Артур Конан Дойл
Собака Баскервилей (сборник)

Собака Баскервилей

Глава I
Мистер Шерлок Холмс

   Мистер Шерлок Холмс, нечасто встававший рано, кроме тех случаев, когда вовсе не ложился, сидел за столом в нашей общей гостиной и завтракал. Я в это время стоял у него за спиной на коврике у камина, рассматривая трость, которую вчера вечером забыл наш посетитель. Такие добротные массивные деревянные палки с набалдашником называют «адвокатскими». Прямо под ручкой ее опоясывало серебряное кольцо шириной почти в дюйм [1 - Дюйм – 2,54 сантиметра. (Здесь и далее примеч. А. П. Краснящих, если не указано иное.)]. «Джеймсу Мортимеру, M.R.C.S. [2 - Член Королевского хирургического общества. (Примеч. пер.)], от друзей по С. С. Н.» было выгравировано на нем, ниже стояла дата: «1884». Эта трость была из разряда тех, с какими в прежние времена нередко ходили домашние врачи или юристы – солидная, крепкая, внушающая уважение.
   – Что вы о ней скажете, Ватсон?
   Холмс сидел ко мне спиной, я же, рассматривая трость, не произнес ни слова, поэтому удивился:
   – Как вы догадались, что я делаю? У вас что, и на затылке глаза имеются?
   – Нет, просто на столе передо мной стоит хорошо начищенный серебряный кофейник, – сказал он. – Но все-таки, что вы скажете о трости нашего посетителя? Поскольку вчера он, к сожалению, нас так и не дождался и мы не имеем представления о том, зачем он к нам приходил, давайте попробуем использовать эту вещь, чтобы кое-что выяснить о личности ее хозяина.
   – Думаю, – начал я, стараясь по мере сил следовать методу моего друга, – что доктор Мортимер – весьма успешный медик, не молодой, уважаемый в обществе, раз те, кто его знают, преподносят ему такие подарки в знак уважения.
   – Прекрасно! – воскликнул Холмс. – Просто замечательно!
   – Ктомуже мне кажется, что он, вероятнее всего, сельский врач и часто ходит к пациентам пешком.
   – Почему вы так думаете?
   – Потому что его довольно приличная трость так оббита, что я просто не могу себе представить ее в руках городского врача. Тяжелый металлический наконечник стесан, это свидетельствует о том, что хозяин трости часто ею пользуется.
   – Очень тонко подмечено! – похвалил меня Холмс.
   – Ктомуже в надписи «От друзей по С. С. Н.» буква «Н» – это, скорее всего, местный охотничий клуб, членам которого этому человеку, возможно, приходилось оказывать медицинскую помощь и которые в ответ решили сделать ему небольшой подарок [3 - С буквы «h» начинается английское слово «hunt» – охотничий. (Примеч. пер.)]. Ну а «С. С.» – это аббревиатура названия клуба.
   – Ватсон, вы превзошли самого себя! – сказал Холмс, откидываясь на спинку стула и закуривая сигарету. – Должен сказать, что в своих рассказах о моих скромных достижениях вы постоянно преуменьшаете собственные способности. Очень может быть, что вы не источник, а проводник света. Есть такие люди, которые, не обладая каким-либо особым талантом, умеют стимулировать его в других. Должен признаться, друг мой, что я многим вам обязан.

   Никогда еще он так обо мне не отзывался, и, честно говоря, мне было чертовски приятно услышать из его уст такие слова, поскольку раньше меня всегда обижало, что Холмс как будто даже не замечает, с каким восхищением я к нему отношусь и как изо всех сил стараюсь донести до общественности всю правду о его методе. К тому же я почувствовал гордость, за то, что уже настолько овладел системой моего друга, что смог умело применить ее и добиться его похвалы. Взяв у меня из рук палку, Холмс несколько минут осматривал ее. Потом с заинтересованным видом отложил сигарету, подошел с тростью в руках к окну и еще раз осмотрел ее, но уже через увеличительное стекло.
   – Интересно, но слишком просто, – сказал он, усаживаясь в свой любимый угол дивана. – На палке действительно есть пара-тройка отметин. Они дают основание для некоторых выводов.
   – Неужели я что-нибудь упустил? – важно спросил я. – Надеюсь, что-то не очень существенное?
   – Боюсь, дорогой Ватсон, что большинство ваших выводов ошибочны. Говоря, что вы стимулируете меня, я, признаюсь, имел в виду, что на правильный путь меня чаще выводят ваши ошибки. Нельзя сказать, что вы во всем неправы относительно этой трости. Безусловно, ее хозяин – сельский врач. И он действительно очень много ходит пешком.
   – Так значит, я не ошибся.
   – В этом – да.
   – Выходит, я все определил верно?
   – Нет, нет, мой дорогой Ватсон, далеко не все. Я бы предположил, что подарок от друзей доктор, вероятнее всего, получил в больнице, а не в охотничьем клубе. А когда в начале аббревиатуры стоят буквы «С. С», сами собой напрашиваются слова Чаринг-кросс [4 - С. С. Н. – «Charing Cross Hospital» (Чарингкросская больница). (Примеч. пер.)].
   – Возможно, вы и правы.

   – Скорее всего, так и есть. Если мы примем за рабочую версию именно это предположение, у нас появится новая база для воссоздания образа нашего посетителя.
   – Хорошо, если предположить, что «С. С. Н.» – это действительно Чарингкросская больница, что еще нам это дает?
   – А у вас не возникнет никаких предположений? Вы же знаете мои методы. Примените их!
   – Ну, я могу разве что добавить, что до того как переехать в деревню, этот человек имел практику в городе.
   – Думаю, можно пойти немного дальше. Вот смотрите. Почему ему сделали такой подарок? В каком случае его друзья могли объединиться, чтобы вручить ему подобный предмет в знак уважения? Разумеется, когда доктор Мортимер увольнялся из больницы, чтобы начать собственную практику. Нам известно, что ему был сделан подарок, это раз. Мы предполагаем, что из города он перебрался в сельскую местность, это два. Неужели не напрашивается вывод, что подарок был сделан именно в связи с этой переменой в его жизни?
   – Звучит правдоподобно.
   – Теперь, как вы сами можете догадаться, он не мог быть штатным сотрудником больницы, поскольку, чтобы занимать такое место, необходимо иметь солидную практику в Лондоне. Такой человек не стал бы переезжать в деревню. Так кто же он? Если Мортимер работал в больнице, но в то же время не состоял в штате, значит, он мог быть только скромным медиком, живущим при больнице, это должность чуть выше экстерна [5 - Экстерн (от лат. extemus – внешний, посторонний) – внештатный врач, бесплатно работающий в больнице или ином медицинском учреждении для прохождения практики.]. К тому же из больницы он ушел пять лет назад, на это указывает дата на трости. Так что, мой дорогой Ватсон, ваш солидный, преклонных лет медик исчезает, и ему на смену приходит молодой человек, которому еще нет тридцати, общительный, нечестолюбивый, рассеянный. К тому же у него есть собака, которую он очень любит. Я бы сказал, что она побольше терьера, но меньше мастифа.
   Шерлок Холмс откинулся на спинку дивана и стал пускать в потолок небольшие колеблющиеся колечки табачного дыма, я же, глядя на него, недоверчиво рассмеялся.
   – Что касается последнего, тут я вас проверить, конечно, никак не могу, – сказал я. – Но вот уточнить возраст и место работы этого Мортимера совсем несложно.
   На книжной полке, отведенной под медицинскую литературу, я нашел медицинский справочник и открыл его на букве «М». Там значилось несколько Мортимеров, но лишь один из них мог быть нашим вчерашним посетителем. Данные о нем я прочел вслух.
   «Мортимер Джеймс, M.R.C.S., 1882, Гримпен, Дартмур, графство Девон. В 1882–1884 хирург при Чарингкросской больнице. Награжден премией Джексона [6 - Джон Хьюлинг Джексон (1835–1911) – английский невролог, автор трудов о локализации двигательных центров коры головного мозга и др.] в области сравнительной патологии за статью «Болезнь. Возврат к прошлому или?..» Член-корреспондент Шведского патологоанатомиче-ского общества. Автор научных работ «Некоторые необычные проявления атавизма» («Ланцет», 1882), «Совершенствуемся ли мы?» («Психологический журнал», март 1883). Медицинский инспектор приходов Гримпен, Торсли и Хай-бэрроу».
   – Видите, Ватсон, ни слова об охотничьем клубе, – сказал Холмс и расплылся в улыбке. – Но Мортимер действительно сельский врач, как вы довольно проницательно заметили. Мне кажется, что и мои выводы подтвердились. Что же касается эпитетов, если я правильно помню, я назвал его общительным, нечестолюбивым и рассеянным. Тут уж я основывался исключительно на своем знании людей. Только общительные люди получают подарки от бывших коллег, только нечестолюбивые могут пожертвовать карьерой в Лондоне ради работы в деревне, и только очень рассеянный человек, прождав целый час, может оставить свою трость, а не визитную карточку.

   – А собака?
   – О, эта собака любит носить в зубах трость своего хозяина. Поскольку трость довольно тяжела, собака хватает ее посередине. Здесь четко видны следы зубов. Я считаю, что челюсть у пса, судя по этим отметинам, слишком велика для терьера, а у мастифов челюсть несколько шире. Скорее всего, это… Господи, ну конечно же, спаниель с вьющейся шерстью.
   Рассуждая, Холмс поднялся с дивана и стал ходить по комнате, пока не остановился у окна. В его последних словах чувствовалась такая уверенность, что я даже несколько опешил.
   – Но друг мой, как вы про шерсть-то узнали?
   – Очень просто. Я сейчас вижу эту собаку прямо на пороге нашего дома. А вот и ее хозяин звонит. Прошу вас, Ватсон, не уходите к себе. Он ваш коллега, и ваше присутствие может мне понадобиться. Сейчас наступает драматический момент, когда на лестнице раздаются шаги и ты не знаешь, с какой вестью этот человек вторгнется в твою жизнь, с доброй или, наоборот, с дурной. Что могло привести доктора Джеймса Мортимера, ученого, к Шерлоку Холмсу, специалисту по раскрытию преступлений? Войдите!
   Внешность человека, появившегося в дверях, удивила меня, поскольку я ожидал увидеть типичного сельского врача. Но это оказался очень высокий и худой мужчина с предлинным носом, торчавшим подобно клюву между близко посаженных проницательных серых глаз, ярко поблескивавших из-за очков в золотой оправе. Одет доктор был прилично, но как-то неряшливо. На нем был запыленный сюртук и довольно поношенные брюки. Несмотря на молодость, он уже имел привычку горбиться и вытягивать шею при ходьбе. В общем Мортимер оставлял впечатление добряка. Войдя в нашу гостиную, он заметил трость, которую Холмс все еще держал в руках, и тут же с радостным криком бросился к ней.
   – Я так рад, – сказал доктор. – А я все не мог вспомнить, где оставил ее, здесь или в пароходстве. Для меня было бы настоящей трагедией потерять ее.
   – Конечно, ведь это подарок, – сказал Холмс.
   – Да.
   – От коллег по Чарингкросской больнице?
   – Да, у меня там есть пара добрых знакомых, они преподнесли трость мне на свадьбу.
   – М-да. Как нехорошо, – покачал головой Холмс.
   Доктор Мортимер удивленно захлопал глазами.
   – Почему нехорошо?
   – Просто получается, что мы ошиблись кое в каких выводах. Так, значит, на свадьбу, говорите?
   – Ну да, на свадьбу, я женился, и мне пришлось оставить больницу, а вместе с ней и надежды на должность консультанта. Нужно было обзаводиться собственным домом.
   – Что ж, в конце концов, мы были не так уж далеки от истины, – несколько взбодрился Холмс. – Итак, доктор Джеймс Мортимер…
   – Мистер, сэр. Просто мистер. Я всего лишь скромный член Королевского хирургического общества.
   – И, очевидно, человек тонкого ума.
   – Ну что вы, в науке я дилетант, мистер Холмс, так сказать, собиратель ракушек на берегу великого неизведанного океана. Я ведь не ошибся, я разговариваю с мистером Шерлоком Холмсом, а не…
   – Да. Вот мой друг доктор Ватсон.
   – Рад познакомиться с вами, сэр. Я много слышал о вас, ведь ваше имя упоминается рядом с именем вашего товарища. А знаете, я слежу за вашими успехами, мистер Шерлок Холмс. Мне давно хотелось с вами встретиться. Я никак не ожидал, что у вас такой вытянутый череп и столь ярко выраженные надбровные дуги. Вы позволите мне пощупать ваш теменной шов? Слепок с вашего черепа, сэр, пока недоступен оригинал, стал быукраше-нием любого антропологического музея. Поймите меня правильно, мне бы очень хотелось заполучить для исследования ваш череп.
   Шерлок Холмс взмахом руки предложил нашему посетителю сесть в кресло.
   – Вы, я вижу, так же преданы своему делу, как я своему. По вашему указательному пальцу я вижу, что вы сами себе делаете сигареты. Не стесняйтесь, курите.
   Мортимер достал листок бумаги, табак и удивительно проворно скрутил сигарету. Длинные беспокойные пальцы доктора постоянно шевелились, как усики насекомого.
   Холмс стоял молча, но весь вид его говорил о том, что наш необычный посетитель его очень заинтересовал.
   – Сэр, – наконец сказал Холмс, – я не думаю, что вы удостоили меня визитом вчера и сегодня лишь ради того, чтобы взглянуть на мой череп.
   – Конечно же, нет, сэр, хотя, признаюсь, я страшно рад, что мне представилась такая возможность. Я обратился к вам, мистер Холмс, потому что понимаю, что сам я человек непрактичный, а мне совершенно неожиданно пришлось столкнуться с чрезвычайно серьезной и необычной задачей. Вы же, как второй по величине специалист в Европе…
   – Интересно! А могу я узнать, кто имеет честь называться первым? – слегка обиженным тоном перебил его Холмс.
   – С научной точки зрения работа месье Бертильона [7 - Альфонс Бертильон – французский юрист и автор системы судебной идентификации. (Примеч. пер.)] вызывает особенное уважение.
   – В таком случае почему бы вам не обратиться к нему?
   – Сэр, я говорю исключительно о научном подходе. Всем известно, что как практик вы не знаете себе равных. Надеюсь, сэр, я не…
   – Так, немного, – сдержанно сказал Холмс. – Доктор Мортимер, мне кажется, будет лучше, если вы без дальнейших церемоний подробно и четко расскажете о деле, в котором вам необходима моя помощь.

Глава II
Проклятие Баскервилей

   – У меня в кармане лежит один манускрипт, – сказал доктор Джеймс Мортимер.
   – Я заметил его, когда вы вошли, – сказал Холмс.
   – Это довольно древняя рукопись.
   – Начало восемнадцатого века. Если, конечно, это не подделка, – кивнул Холмс.
   – Откуда вам это известно, сэр?
   – Пока вы говорили, ее краешек, всего лишь дюйм или два, все время торчал у вас из кармана. Этого достаточно, чтобы без труда датировать ваш документ с точностью до десятилетия. Вам не приходилось читать мою небольшую монографию по этому вопросу? Я бы отнес манускрипт к 1730 году.
   – Точнее, 1742. – Доктор Мортимер достал старинный сверток бумаги из нагрудного кармана. – Этот фамильный документ был передан мне на хранение сэром Чарльзом Баскервилем, чья внезапная и трагическая смерть пять месяцев назад взбудоражила весь Девоншир [8 - Девоншир – графство на юго-западе Англии.]. Смею сказать, что я был не только лечащим врачом, но и другом покойного. Это был человек умный, проницательный, практичный и, так же как и я, совершенно несуеверный. Однако он относился к этому документу очень серьезно: сэр Чарльз видел в нем предсказание своей смерти, и можно сказать, что не ошибся.
   Холмс протянул руку и, получив манускрипт, разложил его у себя на колене.
   – Ватсон, видите эти длинные и короткие «S»? Это один из пунктов, по которым я смог определить дату.
   Я посмотрел через его плечо на желтую бумагу с выцветшими письменами. Наверху было написано: «Баскервиль-холл», а чуть ниже стояли крупные, несколько неровные цифры: «1742».
   – Это смахивает на пересказ какой-то легенды.
   – Так и есть. Это изложение фамильного предания рода Баскервилей.
   – Если я правильно понимаю, вы хотите поговорить со мной о чем-то более насущном?
   – Более чем. О самом что ни есть насущном, неотложном вопросе, требующем решения в течение двадцати четырех часов. Но записанный здесь рассказ не длинный и имеет самое прямое отношение к делу, поэтому, если позволите, я вам его прочитаю.
   Холмс откинулся на спинку стула, соединил перед собой кончики пальцев и закрыл глаза с видом человека, которому приходится мириться с неизбежным. Доктор Мортимер повернул манускрипт к свету и высоким скрипучим голосом стал читать этот любопытный рассказ из старинной жизни.
   «Разное рассказывают о том, откуда взялась собака Баскервилей, но я, прямой потомок Хьюго Баскервиля, услышал этот рассказ от отца своего, а тот – от своего отца, и посему записываю его с верою в то, что все это действительно происходило. И хочу, чтобы вы, сыны мои, знали, что правосудию дано не только карать, но и прощать грехи наши, и нет такой вины, которую нельзя было бы искупить молитвой и покаянием. Пусть повесть эта научит вас не страшиться плодов прошлого, но быть благоразумными в будущем, дабы ужасные беды, выпавшие на долю нашего рода, с Божией милостию никогда боле не повторились.
   Доподлинно известно, что во времена Великого восстания [9 - Имеется в виду период Английской буржуазной революции (1640–1653).] (описание коего, сочиненное ученейшим лордом Кларендо-ном, я искренне советую вам изучить) поместье Баскервиль принадлежало Хьюго Баскервилю, человеку грубому, несдержанному нравом и злому. Соседи бы молча терпели его выходки, понимая, что в столь суровых местах святыми не становятся, если бы не его распутство и склонность к жестоким шуткам, о которых по всему западному побережью ходили легенды. Случилось так, что Хьюго полюбил (если его темную страсть можно назвать таким прекрасным словом) дочь йомена [10 - Иомены – в Англии XIV–XVIII вв. свободные крестьяне, работающие на земле, являющейся их наследственной собственностью.], который владел землями по соседству с поместьем Баскервилей. Но молодая девица, известная своей скромностью и добродетелью, благоразумно избегала этого человека, страшась одного имени его. И вот однажды, на Михайлов день [11 - Праздник святого Михаила отмечается в католической традиции 29 сентября. В средние века считался обязательным, но, начиная с XVIII века, утратил свое значение торжества. Святого Михаила почитают как своего небесного заступника больные и умирающие.], Хьюго вместе со своими дружками, такими же негодяями, числом пять или шесть, пробрался на соседскую ферму, когда отца и братьев прекрасной девицы не было дома (о чем им было доподлинно известно), и выкрал ее. Привезя несчастную в Холл, они заперли ее в верхних покоях, а сами как обычно сели бражничать до утра. Бедная пленница чуть не сошла сума, слушая пьяные крики, пение и ужасные проклятия, доносившиеся снизу, поскольку говорят, что Хьюго Баскервиль, напившись, ругался так страшно, что его проклятия могли испепелить человека, чьи уста извергли их. Наконец, не выдержав кошмара, девица сделала то, на что не решились бы и самые отчаянные из храбрецов. По плющу, который увивал (и продолжает увивать в наши дни) южную стену, она спустилась с верхнего этажа на землю и бросилась через болото к отчему дому. Ферма ее отца находилась в трех лигах от Баскервиль-холла.
   Случилось так, что спустя какое-то время Хьюго оставил собутыльников, чтобы отнести еду и питье (а может быть, влекомый и другими, низменными побуждениями) своей пленнице, но обнаружил, что птичка упорхнула из клетки. И тогда в него вселился дьявол, ибо Хьюго бросился вниз в пиршественный зал, вскочил на большой стол, расшвыривая ногами бутыли и подносы, и перед всей шальной компанией поклялся в туже ночь отдать тело и душу силам зла, если сумеет догнать сбежавшую девчонку. Гуляки, пораженные его неистовством, притихли от ужаса. Кто-то из них, самый бессердечный (или же выпивший больше остальных), вскричал, что нужно спустить на беглянку собак. В тот же миг Хьюго выбежал из дома, крикнув слугам седлать лошадь и выпускать свору. Бросив псам платок девицы, Баскервиль черной тенью в лунном свете поскакал во весь опор на болота.
   Тем временем сотрапезники его некоторое время продолжали сидеть в пиршественном зале, не в силах уразуметь всего, что сталось за столь короткое время, но вскоре в головах у них прояснилось. Взбудораженные тем, что должно было случиться на болотах, они всполошились, в зале началась суматоха. Кто-то требовал пистолеты, кто-то – коней, кто-то – еще вина. Наконец в обезумевшие головы вернулось некое подобие здравого смысла, и они всей гурьбой, а было их тринадцать человек, выбежали на улицу, вскочили в седла и бросились в погоню. Луна ярко освещала тропу, по которой должна была пробежать девица, если хотела вернуться домой.

   Проскакав по болотам милю или две, всадники повстречали ночного пастуха и спросили, не видел ли он собак, идущих по следу. Те, кто пересказывают эту историю, говорят, что пастух тот был так напуган, что едва мог говорить, однако в конце концов ответил, что действительно видел обезумевшую от страха девицу, преследуемую сворой собак. «Но это не все, – добавил он. – Еще мимо меня на своей черной кобыле проскакал Хьюго Баскервиль, а за ним, совершенно бесшумно, неслось адское отродье, внешне похожее на огромного пса. Боже упаси меня встретиться с ним еще раз на этих холмах!»
   Пьяные сквайры [12 - Сквайр – в Англии титул, присоединяемый к фамилии земельного собственника.] обругали пастуха и поскакали дальше. Но вскоре они похолодели от ужаса, ибо впереди послышался стук копыт и им навстречу выскочила, вся в белой пене, вороная кобыла Баскервиля. Ее поводья волочились по земле, а в седле никого не было. Гуляки сбились в кучу, поскольку большой страх овладел ими, но все же продолжили погоню, хотя каждый, окажись он здесь один, с радостью повернул бы своего коня. Медленно углубляясь в болота таким манером, они наконец наткнулись на собак. Чистокровные гончие, известные своим бесстрашным нравом, жалобно скулили у спуска в глубокую лощину, или балку, как мы ее называем. Некоторые из них, поджав хвосты и жалобно визжа, отбегали в сторону, другие, щетиня шерсть на загривках, заглядывали в узкий овраг.
   Преследователи в страхе остановились. К этому времени хмельного задора у них уже поубавилось. Никто не решался ехать дальше, нашлись лишь трое смельчаков (а может быть, они просто выпили больше остальных), которые все же спустились в темную балку. За узким проходом открывалось широкое, совершенно пустое пространство, на котором с незапамятных времен стоят два огромных камня, установленные здесь давно забытыми народами. Ярок был лунный свет, и трое всадников видели ложбину как на ладони. Там, прямо посередине, лежала бездыханная девица, не вынесшая ужаса и усталости. Рядом лежало тело Хьюго Баскервиля. Но тут трое протрезвевших гуляк увидели такое, отчего волосы зашевелились у них на головах. Над Хьюго, вцепившись зубами ему в горло, стояло отвратительное существо – огромный черный зверь, очертаниями сходный с собакой, только намного больше любого пса, которого когда-либо доводилось лицезреть любому смертному. Вырвав горло из шеи Хьюго Баскервиля, чудовище повернуло к всадникам окровавленную пасть, над которой дьявольским огнем сверкали глаза. Гуляки, возопив от страха, развернули коней и поскакали во весь опор через болота, спасая свою жизнь. Один из них, как говорят, той же ночью скончался, не вынеся ужаса увиденного, двое остальных до конца дней своих так и не оправились от пережитого потрясения.
   Таково, сыны мои, предание о первой встрече с собакой, которая с тех пор неотступно преследует наш род. Я же записываю эту историю лишь потому, что то, о чем знаешь, не так страшит, как недомолвки и домыслы. Да, многие из рода нашего встретили смерть внезапную, кровавую и загадочную, но на бесконечную доброту Провидения уповаем мы и надеемся, что, как сказано в Священном Писании, покарав три или четыре колена, Господь смилостивится над невинными. Сим препровождаю вас, сыны мои, в руки Провидения оного и предостерегаю: не выходите на болото в ночные часы, когда мир погружается во власть темных сил.

(Писано Хьюго Баскервилем сынам Роджеру и Джону с указанием не рассказывать о прочитанном сестре их Элизабет)».

   Дочитав до конца сие сочинение, доктор Мортимер поднял очки на лоб и посмотрел на Шерлока Холмса. Тот зевнул и бросил в камин недокуренную сигарету.
   – И что? – сказал он.
   – По-вашему, это неинтересно?
   – Все это может заинтересовать лишь собирателя старинных легенд.
   Доктор Мортимер выхватил из кармана сложенную газету.
   – Хорошо, мистер Холмс, тогда я прочитаю вам кое-что посвежее. Это «Девон каунти кроникл» за 14 мая этого года. Здесь есть небольшая заметка о смерти сэра Чарльза Баскервиля, случившейся несколькими днями ранее.
   Мой друг немного подался вперед и стал внимательно слушать нашего посетителя, который, водрузив очки на прежнее место, стал читать:

   – «Недавняя скоропостижная смерть сэра Чарльза Баскервиля, предполагаемого кандидата от либеральной партии Среднего Девоншира на предстоящих выборах, стала ударом для всего графства. Несмотря на то что сэр Чарльз прожил в Баскервиль-холле сравнительно недолго, его искренняя доброта и удивительная щедрость успели завоевать сердца всех, кому довелось с ним встречаться. В наши дни, когда традиционные семейные ценности забываются и миром правит всеобщее стремление к наживе, приятно было видеть, как потомок древнего рода, переживающего не лучшие времена, не только сумел своими собственными руками заработать состояние, но и возвратился в родные края, чтобы вернуть былое величие своей фамилии. Как известно, сэр Чарльз заработал огромные дивиденды на южноафриканских биржевых спекуляциях [13 - Территория Южной Африки была английской колонией с 1806 по 1961 год.]. Оказавшись мудрее тех дельцов, которые продолжают вкладывать прибыль в дальнейшие операции до тех пор, пока колесо Фортуны не начинает крутиться в обратную сторону, он вернулся со своими капиталами в Англию. Всего два года назад сэр Чарльз обосновался в Баскервиль-холле. Ни для кого не секрет, какими грандиозными были его планы относительно реконструкции и усовершенствования своего родового гнезда, однако все они оказались перечеркнуты его смертью. Не имея собственных детей, сэр Чарльз часто выказывал желание еще при жизни отдать все свои сбережения на нужды округи, поэтому многие девонширцы имеют личный повод оплакивать его безвременную кончину. Наша газета неоднократно писала о его щедрых пожертвованиях обществам, занимающимся благотворительностью, как на местном уровне, так и в масштабах всего графства.
   Следует отметить, что дознание пока не выявило всех обстоятельств трагического события, но по крайней мере уже можно суверенностью сказать, что слухи, которыми обросла смерть сэра Чарльза, абсолютно беспочвенны. Нет никаких оснований подозревать в происшедшем злой умысел или считать, что эта смерть носила неестественный характер. Сэр Чарльз был вдовцом и отличался несколько своеобразным характером. Он был весьма богат, но, несмотря на это, вел довольно скромный образ жизни. В Баскервиль-холле он держал лишь двух слуг, супружескую пару по фамилии Бэрримор. Муж исполнял обязанности дворецкого, а жена – экономки. В своих свидетельских показаниях, которые подтверждаются друзьями покойного, слуги утверждают, что в последнее время здоровье сэра Чарльза ухудшилось, у него начались проблемы с сердцем, что выражалось в изменении цвета лица, одышке и острых приступах депрессии. Доктор Джеймс Мортимер, личный друг и лечащий врач покойного, также заявил, что здоровье его пациента оставляло желать лучшего.
   Все обстоятельства смерти сэра Чарльза Баскервиля можно уложить в несколько строк. Покойный имел привычку по вечерам перед сном прогуливаться по знаменитой Тисовой аллее Баскервиль-холла. Бэрриморы утверждают, что эти прогулки превратились для него в своеобразный ритуал. Четвертого мая сэр Чарльз объявил, что собирается на следующий день уехать в Лондон, и отдал приказание Бэрримору приготовить в дорогу все необходимые вещи. В тот вечер сэр Чарльз не стал изменять своим привычкам и вышел прогуляться, как обычно, закурив сигару. Он не вернулся через положенное время. В двенадцать часов дворецкий, заметив открытую входную дверь, начал беспокоиться. Он зажег фонарь и отправился на поиски хозяина. В тот день было довольно сыро, поэтому отпечатки ног сэра Чарльза были отчетливо видны на аллее. Недалеко от дома аллея проходит у калитки, которая ведет на болота. Судя по следам, сэр Чарльз простоял там какое-то время, после чего двинулся дальше по аллее. В конце аллеи его тело и было найдено. Бэрримор в своих показаниях обращает внимание на одну странность: если до калитки его хозяин шел обычным шагом, то после, судя по следам, передвигался на цыпочках. В то же самое время на болоте находился и некто Мерфи, цыган, продавец лошадей, но, по его же утверждению, он был «пьян в дугу». Мерфи утверждает, что слышал какие-то крики, но не берется определить, с какой стороны они доносились. На теле покойного не было обнаружено следов насилия, и хоть доктор Мортимер, также осматривавший тело, отмечает, что лицо сэра Чарльза было совершенно неестественным образом искажено (настолько, что поначалу доктор даже отказывался верить, что перед ним действительно его друг и пациент), эксперты утверждают, что такая реакция иногда наступает в результате диспноэ [14 - Диспноэ (от греч. dys-he-pnoe – дыхание) – затрудненное дыхание, одышка.] или смерти от сердечной недостаточности. Вскрытие показало, что у покойного был застарелый порок сердца, поэтому коронерское жюри [15 - Коллегия присяжных при коронере, которая по результатам расследования решает вопрос о наличии состава преступления в случае смерти. (Примеч. пер.)] вынесло вердикт о смерти, наступившей естественным путем. Оно и к лучшему, поскольку чрезвычайно важно, чтобы наследник сэра Чарльза как можно скорее приехал в Холл и продолжил доброе дело, прерванное трагической случайностью. Если бы сухое медицинское заключение не положило конец слухам романтического толка, которые поползли по Девонширу в связи с этим делом, возможно, было бы не так просто найти для Баскервиль-холла нового хозяина. Очевидно, ближайшим родственником, который теперь станет владельцем родового поместья, является сэр Генри Баскервиль (если он еще жив), сын младшего брата сэра Чарльза. В последний раз какие-либо сведения о молодом человеке приходили из Америки. В настоящий момент предпринимаются попытки разыскать его и уведомить о том, что он унаследовал немалое состояние».

   Доктор Мортимер сложил газету и сунул ее обратно в карман.
   – Это было официальное изложение фактов, связанных со смертью сэра Чарльза Баскервиля.
   – Должен признаться, – сказал Шерлок Холмс, – я благодарен вам за то, что вы обратили мое внимание на это дело, которое не лишено определенного интереса. Разумеется, я в начале мая просматривал газеты, но как раз тогда был полностью поглощен небольшим делом о ватиканских камеях. Я так увлекся помощью Папе, что пропустил несколько чрезвычайно интересных дел в Англии. Так вы говорите, в статье изложены все факты?
   – Да.
   – В таком случае я готов выслушать подробности частного характера, – сказал Холмс и с видом строгого, но справедливого судьи откинулся на спинку кресла, сомкнув перед собой кончики пальцев.
   – Я вам расскажу то, – доктор Мортимер нервно дернул головой, – о чем еще никому не рассказывал. Я скрыл эти факты от коронерского жюри, потому что человек науки, во всеуслышание потакающий расхожим суевериям, рискует нанести урон своей репутации. К тому же вокруг Баскервильхолла и так сложилась дурная слава, и если еще подлить масла в огонь, то, как написано в газете, поместье действительно может остаться без хозяина. По этим двум причинам я и решил, что не имею права рассказывать все, о чем мне известно. Да если бы я и рассказал, все равно это не принесло бы никакой практической пользы. Но от вас мне незачем что-либо утаивать.
   Наши места заселены довольно негусто, и те, кто живет по соседству, хорошо знают друг друга. Я тоже очень часто бывал у сэра Чарльза Баскервиля. За исключением мистера Френ-кленда из Лафтер-холла и мистера Стэплтона, натуралиста, на многие мили вокруг нет образованных людей. Сэр Чарльз вел уединенный образ жизни, и я с ним познакомился только благодаря его болезни. Оказалось, что нас интересовали одни и те же вопросы науки, поэтому мы сдружились. Из Южной Африки сэр Чарльз привез массу интереснейших научных сведений, и немало прекрасных вечеров мы провели вместе, сравнивая анатомию бушменов и готтентотов [16 - Бушмены и готтентоты – народности, коренное население Южной Африки. Присутствие в чисто «английской» повести А. Конан Дойла отдельных южноафриканских мотивов объясняется непосредственно предшествовавшей ее написанию поездкой писателя на юг Африки в качестве врача на англо-бурскую войну.].
   В последние месяцы мне стало совершенно очевидно, что нервы сэра Чарльза напряжены до предела. Легенду, которую я прочитал вам, он принимал очень близко к сердцу, настолько близко, что, имея привычку гулять по вечерам во дворе поместья, сэр Чарльз ни за что на свете не пошел бы ночью на болота. Может, это и покажется вам странным, мистер Шерлок Холмс, но он был убежден, что над родом Баскервилей действительно висит страшное проклятие, и многие известные ему примеры из жизни предков лишь усиливали его страхи. Сэра Чарльза постоянно преследовало ощущение чьего-то присутствия, и он не раз спрашивал меня, не приходилось ли мне во время ночных поездок к больным видеть на болотах каких-либо странных существ или слышать собачий лай. О лае он спрашивал особенно часто, и каждый раз его голос дрожал от волнения.
   Я хорошо помню, как приехал к сэру Чарльзу как-то раз вечером за три недели до трагического события. Он стоял в дверях, когда я спустился со своей двуколки [17 - Двуколка – двухколесная повозка.] и направился к нему. Но, подойдя к сэру Чарльзу, я заметил, что он смотрит не на меня, а на что-то у меня за спиной, причем на лице его было выражение крайнего ужаса. Я быстро обернулся и успел заметить, как вдалеке дорогу, по которой я только что проехал, перебежало какое-то существо. Я принял его за рослого черного теленка. Сэр Чарльз был так напуган и возбужден, что мне пришлось сходить на то место, чтобы попытаться найти это животное. Но оно как сквозь землю провалилось. Это происшествие произвело на сэра Чарльза очень тяжелое впечатление. Я провел с ним весь вечер, и именно тогда он, чтобы объяснить свой испуг, вручил мне этот древний манускрипт и убедил оставить его у себя. Я рассказываю вам об этом, потому что считаю, что теперь, после того, что с ним случилось, это происшествие приобретает новое значение. Хотя тогда оно не показалось мне чем-то особенным, и я посчитал, что страхи сэра Чарльза совершенно беспочвенны.
   По моему совету сэр Чарльз собирался ехать в Лондон. При его больном сердце жизнь в постоянном страхе, какой бы химерической ни была причина, сильно сказывалась на здоровье сэра Чарльза. Я считал, что, проведя несколько месяцев в городской суете, он вернется совершенно другим человеком. Мистер Стэплтон, наш общий знакомый, который тоже очень волновался за его здоровье, придерживался того же мнения. Ужасная беда настигла сэра Чарльза в последнюю минуту.
   В ночь, когда он умер, Бэрримор, дворецкий, обнаружив тело, тут же послал ко мне Перкинса – это конюх в Баскервиль-холле. Когда Перкинс прискакал, я все еще работал, поэтому много времени на сборы у меня не ушло и на месте происшествия я оказался через час. Именно я установил все факты, о которых упоминалось в газете. Я прошел по следам на Тисовой аллее, увидел место у калитки, где сэр Чарльз простоял какое-то время, как будто ожидая чего-то. Это я обратил внимание на то, как изменился характер следов, это я заметил, что на мягком гравии не было ничьих других следов, кроме Бэрримора, и наконец, я внимательно осмотрел тело, к которому до моего приезда никто не прикасался. Сэр Чарльз лежал лицом вниз, раскинув руки, вцепившись пальцами в землю. Его лицо было сведено такой судорогой, что вначале я даже не мог с уверенностью сказать, он ли это. Никаких ран на трупе не было. Но Бэрримор допустил одну неточность, когда давал показания. Он сказал, что рядом с телом не было никаких следов. В отличие от него я обнаружил там следы… Они были не рядом с телом, а чуть поодаль, но это были свежие отчетливые отпечатки.
   – Отпечатки ног?
   – Да, отпечатки ног.
   – Мужских или женских?
   Доктор Мортимер посмотрел на нас каким-то странным взглядом и тихо, почти шепотом, произнес:
   – Мистер Холмс, это были следы огромной собаки!

Глава III
Задача

   Признаюсь, после этих слов мороз пробежал у меня по коже. По голосу доктора было слышно, что он и сам очень разволновался, пересказывая нам события той ночи. Холмс возбужденно подался вперед, и в глазах у него вспыхнули сухие, яркие искорки – верный признак того, что услышанное его очень заинтересовало.
   – Вы их видели?
   – Также отчетливо, как вас сейчас.
   – И не упомянули об этом на следствии?
   – А какой смысл?
   – Почему никто другой их не заметил?
   – Следы были ярдах [18 - 1 ярд – 0,9144 метра.] в двадцати от тела, и никто просто не обратил на них внимания. Я бы и сам их не заметил, если бы не знал о легенде.
   – На болоте много овчарок?
   – Конечно, но это были следы не овчарки.
   – Вы говорите, следы были крупные?
   – Огромные.
   – И к телу они не приближались?
   – Нет.
   – А какая в ту ночь была погода?

   – Было сыро.
   – Но дождя не было?
   – Нет.
   – Вы можете описать аллею?
   – Да. Это дорожка примерно восьми футов в ширину, обсаженная тисом. Высота кустов двенадцать футов, и растут они так густо, что пробраться через них невозможно.
   – Между кустами и дорожкой есть что-нибудь?
   – Да, полосы травы по обеим сторонам, шириной шесть футов.
   – Насколько я понимаю, в определенном месте заросли тиса прерываются калиткой?
   – Да, это выход на болота.
   – Других проходов нет?
   – Ни одного.
   – То есть, чтобы попасть на Тисовую аллею, нужно либо выйти из дома, либо пройти через калитку?
   – В конце дорожки есть беседка, можно пройти через нее.
   – А теперь скажите, доктор Мортимер, это очень важно… Следы, которые вы заметили, были на дорожке или на траве?
   – На траве следов бы не осталось.
   – Они были с той же стороны, что и калитка?
   – Да, с той же стороны, что и калитка.
   – Чрезвычайно интересно. Еще одно. Калитка была закрыта?
   – Заперта на висячий замок.
   – Какова высота калитки?
   – Около четырех футов.
   – То есть через нее несложно перелезть.
   – Да.
   – А что было обнаружено возле калитки?
   – Ничего особенного.
   – Как, неужели никто не догадался осмотреть это место?
   – Я сам осмотрел там все.
   – И ничего не заметили?
   – Заметил. Сэр Чарльз простоял там пять-десять минут.
   – Как вы это определили?
   – Пепел дважды упал с его сигары.
   – Превосходно! Ватсон, нам повезло со свидетелем! Но были ли там какие-то следы?
   – На гравии на этом пятачке было много следов самого сэра Чарльза, но других отпечатков я не увидел.
   Шерлок Холмс нетерпеливо хлопнул себя по колену.
   – Эх, если бы я был там! – воскликнул он. – Судя по всему, это чрезвычайно интересное дело, к тому же дающее самые широкие возможности для применения научного метода. К сожалению, вся информация, которую содержала на себе эта посыпанная гравием дорога, давно уже смыта дождем и растоптана башмаками любопытных прохожих. Ох, доктор Мортимер, доктор Мортимер, если бы вы сразу обратились ко мне! Это непростительная ошибка с вашей стороны.
   – Чтобы обратиться к вам, мистер Холмс, мне бы пришлось придать огласке факты, а я уже объяснял, почему не хочу этого делать. К тому же… к тому же…
   – Что?
   – Существуют такие области, в которых бессильны даже самые проницательные и опытные сыщики.
   – Вы хотите сказать, что в этом деле замешана мистика?
   – Я этого не говорил.
   – Не говорили, но думаете.
   – После всего этого, мистер Холмс, мне стало известно о некоторых подробностях, которые не вписываются в рамки обычного.
   – Например?
   – Я узнал, что до того, как произошло несчастье, несколько человек видели на болотах какое-то существо, похожее на демона, преследующего род Баскервилей. Оно не может быть ни одним из известных науке животным. Все, кто его видел, в один голос утверждают, что это огромное, призрачное создание, светящееся в темноте. При виде него человек поневоле испытывает ужас. Я устроил перекрестный допрос свидетелей. Среди них были один селянин, весьма трезвых взглядов на жизнь, кузнец и фермер, который держит хозяйство на болотах. Все они слово в слово повторяют описание адского пса из легенды. Могу вас уверить, что во всей округе царит страх, никто не решается выходить ночью на болото.
   – А сами-то вы, как человек, связанный с наукой, верите, что здесь замешаны сверхъестественные силы?
   – Я уже и не знаю, во что верить.
   Холмс пожал плечами.
   – Что ж, – сказал он, – в таком случае я объявляю, что берусь за это дело. Я по мере сил борюсь со злом, но бросить вызов самому прародителю зла было бы, конечно, несколько самонадеянно. Однако вы ведь согласитесь, что следы на земле вполне материальны?
   – Пес из легенды тоже был достаточно материален, чтобы вырвать у человека горло, но все же имел дьявольскую природу.
   – Я вижу, вера в сверхъестественное крепко засела у вас в голове. Но скажите-ка, доктор Мортимер, если вы так воспринимаете это дело, почему вы обратились ко мне? Вы утверждаете, что смерть сэра Чарльза не поддается расследованию, и тут же просите меня сделать это.
   – Об этом я вас не просил.
   – В таком случае, чем же я могу быть вам полезен?
   – Посоветуйте, как мне поступить с сэром Генри Баскервилем, который приезжает на вокзал Ватерлоо… – доктор Мортимер посмотрел на часы, – ровно через час с четвертью.
   – Это наследник?
   – Да. После смерти сэра Чарльза мы навели справки. Оказалось, что его наследник занимается фермерством в Канаде. По дошедшим до нас сведениям, это весьма достойный молодой человек. Я говорю не как врач, а как доверенное лицо и душеприказчик сэра Чарльза.
   – Если я правильно понял, других наследников нет?
   – Ни одного. Кроме сэра Генри мы смогли проследить судьбу лишь еще одного родственника, Роджера Баскервиля. Это младший из трех братьев – сэр Чарльз был старшим. Средний брат умер совсем молодым, но успел оставить сына – этого самого Генри. Роджер считался паршивой овцой в их семействе. От своих предков он унаследовал упрямый и деспотичный характер, и, как мне рассказывали, был как две капли воды похож на Хьюго Баскервиля, чей портрет хранится в семье. В Англии Роджер не ужился, сбежал в Центральную Америку, где и умер в 1876 году от желтой лихорадки. Генри – последний из Баскервилей. Через час пять минут мне нужно встретить его на вокзале Ватерлоо. Я получил телеграмму о том, что сегодня утром он прибыл в Саутгемптон. Итак, мистер Холмс, что же вы посоветуете?
   – Почему бы ему не отправиться в дом, где жили его предки?
   – Вам это кажется естественным, не правда ли? Но ведь все Баскервили, которые жили там, плохо кончили… Я почти уверен, что если бы сэр Чарльз перед смертью успел поговорить со мной на эту тему, он бы не разрешил мне привозить последнего представителя старинного рода и наследника огромного состояния в эту обитель смерти. Хотя, с другой стороны, нельзя отрицать, что приезд сэра Генри – единственная надежда на процветание всей нашей округи. Если Баскервиль-холл опустеет, все труды сэра Чарльза пойдут насмарку. Я очень боюсь, что могу оказаться под властью собственных интересов, поэтому-то и обращаюсь к вам за советом.
   Холмс ненадолго задумался.
   – Проще говоря, – сказал он, – вы считаете, что вмешательство темных сил делает Дартмур небезопасным для Баскервиля, верно?
   – Могу ответить лишь более длинной словесной конструкцией: существуют определенные доказательства, свидетельствующие о том, что, возможно, это действительно так.
   – Вот именно. Но согласитесь, если ваша сверхъестественная теория верна, темным силам так же легко причинить зло молодому человеку в Лондоне, как и в Девоншире. Ведь как-то нелепо было бы представлять себе дьявола, власть которого ограничивается какой-нибудь приходской ризницей.
   – Если бы вам, мистер Холмс, пришлось самому столкнуться с подобными вещами, вы бы не рассуждали об этом так легкомысленно. Насколько я понимаю, вы полагаете, что молодому человеку находиться в Девоншире ничуть не опаснее, чем в Лондоне. Он приезжает через пятьдесят минут. Что мне делать?
   – Возьмите кеб [19 - Кеб – общепринятое сокращение от «кабриолет»; в зависимости от модификации – двух-или четырехколесная наемная карета для одного, двух или трех пассажиров. Кебы как уличный транспорт появились в Лондоне в 1823 году.] и вместе со своим спаниелем, который сейчас царапает когтями мою дверь, отправляйтесь на Ватерлоо встречать сэра Генри Баскервиля.
   – А потом?
   – Потом ничего ему не рассказывайте до тех пор, пока я не решу, что делать дальше.
   – И сколько вам на это понадобится времени?
   – Сутки. Завтра в десять часов, доктор Мортимер, я буду чрезвычайно рад снова видеть вас у себя, и мне бы очень помогло, если бы вы захватили с собой сэра Генри Баскервиля.
   – Хорошо, мистер Холмс. – Мортимер записал на манжете напоминание о встрече и торопливо направился к лестнице, рассеянно посматривая по сторонам. Однако, прежде чем он спустился, его остановил оклик Шерлока Холмса.
   – Еще один вопрос, доктор Мортимер. Вы говорите, что несколько человек видели этого призрака на болотах до смерти сэра Чарльза Баскервиля?
   – Да, трое.

   – А после его кто-нибудь видел?
   – Я не слышал об этом.
   – Благодарю вас. Всего доброго.
   Холмс уселся в кресло с удовлетворенным видом, возникавшим у него на лице всякий раз, когда ему приходилось сталкиваться с каким-нибудь необычным и интересным делом.
   – Уходите, Ватсон?
   – Да, если я вам не нужен.
   – Нет-нет, мой дорогой друг, я ведь обращаюсь к вам за помощью, только когда дело доходит до непосредственных действий. Этот случай просто великолепен, даже в какой-то степени уникален. Когда будете проходить мимо магазина Брэдли, не могли бы вы попросить его прислать мне фунт самого крепкого табака? Благодарю вас. Было бы просто замечательно, если бы вы также нашли возможность не возвращаться до вечера. Потом мне было бы весьма любопытно сравнить ваши выводы по поводу этого интереснейшего дела со своими.
   Я знал, как много значили для моего друга уединение и спокойствие, когда ему необходимо было сконцентрировать умственную энергию, чтобы обдумать мельчайшие детали показаний, придумать параллельные версии, все это сопоставить, взвесить и решить, что считать важным, а что – несущественным. Поэтому я провел весь день в клубе и на Бейкерстрит [20 - Бейкер-стрит – названа в честь Уильяма Бейкера, начавшего прокладывать и застраивать эту улицу в 1755 году.] вернулся только вечером. Было уже девять часов, когда я снова открыл дверь нашей гостиной.
   Сначала мне показалось, что у нас был пожар – в комнате стоял такой густой дым, что свет лампы, стоящей на столе, был почти неразличим. К счастью, когда я вошел, мои страхи рассеялись, потому что в нос мне ударил такой резкий запах крепкого табака, что я даже закашлялся. Сквозь густую пелену я увидел Холмса, он сидел в своем любимом кресле с черной глиняной трубкой в зубах. Вокруг него были разбросаны несколько рулонов бумаги.
   – Простудились, Ватсон? – спросил он.
   – Нет. Это дым…
   – Да, в комнате, должно быть, действительно довольно дымно, раз вы обратили на это внимание.
   – Довольно дымно? Да здесь дышать нечем!
   – Так откройте окно! Вы, я вижу, весь день провели в клубе.
   – Господи, Холмс!
   – Я прав?
   – Да, но как…
   Он рассмеялся, видя мое удивление.
   – Ватсон, у вас такая естественная реакция, что мне доставляет удовольствие пробовать на вас свои скромные силы. Подумайте сами, джентльмен уходит из дома в дождливый день, когда все улицы в лужах и грязи, и возвращается вечером в совершенно чистой одежде, даже на шляпе и туфлях нет ни одного пятнышка. Следовательно, он провел весь день в каком-то одном месте. Закадычных друзей у него нет. Значит, где он был? Разве это не очевидно?
   – Должен признать, достаточно очевидно.
   – Мир полон очевидных истин, которых никто не замечает. А где, по-вашему, был я?
   – Гм, наверное, тоже не выходили из комнаты.
   – Наоборот, Ватсон. Я побывал в Девоншире.
   – Мысленно?
   – Разумеется. Мое тело оставалось в этом кресле и, как я погляжу, успело за время моего отсутствия выпить две большие кружки кофе и выкурить огромное количество табака. Когда вы ушли, я попросил принести мне из магазина Стамфорда военно-геодезическую карту этого района болот, и мой дух витал над этим местом весь день. Я позволил себе надеяться, что не заблужусь там.
   – Карта, наверное, подробная.
   – Очень. – Он развернул один из рулонов и положил себе на колени. – Вот район, который нас интересует. Баскервильхолл посередине.
   – А вокруг него что, лес?
   – Думаю, это Тисовая аллея, хотя название здесь не указано. Она проходит по этой линии, справа от нее, как видите, болото. Вот это небольшое скопление домов – деревушка Гримпен, где находится штаб-квартира нашего друга, доктора Мортимера. В радиусе пяти миль почти нет других домов. Вот Лафтер-холл, который упоминался в разговоре, а в этом доме, возможно, живет натуралист… Стэплтон, если я правильно запомнил его фамилию. Вот две фермы: Хай-тор и Фоулмайр. В четырнадцати милях отсюда – главное здание Принстаунов-ской тюрьмы. Между этими разрозненными пунктами и вокруг них сплошное безжизненное торфяное болото. Вот, выходит, на какой сцене разыгралась трагедия, ко второму акту которой мы с вами можем иметь непосредственное отношение.
   – Дикие места.
   – Да, декорации подходящие. Если дьявол и впрямь вознамерился вмешаться в дела людей…
   – Что же, и вы верите в сверхъестественное объяснение?
   – Дьявол может иметь подручных из плоти и крови, разве не так? Для начала нам предстоит решить два вопроса. Первый – было ли вообще совершено преступление, и второй – что именно было совершено и как. Конечно же, если опасения доктора Мортимера верны и мы действительно имеем дело с силами, выходящими за пределы обычных законов природы, наше расследование не будет иметь смысла. Но, прежде чем принять эту версию, мы обязаны проверить все остальные варианты. Если не возражаете, давайте закроем окно. Знаете, я считаю, что концентрация табачного дыма помогает концентрации мысли. Конечно, я не призываю лезть в сундук всякий раз, когда нужно хорошенько подумать, хотя такой логический вывод и напрашивается из моего тезиса. Ну а вы что, думали над этим делом?
   – Да, я весь день думал.
   – И к каким выводам пришли?
   – Чрезвычайно запутанная история.
   – Да, дело действительно из ряда вон выходящее. Хотя у нас есть некоторые отправные точки. Изменение характера следов, например. Вы можете это объяснить?
   – Мортимер сказал, что сэр Чарльз часть пути по аллее прошел на цыпочках.
   – Он всего лишь повторил то, что какой-то болван сказал во время следствия. Зачем Баскервилю могло понадобиться идти по аллее на цыпочках?
   – Тогда как вы это объясняете?
   – Сэр Чарльз бежал, Ватсон. Бежал сломя голову, спасая жизнь. Потом его сердце не выдержало, и он упал на землю лицом вниз.
   – Отчего же он бежал?
   – В этом-то и вопрос. Кое-что указывает на то, что он был напуган до полусмерти еще до того, как побежал.
   – Что именно?
   – Я склонен думать, что то, что его так напугало, приблизилось к нему со стороны болота. Если это действительно так, а это вероятнее всего, только человек, охваченный смертельным ужасом, мог бежать не к дому, а от него. Если принять во внимание показания цыгана, сэр Чарльз бежал с криками о помощи в том направлении, где помощи можно было ожидать меньше всего. Но опять же, кого он дожидался в ту ночь? И почему ждал на Тисовой аллее, а не в доме?
   – Вы считаете, он кого-то ждал?
   – Это же был немолодой человек, к тому же больной. Конечно, вполне возможно, что он просто вышел прогуляться перед сном, но на улице ведь было сыро и неприятно. Стал бы сэр Чарльз стоять на одном месте пять-десять минут, как по пеплу сигары определил доктор Мортимер, который, как оказалось, наделен более практическим складом ума, чем я предполагал?
   – Но Баскервиль имел привычку выходить по вечерам.
   – Не думаю, что он каждый вечер проводил у калитки столько времени. Наоборот, судя по рассказу, сэр Чарльз старался держаться подальше от болота. В ту ночь он кого-то ждал. На следующий день он должен был ехать в Лондон. Дело начинает вырисовываться, Ватсон. Появляется ясность. Вы не передадите мне скрипку? Давайте отложим дальнейшие размышления по этому делу до завтрашнего утра, когда будем иметь удовольствие встретиться с доктором Мортимером и сэром Генри Баскервилем.

Глава IV
Сэр Генри Баскервиль

   На следующее утро мы встали рано. Позавтракав, мы с Холмсом, который уселся в свое любимое кресло в халате, стали дожидаться встречи. Наши клиенты не опоздали ни на секунду: как только часы пробили десять, в комнату вошел доктор Мортимер в сопровождении молодого баронета [21 - Баронет – наследственный дворянский титул в Англии, средний между титулами высшей знати и низшего дворянства.]. Наследник рода Баскервилей оказался невысоким мужчиной лет тридцати, очень крепкого телосложения, с внимательными темными глазами. На грубо очерченном нагловатом лице его выделялись густые черные брови. Одет он был в рыжий твидовый костюм и, судя по характерному загару, привык проводить время на открытом воздухе, хотя спокойный взгляд и уверенная осанка выдавали в нем джентльмена.
   – Сэр Генри Баскервиль, – представил его доктор Мортимер.
   – Да, здравствуйте, джентльмены, – сказал сэр Генри. – И знаете, мистер Шерлок Холмс, если бы мой другие пригласил меня к вам сегодня утром, я бы сам пришел. Я так понимаю, вы всякие загадки разгадываете, и утром передо мной как раз возникла одна задачка, которую сам я не возьмусь решать.

   – Прошу вас, сэр Генри, присаживайтесь. Вы хотите сказать, что после прибытия в Лондон с вами произошло что-то необычное?
   – В общем-то, ничего важного, мистер Холмс. Наверное, чья-то глупая шутка. Сегодня утром я получил вот это письмо, если его можно назвать письмом.
   Он бросил на стол конверт, и мы все склонились над ним. Обычный серый конверт, адрес написан неровными печатными буквами: «Сэру Генри Баскервилю, гостиница «Нортумберленд»», в углу почтовый штемпель «Чаринг-кросс» и дата отправления – вчерашнее число.
   – Кому было известно, что вы остановитесь в гостинице «Нортумберленд»? – спросил Холмс, впившись взглядом в нашего гостя.
   – Это не могло быть известно никому, потому что мы едок-тором Мортимером решили снять номер там, только когда встретились на вокзале.
   – Значит, вы, доктор, остановились там и решили поселить гостя рядом с собой?
   – Нет, я остановился у друга, – ответил доктор Мортимер. – Никто заранее не планировал ехать именно в эту гостиницу.
   – Хм! Кого-то, видимо, очень интересуют ваши передвижения. – Из конверта Холмс извлек лист бумаги (половина обычной страницы, сложенная вчетверо) и развернул его на столе. На листе красовалось одно-единственное предложение, составленное из вырезанных из газет слов, приклеенных рядом в середине страницы: «Если вам дороги жизнь и рассудок, держитесь подальше от болот». Причем слово «болот» было написано от руки.
   – Так что, мистер Холмс, – сказал сэр Генри Баскервиль, – может быть, вы мне объясните, что это за чертовщина и кого это так интересуют мои дела?
   – Что вы скажете, доктор Мортимер? Согласитесь, здесь нет ничего сверхъестественного.
   – Да, но, возможно, письмо было составлено кем-то, кто считает, что это дело имеет сверхъестественную природу.
   – Какое дело?! – воскликнул сэр Генри. – Сдается мне, джентльмены, вам известно о моих делах гораздо больше, чем мне.
   – Сэр Генри, я обещаю, что вы все узнаете еще до того, как выйдете из этой комнаты, – сказал Шерлок Холмс. – А пока, с вашего позволения, мы изучим этот интереснейший документ, который, скорее всего, был составлен и отослан вчера вечером. Ватсон, у вас есть вчерашняя «Таймс» [22 - «Таймс» – старейшая и наиболее влиятельная ежедневная английская газета. Выходит в Лондоне с 1785 года.]?
   – Да, там в углу лежит.
   – Можно вас попросить… Будьте добры, откройте страницу с передовицей.
   Я вручил Холмсу газету, и он быстро пробежал глазами по колонкам текста.
   – Статья посвящена свободе торговли. Разрешите зачитать небольшой отрывок: «Может показаться, что отечественная торговля или та или иная отрасль индустрии будут только в выигрыше от повышения пошлины на ввоз импортных товаров, но рассудок подсказывает нам, что если подобный законопроект будет принят, в конечном итоге это приведет лишь к тому, что рыночная стоимость произведенных у нас и идущих на экспорт товаров упадет, денежные вливания в экономику страны умень-шатся, а в результате жизнь и благосостояние граждан только ухудшатся. Так и хочется сказать нашим уважаемым парламентариям: держитесь подальше от этого законопроекта! Как говорится, благими намерениями вымощена дорога в ад!» Что скажете, Ватсон? – Холмс прямо-таки засветился от удовольствия, даже радостно потер руки. – Весьма здравое рассуждение, не правда ли?
   Доктор Мортимер не без профессионального интереса воззрился на Холмса, а сэр Генри Баскервиль, широко распахнув свои черные глаза, удивленно посмотрел на меня.

   – Я мало что смыслю в экономике и всяких таких штуках, – проговорил он, – но мне кажется, мы немного отходим от темы.
   – Наоборот, эта статья имеет самое непосредственное отношение к нашей теме, сэр Генри. Вот Ватсон знает о моих методах больше, чем вы, но, боюсь, он тоже не совсем понял всю важность этого абзаца.
   – Должен признаться, не вижу никакой связи.
   – Тем не менее, мой дорогой Ватсон, связь есть и самая непосредственная. Письмо, полученное вами сегодня, составлено из слов, которые упоминаются в этой статье. «Вам», «жизнь», «дорога», «рассудок», «держитесь подальше от». Разве вы этого не заметили?
   – Разрази меня гром, ну конечно же! Ну вы даете, мистер Холмс! – изумился сэр Генри.
   – Чтобы развеять последние сомнения, обратите внимание на слова «держитесь подальше от», они вырезаны все вместе из одной строки.
   – Да… действительно!
   – Да уж, мистер Холмс, это превосходит все мои ожидания, – ошеломленно сказал доктор Мортимер, глядя на моего друга. – Конечно, всякому ясно, что слова были вырезаны из газеты, но чтобы вот так запросто определить из какой, да еще и указать на саму статью!.. Воистину, это просто поразительно. Как вам это удалось?
   – Скажите, доктор, вы можете отличить череп негра от черепа эскимоса?
   – Разумеется.
   – А как?
   – О, это моя излюбленная тема. Отличия совершенно очевидны. Надбровные дуги, овал лица, форма верхней челюсти…
   – А это моя излюбленная тема, и для меня легкий и свободный боргес [23 - Боргес – полиграфический шрифт. (Примеч. пер.)] «Таймс» также отличается от слепого шрифта какой-нибудь дешевой вечерки, как для вас череп негра отличается от черепа эскимоса. Умение различать шрифты относится к азам криминалистической науки, хотя, признаюсь, когда-то, во времена ранней юности, я один раз перепутал «Лидс меркьюри» и «Вестерн морнингньюс». Но передовицу «Таймс» ни с чем нельзя спутать. Для меня было совершенно очевидно, что слова взяты именно оттуда. И поскольку это было сделано вчера, вероятнее всего слова эти следовало искать во вчерашнем номере.
   – То есть вы хотите сказать, – вставил сэр Генри Баскервиль, – что кто-то вырезал из газеты ножницами…
   – Маникюрными ножницами, – уточнил Холмс. – Видите, тому, кто составлял письмо, пришлось сделать два надреза, чтобы вырезать «держитесь подальше от», следовательно, у ножниц были очень короткие лезвия.
   – Да-да. Значит, кто-то вырезал маникюрными ножницами слова и наклеил их…
   – Столярным клеем…
   – …столярным клеем на лист бумаги. Но хотелось бы знать, почему слово «болот» написано от руки?
   – Потому что ему не удалось найти этого слова в газете. Все остальные слова простые, их почти наверняка можно отыскать в любом номере газеты. Слово «болот» встречается не так часто.
   – Действительно, похоже на правду. А еще что-нибудь вы можете определить по этому письму, мистер Холмс?
   – Кое-что еще добавить можно, хотя составитель послания сделал все, чтобы не оставить никаких зацепок. Адрес, как видите, написан не очень ровными печатными буквами. Но поскольку «Таймс» – газета, которую читают люди образованные, можно сделать вывод, что послание составлено образованным человеком, который хочет выдать себя за необразованного. Тот факт, что он изменил почерк, говорит о том, что либо вам знаком его почерк, либо есть вероятность, что вы столкнетесь с ним в будущем. К тому же видите, слова наклеены неровно, некоторые – намного выше остальных. «Жизнь» например, совсем в сторону съехало. Это может указывать либо на неаккуратность автора, либо на то, что работа делалась в спешке или большом волнении. Я больше склоняюсь ко второму варианту, поскольку нельзя предположить, что в таком важном деле человек опустился бы до подобной неаккуратности. Если предположить, что он все-таки действительно спешил, возникает другой интересный вопрос: почему же он так спешил, ведь любое письмо, отправленное до наступления утра, попало бы в руки сэра Генри прежде, чем он ушел бы из гостиницы? Может быть, составитель послания боялся, что ему помешают? Если да, то кто?
   – Об этом мы можем только гадать, – сказал доктор Мортимер.
   – Лучше сказать, мы можем сопоставить все возможные варианты ответов, чтобы выбрать наиболее вероятный. Это научное применение фантазии, хотя любые догадки тоже строятся не на пустом месте. Несомненно, вы посчитаете это догадкой, но я почти уверен, что адрес на конверте был написан в гостиничном номере.
   – Об этом-то как вы могли узнать?
   – Если внимательно присмотреться, видно, что автору неудобно было писать этим пером и этими чернилами. Пока он писал короткий адрес, перо успело три раза высохнуть, два раза «поплыть», причем в одном слове. Следовательно, чернильница была почти пуста. Свои перо или чернильницу редко доводят до подобного состояния, ну а такое сочетание – просто редкий случай. Когда под рукой нет ничего другого, приходится пользоваться гостиничными принадлежностями. Да, я почти уверен, что, если бы мы смогли обследовать содержимое урн всех гостиниц в Чаринг-кроссе, мы бы нашли там изрезанную страницу «Таймс», что вывело бы нас прямо на отправителя сего послания. Секундочку, секундочку! А это что такое?
   Шерлок Холмс поднес лист бумаги, на котором были наклеены слова, прямо к глазам.
   – Что?
   – Нет, ничего. – Он бросил лист на стол. – Обычная бумага, даже без водяных знаков. Похоже, мы уже выудили из этого письма все, что можно было. Теперь скажите, сэр Генри, с вами в Лондоне больше не происходило ничего необычного?
   – Как будто нет, мистер Холмс. Ничего такого.
   – Вы не заметили, чтобы за вами кто-то наблюдал или следил?
   – Такое впечатление, будто я попал на страницы какого-то бульварного романа, – обиделся наш гость. – С чего бы это кому-то пришло в голову следить за мной?
   – Сейчас мы вам все объясним. Но вам точно нечего добавить?
   – Это зависит от того, что вы считаете заслуживающим внимания.
   – Все, что хоть как-то выходит за рамки обычной, повседневной жизни.
   Сэр Генри заулыбался.
   – Я пока еще мало что знаю о жизни в Англии, я-то почти всю жизнь прожил в Штатах и Канаде, но, надеюсь, потерянные башмаки не вписываются у вас в рамки обычной, повседневной жизни.
   – У вас пропали башмаки?
   – Один башмак.
   – Дорогой сэр Генри, – воскликнул тут доктор Мортимер, – да вы просто сами куда-то засунули его! Вернетесь в гостиницу, отыщется ваша пропажа. Зачем отвлекать внимание мистера Холмса такими пустяками?
   – Но он же сам попросил рассказать про любые мелочи.
   – Совершенно верно, – сказал Холмс, – какими бы несущественными или глупыми они ни казались. Так вы говорите, у вас пропал башмак?
   – Ну, в общем, да, я не могу найти его. Вчера вечером я выставил свои башмаки за дверь, а сегодня утром там остался только один. От парня, который их чистит, я никаких объяснений не добился. Хуже всего то, что я и купил-то их только вчера на Стрэнде [24 - Стрэнд – название одной из центральных лондонскихулиц. (Примеч. пер.)]. Представляете, я их даже ни разу не надел.
   – Если вы ни разу их не надевали, зачем же вы выставили их за дверь?
   – Вы понимаете, они были песочного цвета и к то муже нелакированные. Поэтому я их и выставил.
   – Выходит, вы, прибыв вчера в Лондон, первым делом пошли покупать себе обувь?
   – Да, я прошелся по магазинам. Доктор Мортимер не отходил от меня ни на шаг. Знаете, раз уж меня там будут принимать за важную персону, мне и одеваться придется соответствующим образом. Может быть, конечно, у себя на Западе я слишком привык вести себя по-простому… Надо же, отдать за ботинки шесть долларов и даже ни разу не успеть их надеть!
   – Не думаю, что кому-то нужен один ботинок, – сказал Шерлок Холмс. – Я согласен с доктором Мортимером, скоро ваш пропавший башмак отыщется.
   – Ну ладно, джентльмены, – решительно сменил тему баронет. – Я уже, похоже, достаточно понарассказал. Теперь пора и вам выполнить свое обещание. Я хочу знать, что меня ожидает.
   – Весьма обоснованное желание, – согласно кивнул Холмс. – Доктор Мортимер, мне кажется, лучше всего будет, если вы изложите сэру Генри суть дела в тех же словах, что и нам вчера утром.
   Наш ученый друг извлек из кармана свои бумаги и повторил вчерашний рассказ. Сэр Генри Баскервиль слушал его с необыкновенным вниманием, время от времени удивленно вскрикивая.
   – Что ж, похоже, наследство мне досталось вместе с родовым проклятием, – невесело сказал он, дослушав до конца длинный рассказ. – Конечно, легенды о собаке мне рассказывали еще с детских лет, в нашей семье это была любимая тема, но раньше я никогда не относился к этому серьезно. Однако теперь, когда умер дядя… У меня ум за разум заходит, я пока ничего не могу понять. Вы, я вижу, тоже еще не решили, кому поручить это дело, полиции или Церкви.
   – Именно.
   – А тут еще это письмо из гостиницы. Тоже, видно, не случайное совпадение.
   – Да, похоже, о том, что творится на болотах, кому-то известно намного больше, чем нам, – кивнул доктор Мортимер.
   – Кроме того, – вставил Холмс, – этот человек не желает вам зла, раз предостерегает от опасности.
   – Или наоборот, хочет отпугнуть меня для достижения каких-то своих целей.
   – Конечно, может быть и так. Знаете, доктор Мортимер, я вам очень признателен за столь необычное дело, в котором существует несколько совершенно равноправных и интересных вариантов решения. Однако сейчас нам необходимо подумать, разумно ли вам, сэр Генри, ехать в Баскервиль-холл.
   – А почему нет?
   – Там может быть небезопасно.
   – Кого же мне бояться, чудовища из семейного предания или человека?
   – Это нам и предстоит выяснить.
   – Что бы это ни было, я уже твердо решил. Ни дьявол, ни человек не заставит меня отказаться от намерения поселиться в доме своих предков. Это мое последнее слово. – Лицо сэра Генри вспыхнуло, черные брови решительно сошлись на переносице. Мы увидели, что суровый нрав, которым отличались предки Баскервиля, в полной мере передался и последнему представителю этого древнего рода. – А пока, – продолжил баронет, – мне нужно время, чтобы обдумать все, что вы мне тут рассказали. Все это слишком сложно, чтобы взять и вот так с ходу во всем разобраться. Я бы хотел часок побыть один.
   Мистер Холмс, уже половина двенадцатого, я, пожалуй, пойду к себе в гостиницу. Надеюсь, вы с вашим другом, доктором Ватсоном, присоединитесь к нам за обедом в два часа? Тогда я смогу вам лучше описать свои чувства.
   – Вам это удобно, Ватсон?
   – Вполне.
   – В таком случае ждите нас. Вызвать вам кеб?
   – Не стоит, я с удовольствием пройдусь пешком, наш разговор меня довольно взволновал.
   – Я с удовольствием прогуляюсь с вами, – сказал Мортимер.
   – Решено, значит, встречаемся в два часа. Au revoir [25 - До свидания (фр.). (Примеч. пер.)] и всего доброго!
   Как только наши посетители спустились по лестнице и за ними захлопнулась дверь, Холмс из ленивого мечтателя превратился в человека действия.
   – Ваша шляпа и туфли, Ватсон, скорее! Нельзя терять ни секунды! – Он бросился в свою комнату. Чтобы переодеться из халата в сюртук, ему понадобилось лишь несколько мгновений.
   Мы вместе промчались по лестнице вниз и выскочили на улицу. Доктор Мортимер и Баскервиль успели отойти ярдов на двести, но еще не скрылись из виду. Они шли по направлению к Оксфорд-стрит [26 - Оксфорд-стрит – улица в центре Лондона, недалеко от Бейкер-стрит.].
   – Мне догнать их и остановить?
   – Ни в коем случае, дорогой Ватсон. Меня совершенно устраивает ваша компания, если, конечно, вы согласны терпеть меня. Наши друзья поступили мудро, решив пройтись. Сейчас замечательное утро для прогулок.
   Холмс ускорил шаг, и вскоре расстояние между нами и нашими посетителями сократилось вдвое. Продолжая держаться в ста футах, мы проследовали за ними на Оксфорд-стрит, а оттуда – на Риджент-стрит [27 - Риджент-стрит – улица в центре Лондона, недалеко от Бейкер-стрит.]. Один раз наши друзья остановились у витрины одного из магазинов, Холмс сделал то же самое, но через секунду я услышал, как он негромко и удовлетворенно воскликнул. Проследив за его взглядом, я понял, что он смотрит на двухколесный экипаж, стоявший на противоположной стороне улицы. Человек, сидевший в нем, велел кучеру снова трогать, и одноколка [28 - Одноколка – легкая двухколесная рессорная повозка.] медленно покатилась.
   – Это он, Ватсон! Скорее! Попытаемся хотя бы рассмотреть его.
   В боковом окне кеба я успел заметить кустистую черную бороду и устремленные на нас пронзительные глаза, но в следующую секунду створка окна захлопнулась, пассажир что-то крикнул извозчику, кеб рванулся с места и понесся по Риджент-стрит. Холмс хищно оглянулся по сторонам, но рядом свободного кеба не оказалось. Тогда мой друг рванулся прямо в гущу уличного движения и бросился в погоню, но время было упущено, да и кеб уже скрылся из виду.
   – Ну надо же! – расстроенно воскликнул Холмс, пробившись через нескончаемый поток движущегося транспорта обратно на тротуар. – Вот ведь не повезло! Да и я хорош! Эх, Ватсон, Ватсон, если вы искренний человек, то должны и про это упомянуть в своих записках.
   – Кто это был?
   – Понятия не имею.
   – Тайный соглядатай?
   – У нас есть все основания подозревать, что за Баскервилем следят с той секунды, как он сошел с поезда в Лондоне. Иначе как бы им удалось так быстро узнать о гостинице «Нортумберленд»? Если за ним установили слежку в первый же день, наверняка будут следить и во второй. Возможно, вы заметили, что, пока доктор Мортимер читал легенду, я дважды подходил к окну.
   – Да, я обратил на это внимание.

   – Я надеялся увидеть на улице каких-нибудь праздношатающихся личностей. Никого, правда, так и не заметил. Мы имеем дело с умным человеком, Ватсон. И хоть я пока не решил, как к нему относиться, как к союзнику или как к противнику, надо признать, что действует он с прямо-таки дьявольской ловкостью. Когда наши друзья вышли на улицу, я бросился за ними, потому что надеялся заметить их невидимого преследователя. Но он оказался настолько хитер, что не стал доверять своим ногам, а нанял кеб, чтобы иметь возможность не только следить за ними, но и при необходимости скрыться. Кроме того, это давало ему возможность не упустить сэра Генри и Мортимера, если бы они тоже решили взять кеб. В его плане есть только один минус.
   – Его видел кебмен.
   – Именно.
   – Как жаль, что мы не посмотрели на номер!
   – Дорогой Ватсон, я, конечно, показал себя сейчас не с самой лучшей стороны, но неужели вы думаете, что я мог не запомнить номер кеба? Две тысячи семьсот четыре. Только по моей вине нам это мало что даст.
   – Холмс, перестаньте себя корить. Ведь вы сделали все, что могли.
   – Заметив кеб, мне нужно было тут же отвернуться и пойти в другую сторону. Так у меня появилась бы возможность взять другой кеб и проследить за нашим незнакомцем с безопасного расстояния. Или, что было бы еще лучше, отправиться к гостинице «Нортумберленд» и ждать там. Когда он довел бы Баскервиля до гостиницы, мы бы воспользовались его же методом и узнали, где он обитает. К сожалению, я так увлекся, что допустил одну непростительную оплошность, которой этот человек тут же воспользовался. В результате мы не только упустили его, но и выдали себя с головой. Удивительно, как он успел так быстро среагировать?
   Беседуя, мы медленно шли по Риджент-стрит, хотя доктор Мортимер и его спутник уже давно затерялись в толпе.
   – Нет смысла следовать за ними, – сказал Холмс. – Тень оторвалась и уже не вернется. Давайте разберемся, какие у нас на руках карты, и решим, как правильнее сыграть. Вы рассмотрели лицо человека в кебе?
   – Успел заметить только бороду.
   – Я тоже… Поэтому борода, скорее всего, фальшивая. Умному человеку в таком тонком деле борода может понадобиться только для одного – для маскировки. Давайте зайдем, Ватсон.
   Холмс завернул в одно из посыльных агентств. Управляющий встретил нас на удивление радушно.
   – А, Вилсон, вижу, вы не забыли то небольшое дело, в котором я вам помог, – сказал Шерлок Холмс.
   – Чтовы, сэр, как можно! Вы же спасли не только мое имя, но, может, даже и жизнь.
   – Дружище, вы преувеличиваете. Вилсон, мне помнится, у вас служил один весьма расторопный мальчишка, Картрайт его фамилия, он еще немного помогал в расследовании.
   – Да, сэр, он и сейчас у меня работает.
   – Не могли бы вы его позвать? Спасибо. И разменяйте мне, пожалуйста, пять фунтов мелочью.
   Картрайт оказался пареньком лет четырнадцати с открытым лицом и внимательным взглядом. Он встал перед нами, с благоговением взирая на знаменитого сыщика.
   – Дайте, пожалуйста, указатель гостиниц, – попросил Холмс. – Благодарю вас! Картрайт, вот названия двадцати трех гостиниц. Все они находятся в непосредственной близости к Чаринг-кросс. Видите?
   – Да, сэр.
   – Вы по очереди обойдете их.
   – Да, сэр.
   – В каждой гостинице первым делом дадите швейцару по одному шиллингу. Вот вам двадцать три шиллинга.
   – Да, сэр.
   – Швейцарам будете говорить, что вам нужно осмотреть вчерашние урны для бумаг. Объясните это тем, что одна важная телеграмма была доставлена не по назначению и вам поручено ее найти. Все понятно?
   – Да, сэр.
   – На самом деле вы будете искать разворот «Таймс» с несколькими строчками, вырезанными ножницами. Вот этот номер. Вот эта страница. Запомнили? Узнаете нужную газету?
   – Да, сэр.
   – Швейцары наверняка позовут портье, им вы тоже дадите по шиллингу. Вот вам еще двадцать три шиллинга. Наверное, в двадцати случаях из двадцати трех окажется, что вчерашний мусор уже выбросили или сожгли. В остальных трех вам покажут кучу бумаг. Интересующая нас страница «Таймс» может оказаться среди них. Конечно, шансы невелики, но будем надеяться на везение. Вот вам еще десять шиллингов на всякий случай. Вечером телеграфируйте мне на Бейкер-стрит о результатах. Ну что же, Ватсон, теперь нам остается только справиться о кебе номер две тысячи семьсот четыре. Но до обеда с Баскервилем у нас еще есть время, чтобы зайти в одну из картинных галерей на Бонд-стрит.

Глава V
Три оборванные нити

   Шерлок Холмс обладал воистину удивительной способностью полностью переключать мысли с одной темы на другую. В течение следующих двух часов загадочное дело было забыто, и мой друг погрузился в созерцание картин современных бельгийских художников. По дороге из галереи до гостиницы «Нортумберленд» он говорил только об искусстве, о котором, впрочем, имел самые зачаточные представления.
   – Сэр Генри Баскервиль ожидает вас наверху, – сообщил нам администратор, когда мы вошли в гостиницу. – Он попросил сразу же провести вас к нему, как только вы придете.
   – Вы не возражаете, если я загляну в ваш журнал? – спросил Холмс.
   – Конечно, прошу вас.
   По записям в журнале выходило, что после Баскервиля в гостинице поселились еще двое. Первый – Теофил Джонсон из Ньюкасла, вместе с семьей, вторая – миссис Олдмор из Хай-лодж, Олтон, со служанкой.
   – Я, похоже, знаю этого Джонсона, – обратился Холмс к портье. – Это адвокат, седой такой и слегка прихрамывает, верно?
   – Нет, сэр, этот мистер Джонсон – владелец угольной шахты, очень энергичный человек, не старше вас.
   – Вы уверены, что он не адвокат?
   – Абсолютно, сэр. Он уже много лет останавливается в нашей гостинице, весь персонал его очень хорошо знает.
   – Ладно, а миссис Олдмор? Мне и ее имя кажется знакомым. Простите меня за любопытство, но вы же знаете, как часто, вспоминая одного друга, наталкиваешься на другого.
   – Сэр, миссис Олдмор – инвалид. Ее муж когда-то был мэром Глостера. Она тоже наш постоянный клиент.
   – Спасибо. Боюсь, что с ней я не знаком.
   – Благодаря этим расспросам мы добыли очень важные сведения, – шепотом пояснил мне Холмс, когда мы отправились наверх. – Теперь мы точно знаем, что люди, которые следят за нашим другом, не остановились в этой гостинице. То есть, несмотря на такое внимание к его особе, они очень заинтересованы в том, чтобы сэр Генри их не видел. Этот факт говорит о многом.
   – О чем же он говорит?
   – Это означает, что… О дружище, что с вами?
   Поднявшись по лестнице, мы лицом к лицу столкнулись с самим сэром Генри Баскервилем. Он сжимал в руке старый пыльный башмак и был прямо-таки взбешен. От гнева баронет даже не мог четко произносить слова. Когда ему удалось взять себя в руки, он заговорил с явным западным акцентом, которого утром за ним не наблюдалось.
   – В этом отеле меня, похоже, за лопуха держат! – негодовал сэр Генри. – Они у меня еще поймут, что связались не с тем человеком! Черт возьми, если этот парень не найдет мой башмак, я устрою им неприятности! У меня тоже есть чувство юмора, мистер Холмс, но это уже переходит всякие границы.
   – Вы до сих пор не нашли башмак?
   – Да, сэр, но не сомневайтесь, уж я-то его найду!
   – Но вы же говорили, что это был новый светло-коричневый башмак.
   – Так и есть. А теперь вот старый черный.
   – Как? Не хотите же вы сказать, что…
   – Вот именно! Это я и хочу сказать. Всего у меня было три пары башмаков: новые светло-коричневые, старые черные и вот эти лакированные, которые сейчас на мне. Вчера у меня стянули светло-коричневый башмак, а сегодня черный! Дошло до вас? Что ты глаза вылупил, говори, нашли?
   Рядом с нами появился взволнованный коридорный, немец.
   – Нет, сэр! Я уже у всех спросил, но никто его не видел.
   – Значит так, или вы до вечера найдете мой башмак, или я иду к управляющему и сообщаю ему, что съезжаю из этого отеля.
   – Башмак найдется, сэр… Обещаю, если вы немного потерпите, мы его обязательно отыщем.
   – Ну, смотрите! Я не допущу, чтобы в вашем воровском притоне у меня еще что-нибудь пропало. Мистер Холмс, вы, конечно, извините, что я беспокою вас по таким пустякам…
   – Я не считаю, что это такой уж пустяк.
   – Выдумаете, это серьезно?
   – Вы-то сами как объясняете то, что с вами произошло?
   – Я не задумывался… Ничего более странного и загадочного со мной еще не случалось.
   – Скорее загадочного.
   – А сами вы можете все это как-то объяснить?
   – Пока еще я не готов сказать, что разобрался во всем. Ваш случай очень непростой, сэр Генри. Учитывая смерть вашего дяди, это, пожалуй, самое запутанное из всех пяти сотен серьезных дел, которые мне приходилось расследовать за свою карьеру. К счастью, у меня в руках есть несколько нитей, и одна из них, вероятнее всего, приведет нас к истине. Конечно, может статься, что, ухватившись за неверную нить, мы потеряем время, но рано или поздно мы обязательно доберемся до правды.
   Затем последовал приятный легкий обед, за время которого о деле, которое свело нас, не было сказано ни слова. Только в гостиной, куда мы переместились впоследствии, Холмс справился у Баскервиля о его дальнейших планах.

   – Я собираюсь ехать в Баскервиль-холл.
   – И когда?
   – В конце недели.
   – В общем, – сказал Холмс, – я считаю, что вы приняли весьма разумное решение. У меня есть убедительные доказательства того, что в Лондоне за вами следят. В этом огромном городе с несколькими миллионами жителей трудно определить, кто эти люди и каковы их цели. Если они намерены причинить вам зло, мы бессильны помешать им. Доктор Мортимер, вы не заметили, что сегодня утром, когда вы вышли из моего дома, за вами следили?
   – Следили? Кто? – изумился доктор Мортимер.
   – К сожалению, этого-то я и не могу вам сказать. Есть ли среди ваших соседей или знакомых в Дартмуре кто-нибудь с черной густой бородой?
   – Нет… хотя постойте… Ну да, есть. Бэрримор, дворецкий сэра Чарльза. У него густая черная борода.
   – Ха! Где сейчас Бэрримор?
   – В Холле, следит за хозяйством.
   – Нам необходимо проверить, действительно ли он там или находится сейчас в Лондоне.
   – Как же вы собираетесь это сделать?
   – Дайте мне телеграфный бланк. «Все ли готово к приезду сэра Генри?» Этого будет достаточно. Адрес: «Баскервильхолл, мистеру Бэрримору». Где у вас ближайший телеграф? В Гримпене. Прекрасно. Мы пошлем еще одну телеграмму начальнику телеграфа с указанием вручить первую телеграмму мистеру Бэрримору лично в руки или, если его не окажется на месте, вернуть ее сэру Генри Баскервилю в гостиницу «Нортумберленд». Таким образом, уже этим вечером мы будем знать, находится Бэрримор на своем рабочем месте в Девоншире или нет.
   – Да, ловко придумано, – согласился Баскервиль. – Кстати, доктор Мортимер, а что вообще за человек этот Бэрримор?
   – Это сын предыдущего дворецкого, который уже умер. Четыре поколения его предков служили в Холле. Насколько мне известно, Бэрримор и его жена – вполне уважаемые в нашей округе люди.
   – Да, но в то же время, пока в Баскервиль-холле нет хозяина, они живут одни в прекрасном доме, при этом ничего не делая, – задумчиво сказал сэр Генри.
   – Верно.
   – Скажите, Бэрримору и его супруге что-нибудь положено по завещанию сэра Чарльза? – спросил Холмс.
   – По пятьсот фунтов каждому.
   – Вот как! И они об этом знали?
   – Да, сэр Чарльз любил говорить о том, как будет выполняться его последняя воля.
   – Чрезвычайно интересно.
   – Надеюсь, – смутился доктор Мортимер, – вы не станете подозревать каждого, кому сэр Чарльз что-то оставил в наследство. Мне он тоже завещал тысячу фунтов.
   – В самом деле? А кому еще?
   – Небольшие суммы были завещаны многим людям и благотворительным организациям. Но основной капитал полностью перешел сэру Генри.
   – Какова же общая сумма?
   – Семьсот сорок тысяч фунтов.
   Холмс удивленно вскинул брови.
   – Я и не подозревал, что в этом деле замешана такая огромная сумма! – воскликнул он.
   – Все знали, что сэр Чарльз богат, но об истинном размере его состояния стало известно, только когда мы получили возможность изучить его ценные бумаги. Общая стоимость его имущества – почти миллион.
   – Черт побери, да при такой ставке кто угодно пойдет на риск! Еще один вопрос, доктор Мортимер. Если предположить, что что-нибудь случится с нашим другом… Прошу меня простить, сэр Генри… Кому перейдет имущество?
   – Поскольку Роджер Баскервиль, младший брат сэра Чарльза, умер холостяком, все перейдет семейству Десмондов, это дальние родственники Баскервилей. Старый Джеймс Десмонд живет в Вестморленде, он священник.
   – Благодарю вас. Это очень важно. Вам приходилось когда-нибудь встречаться с мистером Джеймсом Десмондом?
   – Да, он как-то приезжал к сэру Чарльзу. По виду это благообразный старец. Помню, он даже отказался от денег, которые ему предлагал сэр Чарльз, хотя тот очень настаивал.
   – И этот скромный человек унаследовал бы имущество сэра Чарльза?
   – Да, потому что по степени родства он – ближайший родственник. Кроме того, к нему перешли бы и деньги сэра Чарльза, если, конечно, они не будут отписаны кому-нибудь другому их нынешним владельцем, сэром Генри, который, конечно же, имеет полное право распоряжаться ими по своему усмотрению.
   – А вы, сэр Генри, уже составили завещание?
   – Нет, мистер Холмс. У меня пока не было времени, я ведь только вчера узнал, что к чему. В любом случае, насколько я понимаю, деньги переходят к наследнику вместе с титулом и имуществом. Это идея моего бедного дядюшки. Как же новому владельцу поместья возрождать былую славу рода Баскервилей, если у него не будет достаточно денег на содержание родового гнезда? Дом, земля и доллары должны быть неразлучны.
   – Совершенно верно. Что ж, сэр Генри, я полностью поддерживаю вас в решении как можно скорее ехать в Девоншир. Но есть одно условие, которое вы обязательно должны выполнить. Вам ни в коем случае нельзя ехать одному.
   – Но доктор Мортимер возвращается вместе со мной.
   – У доктора Мортимера есть пациенты, к тому же его дом находится в нескольких милях от Баскервиль-холла. При всем желании он не сможет помочь вам, если что-нибудь случится.
   Нет, сэр Генри, вы должны ехать с надежным человеком, который всегда будет находиться рядом с вами.
   – А вы сами не могли бы поехать, мистер Холмс?
   – Если дело зайдет слишком далеко, я, конечно, найду возможность вырваться, но вы же понимаете, что при том количестве клиентов, которые обращаются ко мне за консультацией, я не могу себе позволить уехать из Лондона на неопределенное время. Сейчас, например, одному из самых известных имен Англии угрожает шантажист, и только я могу предотвратить ужасный скандал. Видите, я просто не имею права ехать с вами в Дартмур.
   – Тогда кого же вы посоветуете?
   Холмс положил руку мне на плечо.
   – Если мой друг не будет против, лучшего спутника в трудную минуту, чем Ватсон, вам не найти. Уж кому как не мне это знать.
   Это предложение свалилось на меня как снег на голову. Я не успел и глазом моргнуть, а Баскервиль уже тряс мою руку.
   – Доктор Ватсон, я вам так благодарен! – обрадовался он. – Конечно же, ведь об этом деле вам известно не меньше, чем мне самому. Если вы отправитесь в Баскервиль-холл и поживете там какое-то время со мной, поверьте, уж я этого не забуду!
   Меня всегда тянуло к приключениям, и, честно говоря, мне было очень приятно слышать слова Холмса и видеть столь искреннюю радость баронета. Поэтому я согласился.
   – Я с удовольствием поеду с вами, – сказал я. – Все равно мне сейчас нечем заняться.
   – А мне вы будете посылать подробные отчеты, – сказал Холмс. – Когда наступит развязка, а это непременно случится, я дам вам указания, как поступить. К субботе успеете собраться, сэр Генри?
   – Если это устроит доктора Ватсона.
   – Разумеется.
   – Тогда, если от меня не поступит других указаний, встречаемся в субботу в десять тридцать на вокзале в Паддингтон.
   Мы уже поднялись, чтобы уходить, как вдруг Баскервиль, радостно вскрикнув, нырнул в угол комнаты и извлек из-под шкафа светло-коричневый башмак.
   – Смотрите-ка! – воскликнул он. – Мой пропавший башмак!
   – Если бы все наши трудности решались так же просто, – обронил Холмс.
   – Подождите, как же так? – растерялся доктор Мортимер. – Я утром сам осматривал эту комнату.
   – И я тоже, – произнес Баскервиль. – Каждый дюйм.
   – Я уверен, что тогда этого башмака здесь не было.
   – Выходит, это коридорный сунул его туда, пока мы обедали.
   Немца тут же пригласили в номер, но он клялся, что ничего об этом не знает. Расспросы остальных служащих гостиницы также ничего не дали. Пришлось это происшествие причислить к списку тех необъяснимых явлений, которые постоянно происходили вокруг нас. Даже если не брать во внимание загадочную смерть сэра Чарльза, в течение каких-то двух дней мы стали свидетелями целого ряда таинственных происшествий: письмо, составленное из вырезанных из газеты слов, чернобородый соглядатай в двухколесном экипаже, исчезновение сначала нового светло-коричневого ботинка, а затем старого черного.
   Пока мы возвращались в кебе домой на Бейкер-стрит, Холмс не произнес ни слова. Видя его сдвинутые брови и сосредоточенное выражение лица, я понимал, что в ту минуту его разум напряженно пытался составить некую схему, в которую уложились бы все эти странные и на первый взгляд никак не связанные между собой события. Остаток дня до самого вечера Холмс молчал, курил и думал.
   Перед самым ужином принесли две телеграммы. В первой говорилось:
   «Только что пришло подтверждение, что Бэрримор в Холле. БАСКЕРВИЛЬ».
   «Обошел все двадцать три гостиницы, к сожалению, изрезанной страницы «Таймс» не обнаружил. КАРТРАИТ», – сообщалось во второй.
   – Две нити оборвались, Ватсон. Нет более увлекательного дела, чем то, в котором все складывается против тебя. Придется потрудиться, чтобы выйти на новый след.
   – Остался кебмен, который возил чернобородого…
   – Да-да. Я уже послал телеграфный запрос в их агентство, мне должны сообщить его имя и адрес. Не удивлюсь, если это пришел ответ.
   Звонок в дверь принес нечто большее, чем простой ответ на запрос, поскольку в следующую секунду порог гостиной перешагнул грубоватого вида мужчина, очевидно, кебмен собственной персоной.
   – Начальник сказал мне, что по этому адресу какой-то господин интересуется номером две тысячи семьсот четыре, – громко заговорил он. – Я уже семь лет вожу людей, и до сих пор на меня не было ни одной жалобы. Я специально сам пришел, чтобы узнать, что вы имеете против меня.
   – Что вы, уважаемый, я против вас совершенно ничего не имею! – воскликнул Холмс. – Наоборот, я готов заплатить вам полсоверена, если вы четко ответите на мои вопросы.
   – Что ж, сегодня, похоже, мне везет, – усмехнулся кебмен. – Что вы хотите узнать, сэр?
   – Во-первых, ваше имя и адрес, на тот случай, если мне понадобится снова вас найти.
   – Джон Клейтон, третий дом на Тарпи-стрит в Бароу. Работаю на кебе из «Шипли-ярд», это рядом с вокзалом Ватерлоо.
   Шерлок Холмс записал сведения.
   – А теперь, Клейтон, расскажите про пассажира, сегодня в десять утра наблюдавшего за этим домом, а потом следившего за двумя джентльменами, которые оттуда вышли и пошли по Риджент-стрит.
   Извозчик несколько удивился и смутился.
   – Что ж мне вам рассказывать, коли вы и так все знаете не хуже моего, – сказал он. – Вообще-то тот джентльмен сказал, что он сыщик, и велел никому про него не рассказывать.
   – Друг мой, это очень серьезное дело, и у вас могут быть очень большие неприятности, если вы попытаетесь что-либо утаить от меня. Говорите, пассажир назвался сыщиком?
   – Да.
   – Когда он вам об этом сказал?
   – Когда вылезал из моего экипажа.
   – Он сказал что-нибудь еще?
   – Он назвал свое имя.
   Холмс бросил на меня довольный взгляд.
   – Назвал имя! Весьма опрометчиво с его стороны. И какже его зовут?
   – Его зовут Шерлок Холмс, – сказал кебмен.
   Никогда еще я не видел своего друга таким удивленным. Ответ Джона Клейтона прямо-таки сразил Холмса наповал, но уже через пару секунд он от души рассмеялся.
   – Превосходно, Ватсон… Это настоящий талант, – отдышавшись, сказал он. – Чувствую, этот противник не уступает мне ни в быстроте, ни в сообразительности. Должен признать, этот раунд за ним. Так вы говорите, его зовут Шерлок Холмс?
   – Да сэр, это имя назвал тот джентльмен.
   – Просто замечательно! Расскажите, где вы взяли этого пассажира и что было потом.
   – В половине десятого тот господин остановил меня на Трафальгарской площади. Сказал, что он сыщик, и пообещал две гинеи [29 - В 1 гинее 21 шиллинг.], если я буду целый день делать то, что он велит, и не стану задавать вопросов. Я, само собой, с радостью согласился. Сначала я привез его к гостинице «Нортумберленд». Там мы дождались, пока из нее выйдут два джентльмена и возьмут кеб. Потом – поехали за ними и остановились где-то неподалеку отсюда.
   – Рядом с этим домом? – уточнил Холмс.
   – Точно я не скажу, но мой пассажир, должно быть, знает лучше. В общем, остановились мы где-то тут и прождали полтора часа. Потом мимо нас прошли те же двое джентльменов. Они проследовали по Бейкер-стрит, потом вышли на…
   – Это я знаю, – перебил его Холмс.
   – Мы проехали три четверти мили по Риджент-стрит, затем пассажир захлопнул окно и велел мне гнать как можно скорее на вокзал Ватерлоо. Я хлестнул свою кобылу, и мы домчали туда меньше чем за десять минут. Там он заплатил, как и обещал, две гинеи и пошел себе на вокзал. Только, когда выходил, обернулся и сказал: «Тебе, может быть, интересно узнать, что сегодня ты возил самого Шерлока Холмса». Так я и узнал, как его зовут.
   – Понятно. И больше вы его не видели?
   – Нет.
   – Не могли бы вы описать мистера Шерлока Холмса?
   Кебмен почесал макушку.
   – Не так-то просто будет описать этого джентльмена. Я бы дал ему лет сорок, росту он был среднего, дюйма на два-три ниже вас, сэр, одет прилично, и борода у него была такая черная, стриженная квадратом. Лицо бледное. Больше я, пожалуй, ничего не скажу.
   – Цвет глаз заметили?
   – Нет, не приметил.
   – Это все?
   – Да, сэр, больше мне сказать нечего.
   – Что ж, вот ваши полсоверена. Если еще что-нибудь вспомните, получите столько же. Всего доброго.
   – До свидания, сэр. И спасибо!
   Джон Клейтон, довольно посмеиваясь, удалился, а Шерлок Холмс повернулся ко мне и с грустным вздохом пожал плечами.
   – Вот и третья ниточка оборвалась. Мы вернулись к тому, с чего начали. Ну и хитрый мерзавец, а! Он знал наш адрес, знал, что сэр Генри Баскервиль обращался ко мне. Вычислил меня на Риджент-стрит, догадался, что я запомню номер кеба и найду извозчика, и даже передал мне через него это наглое послание! Да, Ватсон, у нас действительно достойный противник. В Лондоне я ему проиграл, надеюсь, вам в Девоншире повезет больше. Но кое-что меня очень беспокоит.
   – Что именно?
   – То, что я отправляю вас туда одного. Это скверное дело, Ватсон. Скверное и опасное. И чем больше я о нем думаю, тем меньше оно мне нравится. Да, друг мой, вы можете смеяться, но поверьте, я буду очень рад, когда снова увижу вас здесь, на Бейкер-стрит, целым и невредимым.

Глава VI
Баскервиль-холл

   В назначенный день мы, как и договаривались, встретились с сэром Генри Баскервилем и доктором Мортимером. По дороге на вокзал мистер Шерлок Холмс снабжал меня последними указаниями и советами.
   – Я не хочу, чтобы мои теории и подозрения как-то повлияли на ваши выводы, Ватсон, поэтому сейчас не буду ничего говорить, – напутствовал меня он. – Мне нужно, чтобы вы просто сообщали мне факты, и как можно более подробно. Выводы предоставьте делать мне.
   – Факты какого рода вас интересуют?
   – Все, что прямо или косвенно может быть связано с этим делом, и в первую очередь – отношения молодого Баскервиля с соседями и любые новости относительно смерти сэра Чарльза. Я за эти дни сам пытался навести кое-какие справки, но, боюсь, результаты оказались неутешительными. Единственное, что удалось установить наверняка, это то, что мистер Джеймс Десмонд, следующий наследник, это действительно заслуживающий уважения старик, который не может иметь отношения к нашему делу. Я думаю, мы можем смело его исключить. В нашем поле зрения остаются только люди, которые будут непосредственно окружать сэра Генри Баскервиля на болотах.
   – Может, стоит начать с того, чтобы избавиться от этих Бэрриморов?
   – Ни в коем случае. Это было бы непростительной ошибкой. Если эта супружеская пара невиновна, было бы жестоко и несправедливо увольнять их, но если же все это – их рук дело, так мы потеряем всякую возможность уличить их в преступлении. Нет, нет, пусть они пока останутся в списке подозреваемых. В Холле, если я не ошибаюсь, есть еще конюх. Потом двое соседей-фермеров. Наш друг доктор Мортимер (в его честности я ни на секунду не сомневаюсь) и его жена, о которой нам ничего неизвестно. Не забудем про натуралиста, Стэплтона, и его сестру, судя по рассказам, красивую молодую леди. К тому же есть еще некий мистер Френкленд, роль которого в этом деле нам также непонятна. Остаются еще паратройка соседей. Вот люди, на которых вам нужно сосредоточить внимание.
   – Я сделаю все, что в моих силах.
   – У вас есть оружие?
   – Да, я подумал, что стоит захватить его с собой.
   – Правильно. Держите ваш револьвер при себе днем и ночью и никогда не теряйте бдительности.
   Наши друзья уже успели забронировать места в вагоне первого класса и теперь дожидались нас на платформе.
   – Нет, у нас ничего нового, – в ответ на вопрос Шерлока Холмса покачал головой доктор Мортимер. – Но я совершенно уверен в том, что в течение последних двух дней за нами никто не следил. Выходя на улицу, мы всегда очень внимательно смотрели по сторонам. Если бы за нами кто-нибудь наблюдал, мы бы это обязательно заметили.
   – То есть вы все время провели вместе?
   – Да, кроме вчерашнего вечера. Приезжая в Лондон, я всегда посвящаю один день любимому занятию. Вчера я сходил в музей Хирургического колледжа.
   – А я погулял в парке, посмотрел на людей, – вставил Баскервиль. – Все было тихо-мирно.
   – Все равно это было очень неосмотрительно с вашей стороны, – мрачно покачал головой Холмс. – Я очень прошу вас больше не ходить гулять в одиночку, иначе может произойти что-то ужасное. Вы нашли второй башмак?
   – Нет, сэр, видно, его уже не сыскать.
   – Гм. Очень интересно. Ну что ж, до свидания, – добавил Холмс, когда поезд тронулся и стал медленно набирать скорость. – Сэр Генри, не забывайте предостережение из легенды, которую читал нам доктор Мортимер, и не выходите на болото в ночные часы, когда мир погружается во власть темных сил.
   Когда мы отъехали уже довольно далеко, я обернулся и увидел высокую мрачную фигуру Холмса, который неподвижно стоял на платформе, провожая взглядом поезд.
   Недолгое время поездки я употребил на приятные занятия: поближе познакомился с попутчиками и поиграл со спаниелем доктора Мортимера. Очень скоро коричневая земля за окном приобрела красноватый оттенок, гранит сменился кирпичом, и все чаще и чаще стали попадаться рыжие коровы, которые паслись на хорошо ухоженных полях. Густая сочная трава и пышные заросли культурных растений говорили о том, что климат в этих местах более благоприятный, чем у нас, хоть и более сырой. Молодой Баскервиль почти все время смотрел в окно и то и дело радостно вскрикивал, когда узнавал знакомые с детства детали пейзажа.
   – Знаете, доктор Ватсон, с тех пор, как я покинул эти места, мне пришлось объездить полмира, – расчувствовался он, – но более красивых мест я не встречал.
   – Нет такого девонширца, который не восхищался бы своими родными местами, – заметил я.
   – Тут дело не только в природе, но и в наследственных особенностях людей, которые населяют эти места, – сказал доктор Мортимер. – Посмотрите, к примеру, на нашего друга, сэра Генри. Его череп имеет шарообразную форму, что характерно для кельтов [30 - Кельты (галлы) – древние индоевропейские племена, населявшие Европу, в том числе и Британские острова во второй половине I тысячелетия до н. э. К середине I века до н. э. покорены римлянами.]. Следовательно, склонность к яркому проявлению чувств и оседлость у него в крови. У несчастного сэра Чарльза череп был очень необычного строения, наполовину гэльский [31 - Гэлы – этническая группа шотландцев в горных районах северо-западной Шотландии и на Гебридских островах. Иберы – древние племена Испании.], наполовину иберийский. Но вы ведь уехали из Баскервиль-холла еще в детстве, не так ли, сэр Генри?
   – Когда умер отец, я был уже подростком, но самого Холла я ни разу не видел, потому что жили мы в небольшом коттедже на южном берегу. Сразу после смерти отца я уехал к другу в Америку. Поверьте, для меня все это так же незнакомо, как для доктора Ватсона. Мне очень хочется поскорее увидеть торфяные болота, я просто сгораю от нетерпения.
   – В самом деле? В таком случае можете считать, что ваше желание исполнилось, потому что мы как раз проезжаем болота, – сказал доктор Мортимер и показал на окно вагона.
   Невдалеке, за изрезанным на зеленые квадраты полем и приземистым леском показался серый, унылый холм со странной ухабистой вершиной, которая издалека казалась какой-то расплывчатой, напоминая один из тех фантастических пейзажей, которые иногда видятся во сне. Баскервиль долго всматривался в даль, и по его беспокойному лицу я понял, как много для него значила первая встреча с землей, которая так долго принадлежала его предкам и для которой они столько сделали. Сэр Генри был одет в твидовый костюм, сидел в купе самого обычного железнодорожного вагона и даже разговаривал с американским акцентом, но все равно в ту минуту, при взгляде на это смуглое выразительное лицо я как никогда почувствовал, что передо мной – потомок древнейшего благородного рода, такой же горячий и властный, как и все его предки. В густых бровях, тонких чувствительных ноздрях и больших темных глазах читались гордость, отвага и сила. Если на этих болотах нам суждено попасть в переделку, по крайней мере можно быть уверенным, что этот человек не подведет и не оставит в беде.

   С поезда мы сошли на небольшом полустанке на перегоне. Чуть поодаль, за низеньким белым забором стояла линейка, запряженная двумя коренастыми лошаденками. Наш приезд, по-видимому, был большим событием, поскольку станционный смотритель с грузчиками тут же бросились к нам, завладели багажом и, невзирая на протесты, понесли чемоданы и сумки к экипажу. Это было обычное, милое деревенское местечко, но меня удивило, что у ворот, опираясь на короткие винтовки, стояли двое солдат в темной форме, которые внимательно смотрели на нас. Извозчик, невысокий, мужиковатого вида парень с грубыми чертами лица отвесил сэру Генри поклон, и уже через пару минут мы выехали на широкую белую дорогу.
   С обеих сторон не было ничего, кроме густо поросших сочной зеленой травой лугов да редких невысоких домиков с остроконечными крышами, но за этой мирной, залитой солнцем пасторальной картинкой на фоне начинающего багроветь неба темнели изрезанные зловещие холмы торфяных болот. Линейка свернула на уходящую в сторону холмов боковую дорогу. Скорее это была даже не дорога, а две колеи, за века выбитые в земле колесами, – глубокие, поросшие густым мхом, с выступающими жирными корнями листовика. Заросли бронзовых папоротников и крапчатой ежевики мерцали в лучах вечернего солнца. Мы, по-прежнему поднимаясь в гору, миновали узкий каменный мост над небольшой, но шумной речкой, которая, бурля и пенясь, несла свои воды вдоль серых булыжных берегов. И дорога, и поток, извиваясь, уходили в долину, заросшую невысокими дубами и елями.
   Стоило нам заехать за очередной поворот, как сэр Генри тут же восторженно вскрикивал, начинал крутить головой по сторонам и задавать бесчисленное количество вопросов. Ему все вокруг представлялось живописным и прекрасным, мне же здешние места показались дикими и навевающими тоску. Когда мы проезжали поддеревьями, желтые листья, кружась, сыпались нам на головы и падали на раскисшую дорогу. Грохот колес казался совершенно неуместным в окружающем нас царстве гниющих растений, этих жалких даров, которыми, как мне показалось, природа приветствовала возвращение наследника Баскервилей.
   – Смотрите! – неожиданно воскликнул доктор Мортимер. – А это что такое?
   За очередным поворотом нашим глазам открылся крутой, поросший вереском холм. На его вершине четко вырисовывалась мрачная неподвижная фигура вооруженного всадника, похожего на конную статую на пьедестале. Через руку у него была перекинута винтовка, и он явно наблюдал за дорогой, по которой ехали мы.
   – Что это, Перкинс? – обратился доктор Мортимер к извозчику.
   Наш возница повернулся и посмотрел на фигуру на холме.
   – Из Принстауновской тюрьмы сбежал каторжник, сэр. Он уже третий день прячется где-то на болотах, поэтому на всех дорогах и станциях расставили часовых. Только пока его никто не видел. Фермерам это очень не нравится.
   – Но им же, наверное, обещано фунтов пять вознаграждения за информацию о нем?
   – Да, но кому охота за пять фунтов рисковать жизнью? Он ведь не воришка какой. Этому молодцу человеку горло перерезать, что вам плюнуть.
   – Кто же это?
   – Сэлден, ноттингхиллский [32 - Ноттингхилл – бедный район в западной части Лондона.] убийца, слыхали, может?
   Я прекрасно помнил это имя, поскольку Холмс в свое время очень интересовался его делом, из-за неимоверной жестокости, с которой тот совершал убийства. Смертный приговор до сих пор не был приведен в исполнение лишь потому, что зверства Сэлдена были настолько ужасны, что у судей возникло сомнение в его психическом здоровье. Мы выехали на гору, и нашему взору открылся бескрайний простор, весь в грудах камней и невысоких холмах. Это и были торфяные болота. Неожиданно на нас налетел холодный ветер, отчего стало еще неуютнее. Где-то там, в этих оврагах, в какой-нибудь норе, как дикий зверь, прячется жестокий убийца. Его сердце клокочет от ненависти ко всему роду человеческому, отвергшему его. Все это, вместе с пронизывающим ветром и темнеющим небом сложилось в такую невеселую картину, что даже Баскервиль притих и поплотнее закутался в пальто.
   Плодородная местность осталась внизу позади нас. Обернувшись, мы увидели, как косые лучи предзакатного солнца раскрашивали в золото и багрянец лес, выступавший на равнину тупым углом, и коричневую свежевспаханную землю. Лежащая перед нами дорога уходила вдаль и терялась между бурыми и грязно-желтыми буграми, утыканными гигантскими валунами. По пути нам попались несколько домов, полностью выложенных из камня. Их грубые стены не увивал даже плющ.
   Неожиданно дорога вывела нас на край низины в форме огромной чаши, которая была усеяна редкими дубами и елями причудливой формы. По-видимому, это сильный ветер, постоянно дующий в этой естественной воронке, изогнул и перекрутил стволы деревьев. За ними вздымались две высокие узкие башни. Извозчик указал на них хлыстом.
   – Баскервиль-холл, – сказал он.
   Новый владелец поместья поднялся с сиденья и устремил взволнованный взор на дом своих предков.
   Через несколько минут мы подъехали к воротам сторожки с замысловатой кованой решеткой и двумя обветшалыми от непогоды столбами по обеим сторонам. Эти старые столбы были сплошь покрыты пятнами лишая, сверху на них красовались кабаньи головы – родовой символ Баскервилей. От самой сторожки почти ничего не осталось – лишь беспорядочная груда черных гранитных блоков да голые ребра стропил. Но рядом с ней красовалось новое, правда, достроенное только до половины здание – первое материальное воплощение южноамериканских барышей сэра Чарльза.
   Миновав ворота, мы снова оказались под сенью деревьев. Туннель, образованный плотно смыкающимися над головами ветками, казался неприветливым и мрачным. Посмотрев на длинную темную аллею, на фоне которой, напоминая потустороннее видение, мерцал большой дом, Баскервиль поежился.
   – Это здесь произошло? – тихо спросил он.
   – Нет, нет, Тисовая аллея с другой стороны.
   Молодой наследник мрачно осмотрелся.
   – Неудивительно, что дядя предчувствовал тут беду, – сказал он. – Живя в таком месте, как это, любой начнет хандрить. Но ничего, я повешу здесь электрические лампы, и через полгода вы это место не узнаете. А дверь у меня будет освещать «Сван и Эдисон» [33 - «Сван и Эдисон» – электрическая лампа, названная в честь изобретателей. (Примеч. пер.)] в тысячу свечей.
   Проехав по аллее, мы оказались на широком газоне, за которым нашему взору открылся дом. Несмотря на то что уже порядком стемнело, я смог различить массивное центральное строение с портиком. Весь фасад был увит плющом. Сплошная темно-зеленая вуаль имела проплешины лишь в тех местах, где поблескивали стрельчатые окна. Это здание служило основой для двух древних башен, стены которых были испещрены амбразурами и бойницами. Справа и слева к ним примыкали два крыла из черного гранита явно более современной постройки. В невысоких окнах со средниками горел неяркий свет, над покатыми островерхими крышами из одной из труб поднимался одинокий черный столб дыма.
   – Добро пожаловать, сэр Генри! Приветствую вас в Баскервиль-холле!
   Из тени портика вышел высокий мужчина и открыл дверцу линейки. Следом за ним появилась женщина. Она тоже подошла к экипажу и стала помогать разгружать наш багаж.
   – Сэр Генри, вы не будете против, если я вас оставлю и сразу поеду домой? – спросил Мортимер. – Меня жена ждет.

   – Как, даже не останетесь поужинать?
   – Нет, я должен ехать. У меня уж, наверное, и работы накопилось немало. Я бы остался показать вам дом, но Бэрримор сделает это лучше меня. До свидания. И помните, что в любое время, хоть днем, хоть ночью вы можете смело обращаться ко мне, если я вам понадоблюсь.
   Доктор Мортимер укатил, и мы с сэром Генри вошли в холл. Тяжелая дверь гулко захлопнулась за нами. Зал, в котором мы оказались, был красив – просторный, с высоким потолком и огромными, почерневшими от времени дубовыми стропилами. В большом старинном камине за высокой чугунной решеткой уютно потрескивал огонь. Мы с сэром Генри так продрогли за время длительной поездки, что первым делом подошли к камину, чтобы согреться. Лишь после этого, внимательнее осмотревшись, мы заметили высокое узкое окно со старым, потускневшим от времени стеклом, дубовую обшивку, оленьи головы и фамильные гербы на стенах. Центральная лампа горела неярко, поэтому все было погружено в полумрак и производило довольно гнетущее впечатление.
   – Все именно так, как я себе и представлял, – сказал сэр Генри. – Типичное родовое гнездо. Подумать только, именно здесь мои предки прожили пять веков. У меня от волнения поджилки трясутся, когда я об этом думаю.
   Я заметил, что смуглое лицо сэра Генри озарилось мальчишеским восторгом, когда он обводил глазами холл. Огонь в камине ярко освещал Баскервиля, но длинные тени расползались по стенам и сгущались над его головой черным балдахином.
   Вернулся Бэрримор, который разносил вещи по нашим комнатам. Подойдя к нам, он замер с видом хорошо вышколенного слуги, ожидающего распоряжений. Это был мужчина примечательной внешности – высокий, красивый, с окладистой черной бородой и бледным благообразным лицом.
   – Прикажете подавать ужин, сэр?
   – А что, все уже готово?
   – Будет готово через несколько минут, сэр. Горячая вода у вас в комнатах. Сэр Генри, мы с женой будем счастливы остаться с вами на первых порах, ведь при новых обстоятельствах дому, очевидно, понадобится больший штат слуг.
   – При каких еще новых обстоятельствах?
   – Я имел в виду, что сэр Чарльз вел очень уединенный образ жизни и мы сами справлялись с его нуждами. Вас же, естественно, такая замкнутая жизнь не устроит, поэтому вы захотите произвести определенные изменения в домашнем укладе.
   – Вы хотите сказать, что собираетесь вместе с женой получить расчет?
   – Только когда это будет удобно вам, сэр.
   – Но ведь несколько поколений наших предков прожили в этом доме бок о бок, не так ли? Я не думаю, что мне стоит начинать жизнь здесь с нарушения старых семейных традиций.
   Мне показалось, что на невозмутимом бледном лице дворецкого промелькнуло некое подобие волнения.
   – И я так считаю, сэр. И моя жена тоже. Но, по правде говоря, сэр, мы с ней были очень привязаны к сэру Чарльзу, и его смерть нас так потрясла, что нам теперь очень тяжело оставаться в этих стенах. Боюсь, мы с ней уже никогда не сможем чувствовать себя в Баскервиль-холле также спокойно, как раньше.
   – Так чем же вы думаете заняться?
   – Я уже твердо решил, сэр, что лучше всего будет посвятить себя какой-нибудь предпринимательской деятельности. Благо щедрость сэра Чарльза открывает нам к этому дорогу. Но сейчас, сэр, позвольте, я покажу вам ваши комнаты.
   Высоко под потолком старого холла проходила галерея с балюстрадой. К галерее вела лестница из двух пролетов. С нее начинались два длинных, проходящих по всему зданию коридора, в которые выходили двери всех спален. Моя спальня находилась в том же крыле, что и спальня Баскервиля, и наши двери были почти рядом. Эти комнаты не казались такими старыми, как большой зал. Яркие обои и множество свечей помогли мне избавиться от тягостного ощущения, оставшегося в душе после первого знакомства с Баскервиль-холлом.
   За холлом был расположен обеденный зал, темное, мрачное помещение вытянутой формы с возвышением, отделяющим места для членов семьи от мест для прислуги, и крытым балконом для менестрелей [34 - Менестрель – бродячий певец и музыкант средневековья.]. Потемневший от дыма потолок от стены до стены пересекали черные балки. Возможно, когда в старину здесь проходили шумные и яркие пиры и на стенах горели батареи факелов, зал не производил такого гнетущего впечатления, но сейчас, когда единственным освещенным местом был лишь небольшой кружок тусклого света от лампы, двое джентльменов в черных костюмах поневоле разговаривали вполголоса. Из полумрака с развешенных на стене портретов за нами молчаливо наблюдала длинная вереница предков Баскервиля в самых разнообразных одеждах, от рыцарских лат елизаветинских времен [35 - Королева Елизавета I правила Англией в 1558–1603 годах. Елизаветинской эпохой традиционно называют конец XVI – нач. XVII века, последние двадцать лет правления Елизаветы I и первые десять лет царствования Якова I – период, когда английская литература и культура в целом достигли значительного расцвета. В это время жили и творили К. Марло, Т. Кдд, В. Шекспир, Ф. Бэкон, Б. Джонсон и многие другие.] до щегольских костюмов эпохи Регентства [36 - Регентство – в монархических странах временное правление одного или нескольких лиц в случае вакантности престола, малолетства, продолжительной болезни, недееспособности или длительного отсутствия монарха. Эпоха Регентства в Англии – это 1811–1820 годы, время правления принца Уэльского, замещавшего на троне своего душевнобольного отца Георга III и впоследствии ставшего королем Георгом IV (1820–1830).]. Под их взглядами мы чувствовали себя неуютно, поэтому разговаривали мало, и я был рад, покончив с едой, перейти в оформленную в более современном стиле биллиардную, где мы с сэром Генри закурили сигареты.
   – М-да, – протянул Баскервиль, – не самое уютное место. Наверное, к этому можно привыкнуть, но сейчас мне кажется, что в эту обстановку я немного не вписываюсь. Ничего удивительного в том, что у дяди было не все в порядке с нервами, если он жил в таком доме один. Если вы не против, давайте сегодня ляжем спать пораньше. Надеюсь, завтра сутра здешняя обстановка не покажется нам такой мрачной.
   Перед тем как лечь спать, я раздвинул шторы. Окно моей спальни выходило на газон перед портиком. За ним начинались два ряда деревьев, покачивавших ветвями и заунывно стонавших в порывах усиливающегося ветра. По небу быстро плыли тяжелые облака. На секунду из-за них проглянул полумесяц, озарив призрачным светом далекую гряду скал и длинную линию хмурых болот. Убедившись, что последнее на сегодня впечатление от Баскервиль-холла не противоречит общему настроению этого места, я задернул штору и лег.
   Однако оказалось, что это впечатление не было последним. Несмотря на ощущение усталости, я ворочался с одного бока на другой, но сон все не приходил. В доме царила мертвая тишина, лишь каждую четверть часа где-то вдалеке били часы. Но вдруг, когда я уже начал забываться, до моего уха донесся звук, совершенно отчетливый, который ни с чем нельзя было спутать. Женский плач. Приглушенные горестные рыдания женщины, доведенной до крайнего отчаяния. Я приподнялся в кровати и вслушался. Звук не мог доноситься откуда-то издалека, плакали явно в доме. С полчаса я неподвижно просидел в кровати, напрягая до предела слух, но ничего кроме боя часов и шороха плюща за окном больше не услышал.

Глава VII
Стэплтоны из Меррипит-Хауса

   Свежесть наступившего утра стерла тоскливое и мрачное настроение, навеянное на нас Баскервиль-холлом при первом знакомстве. Когда мы с сэром Генри садились завтракать, зал был наполнен солнечным светом, который попадал сюда через высокие многостворчатые витражные окна с изображением фамильных гербов, отчего все вокруг было в разноцветных размытых пятнах. В золотистых лучах темная обшивка стен сверкала, как начищенная бронза, и трудно было поверить, что это самое место вчера вечером произвело на нас такое гнетущее впечатление.
   – Мне кажется, не дом, а мы сами виноваты в том, что место это показалось нам таким неуютным! – сказал баронет. – Мы устали с дороги, замерзли. Но теперь, когда мы отдохнули, набрались сил, все воспринимается по-другому.
   – Нет, дело не только в разыгравшемся воображении, – возразил я. – Вот вы, например, не слышали ночью плач, женский?
   – Надо же! Слышал. Я почти заснул, когда мне показалось, что кто-то плачет. Я подождал какое-то время, но больше ничего не услышал и поэтому решил, что мне это приснилось.
   – А я слышал его совершенно отчетливо. Уверен, это был именно женский плач.
   – Так давайте это выясним прямо сейчас.
   Вызвав звонком Бэрримора, баронет спросил, может ли он объяснить то, что мы слышали ночью. Мне показалось, что бледное лицо дворецкого стало еще бледнее, когда он услышал вопрос.
   – В доме только две женщины, сэр Генри, – ответил Бэр-римор. – Посудомойка, но она спит в другом крыле, и моя жена, но я знаю совершенно точно, что она не плакала.
   Это была неправда. После завтрака я случайно встретил миссис Бэрримор в коридоре. Солнечный свет ярко осветил отрешенное лицо этой высокой статной женщины со строго сжатыми губами. Я четко рассмотрел красные глаза и припухшие веки. Выходит, это она рыдала ночью, и ее муж не мог не знать об этом. И все же, несмотря на опасность быть уличенным во лжи, он сказал неправду. Почему? И что заставило его жену так горько плакать? Что-то таинственное и мрачное было в этом красивом бородаче с бледным лицом. Ведь именно он обнаружил тело сэра Чарльза, и обстоятельства смерти старика известны исключительно с его слов. В конце концов, могли Бэрримор быть тем загадочным человеком в кебе, которого мы видели на Риджент-стрит? Борода как будто похожа. Правда, кебмен говорил, что его пассажир был несколько ниже ростом, но он вполне мог ошибаться. Как же выяснить истину? Пожалуй, в первую очередь стоит обратиться к начальнику гримпен-ского телеграфа и убедиться, что телеграмма, посланная нами Бэрримору, была действительно вручена ему лично в руки. По крайней мере будет о чем сообщить Шерлоку Холмсу.
   После завтрака сэр Генри занялся изучением бумаг своего дяди, так что я получил возможность спокойно прогуляться в Гримпен. Пройдя мили четыре вдоль болот, я наконец вышел к небольшой унылой деревеньке с приземистыми невзрачными домишками, среди которых выделялись лишь два крупных здания. Одно из них оказалось постоялым двором, а второе – домом доктора Мортимера. Начальник телеграфа, который совмещал свои непосредственные обязанности с продажей бакалейных товаров, хорошо помнил нашу телеграмму.
   – Разумеется, сэр, – ответил он на мой вопрос. – Телеграмма была доставлена мистеру Бэрримору в соответствии с указаниями.
   – Кто доставил ее?
   – Мой сын. Джеймс, ты же на прошлой неделе отнес в Холл телеграмму для мистера Бэрримора?
   – Да, папа, отнес.
   – И отдал ему лично? – уточнил я.
   – Ну, он тогда был где-то на чердаке, и я не мог отдать ему телеграмму лично в руки. Но я отдал телеграмму миссис Бэр-римор, и она сказала, что сразу передаст ее мужу.
   – Ты видел самого мистера Бэрримора?
   – Нет, сэр, я же говорю, он был где-то на чердаке.
   – Если ты его не видел, откуда же ты знаешь, что он был на чердаке?
   – Но жена-то должна была знать, где ее муж, – начал терять терпение начальник телеграфа. – Он что, не получил телеграмму? Если произошла какая-то ошибка, жаловаться должен сам мистер Бэрримор.
   Продолжать допытываться не имело смысла, но и так было понятно, что, несмотря на хитрость с телеграммой, у нас по-прежнему не было доказательств того, что Бэрримор не был в интересующее нас время в Лондоне. Предположим, что это все-таки он, человек, последний видевший сэра Чарльза живым, зачем-то решил проследить за вернувшимся в Англию наследником. Что тогда? Действовал ли Бэрримор в интересах других или же сам что-то задумал? Какая ему выгода от преследования представителей рода Баскервилей? Я подумал о странном предостережении, составленном из вырезанных из передовицы «Таймс» слов. Его ли рук это дело или кто-то другой затеял непонятную игру? Единственная выгода, которую добился бы дворецкий, отпугнув от Баскервиль-холла его истинных владельцев, – в распоряжении Бэрриморов действительно оказался бы большой, хорошо обустроенный дом, на это указал сам сэр Генри. Но совершенно очевидно, что подобное объяснение не соответствовало глубине и хитрости интриг, которые невидимой паутиной плелись вокруг молодого баронета. Даже Холмс говорил, что за всю свою карьеру сыщика ему еще не приходилось сталкиваться с делом подобной сложности. Возвращаясь по серой пустынной дороге в Баскервиль-холл, я молился о том, чтобы мой друг побыстрее освободился от удерживающих его в Лондоне дел, приехал сюда и снял с моих плеч тяжкий груз ответственности.
   Внезапно мои мысли были прерваны звуком торопливых шагов у меня за спиной. Кто-то бежал за мной следом и выкрикивал мое имя. Я повернулся, ожидая увидеть доктора Мортимера, но, к моему удивлению, оказалось, что меня преследует незнакомец. Это был худой, чисто выбритый мужчина тридцати-сорока лет, невысокого роста, со строгим лицом, соломенными волосами и выступающим подбородком. Одет незнакомец был в серый костюм, одной рукой придерживал соломенную шляпу. В свободной руке мужчина сжимал зеленый сачок для ловли бабочек, а на плече у него болталась оловянная коробочка для образцов растений.
   – Простите за фамильярность, доктор Ватсон, – сказал он, утирая со лба пот, когда подошел к тому месту, где я остановился. – Мы тут люди простые, не дожидаемся официальных представлений. Наш общий друг доктор Мортимер, может быть, упоминал мое имя. Я – Стэплтон из Меррипит-хауса.
   – Вы могли бы и не называть своей фамилии, – сказал я. – Я же вижу у вас сачок и коробку, и мне известно, что мистер Стэплтон – натуралист. Но как вы узнали, кто я?
   – Я был в гостях у Мортимера, и он показал мне на вас в окно своего кабинета, когда вы проходило мимо. Нам с вами по пути, вот я и решил догнать вас и представиться. Надеюсь, сэр Генри хорошо добрался?
   – Да, с ним все в порядке, спасибо.
   – Мы все тут боялись, что после трагической смерти сэра Чарльза новый баронет откажется жить здесь. Конечно, нельзя ожидать, что богатый человек согласится похоронить себя в таком Богом забытом месте, но мне не нужно вам объяснять, насколько это важно для нашей округи. Надеюсь, сэр Генри не принимает близко к сердцу всю эту суеверную болтовню?
   – Не думаю.
   – Вам, конечно, известна эта легенда об адской собаке, которая якобы преследует их род?
   – Да, я слышал о ней.
   – Просто удивительно, насколько здешние крестьяне легковерны! Тут любой готов побожиться, что собственными глазами видел подобное существо на болотах, – улыбнулся натуралист, но по выражению его глаз я понял, что на самом деле он относится к этим слухам несколько серьезнее, чем хочет показать. – Знаете, эта легенда произвела на сэра Чарльза очень большое впечатление, я не сомневаюсь, что именно это и привело его к гибели.
   – Но как?
   – Нервы у него были настолько расшатаны, что при виде любой собаки его слабое сердце могло не выдержать. Думаю, он действительно что-то такое увидел в ту ночь на Тисовой аллее. Я предполагал, что нечто подобное рано или поздно случится, ведь я хорошо знал старика, и про его больное сердце мне было известно.
   – Откуда вы про это узнали?
   – Мой друг доктор Мортимер рассказал мне.
   – Так вы считаете, что какая-то собака погналась за сэром Чарльзом и в результате он умер от испуга?
   – А у вас есть другое объяснение?
   – Я еще не сделал окончательных выводов.
   – А мистер Шерлок Холмс?
   На миг у меня от неожиданности перехватило дыхание, но при взгляде на безмятежное лицо и спокойные глаза попутчика я понял, что он вовсе не собирался застать меня врасплох своим вопросом.
   – Зачем делать вид, что мы о вас ничего не знаем, доктор Ватсон? – сказал Стэплтон. – Рассказы о знаменитом сыщике дошли и до наших мест. А там, где знают Шерлока Холмса, естественно, знают и его помощника. Когда Мортимер назвал мне ваше имя, он не стал отрицать, что вы – тот самый Ватсон. А раз сюда приехали вы, следовательно, этим делом заинтересовался сам Шерлок Холмс, и мне, разумеется, любопытно узнать его мнение.
   – Боюсь, я не могу вам дать ответ на этот вопрос.
   – А могу ли я узнать, не собирается ли он сам к нам приехать?
   – Мистер Холмс пока не может вырваться из столицы. У него много других дел.
   – Какая жалость! Он мог бы развеять наши сомнения. Если я могу оказаться чем-то полезен в вашем, доктор Ватсон, расследовании, можете рассчитывать на мое полное содействие. Если бы вы хотя бы намекнули мне о том, кого подозреваете или с какой стороны намерены взяться за расследование этого дела, может статься, я прямо сейчас мог бы помочь вам советом или объяснением.
   – Уверяю вас, я здесь просто гощу у своего друга, сэра Генри, и мне не требуется никакая помощь.
   – Ну что же! – развел руками Стэплтон. – Вы совершенно правы, нужно быть осторожным и осмотрительным. Я позволил себе излишнее любопытство, за что и получил от вас щелчок по носу. Обещаю, что больше не буду касаться этой темы.
   Мы дошли до того места, где от дороги ответвлялась и терялась где-то в болотах поросшая травой тропинка. Справа от нас возвышался крутой, заваленный огромными каменными глыбами холм, который в стародавние времена служил каменоломней. С нашей стороны холм казался похожим на огромное черное лицо с заросшими папоротником и ежевикой глазницами и ртом. Из-за возвышения вдали в небо поднимался серый столб дыма.
   – Тут не так уж далеко от Меррипит-хауса, – натуралист кивнул в сторону тропинки. – Если бы вы согласились потратить часок, я с удовольствием представил бы вас своей сестре.
   Моей первой мыслью было отказаться, ведь я должен был находиться рядом с сэром Генри. Но тут я вспомнил гору бумаг и счетов на его письменном столе. С документами я помочь ему никак не мог, так что, памятуя указание Холмса изучить всех соседей, чьи дома находятся на болотах, я принял приглашение Стэплтона, и мы вместе свернули на тропинку.
   – Эти болота – просто удивительное место, – говорил он, обводя взглядом многочисленные кочки, длинные, покрытые травой холмы, рваные гранитные верхушки которых предавали им сходство с морскими волнами причудливой формы. – От них никогда не устаешь. Вы даже не можете себе представить, сколько удивительных тайн хранят они в себе. Болота занимают такие огромные пространства и настолько пустынны и загадочны, что дух захватывает.
   – И вы, значит, изучили их вдоль и поперек?
   – Я живу здесь только два года, и местные жители до сих пор называют меня новичком. Мы с сестрой приехали в эти края вскоре после того, как здесь обосновался сэр Чарльз. Но я уже успел изучить здесь каждый дюйм. Не думаю, что найдется много людей, которые знают эти болота лучше меня.
   – А что, трудно их изучать?
   – Чрезвычайно. Видите, например, вон то широкое пространство на севере, с холмами странной формы? Не кажется ли оно вам чем-нибудь примечательным?
   – Отличное место для верховой езды.
   – Правильно, с первого взгляда так и думаешь, но уже нескольким людям эта иллюзия стоила жизни. Видите яркие зеленые пятна, густо разбросанные по нему?
   – Да, наверное, там более плодородная земля.
   Стэплтон рассмеялся.
   – Это большая Гримпенская трясина, – сказал он. – Один неосторожный шаг означает верную смерть для любого человека или животного, которое попадет туда. Вчера я видел, как в трясину провалился пони, он так и не смог выбраться. Его голова долго торчала на поверхности, но постепенно трясина засосала его. Даже в сухое время ходить здесь опасно, но нынешней осенью шли такие дожди, что это место сделалось по-настоящему ужасным. Однако я все равно пробирался в самое сердце трясины и возвращался оттуда живым. Боже мой, смотрите, там еще один несчастный пони!
   В зарослях зеленой осоки извивалось и судорожно дергалось что-то коричневое. Потом вверх поднялась голова на длинной шее, и бедное животное издало ужасающий вопль, эхом прокатившийся по болоту. От этого предсмертного крика у меня волосы встали дыбом, ноу моего проводника нервы, похоже, были покрепче.
   – Ну вот и все! – сказал он. – Очередная жертва трясины. Вторая за два дня. И наверняка не последняя, в сухую погоду пони всегда ходят здесь. О том, что их обычная тропа превратилась в смертельную ловушку, они узнают лишь тогда, когда уже не могут из нее выбраться. Да, гиблое место эта Гримпен-ская трясина.
   – Вы говорите, что можете пробраться туда?
   – Да, там есть две-три тропы, по которым ловкий человек при желании может пройти. Я сам их обнаружил.
   – Но зачем вам понадобилось забираться в такое жуткое место?
   – А вот посмотрите туда. Видите два холма вдалеке? Это настоящие острова, отрезанные от внешнего мира непроходимым болотом, которое образовалось вокруг них за многие годы. Тот, кому посчастливится дойти до холмов, найдет там редчайшие виды растений и бабочек.
   – Когда-нибудь я обязательно попробую добраться до них.
   Стэплтон удивленно посмотрел на меня.
   – Бога ради, выбросьте это из головы! – воскликнул он. – Ваша смерть будет на моей совести. У вас нет ни единого шанса вернуться оттуда живым. Я сам хожу туда только потому, что знаю, по каким местам ориентироваться, а вы…
   – Тише! – прервал я его. – Вы слышите? Что это?
   Глухой, протяжный, неимоверно печальный звук разнесся по болоту. Казалось, он заполнил все вокруг, но определить место, из которого доносился звук, было совершенно невозможно. Тоскливый замогильный вой сначала превратился в зычный рев, а потом снова перешел в душераздирающий заунывный стон. Стэплтон, прищурившись, посмотрел на меня.
   – Странное место это болото, – тихо произнес он.
   – Что это за звук?
   – Крестьяне утверждают, что так воет собака Баскервилей, когда ищет новую жертву. Я уже пару раз слышал этот звук, но чтобы так громко…
   Чувствуя, какхолодеет сердце, я огляделся по сторонам. Вокруг сплошная холмистая равнина в зеленых пятнах осоки. И на всем бескрайнем пространстве никакого движения, лишь заволновались и громко закаркали два ворона, сидящие на вершине холма.
   – Вы же образованный человек. Неужели вы верите в эти россказни? – собравшись с духом, заговорил я. – У вас есть какое-нибудь объяснение этих странных звуков?
   – Болота иногда издают необычные звуки. То ли ил оседает, то ли вода поднимается, то ли что-нибудь еще.
   – Нет, нет, это был голос живого существа.
   – Может быть. Вы когда-нибудь слышали, как кричит выпь?
   – Нет, никогда не приходилось.
   – Это очень редкая птица… Она уже почти вымерла… на территории Англии, но в здешних болотах всякое может быть. Да, я не удивлюсь, если окажется, что мы с вами сейчас слышали крик последней живой выпи.
   – Никогда в жизни не слышал ничего более удивительного и непонятного!
   – Здесь вообще странные места. Вот, к примеру, взгляните на этот холм. Что это, по-вашему, такое?
   Стэплтон указал на крутой склон холма, усеянный остатками серых кольцеобразных каменных строений. Их было, по меньшей мере, штук двадцать.
   – Не знаю. Овчарни?
   – Нет, это жилища наших славных предков. Когда-то болота были густо заселены первобытными людьми, и, поскольку с тех пор здесь практически никто не жил, теперь мы с вами имеем возможность увидеть их дома в том виде, в каком они их оставили. Это своего рода вигвамы, только без крыш. Если вам любопытно, мы можем даже зайти внутрь, там можно полюбоваться на очаги и лежанки.
   – Прямо настоящий город! И когда здесь жили эти люди?
   – Неизвестно. Еще никто не датировал поселения неолитического человека [37 - Неолит (от греч. neos – новый – и lithos – камень; новый каменный век) – период древнейшей истории с VIII по III тысячелетие до н. э., когда человечество переходило от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству.].
   – А чем они занимались?
   – Пасли животных на этих холмах, учились добывать олово, когда каменные топоры начали вытесняться бронзовыми мечами. А взгляните-ка вон на то большое углубление на противоположном холме. Это тоже сделано их руками. Да, доктор Ват-сон, на этих болотах можно найти поистине удивительные вещи. О, прошу прощения. По-моему, это циклопидес.
   Через тропинку перелетала какая-то крохотная букашка, то ли мотылек, то ли мушка, и Стэплтон с неожиданным проворством и легкостью помчался за ней вдогонку. К моему ужасу насекомое полетело прямиком к трясине, но страстный натуралист и не подумал остановиться. Он стал углубляться в болото, перепрыгивая с кочки на кочку и размахивая зеленым сачком. Из-за серого костюма и прыжков Стэплтон сам был похож на огромное насекомое. Я наблюдал за зигзагообразными передвижениями своего попутчика, одновременно и восхищаясь его необычайной ловкостью, и с замиранием сердца ожидая, что он в любой момент поскользнется на какой-нибудь кочке. Вдруг у меня за спиной раздались шаги. Повернувшись, я увидел, что ко мне по тропинке приближается женщина. Она двигалась стой стороны, где, судя по поднимающемуся дыму, находился Мерри-пит-хаус. Но из-за того, что тропинка шла под уклон, я смог заметить женщину лишь тогда, когда она оказалась совсем рядом.

   Я сразу понял, что это мисс Стэплтон, о которой мне уже приходилось слышать. Вряд ли в этих местах было много дам. К тому же я вспомнил, что кто-то при мне упоминал о ее красоте. И правда, женщина, приближающаяся ко мне, была настоящей красавицей, причем красота ее была самого необычного свойства. Мисс Стэплтон была совершенно не похожа на своего брата. Можно даже сказать, она была полной его противоположностью, ибо Стэплтон имел неброскую внешность, светлые волосы и серые глаза, а сестра его была жгучей брюнеткой (я и предположить не мог, что у англичанки могут быть такие черные волосы), стройной, высокой. Ее гордое, прекрасное лицо имело такие идеальные черты, что могло бы показаться холодным, если бы не чувственный рот и изумительные черные страстные глаза. Можно добавить, что у этой удивительной красавицы была идеальная фигура, и одета мисс Стэплтон была в элегантное платье. Как странно было видеть это создание здесь, на тропинке в окружении болот и безжизненных холмов! Когда я повернулся, она посмотрела на брата и, ускорив шаг, подошла ко мне. Я учтиво приподнял шляпу и собрался объяснить ей, что происходит, но мисс Стэплтон заговорила первой, и мои мысли направились совершенно в другое русло.
   – Уезжайте! – промолвила она. – Уезжайте отсюда немедленно. Возвращайтесь в Лондон.
   Я молча уставился на нее, от неожиданности потеряв дар речи. Она сверкнула глазами и даже нетерпеливо топнула ногой.
   – Но почему я должен уезжать?
   – Я не могу вам объяснить, – тихо, но взволнованно сказала мисс Стэплтон. Мне показалось, что она немного шепелявит. – Но ради всего святого, делайте то, что я вам говорю. Уезжайте и никогда больше не появляйтесь на болотах.
   – Но я ведь только что приехал!
   – О боже! – воскликнула она. – Неужели вы не понимаете, что я говорю серьезно?! Уезжайте в Лондон! Сегодня же. Во что бы то ни стало покиньте это место! Тише, брат идет. Ни слова о том, что я говорила. Вы не могли бы сорвать для меня вон ту орхидею? Вон она, выглядывает между ветками хвоща. На наших болотах орхидей очень много, хотя, конечно, вы немного опоздали и не увидите эти места во всей красе.
   К нам подошел Стэплтон, запыхавшийся и раскрасневшийся после погони.
   – Привет, Берилл! – сказал он, и мне показалось, что в его голосе не было радости.
   – Джек, ты весь взмок.
   – Да, я погнался за циклопидесом. Редкое насекомое, поздней осенью оно вообще практически не встречается. Как жаль, что я упустил его! – Любитель энтомологии [38 - Энтомология (отгреч. entoma – насекомые – и logos – слово, учение) – наука, изучающая насекомых.] говорил спокойно, но его маленькие белесые глазки так и бегали с девушки на меня. – Вижу, вы уже познакомились.
   – Да. Я рассказывала сэру Генри, что он приехал слишком поздно, чтобы успеть полюбоваться красотами болота.
   – А кто, по-твоему, перед тобой?
   – Я полагаю, сэр Генри Баскервиль.
   – Нет, нет, что вы! – воскликнул я. – Я всего лишь его друг. Меня зовут доктор Ватсон.
   На выразительном лице девушки мелькнуло досадливое выражение.
   – Значит, мы говорили, не понимая друг друга, – сказала она.
   – У вас было не так уж много времени на разговоры, – заметил Стэплтон, все также вопросительно глядя на сестру.
   – Я разговаривала с доктором Ватсоном, предполагая, что он собирается здесь жить, а оказывается, он всего лишь гость в наших местах, – пояснила она. – Ему, очевидно, все равно, когда здесь цветут орхидеи. Но вы же не откажетесь заглянуть к нам в Меррипит-хаус?
   Пара минут ходьбы, и мы вышли к неказистому, унылого вида дому. Когда-то, в более благодатные времена, это, скорее всего, была ферма какого-нибудь скотовода, но теперь, после определенной реконструкции, здание было превращено в жилой дом. Вокруг него в изобилии росли орхидеи, но деревья, как и везде на болоте, были чахлыми и невысокими. В общем, это место можно было охарактеризовать как неприветливое и безрадостное. Нас встретил сухой бесцветный старик-слуга в старом, таком же выцветшем, как он сам, костюме. Всем своим видом старик очень подходил этому дому. Впрочем, внутри оказалось на удивление просторно и уютно. В обстановке комнат угадывался вкус леди. Посмотрев в окно, за которым до самого горизонта тянулись бескрайние болота, усеянные каменистыми холмами, я невольно задался вопросом: что могло заставить этого в высшей степени образованного мужчину и столь прекрасную женщину поселиться в подобном месте?
   – Странное мы выбрали место, не так ли? – раздался у меня за спиной голос Стэплтона, который как будто прочитал мои мысли. – Тем не менее мы здесь счастливы, правда, Берилл?
   – Вполне счастливы, – откликнулась она, но особенной уверенности в ее словах не было.
   – Знаете, когда-то у меня была школа, – сказал Стэпл-тон. – На севере страны. Для человека с таким характером, как у меня, работа эта кажется однообразной и малоинтересной, но вот жить рядом с молодыми, растущими людьми, что-то вкладывать в них, видеть, как твои мысли и убеждения оседают в их умах, вот это мне было действительно дорого. К сожалению, судьба отвернулась от нас. В школе началась эпидемия, и трое мальчиков умерли. После этого дела у меня стали идти все хуже и хуже, и большая часть моего капитала была безвозвратно потеряна. Но все же, если бы не разлука с моими дорогими мальчишками, я был бы счастлив, что все обернулось именно так. При моей любви к ботанике и зоологии здесь непочатый край работы. И моя сестра любит природу не меньше, чем я. Когда вы любовались болотом за окном, доктор Ватсон, мне показалось, что вас занимает этот вопрос.

   – Не скрою, мне действительно подумалось, что жизнь здесь может показаться несколько скучной… не столько вам, сколько вашей сестре.
   – Ну что вы, я здесь совсем не скучаю, – поспешила возразить мисс Стэплтон.
   – У нас много книг, есть чем заняться, к тому же рядом с нами живут интересные люди. Например, доктор Мортимер, весьма образованный в своей области человек. Несчастный сэр Чарльз также был прекрасным собеседником. Мы были с ним близко знакомы, и я не могу вам передать, каким ударом для меня стала его смерть. Как вы думаете, уместно ли будет мне сегодня вечером зайти к вам, чтобы познакомиться с сэром Генри?
   – Я уверен, что он будет очень рад.
   – Тогда, может быть, вы как-нибудь дадите ему знать о моем предложении? В меру своих сил нам бы хотелось хоть как-то помочь сэру Генри освоиться в наших краях и привыкнуть к здешним порядкам. Доктор Ватсон, вы не хотели бы подняться наверх и посмотреть мою коллекцию чешуекрылых [39 - Чешуекрылые (лат. Lepidopterae) – научное название бабочек: крылья бабочек покрыты множеством разноцветных чешуек.]? Я считаю, что мое собрание самое полное во всей юго-западной Англии. Вы как раз успеете ознакомиться с ним, пока готовится обед.
   Но мне не терпелось вернуться на свой пост рядом с сэром Генри. Уныние, навеянное болотом, смерть несчастного пони, странный звук, напомнивший о мрачной легенде, связанной с родовым проклятием Баскервилей, – все это никак не улучшало настроения. Кто муже к этим более-менее смутным ощущениям добавилось совершенно конкретное и однозначное предостережение мисс Стэплтон, причем преподнесенное в такой искренней форме, что у меня не возникло никаких сомнений в том, что оно основывалось на веских и не предвещающих ничего хорошего предпосылках. Не поддавшись на уговоры остаться на обед, я отправился в обратный путь по той же поросшей травой тропинке, по которой мы пришли.
   Однако оказалось, что, по-видимому, существовал какой-то более короткий путь, потому что, к своему несказанному удивлению, не дойдя до большой дороги, я снова увидел мисс Стэп-лтон. Она сидела на большом камне, держась рукой за левый бок и тяжело дыша. Лицо ее раскраснелось от быстрой ходьбы, отчего казалось еще красивее.
   – Я бежала всю дорогу, чтобы перехватить вас, доктор Ватсон, – сказала она. – Не успела даже шляпу надеть. Но я не буду долго разговаривать, иначе брат меня хватится. Я хочу извиниться перед вами за эту глупую ошибку. Прошу вас, забудьте мои слова, они не имеют к вам никакого отношения.
   – Но я не могу забыть их, мисс Стэплтон, – сказал я. – Сэр Генри – мой друг, и мне небезразлично его благополучие. Скажите, почему вы так настаивали, чтобы сэр Генри вернулся в Лондон?
   – Так, женские причуды. Доктор Ватсон, если бы вы знали меня получше, вы бы понимали, что я не всегда могу объяснить причины своих слов или действий.
   – Что вы, я же видел, как вы были взволнованы. Я помню ваш взгляд. Прошу вас, будьте со мной откровенны, мисс Стэплтон. Я и так, с тех пор, как приехал сюда, уже шарахаюсь от собственной тени. Жизнь здесь чем-то напоминает Гримпен-скую трясину с зелеными провалами, в которых без проводника можно запросто увязнуть и пойти на дно. Объясните, что вы хотели сказать, и я обещаю, что передам все сэру Генри.
   Мисс Стэплтон посмотрела на меня в нерешительности, но голос ее снова сделался твердым, когда она ответила мне:
   – Вы придаете этому слишком большое значение, доктор Ватсон. Нас с братом сильно потрясла смерть сэра Чарльза, ведь мы его очень хорошо знали, можно сказать, дружили с ним. Он больше всего любил гулять по тропинке, ведущей через болото к нашему дому. Знаете, сэра Чарльза ужасно волновало это проклятие, которое висит над их родом, и когда случилась эта трагедия, я, естественно, сразу же подумала, что его страх не был безосновательным. Поэтому я и разволновалась, когда сюда приехал еще один представитель их семейства. Мне показалось, что его нужно предупредить об опасности, которая ему угрожает. Вот и все!
   – Но в чем же заключается опасность?
   – Вам ведь известна история про собаку.
   – Я не верю в эти глупости.
   – А я верю. Если вы имеете какое-то влияние на сэра Генри, увезите его из этого места, которое принесло его родственникам только смерть. Ведь мир так огромен! Зачем жить именно там, где тебе угрожает опасность?
   – Именно потому, что здесь небезопасно. Таков уж характер у сэра Генри. Боюсь, если вы не поделитесь со мной еще какой-нибудь информацией, мне будет трудно заставить его уехать.
   – Ничего более определенного я не могу вам рассказать, потому что ничего более определенного мне не известно.
   – Разрешите задать вам еще один вопрос, мисс Стэплтон. Если, приняв меня за сэра Генри и заговорив со мной, вы ничего особенного не имели в виду, почему же вы не хотели, чтобы наш разговор услышал ваш брат? Ведь вы не сказали ничего такого, что могло бы вызвать подозрения у него или у кого-нибудь другого.
   – Брату очень не хочется, чтобы Баскервиль-холл пустовал, он считает, что это может в худшую сторону изменить жизнь простых людей нашей округи. Он бы очень рассердился, если бы узнал, что я пыталась сделать так, чтобы сэр Генри уехал. Но хватит вопросов, я сделала то, что должна была сделать, и больше ничего говорить не буду. Мне нужно домой, потому что если брат заметит, что меня долго нет, он начнет подозревать, что я встречалась с вами. Всего доброго!
   Она повернулась и через пару минут скрылась из виду среди каменистых холмов. Я же, ощущая смутный страх, продолжил путь в Баскервиль-холл.

Глава VIII
Первый отчет доктора Батсона

   С этого момента обо всем, что происходило в дальнейшем, я буду рассказывать, опираясь на свои письма Шерлоку Холмсу, которые сейчас лежат передо мной на письменном столе. Одной страницы не хватает, но в остальном они сохранены в том самом виде, в котором были написаны, и по точности передачи подозрений и чувств, испытываемых мною в те дни, письма намного превосходят мою память, несмотря на то что из нее до сих пор не выветрились трагические события, участником которых мне довелось быть.

   Баскервиль-холл, 13 октября Дорогой Холмс, мои предыдущие письма и телеграммы держали вас в курсе всего, что происходило в этом Богом забытом уголке мира. Чем дольше живешь на болоте, тем глубже тебе в душу въедается его настроение, его дух, его безбрежность, как и его мрачная притягательность. Выходя на его лоно, не обнаружишь никаких признаков современной Англии, вместо этого видишь повсюду самые разнообразные следы жизни и деятельности первобытных людей. Болота просто усеяны домами и захоронениями этого давным-давно забытого народа, циклопическими монолитами, которые до сих пор стоят там, где когда-то были расположены капища. Когда видишь на склоне какого-нибудь холма сооруженные из больших серых каменных плит дома с низкими узкими проемами в стенах, начинает казаться, что из своего времени ты угодил в глубокое прошлое и что сейчас из одной из построек выползет одетый в шкуру волосатый человек и начнет целиться в тебя стрелой с кремневым наконечником. Тобой овладевает чувство, что ты вторгся на территорию первобытных людей, в их время. Но самое странное то, что они так густо населяли эти совершенно не пригодные для жизни места. Я, конечно, не знаток истории, но мне представляется, что это была раса миролюбивых существ, ставших изгнанниками. По каким-то причинам им пришлось поселиться в местах, которые все остальные народы избегали.
   Однако все это не имеет отношения к миссии, с которой вы отправили меня сюда, и вам, с вашим исключительно практическим умом, вероятно, покажется абсолютно неинтересным. Я ведь до сих пор помню, насколько безразлично было вам, вращается ли Солнце вокруг Земли, или Земля вокруг Солнца. Поэтому я вновь обращаюсь к фактам, имеющим отношение к сэру Генри Баскервилю.
   Если в течение нескольких последних дней вы не получали моих отчетов, то исключительно по той простой причине, что до сегодняшнего дня не происходило ничего важного, о чем можно было бы писать. Однако потом случилось нечто удивительное, но об этом чуть позже. Сначала я хочу ознакомить вас с некоторыми фактами, имеющими значение для всего дела.
   Во-первых, это беглый каторжник, скрывающийся на болотах, о котором я до сих пор почти не писал. К огромной радости местных фермеров, живущих здесь, появились основания считать, что он убрался из этих мест. Прошло уже две недели с того дня, когда он сбежал из тюрьмы, но до сих пор его никто не видел и не слышал. Совершенно невозможно предположить, что он мог бы выжить на болоте в течение такого времени. Естественно, Сэлдену ничего не стоило бы спрятаться так, чтобы его никто не нашел (любой из древних каменных домов мог бы послужить ему убежищем), но дело в том, что беглецу нечего было бы есть, если бы он, конечно, не стал убивать овец, пасущихся там. Поэтому мы и считаем, что он покинул эти места, отчего всем здешним обитателям стало только спокойнее на душе.
   Мы, четверо здоровых мужчин, живущих в Баскервильхолле, вполне можем постоять за себя, но, признаюсь, я начинаю испытывать волнение, когда думаю о Стэплтонах. Они ведь живут в нескольких милях от ближайших соседей, поэтому не могут рассчитывать ни на чью помощь. Стэплто-ны – это сестра и брат (далеко не силач), живущие под одной крышей со служанкой и престарелым дворецким. Они бы оказались совершенно беспомощными, если бы в их дом проник такой отчаянный головорез, как ноттингхиллский убийца. Мы с сэром Генри очень за них переживаем, поэтому решили отправить к Стэплтонам конюха, Перкинса, чтобы он оставался у них на ночь, но Стэплтоны категорически от этого отказались.
   Видите ли, дело в том, что наш друг, баронет, начинает испытывать особенный интерес к нашим добрым соседям. И это неудивительно, поскольку такому энергичному человеку, как он, трудно долго оставаться в бездействии в подобном месте, а мисс Стэплтон – очаровательная, очень красивая леди. В ней есть что-то необычное, наводящее на мысль о жарких тропиках и экзотических странах, чего никоим образом нельзя сказать о ее холодном, бесстрастном брате. Хотя и в нем чувствуется некий потаенный огонь. Стэплтон несомненно имеет на сестру очень большое влияние, поскольку я не раз замечал, как она, говоря о чем-то, то и дело косилась на него, как будто ожидая одобрения своим словам. Но мне кажется, что брат очень добр с ней. Судя по всему, он вообще не злой человек, хотя холодный блеск глаз и тонкие, плотно сжатые губы говорят о том, что этот человек, возможно, наделен довольно жестким характером. Вам бы он показался весьма любопытным объектом для изучения.
   В первый же день Стэплтон зашел в Баскервиль-холл и уже на следующее утро отвел нас с сэром Генри на то самое место, где происходили события, изложенные в легенде о свирепом Хьюго. Нам пришлось пройти несколько миль по болотам, и в конце концов мы вышли на такое унылое, если не сказать зловещее место, которое поневоле навеяло нам мрачные мысли. Стэплтон привел нас в небольшой туннель между высокими, изрезанными скалами, который выходил на открытый луг, поросший кое-где белой пушицей. Прямо в середине этого места из земли торчали два огромных камня. Ветер так выщербил и заострил их верхушки, что они стали похожи на гниющие клыки какого-то чудовищного гигантского зверя. Камни делали и без того невеселый пейзаж еще более неприветливым. Наша экскурсия чрезвычайно увлекла сэра Генри, он даже несколько раз спросил Стэплтона, верит ли тот в возможность вмешательства потусторонних сил в дела человека. Причем говорил баронет как бы шутя, но все равно было видно, что его эта тема очень волнует. Стэплтон отвечал осторожно и, казалось, что-то недоговаривал, не желая тревожить сэра Генри. Натуралист рассказал о нескольких подобных случаях, когда другие семьи пострадали от неких сверхъестественных проявлений, и у нас сложилось впечатление, что в этом вопросе он разделяет мнение простых обывателей.
   На обратном пути мы зашли пообедать в Меррипит-хаус, и там сэр Генри был представлен мисс Стэплтон. С первого же взгляда в нем проснулось сильное чувство к этой красавице, и я буду глубоко неправ, если скажу, что влечение это не было взаимным. Когда мы возвращались пешком домой, сэр Генри все время только о ней и говорил. И с тех пор не было ни одного дня, чтобы мы не встречались с этими людьми. Сегодня они ужинают у нас, и мы собираемся сходить к ним в гости на следующей неделе. Можно было бы предположить, что союз сэра Генри и мисс Стэплтон должен радовать Стэплтона, но я не раз подмечал, какие гневные взгляды он бросает на сестру, когда сэр Генри оказывает ей какие-либо знаки внимания. Несомненно, Стэплтон очень привязан к ней и без нее ему будет очень одиноко, однако препятствовать столь блестящему браку было бы с его стороны проявлением исключительного эгоизма и жестокости по отношению к сестре. Как бы то ни было, я уверен, что он не хочет, чтобы чувство баронета переросло в любовь. Несколько раз я был свидетелем того, как Стэплтон старался не допустить, чтобы его сестра и сэр Генри остались tete-a-tete [40 - Tete-a-tete – с глазу на глаз, наедине (франц.).]. Кстати, мне будет намного сложнее выполнять ваше указание не позволять сэру Генри выходить одному из дома, если ко всему добавится еще и любовь. Боюсь, что наши с баронетом отношения могут испортиться, если я буду неукоснительно следовать вашим инструкциям.
   Недавно (а точнее в четверг) у нас обедал доктор Мортимер. У него было отличное настроение, потому что, проводя раскопки в кургане в Лонг-даун, он обнаружил череп первобытного человека. Никогда не видел, чтобы кто-то был настолько увлечен любимым делом! Чуть позже пришли Стэплтоны, и доктор, по просьбе сэра Генри, повел нас всех на Тисовую аллею, чтобы показать, как все происходило в ту роковую ночь. Эта аллея представляет собой длинную дорожку, зажатую между двумя рядами плотных кустов, плоско подстриженных сверху. Живую изгородь отделяет от дорожки лишь узкая полоса травы. В конце аллеи стоит старая, полуразрушенная беседка. Где-то на середине пути есть калитка, ведущая на болота, около которой старый джентльмен оставил пепел сигары. Это белая деревянная дверь со щеколдой. За ней – большое болото. Я вспомнил, что вы думали об этом деле, и попытался представить себе, как все здесь могло происходить. Стоя у калитки, сэр Чарльз заметил что-то, приближающееся со стороны болота, нечто, напугавшее его до такой степени, что он, не помня себя от ужаса, бросился бежать. Потом его сердце не выдержало, и он упал замертво. Бежал он по длинному темному туннелю. Что же его так напугало? Пастушья собака? Или огромный черный призрачный пес, молча несущийся по его следу? Замешан ли в этом деле человек? Известно ли Бэрримору, который внимателен и осторожен, больше, чем он говорит? Все так загадочно и непонятно, но я чувствую, что за всем этим стоит чей-то злой умысел.
   Хочу рассказать еще об одном соседе, с которым я познакомился после того, как последний раз писал вам. Это мистер Френкленд из Лафтер-холла, который живет в четырех милях к югу от нас. Это пожилой седовласый и желчный господин с красным лицом. Его страсть – судебные тяжбы, на них он уже извел целое состояние. Судится он со всеми просто потому, что это доставляет ему удовольствие. Причем ему совершенно все равно, кем быть, истцом или ответчиком. Он может поставить на дороге к церкви ворота, запереть их на замок и отказываться пропускать прихожан. А может собственноручно поломать чью-нибудь калитку и утверждать, что на этом месте испокон веков проходила дорога, да еще и подать в суд на хозяина калитки за незаконный захват территории. Мистер Френкленд досконально знает старые поместные и коммунальные законы и иногда применяет свои знания в пользу жителей Фернворти, а иногда против, так что сельчане то буквально носят старого сутягу на руках по улицам, то сжигают его чучело, в зависимости от его последних «достижений». Говорят, что сейчас он участвует одновременно чуть ли не в семи судебных разбирательствах, на что, скорее всего, уйдет остаток его состояния, так что в скором времени старый овод лишится жала и станет безобиден. Во всем, что не касается судебных дел, это вполне нормальный и добрый человек, я упоминаю о нем лишь потому, что вы просили меня детально докладывать обо всех, кто окружает нас. Сейчас мистер Френкленд занят кое-чем довольно необычным. Дело в том, что он увлекается астрономией и у него есть отличный телескоп. Мистер Френкленд каждый день поднимается с ним на крышу своего дома и с утра до ночи осматривает окрестные болота в надежде увидеть беглого каторжника. Было бы хорошо, если бы этот старик направил всю свою энергию в это русло, но ходят слухи, что он собирается обвинить доктора Мортимера во вскрытии могилы без согласия ближайших родственников за то, что тот раскопал череп неолитического человека в кургане в Лонг-даун. Надо сказать, что благодаря Френкленду жизнь здесь не кажется такой уж скучной, он придает ей некоторый комический оттенок, а нам это очень нужно.
   Теперь, когда вы получили последние сведения о беглом каторжнике, Стэплтонах, докторе Мортимере и Френкленде из Лафтер-холла, я позволю себе перейти к самому важному, к Бэрриморам, и, в частности, к описанию неожиданных событий, которыми завершился вчерашний день.
   Во-первых, по поводу телеграммы, которую вы послали из Лондона, чтобы проверить, где находился Бэрримор. Я уже писал, что разговор с начальником телеграфа показал, что ваш трюк не сработал и у нас нет твердых доказательств ни того, что Бэрримор в тот день был дома, ни того, что его дома не было и, следовательно, он мог находиться в Лондоне. Я обмолвился сэру Генри об этом обстоятельстве, и он в своей характерной импульсивной манере тут же вызвал Бэрримора и спросил его напрямую, лично ли он получил телеграмму. Бэрримор ответил, что лично.
   – Мальчик-посыльный отдал ее вам в руки? – уточнил сэр Генри.
   Этот вопрос, похоже, удивил Бэрримора. Он на какое-то время задумался.
   – Нет, – сказал он. – Я в тот момент был на чердаке. Мне принесла ее жена.
   – А ответ вы сами написали?
   – Нет. Я сказал жене, что отвечать, и она ушла вниз записывать.
   Вечером Бэрримор сам вернулся к этому вопросу.
   – Я не совсем понял цель ваших расспросов сегодня утром, сэр Генри, – сказал он. – Надеюсь, они вызваны не тем, что я в чем-то не оправдал вашего доверия?
   Сэру Генри пришлось убеждать дворецкого, что он ни в чем не провинился. В подтверждение своих слов баронет даже подарил слуге большую часть своего старого гардероба (из Лондона привезли оставшиеся вещи сэра Генри).
   Меня все больше интересует миссис Бэрримор. Это солидная, очень почтенная дама, впрочем, весьма ограниченная, склонная к пуританскому образу жизни. Трудно себе представить более сдержанного человека, чем она, хотя, как я уже писал, в первую же ночь я слышал, как она плакала, да и после этого не раз замечал на ее лице следы слез. Какое-то горе снедает ее. Иногда я думаю: а что если это чувство вины заставляет ее рыдать по ночам? Но в другой раз я начинаю подозревать в Бэрриморе домашнего тирана. Мне всегда казалось, что в этом человеке есть что-то необычное и подозрительное, и события прошлой ночи обострили мои подозрения до предела.
   Хотя, может быть, на самом деле все это не стоит и выеденного яйца. Вы знаете, что я сплю довольно чутко, а поскольку в этом доме на меня возложены обязанности защитника, я вообще стал просыпаться от каждого шороха. Прошлой ночью, примерно в два часа меня разбудили крадущиеся шаги за дверью моей спальни. Я встал, осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Первое, что я увидел, – длинная черная движущаяся тень. Ее отбрасывал человек со свечой в руке, который пробирался по коридору. Он шел так медленно и осторожно, будто оттого, сумеет ли он остаться незамеченным, зависела его жизнь.
   Из моих предыдущих писем вы уже знаете, что коридор делится на две части балконом, который опоясывает весь холл. Я дождался, пока человек скрылся из виду, и пошел следом за ним. Когда я дошел до балкона и выглянул из-за угла, человек был уже в конце дальнего коридора. Потом по приглушенному мерцанию света я понял, что он вошел в одну из комнат. Надо сказать, что в комнатах в том крыле никто не живет, так что в них даже нет мебели, и неудивительно, что все это показалось мне еще более загадочным. Свет сделался неподвижным и ровным, словно человек замер на месте. Я бесшумно прокрался по коридору и осторожно заглянул в комнату.
   У окна, поднеся к стеклу свечу, стоял Бэрримор. Его лицо было повернуто ко мне в профиль, и мне было видно, что он очень внимательно вглядывается в ночную тьму за окном, как будто хочет рассмотреть что-то на болоте. Так он простоял несколько минут, потом недовольно вздохнул и нетерпеливым движением загасил свечу. Я тут же ретировался в свою комнату и очень скоро снова услышал осторожные шаги, на этот раз в противоположном направлении.
   Через какое-то время, когда я уже начал дремать, мне послышалось, что где-то в дверном замке повернулся ключ, но я не мог определить, откуда доносился звук. Пока что я не могу даже предположить, что все это значит, но в этом мрачном доме явно кипит какая-то тайная жизнь, и рано или поздно мы обязательно во всем разберемся. Я не стану излагать вам свои предположения, поскольку вы просили сообщать вам одни лишь факты. Сегодня утром я имел продолжительную беседу с сэром Генри, и на основании моих ночных наблюдений мы с ним составили определенный план действий, о котором я пока ничего писать не стану. Думаю, мое следующее письмо будет особенно интересным.

Глава IX
Свет на болоте (второй отчет доктора Ватсона)

   Баскервиль-холл, 15 октября Дорогой Холмс! Если вначале мои отчеты были недостаточно частыми, то лишь потому, что мне по большому счету не о чем было писать. Но согласитесь, я начинаю наверстывать упущенное, поскольку события теперь следуют одно за другим. Прошлое письмо я закончил на верхней ноте – описанием Бэрримора со свечой у окна, теперь же у меня накопился целый ворох новостей, которые, несомненно, удивят вас. Я никак не мог предположить, что дальнейшие события будут разворачиваться именно таким образом. Можно сказать, что за последние сорок восемь часов многое прояснилось, но в то же время некоторым образом и усложнилось. Впрочем, лучше я изложу все по порядку, а вы уж судите сами.
   На следующее утро после ночных приключений, перед завтраком я сходил в ту комнату, где побывал Бэрримор, и тщательно все там осмотрел. Окно, выходящее на запад, в которое он так внимательно вглядывался, имеет одну особенность, отличающую его от всех остальных окон дома: из него лучше всего просматривается болото. Пространство между двумя деревьями, растущими перед окном, позволяет прекрасно видеть болото, в то время как из всех остальных окон его практически не видно. Отсюда следует вывод, что Бэрримор, поскольку только это окно подходит для данной цели, пытался увидеть что-то или кого-то на болоте. Ночь была очень темной, поэтому я не понимаю, как он надеялся что-то там рассмотреть. Мне в голову пришла неожиданная мысль: а что, если здесь замешана некая любовная интрига? Это объяснило бы и желание Бэрримора остаться незамеченным, и беспокойство его жены. Дворецкий Баскервилей – мужчина видный, он вполне мог бы покорить сердце какой-нибудь сельской девушки, так что эта теория показалась мне заслуживающей внимания. Щелчок замка, который я услышал, вернувшись в свою комнату, возможно, означает то, что Бэрримор вышел из дома, чтобы отправиться на тайное свидание. Так я рассуждал утром. Я считаю, что должен описать вам направление, в котором развиваются мои подозрения, какими бы ошибочными они ни оказались в конце, когда все прояснится.
   Не знаю, что на самом деле стоит за поведением Бэрримора, но я почувствовал, что не вправе брать на себя ответственность и замалчивать происшедшее, посему рассказал обо всем, что видел, баронету в его кабинете после завтрака. Мой рассказ удивил сэра Генри меньше, чем я ожидал.
   – Я уже знаю, что Бэрримор по ночам ходит по дому, и собирался с ним об этом поговорить, – сказал он. – Два или три раза я слышал его шаги в коридоре, и именно в то время, про которое вы рассказываете.
   – Тогда, может быть, дворецкий ходит к тому окну каждую ночь? – предположил я.
   – Вполне возможно. В таком случае мы могли бы проследить за ним и выяснить, зачем ему это нужно. Интересно, а как поступил бы ваш друг Шерлок Холмс на нашем месте?
   – Думаю, он бы сделал именно то, что предлагаете вы, – сказал я. – Наверное, он незаметно проследил бы за Бэрри-мором, чтобы увидеть, что он делает в той комнате.
   – Тогда давайте и мы так поступим.
   – Но ведь дворецкий наверняка услышит нас.
   – Нет, у него слух не очень-то, и все равно мы ведь обязаны что-то предпринять. Мы могли бы сегодня ночью вместе закрыться в моей спальне и дождаться, пока он пройдет по коридору мимо двери. – Сэр Генри довольно потер руки: он явно был рад этому приключению, так ему наскучила однообразная жизнь на болоте.
   Баронет уже успел связаться с архитектором, который готовил планы для сэра Чарльза, и с подрядчиком из Лондона, так что скоро здесь можно ожидать больших перемен. В Баскервиль-холле уже побывали оформители и мебельщики из Плимута. Наш друг явно разошелся не на шутку и собирается не щадить денег и сил на то, чтобы восстановить былое величие своего рода. Когда дом будет отреставрирован и обставлен новой мебелью, сэру Генри останется только привести в него хозяйку. Между нами, могу сказать, что за этим дело не станет, если, конечно, леди будет не против, ибо мне редко приходилось видеть, чтобы мужчина был так увлечен женщиной, как сэр Генри увлечен нашей прекрасной соседкой, мисс Стэплтон. Он просто теряет голову! Однако их отношения развиваются не так гладко, как можно было бы ожидать в данных обстоятельствах. Сегодня, например, произошло одно совершенно неожиданное событие, которое оставило нашего друга в недоумении и в то же время очень разозлило его.
   После описанного мною разговора о Бэрриморе сэр Генри надел шляпу и собрался уходить. Разумеется, я тоже засобирался.
   – Ватсон, вы пойдете со мной? – спросил он, как-то странно глядя на меня.
   – Это зависит оттого, идете ли вы на болото, – ответил я.
   – Да, я собираюсь прогуляться к болоту.
   – Что ж, вы знаете, какие мне даны указания. Простите, что мне приходится вторгаться в вашу личную жизнь, но вы сами слышали, как Холмс настаивал, чтобы я не отпускал вас одного, и особенно на болото.
   Сэр Генри положил мне на плечо руку.
   – Дружище, – улыбнулся он, – каким бы умным ни был Холмс, он не мог предугадать всего, что случится со мной здесь. Вы меня понимаете? Я же знаю, что вы не хотели бы оказаться в роли третьего лишнего. Я должен идти один.
   Попав в столь неловкое положение, я несколько растерялся. Пока я решал, что сказать или сделать, сэр Генри схватил трость и вышел из комнаты.
   Однако, собравшись с мыслями, я подумал, что никогда не простил бы себе, если бы позволил ему самому пойти на болото. В голову мне полезли мысли о том, с каким лицом я явлюсь к вам, если по моей вине случится какое-либо несчастье. Поверьте, у меня даже вспыхнули щеки от стыда. Я подумал, что еще не поздно догнать сэра Генри, поэтому тут же направился в сторону Меррипит-хауса.
   Я чуть ли не бежал, но сэра Генри нигде не было видно, пока я не дошел до того места, где дорога раздваивается. Там, чтобы убедиться, что я не ошибся с выбором пути, я решил осмотреться, для чего взобрался на холм, тот самый, с каменоломней. И тут же увидел сэра Генри. Он стоял на дороге где-то в четверти мили от меня рядом с женщиной, которая могла быть только мисс Стэплтон. Было видно, что они встретились не случайно. Они медленно пошли по дороге, разговаривая, я даже заметил, что леди делает быстрые короткие движения руками, как будто в подтверждение своих слов, а сэр Генри очень внимательно слушает; пару раз баронет энергично покачал головой, явно не соглашаясь с ней. Я замер на вершине холма, не в силах решить, как мне поступить дальше. Направиться к ним и нарушить их tete-a-tete было бы дурным тоном, но, с другой стороны, я ведь обязан был не выпускать баронета из виду ни на секунду. Мне меньше всего хотелось выступать в роли шпиона, но другого выхода у меня не было, поэтому я решил остаться на своем месте и наблюдать за ними со стороны, а после признаться во всем сэру Генри. Да, если бы он вдруг оказался в опасности, я находился слишком далеко, чтобы успеть помочь, но, думаю, вы согласитесь, что это была очень непростая ситуация и у меня просто не было другого выхода.
   Сэр Генри и леди остановились, увлеченные разговором, и тут я внезапно заметил, что не я один наблюдал за ними. Сначала мое внимание привлек кусок зеленой сетки, развевающийся на ветру. Присмотревшись, я увидел, что сетка привязана к концу длинной палки, которую несет за спиной человек, пробирающийся через болото. Я понял, что палка эта – сачок, а человек – Стэплтон. Он был намного ближе к ним, чем я, и продолжал двигаться в их направлении. В эту секунду сэр Генри обнял мисс Стэплтон за талию и привлек к себе. Мне показалось, что она попыталась отстраниться и отвернула от него лицо. Он наклонил к ней голову, а она, как бы защищаясь, подняла руку. Но уже через мгновение они буквально отпрыгнули друг от друга и отвернулись в разные стороны. Причиной этому стало появление Стэплтона. Он несся прямо к ним, и длинный сачок смешно раскачивался у него за спиной. Подбежав к влюбленным, он принялся что-то кричать и яростно размахивать руками от возбуждения. О чем там говорили, я могу только гадать, но мне показалось, что сэр Генри стал извиняться перед Стэплтоном, а тот извинений не принимал, отчего Баскервиль сам начал закипать. Леди все это время молча стояла рядом. Наконец Стэплтон повернулся и решительно направился к сестре. Она робко посмотрела на сэра Генри, после чего шагнула навстречу брату, и они вместе пошли прочь. Натуралист снова раздраженно замахал руками, очевидно, отчитывая и сестру. Баронет постоял с минуту и побрел обратно, понурив голову, само воплощение уныния.
   Не знаю, что все это значило, но я почувствовал себя очень неловко, потому что стал невольным свидетелем сцены, явно не предназначенной для посторонних глаз. Поэтому я поспешно спустился с холма и встретился с баронетом на дороге. Его щеки горели от злости, но брови сошлись к переносице, как у человека, изо всех сил старающегося понять, что нужно делать.
   – Здравствуйте, Ватсон! Откуда вы взялись? – удивился он, увидев меня. – Вы что же, все равно пошли за мной?
   Я все ему объяснил: и то, как посчитал для себя невозможным остаться дома, и то, как последовал за ним, и то, как наблюдал за всем, что только что произошло. Сэр Генри гневно сверкнул на меня глазами, но моя обезоруживающая искренность смягчила его, и, дослушав меня до конца, он рассмеялся, впрочем, довольно невесело.
   – Я-то думал, что посреди этой прерии могу рассчитывать на уединение, – сказал он. – Но разрази меня гром, похоже, вся округа собралась понаблюдать, как я признаюсь женщине в любви… Да, не самое удачное признание получилось!.. Так где, говорите, вы прятались?
   – На этом холме.
   – В задних рядах, значит. А ее братец был поближе к сцене. Вы видели, как он к нам вышел?
   – Видел.
   – Вам никогда не казалось, что он просто сумасшедший?
   – Нет, такая мысль мне в голову не приходила.
   – И неудивительно. Знаете, я до сегодняшнего дня тоже считал его вполне нормальным, но теперь начинаю понимать, что либо на него, либо на меня придется надеть смирительную рубашку. Чем я ему не нравлюсь, в самом деле? Ватсон, вы вот уже несколько недель живете рядом со мной. Скажите прямо, что-то со мной не так? Может быть, я даю повод думать, что не смогу стать хорошим мужем женщине, которую люблю?
   – Ну что вы!
   – Я не думаю, что Стэплтону не нравится мое положение в обществе. Выходит, дело во мне самом? Нет, правда, почему он на меня так взъелся? Я ведь в жизни никого не обидел, ни мужчины, ни женщины. А он не разрешает мне даже близко к ней подходить.
   – Это он так сказал?
   – Да, и еще много чего он мне там наговорил. Поверьте, Ватсон, я знаю ее только несколько недель, но в первый же день понял, что она создана для меня и что… Клянусь вам, она была счастлива, когда мы были рядом. Блеск в глазах женщины значит больше, чем любые слова. Но он никогда не оставлял нас одних. Только сегодня у нас появился шанс недолго побыть наедине. Мисс Стэплтон с радостью согласилась на встречу, но когда мы встретились, заговорила совсем не о чувствах. Да и мне не позволила. Она все повторяла, как здесь опасно и что, пока я не уеду отсюда, она не будет счастлива. Я сказал ей, что, как только я увидел ее в первый раз, мне тут же расхотелось отсюда уезжать, и что, если она действительно хочет, чтобы я отсюда уехал, единственный способ добиться этого – уехать со мной. Но она не успела ответить, потому что тут прибежал ее братец, весь белый от злости, и наорал на меня. Что я себе позволяю с леди? Как смею я преследовать ее, если ей это неприятно? Не думаю ли я, что мне все позволено, потому что я баронет? Знаете, если бы он не был ее братом, я нашел бы, что ему ответить. А так я лишь сказал, что мне нечего стыдиться своих чувств по отношению к его сестре и что, надеюсь, она окажет мне честь и согласится стать моей женой. После этого Стэплтон окончательно вышел из себя. Тогда и я начал заводиться и заговорил с ним так, как, наверное, не следовало бы, тем более что мисс Стэплтон стояла рядом. Все закончилось тем, что он ушел, прихватив сестру, как вы видели, а я остался. Честное слово, я ничего не понимаю. Ватсон, прошу вас, объясните, что все это значит, я буду вам очень благодарен!
   Я, конечно, попробовал дать какое-то объяснение, но, откровенно говоря, сам мало что понимал в этой ситуации. Титул нашего друга, его богатство, возраст, характер, да и внешность, – все, казалось бы, говорит в его пользу. Единственный минус, который приходит мне в голову, – это проклятие, висящее над его родом. Удивительно, что чувства сэра Генри к леди так яростно отвергаются, причем саму леди как будто никто и не спрашивает. Даито, почему она мирится с этим, для меня тоже остается загадкой. Как бы то ни было, наши домыслы были развеяны, когда вечером нам нанес визит сам Стэп-лтон. Он извинился за свою несдержанность и имел долгий разговор с сэром Генри в его кабинете, в результате которого дружеские отношения были восстановлены, для подтверждения чего Стэплтон пригласил нас в следующую пятницу на обед к себе в Меррипит-хаус.
   – Я все равно продолжаю считать его невменяемым, – сказал мне сэр Генри, когда Стэплтон удалился. – До сих пор помню его глаза, когда он мчался ко мне сегодня утром! Но, должен признать, я еще никогда не слышал такого вежливого извинения.
   – Он как-то объяснил свое поведение?
   – Стэплтон сказал, что сестра для него все. Звучит вполне правдоподобно, к тому же я рад, что он ценит ее по заслугам. Они всю жизнь прожили вместе, и, по словам натуралиста, он – очень одинокий человек. Кроме сестры у него никого нет, поэтому его очень пугает мысль о том, что он может лишиться ее. Еще Стэплтон сказал, что до сих пор не понимал, какие чувства я питаю к ней, но теперь, когда он это увидел и понял, что может лишиться ее, это стало для него таким потрясением, что он на время перестал отдавать отчет своим поступкам и словам. Он извинился за то, что произошло утром, и сказал, что понимает, насколько с его стороны глупо и эгоистично считать, что такая прекрасная женщина, как его сестра обязана всю жизнь провести рядом с ним. Но если уж отдавать ее в чужие руки, то лучше такому соседу, как я, чем кому-то другому. Однако для него это по-прежнему удар, и ему нужно какое-то время, чтобы прийти в себя и смириться с этим. Он не станет возражать против нашего брака, если я дам слово в течение трех месяцев не торопить события и не требовать от его сестры знаков любви. Я пообещал, так что пока все подвешено в воздухе.
   Итак, одна из наших маленьких тайн прояснилась. И это радует, поскольку в том болоте, в котором мы барахтаемся, обрести ясность хоть в чем-нибудь – уже большое достижение.
   Теперь мы знаем, почему Стэплтон смотрел волком на поклонника своей сестры… даже если поклонником этим был такой завидный жених, как сэр Генри.
   Далее я обращусь к другой нити, которую нащупал в этом клубке загадок. Я имею в виду рыдания посреди ночи, заплаканное лицо миссис Бэрримор и тайные ночные прогулки дворецкого к выходящему на запад зарешеченному окну. Поздравьте меня, дорогой Холмс, и скажите, что ваш помощник не разочаровал вас, что вы не жалеете, о том, что поверили в мои силы и послали сюда вашего покорного слугу, ибо все обозначенные выше вопросы были разрешены за одну ночь.
   Я сказал «за одну ночь», но на самом деле правильнее было бы сказать «за две ночи», поскольку первая ночь не принесла никаких результатов. Мы с сэром Генри просидели в его спальне до трех часов утра, но так ничего и не услышали, если не считать боя часов. Ночное бдение оказалось в высшей степени скучным, все закончилось тем, что мы с баронетом уснули, сидя в креслах. К счастью, мы не потеряли боевого запала и решили сделать вторую попытку. Следующей ночью мы приглушили свет лампы, закурили сигареты и снова принялись ждать. Удивительно, как медленно тянулось время, но нас поддерживал азарт, заставляющий охотника часами наблюдать за ловушкой, в которую может угодить дичь. Один удар. Два. Мы уже готовы были отказаться от дальнейшего ожидания, как вдруг встрепенулись, и наши чувства напряглись до предела: в коридоре скрипнула половица.

   Кто-то крадучись шел мимо двери. Когда шаги стихли, баронет очень осторожно открыл дверь, и мы пустились в бесшумную погоню. Человек со свечой в руке уже завернул за угол, поэтому в коридоре царила кромешная тьма. Ступая очень осторожно, мы крались по длинному проходу, пока не достигли противоположного крыла. Заглянув за угол, мы успели увидеть в конце коридора высокого чернобородого мужчину, который, втянув голову в плечи, шел на цыпочках. Потом он вошел в ту самую комнату, что и в прошлый раз, и свет, отбрасываемый его свечой, обрисовал прямоугольник двери. Мы устремились к этому лучу, но шли с предельной осторожностью, пробуя ногой каждую половицу, прежде чем ступить на нее. Мы догадались заранее разуться, но старые доски все равно поскрипывали у нас под ногами. Иногда казалось, что Бэрримор не мог не услышать эти звуки. Но, к счастью, дворецкий туговат на ухо, к тому же он был поглощен своим делом. Дойдя наконец до нужной комнаты, мы заглянули в дверной проем и увидели, что Бэрримор стоит, сгорбившись, у окна со свечой в руке и куда-то внимательно всматривается, причем его бледное лицо было почти прижато к стеклу, в точности так, как в прошлый раз.
   Плана дальнейших действий у нас не было, но баронет из тех людей, которые не тратят много времени на раздумья. Он просто распахнул дверь и вошел в комнату. В ту же секунду Бэрримор отскочил от окна и замер, глядя на нас, парализованный страхом. Лишь черные горящие глаза на побелевшем лице бегали из стороны в сторону.
   – Что вы здесь делаете, Бэрримор?
   – Ничего, сэр. – Смятение дворецкого было столь велико, что свеча у него в руке ходила ходуном, отчего тени прыгали по всей комнате. – Я проверял окно. Я всегда проверяю, заперты ли окна на ночь.
   – Даже на втором этаже?
   – Да, сэр, я поверяю все окна.
   – Послушайте, Бэрримор, – строго сказал сэр Генри, – мы не отступимся, пока не добьемся от вас правды, так что лучше выкладывайте все начистоту сразу. Ну же! Всю правду! Что вы делали у окна?
   Бедняга беспомощно посмотрел на нас и заломил руки, как человек, доведенный до отчаяния.
   – Я не сделал ничего плохого, сэр. Просто поднес к окну свечку.
   – А зачем вы поднесли к окну свечку?
   – Не спрашивайте меня, сэр Генри… Не спрашивайте! Я клянусь вам, что это не моя тайна, я не могу вам рассказать. Если бы дело касалось только меня, я бы не стал ничего скрывать.
   Вдруг мне в голову пришла неожиданная мысль. Я взял из руки дворецкого свечу.
   – Должно быть, он подавал сигнал, – сказал я. – Давайте посмотрим, будет ли ответ.
   Я поднес свечу к окну, как это делал Бэрримор, и стал всматриваться в ночь. Луна как раз зашла за тучу, поэтому на улице было очень темно, но постепенно я стал различать темную массу деревьев и более светлое пятно болот за ними. И тут я радостно вскрикнул, потому что ночную мглу прорезал крохотный желтый огонек. Эта сияющая точка находилась в самой середине черного квадрата окна.
   – Смотрите! – воскликнул я.
   – Нет, нет, сэр, это просто… просто горит что-то, – заговорил дворецкий. – Уверяю вас, сэр…
   – Уберите свечу от окна, Ватсон! – закричал баронет. – Видите, и там погасло! Каков негодяй! Вы и сейчас будете отрицать, что это сигнал? Рассказывайте все немедленно! Кто ваш сообщник? Что вы тут затеваете?
   Лицо дворецкого сделалось отрешенно спокойным.
   – Это мое дело, а не ваше. Я ничего не скажу.
   – В таком случае вы уволены.
   – Хорошо, сэр, как скажете.
   – Вы покинете мой дом с позором. Черт возьми, как вам не стыдно? Ваши предки прожили с моими под одной крышей более ста лет, а вы что-то замышляете против меня!
   – Нет, нет, сэр, не против вас! – раздался женский голос, и в дверях появилась миссис Бэрримор, еще более бледная и напуганная, чем ее муж. Эта дородная женщина в ночной рубашке и шали могла бы показаться смешной, если бы не выражение крайнего волнения у нее на лице.
   – Нам придется уйти, Элиза. Все кончено. Можешь собирать вещи, – обратился к супруге Бэрримор.
   – О Джон, Джон, все это из-за меня! Это я во всем виновата, сэр Генри… Он делает это по моей просьбе.
   – В таком случае рассказывайте вы! Что все это значит?
   – На болотах голодает мой брат. Мы не можем допустить, чтобы он умер перед нашей дверью. Мы светим в окно, когда еда для него готова, а он светит в ответ, чтобы показать, куда ее принести.
   – Так ваш брат – это…
   – Беглый преступник, сэр… Сэлден, каторжник.
   – Это правда, сэр, – сказал Бэрримор. – Я же говорил, что это не моя тайна и что я не могу ничего рассказать. Теперь вам известно все, и, как видите, если что-то и замышляется, то не против вас.
   Таким образом получили объяснение ночные прогулки по коридору и свет в окне. Мы с сэром Генри смотрели на миссис Бэрримор в полном изумлении. Неужели эта солидная, почтенная дама является родственницей одного из самых знаменитых преступников Англии?
   – Да, сэр, моя девичья фамилия – Сэлден, и он – мой младший брат. Знаете, когда он был маленький, мы его постоянно баловали, и когда подрос, ничего ему не запрещали. Поэтому он и стал думать, что весь мир создан для него и он может творить все, что ему хочется. Потом мой брат связался с дурной компанией, и в него словно демон вселился! Он разбил сердце матери и втоптал наше имя в грязь. От преступления к преступлению он опускался все ниже и ниже и только благодаря милости Господа сумел избежать виселицы. Но для меня, сэр, он всегда оставался кудрявым мальчиком, которого я воспитывала, с которым играла, как любая старшая сестра с младшим братом. Поэтому он и сбежал из тюрьмы, сэр. Он же знал, что я живу здесь и не смогу не помочь ему. Когда однажды ночью он явился сюда, грязный и голодный, и за ним по пятам гнались охранники, что нам оставалось делать? Конечно же, мы впустили его в дом, накормили, стали заботиться о нем, но потом приехали вы, сэр, и брат решил, что ему будет безопаснее жить на болотах, пока не утихнет шум и все не уляжется. Вот он до сих пор там и прячется. Раз в две ночи мы светим свечой в окно, чтобы проверить, не ушел ли он, и если видим ответный сигнал, мой муж несет ему хлеб и мясо. Мы надеемся, что он скоро уйдет, но пока он там, мы не можем бросить его. Христом-богом клянусь, это истинная правда. Если вы считаете, что мы в чем то виноваты, вините не мужа, вините меня, ведь он старается ради меня.
   Эти слова были произнесены так искренне, что их правдивость почти не вызывала сомнения.
   – Это правда, Бэрримор?
   – Да, сэр, истинная правда, все до последнего слова.
   – Что ж, я не могу винить вас за то, что вы помогаете жене. Забудьте, что я говорил. Отправляйтесь в свою комнату, оба, мы обсудим это дело завтра утром.
   Когда слуги вышли из комнаты, мы снова подошли к окну. Сэр Генри распахнул створки, и нам в лицо ударил прохладный ночной воздух. Вдалеке по-прежнему горела одинокая желтая точка.
   – Странно, что он не боится подавать сигналы.
   – Очевидно, огонь можно расположить так, что он виден только с этого места.
   – Да, пожалуй. Как вы думаете, это далеко от нас?
   – Похоже, где-то за скалой с расселиной.
   – Значит, не больше двух-трех миль.
   – Скорее даже меньше.
   – В любом случае это недалеко, раз Бэрримор носит туда еду. И, выходит, там, рядом со свечкой сейчас находится этот каторжник. Черт возьми, Ватсон, я должен поймать его!
   Та же мысль пришла в голову и мне. И с нашей стороны здесь не было ничего подлого, ведь, во-первых, мы не воспользовались доверием Бэрриморов, поскольку они не хотели раскрывать свою тайну, мы их заставили все рассказать, и, во-вторых, человек, который прятался на болоте, представлял настоящую опасность для общества. Этот отъявленный негодяй не заслуживал ни жалости, ни прощения. Мы бы выполнили свой долг, если бы смогли отправить Сэлдена туда, где он уже никому не смог бы навредить. Если мы не воспользуемся подвернувшимся случаем схватить его, могут пострадать другие люди. Например, наши соседи, Стэплтоны, совершенно беззащитны, и он запросто может напасть на них в любую минуту. Очевидно, об этом подумал и сэр Генри, поэтому и рвался в бой.
   – Я пойду с вами, – твердо сказал я.
   – Тогда берите револьвер и обувайтесь. Чем раньше мы выйдем, тем лучше, ведь этот парень может потушить у себя огонь и залечь в какую-нибудь дыру так, что мы его не найдем.
   Уже через пять минут мы вышли из дома и побежали по темной, обсаженной кустами аллее под тоскливые стоны осеннего ветра и тихий шорох опадающих листьев. В ночном воздухе стоял густой запах сырости и разложения. То и дело выглядывала луна, но лишь на секунды, потому что все небо было в тяжелых тучах, и когда мы вышли к болоту, начал срываться дождь. Преступник все еще подавал условный сигнал.
   – А вы вооружились? – спросил я.
   – У меня охотничий хлыст.
   – Говорят, это отчаянный малый, так что брать его нужно быстро, чтобы он не успел понять что к чему и не начал сопротивляться.
   – А интересно, Ватсон, – на ходу бросил баронет, – что бы на это сказал Холмс? Как насчет ночных часов, когда мир оказывается во власти темных сил?
   И словно в ответ на его слова над погруженными во мрак болотами разнесся тот самый странный звук, который я уже однажды слышал, стоя у большой Гримпенской трясины. Ветер донес до нас сначала долгий густой рев, потом нарастающий вой и в конце печальный стон, который постепенно смолк. Потом звук повторился еще раз, и еще. Казалось, что этот ужасный, пронзительный, дикий, зловещий звук уже доносится отовсюду.
   Баронет вцепился мне в руку, его лицо покрылось смертельной бледностью.
   – Господи, что это такое, Ватсон?
   – Не знаю. Такой звук издают болота. Я его однажды уже слышал.
   Наконец рев прекратился, над болотами повисла тишина. Не решаясь двинуться с места, мы вслушивались в ночь, но больше никаких звуков не было.
   – Ватсон, – слабым голосом проговорил баронет, – это была собака.
   Кровь застыла у меня в жилах, ибо по тому, как задрожал голос моего спутника, я понял, что его охватил жуткий страх.
   – Что они говорят про этот звук? – непонятно спросил он.
   – Кто?
   – Фермеры, живущие на болотах.
   – А! Но это же невежественные люди. Какая разница, что они там говорят.
   – Скажите, Ватсон, что они говорят?
   Я заколебался, но так и не придумал, как уйти от ответа на прямой вопрос.
   – Они считают, что так воет собака Баскервилей.
   Сэр Генри застонал и на время замолчал.
   – Так значит, все-таки собака, – наконец снова заговорил он. – Но ведь звук шел откуда-то издалека, с расстояния в несколько миль, наверное.
   – Трудно сказать, откуда он шел.
   – Мы его услышали, когда начал дуть ветер. А дул он, кажется, со стороны Гримпенской трясины, не так ли?
   – Да, похоже на то.
   – Точно, оттуда. Скажите, Ватсон, а вы-то сами что думаете? Это была собака? Я не ребенок, можете говорить мне правду.
   – Когда я услышал этот звук в первый раз, со мной был Стэплтон. Он сказал, что это может быть крик какой-то редкой птицы.
   – Нет, нет, это был вой собаки. Боже мой, неужели все эти легенды – правда? Неужели мне действительно угрожают потусторонние силы? Ватсон, ну вы-то не верите в это?
   – Нет! Конечно нет.
   – Одно дело шутить об этом в Лондоне и совсем другое – стоять вот тут ночью посреди болота и слушать такое. А мой дядя! Ведь рядом с его телом были собачьи следы. Все сходится. Я не считаю себя трусом, Ватсон, но от этого звука у меня чуть сердце не остановилось. Попробуйте мою руку!
   Его рука оказалась холодной, как кусок мрамора.
   – Завтра вам станет лучше.
   – Не думаю, что смогу забыть этот вой. Как вы считаете, что нам теперь делать?
   – Может, вернемся?
   – Ну уж нет, черт побери! Мы пришли сюда, чтобы поймать мерзавца, так давайте же сделаем это. Мы будем охотиться на каторжника, а адская собака на нас. Идемте! Проверим, все ли демоны на болотах не спят.
   Итак, мы медленно двинулись дальше. Вокруг высились черные силуэты холмов, а впереди по-прежнему горел маленький спокойный огонек. Нет задачи сложнее, чем темной ночью пытаться определить расстояние до источника света. Иногда казалось, что обманчивый огонек находится где-то далеко-далеко, у самого горизонта, а иногда – что он совсем рядом, буквально в нескольких ярдах от нас. Но в конце концов мы увидели то место, откуда шел свет, и поняли, что находимся уже близко к цели. В груде камней в небольшой выемке горела свеча. Она была установлена так, чтобы камни не только защищали ее от ветра, но и закрывали со всех сторон, кроме той, где находился Баскервиль-холл. На наше счастье рядом с этим местом лежал огромный мраморный валун. Пригибаясь, мы подошли к его краю и осторожно выглянули. Как-то странно было видеть здесь, посреди бескрайнего и безжизненного болота, горящую свечку, этот яркий неподвижный язычок пламени, со всех сторон окруженный камнем.
   – Что будем делать? – прошептал сэр Генри.
   – Ждем здесь. Он должен быть где-то рядом. Попробуем его рассмотреть, – также тихо ответил я, и не успели мои уста сомкнуться, как мы увидели его. На вершине каменного нагромождения, в одной из пустот которого горела свечка, показалось жуткое желтое лицо, больше похожее на морду скалящегося зверя. Грязное, обросшее грубой щетиной, завешенное спутанными волосами, такое лицо вполне могло бы принадлежать одному из первобытных дикарей, которые когда-то населяли эти холмы. Свет, идущий от свечи снизу, отражался в его маленьких хитрых глазках, которыми Сэлден быстро водил из стороны в сторону, всматриваясь в темноту, как дикий зверь, почувствовавший приближение охотников.
   Его явно что-то насторожило. То ли у них с Бэрримором был какой-то условный сигнал, о котором дворецкий нарочно умолчал, то ли каторжник почуял, что что-то неладно, но на этом злобном лице явно читался страх. В любое мгновение Сэлден мог сбить свечку и раствориться в темноте, поэтому я не стал мешкать и ринулся к нему. Сэр Генри последовал за мной. Каторжник выкрикнул какое-то ругательство и швырнул в нас камень, который разлетелся на осколки от удара о прикрывавший нас валун. Я успел рассмотреть плотную коренастую фигуру Сэлдена, когда он вскочил и бросился наутек. К счастью, в это же мгновение из-за туч вынырнула луна. Мы вскарабкались на холм и увидели, как по противоположному склону бежит человек, перепрыгивая через камни с легкостью горного козла.
   Мы с сэром Генри – оба неплохие бегуны, но очень скоро стало понятно, что нам не догнать каторжника. Мы еще долго наблюдали, как он отдалялся от нас, постепенно превращаясь в точку, лавирующую между камней на склоне очередного утеса, залитого светом луны. Надо сказать, что бежали мы долго, пока не выдохлись, но расстояние между нами и Сэлденом не сокращалось, а наоборот увеличивалось. Наконец, осознав бесполезность дальнейшего преследования, мы остановились и в изнеможении опустились на камни, наблюдая, как крошечная фигура исчезает из виду.
   И именно в тот миг случилось самое удивительное и необъяснимое. Мы встали с камней и развернулись, чтобы пойти домой, решив не продолжать безнадежную погоню. Луна справа от нас низко висела над землей, и как раз на ее серебряный диск приходилась острая верхушка одного из гранитных утесов. На ней, подобно статуе из черного дерева на фоне сияющего круга, неподвижно стоял человек. Не подумайте, что это было видение, нет, уверяю вас, я увидел эту фигуру совершенно отчетливо. Насколько я мог разобрать, это был высокий худой мужчина, который стоял, скрестив на груди руки и немного расставив ноги. Его голова была слегка наклонена, словно он осматривал расстилавшиеся вокруг бескрайние торфяники и гранитные утесы. Он походил на воплотившийся в человеческое обличье дух этого ужасного места. Несомненно, это был не каторжник, тот скрылся совсем в другом месте. К тому же этот мужчина был намного выше. Вскрикнув от удивления, я хотел указать на фигуру баронету, но в ту секунду, когда я отвернулся, чтобы дернуть сэра Генри за руку, фигура исчезла. Теперь лишь вершина гранитной скалы взрезала белый круг луны. От молчаливой неподвижной фигуры не осталось и следа.
   У меня возникла идея сходить к этому утесу, но он был достаточно далеко, да и баронет все еще не успокоился после того жуткого звука, который напомнил ему о фамильной легенде, он явно отказался бы от этой затеи. Сэр Генри не видел человека на вершине утеса и, следовательно, не испытал того волнения, которым наполнили меня присутствие незнакомца и его горделивая поза.
   – Наверняка это был постовой, – сказал баронет. – С тех пор как из тюрьмы сбежал наш приятель, все болота ими кишат.
   Что ж, возможно, он и прав, но мне бы хотелось найти этому хоть какие-нибудь доказательства. Сегодня нужно будет связаться с Принстауновской тюрьмой и сообщить им, где следует искать беглеца. Жаль, конечно, что нам не удалось поймать Сэлдена самостоятельно, сдать его властям и ощутить себя триумфаторами.
   Вот какие приключения мы пережили прошлой ночью, и вы, Холмс, должны признать, что мой отчет получился весьма увлекательным. Большую его часть вы, несомненно, сочтете не имеющей отношения к делу, но я все же решил, что будет лучше, если я стану излагать все факты, а вы уж сами решайте, какие из них будут вам полезны для построения выводов, а какие нет. То, что дело уже сдвинулось с мертвой точки, очевидно. Что касается Бэрриморов, мы выяснили, почему они себя так вели, и это порядком прояснило ситуацию. Но болото, с его тайнами и странными обитателями, по-прежнему хранит свои секреты. Может быть, в следующем письме мне будет что рассказать, хотя, конечно, было бы лучше всего, если бы вы смогли сами вырваться к нам. В любом случае, ждите от меня вестей в течение ближайших нескольких дней.

Глава Х
Выдержки из дневника доктора Ватсона

   До сих пор мой рассказ основывался на отчетах, которые я составлял для Шерлока Холмса. Однако теперь мое повествование дошло до той точки, когда мне приходится отказаться от этого метода и вновь довериться воспоминаниям и записям в дневнике, который я тогда вел. Несколько отрывков из последнего подведут меня к тем событиям, которые врезались мне в память в мельчайших подробностях. Итак, я начну сутра, последовавшего за нашей неудачной ночной погоней и остальными удивительными происшествиями на болоте.

   16 октября. Пасмурный день, все затянуто туманом, моросит дождь. Белесая дымка висит над домом, расступаясь время от времени, чтобы явить взору тоскливые болота, поблескивающие серебром на склонах холмов и далеких мокрых валунов, где от них отражается солнечный свет. Тоскливо не только снаружи, но и внутри дома. Баронет впал в хандру после бурного всплеска эмоций ночью. Я и сам чувствую тяжесть на сердце. Ощущение надвигающейся опасности, неясной и оттого еще более страшной, становится просто невыносимым.
   И стоит ли удивляться, что мною овладели подобные чувства? Достаточно вспомнить длинную цепочку загадочных происшествий, которые указывают на то, что мы находимся во власти неких злых сил. Во-первых, смерть предыдущего хозяина Холла, которая произошла в точном и жутком соответствии с древней фамильной легендой. Потом непрекращающиеся рассказы селян о странном существе на болотах. Я лично дважды слышал звук, напоминающий далекий вой собаки. Но я не могу поверить, просто не может быть, чтобы все это действительно не имело объяснения с точки зрения законов природы! Невозможно себе представить псапризрака, который оставляет отпечатки лап на земле или оглашает воем болота. Стэплтон или Мортимер могут поддаться этим суевериям, но если я и наделен каким-то качеством в изрядной мере, так это здравомыслием, поэтому ничто не сможет заставить меня поверить в подобные вещи. Поверить означает опуститься до уровня этих несчастных крестьян, которым не достаточно просто страшной собаки, им обязательно нужно приписать ей еще и адский огонь, извергаемый из пасти и глаз. Холмс не стал бы даже слушать подобные сказки, а я – его представитель. Однако с фактами не поспоришь. Два раза я сам слышал странный вой на болоте. Можно предположить, что там действительно обитает некая крупная собака. Это, безусловно, объяснило бы все, но где это животное прячется? Чем питается? Откуда оно взялось? Почему до сих пор никто не видел его днем? Надо признать, что рациональное объяснение оставляет не меньше вопросов, чем мистическое. Но не стоит забывать и о прямом человеческом вмешательстве в это дело: господин в кебе, которого мы видели в Лондоне, письмо с предостережением сэру Генри. Уж это наверняка относится к реальному миру, хотя за всем этим вполне может стоять как коварный враг, так и друг, пытающийся защитить. Где же этот друг или враг находится сейчас? Остался ли он в Лондоне или последовал за нами? Может быть, это… может быть, тот незнакомец, которого я увидел на вершине утеса?
   Да, действительно, я видел его лишь краем глаза, но все же кое в чем я уверен наверняка. Раньше я этого человека здесь не встречал, хотя я уже знаком со всеми соседями. Он намного выше Стэплтона и намного тоньше Френкленда. Это мог бы быть Бэрримор, но когда мы уходили, он оставался в доме, и я готов поклясться, что дворецкий не пошел бы за нами. Выходит, этот незнакомец следит за нами, так же, как следил в Лондоне. Значит, мы так и не отделались от него. Если бы только он попал мне в руки, все наши вопросы наконец были бы решены! Это та цель, на достижение которой я теперь должен направить все свои силы.
   Первым моим побуждением было рассказать сэру Генри о своих планах. Вторым (и более мудрым) стало желание держать ухо востро и как можно меньше болтать языком с кем бы то ни было. Сейчас баронет молчалив и ходит по дому с потерянным видом. Тот звук на болоте произвел на него глубокое впечатление. Не стану тревожить его и без того расшатанные нервы. Но, тем не менее, я намерен предпринять определенные шаги, чтобы добиться своих целей.
   Сегодня утром после завтрака случилось небольшое происшествие. Бэрримор попросил у сэра Генри разрешения поговорить с ним наедине, и они ненадолго уединились в кабинете. Я остался в биллиардной, но до моих ушей несколько раз долетал звук голосов, почти срывающихся на крик. Я прекрасно понимал, о чем идет спор. Через какое-то время баронет распахнул дверь и позвал меня.
   – Бэрримор, видите ли, недоволен, – сказал он. – Он заявляет, что мы не имели права преследовать его шурина, поскольку Бэрримор сам, добровольно, посвятил нас в его тайну.
   Дворецкий был очень бледен, но держался уверенно.
   – Я, возможно, погорячился, сэр, – сказал он. – В таком случае прошу меня простить. Но я очень удивился, когда утром услышал, как вы, джентльмены, вернулись домой, и узнал, что вы хотели поймать Сэлдена. Ему и так приходится нелегко, а я, выходит, подложил ему свинью.
   – Если бы вы все рассказали нам добровольно, это было бы совсем другое дело, – заметил на это баронет. – Выже, вернее даже ваша жена, заговорили, только когда мы нажали на вас хорошенько и вам уже не было смысла отпираться.
   – Я не думал, что вы решите этим воспользоваться, сэр Генри… действительно не думал.
   – Этот человек опасен для окружающих. По болоту разбросаны одинокие дома, а вашему родственничку человека зарезать – раз плюнуть. Достаточно один раз увидеть его лицо, чтобы это понять. Вот дом мистера Стэплтона, например. Его же и защитить-то некому! Никто не будет чувствовать себя в безопасности, пока этот субъект расхаживает на свободе.
   – Я голову даю на отсечение, что Сэлден не собирается соваться в чужие дома, сэр. В этой стране он больше никого не тронет. Уверяю вас, сэр Генри, через несколько дней все будет готово и он уедет в Южную Америку. Ради всего святого, сэр, не рассказывайте полиции, что Сэлден все еще прячется на болоте. Они ведь уже даже перестали его там искать. Он просто отсидится там, пока прибудет корабль. Если вы расскажете о нем, у нас с женой тоже будут неприятности. Умоляю, сэр, не сообщайте полиции.
   – Что вы на это скажете, Ватсон?
   Я пожал плечами.
   – Если Сэлден уберется из страны, налогоплательщики вздохнут спокойно.
   – А вы не считаете, что он может еще что-нибудь натворить, прежде чем навсегда уедет отсюда?
   – Он не пойдет на такую глупость, сэр. Мы обеспечиваем его всем необходимым. Сэлден же выдаст себя, если совершит преступление.
   – Это точно, – сказал сэр Генри. – Что ж, Бэрримор…
   – Благослови вас Господь, сэр. Я вам очень благодарен! Если бы его схватили, моя бедная жена не перенесла бы этого.
   – Выходит, мы укрываем преступника, а, Ватсон? Но после всего услышанного я, пожалуй, не могу поступить иначе. Решено, Бэрримор. Вы можете идти.
   Благодарно закивав головой, дворецкий попятился к двери, но внезапно остановился и, подумав секунду, шагнул назад.
   – Сэр, вы были так добры к нам, я чувствую, что должен как-то отплатить вам. Мне кое-что известно, сэр Генри. Может быть, стоило рассказать об этом раньше, но только я узнал обо всем уже после допроса. Об этом я не рассказывал еще ни одной живой душе. Это имеет отношение к смерти несчастного сэра Чарльза.
   Мы с баронетом вскочили на ноги.
   – Вам известно, как он умер?
   – Нет, сэр, это мне неизвестно.
   – Тогда что же?
   – Я знаю, зачем он ходил к калитке в такое время, сэр. Он встречался там с женщиной.
   – С женщиной? Он?
   – Да, сэр.
   – А имя ее вы знаете?
   – Нет, сэр, ее имени я вам назвать не могу, но я знаю ее инициалы. Это Л. Л.
   – Откуда вам это известно, Бэрримор?
   – Видите ли, сэр Генри, утром в день смерти ваш дядя получил письмо. Он всегда получал много писем, потому что славился своей отзывчивостью. Люди, попавшие в беду, часто обращались к нему за помощью. Но в то утро, совершенно случайно, вышло так, что сэр Чарльз получил всего одно письмо, поэтому я и обратил на него внимание. Письмо это пришло из Кум-трейси, и написано оно было женской рукой.
   – А дальше?
   – А дальше я забыл о нем, сэр, и никогда бы не вспомнил, если бы не моя жена. Пару недель назад она убирала в кабинете сэра Чарльза… после его смерти там никто ничего не трогал… и в глубине камина увидела пепел, оставшийся от сожженного письма. Оно сгорело почти полностью, сохранился лишь маленький кусочек, нижний край страницы, на котором еще можно было разобрать буквы. Там было написано: «Прошу вас как джентльмена, умоляю, сожгите это письмо и будьте у калитки в десять часов». И внизу инициалы: «Л. Л.»»
   – Вы сохранили этот обрывок?
   – Нет, сэр, как только мы прикоснулись к нему, он рассыпался.
   – Сэр Чарльз получал другие письма, написанные тем же почерком?
   – Видите ли, сэр, я особо не следил за его перепиской. Я бы и на это письмо не обратил внимания, если бы в тот день сэру Чарльзу пришли еще какие-нибудь письма.
   – И кто такая Л. Л., вы не знаете?
   – Нет, сэр. Об этом мне известно не больше вашего. Но я полагаю, что если бы мы выяснили, кто эта леди, мы бы больше узнали и о смерти сэра Чарльза.
   – Не понимаю, Бэрримор, как вы могли утаить такую важную информацию.
   – Понимаете, сэр, сразу после этого у нас самих начались неприятности. И опять же, мы с женой очень любили сэра Чарльза, ведь он столько для нас сделал. Расскажи мы об этом, нашему несчастному хозяину это никак бы не помогло, к тому же когда в деле замешана леди, нужно быть особенно осторожным. Даже лучшие из нас…
   – Вы посчитали, что это может навредить репутации сэра Чарльза?
   – Как вам сказать, сэр. Я подумал, что лучше от этого не станет. Но когда вы проявили к нам такую доброту, я почувствовал, что с моей стороны нечестно будет не рассказать вам всего, что мне известно об этом деле.
   – Что ж, прекрасно, Бэрримор. Вы можете идти.
   Когда дворецкий ушел, сэр Генри повернулся ко мне.
   – Ну, Ватсон, что выдумаете об этих новых обстоятельствах?
   – По-моему, легче не стало.
   – И мне так кажется. Но если бы нам удалось разыскать эту Л. Л., все стало бы ясно. Как по-вашему, что же нам теперь делать?
   – Нужно как можно скорее написать обо всем Холмсу. Ведь это зацепка, которую он давно ищет. Я почти уверен, что теперь Холмс сам приедет сюда.
   Я направился прямиком в свою комнату и тут же по памяти записал утренний разговор для очередного отчета Холмсу. Для меня было очевидно, что в последнее время мой друг был очень занят, потому что те редкие письма, которые я получал с Бейкер-стрит, были краткими, мои отчеты в них не комментировались, и вообще они почти не касались цели моей поездки сюда. Нет никакого сомнения, что дело о шантаже, которое Холмс сейчас расследует, отнимает у него все время и силы. Хотя я уверен, что последняя новость наверняка пробудит в нем интерес и он уделит внимание и делу о собаке Баскервилей. Жаль, что он сейчас далеко.
   17 октября. Сегодня весь день идет дождь, капли шуршат по плюшу, с карнизов струйками стекает вода. Я подумал о каторжнике, который сейчас прячется на холодном болоте, где нет защиты ни от ветра, ни от дождя. Несчастный! Каковы бы ни были его прегрешения, он уже достаточно настрадался. Но потом я подумал о том втором… Лицо в кебе, силуэт на фоне луны. Неужели и этот неуловимый преследователь, этот человек тьмы тоже сейчас страдает от безумств погоды?
   Вечером я надел непромокаемый плащ и пошел на болото. Я долго шел по раскисшей тропинке, погруженный в мрачные мысли, в лицо мне хлестал дождь, и ветер свистел в ушах. Не приведи Господь в такую погоду забрести кому-нибудь в большую трясину, ибо даже обычно плотная земля на холмах уже превратилась в вязкую кашу. Я дошел до черного утеса, на котором видел темный силуэт, взобрался по крутому склону и окинул взором безрадостный пейзаж. Тяжелые капли барабанили по красновато-коричневой слякоти, низко надземлей плыли густые мрачные тучи. Они цеплялисьза верхушки уродливых холмов и оставляли на них серые клубящиеся шапки. В далекой ложбине слева от меня над деревьями вздымались две тонкие башни Баскервильхолла. Это было единственное, что указывало на присутствие человека в этих местах, если не считать доисторических развалин, усеивавших склоны холмов. Никаких следов незнакомца, замеченного мной на этом месте две ночи назад, я не увидел.
   По дороге обратно я встретился с доктором Мортимером, который ехал на своих дрожках со стороны фермы Фоулмайр. Мортимер был очень внимателен к нам, и не проходило и дня, чтобы он не навещал нас в Баскервиль-холле. Я не смог отказаться от его предложения подвести меня домой, забрался в дрожки, и мы покатили по размытой дороге. Заметив, что доктор сильно взволнован, я поинтересовался, в чем дело, и он рассказал, что у него пропала собака. Спаниель убежал на болото и не вернулся. Я, конечно, как мог пытался утешить Мортимера, но мне вспомнился пони в Гримпенской трясине… Не думаю, что доктор когда-нибудь снова увидит своего маленького любимца.
   – Кстати, Мортимер, – сказал я, трясясь вместе с ним по ухабистой дороге, – вы, наверное, знаете почти всех, кто живет в округе?
   – Да, пожалуй.
   – Вы не могли бы сказать, известна ли вам женщина, чьи имя и фамилия начинались бы с букв Л. Л.?
   Он задумался на несколько минут.
   – Нет, – сказал доктор, – ни среди фермеров, ни среди местных дворян, пожалуй, нет никого с такими инициалами. Разве что это кто-нибудь из цыган или работников на фермах, чьих имен я не знаю. Хотя постойте… – добавил он, помолчав. – Лора Лайонс… у нее инициалы Л. Л., но она живет в Кум-трейси.
   – А кто это?
   – Дочь Френкленда.
   – Что? Того самого старого чудака Френкленда?
   – Совершенно верно. Она вышла замуж за художника по фамилии Лайонс, который приезжал сюда на этюды, но он оказался негодяем и бросил ее. Однако, если судить по тому, что я слышал, в этом нельзя винить его одного. Папаша Лоры отрекся от нее, потому что она вышла замуж без его согласия, хотя, наверное, были и другие причины. В общем, этой женщине довелось хлебнуть горя.
   – На что же она живет?
   – Думаю, старый Френкленд все же выделяет ей какие-то гроши, ноне более того, потому что ему самому сейчас нелегко. Что бы там про нее ни говорили, нельзя было дать пропасть несчастной женщине. Нашлись люди, которые помогли найти Лоре работу, чтобы она хоть как-то сводила концы с концами. Стэплтон помогал ей, да и сам сэр Чарльз не остался в стороне. Я тоже немного помог. Теперь Лора зарабатывает печатанием на машинке.
   Мортимер поинтересовался, почему я спрашиваю о ней, но я сумел удовлетворить его любопытство, особенно не вдаваясь в подробности, потому что не считал нужным посвящать в наши дела посторонних. Завтра утром я наведаюсь в Кум-трейси, и если мне удастся поговорить с этой Лорой Лайонс, на одну из загадок в длинной череде тайн, возможно, будет пролит свет. Похоже, я приобретаю мудрость змия, поскольку, когда расспросы Мортимера стали уж слишком настойчивыми, я как бы случайно спросил его, что он думает о черепе Френкленда, и потом всю оставшуюся часть пути слушал его лекцию по краниологии [41 - Краниология – раздел антропологии, изучающий черепа людей. (Примеч. пер.)]. Годы, прожитые бок о бок с Шерлоком Холмсом, не прошли для меня даром.
   В этот унылый, пасмурный день произошло лишь еще одно событие, достойное внимания. А именно разговор с Бэрримо-ром, после которого я и пишу эти строки. Дворецкий дал мне в руки еще один козырь, который я смогу использовать, когда для этого наступит подходящее время.
   Мортимер остался у нас на ужин, после которого засел с баронетом за экарте [42 - Экарте – вид карточной игры для двух игроков. (Примеч. пер.)]. Когда дворецкий принес мне кофе в библиотеку, я решил воспользоваться случаем и задал ему несколько вопросов.
   – Ну что, – сказал я, – как там ваш дорогой родственничек? Еще прячется на болотах или уже убрался?
   – Не знаю, сэр. Я очень надеюсь, что Сэлден уже уехал, потому что нам от него сплошные неприятности! Я не слышал о нем с тех пор, как последний раз отнес ему еду, а это было три дня назад.

   – А его самого вы тогда видели?
   – Нет, сэр, но когда я на следующий день сходил на то место, еды уже не было.
   – Значит, он все еще там?
   – Возможно, сэр, если только ее не забрал тот второй.
   Я уставился на Бэрримора, не донеся чашку с кофе до рта.
   – Вам известно, что там прячется еще один человек?
   – Да, сэр, на болоте скрывается еще один человек.
   – Вы его видели?
   – Нет, сэр.
   – Откуда же вам про него известно?
   – Сэлден рассказал мне о нем, сэр, примерно неделю назад. Этот человек тоже там прячется, но это не каторжник, насколько я могу судить. Мне это не нравится, доктор Ватсон… Честное слово, сэр, очень не нравится. – Лицо дворецкого вдруг стало серьезным.
   – Послушайте, Бэрримор! Меня в этом деле интересует исключительно благополучие вашего хозяина. Я приехал сюда лишь для того, чтобы помогать ему. Говорите прямо, что вам не нравится.
   Бэрримор помедлил с ответом, как будто был уже и не рад, что позволил себе это проявление чувств, или не знал, как точнее выразиться.
   – Да все это, сэр! – наконец воскликнул он, махнув в сторону выходящего на болото окна, которое заливал дождь. – Там замышляется что-то недоброе, какое-то страшное злодейство, я готов поклясться в этом! Сэр, я был бы очень счастлив, если бы сэр Генри уехал отсюда обратно в Лондон!
   – Но что же вас так пугает?
   – Смерть сэра Чарльза! Что бы там ни говорил коронер [43 - Коронер – особый судебный следователь в Англии, США и некоторых других странах, обязанностью которого является расследование случаев насильственной или внезапной смерти.], это была не обычная смерть. А звуки на болоте по ночам?!

   Никто не решается ходить туда после захода солнца. А этот второй, который прячется там, следит и выжидает?! Чего он ждет? Что все это значит? Ничего хорошего ни для кого по фамилии Баскервиль. Я с радостью уеду подальше отсюда, когда в Холл прибудут новые слуги.
   – А этот второй, – вернулся я к интересующей меня теме. – О нем вам что-нибудь известно? Что Сэлден о нем рассказывал? Он узнал, где этот человек прячется и чем занимается?
   – Сэлден видел его всего пару раз. Незнакомец очень осторожен, он почти не показывается. Сначала Сэлден подумал, что это полицейский, но потом понял, что нет, у этого человека какие-то свои дела на болоте. Судя по виду, это джентльмен, но чем он занимается, Сэлден не смог определить.
   – А Сэлден сказал, где он живет?
   – В старых хижинах на холмах… В этих каменных сооружениях, в которых жили древние люди.
   – А где же он берет еду?
   – Сэлден видел, что на незнакомца работает какой-то парень, который приносит ему еду и все остальное. Думаю, если ему что-то нужно, он ходит в Кум-трейси.
   – Замечательно, Бэрримор. Мы как-нибудь еще поговорим на эту тему.
   Когда дворецкий удалился, я подошел к черному окну и посмотрел сквозь мутное стекло на медленно ползущие тучи и колышущиеся на ветру верхушки деревьев. Из окна теплого дома ночь кажется ужасной, что же говорить о том, каково сейчас в старых каменных хижинах! Какую ненависть должен испытывать человек, чтобы оставаться в подобном месте в подобное время? Какую благородную цель должен преследовать он, чтобы подвергнуть себя такому испытанию? Там, в одной из каменных хижин, затерянных среди болот, находится ответ к той задаче, которую мне никак не удается решить. Клянусь, что не пройдет и дня, как я сделаю все, что в моих силах, чтобы разгадать эту загадку.

Глава XI
Человек на вершине утеса

   Отрывки из моего дневника, из которых была составлена предыдущая глава, подводят мое повествование к 18 октября, дню, когда эти удивительные события стали стремительно развиваться, приближаясь к своему ужасному финалу. Все, что происходило в течение нескольких следующих дней, навсегда врезалось мне в память, так что я могу описывать их, не обращаясь к заметкам, сделанным в то время. Итак, я начну с утра, наступившего вслед за тем днем, когда мною были сделаны два важных открытия: во-первых, сэр Чарльз Баскервиль получил письмо от миссис Лоры Лайонс из Кум-трейси, в котором она просила его о встрече в том самом месте и в то самое время, когда он умер, и, во-вторых, скрывающийся на болоте человек живет в одной из каменных хижин на холме. Располагая такими фактами, я решил, что, если мне не удастся пролить свет на эти тайны, придется винить в этом только самого себя за нехватку смелости или сообразительности.
   Вчера вечером мне не представилась возможность поведать о том, что я узнал про миссис Лайонс, баронету, поскольку он просидел с доктором Мортимером за карточным столом до самого позднего вечера. Но за завтраком я все рассказал сэру Генри и спросил, не хочет ли он отправиться со мной в Кум-трейси. Поначалу он загорелся этой идеей, но потом мы все же решили, что, если я пойду один, от этого будет намного больше проку. Чем более формальным будет наш визит, тем меньше информации мы добудем. Так что я оставил сэра Генри (не без некоторых угрызений совести) и отправился в путь.
   Приехав в Кум-трейси, я велел Перкинсу остановиться и разузнать, где живет леди, с которой я собирался побеседовать. Найти ее дом оказалось несложно, она жила в самом центре деревни. Когда я вошел, служанка без лишних церемоний провела меня в со вкусом обставленную гостиную, и мне навстречу из-за стола, на котором стояла пишущая машинка фирмы «Ремингтон», с очаровательной улыбкой поднялась леди. Однако радость ее несколько поутихла, когда она увидела, что ее отрывает от работы незнакомец. Леди снова села за машинку и спросила меня о цели визита.
   Первое, что бросилось мне в глаза при встрече с миссис Лайонс, – ее удивительная красота. Глаза и волосы у нее были одинакового каштаново-коричневого цвета, а щеки, несмотря на изрядное количество веснушек, сияли восхитительным румянцем оттенка самых нежных лепестков чайной розы, какой бывает только у шатенок. Повторюсь еще раз, поначалу я был восхищен. Однако, присмотревшись, я заметил, что в лице миссис Лайонс был какой-то скрытый изъян, грубоватое выражение или, может быть, жесткость взгляда, вялость губ, отчего идеальная красота как-то смазывалась, терялась. Конечно же, все это я понял потом. В ту минуту я думал лишь о том, что нахожусь в обществе очень красивой женщины, которая хочет знать, что мне от нее нужно. Только тогда я осознал всю деликатность вопроса, с которым пожаловал к ней.
   – Я имею честь быть знакомым с вашим отцом, – сказал я. Это был не самый удачный способ представиться, и леди сразу дала мне это понять.
   – Между мной и отцом нет ничего общего, – холодно произнесла миссис Лайонс. – Я ничего ему не должна, и мне нет дела до его друзей. Я настолько дорога своему отцу, что если бы не покойный сэр Чарльз Баскервиль и другие добрые люди, я бы умерла с голоду, а он бы и пальцем не пошевелил.
   – Я пришел как раз чтобы поговорить о покойном сэре Чарльзе Баскервиле.
   Щеки леди вспыхнули.
   – Что же вы хотите узнать о нем от меня? – спросила она и нервно забарабанила пальцами по клавишам машинки.
   – Вы ведь знали его, не так ли?
   – Я уже говорила, что многим ему обязана. Если сейчас я могу сама о себе позаботиться, то лишь благодаря тому, что он не остался равнодушен к моему положению.
   – Вы переписывались?
   Темные глаза леди яростно сверкнули.
   – А какова цель этого допроса? – холодно спросила она.
   – Цель – не допустить скандала. Лучше уж я поговорю с вами, чем дело будет представлено на суд общественности.
   Миссис Лайонс побледнела и замолчала, как будто собираясь с мыслями. Наконец, бросив на меня вызывающий взгляд, она заговорила, но голосу нее был какой-то безразличный.
   – Что ж, я отвечу на ваши вопросы. Что вы хотите знать?
   – Вы переписывались с сэром Чарльзом?
   – Разумеется, я пару раз писала ему. Мне же нужно было поблагодарить его за помощь и понимание.
   – Вы можете точно назвать даты, когда эти письма были посланы?
   – Нет.
   – Вы когда-нибудь с ним встречались?
   – Да, раз или два, когда он приезжал в Кум-трейси. Сэр Чарльз был скромным человеком и предпочитал не афишировать свои добрые дела.
   – Вы говорите, что он помогал вам, но неужели двух встреч и пары писем ему было достаточно, чтобы понять, что вам нужна помощь?
   Мой вопрос ее ничуть не смутил.
   – Нескольким джентльменам было известно о моей печальной судьбе, и они объединились, чтобы помочь мне. Один из них – мистер Стэплтон, сосед и близкий друг сэра Чарльза.
   Он проявил особую заботу обо мне, и сэр Чарльз узнал о моих трудностях через него.
   Мне уже было известно, что сэр Чарльз Баскервиль видел в Стэплтоне единомышленника, через которого можно было оказывать помощь людям, не прибегая к огласке своего имени, поэтому объяснение леди показалось мне вполне правдоподобным.
   – Вы когда-нибудь в своих письмах просили сэра Чарльза о встрече? – продолжил я.
   Лицо миссис Лайонс снова сердито вспыхнуло.
   – Что за бестактность, сэр!
   – Извините, мадам, но я вынужден повторить вопрос.
   – Хорошо, я отвечу. Разумеется, нет.
   – И даже в тот день, когда сэр Чарльз умер?
   Краска тут же сошла с ее лица, оно сделалось смертельно бледным. По движению пересохших губ я скорее увидел, чем услышал отрицательный ответ.
   – Вас наверняка подводит память, – сказал я. – Я ведь могу даже процитировать небольшой отрывок из вашего письма. «Прошу вас какджентльмена, умоляю, сожгите это письмо и будьте у калитки в десять часов».
   Мне показалось, что сейчас она потеряет сознание, но неимоверным усилием воли миссис Лайонс взяла себя в руки.
   – Значит, нет на этом свете джентльменов! – еле слышно прошептала она.
   – Вы несправедливы к сэру Чарльзу. Письмо он сжег. Но бывает так, что письмо удается прочесть даже после того, как оно было сожжено. Вы не станете спорить, что это вы написали его?
   – Да, это я написала, – отчаянно и быстро вдруг заговорила миссис Лайонс, вкладывая в стремительный поток слов всю душу. – Я написала! Почему я должна это отрицать? Мне нечего стыдиться. Да, я хотела, чтобы он помог мне, я думала, что если мне удастся с ним поговорить, то я смогу рассчитывать на его помощь, поэтому и просила о встрече.
   – Но почему в такое время?
   – Потому что я узнала, что на следующий день сэр Чарльз уезжал в Лондон и мог пробыть там несколько месяцев. Были причины, по которым я не могла прийти раньше.
   – Зачем же было назначать ему свидание в саду вместо того, чтобы просто прийти к нему домой и поговорить?
   – Неужели вы считаете, что женщина может пойти в дом к холостому мужчине в такое время?
   – Так что же случилось, когда вы пришли в сад?
   – Я не пошла на эту встречу.
   – Миссис Лайонс!
   – Клянусь всем святым, я не пошла. По определенным причинам я не смогла явиться на встречу.
   – Что же это за причины?
   – Это мое личное дело, и на этот вопрос я не буду отвечать.
   – Значит, вы признаете, что назначили сэру Чарльзу встречу именно в то время и в том месте, где он умер, но отрицаете, что пришли на свидание?
   – Да.
   Я задавал ей еще множество вопросов, но дальше этой точки так и не продвинулся.
   – Миссис Лайонс. – Я поднялся с кресла, давая понять, что этот долгий и безрезультатный разговор завершен. – Вы не только берете на себя очень большую ответственность, но и ставите себя в крайне неудобное положение, отказываясь сообщить все, что вам известно. Если мне придется обратиться за помощью в полицию, вы поймете, насколько скомпрометировали себя. Раз вы ни в чем не виноваты, почему вы с самого начала отрицали, что написали сэру Чарльзу в тот день?
   – Потому что посчитала, что это может быть неправильно истолковано. Я не хотела оказаться в центре скандала.
   – А почему вы так настаивали, чтобы сэр Чарльз сжег письмо?
   – Если вы читали это письмо, вам должно быть все понятно.
   – Я не говорил, что читал его.
   – Но вы процитировали отрывок из него.
   – Я процитировал постскриптум. Письмо, как я уже говорил, было сожжено, прочитать удалось только то, что было в конце. Я спрашиваю еще раз, почему вы так просили сэра Чарльза сжечь письмо, которое он получил в день смерти?
   – Это слишком личное.
   – Тем более стоит рассказать, чтобы избежать публичной огласки.
   – Хорошо, расскажу. Если вам хоть что-нибудь известно обо мне, вы должны знать, что я по глупости вышла замуж, о чем потом сильно пожалела.
   – Да, это мне известно.
   – Жизнь с мужчиной, которого я ненавидела, превратилась в сплошной ад. Закон на его стороне, и теперь я каждый день просыпаюсь с мыслью о том, что он может заставить меня снова жить с ним. Я написала сэру Чарльзу, потому что узнала, что у меня появилась возможность снова обрести свободу, но для этого нужно было пойти на определенные расходы. Для меня это было все… спокойствие, счастье, самоуважение, все. Зная о благородстве сэра Чарльза, я решила, что, услышав рассказ из моих уст, он согласится помочь мне.
   – Почему же вы не пошли на встречу?
   – Потому что я успела получить помощь из другого источника.
   – Отчего же вы не написали сэру Чарльзу и не объяснили ему ситуацию?
   – Я бы написала, если бы на следующее утро не узнала из газеты о его смерти.
   Все сходилось в рассказе этой женщины. Мне оставалось только проверить, действительно ли она начала дело о разводе в то время, или примерно в то время, когда случилась трагедия.
   Вряд ли миссис Лайонс осмелилась бы утверждать, что не побывала в Баскервиль-холле, если бы на самом деле была там, ведь чтобы добраться туда, ей понадобилась бы двуколка, и обратно в Кум-трейси она вернулась бы только под утро. Ее бы обязательно кто-нибудь заметил. Выходит, вероятнее всего, Лора Лайонс действительно говорит если не всю правду, то, по крайней мере, часть правды.
   Из дома миссис Лайонс я вышел сбитый с толку и подавленный. Снова я наткнулся на глухую стену, казалось, преграждавшую каждую тропинку, по которой я намеревался выйти к решению задачи. Но чем больше я вспоминал лицо леди и то, как она себя вела, тем сильнее чувствовал, что мне было рассказано не все. Почему миссис Лайонс так побледнела? Почему каждое признание мне приходилось вырывать из нее? Почему, когда произошла трагедия, Лора Лайонс ничего никому не рассказала? Наверняка все это объясняется не так просто, как она преподнесла. Что ж, пока что двигаться дальше в этом направлении не представлялось возможным. Мне необходимо было вновь взяться за ту ниточку, конец которой находился где-то среди древних каменных хижин на болоте.
   И это направление было самым неопределенным. Я это понял, когда ехал домой, рассматривая по дороге разбросанные по холмам бесчисленные следы, оставленные древними обитателями этих мест. Бэрримор указал лишь на то, что таинственный человек живет в одной из покинутых хижин, а на болотах их многие сотни. Мне оставалось надеяться на собственное чутье. Раз я видел незнакомца стоящим на вершине черного утеса, значит, оттуда я и начну поиски. Я загляну в каждую хижину на болоте, пока не найду нужную. Если этот человек окажется в ней, я заставлю его признаться, хоть и под дулом револьвера, если понадобится, кто он такой и зачем так долго преследует нас. На запруженной людьми Риджент-стрит этот господин смог ускользнуть, но здесь, посреди пустынных болот, ему это вряд ли удастся. С другой стороны, если я найду его логово, а его самого там не окажется, я должен буду остаться там, как бы долго мне ни пришлось ждать возвращения незнакомца. Холмс упустил его в Лондоне. Я уверен, что мой наставник наконец оценит меня по заслугам, если мне удастся сделать то, в чем он сам потерпел фиаско.
   После постоянных неудач, преследовавших нас во время расследования, удача наконец-то улыбнулась мне. И добрым вестником оказался не кто иной, как мистер Френкленд. Краснолицый старик с седыми бакенбардами стоял у ворот своего сада. Вдоль сада шла дорога, по которой я ехал.
   – День добрый, доктор Ватсон, – неожиданно весело выкрикнул Френкленд. Непривычно было видеть его в таком приподнятом настроении. – Дайте лошадям отдохнуть. Заходите ко мне, выпьем вина, заодно поздравите меня.
   Зная о том, как он поступил с собственной дочерью, я не испытывал к этому человеку совершено никакой симпатии, но мне нужно было отправить Перкинса вместе с лошадьми домой, и это был подходящий повод. Я вышел из линейки, отпустил Перкинса, велев передать сэру Генри, что буду к обеду, и вместе с Френклендом вошел в дом.
   – Сегодня у меня большой день, сэр… Настоящий праздник, – радостно приговаривал старик. – Я закончил сразу два дела. Они у меня узнают, что такое закон и что есть человек, который не боится добиваться своего через суд! Я отстоял право ходить по дороге через парк старого Мидлтона, представляете, прямо у его дома, всего в сотне ярдов от его дверей. Как вам такое? Мы покажем этим толстосумам, будь они неладны, как не считаться с мнением простых людей! А еще теперь закроют лес, который Фернвортсы превратили в место для пикников. Эти людишки, похоже, считают, что права собственности уже не существует и они могут со своими бумажными салфетками и бутылками собираться, где им вздумается. Оба дела уже закрыты, доктор Ватсон, и оба решены в мою пользу. У меня не было такой удачи с того дня, когда я засудил за посягательство на чужую территорию сэра Джона Морланда, который охотился на своем собственном поле.
   – Как же вам это удалось?
   – Загляните в судебные архивы. «Френкленд против Мор-ланда», дело слушалось в самом Суде королевской скамьи [44 - Суд королевской скамьи – суд под председательством королевы, существовавший в Англии до 1873 года. (Примеч. пер.)]… Поверьте, вы не пожалеете о потраченном времени. Это дело стоило мне двести фунтов, однако я его выиграл.
   – Но ваши затраты потом, конечно, окупились?
   – Нет, сэр, нет. Я горжусь тем, что не преследую личной выгоды. Я действую исключительно из чувства общественного долга. Не сомневаюсь, что Фернвортсы сегодня опять будут жечь мое чучело. Когда они прошлый раз это делали, я обращался в полицию, чтобы они прекратили эти отвратительные бесчинства, но в нашем графстве, сэр, полиция работает безобразно, и защита, на которую я имею полное право рассчитывать, мне так и не была предоставлена. Но ничего, дело «Френкленд против власти» еще наделает много шума. Я говорил им, что они пожалеют, что так отнеслись ко мне, так оно и вышло.
   – А что произошло? – спросил я.
   Старик напустил на себя важный вид.
   – Мне стало известно о том, что они очень хотят узнать, только я ни слова не скажу этим мерзавцам.
   До сих пор я смотрел по сторонам, стараясь придумать повод поскорее прекратить этот пустой разговор и распрощаться со стариком, но теперь стал прислушиваться внимательнее. Я уже достаточно наслушался этого чудака, чтобы понимать, что как только я покажу, что меня заинтересовали его слова, он тут же прекратит откровенничать.
   – Какое-нибудь очередноедело о вторжении на чужую территорию? – как можно более безразличным тоном спросил я.
   – Ха-ха! Нет, мальчик мой, на этот раз кое-что поважнее! Речь идет о каторжнике, который прячется на болоте.
   Я обомлел.
   – Не хотите же вы сказать, что вам известно, где он скрывается? – спросил я.

   – Может быть, я и не знаю точно, где он скрывается, но я мог бы помочь полиции его сцапать. Вам не приходила в голову такая мысль: чтобы поймать его, достаточно узнать, где он берет еду.
   Как ни странно, слова старика действительно имели смысл.
   – Несомненно, – согласился я. – Но откуда вы знаете, что каторжник до сих пор сидит на болоте, а не сбежал уж давно куда-нибудь?
   – Знаю, знаю. Я своими собственными глазами видел посыльного, который носит ему еду.
   Я с ужасом в сердце подумал про Бэрримора. Наблюдательность этого старого бездельника может сломать дворецкому жизнь. Однако после следующих слов Френкленда я облегченно вздохнул.
   – Вы удивитесь, но еду ему носит ребенок. Я каждый день наблюдаю за ним в телескоп с крыши. Мальчик ходит одной и той же дорогой в одно и то же время. К кому, по-вашему, ему ходить, как не к каторжнику?
   Вот так удача! Я просто не мог поверить своему везению. Однако по-прежнему изо всех сил делал вид, что меня эта тема мало интересует. Надо же, ребенок! Бэрримор тоже говорил, что незнакомца снабжает мальчик. Вот кого, значит, Френкленд выследил, а вовсе не каторжника. Если удастся вытянуть из старика все, что ему известно, мне не придется тратить время и силы на обследование каждой хижины на болоте в поисках таинственного наблюдателя. Самым верным способом разговорить Френкленда было продолжать изображать недоверчивость и равнодушие.
   – Я думаю, это, скорее, сын какого-нибудь пастуха, который носит отцу ужин на болото.
   Первое же проявление несогласия привело старого упрямца в бешенство. Его глаза вспыхнули, а седые бакенбарды вздыбились, как шерсть на спине дикой кошки.
   – Ну конечно, сэр! – с издевкой произнес он и ткнул пальцем в сторону окна, за которым простиралось бескрайнее болото. – Видите вон тот черный утес? А холм, чуть пониже, за ним видите? Тот, на котором растут колючие кусты? Это самое каменистое место на всем болоте. Неужели какому-нибудь пастуху могло прийти в голову останавливаться там на ночлег? Ваше предположение, сэр, полнейшая глупость.
   Я с кротким видом ответил, что сказал так, потому что не знал всех фактов. Моя покорность пришлась старику по душе, поэтому он снова настроился на откровенный лад.
   – Не сомневайтесь, сэр, я никогда ничего не говорю просто так. Я много раз сам видел, как мальчишка с узелком в руках ходит к этому холму. Раз, а то и два в день я… Подождите-ка, доктор Ватсон. Если мне не изменяет зрение, на холме и сейчас происходит какое-то движение.
   До указанного места было несколько миль, но я отчетливо увидел, как по серо-зеленому склону движется черная точка.
   – Идемте, сэр, идемте! – воскликнул Френкленди бросился по лестнице наверх. – Увидите собственными глазами и сами решите.
   Телескоп, довольно внушительного вида аппарат на треноге, стоял на плоской покрытой свинцом крыше. Френкленд приклеился к нему глазом и издал радостный крик.
   – Быстрее, доктор Ватсон, смотрите, пока он не перешел через холм!
   И действительно, по крутому склону холма с трудом пробирался мальчишка с небольшим узелком на плече. Когда он поднялся на вершину, я совершенно отчетливо рассмотрел на фоне холодного голубого неба его нескладную фигурку, одетую в какие-то старые обноски. Он воровато посмотрел по сторонам, словно проверял, нет ли за ним слежки, и скрылся.
   – Ну, что скажете? Прав я или нет?
   – Действительно, мальчик. И он явно прячется.
   – А почему он прячется, легко догадаться любому твердолобому констеблю. Но только от меня они не дождутся ни слова, и я прошу вас, доктор Ватсон, тоже помалкивать. Ни слова! Вы меня понимаете?
   – Конечно, как скажете.
   – При таком безобразном отношении ко мне… Я просто уверен, что, когда откроются все факты в деле «Френкленд против власти», по стране прокатится волна негодования. Я ни за что на свете не стану помогать полиции. Им ведь все равно, кого эти негодяи жгут на своих сборищах, мое чучело или меня самого! Как, неужели вы уходите? Помогите хотя бы осушить графинчик в честь такого великого события!
   Однако мне удалось отвертеться от его предложения и убедить назойливого старика отказаться от мысли проводить меня домой. Пока он наблюдал за мной, я шел по дороге, а потом свернул и побежал через болото к каменистому холму, за которым исчез мальчишка. Удивительно, как все складывалось в мою пользу. И если мне не удастся использовать на все сто процентов шанс, который подбрасывает судьба, то это произойдет не потому, что мне не хватит заряда энергии или настойчивости.
   Солнце уже начинало садиться, когда я достиг вершины холма, поэтому все неровности земли подо мной отбрасывали длинные тени и с одной стороны казались золотисто-зелеными, а с другой – темно-серыми. Далекий горизонт утопал в густой дымке, из которой торчали верхушки гор Белливер и Виксен-тор. Но нигде, куда ни посмотри, не было заметно ни малейшего движения, стояла полная тишина. Лишь большая одинокая птица, то ли чайка, то ли кроншнеп, медленно проплывала по синему небу. Было такое ощущение, что между небесным куполом наверху и огромной пустыней внизу мы с птицей – единственные существа на всем белом свете. От чувства одиночества и унылого вида вокруг на душе у меня сделалось ужасно тоскливо, а когда я подумал о загадке, которую мне предстояло разгадать в ближайшие минуты, у меня пошел мороз по коже. Мальчишки нигде не было видно, но внизу в ложбине между двумя холмами я заметил каменные хижины. Они были расположены по кругу. В середине круга находилась единственная постройка, которая сохранила какое-то подобие крыши и по-этому могла служить убежищем от непогоды. Как только мой взор упал на нее, сердце учащенно забилось у меня в груди. Наверняка именно здесь прячется тот, кого я ищу. Наконец я видел перед собой его тайное убежище… Еще несколько шагов, и я узнаю все.
   Приближаясь к хижине с такой осторожностью, с какой Стэплтон подкрадывался бы с сачком к какой-нибудь редкой бабочке, я с удовлетворением заметил признаки того, что это место действительно обитаемо. Между булыжников просматривалась протоптанная тропинка, ведущая к двери, вернее, к полуразвалившемуся проему в каменной стене. Внутри хижины было тихо. Незнакомец мог быть там, но мог и находиться в это время где-то на болоте, занимаясь своими грязными делишками. Нервы мои напряглись до предела. Бросив в сторону недокуренную сигарету, я сжал рукоятку револьвера, стремительно шагнул к двери и заглянул внутрь. В хижине никого не было.
   Однако в ней было множество доказательств того, что я шел по верному следу. Определенно, тот, кого я искал, жил именно здесь. Несколько полотенец, завернутых в непромокаемую ткань, лежали на большой каменной плите, на которой когда-то видели сны первобытные люди. С другой стороны находился грубый очаг с остатками костра. Рядом с ним лежала кое-какая кухонная утварь, стояло наполовину наполненное ведро с водой. Куча пустых жестянок указывала на то, что здесь живут уже довольно давно. Когда глаза привыкли ктем-ноте, в углу я разглядел даже кружку и неполную бутылку спиртного. Прямо посередине хижины стоял плоский камень, выполнявший функции стола, а на нем лежал небольшой узелок… несомненно, тот самый, который я видел через объектив телескопа на плече у мальчишки. В узелке оказалась буханка хлеба и три жестяные банки, одна с языком, две другие – с персиками. Когда я, внимательно изучив содержимое узелка, поставил его обратно, у меня замерло сердце, потому что на каменном столе я заметил листок бумаги, на котором было что-то нацарапано карандашом. Я поднял его, и вот что я прочитал:
   «Доктор Ватсон поехал в Кум-трейси».
   Целую минуту я простоял с листком бумаги в руках, пытаясь понять смысл этой короткой записки. Выходит, это за мной, а не за сэром Генри, следил таинственный человек! И следил не сам, а подсылал своего сообщника (может быть, даже того самого мальчишку), и я видел перед собой один из его докладов. Вполне вероятно, что незнакомцу был известен каждый мой шаг, с тех пор как я приехал на болото. Ведь не зря меня не покидало чувство, что мы постоянно находились во власти некой силы; вокруг нас как будто плелась тонкая, но упругая паутина, невидимая до тех пор, пока вдруг не начинаешь понимать, что выбраться из нее уже не удастся.
   Если я нашел один отчет, значит, где-то здесь могли быть и другие. Я стал осматривать хижину, надеясь найти их, но не обнаружил ни бумаг, ни чего-либо такого, что указывало бы на личность или намерения обитателя этого уединенного места. Единственное, что я мог о нем сказать, это то, что он – человек спартанского склада и его мало заботят бытовые удобства. Вспомнив недавний проливной дождь, я посмотрел на дыры, зияющие в каменной крыше. Какую же надо иметь перед собой цель, чтобы добровольно оставаться в таком неуютном месте! Кто же он? Враг, пылающий ненавистью, или, может быть, ангел-хранитель? Я дал себе слово, что не выйду из хижины, пока не найду ответ на этот вопрос.
   Солнце уже почти село, и весь запад переливался багрянцем и золотом. Свет отражался в далеких рыжеватых лужах, выступающих на поверхности большой Гримпенской трясины. Были видны две башни Баскервиль-холла и размытые клубы дыма над тем местом, где располагалась деревушка Гримпен. Где-то между ними, за холмом, находился дом Стэплтонов. В золотистых лучах вечернего солнца все вокруг казалось тихим и спокойным, но я, обводя взглядом окрестности, испытывал совсем другие чувства. Моя душа трепетала от волнения и ожидания встречи с незнакомцем, которая с каждой секундой становилась все ближе и ближе. Мои нервы были натянуты как струны, но я, преисполнившись намерения довести дело до конца, выбрал внутри хижины место потемнее и принялся терпеливо дожидаться появления ее обитателя.

Наконец я услышал его. Вдалеке послышался отчетливый хруст камней о ботинки, потом еще и еще один. Шаги приближались. Я вжался в самый темный угол и стиснул рукоять пистолета в кармане, намереваясь не обнаруживать себя, пока сам не увижу незнакомца. Вдруг стало тихо, видимо, он остановился. Но через какое-то время шаги вновь зашуршали в мою сторону. На дверной проем легла тень.
– Сегодня чудесный вечер, дорогой Ватсон, – услышал я хорошо знакомый голос. – Право же, вам стоит выйти, здесь намного приятнее, чем внутри.

Глава XII
Смерть на болоте

   На миг я остолбенел, не в силах поверить своим ушам. Потом чувства и способность говорить вернулись ко мне, когда я почти физически ощутил, каку меня с души свалилась неимоверная тяжесть. Этот холодный, хрипловатый, ироничный голос мог принадлежать только одному человеку на свете.
   – Холмс! – закричал я. – Холмс!
   – Выходите уж, – сказал он. – И прошу вас, поаккуратнее с револьвером.
   Я, пригнувшись, прошел под грубой каменной перемычкой двери и увидел его. Шерлок Холмс сидел на камне и с интересом всматривался в мое, очевидно, все еще перекошенное от удивления лицо. Он похудел, одежда на нем была довольно потертой, но чистой. В целом вид он имел опрятный и живой. Серые глаза на обветренном, бронзовом от долгого пребывания на солнце лице смотрели живо и лукаво, а твидовый костюм и матерчатая шапочка делали моего друга похожим на обычного туриста. Меня особенно удивили его идеально выбритый подбородок и белоснежная рубашка. Можно подумать, в последнее время Холмс жил не на болоте, практически под открытым небом, а в Лондоне на Бейкер-стрит. Даже в таких условиях он остался верен своей поистине кошачьей любви к чистоплотности.
   – Господи, Холмс, я так рад вас видеть! – взволнованно воскликнул я, обнимая его.
   – Похоже, скорее удивлены.
   – Должен признаться, это правда.
   – Могу вас уверить, что не вы один испытали это чувство. Я и не думал, что вы обнаружили мое временное пристанище, и уж совсем не ожидал, что вы окажетесь внутри. Я понял это только, когда до двери оставалось двадцать шагов.
   – Должно быть, вы узнали меня по следам?
   – Нет, Ватсон. Боюсь, что я не могу отличить ваши следы от всех остальных следов в мире. Если вы действительно захотите провести меня, смените табачный магазин. Найдя окурок, на котором написано «Брэдли, Оксфорд-стрит», я понял, что мой друг доктор Ватсон где-то неподалеку. Вы бросили сигарету рядом с тропинкой, несомненно, в тот миг, когда решились ворваться в пустую хижину.
   – Именно так и было.
   – Я так и думал… Зная вашу настойчивость, я был уверен, что вы сидите в засаде, с оружием в руках, и поджидаете возвращения обитателя хижины. Так вы действительно считали, что я – преступник?
   – Я не знал, кто вы, но собирался это выяснить, чего бы это ни стоило.
   – Превосходно, Ватсон! Какже вы нашли меня? Наверное, заметили, гоняясь за каторжником ночью, когда я неосторожно позволил луне светить себе в спину?
   – Да, я видел вас.
   – И, несомненно, обошли все хижины, пока не нашли эту.
   – Нет. Ваш мальчишка был замечен, он и вывел меня к вам.
   – А, старый джентльмен с телескопом. Заметив первый раз свет, отражающийся от линз, я не мог понять, что это. – Холмс поднялся и заглянул в хижину. – Ха! Вижу, Картрайт кое-что принес. А это что за записка? Так вы побывали в Кум-трейси?
   – Да.
   – Встречались с миссис Лорой Лайонс?
   – Верно.
   – Весьма похвально! Очевидно, наши расследования движутся в одном направлении. Когда мы объединим усилия, думаю, все в этом деле станет окончательно понятным.
   – Знаете, я ведь действительно ужасно рад, что вы здесь. Эта ответственность, эта тайна… Нервы у меня уже не выдерживают. Но как, черт возьми, вы здесь оказались? Чем занимались? Я-то думал, Холмс бьется над делом о вымогательстве.
   – Я и хотел, чтобы вы именно так думали.
   – Так что же, вы прибегаете к моей помощи, не доверяя мне?! – не без обиды вскричал я. – По-моему, я заслужил большего, Холмс.
   – Дорогой друг, в этом деле, как и во множестве других, вы оказали мне неоценимую помощь. Прошу меня простить, если моя небольшая уловка обидела вас. По правде говоря, это было сделано во многом ради вас. Мысли о вашей безопасности заставили меня приехать сюда и взяться за дело самому. Если бы я жил с вами и сэром Генри, не сомневаюсь, наши мнения совпадали бы полностью, и более того, это заставило бы наших и без того очень осторожных противников держать ухо востро. А так я имел возможность передвигаться совершенно свободно (чего не мог бы себе позволить, живи я в Холле), и при этом оставаться невидимой силой, готовой вмешаться в развитие событий в ключевой момент.
   – Но мне-то вы могли отрыться!
   – Нам бы это не помогло, скорее наоборот. Вы бы захотели рассказать мне что-нибудь или по доброте душевной стали бы меня жалеть и решили как-то помочь мне, а это лишний риск, обо мне могли узнать и другие. Я привез с собой Картрайта (помнитетого мальчугана из посыльного агентства?), который снабжает меня всем необходимым. Краюха хлеба, чистый воротничок. Что еще нужно мужчине? К тому же Картрайт – это лишняя пара зорких глаз и весьма быстрых ног. И то и другое для меня очень важно.
   – Так значит, все мои отчеты были написаны попусту! – Мой голос дрогнул, когда я вспомнил, сколько души и усердия вкладывал в их сочинение.
   Холмс извлек из кармана пачку бумаг, перемотанных нитью.
   – Вот ваши отчеты, дружище. Могу вас уверить, все они были прочитаны, и очень внимательно. Мне удалось все организовать так, что ко мне в руки они попадали с опозданием лишь в один день. Надо сказать, я восхищен тем, какое рвение и недюжинный ум вы проявили в этом удивительно сложном деле.
   Я продолжал сердиться на Холмса за то, что он все это время, оказывается, водил меня за нос, но его теплые слова растопили мое сердце, и к то муже он ведь действительно был прав, когда говорил, что для дела было лучше, чтобы я не знал о присутствии своего друга на болоте.
   – Ну вот, другое дело, – сказал он, видя, как просветлело мое лицо. – А теперь расскажите, что вы узнали от Лоры Лайонс… Не трудно было догадаться, что целью вашей поездки была встреча с ней, я ведь и сам уже понял, что в Кум-трейси она единственная, кто может быть полезен в нашем деле. Знаете, если бы вы не съездили к ней сегодня, я бы, скорее всего, завтра сам к ней наведался.
   Солнце уже село, и на болота опустилась ночь. Воздух сделался холодным. Мы, чтобы согреться, зашли в хижину. И там почти в полной темноте Холмс выслушал мой рассказ о разговоре с леди. Услышанное так его заинтересовало, что он даже попросил меня повторить отдельные места.
   – Это очень важно, – сказал мой друг, когда я закончил. – Теперь все звенья цепочки в этом чрезвычайно непростом деле соединились. Вам, возможно, известно, что леди состоит в близких отношениях со Стэплтоном?
   – Со Стэплтоном? Нет.
   – В этом можно не сомневаться. Они встречаются, переписываются, в общем, между ними полное согласие. И это дает нам в руки хороший козырь. Если бы с его помощью мне удалось как-то обезопасить его жену…
   – Жену?
   – Ватсон, теперь настала моя очередь делиться информацией. Женщина, которая выдает себя за мисс Стэплтон, на самом деле его жена.
   – Господи Боже мой, Холмс! Вы в этом уверены? Как же он допустил, чтобы сэр Генри влюбился в нее?
   – Любовь сэра Генри не может причинить вред никому, кроме самого сэра Генри. Стэплтон позаботился, чтобы между его женой и баронетом ничего не было, вы сами об этом писали. Повторяю, эта леди жена натуралиста, а не сестра.
   – Но зачем ему понадобилась эта чудовищная ложь?
   – Потому что он просчитал, что миссис Стэплтон будет намного полезнее ему в качестве свободной женщины.
   Все, что мне подсказывала интуиция, все мои смутные подозрения разом обрели форму и сконцентрировались на натуралисте. Этот спокойный бесцветный человек, в соломенной шляпе и с сачком в руках, вдруг стал казаться мне кем-то ужасным… существом, наделенным дьявольским терпением и коварством, с лицом добряка и сердцем безжалостного убийцы.
   – Выходит, это он – наш враг… Стэплтон следил за нами в Лондоне?
   – Других вариантов решения этой задачи я не вижу.
   – А как же письмо с предостережением?.. Наверняка это миссис Стэплтон его послала!
   – Совершенно верно.
   Мрак, так долго окружавший меня, сгустился и стал приобретать форму чудовищного злодеяния, наполовину увиденного, наполовину угаданного мною.
   – И все-таки, Холмс, вы уверены в этом? Как вы узнали, что эта женщина – его жена?
   – Очень просто. Помните свою первую встречу со Стэплто-ном? Он тогда так увлекся разговором с вами, что рассказал кусочек своей настоящей биографии. Не побоюсь предположить, что потом он не раз пожалел о своей оплошности. У него действительно когда-то была своя школа на севере Англии, а проследить судьбу владельца школы проще всего. Существуют преподавательские агентства, через которые можно навести справки о любом человеке, который когда-либо имел отношение к этой профессии. Проведя небольшое расследование, я узнал, что на самом деле была такая школа, которая по некоторым, весьма печальным обстоятельствам, прогорела, а человек, который владел ею (имя у него тогда было другое), скрылся вместе с женой. Все приметы совпадали. Когда мне стало известно, что сбежавший владелец школы увлекался энтомологией, последние сомнения отпали.
   Итак, мрак рассеялся, но многое еще оставалось в тени.
   – Если эта женщина в действительности его жена, как же объяснить связь Стэплтона с Лорой Лайонс? – спросил я.
   – Это один из тех вопросов, на которые пролил свет ваш рассказ. Ваш разговор с этой женщиной во многом прояснил ситуацию. Мне, например, не было известно о готовящемся разводе. Полагаю, что в данных обстоятельствах, считая Стэплтона холостым мужчиной, миссис Лайонс надеялась стать его супругой.
   – Мы расскажем ей правду?
   – Расскажем. И Лора Лайонс еще может оказаться нам весьма полезной. Теперь мы просто обязаны встретиться с ней. Вот завтра и наведаемся в Кум-трейси… вдвоем. Ватсон, а вам не кажется, что вы слишком надолго оставили своего подопечного одного? Вам необходимо находиться в Баскервиль-холле.
   Последние лучи заката погасли на западе, и на фиолетовом небе робко заблестели первые звезды.
   – Последний вопрос, Холмс, – сказал я, поднимаясь. – Нам с вами ведь нечего скрывать друг от друга. Зачем Стэплто-ну это нужно? Что у него на уме?
   Голос Холмса сделался серьезным.
   – Убийство, Ватсон… Хорошо спланированное, хладнокровное убийство. О подробностях не спрашивайте. Я уже расставил вокруг Стэплтона свои сети, хотя он расставил вокруг сэра Генри свои. Учитывая вашу помощь, можно считать, что натуралист почти у меня в руках. Нужно бояться только одного: того, что он нанесет удар первым. Еще день, максимум два, и дело будет закрыто. Но до тех пор вам необходимо заботиться о сэре Генри, как заботливая мать заботится о хвором ребенке. Сегодня ваше отсутствие в Баскервиль-холле, конечно, оправдало себя, но я бы хотел, чтобы вы больше не оставляли своего подопечного одного. Тише!
   Тишину, царившую на болоте, пронзил крик, долгий, истошный крик ужаса и боли. От этого страшного звука кровь застыла у меня в жилах.
   – Боже мой, – выдохнул я, – что это?
   Холмс вскочил на ноги, бросился к двери хижины и замер, вытянув шею и вслушиваясь в темноту.
   – Тихо! – прошептал он. – Тихо!
   Кричали где-то далеко, в погруженной во мрак долине, но крик был такой силы, что мы слышали его совершенно отчетливо. В следующую секунду вопль повторился, но уже ближе, громче и отчаяннее.
   – Где это? – зашептал Холмс, и по его голосу я понял, что даже он, человек со стальными нервами, был потрясен этими звуками. – Где это кричат, Ватсон?
   – По-моему, там, – я ткнул пальцем в темноту.
   – Нет, там!
   Снова болота огласились истошным криком, но теперь он прозвучал еще громче и ближе. На этот раз к нему примешивался новый звук, – глухое, невнятное урчание, мелодичное, но зловещее, то усиливающееся, то затихающее, как рокот прибоя.
   – Это собака! – вскричал Холмс. – Скорее, Ватсон, скорее! Никогда себе не прошу, если мы опоздаем!
   Он бросился бежать, не разбирая дороги, по болоту, я следовал за ним по пятам. Но тут прямо перед нами, где-то среди холмов раздался последний отчаянный крик, а за ним глухой стук, как будто что-то тяжелое упало с высоты. Мы остановились и прислушались. Сгустившуюся тишину безветренной ночи не нарушил более ни единый звук.
   Я заметил, что Холмс жестом отчаявшегося человека схватил себя за голову. Он даже притопнул ногой.
   – Он опередил нас, Ватсон. Мы опоздали.
   – Нет. Нет! Не может быть!
   – Какой же я дурак, зачем я медлил? А вы, Ватсон! Видите, к чему привело то, что вы оставили сэра Генри одного! Если случилось худшее, клянусь Богом, Стэплтон за это ответит!
   Мы снова помчались сквозь тьму, натыкаясь на кочки, пробираясь через заросли утесника, взбираясь на холмы и несясь по склонам вниз, в том направлении, откуда доносились эти жуткие звуки. Оказываясь на вершине очередного пригорка, Холмс торопливо озирался вокруг, но ночь на болоте была темной, никакого движения вокруг заметно не было.
   – Вы что-нибудь видите?
   – Ничего.
   – Тихо! Что это?
   До нас донесся едва слышный стон. Еще один! Слева от нас. С той стороны цепочка скалистых холмов обрывалась отвесным утесом, дно которого было усеяно большими острыми камнями. На них бесформенной грудой темнел какой-то предмет. Когда мы подошли ближе, расплывчатые контуры обрели форму. Это был человек. Он лежал ничком, широко раскинув руки и ноги, причем шея его была так искривлена, что голова оказалась под ним и теперь почти прижималась ухом к грудной клетке. Плечи были приподняты, спина прогнулась, как при кувырке. Его поза была такой причудливой, что я даже не сразу сообразил, что последний звук, который мы только что услышали, был его предсмертным криком. Темная фигура, над которой мы склонились, больше не шевелилась и не издавала ни звука. Холмс взялся за плечо человека, но тут же в ужасе отдернул руку. Дрожащими руками мой друг зажег спичку, и в мерцающем свете я увидел пятна на его пальцах и страшную черную лужу, медленно расплывающуюся из-под раскроенного черепа трупа. Но это не все. Мы увидели то, от чего волосы на головах наших встали дыбом, и мы в ужасе попятились от тела… Это был сэр Генри Баскервиль!
   Невозможно было не узнать этот рыжий твидовый костюм, который был на сэре Генри в тот самый день, когда мы впервые принимали его у себя на Бейкер-стрит. Не успели мы как следует его рассмотреть, как спичка погасла, так же как в наших сердцах угасла последняя надежда. Холмс застонал, лицо его сделалось белее мела.
   – Господи! Какой ужас! Никогда себе этого не прошу! – воскликнул я, сжимая кулаки. – Как я мог оставить его одного?
   – Ватсон, я виноват больше, чем вы. Из-за моей дотошности и желания красиво завершить дело погиб клиент. Такого удара я не испытывал за всю свою карьеру. Но откуда же я мог знать… как я мог догадаться… что он все-таки решит пойти на болота, несмотря на все мои предупреждения? Что мы услышим его крики (господи, эти крики!) и не успеем ему помочь?! И где собака, это исчадие ада, которая погубила его? Она, может быть, и сейчас прячется где-то здесь рядом, среди скал. А Стэп-лтон, где он? Он должен ответить за все.
   И он ответит. Это я обещаю. И дядя и племянник были убиты… Первый умер от ужаса, когда увидел собаку, которую считал порождением злых сил, второй погиб, пытаясь убежать от нее. Теперь нам придется доказывать, что и эта смерть связана с собакой. Ведь даже то, что мы только что слышали, не является доказательством, что она существует, ведь сэр Генри умер в результате падения. Черт побери! Клянусь, каким бы хитрым ни был этот негодяй, я выведу его на чистую воду, не пройдет и дня!
   Мы постояли над изувеченным телом, потрясенные этим неожиданным и непоправимым несчастьем, которое привело все наши долгие и упорные усилия к такому жалкому финалу. Потом, когда взошла луна, мы взобрались на вершину утеса, с которого упал наш несчастный друг, и с этого возвышения всмотрелись в призрачную, покрытую серебристо-серым туманом даль. Вдалеке, в нескольких милях от нас по направлению к Гримпенской трясине неподвижно желтел одинокий огонек. Источником света могли быть только окна уединенного обиталища Стэплтонов.
   С моих уст сорвалось страшное ругательство, и я погрозил кулаком недосягаемому врагу.
   – Давайте схватим его прямо сейчас!
   – Дело еще не закончено. Этот мерзавец очень хитер и всегда настороже. Важно не то, что нам известно, а то, что мы сможем доказать. Единственный неверный шаг, и преступник ускользнет от правосудия.
   – Что же нам делать?
   – Завтра нам предстоит много работы. А сегодня остается только позаботиться о теле нашего несчастного товарища.
   Мы вместе спустились по крутому склону и подошли к телу, отчетливой черной тенью распластавшемуся на посеребренных луной камнях. При виде неестественно искривленной спины и свернутой шеи мурашки пробежали у меня по коже, а глаза наполнились слезами.
   – Холмс, нужно сходить за помощью. Мы не сможем нести его на руках до самого Холла. Господи, что вы делаете?
   Издав крик, Шерлок Холмс склонился над телом. Потом неожиданно вскочил, рассмеялся и, пританцовывая, схватил и затряс мою руку. И это мой вечно серьезный и сдержанный друг! Воистину, я еще многого о нем не знал.
   – Борода! Борода! У него борода!
   – Борода?
   – Это не баронет… Это… Это же мой сосед, каторжник!
   Когда мы поспешно перевернули тело, косматая борода задралась в сторону холодной яркой луны. Я сразу узнал этот низкий лоб и ввалившиеся звериные глаза. Да, это было то самое лицо, которое глядело на меня с камня, освещенное свечой… лицо каторжника Сэлдена.
   В ту же секунду мне стало ясно все. Я вспомнил, как баронет говорил мне, что отдал свои старые вещи Бэрримору. Бэрримор передал их Сэлдену. Ботинки, сорочка, шляпа, все это когда-то принадлежало сэру Генри. Конечно, оттого, что это оказался не сэр Генри, трагедия не стала менее ужасной, но, по крайней мере, по законам нашей страны этот человек заслуживал смерти. Срывающимся от радости и облегчения голосом я рассказал Холмсу, как обстояло дело.
   – Что ж, – сказал он, – одежда и стала причиной смерти этого несчастного. Мне совершенно ясно, что собаку чем-то приучили к запаху сэра Генри (скорее всего, башмаком, который пропал в гостинице) и сегодня натравили на этого человека. Однако меня очень интересует один вопрос: каким образом Сэлден в темноте узнал, что собака идет по его следу?
   – Очевидно, услышал.
   – Нет, звуки, издаваемые собакой, не могли настолько испугать такого человека, как этот каторжник, чтобы он стал в ужасе звать на помощь, рискуя быть снова схваченным. Судя по тому, сколько раз он кричал, Сэлден еще долго убегал от собаки после того, как увидел ее.
   – А мне еще больше не понятно то, почему эта собака, если предположить, что наши выводы верны…
   – Я ничего не предполагаю.
   – Я хочу сказать, почему собаку выпустили именно сегодня ночью? Не думаю, что ее выпускают на болото каждую ночь. Стэплтон не стал бы ее выпускать, если бы не был абсолютно уверен, что сэр Генри будет здесь.
   – Все-таки мой вопрос существеннее, поскольку ответ на ваш вопрос мы, скорее всего, уже очень скоро получим, а мой может навсегда остаться загадкой. Ну ладно. Надо подумать, что делать с телом. Нельзя оставлять его здесь лисам и воронью.
   – Давайте отнесем его в одну из хижин и свяжемся с полицией.
   – Согласен. Наверняка мы с вами вдвоем сможем отнести его туда. Постойте-ка, что это? Ба, да это же Стэплтон, собственной персоной! Кто бы мог подумать! Ни слова о том, что нам все известно, Ватсон… Он не должен знать, что мы его подозреваем, иначе все мои планы пойдут прахом.
   Со стороны болот к нам приближался человек, я заметил красный огонек сигары. Постепенно свет луны обрисовал подтянутую фигуру натуралиста. Он явно торопился, но, увидев нас, замер на месте; однако ненадолго, уже через секунду Стэп-лтон продолжил путь.
   – Доктор Ватсон? Это вы? Никак не ожидал встретить вас на болоте в такое время. Боже мой, а это что такое? Тут что-то случилось? Нет… Только не говорите, что это наш друг сэр Генри!
   Стэплтон обошел нас и склонился над телом. Я услышал, как он изумленно вздохнул, сигара выпала из его пальцев.
   – Кто… кто это? – запинаясь, спросил Стэплтон.
   – Это Сэлден. Заключенный, сбежавший из Принстауна. Стэплтон повернул к нам побледневшее лицо, но сумел больше ничем не проявить охватившее его удивление и разочарование. Пристально глядя на меня и на Холмса, он сказал:
   – Надо же! Какой ужас! Как же он погиб?
   – Похоже, упал с утеса на камни и сломал шею. Мы с другом шли через болото, когда услышали крик.
   – Я тоже услышал крик. Поэтому и поспешил сюда. Я подумал, это сэр Генри.
   – Почему же именно сэр Генри? – не удержавшись, спросил я.
   – Потому что я пригласил его в гости. Но он не пришел, и, естественно, услышав крики на болоте, я подумал, что это баронет. Кстати… – Стэплтон снова перевел взгляд на Холмса. – Вы кроме криков ничего не слышали?
   – Нет, – сказал Холмс. – А вы?
   – Тоже ничего.
   – Почему же спрашиваете?
   – О, ну вам же известно, что крестьяне рассказывают о собаке-призраке. Говорят, по ночам на болоте можно даже услышать ее голос. Мне стало интересно, не было ли каких-нибудь похожих звуков.
   – Нет, ничего такого мы не слышали, – сказал я.
   – И как вы объясняете смерть этого бедняги?
   – Не сомневаюсь, что от постоянного страха и возбуждения у него просто сдали нервы. В припадке безумия он выбежал на болото, сорвался с обрыва и свернул шею.
   – Что ж, звучит вполне правдоподобно, – сказал Стэплтон и вздохнул, как показалось мне, с облегчением. – А что вы думаете, мистер Шерлок Холмс?
   Мой друг слегка поклонился.
   – Вы проницательны, – сказал он.
   – С того дня, когда приехал доктор Ватсон, мы ожидали увидеть в наших краях и вас. Удивительно, вы приехали как раз тогда, когда случилась очередная трагедия.
   – Да, действительно. Я полностью согласен с объяснением своего друга. Придется завтра возвращаться в Лондон с неприятным осадком на душе.
   – Вы что, завтра уезжаете?
   – Да, собираюсь.
   – Но я надеюсь, вы смогли разобраться в том, что у нас здесь происходит?
   Холмс пожал плечами.
   – К сожалению, не всегда все получается так, как хотелось бы. Для того чтобы начать расследование, нужны факты, а не легенды или слухи. Я не стал браться за это дело.
   Мой друг говорил спокойно и как бы равнодушно, но Стэплтон выслушал его очень внимательно. Потом натуралист повернулся ко мне.
   – Я бы предложил отнести этого беднягу к себе домой, но не хочу напугать сестру. Давайте накроем ему чем-нибудь лицо и оставим здесь до утра.
   Так мы и сделали. Отвергнув предложение Стэплтона остаться на ночь у него, мы направились в Баскервиль-холл, предоставив натуралисту возможность вернуться домой в одиночестве. Обернувшись, мы увидели, как по широкому раздолью болота медленно бредет одинокая фигура. А за ее спиной на острых серых камнях темной бесформенной грудой остался лежать человек, принявший такую страшную смерть.

Глава XIII
Охота началась [45 - Цитата из «Генриха V» В. Шекспира. (Акт III, сцена 1.) Король Генрих произносит эту фразу, обращаясь к войску, и сравнивает своих рыцарей с тиграми. Шерлок Холмс неоднократно повторяет это выражение (рассказы «Убийство в Эбби-Грейндж», «В сиреневой сторожке» и др.).]

   – Развязка уже близко, – говорил Холмс, когда мы вместе шли через болото. – У этого парня просто поразительная выдержка! Как он взял себя в руки, обнаружив, что жертвой его плана стал не тот человек, на которого он рассчитывал. Любой другой преступник в такую секунду наверняка смутился бы. Я еще в Лондоне вам говорил, Ватсон, и повторю снова, что нам до сих пор не приходилось вступать в противоборство с более достойным соперником.
   – Только плохо, что он вас увидел.
   – Поначалу я тоже так подумал. Но это все равно рано или поздно случилось бы.
   – Как, по-вашему, повлияет на его планы то, что он узнал, что вы здесь?
   – Возможно, Стэплтон станет действовать осторожнее или наоборот решит пойти на какие-нибудь отчаянные шаги. Как и большинство умных преступников, он, скорее всего, слишком уверен в собственной хитрости и думает, что сумел обвести нас вокруг пальца.

   – А почему бы не арестовать его сразу?
   – Дорогой Ватсон, у вас слишком деятельная натура. Вас всегда тянет на решительные поступки. Хорошо, давайте предположим, что сегодня же ночью мы его арестовали. Что нам это дает? Мы ведь ничего не можем доказать. В этом и состоит его дьявольская хитрость! Если бы сообщником Стэплтона был человек, мы бы могли насобирать достаточное количество улик, но даже если мы приведем в суд его огромную собаку, это не поможет нам накинуть петлю на шею ее хозяина.
   – Но ведь преступление совершено.
   – Отнюдь. Все, что у нас есть, это предположения и догадки. Нас со смехом выгонят из зала суда, если мы явимся туда с подобными заявлениями и доказательствами.
   – Но смерть сэра Чарльза!
   – На его теле не было обнаружено ни единой отметины. Нам с вами известно, что он умер от страха, и мы знаем, что его напугало, но как убедить в этом двенадцать присяжных? Где следы собаки? Где отпечатки ее зубов? Конечно, мы знаем, что мертвое тело собака не станет кусать, а сэр Чарльз умер еще до того, как это чудище приблизилось к нему. Но ведь это все нужно будет доказать, а мы этого сделать не сможем.
   – Хорошо. А сегодняшняя ночь?
   – С сегодняшней ночью ситуация не лучше. Опять же между смертью человека и собакой нет прямой связи. Мы с вами даже не видели эту собаку. Да, мы ее слышали, но доказать, что она шла по следу погибшего, невозможно. Мотивы отсутствуют. Нет, дорогой друг, нужно смириться с тем, что на данный момент мы бессильны. И именно поэтому нужно пойти на любой риск, чтобы вывести преступника на чистую воду.
   – Что же вы предлагаете делать?
   – Я надеюсь на то, что Лора Лайонс окажется очень полезной для нас, когда узнает, как в действительности обстоят дела. Но у меня есть и другие планы. Думаю, наш противник тоже возлагает на завтрашний день большие надежды, но надеюсь, что победу все-таки будем праздновать мы.
   Больше мне ничего не удалось из него выудить. До самого Баскервиль-холла Холмс шел молча, занятый своими мыслями.
   – Зайдете?
   – Да, я не вижу причин продолжать скрываться. Но напоследок еще кое-что, Ватсон. Не рассказывайте сэру Генри ничего о собаке. Пусть он думает, что Сэлден погиб так, как это представил Стэплтон. Так баронету будет проще справиться с суровым испытанием, которое ждет его завтра. Если я правильно помню из вашего отчета, он приглашен к этим людям на обед?
   – Да, и я вместе с ним.
   – Вам придется сделать так, чтобы он пошел туда один. Это будет несложно. Что ж, мы с вами не обедали, но, думаю, нагуляли хороший аппетит к ужину.
   При виде Шерлока Холмса сэр Генри больше обрадовался, чем удивился, потому что уже несколько дней ждал его приезда из Лондона в связи с недавними событиями. Его больше поразило то, что мой друг прибыл налегке и отказался объяснять полное отсутствие багажа. Впрочем, скоро, за поздним ужином, мы рассказали баронету о происшествии на болоте в той форме, которая была выгодна нам. Но сначала мне пришлось взять на себя неприятную обязанность сообщить печальную новость Бэрриморам. Узнав о смерти шурина, дворецкий с видимым облегчением вздохнул, но жена его, закрыв лицо передником, горько разрыдалась. Для всего мира этот человек был воплощением зла, наполовину зверем, наполовину демоном, но для нее он всегда оставался маленьким упрямым мальчиком, которого она в детстве водила за руку. Воистину ужасен должен быть тот мужчина, после смерти которого не прольет слез ни одна женщина.
   – После того как ушел Ватсон, я весь день просидел дома, – сказал баронет. – Думаю, я заслужил похвалу, потому что сдержал свое обещание. Если бы я не дал слово, что не буду выходить один из дому, я мог бы провести этот вечер куда как интереснее. Я получил записку от Стэплтона, он приглашал меня к себе.
   – Не сомневаюсь, что вечер был бы намного интереснее, – сухо произнес Холмс. – Кстати, к вашему сведению, найдя человека со сломанной шеей, мы оплакивали вас.
   Глаза сэра Генри удивленно округлились.
   – Это еще почему?
   – На несчастном была ваша одежда. Боюсь, у вашего слуги, который передал ему эти вещи, могут возникнуть неприятности с полицией.
   – Вряд ли. Мое имя там нигде не указано, насколько я знаю.
   – Что ж, значит, ему повезло… Вам всем повезло, потому что в глазах закона все вы – сообщники преступника. И вообще, я, как сознательный детектив, должен был бы арестовать всю вашу компанию. Письма Ватсона стали бы главными уликами…
   – Ну а как же мое дело? – сменил тему баронет. – Вы хоть немного продвинулись? Мы с Ватсоном понимаем не больше, чем в тот день, когда приехали сюда.
   – Я полагаю, что уже очень скоро смогу вам все объяснить. Дело оказалось чрезвычайно запутанным. Кое-что мне до сих пор не понятно, но расследование идет своим чередом.
   – Нам тут пришлось кое с чем столкнуться… Ватсон, конечно, уже сообщил вам об этом… На болотах мы слышали собаку. Я готов поклясться, это не пустые разговоры. На Западе мне приходилось иметь дело с собаками, и уж кого-кого, а собаку я могу отличить по звуку. Если бы вы сумели надеть на нее намордник и посадить на цепь, клянусь, я бы стал считать вас величайшим сыщиком всех времен.
   – Уверен, что смогу надеть на нее намордник и посадить на цепь, если вы поможете мне.
   – Я сделаю все, что скажете.
   – Очень хорошо. И я попрошу вас выполнять мои указания, не задавая вопросов.
   – Как вам угодно.
   – Если вы согласны, я думаю, что наша небольшая задача скоро будет решена. Не сомневаюсь, что…
   Холмс вдруг замолчал и уставился на что-то у меня над головой. Его лицо было ярко освещено, и в ту секунду оно сделалось таким напряженным и неподвижным, что могло бы сойти за лик каменной статуи, – воплощение настороженности и сосредоточенности.
   – Что с вами? – одновременно вскричали мы с сэром Генри.
   Когда Холмс опустил глаза, я увидел, что он пытается побороть в себе какое-то чувство. Лицо его сохраняло спокойствие, но взгляд горел.
   – Простите ценителя искусства за временное изумление, – сказал он, махнув рукой в сторону серии портретов, висевших на противоположной стене. – Ватсон утверждает, что я ничего не смыслю в искусстве, но это не так, просто у нас разные вкусы. Изумительные портреты.
   – Я рад, что вам они нравятся. – Сэр Генри озадаченно посмотрел на моего друга. – Только сам я мало что смыслю в этих вещах. Лошадь или бычка я бы оценил, но картину – нет. Я и не знал, что у вас хватает времени еще и на искусство.
   – Хорошую картину видно сразу. А сейчас я именно такие картины и вижу. Готов поспорить, что вон та леди в голубых шелках написана Кнеллером [46 - Готфрид Кнеллер (1648–1723) – придворный живописец английских королей. Специализировался на портретах вельмож и знати.], а сей упитанный джентльмен в парике – скорее всего работы Рейнольдса [47 - Джошуа Рейнольде (1723–1792) – английский живописец и теоретик искусства, организатор и первый президент Лондонской академии художеств. Писал в том числе и парадные портреты знатных особ.]. Это фамильные портреты, я полагаю?
   – Да, это все мои предки.
   – Вы знаете их имена?
   – Да, Бэрримор меня натаскивал, так что я их всех запомнил.
   – Кто этот господин с телескопом?
   – Это контр-адмирал Баскервиль. Он служил в Вест Индии [48 - Вест-Индия (англ. West India – Западная Индия) – общее название островов Атлантического океана между Северной и Южной Америкой, открытых Колумбом и ошибочно принятых им за часть Индии. В разное время отдельные острова Вест-Индии были колониями Великобритании.] у Родни. Мужчина в синем камзоле со свитком – сэр Виллиам Баскервиль. Этот был председателем комитета путей и средств [49 - Комитет путей и средств – комитет, занимавшийся изысканием источников государственных доходов. (Примеч. пер.)] палаты общин при Пите [50 - Истории известны два Уильяма Питта, отец и сын, которые были премьер-министрами Британского правительства: старший – в 1766–1768 годах, младший – в 1783–1801 и в 1804–1806 годах.].
   – А этот кавалер прямо напротив меня? В черном бархатном костюме с кружевами?
   – О, этот вам будет особенно интересен. Это причина всех наших несчастий, тот самый Хьюго, из-за которого и появилась собака Баскервилей. Уж этого-то не забудешь.
   Я с любопытством и не без удивления посмотрел на портрет.
   – Подумать только! – сказал Холмс. – С виду обычный скромный человек. Вот только в глазах дьявольский блеск. Я представлял его себе более крепким и колоритным.
   – Тем не менее, сомневаться не приходится, потому что сзади на холсте написано его имя и год, 1647.
   Больше этой темы не касались, но старинный портрет, казалось, приковал к себе внимание Холмса: мой друг то и дело бросал взгляд на картину. Только позже, когда сэр Генри ушел к себе, я смог понять ход мыслей Шерлока Холмса. Он взял в руки большой подсвечник и подвел меня к картинам на дальней стене банкетного зала.
   – Вы ничего не замечаете?
   Я посмотрел на строгое вытянутое лицо в обрамлении широкополой шляпы с плюмажем [51 - Плюмаж (от франц. plumage – оперение) – украшение на головных уборах и конской сбруе.], длинных завитых локонов и белого кружевного воротника. Оно не было злым, лицо скорее можно было назвать чопорным, суровым, даже мрачным. Тонкие губы были крепко сжаты, глаза выражали холодную беспощадную уверенность.
   – Вам он никого не напоминает?
   – У сэра Генри похожая форма челюсти.
   – Возможно, мне это просто кажется, но вот взгляните. – Холмс встал на стул и, переложив подсвечник в левую руку, правую изогнул и приложил к портрету так, что шляпа и длинные волосы оказались прикрыты.
   – Боже правый! – вырвалось у меня.
   Со старинного портрета на меня смотрело лицо Стэплтона.
   – Ха, теперь видите? Мои глаза натренированы обращать внимание на лица, а не на детали, их окружающие. Хороший сыщик обязан уметь распознать лицо в гриме.
   – Поразительно! Просто одно лицо!
   – Да, интересный пример того, как прошлое оживает в наши дни, и в физическом, и в духовном смысле. Оказывается, изучение фамильных портретов может заставить поверить в переселение душ. Выходит, он тоже Баскервиль… Теперь это очевидно.
   – И метит в наследники.
   – Несомненно. Эта случайно увиденная картина дала нам последнее недостающее звено. Теперь он наш, Ватсон, теперь он наш. И я уверен, что уже сегодня Стэплтон будет беспомощно трепыхаться в наших сетях, как его любимые бабочки у него в сачке. Булавка, кусочек пробкового дерева, табличка с подписью, и можно добавлять его в нашу коллекцию на Бейкер-стрит!
   Мой друг захохотал и отвернулся от картины. Мне редко приходилось слышать смех Холмса, но каждый раз он сулил беду какому-нибудь злодею.

   На следующее утро я проснулся довольно рано, но Холмс встал еще раньше. Одеваясь, я увидел в окно, как он подходит к дому.
   – Да, нам сегодня предстоит насыщенный день, – сказал он, потирая руки в предвкушении. – Сети уже расставлены, рыбалка вот-вот начнется. До вечера мы уже будем знать, угодила ли наша жирная длинномордая щука в ловушку или прошла мимо сети.
   – Вы что, уже побывали на болоте?
   – Я ходил в Гримпен, чтобы послать телеграмму в Прин-стаун о смерти Сэлдена. Думаю, могу пообещать вам, что никого из вас не станут беспокоить по этому делу. Кроме того, я встретился с верным Картрайтом, который наверняка стал бы дежурить у моей хижины, как собака у могилы хозяина, если бы я не заверил его, что со мной все в порядке и мне ничего не угрожает.
   – Чем теперь займемся?
   – Поговорим с сэром Генри. А вот и он!
   – Доброе утро, Холмс, – поздоровался баронет. – Вы похожи на генерала с начальником штаба перед предстоящей битвой.
   – А так и есть. Ватсон как раз просил меня дать указания.
   – В таком случае я тоже к нему присоединяюсь.
   – Прекрасно. Вы, насколько я понимаю, сегодня приглашены на обед к Стэплтонам.
   – Да, и, надеюсь, вы тоже пойдете? Это весьма гостеприимные люди, они будут очень рады познакомиться с вами.
   – Боюсь, что не смогу составить вам компанию. Нам с Ват-соном нужно срочно ехать в Лондон.
   – Как в Лондон?
   – Да, при сложившихся обстоятельствах от нас будет больше пользы, если мы будем находиться в Лондоне.
   Лицо баронета заметно вытянулось.
   – Но я надеялся, что вы останетесь со мной, пока все не выяснится. Я же один тут в Холле или на болоте совсем с ума сойду.
   – Дорогой мой, вы должны полностью довериться мне и в точности выполнять мои указания. Друзьям своим вы скажете, что мы очень хотели пойти с вами, но срочное дело потребовало нашего отъезда в город. Мы очень надеемся вернуться в Девоншир как можно скорее. Не забудете им это передать?
   – Если вы настаиваете.
   – Уверяю вас, это необходимо сделать.
   По тому, как насупился баронет, я понял, что он очень обиделся на нас. И неудивительно, ведь что он мог подумать? Только то, что мы просто-напросто бросаем его, даже не объясняя причин.
   – И когда вы намерены уезжать? – холодно спросил сэр Генри.
   – Сразу после завтрака. Сначала мы съездим в Кум-трейси, и Ватсон оставит здесь свои вещи, чтобы вы не сомневались, что мы вернемся. Ватсон, вы пошлете Стэплтону записку, в которой напишете, что очень сожалеете, но не сможете прийти на обед.
   – А нельзя ли мне поехать в Лондон с вами? – нерешительно спросил баронет. – Почему я должен оставаться здесь один?
   – Считайте, что здесь находится ваш пост. Вы обещали, что будете исполнять мои указания, и сейчас я говорю, что вам нужно остаться.
   – Ладно, я останусь.
   – И еще одно! Я хочу, чтобы вы доехали до Меррипит-хауса на своей двуколке, потом отослали кучера домой, сказав, что собираетесь вернуться пешком.
   – Вы хотите, чтобы я пошел через болото пешком?
   – Да.
   – Но вы же сами тысячу раз запрещали мне это делать.
   – На этот раз вам бояться нечего. Если бы я не был полностью уверен в вашей смелости и выдержке, я бы не стал предлагать вам этого, но очень важно, чтобы вы поступили именно так.
   – Ну ладно, я сделаю это.
   – И если вам дорога жизнь, не сворачивайте с тропинки, которая ведет от Меррипит-хауса до гримпенской дороги.
   – Как скажете.
   – Отлично. После завтрака мне бы хотелось побыстрее уехать, чтобы к вечеру быть в Лондоне.
   Признаться, его программа действий меня порядком удивила, хоть я и помнил, как прошлой ночью при встрече со Стэп-лтоном Холмс упомянул, что на следующий день собирается уезжать. Однако мне не приходило в голову, что он и меня возьмете собой. Кто муже я никакие мог понять, почему нам нужно было уезжать именно тогда, когда, как он сам говорил, наступил решающий момент. Как бы то ни было, мне не оставалось ничего другого, как только подчиняться указаниям моего друга, поэтому мы попрощались с удрученным сэром Генри и уже через пару часов подъехали к железнодорожной платформе в Кум-трейси, где вышли из двуколки и отослали ее обратно в Баскервиль-холл. На платформе нас дожидался мальчик.
   – Будут какие-нибудь приказания, сэр?
   – На этом поезде поедете в Лондон, Картрайт. Как только будете на месте, тут же пошлите сэру Генри Баскервилю телеграмму от моего имени с просьбой, если он найдет записную книжку, которую я потерял, переслать ее мне на Бейкер-стрит заказной почтой.
   – Да, сэр.
   – И узнайте на станции, нет ли для меня сообщений.
   Мальчик вернулся с телеграммой, которую Холмс, пробежав глазами, вручил мне. В ней говорилось: «Телеграмму получил. Выезжаю с неподписанным ордером. Прибуду в пять сорок. Лестрейд».
   – Это ответ на мое утреннее послание. Лестрейд – лучший среди профессионалов, и, я думаю, нам может понадобиться его помощь. Ну ладно, Ватсон, у нас есть время, и разумнее всего будет потратить его на визит к вашей знакомой, миссис Лоре Лайонс.
   Я начал понимать комбинацию, которую задумал Холмс. Он собирается через сэра Генри убедить Стэплтонов, что мы действительно уехали, с тем чтобы иметь возможность, когда будет нужно, неожиданно появиться. Если сэр Генри в разговоре со Стэплтонами еще и упомянет телеграмму из Лондона, у них пропадут последние сомнения. Наконец расставленные сети начали сужаться вокруг длинномордой туки.

   Миссис Лору Лайонс мы застали в ее кабинете, и Шерлок Холмс без лишних слов сразу приступил к интересующему нас вопросу, чем немало ее озадачил.
   – Я расследую обстоятельства смерти сэра Чарльза Баскервиля, – сказал он. – Мой друг доктор Ватсон сообщил мне, что вы рассказали ему в связи с этим делом, а также то, что вы решили утаить.
   – Что же я утаила? – вызывающе вздернула голову миссис Лайонс.
   – Вы признались, что назначили свидание сэру Чарльзу у калитки в десять часов. Мы знаем, что умер он именно в этом месте и в это время. Вы утаили связь между этими событиями.
   – Между ними нет никакой связи.
   – Если это так, то такое совпадение можно причислить к разряду поразительных. Однако я уверен, что мы все же сумеем установить между ними связь. Миссис Лайонс, я буду с вами предельно откровенен. Мы считаем, что сэр Чарльз был убит, и улики указывают не только на вашего друга мистера Стэплтона, но и на его жену.
   Леди вскочила.
   – Жену! – воскликнула она.
   – Да, нам это известно наверняка. Женщина, которая выдает себя за его сестру, на самом деле приходится Стэп-лтону женой.
   Миссис Лайонс опустилась на стул. Ее пальцы впились в подлокотники с такой силой, что у нее побелели ногти.
   – Жена! – повторила она. – Жена! Но этого не может быть! Он не женат.
   Шерлок Холмс лишь пожал плечами.
   – Докажите! Вы можете это доказать? Если у вас есть доказательства… – Огонь в глазах леди был красноречивее любых слов.
   – Я догадывался, что наш разговор повернется таким образом, поэтому подготовился, – сказал Холмс, доставая из кармана несколько бумаг. – Вот фотография семейной пары, сделанная в Йорке [52 - Йорк – город в Великобритании.] несколько лет назад. На обороте надпись: «Мистер и миссис Ванделер», хотя, я думаю, вы без труда узнаете и его, и ее, если, конечно, вам приходилось встречаться с этой женщиной. Вот составленные заслуживающими доверия свидетелями описания мистера и миссис Ванделер, которые в то время являлись владельцами частной школы Святого Оливера. Прочитайте, у вас отпадут всякие сомнения.
   Едва взглянув на бумаги, Лора Лайонс перевела взгляд на нас. В ее глазах сквозило отчаяние.
   – Мистер Холмс, – сказала она, – этот человек обещал жениться на мне, если я добьюсь развода с мужем. Этот подлец обманул меня. Выходит, все его слова – сплошная ложь. Но почему?.. Почему? Я-то думала, что он для меня старается, а выходит, я была лишь орудием в его руках. К чему хранить верность тому, кто оказался предателем? Не буду я его прикрывать, пусть он сам отвечает за свои подлые делишки. Спрашивайте, что хотите, я ничего не стану скрывать. Только сначала я хочу сказать вам, что когда я писала то письмо, клянусь, я не хотела причинить зло старому джентльмену, который сделал для меня столько добра.
   – Я верю вам, сударыня, – сказал Шерлок Холмс. – Однако вам, очевидно, будет непросто вновь окунуться в те события, поэтому, если позволите, я буду рассказывать, что произошло, а вы поправите меня, если я в чем-нибудь ошибусь. Это Стэплтон предложил вам написать письмо?
   – Он сам продиктовал его мне.
   – Если я правильно понимаю, он сказал, что сэр Чарльз может помочь вам решить денежные вопросы, связанные с разводом?

   – Да, так и было.
   – Потом, когда письмо уже было отправлено, Стэплтон отговорил вас идти на встречу?
   – Он сказал, что перестанет уважать себя, если на такое дело мне даст деньги другой мужчина. Еще сказал, что, хоть он сам не богат, но готов потратить последний пенни [53 - Пенни – английская мелкая монета, равная 1/12 шиллинга или 1/240 фунта стерлингов (до введения десятичной монетной системы в 1971 году); то же, что пенс.], чтобы разрушить преграды, которые разделяют нас.
   – Да, очень последовательно. Потом вы ничего не слышали, пока не прочитали о смерти сэра Чарльза в газете?
   – Да.
   – И Стэплтон заставил вас дать слово, что вы никому не расскажете о назначенном свидании?
   – Да. Он сказал, что в смерти сэра Чарльза было много непонятного и что, если все выплывет наружу, подозрение падет на меня. Запугал он меня, поэтому я ничего и не рассказывала.
   – Это очевидно. Но у вас ведь не могли не возникнуть подозрения.
   Лара Лайонс замялась и опустила глаза.
   – Конечно, я ведь его хорошо знала, – сказала она. – Но если он доверял мне, я не могла не доверять ему.
   – Миссис Лайонс, – помолчав, заговорил Шерлок Холмс, – хочу вам сказать, что для вас вся эта история закончилась благополучно. Вам была известна тайна Стэплтона, и он, зная это, мог в любую секунду избавиться от вас как от ненужного свидетеля. Однако вы живы. Последние несколько месяцев вы ходили по краю пропасти. Теперь нам придется попрощаться с вами, но, думаю, скоро мы с вами снова свяжемся.
   – Дело вступает в завершающую стадию. Для меня почти не осталось неразрешенных вопросов, – принялся рассказывать Холмс, пока мы дожидались лондонского экспресса. – Очень скоро я смогу четко и ясно объяснить, как происходило одно из самых необычных и загадочных преступлений нашего времени. Знатоки криминалистики наверняка вспомнят похожий случай, происшедший в 1866 году в Гродно, это в Малороссии, и, конечно же, убийство Андерсона в Северной Каролине [54 - Северная Каролина – штат на юге США.]. Но у нашего дела есть целый ряд характерных особенностей. Даже сейчас мы не можем выдвинуть против этого чрезвычайно хитрого человека прямых обвинений. Но я надеюсь, что уже сегодня вечером мы наверстаем упущенное.
   В клубах пара к станции с грохотом подкатил лондонский экспресс, и из вагона первого класса на платформу выпрыгнул невысокий крепкий энергичный человек, видом своим напоминающий бульдога. Он пожал нам руки, и по тому, как почтительно Лестрейд смотрел на моего друга, я сразу понял, насколько переменилось его отношение к Холмсу с тех пор, когда они только начинали работать вместе. Я-то хорошо помнил, с каким пренебрежением этот практик относился к теориям Холмса.
   – Ну как, дело стоящее? – спросил Лестрейд.
   – Одно из крупнейших за последние годы, – сказал Холмс. – Но у нас есть еще свободных часа два. Мы можем пока пообедать, а потом дадим возможность вам, Лестрейд, подышать ночным дартмурским воздухом, чтобы прочистить ваши забитые лондонским туманом легкие. Вам не приходилось здесь бывать? Что ж, думаю, свой первый визит сюда вы не скоро забудете.

Глава XIV
Собака Баскервилей

   Одной из отрицательных черт Шерлока Холмса (если, конечно, это можно назвать отрицательной чертой) было то, что он никогда не рассказывал о своих планах до того мгновения, когда приходило время действовать. Частично причиной этому был его властный характер и, как следствие, желание управлять людьми, удивлять тех, кто находился рядом с ним. Частично – профессиональная осторожность, заставлявшая его не болтать лишнего, чтобы исключить любые неожиданности. Но помощникам Холмса и всем тем, кто выполнял его поручения, это доставляло массу неприятностей. Мне и самому частенько приходилось томиться в неведении, но никогда еще я не мучался так, как во время того долгого ночного путешествия. Нам предстояло суровое испытание, – наконец-то настало время нанести удар по врагу, – но Холмс продолжал молчать как рыба. Мне оставалось только догадываться, что он затеял. Я уже с трудом сдерживал волнение, когда холодный ветер, ударивший нам в лицо, и зловещая непроглядная тьма, сгустившаяся по обе стороны узкой дороги, указали на то, что мы снова вернулись на болота. С каждым шагом лошадей, с каждым оборотом колеса мы приближались к развязке.
   Мы не могли обсуждать дело в присутствии нанятого кучера, поэтому нам приходилось беседовать о посторонних вещах, хотя нервы у всех были напряжены до предела от волнения и ожидания. Когда мы миновали дом Френкленда и стали подъезжать к Холлу, то есть к тому месту, где будут разворачиваться решающие события, я испытал настоящее облегчение. Не доехав до дома, мы остановили экипажу калитки в Тисовой аллее, расплатились с кучером и отправили его обратно в Кум-трейси, а сами пошли в сторону Меррипит-хауса.
   – Лестрейд, вы захватили какое-нибудь оружие?
   Маленький человек улыбнулся.
   – Раз на мне брюки, значит у меня есть задний карман, а раз у меня есть задний карман, значит он не пустой.
   – Хорошо. Мы с Ватсоном тоже готовы к непредвиденным обстоятельствам.
   – Мистер Холмс, ну теперь-то вы можете рассказать, что нас ожидает?
   – Терпение.
   – Да, места тут невеселые, – поежился детектив, посматривая на темный массивный холм и огромное озеро тумана, сгустившееся над Гримпенской трясиной. – По-моему, впереди – светящиеся окна.
   – Это Меррипит-хаус, наша цель. Теперь попрошу вас идти очень тихо и разговаривать только шепотом.
   Мы осторожно двинулись по тропинке к дому, но, когда до него оставалось ярдов двести, Холмс остановился.
   – Дальше не пойдем, – сказал он. – Спрячемся за вот этими камнями справа.
   – Что, будем здесь ждать?
   – Да, устроим небольшую засаду. Лезьте в эту щель, Лестрейд. Ватсон, вы, кажется, бывали внутри дома, не так ли? Можете рассказать, как расположены комнаты? Что это за окна с решетками с ближней стороны?
   – По-моему, это кухня.
   – А следующее, ярко освещенное?
   – Скорее всего, гостиная.
   – Шторы подняты. Вы там сориентируетесь лучше нас. Осторожно подойдите к дому и посмотрите, что они делают.
   Но помните, они ни в коем случае не должны догадаться, что за ними следят!
   Стараясь ступать как можно бесшумнее, я прошел по тропинке до невысокой стены, окружающей маленький садик, и, присев на корточки, припал к ней спиной. Потом, не разгибая спины, двинулся вдоль стены, все время оставаясь в тени, пока не нашел место, с которого было прекрасно видно окно и все, что происходит за ним.
   В комнате находились двое: сэр Генри и Стэплтон. Они сидели друг напротив друга за круглым столом, в профиль ко мне, и курили сигары. На столе было вино и кофе. Стэплтон о чем-то очень оживленно рассказывал, но баронет был бледен и сидел с отрешенным видом. Возможно, его тревожила мысль о том, что ему предстоит одному возвращаться домой через зловещее болото.
   Через какое-то время Стэплтон поднялся и вышел, а сэр Генри наполнил свой бокал, откинулся на спинку стула и затянулся сигарой. Тут я услышал скрип двери и хруст гравия под подошвами ботинок. Кто-то прошел по дорожке с другой стороны стены, как раз рядом с тем местом, где, пригнувшись, сидел я. Привстав, я выглянул. Оказалось, это Стэплтон. Он подошел к сарайчику в дальнем конце сада. Поворот ключа, и как только натуралист вошел, из сарая тут же послышалась странная возня. Внутри Стэплтон пробыл не больше минуты. Опять щелкнул замок, натуралист прошагал мимо меня в обратном направлении и вошел в дом. Увидев, что он вновь присоединился к своему гостю за столом, я беззвучно вернулся к тому месту, где прятались мои друзья, и рассказал им все, что видел.
   – Так говорите, они сидят вдвоем, леди с ними нет? – спросил Холмс, когда я закончил рассказ.
   – Да.
   – Интересно, где же она? Свет нигде в доме больше не горит, только в кухне.
   – Даже не представляю, где она может быть.
   Я уже упоминал, что над большой Гримпенской трясиной навис густой белый туман. Теперь это облако начало медленно надвигаться на нас. Невысокая, но плотная стена уже поднялась за домом. В свете луны туман казался похожим на огромный блестящий ледник, верхушки холмов прорезали его как пики. Холмс посмотрел на туман.
   – Идет в нашу сторону, Ватсон, – взволнованно прошептал он.
   – Это плохо?
   – Очень плохо… Это единственное, чего я никак не мог предусмотреть. Черт возьми, это может нарушить все мои планы! Хотя вряд ли сэр Генри еще долго пробудет там, ведь уже десять часов. Теперь успех всей нашей операции, да и жизнь Баскервиля, зависят от того, выйдет ли он из дома прежде, чем туман накроет тропинку.
   Ночное небо над нами было чистым и красивым. Бесчисленные звезды светили холодно и ярко, лунный серп залил все вокруг мягким призрачным светом. Прямо напротив нас темным силуэтом на фоне бездонного, темного в серебряных блестках небосвода выделялся дом, ощетинившийся высокими трубами над зубчатой крышей. Широкие полосы золотого света, льющегося из окон на первом этаже, пересекали сад и терялись на болоте. Вдруг один из лучей исчез – это слуги покинули кухню. Теперь горела только лампа в гостиной, где двое мужчин, замысливший убийство хозяин дома и ничего не подозревающий гость, все еще сидели за столом, беседуя и потягивая сигары.
   С каждой минутой седая ватная пелена, накрывавшая половину болота, приближалась к дому. Вот первые белые клочки наползли на золотой квадрат освещенного окна. Дальняя часть садовой ограды уже скрылась из виду, только верхушки редких деревьев еще торчали над белесой клубящейся массой. На наших глазах гигантское облако медленно заключило дом в свои объятия и, набирая высоту, двинулось дальше на болото. Теперь второй этаж и крыша дома стали похожи на какой-то удивительный корабль, плывущий по молочным волнам. Холмс нетерпеливо ударил кулаком по камню и даже топнул ногой.
   – Если через пятнадцать минут сэр Генри не выйдет, дорогу накроет полностью. Через полчаса не будет видно ничего на расстоянии вытянутой руки.
   – Может, отойдем дальше, на возвышенность?
   – Да, так будет лучше.
   Итак, мы стали отступать от надвигающегося тумана, пока не отошли от дома почти на полмили, но все равно это густое белое море, посеребренное луной, продолжало медленно и неумолимо надвигаться.
   – Мы отошли слишком далеко, – сказал Холмс. – Нельзя допустить, чтобы сэра Генри перехватили до того, как он дойдет до нас. Придется остаться здесь, чего бы это ни стоило. – Мой друг опустился на колени и припал ухом к земле. – Слава богу! По-моему, это он!
   Царившую на болоте тишину нарушили быстрые шаги. Притаившись между камней, мы стали напряженно всматриваться в густую пелену тумана. Шаги становились все громче, и вот из белого марева, словно из-за кулис, появился тот, кого мы ждали. Оказавшись на открытом пространстве под чистым звездным небом, сэр Генри остановился и удивленно посмотрел по сторонам. Потом также торопливо зашагал дальше. Пройдя рядом с тем местом, где залегли мы, он двинулся вдоль длинного холма с крутыми склонами, то и дело беспокойно озираясь.
   – Тихо! – шепнул Холмс, и я услышал отрывистый щелчок взведенного курка. – Теперь смотрите в оба! Приближается!
   Где-то в самом сердце наползающей непроглядной стены раздались тихие повторяющиеся глухие удары. От нас до края туманного облака было не больше пятидесяти ярдов, и мы втроем замерли в ожидании, не зная, какой кошмар сейчас ринется на нас из его глубин. Я лежал рядом с Холмсом и на секунду перевел взгляд на его лицо. Мой друг был бледен, но в свете луны глаза его горели ярко и торжествующе. Вдруг выражение его лица изменилось, глаза расширились и словно остекленели, губы приоткрылись от изумления. В ту же секунду, вскрикнув от страха, Лестрейд уткнулся лицом в землю и накрыл голову руками. Я вскочил на ноги, дрожащей рукой выхватив пистолет. Но тут я увидел такое, от чего замер на месте от ужаса. На дорогу из тумана выпрыгнула собака. Огромная, черная, как сама ночь, собака. Такой собаки еще не видели глаза ни одного смертного на земле. Огонь полыхал из ее разверстой пасти, глаза горели, а морда, загривок и грудь светились призрачным пламенем. Никогда еще ни один ночной кошмар, ни один помутившийся рассудок не порождал более свирепого, более ужасного адского создания, чем то черное чудище с оскаленной мордой, которое исторг из себя туман.
   Громадными прыжками огромное существо понеслось по дороге вслед за сэром Генри. Мы были настолько поражены появлением этого призрака, что позволили ему пробежать мимо нас, и лишь после этого пришли в себя. Холмс и я выстрелили одновременно. Собака издала отвратительный визг, значит, что по меньшей мере одна из пуль попала в цель. Но боль не остановила чудовище: собака продолжала мчаться по дороге. В отдалении мы увидели сэра Генри, он стоял, повернувшись вполоборота, в ужасе подняв руки, и лицо его в лунном свете казалось белым как мел. Парализованный страхом, он застыл на месте, глядя, как к нему несется отвратительная тварь.

   Однако звук, который издала от боли собака, прогнал все наши страхи. Если ее можно ранить, значит, она смертна, а раз она смертна, значит, в наших силах было убить ее. Никогда еще я не видел, чтобы человек бегал так, как бежал в ту ночь Холмс. Я считаюсь хорошим бегуном, но он обогнал меня настолько же, насколько я обогнал Лестрейда. Мы мчались по дороге, слыша крики сэра Генри и утробное рычание собаки. Когда мы подбежали, тварь уже набросилась на свою жертву, повалила ее на землю и собиралась впиться сэру Генри в горло. Но в следующую секунду Холмс выпустил в бок адского создания пять оставшихся в револьвере пуль. Страшно взвыв от боли, собака отлетела в сторону, продолжая бешено дергать лапами, с храпом перевернулась на бок и замерла. Я подбежал к ней и приставил ствол пистолета к ужасной светящейся голове, но спускать курок было бессмысленно: собака была уже мертва.
   Сэр Генри лежал без сознания. Мы разорвали его воротник, и Холмс облегченно вздохнул, не увидев нигде ран. Помощь подоспела вовремя. Тут веки нашего друга задрожали, он попытался открыть глаза и пошевелиться. Когда Лестрейд влил в приоткрытый рот баронета несколько глотков бренди из фляги, тот наконец раскрыл глаза и ошалело посмотрел на нас.
   – Боже мой! – с трудом проговорил он. – Что это было? Во имя всего святого, скажите, что это было?
   – Что бы это ни было, с ним покончено, – сказал Холмс. – С призраком, преследовавшим ваш род, покончено раз и навсегда.
   По размеру и силе животное, лежащее бездыханно в паре шагов от нас, было поистине ужасающим. Это был не бладхаунд и не мастиф, скорее их помесь – поджарая свирепая собака величиной с небольшую львицу. Даже сейчас, когда она лежала неподвижно, ее огромные челюсти светились голубоватым светом, а вокруг маленьких, глубоко посаженных жестоких глаз горели красные огни. Я прикоснулся к мерцающей морде, и, когда поднял руку, мои собственные пальцы засветились тусклым призрачным светом.
   – Фосфор! – воскликнул я.
   – Скорее какое-то необычное соединение с ним, – сказал Холмс, принюхиваясь к мертвому животному. – Вещество не издает запаха, должно быть, специально, чтобы не перебить у собаки нюх. Прошу прощения, сэр Генри, за то, что мы подвергли вас такому страшному испытанию. Я не ожидал, что собака окажется столь жуткой, к тому же туман помешал нам пристрелить ее сразу.
   – Вы спасли мне жизнь.
   – Но сначала подвергли ее опасности. У вас хватит сил подняться?
   – Дайте мне еще бренди, и я буду в норме. Итак? Если вы поможете мне подняться, я готов выслушать дальнейшие указания.
   – Вы пока останетесь здесь. На сегодня с вас хватит приключений. Если подождете, кто-нибудь из нас проводит вас до Холла.
   Сэр Генри попытался встать на ноги. Он все еще был очень бледен, его трясло. Мы подвели баронета к камню, на который он сел и трясущимися руками закрыл лицо.
   – Теперь мы должны вас покинуть, – обратился к нему Холмс. – Нужно довести дело до конца. Преступление можно считать раскрытым, осталось схватить преступника.

   – Тысяча против одного, что мы не найдем его в доме, – продолжил он, когда мы быстро зашагали по дороге обратно. – Наверняка Стэплтон услышал выстрелы и понял, что игра проиграна.
   – Мы же были в нескольких милях от дома. Может быть, туман поглотил звук?
   – Нет, он шел следом за собакой, чтобы отозвать ее от тела, когда все будет закончено… В этом можно не сомневаться. Нет, нет, он уже наверняка сбежал. Но дом на всякий случай стоит осмотреть.
   Дверь оказалась не заперта, так что мы ворвались в дом и, не обращая внимания на испуганного внезапным вторжением старого слугу, стали поспешно осматривать комнату за комнатой. Свет горел только в гостиной, но Холмс взял со стола лампу, так что ни один темный угол в доме не остался не осмотренным. Человека, которого мы искали, нигде не было, однако на верхнем этаже дверь одной из спален оказалась заперта.
   – Внутри кто-то есть! – воскликнул Лестрейд. – Я слышу движение. Откройте дверь!
   В ответ послышались какие-то невнятные стоны и шорох. Не сходя с места, Холмс мощно ударил ногой над замком, и дверь распахнулась. Держа наготове пистолеты, мы ворвались в комнату.
   Но впавшего в отчаяние, озверевшего злодея, которого мы ожидали увидеть, в ней не оказалось. Напротив, мы увидели нечто настолько странное и неожиданное, что на секунду замерли, не в силах оторвать взгляд от поразительной картины.
   Комната была превращена в небольшой музей. Стены были сплошь увешаны плоскими коробками, в которых под стеклом хранились бабочки и мотыльки. По-видимому, именно здесь отводил душу этот сложный и опасный человек. В самой середине комнаты находился столб, который когда-то был поставлен здесь в качестве подпорки для старой, изъеденной червями деревянной балки, проходящей под крышей. К этому столбу был привязан человек, причем тело его было так плотно обмотано простынями, что невозможно было сразу определить, мужчина это или женщина. Шея была привязана к столбу полотенцем, еще одно полотенце закрывало нижнюю часть лица, и над ним сверкали широко раскрытые темные глаза… глаза, в которых читались скорбь, стыди немой вопрос. В считанные секунды мы сорвали полотенца, развязали узлы на простынях, и к нашим ногам рухнула миссис Стэплтон. Ее прекрасная голова упала на грудь, и я увидел у нее на шее отчетливый красный след от удара кнутом.
   – Какой мерзавец! – вскричал Холмс. – Лестрейд! Вашу флягу с бренди! Отнесите леди в кресло! Она потеряла сознание.
   Темные глаза снова открылись.
   – Он жив? – спросила миссис Стэплтон. – Он убежал?
   – От нас не убежит, сударыня.
   – Нет, нет, я не про мужа. Сэр Генри? Он жив?
   – Да.
   – А собака?
   – Убита.
   Миссис Стэплтон глубоко и облегченно вздохнула.
   – Слава Богу! Слава Богу! А этот негодяй? Смотрите, как он со мной обращался! – Она протянула вперед руки, и мы с ужасом увидели, что они были все в кровоподтеках. – Но это ерунда… Ерунда! Главное, что он издевался над моим сердцем, над моей душой. Я могла бы вынести все, жестокость, одиночество, жизнь во лжи, все, если бы еще хоть капельку надеялась, что он любит меня. Но теперь я убедилась, что все это время он обманывал меня, пользовался мною, как орудием.
   После этих слов леди горько заплакала.
   – Сударыня, поскольку вы больше не питаете к этому человеку добрых чувств, – сказал Холмс, – расскажите, где мы можем найти его. Если вы когда-либо помогали ему вершить зло, теперь помогите нам, и ваш грех будет искуплен.
   – Он может укрыться лишь в одном месте, – ответила миссис Стэплтон. – На острове в самом сердце трясины есть старая оловянная шахта. Там он держал свою собаку, и там у него все подготовлено на тот случай, если бы пришлось бежать. Скорее всего, он там.
   Холмс поднес к окну лампу. Туман на улице стоял такой густой стеной, что казалось, будто стекло снаружи облеплено белой ватой.
   – Никто в такую ночь не сможет зайти в Гримпенскую трясину.
   Миссис Стэплтон рассмеялась и захлопала в ладоши. В глазах у нее сверкнули веселые огоньки.
   – Зайти в нее он сможет, но выйти – никогда! – воскликнула женщина. – Он же просто не сможет увидеть ориентиров. Мы с ним вместе вкапывали там прутики, чтобы отметить тропинку, по которой можно пройти. О, если бы только я могла повырывать их сегодня! Тогда вы бы точно схватили его!
   Было совершенно очевидно, что продолжать поиски до тех пор, пока не рассеется туман, бессмысленно. Оставив Ле-стрейда в доме натуралиста, мы с Холмсом провели баронета в Баскервиль-холл. Скрывать от него правду о Стэплтонах было уже нельзя, поэтому по дороге мы все ему рассказали. Надо сказать, что наш друг весьма мужественно воспринял правду о женщине, которую любил всем сердцем. Однако ночное приключение настолько потрясло его нервную систему, что уже к утру сэр Генри лежал в горячке под наблюдением доктора Мортимера. Тогда эти двое еще не знали, что им предстоит вместе объехать весь мир, прежде чем к сэру Генри вернется здоровье и он вновь превратится в жизнерадостного весельчака, каким был до того, как стал владельцем злополучного поместья.
   Итак, я подхожу к завершению этого необыкновенного рассказа, в котором попытался окунуть читателя в атмосферу темных страхов и смутных подозрений, так долго омрачавших нашу жизнь и закончившихся столь трагическим образом. На следующее утро после того, как была убита собака, туман рассеялся и миссис Стэплтон отвела нас к обнаруженной ими тропе через болото. Видя, с какой готовностью и даже радостью она направляет нас по следу мужа, я понял, насколько ужасной была жизнь этой женщины. Мы оставили ее на краю небольшой косы твердой торфянистой почвы, которая врезалась в непролазную топь. Воткнутые в землю небольшие палочки указывали те места, где тропинка резко уходила в сторону. Островки твердой земли были со всех сторон окружены ямами, заполненными зеленой тиной и омерзительной бурой жидкостью, которая в считанные секунды поглотила бы любого, кто рискнул бы зайти сюда, не зная ориентиров. Заросли тростника и сочные склизкие водяные растения источали смрад разложения и тяжелые миазматические испарения. Не раз, сделав неверный шаг, мы проваливались по колено в темную подрагивающую жижу, которая тут же приходила в движение и начинала мерно колыхаться в радиусе нескольких ярдов. Ноги вязли в густой каше. Стоило оступиться, и в ту же секунду возникало такое ощущение, словно чьи-то цепкие руки с силой тянут тебя вниз, в бездонную зловонную глубь. Лишь один раз мы увидели признак того, что кто-то проходил по этой смертельно опасной тропе до нас. На кустике пушицы [55 - Пушица – род многолетних трав семейства осоковых. Торфообразователь.], росшей на островке мерзкой слизи, темнел какой-то небольшой предмет. Холмс, шагнув с тропинки, чтобы поднять его, тут же провалился по пояс. Если бы мы не помогли ему выбраться, он, возможно, уже никогда не ступил бы снова на твердую почву. Оказавшись в безопасности, Шерлок Холмс поднял в воздух черный ботинок. «Мейерс, Торонто [56 - Торонто – город в Канаде, административный центр провинции Онтарио.]» было напечатано на его кожаной подкладке.
   – Ради этого стоило искупаться в грязи, – сказал Холмс. – Это тот самый башмак, который пропал у нашего друга сэра Генри.
   – Стэплтон бросил его туда, когда удирал.
   – Конечно. Он использовал его, чтобы пустить по следу собаку, а потом, когда понял, что игра закончена, бежал, держа ботинок в руке. Теперь нам известно, что, по крайней мере, до этого места он сумел добраться.
   Впрочем, больше нам не суждено было узнать, хотя о многом мы смогли догадаться. Искать отпечатки ног на болоте было бесполезно, поскольку поднимающаяся жидкая грязь тут же поглощала их, но добравшись наконецдо островка суши в самой середине трясины, мы все там очень внимательно осмотрели. На глаза нам не попалось ни одного свежего следа. Если можно было верить истории, поведанной нам этим клочком земли, Стэплтон так и не добрался до затерянного посреди болота островка, на котором собирался найти убежище прошлой ночью. Где-то в самом сердце великой Гримпенской трясины на дне одной из наполненных отвратительной жижей ям этот холодный и жестокий человек остался лежать навсегда.
   На окруженном болотом островке, где Стэплтон держал своего страшного помощника, мы нашли много его следов. Огромное колесо грузоподъемного блока и колодец, наполовину заполненный мусором, указали на то место, где некогда была шахта. Вокруг стояли полуразрушенные бараки, в которых когда-то жили шахтеры. Наверняка шахта была покинута из-за того, что воздух здесь был насыщен болезнетворными болотными испарениями. В одном из бараков мы увидели железную скобу, цепь и кучу обглоданных костей. Значит, именно здесь жила собака. Среди прочих останков лежал скелет с клочками коричневой шерсти.
   – Собака! – воскликнул Холмс. – Это же спаниель с вьющейся шерстью. Бедный доктор Мортимер никогда больше не увидит своего любимца. Что ж, не думаю, что это место хранит еще какие-либо тайны. Стэплтон мог спрятать свою собаку, но не мог заставить ее молчать. Отсюда и те звуки, которые даже при дневном свете казались такими жуткими. При необходимости он мог держать собаку в сарае рядом с Меррипит-хаусом, но это было опасно, поэтому Стэплтон пошел на это только раз, в тот день, когда рассчитывал довести свое дело до конца. Вещество в этой жестянке – несомненно, тот самый светящийся состав, которым он обмазывал морду собаки. Наверняка эту идею ему подсказала фамильная легенда об адском звере и желание напугать до смерти сэра Чарльза. Неудивительно, что несчастный каторжник, так же как и наш друг, с криками стал убегать от этого чудовища. Да мы и сами едва не бросились наутек, когда увидели, что появилось из темноты и помчалось следом за сэром Генри. Знаете, а ведь довольно хитро придумано! Мало того что так очень легко свести свою жертву в могилу. Кто из крестьян осмелился бы приблизиться к подобному страшилищу, если бы увидел его на болоте, что и происходило неоднократно? Ватсон, я говорил в Лондоне и повторю снова: никогда еще нам не приходилось сталкиваться с преступником более опасным, чем человек, который остался лежать там… – Он протянул длинную руку в сторону бескрайней бурой в зеленых пятнах трясины, которая вдалеке сливалась с красноватыми склонами торфяных холмов.

Глава XV
Взгляд в прошлое

   Был конец ноября, мы с Холмсом сидели у камина в нашей гостиной на Бейкер-стрит. За окнами тянулась бесконечная промозглая ночь. После имевшей столь трагическое завершение поездки в Девоншир мой друг уже расследовал два других чрезвычайно важных дела. В первом, связанном со знаменитым карточным скандалом в клубе «Нонпарель», он изобличил полковника Апвуда. Во втором же сумел полностью оправдать мадам Монпенсье, обвиненную в убийстве падчерицы, молоденькой мадемуазель Карэр, которая, что интересно, через полгода обнаружилась в Нью-Йорке, живая, здоровая и замужем. Холмс пребывал в отличном расположении духа после успешного завершения двух столь сложных и важных дел, поэтому мне удалось подтолкнуть его к обсуждению подробностей «баскер-вильской загадки». До сих пор я терпеливо дожидался подходящего случая, поскольку знал, что он не станет, расследуя одно дело, загружать свой холодный расчетливый ум мыслями или воспоминаниями о другом. Случилось так, что именно в тот день, утром, к нам зашли сэр Генри и доктор Мортимер, заехавшие в Лондон, прежде чем отправиться в длительное путешествие, которое должно было восстановить расшатанную нервную систему молодого баронета. Поэтому мне показалось, что если я затрону интересующую меня тему, это будет выглядеть вполне естественно.
   – Вся последовательность событий, – сказал Холмс, – сточки зрения человека, называвшего себя Стэплтоном, была предельно проста и логична, но нам, при том, что поначалу мы не имели возможности выяснить мотивы его поступков и знали лишь часть фактов, все это представлялось настоящей загадкой. Я дважды беседовал с миссис Стэплтон, поэтому теперь мне все настолько ясно, что я не думаю, что в этом деле остались белые пятна. Вы можете найти кое-какие записи на эту тему в моей картотеке на букву «Б».
   – Может быть, вы не откажетесь обрисовать мне развитие событий по памяти?
   – Конечно, хотя не могу обещать, что в моей памяти сохранилось абсолютно все. Напряженная умственная концентрация подразумевает освобождение памяти от ненужной информации, в том числе и от определенных воспоминаний. Адвокат, знающий дело в мельчайших деталях и способный доказать свою правоту в суде, через пару недель после окончания процесса замечает, что уже не в состоянии вспомнить его даже в самых общих чертах. Также и у меня: каждое новое дело размывает воспоминания о предыдущем. Так что можно сказать, что мадемуазель Карэр вытеснила из моей памяти Баскервильхолл. Завтра, может быть, какая-нибудь новая загадка займет мое внимание и заставит позабыть и прекрасную француженку, и этого Апвуда. Впрочем, что касается дела о собаке, я могу попытаться воскресить в памяти последовательность событий, а вы поправите меня, если я что-нибудь забуду.
   Во-первых, я выяснил, что фамильный портрет не лгал, этот парень действительно был Баскервилем. Он был сыном Роджера Баскервиля, младшего брата сэра Чарльза. После очередного скандала Роджер бежал в Южную Америку, где, как считалось, умер холостяком. На самом деле он успел там жениться и даже завести ребенка. Наш приятель и был его сыном, его настоящая фамилия та же, что и у отца. Он женился на прекрасной костариканке Берилл Гарсиа и, присвоив себе большую сумму казенных денег, изменил фамилию на Ванделер и скрылся от правосудия в Англии. Здесь, на востоке Йоркшира, он организовал частную школу. Этим делом он решил заняться лишь потому, что во время путешествия на родину случайно познакомился с одним талантливым учителем, который был болен чахоткой. Сумев воспользоваться его способностями, Ванделер добился успеха, но вскоре Фрейзер (так звали учителя) умер, и в школе, которая поначалу процветала, дела стали идти все хуже и хуже, пока наконец она со скандалом не закрылась. Ванделер сменил фамилию на Стэплтон и вместе с женой переехал на юг Англии. Он лишился большей части состояния, но не утратил честолюбия и страстной любви к энтомологии. В Британском музее я узнал, что он считался авторитетным специалистом в этой области. Имя Ванделер даже было присвоено одному из видов ночных бабочек, поскольку наш знакомый был первым, кто дал ее научное описание, это было еще в Йоркшире.
   Теперь мы подошли к тому периоду его жизни, который интересует нас больше всего. Наш энтомолог, по-видимому, навел справки и выяснил, что всего лишь две жизни отделяют его от обладания большим поместьем. Я полагаю, что, отправляясь в Девоншир, он еще не имел каких-либо определенных планов, но то, что с самого начала намерения его были преступными, не вызывает сомнения. Об этом говорит хотя бы тот факт, что жену свою он выдал здесь за сестру. Идея использовать ее в качестве наживки наверняка уже сидела у него в голове, хотя, возможно, он еще точно не представлял себе, как именно это провернуть. Его целью было стать хозяином поместья, и он готов был пойти на все, чтобы добиться этого. Первым делом ему нужно было обосноваться как можно ближе к дому своих предков. Потом он должен был завязать дружеские отношения с сэром Чарльзом Баскервилем и с соседями.
   Баронет сам рассказал ему легенду о собаке, якобы преследующей его род, и тем самым ступил на свой смертный путь. Стэплтон (так я буду называть его дальше) знал от доктора Мортимера, что у старика слабое сердце и что сильное потрясение убьет его. К тому же он слышал, что сэр Чарльз верил в сверхъестественное и относился к страшному преданию очень серьезно. Преступный разум Стэплтона постоянно искал способ избавиться от баронета, но так, чтобы самому остаться вне подозрений.
   Выработав план действий, Стэплтон приступил к его выполнению, продумав все до мелочей. Рядовой преступник просто нашел бы собаку побольше и пустил ее в дело. Но то, что Стэплтон решил превратить обычное животное в адское создание, говорит о его гениальности. Собаку он приобрел в Лондоне в магазине Росса и Мэнглса на Фулем-роуд. Причем выбрал самую рослую и свирепую из всех, какие были. Потом на поезде привез ее по Северно-Девонширской линии домой, но, чтобы никто из знакомых не увидел его с собакой, вышел намного раньше и долго шел с ней по болотам. Охотясь за насекомыми, Стэплтон уже научился пересекать Гримпен-скую трясину и обнаружил надежное укрытие для собаки. Там он и поселил животное, после чего стал дожидаться удобного случая.
   Однако время шло, а случай так и не представился. Престарелый джентльмен никогда не выходил за пределы своих владений в темное время суток. Несколько раз Стэплтон приводил собаку к Баскервиль-холлу, но безрезультатно. Во время этих вылазок он, а точнее его питомец, и был замечен крестьянами, отчего легенда о дьявольской собаке вновь ожила. Стэплтон надеялся, что его жена сумеет очаровать сэра Чарльза и выманить его на болото ночью, но неожиданно Берилл повела себя очень независимо и наотрез отказалась втягивать старика в романтические отношения и тем самым отдать его в руки врага. Ни угрозы, ни даже – увы! – побои не действовали на миссис Стэплтон. Она не соглашалась становиться соучастницей преступления, поэтому Стэплтон на некоторое время оказался в тупике.
   Выход из затруднительной ситуации наметился, когда сэр Чарльз, считавший Стэплтона близким другом, доверил ему оказание материальной помощи от своего имени Лоре Лайонс. Выдавая себя за одинокого мужчину, Стэплтон сумел полностью подчинить себе эту несчастную женщину. К тому же он дал ей понять, что готов жениться на ней, если она разведется с мужем. Потом совершенно неожиданно его планы оказались под угрозой: Стэплтону стало известно, что сэр Чарльз по настоянию доктора Мортимера собирается покинуть Холл и перебраться в Лондон. Стэплтону ничего не оставалось, кроме как сделать вид, будто он согласен с этим решением. На самом деле теперь ему необходимо было действовать стремительно, иначе жертва могла оказаться для него недосягаемой. Поэтому он и заставил миссис Лайонс написать сэру Чарльзу письмо с просьбой о личной встрече накануне его отъезда в Лондон. Потом под благовидным предлогом Стэплтон отговорил Лору Лайонс идти на свидание и тем самым получил шанс, которого так долго дожидался.
   В тот вечер он вернулся домой из Кум-трейси как раз вовремя, чтобы успеть придать собаке подобающий дьявольский вид и подвести ее к калитке, у которой, как он знал, старый джентльмен будет дожидаться леди. Собака по команде хозяина перепрыгнула через калитку и бросилась на бедного баронета, который в ужасе побежал по Тисовой аллее. Наверное, это действительно была жуткая картина. Только представьте себе: темный туннель, по которому огромный черный зверь с пылающей пастью и светящимися глазами несется за кричащей от страха жертвой. В конце аллеи сердце сэра Чарльза не выдержало напряжения и страха, и он замертво упал на землю. Собака бежала по траве, растущей вдоль дороги, а баронет по самой дороге, поэтому были обнаружены только человеческие следы. Увидев, что он лежит неподвижно, собака, должно быть, подошла к телу, обнюхала и побежала обратно, утратив к нему интерес. По-видимому, именно в тот момент она и оставила следы, которые впоследствии обнаружил доктор Мортимер. Стэплтон подозвал собаку и поспешно отвел ее на остров в глубине Гримпенской трясины, породив загадку, которая поставила в тупик полицию, взволновала всю округу и, в конечном итоге, привлекла к этому делу наше внимание.
   Это то, что касается смерти сэра Чарльза Баскервиля. Думаю, вы оценили дьявольскую хитрость преступника, ведь привлечь к ответственности настоящего убийцу было почти невозможно. Стэплтон мог не бояться, что его выдаст единственный соучастник, который одновременно являлся и орудием убийства, причем настолько странным и необычным, что это делало его вдвойне эффективным. Однако обе замешанные в деле женщины, миссис Стэплтон и миссис Лора Лайонс, знали слишком много и имели повод заподозрить неладное. Миссис Стэплтон было известно о намерениях мужа относительно старика и о существовании собаки. Миссис Лайонс ничего этого не знала, но она не могла не сопоставить смерть сэра Чарльза с тем, что об их несостоявшейся встрече было известно только ему. Впрочем, обе леди были настолько запуганы Стэплтоном, что ему нечего было бояться. Итак, первая часть его плана была успешно выполнена, но самое трудное было еще впереди.
   Вполне возможно, что Стэплтон не знал о существовании еще одного наследника в Канаде. Как бы то ни было, скоро ему стало известно о нем от доктора Мортимера, который в подробностях поведал соседу об ожидаемом приезде сэра Генри Баскервиля. Поначалу Стэплтон решил, что этого молодого человека из Канады можно убить прямо в Лондоне, еще до того, как он приедет в Девоншир. С тех пор как жена отказалась помогать ему со стариком, Стэплтон перестал доверять ей и не решался больше надолго оставлять ее одну, чтобы не потерять над ней власть. Именно поэтому он привез ее с собой в Лондон. Я потом выяснил, что они остановились в частной гостинице «Мексборо», это на Крейвен-стрит. Мой посыльный туда, кстати, тоже наведывался в поисках улик. Стэплтон запер жену в номере, а сам, приклеив фальшивую бороду, вслед за доктором Мортимером побывал сначала на Бейкер-стрит, потом на вокзале и, наконец, у гостиницы «Нортумберленд». Его жена, очевидно, о чем-то догадывалась, но она так боялась мужа (ей хорошо было известно, до какой степени могла доходить его жестокость), что не осмелилась напрямую предупредить об опасности ничего не подозревающего баронета. Если бы миссис Стэплтон написала письмо и оно попало в руки ее мужа, ее собственная жизнь могла оказаться под угрозой. Пришлось прибегнуть к хитрости. Как мы знаем, она вырезала нужные слова из газетной страницы, измененным почерком подписала конверт и отправила послание сэру Генри. Таким образом баронет впервые узнал, что ему угрожает опасность.
   Стэплтону необходимо было заполучить в свои руки какую-нибудь вещь из гардероба сэра Генри, на тот случай, если придется пускать собаку по его следу. И с этой задачей преступник справился в два счета. Не приходится сомневаться, что он хорошо заплатил за помощь коридорному или горничной. Случайно вышло так, что первый башмак, который был украден для него, оказался новым и, следовательно, совершенно непригодным для его целей. Тогда Стэплтон вернул ботинок и выкрал другой. Этот на первый взгляд незначительный эпизод в моих умозаключениях имел решающее значение, поскольку я убедился, что мы имеем дело с настоящей собакой, ведь только этим можно было объяснить настойчивое желание заполучить именно ношеный башмак. Чем более странным и фантастическим кажется то или иное происшествие, тем более внимательного изучения оно заслуживает. Чаще всего бывает так, что то, что, казалось бы, может запутать следствие, после должного изучения и осмысления наоборот помогает добраться до истины.
   Когда на следующее утро наш друг снова посетил нас, Стэплтон как всегда следил за ним из кеба. То, что злоумышленник знал, где мы живем, как я выгляжу, и его общее поведение наводит меня на мысль, что преступная деятельность Стэплто-на никак не ограничивается баскервильским делом. Мне на ум приходят четыре дерзкие квартирные кражи в южных графствах, совершенные в течение двух предыдущих лет. Ни по одному из этих дел никто так и не был арестован. Последняя из краж, совершенная в мае в Фолкстон-корте, примечательна еще и тем, что грабитель хладнокровно застрелил мальчикаслугу, который случайно оказался на месте преступления. Я не сомневаюсь, что это Стэплтон таким способом решал свои денежные проблемы. Он был отчаянным и очень опасным человеком.
   В его смелости мы имели возможность убедиться в то утро, когда он с такой легкостью ушел от нас, а дерзость свою он продемонстрировал, передав мне через кебмена мое же имя. Стэплтон тогда понял, что я взялся за это дело и в Лондоне ему ничего добиться не удастся, поэтому вернулся в Дартмур и стал дожидаться приезда баронета.
   – Постойте, – прервал я повествование Холмса. – Вы, конечно же, излагаете ход событий совершенно правильно. Но кое-что мне непонятно. Что было с собакой, когда ее хозяин находился в Лондоне?
   – Я тоже задавался этим вопросом, поскольку это очень важный пункт. Несомненно, у Стэплтона был помощник или доверенное лицо, хотя вряд ли преступник посвящал его в свои планы, это было бы слишком опасно. В Меррипит-хаусеу него был старый слуга по имени Энтони. Он был знаком со Стэп-лтонами по меньшей мере несколько лет, еще со времен школы, поэтому не мог не знать, что его хозяева на самом деле являются мужем и женой. Этот человек исчез, скорее всего, сбежал из страны. Имя Энтони нечасто встречается в Англии, но в государствах Латинской Америки и в других странах, где говорят на испанском языке, Антонио является очень распространенным именем. Этот человек, как и миссис Стэплтон, по-английски говорил прекрасно, но с характерным акцентом, как бы шепелявя. Я сам видел, как старик переходил Гримпен-скую трясину по тропинке Стэплтона. Так что очень может быть, что в отсутствие хозяина именно он ухаживал за собакой, хотя мог, конечно, и не знать, для каких целей ее использовали.
   Стэплтоны вернулись в Девоншир, туда же через какое-то время пожаловали и вы с сэром Генри. Теперь несколько слов о том, чем в то время занимался я. Может быть, вы помните, что, изучая записку, составленную из вырезанных из газеты слов, я обратил внимание на водяные знаки на бумаге. Поднеся листок к глазам, я почувствовал легкий запах вещества, которое в парфюмерии именуется «белый жасмин». Существует семьдесят пять различных запахов, которые любой серьезный криминалист обязан уметь различать. В моей практике было немало случаев, в которых исход дела зависел от этого умения. Присутствие аромата наводило на мысль о том, что в деле замешана женщина, и уже тогда я начал подозревать Стэплтонов. Итак, даже не выезжая из Лондона, я уже знал, что преступник использует настоящую собаку, и имел подозреваемого.
   Теперь мне требовалось разузнать как можно больше о жизни Стэплтона. Для этого лучше всего подходила слежка, но было очевидно, что, если бы я поехал вместе с вами, следить за ним я бы не смог, потому что мой приезд сразу бы насторожил его. Вот почему, убедив всех, и вас в том числе, что меня задерживают важные дела в Лондоне, я приехал в Девоншир тайно. Моя жизнь на болотах не была такой уж тяжелой, как вам кажется, и вообще, подобные мелочи не должны мешать расследованию. Большую часть времени я прожил в Кум-трейси, перебираясь в хижину на болоте только тогда, когда мне необходимо было находиться ближе к месту действия. К то муже я захватил с собой Картрайта, который под видом деревенского мальчишки очень помогал мне. Благодаря ему у меня всегда была еда и чистое белье. Пока я следил за Стэплтоном, Картрайт часто наблюдал за вами, поэтому я держал руку на пульсе.
   Я вам уже говорил, что отчеты, которые вы посылали на Бейкер-стрит, немедленно перенаправлялись в Кум-трейси и попадали ко мне в руки. Могу сказать, что для расследования они имели огромное значение, особенно письмо, в котором вы пересказали разговор со Стэплтоном, когда он, скорее всего, по неосторожности поведал вам единственный правдивый эпизод из своей биографии. Благодаря ему я получил возможность установить личность этих людей, и мне наконец все стало понятно. Дело сильно усложнил беглый каторжники его отношения с Бэрриморами. Надо сказать, вы блестяще распутали этот узел, ваши выводы полностью совпали с моими.
   Ктому времени, когда вы обнаружили меня на болотах, я уже знал все, мне не хватало только прямых улик, на основании которых можно было бы предъявить обвинение. Даже эпизод, который закончился смертью несчастного каторжника, ничего не доказывал. Преступника нужно было брать с поличным, для чего мы и подбросили ему наживку в лице сэра Генри. Все должно было выглядеть так, словно баронет пришел к нему один, без защиты. Так, подвергнув столь суровому испытанию нервную систему клиента, мы сумели вывести Стэплтона на чистую воду, что, в конечном итоге, и стало причиной его гибели. Должен признаться: то, что сэру Генри пришлось пережить такой ужас, говорит не в мою пользу, но разве мог я предположить, что собака будет иметь столь чудовищный вид? Да и туман, который двинется в нашу сторону, тоже невозможно было предугадать. Меня утешает лишь то, что и лечащий врач сэра Генри и доктор Мортимер уверяют, что нервы нашего друга скоро восстановятся. К тому же вполне вероятно, что длительное путешествие пойдет на пользу не только физическому здоровью баронета, но и залечит его душевные раны. Ведь его чувства к миссис Стэплтон были искренними и глубокими, и во всем этом деле самое страшное для него то, что она его обманывала.
   Мне осталось только рассказать, какую роль во всем этом играла она. Нет никакого сомнения в том, что Стэплтон имел на жену очень большое влияние. Что тому причиной, любовь или страх, я не знаю, хотя, скорее всего, и то и другое одновременно, ведь чувства эти зачастую неразлучны. Как бы то ни было, это сыграло свою роль. Берилл согласилась выдавать себя за его сестру, но все же отказалась помогать мужу, когда дело дошло до прямого соучастия в убийстве. Кроме того, она при первой же возможности попыталась предупредить сэра Генри об опасности, и потом делала это не раз, но так, чтобы не навести подозрения на мужа. Стэплтон, по-видимому, и сам был подвержен ревности. Увидев, как баронет ухаживает за леди (хотя это было частью его же собственного плана), он не сдержался и дал выход своим чувствам, выплеснул кипевшую на душе ярость, которую так искусно прятал за внешним спокойствием и сдержанностью. Он позволил этим отношениям развиваться лишь для того, чтобы сэр Генри как можно чаще бывал в Меррипит-хаусе. Стэплтон надеялся, что рано или поздно ему подвернется удобный случай довести свое дело до конца. Но случилось непредвиденное: в решающий момент его жена взбунтовалась. Она что-то узнала о смерти каторжника йотом, что в тот день, когда сэр Генри должен был прийти к ним на ужин, собака находилась в сарае. Когда миссис Стэплтон попыталась отговорить мужа, между ними вспыхнула ссора, и он впервые дал понять ей, что у нее есть соперница. Преданность мужу тут же превратилась в ненависть, и Стэплтон осознал, что теперь его жена сделает все, чтобы помешать ему. Поэтому он связал ее, чтобы лишить возможности предупредить сэра Генри. Наверняка Стэплтон надеялся, что, когда смерть баронета спишут на фамильное проклятие (можно не сомневаться, что так бы и произошло), ему удастся уговорить жену смириться со свершившимся фактом и навсегда забыть о том, что ей было известно. Вот только мне кажется, что в этом он просчитался. Даже без нашего вмешательства его судьба была предрешена. Женщина, в жилах которой течет испанская кровь, не простила бы измены. Вот и все, дорогой Ватсон, не думаю, что я смогу что-либо добавить, не заглядывая в свои записи. По-моему, я объяснил все, что в этом деле имело существенное значение.
   – Неужели Стэплтон надеялся, что это страшилище сможет напугать сэра Генри до смерти, как его престарелого дядю?
   – Собака была очень злобной и к тому же голодала. Даже если бы жертва не умерла от ужаса, страх лишил бы ее возможности защищаться.
   – Верно. Остается только один вопрос. Если бы Стэплтон добился своего и его признали наследником состояния, как бы он объяснил тот факт, что так долго жил под чужим именем рядом с родовым поместьем? Ведь это наверняка вызвало бы подозрения.
   – Боюсь, что я не смогу ответить вам на этот вопрос. Это очень сложно. Решать загадки прошлого и настоящего в моих силах, но предсказывать, как человек поступил бы в будущем, я не берусь. Стэплтон несколько раз обсуждал этот вопрос со своей супругой. Он держал в уме три возможных варианта. Первый: он могуехать в Южную Америку и оттуда, через местное представительство британских властей заявить свои права на наследство, даже не приезжая в Англию. Второй: в Лондоне он мог изменить внешность и вернуться в Девоншир подвидом другого человека. И наконец, третий: Стэплтон мог выдать за наследника подставное лицо, снабдив его необходимыми бумагами и доказательствами и пообещав в качестве награды определенную долю дохода. С уверенностью можно сказать лишь одно: такой человек, как Стэплтон, нашел бы выход. А теперь, мой дорогой Ватсон, вот что. Мы с вами отлично потрудились, и я полагаю, что теперь, хотя бы на один вечер, можем позволить себе заняться более приятными вещами. В оперном дают «Гугенотов» [57 - «Гугеноты» (1835) – героико-романтическая опера композитора Джа-комо Мейербера (1791–1864).]. Я заказал места в ложе. Вы не слышали братьев де Решке? [58 - Братья де Решке – знаменитые оперные певцы польского происхождения – Ян, тенор и Эдвард, бас. (Примеч. пер.)] В таком случае не возражаете, если я попрошу вас собраться за полчаса? А по дороге можно будет заехать перекусить к Марчини.

   В марте 1901 года А. Конан Дойл написал редактору журнала «Стрэнд» Гринхофу Смиту: «Я задумал настоящий роман ужасов для «Стрэнда». Там много неожиданных поворотов, и его легко будет разделить на части – достаточно длинные, чтобы публиковать отдельными выпусками. Но есть одно условие: писать его я буду вместе с другом – Флетчером Робинсоном, чье имя должно стоять рядом с моим. Обещаю, что разрабатывать сюжет буду сам и стиль будет мой, без длиннот и чужеродных вкраплений, раз так больше нравится Вашим читателям. Но он подсказал мне основную идею и место действия, поэтому его имя должно быть упомянуто» (Сташауэр Д. Рассказчик: Жизнь Артура Конан Дойла // Иностранная литература. – 2008. – № 1. –С. 45).
   С Бертрамом Флетчером Робинсоном – двадцативосьми-летним военным корреспондентом газеты «Дейли экспресс» – Конан Дойл познакомился и подружился годом раньше, на борту корабля, во время возвращения из Южной Африки в Англию. Уроженец Девоншира, Робинсон знал множество местных «страшных» преданий и легенд, одна из них – о псепривидении – и легла в основу замысла «Собаки Баскервилей». Биографы приводят и иные возможные источники повести. «В британском фольклоре немало собак-призраков, равно как и исчадий ада, имеющих собачий облик, и определить истоки легенды, заинтриговавшей Конан Дойла, не так-то просто. Поскольку Робинсон был родом из Девоншира, где и происходит действие «Собаки Баскервилей», многие исследователи сошлись на том, что сюжет почерпнут из знакомых ему с детства сказок. Однако много позже Гринхоф Смит вспоминал, что Робинсона увлек сюжет, приводившийся в некоем путеводителе по Уэльсу. Да и детство самого Конан Дойла наверняка не обошлось без известного шотландского предания о собаке лорда Бальфура» (там же. С. 45).
   «Отдавал себе Конан Дойл в этом отчет или нет, но он уже использовал в точности ту же идею в рассказе «Король лис». «Король лис», впервые опубликованный в «Виндзор мэгэзин» в 1898 году, – перевертыш более поздней «Собаки». Это охотничий рассказ, передающий впечатления молодого охотника с расстроенными от злоупотребления спиртным нервами. Причем семейный врач, из лучших побуждений желая его запугать, предупреждает заранее о возможных галлюцинациях и даже видениях. Юный Данбери на охоте: он несется в кошмарной скачке по кошмарным местам в погоне за каким-то лисом, которого никто даже не видел. Оставив далеко позади других охотников, он оказывается один в сумрачном еловом лесу. И вот что происходит, когда гончие бросаются вперед, почуяв добычу: «В то же самое мгновение тварь размером с осла вскочила на ноги. Огромная серая голова с чудовищными блестящими клыками и сужающейся к концу мордой вынырнула из ветвей, и тотчас собака подлетела вверх на несколько футов, а затем, скуля, плюхнулась в логово. Потом послышался лязг, будто захлопнулась мышеловка, скулеж сорвался на визг, и все затихло». «Лис» оказался сибирским волком гигантского размера, бежавшим из бродячего зверинца» (Карр Дж. Д. Жизнь сэра Артура Конан Дойла // Карр Дж. Д.; Пирсон X. Артур Конан Дойл. – М.: Книга, 1989. – С. 133).
   Вопрос о соавторстве, то есть о доле участия Флетчера Робинсона в написании «Собаки Баскервилей», до сих пор остается в каком-то смысле открытым. Известно, что в марте 1901 года А. Конан Дойл с Ф. Робинсоном ездили на четыре дня на север Норфолка, в Кромир, отдохнуть и поиграть в гольф – и там обсуждали план повести. А через какое-то время, той же весной, А. Конан Дойл неделю гостил у Ф. Робинсона в Дартмуре и в ходе ежедневных поездок по округе лично осмотрел места, описанные потом в «Собаке Баскервилей»: Фоксторскую (в повести Гримпенская) трясину, Гримс-паунд – раскопки строений бронзового века, деревушку Меррипит (чье название стало именем дома Стэплтонов), здание Дартмурской тюрьмы. А возвращаясь после поездок, А. Конан Дойл с Ф. Робинсоном трудились над повестью. Робинсонов кучер – Гарри Баскервиль, – подаривший героям повести свою фамилию, позже утверждал, что много раз видел, как Ф. Робинсон и А. Конан Дойл «вместе писали, разговаривали».
   В первой – журнальной – публикации «Собаки Баскервилей» фигурировало авторское уведомление: «Я обязан замыслом этой книги моему другу мистеру Флетчеру Робинсону, который помог мне при разработке сюжета и знакомстве с местным колоритом». В первом книжном издании повести эта формулировка сохранялась, к тому же появилось посвящение Ф. Робинсону. Однако в дальнейших изданиях, американском и затем в полном собрании приключений Шерлока Холмса, уже просто говорится, что автор благодарит Робинсона за «подсказанную идею», и позже – что книга написана «благодаря сделанному Робинсоном замечанию», а «сюжет повести и каждое ее слово» принадлежат одному автору.
   О том, как сам Робинсон оценивал степень своего участия в работе над повестью, может свидетельствовать тот факт, что некоторые из своих статей он подписывал как «Флетчер Робинсон, соавтор повести «Собака Баскервилей»» и неоднократно заявлял в частных беседах, что первые две главы произведения написаны им. Биограф А. Конан Дойлад. Сташауэр приходит к выводу, что «Возможно, Робинсон набросал начальный план или наметил исходный материал, а позже стал завышать меру своего участия, стараясь удовлетворить свое честолюбие или вследствие других, может быть, профессиональных соображений. Впрочем, до сегодняшнего дня никаких подтверждений истинности подобных заявлений не найдено: все существующие рукописи «Собаки» написаны Конан Дойлом» (Сташауэр Д. Рассказчик… – С. 48).
   «Собака Баскервилей» впервые была напечатана в журнале «Стрэнд»: в восьми выпусках, с августа 1901 по апрель 1902 года. Публикация вызвала ажиотаж среди истосковавшейся по Шерлоку Холмсу читательской публики: длинные очереди за свежим номером журнала выстраивались у дверей редакции с раннего утра, за сигнальные экземпляры журнала предлагались большие взятки; тираж «Стрэнда» вырос на тридцать тысяч экземпляров. После публикации в «Стрэнде» повесть вышла отдельной книгой и сразу же стала бестселлером.

Коллеги доктора Ватсона

Жена физиолога

   В свое обычное время профессор Эйнсли Грэй к завтраку не спустился. Настольные часы с боем, которые стояли в столовой на каминной полке между бюстиками Клода Бернара [59 - Клод Бернар (1813–1878) – французский физиологи патолог, один из основоположников экспериментальной медицины и эндокринологии.] и Джона Хантера [60 - Джон Хантер (1728–1793) – английский врач и анатом, один из основоположников экспериментальной патологии и анатомо-физиологического направления в хирургии, основатель научной школы.], пробили полчаса, потом три четверти. Вот уже золотая стрелка подползла к девяти, а хозяин дома все не показывался.
   Ничего подобного раньше не случалось. За все те двенадцать лет, которые она вела хозяйство своего старшего брата, он ни разу не опоздал ни на секунду. Теперь она сидела перед высоким серебряным кофейником и думала, что теперь делать, то ли приказать еще раз позвонить в гонг, то ли молча ждать дальше. Любое решение могло оказаться ошибочным, а ее брат был не из тех людей, которые допускают ошибки.
   Мисс Грэй была чуть выше среднего роста, худая, с внимательными глазами в сеточке морщинок и немного сутулой спиной, что характерно для женщин, много времени проводящих за книгами. У нее было вытянутое открытое лицо, с легким румянцем над скулами, высоким задумчивым лбом, тонкими губами в ниточку и сильно выпирающим подбородком, который не оставлял сомнения в крайнем упрямстве. Белоснежные манжеты и воротник в сочетании со строгим черным платьем, сшитым почти с квакерской простотой, свидетельствовали о чопорности ее натуры. На плоской груди висел крестик из слоновой кости. Она сидела за столом, строго выпрямив спину, и с недоуменным видом прислушивалась, характерным жестом покручивая очки.
   Неожиданно она удовлетворенно кивнула головой и стала наливать кофе. За стеной послышались тяжелые, приглушенные толстым ковром шаги. Дверь распахнулась, и в комнату быстрой нервной походкой вошел профессор. Молча поприветствовав сестру коротким движением головы, он сел за противоположный край стола и стал просматривать письма, которые небольшой стопкой лежали рядом с его тарелкой.
   В то время профессору Эйнсли Грэю стукнуло сорок три, на двенадцать лет больше, чем сестре. Карьеру его можно было назвать блестящей. В Эдинбурге, Кембридже и Вене он был известен как великий физиолог и зоолог.
   Его вышедшая отдельным изданием научная работа «О ме-зодермическом [61 - Мезодерма (от гр. mesos – средний, промежуточный – и derma – кожа) – средний зародышевый листок, из которого развиваются мышцы, хрящи, кости и т. п.] происхождении экситомоторных [62 - Эксимоторный – вызывающий двигательную активность. От лат. excitare из exciere – возбуждать – и motor – двигатель.] нервных корешков [63 - Нервные корешки – нервные волоконца у места их вхождения в центральную нервную систему (или выхода из нее).]» принесла ему членство в Королевском обществе, а исследование «О природе батибиуса, а также некоторые замечания о литококках [64 - Литококки – тип шарообразных бактерий. От гр. lithos – камень – и kokkos – зерно.]» было переведено не менее чем на три европейских языка. Один из самых авторитетных из ныне здравствующих специалистов отозвался о нем как о воплощении всего лучшего, что есть в современной науке. Поэтому неудивительно, что, когда во всегда считавшемся торговым городе Берчспуле решили организовать собственную медицинскую школу, власти были только рады отдать кафедру физиологии мистеру Эйнсли Грэю. Уверенность в том, что их учебное заведение станет всего лишь очередной ступенькой в его карьере и что при первой же возможности он перейдет в другой, более известный храм науки, заставляла их ценить его еще больше.
   Внешне он был похож на сестру. Те же глаза, те же очертания лица, тот же лоб мыслителя, только губы очерчены точнее, да подбородок длиннее и тверже. Просматривая письма, он время от времени поглаживал его большим и указательным пальцами.
   – От этих горничных слишком много шума, – заметил он, когда откуда-то издалека донесся звук голосов.
   – Это Сара, – сказала его сестра. – Я поговорю с ней.
   Одну чашечку она передала ему, а из другой начала пить сама, украдкой поглядывая на строгое лицо брата.
   – Первым важным шагом для человечества, – сказал профессор, – было развитие левых фронтальных извилин мозга, благодаря чему люди обрели способность говорить. Второй шаг был сделан, когда они научились сдерживать эту способность. Женщины второго этапа еще не достигли.
   Говоря это, он наполовину прикрыл веки и выставил вперед подбородок, но, закончив, вдруг широко распахнул глаза и впился взглядом в собеседницу.
   – Джон, я не болтушка, – сказала его сестра.
   – Нет, Ада. Ты во многих отношениях близка к высшему, мужскому типу.
   Профессор склонился над стаканчиком с вареным яйцом с таким видом, будто отпустил галантный комплимент, но леди надула губы и недовольно повела плечами.
   – Ты опоздал к завтраку, Джон, – сказала она, помолчав.
   – Да, Ада. Я плохо спал. Наверняка какая-нибудь церебральная гиперемия [65 - Усиленный приток крови к голове. Церебральный – от лат. cerebrum – мозг. Гиперемия – от гр. hyper – над, сверху – и haima – кровь.], вызванная слишком активной работой мозговых центров. Я что-то слегка взволнован, мысли путаются.
   Сестра воззрилась на него в недоумении. До сих пор мыслительные процессы профессора, как и его привычки, не давали сбоя. Двенадцать лет жизни с ним под одной крышей приучили ее к мысли, что брат ее живет в тихом и безмятежном заоблачном мире науки, недоступном для мелочных страстей, которые столь пагубно воздействуют на более скромные умы.
   – Ты удивлена, Ада, – констатировал он. – Оно и понятно. Я бы и сам удивился, если бы мне сказали, что моя сосудистая система настолько подвержена внешним влияниям. Ведь, в конце концов, если глубоко копнуть, любое волнение – это ответная реакция сосудов на внешние раздражения. Я подумываю жениться.
   – Только не говори, что на миссис О Джеймс! – воскликнула Ада Грэй, откладывая ложечку для яиц.
   – Дорогая моя, у тебя прекрасно развито женское чувство интуиции. Речь идет именно о миссис О Джеймс.
   – Но ты же так мало знаешь о ней. Сами Эсдэйлы о ней почти ничего не знают. Она для них просто знакомая, хоть и живет с ними в Линденсе. Может быть, тебе стоит сначала поговорить с миссис Эсдэйл, Джон?
   – Я не думаю, Ада, что миссис Эсдэйл может сказать что-нибудь такое, что могло бы заставить меня существенно изменить свои планы. Люди с научным складом ума не склонны к поспешным заключениям, но, когда решение принято, заставить их передумать довольно сложно. Жизнь в паре с представителем противоположного пола – естественное состояние для человека. Ты ведь знаешь, что я был так занят академической и другой работой, что у меня просто не оставалось времени думать о своей личной жизни. Теперь положение изменилось, и я не вижу причин, почему мне стоило бы воздерживаться от возможности обзавестись надежным спутником жизни.
   – И вы уже помолвлены?
   – Нет, Ада, до этого еще не дошло. Я только вчера осмелился признаться леди, что готов подчиниться законам природы. Я буду ждать ее после своей утренней лекции, чтобы выяснить, ответит ли она согласием на мое предложение. Но ты хмуришься, Ада?
   Его сестра вздрогнула и попыталась скрыть свое раздражение. Она даже пробормотала что-то вроде поздравления, но взгляд ее брата уже сделался отсутствующим, и, похоже, ее слов он не услышал.
   – Джон, я всем сердцем желаю тебе счастья, которого ты так заслуживаешь. Если я и сомневалась, то только потому, что знаю, насколько это серьезное решение для тебя, и потому, что все это так неожиданно. – Ее худая бледная рука непроизвольно потянулась к крестику на груди. – В такие минуты нам всем требуется мудрый советчик. Если бы я могла убедить тебя обратиться к духовному…
   Профессор пренебрежительно отмахнулся от предложения.
   – Снова поднимать этот вопрос бесполезно, – сказал он. – И не спорь. Ты требуешь большего, чем я могу дать. Я просто вынужден оспаривать твои доводы. У нас совершенно разные взгляды на эти вещи.
   Сестра профессора вздохнула.
   – В тебе нет веры, – сказала она.
   – Я верю в те великие силы эволюции, которые ведут человечество к неведомой, но высочайшей цели.
   – Это все равно что сказать, что ты ни во что не веришь.
   – Напротив, моя дорогая Ада, я искренне верю в дифференциацию протоплазмы [66 - Дифференциация (фр. differentiation от лат. differentia – разность, различие) – здесь: превращение в процессе развития первоначально одинаковых неспециализированных клеток в специализированные клетки тканей и органов.]. – Сестра с сожалением покачала головой. Они затронули единственную тему, в которой она осмеливалась ставить под сомнение непогрешимость брата. – Ив этом сомнений быть не может, – заметил профессор, складывая салфетку. – Если я не ошибаюсь, в нашей семье намечается еще одно изменение. Да, Ада?
   В его маленьких глазах блеснули веселые искорки, когда он посмотрел на сестру. Она сидела, выпрямив спину, и водила щипчиками для сахара по узорам на скатерти.
   – Доктор Джеймс Макмердо О'Бриен… – торжественным голосом начал профессор.
   – Не нужно, Джон, прошу тебя! – оборвала его мисс Эйн-сли Грэй.
   – Доктор Макмердо О'Бриен, – непреклонно продолжил брат, – уже оставил след в современной науке. Он мой первый и самый многообещающий ученик. Уверяю тебя, Ада, что его «Критические суждения о желчных пигментах [67 - Желчные пигменты – окрашенные азотистые продукты распада гемоглобина; образуются главным образом в печени, выделяясь с желчью, выводятся с калом и мочой. Повышенное содержание желчных пигментов в крови приводит к желтухе.] со специальными положениями, относящимися к уробилину [68 - Уробилин (от гр. uron – моча – и лат. bills – желчь) – желчный пигмент, образующийся в кишечнике; присутствует в моче, придавая ей желтый цвет.]» станут классикой медицинской литературы. Не будет преувеличением сказать, что он перевернул наши представления об уробилине.
   Он помолчал, дожидаясь ответа, но его сестра сидела молча, стыдливо наклонив голову с зардевшимися щеками. Крестик на ее груди то поднимался, то опускался в такт участившемуся дыханию.
   – Доктор Макмердо О'Бриен, как ты знаешь, получил из Мельбурна предложение возглавить кафедру физиологии. Он провел в Австралии пять лет, и его ожидает блестящее будущее. Сегодня он уезжает в Эдинбург и через два месяца должен приступить к выполнению своих новых обязанностей. Ты знаешь, как он к тебе относится, так что от тебя зависит, поедет ли он один. Если хочешь знать мое мнение, я не вижу более достойной судьбы для образованной женщины, чем прожить свою жизнь рядом с мужчиной, способным провести исследования, подобные тем, которые доктор Джеймс Мак-мердо О'Бриен недавно с блеском закончил.
   – Он мне пока ничего не предлагал, – пролепетала леди.
   – Ах, бывают знаки более тонкие, чем речь, – сказал брат, качая головой. – Но ты побледнела. Твоя сосудодвигательная система [69 - Входит в вегетативную нервную систему; расширяет или суживает сосуды, тем самым понижает или повышает кровяное давление.] возбуждена. Артериолы [70 - Мелкие конечные разветвления артерий, переходящие в капилляры.] сузились. Прошу тебя, успокойся. Кажется, карета подъехала? По-моему, этимутромуте-бя будет гость, Ада. С твоего позволения, я тебя покину.
   Бросив взгляд на часы, он быстро вышел в прихожую и через несколько минут уже ехал в салоне своего удобного брума по улицам Берчспула.
   После лекции профессор Эйнсли Грэй зашел в свою лабораторию, где подкорректировал работу кое-каких научных аппаратов, записал показания о развитии трех разных колоний бактерий, сделал полдюжины срезов микротомом [71 - Микротом (от гр. mikpos – малый – и tome – рассечение, отрезок) – лабораторный прибор, с помощью которого получают тонкие срезы тканей животных и растений для изучения их под микроскопом.] и наконец помог семерым столкнувшимся с трудностями джентльменам, проводящим исследования по семи разным направлениям. Таким образом, добросовестно и методично справившись со своими обычными каждодневными обязанностями, он вышел из лаборатории, сел в карету и приказал везти себя в Линденс. Лицо его оставалось холодным и невозмутимым, вот только время от времени он нервным движением поглаживал пальцами свой рельефный подбородок.

   Линденс был старым, увитым плющом домом. Раньше он был деревенским, но теперь его со всех сторон охватили длинные краснокирпичные щупальца растущего города. Он все еще стоял в некотором отдалении от дороги, в глубине земельного участка. Вьющаяся тропинка, обсаженная лавровыми кустами, вела к арочному парадному входу с портиком. Справа от дорожки был газон, и в его дальнем конце в тени боярышника в садовом кресле с книгой в руках сидела леди. Когда скрипнула калитка, она вздрогнула, а профессор, заметив ее, сошел с тропинки и направился прямиком к ней.
   – Если вы ищете миссис Эсдэйл, она в доме! – сказала леди, вставая и выходя из тени.
   Она была невысокого роста. Все, от тяжелых белокурых локонов до изящных садовых туфелек, которые выглядывали из-под кремового платья, подчеркивали ее женственность. Одна изящная ручка в перчатке протянулась для приветствия, вторая же прижимала к боку толстую книгу в зеленой обложке. Уверенность и спокойствие, с которыми держалась леди, говорили о том, что это зрелая светская женщина, в то время как в больших доверчивых серых глазах и очертаниях чувственного улыбчивого рта сохранилось выражение юношеской, почти детской невинности. Миссис О'Джеймс была вдовой тридцати двух лет, но по ее внешнему виду ни первого, ни второго обстоятельства определить было решительно невозможно.
   – Миссис Эсдэйл в доме, – повторила она, глядя на него снизу вверх глазами, в которых читалось нечто среднее между настороженностью и радостью.
   – Я пришел не к миссис Эсдэйл, – ответил он, не теряя сдержанности и строгости. – Я искал вас.
   – Это большая честь для меня, – с едва заметным ирландским акцентом произнесла она. – Чем же студентка может помочь профессору?
   – Свои академические обязанности на сегодня я уже выполнил. Возьмите меня за руку, давайте пройдемся на солнце.
   Неудивительно, что восточные народы обожествляют Солнце. Это ведь величайшая благодатная сила природы… Защищающая человека от холода, бесплодия и всего, что ему противно. Что вы читаете?
   – «Вещество и жизнь» Хейла.
   Профессор удивленно поднял брови.
   – Хейла? – переспросил он, а потом повторил шепотом: – Хейла!
   – А вы не согласны с его взглядами?
   – Это не я с ним не согласен. Я всего лишь монада [72 - Здесь: единица. От гр. monas, род. п. monados – единица, единое.], вещь, которая не имеет никакого значения. Дело в том, что развитие современной мысли высшего порядка идет в другом направлении. Он доказывает недоказуемое. Хейл – прекрасный наблюдатель, но слабый мыслитель. Я бы не советовал вам делать какие-либо выводы на основании суждений Хейла.
   – Теперь мне придется прочитать «Хронику природы», чтобы остановить его пагубное влияние, – сказала миссис О'Джеймс и мягко рассмеялась.
   «Хроника природы» была одной из множества книг, в которых профессор Эйнсли Грэй развивал доктрины научного агностицизма.
   – Это несовершенная работа, – сказал он. – Не могу вам ее рекомендовать. Обратитесь лучше к признанным сочинениям моих старших и более красноречивых коллег. Они написаны более простым языком, да и убедительнее.
   На этом разговор ненадолго прекратился, хотя они продолжали прогуливаться по зеленому бархатному газону, залитому жизнерадостным солнцем.
   – Выдумали над тем, о чем я вам говорил вчера? – наконец заговорил ученый. Леди ничего не ответила, только опустила глаза и слегка отвернула лицо. – Я, конечно, не хочу вас торопить, – продолжил он. – Я же знаю, такие вопросы нельзя решать поспешно. Я и сам много думал, прежде чем решиться сделать такое предложение. Я – человек, не склонный к излишней чувствительности, но рядом с вами я испытываю тот зов эволюционного инстинкта, который заставляет один пол ощущать влечение к противоположному.
   – Значит, вы верите в любовь? – спросила она и подняла на него глаза, в которых блеснули быстрые искорки.
   – Мне приходится верить.
   – И в то же время отрицаете существование души?
   – Насколько эти вопросы духовны и насколько материальны, науке еще только предстоит решить, – сдержанно произнес профессор. – Может оказаться, что физической основой как любви, так и жизни является протоплазма.
   – Ну что ж вы все об одном и том же! – воскликнула она. – Вы и любовь низводите до уровня физики.
   – Или физику возвожу до уровня любви.
   – О, это уже гораздо лучше, – весело рассмеялась она. – Нет, правда, это очень мило и выставляет науку совсем в другом свете.
   Глаза ее загорелись, она уверенно и очаровательно дернула головкой с видом женщины, которая считает себя хозяйкой положения.
   – У меня есть основания полагать, – сказал профессор, – что то место, которое я занимаю здесь, всего лишь веха на пути к гораздо более широкой арене научной деятельности. Но даже эта должность приносит мне приблизительно полторы тысячи фунтов в год. К тому же мои книги дают мне еще несколько сотен. Поэтому я вполне мог бы обеспечить вас теми удобствами, к которым вы привыкли. Это то, что касается финансового вопроса. По поводу себя и своего здоровья могу сказать, что я ни разу в жизни ничем не болел, если не считать легких приступов цефалгии [73 - Цефалгия (отгр. керhаlё' – голова – nalgos – боль) – головная боль.], вызванных слишком продолжительным напряжением мыслительных центров мозга. Ни у отца, ни у матери не было никаких признаков предрасположенности к каким бы то ни было заболеваниям, но я не стану скрывать, что у моего деда был нарушен обмен веществ, что вызвало поражение суставов.
   – Это какая-то серьезная болезнь? – удивленно подняла брови миссис О'Джеймс.
   – Это подагра.
   – Всего лишь? А прозвучало довольно устрашающе.
   – Это, конечно, неприятно, но я надеюсь, что его заболевание не передалось мне по наследству. Все это я рассказал вам, потому что, принимая решение, вы должны учесть эти факторы. Могу ли я теперь спросить, согласны ли вы принять мое предложение?
   Он остановился и устремил на нее прямой выжидательный взгляд.
   Весь вид миссис О'Джеймс говорил о том, что в душе ее происходит борьба. Она опустила глаза, поводила носком туфельки по траве, стала теребить пальцами цепочку на поясе с ключами и брелоками. Потом неожиданным порывистым жестом, словно решившись на безрассудство, протянула руку спутнику.
   – Я принимаю ваше предложение, – твердо произнесла она с такой интонацией, будто отреклась от чего-то.
   Осененные тенью боярышника, они стояли и смотрели друг другу в глаза. Профессор торжественно наклонился и припал к затянутым в перчатку пальцам.
   – Я надеюсь, что у вас никогда не будет причин пожалеть о своем решении, – сказал он.
   – Надеюсь, что и у вас их не будет, – воскликнула она, дыша всей грудью.
   В глазах у нее появились слезы, губы задрожали от нахлынувшего сильного чувства.
   – Давайте снова выйдем на свет, – предложил он. – Солнечный свет – превосходное тонизирующее средство. Вы взволнованы. Волнение – это всего лишь небольшой избыточный прилив крови к продолговатому мозгу и варолиевому мосту [74 - Варолиев мост – поперечная связка, соединяющая обе половины мозжечка; названа в честь итальянского анатома Констанцо Варолия (1543–1575). Продолговатый мозг – отдел ствола головного мозга, расположенный между варолиевым мостом и спинным мозгом, содержит ядра черепно-мозговых нервов, принимающих информацию от вкусовых и слуховых рецепторов, органов равновесия и др.]. Знаете, чтобы успокоиться, достаточно описать чувства и душевные переживания научными терминами. Такты чувствуешь, что у тебя под ногами – незыблемая основа из точных, проверенных фактов.
   – Но это же ужасно неромантично, – сказала миссис О'Джеймс с былым блеском в глазах.
   – Романтика – это продукт воображения и невежественности. Там, куда простирается холодный чистый свет науки, к счастью, романтике нет места.
   – Но разве любовь и романтика – это не одно и то же? – спросила она.
   – Вовсе нет. Любовь уже перестала быть достоянием поэтов, теперь она находится в руках ученых. И может выясниться, что любовь – одна из великих космических элементарных сил. Когда атом водорода притягивает к себе атом хлора, чтобы образовать идеальную по своему строению молекулу соляной кислоты, сила, которая заставляет его это делать, может иметь по существу ту же самую природу, что и сила, влекущая меня к вам. Притяжение и отталкивание – вот главные силы. Сейчас я испытываю притяжение.
   – А вот и отталкивание, – произнесла миссис О'Джеймс, увидев, что через газон к ним направляется невысокая полная женщина с румяным лицом. – Как хорошо, что вы вышли, миссис Эсдэйл. К нам заехал профессор Грэй.
   – Здравствуйте, профессор, – поздоровалась вновь прибывшая с некоторым оттенком церемонности в голосе. – Вы поступили очень разумно, решив остаться на улице, сегодня ведь такой славный день. Погода просто божественная, не правда ли?

   – Да, погода отменная, – подтвердил профессор.
   – Прислушайтесь!.. – Миссис Эсдэйл подняла палец и выдержала многозначительную паузу. – Слышите, как ветер шумит в ветвяхдеревьев? Это природа поет колыбельную. Вам, профессор Грэй, никогда не приходило в голову, что так могут шептаться ангелы?
   – Нет, подобная мысль меня не посещала, мадам.
   – Ах, профессор, я не перестаю утверждать, что у вас есть лишь один недостаток – непонимание глубинного значения природы. Если позволите, отсутствие воображения. Разве у вас не замирает сердце, когда вы слышите пение дрозда?
   – Признаюсь, ничего подобного со мной не происходит, миссис Эсдэйл.
   – Разве вы не видите, насколько прекрасен цвет листвы? Посмотрите, сколько в нем оттенков зеленого!
   – Хлорофилл, – пробормотал профессор.
   – Наука – ужасно прозаичная вещь. Ученые только тем и заняты, что препарируют и систематизируют, не видя великого за малым. Вы ведь, профессор Грэй, придерживаетесь невысокого мнения о женском уме, не так ли? Я, кажется, слышала, как вы говорили нечто подобное.
   – Это просто вопрос физики. – Профессор прикрыл глаза и пожал плечами. – В среднем женский головной мозг весит на две унции меньше мужского. Хотя, несомненно, есть и исключения. Природа допускает отклонения.
   – Но то, что тяжелее, не всегда крепче, – рассмеялась миссис О'Джеймс. – Разве в науке нет закона компенсации? Разве мы не можем надеяться, что недостаток количества компенсируется качеством?
   – Не думаю, – серьезно произнес профессор. – Но, я слышу, бьют в гонг, вам пора обедать. Нет, благодарю вас, миссис Эсдэйл, я не могу остаться. Меня ждет карета. До свидания. До свидания, миссис О'Джеймс.
   Приподняв на прощание шляпу, он неторопливо пошел к калитке.
   – У него совершенно нет вкуса, – констатировала миссис Эсдэйл. – Он не видит красоты.
   – Напротив, – капризно вздернув подбородок, возразила миссис О'Джеймс. – Он только что сделал мне предложение.

   Как только профессор Эйнсон Грэй ступил на порог своего дома, входная дверь отворилась, и ему навстречу быстро вышел мужчина в щегольском костюме. У него был желтоватый цвет лица, темные глаза-бусинки и короткая черная бородка, которая придавала ему воинственный вид. Напряженная умственная работа оставила на его лице свой отпечаток, но движения его были быстрыми, уверенными, как у человека, который еще не распрощался с юностью.
   – О, да мне везет! – воскликнул он. – Я вас искал.
   – Что ж, тогда проходите в библиотеку, – ответил профессор. – Придется вам остаться и пообедать с нами.
   Мужчины прошли в прихожую, оттуда профессор направился в свой личный кабинет и жестом пригласил гостя сесть в кресло.
   – Надеюсь, у вас все получилось, О'Бриен, – сказал он. – Мне бы не хотелось, чтобы мне пришлось в чем-то убеждать свою сестру Аду, но я уже дал ей понять, что в качестве зятя я больше всего был бы рад видеть своего лучшего ученика, автора «Критических суждений о желчных пигментах со специальными положениями, относящимися к уробилину».
   – Вы очень добры, профессор Грэй… Вы всегда были очень добры, – сказал его гость. – Я поговорил с мисс Грэй. Она не сказала «нет».
   – То есть она сказала «да»?
   – Нет. Она предложила подождать, пока я не вернусь из Эдинбурга. Как вы знаете, я уезжаю сегодня и уже завтра собираюсь приступить к своему исследованию.
   – «Сравнительная анатомия червеобразного отростка» [75 - Червеобразный отросток – аппендикс, отросток прямой кишки.], Джеймс Макмердо О'Бриен, – значительно произнес профессор. – Замечательную вы выбрали тему… Этот вопрос лежит в основе всей эволюционной философии.
   – Эх, она просто замечательная девушка, – вдруг воскликнул О'Бриен, поддавшись неожиданному порыву, столь характерному для людей, в жилах которых течет кельтская кровь. – Она само воплощение искренности и чести.
   – Червеобразный отросток… – начал профессор.
   – Она просто ангел, спустившийся с небес, – прервал его собеседник. – Я боюсь, что между нами стоит то, что я отстаиваю свободу научной мысли в вопросах религии.
   – Только не идите у нее на поводу в отношении этого. Свои убеждения нужно отстаивать. Твердо стойте на своем.
   – Я верен агностицизму и все-таки ощущаю пустоту… вакуум. Дома в старой церкви, когда я чувствую запах фимиама и слышу звуки органа, меня охватывают такие чувства, которых ни в лаборатории, ни в лекционном зале я никогда не испытывал.
   – Обычное возбуждение органов чувств, – сказал профессор, потирая подбородок. – Туманные рудиментарные инстинкты, пробужденные стимуляцией назальных [76 - Назальный (фр. nasal – носовой от лат. nasus – нос) – носовой.] и слуховых нервов.
   – Может быть, может быть, – задумчиво произнес младший из мужчин. – Но я не об этом хотел с вами поговорить. Вы с сестрой хотели узнать обо мне все, прежде чем позволить стать членом вашей семьи. О своих видах на будущее я с вами уже говорил. Но об одном факте из своего прошлого я умолчал. Я вдовец.
   На лбу профессора пролегла удивленная складка.
   – Действительно, неожиданная новость, – произнес он.
   – Женился я вскоре после того, как приехал в Австралию. Ее звали мисс Терстон. Я познакомился с ней на одном из светских приемов. Это был очень несчастливый брак.
   По его лицу скользнула тень. Брови сдвинулись, у рта наметились складки, пальцы сжались на ручках кресла. Профессор отвернулся и устремил взгляд в окно.

   – Решать, конечно, вам, – заметил он, – но я не думаю, что так уж необходимо вдаваться в подробности.
   – Вы имеете право знать все… И вы, и мисс Грэй. Об этом мне бы не хотелось разговаривать с ней напрямую. Бедняжка Джинни была самой лучшей женщиной в мире, но она слишком любила лесть и была слишком легкой добычей для интриганов. Она была неверна мне, Грэй. Тяжело говорить так о мертвых, но она была мне неверна. Она сбежала в Окленд с мужчиной, с которым была знакома еще до свадьбы. Бриг, на котором они плыли, пошел ко дну, и не спаслось ни души.
   – Очень печально, О'Бриен, – сказал профессор, осуждающе махнув рукой, – но я не понимаю, как это может повлиять на ваши отношения с моей сестрой.
   – Я сбросил тяжесть с души, – сказал О'Бриен, поднимаясь с кресла. – Рассказал вам все, о чем должен был рассказать. Я хотел, чтобы вы узнали эту историю от меня, а не от кого-то другого.
   – Вы правы, О'Бриен. Это очень благородно и тактично с вашей стороны. Но вам ведь не в чем себя винить. Разве что в том, что вы проявили некоторую опрометчивость, слишком легкомысленно отнесшись к выбору спутницы жизни.
   О'Бриен провел ладонями по глазам.
   – Бедная девочка! – воскликнул он. – Видит Бог, я до сих пор люблю ее! Но мне пора уходить.
   – Вы не останетесь на обед?
   – Нет, профессор, мне еще нужно собрать вещи. С мисс Грэй я уже попрощался. Увидимся через два месяца.
   – К тому времени, когда вы вернетесь, я, возможно, уже буду женатым мужчиной.
   – Женатым?
   – Да, да. Я давно об этом подумывал.
   – Дорогой мой профессор, так позвольте же мне поздравить вас от всего сердца! Я ведь ничего не знал. И кто же ваша избранница?
   – Ее зовут миссис О'Джеймс. Она вдова, той же национальности, что и вы. Но давайте вернемся к основному. Я буду рад если вы пришлете мне корректуру своей работы о червеобразном отростке. Думаю, что смогу добавить пару примечаний.
   – Для меня ваша помощь неоценима, – с глубоким убеждением воскликнул О'Бриен, и мужчины, пожав руки, расстались. Профессор вернулся в столовую, где за столом его уже ждала сестра.
   – Я буду оформлять брак не по церковным, а по гражданским законам, – заметил он. – Очень рекомендую и тебе сделать то же самое.
   Професср Грэй был человеком слова. Двухнедельные каникулы, которые скоро начались, для воплощения его планов пришлись как нельзя кстати. Миссис О'Джеймс была сиротой, без родственников и почти без друзей. Никаких преград на пути к свадьбе не было, поэтому, оформив свои отношения официально и без шумихи, они вместе отправились в Кембридж, где профессор и его очаровательная супруга приняли участие в нескольких академических обрядах и оживили свой медовый месяц спонтанными визитами в биологические лаборатории и медицинские библиотеки. Друзья-ученые не скрывали своего восхищения не только красотой миссис Грэй, но и той необычайной сообразительностью и осведомленностью, которую она проявила во время разговоров на физиологические темы. Сам профессор не мог не удивиться глубине ее познаний. «Для женщины ты необыкновенно начитана, Жан-нетта», – несколько раз удивленно замечал он. Ученый уже даже был близок к тому, чтобы признать, что головной мозг его жены имеет нормальный вес.
   В одно туманное дождливое утро они вернулись в Берч-спул. На следующий день должен был начаться очередной семестр, а профессор Эйнсли Грэй необычайно гордился тем, что ни разу в жизни не позволил себе опоздать к студентам хоть на минуту. Мисс Ада Грэй приветствовала супружескую пару со сдержанным радушием и вручила ключи от кабинета профессора новой хозяйке. Миссис Грэй искренне пыталась уговорить ее остаться, но она отказалась на том основании, что уже приняла приглашение, которое заставит ее покинуть их на несколько месяцев. В тот же вечер она уехала на юг Англии.
   Через несколько дней сразу после завтрака в библиотеку, где профессор готовился к лекции, служанка внесла карточку, возвестившую о возвращении доктора Джеймса Макмердо О'Бриена. Молодой человек не скрывал своей искренней радости от встречи с бывшим наставником, который, впрочем, остался холодно невозмутим.
   – Понимаете, произошли определенные перемены, – сказал профессор.
   – Да, я слышал. Мисс Грэй в письмах мне все рассказала, и в «Британском медицинском журнале» я читал заметку. Так вы теперь женаты. Надо же, как быстро и тихо вам удалось все это провернуть!
   – Я органически не переношу громких церемоний и шумных веселий. Моя жена – умная женщина… Я даже не побоюсь сказать, что для женщины она необычайно умна. Когда я рассказал ей, как я представлял себе нашу свадьбу, она меня полностью поддержала.
   – А ваше исследование валлиснерии? [77 - Валлиснерия – род подводных многолетних трав.]
   – Из-за свадьбы пришлось его приостановить, но я уже опять читаю лекции, так что скоро снова буду во всеоружии.
   – Я должен повидаться с мисс Грэй, прежде чем уехать из Англии. Мы переписывались, и думаю, все будет хорошо. Она должна ехать со мной. Не знаю, смогу ли я уехать без нее.
   Профессор покачал головой.
   – Вы не так слабы, как хотите казаться, – сказал он. – Вопросы такого рода, в конце концов, подчинены великим обязанностям, которые налагает на нас жизнь.
   О'Бриен улыбнулся.

   – Похоже, вы хотите, чтобы я вынул из себя свою кельтскую душу и вставил вашу саксонскую, – сказал он. – У меня либо слишком мал мозг, либо слишком велико сердце. Но когда я смогу зайти засвидетельствовать почтение миссис Грэй? Сегодня днем она будет дома?
   – Она и сейчас дома. Пойдемте в утреннюю гостиную, она будет рада с вами познакомиться.
   Они прошли через устланный линолеумом коридор, профессор открыл дверь и первым вошел в комнату. Его друг последовал за ним. Миссис Грэй сидела в плетеном кресле у окна. В воздушном розовом пеньюаре она была похожа на сказочную фею. Увидев мужа, она встала и пошла ему навстречу, и в этот миг профессор услышал у себя за спиной тяжелый глухой звук, как будто что-то упало. Обернувшись, он увидел О'Бриена, который в неестественной позе сидел в кресле у двери и держался за сердце.
   – Джинни! – задыхаясь, пробормотал он. – Джинни! Не дойдя нескольких шагов до мужа, миссис Грэй встала как вкопанная, лицо ее побелело от изумления и страха. Потом, с неожиданным глубоким вдохом, она пошатнулась и упала бы, если бы профессор не успел подхватить ее своей длинной худой рукой.
   – Приляг на софу, – сказал он.
   Она бессильно упала на подушки, лицо ее все еще оставалось мертвенно-бледным, в глазах застыл страх. Профессор встал напротив пустого камина, глядя то на супругу, то на своего ученика.
   – Итак, О'Бриен, – сказал он наконец, – вы, значит, уже знакомы с моей женой.
   – Вашей женой? – хрипло воскликнул ирландец. – Она не может быть вашей женой. Господи всемогущий, она моя жена.
   Профессор продолжал неподвижно стоять на каминном коврике. Его длинные худые пальцы были сплетены, голова немного ушла в плечи и чуть выдвинулась вперед. Спутники его теперь, похоже, ничего кроме друг друга не видели.
   – Джинни! – сказал молодой ученый.
   – Джеймс!
   – Джинни, как ты могла покинуть меня? Как у тебя хватило совести? Я же думал, ты умерла. Я оплакал твою смерть… А теперь жалею, что ты осталась жива. Ты ведь погубила мою жизнь. – Женщина не отвечала. Она продолжала лежать на софе среди подушек, устремив на него взгляд. – Почему ты молчишь?
   – Потому что ты прав, Джеймс. Я действительно поступила с тобой жестоко… Недостойно. Но все было не совсем так, как ты думаешь.
   – Ты сбежала с этим Де Хорта.
   – Нет. В последний миг лучшие качества моего характера взяли верх. Он уехал один. Но после того, что я тебе написала, мне было так стыдно, что я не смогла вернуться. Я бы не смогла смотреть тебе в глаза. Под другим именем я сама уехала в Англию и с тех пор жила здесь. Мне казалось, что у меня начинается новая жизнь. Я знала, ты был уверен, что я погибла. Кто мог подумать, что судьба снова сведет нас вместе! Когда профессор предложил мне…
   Она замолчала и тяжело вздохнула.
   – Тебе плохо, – сказал профессор. – Опусти голову, это способствует циркуляции крови в мозге. – Он расправил одну из подушек. – Простите, что мне приходится вас покинуть, О'Бриен, но меня ждут в лекционном зале. Может быть, мы еще увидимся, когда я вернусь.
   С застывшим мрачным лицом он быстро вышел из комнаты. Ни один из трех сотен студентов, которые в тот день слушали его лекцию, не заметил каких бы то ни было изменений в его внешности или поведении. Никто из них и не мог бы догадаться, что строгий джентльмен, выступавший перед ними, только что наконец понял, как, оказывается, тяжело поставить себя выше обычной человеческой природы и отделаться от обычных людских качеств. После лекции он, как всегда, заглянул в лабораторию, а потом поехал домой. Однако направился не к парадному входу, а прошел через сад к створчатой стеклянной двери, ведущей в утреннюю гостиную. Подойдя, он услышал голоса жены и О'Бриена, которые громко и оживленно разговаривали. Профессор остановился среди розовых кустов, заколебался, стоит ли прерывать их беседу. Он вовсе не собирался подслушивать, но, пока стоял в раздумье, до его ушей долетели слова, которые заставили его замереть и вслушаться.
   – Ты все еще моя жена, Джинни, – говорил О'Бриен. – Я тебя простил, говорю это совершенно искренне. Я люблю тебя и никогда не переставал любить, хоть ты и забыла обо мне.
   – Нет, Джеймс, все это время сердцем я была в Мельбурне. Все это время я оставалась твоей. Я думала, что тебе же будет лучше, если ты будешь считать, что я умерла.
   – Но теперь тебе придется выбирать между нами, Джинни. Если ты решишь остаться здесь, я не скажу ни слова. Скандала не будет, и никто ничего не узнает. Если же ты вернешься ко мне, то мне все равно, что будут говорить люди. Может быть, во всем этом я виноват не меньше твоего. Я слишком много времени уделял работе и слишком мало думал о жене.
   Профессор услышал мягкий нежный смех, который был ему так хорошо знаком.
   – Я буду твоей, Джеймс, – сказала она.
   – А профессор?
   – Бедный профессор! Но он не станет сильно возражать, Джеймс, у него ведь совсем нет сердца.
   – Мы должны рассказать ему о нашем решении.
   – В этом нет необходимости, – сказал профессор Эйнсли Грэй, вступая в комнату через стеклянную дверь, которая была не закрыта. – Я слышал последнюю часть вашего разговора и не решился прерывать вас, пока вы не приняли решение. – О'Бриен взял женщину за руку. Они стояли рядом, и солнце озаряло их лица. Профессор же остался стоять у двери, заложив одну руку за спину. Его тень падала между ними. – Вы приняли мудрое решение, – сказал он. – Возвращайтесь вместе в Австралию и навсегда забудьте о том, что с вами произошло.
   – Но как же вы… вы… – взволнованно произнес О'Бриен.
   Профессор махнул рукой.
   – Обо мне не думайте, – сказал он.
   Тут всхлипнула женщина.
   – Что мне сказать или сделать? – надрывным голосом произнесла она. – Разве могла я предвидеть, что так случится? Я думала, что моя прежняя жизнь навсегда умерла. Но все вернулось вместе с былыми надеждами и желаниями. Что мне тебе сказать, Эйнсли? Я опозорила благородного человека. Я испортила твою жизнь. Ты должен ненавидеть и презирать меня! Зачем только я на свет появилась!
   – Жаннетта, я не питаю к тебе ни презрения, ни ненависти, – спокойно сказал профессор. – И напрасно ты жалеешь, что появилась на свет, потому что перед тобой стоит великая цель – прожить жизнь с человеком, который способен обогатить современную науку. Я не имею права судить тебя. Наука еще не дала окончательного ответа на вопрос, в какой мере отдельно взятая монада ответственна за наследственные и заложенные в ней от природы склонности.
   Он стоял, соединив перед собой кончики пальцев и слегка подавшись вперед, как человек, который говорит о чем-то очень сложном и отвлеченном. О'Бриен сделал шаг вперед, собираясь что-то сказать, но у профессора был такой вид, что слова застряли у него в горле. Сочувствие или утешения были не нужны человеку, для которого личное горе – лишь пример более широких вопросов абстрактной философии.
   – Медлить бессмысленно, – профессор продолжал говорить спокойно, с расстановкой. – Мой брум стоит у двери. Я бы хотел, чтобы вы пользовались им по своему усмотрению. Кроме того, было бы хорошо, если бы вы покинули город как можно скорее, без лишних отлагательств. Твои вещи, Жаннетта, будут высланы.
   О'Бриен стоял, повесив голову, не решаясь заговорить.
   – Я не осмеливаюсь предложить пожать руки на прощанье.
   – Отчего же? Мне кажется, что из нас троих вы единственный, кому не в чем себя винить.
   – Ваша сестра…
   – Я позабочусь о том, чтобы ей все было представлено в истинном свете. Прощайте! Пришлите мне экземпляр своей работы. Прощай, Жаннетта!
   – Прощай.
   Они пожали руки, и на какое-то мгновение их глаза встретились. Это был лишь короткий взгляд, но тогда в первый и последний раз женское чутье позволило ей заглянуть в самые сокровенные закоулки души этого сильного мужчины. Она негромко ахнула, и ее белая, легкая, как пушинка, рука на миг легла на его плечо.
   – Джеймс, Джеймс! – вскрикнула она. – Разве ты не видишь, что он в отчаянии?
   Профессор спокойно отстранил ее от себя.
   – Я человек спокойный, – сказал он. – У меня есть долг, моя работа о валлиснерии. Брум ждет. Твой плащ в прихожей. Скажи Джону, куда тебя отвезти. Все, что тебе будет нужно, он привезет. Теперь уходи.
   Последние слова были произнесены так резко, таким грозным тоном, столь не вязавшимся с его обычным сдержанным голосом и бесстрастным лицом, что О'Бриен и его жена поспешно удалились. Закрыв за ними дверь, он медленно походил по комнате. Потом перешел в библиотеку и посмотрел в окно. От дома отъезжала карета. Он в последний раз видел женщину, которая была его супругой. Женственно склоненная головка, мягкий изгиб прекрасной шейки.
   Какой-то глупый, бессмысленный порыв заставил его сделать несколько быстрых шагов к двери. Но профессор остановился, повернулся, бросился к письменному столу и погрузился в работу.

   Этот неприятный случай почти не получил огласки. Друзей у профессора было мало, и в обществе он почти не бывал.
   Свадьба его прошла настолько тихо, что большинство его коллег так о ней и не узнали и продолжали считать его холостяком. Миссис Эсдэйл и кое-кто еще, возможно, и обсуждали происшедшее между собой, но они могли лишь догадываться о причинах этого неожиданного разрыва.
   Профессор ничуть не утратил пунктуальности и все так же ревностно руководил работой своих студентов в лаборатории. Его собственные исследования продвигались с лихорадочной энергией. Не раз слуги, спускаясь утром, слышали торопливый скрип его не знающего устали пера или встречали хозяина на лестнице, посеревшего и молчаливого после бессонной ночи. Напрасно друзья убеждали его, что подобная жизнь подорвет его здоровье. Он все меньше и меньше времени отводил себе на отдых, постепенно день и ночь для него слились и превратились в одну сплошную нескончаемую работу.
   Мало-помалу такая жизнь отразилась и на его внешности. Черты лица, и без того склонного к худобе, заострились. На висках и лбу пролегли глубокие морщины, щеки ввалились, кожа побледнела. Он до того ослаб, что однажды, выходя из лекционного зала, упал, и его пришлось вести до кареты.
   Это случилось под конец очередного семестра, и вскоре после того, как начались каникулы, профессора, которые не разъехались из Берчспула, были потрясены известием о том, что здоровье их коллеги с кафедры физиологии ухудшилось настолько, что не осталось никакой надежды на выздоровление. Его обследовали два известных врача, но так и не смогли определить, что за недуг его снедает. Единственным симптомом было непрекращающееся истощение жизненных сил, телесная слабость при совершенно здоровом мозге. Надо сказать, что его самого очень заинтересовал собственный случай, он даже записывал свои ощущения, для того чтобы было легче поставить точный диагноз. О приближающемся конце он говорил своим обычным спокойным и суховатым голосом, словно читал лекцию студентам: «Это подтверждение того, насколько отдельная клетка свободна по сравнению с колонией клеток. Мы наблюдаем распад кооперативного сообщества. Этот процесс представляет чрезвычайный интерес».
   И вот одним хмурым утром его кооперативное сообщество перестало существовать. Очень спокойно и тихо он погрузился в вечный сон. Двое врачей, которые наблюдали его, испытали что-то вроде легкого смущения, когда их пригласили составить заключение о смерти.
   – Причину трудно определить, – сказал один.
   – Очень, – согласился второй.
   – Если бы он не был совершенно невозмутимым человеком, я бы решил, что умер он от какого-то неожиданного нервного шока… От того, что в народе называют «разбитым сердцем».
   – Нет, я не думаю, что подобное могло произойти с несчастным Грэем.
   – Давайте все же укажем сердечный приступ, – сказал старший из медиков.
   Так они и сделали.

За вину отцов

   Ночью Скьюдамор-лейн, которая спускается прямо к Темзе от самого «Монумента» [78 - Монумент» – высокая (61,5 м) колонна с куполом, увенчанным бронзовым навершением в виде урны с языками пламени, воздвигнутая по проекту архитектора Кристофера Рена в 1671–1677 гг. в память о Великом лондонском пожаре 1666 г., уничтожившем 13 200 домов старого Сити.], накрывается тенью двух циклопических черных стен, уходящих в небо над редкими газовыми фонарями, тусклый свет которых не в силах бороться с кромешной тьмой. Тротуары на ней не широки, а проезжая часть вымощена закругленными булыжниками, поэтому колеса бесконечных верениц телег грохочут, как морской прибой. Среди деловых кварталов Лондона еще сохранились несколько старинных домов, и в одном из них, расположенном в самой середине улицы по левую сторону, ведет свою большую практику доктор Хорас Селби. Для такого известного человека эта улочка кажется совершенно неподходящим местом, но специалист с европейским именем может позволить себе жить там, где ему хочется. Кто-му же пациенты, которые к нему обращаются, не всегда видят в уединении неудобство.
   Было всего только десять часов вечера, но нескончаемый грохот экипажей, которые весь день стекаются к Лондонскому мосту, начал стихать. Шел проливной дождь, сквозь покрывшиеся разводами и дорожками от капель стекла окон пробивалось мертвое мерцание газовых фонарей, которые отбрасывали маленькие круги света на блестящие камни мостовой. Воздух наполнился звуками дождя: мягким шелестом падающих капель, дробью стекающих с карнизов ручейков, журчанием и бульканьем потоков, несущихся по двум крутым канавам к сточным решеткам. На всей длинной Скьюдамор-лейн виднелась лишь одна фигура. Это был мужчина, и стоял он перед дверью доктора Хораса Селби.
   Он только что позвонил и теперь ждал, пока ему откроют. Свет, вспыхнувший в полукруглом окошке над дверью, ярко осветил блестящие плечи непромокаемого плаща и лицо мужчины. Это было бледное, выразительное, четко очерченное лицо, с какой-то едва заметной трудноопределимой особенностью в выражении. Что-то в этих широко раскрытых глазах напоминало взгляд испуганной лошади, вытянувшиеся щеки и безвольная нижняя губа придавали ему сходство с беспомощным ребенком. Слуга, открывший дверь, едва взглянув на незнакомца, безошибочно определил в нем пациента. Такое выражение лица он знал слишком хорошо.
   – Могу я видеть доктора?
   Слуга колебался.
   – Видите ли, он ужинает с друзьями, сэр. И он не любит, чтобы его беспокоили в неприемные часы, сэр.
   – Передайте ему, что мне необходимо с ним встретиться. Передайте, что это дело первостепенной важности. Вот моя визитная карточка. – Дрожащими пальцами он раскрыл бумажник. – Меня зовут сэр Фрэнсис Нортон. Передайте, что сэр Фрэнсис Нортон из Дин-парк должен встретиться с ним безотлагательно.
   – Да, сэр. – Дворецкий принял карточку и приложенные к ней полсоверена. – Вам лучше снять плащ, сэр. Повесьте его в прихожей. Атеперь, если вы подождете в кабинете, яуве-рен, что смогу убедить доктора спуститься к вам.
   Дожидаться врача молодому баронету пришлось в просторной комнате с высокими потолками. Ковер на полу был таким густым и мягким, что он прошел по нему совершенно бесшумно. Два газовых рожка горели вполсилы, их тусклый свет вместе с легким сладковатым запахом придавал комнате мимолетное сходство с кельей. Он сел в сияющее кожей мягкое кресло у камина, в котором лениво шевелился огонь, и оглянулся вокруг. Две стены комнаты были сплошь заставлены книгами, толстыми серьезными томами с названиями, выдавленными широкими золотыми буквами на темных корешках. На высоком старомодном камине из белого мрамора громоздились валики ваты, бинты, мензурки и всевозможные маленькие бутылочки. В одной бутылке с узким горлышком, стоявшей прямо над ним, был медный купорос [79 - Медный купорос – водный раствор сульфата меди, ярко-синего цвета, применяется в сельском хозяйстве для борьбы с вредителями и протравливания зерна; а также при изготовлении минеральных красок, для удаления пятен ржавчины, предотвращения гниения древесины и т. п. Фр. couperose – из ср. – лат. cuprirosa – медная роза.], в другой, с горлышком поуже, содержалось нечто, напоминающее разломанный черенок курительной трубки. На приклеенной к ней сбоку красной бумажке значилась надпись «Каустическая сода» [80 - Каустическая сода – сода, полученная при электролизе раствора поваренной соли. Применяется в качестве очищающего средства и т. д. Каустический – от гр. kaustikos – едкий, жгучий.]. Термометры, шприцы, хирургические ножи и лопаточки были разбросаны как на каминной полке, так и на конторке в центре комнаты. На ней же справа стояли пять книг, которые доктор Хорас Селби написал на ту тему, с которой его имя ассоциируется в первую очередь, а слева на красном медицинском справочнике лежала большая модель человеческого глаза размером с репу, которая раскрывалась посередине, выставляя напоказ вставленную линзу и двойную камеру внутри.
   Сэр Фрэнсис Нортон никогда не отличался особой наблюдательностью, но сейчас он поймал себя на том, что очень внимательно рассматривает эти мелочи. Даже окисление на пробковой затычке в бутылке с кислотой привлекло его внимание, и он удивился, почему доктор не пользуется стеклянными пробками. Царапинки на столе, заметные в том месте, где от него отражался свет, небольшие пятна на обтягивающей его коже, химические формулы на ярлыках пузырьков – ничто не ускользнуло от его внимания. Слух молодого человека был напряжен в не меньшей степени, чем зрение. Тяжелое тиканье массивных черных часов над каминной полкой болезненно отдавалось в его ушах. Но несмотря на это и на то, что стены здесь по старой моде были обшиты толстыми дубовыми панелями, он слышал голоса, доносившиеся из соседней комнаты, и даже мог разобрать обрывки разговора. «Вторая рука должна была брать». «Но вы же сами потянули последнюю!» «Зачем бы я стал играть дамой, если знал, что туз еще на руках?» Подобные фразы время от времени нарушали монотонность приглушенного журчания разговора. Но потом сэр Фрэнсис неожиданно услышал скрип двери, приближающиеся шаги в коридоре и, затрепетав от нетерпения и страха, понял, что миг, когда должна будет решиться его судьба, уже близок.
   Доктор Хорас Селби обладал представительной внешностью. Он был высок и тучен. Крупный нос и тяжелый подбородок сильно выдавались на тяжелом лице. К этому сочетанию больше бы подошли парик и шейный платок времен царствования первых Георгов [81 - Английский король Георг I (1660–1727) царствовал в 1714–1727 гг., Георг II (1683–1760) – в 1727–1760 гг.], чем короткая стрижка и черный сюртук конца девятнадцатого века. У него не было ни усов, ни бороды, поскольку рот его был слишком хорош, чтобы его скрывать: большие подвижные и чувственные губы, добрые складки в уголках, которые вместе с парой карих сочувствующих глаз помогли доктору выведать самые сокровенные тайны не у одного грешника. Небольшие кустистые бакенбарды с зачесом наверх гордо топорщились у ушей и сливались с седеющими волосами. Одного взгляда на внушительного, преисполненного чувства собственного достоинства доктора было достаточно его пациентам, чтобы поверить в свое выздоровление. В медицине, как и на войне, высоко поднятая голова и статная осанка содержат в себе намек на победы, одержанные в прошлом и обещание оных в будущем. Лицо доктора Хораса Селби успокаивало, так же как и его большие белые мягкие руки, одну из которых он протянул своему гостю.
   – Простите, что заставил вас ждать. Вы же понимаете, я не мог бросить своих гостей, но теперь я полностью в вашем распоряжении, сэр Фрэнсис. Господи, вы же совсем замерзли.
   – Да, меня действительно знобит.
   – Да и дрожите весь. Ну что ж вы так! Это, должно быть, сегодняшняя промозглая погода на вас таким образом подействовала. Может, вы хотите для согрева что-нибудь?
   – Нет, спасибо. Правда, не нужно. И дрожу я не от холода. Мне страшно, доктор.
   Врач развернулся вполоборота на кресле и похлопал молодого человека по колену, словно успокаивал испуганную лошадь.
   – Что же вас беспокоит? – спросил он, повернув голову и рассматривая бледное лицо и взволнованные глаза пациента.
   Дважды сэр Фрэнсис раскрывал рот, чтобы что-то сказать, потом неожиданно наклонился, приподнял брючину на правой ноге, спустил носок и выставил голень. Опустив глаза, врач поцокал языком:
   – На обеих ногах?
   – Нет, только на одной.
   – Появилось внезапно?
   – Сегодня утром.
   – Хм. – Врач надул губы и провел указательным и большим пальцем по подбородку. – Вы сами можете объяснить, откуда это у вас?
   – Нет.
   Доктор строго нахмурился.
   – Мне не нужно вам говорить, что только совершенная откровенность…
   Пациент вскочил с кресла.
   – Видит Бог, – вскричал он, – я ни разу в жизни не совершил ничего такого, за что мог бы упрекнуть себя. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, что, придя сюда, стал бы вас обманывать? Говорю первый и последний раз: мне не в чем раскаиваться.
   Выглядел при этом он довольно жалко: наполовину трагично, наполовину смешно, с закатанной до колена штаниной и неподдельным ужасом в глазах. Из соседней комнаты донесся дружный смех картежников. Мужчины молча переглянулись.
   – Сядьте, – коротко приказал доктор. – Вашего утверждения вполне достаточно. – Он наклонился и провел пальцами по голени молодого человека, в одном месте оторвав руку от кожи. – Хм, характер серпигиозный [82 - Серпигиозный – данный термин применяется для описания ползучих или протяженных поражений кожи, особенно имеющих неровные, волнистые края. Лат. serpiginous – змееобразный.], – пробормотал он, качая головой. – Другие симптомы есть?
   – Зрение, кажется, немного упало.
   – Позвольте мне взглянуть на ваши зубы. – Осмотрев зубы пациента, доктор снова сочувственно-осуждающе зацокал языком. – Теперь глаза. – Он зажег лампу, которая стояла рядом с пациентом, взял небольшую лупу и направил преломившийся свет ему на глаз. И тут его крупное выразительное лицо озарилось радостью, он весь загорелся, как ботаник, укладывающий в сумку редкое растение, или астроном, впервые увидевший комету, появление которой давно было предсказано. – Очень типичные симптомы. Очень типичные, – пробормотал он, повернулся к конторке и что-то записал на листе бумаги. – Как ни странно, я как раз пишу монографию на эту тему. Просто удивительно, что вы обратились ко мне с прямо-таки образцовыми симптомами. – Неожиданная удача его так обрадовала, что еще немного – и он, наверное, стал бы поздравлять своего пациента. Опомнился он лишь тогда, когда тот попросил рассказать подробнее, что с ним.

   – Дорогой сэр, мне незачем вдаваться в сугубо профессиональные подробности, – успокаивающим тоном сказал он. – Если, к примеру, я сообщу вам, что у вас интерстициальный кератит [83 - Интерстициальный кератит – болезнь глаз – поражение роговицы, наблюдаются у больных врожденным сифилисом или туберкулезом.], вам это о чем-нибудь скажет? Есть признаки зобного диатеза [84 - Диатез (от фр. diathesis – предрасположение) – особое состояние (аномалия) организма, характеризующееся склонностью к возникновению определенных заболеваний.]. Если обобщить, можно сказать, что у вас органическое заражение наследственного характера.
   Молодой баронет откинулся на спинку кресла, его подбородок безвольно отвис. Доктор подскочил к стоящему рядом столику, налил полстакана наливки и поднес к губам пациента. Когда молодой человек выпил, щеки его слегка порозовели.
   – Возможно, я выразился слишком прямолинейно, – сказал доктор, – но вы должны знать природу вашего недуга. Вы ведь за этим ко мне и пришли, верно?
   – Боже, Боже, я подозревал, что это случится! Но задумался об этом только сегодня, когда увидел свою ногу. У моего отца на ноге было то же самое.
   – Значит, это у вас от него?
   – Нет. От деда. Вы слышали о сэре Руперте Нортоне, Великом Распутнике?
   Доктор был человеком широко начитанным и обладал прекрасной памятью. Названное имя тут же заставило его вспомнить зловещую репутацию того человека, который его носил. Этот печально известный повеса завоевал дурную славу в тридцатых годах тем, что всю жизнь свою провел в азартных играх и дуэлях, попойках и кутежах самого мерзкого толка. В конце концов даже его друзья-бражники, с которыми он предавался веселью, в ужасе отвернулась от него. Свою жалкую старость он провел с женой – трактирной служанкой, на которой когда-то женился во время очередного запоя. Когда доктор посмотрел на юношу, который все еще безвольно сидел в кожаном кресле, ему вдруг почудилось, что за его спиной показалась призрачная фигура того старого мерзкого гуляки с болтающимися на цепочке от часов брелоками, длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи, и темным похотливым лицом. Но что он сейчас? Всего лишь горка костей в покрытом плесенью ящике. Но поступки его… Они продолжали жить и отравлять кровь в венах невинного человека.
   – Вижу, вы слышали о нем, – сказал молодой баронет. – Мне рассказывали, что умер он ужасной смертью, но жизнь, которую он прожил, была еще страшнее. Отец мой – его единственный сын. Он был ученым. Больше всего любил читать, разводить канареек и проводить время на природе. Но праведная жизнь не спасла его.
   – Его симптомы проявились на коже, насколько я понимаю.
   – Дома он никогда не снимал перчаток. Это первое, что я о нем помню. Потом болезнь перешла на горло, а затем поразила ноги. Он до того часто спрашивал меня о моем здоровье, что в конце концов это начало меня раздражать. Разве мог я тогда знать, что означает подобная навязчивая забота? Он всегда следил за мной… Я постоянно ощущал на себе его косой взгляд. Теперь-то я наконец понял, что он все это время высматривал во мне.
   – У вас есть братья или сестры?
   – Слава Богу, нет.
   – Что ж, все это очень печально, но я далеко не в первый раз сталкиваюсь с подобными симптомами. Вы не одиноки в своем несчастье, сэр Фрэнсис. Многие тысячи несут тот же крест, что и вы.
   – Но где же справедливость, доктор? – вскричал юноша, вскочив с кресла и принявшись взволнованно расхаживать по кабинету. – Если бы я унаследовал дедовы грехи вместе с их последствиями, я бы мог это понять, но я ведь характером и привычками пошел в отца. Я люблю все красивое и изящное… музыку, поэзию, живопись. Все грубое и звериное вызывает у меня отвращение. Спросите любого из моих друзей, они подтвердят. А тут эта жуткая, отвратительная болезнь… За что я запятнан? За что я наказан этой мерзостью? Имею я право спросить, за что? Разве я это творил? Разве я в чем-то виноват? Или я родился по своей воле? Посмотрите на меня! Я еще не прожил свои лучшие годы, а уже втоптан в грязь, проклят навеки. Вы говорите о грехах отца… А как насчет грехов Создателя? – Он воздел руки и потряс в воздухе кулаками… Бедный бессильный атом со своим булавочным мозгом, захваченный водоворотом вечности.
   Доктор встал, положил руки ему на плечи и усадил обратно в кресло.
   – Ну-ну, дорогой мой, – сказал он. – Не нужно так волноваться. Вы весь дрожите. Нервы, знаете ли, могут не выдержать. Нам придется принять этот великий вопрос на веру. В конце концов, ведь кто мы такие? Полуразвитые существа, эволюция которых еще не закончилась. По степени развития мы, возможно, ближе к каким-нибудь медузам, чем к тем совершенным людям, которыми должны стать в конце. Ведь наш мозг развит наполовину, разве можем мы с таким мозгом постичь конечную истину? Все это очень и очень сложно, несомненно, но мне кажется, что Поуп в своем знаменитом двустишии очень точно отобразил суть вещей, и скажу вам откровенно, что на своем шестом десятке я могу…
   Но юный баронет не дал ему договорить:
   – Слова, слова, слова! – раздраженно воскликнул он. – Вы можете сидеть в своем кресле и говорить красивые слова… Или думать. Но вы уже прожили свою жизнь, а я свою еще нет. В ваших жилах течет чистая кровь, а в моих – гнилая. Но чем я хуже вас? Что бы значили все эти слова, если бы вы сидели в моем кресле, а я в вашем? Все это – вранье и притворство! Не обижайтесь, доктор, я совсем не хотел вас обидеть. Я просто хочу сказать, что вам или кому-либо еще не дано этого понять. Но я хочу задать вам один вопрос, доктор. От этого вопроса зависит вся моя жизнь. – Он сжал пальцы и заглянул знаменитому медику в глаза.
   – Говорите, мой дорогой сэр. Конечно же, я вам помогу.
   – Как вы считаете… Этот… яд мог утратить свою силу на мне? Если бы у меня были дети, им бы тоже пришлось страдать?
   – Могу сказать лишь одно: «до третьего и четвертого рода». Так говорится в Писании [85 - Формулировка, неоднократно встречающаяся в Библии, в первый раз – в книге «Исход», среди десяти заповедей бога Яхве народу Израиля: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им, ибо Я Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода ‹…›» (Исход, 20: 4–5).]. Со временем вы сможете излечиться, но пройдет еще много лет, прежде чем вам можно будет думать о женитьбе.
   – Я женюсь во вторник, – прошептал пациент.
   На этот раз от ужаса содрогнулся доктор. Не часто его крепким нервам проходилось испытывать такое потрясение. В наступившем молчании снова стал слышен разговор картежников за стеной. «Если бы вы тогда пошли с червей, у нас было бы на взятку больше». «Мне пришлось сносить козырь». Голоса были взволнованные, недовольные.
   – Как вы могли? – суровым тоном произнес доктор. – Это же настоящее преступление!
   – Не забывайте, я только сегодня узнал, что со мной. – Юноша с силой надавил на виски. – Вы опытный человек, доктор Селби. Вам уже приходилось встречаться или слышать о подобном раньше. Посоветуйте, как мне быть. Я в ваших руках. Как неожиданно, как страшно! Я не уверен, что у меня хватит сил вынести все это.
   Доктор насупил тяжелые брови, в задумчивости покусывая ногти.
   – Свадьба не должна состояться.
   – Так что же мне делать?
   – Любой ценой нужно сделать так, чтобы она не состоялась.
   – И мне придется бросить невесту?

   – В этом нет сомнения.
   Молодой человек вытащил из кармана бумажник, достал из него небольшую фотокарточку и протянул доктору. Строгое лицо медика смягчилось, когда он взглянул на нее.
   – Это очень нелегко… Я вас прекрасно понимаю. Но тут уж ничего не попишешь. О свадьбе вам нужно забыть.
   – Это безумие какое-то, доктор. Бред! Нет-нет, я не буду повышать голос. Я забылся. Но поймите же, свадьба назначена на вторник. На ближайший вторник, понимаете? Об этом знают все. Если я объявлю, что свадьба отменяется, это же будет публичным оскорблением для моей невесты. Я не могу этого допустить. Это чудовищно!
   – И тем не менее это нужно сделать. Дорогой мой друг, другого выхода нет.
   – Вы предлагаете, чтобы я вот так просто сел и написал ей, что наша помолвка расторгнута в последнюю минуту, не сообщая причины? Нет, я не могу пойти на это.
   – Несколько лет назад у меня был пациент, который оказался примерно в таком же положении, – задумчиво сказал врач. – И он придумал весьма необычный выход. Он намеренно совершил преступление и заставил родственников невесты расторгнуть договоренность о свадьбе.
   Юный баронет покачал головой.
   – Моя честь до сих пор не была запятнана ни разу, – сказал он. – У меня мало что осталось, но хотя бы ее я сберегу.
   – Да, выбор непростой, и решать вам.
   – А больше вы ничего не можете предложить?
   – У вас случайно нет собственности в Австралии?
   – Нет.
   – Но деньгами вы обеспечены?
   – Да.
   – Тогда вы можете приобрести что-нибудь. Это можно сделать хоть завтра утром. Тысячи акций какого-нибудь золотопромышленного предприятия будет вполне достаточно. Вы сможете исчезнуть, оставив записку, что неотложные дела потребовали вашего немедленного отъезда. Самое меньшее полгода вы выиграете.
   – Ну, пожалуй, это возможно. Да, это возможно. Но подумайте, в каком положении окажется она. Весь дом забит свадебными подарками, гости съезжаются со всей страны. Это просто ужасно. Другого выхода нет? – Медик пожал плечами. – Ну что ж, тогда я могу написать письмо прямо сейчас, а уехать завтра, да? Вы позволите мне сесть за ваш письменный стол? Спасибо. Извините, что я так надолго отрываю вас от гостей, но это не займет много времени.
   Он написал короткую записку всего в несколько строчек. Потом, поддавшись внезапному порыву, разорвал ее и швырнул в камин.
   – Нет, я не могу просто так взять и солгать ей, доктор, – сказал он, вставая из-за стола. – Нужно придумать какой-нибудь другой выход. Я подумаю и сообщу вам о своем решении. Позвольте мне удвоить ваш гонорар, поскольку я отнял у вас столько времени. Разрешите теперь попрощаться, и огромное спасибо за сочувствие и советы.
   – Позвольте, но вы ведь даже не получили рецепта. Вот вам микстура, и я бы посоветовал каждое утро принимать вот этот порошок. В аптеке вам приготовят нужную мазь, вот вам рецепт. Вы попали в очень трудное положение, но я уверен, что все будет хорошо. Когда я могу надеяться услышать о вас снова?
   – Завтра утром.
   – Прекрасно. Надо же, какой ливень! Вы в плаще пришли? Надевайте обязательно. Значит, до завтра.
   Он открыл дверь, и в прихожую тут же ворвался холодный промозглый воздух. Но доктор не спешил закрывать дверь. Пару минут он стоял, провожая взглядом одинокую фигуру, которая медленно брела сквозь желтые блики газовых фонарей и длинные промежутки темноты между ними. Когда он выходил на свет, на стене появлялась его косая тень, но врачу казалось, что это какая-то исполинская мрачная фигура молчаливо следует за маленьким человечком по одинокой улице.
   На следующее утро доктор Хорас Селби услышал о своем пациенте, но произошло это значительно раньше, чем он предполагал. Заметка в «Дейли ньюс» заставила его в волнении отодвинуть от себя завтрак нетронутым. Озаглавлена заметка была «Трагическое происшествие», и в ней говорилось:
   «Несчастный случай произошел на Кинг-Вильям-стрит. Вчера вечером около одиннадцати часов на глазах у нескольких прохожих молодой человек, пропуская кеб, поскользнулся и упал под колеса тяжелой двуконной телеги. Получив тяжелейшие травмы, юноша скончался по дороге в больницу. При осмотре его бумажника были найдены визитные карточки, которые свидетельствуют о том, что жертвой трагического инцидента оказался сэр Фрэнсис Нортон, проживавший в Дин-парк, который всего год назад получил титул баронета. Происшествие приобрело еще более трагический характер, когда выяснилось, что погибший, только недавно достигший совершеннолетия, на днях должен был обвенчаться с юной леди, представительницей одного из старейших родов юга страны. Богатому и талантливому молодому человеку были открыты все дороги в жизни, и не вызывает сомнения, что никого из его многочисленных друзей не оставит равнодушным весть о его неожиданной и трагической гибели».

Неудачное начало

   – Доктор Хорас Вилкинсон дома?
   – Это я. Прошу, входите.
   То, что дверь открыл сам хозяин дома, похоже, несколько удивило посетителя.
   – Я бы хотел поговорить.
   Доктор, бледный нервозный молодой человек, одетый так, словно специально хотел, чтобы ни у кого не возникало сомнения относительно его профессии, в длинный черный сюртук со стоячим белым воротничком, проходящим точно посередине щеголеватых бакенбард, улыбнулся и потер руки. В тучном господине перед собой он почуял пациента. Своего первого. Скудные запасы уже начали подходить к концу, и, несмотря на то, что вопрос с арендной платой за дом на следующий квартал был решен (необходимая сумма надежно заперта в правом выдвижном ящике его письменного стола), ему теперь предстояло решить новую задачу: где взять деньги на ведение своего нехитрого домашнего хозяйства? Поэтому он приветливо кивнул, жестом пригласил посетителя в дом, затворил за ним дверь с таким видом, будто совершенно случайно именно в эту минуту оказался в прихожей и не захотел ждать, пока выйдет слуга, и наконец провел толстого незнакомца в скудно обставленную гостиную, где широким движением руки предложил ему садиться. Сам доктор Вилкинсон занял место за письменным столом и, сложив перед собой кончики пальцев, с некоторым любопытством посмотрел на посетителя. Что могло привести к нему этого человека? Похоже, у него слишком красное лицо. Кое-кто из старых профессоров, учивших доктора Хораса Вилкинсона, уже, наверное, поставил бы диагноз и сумел ошеломить пациента, описав его симптомы до того, как тот сказал о них хоть слово. Молодой врач изо всех сил старался понять, каким недугом может страдать его посетитель, но природа создала его всего лишь усердным трудягой, старательным и надежным, но не более того… Додумался он только до того, что цепочка от часов на жилете его посетителя очень уж смахивала на медную, и, как следствие, ожидать, что он заплатит за консультацию больше чем полкроны, не приходится. Хотя в эти тяжелые первые дни становления его практики даже полкроны были бы очень кстати.
   Пока доктор осматривал незнакомца, тот шарил руками по карманам своего пальто. Теплая погода, не подходящая ко времени года одежда и отнявший много сил досмотр карманов способствовали приливу крови к его лицу. Если раньше оно имело морковный оттенок, то теперь сделалось свекольным, к тому же на лбу выступил обильный пот. Эта необычайная краснота наконец подтолкнула наблюдательного доктора к некоторым выводам. Конечно же, добиться такого цвета лица без спиртных напитков невозможно. Вот в чем коренится беда, с которой пришел к нему этот человек. Однако требовалась определенная деликатность, чтобы дать понять пациенту, что врач уже определил причину его визита… Что с одного взгляда он сумел установить первопричину его нездоровья.
   – Ужасно жарко на улице, – заметил незнакомец, вытирая платком лоб.
   – Да, часто именно погода заставляет людей пить пива больше, чем это полезно для организма, – ответил доктор Хорас Вилкинсон и красноречиво посмотрел на толстяка поверх кончиков пальцев.
   – Что вы говорите! Вам нужно отказаться от этой привычки.
   – Мне?! Я вообще не пью пива!
   – Я тоже. Уже двадцать лет я не беру в рот спиртного.
   Это было досадно. Доктор Вилкинсон весь зарделся, да так, что лицо у него сделалось почти таким же красным, как у его посетителя.
   – Позвольте узнать, чем я могу вам помочь? – спросил он, взяв стетоскоп и слегка постучал им по ногтю большого пальца.
   – Да-да, я как раз собирался сказать. Понимаете, я слышал, что вы приехали, но до сих пор у меня не было времени обратиться к вам… – Мужчина нервно закашлял и замолчал.
   – Слушаю вас, – заполнил неловкую паузу доктор.
   – Мне следовало прийти сюда еще три недели назад, но вы же знаете, как это бывает. Забегался, то да се… – Он снова закашлял, прикрываясь большой красной рукой.
   – Можете дальше не рассказывать, – сказал доктор, решительно беря инициативу в свои руки. – Мне достаточно вашего кашля. Судя по звуку, он бронхиальный, поэтому на сегодняшний день мы можем четко определить источник ваших неприятностей со здоровьем, однако болезнь может перекинуться и на другие органы, так что вы поступили очень правильно, обратившись ко мне. Ничего, полечим вас, и все будет в порядке. Снимайте пальто, жилет. Рубашку можете оставить. Глубоко вдохните и низким голосом скажите: «А-а-а».
   Краснолицый мужчина рассмеялся.
   – Ну что вы, доктор, – сказал он. – Этот кашель у меня от жевательного табака. Я знаю, это очень вредная привычка. Девять шиллингов девять пенсов, вот что я вам скажу. Я представитель газовой компании. Вы должны нам по показаниям счетчика девять шиллингов девять пенсов.
   Хорас Вилкинсон опустился на стул.
   – Так вы не пациент? – жалобно спросил он.
   – Никогда в жизни к врачам не обращался, сэр.
   – Превосходно! – Доктор уже справился с чувствами и, чтобы не показать разочарования, напустил на себя веселый вид. – А по вам сразу видно, что вы нас, врачей, не балуете.
   Уж не знаю, что бы мы и делали, если бы все были такими же здоровыми, как вы. Ну что ж, я на днях зайду к вам в контору и заплачу эту незначительную сумму.
   – Если это вас не затруднит, сэр, то, раз уж я здесь, и нам и вам было бы удобнее…
   – О, разумеется! – Эти вечные мелкие денежные трудности были неприятны доктору в большей степени, чем отсутствие удобств в доме или недоедание. Он достал кошелек и высыпал на стол его содержимое: две полкроны и несколько однопенсовиков. В столе лежали десять золотых соверенов, но это была плата за дом. Стоит хоть раз запустить в них руку, и на практике можно будет ставить крест. Нет, уж лучше умереть с голоду. – Боже мой! – Изумленно глядя на монеты, он улыбнулся так, словно ничего подобного раньше не видел. – Похоже, у меня закончилась мелочь. Боюсь, мне все же придется самому идти к вам.
   – Что ж, хорошо, сэр. – Инспектор встал и, ощупав наметанным глазом скудную обстановку комнаты – все, от восьмишиллинговых муслиновых занавесок до ковра за две гинеи, – удалился.
   Когда он ушел, доктор Вилкинсон обновил вид своего кабинета – он имел привычку делать это по десять раз на день. Толстенный медицинский словарь Куэна он выложил на письменный стол, на самое видное место, чтобы случайный пациент не сомневался, что работу свою он основывает на опыте только самых авторитетных специалистов в области медицины. Потом выпотрошил карманный несессер и аккуратно разложил мелкие медицинские инструменты (ножницы, щипчики, бистури [86 - Бистури – длинный хирургический нож с узким лезвием. От ст. – фр. bistorie – кинжал.], ланцеты) рядом со стетоскопом. Перед ним лежали раскрытые приходно-расходная книга, ежедневник и тетрадь для записи пациентов. Ни в одной не было ни единой записи, но и выставлять напоказ их новенькие блестящие обложки тоже было нехорошо, поэтому он сгреб их в кучу и брызнул на страницы несколько капель чернил, чтобы придать им рабочий вид. Не годится, чтобы кто-нибудь из пациентов заметил его имя, записанное первым, поэтому в каждой из книг он заполнил первые страницы отчетами о воображаемых вызовах к безымянным больным за последние три недели. Покончив с этим, он подпер голову руками и приготовился к самому неприятному занятию – ожиданию.
   Неприятному для любого молодого человека, начинающего карьеру, но более всего для того, кто знает, что недели и даже дни, которые он может протянуть без клиентов, сочтены. Каким бы бережливым он ни был, деньги все равно будут потихоньку расходиться на всякие бесчисленные мелочи, о которых ты узнаешь, только когда начинаешь самостоятельную жизнь. Доктор Вилкинсон, сидя в своем кабинете и глядя на горстку мелких серебряных и медных монет, не мог не понимать, что его шансы стать успешным практикующим врачом в Саттоне [87 - Саттон – район Лондона.] тают с каждым днем.
   А ведь это был шумный и процветающий городок, в нем было столько денег, что казалось странным, что человек, у которого и мозги на месте и руки подвешены, голодает лишь потому, что не может найти работу. Не вставая из-за стола, доктор Хорас Вилкинсон видел два бесконечных людских потока за окном. Дом его находился на оживленной улице, поэтому воздух здесь постоянно был наполнен глухим городским шумом: грохотом колес, топотом бесчисленных ног. Мужчины, женщины, дети – многие тысячи проходили мимо, спеша по своим делам, но почти никто даже не взглянул на небольшую медную вывеску и не подумал о человеке, который томился в ожидании в небольшом доме. А ведь среди них почти не было таких, кто не нуждался бы в его помощи. Страдающие от диспепсии [88 - Диспепсия (гр. dys – не – и pepsis – пищеварение) – нарушение пищеварения.] мужчины, анемичные женщины, нездоровая кожа, желтушные лица… Они проходили мимо, хотя он был им нужен, так же как они были нужны ему, но безжалостный профессиональный этикет, словно невидимая стена, отгораживал их друг от друга, не оставляя надежды на встречу. Что он мог сделать? Не стоять же ему, в самом деле, у своей двери, хватая случайных прохожих за рукав и шепча на ухо что-нибудь вроде: «Простите, сэр, ноу вас на лице ужасные красные угри. Это просто отвратительно. Позвольте поставить вас в известность, что я могу прописать вам одно лекарство на основе мышьяка, которое быстро избавит вас от этого дефекта, и это обойдется вам не дороже, чем вы тратите вдень на обед». Такое поведение недопустимо для представителей высокой и гордой профессии врача, и никто не заботится больше о соблюдении профессиональной этики, чем тот, для кого медицина стала злой мачехой.
   Доктор Хорас Вилкинсон все еще мрачно смотрел в окно, когда раздался звонок в дверь. О, как часто он слышал этот звонок, и сердце его замирало в ожидании, но всякий раз надежда оборачивалась горьким разочарованием, когда выяснялось, что это либо какой-нибудь нищий попрошайка, либо докучливый коммивояжер. Но доктор был молоддухом и порывист, поэтому, невзирая на уже имеющийся опыт, сердце его снова отозвалось на этот волнующий зов. Он вскочил, бросил еще один взгляд на свое рабочее место, подвинул медицинские книги чуть ближе к переднему краю стола и поспешил к двери. Ему с трудом удалось сдержать разочарованный стон, когда в прихожей через матовое стекло в двери он увидел, что у его дома остановился цыганский фургон, обвешанный плетеными стульями и столами, и рассмотрел двух бродяг с ребенком, стоящих на пороге. По крайней мере, по своему опыту он уже знал, что с подобными людьми лучше вообще не вступать в разговоры.
   – У меня для вас ничего нет, – сказал он, на дюйм спустив цепочку. – Уходите! – Он закрыл дверь, но колокольчик зазвенел снова. – Уходите! Оставьте меня в покое! – раздраженно крикнул он и пошел обратно в кабинет. Но не успел он сесть за стол, как звонок прозвучал в третий раз. Придя в ярость, он бросился в прихожую и распахнул дверь. – Какого дья…
   – Простите, сэр, но нам нужен врач.
   Тут же на его лице появилась приветливая профессиональная улыбка, он потер руки. Так значит, это пациенты! Он чуть было не прогнал своих первых пациентов, которых так долго ждал! Виду них был не слишком многообещающий. Мужчина, высокий цыган с длинными сальными волосами, уже успел отойти и теперь стоял рядом с лошадью. На пороге стояла только маленькая женщина нагловатого вида с синяком под глазом. Голова ее была повязана желтым платком, к груди она прижимала завернутого в красную шаль младенца.
   – Прошу вас, мадам, входите, – сказал доктор Хорас Вил-кинсон, изо всех сил стараясь придать голосу как можно более сочувственную интонацию. Хорошо хоть на этот раз ошибки с диагнозом быть не могло. – Присаживайтесь на диван. Одну минутку, сейчас я вам помогу.
   Он налил из кувшина немного воды в миску, сделал компресс и наложил его на кровоподтек, закрепив всю конструкцию колосовидной повязкой secundum artem.
   – Спасибо большое, сэр, – сказала женщина, когда он закончил. – Вы очень добры и великодушны, и благослови вас Бог за доброту. Но я вовсе не из-за глаза своего хотела с доктором встретиться.
   – Не из-за глаза? – Доктор Хорас начал немного сомневаться в преимуществах быстрой постановки диагноза. Конечно, приятно неожиданно удивить пациента, но почему-то до сих пор все получалось наоборот.
   – У ребенка корь.
   Мать раскрыла шаль и показала доктору смуглую черноглазую девочку. Ее темное личико пылало и было покрыто красной сыпью. Ребенок с трудом разлепил сонные гноящиеся глаза. Дыхание у девочки было хриплым.
   – Хм! Действительно корь… И в тяжелой форме.
   – Я только хотела, чтобы вы ее осмотрели и затвердили.
   – Что-что?
   – Затвердили, что это и вправду корь.
   – А, понятно… Подтвердил.
   – Ну вот, вы ее увидели, и теперь я пойду. Рубен – это муж мой – не велел долго задерживаться.
   – Но разве вам не нужны лекарства?
   – Нет, вы же ее осмотрели. Если что-нибудь случится, ядам вам знать.
   – Но вам обязательно нужны лекарства. Ребенок ведь очень болен. – Он спустился в маленькую комнату, в которой хранил лекарства, и приготовил две унции успокаивающей микстуры. В таком городе, как Саттон, мало кто из пациентов может себе позволить платить гонорар и доктору, и аптекарю, поэтому, если терапевт не готов овладеть обеими профессиями, он не преуспеет ни в одной из них. – Вот ваше лекарство, мадам. Указания к применению написаны на этикетке. Держите девочку в тепле и соблюдайте щадящую диету.
   – Огромное вам спасибо, доктор. – Цыганка прижала к груди ребенка и направилась к двери.
   – Прошу прощения, мадам, – тревожно окликнул ее доктор. – Вам не кажется, что будет не совсем удобно посылать счет на такую незначительную сумму? Я думаю, будет лучше, если мы рассчитаемся сразу.
   Цыганка с укоризной посмотрела на него единственным незакрытым глазом.
   – Вы хотите, чтобы я за это заплатила? – спросила она. – И сколько же я вам должна?
   – Ну, скажем, полкроны, – сказал он с таким видом, будто для него это была чисто символическая сумма, не стоящая даже внимания, но цыганка в ответ подняла настоящий крик.
   – Полкроны! За это?
   – Но, дорогая моя, почему же вы не обратились в больницу для бедных, если не в состоянии заплатить гонорар?
   Она порылась в кармане, неудобно изогнувшись, чтобы не уронить ребенка.
   – Вот семь пенсов, – наконец сказала она, протягивая пригоршню медяков. – Я могу добавить плетеную скамеечку для ног.
   – Но я за прием беру полкроны.
   Душа доктора, преисполненная уважения к его благородной профессии, восставала против этого жалкого торга, но что ему оставалось делать?
   – Да где ж я возьму полкроны? Вам, сытым господам, легко сидеть в своих дорогих домах и требовать полкроны за каждый чих. А мы не можем такими деньгами разбрасываться. Мы каждый пенс зарабатываем с потом. Эти семь пенсов – все, что у меня есть. Вы сказали, что моей девочке нельзя много есть. А ей приходится есть немного, потому что я не знаю, чем я буду ее кормить завтра.
   Пока женщина негодовала, доктор Хорас Вилкинсон опустил взгляд на ту крошечную кучку монет на столе, которая отделяла его от голода, и горько усмехнулся, подумав о том, что эта женщина считает его богачом, купающимся в роскоши. Он взял медные монетки, оставив на столе лишь две полкроны, и протянул их цыганке.
   – Вот, держите, – решительно сказал он. – Не надо ничего платить. Это вам. Может быть, эти медяки вам пригодятся. Всего доброго!
   Он проводил ее в прихожую и закрыл за ней дверь. В конце концов, ее можно считать тем камушком, от которого пойдут круги по воде, ведь всем известно, как эти бродяги умеют распространять новости. Все большие практики начинались с этого. Бедняк расскажет кухарке, кухарка – слуге, слуга – хозяину, так о нем узнают по всему городу. По крайней мере, это был его первый настоящий пациент.
   Он пошел в заднюю комнату и зажег спиртовую горелку, чтобы вскипятить воду для чая. Вспоминая разговор с цыганкой, он улыбался. Если все его пациенты будут такими же, легко подсчитать, сколько он проведет приемов, прежде чем разорится окончательно. Если не учитывать грязный ковер и потерянное время, повязка – это два пенса, лекарство – не меньше четырех пенсов, а еще бутылочка, пробка, этикетка и бумага. Кроме того, он дал ей пять пенсов. Таким образом, на первого пациента в целом ушла одна шестая часть его наличного капитала. Еще пять таких больных, и он пойдет по миру. Он сел на чемодан и рассмеялся, накладывая в коричневый фаянсовый заварной чайничек полторы чайных ложки чая по одному шиллингу восемь пенсов. Однако внезапно он замолчал, чуть-чуть наклонил голову, вытянул шею и настороженно прислушался. Судя по звуку, за дверью остановился экипаж, потом раздались шаги и резкий звук дверного звонка. С чайной ложечкой в руке он выглянул из-за угла и, к немалому удивлению, увидел, что у его дома стоит запряженная двумя лошадьми карета, а у двери – напудренный лакей. Это так его поразило, что он даже выронил ложечку, но уже в следующую секунду взял себя в руки и бросился открывать.
   – Юноша, – сказал слуга, – передайте своему хозяину, доктору Вилкинсону, что его как можно скорее хочет видеть леди Миллбэнк из Тауэре. Он должен ехать немедленно. Мы бы отвезли его, но нам еще нужно заехать к доктору Мейсону, узнать, не вернулся ли он. Давай, парень, шевели ногами, беги скорее к хозяину.
   Лакей кивнул и был таков. Кучер взмахнул кнутом, и карета унеслась прочь.
   Такого доктор Хорас Вилкинсон явно не ожидал. Пытаясь понять, что все это значит, он какое-то время постоял у открытой двери. Леди Миллбэнк из Тауэре. Наверняка это люди богатые и высокопоставленные. И случай, должно быть, очень серьезный, иначе зачем бы они стали обращаться сразу к двум врачам? Но почему, черт возьми, обратились именно к нему?
   Он не так уж опытен, не известен, влиятельных друзей не имеет. Наверное, произошла какая-то ошибка. Да-да, конечно, это ошибка… Или чей-то жестокий розыгрыш? Как бы то ни было, если это шанс, упускать его нельзя. Нужно как можно скорее выяснить, что все это значит.
   К счастью, у него был один источник информации. На углу улицы располагалась небольшая лавка, в которой один из старейших обитателей этого района торгует газетами и слухами. Если где-нибудь и можно что-то узнать, то только там. Он надел свой начищенный цилиндр, рассовал по карманам инструменты и бинты и, не дожидаясь, пока заварится чай, отправился в путь.
   Торговец газетами был настоящим живым справочником, у него можно было почерпнуть сведения обо всем, что происходит в Саттоне, и о каждом из его обитателей. Поэтому в скором времени молодой доктор уже знал все, что хотел. Похоже, сэр Джон Миллбэнк был хорошо известен в городе, он был «канцелярским королем», крупнейшим продавцом писчих принадлежностей, он трижды избирался мэром, и его состояние оценивалось в два миллиона фунтов.
   Тауэре – это его дворец, расположенный за городом. Жена сэра Джона Миллбэнка вот уже несколько лет серьезно болеет, и недавно состояние ее ухудшилось, так что, похоже, все это не было розыгрышем. По какой-то невообразимой причине эти люди действительно решили обратиться к нему.
   Но тут у него возникло еще одно сомнение, и он поспешно вернулся в магазин.
   – Я ваш сосед, доктор Хорас Вилкинсон, – сказал он. – В городе есть другой врач с таким же именем?
   Нет, торговец был совершенно уверен, что таких не было.
   После этого все сомнения отпали. Наконец-то ему улыбнулась удача, и он должен извлечь из своего везения наибольшую выгоду. Он остановил кеб и крикнул кучеру гнать что есть духу в Тауэре. Голова у молодого доктора шла кругом. То его трясло, как в лихорадке, от счастья и надежды, то он холодел от мысли, что случай, с которым ему придется иметь дело, почему-то окажется ему не по силам или в самый ответственный момент выяснится, что у него нет под рукой необходимого инструмента или прибора. В дороге ему вспомнились все необычные и нестандартные случаи, о которых он когда-либо слышал или читал, и задолго до того, как он доехал до Тауэре, доктор Вилкинсон уже не сомневался, что ему предстоит проводить по меньшей мере трепанацию.
   Тауэре оказался огромным зданием, стоящим в стороне от дороги в окружении деревьев. К нему вела отдельная извилистая дорожка. Когда кеб остановился, доктор выпрыгнул, не задумываясь, отдал кучеру ровно половину всего своего капитала и последовал за важным лакеем, который, узнав его имя, провел его через отделанный дубовыми панелями холл, с оленьими головами на стенах и старинными доспехами под цветными витражами, и открыл перед ним дверь большой гостиной в глубине дома. В кресле у камина сидел очень раздраженного вида мужчина с желчным лицом; в эркере в дальнем конце зала стояли две юных леди во всем белом.
   – Так, так, так! Кто это у нас тут? – воскликнул сердитый мужчина. – Вы доктор Вилкинсон?
   – Да, я доктор Вилкинсон.
   – Смотри-ка! А вы, как я погляжу, очень молоды… Намного моложе, чем я ожидал. Ну что ж, вот доктор Мейсон – старик, а помочь, похоже, ничем не может. Значит, попробуем зайти с другой стороны. Вы ведь тот Вилкинсон, который что-то написал про легкие, да?
   Так вот в чем дело! Те две статьи, которые он написал в «Ланцет» – две скромных статьи, напечатанных на задней странице среди споров о медицинской этике и ответов на вопросы наподобие «во сколько обходится содержание лошади в деревне» – действительно были посвящены легочным заболеваниям. Значит, он все-таки не зря старался. Кто-то их заметил и запомнил имя автора. Кто после этого осмелится спорить с тем, что любой труд приносит пользу?
   – Да, я писал на эту тему.
   – Ха! А где Мейсон?
   – Я не имею чести быть с ним знакомым.
   – Да? Хм, довольно странно. А он вас знает и часто полагается именно на ваше мнение. Вы ведь не так давно в наш город приехали, не так ли?
   – Да, совсем недавно.
   – Мейсон так и говорил. Адреса он мне не назвал, сказал, что сам заедет за вами, но, когда жене стало хуже, я, разумеется, не стал его дожидаться и решил обратиться к вам напрямую. Я и за Мейсоном послал, но его не оказалось дома. Впрочем, я думаю, нам незачем его дожидаться. Поднимайтесь наверх и приступайте.
   – Видите ли, я оказался в довольно неловком положении, – засомневался доктор Хорас Вилкинсон. – Насколько я понимаю, я должен здесь встретиться со своим коллегой доктором Мейсоном, чтобы вместе с ним провести обследование. Мне кажется, будет не совсем правильно, если я отправлюсь к пациенту, не дождавшись его. Я, пожалуй, все же подожду его.
   – Какого черта! Вы что же, думаете, я допущу, чтобы моей жене наверху стало хуже, пока вы тут преспокойно дожидаетесь? Нет уж, сэр. Я человек простой и скажу вам прямо: либо вы сейчас же пойдете наверх, либо уйдете из моего дома.
   Тон, которым это было произнесено, не вписывался в привычное для доктора понимание правил приличия. Впрочем, когда у человека болеет жена, кое-на что можно закрыть глаза. Удовлетворившись сухим поклоном, он сдержанно произнес:
   – Если вы настаиваете, я иду наверх.
   – Да, я настаиваю. И еще одно, я не хочу, чтобы вы ее там колотили по груди и всякое такое. У нее бронхит и астма, понятно? Если вы это можете вылечить – прекрасно. Но от всяких там простукиваний-выслушиваний воздержитесь, ей от них становится только хуже.
   Проявление неуважения к себе лично доктор еще мог как-то снести, но его профессия была для него святым, и подобное непочтительное отношение к ней уязвило его до глубины души.
   – Благодарю вас, – сдержанным тоном бросил он, надевая цилиндр. – Честь имею кланяться. Я не желаю брать на себя ответственность за этот случай.
   – Эй, да в чем дело?
   – Не в моих правилах ставить диагноз без осмотра больного. Признаться, я удивлен, что вы предлагаете подобное врачу. Всего доброго.
   Но сэр Джон Миллбэнк был деловым человеком, а посему во всем полагался на деловой принцип: чем с большим трудом тебе что-то достается, тем это дороже. Для него степень профессионализма врача всегда измерялась в гинеях, но сейчас он столкнулся с молодым человеком, которому, похоже, совершенно не было дела до его денег и титула. Поэтому его мнение о нем тут же значительно возросло.
   – Ну, будет вам, будет! – примирительно сказал он. – Мейсон не такой впечатлительный. Прошу вас, успокойтесь. Хорошо, поступайте так, как считаете нужным, я и слова не скажу. Схожу только наверх, предупрежу жену, что вы сейчас придете.
   Едва за ним закрылась дверь, как два незаметных юных создания в белом выпорхнули из своего угла и, весело хохоча, подбежали к удивленному доктору.
   – Какой же вы молодец! Браво! – воскликнула девушка повыше ростом и захлопала в ладоши.
   – Не позволяйте ему запугивать вас, доктор, – сказала вторая. – О, до чего приятно было слышать, как вы дали ему отпор! С бедным доктором Мейсоном он всегда себя так ведет. Доктор Мейсон даже ни разу не осматривал маму. Он во всем полагается на папины слова. Тише, Мод, он возвращается. – Они юркнули на свое место и опять словно растворились.
   Доктор Хорас Вилкинсон проследовал за сэром Джоном по широкой устланной густым ковром лестнице на второй этаж и вошел в затемненную комнату, где лежала больная. За четверть часа осмотрел ее, выяснил все симптомы, после чего вернулся с сэром Джоном Миллбэнком в гостиную. У камина стояли двое джентльменов, один с гладко выбритым лицом, типичный общепрактикующий врач, второй странноватого вида мужчина средних лет с бледно-голубыми глазами и длинной рыжей бородой.
   – Здравствуйте, Мейсон, наконец-то мы вас дождались!
   – Здравствуйте, сэр Джон. Я, как и обещал, привез доктора Вилкинсона.
   – Доктора Вилкинсона? Но вот же он.
   Доктор Мейсон удивился.
   – Я этого джентльмена вижу в первый раз! – воскликнул он.
   – И тем не менее я действительно доктор Вилкинсон… Доктор Хорас Вилкинсон, Кенэл-вью, 114.
   – Боже правый, сэр Джон! – вскричал доктор Мейсон. – Неужели вы могли подумать, что в таком важном деле я мог обратиться к какому-то юнцу? Вот доктор Адам Вилкинсон. Он читает курс лекций по легочным заболеваниям в Лондоне в Рид-жентс-колледж, к тому же является штатным врачом больницы святого Суизина и автором ряда научных трудов по этой теме. В Саттоне он проездом, и я решил воспользоваться этим удачным обстоятельством, чтобы привлечь к лечению леди Милл-бэнк такого высококвалифицированного специалиста.
   – Спасибо, – холодно произнес сэр Джон, – но моя жена уже устала, поскольку ее только что очень тщательно обследовал этот молодой джентльмен. Я думаю, на сегодня с нее хватит врачей. Но, конечно же, раз вы потрудились приехать, я буду рад оплатить ваш счет.
   Когда доктор Мейсон, на лице которого было написано крайнее возмущение, и его весьма озадаченный друг удалились, сэр Джон выслушал заключение молодого врача.
   – Вот что я вам скажу, – вдумчиво произнес он, когда тот закончил. – Я – человек слова, понимаете? Людей, которые сумели мне понравиться, я от себя уже не отпускаю. Я хороший друг и плохой враг. Вам я верю, а доктору Мейсону – нет. С этого дня вы будете моим личным и семейным врачом. Вам нужно будет приходить и обследовать мою жену каждый день. Вы располагаете для этого временем?
   – Я чрезвычайно благодарен вам за добрые намерения, но боюсь, что не смогу воспользоваться вашим предложением.
   – Вот как! Почему же?
   – Я не могу отбирать у доктора Мейсона его пациентов. Это было бы нарушением профессиональной этики.
   – Прекрасно, уходите! – вскипел сэр Джон. – Первый раз вижу человека, который не понимает своей выгоды. Вам предлагают хорошее место, а вы отказываетесь? Ваше право. Уходите!
   Миллионер вышел из комнаты, громко хлопнув дверью, а доктор Хорас Вилкинсон отправился домой к спиртовой горелке и чаю по шиллингу и восемь пенсов с первой заработанной гинеей в кармане и гордым чувством того, что он не отступился от лучших традиций своей профессии.
   И все же столь неудачное начало оказалось вместе с тем и удачным, поскольку в скором времени доктору Мейсону стало известно, что его молодой коллега имел возможность отобрать у него самого выгодного пациента, но отказался от этой возможности. К чести представителей этой профессии следует сказать, что подобное поведение скорее норма, чем исключение. И все же, когда врач столь юн, а пациент столь богат, искушение было особенно сильным. Последовало письмо со словами благодарности, личный визит, дружба, и теперь известная фирма «Мейсон и Вилкинсон» является самой крупной в Сат-тоне медицинской практикой.

Отстал от полка

   Было хмурое октябрьское утро, туман тяжелым клубящимся облаком навис над мокрыми серыми крышами вулиджских домов. Внизу на длинных мрачных улицах было сыро, грязно и безотрадно. Из высокого темного здания арсенала доносилось гудение многочисленных вращающихся колес, тяжелые глухие удары опускающихся тяжестей, гул, жужжание и прочий шум, указывающий на то, что там кипит работа. От этого места в разные стороны лучами расходились улочки, на которых в потемневших от дыма и копоти невзрачных домах жил трудовой люд. В перспективе казалось, что улочки эти сужаются, а кирпичные стены становятся все меньше и меньше.
   Прохожих почти не было, потому что с началом дня всех рабочих поглотило огромное извергающее дым чудовище, которое каждое утро всасывает в себя чуть ли не всех мужчин Вулиджа и каждый вечер выплевывает их из своего чрева обессилевшими и грязными. Детвора стайками заходила в школу, кое-кто заглядывал в одностворчатые окна на фасаде, чтобы полюбоваться на большие сверкающие золотыми обрезами Библии, служащие обычным украшением низеньких трехногих парт. Дородные женщины с толстыми красными руками и в грязных передниках стояли на выбеленных крыльцах с метлами в руках и желали друг другу через дорогу доброго утра.
   Одна из них, самая крупная, самая красная и самая грязная, обращалась к группке окруживших ее товарок, которые на каждую брошенную ею фразу отвечали негромким дружным смехом.
   – Уж я-то знаю, что говорю! – вскричала она в ответ на замечание одной из слушательниц. – Раз уж по си поры он ума не набрался, таким до смерти и останется. А сколько ж ему вообще лет-то? Разрази меня гром, если я знаю.
   – Так это подсчитать не так сложно, – сказала бледная женщина с заостренными чертами лица и слезящимися голубыми глазами. – Он ведь воевал в битве при Ватерлоо, за что медаль имеет и пенсию получает.
   – Господи Боже, это жуть как давно было! – заметила третья. – Еще до моего рождения.
   – Это было в пятнадцатом году от начала века, – крикнула женщина помоложе, которая стояла поодаль, прислонившись к стене, и с насмешливой улыбкой слушала разговор. – В прошлую субботу мой Билл так сказал, когда я у него про папашу Брюстера спрашивала.
   – Ежели это так, миссис Симпсон, это ж сколько лет назад получается?
   – Сейчас восемьдесят первый, – первая из говорящих начала загибать красные загрубевшие от работы пальцы. – Тогда был пятнадцатый. Десять, и десять, и десять, и десять, и десять… Шестьдесят шесть лет получается. Так он, выходит, не такой уж и старый!
   – Ну он же не младенцем новорожденным воевал-то, глупая вы! – рассмеявшись, крикнула молодая женщина. – Если, предположим, ему тогда хотя бы двадцать было, сейчас-то ему все восемьдесят шесть должно быть, а то и больше.
   – Да! Точно! Никак не меньше! – зашумели женщины.
   – Ну все, хватит с меня! – мрачно бросила экономка. – Если сегодня эта его племянница, или внучатая племянница, или кто она там ему, не приедет, я ухожу, и пусть кто-нибудь другой его обхаживает. Для меня мой собственный дом поважнее будет.
   – Так он что, неспокойный, что ли, миссис Симпсон? – спросила младшая.
   – А вот послушайте! – ответила она, приподняв руку и немного наклонив голову к приоткрытой двери. С верхнего этажа доносились шаркающие звуки и громкий стук палкой по полу. – Вот так и ходит он туда-сюда. Говорит, мол, в карауле он. Полночи ходит, старый дурень. Сегодня утром в шесть часов как заколотит мне палкой в дверь! «Часовой, напоет!» – кричит и еще какие-то словечки свои военные, которые я и не поняла вовсе. То он кашляет, то болтает что-то, то плюется, итак всю ночь. Я глаз не могу сомкнуть. О, слышите?
   – Миссис Симпсон! Миссис Симпсон! – донесся сверху дребезжащий капризный голос.
   – Это он. Что я вам говорила! – воскликнула она, торжественно кивнув головой. – Сейчас очередной скандал закатит. Да, мистер Брюстер, сэр?
   – Хочу свой утренний паек, миссис Симпсон!
   – Сейчас будет, мистер Брюстер, сэр.
   – Ну точь-в-точь как мальчонка, которому кашки захотелось, – заметила молодая женщина.
   – Мне иногда хочется из этого старикашки дух вытрясти! – прошипела миссис Симпсон. – Ну да ладно. Кто-нибудь хочет по маленькой пропустить?
   Вся компания хотела уже направиться в паб, когда к ним подошла молодая девушка и тронула за локоть экономку.
   – Это ведь Арсенал-вью, 56? – спросила она. – Не подскажете, мистер Брюстер здесь живет?
   Экономка окинула новенькую оценивающим взглядом. Девушке было лет двадцать, на широком добром лице красовался вздернутый носик и большие доверчивые серые глаза. Платье с узором, соломенная шляпка, украшенная пучком ярких маков, и узелок в руках наводили на мысль о деревенском происхождении незнакомки.
   – Вы Нора Брюстер, надо полагать? – спросила миссис Симпсон, продолжая не очень дружелюбно осматривать ее с ног до головы.
   – Да. Я приехала ухаживать за своим двоюродным дедушкой Грегори.
   – И давно пора! – воскликнула экономка, вскинув голову. – Пусть за ним его родственники ухаживают, потому как с меня хватит. Это пятьдесят шестой дом, так что приступайте, милая моя! Чувствуйте себя какдома. Чай в чайнице, грудинка на буфете, и поторопитесь, иначе старик без завтрака капризничать начнет. За своими вещами я пришлю вечером.
   Кивнув на прощание головой, она присоединилась к ожидавшим ее подругам, и компания, шушукаясь, направилась в ближайший паб.
   Предоставленная сама себе, сельчанка вошла в дом. В передней гостиной сняла шляпку и жакет. Это было невысокое помещение с печкой, на которой заливался жизнерадостным свистом небольшой медный чайник. На столе, половина которого была закрыта грязной скатертью, лежала буханка хлеба, стояла какая-то грубая посуда и пустой коричневый заварной чайничек. Быстро сориентировавшись в обстановке, Нора Брюстер тут же принялась за свои новые обязанности. Не прошло и пяти минут, как был приготовлен чай, на сковороде аппетитно шипели два куска грудинки, убранство стола приобрело надлежащий вид, а защитные салфетки на спинках старых коричневых кресел были разложены аккуратными квадратиками. Комната сделалась уютной и опрятной. Покончив с этим, девушка стала с интересом рассматривать гравюры, развешанные на стенах. Внимание ее привлекла коричневая медаль, висевшая на фиолетовой ленточке в небольшой квадратной коробке над печью. Под ней была прилеплена вырезка из газеты. Она приподнялась на носки, уперлась кончиками пальцев в край печи и вытянула шею, чтобы получше рассмотреть клочок бумаги, при этом время от времени поглядывая вниз, на сковороду с грудинкой. В пожелтевшей от времени вырезке говорилось:
   «Во вторник в казармах Третьего гвардейского полка была проведена необычная церемония. В присутствии принца-регента, лорда Хилла, лорда Солтауна и многочисленного общества, включавшего в себя как ослепительных дам, так и блестящих офицеров, капрал Грегори Брюстер из фланговой роты капитана Холдэйна был награжден именной медалью за мужество и героизм, проявленные в недавней великой битве на бельгийской равнине. В знаменательный день 18 июня четыре роты Третьего и Колдстримского [89 - Колдстрим – небольшой город на юге Шотландии, на границе с Англией.] гвардейских полков под командованием полковников Метленда и Бингаудерживали важную ферму Гугомон, расположенную справа от британских позиций. В самый критический момент выяснилось, что у этих частей подходят к концу запасы пороха. Видя, что генералы Фуа и Жером Бонапарт стягивают пехотные части для нанесения нового удара по их позиции, полковник Бинг отправил капрала Брюстера в тыл, чтобы ускорить доставку боевых запасов. По дороге Брюстер наткнулся на две подводы с порохом дивизии Нассау и при помощи мушкета сумел убедить возниц отвезти порох в Гугомон. Однако к тому времени в результате обстрела французских гаубиц сад, окружавший позицию, загорелся, поэтому провести через него две груженные порохом телеги было не так-то просто. Первая из подвод взорвалась, и возница погиб на месте. Испуганный судьбой своего товарища, второй возница развернул лошадей, но капрал Брюстер, вскочив на его место, сбросил труса на землю и, промчавшись сквозь огненную стену, сумел доставить порох в свою часть. Можно сказать, что именно благодаря этому героическому поступку британское оружие одержало победу в этой битве, поскольку без пороха было бы невозможно удержать Гугомон, а герцог Веллингтон не раз повторял, что, если бы Гугомон или Ге-Сент пал, он не смог бы удержать своих позиций. Многих лет жизни капралу Брюстеру, герою, который своей воинской доблестью по праву заслужил медаль! Наверняка до конца своих дней он будет с гордостью вспоминать тот миг, когда в присутствии товарищей получил эту награду из августейших рук первого человека королевства».
   Эта старая газетная вырезка усилила благоговение, которое девушка всегда испытывала по отношению к своему героическому родственнику. Для нее он был героем с самого раннего детства, у нее до сих пор сохранились живые воспоминания о том, как отец рассказывал о его храбрости и силе, о том, что он мог ударом кулака уложить быка или унести под мышками двух жирных овец. Правда, Нора ни разу в жизни не видела его, но всякий раз, когда она о нем думала, ей вспоминался портрет, висевший дома на стене, на котором был изображен доблестного вида мужчина с квадратным бритым лицом в высокой медвежьей шапке.
   Она все еще рассматривала медаль, гадая над тем, что могла бы обозначать идущая по краю надпись «Dulce et decorum est», когда на лестнице вдруг раздались шаркающие шаги, удары палки, и в двери показался тот самый мужчина, который так часто занимал ее воображение.
   Неужели это он? Где воинственный взгляд, где сверкающие глаза, где мужественное лицо, которые она представляла? На пороге комнаты остановился высокий кривой старик, костлявый и морщинистый, с трясущимися руками и слабыми полусогнутыми ногами. Облако пушистых совершенно белых волос, нос в красных прожилках, косматые брови и слегка удивленные водянистые голубые глаза – вот что предстало ее взору. Он стоял, держась обеими руками за выставленную вперед палку, плечи его то поднимались, то опускались в такт натужному хриплому дыханию.
   – Где мой утренний паек? – врастяжку произнес он, ковыляя к своему креслу. – Я пока не поем, не согреюсь. Вот, посмотри на мои пальцы! – Он вытянул руки, морщинистые и узловатые, с огромными выпирающими суставами. Кончики его пальцев были синие.
   – Почти готово, – ответила девушка, не сводя с него удивленных глаз. – А вы разве не узнаете меня? Я Нора Брюстер, ваша внучатая племянница из Уитэма.
   – Ром теплый, – пробормотал старик, раскачиваясь на кресле, – и шнапс теплый. Суп тоже согревает, но для меня ничего нет лучше чашки чая. Как, ты сказала, тебя зовут?
   – Нора Брюстер.
   – Говори громче, красавица. Сдается мне, голоса у людей стали тише, чем раньше.
   – Я Нора Брюстер, дядя. Я ваша внучатая племянница, приехала из Эссекса жить с вами.
   – А, так ты брата Джорджи дочка! Подумать только, у малыша Джорджи дочка! – Он хрипло рассмеялся, отчего длинные тонкие сухожилия на его шее затряслись и задергались.
   – Я дочь сына вашего брата Джорджа, – уточнила девушка, переворачивая на сковороде грудинку.
   – Да, малыш Джорджи удивительный человек! – продолжил старик. – Но, честное слово, никто Джорджи обманывать не собирался. Я отдал ему своего щенка бульдога, когда в армию записался. Он, должно быть, рассказывал тебе об этом?
   – Но дедушка Джордж уже двадцать лет как умер, – сказала она, наливая чай.
   – О, это был чудесный щенок, чистокровный, честное слово! Холодно мне без пайка своего-то. Ром – знатное дело, и шнапс хорош, но я уж лучше чайку выпью! – Жадно поглощая завтрак, старик тяжело дышал. – Хорошо, что ты здесь, – наконец сказал он. – Карета, должно быть, вчера вечером уехала?
   – Какая карета, дядя?
   – Карета, на которой ты приехала.
   – Нет, я сегодня утром на поезде приехала.
   – Господи, подумать только! И что же, ты не боишься всех этих новых штучек? На поезде приехала, это ж надо! Куда наш мир катится!
   Несколько минут помолчали. Нора, помешивая ложечкой чай, украдкой поглядывала на синеватые губы и жующие челюсти родственника.
   – Вы, наверное, столько всего повидали на своем веку, правда, дядя? – спросила она. – Жизнь вам, должно быть, кажется такой длинной!
   – Не такой уж длинной. Мне на Сретение девяносто исполнится, а мне все кажется, что я только недавно в армию записывался. А битва! Это вообще как будто вчера было. Да, однако неплохо я подкрепился! – И действительно, теперь он уже не был таким немощным и бледным, каким показался ей вначале. Лицо его чуть-чуть порозовело, спина выпрямилась.
   – Читала? – спросил он, дернув головой в сторону газетной вырезки.
   – Да, дядя. Безусловно, вы должны гордиться этим.
   – Эх, то был великий день для меня! Лучший в моей жизни! Сам регент был там. Какой это человек! «Ваш полк гордится вами!» – сказал он мне. А я ему в ответ: «А я горжусь своим полком!» – «Черт побери, прекрасный ответ!» – сказал он лорду Хиллу, и оба рассмеялись. Но что это ты там в окне высматриваешь?
   – Дядя, а по улице идет полк солдат, да еще и оркестр впереди!
   – Полк, говоришь? Ну-ка, где мои очки? О, да ведь я слышу оркестр. Ну конечно, пионеры и тамбурмажор [90 - Тамбурмажор – в некоторых европейских армиях XVII–XIX вв. главный полковой барабанщик. Фр. tambour-major от tambour – барабан – и major – старший.]! Посмотри-ка, милая, какой у них номер? – Глаза его засверкали, а тощие желтые пальцы, как когти какой-то старой хищной птицы, впились ей в плечо.
   – У них, похоже, нет никакого номера, дядя. Правда, что-то на погонах написано… По-моему, «Оксфордшир».
   – Ах да! – проворчал он. – Я слышал, что от номеров отказались, теперь им, видишь ли, решили названия давать. О, вот они показались. Смотри-ка, все молодые, а маршировать еще не разучились. Браво выглядят. Молодцы ребята! – Он провожал взглядом полк, пока последние ряды не завернули за угол, а звук парадного шага не стих в отдалении.
   Как только старик вернулся в кресло, открылась дверь и в комнату вошел мужчина.
   – Здравствуйте, мистер Брюстер! Ну как, сегодня вам получше? – спросил он.
   – Проходите, доктор. Да, мне лучше, только вот в груди все что-то булькает. Бронхи… Если б не эта мокрота, я бы себя вообще прекрасно чувствовал. Вы не можете мне что-нибудь от мокроты дать?
   Доктор, молодой человек с серьезным лицом, приложил пальцы к морщинистому запястью с выпирающими из-под кожи синими венами.
   – Вам нужно быть очень осторожным, – сказал он. – И режим нарушать вам нельзя.
   Тонкий ручеек жизни скорее трепетал, чем бился под его пальцами.
   Старик усмехнулся.
   – Ко мне теперь внучку моего брата Джорджи приставили. Она проследит, чтобы я не сбежал из казармы или чего другого не выкинул. Дьявол! Я так и знал, что чего-то не хватает!
   – У кого не хватает?
   – Да как же, у тех солдат. Вы ведь видели, как они по улице маршировали, доктор? Они забыли надеть чулки! Все как один! – Это открытие так рассмешило его, что он долго смеялся, пока не зашелся кашлем.
   – Что ж, вам действительно лучше, – улыбнулся доктор. – Я буду заходить к вам примерно раз в неделю. – Он направился к выходу и кивком головы поманил за собой Нору. – Он очень слаб, – сказал он, когда они вышли на улицу. – Если старик лишится чувств, сразу посылайте за мной.
   – А что с ним, доктор?
   – Старость. Ему ведь почти девяносто. Его артерии забиты слизью, сердце сморщилось и ослабло. Весь организм ужасно изношен.
   Нора провожала взглядом фигуру молодого врача, думая о новых обязанностях, которые свалились на ее плечи. Развернувшись, она нос к носу столкнулась с высоким загорелым солдатом в мундире артиллериста. На его рукаве сверкали три золотых сержантских шеврона. В руке он держал карабин.
   – Доброе утро, мисс, – сказал он, поднося пухлый палец к смешной шляпе с желтой ленточкой. – Здесь живет пожилой джентльмен по фамилии Брюстер, который участвовал в битве при Ватерлоо?
   – Это мой двоюродный дедушка, сэр, – ответила Нора, потупив взор под внимательным оценивающим взглядом молодого солдата. – Он в передней гостиной.
   – Могу я поговорить с ним, мисс? Если это неудобно, я могу зайти в другой раз.
   – Я уверена, он будет очень рад принять вас, сэр. Прошу, проходите, он там. Дядя, этот джентльмен хочет поговорить с вами.
   – Очень рад вас видеть, сэр. Это большая честь для меня, – воскликнул сержант, сделал три шага в комнату, поставил карабин и поднес к голове руку ладонью вперед. Нора, которая оста-ласьудвери, во все глаза смотрела на военного, думая, неужели ее двоюродный дед в юности выглядел так же, как этот прекрасный молодой человек, и неужели этот юноша в свою очередь когда-нибудь станет похож на ее двоюродного деда.
   Старик, заморгав, поднял глаза на гостя и медленно покачал головой.
   – Садитесь, сержант, – сказал он, показав тростью на кресло. – Что-то молоды вы для трех нашивок-то. Да-а-а, сейчас проще заслужить три нашивки, чем в мое время одну. Тогда пушкарями были взрослые мужчины, и поседеть они успевали раньше, чем заработать сержантские нашивки.
   – Я в армии уже восемь лет, сэр, – воскликнул сержант. – Макдональд моя фамилия. Сержант Макдональд, батарея Эйч, Южная артиллерийская дивизия. Меня прислали мои товарищи по артиллерийской казарме. Мы очень гордимся тем, что живем в одном городе с вами, сэр.
   Старый Брюстер усмехнулся и потер костлявые руки.
   – Также мне и регент говорил! – воскликнул он. – «Полк гордится вами», – говорит, а я ему: «А я горжусь своим полком». – «Черт побери, прекрасный ответ», – сказал тогда он лорду Хиллу, и они рассмеялись.
   – Мы, сержантское общество, посчитаем для себя честью, если вы зайдете к нам, сэр, – сказал сержант Макдональд. – У нас для вас всегда готова добрая трубка и бокал грога.
   Старик рассмеялся так сильно, что даже закашлялся.
   – Зайти к вам, значит? Ах вы лисы! – сказал он. – Что ж, когда снова потеплеет, я, может быть, и загляну к вам. Значит, казарменные обеды вас не устраивают, завели себе общество, прямо как офицеры. Куда мир катится!
   – Вы ведь служили в пехотной части, не так ли, сэр? – почтительно спросил сержант.
   – В пехотной части? – презрительно вскричал старик. – Я никогда в жизни кивера не носил! Я гвардеец. Служил в Третьем гвардейском полку… Который сейчас в Шотландский переименовали. Боже, а ведь из наших никого уже не осталось… Ни одного человека… Все ушли, от самого полковника Бинга до мальчишек-барабанщиков. Один я остался. Отстал я от своего полка, понимаете, сержант? Отстал от своих. Я здесь, хотя давно уже должен быть там. Да только нет в том моей вины. Как только меня позовут, я буду готов.
   – Всем нам когда-нибудь там стоять на перекличке, – сказал сержант и протянул старику свой кисет из тюленьей кожи. – Хотите моего табачку попробовать?
   Старый Брюстер достал из кармана черную глиняную трубку, стал набивать ее табаком, но в следующую секунду она выскользнула у него из пальцев, упала на пол и разбилась. Губы его задрожали, нос сморщился, и он заплакал, подвывая, как ребенок.
   – Я разбил трубку, – жалобно протянул он.
   – Ну что вы, дядя, не надо! – принялась успокаивать его Нора, поглаживая по седой голове, как малыша. – Подумаешь, трубка! Мы купим вам новую.
   – Не переживайте, сэр, – сказал сержант. – Вот деревянная трубка с янтарным мундштуком. Если вы окажете мне честь и примете ее, я буду очень рад.
   – Ух ты! – просиял сквозь слезы старик. – Отличная трубка. Нора, смотри, какую мне трубку подарили. Держу пари, у малыша Джорджи точно такой никогда не было. Ваше ружье, сержант?
   – Так точно, сэр. Я со стрельб возвращался, когда к вам зашел.
   – Разрешите подержать его в руках? Боже, как будто в старые добрые времена! Ну-ка, посмотрим ваш мушкет, сержант. Как там по инструкции? Взвести курок… проверить запал… спустить курок… все верно, сержант? О Боже, я разломал ваш мушкет пополам!
   – Нет-нет, сэр, все в порядке, – рассмеялся артиллерист. – Вы открыли казенную часть ружья, отсюда их заряжают.
   – Заряжают с обратной стороны! Надо же такое! И шомпола нет! Я слышал про это, но не верил, что так может быть. Нет, с кремневым ружьем это не сравнится. Запомните мои слова, когда дойдет до дела, к ним еще вернутся.
   – О сэр, вы бы знали, что сейчас в Южной Африке творится! – немного невпопад горячо воскликнул сержант. – Я в сегодняшней газете прочитал, что правительство уступило этим бурам. У нас в сержантском обществе все возмущены, можете мне поверить, сэр!
   – Да… да, – прохрипел старый Брюстер. – Ей-богу, герцог бы такого не допустил. Уже герцог-то наш нашел бы, что об этом сказать.
   – Вы правы, сэр! – вскричал сержант. – Ида пошлет нам Господь другого такого, как он. Но я уже вас порядком утомил. Я загляну к вам еще раз и, если позволите, приведу кого-нибудь из своих товарищей, многие из нас сочтут за честь поговорить с вами.
   Отсалютовав ветерану и белозубо улыбнувшись Норе, высокий артиллерист развернулся, и в следующую секунду его синий китель и золотая косичка скрылись за дверью. Однако не прошло и нескольких дней, как он снова наведался к ним. Пока тянулась бесконечная зима, он был частым гостем Брюстеров. Со временем прояснилось, к кому из двух обитателей дома на Арсенал-вью он приходит, и не осталось сомнений относительно того, кто ждал его прихода с большим нетерпением. Он приводил с собой и других, и постепенно для всего гарнизона стало доброй традицией наведываться к папаше Брюстеру. Артиллеристы и саперы, пехотинцы и драгуны приходили в небольшую гостиную, гремели саблями на портупеях и звенели шпорами, ступая своими длинными ногами по ковру, сшитому из лоскутов ткани, и доставали из карманов мундиров гостинцы: пачки курительного или жевательного табаку.
   Зима в том году выдалась необычайно морозная. Снег не сходил шесть недель кряду, и нелегко было Норе удерживать жизнь старика в его старом изношенном теле. Бывало, что разум покидал его, и он переставал разговаривать, только издавал нечленораздельный, похожий на звериный, крик, когда приходило время есть. Он был седовласым ребенком, со всеми детскими проблемами и чувствами. Однако, когда наконец пришло тепло, когда ветви деревьев покрылись первой робкой зеленью, кровь в его венах тоже оттаяла и он даже иногда находил в себе силы подходить к двери, чтобы погреться в теплых лучах животворного солнца.
   – Мне и впрямь на душе теплеет, – однажды утром сказал он, наслаждаясь майским солнышком. – Только мухи донимают. В такую погоду они наглеют и кусаются, просто спасу никакого нет.
   – Я буду их отгонять, дядя, – сказала Нора.
   – Да, но ты посмотри, красота какая! Гляжу я на это солнце, и мне хочется думать только о хорошем. Почитай мне Библию, девочка. Библия меня всегда успокаивает.
   – Про что вам почитать, дядя?
   – Про войны.
   – Про войны?
   – Да, что-нибудь про сражения. Давай из Ветхого Завета например. Мне это больше всего нравится. Когда приходит священник, он всегда хочет про что-нибудь другое, но я хочу только про Иисуса Навина. Эти израильтяне были хорошими воинами… Прекрасными…
   – Но, дядя, – возразила Нора, – на том свете ведь не бывает войн.
   – Бывает, девочка, бывает.
   – Да, нет же, дядя, не бывает!
   Старый капрал в сердцах стукнул палкой о пол.
   – Говорю тебе, бывает. Я спрашивал у священника.
   – И что же он вам ответил?
   – Сказал, что будет последняя битва. Он даже назвал ее как-то. Ар… Арм…
   – Армагеддон.
   – Вот-вот, так священник и называл ее. И уж Третий гвардейский в стороне не останется. И герцог… Герцог произнесет речь.
   В эту минуту на улице показался пожилой мужчина с седыми бакенбардами. Он шел, присматриваясь к номерам домов, но, увидев старика, сразу направился к нему.
   – Здравствуйте! – вежливо сказал он. – Вы, должно быть, Грегори Брюстер?
   – Да, так меня зовут, сэр, – ответил ветеран.
   – Насколько я понимаю, вы тот самый Брюстер, который участвовал в битве при Ватерлоо в составе Шотландского гвардейского полка?
   – Я это, только тогда мы назывались Третий гвардейский. Это был славный полк, и сейчас уже я последний, кто из него остался.
   – Ну-ну, вам еще жить да жить, я в этом уверен, – мягко произнес джентльмен. – Я полковник Шотландского гвардейского. Подумал, неплохо было бы зайти к вам и поговорить.
   Старик Грегори Брюстер вскочил и приложил раскрытую ладонь к своей кроличьей шапке.
   – Бог ты мой! – вскричал он. – Подумать только! Какая честь!
   – Может быть, джентльмену лучше войти в дом? – предложила практичная Нора.
   – Конечно, конечно, сэр. Позвольте вас пригласить в дом. Входите, прошу вас. – Он так разволновался, что даже забыл про свою палку, поэтому, как только он повел гостя в дом, колени его задрожали, он покачнулся и всплеснул руками. Но в тот же миг полковник с одной стороны и Нора с другой подхватили его.
   – Тише, успокойтесь, – приговаривал полковник, усаживая его в кресло.
   – Спасибо, сэр. Чуть не убился. Но, Боже мой, я поверить в это не могу. Я, обычный капрал фланговой роты, и вы, полковник! Подумать только!
   – Мы очень гордимся тем, что вы живете здесь, в Лондоне, – сказал полковник. – Вы же один из тех, кто удержал Гугомон. – Он обвел взглядом костлявые дрожащие руки с огромными шишками на суставах, тощую сухожильную шею и сгорбленные плечи, которые то поднимались, то опускались в такт дыханию. Неужели это действительно последний из того героического отряда? Потом полковник посмотрел вокруг. Полупустые пузырьки, баночки с голубоватыми мазями, чайник с длинным носиком, другие неприятные детали вечного домашнего лазарета. «Лучше бы он погиб тогда под горящими стропилами той бельгийской фермы», – подумалось полковнику. – Надеюсь, вам здесь хорошо живется и вы ни на что не жалуетесь? – помолчав, поинтересовался полковник.
   – Благодарю вас, сэр. У меня только одна забота, мои бронхи… Сплошная беда мне с ними. Вы не представляете себе, до чего трудно от мокроты избавиться… Ну, еще паек мне нужен вовремя, потому как иначе я мерзну. Да еще эти мухи! Слаб я, чтобы с ними воевать.
   – А как память, не подводит? – спросил полковник.
   – О, память у меня отменная. Честное слово, сэр, я помню имена всех бойцов фланговой роты капитана Холдэйна.
   – А сама битва… Вы ее помните?
   – Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу, как все происходило. Честное слово, сэр, вы не поверите, насколько хорошо я все помню. Наша линия проходила вот как от бутылки с болеутоляющим до табакерки. Представляете? Эта баночка с пилюлями справа – Гугомон, где мы укрепились, а наперсток Норы – Ге-Сент. Вот здесь были наши пушки, сэр, и здесь, за резервом и бельгийцами. Охужэти бельгийцы! – Он презрительно плюнул в камин. – Авоттут, где моя трубка лежит, французы. Так, кисет свой я положу туда, где слева от нас подходили пруссаки. Господи, как же мы обрадовались, когда увидели дым от их ружей.
   – Что же вам больше всего запомнилось во всей битве? – спросил полковник.
   – То, что я потерял три полкроны, сэр, – негромко произнес старый Брюстер. – Но своих денег я уж никак обратно не получу. Я дал их взаймы Джейбезу Смиту, своему соседу по строю, еще в Брюсселе. «В получку верну, Григ», – пообещал он. Черт побери, его заколол улан в Катр-Бра, а ведь Смит мне даже расписки не оставил. Так что плакали мои денежки.
   Гость рассмеялся и встал с кресла.
   – Офицеры нашего полка хотели бы, чтобы вы купили себе какую-нибудь полезную мелочь, – сказал он. – Это не от меня лично, поэтому не надо меня благодарить, – полковник взял кисет старика и сунул в него хрустящую банкноту.
   – Премного благодарен, сэр. Могу я попросить вас об одной услуге, полковник?
   – Да, друг мой?
   – Когда я умру, похороните меня как солдата, с воинскими почестями. Я ведь не гражданский. Я гвардеец… Последний из Третьего гвардейского.
   – Хорошо, друг мой. Я об этом позабочусь, – кивнул полковник. – До свидания. Надеюсь, это произойдет еще очень не скоро.
   – Добрый джентльмен, правда, Нора? – хрипло проговорил Брюстер, когда полковник вышел из дома и прошел мимо их окна. – Да только далеко ему до моего полковника Бинга!
   На следующий день состояние здоровья старого капрала неожиданно ухудшилось. Даже золотой солнечный свет, струящийся через окно, не мог вдохнуть силы в немощное тело. Пришел доктор, но только молча покачал головой. Весь день старик пролежал в постели, и лишь слабое движение посиневших губ да подергивание сухих мышц на тощей шее указывали на то, что в нем еще теплилась жизнь. Нора и сержант Макдональд просидели у его кровати весь день, но он, похоже, даже не заметил их присутствия. Лежал он спокойно, наполовину закрыв глаза и подложив ладони под щеку, как человек, который очень устал.
   В какую-то минуту они оставили его и вышли в гостиную выпить чаю. Но как только Нора поставила на огонь чайник, раздался крик. Громкий и четкий крик, от которого у них зазвенело в ушах. В голосе чувствовалась сила, энергия и настоящая страсть. «Гвардейцам нужен порох!» А потом еще раз, громче и отчаяннее: «Гвардейцам нужен порох!»
   Сержант вскочил с кресла и бросился в спальню. Нора, дрожа всем телом, устремилась за ним. Старик стоял в полный рост, гордо расправив плечи и высоко подняв голову. Голубые глаза его сверкали, белые волосы воинственно топорщились. «Гвардейцам нужен порох! – еще раз прогремел он. – И клянусь Богом, они получат его!»
   Он взмахнул руками и со стоном повалился на кресло. Сержант склонился над ним, и лицо его омрачилось.
   – О Арчи, Арчи, – задыхаясь от слез, прошептала испуганная девушка. – Что с ним?
   Сержант отвернулся.
   – Я думаю, – сказал он, – Третий гвардейский полк теперь снова в полном составе.

Артур Конан Дойл Собака Баскервилей (сборник)

Собака Баскервилей

Глава I Мистер Шерлок Холмс

Глава II Проклятие Баскервилей

Глава III Задача

Глава IV Сэр Генри Баскервиль

Глава V Три оборванные нити

Глава VI Баскервиль-холл

Глава VII Стэплтоны из Меррипит-Хауса

Глава VIII Первый отчет доктора Батсона

Глава IX Свет на болоте (второй отчет доктора Ватсона)

Глава Х Выдержки из дневника доктора Ватсона

Глава XI Человек на вершине утеса

Глава XII Смерть на болоте

Глава XIV Собака Баскервилей

Глава XV Взгляд в прошлое

Комментарии