   В. А. Абрамов, Н. А. Абрамова
   Ценностный потенциал китайского «могущественного культурного государства» в проекциях глобального развития. Монография
   V. A. Abramov, N. A. Abramova
   Value Potential of China’s “Powerful Cultural State” in Global Development Projections

   Монография посвящается дорогим коллегам, разделившим с нами сложности научного познания, результатом которого явилось формирование инновационного представления тенденций и перспектив развития современного Китая:
   Татьяне Анатольевне Ерёмкиной,
   Татьяне Владимировне Колпаковой,
   Татьяне Владимировне Котельниковой,
   Татьяне Николаевне Кучинской,
   Ольге Александровне Луцак,
   Валентине Сергеевне Морозовой,
   Анне Сергеевне Хохряковой,
   Елене Александровне Юйшиной

   Исследование выполнено при поддержке Министерства образования и науки Российской Федерации, соглашение на предоставление гранта № 14.B37.21.0977 от 07 сентября 2012 г.

   Рецензенты:
   Л. Е. Янгутов, доктор философских наук, профессор, заведующий отделом философии, культурологии и религиоведения Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН
   Цуй Хунхай, профессор, директор Школы международных обменов Шаньдунского института бизнеса и технологий КНР

   Перевод оригинальных текстов Н. А. Абрамова

   © В. А. Абрамов, Н. А. Абрамова, 2014
   © ООО «Восточная книга», 2014

Введение

   Рост экономического, политического и культурного могущества современного Китая определяет потребность осмысления его успехов и всестороннего изучения эффективного использования социокультурного потенциала. Ученые-синологи единогласны во мнении, что прочным фундаментом, обусловливающим исторически непрерывное и прогрессирующее развитие китайской цивилизации, являются ценности духовной и материальной культуры, формирующие социокультурную политику и специфическое социокультурное пространство государства. Это китайское пространство становится глобальной метасистемой, в которой конституируются практические и мыслительные образования – «факторы имманентных социокультурных изменений» (П. А. Сорокин).
   Известно, что культурные архетипы, будучи важнейшим фактором социокультурных изменений, задают социальные способы употребления человеком своих способностей, а также служат этическим и моральным измерением социальных практик, определяют место человека в общественных структурах, его статус, допустимые формы в социально-экономической, политической, инновационной, хозяйственной деятельности. Ценности китайской цивилизации и сегодня продолжают играть эффективную управленческую роль, расширяя сознание человека, его социокультурное пространство.
   Новая геополитическая ситуация, связанная с трагическими изменениями на Украине, проявив в них деструктивную роль США и отдельных стран Запада, обусловила новое качество политики, проводимой президентом РФ В. В. Путиным, что привело к исторически справедливому воссоединению Крыма с Россией, пробуждению российского самосознания, воссозданию собственных цивилизационных ценностей. В таких условиях особую научную значимость приобрело исследование новой стратегии развития современного Китая, направленной на реализацию не только внутригосударственных, но и глобальных управленческих целей, – стратегии построения «могущественного культурного государства».
   В связи с возрастающим социокультурным влиянием Китая на соседние страны и мировое сообщество в целом исследование ценностной мощи скрытых возможностей, существующих в потенции формирующегося «могущественного культурного государства», становится особенно актуальным. Социокультурные изменения – региональные практики, инновационная социокультурная политика развития китайского государства, его трансграничный регионализм все более активно воздействуют на жизнедеятельность российского приграничья, в различной степени трансформируя экономику, уклад жизни, образование, культуру, общественное сознание сотен тысяч людей. Новая ситуация требует от разных уровней власти нестандартных, инновационных управленческих решений и подходов, глубокого понимания этого факторного воздействия, ведущего к изменениям российской социокультурной системы. Недостаточная разработанность отечественной наукой обозначенных проблем снижает качество теоретических исследований, решение вопросов прикладного характера, выработки управленческих решений и объективного прогнозирования стратегического партнерства с КНР. По этим причинам изменяющийся китайский социокультурный феномен с его ценностно-управленческим потенциалом требует постоянного специального научного анализа.
   Междисциплинарный характер подобного исследования на стыке политической философии, культурологии, социологии управления, регионоведения, политологии, геополитики обусловливает применение различных подходов, которые сложились в этих науках, для изучения данного китайского феномена.
   Представления о прогрессирующем развитии китайской цивилизации как общности, формируемой на основе специфических традиционных ценностей, привели к появлению многочисленных трудов по теории ценности и ценностных ориентаций, ставших основой данного исследования. Сходные процессы социокультурного развития в контексте «культура», «ценности», «цивилизация», «глобализация», «регионализация», отраженные в работах зарубежных и отечественных исследователей (А. С. Ахиезера, А. Кисса, М. С. Кагана, Ф. К. Кессиди, Д. Л. и Д. Х. Медоузов, Н. Н. Моисеева, А. Д. Урсула, В. А. Рюмина, К. М. Саломона, Ю. В. Яковца, М. А. Чешкова и др.), также оказались востребованными в качестве теоретической базы монографии.
   В первое десятилетие XXI в. внимание ученых привлекла проблематика китайской регионализации, которая понимается уже не только как азиатская модель регионализма, но как китайский «новый регионализм» (А. Д. Воскресенский, В. В. Михеев, Гэн Сефэн, Ма Инчжу, Цао Гуанхань, Чжу Дунюань и др.). Оригинальная методика интерпретаций китайского «нового регионализма» и его социокультурных практик разрабатывается в трудах востоковедов В. А. Абрамова, Н. А. Абрамовой, Т. Н. Кучинской и др.. [1 - Абрамов В. А. Методология познания и интерпретаций региональных практик сотрудничества РФ и КНР // Забайкальский край в трансграничном взаимодействии с КНР (региональное сотрудничество). – Чита: Экспресс-издательство, 2010. – С. 5–46; Абрамов В. А., Кучинская Т. Н. Процесс регионализации КНР: реалии и их понятийное отражение // Вестник ЧитГУ. – 2009. – № 3 (54). – С. 196–201; Абрамова Н. А., Абрамов В. А. Гуаньюй цюаньцюйхуа цзи Чжунго нэйбу цюйюй дэ исе гуаньнянь = Некоторые представления о глобализации и внутренней регионализации Китая // Чжунго кэцзи болань. – 2010. – № 2. – С. 292. – Кит. яз.; Абрамова Н. А., Кучинская Т. Н. «Китайский регион» в политическом измерении. – Чита: ЧитГУ, 2008. – 175 с.; Кучинская Т. Н., Абрамов В. А. Комплексное понимание «китайского региона» как социоприродной системы // Известия ИГУ. Серия «Политология. Религиоведение». – 2009. – № 1 (3). – С. 189–212.]
   Для исследования оказались весьма полезными труды, в которых рассматриваются философский, исторический, политический, экологический аспекты стратегии гармоничного регионального развития КНР (В. В. Величко, Г. А. Ганшин, Л. И. Кондрашова, В. Я. Портяков, Е. Н. Самбурова, Вэй Гочжуань, Вэй Цигуй, Лю Гогуан, Ма Вэньцзэ и др.).
   Проблемы построения «гармоничного общества» и «гармоничного мира» в условиях глобализации многими исследователями связываются с культурными ценностями китайской цивилизации. Большой вклад в исследование влияния ценностей китайской культуры внесли В. М. Алексеев, Я. Б. Радуль-Затуловский, В. С. Быков, Л. С. Васильев, А. Е. Лукьянов, А. И. Кобзев, Л. С. Переломов, А. В. Ломанов, В. Г. Буров, Е. М. Зиновьев, К. Л. Тертицкий, Л. Е. Янгутов.
   Одним из важнейших аспектов в контексте обозначенной проблематики является «управление», точнее – китайская стратегия управления. В истории китайской цивилизации и ее литературных источниках можно найти множество решений относительно ценностной системы управления социальной реальностью. Так, представления Конфуция, Мэн-цзы, Мо-цзы, представителей школы «законников» составили ценностную основу китайской стратегии управления реальностью, продолжившей сегодня свое развитие в трудах китайских современников. Философско-культурологическая рефлексия конфуцианских ценностей с их управленческим воздействием на социальную реальность в процессе модернизации и реформ концептуально отражена в трудах Ду Вэймина, Чжан Шаохуа, Ван Синго, Синь Личжоу, Чжан Ливэня и многих других авторов.
   Поиск новых стратегий «мирного» развития китайского государства привел его ученых к анализу путей соединения трансформирующегося конфуцианского традиционализма с реалиями XXI в., к созданию обновленной этической системы глобального управления, соответствующей социокультурной политике построения «гармоничного мира». Выработка этой стратегии и создание новой социокультурной платформы глобализирующегося Китая являются объектом исследования Янь Шаотана, Гао Мина, Чжао Чжидуна, Гао Хуанпина, Е. Таня, Ся Липина, Цзян Сиюаня и др.
   Вклад в разработку управленческих стратегий гармоничного развития внесли исследования Ли Чжэнся, Ван Чжэньли, Линь Яньмэя, Ли Эрпина, Кан Шаопана. Так, Ли Цзэхоу, Цзян Ихуа, Ду Вэймин, рассматривая национальный характер конфуцианских ценностей, уделили особое внимание их сохранению и внешнему глобальному распространению. Использование социокультурных ценностей как одно из условий глобализации Китая и выражения его лидирующей роли в мировом развитии представляется другой группой китайских ученых (Го Циюн, Чжан Цзяньцзинь, Линь Яньмэй).
   В тесной связи с процессом ценностных управленческих переориентаций китайского сознания на обеспечение глобальных изменений находится и ценностная проблематика политической культуры Китая, формирование в ней новой нравственно-политической управленческой основы глобализирующегося социокультурного развития китайского государства, сосредоточенной в «мягкой силе». Различным аспектам трансформирующихся ценностей политической культуры Китая посвящены многочисленные труды зарубежных, отечественных и китайских исследователей: Л. С. Переломова, К. А. Кокарева, Л. М. Гудошникова, Г. А. Степановой, Н. А. Абрамовой, Оу Янцзиня, Чжао Чжэнфэна, Чжу Хуанхэ, Ван Хунина, Ан Цзинчуна, Ши Сюэхуа, Лин Сунлэ, Ли Сюэбао, Мэнь Хунхуа, Лю Ию, Мэн Ляна, Ван Таопэна, Лян Хунфана, Чжан Цзэюня, Лю Цзюаня, Чжоу Сяомина и др. Их материалы позволяют осуществлять анализ конкретных механизмов взаимосвязи ценностей китайской «мягкой силы» и проблем регионального и глобального управления.
   Традиционная китайская стратегия управления реальностью сегодня исследуется как изменение реальности, но которое следует лишь за изменением самого человека с помощью воздействия на него соответствующих социокультурных ценностей, что приводит к «умножению субъективности» и «расширению сознания», [2 - Гоцзя жуань шили лунь = Теория «мягкой силы» государства / Под ред. Ван Анью. – Бэйцзин: Чжунго шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 2010. – 261 с. – Кит. яз.; Цзюэци дэ да го – Чжунго да цюйши = Подъем большого государства – большая стратегия Китая / Под ред. Фэн Кая. – Бэйцзин: Чжунхуа гуншань ляньхэ чубаньшэ, 2010. – 277 с. – Кит. яз.; Шу Синтянь. Вэньхуа, жуань шили юй Чжунго дуявай чжаньлюэ = Культура, мягкая сила и стратегия дипломатии Китая. – Шанхай: Шанхай жэньминь чубаньшэ, 2010. – 233 с. – Кит. яз.; Хэсе шицзе юй цзюньцзы гоцзя: дуй гоцзи тиси юй Чжунго дэ сысян = Гармоничный мир и государство благородного мужа: о международной системе и идеологии Китая / Под ред. Гао Фэя. – Бэйцзин: Шицзе чжиши чубаньшэ, 2011. – 335 с. – Кит. яз.; Цюаньцю чжили юй Чжунго дэ да го чжаньлюэ чжуаньсин = Глобальное управление и трансформация стратегии Китая как большого государства / Под ред. Е Цзяня. – Бэйцзин: Шиши чубаньшэ, 2010. – 324 с. – Кит. яз.] воспитанию китайцев с высоким уровнем «культурного самосознания» («вэньхуа цзыцзюэ») и «культурной уверенностью в себе» («вэньхуа цзысинь»). [3 - Чжунгун чжунъян гуаньюй шэньхуа вэньхуа тичжи гайгэ туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань, да фаньжун жогань вэньти дэ цзюэдин = Постановление ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры. – Бэйцзин, 2011. – С. 1–44. – Кит. яз.; Ша Юнь. Вэньхуа цзыцзюэ вэньхуа цзысинь вэньхуа цзыцян-дуй фаньжун Чжунго тэсэ шэхуэйчжуи вэньхуа дэ сыкао = Культурное самосознание, культурная уверенность в себе, культурное самоусиление – размышления о процветании и развитии культуры социализма с китайской спецификой // Хунци вэньгао. – 2010. – № 15, 16. – Кит. яз.; Ли Чаньчунь. Шэньжу сюэси шицзянь кэсюэ фачжаньгуань, туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань да фаньжун = Углублять изучение научно-практической теории развития, продвигать развитие и процветание социалистической культуры // Циши. – 2008. – № 22. – С. 15–24. – Кит. яз.; и др.]
   Рефлексия стратегии построения китайского «могущественного культурного государства», роли его ценностного потенциала потребовала обращения к работам, посвященным проблематике «социокультурного», «культурного», «геополитического» и «социокультурного пространства», разрабатываемой представителями гуманитарных наук А. С. Ахизером, Л. Г. Бызовым, А. Н. Быстровой, Н. Н. Зарубиной, Т. И. Заславской, Е. И. Зеленевым, Г. М. Заболотной, Т. Н. Кучинской, Н. И. Лапиным, Г. Парсонсом, П. А. Сорокиным, А. Ф. Филипповым, В. Г. Черниковым, Т. И. Черняевой и др. Управленческие аспекты социокультурных изменений рассматривались З. Бауманом, Э. Гуссерлем, Р. Мертоном, М. Хайдеггером, П. Штомпке и др. На основе указанных выше работ авторами книги в свое время был проведен анализ китайского социокультурного: социокультурной реальности, социокультурных ценностей, социокультурного пространства, региональных практик глобализирующегося Китая, [4 - Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения. – М.: Восточная книга, 2010. – 240 с.] ставший методологической базой исследования ценностного потенциала этой новой стратегии.
   Несомненную помощь оказали исследования и публикации ученых, аспирантов, осуществленные в рамках инновационного научного направления «Школы интерпретаций региональных практик современного Китая». [5 - Кафедра востоковедения Забайкальского государственного университета, руководитель – д-р филос. наук, профессор Н. А. Абрамова. Адрес: 672039, г. Чита, ул. Баргузинская, 49а; электронная почта – kaf.vostokovedenie@mail.ru.]
   Анализ разработанности указанной проблематики в российской, зарубежной, китайской литературе позволяет сделать вывод о том, что познание «культурного ядра» китайской цивилизации, ценностного потенциала «могущественного культурного государства» как одного из факторов формирования нового, глобально расширяющегося китайского социокультурного пространства и ключевой компоненты китайской геополитической стратегии гармоничного управления социальной реальностью далеко не исчерпано и нуждается в дальнейшей философско-политической и философско-культурологической рефлексии.
   Авторы выражают глубокую благодарность рецензентам, коллегам за содействие и помощь в издании данного труда.

Часть первая
Новые социокультурные тенденции развития КНР в условиях модернизации

Глава первая
Методологические проблемы исследования китайских социокультурных новаций

   Успехи глобализирующегося Китая утверждают новое видение места и роли человека в инновационно развивающемся обществе, а именно – возможности его воздействия на ускорение модернизационного процесса. Взаимодействие объективного и субъективного характеризует специфику современного социокультурного знания, где личность рассматривается не только в качестве объекта, но и как активный субъект, преобразующий социальную и природную действительность. Наиболее впечатляющее проявление таких преобразований – целенаправленная инновационная региональная и глобальная деятельность, становление которой характеризуется постоянным расширением сфер применения социокультурных практик. Наряду с традиционными направлениями общественной практики (экономической, экологической, производственно-технологической и т. д.) резко и масштабно возросла ее культурная инноватика. Это заставляет с особым исследовательским вниманием относиться к мотивации деятельности, ценностным формам ее проявления, потенциалу и управленческому вектору социокультурных изменений.
   Востребованность анализа сущности и специфики китайской культурной инноватики может быть представлена как актуальность исследования социокультурных изменений с точки зрения усиления антропокультурных оснований и культурно детерминированных социальных механизмов китайского модернизационного развития.
   Учитывая многообразие, сложность анализа китайских модернизационных социокультурных инноваций, необходима специфическая методология, соединяющая социокультурный, цивилизационный, синергетический, деятельностный, герменевтический, компаративистский подход и специфический метод «гармонии». Их реализация обеспечивает выявление истоков, причин возрастающего использования различных ресурсов потенциала цивилизационных ценностей, исследование их субстанциональных мотивационных характеристик, установление смыслообразующих связей с инновационными социокультурными практиками глобальной и региональной модернизации Китая.
   Рассмотрение методологии исследования в этом контексте связано с тем представлением, какой смысл вкладывается в понятия «научный метод», «методология», «методика». Напомним, что существует много дефиниций этих категорий, анализ которых не является целью нашей работы. [6 - Эта проблема неоднократно рассматривалась в работах: Г. И. Рузавина (1974), В. В. Быкова (1974), Р. Пэнто, М. Гравица (1972) и др.] В самом широком смысле слова «метод» – это способ практической деятельности или познания, а научный метод представляет собой теоретически обоснованное нормативное познавательное средство.
   В рабочем смысле метод науки может представляться как совокупность подходов и принципов, правил и норм, инструментов и процедур, обеспечивающих взаимодействие познающего субъекта (то есть ученого) с познавательным объектом для решения поставленной исследовательской задачи.
   Следовательно, методологию исследования социокультурных инновационных практик Китая, в том числе использования китайским государством в проекциях глобального развития своего ценностного потенциала, можно представлять как определенную совокупность различных методов и их комбинаций, подходов и парадигм, обеспечивающих трансформацию методологических принципов познания и интерпретацию полученного знания.
   Современные методики в большинстве случаев представляют собой форму, способ адаптации общих и частных методов в изучении специфических социокультурных объектов. Они предполагают определенное сочетание и необходимые пропорции «традиционных» (качественных) и «новых» эмпирических (количественных) способов познания социокультурной жизнедеятельности китайского социума, не сводимых ни к одному из этих способов в отдельности.
   В данном исследовании предпринимается попытка применения определенного комбинационного сочетания таких методологий и методик. Причем здесь представляется не анализ конкретных работ разных авторов, а разработанные ими «пограничные» подходы, получившие признание в качестве основных элементов методологической базы исследования социокультурных процессов. В первую очередь речь пойдет о социокультурном подходе, позволяющем выявить сущность китайских социокультурных инноваций, соотнести их с инновационными практиками, политикой и их императивными ценностями.
   Природа «социокультурного» отражает сложную человеческую реальность и содержит в себе онтологические, гносеологические, ценностные и практические ее основания, успешно анализируемые как в России, так и в Китае. Российская база формирования понимания природы «социокультурного» связана прежде всего с ее религиозно-православным фундаментом, славянофильским рационализмом, представленными в разработках западных ученых (концепции Гердера, Рихтера, Фихте, Канта, Гегеля, Кондорсе, Бурдена, Сен-Симона, Конта, Спенсера, Лестера Ф. Уорда, Г. Т. Бокля и др.) и евразийцев (Н. С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, Г. В. Флоровский, П. П. Сувчинский, Н. Н. Алексеев), в теоретических воззрениях Н. Я. Данилевского, П. А. Сорокина, К. Н. Леонтьева, В. С. Соловьева.
   На первом этапе понятийного развития (конец XVIII – середина XX в.) «социокультурное» осознавалось лишь как следствие исторического развития общества и его продукт. Человек выступал творцом культурного мира, но не как его продукт и результат самой культуры.
   Во второй половине XX в. активная роль культуры все более начинает фиксироваться общественным сознанием, привлекая к себе внимание специалистов различных отраслей социально-научного и гуманитарного знания. Формируется принципиально новое понимание места и роли культуры в функционировании и развитии социума. Понятие «социокультурное» постепенно обретает теоретико-методологический статус.
   Определение и использование в исследованиях категории «социокультурное» требует учета ее фундаментальных свойств, представленных в работах П. А. Сорокина. Именно он считал необходимым рассматривать социальные и культурные явления в их едином, нерасчлененном виде и был первым употребившим термин «социокультурное» без дефиса. При анализе категории «социальное» и «культурное» через союз «и» акцент делается на различиях между ними. Использование дефиса указывает на соотношение одного с другим. Слитное написание подчеркивает их природу неразрывности, имманентной связи.
   П. А. Сорокин считал, что социокультурное явление становится возможным лишь при наличии значимого взаимодействия двух и более индивидов. Социальный порядок, складывающийся на основе значимых для индивидов взаимодействий, носит неразделимый характер. Из него нельзя вырвать социальные отношения, обойдя культуру. Точно так же нельзя без учета значимых для человека взаимодействий в обществе рассматривать культуру. [7 - Сорокин П. А. Социальная и культурная мобильность // Человек. Цивилизация. Общество. – М.: Политиздат, 1992. – 543 с.; Он же. Система социологии. – М.: Астрель, 2088. – 1008 с.; Он же. Социальная и культурная динамика: Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений. – СПб.: ЗХГИ, 2000. – 1176 с.]
   К числу современных отечественных исследователей, фундаментально рассматривающих эту проблематику, следует отнести Н. И. Лапина и А. С. Ахиезера. Первый исходит из допущения паритетности культуры и социальности, их несводимости и невыводимости друг из друга или иных параметров. Разрабатывая принципы социокультурного подхода, автор представляет общество как большую самодостаточную социокультурную систему, в которой сохраняется динамичный баланс между культурными и социальными компонентами. [8 - Лапин Н. И. Кризис отчужденного бытия и проблема социокультурной реформации // Вопросы философии. – 1992. – № 12. – С. 29–41; Лапин Н. И. Проблемы социокультурной трансформации // Вопросы философии. – 2000. – № 6; и др.]
   А. С. Ахиезер является одним из создателей масштабной научной теории социокультурности, которая дает последовательное, системное описание социокультурных механизмов динамики российского общества и его исторических изменений. Автором предложен новый взгляд на социокультурные процессы развития общества. Им разработан логико-теоретический аппарат, включающий около 350 категорий и терминов. [9 - Подробное описание см. в работах С. Э. Крапивенского и др. авторов: Крапивенский С. Э. Социокультурная детерминанта исторического процесса // Публичные науки и современность. – 1997. – № 4; Темницкий А. Л. Методология использования социокультурных дуальных оппозиций в социологических исследованиях // Современная социология в поисках новых методологических подходов и методов исследования: Сборник научных материалов Всероссийской научной конференции 16–17 мая 2008 г. – Самара: Изд-во «Универс Групп», 2008. – С. 35–31; и др.]
   Его теория социокультурности строится из противоположных посылок. Так, противоречивость социокультурных процессов рассматривается как их фундаментальная атрибутивная характеристика. В обществе постоянно возникают противоречия между социальными отношениями и культурой, источниками которых становятся культурные программы. Они смещают, изменяют воспроизводственную деятельность таким образом, что в результате разрушаются и становятся нефункциональными жизненно важные социальные отношения. Поэтому именно культуре, а не социальным отношениям автором придаются большие возможности для свободного выхода за собственные рамки. Культура рассматривается как сфера инновационного творчества и фантазии. Социальные отношения всегда должны оставаться функциональными уже в силу самой своей воплощенности в массовый воспроизводственный процесс. [10 - Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. – Т. 1: От прошлого к будущему. – Новосибирск, 1997; Он же. Россия: критика исторического опыта. – Т. 2: Теория и методология. Словарь. – Новосибирск, 1998.]
   Как считает А. Л. Темницкий, разные подходы к объяснению социокультурного объединяют позиции этих двух авторов в том, что категория «социокультурного» рассматривается с учетом ее содержательной двойственности. В этом видится ее коренное отличие от институционального, поскольку социальные институты не могут быть двойственными, иначе они не институты, а социокультурность не может быть однозначно понимаемой, иначе она не социокультурный феномен. «Социокультурное» как категория всегда предполагает напряжение, соотносимость и единство социального и культурного. В условиях трансформирующегося общества это не только противоречие между социальным и культурным, но и его решение, связанность, пусть и гибридного характера. [11 - Темницкий А. Л. Социокультурность как научная категория и методологическая основа исследований трансформирующегося общества. – Режим доступа: http://64.223.183.104/search?q=cache:1WbG6T1CFys: J:lib.socio.msu.ru/1/library%3Fe%3Dd-000–00 —… 26.08.2008.]
   В научной литературе существует большой перечень распространенных позиций, сложившихся по поводу интерпретаций отношений «социального» и «культурного», двойственности социокультурного. Рассмотрение их не представляется возможным. Но стоит обратить внимание на тот факт, что все они достаточно близки по содержанию, хотя и не совпадают полностью. Это объясняет необходимость рефлексии единой двойственности понятия «социокультурного», становящегося основой методологических подходов исследования трансформирующегося китайского общества.
   На наш взгляд, понятие «социокультурное» характеризует глубинную качественную сторону – пространство, среду, активность общественной жизни («социокультурная среда», «социокультурное пространство») – или выступает ее специфическим содержательным срезом («социокультурный аспект», «социокультурный фактор» и т. д.). Другими словами, «социокультурное» – это наиболее глубокая характеристика изменений общественного. Социокультурные изменения – сложный многоплановый процесс, имеющий множество различных аспектов. Каждый из них становится самостоятельным предметом исследования социальной динамики.
   Характеризуя социокультурную динамику и эволюционизм, П. А. Сорокин прогностически писал, что вся совокупность философских, общественных и гуманитарных дисциплин XX века дала значительное число научных работ, посвященных ритмам, циклам и периодичностям социокультурных процессов. Новое в изучении социокультурных изменений он связывал с тремя парадигмальными обстоятельствами. Во-первых, с приданием веса социокультурным переменным как факторам социокультурных изменений. Основные факторы этих изменений находятся в самих социокультурных явлениях и тех социокультурных условиях, в которых они функционируют. Во-вторых, с приданием все большего значения и особой роли имманентным, или внутренним, силам каждой данной социокультурной системы в ее жизнедеятельности и меньшего значения внешних факторов по отношению к данной социокультурной системе. Не случайно в XX веке исследователи обращались к основаниям главных изменений в функционировании данной социокультурной системы во всей совокупности ее собственных актуальных и потенциальных свойств и ее связях с другими социокультурными явлениями. В-третьих, новым в исследовании социокультурного развития стало усиление внимания к роли отдельных (переменных) факторов в отдельных социокультурных изменениях, особенно к роли социокультурных факторов, и стремление к точности их изучения. [12 - Сорокин Н. А. Социокультурная динамика и эволюционизм // Американская социологическая мысль. – М., 1996. – С. 372–392. – Режим доступа: http://64.233.183.104/search?q=cache:O3zPWKWIunIJ: abuss.narod.ru/Biblio/sorokin2.htm+%D1%8…26.08.2008.] Все эти фундаментальные представления П. А. Сорокина наполняют своим содержанием современное понимание «социокультурного», его изменения и классификацию.
   «Социокультурное» классифицируется по его общественным субъектам. Отсюда вытекает дифференциация социокультурных явлений и отношений (национальные, региональные, трансграничные, инновационные, управленческие и т. д.). «Социокультурное» выражает множественность общественных субъектов и их социальной деятельности. В то же время для конкретизации содержания понятия «социокультурного» выделяется ряд существенных признаков его субъектов, что делает понимание «социокультурного» как полиаспектного континуума совместной жизни людей и их цивилизационной идентичности.
   Цивилизационная идентичность – одна из наиболее глубоких, архетипических форм социокультурного позиционирования личности. Этот тип символических значений-ценностей как ориентаций программирует, мотивирует социальную и политическую активность индивида в межпоколенческой перспективе, определяет базовые отношения с властью и обществом, инициирует новые механизмы политики и управления государством. Поэтому не случайно в ценностно обусловленных социокультурных практиках проявляются возможности и ограничения общественного развития Китая, стратегические замыслы китайской элиты и их долгосрочные планы по переустройству страны.
   Но комплекс ценностей того или иного общества не может быть произвольным по своему содержанию. Он формируется в ходе истории таким образом, чтобы осуществляемая на его основе ценностная социокультурная мотивировка различных форм поведения обеспечивала традиционное самовоспроизводство общества.
   Социокультурную панораму цивилизационной идентичности дополняет национальная идентичность. Так, структура национальной идентичности современного Китая характеризуется наличием в ней двух основных компонентов. Во-первых, это политическая идентичность в форме государственной национальной идентичности. Во-вторых, это культурная национальная идентичность, которая в силу своей специфики – древности и устойчивости ценности китайской культуры – способна выступать детерминирующим фактором цивилизационной интеграции и модернизации.
   В 90-е годы XX века необходимость интеграции в современную глобальную экономику обусловила выбор Китаем новых, соответствующих современным процессам идентичностей. Интегрирующим механизмом по развитию китайской цивилизационной идентичности стал национализм. Это коллективная идентичность, способная обеспечить достижение общественного и экономического единства нации, необходимого для интеграции Китая в мировую экономику, модернизации страны и противостояния внешним угрозам, включая угрозы терроризма, этнических конфликтов и насилия, чреватых дезинтеграцией и дестабилизацией общества.
   Рассматривая специфику современного китайского национализма, западные исследователи Леон Ли, Дуг Смит и др. указывают на его многофункциональность, укрепляющую цивилизационную идентичность. Прежде всего он выступает эффективным инструментом обеспечения легитимности политического режима, политической и социальной стабильности в обществе. Во-вторых, культурный национализм служит источником мотивации общества к достижению конкурентоспособности национальной экономики в системе мировых экономических связей. Еще одной важной функцией национализма в Китае является обеспечение экономического роста за счет стимулирования мотивации совместных действий в рамках экономической кооперации и модернизации. Формирование коллективной идентичности и соответствующих паттернов поведения способствовало снижению рисков транзита от централизованного планирования к рыночной экономике и минимизации проблем, возникающих в связи с переходом к рыночным отношениям. [13 - Liew L. H., Smith D. The Nexus Between Nationalism, Democracy and National Integration // Nationalism, Democracy and National Integration in China / Leong H. Liew and Shaoguang Wang Eds. – London and New York: Routledge, 2005. – P. 14–15; Andersen B. Western Nationalism and Eastern Nationalism: Is There a Difference That Matters? // New Left Rewiew. – 2001. – Vol. 9. – P. 31–42.]
   Характерной чертой нового китайского национализма является рационализм, преобладающая сбалансированность его позитивных и негативных аспектов и отсутствие в нем иррационального экстремизма. В этом контексте важным представляется мнение независимых экспертов о конструктивной линии в стратегии современного китайского национализма и связанных с нею достигнутых позитивных эффектов – обеспечения единства нации и формирования в общественном сознании гордости за свою национальную культуру. Негативные аспекты китайского национализма, а именно идея о несправедливости позиции Запада в отношении Китая, используются китайской политической элитой в рамках, не выходящих за пределы, необходимые для обеспечения формирования национальной идентичности, конструирование которой предполагает противопоставление себя «другой цивилизации». [14 - Xu J. Intellectual Currents Behind Contemporary Chinese Nationalism // Exploring Nationalisms of China: Themes and Contents / C. X. George Wei and Xiaoyuan Liu Eds. – Westport, Connecticut and London: Greenwood Press, 2004. – P. 27–40; Guo Y. Cultural Nationalism in Contemporary China: The Search for National Identity Under Reform. – London and New York: Routledge, 2004. – P. 9–10; You J. Nationalism, The Chinese Defence Culture and The People’s Liberation Army // Nationalism, Democracy and National Integration in China / Leong H. Liew and Shaoguang Wang Eds. – London and New York: Routledge, 2005. – P. 247–260.] Таким образом, в ряду множественных идентичностей человека «социокультурное» обретает ту форму цивилизационной устойчивости, которая всегда сохраняется в культурном портрете индивида, прямо или косвенно влияет на стиль его мышления и поведения. Для Китая это не только система руководящих идей, но и социокультурный механизм совмещения других идентичностей общественных субъектов.
   Современные китайские исследователи активно включились в разработку актуальной и перспективной проблематики, связывая китайское «социокультурное» с потенциальными возможностями обновления мотивации, регулирования и управления, координации и стабилизации структур между различными социальными иерархиями: государством, правительством, предприятиями, семьей и т. д.; внутренней структуры иерархий: человек – человек, человек – организация, организация – организация; а также других взаимно пересекающихся социокультурных систем общественных отношений: «мирного сосуществования, гармонии и стабильности, взаимопомощи, законных интересов, конфликтов и борьбы». [15 - Тинчань Ишань. Что такое «социокультурное»? – Режим доступа: http:/zhidao.baidu.com/question/183362894.html?an=0&si=1.]
   Многофункциональность понятия «социокультурного» и связанные с ним категории пополнили научный арсенал исследования новых реальностей глобально модернизирующихся социумов. При этом смысл, вкладываемый в понятие «социокультурное», существенно различается в зависимости от дисциплинарной специфики. Особое внимание к понятию «социокультурного» объясняется прежде всего его возрастающим методологическим потенциалом в теории и практике межгосударственных, внутрирегиональных и межрегиональных отношений в процессе модернизации. [16 - Темницкий А. Л. Исследовательские возможности категории «социокультурность» // Социология: методология, методы и математическое моделирование. – 2007. – № 24. – С. 81–101.]
   Ученые, активно изучающие глобальные социальные изменения в различных регионах мира, остро нуждаются не только в дальнейшей разработке типологии, структуры и динамики модернизационных социокультурных трансформаций, но и в методологии их исследования.
   В этой познавательной ситуации наиболее адекватным характеру разрабатываемых проблем представляется общеметодологический социокультурный подход, т. е. понимание современного общества как неразрывного единства его культуры и социальности, образуемого деятельностью человека. Под культурой понимается цивилизационная совокупность способов и результатов деятельности человека (материальных и духовных – идеи, ценности, нормы, образцы и др.), а под социальностью – детерминированная культурой совокупность отношений каждого человека или иного социального субъекта с другими субъектами: экономических, социальных, идеологических, политических отношений, формируемых в процессе деятельности.
   «Специфика социокультурного подхода, – считает Н. И. Лапин, – состоит в том, что он интегрирует три измерения человеческого бытия (тип соотношения человека и общества, характер культуры, тип социальности) именно как фундаментальные, каждое из которых не сводится к другим и не выводится из них, но при этом все они взаимосвязаны и влияют друг на друга как важнейшие составляющие человеческих общностей». [17 - Лапин Н. И. Проблемы социокультурной трансформации // Вопросы философии. – 2000. – № 6. – С. 4.]
   Этот статус важнейшего теоретико-методологического подхода подтверждается также его направленностью на «снятие» крайностей разграничения между гуманитарным знанием об обществе и культуре и социально-научным подходом к их изучению. [18 - Резник Ю. М. Социальная антропология как научная дисциплина (предпосылки социоструктурного анализа // Социологические исследования. – 1997. – № 5; Воронкова Л. П. Культурная антропология как наука: Учебное пособие. Серия: Науки о культуре и человеке. Вып. 4. – М.: Диалог: МГУ, 1997; Ионова О. Б. Чеснокова В. Д. К проблеме социальной антропологии // Вестник Московского университета. Сер. 18. Социология и политология. – 2002. – № 4. – С. 167–173.] Это разграничение сложилось в XX в., и его можно представить по ряду ключевых параметров, а именно с точки зрения выявления интеграционной направленности социокультурного подхода, следующим образом.
   Гуманитарное познание характеризуется преимущественным вниманием познающего к уникальным законам культурной жизни, их характеристикам. Каждое явление рассматривается как самодостаточное. В рамках гуманитарного познания осуществляется неодинаковый способ интерпретации культурной информации, культурных феноменов, например: через их оценочное сравнение с другими; через ассоциации, возникающие у исследователя в связи с их восприятием; через эмоции, которые эти феномены и информация вызывают у него. Такое познание характеризуется стремлением к интерпретациям одних культурных феноменов через другие. В нем рассматриваются культурные феномены либо по отдельности, либо в определенных композициях. При этом используется неотрефлексированное смешение обыденной, художественной и философской лексики. Гуманитарное познание связано с просветительскими, энциклопедическими ориентациями и представлением культурных факторов в их самодостаточной значимости. Здесь нет обязательного установления их связи с предшествующими событиями или более широким социокультурным контекстом. [19 - Антонов Я. В. Государство как произведение искусства // Государство как произведение искусства: 150-летие концепции / Ин-т философии РАН; Московско-Петербургский философский клуб; отв. ред. А. А. Гусейнов. – М.: Летний сад, 2011. – С. 49–85.]
   Социально-научное познание с его философско-антропологическим и социально-антропологическим подходом к изучению человека, общества и культуры выявляет устойчивые и повторяющиеся феномены и их сочетание, отделение их от областей изменчивости, устанавливает регулярность. Философская антропология и есть наука о сущности и сущностной структуре человека, его основных отношениях: к природе, обществу, другим людям, самому себе; о его происхождении, о социальных и метафизических основаниях его существования, об основных категориях и законах его бытия. [20 - Губин В., Некрасова Е. Философская антропология: Учебное пособие для вузов. – М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. – С. 9.]
   В таком познании доминирует обобщающая, генерализующая ориентация по выявлению антропологических оснований, к которым могут быть приведены различные наблюдаемые социокультурные явления. Эта модель познания предполагает: выявление устойчивых причинных или функциональных связей между изучаемыми явлениями социокультурной жизни и обусловливающими их факторами; объяснение механизмов, реализующих эти связи. При этом познании социокультурных явлений формируется теоретическая модель или теория. Она представляет собой выраженное в форме операционализированных категорий и понятий упорядоченное представление об этих явлениях, позволяющее объяснить их происхождение, прогнозировать модификации и трансформации в зависимости от изменений окружающей среды. Такая теория на базе исходных допущений и обнаруженных закономерностей позволяет обобщать знания о целых совокупностях социокультурных явлений благодаря фиксированию устойчивых функциональных или причинных связей между ними (например, «социокультурное», «социокультурное пространство», «социокультурные инновации», «социокультурные практики» и т. д.). Язык такого социально-научного познания рационализирован. Ключевые категории и понятия определяются, соотносясь с обозначаемыми областями реальности. Полученное в результате знание более ориентировано на практическое – прикладное, в том числе и технологическое применение. [21 - Буева Л. П. Философская антропология: Программа общего курса для студентов философского факультета. – М.: Ин-т философии РАН, 1993; Степин В. С., Гуревич П. С. Философская антропология: программа курса. – М.: Рос. откр. ун-т, 1994; Орлова Э. Я. Введение в социальную и культурную антропологию: Учеб. пособие. – М.: Изд-во МГИК, 1994; Резник Ю. М., Федоров Е. С. Антропология и социальная политика: Учеб. пособие. – Ч. 1: Теоретико-методологические основы социальной антропологии. – М.: Модус Граффити, 1997; и др.]
   Различие между гуманитарным и социально-научным познанием, их методами, инструментариями очевидно. Но, существенным образом дополняя друг друга, интегрируясь в социокультурном подходе, они адекватно отражают единство духовного и материального мира, способствуют целенаправленному управлению социокультурным процессом. Социокультурный процесс, имеющий свою внутреннюю упорядоченность, направленность на выживание сообщества, есть постоянно повторяющийся трансформирующийся процесс осуществления жизни, зарождения, функционирования и развития норм, ценностей, знаний во всех областях жизнедеятельности человека. «…При этом человек рассматривается как совокупный субъект, как носитель социокультурного процесса». [22 - Ионова О. Б., Чеснокова В. Д. К проблеме социальной антропологии // Вестник Московского университета. – Сер.18. Социология и политология. – 2002. – № 4. – С. 167–173, 169.]
   Социокультурный подход, интегрирующий гуманитарное и социально-научное знание, имеет чрезвычайно разнородный (гетерогенный) характер. В его комбинированной структуре – методы, инструментарии, стили десятков разных наук, среди которых заметно влияние двух представленных субдисциплин – социальной и философской антропологии, составляющих основу содержания современного социокультурного познания. «…Поэтому специфика социокультурного познания разнообразна и образуется за счет комбинированного сочетания разных научных методов, использования особого понятийного аппарата и базисной познавательной ориентации, определяющей специфическую интерпретацию селективных норм научности». [23 - Абрамова Н. А. Методологические проблемы исследования политической культуры Китая и пути их решения. – Чита: ЧитГТУ, 2001. – С. 37.]
   Определяя методологическую роль социокультурного подхода, необходимо отметить, что данная парадигма позволяет исследовать как систему, так и различные структуры социокультурного пространства. Так, термин «социокультурная система» широко используется в социальной антропологии и культурологии в качестве альтернативы понятиям «социальная система» и «культурная система». Употребление этого термина обеспечивает многофакторный подход к изучению социокультурной реальности. Его применение предполагает невозможность строгого и методологически адекватного разграничения социальных и культурных аспектов единой социокультурной реальности.
   В «интегральной социологии» П. А. Сорокина различаются социокультурные системы разных уровней – социокультурные суперсистемы, закономерности смены которых управляют историческим развитием общества на больших отрезках времени. Суперсистемы организуются вокруг мировоззрений – фундаментальных идей относительно природы реальности и методов ее постижения. Он выделил три таких суперсистемы: чувственную, идеациональную и идеалистическую. Каждое общество в своем историческом развитии подчиняется закону последовательного циклического чередования этих трех суперсистем. Социальные и культурные системы низших уровней в той или иной степени соответствуют доминирующей в данном обществе в данный момент суперсистеме. Переход от одного типа мировоззрения к другому (от одной суперсистемы к другой) вызывает трансформацию и социальных структур, и культурных образцов. [24 - Социокультурная система. – Режим доступа: http://mirslovarei.com/content_fil/SOCIOKULTURNAJA-SISTEMA-15886.html.]
   Аналогичную картину роли социокультурного подхода мы видим в исследованиях социокультурного пространства. Так, исследуя становление понятия «социокультурное пространство» в историко-временном контексте, Т. Н. Кучинская наблюдает его традиционное научно-специализированное «распадение» на две самостоятельные категории – «социальное пространство» и «культурное пространство». Объективность социального пространства обосновывается определяющей первичностью экономических и географических факторов по отношению к культурным. Слагающийся при этом гносеологический инструментарий, накопленный в философско-социологических интерпретациях, позволяет выявлять такие его характеристики, как открытость, структурированность, функциональность, интегративность.
   Представления культурного пространства через всеобщие философские категории с выявлением его онтологической сущности носит процессуальный характер и соответствует деятельностному подходу в определении культуры, формой бытия которой и выступает культурное пространство.
   С когнитивной точки зрения разделение социального и культурного пространства правомерно, что позволяет характеризовать их отдельные феномены, – считает Т. Н. Кучинская. Однако с точки зрения онтологической сущности такое разделение искусственно и не обеспечивает комплексность исследования социокультурной реальности. Поэтому «социальное» и «культурное» здесь выступают неделимыми компонентами единой целостности – «социокультуры» (П. А. Сорокин) – по принципу общего и особенного, целого и единичного в пространственно-временном континууме.
   Таким образом, – заключает российский исследователь, – «социокультурное пространство» концептуализируется как многофункциональная философская категория, а социокультурный подход – как универсальный, аккумулирующий накопленные в философско-гносеологических практиках подходы и методы, составляя комплексную методологию исследования социокультурной реальности современного Китая. [25 - Кучинская Т. Н. Архитектоника социокультурного пространства Китая в условиях транснационального межкультурного взаимодействия РФ и КНР: Автореф. дисс. … д-ра филос. наук: 09.00.13. – Чита: ЗабГУ, 2013. – С. 19–20, 22–25.]
   Н. И. Лапин обозначает три среза общества как социокультурного пространства: символическое пространство духовной культуры, объективированное в ценностях и нормах поведения, в совокупности творений человеческой души и разума – сакральных и светских, мифологических и рациональных, традиционных и современных, закрытых и открытых; институциональное пространство социальных отношений, включая экономические, политические, идеологические; предметное пространство материальной культуры – разнообразных предметов, создаваемых человеком: предметы быта, одежды, культуры, орудия труда, машины, обработанная природа и т. д.. [26 - Лапин Н. И. Статус регионов России и разбалансированность их социокультурных функций // Мир России. – 2006. – Т. 15. – № 2. – С. 3–41.]
   Физическое пространство здесь является материальной компонентой социокультурных процессов. Имея определенную территориальную структуру, оно включает в себя ареалы распространения экономических, политических, социальных и культурных систем. Будучи многомерным и тесно взаимодействующим с географическим делением, социокультурное пространство не всегда совпадает с формальными территориально-административными границами. Но социокультурный статус пространства необходим, так как современного человека и общество нельзя исследовать, разграничивая социальное и культурное. Пространственная парадигма в социокультурном измерении, – считает И. В. Тулиганова, – позволяет увидеть культуру и социум как системное единство, обладающее особой структурой, определенными элементами однородности и одновременно многомерности. [27 - Тулиганова И. В. Социокультурное пространство современного города: Автореф. дисс. … канд. филос. наук: 09.00.11. – Саратов, 2009. – 24 с.]
   Основные тенденции и традиции социокультурного познания, как отмечено выше, слагались постепенно. Многими российскими, китайскими и западными учеными человеческий мир представляется в единстве личности, культуры, социальной системы (т. е. общества), взаимодействия, цивилизации. «Цивилизация», «культура» стали центровыми понятиями и социокультурного подхода. Отправной точкой современного анализа цивилизационной проблематики является выяснение соотношения понятий «культура» и «цивилизация». Следует отметить, что до сих пор нет их общепризнанного определения. «Цивилизация» – более широкое понятие, охватывающее целые нации с высоким уровнем развития, а «культура» является той духовной оболочкой, в рамках которой проявляются высшие достижения цивилизаций, – считает Б. С. Ерасов. [28 - Ерасов Б. С. Цивилизация: слово – термин – смысл // Цивилизации и культуры: Науч. альманах. – М., 1995. – Вып. 2. – С. 3–5.]
   В. Ж. Келле, известный теоретик российской исторической школы, выделяет основные моменты в определении «цивилизации». Ссылаясь на наследие Л. Моргана и Ф. Энгельса, он определяет «цивилизацию» как способ существования наций и народов в условиях общественного разделения труда. Границы каждого народа определяются культурой, с которой он себя идентифицирует.
   В представлении В. Ж. Келле «цивилизация» – это интегрированное устойчивое социокультурное образование, функционирующее на основе определенной системы материальных и духовных ценностей. [29 - Келле В. Ж. Культура в системе цивилизационных механизмов. – Режим доступа: http://zhurnal.ape.relarn.ru/articles/1997/007.pdf.]
   Исследователи, относящиеся к классической традиции сравнительного изучения цивилизаций (Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер, Л. Дюмон, Ш. Эйзенштадт и др.), выделяют в каждой цивилизации или типе цивилизаций особый регулирующий принцип, заключенный в определенных культурных ценностях, т. е. в «культурном ядре».
   Отечественными философами и культурологами эта проблема разрабатывалась в рамках классической философской теории субъекта и объекта, где реализовались различные трактовки ее социокультурной природы. [30 - Анисимов С. Ф. Духовные ценности: производство и потребление. – М.: Мысль, 1998. – 253 с.; Любутин К. Н. Проблема субъекта и объекта в немецкой классической и марксистко-ленинской философии. – М.: Высш. школа, 1981. – 264 с.; Нарский И. С. Диалектическое противоречие и логика познания. – М.: Наука, 1963. – 246 с.; Тугаринов, В. П. Теория ценностей в марксизме. – Л.: Ленинградский ун-т, 1968. – 124 с.] Так, В. П. Тугаринов выдвинул концепцию, в которой дает следующее определение ценностей: «Ценности суть предметы, явления и их свойства, которые нужны (необходимы, полезны, приятны и др.) людям определенного общества или класса и отдельной личности в качестве средства удовлетворения их потребностей и интересов, а также – идеи и побуждения в качестве нормы, цели или идеала». [31 - Тугаринов В. П. Теория ценностей в марксизме. – Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1968. – С. 11.]
   «Ценности, – определял И. С. Нарский, – это главным образом идеалы общественной, а на этой основе – и личной деятельности». [32 - Нарский И. С. Диалектическое противоречие и логика познания. – М.: МГУ, 1969. – С. 214.] Эта взаимосвязь социальных потребностей и культурных ценностей, ценностных ориентаций подчеркивалась и многими другими исследователями. Но ценности при этом не ограничивались предметами, удовлетворяющими потребности человека или общества, ибо «под влиянием материальной потребности объективные этические и эстетические ценности могут в глазах субъекта этой потребности возрастать или обесцениваться в зависимости от того, что в данных условиях способствует удовлетворению указанной потребности». [33 - Чхартишвили Ш. Н. Влияние потребностей на оценку этических и эстетических ценностей // Вопросы философии. – 1973. – № 5. – С. 130.]
   Как известно, социокультурные ценности в сознании людей отражаются в виде оценочных осуждений, оценок. Для каждого вида социокультурной деятельности и связанной с ней группы ценностей в качестве критерия оценки выдвигается некий обобщенный образ, образец, стереотип: принцип, правило, норма, идеал как регуляторы коллективной жизни.
   Наряду с ценностями выделяются и ценностные ориентации, понимаемые как область субъективных значений, представляющих идеальную модель ценностного мира. Одной из концепций развития и смены ценностных ориентаций в свое время являлась концепция Г. Н. Волкова [34 - Волков Г. Н. Истоки и горизонты прогресса. Социологические проблемы развития науки и техники. – М.: Политиздат, 1976. – 335 с.] и И. Т. Фролова. [35 - Фролов И. Т. О человеке и гуманизме: работы разных лет. – М.: Политиздат, 1989. – 559 с.]
   Конкретные ценности относительны и обусловливаются обстоятельствами места, времени, ценностными ориентациями людей. Набор и характер тех или иных ценностей (материальных и духовных) определяется свойственными данной эпохе, цивилизации массовыми потребностями, в конечном счете фундаментальными потребностями данного исторического, цивилизационного типа материального и духовного производства.
   Ценность – это своеобразная форма проявления объективированных отношений между субъектом и объектом. В этом процессе свойства объекта подвергаются оценке в соответствии с тем, как они в данный момент удовлетворяют духовные и материальные потребности субъекта.
   Последние, будучи потребностями общественного субъекта, порождаются обществом. Поэтому оценка тех или иных социокультурных явлений выступает как общественно значимая и соответствующая цели, позволяющая человеку ориентироваться в окружающем мире, управлять своей деятельностью. Оценка становящегося социокультурного явления через цель свидетельствует о единстве ценностного, научно-рационалистического и прогностического в исследовании возрастающего влияния культурно-цивилизационных ценностей на развитие современного Китая.
   «Западный» тип цивилизационного развития, существенно отличающийся от «восточного», являет собой «своеобразное и поныне наиболее яркое воплощение общечеловеческих ценностей». [36 - Араб-Оглы Э. А. Европейская цивилизация и общечеловеческие ценности // Вопросы философии. – 1990. – № 8. – С. 10–12.] В таком понимании гуманизм представляется как одна из совершенных социокультурных систем западной цивилизации, которая продолжает оказывать огромное влияние на современный глобализирующийся мир.
   Эту универсальную социокультурную систему ценностей воплощает утилитаризм, сформировавшийся на методологической и аксиологической основе гуманистического рационализма Нового времени. «Именно утилитаризм, полагающий в качестве всеобщего основания нравственности пользу человека, общества, выступает в качестве мотивационной основы предпринимательской активности… В ценностном аспекте утилитаризм предстает как система ценностей и смыслов, высшей ценностью, метасмыслом которой является безусловное непосредственно ощущаемое благо человека, общества». [37 - Яркова Е. Н. Глобализация и утилитаризм // Глобализация. Культура. Цивилизация: материалы постоянно действующего междисциплинарного семинара Клуба ученых «Глобальный мир». – Вып. 11 (34). – М.: Новый век, 2004. – С. 15–20.]
   Оценивая присущий утилитаризму потребительский подход к социокультурным ценностям, Е. Н. Яркова пишет: «Квалифицируя духовное начало человека как вторичное, эпифеноменальное, он утверждает инструментальное отношение к духовным ценностям как средствам достижения утилитарного блага». [38 - Яркова Е. Н. Глобализация и утилитаризм // Глобализация. Культура. Цивилизация: материалы постоянно действующего междисциплинарного семинара Клуба ученых «Глобальный мир». – Вып. 11 (34). – М.: Новый век, 2004. – С. 7.] Утилитаризм – исторически неизбежный элемент трансформации западных нравственных ценностей, в основе которого находится гуманизм.
   Философско-культурологическая рефлексия трансформации гуманизма – утилитаризма как социокультурных форм нравственности в 70–80-х годах XX в. формирует представления об их новой форме – либерализме, основу которого составляет регулирующий принцип социальной самоорганизации. Его стали понимать как новый организующий «принцип полагания ценностей на основе рационального анализа и синтеза различных элементов действительности. При этом действительность понимается глобально – как природная, социальная, духовная, наконец, личностная реальность». [39 - Куликова Н. Этика утилитаризма и борьба идей. – М.: Наука, 1986. – 145 с.]
   Синтез этих тенденций сформировал глубинные менталитеты западной техногенной цивилизации, ее социокультурную матрицу, содержащую основные регулирующие принципы стратегии глобального развития, геополитики и философии безопасности. Именно они стали ценностно обеспечивать особый тип цивилизационного развития, основанного на ускоренном прогрессе техники и технологий, быстром изменении предметного мира и социальных связей людей, на доминировании в культуре научной рациональности, выступающей особой системой самодовлеющих ценностей.
   Эта единая система социокультурных ценностей рассматривается как особый, западный вариант цивилизационнного развития, реализующийся в ряде конкретных обществ. Но под воздействием этой социокультурной системы утилитарно-либеральных ценностей, признавали Дж. Сорос и др., возможны лишь «дикий капитализм» [40 - Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. – М.: Инфра-М, 1999. – 262 с.] и исчерпанность механизма стихийного рынка, чему способствует разворачивающийся процесс глобализации. [41 - Godland R. Environment Sustainable Economic Development. Building on Brundtland / R. Godland, H. Daly, Serafy S. El (Eds). – Washington, 1991.]
   Мы видим, что современному пониманию цивилизации соответствует ее трактовка и как пространственного социокультурного образования, в котором именно культура является формообразующим началом, задавая определенную специфику цивилизации и структурообразующее начало социуму. Тем самым в цивилизационную методологию анализа китайских социокультурных инноваций вводится не только измерение, связанное с культурой и культурной деятельностью, но и социальное измерение. Именно культура, ее ценности и социальность в органическом единстве формируют инновационную китайскую реальность. Не случайно социологи определяют «инновацию» как «…создание, распространение и применение нового средства (новшества), удовлетворяющего потребности человека и общества, вызывающего вместе с тем социальные и другие изменения». [42 - Социальные технологии: толковый словарь / Под ред. Л. Я. Детченко, В. А. Иванова и др. – Изд. 2-е, доп. – М. – Белгород: Луч: Центр соц. технологий, 1995. – С. 44–45.] В КНР под социокультурными инновациями понимают новые идеи, ценности, идеалы, модели поведения, которые становятся модернизационными факторами обновления китайского общества и его культуры.
   Устойчивый методологический статус получило представление о цивилизации как о социокультурной общности, формируемой и на основе универсальных, т. е. сверхлокальных ценностей, нашедших выражение в мировых религиях, системах морали, права, искусства. «Эти ценности сочетаются с обширным комплексом практических и духовных знаний и разработанными символическими системами, способствующими преодолению локальной замкнутости первичных коллективов». [43 - Сравнительное изучение цивилизаций: хрестоматия / Сост., ред. и вст. ст. Б. С. Ерасов. – М., 2001. – С. 25.]
   При помощи цивилизационного подхода характеризуются универсальные для того или иного сообщества образцы совместной жизнедеятельности, а главное – общие социокультурные формы познавательного инновационного мышления, целенаправленной практики и поведения. Подобная специфичность социокультурных инноваций обусловлена образом социальной жизни соответствующего этноса, привычными формами осуществления повседневных функций людей, ландшафтом и формами коэволюции этого социокультурного локалитета.
   Масштабы цивилизаций могут разниться. Но их объединяет наличие самобытного и неповторимого стиля жизни человека – носителя социокультурных стандартов. В этом контексте цивилизация представляет собой предельно общий уровень социокультурной организации, идентичности населения, укорененной в образцах мышления и поведения широких социальных слоев, объективированных в социокультурных практиках государства. Поэтому цивилизация предстает как высшая форма социокультурной интеграции, объединяющая субкультуры в единое социокультурное пространство. В процессе познания цивилизации как специфической пространственной формы социокультурной организации выявляются конкретные механизмы объективации личности, культуры, социальной организации, адекватные их историческому развитию. Такой цивилизационный подход расширяет методологическую базу исследования специфики китайской цивилизационной инноватики, а также других ее проблемных социокультурных феноменов.
   Именно такую методологическую роль цивилизационного подхода выявила продуктивная тенденция новейших исследований китайских ученых, использующих оригинальные обобщающие понятия, методы, схемы, в которых теоретически запечатлевается модернизационная динамика общецивилизационного процесса. Представляющий прошлое, настоящее и будущее всего человечества, этот процесс по-разному развертывается в отдельных странах, группах стран. [44 - Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае (2001–2010) / Пер. с англ.; под общ. ред. Н. И. Лапина; предисл. Н. И. Лапин, Г. А. Тосунян. – М.: Издательство «Весь мир», 2011. – С. 21–49.] Современная взаимозависимость стран, народов, регионов характеризуется Н. В. Мотрошиловой как высочайшая, чрезвычайная, имеющая как сильные, так и кризисные стороны. «Но для осмысления всего этого цивилизационный анализ в странах Запада, по сути дела, не применяется…». [45 - Мотрошилова Н. В. Цивилизационный подход в программах модернизационного рывка современного Китая // Вопросы философии. – 2002. – № 6. – С. 15.] В китайском же научном сообществе этому направлению отводится приоритетное значение.
   С цивилизационными процессами китайскими учеными соотносится модернизация. Эту имманентную связь Хэ Чуаньци, руководитель группы китайского Центра исследований модернизации (Китайская академия наук, Пекинский клуб модернизации), характеризует следующим образом. История человеческой цивилизации представляет собой историю инноваций. Сущность модернизации состоит в инновационных изменениях передовых областей знаний и соревновании на международной арене, непрерывном переходе исторического значения от традиционной цивилизации к цивилизации нового типа. Модернизация – один из видов глубоких изменений, происходивших в человеческой цивилизации с XVIII в. Она затрагивает формирование, развитие, преобразование и международное взаимодействие в современной цивилизации: инновации, отбор, процессы распространения и рецессии элементов цивилизации, а также глобальную конкуренцию в приобретении, достижении и поддержании высокого мирового уровня. [46 - См.: Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае (2001–2010). – С. 13, 18.]
   Модернизации и ее различным аспектам в национальных научных сообществах посвящены тысячи работ. Среди существующих представлений отчетливо прослеживаются две тенденции. Первая отождествляет этот процесс с формированием культур современных индустриальных обществ в Европе и Северной Америке. Речь идет о культуре «модернити», которую В. Цымбурский определил как «имманентную модернизацию». [47 - Цымбурский В. Сколько цивилизаций? (С Ламанским, Шпенглером, Тойнби над глобусом XXI в.) // Pro et contra. – 2000. – Т. 5. – № 3. – С. 15.] В. А. Красильщиков попытался структурировать этот процесс, определяя его как «органичную» и «неорганичную» модернизацию. [48 - Красильщиков В. Н. Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в XX в. с точки зрения мировых модернизаций. – М., 1998.]
   Вторая тенденция представлена конкретными исследованиями социально-экономических процессов в развивающихся странах, приближающихся к западному уровню во всех социокультурных сферах, – России, Аргентине, Бразилии, Китае. В связи с тем, что по сравнению с западными странами здесь сформировались лишь внутренние предпосылки развития капитализма, модернизация в этих странах происходила под влиянием «извне» и была «догоняющей». Критерии модернизации в этих странах совпадали с критериями индустриального общества. В контексте глобализации китайская модернизация уже предстает не просто сменой одного состояния другим и признания самого факта изменений, «…а процессом постоянной смены, который рассматривается в качестве одной из важнейших ценностей современного общества, вызываемой не только экономическим и политическим развитием, но и идейно-теоретическим и культурным взаимодействием, которое возможно только между цивилизациями». [49 - Виноградов А. В. Китайская модель модернизации. Поиски новой идентичности. – Изд. 2-е, испр., доп. – М.: НОФМО, 2008. – С. 16–17; Аналогичной точки зрения придерживаются и другие востоковеды. См.: Смирнов Д. А. Идейно-политические аспекты модернизации КНР: от Мао Цзэдуна к Дэн Сяопину. – М.: ИДВ РАН, 2005. – 324 с.; Буров В. Г., Федотова В. Г. Китайский опыт модернизации: теория и практика // Вопросы философии. – 2007. – № 5. – С. 7–20.; Переломов Л. С. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. – М.: Изд-во ЛКИ, 2007. – 256 с.]
   На этом познавательном фоне масштабными выглядят исследования китайских ученых, разработавших концепцию модернизации с выделением двух ее стадий: первичной («первая модернизация», «first modernization») и вторичной («вторая модернизация», «second modernization»). Каждая из них связана с соответствующей эрой цивилизационного процесса и его инновациями. Первичная модернизация – с индустриальной эрой, вторичная – с информационной («эрой знаний»). Каждая стадия включает четыре фазы эволюции: начало, развитие, расцвет, переход к следующей стадии. Прогнозируется и третье ее состояние – «интегрированная модернизация» (Хэ Чуаньци), – которое понимается как координированное развитие первичной и вторичной модернизаций. [50 - Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае.]
   Характеризуя результаты этого подлинно всемирного исследования и его значимости, во Вступительном слове к русскому изданию «Обзорного доклада о модернизации в мире и Китае (2001–2010)» Н. И. Лапин и Г. А. Тосунян пишут: «Модернизация в XXI веке есть комплексный способ решения политических и управленческих, экономических и социальных, культурных и личностных задач, которые в полном объеме стоят перед государствами, обществами и индивидами в контексте внутренних и внешних угроз и рисков; это совокупность процессов технического, экономического, социального, культурного, политического развития общества (страны и ее регионов). Целевые функции современной модернизации: безопасность государства и общества, устойчивое функционирование всех их структур, включая повышение условий жизнедеятельности населения (качества жизни) не ниже среднего состояния, достигнутого странами того мегарегиона человеческого сообщества, к которому относится данное общество». [51 - Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае. – C. 7.]
   Как видно, опора исследования современного Китая на понятийный каркас с главными концептами «социокультурное», «цивилизация» и «модернизация» способствует: выявлению сущности и цели социокультурных инноваций (например, региональных практик китайского государства); установлению связи инновационно-управленческой деятельности и традиционных ценностей китайской цивилизации; выявлению модернизационной направленности в построении «гармоничного общества» и «гармоничного мира» и т. д.
   Одним из принципиально важных методологических подходов в исследовании китайской реальности является метод «гармонии». Но, учитывая исторически сложившееся различие китайского и западного мышления, обнаруживающееся и сегодня в его категориальном содержании, авторы считают необходимым сделать некоторые предваряющие пояснения. Китайский и западный методы мышления, представляя собой систему дуальной логики, по-разному характеризуют сущность «гармонии», стремясь к объяснению «единого» без его содержательного «многообразия». Но сегодня эта форма традиционного мышления «бинарного антитезиса» («эрюань дуйдай») и «единства оппозиции» («дудай тунъи») не способствует познанию проблем развития современного общества. [52 - Линь Яньмэй. О теории социалистического гармоничного общества // Вопросы философии. – 2007. – № 5. – С. 38–41.] Возможность выхода из сложившейся познавательной ситуации, считают китайские ученые, лежит в выявлении значения и инновационного содержания метода «гармонии» («хэхэ фанфа»). [53 - Лии сетяо юй шэхуэй хэсе = Баланс интересов и общественная гармония / Под ред. Го Цзяньнина. – Тяньцзинь: Тяньцзинь жэньминь чубаньшэ, 2008. – 330 с. – Кит. яз.; Хэсе шэхуэй лилунь сюэси дубэнь = Изучение теории гармоничного общества / Под ред. Ли Дочжуна. – Бэйцзин, 2007. – Кит. яз.; Хэсе шэхуэй гоуцзянь: Оучжоу дэ цзинянь юй Чжунго дэ таньсо = Построение гармоничного общества: европейский опыт и китайские исследования / Под ред. Чжоу Цзяньмина, Ху Аньгана, Ван Шаогуна. – Бэйцзин, 2007. – Кит. яз.]
   Согласно многочисленным исследованиям китайских авторов, традиционный способ мышления, в основе которого лежит аналитический метод «разделения одного на два» («и фэнь вэй эр и») и «соединения двух в одно» («хэ эр эр»), метод «приведения к единому» («цю и фа»), метод «антагонизма» («дуйли фа»), метод «реальности» («сеши фа») уже как бы составляют суть учения о «гармонии» («хэхэ сюэ»). Но современное учение о гармонии отличается от предшествующих форм теоретического мышления, а его метод («хэхэ фанфа») отличается от прежних способов познания. [54 - Фан Гуаншунь. Макэсы чжуи хэсе шицзе цзяньшэ лунь = Марксистская теория построения гармоничного мира. – Бэйцзин чубаньшэ, 2011. – 286 с. – Кит. яз.; Хэсе шицзе юй цзуньцзэ гоцзя: дуй гоцзи тиси юй чжунго дэ сысян = Гармоничный мир и государство благородного мужа: размышления о международной системе и Китае / Под ред. Гао Фэйя. – Бэйцзин: Шицзе чжиши чубаньшэ, 2011. – 335 с. – Кит. яз.; Чжунго хэпин фачжань юй гоцзянь хэсе шицзе яньцзю = Исследование мирного развития Китая и концепции построения гармоничного мира / Под ред. Ли Цзина и др. – Бэйцзин: Чжунго жэньминь дасюэ чубаньшэ, 2011. – 383 с. – Кит. яз.] Это новое инновационное представление метода «гармонии» Чжан Ливэнь связывает с методом «непрерывного рождения» («шэншэн фа»), «создания благоприятных ситуаций» («и цзин фа») и «инноваций» («чуансинь фа»). Функциональное содержание «обновленного» инновационного метода «гармонии» состоит из «координации» («сетяо фа»), «балансирования» («пинхэн фа»), «взаимодополнения» («хупу фа») и «двойной выгоды» («шуанъин фа»). Такой модернизированный вариант понимания «хэхэ фанфа» представляет собой сегодня основное направление и содержание инновационного развития китайской науки и практики. [55 - Чжан Ливэнь. Хэхэ фанфа дэ цюаньши // Чжунго жэньминь дасюэ сюэбао. – 2002. – № 3. – С. 22–23. – Кит. яз.]
   Метод «гармонии» в подобном инновационном видении – это указание на непрерывное порождение новой социальной жизни и поиск того, что составляет цель учения о «гармонии», – «пребывание в пути», считает далее Чжан Ливэнь. Метод «гармонии» не ограничивается каким-либо проявлением «единого». Порождая жизнь, он подобен «смешению» («цза») земли, металла, дерева, воды и огня, из которого порождаются «все вещи». Метод «гармонии» – это поиск ценностных идеалов, конечной целью которого является инновационная «гармонизация». В свою очередь «гармонизация» есть теоретическая предпосылка метода «гармонии». [56 - Чжан Ливэнь. Хэхэ фанфа дэ цюаньши. – С. 25–26.]
   На современном этапе глобального развития КНР идея «ценности гармонии» («хэ вэй гуй») не случайно наполнила своим содержанием идеологию, обеспечивающую социокультурные практики построения «социалистического гармоничного общества» («шэхуэй чжуи хэсе шэхуэй») и «гармоничного мира» («хэсе шицзе»). Необходимость использования ценностного потенциала метода «гармонии» диктуется приоритетом стабильности и постепенного развития Китая, защищенного от вредного воздействия внутренних конфликтов, нетрадиционного характера рисков и угроз, связанных с тенденцией социокультурной дезинтеграции внутри страны и в сфере международных отношений – хаоса мирового порядка.
   Мировой порядок как устойчивая, организованная, предсказуемая система международных отношений неотделим от определенных правил поведения международных игроков. Практическая реализация таких правил и есть мировой порядок, который подразумевает не случайность поведения субъектов международных отношений, а существование между ними гармоничных отношений взаимности, согласованности, дополняемости и на этой основе предсказуемости государственной политики.
   Правила, нормы, ценности миропорядка не сводятся только к международному праву. Большую роль играют неправовые цивилизационно-ценностные ориентации и традиционные практические формы сотрудничества: тайные соглашения, общественное мнение, экономические и военно-политические расчеты и согласование интересов. Но в любом случае мировой порядок устанавливает сбалансированную границу, пределы между допустимым и недопустимым, возможным, вероятным и маловероятным. Если такой синергетический механизм не работает, а любые события становятся неуправляемыми, на смену упорядоченной системе международных отношений приходит мировой беспорядок, хаос.
   Проблема хаоса обсуждается в самых различных областях, прежде всего естественных наук. Здесь нет необходимости приводить многочисленные точки зрения на эту тему. Достаточно указать на их общее согласие в том, что хаос – необходимая предпосылка эволюции как физического мира, так и самой жизни, в том числе социальной. Представление о хаосе как обязательном условии всякого порядка и составляет часть теории так называемых сложных систем, которые нельзя свести к тем или иным формальным правилам. В этом смысле понятие хаоса совсем не чуждо идее «ценности гармонии», реализующейся в социокультурных практиках построения «гармоничного общества», «гармоничного мира», ценностям «могущественного культурного государства», современным представлениям об организации китайского управления.
   Не случайно большинство западных исследователей хаоса считают, что для любой организации наиболее прагматично пребывать в состоянии «ограниченной нестабильности» или находиться на «краю хаоса». Речь идет о «сложном поведении», одновременно устойчивом и неустойчивом, когда связи между причинами и следствиями по практическим соображениям исчезают и, следовательно, невозможно предсказать конкретные результаты. [57 - Stacey R. D. The Science of Complexity – Strategic Management Journal. – Vol. 16. – 1995. – P. 488–489.] Действие хаоса проявляется в так называемых «рассеивающих структурах», в дифференциации и моментах бифуркации систем. Так, хаос проявляется в дестабилизирующих переменах, которые определяют переформатированием, трансформацией всей организации, в неформальных практиках («творческих конфликтах»). В этом случае хаос воспринимается как его упорядоченность.
   В древнекитайской философской литературе предлагается систематический взгляд на хаос в мире и человеческой деятельности. Например, в «Чжуан-цзы» истинная реальность «хаотична» («хунь дунь»), но не в смысле беспорядочного смешения, а в смысле абсолютной простоты и целостности. «Это мир, где всё имманентно всему, где субъект (это) уже заключен в объекте (то), и наоборот: субъект и объект не растворены друг в друге, не уничтожены, но и не противопоставлены». [58 - Цит. по: Китайская философия: Энциклопедический словарь / РАН, Ин-т Дальнего Востока; гл. ред. М. Л. Титаренко. – М.: Мысль, 1994. – С. 462.] Здесь понятие хаоса сопутствовало истолкованию реальности как определенного события – единичного, уникального и не допускающего общей меры. Природа такого события, – выясняет В. В. Малявин, – есть неизмеримый разрыв, пустотное средоточие – среда в истоке жизненного опыта как чистого динамизма превращения. Хаос, пребывающий «в центре» мироздания, соответствующем стихии Земли, есть условие существования всех вещей. Хаос никогда не равен себе, не имеет ни формы, ни идеи, ни субстанции, ни сущности. Он представляет собой предел неопределенности, но неопределенности творческой, чреватой всеми возможностями жизни. Хаос воплощает качественно иной, более высокий порядок бытия по сравнению с физическим космосом. Эта безграничная мощь хаоса может и должна быть использована в политике. «…Китайской культуре, – пишет В. В. Малявин, – можно с полным правом присвоить парадоксальное определение культуры хаоса. В ней человеческое творчество и творческая мощь природы (Небо) существуют наравне и преемствуют друг другу. Ее главный (не) принцип – спонтанное рассеивание (сань) знаков сообразно неодолимой (но вечно отсутствующей) мощи мировой гармонии…». [59 - Малявин В. Китай УПРАВЛЯЕМЫЙ. Старый добрый менеджмент. Серия: «Формы правления». – М.: Европа, 2007. – С. 280–284.]
   Только в конце XX в. пришло осознание, что состояние хаоса – такое же естественное состояние объективной реальности, как и состояние порядка, что привело к созданию теории хаоса. Если традиционно для получения вероятностного результата любая наука изучала поведение больших совокупностей и делала статистические выводы, то для теории хаоса характерен противоположный подход: исследуется влияние накапливаемых микроскопических изменений на систему в целом.
   Теория хаоса рассматривает то, как самые малые изменения приводят к совершенно неожиданным последствиям, делая невозможными точные прогнозы. Доступным языком это изложено в 60-х годах прошлого века в работах Э. Лоренца. Он описывает хаос как чувствительность к начальным условиям, дав наиболее известный его образ: взмах крыла бабочки в Китае, приводящий к урагану в Нью-Йорке. Хаос возникает из системы с постоянной обратной связью, усиливающей по нарастающей начальное изменение. [60 - Арнольд В. Теория катастроф. – М.: Наука, 1990.]
   Наибольшие изменения могут проявиться совершенно особым образом в виде «странных аттракторов» (Д. Рюэль), фракционных структур и самоорганизации, что было отражено в теории сложности И. Пригожина. [61 - Пригожин И., Николис Г. Познание сложного. Введение. – М.: Мир, 1990; и др.] Ее положения способствуют нашему пониманию многих областей знания (эволюции) и человеческой жизнедеятельности. Теория сложности, занимаясь изучением структуры, порядка и устойчивости, разрабатывает основы синергетического подхода к изучению мира.
   Синергетическая теория, получившая в настоящее время признание в мировой науке, – новый концептуально-аналитический подход к миру. Для нее характерна фундаментальность методологического содержания. Она синтезирует целый ряд выводов естественно-научной и социальной мысли последнего столетия (теории вероятности, информационно-кибернетического подхода), структурного функционализма, теории диалогового взаимодействия и др. Вместе с тем вырабатывает принципиально новую методологию анализа, которая может быть использована в изучении как физического мира, так и живой материи, а также социокультурных систем в целом. Синергетическая методология обеспечивает возможность поиска принципов самоорганизации этих сложных систем, закономерностей их эволюции и взаимодействия.
   Социальное развитие как переход от одного типа порядка к другому есть частный случай самоорганизации и перехода от порядка к хаосу и от хаоса к порядку, в котором определяющую роль играет механизм «социокультурного». Такой синергетический механизм заложен, на наш взгляд, в методе «гармонии», ориентирующем социокультурные инновации китайского государства для перехода в контексте созидания «великого пути срединной истины» («чжун чжэн дадао»), реализуемого в «методе середины и гармонии» («чжун хэ фа»).
   Таким образом, метод «гармонии», концептуально оформленный китайской культурной традицией как способ социальной самоорганизации, представляет собой ценностный синергетический механизм инновационного управления «непрерывным порождением» социокультурной жизни во всех сферах ее бытия.
   Особую значимость в исследовании социокультурных инноваций развития Китая приобретает и деятельностный подход, который представляет собой многоформатные методологические установки, исходящие от парадигмальной детерминанты, что все явления общества и культуры (т. е. социокультурного) относятся к «миру деятельности». [62 - Швырев В. С. Научное познание как деятельность. – М.: Изд-во политической литературы, 1984. – С. 82–83.]
   Еще в домарксовой философии сложилось два разных подхода к пониманию сущности человека и его отношения к миру. Признание включенности человека в материальный мир исключало его понимание как деятельного существа. Акцентация деятельной сущности человека отрывала его от материального мира и представлялась как проявление сверхматериального духовного начала. Решение этой познавательной и мировоззренческой проблемы было дано К. Марксом в «Тезисах о Фейербахе», где он писал: «Главный недостаток всего предшествующего материализма – включая и фейербаховский – заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона развивалась абстрактно». [63 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – Т. 42. – С. 264.]
   Деятельностная сторона человека-субъекта, проявляющаяся во взаимодействии, является его активностью. Но активность присуща также и природному миру. Неорганические (геологические, физические, химические) системы также характеризуются уровнем активности, который и обеспечивает их элементарные изменения и развитие. Их способы взаимодействия направлены на равнозначный обменный процесс. Согласно принципам сохранения, вещество и энергия взаимодействующих природных неорганических сторон изменяются, но в целом сохраняются. Поэтому в неорганических системах форм движения материи наблюдается необходимое динамическое равновесие.
   Активность органического, живого мира обеспечивает его самосохранение, самовоспроизведение и развитие. Она направлена на преодоление в нем деструктивных разрушительных явлений и процессов через динамическое неравенство и нарушения. Сохранение различных живых систем объясняется именно нарушениями динамического равновесия.
   Высшему уровню развития материи – человеку и его обществу – свойственна та степень активности, которая проявляется в процессах саморегуляции, самотрансформации и самоуправления. Это представляет качественно новый уровень активности, обозначаемый в философии термином «деятельность». Поэтому в основу понимания самодвижения, саморазвития материального мира, активности высшего уровня развивающейся материи была положена логика изменения мира разнообразной деятельностью человека, представляющей собой суть их взаимодействия. При этом категории «объект» и «субъект» стали методологической базой и гарантией научной продуктивности ее познания. Они долгое время служили для адекватного выражения не только синергетического взаимодействия самодвижущейся материи, но и деятельной активности человека – общества, рассматриваемой в различных процессах социальности.
   Но с середины XX века эти абстракции, в частности «субъект», «индивид» как «социальный атом», стали обнаруживать познавательную проблематичность, отмечаемую различными исследователями. Так, в рамках постструктурализма и нашумевших философских дискурсов постмодернистского толка, способствующих оформлению «бессубъектных» стратегий мысли и форм ее выражения, фиксировался факт «смерти субъекта». Он многообразно специфицировался М. Фуко («исчезновение человека»), Р. Бартом («смерть автора»), Ж. Дерридом («рассеяние субъекта»), Ж. Лаканом («децентрация субъекта») и т. д., предопределяя инновационную концептуализацию социальности и ее активности. [64 - Керимов Т. Х. Социальная гетерология и гуманитаризация обществознания // Гуманитаризация обшествознания: сборник научных статей. – Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 2004. – С. 54–57; Мансуров С. В. Проблема оппозиции «индивидуальное – социальное» в социально-философской традиции XX века // Гуманитаризация обществознания: сборник научных статей. – Екатеринбург: УрГУ. – 2004. – С. 67–83; и др.]
   В связи с этим В. Е. Кемеров прогностически полагает, что именно субъективность человеческих индивидов, а не их присутствие в социальности, редукция их жизни и деятельности оказываются решающими факторами обновления социальных форм жизни. «Обращение практиков и теоретиков к идеям качества жизни и деятельности было косвенным указанием на то, что время редуцированных (до уровня “зубчиков” и “винтиков” социальной машины) человеческих ресурсов проходит и речь теперь пойдет об обнаружении (культивировании) этих ресурсов именно в субъектных взаимодействиях людей». [65 - Кемеров В. Е. Полисубъектная социальность и проблема толерантности // Толерантность и полисубъектная социальность. – Екатеринбург, 2011. – С. 15–16.]
   Одним из возможных методологических ресурсов, способствующих разрешению сложившихся познавательных трудностей, по мнению А. Е. Смирнова, является разработка теории субъективации. Она позволит, например, создавать теоретические модели, в которых собственные характеристики социальных субъектов не являются производными или имплицитными, а сами субъекты не рассматриваются как самотождественные точки пересечения социальных и структурных влияний. Субъективация, – считает российский исследователь, – есть становление субъекта, или становящаяся субъективность. «Процессы субъективации есть то, что противостоит классической фигуре субъекта как ставшего и замкнутого, абстрактного и самотождественного». [66 - Смирнов А. Е. Процессы субъективации: теоретико-методологические аспекты. – Иркутск: НЦ РВХ СО РАМН, 2011. – С. 5.]
   Деятельность, взаимодействие с объектом, его нормализующим, определяется не только познающим субъектом, а и самим уникальным способом существования объекта, его состояниями и конкретным характером его взаимодействий. В постнеклассической философии это понимание оформилось в виде познавательного принципа, обозначенного В. Е. Кемеровым как «принцип другого»: «Другой оказывается условным обозначением того потенциального многомерного объекта, по меркам которого выстраиваются модели взаимодействия людей друг с другом и с природными системами». Поэтому, по мнению В. Е. Кемерова, «субъект» не является ни абстрактным, ни целостным, ни универсальным, а его субъективные функции опознаются до тех пор, пока он вырабатывает и воспроизводит способы взаимодействия с объектом. [67 - Кемеров В. Е. Классическое, неклассическое, постнеклассическое. Современный философский словарь / Под общ. ред. д. ф. н., проф. В. Е. Кемерова. – 2-е изд., испр. и доп. – Лондон – Франкфурт-на-Майне – Париж – Люксембург – Москва – Минск: Панприт, 1998. – С. 404.]
   Ю. Качанов предлагает вообще отказаться от субъекта как основополагающей достоверности познания той конечной субстанции, «…которая обеспечивает деятельное и неразрывное единство опредмеченного (производимого в научных практиках) и распредмеченного (логики предмета исследования, которая из него извлекается и становится достоянием агента научного производства)». [68 - Качанов Ю. Начало социологии. – СПб.: Алетейя, 2000. – С. 33–74.]
   Трансформирующееся представление о феномене субъекта и его деятельности, практике субъективации, актуализирует значимость деятельностного подхода. Вопрос практической деятельности, практики субъективации представляет один из важнейших аспектов познавательной проблемы самотрансформации человеческого бытия. Как любая практическая деятельность, процесс самотрансформации субъектных сил связывает потенциальные и актуальные аспекты совместной и индивидуальной жизни людей. Новые представления социального бытия как многомерного движения и взаимодействия различных форм опыта наполняют своим содержанием и деятельностный подход.
   Рассматривая особенности гуманитарного знания в сборнике «Наука глазами гуманитариев», авторы нескольких статей из его раздела III «Человек как предмет знания: деятельностный подход, компьютерная метафора, историческое знание» уделили самое серьезное внимание именно деятельностному подходу. [69 - Наука глазами гуманитариев / Отв. ред. В. А. Лекторский. – М.: Прогресс-Традиция, 2005. – 688 с.] Это было обусловлено и тем, что уже в 60–80-е годы XX в. формирование многих отраслей гуманитарного знания (от философии науки до философской антропологии) представлялось только в рамках деятельностного подхода. Ему отдавали предпочтение Э. В. Ильенков, Г. С. Батищев, М. К. Мамардашвили, Г. П. Щедровицкий, Ф. Т. Михайлов, Э. Г. Юдин и др. Так, В. А. Лекторский в статье «Деятельностный подход: кризис или возрождение» подчеркивает, что этот подход имеет не только смысл, но и перспективу. [70 - Наука глазами гуманитариев / Отв. ред. В. А. Лекторский. – М.: Прогресс-Традиция, 2005. – C. 329.]
   Существенно расширяют варианты деятельностного подхода развитые в философии XX в. философские концепции деятельности марбургской школы неокантианства, прагматики языка Л. Витгенштейна, операциональная теория интеллектуальных действий Ж. Пиаже, франкфуртская школа и теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса. Философские концепции, которые базировались на идее субъективной деятельности, представлены, по мнению В. А. Лекторского, гораздо шире и богаче, чем на других подходах.
   В. А. Лекторский уделил внимание и психологическим концепциям, которые в свое теоретическое основание также заложили понятие «деятельность». Это касается прежде всего работы С. Л. Рубинштейна «Принцип творческой самодеятельности» (1922), в которой субъект традиционно определяется своими деяниями.
   Вторым вариантом психологической концепции, обратившейся к определенной интерпретации деятельности субъекта, была концепция А. Н. Леонтьева и П. Я. Гальперина. Но деятельность здесь также представлялась как индивидуальная в системе отдельных действий, где внутренние (собственно психологические) действия трактовались как интериоризация внешних действий.
   В работах В. В. Давыдова трансформировалось новое понимание социальной деятельности как «коллективной» и «коммуникативной». Индивидуальные действия интерпретировались уже не как перенос из внешнего плана во внутренний, а как индивидуальное «присвоение» коллективной и коммуникативной деятельности. Поэтому В. А. Лекторский особо подчеркнул ценность такой коммуникативной трактовки «деятельности» как «взаимодействия свободно участвующих в процессе равноправных партнеров». [71 - Наука глазами гуманитариев / Отв. ред. В. А. Лекторский. – М.: Прогресс-Традиция, 2005. – C. 328.]
   Продуктивной для нашего исследования оказалась и статья В. С. Швырёва «Деятельностный подход к пониманию “феномена человека” (попытка современного осмысления)», в которой он обстоятельно анализирует споры, развернувшиеся в советской (российской) философии в 60–80-е годы XX в. Автор расширяет аргументы в пользу принятия этого универсального и специфического способа социального бытия человека, подчеркивая, что идея «деятельности» в объяснении социокультурных норм с самого начала была направлена против натурализма, исходила из примата этих норм в отношении человека к миру и стремилась постичь не только усвоение социокультурных норм, но и их создание. В противовес идее витального поведения идея «деятельности» делала акцент на самоизменении, трансформации и самосовершенствовании человека, становлении субъектом, становящейся субъективности. Существенны и те деятельностные трансформации, которые предложены В. С. Швырёвым: его различение внутрипарадигмальной деятельности и деятельности по созданию новых программ действия, новых социокультурных ценностей и парадигм. С последним типом деятельностной субъективности он связывает целеполагание, открытость, предприимчивость, управление, творческие инновации и т. д.. [72 - Наука глазами гуманитариев / Отв. ред. В. А. Лекторский. – М.: Прогресс-Традиция, 2005. – C. 371.]
   Основу специфического деятельного отношения человека представляет практическая деятельность, направленная на взаимодействие с природным и социальным миром. Это взаимодействие предполагает активное сознание, которое является особым признаком субъективности. Само сознание человека возникает, функционирует и развивается как необходимое условие этого практически-преобразовательного отношения.
   Способ включения человека в окружающий его природный и социальный мир путем активного взаимодействия с существующими предметами и явлениями внешнего мира определяется как практика субъективации. [73 - Смирнов А. Е. Процессы субъективации: теоретико-методологические аспекты / А. Е. Смирнов. – Иркутск: НЦРВХ СО РАМН, 2011. – С. 213–244.] На наш взгляд, плодотворными в плане исследования практик субъективации продолжают оставаться категории «субъект» и «объект», инновационно раскрывающие современную эпоху «умножения субъективности». Понимание процесса субъективации как практической деятельности людей сегодня оказывается приоритетным и потому, что при интерпретациях данного феномена (например, процесса и практик субъективации в китайском социуме) обнаруживается возможность учета и способов включения в дискурс «свободных явлений» (М. К. Мамардашвили), их принципиальной неконтролируемости как проявления безосновной свободы социального существования.
   Традиционное понимание категории «практика» занимает ключевое положение в системе основных понятий философии. Имеется большое количество определений практики. Ее осознание как общественного явления началось еще во времена Платона и Аристотеля, когда практика подразделялась на «праксис», «поэзис» и «техно». В основном она была объектом осмысления лишь философов XIX–XX вв. и раскрывалась через термины «действие», «деятельность», «опыт», «труд» в работах Ф. Бэкона, И. Канта, И. Г. Фихте и др. Ф. Бэкон усматривал в практике критерий истинности знаний. [74 - Шашков Н. И., Ерохина Л. Д. История философии (конспект лекций). – Режим доступа: http://abc.vvsu.ru/Books/Ist_fil/default.asp.] И. Кант исходил из комплексного понятия практики, выражаемого тремя необходимыми для человека ценностями: умением, благоразумием и мудростью. Соответственно, каждая из них, по мнению И. Канта, лежит в основе классификации видов социальной деятельности – технической, прагматической, моральной. [75 - Туманов А. А. Свобода воли и моральный закон в критической философии И. Канта // Вестник МГТУ. – 2008. – № 4. – Т. 11. – С. 695.]
   Г. В. Ф. Гегелем практика рассматривается только с точки зрения идеалистического понимания и определяется как деятельность мышления или деятельность «абсолютной идеи», которая творит мир, познавая при этом себя. [76 - Павлов Т. С. Практика и теория в философско-правовой теории Г. В. Ф. Гегеля. – Режим доступа: http://utopiya.spb.ru/index.php?option=com_content&view=article&catid=99:2011–03–17–21–37–9&id=166–6:2011–03–17–21–51–19&Itemid=208.] В отличие от гегелевского понимания К. Маркс определял практику как основу общественного бытия, как предметную, материальную деятельность, направленную на производство и воспроизводство существования социального организма. Практическая деятельность носит общественный характер и подразумевает активное преобразование существующих предметов и явлений. В процессе практики меняется и сам субъект. Если до К. Маркса практика соотносилась с духовной сферой деятельности, то в марксистском материализме это понятие как преобразующей мир деятельности субъекта приобрело особое значение, предопределив дальнейшее его развитие уже в отечественной философии второй половины XX в.
   Представления отечественных философов 50–80-х годах XX в. в отношении практики и практической деятельности специфировались. Так, первая группа исследователей ориентировалась на гносеологическое понимание практики (Ю. Г. Гайдуков, И. Д. Андреев, Г. А. Курсанов, М. Н. Руткевич, П. В. Копнин, В. А. Лекторский, А. Г. Харчев, М. Корнфорт, И. Т. Якушевский и др.). Базу их исследований составляет анализ роли практики в процессе познания, где она выступает как критерий истины.
   Вторая группа исследователей (Г. С. Арефьева, Б. А. Воронович, П. К. Гречко, В. Г. Табачковский, А. Л. Огурцов, К. Н. Любутин, С. Я. Свирский, И. Т. Фролов) представляет практику как материальную предметную деятельность в противоположность деятельности теоретической. При этом практическая деятельность предполагает целенаправленное воздействие субъекта на реальность мира (объект), которое преобразует его. Так, Г. С. Арефьева считает практикой «активную деятельность конкретно-исторического субъекта, в ходе которой он осуществляет материальное преобразование объекта в соответствии со своими целями, идеальной моделью деятельности и знаниями о свойствах этого объекта и развивается и меняется сам…». [77 - Арефьева Г. С. Социальная активность (Проблема субъекта и объекта в социальной практике и познании). – М.: Политиздат, 1974. – С. 140.]
   К. Н. Любутин определяет практику как тотальную совокупность необходимых субъектных и объектных условий и структурных элементов активности. Наряду с познавательными и ценностными отношениями во взаимодействии субъекта и объекта он рассматривает и практические их отношения, приходя к выводу о том, что это единая система, оба полюса которой формируются именно в процессе практического взаимодействия, источник которого находится на стороне субъекта. [78 - Любутин К. Н. Проблема субъекта и объекта в немецкой классической и марксистско-ленинской философии. – М.: Высшая школа, 1981.]
   Понимание структуры практического процесса как механизма целенаправленного взаимодействия человека и окружающего его мира предлагает и Б. А. Воронович. Он определяет три инвариантных компонента практики: сознание, деятельность, процесс преобразования объекта. [79 - Воронович Б. А. Социальная практика как философская проблема // Философия. Курс лекций. – Часть II: Социальная философия. – М., 2000.]
   П. В. Алексеев считает, что не любая деятельность субъекта является практикой, а лишь та, которая ведет к разрушению или совершенствованию материальной системы, т. е. к ее преобразованию. [80 - Алексеев П. В., Панин А. В. Философия: Учебное пособие. – М.: Проспект, 2005. – 608 с.]
   В. В. Волков рассматривает категорию «практика», продолжая традиции «консервативной» философии Л. Витгенштейна и М. Хайдеггера. В его представлении практики субъекта конституируют и воспроизводят идентичности или «раскрывают» основные способы социального существования, возможные в данной культуре и в данный момент истории. В этом контексте они понимаются как различные упорядоченные совокупности навыков целесообразной деятельности. [81 - Волков В. В. О концепции практик(и) в социальных науках // Социологические исследования. – 1997. – № 6. – С. 16 (9–23).]
   Итак, практика субъективации как специфически человеческий способ бытия представляет собой деятельность, которая обладает сложной системной организацией взаимодействия субъекта с окружающим миром. Она включает в себя: реальное преобразование внешней среды при помощи искусственно созданных орудий и средств (субъект-объектные отношения); общение людей в процессе и по поводу этого преобразования (субъект-субъектные отношения); совокупность норм и ценностей (ценностно-целевые структуры), которые существуют в виде образов сознания и обеспечивают целенаправленный характер взаимодействия.
   Именно в рамках практики субъективации формируется и социокультурная деятельность, которая определяет развитие материальной и духовной культуры человека, всех форм его социокультурной жизнедеятельности. Содержание категории «деятельности» отличается от понятия «поведения», которое связывается с активностью, системой действий, направленных только на адаптацию, приспособление к внешней среде. Деятельность, в отличие от поведения, предполагает способность к самотрансформации, повторному пересмотру и совершенствованию, перепрограммированию ценностных оснований, определению новых целей. Поэтому вся история человечества представляет собой процесс самотрансформации, основанной на реализации и построении новых способов и ценностных программ деятельности, что характерно сегодня для китайских социокультурных деятельностных инноваций.
   Формы практики субъективации разнообразны: материальная производственная деятельность, формирование и развитие общественных отношений, модернизационная и глобальная, научно-техническая, культурная и инновационная деятельность, управленческая и т. д. Поэтому социокультурный и деятельностный подходы в нашем исследовании позволяют ввести их специфицированное содержание в интерпретации китайских практик субъективации, обозначить в научном лексиконе новые понятия: китайские региональные практики, китайское социокультурное пространство, китайская социокультурная модернизация и социокультурные новации, социокультурная политика и т. д.
   При рассмотрении региональных практик и самого процесса регионализации КНР значимость социокультурного и деятельностного подходов несомненна. Она определяется совокупностью возможностей современного научного анализа и инновационных интерпретаций процесса переформатирования всей организации структуры китайского общества, его деятельностного потенциала в различных взаимодействиях глобализирующейся и модернизирующейся реальности.
   Методологические подходы способствуют анализу и китайского социокультурного пространства, которое конструируется управленческой деятельностью КПК и государства. Будучи регионально дифференцированным, оно в то же время внутренне неделимо, что обеспечивается инновационной стратегией построения гармоничного общества и государства. [82 - Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения: Монография. – М.: Восточная книга, 2010. – 240 с; Абрамов В. А. Методология познания и интерпретаций региональных практик и сотрудничества КНР // Забайкальский край в трансграничном взаимодействии РФ и КНР (региональное сотрудничество). – Чита: Экспресс-издательство, 2010. – С. 5–46.]
   Социокультурное пространство Китая связывается прежде всего с его культурно-цивилизационными ценностями, которые на протяжении тысячелетий программируют и обеспечивают устойчивость взаимодействия китайской государственности с внешним миром. При этом объективной основой его расширения являются инновационные социокультурные практики, направленные на гармонизацию взаимодействия и укрепление миропорядка. [83 - Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения. – С. 74–75.]
   Разнообразие китайского социокультурного пространства, состоящего из регионов, различающихся географическим положением, ресурсами, этнической культурой и менталитетом, диктует необходимость познания управленческих инноваций. Этот специфический вид человеческой деятельности включает в себя воздействие субъекта на объект во всех сферах социокультурной жизни. Так, несмотря на значительные успехи рынка, китайское государство-субъект продолжает активно формировать китайскую инновационную систему внутри страны и во взаимодействии с внешним миром. Для поддержки инновационной деятельности в Китае разработана система национальных программ по исследованиям и разработкам. Китайское правительство практикует применение различных инструментов политики для поощрения инновационной деятельности и создания новых моделей управления, использует новые управленческие навыки и организационные практики. [84 - Лиу С., Лундин Н. Китай на пути к открытой и рыночной инновационной системе // Форсайт. – 2007. – № 4 (4). – С. 20–31.]
   В системе научного знания об управлении центральное место занимает «управление обществом» («социальное управление»). Деятельностный подход имеет определяющее методологическое значение не только для всесторонней разработки содержания «управления» в различных сферах практики субъективации китайского общества, но и для установления имманентной связи управленческой и инновационной деятельности.
   Управление обществом представляет собой сложную структуру, включающую в себя материальные и духовные, т. е. социокультурные элементы. Общественное управление – это сознательное воздействие на социокультурные процессы, т. е. целенаправленная, ценностно ориентированная деятельность людей, осуществляемая с помощью социальных органов управления. В рыночных условиях оно противостоит стихийному воздействию, стремится освободить от него социокультурные системы с целью их сохранения и развития. «Урегулированность и порядок, – считал К. Маркс, – являются именно формой общественного управления данного способа производства и поэтому его относительной эмансипации от простого случая и просто произвола». [85 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – Т. 25. – Ч. II. – С. 356–357.] Управление обществом является функцией общественной и политической государственной власти. «Управление, – отмечал В. Г. Афанасьев, один из первых его разработчиков, – есть особый вид деятельности людей». [86 - Афанасьев В. Г. Еще раз о проблеме научного управления // Научное управление обществом. – Вып. 3. – М., 1969. – С. 14–15.]
   В коллективной монографии известных российских востоковедов китайская система управления обществом характеризуется следующим образом: «…На территории Китая существуют четыре политических субъекта, осуществляющих три различные системы организации власти и управления. Поэтому можно говорить о Китае как о стране с тремя формами правления и тремя политическими системами – Китайской Народной Республики, являющейся республикой советского типа с партократическим государственным режимом; Китайской Республики на Тайване, государства де-факто, президентско-парламентской республики, совершившей переход от однопартийной диктатуры к многопартийной демократии; особых административных районов КНР, самоуправляющихся единиц в составе унитарного государства с отличным от внутренних районов страны политическим режимом». [87 - Как управляется Китай: эволюция властных структур Китая в конце XX – начале XXI века. – Изд. 2-е, доп., обн. – М.: Памятники исторической мысли, 2004. – С. 19.] Инновационные особенности китайского управления социальной реальностью являются предметом дальнейшего рассмотрения в нашем исследовании.
   Воспринимать и интерпретировать новые тенденции объективации КНР в условиях глобальной модернизации позволяет и герменевтический подход. В современном смысле термин «герменевтика» обозначает понимание, постижение смысла. Такое его толкование мы находим в исследованиях немецкого философа В. Дильтея. [88 - Dilthey W. Gesmmelte Schriften stuttgarg – Gottingen, 1968, Bd, VII. 322, 226. Цит. по: Рузавин Г. И. Герменевтика и проблемы интерпретации, понимания и объяснения // Вопросы философии. – 1983. – № 10. – С. 62–71.]
   Есть истолкование этого термина как «искусство постижения чужой индивидуальности». Этот вид герменевтики можно назвать «психологической герменевтикой», относя его к классику герменевтики Ф. Шлейермахеру.
   На более высоком уровне современных разработок герменевтика имеет философский статус как учения о методологических принципах гуманитарных наук, где приобретает уже функции онтологические и философско-антропологические. [89 - Кузнецов В. Г. Герменевтика: эволюция идей и современное состояние // Вестник Московского университета. – Сер. 7. Философия. – 1992. – № 2. – С. 64–75.] Заслугой Ф. Шлейермахера и В. Дильтея явилось то, что они сформулировали, по сути, метод познания социокультурных явлений.
   Герменевтический круг – своеобразная особенность процесса этого познания, связанная с его циклическим характером. Эта особенность была известна не только античной риторике. В китайской философии она сложилась в традицию познания «целого» и «частей», затем аккумулировалась в метод гармонии («хэхэ фанфа»), рассмотренный нами выше.
   Герменевтический круг разрабатывался герменевтиками как круг «целого» и «части». Ф. Шлейермахер выделяет в нем психологическую сторону. Психологическая интерпретация является методом познания духовного, с помощью которого интерпретатор должен мысленно, в своем воображении, пережить и почувствовать все то, что пережил сам автор исследуемого текста.
   Другой аспект герменевтического круга выявил В. Дильтей, у которого понимание текста как «объективации жизни» творческого индивида возможно при условии понимания духовного состояния соответствующей эпохи. Это, в свою очередь, предполагает понимание оставленных этой эпохой разных «объективаций жизни».
   Духовная деятельность людей, полагал В. Дильтей, понимается через интерпретацию выражений их мыслей, которые находят свою объективацию в социально-историческом мире, культуре, праве, политике и т. д. Поэтому герменевтика имеет более широкое значение, чем простая интерпретация текста. Она показывает процессы внутренней, духовной жизни человека, которая раскрывается и выражается в его произведениях и других проявлениях его культурно-исторической деятельности.
   Герменевтический подход продуктивен в исследовании и внутренней духовной жизни китайского человека, которая реализуется в различных проявлениях его современной социокультурной деятельности. Оптимальное проявление метода герменевтики, – считает Б. Н. Соваков, – должно являть собой наиболее сбалансированное, гармоничное и одновременное действие всего методологического комплекса, который обеспечивает адекватность получаемого смысла. [90 - Соваков Б. Н. О герменевтической традиции «понимания» в русской философии и культуре // Известия Саратовского университета. – Сер. Философия, психология, педагогика. – 2009. – Т. 9. – Вып. 2. – С. 48.]
   Созданию интегрального представления о роли ценностного потенциала китайского «могущественного культурного государства» в социокультурных практиках и их новациях способствует компаративистский подход. Целью философской компаративистики (или «сравнительной философии») является исследование различий в способах постановки и решения философских проблем в западной и восточной науке. «Эта дисциплина, – пишет западный аналитик Дж. Флеминг, – нацелена в первую очередь на бережное изучение и адекватное изложение существа инокультурной философской рефлексии». [91 - Fleming J. Comparative philosophy: its aims and methods // Joutnal of Chinese philosophy. – 2003. – Vol. 13. – № 2. – P. 267–268.]
   Российский исследователь С. Л. Бурмистров считает, что основной задачей этого направления специфического познания является выявление причин, по которым важными для данной культуры в определенный период времени оказались именно эти вопросы, проблемы, а не какие-либо другие. «Ее задачей, таким образом, является исследование философских текстов и установление по ним той социокультурной проблематики, тех вызовов, ответами на которые и послужили концепции и мировоззренческие схемы, изложенные в этих текстах». [92 - Бурмистров С. Л. Философская компаративистика и история философии // Журнал современной зарубежной философии «Хора». – 2008. – № 1. – С. 6.]
   Прогностическая оценка компаративистскому подходу, сложившемуся на базе «сравнительной философии», дана А. С. Колесниковым, который полагает, что философская компаративистика как «понимающая» наука, как философствование по поводу различий ориентирована на создание транскультурного основания для сравнения и понимания философских культур и традиций. [93 - Колесников А. С. Философская компаративистика в истории идей // Философский век. Альманах / Отв. ред. Т. В. Артемьева, М. И. Микешин. – СПб.: Санкт-Петербургский Центр исторических идей, 2003. – С. 19.]
   Таким образом, комплексная методология, применяемая в данном исследовании, позволяет решить ряд поставленных задач. Они связаны с характеристикой управленческой роли ценностного потенциала китайского «могущественного культурного государства» в проекциях глобального развития, с установлением связи социокультурной политики и инновационных форм управленческой деятельности, с представлением инновационных социокультурных практик и концепции «мягкой силы» в строительстве «гармоничного общества» и «гармоничного мира». В контексте разработанной методологии выявляется возможность познания особенностей ценностно-управленческого симбиоза в трансграничном соразвитии приграничных регионов РФ и КНР.

Глава вторая
Тенденции социального развития и социокультурные ценностные новации КНР

   Современный Китай, обретающий ведущее место в глобализирующемся мире, представляет принципиально новую модель многообразия развития и взаимодействия, в которой внутриобщественные и крупномасштабные социокультурные изменения становятся результатом целенаправленной управленческой деятельности государства.
   Модернизация и экономическая глобализация как общемировая тенденция представляют здесь аспекты единого взаимосвязанного процесса развития. В силу того что разные государства вступали и вступают в этот процесс неодновременно, их принято различать по моделям развития: «опережающей» («сяньфаши») и «догоняющей» («хоуфаши»). К первой модели относят США, Великобританию, Францию и другие западноевропейские страны. Большинство развивающихся стран, подчиняющихся своей цивилизационной логике становления и преодоления трудностей, относятся ко второй – «догоняющей» – модели развития. На этом фоне китайская модель развития имеет свои впечатляющие особенности. [94 - Дин Яфэй, Тао Фуюань. Цзинцзи цюаньцюхуа ю Чжунго сяндайхуа = Экономическая глобализация и китайская модернизация // Чжэсюэ яньцзю. – 2002. – № 1. – С. 13–14. – Кит. яз.]
   Социальная упорядочивающая активность Китая в конце XX – начале XXI века совпала с вовлечением в процесс глобализации и модернизации все большего числа стран, перед которыми встала первостепенная задача приведения своего социально-экономического уровня развития в соответствие с общемировым. Известный российский востоковед А. В. Виноградов считает, что единственным способом решения этой задачи стало «ускорение развития», т. е. смена естественно-исторического типа развития на принципиально новый, субъектный. [95 - Виноградов А. В. Китайская модель модернизации. Поиски новой идентичности. – Изд. 2-е, испр., доп. – М.: НОФМА, 2008. – С. 19.] Этот инновационный путь китайской субъективации, связанный с мощным контрнаступлением национальной (цивилизационной) идентичности, успешно реализуется сегодня Китаем в процессе модернизации.
   Так, в ходе проведения политики реформ и открытости Китай совершил прежде всего экономический прорыв. Его внутренний валовой продукт (ВВП) с 1978 г. (удельная доля от мирового ВВП 1,8 %) многократно увеличился, составив в 2010 г. 5,88 трлн долл. (9,3 % от мирового ВВП). Укрепилась материальная база китайской модернизации. Количественно и качественно продвигаются процессы индустриализации, информатизации, урбанизации, маркетизации, интернационализации. Повышение уровня жизни народа обеспечило переход к всестороннему строительству общества «сяокан». Доля среднедушевого ВВП Китая в мировом ВВП возросла с 24,9 % в 2005 г. до 46,8 % в 2010 г. Сформировалась многоукладная китайская экономическая система. Значительной стала и роль рынка в распределении ресурсов. Совершенствуется система регионального макрорегулирования. Формируется система социальных гарантий, охватывающая жителей всех городов и деревень. Инновационно развиваются социокультурные практики, наука и техника, здравоохранение, образование, спорт.
   Проведение политики всесторонней открытости способствовало созданию особых экономических зон, открытых морских и речных портов. Внутригосударственная регионализация (или региональная модернизация) привлекла иностранные инвестиции и использование инвестиций китайских предприятий за рубежом. Китай в экономической глобализации и региональной модернизации увеличил объемы торгового оборота с 20,6 млрд долл. в 1978 г. до 2,974 трлн долл. в 2010 г. Совокупность прямых иностранных инвестиций за 30 лет превысила 1,048 трлн долл.. [96 - Все статистические данные взяты из китайского официального источника: Чжунгодэ хэпин фачжань / Чжунхуа жэньминь гунхэго гоуюань синьвэнь баньгунши = Мирное развитие Китая / Пресс-канцелярия Госсовета КНР. – Бэйцзин: Жэньминь чубаньшэ, 2011. – Кит. яз.]
   Проведение политики китайского «нового регионализма» [97 - Синь дицючжуи юй ятай дицюй цзегоу бяньдун = Новый регионализм и эволюция структуры АТР / Под ред. Гэн Сэфэна. – Бэйцзин: Бэйцзин дасюэ чубаньшэ, 2003. – Кит. яз.; Абрамова Н. А., Абрамов В. А. Теория «нового регионализма» в исследованиях китайских ученых // Трансграничье в изменяющемся мире: Россия – Китай – Монголия. Теоретико-методологическое осмысление феномена трансграничья. – Чита: ЧитГУ, 2006. – С. 75–83.] запустило двусторонние механизмы торгово-экономической кооперации с 163 странами и регионами. Были подписаны 10 соглашений о создании свободных экономических зон (СЭЗ). Со 129 государствами мира подписаны двусторонние соглашения о защите инвестиций, а с 96 государствами – протоколы об освобождении от двойного налогообложения и т. д.
   Как результат инновационного типа взаимодействия – Китай достиг внутригосударственных успехов и внес весомый вклад в стабильное развитие мировой экономики. После вступления в ВТО (2001 г.) среднегодовой импорт КНР составляет 750 млрд долл. Это эквивалентно созданию более 14 млн рабочих мест для ряда стран и регионов. За 10 лет чистый доход иностранных компаний достиг 261,7 млрд долл., ежегодно повышаясь на 30 %. В 2009 г. китайские инвестиционные компании, работающие в разных странах мира, заплатили пошлины на сумму 10,6 млрд долл., заняв в своих организациях 439 тыс. иностранных специалистов. Доля экономики КНР в мировой экономике составляет пока лишь более 10 %. Но во время азиатского финансового кризиса 1997 г., спровоцировавшего девальвацию валюты, Китай поддержал устойчивость курса своего жэньминьби и внес вклад в региональную экономическую стабильность, способствуя дальнейшему развитию. В период эскалации финансово-экономического кризиса, начиная с 2008 г., активно участвуя в саммите G-20 и создании многоформатных механизмов по антикризисному управлению мировой экономикой, Китай способствует реформированию международной финансовой системы, координации макроэкономической политики государств. К концу 2009 г. Пекин оказал поддержку 161 государству, более 30 международным и региональным организациям в размере 256,3 млрд юаней, сократил или аннулировал 380 обязательств 50 самым неразвитым государствам, подготовил 120 тысяч специалистов для развивающихся стран, отправил туда 21 тысячу представителей медицинского персонала и около 10 тысяч преподавателей. Китай активно стимулирует увеличение экспорта и ввел беспошлинные тарифы на 95 % продукции всем наименее развитым государствам, имеющим дипломатические отношения с КНР. [98 - См.: Чжунгодэ хэпин фачжань / Чжунхуа жэньминь гунхэго гоуюань синьвэнь баньгунши = Мирное развитие Китая / Пресс-канцелярия Госсовета КНР. – Бэйцзин: Жэньминь чубаньшэ, 2011. – С. 5–10. – Кит. яз.]
   Многочисленные успехи экономической реформы и открытости Китая позволяют говорить о его инновационной модели развития и взаимодействия с окружающими странами как об образцовой в условиях глобализации и модернизации.
   Опыт адаптации Китая к экономической глобализации, умение использовать цивилизационный потенциал для своего развития имеет мировоззренческое и практическое значение для развивающихся стран. Однако нельзя не обратить внимание на то, что процесс модернизации Китая, позволив решить первоочередные задачи развития экономики, повышения уровня жизни населения, одновременно привел к возникновению ряда новых для страны проблем, противоречий, вызовов и угроз.
   Прежде всего следует отметить проблемы в социально-политической, экономической и культурно-цивилизационной сферах, что нашло свое отражение в соответствующих дискуссиях внутри китайского научного сообщества. В ходе проведения политики реформ и открытости особую обеспокоенность в КНР стали вызывать так называемые «пять разрывов»: рост безработицы (более 30 млн безработных в городах и 150–200 млн – в деревне); дисбаланс в развитии города и деревни; существенное различие в уровне развития приморских восточных и внутренних западных регионов; социальная и имущественная поляризация общества; серьезные проблемы в создании общегосударственных систем социального обеспечения, здравоохранения и образования. [99 - См. подробно: Титаренко М. Л. Китай на марше: о достижениях и перспективах развития страны в XXI веке // Проблемы Дальнего Востока. – 2009. – № 5; Галенович Ю. М. О чем пишут авторы сборника «Китай недоволен». – М.: ИДВ РАН, 2009. – 126 с.]
   Возможность социокультурного развала китайского общества и появление его негативных проблем связывались и с различными другими причинами: отсутствием платформы общественной консолидации; недостатками ценностного механизма управления, несоответствующего меняющейся ситуации; недооценкой возрастания роли традиционной культуры. [100 - Сунь Липин. Дуй Чжунго цзюй да дэ вэйсе буши шэхуэй дундан эрши шэхуэй куйбай = Главной угрозой для Китая являются не социальные потрясения, а развал общества. Цит по: Духовное и идеологическое состояние китайского общества на фоне мирового финансово-экономического кризиса: экспресс-информация. – М.: ИДВ РАН, 2010. – № 2. – С. 14–17; Чжоу Сяоюнь, Е Уухуа, Мяо Баопин. Чжунго шуэй цзай бу гаосин? = Кто в Китае недоволен? – Гуанчжоу: Хуачэн чубаньшэ, 2009. – 264 с. – Кит. яз.; и др.] Все эти проблемы относятся к духовной сфере китайского общества.
   В духовной жизни современного Китая существует чрезвычайно значимая традиционная идея, суть которой состоит в том, что все усилия должны быть сосредоточены на развитии Китая, все должно соответствовать и быть на пользу развития. Будущая судьба Китая связана с развитием, поэтому любые ценностные представления китайской цивилизации также должны следовать и соответствовать эпохальным переменам, особенно китайской модернизации.
   Согласно точке зрения китайского исследователя Ли Теина, ценностные представления меняются вслед за развитием и изменением общества. Новые ценностные концепции также рождаются в ходе социальной трансформации. Но, рассматривая проблему соотношения ценностных представлений и социального развития, Ли Теин связывает их с темпами и качеством социальных перемен, определяющихся стабильностью именно ценностных представлений. Чем быстрее социальное развитие, глубже социальные изменения, тем осознаннее происходит трансформация необходимых ценностных представлений, влияющих, в свою очередь, на развитие.
   Так, к началу XXI столетия Китай вступил в эпоху строительства общества «сяокан» («общество средней зажиточности»). Вполне очевидно, что и ценностные представления должны соответствовать именно этому периоду. Задача общества состоит в том, чтобы, закрепив достигнутые результаты, продвинуться на более высокую ступень развития. Объективно возникает необходимость в новых или трансформированных ценностных ориентирах. По этому представлению Ли Теина, вектор развития направлен на формирование таких ценностных представлений, которые нацелены на осуществление всестороннего подъема китайской нации в XXI веке. Именно это предопределяет совершенствование всей социокультурной системы современного Китая. Будучи социалистическим и догоняющим государством («хоуфа гоцзя»), Китай не может следовать другим путем. [101 - Ли Теин. Гоучжу XXI шицзи чжунхуа миньцзу дэ цзячжигуань = Формирование ценностных ориентаций китайской нации в XXI в. // Чжэсюэ яньцзю. – 2002. – № 5. – С. 3–6. – Кит. яз.]
   Понятие «сяокан» – это не только способ социального развития, целенаправленной управленческой деятельности китайского государства, но и соответствующая этому этапу развития система социокультурных ценностей. В этом понятии определено место «общества сяокан» как органичного этапа в строительстве «социализма с китайской спецификой». Целью его строительства, определенной XVI съездом КПК (ноябрь 2002 г.), является всестороннее развитие экономики, политики и культуры социализма с китайской спецификой. [102 - Лукьянов А., Переломов Л. Из истории идеологемы «сяокан» // Проблемы Дальнего Востока. – 2003. – № 3. – С. 26–38.]
   Впервые термин «сяокан» появился в одном из древних памятников – «Книге песен» («Ши цзи»), относящейся к XI–VI вв. до н. э. Затем понятие встречается в «Книге ритуалов» («Ли цзи»), окончательно составленной в I в. до н. э. В главе «Действенность ритуала» («Ли юнь») приводится приписываемое Конфуцию описание общества «сяокан», где неукоснительно соблюдаются конфуцианские ценностные нормы поведения и морали («ли»), где свято чувство долга («и»). «С их помощью – говорится в памятнике, – упорядочивают отношения государя и подданных, связывают родственными чувствами отцов и детей, дружелюбием – братьев, согласием – супругов». Это общество морали, основанного на ней «долга», общество «семейного умиротворения».
   Впоследствии понятие «сяокан» по-разному интерпретировалось китайскими философами и комментаторами-конфуцианцами, пока оно не было вытеснено другим социокультурным идеалом – обществом «да тун» («великого единения»). Это понятие неоднократно использовалось в трудах мыслителей-реформаторов: Кан Ювэя, Сунь Ятсена, Мао Цзэдуна. В конце 70-х годов XX в. архитектор китайских реформ Дэн Сяопин существенно переориентировал ценностное содержание традиционного понятия «сяокан», сведя его лишь к определенному этапу экономической модернизации Китая (размеру среднедушевого показателя валового национального продукта). Так изначальная социокультурная система ценностей морального общества «малого умиротворения» превратилась в систему ценностей для общества «среднезажиточного достатка». Социокультурным архетипом «сяокан» Дэн Сяопин предопределил цивилизационный смысл и перспективу гармонизации Поднебесной. Ценность «сяокан» соединила традицию и современность, китайскую стабильность и динамику развития.
   В докладе Цзян Цзэминя на XVI съезде КПК содержание понятия «общество сяокан» приобрело более широкий, чем предлагаемый Дэн Сяопином, смысл. Помимо чисто экономических ценностей-характеристик оно трансформировало в себя целый спектр социокультурных проблем и представлений строительства специфически китайского социализма. «Общество сяокан» с его ценностными императивами, таким образом, трансформировалось в социокультурную политику и идеал КПК. Политический лексикон программных документов партии пополнился еще одной, чисто китайской ценностью общественного развития. Она представляет и концепцию строительства «социализма с китайской спецификой» как продолжение развития традиционной мысли Китая в новых исторических условиях, и одновременно социокультурную новацию. [103 - Барский К. М. Что такое сяокан? // Восток. – 1992. – № 5. – С. 44–50.]
   Богатство ценностей национальной культуры, являющихся традиционной составляющей политической культуры Китая, позволяет государству результативно увязывать проблемы гражданской нравственности с экономическими преобразованиями. Так, в 2001 г. Цзян Цзэминь на совещании в министерстве пропаганды впервые сформулировал принцип паритета «управления страной на основании закона» («и фа чжи го») и «управления страной на основании добродетели» («и дэ чжи го»). Понятие «дэ» многозначно в китайской ценностной традиции. Диапазон его философско-антропологических толкований широк – от традиционной трактовки как «добродетели», «нравственной силы», «морали» до «высшей мироустроительной силы», синтезирующей в себе такие понятия, как «порядок» и «жизнь».
   Современная трактовка «дэ» означает «мораль» или «нравственность». Реальным воплощением ценностного социокультурного принципа «управления страной на основании дэ» является принятая XVI съездом КПК «Программа укрепления норм гражданской морали» («гунминь дао дэ»). Именно она направлена на обеспечение всестороннего строительства «общества сяокан» в XXI в.
   Из 40 пунктов социокультурной программы многие имеют прямое отношение к конфуцианским ценностным ориентирам. Некоторые из них претерпели существенные изменения. Так, традиционная конфуцианская вертикаль представления человека в трех социокультурных измерениях как подчиненного семье, обществу, государству трансформируется таким образом, что интересы государства и коллектива начинают сочетаться с интересами личности. «Надо, чтобы дух коллективизма пронизал все уровни общественного производства и общественной жизни, надо учить людей правильно понимать и поддерживать отношения между интересами государства, коллектива и индивида, поощрять подчинение интересов индивида интересам коллектива». В программе, – пишет известный китаевед Л. С. Переломов, – используется принцип «образцовой поведенческой морали», а функции «цзюньцзы» («благородного мужа») обязаны выполнять все «члены партии и руководящие работники». В основе программы заложен главный постулат Конфуция: «Сумей преодолеть себя, дабы вернуться к Правилам» («кэ цзи фу ли»). Эти правила насыщаются новыми социокультурными ценностями, необходимыми для успешной реализации всестороннего строительства общества «сяокан». Творцы таких правил свели их к следующим пяти моральным установкам: «любовь к родине и исполнение закона», «четкое следование правилам поведения, искренность и доверие», «сплочение и дружественность», «трудолюбие, бережливость и самоусиление», «служение своему делу». Эти «пять установок» напоминают «пять постоянств («у чан») Дун Чжуншу, которые впоследствии разрослись до восемнадцати моральных принципов Чжу Юаньчжана и шестнадцати норм поведения Кан Си. [104 - Переломов Л. С. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. – М.: Изд-во ЛКИ, 2007. – С. 220–221.]
   Л. С. Переломов считает, что истоки рациональных идей раннего конфуцианства, которые внедряются во все сферы социокультурной жизни, современные «книжники» находят в «Четверокнижии». Это касается, в частности, концепции «трех представительств», ставшей идеологией в КНР в начале XXI века. Он приводит пример того, как авторы статьи «Что общего между концепцией “трех представительств” Цзян Цзэминя и принципом “народ как основа” Мэн-цзы» обращают внимание читателей на следующее суждение Мэн-цзы: «У правителя три драгоценности: земля, народ и (форма) правления». В комментарии авторы разъясняют, что под «землей» Мэн-цзы имел в виду все, что было в то время связано с основным средством производства – сельским хозяйством, а ныне можно понимать все, что связано с развитием производительных сил. Отсюда следует вполне логичный вывод: «первое партийное представительство» в концепции Цзян Цзэминя имеет самое непосредственное отношение к экономической доктрине Мэн-цзы. Что касается слов «народ и (форма) правления», то они не нуждаются в разъяснении, ибо, как неоднократно провозглашалось, КПК является выразителем коренных интересов широких народных масс. [105 - Переломов Л. С. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. – М.: Изд-во ЛКИ, 2007. – С. 223.]
   Характерно, что Ху Цзиньтао в своих выступлениях творчески развивает конфуцианскую составляющую идеологии КНР, оперируя терминами из концепции «гуманного правления» Мэн-цзы. Так, в одном из выступлений он сказал: «Если кто-то радуется тому, чему радуется народ, народ также радуется его радости; если кто-то заботится о заботах народа, народ также заботится о его заботах. Когда сердце народа отворачивается – это основная причина, определяющая упадок политической партии, политического авторитета». [106 - Ху Цзиньтао. Выступление Ху Цзиньтао на конференции по «тройному представительству». – Бэйцзин: 2003. – С. 17–18. – Кит. яз.]
   Связь китайских социальных трансформаций и изменений внутри ценностных систем взаимообусловленная. Процесс смены ценностей и включения в систему ценностей новых («сяокан», «да тун») является более длительным и сложным, чем, например, смена научной картины мира. «В культурном смысле этот консерватизм оправдан, так как позволяет сохранять общезначимый фундамент культуры, не позволяя изменять систему ценностей под влиянием возникновения новых представлений, не успевших пройти “культурную обработку”». [107 - Миронов В. В. Философия и метаморфозы культуры. – М., 2005. – С. 157.]
   Китайские ценности имеют свойство приращения. Но приращение социокультурных ценностей опирается на традиции для сохранения цивилизационного потенциала и смысла ценностей. В это же время приращение социокультурных ценностей всегда осуществляется через критику традиций и отбрасывание некоторых «старых» ценностей. Как следствие, на первое место выходит вопрос социокультурного статуса ценностных новаций, который китайское общество решает принципиально самостоятельно в процессе осуществления социокультурных практик.
   Контекст этих мировоззренческо-методологических представлений позволяет анализировать проблему формирования соотношения ценностных представлений и социального развития, например, актуальности концепции «трех представительств», «научной концепции развития» и ее последующих социокультурных новаций в построении китайского «могущественного культурного государства».
   Еще в феврале 2000 г. во время поездки в провинцию Гуандун Цзян Цзэминь заявил, что партия пользуется поддержкой народа потому, что в ходе революции, социалистического строительства и реформ она всегда выражала «требования развития передовых производительных сил Китая, коренные интересы самых широких народных масс и передовой культуры». [108 - Жэньминь жибао. 26.02.2000.] Впервые в систематизированном виде эта ценностная идея «трех представительств» («саньгэ дайбяо») была изложена в речи, посвященной 80-летию образования КПК (1 июля 2001 г.). На 6-м пленуме 15-го созыва (сентябрь 2001 г.) она была поставлена в один ряд с марксизмом-ленинизмом, идеями Мао Цзэдуна, теорией Дэн Сяопина и на XVI съезде КПК внесена в устав.
   Значимость ценностной идеи «трех представительств» обосновывалась выдвинутым Цзян Цзэминем методологическим положением о том, что необходимо «следовать времени», что продолжило формирование ценностного потенциала не только марксистской философии, востребованной в Китае. В журнале «Чжэсюэ яньцзю» новая ценность характеризовалась так: «Раскрепощать сознание, реалистический подход, соответствие времени – душа марксистской философии». [109 - Чжэсюэ яньцзю. – 2002. – № 8. – С. 3–4.] В дальнейшем эта ценностная идея Цзян Цзэминя обрела статус «самого современного марксизма», «китайского марксизма нового века». [110 - Цзэфан жибао. 02.07.2002.]
   Новая ценностная концепция подразумевала и новую стратегию «великого возрождения китайской нации». 5-й пленум ЦК КПК 15-го созыва (октябрь 2006 г.) указал, что в начале XXI века Китай вступил в «этап всестороннего строительства общества сяокан», а жизнь китайского народа в целом достигла планируемого уровня «сяокан». Изменившиеся условия диктовали создание соответствующего ценностного механизма, завершающего период необходимой социокультурной трансформации китайского общества.
   Сформированный к этому времени ценностный ряд – «идеи Мао Цзэдуна» – «теория Дэн Сяопина» – идея «трех представительств» – вводился в социокультурный ценностный потенциал в качестве полноправного субъекта модернизационного развития Китая. [111 - Смирнов Д. А. «Концепция трех представительств» – новый этап эволюции государственной идеологии КНР // Китай в диалоге цивилизаций: К 70-летию академика М. Л. Титаренко / Гл. ред. С. Л. Тихвинский. – М.: Памятники исторической мысли, 2004. – С. 193–200.]
   Концептуальным оформлением ценностных трансформаций А. В. Виноградов считает провозглашенный на XVI съезде КПК тезис о взаимосвязанном строительстве трех культур: «…материальной, духовной и политической, воплотивших материальное превосходство Запада, социальную справедливость социализма и политические традиции, в сумме представляющих новую идентичность Китая». [112 - Виноградов А. В. Китайская модель модернизации. Поиски новой идентичности. – С. 299.]
   На 3-м пленуме XVI созыва (октябрь 2003 г.) происходит корректировка курса экономики роста на социально ориентированную экономику, что получило оформление в ценностном принципе «человек в качестве основы» («и жэнь вэй бэнь»). Внимание к нуждам народа, социальная поддержка населения трансформировались в общественную стабильность. [113 - Ломанов А., Борох О. Политические инновации КПК в контексте идейно-теоретических дискуссий в Китае // Проблемы Дальнего Востока. – 2004. – № 1. – С. 39–47.] На этом же пленуме прозвучала формулировка о «новом подходе к развитию» в контексте перехода к пяти единым планированиям («угэ тунчоу»): экономическому и социальному развитию города и деревни, регионов, гармоничному развитию человека и природы, внутреннему развитию и внешней открытости. Впервые китайское развитие трактуется как комплексный, многоаспектный общественный, т. е. социокультурный, процесс, который недопустимо сводить лишь к экономическому росту. [114 - Бергер Я. М. Социально-экономическое развитие и углубление рыночных реформ Китая // Проблемы Дальнего Востока. – 2004. – № 1. – С. 6–29.]
   На 2-й сессии ВСНП 10-го созыва (март 2004 г.) также была озвучена формулировка «научная концепция развития», дополнившая своим содержанием ценностную социокультурную систему. Официально выдвинутая и санкционированная Цзян Цзэминем на 4-м пленуме 16-го созыва (сентябрь 2004 г.) «научная концепция развития» еще не стала ценностной основой нового курса и не была востребована, представляя собой лишь ценностные толкования переходного периода. [115 - Жэньминь жибао. 26.09.2004.]
   Усугубляющаяся социальная дифференциация Китая начала первого десятилетия XXI века требовала неотложных практических мер, обеспеченных в свою очередь новыми ценностными представлениями-ориентирами. Поэтому на совещании ЦК КПК по экономической работе (декабрь 2004 г.) Ху Цзиньтао впервые сформулировал идею «социалистического гармоничного общества». В феврале 2005 г., выступая перед руководящими кадровыми работниками, Ху Цзиньтао назвал шесть основных императивных ценностей, следовательно, шесть направлений практической социокультурной деятельности по построению «гармоничного социалистического общества»: «демократия и порядок», «равенство и справедливость», «доверие и дружелюбие», «наполнение общества творческой энергией», «стабильность и порядок», «гармоничное сосуществование человека и природы». 5-й пленум ЦК КПК (октябрь 2005 г.) зафиксировал эти положения в деятельности государства как основополагающие. 6-й пленум ЦК КПК 16-го созыва (октябрь 2006 г.) был посвящен «некоторым важным вопросам построения социалистического гармоничного общества», которые уже охарактеризованы как «новое великое творчество КПК в сфере теории строительства социализма с китайской спецификой», как «сущность социализма с китайской спецификой». [116 - Жэньминь жибао. 19.10.2006.]
   Углубление основного противоречия между материально-культурными потребностями и отсталым общественным производством, понимание руководителями государства того, что Китай находится лишь на «начальном этапе социализма», приводит к временному отказу от приоритетного положения концепции построения «гармоничного общества». В тот период она не сочеталась с возникшими проблемами, которые предстояло решить КНР. Основные ее концептуальные положения и ценностное оформление сохранились в качестве перспективной социокультурной цели-парадигмы. Вместо ее реализации Ху Цзиньтао был вынужден вновь вернуться к «научной концепции развития» («кэсюэ фачжань гуань») и ее ценностному потенциалу, направленному в перспективе на активное создание «гармоничного общества». В соответствии с этой концепцией была поставлена и новая цель «мирного развития Китая». Принципиальным является то, что здесь не звучит мотивация «мирного развития» как вклад КНР в мировую цивилизацию, «мирное развитие» понимается как глобальное взаимодействие, соразвитие и всестороннее сотрудничество.
   Только при осуществлении взаимодействия и соразвития, открывающем большинству людей доступ к достижениям цивилизации, сможет продолжаться развитие китайского государства. Поэтому Китай строго руководствуется открытой стратегией обоюдного выигрыша и взаимной выгоды, твердо придерживается идеи консолидации собственных интересов и интересов человечества. Осуществляя внутреннее развитие, Китай содействует соразвитию других стран. КНР искренне надеется вместе идти плечом к плечу, рука об руку, стремиться к соразвитию и процветанию. [117 - Чжунго хэпин фачжань. – Бэйцзин, 2011.]
   Концепция «мирного развития» («хэпин фачжань»), как и «подъем» («цзюэци»), имеет три главные составляющие: социально-экономический подъем и культурное развитие; укрепление международных связей в дипломатических и торгово-экономических сферах, упрочение позиции в глобальном диалоге цивилизаций; обеспечение безопасности через укрепление обороноспособности, реализацию военной доктрины и модернизацию армии. [118 - Чжан Сяотун. Ху Цхиньтао шидайгуань дэ Чжунго чжучжан = Концепции современной эпохи товарища Ху Цзиньтао // Ляован. – 2009. – № 47, 23.11. – С. 32–36.]
   Основное содержание китайской «научной концепции развития» базировалось на традиционном понимании термина «развитие», что способствовало введению новых и трансформации старых его положений и ценностных установок. Идея развития складывалась в человеческом сознании длительное время. Античных диалектиков, рассматривающих космос как единое целое, интересовал процесс возникновения и превращения одних явлений в другие. Понимание развития связывалось с циклическими возвратными изменениями. В своем первоначальном виде идея развития была сформулирована и в античной философии Гераклитом, который считал, что все существует и в то же время не существует, так как все течет, все постоянно изменяется, все находится в постоянном процессе возникновения и исчезновения. [119 - Энгельс Ф. Анти-Дюринг. 1966. – С. 16.]
   Огромный вклад в анализ категории «развитие» внесли Аристотель, Декарт, Спиноза, Кант, Ломоносов, Руссо, Дидро, Фихте, Гегель, Герцен, Сен-Симон, К. Ф. Вольф, Лаплас, Коперник, Лайель, Майер, Дарвин, Менделеев, Тимирязев, Вейсман, а также китайские философы, обществоведы.
   Китайские мыслители, отличающиеся спецификой познавательного мышления, рассматривали понятие «развитие» в органическом единстве с «Дао», что способствовало трансформации и обновлению их социокультурных ценностей на протяжении многих веков. «Дао» – «Путь» («подход», «функция», «метод», «закономерность», «принцип», «учение», «теория», «правда», «мораль» и т. д.) – одна из важнейших категорий китайской философии. Этимологически восходит к идее главенства («шоу») в «движении / поведении» («син»). Ближайшие коррелятивные категории – «дэ» («благодать») и «ци» («орудие»). В современном языке бином «даодэ» означает «мораль, нравственность». Термином «Дао» передавались и буддийские понятия «марга» и «патха», выражающие идею пути, а также «бодхи» («просветление», «пробуждение»). Эквивалентами Дао часто признаются Логос и Брахман. Иероглиф «Дао» входит в обозначение даосизма («дао цзя», «дао цзяо») и неоконфуцианства («дао сюэ»). В «Мо-цзы» «учением о Дао» («дао цзяо»), в «Чжуан-цзы» – «искусством / техникой Дао» («дао шу») названо и раннее конфуцианство. Как видно, в различных философских системах Дао трансформировалось и транслировалось по-разному. [120 - Китайская философия: Энциклопедический словарь / Гл. ред. М. Л. Титаренко. – М.: Мысль, 1994. – С. 90–91.]
   Суть взаимообусловленности развития на примере личности, общества, государства раскрывается в «Четверокнижии» («Сы шу»), которое является одним из основных конфуцианских канонических текстов, оказавшим определяющее влияние на развитие духовной культуры народов стран конфуцианского региона – Японии, Кореи, Вьетнама. «Сы шу» был впервые сформирован известным китайским философом Чжу Си (XII в.) и включал следующие произведения: «Лунь юй» («Суждения и беседы») Конфуция, «Мэн-цзы», а также «Чжун юн» («Следование середине») и «Да сюэ» («Великое учение»). После того как Чжу Си завершил составление «Сы шу цзи чжу» («сводчатого резюмирующего комментария на «Четверокнижие»), именно «Сы шу» стал предопределять ценностный социокультурный потенциал духовного развития китайской цивилизации.
   Продолжая эти идеи, Чжу Си отождествил Дао с «принципом» и «Великим пределом», а «орудия» – с «пневмой», т. е. средством порождения-оживотворения вещей силами «инь – ян». Чжу Си отстаивал единство Дао как «телесной сущности» и «деятельного проявления» человека, представлявших его социальное развитие.
   Но еще в III в. до н. э. философ Хань Фэй, опираясь на идеи конфуцианства и даосизма, развил важнейшую для последующих философских, особенно неоконфуцианских, систем связь понятий «Дао» и «принципа» («ли»): «Дао есть то, что делает тьму вещей таковой, что определяет тьму принципов. Принципы суть формирующая вещи культура (“вэнь”). Дао – то, благодаря чему формируется тьма вещей». Как и даосы, Хань Фэй признавал не только универсальную формирующую («чэн»), но и универсальную порождающе-оживотворяющую («шэн») функцию Дао.
   Главное содержание Дао – «перемены» («и») и трансформации по принципу «то инь – то ян» («Си цы чжуань»). Поэтому атрибутом Дао является «обратность и возвратность» («фань фу») («Сян чжуань»). Дао в качестве «перемен» развития означает «порождение порождения» («шэн шэн»), или «оживотворение жизни» («Си цы чжуань»), что соответствует даосскому определению и пониманию просто порождения или жизни как «великой благодати Неба и Земли». [121 - Китайская философия: энциклопедический словарь. – С. 93.]
   Ван Янмин (XV–XVI вв.) отождествил Дао с человеческим «сердцем» («Цзэн Ян-бо») и его основой – «благосмыслием» («лян чжи») («Чуань си лу»; «Си инь шо»). Синтезируя взгляды предшественников, Ван Чуаньшань (XVII в.) отстаивал тезис о единстве «орудий» и Дао как конкретной реальности и упорядочивающего («чжи») ее начала. Результатом этого упорядочения является «дэ». Подобно Фан Ичжи (XVII в.), Ван Чуаньшань считал, что Дао не является лишенным «формы» или «символа», но лишь доминирует над «формами», которыми наделено все в мире «орудий» («Чжоу и вай чжуань»).
   Тань Сытун (XIX в.) вернулся к прямому определению «орудий» и «Дао» оппозицией «ти – юн». «Поднебесная» – это тоже огромное «орудие». Подверженность мира «орудий» изменениям и развитию влечет за собой изменения и развитие Дао. Это рассуждение Тань Сытуна стало методолого-ценностным обоснованием и современного реформаторства («Сывэй иньюнь тайдуань шу») в Китае. [122 - Ли Вэнь. «Дао» юй «ци» = «Дао и «орудия» // Чжунго чжэсюэ ши яньцзю. – 1981. – № 4. – Кит. яз.; Ван Дэю. Лао-цзы чжи Дао цзи ци цзай Вэй Цзинь ицянь дэ яньбянь = Категория «Дао» у Лао-цзы и ее развитие до эпохи Вэй – Цзинь // Чжунго чжэсюэ ши яньцзю. – 1984. – № 1. – Кит. яз.; Гу Фан. «Дао» хэ «ли» – Хань Фэй чжэсюэ сысян чупин = «Дао» и «принципы» – об оценке философской мысли Хань Фэя // Чжунго чжэсюэ ши яньцзю цзикань = Сстатей по истории китайской философии. – Т. 2. – Шанхай, 1982. – Кит. яз.]
   Итак, идея развития находит свое выражение в различных научных системах и принципах прошлого, являясь одной из самых ведущих во всей китайской истории философии, естествознания и обществоведения. Сегодня понятие «развития» рассматривается как высший тип движения, изменения материи и сознания; переход от одного качественного состояния к другому, от старого к новому. Развитие характеризуется специфическим объектом, структурой (механизмом), источниками, формами и направленностью того или иного объекта его жизнедеятельности. В отличие от явлений движения или изменения, которые могут вызываться действием и внешних по отношению к движущемуся объекту сил, развитие представляет собой самодвижение объекта – имманентный процесс, источник которого заключен в самом развивающемся объекте. Развитие – не просто изменение или всякое изменение объекта, а изменение, связанное с преобразованием во внутреннем строении объекта, в его структуре, представляющей собой совокупность функционально связанных между собой элементов, связей и зависимостей. [123 - Философская энциклопедия / Гл. редактор Ф. В. Константинов. – М.: Советская энциклопедия, 1967. – С. 453–454.]
   Развитие – особый тип изменения. Понятие «развития» «…выделяет из общей массы изменений такие, которые связаны с обновлением системы, с ее внутренним структурным и функциональным изменением, превращением в нечто новое, иное». [124 - Введение в философию: Учебник для вузов. – Ч. 2 / Фролов И. Т. и др. – М.: Политиздат, 1989. – С. 173–174.] Именно так можно интерпретировать новый подход к китайскому развитию и «научной концепции развития» («фачжань гуань»). Основное их содержание включает в себя две стороны планируемой практической деятельности, специфически обозначенной, во-первых, как сближение с народом; во-вторых, как умение не только обобщать опыт и уроки, но и выдвигать конкретные стратегии, курс и политику для их осуществления, соответствующие требованиям времени.
   Впервые в принятом на 3-м пленуме ЦК КПК 16-го созыва руководящем документе «развитие» обозначено комплексным, многоаспектным общественным процессом, который недопустимо сводить лишь к экономическому росту. [125 - Чжунго чжэн цюаньбао. 27.10.2003. – Кит. яз.] Лю Цзайци, директор Института по изучению России и Украины Уханьского государственного университета, характеризует содержание «научной концепции развития» следующим образом. Концепция представляет собой систему социокультурных ценностей, являющихся «мягкой силой» и предназначенных для сплочения, «цементирования воли народа в построении богатого и могучего государства». Концепция направлена на формирование и осознание основной задачи, решаемой Китаем на современном этапе. Концепция развития, определив центром всей государственной жизни «экономическое развитие», представляет собой «стратегию подъема страны средствами науки и образования», «стратегию усиления силы государства за счет талантливых людей», «стратегию обеспечения устойчивого развития».
   Основной ценностный принцип «концепции научного развития» – принцип «гармонии», включающий гармонию между человеком и природой, гармонию между людьми и гармонию между государствами. Ценностный принцип «гармония между человеком и природой» составляет культурную, психологическую и нравственную основу для устойчивого развития Китая. Ценностный принцип «гармония между людьми» составляет основу духовной силы, нравственного влияния среди наших соотечественников за рубежом и между нашими народами, народами других стран. Ценностный принцип «гармония между государствами» создает доминирующую китайскую моральную среду в международных общениях. Это единство гармоничного развития как «мягкой», так и «твердой силы» продемонстрирует образцовую роль государства в построении социализма с китайской спецификой внутри страны и в построении «гармоничного мира» за ее рубежами, – считает Лю Цзай Ци.
   Одна из фундаментальных установок «научной концепции развития», – отмечает далее Лю Цзайци, – требование «видеть в человеке основу». Именно это создает прочную ценностную базу сплачивания силы народа. «Доведение до конца этой установки усилит чувство идентичности народа с целью и стратегией развития, а формирующееся таким путем чувство идентичности и цементирующая сила позволят руководителям государства по-настоящему воплощать волю народа и создадут самую прочную базу для способности государственных лидеров к руководству». [126 - Лю Цзайци. «Мягкая сила» в стратегии развития Китая // Полис. – 2009. – № 4. – С. 149–155.]
   Анализируя эволюцию концепции развития Китая и утверждения в социокультурном потенциале «научной концепции развития» с ее принципом «человек в основе всего», китайские аналитики-международники в книге «Теоретическое исследование международных отношений Китая» важнейшим содержанием концепции считают само традиционное представление развития. Поэтому не случайность, что в центре внимания концепции находится именно традиционная ценность «человек как основа». Ее основные требования-императивы – «всесторонность», «гармоничность» и «устойчивость», а в методологии реализации – «единое и комплексное планирование». [127 - Чжунго гоцзи гуаньси лилунь яньцзю = Исследование теории международных отношений Китая / Под ред. Чжао Кэцзинь. – Шанхай: Фудань дасюэ чубаньшэ, 2007. – С. 208. – Кит. яз.]
   «Научная концепция развития» подчеркивает важность реализации прав и интересов человека, приоритетность осуществления всестороннего, скоординированного и продолжительного социально-экономического развития. В ней уделяется большое внимание качеству и эффективности экономического развития и подчеркивается, что ориентиром в этих процессах должно стать «развитие, результатами которого должен наслаждаться народ». Важной задачей в рамках реализации «научной концепции» является создание страны, характеризующейся ресурсосбережением и гармонией человека и природы.
   «Научная концепция развития», по мнению китайских авторов фундаментального исследования, обладает пятью особенностями:
   – требует выполнения основного условия – самого развития. Для Китая это экономическое развитие. Стратегическое значение для его реализации имеет осуществление быстрыми темпами китайской модернизации;
   – в «научной концепции развития» большое внимание уделяется всестороннему развитию личности с одновременной взаимосвязью политического, экономического, культурного развития общества и человека;
   – развитие в концепции акцентировано на координации и сбалансированном развитии внутренних регионов страны;
   – концепция сконцентрирована на устойчивом развитии государства – экономически эффективном, экологически безопасном и социально справедливом;
   – «научная концепция развития» – это развитие и по ценностному принципу «человек – основа». [128 - Чжунго гоцзи гуаньси лилунь яньцзю = Исследование теории международных отношений Китая / Под ред. Чжао Кэцзинь. – Шанхай: Фудань дасюэ чубаньшэ, 2007. – С. 209. – Кит. яз.]
   Известный китайский специалист в области социологии культуры Сунь Хэ, связывая концепцию научного развития со стратегией развития современной культуры Китая, считает, что на современном этапе требуется решение как минимум трех социокультурных задач: удовлетворения потребностей культурного развития в системе ценностей массовой культуры; необходимости развития культуры в русле принципа «человек в основе» и необходимости согласования реализуемых ценностей духовной, материальной и политической культур посредством принципа «человек – основа» в качестве ценностного ядра. [129 - Сунь Хэ. Кэсюэ фачжаньгуань юй дандай чжунго вэньхуа фачжань чжанлюэ = Концепция научного развития и стратегия развития современной культуры Китая / Хэ Сунь. – Бэйцзин: Шиши чубаньшэ. – 2013. – С. 52–53. – Кит. яз.]
   Выступая с докладом на XVIII Всекитайском съезде Коммунистической партии Китая (ноябрь 2012 г.), Ху Цзиньтао указал на то, что вместе с ценностями «марксизма-ленинизма», «идеями Мао Цзэдуна», «теорией Дэн Сяопина» и важными идеями «тройного представительства» «научная концепция развития» относится к ценностной сфере руководящих идей, которых партия обязана неуклонно придерживаться и дальше.
   По оценке китайских идеологов, «научная концепция развития» – высшее достижение современной теоретической системы «социализма с китайской спецификой», квинтэссенция коллективного разума Коммунистической партии Китая, мощное идеологическое оружие в руководстве всей партийно-государственной работой. Эта концепция, пронизывая ценностным содержанием процесс модернизации страны, воплощается во всех аспектах социокультурной жизни китайского народа – инновациях, региональных практиках, новой концепции управления, в новой политике.
   Обращение к традиционным конфуцианским идеям и ценностям, наполнившим своим содержанием концепцию развития, сделало ее в свое время одним из источников «идеологии четвертого поколения». XVIII съезд КПК расширил свой партийный устав «концепцией научного развития» как обязательного управленческого инструмента руководителей «пятого поколения». Так, концепция развития, выдвинутая Ху Цзиньтао в период его правления, обрела статус «руководящей идеи» КПК, став содержанием всей социокультурной политики в наши дни.
   Выдвижение «научной концепции развития» и ее ценностей, а также практическая реализация способствует построению «социализма с китайской спецификой», «китайской модернизации», «гармоничного общества» и «гармоничного мира». [130 - Ли Син. О связи между научным развитием и гармоничным миром // Проблемы Дальнего Востока. – 2009. – № 3. – С. 136–141.] Она имеет знаковое значение не только на уровне изменения сознания, но и на уровне внедрения инновационных социокультурных практик. [131 - Лии сетяо юй шэхуэй хэсе = Эффективное сбалансирование и социальная гармония / Под ред. Го Цзяннин. – Тяньцзинь: Тяньцзинь жэньминь чубаньшэ, 2008. – С. 11. – Кит. яз.]
   Исходя из проведенного анализа, мы приходим к выводу о том, что модернизационное развитие Китая сосредоточилось и определяется созданием экономического потенциала страны. Но особая роль в сложившихся условиях отводится человеческому потенциалу, человеку как «основе основ», как творцу модернизационного процесса. Это обусловило настоятельную необходимость реализации в Китае различных стратегий формирования нового человека, развития человеческого потенциала.
   Человеческий потенциал – важнейший компонент социокультурного потенциала. Так, академик Т. И. Заславская рассматривает «социокультурный потенциал» как комплексную характеристику сравнительной силы и жизнеспособности крупных социальных общностей (государств, регионов, наций), их реального положения на глобальной шкале развития, способности адаптироваться к вызовам внешней экономической, геополитической, природной среды и преобразовать ее в собственных интересах. [132 - Заславская Т. И. О социально-трансформационной структуре современного российского общества // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перспективы. – 2000. – № 1. – С. 15–19.]
   Е. В. Каргополова анализирует родственное «социокультурному потенциалу» понятие – «потенциал социального развития», разработка которого в составе теории социального развития обеспечивает преемственность, синергетический эффект ресурсов и возможностей прошлого («ретроспективный потенциал»), настоящего («исходный потенциал») и будущего («перспективный потенциал») развития социума на основе первичных внутренних и вторичных внешних факторов. Операционализация этого понятия производится с помощью не только социально-экономических, но и социально-демографических, природно-экологических, культурных и институционально-регулятивных показателей, что позволяет отождествлять его с понятием «социокультурный потенциал». [133 - Каргаполова Е. В. Категории «потенциал социального развития» и «развитие человеческого потенциала» в современном гуманитарном знании: сопоставительный анализ // Научный потенциал регионов на службу модернизации. – Астрахань: АИСИ, 2012. – № 1 (2). – С. 139.]
   О. Д. Куценко «социокультурный потенциал» интерпретирует как «деятельностно-структурный потенциал», который «…отражает интериоризированные акторами активные свойства пространства (в их личностном, структурном, культурном и физическом измерениях), которые могут быть реализованы в их стремлении к социальному действию, утверждению, расширению собственной свободы». [134 - Куценко О. Д. Деятельностно-структурный потенциал трансформационных процессов: к разработке концепции классообразования: Дисс. докт. социол. наук. – Харьков, 2001. – С. 240.] Как отмечают многие российские исследователи, все компоненты социокультурного потенциала зависят от состояния развития человеческого потенциала, который объясняет особую значимость механизма субъективации. [135 - Анисимов В. М. Кадровая политика России: философская и функциональная основы // Вопросы философии. – 2010. – № 4. – С. 48–60; Заславская Т. И. Человеческий потенциал в современном трансформационном процессе. Окончание // Общественные науки и современность. – 2005. – № 4. – С. 13–25; Генисаретский О. И., Носов Н. А., Юдин Б. Г. Концепция человеческого потенциала: исходные соображения // Человек. – 1996. – № 4. – Режим доступа: http://www.chelovek21.ru/sps.html#04; Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации за 2011 г. / Под ред. А. А. Аузана, С. Н. Бобылева. – М.: ПРООН в РФ, 2011. – С. 144.; Индексы развития человеческого потенциала (ИРЧП ПРООН) регионов РФ и стран мира. – Режим доступа: http://ratingregions.ru/human_development_index.php; Келле В. Ж., Ашмарин И. И., Степанова Г. Б., Юдин Б. Г. Человеческий потенциал России в контексте глобализации // Россия в диалоге культур / Отв. ред. А. А. Гусейнов, А. В. Смирнов, Б. О. Николаичев. – М.: Наука, 2010. – 432 с.; Вишневский А. Г. Развитие человека и демографические процессы в России; Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации. – М., 1999. – С. 66–81; и др.]
   Китайскими учеными «социокультурный потенциал» интерпретируется в контексте комплексной государственной мощи КНР. Поскольку из многих компонентов, определяющих совокупную мощь государства, основным является экономическая составляющая, то динамика модернизации экономики выступает в качестве главного стержня во всей эволюции государственной мощи КНР.
   Научно-технический потенциал в истории человечества всегда играл ведущую роль во всей совокупности факторов, определяющих жизнь любой страны. Он является также одним из самых важных компонентов, которые влияют на уровень совокупной мощи китайского государства. Место и роль науки и техники в структуре совокупной государственной мощи на протяжении различных исторических периодов Китая были различны. Но потребность в них возрастала, а в настоящее время они превратились в важнейший индикатор социокультурной характеристики совокупной мощи. [136 - Юй Цзянь, Ду Пу, Ху Ян. Голилунь: гоцзя, голи, гожэнь миньюань дэ шицзи яньбянь юй цзюэцэ = Теория государственной мощи: государство, государственная мощь, государственные деятели – эволюция и выбор века. – Цзинань, 1999. – 400 с. – Кит. яз.]
   По мнению исследователя Хань Цинсян, помимо «потенциала сплоченности китайской нации» («миньцзу нинцзюйли») комплексная государственная мощь включает в себя экономическую, техническую и военную мощь. Другой компонент китайского «социокультурного потенциала» представляет его «мягкая сила». С одной стороны, она является основой достижения успехов китайского государства в мировой конкурентной борьбе. С другой – культурной основой сплочения, идентичности нации, что обеспечивает стабильность государства и благоприятные внешние условия для развития. [137 - Хань Цинсян. Цзяньшэ жэньцай цянго дэ синдун ганлин = Программа построения державы человеческих ресурсов. – Бэйцзин: Чжунгун чжунян дансяо чубаньшэ, 2010. – С. 205. – Кит. яз.]
   В китайских исследованиях совокупной государственной мощи, помимо материального, духовного, социального, технологического потенциалов, особое внимание уделяется человеческому потенциалу. На их основе разработана и реализуется комплексная программа по наращиванию человеческого потенциала, которая была обозначена как «стратегия построения китайской державы человеческих ресурсов» («жэньцай цянго чжаньлюэ»). В процессе ее реализации возникла потребность более глубокого осмысления роли человеческого потенциала, критериев оценки уровней и социокультурных механизмов стимулирования модернизационного развития Китая. Это привело к формированию специфической отрасли научного знания о человеческом потенциале («кэсюэ жэньцай гуань»), предметом которого стал китайский человеческий потенциал и его трансформации. [138 - Ван Тунсюнь. Жэньцайсюэ синьлунь = Новая теория человеческого потенциала. – Бэйцзин: Чжунго шэхуэй кэсюэюань чубаньшэ, 2004. – 624 с. – Кит. яз.]
   В сложившейся системе знаний о человеческом потенциале китайскими учеными выделяются три его основные концептуальные конструкции, составляющие основу «стратегии построения китайской державы человеческих ресурсов»: «человеческий ресурс – первый ресурс» («жэньцай цзыюань ши ди и цзыюаньи»); «талантом может стать каждый» («жэнь жэнь до кэ чэн цай, жэнь жэнь цзе кэ чэн цай, жэнь жэнь цзинь чжань ци цай»); «человек в основе всего» («и жэнь вэй бэнь»). [139 - Здесь приводятся некоторые фрагменты исследования стратегии построения китайской «державы человеческих ресурсов», проведенные О. О. Коренковой в рамках Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009–2013 годы» (государственный контракт № 02.740.11.0363). См. подробно: Коренкова О. О. Человеческий потенциал как основа модернизации современного китайского государства (социально-философский анализ): Автореф. канд. филос. наук: 09.00.11. – Чита, 2013. – 19 с.]
   После обозначения основных положений «Стратегии построения китайской державы человеческих ресурсов» ценности, заключенные в них, постоянно обновлялись, прежде всего в партийных документах XVI, XVII и XVIII съездов КПК. [140 - Шилю да тэбе баогао = Особый доклад 16-го съезда КПК. – Режим доступа: http://www.xinhuanet.com/reports/16da/index.htm. – Кит. яз.; Ши ба да дайбяо тань жэньцай = Представители 18-го съезда КПК обсуждают вопросы человеческого потенциала. – Режим доступа: http://www.cnki.com.cn/Article/CJFDTotal-CRGZ201219014.htm. – Кит. яз.] Кроме того, в рамках всекитайских собраний по технике и инновациям были приняты: «Положения о развитии кадров на 2002–2005 годы» (2002); «Решения КПК и Госсовета о последовательном усилении работы с человеческими ресурсами» (2003); «План 15» (2006); «План 25» (2011); «План 1000» (2008); «План 10 000» (2012); «Национальный план особой поддержки высококвалифицированных специалистов». [141 - Цюань го жэньцай дуйу цзяньшэ гуйхуа ганяо 2002–2005 нянь = Положение о кадрах на 2002–2005 годы. – Режим доступа: http://www.edu.cn/20020613/3058822.schtml. – Кит. яз.; Чжунгун чжунян говуюань гуаньюй цзиньибу цзяцян жэньцай гунцзо дэ цзюэдин = Решения КПК и Госсовета о последовательном усилении работы с человеческими ресурсами. – Режим доступа: http://www.gov.cn/test/2005–07/01/content_11547.htm. – Кит. яз.; Шииву гуйхуа ганяо = Положение «Плана 15». – Режим доступа: http://news.xinhuaney.com/ziliao/2006–01/16content_4057926.htm. – Кит. яз.; Линь Хай. Цзеду «ши эр у» = Читаем «План 25». – Пекин: Жэньмин жибао чубаньшэ, 2010. – С. 188–191. – Кит. яз.; Гоцзя гаоцэнцы жэньцай тэшу чжичи цзихуа = Национальный план особой поддержки высококвалифицированных специалистов. – Режим доступа: http://www.1000plan.org/qrjh/article/22992. – Кит. яз.] «Основные положения национального плана по развитию человеческих ресурсов на средний и длительный срок (2010–2020 гг.)» (2010) [142 - Цюань цзя чжун чан ци жэньцай фачжань гуйхуа ганяо (2010–2020 нянь) = Основные положения национального плана по развитию человеческих ресурсов на средний и длительный срок 2010–2020 годы. – Режим доступа: http://www.gov.cn/jrzg/2010–06/06/content_1621777.htm. – Кит. яз.] вошли в число «трех великих стратегий национального развития» Китая («сань да чжаньлюэ»). Две другие стратегии представлены: «Основными положениями национального плана по развитию науки и техники на средний и длительный срок (2006–2020 гг.)» и «Основными положениями национального плана по развитию и реформе образования на средний и длительный срок (2010–2020 гг.)». [143 - Гоцзя чжунчжан ци кэсюэ цзишу фачжань гуйхуа ганяо (2006–2020) = Основные положения национального плана по развитию науки и техники на средний и длительный срок 2006–2020 гг. – Режим доступа: http://www.chinaac.com/new/63/73/157/2006/9/wa0242691903960022736–0.htm. – Кит. яз.; Гоцзя чжунчжан ци цзяоюй гайгэ фачжань гуйхуа ганяо (2006–2020 нянь) = Основные положения национального плана по развитию и реформе образования на средний и длительный срок 2006–2020 гг. – Режим доступа: http://www.gov.cn/jizg/2010–07/29/content_1667143.htm. – Кит. яз.]
   В документах сформулированы общие цели, ценностные принципы и социокультурные механизмы реализации деятельности по наращиванию человеческого капитала. Так, стратегическая цель связывается с необходимостью вступления Китая в ряды передовых держав человеческих ресурсов («цзиньчжу шицзе жэньцай цянго синле»). Для этого требуется не только изменение количества, качества, структуры и эффективности использования внутренних человеческих ресурсов Китая, но и активный «выход вовне» («цзочуцюй») для привлечения государством человеческих ресурсов извне («дали иньци, чжао цай инь чжи»).
   В системе «трех задач» стратегии построения китайской державы человеческих ресурсов выделяются следующие приоритетные направления деятельности государства по национальной подготовке необходимых специалистов: подготовка технических кадров («тучу пэйян») для обеспечения высокого уровня развития технологий и инноваций, повышающих конкурентоспособность государства; подготовка особо важных специалистов («дали кайфа») для сфер производства оборудования и новых материалов, информационных технологий, биотехнологий, космических технологий, обороны, альтернативной энергетики и охраны окружающей среды, а также для социальных сфер – образования, медицины, политики, культуры; единое планирование («тунчю туицзинь») и контроль за изменением кадровой структуры высокопрофессиональных специалистов.
   Решение этих приоритетных задач обеспечивается шестью ценностями-императивами, представляющими сущностные элементы инновационной социокультурной политики:
   – служить развитию («фуву фачжань») и накоплению человеческого потенциала, способствуя инновационному развитию для приобретения Китаем статуса глобальной державы;
   – основательность в использовании («и юн вэй бэнь») человеческих ресурсов и реализация ценностного принципа «человек раскрывается через свои способности, способности человека проявляются в процессе их использования» («жэнь цзинь ци цай, цай цзинь ци юй»);
   – постоянное обновление системы («чуаньсинь цзичжи») работы и управления человеческими ресурсами, включающей систему подготовки, эффективного использования, оценки, распределения, стимулирования, предоставления социальных гарантий специалистам;
   – привлечение и опора на лучших специалистов («гао туань иньлин»), создание условий для работы «надеждам нации»;
   – поддержка взаимосвязи комплексного (профессионального и духовного) наращивания человеческого потенциала с традиционным принципом «гармонии» в развитии китайского общества для сохранения баланса в подготовке собственных кадров для отраслей народного хозяйства страны и привлечении иностранных специалистов;
   – обеспечение приоритетного роста человеческого ресурса и накопления человеческого потенциала («жэньцай юсянь») по сравнению с другими социокультурными инновациями в развитии КНР.
   Обозначенные выше инновационные элементы социокультурной политики, ценностно аккумулированные в формуле «человеческие ресурсы прежде всего» («жэньцай юйсянь»), представляют собой специфический императивный набор прежде всего управленческих ценностей. Они реализуются в процессе развития человеческих ресурсов («жэньцай цзыюань юсянь кайфа»); регулирования структуры человеческих ресурсов («жэньцай тоцзы цзегоу юсянь тяочжэн»); в инвестициях в человеческие ресурсы («жэньцай тоцзы юсянь баочжэн»); в ротации человеческих ресурсов в государственных структурах («жэньцай чжиту юсянь чуаньсинь»).
   В анализируемой стратегии система обеспечения особой стимулирующей среды развития человеческих ресурсов представляет из себя три направления управленческой инновационной деятельности (социокультурной политики) КПК и государства.
   Первое направление обеспечивает совершенствование партийной системы руководства, обновление способов деятельности с человеческими ресурсами и разработку законодательства в этой сфере.
   Второе направление связано с развитием системы подготовки, оценки, профессионального отбора, распределения и стимулирования кадров.
   Третье направлено на разработку механизмов политического стимулирования, способствующих инвестированию в развитие человеческих ресурсов через налогово-финансовую деятельность, осуществлению взаимодействия производства, образования и науки в вопросах подготовки кадров, поддержке предпринимательства, стимулированию миграции в пограничные районы, а также в районы со слаборазвитой сельской инфраструктурой. [144 - Бэйцзинши 2010 нянь иньцзинь гонэй жэньцай чжуаньти гунцзо цзихуа = Особый план Пекина по привлечению высококвалифицированных специалистов 2010 г. – Режим доступа: http://www.bjld.gov.cn/xwzx/wsgg/201007/t20100721_23587.html. – Кит. яз.; Цзинцзи шангу цзюй 2009 нянь жэньцай гунцзо цзихуа = План работы с человеческими ресурсами торгово-экономического департамента 2009 г. – Режим доступа: http://www.hbzd.gov.cn/article.do?type=category&articleid=159344. – Кит. яз.; 2013 нянь дунбу чэнши дуйкоу чжичи сибу дицюй жэньцай пэйшунь цзихуа = План поддержки городами Востока подготовки специалистов для Запада 2013 г. – Режим доступа: http://www.gov.cn/zzwgk/2013–01/15/content_2312647.htm. – Кит. яз.; «Вань жэнь цзихуа» дэ хаочу = Польза «Плана 10 000». – Режим доступа: http://forum.home.news.cn/thread/106470160/1.html. – Кит. яз.]
   В докладе на XVIII съезде КПК, подводя итоги реализации стратегии, Ху Цзиньтао отметил: «Важно поддерживать партийные принципы управления человеческими ресурсами, накопление особо значимых человеческих ресурсов во всех областях необходимо сделать центральной задачей партии и государства. Путь расширения добродетели, поиска гениев Поднебесной – главная гарантия в обеспечении развития дела народа и партии. Необходимо ускорить обновление государственных систем и создание политики развития человеческих ресурсов, сформировать систему стимулирования творчества и повышения конкурентоспособности человеческих ресурсов, положить начало реальной реализации талантов каждого человека». [145 - Ши ба да дуй жэньцай дэ чжунши = 18-й съезд КПК о человеческом потенциале. – Режим доступа: http://forum.home.news.cn/thread/109065782/1.html. – Кит. яз.]
   В этом контексте следует отметить и активизацию традиционной идеи превращения КНР в «могущественное государство». Причем речь идет не только о стратегии создания «могущественного государства человеческих ресурсов», но и о значительном повышении качества рабочей силы через механизмы образования и культуры. На XVIII съезде КПК было заявлено о превращении Китая в «могущественное культурное государство», способное экспортировать на внешние рынки многообразную и конкурентоспособную продукцию культурной индустрии, а также располагающее большим потенциалом международного влияния с опорой на «мягкую силу» китайской культуры. Социокультурным инструментом всей этой инновационной деятельности государства должны вновь стать «стержневые ценности». На уровне государства в целом это «богатство» и «сила», «демократия», «цивилизация» и «гармония». На уровне общества – «свобода», «равенство», «справедливость» и «власть закона». На уровне индивида – «патриотизм», «преданность своему делу», «честность», «дружба» и «доброта».
   С обновлением китайского партийного руководства на XVIII съезде КПК (ноябрь 2012 г.) в социокультурной политике и практике появились новые ценностные акценты и установки, указывающие на формирование долгосрочных ориентиров развития. Наиболее важным в этой сфере стало появление новой многокомпонентной ценности – «китайской мечты» («Чжунго мэн»). Представленное новым партийным руководителем Си Цзиньпином определение «китайской мечты» послужило направлением дальнейшего формирования этой ценности: «осуществление великого возрождения китайской нации – это величайшая мечта китайской нации, начиная с нового времени»… [146 - Си Цзиньпин: Чэнцянь цихоу цзиван кайлай цзисюй чаочжэ чжунхуа миньцзу вэйда фусин мубяо фэньюн цяньцзинь = Си Цзиньпин: продолжать и развивать дело предшественников, продолжать бороться за продвижение к цели великого возрождения китайской нации // Синьхуаван. – 2012. – 29 нояб. – Режим доступа: http://news.xinhuanet.com/politics/2012–11/29/c_113852724.htm.]
   На XVIII съезде были провозглашены две «столетние цели». К столетию создания КПК – «завершить строительство общества малой зажиточности». В середине XXI века, к столетию образования КНР, – построить «богатое, сильное, демократическое, цивилизованное и гармоничное модернизированное социалистическое государство». Новая ценность, трактуемая как «китайская мечта», должна соединить осуществление обеих «столетних целей».
   Известные российские аналитики А. В. Ломанов и О. Н. Борох отмечают, что первые попытки развить идею «китайской мечты» включали акцент на «твердую силу». В декабре 2012 г. на встрече с военными руководителями Си Цзиньпин так представил им «китайскую мечту», но о «сильной армии»: «Осуществление великого возрождения китайской нации – это величайшая мечта китайской нации с эпохи нового времени. Можно сказать, что это мечта о сильном государстве, в отношении армии это также мечта о сильной армии. Нам нужно осуществить великое возрождение китайской нации, обязательно нужно придерживаться взаимного единства богатого государства и сильной армии, старательно строить крепкую оборону и сильную армию». Как считают А. В. Ломанов и О. Н. Борох, в последующих выступлениях Си Цзиньпина этот военный аспект «китайской мечты» развития не получил. [147 - Ломанов А., Борох О. Первые шаги нового руководства Китая // Проблемы Дальнего Востока. – № 3. – 2013. – С. 16–17.]
   17 марта 2013 г. на первом заседании ВСНП нового созыва, после избрания на пост председателя КНР, Си Цзиньпин представил более подробную характеристику новой ценности. Он указал на три компонента «китайской мечты» – «сильное и богатое государство» («гоцзя фуцян»), «национальный подъем» («миньцзу чжэнсин»), «народное счастье» («жэньминь синфу»). [148 - Си Цзиньпин. Цзай ди шиэр цзе цюаньго жэньминь дайбяо дахуй ди и цы хуйи шан дэ цзянхуа = Речь на первом заседании ВСНП 12-го созыва // Синьхуа. – 2013. – 17 мар. – URL: http://politics.people.com.cn/n/2013/0317/c1001–20818035.html. – Кит. яз.]
   Си Цзиньпин здесь же указал и на три условия, необходимые для реализации «китайской мечты». Первое: нужно двигаться по «китайскому пути», по пути социализма с национальной спецификой. Второе: необходимо «развивать китайский дух», опирающийся на патриотизм, реформы и инновации, – дух сплочения сильного государства. Третье: следует «сплотить силы Китая».
   По оценке китайских аналитиков, новая ценность «Чжунго мэн» стала служить для сплочения людских сердец, она не имеет идеологической окраски и воплощает максимальную инклюзивность, соответствуя требованиям всех слоев современного китайского общества и беспрецедентному многообразию взглядов китайцев. [149 - Вэй Хуасинь. «Чжунго мэн» вэй хэ цзи цзюй баожунсин? = Почему «китайская мечта» обладает столь высокой инклюзивностью? // Цюши лилуньван. – 2013. – 18 апр. – Режим доступа: http:// www.qstheory.cn/lg/clzt/201304/t20130418_224057.htm. – Кит. яз.]
   Выступая на семинаре по углублению пропаганды и повсеместного внедрения «китайской мечты», организованном отделом пропаганды ЦК КПК, Министерством образования и ЦК КСМК (апрель 2013 г., Пекин), глава секретариата ЦК КПК Лю Юньшань сказал, что «…у китайской мечты охват широкий, содержание богатое. Она возвысила идеал правления нашей партии», а каждый китаец должен ощущать себя членом «отряда мечты» («мэн чжи дуй») и быть участником и соавтором «мечты». Лю Юньшань отметил, что углубление пропаганды «китайской мечты» нужно соединять с пропагандой «социализма с китайской спецификой», со строительством «системы сердцевинных социалистических ценностей». Пропаганда этих ценностей должна проводиться в учебных заведениях всех уровней и типов, став частью идейного и морального формирования несовершеннолетних, идейно-политического воспитания студентов. «Китайская мечта» как новая ценность должна через содержание учебных дисциплин и учебных материалов войти в сознание учащихся. А представители общественных наук должны усилить теоретические исследования в этом направлении и практическую работу по разъяснению важности значения этой ценности с точки зрения ее духовного содержания и форм практической реализации. [150 - Лю Юньшань цяндяо: туйдун синчэн шисянь Чжунго мэн дэ цянда цзиншэнь лилян = Лю Юньшань подчеркнул: продвигать мощную духовную силу осуществления китайской мечты // Синьхуаван. – 2013. – 9 апр. – Режим доступа: http://www.qstheory.cn/yw/201304/t20130409_221733.htm. – Кит. яз.]
   Во время визита в РФ, выступая в МГИМО (23 марта 2013 г.), Си Цзиньпин охарактеризовал «китайскую мечту» в глобальном измерении: «Мы хотим осуществить китайскую мечту, которая принесет счастье не только китайскому, но и народам всех стран». [151 - Си Цзиньпин цзай Мосыкэ гоцзи гуаньси сюэюань дэ яньцзян (цюаньвэнь) = Выступления Си Цзиньпина в МГИМО (полный текст) // Синьхуа. – 2013. – 24 мар. – Режим доступа: http://politics.people.com.cn/n/2013/0324/c1024–20892661.htm. – Кит. яз.] Китайские эксперты, обсуждая значение этой ценности для формирования внешнего облика страны, делают весьма прагматические выводы. Так, профессор Народного университета Ван Ивэй считает, что каждый китаец должен стать «посланцем китайской мечты». В рамках публичной дипломатии всем китайцам нужно прилагать усилия к тому, чтобы иностранцы знали о «китайской мечте», что «китайская мечта сделает мир еще прекраснее». Эта ценность должна звучать на «международном языке», быть понятной и доступной. Следует стремиться к тому, чтобы каждая страна мира нашла в китайской ценности близкий себе ценностный элемент, обнаружила свою ценностную взаимосвязь с китайской культурой. [152 - Ван Ивэй. Мэи гэ жэнь до уши «чжунго мэн» дэ шичжэ = Каждый человек – посланник «китайской мечты» // Жэньминь жибао. 2013. – 22 мар. – Режим доступа: http://www.qstheory.cn/wz/slpl/201303/t20130322_218202.htm. – Кит. яз.]
   Самое действенное проявление «мягкой силы» Китая – его культура, а «китайская мечта» – еще одно из выражений «мягкой силы». Известный во всем мире «создатель» понятия «мягкая сила» Джозеф Най в своем интервью в Пекине отметил успех идеи и самой ценности «китайской мечты», предложенной новыми лидерами КНР. [153 - Оригинал публикации: опубликовано 17/12/2013 «Вэньхуэйбао». – Режим доступа: http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1387622580. – Кит. яз.]
   9–12 ноября в Пекине прошел 3-й пленум ЦК КПК 18-го созыва, по итогам которого было принято коммюнике. На пленуме был заслушан и обсужден отчетный доклад, с которым выступил Си Цзиньпин, рассмотрено и принято «Постановление ЦК КПК по некоторым важным вопросам всестороннего углубления реформ».
   В ходе пленума было подчеркнуто, что перед лицом новой обстановки и новых задач для всестороннего построения среднезажиточного общества, а в дальнейшем для построения могучего, демократического, цивилизованного и гармоничного современного социалистического государства, осуществления китайской мечты о великом возрождении китайской нации необходимо продолжать всесторонне углублять реформы на новой исходной исторической точке.
   На пленуме отмечалось, что для построения социалистической державы и увеличения «мягкой культурной силы государства необходимо отстаивать прогрессивное направление ценностей китайской культуры, отстаивать путь развития социалистической культуры с китайской спецификой и дальше стимулировать реформу культурной системы, ценности «китайской мечты». [154 - В Пекине опубликовано коммюнике 3-го пленума ЦК КПК 18-го созыва. Редактор: Zhu Zhen Источник: Синьхуа, 2013–11–13 11:27 МСК. – Режим доступа: http://www.cntv.ru.]
   Таким образом, в прогнозируемом будущем новая многоформатная ценность «китайская мечта» будет занимать первое место в китайской официальной идеологии и социокультурной практике. Высокий статус этой ценности не обозначает снижения влияния других идей и ценностей, сформулированных и внедренных в социокультурную жизнь прежним руководством, – «гармоничного мира», «гармоничного общества», «мягкой силы», «могущественного культурного государства» и т. д. Речь идет не столько об их ограничении, сколько о всеобъемлющей интеграции в новую глобальную ценность, призванную стать основой не только общественного консенсуса внутри Китая, но и отношений глобализирующегося социального мира. Такая тенденция ценностной интеграции выявляется в социокультурной практике построения Китаем «могущественного культурного государства».

Глава третья
Стратегия создания «могущественного культурного государства» и его ценностная направленность

   Как видно, сегодня в Китае сосредоточили внимание на «китайской мечте», что очень важно в построении «гармоничного общества». В то же время китайское государство проводит активную трансграничную политику создания «гармоничного мира». В этом плане особое внимание отводится стратегии построения «могущественного культурного государства». Рейтинги внутреннего гармоничного развития в 2010 г. показывали устойчивую жизнеспособность китайской модели перехода от плановой экономики к рыночной, связанной с возрастающей ролью государственного регулирования и увеличивающимся объемом инвестиционных программ для развития страны. [155 - Рейтинги Китая (справка). 08.09.2010. – 6 с. – Режим доступа: http://www.perspectivy.info/oykumena/azia/rejtingi_kitaja_spravka_2008–12–15.htm.]
   Однако результаты успешного развития экономики и социальной сферы КНР первого десятилетия XXI века, эффективные меры по преодолению мирового финансового кризиса не давали еще полного основания решать более амбициозные задачи построения «гармоничного мира». Возникшие противоречия внутреннего развития китайского общества и в международных отношениях требовали своего решения. Поэтому на XVII съезде КПК (2007 г.) была поставлена цель превращения государства в глобальную культурную державу. Ценности китайской культуры вновь предполагалось использовать не только как инструмент формирования сознания нового человека, сохранения его национальной идентичности и культурной безопасности, но и внешней социокультурной информационной наступательности. [156 - Абрамова Н. А. Китайская культура и ее трансляция в социокультурное пространство России // Гуманитарные социально-экономические науки. – 2010. – № 3. – С. 68–75.] Реализация глобальной цели строительства культурной державы обусловливает более определяющую роль ценностных ресурсов «мягкой силы» Китая во всех государственных стратегиях его модернизационного развития и региональных практиках, а также мощное управленческое воздействие социокультурных констант китайской цивилизации на внутренний и окружающий ее социальный мир.
   Подтверждением проводимой социокультурной политики служит новая стратегия развития Китая – строительство «могущественного культурного государства» («вэньхуа цяньго»), принятая на 6-м пленуме ЦК КПК 17-го созыва (октябрь 2011 г.) и оформленная в «Постановлении ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры». [157 - Чжунгун чжуньян гуаньюй шэньхуа вэньхуа тичжи гайгэ туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань фа фаньчжун жогань чжунда вэньти дэ цзюэдин = Постановление ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры. – Бэйцзин, 2011. – С. 1–44. – Кит. яз.] Аргументы в пользу «строительства могущественного культурного государства» представляют основное содержание и в выступлении Ху Цзиньтао на 9-м съезде Китайской федерации работников литературы и искусства (ноябрь 2011 г.). [158 - Ху Цзиньтао чуси вэньлянь дахуэй цяндяо цзяньшэвэньхуа цянго = Выступление Ху Цзиньтао на съезде КФРЛИ и его акцент на строительстве могущественного культурного государства // Синьхуаван. 22.11.2011. – Режим доступа: http://news.sina.com.cn/c/2011–11–22/172623507369.shtml. – Кит. яз.]
   В контексте нашего исследования стратегия «строительства могущественного культурного государства» рассматривается как развитие предложенных еще в середине 2000-х годов социокультурных новаций – «научного взгляда на развитие», построения «гармоничного общества» и т. д., направленных на преодоление дисбалансов в социально-экономической сфере, восстановление равновесия между рыночной эффективностью и социальной справедливостью. Новая стратегия в сфере культуры органично дополняет не только прежнюю социокультурную политику по преодолению односторонней практики экономического развития, но и усиливает ценностный потенциал «стратегии державы человеческих ресурсов» («жэньцай цянго чжаньлюэ»).
   «Постановление» 6-го пленума ЦК КПК 17-го созыва, по сути, продолжает развитие в новых исторических условиях основных положений «Постановления о некоторых важных вопросах управления строительством социалистической духовной цивилизации», принятого еще на 6-м пленуме ЦК КПК 14-го созыва в октябре 1996 г. Анализируя проблемы идеологии, морали и культуры, обусловившие необходимость строительства «могущественного культурного государства», китайские аналитики оценили решения пленума 2011 г., например, как соответствующие «духу Яньани», т. е. в духе содержания выступления Мао Цзэдуна на совещании по проблемам китайской литературы и искусства (1942 г.).
   Анализ основных положений «Постановления» пленума 2011 г., проделанный известными китаеведами А. В. Ломановым и О. Н. Борох, позволяет установить их глубокую связь с социокультурной политикой, проводимой Дэн Сяопином и Ху Цзиньтао. Так, в «Постановлении» указывается, что «материальная бедность – не социализм, духовная пустота – тоже не социализм». В известном высказывании Дэн Сяопина также говорится про опыт, накопленный за 20 лет (1958–1978 гг.), который показывает, что бедность – не социализм, социализм призван покончить с бедностью. «Преимущества социализма именно в том и состоят, что он постепенно развивает производительные силы, постепенно улучшает материальную и культурную жизнь народа». [159 - Дэн Сяопин. Основные вопросы современного Китая / Пер. с кит. – М.: Политиздат, 1988. – С. 69] Эта идея стала основой социокультурной политики начального периода реформ, когда в центре внимания КПК была экономика, развитие производительных сил. Но в беседе с делегацией ЦК КП Индии (марксистской) 29 апреля 1989 г. Дэн Сяопин говорит уже и о необходимости создания «социалистической духовной культуры». [160 - Дэн Сяопин. Основные вопросы современного Китая / Пер. с кит. – М.: Политиздат, 1988. – С. 23.]
   В выступлениях Ху Цзиньтао на собрании в честь 30-летия китайских реформ идея преемственности социокультурной политики прозвучала так: «Материальная бедность – не социализм, духовная пустота – тоже не социализм. Качества людей являются продуктом истории, вместе с тем они оказывают огромное влияние на историю. Никогда нельзя жертвовать духовной цивилизацией, чтобы временно добиться экономического развития». По аналогии с выступлениями Дэн Сяопина это положение воспринимается и как критика ценностей осуществляемой практики 1990-х годов. Тогда быстрое и успешное развитие рыночной экономики доминировало над ценностями социальной справедливости и равенства. Поэтому сегодня на первый план вышла стратегия «строительства могущественного культурного государства».
   На 9-м съезде Китайской федерации работников литературы и искусства в ноябре 2011 г. в выступлении Ху Цзиньтао план реализации этой стратегии занял центральное место. Но, как отмечалось аналитиками А. В. Ломановым и О. Н. Борох, в период реформ культурному строительству КПК также уделяла «важное стратегическое значение». Например, на XVII съезде КПК (2007 г.) появились тезисы о новой социокультурной политике и различных формах ее практик – «мягкой силе», «строительстве системы сердцевинных ценностей социализма», «создании гармоничной культуры», «всемерном развитии китайской культуры» и «строительстве общего духовного дома китайской нации», «продвижении культурной инновации». Эти формулировки и вошли в «Постановление» 2011 г.. [161 - Цит по: Ломанов А., Борох О. Стратегия создания «могущественного культурного государства» (О решениях 6-го пленума ЦК КПК 17-го созыва) // Проблемы Дальнего Востока. – 2012. – № 1. – С. 14.]
   В «Постановлении» озвучены тезисы, сформулированные еще при Цзян Цзэмине и продолжающие преемственность предшествующей ему социокультурной политики. Это разделение «дела культуры» и «культурной индустрии», трактовка «культуры» как важного фактора в мировом соперничестве комплексной мощи государств и указание на то, что нация, не обладающая национальным духом и высокими духовными качествами, не способна найти свое место в мире. Но если в 1990-е годы китайские стратегии в социокультурной политике рассматривались в рамках дихотомии «материальной цивилизации» и «духовной цивилизации», то во время «золотой эпохи» Ху Цзиньтао в официальной политике и ее идеологии была сформирована сложная социокультурная система из шести ценностных компонентов-ориентиров для деятельности. Культура человека, человеческие ресурсы встали в один ряд с экономическим, политическим, социальным и экологическим строительством китайской державы. На пленуме 2011 г. культура была охарактеризована как «важная составная часть дела социализма с китайской спецификой в целом».
   «Постановление» 2011 г. стало ответом КПК и на негативные тенденции, проявившиеся в современной китайской культуре, – несоответствие некоторых ее ценностей социально-экономическому развитию общества и постоянно растущему народному спросу на духовность. Среди проблем социокультурной политики КПК отмечалось недостаточное понимание, недооценка важности культурного строительства, что привело к утрате моральных стандартов и общественного доверия, появлению в обществе искаженных ценностных представлений. В сфере культуры оказалось недостаточно «влиятельных высококачественных произведений». Дополнением к этому поставлены проблемы отсутствия баланса ценностей, обеспечивающих развитие культур города и деревни, различных регионов, небольшой объем ориентированной на извлечение прибыли культурной индустрии, ее нерациональная структура, недостаточное качество услуг в сфере культуры, системные ограничители развития. [162 - Дандай чжунгожэнь цзиньшэнь шэнхо яньцзю = Духовная жизнь современных китайцев / Под ред. Тун Шицзюна. – Бэйцзин: Цзинцзи кэсюэ чубаньшэ, 2009. – 416 с. – Кит. яз.]
   Переход китайской массовой культуры на рыночные рельсы приводит к вытеснению с рынка государственных культурных ведомств и утрате ими каналов распространения традиционных императивных ценностей, что угрожает культурной безопасности государства. В ситуации, когда идейные и культурные воззрения становятся все более разнообразными, в стране наблюдаются явления, несовместимые с принципами морали. [163 - Чжунго бу гаосин = Китай недоволен / Под ред. Сун Сяоцзюня и др. – Наньцзин: Цзянсу жэньминь чубаньшэ, 2009. – 296 с. – Кит. яз.]
   Вызов развитию китайской культуры бросает экономическая и культурная глобализация, формирующая в общественном сознании противоборство двух ценностных систем – «базовых ценностей социализма» и «общечеловеческих ценностей». В первой системе доминируют традиционные ценности, принципы, идеалы «равенства и «справедливости», главными гарантами которых считаются китайское государство и правящая КПК. Во второй главенствуют «личная свобода», «демократия», «права человека», которые призваны обеспечивать закон. [164 - Бергер Я. М. Китай перед выбором // Проблемы Дальнего Востока. – 2012. – № 3. – С. 10–21.]
   Вызовы проводимой в Китае социокультурной политике порождены и быстрым развитием технологий передачи информации, которые не способствуют культурному творчеству, создавая новые проблемы в обеспечении информационной безопасности государства. [165 - Шэн бу цзи яньтао бань цзюй цзяо вэньхуа чжаньлюэ = Группа на семинаре уровня провинций и министерств сфокусировалась на стратегии культуры // Ляован синьвэнь чжоукань. – 2011. – № 44. – 7 нояб. – Режим доступа: http://news.sohu.com/20111107/n324766222.shtml. – Кит. яз.]
   В 1980-е годы проблема совмещения идеологических и рыночных функций культуры была только внутренней, порождающей, тем не менее, обеспокоенность проникновением из-за рубежа вредных ценностей «буржуазной массовой культуры» со стороны партийно-государственной власти. Китай успешно вывел на мировой рынок свою материальную продукцию, но в сфере культурного производства и распространения ее ценностей подобных успехов не достиг. Поэтому одной из функциональных особенностей стратегии превращения Китая в «могущественное культурное государство» стало обеспечение социокультурного единства решения внутренних задач гармоничного развития общества и повышения международного культурного влияния страны.
   В «Постановлении» 2011 г. дана характеристика международной среды и намеченных гармоничных преобразований в социокультурной сфере: «…мир находится на этапе большого развития, больших перемен и большого урегулирования. Мир становится многополярным. Углубленно развивается экономическая глобализация. С каждым днем обновляется наука и техника, учащаются обмены, контакты. Усиливается борьба и схватки различных идей и культур. Место и роль китайской культуры и ее ценностей в конкуренции комплексной государственной мощи становятся все более важными. Задача защиты культурной безопасности становится трудной и многоформатной. Стратегия повышения мягкой силы культуры государства и международного влияния китайской культуры становится более актуальной». [166 - Чжунгун чжуньян гуаньюй шэньхуа вэньхуа тичжи гайгэ туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань фа фаньчжун жогань чжунда вэньти дэ цзюэдин = Постановление ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры. – С. 3–4. – Кит. яз.; Ту Чэньлинь. Гоцзя жуань шили юй вэньхуа аньцюань яньцзю – и Гуанчжоу вэйли = Мягкая сила государства и исследования культурной безопасности страны: на примере Гуанчжоу. – Бэйцзин: Чжуньян бяньи чубаньшэ, 2009. – 310 с. – Кит. яз.]
   Китайская стратегия «могущественного культурного государства» вполне соответствует сложившемуся в науке представлению о стратегиях как инструменте социокультурного и политического конструирования пространства событийности. Так, стратегия обозначает, например, искусство управления общественными процессами, которое тесно связано с социокультурной политикой государства и находится в непосредственной от нее зависимости. В отечественной социально-экономической и политической литературе долгое время представлялась лишь социальная политика, т. е. комплекс практических мероприятий для решения различных социальных проблем, разрабатываемых соответствующими государственными и общественными организациями. Их суть сводилась к защите представителей социально уязвимых слоев общества. Социальная политика рассматривалась как технологическая сфера деятельности государства, выполняющая строго инструментальные функции в обществе. Современное понимание социальной политики сложилось в последние два столетия. Теоретическое ее осмысление началось параллельно с оформлением социального государства в Германии. Эта проблематика научно оформлялась в течение XIX—XX вв. в связи с ростом масштабов государственного вмешательства в общественные процессы. Происходило постепенное выделение социальной политики из всего комплекса общественного регулирования в качестве самостоятельного направления, но охватывающего своим влиянием только лишь специфическую сферу человеческой жизни и деятельности. [167 - Зомбарт В. Идеалы социальной политики / В. Зомбарт. – СПб., 1996; Управление социальной сферой / Под ред. В. Э. Гордина. – СПб., 1998; Григорьева И. А. Социальная политика: основные понятия // Журнал исследований социальной политики. – 2003. – Т. 1. – № 1; Константинова Л. В. Социальная политика: концепция и реальность: опыт социологической рефлексии. – Саратов, 2004; Сидорина Т. Ю. Социальная политика – попытка философской интеграции // Вопросы философии – 2005. – № 12; и др.]
   В социально-философских концепциях XIX—XX вв. формировалось представление о том, что любое общественное устройство для своего существования нуждается в социальной стабильности, устойчивости. Это сочеталось с идеями общественного договора и предопределяло предназначение социальной политики. В самом широком понимании она была призвана находить решения по обеспечению социальной стабильности. Она осуществлялась разными путями при помощи разных концепций, различных социальных, экономических, политических инструментов.
   Как показывают практики современного китайского государства, содержание социальной политики решением социальных проблем далеко не исчерпывается. Социальная политика здесь представляется намного шире – как внутренняя и внешняя социокультурная деятельность государства, имеющая в своей основе определенные ценностные традиции и научные концепции, определяющие все стратегии и цели развития. Социальная политика в такой интерпретации – важнейшая сфера социокультурной деятельности традиционных и инновационных институтов китайского социума, обеспечивающая решение проблем модернизационного и глобального развития. Социокультурный контекст коренным образом меняет представления о смысле и понятии конфигурации китайской социальной политики. В китайской практике социальное, культурное и политика выступают как единое целое.
   По своему «не китайскому», а «западному» происхождению идея «социокультурной политики» связана с понятием культуры и процессами политизации социальных и культурных факторов, характерными для конца XIX – начала XX столетия. Однако эта связь неоднозначная. Так, культурполитическая установка, например, признает детерминирующий характер культурных норм, превращая ценности культуры в предмет социального манипулирования и воздействия. Но так как социальная деятельность возникает только в пространстве культурной организации, то социокультурная политика делает процессы развития, трансформации и реструктуризации социокультурного пространства предметом особого типа мышления и деятельности. [168 - Жидков В. С. Введение. Культура, художественная культура и культурная политика // Культурная политика и художественная жизнь. – М.: Информационно-издательское агентство «Русский мир», 1996; Толстых В. И. Культуроцентризм // Глобалистика. Энциклопедия / ЦИПП «Диалог». – М.: Радуга, 2003; Cultural Policy: A Preliminary Study. – Paris, UNESCO, 1969; Экономические основы культурной деятельности: Индивидуальные предпочтения и общественный интерес: в 3 т. Экономическая политика в сфере культуры: новый век, новый взгляд / Отв. ред. Рубинштейн А. Я., Сорочкин Б. Ю. – СПб.: Алетейя, 2002. – Т. 2; Манхейм К. Избранное: Социология культуры. – М. – СПб.: Университетская книга, 2000; Бенхабаб С. Притязания культуры: Равенство и разнообразие в глобальную эру / Пер. с англ.; под ред. В. Л. Иноземцева. – М.: Логос, 2003; Майнхоф У. Дискурс // Контексты современности – II: Хрестоматия. – 2-е изд., перераб. и доп. / Сост. и ред. Ерофеев С. А. – Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2001; Зборовский Г. Е. Социальная политика и ее культура // Политика и культура: Сб. науч. тр. – Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1990; Востряков Л. Е. Модели культурной политики (кросскультурный анализ) // Общество и экономика. – М., 2004.] Подобная расширительная трактовка «социокультурной политики» по отношению к Китаю становится очевидной, а ее интерсубъективное взаимодействие и коммуникация интерпретируются как способ передачи (усвоения) смыслообразующих социальных рамок деятельности.
   С этой точки зрения китайская социокультурная политика производит новые ценности и смыслы в коммуникации, взаимодействии и понимании, создает инновационные социокультурные гештальты, перцептивные конфигурации, а за счет этого создает или расширяет социокультурное пространство событийности. В китайской социокультурной политике, на наш взгляд, сложились ее различные специфические сферы – образования, средств массовой информации, науки, научно-технического развития, инноваций. [169 - См. более подробно: Клочихин Е. Научная и инновационная политика Китая // Международные процессы. – Т. 11. – № 2 (33). – Май – август 2013. – С. 37–55; и др.] Одна из них, например, включает: инновационные социальные и политические технологии, дизайн и художественное проектирование, юридическую (правовую) и финансовую инженерию, имиджмейкинг и развитие общественных связей, рекламу и маркетинг, архитектурное проектирование и формирование среды обитания – от визуальной среды современного мегагорода до экологической среды жизнедеятельности в целом. В китайской государственной и общественной практике, как показано выше, политика, культурные ценности, социальный опыт выступают единым целым. Этот китайский феномен, не поддающийся однозначным дисциплинарным толкованиям, имеет многомерные реальные проявления в концепциях, стратегиях развития, формах «мягкой», «умной» и «твердой силы». Важной задачей социокультурного анализа является определение наиболее существенных характеристик этого специфического симбиоза, иногда именуемого в западной синологической литературе «культурой реальной политики».
   Понятие «культура реальной политики», предлагаемое профессором Свободного университета (Берлин) Т. Трампедахом, противопоставляется понятию «китайская стратегическая культура», введенному в исследования А. Джонстоном. [170 - Johnston A. Cultural Realism: Strategie Culture and Grand Strategy in Chinese History / A. Johnston. – Princeton, 1995.] Т. Трампедах считает последний термин не вполне корректным, ибо он используется лишь в ходе обсуждения внешней и оборонной политики безопасности КНР, когда особый акцент делается на отношении государств к использованию «твердой силы». Не случайно основополагающей характеристикой «стратегической культуры» у А. Джонстона выступает китайская частота насилия. Так, в огромном собрании истории внешних и внутренних военных конфликтов, начиная с династии Западная Чжоу (около 1100 г. до н. э.) до конца династии Цин (1911), ученые Китайской академии военных наук насчитали 3790 зафиксированных войн. [171 - См. подробно: Johnston A. Cultural Realism / A. Johnston. – P. 27–30.]
   По мнению Т. Трампедаха, для обозначения сущности разнонаправленной политики китайского государства более подходит термин «культура реальной политики». В широком смысле его содержание характеризуется следующими специфическими чертами: акцент на «мягкой» или «твердой силе», интересах и стратегии, восприятие небезопасности (дилемма безопасности), одержимость в друзьях и врагах, настойчивость в борьбе за власть и попытки сбалансировать ее, использование стратагем, наличие принуждения, использование насилия или войны в качестве инструмента для разрешения споров. Но китайская «культура реальной политики» не должна пониматься в смысле готовности использовать только «твердую силу» в международных отношениях. Скорее она представляет национальную традицию неидеологизированной «мягкой» силовой политики, характеризующейся абсолютной гибкостью («цюаньбянь»), или трезвую и планомерную деятельность, основанную на расчете и рациональном анализе с тем, чтобы достичь определенных целей в отношениях и конфликтах с другими. [172 - Трампедах Т. Китайская «культура реальной политики» и ее влияние на политическое поведение КНР / Т. Трампедах // Китай в диалоге цивилизаций: к 70-летию М. Л. Титаренко. – С. 304–305.]
   Возможно ли сочетать подобную силовую реальную политику и традиционные конфуцианские ценности? Т. Трампедах приводит вначале два очевидных возражения. Во-первых, эти понятия образуют терминологический конфликт. Во-вторых, реальная политика является основной концепцией теории международных отношений реалистической школы, представители которой объясняют современные реалии лишь материальными и структурными причинами, но пренебрегают влиянием культуры, ее ценностей. Однако понимание китайской культуры охватывает не только ее традиционные конфуцианские ценности, идеалы и высшие духовные качества людей, но также весь их социальный образ жизни, который в различных исторических ситуациях не соответствовал этим ценностным традициям. Следовательно, к китайской культуре относятся и такие традиции, обусловленные социальным образом жизни, как китайский милитаризм, силовая политика, стратегическое мышление, национализм, идентичность и т. д. Интерпретируя позицию Т. Трампедаха в отношении интеграционной сложности китайского социокультурного, можно согласиться с тем, что сочетание «культура реальной политики» не парадокс, а специфическое обозначение стратегического единства культурных и социальных противоположностей китайской цивилизации, разрешаемых в проводимой социокультурной политике.
   Следует отметить, что данное понятие вызывает неприятие у ряда российских специалистов, которые требуют более доказательных объяснений и точных характеристик поведения КНР, сводящей свою любую политику к глубоко историческому традиционному наследию. Но в области теории международных отношений все больше ученых считают, что поведение государств значительно ограничено идейными факторами наподобие верований, традиционных ценностей, норм цивилизационной культуры, представляющих сегодня «мягкую силу». Поэтому Т. Трампедах не случайно делает вывод, который уместен и в контексте нашего исследования: «…китайская культура является важным каузальным фактором и очень полезным аналитическим инструментом для изучения современного внутреннего положения и внешней деятельности… государства». [173 - Там же. С. 304–305.]
   Понятие «социокультурная политика» – это один из способов обозначения мощного синергетического механизма китайского государства, использующего любые ресурсы традиционной и современной политической культуры, социальный опыт предшествующих поколений и инновационную деятельность в решении проблем современного развития. Ее практическая реализация осуществляется в различных формах, в том числе и в рассматриваемых стратегиях. В условиях глобализации понятие «стратегия» приобретает широкий и разнообразный смысл, связанный прежде всего с управленческой социокультурной деятельностью. Возникли ценностные понятия экономической, политической, культурной, экологической, информационной стратегии, стратегии развития предпринимательства и банковского дела, стратегии модернизации и т. д.
   Как отмечают Кан Шаобан и Ли Гун, под «стратегией» в Китае стали понимать также необходимость прогнозирования кризисных ситуаций, антикризисное управление в различных социокультурных сферах деятельности внутри государства и в мировом масштабе. В итоге любая стратегия государственного управления должна быть направлена на определение наиболее действенного способа применения мощи государства в кризисной ситуации. Для ее реализации необходим не гипотетический (вероятный), а абсолютно точный, научно обоснованный прогноз кризисных ситуаций, позволяющий оценить причину кризиса, его характер, имеющиеся возможные стратегические ресурсы, выбрать адекватные механизмы и способы государственного стратегического управления коллективным поведением и взаимодействием людей в настоящем с расчетом на будущее. [174 - Кан Шаобан. Гоцзи чжаньлюэ синьлунь = Новая теория международной стратегии. – Бэйцзин: Цзеванцзюнь чубаньшэ, 2006. – С. 83. – Кит. яз.] Характер и диалектику стратегии определяют: существенное воздействие на кого-то или что-то; средства и способы далеко идущего воздействия; перспективно-динамическая ориентация цели. Это позволяет выделять внутреннюю и внешнюю стратегию – «Большую стратегию» («Да чжаньлюэ»).
   Основные черты китайской концепции стратегии, относившейся прежде всего к военной практике, изложены в книге Ли Цюаня (VIII в.), комментатора трактата «Сунь-цзы». [175 - См. подробно: Чжунхуа биншу баоку = Сокровища китайских сочинений по военному делу. Т. 1–2. – Бэйцзин, 1999; Китайская военная стратегия / Сост. В. В. Малявин. – Москва: Аст, 2002.] В китайской картине мира стратегия является неотъемлемым свойством социальной реальности. Аналогичным образом стратегия в китайской социокультурной политике есть необходимое основание всякого практического действия. Как считает В. В. Малявин, стратегия в китайской традиции оказывается существеннейшим свойством культурной практики. Она присутствует всюду, где какая-либо самоорганизующаяся общность вступает во взаимодействие с внешним миром. Такая общность всегда представляет собой определенное функциональное единство, способное видоизменять свои отношения с окружающей средой. Поскольку речь идет об иерархически организованной общности, включающей в себя разные структурные уровни и подсистемы, В. В. Малявин говорит о внутрисистемной стратегии, которая обеспечивает функциональные различия отдельных частей системы и ее субстантивное единство. Это последнее уже во внешней стратегии системы выступает как единство функциональное, что дает возможность постулировать и некое немыслимое, чисто предположительное единство мира, каковое и фигурирует в китайской традиции под названием «Великой пустоты», «Великого единства», «Единотелесности» и т. п.
   «…Стратегия в китайском понимании – это не противоборство двух систем. По сути дела, это способ взаимодействия более совершенной общности с менее совершенным, составляющим лишь “среду” стратегического действия. Между системой и средой существует глубинная преемственность, и знание этой преемственности, предстающей на поверхности явлений как различие, прерывность, противостояние, есть стратегическое знание. Пространство стратегического действия, будучи только пределом, границей форм, не имеет протяженности, но обладает внутренней (символической) глубиной. Внешние проявления стратегии есть перевернутый образ ее действительного содержания. Здесь всякое действие свидетельствует о недействовании, образы не выявляют, а скрывают реальность». [176 - Малявин В. Китай УПРАВЛЯЕМЫЙ. Старый добрый менеджмент. – М.: Европа. – С. 216–217.]
   Для анализа внутренней или внешней стратегий развития КНР как раз и необходимо рассмотрение символического социокультурного пространства событийности, в котором осуществляется их действенность, демонстрирующая свою традиционную жизненность и направленность на взаимодействие и развитие.
   Китайский исследователь Бай Ваньган анализирует стратегии, способствующие возвышению КНР, связывая их с безопасностью, развитием, системой государственного контроля и управления, политикой максимизации выгод. Рассматривая стратегии как механизм осуществления социокультурной политики, контроля и управления экономикой, Бай Ваньган поэтапно характеризует их содержательную трансформацию следующим образом: 1) после образования КНР и до конца 1970-х годов реализовывалась индустриальная стратегия «догнать и перегнать»; 2) в начале 80-х – середине 90-х годов господствовала стратегия высоких темпов роста национальной экономики; 3) с середины 1990-х годов выдвинута стратегия непрерывного социокультурного развития, соответствующая условиям и вызовам глобализации мира. [177 - Бай Ваньган. Даго дэ цзюэци = Возвышение государства. – С. 238–246, 250–266. – Кит. яз.]
   О новой стратегии развития, например региональной экономики, пишут китайские авторы в фундаментальном труде «Тенденции развития региональной экономики Китая и общая стратегия». В работе выделяются основные пространственные характеристики новой региональной стратегии: четыре опоры региональной экономики – развитие Восточной части Китая, развитие Запада, возвышение Центрального региона и подъем Северо-Восточного региона; три крупные городские интеграционные зоны – Чжуцзян, Янцзы и Бохайский экономический регион; три полюса роста – особый район Шэньчжэнь, новый район Пудун и развитие экономики приморского района, где господствует главная гарантия развития полюсов экономического роста – инновационная среда. [178 - Чжунго чуюй цзинцзи фачжань чуши юй цзунти чжаньлюэ = Тенденции развития региональной экономики Китая и общая стратегия / Под ред. У Цзиньхуа. – Тяньцзинь, 2007. – Кит. яз.] Комплексной трактовке внутренней стратегии развития Китая соответствует стратегия «устойчивого развития», [179 - Чжунго кэцисюй фачжань чжаньлюэ баогао – 2004 = Доклад о стратегии устойчивого развития Китая – 2004. – Бэйцзин, 2004. – Кит. яз.] «пяти единых планирований» («угэ тунчоу»), строительства «гармоничного социалистического общества» [180 - Линь Яньмэй. О теории социалистического гармоничного общества // Вопросы философии. – 2007. – № 5. – С. 38–41.] и т. д.
   Китайский исследователь Ли Эрпин внешнюю стратегию («Большую стратегию») развития КНР определяет как долговременную линию политического поведения, соединяющую науку, традиционный опыт и искусство стратагемного мышления в достижении перспективной цели. [181 - Ли Эрпин. 21 шицзи цяньци Чжунго дуйвай чжаньлюэ дэ сюаньцзэ = Выбор внешней стратегии Китая на пороге XXI века. – Бэйцзин, 2004. – Кит. яз.] Понятие «Большая стратегия» Китая предполагает использование всех социокультурных ресурсов, потенциалов нации и государства, т. е. комплексной государственной мощи для достижения главных целей. «Большая стратегия» китайского государства объединяет в себе имеющиеся в его распоряжении средства для обеспечения безопасности как в мирное, так и в военное время. [182 - Бергер Я. М. Большая стратегия Китая в оценках американских и китайских исследователей // Проблемы Дальнего Востока. – 2006. – № 1. – С. 34–51.] В этом смысле, считает китайский аналитик Сюй Цзянь, ценностное содержание понятия «Большая стратегия» синонимично внешней политике. [183 - Сюй Цзянь. Гоцзи хуаньцзинь юй Чжунго дэ чжаньлюэ цзиюйци = Международная обстановка и стратегический шанс Китая. – Бэйцзин, 2004. – Кит. яз.] Мэн Лян также полагает, что «Большая стратегия» Китая, представляя собой реализацию совокупной мощи китайского государства, направлена на обеспечение национальной безопасности и равнозначна понятию «внешняя политика». [184 - Мэн Лян. Дагоцзэ: тунсян даго чжи лу дэ жуаньшили = Стратегия большого государства: через мягкую силу к большому государству. – Бэйцзин, 2008. – Кит. яз.]
   Китай стремится к сбалансированности внутренних и внешней стратегий, что обеспечивает проводимая социокультурная политика, направленная на соблюдение социальной справедливости, сохранение внутреннего порядка и общественного спокойствия; защиту государственного суверенитета во избежание территориального вмешательства угроз извне; распространение социокультурного влияния на существующую внешнюю социальную среду. Исходя из этих целей социокультурной политики, характеризующих государственные интересы, КНР намерена продолжать модернизацию, построение общества «всеобщего благоденствия и гармонии», осуществлять объединение нации, отстаивать суверенитет и безопасность, добиваться статуса великой мировой державы, защищать мирные интересы и способствовать всеобщему гармоничному развитию на Земле. [185 - Цюаньцю дэ бяньгэ юй Чжунго дуйвай дэ чжаньлюэ = Глобальные трансформации и большая дипломатическая стратегия Китая / Под ред. Лян Шоудэ. – Бэйцзин, 2009. – С. 16–34. – Кит. яз.; Чжунго хэпин фачжань юй гоцзи чжаньлюэ = Мирное развитие Китая и международная стратегия / Под ред. Ли Шэньмина. – Бэйцзин, 2007. – Кит. яз.; Чжунго юй шицзе: хэпин фачжань дэ лилунь хэ шицзянь = Китай и мир: теория и практика мирового развития / Под ред. Лян Шаодуна, Ли Иху. – Бэйцзин, 2008. – Кит. яз.; и др.]
   Для обоснования и обеспечения проведения «Большой стратегии», как и для внутренних стратегий, активированы конфуцианские традиционные ценности, среди которых приоритетными стали «гармония» и «приверженность золотой середине» и др. В связи с этим еще в апреле 2005 г. в Джакарте Ху Цзиньтао выдвинул идею совместного построения гармоничного мира. На праздновании 60-летия ООН он вновь предложил международному сообществу создать «гармоничный мир совместного процветания». Попытка связать в единое социокультурное целое внутренние и внешнюю стратегии развития КНР посредством ценностей китайской культуры прозвучала в выступлении Ху Цзиньтао в Йельском университете в апреле 2006 г. Он заявил, что китайская цивилизация всегда придавала большое значение социальной гармонии, единству и взаимной помощи, уделяя внимание хорошим отношениям с соседями и стремясь к тому, чтобы все страны жили в гармонии друг с другом.
   Руководитель Центра сравнительных политических и экономических исследований Юй Кэпин истолковывает внешнюю стратегию построения гармоничного мира в терминах современной политологии следующим образом. Выдвинутая Китаем теория «гармоничного мира» имеет много общего с распространенной в мире теорией «глобального управления» («цюаньцю чжили»). Обе теории коренятся в заботе о судьбе человечества, выступают против гегемонизма, подчеркивают решение общих вопросов каждого государства через международное сотрудничество, выступают против мира, управляемого только Америкой, признают повышение роли ООН, утверждают новый мировой политико-экономический порядок. Теория «гармоничного мира» – это китайское мировоззрение в условиях новых международных реалий и тенденций. Данную теорию можно рассматривать и как выдвинутую руководством КНР свою версию глобального управления, [186 - Юй Кэпин. Хэсе шицзе линянь ся дэ Чжунго вайцзяо = Китайская дипломатия с позиций идеала гармоничного мира // Ляован синьвэнь чжоукай. – 2007. – № 17. – С. 31–32. – Кит. яз.] осуществляемого в стратегиях строительства «могущественного культурного государства» и «гармоничного мира».
   Стратегия мировой гармонии и глобального управления конструируется на традиционных конфуцианских ценностях, которые являются привлекательными для многих стран. Поэтому, выдвигая идею мирового строительства, китайское руководство предлагает такой ценностный идеал, в котором «мир» и «развитие» являются важнейшим содержанием «гармоничного мира».
   Стратегии построения «гармоничного общества» и «гармоничного мира», а также обеспечивающие их стратегии «мягкой силы», «державы человеческих ресурсов», «могущественного культурного государства» представляют собой не только социокультурные практики, но и инновационные формы управленческой политики КПК и китайского государства. Так, в «Постановлении» пленума ЦК КПК 2011 г. указывается на необходимость осуществления практики «выхода культуры вовне, непрерывного повышения международного влияния китайской культуры и демонстрации миру нового образа реформ и открытости Китая, высокого духовного облика китайского народа».
   Как видно, глобальный и региональный контекст развития Китая сделал безотлагательной реализацию идеи создания «могущественного культурного государства». Ее план был детально разработан в принятой в феврале 2012 г. «Государственной программе реформы и развития культуры в период 12-й пятилетки». [187 - Гоцзя «ши эр у» шици вэньхуа гайгэ фачжань гуйхуа ганьяо (цюаньвэнь) = Государственная программа реформы и развития культуры в период 12-й пятилетки. – Режим доступа: http://www.china.com.cn/policy/txt/2012–02/16/content_24647982_htm. – Кит. яз.] В частности, в рамках двусторонних и многосторонних механизмов сотрудничества предполагается использовать традиционный ценностный потенциал и разнообразные ресурсы – общественные науки, литературу и искусство, новости радио и телевидения, кино, издания, издательские права, контакты по линии этнических меньшинств и зарубежных китайцев, спорт, туризм, проведение за рубежом юбилеев китайской культуры, культурных праздников и фестивалей.
   Провозглашенный в 2007 г. на официальном уровне курс на укрепление «мягкой силы» культуры привел к тому, что использование ценностных ресурсов потенциала стратегии «могущественного культурного государства» в качестве инструмента международного влияния стало основным внешнеполитическим приоритетом руководства страны. В КПК и структурах государственного управления проводится постоянный мониторинг успехов и неудач социокультурной политики продвижения китайских национальных интересов во внешний мир. Предметом пристального изучения становится иностранная реакция на продукцию китайских культурных индустрий, пропаганду имиджа страны, умножение, например, числа Институтов Конфуция. Выявление того, что усилия китайской политики не вызывают за рубежом желаемую реакцию, становится основанием немедленного внесения поправок в стратегию продвижения китайской культуры во внешнюю социальную среду. Вместе с тем в КПК понимают, что обусловленная ценностной традиционной спецификой социокультурная политика ограничивает возможности адаптации китайской «мягкой силы» в западном мире, что требует глубокого исследования.
   Проблема активного продвижения китайских идей и ценностей во внешний мир не нова. Для современного китайского государства она актуализировалась еще в 1990-е годы. Китайские пропагандисты были вынуждены вести полемику с возникшими на Западе концепциями «китайской угрозы», «краха Китая», выражая несогласие с представлениями о приближении китайского «конца истории». Критика этих зарубежных воззрений предназначалась внутренней китайской аудитории. Со временем объектом китайской контрпропаганды стали зарубежные негативные оценки воздействия Китая на мировую экономику и деструктивной роли страны в глобальной политике.
   Ограниченность возможностей влияния на зарубежное общественное мнение активизировала социокультурную политику и контрпропагандистскую практику развития иновещания, создания международных СМИ. В середине 2000-х годов партийное руководство расширило понимание этой проблемы до необходимости переоценки развития культуры в целом и ее международного ценностного влияния, повышения конкурентоспособности. Не случайно в докладе Ху Цзиньтао на XVII съезде КПК в 2007 г. прозвучал призыв «повышать мягкую силу культуры государства». Поэтому в стратегии «могущественного культурного государства» обозначены прежде всего основные направления китайской социокультурной политики в области внешней пропаганды, предусматривающие «…наращивать понимание и познание мировым сообществом базовой национальной специфики, ценностных воззрений, пути развития, внутренней и внешней политики Китая…». [188 - Чжунгун чжуньян гуаньюй шэньхуа вэньхуа тичжи гайгэ туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань фа фаньчжун жогань чжунда вэньти дэ цзюэдин = Постановление ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры. – С. 4–36. – Кит. яз.]
   В практической реализации стратегии и «вывода культуры вовне» предполагается: проводить инновационную социокультурную политику поддержки экспорта культурной продукции и услуг; способствовать созданию ведущими китайскими СМИ отделений в зарубежных странах; подготовить различные предприятия культуры и посреднические структуры, обладающие международной конкурентоспособностью и ориентированные в своей деятельности вовне; активизировать работу по созданию за рубежом китайских культурных центров и Институтов Конфуция; поощрять «представляющие уровень государства» научные группы и культурные органы; играть конструктивную роль в соответствующих международных организациях; организовать переводы на иностранные языки лучших научных достижений и произведений культуры; развивать роль негосударственных организаций культуры и некоммерческих культурных органов в международном культурном обмене; создать механизм культурного обмена, ориентированный на зарубежную молодежь; увеличить премиальный фонд поощрений за вклад в международное распространение китайской культуры. [189 - Чжунгун чжуньян гуаньюй шэньхуа вэньхуа тичжи гайгэ туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань фа фаньчжун жогань чжунда вэньти дэ цзюэдин = Постановление ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры. – С. 4–36. – Кит. яз.]
   В итоге сегодня Институты Конфуция быстро распространяются по всему миру. К концу 2010 г. Китай создал 322 Института Конфуция и 369 классов Конфуция в 96 странах и регионах. Число зарегистрированных учащихся по сравнению с 2009 г. увеличилось на 56 % (до 360 тыс. человек), число преподавателей – 4000 человек, половину из которых составили китайцы. По данным на август 2011 г., за рубежом уже создано 353 Института Конфуция и 473 класса Конфуция, которые находятся в 104 странах и регионах. [190 - Ли Кайшэн, Дай Чанчжэн. Кунцзы сюэюань цзай Мэйго дэ юйлунь хуанцзин пингу = Оценка общественного мнения относительно Институтов Конфуция в США // Шицзе цзинцзи юй чжэнчжи. – 2011. – № 7. – С. 77–93. – Кит. яз.] Институты Конфуция способствуют «продвижению вовне» преподавания китайского языка, содействуя международному культурному сотрудничеству и улучшению международного имиджа КНР.
   В разработанном специалистами и утвержденном китайским правительством положении об Институтах Конфуция за рубежом говорится, что они должны придерживаться только политики «одного Китая», строго соблюдать законы и нормы КНР. В то же время в устав Институтов Конфуция вписано требование соблюдать законы страны пребывания, что снимет проблему политизации в оценке их деятельности. [191 - Ли Кайшэн, Дай Чанчжэн. Кунцзы сюэюань цзай Мэйго дэ юйлунь хуанцзин пингу = Оценка общественного мнения относительно Институтов Конфуция в США // Шицзе цзинцзи юй чжэнчжи. – 2011. – № 7. – С. 90–91. – Кит. яз.]
   Реализация стратегии предусматривает и решение социокультурных задач развития коммерческой культурной индустрии, практически соединяющей в единое целое социальную, экономическую и культурную сферы жизнедеятельности китайского общества.
   Процесс осмысления понятия «культурные индустрии» прошел несколько этапов, начиная с трудов представителей франкфуртской школы социологии Т. Адорно, М. Хоркхаймера (1947 г.), В. Беньямина, которые рассматривали культурные индустрии с критической точки зрения. Переход от сложившейся «негативистской» трактовки к прикладному ее содержанию, описывающему ряд видов деятельности и имевшему уже позитивный смысл, связан с исследованиями французских ученых конца XX в.
   В российской науке «культурные индустрии» связываются с творческим потенциалом человека. Их развитие в этом контексте рассматривается в работах Е. В. Буренко, Е. Ю. Черкашиной, М. П. Шубского, Н. С. Бедовой, В. И. Кудашова, Е. А. Ноздренко, М. Е. Кулешовой, Е. В. Зеленцовой и др.
   На современном этапе культурные индустрии рассматриваются в контексте понятий «культурный капитализм» и «экономика услуг», которые формируют интерес к социокультурным ценностным традициям, определяющим стиль поведения человека. Социокультурные параметры культурной индустрии приводят к тому, что предметом продаж становится не только товар и услуга, но и определенный стиль и образ жизни. Это широкое понимание культурных индустрий включает в себя обозначение культурной продукции, культурной услуги как совокупности деятельности, которая связана с подобным производством и потреблением. Одновременно с этим понятие «культурные индустрии» относится ко всем социокультурным механизмам формирования образа и стиля жизни людей.
   Разделение культурной сферы на коммерческую культурную индустрию («вэнхуа чанье») и некоммерческую культурную отрасль («вэньхуа шие») появилось в 2002 г. на XVI съезде КПК, что привело к формированию в китайской науке теории «культурных индустрий». В КНР общую теорию развития культурных индустрий разрабатывают Цзян Сяоли, Чжан Сяомин, Ху Хуэйлин, Чжан Цзяньган. [192 - Цюаньциухуа бэйцзин ся чжунго вэньхуа чаньъелунь = Теория культурной индустрии Китая в условиях глобализации / Под ред. Цзян Сяоли. – Чэнду: Сычуань дасюэ чубаньшэ. 2006. – Кит. яз.; 2007 нянь: Чжунго вэньхуа чаньхе фачжань баогао = 2007 год: Доклад о развитии культурных индустрий в Китае / Под ред. Чжан Сяомина, Ху Хуэйлиня, Чжан Цзяньгана. – Бэйцзин: Шэхуэй кэсюэ вэньсянь чубаньшэ, 2007. – Кит. яз.] Исследования китайских ученых Чжан Куана, Шэнь Ваншу, Чжан Цзинчэна, Ши Вэйда и др. посвящены становлению и экономическим проблемам региональных культурных индустрий. [193 - 2007 нянь: Бэйцзин вэньхуа фачжань баогао = 2007 год: Доклад о развитии пекинской культуры / Под ред. Чжан Куана, Шэнь Ваншу. – Бэйцзин: Шэхуэй кэсюэ вэньсянь чубаньшэ. 2007. – Кит. яз.; Вэньхуа чаньъе синь лунь = Новая теория культурной индустрии / Под ред. Хуанпу Сяотао. – Чанша: Хунань жэньминь чубаньшэ. 2007. – Кит. яз.; Шэнь Ваншу. Цюйюй вэньхуа чжанлюэ гуйхуэй дан тучу хэсин цзинчжэнли = Стратегическое планирование региональной культуры как ключевой вопрос конкуренции // Чжунго вэньхуа бао. – 2005. – март, 22. – Кит. яз.] Дэн Аньцю, Лян Вэйцзя, Хэн Юн выявляют их типологию и структуру. [194 - Дэн Аньцю. Лунь вэньхуа чане гайнянь юй фэньлэй = Обсуждение типологии культурной индустрии // Вэньхуа чуаньи чанье. – 2009. – № 1. – Кит. яз.; Лянь Вэйцзя. Хаэрбиньши чуаньи чанье фачжань сяньчжуан хэ фачжань бэйцзин = Современное состояние и развитие творческих индустрий в Харбине. – Харбин: Харбин чубаньшэ, 2009. – Кит. яз.; Хэн Юн. 2006 нянь: Чжунго гуанбо иншэ фачжань баогао = Развитие радио и кино в Китае в 2006 году. – Бэйцзин: Шэкэ вэньсянь чубаньшэ, 2006. – Кит. яз.] Многочисленные публикации связаны с творческими индустриями. [195 - Фуцайу Дунгэн. 2006–2007 няньду вэньхуа чуансинь баогао = Культурные инновации за период 2006–2007 гг. – Бэйцзин: Кэсюэчубаньшэ, 2008. – Кит. яз.; Хань Юнцзинь. Вэньхуа чуань синь дэ цзяобу = Прогресс культурных инноваций. – Бэйцзин: Вэньсянь чубаньшэ, 2006. – Кит. яз.; Цюань Вэй. Чжунго вэньхуа чуансинь баогао = Культурные инновации в Китае // Вэньхуачуанье чанье. – 2010. – Кит. яз.; Чжан Цзинчэн. Чуани чанье фачжань баогао = Развитие творческих индустрий // Вэньхуа чуанье чанье. – 2009. – Кит. яз.; Чжан Чжуо, И Биньши. Чуани чанье шэе ся дэ вэньхуа чуансинь = Культурные инновации в контексте творческих индустрий // Вэньхуа чуанье чанье. – 2010. – Кит. яз.] В большинстве работ культурные индустрии анализируются в экономическом контексте.
   Однако в последнее время более акцентированное внимание китайских ученых привлекает заключенный в культурных индустриях ценностный аспект культуры, что обусловило их различные трактовки. Так, в официальных документах, научных исследованиях, информации СМИ появились сходные обозначения – «культурные индустрии», «творческие индустрии», «культурные творческие индустрии», которые являются взаимозаменяемыми категориями. Большая часть содержания творческих индустрий и культурных индустрий пересекается. Слагается представление о необходимости развития единого понятия – «культурно-творческие индустрии». [196 - Ци Гоцзюнь. 2005 нянь – 2020 нянь во го вэньхуа чане фа чжань чжан люэ мубяо = Стратегическая цель культурного строительства на период 2005–2020 гг. // Вэньхуа чуаньи чанье. – 2009. – № 1. – С. 49–60. – Кит. яз.] Особое место в разработке теории культурных индустрий занимают исследование креативного менеджмента и подготовка кадров. Много работ посвящено анализу культурного наследия китайских регионов, которые могут быть использованы в развитии региональных культурных индустрий.
   Отдельно стоят исследования, посвященные культурным инновациям. Так, в недавно проведенном диссертационном исследовании Янь Шуфан «Культурные индустрии как механизм реализации ценностных идей китайской культуры» (2011) представлена следующая структура культурных индустрий. В ней выделено «ядро», «наружный» («вайвэй цэн») и «связующий» слои («сянгуань цэн»). «Ядро» включает услуги по предоставлению новостей: печатные, издательские услуги; радиовещание, телевидение, кино; услуги в области культуры и искусства, культурный туризм. «Наружный» слой, получивший особое развитие после провозглашения в КНР реформ открытости внешнему миру, включает компьютерные (Интернет) услуги и разнообразные услуги в области индустрии развлечений. Все, что связано с производством и сбытом культурных продуктов, оборудование культурно-бытового назначения отнесено китайскими специалистами к слою, названному «связующим». [197 - Янь Шуфан. Культурные индустрии как механизм реализации ценностных идей китайской культуры: Автореф. дисс. … канд. филос. наук: 09.00.13. – Чита, 2011. – С. 12–13.]
   В целом подобная классификация культурных индустрий соответствует общепризнанным принципам ее типологии. Однако китайские теоретики склонны к большей детализации и рассмотрению предмета в понятиях, свойственных традиционному образу ценностного мышления: «внутреннее – внешнее» («нэй – вай»), «разделение – единение» («фэнь – хэ») и др. «Внутреннее» содержание связано с воспроизводством культурного капитала, традиционными ценностями, культурными технологиями, креативными институтами и системами, управлением ресурсным обеспечением, структурированием системы, объединяющей финансовый капитал, услуги, традиционную продукцию и инновационные культурные продукты. «Внешнее» определяется процессами урбанизации, модернизации, информатизации, негативным влиянием внешней среды.
   Основы такого ценностного понимания заложены в программу стратегии «могущественного культурного государства», в которой «культурные индустрии» рассматриваются как механизмы политического, экономического, социального, экологического, культурного (т. е. социокультурного) влияния внутри страны и за ее пределами.
   В реализации создания «могущественного культурного государства» целеустремленно решаются задачи развития коммерческой культурной индустрии, объединяющей воедино цели социальной, экономической и культурной деятельности. С культурными индустриями связаны перспективы не только выхода китайской культуры во внешний мир, но и превращения этой отрасли в один из источников экономического и политического роста КНР, перехода к инновационной сбалансированной модели социокультурного развития.
   Расширение внутреннего спроса на культурную продукцию становится частью социокультурной политики в трансформации устаревшей модели только экономического развития Китая и актуализации ценностного принципа «человек – основа». Не случайно одной из решаемых задач стратегии «могущественного культурного государства» является превращение культурной индустрии в опорную отрасль национальной экономики. Такая формулировка появилась в 2010 г. на 5-м пленуме ЦК КПК 17-го созыва, где была обсуждена и программа 12-й пятилетки (2011–2015).
   На сессии ВСНП (март 2011 г.) был принят пятилетний план, который содержал специальный раздел, посвященный развитию китайской культуры. В нем поставлены цели и задачи «создания полноценной системы общественного культурного обслуживания», «превращения культурной индустрии в опорную отрасль национальной экономики», «усиления международной конкурентоспособности и привлекательности китайской культуры», «повышения мягкой силы государства», что обеспечит «развитие культуры на высоком уровне и новом историческом этапе». [198 - Цянь фань цзин фа цзинсэ синь = Тысяча кораблей поднимают паруса, новый пейзаж // Синьхуа. – 2011. – 15 октября. – Режим доступа: http://news.sina.com.cn/c/2011–10–16/08203310550.shtml. – Кит. яз.]
   Решаемые стратегией «могущественного культурного государства» социокультурные задачи не ограничиваются проблемами продвижения китайской культуры во внешний мир, экономического подъема страны. Большое внимание уделено укреплению «системы сердцевинных ценностей социализма» («шэхуэйчжуи хэсинь цзячжи тиси»). Эта социокультурная система ценностей охарактеризована как «душа расцвета государства и квинтэссенция передовой социалистической культуры, определяющая направление развития социализма с китайской спецификой». [199 - Чжунгун чжуньян гуаньюй шэньхуа вэньхуа тичжи гайгэ туйдун шэхуэйчжуи вэньхуа да фачжань фа фаньчжун жогань чжунда вэньти дэ цзюэдин = Постановление ЦК КПК о некоторых важных вопросах углубления реформы системы культуры и продвижения большого развития и большого расцвета социалистической культуры. – С. 11. – Кит. яз.] Она состоит из четырех компонентов: 1) «марксизм» и теоретическая система «социализма с китайской спецификой»; 2) «общие идеалы социализма с китайской спецификой», отражающие чаяния людей и способствующие их сплочению; 3) «национальный дух, сердцевиной которого является патриотизм, и дух эпохи, сердцевина которого – реформы и инновации»; 4) «социалистические представления о почетном и позорном», определяющие систему моральных ценностей. [200 - Ломанов А. В. Политические аспекты китайской стратегии «могущественного культурного государства» // Десятилетие устойчивого развития: политические итоги: Материалы ежегодной научной конференции Центра политических исследований и прогнозов Китая ИДВ РАН (Москва, 14 марта). – М.: ИДВ РАН, 2012. – С. 33–35.]
   «Система сердцевинных ценностей социализма» закрепляет ценностную новацию, которая появилась в период пребывания у власти Ху Цзиньтао, – «социалистические взгляды на почетное и позорное», прозвучавшие в его докладе на XVII съезде КПК (2007 г.). Впервые Ху Цзиньтао сформулировал эту концепцию в марте 2006 г. Она известна как «восемь славных и восемь позорных дел» («ба жун ба чи»), противопоставляющих одобряемое и осуждаемое поведение: горячо любить родину – создать угрозу родине; служить народу – поворачиваться спиной к народу; возвышать науку – быть темным и не иметь знаний; усердно трудиться – отлынивать и презирать труд; единство и взаимопомощь – нанесение ущерба другим ради своей выгоды; искренность и верность обещанию – стремление к выгоде и забвение о долге; уважать дисциплину и соблюдать закон – нарушать закон и дисциплину; упорно бороться – заноситься, транжирить, развратничать и бездельничать. С помощью этой системы «взглядов на почетное и позорное» предполагается исправлять общественные нравы, а следование этим нормам является обязанностью члена КПК. [201 - Ху Цзиньтао. Цзяньдин буи цзоу Чжунго тэсэ шэхуэйчжуи вэньхуа фачжань даолу нули цзяньшэ шэхуэйчжуи вэньхуа цянго (2011 нянь 10 юэ 18 жи) = Непоколебимо идти по пути культуры социализма с китайской спецификой, старательно строить социалистическое могущественное культурное государство (18 октября 2011 г.) // Цюши. – 2012. – № 1. – Режим доступа: http://www.qstheory.cn/zxdk/2012/201201/201112/t2011228_13238.htm.]
   В начале 2012 г. в Китае утвердился ряд новых и традиционных ценностных формулировок «сердцевинных ценностей»: «человек как основа» («и жэнь вэй бэнь»), «человеколюбие» («жэнь ай»), «совместное процветание» («гун тун фу юй»), «богатство и сила» («фу цян»), «гармония» («хэсе»), «демократия и правление по закону» («миньчжу фачжи»), «послушание закону» («шоуфа»), «искренность и доверие» («чэнсинь»), «равенство и справедливость» («гунпин чжэньи»), «открытость и толерантность» («кайфан божун»), «цивилизация» («вэньмин») и т. д.
   Реализация стратегии «могущественного культурного государства» предусматривает воспитание китайцев с высоким уровнем «культурного самосознания» («вэньхуа цзэцзюэ») и «культурной уверенности в себе» («вэньхуа цзысинь»), опираясь на эти «сердцевинные ценности».
   В связи с потерей духовных основ российским обществом в процессе капиталистической реставрации и попытками реанимации русского православного самосознания для всех нас крайне важным и поучительным представляется китайский опыт формирования культурного самосознания, реализации социокультурных практик.
   Специфицированному понятию «культурное самосознание» предшествует более широкое – «самосознание» в сфере сознания. Категория «самосознания» философами осмысливается как нечто особенное в духовной жизнедеятельности человека. Это самое главное качество, отличающее человеческую психику от психики самых развитых животных. Оно является важнейшим компонентом в понимании личностью своего «я», выделяющего и оценивающего собственную исключительную роль в бытии мира, считал Гегель. Самосознание каждой отдельной личности проявляется в виде осознания ею своих возможностей, места и роли в общем потоке жизни, в оценке личного достоинства. Состояние самосознания фактически проявляется в способности освоения и оценивания человеком различных форм общественного сознания. Высшей формой развития самосознания личности или социальной группы людей считается философия. На уровне философского понимания «я» самосознание выступает уже как рефлексия, то есть как уникальная способность личности или сообщества в целом мыслить себя творцом, созидателем чего-то нового. Самосознание и сознание представляют две стороны единого процесса формирования специфической сущности человека – его субъективности.
   Самосознание, самоосознание себя в глобализирующемся противоречивом мире позволяет личности понимать и оценивать свои чувства, мысли и поступки. Осуществлять самоконтроль, саморегулирование и тем самым брать на себя всю полноту ответственности за собственные действия и мысли, ибо они всегда несут в себе общественный смысл, назначение. Самосознание – это путь осознания современным человеком своего «я», то есть понимания себя как личности (общественного индивида), мотивов своего поведения, а также собственных духовных интересов и материальных потребностей, роли и положения в обществе, в мире, в природе. Такая направленность сознания индивида на познание своего «я» и получила название рефлексии. «Рефлексия» (лат. reflexio – обращение назад) – направленная работа мысли человека, предполагающая размышления над своими же взглядами, мировоззрением, психическим состоянием, их оценка, то есть размышления над собственным размышлением. Оно начинается с познания своего физического облика и психического состояния, а затем переключается на внутренний (духовный) мир и потенциальные возможности в окружающем социальном и природном мире.
   Самосознание – это конституирующий признак личности, формирующийся вместе со становлением его субъективности. Оно свойственно не только индивиду, но и обществу, классу, социальной группе, когда они поднимаются до понимания своих общих интересов и идеалов и борются за их достижение (И. М. Сеченов). Самосознание тесно связано с феноменом, получившим название «идеал», который углубляет и расширяет смысловое пространство духовной жизни общества.
   Идеал (франц. ideal – образец) предполагает осознание личностью высшего совершенства в своей жизни и деятельности. Это придает духовному процессу, т. е. субъективации, характер сознательно целенаправленного практического и познавательного действия. Идеал предстает в самосознании как образец постижения и осмысления истины, добра и красоты. Он всегда нацеливает человека на созидание будущего и органически связан с жизненным целеполаганием.
   Идеал служит побудительным мотивом, стимулом для творческого труда и, будучи отраженным в самосознании индивида, наполняет его жизнь смыслом, является организующим началом. Он оказывает воздействие на самоформирование личности, ее позитивное отношение к природе, обществу и отдельным людям. Идеал как способ специфического нравственно-этического и интеллектуального бытия в самосознании формирует прогрессивные мысли в качестве метафизической основы осмысления человеком будущей реальности и себя в ней. В раскрытии проблемы идеала как всеобщего способа целеполагающей и целенаправленной, творчески активной деятельности четко и в наиболее концентрированном виде выражается философский аспект самосознания личности и общества. [202 - Самосознание в сфере сознания. – Режим доступа: http://progs-chool.ru/obshhij-kurs-filosofii/511 – samosoznanie-v-sfere-soznaniya.html.] Таким идеалом сегодня является «китайская мечта». «Китайская мечта» – это китайская модель развития, и она принадлежит только Китаю, – пишет в статье «Основное содержание трех составляющих «китайской мечты» профессор Ван Ивэй. Мы не следуем мечте других стран, тем более – американской мечте. Американская модель развития чрезвычайно опасна для мира и не может быть примером для подражания. Поэтому «Китай никогда не последует американской мечте. Однако он не исключает ни американскую, ни европейскую, ни индийскую, ни какие-либо другие мечты – идеалы развития общества и человека. Наоборот, успехи Китая являются стимулом для других стран осуществить свою собственную мечту». [203 - Ван Ивэй. Чжунго мэндэ саньчжун нэйхань = Основное содержание трех составляющих «китайской мечты» / Ивэй Ван // Хуанцю шибао. 01.29.2013. – Кит. яз.]
   Культурное самосознание, как и всякое самосознание, есть функция конкретного общества, конкретной человеческой личности. Именно творческая личность является сутью национального духа, проявляя сквозь призму своего внутреннего мира, своего разума – духовную способность своего народа. В широком представлении культурное самосознание есть процесс выявления культурной самобытности своего народа, его отношения к другим нациям и его субъективности в историческом развитии совокупностью национально связанных личностей.
   Культурное самосознание имеет несколько уровней. Первый – уровень знаний о духовном «мы» национального сообщества, об «эйдосе» данной культуры, определяющем ее историческое самобытие, ее уникальность и нерастворимость в контексте универсальных культурных взаимодействий. Второй – уровень ценностных отношений к своему национально-культурному типу, его месту в человечестве. Третий – уровень императивных функций культурного самосознания, определяемых ценностными идеями предназначения, миссии своего народа в совокупной жизни многих цивилизаций. Важнейшей практической функцией культурного самосознания является ориентация его национального интереса как стремления к защите этнической, культурной и политической идентичности нации, ее исторически определенной и традиционно выраженной самобытности в условиях исторически конкретной борьбы народов за их существование и самосохранение. «Если традиционные основы духовной жизни нации разрушаются и ее культурное самосознание угасает, то даже при сохранении цивилизации данного народа, его этнического тела и его политической инерции народ внутренне разлагается и погибает, становясь живым трупом, лишенным культуротворческих энергий и способности саморазвития». [204 - Булычев Ю. О духовно-архетипическом основании и ключевых формах русского культурного самосознания. – С. 2. – Режим доступа: http://russkysam.narod.ru/09–09.htm.]
   Российский исследователь Ю. Булычев выделяет три инвариантные формы русского «культурного самосознания»: русское православие или святорусское самосознание, грекофильский или византийский уклон культурного самосознания и европейско-российскую форму русского самосознания. [205 - Там же. С. 5–6.]
   Рассматривая механизмы соотношения культуры и человека, формирующие самосознание, соотношение понятий «общество» и «культура», антрополог М. Херсковиц анализирует процесс духовного формирования человека, применяя для этого два понятия: «социализация» и «инкультурация». «Социализация» есть способ вхождения в общество, «инкультурация» – в культуру. «Каждое человеческое существо, – пишет он, – проходит через процесс инкультурации… так как без него оно не может существовать как член общества». [206 - Herkovits M. Cultural Anthropology. – N. Y., 1955. – P. 326–327.] Основное содержание этого процесса состоит в том, что индивид «усваивает» традиционные способы мышления и действия, составляющие культуру, которые отличают его от других человеческих групп.
   В Китае концепцию «культурного самосознания» во второй половине 1990-х сформулировал известный обществовед Фэй Сяотун, который исследовал истоки, пути формирования, специфику и тенденции развития китайской культуры. Началом превращения культурологической концепции в официальный лозунг и социокультурную практику стала опубликованная в 2010 г. в журнале «Хунци вэньго» статья, где отмечалось, что культурное самосознание указывает на «сознательность» («цзюэу») и «пробуждение» («цзюэсин») в культуре китайской нации и КПК, включая познание места и роли китайской культуры в процессе развития, овладение законами развития культуры, историческую ответственность за это развитие.
   Известно, что культурное самосознание напрямую связано с национальным самосознанием. Понятие «национальное самосознание» возникает в процессе формирования культурного, субъективного самосознания, социокультурной трансформации общества, возникшей на основе становления локализованной в пространстве и во времени культуры, в общность политики и экономики. Особенности китайского национального самосознания сегодня проявляются при осмыслении свойственных нации общих модернизационных и глобальных перспектив, целей. В этом процессе осознания неизбежен момент выделения нацией самой себя из иного национального окружения. Иными словами, в китайском национальном самосознании «мы» постоянно соотносится с «они», лишь через это соотношение национальная самоидентификация приобретает социокультурный смысл. Здесь роль образа «других» исключительно важна в формировании собственно китайской идентичности на разных исторических этапах. Познание чужой культуры и самопознание, повышение уровня «культурного самосознания» и «культурной уверенности в себе» суть явления одного порядка. Всякая культура осознает себя в общении с другой культурой. Взаимодействие с другой культурой приводит к расширению этой границы и всякий раз к новому уровню культурного самосознания.
   Повышение уровня «культурного самосознания», «культурной уверенности в себе», необходимости «самосовершенствования» («сю шэнь») в этом плане – устойчивая традиция китайской культуры. Ее основы были заложены в конфуцианстве и обозначали человеческую активность, нацеленную на приведение личных качеств в соответствие с задачей максимальной самореализации в поддержании социальной и вселенской гармонии. Содержание понятия «сю шэнь» базировалось на традиционном представлении о личности как нерасчленимой при жизни психосоматическо-духовной целостности – «теле» («шэнь»), которое требовало постоянной «обработки», «обтесывания» («сю»), т. е. совершенствования и самосовершенствования.
   Впервые понятие «сю шэнь» появилось в трактате «Мо-цзы» (V–III вв. до н. э.) для обозначения подхода к культурному воспитанию и самовоспитанию древнего человека. В конфуцианстве термин «сю шэнь» утвердился, начиная с трактатов «Сюнь-цзы» (VI–III вв. до н. э.) и «Да сюэ» (V–II вв. до н. э.). В «Сюнь-цзы» излагаются цели, задачи, средства и пути культурного самовоспитания. В «Да сюэ» повышение культурного самосознания, самосовершенствования личности представляется как одно из «восьми основоположений» («ба тяо му») – сложной иерархической системы задач каждого индивидуума, соотнесенных с его нравственным, интеллектуальным, духовным ростом, повышающих социальную ответственность от персонального уровня до уровней семьи и всего социума. «Великое учение» «Да сюэ» о совершенствовании личности было продолжено Ван Янмином (1472–1529) и его последователями.
   Специфическим элементом системы взглядов Ван Янмина на рассматриваемую проблематику стала доктрина «совпадающего единства знания и действия» («чжи син хэ и»). В ней понимание познавательных функций предполагалось как действия личности. Ее поведение исталковывалось как прямая функция знания. Главная категория его учения – «благомыслие» («лян чжи»), тождественное «сердцу» («синь»), – имеющая широкий смысловой диапазон «душа», «дух», «познание», «знание», «чувства», «воля», «сознание» и «подсознание». «Благомыслие» обусловливает всякое познание, знание и деятельность, являясь средоточием «небесных принципов» («тянь ли»).
   По характеру решения проблем соотношения духовной «первосущности («бэнь ти») и «нравственных усилий («гунфу»), связи «индивидуальной природы» («син») и психики («сердца»-синь») с «добром» («шань»), «злом» («э») и «высшим благом» («чжи шань») и т. д. последователи Ван Янмина разделились на три направления. Сторонники первого направления считали каждую отдельную личность «актуально совершенной» («сянь чэн»), всегда готовой к «мгновенному просветлению» («дунь»), к «расширению сознания». Такая духовная «первосущность» человека интерпретировалась ими как образующая неразрывное единство с повседневными нравственными усилиями личности.
   Последователи другого направления разделяли духовную «первосущность» человека и его нравственные усилия самосовершенствования, культурного самосознания, считая, что формирование «совершенной природы» личности требует постепенного самоуглубления в безмятежность созерцания и «покоя» («цзин»). Процесс отрешенного медитирования приводил личность к внутреннему «просветлению», что отрицал сам Ван Янмин, настаивая на необходимости активной практической деятельности.
   Третье направление янминизма составляли исследователи, разделявшие духовную «первосущность» и нравственные усилия, но отстаивавшие их гармонию. «Они проповедовали апробированные традиционной культурой способы личного самосовершенствования как возвращения к самому себе путем служения людям». [207 - Китайская философия: Энциклопедический словарь. – С. 49.]
   Сформированная в далеком прошлом традиция «сю шэнь-да сюэ» своим ценностным содержанием наполняет социокультурные практики современного Китая. Ее трансформирующиеся ценности органично вписываются в стратегию построения «могущественного культурного государства», реализацию «китайской мечты», формирование национального самосознания. Эти устоявшиеся ценности можно проиллюстрировать и положениями из «Шу цзина» и «Ши цзина», где «три устоя» суть «выявление сиятельной добродетели / благодати» («мин мин дэ»), «породнение с народом» («цинь минь») и «установленность в высшем благе» («чжи юй чжи шань»). Ценности «восьми основоположений» – «выверение (классификация, познание) вещей» («гэ у»), «доведение знания до конца (до реализации)» («чжи чжи»), «обретение искренности помыслов (мысли и воли)» («чэн и»), «исправление сердца (психических функций)» («чжен синь»), «совершенствование собственной личности» («сю шэнь»), «благоустроение семьи» («ци цзя»), «приведение в порядок государства» («чжи го») и «умиротворение Поднебесной» («пин Тянь ся»). [208 - Китайская философия: Энциклопедический словарь. – С. 101–102.]
   В этом контексте вполне объяснимым звучит призыв о том, что «…пробуждение китайской нации является культурным пробуждением, а сила КПК определяется степенью культурного самосознания. Поэтому наличие культурного самосознания есть возрождение и расцвет самой культуры. Оно также определяет дальнейшую судьбу китайской нации и ее политической партии». [209 - Юань Фа. Вэньхуа цзыцзюэ вэньхуа цзысинь вэньхуа цзыцян – дуй фаньжун фачжань Чжунго тэсэ шэхуэйчжуи вэньхуа дэ сыкао = Культурное самосознание, культурная самоуверенность, культурное самоусиление – размышления о процветании и развитии культуры социализма с китайской спецификой // Хунци вэньгао. – 2010. – № 3. – С. 15–17. – Режим доступа: http://www.qstheory.cn/zywz/201009/t2010090846596.htm. – Кит. яз.]
   Таким образом, новая стратегия китайского «могущественного культурного государства» с ее системой «сердцевинных ценностей социализма» предназначена для прагматичного управления обществом, мобилизации и укрепления сплоченности народа, расширения идейного консенсуса, повышения экономической эффективности культурной индустрии, внедрения некоммерческих культурных услуг, активного продвижения китайской «мягкой силы» во внешний социальный мир, а в «многоплановом устанавливать основное, в многообразном искать консенсус» («цзай доюань чжун ли чжудао, доян чжун моу гунши»).

Часть вторая
Ценности «могущественного культурного государства» как инструмент и ключевой компонент китайской стратегии управления реальностью

Глава четвертая
«Инновация» – основополагающая категория китайского ценностного управленческого потенциала

   Развитие современного Китая определяется социокультурными потребностями общества. Модель, по которой ранее осуществлялось развитие экономики КНР, по своей сути не определялась инновациями. Главными механизмами ее роста являлись прямые иностранные инвестиции и экспорт различной, в том числе и высокотехнологичной, продукции. Собственно китайские инновации играли лишь вспомогательную роль.
   Вступление Китая в ВТО, обозначившиеся проблемы и противоречия внутреннего развития потребовали обновления системы управления, конкретизации планов-проектов дальнейших преобразований, принятия необходимых для этого ряда нормативных правовых актов, расширения местного нормотворчества. Инновационность в экономике стала главным курсом развития страны.
   Глубокий интерес к инновациям в Китае первоначально связывался с технологическими новшествами, разработка которых определялась в качестве задач 11-го пятилетнего плана (5-й пленум ЦК КПК, октябрь 2005 г.). В дальнейшем инновационное строительство было провозглашено «государственной стратегией». [210 - Жэньминь жибао. 19.10.2005. – Кит. яз.]
   Задача построения инновационной экономики поставлена в КНР в 2006 г. с принятием Госсоветом «Государственной программы среднесрочного и долгосрочного развития науки и техники на 2006–2020 годы». [211 - Гоцзя чжунчанци кэсюэ хэ цзишу фачжань гуйхуа ганьяо = Государственная программа среднесрочного и долгосрочного развития науки и техники. – Режим доступа: http://www.gov.cn/jrzg/2006–02/09/content_183787.htm. – Кит. яз.]
   Представляя программу, Ху Цзиньтао на встрече с молодыми учеными в январе 2006 г. заявил, что к 2020 г. Китай должен превратиться в государство инновационного типа. Такова цель страны в области научно-технического развития на ближайшие 15 лет.
   По оценке Ху Цзиньтао, сущность такого государства заключается в том, чтобы направить мощь науки и техники на социально-экономическое развитие и обеспечение национальной безопасности. Синтез базовых научных исследований и передовых технологий должен позволять достигать и существенно усиливать такие научно-технические результаты, которые были бы значимы для всего мира. [212 - Китай: движение к государству инновационного типа У Ди. – Режим доступа: http://www.chelt.ru/2009/7–09/udi_709.html.]
   Впервые термин «инновация» появился в официальных документах XVII съезда КПК (октябрь 2007 г.), в которых понятия «инновация», «инновационная деятельность», «субъекты инновационной деятельности» представлены в различных смысловых сочетаниях и социокультурных значениях. Ценностное содержание термина «инновация» закреплялось в задачах организации воспитательной, кадровой работы КПК в сфере государственного управления и культуре. [213 - Доклад Ху Цзиньтао. – Режим доступа: http://www.russian.people.com.cn/31521/6290591.html.]
   Категории «инновация» была придана ценностная императивная значимость, определяющая самые приоритетные направления социокультурной политики КПК и государства: инновационное развитие образования, инновационное «создание державы человеческих ресурсов»; инновационное построение «могущественной культурной державы»; повышение возможности самостоятельного новаторства и создание государства инновационного типа; инновационное совершение прорыва в сфере ключевых технологий, ускорение формирования государственной системы инновации и т. д.
   Показательно, что на этом же съезде из Устава КПК исключили появившееся в процессе реформ положение о необходимости изучать и заимствовать все достижения цивилизации человеческого общества, в том числе передовые формы хозяйствования, методы управления, имеющиеся у развитых стран Запада, которые отражают законы их обобществленного производства. Вместо этого было предложено акцентировать усилия на повышении возможностей самостоятельного новаторства и его распространения на все сферы китайской модернизации, что означало уже отсутствие потребности в чужом управленческом опыте. [214 - Ху Цзиньтао призывает распространять повышение возможностей самостоятельного новаторства сферы модернизации. – Режим доступа: http://www.russian.people.com.cn/31521/6283223.html.]
   Как видно, в КНР не пошли путем подражания и копирования традиционной модели опыта развития инноваций в США и Европе. Поэтому на уровне КПК и правительства вводилось концептуальное основание необходимости новой императивной ценности. Затем ценности «инновации» органично вводились в организационную и кадровую политику, в государственное управление, т. е. во все социокультурные сферы общества. Инновации в области управления полностью отвечали национальной и социально-экономической специфике новой китайской модели развития. Но внедрение осуществлялось как плавный переход от старых привычных способов управления к новым. Примерами таких инноваций можно назвать переход от сельских народных коммун к семейному подряду, создание специальных экономических зон, двухколейной системы в экономике, внутренних и внешней стратегий развития. Это позволило КНР создать необходимую систему ценностного обоснования и обеспечение национального развития, а затем осуществлять эту новую модель развития с китайской спецификой, избегая негативного воздействия продуктов социокультурных инноваций Запада.
   Понимание инноваций в мире динамично трансформируется. Так, официальное определение этого понятия изменялось в течение последнего столетия не менее десятка раз – от понимания «инновации» как инструмента управления бизнесом до цивилизационного фактора развития и саморазвития общества, сфер его устойчивой социокультурной деятельности в условиях мирового финансового кризиса. Модели управления инновациями в разных странах коренным образом отличаются друг от друга. США, например, ставит в основу мировое господство и свое инновационное лидерство. Страны Евросоюза в первую очередь озабочены решением проблем потребления, благополучия и процветания своих народов. Китай в ценностных моделях инноваций во главе угла видит национальные интересы, национальную и глобальную безопасность.
   Понятие «инновация» нас интересует прежде всего с точки зрения его ценностного содержания и социокультурной деятельностной значимости. В «Новой философской энциклопедии» оно раскрывается как «нововведения», понимаемые в контексте общей тенденции вытеснения традиционных, архаичных и кустарных форм деятельности рационально организованными. [215 - Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН. – М.: Мысль, 2000.] Под инновацией в культурологии понимают механизмы формирования новых культурных моделей самого разного уровня, которые создают предпосылки для социокультурных изменений. [216 - Культурология: Учебник / Под ред. Ю. Н. Солонина, М. С. Кагана. – М.: Высшее образование, 2007. – С. 173.]
   Первые теоретические представления об инновационных процессах были разработаны в самом начале XX века. Наибольший вклад в их становление внесли Н. Д. Кондратьев, Г. Тард и Й. Шумпетер. К концу столетия происходит окончательное оформление научных знаний об инновационных процессах в общую теорию инноватики.
   В 1980–1990-е годы в советском научном сообществе успешно изучали новые типы социокультурных феноменов, образующих инновационную реальность, становление нового понятийного аппарата. В начале XXI в. российская теория инноватики обогатилась исследованиями, продолжающими традиции теории циклического развития общества Н. Д. Кондратьева и способствующими творческому переосмыслению социокультурных механизмов инновационного развития (С. Ю. Глазьев, В. В. Сипачев, Ю. В. Яковец и др.). [217 - Цит. по: Малянов Е. А. Социально-культурные инновации в пространстве современной культуры // Вестник Челябинской государственной академии культуры и искусств. – 2009. – № 4 (20). – С. 98.] Среди авторов, разработавших различные аспекты культурологического подхода к феномену инновации, необходимо назвать В. Л. Абушенко, С. А. Арутюнова, Л. Г. Ионина, Л. Н. Когана, Ю. Лотмана, Э. В. Осипова, В. Д. Плахова, М. А. Суханову, Н. А. Хренова, Н. И. Иванову, В. В. Иванова, В. С. Палагина, Е. В. Карлинскую, В. С. Ленского и др.. [218 - Абушенко В. Л. Инновация // Новейший философский словарь / Сост. А. А. Грицанов. – Мн.: Изд. В. М. Скакун, 1998. – С. 268–269; Инновационная политика: Россия и мир: 2002–2010 / Под ред. Н. И. Ивановой, В. В. Иванова; Российская академия наук. – М.: Наука, 2011. – 451 с.; Палагин В. С. Антикризисный инновационный и проектный менеджмент Китая: идеи, решения и уроки для России. – Евразийский центр управления проектами, Компания ООО «ИннИТ», 2010. – 163 с.; Ленский В. С. Субъектно-ориентированный подход к инновационному развитию. – М.:. Изд-во Когито-Центр, 2009. – 208 с.; и др.]
   «Инновация» в китайском языке обозначается как «чуансинь» и состоит из двух иероглифов: «чуан» и «синь». Одно из значений первого иероглифа – «основывать, создавать, творить; учреждать, устанавливать; закладывать», а второго – «новый; современный; молодой; вновь, недавно, только что, заново». [219 - Значение иероглифа «Чуань». – Режим доступа: http://bkrs.info/slovo.php?ch=%E5%88%9B; Значение иероглифа «Синь». – Режим доступа: http://bkrs.info/slovo.php?ch=%E6%96%9B0.] Как видно, значение термина в китайском языке соответствует сложившемуся общему его пониманию.
   Инновация исследуется в китайской науке в различных смыслах. Так, авторы Фу Цайу, Хань Юнцзинь, Чжан Чжуо, Ши Ибинь и др. занимаются этнокультурными инновациями. [220 - Хань Юнцзинь. Вэньхуа чуансинь дэ цзяобу = Прогресс культурных инноваций. – Бэйцзин: Шэкэ вэньсянь чубаньшэ, 2006. – С. 36–78. – Кит. яз.; Цюаньцюхуа бэйцзин ся Чжунго вэньхуа чаньелунь = Теория культурных инноваций Китая в условиях глобализации / Под ред. Цзян Сяоли. – Чэнду: Сычуань дасюэ чубаньшэ, 2006. – С. 44–58. – Кит. яз.; Чжан Чжуо, Ши Ибинь. Чуани чанье шие ся дэ вэньхуа чуансинь = Культурные инновации в контексте творческих индустрий // Вэньхуа чуанье чанье. – 2010. – С. 110–178. – Кит. яз.] Дэн Цзэ, Чжан Цзинчэн и др. инкорпорируют инновации в более широкий контекст, рассматривая процесс модернизации как фактор инновации, анализируют роль инноваций в новой модели развития Китая. [221 - Дэн Цзэ. Люэ лунь Чжунго цзиньдайхуа гочэнды сяньдай хэсинь жэньу = Три ключевые фигуры процесса модернизации старого Китая // Сюэшу цзикань. – 1992. – № 3. – С. 73–75. – Кит. яз.; Чжан Цзинчэн. Чуани чанье фачжань баогао = Развитие творческих потенциалов // Вэньхуа чуанье чанье. – 2009. – № 2. – С. 98–130. – Кит. яз.; У Ди. Китай: движение к государству инновационного типа // Человек и труд. – 2009. – № 7. – Режим доступа: http://www.chelt.ru/200917–09/uai_709.html.]
   Введение в научный оборот понятия «социокультурная инновация», на наш взгляд, является условием преодоления понятийно-терминологической неоднозначности, приравнивания инноваций в пространстве культуры и общественных отношений к инновациям в технике, производстве, экономике. Поэтому считаем вполне оправданным становление особого направления инновационных исследований – социокультурной инноватики. Социокультурную инноватику мы понимаем как научную теорию, изучающую природу субъектной сущности закономерностей возникновения и вариативного развития инноваций в различных сферах социокультурного. Ключевые понятия «инновации» (новшество, инновация, нововведение, инновационная деятельность, инновационный процесс, инновационный проект, инновационное управление и др.) в социокультурной инноватике получают смысловое преломление сквозь призму отношений «традиционного» и «нетрадиционного», взаимоотношений «старого» и «нового» явлений в социокультурной жизни личности, социальных групп, общества.
   Инновации изначально связаны с нарушением традиционных запретов и отражают стремление личности устроить мир лучше, чем он устроен природой или Богом. В основе инновационной установки лежит презумпция: искусственное, рационально сконструированное может быть совершеннее естественного и унаследованного. «В этом смысле инновационная система отражает процесс десакрализации мира и постепенного исчезновения традиционалистского пиетета перед тайнами мироздания», – пишет известный российский исследователь А. С. Панарин. [222 - Панарин А. С. Инновации // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН. – М.: Мысль, 2001. – Т. 2. – С. 121–122.]
   Социокультурная инноватика с ее преобразующим ценностным потенциалом, представляя сферу духовного производства, вызвала особые механизмы субъективации, побуждающие целые общества отказываться от устаревших стереотипов, принимать новые ценностные смыслы, переоценивать известные явления, встраивать в системы традиционного мировосприятия новые онтологические, гносеологические и аксиологические акценты. Как нам представляется, именно в этом и состоит ключевое различие и диалектическое единство инновационных процессов, реализуемых в экономической, производственно-технологической сферах, и инновационных процессов, изменяющих социокультурную направленность развития общества.
   При исследовании сущности социокультурных инноваций подразумевается, что их предметом выступают новые ценностные элементы, их совокупность или в целом новая система ценностей, смыслов, интересов, мировоззренческих и нравственных установок, моделей поведения, стимулов и мотивов, способов практики субъективации, а результатом – целенаправленные изменения всей социальной системы.
   Китайская социокультурная инновация – это творчески разрабатываемое и вводимое в практику субъекта деятельности (КПК, государства, общества) необходимое новшество, которое разрешает возникающие в социокультурной сфере (или в системах, ее составляющих) противоречия и проблемы, модернизирует ее качества и свойства, реализует новые потребности: ресурсы, потенциалы общества и личности. Содержание инновационного процесса составляет и инновационная деятельность, преобразующая новые способы человеческой жизнедеятельности в социокультурные ценностные нормы, обеспечивающая их институциональное оформление в сфере духовной, материальной и политической культуры китайского общества. [223 - Ци Гоцзюнь. 2005 нянь – 2020 нянь во го вэньхуа чанье фачжань чжаньлюэ = Стратегическая цель культурного строительства на период 2005–2020 гг. // Вэньхуа чуаньи чанье. – 2009. – № 1. – С. 49–60. – Кит. яз.]
   Инновационный процесс – одна из основных социокультурных предпосылок поступательного развития человеческой практики, обогащения ее новыми познавательными, технологическими, эстетическими и всеми другими формами человеческого опыта. [224 - Социальные технологии: толковый словарь / Под ред. Л. Я. Детченко, В. А. Иванова, Г. Д. Никредина и др. – Изд. 2-е, доп. – М. – Белгород: Луч: Центр соц. технологий, 1995. – С. 245.]
   Критерий оценки инновационной деятельности – вклад прежде всего новых технологий в экономическое развитие страны. Но когда ценности культуры и знания становятся экономическим ресурсом, а информационные технологии преобразуют социокультурную систему, требуется более широкий, социокультурный подход к анализу инновационной деятельности. В начале нынешнего века в мире насчитывалось свыше 20 стран, расцениваемых как «инновационные» (США, Япония, Китай, Республика Корея, Финляндия, Швеция и др.). В качестве общих для них инновационных признаков эксперты называют:
   – акцентирование роли новых ценностей и научных знаний, новых технологий их практического применения в обществе;
   – ускорение создания информационной инфраструктуры, обеспечивающей распространение инновационной деятельности;
   – продвижение инновационного процесса на основе новых и высоких технологий и повышения конкурентоспособности производства;
   – изменение социальной структуры, ведущей к распространению социокультурных инноваций не только в производстве и управлении, но и во всех других сферах человеческой деятельности;
   – освоение новых знаний профессиональными и обучающими кадрами. [225 - Global R&D Report 2008: Changes in the R&D Community. R&D Magazine, Advantage Business Media, 2009. – P. 7–10; Battelle. 2012 Global R&D Funding Forecast, Advantage Business Media, Dec. 2011. – P. 3–6.]
   Раскрывая культурно-антропологическую сущность инновационной деятельности, необходимо отметить и то, что социокультурная инноватика формирует технологический комплекс инноваций в сфере самой культуры, который вызывает изменения в системе производства и потребления культурных ценностей, в стратегии организации деятельности учреждений культуры и образования («культурные индустрии»).
   Одной из проблем культурологического подхода к изучению инноваций является соотношение научно-технического развития и развития культуры. Сложилось устойчивое научное представление, что научно-техническое развитие оказывает значительное воздействие на всю мировую культуру. Благодаря ему возникают новые виды культурной деятельности, новые виды и жанры искусства, отдельные дисциплины и целые отрасли наук. Культурная деятельность становится более многообразной. При этом имеет место и тенденция к вытеснению традиционных видов культурной деятельности новыми.
   Л. Н. Коган, анализируя процесс перехода к индустриальному обществу и от индустриального к информационному, показывает, что на каждом этапе вначале создаются определенные социокультурные парадигмы. При переходе к следующему этапу происходит смена парадигмы. Социокультурной доминантой индустриального («технократического») общества являлись массовые виды культурной деятельности. Вся культура для аналитика индустриального типа мышления сводилась к информации, а человек воспринимался как сугубо рациональный субъект-функция. При переходе к постиндустриальному обществу в центре внимания находится человек, его реальные потребности и интересы, формируется новая парадигма, содержащая гуманистические ценности. Информация здесь становится средством приобщения человека к новым социокультурным ценностям. В конечном итоге научно-техническое развитие воздействует на социокультурную деятельность субъектов и создание новых социокультурных ценностей. [226 - Коган Л. Н. Социологический аспект изучения культуры // Социологические исследования. – 1976. – № 1. – С. 54.]
   Представители другого направления отдают приоритет культурным инновациям. Так, Ю. М. Лотман считает, что именно инновации в культуре (науке и искусстве) являются определяющими, тогда как инновации в технике представляют собой лишь реализацию ожидаемого. [227 - Лотман Ю. М. Культура как коллективный интеллект и проблемы искусственного разума. – СПб.: Семиосфера, 2000. – С. 205.] К аналогичному выводу приходит и Э. В. Осипова, полагая, что социокультурные инновации более значимы, т. к. мир ценностных норм, идей, символов детерминирует жизнь индивида и общества в большей степени по сравнению с материальной сферой. [228 - Осипова Э. В. Личность. Культура. Общество. – 2003. – Т. V. – № 1–2. – С. 557–558.] Плодотворен и культурологический анализ диалектики взаимодействия инноваций и ценностных традиций, обусловливающей системные социокультурные изменения. Представления об этом формируются в рамках системного подхода к анализу культуры.
   Культура как сложноорганизованная системная целостность формируется двумя типами разнонаправленных процессов: креативными (изменение, обновление, творчество и т. д.) и структурирующими (упорядочение, нормативность, традиционализация и т. д.). Упорядочивающие процессы – это стереотипизация возможных внутри культуры форм активности (деятельности, общения, мышления), их стандартизация и структурно-функциональное закрепление. Основой подобных процессов является культурная традиция. В свою очередь она представляется как универсальный механизм селекции, модификации и закрепления (интеграции) в культуре попадающих в поле ее действия новаций, как созданных в данной культуре, так и заимствуемых из других культур. Цель упорядочивающих процессов – превращение инновации в ценностную норму. [229 - Цюань Вэй. Чжунго вэньхуа чуансинь баогао = Культурные инновации в Китае // Вэньхуа чуанье чанье. – 2010. – № 1. – С. 110–150. – Кит. яз.]
   Ю. А. Карпова, представляя традицию общепринятым способом действия, передающимся от поколения к поколению, видит в ней выражение общего закона преемственности в развитии, реализующегося в общественных отношениях. Поэтому традиция и ее ценности не являются принципиальной преградой на пути нового вообще и социального прогресса в частности, а служат ценностным основанием и направляют социокультурные инновации. [230 - Карпова Ю. А. Введение в социологию инноватики. – СПб.: Питер, 2004. – С. 38–47.]
   Время превращения инновации в традицию зависит от цикличности функционирования социальной системы. Длительность цикла при рассмотрении в качестве объекта этноса или общества в целом соответствует продолжительности жизни поколения. При рассмотрении малых групп это пять-десять лет, а иногда даже два-три года, считает китайский культуролог Ван Цицы. [231 - Ван Цицы. Цзекай цзицюнь гайнянь дэ куньхо – таньтань во го цюйюй дэ цзицюнь фачжань вэньти = Раскрытие понятия «инновация» – беседа на тему «Развитие инновации в Китае». – Бэйцзин: Кэсюэ вэньсянь чубаньшэ, 2006. – С. 2. – Кит. яз.]
   Необходимо отметить и тенденции эволюции представлений об инновации, сближающие культурологическую, т. е. ценностную интерпретацию рассматриваемого феномена с интерпретациями, выработанными в экономической теории и менеджменте: универсализацией категории «инновация», формированием понимания ее как универсальной ценности-средства общественного развития; осознанием стохастической вероятности природы инновации; акцентированием внимания на творческой деятельности личности как точке отсчета и ключевом аспекте инновационного процесса. Отмеченные тенденции позволяют характеризовать в общем плане инновацию как основополагающую ценность социокультурного развития.
   В культурологии и философии проблема культурных инноваций изучалась с разных методологических позиций – неоэволюционизма (Л. Уайт), функционализма (Б. Малиновский), «теории культурных кругов» (Ф. Гребнер, В. Шмидт), аккультурации (Ф. Боас, М. Мид) и др. Термин «аккультурация» стал использоваться культурантропологами Ф. Боасом, У. Холмсом в ходе изучения процессов социокультурных изменений у североамериканских индейцев в ходе их столкновения с «белой цивилизацией». Данная ситуация рассматривалась авторами как ассимиляция – добровольная или вынужденная. В дальнейшем понятие «аккультурации», будучи методологическим инструментом в полевых исследованиях М. Мида, М. Херсковица, Р. Линтона, Б. Малиновского, стало интерпретироваться в качестве совокупности социокультурных изменений, происходящих в ходе взаимодействия различных материальных, духовных и политических культур.
   Р. Рэдфилд, Р. Линтон и М. Херсковиц провели следующее аналитическое различие между тремя основными типами реакции группы-реципиента на ситуацию культурных контактов:
   – «принятие» – полное замещение старого культурного паттерна новым, почерпнутым у «донорской группы»;
   – «адаптация» – частичное изменение традиционного паттерна под влиянием культуры «донорской группы»;
   – «реакция» – полное отторжение культурных паттернов «донорской группы» и усиление попытки сохранить традиционные паттерны в неизменном виде. [232 - Цит. по: Герасимов Г. И., Илюхина Л. В. Инновации в образовании: сущность и социальные механизмы. – Ростов н/Д: НМД «Логос», 1999. – С. 95.]
   Эти идеи заложили основу исследования социокультурной инновационной проблематики в трудах российских авторов: И. В. Бестужева-Лады, Д. Р. Вахитова, С. Ю. Глазьева, В. С. Дудченко, Б. Н. Кузыка, Н. И. Лапина, А. И. Пригожина, Б. Твисс и других. В них нашли отражение различные точки зрения на ценностное определение инновации, значимости инновационного процесса, вычленение инновационного противоречия и алгоритмизацию инновационного действия, на проблемы жизненного цикла инновации и ее социокультурной диффузии. В работах этих авторов анализировались различные стороны взаимодействия инновации с технологической переменной организационной структуры. Исследователи затрагивали проблемы поведения новаторов, глубоко вникали в социально-психологическую составляющую социокультурных изменений и мотивы инновационного поведения. Так, В. Н. Иванов и В. И. Патрушев осуществили поиск теоретических основ процесса технологизации внедрения инноваций в различные сферы общественных отношений. [233 - Цит. по: Лапин Н. И. Теория и практика инноватики. – М.: Логос: Университетская книга, 2008. – С. 9.]
   В российском научном сообществе считалось, что инновации могут быть двух типов – экзогенными, т. е. заимствованными из других культур, и эндогенными – возникшими в данной среде без влияния извне. Эвристическое деление предложил С. А. Арутюнов, посчитавший, что социокультурная трансформация, осуществляемая через введение инноваций, может происходить тремя способами: спонтанно, стимулированно, путем заимствования. [234 - Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. – М.: Наука, 1989. – 289 с.] Попытаемся осуществить их интерпретации применительно к китайским социокультурным инновациям.
   Спонтанная трансформация представляет собой механизм распространения любых инноваций, которые возникают внутри китайского общества за счет традиционных ценностных ресурсов и потенциалов собственного развития без влияний извне. Так возникало, на наш взгляд, большинство инновационных ценностей, связанных со спецификой новой модели китайского развития.
   Стимулированная трансформация – это механизм ценностных инноваций, которые, не являясь прямым заимствованием из какой-либо другой культуры, возникают под косвенным воздействием внешних обстоятельств. Такой характер носят изменения в социокультурных ценностных ориентациях, связанные с распространением иностранного влияния в китайском обществе, например, воздействия западных экономических «теорий знаний», Интернета на молодых людей и т. д.
   Заимствование – это механизм ценностных социокультурных инноваций, которые связаны с прямым внешним воздействием. Сюда можно отнести распространение мировых религий, европеизацию одежды в Китае, заимствование знаний, космических и военных технологий, технических изобретений и способов их усовершенствования.
   В процессе глобализации многие общества включают в свое социокультурное бытие ее достижения – освоение более высокого уровня рационализации научного мышления, координации макро– и микроэкономики, высокотехнологические разработки, опыт государственной управленческой деятельности. В то же время традиционные социокультурные ценности, воплощенные в философии, религии, морали, искусстве, в основном остаются прежними. В такого рода исторической особенности и состоит причина социокультурной устойчивости китайского этноса, традиционных ценностей его цивилизации.
   Специфический менталитет китайского этноса является причиной того, что в нем распространяются не все инновации. Нововведения проходят своеобразный отбор с точки зрения их согласованности или несогласованности с ментальными установками и традиционными ценностями китайской модели развития. Инновации принимаются или отторгаются в зависимости от того, насколько «новое» соответствует «старому».
   С. А. Арутюнов полагает, что на пути вхождения ценности инновации в культуру она проходит четыре стадии: селекцию, воспроизведение или копирование, приспособление или модификацию и структурную интеграцию. [235 - Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. – С. 48–60, 75–81.]
   Селекция заключается в отторжении одних инноваций (внутренних или привнесенных извне) и в отборе других для последующего усвоения или переработки. Критерии этого отбора – необходимость такой инновационной ценности в данной социокультурной сфере, а также возможность совмещения ее с традициями этноса и группы.
   Воспроизведение (копирование) – это «пробная» стадия вхождения инновации в социокультуру, когда соответствующее нововведение как бы экспериментально принимается целиком, без каких-либо серьезных изменений. Но само это принятие неокончательно. Оно может ограничиться кратковременным пребыванием в определенных слоях общества и затем исчезнуть, если инновация идет вразрез с тенденциями традиционной культуры.
   Если инновация не воспринимается, то начинается процесс модификации, или «подгонки», под традиционные культурные формы, приспособления к социокультурной специфике данного этноса. Этот процесс двусторонний. В нем изменяется не только сама ценность инновации, но и традиционные ценностные элементы этнической культуры, вступающие с ней в контакт. И. Е. Ширшов считает, что в культуре постоянно происходит отфильтрование шаблонов, не соответствующих требованиям новых эталонов, «…охраняются лишь те стандарты культуры, которые каким-то образом видоизменяются в соответствии с этими требованиями». [236 - Ширшов И. Е. Динамика культуры. – Мн., 1980. – С. 98.]
   Завершающий этап усвоения инновации связан с тем обстоятельством, когда она уже не воспринимается как инновация, а превращается в ценностную социокультурную часть этнической традиции. Это и есть этап завершающей структурной интеграции, который преобразует инновации во что-то «свое». В этом случае даже некогда заимствованный из другой культуры и ценностный для нее элемент может стать своеобразным знаковым выражением воспринимающей культуры. [237 - Хокэхаймо А. Цимэн бяньчжэнфа = Диалектика просвещения. – Чунцин: Чунцин чубаньшэ, 1990. – С. 10. – Кит. яз.]
   Включение инновации нельзя считать окончательным, пока заимствование не будет рассматриваться не просто как современное, но как традиционное. Заимствование должно стать «древним». Так, например, для того, чтобы человек Китая воспринял процесс модернизации, надо представить его историческим процессом социокультурной реставрации.
   Переход китайского общества на инновационный путь развития предопределил необходимость глубоких качественных преобразований всех сфер социокультурной жизни, создание прежде всего инновационно-управленческих систем. Инновации в Китае понимаются не только в техническом или технологическом варианте. Это широкий спектр управленческой деятельности, включающей в инновации различные стратегии, бизнес-модели, государственно-правовые, социальные, экологические, региональные инновации и т. д. Эффективными инструментами управления социальной реальностью на всех уровнях в Китае являются проектный менеджмент и управление инновациями.
   Китай в этом плане представляет особый интерес потому, что здесь давно существует социокультурная ценность «управление жизнью», точнее – «разумное распоряжение жизнью», которая интерпретируется по современному как управление, т. е. проектный менеджмент или управление инновациями, что стало сегодня всенародным делом. [238 - Малявин В. Китай управляемый. Старый добрый менеджмент. – Серия «Формы управления». – М.: Европа, 2007. – С. 18–25.]
   Управление проектами является наиболее разработанной частью национальных достижений Китая. Так, примерами самых известных в мире строительных проектов, начиная с древнейших времен, стали Великая Китайская стена, Великий канал, Запретный город. Особое значение имеет китайский опыт управления людьми, т. е. социальной реальностью.
   Так, в истории китайской философии и культуры можно найти множество управленческих проектов и решений относительно «мудрого правления», «справедливого вознаграждения», ценностных норм и правил поведения руководителя и подчиненного, эффективных социокультурных форм и способов использования власти и других управленческих проблем.
   Рассуждения Конфуция об управлении и управленческих практиках всегда исходили из императива нерушимости иерархии между верхами и низами, жесткого соблюдения правил ритуала («ли»), которые требовали беспрекословного повиновения низов верхам: «Государь должен быть государем, сановник – сановником, отец – отцом, сын – сыном». [239 - Лунь Юй / Древнекитайская философия. – Т. 1. – М.: Мысль, 1972. – С. 69–70.] Верхи проявляют в своей среде друг к другу любовь и солидарность, что составляет основу их поведения и внутреннего состояния – «жэнь» («человеколюбие»). «Если в верхах соблюдают ритуал, народом легко управлять». [240 - Лунь Юй / Древнекитайская философия. – Т. 1. – М.: Мысль, 1972. – С. 69–70.] Целенаправленное сохранение социальной гармонии: «Когда каждый обретает подходящее себе занятие, занимает соответствующее ему место, тогда высшие и низшие служат друг другу» [241 - Хуайнань-цзы / Древнекитайская философия. Эпоха Хань. – М.: Наука, 1990. – С. 158–160.] – стало управленческим проектом конфуцианских традиций.
   Более конкретные управленческие проекты разрабатывались представителями школы «законников», которые исходили из ценностного представления о том, что «Если сделать постоянными правила назначения на должности, то воцарится хорошее управление». [242 - Шан цзюнь шу / Древнекитайская философия. Т. 2. – М.: Мысль, 1972. – С. 218.]
   Мэн-цзы и его ученики устанавливали ценностные принципы «человеколюбивого» управления. Основополагающая идея Конфуция о праве верхов властвовать и управлять и обязанностях низов повиноваться дополнена ими требованием к правителям быть справедливыми в правлении. Функциональное значение этого принципа, составлявшего «всеобщий закон в Поднебесной», не менялось. Наиболее специфицированная интерпретация закона такова: «Одни напрягают свой ум, другие напрягают мускулы. Те, кто напрягает ум, управляют людьми. А те, кто напрягает мускулы, управляются. Управляемые содержат тех, кто ими управляет. А те, кто управляет людьми, содержатся теми, кем они управляют». [243 - Мэн-цзы / Древнекитайская философия. – Т. 1. – М., 1972. – С. 237–238.]
   Мо-цзы и его последователи также разрабатывали принципы «мудрого управления», в основе которых содержалась ценность, сформулированная в конфуцианских учениях «правильный человек на правильном месте»: «Того, кто способен управлять страной, назначают управлять страной; того, кто способен быть начальником департамента, назначают начальником департамента; того, кто способен управлять селением, назначают старостой селения». [244 - Мо-цзы / Древнекитайская философия. – Т. 1. – М., 1972. – С. 66–98.]
   Интересны в этом плане взгляды на управление «Учителя из Фучжая» Лю Цзюлина, философа-неоконфуциониста (1132–1180). Управление людьми, считал Лю Цзюлин, требует в первую очередь управления самим собой. Но эта способность достается лишь в результате «подвига» («гунфу»), т. е. нравственного самосовершенствования в процессе поучения и претворения его результатов в практику. Последняя требует постоянного «самоанализа» («син ча»), итогом которого становится «озарение» («у»). Это свойство проявляет «исконное сердце» («бэнь синь») – центр сознания, объединяющий человека со всем сущим.
   Другой мыслитель, конфуцианец Чжу Чжиюй («Учитель из Шуньшуя») (1600–1682), критикуя «учение о принципе» («ли сюэ») и «учение о сердце» («синь сюэ») за их оторванность от потребностей политической и идеологической практики, выдвинул свой тезис: «реальное изучение реального принципа» («ши ли ши сюэ»). Его нововведение подразумевало ориентацию обучения и научных изысканий на решение задач государственного управления для того, чтобы власть была способна изменять «нравы народа и состояние земли» (т. е. экономику) в необходимую сторону. [245 - Китайская энциклопедия: Энциклопедический словарь. – С. 188, 469.]
   Как видно, древнейшая и более поздняя китайская культура и ее ценностный потенциал активно использовались для формирования социокультурной среды и создания основных принципов управления, обеспечивающих возможность эффективного развития. Не случайно этой традиции отведено особое значение, прозвучавшее в докладе «Диалог культур и цивилизаций: роль китайской философии в развитии проектного менеджмента в Евразии», в котором отмечено, что китайская система управления отличается потенциально очень высоким уровнем философского наполнения, поскольку это связано с задачами и содержанием управления. [246 - Диалог культур и цивилизаций: роль китайской философии в развитии проектного менеджмента в Евразии. – Режим доступа: http://www.epmc.ru/docs/Paper_ifes_090518.pdf.]
   Успешное противостояние Китая глобальному финансово-экономическому кризису подтвердило эффективность усвоения мирового опыта управления экономикой и проектами через фильтр национальных интересов и традиционных ценностей национальной культуры.
   Глубокое понимание ценностей национальной культуры с точки зрения их влияния на инновационное управление и необходимость инновационного управления культурным прогрессом является не только научной нормой, но и содержанием мировоззрения народов Китая, считает профессор Пекинского университета Чэнь Шаофэн. В фундаментальном исследовании «Культурная мощь» автор утверждает, что именно культура и ее ценности представляют собой концепцию, смыслы, умение, способности развития бизнеса и являются общественным источником инновационного качества управления, его движущей силой. В то время как управление является методом и инструментом – моделью управления являются именно ценностные представления культуры.
   Чэнь Шаофэн обращает внимание на несколько аспектов понимания этой проблемы. Во-первых, культура очень сложное явление, и самое вдохновляющее в ней – система ценностей. Наиболее существенные характеристики основных ценностей – направленность на развитие, фундаментальность. Во-вторых, основные ценности являются главным руководящим принципом деятельности. В-третьих, культурные ценности выражают красоту человеческой природы. Не случайно поэтому особенностью управленческого опыта Китая является его ценностный потенциал, базирующийся на «человеколюбии». В-четвертых, основные ценности культуры проявляются через национальное самосознание и единство мнений. В-пятых, инновационное управление культурным развитием объединяет усилия и сочетание всех культур, способствующих развитию государства, таких как бизнес-культура, культура управления, корпоративная культура и т. д.. [247 - Чэнь Шаофэн. Вэньхуа дэ лилян = Культурная мощь. – Бэйцзин: Хуавэнь чубаньшэ, 2012. – С. 10–13. – Кит. яз.]
   В контексте сложившегося китайского опыта управления и его трансляции необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что в современном Китае усиливается управленческое влияние ценностного потенциала, реализуемого в «китайской мечте», в стратегии «могущественного культурного государства». Это образует ряд особенностей в самых разных социокультурных сферах, включая политику, практики инноваций. Так, опубликованы исследования, в которых на конкретных примерах показано влияние традиционных ценностей культуры, обеспечивающих реализацию целей управления китайскими современными корпоративными проектами развития и инновациями. [248 - Беляев И. П. Применение китайской философии в управлении проектами (на примере «И-Цзин»). – Режим доступа: http://www. epmc.ru/docs/Paper_ifes_090604.pdf; И-Цзин («Книга перемен») / Пер. с кит. А. Лукьянова, Ю. Шуцкого. – СПб.: Издательский дом «Азбука-классика», 2008; Джефри Джанфен Ма. Основы интегрированного проектного менеджмента на базе традиционной китайской культуры. – Режим доступа: http://www. epmc.ru/docs/Paper_ifes_090629.pdf.]
   Управление – древнейший вид человеческой деятельности, потребность в которой существовала с момента возникновения общественной жизни людей. Это осознанная целенаправленная деятельность человека, с помощью которой он в соответствии с интересами упорядочивает и преобразует природную внешнюю среду и развитие общества. Управление является совокупностью определенных воздействий субъекта управления на управляемый объект.
   Анализ научной литературы позволяет отметить достаточно широкий диапазон мнений в определении сущности и содержания понятия «управление». В каждом конкретном случае оно приобретает свое звучание, соответствующее специфике той или иной отрасли знания и цели исследования.
   Б. В. Кузьменко определяет управление как «согласование субъективных устремлений людей объективным запросам и требованиям государства и общества». [249 - Кузьменко Б. В. Социально-политические процессы в Вооруженных силах Российской Федерации: анализ, моделирование, управление: Автореф. дисс. … д-ра филос. наук: 09.00.11. – М., 1997. – С. 40.] Такое понимание представляется неполным, поскольку в сущностное толкование не включаются другие виды социокультурной деятельности. Философско-культурологическая терминологическая традиция заключается в употреблении в качестве родового понятия управления категории «деятельность» в сочетании с ценностями культуры. О необходимости возвращения к этой традиции уже давно пишут отечественные исследователи, что имеет прямое отношение к управлению социальной реальностью – проектному менеджменту и управлению инновациями. Так, по мнению В. М. Межуева: «Мир культуры – это мир самого человека». [250 - Межуев В. М. Культура и история. – М., 1977. – С. 6.] Э. С. Маркарян отождествляет культуру с технологией воспроизводства и производства человеческого общества. Под культурой им понимается не просто средство освоения мира, а функциональная обращенность этих средств на развитие и управление этим развитием общественного целого. Культура у Э. С. Маркаряна – это «…внебиологически выработанный способ деятельности». [251 - Маркарян Э. С. Теория культуры и современная наука. – М., 1983. – С. 60.] Особый характер адаптирующего, преобразующего воздействия человека на социальную и природную среду был обусловлен в первую очередь тем, что оно, так же как и другие специфические проявления социокультурной активности людей, стало внегенетически программироваться и осуществляться благодаря механизмам культуры.
   «Для меня культура, – пишет В. С. Степин, – это геном социальной жизни. Чтобы возник новый тип общества, должна возникнуть новая культурная матрица. Подобно тому как геном определяет, каким будет организм, так тип культуры помогает понять, как будет воспроизводиться деятельность человека». [252 - Степин В. С. Личность в технотропную эпоху // Наука в России. – 1993. – № 2. – С. 35.]
   «В культуре как органе самоконструирования человечества, – считает Ю. Н. Давыдов, – речь всегда идет о том, чтобы найти высшее начало, в котором природа и социум оказались бы соразмерными обрести ту универсальную меру, которая не нарушила бы собственную внутреннюю меру каждой из конфликтующих сторон». [253 - Давыдов Ю. Н. Культура – природа – традиция. – М., 1978. – С. 51.]
   Существует точка зрения на то, что «менеджмент» – понятие менее емкое, чем управление, и имеет отношение больше к административным процедурам. Это лишь одна из его разновидностей, применяемая к управлению хозяйственной деятельностью людей в условиях рынка и свободы предпринимательства. «Менеджмент – это наука и искусство управления, т. е. совокупность научных знаний, навыков и умений управления». [254 - Карлинская Е. В. Опыт инновационного развития нового Китая. – Режим доступа: http://www.rpm-consult.ru/pdf/article35.pdf.] Другими словами, это не всеобъемлющее управление, а только часть его социокультурного знания, реализация которого позволяет эффективно решать текущие практические задачи. Причем речь в этом представлении идет только об экономике в условиях рынка. Такая точка зрения безнадежно устарела. Отвлеченные, доступные внешнему наблюдению, следовательно, анализу, классификации, измерению и другим количественным методам исследования действия имеют смысл, ценность и пользу лишь благодаря событиям, происходящим в человеческом сознании, в человеческих коллективах. Поэтому не случайно В. В. Малявин предмет менеджмента представляет как форму и условие реального человеческого общения, взаимодействия, которые делают человеческие коллективы живыми и жизнеспособными. [255 - Малявин В. В. Китай управляемый: Старый добрый менеджмент. – С. 8.]
   Понятие менеджмента в китайской управленческой традиции разработал Чэн Чжунъин. Дальневосточной цивилизации, по его мнению, свойственна традиция «гуманистического менеджмента», включающая в себя пять следующих характеристик:
   – конкретность, в которой объект менеджмента – конкретная целостная личность;
   – субъективизм, способствующий выявлению и институционализации основ нерациональных функций человека;
   – органицизм, принимающий за точку отсчета живой орган в сложной цельности его сосуществования;
   – холизм (недуальность), ориентирующий на цельность биологического организма и возможности гармонизации человеческих функций вместо противопоставления человеческого разума – природе;
   – релятивизм, ориентирующий на взаимодействие людей, уважение их воли и мнения.
   В традиционных китайских представлениях об управлении Чэн Чжунъин выявляет систему, состоящую из четырех уровней менеджмента. Низший соотносится с понятием «рука» (т. е. «менеджмент», «манипуляция» – лат., «руководство» – русский эквивалент), что в субъективном плане соответствует различным способам коммуникации, детерминируемым культурой и ее ценностями.
   Второй уровень – уровень «интеллекта», представленный в техническом творчестве и обязательных правилах деятельности организации. Третий – уровень «сердца», который охватывает разум и чувство, соответствуя непосредственно переживаемому знанию. В субъективном плане это соответствует общим принципам деятельности организации, общества. Высший уровень выражается в «Пути» («Дао»), воплощающемся в мудрости как единстве практического и теоретического знания, практики и сознания. В объективном плане «Путь» являет собой высшую системность мышления и деятельности, в которой снимается противостояние субъекта и объекта, действия и мысли. [256 - Чэн Чжуньин. С лилунь – Ицзин цзинли чжэсюэ = Теория С – философия менеджмента по «Ицзину». – Тайбэй: Дунда, 1995. – С. 15–18. – Кит. яз.; Chinese Culturre and Industrial Management. Ed. By Pan Yunhe. – Singapore: World Scientific, 1998. – C. 50–55.]
   Китайский управленческий опыт показывает, что лучший инструмент стратегий менеджмента – это проекты (политические, социальные, инвестиционные, инновационные). Одно из распространенных в Китае представлений «проекта» связывает его с созданием новых или внесением коренных изменений в существующие социокультурные системы. В практике реализации этих проектов формируется управление проектами, или проектный менеджмент. Если задача не решается одним проектом, то возникает цельная программа проектов, ведущих к намеченной цели. Несколько разноцелевых проектов формируется в единый портфель. Например, выполнение проектов, программ и портфелей является основным способом реализации стратегий китайских компаний, отраслей развития национальной экономики. Сама управленческая стратегия представляет собой реализацию китайского предназначения, заложенного в «Дао». Понятия культуры «Дао» и ее архетипа имеют основное значение для понимания управления во всей китайской культуре. [257 - Цзэн Шицзяню Чжунго гуаньли чжэсюэ = Философия китайского менеджмента / Шицзян Цзэн. – 3-е изд. – Тайбэй: Саньминь, 1981. – 241 с. – Кит. яз.]
   Проектный менеджмент включает управление проектами, программами и портфелями. Благодаря набору практических инструментов и возможности формирования их выверенной комбинации проектный менеджмент в Китае стал популярным механизмом реализации стратегий любого уровня. В первом десятилетии XXI в. в китайском проектном менеджменте и управлении инновациями произошли изменения глобальной направленности. Проектный менеджмент вышел за рамки управления лишь организациями и предприятиями. Он стал широко использоваться как инструмент управления уровней отраслей, регионов, стран и на международном уровне. Параллельно с этим китайский управленческий феномен продемонстрировал собственные новые инструменты и методы – управление программами и портфелями, управление стратегией, рисками и т. д.. [258 - Председатель КНР Ху Цзиньтао призвал научно-технические кадры внести еще больший вклад в создание инновационного государства. – Режим доступа: http://www.russian.xinhuanet.com/russian/2008–12/16/content_780556.htm.]
   Глобальный кризис способствовал накоплению нового китайского опыта антикризисного управления и интеграции методов такого управления в проектный менеджмент. Жесткую проверку в условиях кризиса прошла и система китайского управления инновациями. Далеко не каждая национальная инновационная система выдержала подобное испытание. По итогам первого десятилетия XXI в. и преодоления последствий глобального кризиса (2008 г.) Китай оказался в числе победителей по всем трем номинациям: управление антикризисное, управление проектами, управление инновациями.
   Управление инновационным развитием и проектный менеджмент как важнейшие составляющие управления в целом являются инструментами реализации китайской геополитики, основой отстаивания национальных интересов и напрямую связаны с государственной стратегией развития.
   Система национальных интересов КНР определяет не только цели стратегического проектирования, но и способы их достижения, в том числе в части инновационно-управленческих функций. Связь эта носит не механический, а ценностно-импертивный характер. Инновационно-управленческие инструменты не просто повышают эффективность любой деятельности, но и привносят новые ценности в полученные результаты.
   Китайские национальные интересы реализуются в национальных проектах, которые выполняются при помощи импортных и национальных моделей и стандартов проектного менеджмента. Проекции национальных интересов на национальную стратегию охватывают весь спектр стратегических целей, включая цели развития национальной системы управления. В свою очередь проекции национальной стратегии на национальные модели управления охватывают весь спектр функций управления, включая управление инновациями и управление проектами. [259 - Беляев М. В., Палагин В. С. Система национальных интересов и национальное стратегическое проектирование. – Режим доступа: http://www. epmc.ru/docs/Paper_ifes_081211.pdf.]
   Развитие китайской национальной модели инновационного управления – одно из направлений национальной стратегии КНР, реализующее функцию обеспечения в решении главнейших государственных задач. В числе ведущих национальных интересов – благосостояние, социальная справедливость и устойчивость развития. [260 - Чжунго шэхуэй гуаньли фачжань баогао 2012 = Ежегодный доклад об управлении социальным развитием КНР (2012) / Под ред. Исследовательского центра по делам управления проблемами КНР Сианьского университета коммуникации. – Бэйцзин: Кэсюэ чубаньшэ, 2012. – С. 285 с. – Кит. яз.] Устойчивость предполагает достаточный уровень независимости Китая от факторов риска, привносимых внешними социальными и природными системами. Ведущее место в составе китайской модели инновационного развития занимают культурные ценности, и в первую очередь их целеполагающие, мотивирующие компоненты. Именно они задают направление инновационного развития.
   Существуют различные определения национальной инновационной системы. Широко используемым в научном лексиконе является ее определение как совокупности институтов, относящихся к государственному и частному секторам, которые индивидуально и во взаимодействии друг с другом обеспечивают развитие и распространение новых технологий в пределах конкретного государства. [261 - National Innovation Systems, Organization for Ecocnomic Co – operation and Development (OECD). – Paris, 1997. – P. 9–11.] Распространение получил и подход к изучению каналов проникновения новых технологий в экономику стран, введенный Кристофером Фрименом, в котором впервые представлено понятие национальной инновационной системы. [262 - Концепция национальных инновационных систем разрабатывалась в 1980-е годы Б. Лундвалом. К. Фрименом, Р. Нельсоном.] Общим для всех концепций стало понимание национальной инновационной системы как процесса и результата интеграции разнородных по целям и задачам структур, занятых производством, коммерческой реализацией научных знаний и технологий в пределах национальных границ (ТНК, мелкие и средние компании, университеты, НИИ), обеспечиваемых комплексом институтов правового, финансового и социального взаимодействия, имеющих свои собственные национальные корни, традиции, т. е. социокультурные особенности.
   Наиболее простая модель, характеризующая взаимодействие элементов национальной инновационной системы, предполагает, что роль частного сектора состоит в создании технологий на основе собственных исследований и разработок и рыночном освоении инноваций. Роль государства при этом заключается в содействии производству фундаментального знания (в университетах) и комплекса технологий стратегического (оборонного) характера, а также в создании инфраструктуры и благоприятного институционального климата для инновационной деятельности частных компаний. В рамках этой модели формируются национальные особенности НИС, проявляющиеся в деятельности государства и частного сектора, выполняющих свои функции в гармонизации отношений и роли крупного и мелкого бизнеса, в соотношении фундаментальных и прикладных исследований и разработок, в динамике развития высокотехнологичных отраслей.
   Современные представления об особенностях инновационного развития в разных странах подробно отражены в многочисленных исследованиях. В них выявлена устойчивая связь инновационных стратегий с различными национальными особенностями, геополитическими целями, способами их достижения и цивилизационными ценностями. [263 - Карлинская Е. В. Анализ развития методологии управления инновационной деятельностью в России и в мире. – Режим доступа: http://www. Rpm-consult,ru/pdf/article27.pdf.]
   В национальной инновационной системе Китая выделяются две группы основных субъектов: государственные и частные (бизнес). К государственным субъектам относятся: лаборатории и специализированные инновационные центры университетов; научно-исследовательские институты; государственные технопарки – зоны экономико-технологического развития (ЗЭТР) и зоны развития новых и высоких технологий (ЗРНВТ); государственные транснациональные корпорации (ТНК). К группе негосударственных субъектов (или субъектов с частным капиталом) относятся частные китайские ТНК, малый и средний бизнес, бизнес-инкубаторы, собственные или совместные центры НИОКР зарубежных ТНК, размещенных на территории Китая. Так, в Пекине и Шанхае к 2008 г. было размещено, соответственно, около 28 и 26 центров НИОКР зарубежных ТНК. [264 - Schwaag S. Copyring or technology superpower? Or From world’s factory to world’s brain? Innovation in China. – VINNOVA: Research Policy Institute of Univercity of Lund. Dublin, 2008. – C. 3.]
   Взаимодействие между субъектами национальной инновационной системы КНР осуществляется через основные виды связей: финансовые, кадровые, технологические, социокультурные ценности. Этот процесс формирования и обновления системы продолжается, так как на разных этапах своего развития ряд ее структурных элементов перестают выполнять поставленные перед ними задачи или не соответствуют изменяющимся социокультурным ценностям. Например, в последние годы активная интеграция китайской экономики в систему мирового хозяйства определила возникновение и рост влияния транснациональных корпораций Китая на общее развитие его национальной инновационной системы. [265 - Хейфец Б. А., Селихов Д. М. Китай: инновационное развитие в условиях экономического кризиса // Проблемы Дальнего Востока. – 2010. – № 1. – С. 46.]
   Появление в Китае национальных ТНК обусловлено реформированием государственного сектора промышленности, начатым в 1979 г. Дэн Сяопином. В 1993 г. здесь был принят «Закон о компаниях», который предусматривал создание в Китае новых видов субъектов предпринимательской деятельности. В 1991–1995 гг. государство сосредоточило усилия на преобразовании 1000 крупных госпредприятий в корпорации. С 1996 г. в ходе реформы было избрано несколько направлений дальнейшей работы по организации и поддержке наиболее эффективных и конкурентоспособных из них. В ходе проведенной работы по данным направлениям уже в 1998 г. были сформированы три крупнейшие корпорации.
   Вторым этапом становления китайских национальных ТНК стал выход наиболее перспективных на внешние рынки. Стремительный рост производства внутри страны во многом способствовал наращиванию китайского экспорта. По мере достижения определенного успеха КНР начала проводить курс «цзоучуцюй» («выход вовне»), принятый пленумом ЦК КПК в 2002 г. Он предполагает ускорение процесса транснационализации китайских компаний, нацеленной на освоение зарубежных рынков и на продвижение «узнаваемости» китайских брендов. [266 - Хейфец Б. А., Селихов Д. М. Роль иностранных инвестиций, технологий и менеджмента в модернизации страновых хозяйственных систем // Постсоветское пространство в глобализирующемся мире: Пробл. модернизации / Отв. ред. Л. З. Зевиню – СПб.: Алетейя, 2008; Терентьева, Т. Г. Основные направления китайской политики «выхода за рубеж» // Китай: новые горизонты реформ: информ. материалы ИДВ. – М., 2005. – С. 75.]
   На современном этапе в КНР существуют корпорации, соответствующие критериям ТНК, сформулированным Конференцией ООН по торговле и развитию. Согласно критерию дохода, в списке «Fortune Global 500» количество китайских ТНК увеличилось в 2000–2010 гг. с 11 до 61. [267 - «Global 500»: annual ranking of the world largest corporations // Fortune, CNN Money, USA, 2011. – Режим доступа: http://money.cnn.com/magazines/fortune/global500/2011/countries/China.html.] К главным факторам процесса транснационализации инновационной системы в Китае можно отнести государственную инновационную социокультурную политику, импорт зарубежных технологий и развитие малого и среднего инновационного бизнеса.
   Сегодня становление глобальной экономики, способной работать как единая система в режиме реального времени, характеризуется стремительным развитием процессов транснационализации. Широкомасштабное расширение отдельных звеньев производственно-технологических цепочек компаний за национально-государственные границы, создание сети зарубежных филиалов, культурных индустрий дочерних компаний, размещение центров НИОКР, установление долгосрочных контрактных отношений – все это продиктовано крупными технико-экономическими и культурными сдвигами в производственной базе, в характере международного труда на современном этапе. Транснациональные корпорации стали не только ведущими игроками мировой торговли, но и главными субъектами НИОКР как в мировой, так и в национальных инновационных системах.
   Ведущую роль в развитии национальной инновационной системы КНР, – считает Д. М. Селихов, – играют китайские высокотехнологичные ТНК. Их роль в развитии национальной инновационной системы определяется усилением процесса интернационализации НИОКР, который позволяет осваивать и заниматься дальнейшей разработкой зарубежных технологий через тесное взаимодействие с малым и средним инновационным бизнесом, научно-исследовательскими институтами и университетами. [268 - Селихов Д. Роль транснациональных корпораций КНР в развитии национальной инновационной системы // Проблемы Дальнего Востока. – 2012. – № 5. – С. 40.]
   Каждая национальная модель управления инновационным развитием – это способ управления социальной реальностью. Западная и китайская модели управления сформированы разными типами рефлексии и культурными различиями в управленческом контексте. Проблематика культурных различий в управлении рассматривается в мировой проектной мысли с самых разных сторон, включая и антропологическую. Поэтому сложилось адекватное историческое понимание того, как различные культуры успешно выживали на предыдущих этапах развития. Этот социокультурный механизм выживания стал важной задачей внедрения культуры проектного менеджмента в современных системах и организациях. В исследовании культур Греции, Рима, Египта, Китая, Англии и США выявлены восемь факторов, способствующих пониманию их управленческого потенциала выживания и развития: 1) культуры должны быть обучающимися; 2) культуры должны быть коммуникативными; 3) успехи культуры записываются и накапливаются; 4) культурные процессы должны быть документированы и встроены в социальные структуры, представляя собой социокультурное общее; 5) риски должны предприниматься доверительно и осознанно; 6) культурные границы должны быть установлены и поддерживаться; 7) культуры должны быть экономически жизнеспособны; 8) культуры должны пронизывать все общество, а не только избранные элитные группы. [269 - Schacht Nicholas R. Project management culture: an anthropological perspective = Культуры проектного менеджмента: антропологическая перспектива // PM network. – Vol. 11. – Sept., 1997.]
   Культурные различия и способы выживания исторически обусловили формирование разных концепций управления реальностью, являющихся архетипическими стратегиями со своими социокультурными кодами, схемами, толкованиями смысла национальной и всемирной истории. Онтологическое разделение мира на материю и дух (идеальное), – считает российский философ А. И. Пигалев, – способствовало предположению о существовании двух способов воздействия на реальность и управления ею – физическом и нефизическом. Эти гипотетически допустимые способы управления реальностью имеют сложные культурфилософские коннотации. Им соответствуют два типа долговременного и стратегического целеполагания, которые и сегодня служат основными базовыми критериями различия управленческих стратегий Запада и Востока.
   Основы западной стратегии управления реальностью заложены еще в древнегреческой философии. Концепция «первоначала» первых милетских философов (Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена), затем концепция «Логоса» Гераклита представляют собой особое описание сложной, недоступной с помощью органов чувств восприятию системности материального мира, частью которого является человек. Управление этой системой было затруднено в силу не только ее сложности, но и того обстоятельства, что человек как оператор управления находится внутри нее. Концепция «первоначала» позволяет создать механизм, порождающий убежденность человека, находящегося внутри системы материального мира, что он находится «снаружи ее», – пишет А. И. Пигалев.
   Пребывая в заблуждении, будто он действительно превратился во «внешнего наблюдателя», человек становится познающим субъектом. Все остальное рассматривается как познавательный объект, которым управляют на основе знаний, полученных в результате такого расщепления. Разделение материального мира на субъект и объект является сутью развития европейской метафизики и опирающейся на нее западной культуры с присущими именно ей концепциями управления реальностью.
   Укрепившаяся в историческом времени убежденность в способности человека занять позицию «внешнего наблюдателя» действительно оказалась эффективной и программирующей длительное время основания классической научной картины мира. В ее рамках изменение сознания трактуется как протекающее исключительно в границах психики. Поэтому считается, что оно остается пассивным и никоим образом не может непосредственно воздействовать на реальность как таковую. [270 - Пигалев А. И. Магия осознанного намерения в современных стратегиях управления реальностью. – С. 39–40.]
   Интерпретации представлений о реальности, с которой имеют дело научное китайское понимание и китайская практика организации управления, мы находим у известного российского востоковеда В. В. Малявина. Эта реальность – «хунь дунь» (т. е. «хаос») – принципиально не поддается определению и служит для обозначения мира множественности без объединяющего субъекта. Несмотря на это, китайская традиция предлагает некий систематический взгляд на хаос в мире и человеческой деятельности. Хаос, пребывающий в центре мироздания, есть условие существования всех вещей многообразия жизни, «как она есть». Так, природа круговорота пути – это состояние бесформенного хаоса. Но если в начале круговорота хаос предстает как первозданная нерасчлененность бытия (состояние «беспредельного» – «у цзи»), то затем он принимает форму культивированного состояния – «Великого предела» («тай цзи»). Эти два вида хаоса китайской традиции – природный и человеческий – подобны друг другу не логически, а, как полагается, извечно текучим, ежемгновенно самоустраняющимся, они сходятся по своему пределу. Эту запредельную точку схождения несходного, – пишет В. Малявин, – древние китайцы и называли Дао, или «Великий путь». [271 - Малявин В. Китай управляемый. Старый добрый менеджмент. – С. 210.]
   К основным свойствам хаоса В. В. Малявин относит:
   «Первое. Хаос воплощает первозданную цельность опыта и самого бытия. Он пропадает там, где в нашем опытном мире появляются “ниши” предметного знания, что означает, по сути, нанесение ущерба бытию.
   Второе. Хаос соответствует неисчерпаемой конкретности существования и, следовательно, силе творческих метаморфоз жизни, моменту (само)превращения времени бытия. В этом смысле он является принципом творчества и практики как чистой текучести, неотделимой от динамизма жизни, воплощением бесконечной изменчивости, уступчивости, “самопотери” всех форм.
   Третье. Хаос включает в себя бесконечное множество частных порядков бытия и в этом смысле является условием внутренней устойчивости, состояния динамического равновесия сложных систем. Он воплощает абсолютный покой в самом пределе мирового движения.
   Четвертое. Хаос есть (не)принцип неопределенности бытия как бесконечной множественности. Он превосходит все нормы и закономерности и является средой не соположения и соподчинения, по чистой сообщительности как предела всякого сообщения. Оставаясь для всех безвестным, он тем не менее интимно внятен каждому.
   Пятое. Хаос есть принцип “инако-действия” и “инако-мыслия” и, как воплощение инаковости, не имеет формальной идентичности, будучи реальностью абсолютно внутреннего и тем самым – возвращаясь к первому пункту – условием полноты бытия». [272 - Малявин В. Китай управляемый. Старый добрый менеджмент. – С. 286.]
   В мировоззренческих системах, относящихся к восточной стратегии, управление подобной реальностью является проявлением и способностью духа, сознания гармонизировать мир – хаос. Конкретный облик такого мира существенно определяется самой психикой. Поэтому для восточной стратегии характерна убежденность в способности психики – шире сознания – управлять реальностью. Например, в древнекитайской философской традиции, прежде всего в даосизме, главным условием возможности управления реальностью является переход от деятельности к недеянию («у вэй»), от полноты к пустоте.
   Среди бытующих определений традиционной китайской философии наиболее распространенным является представление о ней как о философии «единства человека и Неба» («тянь жэнь хэ и»). Западная философия – это философия «дифференциации субъекта и объекта» («чжу кэ эр фэнь»). Но известный исследователь Чжан Ливэнь полагает, что формула «единства человека и Неба» более полно отражает управленческую специфику. Взаимоотношения человека и неба являются «их взаимным разделением» («тянь жэнь сян фэнь») и «взаимной победой друг над другом» («тянь жэнь цзяо сян шэн»).
   В контексте новейшей западной философии разделение на субъект и объект («чжу кэ эр фэнь») считается устаревшим и выдвигается лозунг о «смерти объекта» («чжути сыван»). По мнению Чжан Ливэня, западная тенденция имеет лишь формальное отношение к китайскому пониманию «единства человека и Неба», так как не проясняет значения этого единства в традиционно-управленческом ее толковании, интерпретируя лишь как «хаотичную» («хуньдуньсин»). [273 - Чжан Ливэнь. О методе гармонии // Чжунго жэньминь дасюэ сюэбао. – 2002. – № 3. – С. 22–27. – Кит. яз.]
   Между западной и восточной стратегиями управления есть существенное отличие. Оно заключается в различных толкованиях сути реальности и убежденности в том, будто человек может ею управлять силой осознанного намерения, считает А. И. Пигалев.
   «Для западной стратегии реальность материальна и управляется только чисто физическими воздействиями, к которым осознанное намерение явно не относится. Напротив, для восточной стратегии реальность духовна, имеет то же качество, что и сознание. Поэтому вещественность того, что открывается человеку через посредство органов чувств, считается иллюзорной и воздействие на реальность силой осознанного намерения принципиально возможно». [274 - Пигалев А. И. Магия осознанного намерения в современных стратегиях управления реальностью. – С. 41.]
   Традиционные и современные китайские проекты управления реальностью (т. е. менеджмент) определяются архетипами, метаисторическими целями своей культуры, становясь национальными стратегиями. Так, в древнейшем китайском каноне «Книга перемен» содержатся положения китайской традиционной космологической модели, включающие в себя учение о пяти первоэлементах мира, или пяти фазах мирового круговорота: огне, дереве, земле, металле и воде. Для каждой из указанных фаз уже современный исследователь китайской теории управления и менеджмента Чэн Чжуньин находит их соответствия с различными аспектами управленческой деятельности, разрабатывая тем самым оригинальную концепцию китайской управленческой деятельности и подтверждая противопоставления западной и восточной системы управления. Эти соответствия через специфические проявления и свойства пяти фаз интерпретируются им следующим образом.
   Свойство земли способно синтезировать, сводить воедино реальность. В менеджменте это свойство земли соответствует планированию и выработке различных стратегий.
   Свойство металла (твердость, проникающая сила) в менеджменте соответствует контролю, принуждению.
   Свойство воды (изменчивость и свободное следование) соответствует поискам новых практик и изменениям в управлении и менеджменте.
   Свойство дерева (порождать новое и обеспечивать рост) соответствует в социальной жизни новшествам и производству.
   Свойство огня (сплавлять вещь воедино) обеспечивает управленческие практики согласием в коллективе и человеческом общении.
   Все в целом представляет самобытность китайской концепции управления, ее универсальную системность, связывающую воедино объекивные и субъективные факторы управления, а также своего рода оппозицию западной концепции управления. [275 - Чэн Чжуньин. С лилунь – Ицзин цзинли чжэсюэ = Теория С – философия менеджмента по «Ицзину» / Чжуньин Чэн. – Тайбэй: Дунда, 1995. – С. 41–50. – Кит. яз.]
   Сегодня очевидно, что управленческое воздействие на реальность исключительно техническими средствами, вплоть до полного подчинения человеку, – цель традиционной западной стратегии. Поэтому она характеризуется как технологический путь развития. Традиционную китайскую стратегию управления реальностью необходимо представлять не иначе как нетехнологический путь развития.
   Цель нетехнологической китайской стратегии – непосредственное изменение реальности, но которое должно последовать за изменением прежде всего психики, сознания китайского человека с помощью соответствующих социокультурных практик, осуществляемых государством, КПК. В этой стратегии нет места проектам технического воздействия на такую реальность, поскольку постоянное появление технических новаций неизбежно влечет за собой безостановочное изменение социальной структуры, диспропорции, противоречия, неравенство. Это не отказ от технического, технологического прогресса, а традиционная сосредоточенность на ценностных принципах цивилизационной культуры, остающихся незыблемой основой китайского развития и управления реальностью.
   То, что в традиционной китайской стратегии управления реальностью называется «расширением сознания», или «раскрепощением сознания», в традиционной западной стратегии считается полнотой познания. В обоих случаях речь идет о переходе на более высокий уровень организации управления сознанием, его формирования и, следовательно, на более высокий уровень социального развития.
   Поэтому в китайских управленческих концепциях утверждается представление о том, что для управления социальной реальностью недостаточно этого просто хотеть, необходимо радикальное преобразование сознания человека, которое при определенной степени его «раскрепощения», или «расширения», позволит войти в гармоничный резонанс со вселенной. [276 - Арнц У., Уейс Б., Висенте М. Что мы вообще знаем? Наука, эзотерика и повседневная жизнь / Пер. с англ Е. Мирошниченко. – М., 2007.]
   Осознанное человеческое намерение управлять социальной реальностью жестко ограничено тем уровнем социальной иерархии, на котором человек находится, – считает А. И. Пигалев, – и оно определяется в основном гедонистическими мотивациями. «Воздействуя через воспитание и культуру, ограничения этого уровня определяют спектр допустимых желаний и делают невозможной реализацию некоторых сегментов реальности, пока человек не перейдет на следующую ступень». [277 - Пигалев А. И. Гедонистическая магия против психологии аддиктивного поведения // Мир психологии. – 2008. – № 4. – С. 14.]
   Любая инновационная модель управления развитием конструируется, используется людьми и воздействует на людей и социальную реальность. Она – не инструмент для обработки неодушевленного природного материала, а средство реализации геополитических или цивилизационных стратегий. В то же время она является отражением соответствующего уровня развития, на котором находится общество и его человек по отношению к объективной цели своего развития. Поэтому основополагающая роль в китайском инновационном развитии отводится субъекту управления – китайской личности с определенным типом «раскрепощенного сознания». При построении национальной инновационной системы китайское партийное руководство вновь обратилось к лозунгу «раскрепощения сознания», под которым начинал реформы Дэн Сяопин. С помощью «раскрепощенного сознания» в Китае избавлялись не только от догм советской плановой модели, но и от «суеверного понимания» Запада, которое так и не вывело КНР на технологический уровень передовых держав. Однако китайские и российские эксперты указывают на другое значение «раскрепощенного сознания», связанного с формированием в Китае «нового человека» с «раскрепощенным сознанием», соответствующим духу времени, способного осуществлять в стране и окружающем мире грандиозные глобальные преобразования. [278 - Ломанов А. В. Транзит без пункта назначения. Проблема врастания России и Китая в мировой порядок // Россия в глобальной политике. – 2008. – № 2; Гаодуань цзюэцэ цанькао: Чжунго вэньхуа дэ лилян = Уникальные материалы стратегического плана: культурная сила Китая / Под ред. Юй Цзинчжи. – Бэйцзин: Жэньминь жибао чубаньшэ, 2011. – 361 с. – Кит. яз.] Основную роль в этом инновационном проекте развития человека, его сознания отводится ценностному потенциалу «могущественного культурного государства».
   Развитие современного китайского человека проходит под влиянием установки на то, что «в нынешнюю эпоху культура становится главным источником национальной сплоченности и творческих сил, все больше проявляется роль международной конкуренции и борьбы в факторах идеологии “мягкой силы”. Проведение границы между идеологией, культурой социализма и идеологией капитализма чрезвычайно важно для точного понимания и осознания необходимости идти по социалистическому пути с китайской спецификой. Только при условии скрупулезного формирования системы стержневых ценностей социализма с ее силой воздействия для единения плюралистических идей и общественных течений можно выработать совместные идеалы и убеждения, нормы этикета общества, которые основаны на уважении различий. Кроме того, можно образовать духовную связь, соединяющую в себе силу, единство и гармонию, которые будут поднимать всю нацию, можно укрепить совместную идеологическую базу единства партии и народов страны». [279 - Проведение «четырех значимых границ», связанных с главными вопросами социалистического пути с китайской спецификой. – Режим доступа: http://www. Russian.people.com.cn/95181/7107005.html.]
   Одной из функций китайского управления социальной реальностью («социального управления»), обеспечивающей целесообразность и практическую действенность стратегии «могущественного культурного государства», является социальный контроль. В Китае, как и в любом другом государстве, существуют различные виды контроля: технический, партийный, экономический, социальный, контроль в сфере культурной и духовной жизни. Их объединяющим началом являются представления об управленческом контроле как одной из необходимых функций управления социальной реальностью, без которой не могут быть реализованы в полной мере все другие его функции: планирование, организация и руководство. Все функции управления находятся в определенном круговороте взаимосвязанности и взаимообусловленности, являясь неотъемлемыми частями общей системы социального управления. [280 - Чжунго чжунъян гуаньюй цзянцянь дандэ чжичжэн нэнли цзяньшээ цзюэди = Решение о совершенствовании способности партии к управлению: Материалы 4-го Пленума ЦК КПК 16-го Созыва 19.09.2004 / Цзяцян дандэ чжичжен нэнли цзяньшэ. Сюэси дубэй. – Бэйцзин. – 2004. – С. 219, 220–260. – Кит. яз.]
   Термин «социальный контроль» введен в научный оборот французским социологом и криминологом Тардом, под которым он понимал фактор «социализации личности». Проблему социального контроля впоследствии разрабатывали американские социологи, которые представляли его уже как способы воздействия общества и социальных групп на личность с целью регуляции ее поведения и приведения в соответствие с общепринятыми в данной общности нормами. Трансформации социальных норм, проявляющихся в системе китайских ценностей, ментальных установках независимо от того, какие изменения они фиксируют (со знаком плюс или минус), предстают в качестве признаков новых оснований не только в солидаризации общества. В нашем конкретном случае – конфигураций, обозначающих основания социального контроля.
   В общем процессе управления социальный контроль выступает как элемент обратной связи. По его данным производится корректировка ранее принятых ценностей, реализующихся в моделях, стратегиях развития, проектах, программах, а также в нормах и нормативах. Социальный контроль – один из главных инструментов выработки социокультурной политики КПК, государства и принятия решений, обеспечивающих нормальное функционирование китайской социокультурной системы, достижение ею намеченных целей как в долгосрочной стратегической, так и в оперативной перспективе.
   В рассматриваемом аспекте социальный контроль – это совокупность политических, экономических, идеологических и культурных процессов и методов, призванных обеспечить стабильность китайского общества, его государственного строя, соблюдение социального порядка.
   Таким образом, философско-политический и философско-культурологический анализ позволил выяснить, что глубинная сущность проблем китайского управления неизменна, меняются лишь исторически определенные формы решения той или иной управленческой проблемы. До формирования в Китае науки об управлении именно философско-культурологическая мысль сохранила и выкристаллизовала основополагающие ценности и обобщения управленческого опыта предыдущих поколений.
   В состав основных компонентов современного китайского инновационного развития и проектного менеджмента входит обновленная система традиционных цивилизационных ценностей. Постоянное развитие этих компонентов в соответствии с национальными интересами и требованиями текущего момента, долгосрочной стратегии «могущественного культурного государства», цивилизационных и геополитических задач позволит обеспечить эффективное функционирование социокультурных сфер общества.
   Развитие основных компонентов китайского инновационного и проектного менеджмента осуществляется путем сбалансированной интеграции мирового и использования собственного опыта, страновой специфики и ценностных традиций национальной культуры управления.
   Равноправный диалог и взаимное обогащение управленческих культур и технологий приводят к реальному повышению эффективности китайской национальной экономики и ее проектов. Понимание этого позволило Китаю занять выигрышную позицию в глобальной экономике без ущерба для собственного населения, культуры и экономики.
   Инновационное развитие управления социальной реальностью невозможно без «раскрепощенного сознания» и формирования «нового» китайского человека, осознанно участвующего в гармоничном развитии своего общества и глобальном переустройстве мира, достижения идеала – «китайской мечты». [281 - Си Цзиньпин: цзай шиэрцзи цюаньго жэньда и цы хуэйишан дэ цзянхуа = Си Цзиньпин: выступление на 1-й сессии Всекитайского Собрания народных представителей 12-го созыва // Синьхушэ. 2013.03.17. – Кит. яз.]

Глава пятая
«Мягкая сила» в инновационных управленческих проектах строительства «гармоничного общества»

   Китай взял курс на построение «гармоничного общества» инновационного типа и «гармоничного мира». Основу этого специфического курса составляет ценностный потенциал «могущественного культурного государства», программирующий сознание и подготовку нового человека, способного создавать и реализовывать глобальные китайские инновационные проекты, изменять социальную реальность. Вкладывая средства в развитие человека, Китай многократно повышает совокупную мощь государства, необходимую для победы в конкурентной борьбе на мировом инновационном поле. Социокультурная политика КПК, направленная на сбережение, раскрепощение и культурное развитие человеческого потенциала, приобретает в этой структуре ключевое значение.
   Формулируя «Основные политические тезисы – 2014» на закрытии первой сессии ВСНП 12-го созыва, Генеральный секретарь ЦК КПК, председатель КНР Си Цзиньпин связал реализацию построения такого государства среднего достатка, богатого, могущественного, демократического и модернизированного с реализацией «китайской мечты».
   «Осуществление китайской мечты должно способствовать подъему патриотизма, который должен стать сутью национального духа, а наши реформы и инновации – сутью общей тенденции современности. Осуществление китайской мечты должно аккумулировать культурную мощь Китая. Именно это и есть сила, способная сплотить китайский народ. Китайская мечта в общем и целом – мечта народа, осуществляя которую необходимо неуклонно опираться на народ и которая должна непрестанно служить во благо народу». [282 - 2014 каоянь чжэнчжи каокэдянь. Чжунгун чжуньян цзуншуцзи, гоцзя чжуси, чжуньян цзюньвэй чжуси Си Цзиньпин цзай шиэр цзе цюаньго жэньда и цы хуэйи хуэйшан дэ цзянхуа = Основные политические тезисы 2014. Речь Генерального секретаря ЦК КПК, Председателя КНР Син Цзиньпина на второй сессии заседания ВСНП 12-го созыва. – Режим доступа: http://wenku.baidu.com/view/0aaa1168caaedd3383c4d332.html. – Кит. яз.]
   На осуществление «китайской мечты» направлен ценностный потенциал «могущественного культурного государства», который представлен «мягкой силой», оказывающей мощное управленческое воздействие на практики инновационного построения «гармоничного общества» и «гармоничного мира». Генеральный секретарь ЦК КПК Ху Цзиньтао, выступая с докладом на XVII съезде КПК, подчеркнул необходимость использовать китайскую культуру, ее «мягкую силу» для укрепления «мягкой мощи» Китая. По его словам, «великое возрождение китайской нации неизбежно сопровождается процветанием и подъемом китайской культуры». В этой связи эксперты стали называть КНР «страной покоряющей привлекательности», которая после «воссоединения двух берегов» – Китая и Тайваня – уже в ближайшем будущем будет олицетворять «мировую державу первого порядка», а с 2020 года станет оказывать максимум управленческого влияния на весь окраинный мир». [283 - Бирюков А. Духовные основы «мягкой мощи» // Стратегия России. – 2008. – № 5. – Режим доступа: http://sr.fondedin.ru/fullnews_arch_to.php?subaction=showfull&id=1211365629&archive=1211367691&start_from=&ucat=14&.]
   Выступая с докладом на съезде, Ху Цзиньтао заявил: «В современную эпоху культура становится все более важным источником цементирующих и творческих сил нации и одновременно все более важным фактором конкуренции в совокупной государственной мощи. Мы должны повышать “мягкую” культурную мощь государства для улучшения гарантий основных культурных прав и интересов народа».
   В оценке Ху Цзиньтао «великое возрождение китайской нации неизбежно сопровождается процветанием и подъемом китайской культуры». [284 - Ху Цзиньтао призвал к укреплению «мягкой» мощи китайской культуры. – Режим доступа: http://ruusian.china.org.cn/china/archive/shiaida/2007–10/15/content_9059824.htm.] Другими словами, китайская культура и ее «мягкая сила» есть неиссякаемый источник непрерывного развития и сплоченной борьбы китайской нации.
   Проблема оказания «мягкого» управленческого влияния считается одной из фундаментальных в социокультурной политике любого государства. Многие исследователи основной характеристикой современного мира считают возможности именно «мягкого» управленческого влияния и в связи с этим выстраивающейся взаимозависимости государств. Это влияние становится ключевым в понимании ограничений, которые накладывает процесс глобализации в лице наиболее развитых государств на всю систему международных отношений и внешнюю политику отдельных стран. [285 - Буланов М. В. Разработка Дж. Наем и Р. Кеохейном концепции гибкой власти во внешней политике государства // Каспийский регион: политика, экономика, культура. – 2009. – № 1 (18). – С. 43–52.]
   Понятие «мягкая сила» рассматривается как сила (мощь, власть, энергия), обладающая управленческими свойствами, присущими «мягкому» влиянию, воздействию. В содержательном философско-культурологическом и политическом плане данным свойствам приписываются такие образные антропологические характеристики, как гибкость, пластичность, ненавязчивость, эфемерность, хрупкость, нежность и даже женственность. [286 - Русакова О. Ф. Концепт «мягкой силы» (soft power) в современной политической философии // Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения РАН. – 2010. – Вып. 10. – С. 173–192.]
   Управленческое влияние «мягкой силы» действует таким образом, что субъект свободно и добровольно ей подчиняется, воспринимает ее предписания как результат своего самостоятельного выбора определенной деятельности. «Мягкая» управленческая сила достигает своих стратегических целей, не прибегая к внешнему материализованному насилию. Инструментами ее влияния выступают интеллектуальные паттерны, когнитивные соблазны, привлекательные ценностные идеи и символы, обольстительные визуальные и аудиальные образы.
   «Мягкая сила» осуществляет свое управленческое воздействие на знаково-символическом и идейно-ценностном уровнях. Она активизирует необходимые ценностные стереотипы общественного восприятия, приводя в действие архетипичные образы и коллективные представления. «Мягкая сила» использует психологически привлекательные для субъекта инструменты управленческого влияния в целях латентного программирования или переформатирования в нужном направлении его ментальных структур.
   В современных философско-культурологических и политических исследованиях понятие «мягкой силы» приобрело характер концепта, который наделяют специфицированными смыслами. Так, в политической философии он интерпретируется с позиции «дискурса-анализа». Способ управления с помощью дискурса включает в себя эффективное коммуникативное воздействие, которое внушает субъектам определенный образ действия и мыслей. Главная управленческая сила дискурса – в формировании обозначений и интерпретаций объектов действительности, в определенном «мягком» принуждении к конкретным схемам мысли, восприятия и деятельности.
   М. Фуко объяснил связь понятия власти, властного управления с понятием дискурса. Согласно Фуко, власть есть множественное отношение силы, чьи управленческие установки реализуются посредством разнообразных дискурсов. «Дискурсы являются тактическими элементами или блоками в поле отношений силы; внутри одной и той же стратегии могут быть самые различные и даже противоречащие друг другу дискурсы». [287 - Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. с франц. – М.: Касталь, 1996. – С. 203–204.]
   Например, в философско-культурологической интерпретации понимания «мягкой силы» у Ж. Липовецки именно «обольщение» выступает особой стратегией, пронизывающей все социокультурные сферы: политику, производство, образование, сферу культурных услуг, повседневный быт. «Обольщение» стало повсеместной скрытой силой управления, которая стремится регулировать нравы, потребление, организацию людей, информацию, образование. «Отныне вся жизнь общества находится под диктатом стратегии, ломающей производственные отношения ради апофеоза отношений обольщения». [288 - Липовецки Ж. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме. – СПб.: Владимир Даль, 2001. – С. 33–34.]
   Стратегия «обольщения» – это соблазн богатством выбора, изобилием потребительских благ и услуг, это управленческая стимуляция все новых и новых запросов. Сила обольщения заключается в увеличении свободы выбора для индивида, в гибкости предложений, соответствующих его пожеланиям. [289 - Русакова О. Ф. Концепт «мягкой силы» (soft power) в современной политической философии. – С. 181–190.]
   Впервые в качестве эффективного ресурса управления внешнеполитической деятельностью понятие «мягкой силы» было представлено в работах Дж. Ная в 1990-х годах «Мягкая сила» – это управленческая способность добиваться желаемого на основе добровольного участия союзников, а не с помощью принуждения.
   Суть «мягкой силы» Дж. Най разъясняет путем сравнения ее с традиционными «жесткими» способами внешнеполитического воздействия. По его мнению, совокупная мощь государства делится на «твердую силу» и «мягкую силу», где материальное представлено «твердым», а духовное – «мягким». «Мягкое» могущество возможно в том случае, если государство привлекает инновациями своей культуры, политическими идеалами, программами и тем самым управляет. Оно подразумевает использование в качестве управленческих ресурсов влияние и привлекательных политических имиджей, и культурных ценностей, транслируемых средствами массовой информации. Проявляются такие управленческие ресурсы в вовлечении в процесс сотрудничества без угроз и поощрений. [290 - Дж. Най. «Мягкая сила» и америко-европейские отношения // Альманах «Восток». Ситуация в России. – 2006. – № 5 (41). – Режим доступа: http://www.situation.ru/app/j_art_1165.htm.]
   Некоторые исследователи связывают управленческий ресурс «мягкой силы» с неосязаемой «привлекательностью», порождающей ответную позитивную реакцию большой целевой аудитории. [291 - Панова Е. П. Сила привлекательности: использование «мягкой власти» в мировой политике // Вестник МГИМО-Университета. – 2010. – № 3. – С. 91–97.] Так, «привлекательность» США зависит от культивируемых ценностей. Любая политика США с большей вероятностью будет привлекательной, если она базируется на ценностях, разделяемых другими. [292 - Дж. Най. «Мягкая сила» и америко-европейские отношения // Альманах «Восток». Ситуация в России. – 2006. – № 5 (41). – Режим доступа: http://www.situation.ru/app/j_art_1165.htm.] Поэтому Дж. Най выделяет три основные составляющие «мягкой силы»: культуру, политические идеалы и их ценности и внешнюю политику. Одна из главных производных «мягкой силы» – пропаганда ценностных элементов культуры государства, которые могут быть привлекательны для других. Чем сильнее страна привлекает своей культурой, политическими идеалами и ценностями, тем выше ее удельный вес в мировой политике. Американская культура стала привлекательной силой для многих людей во всем мире.
   Вторым компонентом «мягкой силы» Дж. Най выделяет политические идеалы (ценности). То, как государство ведет себя внутри страны, какими принципами руководствуется в своем управлении, какие ценности ставит во главе своей внутренней политики и каких политических идеалов придерживается, говорит о наличии и уровне «мягкой силы» данной страны. Поведение государства внутри может повысить ее престиж и легитимность ее действий, а это в свою очередь способствует достижению внешнеполитических целей государства.
   Институционализацией политических ценностей государства, удовлетворяющих национальным интересам, можно значительно укрепить ресурс «мягкой силы» внутри страны, повысив свой имидж и во внешнеполитической деятельности, считает Дж. Най.
   Третьим компонентом «мягкой силы», выделенным Дж. Наем, является внешняя политика. Из всех трех компонентов последний – наиболее подвижный и наиболее рационально управляется государством. Стабильная, уверенная, не приносящая угроз другим государствам внешняя политика может во многом поднять статус государства и повысить его имидж на международной арене. Инструментами реализации «мягкой силы» во внешней политике могут являться разного рода крупные события и деятельность: от Олимпиады, которая была использована Китаем в 2008 г., Россией – в 2014 г., до борьбы с терроризмом.
   Важнейшая составная часть этого компонента «мягкой силы» – культурная дипломатия. Ее задачи состоят в усилении гуманистического характера национальной и мировой политики, в формировании взаимного интереса, атмосферы доверия и уважения за счет активного диалога культур разных народов мира, в развитии культурного и образовательного обмена между странами. [293 - Наумов А. Фактор «мягкой силы» // Стратегия России. – 2010. – Режим доступа: http://www.sr.fondedin.ru/new/fullnews_arch_to.php?subaction=showfull&id=1264505208&archive=1264505697&start_from=&ucat=14&.] Каждое государство для укрепления государственной мощи «мягкими» социокультурными методами определяет перечень элементов «мягкой силы», способных привлечь на свою сторону ряд других стран.
   Первые представления о «мягкой силе» были разработаны китайскими мыслителями Лао-цзы, Конфуцием, Сунь-цзы и применялись в области военной мысли, управления государством и воздействия на другие народы более двух тысяч лет. Так, в древнекитайском памятнике «Канон пути и добродетели» («Дао Дэ цзин»), авторство которого приписывается Лао-цзы (кон. VII – нач. VI в. до н. э.), высказывается специфически китайская суть «мягкой силы»: «В Поднебесной самое мягкое одерживает верх над самым твердым». [294 - Мялль Л. Я. К пониманию «Дао-Дэ цзина» // Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по востоковедению. – Тарту, 1980. – С. 15–21.] В другом источнике приводится следующее высказывание: «В целом мире нет ничего мягче и слабее воды, но вода лучше всего побеждает то, что прочно и твердо… то, что слабое одолеет сильное, а мягкое – твердое, знает весь мир…». [295 - Китайская военная стратегия / Сост., пер. В. В. Малявин. – М., 2002. – С. 37.]
   В более глубокой древности китайцы также размышляли над тем, как использовать инструменты «мягкой силы» для победы в конфликте «жестких сил». Подтверждением тому служит трактат Сунь-цзы (VI – нач. V в. до н. э.) «Искусство войны», в котором содержатся следующие ее стратагемы: «используй мягкие средства, чтобы побороть силу», «избегай сильных сторон противника, используй его слабости», «лучшее из лучшего – покорить чужую армию, не сражаясь» и т. д.
   Сунь-цзы возвел «мягкое», т. е. «нематериальное», психологическое воздействие на одно из первых мест в военном противоборстве. Он считал, что «во всякой войне, как правило, наилучшая политика сводится к захвату государства целостным; разрушить его значительно легче. Взять в плен армию противника лучше, чем ее уничтожить… Одержать сотню побед в сражениях – это не предел искусства. Покорить противника без сражения – вот венец искусства».
   Сунь-цзы отмечал, что «война – это путь обмана», поэтому выигрывает тот, кто умеет вести войну «мягкой силой», не сражаясь. Для этого необходимо, во-первых, «разрушить планы противника», во-вторых, «расстроить его союзы» и, лишь в-третьих, «разгромить его войска». Поэтому рекомендации в трактате предстают специфическими: «Разлагайте все хорошее, что имеется в стране противника. Разжигайте ссоры и столкновения среди граждан вражеской страны. Мешайте всеми средствами деятельности правительства. Подрывайте престиж руководства противника и выставляйте в нужный момент на позор общественности…». [296 - Китайская военная стратегия / Сост., пер. В. В. Малявин. – М., 2002. – С. 118–206; Конрад Н. И. Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. – М, 1959; Сунь-цзы. Искусство стратегии. – М., 2007. – С. 81–82.] В трактате излагаются и другие основные приемы воздействия «мягкой силой», в определенном сочетании составляющие механизм управления и принуждения противника к неправильным действиям.
   Древнекитайская философская школа Бин цзя, разработавшая учение о военном искусстве, в том числе о «мягкой» и «жесткой» силе как основе социальной регуляции, синтезировала для этого идеи конфуцианства, легизма, даосизма, школы Иньян и Мо-цзя. Идеологической основой учения служили конфуцианские принципы отношения к военному делу, изложенные в трактатах «Хуан Фань», «Лунь Юй», «Си Цы чжуан». Наиболее важные сочинения этой школы «Сунь-цзы» и «У-цзы» вместе с пятью другими трактатами в конце II в. были объединены в «Семикнижие военного канона» («У цзин ци шу»), ставшее основой всех традиционных военно-политических и военно-дипломатических доктрин не только в Китае, но и в Японии, Корее, Вьетнаме.
   Мировоззрение социокультурных идей, изложенных в «У цзин ци шу», основывалось на представлении о циклическом характере всех космических процессов, являющихся переходом противоположностей друг в друга по законам взаимопревращения сил «инь» и «ян», а также циркуляции «пяти элементов» («у син»). Этот общий ход вещей и есть путь «обращения к корню и возвращения к началу», т. е. к Дао. Поэтому в социальной жизни также действуют противоположности, в ней взаимообусловлены «культура» («вэнь») и оппозиционная ей «воинственность» («у»), т. е. «мягкое» и «жесткое». [297 - Китайская философия. Энциклопедический словарь / Под ред. М. Л. Титаренко. – М.: ИДВ РАН, 1994. – С. 23.]
   Тема «мягкой силы» и ее ценностей, проявляющаяся на самых переломных исторических этапах развития, вновь стала актуальной в китайском обществе в конце 1990-х годов. В этот период традиционные военные представления, трансформировавшиеся в идеологию военной философии нового времени Дэн Сяопина, [298 - Ли Шицзюнь. Дэн Сяопин: синь шици цзюнь чжэсюэ сысян = Дэн Сяопин: идеология военной философии нового времени. – Бэйцзин, 1991. – 295 с. – Кит. яз.] нашли форму своего выражения в «мягкой силе».
   Первое упоминание о «мягкой силе» в 1993 г. связывают со статьей Ван Хунина «Культура – “мягкая сила” государственной мощи», где определенные ценности китайской культуры были представлены именно в виде «мягкой силы». Автор считал, что международные изменения сделали «мягкую силу» основной силой внешних связей страны. Если «твердая сила» может распространяться только в определенной политической обстановке, то «мягкая сила», опираясь на существующую систему социокультурных ценностей, поддерживается и распространяется международным сообществом постоянно, представляя собой потенциальную энергию мировой культуры. После выхода данной статьи китайской «мягкой силе» стали уделять максимальное внимание. Понятие «мягкая сила» стало чаще использоваться в китайских исследованиях по философии, экономике, менеджменту, политологии.
   Сегодня Китай заявляет о себе как о новом центре «мягкой силы», развитие и институциализация которой являются частью целенаправленной долгосрочной социокультурной политики государства. Партийное руководство, максимально используя «мягкую силу» внутри страны, повышает международное влияние китайской культуры и расширяет присутствие культурной продукции Китая на мировом рынке. Наращивание «мягкой силы» в потенциале стратегии строительства «могущественного культурного государства» стало одной из ключевых задач в политике КПК, определенных решениями XVIII партийного съезда.
   Работа по активированию цивилизационного культурного потенциала развернулась с приходом на пост партийного лидера в 2002 г. Ху Цзиньтао. Первоначально речь шла лишь о противодействии слухам, иностранным научным концепциям, прогнозирующим крах китайских реформ и рост «китайской угрозы». В середине 2000-х годов власти заявили о необходимости наращивать собственную «мягкую силу» и культурное соперничество с другими странами.
   В связи с этим были предприняты попытки дать содержательное наполнение ценностному измерению национальной «мягкой силы». Появившиеся лозунги «гармонии» подчеркивали многообразие культур и национальных моделей развития, превращаясь в противовес западной склонности к абсолютизации либеральных ценностей и навязыванию их другим странам. Доминирующее место в ценностном содержании «мягкой силы» занял древний тезис о «гармонии без единообразия». Высказывание Конфуция «Благородный муж стремится к гармонии, но не к единообразию; мелкий человечек стремится к единообразию, но не к гармонии» наполнилось новым смыслом. Пекин заявил о себе как о наследнике идеала, в соответствии с которым возвышенный и просвещенный конфуцианский «благородный муж» стремится к гармоничным отношениям с окружающими, не добиваясь единообразия ни за счет навязывания другим своих ценностей, ни за счет принятия ценностей чужих, характеризуют эту идеологическую ситуацию О. Н. Борох и А. В. Ломанов. Другая часть конфуцианской цитаты, по существу, превратилась в характеристику политики Запада, который, подобно «мелким людишкам», пренебрегает гармонией и хочет сделать мир единообразным в соответствии со своими канонами. [299 - Борох О. Н., Ломанов А. В. От «мягкой силы» к «культурному могуществу» // Россия в глобальной политике. – 2012. – № 4. – Режим доступа: http://globalaffairs.ru/number/Ot-myagkoi-sily-k-kulturnomu-moguschestvu-15643.]
   «Мягкая сила» в социокультурном контексте как ресурс «гибкой» мощи государства исследуется аналитиком Мэн Ляном. Рассматривая элементы структуры «гибкой» мощи – гибкую политическую власть, культурную власть, дипломатическую силу, экономическую и научно-техническую власть, он приходит к выводу о том, что китайская «мягкая сила» образуется путем использования всех этих государственных управленческих ресурсов, обладая собственными специфическими чертами. Мэн Лян также выделяет последовательность, формы и сам процесс развития «мягкой силы», ее стратегические функции, факторы, обусловливающие развитие и способы ее усиления.
   «Гибкая» политическая власть у Мэн Ляна – ядро «мягкой силы», а «мягкая» культурная власть – основная составляющая ее часть. «Гибкая» дипломатическая власть является связующим звеном между «гибкой» властью различных стран. Далее автор последовательно рассматривает связь «мягкой силы» с другими элементами «гибкой мощи» китайского государства, представляя ее наиболее мягкой формой использования власти в интересах государства. [300 - Мэн Лян. Даго цэ: тунсян даго чжилу дэ жуань шили = Стратегия большого государства: через «мягкую силу» к большому государству. – Бэйцзин, 2008. – С. 43–94, 130–135. – Кит. яз.]
   Лю Цзайци из Уханьского государственного университета считает, что к «мягкой силе» относятся: стратегии развития государства, идентификационная мощь его идеологии и ценностных ориентаций, притягательная сила его социокультурного строя и модели развития, управляющая способность проведения стратегии развития, которые являются силой, консолидирующей народ, силой творчества нации, силой культурного влияния в международных делах. Все это составляет духовные элементы «мягкой силы».
   По мнению Лю Цзайци, во внутренней политике КНР «мягкая сила» благоприятствует усилению национальной мощи, подъему национального духа, укреплению чувства идентичности народа всей страны, сохранению и развитию лучшей традиционной китайской культуры, а также достижению полного единства Китая.
   Во внешней политике «мягкая сила» позволяет увеличивать влияние Китая в мировом масштабе, укреплять понимание народами всего мира внутренней и внешней политики страны, создавать благоприятный, справедливый мировой порядок для мирного развития Китая. [301 - Лю Цзайци. «Мягкая сила» в стратегии развития Китая // Полис. – 2009. – № 4. – С. 149–156.]
   Китайская интерпретация «мягкой силы» представлена в политическом докладе на XVII съезде КПК. В нем были выдвинуты конкретные задачи строительства «мягкой силы» государства в рамках социализма с китайской спецификой по четырем направлениям:
   – создание системы стержневых социалистических ценностей, увеличение притягательных и консолидирующих сил социалистической идеологии;
   – формирование гармоничной культуры, воспитание цивилизованных отношений;
   – распространение национальной культуры и строительство общего духовного очага китайской нации;
   – продвижение новаторства в культуре, усиление жизненной силы ее развития. [302 - Доклад Ху Цзиньтао на XVII съезде КПК (полный текст). – Режим доступа: http://russian.china.org.cn/china/archive/shiqida/2007–10/25/content_9120930_16.htm.]
   Включение некоторых инноваций американской концепции «мягкой силы» в программные документы КПК стало событием, показывающим способность партийного руководства использовать полезные для страны западные идеи. Следующий этап развития китайской «мягкой силы» характеризуется соединением практических мероприятий по развитию культуры внутри КНР с повышением ее международного влияния. Содержательной функциональной основой «мягкой силы» становится комплексная стратегия построения «могущественного культурного государства».
   В интерпретациях Дж. Ная «мягкая сила», как отмечалось выше, опирается на три ресурса: «культуру», «политические ценности» и «внешнюю политику». На XVII съезде КПК тема «мягкой силы» была включена в раздел, посвященный развитию культуры, а не внешней политики. Известные российские китаеведы А. В. Ломанов и О. Н. Борох считают, что с этого времени нормативная китайская трактовка «мягкой силы» стала «культуроцентричной». «Культурное истолкование “мягкой силы” – сознательный выбор. Пока Америка несет в мир свои политические ценности, Китай делает ставку на культуру, вследствие чего их “мягкие силы” оказываются в разных интеллектуальных измерениях». [303 - Борох О. Н., Ломанов А. В. От «мягкой силы» к «культурному могуществу» // Россия в глобальной политике. – 2012. – № 4. – Режим доступа: http://globalaffairs.ru/number/Ot-myagkoi-sily-k-kulturnomu-moguschestvu-15643.]
   В первое десятилетие XXI в. происходила трансформация понимания связи между внутренним и внешним измерениями китайской «мягкой силы». [304 - Ван Анью. Гоцзя жуань шили лун = Теория «мягкой силы» государства. – Бэйцзин: Чжунго шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 2010. – 261 с. – Кит. яз.; Юй Синьтянь. Чжанво гоцзи гуанси мияо: вэньхуа, жуань шили юй Чжунго дуй вай чжаньлюэ = Ключ к управлению международными отношениями: культура, «мягкая сила» и внешнеполитическая стратегия КНР. – Шанхай: Шанхай жэньминь чубаньшэ, 2010. – 233 с. – Кит. яз.; Жэньминь жибао. – 2014. – 12 февраля. – С. 1. – Кит. яз.] Речь идет не о приведении ее ценностей, обеспечивающих внутриполитические реалии, в соответствие с западными политическими ценностями, а о привнесении в нее новых китайских акцентов в толковании «всеобщих ценностей». Поэтому в начале 2012 г. в содержательном контексте «мягкой силы» и появились варианты новых формулировок ценностей – «сердцевинные ценности»: «процветание, демократия, цивилизация, гармония, свобода, равенство, справедливость, верховенство закона, патриотизм, преданность, честность и доброта».
   Пропаганда этих ценностей активно ведется в КНР через официальные средства массовой информации. Согласно «Жэньминь жибао», эти социалистические ценности должны быть «внедрены в каждого китайца», а китайский народ должен отстаивать их ради улучшения общества. «Когда у людей есть вера, нация сильна». [305 - Гаодуань цзюэцэ цанькао: Чжунго вэньхуа дэ лилян = Уникальные материалы стратегического плана: культурная сила КНР / Под ред. Юй Цзиньчжи. – Бэйцзин: Жэньминь жибао чубаньшэ, 2011. – 361 с. – Кит. яз.; Го Шуюн. Чжунго жуань шили чжаньлюэ = Стратегия мягкой силы Китая. – Бэйцзин: Шиши чубаньшэ, 2012. – 209 с. – Кит. яз.]
   Наиболее привлекательные формулировки ценностей «мягкой силы» должны быть использованы не только внутри Китая, но и за его пределами. Такой содержательный контекст «мягкой силы» позволил поставить принципиальный вопрос о способности Китая влиять на процесс формирования «всеобщих ценностей», на интерпретацию понятий «свободы», «демократии» и «прав человека».
   Китайское отторжение «всеобщих ценностей» сменилось на более прагматичный подход. «Всеобщие ценности» нельзя отвергать. Но их нельзя отождествлять с западными ценностями и противопоставлять «китайской специфичности». Подлинное «всеобщее» будет лишь в том случае, если в его определении участвуют все страны, в том числе и Китай.
   Философско-политический и философско-культурологический анализ инструментальной роли китайской «мягкой силы» показывает, что в ней учтены основные механизмы классической концепции по формированию благоприятного имиджа страны в мире, разработанной западными специалистами. При этом под «классической» понимается концепция, применяемая любыми государствами, ставящими перед собой задачи глобального геополитического характера и обладающими для этого соответствующими национальными социокультурными ресурсами.
   Как видно, китайская концепция «мягкой силы» все больше демонстрирует свою эффективность в реализации внешнеполитической парадигмы КНР. Однако не менее важная роль «мягкой силы» видится в решении проблем внутреннего развития страны. «Мягкая сила» Китая нашла свое концептуальное выражение в базисных ценностях культуры китайской цивилизации, прежде всего в традиционной идее «ценности гармонии» («хэ вэй гуй»). Концентрируя в себе государственные интересы и разнообразные национальные приоритеты, она стала представлять ценностную основу построения «гармоничного общества» в Китае.
   Переосмысление конфуцианской концепции «гармонии» («хэ») произошло еще в начале 1990-х годов. Проявившее себя в Китае увлечение иностранными либеральными идеями привело к прогнозируемой реакции – утверждению национальных традиций и их ценностей, интерпретируемых уже в консервативном смысле. Так, пропаганда традиционной идеи «ценности гармонии» стала составной частью работы по ее укоренению в «мягкой силе», обеспечивающей приоритет стабильности и постепенного развития страны, защиту общества от негативного воздействия внутренних конфликтов и разногласий. Со временем идея гармонии получила более широкое толкование. В материалах XVI съезда КПК (2002 г.) многоаспектно говорится о «ценности гармонии» как в отношениях между человеком и природой, так и в международных отношениях.
   Распространение «мягкой силой» ценностей «построения социалистического гармоничного общества» связано с определенными переменами во внутриполитических приоритетах, произошедшими после смены китайского руководства в 2002–2003 гг. Новый партийно-государственный лидер Ху Цзиньтао и премьер Вэнь Цзябао начали исправлять дисбалансы, накопившиеся в период ускоренного развития рыночной системы в 1990-е годы. На уровне экономики идея сбалансированного развития была сформулирована осенью 2003 г. В официальный оборот была введена концепция пяти сфер «единого планирования» («тун чоу»): в развитии города и села; регионов; экономики и общества; человека и природы; внутреннего развития и открытости внешнему миру. Китайские аналитики подчеркивали, что эта концепция нацелена на решение проблем неравномерного развития государства.
   19 сентября 2004 г. в «Коммюнике 4-го пленума ЦК КПК 16-го созыва» была сформулирована задача построения в Китае социалистического гармоничного общества и в этой связи новые принципы социокультурной управленческой деятельности КПК. Во-первых, партия должна проводить курс уважения к труду, знаниям, кадрам и творчеству (т. е. «четыре уважения»), укреплять творческие силы всего общества. Во-вторых, партия должна «надлежащим образом координировать отношения интересов во всех аспектах, правильно разрешать противоречия внутри народа». В-третьих, было заявлено об «усилении социального строительства и управления, продвижении инноваций в системе социального управления». В-четвертых, КПК будет «оздоровлять рабочий механизм, отстаивать социальную стабильность». В-пятых, «отстаивать массовую линию партии, укреплять и совершенствовать работу с массами в новых условиях». Социокультурным механизмом этой управленческой деятельности КПК продолжала оставаться «мягкая сила», внедряющая в сознание и практику людей ценностные компоненты идеала «гармоничного общества».
   11 октября 2006 г. на 6-м пленуме ЦК КПК 16-го созыва было принято «Решение ЦК КПК о некоторых важных проблемах построения социалистического гармоничного общества». В нем перечислены существующие проблемы и противоречия, влияющие на социальную гармонию в Китае, а также охарактеризованы некоторые управленческие аспекты построения в КНР «социалистического гармоничного общества» с помощью «мягкой силы». В названных документах, а также в докладе, с которым выступил Ху Цзиньтао на XVII съезде КПК, в Белой книге «Партийная система Китая» вырисовываются тенденции инноваций и специфики использования «мягкой силы» в модернизационном развитии Китая.
   Вопрос значимости ресурсов «мягкой силы» в обеспечении модернизационного развития внутри страны явился предметом широких дискуссий в научном сообществе Китая. [306 - Лю Гуанлин. Хэсе цзинцзи лилунь яньцзю = Исследования теории гармоничной экономики. – Бэйцзин: Чжунго цзинцзи чубаньшэ, 2007. – 385 с. – Кит. яз.; Хань Бо, Цзян Цинюн. Жуань шили: Чжунго вайцзяо = Мягкая сила: дипломатия Китая. – Бэйцзин: Жэньминь чубаньшэ, 2009. – 228 с. и др. – Кит. яз.] Так, в работе под названием «Мягкая сила: китайский угол зрения» авторы анализируют инструментальную управленческую роль «мягкой силы» в реализации внутренних стратегий страны, раскрывают ее значение в решении самых различных внутригосударственных проблем, в частности, в подъеме и расширении инновационной деятельности предприятий и т. д. Особое значение уделяется месту и роли «мягкой силы» в развитии внутренних регионов Китая. Авторы говорят о том, что «мягкая сила» регионов выделилась как одна из специфических форм «мягкой силы» государства. Но имеется значительное смысловое различие между ними, определяемое самобытностью региональных культур.
   Авторы исследования «мягкой силы» в некоторых регионах провели сравнительный анализ, выделив ее существенные элементы применительно к каждому из них. Так, например, «мягкая сила» Пекина заключается в специфике политического и культурного центра страны. Пекин – второй по значимости город в мире. Великая Китайская стена, Гугун, Ихэюань и другие достопримечательности привлекают миллионы гостей в город. Пекинские университеты (Бэйда, Цинхуа и др.) каждый год принимают огромное количество иностранных студентов. Еще одним специфическим содержанием «мягкой силы» Пекина является его культурная индустрия, которая получает огромную поддержку от государства.
   «Мягкая сила» Шанхая определяется тем, что этот город признан «рынком знаний». Шанхай является своего рода «мостом» между внутренним миром государства и внешним миром. Как и другие зоны экономического сотрудничества, открытые для иностранцев, Шанхай «работает на благо государства» в решении внутренних проблем с помощью иностранных инвестиций, инноваций и технологических новшеств, определяющих специфику культуры региона и ценностей его «мягкой силы».
   Авторы выделяют следующие критерии оценки «мягкой силы» регионов: ресурсы традиционной культуры; строительство новой культуры; реформирование и инновации культурной системы; повышение с ее помощью уровня общественных благ; культивирование ценностей социальной справедливости, устойчивости развития, социального порядка и т. д.. [307 - Жуань шили: Чжунго шицзяо = Мягкая сила: китайский угол зрения / Под ред. Дун Чжэнхуа, Хань Бо. – Бэйцзин, 2009. – С. 180–191. – Кит. яз.]
   В работе под названием «Политика мягкой силы: перспективы развития в КНР» группа авторов анализирует не только понятийные представления «мягкой силы», связь между «мягкой» и «жесткой» силой, базовые ресурсы «мягкой силы» внутренних регионов и предприятий КНР. Предметом их фундаментального исследования предстала и практика осуществления государственной социокультурной политики «мягкой силы» в международных отношениях – в Америке, Европе, России, Индии, Японии и других регионах мира. В Китае понимают всю важность этой политики, считают авторы исследования. «Активизация мягкой силы – это наш стратегический выбор, который нельзя игнорировать в деле мирного усиления Китая…». [308 - Хань Бо, Цзян Цинюн. Жуань шили: Чжунго вайцзяо = Мягкая сила: дипломатия Китая. – С. 11. – Кит. яз.]
   Многочисленные исследования особенностей региональной культуры позволили китайским ученым сконструировать «культурный образ региона» («цюйюй вэньхуа дэ синсян») – универсальный критерий региональной «мягкой силы», включающий в себя как визуальный образ, так и его ценностное наполнение. [309 - Сунь Инчунь. Чжунго вэньхуа сяньдай дэ сань гэ вэйду: миньцзу бэнюань дицюй цзичу, цюаньцю шие = Три измерения китайской культуры: этническое, региональное, глобальное. – Бэйцзин: Чжунго чуаньмо дасюэ гоцзи чуаньбао сюэюань, 2007. – Кит. яз.; Чэнь Сяньчжан. Чжунго данцянь диюй вэньхуа яньцзю дэ цюэши = Тенденции развития исследований современной региональной культуры Китая // Диюй вэньхуа яньцзю. – 2009. – Кит. яз.; Лю Дэлун. Гуаньюй диюй вэньхуа юй диюй вэньхуа яньцзю дэ цзигэ вэньти = Несколько вопросов по изучению региональной культуры и ее исследований // Цюйюй вэньхуа юй чжунхуа вэньхуа = Региональная и китайская культура / Под ред. Хуан Июй, Юй Чжипина. – Бэйцзин: Чжиши чаньцюань чубаньшэ, 2010. – Кит. яз.] Особый эвристический интерес в этом контексте представляет исследование феномена китайской региональной культуры, проведенного российским востоковедом В. С. Морозовой. Обращение к потенциалу региональной культуры дает возможность анализировать не только уникальную роль региона в трансляции ценностей национальной культуры, но и инструментальную роль «мягкой силы» в социокультурном пространстве приграничного взаимодействия России и Китая. [310 - Морозова В. С. Феномен региональной культуры в социокультурном пространстве приграничного взаимодействия РФ – КНР. – М.: ИД «Форум», 2011. – 224 с.] Результатом политики «мягкой силы» «становится не только распространение культурных элементов Китая в социокультурном пространстве российского приграничья, но и использование элементов русской культуры в китайском приграничье для получения экономической выгоды и развития своих территорий». [311 - Морозова В. С. Региональная культура в социокультурном пространстве российского и китайского приграничья: Автореф. дисс. … д-ра филос. наук: 09.00.13 – Чита: ЗабГУ. – 2013. – С. 25.]
   Проводимые исследования свидетельствуют о том, что китайская нация с ее опорой на ценности традиционной культуры ищет способы и пути развития социокультурных инноваций на фоне экономической и культурной глобализации. Китайские ученые обнаруживают взаимосвязь между культурой и экономикой, культурой и рынком, культурой и национальным пространством. Формы материализации китайской культуры – это производство, обмен и продажа ее продукции. Культура, продукция которой продается, производится и обменивается, – это индустриализированная культура. Культурная индустрия – производство культурной продукции и ее использование для удовлетворения духовных потребностей китайского общества. [312 - Янь Шуфан. Культурные индустрии как механизм реализации ценностных идей китайской культуры: Дисс. … канд. филос. наук: 09.00.13. – Чита: ЗабГУ, 2011. – 149 с.]
   Культурные индустрии, являясь атрибутом современной культуры, способны через ценностное содержание реализовывать стратегию «мягкой силы» культуры во внутрирегиональных практиках. Усиление этого ценностного ресурса «мягкой силы» укрепляет позиции региональных культур Китая внутри страны. Главные традиционные ценности нации – «единство Неба и человека», «человек – основа», «ценность гармонии» и т. д., положенные в основу стратегии построения «гармоничного общества», убедительно проявляют себя в практике применения «мягкой силы».
   Показателем жизнеспособности «мягкой силы» в построении «гармоничного общества» является ее применение в коммерческом менеджменте. Менеджмент сегодня выстраивается не только на основании традиционного представления о нем с позиции «твердой силы», но и на основании стратегии «мягкой силы». Так, например, это позволяет в силовом информационном пространстве делать политику компании более гибкой и привлекательной для партнеров и потребителей. [313 - Каримова Г. Возможности применения стратегии «мягкой силы» в рамках азиатских цивилизационных пространств // Center for political studies. – 2009. – Режим доступа: http://www.cps.uz/rus/analitics/publications/vozmojnosti_primeneniya_strategii_myagkoi_sili_v_ramkah_aziatskih_ivilizaionnih_prostranstv.mrg.] Становится очевидным, что «мягкая сила», будучи первоначально практико-теоретическим концептом в пространстве геополитики, претерпевает сильную трансформацию и проникает во все социокультурные сферы. Особенно активно «мягкая сила», как уже говорилось выше, широко используется в Китае для развития регионов и их предприятий.
   Предприятия и регионы КНР стали формировать и наращивать потенциалы своей собственной «мягкой силы» для обеспечения деятельности лидирующих компаний, для создания культурных образов, брендовых товаров, знаков и т. д. После мирового финансового кризиса «мягкая сила» трансформировалась в своего рода долгосрочный двигатель прогресса на многих предприятиях. Именно в использовании «мягкой силы» китайское правительство вместе с китайскими предпринимателями видят выход из кризиса и путь развития и укрепления своих предприятий. [314 - Жуань шили, Чжунго цие хай яоцзоу доюань? = Мягкая сила, как далеко зайдут китайские предприятия? // Чжунго гуаньли сюэси ван. – 2010. – Режим доступа: http://www.zh09.com/Article/qyzl/202002/389238.html. – Кит. яз.]
   В исследовании «Мягкая сила»: проблемы становления китайских предприятий» автор Дэн Чжэнхун описывает инструментальную роль «мягкой силы» в ее противостоянии экономическому кризису, в обеспечении стабильного развития компаний и в повышении международного имиджа страны. По мнению автора, «мягкая сила» предприятий – это «стабильные инвестиции в будущее, способные поддержать преимущества компании, увеличить накопления. Кроме этого «мягкая сила» предприятий – это основа, способная обеспечить долгосрочное глубокое влияние компании». [315 - Дэн Чжэнхун. Жуань шили. Чжунго цие дэ вэньти = Мягкая сила. Проблемы становления китайских предприятий. – Ухань: Ухань дасюэ чубаньшэ, 2009. – С. 11–23. – Кит. яз.]
   Динамику становления малых и средних предприятий Китая и формирование их «мягкой силы» рассматривают Ван Синья и Сюй Минчжэ (Институт марксизма Северо-Восточного педагогического университета).
   Под «мягкой силой» предприятий авторами подразумеваются нематериализованные совместные действия предприятий, включающие в себя их идеологию, организационную модель, нормы поведения, социальную ответственность, инновации, монополию товаров (услуг) и многие другие аспекты. Это способствует развитию действительной материальной силы, т. е. «жесткой», включающей региональные преимущества предприятий, природные ресурсы, оборудование, капитал, штат, производительность, прибыль, масштабы и т. д. В итоге комплексная сила предприятия способна производить, интегрировать и развивать либо поддерживать необходимую внутреннюю потребность, чтобы увеличить реализационную прибыль и потенциальные возможности устойчивого развития. [316 - Вань Синья, Сюй Минчжэ. Чжунго чжунсяо цие чэнчан ци жуаньшили = Становление малых и средних предприятий Китая, построение «мягкой силы». – Бэйцзин: Чжунго цзинцзи чубаньшэ, 2010. – С. 148. – Кит. яз.]
   Основное содержание построения «мягкой силы» малых и средних предприятий, – считают Вань Синья и Сюй Минчжэ, – включает в себя четыре аспекта их деятельности – основу, опору, сущность, основное звено:
   во-первых, для усиления культуры формирования «мягкой силы» требуется построение культурных предприятий. Это основа построения «мягкой силы»;
   во-вторых, для повышения ответственности построения «мягкой силы» требуется социальная ответственность предприятий. Это опора построения «мягкой силы»;
   в-третьих, для улучшения технологий построения «мягкой силы» требуются технологические инновации предприятий. Это есть сущность построения «мягкой силы»;
   в-четвертых, для повышения уровня знаний в построении «мягкой силы» малых и средних предприятий требуется интеллектуальная собственность предприятий. Это будет являться основным звеном построения «мягкой силы» малых и средних предприятий.
   Основная цель «мягкой силы» малых и средних предприятий – это построение корпоративной культуры, которая будет эквивалентна «мягкой силе» конкретного предприятия. Построение «мягкой силы» способствует совершенствованию и развитию этих предприятий. [317 - Вань Синья, Сюй Минчжэ. Чжунго чжунсяо цие чэнчан ци жуаньшили = Становление малых и средних предприятий Китая, построение «мягкой силы». – Бэйцзин: Чжунго цзинцзи чубаньшэ, 2010. – С. 289–300. – Кит. яз.]
   Своеобразные комментарии управленческой структуры «мягкой силы» китайских компаний дает исследователь Чжао Цзин. Во-первых, это «культура компании» или корпоративная (организационная) культура, которая состоит из того духовного ценностного потенциала, которым обладает предприятие, включая идеологию, этику, мораль, межличностные отношения, обычаи компании, духовный облик и т. д. Сила этой культуры и есть элемент «мягкой силы», стимулирующий развитие предприятия, являющийся совершенно новой социокультурной характеристикой компании.
   Во-вторых, это «сила социальной ответственности», которая показывает уровень корпоративной социальной ответственности (КСО) в осуществлении или достижении индикаторов развития «гармоничного общества». Она является основной частью структуры «мягкой силы». КСО позволяет получить новые знания о деятельности компании, а точнее, о методах ее функционирования (управления производством). Отсюда и возникает ценностная составляющая «мягкой силы», наполненная смыслом «социальной ответственности».
   В-третьих, «инновационная сила компании». Она подразумевает инновационную возможность, которой обладает структура производственного процесса, инновационные технологические преимущества и инновации в управлении. В рамках жесткой конкуренции, трансформирующей структуру производства, инновационные возможности компании обеспечивают перспективы функционирования структуры, расширение методов управления производством, использование их как ресурса «мягкой силы».
   В-четвертых, «сила репутации бренда» – это нематериальный актив предприятия, эффективное средство снижения затрат в деятельности предприятия на рынке, главный фактор увеличения дохода предприятия, а также показатель стабильной конкурентоспособности. Положительная репутация бренда означает устойчивый уровень экономического хозяйствования компании, неограниченные возможности ведения бизнеса и широкие объемы рынка. Этот ценностный ресурс «мягкой силы» имеет огромное экономическое значение и управленческую привлекательность.
   В-пятых, «сила комплексной интеграции» – это интеграционная способность предприятия формировать социокультурную базу информационных, общественных, экологических и других производственных ресурсов. [318 - Чжао Цзин. Тишэн цие жуаньшили цзэнтян хэсин цзинчжэнли = Повышение «мягкой силы» предприятий – укрепление конкурентоспособности. – Режим доступа: http://www.cpechina.com/system/2008/12/25/001216271.shtml. – Кит. яз.]
   Не случайно руководители ведущих китайских компаний продолжают развивать и накапливать эти ресурсы, увеличивая тем самым потенциал «мягкой силы». «Мягкая сила» помогает этим предприятиям привлечь интеллектуалов, заполучить клиентов, являясь силой притяжения. Поэтому ресурсы и потенциал «мягкой силы» имеют огромное значение в практике «выхода вовне» китайских предприятий.
   Исследуя управленческую роль «мягкой силы» построения «гармоничного общества» в контексте бизнеса, китайские ученые отмечают одновременность введения теоретической и практической ее реализации. Теория управления китайским предприятием пока не имеет строго очерченной структуры проявления в «мягкой силе». Но обсуждение данной проблемы ведется настойчиво и широко. Китайские исследователи, говоря о «мягкой силе» как о главной ценностной идее в управлении предприятием в условиях гармонизации общества, основываются не столько на теоретических анализах, сколько на практических примерах коммерческого бизнеса. [319 - Дэн Чжэнхун. Жуань щили: чжунго цие дэ вэньти = Мягкая сила: проблемы китайских компаний. – Ухань: Ухань дасюэ чубаньшэ, 2009. – С. 4. – Кит. яз.]
   Ресурсы потенциала «мягкой силы» предприятий КНР активно обеспечивают четыре основных направления их деятельности: стремление стать лидером технологий и инноваций, обогатиться привлекательностью в управлении и руководстве, стать ответственной и влиятельной корпорацией, а также стремление одновременно охватить материальную и духовную сферы клиентов. Эти четыре направления – четыре социокультурные сферы проявления «мягкой силы» предприятий, демонстрирующие специфику построения всего «гармоничного общества».
   Руководство КНР активно поддерживает развитие применения «мягкой силы» внутри страны. Об этом свидетельствует создание правительством отделов ведения стратегии «мягкой силы», многочисленные форумы, саммиты. Так, на ежегодном саммите Ассоциации развития культуры предприятий КНР председатель ассоциации Чжан Гуанчжао заявил, что в рамках жесткой рыночной конкуренции культура представляет собой незаменимый источник «мягкой силы» предприятий. Предприятия, опираясь на культуру и талантливых сотрудников, смогут одержать победу, а также достичь консенсуса с сегодняшним бурно изменяющимся миром. Рост «мягкой силы» предприятий сыграет ведущую роль в повышении уровня управления, в стимулировании регулирования экономического сектора, в ценностном и практическом изменении модели развития и осуществлении гармоничного и устойчивого развития предприятий. [320 - Цит. по: Чжунго цие вэньхуа цуцзинхуэй няньхуэй тичу цзяньшэ цие жуаньшили мубяо = Ежегодный саммит Ассоциации развития культуры предприятий Китая выдвинул цель «строительства мягкой силы предприятий». – Режим доступа: http://www.cnt.cn/gundong/201109/t20110923_508542799.shtml. – Кит. яз.]
   Таким образом, феномен «мягкой силы» во внутренних стратегиях развития государства рассматривается руководством страны через призму национальных интересов и практических приоритетов, к которым относятся: устойчивый экономический рост, внутриполитическая стабильность, объединение страны, сбалансированное развитие внутренних регионов, инновационная мягкость развития предприятий, которые в совокупности представляют собой не только суть построения «гармоничного общества», но и достижения тем самым «китайской мечты».

Глава шестая
Ценностно-управленческий ресурс «мягкой силы» в построении «гармоничного мира»

   В апреле 2005 г. китайский лидер Ху Цзиньтао на афро-азиатском саммите в Джакарте предложил странам-участникам совместно строить «гармоничный мир». В июле того же года Ху Цзиньтао совершил поездку в Россию, в результате которой была подписана совместная декларация РФ и КНР о международном порядке в XXI веке (принята в Москве 01.07.2005). В сентябре Ху Цзиньтао на 60-й Ассамблее ООН выступил с речью на тему: «Усилие по установлению прочного мира и общего процветающего гармоничного мира», в которой был изложен смысл концепции «гармоничного мира».
   1 ноября 2006 г. на парламенте во Вьетнаме Ху Цзиньтао выступил с докладом по вопросу «Укрепление взаимного доверия, способствование совместному развитию». В докладе подчеркивалось, что развитие Китая является мирным и открытым к сотрудничеству. Выражалось намерение идти в едином с Вьетнамом направлении строительства социализма, прилагать необходимые усилия для развития новых форм сотрудничества между Китаем и Вьетнамом ради построения длительного мирного процветающего «гармоничного мира».
   17 ноября 2006 года Ху Цзиньтао на торгово-промышленном саммите руководителей Организации азиатско-тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС) выступил с докладом: «Формирование открытого мышления, осуществление взаимовыгодного сотрудничества», в котором также озвучил идеологию построения гармоничного мира. В общем упорядоченная ценностная теория построения гармоничного мира содержит 4 приоритетных направления совместной деятельности:
   – осуществление гармоничного сосуществования стран, создание демократического мира;
   – осуществление гармоничного развития глобальной экономики, построение справедливого мира;
   – осуществление гармоничного прогресса различных культур, создание толерантного мира;
   – осуществление гармоничной безопасности всех стран, создание гармоничного мира.
   Теория «гармоничного мира» есть выражение отношений между странами, цивилизациями и уходит корнями в китайскую традиционную культуру, а также базируется на внутренней политике построения «гармоничного общества». В ней изложены и традиционные ценности – ориентирующие правила ведения международных отношений Китая с различными странами: «учиться ошибкам друг у друга», «находить общее при возникновении разногласий», «уважать многообразие мира», «совместно содействовать процветанию мира».
   Формирование основных ценностных принципов отношений китайских правителей с близкими и дальними соседями всегда происходило одновременно с процессом складывания государственности, оформления идеологических и политических основ китайского государства. Так, в эпоху династии Восточная Чжоу, включающей в себя периоды Чуньцю (Весны и осени) (VIII–V вв. до н. э.) и Чжаньго (Сражающихся царств) (V–III вв. до н. э.), сложилась разнообразная практика иерархизированных отношений между «срединными государствами» чжоуского Китая с окружающими его соседями. Чжоуская доктрина о «Сыне Неба» как мироустроителе, владыке всей Вселенной и «варварской периферии» легла в основу учения Конфуция об исключительности «хуася». Под названием «Поднебесная» («Тянься») представал не только Китай, но и весь мир, состоящий из «острова» китайской культуры («нэй») и «моря» «варварской периферии» («вай»). Причем «внешнее» являлось частью «китайского мира», вступая во взаимодействие с «внутренним». Так исторически формировалась целостная система международных отношений Китая, существование и функционирование некоего «китайского социокультурного порядка», претендующего сегодня на глобальную универсальность. Ценности, практикуемые как нормы, правила и институты этой социокультурной системы, на протяжении многих веков выполняли функции обеспечения устойчивости и предсказуемости ситуации в китайском древнем суперрегионе.
   Но современная китайская ценностная система внешнеполитических отношений, в известной мере копируя иерархическую систему межгосударственных взаимодействий прошлого, трансформируется в период «реформ и открытости», обеспечивая Китаю выполнение его новой «миссии» («шимин») или «новой роли» в построении китайского социокультурного порядка – «гармоничного мира». «Теория “гармоничного мира”, – пишет Фан Гуаншунь, – стала упорядоченной теорией и международных отношений, наполняя своим новым содержанием политическую культуру…». [321 - Фан Гуаншунь. Макэсы чжуи хэсе шицзе цзяньшэ лунь = Марксистская теория построения гармоничного мира. – Бэйцзин: Жэньминь чубаньшэ, 2011. – С. 7–37, 145–147. – Кит. яз.] Политическая культура Китая, являясь инструментом управления, [322 - Абрамова Н. А. Политическая культура Китая. Традиции и современность. – М.: Муравей, 2001.] через «мягкую силу» транслирует внутри страны и другим народам новые правила и установки международных отношений, сформулированных Ху Цзиньтао в ценностной теории построения гармоничного мира. Исходной точкой «гармоничного мира» Фань Гуаншунь считает «упорное отстаивание основных интересов китайского народа…» и воплощение «в международных отношениях характерных национальных особенностей страны». [323 - Фан Гуаншунь. Макэсы чжуи хэсе шицзе цзяньшэ лунь = Марксистская теория построения гармоничного мира. – С. 164–165.]
   Преимущества ценностей «гармоничного мира» китайские аналитики Чэн Сюйдун, Юй Синьтянь, Юй Ли и другие связывают с тремя стратегическими и практическими сторонами жизнедеятельности государств в условиях новых угроз XXI века. Во-первых, стратегия «гармоничного мира» помогает понять сложности современного мира, возможности постепенного его переустройства. Это не только взгляд на мир, но и методология совместного инновационного его преобразования. Во-вторых, стратегия «гармоничного мира» связывает перспективную цель и реальный путь мирного соразвития. В-третьих, «гармоничный мир» содержит необходимые каждому обществу элементы самозащиты и замкнутости в себе.
   Инновации в построении «гармоничного мира» – это новаторство в постоянно развивающейся дипломатической практике и широкие возможности управленческого воздействия ценностей потенциала китайской «мягкой силы» на глобализирующийся мир. [324 - Синь Чжунго вайцзяо люши нянь (1949–2009) = 60 лет китайской дипломатии (1949–2009) / Под ред. Чжао Цзиньцзюнь. – Бэйцзин: Бэйцзин дасюэ чубаньшэ, 2010. – 342 с. – Кит. яз.] Построение гармоничного мира – новая концепция «глобального управления» в международной стратегии Китая, главная ценностная цель которой – достижение прочного мира и всеобщего процветания. [325 - Ли Цзинчжи. Чжунго хэпин фачжань юй гоуцзянь хэсе шицзе яньцзю = Исследование мирного развития Китая и концепция построения гармоничного мира. – Бэйцзин: Чжунго жэньминь дасюэ чубаньшэ, 2011. – 383 с. – Кит. яз.]
   Термин «глобальное управление» («global governance») (Дж. Розенау, М. Зачер, Т. Вискер, Р. Кокс, Дж. Томсон, Л. Корнет и др.) оказался в центре китайских научных дискуссий благодаря деятельности В. Брандта и его последователей из Комиссии ООН по глобальному управлению, которая была создана с целью поиска решения глобальных проблем человечества: загрязнения окружающей среды, бедности, распространения инфекционных заболеваний и т. д. Еще в 1995 г. комиссия подготовила доклад «Наше глобальное соседство» («Our global neighborhood»), где в качестве обоснования необходимости глобального управления указала на то, что его развитие в предлагаемой форме является частью эволюции человеческих управленческих усилий в деле разумной организации жизни на планете. Необходимость в глобальном управлении социальным миром основана на убеждении многочисленных его сторонников в том, что человечеству после эпохи глобальных войн и глобального противостояния предоставляется уникальный шанс принять «глобальную гражданскую этику». Она должна базироваться на совокупности основополагающих ценностей, способных объединить людей всех культурных, политических, религиозных и философских воззрений. Исходя из этой этики, глобальное управление должно основываться на демократических принципах, осуществляться в соответствии с установленными правовыми нормами, обязательными для всех без исключения.
   После того как концепция «глобального управления» получила широкое распространение на Западе, эту новацию международной политики начали использовать в Китае как реализацию процесса открытости. Для распространения идей глобального управления приложили усилия многие китайские ученые. Один из них – известный политолог Юй Кэпин, введший это понятие в китайский научный обиход. Он считал, что глобальное управление относится прежде всего к глобальному конфликту, который можно разрешить только путем обязательного международного регулирования в целях поддержания политического и экономического порядка. Такие конфликты могут быть в сфере экологии, прав человека, иммиграции, контрабанды наркотиков, инфекционных заболеваний и других сферах жизнедеятельности. Агентами такого глобального управления выступают правительства, международные организации, неправительственные объединения, транснациональные корпорации, религиозные сообщества и даже отдельные лица, располагающие необходимыми для этого ресурсами.
   Затем Юй Кэпин призывает научное сообщество осознать, что в эпоху глобализации необходимо эффективно защищать суверенитет государства, наращивать государственную мощь. Экономической и военной силы здесь недостаточно. Нужны еще внутренние силы политики, культуры, морали и справедливости. Юй Кэпин считает, что экономическое воздействие глобализации на Китай, серьезные политические и культурные изменения должны заставить задуматься о более глубоком понимании глобального управления. Он связывает глобальное управление с успехами китайского развития и вводит восемь ценностных стандартов надлежащего управления, способных и к глобальному распространению: «законность», «прозрачность», «подотчетность», «верховенство закона», «ответственность», «эффективность», «порядок», «стабильность». Исходя из этого, теория «глобального управления» имеет много общего с концепцией построения «гармоничного мира», которая наполняет своим содержанием внешнеполитический дискурс КНР, и со строительством «гармоничного общества», нацеленного на решение внутренних социально-экономических, политических и культурных проблем страны. [326 - Юй Кэпин. Цюаньциухуа юй чжэнчжи фачжань = Глобализация и политическое развитие. – Бэйцзин: Шэхуэй кэсюэ вэньсянь чубаньшэ, 2005; и др. – Кит. яз.]
   Китайские исследователи Лу Сяохун, Ван Юнгуй и др. считают, что теория «гармоничного мира» является на самом деле китайской версией теории «глобального управления». Китайское представление глобального управления, а также концепция «гармоничного мира» отражает суть глобализации, ее тенденции развития, имеет большое стратегическое значение для китайского контроля и коррекции дисбаланса глобализации.
   Сравнивая концепции «глобального управления» и построения «гармоничного мира», профессор Е Цзян, исполнительный директор Шанхайского института международных исследований, автор ряда известных работ, считает, что, несмотря на их противоположные оценки, сложилось следующее устойчивое представление. Эти концепции имеют не только много общего. Их главной задачей является противостояние вызовам глобализации и ее негативным процессам. В китайском научном сообществе считается, что концепция построения «гармоничного мира» – это китайский взгляд на новую мировую реальность и изменение мировых тенденций, поэтому концепцию построения «гармоничного мира» можно рассматривать как официальную китайскую версию «глобального управления». Дипломатические принципы концепции построения «гармоничного мира» и принципы концепции «глобального управления» стали эталоном развития Китая. [327 - Е Цзян. Цюанцю чжили юй Чжунго дэ да го чжаньлюэ = Глобальное управление и Большая стратегия Китая. – Бэйцзин: шиши чубаньшэ, 2010. – С. 214–245. – Кит. яз.]
   Подтверждением особого внимания к международной стратегии Китая и ее новой концепции построения «гармоничного мира» служит первый визит руководителя КПК и государства Си Цзиньпина в Россию, посещение африканской Танзании, ЮАР, Конго, его участие в Саммите лидеров стран БРИКС в Дурбане. По существу, дипломатическая деятельность нового руководителя КНР осуществляется в рамках традиционных императивных ценностей, отражающих основные принципы отношения Китая с близкими и дальними соседями – проявление уважения к культурному многообразию, стремление к совместному соразвитию, построение «гармоничного мира» и «гармоничной периферии». [328 - Ваймэй чэнь Си Цзиньпин вайфан чуаньди вайцзяо чжаньлюэ гоуцзянь хэсе шицзе = Си Цзиньпин заявил о дипломатической стратегии построения гармоничного мира во время иностранного визита. – Режим доступа: http://news.sina.com.cn/c/2013–03–29/113426679796.shtml. – Кит. яз.] Здесь необходимо вновь вернуться к подробному объяснению тех социокультурных явлений, которые своим содержанием наполняют представления о «гармоничном мире», «гармоничной периферии» и ценностях, обеспечивающих их строительство. Речь пойдет прежде всего о региональных практиках. [329 - В рамках научной «Школы интерпретаций региональных практик современного Китая» на кафедре востоковедения Забайкальского государственного университета опубликованы материалы, раскрывающие эту проблематику. См. подробно: Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения…; и др.]
   Современный мир сегодня превращается в мир регионов – новую форму внутренней и внешней структурной организации жизнедеятельности глобализирующихся социумов. Регионализация мира – один из ведущих современных процессов, который просматривается в интеграциональных проектах многостороннего сотрудничества – ЕС, АСЕАН, «АСЕАН плюс один» (КНР), «АСЕАН плюс три» (КНР – РК – Япония), Североамериканская зона свободной торговли (NAFTA), Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Часть западных экспертов не исключают распад ряда глобальных институтов типа ВТО, МВФ на отдельные региональные «куски» – евразийский, европейский, панамериканский, восточноазиатский. [330 - Beesson M. Regionalism and Globalisation in East Asia. London, 2007; Hettne B. Globalisatiom and the New Regionalism: the Second Great Transformation. Globalism and the New Regionalism. – London, 1999.] Регионализация осуществляется на разных уровнях и в разных формах: внутренняя (внутригосударственная) и внешняя (государственная и надгосударственная); путем выделения административных внутренних регионов внутри страны (регионализация сверху), появления нового государства-региона внутри существующей международной системы (регионализация снизу), формирования трансграничных геоэкономических, геополитических, т. е. межгосударственных регионов (горизонтальная регионализация) и т. д.
   В науке формируется и региональный подход, способствующий выявлению общих тенденций этих социокультурных явлений и объяснению их как новых рациональных форм организации жизнедеятельности человека и социума в условиях глобализации. Этот новый парадигмальный подход отражает усложнение окружающего мира и означает возможность познания феномена регионализации, а также принципиально новых черт любого региона, определяющих его в саморазвивающийся, самодостаточный субъект социоприродной и социокультурной организации.
   Системный подход позволяет соотнести познавательную логику с пониманием КНР как разноуровневой региональной социокультурной системы и активного субъекта региональной политики. Поэтому рассмотрение международных аспектов такого явления, как регионализм, предполагает более широкую трактовку внешней политики китайского государства, включая его двусторонние отношения с определенными странами. Под «надгосударственным регионом» («международным» – И. Н. Барыгин) понимается территория шире, чем территория одного национального государства, в отличие от «внутреннего» регионоведения, рассматривающего регионы как составную часть национального государства. В научной литературе часто вместо термина «субрегион» используется понятие «регион». И это не является принципиальной ошибкой. Как правило, субрегион по количеству стран значительно уступает региону, в который могут входить два и более субрегионов. На основе территориально-географических и других признаков в азиатской части мира уже сложилась определенная система регионов и субрегионов, куда входит Китай и его «гармоничная периферия». [331 - Beesson M. Regionalism and Globalisation in East Asia. London, 2007; Hettne B. Globalisatiom and the New Regionalism: the Second Great Transformation. Globalism and the New Regionalism. – London, 1999.] Предполагается, что внешняя политика китайского государства в отношении сопредельного или расположенного в данном / соседнем регионе государства прямо или косвенно отражает ведущие тенденции китайского национального развития и обеспечения безопасности. [332 - Белокреницкий В. Я. Восток в системе международных отношений и мировой политике. – М., 2009; Воскресенский А. Д. Теоретико-прикладные аспекты регионального измерения международных отношений // Современные международные отношения и мировая политика, 2004. – С 494–500; Восток / Запад: региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений. – М., 2002; Лузянин С. Китай и «ближайшее окружение»: региональные и двусторонние аспекты отношений // Проблемы Дальнего Востока. – 2010. – № 3. – С. 3–19.]
   Существует ряд работ, вышедших в России, в которых дается следующая структура региональных систем и подсистем, расположенных в азиатской части СНГ и Восточной Азии: 1) Центрально-Азиатский субрегион (Казахстан, Узбекистан, Туркменистан, Киргизия, Таджикистан); 2) Южно-Кавказский субрегион (Армения, Грузия, Азербайджан); 3) Регион «Восточная Азия», состоящий из двух субрегионов – Северо-Восточной Азии (КНР, КНДР, РК, Япония, Моголия) и Юго-Восточной Азии (Индонезия, Малайзия, Таиланд, Сингапур, Филиппины, Вьетнам, Лаос, Камбоджа, Мьянма, Бруней, Восточный Тимор). [333 - См. подробно: Восток / Запад: региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений. – М., 2002.]
   Но во внешней политике китайское государство уже реализует новые ее качества, отражающие как глобальные, так и региональные тенденции, направленные на расширение китайского социокультурного пространства и формирование нового социокультурного миропорядка – построение «гармоничного мира».
   Китайские исследователи, так же как российские и западные, полагают, что современное общемировое развитие жестко обусловлено двумя процессами – глобализацией и регионализацией. Глобализация основных системообразующих факторов – экономического, технологического, информационного, экологического – приводит не только к пониманию взаимозависимости мира, но и к возрастающему противоречивому воздействию этих факторов на социально-политическую и культурную реальность в отдельных странах. Это воздействие содержит интегративные и дезинтегративные потенциалы, определяющие суть новых вызовов и угроз для национальной и общей международной (глобальной) безопасности.
   Поэтому познание китайскими аналитиками соотношения глобализации и регионализации все более отчетливо обретает форму конструирования собственно китайского регионализма, внешнеполитический механизм которого представляется следующим образом. Несколько стран региона или нескольких субрегионов принимают решение о единой торгово-экономической политике, которая определяется прежде всего национальными интересами КНР. Эта политика формируется на встречах глав правительств, координируется специально образованным совместным органом, который устраняет различные препятствия в ее реализации. В итоге в границах такого сотрудничества совместно координируется развитие отдельных отраслей и производств, распределение имеющихся материальных ресурсов, образуя единое пространство, обеспечивающее безопасное развитие. [334 - Цао Гуанхань. Шицзи цзинцзи цюаньцюхуа хэ цюйюй. – Тихуа тяоцзянься цзятян чжун э цюйюй син хэцзо = Об усилении регионального сотрудничества Китая и России в условиях глобализации и региональной интеграции // XXI шицзи чжун э хэцзо чжаньван. – Харбин, 2001. – С. 44–45. – Кит. яз.]
   Китайский исследователь Цао Гуанхань пишет о том, что уже проверенным результатом является положительное воздействие, которое оказыват подобное интеграционное объединение на развитие всех стран-участниц. Регионализация ускоряет реформы экономик, повышает уровень их открытости, взаимной торговли, расширения рынков труда и роста капитала, способствует совершенствованию структуры производства, образованию ТНК и повышению конкурентоспособности товаров, усиливает способность по самозащите в условиях глобализирующейся экономики, формирует многополярный мир. [335 - Цао Гуанхань. Шицзи цзинцзи цюаньцюхуа хэ цюйюй. – Тихуа тяоцзянься цзятян чжун э цюйюй син хэцзо = Об усилении регионального сотрудничества Китая и России в условиях глобализации и региональной интеграции // XXI шицзи чжун э хэцзо чжаньван. – Харбин, 2001. – С. 46. – Кит. яз.]
   В работе «Новый регионализм и эволюция структуры АТР», вышедшей в КНР в 2003 г., дается следующее определение регионализма: это «…обладающее определенными масштабами жизненное пространство, которое дифференцируется на основе признаков географической расположенности, исторического опыта, политических, экономических, культурных интересов китайского государства». [336 - Синь дицюй чжуи юй ятай дицюй цзэгоу бяньдун = Новый регионализм и эволюция структуры АТР / Под ред. Гэн Сефэна. – Бэйцзин, 2003. – С. 29. – Кит. яз.] Также дается определение понятию и «азиатско-тихоокеанский регионализм». Это прежде всего транснациональный или трансграничный регионализм в противоположность принятому в традиционных исследованиях международных отношений интернациональному регионализму. Подчеркивается, что трансграничный регионализм выходит за рамки государств. «При рассмотрении регионализма как трансграничного становится очевидным, что АТР не соответствует традиционным критериям лишь географической к нему принадлежности стран. Он включает субрегионы и страны всех континентов, прилегающих к бассейну Тихого океана. Но они не являются равноправными членами этого региона. Приоритетное место занимают страны Восточной Азии, которые есть ядро в понятии азиатского регионализма АТР (в него включены Китай, Япония, Америка, Канада, Россия и др.). В силу особого положения в данном регионе у Китая и Японии они занимают ключевые позиции. Таким образом, АТР определяется не границами государств, это – трансграничье, сфера которого разграничивается и определяется в зависимости от эволюции китайского жизненного пространства». [337 - Синь дицюй чжуи юй ятай дицюй цзэгоу бяньдун = Новый регионализм и эволюция структуры АТР / Под ред. Гэн Сефэна. – Бэйцзин, 2003. – С. 30. – Кит. яз.]
   Очевидно, что под дефиницией «новый регионализм» подразумевается глобализирующийся китайский регионализм. При этом выделяются его отличительные особенности. Новый регионализм не является противодействующей глобализму тенденцией. Страна не замыкается в национальном развитии, она использует преимущества регионального сотрудничества в конкурентной борьбе на мировой арене для своего глобального усиления. Новый регионализм – относительно самостоятельное явление и новая форма китайского общественного сознания. Это не продукт глобализма и не заменитель национализма, а скорее симбиоз, играющий роль моста и посредника между ними. [338 - Синь дицюй чжуи юй ятай дицюй цзэгоу бяньдун = Новый регионализм и эволюция структуры АТР / Под ред. Гэн Сефэна. – Бэйцзин, 2003. – С. 279. – Кит. яз.]
   По географическим, социокультурным, экономическим и другим признакам китайские исследователи выделяют европейский (западный) регионализм, основанный на приоритете прав и интересов личности перед правами и интересами любой общности; американский регионализм, использующий западные либеральные ценности для прибыльного превращения географической периферии в полюса высоких технологий; китайский новый регионализм. Последний представляет собой не только экономическую сферу, он определяет внешнюю региональную политику и приводит в соответствие все сферы социокультурной жизни с ее фундаментальными потребностями – безопасностью, гармоничным развитием, сотрудничеством, благополучием. Поэтому выделяются военно-политический, экономический, культурный и т. д. китайский регионализм. Поскольку глобализация сопровождается передачей части функций государств на международный или субнациональный уровень, китайский новый регионализм направлен прежде всего на аккумуляцию этих функций для защиты собственно государственного и региональных пространственных социокультурных образований от последствий геополитики, конструирующейся в отдельных странах.
   Реализация нового регионализма предусматривает следующие тенденции образования китайского социокультурного пространства:
   – под влиянием нового регионализма резко возрастает социокультурная интеграция стран в «китайском регионе», в котором очень активно осуществляется взаимодействие саморазвивающихся обществ и экономик. Это неофициальная интеграция, или мягкий регионализм;
   – развитие нового регионализма способствует формированию и становлению регионального самосознания и региональной идентичности, особенно в Восточной Азии, где пробуждается осознание принадлежности к «китайскому региону»;
   – региональное сотрудничество, определяемое межправительственными документами, расширяет содержание нового регионализма и определяет его особенности;
   – новый регионализм способствует интеграции стран АТР. [339 - Абрамова Н. А. Теория «нового регионализма» в исследованиях китайских ученых // Философия образования и образовательная политика в России и в регионе: Материалы симпозиума, проведенного в рамках международной научно-практической конференции «Трансграничье в изменяющемся мире: Россия – Китай – Монголия» (18–20 октября 2006 г.). – Чита, 2006. – С. 75–83.]
   Анализ формирования и развития нового китайского регионализма приводит к выводу о том, что для этого существуют как глубинные структурные стимулы, так и серьезные препятствия. Например, в работе «Стратегия национальной безопасности Китая в начале XXI века» китайские аналитики в системе уже обозначенных тенденций реализации нового регионализма акцентируют внимание на мирном позиционировании Китая в глобализирующемся мире. Китайское государство представлено в АТР как доминирующая, но к настоящему времени не обладающая территориальной целостностью (проблема Тайваня) и сбалансированным развитием «внутренних регионов» держава, что негативно влияет на осуществление политики «нового регионализма». [340 - XXI шицзичу Чжунго гоцзя аньчуань чжаньлюэ = Стратегия национальной безопасности Китая в начале XXI века / Под ред. Лю Цзинпо. – Бэйцзин, 2006. – 357 с. – Кит. яз.] Противоречия своего глобализирующегося развития КНР способна разрешать только путем «втягивания» в китайский регион новых стран, которые становятся ресурсообеспечивающими участниками воспроизводства, обмена, потребления и конкуренции за китайские капиталы – материальные, финансовые, социальные, культурно-ценностные и т. д.
   Китайский новый регионализм, теоретическую конструкцию которого мы представили в общих чертах, уже реализуется в различных социокультурных практиках, интерпретируемых нами как внутренняя и внешняя регионализация КНР.
   Наиболее сложной для познания представляется внешняя регионализция, предусматривающая формирование не имеющего четких пространственных границ китайского надгосударственного региона с доступом к его ведущим ресурсам и потенциалам, среди которых основными становятся оборонные, продовольственные, финансовые, информационные, людские потоки и возможности. Другое ее направление – формирование новых региональных трансграничных социокультурных образований с усилением в них ведущей роли политического, военного, экономического, культурного влияния КНР. Для этого в Китае разработаны концепции и реализуются стратегии мирного построения гармоничного общества и гармоничного мира в глобальной перспективе. Учитывая значимость феномена китайской внешней регионализации, демонстрирующей усиление ведущей роли и влияния КНР, дадим ее общее представление. Внешняя регионализация – процесс глобализирующегося развития Китая, в ходе которого появляются относительно самостоятельные субъекты международной практики – надгосударственные регионы, одна из новейших китайских моделей региональной интеграции на основе развития интенсивных связей, вырастающая из трансграничного и приграничного сотрудничества, но ведущая к уменьшению числа национальных суверенитетов.
   Любая региональная система нуждается прежде всего в общем структурном представлении, адекватном их сложноорганизованности. Ближе всего к самой сути системности региона в общенаучном плане продвинулись отечественные исследователи. [341 - Воскресенский А. Д. Российско-китайское стратегическое взаимодействие и мировая политика. – М., 2004; Воскресенский А. Д. «Большая Восточная Азия» – мировая политика и энергетическая безопасность. – М., 2006; Восток / Запад: региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений / Под ред. А. Д. Воскресенского. – М., 2002; Дахин А. В. Региональная стратификация и территориальная целостность: поиск формулы нового мирового порядка // Сравнительный регионализм: Россия – СНГ – Запад: Материалы международного исследовательского проекта. – Н. Новгород, 1997; Исаев А. А. Российский регионализм и проблемы безопасности и устойчивого развития России (политический аспект): Дисс. канд. полит. наук. – М., 2003; Коровкин В. Европейская интеграция и региональная политика // Мировая экономика и международные отношения. – 1994. – № 4. – С. 25–33; Рыжов И. В. Проблемы регионального лидерства в мировой практике: к постановке вопроса // Пространство и время в мировой политике и международных отношениях: Материалы 4-го Конвента РАМИ: в 10 т. – Т. 6: Новые тенденции в мировой политике. – М., 2007; и др.]
   Регион как социоприродная система обладает тремя фундаментальными компонентами: территориальной организацией, ресурсным потенциалом и системой воспроизводства. Причем каждая из них дифференцируется в отдельную подсистему региональной системы. На наш взгляд, этот оптимальный набор системообразующих элементов любого региона обязательно должен включать в себя и региональные культурные ценности, что обусловливает его представление как социокультурной системы.
   Сочетание социоприродного и социокультурного подходов является наиболее продуктивным в плане комплексного представления, долгосрочного прогнозирования и структурно-функционального анализа процесса китайского нового регионализма, формирующего различные конструкции китайского региона. Причем этот процесс охватывает не только китайский социум, но и его надгосударственное расширяющееся социокультурное пространство. С точки зрения двух обозначенных подходов китайский регион рассматривается нами как пространственная социокультурная система следующих уровней: 1) различные внутренние регионы, инновационно форматирующиеся в стратегии построения гармоничного общества; 2) региональная надгосударственная система, экспансивно развивающаяся и полностью / частично охватывающая территории двух или более государств; 3) китайское государство-регион как подсистема системы международных отношений. Соответственно, эти уровни конструкций-реалий должны обозначаться определенными понятиями: внутренние регионы Китая, китайский надгосударственный регион и китайское государство-регион. Понятие «китайский регион», представляя комплекс явлений-признаков взаимообусловленного процесса внутренней и внешней регионализации КНР, [342 - Абрамова Н. А. «Китайский регион» в политическом измерении / Н. А. Абрамова, Т. Н. Кучинская. – Чита: ЧитГУ, 2008. – 175 с.] является вариативным. Логику его использования можно соотнести с вариативным содержанием понятия «регион».
   П. Л. Попов полагает, что содержание понятия «регион» проявляется в нескольких аспектах: 1) любой регион воспринимается как нечто внутренне единое и обособленное; 2) региональное явление выступает как фактор единства региона; 3) отношением общности частей региона являются не только сходство, но и связь; 4) степень общности (сходства или связи) может быть большей или меньшей; 5) набор признаков-переменных, индивидуализирующих определенный регион, может меняться; 6) границы регионов подвижны. [343 - Попов П. Л. Элементы теории регионов. – С. 61.]
   Согласно классической науке, во всех элементах объема определенного понятия содержится признак или комплекс признаков, общий для них. Например, применительно к понятию «территориальная организация региона» таким комплексным признаком должно быть сочетание (неизменное, инвариантное) социокультурных и природных явлений, свойственное только данному региону. Но каждому региону или его элементу – части, как показал П. Л. Попов, свойственен не инвариантный, а вариативный – в нескольких аспектах – комплекс явлений. Соответственно, вариативным является и само понятие «регион».
   Л. Витгенштейн в теории фамильных сходств и М. Вебер рассматривали суть вариативных понятий в теории идеальных типов. В объеме понятия, считал Л. Витгенштейн, вместо общего и специфического признака присутствует сложная сеть сходств. Именно эта сеть позволяет рассматривать объекты, включаемые в объем данного понятия, как нечто относительно однородное и обособленное. [344 - Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып. 5. – М., 1985.] Социальное явление у М. Вебера лишь отчасти соответствует своему идеальному типу, а объем понятия, отражающего это явление, представляет собой комплекс различных вариативных приближений к идеальному типу. [345 - Weber M. Weltgeschichtliche Analyzen. Politik // Soziologie. – Stuttgart, 1956.]
   Вариативный механизм появления новых понятий относится и к принципам образования предлагаемого понятия «китайский регион», а также к его конкретным уровням: китайский надгосударственный регион, китайское государство-регион», внутренний регион Китая. В содержании каждого из этих понятий отражен определенный комплекс, все элементы которого и образуют идеальный тип (по М. Веберу). Реально существующие неполные комплексы, всего лишь близкие к идеальному типу-представлению, образуют (по Л. Витгенштейну) сеть сходств. Такая усложненность образования рассматриваемых понятий связана с трудностью познавательного процесса и тем, что любой китайский регион является не только социоприродным, но и социокультурным образованием. Эти обстоятельства предопределяют сложность выделения признаков, сети сходств, образующих типологическое ядро китайского региона, сложность выявления его границ, имманентных свойств и отличий.
   Понятие «китайский регион» выражает сущность содержания процесса внешней регионализации КНР, не ограничивающегося институциональными границами государства и целенаправленно расширяющегося в мировом социокультурном и природном пространстве. Поэтому понятие «китайский регион» более динамично, шире по содержанию и несравненно значительнее по статусу в международном масштабе по сравнению с понятием «внутренний регион» Китая. Однако необходимо учитывать, что понятие «китайский регион» имеет два уровня представления – надгосударственный и государственный, т. е. государство-регион. Попытаемся охарактеризовать каждый из них.
   Государственный уровень, или китайское государство-регион, представляется как самодостаточное образование («мир в миниатюре»), имеющее высокую степень социокультурной однородности и определенности, очерченной государственной границей, которая в существенной мере конвенциональна. Такое рассмотрение не позволяет включать в китайский регион территории, в полном смысле слова являющиеся самостоятельными государствами, но может включать регионы, имеющие статус, близкий к государственному. В силу своей внутренней однородности и обособленности этот уровень китайского региона характеризуется стремлением к относительной независимости и контролю над собственными частями своей комплексной системы, состоящей из внутренних регионов-подсистем.
   Надгосударственный уровень представления позволяет охарактеризовать китайский регион как образование, включающее в себя некитайские социокультурные пространства, полностью или частично охватывающие территории соседних государств. Частями надгосударственного уровня китайского региона могут быть отдельные государства Восточной Азии как ареала распространения конфуцианско-буддийской культуры или экономического пространства. Каждый китайский надгосударственный регион рассматривается специфицированно от других регионов такого же уровня. Он в малой степени однороден (един), его границы размыты, что затрудняет их выявление. Проблемный характер познания китайского надгосударственного региона ориентирует исследователя на анализ базовых основ его реализации в трансграничном регионализме – новой форме международного сотрудничества, а также в приграничном сотрудничестве как его социокультурном факторе.
   Проблемами трансграничного и приграничного сотрудничества в отечественной науке занимаются С. С. Артоболевский, Б. М. Гринчел, Н. С. Данакин, Л. Я. Датченко, К. Знаменская, В. И. Иванов, Н. Е. Костылева, Г. А. Котельников, А. В. Кузнецова, В. Л. Ларин, О. П. Литовка, Н. М. Межевич, К. В. Павлов, В. И. Патрушев, В. Е. Рохчин, О. Н. Яковлева и др. Специфика китайского трансграничного регионализма традиционно связана с политической сферой, расширением экономического приграничного взаимодействия, соразвития, характер и содержание которого направлены на создание интеграционных региональных объединений. [346 - См. подробно: Титаренко М. Л. Геополитическое значение Дальнего Востока. Россия, Китай и другие страны Азии. М., 2008; Портяков В. Я. Российско-китайские отношения в 2008 г. // Проблемы Дальнего Востока. – № 1. – 2009. – С. 6–19; Ларин В. Л. В тени проснувшегося дракона. Российско-китайские отношения на рубеже XX–XXI веков. – Владивосток, 2006; Александрова М. В. Российско-китайское стратегическое партнерство: региональное, культурно-цивилизационное и образовательное измерение // 2-й российско-китайский Форум по общественным наукам… – С. 330–356; Российско-китайское сотрудничество: региональное (сибирско-дальневосточное) измерение (сетевой проект, руководитель Лузянин С. Г.). – http://www.ino-center.ru/russia-china/; Взаимодействие России и Китая в глобальном и региональном контексте. Политическое, экономическое и социокультурное измерение. – Владивосток, 2008; Кузык Б. Н., Титаренко М. Л. Китай – Россия 2050: стратегия соразвития. – М., 2006; и др.] Объективный анализ и инновационные интерпретации процессов регионализма представлены в теории становления пространственной восточноазиатской структуры стабильности и равноположенного развития А. Д. Богатурова, в теории многофакторного равновесия, формирования суперрегиона «Большая Восточная Азия» А. Д. Воскресенского. [347 - Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане. – М., 1997; Богатуров А. Д. Очерки теории и политического анализа международных отношений / Отв. ред. А. Д. Богатуров, Н. А. Косолапов, М. А. Хрусталев. – М., 2002; Воскресенский А. Д. Россия и Китай: теория и история межгосударственных отношений. – М., 1999; Воскресенский А. Д. Китай и Россия в Евразии: Историческая динамика политических взаимовлияний. – М., 2004; Воскресенский А. Д. «Большая Восточная Азия» – мировая политика и энергетическая безопасность. – М., 2006; Энергетические измерения международных отношений и безопасность в Восточной Азии / Под ред. и с предисл. А. В. Торкунова, научн. пер. – сост. А. Д. Воскресенский. – М., 2007.] Но ощущается недостаток исследований, рассматривающих эти проблемы с позиций их социокультурной интерпретативной направленности.
   Региональное приграничное сотрудничество чаще рассматривается лишь как стратегия, способствующая политической и экономической независимости. В этой стратегии выделяются в основном функциональные его аспекты, различные модели экономической рациональности, оценки стоимости кооперативных трансакций или этнодемографически ориентированные case-studies. [348 - Скотт Джеймс. Стимулирование кооперации: могут ли еврорегионы стать мостами коммуникаций? – Режим доступа: http://www. indepsocres.spb.ru/scott_r.htm. – Загл. с экрана.] Приграничное сотрудничество характеризуется количественными данными о совместной деятельности, отраженными в официальных документах, ориентациями акторов и их опытом международного сотрудничества. Это сотрудничество рассматривается в перспективе с различными факторами окружающей среды (экономическими, политическими, культурными, природоресурсными); со специфическими характеристиками самих акторов (юрисдикция / власть, ответственность, цели, институциональная обеспеченность); со стратегическими ориентациями сотрудничества (предпосылки, приоритеты, типы инициатив и проектов); с параметрами опыта сотрудничества (включая аспекты конфликта и консенсуса, барьеры на пути сотрудничества). Однако такого рассмотрения, на наш взгляд, недостаточно для понимания сущностной специфики внешней регионализации КНР. Анализ практики китайского трансграничного регионализма показывает, что его региональные конструкции потенциально значительно шире форм, предусмотренных существующими моделями международной интеграции.
   Китайский трансграничный регионализм, являясь одним из механизмов реализации нового регионализма, предстает как пространственно интегрированная форма социокультурного взаимодействия для решения актуальных проблем соразвития прежде всего приграничных внутренних регионов. Пересекая границы национальных административных практик, он формирует осознание глобальной связанности, взаимозависимости, общих интересов и возможности соразвития в пределах сформированного или формирующегося китайского надгосударственного региона. «Транснациональный регионализм представляет собой “субнациональную парадипломатию” в широком масштабе и в разных географических контекстах…». [349 - Скотт Джеймс. Стимулирование кооперации: могут ли еврорегионы стать мостами коммуникаций? – Режим доступа: http://www. indepsocres.spb.ru/scott_r.htm. – Загл. с экрана.]
   Формирующийся китайский надгосударственный регион, связывая процессы соразвития приграничных российских общностей, заинтересованных в трансграничном и приграничном сотрудничестве, их территориальную организацию, региональное воспроизводство, региональные ресурсы и ценности культуры, способен осуществлять специфическую функцию своего национального контроля и управления, перенося ее на границы ближайших соседей. Внутри надгосударственного региона сотрудничающие стороны могут вступать в противоречивые отношения, проигрывать, в чем-то уступать свои региональные пространства, которые экономически, культурно будут поглощенными в трансграничном взаимодействии, но они не выйдут за рамки обозначенного международного пространства, допускающего только внутри себя практически все комбинации с условными региональными границами. Надгосударственное региональное объединение позволяет моделировать международное пространство в соответствии с политическими интересами государства-доминанта, в нашем случае – Китая. Так, систематизация эмпирических наблюдений в практике международных отношений внутренних российских регионов с соседними внутренними регионами КНР показывает эффективную эксплуатацию российских ресурсов. Организационный механизм процесса китайской внешней регионализации, т. е. ее трансграничный регионализм, способен «присваивать», «поглощать» определенные участки физического, экономического, политического, социокультурного пространства, формируя «гармоничную периферию».
   В связи с этим крайне важно правильно интерпретировать понятие «чжоубянь», которое постоянно используется китайскими аналитиками. Как правило, его переводят на русский язык словом «периферия». Но в китайском миропонимании «периферия» – не только географическое понятие, а нечто большее. Чтобы располагаться вблизи, на границах и дальше Китая, любое государство, включаемое в «периферию», обязательно должно находиться под китайским политическим, культурным, экономическим и даже военным влиянием. Сегодня в систему «гармоничной периферии» входят, по мнению китайских аналитиков, следующие близкие либо сопредельные регионы и субрегионы, представляя внешние границы китайской национальной безопасности и ее пространство: 1) Северо-Восточная Азия (СВА) – Япония, КНДР, Республика Корея, Монголия. К ней можно условно отнести и российскую часть Сибири и Дальнего Востока; 2) Юго-Восточная Азия (ЮВА) – Индонезия, Филиппины, Малайзия, Сингапур, Вьетнам, Таиланд, Камбоджа, Мьянма, Лаос, Бруней; 3) Центральная Азия (ЦА) – Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан и Кыргызстан; 4) Южная Азия (ЮА) – Индия, Непал, Бутан, Шри-Ланка и др.. [350 - Шэнь Вэйле, Лу Цзюньюань. Чжунго гоцзя аньцюань дили = География национальной безопасности Китая. – Бэйцзин, 2001. – Кит. яз.]

   Рисунок 1. Большая Восточная Азия (составлен на основе китайских источников)

   Многозначность форм трансграничного регионализма отражается в проблеме постоянного пересмотра границ расширяющегося китайского надгосударственного региона, необходимости учитывать возрастающую роль наднациональных организаций, интернационализацию хозяйств и стремление к распространению интересов китайского государства, использующего для этих целей ценностные ресурсы «мягкой силы». Поэтому Китай придает возрастающее значение ценностям национальной культуры, включив реализацию стратегии построения «могущественного культурного государства», стратегию «культурной мягкой силы» в постоянные доклады КПК о работе правительства.
   В этих стратегиях социокультурной деятельности Китай предлагает странам «периферии» и миру собственное понимание «гармоничного развития» как отдельной личности, так и китайского государства, его гармоничных межгосударственных, региональных отношений. Это и позволяет выделить в стратегии «мягкой силы» основные ценностные компоненты, успешно реализующиеся в его региональных практиках, в том числе в социокультурном пространстве трансграничья РФ и КНР.
   Первым ценностным компонентом китайской стратегии «мягкой силы», выступающей основным ресурсом «могущественного культурного государства», является традиционная ценностная идея «гармонии». Современный Китай использует эту древнюю ценностную идею, вобравшую в себя представления даосизма, чань-буддизма и конфуцианства, в которых основной акцент делается на достижении «внутренней гармонии», производной от которой выступает и «гармония внешняя».
   Иероглиф «хэ» охватывает собой средоточие всей китайской истории и культуры, в которых много прекрасных идей о гармоничном обществе, природе и космическом пространстве. Категория китайской философии «хэ» («гармоничность», «согласование», «мягкость»), в широком смысле подразумевая динамическое равновесие, близка к западному понятию «гомеостаз». В известных памятниках V–II вв. до н. э. ценностная идея «гармонии» оформилась как условие онто– или космогенеза. Впервые сказано о гармонии в древнем трактате «Цзо чжуань» («Комментарии Цзо»): «Если вместе радуются, то все находится в гармонии». [351 - Рубин В. А. «Цзо-чжуань» как источник по социальной истории периода Чуаньцю: Автореф. … дисс. канд. филос. наук. – М., 1959. – С. 15–16.]
   В «Ли цзи» («Записки о нормах поведения») (V–II вв. до н. э.) «гармония» рассматривалась как «причина всех превращений вещей». В качестве одного из выражений «гармонии», уподобляющейся «единому» – «дао», рассматривалась музыка. «Гармония реальности» представлялась и как то, что «порождает сами вещи». Уже в ранних конфуцианских памятниках идее социально-этической и социопсихологической «гармонии» отводилось ведущее ценностное значение. Так, в «Чжуан юне» понятие «гармонии» представлялось как «средняя мера проявления всех (эмоций)», «не имеющий преград путь Поднебесной». В «Чжоу ли» «гармоничность» составляет перечень основополагающих «шести добродетелей» («лю дэ») наряду с «разумностью» («чжи»), «гуманностью» («жэнь»), «совершенной мудростью» («шэн»), «долгом-справедливостью» («и») и «верностью» («чжун»). Основой подобной «социальной гармонии» служили нормы ритуальной благопристойности («ли»). [352 - «Ли-цзи» // Древнекитайская философия. – Т. 2. – М., 1973.]
   «Гармония человека и природы» как идеальное пространство для существования гармоничного общества – центральная идея даосизма. В 80-м чжане трактата «Дао Дэ цзин» говорится о том, что маленькие царства не пользуются орудиями и их жители не общаются друг с другом. Идеи уничтожения технических устройств, технологий, сокращение вредоносного воздействия технической цивилизации были продолжены Чжуан-цзы, призывавшим вернуться к природной сущности человека, достичь «гармонии вещей» без их различения. Человек следует Небу и не противодействует природе – таково содержание идеала даосской «гармонии».
   В различных философских школах: конфуцианства, мо-цзя, даосизма, легизма, иньян-цзя и др. содержится продуктивная гармония – «хэ» – разнородных факторов, подобных «инь» и «ян», противопоставленная бесплодному единству «однородного» («тун»). В них особо подчеркивается роль китайского народа («минь») как важнейшей общекосмической силы. Поэтому наряду с верой в «небесное предопределение» в понятии ценности «хэ» утверждается представление о том, что «Небо следует за людьми, совершенномудрый – за Небом». В целом, чтобы достичь «хэ», «человеческие дела должны составлять триаду с Небом и Землей». В гармонизации общества и государства главным условием этого является управление с помощью этико-ритуальных норм («ли») и добродетели («дэ»). [353 - Инь Мэнлунь. «Го юй» чжэсюэ сысян яньцзю = Исследование философских идей «го юй» // Чжунго чжэсюэ ши яньцзю. – 1984. – № 1. – Кит. яз.]
   Конфуций, его последователи и представители других школ, разрабатывая и универсализируя важнейшую категорию китайской философии «дао», соотносили ее с ценностью «хэ» как «всепроникающее Дао Поднебесной», конкретизирующееся в пяти видах гармоничных отношений: между правителем и подданным, отцом и детьми, мужем и женой, старшим и младшим братьями, друзьями и товарищами – «сань ган у чан» («три устоя и пять постоянств»).
   Всеобъемлющую полноту бытия и принципа – ценности «мировой гармонии» – можно найти в «Книге перемен» («Чжоу И / «И цзин»), наиболее авторитетном и оригинальном произведении китайской канонической и философской литературы, оказавшем фундаментальное нормативное воздействие на всю культуру традиционного Китая, стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. [354 - Китайская философия: Энциклопедический словарь / РАН. Ин-т Дальнего Востока; гл. ред. М. Л. Титаренко. – М.: Мысль, 1994. – С. 458–460.]
   В учении Чжан Цзая (XVI в.) рассматривается уже более сложная структура «совокупной Великой гармонии» как «Дао», направленной на полную пространственно-временную сбалансированность. Ван Чуаньшань (XVII в.) выделяет две составляющие структуры «Великой гармонии» – «пневму» («ци») и «дух» («шэнь»).
   Представления о ценности «гармонии», складывающиеся в китайской философии и культуре, политике, созвучны западной категории «гармонии» («связи», «стройности», «соразмерности частей»), отражающей закономерный характер развития действительности, внутреннюю и внешнюю согласованность, цельность и соразмерность содержания. В истории западной философии категория «гармония» получала многообразные толкования, связанные с проблемами этики, космологии и гносеологии. Но в основе всех этих учений лежали определенные эстетические идеалы и ценностные представления о человеке, природе и обществе.
   Сегодня глубокая связь обозначенного выше традиционализма с пониманием проблем современного развития в Китае носит не только ценностно-идеологический, но и практический характер. [355 - Гоуцзянь шэхуэйчжуи хэсе шэхуэй сюэси вэньда = Вопросы и ответы для изучения построения социалистического гармоничного общества. – Бэйцзин: Жэньминь чубаньшэ, 2005. – 150 с. – Кит. яз.; Хэсе шэхуэй лилунь сюэси дубэнь = Изучение теории гармоничного общества / Под ред. Ли Даочжун. – Бэйцзин, 2007. – С. 5–21. – Кит. яз.; Чжан Юньлин. Туйдун гоуцзянь хэсе ятай дицюй дэ ии = Значение построения гармоничного региона АТР // Дантай ятай. – Бэйцзин, 2007. – № 1. – С. 3–4. – Кит. яз.; Гун Хаоцюнь. Гоуцзянь хэсе шицзе цзай ятай дицюй дэ шисянь сюэшу яньтаохуэй цзи Чжунго ячжоу тайпиньань сюэхуэй 2007 нянь няньхуэй цзуншу = Построение гармоничного мира в АТР – ежегодная конференция подведения итогов политики Китая в АТР // Дантай ятай. – Бэйцзин, 2007. – № 11. – С. 60–62. – Кит. яз.] Подтверждением служит выделение в китайской науке и практике новых ценностных элементов идеала «гармонии», реализация которых осуществляется в построении «гармоничного общества», «гармоничной периферии» и в целом «гармоничного мира». К ним относятся социокультурные ценности:
   1. «Демократическая правовая система», предполагающая полное развитие социалистической демократии, последовательную реализацию курса на построение правового государства и правовых отношений между государствами, широкую мобилизацию всех социально активных сил.
   2. «Равенство и справедливость». Реализация этой ценности требует контролируемой КПК гармонизации различных отношений интересов в обществе, правильного разрешения противоречий внутри народа и других социальных противоречий, защиты социального равенства и справедливости между народами.
   3. «Доверие и дружба» в обществе, а также взаимопомощь, честность, спаянность и сплоченность между государствами.
   4. «Наполнение жизненной силы» требует внимания ко всем творческим устремлениям, полезным для прогресса всех обществ, поддержки креативной деятельности, развития творческих способностей, признания результатов творчества.
   5. «Стабильность и упорядоченность» предполагают целостность организационного механизма любого общества, совершенство социального управления, стабильный общественный порядок. В этом случае каждое общество сохраняет единство и сплоченность.
   6. «Гармоничное сосуществование человека и природы» позволяет совместить развитие производства, направленное на повышение материального достатка, с охраной окружающей среды, обеспечивая экологический порядок.
   Содержание ценностной программы социокультурной гармонизации китайского государства, его «периферии» и глобального мира исследователь Линь Яньмэй определяет как «социокультурную гармонию» и сводит ее к следующим основным характеристикам. Во-первых, «социальная гармония» объявляется сущностным ценностным свойством социализма с китайской спецификой. Во-вторых, «социальная гармония» называется главным ценностным ориентиром его развития. В-третьих, «социальная гармония» выступает как системный и всесторонний ценностный проект социокультурного строительства. [356 - Линь Яньмэй. О теории социалистического гармоничного общества // Вопросы философии. – 2007. – № 5. – С. 38–41.] Традиционные и инновационные ценностные императивы сегодня успешно реализуются в социокультурной практике построения «гармоничного мира», регионализации и трансграничном сотрудничестве, в первую очередь формируя социокультурное пространство китайской «периферии». Для этого используются и другие ресурсы, представляющие социокультурный потенциал «могущественного культурного государства». К ним относится второй ресурсный компонент стратегии «мягкой силы» – развитие регионального сотрудничества по оказанию помощи в экономической и социальной сфере, здравоохранении, образовании, предоставлении гуманитарной помощи и т. д., что нацелено главным образом на соседние и развивающиеся страны. Этому способствует политика «нового регионализма», проявляющаяся во внешней регионализации КНР. [357 - Инновационное рассмотрение проблем китайской регионализации отражается в научных исследованиях, проводимых учеными кафедры востоковедения Забайкальского государственного университета в рамках научной «Школы интерпретаций региональных практик современного Китая».]
   Выбор приоритетности сотрудничества с субрегионами и регионами мира закреплен в официальной внешнеполитической доктрине Китая. Как уже говорилось выше, приоритетные субрегионы составляют условный ряд: 1) Северо-Восточная Азия (СВА), включая часть РФ (российский Дальний Восток и Сибирь); 2) Юго-Восточная Азия; 3) Центральная Азия; 4) Южная Азия (ЮА). В качестве ведущего критерия формирующегося здесь китайского надгосударственного суперрегиона выступает создание КНР интеграционного социокультурного пространства на основе зон свободной торговли, реализации интересов национальной безопасности с учетом уровня потенциальных и реальных угроз, идущих из субрегионов и других регионов.
   При анализе подвижности «границ» формирующегося китайского надгосударственного суперрегиона «Большая Восточная Азия» (А. Д. Воскресенский), расширения в его географических пределах китайского социокультурного пространства внимание привлекает глобальный проект РИК, имеющий евразийский региональный контекст. Китай вместе с Россией и Индией, продвигая этот проект, перевели его в более широкий формат – БРИК, подключив к трехстороннему сотрудничеству Бразилию – ведущую страну Латинской Америки. Сохранив прежнее содержание гармоничного взаимодействия, эти страны сформировали новую программу международной деятельности, которая содержит региональные и глобальные вопросы: реформу мировой финансовой системы, совместную защиту интересов развивающихся стран, обеспечение продовольственной, энергетической безопасности, совместное противостояние климатическим изменениям и другие. Очевидно, что в решении этих проблем просматриваются в первую очередь китайские глобальные интересы.
   Происходит расширение социокультурного влияния Китая в Африке, на Ближнем и Среднем Востоке, в регионах СНГ (Центральной Азии, Закавказье), Европе (ЕС). В этих условиях достаточно сложно определить «линию», которая отделяет региональные интересы КНР от глобальных, что, по сути, характеризует китайский «новый регионализм» как глобальный.
   Поступательное экономическое развитие Китая сделало его основным участником интеграционных процессов и в АТР. В инновационной политике китайского руководства по «освоению» этого регионального пространства особым приоритетом стало участие КНР в АТЭС. В выступлении 21 октября 2001 г. перед главами государств и территорий Азиатско-Тихоокеанского региона, собравшихся на саммит в Шанхае, Цзян Цзэминь, в то время председатель КНР, отметил: «АТЭС явился зачинателем создания модели эффективного сотрудничества, которая гальванизировала рост и процветание в Азиатско-Тихоокеанском регионе». [358 - President Jiang Zemin Delivered A Speech at APEC Economic Leaders Meeting (21/10/2001). – Режим доступа: http:// www.fmprc.gov.cn / eng /18923.html. – P. 2.] Директор центра по изучению АТЭС Института азиатско-тихоокеанских исследований Академии общественных наук (АОН) КНР Чэн Юнлин характеризует социокультурную политику Китая в отношении АТЭС как «наступательную». [359 - Yunling Zh. China and APEC // Asia-Pacific Crossroads / V. Aggarval and Ch. Morrison, eds. – New York: St. Martin’s Press, 1998. – P. 213.]
   Со времени вступления КНР в АТЭС китайская политическая элита уделяет особое внимание участию в деятельности форума, проводит активную, многоплановую, инновационную социокультурную политику, учитывающую характер, структурные особенности, расстановку сил в этой организации и субрегионе, пределы допустимого, равно как и возможности достижимого. Не случайно один из первых исследователей тихоокеанских объединительных процессов П. Драйздел характеризует направленность политики «нового регионализма» так: «АТЭС занимал центральное место в воззрениях китайского руководства на реформы, экономическое развитие, интеграцию в региональную и международную экономику, региональную безопасность со времени вступления в эту организацию». [360 - Drysdale P. Cementing the Achievements of APEC at Sanhghai / / APEC Economies newsletter. – 2001. – Vol. 5. – № 3. – March. – P. 1.]
   Особое внимание со стороны Китая уделяется странам Африки и Латинской Америки, которые богаты природными ресурсами и представляют собой перспективные рынки распространения китайских региональных воспроизводственных процессов и культурных ценностей. Китайские региональные комбинации в рамках второго ресурсного компонента «мягкой силы» заключаются в оказании масштабной помощи странам Африки, Латинской Америки, других регионов и субрегионов крупными социокультурными проектами, получением концессий на добычу природных ископаемых, налаживанием регионального сотрудничества в совместных воспроизводственных проектах и процессах территориальной организации этих стран. Реализуя эти проекты, Пекин тем самым мягко расширяет свое социокультурное пространство и ненавязчиво создает свой благоприятный имидж среди населения стран, их интеллектуальных элит, властных структур. [361 - Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения. – С. 147.]
   Социокультурные практики «гармонизации» отношений КНР с различными странами сопровождаются расширением сотрудничества в области культурной индустрии, здравоохранения и туризма, т. е. тех сфер, которые занимают ключевые ресурсные позиции в рамках стратегии «мягкой силы». Это наглядно представлено в сотрудничестве Китая с Нигерией – крупнейшим африканским экспортером нефти и сжиженного природного газа. По схожей региональной модели развивается сотрудничество с такой важной в геополитическом отношении африканской страной, как Кения. Китай уже в течение нескольких лет оказывает всестороннюю помощь в строительстве инфраструктуры этой страны, развитии ее культуры, образования, спорта и информационных технологий, в охране окружающей среды. В Латинской Америке Китаем применяется аналогичная схема социокультурного влияния, в первую очередь это касается политических, экономических и энергетических региональных лидеров – Венесуэлы и Бразилии. Особый успех Китаю принес его «мягкий» регионализм в АСЕАН. [362 - Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения. – С. 147.]
   Но «гармонизация» деятельности мирового сообщества без оздоровления социокультурных отношений между развитыми и развивающимися государствами является крайне проблематичной. На мировой арене все отчетливее проявляется «переплетение традиционных и нетрадиционных угроз безопасности», наблюдается «дисбаланс развития мировой экономики», расширение «разрыва между Севером и Югом». Поэтому строительство Китаем «гармоничного мира» нуждается в совместных усилиях всех членов международного сообщества, в частности, в деле урегулирования дисбаланса мировой экономики, обостряющегося ввиду ее неравномерного развития. [363 - Сайт посольства КНР в РФ. – Режим доступа: http://ru.china-embassy.org/rus/xwdt/t248530.htm.]
   Своеобразным образцом социокультурного присутствия Китая и гармонизации отношений является Центральная Азия, которая также представляет собой богатый углеводородными и минеральными ресурсами регион. Во всех странах региона при активном содействии Китая реализуются масштабные экономические реформы, призванные создать единый индустриально-промышленный и финансовый центр Евразии. В этом плане культурологическая составляющая китайской «мягкой силы» призвана стать вспомогательным инструментом региональной стратегии, также направленной на расширение здесь китайского социокультурного пространства. Как показывает практика внешней регионализации Китая, эта ценностная имиджевая составляющая находится в тесной связи с фактором экономического и геополитического гармоничного развития региона.
   Казахский исследователь А. С. Каукенов отмечал, что Центральная Азия стала полигоном для многих «мягких» дипломатических и других инициатив Китая, для претворения в жизнь ряда инновационных дипломатических методов и механизмов, нигде ранее Китаем не применявшихся. Во-первых, это создание и последующее развитие Шанхайской организации сотрудничества, которая стала одним из основных проводников китайской дипломатии «мягкой силы» в регионе. Из этой первой инициативы последовало то, что именно в Центральной Азии Китай впервые предложил придерживаться «шанхайского духа», основанного на ценностях «мягкой силы»: «взаимном доверии», «взаимной выгоде», «равноправии», «совещании», «уважении к многообразию цивилизаций», стремлении к «совместному развитию». Во-вторых, здесь впервые было предложено строить «гармоничный регион». Именно лидер КНР Ху Цзиньтао в речи, произнесенной на саммите ШОС в июне 2006 г., предложил сформировать в Центральной Азии «гармоничный регион» на основе «долгосрочного мира» и «совместного процветания».
   Ценностную основу китайской дипломатии в Центрально-Азиатском регионе представляет традиционная социокультурная политика КНР по отношению к сопредельным государствам, инновационно реализуемая в трансграничном регионализме. В этом региональном проекте китайская дипломатия также базируется на «гармоничном» добрососедстве и партнерстве, которые включают в себя следующие ценностные представления: «дружественность», «безопасность», «обогащение», эффективно способствующие расширению китайского социокультурного пространства. Осуществляемые КНР социокультурное «упорядочение» и реорганизация «третьего мира» являются важным новым моментом в ее политике. Активность Китая в данной сфере, – пишет Е. И. Сафронова, – свидетельствует о том, что, как бы Пекин это ни отрицал, КНР уже стала реальным лидером этой группы стран. [364 - Сафронова Е. И. Пекин и «третий мир»: брак по расчету // Азия и Африка сегодня. – 2012. – № 5. – С. 2–5.]
   Ценностные ресурсы «мягкой силы» и их установка на «дружественность» затрагивают самую сложную сферу политических отношений и связей Китая с соседними государствами. Смысл данного традиционного управленческого воздействия заключается в развитии добрососедских связей со всеми сопредельными странами. Ценностная установка на «дружественность», «мирное развитие» и «соразвитие» затрагивает отношения и в сфере «безопасности». Смысл этой составной части стратегии «мягкой силы» в регионе заключается в том, чтобы сопредельные страны испытывали по отношению к КНР как к соседу чувство «безопасности и покоя». Ценностное предложение «обогащения» затрагивает сферу китайской экономической политики. Данная дипломатическая установка декларирует, что Китай в процессе быстрого экономического развития будет оказывать больше помощи соседним государствам и делать так, чтобы они могли извлечь пользу из китайского экономического роста, предполагая своеобразную конструкцию трансграничного и приграничного соразвития.
   Предлагаемая Китаем новая форма взаимодействия стран – это не только системный синтез их социокультурных образований. В процессе осуществления интеграционного процесса формируется и определенная схожесть мировосприятия, мировоззрения, общих ценностей социумов, что также можно рассматривать как своеобразную основу их соразвития. В широком плане «соразвитие» («коэволюция») – это согласованное, координируемое, внутренне независимое развитие стран, но без войн, кризисов, природных катаклизмов. Для построения подобной среды соразвития необходимо формирование сообщества стран, реализующих общие принципы социокультурного развития. Такие общие принципы заложены в коэволюции. Связывая, например, решение глобальных социально-экологических проблем с соразвитием, коэволюцией, академик Н. Н. Моисеев считал, что для этого «необходимо качественно изменить природу общества, необходима новая цивилизация с иным миропредставлением». [365 - Моисеев Н. Н. Еще раз о проблеме коэволюции // Экология и жизнь. – 1998. – № 2. – С. 28; Он же. Системная организация биосферы и концепция коэволюции // Общественные науки и современность. – 2000. – № 2. – С. 123–130; и др.]
   Понятие «соразвитие» было введено в научный оборот Ю. М. Осиповым в конце 80-х годов XX в. «Соразвитие» или «взаимозависимое развитие» означает использование государствами возможностей, которые предоставляет мирохозяйственное общение, и одновременно нейтрализация сопутствующих негативных последствий, угроз и т. д. Концепция «соразвития», ориентируя управленческие структуры на формирование социокультурного целого, способствует выделению приоритетных направлений в организации взаимодействий мирохозяйственных субъектов, усиливая при этом реализацию ими своих национальных интересов.
   Е. Н. Князева и С. П. Курдюмов считают, что коэволюция не просто процесс подгонки социокультурных частей друг к другу при образовании сложного целого, их резонансного взаимного расположения и синхронизации их темпов развития, но и синергизм познающего и конструирующего субъекта и окружающей его среды. Это интерактивная связь между человеческими организациями и отдельными индивидами, всеобщее сотрудничество, соучастие и солидарность, совместные усилия в конструировании и перестройке мира. [366 - Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика и принципы коэволюции сложных систем. – Режим доступа: http://spkurdyumov.narod.ru/D1KnyazevaKurdyumov.htm; Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетические принципы коэволюции сложных систем. – Режим доступа: http://spkurdyumov.narod.ru/D1KnyazevaKurdyumov.htm.] Моделирование приоритетных направлений, форм, уровней соразвития в трансграничном социокультурном пространстве приграничных регионов РФ и КНР также требует обращения к реализации принципов коэволюции.
   Анализ такой инновационной практики пространственной формы трансграничного взаимодействия на примерах соразвития внутренних регионов КНР и РФ представлен в исследовании Т. Н. Кучинской. «Формирующийся на юго-восточных границах России трансграничный регионализм, который принято называть азиатским (или китайским) в силу доминирования “китайского фактора”, является значимым для России в плане развития восточных приграничных регионов и интеграции в макрорегиональное пространство Восточной Азии, что обусловливает необходимость его детального анализа с целью выработки эффективной модели соразвития». [367 - Кучинская Т. Н. Социокультурное пространтво трансграничья как ресурс соразвития России и Китая (региональные практики Забайкальского края РФ и Северо-Восточного региона КНР): Монография. – М.: Восточная книга, 2012. – С. 9.]
   Итак, проделанный анализ функциональных особенностей второго компонента китайской «мягкой силы» позволяет сделать вывод о том, что «Большая стратегия Китая» тесно связана с ресурсным потенциалом «могущественного культурного государства», обеспечивающего приоритеты внутреннего и внешнего регионального развития. Комбинации ресурсных компонентов «мягкой силы» во внешней стратегии «гармонизации» рассматриваются и используются только через призму внутренних приоритетов «гармонизации» и «соразвития», таких как устойчивый экономический рост, внутриполитическая стабильность, объединение страны, сбалансированное развитие внутренних регионов, инновационная мягкость развития предприятий, которые представляют собой суть построения «гармоничного общества». [368 - Дэн Чжэнхун. Жуань шили. Чжунго цие дэ вэньти = Мягкая сила. Проблема становления китайских предприятий. – С. 171. – Кит. яз.]
   Третий ресурсный компонент «мягкой силы», способствующий реализации стратегии построения «гармоничного мира», связан с формированием позитивного имиджа Китая. Общественно-политическая, социокультурная, финансово-экономическая привлекательность китайского государства и его фундаментальных основ – это управляемый процесс. Он является следствием формируемого и актуализированного имиджа. Имидж – определяющий фактор восприятия государства в системе международных отношений. Он все более приобретает статус одного из эффективных ресурсов потенциала «могущественного культурного государтва», которые предопределяют его экономическую, политическую, социальную перспективу. [369 - Короткин К. Р. Необходимость и особенности формирования имиджа региона // Дневник Алтайской школы политических исследований. № 24. Современная Россия и мир: альтернативы развития (роль российских регионов в формировании имиджа страны): Материалы международной научно-практической конференции / Под ред. Ю. Г. Чернышова. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2008. – С. 32–35.]
   Существуют различные определения имиджа. Имидж – это внешний образ, создаваемый субъектом, с целью вызвать определенное впечатление, мнение, отношение у других. Имидж – совокупность свойств, приписываемых рекламой, пропагандой, модой, предрассудками, традицией и т. д. объекту с целью вызвать определенные реакции по отношению к нему и т. д.
   Международное определение имиджа, содержательно характерное и для китайских исследований, включает совокупность эмоциональных и рациональных представлений, вытекающих из сопоставления всех признаков страны, собственного опыта и слухов, влияющих на создание определенного образа. [370 - Экономика символов и бренды регионов: Материалы для государственно-политического клуба ВПП «Единая Россия». – Режим доступа: http://www.nirsi.ru/analitic/materials/Imidj_territir.pdf.]
   Необходимость исследования, например, образа Китая в России для гармонизации отношений подтверждена многими российскими учеными, среди которых А. В. Лукин, В. Г. Буров, О. В. Бузмакова, А. П. Забияко, В. И. Исаченко, К. Ф. Пчелинцева, Н. И. Белозубова и др. Так, А. В. Лукин в работе «Медведь наблюдает за драконом. Образ Китая в России в XVII–XXI вв.» пишет: «Современный образ Китая в России – сложная система, состоящая из многообразных представлений на различных уровнях. Образ Китая в России в целом можно определить как систему наиболее распространенных среди российского населения представлений о Китае. Далее можно говорить о многочисленных субобразах Китая, имея в виду образы в различных регионах России…». [371 - Лукин А. В. Медведь наблюдает за драконом. Образ Китая в России в XVII–XXI вв. – М.: АСТ: Восток—Запад, 2007. – С. 486.]
   На формирование образа Китая и китайцев в сознании российского человека оказала влияние сложная история российско-китайских, далеко не всегда гармоничных отношений. Можно выделить несколько этапов формирования этого образа: 1) знакомство русских с Китаем – формирование образа Китая как далекой, экзотической, необычной страны; 2) восприятие русскими Китая в XVIII–XIX вв. через противопоставления «Европа – Азия», «Запад – Восток»; 3) на рубеже XIX–XX вв. усиливается представление о Китае как об угрозе для России; 4) двойственность отношения к Китаю в советское время: братский Китай и китайская опасность (в основе восприятия Китая в это время лежит политический компонент, а не культурный); 5) в перестроечный и постперестроечный периоды культурный компонент в образе Китая выходит на первый план; 6) позитивный сдвиг в отношении к Китаю в последние годы; ощущается граница между бытовым, повседневным восприятием тех китайцев и китайских товаров, которые россияне видят вокруг себя, и далеким экзотическим Китаем как древней цивилизацией, представление о которой в российской картине мира приобретает высокий культурный статус. [372 - Ши Ся. Концепт Китай в русском обыденном языковом сознании: Автореф. дисс. … канд. филолог. наук. – М.: МГУ, 2008. – С. 12; Сунь Чжинцин. Китайская политика России в русской публицистике конца XIX – начала XX века: «желтая опасность» и «особая миссия» России на Востоке. – М.: Наталис, 2008. – 243 с.; Любить дракона. Интервью с известным китаеведом А. Кобзевым. – Режим доступа: http://www.rg.ru/2011/06/20/drakon-poln.html; и др.]
   Сегодня формирование китайского имиджа подчинено основному ценностному принципу «мягкой силы» – «гармонии мира». Поэтому в рамках официальной внешнеполитической стратегии «гармоничного мира» содержатся следующие ее имиджевые положения.
   Во-первых, Китаем четко провозглашается, что он всегда будет придерживаться независимых и самостоятельных принципов. Во-вторых, исходя из собственных коренных интересов и интересов других государств, Китай вырабатывает самостоятельную региональную стратегию и свой политический курс в международных отношениях. В-третьих, Китай не подчиняется никакому внешнему давлению, не устанавливает никаких стратегических отношений с крупными державами или блоками стран, не участвует в гонке вооружений, не проводит военную экспансию. В-четвертых, Китай выступает против гегемонизма и защищает мир во всем мире. В-пятых, Китай считает, что разрешение конфликтов между странами должно осуществляться только мирным путем, не прибегая к оружию и угрозам друг другу силой. В-шестых, Китай никогда не будет навязывать другим странам свой социальный порядок, идеологию, культуру и не позволит другим странам делать это. [373 - Чжоу Сяомин. Вого дэ вайсюань чжаньлюэ юй жуань шили = Стратегия внешней пропаганды страны и мягкая сила // Дуйвай чуанбо. – 2010. – С. 14–15. – Кит. яз.; Каримова Г. Возможности применения стратегии «мягкой силы» в рамках азиатских цивилизационных пространств. – Режим доступа: http://www.cps.uz/rus/analitics/publications/vozmojnosti_primeneniya_strategii_myagkoy_sili_v_ramkah_aziatskih_ivilizaionnih_prostranstv.mgr.]
   Активизация китайской пропаганды имиджа страны на международном уровне напрямую связана с региональным имиджем. Региональный имидж Т. Н. Кучинская определяет как относительно устойчивую и воспроизводящуюся в массовом и (или) индивидуальном сознании совокупность эмоциональных, рациональных представлений, убеждений и ощущений людей, которые возникают по поводу особенностей региона, складываются на основе всей информации, полученной о регионе из различных источников, а также собственного опыта и впечатлений. Имидж региона конструируется администрацией, СМИ, выдающимися деятелями различных сфер общества, населением как данного региона, так и населенных пунктов, входящих в состав данного региона. [374 - Кучинская Т. Н. Проблемы формирования имиджа Забайкальского края в условиях приграничного взаимодействия РФ и КНР // Проблемы внешней регионализации КНР и трансграничное сотрудничество (на примере Забайкальского края): Сб. материалов международной научно-практической конференции «Приграничное сотрудничество: Россия, Китай, Монголия» (21–22 октября 2009 г.). – Чита: РИК ЧитГУ, 2009. – С. 117–127.]
   Имидж региона – реальный управленческий ценностный ресурс, в существенной мере предопределяющий успешность его политических, экономических и – шире – социокультурных позиций. Имидж как целенаправленно формируемый устойчивый образ связан с таким явлением общественного сознания, как общественное мнение, поэтому определяющим фактором имиджа всегда выступает его социокультурная составляющая.
   Бренд региона – это совокупность непреходящих ценностей, отражающих неповторимые оригинальные потребительские характеристики региона и сообщества, его людей, получившие общественное признание и известность, пользующиеся стабильным спросом потребителей. Бренд региона формируется на основе ярко выраженного позитивного имиджа региона, являясь высшим проявлением эмоциональных потребительских предпочтений, важнейшим фактором конкурентных преимуществ региона, активом регионального ценностного потенциала. Анализ научной литературы по имиджелогии показывает, что функции бренда региона в отличие от имиджа значительно шире, а сам бренд имеет собственную структуру, элементами которой являются: индивидуальность; стратегическая миссия; ценности бренда, которые должны быть четко сформулированы; принципы бренда, которыми руководствуется администрация территорий в общении с внешними контрагентами, с местным населением; ассоциации, которые создают вокруг бренда ареол; легенда, логотип и т. д. Построение бренда территории включает в себя глубокое изучение актуальных и потенциальных ресурсов региона и существующих моделей развития. При этом категория «бренд» трансформируется из экономической в категорию социокультурной сферы. [375 - Атаев Д. М. Формирование целостного восприятия значения «имидж региона». – Режим доступа: http://isei.communityhost.ru/thread/?thread_mid=94846956; Кутыркина Л. В. Бренд-имидж региона: методика и результаты исследований (на примере Ростовской области) // Реклама. Теория и практика. – 2006. – № 6 (18); и др.]
   Формулирование миссии и разработка стратегии развития являются необходимыми предпосылками регионального брендинга. Одновременно стратегия и миссия являются теми базовыми составляющими, которые позволяют региону предъявлять себя вовне и определять целевые аудитории, в коммуникации с которыми территория заинтересована. Миссия, стратегия, логотип, слоган и ключевые символы составляют минимальный набор необходимого инструментария формирования регионального бренда. «Если страна в целом и регионы в отдельности хотят быть конкурентоспособными, то должны производить идеи. А это – прерогатива брендинга». [376 - Что подразумевается под термином «брендинг территорий»? – Режим доступа: http://baikalproject.ru/bp07_about_brending.php?s=04e49baedde88a27100838f1d7ef2619; Шестопалов А. Брендинг регионов. – Режим доступа: http://naco.ru/.]
   Китайские культурные бренды («вэньхуа пиньпай») и китайские культурные индустрии («вэньхуа чанье») выступают инновационными механизмами реализации потенциала «могущественного культурного государства» и его «мягкой силы» во внутренних и внешней стратегиях КНР.
   Канцелярия по делам зарубежных китайцев («хуацяобань») при Госсовете КНР с 2006 г. реализует программу «Культурный Китай» («Вэньхуа Чжунго»), включающую серию мероприятий по продвижению китайских культурных брендов за рубежом. В рамках этой кампании миру представлены такие культурные бренды, как «Красочная Юньнань», «Китайский конкурс талантов», «Китайская кухня за границей», «Китайский Новый год», «Китайский театр» и др. Этот многоформатный социокультурный проект способствует расширению гармоничного взаимодействия КНР, распространению китайской культуры в мире и укреплению культурной «мягкой силы» Китая в целом. [377 - Бренд «Культурный Китай» охватывает различные аспекты китайской культуры. – Режим доступа: http://www.chinanews.com/hr/2011/02–19/2854872.shtml. – Кит. яз.]
   Как считает Т. Н. Кучинская, культурный бренд – это ядро конкурентоспособности культурной индустрии и гармонизирующее проявление национальной культурной «мягкой силы» Китая. Культурный бренд олицетворяет гармонию материальных и нематериальных активов и является показателем уровня развития культурной индустрии страны. Грамотно выстроенный культурный бренд способствует развитию китайской индустрии культуры, повышению ее международной конкурентоспособности и является необходимым условием продвижения китайской культуры для гармонизации мира. В соответствии с классической теорией брендинга китайский культурный бренд обладает всеми элементами его архитектуры: цели, задачи и функции бренда (смысл), основные ценности бренда (содержание), механизмы реализации (стратегии). [378 - Кучинская Т. Н. Региональный брендинг как инструмент позиционирования имиджа Забайкальского края в системе межрегиональных связей РФ и КНР // Проблемы Дальнего Востока. – 2010. – № 6. – С. 116–122.]
   Культурный бренд выступает своеобразным социокультурным брендом – транслятором национального духа и культурных ценностей, способным стимулировать национальную гордость, культурный национализм, идентичность китайского народа. Продвижение бренда китайской культуры направлено на стимулирование международного обмена и развитие культурного разнообразия в мире. Культурные бренды являются символом культурной власти. Создание культурных брендов направлено не только на стимулирование развития сферы культуры, но и на гармоничное экономическое, научно-техническое, инновационное, т. е. социокультурное развитие страны и мира в целом. [379 - О необходимости создания бренда китайской культуры // Жэньминь жибао. – 20.05.2011. – Режим доступа: http://thory.people.com.cn/GB/14687429.html. – Кит. яз.; Путь китайских брендов: от переработки по заказам до самостоятельного открытия предприятий за рубежом.]
   Анализ публикаций китайских исследователей по исследуемой тематике показывает, что под культурным брендом в узком смысле понимается товарный знак, узнаваемая торговая марка культурной продукции или предприятия. Но в социокультурной практике гармонизации объектом брендинга выступают территориальные образования – города, регионы, страны. Поэтому региональные культурные бренды становятся сегодня неотъемлемой частью китайских региональных социокультурных программ гармоничного развития общества и глобализирующегося мира.
   В этом контексте китайский культурный бренд выполняет многоцелевую инновационно-управленческую функцию. С одной стороны, являясь инструментом гармоничного регионального развития, повышает его конкурентоспособность внутри страны и вовне. С другой – выполняет интегративные функции объединения регионов страны в единое гармоничное социокультурное пространство. Будучи инновационным средством и ценностным ресурсом потенциала «могущественного культурного государства», культурный бренд гармонизирует международные отношения, реализуя стратегию построения «гармоничного мира». Таким образом, китайский культурный бренд становится эффективным механизмом гармоничной интеграции и фактором гармоничного развития мира. [380 - Центр исследования брендов китайских культурных индустрий. – Режим доступа: http://kjs.csu.edu.cn/showNews_1403.html. – Кит. яз.; 2011: Доклад о культурных брендах Китая / Под ред. Оуян Юцюань, Бай Динго. – Пекин: Маркет Пресс, 2011. – Кит. яз.]

Глава седьмая
Региональные практики соразвития в транснациональном пространстве: Байкальский регион РФ и Северо-Восток КНР

   Ценностно-управленческое воздействие потенциала «могущественного культурного государства» и его «мягкой силы» можно гипотетически представить на примере модели трансграничного соразвития Северо-Восточного региона КНР и Забайкальского края РФ в составе Байкальского региона.
   Известно, что одним из элементов российско-китайских партнерских отношений является сотрудничество между приграничными регионами. Нормализация политических отношений между двумя государствами в конце 1980-х – начале 1990-х годов создала предпосылки тесного политического, экономического, культурного соразвития на межрегиональном уровне. Однако, принимая во внимание нестабильность, экономическую отсталость российских регионов, потерю ценностных социокультурных ориентаций населяющих их народов, перспективы дальнейшего взаимодействия обусловливают необходимость глубокого понимания содержания соразвития двух соседних стран, широкой пропаганды в России его пользы и особенностей.
   Так, например, увеличивающаяся разница в социально-экономическом положении приграничных регионов РФ и КНР детерминирует и ориентирует сознание российского человека на более глубокое восприятие китайских социокультурных ценностей, формируя их большую привлекательность, что, тем не менее, не является проявлением «китайской угрозы».
   Объективное понимание особенностей китайского социокультурного воздействия дает России возможность более осознанного и профессионального управления плодотворным сотрудничестом с КНР, создания обязательных условий на Дальнем Востоке, в Забайкалье и Сибири РФ для гармоничного соразвития с китайскими приграничными регионами. Помимо внутренней необходимости гармоничного развития российских регионов формирование благожелательного отношения к китайским социокультурным ценностям важно для расширения присутствия самой России в Азиатско-Тихоокеанском регионе, наиболее динамично развивающемся центре мировой экономики.
   Рассмотрим более подробно динамику гармоничного соразвития приграничных российских и китайских регионов. Практика регионообразования в современной России обнаруживает тенденцию к укрупнению регионов, административные границы которых шире одного субъекта РФ. К таким относится и Байкальский регион, объединивший общепринятые в региональной экономике понятия «Прибайкалье» (прилегающая к Байкалу часть Иркутской области) и «Забайкалье» (часть Республики Бурятия и Забайкальского края). Появление термина и его операционализация обусловлены необходимостью объединения усилий субъектов и административных районов в процессе реализации различных мероприятий (экономических, культурных, организационных, технологических, природоохранных) по сохранению уникальной экосистемы Байкала – системообразующего ядра Байкальского региона.
   Тематика Байкальского региона в современной научной литературе рассматривается в основном с позиций эколого-экономического подхода, характерного при анализе территориальных проблем, существующих в региональной экономике. [381 - Суходолов А. П. Байкальский регион как модельная территория устойчивого развития // Известия Иркутской государственной экономической академии. – 2010. – № 4. – Режим доступа: http: //eizvtstia.isea.ru.] В этом случае Байкальский регион обозначает модельную территорию для отработки механизмов устойчивого, гармоничного соразвития, включающую водосборный бассейн озера Байкал трех субъектов Российской Федерации (Иркутской области, Забайкальского края и Республики Бурятия).
   Более комплексный взгляд на Байкальский регион позволяет рассматривать его в международном сотрудничестве как цивилизационную площадку, обладающую уникальным сочетанием ресурсов: природно-географических, историко-культурных, социокультурных. Богатейшее историческое наследие, судьбоносная роль, которую сыграл регион в развитии востока России начиная с XVII века, его самобытная и разнообразная культура, органично сочетающая в себе западные и восточные традиции с мирным сосуществованием славянского и азиатского этносов и различных конфессий, диктуют необходимость исследования его как целостности с позиций социокультурного подхода на основе предложенной методики составления социокультурных портретов российских регионов, уже разработанных в отечественной гуманитарной науке. [382 - Лапин Н. И. О подготовке социокультурного портрета региона по типовой программе и методике // Социокультурный портрет региона. Типовая программа и методика, методологические проблемы / Под ред. Н. И. Лапина, Л. А. Беляевой. – М.: ИФРАН, 2006.]
   Возрастающая роль Байкальского региона в системе национальных интересов России обусловила актуальность его представления и в контексте соразвития с регионами КНР. С одной стороны, в силу геополитического положения входящих в Байкальский регион субъектов Российской Федерации его формирующееся социокультурное пространство испытывает многофакторное влияние со стороны КНР, которое требует постоянного мониторинга. С другой – совместные региональные практики РФ и КНР подтверждают теоретические концепты о необходимости и возможности взаимодополняющего развития наших стран. Об этом свидетельствует позиция и нового руководства КНР в лице Си Цзиньпина, который во время визита президента РФ В. В. Путина в Китай (июнь 2012 г.) подтвердил курс на активизацию и углубление прагматичного сотрудничества между нашими странами. В частности, была подчеркнута необходимость на основе инноваций и открытости трансформировать модель развития в соответствии с принципом взаимодополняемых преимуществ.
   Продвижение взаимодействия между РФ и КНР обеспечивается благоприятными политическими условиями, сложившимися в начале текущего столетия. Важной частью внешнеполитической жизни России, наравне с уже заявленным созданием Евразийского союза, становится ее азиатский вектор. В октябре 2011 г. по типу «Партнерство для модернизации», действующему с Европейским союзом, между Россией и Китаем подписан меморандум «О сотрудничестве в области модернизации экономики», в соответствии с задачами которого уже к 2015 г. объем внешней торговли между странами должен быть увеличен как минимум до показателя в 100 млрд долларов.
   Новой точкой роста партнерства стран становится сотрудничество между приграничными регионами: Северо-Востоком Китая и российским Байкальским регионом. Реальное взаимодействие данных акторов формирует международное образование открытого типа с динамической структурой, позволяющей социокультурному разнообразию двух сопредельных региональных культур [383 - Морозова В. С. Феномен региональной культуры в социокульутрном пространстве приграничного взаимодействия РФ – КНР. – М.: ИД «ФОРУМ», 2011. – 224 с.] вступать в трансграничные связи, функционируя как целое, [384 - Абрамов В. А. Методологические предпосылки методики оценки трансграничного социокультурного потенциала приграничного региона КНР // Современные проблемы науки и образования. – 2012. – № 6. – Режим доступа: www.science-education.ru/106–7734.] представляющее специфический интеграционный потенциал соразвития, и образуя транснациональное социокультурное пространство. [385 - Кучинская Т. Н. Социокультурное пространство трансграничья как ресурс соразвития России и Китая (региональные практики Забайкальского края РФ и Северо-Восточного региона КНР): Монография. – М.: Восточная книга, 2012. – 232 с.]
   Идеология соразвития в отечественной науке основывается на методологии прогнозирования, предполагающей анализ стратегической матрицы – базиса внутренней и внешней (международной) стабильности развития государства, представленного в фундаментальной монографии Б. Н. Кузык, М. Л. Титаренко. [386 - Кузык Б. Н., Титаренко М. Л. Китай – Россия – 2050: стратегия соразвития. – М.: Институт экономических стратегий, 2006. – 656 с.] Такая методология актуализирует соразвитие РФ и КНР как сотрудничество на основе совпадения и приспособления интересов партнеров друг к другу для решения практических вопросов выгодного взаимодействия в целях устойчивого безопасного развития обеих стран при условии их параллельного экономического роста. Фундаментальным принципом партнерства является самостоятельность России и Китая при формировании и развитии двусторонних отношений, обеспечивающая сохранность каждой из стран собственных национальных интересов.
   Совместные региональные практики партнерства на уровне укрупненных акторов, наполняя социокультурное пространство каждой из сторон, придают ему качество локальной интеграционности [387 - Абрамова Н. А. Международная интеграция как условие развития Забайкальского края в подсистеме международных отношений: РФ и КНР // Забайкальский край в трансграничном взаимодействии с КНР (региональное сотрудничество) / Под общ. ред. Н. А. Абрамовой. – Чита: Экспресс-издательство, 2010. – С. 222–251.] и транснациональности. Формируется понятие, фиксирующее этот феномен.
   Ретроспективный взгляд на проблему показывает, что сущность транснационального пространства, его структура рассмотрена в литературе в основном на примере государств Западной Европы и США. [388 - Sassen S. The Global City: New York, London, Tokyo. – Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1991; Redefining sovereignty: the use of force after the cold war / ed. by Michael Bothe, Mary Ellen O’Connell, Natalino Ronzitti – Ardsley. – N. Y.: Transnational publishers, 2005; Bruno Latour. Reassembling the social: an introduction to actor-network-theory. – Oxford: Oxford university press, 2005.] В этом случае в результате взаимодействия европейских социумов отличительной его характеристикой становится отсутствие нового качества пространства. Очевидно, что совпадающие нормы западных культур транслируют в систему объединенного наднационального пространства лишь традиционные социальные и политические образцы.
   Иная ситуация разворачивается при взаимодействии российской и китайской цивилизаций. Историческое развитие России и Китая свидетельствует о наличии в каждой стране уникального социокультурного фундамента, отражающего их специфические особенности. Поэтому формирующееся на основе взаимодействия российского и китайского социумов транснациональное пространство как новый социокультурный феномен требует своего научного объяснения и выявления специфических характеристик.
   Транснациональное пространство начинает исследоваться в кросс-культурном контексте в 90-е годы прошлого столетия, когда появляются многочисленные труды по анализу процессов глобализации и регионализации. С этих позиций его теорию развивают Клоссовски, Бодрийяр, Эко, Деррида, Джеймисон, Гидденс, Жижек, Фукуяма. Формируются концепции глобальной культуры, в рамках которых зарубежные философы и культурантропологи З. Баумана (1998), У. Бек (1998), У. Ханерс (1996), Дж. Клифорд (1992), Р. Робертсон (1992), Дж. Томплинсон (1999), Дж. Фридман (2000) и др. выстраивают свои теории транснационального культурного пространства.
   Становление транснационального культурного пространства представлено в данных исследованиях с использованием различных подходов, основными из которых являются историко-генетический [389 - Robertson R. Globalization: Social Theory and Global Culture. – London: Sage, 1992.] и феноменологический. [390 - Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. – Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996. Appadurai A. Globalization. – Durham, NC: Duke University Press, 2001; Аттали Ж. На пороге нового тысячелетия. – М.: Междунар. отношения, 1993.]
   В рамках первого глобальная культура, воплощая ее универсализацию с одновременной локализацией содержания, интерпретируется как исторический процесс интеграции культур. Второй подход рассматривает глобальную культуру как детерминированное глобализационными процессами образование, обладающее новым качеством, культурно не связанным с исторической традицией. В этом случае транснациональное культурное пространство включает постоянно формирующиеся коммуникационные потоки – экономико-технологические, финансовые, медиакоммуникационные, идеологические, которые через механизмы межкультурного и межфилософского взаимодействий конструируют в человеческом сознании воображаемые образы мира глобальной культуры.
   Транснациональное пространство в русле культурно-философского контекста рассматривается отечественными учеными А. С. Панариным, М. М. Решетниковым, А. И. Уткиным, Ф. А. Федоровой, В. К. Шохиным. [391 - Панарин А. С. Искушение глобализмом. – М.: ЭКСМО-Пресс, 2002; Уткин А. Глобализация: процесс и осмысление. – М.: Аспект, 2002.]
   Их идеи развиваются в монографическом исследовании транснационального пространства в условиях взаимодействия России и Японии, выполненном в контексте междисциплинарного подхода. [392 - Красина О. В., Крутий И. А., Зангиева И. К. Развитие транснационального пространства в контексте взаимодействия современных обществ: Россия – Япония. – М.: Изд-во СГУ, 2009. – 176 с.] Монография обращена к сценарной парадигме А. С. Панарина, который представляет пространство мира как теорию транснациональной активности и транснационального участия. [393 - Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование. – М.: Алгоритм, 2002.] Используя такую парадигму, авторы монографического исследования выстраивают модель транснационального пространства с выявлением динамики его формирования, определяют его базовые характеристики и методологические подходы анализа феномена. Через ключевой социологический подход авторы акцентируют внимание на специфике категорий и понятий транснационального пространства, содержание которых уточняет создаваемые ими вызовы.
   Сущностные характеристики проявлены через: пространство, транспространство, возникающее «между» социумами; время как «открытость, просвечивающую во взаимном протяжении наступающего, осуществившегося и настоящего»; [394 - Хайдеггер М. Время и бытие. – М., 1993. – С. 399.] структуру, институционализированную в контексте транснационального пространства и как сетевую; взаимодействие его участников; побудительное основание участия в транснациональном взаимодействии – мотивацию; отношение к участию – значение и язык как основу структурирования социального пространства и образования коммуникационных сетей. Полученная модель структуры транснационального пространства позволила авторам определить его как элемент глобализированного пространства современного мира, обладающего специфической структурой и своей особой логикой развития, отличающейся от логики развития стран, представители которых принимают участие во взаимодействии.
   Этот вывод положен нами в основу исследования специфики транснационального пространства приграничья с уточнением его базовой характеристики – пространства социокультурного.
   В философских, культурологических теориях пока не сложилось единого понимания социокультурного пространства ввиду его многомерного характера. Во многих современных статьях и монографиях по проблемам культуры авторы оперируют понятиями «культурный круг», культурное «гиперпространство», «культурное поле», «культурный ареал».
   Зарубежные ученые Р. Диксон, У. Джемс-Перри, Ф. Ратцель, К. Уисслер, Л. Фробениус, В. Шмидт, Г. Эллиот-Смит связывают его с идеей формирования «культурных кругов» и «зон» в некоем пространственном измерении в процессе взаимодействия культур. В трудах А. Тойнби существует понятие «культурного поля», не предполагающее рассмотрения качественной определенности социокультурного пространства.
   Часть монографий, в которых упоминается социокультурное пространство, посвящена исследованию общих проблем культуры, отдельные работы обращают внимание на локальные характеристики социокультурного пространства. Так, С. Хантингтон, Д. Н. Замятин анализируют «геокультуру»; В. Л. Каганский, Д. С. Лихачев, И. И. Свирида, Б. Б. Родоман и др. – организацию «культурного ландшафта». Много трудов посвящено культурному пространству. Но феномен социокультурного пространства, выражающий синтез этих и других составляющих, требует особого комплексного исследования.
   Методология исследования китайского социокультурного пространства представлена в более ранних работах, где его организация связана с процессами внутренней и внешней регионализации современного Китая. «Внутренние регионы» Китая – это предельно укрупненные, комплексные социокультурные совокупности – «макрорегионы» или «зоны», состоящие из однородных провинций, автономных и особых административных районов, городов-мегаполисов центрального подчинения. Внутренние регионы играют важнейшую роль в решении конкретных социокультурных задач модернизационной политики китайского государства. [395 - Абрамов В. А. Глобализирующийся Китай: грани социокультурного измерения. – М.: Восточная книга, 2010.]
   Отмечая особенности китайского социокультурного пространства, мы рассматриваем его как сложную, регионально дифференцированную и внутренне неделимую нелинейную систему, которая целенаправленно конструируется государством. Семантический и символический его анализ дает возможность сформулировать определение китайского социокультурного пространства как развивающейся системы информационно-коммуникативной деятельности, воплощенной в разнообразных знаково-символических проявлениях практики, локализованной в региональных внутригосударственных и надгосударственных границах.
   Таким образом, китайское социокультурное пространство включает в себя не только внутренние регионы своего государства, но и региональное пространство других социумов, их символы и ценности, коммуникацию и информацию. Поскольку в этом пространстве сосредотачиваются национальные и трансграничные социальные структуры с одновременным формированием новых транснациональных модификаций, интерпретация феномена транснационального социокультурного пространства представляется вполне правомерной. В самом общем виде его можно охарактеризовать как «гиперпространство», в котором населяющие его этносы находятся в состоянии кросс-культурного диалога.
   Очевидно, что транснациональное социокультурное пространство приграничья специфицируется в зависимости от геополитического положения образующих его регионов. Приграничные территории как интеграционные зоны имеют стратегически важное значение для любого государства. Диалектическая сущность приграничного геополитического положения регионов достаточно подробно изложена в фундаментальных исследованиях российских ученых. [396 - Приграничные и трансграничные территории Азиатской России и сопредельных стран / Отв. ред. П. Я. Бакланов, А. К. Тулохонов; Рос. акад. наук, Сиб. отд-ние, Байкальский ин-т природопользования [и др.]. – Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2010.] Теоретико-географическое осмысление феномена приграничья дает возможность установить локальную его специфику, которая в этих условиях детерминирует формирование транснационального пространства. В этой связи уместно привести понятие буферной зоны, которое часто употребляется в географической литературе. Если исходить из аксиомы, что каждое крупное государство стремится создать систему внешней буферности, т. е. распространить свое влияние на соседнее государство, то возникает вопрос: какими качествами обладают буферные территории в системе взаимодействия двух держав – России и Китая? В качестве внешнего буфера России в азиатской ее части выступает Монголия, меньшая по занимаемой площади и связанная с Россией культурно-историческими связями. Одновременно с этим на российско-китайской границе Забайкальский край, обладая внешним буфером – некоторой приграничной территорией Монголии, представляет из себя внутреннюю буферную структуру России по отношению к Китаю. Такое уникальное геополитическое положение Забайкальского края является детерминирующим фактором, определяющим локальную специфику формирующегося транснационального пространства приграничья.
   Для исследования характеристик этого нового феномена важным, на наш взгляд, является рассмотрение приграничного положения с позиций трансграничного воздействия (давления и притяжения). В этом контексте экономическое и экологическое воздействие со стороны Китая на Забайкальский край в условиях контактной функции границы показано А. Н. Новиковым. [397 - Новиков А. Н. Диалектическая сущность приграничного геополитического положения регионов // Приграничные и трансграничные территории Азиатской России и сопредельных стран / Отв. ред. П. Я. Бакланов, А. К. Тулохонов; Рос. акад. наук, Сиб. отд-ние, Байкальский ин-т природопользования [и др.]. – Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2010. – С. 22–29.] Очевидно, что Забайкальский край, входящий в систему транснационального пространства, испытывает на себе давление социокультурного пространства Китая, проявляющееся в разных формах и постепенно переходящее в притяжение. Наиболее заметен этот процесс в региональных практиках, которые, являясь механизмом соразвития, тем не менее демонстрируют асимметрию в нем.
   Региональные практики в транснациональном социокультурном пространстве Байкальского региона РФ и Северо-Востока КНР отражают современную модель отношений между странами, которая характеризуется многоформатным и многоуровневым взаимодействием. Известно, что Россия в течение длительного времени, реализуя свои национальные интересы, традиционно осуществляла сотрудничество с Китаем в основном на глобальном уровне. В последнее десятилетие экономическая активность стран Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) обусловила смещение вектора интересов России на региональное направление, что усилило роль Байкальского региона в общем сценарии подъема России. Сотрудничество с КНР все более акцентируется на разработке перспективной инновационной модели развития российского Дальнего Востока, Байкальского региона, «предполагающей оптимальную диверсификацию экономики с упором на развитие человеческого капитала и стимулирование новых видов деятельности». [398 - Аналитический доклад (Проект на 3 сентября 2012 года) Актуальные проблемы развития Байкальского региона и Дальнего Востока. Создание международного транспортного коридора «Европа – Россия – АТР». – М., 2012. – С. 6.]
   В последние годы в соответствии со Стратегией социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона на период до 2025 г. правительство Российской Федерации приняло ряд стратегически важных решений, направленных на развитие данных территорий и их пространств с целью формирования более эффективных интеграционных механизмов со странами АТР. [399 - Стратегия социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона на период до 2025 года. Утверждена распоряжением Правительства Российской Федерации от 28 декабря 2009 года № 2094-р.]
   Инновационным сценарием комплексного подъема Сибири и Дальнего Востока является проект, разработанный коллективом отечественных ученых под руководством академика РАН Г. В. Осипова «Интегральная Евразийская транспортная система». [400 - Осипов Г. В. Мегапроект «Интегральная Евразийская транспортная система» (социальные и геополитические аспекты) // Аналитический вестник Совета Федерации. – М., 2011. – № 18.] Авторы проекта уверены, что эта система способна соединить трансконтинентальными хозяйственными связями Азию, Европу, США, что позволит ей приобрести статус центра обновленной архитектоники экономического и социокультурного пространства мира. Кроме того, реализация проекта усилит положение России в мировом геополитическом пространстве, которое будет объединено транспортным мостом между крупнейшими экономическими зонами, укрепит территориальную целостность и связность страны, придаст импульс социокультурному развитию азиатского пространства России.
   В 2011 г. для содействия реализации инвестиционных проектов в общеэкономической, социальной областях учрежден Фонд развития Дальнего Востока и Байкальского региона, который призван содействовать формированию соответствующего социокультурного пространства, созданию сферы инноваций, защиты окружающей среды. Реализация подобных задач предполагает более активную кооперацию, ведущую к спецификации формата взаимодействий между РФ и КНР в аспекте регионального и приграничного сотрудничества.
   Стратегически важными можно назвать разработку и осуществление межгосударственного инвестиционного проекта по созданию «Русской промышленной экономической зоны» в Китайской Народной Республике (пограничный переход Забайкальск – Маньчжурия), который будет осуществляться на условиях государственно-частного партнерства. Весьма значимым в проекте является предложение комплексной модели наднационального объединения, способного стимулировать рост не только России, но и стран Северо-Восточной Азии. [401 - Международный инвестиционный проект «Русская промышленная экономическая зона» в КНР (пограничный переход Забайкальск – Маньчжурия) получил статус ключевой экспериментальной зоны в г. Маньчжурия (АРВМ, Китай), беспрецедентные правительственные льготы и преференции. – Режим доступа: http://www.chemico-group.com/ru.] В содержание проекта входит организация комплексного индустриально-логистического парка на базе имеющейся инфраструктуры на территории Маньчжурии для производства нефте-, углехимической продукции и лесопереработки, складской обработки металлической руды, минеральных удобрений, химической продукции и опасных грузов. Кроме того, планируется создание соответствующей инфраструктуры в г. Забайкальск РФ и г. Маньчжурия КНР. Общая сумма инвестиций проекта составляет 26,510 миллиарда юаней, численность рабочего населения, в том числе русского, – 7080 человек. Планируемый сбытовой оборот проекта – не менее 38,317 миллиарда юаней в год.
   Реализации проекта предшествовало его юридическое оформление. На VI Российско-Китайском экономическом форуме (г. Пекин, октябрь 2011 г.) был подписан Договор о сотрудничестве по созданию «Русской промышленной экономической зоны» в Китайской Народной Республике (пограничный переход Забайкальск – Маньчжурия) и развитию на период до 2020 г. Сторонами, подписавшими договор, являются Международный конгресс промышленников и предпринимателей, народное правительство Китайской Народной Республики (г. Маньчжурия) и группа компаний Chemico Limited.
   Главная задача проекта – организация единого международного интермодального восточного транспортного коридора, который позволит значительно сократить финансовые и временные издержки при движении товарных потоков из Китая в Россию, Белоруссию, Казахстан и далее в страны Европы, а также из стран СНГ через Россию в Китай. Реализация проекта позволит переформатировать имеющуюся транспортную логистику в этих странах для увеличения пропускной и провозной способности железных дорог, перераспределить грузооборот из восточной части России на китайские сети. Предполагается создание единой системной производственной и сбытовой политики России, Белоруссии и Казахстана в Китае, а также в Азиатско-Тихоокеанском регионе в целом. Важным является намерение организовать плановую реализацию в Китае продукции из России, Белоруссии и Казахстана в соответствии с его 5-летними сбалансированными планами производства и потребления за счет вхождения в имеющиеся партнерские сбытовые и производственные сети. Учитывая интересы КНР, предполагается скоростная доставка и реализация товарных потоков из Китая в Россию, Белоруссию, Казахстан и далее в страны Европы. Возможен отход от продажи сырьевых ресурсов из России, Белоруссии и Казахстана за счет организации на территории «Русской промышленной экономической зоны» в Китае многопередельного производства полуфабрикатов и продукции с высокой добавленной стоимостью с использованием китайских и др. высокотехнологичных производств, инноваций и дешевых финансовых ресурсов.
   Несмотря на явную экономическую направленность проекта, его реализация неизбежно повлечет трансформацию всего социокультурного пространства региона и его уровней: территориальной организации, процессов воспроизводства, ресурсного потенциала, культуры. Рассматривая проект в качестве стратегического фундамента, созданного государственно-частными структурами обеих стран, можно заключить, что его осуществление придаст мощный импульс практикам соразвития РФ и КНР, особенно в пространстве приграничья.
   В КНР качеству социокультурного пространства приграничья придается особое значение. Так, утверждена Программа по развитию г. Маньчжурия (АРВМ) – крупнейшего в Китае сухопутного контрольно-пропускного пункта (пограничный переход Забайкальск – Маньчжурия), через который ежегодно осуществляется 65 % грузооборота между Китаем и Россией. В рамках создания в г. Маньчжурии экспериментальной площадки «развития и открытости» (2010 г.) планируется открыть пять функциональных зон: зоны логистики и обслуживания международной торговли, приграничного экономического сотрудничества, обработки ресурсов и «образцовую зону» экологического строительства. Наряду с управленческими инновациями, которые будут внедрены в процесс функционирования этих зон, большое внимание в программе уделено развитию региональных практик сотрудничества с РФ по социальным и культурным вопросам. [402 - Китайско-российское межрегиональное сотрудничество набирает силы для дальнейшего развития. – Режим доступа: http://russian.cri.cn/841/2012/ 12/24/1s452690.htm.]
   В целом, как указывается в программе, идеология развития китайского приграничного «пояса» базируется на «интеграции пяти»: экономики, политики, культуры, общества, экологии, всестороннее и сбалансированное развитие которых является необходимым для процветания. [403 - Информация о городе Маньчжурия Автономного района Внутренняя Монголия как экспериментальной площадке «развития и открытости». – Режим доступа: http://минмсвэст.забайкальскийкрай.рф/news/2013/01/14/6380.html.]
   Явным приоритетом в региональном сотрудничестве является инвестиционная деятельность. Необходимо отметить, что определенные усилия в этом направлении, в частности в Забайкальском крае, способствовали подъему инвестиционной активности. За последние три года объем китайских инвестиций увеличился почти в три раза и составил в 2011 г. 21 865,1 тыс. долл. США (для сравнения: в 2002 г. объем инвестиций в крае составлял 50,0 тыс. долл. США). [404 - Статистический ежегодник Забайкальского края. 2011: Стат. сб. / Забайкалкрайстат. – Чита, 2011. – С. 276.] По необходимому объему инвестиций, по версии «Эксперта», двум проектам с китайскими инвестициями на территории Забайкальского края присвоен статус стратегических. Создание лесопромышленного комплекса ООО ЦПК «Полярная» в северо-восточных районах Забайкальского края (совместно с инвестициями провинции Хэйлунцзян КНР) рассчитан на 4 года, окончание в 2015 г. Цели проекта: организация производства целлюлозы на базе лесосырьевых ресурсов Забайкальского края. Развитие производственных мощностей в Забайкальском крае. Увеличение объемов заготовки древесины, обеспечение более рационального ее использования. Вовлечение в хозяйственный оборот ранее неиспользуемых лесных массивов восточной части края. Другим проектом, рассчитанным на 8 лет, является освоение Березовского железорудного месторождения железа окончание планируется в 2017 г.
   Субъекты Байкальского региона Иркутская область, Республика Бурятия также наращивают усилия по привлечению китайских инвестиций, используя для этого различные механизмы, презентации инвестиционных ресурсов. Так, на IV инвестиционном форуме, состоявшемся в Пекине в декабре 2012 г., Бурятией были представлены проекты по пяти направлениям: добыча полезных ископаемых, агропромышленный комплекс, туристический кластер, жилищное строительство и транспортно-логистический комплекс. [405 - Республика Бурятия и Хабаровский край РФ представили на открывшемся 3 декабря в китайской столице 4-м международном инвестиционном форуме ряд инвестиционных проектов, направленных на привлечение капитала из Китая. – Режим доступа: http://egov-buryatia.ru/index.php?id=4&tx_ttnews[tt_news]=28481&cHash=37fab5939cdf221ad6afd0d711c7a9cf.] Согласно последним договоренностям властей Иркутской области с китайскими компаниями, в ближайшие годы планируется довести объем товарооборота до 10 млрд в год.
   Северо-Восточный регион КНР (Дунбэй), занимая приграничное положение, имеет большую протяженность общей границы с РФ. Рассмотрение гармоничного соразвития Северо-Востока Китая не только иллюстрирует сущность китайских региональных социокультурных практик, но и позволяет определить управленческую специфику ценностного потенциала «могущественного культурного государства» в этом регионе, которая имеет большое значение для Байкальского региона, Забайкальского края и РФ в целом.
   Для этого Северо-Восточный регион КНР целесообразно рассматривать в двух аспектах: как мезоуровень горизонтальной дифференциации китайского социокультурного пространства и как гармонично расширяющуюся социокультурную подсистему КНР.
   Как мезоуровень дифференциации китайского социокультурного пространства Северо-Восточный регион представляет собой историко-этническую, ландшафтно-географическую, административно-территориальную, экономическую общность, сформировавшуюся естественно-историческим путем, в результате проведения КНР законодательной управленческой политики по выделению этого региона в относительно самостоятельный субъект.
   Социокультурное пространство Дунбэя как подсистема КНР изоморфно китайскому, т. е. сходно по базовым характеристикам: общность территории, население, экономическая и политическая система, китайские культурные традиции и т. д. Оно не является замкнутым, четко очерченным и располагающимся вне или отдельно от целого. В то же время Северо-Восточный регион обладает особенностями его социокультурного потенциала. Они детерминированы спецификой его территориальной организации (приграничное положение, природно-климатические условия, инфрастуктура, коммуникации и др.), ресурсного потенциала (преобладание социальных ресурсов над природными и сырьевыми), воспроизводственных мощностей (перенасыщение отраслями тяжелой промышленности), что и сформировало своеобразную региональную культуру, региональные и культурные бренды Дунбэя.
   Модернизационная практика Северо-Восточного региона обусловливается стремлением к инновационному преобразованию собственного социокультурного пространства посредством изменения или преобразования экономических, политических, социальных, ценностных, управленческих его характеристик, что способствует его формированию как самодостаточного региона.
   Внедрение инноваций в КНР, как это было представлено выше, является общим условием построения «гармоничного общества» и «гармоничного мира». Новаторский компонент формирования Северо-Восточного региона заключается в развитии институциональных, научно-технических и культурных инноваций. Под институциональными инновациями мы понимаем новую нормативную систему эффективного управления социально-экономическим развитием государства с целью достижения его устойчивого и сбалансированного развития. Это предполагает функционирование Северо-Восточного региона как экспериментальной базы путем создания общих нормативных документов о сотрудничестве в различных сферах для четырех входящих в него провинций: Хэйлунцзяна, Цзилиня, Ляонина и восточной части Автономного района Внутренняя Монголия. Институциональные инновации способствуют консолидации, соорганизации гармоничного развития провинций региона страны.
   Развитие и применение научно-технических инноваций предполагает формирование единого рынка научно-технических кадров, инноваций и инновационных ресурсов четырех провинций, а также создание инновационных площадок. Создание единого инновационного поля способствует повышению международной конкурентоспособности рассматриваемого региона и объединяет, взаимодополняет потенциалы инновационного развития четырех его провинций.
   Инновационная культура складывается через соединение управленческих ценностей китайских культурных традиций и современной, в том числе и региональной, культуры. Культура инноваций направляет развитие сознания населения региона, соответствующего времени инновационного и творческого духа, новаторских идей, корпоративной культуры, ориентирует обновление содержания образовательных практик и др. Инновационная культура, выступая как управленческий компонент региональной «мягкой силы» способствует социально-экономическому развитию региона, популяризации, распространению ценностей китайской культуры в социокультурном пространстве других государств. [406 - Кучинская Т. Н. Архитектоника социокультурного пространства Китая в условиях транснационального межкультурного взаимодействия РФ и КНР: Автореф. дисс. …. д-ра филос. наук: 09.00.13. – Чита: ЗабГУ, 2013. – 42 с.]
   Представление Северо-Восточного региона как гармонично расширяющейся социокультурной подсистемы КНР соотносится с пониманием инновационного влияния управленческих ценностей региональной культуры на его пространственную организацию. Стремление к гармоничному развитию, решению важнейших внутренних проблем, связанных с ресурсной истощаемостью, перенаселенностью, перенасыщенностью тяжелыми производствами, способствует тому, что эти проблемы предопределяют следующую ситуацию. Административные границы региона во все меньшей степени сдерживают интенсивность экономической, политической и, главное, межкультурной коммуникации как внутри страны, так и за ее пределами.
   Контактная функция ценностей «мягкой силы» Северо-Восточного региона позволяет рассматривать его как динамичную и диффузионную систему в пространственном аспекте международного сотрудничества. Ценности социокультурного пространства Дунбэя становятся неограниченными в свободе передвижений, что способствует приобретению дополнительных преимуществ для развития составляющих элементов региона. Приграничное положение определяет Северо-Восток как транзитный регион в расширении ценностей китайского социокультурного пространства, а объектом ценностно-управленческой деятельности региона становится социокультурное пространство соседних государств, трансформирующееся в гипотетический китайский «надгосударственный регион».
   Подобный китайский трансграничный регионализм, будучи потенциально новой межгосударственной формой общения, организации жизнедеятельности и ценностного управления социальной реальностью, предстает как пространственно интегрированная форма социокультурного сотрудничества для решения актуальных проблем, прежде всего приграничных внутренних регионов соседних государств. Пересекая границы национальных административных практик, ценностное социокультурное восприятие друг друга формирует осознание глобальной связанности, взаимозависимости, общих интересов и возможности соразвития в пределах формирующегося «надгосударственного региона».
   Формирующийся «надгосударственный регион», связывая и гармонизируя процессы соразвития приграничных общностей, обладает качеством, отсутствующим у западной модели региона, – ценностной гибкостью в трансформации социокультурного пространства. Это превращает трансграничный регион в инновационный инструментарий глобальной социокультурной политики «гармонизации» мира. Другим его качеством является способность редуцировать объективное стремление китайского государства к культурной изоляции, но в то же время усиливать культурную стратегию разносторонней глобальной гармонизации, что позволяет «надгосударственному региону» устанавливать связи социокультурного взаимодействия и выравнивать качественные характеристики жизни своего населения.
   «Надгосударственный регион» не может иметь каких-либо законов, которые являются управленческой прерогативой государства. В то же время подобный регион характеризуется целенаправленными территориальными, воспроизводственными, ресурсными, ценностными изменениями в приграничных внутренних регионах соседних стран, связанными с ценностно-управленческой политикой гармонизации КПК, китайского государства.
   Понятие «управление» применяется только к стандартизированным объектам. Оно становится невозможным для управляющего центра в ситуации, когда управляемая территория, т. е. «надгосударственный регион», имеет гибкие, изменяющиеся ценностные очертания – культурные квазиграницы. В этом случае формирующийся «надгосударственный регион» гипотетически и корректно представляется лишь как гармонизирующееся международное социокультурное пространство. Состояние и качество социальной взаимозависимости в нем фиксирует определенный набор участников, связанных с гармоничным распределением ресурсов социокультурного и природного потенциала. Эта особенность лишает подобный регион качественной стандартизации его функций. Однако его главной отличительной чертой является создание системы международного признания и выполнения участвующими сторонами общих управленческих целей и ценностных принципов функционирования. Этот теоретический конструкт подтверждается региональными практиками соразвития в транснациональном пространстве Байкальского региона РФ и Северо-Востока КНР.
   Системообразующим фактором, обеспечивающим развитие регионального сотрудничества в международном контексте, является ресурсная, социально-экономическая взаимодополняемость наших стран. Приграничные регионы Северо-Восточного Китая все более ориентируются на Россию, которая, в свою очередь, усиливает освоение Байкальского и Дальневосточного регионов, непосредственно граничащих с КНР.
   В марте 2012 г. Госсовет КНР утвердил «Программу подъема экономики Северо-Восточного Китая на период 12-й пятилетки (2011–2015 гг.)», в соответствии с которой разрабатывается «Программа освоения и открытия полосы приграничных регионов провинции Хэйлунцзян и восточной части Автономного района Внутренняя Монголия». Эти территории являются стратегически важными для соразвития России и Китая. Поэтому наряду с крупными инвестиционными проектами, связанными с созданием русской промышленной зоны Маньчжурия – Забайкальск, в планах КНР и формирование «Китайской показательной зоны международного сотрудничества в районе р. Тумэньцзян». Она займет площадь около 90 кв. км, включая Хуньчуньскую зону экономического сотрудничества Китая, КНДР и России, и станет важным региональным транспортным узлом, крупным центром региональной торговли. [407 - На северо-востоке КНР строится новый транспортный узел. – Режим доступа: http://www.warandpeace.ru/ru/news/view/74137/.]
   Для более эффективной реализации планов соразвития с Россией на китайской стороне происходят объединительные процессы. Китайские провинции Хэйлунцзян, Цзилинь, Ляонин и Автономный район Внутренняя Монголия на уровне председателей правительств подписали документ (август 2012 г.), призванный содействовать их совместному сотрудничеству с Россией в девяти сферах.
   Одна из них – сфера туризма. Китайское правительство определило туристическую индустрию как стратегически опорную, разработав меры по стимулированию и усилению ее «мягкой силы». Весомая роль в этом процессе отводится приграничным провинциям и побратимским городам, которые являются непосредственными участниками соразвития России и Китая. Приграничье КНР обладает значительным туристским потенциалом. Здесь сосредоточены природные и рекреационные ресурсы, объекты национального и мирового культурно-исторического наследия.
   На основе выявления конкурентных преимуществ приграничного социокультурного пространства Китая осуществляется диверсификация трансграничных туристических продуктов. Традиционный культурно-познавательный туризм дополняется оздоровительным, экологическим, активным. Перспективным для китайского приграничья является инвестиционно привлекательный сектор делового туризма (бизнес-туризм, конгресс-туризм).
   Как элемент в достаточно хорошо развитой системе управления процессами сфера туристических услуг в КНР также высоко стандартизирована. С 1987 г. приняты и реализованы 22 государственных, 18 профессиональных стандартов, более 200 местных нормативных актов, касающихся создания и совершенствования туристической инфраструктуры. В стране созданы 5 ассоциаций национального уровня, сеть которых охватывает 90 % городов. [408 - Ду Цзян. Фэнфу чаньпинь, тишэн пиньчжи, гунтун туйдун чжунъэ люоу шичан дэ цзяньакн чэнчжан = Обогащать продукцию, повышать качество, совместно способствовать развитию китайско-российского туристического рынка // Чжунго – Элосы люоу хэцзо луньтань вэньцзи (2012). – Бэцзин: люйю цзяоюй чубаньшэ, 2012. – С. 21. – Кит. яз.]
   Главная задача отрасли в китайском приграничье на ближайший период заключается в разработке новых форм и брендов туристических продуктов. При этом в фокусе внимания находятся такие аспекты, как, например, возраст туристов. Так, среди китайских граждан, выезжающих в Россию и посещающих в основном только традиционные достопримечательности, доля пожилых людей занимает более 70 %. Поэтому для привлечения молодежи и развития молодежного туризма разрабатываются и предлагаются инновационные формы, такие как авторалли по маршруту «Великий чайный путь», которые формируют имидж креативного туризма, способствуют продвижению в Китае значительного числа российских регионов и одновременно рекламируют автопром КНР.
   Перспективы отрасли связываются с формированием новых «точек роста». Заметным явлением в провинции Хэйлунцзян стала установка камня, символизирующего «самую северную точку Китая». Только в 2011 г. здесь побывал миллион китайских туристов. Создание тематического парка русской культуры и истории в г. Маньчжурии – еще один пример привлечения туристов не только из внутренних регионов КНР, но и из других стран. Еще один пример бурного развития приграничья через туристические социокультурные практики – г. Хуньчунь, провинция Цзилинь, расположенный в трансграничном пространстве: Россия, Китай, Северная Корея. Используя геополитические преимущества, местные власти планируют «закольцевание» безвизового туризма по маршруту КНР – Северная Корея – Россия. С этой целью на российской территории в Приморском крае завершают строительство 8-полосного автоперехода Хуньчунь – Краскино. Аналогичный переход уже построен в районе Хуньчуня. Такие проекты осуществляются благодаря активному освоению различных туристических продуктов, которые предлагает Китай в этом трансграничном регионе.
   В планах развития социокультурного пространства г. Маньчжурии намечено продвижение восьми видов туристической продукции. Для повышения эффективности представителями туристической отрасли и региональной властью изучается положительный опыт создания кластеров в регионах залива Бохай, дельты реки Янцзы, дельты реки Чжуцзян с целью заимствования тех элементов, которые могут быть внедрены в разработку специфики социокультурного пространства Маньчжурии, учитывающей ее геополитическое положение стыка границ. Предполагается создание оригинальных национальных парков России, Монголии, Китая, где будет создана инфраструктура, позволяющая посетителям познакомиться с национально-культурными особенностями народов трех стран: торгово-развлекательные комплексы, рестораны национальных кухонь, осуществление постановочной деятельности.
   К разработке новых брендов и диверсификации туристических продуктов в транснациональном пространстве со стороны КНР привлекаются китайские ученые, деятели культуры, соответствующие административные и профессиональные ведомства. Как результат совместных усилий – появление в начале 2013 г. нового туристического бренда-объекта – парка-музея динозавров в районе Чжалайнор (приграничье АРВМ КНР). На площади в 8320,5 кв. м. располагаются историко-культурный павильон, экологический павильон озера Хулунь, зал экспонатов угля района Чжалайнор. Известно, что в КНР с 2007 г. действуют «культурные экозащитные зоны», которые являются инновационной формой развития китайской культуры, синтезирующей материальное и нематериальное культурное наследие в природной экосистеме. [409 - Абрамова Н. А. Инновационное развитие современной китайской культуры // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики // Тамбов: Грамота. – 2012. – № 6 (20). – Ч. II. – С. 10–14.]
   В основном они расположены на юго-востоке Китая. Создание парка-музея динозавров свидетельствует о распространении подобного опыта в приграничье КНР. Власти региона поставили задачу дальнейшего продвижения бренда района Чжалайнор через актуализацию историко-культурного наследия – восстановление древнего города Цзюйму, которое начнется в ближайшей перспективе. Кроме этого китайские эксперты предлагают усилить внимание к этническим поселениям русских в трехречье, где развитие туризма может содействовать экономическому развитию всего приграничья КНР. [410 - Маньчжоули ши цзо да цзо цян веньхуа люйю чанье = Культурно-туристическая отрасль Маньчжурии станет большой и сильной. – Режим доступа: www.nmg.xinhuanet.com.] Предлагаются и проекты по строительству в г. Маньчжурии оздоровительного центра для пожилых россиян, парка аттракционов для детей.
   Диверсификации и развитию туристической отрасли приграничья КНР в значительной степени будет способствовать то обстоятельство, что, по сообщению агентства Синьхуа, китайское правительство летом 2012 г. официально утвердило стратегический проект по превращению Маньчжурии в международную базу трансграничного туризма и торговую базу, ориентированную на регион Северо-Восточной Азии.
   Внимание властей к качеству социокультурного пространства своих приграничных территорий обусловливает активизацию региональных практик культурного соразвития. В приграничной Маньчжурии ежегодно осуществляются социокультурные проекты транснационального характера: китайско-российско-монгольские выставки по науке, технике и инновационным технологиям, международный праздник льда и снега, международный конкурс красоты, российско-китайские форумы по развитию туризма между регионами Сибири и Дальнего Востока РФ и Северо-Востока КНР. В рамках проведения «Годов туризма» (2012, 2013 гг.) организованы «Дни г. Читы в Маньчжурии», «Дни Маньчжурии в г. Чите», рекламные, торгово-экономические, культурные и другие мероприятия (июль 2013 г.). Таким образом, социокультурное пространство приграничья КНР наполняется разнообразными практиками, которые становятся эффективными механизмами межкультурного взаимодействия в процессе соразвития КНР и РФ.
   Убедительным примером соразвития в области СМИ является проект «Межрегиональный информационный выпуск», в котором участвуют региональные телекомпании Забайкальского края, Республики Бурятия, Иркутской области, Монголии. В августе 2012 года к проекту присоединился канал центрального телевидения КНР CCTV, осуществляющий вещание на русском языке. Правительство г. Маньчжурии расширяет свои возможности в транснациональном информационном пространстве. Дополняя информацию, которая поступает через русскоязычное издание газеты «Маньчжоули бао», начал работу интернет-сайт на русском языке. Такая диверсификация источников информации свидетельствует о наращивании влияния приграничья КНР в транснациональном социокультурном пространстве.
   Со стороны России привлекает внимание несколько проектов в сфере туризма. В приграничном г. Благовещенске разрабатывается программа «Золотая линия», включающая три уникальных бренда – крупнейшее в России месторождение динозавров, крупнейший в России космодром и строительство тематических парков: парка юрского периода и парка технических одиссей. Дополнением к этому проекту будет сооружение первой трансграничной воздушной канатной дороги через реку Амур. Амурская область намерена к 2020 году увеличить количество китайских туристов с 20 тысяч до 1 миллиона, доведя долю туризма в региональной экономике с нынешних 0,5 до 8 %. [411 - Горевой И. Г. Туристическое сотрудничество в региональных и пограничных районах // Сборник выступлений на Китайско-Российском Форуме по сотрудничеству в сфере туризма. – Пекин: Издательство туризма и образования, 2012. – С. 177.]
   В Байкальском регионе разрабатываются новые бренды для развития трансграничного туризма. Одним из них является проект «Великий чайный путь» (Россия – Китай – Монголия), который по предложению Межрегиональной ассоциации «Сибирское соглашение» может получить статус проекта, реализуемого под эгидой Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). Проект «Чайный путь» может быть инструментом регионального развития, культурных и торговых обменов. «Сюда укладываются и фестивали этнической моды, и создание свободной экономической зоны Алтанбулак рядом с Кяхтой, и строительство транзитных автомагистралей от Китая до России через Монголию». [412 - Чайный путь // Россия и Китай. – № 8. – Режим доступа: http://www.china.pribaikal.ru/china-article/china/50.html.] Широкие возможности для развития путешествий на поездах по Великому чайному пути в обоих направлениях предоставляет туристический поезд «Степная звезда», который в рамках безвизового обмена впервые с 306 туристами прибыл в Бурятию из г. Хух-Хото (АРВМ КНР) через Забайкальский край в июле 2012 г.
   К 2015 г. при поддержке ЮНЕСКО планируется осуществление проекта по созданию на Байкале в долине реки Анга и горы Ёрд, представляющей уникальный памятник природы, международного этнокультурного центра. На 230 гектарах долины расположатся культурный центр «Дархан», представительства регионов «Ёрд Сарай», спортивно-зрелищный комплекс «Тумэн Амгалан», ландшафтный парк, ипподром. Особое место будет отведено Музею современного искусства, где разместятся комплекс художественных мастерских, галерея искусств, зал показов. Принять участие в проекте выразили желание семь российских регионов Сибири и Дальнего Востока, а также Монголия, Казахстан, Южная Корея, Япония и Китай. [413 - Единый туристический бренд «Байкал» будет продвигаться совместно правительствами Иркутской области и Бурятии. – Режим доступа: http://www.tass-sib.ru/news/one/10503.] Осуществление подобного проекта придаст дополнительный импульс развитию туристической отрасли обеих стран.
   В условиях активизации практик соразвития назрела необходимость выработки институциональных механизмов регионального сотрудничества РФ и КНР в разных сферах. На китайской стороне эта идея функционирует и оформляется на уровне Академии общественных наук КНР. На сегодняшний день созданы Ассоциация региональных администраций стран Северо-Восточной Азии (АРАССВА), международные ассоциации экономического взаимодействия «Дальний Восток и Забайкалье», «Сибирское соглашение», Российско-Американское тихоокеанское партнерство (РАТОП). Дополнением к этому служит механизм регулярных встреч глав правительств Китая и России. Так, в совместном коммюнике по итогам 17-й встречи (декабрь 2012 г.), на которой председатели правительств двух стран достигли важного соглашения по вопросу углубления межрегионального сотрудничества, обе стороны обнародовали информацию о начале регулярных встреч руководителей регионов двух стран для конкретизации и расширения сотрудничества на местах. Эта идея была подтверждена и на состоявшемся 21 декабря 2012 г. 13-м заседании Китайско-Российского координационного совета по межрегиональному и приграничному торгово-экономическому сотрудничеству (КРКС), проведение которого носит постоянный характер. [414 - Китайско-российское межрегиональное сотрудничество набирает силы для дальнейшего развития. – Режим доступа: http://russian.cri.cn/841/2012/ 12/24/1s452690.htm.] Для реализации конкретных социокультурных практик через Ассоциацию международного сотрудничества «Чайный путь», созданную в Иркутске, привлекаются инвестиции в проекты, способствующие инфраструктурному и социально-экономическому развитию Байкальского региона. [415 - Китай намерен увеличить товарооборот с Иркутской областью до 10 млрд долларов. – Режим доступа: http://baikal-info.ru/archives/86817.]
   Таким образом, активизация соразвития РФ и КНР осуществляется через реализацию различных региональных практик. Появляются формы государственно-частного партнерства в развитии экономики и инфраструктуры, что можно рассматривать как инновацию в сотрудничестве, осуществляемом в пространстве приграничья наших стран. В целях более эффективной международной кооперации укрупняются субъекты сотрудничества (Байкальский регион РФ, Северо-Восток КНР), постепенно формируется структура институтов управления региональными практиками соразвития.
   Анализ китайских социально-экономических программ межрегионального и регионального уровней свидетельствует о том, что в КНР пристальное внимание обращено на наполнение разнообразными практиками социокультурного пространства китайского приграничья. Обладая высоким потенциалом роста, этот пояс рассматривается в Китае как важный ресурс соразвития с Россией.
   Одновременно необходимо отметить, что в современных условиях транснациональное социокультурное пространство приграничья характеризуется постепенным и последовательным усилением в нем позиций Китая, реализующего стратегию «мягкой силы в своих региональных практиках.
   Одним из основных инструментов притяжения в трансграничном взаимодействии или «втягивания» в свое социокультурное пространство является развитая система контролируемых государством средств массовой информации на иностранных языках.
   Притяжение со стороны Китая доказывает концепцию о том, что китайское «социокультурное пространство» включает в себя не только внутренние регионы своего государства, но и региональное пространство других социумов. В этом пространстве гибко проявляется китайская «мягкая сила», формируются новые транснациональные структуры, обеспечивая процесс мирного соразвития наших стран.
   Анализ особенностей ценностно-управленческого воздействия «мягкой силы» в приграничном гармоничном соразвитии регионов КНР и РФ показывает характер двусторонних связей и возможностей прогнозирования развития ситуации в будущем. Выявление и анализ причинно-следственных связей и закономерностей в развитии гармоничных социокультурных отношений между двумя странами, а также основных ценностно-управленческих факторов, влияющих на характер их взаимодействия, помогут в создании ценностной картины стратегического партнерства двух стран, разработке взвешенной российской политики в реализации отношений с Китаем. Это актуально и для других восточных внутренних регионов России, граничащих с КНР, экономический рост и политическая стабильность которых в немалой степени зависят от того, насколько устойчивыми и равноправными будут отношения с Китаем.

Заключение

   Исследование ценностного потенциала, которым обладает современное китайское государство, функционируя в условиях глобальной геополитической нестабильности, представляет собой актуальную научную и практическую задачу. За годы реформ и открытости Китай добился серьезных успехов, играя все более серьезную роль в глобальной экономике и политике. Это государство признано «локомотивом» мировой экономики в эпоху потрясающих человеческую цивилизацию ценностных, финансовых и иных кризисов.
   Интегрируясь в международное сообщество, КНР постепенно вступает и в пространство глобальной массовой культуры. Практика показывает, что современный Китай настойчиво демонстрирует миру разновидности своей духовной культуры, ее специфический императивный ценностный потенциал, выступающий как «мягкая сила» в совокупной мощи страны. Реализация курса КНР «идти вовне» преследует вполне очевидные цели, которые заключаются в постепенном приобщении народов других стран к своим мировоззренческим константам и национальному наследию, что в дальнейшем обусловит усиление влияния китайской культурной системы на духовную жизнь обществ, цивилизационно не принадлежащих к данному ареалу. Это, в свою очередь, обеспечит реализацию национальных интересов КНР за пределами китайского государства.
   Новейшие публикации, вышедшие в КНР по обозначенной в монографии тематике, свидетельствуют о поисках в стране инновационных механизмов, способных, с одной стороны, стать неким защитным барьером от разрушительных процессов глобализации, с другой – мягко, ненавязчиво, усиливая влияние, расширить и свое социокультурное пространство не путем смещения институциональных границ, а с помощью ценностно-управленческого ресурса «мягкой силы» в стратегии построения «могущественного культурного государства» и в построении «гармоничного мира».
   С начала XXI века в КНР обозначены две ключевые тенденции социокультурного развития: преемственность и инновации. Инновациям в системе целостного социокультурного развития страны придан статус ценности, а сам термин введен в употребление в документах государственного и партийного уровня. Инновационная стратегия представляется в исследовании как политико-управленческая система мер, реализация которой будет способствовать укреплению «мягкой силы» культуры, превращая китайское государство в глобальную культурную державу, обладающую мощным потенциалом различных ресурсов. Особая роль в этом процессе отводится максимально эффективному использованию социокультурных ресурсов ценностного потенциала «могущественного культурного государства». Именно инновации в реализации социокультурных ресурсов китайского цивилизационного потенциала будут соответствовать вызовам и угрозам глобализации.
   Новая стратегия создания китайского «могущественного культурного государства» успешно синтезирует внутренние и внешние, идеологические и экономические долгосрочные цели мобилизации и укрепления сплоченности народа с помощью ценностей культуры, ее «мягкой силы», повышения экономической эффективности культурной индустрии, внедрения некоммерческих культурных услуг, активного продвижения китайской «мягкой силы», способствующей общественному единению, взаимодействию с внешним социальным миром.
   Комплексная методология, применяемая в монографическом исследовании, позволила определить модернизационную сущность реализуемых КНР социокультурных практик, выявить инновационную управленческую специфику ценностного потенциала, реализуемого в новой стратегии построения «могущественного культурного государства», направленного на трансформацию китайского национального и глобального социокультурного пространства.
   Составным элементом российско-китайских партнерских отношений является сотрудничество между приграничными регионами. Глубокое понимание особенностей китайского ценностно-управленческого воздействия в приграничном соразвитии регионов дает России возможность более тесного и плодотворного сотрудничества с КНР, формирует условия для полномасштабного развития регионов Дальнего Востока, Забайкалья и Сибири РФ.
   Помимо внутренней необходимости развития российских регионов формирование благожелательного отношения к китайским социокультурным ценностям важно для расширения политического, экономического, социокультурного присутствия самой России в Азиатско-Тихоокеанском регионе, наиболее динамично развивающемся центре мировой экономики.
   Анализ региональных практик соразвития в транснациональном пространстве Байкальского региона РФ и Северо-Востока КНР свидетельствует о том, что в Китае формируется инновационная управленческая модель вертикально-горизонтального взаимодействия внутри страны с распространением ее и на коммуникативные практики в международных отношениях.
   Подобные управленческие механизмы обеспечивают устойчивое и прогрессирующее развитие КНР. Поэтому исследование управленческого алгоритма, определяющего эффективность китайского пути, и выделение тех элементов, которые могут быть адаптированы для России в ее приграничном и трансграничном пространстве, свидетельствуют о практической направленности данной монографии.

Summary

   The study of value potential of the modern Chinese state, functioning in conditions of global geopolitical instability, is very urgent scientific and practical task. Since the beginning of reform and opening up, China has made notable progress, promoting its economic growth and advancing its international status. The state is considered as a “locomotive” of the global economy in the era when human civilization is suffering from crisis of values, economical, political and other crises.
   Along with the integration into the international community, China is gradually entering the space of global popular culture. In order to respond to more inclusive multicultural polycentric framework of interpenetration in the age of globalization, modern China persistently demonstrates the variety of its spiritual culture to the rest of the world. Specific imperative value potential of the Chinese culture constitutes China’s “soft power” which is a significant part of its comprehensive national power. China’s implementation of “go global” policy has obvious goals – to make peoples of other countries affiliated to the Chinese ideological constants and national heritage, that in the future will condition the growing influence of the Chinese cultural system on spiritual life of the societies that doesn’t belong to the Chinese civilizational region. The latter, in its turn, will ensure the easier realization of China’s national interests outside the borders of the Chinese state.
   The monograph is one of the first reviews of recent researches devoted to the process of building “powerful cultural state” and transforming Chinese value system and released in China. The review shows that China now is in search of innovative mechanisms aimed on the one hand at protecting China and its culture from destructive elements of globalization, and on the other hand at increasing its influence and expanding its sociocultural space not by means of interfering the institutional borders, but using value-based managerial resources of its “soft power” in frames of the strategies of building a “powerful cultural state” and a “harmonious world”.
   The monograph stresses the study of China’s sociocultural transformations since the beginning of the XXI century. The authors argue that the two key trends shaping China’s sociocultural space are continuity and innovation. Innovation has become an imperative cultural value in the process of comprehensive sociocultural modernization of the country. The term “innovation” now is widely used in official documents released both by the government and the party in China. In the study China’s innovation strategy is interpreted as a political administrative system of measures, the implementation of which will contribute to cultural “soft power” and China’s emergence as a global cultural power possessing a high potential of various resources. And stressing a more effective use of sociocultural resources of the value potential of “powerful cultural state” will greatly contribute to the process. The authors claim that it was innovations in the implementation of sociocultural resources of the Chinese civilizational potential that will help to manage the impact of globalization.
   A new strategy of building the Chinese “powerful cultural state” successfully combines internal and external, ideological and economic long-term goals. The key objectives of the strategy are mobilization and consolidation of the Chinese nation on the basis of innovative cultural values, by means of cultural “soft power”; elevation of economic efficiency of China’s culture industry; introduction of non-profit cultural services; promotion of China’s “soft power” that will improve social cohesion, social interaction in the outside world.
   Scientific novelty of the study is provided by the original mixed-methodology that allowed the authors to trace the modernizing essence of China’s sociocultural practices and reveal innovative managerial specificity of value potential implemented in a new Chinese strategy of building a “powerful cultural state”. The strategy is aimed at the transformation of the national (Chinese) and global sociocultural space. The originality of the research is ensured by the use of authentic sources in Chinese language and empirical knowledge of the researchers in the study of China’s experience to manage the social reality and in identifying its innovative elements.
   The study emphasizes the relationships between Russia and China in conditions of sociocultural transformations. Special attention is paid to border regions cooperation as an integral part of Russian-Chinese partnership. A deeper understanding of Chinese values and their managerial influence on the process of co-development of border regions will promote Russia’s close and fruitful cooperation with China and stimulate full-scale development of Russia’s eastern regions, Transbaikalia and Siberia.
   Better understanding of “Chinese characteristics” is vitally important not only for advanced development of the eastern internal regions of Russia, but also for the expansion of its political, economic, sociocultural presence in the Asia-Pacific region, the most dynamic center of the world economy.
   Analysis of regional co-development practices in transnational space of Russia’s Baikal region and China’s Northeast shows that China uses an innovative management model of vertical-horizontal regional interaction within the country and implements it in the communication practices in international relations.
   Such management mechanisms support sustainable and progressive development of China. The study of this management algorithm that provides the effectiveness of the “Chinese way” and the identification of the elements that can be adapted for Russia’s strategies in border and transborder space determines the practical application of the research.

Введение

Часть первая Новые социокультурные тенденции развития КНР в условиях модернизации

Глава первая Методологические проблемы исследования китайских социокультурных новаций

Глава вторая Тенденции социального развития и социокультурные ценностные новации КНР

Глава третья Стратегия создания «могущественного культурного государства» и его ценностная направленность

Часть вторая Ценности «могущественного культурного государства» как инструмент и ключевой компонент китайской стратегии управления реальностью

Глава четвертая «Инновация» – основополагающая категория китайского ценностного управленческого потенциала

Глава пятая «Мягкая сила» в инновационных управленческих проектах строительства «гармоничного общества»

Глава шестая Ценностно-управленческий ресурс «мягкой силы» в построении «гармоничного мира»

Глава седьмая Региональные практики соразвития в транснациональном пространстве: Байкальский регион РФ и Северо-Восток КНР