этой ненормальной стране. Да, скорее всего он из органов. Надеюсь, мой русский не сильно меня выдает. Надеюсь, у меня есть иностранный акцент. Я же достаточно много прожил в другой языковой среде – даже думаю больше на английском. Хотя они, возможно, узнали, что я эмигрант. Кстати, если бы за мной следили, то заметили бы, что меня ничего не удивляет, что я очень уверенно, зная куда, иду – то есть хорошо ориентируюсь. Да и вообще они и так бы могли все разузнать. Не так сложно, наверно, проследить мой жизненный путь. А теперь вот прощупывают меня. Это у них такая проверка, что ли? Провоцируют на необдуманный поступок.
   – Хотите, я на крови дам клятву, что не лгу.
   С ироничной улыбкой Роберт отвечал собеседнику:
   – А это, случаем, не привлечет внимание?
   Он все больше убеждался в том, что верить ему нельзя: «Заигрывается. Никчемный актеришка. Да, давать клятву на крови, черт его подери, здесь – это норма! Но не у всех на виду в городском поезде. И уж тем более если следят за тобой. Это абсурд». И Роберт, слегка оттолкнув Витольда, отошел от него вперед – к другому окну. Он почувствовал, что этот «демократ» старается поймать его взгляд, что он сверлит его спину. Однако проигнорировав все, Роберт уставился в окно, на оранжево-серый искусственный остров посреди моря тайги.
   Через десять минут Роберт вышел из поезда и пешком отправился до гостиницы «Северный ветер». Данный отель имел все семь звезд, даже по международным меркам. Но самое главное, он не был типичным зданием Тунгуска. Выстроенный из сложного каменно-металлического кирпича, в советском ампире, он имел единственный элемент общности с остальным ансамблем строений града – колонны в десятки метров высоты были в виде зверей и духов. Пройдя по мраморной лестнице в холл, входящий гость сразу попадал как будто в обыкновенную европейскую гостиницу. Багаж уже был доставлен. Роберт, почти не скрывая радости единства хотя бы с этой нормальной, человеческой, по его мнению, обстановкой, отправился в багажный отдел. Он находился в левом крыле. Роберт прошел в длинную продолговатую комнату. Он видел уже свою серо-светлую сумку.
   Но тут – удар по плечу, твердый, не дающий сделать и шага дальше. Перед ним возник человек, одетый, как обычный житель, в лен и прочный черный лкатоновый (сделанный на основе мешковины, обработанный так, что мог спасти даже от проливного дождя) плащ. Лицо выглядело молодо, но был он седым и с бородой. На шее виднелся, однако, крест. При этом тяжелый, железный. Перед ним стоял старообрядец. У Роберта это вызвало раздражение. Он только начинал расслабляться: «Что за страна маразматиков! Что этому жалкому, ищущему гармонию в религии человеку от меня нужно?» Взгляд, впивающийся в Роберта и остановивший его, был, однако, очень твердым, как и голос:
   – Вы, Грин Роберт, или, если говорить точнее, Родослав Михаил Мефодьевич, из рода Сибаров, провезли в страну аппаратуру, которую можно использовать для незаконной связи с заграницей и также отправки большого количества информации. К тому же из материала, из которого сделано устройство, можно сделать взрывчатку. Ее хватит, если постараться, на уничтожение трети города. А теперь пройдемте со мной.
   Мягко, но опять твердо и настойчиво собеседник подтолкнул Роберта обратно к выходу. Мысли немного смешались: «Как? Почему? Этот Витольд не врал? Меня подставили? Я пешка в политической игре? Если так, то мне не жить. Хотя, возможно, в свете улучшения отношений между Западом и Евразией мне смерть не грозит. Если сейчас меня по всей форме оформят, заведут дело, то они уведомят моего отца, всю семью, друзей – братьев, связанных клятвой на крови. Хотя друзей вряд ли – я уверен, они от меня отреклись. Родство не создать кровью. Жизнь течет, время делает свое дело – все разрушается, если его не поддерживать. Мда, попытка бегства – это для меня все же единственная попытка спастись. Сбегу и буду бороться. Найду этих борцов демократии. Надо было довериться Витольду. Чувствовал же интуитивно, что нужно доверять ему».
   Роберт уже вспомнил несколько приемов, собрался действовать. Он слегка повел плечом, но тут же услышал голос сопровождающего:
   – Бегите. Я крикну вам вслед, что вы убили представителя земства, что вы анархист. И что произойдет? За вами погонится толпа. И, скорее всего, вы окажитесь в руках ожесточенных преследованием людей. Что они с вами сделают, мне, наверно, не надо объяснять, вы же здесь выросли. – Он говорил с опять же таким же добродушным выражением лица и улыбкой. – Здесь существует лучшее средство предотвращения бегства – общественное участие. Правда, у этого есть свои минусы, не правда ли?
   В голове мелькнули несколько воспоминаний. Роберт стал вспоминать, как в десять лет увидел расправу над мигрантом, вернувшимся обратно и посмевшим заявить неудовольствие чем-то. Среди многих картин прошлого Роберту особенно вспоминались молодые иностранцы, совершившие в шутку оскорбление в роще Велеса, нагнанные и растерзанные за три минуты. Быстро и ниоткуда взявшаяся толпа разбросала части их тел на нескольких площадях, а головы несчастных насадила на длинные колья в роще. Кровь, смерть, страдания, ненависть, звериная жестокость – вот что царило во время расправы. Роберт ведь нередко представлял себя на месте этих людей, даже когда не сомневался в правильности убийства. Он представлял, как надо спасаться от толпы, как от группы людей. Сейчас ведь он знал много приемов разных боевых искусств и мог, в принципе, оказать сопротивление. Мог оказать сопротивление этому ничтожеству, ведущему его на допрос, группе людей, но не толпе. Когда тебя преследует толпа – это как потоп, поток злости, ненависти, от которого не спрятаться, не сбежать и не победить. Расправа же будет очень жестокой. За секунды куски тела будут находиться в разных концах улицы. Роберт оглянулся: по улице шло и так много народа, а если поднимется крик, так ему точно не сбежать.
   – Да, есть. Иногда, наверно, сложно доставить арестованного в сохранности?
   – Иногда, а иногда не особенно и стараешься. Плюс сегодняшней толпы, что она вменяемая. Если человек особо страшного деяния не совершал, его спасти можно. Стрельнул вверх – все успокоились, как по команде, и ты просто объясняешь, что он нужен живым и что он смерти такой не заслужил. Его тебе возвращают. Того, кто будет препятствовать, я имею право застрелить. Если же человек не достоин жизни, я могу создать такую ситуацию, что он умрет на улице. Как хорошо задерживать конченых людей – крикнул в толпу, что он насильник, педофил или анархист, убивший десяток человек, и его нет. Вместе с ним пропало огромное количество работы с бумагой.
   – Знавал я эти особо опасные деяния. Раньше вон человека только за то, что он уезжал за границу незаконно, готовы были растерзать.
   – Ну, это раньше. Раньше и толпу было не остановить.
   – Ну, так еще бы. Навязали обществу убийство за норму – еще удивляются. Вы сами задумайтесь, как вы говорите о смерти и судьбе человека. Разве вообще человек может быть достоин того, чтобы быть растерзанным толпой? И разве вы имеете право решать, достоин ли человек смерти или нет? Вы можете ошибиться.
   Но его собеседник невозмутимо возразил:
   – Тогда я поплачусь головой за это. Если человек был невиновен, то он все равно достойно прошел свой путь. И о чем тут сожалеть?
   – О потерянной жизни человека?
   – Кто ее потерял, он? Понабрались, я смотрю, вы там, на Западе. Он просто потерял свою земную материальную жизнь, и все.
   – Да, конечно, я и забыл, какое тут принято отношение к смерти. Вот вы бы готовы были отдать жизнь вот так просто, возможно, ни за что? Как, кстати, вас зовут?
   – Мое имя не имеет никакого значения – его у меня нет. Я безликий, надевший черное, – я человек, отдавший себя служению государству, отказавшийся от быта и мелочей человеческого существования. И, разумеется, от полноценной жизни я отрекся и присягнул смерти.
   – И когда? Во сколько лет?
   – В шестнадцать. Десять лет назад.
   – Вам всего двадцать шесть? – Роберт повернулся, он не мог увидеть в этом полностью седом человеке, с глубокими морщинами, двадцатишестилетнего человека. Перед ним человек, который мог бы наслаждаться жизнью, а он полностью седой, в рубцах. Роберт не заметил несколько сильно выраженных шрамов на ладонях.
   – А не слишком рано? Обычно, как я слышал, надевают черное на исходе жизни. Или это происходит, когда человек плутает по жизни, творит беды и, пытаясь искупить свои поступки, отказывается от жизни. Что ты совершил?
   – Ничего. Я просто не мог жить. Это очень сложно объяснить. Не мог жить, просто радуясь жизни. И ничто мне не помогало. Ни это, ни это, – он показал на крест, потом – на висок.
   – То есть?
   Его спутник прошел немного, не отвечая, показал на кафе. Они сели.
   – Вы, Роберт, будете есть?
   – Серьезно? – Роберта немного удивило то, что во время ареста они будут вот так сидеть и есть. «Только бы это был не последний мой ланч», – усмехнувшись, он подумал про себя. И, как будто предугадывая его мысли, безликий ответил:
   – Не беспокойтесь, это вы не последний раз чревоугодничаете.
   Через двадцать минут Роберт уже по привычке наскоро съел свою достаточно большую порцию. Он смотрел на своего сотрапезника. Тот ел спокойно, вдумчиво, поглядывая на солнце, и улыбался небу. Роберт после затяжного молчания решил продолжить разговор:
   – Вы, ты… – Роберт внимательно посмотрел на него, тот махнут рукой, и сказал: «Плевать!» – Почему ты отрекся от жизни, я так и не понял.
   Седые усы покачивались все так же равномерно. Взгляд же стал значительно холоднее. Роберт уже было пожалел о том, что сказал. Но старообрядец ответил:
   – Я был странно неудовлетворен, несчастен, недоволен собой и своей жизнью. Дело в том, что я жил порой в голове больше, чем в реальности. У меня было несколько, так выразимся, вариантов восприятия жизни. Некоторые из них были совсем разные, другие чем-то были похожи, но создавали разное ощущение. Я не мог поймать свою реальность. Голова шла порой кругом, и я как будто сходил с ума. Особенно в те моменты, когда реальность и параллельные мечты сталкивались. Я портил свою собственную жизнь, свою судьбу тем, что меня гоняло из стороны в сторону в поведении. А это происходило как следствие отхода от одной реальности к другой. К примеру тут можно привести хоть отношения с девушками, хоть с родителями, хоть, в общем, мое взаимодействие с людьми.
   – Так обратился бы к психологу.
   Смех потряс все тело этого странного человека. Он смеялся, не останавливаясь, как-то странно завывая, он как будто глотал воздух, выныривая на поверхность воды.
   – Зачем? Я себе такой нравился. Такой, какой есть. Я не мог без этого чувства беспричинного бессилия и злости на самого себя. Я не могу объяснить. То ли это как наркотический эффект, то ли я не мог себя ощущать просто в этом мире. В этом мире, где все происходило медленно, а меня давила повседневность. Я просто, я просто не мог от этого отказаться. Чтобы отказаться от всех этих лишних реальностей, определиться с пониманием мира, я должен был отказаться от параллельного существования в мечтах. Но я не мог жить уже просто одной реальной жизнью. Мне этого было недостаточно. Да и к тому же как относились у нас в граде, да ты и сам знаешь, к репетиторам как к спасательной шлюпке слабого человека. Я так же относился к психиатрам и психологам. Как будто я настолько слабый человек, что, не справившись сам, побегу спрашивать совета. Ко всему прочему был ведь еще плюс. Я мог менять свое поведение, свой собственный внутренний «устав» за секунды, если было нужно. Я не знал, что значит для меня быть самим собой. Это имело и негативное влияние, но делало меня человеком гибким. Мне кажется, я всегда был безликим человеком.
   – Но что изменилось-то, когда ты надел черное?
   – Я получил возможность, вне зависимости от своего понимания, жить и приносить пользу. Мне говорят, я делаю. И я знаю, что делаю все правильно. К тому же есть одна вещь, которая по-настоящему возвращает в реальную жизнь – это смерть. Смерть, близко подошедшая к твоему земному существу, и смерть других людей.
   – Ты приносишь пользу убийствами! Ты считаешь, что приносишь пользу, а на самом деле тебя используют. Ты человек, ставший рабом государства, которому ты отдал свою жизнь. Ты как раз человек слабый, потому что ты безвольный, ты сам отказался от права выбора. Ты очень слабый и неуверенный в себе человек. А самое главное, ты убийца.
   – А может, ты еще скажешь, что в этом виновата система, государство? – С неизменной улыбкой в глазах спрашивал Роберта оппонент. – Ты сам-то кто? Ты пешка, мой дорогой. И ты пешка сил западных – наших врагов. Может, ты и не хотел, чтобы тобой другие пользовались, а нет, не вышло. Это вообще невозможно. С самых древних времен все кем-то да пользовались. А если говорить откровенно, то тебя сюда привезли так же, как твое оборудование, для борьбы с нашим народом, с твоей Родиной.
   – Я могу сказать, что виновата система. Ведь с детства мы видим смерть, это нарушает нашу психику. И ты именно жертва, как мне видится. Но да, ты прав. Я оказался пешкой. Но я буду рад, если все это приблизит победу народа против диктатуры в Союзе. И это уродливое объединение распадется, как когда-то СССР. Я не враг русскому народу. Я враг государству. Для вас государство есть Родина. Для меня же Родина – планета Земля. И все на этой планете достойны хорошей мирной жизни. Да, я космополит, и я не отрекусь от этих взглядов даже перед разъяренной толпой быдла. И, скажите мне, кто разводит всемирный пожар? Кто призывает к идеологии псевдоинтеллигентности и практическому воплощению теории вечной войны?
   – Режим не противен воле народа. А насчет противостояния Запада Евразии, вы увидите, какая система государственная, экономическая, духовная окажется эффективнее. Мы стоим на пороге войны. Момент столкновения систем покажет, чему суждено остаться в веках как наследию развития человеческой цивилизации, а что сгинет в прошлом.
   – Мы с вами занимаем совершенно противоположные позиции. Мы с вами, говоря искренне, враги. И этот спор потому бессмысленен. – Роберт принял решение завязывать этот спор.
   Улыбка еще сильнее озарила лицо старовера. Он так посмотрел на небо, как будто благодарил за что-то. Затем он опять лишь с одной улыбкой в глазах посмотрел на Роберта и сказал:
   – Все люди все равно одинаковы. Что бы мы ни делали, ни хотели, ни думали, в нас одна основа. Разные гены, но мы можем измениться до неузнаваемости. Я рад своим изменениям. Честно, сегодня я живу только реальностью, мой ум не заполоняет мечта или пустая дума. Меня изменило именно соприкосновение со смертью. Я каждый день хожу по лезвию ножа. И – да, я убиваю. Убиваю других, тех, кто радуется жизни, тех, кто способен просто жить. Их всех, как и тебя, я ненавижу чуть-чуть больше, чем себя. Я не могу объяснить это чувство. Во мне оно как будто с детства. С детства росло и крепло. И если бы я не надел черное, я бы либо сошел с ума, либо совершил ужасный поступок. Возможно, ты когда-нибудь еще встретишься с таким же, как я, человеком.
   Они шли молча. Безликий шагал легко, а точнее почти скользил. Его лицо оставалось непроницаемым. Когда Роберт смотрел на безликого, появлялось ощущение, что это гостеприимный хозяин, услужливо проводящий гостя в дом. Со спокойной улыбкой в глазах он встречал взор Роберта. Тот не выдерживал этого и отворачивался. Прошли где-то уже квартал, когда Роберт заметил, что его попутчик незаметно во время поворотов оборачивается. Прошли еще три длинных дома. Государственник приостановился, указал Роберту на коричневое кирпичное трехэтажное здание в псевдоготическом стиле:
   – Знай, это здание, куда я должен был тебя отвести. Все, что ты будешь делать далее, зависит от тебя, но там тебя всегда будут ждать. И запомни, у нас с тобой разные взгляды, но я чувствую, что ты все же патриот, возможно, просто не признающий это, но патриот во всем своем существе. – Он с улыбкой хлопнул Роберту по плечу. – Ничего, жизнь сотрет с тебя лишнее, навешанное тебе Западом.
   Роберт почувствовал какое-то странное сожаление. Но даже осознать ничего полностью не успел. Безликий запустил руку себе за плащ. Там что-то пикнуло. И в это же мгновение раздался выстрел. Роберт впал в оцепенение. Кругом замельтешили люди. Раздавались выстрелы, крики. Он смотрел на своего попутчика. Его прошили три пули, но было видно, как он выхватывает нож и метает в кого-то. Затем, двигаясь на месте и вращая плащом, метает еще один нож и еще. Затем падает после пятнадцатой пули. Роберта кто-то хватает, тащит за собой. Он оборачивается. Перед ним лицо Витольда, в крови, с боевым оскалом. Вот они уже в машине. Роберт в последний раз оборачивается назад на улицу, на поле боя. Несколько десятков трупов лежат на тротуарах. Среди них он, человек без имени и жизни, в шестнадцать лет отдавший себя смерти. В его глазах была улыбка, в его лице гармония и спокойствие. Он помолодел. Смерть возвращала ему годы. Он был счастлив. Улыбка застыла на лице Роберта: «Прощай, враг, ты заслужил покой, достойно пройдя свой путь».

Глава 4

   Машина неслась по скоростной трассе на окраину города. В машине сидел Витольд и еще двое спереди. Долго ехали молча. Улыбнувшись и дружески ударив Роберта по колену, Витольд спросил:
   – Ну как, Фома неверующий, живой?
   – Да вроде, – Роберт полностью пришел в себя. – И куда едем?
   – Х-хых, вроде. Стоял бы так подольше, так был бы не жилец, пуля бы шальная тебя нашла. А куда едем, ты и сам увидишь. Ты же местный. Да, и знакомься, это за баранкой Осьмой, рядом Богомил.
   Тот, кого звали Богомил, обернулся. Твердое, странно квадратное лицо со шрамом во всю левую щеку взглянуло на Роберта. В Богомиле было что-то нерусское. То ли примесь бурята, то ли тунгуса. Во взгляде же была какая-то странная блуждающая пустота. Его голос был странно неприятен:
   – Здрово будь, меня говорят Богоммил. Как говорил мой отец, я буду радовать богов, буду служить во их славу и во имя предков. – Странный хохоток, если этот звук можно так назвать, прозвучал где-то в глубине этого человека. Осьмой, как понял Роберт, усмехнувшись, отреагировал на слова товарища:
   – Ты тут не устраивай песни родноверов. Или ты им заделался, тогда вали к анархистам-язычникам. Они и пытки используют, и даже жертвы приносят богам. Тебя ведь в эту сторону кренит? Мы все это видим. Придешь к ним, а они тебя самого на алтарь и в жертву тебя кровавому богу. Вот тогда и пой про волю души язычника и славу богов.
   Богомил не отвечал с минуту, потом он лишь слегка натужно посмеялся:
   – Да брось эту чушь гнать. Мы ведь все заодно.
   Дальше ехали молча. Витольд, откинувшись, подремывая, храпел. Хоть он явно раздражал и Осьмого, и Богомила, они его будить не решались. Примерно через полчаса они были за городом, ехали по дачному кооперативу и через еще четверть часа въезжали на отгороженный участок Большой трехэтажный деревянный дом. На нем было отличительно мало резьбы. Зато двухметровый забор, как и все остальные соседние, был весь исписан узорами, рунами и изображениями богов, духов и картин леса. Участок в 16 соток был лишь отчасти засажен овощами и имел небольшой сад из десятка яблонь и вишен. К дому примыкала теплица из «куршуновой слюды». Гараж примыкал к дому, он был из кирпича и оббит деревом. Поставили машину. Богомил стал сливать воду:
   – Что-что, а машины Союза – лучшие!
   Осьмой возразил:
   – Ну не скажи, с этой водой больше двухсот не разгонишься, к тому же ее менять надо каждый день минимум. – Он смотрел на струю холодной со льдом воды, льющейся в отходный бак. – Вот откроют скоро границу для торговли машинами, нужно будет испанский конкистадор купить. Электричество у нас дешевое, а вот машины, полностью на батареях работающие, не очень хорошие.
   Они зашли в дом. Роберта поразило странно современное убранство дома. Это было крайне нетипично для Тунгуска, где население старалось во всем следовать заветам основателей града: «Пусть град данный будет славить культуру и искусство Руси, пусть, попадая в него, люди чувствуют соприкосновение с прошлым». По коридору проехал робот! Робот в доме! На их использование в бытовых целях же существует жесткий запрет в Союзе. И особенно в России: здесь запрет распространяется на всех граждан.
   – У вас тут робот?
   – Да, если к нам придут, то уж за этого робота нам светит самое мягкое наказание. – Из одной из комнат вышел мужчина лет шестидесяти. – Меня Павлом звать, вас как?
   – Роберт, очень приятно.
   – Ясно, приятно, – Павел внимательно взглянул на Витольда, только что зашедшего. – Это все?
   – Да, троих наших и двух анархистов завалил этот смертник. Еще восемь наших и семь анархистов полегло от рук «очень сознательных граждан». – Витольд достал из чемодана автоматы, пистолеты и сумку Роберта. – Вот тут лежит то, что должны были нам передать французы. – Павел взял сумку. Взглядом спросил разрешения у Роберта. Тот вспомнил слова безликого о том, что это оборудование по факту – бомба:
   – Я надеюсь, вы разносить Тунгуск не собираетесь?
   Витольд посмотрел внимательно, но быстро на Павла, затем ответил:
   – Сам город, конечно, нет, тут есть военные лаборатории, несколько секретных баз в тайге.
   Павел достал коробку. Совсем небольшая, 15 на 10 на 20 сантиметров. Роберту не особенно верилось, что этого, как говорил старовер, хватит на уничтожение трети города. Роберт постепенно отдавался тягостному рассуждению: «Мне подсунули взрывчатку. Через меня просто осуществили передачу. Никакой филиал всерьез открывать никто не собирался. Кто я в этой игре? Я самая последняя пешка, как и сказал этот псих. Я! Я, тот, кто заработал миллиарды. Теперь я практически на дне. Я ведь не хотел ехать! Зачем? Что меня заставило сюда поехать? А моя семья? Черт! Теперь я ввязан в борьбу, из которой дай бог мне вырваться живым. Эти меня тоже так возьмут и отпустят, ага, как же! Я хоть и с врагами ненавистного мне режима, но убивать, как они, не желаю. Зачем эта лишняя кровь? Этот карточный домик, эта псевдосвободное и псевдовеликое государство развалится само собой. Мне просто нужно дождаться этого момента, и потом уеду домой. И ведь не так долго ждать: этим летом полноценное открытие занавеса для информации и культуры».
   Витольд внимательно посмотрел на него и ведь как будто понял:
   – Забей, как ляжет карта судьбы, так и пойдешь своей дорогой. Сейчас думу делать лишь себя же просто мучить.
   – Я не фаталист.
   – Какая разница, главное, сейчас этим голову не забивать. Когда нужно будет принимать решение, тогда и думе отдавайся.
   – А разве не каждое мгновение мы принимаем решение?
   – Часто, но чаще думать много не надо. Мы принимаем решение молниеносно, что тоже можно считать велением судьбы. Ведь из мелочей строятся достижения и проблемы. Мы совершаем поступки, а все, на что не можем оказать влияние, и есть судьба.
   – И на судьбу можно свалить все грехи. То, что вы говорите, Витольд, является догмами общества и государства, против которого вы, между прочим, боретесь.
   – Нет, человек ведь может быть одновременно и фаталистом, и очень ответственным. Человек может быть глубоко верующим и вместе с тем делать открытия в науке. И я борюсь не против черт евразийского общества и даже не против государства.
   Роберт не понял собеседника: «Он воюет не против государства, а против кого тогда? У него личные счеты? Или эта ненормальная жизнь в этом ненормальном государстве сделала его маньяком? У него появилась потребность убийства, потребность в самих ощущениях противостояния?»
   – А против чего вы воюете, Витольд? Ради чего убиваете себе подобных?
   Витольд не ответил. Они прошли в большую комнату. Она, по-видимому, занимала значительную часть пространства в доме. Комната была отделана в офисном стиле. В центре стоял большой стеклянный стол. Большие окна закрывали жалюзи, разумеется, автоматические. На них, кстати, тоже существовал запрет. Как ведь считается, что человек излишне не должен упрощать себе жизнь. Белые обои, ковры, диваны и кресла давали ощущения странной чистоты. Здесь было необычайно чисто и светло. На одном из диванов дремал человек. Молодой, лет примерно всего тридцать. Он привстал и поздоровался. По акценту можно было определить в нем итальянца. Но он назвался, правда, Джоном. Все сели за стол. Большинство – Осьмой, Павел, итальянец, согласился угоститься и Роберт – закурили сигары. Джон при этом их очень хвалил. И действительно, табак был очень неплох, даже по мнению Роберта. Богомил в одиночестве в одном из крайних кресел сел за бутылку водки. Витольд же достал из внутреннего кармана пиджака измятую пачку «Беломорканала», и комната стала наполняться неприятным дымом. Витольд скуривал папиросу за папиросой молниеносно. Джон морщился, начал было возмущаться, как Витольд пустил в него облако синего дыма. Тот закашлял, стал отмахиваться, что, по-видимому, Витольда очень позабавило. Обстановка накалялась, это чувствовал даже Роберт. Ведь нужна искра, чтобы накопившийся в этих людях стресс вылился в драку между ними. Роберт пытался найти нейтральную тему для вопроса. Однако его опередил Павел:
   – Вито, хорэ! Лучше давайте познакомимся, узнаем нашего гостя, – он кивнул Роберту, – а то как-то негостеприимно.
   Роберт рассказал о себе немного. Ведь он понимал, они и так о нем все знают, по крайней мере Павел с Витольдом. Джон рассказал о себе достаточно мало. Он вырос в Америке, в семье влиятельного итальянского банкира. Банк его отца был разорен. Он же вел очень праздную жизнь. И в определенный момент единственным выходом стала служба в структуре экономического подразделения ЦРУ, куда его согласились взять на низшие должности. Почти шесть лет его готовили к работе в Евразийском Союзе. Пять лет назад его провели через границу Пакистана (занимающего то нейтральную позицию, то прозападную) с Индией (членом Евразийского Союза). Для того чтобы его и еще множество агентов провести через границу, пришлось устроить аварию на атомной АЭС в Пакистане. В результате чего толпы людей бросились от места аварии, в Индии оказались сотни тысяч беженцев. Их всех отследить, разумеется, было невозможно. В программы данных Союза заранее были удачно введены дополнительные сведения о новоиспеченных гражданах. Два года Джон ездил по Союзу. Создавал предприятия, организации совершенно разного толка. Когда он приехал создавать филиал одной из своих компаний в Братске, его раскрыли. Откуда просочилась о нем информация, было неизвестно. Его, как друга и даже одного из основателей организации в некоторых областях борцов за демократию, конечно, спасли и спрятали. Когда безликие арестовали уже месяц прячущегося Джона, разъяренная толпа подстерегала его почти на каждом шагу. Было ясно, что безликие предпочтут отдать его толпе, как нередко это делали. Чтобы его спасти, пришлось кинуть бомбы. Тогда, как рассказали Роберту, погибло около сотни демократов Тунгуска, и более полутысячи горожан были убиты, ранены или получили увечья.
   Павел возглавлял данную ячейку тунгусской организации демократов. В этой 2-й южной ячейке числилось около двадцати человек. На данный момент семеро были в тайге: они были ранены и отлеживались. Десять полегло в то время, когда отбивали Роберта. Некоторые же оставались в городе, следили за квартирами. Павел оказался из семьи атеистов и был одним ребенком в семье, что для города Тунгуска было удивительно. Роберт был даже уверен, что он врет и на самом деле не жил здесь в детстве. В Тунгуске было сложно вырасти не родновером, а родителей бы окружало непонимание, почему те не желают завести хотя бы троих детей. Но, как утверждал сам рассказчик, он жил в Тунгуске всю жизнь и самое далекое, куда уезжал, – это в город-курорт Рудногорск. Воспитанный совершенно по-другому, Павел, однако, добился достаточно больших результатов: был президентом школы, за школьный период жизни воплотил около полусотни проектов, поступил в лучший технический вуз Союза – ТИУ (Тунгусский инженерный университет). На втором курсе его родителей арестовали за пособничество террористической деятельности. Его самого, однако, не выгнали, но само отношение изменилось. Как говорил Павел, он сам ушел из университета, из-за непонимания. После приговора суда – по два года обоим родителям – он разозлился. Через какое-то время смог вступить в одну из организаций демократов. Больше ничего он не рассказал.
   Осьмой, как было видно по имени, был восьмой в семье. Его семья была очень большой. Отец, его четыре жены, почти двадцать детей, огромная толпа родственников в доме – все это наложило не самый хороший отпечаток. Он яростно ругал и материл все: государство, общество, западные страны за то, что не вмешиваются, и вообще все человечество. Из этого человека вдруг стало выходить столько отрицательных эмоций, что понять что-либо вообще было сложно.
   Богомил же, как и думал Роберт, оказался тунгусом. Его отец был эвенком, а мама русской. Хотя из разговора следовало, что и отец был больше русским, чем тунгусом. Богомил рос в тунгуской общине. Его мать была ярой родноверкой и повлияла на отца – его назвали потому Богомил. Он рассказал, как его в детстве учили рыбачить с использованием копья, как он охотился с луком и стрелами. После окончания школы ему разрешили, как очень талантливому, поступать в университет. Он поступил в УИГАА (Усть-Илимскую государственную авиаакадемию). Там он увлекся анархистскими взглядами. Участвовал в терактах против должностных лиц и безликих. Когда он уже оканчивал академию, его вычислили, но арестовать не успели. Он бежал в Китай, где было много друзей анархистов, и прожил там год. Потом вернулся было в общину, но не смог прожить там и двух месяцев: его взгляды и мировоззрение сильно изменились. И он практически нагой приехал в ближайший большой город – Тунгуск. По факту он бродяжничал, его ловили, давали дом и работу, а он сбегал. Это могло продолжаться, возможно, бесконечно. Но его подобрал Павел, как он сказал, случайно.
   Богомил занимал самое компромиссное положение по отношению к режиму и власти. Он сразу высказался, что признает правильность некоторых положений в идеологии Союза. Так, например, что глобализация должна идти не через универсализацию, а через развитие совершенно разных культур, эти культуры должны существовать даже в определенной изоляции. Это породило спор. Осьмой с яростью доказывал, что все провозглашаемое правительством Союза есть полный бред. Что они используют средневековые методы управления и формирования сознания людей. Он особенно ругал культ любых богов и высших сил, культ природы и семьи. Осьмой орал, что единственный результат эволюционного развития человечества – есть ценности гуманистические. А все остальные есть результат навязывания воли государства. Павел и Джон намного более тактично стали также доказывать, что на самом деле Евразийскому Союзу осталось всего чуть-чуть. Ведь при открытии границ придет такой поток свободной информации, все эти люди, стремящиеся сегодня их убить, завтра будут их превозносить или хотя бы считать их передовыми. Роберт в этот момент очнулся:
   – А зачем тогда все то, что вы делаете?
   Повисло короткое молчание. Даже Осьмой, постоянно всех перебивающий, затих. Все посмотрели сначала на Витольда. Тот – вот неожиданность – дремал! Спокойно, безмятежно, тихо похрапывая. Павел улыбнулся:
   – Зачем, зачем. А разве без нас может что-нибудь получиться? Когда границы откроются, начнется столкновение двух давно враждующих миров. По факту один мир – мир прогресса и свободной личности, другой – мир духа и коллективного существования. Отсюда все остальное и проистекает. И какая система существования человечества победит сегодня, та будет господствовать еще долгое время. И это зависит, прежде всего, от нас, от тех, кто создает экономическую, духовную, социальную базу для уничтожения Союза и построения демократичной России. Ты сам отсюда, ты здесь вырос, Роберт, ты должен понимать, что смерть для тех, кого мы убили сегодня ради твоего спасения, и для нас самих, увы, нормальна.
   – Типа с волками жить, по-волчьи выть. Просто вы превозносите гуманистические ценности, а сами убиваете простых людей.
   – Да, но по-другому не получается. Был бы ты тут, когда только все начиналось, ты бы понял, что просто созданием бизнеса и другими действиями мирными в общем ничего не сделаешь. Просто поверь, что по-другому невозможно. И мы все должны приложить усилие к тому, чтобы народ стал свободен, чтобы он ужаснулся тому, что вокруг происходит. Просто сейчас или никогда мы – сторонники демократического построения общества – должны внутри государства нам враждебного одержать победу. Мы ведь хотим изменить наш мир. А значит, мы должны успеть все сделать в этот недолгий миг открытия границ…
   – Да! А то быстренько опять закроют, и что потом? Усилят репрессии, террор, и все! Нет будущего у нас! – Осьмой прокричал это резко. Подскакивая со стула, он толкнул вазу. Она от его руки полетела вдоль стола и ударилась о лоб Витольда.
   Он открыл глаза. Весь обсыпанный осколками, такое ощущение было, что он упадет в обморок. Но нет. Витольд повернул голову, посмотрел внимательно на Осьмого, потом на Павла, на Роберта. Он привстал. К нему сразу дернулись, но еле уловимым движением всех удержал. Витольд начал говорить, и Роберт сразу почувствовал страшную злость. Во всем искаженном лице и надрывном голосе, пропадавшем в зверином хрипе, чувствовалась ненависть.
   – О чем вы говорите! Вы говорите и рассуждаете, о чем не знаете! Вы кучка наивных тупиц, думающих, что способны что-то изменить. Вы думаете, что можете изменить что-то в мировоззрении людей! Но как десять лет назад в вас стреляли, как люди вас ненавидели, так стреляют в вас и ненавидят и до сих пор. Все, что произойдет после открытия границ, – от вас не зависит! Вы все никто! Вы просто кучка неудачников, пытающихся выжить или красиво умереть! И все! Все, и больше ничего вы не представляете из себя! А теперь давайте оставим все эти пустые разговоры. – Витольд постепенно успокаивался. – Время само все покажет. Может, мы еще поживем при полностью земной диктатуре истинной интеллигенции. – Он уже по-доброму усмехнулся. Все рассмеялись. Одному Роберту было немного не по себе. А Витольд между тем продолжил:
   – Давайте наших-то помянем!
   Павел отрицательно покачал головой:
   – Нельзя, нам еще неделю отсиживаться здесь. Напьешься еще. Тут и так одного алкаша хватает, – он показал на Богомила, лежащего вразвалку на диване.
   – Ну, все ясно, – в лице Витольда отобразилось ожидание именно этого ответа.
   Все стали расходиться по комнатам. Витольд вызвался проводить Роберта. Они поднялись по винтовой лестнице. Первый этаж мало чем отличался от верхнего. Все было светло и чисто. Показав комнату, Витольд было собрался уходить. Роберта, однако, сильно задело то, что тот говорил:
   – Почему ты, Витольд, воюешь против этого мира, признавая его более, возможно, лучшим. У тебя счеты с кем-то?
   Витольд пожал плечами:
   – Да, скорее всего, но не с кем-то конкретно. Мою семью – жену и трех дочерей – растерзали, случайно! – Усмешка прошла по его лицу. Он немного постоял молча. – На самом деле я воюю просто потому, что так получилось. Так распорядилась судьба, что ж теперь сделаешь, другой жизни у меня нет.
   – Мне кажется, я мог бы вам помочь. Помочь в борьбе против власти. Только вот меня нужно подготовить. Ты же здесь, я как понял, самый опытный.
   – Что? – лицо Витольда исказилось.
   – А вы чего ожидали? Я думал, этого вы и хотели добиться с Павлом.
   – Может, Павел и да! А я… Ты хоть понимаешь, что тебе придется отказаться от всего и всех, кто есть в этом городе тебе близкий? У тебя ведь здесь отец, твоя семья.
   – Если ты не понял, Витольд, ты спал ведь. Моя семья там – во Франции. Здесь я не имею ничего: ни семьи, ни дома, ни друзей. Я отказался от всего, когда уехал во Францию.
   – Хорошо, но лучше подожди и подумай.
   – Кто-то советовал не думать, – с улыбкой ответил Роберт. И добавил: – Да и к тому же ведь я это мог бы, как и ты, назвать судьбой, но я не фаталист.
   – Хорошо, просто подожди. Ты еще не почувствовал этот мир, не ощутил еще всеми органами чувств эту жизнь, проявляющуюся в постоянной борьбе и с многочисленными встречами со смертью.
   – Надеюсь, ты ошибаешься.
   Они распрощались. Роберт вымылся и ложился спать в бездумье. Лишь когда лег, когда его стала одолевать дрема, перед ним возникла семья. Он улыбнулся: «Ждите, я одержу победу. Я должен, это ведь сама судьба… Нет, не судьба, хотя какая разница. Пусть это и мой рок привел меня в родной город. Но самое главное – мои действия, мое решение. Я сделаю все ради свободы этого города, хотя бы в память о нем, о том, что он мне дал. Потом я вернусь домой». Мысли путались, сон овладевал Робертом.

Глава 5

   Неделя, которую нужно было тихо отсидеть на даче, подходила к концу. Практически все дни Джон, Осьмой, Богомил, Павел, Витольд и Роберт проводили сидя в беседке или в зале. Занимались в основном обсуждением новостей, спорили о кончине Союза и будущем России. Постепенно Роберт стал приходить к мнению, что жертвы могут быть и очень большими, но необходимо именно сегодня одержать победу. Он особенно тесно общался с Витольдом, который к тому же обучал его приемам боя, делился опытом столкновений на улицах. Роберт чувствовал странную энергетику этого человека. Энергетику даже больше отрицательную, но что-то очень сильно привлекало его в этом человеке. Может, честность, или он просто ценил то откровение, что царило между ними.
   Витольд в спорах принимал мало участия. Он лишь изредка объяснял свою точку зрения, если его спрашивали. Но далее разговор не вел. Однако с Робертом он говорил на совершенно разные темы. Эти беседы возвращали Роберта в эту реальность. К тому же в Витольде, в его взглядах он видел согласие с идеологией и даже с самой здешней ненормальной жизнью. Один разговор очень сильно запал Роберту в душу. Однажды Витольд в разговоре указал, что в самой идеологии истинной интеллигентности есть много прогрессивных принципов. По его мнению, идеология истинной интеллигентности должна была просто лечь на демократическую основу государства, а легла на авторитарную систему «переходного» правительства в России. Затем эта идеология легла на коммунизм Китая и жизнь других, главным образом азиатских государств. А нужно же было, чтобы эта идеология была воспринята сначала европейской цивилизацией. В этом котле бы сварилась нормальная, приспособленная для демократической системы идеология истинной интеллигентности. Данная идеология стала бы отличным двигателем прогресса для всего человечества. Она ведь главным образом превозносит не созидание, не гармоничное сосуществование с природой, а именно борьбу. Эта идеология переворачивает понимание слова интеллигент. Им является именно человек, ведущий борьбу, а не человек образованный. Теперь «отсидеться в сторонке» не по-интеллигентски.
   – Я ведь, Роб, – так Витольд стал звать Роберта, – ярый язычник. И вся моя семья была крайне религиозной. Я был старшим в семье, у меня двое братьев родных, четверо сводных и две сводные сестры. Моя жена, правда, была православной, и на сердце младшенькой дочери, Танюшки, легло тоже это христианство. – Всегда, когда Витольд говорил о семье, он улыбался. – А вот старшая и средняя – Любовь и Ольга – стали ярыми язычницами. Старшая даже думала в лес уйти, в общину, где славят скандинавских богов. Когда их убили, как, я рассказывать не буду, я взбесился, стал убивать всех подряд. У меня было несколько зацепок, но я не смог найти того, кто организовал побоище на нашей улице. Я не знаю, сколько зла я совершил, сколько времени я был в этом взвешенном состоянии. Я не помню, как я встретил Павла. Я помню, как я очнулся после жуткого похмелья, и он передо мной. Он сделал предложение, я решил – это судьба. Здесь я успокоился, стал расчетлив: я ведь отвечаю за много, в том числе за жизни этих убогих. И самое главное, во мне нет злости, я радуясь вспоминаю своих родных. Беседую с ними. Я надеюсь, они не разочаровываются во мне.
   – А твои родители, братья? Как они себя повели?
   – Они от меня не отреклись. Они поняли меня. Благодаря братьям, особенно Петру, я жив до сих пор. Но на порог дома они меня не пустят. Просто я ведь совершил и бессмысленные убийства, а скрывать меня – это неправильно по идеологии.
   – Они твои родители: они желают тебе добра. Нормально, если они тебе будут помогать.
   – Это не нормально. Я ведь человек, убивавший тогда ни в чем не повинных. Меня отец бы сам убил. И правильно сделал бы. Бешеный пес должен быть усыплен, или он принесет слишком много вреда сородичам.
   – Ненормально то, что ты спокойно можешь говорить о смерти своих близких.
   – Моя жена, дочери, они не умерли, они перешли в другой мир. Они могли уйти из моей жизни в любое мгновение. Но я об этом не задумывался. Я никогда об этом не думал. Может, поэтому я и сорвался. Я не ожидал, что они меня покинут, уйдут в другой мир намного раньше меня.
   – Знаешь, что мне кажется больше всего ненормальным в этом обществе? Я меньше всего согласен принять то, что человеческая жизнь почти ничего не стоит. Я не согласен с тем, чтобы говорить о смерти так спокойно.
   – Жизнь человека стоит того, что он сделал в этом мире. Ведь его жизнь принадлежит именно ему. Здесь, да ты и сам знаешь, мы все, люди этого общества, – давнейшие друзья смерти. Мы с ней здороваемся каждый день. И, разумеется, у нас к ней более легкое отношение. А многие даже жаждут ее: она дарует нам покой в конце нашего вечного земного противостояния. Она наш конечный итог. Знаешь, отношение к смерти диктуется в идеологии истинной интеллигентности очень похоже на идеологию самураев в Японии. Япония, кстати, тоже ведь часто колеблется, и мне верится, что она присоединится к Союзу.
   – Ты не веришь в победу того дела, которое делаешь?
   – В победу чего, демократии? Конечно нет. Я не такой глупец. Да, а в то, что найду виновного в убийстве моей семьи, я уже, наверно, перестал верить. Но как распорядилась моя судьба, так я и иду по дороге жизни. Я ведь не испытываю желания отомстить всему этому миру, – Витольд покачал головой. – Нет, не хочу. Но и создать что-то, что-то принести в этот мир нового, кроме как этой борьбой, этими убийствами, я не могу. Когда настанет час, когда богам станут противны мои деяния, я лягу на землю, сраженный ударом. И это будет мой конец жизни здесь.
   – А разве нельзя просто жить?
   – Просто жить! Роб, не говори так. Ты знаешь, что это невозможно. Идеология значительно влияет на наше мироощущение и мировоззрение. Эта жизнь, пусть и не нормальная, приучает бороться ради иногда просто самого противостояния. Мы не можем жить без этого. И ты, я уверен, не можешь.
   Роберт внимательно посмотрел на него: «Вот он раб, сильный, умный, лишенный счастья, но самое главное, он одновременно воюет против этой поставленной над ним власти и при этом не отрицает ее основ. Такая борьба не изменит жизнь общества.
   Витольд самый настоящий раб. В нем настолько все глубоко сидит, что он, как бы жизнь ни обошлась с ним, не изменит свою позицию. Он, как крестьянин, поднявшийся на бунт, не хочет изменить систему, идеологию. Он просто воюет против царя-батюшки, потому что так получилось. И такие, как Витольд, поднимаются против власти ПИИР! Вроде таких, как он, немного, надеюсь. Потому что если не так, то вся эта борьба – клоунада, обреченная на поражение».
   Во вторник сообщили, что должен прибыть представитель анархистов-«холмовцев» (по названию деревни). Все оставались в доме. На улицу выходил один Павел. Через пять минут Павел вернулся:
   – Надо ехать, нас всех собирают: и демократов, и анархистов и даже некоторых местных национальных радикалов-«шаманистов». У нас, как я понял, сложилась сложная ситуация. Прибыла военная дивизия, из Кодинска. Вернусь, сообщу все подробности.
   После его отъезда никакой напряженности не появилось. Витольд, однако, сходил наверх, взял пистолет, надел слоистую бронь. Осьмой, посмотрев на него, покачал головой:
   – Никто не придет. А если придут, то это тебя не спасет, и ты прекрасно это знаешь.
   Джон читал газету, Осьмой с Богомилом смотрели фильм. Витольд вернулся в свое кресло и, захватив бутылку водки, тихо погружался в дрему. Пистолет уже выпал из его рук и лежал на полу – создавалось ощущение уже полного умиротворения.
   Сигнал. Протяжный, режущий слух сигнал. Все подскочили, замерли. Роберт смотрел на них – Осьмой, Богомил, Джон да и сам Роберт не могли толком пошевелится. Лица были искажены ужасом и страхом. «Неужели и я так же сейчас дрожу за свою жизнь?» – мелькнуло у Роберта. Витольд спокойно проскользил к окну. Обернулся, на его лице отражалось торжество, в глазах виднелась улыбка.
   – Ну! – не выдержал Осьмой. – Кто там? Толпа, милиция, полиция или ФСБ?
   – Не-е-ет! – протянул с почти не скрываемой радостью Витольд.
   – А, это проверка какая-нибудь или мероприятие, да? – с облегчением сказал Джон, сев обратно. Он уже протянул руку за газетой.
   – Нет, там СБЕС! (Служба Безопасности Евразийского Союза), – ответил Витольд. Он, чуть-чуть пошатываясь, поднял свой пистолет. Гробовое молчание повисло в комнате.
   – Сдаемся? – спросил Осьмой. Никто не ответил. Витольд усмехнулся:
   – Нет, господа, сегодня мы умираем.
   Витольд достал телефон. Тот настойчиво вибрировал. Витольд прочитал сообщение без малейшей эмоции. Затем, всех обведя взглядом, проговорил:
   – Сегодня на встрече в три часа все лидеры движения анархизма и западнической демократии были ликвидированы. Среди них был и ваш руководитель Павел. У вас есть две минуты, чтобы сдаться.
   – Да пошли сдаваться, быстрее, а то все в могиле окажемся, – согласился с Осьмым Джон. Богомил молчал, в нем как будто уже жизнь исчезла.
   – Да нет уж, господа, время-то уже вышло, – ответил Витольд. – Лучше берите оружие быстрее.
   Раздался второй, более сильный резкий звук. Раздались взрывы. Пробив окно, в дом влетели гранулы с быстроусыпляющим газом. Все рванули кто куда. Роберт бежал к черному выходу, ведущему к гаражу. Газ быстро заполнял весь дом. Вот он, выход. Роберт остановился. Стал прислушиваться. Стояла тишина. Ее прорвал выстрел где-то на втором этаже – Роберт резко открыл дверь.
   Прямо перед ним возник человек. В светло-сером комбинезоне. Дуло пистолета смотрело на Роберта. Расстояние было небольшим. Рядом к тому же лежал топор. Но, все это анализируя, Роберт не мог найти в себе силы даже просто сдвинуться с места. Ноги вообще отнялись. Человек улыбнулся:
   – Ложись, руки за голову!
   Роберт стал тихо опускаться. Его кто-то резко толкнул в сторону. Раздался выстрел. Роберт почувствовал тепло в руке. Зажмурился. Его дернули. Перед ним на коленях присел Витольд с пистолетом и топором. Рядом лежал эсбээсовец: голова и тело в крови. Витольд указал на колодец, расположенный за садом, и повел Роберта через яблочные деревья. Кусты хорошо прикрывали, и удалось пройти половину пути незамеченными. Но вот первые пули пролетели в их сторону. Витольд прошептал:
   – Ты первый прыгаешь в колодец. Затем я. Там подземный ход – выйдем через десять улиц.
   Роберт, сделав большой выдох, рванул к колодцу. За ним Витольд, ведя огонь по точкам размещения стражей порядка. Роберт прыгнул, на несколько метров ушел в холодную воду. Вынырнул. Вот он, подземный лаз. Роберт залез из воды в него. Слышались выстрелы. Раздавались неразборчивые крики людей. Роберт прождал где-то пять минут. Перевязал руку. Кровотечение было несильным, как ему показалось, в темноте ничего разобрать нельзя было. Роберт прекрасно осознавал, что есть единственная причина, по которой Витольд не прыгнул: «Вот он, твой конец! Ты, друг, возвращаешься к своей семье».
   Роберт шел по подземному коридору уже примерно полчаса, когда проход начал резко подниматься. Мужчина вышел на совершенно незнакомую улицу. Он осмотрелся, ни одного прохожего не было. Но эта удача не могла продлиться долго. Он посмотрел на все ближайшие дома: все они были ухоженными, не было заметно, чтобы какой-либо был заброшен. Слабость стала одолевать Роберта: из раны продолжала сочиться кровь. Нужно было быстрее выбирать дом, к которому идти. Роберт остановил свои эмоции, стал ловить единственное мгновение. Отрешение от реальности привело бы к полному спокойствию, если бы не боль и тяжесть в руке. После полминуты успокоения Роберт еще раз оглядел все дома. Его выбор пал на небольшой, исписанный русалками и другими подводными существами домик. Он пах странным уютом и почему-то тянул Роберта. Еще одной особенностью было то, что забор отсутствовал, вместо него была невысокая живая изгородь. Роберт зашел на участок, тот был небольшим, всего шесть-восемь соток. Он быстро подошел к двери, осмотрел крыльцо: ключа не было видно. И пришлось лезть через окно, открыв его через раскрытую форточку. Оставалось найти аптечку. Но слабость уже полностью овладевала Робертом.
//-- * * * --//
   Роберт очнулся. Белый потолок, белые стены с мягким розовым оттенком: в окно бил закат. У одной из дверей стоял стол – обыкновенный резной. Рядом на стуле сидела женщина. Русая, в легком платье в горошек, она вязала. Ее внимательный, даже какой-то строгий взгляд упал на Роберта.
   – Ну, как чувствуешь себя?
   – Хорошо, спасибо, – Роберт внимательно посмотрел на нее, потом не выдержал тяжелого взгляда – отвернулся: – Где я?
   – Там, куда ты завалился. – Собеседница смотрела на Роберта крайне изучающе. Роберт подумал даже, что, может, где-нибудь за стеной стоят полицейские, милиционеры или дружинники и ждут, когда он сам расколется. Но сама женщина не внушала ему недоверия. Даже наоборот. «Слишком часто мне жизнь преподносит хороших, честных со мной людей, – подумал Роберт, – думаешь, и она тоже будет твоей опорой, хотя она и так тебе помогла уже».
   – Как звать-то тебя, ворюга? – усмехнувшись, спросила женщина Роберта.
   – Роберт, но я не вор, – его голос немного дрогнул.
   – Ну да, и по одному имени понятно, что не вор, а шпион иностранный. – Она тихо посмеялась, не отводя взгляда от Роберта. Ему стало немного не по себе. Он задался вопросом: «Ты же ей все-таки доверишься? Я просто не могу сейчас врать. Не могу морально, такое ощущение, что от лжи меня расплющит. Даже если она притворная змея, так уверенно и мгновенно добившаяся доверия. Даже если я сейчас все расскажу. Я не совершил ничего ужасного. Я не убивал. Меня просто насильно забрали и продержали неделю на даче. Если я и виноват в чем-то, за это, исходя из сегодняшних политических реалий, меня все равно не отдадут толпе и даже не казнят. И если она меня сдаст или уже сдала, то пусть это послужит мне уроком. А то с кем меня судьба ни сводит, к слишком многим появляются очень доверительные отношения. Вон с Витольдом, я ему доверял больше, чем тем, с кем общался более пятнадцати лет. Он мне стал другом за неделю. И он ведь отдал жизнь за меня! За человека, которого практически не знал. До такой степени нельзя полагаться на интуицию и внутренние ощущения. Здравый смысл должен доминировать». Молчание уже стало ощутимо затягиваться.
   – А тебя как саму зовут?
   – Мария. – Она мягко улыбнулась. – Наверно, чтобы удовлетворить свое женское любопытство, мне как минимум нужно рассказать о себе. Я расскажу о себе все самое интересное, ты о себе. И надеюсь, твой рассказ вознаградит мое откровение. – Мария говорила твердо, не допуская возражений, от которых Роберт, впрочем, и так решил отказаться. Мария оказалась потомственной немкой. Ее ближайшие предки оказались в России после Великой Отечественной, о них она знала мало. Когда ей исполнилось три года, ее родители переехали откуда-то с Волги в Тунгуск. Все стремились в Сибирь или на Дальний Восток, но выбор этого града стал роковым. Ее родители не придали значения информации о значении языческой веры и, приехав, посмели, как и многие другие, отстаивать светскость и равность вероисповеданий. Выйдя на демонстрацию в защиту светскости в Тунгуске, в защиту христианства, ислама и других религий, не языческих, они подписали себе смертный приговор. Во время уличного столкновения они, как и еще три четверти собравшихся, были убиты. При этом Мария сама была рядом и видела их смерть. Через год ее взяли приемные родители, русские, но исповедующие, как ни странно, кальвинизм. В семье было семь детей, и все, считая Марию, выросли глубоко религиозными людьми. Как она сама утверждала, ее вера не мешала, а даже скорее помогала жить. Марию, по ее утверждениям, мало притесняли в языческом городе. Как многие, в шестнадцать вышла замуж за соседского парня – православного. Как раз на втором курсе университета, когда уже хотели заводить детей и строить уже настоящую семью, Борис умер в Кодинске. Его убил самый что ни на есть настоящий шпион, во время уличного преследования, в котором, конечно же, приняли участие все сознательные граждане. После этого она не вышла замуж и заводить семью не хотела. Полностью отдалась своей профессии учителя. Как она выразилась: «Бог решил, что я должна пребывать в одиночестве. Но выполнить свой долг – пройти свой путь достойно – я смогу все равно. Внесу свой вклад в эту жизнь тем, что буду воспитывать подростков, влиять на их мировоззрение и жизнь».
   Настала очередь Роберта. Он все подробно поведал о своей жизни. Начиная с жизни в Тунгуске, с того, по какой причине он не вернулся на Родину. Порой ему казалось, что он рассказывает слишком занудно, долго: Мария все это время сидела молча, порой опуская глаза, затем резко поднимая взгляд на него. Оставался вариант, что если она должна была его раскусить, то это она сделала и потому молчала. Но, последний вариант даже не продумав, он убеждался, что она просто умеет слушать. Потом с необыкновенной эмоциональностью, которой он сам удивился, Роберт стал рассказывать о том, как очутился здесь, о том, что его подставили, и о последнем событии. Мария эту часть рассказа слушала так же спокойно, как и все остальное. Все выслушав, убедившись, что рассказ окончен, Мария сказала:
   – Задумайся и ответь себе на следующий главный вопрос: «Что конкретно тебя привело сюда?» И не надо придумывать, что делать было нечего. Ты хотел сюда поехать, бессознательно, но хотел. Ты ведь был уставшим не от самого безделья, а на самом деле от самой жизни там. От жизни, как мне представляется, сжигающей тебя и уже не нужной тебе самому.
   Роберт удивился – как можно было сделать такой вывод? В нем даже заиграло какое-то сильное раздражение на себя и на нее:
   – Здесь и думать нечего! Тут меня растили средством для воплощения каких-то туманных идей. Там я работал, учился: все, что я делал, – я делал для себя, своей семьи.
   – И, как ни странно, именно тебя решили послать сюда. Тебя просто подставили и собирались использовать как пешку. Ты им здесь нужен как какой-то инструмент. Вот почему они организовали полноценную операцию по твоему спасению. И эта бомба капля в море той войны за Тунгуск, что идет. В этой войне погибают ежегодно тысячи и тысячи людей. В этом городе больше всего людей, чем где-либо, пропадает без вести, здесь на каждой неделе происходят взрывы, стрельба, побоища.
   – Да, и ты заявляешь, что я – пешка. Однако согласись, я ведь не смогу стать сразу кем-то больше.
   – Тебе бы и не дали. Ты, я насколько поняла, ведь даже покорён, например Витольдом, ты ему веришь.
   – Да, ты права – я ему верил! Витольду я верил. И он умер, спасая мне жизнь. – В голове Роберта мелькнула мысль: «Ты, как и в тот момент, когда впервые увидел Витольда, точно так же уверен, что и она теперь есть неотъемлемая часть твоей жизни. Она, кстати, сама сказала об этих ужасных жертвах. Хоть Мария и говорит с фатализмом, но все же мне верится, что она имеет здравый смысл».
   – Ты, кстати, и сама сказала о том, что эта война уносит жизни тысяч людей. То есть борьба идет всем ходом, и, когда откроются границы для информации и бизнеса, государство полностью потеряет контроль над ситуацией.
   – Первая открытая газета с пропагандой демократии и других западных догм будет взорвана. Ты думаешь, государство неспособно уничтожить несколько тысяч бунтовщиков с современными технологиями. Да это дважды два, но просто они нужны. Нужны так же, как и ярые язычники, и другие группы людей, используемые как инструмент для изменения общественного мировоззрения или для как раз-таки контроля над любой оппозиционной силой. Все не так просто и легко.
   Любой из наших миров хорош по-своему. И нужно радоваться тому, что мы имеем. Радоваться тому, что бог дарует нам жизнь. Твоя жизнь здесь быстро не окончится, я уверена. – Она встала.
   Роберт скользнул взглядом по ее телу, движущемуся в этом странном, еще позапрошловековом платье: «Моя жена, та хорошо, поди, отдыхает там, и мои дети. Даже не побеспокоились за меня за столько времени. Ничего, и я тут наслажусь… жизнью». И ему стало противно. Странно противно, то ли от мыслей о семье, то ли от того, что стал искать подвох и дурно думать о женщине, спасшей ему жизнь, что в общем ему было свойственно. «Красивая, прекрасная барышня, умная и с хорошим взглядом, не надо о ней думать плохо».
   Три дня Роберт прожил в спокойствии. Помогал на огороде. Здесь не то что в Европе и Америке, где практически отказались от продуктов сельского хозяйства. Здесь каждая семья имела право на земельный надел – дачу, которая закреплялась за ними и, как правило, передавалась по наследству очень долго. Человек, как ведь считается, должен воспитываться с малых лет в труде. И Роберта с братьями ведь отец с малых лет приучал работать на даче. Привезет маленького Михаила, и либо надо было траву щипать, которую, правда, можно было вытравить за секунды, или где-нибудь кому-нибудь подсобить. Сколько у них в семье было дачных традиций. Они всегда угнетали Роберта. Он не любил физический труд и не любил дачу, где находился в нагнетающем состоянии. В отличие от Роберта, его старшие братья часто с огромной радостью уезжали из города на дачу и там пропадали, не отвечая на звонки, не выходя на связь иными способами. Они могли, устав от «постоянного человеческого противостояния» в городе, сбежать на дачу в любой момент и на любой промежуток времени. Это становилось неоднократно причиной конфликтов. На этот раз же Роберт себя чувствовал на даче очень уютно. Три дня пролетели очень быстро. Спокойствие, установившееся в душе, казалось бесконечным и уже почти достигло беспечного счастья.

Глава 6

   На третий день Марии надо было уезжать в город по работе. Роберт сидел в большом резном кресле, читал газеты: «Комсомольскую правду», «Вестник Тунгуска», «Сибирского патриота» и другие. Вдруг большая, стоящая сзади него стеклянная ваза упала, разбившись вдребезги. Осколки осыпали полкомнаты. Обернувшись, Роберт не ощутил сил что-либо сказать, крикнуть. Около стола стоял Витольд, с помятым видом, с прибавившимися еще двумя шрамами на лице. Улыбаясь, он, этот восставший из ада человек, проговорил:
   – В последнем бою меня осмелились сделать немного неуклюжим. Но ничего, они лишь больше развели во мне огонь. – Витольд внимательно посмотрел на Роберта.
   – Ты! Ты… Жив ты. Как я рад, – Роберт встал, обнялся с Витольдом. – Но как, черт подери! Как ты выжил?
   – Да обыкновенно. В колодец мне прыгнуть не дали. Мне пришлось обходить дом, в одном месте у одной из калиток стояло всего три человека. Я их убрал и вышел по-быстрому. Удалось дойти до убежища через три улицы. Там, где они меня со всем их супер-мега-оборудованием даже не смогли засечь. Переждал там день. Потом за мной прибыли. Но это все не важно. Главное, что мы оба живы. Это значит, что боги даровали нам жизнь для продолжения борьбы. И, проиграв вчера битву, сегодня мы идем на смерть или победу! Ну что, поехали.
   – Да, только я сейчас… – Роберт замешкался в нерешительности. Витольд, с обычной для него проницательностью заметил:
   – У юбки захотелось отсидеться. А я-то уже решил, что ты по-настоящему хочешь приобщиться к борьбе ради нашей победы над диктатурой. – Глаза Витольда чуть сощурились. Роберт заметил это.
   – Да нет, дружище! Что ты. Конечно, поехали. Просто я даже не скажу прощального слова человеку, спасшему мне жизнь, – это не очень хорошо.
   – И не надо, так же, как и не надо оставлять ей способ связаться с тобой. Ты же меня понимаешь, Роберт? Скоро все закончится, и ты сможешь с ней увидеться, если еще сам захочешь.
   – Да, конечно, не волнуйся. – Роберт улыбнулся, хоть и оставалось ощущение ненужности для него этого. Но он отбросил эти лишние мысли. Ведь он просто засиделся, привык к спокойствию за три дня. «Ты вообще все быстро воспринимаешь, все, что ни предоставила бы тебе судьба, и быстро адаптируешься, ты, Роберт, как будто и не уезжал», – промелькнуло у него в голове.
   Они ехали. Витольд молча любовался рассветом, Роберт без единой эмоции смотрел на мелькающие сбоку дома. Когда они пересекли канал Сварога, они как будто оказались в другом городе. Современные дома, из-за холма появились высотки и даже несколько небоскребов. Это был Новый Тунгуск. Новые районы, выбивающиеся из общей композиции города, стали возводиться здесь пять лет назад и уже занимали приличную площадь и включали значительное число жителей. Эта часть Тунгуска стала во многом опорой демократам.
   Через десять минут Витольд остановился возле двенадцатиэтажного дома. Во дворе было много народа: дети играли на детской площадке на небольшом поле в футбол, взрослые на газоне, специально отгороженном, играли в гандбол. Витольд повел Роберта к одному из подъездов, по дороге свободно здороваясь. Когда зашли в просторный стеклянный лифт, Витольд обвел рукой всех людей во дворе и сказал:
   – Они все есть наш щит. Наша опора в настоящем и будущем. Они сами соглашаются на это. Они думают, что до них не доберутся. Они просто наслаждаются жизнью: в Новом Тунгуске практически не существует противостояния. Где это еще в нашем граде возможно? Большинство из них при этом нас не поддерживает и одновременно каждый день открыто проклинает весь этот город и власть ПИИР. И я себя часто спрашиваю, когда с них боги спросят кровавую плату за их беззаботность.
   Они зашли в квартиру. В одной из комнат раздавался веселый гул. Витольд провел Роберта в отдельную комнату. Входя в нее, Роберт почувствовал странное чувство: желание сбежать отсюда. Нет, он еще увидит Марию, усмехнулся про себя Роберт. Он сел на стул. Рядом с ним лежал мощный диктофон. Через минуту зашел Витольд. Его долгий взгляд упал на Роберта, казалось, что он о чем-то сильно задумался. После некоторого молчания Витольд решительно сказал:
   – Ты ведь действительно хочешь внести свой вклад в уничтожение диктатуры ПИИР и положить конец этой ужасной жизни в Тунгуске?
   – Да, конечно. А почему ты спрашиваешь?
   – Ты можешь очень сильно изменить ситуацию. Сильнее, чем все наши акции и бои с правоохранительными органами. Ты согласен?
   – Как? – Роберт хотел было сказать сразу: «Да! Конечно, в чем вопрос!», но странное сомнение его терзало.
   – Тебе нужно написать воззвание, Роберт. Воззвание к жителям Тунгуска. Ты должен сказать о своей судьбе, об ужасной жизни здесь по сравнению с тамошней, ну и так далее.
   – Почему я? Только не говори, что не смогли найти другую подходящую кандидатуру. Это глупое вранье.
   Витольд улыбнулся с сожалением:
   – Я тебе скажу честно. Мне сказали, что вместе с тем, что ты будешь говорить от себя, необходимо добавить о твоем отце. Он организовал множество облав и выследил целую сеть наших агентов в госструктурах, да и вообще подрыв его авторитета сыграет на пользу нам. Просто это лучший вариант, ведь иначе его могут просто убрать.
   – Что я смогу делать после этого? Ты хочешь сказать, я после этого что-то начну значить для других борцов за демократию? К тому же для моего отца этот вариант худший. Это позор. Это означает, что он проиграл войну в воспитании детей.
   – Скрываться, и – да, ты ничего не получишь. Зато ты будешь известен тысячам жителям Тунгуска, России и, возможно, всего мира. Это слава! Твой отец же проиграл битву тогда, когда допустил в тебе недовольство многими моментами жизни.
   – Я буду известен всем как человек, чьим положением, происхождением попользовались. Я простая пешка, которую отдают на съедение для улучшения ситуации. Я пешка! Я никто! И это – слава! Это есть позор! Ни ради какой цели я этого не сделаю. Даже если от этого будет вообще зависеть судьба сопротивления. – Роберт еле остановил себя, он начинал горячиться. Витольд слушал его молча, спокойно. Когда тот закончил, ответил:
   – Мне жаль, наши дороги не расходятся, но изменяют отношение друг к другу. Мне придется посадить тебя под арест и контроль. Не серчай, Роб.
   – Да ладно, это твой долг, – не показывая своего облегчения, ответил Роберт: «Я не потерял этого человека. Он – мой друг».
   Витольд вышел, позвал кого-то. За Робертом зашли три высоких, молчаливых человека с каменными лицами. Вместе с Витольдом стали спускаться на лифте. Во дворе все так же безмятежно проводил время народ. Людей стало еще больше. Вот Роберт и его конвой вышли. На них никто не обратил вниманя. Последний вышел на улицу Витольд и резко остановился. Крайний, кто вел Роберта, посмотрел на Витольда. За ним обернулся Роберт. Витольд только успел крикнуть: «Прячтесь! Бой! Сл…» Все заволокло дымом. Из подъездов слева хлынула толпа фанатиков. Роберт не мог бежать. Он просто смотрел. Вот бегут дети, их догоняют. Вот мать пытается спасти свою дочь. Вот вся футбольная команда пытается пробиться к арке, но все падают один за другим. Все эти юноши, еще не успевшие вдохнуть жизнь полной грудью. Как это ужасно! Разве это есть естественное состояние человека? Эта звериная жестокость? Неожиданно страх окутывает Роберта, страх еще более сильный, чем до этого. И он бежит, сам это плохо осознавая. Ему удается выскользнуть на улицу. Он бежит. Вот роща – там можно скрыться. Тут тоже идет бойня. Роберт чувствует, что кто-то успел его задеть. Откуда-то идет кровь. Но откуда, у него не хватает сил осознать. Он падает у дерева. Перед ним идол. В нем он с трудом узнает Велеса. «Слава вам, боги! Вы даруете мне трусливую смерть вместо сил для борьбы. Вы не даете мне сделать вдоха и бросаете в новый бой. Вы испытали меня? Вы меня убили! Боже, как же я хочу, хочу жить. Ведь можно еще столько сделать. Это глупо, это не нужно. Я же нужен семье, господи!»
   Его тащили. Но он был в воспоминаниях. Толпа, кровь, он на улице Генерала Петрова. Идет расправа над космополитами и иждивенцами. Они вышли на улицу в протест против борьбы Евразии с Западом. И их рвут на части. Бедная юная девушка падает на колени, прося пощады, и падает на мостовую. Другая, хохоча, кому-то кричит: «Вы ничего не сделаете, трусы и ничтожества! Вы все сдохнете!..» Ее тащат к подъезду подальше от бойни, срывают одежды. Раздаются стоны и плач детей, оказавшихся тут. Он видит себя. Он не плачет. Он, Михаил, – бог на этой бойне: созерцает, и его никто не тронет. Тут прибегает милиция растаскивает всех, стреляют в обезумевших «патриотов». Тут его зовут: «Ма-а-альчик!!» Опираясь на фонарный столб, лежит человек. Он спокоен, на его лице лишь некоторая степень напряжения и мольбы. Роберт видит, раненый показывает на лежащий нож. Михаил все понимает. Он берет нож и движется к раненому. Он подает нож, но его даже просто взять раненый не в состоянии. Он смотрит на Михаила, тот без слов все понимает. Он в четыре года произносит первые слова: «Уверены, дяденька?» Слабый кивок в ответ. Михаил говорит дальше: «Имя?» По губам читает: «Милослав Шукванов» или «Шуквонов». Нож входит в сердце со словами, непонятно откуда взявшимися: «Достойная смерть для достойного пути жизни здесь и его продолжения там, мой брат Милослав». Вот он, четырехлетний ребенок, на немыслимом побоище. Кем он стал? Инвалидом в душе? Одновременно он именно здесь сделал первые шаги и свершил судьбу другого человека. Вот он, Михаил, – жертва и единственный победитель.
//-- * * * --//
   Свет. Голова начинает думать. Страх, и изо всех сил Роберт старается заставить голову соображать. Но где он? Светлая комната. Все в дереве, в резных узорах и рунах. Он привстает. Боль в левой руке и ноге.
   – Ну и где я? – не осознавая, что говорит вслух, спросил себя Роберт. И, самое главное, услышал ответ, низкий, очень знакомый голос:
   – У меня дома, Михаил, или, как тебя зовут сейчас – Роберт. Но мне нравится больше Михаил. Михаил – равный богу, ты же помнишь?
   Вот из соседней комнаты вышел собеседник. Продолговатое лицо, без бороды и шрамов. Серые глаза и наполовину седые волосы. Очень веселый, радостный взгляд обескуражил Роберта, и уж тем более его ввергла в ступор сама встреча. С человеком, которого встретить очень боялся. Это был Виктор – друг, брат по клятве на крови, одноклассник.
   – Ну что, предатель Родины? – чуть ли не хохоча, Виктор обнял Роберта. – Что, язык проглотил?
   – Да нет, Виктор, я просто в шоке.
   – Ну еще бы! Ты бы знал, в каком ступоре я был, когда тебя в роще увидел. Стою как столб, кругом кровь льется, как вообще никто меня не пырнул за все это время.
   – Как говорит один мой недавний знакомый: «Боги нам даруют судьбу в судьбоносные мгновения. В мгновения, которые, казалось бы, должны привести к совсем другому результату».
   – Такое ощущение, что ты не у демократов был, а у анархистов-язычников месяц пожил.
   – Нет, я за демократизацию России и за развал этого уродливого Союза. И мне, поверь, не так все это дорого, – Роберт обвел рукой по всему убранству дома. – Это не моя страна, и город этот с его законами надо уничтожить.
   – Да, а отчего же ты отказался от предложения Витольда, который, как нечистая сила, вечно ускользает, о посрамлении имени своего отца? – Виктор подошел к окну. – Потому что тебе не понравилось, что тебя используют?
   – Конечно, только поэтому, мне просто еще честно сказали, что я для них никто, и только так я могу помочь в их борьбе. То есть это борьба не моя. Никто даже мне спасибо не скажет.
   Виктор улыбнулся:
   – Узнаю нашего Михаила. Ты неизменен.
   – Ошибаешься, я сильно изменился, особенно во взглядах.
   – Может быть. Но ты до сих пор связан с этим миром. И сильнее, чем сам думаешь. Ты должен быстро вливаться в нашу жизнь, в наше противостояние. И давай для твоей думы на досуге я тебе расскажу одну историю, ты ее слышал в детстве, но, наверно, забыл.
   Жили два человека. Они были не слишком чтоб умны, не слишком глупы. Они чем-то интересовались, что-то для них не имело никакого смысла. Они не шли на конфликт с установившимися правилами. Многие их поступки были обусловлены влиянием родни и просто всего окружения. В общем, очень такие «средние люди». Но они жили в совершенно разных мирах. Которые, казалось бы, не могли пересекаться. И потому они прожили совершенно разную жизнь, хотя оба жили во время благоденствия, а не войн и страданий людских.
   Первый прожил веселое детство. Ему не нужно было утруждать себя. Он мог быть порой наглым с родителями, просить у них с излишком, ибо закон его защищал перед ними. Юношество он прожил в развлечениях и праздности. Так же он проводил начало взрослой жизни. Поступив учиться в университет, молодой человек мало изменил свою жизнь. Когда началась рабочая жизнь, он отдался карьере, но старался все равно отдыхать, вспомнить прошлое. И вот вроде бы срок подошел, и карьера немного, но удалась, сорок лет – пора и о семье подумать. Вот он перебирает варианты, начинает встречаться, стараясь подобрать подходящую жену. Вроде бы находит, женится. Но что-то не срастается, они расходятся. У них остается ребенок. Который к нему относится в зависимости от того, что он ему предоставит. Мужчина просто живет, находит, возможно, еще одну женщину, женится. Случайно у него рождается еще один ребенок. Но зачем он ему и его жене? Они его отдают в воспитательный дом. И вот через еще полвека мужчина умирает. Кто его окружает? Кто его оплакивает? Кто его вспоминает? С чем? Что в его душе? Что он после себя оставил? На все ответ: пустота, никто и ничего.
   Второго с детства многое заставляли делать. Ему приходилось защищаться. Трудиться и работать: умом и руками. Он был четвертым ребенком, которого уже не сильно ждали, но который должен был заботиться о младших. Учиться всему и постоянно стало уже привычкой его с детства. Он нашел себя, завоевал будущую жену, семью – свое будущее счастье. В двадцать три он женился, у него родился сын. Через три года окончил обучение. У него уже было двое детей. Жена, конечно, уставала, хотя родственники оказывали значительную поддержку. После его продвижения на работе, после установления хорошей зарплаты для жены, они оба стали принимать самое активное участие в общественной жизни. Жена успешно занималась творчеством. Еще через пять лет, после укрепления своих финансовых возможностей, у них было уже семь детей. Старший оканчивал школу. Все дети оказывали помощь родителям по хозяйству. Мужчина же уже был постоянным членом земского собрания. Отличался высокой степенью ответственности и работоспособности. Его благодарили люди даже просто на улице. Он не забывал и о мелочах: быть внимательным к близким, к друзьям, к просто окружающим и природе. Поддерживал душевное равновесие: ходил в церковь, мечеть или же в священные рощи с идолами. К пятидесяти годам он реализовал себя. У него было восемь детей, уже были внуки. После шестидесяти больше времени стал уделять заботе о единстве своего рода. Стал одним из главных звеньев, соединяющих более двадцати семей. Через двадцать лет мужчина ушел с работы, занимаясь уже с женой главным образом общественными и семейными делами, а также делами рода. В девяносто с лишним лет он становится старейшиной рода, управляет всеми основными его делами, уходит от общественной жизни. И вот через еще лет двадцать он уходит в мир иной. На проводы или тризну в честь него приходит весь род, друзья и просто те, кто уважал его дела или преклонялся перед ним, как перед человеком достойным и истинным интеллигентом. Память о нем будет жить в его роде, об этом позаботятся другие, такие же, как он. Его имя, его вклад в жизнь однозначно бессмертны, об этом он позаботился при жизни.
   И кто из них прожил жизнь более удачную, интересную и полезную? Кто из них прошел свой путь более достойно? Истинная интеллигентность порождает человека, направленного всю жизнь работать на благо всего его окружения, благо своей души. Потому он однозначно пройдет жизнь достойно, а это главное.
   Роберт, еле сдерживая себя, терпеливо слушал. Он знал эту историю. Еще бы! Ее в его семье рассказывали чуть не каждый день.
   – Я знаю эту историю на сто рядов, Виктор. Ты что мне предлагаешь? Ты ведь, насколько я понял, должен уничтожать таких оппозиционеров, как я. В этом заключается твоя работа.
   – Моя работа заключается не в этом, Михаил. Это, выразимся так, – моя дополнительная деятельность, направленная на пользу обществу. К тому же ты забыл, что мы братья. Нас свела сама судьба в начале жизненного пути.
   – Ты уже спас мне жизнь, – улыбнулся Роберт. Он доверял Виктору, он ведь был его лучшим другом. «Кто-кто, а он не предаст, если уж не предали все те, с кем я встретился впервые», – уверенность в этом залегла накрепко в уме Роберта. Виктор между тем продолжил:
   – Спас жизнь. И что ты сейчас будешь делать? Тебя найдут одного. Демократы практически все переловлены и ликвидированы. К анархистам ты не пойдешь. Да и ведь к демократам, если бы они могли продолжать бороться, ты бы не вернулся, – Виктор с улыбкой похлопал Роберта по плечу, – не правда ли? Ты гордый человек, и ты, я надеюсь, осознал, что для них ты всего лишь пешка, которую бы они потом выкинули на свалку.
   – Как будто здесь я не шестерка в любом случае! Здесь такой мир, где все кому-то да должны! Мы все – рабы! Мы все – все здесь живущие моральные и душевные инвалиды и дегенераты! Ты рождаешься и сразу должен! И сразу ты обязан стать этим чертовым истинным интеллигентом! – Злость, ярость, ненависть сочилась из каждого слова Роберта. – Ради величия страны мы должны лишаться и лишать других счастья! Наши жизни ничего не значат! Мы мясо в основании этого уродливого сооружения зовущегося Превеликим Евразийским Союзишком! Я ненавижу, ненавижу! Ты меня слышишь, Виктор? – Роберт резко остановился, ему самому стало страшно. Ему стало как-то не по себе. Появилось странное ощущение, как будто в нем зародилось всесилие и одновременно безысходность. Лицо же собеседника не изменилось. Виктор улыбнулся.
   – Ты всегда был гордым и свободолюбивым человеком. Но раньше я видел в твоих глазах настоящее удовлетворение жизнью и счастье. В оценивании жизни лежит большое влияние ситуации. Ты вспомнишь и хорошие моменты из жизни и ты перестанешь от нее отказываться. Ты уже вдохнул вкус противостояния, пожив еще год, ты не сможешь от этой войны отказаться. Я уверен в этом. И не смотри на меня как на врага народа, я не верю ненависти в твоих глазах. Она не ложная, но не настолько сильная.
   На несколько минут повисло молчание. «Может, лучше пока побыть в стороне, все равно мое дрыганье, мои слова ничего не значат в этой глобальной войне между Западом и Евразией. А в Тунгуске меня те единственные, к кому я бы примкнул, оценивают лишь как просто инструмент». Роберт спросил:
   – И что? Я должен пойти сдаться? Кому? Как?
   – Я тебя отведу. Вместе поедем, и я скажу, что ты помог кое в чем. Михаил, займи нейтральную позицию. Найдешь работу. Вдруг захочешь увидеться с семьей. Но если не хочешь, сделаю все так, что никто не будет знать о твоем тут пребывании.
   – Хорошо, поехали, и семье ничего не надо говорить.
   Они вышли во двор. Все тот же двор в больших кедрах. Вон там густой лесок, в котором они давным-давно играли в туки та. Только в машине завязался разговор о жизни. Роберт рассказывал о загранице, стараясь представить все в лучшем свете. Но Виктора либо не очень задевали особенности жизни, либо он не подавал виду. Вот о семье Роберт рассказал мало, его странно смутила эта тема. Он почувствовал себя виноватым: он о них практически не думал в последнее время. А они о нем? Рассказ Виктора о своей семейной жизни отвлек Роберта от нежелательных мыслей. Виктор был женат на трех женах: на Юлии, Ладе и эвенке Гэрэлме. От первой он имел троих сыновей, от второй двух дочек и двух сыновей, от третьей лишь двух дочек. Он много рассказывал о своих детях, об их достижениях. В голове Роберта все это смешалось. Но он заметил, что Виктор мало рассказал о Полеславе – старшем сыне Юлии. Когда Роберт спросил о нем, Виктор ответил: «Да никакой он, как вода в штиле полном. Лишь пофилософствовать порой любит, и то у него мысли ложатся хуже, чем у Егора пятнадцатилетнего». Роберт спросил о друзьях – о братьях начала жизни. Макар работал в университете, был женат на Светлане, невесте Роберта до отбытия за границу. Антон служил в войсках где-то в центральной Африке. Александр был представителем организации ЛСБС (Люди, Славящие Богов Славянских) в Палате общественных организаций.
   Вот этот дом, куда ему говорил прийти государственник. Старовер, надевший черное, – он достойный человек. Роберт чувствовал сожаление, что плохо обошелся с ним и что судьба так распорядилась. Им оставалось-то дойти до этого здания всего ничего. Все равное судьба привела Роберта к этому месту. Зайдя в здание, старые товарищи пробыли там, как ни странно, недолго, всего час. Виктор зашел в один из кабинетов, о чем-то поговорил. Что было потом, Роберт помнил обрывочно. Его привели в цокольный этаж в «комнату истины», сделали инъекцию, подключили к прибору и, получив всю нужную информацию, которой располагал Роберт, отпустили его. Роберт очнулся в светлом коридоре. Он лежал на скамье. Через десять минут из кабинета вышел Виктор:
   – Тебя временно заселяют в гостиницу, через неделю в дом на окраине города. Ты сам доберешься? Тут такси легко взять.
   – Хорошо, доеду, если что, созвонимся.
   – Конечно, – Виктор улыбнулся.
   – Да, и это они теперь все знают ведь? – немного смутившись, спросил Роберт.
   – Да, все, и за то, что ты совершал, тебя лишать жизни не собираются. Ладно, мне правда надо бежать. Давай, до встречи, Михаил.
   – До встречи, счастливо. – Они обнялись, пожали руки и разошлись.

Глава 7

   Роберт взял такси. Обычный электромобиль с использованием тяжелой энергоемкой воды. На направлении, выданном Роберту, значилось: «Гостиница “Сибирь”. Номер 25.825». Это была самая большая гостиница, насчитывающая около 64 тысяч номеров. В ней были самые дешевые и самые дорогие номера во всем граде. Там найти человека было очень сложно. Сложно для всех, кроме спецслужб. Роберту всегда симпатизировали гостиницы. В них использовались самые разнообразные новинки и роботы. Именно в гостиницах признавался принцип экономии времени и упрощения жизни. С этого гостиницам приходилось много платить, то есть это в значительной степени поднимало цены. Но, правда, и управления мысленного все равно не было, лишь голосовое.
   «Сибирь» нисколько не изменилась. Три огромных цилиндра, один вырастающий из другого, выстроенные в псевдорусском стиле, смешанном с готикой. Диаметр гостиницы (ее нижнего цилиндра) был более километра. Окружал гостиницу с трех сторон Центральный парк с общей площадью примерно в 12 квадратных километров.
   Центральный вход представляла та же огромная пасть медведя, полностью выполненная из дерева и расписанная резьбой. Ее создавали когда-то сверстники и одноклассники Роберта, ходившие в Тунгусскую областную академию резьбы. Просторные коридоры и проходы. Подойдя к стойке, где выдавались карточки-ключи, Роберт взял ключ на свой номер 25.825. И он отправился на лифте наверх, на 25 этаж.
   Номер был среднего класса. Час Роберт потратил на то, чтобы просмотреть те вещи, что ему предоставили, вымыться, поесть. Изнемогая, он хотел уже ложиться спать. Но мысль о семье, о том, что он должен был связаться с семьей еще раньше, его остановила. «Я должен сначала позвонить жене. Какой же ты бессовестный, Роберт! – он вздохнул. – Хуже всего, что я все и рассказать не смогу, не имею права». Набрал номер жены в ноутбуке. Каждый гудок долгий, долгий. «Может все-таки завтра позвонить? Ничего все равно не изменится», – Роберт уже хотел положить трубку. Но вот гудок прекратился. И в экране появилось лицо его жены.
   – Привет, дорогой. Как дела? Как организация филиала? – она спрашивала на английском.
   – Привет. Да никак, его запретили. Меня сразу по прибытии чуть не арестовали. Меня местные борцы за демократию спасли. Я какое-то время у них жил. Потом, правда, их всех практически убили, а я все равно сдался. – Роберт хотел поначалу рассказать только кратко и часть, но потом решил: «Все равно они все знают». И он начал подробный рассказ с самого начала.
   Его жена поначалу внимательно слушала. Потом она стала отвлекаться. Понимая это, Роберт начинал ощущать безысходность, его начинала переполнять злость. Он замолчал: если бы он стал возмущаться или не дай бог орать, ему самому бы стало хуже. Супруги Грины оба были очень гордыми людьми.
   – Да, извини, тут средства просто собирают на празднование дня единства народа Запада, и еще подготовка идет к дню рождения твоего старшего сына, если ты не забыл.
   – Я не забыл, но ты меня не слушаешь, – в словах Роберта сильно чувствовалось раздражение, но жена не желала на это реагировать.
   – Я слушаю, просто самое главное, что ты жив. И я считаю, что не надо лишний раз рисковать. От твоих действий ничего не зависит. Все равно Союзу не продержаться даже это лето.
   – Ладно, поживу здесь. Не знаю, чем займусь. – У Роберта было ощущение, что говорит с пустотой, и он отвернулся от экрана, смотрел на стену. – Может, с семьей встречусь.
   – С семьей не надо тебе встречаться, Роб, ты с ней порвал. И самое главное, приезжай к дню рождения, ты же не хочешь обидеть сына. – Роберт усмехнулся: «Да уж, я его обижу! Ему до колокольни мое присутствие».
   – Детей-то позови.
   – Их нет здесь, но я им скажу, чтоб позвонили.
   – Ага… – Роберт стал уходить в себя, разные мысли одолевали его. Ему было не по себе, он жалел, что позвонил. Он осознавал цинизм, замаскированный этим разговором. Хотя до этого он никогда бы это цинизмом не назвал. Его семейные отношения имели по большей части, особенно в последнее время, договорной характер.
   Ей все равно. Она боится, что я здесь могу остаться мертвым, и часть моего имущества перейдет другим партнерам, а не моей семье. «Да нет, приеду, и все равно все останется в собственности компании. Пусть мой старший сын сам всего добивается. Мы ему и так дали очень многое, – Роберт улыбнулся пустой комнате в экране. – Жди меня, мой мир свободы. Сейчас я должен одержать победу – продержаться в этом мире, мире вечной войны и…» – Он задумался: не подходило никакое слово – ни лжи, ни рабства, ни смерти – ничего не принимала душа, все это она отвергала.
   Спать расхотелось. Роберт расколол несколько больших поленьев, сделал лучины, поставил колодец в камине, и заполыхал огонь. Роберт долго сидел у очага. Он ведь раньше не любил тепло, а вот огонь обожал. Огонь все заберет. Его жар, его сила. На камине была высечена руна Крада. «Руна Крада – руна огня, руна, олицетворяющая силу высвобождения себя внутреннего через сгорание внешнего», – он вспоминал уроки истории и улыбался. Безмятежность, переливающийся огонь и несколько часов лишь одолели Роберта – погрузили его в мир сна.
//-- * * * --//
   Роберт встал рано, в шесть часов утра. Умывшись, он заказал завтрак. Через пять минут Роберт ел гречневую кашу, блины с вареньем и пил кофе. Затем он решил прогуляться по городу: делать все равно было нечего, звонка можно было ждать до недели. Быстро одевшись, Роберт через десять минут уже выходил из гостиницы.
   Первое, что он увидел, это был поток машин, несущийся по улице. Тротуар был огражден коричневым гранитом с метр высотой. Верхняя часть этой сплошной ограды была вырезана в виде волн и кораблей, оседлавших стихию. Корабли были разные, от древнерусских ладей до новейшего передового крейсера, способного и погружаться в воду и плыть как обычный корабль, «Север». А рядом с ним плыл плот, с такой же легкостью, как и крейсер, поднимаясь на гребень волны. На остальной части ограды были изображены древние города. Эти города относились к разным тысячелетиям и эпохам.
   Пройдя всего где-то три километра, Роберт зашел в торговый ряд «Ермак». Его туда привела не необходимость покупки, не интерес к продукции. А лишь одна вещь – СНК, «Список Народного Коммунизма». Роберт зашел в арку, свод которой держали деревянные атланты. Зашел в первый же супермаркет, где были обязаны предоставлять весь список бесплатных товаров. Он располагался у самого входа в супермаркет. Над данным специальным отделом висела вывеска: «Список Народного Коммунизма – величайшее достижение Евразийского Союза, один из самых ярких показателей величия страны и истинного пути к построению лучшего будущего».
   Эта продукция предоставлялась совершенно бесплатно, но в ограниченном количестве. Фактически человек сам себя ограничивал. Взять больше чем надо считалось глупым или признаком жадности, что влекло за собой сильное порицание как минимум. Небрежное же отношение к еде (например, кидаться хлебом) вообще влекло за собой как минимум «обруганием на большой улице» при «всем народе». Эти правила были все неформальными, однако выполнялись без исключений.
   Продукция СНК распределялась следующим образом. Часть хлебобулочных изделий, вода, молоко, хозяйственное мыло, зубная паста «Кристалл» имели всесоюзный масштаб своего бесплатного распространения. Крупы же манки, овса и гречки, сливочное масло и маргарин, валенки, полушубки, гвозди, часть канцтоваров имели региональный масштаб (Тунгусская область РФ). Когда Роберт уезжал из России, лишь хлеб (только ржаной), хозяйственное мыло и гречка были бесплатны.
   Затем Роберт долго еще шел по тротуарам вдоль трамвайных линий, заходил в парки и лесочки (полностью сохраненный лес, изначально там росший, использующийся для «уединения души и молитвы») с идолами. Роберт шел и узнавал все тот же город его детства, который, как складывалось впечатление, совсем не изменился. Это приносило странный покой, и Роберт, как ему казалось, растворялся в этом мире, но ненадолго. То ему попадались плакаты с пропагандой, то призвания к субботникам, в которых говорилось о «вечной и постоянной борьбе» (надо же даже приборку города связать с борьбой за счастье народа и величие Союза). Уличных дискуссий он избегал. Увидев группу разномастных людей (школьников, студентов, взрослых людей, видимо, сильно различающихся по социальному статусу, пожилых людей), он обходил ее: если задают вопрос – надо отвечать, если ответил – ты уже участвуешь в дискуссии, и отказаться нельзя. Намотав уже достаточно, чтобы устать, Роберт повернул обратно в гостиницу. Он шел вдоль одинаковых коричневых зданий, и ему казалось, что он идет по средневековому городу, совершенно не сочетаемому с цветными, электронными вывесками и плакатами, баннерами. Это вызывало у Роберта раздражение.
   «Такое ощущение, что строители создавали музей, склеп старой жизни, чтобы в нем зажать человека, его мировоззрение. Этот город не изменился, но изменился мой взгляд на него. Я видел другой мир, имеющий настоящую свободу личности, где ты не принадлежишь развитию общества и государству за кусок бесплатного хлеба».
   Он смотрел на поток идущих прохожих, всматривался в их лица и пытался найти в них горе, раздражение, отчаяние. Но нет, они ему в ответ улыбались, некоторые проходили, торопясь по своим делам. Третьи вообще останавливались и говорили: «Молний и грома нет. Перун не гневается на слабых духом и не призывает к войне, так скажи, брат мой, чем обременена твоя дума?» Это было своеобразное призвание к откровению, к тому, чтобы человек мог свободно к нему обратиться за помощью или излить то, что накопилось.
   Роберт продолжал внутренний монолог: «И ведь действительно они бы остановились, возможно, отбросили бы свои дела, для того чтобы помочь. И ведь это есть для них норма и даже потребность – помочь ближнему. Хоть и семьдесят процентов жителей этого города – не просто язычники, а язычники ярые. И ведь я тоже раньше помогал людям на улице. Помню, как однажды успокоил маленькую девочку, ей лет десять было. Она рассказала о своих чувствах к одному человеку, их дружеские отношения, которые она не могла выносить, – улыбка появилась на лице Роберта. – И мне удалось ее успокоить. Тогда я применил, по-моему, все свои знания психологии и жизни, чтобы доказать ей, что главное, чтобы она не сдавалась и верила в судьбу и наказы истинной интеллигентности. В этом мире люди быстро взрослеют. И это единственное проявление в нашей жизни, которое нравится мне. И это для российского общества, ввиду малой численности населения на такое пространство, было всегда свойственно. Но сейчас шестнадцатилетний человек обязан не просто знать, а именно понимать и представлять очень многое и соответствовать понятию “истинный интеллигент”, но, конечно, не во всем.
   Пр-р-р!!!!!!! К черту все! Я был дурак! Да они все здесь счастливы! Но счастливы как слепцы, как дети! Им дали конфету, вбили в голову идеалы, хоть и облегчающие жизнь и вносящие в нее гармонию, но обрекающие на уничтожение инакомыслящих и стремлений к выбору, то есть свободе. Тех, кто не согласен, что государство выше его прав и свобод. Ему говорят, что он обязан быть средством блага других, а у него, конечно, появляется протест.
   И разве это счастье допустимо? Слепое счастье, дарованное через веру. И без разницы, какую веру: через веру в бога, в богов, в силу и могущество страны, в идеологию или какого-то человека. Все должно строиться на здравом смысле и разуме. Хотя ты же сам в последнее время подчиняешься чувствам, ощущениям. Но я это делаю, так как мне не выжить. Я быстро перестраиваюсь под эту систему. Но я под нее вновь не прогнусь, я останусь свободным человеком».
   Затем мелькнула еще мысль: «Может быть, съездить домой?» Да, семья от него не отреклась, Роберт это знает. Но его поступок черным пятном лежит на его семье. Их не притесняют, нет, но попрекают тем, что проиграли бой в семье за ее единство, патриотизм и преданность. С точки зрения этики данного общества его приезд к родным привел бы к непредсказуемым последствиям. Роберт помнил, как в эпоху «ослабления идеологизации» – информационного давления со стороны государства – была совершенна расправа простыми прохожими над «иждивенцем». Несчастный приехал на похороны отца, умершего в тайге. Его отец был охотником, вместе с друзьями он столкнулся с волками, и один из волков прогрыз ему шею, еще двое оказались сильно покусаны, но все же выжили. Сына звали Игорем, он приехал из Аргентины и сразу домой, хотя это запрещено и «порицаемо всенародно» – приход предателя в тот дом, где тот клялся в верности семье, Отечеству и идеалам истинной интеллигентности. Когда к его дому приехал отряд полиции, Игорь оказал сопротивление. Но самое главное, когда его повели через толпу любопытствующих жителей, он посмел крикнуть: «Вот она, великая Родина! Как приехал, так сразу на дыбу! Граждане, тут произвол и насилие! Откройте глаза – это кровавая диктатура!» Это было лишним, люди – соседи, готовые сочувствовать ему из-за утраты отца, решили: «Ему не жить!» Конвой не смог удержать почти сотню народа – Игорь упал от множества ударов, его кровь, конечно, не убрали. По неписаному закону лишь боги имеют право смыть кровь изменника Родины и заветов предков дождем или иным способом. И как это назвать? Разве не пережитком прошлого и маразмом?
   Вернувшись в свой номер, Роберт увидел три пропущенных звонка на автоответчике. Первый от жены, и какой-то звонок из Франции. Голос жены дрожал от какой-то странной злости. Она ничего толком не сказала, только кого-то ругала, кого даже, Роберт не понял. Но такое сильное эмоциональное состояние было далеко не свойственно ей. Второй звонок, представительный голос на французском звучал как гром средь ясного неба: «Ваш младший сын был уличен в пропаганде идей истинной интеллигентности, в рассуждениях о благе языческой веры. Он заключен под стражу. Его дело будет разбирать суд в самом ближайшем времени».
   «Чтобы мой сын был родновером и борцом за истинную интеллигентность? Нет, это чушь! Хоть он и проблемный ребенок, но все равно. Скорее всего, просто подставляют или его не так поняли. Ладно, с этим все понятно. Приеду, разберусь».
   Третий звонок спокойный, слишком спокойный и сдержанный голос Виктора: «Перезвони, как только сможешь. Мне нужно кое-что очень важное тебе сообщить».
   Роберт хоть и не хотел, но по своему старейшему правилу позвонил первому звонящему – жена была недоступна. Ни на компьютере, ни на одном из телефонов. Такого еще ни разу не было. Но, как ни странно, его это нисколько не взволновало.
   Позвонил Виктору, услышал спокойный, но вместе с тем какой-то осторожный голос.
   – Привет, как дела?
   Роберт буквально почувствовал, что случилось что-то страшное. Это чувство, как Роберт ни старался, не уходило.
   – Ты не стерегись, Виктор, я уже волнуюсь. Говори, что произошло.
   Роберт услышал вздох Виктора, его сначала запинающийся, а потом решительный твердый голос:
   – В-вчера… вчера ночью были совершены теракты. Все твоя семья, весь род Сибаров, были на одной из дач, за городом. На их участок спустили несколько пронизывающих гранат – были убиты все без исключения. Никто не выжил, Миха.
   Молчание. С полминуты. Виктор продолжил:
   – Мне жаль. Ты же знаешь, что твой отец был мне самому как родной, да и вообще вся твоя семья. Я тебе позвоню дня через три, насчет тризны. Тебя должны частично допустить куда-нибудь. Пока. – Виктор положил трубку.
   Все пропало: звуки, крики, доносящиеся с улицы, звонки. С одной стороны, чувство пустоты, с другой – нежелание воспринять новость погрузили Роберта в апатию. Мысли путались. Всплывали многочисленные воспоминания, без какой-либо взаимосвязи. Единственный выживший член его прошлой семьи, возможно, была мать, но кто она? Где она? Два дня Роберт провел в странном состоянии. Он ходил или лежал в номере, иногда выходил ненадолго на улицу. Роберт ни с кем не связывался. Жена звонила множество раз, еще звонили из Франции по поводу бизнеса и его сына, но он никому не отвечал.
   Только когда утром на третий день Виктор позвонил и сказал о тризне. Роберт перезвонил:
   – Когда, куда?
   – Тебя пускают только на тризну во славу и честь твоего отца Мефодия, Михаил. Это будет на Холмах поклона в восемь вечера.
   – Хорошо, я буду, – Роберт уже собирался положить трубку.
   – Подожди! Ты оденешься же, как подобает, да?
   – Я же не хочу подписать себе смертный приговор, Виктор.
   – Ладно, хорошо, просто мало ли что тебе в голову может взбрести. Давай, до встречи.
   – До встречи, – Роберт положил трубку. – Ну, буду я тут выпендриваться! Мне жить хочется, а не показывать что-то своим видом. Только за одну надетую футболку меня побьют.
   Он продолжал думать и рассуждать, в то время как начал переодеваться. На Холмы поклона – три холма, на которых располагались курганы погребенных. Одевал он легкую льняную светлую рубашку (белугу), грубая ткань неприятно ложилась на тело. Также льняные штаны и пояс из конского волоса. На ноги обул сапоги из черной кожи. Накинул кожаную, простеганную небольшими пластинами куртку. Из кармана своего пиджака он достал коготь. Коготь медведя был подарен ему отцом в день исполнения шестнадцати лет. По традиции его отец подарил ему коготь медведя, которого сам убил. Роберт не расстался с ним, даже когда решил жить за границей. Он долго всматривался в коготь, в знакомые линии и трещины. Амулет был настолько знаком, и при этом казалось, что Роберт не видел его вечность. Ему хотелось сказать: «Ну, привет! Ты почти не изменился. Не думал, что когда-нибудь еще тебя надену». Роберт улыбался, гладя коготь, касаясь вырезанных на нем рун. Надев амулет, Михаил почувствовал на мгновение его холод и луч солнца, прорезавшего шторы. Все было привычно, коготь был вновь частью его самого. Подойдя к окну, Роберт увидел простирающийся вдаль город. Град, обвитый морем тайги, а сверху накрытый бесконечным безоблачным небом. Звуки, секунды, минуты – все они сливались в один поток, в одно мгновение, повторяющееся вновь и вновь. Роберт чувствовал, как бьется пульс в голове, как что-то отдается в нем беспрерывным, непередаваемым звуком, примерно что-то такое Роберт слышал от сломанных телевизоров начала XXI века, что стоят у некоторых в квартирах или в музеях.
   Через пять минут он уже садился на трамвай. К половине восьмого трамвай пронес его через весь город. На станции «Холмы Валгаллы» Роберт вышел. Он достал сотовый, там отображался маячок – место тризны, отправленный ему Виктором. Место было выбрано около одного из северных холмов, Холма Перуна. Это означало, что хоронят его отца как борца и воина. Нужно было еще три километра минимум идти пешком по тропам.
   Без десяти восемь он достиг Новосибирского Луга. На его окраине были накрыты столы и возвышалась гора земли. Людей было по-настоящему много, несколько тысяч минимум. Как ни странно, его быстро заметил Виктор, стоящий рядом с тропами, уходящими к станции. Он быстро подошел к Роберту:
   – Привет, Мих. Наш стол уже накрыт. Если что, то никто, кроме нас, не знает, что ты здесь.
   – Привет, Виктор. Нас?
   – Здесь все: Антон, Александр и Макар. Они уже за столом, ждут тебя и начала.
   Роберт почувствовал волнение, он даже не представлял встречи с теми, кто практически ушел из его жизни. Ведь он был иждивенцем, эмигрантом, да к тому же он по-настоящему, как был уверен, утратил старую веру. Он вспомнил, как обручался в католическом храме с женой. Как подписывал документ, подтверждающий участие его компании в финансировании Евразийских правозащитных организаций и фондов поддержки репрессированных, часто маскирующихся под организации зеленых или национальных меньшинств. Но это было уже все известно. Известно было и Виктору, Роберт был в этом уверен.
   Они шли через разномастную толпу. Взрослые, дети, женщины. Некоторые из них были одеты не в светлые слабые цвета, а в яркие или темные. Роберт шел отрешенный, как будто оказался в среде совсем незнакомой. Традиционно на тризну всегда приглашали не больше тысячи человек. Да и то только в честь очень знаменитых людей, а в среднем присутствовало не больше полусотни человек. Да и женщин с детьми никогда не допускали. Прошло всего лишь двадцать с лишним лет, и стали допускать попустительства в такой традиции! Роберт чувствовал злость, злость на всех этих людей. Они пришли сюда попировать, они не могут поднимать кубки в честь его отца: они его не знали. Не могли все эти тысячи, забившие луг, знать его. Друзья шли уже десять минут, когда Виктор дал пропуск, показал на ладью:
   – Иди попрощайся, а потом иди к нам, мы около той сосны стоим, – указал он на высокую, немного обгоревшую сосну.
   Роберт молча пошел. Остановился перед ямой в три метра в глубину. Там, за вот этой грудой оружия и всяких мелочей, лежал его отец. Роберт поднял голову и двинулся к двум стражникам, охранявшим спуск к ладье, установленной в яме. Они были одеты в кольчуги, шлемы, держали щиты и обнаженные мечи. Его остановили, посмотрели пропуск. Потом разрешили спуститься вниз по деревянной лестнице.
   Под навесом на палубе Роберт увидел своего отца. Его лицо сильно изменилось, множество морщин, еще больше седых волос. Он покоился на двух круглых щитах, рядом с ним лежали меч и копье. Под рубашкой виднелись рубцы. На груди был надетый на шею коготь. Коготь медведя, который подарил еще дедушка его отцу.
   Роберт долго стоял и всматривался в черты лица отца, он не знал, что говорить. Он не знал, просить ли прощения или плакать. Он чувствовал боль утраты, но ему казалось, что он и так потерял его и свою семью, когда остался жить там. Но сейчас, именно сейчас Роберт стал осознавать, что их по-настоящему ему не хватает. Всех своих братьев, сестер, теть, дядь, отца. Роберт очнулся уже после того, как его вытащили из ладьи двое стражников. Со смутными мыслями Роберт направился к окраине всего этого балагана, к высокой горелой сосне.
   Вот они – четверо друзей, повзрослевших, прошедших путь в двадцать лет жизни, не общаясь с ним. Кого из них он сможет узнать? Кто из них меня примет? Кто-то вышел из-за стола и двинулся навстречу ему.
   – Здорово, Мих!
   К Роберту, улыбаясь, подошел высокий, широкий в плечах мужчина с серыми глазами, судя по лычкам – полковник. Антон! Роберт не видел его с того момента, как тот отказался от учебы в школе и поступил в языческое военное училище в г. Железногорске-Илимском. Михаил уехал через год в Европу, так даже и не попрощавшись с другом.
   Затем Антон поступил в Военную Общекомандную Академию (ВОА) в г. Усть-Илимске. Академия была лучшей на территории вообще всего Евразийского Союза, что в последующем сильно способствовало карьере Антона, и к двадцати семи годам он продвинулся аж до Генштаба. Штабная работа его в принципе устраивала, он считался ответственным и покладистым работником. Но за «отношения, порочащие честь истинного интеллигента» (неоднократную измену жене, попытку создать полигамную семью) был выгнан. И так пьющий до этого, Антон страшно запил. Потерял счет времени. Окончательно потерял и семью, и какую-либо работу. Целый год он просто промаялся. Приставы земского суда его прогнали из его собственного дома. Люди приводили его к волхвам, да и он сам, как ярый родновер, приходил к ним, но они лишь заставили его не пить, но к жизни его не вернули. Еще через целый год, неизвестно как, но к деятельности его возвратил священник Сибирского Храма. Антон стал работать в некой компании переводчиком. Через полгода ему чудом удалось вернуть семью, при этом он крестился и вступил в церковный брак. Однако, приняв православную веру, он не отказался от веры в дух природы и остался верен культу предков.
   В последующем Антон принял решение вернуться на военную службу: устроился лейтенантом как прекрасный знаток иностранных языков (знал английский, немецкий, разговорный арабский и несколько африканских диалектов) в один из экспедиционных корпусов Евразийского Союза в Африке. Где через четыре года стал полковником. Он изменился достаточно сильно: стал крайне набожным и до конца христианином, он наотрез отказался от штабной работы – стал исключительно полевым командиром. Все решения он принимал практически без обсуждения в сложных обстоятельствах, требующих решительности и взятия полной ответственности на себя. Боевые действия имели партизанский характер, после того как армии Демократической Либерии потерпели поражение. Хоть большинство населения поддерживало режим Партии Истинной Интеллигенции Экваториальной Африки, но демократы не собирались так просто сдаться и отдать всю центральную Африку фактически под контроль Евразии. В борьбе против повстанцев Антон занимал достаточно жесткую позицию. Он редко брал в плен: расстрелы применялись его полком очень часто. Нередко расстреливались граждане Американской Конфедерации и Европейской Федерации, что стало причиной знаменитости Бешеного Медведя. Не раз уже за всего несколько лет службы Антон представал перед судом, но его оправдывали. А ведь когда-то этот человек даже не мог подумать о том, что будет с легкостью отдавать приказы об убиении сотен и тысяч человек. Как странно в нем сочеталась вера, призывающая к взаимной любви, и вера в свое кровавое дело – в дело реальной, открытой войны.
   Следом за Антоном к Роберту подошел мужчина с абсолютно седой головой. Его лицо в морщинах было практически неузнаваемо. Взгляд седоголового пронизывал насквозь, но при этом лицо светилось искренней, но еле заметной улыбкой. И только благодаря глазам и этой улыбке Роберт увидел в этом почти старике своего друга и одноклассника Сашку.
   – Привет, иждивенец! – усмехнувшись, проговорил тот, пожимая руку и обнимая его.
   – Здорово! – Роберт ответил спокойно, он сам удивился своему спокойному беспристрастному голосу. «По-моему, это твоя контрреакция на это обращение, к которому ты все же готовился и боялся его бессознательно», – прошла мысль у Роберта.
   С Макаром Роберт также поздоровался, обнялся. Но тот практически не изменился. Даже лицо в принципе выражало то же странное постоянное беспокойство и неуверенность, что и раньше. С Макаром у Роберта всегда были сложные, немного натянутые отношения, может, из-за Светы, может, из-за того, что были далеки друг от друга во многом.
   Пока ждали начала, Александр стал спрашивать Роберта о жизни за границей, о его судьбе. И все собрались слушать Роберта. У него промелькнуло в голове, что от этого разговора, возможно, многое зависит: примут ли его друзья или нет. И он начал свой рассказ с самого приезда на Мальту. Его никто не прерывал, ни о чем не спрашивал, но слушали очень внимательно и впитывали все до последних мелочей. У Роберта возникало ощущение, что перед ним его судьи, которым необходимо вершить его судьбу. И самое главное, ему это показалось закономерным и правильным, он чувствовал свою вину, хоть и продолжал себе говорить: «Ты ничего никому не должен. Ты свободный человек. Это был твой выбор, на который ты имел полное право». Роберт изо всех сил старался передать слушателям непохожесть, свободу того мира. Он рассказывал все значительные, по его мнению, детали и мелочи. Однако, начав рассказ уже о том, как принял решение и поехал в Союз, Роберт спохватился: он мало, очень мало рассказал о семье, о семейной жизни. Может быть, из-за того, что об этом не хотелось говорить на тризне, может, из-за чего другого. Он хотел рассказать больше о семье, но потом решил не прерываться и продолжил рассказ уже о том, как оказался у демократов, о смерти безликого. О встрече с Виктором и о том, как побывали в УОБ (Управление Организациями Безликих) он рассказал совсем немного в туманных образах. После того как он рассказал, как добрался до Холмов поклона, повисла тишина. Для Роберта она показалась более всего нестерпимой, он устал от повествования и внутреннего напряжения:
   – Ну, так как, я свой? Иль предатель и иждивенец?
   Все с настоящим удивлением посмотрели на него. Антон, правда, сразу с усмешкой отвернулся. Виктор почти даже без натяжки посмеялся. Все поддержали его, теперь удивлялся Роберт: «Они смеются над тем, что я возомнил, что после стольких лет я для них вот так просто вновь стану своим. Хотя мы и давали клятву, но это было в самом начале нашего взрослого пути – в 16 лет». Смех прекратился, Александр заговорил:
   – У тебя память не отшибло, нет? Или тебе, может, лишние воспоминания там поудаляли? Обижаешь.
   Виктор продолжил:
   – Обижаешь, мы как будто не давали клятвы? Как будто не принимали судьбу друг друга как свою собственную.
   – Нет, я не забыл. Просто много времени прошло. – Роберт ответил, посмеиваясь – стараясь показать, что он прекрасно все понимает и что сказал он глупость.
   – Много-то много, но клятвы на крови срока не имеют, – улыбнулся Антон.
   – Кто-то остается вечным язычником, даже приняв христи-и-ианство-о-о-о! – подсмеиваясь, Александр зацепил Антона, тот ответил с нотками злости в голосе, что очень удивило Роберта.
   – Да шел ты! Кому-кому, а тебе точно сложно порой доверять: окунувшись в политику, ты стал лгуном даже в мелочах. Вечно начнешь над верой потешаться. Ты сам-то ее не имеешь, у тебя ничего на душе не лежит, ибо в политике нужно врать, а как врать и честно служить богам?
   – Политика в значительной части состоит изо лжи и молчания, что в принципе порой есть одно и то же.
   Виктор, наблюдая состояние Антона, решил успокоить назревавший конфликт:
   – Как говорила фаворитка, не помню, какого французского короля, г-жа Помпадур: «Политика – есть искусство вовремя лгать и молчать». Согласитесь, нам не важно, кто как живет, каких взглядов придерживается. Главное – что наши судьбы переплетены, так распорядились боги, – он поднял руки и обратил взор вверх, опустил и встретился взглядом с Антоном. – Ну хорошо, по воле бога или просто таков наш рок, но опять же, это не важно. Мы друзья, друзья даже тогда, когда судьба будет делать нас врагами. – Все кивнули. Да и что можно было возразить на аксиому мировоззрения и жизни, сложившейся в граде.
   В этот момент наконец раздался звук рога. Друзья сели. Объявлялось начало тризны. Роберт развернулся лицом к ладье. Вот поднимается Конунг на специально выстроенный помост, чтобы лучше было видно и слышно. Одет он в доспехи дружинника века XIII. Этот человек, сняв шлем, поднимает вверх правую руку, и постепенно глухая тишина накрывает только что копошащуюся толпу. И эту на несколько секунд воцарившуюся тишину нарушил громогласный голос:
   – Воины! Братья по оружию! Мы сегодня славим человека, отдавшего свою жизнь во славу богов наших предков и нашего Отечества. Человека, делавшего все для благоденствия народа и развития страны. Я не буду говорить о заслугах Мефодия Сергеевича Вешенского, из рода Сибаров – героя труда Евразийского Союза, гениального инженера и организатора. Он был среди тех, кто строил Тунгуск. Он был среди тех… – тут оратор остановился, собираясь сказать главное, – он был среди тех, кто строил град на крови в самом начале! Это он, Мефодий, – есть восемнадцатый атлант Великого града Тунгуска! Он воплощал идеальный мир в этом граде! Ярый родновер и истинный интеллигент – он сделал все ради процветания нашей культуры. Товарищи! Мы все идем по дороге вечной войны, и дай бог нам так же достойно пройти жизненный путь, как он!
   Он повернулся к ладье, встал на колено. Весь луг немного двинулся: люди брали кубки с хмелем. Роберт, полностью странно успокоившийся, взял кубок. В нем плескалась медовуха. Тепло как-то стало на душе. Как же он давно не видел всего этого: уже казавшиеся странными, ненужными обряды, одежды, привязанности людей к давно ушедшим традициям, даже просто этот кубок с медовухой. Роберт поднял голову. Над лугом кружилась какая-то хищная птица, издавая странные звуки, еле похожие на пение. Через секунду она спокойно села на рядом стоящую сосну. Птица сливалась с деревом, казалось, что она всегда была его частью. Между тем к ладье подошли двое стражников с факелами, и тишина вновь была прервана человеческими голосами, собравшимися воедино.
   – Мы, собравшиеся здесь приветствовать тебя, говорим спасибо! Спасибо за то, что ты стал частью нашего мира и нас самих.
   Все смолкло. Ничего не нарушало глубокого молчания. Лишь сосны подались вперед, в их кронах как будто пронесся шепот. Усиливался ветер. Развевались одежды людей, молчавших, закрывших глаза или смотрящих на небо. Роберт смотрел просто вверх, над собой. Он видел его лик. Лик того, кто вложил в него часть своей души. Лик того, кого он порой боялся, ненавидел и презирал, но никогда не терял чувства признательности за жизнь. И сейчас лишь одна мысль дернула его: «Я отрекся от своего старого имени, Михаил. Имени, что ты, пап, дал мне. А ведь было время я гордился тобой и своим родом…» Михаил сидел и просто говорил спасибо единственному родителю, которого знал. Простое спасибо своему отцу за все. Затем Михаил как будто пропал – не слышал, не чувствовал, что происходит вокруг. Все пропало. Все превратилось в один миг, который заполнил все вокруг и желал как будто поглотить самого Михаила, который не чувствовал ни вины, ни стыда. Как будто истинное счастье коснулось его на миг. Постепенно лишь улыбка начинала озарять его лицо. А откуда-то с запада несло тучи, слабые, но все же тучи, постепенно закрывающие горизонт. От резкого неожиданного ора Михаила дернуло в сторону. Крик накрыл все вокруг.
   – Слава! Слава! Слава! – раздалось единым яростным криком. Все смешалось. Михаил почувствовал, как все вокруг него только что спокойное, равномерное сменяется бешеным и суетливым. Он видел, как люди запрокидывают кубки, торопятся сесть. Быстро разгорался костер. Михаил собрался, и вновь все звуки ушли, лишь одному костру и рвущему скатерти ветру он внимал. Михаил с минуту смотрел на пламя. Лишь когда все вокруг утихло, ветер успокоился. Подняв кубок, Михаил произнес тихо:
   – Слава!
   Выпил до дна. Крепкая жидкость пошла по телу. Роберт осмотрел все вокруг: люди ели, увлеченно говоря, лес стоял спокойно, а птица улетала прочь. Было видно, как она постепенно пропадает в этой безмятежной, только что очнувшейся ото сна тайге.
   Роберт сел. Было заметно, что смотрели на него друзья с большим вниманием. Виктор улыбнулся и подлил ему новой медовухи. В этом кругу пяти человек уже он, Роберт, должен был говорить слово. Он встал. Поднял кубок. Он не знал, что говорить, и произнес просто:
   – Я любил его. Но у нас не всегда все ладилось. Если говорить честно, не так много что знаю о нем. Точно одно, он был по-настоящему мудрым человеком и достоин памяти и славы. Память и Слава!
   – Память и Слава! – повторили едино четыре голоса.
   Михаил сел, ему казалось, что он изменяет самому себе. Или он изменил себе, когда полюбил ту жизнь, ту атмосферу независимости, что царит там. Там, где и не думают возвращаться к прошлому, а идут уверенно вперед. Там, где прислушиваются к разуму, а не к интуиции, чувству и голосу природы.
   Он еще даже не начал осознавать, что его отец – восемнадцатый атлант. Это было связано с легендой об основании Тунгуска. Хотя эта история не имела ни одного выдуманного события, она называлась легендой, подчеркивая значимость. Сущность истории заключалась в следующем. Был объявлен пятилетний конкурс проектов создание града в Сибири. Град должен был воплощать идею наследования культуры дохристианского славянства и одновременно быть центром научных открытий и исследований. Таким образом, град должен был символично совмещать прогресс и преданность очень старым, языческим взглядам и мировоззрениям. При этом люди должны были воспитываться в этом городе беспощадными к себе, к своей жизни, с помощью веры. Вначале победу отдали ставленникам партии «Интеллигенты» из Новосибирска. Те хотели создать, в сущности, небольшую базу на реке Иртыш, всего в десять тысяч человек, там проживающих. Но команда «Атланты» из города Качуги, в которой было восемнадцать человек, в том числе Мефодий, устроили настоящую войну. Для них строительство этого града уже в проекте огромного города было единственным способом по-настоящему что-то сделать стоящее и значительное для всего Союза. Их единственный шанс прославить себя. Ради воплощения этой мечты они решили идти на все. Они каждый по отдельности завязали конфликт с представителями команды «Интеллигенты» и убили всех, а многие необходимые данные для воплощения проекта уничтожили. Сами же «атланты» отделались ранами. Конкурс возобновили. И затем, чтобы изменить мнение жюри о том, что их проект крайне невыгодный, они стали на них давить. Они захватывали заложников, давили с помощью компромата, присылали угрозы со стороны анархистов. То, что они прибегли к помощи анархистов, сыграло с ними самими злую шутку. Появились первые потери: шесть человек были убиты, когда решили с анархистами расходиться, а те старались молодых организаторов оставить под своим контролем. Но, справившись с анархистами, «атланты» чудом и с какой-то до предела странной удачливостью уничтожили все ячейки анархистов во всем Новосибирске. Но конкурс они выиграли. Процесс строительства Тунгуска начался. Однако проблемы не исчезли: дело в том, что среди погибших шести человек были лидеры – Милослав Габрин из рода Сывранов, Аркадий Гришин и Михаил из тунгусской общины. В честь последнего-то Мефодий, кстати, и назвал своего сына. Практически сразу после смерти трех лидеров началась самая натуральная борьба за власть и контроль над проектом. Она продолжалась до того момента, когда монументальное строительство было объявлено законченным и управление перешло к вече и земствам. До этого контроль над строительством и управлением градом брала то одна команда (в пять человек), то другая (в четыре человека), то третья (в три человека, в которой был и Мефодий). Интриги, покушения, теракты, еще тогда начавшиеся массовые побоища, правда, инициируемые какой-либо командой, унесли жизни девяти человек. Выжили лишь из третьей команды Мефодий Вешенский из рода Сибаров и Владимир Кашемир, и из первой – Ярослав Кадинский из рода Кражунов. Все они легли на дно, их было не слышно и не видно. По правилу программы «Гардарики», о человеке, организовавшем строительство града, узнают только после его смерти, вот сейчас всенародно и сообщили о Мефодии.
   Но, однако, даже Роберт помнил, как еще, когда он оканчивал школу, уже объявляли необходимость разбавить излишне языческий град. И вот он, Новый Тунгуск, приносящий раздробленность в его родной город.
   Молчание затягивалось. Антон прервал его:
   – Ладно, послушали мы тебя, Михаил. Или звать тебя, к чертям, этим Робертом?
   – Да-а-а, так уж Михаилом и зови, – Роберту стало как-то проще после своего подтверждения.
   – Ну, так вот, а теперь ты слушай байки о нашей жизни, – первым начал рассказывать Антон, попутно вспоминая юношеские годы. Полетели шутки, воспоминания и рассказы остальных друзей.
   Они ели, пили, вспоминали Мефодия. Это уже был полностью дружеский круг. Роберт чувствовал непреодолимое желание обнять всех. Лица друзей, медовуха и странная легкость на душе ликвидировали сдержанность. Постепенно местами стали проскальзывать моменты о политике, истории. Роберту изменяло терпение, он стал ощущать желание высказаться. «Только вот как обругать эту систему так, чтобы их не обидеть?» – он задавался вопросом, пошатываясь и беря очередной кубок. Тут зашел разговор об этой толпе, которая пришла на тризну, даже плохо зная самого человека на ней провожающего.
   – Ты посмотри на эту толпу. Какое падение нравов и морали в нашем граде. Какое попрание традиций. И это на тризне человека, основавшего этот город!
   – Не такое уж и падение нравов. Всю жизнь так говорили, что в наше-то время и мед слаще, и вода водянистее была. Это же просто ошибка, просто мелочь, – возразил Макар. На него посмотрели как на идиота.
   – С мелочей все и начинается, у нас просто в граде язва, вырезать которую не позволяют. Вот эти вот, – Виктор показал пальцем на Александра, тот посмеялся. – А ты, Макар, отрекись-ка от своих бесконечных исследований и посмотри вокруг, а то жена сбежит.
   – Чего?! – Макар усмехнулся, но в его усмешке просматривались нотки злости.
   – Да ничего, забей! – Виктор жалел, что заикнулся об этом, да еще в присутствии Роберта.
   – Да, но согласись, что ты никогда не дрался, никогда не боролся даже, например, за свою жену. Ты, возможно, даже не видел смерть! Ты не интеллигент, ибо ты не ведешь войну, понимаешь? Просто сел в лаборатории и все – ты ограниченный человек, а не истинный интеллигент, – Роберт обратился к Макару.
   Макара это явно взбесило:
   – Ты вообще молчи, ты предал свой дом, свою Родину, свой род. Это ведь так, тоже признай это!
   – Я-то признаю, и я понимаю, почему я это сделал. Да! Пусть я предал Родину. Пусть изменил куче клятв, что я здесь давал. Клялся, потому что не мог по-другому. Там я почувствовал настоящую независимость, настоящую свободу! Вы даже представить себе не можете! Ведь эта страна тюрьма. Она не дает человеку свободного развития, не допускает свободы мнения. Все подчинено единой идеологии, мировоззрению. Все вокруг контролируется государством. Вам даже говорят, что вы ничего не стоите, если ничего не добьетесь! И вы это приветствуете! Вы рады кричать «позор» одним и «слава» другим, но первые просто были не способны жить, чего-нибудь добиться, когда все вокруг на них давит. И если хотите их считать врагами, из-за того, что они враги режима, – считайте! Это ваше право! Ваше право идти, как стадо за пастухом!
   – Вполне логично, – улыбнулся ему Александр.
   – Я думал, что с твоим мировоззрением все намного хуже, – улыбка отразилась и на лице Макара.
   – Ты в чем-то прав. Но ты действительно считаешь, что люди на твоем Западе намного счастливее и свободнее нас из-за того, что здесь объявлена «диктатура истинной интеллигенции»? – Антон сразу вступил в дискуссию.
   – А ты считаешь, что диктатура может способствовать свободе, Антон? А ты, Макар, лучше пересмотри свое мировоззрение. Для тебя, скромного, неуверенного в себе человека, не характерно носить молот Одина. Лучше отложи его куда-нибудь и крест надень.
   – Да, диктатура может способствовать свободе! А веру не тронь. Мне ты что тогда, вновь молот предлагаешь надеть? Тогда от пленных поверь вообще мало что останется, и все ваши правозащитные организации, рассказывающие о моих казнях, завопят в агонии, – с усмешкой ответил Антон.
   – Ты, кстати, заметил, что здесь за народ собрался? Это вот, кстати, результат всяких там договоров, уступок в сторону либерализации. Еще скажи, что то, столько народу и присутствуют женщин с детьми, тебе льстит. Наоборот, у тебя это вызывает недоумение: как это возможно, их на тризну допустить! А вот увидишь этот Новый Тунгуск, так, поверь, вообще возненавидишь тех, кто готов рушить старое. А их, поверь уж, слишком много развелось. Сейчас даже готовы заветы предков пересматривать, изменять идеологию истинной интеллигентности. Я не поверю, что ты бы приветствовал разрушение того Тунгуска, в котором ты вырос. – Виктор говорил прерываясь. Но не давал сказать другим, делая знак требования тишины – поднимал правую руку.
   – Я против разрушения старого, но я и строительство нового и движения вперед приветствую. Движение же вперед невозможно при консервации общественного устройства, что и делала всегда Евразийская Партия Истинной Интеллигенции.
   – Консервации. Если бы все было как прежде, тот человек, что прошел рядом, поднял бы шум, как двадцать лет назад, и тебя бы избили и «опозорили всенародно». Ты бы никогда бы не получил ни одного квадратного метра или копейки из сбережений твоих родственников, если бы эмигрировал тридцать лет назад. Сорок лет назад тебя бы в страну обратно не пустили. У нас сейчас намного больше свободы и прав у людей. Будет еще больше. Мы считаем, что нельзя дать сразу всю свободу, нужно постепенно приучать людей к позитивному использованию вновь открывающихся для них возможностей. Поверь, раз мы привели Россию и десяток с лишним других стран к процветанию, большему, чем где-либо, мы сможем дать людям свободу и в твоем понимании. И, кстати, у нас с Виктором есть деловое предложение для тебя. Но давай дискуссию отложим. Во-первых, мы друг друга не переубедим. Наше мнение изменит лишь жизненный путь и время. Во-вторых, дискуссия на тризне – не очень хорошо. А тебе, Михаил, я дам почитать собрание документов с комментариями, организованных в так называемую «Книгу маразма и падения Запада», примечательнейшая книга. Ты изменишь свое мнение насчет рациональности пути Европы, по крайней мере, точно.
   Александр закрыл возможность продолжения дискуссии. И разговоры вернулись вновь к теме быта, жизни. Разговор наполнялся все больше шутками, смешными рассказами из жизни. Друзья пили, ели. И Михаилу постепенно начинало казаться, что он расстался с ними только вчера. За прошлую ночь они превратились из юношей, только что входящих в жизнь, в уже зрелых, много чего повидавших мужчин. Через какое-то время, когда темнота уже полностью накрыла луг, Роберт упал на стол – он давно столько не пил. Антон, который выпил больше всех, донес его до машин, стоящих в двух километрах.
   Роберт мало что помнил дальше. Они быстро ехали по ночному Тунгуску. Остановились на его улице, где он провел почти все детство. Помнил, как его подняли на третий этаж, как Виктор открыл дверь и помог Антону втащить его в комнату и положить на кровать. Виктор улыбнулся ему на прощание:
   – Ты давай отходи. Потом позвони, если помнишь, у нас предложение людей к бизнесу готовить на вашем чертовом Западе. Да уж! Ты меня и не слышишь наверно?
   – Мда н-нет-т, слышу, – единственное, что успел ответить Михаил перед тем, как погрузиться в сон.

Глава 8

   На следующий день, в понедельник, Роберт очнулся где-то ближе к одиннадцати. Солнце било через окно и освещало всю комнату. Его положили, случайно или намеренно, на кровать в ближайшей комнате – в кабинет его отца. Мефодий, по-видимому, практически жил и трудился в одной лишь этой комнате. Здесь стояла узкая, без малейшего узора, железная одноместная кровать. В отличие от нее, все остальное было в комнате деревянным и украшено великолепной ручной резьбой. Просторный стол с двумя просторными креслами стоял практически в центре комнаты. Стен не было видно: было все заставлено книжными шкафами. И несколько книжных шкафов отгораживали кровать от остальной части комнаты.
   Михаил прошел по всем комнатам, в них мало что изменилось, а если быть точнее, то ничего. Все тот же деревянный везде настил и стены. Все та же мебель. В центре гостиной стоял все тот же ламповый телевизор. Только лишь эта кровать в кабинете да огромные слои пыли в остальных восьми комнатах отображали полную отдачу Мефодия работе. Даже в ванне все было в пыли и паутине. Роберта передергивало, ему не хотелось здесь, в этом мертвом помещении, оставаться ни на минуту.
   Через пять минут за ним приехало такси.
   Он вспомнил предложение Виктора работать в институте, преподавать принципы предпринимательства на Западе: «Странно, ведь получается, что таким образом дается сильное послабление – разрешается создавать бизнес за границей, вывозить капитал. Хотя скорее наоборот, организовывать бизнес за границей и ввозить в Союз полученные средства с производства. Да и наверняка этот бизнес будет использоваться как прикрытие для спецслужб Союза и подрыва экономики их главных оппонентов в международных делах (Американской Конфедерации и Европейской Федерации). Странно, что Россия осталась главенствующей страной после присоединения к Великому Евразийскому Союзу сначала Китая, а потом и Индии. Индия причем объявила идеологию истинной интеллигентности своей государственной. Единственными странами в Союзе, имеющими другую государственную идеологию, являются Китай и КНДР (со своим свершившимся коммунизмом)». Его все больше кидало в размышления.
   «Скоро все “глобальные союзы государств” подпишут договор о свободе границ, печати и слова, свободы перемещения идей и мнений. Только дурак может видеть в этом намерение государств достичь компромисса. Это не мир, не перемирие, а наоборот – начало полномасштабной информационной, идеологической и экономической войны. Сегодня почему-то и Запад, и Евразия приняли решение столкнуться. Ради чего? Ради включения в их союзы “второстепенных” объединений вроде Архипелага стран Океании? А возможно, Америке с Европой становится жизненно необходимо раздавить Евразийский Союз, чтобы сохранить экономическую мощь своих альянсов? Может, Союзу срочно нужен враг, чтобы вновь консолидировать общество, не допустить разложения или все большего преобладания потребности в заграничных рынках сбыта. Здесь, как мне кажется, действительно происходит либерализация. Интересно все-таки, к чему придет Тунгуск в результате большой политики?
   Ладно, думаю, можно поехать посмотреть, а там видно будет. В любом случае я вряд ли что-то теряю. Сейчас пойдет процесс либерализации, можно и здесь бизнес открыть или вывести сбережения отца. Сейчас устроюсь работать, тем более обязательное трудоустройство в Союзе никто не отменял. Еще посадят и заставят откуп за “жизнь праздную” платить. Все! Решено, поеду».
   Михаил позвонил Виктору, предупредил, что подъедет к трем часам. Затем надел черный классический костюм с красным галстуком, туфли с квадратным носком. Сразу ушел из дома. Прогулялся по знакомым до каждой мелочи улицам и дворам. В них появились новые деревья, площадки, но в сущности все оставалось неизменным. Пообедал он в общественной столовой. И через полчаса поехал на такси к земству. Ему нужно было долго ехать к детинцу. Там располагались администрация, земство, зал и площадь вече, высший региональный суд, дворец профсоюзов и клуб «всенародного обсуждения» и множество других менее значимых организаций.
   Он ехал мимо многочисленных домов в разных стилях. Среди них, конечно, доминировал псевдорусский стиль и деревянное зодчество, но все же и других зданий было много. И они все странно сочетались. Находились они в какой-то странной гармонии. Эти родные улицы, которые Роберт в детстве обегал с пацанами из двора, затем, в юности, гулял по ним с друзьями школьными и из Центра дополнительного обучения детей. Почему же именно с последними он сошелся по-настоящему? Он и сам не знал, но именно там, в клубе «Ветры Сибири», сформировалась их компания.
   Но вот открылся кремль. Сами стены и башни были выстроены только из дерева. Подъемный мост через ров имел ширину, позволяющую провести три автодорожные полосы. Такси свободно проехало и остановилось около семиэтажного здания. Длинное, облицованное чистым итальянским мрамором, выстроенное в советском модерне здание служило местом земского собрания и координационным центром земства и деятельности земских выборных должностных лиц.
   Роберт вошел в тяжелую железную дверь. Подошел к вахте. Там он увидел уже пожилую женщину, читающую газету «Сибирский Вестник».
   – Извините, вы не подскажете, как мне пройти к Виктору Жилтовскому, ответственному по связям земства и высшей науки. Вы не знаете, случайно, такого?
   – Да, конечно! Еще бы я не знала! Я все знаю: каждый уголок этого великого здания, всех, кто здесь когда-нибудь работал и отличился. И уж тем более я знаю всех председателей земского совета. Вы знаете, что…
   – Да-да, конечно! Вы меня извините, пожалуйста, но мне бежать надо – я опаздываю. Так как мне до него добраться? – Роберт понял, что если ее не остановить, то вскоре он узнает так много о том, что его вообще не должно интересовать!
   – Идите туда, прямо по коридору. По лестнице поднимитесь на третий этаж. Во втором блоке, его кабинет 312.
   – Спасибо, – коротко ответил Роберт.
   Он поднялся на третий этаж, нашел кабинет 312. Такая же, как все остальные, деревянная резная дверь, окрашенная в белый цвет. Следует отметить, что практически все здание было бесконечно белым и необычайно чистым. В коридорах было крайне многолюдно. Но широкие коридоры в семь метров не давали образоваться затору. Около кабинета Виктора сидело на мраморных скамьях около двадцати с лишним человек. Многие были спокойно-молчаливы, другие, по-видимому, утомились ждать и дремали. Роберт посмотрел на часы, на них было без двух минут три.
   – Извините, я пройду: мне назначена встреча в три часа.
   На него сразу все обратили внимание. Некоторые усмехнулись, другие стали пристально осматривать и изучать его. Все посмотрели на тех троих, чья очередь сейчас была заходить. У Виктора работало двое помощников, помогающих как и с самой работой, так и дополнительными встречами с гражданами. Таким образом запускали сразу троих. Они в принципе и решали, пропускать кого-либо вместо себя или вместо одного из них. Один из них, старик с длинной до пояса бородой, приподнял голову и внимательно осмотрел Роберта. Они встретились глазами. Взгляд старика был наполнен силой, проникающей в самые отдаленные части души. Роберт почувствовал смущение, и как будто что-то внутри него сломалось: страшная неуверенность наполнила его всего. Он отвел взгляд и думал уже сесть. Ведь всем этим людям тоже нужно в кабинет. Я ведь ни лучше ни хуже. Тем более мне некуда торопиться – я могу и подождать. Но старик заговорил:
   – Ты, млад человек, не говаривал бы лжи. Обман, знаете ли, редко стоит здоровья, данного нам природой и богами, а иному может стоить и жизни. Я чую акцент, незаметный акцент, но все же. Ведь ты знай, преклоняющимся перед золотым тельцом мало чего хорошего светит, если его уличат в обмане и неуважении к окружающим. Но мы не будем не доверять тебе, это твое дело – поступай по совести.
   Все смотрели на Роберта уже спокойно. Все, что накопилось у этих людей, готовое выплеснуться на него, пропало. Михаил это заметил. Он хотел уже сказать, что ему встреча действительно назначена, но он не торопится и готов подождать. Но дверь открылась, вышла тройка, а за ней показался Виктор.
   – Здорово, заходи быстрее. Ты мне сейчас нужен, пока профессор здесь.
   – Хорошо.
   Роберт прошел в кабинет. Вытянутая к большому окну комната (с шириной в три метра, а с длинной примерно восемнадцать метров) была обустроена достаточно скромно. Стен видно не было: все они были заставлены книжными, до потолка шкафами, в то время как в Европе или в Америке найти обыкновенную книгу было уже сложно. Лишь редкие домашние библиотеки и музеи разбавляли полную компьютеризацию. Резьба на шкафах, с великолепной точностью рассказывающая жизнь тайги, не так впечатлила Роберта, как огромная деревянная люстра, висящая по центру. Это было светящийся кедр, упирающийся корнями в потолок и ветвями, тянущимися к полу.
   Метрах в трех от двери стояли столы помощников. Расписной, крайне просторный стол Виктора стоял около самого окна. На него и все его окружающее щедро падал солнечный свет. Рядом со столом на кресле сидел человек, одетый в строгий черный пиджак без галстука. Виктор сказал:
   – Вот, Сергий Андреевич, тот, о ком я говорил. Успешный бизнесмен, миллионер Михаил Вешенский.
   – Здравствуйте. Я Сергий Андреевич, председатель управляющего совета Тунгусского Института Предпринимательства.
   – Здравствуйте! Я Михаил. Очень приятно.
   – Очень. Ну что, сразу к делу, без светской ерунды? – Сергий обернулся к Виктору.
   – Да, давайте, сейчас достану распечатанный контракт, – Виктор полез в верхний ящик стола.
   – На, прочти! – произнес Виктор, подавая договор Роберту.
   «Они что, действительно рассчитывают, что я вот так возьму и подпишу? Ах да, черт! Да, ты уже совсем забыл, как быстро без особых промедлений и подготовок здесь привыкли заключать контракт или договор. Для них я уже по факту согласился, раз я уже здесь. Как будто человек не может передумать из-за условий контракта. Это будет воспринято как желание работать ради денег, то есть крайне отрицательно». Роберт, рассуждая таким образом, читал договор. «Да, условия нормальные, не так много работать, полная свобода подбора материала и тем со способами преподавания. В случае разрыва контракта ни я им ничего не должен, ни они мне. Но все же для меня эта зарплата символическая. А ты как будто хочешь работать ради зарплаты? Нет, тебя несет сюда любопытство, тебе кажется, что так ты будешь ближе к центру, вскоре происходящих событий», – Роберту становилось необходимо прерывать молчание.
   – Да, я согласен, – слегка смутившись, Михаил подписал сначала один экземпляр потом другой.
   – Слава богам наших предков! Величие Союзу и народу! – произнес Виктор, поворачиваясь к небу, расстилающемуся над городом, и солнцу, освещающему все ближайшее к окну пространство.
   – Слава! – почти одновременно с ним почти крикнули профессор и Михаил.
   Михаил также повернулся к солнцу. Свет ударил в глаза. Он перевел взгляд на город, затем на облака и небо. Они как будто втягивали его в себя, отстраняя от мелочей. Как-то глухо прозвучало прощание Сергия. Солнце постепенно закрылось тучами, и Роберт оторвал взгляд. Виктор на компьютере перемещал документы.
   – Да ты смотри, смотри, Михаил. Любуйся… Черт! Вновь бумажная эра наступает! Уже три года все возвращается к старой бюрократической системе. Если она вернется, то это будет большее поражение, чем всякие там уменьшения, увеличения в списках народного коммунизма. Потому что последнее отображает наше экономическую ситуацию, а возвращение всех этих положений, отчетностей и так далее о кризисе в обществе, о необходимости прослеживать деятельность органов и учреждений, то есть о потере взаимного доверия и законов сознаваемой ответственности в обществе. А тут еще эта открытая дверь с Западом!
   – Мне кажется, что ваша верхушка надеется сломать западный мир, вместе с тем решить внутренние проблемы. То есть, как и прежде, решить проблемы «маленькой победоносной войной», но они неправильно оценивают силы нашего общества. Мне кажется, уже есть трещины в ва… – Михаил не договорил, – в этом миропорядке. Мелочи, но они заставляют задуматься о правильности пути России. Может, опять все вернется к прошлому, к когда-то только зарождавшемуся гражданскому обществу и правовому государству. И вновь Россия будет отставать от Запада из-за теперь уже другого «общественного эксперимента».
   – Да, проблемы есть. Но, однако, они всегда были. Раньше они стояли острее. Ведь было время, когда люди в этой стране боялись довериться ближнему, лгали, разбрасывались словами, стремились своровать и укрыться на Западе, ложь и воровство было нормой. Люди до страшной степени были заражены безразличием. Но мы одержали самую главную победу – мы смогли встать на путь истинной интеллигентности, по которому до сих пор идем. – (Роберт седлал знак, но Виктор не дал ему ответить.) – Знаешь, какая проблема самая острая на Западе? Там всегда считалась и пропагандировалась единственно правильность движения к демократии, правовому государству, гражданскому обществу для всех народов и стран. Но сегодня мы доказали обратное. Наш, Евразийский, мир, построенный на вере, на первостепенности души, свергает все постулаты ваших западных «голов». Наш мир более прогрессивен и в духовном плане, и в достижениях науки. Еще раньше опускать ваши принципы начал мусульманский мир. Завтра же, когда двери для информационной войны откроются, ваш уже гниющий мир падет. Он падет, потому что есть те, кто признаёт наши идеи, нашу идеологию, нашу веру. Я верю, что за ближайший месяц, пока двери будут только постепенно открываться, уже произойдет социальный взрыв на Западе. Ваша власть постарается вновь отгородиться, но будет уже поздно. Только, черт, я не прав, – Виктор улыбнулся посмотрев внимательно на Роберта, – не ваша, ты же сказал «оценивают силы нашего общества», нашего, то есть ты часть этого общества. – Виктор улыбался, Роберт усмехнулся.
   – Да, ты прав, я член этого общества, и я не хочу это отрицать, потому что это так. Но ты говоришь, что достигли небывалых высот? Но какой ценой? Расстрелы, общественные расправы – вот этот ваш правильный путь, с которым я никогда не соглашусь. Эти интеллигенты вновь вывели Россию и множество других стран из планомерного эволюционного развития. И это не может сказаться положительно. Народ, почувствовав свежий воздух, вырвется из клетки и уничтожит все достижения. А что же касается Запада, то я оттуда и знаю уж побольше тебя о тамошней жизни и ситуации. Там все хорошо и стабильно. Здесь люди уже не приветствуют друг друга прославлением государства или богов, не ходят в национальной одежде по улицам, а на тризну приводят тысячи людей попьянствовать. Да еще ладно просто много народа, так еще на тризну, на тризну, детей и женщин! А там над традиционными для Тунгуска зданиями выросли уродливые небоскребы! И это нормально? Это не заставляет тебя задуматься о кризисе общества? Люди откажутся от навязанных им традиций! Уже они отрекаются от них, Виктор!
   – Михаил, ты прав в чем-то. Этот Новый Тунгуск! Эту язву с кучей тамошних предателей, преклоняющимися перед Западом, нужно вырезать. – Виктор задумался. Казалось, что он думает о чем-то своем, не о споре.
   Ни спор, ни разговор уже не клеился. Виктор сказал, что еще много дел, и Роберт попрощался и вышел. Он быстро спускался, шел к выходу. На мгновение его посетила мысль: «Ты опять бежишь. Куда ты сейчас бежишь? Разве у тебя есть срочные дела? Или это уже стало твоей привычкой? Нужно спокойней жить, наслаждаться гармонией. Там ты забыл это слово. Для тебя потеряла ценность природа и душа. А раньше она была разве для тебя по-настоящему важна? Да нет. Я скорее подстраивался к миру, в котором жил. Ладно, одно точно верно из всего, что утверждают все эти “интеллигенты”, время все расставит на свои места, решит любой вопрос и проблему в единственно правильном варианте».
   Роберт подошел к вахте. Над выходом висела голова большого медведя. Его глаза как будто внимательно наблюдали за Робертом. Он остановился и некоторое время смотрел, не отрываясь, в эти черные глаза, в которых как будто до сих пор играла искра жизни. Михаил почувствовал, как к нему сзади подошли.
   – Интересуетесь? Не знаете, наверно, кто этого красавца одолел? Да еще как одолел – рогатиной, один на один.
   Михаил дернулся, но он узнал в этом голосе пожилую женщину, державшую вахту. Через десять минут он уже сидел пил алтайский чай, ел малиновое варенье и слушал рассказ о здании, людях. Михаила иногда поистине сильно захватывал рассказ, и он вышел уже из здания под восемь часов вечера.
   Вещи его по его просьбе уже отвезли все на его квартиру. Его даже не спросили, где ключ, так поняв, что лежит под ковриком. Проходя через двор, Михаил всматривался в новые качели, новый городок, совсем другое расположение клумб. Разве что березы все стояли неизменно. А вот та, что он сажал во втором классе. Выросла. Окрепла. И стоит уже не одна в этом углу двора, как десять лет назад. Спокойно и хорошо на душе, и это было для него самое главное.
   Он зашел в квартиру. Тот же запах закрытого, неубранного помещения. Но уже покой и радость на душе. Михаил взялся за уборку, вымыв полы в десятке комнат, протерев все от пыли, он взялся за книги, каждую из них он доставал, вспоминал связанные с ней воспоминания, бережно протирал и ставил на место. И вот к полуночи Михаил выполоскал тряпку и сел в кресло в кабинете. Тишина, нарушаемая прерывистым гулом с улиц. В окно глядел множеством огней его град. Город, построенный его отцом. Нет, он не отречется от Тунгуска. Михаилу вдруг пришла в голову мысль: «Я хочу жить судьбой моего города», – и он понял, что да, именно этого он хочет всем своим существом, и что его душа, увы, но уже обосновалась здесь. Михаил стал вспоминать, как отец его учил от всего получать удовольствие, как настроиться на свое действие. И ведь ему это всегда помогало. Михаил всегда мог даже от неприятного дела получить удовольствие. Он встал, прошелся по квартире, по дышащим свежестью комнатам. Вот тут он играл со старшим братом Геной в гексостратегию, вот тут они садились на ковре всей семьей, а с ними и другие члены рода, приезжавшие в град к Мефодию. И другие, другие воспоминания, заставляющие бешено биться сердце. Вот его комната. Она подвергалась изменению лишь один раз, когда он переходил в пятый класс.
   «У меня были и разочарования, и трудности, и ненависть, и радость преодоления, и много разных других переживаний, эмоций. У моего старшего сына расписана вся жизнь. Куда пойдет работать, чего и когда он чего-то добьется, на ком женится. А дети у него появятся только лет в шестьдесят. Вся жизнь расписана, и ведь все знают, что все будет именно так, и что он будет переживать? Его жизнь будет пресной не от содержания, а от того, что все было и так известно. Что может быть у моих детей на Западе? Ничего. А если я попытаюсь им привить что-то по-настоящему нужное, постараюсь их заставить отвернуться от жизни ради самих себя, то их у меня отберут. За нашей семьей и так следят. Спрашивают вечно: “Почему у вас все дети традиционной ориентации? Что-то тут не так”. Идиоты! Надо было им создать десяток с лишним гендеров этих чертовых?»
   Он посмотрел на рабочий стол там лежали карандаши: «Там, на Западе, уже давно нет карандашей. А ведь это плохо. Полная компьютеризация тоже плохо. Эх-х-х-х-х. У моих детей нет этих карандашей, они ни разу в жизни не держали в руке настоящую бумажную книгу, они никогда не кололи дрова, не копали картошку. В них нет любви к труду, земле, природе. Мы ходим в театр, в оперу, на концерты, но если задуматься, мы не развиваемся духовно, мы лишь приобщаемся к культурным и творческим достижениям. Приобщение и свое собственное развитие, разумеется, очень близки, иногда едины, но не следует обособлять эти два понятия. Человек тогда духовно развит, когда он способен сам давать этому миру что-то новое, а не только потреблять».
   Он взглянул на резных людей, стоящих на центральной его полке. Здесь были викинги, русичи, меря, чудь, кельты, саксы, гунны, вандалы, печенеги и множество других народов и племен «варварских» того периода когда величайшей верой было язычество. «А мы ведь вручную их вырезали, без всякого там три-дэ принтера. Мы хотели сделать проект и выставить наш труд во дворце культуры имени Кия, а затем отдать в городской музей», – Михаила все больше погружался в размышления.
   «Я ведь и языки учил без всяких усилителей – лекарственных средств, увеличивающих работу мозга. А попробуй скажи моему старшему сыну: “Давай-ка ты без этих таблеток поработаешь”. Он тебя не поймет. Никто не поймет, ведь это упрощает жизнь! В этом упрощении гибель человечества. Кто выживет? Выживут те, кто живет здесь, в Союзе! Потому что идеология истинной интеллигентности призывает не терять способности работать физически, запрещает излишне упрощать жизнь. Ведь и так жизнь продлили раза в два-три. Время для того, чтобы принести в этот мир что-то от себя, есть. А затем хоть безликим становиться – почему бы и нет? А как пройдет жизнь моих детей? Они напихают себя лекарствами, чего-то добьются, заработают деньги, погулеванят, затем, возможно, у них будет семья, непонятно какая, и все! Все! Они ничего не хотят. Им нужно просто отжить срок себе в удовольствие. Я не могу даже запретить им употреблять наркотики! Я никто для своих детей. Они даже принадлежат государству! Слава богам, хоть они выросли не пидарасами! А ведь сколько было нервов и сил потрачено на то, чтобы их не отдавать в центр по выбору гендера. Еще моя жена – ДУРА! А как ее еще назвать, предлагала вообще детей сдать. Говорила: “Зачем они нам, посмотри вокруг, все это делают, это нормально!” Дура конченая! А что тут еще скажешь?» – Михаил не мог уже успокоиться, он в ярости ходил из угла в угол, из комнаты в комнату.
   И вдруг он резко остановился у изображения Велеса на стене в коридоре. Было ощущение, что вот в голове промелькнула мысль. Мысль единственно верная. Но где она? Михаил старался изо всех сил вспомнить, он стал вспоминать, что и в какой последовательности он думал. И он вспомнил. Только сразу пошатнулся от этой идеи. Она была невозможна для осуществления. Михаил захотел забрать семью сюда! Сюда! Окунуть в этот мир. «Черт! У тебя крыша по-настоящему поехала, Михаил, – он улыбнулся, – они тебя пошлют куда подальше! Им это не надо. Да, кстати! Надо же позвонить, мне уже сколько названивают!»
   Был уже час ночи. Михаил набрал на ноутбуке номер жены. Длинные гудки. И вот ее лицо. Лицо человека, кто соединил с ним судьбу. А он так ее поносил. Роберт ощутил свою вину, ему становилось стыдно. Но стыд прошел быстро. Голос жены сразу вызвал в нем замешательство. Но ненадолго, вместо стыда и совести в нем вновь заговорила злость.
   – О-о-о-о, привет, дорогой! Ты соизволил позвонить? Ты вообще член нашей семьи?
   – Привет. – Михаил немного помолчал, думая, что сказать. – У меня просто отца и всю остальную семью убили. Теракт устроили, весь наш род погиб.
   В ответ долгое молчание. И, чему он удивился, еще более решительный голос жены ему ответил:
   – Ясно. Но она не твоя семья, а члены твоего рода вообще никто тебе. Это раз. Два: даже не думай там оставаться по поводу наследства и так далее. Это затянется. Ты должен быстрее приехать. Во-первых, потому, что скоро у твоего сына день рождения. А во-вторых, нашего Петра заключили в тюрьму. Он отказывался от профилактик и от того, чтобы сдать своих этих «товарищей»! Но так ему, конечно, и надо! Но ты просто так верил в него, может, ты бы захотел, чтоб ему стерли память? На это надо согласие двух родителей и их присутствие.
   Михаил почувствовал облегчение и радость: «Петр – мое спасение в этом мире. Он может вырасти нормальным человеком. Я считал его глупым, потому что не понимал, что он просто стремится вырваться из тех законов, что навязывает ему это тупое общество. Он в это сильно на меня похож. Так, значит, его одного ты хочешь, Михаил, везти сюда? Но как? Сейчас надо дождаться открытия границ, а потом… Потом ты его привезешь сюда. Ты знаешь ведь, что она найдет себе быстро другого мужа, переживать не будет, а твои остальные дети даже не задумаются о потере отца. Хотя они и такого даже слова не знают! Для них я “родитель а”!» – Он стал слушать, что ему говорит жена, о чем спрашивает его. И вот сейчас ощутил настоящую злость.
   – Пусть Петра держат в тюрьме, – сказал он. – Пусть, слышишь? Это раз. Два, у меня не получится приехать, меня не отпустят. Да и мне надо действительно до конца разобраться с наследством.
   – Мне плевать, Роберт! Ладно, пусть этот крысеныш сидит в тюрьме! Дети переживут, точнее, даже не заметят твоего отсутствия. Им плевать, ты знаешь. Но мне нужно, что бы ты скорее приехал.
   – Зачем?
   – Ты готов потерять несколько миллионов? Ты же знаешь о наших спорах с подругами?
   – Нет, не готов. И… эти споры? – Михаил уже еле сдерживал себя, чтобы не взорваться. – Какой спор?
   – Что я имею право переспать со всеми видами полов по одному разу, до твоего приезда. Так вот проблема в том, что мой лимит исчерпан.
   Михаил почувствовал такой прилив злости, что не мог видеть лица жены. Он встал, отошел от ноутбука. Подошел к открытому окну, вдыхая свежий воздух, и вдруг резко успокоился: «А ведь теперь все проще. Тебе проще, Михаил. Ты всегда знал, что ты для них никто, просто источник денег и дополнительная, помогающая жизни декорация».
   – Так что? – возмущенный голос жены оторвал его от размышлений, но не нарушил спокойствия в душе.
   Михаил задумался. Он хотел прямо сейчас разорвать с ней все, что имел, с ней и всей семьей, за исключением Петра. Но не знал, что сказать на прощание. Ему не хотелось даже после стольких лет ничего ей сказать: ни спасибо, ни накричать, такое ощущение, что она никогда никем ему не являлась, была такой же декорацией, как и он для детей. «Я обманывал себя. Я забыл о принципах построения семьи и семейного счастья. Я позволял торговаться внутри семьи, шантажировать друг друга. И теперь удивляюсь еще?» И вновь раздался голос жены:
   – Так что? Мне тебя разорять?
   Михаил подошел, посмотрел в ноутбук – нет, его ничего не держит с этим человеком. Ему было противно и мерзко. Он понял, не нужно ничего говорить, ибо говорить нечего:
   – Делай как хочешь! Наши с тобой дороги разошлись. – Ее глаза поднялись взглянули на него, в них не было ни капли удивления, лишь только остатки «оскорбленности», что Михаила разозлило. – Прощай!
   Он захлопнул ноутбук, подошел к печке. Разжег огонь и через пять минут кинул туда издающий звонки ноутбук. Но чувствуя продолжающую кипеть в нем злость, он оделся и вышел гулять по ночному Тунгуску.
   Вот его жизнь. Его судьба. Эти улицы, эти дома с людьми. Он будет служить этому. Он постарается вернуть некоторое спокойствие. Постарается уничтожить анархистов, демократов, устраивающих взрывы. И будет стараться воспитать настоящих предприимчивых людей. Он уже участник войны и глобальной, с сегодняшнего дня, когда подписался в земстве на работу в институте. И пусть рушатся все мировые системы, и западная, и евразийская, а уклад этого града будет вечен. Михаил с улыбкой взирал на чистое небо. И спокойствие наконец воцарилось в душе этого помотавшегося по свету человека. А где-то на небе падала звезда. Звезда, несущая желание одного из множества людей, знающих чему они служат.

Глава 9

   Шло время. К июлю уже все кругом дышало летом. Дом Макара, его семьи, находился на окраине города, недалеко от факультета промышленной автоматизации ТГТУ (Тунгусского государственного технического университета). В этом районе было не так много капищ, рощ и парков, но он был вполне уютным, спокойным: основные городские дороги практически не проходили через него. Этот дом мало чем отличался от других: двухэтажный, бревенчатый, в многочисленной резьбе.
   Шесть часов утра – общий подъем в большей части города, был временем пробуждения и семьи Мельчъих. Макар открыл глаза. Света уже встала и убежала готовить завтрак. Он медленно поднялся. Сделал зарядку. Умылся. Спокойно поклонился небу. И с полным спокойствием на лице, даже с некоей угрюмостью отправился на кухню. Его дочь Лиза, по-видимому, уже давно проснулась, доедала овсяную кашу. На столе стояла тарелка с сыром, маслом, розетка с вареньем.
   – Привет, Лиз, – проговорил Макар, приглядываясь к русой голове дочери.
   – Слушай, пап, ты вчера опять поздно с работы приехал. Мне просто нужно на эксперимент мой кое-какие вещества.
   – Хорошо, список составь, это же для твоей исследовательской работы? – спросил он, накладывая овсяную кашу.
   – Я уже составила. – Она протянула бересту, на ней виднелось с десяток разных названий. – Ладно, я побежала, в школу на мероприятие опаздываю.
   – Давай, удачи!
   Макар быстро позавтракал, помыл посуду. Надел строгий пиджак. Зашел в гостиную, за столом работала жена.
   – Что делаешь? – с улыбкой спросил Макар.
   – Да так, статью печатаю. Ты постарайся пораньше приехать, а то уже два месяца мы с тобой разминаемся, то у тебя работа, то меня вызовут. Хорошо? А то уже, между прочим, лето наступило. – Она с улыбкой посмотрела на Макара. – Ты вообще не намерен отдыхать? Ты там, главное, никакой эксперимент новый не заводи. А то вообще пропадешь из дома. Ты смотри, не давай жене причины смотреть по сторонам, – последние слова она сказала одновременно с улыбкой, но со странным смущением, то ли обвиняющим, то ли предупреждающим. Но Макар ничего не заметил. Он был внимательным к мелочам только во время экспериментов.
   – Да все хорошо, во славу же богов все творю. Все, пошел, люблю тебя.
   – И я тебя, – без эмоциональной окраски ответила Света. Ее пальцы молниеносно набирали текст.
   Макар пошел пешком до университета. Тревожно пели птицы, ветер швырял знамена школ на здании Городского просвещения и среднего образования.
   Через полчаса, ровно в девять часов, он входил в аудиторию. Он успешно провел три пары. Затем он уехал в Деловой центр университета. Встретил там Олега, отвечающего за восточную лабораторию ТГТУ.
   – Ну, здравствуй. Как твоя работа над усовершенствованием три-дэ промышленного принтера для военного тяжелого производства? – Макар столкнулся с ним на лестнице, пожав руку и обняв, он сразу завел разговор о деле. Хотелось быстрее вернуться домой, где его ждали жареная курица и Света.
   – Хорошо. Процесс идет достаточно быстро. Этот три-дэ принтер будет иметь производительность в три раза больше, чем все эти великие творения Кремниевой долины, – Олег улыбался, потирая руки.
   – Ну не зря же города Средней Сибири – Тунгуск, Усть-Илимск, Кодинск, Братск, Усть-Кут – именуются Центром технического прогресса Евразийского Союза или Русской Кремниевой долиной. Слушай, мне, собственно, для своего энергетического проекта, эксперимента «Совместимость», необходимо на две недели задействовать восточную. – Макар спрашивал осторожно, ему нужна была именно эта лаборатория, только там могло хватить энергии.
   – И когда бы ты захотел заняться его реализацией, с началом полноценного учебного года, то есть с началом осени?
   – Нет, через неделю. Отдохнуть, побыть с семьей, до конца оформить все теоретические наработки и потом взяться за практическую часть работы. Как раз через неделю мне приходить нужно будет в университет только для принятия зачетов.
   – Нет! Это невозможно – ровно через две недели и два дня начнется работа над некоторыми закрытыми проектами ВПК. Они не допустят, чтобы одновременно ты ставил эксперимент с атомом. Их не устроит малейшая возможность влияния постороннего фактора, даже если риск будет минимальным.
   – Ладно, так… – Макар задумался, необходимо было принимать решение. Ему казалось, что он вот-вот скажет: «Хорошо, я этим займусь осенью». Это ему хотелось сказать, что-то толкало. Но он отбросил чувства, решил просто все соотнести. И после продолжительной паузы продолжил: – А сейчас третий блок лаборатории свободен же вроде? – Макар внимательно смотрел на Олега: тот не имел права официально предоставлять третий блок, без автоматической защиты под данный достаточно рискованный эксперимент. Другие же он не мог перевести в третий, потому что это затормозило бы их продвижение.
   – Да, и ты знаешь, что я тебе его дам. Но смотри, чтобы ничего не произошло. Ведь отвечать же мне. Меня, может, толпа не разорвет, но все же от смертной казни вряд ли отделаюсь в случае резонанса. Ты постарайся как можно аккуратнее провести его. Если что, он у тебя будет касаться лишь энергии воды. Официально давай тогда сейчас же все и оформим. Чтобы все было чисто, – Олег ответил почти сразу, но медленно, придавая значение каждому слову и обдумывая, как проще и скрытно от всех этот эксперимент провести.
   – Да, Олег, спасибо большое. И в людях моих не сомневайся, они не сдадут.
   – Я же их всех знаю, Макар! Я в них верю и в их честь. Давай лучше быстрее поднимайся, а то ведь нам придется еще в восточную лабораторию ехать сейчас же.
   До темноты Макар был занят оформлением бумаг, которых было не так уж много, но требовало поездки в саму восточную лабораторию, за три сотни километров от города. А там найти нужных людей было сложно. Лишь в два часа ночи Макар поехал домой.
   За окном машины виднелась луна. Она освещала путь и думу. Олег был одним из немногих, с кем Макар сошелся по-настоящему, кому доверял и с кем чувствовал единство (не взглядов, не интересов), просто какое-то странное единство. Оно в нем родилось сразу, как они поздоровались, заговорили в первый раз. Неясно, откуда появилось это доверие к этому совершенно незнакомому ему человеку. Но Олег разделял это ощущение единства. Они практически не общались, были во многом очень разными, противоположными. Но странные законы объединения людей диктовали свое.
   Свет был дома выключен. Макар переоделся, зашел в свой кабинет, нужно было еще оформить теоретический материал, все подогнать к готовым образцам. Для этого ему придется, наверное, завтра даже отказаться от своих пар, сказать, что ему нездоровиться. Он сразу сел и практически час без перерыва работал. Глаза стали слипаться, но нужно было еще сделать достаточно много. Макар знал, что утром он не сможет сесть нормально за работу: либо жена его будет отвлекать, либо она своих друзей позовет. А сейчас тишина и спокойствие. Луна и звезды умиротворяющее блестели в ночном небе. Макар отвлекся от работы, мысли скакали с одного на другое: «Меня всегда интересовала наука. Именно это я старался постигать все полностью с азов и многогранно, чтобы воплотить самые дерзкие мечтания. Эту войну я выигрываю. Войну за научное будущее нашей страны и мое в нем место. Но в жизни я не вижу ощутимых последствий именно для себя. А они должны быть? Кажется, что после достижения должны к тебе относиться с большим уважением, интересом. И люди по-настоящему интересуются твоими достижениями, открытиями. Хоть в их реальности нет науки, они не отданы ей, и потому это лишь для них общая бесполезная информация. И потому для них знание о моих достижениях вымрет, вымрет очень быстро. Но мои победы будут служить им на благо, на благо всего общества. А изменения для себя? Каких ты хочешь изменений? Не обманывай себя, тебе ведь уже ничего не надо: с шестнадцати лет ты можешь полностью отдаваться науке, а в девятнадцать тебя свела судьба со Светой. Светой, к которой ты боялся подойти. Которая была с этим Михаилом. Предатель! А как он прославлял богов и клялся неистово в верности Союзу! Ох уж этот лжец. Он и ее бросил ради жизни там, где отдают душу за одиннадцать червонцев. Я единственный, кто смог поддержать ее. И это тоже моя победа. Мне действительно ничего не надо больше».
   Макар уже собирался вновь сесть за работу. Но рассуждения увлекли его, избавиться от думы он уже был не способен: «А ведь в чем-то Михаил прав. Я всю жизнь опирался на идеологию истинной интеллигентности, веру имел в богов предков. Не потому, что это было ближе мне. Я особо и не старался разобраться. Просто так было легче. Вся жизнь отображалась в одном четком понимании, одобряемом окружающими. Причем всеми – от взрослых, преподавателей, ученых до сверстников. Меня просто жизнь, этот бесконечный бытовой процесс, никогда не занимал. Я не стремился добавить в него разнообразия. Но разве это моя вина, что я просто, в общем, пристроился к обществу? Черт! Хуже всего, что я действительно не знаю, во что я верю. Я проделываю многочисленные обряды, кланяюсь небу. Но, как правило, лгу, я не участвую в этом душой. Это для меня стало формализмом. А формализм и порождающая им ложь – страшный грех! Это разрушает мою душу. Нет, все верно, зачем метаться? Это все не важно. Главное, что я верю в свой ум, в правильность пути. Я отдан лишь науке, и все остальное не важно. Мой дух силен, так как я верю в свое предназначение».
   И Макар, собрав всю свою силу воли в кулак, заставил себя сесть и вновь приняться за работу. Тишина наполняла все вокруг. Вдруг она была нарушена. Дверь отворилась. Светлана зашла в кабинет.
   – Привет, я должен был позвонить, но замотался совсем. Этот эксперимент придется ставить в эти ближайшие две недели, – Макар говорил как-то с быстрым ритмом, ему показалось смущение в своем голосе, и он постарался его убрать.
   Светлана обошла Макара сзади, заглянула в ворох бумаг, в документ на буке. Обняла мужа за шею. И со вздохом сказала:
   – Ты это давай заканчивай, спать пора. Хватит тебе этим заниматься. Ты дома, ты в семье. Ты ведь к тому же мне обещал.
   – Да, конечно, но мне нужно тут кое-что доделать. Много что сделать нужно. Ты иди спать ложись, не надо ждать.
   Светлана внимательно смотрела, как взгляд Макара не отрывался от монитора, на процесс перемещения документов в разные папки. Макар не заметил, как она тихо, безмолвно вышла. Через полчаса сон одолел его, и он заснул на ворохе книг, бумаг и работающем компьютере.
//-- * * * --//
   Наследство Михаил получил через неделю. В собственность ему отошли квартира, в которой он жил и теперь прописался, дача на окраине Тунгуска и квартира в Братске. Дома в Тунгуске, Усть-Илимске, Петропавловске-Камчатском были реквизированы в пользу государства. С женой Михаил так ни разу и не разговаривал, сколько она ему ни звонила. Дети же ему вообще ни разу не звонили. Однако Михаил не винил Петра, с которым всегда и отношения были самыми плохими и который сидел в тюрьме и вообще права связываться с кем-либо не имел.
   Все дни Михаила начинались практически одинаково. Как и всегда, он вставал в шесть, делал зарядку, выйдя на балкон, совершал поклон солнцу. Умывался, шел делать завтрак. И через час он уже входил в институт. Там он рассказывал о финансовой системе на Западе, как выживать в рыночной конкуренции и т. д. В институте его уже много кто знал, его уважали и студенты, и коллеги. С первыми он легко находил общий язык, видел во многих себя самого. Последние сами легко сошлись с Михаилом. Он уже успел не раз выпить с ними.
   Прошло немного времени, и Михаил понял, что студенты вдохновляют его работать. Он себя уже не мыслили без преподавания. Также он ощущал по темам, по настрою людей, что сидящие перед ним – будущие «солдаты». «Солдаты», что в недалеком будущем пойдут в бой туда, за границу. Михаил, не раздумывая о своем отношении и месте в будущей конфронтации, принял решение помогать Союзу тогда, когда это будет способствовать спокойной жизни в Тунгуске. Да и хотелось привезти сюда сына, а как, он не представлял. Были лишь идеи воспользоваться помощью какого-нибудь преданного ученика из института или договориться с безликими. Но опять же в любом случае надо было дождаться открытия границ. Михаил находил плюсы и минусы как в западном, так и в евразийском мире. Но принял решение стараться изменить этот евразийский мир хотя бы в Тунгуске.
   Окончив рабочий день, он пешком, не спеша шел домой. Шел через рощи, парки и аллеи. Иногда заходил в библиотеки, где как всегда была уйма народа, и, обычно уставая от этого, торопился домой. На этот раз Михаил пришел довольно рано, часам к семи. Переоделся в легкую, с добавлениями и потому мягкую льняную ткань. Надо было ехать на конференцию, куда его и Макара пригласил Виктор.
   Михаил приехал заранее. На большом плакате значилось: «К великому будущему – коммунизму и полной взаимной гармонии». Народу было много. И очень разномастного. Роберт отыскал Виктора, затем нашел Макара. Вместе с ним сели во втором ряду, откуда все было прекрасно видно.
   К восьми уже все началось. Сначала прозвучал гимн (тишина наполняла все вокруг, лишь раскаты музыки рушили ее), вышел Виктор, сказал короткое вводное слово. Затем по очереди разные организации, инициативные группы стали демонстрировать свои проекты. Проекты были совершенно разными, от социальных мероприятий до технологических новинок, внедрения их в жизнь. Целью конференции было выбрать несколько десятков лучших проектов, чтобы помочь немедленно реализовать их. Активно задавались вопросы, происходили дискуссии. Но Михаил с Макаром в них не участвовали. Разговаривали и между собой мало. Они и сейчас были сдержанны по отношению друг к другу.
   Заключительное слово опять же говорил Виктор, который и проводил все мероприятие. Михаил и Макар вышли из здания, решили вместе дождаться Виктора, затем сходить поужинать и разойтись. Тучи неслись по небу, и Михаилу казалось, что та же птица, что и на тризне, несется над их головами через этот город. Вот Виктор выходит из здания. Сбегает по огромному количеству ступеней. И тут – выстрел. Выстрел почти глухой и неслышный, он прозвучал как гром средь ясного и чистого неба. Михаил встал не шевелясь, его что-то вновь парализовало. И главное, не было страха, скорее сильное удивление. Давно уже он не видел крови на улицах, даже стал порой забывать, что это такое. Виктор лежал ступеньках, из под его пиджака текла кровь. Где-то сзади на огромной скорости пролетела машина.
   Михаил за долю секунды оказался около него. Тут же замотал рану. Через семь минут Виктор уже был в больнице. Макар и Михаил дожидались, когда их впустят к нему. Белые стены больницы чем-то напоминали стены здания земств. Вдруг зазвенел телефон Макара. Он взял трубку. Его лицо на мгновение исказилось. Он стал не похож на себя. Его взгляд застыл в одной точке. В его глазах видно было, что он теряется, все окружающее его пропадает для него. Михаилу на душе стало сильно тревожно. Он всматривался в Макара и ничего не понимал.
   – Что случилось?
   – Антона киллер американский застрелил, – Макар говорил охрипшим голосом.
   У Михаила помутилось в голове. Туман, туман застилал разум. «Как?» – не давал покоя вопрос. Перед Михаилом стали появляться некоторые сцены из прошлого. Этот человек, человек в полном расцвете сил ушел? Друг его юности, с которым у него было столько связано событий, больше чем даже с Виктором или любовью юности Светланой.
   – Слава! – тихо, но крича в душе, произнес Михаил.
   Через полчаса их позвали к Виктору. Виктор лишь слегка был побледневшим. Он был спокойным, как будто ничего не случилось.
   – Спасибо большое, что быстро среагировал, – с улыбкой сказал Виктор, обращаясь к Михаилу.
   – Да господи, не за что. Ты сам как? – преодолевая смущение, чтобы Виктор ничего не заподозрил, говорил Михаил вполне спокойно.
   – Да нормально, органы не задеты.
   – Ты говоришь обо всем спокойно – ты знаешь, кто это был и зачем им понадобилось стрелять средь бела дня. Кстати, представителей СМИ не видно, все останется в тени? – Макар также вошел в разговор.
   – Нет, просто они не имеют права в день свершившегося сразу брать у меня интервью. Они напишут, что просто кто-то в меня стрелял. Сейчас никому не нужно это знать, я имею в виду общественность. Потому я договорился со следователем, чтобы ко мне никого не пускали, сегодня вроде как из-за дачи показаний. Завтра из-за другой ерунды. Ну, не важно это.
   В Викторе было заметно волнение и какое-то внутреннее переживание. Потому он говорил не очень связно. Было ощущение, что он рассуждает сам с собой.
   – На самом деле это эти чертовы борцы за демократию! Этот Новый Тунгуск порождает противообщественные элементы. Эти «борцы» готовы идти на террор ради своих прав человека, личности. Они не хотят видеть, как хорошо мы живем, чего достигли. Они отказываются признать, что люди любых национальностей и взглядов счастливы в нашей стране, потому что есть ценности, их объединяющие. Они, видите ли, считают, что границы культур и свободы слова противоестественны. «Борцы» давно уже обращались с угрозами. Вот, может, и стали воплощать в жизнь угрозы, направленные мне.
   Михаил слушал внимательно, и все больше в нем укреплялась уверенность в том, что Виктор много чего не договаривает.
   – Новый Тунгуск, говоришь? – спросил Михаил.
   – Да, твои бывшие товарищи, Миха. Эта часть города появилась всего-то три года назад и уже стала равной по площади тридцатой части Тунгуска и четырнадцатой части всего населения! Это опасные цифры. А хуже всего то, что в высших кругах администрации и даже в земстве царит симпатия к нему! Эти новострои, небоскребы позволяют дешево решать множество проблем. А то, что там образуется враждебная атмосфера, мало кого заботит. Эта война началась три года назад. Война за наш город. И выхода здесь два: либо гибель нашего Тунгуска, либо разрушение Нового, третьего не дано. И надеюсь, покушение на меня сыграет нам на пользу, решать эту проблему согласятся немедленно, и решение будет заключаться в разрушении Нового Тунгуска.
   Виктор, пока говорил, замечал, как несколько раз встретились глаза Михаила и Макара, как Макар отрицательно покачал головой. Он чувствовал, что что-то произошло, еще более страшное, чем просто покушение.
   – Что случилось? Я требую ответа, я выдержу, – Виктор в упор смотрел то на Макара, то на Михаила.
   – Антона ликвидировали, – не выдержав его взгляда, Макар ответил и отвернулся.
   Сложно было бы описать реакцию Виктора. Он внешне не изменился, ничего не дрогнуло в его лице. Он лишь поник и откинулся на спинку кровати, запрокинув голову. Его взгляд начинал блуждать по потолку. И тихо, но четко он произнес:
   – Слава!
   Он продолжал сидеть так еще минут пять. Затем оторвал взгляд от потолка и, тряхнув головой, продолжил:
   – Демократов нужно ликвидировать раньше, чем начнется информационное давление на тех, кто защищает Новый Тунгуск. Так как они в случае уничтожения их районов не останутся бездействовать. Мы сделаем это? – он внимательно смотрел на Михаила с Макаром.
   Михаил встретился с ним взглядом. Твердость и воля светилась в нем. На миг перед ним возник Антон, его еще юное лицо. Он вспомнил, как говорил себе, что сделает все для спокойствия в граде. Вот что необходимо сделать и делать вместе с друзьями. Разве это не счастье? И он практически сразу ответил:
   – Да, сделаем. Мы очистим от них город. И мне кажется, это дело по-настоящему важное, настолько, что мы должны об этом помнить постоянно и не имеем права отказываться.
   Его поняли. Они все втроем, взяв ножи, вместе пролили свою кровь. Громкие слова, произносимые хором, разнеслись в палате:
   – Во имя нашего народа! В имя величия Союза и нашего града Тунгуска! Во славу богов наших предков и их самих, смотрящих на нас, их потомков, гордо идущих по дороге войны!
   Когда Михаил произносил последние слова, ему представился Антон, только уже странно старый и с бородой. Его глаза улыбались и как бы звали вперед. Рядом с ним вдруг возник Мефодий, но его лицо быстро пропало – Михаил не успел понять выражение его лица.

Глава 10

   Похороны Антона происходили по-христиански. Упокоен он был на центральном кладбище. Оно располагалось практически в центре города, рядом с Ангарской рощей. Тут хоронили немногих, в основном военных, сделавших много ради «победы истинной интеллигентности», иногда хоронили ученых, еще реже политиков.
   Уже ближе к трем часам дня церемония закончилась, а земля накрыла Антона. Виктор с Михаилом разошлись. Михаил еще долго стоял около монумента, прошелся по кладбищу. Внезапно остановившись у кованой калитки, он заметил Светлану. Она шла по тропе с кладбища, Макар, торопясь, уехал раньше на работу и оставил ее одну. Михаил долго в нее всматривался, узнавал ее черты, замечал сильные изменения. Он чувствовал волнение. Но быстро смог его подавить. Он подошел к Свете. Ее удивление поддержало его дух. Это единственное, наверно, что еще четко осознавал Михаил. Все происходило само по себе. Он даже не чувствовал контроля над своими словами, действиями. Он как будто был под наркотическим воздействием.
   Сначала завязался разговор о жизни. Михаил шутил и стал чувствовать, что им легко друг с другом, как будто они не расставались. Она узнавала в нем все того же человека. Ей становилось легко и просто с Михаилом. Михаил вызвался довезти ее до дома, и по дороге Светлана предложила написать книгу о его отце. Михаил согласился. Он предложил сейчас же отдать ей некоторые дневники отца, его мемуары. Они поехали на дачу, где хранились записи. Михаил четко запомнил несущиеся назад деревья, ветер, колышущий траву вдоль дороги.
   По приезду, подкрепившись шоколадом, стали разбирать записи Мефодия. Нашлись очень старые мемуары еще его юности. Дальше, однако, Михаил все помнил. Устав от монотонной работы, но сделав уже многое, они налили по бокалу хорошего вина. Света вновь вернулась к разбору тетрадей. Михаил помнил, как долго смотрел на нее, а затем отобрал тетради, схватил ее, вынес во двор и окунул в бочку.
   – Чтоб больше не бралась! – еле сдерживая смех, тогда он сказал.
   Света же, расхохотавшись, стала его догонять, бить. Затем снова выпили. И потом ее фраза: «Как давно я не расслаблялась!» Вот ее близость, она не сторонится, а наоборот. Запах ее кожи, вина… Михаил знал, что об этом он не будет жалеть. Но принесет боль другу, брату, однако в тот момент эта мысль прошла мимо.
   Еще три дня Светлана приезжала на дачу к Михаилу. На четвертый день они попрощались, ощущая и постепенное падение чувств, и осознавая ненужность и невозможность полноценности их любовной связи. Михаил к тому же был убежден, что тут главное место сыграли воспоминания. Света забрала часть мемуаров и записей Мефодия для работы с ними. Михаил с ней договорился, что к концу лета она покажет ему черновой вариант книги.
//-- * * * --//
   Пошла вторая неделя экспериментов и работы над проектом Макара. Проделана была практически вся работа. Кроме определенных экспериментов, в успехе которых он не сомневался. Спокойствие за проект породило спокойствие в душе Макара. Он переставал постоянно суетиться. Нужно было дать передышку лаборатории на два дня. И Макар, окончив все дела в университете еще утром, возвращался домой днем. Была прекрасная погода. Солнце щедро согревало землю. Пели птицы. Дети гонялись во дворах. Макар улыбался: «А как бы хорошо было сорваться прямо сейчас и поехать куда-нибудь с семьей. Например, в Кругланский аквапарк с огромными горками или на пляж в Рудногорск». К двум часам дня он приехал домой. Открыл дверь. Впервые за долгое время он не ночью, а днем вдохнул запах дома. Светлана удивленно поднялась из-за компьютера.
   – А, это ты! Забыл, что ль, что?
   – Нет, сегодня одобрен последний этап эксперимента. И лаборатория будет два дня отдыхать, – Макар светился такой радостью, что Свете стало не по себе. А он продолжил: – Давай на два дня в Рудногорск рванем. Отдохнем.
   Света хотела сказать просто: «Хорошо, поехали». Но ею овладело чувство какой-то жалости к этому счастливому человеку, который думает, что он любим. Она стала рассуждать: «Ведь я скорее не люблю его, просто привыкла. Он просто стал мне поддержкой. И все. А сейчас я предала его и еще собралась лгать. – Стыд овладевал ею. – Нет! Он должен все знать, он все поймет». Ей приходили еще мысли, что он не поймет, ему будет плохо, и сейчас не время расстраивать его. Но их она решительно отметала:
   – Послушай, ты же знаешь, я очень ценю тебя, нашу семью. Ты стал для меня когда-то почти одной-единственной поддержкой. Но я никогда не любила тебя по-настоящему. Я подходила к своим ответным чувствам к тебе достаточно формально. В общем, короче, прости меня, я была с другим. Я… Для ме… – она заговорила поначалу решительно, затем, почувствовав пораженное состояние Макара, сильно смутилась, выбежала.
   Минуту стоял Макар неподвижно. Затем подошел к окну. Не было никаких мыслей. В окно было видно, как толпа ребятишек неслась по тротуарам. Деревья под ветром кренились в единую сторону. Ребятишки пробежали, наступила тишина. Лишь где-то далеко раздавался гул города. Он постепенно отдавался думе: «Ты сам виноват! Ты отрекаешься от жизни, отдаешься полностью науке. Ведь ты очень редко думаешь о своей семье. О той пропасти, реально разделяющей тебя с ними, вообще не задумываешься. Когда ты просто шутил с ними, проводил вместе время. Тебя с ними объединяет лишь общий быт. Ты сам выбрасываешь ее из своей реальности. Потом еще удивляешься, как такое могло произойти. Очень просто: она устала, возможно, это было просто способом разнообразить жизнь или настоящим порывом чувств. Это не важно. Важно то, что ты сам по своей воле постепенно проигрывал свое счастье».
   Злость наполняла Макара. Злость на себя: «Сам, сам, сам виноват! Ты не строил семью, ты не старался по-настоящему влюбить в себя Свету. Да что уж там, ты даже не думал об этом, считая, что семейные отношения сами все сделают, – обвинял себя Макар. – Отныне все будет не так! Да, ты проиграл! Но ты ведь теперь все понимаешь? Все осознаешь, все свои ошибки? – вопросы причиняли боль, но Макар хватался за надежду: – Так вперед, у тебя еще есть много времени, чтобы все исправить. Она по-настоящему полюбит тебя. Даже если для этого понадобятся годы. – Макар решительно вскинул голову. – Ничего, я все смогу. Я смогу выдержать удар и одержу победу в борьбе хотя бы за семейное счастье».
   И он спокойно отправился к жене на кухню. Через два часа поезд их всех, вместе с Лизой, нес в Рудногорск.
//-- * * * --//
   Макар, продолжая эксперимент, близившийся к завершению, много времени уделял семье. У него появилась еще целая неделя для того, чтобы закончить проект: военные перенесли свою работу. В это же время в Европе произошел мощнейший резонанс: Скандинавия объявила о своем выходе из Федерации, заговорили всерьез о присоединении к Евразийскому Союзу на частичных правах подчинения. По этому поводу в Тунгуске объявили о празднике. Виктор, Макар и Михаил договорились об общем пикнике. Виктор с Макаром привели свои семьи. Три жены Виктора со Светой накрывали стол, доставали продукты. Вокруг бесилась толпа ребятишек. Друзья сидели втроем беседовали, спорили о политике. Вдруг кто-то из ребятишек заплакал, Виктор усмехнулся: «Опять! Ладно, пойду поговорю, а то этот хазар еще начнет твою Лизу терроризировать, Макар». Макар и Михаилом остались наедине. Гнетущее молчание повисло в воздухе. Нарушил его Макар:
   – Света не успеет к концу лета, если что, – взгляды Макара и Михаила встретились. Макар отвернулся с ощущаемым сожалением. Михаил все понял:
   – Ты знаешь все, Макар. Прости, правда. Не хотел, – он положил руку на плечо Макара, тот ее не убрал.
   – Да, но я сам виноват. Так то…
   – Да ничего, ты с ней, несмотря на это, будешь счастлив, – сказал Михаил.
   – Да я и так счастлив – Макар улыбнулся, по-настоящему счастливой улыбкой. Они пожали руки, обнялись. И долго их взгляды были устремлены в голубую даль. Через пять минут их позвал Виктор делать шашлык. Праздник шел быстро, весело. Разговоров о политике не заводили вообще.
   К десяти уже все стали разъезжаться. Михаил остался. Он долго сидел, наблюдая алый закат. Он был зажат между горизонтом и потоком облаков. Как будто пропасть, в которой горит огонь или льется лава.
   – Да, согласен, красиво, – вдруг раздался голос сзади. Михаил резко обернулся. Присев у дерева, внимательно взирал на него Витольд:
   – Ну, привет, друг!
   – Привет, – голос Михаила чуть дрогнул.
   – Да, отвечаю на твой вопрос. Да, я живой, – улыбался Витольд.
   – Я рад, тебя вообще никогда не убьют, – искренне улыбнулся Михаил.
   – А я рад, что не ошибся в твоем хорошем ко мне отношении. И я надеюсь, ты мне поможешь.
   – Нет, не помогу. Точнее, если говорить о сегодняшнем противостоянии в Тунгуске, то мы с тобой враги, а если у тебя просьба не касается этого, то я с удовольствием помогу.
   – Это касается нашей войны, – голос звучал непоколебимо, – но ты мне все равно дашь то, что нужно.
   – С чего это?
   – А с того, Роберт, что ты до сих пор живой чудом. Мне приказали тебя убить еще месяц назад. Покушение же на твоего друга я тоже завалил, ты думаешь, не намеренно?
   – А с чего я буду тебе верить?
   – Ты всегда мне верил, и ты знаешь, что я не лгу. Да и к тому же никого, кроме моей новой команды, уже нет в Тунгуске. Ни одного анархиста, ни одного демократа. Только мои люди остались.
   Михаил стал размышлять, как ответить отказом. Хотя он все же чувствовал, что он выполнит и просьбу, и указ Витольда.
   – Так, теперь слушай, – Витольд понял молчание как согласие, – ты должен дать мне файл с номером 34567. Он хранится у председателя управляющего совета ТГТУ. Ты сделаешь это?
   – Что там?
   – Ну, если тебе интересно, это часть планов внедрения экономических обманных пирамид в западную экономику.
   Михаил задумался: «Это не повлияет на ход дел в Тунгуске. Мне все равно, что будет твориться в Европе, Америке, даже в Союзе. А вот дружба с таким человеком, как Витольд, нужна не просто для того, что бы выжить сейчас, не быть им убитым, он имеет много информации. Да и человек он хороший. Когда уничтожим всех демократов, даже тогда постараюсь спасти его. Хотя, скорее всего, в этой помощи он не будет нуждаться».
   – Хорошо.
   Витольд похлопал его по плечу:
   – До встречи, я уверен, мы еще пересечемся, – и ушел.
   Михаил долго еще смотрел на остатки заката и потом на еле уже заметные в ночи облака.

Глава 11

   Время окончания проекта подходило к концу. Оставался последний опыт. Затем еще день анализа данных в лаборатории и все! Макар продолжал спать до семи часов. В семь Света пришла его будить.
   – Эй, поганец! Вставай давай!
   И, решительно отбросив в сторону одеяло, плеснула ковшик холодной родниковой воды ему в лицо.
   – Хватит, хватит! Хва-ва-ватит! – кричала Светлана, в припадке смеха стараясь выскользнуть из объятий мужа, мстившего за радостное пробуждение.
   Через час только Макар заканчивал завтрак. Тепло попрощавшись с женой, чмокнув в голову Лизу, схватил папку под мышку и побежал к остановке. Через час, чуть не опоздав, он был в восточной лаборатории. Быстро поздоровавшись с сотрудниками и с друзьями, он лично проверил готовность оборудования, особенно датчиков. После часовой проверки зашел в командную комнату:
   – Ну что, товарищи! Слава богам и нашим предкам!
   – Слава богам наших предков! Слава потомкам Даждьбога! – раздался хор в ответ.
   Три часа шел эксперимент. Без сбоев и проблем прошел процесс сбора данных и анализа реакций оборудования. Через еще два часа на табло появились полностью все данные. Это настоящая победа, что останется в веках! Макар не верил, что все получится так гладко: «Вот так, усилиями людей за короткий срок может быть совершен прорыв в науке. Ведь полученные данные позволят создать практически вечный двигатель! Благодаря этому оборудованию энергию почти полностью удается зажать в кольце “водоворота”, не выпуская ее!» – Макар чувствовал удовлетворение, но почему-то не чувствовал радости, что-то не давало ему полностью отдаться своему триумфу.
   – Ладно, охлаждаем оборудование, и, Саша, забери капсулу, только охладить не забудь, – обратился Макар к своим коллегам. Александр, студент ТГТУ, отличник, побежал к комнате, где лежала капсула.
   Макар повернулся к остальным. Лица всех светились. Он уже был готов произносить речь, как вдруг раздалась сирена. Он резко повернулся к экранам. На экране, отображающем седьмую комнату, виднелся Александр. Он лежал на полу, рядом с ним лежала капсула. Охлаждение оборудования не произошло до полного выключения, что, по-видимому, привело к перегреву чего-то в экспериментальной комнате. Датчики показывали неумолимое повышение химической концентрации в первых комнатах.
   – Включайте экстренный режим на время, допустимое для недопущения распространения за данный блок! И всем сейчас же эвакуироваться! – Макар решительно двинулся в сторону общего коридора. Поймав Алексея за руку, Макар попросил: – Забери все данные сейчас же и только потом покидай блок, а я достану оттуда Сашку.
   Алексей кивнул. Все остальные же только после этих негромких слов, спокойно направились к выходу.
   Бежать до экспериментальной комнаты нужно было недолго. Но времени не было. Двери постепенно начинали закрываться. Макар добежал до Санька. Оставалось еще где-то минута. Поднял его и вынес из комнаты. Отдышался. Все! Теперь можно было ничего не бояться: Сейчас двери закроются, радиация будет удалена. За это, конечно, попадет Олегу, но столь удачный эксперимент оправдает риск. Тут его осенило: «Черт, а сама капсула с этим раствором? Черт, она необходима для всей работы!» Он обернулся, двери неумолимо закрывались, мгновение раздумий. «Слава богам! Слава моим предкам!» – и Макар, разбежавшись и проскользнув в комнату, схватил капсулу. Она была горячая, обжигала руку. Дверь закрывалась. В последнее мгновение Макару удалось выкинуть капсулу из комнаты.
   Дверь опустилась до конца. Страх. Макар постарался улыбнуться: «Да, все правильно. Я не против умереть счастливым». Макар начинал чувствовать подступающую рвоту. Голова закружилась. Он сел. Перед глазами у него стояло лицо жены, дочери. Он видел своих друзей. Глаза его постепенно закрывались. Пред ним появилось море тайги. Птицы кружились в небе. И он сам поднимался к солнцу. Свет слепит его, и на секунду он закрывает глаза. Открыв их, он видит Антона, с бородой до стоп. Он подает ему руку и улыбается. Перед ним пролетают множество мгновений из жизни. Он вновь счастлив, как в последние дни в семье. Легкость, любовь ко всему и счастье наполняет его. Вот он, лежащий на полу с улыбкой на лице, счастливейший в это мгновение человек.

Глава 12

   Солнце сияло в небе. Тризна в честь Макара проходила в долине Подкаменной. Несколько сотен человек, исключительно мужчин. Традиции вновь стали строго соблюдать. Этому способствовали события мирового значения, как, например, присоединения к Союзу Финляндии и Дании, и значение открытия, совершенного Макаром. А раз много будут об этом говорить, следовательно, необходимо все сделать в согласии с нормами, а не звать всех подряд. Это на самом деле сильно касалось Михаила, но он старался об этом не думать. В прошлый раз они сидели впятером. Сейчас же их было трое: Виктор, Александр и Михаил. Они беседовали о том о сем. Немного о жизни, немного о политике. У Виктора родилась еще одна дочь Дарья у Лады. Александр рассказывал о трудностях, связанных с приемом скандинавских стран в Союз. Затем он сказал о Европе в целом:
   – Европа, как и некоторые страны Америки, обречена принять власть партий истинной интеллигенции их стран.
   – И когда, по-твоему, это должно произойти? – Михаил не верил этому.
   – Скоро будет единое движение истинной интеллигенции. Движение одно, значит, и различия должны стереться. В этом и заключается проблема. В зависимости от этого даже будет происходить процесс собирания в единую политическую организацию вообще всей планеты. Например, как общественное мнение оценит события, происходящие в Тунгуске? Однозначно отрицательно. И это будет способствовать укреплению мнения, что этого не нужно Европе. Поэтому, например, нужно решить проблему с ликвидацией остатков «Борцов Демократии», – он пристально посмотрел на Виктора, тот кивнул, – до открытия границ и разрушения занавеса. И в этом случае можно будет сказать, что все сведения, добытые до этого ложь и выдумка правительств для того, чтобы запугать граждан. Тунгуск – центр развития нашей науки, он должен быть местом спокойным, вселяющим всем народам во всем мире оптимизм и веру в наше дело.
   – Мы постараемся, политик ты проклятый, – улыбнулся Михаил.
   – Только не нужно смеяться, Миха, – Сашка строго взглянул на него. – Да и я вам помогу. Скоро сведения по поводу анализа использования приборов по всему Тунгуску придут, и еще там что-то безликие должны были наскрести. У ФСБ вообще ничего нет. Я сразу передам неофициально информацию вам, и вы, не медля, уничтожите их. Хорошо?
   – Хорошо, – сказал Михаил.
   – Согласны, – ответил Виктор.
   Они еще долго сидели, почти дольше всех. Но тоже нужно было уже расходиться. Последний раз они прокричали славу своему другу Макару и попрощались друг с другом.
   Все заканчивалось, люди расходились. Михаил пошел к своей машине. Около нее стоял человек в плаще. Михаил сразу узнал его:
   – Ну как, получил файл?
   – Да, спасибо, – ответил Витольд и, что-то пожевывая, продолжил: – Мне нужен еще один файл. Только для другого.
   – Я слушаю.
   – Когда я стал восстанавливать цепочки, связи, появилась информация от отдельных людей и из фактов, что нас все это время водили за нос. То есть мы были пешками в каком-то политическом противостоянии внутри самой ПИИР. Мне удалось установить, что при партии в 2105 году был организован клуб, а скорее организация. Она формировалась из людей, обязательно имеющих партийную принадлежность к ПИИР и доказавших свою преданность. Эти люди из интереса готовы рисковать жизнью и своим именем ради манипуляции народом. Вот, например, несколько анархистских движений было полностью организовано на самом деле под эгидой этих людей. Партия просто пользуется нами. С помощью нас она определяла оппозиционные силы, отворачивала от нас общественность через наши же действия, а затем просто нас ликвидируя.
   – Так, может, прекратишь? Распустишь своих людей, а потом уже продолжишь борьбу, когда границы будут открыты. Тогда тебя не посмеют взять и уничтожить, ибо по условиям начинается допускаться оппозиция, как у нас, так и у них.
   Витольд решительно подошел к Михаилу. Взял его за плечи:
   – Да мне плевать на это, Роб! Ты меня не дослушал. Дело в том, что тот человек, кто организовал движение «Борцов Демократии», специально спровоцировал побоище, в котором погибла моя семья. Теперь ты понимаешь?
   У Михаила заскользили мысли: «Как же все-таки я доверяю ему. Доверяю до предела. Но все-таки я чувствую, что он либо что-то недоговаривает, либо врет. Так что сказать ему в ответ?»
   – Ты либо что-то недоговариваешь, либо врешь, Витольд.
   – Хорошо, да, это так. Я не рассказываю кое-что тебе. Но поверь, ничего не произойдет, если ты узнаешь об этом позже. Хочешь, на крови дам клятву?
   – Хорошо, я тебе и так верю, какой файл?
   – «Падение дьявола» называется.
   – Хорошее название, – улыбнулся Михаил. Ему по-настоящему стало смешно. – Все пришлю, жди.
   Но Витольд никуда не уходил:
   – Тебя, Роберт, дергает, да?
   – Ну так смерть друга… Что тут будешь чувствовать? Да и лучше зови меня Михаил.
   – Хорошо, Михаил. Почему бы тебе не съездить к Марии, по одному из этих адресов, если ты его забыл случаем? – Витольд передал ему бумагу. На ней значилось: «Улица Столыпина, дом № 16А, квартира № 45. Кооператив “Железнодорожный”, улица Снеговая, дом № 568».
   – Давай, счастливо, – Витольд похлопал Михаила по плечу и скрылся в лесу. А Михаил долго стоял и смотрел на бумажку: «Что делать? А ведь мы оба друг другу понравились. Может, она изменит своей вечной преданности одному человеку? Да это и не важно. Признайся себе, Миха, ты хочешь в любом случае ее увидеть».
//-- * * * --//
   На следующий день Михаил поехал на квартиру к Марии. Обычный колодец дома. Двенадцать этажей в высоту. На нем было немного резьбы. Но он казался намного более чистым, чем те же соседние. Внутри колодца были клумбы и яблони, при этом росли тоже как-то очень строго и четко. Ее дома не оказалось. Михаил прождал час. Потом решил позвонить соседям. Позвонил сразу, недолго думая, в ближайшую дверь. Стали слышны чьи-то шаги. Потом голос:
   – Кто там?
   – Я знакомый Марии, мне нужно ее найти.
   Дверь открылась. На пороге стояла молодая женщина. Они приветливо, но строя глазки и слегка кокетливо, спросила:
   – А вам она зачем? Она бережет себя для загробной жизни, – и улыбнулась, как бы посмеиваясь собственной шутке. Михаила чуть от этого передернуло, но заговорил он спокойно:
   – Она просто задолжала нашей фирме деньги. Мы, конечно, откладывали все, продлевали: она же учитель, но ведь вы согласитесь, всему предел есть.
   – О да, я согласна. Но она, видите ли, сейчас, скорее всего, на даче. Знаете, где это? – Она, цепляясь за дверь, чуть повисла и быстро, не давая ответить, продолжила: – Должны вы, впрочем, знать. А выпить чаю не хотите? Вы, наверно, устали за рабочий день.
   Михаил внимательно посмотрел на нее, ее приветливую улыбку и с любопытством смотрящие на него глаза. «А почему бы и нет? Она этого хочет, я тоже не против. С Марией я не вместе, да и, возможно, не будем. Намечтался тут. Нужно оставаться реалистом», – подумал он.
   – Хорошо, я не против, – улыбнулся Михаил.
   Через два часа он вышел. Спокойный и уверенный, как любой мужчина, удовлетворивший физиологическую потребность.
   В этот день он не поехал к Марии. На следующий тоже. Только четвертый день он вновь собрался ехать. В «Железнодорожном» Михаил был уже в двенадцать часов утра. Он заранее купил цветы, конфеты. Знакомая калитка, все тот же уютный домик, где он отходил от полученных ран. Осторожно приоткрыв калитку, Михаил по-воровски протиснулся. Пошел по тропинке к дому. И где-то уже сзади раздался знакомый и очень приятный голос:
   – Кто-то пришел меня грабить или убивать?
   Михаил повернулся. Мария приветливо улыбалась и с доброй хитростью поглядывала на конфеты и цветы. Последнее забавляло Михаила.
   – Вот пришел к вам, выразить свою признательность.
   – Я всегда рада помочь хорошему человеку. – Она по-настоящему была рада. Рада его видеть. Михаил видел это, чувствовал, несмотря на сдерживаемую улыбку и то, что она отвернулась от него и пошла дальше обстригать куст. Мария продолжила говорить как-то быстрее, чем до этого: – Да и к тому же мы с вами уже на ты вроде бы как перешли.
   – Да, точно, я позабыл, извини, Маш. – Назвав ее по имени, он немного подождал, не увидев никакой особой реакции, продолжил: – А чем это так из дома вкусно тянет?
   – Ты, наверно, о еде думаешь, даже когда в тебя стреляют. Ты, кстати сейчас как? – она внимательно взглянула на него. – Такое ощущение, что все перестали бегать и решили не воевать за демократию или другую чушь.
   – Да, я теперь на полностью легальном положении. И теперь наоборот борюсь против демократов, как ни странно.
   – Очень странно, – глаза Марии глядели одним удивлением на Михаила. – Я не думала, что ты столько вновь примешь этот мир. Но я рада. Так ты, думаю, проживешь дольше. – Она уже по-другому, как-то грустно посмотрела на него.
   – А ради чего жить? – Михаил решил немного удариться в философию, с Марией все равно все вернется в нужное русло. – Живу только судьбой этого града. Друзья разве что только да ученики, которые даже летом готовы учиться, как ботаны последние.
   – Да ладно тебе. А семья? Со своими-то тут встретился? Да и тебя, наверно, в твою Францию твоя зовет что есть мочи, – она еле заметно улыбнулась, но улыбка была натянутой.
   – Если честно, много чего произошло. У меня нет теперь семьи, мою семью со всем родом Сибаров уничтожили, а с той псевдосемьей, что во Франции, меня теперь ничего не связывает. Хотя нет, вру, связывает то, что я еще не развелся, и то, что я хочу вытащить сюда младшего сына Петра.
   – Прости.
   – Да ничего. Красиво у тебя тут. Лучше, чем в июне.
   – Ты предпочитаешь закат рассвету, и конец чего-либо восхищает тебя больше, чем начало? – Но тут же Мария в каком-то волнении постаралась изменить тему. – Ладно, пошли в дом. Надо эти конфеты уничтожить, а завтра ты мне все отработаешь. Хорошо?
   – Хорошо, – Михаил посмеялся. – Всегда рад твоему практическому подходу.
   Они прошли в дом. Все осталось на своих местах без изменений. Михаил с Марией долго разговаривали. Михаил рассказал обо всем в подробностях, насколько того допускала та или иная ситуация. У Марии же все было без изменений. Немного шутили. Беседа длилась часов до трех ночи. Мария постелила Михаилу на втором этаже. На следующий день он работал целый день вместе с Марией.
   Практически неделю Михаил прожил у Марии на даче. И когда дела в институте и в городе заканчивались, он что есть мочи гнал в «Железнодорожный», покупал попутно кучу еды и какую-нибудь новую лопату для дачи. Мария смеялась над этими покупками, что наполняло Михаила бодростью. Разговоры о политике, философии заходили крайне редко. Только однажды, на третий день, у них как-то зашел разговор о душе. Михаил не мог дать определения, что значит «душа» для него. Мария же сказала, что она взяла для себя определение одного из членов ПИИР, утверждающего: «Душа – совокупность сущности его действий, мыслей, восприятия мира и себя самого. Она есть стержень всех составляющих человека: мыслей, поступков, эмоций, намерений, мечтаний, их взаимного влияния друг на друга. Она (душа) – самый глубинный и твердый стержень человека. В определенный момент его можно игнорировать, изменять, а иногда уже поздно: он будет сформирован каким-то одним поступком, мечтой, эмоцией. Видеть же душу человека, его глубинный стержень – величайшее умение и искусство. Но на это способен каждый. Например, мне легко быть способным любить каждого человека. Каждого! Этому искусству Иисуса Христа тоже можно научиться. Мы можем сами настраивать нашу душевную жизнь на какую-либо волну. И тем самым мы творим свою загробную жизнь».
   Михаил что-то возразил. Но что, не помнил. Да и не важно это было. Самая главная цель дискуссии была достигнута – начался внутренний диалог Михаила по этому вопросу. Ведь цель любой дискуссии прежде всего не переубедить другого, а заставить его задуматься и понять четкость сформулированных аргументов. Это все ведет к развитию спора человека с самим собой. Человек способен в результате прийти к мнению оппонента, но при этом будет гордо звать это мнение своим.
   В конце же недели, в воскресенье, Михаил предложил устроить выходной. Они поехали в лес на речку Сирку. Рыбачили, купались. В конце дня, к девяти часам, вернулись на дачу. Спать не хотелось совершенно. Михаил предложил выпить, съездить в ближайший магазин за вином или заказать (робот бы доставил заказ минут за пять). Но Мария достала собственный запас. У нее были вина тридцатилетние. Одно из них, имеющее 34 года выдержки, из малины, она достала, осторожно поставила на стол. Вино было сладким и очень вкусным. Михаилу казалось, что вкуснее вина он никогда не пил. Она сама сблизилась с ним. Смотрела пристально в его глазах, в последний раз стараясь найти, искала испуг, или торжество, или фальшь. Но вновь, как и всю неделю, ничего не нашла. Михаил почувствовал стук сердца. Ее таявшее лицо, расплывающееся на нем ее тело. Спустя три часа они смотрели повисшую деревянную птицу над кроватью Марии. Она взирала на них своим странным клювом и вытянутыми глазами. Михаил хотел что-то спросить, но что, не мог понять. Одновременно просто так и по делу.
   – А как же твой муж?
   – А как же твоя жена? Между вами меньше расстояния.
   – Да нет, теперь больше. – Михаил смотрел на перекатившуюся голову с его плеча на грудь. Ее глаза блестели в темноте.
   – Мы с тобой оба отказываемся от прошлого ради будущего, ради шанса. Да и к тому же счастья требует душа, – она протянула последнее предложение на выдохе. И потом сама себе посмеялась.
   – Ладно, давай спать, – тихо сказал Михаил.
   И они тихо растворялись вдвоем в темноте и безмолвной тишине, повисшей перед бурей. У них не случалось порывов страсти. Но была в их отношениях какая-то странная бережливость и терпение с обеих сторон. Они как будто старались донести этот последний дар друг другу как можно дольше по дороге жизни. Порой Михаил погружался в рассуждения: «Что-то неправильно. Точнее все. Отношения всегда развивались молниеносно. Было больше эмоций. Переживаний. А сейчас все просто и понятно: она моя, а я ее до конца отведенных мне дней. Скорее всего, ей придется пережить утрату и меня. А будет ли она переживать мою смерть? Или я стал отправной точкой, чтобы наладить ей личную жизнь вообще? И после меня у нее сразу найдется другой попутчик? И кого она выберет в загробном мире? Так! Ты не туда пошел, Миха. А хотя, может, там так оно и есть: все люди продолжают жить, просто по другим законам», – Михаил из всех сил постарался прервать свои думы. Его этому двоюродный брат Панкрат еще учил – искусству бесконтрольного полета мысли. И на самом деле это помогало Михаилу в течение всей жизни – помогало находить решение.

Глава 13

   На следующей неделе Михаил отправился к Виктору в гости, на день рождения. Виктор его вновь провел, познакомил со всеми детьми, назвал их имена. Михаил уже многие забыл. Но некоторые засели прочно. Дети были все очень разные: с очень разными интересами, склонностями, характерами, как казалось Михаилу. Он даже как-то сказал Виктору, когда тот начал как-то сильно переживать за то, что заряд для бомб, привезенный Робертом, не получается найти: «У тебя у самого бомба дома, при этом ты все стремишься усилить ее заряд новыми элементами». Сначала Виктор не понял, но потом улыбнулся, натянуто посмеялся. Сейчас же, вновь глядя на лица ребятни, Михаил вспомнил практически всех:
   – Да что ты мне их всех тычешь. Они же все были на пикнике.
   – Во-первых, ты, я уверен, забыл многих. Во-вторых, не все там были. Да и здесь одного «дятла», вечно пропадающего, нет.
   – И кто же из дома все убегает у тебя?
   – Еще бы он убегал из дома! Да этот Полеслав! Главное, с матушкой чувствует себя привольно, а как я приду, так сразу все смирно. Двуликий он, если не более, лживый человек.
   – Да ты мне как-то уже говорил о недовольстве им. Да он же, может, вырос. Либо переходный возраст поздно, либо уже на волю рвется.
   – У этого переходный наоборот слишком рано пошел. На волю чтоб рвался, тоже не видно. Да еще, главное, не интеллигент вообще! Ведь как Лихачевского завет, что человек должен быть велик в малом, тогда, возможно, достигнет великого в большом, а если стремится к великому и хорошему он не будет, то только принесет боль и страдания другим. – Немного помолчав, Виктор продолжил, при этом его эмоциональность сильно возросла. Михаилу даже показалась то ли ненависть, то ли презрение, то ли страх в лице Виктора. – Ты понимаешь, Михаил, да вроде бы он и сознательный. Все понимает. А все равно! Он как будто поражен каким-то пофигизмом. И ему практически ничего не надо, ничего не надо от жизни! Ничего! Как это, Михаил? Я смотрю на него, и мне кажется, я вижу человека начала XXI века, человека, которому достаточно просто жить, жить хорошо. – Раздражение все сильнее охватывало Виктора, Михаил редко такое наблюдал. Очень редко. – Ему ничего, ко всем чертям, не надо! Вон все нормальные чего-то хотят, куда-то стремятся и куча у них разных интересов, дел, желаний. А у этого! Даже бабы нет! А есть ли у него друзья? Вроде я его видел в компании, но мне видится, что он там шестеркой ходит. Он прожил шестнадцать лет и ничего не имеет! Он жалок, но я не хочу его жалеть – он мужчина. Надеюсь, по крайней мере, что не какой-нибудь там гомодебил.
   – Он ленивый? – Михаилу было сложно порой уследить за смыслом: эмоции перехлестывали Виктора.
   – Да нет вроде бы. Работать может и физически, и учится не то чтобы очень плохо. Но ему, опять же, такое ощущение, что наплевать. Да и… – Виктор запнулся, но сразу продолжил: – И я хотел с тобой обсудить кое-что, пошли в кабинет.
   Они прошли в его кабинет. Обычный деревянный стиль. Резной стол, стулья, развешенный шкуры зверей и резные по дереву животные и пейзажи. Виктор перешел прямо к делу:
   – Два дня назад мне позвонил Сашка. Там, короче, в высших кругах партии идет грызня за Тунгуск, и идет давно. Сейчас же многие пришли к соглашению, что его нужно превратить в обычный город – то есть объявить официально его удачным проектом, градом, не назначенным на снос. Но на самом деле при этом его все равно намерены лишить научной базы. Постепенно ее хотят перенести в другой град.
   Михаил перебил его:
   – Но если забрать научную базу. Потом можно будет сказать: «Жители проявили расслабление. Даем срок для подъема, а если его не будет, снесем ваш град».
   – Согласен, но если не победит эта точка зрения, то победит та, что требует немедленного сноса. И таких много. Причина этого наша война с демократами, убийства на улицах и «фанатизм» наших язычников. Ты меня понял, нам приходится выбирать между немедленной гибелью Тунгуска и долгими попытками его спасти.
   Виктор внимательно смотрел на Михаила. Ждал ответа, но его не было. Михаилу как будто подрубили ноги: «Тунгуск под снос! Детище его отца! Град его детства! Город, можно сказать, настоящей его жизни! Под снос! Снесут все, сравняют с землей и потом его засадят деревьями! Его – последний смысл моего существования! Нет! К черту всех! Я буду здесь. Я уверен, будут многие сражаться за него». Не дождавшись ответа, Виктор продолжил:
   – Я знаю, Тунгуск много для тебя значит. Он строился твоим отцом. Но у нас есть возможность продолжить дело – построить подобный град, даже лучше!
   – Что лучше? Ты что говоришь, Виктор? – эти слова вызвали у Михаила изумление.
   – Саня предупредил нас заранее, что будет конкурс на строительство нового града, нового научного центра. Мы можем заранее подготовиться. Назовем его Среднесибирском и предложим поставить сравнительно недалеко, чтобы те же тунгусские лаборатории сохранить. Ты же согласен?
   – Нет! – Михаил изо всех сил сдерживал злость. – Я не могу быть согласен: это град моего отца. Град, который, черт, я должен сохранить!
   – Ты же всегда, Михаил, рассуждал очень здраво и реалистично. Почему сейчас ты от этих принципов отходишь? Ты же можешь воплотить в новом граде лучшее Тунгуска, а худшее убрать. Мы с тобой сотворим новый мир! Наш мир! И мы будем гордиться победами нашего детища.
   – Наш мир, который снесут через 50–70 лет! Наш мир здесь! Ты сражался за него столько лет! И теперь ты поступаешь так же, как я когда-то – ты предаешь его! Ты предаешь свою Родину!
   – Моя Родина – Евразийский Союз! Или ты забыл, что за территорией града тоже что-то есть. Наш град прославляется не только открытиями, но и жертвами побоищ, терактов. Как будет интегрироваться Европа в наш мир, если они будут бояться таких примеров, как наш град. Ты же умный человек, Михаил, – Виктор хотел встретиться взглядом с Михаилом, но тот беспокойно, дергая все, что попадалось под руку, ходил туда-сюда.
   – Да мне плевать на страну Виктор! Плевать на человеческие жизни! Плевать на интеграцию Европы! Хотя это, возможно, помогло бы вытащить сюда Петра. Но это гибели Тунгуска не стоит! – Михаил сам пристально, твердо посмотрел на Виктора, тот без видимого переживания отвернулся к окну:
   – Тогда у нас единственный выход: вырезать до конца лета демократов и надеяться на политическую способность Александра, который, разумеется, постарается наш град сохранить в неизменности.
   Разговор дальше не пошел. Они вернулись в гостиную и столовую, где вовсю уже начинался праздник. Атмосфера постепенно стирала боль обоих друзей, вызванную разговором. Уже ночью Михаил все-таки решил отправиться не к Марии, а к себе домой, где давно уже не был. Он лениво шел к своей машине, что стояла у рощи. Открыл дверцу и почувствовал на себе чужой взгляд. Повернулся. Витольд неслышно вышел из-за деревьев:
   – Привет, как праздник прошел?
   – Нормально, как ты-то? Чего хочешь опять? – Михаил принял решение уже ничего не давать Витольду, хоть под угрозой смерти, однако угрозу смерти Марии он не рассматривал.
   – Да ничего мне от тебя, друг, не надо. – Витольд по-доброму улыбнулся. – Павел этот интриган. Он организовал то побоище, в котором погибла моя семья.
   – Павел! Но он же уже мертв. Или нет? – Михаила всколыхнуло это имя: «Вновь возвращение мертвецов».
   – Да он и не умирал. Он тогда всех наших и всех анархистов подставил. Эх-х-х-х… – Витольд немного промолчал, но начать Михаилу говорить не дал. – Ты это, я еще другое хочу тебе сказать. Род Сибаров было необходимо ликвидировать кому-то тому, кто находится в самых высоких эшелонах власти. Этот кто-то организовал наше движение и старается изо всех сил привести наш град к уничтожению по статьям проекта «Гардарики». Павел лично ему подчинялся. Поэтому нам обоим необходимо теперь его найти.
   – Найдем! – Михаил сказал громко, чуть не крикнув.
   – Не кричи. Я его найду и скажу все тебе, но там уже по обстоятельствам. Ты лучше мне про Марию расскажи, как у вас все там? Хорошо? – Витольд спрашивал с нескрываемым любопытством.
   Они свернули в рощу. Долго, до самого утра беседовали там о всяком: о жизни, последних событиях в мире и в Союзе, Марии, немного о Павле и ситуации. Оказалось, что еще одна проблема заключалась в том, что количество демократов резко увеличилось до нескольких сотен человек. Они прибыли из разных мест. Витольд же теперь не обладал почти никакой властью. Уже утром Михаил отправился к Марии.

Глава 14

   У Михаила увеличилась работа в институте: хоть студентов не было, но шли вовсю разработки планов и проектов внедрения чего-либо в западную систему. У него была уже даже договоренность о вывозе Петра с одним очень умным студентом, когда тот отправится за границу воплощать проект. Главным событием для Михаила был окончательный развод с женой. Все же его собственность была национализирована и продана государством, а его семья, купающаяся в богатстве до этого, стала жить в нужде. Мысли о последнем приносили удовольствие Михаилу, как ни странно: он чувствовал, что справедливость восторжествовала.
   Он продолжал доживать лето у Марии на даче. Она, ее дом становились пристанищем его души, его изможденного ума и тела после проектирования и борьбы за будущее его проектов против Запада. Марию же за две недели до начала учебного года начинали уже вызванивать в школу. И Мария с Михаилом решили съезжать с дачи. Три дня Михаил вывозил разные вещи к Марии домой, ее же продукты решили спустить в подвал Михаила. В среду вечером, как всегда, Михаил возвращался из института к Марии. Завез машину на стоянку. И странное дело, тревога не исчезала. Тревога, как он решил, по поводу того, что он не успеет к Марии до того, как ему нужно будет ехать к Виктору в земство решать вопрос поиска демократов. Тревога окутывала его полностью. Михаил даже задумался: «Переработал? Это странно похоже на какую-то паническую атаку». Он шел в направлении дома, ветер беспокойно шелестел листьями множества деревьев, а солнце радостно и беззаботно светило, что усиливало напряжение Михаила. «Полил бы лучше дождь. Я бы рад был», – подумал Михаил, быстро заходя в подъезд и взбегая по лестнице. Стараясь не поддаваться страху, Михаил быстро зашел в квартиру, разулся и пошел на кухню:
   – Привет, Маш! Я тут пораньше освободился – мне надо будет потом в земство ехать.
   Но то, что он пытался подавить, тут же, как он зашел на кухню, усилилось в сотни раз. Рядом с Марией сидела, ехидно глядя на него, ее соседка и еще кто-то. Михаил хотел что-то сказать, просто что-нибудь, но он ясно осознал по сначала пытливому, потом стыдливому взору Марии, что все. Она молча за руку вывела его к прихожей:
   – Собирайся, уходи, – ее голос звучал тихим, спокойным, разрывающим слух грохотом.
   – Послушай, я же не был с тобой вместе тогда, и вообще, какое это имеет значение? – Михаил не верил, это не могло разрушить их отношения. Он не мог в это поверить, но чувствовал он именно это, что раздражало его.
   – Ты меня прекрасно понял. Ты пришел ко мне и решил, что так-то было бы не лишним побыть и с другой.
   – А кто знал, что ты мне ответишь взаимностью?
   – Ты знал это. Все, иди. – Она твердой рукой вытолкнула его из квартиры.
   Михаил не помнил, как он спустился, как отправился и сел на скамейку в ближайшей небольшой рощице. Он долго сидел, без единой мысли, взирая на небольших идолов и спокойно стоящие деревья. Постепенно стали давать ростки мысли: «Она не права. Не права, потому что чувства тоже, бывает, лгут. Но черт! Ведь ты же сейчас чувствуешь вину. А за что? Хуже всего то, что ты не захочешь от нее отказаться, забыть ее. Забывать, в принципе, и не надо. Но ты хотел с ней остаться с ней до конца своей жизни. Каким-то ты романтиком заделался, Михаил. Ты даже со своей женой такого не планировал». Он встал, его шатало от безысходности и собственного бессилия – он сел обратно. Михаил чувствовал, что не вернет ее вот так просто и ходить за ней будет бесполезно. Все, что он сделает ради нее, не вызовет никакой ответной реакции, кроме разве что презрения.
   Он долго сидел, время шло. Ему начинало казаться, что он сходит с ума. В одно из мгновений ему пришла СМС от Виктора: «Не приезжай. Тут все уже бесполезно. Потом, если что, все расскажу поподробней. А так нам остается рассчитывать лишь на информацию Сани». Михаила это сообщение разозлило: «Ждать, надеяться на этого! Мы должны просто ждать гибели нашего града! Боги! Боги, я прошу вас, если хотите лишить меня счастья – это ваше право, но дайте нам шанс спасти град. Град, возведенный в вашу честь и во имя вашего величия здесь, на земле. Вы должны, вы должны сделать так, чтобы он жил века, эпохи. Я, как ведь и многие здесь живущие, готов отдать жизнь ради процветания и существования Тунгуска». Он долго смотрел на одного из идолов, потом оглянулся: все оставалось неизменным. Через десять минут он поднялся и пошел к машине, заставляя себя отказаться от мысли идти к Марии. Он уже начал открывать машину, как увидел листок бумаги на лобовом стекле. Он взял его, на нем было писано знакомым почерком: «Центральное управление нашим движением решило снести город наполовину и тем самым дать повод кому-то наверху снести его до конца. Я только что узнал, что бомбы уже установили. Необходимо сейчас же уничтожить всех демократов в городе и обезвредить бомбы. Необходимо действовать немедленно и очень быстро. Только от того, как вы сейчас, Михаил, будете действовать, зависит будущее Тунгуска. Я надеюсь, что наш град выстоит. Я буду в Центральном районе у гостиницы “Монгол”, там проживает один из руководителей. Он должен знать, где Павел, – я его выкраду, как засеку вашу операцию. После того как закончишь операцию, с Виктором приходите в ту квартиру, куда я привозил тебя от Марии. Я там буду тебя ждать. Ладно, сообщаю координаты и адрес расположения ячеек нашей организации и мест расположения бомб…» – Дальше следовало множество цифр и адресов, все четко расписанное в таблицу.
   Михаил аккуратно порвал листок – отделил письмо Витольда от самих указанных местоположений. Подошел к одному из огней в роще и листок письма сжег и растер остатки, что полностью не вобрал в себя огонь. Не было в Михаиле больше ни смятения, ни лишних раздумий, его вело одно желание, одна мысль о спасении его града. Лишь вновь он вспомнил лик своего отца, лежащего в ладье, и птицу, улетающую прочь от тризны. Михаил быстро набрал номер Виктора, кратко обрисовал ситуацию. И поехал сразу в ГУГБ по Тунгуску (Главное Управление Государственной Безопасности). Через полтора часа операция была разработана и просчитана до мелочей, насколько это было возможно. Полчаса ушло на подготовку подразделений, объяснение людям ситуации.
   В семь часов вечера операция, которой даже не дали названия, началась. Виктор с Михаилом и отрядом безликих отправились в Новый Тунгуск на захват главной штаб-квартиры. Новый Тунгуск гудел беззаботной жизнью. Михаил с четырнадцатью безликими заходил во второй подъезд дома. Вот дали сигнал, Михаил, чувствуя сильный стук своего сердца, стал подниматься за остальными. Они поднялись к квартире № 39, первый за секунду установил взрывчатку на дверь – она рванула через секунду. Время полетело быстро, каждое мгновение при этом длилось дольше. Ощущение же, что ты живой, усиливалось, но страха не было. Михаил с улыбкой бросился в квартиру, где уже первые двое лежали мертвыми. Невозможно было понять, где кто, вся квартира через несколько мгновений заполнилась дымом. Михаил, вначале лишь резанув выскочившего из санузла демократа, уже не знал, куда идти и что делать. Из его правого плеча текла кровь, тепло разливалось во всем теле. Тут кто-то, перебросив Михаила через плечо, выбил из его рук нож, сжал его горло. Человек сквозь дым приблизил свое лицо – это был один из безликих. Михаил чувствовал, что задыхается, что вот-вот его шея не выдержит напора. Его руки судорожно искали на ближайшем столе что-нибудь. Вот ваза. Изо всех сил бьет ею. Хватка ослабла. Михаил вырвался, побежал к столику у зеркала – он почему-то точно запомнил, что там лежит какой-то простенький нож. Обернувшись, успел увидеть, как в него летит кулак, Михаил в последнюю секунду отводит руку врага и вонзает в нее нож. Схватив ослабевшего, но продолжающего сопротивляться противника Михаил крикнул:
   – Кто? Кто тебе приказал?
   Безликий улыбается, гордо поднимает подбородок:
   – Я мертв, я давно мертв, и ты это знаешь.
   Михаил вздохнул, слышался звук того, как всасывают воздух и дым, по-видимому, безликие закончили работу. Нужно было скорее все это заканчивать:
   – Ты достойно прошел свой путь, достойно сражался, Ты оставил после себя след в этой жизни. Ты оставил след в судьбе этого великого града. Ты погибаешь в бою – это достойная смерть, – Михаил заносит нож, слышит ответ:
   – Я желаю тебе той же смерти, смерти в бою, ибо лучше смерти нет на земле более простой и благодатной.
   Удары в сердце, несколько последних вздохов. «А я бы сейчас от такой смерти не отказался, – проговорил про себя тихо Михаил. – Хотя боги всегда заставят меня пожалеть о таких словах, о словах желания смерти для себя, но я все равно это говорю, потому что мне терять нечего. Только главное, чтобы жил великий, дорогой мой Тунгуск». Михаил сел в прихожей, безликие ходят, выносят тела и раненых. Потери составили шесть человек убитыми и четверо имели значительные ранения. Все же двадцать живших здесь демократы были убиты. Михаил спустился во двор. Подошел к лежащим в ряд мертвым безликим. Вот лежал тот, кто напал на него в квартире. Михаил спросил вблизи стоящего безликого:
   – Как этого звали? – и показал на своего врага.
   Тот, к кому обратился Михаил, повернулся, чуть сжал губы и скупо ответил:
   – Его звать Дмитрий, он государственник, то есть присягал и подчиняется непосредственно государственному управлению, а не как мы, местному, – и сразу отвернулся.
   Этого было Михаилу достаточно: его кто-то решил убрать, и этот кто-то не мог приказать местным, а лишь только союзным подразделениям. Михаил, помня о договоренности с Витольдом, постарался, не пересекаясь с Виктором, побыстрее прийти на ту квартиру, куда давно, еще в середине июня, его привез Витольд, пытаясь договориться с ним о написании отречения от своего рода.
   Зажав рану и накинув плащ, чтоб быть незаметным, он быстро шел вдоль улицы Мацуева. Через пять минут как он вышел из двора, грянул, откуда ни возьмись, ливень. Михаил остановился, подставил лицо быстро падающим каплям. Он улыбался, растворялся во времени: «Все. Лишнее все должно уйти. Пусть этот дождь смоет кровавые следы, оставшиеся после этих “лишних” в нашем граде людей». Через еще пятнадцать минут он уже входил в этот двор, где устроили уничтожение демократов, откуда он сбегал вон в ту рощу. Людей было мало во дворе. Михаил поднялся, странно, но он помнил все механически. Позвонил в дверь. Дверь открылась, на пороге стоял Витольд, левый край его рубахи был в крови. Сам же он, улыбнувшись, поздоровался с Михаилом и впустил внутрь. Он стразу прошел, судя по всему, в зал. Тут на полу лежал прикованный к батарее человек. Витольд показал на него:
   – Этот возглавлял нашу группу – третий батальон. Он лично контактировал с Павлом. Я ему десять минут назад дал сыворотку правды, минут десять-пятнадцать, и он очнется и все расскажет, просто будет четко отвечать на наши вопросы, – не дождавшись ответа Михаила, он продолжил: – Ты будешь есть? Я лично не против перекусить.
   Витольд вышел и вернулся через минуту с пиццей. Они сели, стали есть, запивая морсом. Завязался разговор. Очень странный – не об операции, не о том, что сейчас надо будет делать, а о том, что, как правило, всегда важно – о женщинах. В этот раз откровенничал Витольд: он рассказал о недавнем своем знакомстве, о том, что даже подумывает завести семью вновь. Михаил в основном молча слушал. Эта тема вновь напомнила ему о Марии. Витольд же, разумеется, не мог позабыть спросить Михаила о его отношениях с Марией. Михаил рассказал все. Витольд слушал молча, вдумчиво. И после рассказа Михаила сказал:
   – Сейчас же поедешь к ней. Я тебе рассеку в нескольких местах посильнее руку, и ты поедешь к ней, с цветами поедешь. Понял? Надеюсь, она тебя простит, и ты протянешь до нее, не умрешь в пути. Я думаю, ты готов рискнуть. Так ты вернешься к жизни. У нас не такой долгий срок, мы должны быть счастливыми любой ценой.
   Михаил хотел было возразить, но пленник очнулся. Витольд сел на ковер к нему поближе. И стал задавать вопросы, тот четко без возражений и эмоций отвечать:
   – Ты знаешь Павла?
   – Какого? Нескольких знаю.
   – Из клуба, тот, что отдает тебе приказы.
   – Да, я с ним встречаюсь лично.
   – Что он говорил об готовящихся взрывах в граде?
   – Что они необходимы для полной ликвидации этого проклятого города.
   – Хорошо, где сам Павел?
   – Я не знаю, он связывался со мной сам и организовывал встречу в каком-нибудь парке или роще.
   – Встреча следующая не назначена?
   – Назначена.
   – Где? Когда? – Витольд весь напрягся, это было хорошо заметно.
   – Двадцать первого сентября. В роще «Большой Медведь», что у озера. В три часа дня.
   – Хорошо, засыпай. – Витольд запрокинул голову пленника, воткнул иглу шприца ему в шею. Ввел зеленоватую жидкость. Прикованный человек спокойно, без мучений окунулся в царство вечного сна. Затем Витольд повернулся к Михаилу и занялся им. Резанул ему в нескольких местах руки и тело. Михаил, удивительно для него самого, не стал сопротивляться. Затем они вышли из квартиры, Витольд зашел в ближайший магазин, купил Михаилу красивый букет цветов и конфеты. Посадил его в свою машину, сказав, что заберет ее завтра утром. Затем Витольд пошел обратно в квартиру уничтожить улики и устраивать взрыв.
   Михаил ехал, стараясь меньше напрягать руки: кровь начинала сильнее течь. Через час Михаил заехал во двор к Марии. Он уже чувствовал боль в животе. Михаил тихонько поднимался по ступенькам. Было сложно, ноги плохо слушались, голова болела, начинала кружиться. Он обернулся – за ним тянулся кровавый след. Вот она, дверь. Он поднял правую руку – боль, он нажал на звонок. Михаил почувствовал тошноту, еще более сильное головокружение, и вот его вновь уносит это непередаваемое ощущение обморока. Что-то быстро проносится, проносятся мысли, какой-то быстрый причиняющий ему боль сон разрывает его. И вдруг все – пустота, спокойствие. Михаил засыпает уже сном.
   Он очнулся утром. Лежал на кровати.
   Подошла Мария, улыбнулась, поцеловала его тихо в губы:
   – Ну что ты явился в таком виде? Не мог вымыться и приехать ночью серенады загонять во дворе?
   Они вместе посмеялись, Михаил чувствовал облегчение:
   – Ага, а еще стихи читать да?
   – Ну, а то вообще у нас романтики перевились. – Она с улыбкой продолжила: – А я боялась. Ты ведь мог там погибнуть. Да и вообще дурак! Поехал с открытыми ранами! – Сердитое выражение ее лица еще более радовало Михаила:
   – Я не боялся смерти, я боялся нашего поражения – это могло повлечь гибель Тунгуска, и боялся потерять тебя. Я не знаю, сколько отведено мне этой борьбой дней на земле, но я хочу прожить их, обнимая самую замечательную женщину на свете.
   – Да куда ты от меня денешься? – со счастливыми слезами на глазах усмехнулась Маша.
   Ночь прошла тихо, спокойно. За чаем, мирными разговорами и просмотром новостей и кино. Ночь кончалась, но навсегда останется в памяти и душе Михаила.

Глава 15

   Только через несколько дней Михаил связался с Виктором. Тот очень обрадовался. Выразил удивление по поводу того, что тот сразу после окончания операции пропал. Михаил объяснил это необходимостью и желанием быстрее помириться с Марией. Михаил хотел было рассказать правду, но что-то его удержало. И когда услышал какое-то напряженное молчание в ответ, то решил, что все делает правильно, не рассказывая Виктору. Виктор сказал, что операция прошла абсолютно успешно. Все до единого были уничтожены. И спецназ, и отряды милиции, и безликие: все действовали слаженно. Но необходимость действовать быстро унесла жизни многих человек в отдельных местах. Александр же, по словам Виктора, теперь однозначно должен одержать победу над своими оппонентами, и Тунгуск должны оставить нетронутым. Последнее Виктор сообщил очень эмоционально и радостно. Но тут же сказал, что проект Среднесибирска все же продолжит разрабатывать и Михаилу советует. Михаил, только что обрадованный, рассердился:
   – Мне главное, чтобы процветал наш родной град. На все остальное мне плевать! И никакой, к черту, проект мне не нужен! Как будто проблемы кончились, мне вон нужно в институте работать. И еще надо сына из тюрьмы вытащить и сюда перевезти.
   Виктор на это отвечал:
   – Он у тебя хотя бы русский знает? Как будет жить-то тут?
   – Выучит он русский, но вот об этом твоем предложении все равно забудь. Скоро, Виктор, откроются границы, мы должны выдержать удар тут, в городе. Количество демократов увеличится, появятся организации, которые нужно будет выдавливать экономически и на основе права. И одновременно создать такие схемы, чтобы уничтожить стабильность на Западе.
   – На Западе ее давно уже нет, Миха. Мы без особого напряжения одержим победу.
   На этом тогда разговор и окончился. Открытие границ для всего началось всего через три дня. И сразу в новостях стали мелькать факты ломки западной системы. Всего через неделю Европа изменилась до неузнаваемости: в половине ее стран произошли революции, в результате которых к власти пришли партии истинной интеллигентности. Некоторые из партий объявили о курсе на соединение с Евразийским Союзом, другие о своем суверенитете. Во многих странах правящие же партии объявили о необходимости создания идеологии и мировоззрения, приближенного к евразийскому. Среди партий не интеллигентских все равно примерно ту же политику объявили партии консервативные и коммунистические. Они говорили так, как будто всю жизнь превозносили евразийскую систему общественного устройства, систему ценностей.
   Работа же Михаила, сделанная за все это время, оказалась ненужной в Европе, но не на Западе вообще. Его сложные, хорошо замаскированные проекты стали осуществлять в Америке и других странах, не так сильно подвергшихся перелому на евразийский лад. Но в этом был все равно плюс, ломка в Европе позволила уже практически за два дня оформить все бумаги для выезда Петра через месяц. Правда, поговорить с ним не получилось у Михаила.
   Михаила все поражало. Поражала даже не столько резкая перемена на Западе, сколько неизменность жизни в Тунгуске – Виктор оказался прав. В нем не появилось демократов, не усилилось движение анархистов – ничего. Лишь каждый день люди праздновали победу, поздравляли друг друга на улицах – всех подряд, царил, одним словом, триумф. Однако при этом люди не расслаблялись, а, наоборот, призывали к очередным победам. Даже незначительным, например, чуть ли не каждый день люди всем город выходили прибираться, строить детские городки вручную, школьники и студенты стали тысячами воплощать самые разные проекты. Университеты и лаборатории заработали вовсю еще за неделю до начала учебного года и начала работы.
   Мария вышла на работу 1 сентября. Теперь она пропадала на работе до вечера. В один из дней, это уже шла первая неделя учебного года, Марии стало дурно. Михаил заволновался, но не сильно, решил, что она просто переработала, и даже сначала был против врача. Но соседка, уже странно вписавшаяся дружески в отношения Михаила с Марией, настояла на вызове врача. Врач сказал, что поразило Михаила, хотя в этом ничего удивительного не было: «Ваша женщина беременна, и нечего вам стоять как истукану, целуйте, выражайте радость. Ей страшнее, чем вам, поверьте». Однако Михаил сдвинулся с места, только когда врач и Настя вышли. Он приблизился к Марии, осторожно обнял. Но никакой реакции в ответ. Михаил посмотрел на нее, стараясь встретиться взглядом. Она странно стыдливо отводила глаза. Он отошел, она в странной задумчивости смотрела куда-то в одну точку.
   Михаил все понял. Он понял: она думает о своем первом муже, первой и самой сильной своей любви. Ей тяжело отказаться даже ради семейного счастья на земле от клятв, давно даваемых ему. А что он сейчас должен делать? Что? Как он может изменить ситуацию? Михаила это начинало все раздражать. Это раздражение вылилось в слова, которые он практически не стал обдумывать:
   – Послушай, я знаю, ты этого, может, не хотела, я тоже. Но что теперь делать? Нужно радоваться. Радоваться новой жизни. Нашему ребенку, который потопает по своей дороге. А ведь она так прекрасна – жизнь на фоне всех этих смертей. Жизнь – это чудо, и я чертовски рад, что в моей жизни есть ты, – Михаил делал небольшие паузы, но никакой реакции все равно не было, это привело его к еще более горячему предложению: – Давай вырастим его достойно, давай поженимся.
   Мария подняла на него вначале изумленный, но потом грустный взгляд. Этот взгляд наполнился небольшой веселостью, когда она отвечала Михаилу:
   – Это так сейчас делают предложение руки и сердца. Да? А я … я, он… – И ее взгляд опять ушел куда-то.
   Михаил уже пожалел, что сказал все это. Если сейчас от нее ждать, требовать ответа, то он будет один – «нет». Михаил понимал, ее терзали воспоминания. И он считал, что не вправе этому мешать. Она должна была сама все признать и решиться на строительство семьи с ним. А он должен подтолкнуть к этому ее. Тут ему вспомнился отец, его фраза: «Девушки редко когда знают, чего хотят. Ты должен ей говорить, что она хочет. Решать это за нее. Это, увы, одна из функций, данных историей мужчине при женщине. Если ты не будешь это делать, ты более окажешься в ее глазах виноватым и более того – слабым. Они, сын, хотят того, чтобы их порабощали. Я этого не сделал, поэтому твоя мать уехала с презрением ко мне и даже ко всему моему роду». Михаил вышел от Марии. Нет! Он не потеряет ее! Она будет его и будет счастлива любой ценой! Он позвонил соседке, попросил немного присматривать за Марией. Она посмотрела на него крайне вопросительно. Михаил улыбнулся:
   – Я не сбегаю, мне нужно подготовиться, чтобы сделать ей предложение. Вы же присмотрите?
   – Да, конечно, без проблем, – соседка аж подпрыгнула от радости. – На свадьбу только посмейте не позвать.
   – Как так? Конечно, позовем, если она скажет «да» еще, – Михаила радовала такая реакция.
   – Будет полной дурой, если не согласится. Ладно, я пойду к ней. Счастливо. – И она мелькнула в квартире Марии.
   Мария провела остаток дня в беспокойстве. Она действительно думала о том, что предлагал Михаил. Но она бы не смогла ответить Михаилу ни «нет», ни «да». Когда же он уехал, она пожалела о том, что не остановила его. Ее терзало чувство вины. Масло в огонь подливала еще и соседка. Следующий день в школе прошел комом. Она уставшая, но раньше времени вернулась домой: думала, что ее там ждет Михаил. Он, однако, не появился и вечером. Мария позвонила ему, но Михаил был недоступен. Уже в двенадцать часов она вышла из забытья, собралась ложиться спать. Но тут раздалась во дворе сирена. Мария не торопясь, в удивлении вышла на балкон. И она, удивленная сама собой, разразилась смехом. Двор озаряли огни, в несколько рядов стояли скрипачи, еще кто-то, среди всех их выделялся маэстро. А вот и организатор, взявшийся исполнять оперу. Михаил встал на скамейку, дождался тишины и начал петь какую-то новую современную любовную оперу. Его протяжный голос вызывал сначала смех, потом улыбки, Мария так вообще чуть не перелетела через перила, ее удержала соседка. Михаил закончил петь примерно через пятнадцать минут, при этом все это время он еще и разыгрывал разные эмоции, что вызывало смех, а у некоторых, например у Марии, умиление. Закончив петь, он бросился к дому Марии, тут же взлетела и зацепилась железными крюками за перила балкона веревочная лестница. Пока Михаил со скоростью метеора взбирался по лестнице, раздался салют. Фейерверк приобрел четкие начертания: «Маша, я тебя люблю!» Пока ее взор был устремлен на переливающуюся разными красками картину на небе, Михаил успел взобраться к ней на балкон с огромным букетом роз, в сто одну штуку. Встав на колено, Михаил зачитал стихи. Мария, очевидно, была доведена до предела. Соседка успела корректно уйти. Но Михаил продолжал спокойно, торжественно, но со смехом в глазах читать стихи. До самого последнего момента, даже видя ее растроганное лицо, ему казалось, что дух прошлого все это способен затмить. Михаил закончил читать стихи фразой:
   – Выходи за меня, возьми мою душу и тело себе! – правда, не очень попадающей в рифму. Но это, правда, еще больше трогало Марию, особенно «душу и тело», и опять же она рассмеялась. Михаил достал кольцо. Оно сверкало несколькими сложенными в цветок камнями. Мария смаргивала слезы с глаз:
   – Ну, да! Черт, да!
   – Ну, отлично – выходишь замуж за черта, – рассмеялся Михаил.
   Он надел ей кольцо на дрожащую руку. Поцеловал. Казалось, поцелуй длится вечность. Оторвавшись от Михаила, Мария возмутилась:
   – И ты вот какого! Какого сюда поперся по лестнице? А если бы упал? Ты вообще обо мне думаешь? А о нем? Или о ней? – она сразу с улыбкой поправилась. – Зачем, а? И еще ржешь тут!
   – Маша, красавица моя, а букет как бы я протащил?
   – Ладно, хорошо, – она взяла букет и с трудом протащила через дверной проем в комнату. Расставила цветы в несколько ваз. Затем продолжила: – На этот раз прощаю. Но больше ты не лазишь по веревочным лестницам и не будешь участвовать ни в каких стычках со всякими там демократами. Понял? Ты мне живой нужен, не смей рисковать. А то оставишь меня, и как я буду? Как дите будет? – Михаил не дал продолжить. Просто схватил то, что было теперь его. Ночь была долгой и страстной. Ночь начала полного единства двух душ.

Глава 16

   В Тунгуске начинали праздновать и готовиться к празднованию дня полного воссоединения славянских народов. Дело в том, что все славянские страны и все страны Скандинавии и Прибалтики объявили о своем намерении присоединения. Было подписано уже множество бумаг, урегулировано много самых острых вопросов. На восемнадцатое же число было назначено подписание договора присоединения Польши, Чехии, Эстонии, Латвии, Литвы, Финляндии, Швеции, Норвегии, Дании, Хорватии, Боснии и Герцеговины, Черногории и Сербии, Македонии к Великому Евразийскому Союзу. В этот день был назначен общегородской праздник с выходным и в Тунгуске. Виктор пригласил Михаила вместе с Марией к себе домой. В этот же день приехал в Тунгуск Александр. Они все собрались праздновать дома у Виктора. Целый день гуляли, веселились, говорили немного о политике, немного о жизни, обсуждали предстоящую свадьбу Михаила с Марией. По этому поводу много шутили между собой друзья. Под вечер же, оставив женщин пообщаться между собой, а детей играть в туки та, трое друзей ушли в кабинет Виктора. Александр поздравил их:
   – Вы молодцы. Благодаря вам Тунгуск жив. Мне удалось всем этим кричащим в собрании петухам заткнуть рты. Но самое главное, в государственный всесоюзный центр не поступило никакой даже близкой информации на готовящиеся взрывы. Вы же смогли узнать откуда-то об этом всем, и при этом ни одного взрыва не произошло! Это теперь всегда можно будет приводить в контраргумент тем, кто говорит об усилении контроля государства над местами.
   – Нормально, самое главное, что Тунгуск остается нетронутым этими тщедушными правителями, – Михаил ответил, чтобы нарушить повисшее странное молчание.
   – Да, но проект Среднесибирска все же, я думаю, запускать необходимо. Если ты не хочешь, – Александр посмотрел на Михаила, тот отрицательно покачал головой, – то этим будет заниматься только Виктор. Да, и, насколько я понял, ты, Михаил рассказывать о своих источниках не будешь?
   – Если бы я их знал. Скорее всего, кто-то просто из демократов запомнил меня и решил передать информацию, – Михаил выдержал взгляд Александра, тот, по-видимому, поверил ему.
   – Да, и этот кто-то мертв так же, как все остальные. Мы проверили все данные, появившиеся после задержания ключевых людей, мы нашли среди мертвецов или обгорелых останков всех членов движения за демократию.
   «Ага, конечно! Мда, скорее всего Витольд в той квартире что-нибудь оставил, по чему могли бы его опознать», – Михаил долго смотрел за окно, где царило неимоверное спокойствие, как будто затишье перед бурей. Через десять минут они уже возвращались следом за Виктором в зал. Хорошо попраздновав, они с Марией вечером уехали к нему домой.
   На следующий день Михаил отправился утром, как всегда, в институт. Скоро должны были допустить звонок ему. Франция оставалась страной, одной из менее поддающихся влиянию стран Европы. Однако день с самого утра не задался. Михаила снедало постоянно какое-то беспокойство. В институте он много сбивался, садился, пытался успокоиться. Он даже позвонил Марии, та ответила – все было нормально. Заставив себя собраться, он просидел до вечера в институте за работой. Закончив анализ ситуации в Мексике, он поехал к Марии. И когда увидел оцепленную улицу, в нем вновь забилось чувство тревоги и странное чувство безысходности. Он бежал к дому Марии, все увеличивая скорость. Михаил пробился с яростью через толпу. Вот двор, вот этот детский городок, вот лежат люди, еще люди. «Вот, вот! Вот! – хотелось крикнуть Михаилу: рядом с белокурой березой лежала Мария. Ее волосы свисали в одну сторону. Ее неподвижное лицо было прекрасно, как-то по-особенному, по-другому прекрасно. Он бросился к ней, подхватил ее, встряхивая и выкрикивая что-то бессвязное.
   Вблизи стоящие милиционеры, казалось, этой реакции и ждали. Они схватили Михаила и сразу поставили успокаивающий укол. Михаил чувствовал, как расслабление охватывает его тело. Расслабление, противное его воли. Чувствовал, как он растворяется, расползается на лавке. Он – беспомощное существо. Что теперь он имеет? Он видел перед собой Машу, моменты жизни, связанные с ней, переживания. И вот и они как-то резко, предательски пропадают. Перед ним встает образ Петра, и небо, стелющееся над ним. «А вот оно, небо. Небо моего града. Нет! Нет, я еще не сдался. И я не отрекусь от города, забравшего ее жизнь и жизнь моего будущего ребенка. Я прощаю ему, моему граду, свою искалеченную жизнь, ибо это принадлежит ему. Вы меня слышите, боги? Но я прошу вас, сделайте Марию счастливой в царстве мертвых, пусть родит ребенка и живет счастливо. Пусть, если надо, забудет меня. Теперь я живу одним лишь градом моего отца, еще надеждой вытащить сына. Отныне я мертвец, отдающий всю свое существо этому граду. Пусть судьба этого града будет судьбой моей жизни», – Михаил закрыл глаза, чтобы не видеть, как колыхаются деревья: ему было больно это видеть, хотелось плакать. Он встал и, шатаясь, пошел к машине. Его никто не посмел остановить. Его, шагающего к своей смерти мертвеца.

Глава 17

   В Тунгуске произошло то, что теперь неизменно должно было его похоронить. Новое побоище унесло жизни нескольких десятков тысяч человек. Беспорядки продолжались в отдельных районах еще два дня. Агрессия была спровоцирована информацией и слухами о готовящихся еще взрывах демократами и другими антисоциальными элементами.
   Виктор сообщил уже на следующий день, что Александра в парламенте завалили, и Тунгуск принято решение снести. Виктор не питал уже надежды на его спасение и хотел было опять предложить участвовать в проекте Михаилу, но тот сказал:
   – Ты знаешь, что нет. Сейчас тем более нет.
   Михаил полностью, наотрез отказывался от мысли строительства нового града: этот град не сможет повторить Тунгуск, не сможет достичь тех же побед.
   Горечь смерти Марии была сильной. На ее похоронах он видел издали и Витольда. Он вспомнил о назначенной встрече 21 числа. На нее нужно было уже выдвигаться завтра. Вернувшись к машине после недолгого разговора с Виктором, Михаил достал хорошо спрятанный листок за зеркалом заднего вида. На нем значилось: «Завтра в час жду у гостиницы “Сибирь”, выдвинемся оттуда к “Большому Медведю”. Там и близко, и еще причины есть. Поведаю потом». Настроение Михаила странно поднялось. В нем бурлило много эмоций, злости, и он чувствовал необходимость дела во имя спасения Тунгуска. Бездействие же могло повлечь либо взрыв, либо внутреннее сгорание.
   На следующий день Михаил к часу подъехал к гостинице. Витольд стоял в открытую, рассматривая картины юных художников. Картины были выставлены длинными рядами у главного входа в гостиницу. Михаил подошел, и действительно, картины поражали своими переливами цветов, сильными эмоциями, читаемыми по лицам людей. Витольд заговорил первым:
   – Прекрасно рисуют дети, да? Почему я этим не занялся в юности, вместо этого пошел самолеты конструировать.
   – Да, но ведь ты рассказывал, что у тебя даже два проекта купили. Тебя приглашали даже в Алтайский авиационно-конструкторский университет.
   – Я об этом не жалею, но лучше бы отдался искусству изображения лиц людей. Сейчас бы смог столько эмоций изобразить.
   Михаил улыбнулся:
   – И назвал бы свою выставку «Человек перед смертью».
   Витольд поддержал смех – оценил шутку:
   – Да, наверно. Но это ведь даже неплохо. Перед смертью человек показывает истинное лицо. Лишь единицы врут, умирая. Таких очень мало, и на самом деле я их уважаю больше даже тех, кто безрассудно рискует жизнью, ибо они смелее, они перебарывают свой страх.
   – Ладно, наверно, нам выдвигаться надо, – Михаил указал в сторону виднеющийся вдалеке рощи.
   – Да, пошли, – ответил Витольд.
   Они шли в течение десяти минут молча. Михаил ждал, когда Витольд станет рассказывать о каких-то еще указанных в записке причинах. Но он ничего не говорил, и Михаил сам решил завести разговор:
   – Ты говорил о каких-то новых обстоятельствах.
   Витольд посмотрел на небо. В нем неслись облака, сильно дул ветер.
   – Начинается буря. Скоро начнется самый настоящий бой за град. И сейчас есть одна сила, согласная стать на защиту его. И это не земство, не вершители вече и другие, а анархисты и ярые родноверы – эти фанатики, по существу виновные не меньше демократов в сегодняшней ситуации. Они утверждают, что бомбы были установлены практически во всех лабораториях и даже в некоторых университетах. Мне в это слабо верится, если честно. Но, несмотря на все мои с ними расхождения, сегодня я с ними.
   – С ними?! – чуть не крикнул Михаил. – С теми, кто убивал людей все это время, с теми, кто убил ее?!
   – Мне очень жаль ее, ты же знаешь, – Витольд схватил Михаила за плечо и встретился пристальным взглядом с глазами Михаила. – Но мы ведь с тобой желаем одного, чтобы Тунгуск избежал сноса. Виновны во всех тысячах смертей лишь те, кто это инициировал с самого верха. А это мы с тобой узнаем сейчас. И даже если наш град падет, его некогда наполненные жизнью улицы зарастут лесом, мы сможем за него хотя бы отомстить.
   Михаил чувствовал полную солидарность с ним. Он поднял глаза на небо. Ее уже почти полностью заволокло тучами. Где-то гремел гром.
   Они подошли к роще к двум часам дня. Михаил сел на скамейку у большой сосны, откуда все было видно. Витольд же, надев плащ с капюшоном, сел в кусты, рядом с лавками, стоящими в основном коридоре, где, скорее всего, должна была проводиться встреча. Как ни странно, ничего непредвиденного не произошло. Павел пришел ровно в три часа и направился к месту, где ждал его Витольд. Михаил сразу узнал его, несмотря на изменения в лице и походке, в нем все равно оставалось что-то, то же самое, что заставило остановить взгляд на нем. Когда Павел сел на скамейку, Витольд проскользил к нему сбоку и в одно мгновение дернулся к нему и нажал что-то на теле. Павел запрокинул голову. Михаил быстро спустился. Витольд кинул Павла в багажник вблизи стоящей машины. Михаил, двинувшись к ней, заметил слежку нескольких людей. Быстро сев за Витольдом в машину, он решил предупредить:
   – За нами следят. Двое встали с лавок, еще шесть дернулись чуть-чуть. – Михаил встретил спокойный, непоколебимый взгляд Витольда:
   – Все нормально. Это анархисты. Я предупредил их об этом. Если не сможем отомстить мы, отомстят они. Мне поклялись, Михаил, что не будут влезать поперек моей воли. Не надо так подозрительно смотреть на меня, хорошо?
   – Хорошо, – сказал Михаил и отвернулся к окну.
   Через двадцать минут они приехали на дачи «Гидростроитель № 5». Проехали несколько улиц. Заехали на участок с обычным домом, очень высоким забором. Витольд с легкостью выгреб из багажника Павла и затащил в дом. Привязал того: одну его руку к батарее, другую к прибитой к полу кровати. Прошли с Михаилом на кухню, перекусили. Поговорили немного, оказалось, что у Витольда со строительством новой семьи не сложилось. Через двадцать пять минут Павел начал приходить в себя. Витольд среагировал сразу и жестко:
   – Привет, ты, сукин сын! – Он нанес несколько ударов по его телу. Павел сначала заорал, потом согнулся и стал хватать ртом воздух. По-видимому, возвратив дыхание, но продолжая тяжело дышать, Павел ответил:
   – Здравствуйте. Давно я вас не видел, – после некоторой паузы, харкнув кровью, он продолжил: – Можете бить. Я думаю, пытать вы меня не будете: вам это мало удовольствия доставит. Вам ведь нужны ответы. Вы все равно их получите, – он кинул взгляд на сыворотку правды. – Просто лучше спросите, я отвечу по чести, что знаю. Вы мне дадите стакан воды, а то жажда мучает. Потом уже свершите свое, для себя, правосудие. Ведь для каждого оно свое, у каждого свое видение правды и справедливости.
   Витольд сел и уже спокойно сказал:
   – Нас по существу интересует единственный вопрос. Кто тебя сюда направил? Кто они или он? Или она? И что за цель у ваших всех действий?
   Павел вдохнул как-то очень глубоко воздух и стал отвечать:
   – Я расскажу вам даже больше, чем вы спросили. Конечная цель: уничтожение града Тунгуска. Снесение его полностью. Началось осуществление тогда, когда началось строительство Нового Тунгуска. Он должен был стать опорой для демократов. Туда намеренно переселялись «неблагонадежные» со всего Союза. Несколько лет назад затишье резко оборвалось – началась практически война на улицах Тунгуска. Но заставить руководство принять решение о ликвидации такого крайне неспокойного града не позволяла его значимость как научного центра. Нужен был взрыв, в прямом и переносном смысле. Тогда и решили привезти сюда Михаила из рода Сибаров, обжившегося на Западе. Ты должен был привезти хорошо замаскированную бомбу и обеспечить взрыв возмущения. Последнее через написание отречения от семьи, Родины и призвания сражаться за свободу. А затем должна была быстро, согласно плану, последовать смерть всего твоего рода. Ты бы, Роберт, на тризне сказал очень хорошие слова, если бы оставался под контролем. Но этого не произошло. Ко всему прочему этот Макар сделал какое-то значимое открытие и изобретение. Все это повысило терпение. Все теперь зависело от удачных взрывов, которые бы как подорвали научную базу, так и уничтожили бы треть населения. Но тут что-то произошло. Все были схвачены, уничтожены. Сейчас же случилось чудо: анархисты и сами жители приговорили город к смерти. Это так выглядит, но на самом деле они его спасли. Дело в том, что слухи о бомбах верные. Да, да. Даже вы сейчас мне не верите. А уж наверху никто этому не поверит.
   – Значит, анархисты молодцы. Я рад, что примкнул к ним, – оборвал его, устав уже слушать, Витольд. – Ты не ответил на главный вопрос: кто организатор этого всего?
   – Вы мне не поверите, но это Александр, что из рода Кэмилей. Друг, брат нашего Роберта, – усмешка светилась на лице Павла.
   Михаил не верил своим ушам. Что бы Саня так поступил! Нет, этого не могло быть. Он не выдержал:
   – Лжец! – Михаил бросился к нему, откинув Витольда, пытающегося остановить его. Начал бить Павла. Но вдруг резко ощутил странное чувство возможности этого всего: «А почему нет? Еще же Антон странно его ругал. Ведь он там, во власти. Он способен предать свой град ради интересов того же государства, ведь Саня стране и государству принадлежит». Михаил резко остановился. Отошел и сел на стул. Витольд же, по-видимому, был рад перемене настроения Михаила:
   – Ты не волнуйся, он еще мог солгать. Сейчас все-таки мы потратим на него сыворотку.
   – Как хотите. Но приведите меня, пожалуйста, в чувство, дайте воды напиться и потом убивайте, хорошо?
   – Хорошо, – ответил Витольд Павлу. Подошел и сделал укол. Затем задал намного больше вопросов, и по поводу как проходила связь, и моменты из промежуточных этапов. Все же, что рассказал Павел в нормальном состоянии, оказалось правдой. Витольд немного задумался, как отправить в мир иной Павла: сейчас или отвести его от сыворотки. Он решил все-таки, что он должен ощущать смерть, страх перед ней. Хоть он, конечно, не почувствует то, что чувствовали его дети, его жена, он сам. Но все же! Витольд достал другое лекарство ввел его Павлу. Тот резко, через полминуты очнулся:
   – Ну как? Убедились, что я не врал? А теперь можно стакан воды, последняя просьба. Все равно вы самую страшную месть будете нести на самый верх. Я это вижу.
   – Хорошо. – Михаил принес ему стакан воды. Витольд взял его из рук Михаила и подошел к Павлу. Развязал одну руку, что была привязана к кровати. Всучил в нее стеклянный стакан. Все последующее произошло в несколько секунд.
   Павел мгновенно разбил стакан. Секунда, и, отведя руку Витольда, Павел перерезал ему горло. Михаил через мгновение выхватил пистолет и выстрелил в Павла. Еще, еще выстрел. Михаила одолела ненависть и злость. Схватив нож, он вонзил его в сердце Павлу и повалил его. Повернулся – Витольд уже лежал. Кровь лилась тихонько, но вся комната уже была в ней. Михаил нагнулся. Он видел смерть друга, но ничего не испытывал. Это, как ему показалось, должно испугать его, но нет! Он смотрел даже на это как должное, как данное судьбой. Михаил проговорил быстро одну фразу:
   – Ты достойно прошел свой путь. Ты совершил великие дела. Ты оставил свой след в истории и вечной войне людей. Теперь ты, Витольд, мой друг, возвращаешься в лоно семьи. Будь счастлив, – и закрыл глаза Витольду. Человеку мощному, человеку, чьими деяниями была писана во многом история его града. Михаил подошел к Павлу:
   – И ты, я уверен достойный человек. Ты по-своему видел этот мир. Уходи с миром.
   Михаил стал быстро собираться уходить. Нужно было устроить взрыв. Пока он устанавливал взрывное устройство, ему все мерещилась и представлялась Мария. «А соединюсь ли я с ней, когда умру?» – мелькнуло у Михаила. Через десять минут Михаил сел в машину и уехал. Отъехав на несколько десятков километров, он передал сигнал – взрыв похоронил двух людей, когда-то вместе сражающихся. Вместе идущих по дороге жизни, по дороге войны.

Глава 18

//-- Дневник Полеслава. --//
   Меня зовут Премысл, или же Полеслав. Меня называли всю жизнь то так, то так. Но все и всю мою жизнь меня считали неудачником и человеком неинтеллигентным. Я понимаю других. Я понимаю, почему они так обо мне думают. Мне, как правило, все безынтересно. Мне не хочется чему-то новому научиться, не хочется проявлять себя, не хочется работать. Меня, казалось бы, ничего не привлекает. Так оно в сущности и есть. Мне ничего не нужно. Эмоции во мне вызывают мелкие и жалкие события – черт! Насколько же я жалкий человек! Я живу уже столько лет, но не сделал ни одного настоящего хорошего или плохого поступка. Нет, я не живу. Я просто существую.
   Единственное, что работает постоянно, – это мысль. Я практически постоянно думаю, мечтаю. У меня уже привычка жить больше там, в своей реальности. Она идет параллельно с действительностью. Где-то они идут вместе, где-то то, что я придумываю, не имеет значения, а чем-то не совпадают совершенно. Я много что пропускаю через себя. Особенно, опять же, какие-либо мелочи. Во мне есть столько моих внутренних переживаний. И мне этого достаточно. Я не помню названия произведения, где какой-то мужчина ходил, разговаривал с домами, жил, в общем, созерцательно и мечтами. Так и я. Он тогда упустил свою любовь, но оставил свои мечты. Он выбрал между своей реальностью и действительностью первое. Я же наверняка сделаю такой же выбор. Ведь я так же, как и он, убил мечтами себя, как существо социальное. Я просто биологическое существо, живущее параллельно. На небольшое время выползу из своей норы. Понадоедаю людям. И вернусь обратно в свою нору, в свою реальность.
   А может, все-таки я что-то смогу сделать? Я должен как-то, может, не расставаясь со своей реальностью, входить в действительность. Но мне нужна какая-та отправная точка. Можно попробовать найти ответ в политике, к которой я часто обращался. Мне ведь хочется куда-нибудь приложиться во всей этой политической кутерьме. Но чего я хочу? Каких последствий жду от противостояния Европы и Евразии, от политики нашего государства? Что я хочу видеть на лицах людей каждый день? Черт, если говорить откровенно, то я не хочу делать добро. Все кругом только и делают, что стремятся разрушить мой мир, мое спокойствие – мое счастье. Все пытались его разрушить, но я не позволял. Мне так было проще. Мне кажется, я никогда не умел жить в действительности. Меня начинало что-то мучить. Я до сих пор не могу это объяснить и понять. Только всегда есть главное ощущение. Ощущение того, что ты один, ты неудачник, ты изгой, и не надо никому навязываться. Черт! Как же все-таки, как я ненавижу себя за это! И я разве в этом виноват? Виноват! Виноват, ибо я могу стать другим. Стать просто человеком, просто проходящим свой земной путь. Быть человеком, достойно проходящим, а не как я. Но я не умею вот это «просто»! У меня все сложно. И я ничего изменять не буду. Мне порой даже кажется, что мне приятно ненавидеть себя и презирать. Я как какой-то сдвинутый алкаш, которому приятно напиваться, а потом лезть к другим. Мне приятно свое отвратительное состояние, приятно созерцать себя со стороны и радоваться. Радоваться своему асоциальному состоянию. Радоваться, как животное, только вот чему? Тому, что я остаюсь собой. Это ведь единственное, что сильнее всего меня характеризует, отличает от других. И я, я не могу без этого. Я от этого несчастлив, но… Но как без этого! Я буду не я.
   Так, ладно!! ХОРОШО-ОШ!!! Так!
   Я не буду себя менять. Но я человек вне общества. Я не научился за столько лет жить. Что мне светит? Оставаться никем для всех. Изменить других невозможно – это факт. Люди, в сущности, остаются всегда прежними. Никакая идеология, религия это не изменит. И, честно говоря, мне так часто просто противны человеческие лица. Особенно когда они радуются. Вот именно радуются. Радуются просто жизни, просто тому, что живут! Особенно когда их лица беззаботны! О, как я всегда себя хорошо чувствовал в Тунгуске, здесь люди часто видят смерть. И хоть их мировоззрение помогает им это спокойно переживать, они не могут быть такими беззаботными, как другие живущие в других городах и градах, а уж про заграницу я вообще молчу. Я вижу лица иностранцев, каких-нибудь англичан или немцев – да у них на лицах написано: «Мы можем жить. Просто жить, ничего не боясь и радуясь всему!» Вот чего я хочу. Я хочу, чтобы не было ни одного вот такого лица! Беззаботного, счастливого – чтобы они ушли на время. Исчезли с этой планеты! Пусть по всем городам всего Союза, всего мира потечет кровь, кровь тысяч, миллионов вроде бы ни в чем не повинных людей. Хотя порой мне кажется, каждый человек достоин смерти с рождения. Пусть побежит безжалостный змей разрушений. Я хочу, чтобы мир погрузился в хаос, в анархию. Чтобы не было на земле ни одного беззаботного человечишки.
   И ведь это вполне возможно. Евразия выигрывает тренд на мировую глобализацию. И теперь можно будет действовать теми слабостями, что закладывалось в Союзе: хорошей базой для анархизма. Т. е. чересчур высокая активность почти каждой личности приводит к возможности автономного существования каждого объединения людей, даже городов и областей. Программа «Гардарики» дает огромный потенциал для этого распространения. А от анархизма недалеко и до полного хаоса. А он, в сущности, и есть моя цель.
   Нет, в этом я вряд ли смогу найти осязаемый мотив. Слишком долго и… Я не нахожу в себе достаточно злости и ненависти. Ведь если присоединяться к анархистам, там мне придется соприкасаться с опасностью, да и вообще чего врать – просто видеть смерть постоянно. К тому же чтобы я убил?!! Нет, я этому могу лишь как-то содействовать и все. Нужно найти другую отправную точку. Мои разные другие чувства. Может, постараться стать «нормальным» сыном, чтобы мои мать и отец могли мной гордиться? Но как-то эта мысль не сильно задевает. А может, мои чувства к Юлии? Моя влюбленность в нее длится уже более шести лет, может, блин, и делать что-то пора начинать?! Мда, только те сомнения и переживания, что задерживали меня все время, никуда не делись. Но надо. Надо попытаться. Может, сначала не с ней, а то я даже не знаю, что и как говорить. Нет, надо идти по одной дороге: буду делать все возможное. Долго и настойчиво, несмотря ни на что и ни на кого. Не допуская сомнений. И да помогут мне боги.

Глава 19

   Михаил отходил день от смерти Витольда. Плохо, что его не отправили в загробную жизнь, как подобает. Но боги все равно его примут. Этот человек стал ему близким другом. Он даже стал быть уверенным в том, что это его единственный друг. Саня предал его, предал его град. А Виктор? С Виктором было ничего не ясно. Может, он тоже причастен ко всему этому? Он знал о готовящемся уничтожении его семьи? Он знал о том, что его привозят сюда в град? Ведь как-то же он чудесным образом нашел меня? Михаил уже второй раз встречал закат с этими мыслями.
   «Как будто я не могу с ним поговорить? Мы давали клятву, клятву защищать друг друга. Клятву с уважением всегда относиться к выбранной каждым из нас дорогой», – Михаила злило то, что он не мог поговорить с Виктором. Ведь ничего этому не мешало. В любом случае он узнает правду, он нее поймет. И Михаил сорвался. Оделся и в десять часов поехал к Виктору домой. Выходя из дома, он долго смотрел на ампулу сыворотки правды. «Нет, я его так спрашивать не буду. Если он и сейчас будет лгать – он мне не друг. И пусть даже это будет в нарушение клятвы, данной перед богами и моими предками», – Михаилу показалось стыдно брать ее, стыдным не доверять. Хотя он имел право на недоверие.
   Он подъехал к дому Виктора через полчаса. Позвонил ему, тот удивленно согласился выйти. Как только Виктор подошел к нему, поздоровался. Как всегда пожали руки. Михаил, сразу не давая ничего сказать другого, начал с вопроса:
   – Ты знал, что я по приезду присоединился к демократам?
   Виктор с еще большим удивлением посмотрел на него:
   – Я даже не знал, что ты в Союзе, что ты в граде тем более. И уж о демократах я не подозревал. Однако слава богам, ты не особо накуролесил за них. А что случилось-то?
   – То есть ты и о том, что, например, Саня заправляет всеми этими демократами, не знаешь?
   – Что? – Виктор резко развернулся к Михаилу. Тот усмехнулся и стал все рассказывать. Все, даже обо всех его действиях с Витольдом. Обо всем. Что было теперь терять? Виктора, казалось, подсекли – он спустился с лавки на асфальт. И подолгу смотрел то куда-то в одну точку на противоположном конце улицы, то на звезду на небе. Михаил же ощущал удовольствие от изумления, от внутренних взрывов, происходящих в Викторе с каждым новым предложением. Он не давал ему задавать вопросы, что-то вообще сказать. Михаил закончил на взрыве, который устроил, и повисло молчание. Нарушил его Виктор, долго растягивая каждое слово:
   – Странно, но я тебе верю. Я так понимаю, Сане об этом рассказывать не надо. Но даже если все так, как ты рассказал. Надо поговорить с Саньком. Но я думаю, этим ты займешься?
   – Да. Ты-то все равно собираешься уезжать? – Михаил удивился: «Все-таки быстро он оправился. Но нет, он не врет».
   – Да, теперь я тем более уеду. Моя семья должна быть в безопасности, – Виктор сказал это как-то скомкав, Михаил заметил это.
   – А может, кто-то пожелает остаться?
   – Те, кому вздумается остаться здесь, перестанут быть членами нашей семьи! А то вздумалось им своими жизнями рисковать! Детей у них с десяток, а все равно безответственность полная! – Виктор как будто кричал туда, туда, в дом, эти фразы.
   «Он прав. Он в ответе за свою семью. Ты, Михаил, обвинял Виктора в трусости, в бегстве с тонущего корабля. Но на самом деле для него главное семья – вот и все!» – Михаил улыбнулся в ответ на это высказывание. И затем ответил:
   – Ну, прощай, друг! Храни свою семью и пожелай нам удачи в бою. Пожелай храбрости и достойной смерти.
   – Нет, черт подери! – У Виктора в глазах блестели слезы. – Ты выживешь. Ты будешь жить, даже если весь этот город превратится в руины в первые пять минут боя. Слышишь? Мы с тобой не прощаемся. Пока, Миха.
   Они обнялись и разошлись.
//-- * * * --//
   Александру Михаил позвонил в эту же ночь, но он был занят. На следующий день Александр позвонил сам. Михаил взял трубку и услышал как всегда приветливый голос. Но теперь он его раздражал: ему даже в нем чудилась ложь, притворство:
   – Привет, Миха. Чего звонил? Как поживаешь? Одумался, может, от идеи оставаться в граде.
   – Привет. Нет, не одумался. Но я хотел поговорить именно об этом нашем родном граде. Ты весел, я понимаю: долгие годы ты вел Тунгуск к гибели. Это ведь ты все организовал: и мой приезд, и строительство Нового Тунгуска, и рознь в городе. – Молчание, кричащее ему в ответ, вызывало ярость в Михаиле. – Чего молчишь, друг? Ты, кто поклялся быть мне братом, уничтожил всю мою семью! Весь мой род, весь род уничтожен подчистую!
   – Это не я принял решение о сносе града. О его внутренней войне. Это было прописано в самом условии проекта. Ты думаешь, те же члены жюри не знали о жестокой борьбе между командами, о преступных действиях атлантов? Нет, они все знали. Кто должен строить новый мир? Новый мир – мир ярых фанатиков язычества, град, в котором смерть будет простым явлением? Его должны строить люди, готовые на все. Твой отец знал об этом. Он был одним из тех, кто вел наиболее беспощадную войну. Но он еще в проекте стал закреплять то, что помешает уничтожить его в будущем: Мефодий утвердил строительство университета – ТГТУ, и целого ряда огромных, мощнейших лабораторий. Твой отец почему-то решил, что он вправе изменить закон и правила, прописанные при строительстве этого града.
   – И ради чего строить целый город? Ради его сноса через полвека? – Михаил сидел. Все это время, он, как Виктор, спустившись с кресла на пол, смотрел то на стену, то на потолок, то в небо.
   – Я тебе вышлю все протоколы. Всю статистику. Там черным по белому написано: «Воспитать ярых язычников, которые будут сурово расправляться со своими “врагами”. Уничтожение града, и самых ярых фанатиков должно стать аргументом в серьезность позиции партии по поводу светскости государства по отношению всех течений. А также данная операция должна сблизить страны, склоняющиеся к принятию программы истинной интеллигентности». Ты понимаешь, этот град строили заранее. И заранее планировались все эти многочисленные жертвы. Это сегодня нас сблизит с еще большим количеством стран. И я, Миха, да! Да, я это поддерживаю.
   Михаил уже все понял. Он не мог винить его: Александр принадлежал интересам государства, его жизнь была подчинена судьбе Союза, как его остаток жизни – судьбе Тунгуска. Но все же он хотел еще узнать о причине гибели своего рода:
   – А гибель моей семьи? Моего рода?
   – Их смерть была необходима. И Мефодий, твой отец, прекрасно знал об этом. Причин было несколько. Во-первых, тогда нужно было дестабилизировать ситуацию. А во-вторых, откровенное слово твоего отца могло многое разрушить, а он хотел заговорить, заговорить на весь Союз.
   Михаил больше не мог слушать:
   – Все я понял. Присылай мне все свою эту дребедень. – Договорив, Михаил бросил трубку.
   Он вышел на балкон. Лил ливень. Через секунду Михаил промок. Он наслаждался. Этим холодом, сыростью. Он чувствовал себя живым. Из города уезжали. Уезжали все те, кто ему был лишним. Дождь смывал их запах, следы их пребывания, как позор для него.
   Проходили дни, один за другим. Город пустел. Оставшиеся жители организовывались в единую силу под руководством анархистов. К ним пришел и Михаил через три дня. Его приняли радушно. Через два дня тренировок, маневров и имитаций боев ему дали в распоряжение сотню.

Глава 20

//-- Рассуждения Полеслава (Премысла). --//
   Очень многое произошло за последнее время. Виктор отрекся от меня, от Гэрэлмы. Она отказалась покидать град. Моя же мать уезжает с отцом в другой город. Они оставляют Тунгуск! Оставляют то, что я считал всегда необходимым для всех нас, для нашей души.
   Главный элемент нашей реальности – это есть не страна, не семья, не люди, а есть наш град, великий град Тунгуск.
   Я обо всем уже рассуждал – обо всем своем личном в дневнике другом. Но последние события сильно повлияли на то, что стало со мной. И потому я пишу в дневнике этом.
   Выбран не самый лучший путь – но если он, то значит – это судьба российского народа и народов всей Евразии. Эта система изживет себя намного быстрее любой другой.
   Сегодня именно наш град идеален: он не дает человеку возможность прожить легкомысленную жизнь. Человеку в нашем граде невозможно насладиться благоденствием, которое, в сущности, возможно. А наш град воспитывает очень много анархистов. Да и вообще программа «Гардарики» очень хороший инструмент для ее распространения, скоро и по всему миру.
   Черт! Я не могу собраться. Я пишу, возможно, бред. Но разобрать его по полкам я не могу. У меня нет времени. Мне так много хочется сказать, но возможности нет.
   Я хочу сказать: сейчас будет бой. И возможно, я умру. Но я хочу сказать, почему я решил воевать за Тунгуск. И я хочу, хотя бы бумаге поведать часть своей жалкой жизни. А возможно, судьба приведет мою бумагу кому-нибудь в руки и хоть для кого-то моя жизнь станет интересной.
   Я сразу хочу развести понятия «реальность» и «действительность». Первое – это то, что человек воспринимает, то, что становится частью его мира. Действительность же – это то, что полностью реально, объективно и не зависит от нашей способности воспринимать и анализировать окружающий нас мир.
   Душа – это часть нашего постоянного бытия. Когда мы умираем, мы не покидаем этот мир, мы становимся потоком определенной энергии. То есть мы становимся духами умерших. И постоянно взаимодействуем с живыми людьми. Наши эмоции передаются духам. Они живут своим миром – тем, что накопилось в их душе, но одновременно присутствуют в нашем мире. И каждый человек должен бороться за свою душу, за ее состояние и то, что является ее частью. Для меня Тунгуск часть моей души. И за него я должен сражаться. Я не могу его оставить, ибо так он исчезнет в моей душе.
   Одно мироздание сменяется другим. Одна система жизни сменяется другой. Один человеческий мир сменяется другим. Одна эпоха сменяется другой. Одна культура сменяется другой. Одна система государственного устройства сменяется другой. Одно общество сменяет другое. Один человек заменяется другим. Так оно все было, есть и будет. Современная скорость смены культур и организации общества поражает. Сегодня строй, основанный на идеологии истинной интеллигентности, который вроде как одерживает победу над соперниками основанными на демократии и либеральных идеях, источает свою будущую погибель. Мне уже представляется однозначным то, что на смену ИИИ придет анархизм.
   Я же уже анархист. И у меня обратной дороги нет. Они выпустили меня из тюрьмы, из этого ада. А… Хотя все по порядку.
   Начну с того, что во мне нет столько эмоций, как прежде, а точнее, я надеюсь, что они вообще во мне еще возможны. Я боюсь того, что я, возможно, убил свою душу. Я чувствую себя пустым. Но при этом я так сильно ощущаю этот мир. Я так сильно ощущаю свое присутствие в нем. Во мне огромная энергия, энергия, как будто сжигающая меня изнутри. Я должен ее выбрасывать. Но я не способен более сжигать ее в себе, в своих мечтах. Я живу, живу в этом мире, в этой проклятой действительности. Моя реальность отныне только то, что есть действительность. Критическое мышление – отныне основа всему. Но вот какой ценой это было достигнуто.
   Как я и писал, стал делать все возможное для того, чтобы Юлия стала моей. Я старался все время быть рядом. Как можно больше говорить с ней. Каждый день созванивался, старался стать частью ее жизни. Я был поражен тем, как вроде бы я легко с ней сходился. Хоть и возникали, конечно, долгие «минуты молчания», но они не казались мне катастрофическими. Хуже всего, что я порой игнорировал все шутки по отношению ко мне, ее и наших вроде как нормальных взаимоотношений. Всем казалось странным, что такая красивая, активная девушка общается и даже сходится с недостойным ничего внимания изгоем. Они не понимали и потому осуждали.
   Я же ничего не замечал. Мне было наплевать на мелкие нападки. Хотелось сделать что-то великое или жертвенное для нее. Хотелось каждый день радовать чем-то простым или фееричным. Она давала мне стимулы для дальнейших моих действий. Ее простое слово, ее улыбка могли заставить меня бежать сломя голову и делать то, что принесло бы ей радость или облегчило бы жизнь. Моя надежда на ее благосклонность переходила в твердую уверенность, что мы будем вместе. И это стало переходным моментом.
   Я пригласил Юлю на весенний бал. Она восприняла это предложение с холодным спокойствием, что тогда это меня, конечно, задело. Оказалось, что она там и так будет в качестве помощника организатора. Я что-то тогда в ответ пошутил очень удачно. Мы провели тогда вечер не хуже, чем обычно, скорее даже нам было веселее.
   Она была помощником – она имела возможность и время со мной там либо потанцевать, либо мы бы сбежали вместе, либо… Сколько этих «либо» было в моей голове. Меня устроил бы любой из этих вариантов. Ведь конец у всех примерно одинаковый: я с Юлей вместе. И это уже было истиной. И мне было все равно, что это все в будущем времени: по-другому быть для меня не могло.
   И вот я прихожу на этот чертов бал. Принимаю участие в разных конкурсах. Стараюсь хотя бы так быть ближе к ней. У нее, когда начнется общий бал, будет свободное время. Я знал это и ждал. Но быть рядом именно в тот момент, когда она освободилась, мне не удалось. Она уже из организаторской вышла в компании Аскольда – парня с нашей параллели. Я подошел к ним, но и она, и он меня просто проигнорировали. Через пять минут я видел их танцующими. Когда несколько танцев закончились, у меня получилось подойти к ней. Но разговор получился никакой:
   – Привет, Юль. Ты сегодня особенно прекрасна, – я заговорил каким-то странным хриплым голосом.
   – Спасибо, – она сказала, как будто просто бросила камень в пустую бездну. Я удивился на это, она намного была более разговорчива. Молчание затянулось. Но я ничего не мог больше сказать. Я видел, как подходил Аскольд и, увидев меня с ней, ухмыльнулся и остановился поговорить с друзьями. И я видел, что Юля очень внимательно за ним следит. Она стала нервозной. Это было хорошо видно. И вот молчание она прервала:
   – Послушай, я устала, мне надо развлечься, проветрится.
   Когда я это услышал, я почувствовалось, что она, как и прежде, просто просит меня об услуге. Но вот он подошел к нам. Юля что-то сразу его спросила. Аскольд ей очень удачно в шутку ответил. И я вновь увидел их вместе, то, как она улыбается ему, то, как она смеется, я понял, что здесь я лишний. Если же я лишний здесь, то что я вообще буду делать в ее жизни?
   Я не выдержал и просто ушел домой. Завтра я снова увидел их вместе, уже в компании его друзей. Но тогда я уже ничего не чувствовал. Я уже был в шоке от случившегося. То, во что я вкладывал все свои усилия. То, что я строил каждый день. Ведь все разрушено. Все! Могу ли я что-то изменить? Нет, конечно же.
   Вот и «любой» вариант. Моя вроде бы обоснованная реальность столкнулась с действительностью. И это нанесло сильный удар по мне. Только я стал благодаря ему сильнее. Сильнее в жизни, но в мысли мне казалось, я стал ничем. Вся моя сила, находящаяся в мыслях, мечтаниях перешла в жизнь, в действия.
   В шоковом состоянии я пришел домой и упал спать. Я не реагировал ни на родителей, ни на братьев с сестрами, ни на что. Я просто ушел к себе спать. Ушел в какой-то прострации. Но самое главное, встав на следующий день утром, я чувствовал то же самое: страшную оторванность от действительности и от своих мыслей. Я не думал. Я что-то делал. Но делал неосознанно. Делал, не присутствуя при этом. Я уехал днем на дачу. Работал там три дня. Работал странно: без устали, без мечтания, которое присутствовало всегда у меня в голове. Но это состояние не прошло. И все-таки вернулся в город: надо было возвращаться в школу, нельзя много прогуливать. О Юлии я почти забыл. Моей голове были недоступны мысли.
   И вот я иду до рынка и вижу их, Аскольда, Юлю, их теперь уже общих друзей: они сходятся, им хорошо. Они идут, радуются. Вот они просто идут по жизни, себе в удовольствие. Тогда я ничего не почувствовал: ни злости, ни ненависти, ни жалости к себе. Скорее во мне еще сильнее обострилось желание быть более равнодушным. Только это равнодушие нельзя назвать обыкновенным, в ее основе лежит неспособность полноценно воспринимать и правильно реагировать на поступающую информацию извне.
   Юля, проходя мимо, поздоровалась со мной. И черт! Это вернуло меня в эту чертову действительность. Я же что-то лишь буркнул себе под нос в ответ. Тогда я последний раз задумался о ней: «Я понимаю, она не хотела общаться там со мной. А почему? Потому что я ей безынтересен. Почему она не послала просто? Потому что она решила видеть во мне друга и все. Потому что она, как многие из девушек, не могла отказаться от внимания, от того, что ею кто-то восхищается и старается ради нее сделать все, что ее величество пожелает».
   Но эти мысли быстро ушли. Теперь я вообще не был способен уходить в себя. Теперь мои мысли просто обеспечивали мои действия. Вот я видел их. Но не было ни злости. Ни презрения, ни к себе и ни к ним. Не было жалости к себе. Все ушло. И они прошли, но во мне что-то осталось. Меня что-то разрывало изнутри. Я шел. Почти бежал: мне казалось, что если не сделаю шаг, то мне конец.
   Мне навстречу вышли несколько туристов. Трое – один толстый старше других, еще двое других молодых парней. По языку ясно, что голландцы. Веселые, показывающие пальцами то на здания, то на парк и торчащих оттуда идолов. Смеются. Такое ощущение, что насмехаются. Какое они имеют право? Кто они? Жалкие, ничтожные, ничего не видящие, кроме своей хорошей реальности. Как беззаботны их лица! Они не видели ни насилия, ни смерти, ни горя. Они в этом не виноваты, но я себя не мог сдержать.
   Что было дальше? Я просто не сдерживал себя, не сдерживал то, что меня изнутри давит. Я просто подошел. Сказал что-то по-английски. Не дослушав ответ, нанес удар самому большому, толстому. Он оторопел. Попытался схватить меня, но я ударил несколько раз ему в живот, потом в горло. Я никогда не бил людей. Второй и третий парни среагировали не сразу. Но я был намного слабее их. Они меня побеждали. Но я чувствовал такую страшную внутри себя силу – я не мог остановиться. Больше того, я не хотел останавливаться, несмотря ни на боль, ни на их превосходство, которое я вообще не учитывал. Я хотел просто победить. Победить любой ценой. Когда я отлетел от одного из них, я увидел железный прут, выломанный из ограды. Как он тут оказался? Не важно. Я им сначала ударил по ноге одного, другому попал прямо по голове. Толстый, который только вернулся в драку, упал после удара по лицу. Третий долго и успешно уклонялся от ударов. Но подойти ко мне или выбить прут у него не получалось. И через полминуты только он упал от удара в живот, потом по голове. Доселе я никогда не чувствовал в себе столько силы. Не чувствовал настолько сильно своего присутствия в действительности. Во мне была удовлетворенность и спокойствие на душе.
   На шум собралось достаточно много народа. Но они не вмешивались. Просто смотрели. Схватка возникла по неизвестным им причинам. Я не призывал на помощь. Не кричал об оскорбительном поведении голландцев. Ко мне подошли милиционеры минуты через две. Я им сказал, что они вели себя неприлично, оскорбительно. Что они насмехались над деревьями и идолами. Что я подошел сделать замечание, а они ответили мне оскорблением, как любому человеку, славящему богов наших предков. Меня не мучали сомнения, когда я говорил. Все правильно. Раз это случилось, то это должно было случиться. Первый, кого я ударил, не выжил. На меня все же завели дело. Свидетелей не было. Я ведь должен был позвать народ и требовать, опираясь на давление, извинений от этих туристов.
//-- * * * --//
   Через три дня я встретил Юлю во дворе школы. Она стояла, молча смотря на небо. Я не переживал, не волновался. Подошел. Спросил что-то. Она не ответила. Юля посмотрела на меня, как на странную муху, прилетевшую ее отвлекать. Я усмехнулся, развернулся и пошел на факультативы. Вышел из школы где-то через три часа, под вечер. И увидел ее. Она прощалась с Аскольдом. Юля двинулась от школы на север. Мне было не по пути с ней. Но я пошел за ней, поддаваясь тому, что управляло мной изнутри. Не думая, не задаваясь вопросом «зачем?». Я шел и шел. Вскоре пошли незнакомые улицы. Я не сильно старался спрятаться, но мне удавалось идти незамеченным. Она с кем-то встречалась, гуляла. Уже стемнело. Я же все шел. Она разошлась с друзьями. Вот зашли в какой-то парк. Я побоялся потерять ее из виду. Ускорил шаг и стал идти шумнее. Она услышала меня. Обернулась. Ее глаза встретились с моими. Я смотрел на нее. Долго, упорно, прямо в глаза. Мне казалось, я что-то сейчас говорю ей, а может, прошлый я. Юля все поняла, поняла почти сразу мои намерения – я видел это. Я знал, чего я хочу. И когда эта мысль ясно появилась в моей голове, я впервые все же испытал волнение и страх. И я не желал отказываться. И Юля это видела. Мы долго стояли. В ее глазах был очевиден страх. И меня это немного сбило с толку. Но всплывшие воспоминания и мои эмоции, моя злость сделали свое дело. Я резко начал движение в ее сторону. В этот момент мне показалось, она борется. Борется внутри себя: в ее глазах сначала мелькнуло спокойствие, даже, возможно, покорность судьбе, но затем ее воля и разум решили взять верх. Она как-то судорожно побежала. Мне ничего не стоило ее догнать. Но она убегала все дальше в лес, что было мне на пользу. И вот догнал, она упорно изо всех сил сопротивлялась. Ее крик раздавался эхом в лесу. Буря эмоций захлестывала меня. Я превратился в животное, только это я мог тогда осознать. Да, я осознавал, но так оно должно было быть. Однако не сразу, уже когда она, брошенная мной, лишь тихо зарыдала, я понял, что девушкой она перестает быть со мной. Но я ничего не почувствовал. Ни сожаления, ни жалости. Ни удовлетворения, ни презрения. Я, казалось, вернулся в то же состояние, что был до этого насилия. Я опять стал биологической машиной.
   Так! ЛАДНО! Я уже устал писать! Постараюсь быть более кратким.
   Ее крики услышали. И минуты через две я услышал бег людей. Я побежал что есть мочи: мне светило одно, смерть. Нужно было добежать до дома и забрать все необходимое для бегства. У меня не было выбора. Надо было уходить. Я знал, отец отречется от меня. И дома мне скорее грозит смерть или тюрьма в самом лучшем, но маловероятном случае, чем в бегах. Нужно было успеть, пока она не сказала, кто я и как меня найти. Добежал до дома. Взял рюкзак, вещи, необходимые для зимней жизни в лесу, деньги и еду. Оставшись незамеченным, бросился из дома. Я помню его: серые бревна, выложенные в два этажа, форма выгибающего клина на меня отражала свет заходящего солнца. Дом горел отражением алого заката. Деревья наклонялись от сильного ветра, гоня меня прочь. Я чувствовал, как ветер пытался поднять меня и понести ко всем чертям от родного и любимого дома, в котором, правда, и накипело во мне много злости и ненависти. Увы, возможно, я зря терпел и почти никогда не выплескивал все разрывающее меня эмоции, а зажимал их. На прощание поклонившись ему, я пошел, не торопясь, на запад, в огонь, что дарило мне солнце.
   Черт! Я опять расписался, у меня нет времени. Скоро бойня, а я все мемуарами никому ненужными занимаюсь!
   Короче. Я скрывался в рощах, в лесах на окраине города. Меня, разумеется, стали искать. В том числе и мои уже с того момента бывшие одноклассники. Мне удалось оставаться незамеченным более недели. Через неделю и где-то три дня я допустил ошибку: остановился на ночлег в «Талой роще». Она была недалеко от торгового центра, где я закупал нужные мне вещи. В шесть часов я очнулся. Я слышал шорох опавших листьев. Я интуитивно положил один нож в ботинок, еще несколько в карманы. Взял в руки большой охотничий. Тихонько открыл палатку. Вышел. Свежий воздух ударил мне в лицо. Было странное безветрие. Я сделал два шага и отлетел в дерево. Нож я удержал, но бок сильно заболел. Я быстро обернулся. Передо мной стоял Гоша. У меня не было шансов, хоть тот был вообще безоружный. Я отбросил нож. Он подбежал, нанося удары быстро и сильно, – мне не удавалось все отбить или смягчить. Гоша меня задавил за полминуты. Когда он, наперев всем весом и силой, просто бросил меня на лежащие рядом несколько валунов, я почувствовал, что сопротивляться не способен. Тут еще подбежали четверо, один из них Аскольд. Все пятеро, вместе с Гошей были с нашей параллели. Гоша стоял отряхиваясь. Велел вязать меня. Меня связали веревкой и оставили лежать у сосны.
   Они собрались и, как видно, о чем-то совещались. Потом от них отошел Аскольд. Он подошел ко мне. Я видел его ненависть ко мне в глазах. Аскольд старался сдерживаться, в нем кипела холодное, спокойное бешенство:
   – Я бы тебя прирезал. Но тебя все-таки они решили сдать суду. Где тебя, опять же, либо приговорят к смерти, только ты уже испытаешь весь гром позора для тебя и твоей семьи и рода. Либо ты отправишься в тюрьму, где ты окажешься в аду. Ты ведь жалкий человечишка, изгой и тупица. Ты никогда не будешь счастлив и не сможешь жить полноценной жизнью. Ты неудачник. Всегда им был, являешься и останешься.
   Я слушал спокойно. Хотя думал, что меня ему отдали для отмщения за его девушку. Во мне было одна пустота и спокойствие. Мне было все равно, я знал, что боги со мной. Я чувствовал соприкосновение моей судьбы и моей души. Это был ключевой момент, но не последний. Я ответил, не слыша свой голос, как будто кто-то говорил за меня:
   – Я знаю, я изгой этого мира. Я не интеллигентный, и порой до меня тяжело все доходит. Да, это все так. Но знаешь, есть во всем этом большой плюс: я не могу проиграть. Ты можешь. Я же нет. Мне нечего терять, ибо во мне все сложено судьбой так, что я должен быть в одиночестве и несчастным неудачником. Так что я не могу держаться за жизнь, а лишь за свою участь, какой-либо она не была.
   – Участь! Ты животное и дерьмо, что следует закопать под тем деревом, в наставление другим сдвинутым психопатам и насильникам, – Аскольд с яростью выпалил эту фразу, плюнул мне в лицо. И, стараясь сдержаться, бросился от меня.
   Как только Аскольд отошел, я согнулся, чтоб снять ботинок и достать нож. Все остальные ножи у меня забрали. Мне хватило нескольких секунд. Я действовал четко, не суетясь. Достав нож, надел ботинок обратно. Затем прижав под себя нож, лег в исходное положение. Ко мне подошли через минуту Гоша, Иван и Масл. Аскольд с Витром пошли в город. Масл попробовал позвонить, вызвать наряд милиции, но телефон выключился. Иван, ругая его трехэтажным матом, подошел к нему включать запасную батарею и звонить. Гоша подошел ко мне. Он наклонился, усмехнулся. Иван и Масл начали перебранку. Гоша повернул голову к ним. Это был мой единственный шанс, которым я воспользовался не задумываясь. Нож оказался в его сердце: я вложил в этот удар все свои усилия. Но даже несмотря на то, что он отвлекся и не смог отвести удар, я согнулся от его удара мне в живот. Я потянул Гошу на себя. Он, сопротивляясь, с дрожью повалился на землю. И привстал. Иван вот-вот должен был нажать вызов. Масл смотрел прямо на меня. Он был в шоке – не мог ни крикнуть, ни двинуться. Я одним прыжком достиг Масла. Первый удар он отвел, а вторым мне удалось прорезать ему горло. Мне на лицо брызнула его кровь. Ее терпкий вкус я ощутил на губах. Иван только после этого обернулся, выхватил свой нож. Я побежал со всей скоростью на него. Он, обходя меня сбоку, попытался пырнуть меня в спину. Я, изогнувшись на скорости, перехватил его руку и проткнул ее в районе локтя. Он выронил нож и обхватил свою руку. Я посмотрел на него, он был обездвижен болью. Можно было его убить, но меня что-то останавливало. Я стоял, ощутил спокойствие, которое как будто меня и не покидало. И тут я услышал звук приближающейся наземной машины милиции. Вначале я хотел побежать. Но потом меня осенило, меня же найдут уже все равно. В этой роще мне не спрятаться. Да и устал я уже. Просто устал.
   Все! Я пишу очень кратко. Уже начинает орать сирена. У меня минут двадцать осталось.
   Меня схватили. Увезли в КПЗ. Суд прошел через пять дней. Обстоятельства дела были вполне ясны. Был лишь один вопрос: умереть мне или отправят в тюрьму. На суде было много народа. Но из семьи или нашего рода я никого не заметил. Из школы кто-то был, но кто точно, я тоже не запомнил. Мне было все равно. Я был в прострации, чтобы защититься от всего того, что говорили про меня, от того позора, которым покрывалось имя нашей семьи и рода. Но во мне не было душевных переживаний, не было сожаления, не было жалости к себе. Я ничего не допускал. Лишь обещание бороться изо всех за свою честь мужчины в тюрьме, если меня не приговорят к смерти. И как распорядилась воля богов, меня приговорили к пожизненному заключению, без права досрочного освобождения. Меня отправили в СТК (Северо-Тунгусскую колонию), славящуюся своими жесткими условиями и очень страшным для общества контингентом.
   Там я провел месяц. Месяц постоянной борьбы. Я ходил почти постоянно по лезвию ножа. Убив тридцать три человека в том страшном месте, я не сказал бы, что сильно изменился. В данной колонии содержали много анархистов. Они были одни из самых организованных и крепких групп. Так получилось, что я с ними объединялся порой. Я им в чем-то помогал. Они мне. Когда пошли слухи о решении уничтожить Тунгуск и о перемещении колонии, мне задали вопрос, на что я готов пойти для его спасения. Мой ответ «на все» их устроил, а также мое согласие на участие в бунте. Однако бунт отменили и решили просто уничтожить конвой и освободиться: колонию решили переместить. Все случилось наилучшим образом. Подрыв железнодорожных путей остановил поезд, конвой был ликвидирован за считанные секунды: анархисты работали слаженно. Я лишь поучаствовал в освобождении нашего вагона: убил троих безликих. Нас провели в город. Он сильно опустел и уже начал готовиться к обороне. Меня записали в один из гвардейских отрядов патриотов Тунгуска (ГОПТ).
   Все эти «умные» дяденьки наверху думают, что гибель Тунгуска обеспечит им подчинение всего мира. Да, это так. Но, опять же, это не так. Это не даст того спокойствия, которого они ожидают. Анархизм разошелся как болезнь по всем градам, построенным по программе «Гардарики». Все поистине свободные города станут оплотом будущего человечества – анархистского строя. И мы сегодняшним боем докажем, на что способен такой град. И все мы – части его. Наши души – части мира этого града.
   Мне остается лишь теперь идти об руку с тем, что родилось во мне два месяца назад. Остается подчиняться своей судьбе и идти в бой. Возможно, все, что произошло в моей жизни, было ради этого дня. Я поистине люблю свой град. Это, наверное, единственное, что я по-прежнему люблю.
   И вот через считанные минуты начнется бой, бой за Родину моей души, за будущее всего человечества.

Глава 21

   Шел октябрь. Наполовину обезлюдевший Тунгуск был отрезан от мира частями госорганов. Град жил на своем электричестве, запасах продовольствия. Запасов в городе должно было хватить на всю зиму. И это по подсчетам на все оставшееся население. А сколько должно было еще погибнуть? Шли упорные подготовки к боям. Возглавили защиту организации анархистского и ярого языческого толка. Большинство местных органов внутренних дел отошли на сторону защищающих. Безликие организовали собственную базу подготовки, куда приходили тысячи новых людей каждый день. В граде осталось много семей полностью. По этой причине продолжали работу детсады и школы. Город мало изменился внешне. Лишь где-то были вырыты длинные траншеи вдоль улиц, поставлены дополнительные укрепления. Однако напряжение чувствовалось, оно висело в воздухе, мелькало в разговорах и ритме жизни. Погода же била ветрами по городу во всю возможную силу.
   Сотня Михаила стояла недалеко от центрального парка, к северу от него. Его люди были распределены на нескольких перекрестках, в торговых центрах. Он сам находился в центре «Ермак», где располагался пункт связи с центром. Центральным штабом защитников являлся детинец, а конкретнее – цокольные этажи ГАИЦТ (Главного Архива исторических ценностей Тунгуска).
   Со дня на день должен был начаться штурм города. Его ожидали прежде всего ночью или утром, когда наступает фаза более глубокого сна. Ожидали, что сначала придут люди – безликие, спецназ, отряды армейской милиции, возможно – армия. Потом – роботы, разные: автоматические и управляемые. Однако, как чаще всего бывает, произошло все не так, как думали.
   Началась атака в час дня. В это время Михаил, уже несколько раз пройдя свои позиции, отправил в центр просьбу прислать подкрепления. Они были нужны для того, чтобы закрыть возможный заход в тыл из центрального парка, куда вполне могли сбросить десант. Отправив запрос, он лег на раскладушку. «Конечно, никакое подкрепление им не пришлют, ни сейчас, ни во время боя. Это и коню понятно», – Михаил ворочался. Старая, еще советского времени раскладушка скрипела, реагировала на каждое движение. Громко прилетел комар, сел на щеку. Лицо Михаила чуть дернулось: комар укусил. Последнему из рода Сибаров было лень убивать эту комариху. Ему виделась Мария. Она показывала ему родившегося сына. Звала его. Он ей в ответ улыбался. Вместо нее показался Петр. Михаилу так и не удалось с ним поговорить. Ни разу! Тот уже жил в Москве в частном лицее. Его перевезли по просьбе Михаила, но поехать в Сибирь или связаться с отцом не дали.
   Михаила все больше одолевала дрема. И вдруг раздался грохот. Что-то падало на улице и пробивало крышу торгового центра. Раздалась сирена. И голос: «Химическая атака с воздуха! Химическая атака!» Было слышно, как голос разносится по всему граду. Михаил быстро натянул маску противогаза. Закрепив полностью шлем, он вышел в общий зал. Он заполнялся еле заметным желтоватым газом, выходящим из воткнувшегося в пол снаряда. Газ был способен усыпить на несколько суток. Михаил подумал: «Они решили нас просто усыпить, вывезти в спецлагерь и уже после полного уничтожения города отпустить». Этот газ в случае высокой концентрации мог разъесть все шлемы и противогазы, поэтому Михаил поспешил отдать приказ открыть все окна, особенно на крыше. Бомбы с газом продолжали падать до двух часов дня. В три часа дня дыма уже не было на улицах, к четырем от него удалось избавиться в большинстве зданий. Потери составили в сотне Михаила одиннадцать человек. Их, уснувших, Михаил приказал перенести в подвал складского помещения. Будить их было бесполезно и опасно для их жизни.
   В пять минут пятого пришел сигнал из штаба о возможных сбросах роботов. И, как по команде, через две минуты начался бой на всех укреппунктах его сотни. Роботы, запрограммированные на убийство любого взрослого, в любом состоянии человека, пускали ракеты, стреляли из крупнокалиберных пулеметов. Здания быстро превращались в руины. В ответ стали пускать ракетные системы и установки. Михаил лично встал в строй, заменив убитого пулей наводчика, одновременно следя за ситуацией в других пунктах. Бой с роботами длился не больше пяти минут. Михаил вышел на улицу и не узнал ее. Вокруг валялся обуглившийся металл. Дорога была изрыта выстрелами, виднелись воронки. Он прошел немного в одну сторону, потом в другую: на сколько хватало взгляда, Михаил не увидел ни одного целого дома. Бегом он взбежал в свой командный центр. Потолок у центра полностью обвалился, накрыв необходимые переходы. Он отдал приказ по рации: всем выжившим собраться в «Ермаке». С каждым новым пришедшим Михаилу становилось тяжелее на душе: приходило по одному, по три человека с укреппункта. В конце собралось всего восемнадцать человек вместе с Михаилом.
   Как только все собрались, где-то раздалась сирена. В рации прошел голос: «Десант людей выбрасывается. Их приземление неизбежно. Особое внимание защитникам ТГТУ…» – и голос резко пропал. Рация перестала принимать сигнал: все было теперь полностью заглушено. Михаил посмотрел на собравшихся рядом с ним людей. Ободранные лица, руки. Кто-то был ранен. Кто-то хромал. Все тяжело дышали. Спокойно смотрели на него, ждали. Все эти мужчины, подростки, женщины ждали его приказа, приказа умереть. Вот оно, это вновь возрождающееся страшное ощущение счастья от возможности вершить судьбу. Он должен постараться, постараться их жизнями спасти их общий город. Град, сражаясь за который, они решили закончить свой путь.
   Михаил улыбнулся им. И собрался произнести немаленькую речь:
   – Знаете, я сделал выбор. Выбор между жизнью там и смертью здесь. И я не сомневаюсь в нем. Ибо наша настоящая жизнь связана с этим городом. Этот град воспитал нас, сделал нас такими, какие мы есть сегодня. И за это мы должны быть благодарны. Благодарны ему за наши переплетенные судьбы. За то, что он был, есть и будет частью нашего существа. И мы не имеем права покидать его. Мы его часть и должны уйти вместе с ним. Мы сделали правильный выбор, – Михаил говорил спокойно, встречаясь с каждым взглядом и читая во всех положительный ответ. В вдалеке прозвучали выстрелы. Где-то близко прогремел взрыв. Вновь все посмотрели на Михаила. Михаил улыбнулся, ему не хотелось больше ничего делать, кроме того, чтобы просто достойно окончить свой путь. Он почувствовал желание вот сейчас закончить все. Только если боги его вновь не вернут к жизни. На этот раз он проорал:
   – Я не вижу смысла руководить вами! Сейчас мы все умрем! Умрем достойно, я это знаю. Мы все равны друг к другу пред лицом смерти! Мы достойные потомки своих предков – мы внуки Даждьбога! Мы люди, выбравшие войну, – мы дети Перуна! И пусть «сегодня» будет нашим последним днем, но наши имена и этот бой прогремят на все времена! Наша смерть – плата за достойность нашего пути и нашу честь! Мы умрем во имя богов, во имя славы нашего града! Лучшего в мире града Тунгуска! Слава богам! – прокричав последнее слово, Михаил бросился к выходу. Он слышал, как за ним бегут, кричат, прославляя его град, богов, своих предков.
   Вот он, Михаил. Несется навстречу смерти. Сейчас он – вершитель чьей-то судьбы. Он чувствовал гордость за это. «Мда, Михаил, гордыня – твой страшнейший порок. Тебе есть за что каяться. Все правильно в этом мире, все справедливо. И гибель Тунгуска – нужная мера, ты это знаешь. Но ты желаешь уйти с миром, без которого ты себя не мыслишь. И это нормально», – Михаил улыбался сам себе. Вот он, вроде бы безликий притаился за колонной. Михаил, кувыркнувшись несколько раз, оказался рядом с ним. Один ловкий удар ножом – безликий мертв. Все больше начинали звучать выстрелы, крики. Михаил выхватил у шестого убитого автомат. Сел за витрину какого-то книжного магазина. Рядом с ним сидели еще шестеро его бойцов. Помогая друг другу, накрывали огнем все возможное пространство. Михаил чувствовал, что они держатся уже долго, минут тридцать. Но вот к ним стали залетать гранаты. Выбегая из укрытий, Михаил и его бойцы попали под огонь с разных точек. Откуда-то сверху бил пулемет. Михаил лежал. Последний раз зацепив какого-то милиционера. Звуки боя усиливались. Накатилась какая-то новая волна. Глаза закатывались, было плохо, очень тяжело дышать. Его кто-то тащил. Поставил укол. Михаил открыл глаза, ему было легче. Рядом с ним сидел молодой парень в обычной армейской куртке. Он заговорил:
   – Вы ведь Михаил?
   – Да, я, – Михаил ощущал какую-то странную легкость в голосе.
   – Мне жаль.
   Михаил почувствовал в этих словах такую официальность, что его чуть не вырвало:
   – Ты, юнец, говори, да не заговаривайся. Я знаю, что обречен. Но тебе меня жалеть незачем. Ты лучше скажи, как тебя зовут.
   – Полеслав. Мы бы и раньше прибыли, да нас у гостиницы обстреляли, с боем пока проходили еще половину потеряли. – Полеслав ждал ответа или вопроса. Но его собеседник странно задумался и молчал. Потому он продолжил: – За «Сибирь» сейчас вообще бойня идет: тысячи на каждом этаже гибнет. Вас же, я как слышал здесь, система ПВО не защитила. Хотя лаборатории близко, где она спрятана. Но система не накрыла просто весь город. Роботам много где удалось высадиться.
   – Слушай, а ты не Премысл, сын Виктора из рода Крадовых?
   – Я самый. Только предпочитаю имя Полеслав. А что?
   – Я друг твоего отца.
   – А-а-а, вы Михаил, последний из рода Сибаров. Насчет Виктора вы не правы: он не мой отец. Он отрекся от меня, когда я еще в тюрьму попал. Это-то еще ладно, я его понимаю. Я действительно совершил много ужасного. Но зачем он всей семье заявил о смерти Гэрэлмы от рук язычников, в то время когда она приняла решение защищать Тунгуск?
   – Ты простишь его.
   – Вы человек этого времени, а я другого. Вас приучали входить в положение другого человека. Я – человек новой анархистской эпохи, отказываюсь от этого. Интеллигентность уходит, хотим мы этого или нет.
   Михаил улыбнулся:
   – Возможно, ты прав. Истинная интеллигентность исчерпала себя, как когда-то либерализм в синтезе с демократией. Но ведь они сколько не уходили? И эта система будет уходить века. Жизнь вообще интересная вещь, Полеслав, она постарается, поверь мне, изменить твои взгляды на совсем противоположные. Или она убьет тебя, если ты не пожелаешь меняться. Она убивает именно тех, кто не хочет жить, то есть меняться под ее давлением, – Михаил начинал глотать кровь. Холод в теле. Дрожь. Странное быстрое ускорение, охватывающее его тело. Взгляд Михаила останавливается на Полеславе.
   Он чувствует ускорение. Ускорение всего сущего. Он несется сквозь что-то. Сквозь быструю струю, которую Михаил ощущает и осознает. Его чувства меняются: то страх, то расслабление, то радость охватывают его. И вот как будто он выходит из туннеля. Свет, яркий свет ослепляет его. Перед ним лес, море тайги. Там вдалеке он видит град. Град его жизни – Тунгуск.
   Вот Мария. Она в странных одеждах. Рядом родившаяся дочка. Антон, Макар поднимают кубки, приветствуют его и приглашают за стол. Михаил соглашается. Последний раз оборачивается: видит себя в детстве, юности, взрослым. Совершенно разные моменты мелькают тут, внизу, перед ним. Эмоции ложатся одна на другую. И все – внизу море тайги, великий Тунгуск, охраняемый лесом. А над ним, приближаясь к нему, летит птица. Странная, непонятная, вроде бы хищная. И вдруг порыв страха. Ему кажется, что вот-вот он вернется обратно. Обратно туда, где вновь придется бороться. Нет, он имеет довольно. Ему достаточно того, что он завоевал за свой путь. Михаил поворачивается обратно к своей душе. Вот его женщина, его ребенок, вот его друзья. Еще не все вернулось к нему в душу, но скоро придет и остальное.
   Полеслав с улыбкой с полминуты смотрел на Михаила. Вот она, смерть. Смерть благостная. Возможно, и такая же уготована ему. Смерть за Тунгуск, за будущее – за анархизм – то, что он решил сделать частью своей души. Полеслав нагнулся ближе к Михаилу, закрыл его веки:
   – Спи спокойно, Воин! Воин своей Родины. Ты, Михаил из рода Сибаров, достойно прошел свой путь. И да хранят боги твою душу. Только не забывай о нас – о воинах, идущих на смерть за истинный путь всего человечества.

Щюка Сиирский Гардарики. Тунгуск